Страсти и интересы [Альберт О. Хиршман] (pdf) читать онлайн

Альберт О.Хиршман

Ст ра с т и
и

ИНТЕРЕСЫ
ПОЛИТИЧЕСКИЕ АРГУМЕНТЫ
в ПОЛЬЗУ КАПИТАЛИЗМА

до ЕГО ТРИУМФА

ИЗДАТЕЛЬСТВО ИНСТИТУТА ГАЙДАРА

Albert О. Hirchman

The Passions and
the Interests
Political Arguments for
Capitalism before
Its Triumph

Princeton University Press
1997

Альберт О. Хиршман

Страсти
и интересы
политические аргументы
в пользу капитализма
до его триумфа
Перевод с английского
Дмитрия Узланера

Издательство
Института Гайдара
Москва / 2012

УДК 32.01
ББК66.1
Х50

Хнршман, А. О.
Х50 Страсти и интересы: политические аргументы в пользу
капитализма до его триумфа [Текст] / пер. с англ. Д. Узланера. М.: Изд. Института Гайдара, 2012.—200 с .—
ISBN 978-5-93255-326-8.
В этой книге выдающийся американский экономист Аль­
берт О. Хиршман (род. 1915) реконструирует интеллектуаль­
ный климат XV1I-XVIII веков, чтобы прояснить происхо­
дившую тогда сложную идеологическую трансформацию,
в ходе которой преследование материальных интересов,
преаде осуждавшееся как смертный грех алчности, стало
играть важную роль в сдерживании неуправляемых и раз­
рушительных человеческих страстей.
Copyright © 1977 by Princeton University Press
Foreword by Amartya Sen copyright © 1997 by Princeton Uni­
versity Press
Preface to the Twentieth Anniversary Edition copyright © 1997
by Princeton University Press
© Издательство Института Гайдара, 2012
Все права сохранены. Никакая часть данной книги не мо­
жет быть воспроизведена в какой бы то ни было форме
с помощью каких-либо электронных или механических
средств, включая изготовление фотокопий, запись, поиск
и хранение информации, без письменного разрешения
издателя.
ISBN 978-5-93255-326-8

Содержание

Вступительное слово...................................................... 8
Предисловие к двенадцатому
юбилейному изданию .............................................20
Благодарности............................................................... 23
Введение .........................................................................27

ЧАСТЬ I. КАК ИНТЕРЕСЫ
БЫЛИ ПРИЗВАНЫ УРАВНОВЕСИТЬ
СТРАСТИ

Идея славы и ее упадок................................................ 33
Человек как он есть ...................................................... 38
Подавление
и обуздание страстей...............................................41
Принцип уравновешивания страстей........................ 48
«Интерес» и «интересы» как укротители
страстей.....................................................................62
Интерес как новая парадигма..................................... 77
Достоинства мира, в котором правит интерес:
предсказуемость и постоянство............................85
Стяжательство и коммерция как нечто невинное
и doux.........................................................................96
Стяжательство как спокойная страсть.....................104

ЧАСТЬ II. КАК ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЭКСПАНСИЯ
ДОЛЖНА БЫЛА УЛУЧШИТЬ ПОЛИТИЧЕСКИЙ
ПОРЯДОК

Элементы доктрины.................................................... 115
Схожие, но несколько отличные взгляды ............... 143

ЧАСТЬ III. РАЗМЫШЛЕНИЯ
НАД одним эп и зодом
ИЗ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ

Где именно линия Монтескье — Стюарта
свернула не туда .................................................. .171
Обетования мира, которым правит интерес,
vs. протестантская этика........................ ............. 186
Заметки о наших днях................................................ 190

Большое счастье для
людей —находиться
в положении, которое
заставляет их быть
добрыми ради собственной
выгоды, в то время
как страсти внушают им
злобные мысли.
Шарль Луи Монтескье
«О духе законов»

Вступительное слово

Альберт Хиршман—один из выдающихся умов наU ~\. шего времени. Его работы изменили понима­
ние экономического развития, социальных инсти­
тутов, человеческого поведения, а также природы
и последствий наших идентичностей, лояльностей
и пристрастий. Поэтому сказать, что данная работа
Хиршмана есть его самый важный вклад в науку,—
значит выдвинуть очень сильный тезис. Более того,
нужно еще учитывать, что данная книга —по сути,
небольшая монография —посвящена истории эко­
номической мысли, то есть предмету, которому
уделяется лишь очень небольшое внимание и авто­
ритет которого в последнее время крайне низок.
Этот предмет практически полностью исчез из про­
грамм по экономике всех ведущих университетов
мира. Работа «Страсти и интересы» лишена как той
политической актуальности, которая свойственна
репликам по ключевым вопросам общественных
дискуссий (как в работе «Стратегия экономическо­
го развития»), так и той принудительной неотлож­
ности, которая вытекает из острой потребности
практического разума (как в работе «Выход, голос
и верность»). Так в чем же специфический интерес
Данной книги?

9

Амартия Сен

Безобидные интересы
и разрушительные страсти
Дело не только в том, что Хиршман позволяет нам
заново взглянуть на идеологические основания ка­
питализма, но еще и в том, что эта новизна выте­
кает из идей, насчитывающих более двух столетий.
Основная гипотеза, возникновение и развитие ко­
торой прослеживает Хиршман, опирается на веру
в то, что капитализм «способен активизировать
некоторые наиболее благородные человеческие
склонности за счет более зловредных». Подобный
взгляд не может не показаться странным с высо­
ты сегодняшнего дня, а значит, тем более приме­
чательно то обстоятельство, что данный тезис был
так подробно (и в рамках своей собственной логики
вполне убедительно) развит и обоснован первыми
глашатаями мотивированного капитализма. Успех
капитализма в современном мире оказался столь
всеобъемлющим, столь бесспорным, а классифика­
ция его добродетелей и пороков столь стандартна,
что нам даже трудно себе представить следующее:
с самого
начала для защиты капитализма использо%
вались идеи, сильно непохожие на те, что мы ис­
пользуем сегодня.
Базовая идея очень убедительна в своей просто­
те. Если использовать аналогию (в ее классической
голливудской форме), то представьте себе такую си­
туацию: вас преследуют безумные фанатики, кото­
рые за что-то вас не любят, будь то цвет кожи, фор­
ма носа, вера и так далее. В тот момент, когда они
уже совсем приблизились к вам, вы начинаете бро­
сать вокруг себя деньги, и каждый из них отвлека­
ется от погони и принимается распихивать банкно-

10

Вступительное слово

ты по карманам. Убегая, вы поражены своей удачей
и, в частности, тем, что головорезы так благостно
эгоистичны. При этом теоретик, склонный делать
общие выводы, отметит, что перед нами лишь один
очень грубый пример распространенного явления:
сильные страсти оказываются подчинены безобид­
ному интересу, ориентированному на приобрете­
ние богатства. Таков капитализм в его видении
первыми сторонниками, анализируемыми в этой
монографии.
Контраст с информационной экономикой
и стимулами
Поведенческие основания капитализма, естествен­
но, продолжают привлекать внимание, а преследо­
вание эгоистического интереса все еще занимает
центральное положение в теориях, описывающих
функционирование и успехи капитализма. Однако
в теориях, возникающих в последние годы, инте­
ресы получают иную, гораздо более «позитивную»
роль в деле способствования как эффективному
распределению ресурсов посредством информаци­
онной экономики утак и слаженной работе стимулов,
то есть роль интересов не сводится к сугубо негатив­
ному блокированию вредных страстей.
Аргумент Монтескье из отрывка, который вдох­
новил Хиршмана предпринять свое историческое
исследование (о чем он упоминает в своем новом
Предисловии), связан с его убеждением, что хотя
страсти и могут толкать людей на «безнравствен­
ное» поведение, «они, тем не менее, имеют интерес
не поступать таким образом». Джеймс Стюарт вос­
хвалял «интерес» как «наиболее действенную узду»

11

Амартия Сен

для сдерживания «глупостей деспотизма». Данные
тезисы существенно отличаются от того мотиваци­
онного анализа, который доминирует в современ­
ных теориях рыночной экономики и неограничен­
ного капитализма.
Связь с современностью
Однако важность данной работы отнюдь не ограни­
чивается тем светом, который она проливает на ис­
торию политэкономической мысли. Многие ее идеи
имеют прямое отношение к современности. Учиты­
вая чудовищное влияние в современном мире са­
мых мерзких страстей, нельзя не задаться вопросом:
может ли капитализм и стяжательский инстинкт
быть выстроен так, чтобы отвлечь людей от губи­
тельного поведения? Монтескье, Стюарт и некото­
рые из их современников отнюдь не едины в своем
рассмотрении эгоистического интереса в качестве
величайшего спасителя; некоторые позднейшие ав­
торы (нередко не имевшие никаких представлений
о работах своих предшественников) также рассма­
тривали эгоистический интерес как путь к избавле­
нию от влияния порочных страстей.
Как отмечает Хиршман, даже Кейнс писал: «Луч­
ше, чтобы человек тиранил свои текущие счета,
чем своих сограждан», —выражая тем самым наде­
жду на то, что первое сможет стать «альтернати­
вой» второму. Хиршман несколько несправедлив
к Кейнсу, когда пишет следующее: «После той ис­
тории, которая была здесь изложена, просто му­
чительно видеть, как Кейнс в своей характерной
неброской защите капитализма прибегает к аргу­
менту, абсолютно тождественному тому, который

12

Вступительное слово

использовали доктор Джонсон и прочие мысли­
тели XVIII века». Аргумент Кейнса действительно
вращается вокруг интереса, но, несмотря на отсут­
ствие новизны (о чем мы узнаем благодаря Хиршману) и возможное отсутствие знакомства Кейнса с ра­
ботами его предшественников, это никоим образом
не лишает его исследования актуальности.
Если предполагаемые связи действительно рабо­
тают, то это даст капитализму мощное оправдание,
отличное от того, что предлагается теорией общего
равновесия и прочих теорий с их упором на «дан­
ные» предпочтения и обособлением экономических
забот от всех прочих мотиваций. Хиршман уже до­
статочно подробно исследовал это направление
мысли в своей работе «Конкурирующие взгляды
на рыночное общество». Однако понять, как имен­
но стимулирование стяжательского импульса и ры­
ночных отношений может стать общим методом ис­
коренения злоупотреблений властью и порочных
страстей (например, поощрение экономического
интереса вряд ли поможет решить проблемы Бос­
нии, Руанды или Бурунди), не так-то просто; хотя,
безусловно, здесь возможна определенная связь, ко­
торую не следует сходу отвергать, особенно в долго­
срочной перспективе.
Эмпирические связи не так очевидны и очень
сильно зависят от обстоятельств. Однако в пред­
ставлении о том, что заинтересованное занятие
торговлей и бизнесом, сопровождаемое соответ­
ствующим документооборотом, едва ли сочетается
со страстным преследованием врагов, с использо­
ванием мачете и иных опасных орудий, есть неко­
торый здравый смысл. Хотя, конечно, мафия, на­
пример, может прекрасно сочетать стяжательство

13

Амартия Сен

с насилием и жестокостью. Так что эмпирические
взаимосвязи сложны, они зависят от контекста
и нуждаются в более внимательном изучении.
Эгоистический интерес как единственная мотивация
Еще один актуальный вывод касается эфемерной
природы общих поведенческих предпосылок в эко­
номической теории. Тот факт, что теория, которая
казалась первым защитникам капитализма столь убе­
дительной и естественной, сегодня выглядит такой
экзотичной и даже странной, заставляет задумать­
ся о поведенческих допущениях, представляющих­
ся современным теоретикам убедительными и есте­
ственными. Мейнстримная экономическая теория
активно использует предпосылку о полнокровном
преследовании эгоистического интереса. Некото­
рые специфические примеры этой общей теории,
включая ключевые теоремы Эрроу-Дебре, касаю­
щиеся эффективности, а также оптимум Парето, ка­
сающийся конкурирующего равновесия, основыва­
ются на полном изгнании «экстерналий» (включая
альтруизм), за исключением их использования в са­
мых ограниченных формах. Даже в тех случаях, когда
альтруизм допускается (как, например, в случае с мо­
делью рационального распределения Гэри Беккера),
предполагается, что альтруистические действия со­
вершаются именно в силу того, что они отвечают
личным интересам человека; альтруизм способству­
ет благополучию, вытекающему из симпатии к дру­
гим людям. При этом не уделяется никакого вни­
мания самодостаточной приверженности доброде­
тельному поведению или преследованию некоей
неэгоистической цели. Тем самым за скобки выно­

14

Вступительное слово

сятся, с одной стороны, порочные страсти, которые
первые теоретики капитализма противопоставля­
ли эгоизму, а с другой—общественный долг, проана­
лизированный Кантом в «Критике практического
разума», а также рассматриваемый Адамом Смитом
в его «Теории нравственных чувств».
Как было показано Хиршманом в другой его ра­
боте, есть масса фактов, опровергающих подобные
излишне «бережливые» теории; также есть некото­
рые свидетельства о наличии баланса между част­
ными интересами и общественными заботами,
который вполне может иметь устоявшиеся —воз­
можно, циклические —паттерны временных коле­
баний. Его работа «Переменчивые пристрастия»
предлагает анализ всего богатства подобного эко­
номического и социального поведения. Здесь нет
возможности глубоко проработать эти существен­
ные вопросы, но они прочно связаны с иными ра­
ботами Хиршмана. В любом случае упадок прежних
теорий поведенческих оснований капитализма (рас­
сматриваемых в данном издании), которые в свое
время отстаивались не менее отчаянно, чем сего­
дняшние предпосылки, учит нас относиться более
настороженно к тем модным тенденциям, которые
доминируют —нередко очень эфемерно —в совре­
менной мейнстримной мысли.
Роль культуры
Как только современная мейнстримная эконо­
мическая теория утвердилась в своем допущении
о простом преследовании эгоистического интере­
са, в мире бизнеса и политики повсеместно стали
появляться декларации о культурной обусловленно­

15

Амартия Сен

сти мотивационных аспектов капитализма. Напри­
мер, в Восточной Азии были выдвинуты важные те­
зисы, касающиеся важности уважения к «порядку»,
«дисциплине» и «лояльности» (якобы воплощенных
в «азиатских ценностях») для развития капитализма.
Примеры, ограничивавшиеся Японией, оказались
расширены до четырех «тигров», а затем и до быст­
ро растущего конгломерата стремительно растущих
экономик Азии. На фоне недавних описаний кон­
фуцианской этики, самурайской культуры и прочих
мотивационных вариаций «Протестантская этика»
Макса Вебера начинает казаться неуверенными меч­
таниями ушедшего на пенсию атлета.
Некоторые из новейших теоретиков также счита­
ют, что порядок подразумевает авторитарное прав­
ление (и, возможно, даже временный отказ от со­
блюдения прав человека), а этот подход сам по себе
подталкивает нас сравнить и сопоставить его с теми
идеями, о которых пишет Хиршман. Например, экс­
плицитная критика Стюартом «глупостей деспотиз­
ма» дает нам замечательную стартовую точку для
любых современных дискуссий. Несмотря на то, что
работа Хиршмана концентрируется исключительно
на европейской мысли, предмет его анализа в на­
стоящий момент актуален и в той части света, ко­
торая пытается доказать свое право стать центром
нового капитализма.
Лично я испытываю большой скептицизм отно­
сительно теорий, превозносящих чуцеса «азиатских
ценностей». Нередко они опираются на плохо об­
основанные обобщения и озвучиваются правитель­
ственными экспертами, стремящимися парировать
обвинения в авторитаризме и нарушении прав че­
ловека (пример подобного поведения имел место

16

Вступительное слово

на Всемирной конференции по правам человека
в Вене в 1993 году). Однако общий предмет культур*
ных предпосылок поведения, близкий идеям европейских интеллектуальных традиций, изучаемых
Хиршманом,—это вполне достойный предмет для
серьезных исследований (пусть даже грубые тези­
сы об «азиатских ценностях» и показали свою недо­
статочную обоснованность). Природа и посыл «ев­
ропейского Просвещения» с его общими тезисами,
касающимися человечности как таковой,—еще один
предмет, рассматриваемый Хиршманом,—также
имеет самое непосредственное отношение к сути
актуализировавшихся сегодня проблем. Перед нами
раскрывается очень обширное исследовательское
пространство, на котором многие неэкономисты—
историки, исследователи литературы, антрополо­
ги, социологи, психологи и прочие —найдут массу
интересного.
Как правило, экономисты пишут для своего со­
общества, но сочинения Хиршмана являются как
сугубо специальными, так и имеющими посыл, пе­
ресекающий абсолютно все дисциплинарные гра­
ницы. Данная работа, равно как и многие другие
его исследования, касается проблем, относящихся
ко множеству самых разных сфер, и именно это об­
стоятельство вкупе с интереснейшими аргумента­
ми Хиршмана и его ясным стилем делают данную
книгу всеохватной по своему посылу. Например, ко­
гда Хиршман заявляет, что капитализм «затрудняет
развитие цельной „человеческой личности"» и что
«именно этой цели капитализм и должен был до­
стигнуть» (согласно тем авторам, которых он рас­
сматривает), его анализ представляет интерес для
целого ряда дисциплин помимо самой экономики.

17

Амартия Сен

Непреднамеренные последствия
и неосуществленные намерения
Основная тема исследования Хиршмана также ка­
сается общезначимого вопроса —вопроса самопо­
знания: как же мы пришли к тому, с чем мы имеем
дело сегодня? Разъяснение, которое мы получаем
благодаря данной работе, в некотором смысле со­
поставимо с личным прозрением —подобно вос­
поминаниям забытых мыслей из раннего детства,
когда человек принимает решение все-таки не ста­
новиться машинистом и хочет понять, как именно
он пришел к этому. Идеи, реконструируемые в ра­
боте «Страсти и интересы», оказали примерно схо­
жее влияние на оправдание возникающей системы
капитализма (взывая к могуществу благотворного
эгоизма), и пусть даже все вышло совсем не так, как
ожидалось, идеи все же оказали влияние на ход со­
бытий. Это реальность воображаемого мира, кото­
рая помогла создать тот реальный мир, в котором
мы живем сегодня.
Даже если отвлечься от конкретной проблемати­
ки данной книги, сама тема ожиданий, которые поддерживают решительные и фундаментальные изме­
нения, но которые так и не выливаются ни во что
конкретное, представляет достаточно большой ин­
терес. Если Смйт, Менгер, а также Хайек зачаро­
ваны «непреднамеренными, но осуществившими­
ся последствиями», то Хиршман показывает силу
и влияние «преднамеренных, но неосуществившихся последствий». Последние куда менее заметны,
чем первые (ведь у нас нет возможности их наблю­
дения), однако влияние этих неосуществившихся
ожиданий чувствуется по сей день.
%

18

Вступительное слово

Я бы сказал так: из двух феноменов тот, на который
обращает внимание Хиршман, гораздо более интере­
сен. Факт того, что некоторые последствия наших
действий являются непреднамеренными, интересен
лишь в некоторых обстоятельствах. Наши действия
могут иметь самые разные последствия, и лишь неко­
торые из них могут привлекать наше внимание. Вот
тривиальный пример: когда я выхожу из дома, чтобы
купить газету, меня видят люди, которые мне не зна­
комы. Однако едва ли факт того, что меня замеча­
ют незнакомые люди, служит основанием для выхода
на улицу (я лишь хотел купить газету); это непредна­
меренное, но осуществившееся последствие. Шумиха
вокруг «непреднамеренных последствий наших дей­
ствий» во многих случаях искусственна.
В случае преднамеренных последствий все совсем
наоборот: их ожидания были очень важны для дей­
ствий в тот момент, когда те совершались,—данные
действия были предприняты именно для реализа­
ции этих последствий. Таким образом, нереализация
этих преднамеренных последствий есть настоящее
отклонение от того, что ожидалось. Соответственно,
они представляют гораздо больший интерес. Пусть
даже феномен, изучаемый Хиршманом, и кажется
вариацией на старую тему «непреднамеренных по­
следствий», он действительно интересен сам по себе
и может в конечном счете оказаться бол^е увлека­
тельным и влиятельным, чем та мнимая загадка, ко­
торую так прославили Смит, Менгер, Хайек и другие.
Заключительное слово

своем вступительном слове я попытался предста­
вить некоторые из причин, по которым я считаю
В

19

Амартия Сен

данную книгу не просто важным интеллектуаль­
ным исследованием, но именно лучшим образцом
творчества Хиршмана. Книга представляет не толь­
ко исторический интерес, но и имеет прямое отно­
шение к современности; ее аудиторию составляют
представители самых разных дисциплин, а не толь­
ко экономики или истории экономики. Огромная
заслуга Хиршмана заключается в том, что те высо­
кие стандарты, в соответствии с которыми и дол­
жна оцениваться данная книга, были заданы его
собственными работами. И данная работа полно­
стью соответствует этим высоким стандартам;
Амартия Сен
Июль 1996 года

Предисловие к двенадцатому,
юбилейному, изданию

реди мои работ «Страсти и интересы» уже дав­
но занимают особое место. Как это зачастую бы­
вает со многими обществоведами, и в чем я не так
давно признался во время длинного интервью, я не­
редко писал свои книги, чтобы доказать, что нечто
является или являлось ложным. Работа «Стратегия
экономического развития» во многом была призва­
на составить противоречие для различных теорий
сбалансированного роста. Точно так же «Выход, го­
лос и верность» многим обязана воодушевлению,
вызванному обнаружением доводов против аксио­
мы, согласно которой конкуренция (выход)—это ис­
ключительно надежное противоядие против всех
бед экономической организации. Однако в случае
с работой «Страсти и интересы» все оказалось со­
вершенно иначе. Данная книга не была написа­
на против кого бы то ни было, против какой-либо
конкретной интеллектуальной традиции. Ни при­
нимая, ни опровергая существующие направления
мысли, она обладала качеством самостоятельности,
а также свободного и независимого развития.
Затем в своей последней книге я обратил внима­
ние на общую характеристику моих поздних работ—
«склонность к самоопровержению». Я говорю здесь
о своей склонности показывать, что я (а не другие)
ошибался или, по крайней мере, не сказал всего. На­

С

21

Страсти и интересы

пример, помимо особой динамики индустриализа­
ции, которая продолжает развиваться за счет раз­
личных взаимозависимостей, как я показал в «Стра­
тегии экономического развития», я затем исследовал
противоположный, абортивный синдром «застрева­
ния», который может оказать влияние на только что
индустриализировавшиеся страны.
Точно так же в работе «Выход, голос и верность»
изначально я фокусировался на многочисленных
ситуациях, когда любое решительное использова­
ние силы подрывается способностью к выходу. Од­
нако затем меня заворожил важный исторический
пример того, как выход и голос соединились в сломе
института—Германской Демократической Республи­
ки в ходе событий 1989 года.
И вновь здесь данная тенденция к самоопровержению так и не проявила себя по отношению к те­
зису, который я представлял в работе «Страсти
и интересы». Скорее, я заново утвердил и усилил ба­
зовое положение данной книги в двух последующих
статьях—«Концепция интереса: от эвфемиза к тав­
тологии» и в особенности в своей лекции имени
Марка Блока «Конкурирующие взгляды на рыноч­
ное общество»1. В обеих статьях идеи книги были
дополнены примерами из истории политэкономической мысли X J X и X X веков.
Учитывая то упрямство, с которым я развивал
свою основную тему, имеет смысл рассказать не­
1. Albert О. Hirschman. Rival Views o f Market Society and Other
Recent Essays. Cambridge, Mass.: Harvard University Press,
1992. Хиршман А. Интересы / / «Невидимая рука» рын­
ка. М.: ГУ —ВШЭ, 2009. С. 210-215; Хиршман А. Рыночное
общество. Противоположные точки зрения //С оц и ол оги ­
ческие исследования. 2001. № 3. С. 43-53.

22

Предисловие к двенадцатому, юбилейному, изданию

сколько слов об ее истоках. Я отчетливо вспоми­
наю, что много лет назад я был сильно поражен
фразой Монтескье из «О духе законов», которую
я в конечном счете и выбрал в качестве эпиграфа:
«Большое счастье для людей —находиться в поло­
жении, которое заставляет их быть добрыми ради
собственных интересов, в то время как страсти вну­
шают им злобные мысли». Пару лет спустя я на­
толкнулся на схожее и более «институционализи­
рованное» предложение сэра Джеймса Стюарта
из его «Исследования принципов политической
экономии», согласно которому «сложная система
современной экономики (т. е. интересов) с необхо­
димостью является «наиболее действенной уздой,
когда-либо изобретенной против глупостей деспо­
тизма». В данном случае мы видим примечатель­
ный случай схождения Французского и Шотланд­
ского Просвещения, и я решил подробнее изучить
данные идеи, касающиеся связи политики и эко­
номики, до самого их истока. Оказалось, что это
сложная и окольная история. Ее богатый и пол­
ный иронии характер убедил меня, что я докопал­
ся до какой-то «своей» истины, поэтому у меня ни­
когда не было никаких мыслей относительно ее
исправления.
Альберт О. Хиргиман
Апрель 1996 года

Благодарности

ервый набросок данной книги появился в
1972-1973 годах, когда я был приглашенным
сотрудником Института углубленных исследова­
ний, находясь в академическом отпуске Гарвард­
ского университета. В следующем году мне при­
шлось отложить работу над рукописью — мне
предложили постоянную должность в Институ­
те, и я согласился. Затем в 1974-1975 годах мной
было внесено множество дополнений и корректи­
ровок, и в 1975-1976 годах я вносил лишь неболь­
шие исправления. Я прекрасно понимаю, что моя
аргументация вполне могла бы быть расширена,
подкреплена фактами, уточнена, нюансирована
и украшена, но к марту 1976 года я почувствовал,
что рукопись достигла должного уровня завершен­
ности и я полон желания предложить мое творе­
ние со всеми его ошибками и т. д. на суд публики.
В этот момент мне вспомнился колумбийский ми­
нистр финансов, который был очень нетерпелив
в том, что касалось подписания указов, а когда я со­
ветовал ему быть более благоразумным, он отве­
чал примерно следующее: «У меня нет достаточных
средств для содержания большого штата исследо­
вателей, но если указ действительно ударяет по не­
ким группам, то они все исследуют вместо меня

П

24

Благодарности

уже после издания указа, и если они убедят меня,
я издам другой указ!» Я издаю свою книгу именно
с этим настроением, правда, я не могу пообещать
раздосадованным читателям или критикам, что
я напишу еще одну книгу, если буду с ними согла­
сен. Впрочем, едва ли кто-то из них будет от меня
этого требовать.
Если говорить о возможной критике, то я при­
ношу некоторые извинения Дж. Г А. Поукоку, чья
работа «Момент Макиавелли» затрагивает вопро­
сы, тесно связанные с теми, что интересовали
меня в моем исследовании. Хотя я и почерпнул
очень многое из целого ряда статьей проф ессо­
ра Поукока, которые затем были инкорпориро­
ваны в его монументальный труд, основные аргу­
менты моей книги были сформулированы до того,
как мне представилась возможность ознакомить­
ся с его исследованием. Именно по этой причине
мой анализ не отражает полного знакомства с его
точкой зрения, хотя это и было бы крайне жела­
тельным.
Своим исследованием я обязан целому ряду лю­
дей, которые, однако, не несут никакой ответствен­
ности за конечный результат. Особенно полезным
был обмен идеями и информацией, осуществляв­
шийся между обществоведами и историками в рам­
ках Института специальных исследований; наибо­
лее плодотворными оказались дискуссии с Дэвидом
Бином и Пьером Бурдье в 1972-1973 годах, а так­
же с Квентином Скиннером и Дональдом Уинчем
в 1974-1975 годах. Для меня была очень важна ре­
акция со стороны Джудит Шкляр и Майкла Уолцера на первый набросок книги в 1973 году. Джудит
Тендлер подвергла данную рукопись подробнейшей

25

Страсти и интересы

критике, очень свойственной ее проницательно­
му уму. Наконец, Сэнфорд Тэтчер из издательства
Принстонского университета редактировал и вся­
чески помогал обрабатывать рукопись, используя
всю свою незаурядную компетенцию, работоспо­
собность и хорошее настроение.
♦

Принстон, Нью-Джерси
Май 1976 года

Введение

оявление этой работы во многом обусловле­
но неспособностью современных обществен­
ных наук не только пролить свет на политические
последствия экономического роста, но и объяс­
нить тот факт, что политические корреляты эко­
номического роста очень часто оказывались ужа­
сающими, независимо от того, имел ли место этот
рост при капиталистической, социалистической
или какой-либо другой системе. Как мне казалось,
размышления о такого рода связях должны были
быть очень распространены на ранних этапах раз­
вития экономики, особенно в XVII и XVIII веках.
Учитывая, что тогда еще не существовало ни эконо­
мических, ни политических «дисциплин», не было
и никаких междисциплинарных барьеров, которые
требовалось преодолеть. Как следствие, философы
и политэкономы могли свободно размышлять о ве­
роятных последствиях, например, торговой экс­
пансии для мира или же промышленного роста
для свободы. Есть смысл оглянуться на их размыш­
ления хотя бы в силу нашей собственной сегодня­
шней специализированной зацикленности на той
или другой сфере.
Такой была изначальная мотивация при напи­
сании данной работы, и именно она толкала меня
к штудированию шедевров социальной мысли XVII

П

27

Страсти и интересы

и XVIII веков. Принимая во внимание богатство
и сложность корпуса этих шедевров, нет ничего уди­
вительного в том, что в результате я пришел к го­
раздо более широкому и амбициозному проекту, чем
тот, что предполагался мной в самом начале. Те са­
мые ответы на вопросы, с которых я начинал, сами
в качестве некоего побочного продукта натолкну­
ли меня на новый подход к интерпретации «духа»
капитализма и его возникновения. Думаю, имеет
смысл кратко обрисовать здесь мой подход, оста­
вив более подробное изложение на последнюю
часть исследования.
Огромный пласт литературы противопоставлял
аристократический, героический идеал феодаль­
ной эпохи и Ренессанса буржуазной ментальности,
а также протестантской этике позднейшей эпохи.
Упадок одной этики и возвышение другой с исчер­
пывающим вниманием рассматривались и пред­
ставлялись в этих самых понятиях как два различ­
ных исторических процесса, каждый из которых
имел своего протагониста —особый социальный
класс: с одной стороны, увядающая аристократия,
а с другой -*поднимающаяся буржуазия. Историки
по вполне понятным причинам находят описание
данной истории как действа, в ходе которого моло­
дой претендент вырывает приз у стареющего чем­
пиона, очень привлекательным. Однако эта концеп­
ция оказалась привлекательной в том числе и для
тех, кто искал научного знания об обществе, искал
так называемые законы его развития. Марксисты
и веберианцы расходятся в своем анализе того, ка­
кую роль играли экономические и неэкономиче­
ские факторы в этом процессе, но обе стороны
рассматривают рост капитализма и его «духа» как

28

Введение

покушение на существовавшие до этого идеи и общественно-экономические отношения.
Группа историков не так давно поставила под во­
прос классовый характер Великой французской ре­
волюции. Я не притязаю на то, чтобы быть нис­
провергателем традиционных подходов в истории
идей, но я собираюсь представить некоторые сви­
детельства того, что новое в гораздо большей сте­
пени вытекало из старого, чем это принято считать.
Изобразить долгую идеологическую перемену или
переход как эндогенный процесс куда сложнее, чем
пытаться представить его как возвышение незави­
симой, революционной идеологии, которым сопро­
вождался упадок этики, господствовавшей прежде.
Первый сценарий требует от нас вычленения по­
следовательности многосоставных идей и сужде­
ний, конечное развитие которых по необходимости
скрыто от первооткрывателей индивидуальных свя­
зей; будь это иначе, по крайней мере на ранних ста­
диях процесса, им бы пришлось отпрянуть от этих
идей и пересмотреть их, ведь в этом случае они бы
понимали, к чему эти идеи в конечном счете мо­
гут привести.
Когда реконструируется подобная последователь­
ность взаимосвязанных идей, то, как правило, ис­
следователи опираются на свидетельства из мно­
жества источников; в лучшем случае они могут
уделить лишь крохи внимания тем системам идей,
в которых данные свидетельства были укоренены.
По сути, именно это я и собираюсь сделать в пер­
вой части своей работы. Во второй части фокус
несколько сужается, чтобы можно было сосредо­
точить внимание на наиболее важных моментах
этой последовательности. Я подробно рассматри­

29

Страсти и интересы

ваю тех авторов, которые всесторонне разрабаты­
вали данные позиции, например Монтескье или
сэра Джеймса Стюарта, пытаясь понять, как инте­
ресующие нас идеи соотносятся с общей направлен­
ностью их мысли. В третьей части данной работы
я анализирую историческую значимость рассматри­
ваемого эпизода интеллектуальной истории и под­
черкиваю его важность для разрешения проблем,
с которыми мы сталкиваемся сегодня.

Часть I
Как интересы
были призваны
уравновесить страсти

Идея славы и ее упадок
Вначале ключевого раздела своего знаменитого эссе
Макс Вебер задавался вопросом: «Каким же образом
эта деятельность, которую в лучшем случае признава­
ли этически допустимой, могла превратиться в «при­
звание» в понимании Бенджамина Франклина?»1
Другими словами, как именно коммерция, банков­
ское дело и схожие занятия по заработку денег в ка­
кой-то момент Нового времени стали чем-то почет­
ным, хотя до этого столетиями они осуждались и пре­
зирались как жадность, любовь к наживе и алчность?
Однако обширная критическая литература, посвя­
щенная «Протестантской этике и духу капитализма»,
усмотрела изъяны даже в этой стартовой позиции ве­
беровского анализа. Как утверждают критики, «дух
капитализма» витал среди купцов уже в X I V - X V ве­
ках, а позитивное отношение к некоторым разновид­
ностям коммерческой деятельности может быть воз­
ведено аж к схоластическим сочинениям2.

1. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма / / Вебер М.
Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 93.
2. См.: Зомбарт В. Буржуа: этюды по истории духовного разви­
тия современного экономического человека. М.: Наука,
1994; Шумпетер Й. История экономического анализа. Т. 1.
СПб.: Экономическая школа, 2004. С. 118; Raymond de Hoo­
ver. The Scholastic Attitude Toward Trade and Entrepreneur­
ship / / de Roover. Business. Banking and Economic Thought
in Late Medieval and Early Modern Europe / ed. Julius Kir-

33

Страсти и интересы

Тем не менее вопрос Вебера вполне оправдан,
если понимать его в сопоставительном ключе. Не­
важно, насколько сильно одобрялась коммерция
и прочие формы заработка, в любом случае по шкале
средневековых добродетелей они стояли ниже цело­
го ряда иных видов деятельности, например, стрем­
ления к славе. Я начну с небольшого экскурса из ис­
тории идеи славы в Средние века и эпоху Возрожде­
ния, чтобы тем самым попытаться возродить чувство
удивления по поводу появления «духа капитализма».
В начале христианской эпохи Блаженный Августин
снабдил нас путеводителем по средневековому мыш­
лению, заклеймив похоть к деньгам и собственности
как один из трех главных грехов падшего человека;
двумя оставшимися грехами были страсть властвова­
ния (libido dominandi) и сексуальная похоть3. В целом
Блаженный Августин был совершенно беспристра­
стен в своем осуждении этих трех человеческих стрем­
лений или страстей. Если уж он и признает какие-то
особые нюансы, связанные с любой из них, то толь­
ко в отношении libido dominandi и лишь тогда, коща
она сочетается с сильным стремлением к почету и сла­
ве. В частности, Блаженный Августин упоминает «гра­
жданскую добродетель» в тот момент, коща описывает
былых римлян, которые «демонстрировали вавилон­
скую любовь к земной Отчизне» и которые «подав­
ляли свое желание богатства и многие иные пороки
во имя единственного порока—любви к почету»4.
shner. Chicago: University o f Chicago Press, 1974; также см.
вводное эссе: Ibid. P. 16-18.
3. См.: Herbert A. Deane. The Political and Social Ideas o f St. Augus­
tine. New York: Columbia University Press, 1963. P.44-56.
4. Ibid. P. 52, 268.

34

Как интересы были призваны уравновесить страсти

В контексте дальнейшей аргументации стоит об­
ратить внимание на то, что Блаженный Августин
не исключает возможности того, что один порок мо­
жет сдерживать все остальные. В любом случае его
ограниченное признание стяжательства славы оста­
вило щелочку, которая затем была значительно рас­
ширена адептами рыцарского, аристократического
идеала, превратившими стремление к чести и сла­
ве в краеугольный камень добродетели и величия.
То, о чем Августин высказывался с опаской и неко­
торым нежеланием, позднее было возвеличено с не­
обыкновенной помпой: любовь к славе в отличие
от сугубо частного преследования богатства может
иметь «искупительную социальную ценность». Как
оказывается, идея «невидимой руки», то есть идея
силы, заставляющей людей потакать своим частным
страстям, но при этом тайно ведущей их к общест­
венному благу, была сформулирована Монтескье
именно в связи с жаждой славы, а не денег. Вопро­
сы чести в монархии, как писал Монтескье, «приво­
дят в движение все части политического организма;
самим действием своим она связывает их, и каждый,
думая преследовать свои личные интересы, по сути
стремится к общему благу»5.
Вне зависимости от наличия или отсутствия по­
добного утонченного оправдания стремление к че­
сти и славе в средневековом рыцарском этосе было
чрезвычайно экзальтированно, пусть даже оно всту­
пало в некоторое противоречие с основами учения
не только Августина, но еще и целого ряда других
религиозных авторитетов, начиная с Фомы Ак­

5. Монтескье Ш.-Л.

О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 283.

35

Страсти и интересы

винского и заканчивая Данте, обрушивавшихся
на стремление к славе как на нечто тщетное (inanis)
и греховное6. Затем в эпоху Возрождения стремле­
ние к чести превратилось в доминирующую идеоло­
гию—это было связано с упадком влияния Церкви,
когда поборники аристократического идеала полу­
чили возможность опираться на многочисленные
греческие и римские тексты, прославлявшие стрем­
ление к славе7. Это мощное интеллектуальное тече­
ние продолжило свое существование в том числе
и в XVII веке: наверное, самой яркой иллюстраци­
ей концепции стяжательства славы как единствен­
ного оправдания жизни можно считать трагедии
Корнеля. Одновременно формулировки Корнеля
были столь бескомпромиссными, что они в конеч­
ном счете способствовали впечатляющему упадку
аристократического идеала. В этом упадке поучаст­
вовали многие из современников Корнеля8.

6. Конфликт этих двух интеллектуальных традиций задокумен­
тирован в издании: Maria Rosa Lida de Malkiel. La idea de
la fama en la Edad Media Castellana. Mexico: Fondo de Cultura Economica, 1952. Также см. французский перевод дан­
ной работы, которая имеет более подходящее название:
Maria Rosa Lida de Malkiel. L’idee de la gloire dans la tradi­
tion occidentale. «Paris: Klincksieck, 1968.
7. Ibid. Chapters 1 and 2. Преемственность средневекового
рыцарского этоса по отношению к аристократическому
идеалу Ренессанса подчеркивается также в работах Поля
Бенишу: Paul Benichou. Morales du grand siecle. Paris: Gallimard, Collection Мёеэ, 1948. P. 20-23; эта же преемствен­
ность отмечается Хейзингой в его полемике с Якобом
Буркхардтом: Хейзинга Й. Осень Средневековья. Т. 1. М.:
Прогресс, 1995. С. 30 и 75 и далее.
8. Bbiichou. Ibid. P. 15-79. Тезис о том, что герои Корнеля, а так­
же их начинания, всегда кончают одинаково плохо, см.:

36

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Писатели из целого рада западноевропейских
стран внесли свой вклад в «устранение героя»9, при
этом ключевую роль сыграли писатели из Франции,
страны, которая зашла дальше всех в деле культиви­
рования героического идеала. Все героические доб­
родетели были перетолкованы как формы простого
самосохранения (Гоббс), себялюбия (Ларошфуко),
тщеславия и бегства от настоящего знания само­
го себя (Паскаль). Расин представлял героические
страсти как нечто унизительное, до него Сервантес
разоблачал их как глупость, если не сумасшествие.
Подобная удивительная трансформация нрав­
ственной и идеологической сцены происходит со­
вершенно неожиданно, исторические и психоло­
гические причины этого до сих пор непонятны.
Ключевой момент, который хотелось бы отметить,
заключается в том, что люди, ответственные за эту
трансформацию, не принижали статус традицион­
ных ценностей для того, чтобы выдвинуть новый
нравственный кодекс, соответствующий интересам
или потребностям нового класса. Порицание герои­
ческого идеала никак не связывалось с отстаивани­
ем нового буржуазного этоса. При всей очевидности
данного тезиса применительно к Паскалю и Ларош­
фуко он в равной степени верен и для Гоббса, если,
конечно, не принимать во внимание некоторые
альтернативные интерпретации его творчества10.

Serge Doubrovsky. Corneille et la dialectique du h£ros. Paris:
Gallimard, 1963.
9. Это сильное выражение принадлежит Бенишу: Benichou.
Morales. P. 155-180.
10. См. убедительное доказательство данного тезиса К. Томаса
в полемике с К. Б. Макферсоном: Keith Thomas. Social Ori-

37

Страсти и интересы

На протяжении долгого времени считалось, что
пьесы Мольера несут в себепослание, суть которо­
го в прославлении буржуазных добродетелей, одна­
ко данная интерпретация в конечном счете оказа­
лась неверной11.
Таким образом, сам по себе отказ от героического
идеала мог лишь восстановить равенство в бесстыд­
стве, которым Августин покрыл жажду денег, власти
и славы (если не упоминать про похоть как тако­
вую). Однако факт в том, что менее чем за сто лет
стяжательство и связанная с ним деятельность, на­
пример, торговля, банковское дело и производство,
получили статус высокочтимых занятий. Это было
вызвано целым рядом причин. Однако данная ко­
лоссальная перемена не была никоим образом свя­
зана с тем, что одна полностью готовая идеология
одержала верх над другой. Реальная история была
гораздо более сложной и запутанной.

Человек как он есть
Эта история действительно начинается в эпоху Воз­
рождения, но не с развитием новой этики, то есть
новых правил поведения для индивида, а с новым
поворотом в теории государства, с попыткой улучше­
ния искусства государственного управления в рам­
ках существующего порядка. Настаивать на данной
gins of Hobbes’s Political Thought / / ed. К. C. Brown. Hob­
bes Studies. Oxford: Blackwell, 1965.
11. Benichou. Morales. P. 262-267, 285-299.

38

Как интересы были призваны уравновесить страсти

точке отсчета—значит исходить из эндогенных осо­
бенностей истории, которую я собираюсь поведать.
Стремясь научить государя тому, как получить, со­
хранить и преумножить свою власть, Макиавелли
провел знаменитое фундаментальное разделение
на «настоящую правду» и «республики и княжества,
никогда не виденные и о которых на деле ничего
не было известно»12. В этом разделении как бы под­
разумевается, что бытовавшая до этого нравствен­
ная и политическая философия вела речь исключи­
тельно о втором, не давая тем самым государю ни­
какого руководства к действию в реальном мире,
с которым приходилось все время иметь дело. Поз­
же требование научного позитивного подхода было
перенесено с государя на индивида, с природы госу­
дарства на природу человека. Макиавелли, похоже,
чувствовал, что реалистическая теория государства
требует реалистического знания человеческой при­
роды, но его замечания по этому поводу при всей
их невероятной проницательности являются раз­
розненными и несистематизированными. В следую­
щем столетии произошло разительное изменение.
Развитие математики и небесной механики дало по­
вод надеяться на открытие законов движения для
действий человека, подобных законам движения
падающих тел и планет. Так, Гоббс, основывающий
свою теорию человеческой природы на учении Га­
лилея13, перед тем как перейти к теме государства,

12. Макиавелли Н. Государь / / Макиавелли Н. Собрание сочине­
ний в 1т. СПб.: Ленинградское издательство, 2011. С. 68-69.
13. См. введение Ричарда Питерса в работе: Body, Man, Citizen:
Selections from Thomas Hobbes / ed. Richard Peters. New
York: Collier, 1962.

39

Страсти и интересы

посвящает первые десять глав «Левиафана» приро­
де человека. Но именно Спиноза с особой остротой
усилил обвинения Макиавелли в адрес утопических
мыслителей прошлого14, на этот раз критика была
направлена в адрес концепций индивидуального че­
ловеческого поведения. В открывающем параграфе
«Политического трактата» он нападает на филосо­
фов, которые «людей... берут не такими, каковы те
суть, а какими они хотели бы их видеть»15. Подобное
разделение позитивного и нормативного мышления
вновь возникает в «Этике», когда Спиноза выступа­
ет против тех, кто предпочитает «гнушаться чело­
веческими аффектами и действиями или их осмеи­
вать», его собственный знаменитый проект заклю­
чается в том, чтобы «рассматривать человеческие
действия и влечения точно так же, как если бы во­
прос шел о линиях, поверхностях и телах»16.
Тезис о том, что человек «как он есть на самом
деле»—это подобающий предмет для политической
науки, продолжает утверждаться, порой почти ру­
тинно, в том числе и в XVIII веке. Вико, читавший
Спинозу, в этом, если не во всех остальных вопро-

14. Лео Штраус в pa6ote «Критика религии у Спинозы» (Leo
Strauss. Spinoza’s Critique of Religion. New York: Schocken,
1965. P. 277) отмечает «потрясающий факт—тон Спинозы
гораздо острее, чем у Макиавелли». Он объясняет это тем,
что Спиноза, будучи прежде всего философом, был куда
больше увлечен утопической мыслью, чем Макиавелли,
являвшийся политическим ученым.
15. Спиноза Б. Политический трактат / / Спиноза Б. Сочинения
в 2 т. Т. 2. СПб.: Наука, 1999. С. 249.
16. Спиноза Б. Этика / / Спиноза Б. Сочинения в 2 т. Т. 1. СПб.:
Наука, 1999. С. 334-335.

40

Как интересы были призваны уравновесить страсти

сах, в точности следовал за ним. В своих «Основа­
ниях новой науки» он пишет:
Философия рассматривает человека таким, каким
он должен быть; таким образом, она может при­
нести плоды лишь немногим, стремящимся жить
в Республике Платона, а не пресмыкаться в нечи­
стотах города Ромула. Законодательство рассматри­
вает человека таким, каков он в действительности,
чтобы извлечь из этого пользу для человеческого
общества17.
Даже Руссо, взгляды которого на природу человека
сильно отличались от взглядов Макиавелли и Гоббса,
отдает должное данной идее, открывая работу «Об об­
щественном договоре» фразой: «Я хочу исследовать,
возможен ли в гражданском состоянии какой-либо
принцип управления, основанного на законах и на­
дежного, если принимать людей такими, каковы они,
а законы—такими, какими они могут быть»18.

Подавление
и обуздание страстей
Все более настойчивый императив рассматривать
человека таким, каким он является на самом деле,
имеет простое объяснение. В эпоху Возрождения
возникло, а в X V I I веке окончательно укрепилось
17. ВикоДж. Основания новой науки об общей природе наций.
М.; Киев: REFL-book, ИСА, 1994. С .75.
18. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М.:
KAHOH-пресс, Кучково поле, 1998. С. 197.

41

Страсти и интересы

чувство того, что морализаторская философия и ре­
лигиозные предписания уже не в силах быть надеж­
ными инструментами сдерживания пагубных стра­
стей человека. Требовались новые подходы, и этот
поиск начался почти сразу же с подробного и бес­
пристрастного препарирования природы человека.
Были люди типа Ларошфуко, которые ковырялись
в этих глубинах и провозглашали свои «беспощад­
ные открытия» с таким удовольствием, что это пре­
парирование начинало казаться самоцелью. Однако
в целом этим занимались для того, чтобы обнару­
жить более эффективные способы регулирования
человеческого действия, чем те, что сводились к мо­
рализаторским наставлениями или же угрозам веч­
ного проклятья. Вполне естественно, что данный
поиск оказался успешным: можно выделить целых
три направления аргументации, предложенные
в качестве альтернативы опоре на религиозные за­
поведи.
Наиболее очевидной альтернативой, которая
как бы предвосхищает анализируемое здесь идей­
ное движение, служит призыв к принуждению
и подавлению. Задача сдерживания —если нужно,
то силой —самых худших и опасных последствий
и проявлений страстей возлагается на государство.
Таковой была задумка Августина, схожие соображе­
ния в XVI веке высказывались Кальвином19. Любой
утвердившийся социальный и политический поря­
док оправдан самим фактом своего существования.

19. См.: Deane. Political and Social Ideas o f St. Augustine. Ch. IV;
также см. рассмотрение Майклом Уолцером политической
мысли Кальвина: Michael Walzer. The Revolution of the Saints.
Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1965. P.30-48.

42

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Его возможные несправедливости —это возмездие
за грехи падшего человечества.
Политические системы Августина и Кальвина
в некотором отношении сильно напоминают систе­
му, описываемую в «Левиафане» Гоббса. Но все же
ключевым изобретением Гоббса следует считать
его основанную на идее сделки концепцию догово­
ра, которая по своему духу чужда всем прежним ав­
торитарным системам. При всей печально извест­
ной трудности по категоризации мысль Гоббса будет
рассмотрена в рамках несколько иной категории.
Решение проблемы, вытекающей из признания
непокорных страстей человека, через подавление
связано с рядом трудностей. Что делать, если су­
верен не может выполнить свою работу ввиду из­
лишней снисходительности, жестокости или како­
го-то иного обстоятельства? Как только встает этот
вопрос, перспективы появления подходящего суве­
рена или же системы власти становятся столь же
вероятными, что и перспективы ограничения че­
ловеком собственных страстей благодаря увещева­
ниям морализаторских философов или церковни­
ков. Ввиду того, что вероятность последнего близка
к нулю, репрессивное решение оказывается проти­
воречивым в своих же собственных предпосылках.
Воображать возникающую как dues ex machina власть,
способную каким-то образом усмирить те страда­
ния и горести, которые люди причиняют друг дру­
гу в силу собственных страстей, значит заболтать
все имеющиеся трудности, вместо того чтобы их ре­
шить. Вероятно, именно по этой причине репрес­
сивное решение не пережило того момента, когда
в XVII веке страсти подверглись подробнейшему
изучению.

43

Страсти и интересы

Решение, куца лучше гармонирующее с данными
психологическими открытиями и увлечениями, за­
ключается в идее обуздания страстей вместо просто­
го их подавления. И вновь государство или «обще­
ство» позиционируется как та инстанция, которая
должна решить эту задачу, но на этот раз не про­
сто в качестве оплота репрессий, а в качестве ре­
форматора, цивилизующего посредника. Размыш­
ления о подобной трансформации разрушительных
страстей в нечто конструктивное могут быть обна­
ружены уже в XVII веке. Предвосхищая «невиди­
мую руку» Адама Смита, Паскаль восхваляет вели­
чие человека, ссылаясь на то, что последний «смог
вывести из похоти восхитительное устройство», со­
здать «столь прекрасный порядок»20.
В начале XVIII века Джамбаттиста Вико выра­
зил эту же идею с гораздо большей полнотой, при
этом, что характерно, наделив ее статусом потря­
сающего открытия.
Так из свирепости, скупости и честолюбия (эти три
порока пронизывают насквозь весь род человече­
ский) оно создает войско, торговлю и двор, т.е.
силу, богатство и мудрость Государств. И из этих
20. Паскаль Б. Мысли.
502, 503. Мысль о том, что общество,
скрепляемое себялюбием, а не милосердием, может быть
вполне жизнеспособным, несмотря на свою греховность,
обнаруживается у целого ряда янсенистов —современни­
ков Паскаля. Например, у Николя и Дома. См.: Gilbert Chinard. En lisant Pascal. Lille: Giarel, 1948. P. 97-118; D. W. Smith.
Helvetius: A Study in Persecution. Oxford: Clarendon Press,
1965. P. 122-125. Прекрасное современное исследование
Николя см.: Nannerl O.Keohane. Non-Conformist Absolut­
ism in Louis XIV’s France: Pierre Nicole and Denis Veiras / / Journal of the History of Ideas. Vol. 35. Oct.-Dec. 1974.
P. 579-596.

44

Как интересы были призваны уравновесить страсти

трех великих пороков, которые, несомненно, уни­
чтожили бы поколение людей на земле, оно со­
здает Гражданское Благополучие. Эта Аксиома до­
казывает, что здесь присутствует Божественное
Провидение; другими словами —Божественный
Ум-Законодатель: из страстей людей, всецело пре­
данных своим личным интересам, из-за которых
они принуждены были бы жить, как дикие звери,
в одиночестве, он создает гражданские установле­
ния, и благодаря им люди живут в Человеческом
Обществе21.
Это одно из тех суждений, которым Вико обязан
своей славой в высшей степени неординарного ума.
Хитрость разума Гегеля, фрейдовская концепция
сублимации, «невидимая рука» Адама Смита —все
это уже имплицитно чувствуется в этих двух пред­
ложениях. Однако пока здесь отсутствует детализа­
ция, мы не получаем ни малейшего представления
о тех условиях, благодаря которым могут произой­
ти столь чудесные метаморфозы и разрушительные
«страсти» станут «добродетелями».
Идея приспособления страстей, их принуждение
работать на общее благо была в детализированном
виде представлена английским современником Вико
Бернардом Мандевилем. Мандевиль, которого мно­
гие считают прародителем идеи laissez-faire, на про­
тяжении всего текста своей «Басни о пчелах» по­
стоянно упоминает «умелое управление искусного
политика» в качестве необходимого условия и не­
отъемлемой предпосылки для превращения «част­
ных пороков» в «блага для общества». Однако в силу
того, что конкретный modus operandi этого политика

21. ВикоДж. Основания... С. 75; также см.: Там же. С. 74, 76.

45

Страсти и интересы

так и не был раскрыт, неясность относительно бла­
готворных и парадоксальных трансформаций так
никуда и не делась. Лишь один порок получает у Мандевиля детальное рассмотрение, на его примере мы
видим, как именно происходит подобная трансфор­
мация. Я, естественно, имею в виду знаменитый от­
рывок, где он рассматривает страсть к материаль­
ным благам вообще и к роскоши в частности22.
Таким образом, вполне можно утверждать, что
Мандевиль сузил пространство, в котором его па­
радокс имеет силу, до одного конкретного «порока»
или страсти. В этом отступлении от общих форму­
лировок он нашел себе очень успешного последо­
вателя в лице Адама Смита с его работой «Иссле­
дование о природе и причинах богатства народов»,
полностью посвященной страсти, традиционно из­
вестной как алчность или скупость. Более того, бла­
годаря эволюции языка, которая в деталях будет
рассмотрена чуть позже, Смиту удалось совершить
еще один колоссальный рывок в сторону превраще­
ния данного предположения в нечто привлекатель­
ное и вполне убедительное: он притупил остроту
шокирующего парадокса Мандевиля, заменив сло­
22. Было убедительно показано, что Мандевиль под выражени­
ем «умелое управление» не подразумевал каждодневное
вмешательство и регулирование, но именно медленную
работу и эволюцию путем проб и ошибок подобающей
правовой и институциональной рамки. См.: Nathan Rosen­
berg. Mandeville and Laissez-Faire//Journal of the History of
Ideas. Vol. 24. April-June 1963. P. 183-196. И вновь modus oper­
and! данной рамки скорее постулируется, чем объясняется
Мандевилем. А что касается роскоши, чье благоприятное
влияние на общее благосостояние описывается им в дета­
лях, то активная роль политика или институциональной
рамки в этом процессе не так значительна.

46

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ва «страсть» и «порок» на такие менее жесткие по­
нятия, как «преимущество» или «интерес».
В этой ограниченной и одомашненной фор­
ме идея приспособления смогла не только вы­
жить, но даже превратиться в главную догму либе­
рализма XIX века, а также в центральный пункт
экономической теории. Однако отказ от идеи об­
уздания никоим образом не был всеобщим. Неко­
торые из более поздних сторонников данной идеи
были еще даже менее осторожны, чем Вико: для
них поступательное развитие истории было доста­
точным доказательством того, что страсти людей
каким-то образом сочетаются с общим прогрессом
человечества и мирового духа. И Гегель, и Гердер
писали нечто подобное в своих работах по фило­
софии истории23. Знаменитая концепция хитро­
сти разума Гегеля как раз и была призвана выра­
зить идею того, что люди, потакая своим страстям,
на самом деле служат высшей всемирно-историче­
ской цели, о которой они не имеют ни малейшего
представления. Символично, что данная концепция
не присутствует в его работе «Философия права»,
в которой Гегель обеспокоен не столько напором
мировой истории, сколько конкретной эволюцией
общества во времени. Столь откровенное одобре­
ние страстей, заключающееся в концепции хитро­
сти разума, по определению не может присутство­
вать в работе, занимающей критическую позицию

23. Согласно Гердеру, «все страсти людские —буйные побеги
силы, которая сама не знает себя, а по природе своей стре­
мится лишь к лучшему» (Гердер И. Г. Идеи к философии
истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 433).

47

Страсти и интересы

по отношению к современным общественным и по­
литическим реалиям.
Последним сторонником данной идеи в ее наи­
более откровенном виде является Мефистофель
из «Фауста» Гете с его знаменитым определением
себя как «части той силы, что вечно хочет зла и веч­
но совершает благо». Как кажется, идея обуздания
порочных страстей здесь отрицается почти пол­
ностью —вместо этого упор делается на их транс­
формацию в результате некоего оккультного, пусть
и благосклонного, мирового процесса.

Принцип уравновешивания
страстей
Перед лицом всепоглощающей реальности беспо­
койной, страстной, импульсивной природы челове­
ка решениям, предполагающим подавление и обуз­
дание страстей, не хватало убедительности. Подавле­
ние было способом избавления от проблемы, а не ее
решения; стратегия же обуздания несла на себе пе­
чать алхимической трансформации, явно диссони­
ровавшей с научным энтузиазмом своего времени.
Сам материал, с которым работали моралисты
X V I I века, то есть подробное описание и изучение
страстей, был просто обязан предложить третье ре­
шение. Нельзя ли отделить одни страсти от других
и бороться с огнем при помощи огня—использовать
один набор сравнительно безобидных страстей для
того, чтобы уравновесить другой, более опасный
и разрушительный? Можно ли ослабить и приру­

48

Как интересы были призваны уравновесить страсти

чить страсти за счет их междоусобной борьбы в духе
divide et impera?Данный ход представляется простым
и очевидным после разочарования в эффективно­
сти морализаторства, однако, несмотря на упомяну­
тое выше проходное замечание Августина, он ока­
зывается куца более сложным по сравнению с про­
ектом одновременного наступления на все виды
страстей. Основные страсти в литературе традици­
онно фигурировали как единое целое, в интеллек­
туальной традиции они составляли своеобразную
порочную троицу: начиная с Данте и его Superbia, invidia е avarizia sono/ Le tre faville ch'anno i cuori accesf4
(«Гордыня, зависть, алчность —вот в сердцах/Т ри
жгучих искры») и заканчивая Ehrsucht, Herrschsucht
undHabsuchf5 (честолюбие, властолюбие и корысто­
любие) в «Идее всеобщей истории» Канта. Подоб­
но трем бичам человечества—войне, голоду и мору—
эти основные страсти, как считалось, подпитывают
друг друга. Привычка рассматривать их как нечто
неразделимое была еще более упрочена практикой
их совокупного противопоставления диктату разу­
ма или же императивам спасения.
Средневековые аллегории часто изображали
битвы добродетелей с пороками внутри души че­
ловека26. Как это ни парадоксально, но, вероят­
но, именно данная традиция сделала возможным
24.Данте. Божественная комедия. Ад. Песнь VI. Стр. 74-75.

25. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском
плане / / Кант И. Сочинения в 8 т. Т. 8. М.: Чоро, 1994. С. 16.
26. Именно по этой причине данный жанр получил известность
как психомахия. Его историю, начиная с «Психомахии»
Пруденция, работы V века, и заканчивая циклом поро­
ка и добродетели с центрального портика фасада Собора
Парижской Богоматери, см.: Adolf Katzenellenbogen. Allego­

49

Страсти и интересы

для позднейшего более реалистичного века рассмо­
треть перспективу битв несколько иного рода: пер­
спективу натравливания одной страсти на другую
так, чтобы это, подобно битвам прошлого, способ­
ствовало благополучию человека и человечества.
Данная идея возникла в XVII веке на самых разных
полюсах интеллектуальной мысли и у самых разных
типов личностей, буць то Бэкон или Спиноза.
Для Бэкона эта идея стала результатом его систе­
матических усилий по расшатыванию метафизиче­
ского и теологического бремени, не позволявшего
людям мыслить индуктивно и на основе экспери­
ментов. В разделах его работы «О развитии обуче­
ния», в которых речь идет о «Склонностях и воле
человека», традиционная нравственная философия
подергается критике за то, что она мыслит так, как
если бы
человек, который обучает писать, демонстриро­
вал бы только букварь и соединения букв, не давая
никаких указаний или направлений для движения
руки или оформления букв. Так, морализаторы де­
монстрировали прекрасные и справедливые при­
меры и копии, несущие на себе печать Блага, Доб­
родетели, Блаженства... но как именно добиться
столь замечательных печатей, как именно дисци­
плинировать и сформировать волю человека так,
чтобы она соответствовала этим стремлениям,—
на этот вопрос не дается никакого ответа...27

ries of the Virtues and Vices in Mediaeval Art. London: War­
burg Institute, 1939.
27. Francis Bacon. Works / ed. J. Spedding et al. London, 1859.
Vol. III. P.418.

50

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Хотя подобная критика и известна еще со времен
Макиавелли, данное сравнение очень провокаци­
онно. Парой страниц ниже Бэкон пытается пред­
ложить свое решение той задачи, которая была им
поставлена. Он делает это под видом одобрения
поэтов и историков за то, что они в противополож­
ность философам
с большой жизненностью изобразили то, как раз­
жигаются и подстрекаются страсти; как они усми­
ряются и сдерживаются... как они обнаруживают
себя, как они работают, как они разнятся, как они
скапливаются и усиливаются, как они заворачива­
ются друг в друга, как они борются и сталкиваются
друг с другом подобно мельчайшим частицам ма­
терии; среди всего этого буйства особый интерес
для вопросов нравственных и гражданских пред­
ставляет последний процесс; как (я спрашиваю) на­
травить один аффект на другой, как управлять од­
ним аффектом за счет, другого: ведь мы же охотимся

с помощью одних зверей на других, с помощью од­
них птиц на других... Как в вопросах управления
государством иногда необходимо усмирять одну
фракцию за счет другой, так и применительно
к управлению внутренним миром иногда полезно
использовать этот способ28.
Эта пафосная тирада и особенно ее последняя часть,
судя по косвенным уликам, опирается не столько
на достижения поэтов и историков, сколько на соб­
ственный солидный опыт Бэкона в качестве поли­
тика и государственного деятеля. Кроме того, идея
контроля страстей путем использования одних стра­
стей против других прекрасно гармонирует с дерз­
ким экспериментальным уклоном его мысли. Но,
28. Ibid. Р. 438. Курсив добавлен.

51

Страсти и интересы

с другой стороны, формулировки Бэкона, похо­
же, не пользовались особым влиянием в его время.
На них обратили внимание лишь современные ис­
следователи, стремящиеся представить Бэкона пред­
шественником Спинозы и Юма, отводившим дан­
ной идее куда большее место в своих построениях29.
Прорабатывая свою теорию аффектов, Спиноза
в «Этике» формулирует две предпосылки, являю­
щиеся существенными для развития его идеи:
Аффект может быть ограничен или уничтожен''
только противоположным и более сильным аф­
фектом, чем аффект, подлежащий укрощению30.
и Истинное познание добра и зла, поскольку оно
истинно, не может препятствовать никакому аф­
фекту; оно способно к этому лишь постольку, по­
скольку оно рассматривается как аффект31.
На первый взгляд, кажется странным, что Спиноза
с его метафизическим уклоном и его сравнитель­
но малой вовлеченностью в деятельную жизнь ока­
зался сторонником той же концепции, что и Бэкон.
Связано это было с несколькими причинами. Ничто
не было столь чуждо уму Спинозы, как мысль о том,
что аффекты могут быть полезным образом усмире­
ны и подвергнуты манипуляции путем натравлива­
ния одного аффекта на другой. Только что проци­

29. Leo Strauss. The Political Philosophy of Hobbes. Oxford: Claren­
don Press, 1936. P. 92; также см.: RachaelM. Kydd. Reason and
Conduct in Hume’s Treatise. New York: Russell 8c Russell,
1946. P.116.
30. Спиноза Б. Этика / / Спиноза Б. Сочинения в 2 т. Т. 1. СПб.:
Наука, 1999. С. 400.
31. Там же. С. 404.

52

Как интересы были призваны уравновесить страсти

тированные отрывки были призваны подчеркнуть
силу и автономность аффектов, тем самым выявив
реальные препятствия для достижения конечно­
го пункта назначения «Этики» Спинозы. Этот ко­
нечный пункт назначения —триумф разума и люб­
ви к Богу над аффектами; идея уравновешивания
аффектов выступает лишь как простая промежуточ­
ная стадия на пути к цели. В то же время данная
идея играет ключевую роль в произведении Спи­
нозы, что становится ясным из самого последнего
предложения работы:
Мы наслаждаемся им [блаженством] не потому,
что обуздываем свои страсти, но, наоборот, вслед­
ствие того, что мы наслаждаемся им, мы в состоя­
нии обуздывать свои страсти32.
Таким образом, первый великий философ, кото­
рый отводил идее о том, что страсти могут быть
успешно побеждены лишь за счет других страстей,
почетное место, не имел ни малейшего намерения
переводить данную идею в плоскость практическо­
го нравственного или политического проектирования, пусть он и склонялся к такой возможности 33 .
Действительно, данная мысль не фигурирует в по­
литических работах Спинозы, которые в иных от­
ношениях не испытывают нехватки в практических
советах относительного того, как заставить индиви­
«

32. Там же. С. 477.
33. Об этом свидетельствует, например, следующее суждение:
«Под противоположными аффектами я буду разуметь в даль­
нейшем такие аффекты, которые влекут человека в раз­
личные стороны, хотя бы они были и одного и того же
рода, как, например, чревоугодие и скупость, составляю­
щие виды любви» (там же, с. 396).

53

Страсти и интересы

дуальные особенности человеческой природы ра­
ботать на благо общества.
Несмотря на то, что Юм называет философию
Спинозы «отвратительной», его идеи, касающиеся
страстей и их отношения к разуму, оказываются не­
обычайно близкими к Спинозе34. Юм всего лишь
более радикален в своем провозглашении непрони­
цаемости страстей для разума; «разум есть и должен
быть лишь рабом аффектов» —это одно из его наи­
более известных высказываний. Столь экстремаль­
ная позиция нуждалась в компенсирующей мысли
о том, что одна страсть вполне может выступать
в качестве противовеса другой. Данная идея про­
возглашается им во все том же ключевом разделе:
«Ничто не может оказать противодействие импуль­
су аффекта или же ослабить его, кроме противоположного импульса» .
В отличие от Спинозы Юм был полон желания
использовать свои прозрения на практике. В треть­
ей книге «Трактата» при рассмотрении вопроса
об «истоках общества» он делает это незамедлитель­
но. Рассуждая о «жадности к приобретению раз­
ных благ и владений», он находит ее столь разру­
шительной и одновременно столь влиятельной, что
единственный способ ее сдерживания —заставить
ее уравновесить саму себя. Данная задача, очевидно,
не из легких, но вот какое решение предлагает Юм:
Эгоистический аффект не может быть сдержива­
ем никаким иным аффектом, кроме себя самого,

34. Kydd. Hume’s Treatise. P. viii, 38, 156-162.
35. Юм Д. Трактат о человеческой природе / / Юм Д. Сочине­
ния в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 457.

54

Как интересы были призваны уравновесить страсти

но лишь при условии изменения своего направле­
ния; изменение же это необходимо должно про­
изойти при малейшем размышлении. Ведь очевид­
но, что аффект этот гораздо лучше удовлетворяет­
ся, если его сдерживать, чем если давать ему волю,
и что, сохраняя общество, мы в гораздо большей
степени обеспечиваем себе приобретение соб­
ственности, чем пребывая в том одиноком и бес­
помощном состоянии, которое необходимо следует
за насилием и всеобщей разнузданностью36.
Здесь, конечно, можно было бы поспорить и указать
на то, что признание необходимости в силу того или
иного основания или размышления, каким бы «ма­
лейшим» оно ни было, означает введение чуждого
элемента (который, более того, должен быть «ра­
бом аффектов») в ту сферу, в которой лишь страсть
должна бороться со страстью. Однако моя задача за­
ключается не столько в том, чтобы указать на изъя­
ны мысли Юма, сколько в том, чтобы продемонстри­
ровать то влияние, которое на него оказывала идея
уравновешивания страстей. Данная идея мелькает
в целом ряде других не столь принципиальных мест
его наследия. Например, обсуждая Мандевиля, он
утверждает, что хотя роскошь и является злом, она
является куда меньшим злом, чем «леность», вполне
могущая стать результатом запрета роскоши.
Таким образом, самое разумное —это быть удовле­
творенным суждением о том, что наличие двух
противоположных пороков в государстве более
выгодно, чем присутствие лишь одного из них;
но при этом ни в коем случае не будем описывать
порок как нечто само по себе благоприятное.

36. Там же. С. 532-5S3.

55

Страсти и интересы

Далее следует еще более общая формулировка:
Какими бы ни были следствия чудесной трансфор­
мации человечества, которая бы наделила его все­
ми добродетелями, освободив при этом от любых
грехов, должностных лиц заботить это не должно,
ведь они нацелены лишь на возможное. Зачастую
один порок можно исцелить лишь за счет другого
порока; в этом случае государственный деятель дол­
жен выбирать то, что менее пагубно для общества37.
В другом месте, о чем будет сказано ниже, Юм при­
зывал к тому, чтобы ограничить «любовь к удоволь­
ствию» за счет «любви к приобретательству». Его
завораживало и другое применение идеи, пусть он
и не мог с ним согласиться, как, например, в случае
следующего места из эссе «Скептик»:
Ничто не может быть более разрушительным для
честолюбия и страсти к завоеваниям,—говорит
Фонтенель,—чем истинная система астрономии.
Как жалок весь земной шар по сравнению с бес­
конечной протяженностью природы! Это сообра­
жение явно чересчур выспренно, чтобы иметь ка­
кой-либо эффект. А если бы оно имело какой-либо
эффект, то не уничтожило ли бы оно наравне с че­
столюбием также и патриотизм?38
Данная полемику позволяет предположить, что
идея управления социальным прогрессом путем ум­
ного натравливания одной страсти на борьбу с дру­
гой в XVIII веке становится общим интеллектуаль37. David Hume. Of Refinement in the Arts» in David H um e//W rit­
ings on E conom ics/ed. E. Rotwein. Madison, Wis.: Universi­
ty of Wisconsin Press, 1970. P. 31-32.
38. Юм Д. Скептик / / Юм Д. Сочинения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль,
1996. С. 592.

56

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ным развлечением. Она находит свое выражение
у целого ряда писателей разного масштаба и фигури­
рует как в абстрактной, так и в прикладной форме.
Последний жанр иллюстрирует статья «Фанатизм»
из «Энциклопедии», представляющая собой вооду­
шевленную обличительную речь против религиоз­
ных институтов и верований. Статья заканчивает­
ся особым разделом, посвященным «патриотическо­
му фанатизму», который заслуживает теплых слов
именно потому, что он может успешно противодей­
ствовать религиозному фанатизму39. Свое абстракт­
ное выражение данная идея получает у Вовенарга:
Аффекты противостоят аффектам, один аффект
может быть противовесом другого аффекта40.
Этот язык в более детализированном виде может
быть обнаружен и у Гольбаха:
Настоящим противовесом страстей являются стра­
сти; не будем же стараться разрушать их, но по­
пытаемся направить их,* уравновесим вредные
страсти страстями, полезными для общества. Рас­
судок... является ничем иным, как искусством вы­
бирать те страсти, которым мы должны давать
волю ради нашего собственного счастья41.
Принцип уравновешивания страстей возник в
XVII веке в силу господствовавшего тогда мрачно­
39. Franco Venturi. Utopia е riforma neH’Illuminismo. Torino: Einaudi, 1970. P. 99. В данной работе Вентури прослеживает
удивительную карьеру, которую удалось сделать автору
данной статьи, Александру Делейре.
40. Vauvenargues. Oeuvres completes. Paris: Hachette, 1968. Vol. I.
P. 239.
41. Гольбах П. Система природы. Ч. 1. Гл. 17.

57

Страсти и интересы

го взгляда на природу человека и более общего убе­
ждения в том, что страсти являются опасными и де­
структивными. В ходе последующего столетия как
природа человека, так и страсти все более и более
реабилитировались42. Во Франции самым ярост­
ным защитником страстей был Гельвеций43. Его по­
зиция отчетливо заявлена уже в самих заголовках
глав из книги «Об уме» —«О могуществе страстей»,
«Об умственном превосходстве людей, охваченных
страстью, по сравнению с людьми рассудительны­
ми», «Люди становятся тупыми, когда они перестают
быть охваченными страстью». Точно так же Руссо
постоянно повторял свой призыв взглянуть на чело­
века таким, «какой он есть», пусть даже его концеп­
ция человеческой природы разительно отличалась
от концепции родоначальников призыва. Таким об­
разом, стратегия уравновешивания страстей нику­
да не исчезла, хотя сами страсти теперь уже счита­
лись скорее чем-то воодушевляющим, чем разруши­
тельным. По сути, Гельвеций смог отчеканить одну
из наиболее ясных формулировок данного принци­
п а —ту, что отсылает к оригинальной формуле Бэ­
кона при условии добавления к ней напора рококо:
Очень немногие моралисты умеют пользоваться
нашими страстями, вооружая их друг против дру­
га и тем заставляя нас согласиться с их взглядами;
большая же часть их советов слишком оскорби­
тельна. А они должны были бы понять, что ос­
корбления не могут успешно бороться с чувства­
42. Также см. ниже: Гольбах П. Система природы / / Гольбах П.
Сочинения в 2 т. Т. 1. М.: Издательство социально-эконо­
мической литературы, 1963. С. 346.
43. D. W Smith. Helv6tius. P. 133-135.

58

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ми; что только страсть может победить страсть.
Например, для того, чтобы побудить легкомыслен­
ную женщину быть более сдержанной и стыдли­
вой, надо ее кокетству противопоставить ее тще­
славие, внушить ей, что стыдливость изобретена
любовью и утонченным сладострастием... Заменяя
таким образом брань указаниями на собственный
интерес, моралисты могли бы заставить принять
свои правила44.
Для нашего следующего шага чрезвычайно важен
тот факт, что слово «интерес» было использовано
здесь как родовое понятие для обозначения тех стра­
стей, которым приписывается уравновешивающая
функция.
Из Франции и Англии данная идея перебралась
в Америку, где она была использована отцами-основателями в качестве важного интеллектуального
инструмента, необходимого для целей конституци­
онного проектирования45. Хороший —и, учитывая
недавний опыт президентства, в высшей степени
актуальный —пример может быть найден в 72-м
выпуске «Федералиста», где Гамильтон оправды­
вает принцип переизбрания президента. Его аргу-

44. Гельвеций К. А. Об уме / / Гельвеций К. А. Сочинения в 2 т. Т. 1.
М.: Мысль, 1974. С. 261-262.
45. На данную тему см.: Arthur О. Lovejoy. Reflections on Human
Nature. The Johns Hopkins Press, 1961. Lecture II: «The
Theory of Human Nature in the American Constitution and
the Method of Counterpoise»; Richard Hofstadter. The Ameri­
can Political Tradition and the Men Who Made It. New York:
Alfred A. Knopf, 1948. Ch. I: «The Founding Fathers: An Age
of Realism»; Martin Diamond. The American Idea of Man: The
View from the Founding / / Irving Kristol and Paul Weaver,
eds. The Americans 1976. Lexington, Mass.: D. C. Heath, 1976.
Vol. II. P. 1-23.

59

Страсти и интересы

менты в основном вращаются вокруг того влияния,
которое запрет на переизбрание будет оказывать
на мотивации должностного лица. Среди всех про­
чих болезненных последствий упоминается то, что
у него будет «искушение предаться скверным взгля­
дам и погрязнуть в казнокрадстве»:
Алчный человек, оказавшийся на государственной
должности, готовя себя к тому, что он в любом слу­
чае обязан расстаться со своими доходами, может
ощутить позыв —а такому человеку трудно ему со­
противляться, наилучшим образом использовать
возможности, пока они имеются,—и без угрызе­
ний совести прибегнет к самым коррумпирован­
ным уловкам, чтобы сорвать по случаю солидный
куш. Но тот же самый человек при иной перспек­
тиве может удовлетвориться обычными приработ­
ками, которые дает ему должность, и даже не за­
хотеть пойти на риск последствий в результате
злоупотребления своими возможностями. Так,
сама алчность защитит от его же алчности. При­
совокупите к этому то, что тот же человек может
быть таким же тщеславным или честолюбивым,
как алчным. И поскольку он при хорошем пове­
дении мог ожидать продления своих дней в поче­
те, он поколебался бы принести в жертву свою^
тягу к ним ради удовлетворения собственного ко­
рыстолюбия. Но пергд перспективой приближе­
ния неизбежной утраты поста алчность, пожалуй,
возьмет верх над осторожностью, тщеславием
и честолюбием46.
Последние предложения демонстрируют настоящую
виртуозность во владении идеей уравновешивания—
у современного читателя, чуть менее привыкшего
46. Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэди­
сона и Дж. Джея. М.: Прогресс, 1994. С. 473-474.

60

Как интересы были призваны уравновесить страсти

к прочтению подобных работ, просто перехваты­
вает дыхание.
Более известный пример схожего размышления
может быть найден в 51-м выпуске «Федералиста»,
в котором красноречиво отстаивается принцип раз­
деления властей между различными ветвями пра­
вительства. Это делается с опорой на тезис о том,
что «честолюбию должно противостоять честолю­
бие». Смысл в том, что амбиции одной ветви вла­
сти должны уравновешивать амбиции другой, и дан­
ный расклад сильно отличается от предшествующей
ситуации, когда страсти рассматривались как место
борьбы в индивидуальной душе человека. Однако су­
щественно то, что принцип разделения властей ока­
зывался представлен под маской другого принципа:
сравнительно новая мысль о сдержках и противове­
сах увеличивала собственную значимость, подавая
себя в качестве примера применения общеприня­
того и хорошо известного принципа уравновеши­
вания страстей.
Естественно, это не было сознательной уловкой.
По сути, сам автор данного предложения (Гамиль­
тон или Мэдисон) стал первой жертвой той пута­
ницы, которую оно вызвало,—далее текст звучит
следующим образом: «Саму необходимость прибе­
гать к подобным средствам, чтобы избежать злоупо­
треблений со стороны правительства, вполне мож­
но считать размышлением о человеческой природе.
Но что такое само правительство, как не величай­
шее из всех размышлений о природе человека?» Суясдение о том, что злые импульсы человека могут
быть сдержаны, лишь если заставить одни страсти
бороться с другими и нейтрализовывать их, явля­
ется полноценным «размышлением о природе че­

61

Страсти и интересы

ловека». С другой стороны, принцип разделения
властей ни в коем случае не является столь же ос­
корбительным для природы человека. Складывает­
ся ощущение, что, написав лапидарную фразу о том,
что «честолюбию должно противостоять честолю­
бие», автор пытался убедить себя в том, что основа­
нием нового государства является именно принцип
уравновешивания страстей, а не система сдержек
и противовесов.
Если обобщать, то тезис о том, что именно этот
принцип заложил интеллектуальное основание
принципа разделения властей, представляется впол­
не правдоподобным. Таким образом, рассматривае­
мое здесь направление мысли вернулось к своему
исходному пункту: оно начиналось с государства, пе­
решло к рассмотрению проблем индивидуального
поведения, а затем те прозрения, которые были до­
стигнуты на данной фразе, были импортированы
обратно в теорию политики.

«Интерес» и «интересы»
как укротители страстей
Как только стратегия натравливания одной страсти
на другую была продумана и признана приемлемой,
если даже не многообещающей, то возникла необ­
ходимость в дальнейшем шаге: для того чтобы стра­
тегия обрела прикладной характер, для того чтобы
она, если использовать современный жаргон, ста­
ла «функциональной», нужно хотя бы в самом об­
щем виде определить, какие именно страсти дол-

62

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ясны быть назначены на роль укротителей, а какие,
наоборот, следует отнести к «диким» страстям, ну­
ждающимся в укрощении.
Подобное специфическое распределение ролей
подразумевается в идее договора Гоббса, который
заключается лишь потому, что «желания и прочие
страсти людей», например, неудержимая жажда
богатства, славы и владений, могут быть преодо­
лены лишь за счет «страстей, склоняющих чело­
века к миру», например, «страха смерти; желания
вещей, необходимых для хорошей жизни, и наде­
жды приобрести их своим трудолюбием»47. В этом
смысле все учение об общественном договоре явля­
ется производным от стратегии уравновешивания.
Гоббсу было необходимо сослаться на эту страте­
гию лишь odww-единственный раз в целях основания
такого государства, в котором проблемы, создавае­
мые страстными людьми, могли бы быть решены
раз и навсегда. Держа в голове эту цель, для него
было достаточно ad hoc определить укрощающие
страсти и страсти, нуждающиеся в укрощении. Од­
нако многие из современников Гоббса, разделявшие
его обеспокоенность затруднениями, испытывае­
мыми людьми и обществом, не могли принять его
радикального решения; они считали, что стратегия
уравновешивания должна была действовать на по­
стоянной основе. Для достижения данной цели не­
обходимо было вывести более общую и постоянную
формулу распределения ролей. И такая формула
вскоре возникла, ее суть заключалась в сталкива­
нии интересов людей с их страстями, в противо47. Гоббс Т. Левиафан / / Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль,
1991. С. 98.

6В

Страсти и интересы

поставлении благоприятных следствий ситуации,
когда люди следуют своим интересам, гибельному
положению, когда людям предоставляется свобода
потакать собственным страстям.
Для понимания противопоставления этих двух
концептов следует сказать несколько слов о че­
редовании (а порой и сосуществовании) разных
смыслов понятий «интерес» и «интересы» в ходе
эволюции языка и идей. «Интересы» лиц и групп
в конечном счете стали пониматься как отсылают
щие к экономическим благам; это может быть про­
слежено не только в обыденном языке, но также
и в таких академических обществоведческих поня­
тиях, как «классовые интересы» и «группы интере­
сов». Однако если братьисторию понятия, то эко­
номический смысл закрепился за ним достаточно
поздно. Когда в конце XVI века в Западной Евро­
пе понятие «интерес» начало использоваться для
обозначения забот, чаяний и преимуществ, его со­
держание никоим образом не ограничивалось ис­
ключительно материальными аспектами личного
благополучия, скорее, оно подразумевало всю то­
тальность человечески а устремлений, при этом со­
держа в себе элемент рефлексии и расчета в от­
ношении того, как эти устремления должны были
реализовываться48. На самом деле, серьезные раз­
мышления, использовавшие понятие «интерес»,
впервые появились в контексте, далеком от индиви­
48. История данного понятия уходит еще дальше вглубь веков,
например, интерес в смысле процента, получаемого при
одалживании денег, а также странное французское исполь­
зование слова interet в смысле ущерба и утраты —это зна­
чение до сих пор дает о себе знать, в частности, в таком
выражении, как dommages-interets (возмещение убытков).

64

Как интересы были призваны уравновесить страсти

дов и их материального благополучия. Выше было
показано, как забота об улучшении качества государ­
ственного управления стимулировала стремление
к большему реализму в анализе человеческого по­
ведения. Та же самая логика привела к появлению
первого определения «интереса» и его подробного
рассмотрения.
И вновь именно Макиавелли, инициировавший
дискуссии о стратегии натравливания одних стра­
стей на другие, стоит у истоков того идейного на­
правления, которое я собираюсь исследовать. Как
мы увидим, эти два направления на протяжении
долгого времени развивались отдельно, но в ко­
нечном счете слились—и результаты этого слияния
в высшей степени примечательны.
Макиавелли не дал своему чаду никакого имени.
Он давал правителям рекомендации, но при этом
не подводил их под какое-то общее понятие. Одна­
ко по прошествии некоторого времени его работы
поспособствовали распространению двух изначаль­
но синонимических понятий —interesse и ragione di
stato, которые вошли в повсеместное употребление
во второй половине XVI века, о чем свидетельству­
ет выдающееся исследование Мейнеке49. Эти поня­
тия должны были вести войну на два фронта: с од­
ной стороны, они провозглашали независимость
от морализаторских предписаний и правил, гос­
подствовавших в политической философии до Ма­
киавелли, с другой —они были призваны вычле­
нить «утонченную рациональную волю, нетронутую

49. Friedrich Meinecke. Die Idee der Staatsrason in der neueren Geschichte. Munich: R. Oldenbourg, 1924. S. 85ff.

65

Страсти и интересы

страстями и сиюминутными импульсами»50, которая
способна была дать государю ясное и основатель­
ное руководство к действию.
Основная битва, в которую оказался вовлечен Ма­
киавелли, основатель новой науки об управлении
государством, естественно, велась на первом фрон­
те, пусть даже Мейнеке и показывает, что он нико­
гда не забывал и о втором51. Ограничения действий
госуцаря, подразумеваемые концепцией интереса
как компаса, вышли на первый план в тот момент,
когда данная концепция перебралась из Италии
во Францию и Англию. Они дают о себе знать уже
в знаменитом открывающем предложении из эссе
«Об интересах монархов и государств христианско­
го мира», написанного гугенотом Анри де Роганом:
Les princes commandent aux peuples, et Vinteret commande
aux princes («Государи командуют народами, а инте­

ресы командуют государями»).
Как указывает Мейнеке, Роган мог заимствовать
данную формулу у итальянских авторов, писавших
об искусстве управления государством, например,
у Боккалини и Бонавентуры, которые называли
интерес «тираном тиранов», a ragione di stato «го­
сударем всех государей»52. Однако Роган пускает­
ся в длительные размышления, чтобы разъяснить
свою позицию. Обозначив в самом общем виде на­
циональные интересы Испании, Франции, Италии,
Англии и прочих ведущих держав своего времени,
он во второй части своего эссе продолжает приво50. Friedrich Meinecke. Die Idee der Staatsrason in der neueren Geschichte. Munich: R. Oldenbourg, 1924. S. 184.
51. Ibid. S. 52-55.
52. Ibid. S. 211.

66

Как интересы были призваны уравновесить страсти

дить некоторые исторические эпизоды, призван­
ные доказать, что
в вопросах управления государством нельзя позво­
лять себе руководствоваться ни беспорядочными
аппетитами, которые нередко заставляют нас взва­
ливать на себя задачи, превышающие наши силы;
ни могущественными страстями, которые начина­
ют ангажировать нас всякий раз, как они завла­
девают нами... нам следует руководствоваться ис­
ключительно интересами, определяемыми только
разумом, который должен быть правилом наших
действий53.
Данное программное утверждение сопровождает­
ся несколькими примерами из истории государей,
оказавшихся у разбитого корыта из-за того, что они
следовали за собственными страстями, а не за соб­
ственными интересами.
По иронии судьбы, новая доктрина государствен­
ного интереса стала отвращать от потакания стра­
стям и атаковать их сразу же после того, как все мо­
рализаторские и религиозные предписания были
высмеяны как нереалистические и бесполезные.
Эту иронию ощущали и сами авторы этих предпи­
саний, и некоторые из них тут же воспользовались
услугами своего нового и несколько неожиданного
союзника. В качестве примера можно взять еписко­
па Батлера, доказывавшего, что «разумное себялю­
бие», то есть интерес, может единым фронтом вме­
сте с нравственностью выступить против страстей;

53. Часть II. Введение. Важно здесь то, что разум сведен до сугу­
бо инструментальной роли указателя того, в чем именно
заключается настоящий интерес государства.

67

Страсти и интересы

...конкретные страсти сочетаются с осмотритель­
ностью или разумным себялюбием, задача кото­
рого —соблюсти наш мирской интерес, не боль­
ше, чем они сочетаются с принципом добродетели
и религии... данные страсти представляют собой
искушение начать действовать одинаково неосмо­
трительно с точки зрения нашего мирского инте­
реса и порочно54.
Таким образом, для государя новая доктрина ока­
залась столь же ограничивающей, что и прежняя.
Более того, вскоре она обнаружила собственную —
до определенной степени—бесполезность: если тра­
диционные стандарты добродетельного поведения
были труднодостижимы, интерес, как оказалось,
был очень трудноопределим. Сказать, что интерес
короля заключается в поддержании и увеличении
своего могущества и богатства, просто, однако это
едва ли способно дать точные «правила принятия
решений» для конкретных ситуаций.
Как мастерски показал Мейнеке, история по­
пыток изложить подобные правила извилиста
и едва ли внушает особый оптимизм. И тем не ме­
нее, хотя понятие интереса в той сфере, в кото­
рой оно изначально возникло (государь или го­
сударство), заглохло, оно получило значительное
развитие в области группового и индивидуального
поведения внутри государства. В этой сфере смесь
корысти и рациональности, являвшаяся вырабо­
танной в дискуссиях об управлении государством
квинтэссенцией мотивированного интересом по-

54. Joseph Butler. The Analogy of Religion //Joseph Butler. Works.
Oxford: Clarendon Press, 1896. Vol. I. P.97-98.

68

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ведения, оказалась в особенности полезной и об­
надеживающей.
Переход от интереса правителя к интересам раз­
личных групп управляемого населения случился
и в Англии, и во Франции. В Англию концепция
интереса в единственном числе, призванная ве­
сти государей и государственных деятелей и затем
превратившаяся в «национальный интерес», была
явно импортирована из Франции и Италии в на­
чале XVII века55. Работа Рогана «Об интересе мо­
нархов и государств христианского мира» сыграла
в этом процессе ключевую роль. Она была очень
быстро переведена и вызвала множество дискуссий.
Одна из ключевых фраз Рогана Linteret seul nepeut ja ­
mais manque («Лишь интерес никогда не может обма­
нывать», идет сразу после слов Le prince peut se trompery son Conseilpeut etre corrompu, mais... («Монарх может
обманываться, его Совет может быть коррумпиро­
ван, но...»)) в открывающем параграфе легла в ос­
нову максимы «интерес не лжет», получившей зна­
чительное хождение в Англии XVII века56.

55./. A. W. Gunn. Politics and the Public Interest in the Seventeenth
Century. London: Routledge and Kegan Paul, 1969. P. 36
и далее. Данное исследование было для меня чрезвычай­
но полезным в плане содержащейся в нем информации
о понятии «интереса» и «интересов» в Англии XVII века.
Также см. статью: J. A. W. Gunn. «Interest Will Not Lie»: A
Seventeenth-Century Political Maxim //Journal of the Histo­
ry of Ideas. Vol. 29. Oct.-Dec. 1968 P. 551-564. He менее бле­
стящий анализ схожих вопросов см.: Felix Raab. The English
Face of Machiavelli: A Changing Interpretation, 1500-1700.
London: Routledge and Kegan Paul, 1964. P. 157-158.
56. Данная максима была использована в качестве заголовка
очень важного памфлета Маркамонта Недама, викария
и очень гибкого политика, равно как и великого почита-

69

Страсти и интересы

В своем эссе Роган определяет интерес в поня­
тиях династической или внешней политики. Имен­
но революция и гражданская война в Англии сере­
дины XVI века просто по необходимости придали
понятию интереса более внутренний и групповой
оттенок. «Интерес Англии» уже более не рассматри­
вался в связи с Испанией или Францией, скорее,
он отсылал к основным протагонистам внутренних
противоборств. Точно так же после Реставрации об­
суждение религиозной терпимости затрагивало ин­
терес Англии в связи с интересами пресвитериан,
католиков, квакеров и прочих групп. Лишь к концу
столетия, когда удалось восстановить политическую
стабильность и гарантировать некоторую степень
религиозной терпимости, интересы групп и инди­
видов стали все чаще обсуждаться в понятиях эконо­
мических чаяний57. К началу XVII века Шефтсбери
определял интерес как «желание удобств, благода­
ря которым мы обеспечиваем себя всем необходи­
мым», а также говорил об «обладании богатством»
как о «той страсти, которая должна считаться осо­
бенно интересной»58. Юм схожим образом использотеля и даже ученика как Макиавелли, так и Рогана. См.
только что упомянутые работы Ганна и Рааба.
57. В конце своей длийной библиографической сноски, касаю­
щейся «интереса», Рааб пишет: «Именно в конце данно­
го периода [то есть в последней декаде XVTI века] «инте­
рес» приобрел сугубо экономический... смысл» (Felix Raab.
The English Face of Machiavelli. P. 237). Ганн пишет еще
более обобщающе: «Интерес проделал очень быстрый
путь от залов заседаний до рыночной площади» (Gunn.
Politics. Е42).
58. Shaftesbury. Characteristicks of Men, Manners, Opinions, Times.
Reprint o f the 1711 edn. Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1964.
P. 332, 336 (курсив в оригинале).

70

Как интересы были призваны уравновесить страсти

вал понятия «страсть интереса» или «заинтересо­
ванный аффект» в качестве синонимов «алчности
к приобретению благ и владений» или «любви
к стяжательству»59. Подобной эволюции понятия
способствовали схожие изменения в смысле поня­
тия «общественный интерес»; «достаток» становил­
ся все более значимым ингредиентом данного вы­
ражения60.
Во Франции политические условия le grand siecle
едва ли благоволили систематическим размышле­
ниям, касающимся частных или групповых интере­
сов в их отношении с интересами государственны­
ми. И тем не менее история понятия interet в общем
напоминала историю английского аналога. Идея
интереса в том ее виде, как она получила развитие
в политической литературе, начиная с Макиавел­
ли, то есть идея дисциплинированного понимания
того, что значит увеличивать собственную власть,
влияние и богатство, вошла во всеобщее употреб­
ление в начале XVII века. Очень быстро ее взяли
на вооружение великие моралисты и прочие лите­
раторы той эпохи в своем тщательном препари­
ровании индивидуальной природы человека. Так
как фоном, на котором трудились эти литераторы,
59. Юм Д. Трактат о человеческой природе / / Юм Д. Сочине­
ния в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 525-544. La Rochefoucauld.
Oeuvres. Paris: Hachette, 1923. Vol. I. P.30.
60. Gunn. Politics. Ch. 5, также см. p. 265. Это не противоре­
чит известному исследованию Винера о том, что власть
и изобилие были двумя равнозначными целями внешней
политики на протяжении всей меркантилистской эпохи.
См.: Jacob Viner. Power versus Plenty as Objectives o f Foreign
Policy in the Seventeenth and Eighteenth Centuries//W orld
Politics. Vol. 1.1948, цит. no: D. C. Coleman, ed. Revisions in
Mercantilism. London: Methuen, 1969. P. 61-91.

71

Страсти и интересы

был двор Людовика XIV, то и «интерес» участников
трактовался ими в тех же категориях, что и интерес
самого суверена, то есть интерес не только в богат­
стве, но также прежде всего во власти и влиянии.
Таким образом, понятие «интерес» нередко исполь­
зовалось в очень инклюзивном смысле. Но даже то­
гда в силу ряда процессов —и здесь очевидная точ­
ка схождения истории Англии и Франции —смысл
понятия все более сужался до преследования сугу­
бо материальных, экономических благ. Такой вывод
можно сделать на основе «Совета читателю», кото­
рым Ларошфуко предварил второе издание своих
«Максим» (1666):
Под словом интерес я понимаю не всегда инте­
рес, касающийся богатства (un interet de bien), но
чаще всего интерес, имеющий отношение к части
и славе61.
Данное предостережение против недопонимания
было единственным смысловым моментом всего
краткого предисловия; очевидно, что для средне­
статистического читателя «Максим» понятие «ин­
терес» начало приобретать все более ограничен­
ный смысл экономической выгоды.
Примерно в то же время Жан де Сильон, секре­
тарь Ришелье и erd апологет, зафиксировал и раз­
вил эволюцию данного понятия в трактате, под­
черкивающем позитивную роль, которую интерес
играет в поддержании жизни и функционировании
общества. Он приводит целый список интересов:
«интерес сознания, интерес чести, интерес здоро­
вья, интерес богатства и целый ряд прочих интере­
61. La Rochefoucauld. Oeuvres. Paris: Hachette, 1923. Vol. I. P. 30.

72

Как интересы были призваны уравновесить страсти

сов». Затем он объясняет невыгодные коннотации,
связанные с выражением homme interesse, тем фактом,
что «понятие интереса остается связанным —по не­
понятным мне причинам (je nesais comment)—исклю­
чительно с заинтересованностью в богатстве (Interet
du bien ои des richesses)»62.

Как именно следует объяснять данную тенден­
цию? Возможно, она была связана с привычной ас­
социацией интереса с ростовщичеством; понима­
ние интереса в таком ключе на несколько столетий
предвосхищает то понимание, которое рассматри­
вается здесь. Кроме того, близость рациональных
калькуляций, имплицитно подразумевающихся
в концепции интереса, к сущности экономиче­
ской деятельности может вполне быть использова­
на в качестве объяснения того, что данные формы
деятельности в конечном счете монополизирова­
ли содержание понятия «интерес». Наконец, в кон­
тексте Франции X V I I века, когда власть была ста­
бильно и полностью сконцентрирована в одних
руках, экономические интересы неизбежно ока­
зывались единственным содержанием чаяний про­
стых людей, единственным мерилом, которым они
могли визуализировать собственные взлеты и па­
дения.
Адам Смит сформулировал эту точку зрения в ка­
честве общего суждения как раз в тот момент, когда
он рассматривал то, что можно считать основным
мотивом человеческой деятельности, то есть «же­
лание улучшить свое положение»:

62. Jean de Silhon. De la certitude des connaissances humaines. Par­
is, 1661. P. 104-105.

73

Страсти и интересы

Большинство людей предполагает и желает улуч­
шить свое положение посредством увеличения
своего имущества. Это—самое обыкновенное и самое простое средство .
Вполне возможно, что никакого дополнительного
объяснения сужения значения понятия «интерес»
не требуется, вполне достаточно того, что начало
экономического роста сделало цель «увеличения
своего имущества» реальной возможностью для все
большего числа людей64.
Теперь ясно, что когда интересы людей стали про­
тивопоставляться их страстям, эта оппозиция мог­
ла принимать самое разное звучание в зависимости
от того, понимались ли интересы в широком или
в узком смысле. Максима, подобная максиме «инте­
ресы не лгут», изначально обозначала призыв пре­
следовать все свои цели упорядоченным и рацио­
нальным образом; она призывала включить элемент
калькулирующей эффективности, равно как и благо­
63. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства
народов. М.: ЭКСМО, 2007. С. 350.
64. Слово «коррупция» имеет схожую семантическую траекто­
рию. В работах Макиавелли, который заимствовал дан­
ное понятие у Полибия, corruzione обозначало ухудшение
качества правления вне зависимости от тех причин, кото­
рые его вызывали. Это понятие в широком смысле все
еще использовалось д Англии XVIII века, хотя примерно
в то же время оно начало сливаться со словом «взяточни­
чество». В конечном счете денежное значение практически
полностью вытеснило неденежное. То же самое произо­
шло и с понятием «фортуна» {fortune), которое Адам Смит
в только что процитированном отрывке использует в узком
денежном смысле в противовес более богатому смыслами
словуfortuna из работ Макиавелли. См.:J. G. А. Рососк. Machiavelli, Harrington, and English Political Ideologies in the Eight­
eenth Century//William and Mary Quarterly. Vol. 22. Oct. 1965.
R568-571; Pocock. The Machiavellian Moment. Princeton, N.J.:
Princeton University Press, 1975. P405.

74

Как интересы были призваны уравновесить страсти

разумия, в поведение человека, какой бы на самом
деле ни была страсть, приводившая данную кальку­
ляцию в действие. Но в силу только что обозначен­
ного семантического поворота понятия «интерес»
оппозиция между интересами и страстями могла так­
же означать или передавать и совсем другую мысль,
куца более скандальную с точки зрения традицион­
ных ценностей: мысль о том, что один набор страстей,
в который входит жадность, алчность или любовь к на­
живе, может быть полезным образом использован для об
уздания таких страстей, как амбиции, похоть власти
или половая похоть, и борьбы с ними.

Таким образом, в этот момент появляется воз­
можность проложить мосты между развившейся ра­
нее идеей уравновешивания страстей и доктриной
интереса. Обе доктрины восходят в своих истоках
к Макиавелли, однако конечный результат —возве­
дение алчности в ранг привилегированной страсти,
призванной выполнить основную работу по усмире­
нию других страстей и содействию тем самым зада­
чам государственного управления, —вполне мог бы
привести его в ярость. В хорошо известном пись­
ме к своему другу Франческо Веттори Макиавелли
не оставил никаких сомнений в том, что экономи­
ка и политика, по его мнению, относятся к двум со­
вершенно разным областям:
Фортуна распорядилась так, что я, не имея ни ма­
лейшего представления, например, ни об искус­
стве щелка, ни об искусстве шерсти, ни о прибы­
лях и убытках, оказался приспособлен для того,
чтобы размышлять о государстве65.

65. Письмо от 9 апреля 1513 года. Niccolo Machiavelli. Opere.
Milan: Ricciardi, 1963. P. 1100.

75

Страсти и интересы

Что верно для Макиавелли, то было верно и для
многих других творцов важных соединительных це­
почек рассматриваемого здесь мышления. В общем
и целом данная история есть прекрасная иллюстра­
ция того, что непреднамеренные последствия выте­
кают из человеческой мысли (в частности, из той
формы, которую ей придает язык) не реже, чем
из человеческих действий. В многочисленных трак­
татах о страстях, появившихся в X V I I веке, не мо­
жет быть обнаружено ни малейшего изменения:;
в оценке алчности как «наиболее порочной из всех ,
страстей» или же в ее позиции как самого смерт­
ного из всех смертных грехов. В этом смысле мало
что изменилось по сравнению с концом Средне­
вековья, когда данная точка зрения считалась бес­
спорной66. Однако как только стяжательство оказа­
лось переименовано в «интерес», как только оно
под этой маской было введено в обсуждение с це­
лью борьбы с прочими страстями, оно тут же полу­
чило шумное одобрение, на него тут же была воз­
ложена задача по обузданию тех страстей, которые
в течение очень долгого времени считались куда ме­
нее предосудительными. Для осмысления подобной
трансформации простого указания на то, что но­
вый, сравнительно более нейтральный и бесцвет­
ный термин позволил снять или оттенить бесче­
стие, ассоциируемое с прежним понятием, явно
недостаточно. Более обоснованное объяснение мо66. Обзор французской литературы XVII века см.: F. Е. Sutcliffe.
Guez de Balzac et son temps —litterature et politique. Paris:
Nizet, 1959. P. 120-131. Об изменении значимости алчно­
сти в средневековом перечне смертных грехов см.: Morton
Bloomfield. The Seven Deadly Sins. East Lansing, Mich.: Mich­
igan State College Press, 1954. P. 95.

76

Как интересы были призваны уравновесить страсти

жет быть получено, если удастся показать, что по­
нятие «интересы» несло в себе—и тем самым нало­
жило свой отпечаток на стяжательство —позитивные
и целебные коннотации, отсылающие к идее более
просвещенного ведения дел, как частных, так и го­
сударственных.

Интерес как новая парадигма
Идея существования оппозиции между интересами
и страстями впервые появилась, насколько я могу
судить, в указанной выше работе Рогана, которая
была целиком посвящена вопросам, связанным
с государями и государственными деятелями. В по­
следующие десятилетия данная дихотомия рассма­
тривалась целым рядом английских и французских
писателей применительно к человеческому поведе­
нию в целом.
Поводом для начала дискуссии стал феномен, хо­
рошо известный в интеллектуальной истории: как
только идея интереса возникла, она стала модным
увлечением, равно как и парадигмой (в духе Куна),—
большая часть человеческого поведения внезапно
начала объясняться через себялюбие, порой это
доходило до тавтологии. Ларошфуко растворил
в себялюбии не только страсти, но и почти все
добродетели, в Англии Гоббс осуществил схожую
редукционистскую процедуру. В духе этой тенден­
ции изначальная максима «Интересы не лгут», из­
начально обладавшая нормативным смыслом, суть
которого в том, что интересы должны сначала акку­

77

Страсти и интересы

ратно вычленяться, а затем соблюдаться как нечто
более важное, чем все прочие возможные способы
поведения, вдохновляемые иными мотивами, к кон­
цу столетия превратилась в поговорку: «Интересы
правят миром»67. Одержимость интересом как клю­
чом к пониманию человеческого действия сохраня­
лась и в XVIII веке, когда Гельвеций, вопреки сво­
ему превознесению страстей, все же провозгласил:
Если физический мир подчинен закону движения,
то мир духовный не менее подчинен закону инте­
реса68.

Как это часто происходит с концептами, которые
внезапно оказываются в самом центре внимания,—
класс, элита, экономическое развитие, если взять
несколько последних примеров,—интерес стал ка­
заться чем-то настолько самоочевидным, что никто
даже не пытался дать ему более четкое определе­
ние. Точно так же никто даже не пыт^тся объяс­
нить то место, которое он занимает в отношении
двух других категорий, господствовавших в объ­
яснении человеческой мотивации со времен Пла­
тона: с одной стороны страсти, с другой —разум.
Однако именно на фоне этой традиционной дихо­
томии можно понять возникновение рассматри­
ваемой здесь третьей категории в конце XV I -н а­
чале XVII века. Как только страсть была признана
чем-то деструктивным, а разум —бесплодным, пози­
ция, согласно которой человеческое действие мо­
жет быть исчерпывающим образом описано через
67. Gunn. Interest. P. 559. N. 37.

68. Гельвеций К. А. Об уме / / Гельвеций К. А. Сочинения в 2 т. Т. 1.
М.: Мысль, 1974. С. 186.

78

Как интересы были призваны уравновесить страсти

его отнесение к той или иной категории, начала
приобретать чрезвычайно мрачный оттенок. На­
дежда возлагалась на возможность вклинить инте­
рес между двумя традиционными категориями чело­
веческой мотивации. Интерес рассматривался как
то, что берет от этих двух категорий самое лучшее:
это страсть себялюбия, возвышенная и сдержан­
ная разумом, и одновременно это разум, которому
страсть придает направление и силу. Получившая­
ся гибридная форма человеческого действия счи­
талась обладающей иммунитетом как от деструк­
тивности страсти, так и от бесплодности разума.
Стоит ли удивляться тому, что доктрина интереса
в то время была воспринята как долгожданная и до­
стоверная весть о спасении! Конкретные причины
подобного успеха доктрины будут детально исследо­
ваны в следующем разделе69.
Естественно, отнюдь не все были уверены в том,
что проблема человеческого поведения отныне ре­
шена. Были и те, кто противостоял обольщению
со стороны новой доктрины и отвергал ее на кор­
ню. Будучи яростным почитателем Бл. Августина,
Боссюэ не видел никакой разницы между интере69, Таким образом, Луис Хартц занимает в целом неистори­
ческую позицию, когда пишет об «унылости либерально­
го видения человека, которое рассматривает его как дей­
ствующего исключительно исходя из собственного себя­
любия», этот пессимистический взгляд на человеческую
природу противопоставляется им «унылости феодально­
го видения человека как пригодного лишь для того, что­
бы осуществлять над ним внешнее доминирование» (Lou­
is Hartz. The Liberal Tradition in America. New York: Нагcourt, Brace and World, 1955. P. 80.) Однако изначально
идея о том, что человек руководствуется лишь интересом,
никак не считалась унылой.

79

Страсти и интересы

сом и страстью. Он считал, что как «интерес, так
и страсть развращают человека», поэтому он пред­
остерегал от искушений королевского двора, этой
«империи интересов» и «театра страстей» .
Однако столь негативный настрой был скорее
исключением. В целом же критики новой доктри­
ны всего лишь сомневались в том, что интерес
в смысле разумного, взвешенного «себялюбия» мо­
жет стать реальным противовесом страстей. Такой
была позиция Спинозы:
и

7П

Все, конечно, отыскивают свою пользу, но домо- '
гаются вещей и считают их полезными отнюдь не
вследствие голоса здравого рассудка, но большей: ■
частью по увлечению вследствие только страсти
и душевных аффектов (которые нисколько не счи­
таются ни с будущим, ни с другими вещами)71.

Другие критики отрицали господство интересов
не столько по причине всепоглощающего вторже­
ния страстей, сколько в силу неспособности челове­
ка до конца осознать свои интересы. Однако здесь
имплицитно подразумевается, что состояние, при
котором интересы человека будут для него прозрач­
ны и понятны, является весьма завидным. Об этом
свидетельствует ироническое замечание маркиза Га­
лифакса:

70. Politique йгёе des propres paroles de l’Ecriture Sainte / ed.
J. LeBrun. Geneva: Droz, 1962, p. 24; A.J. Krailsheimer. Studies
in Self-Interest from Descartes to La Bruyere. Oxford: Claren­
don Press, 1962. P. 184.
71. Спиноза Б. Богословско-политический трактат / / Спиноза Б.
Сочинения в 2 т. Т.2. СПб.: Наука, 1999. С.69.

80

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Если предполагается, что человек должен всегда
следовать своим истинным интересам, то это озна­
чает производство Всемогущим Богом нового че­
ловечества; должна быть новая глина, прежний
материал еще никогда не позволял произвести
столь непогрешимого существа72.
Во Франции кардинал де Рец отдал должное новой
доктрине, но не без тонкого предостерегающего
психологического замечания о нецелесообразно­
сти сбрасывания страстей со счетов:
Самой точной оценки намерений человека мож­
но добиться через изучение его интересов, яв­
ляющихся основным мотивом для действий. Од­
нако по-настоящему искусный политик никогда
не станет полностью отвергать те гипотезы, ко­
торые следуют из человеческих страстей, так как
страсти порой вполне открыто вторгаются—и поч, ти всегда с оказанием подсознательного влияния—
в мотивы, определяющие наиболее важные госу­
дарственные дела73.
72. Маркиз Галифакс цит. по: Raab. The English Face o f Machiavelli. P. 247.
7S. Cardinal de Retz. Memoires. Paris: Pldiade, NRF, 1956.
P. 1008-1009. В другом месте де Рец делает схожие замеча­

ния: «В те времена... в которые нам довелось жить, следу­
ет скрещивать склонности людей с их интересами и опи­
раться на это соединение для того, чтобы делать выводы
об их возможном поведении» (Ibid. Р. 984). Потрясающе
схожее мнение высказывает Александр Гамильтон, еще
один практикующий (и мыслящий) политик: «Хотя нации
и управляются в соответствии с тем, что они считают сво­
им интересом, тот, кто не знает, что [благие и неблагие]
склонности могут незаметно влиять или искажать пони­
мание своего интереса, должно быть, плохо осведомлен
о человеческой природе» (Цит. по: Gerald Stourzh. Alexan­
der Hamilton and the Idea of Republican Government. Stan­
ford, Calif.: Stanford University Press, 1970. P. 92).

81

Страсти и интересы

Подобно Спинозе и Галифаксу Рец ощущал, что
вторжение страстей превратит мир в менее упоря­
доченное место, чем если бы этот мир управлялся
исключительно интересами. Лабрюйер, писавший
пару десятилетий спустя, в целом был согласен
с Рецем относительно того веса, который следует
приписывать интересам и страстям в качестве де­
терминант человеческого поведения, при этом он
эксплицитно признает существование нового «лю­
бовного треугольника»:
Страсть без труда берет верх над рассудком, но она
одерживает великую победу, когда ей уцается одо­
леть своекорыстие74.

Примечательно, что Лабрюйер занимает позицию
клинической отстраненности; в отличие от про­
цитированных выше мыслителей он не выражает
никакого беспокойства относительно возможной
победы страстей над интересами.
В XVIII веке тезис об интересе как о чем-то выс­
шем был подвергнут куда более резкой критике. Вот
два очень характерных высказывания, одно принад­
лежит Шефтсбери, другое —епископу Батлеру:
Вы уже слышали расхожее суждение о том, что ин­
тересы правят миром. Но мне кажется, всякий, кто
внимательно присмотрится к положению дел, об­
наружит, что страсть, юмор, каприз, рвение, распри
и тысячи прочих источников, противоположных
себялюбию, играют не менее значимую роль в функ­
ционировании этой машины75.
74. Лабрюйер Ж . де. Характеры, или Нравы нынешнего века. М.:
Художественная литература, 1964. С. 97.
75. Shaftesbury. Characteristicks. P. 76, цит. по: Jacob Vtner. The Role

82

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Мы ежедневно видим, что [разумное себялюбие]
оказывается отодвинутым на задний план не толь­
ко более бурными страстями, но также любопыт­
ством, стыдом, любовью к подражанию —вооб­
ще чем угодно, даже леностью, особенно если
* этот интерес, временный интерес, являющий1 ся конечным стремлением себялюбия, находится
на некоторой дистанции. Ошибки людей, уверен­
ных в том, что ими движут исключительно заинте­
ресованность и себялюбие, просто колоссальны76.
Новый акцент, который делается в этих двух цита­
тах, должен быть проинтерпретирован в свете той
значимой перемены в отношении к страстям, кото­
рая имела место при переходе от X V I I века к X V I I I .
Вначале страсти рассматривались как нечто сугубо
порочное и деструктивное, как то следует из фран­
цузского катехизиса: «Королевство Франции не яв­
ляется тиранией, то есть поведение суверена в ней
не определяется исключительно его страстями»77.
Однако постепенно к концу X V I I века и еще пол­
нее в течение X V I I I века страсти оказались реаби­
литированы, они были признаны сущностью жиз­
ни и ее потенциальной креативной силы. Прежде,
когда тезис о том, что поведение человека полно­
стью определяется его интересами, критиковал­
ся на том основании, что страсти не следует сбра­
сывать со счетов, критика подразумевала, что мир
куда хуже, чем утверждалось в данном суждении. Од­
of Providence in the Social Order. Philadelphia: American
Philosophical Society, 1972. P. 70.
76. Analogy. P. 121, note.
77. Катехизису 1649 года, цит. no: R. Koebner. Despot and Despot­
ism: Vicissitudes of a Political Term //Journal of the Warburg
and Courtauld Institutes. Vol. 14. 1951. P. 293.

83

Страсти и интересы

нако вместе с реабилитацией страстей в XVIII веке
подобная критика начинала подразумевать, что
мир, полный страстей, куца лучше мира, в котором
заправляет исключительно интерес. Совмещение
у Шефтсбери и Батлера страстей с такой безобид­
ной и даже полезной эмоцией, как юмор и любо­
пытство, подталкивают нас к признанию правоты
подобной интерпретации. Она укоренена в отрица­
ние Просвещением трагического и пессимистиче­
ского взгляда на человека и общество, который был
столь характерен для XVII века. Новый взгляд, со­
гласно которому страсти—это то, что улучшает мир,
управляемый исключительно интересом, был в пол­
ной мере выражен Юмом:
соображения государственного интереса, которые,
как принято думать, только и имеют вес в сове­
тах монархов, не всегда в конечном счете берут
там верх... мотивы более бескорыстные —благо­
дарность, честь, дружба, великодушие —у госуцарей точно так же, как и у частных лиц, нередко
способны уравновесить эти эгоистические побу­
ждения78.
Естественно, как только смысл слова «интерес»
сузился до материальной выгоды, максима о том,
что «интересы управляют миром», была просто обя­
зана утратить львийую долю своей притягательно­
сти. По сути, она превратилась в горькое сожале­
ние или же в порицание цинизма. В пьесе Шиллера
«Пир Валленштейна» герой характерным образом
восклицает:

78. Юм Д. Англия под властью дома Стюартов. СПб.: Алетейя,
2001. С. 86.

84

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Denn n ut vom Nutzen wird die Welt regiert / Ведь в мире

правит лишь интерес79.

Очевидно, что это перевод поговорки XVII века,
которую Ш иллер очень хотел перенести в свою
пьесу, посвященную событиям его времени. Един­
ственная проблема заключается в том, что тот уни­
чижительный смысл, который о н —в духе идеологи­
ческих течений XVIII века —вкладывает в данную
поговорку, самым разительным образом отличает­
ся от того смысла, который она приобрела во вре­
мена Валленштейна!

Достоинства мира,
в котором правит интерес:
предсказуемость и постоянство
Вера в то, что интерес —это доминирующий мотив
человеческого поведения, привела к значительному
интеллектуальному воодушевлению: наконец-то был
обнаружен реалистический фундамент, на котором
может быть выстроен жизнеспособный социаль­
ный порядок. Однако мир, управляемый интересом,
предполагал не просто отход от чрезвычайно требо­
вательных моделей государства, которых «никто ни­
когда не видел и о существовании которых никто ни-

79. Шиллер Ф. Пир Валленштейна. Акт I. Сцена 6. Строка 37.
Смысл поговорки меняется во многом благодаря исполь­
зованию этого слова пиг, то есть лишь.

85

Страсти и интересы

когда не знал»; считалось, что он имеет целый ряд
собственных специфических достоинств.
Наиболее очевидным из этих достоинств была
предсказуемость. Макиавелли показал, что из пред­
посылки о единой природе человека могут быть
сделаны очень веские выводы, касающиеся поли­
тики80. Однако его диагноз был слишком пессими­
стичным для того, чтобы стать общераспростра­
ненным: обратите внимание на откровенно экс­
тремальную формулировку из 17-й главы «Государя».,,
согласно которой люди «неблагодарны и непосто-,
янны, склонны к лицемерию и обману... их отпуги­
вает опасность и влечет нажива». Идея о том, что
людьми движут только их интересы, могла полу­
чить большее признание, а то неприятное после­
вкусие, которое данная идея оставляла, было рас­
сеяно утешающей мыслью о том, что подобный
мир может стать гораздо более предсказуемым.
Памфлет «Интерес не лжет» отчетливо указывает
на данный аспект:
Если можешь понять, в чем заключается интерес
человека в каждой конкретной игре, то тогда ты
можешь точно знать, будет ли человек благоразу­
мен, какова именно его роль в этой игре, то есть
как именно следует толковать его намерения81.
Схожие идеи могут быть обнаружены в литературе
времен после Реставрации, ратующей за религиоз­
ную терпимость. Как гласит один трактат:

80. Felix Gilbert. Machiavelli and Guicciardini. Princeton, N.J.: Prin­
ceton University Press, 1965. P. 157.
81. Gunn. Interest. P. 557.

86

Как интересы были призваны уравновесить страсти

...делать предположения о поведении толп, про­
тиворечащие их интересам, —значит устранять
из людских дел всякую определенность82.
Позднее сэр Джеймс Стюарт использовал схожие
аргументы для обоснования позиции, согласно ко­
торой индивидуальное поведение, управляемое се­
бялюбием, предпочтительней не только главенства
страстей, но даже добродетельного поведения, осо­
бенно в том, что касается соблюдения обществен­
ного интереса «управляемых»:
Если бы чудеса случались каждый день, то тогда
законы природы перестали бы быть законами:
если бы все действовали в интересах общего бла­
га и пренебрегали бы собой, то тогда государствен­
ный деятель утратил бы способность к ориенти­
рованию...
...стань люди полностью незаинтересованными,
не будет никакой возможности управлять ими.
Ведь каждый может считать, что интерес его стра­
ны заключается в чем-то своем, многие могут пол­
ностью разрушить ее в своем стремлении развить
все ее преимущества83.
Таким образом, с одной стороны, если человек пре­
следует собственный интерес, то он будет чувство­
вать себя хорошо, так как интерес по определе­
нию «не обманет и не подведет»84—таков общий
смысл расхожего высказывания. С другой стороны,
82. Gunn. Politics. P. 160.
83. James Stuart. Inquiry into the Principles of Political Oeconom y / e d . A. S. Skinner. Chicago: University of Chicago Press,
1966. Vol. I. P. 143-144.
84. Charles Herle. Wisdomes Tripos... London, 1655, цит. no: Gunn.
Interest. P. 557.

87

Страсти и интересы

для окружающих есть все преимущества в том, что
этот человек преследует свой собственный интерес,
тем самым его действия становятся прозрачными
и предсказуемыми, как если бы он был полностью
добродетельным человеком. Соответственно, в по­
литике задолго до того, как это стало догмой в эко­
номике, интерес стал мыслиться как основа взаи­
мовыгодного существования.
Однако с понятием «интерес» был связан и це­
лый ряд трудностей. Так, например, примерно^
в то же время было выдвинуто вполне современ­
ное возражение о том, что именно непредсказуе­
мость—лучшая власть. Сэмюэль Батлер полностью
разделял учение об интересе, но все же был уверен,
что глупые и недееспособные люди у власти
имеют по крайней мере одно преимущество пе­
ред теми, кто умнее. И это преимущество нельзя
сбрасывать со счетов. Дело в том, что ни один че­
ловек не способен ни догадаться, ни заранее пред­
ставить, какую именно стратегию изберет человек,
когда по его интересам невозможно предвидеть то,
что у более мудрых людей всегда разумно сплани­
ровано85.
Более весомое возражение против самой возможно­
сти взаимной выгоды в ситуации, когда все сторо­
ны планомерно преследуют свои интересы, выводи­
лось из того факта, что в международной политике
интересы основных сторон зачастую находятся
в прямой противоположности друг к другу. То об­
стоятельство, что интересы одной державы являют85. Samuel Butler. Characters and Passages from Notebooks / ed.
A. R. Waller. Cambridge: University Press, 1908. P. 394; также
см.: Gunn. Interest. P 558-559.

88

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ся зеркальным отражением интересов ее основно­
го конкурента, было со скрупулезной дотошностью
показано Роганом на примере Франции и Испании.
Однако даже в этом случае предполагалось, что обе
партии смогут выиграть от соблюдения определен­
ных правил игры, а также за счет устранения «стра­
стей», подразумеваемого рациональным преследо­
ванием собственных интересов.
Вероятность общего выигрыша стала считаться
более высокой в тот момент, когда доктрина была
применена к внутренней политике. Подобно само­
му понятию «интерес», понятие баланса интересов
в Англии было перенесено из своего изначального
контекста, относящегося к искусству управления го­
сударством, где оно дало концепцию «баланса вет­
вей власти», и помещено в контексте исполненной
конфликтами внутренней политики. После Рестав­
рации и во время споров о религиозной терпимо­
сти было очень много дискуссий относительно тех
преимуществ для интересов общества, которые мо­
жет дать наличие множества интересов и сущест­
вование определенного напряжения между ними86.
Однако те преимущества, которые могут быть по­
лучены благодаря предсказуемости человеческого
поведения, основанного на интересе, стали казать­
ся все более заманчивыми в тот момент, когда данное
понятие начало использоваться в связи с экономи­
ческой деятельностью индивидов. Хотя бы по при­
чине большого числа акторов противоположность
интересов, вовлеченных в торговлю, просто не мог­
ла быть столь же тотальной, столь же бросающейся

86. Gunn. Politics. Ch. IV.

89

Страсти и интересы

в глаза, столь же угрожающей, что и противополож­
ность двух соседствующих государств или же несколь­
ких конкурирующих политических или конфессио­
нальных групп внутри государства. Побочным про­
дуктом действующих в соответствии со своими
экономическими интересами индивидов оказывал­
ся не непростой баланс, но прочная сеть взаимосвя­
занных отношений. Поэтому ожидалось, что расши­
рение внутренней торговли может привести к созда­
нию более прочных сообществ, тогда как внешняя
торговля позволит избежать войн между ними.
Здесь можно сделать краткую ремарку касатель­
но историографии экономических учений. В рабо­
тах, посвященных меркантилистской доктрине, ча­
сто пишут, что экономическое мышление до Юма
и Адама Смита рассматривало торговлю как в стро­
гом смысле игру с нулевой суммой, когда прибыль
отходит стране, в которой экспорт превышает им­
порт, тогда как другая страна несет соответствую­
щие убытки. Однако всякий, кто проанализирует
размышления о коммерции и торговле из сочине­
ний XVII и XVIII веков, кто не будет ограничи­
вать себя исключительно дискуссиями, касающи­
мися торгового баланса, тот сможет сделать вывод
о том, что всюду от расширения торговли ожида­
лось множество самых различных благоприятных
следствий. И многие из этих следствий должны
были быть политическими, социальными и даже
нравственными, то есть не совсем экономически­
ми.Некоторые следствия получат свое рассмотре­
ние в нижеследующих разделах данной работы.
Предсказуемость в ее наиболее элементарной
форме —это постоянство, и именно это качество
стало самой важной причиной для приятия мира,

90

Как интересы были призваны уравновесить страсти

в котором правит интерес. Все время подчерки­
вался изменчивый, непостоянный характер пове­
дения, определяемого страстями, он считался од­
ним из наиболее спорных и опасных черт такого
поведения. Страсти считались чем-то «разнород­
ным» (Гоббс), капризным, мимолетным и одновре­
менно неизбывным. Согласно Спинозе
люди могут быть различны по своей природе по­
стольку, поскольку они волнуются аффектами...
в этом отношении даже один и тот же человек бы­
вает изменчив и непостоянен87.
Непостоянство стало считаться основной трудностью

для создания жизнеспособного социального поряд­
ка после того, как крайний пессимизм относительно
человеческой природы (и относительно возникаю­
щего в результате «естественного состояния») Гобб­
са и Макиавелли во второй половине XVII века усту­
пил более умеренным взглядам. Одна из основных
доктрин общественного договора XVII века, док­
трина Пуфендорфа, все еще на манер Гоббса отсы­
лала к «ненасытному желанию и амбиции» человека,
однако она основывала желание договора на люд­
ском непостоянстве и ненадежности, на том факте,
что. «типичное отношение одного человека к другому—это отношение „непостоянного друга »ЯЯ.
Локк, признававший влияние Пуфендорфа на
свою политическую мысль, в основных моментах
44

87. Спиноза Б. Этика / / Спиноза Б. Сочинения в 2 т. Т. 1. Спб.:
Наука, 1999. С. 415.
88. См.: Leonard Krieger. The Politics of Discretion: Pufendorf and
the Acceptance of Natural Law. Chicago: Chicago Universi­
ty Press, 1965. P. 119.

91

Страсти и интересы

разделял это учение89. Локк рисовал естественное
состояние если не «идиллическим», как отмечают
некоторые критики, то как минимум непримитив­
н ы м —с частной собственностью, наследованием,
коммерцией и даже деньгами. Однако именно в силу
этого странно «развитого» характера локковского
«естественного состояния» возникла нужда в том,
чтобы придать ему прочность посредством соглаше­
ния, которое бы гарантировало постоянство достиг­
нутого. Договор Локка предназначен для устранения
«неудобств, которым [в естественном состоянии]
подвергаются [люди] в результате беспорядочного
и ненадежного применения власти, которой обла­
дает каждый человек для наказания проступков дру­
гих»90. В другом месте Локк утверждает, что «свобо­
да людей в условиях существования системы правле­
ния» заключается в том, чтобы «не быть зависимым
от непостоянной, неопределенной, неизвестной са­
мовластной воли другого человека»91. Неопределен­
ность в целом и человеческое непостоянство в част­
ности становятся главным врагом, который должен
быть побежден. Хотя Локк и не апеллирует к инте­
ресу как инструменту сдерживания непостоянства,
между тем сообществом, которое он пытается соору­
дить, и образом мира, управляемого интересом, воз­
никшим в XVII веке' существует очень много об­
щего. Ожидалось, что в преследовании своих инте-

89. Peter Laslett. Introduction //J o h n Locke. Two Treatises of Gov­
ernment / ed. Laslett. Cambridge: University Press, 2nd edn.
1967. P. 74.
90. ЛоккДж. Два трактата о правлении / / Локк Дж. Сочинения
в 3 т. Т.З. М.: Мысль, 1988. С. 335.
91. Там же. С. 274-275.

92

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ресов люди проявят твердость, прямолинейность
и методичность, что было прямо противоположно
стереотипному поведению людей, сбитых и ослеп­
ленных собственными страстями.
Данный аспект помимо всего прочего помогает
понять конечное отождествление интереса в его из­
начальном широком смысле с одной конкретной
страстью: любовью к деньгам. По общему мнению,
данную страсть отличало именно постоянство, уп­
рямство и каждодневное тождество людей по отно­
шению друг к другу. В одном из своих эссе Юм назы­
вает алчность —даже не удосуживаясь представить
ее в виде «интереса» —«упрямой страстью» , в дру­
гом эссе он пишет:
о

Q O

Алчность, или жажда наживы —это универсаль­
ная страсть, которая действует все время, повсю­
ду и у всех людей93.
В «Трактате» Юм намеренно противопоставляет
«любовь к стяжанию», которая характеризуется как
«вечная» и «всеобщая», другим страстям, таким как
зависть и мстительность, которые «проявляются
лишь время от времени и направлены против еди­
ничных лиц»94. Другое восхваление алчности может
92. Hume. Essays. Vol. I. P. 160.
93. Hume. Essays Moral, Political, and Literary/ed. Т. H. Green
and Т. H. Grose. London: Longmans, 1898. Vol. I. P. 176.
Сравните данную цитату с описанием любви в другом
эссе Юма: «Любовь —это беспокойная и непоседливая
страсть, исполненная капризов и перемен: возникая мгно­
венно из воздуха, из ничего, она также мгновенно исчеза­
ет как бы по мановению руки» (р. 238).
94. Юм Д. Трактат о человеческой природе //Ю м Д. Сочинения
в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 532. Это сравнение делается

93

Страсти и интересы

быть обнаружено у Сэмюэля Джонсона в его пове­
сти «Расселас», в ней абиссинский принц так опи­
сывает свою порабощенность:
Я перестал считать свои условия кошмаром, как
только обнаружил, что арабы ценят страны только
ввиду их богатства. Алчность—это универсальный
и послушный порок; прочие интеллектуальные
расстройства разнятся в зависимости от консти­
туций ума; тот, кто уймет гордость одного, заде­
нет гордость другого, но для жадных людей есть
готовый рецепт: несите деньги —и вам все будет
позволено95.
Монтескье указывал на примечательное постоян­
ство и устойчивость страсти к накоплению:
Один род торговли ведет к другому: мелочный
к среднему, последний к крупному; поэтому тот,
кто так сильно желал малой прибыли, оказывает­
ся в положении, в котором он не менее сильно же­
лает крупной наживы96.
В данном отрывке Монтескье поражен тому, что
деньги оказываются исключением из того, что
в современной экономической науке принято на­
зывать законом убывающей предельной полезно­
сти. Около ста лет назад немецкий социолог Гев контексте рассмотрения Юмом вопроса о существова­
нии гражданского общества. Первоначально сила и уни­
версальность любви к стяжанию представляются как угро­
за обществу. Однако затем Юм показывает, как эту угрозу
можно предотвратить, исходя из того, что «аффект этот
гораздо лучше удовлетворяется, если его сдерживать»
{Юм Д. Трактат о человеческой природе. С. 533). См. выше.
95. SamuelJohnson. The History of Rasselas, Prince of Abissinia. Ch. 39.
96. Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 283.

94

Как интересы были призваны уравновесить страсти

орг Зиммель сделал рад разъясняющих коммента­
риев по данному вопросу. Как указывает Зиммель,
обычно исполнение человеческого желания подра­
зумевает самое тесное знакомство со всеми граня­
ми желаемого объекта или опыта, а это знакомство
приводит к хорошо известному диссонансу между
желанием и его исполнением. Чаще всего этот дис­
сонанс принимает форму разочарования. Однако
желание любой конкретной суммы денег, как только
оно удовлетворяется, оказывается потрясающим об­
разом защищено от подобного разочарования при
условии, что деньги не тратятся на вещи, а их накоп­
ление становится самоцелью, так как «будучи вещью,

абсолютно лишенной качеств, [деньги] не могут
скрывать ни удивления, ни разочарования, в отли­
чие от любого другого объекта, каким бы жалким
он ни был»97. Психологическое объяснение Зиммеля вполне могло бы показаться убедительным Юму,
Монтескье и д-ру Джонсону, которые явно были за­
интригованы постоянством любви к деньгам, что
являлось очень необычным качеством для страсти.
Ненасытность auri sacra fames («злата проклятая
страсть») нередко рассматривалась в качестве самой
опасной и предосудительной грани данной страсти.
В результате странной инверсии, вызванной увле­
ченностью послегоббсовской мысли непостоян­
ством человека, эта самая ненасытность стала доб­
родетелью именно потому, что она подразумевала
постоянство. Тем не менее для того, чтобы столь
радикальная перемена в оценке могла укрепиться
и дезавуировать глубоко засевшие мыслительные
97. Georg Simmel. Philosophic des Geldes. Leipzig: Duncker and
Humblot, 1900. S. 232.

95

Страсти и интересы

схемы, необходимо было просто наделить данное
«своевольное» желание наживы дополнительным
качеством —безобидностью.

Стяжательство и коммерция
как нечто невинное и doux
Осознание характерного постоянства «заинтересо­
ванного аффекта» (Юм) вполне может заставить
современного читателя насторожиться: он тут же
начнет прикидывать вероятность того, что столь
могущественная страсть начнет сметать все на сво­
ем пути. Данная реакция получила свое наиболее
сильное и известное проявление столетие спустя
в «Коммунистическом манифесте». Но некото­
рые нотки алармизма звучали уже в Англии начала
XVII века, в которой банковский кризис 1710 года,
пузырь Южных морей 1720 года и широкомасштаб­
ная политическая коррупция времен Уолпола поро­
дили беспокойство, как бы старый порядок не был
подорван деньгами. Болингброк, соперник Уолпо­
ла из партии тори, сделал несколько выпадов про­
тив биржевых маклеров и могущественных nouveaux
riches своего времени; в своей газете The Craftsman он
даже объявил, что деньги приводят к «более устой­
чивым связям, чем честь, дружба, отношения, кров­
ное родство или даже единство чувств»98. Однако
98. Цит. по: Isaac Kramnick. Bolingbroke and his Circle: The Politics

of Nostalgia in the Age of Walpole. Cambridge, Mass.: Harvard
University Press, 1968.P 73; см. главу III, в которой Болинброк

96

Как интересы были призваны уравновесить страсти

подобные настроения приобрели некоторую идео­
логическую значимость лишь во второй полови­
не столетия среди шотландских писателей, в осо­
бенности Адама Фергюсона, а во Франции вместе
с Мабли и Морелли. На протяжении большей части
столетия, как в Англии, так и во Франции, домини­
рующей оценкой «стяжательства» было одобрение,
пусть даже и несколько высокомерное, как в толь­
ко что процитированном отрывке из «Расселаса»
(«...арабы ценят страны только ввиду их богатства»).
Д-р Джонсон сделал схожую знаменитую и в на­
шем контексте особенно ценную ремарку:
( Самый невинный способ ангажировать человека—
ангажировать его за деньги".
Данная эпиграмма высвечивает еще одно отноше­
ние, в котором мотивированное интересом пове­
дение и стяжательство начали рассматриваться как
нечто высшее по сравнению с обычным поведе­
представляется как один из первых политиков-«популистов». Однако Крамник, похоже, преувеличивает —в кон­
це третьей главы ему приходится опираться на Юма для
того, чтобы выдвинуть свои наиболее громкие обвинения
в адрес некоторых из финансовых инноваций того време­
ни. Несколько иной взгляд на борьбу Болинброка см.: Quen­
tin Skinner. The Principles and Practice of Opposition: The Case
of Bolingbroke versus Walpole //e d . Neil McKendrick. Histor­
ical Perspectives: Studies in English Thought and Society in
Honour of J. H. Plumb. London: Europa, 1974. P. 93-218; также
см.: J. G.A.Pocock. Machiavelli. P.577-578. Поукок утверждает,
что Болинброк заботился о росте рынков куца меньше, чем
о росте власти, которую могли получить королевский двор
и премьер-министр в результате увеличения количества
финансовых ресурсов, находящихся в их распоряжении.
99. Boswell’s Life of Johnson. New York: Oxford University Press,
1933. Vol. I. P.567. March 27, 1775.

97

Страсти и интересы

нием, движимым страстями. Страсти дики и опас­
ны, тогда как преследование собственных матери­
альных интересов есть нечто безобидное и, как бы
выразились сегодня, безопасное. Это не очень из­
вестный, но все же показательный компонент того
комплекса идей, который здесь рассматривается.
Оценка торговых и коммерческих устремлений
как безобидных и безвредных может быть истол­
кована как косвенное следствие долговременного
доминирования аристократического идеала. Когда
вера в этот идеал была сильно подорвана, а «герой» —
«повержен», издавна пользовавшийся дурной репу­
тацией торговец не получил соответствующего при­
роста престижа: представления о том, что он хитер,
грязен и скучен, еще долго нависали над ним тенью.
Высказывались сомнения также и в том, что ком­
мерция эффективна даже в смысле декларируемых
ею целей стяжания денег—уже к середине XVIII века
это сомнение было озвучено Вовенаргом в удиви­
тельной максиме: «Интерес не многих сделал бога­
тыми»100. Представление, будто бы «человек, обла­
дающий соответствующими качествами, участвуя
в сражениях, приобретает богатство гораздо более
почетным и быстрым образом, чем менее выдающий­
ся человек—трудом», считалось основным убеждени­
ем испанцев, возникших из Реконкисты101, но данная
идея быстро получила повсеместное распростране­
ние. Само презрение, которое окружало экономи­
ческую деятельность, вело к убеждению в том, что,
несмотря на многочисленные свидетельства обрат­
100. Vauvenargues. Reflexions et maximes / / Vauvenargues. Oeuvres.
Paris: Cite des livres, 1929. Vol. II. P. 151.
101. Salvador de Madariaga. The Fall of the Spanish-American Empire.
London: H ollis and Carter, 1947. P. 7. Курсив добавлен.

98

1

Как интересы были призваны уравновесить страсти

ного, коммерция не имеет никакого потенциала
ни в одной из сфер человеческой деятельности, что
она не способна породить ни добра, ни зла в сколь­
ко-нибудь значимых масштабах. В ту эпоху, когда
люди искали способы ограничения ущерба и ужа­
сов, причиняемых друг другу, на коммерческую и эко­
номическую деятельность начинали смотреть более
благосклонно, но отнюдь не по причине улучшения
оценки подобного рода деятельности; наоборот, лю­
бые реверансы в ее сторону выражали желание от­
дохнуть от (разрушительного) величия, это было
то же самое презрение, но только в других формах.
В каком-то смысле триумф капитализма, равно как
и многих других современных тиранов, связан с по­
всеместным нежеланием принимать его всерьез, ве­
рить в его способность реализовывать великие за­
думки и иметь реальные достижения. Это нежела­
ние сквозит в замечании д-ра Джонсона.
Эпиграмма Джонсона относительно безобид­
ности «стяжательства» имела своего двойника во
Франции. Схожее понятие «невинный» может быть
обнаружено в качестве характеристики коммерче­
ской деятельности в преамбуле к эдикту 1669 года,
декларировавшему принцип совместимости мор­
ской торговли с дворянством:
Ввиду того что торговля —это плодородный ис­
точник, приносящий государству изобилие и рас­
пространяющий данное изобилие среди его под­
данных... а также ввиду того, что ни один другой
способ получения богатств не является более не­
винным и более легитимным...102
102. Цит. по: Francois de Forbonnais. Recherches et considera­
tions sur Ies finances de France, depuis Гаппёе 1595 jusqu'i
l’annee 1721. Basle, 1758. Vol. I. P.436.

99

Страсти и интересы

Впоследствии получило хождение еще одно,
даже более странное понятие. Начиная с конца
XVII века и далее, начались разговоры о douceur
коммерции. Данное слово очень трудно перевести
на какие-то другие языки (например, выражение 1а
douce France)', оно выражает сладость, мягкость, спо­
койствие, галантность и является антонимом слова
«насилие». Первое упоминание этого слова в связи
с коммерцией было обнаружено мной у Жака Савари в Leparfait negotiant («Совершенный негоциант»).,,
учебнике для торговцев XVII века:
[Божественное провидение] распорядилось так,
чтобы все нужное для жизни не скапливалось в од­
ном и том же месте. Оно распылило свои дары так,
чтобы люди торговали и чтобы взаимная нужда за­
ставила их помогать друг другу, позволила бы им
установить узы дружбы. Постоянный обмен благами
жизни составляет торговлю, а торговля обеспечивает
сладость (douceur) жизни...103

Данный отрывок начинается с идеи «благоприят­
ного участия провидения в международной тор­
говле», которую Якоб Винер прослеживает вплоть
до IV века н. э.104 Однако последнее предложение, ка­
сающееся douceur, относится именно к духу той эпо­
хи, в которую данное предложение было написано.
Самым влиятельным сторонником доктрины doux
commerce был Монтескье. В открывающей главе той
части работы «О духе законов», в которой речь идет
об экономических вопросах, он пишет:
103. Jacques Savory. Le parfait negotiant, ou Instruction generale
de tout ce qui regarde le commerce. Paris, 1675. P. 1 (курсив
в оригинале).

104. Viner. Providence. P. 36ff,

100

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Можно считать почти общим правилом, что везде,
где нравы кротки (moeurs douces), там есть и торгов­
ля, и везде, где есть торговля, там и нравы кротки105.
Далее в той же главе Монтескье повторяет:
Торговля... шлифует и смягчает (adoucit) варвар­
ские нравы: это мы видим ежедневно106.
Из позиции Монтескье так до конца и не ясно, яв­
ляется ли искомый смягчающий эффект торговли
следствием тех изменений, которые коммерция про­
изводит в людях, вовлеченных в коммерческую дея­
тельность, или же она преображает всех тех, кто ис­
пользует или потребляет блага, становящиеся до­
ступными благодаря коммерции. В любом случае
данное слово в его самом широком значении сделало
себе очень успешную карьеру в том числе и за пре­
делами Франции. Двадцать один год спустя после
публикации работы Монтескье только что проци­
тированную фразу можно обнаружить практически
дословно в работе шотландского историка Уильяма
Робертсона, который в работе «Взгляд на прогресс
общества в Европе» (1769) пишет:
Торговля устраняет те предрассуцки, которые под­
держивают различия и враждебность народов.
Она шлифует и смягчает нравы людей107.

105. Монтескье Ш. -Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 280.
106. Там же.
107. William Robertson. History of the Reign of the Emperor Charles V.
Chicago, II.: University of Chicago Press, 1972. P. 67. В «Дока­
зательствах и иллюстрациях», прилагаемых к данному эссе,
Робертсон отсылает к введению, написанному Монтескье
для той части своей работы «О духе законов», которая

101

Страсти и интересы

Выражение «отшлифованная нация» как противо­
вес нации «грубой и варварской» получило всеоб­
щее хождение в Англии и Шотландии ближе ко вто­
рой половине XVIII века. Оно обозначало страны
Западной Европы, растущее благосостояние кото­
рых со всей очевидностью связывалось с экспанси­
ей коммерции. Термин «отшлифованный» вполне
мог быть избран в силу его близости к adouci: в этом
смысле тезис о douceur как неотъемлемом атрибуте
коммерции вполне может считаться предвестни­
ком дихотомий, известных как «продвинутый —от>,
сталый», «развитый —неразвитый» и т. д.
Скорее всего, истоки эпитета doux следует искать
в «некоммерческих» смыслах коммерции: данное
слово помимо торговли издавна обозначало ожив­
ленную, повторяющуюся беседу, а также прочие
формы вежливого социального взаимодействия
и сотрудничества между людьми (зачастую между
двумя людьми противоположного пола)108. Именно
с таким подтекстом термин doux нередко исполь­
зовался в сочетании со словом «коммерция». На­
пример, внутренние правила парижского коллежа,
выпущенные в 1769 году, содержали следующее по­
ложение:
Так как после выпуска из коллежа им предстоит
жить в обществе, ученики уже с самого начала
должны обучаться практике вежливого, простого
и честного взаимодействия (ип commerce doux, aise
et honnete)109.
касается торговли (p. 165), но не к той фразе, которую он
из нее заимствует для собственного издания.
108. Это верно как для английского, так и для французского
языков. См.: Oxford English Dictionary.
109. Reglement int6rieur du College Louis-le-Grand. 1769. P. 36.
Данный документ был выставлен под номером 163 в рам-

102

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Таким образом, данное понятие, войдя в «торго­
вый» словооборот, внесло в него целый новый
пласт смыслов, отсылавших к вежливости, безуко­
ризненности манер, а также полезному поведению
в целом. И все же выражение le doux commerce потря­
сает нас как странная аберрация для эпохи, когда
работорговля достигала своего апогея, а торговля
в целом все еще оставалась рискованным предприя­
тием, полным приключений и нередко насилия110.
Столетие спустя данное выражение было умело
высмеяно Марксом, который, апеллируя к перво­
начальному накоплению капитала, вспоминает не­
которые наиболее жестокие эпизоды из истории
европейской коммерческой экспансии, а затем сар­
кастически восклицает: «Вот она, doux commerce [не­
винная торговля]!»111
Образ торговца как doux, как мирного и безобид­
ного малого вполне мог возникать на контрасте
ках Выставки повседневной жизни Парижа XVIII века:
Archives Nationales. Paris, summer 1974.
110. Савари, прекрасно осведомленный о реалиях торговли
«
и обмена, был готов мириться с рабством на том основа­
нии, что «культивирование табака, сахара и индигонос­
ных растений... едва ли не дает [рабам] никаких преиму­
ществ», так как «знание истинного Бога и христианской
религии предоставляется им в качестве компенсации
за утрату свободы» (цит. по: Е. Levasseur. Histoire du com­
merce de la France. Paris: A. Rousseau, 1911. Vol. I. P. 302).
111. Маркс К ., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 762. Данное выраже­
ние было предметом дружеских шуток между Марксом
и Энгельсом. Когда последний в 1869 году все-таки обо­
рвал все связи с текстильным производством своих роди­
телей для того, чтобы целиком посвятить себя социали­
стическому движению, он написал Марксу: «Ура! Сегодня
покончено с милой коммерцией, и я—свободный человек»
{Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 32. С. 263).

103

Страсти и интересы

с мародерствующими армиями и пиратами-убийцами тех лет. Однако во Франции даже в боль­
шей степени, чем в Англии, это могло быть с вяза­
но с теми линзами, сквозь которые люди взирали
на различные социальные группы: всякий, кто
не принадлежал к дворянству, по определению не мог
быть причастным ни к героическим добродетелям,
ни к сильным страстям. В конечном счете подоб­
ный человек ориентировался только на интересы,
но никак не на славу, и каждый знал, что подобный;
ориентир просто обязан быть doux в сравнении
со страстными увлечениями и буйными похожде­
ниями аристократии.

Стяжательство
как спокойная страсть
В XVI II веке позитивное отношение к экономиче­
ской деятельности было поддержано новыми идео­
логическими течениями. Пусть данное отношение
и было укоренено в пессимистическое видение че­
ловеческой природы, характерное для X VI I века,
оно прекрасно перейсило резкие нападки на эти
взгляды, которые были предприняты в последую­
щем столетии.
Прежние воззрения на интересы и страсти были
подвергнуты критике по целому ряду направлений.
Одни были уверены —мы уже отмечали это, —что
предпосылка, согласно которой человек полностью
управляется своими интересами и себялюбием, яв­
ляется в высшей степени спорной. В то же время

104

Как интересы были призваны уравновесить страсти

был введен целый ряд новых классификаций стра­
стей с целью представить некоторые из них более
безобидными —если не совершенно полезными —
по сравнению со всеми прочими. В этом смысле
противопоставление благоприятных и порочных
страстей (целый ряд стяжательских наклонностей
попали в список первых) в XVIII веке, особенно
в Англии, стало эквивалентом оппозиции между ин­
тересами и страстями, характерной для XVII века.
Однако эти две дихотомии на протяжении доста­
точно продолжительного времени сосуществовали
и пересекались друг с другом.
Новая линия размышлений развивалась так на­
зываемой сентименталистской школой английских
и шотландских моральных философов от Шефтсбери до Хатчесона и Юма112. Это была, прежде все­
го, их критическая реакция на гоббсовскую мысль.
Главным вкладом Ш ефтсбери в данную интеллек­
туальную историю была реабилитация или даже
новое открытие того, что он называл «естествен­
ными аффектами», например, благожелательность
или великодушие. Он проводит разделение ме­
жду их вкладом в частное и общее благо; для него
не составляет труда показать, что эти замечатель­
ные чувства способствуют как одному, так и друго­
му. Затем Ш ефтсбери обращается к менее притя­
гательным аффектам или страстям и подразделяет
их на «самоаффекты», или «страсти, направлен112. Хотя Адам Смит и был важным представителем данной
школы, его работа «Теория нравственных чувств» никак
не касалась того особого разделения, которое Шефтсбе­
ри и особенно Хатчесон разбирают во всех подробностях.
Точно так же он игнорировал и деление на страсти и инте­
ресы; см. ниже.

105

Страсти и интересы

ные на себя», которые нацелены или могут вести
к частному, но не обязательно к общественному
благу, и «неестественные аффекты» (бесчеловеч­
ность, зависть), которые не способны содейство­
вать ни общественному, ни частному благу. Далее
внутри каждой категории он выделяет умеренные
и неумеренные аффекты. Очень интересно про­
следить за тем, как он пытается вместить экономи­
ческую деятельность в свою концептуальную схему.
Шефтсбери относит ее к категории «страстей, на­
правленных на самого себя», но затем пытается ис­
ключить ее оттуда.
Если забота [о накоплении богатства] будет уме­
ренной и разумной, если она окажется не страст­
ным стремлением, то в этом случае в ней нет ни­
чего, что бы не соответствовало добродетели
и не было бы уместным и выгодным для общества.
Однако если она распалится до настоящей стра­
сти, то даже тогда ущерб и увечье, которые она
нанесет обществу, не будет большим, чем ущерб
и увечье для самого человека, взрастившего эту
страсть. Подобный человек превратится в тирана
для самого себя, он возведет хулу на себя гораздо
большую, чем на человечество113.
Очевидно, что стяжательство не укладывается в про­
межуточную категорию,«страстей, направленных на
себя»: когда ей потакают умеренно, она становит­
ся чем-то вроде «естественного аффекта», способ­
ствующего как частному, так и общественному бла­
гу. Когда ей потакают сверх меры, она понижается
до «неестественного аффекта», который не способ­
ствует ни тому, ни другому.
113. Shaftesbury. Characteristicks. P. 336.

106

Как интересы были призваны уравновесить страсти

Фрэнсис Хатчесон упрощает схему Шефтсбери,
он выделяет благотворные и эгоистические стра­
сти с одной стороны, и спокойные и бурные «дви­
жения воли» —с другой. Среди тех нескольких при­
меров, которые он использует для иллюстрации
своего второго противопоставления, фигурирует
также и экономическая деятельность:
...спокойное желание богатства вовлечет человека,
пусть и не совсем по его воле, в большие траты,
если это будет необходимо для заключения хоро­
шей сделки или выгодного трудоустройства; алч­
ность же будет роптать на подобные траты114.
Тем критерием, на основе которого Хатчесон отде­
ляет «спокойное {calm) желание богатства» (обра­
тите внимание: слово calm —это английский экви­
валент французского doux) от алчности, является
не интенсивность желания, а готовность платить
более высокую стоимость ради достижения еще
больших благ. Таким образом, спокойное желание—
это желание, действующее заодно с расчетом и ра­
циональностью, а значит, являющееся точным эк­
вивалентом того, что в XVII веке было принято
понимать под интересом.
Новая терминология сталкивалась с одной не­
большой проблемой: тогда как победа интересов
над страстями очевидна, вовсе не очевидно то, что
спокойные страсти смогут одержать верх в противо­
борстве со страстями бурными. Юм, который также
принимал деление на спокойные и бурные страсти,
смотрел на данный вопрос со всем спокойствием
и разрешил его одним острым предложением:
114. Francis Hutcheson. A System of Moral Philosophy / / Hutcheson.
Works. Hildesheim: Georg Olms, 1969. Vol. V. P. 12.

107

Страсти и интересы

Мы должны отличать спокойные аффекты от сла­
бых, бурные—от сильных115.
В этом смысле все встало на свои места: деятель­
ность, наподобие рационального накопления бо­
гатства, вполне могла рассматриваться и неявно
одобряться как спокойная страсть, являющаяся од­
новременно сильной и способной брать верх над
целым множеством бурных (но при этом слабых)
страстей. Именно этот двойной характер стяжа­
тельства подчеркивает Адам Смит в своем хоро­
шо известном определении «желания улучшить
наше положение» как «желания, обычно лишенно­
го страстности и спокойного, присущего нам, одна­
ко, с рождения и не покидающего нас до могилы»116.
Особый пример подобной спокойной, но сильной
страсти, одерживающей верх над более бурной, Юм
приводит в своем эссе «Об интересе»:
Бесспорным следствием любых усердных профес­
сий является то, что любовь к наживе становится
сильнее любви к удовольствию117.
Еще более экстравагантные утверждения, касаю­
щиеся «стяжательства», будут рассмотрены в самом
ближайшем будущем. Однако в данный момент те­
зис Юма можно считать кульминацией прослежи­
ваемой здесь эволюции идей: капитализм привет­
ствуется ведущим философом своего времени, так
115. Юм Д. Трактат о человеческой природе / / Юм Д. Сочине­
ния в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 461.
116. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства
народов. С. 350. >
117. Hume. Writings on Economics. P. 53.

108

Как интересы были призваны уравновесить страсти

как он способен активизировать некоторые наибо­
лее благородные человеческие склонности за счет
более зловредных, он подавляет и даже атрофиру­
ет наиболее деструктивные и наиболее пагубные ас­
пекты человеческой природы.

Часть 11
Как экономическая
экспансия должна была
улучшить политический
порядок

Как кажется, решение раскрепостить и поощрить
стяжательство было как итогом долгой линии раз­
вития западной мысли, так и важным ингредиентом
интеллектуального климата XVII и X VI II столетия.
Если тезис о «противопоставлении интересов стра­
стям» не так известен, то отчасти это связано с его
вытеснением и замещением эпохальным событи­
ем—публикацией в 1776 году работы «Исследование
о природе и причинах богатства народов». По при­
чинам, которые будут рассмотрены ниже, Адам Смит,
отстаивая принцип неограниченного преследова­
ния частной выгоды, отказался от деления на инте­
ресы и страсти; он подчеркивал те экономические
блага, которые подобное преследование может при­
нести, а не те политические опасности и катастро­
фы, которых оно позволяет избежать.
Еще одна причина малоизвестности данного те­
зиса может быть связана с теми трудностями, ко­
торые возникают при попытке вычленить его
из обрывочных интеллектуальных свидетельств,
приведенных в первой части. Опираясь на огром­
ное количество источников, я попытался показать,
что данный тезис был частью того, что Майкл Полани называл «неявным измерением», то есть ча­
стью тех суждений и мнений, которые разделяют­
ся группой и являются настолько очевидными, что

113

Страсти и интересы

их никогда не рассматривают полностью или систе­
матически. Показательной иллюстрацией верности
данной интерпретации является то, что целый ряд
ключевых мыслителей, включая, что довольно лю­
бопытно, самого Адама Смита, продемонстрирова­
ли особые случаи применения или варьирования
данной неартикулированной базовой теории. Осо­
бенно важный вариант станет предметом моего рас­
смотрения на нижеследующих страницах.
Как было отмечено ранее, интересующий нас те­
зис уходит своими корнями в вопросы государствен­
ного управления. Считалось, что страсти, в первую
очередь нуждающиеся в укрощении, это страсти
власть имущих, тех, кто обладает полномочиями,
кто может причинять существенный вред и кто
в гораздо большей степени склонен потакать сво­
им страстям в сравнении с людьми низшего ранга.
В результате самые интересные примеры практиче­
ского применения данного тезиса показывают, как
самодурство, разрушительная жажда славы и в це­
лом страстные эксцессы властителей могут быть
ограничены интересами их собственными, равно
как и интересами подданных.
Главными представителями подобного строя
мысли в XVIII веке следует считать Монтескье во
Франции и сэра Джеймса Стюарта в Шотландии.
Их основные идеи были развиты Джоном Милларом, другим выдающимся представителем замеча­
тельной группы философов, моралистов и общест­
воведов, в отношении которых нередко использу­
ют словосочетание «Шотландское Просвещение».
Физиократы и Адам Смит разделяли некоторые
из предпосылок и забот Монтескье, а также Стю­
арта, но предлагаемые ими решения сильно раз­

114

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

нились. За исключением физиократов, которые
будут рассмотрены в качестве единой идеологиче­
ской группы, коей они на самом деле и являлись,
каждый из данных мыслителей получит отдельное
рассмотрение. Так как я собираюсь обратить вни­
мание на те места из их сочинений, которые не по­
лучили достаточного внимания и не были в доста­
точной степени изучены, будет просто необходимо
увязать эти отрывки с остальным корпусом их ра­
бот. Лишь таким образом удастся задать правиль­
ную перспективу, касающуюся содержания и значи­
мости тех взглядов, которые будут проанализиро­
ваны ниже.

Элементы доктрины
Монтескье

Монтескье усматривал в торговле множество доб­
родетелей, мы уже рассматривали упоминаемую им
связь между расширением торговли и распростра­
нением галантности {douceur). Культурное влияние
торговли, по Монтескье, сопровождается ее поли­
тическим влиянием: в центральной политической
первой части его работы «О духе законов» он вна­
чале встает на классические республиканские пози­
ции, согласно которым демократия может выжить,
лишь если богатство не слишком обильно или же
распределено не слишком неравномерно. Однако
затем Монтескье делает важное исключение из это­
го правила —для «демократий, которые основаны
на торговле». Он пишет:

115

Страсти и интересы

Дух торговли влечет за собою дух воздержания,
бережливости, умеренности, трудолюбия, благо­
разумия, спокойствия, порядка и исправности,
поэтому, пока этот дух держится, богатства, про­
изводимые им, не оказывают никакого дурного
влияния1.
Первая реакция—искушение вообще отвергнуть это
восхищение торговлей, так как оно излишне экс­
травагантно. Однако затем Монтескье приводит
гораздо более детализированное и обоснованное
рассуждение, касающееся благоприятных полити­
ческих следствий коммерции. Этой аргументацией
долгое время пренебрегали, поэтому я собираюсь
разобрать ее в деталях. Следует отметить, что дан­
ная аргументация, в противоположность только что
приведенной, не только не ограничивается влияни­
ем торговли на демократию, она имеет силу в том
числе и в контексте двух иных форм правления, ко­
торые рассматриваются Монтескье на протяжении
всей его работы, которые были прекрасно ему зна­
комы и о которых он все время достаточно плотно
размышлял,—монархия и деспотизм.
В четвертой части работы «О духе законов» Мон­
тескье рассматривает торговлю (книги XX и XXI),
деньги (книга X XI I ) и население (книга X X I I I ) .
В книге XX он излагает свои соображения касатель­
но целого ряда общих тем, начиная с «духа торгов­
ли» и заканчивая целесообразностью позволения
дворянству участвовать в торговой деятельности.
В книге XXI Монтескье, наоборот, сосредотачи­
вается на одном предмете —на истории морепла­

1. Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 49.

116

Как экономическая экспансия должна была улучшить.

вания и торговли и старается оставаться настоль­
ко близким к фактам, насколько это возможно. Тем
более удивительно видеть, как внезапно в той гла­
ве своей книги, в которой речь идет о том, «как
торговля проложила себе в Европе путь среди вар­
варства», он формулирует общий принцип. Снача­
ла Монтескье описывает, как коммерция сдержи­
валась запретом на взимание процента Церковью,
как затем ее подхватили евреи; как евреи страдали
от насилия и постоянных вымогательств со сторо­
ны дворянства и королей; и как в конечном счете
они решили эту проблему, изобретя векселя (lettre
de change). В последней части данной главы делают­
ся потрясающие выводы:
...благодаря ему имущество богатейших торговцев
принимало неуловимую форму, в которой оно мог­
ло переноситься всюду, не оставляя следа нигде...
Итак... мы обязаны... корыстолюбию государей
изобретением вещи, которая некоторым образом
поставила торговлю вне их произвола.
С этого времени государям пришлось проявлять
благоразумие, о котором они прежде и не помыш­
ляли, так как установленная опытом несостоятель­
ность крутых мер власти (les grands coups d ’autorite)
ясно доказывала, что благоденствие может быть
достигнуто только кротким управлением...
Государства начали исцеляться от макиавеллиз­
ма и с каждым днем будут все более и более от него
избавляться. Во всех решениях должна будет про­
являться уже большая умеренность. То, что пре­
жде именовалось чрезвычайными мерами, стало
теперь, не говоря об ужасных последствиях по­
добных действий, просто неблагоразумными по­
ступками.
Глава заканчивается предложением, которое мож­
но признать главным исповеданием данного тези-

117

Страсти и интересы

са. Мы выбрали его в качестве эпиграфа к нашей
работе:
Большое счастье для людей —находиться в поло­
жении, которое заставляет их быть добрыми ради
собственных интересов, в то время как страсти
внушают им злобные мысли2.
Это поистине масштабное обобщение, основанное
на ожидании того, что интересы, то есть торгов­
ля и ее производные, например, векселя, позволят
сдержать страсти и спровоцированные страстями
«злобные» действия сильных мира сего. Целый ряд
схожих мест из работы Монтескье делают очевид­
ным то, что те идеи, которые он предлагает в кни­
ге X X I , были важным компонентом его мышления
относительно взаимосвязи между экономикой и по­
литикой3. Например, схожая идея высказывается
им в последующей книге ( X X I I ) в тот момент, ко­
гда он описывает порчу монеты государем. Римские
императоры с большим удовольствием прибегали
к данной практике и с большой для себя выгодой,
но в эпоху современности порча монеты оказывает­
2. Там же. С. 322.
3. Противопоставление интересов и страстей фигурирует в еще
одном месте его работы: «Такой народ будет находиться
в постоянно возбужденном состоянии, поэтому он будет
более руководствоваться своими страстями, чем доводами
рассудка, которые никогда не производят большого дей­
ствия на умы. В результате лица, управляющие им, легко
смогут вовлекать его в дела, противные его истинным инте­
ресам» (Там же. С. 275). Данный отрывок взят из знамени­
той главы, содержащей весьма симптоматичное и подроб­
ное описание Англии без упоминания этой страны по име­
ни. Как и в случае с Лабрюйером (см. выше), разуму здесь
отводится роль бессильного члена любовного треугольни­
ка, который составляют страсть, разум и интерес.

118

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

ся контрпродуктивной ввиду незамедлительных вне­
шнеторговых следствий и арбитражных операций:
Эти насильственные операции невозможны в наше
время; государь, который попытался бы к ним при­
бегнуть, обманул бы только себя самого—и никого
больше. Вексельный курс научил банкиров сравни­
вать между собою монеты всех стран света и опре­
делять их действительное достоинство4.
Эти две ситуации начинают выглядеть еще более
схожими в силу практических идентичных поня­
тий, используемых для обозначения техник, на­
кладывающих ограничения на политиков: lettre de
change в первом случае и le change—во втором. В сво­
их заметках Монтескье отмечает важность вексе­
лей —«удивительно, что вексель был придуман столь
поздно, ведь нет ничего более полезного в мире»5;
в работе «О духе законов» он уделяет большое вни­
мание разделению богатства на земли (fonds de terre)

4. Там же. С. 345.
5. Montesquieu. Mes pensees. No. 753//O euvres completes. Paris:
Gallimard, Pleiade edn., 1949. Vol. I. P. 1206. В то время вос­
хищение векселями, пришедшее на смену подозрительно­
сти по отношению к ним в связи с фактом их изобретения
иудеями и их возможной связи с ростовщичеством, нико­
им образом не было необычным. Полвека спустя во вре­
мя обсуждения Торгового кодекса Наполеона сторонник
раздела о векселях воскликнул: «Вексель был изобретен!
В истории торговли —это событие, сопоставимое с изо­
бретением компаса или открытием Америки... Он уста­
новил свободный движущийся капитал, он облегчил его
движение, он создал огромные объемы кредитов. С этого
момента для расширения торговли уже больше нет пре­
град, кроме границ самого земного шара». Цит. по: Henri
Levy-Bmhl. Histoire de la lettre de change en France aux 17e
and 18e sifecles. Paris: Sirey, 1933. P. 24.

119

Страсти и интересы

и движимое имущество (effets mobiliers), частью кото­
рого являются векселя6.
До этого Спиноза также по политическим при­
чинам предлагал схожее деление, подобно Монте­
скье он высказывался в пользу движимого капитала
в сравнении с капиталом недвижимым. В «Полити­
ческом трактате» он заходит настолько далеко, что
пытается обосновать разумность государственной
собственности на всю недвижимость, даже на дома,
«если возможно»7. Целью запрета на частную соб­
ственность было стремление избежать неразреши­
мых споров, а также неискоренимой зависти: в силу
владения частной собственностью, существующей
всегда в ограниченных количествах, члены одного
и того же сообщества с необходимостью вовлекаются
в ситуацию, когда приобретение одного оказывается
потерей другого. Таким образом, «благоприятствует...
миру и согласию... весьма существенное обстоятель­
ство... что никто из граждан не обладает недвижимо­
стью». В свою очередь торговля и движимое имуще­
ство и капитал рассматриваются в абсолютно благо­
склонном свете: ведь они приводят к умножению дел,
«которые или находятся во взаимной зависимости,
или предполагают одни и те же условия для своего
преуспеяния»8. Для Спинозы количество денег, ко­
торые могут находиться в собственности индивидов,
ограничивается только их усилиями, а эти усилия,
в свою очередь, приводят к появлению сети взаим­
ныхобязательств, которые усиливают узы, скрепляю­
6. Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 293.
7. Спиноза Б. Политический трактат / / Спиноза Б. Сочинения
в 2 т. Т. 2. СПб.: Наука, 1999. С. 274.
8. Там же. С. 284.

120

Как экономическая экспансия должна била улучшить..

щие общество9. Как будет показано далее, растущая
значимость движимого богатства в сравнении с зем­
лями и недвижимостью будет использована как осно­
ва. для схожих оптимистических политических гипо­
тез не только Спинозой и Монтескье, но также сэром
Джеймсом Стюартом и Адамом Смитом.
Необходимо кратко упомянуть про очень разные
отношения к росту государственного долга и со­
ответствующему возрастанию количества государ­
ственных облигаций или «государственных ценных
бумаг». Увеличение этой разновидности движимо­
го богатства рассматривалось скорее как вредонос­
ное, чем как прибыльное целой группой английских
и французских авторов, в число которых входили
Юм с Монтескье10. И хотя в их рассуждениях мож­
но обнаружить элементы доктрины «реальных век­
селей», увеличение государственного долга крити­
ковалось ими прежде всего по политическим осно­
ваниям. Их критика проистекала из той же самой
обеспокоенности чрезмерными проявлениями го9. Ср.: Alexandre Mathemn. Individu et communaute chez Spinoza.
Paris: Minuit, 1969. P. 176-178.
10. Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 137;
в особенности см.: David Hume. Of Public Credit / / Dav­
id Hume. Writings on Economics / ed. E. Rotwein. Madison,
Wis.: University o f Wisconsin Press, 1970. P. 90-107. Имен­
но здесь Юм рисует ужасающую картину того состояния,
к которому придет Англия, если позволит государственно­
му долгу бесконтрольно увеличиваться: «Не остается ника­
ких средств противодействия тирании: выборы зависят
исключительно от взяток и коррупции: срединная власть
между королем и народом оказывается полностью устра­
нена, начинает преобладать самый прискорбный деспо­
тизм». Между Юмом и Монтескье по этому поводу состоя­
лась переписка: см. фрагменты, опубликованные в изда­
нии: David Hume. Writings on Economics. P. 189.

121

Страсти и интересы

суцарственной власти, которые до этого побуждали
их к позитивной оценке возрастания других типов
движимого богатства, таких как, например, вексе­
ля. Подобные иные типы богатства приветствова­
лись Монтескье и прочими, поскольку они позво­
ляли ограничить готовность и способность пра­
вительства совершать grands coups d ’autorite. И эта
способность и могущество государства в целом мог­
ли возрасти только в том случае, если казна полу­
чала возможность финансировать свои действия
за счет влезания в большие долги. Таким образом,
для этих мыслителей было вполне логичным восхва­
ление все более масштабного тиражирования вексе­
лей при одновременном осуждении данной практи­
ки в области «государственных ценных бумаг».
Показывая, как именно векселя и валютный ар­
битраж делают традиционное для власть имущих ве­
роломство и насилие все менее привлекательными,
Монтескье просто следует программе, которую он
наметил для самого себя в кратком эссе «О полити­
ке», написанном за двадцать три года до публикации
«О духе законов»:
Атаковать политику напрямую, показывая то, на­
сколько сильно ее практики противоречат нрав­
ственности и разуму, бессмысленно. При всей сво­
ей убедительности подобные рассуждения не спо­
собны ничего изменить... Я считаю, что следует
идти обходным путем и пытаться внушить власть
имущим отвращение к некоторого рода практикам,
показывая, насколько мало они способствуют тому,
что вообще является полезным11.

11. Montesquieu. Oeuvres completes. Paris: Plliade, NRF, 1949.
Vol. I. P. 112.

122

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

Таким образом, именно основные политические
принципы толкали Монтескье на то, чтобы выиски­
вать, приветствовать, а также преувеличивать бла­
гоприятные политические следствия, вытекающие
из векселей и валютного арбитража. Подобные ин­
ституты и операции прекрасно согласуются с той
политической обеспокоенностью, которой прони­
зана большая часть его работы: обнаружить меха­
низмы сдерживания злоупотреблений безгранич­
ной власти. Его обоснование принципа разделения
властей, а также смешанного правления вытекало
из поиска противовеса для власти; так как, несмо­
тря на радикально иные выводы, он был вполне со­
гласен с Гоббсом в том, что «каждый человек, обла­
дающий властью, склонен злоупотреблять ею, это
злоупотребление будет разрастаться, пока, наконец,
не натолкнется на препятствия»12. Монтескье ско­
пировал в свою записную книжку английскую фра­
зу, прочитанную им в 1730 году в период временно­
го пребывания в Англии в The Craftsman, эпохальном
издании, выпускавшемся Болингброком:
Любовь к власти естественна; она ненасытна; поч­
ти всегда распалена и никогда не охладевает, до­
бившись предмета вожделения13.

12. Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 137.
13. Montesquieu. Oeuvres com petes. Vol. II. P. 1358. Прослеживая
те источники, которые повлияли на становление поли­
тического учения Монтескье, Роберт Шеклтон придает
очень большое значение тому факту, что Монтескье, «хотя
и испытывал некоторые трудности с копированием слов
на иностранном языке, все же воспроизвел в своей запис­
ной книжке, своей рукой аргументы относительно той
опасности, с которой сопряжена власть» (Robert Shackleton.

123

Страсти и интересы

В результате он пришел к идее о необходимости
принципа разделения властей и целого ряда иных
инструментов. Ведь, как гласит его знаменитая фраза,
чтобы не было возможности злоупотреблять вла*
стью, необходим такой порядок вещей {par la dis­
position des choses), при котором различные власти
могли бы взаимно сдерживать друг друга14.
Соответствующий порядок вещей, призванный
ограничить безграничное расширение власти, дол­
жен быть достигнут путем создания целого ряда ин­
ституциональных и конституционных страховых
механизмов, вмонтированных в политическую си­
стему. Но почему бы не включить в этот порядок ве­
щей что-то еще, что могло бы оказаться полезным?
Когда Монтескье перешел к обсуждению экономи­
ческих вопросов, он обратил внимание на то, что
жажда наживы является столь же самодвижущейся
и ненасытной, как и стремление к власти. Но если
на последнее он смотрел очень мрачно, то пер­
вая, как мы уже знаем, считалась им чем-то douceur.
Отсюда вполне естественно вытекают его усилия
по интеграции стяжательского импульса в соответ­
ствующий порядок вещей. В ключевой фразе, про­
цитированной ранее, в которой страсти суверена
рассматриваются как прирученные его интереса­
ми, Монтескье удалось осуществить соединение
и смешение ключевых современных ему понятий,
касающихся уравновешивания страстей, с его соб­
ственной теорией уравновешивания власти. Он
Montesquieu, Bolingbroke, and the Separation of Powers / /
French Studies. 1949. No. 3. P. 37.
14. Монтескье Ш.-JI. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 137.

124

Как экономическая экспансия должна была улучшить.

восхваляет векселя и арбитраж как вспомогатель­
ные страховые механизмы, а также бастионы про­
тив деспотизма и les grands coups d'autorite. Едва ли
могут быть сомнения относительно того, что идеи,
касающиеся благоприятных политических след­
ствий экономической экспансии, составляют важ­
ный, но при этом до сих пор оставлявшийся без
внимания элемент его главного политического те­
зиса. Точно так же нет оснований сомневаться, что
эти идеи являются ключевым обоснованием новой
торгово-промышленной эпохи.
В том виде, как мы излагали ее до сих пор, док­
трина Монтескье целиком сосредоточена на вопро­
сах внутренней политики и управления. Таковым
действительно был его основной интерес: традици­
онная сфера применения мысли, в которой выдви­
гались предложения реформ через институциональ­
но-конституционный инжиниринг. И тем не менее
в XVII и XVIII столетиях наблюдался повышенный
интерес к международным отношениям и, в част­
ности, к практически постоянному состоянию вой­
ны, в котором находились все основные державы.
В той степени, в какой война мыслилась как об­
условленная страстями и произволом правителей,
любое улучшение внутренней политической или
экономической организации, действительно спо­
собное ограничить подобное поведение, должно
было иметь косвенные благоприятные следствия
для международных отношений и увеличивать шан­
сы для мирного сосуществования. Однако междуна­
родная торговля, подразумевающая операции ме­
жду государствами, вполне могла оказывать прямое
влияние и на вероятность войны и мира: вновь ин­
тересы могли позиционироваться как ограничите­

125

Страсти и интересы

ли страстей, особенно страсти к завоеваниям. Ввиду
относительной неразвитости теории международ­
ных отношений размышления такого рода, как пра­
вило, облекались в абстрактные обобщения и ни­
чем не подкрепленные суждения.
Общественное мнение относительно влияния
торговли на международные распри и гармонию
претерпело самые существенные изменения при пе­
реходе от века X V I I к веку X V I I I . Отчасти в силу
господства меркантилистской доктрины, а отча­
сти в силу того факта, что рынки были столь малы,,
что торговая экспансия одной страны могла быть
обеспечена лишь путем вытеснения другой страны,
Кольбер называл торговлю «постоянной борьбой»,
а сэр Джошуа Чайлд—«своеобразной войной»15. Ба­
зовые условия и доктрины, определявшие характер
торговли, оставались неизменными на протяже­
нии еще как минимум пятидесяти лет. Тем не ме­
нее Жан-Франсуа Мелон, близкий друг Монтескье,
в 1734 году провозгласил:
Дух завоевания и дух торговли исключают друг
друга в рамках одной нации16.
Монтексье утверждает столь же категорично:
Естественное действие торговли —склонять лю­
дей к миру. Между двумя торгующими друг с дру­
гом народами устанавливается взаимная зависи­
мость: если одному выгодно покупать, то другому

15. См. введение к: Coleman (ed.). Revisions in Mercantilism.
P. 15-16.
16. Jean-FranQois Melon: Essai politique sur le commerce (1734) / /
E. Daire. Economistes francais du 17c siecle. Paris, 1843. P. 733.

126

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

выгодно продавать, все их связи основаны на вза­
имных нуждах17.
Столь радикальное изменение мнения относитель­
но влияния торговли на вопросы войны и мира
может быть связано с размышлениями Монтескье
относительно влияния экономической экспансии
на внутреннюю политику. Было трудно утверждать,
что внутри страны подобная экспансия приведет
к накладыванию ограничений на поведение пра­
вителей, тогда как во внешней политике она будет
вести к войнам, которые считались следствием ди­
настических амбиций и глупости (как в «Кандиде»),
но никак не результатом «истинных интересов».
Восхищение Монтескье торговлей не было без­
оговорочным. В той же главе, в которой торговля
восхваляется за ее вклад в мирный процесс, Мон­
тескье сожалеет о том, что торговля ведет к мо­
нетизации всех человеческих отношений и к ис­
чезновению в них теплоты, а также всех прочих
«моральных добродетелей, которые побуждают нас
не только преследовать неуклонно собственные выгоды, но и поступаться ими ради других людей»1**.
Мысль Мелона полностью лишена подобного бес­
покойства. Наоборот, он жаждет переубедить тех,
кто опасается того, что торговля, неся мир и спо­
койствие, одновременно приведет к утрате таких
качеств, как храбрость и бесстрашие. Он утвержда­
ет, что эти качества не только сохранятся, но даже
процветут в силу тех опасностей, которые все время
____ _____

о

1 ft

17. Монтескье UI.-JI. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 281-282.
18. Монтескье Ш.-Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 282.

127

Страсти и интересы

подстерегают морскую торговлю19. Так что, по мне­
нию Мелона, торговля в ее лучших проявлениях
наделена всеми необходимыми свойствами —это
и противоядие от войны, и ее нравственная замена!
Сэр Джеймс Стюарт

В контексте страны, в которой в середине XVIII века
не было видно никакого противоядия против разру­
шительного самодурства, попытки Монтескье опе­
реться на торговлю, векселя и арбитраж как стра­
ховку от les grands coups d'autorite и войн могут быть
истолкованы либо как тактика отчаяния, либо как
невероятный скачок оптимистического воображе­
ния. В Англии же не было никакой необходимо­
сти в столь радикальном мышлении, власть коро­
ны в XVIII веке уже была далека от абсолютной.
Тем не менее среди политэкономов и исторических
социологов «Шотландского Просвещения» во вто­
рой половине столетия похожие идеи начали поль­
зоваться все большей популярностью.
Для таких людей, как Адам Смит, Адам Фергюсон
и Джон Миллар, эти идеи вытекали из их общей
убежденности в том, что экономические изменения
являются базовыми детерминантами социальных
и политических трансформаций20. Однако для сэра
19. Essai politique. P. 733. Подробную аргументацию о том, что
торговля связана с множеством славных дел, см.: Abbe
Gabriel Francois Coyer. La noblesse commergante. London,
1756; Louis de Sacy. Traite de la gloire. Paris, 1715. P. 99-100.
20. C m.: Ronald L. Meek. Economics and Ideology and Other Essays.
London: Chapman and Hall, 1967; особенно см. его эссе
1954 года: Meek. The Scottish Contribution to Marxist Soci­
ology. P. 34-50.

128

Как экономическая экспансия должна била улучшить.

Джеймса Стюарта, который предлагал идеи, в самой
общей и эксплицитной форме схожие с теми, кото­
рые предлагал Монтескье, объяснение оказывается
еще более простым: его основная работа «Исследо­
вание принципов политической экономии» (1767)
была по большей части написана и задумана во вре­
мя долгой ссылки из Англии на европейский кон­
тинент, где связь между политическими условиями
и экономическим прогрессом была особенно оче­
видна. Более того, на протяжении всей его рабо­
ты чувствуется влияние мысли Монтескье, начиная
с общих принципов и заканчивая бесчисленными
конкретными пунктами анализа.
Например, идеи Монтескье, касающиеся поли­
тических следствий векселей и арбитража, отчет­
ливо присутствуют в той главе, в которой Стюарт
описывает «Общие следствия для торгующей нации
от начала активной внешней торговли». Например,
в следующей фразе:
Государь оглядывается в изумлении; он, считав­
ший себя первым человеком в стране, вдруг ощу­
щает себя ослепленным светом частного богат­
ства, которое ускользает из его рук всякий раз, как
он пытается его схватить. Его пребывание у власти
становится более сложным и обременительным;
отныне ему приходится апеллировать не только
к власти и авторитету, но и к искусству с тактом?1.
Стюарт вновь высказывает схожую идею в том ме­
сте, где он говорит о том, что «денежный интерес»
в отличие от «полновесной собственности» земле­
владельцев «способен помешать усилиям государя»
21.James Steuart. Inquiry. Vol. I. P. 181 (курсив добавлен).

129

Страсти и интересы

и сорвать «его расчеты по удержанию частного бо­
гатства»22.
Мысль о вызванных торговой экспансией огра­
ничениях необузданной власти и деспотичных дей­
ствиях власть имущих прорабатывается и излагает­
ся в более общем виде, когда чуть позже в той же
главе речь заходит о социальных и политических
следствиях экономической экспансии.
Как и в только что процитированном отрывке,
Стюарт демонстрирует свою полную осведомлен:
ность об этой удивительной загадке. Будучи прекрас-’
но знакомым с меркантилистской мыслью и в неко­
тором смысле находясь под ее влиянием, он знал,
что торговля и промышленность, если вести их пра­
вильно, приведут к увеличению власти данной сфе­
ры, а значит, и власти суверена. В то же самое вре­
мя наблюдение за реальным социальным развитием,
а также знакомство с новой исторической мыслью
своих коллег-шотландцев, например Давида Юма
и Уильяма Робертсона, указывало на несколько
иные следствия: торговая экспансия усиливает по­
зиции «людей среднего ранга» за счет аристократии
и в конечном счете за счет самого короля. Находясь
на пересечении двух противоположных стратегий
анализа, Стюарт примирил их с помощью одного
из тех диалектических ходов, который, наряду с про­
чими свидетельствами, позволяет предположить,
что его мысль могла оказать влияние на Гегеля23.
В истинно меркантилистском духе он утверждает,
22. Ibid. Р. 213.
23. См.: Paul Chamley. Economie politique et philosophie chez
Steuart et Hegel. Paris: Dalloz, 1963; Documents relatifs к Sir
James Steuart. Paris: Dalloz, 1965. P. 89-92, 143-147.

130

Как экономическая экспансия должна была улучшить.

что «введение торговли и промышленности» выте­
кает из стремления государя упрочить собственную
власть, но затем выясняется, что эти амбиции дают
результат, несколько отличный от ожидаемого:
Торговля и промышленность... обязаны своим вве­
дением амбициям государей... которые стремились
обогатиться, а значит, и стать опасными для своих
соседей. Однако до тех пор, пока опыт не научил
их, они не понимали, что богатство, получаемое
ими из этих источников, было лишь малой частью
того, что они могли получить; что богатые, дерзкие
и одухотворенные люди, держащие запасы богат­
ства государя в своих руках, держат их и в своей
власти, особенно в тот момент, когда у них возни­
кает сильное желание пошатнуть его власть. След­
ствием этой перемены стал переход к более уме­
ренному и более упорядоченному управлению.
Когда государство начинает жить в соответ­
ствии с логикой, диктуемой промышленностью,
опасность пострадать от власти суверена сущест­
венно снижается. Механизм его правления ста­
новится более сложным... он обнаруживает себя
ограниченным законами политической экономии,
каждое нарушение которых ставит его перед все
новыми трудностями.
В этом месте Стюарт несколько темнит:
Я имею в виду правительства, которые работа­
ют систематически, конституционно и на основе
всеобщих законов, а когда я упоминаю государей,
то имею в виду их Советы. Те принципы, которые
я исследую, касаются повседневной работы их пра­
вительств; возводить бастионы против страстей,
пороков и слабостей государей призвана совсем
другая ветвь политики24.
24. Steuart. Inquiry. Vol. I. P. 215-217.

131

Страсти и интересы

Однако Стюарт полностью забывает обо всех сво­
их предосторожностях в тот момент, когда он пару
глав спустя возвращается к теме «ограничений», ко­
торые «усложненная система современной эконо­
мики» накладывает на ведение государственных дел.
Вновь Стюарт выдвигает двойной аргумент: с одной
стороны, возрастающее богатство государя позволя­
ет ему оказывать «столь мощное влияние на жизнь
целого народа, которое в прежние века, даже при
самой абсолютной власти, было совершенно немыс­
лимо»; но, с другой стороны, одновременно «власть
суверена оказывается серьезно ограничена в каж­
дом своем деспотичном проявлении» (курсив Стюар­
та). Причина заключается в природе «усложненной
современной экономики», называемой им «планом»
или «планом экономики»:
...исполнение плана несовместимо ни с какой деспо­
тичной или нелогичной мерой. Власть современно­
го государя, данная ему конституцией, даже если эта
власть абсолютна, туг же оказывается ограничен­
ной, как только он утверждает тот план экономи­
ки, который мы пытаемся здесь рассмотреть. Если
ранее его власть напоминала мощный и сильный
клин (который мог быть использован как для рас­
кола камней, древесины и прочих твердых тел, так
и отброшен прочь, чтобы затем быть подобранным
в нужный момент), то теперь она буцет похожа ско­
рее на деликатные часы, которые пригодны лишь
для фиксирования времени и которые тут же лома­
ются, если пытаться использовать их иначе или же
прикасаться к ним без должной деликатности.
Таким образом, современная экономика —это
наиболее действенная узда, когда-либо изобретенная против прихотеи деспотизма...
__

_

u

__

25. Ibid. Р. 278-279.

132

OR

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

Перед нами еще одна яркая формулировка идеи,
изначально сформулированной Монтексье: благо­
даря «усложненной системе современной эконо­
мики» интересы возьмут верх над самодурством
и «прихотями деспотизма», короче говоря, над стра­
стями правителей. В этот раз Стюарт отбрасыва­
ет свои прежние оговорки и прямо называет рас­
ширение торговли и промышленности надежными
«бастионами против [людских] страстей, пороков
и слабостей».
Как и в случае с Монтескье, рассматриваемый
здесь набор идей может быть лучше понят, если
поместить его в контекст остальной мысли Стю­
арта. Для Монтескье было нетрудно показать, что
его размышления относительно политических след­
ствий торговой экспансии достаточно тесно пере­
плетались с другими лейтмотивами его работы.
Но в случае со Стюартом первая реакция —обвине­
ние в непоследовательности: «Исследование» Стю­
арта получило признание как работа о том, как «го­
сударь»26 может направлять ход событий в одну или
другую сторону для того, чтобы удерживать эконо­
мику на правильном пути; и пытаясь реабилитиро­
вать Стюарта в качестве великого экономиста, ис­
следователи называли его предшественником Маль­
туса, Кейнса и «экономической теории контроля»27.
26. Этим словом Стюарт условно обозначает «законодательную
или верховную власть в зависимости от формы правле­
ния» (Steuart. Inquiry. Vol. I. P. 16). В целом, для него это
просвещенный или готовый к просвещению политик,
заинтересованный исключительно в общественном благе.
27. См.: S. К Sen. The Economics of Sir James Steuart. London:
B. Bell and Sons, 1957. Ch. 9; К L. Meek. The Economics of
Control Prefigured / / Science and Society. Fall 1958.

133

Страсти и интересы

Как так получается, что он одновременно утвер­
ждал, будто «введение современной экономики»
ограничит или сузит власть государя в немыслимой
до этого степени?
Объяснение вытекает из имплицитного для Стю­
арта разделения между «деспотичными» злоупо­
треблениями властью, которые вытекают из поро­
ков и страстей правителя (и которые тесно связаны
с grands coups d'autorite Монтескье), с одной сторо­
ны, и «тонкой отладкой», производимой гипотети:
ческим государственным деятелем, которым движет
исключительно общее благо,—с другой28. Соглас­
но Стюарту, современная экономическая экспан­
сия кладет конец прежнему типу вмешательства,
но одновременно создает особую нужду во вмеша­
тельстве второго рода, если, конечно, правитель
желает, чтобы экономика двигалась по разумной,
ровной траектории.
Принципиальная последовательность мышления
Стюарта может быть лучше всего понята через его
метафору часов, с которыми он сравнивает «совре­
менную экономику». Он использует данную метафо­
ру в двух различных случаях, чтобы проиллюстри­
ровать два аспекта государственного вмешательства,
которые были только что упомянуты. С одной сто­
роны, часы столь деликатны, что они «тут же ло­
маются, если... прикасаться к ним без должной де­

28. Основной предпосылкой Стюарта, которой он руководству­
ется на протяжении всей своей книги, являются то, что
индивиды мотивированы собственным эгоизмом, тогда
как «в государе общественный дух должен быть всепо­
глощающим» (Steuart. Inquiry. Vol. I. P. 142-143. Также см.
выше).

134

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

ликатности»29; тут имеется в виду, что старомодные
деспотичные coups d'autorite столь губительны, что
о них придется забыть. С другой стороны, эти же
самые часы «все время сбиваются; порой пружина
оказывается слишком слабой, а порой —слишком
сильной для механизма... и в этот момент требует­
ся рука мастера, чтобы привести ее в порядок»30;
отсюда вытекает частая необходимость в благона­
меренных, деликатных вмешательствах.
Здесь трудно удержаться, чтобы не вспомнить
метафору вселенной как часов, которая постоян­
но использовалась в X VI I и X V I I I столетиях31. Ее
суть в том, что Богу пришлось поменять профессию
или же «перепрофилироваться»; из горшечника, ка­
ким он был в Ветхом завете, он становится мастером-часовщиком, le Grand Horloger. Подразумевается,
что как только этот мастер создал часы, они должны
идти совершенно самостоятельно. Часы Стюарта
(т.е. экономику) роднит с Часами (т.е. с Вселенной)
то обстоятельство, что они являются очень тонким
механизмом, в который нельзя вмешиваться произ­
вольным образом извне; используя образ часов, Стю­
арт умудряется передать одновременно и невозмож­
ность деспотичного, безответственного поведения,
и необходимость в частых корректирующих действи­
ях внимательного и опытного «государя».
29. Steuart. Inquiry. Vol. I. P. 278.
30. Ibid. P. 217.
31. Данная метафора была популяризирована Лейбницем
и Вольтером, ее использование может быть прослежено
вплоть до Никола Оресма (ум. 1382). См.: Lynn White. Medi­
eval Technology and Social Change. Oxford: Clarendon Press,
1963. P. 125; также см.: Carlo M. Cipolla. Clocks and Culture,
1300-1700. London: Collins, 1967. P. 105, 165.

135

Страсти и интересы

Джон Миллар

И Монтескье, и Стюарт были убеждены в том, что
экспансия торговли и промышленности позволит
устранить деспотические и авторитарные реше­
ния суверена. Их аргументы были сходными, если
не идентичными. Монтескье делает свои обобще­
ния на основе ситуаций, когда государства в резуль­
тате становления особых финансовых институтов
лишаются своей традиционной власти захватывать
собственность и фальсифицировать валюту по сво­
ему усмотрению. Для Стюарта общая усложненность
и уязвимость «современной экономики» делает дес­
потические решения и вмешательства немыслимы­
ми, то есть чрезвычайно затратными и разруши­
тельными.
В обоих случаях суверен удерживается или от­
вращается от тех резких и непредсказуемых дей­
ствий, которые он совершал прежде, даже если
он по-прежнему склонен к подобному поведению.
Позиция Монтескье—Стюарта опирается именно
на ограничение, запрещение и санкционирование
действий государя, но никак не на стремление по­
будить его вносить непосредственный вклад в бо­
гатство страны —именно эту стратегию отстаивали
физиократы, о чем рЪчь пойдет чуть ниже.
«Модель обуздания», избранная М онтескье
и Стюартом, особенно в том варианте, который
был предложен последним, нуждается в дальней­
шем прояснении. В конечном счете удержание мо­
жет и не сработать, а государь может принять реше­
ние совершить какой-нибудь резкий ход или grand,
coup d'autorite. В такой ситуации дело может спас­
ти наличие в обществе сил, способных быстро мо­

136

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

билизоваться для того, чтобы дать государю отпор
и заставить его отступить или пересмотреть свою
политику. Требуется обратная связь или уравнове­
шивающий механизм, который позволит восстано­
вить условия, благоприятные для экспансии тор­
говли и промышленности, если те окажутся под
угрозой. В принципе, можно считать, что подоб­
ный механизм содержится в росте числа купцов
и средних классов, и он уже описывался многими
авторами в XVIII веке, начиная от Юма и закан­
чивая Адамом Смитом и Фергюсоном. Эксплицит­
ное описание исторических причин, в силу кото­
рых нарождающиеся классы обретают не просто
все большее политическое влияние, но еще и спо­
собность реагировать на злоупотребления властью
со стороны третьих лиц через коллективное дей­
ствие, было предложено Джоном Милларом, оче­
редным выдающимся представителем Шотландско­
го Просвещения.
В опубликованном после его смерти эссе под
названием «Развитие мануфактур, торговли и ис­
кусств и способность этого развития распростра­
нять дух свободы и независимости» Миллар фор­
мулирует основной предмет своего интереса сле­
дующим образом:
Дух свободы в торговых странах зависит в ос­
новном от двух обстоятельств: во-первых, от со­
стояния людей, связанных с распределением соб­
ственности и средств существования; во-вторых,
от легкости, с которой члены общества могут объединяться и совершать совместные действия до .
и

32. William С. Lehmann. John Millar of Glasgow, 1735-1801. Cam­
bridge: University Press, 1960. P. 330-331. Основные рабо-

137

Страсти и интересы

В соответствии с этим планом Миллар снача­
ла показывает, как увеличение производительно­
сти в промышленности и сельском хозяйстве ведет
и там, и там ко все большей «личной независимости
и ко все более высоким понятиям всеобщей свобо­
ды». Он также считает вполне вероятным, что по­
добное развитие не буцет связано с тем огромным
расслоением богатства, которое было характерно
для прежней эпохи; наоборот, оно буцет вести к «та­
кой градации изобилия, которая не буцет иметь ни­
каких разрывов на всем протяжении шкалы»33.
Убедив себя в том, что развитие торговли и про­
мышленности приведет ко все большему распро­
странению духа свободы, Миллар дает более кон­
кретные указания на то, как именно это развитие
усиливает способность некоторых социальных
групп к коллективным действиям против репрес­
сий и плохого управления. Право на восстание, от­
стаиваемое Локком, подвергается здесь вниматель­
ному социологическому анализу, заслуживающему
того, чтобы быть процитированным полностью:
...если есть группа магистратов и правителей, на­
деленных властью, освященной древней тради­
цией, и поддержанных вооруженными силами,
то едва ли стоит ожидать, что люди, разобщенные
и одинокие, смогут оказать сопротивление при­
теснениям со стороны правителей; способность
людей объединяться во имя этой цели по большо­
му счету зависит от целого ряда обстоятельств...
В крупных королевствах люди рассеяны по боль-

ты Миллара воспроизведены в III и IV частях данной
работы.
;

S3. Ibid. Р. 336.

138

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

шой территории, в силу этого они едва ли спо­
собны на... решительные выступления. Живя
в маленьких деревнях на удалении друг от друга
и обладая самыми несовершенными средствами
общения, они чаще всего никак не затрагивают­
ся теми лишениями, от которых по вине тира­
нии страдает какая-то часть их сограждан; восста­
ния же уже на четверть подавляются в тот момент,
когда они разгораются в других местах...
Однако благодаря прогрессу торговли и про­
мышленности состояние страны в этом отноше­
нии начинает постепенно меняться. Умножение
числа жителей в силу легкости обеспечения про­
питания приводит к тому, что люди организуются
в крупные группы для более удобного выполнения
своей работы. Деревни превращаются в городки,
а последние, в свою очередь, нередко разрастают­
ся до многолюдных городов. Во всех подобных ме­
стах скопления образуются крупные группы рабо­
чих и ремесленников, которые, занимаясь одним
и тем же делом и постоянного общаясь друг с дру­
гом, получают возможность со все большей ско­
ростью делиться друг с другом своими чувствами
и страстями. Среди них возникают лидеры, способ­
ные задавать тон и направление для своих компань­
онов. Сильные вдохновляют слабых; смелые при­
водят в движение робких; решительные убеждают
колеблющихся; а движение всей массы народа дей­
ствует с однообразностью машины, а также с силой,
которая нередко оказывается неудержимой.
В такой ситуации люди легко воспламеняются
любым народным недовольством, с не меньшей
легкостью они объединяются, требуя исправления
ситуации. В городе самая малая причина для недо­
вольства становится поводом для бунта, а пламя
мятежа, распространяемое из одного города в дру­
гой, дорастает до масштабов всеобщего восстания.
Это объединение не становится результатом ло­
кальных ситуаций, не сводится оно и к деятельно­
сти низшего класса тех, кто обслуживает систему

139

Страсти и интересы

торговли и промышленности. За счет постоянно­
го внимания к предметам профессиональных заня­
тий верхние слои торговцев очень быстро про­

зревают относительно своего общего интереса
и чаще всего начинают его неутомимое преследо­
вание. В то время как крестьянин, занятый в об­
особленном возделывании своей земли, видит ис­
ключительно свою собственную индивидуальную
прибыль, в то время как землевладелец ориен­
тируется только на сборы, достаточные для того,
чтобы обеспечить его нужды, нередко ни на секун­
ду не задумываясь ни о своем собственном интере­
се, ни об интересе других людей, купец, хотя он
никогда не упускает собственной выгоды, имеет
привычку соотносить свою выгоду с выгодой кол­
лег, Таким образом, он всегда готов объединиться
с людьми своей профессии во имя того, чтобы до­
биться помощи от правительства, а также совер­
шить коллективные действия во благо своей тор­
говли и торговли своих коллег.
Преобладание подобных торговых ассоциаций
постепенно в ходе нынешнего столетия становит­
ся все более и более заметным. Шумные и хао­
тичные движения населения в больших городах
оказываются способными проникать в самые недра ад­
министрирования, внушая страх самым влиятельным
министрам и вытесняя самых высокомерных закулис­
ных фаворитов. Голос меркантильного интереса нико­
гда не перестает привлекать внимание правительства,

а если этот голос тверд и единодушен, то он даже
получает возможность контролировать и направ­
лять дискуссии национальных советов3*.
Самое удивительное в этих фразах—это позитивное
отношение Миллара к общественной роли восста­
ний и других массовых действий. Пару десятилетий

34. Ibid. Р. 337-339 (курсив добавлен).

140

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

спустя климат п о л н о с т ь ю изменился, о чем свиде­
тельствует д-р Эндрю Ур в своей работе «Филосо­
фия мануфактур» (1835):
Мануфактуры естественным образом прижимают
широкие слои населения друг к другу; они дают все
возможности для секретных сговоров... они дают
умения и энергию самым вульгарным умам; они
снабжают зарплатами силы раздора35.
Естественно, дело в том, что к 1835 году рабочий
класс, источник «раздоров», уже возник. События­
ми X V I I I века, на которых Миллар основывал свой
оптимизм относительно массовых действий, воз­
можно, являются «волнения Уилкса», которые вре­
мя от времени сотрясали Лондон в 1760-1770-х го­
дах36. Как показывает Руде, для данных волнений
был характерен тот самый альянс купцов и прочих
членов среднего класса с «толпой», который столь
детально описывается Милларом37. Тем не менее
прочие наблюдатели этих волнений были очень
осторожными в своих оценках. Именно они застави­
ли Давида Юма перейти на более консервативные
позиции и удалить из нового издания своих «Эссе»
слишком оптимистичные фразы, касающиеся пер­

35. Цит. по: Е. P. Thompson. The Making of the English Working
Class. New York: Vintage Books, 1963. P. 361.
36. Ввиду того, что эссе Миллара было обнаружено после его
смерти в 1801 году, его достаточно трудно датировать.
37. George Rude. Wilkes and Liberty: A Social Study of 1763 to 1774.
Oxford: Clarendon Press, 1962. P. 179-184. Также см.: Frank
Ackerman. Riots, Populism, and Non-Industrial Labor: A Com­
parative Study of the Political Economy of the Urban Crowd.
Unpublished Ph. D. thesis. Harvard University, Department
of Economics, 1974. Ch. 2.

141

Страсти и интересы

спектив установления свободы, например, он убрал
свои слова о том, что «народ —не такое уж опас­
ное чудовище, каким его привыкли изображать»38.
Описания Миллара также не всегда носят оптими­
стический характер, это особенно очевидно, когда
он описывает перспективу «всеобщего восстания»;
но в целом он делает акцент на «постоянном внима­
нии к предметам профессиональных занятий » со сто­
роны купцов, а также на их превосходную—по срав­
нению с рассеянными крестьянами —способность
сплачиваться для проведения согласованных дей­
ствий, привлекать окружающих к своему делу и до­
биваться от своевольных политиков снижения взва­
ленного на них бремени. Процесс, описываемый
Милларом, выявляет «характерную целеустремлен­
ность» и «сфокусированность», которые, похоже,
были отличительными чертами толп Западной Ев­
ропы 39. Как считается, эти толпы сыграли «кон­
ституирующую роль» не только в Англии, но также
в колониальной Америке40, вполне в духе этих опи­
саний Джон Миллар отводил им в высшей степени
рациональную и благотворную роль в подержании
и защите экономического прогресса.

38. Удаленный кусок приводится в качестве сноски в издании:
David, Hume. Essays. Vol. I. P.97. Данный эпизод рассматри­
вается в следующей работе: Giarrizzo. David Hume. P. 82.
39. Pauline Maier. Popular Uprisings and Civil Authority in Eight­
eenth-Century America / / William and Mary Quarterly 27.
Jan. 1970. P. 18; также см.: Dirk Hoerder. People and Mobs:
Crowd Action in Massachusetts during the American Revo­
lution. Unpublished dissertation, Freie Universitat, Berlin,
1971. P. 129-137. ,
40. Maier. Ibid. P. 27.

142

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

Более того, подобно тому, как Стюарт сравнил
работу «современной экономики» с «деликатно­
стью часов», движения торговцев и их союзни­
ков рассматриваются у Миллара как совершае­
мые «с однообразностью машины». Похоже, Миллар был уверен в том, что ему удалось обнаружить
важный надежный механизм, способный гаранти­
ровать, что страсти государя не смогут взять верх
над государственным интересом и нуждами рас­
ширяющейся экономики. В этом смысле его со­
ображения завершают линию, начатую Монтескье
и Стюартом.

Схожие,
но несколько отличные
взгляды
П озиция Монтескье —Стюарта по поводу полити­
ческих следствий экономической экспансии от­
нюдь не была общепринятой. Наиболее влиятель­
ные авторы, писавшие об экономических вопросах
во Франции и Англии, физиократы и Адам Смит,
не только не смогли прибавить ничего нового
к этой линии мысли, но даже—в особенности Адам
Смит—внесли свой вклад в ее упадок.
Обе группы разделяли целый ряд важных идей
и интересов, однако их акценты и выводы получа­
ли нередко совершенно иной окрас. Например, идея
экономики как замысловатого механизма или же ма­
шины, действующей независимо от людской воли,
была едва ли не важнейшим вкладом физиократов

143

Страсти и интересы

в экономическую мысль41. В ходе своих европейских
блужданий Стюарт вошел в соприкосновение с не­
сколькими выдающимися представителями данной
школы42, его видение современной экономики как
часового механизма вполне могло сложиться в том
числе и под их влиянием. Однако вывод, который
делали физиократы из этого прозрения, сильно от­
личался от вывода Стюарта: если Стюарт прогнози­
ровал, что отныне никто не осмелится вмешиваться
в работу данной машины, то первые ратовали за та­
кой политический порядок, в котором сама возмож­
ность вмешательства будет полностью исключена.
Физиократы и Адам Смит также разделяли со сво­
ими современниками их веру в важность различе­
ния движимой и недвижимой собственности. Дан­
ное различение натолкнуло Монтескье на мысль
о том, что правительства, имеющие дело с гражда­
нами, владеющими исключительно движимым иму­
ществом, будут вынуждены вести себя иначе, чем
те, что имеют дело с обществами, в которых основ­
ной формой частного владения богатствами явля­
ется недвижимость. В «Богатстве народов» данное
разделение, а также способность собственников ка­
питала перемещаться в другие страны получают не­
сколько упоминаний, кроме того, оно признается
ограничением, накладываемым на грабительскую
налоговую политику43. Однако Адам Смит все же

41. Ronald L. Meek. The Economics of Physiocracy. Cambridge,
Mass.: Harvard University Press, 1963.
42. A. S. Skinner. Introduction //Jam es Steuart. Inquiry. Vol. I.
P. xxxvii, а также: Chamley. Documents. P. 71-74.
43. Смит, А. Исследование о природе и причинах богатства
народов. М.: ЭКСМО, 2007.

144

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

не осмеливается идти дальше. В своем основопо­
лагающем труде «Философия сельского хозяйства»
Мирабо и Кенэ также указывают на ускользающий
характер богатства в торговых обществах. По сути,
они вплотную приближаются к анализу Монтескье,
но делают это несколько иначе:
Все имущество [торговых обществ] состоит
из рассеянных по разным местам тайных цен­
ных бумаг, нескольких складов, а также пассив­
ных и активных долгов, истинные владельцы ко­
торых до определенной степени неизвестны, так
как никто не знает, какие из них приносят день­
ги, а какие, наоборот, требуют оплаты. Никакое
богатство, являющееся нематериальным или же
хранящееся в карманах людей, никогда не может
перейти под контроль суверена, а следовательно,
ему от него никакой пользы. Это та истина, кото­
рую следует все время повторять правительствам
тех сельскохозяйственных стран, которые никак
не могут вышколить в себе торговцев, то есть
ограбить себя. Богатые купцы, торговцы, банки­
ры и т. д. всегда будут оставаться членами респуб­
лики. В каком бы месте они ни жили, они всегда
будут пользоваться иммунитетом, вытекающим
из рассеянного и скрытого характера их активов,
все, что можно увидеть, так это то место, в кото­
ром совершается сделка с использованием данных
активов. Властям бесполезно принуждать их к ис­
полнению своих обязанностей подданных: чтобы
заставить таких людей подчиняться, их необходи­
мо рассматривать как господ, необходимо делать
так, чтобы добровольные пожертвования на об­
щественные блага стали достойны их внимания44.

44. Взято из: Mirabeau and Franqois Quesnay. Extract from ‘Rural
Philosophy’ / / Meek. Physiocracy. P. 63.

145

Страсти и интересы

Ясно, что для Кенэ и Мирабо ускользающие свой­
ства торговли и промышленности—это, во-первых,
скорее обременения, чем актив, так что они реко­
мендуют стране не особенно поощрять деятель­
ность такого рода45. Во-вторых, они подразумевают,
что богатые купцы и банкиры каким-то образом
вернутся к средневековым моделям и организуют­
ся в отдельные республики. Таким образом, про­
блема политической организации в «сельскохозяй­
ственных обществах» (в число которых имплицит­
но включалась и Франция) остается нерешенной.
Наконец, что самое важное, обе группы авторов
в равной степени были убеждены в том, что неком­
петентная, деспотичная и расточительная полити­
ка правителей может существенным образом за­
труднить экономический прогресс. Адам Смит по­
свящает несколько страниц своего красноречия
осуждению подобной политики46, а следующее обви­
нение Кенэ вполне может рассматриваться как хо­
роший пример того, что Монтескье называл grands
coups d'autorite:

...деспотизм государей и их приспешников, недо­
статки и нестабильность законов, беспорядоч­
ность (dereglements) управления, отсутствие опре­
деленности относительно собственности, войны,

45. Страхи и надежды, возникшие в XVIII веке в связи с воз­
никновением различных форм движимого капитала как
основной компоненты общего богатства, очень напо­
минают схожие противоречивые оценки, спровоциро­
ванные недавним подъемом транснациональных корпо­
раций.
46. Jacob Viner. Adam Smith and Laissez Faire //Journal of Politi­
cal Economy. 35. April 1927. P. 198-232.

146

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

хаотическое принятие решений в сфере налогов
уничтожают людей и богатства государя47.
Но опять же ни физиократы, ни Адам Смит не же­
лали опираться на экономическую экспансию для
«избавления» от подобных ошибок со стороны по­
литиков. Скорее, они ратовали за то, чтобы разби­
раться с этими болячками напрямую: физиократы
выступили в поддержку нового политического по­
рядка, который бы гарантировал проведение кор­
ректной экономической политики в том ее виде,
как она была определена ими; цель Адама Смита
была куда более скромной —она заключалась в том,
чтобы добиться изменения конкретных политик.
Каждую из этих позиций мы рассмотрим отдельно.

1. Физиократы
Сравнительно небольшие различия в подходах при­
вели к тому, что Монтескье и физиократы заняли
по вопросам политической организации прямо про­
тивоположные позиции. Монтескье попытался раз­
работать политические и экономические институ­
ты, которые бы позволили эффективно ограничить
злоупотребления со стороны суверена. Физиокра­
ты были несколько более амбициозными: они хо­
тели мотивировать суверена на корректное поведе­
ние (то есть поведение в соответствии с доктриной
физиократов) по своей собственной воле. Други­
ми словами, они стремились помыслить политиче­
ский порядок, в котором власть имущие будут сти47. Homines (1757) //Francois Quesnay et la Physiocratie. I. N. E.
D., 1958. Vol. II. P.570.

147

Страсти и интересы

мулированы соображениями эгоизма к тому, чтобы
способствовать общим интересам. Поиск подобной
гармонии интересов был гоббсовским способом по­
становки проблемы наилучшей формы правления,
и именно этот поиск привел его к тому, чтобы в ко­
нечном счете предпочесть абсолютную монархию
демократии и аристократии:
Общие интересы... больше всего выигрывают там,
где они более тесно совпадают с частными инте­
ресами. Именно такое совпадение имеется в мо­
нархии. Богатство, могущество и слава монархов „
обусловлены богатством, силой и репутацией его
подданных. Ибо никакой король не может быть
ни богат, ни славен, ни находиться в безопасности,
если его подданные бедны, презираемы или слиш­
ком слабы вследствие бедности или междоусобий,
чтобы выдержать войну против своих врагов. При
демократии же или аристократии личное благопо­
лучие лиц продажных или честолюбивых обеспе­
чивается не столько общественным процветанием,
сколько чаще всего вероломным советом, преда­
тельством или гражданской войной48.
В своих политических сочинениях физиократы под­
хватывают ту же мысль; что касается формы прав­
ления, предлагаемой Монтескье, то ее они счита­
ют обреченной на слабость и ущербность. В то же
время через принцип laissez-faire они формулируют
иную, гораздо более известную доктрину гармонии
интересов, согласно которой общественное благо
является следствием свободного преследования
каждым человеком своего собственного эгоистиче-

48. Гоббс Т. Левиафан / / Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль,
1991. С. 146.

148

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

ского интереса. Располагаясь на пересечении этих
двух Harmonielehren, физиократы странным образом
выступали и в пользу свободы от государственно­
го вмешательства в рынок, и в пользу навязывания
данной свободы всемогущим правителем, чей эгои­
стический интерес увязан с «правильно организо­
ванной» экономической системой. Последняя опи­
сывается ими как «законный деспотизм», который
они противопоставляют «самовольному деспотиз­
му», виновному в злодеяниях, столь подробно опи­
санных Кенэ49.
Идя дальше Гоббса, опиравшегося на теорию
схождения интересов многих и того единого, ко­
торый правит, некоторые физиократы изобрета­
ли институциональные установления, специально
предназначенные для того, чтобы сделать деспота
по настоящему «легальным». С одной стороны, они
разрабатывали систему юридического контроля,
способную удостоверить, что законы, издаваемые
сувереном и его советом, не вступают в противоре­
чие с «естественным порядком», который должен
отражаться в фундаментальной конституции госу­
дарства50. Однако еще более важной страховкой
была идея о том, что суверен сам должен быть за­
интересован в процветании своей державы. Имен­
но это соображение лежало в основе предложения
учредить институт совместной собственности, вы­
двинутого Мерсье де Ла Ривьером в работе «Есте­
ственный и необходимый порядок общественных
49. Данной терминологии мы обязаны Мерсье де Ла Ривьеру.
50. О данном аспект мысли физиократов см.: Mario Einaudi. The
Physiocratic Doctrine of Judicial Control. Cambridge, Mass.:
Harvard University Press, 1938.

149

Страсти и интересы

учреждений»51. Согласно его плану, суверен в чет­
ко определенной и неизменной пропорции должен
стать совладельцем всех производительных ресур­
сов, а также pmduit net: в результате никакой кон­
фликт интересов между ним и его страной не бу­
дет возможным, а гоббсовское тождество интересов
станет очевидным даже для наиболее недальновид­
ного и нечестивого деспота.
Именно Ленгэ, вечный enfant terrible и критик как
Монтескье, так и физиократов, довел подобную ли­
нию мышления до ее логического завершения. Он
вполне логично полагал, что совместная с монар­
хом собственность едва ли сможет стать гарантией
искомого тождества интересов, поэтому он решил
сделать еще один шаг и выступить с идеей о том,
чтобы на этот раз уже все национальное богатство
находилось в руках правителя. Он последователь­
но восхваляет «восточный» или «азиатский деспо­
тизм» и приходит к выводу о том, что та система,
за которую он ратует,
вопреки расхожему мнению вовсе не способствует
тирании; наоборот, она накладывает на короля го­
раздо более суровые ограничения, чем так назы­
ваемая зависимость по отношению к своим васса­
лам, которой некоторые предлагают сковать его.
[Эта идеальная система] не только рекомендует
им быть справедливыми, она заставляет их быть
таковыми52.
51. Ordre naturel et essentiel des societes politiques/E d. E. Depitre. Paris, 1910. Ch. 19 and 44; также см.: Georges Weulersse.
Le mouvement physiocratique en France, 1756-1770. Paris:
Alcan, 1910. Vol. II. P.44-61.

52. Theories des lois,civiles. London, 1774. Vol. I. P. 118-119 (Oeu­
vres, III).

150

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

Данный отрывок отчетливо напоминает фразу Стю­
арта о том, что «глупость деспотизма» становится не­
мыслимой вместе с приходом «современной эконо­
мики». Ключевым различием является то, что физио­
краты, равно как и Ленгэ, ожидали, что их идеальная
система политической экономии будет воплощена
просвещенным государственным деятелем, убежден­
ным силой их аргументов53, тогда как сэр Джеймс
Стюарт полагал, что изменение в чаемом направле­
нии случится само по себе в результате продолжаю­
щегося процесса экономического развития.
Представить позицию, которая совместит эти
две точки зрения, не так уж и сложно: марксизм
приучил нас к возможности верить одновременно
и в то, что исторические силы неумолимо влекут
нас в сторону определенного исхода, и в то, что те,
кто жаждет подобного исхода, должны посвятить
всю свою энергию его приближению. Собственно,
каждый общественный мыслитель, задающийся во­
просами достижения политических целей, сталки­
вается с проблемой соответствующего смешения
предсказания и предписания, но сейчас самое вре­
мя перейти к анализу очень сложной позиции, за­
нятой по этому вопросу Ддамом Смитом.
2. Адам Смит и конец перспективы
Главным следствием выхода «Богатства народов»
стало распространение убедительного экономическо­

53. Их значительное влияние на государственную политику,
а также на общественное мнение описывается в следую­
щем исследовании: Weulersse. Le mouvement physiocratique.
Vol. II. Book 4.

151

Страсти и интересы

го обоснования беспрепятственного преследования

своего корыстного интереса, тогда как раньше упор
всегда делался на политических следствиях подобно­
го преследования. Однако ни один внимательный
читатель данной работы не будет удивлен, что в этой
необычайно богатой и многогранной работе содер­
жатся также аргументы еще и о политических след­
ствиях. В одном из мест своего исследования Адам
Смит выдвигает идею, согласно которой возраста­
ние богатства и ограничение власти следуют друг
за другом; он проводит эту идею на протяжении мно­
жества страниц и с большим удовольствием, чем лю­
бой другой автор до него. Это место—прекрасно из­
вестное описание эрозии феодализма в четвертой
главе Книги III, озаглавленной «Как торговля горо­
дов содействовала росту благосостояния сельских
местностей». Смит повествует о том, как
торговля и промышленность постепенно приводи­
ли к установлению порядка и нормального управ­
ления, а вместе с ними и к обеспечению свободы
и безопасности личности в сельских местностях,
жители которых до того времени жили в почти
постоянном состоянии войны со своими соседя­
ми и в рабской зависимости от выше их стоящих54.
Эта история может быть пересказана достаточно
лаконично, но для передачи духа работы я собира­
юсь оставаться максимально близким к блестящему
колкому тексту Адама Смита55. До подъема торговли

54. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства
народов. М.: ЭКСМО, 2007. С. 406.
55. Просто загадка, как мог Шумпетер называть «мудрость»
из Книги III «сухой и безжизненной». См.: Шумпетер Й.

152

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

и промышленности могущественные землевладель­
цы делили избыточный продукт, получаемый со сво­
их владений, с большим числом слуг, полностью за­
висящих от землевладельцев, а также составлявших
его частную армию, а также со своими держателями,
платившими низкую ренту, но не имевшими всех
преимуществ держания. Эта ситуация приводила
к тому, что «король оказывался... неспособным об­
уздывать произвол и насилия крупных владетелей...
По-прежнему они продолжали вести по своему усмо­
трению почти непрерывные войны друг с другом,
а очень часто и против короля; и деревня по-преж­
нему оставалась ареной насилий, грабежей и бес­
порядков»56.
Однако затем ситуация изменилась. Это было вы­
звано «бесшумным и незаметным действием вне­
шней торговли и мануфактур». Теперь у землевла­
дельцев было нечто, на что они могли потратить
свой избыточный продукт, до этого распределяв­
шийся между слугами и арендаторами: «бриллиан­
товые пряжки или... что-нибудь столь же суетное
и бесполезное», «побрякушки и безделушки, при­
годные скорее быть игрушками для детей»—именно
так презрительно Адам Смит описывает те товары,
которые предлагали землевладельцам городские
жители. Торговля стала для землевладельцев столь
привлекательной, что они решили заниматься ею
без слуг, они стали вступать в долговременные
и в целом более напоминающие бизнес отношения
со своими держателями. В конечном счете «ради
История экономического анализа в Зт. СПб.: Экономиче­
ская школа, 2004. С. 239.
56. Смит А. Богатство народов. С. 409.

153

Страсти и интересы

удовлетворения самого ребяческого, низменного
и нелепого тщеславия они постепенно отдали всю
свою власть и влияние»57 и «сравнялись с любым за­
житочным мещанином или городским торговцем»58.
Серьезным политическим следствием этого стало
то, что «...крупные землевладельцы лишились воз­
можности мешать регулярному отправлению юсти­
ции или нарушать общественный мир в деревне»59.
И вновь подъем торговли и промышленности
приводил к более упорядоченному правлению, од­
нако modus operandi в этой интерпретации доста­
точно сильно отличался от описываемого Мон­
тескье и Стюартом. Во-первых, последние были
обеспокоены верховной властью короля, ее исполь­
зованием и злоупотреблением ею, тогда как Смит
обращается прежде всего к власти феодальных зем­
левладельцев. Во-вторых, он связывает ограниче­
ние этой власти не с осознанием землевладельца­
ми того, что их интерес заключается в сокращении
разврата, а с тем, что сами землевладельцы непред­
умышленно отказываются от собственной власти,
пытаясь воспользоваться новыми возможностями
для потребления и улучшения своего материально­
го положения, появившимися благодаря «прогрес­
су искусств». По сути, данный эпизод может быть
проинтерпретирован скорее как победа страстей
(алчности и роскоши) над долговременными инте­
ресами землевладельца, чем как приручение стра­
стей интересами.

57. Там же. С. 410.
58. Там же. С. 412.
59. Там же. С. 412.

/

154

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

Та форма аргументации, которая была избрана
Адамом Смитом, делала крайне трудным ее пере­
несение с землевладельцев на суверена. В «Исто­
рии Англии» Юма, которую Смит цитирует в нача­
ле своего повествования, подъем «людей среднего
ранга» был описан схожими, пусть и менее красоч­
ными, словами; Юм специально отметил то, что
утрата землевладельцами власти пошла на поль­
зу не только возникающим купцам и фабрикантам,
но и самому суверену. Адам Смит использовал в сво­
их лекциях схожую аргументацию60. Что касается
деспотичных решений и пагубной политики цен­
трального правительства, то Смит не разделял осо­
бых надежд на то, что экономическое развитие само
по себе позволит добиться здесь значимых улучше­
ний. В одном из мест, в котором речь идет о «ка­
призном тщеславии королей и министров», Адам
Смит отдельно отмечает:
Насилие и несправедливость правителей человече­
ства—старинное зло, против которого, боюсь, при­
рода дел человеческих вряд ли знает лекарство61.
А в полемике с Кенэ он утверждает, что значимый
экономический прогресс может быть достигнут
и вне зависимости от улучшений политической ат­
мосферы:
в политическом организме естественные усилия,
постоянно делаемые каждым отдельным челове60. David Hume. The History of England. Oxford, 1826. Vol. V. P. 430.
Appendix III «Manners»; также см.: Adam Smith. Lectures on
Justice, Police, Revenue and Arms / ed. E. Cannan. Oxford:
Clarendon Press, 1896. P. 42-43.
61. Смит А. Богатство народов. С. 476.

155

Страсти и интересы

ком для улучшения своего положения, представ­
ляют собою начало самосохранения, способное
во многих отношениях предупреждать и исправ­
лять дурные последствия пристрастной и притес­
нительной политической экономии... Но мудрая
природа, к счастью, позаботилась о том, чтобы
заложить в политическом организме достаточно
средств для исправления многих вредных послед­
ствий безумия и несправедливости человека62.
В своем «Отступлении по вопросу о хлебной тор­
говле и хлебных законах» он использует схожие по­
нятия:
Естественное стремление каждого человека улуч­
шить свое положение, если ему обеспечена воз­
можность свободно и беспрепятственно прояв­
лять себя (security), представляет собой столь
могущественное начало, что одно оно не толь­
ко способно без всякого содействия со стороны
довести общество до богатства и процветания,
но и преодолеть сотни досадных препятствий, ко­
торыми безумие человеческих законов так часто
затрудняет его деятельность63.
В данном отрывке Смит утверждает, что экономи­
ка способна сама проделать этот путь: политиче­
ский прогресс вовсе не требуется в качестве пред­
варительного условия ддя экономического развития,
не является он и вероятным следствием данного раз­
вития, по крайней мере на уровне высших органов
власти64. В рамках такого подхода, сильно отличаю­

62. Там же. С. 634.
63. Там же. С. 517.
64. В данном аспекте, равно как и в еще одном пункте, раз­
бираемом чуть ниже, моя интерпретация сильно отлича-

156

Как экономическая экспансия должна била улучшить..

щегося от доктрины laissez-faire или доктрины мини­
мального государства, все еще распространенной
среди современных экономистов, политика —это
удел «человеческой глупости», тогда как экономиче­
ский прогресс, подобно саду Кандида, может впол­
не успешно возделываться при условии, что эта глу­
пость не превышает некоторых вполне широких
и гибких пределов. Как оказывается, Смит выступает
не столько за государство с минимальными функция­
ми, сколько за государство, способность которого со­
вершать глупости все же имеет некоторые пределы.
Адам Смит не разделял точку зрения Монтескье
и Стюарта еще по целому ряду более важных причин.
Во-первых, он отчетливо понимал специфику неко­
торых правительственных «глупостей», которые,
по его мнению, сдерживали экономическое разви­
тие (например, ряд меркантилистских мер). Но Адам
Смит, подобно физиократам, стремился описывать
эти политические глупости как суровые реалии, ну­
ждающиеся в изменении, а не в уповании на то, что
рано или поздно они сами по себе исчезнут.

ется от той, что в работе: Joseph Cropsey. Polity and Econo­
my: An Interpretation of the Principles of Adam Smith. The
Hague: Nijhoff, 1957. Я констатирую и аргументирую свою
интерпретацию вместо того, чтобы проводить детальное
сравнение своей позиции с позицией Кропси, которая
в «самом общем виде» звучит следующим образом: «Пози­
ция Смита может быть проинтерпретирована следующим
образом: торговля порождает свободу и цивилизацию,
но в то же время свободные институты просто необходи­
мы для сохранения торговли» (р. 95). Из опубликованных
недавно критических разборов позиции Кропси см.: Dun­
can Forbes. Sceptical Whiggism, Commerce and Liberty //A . S.
Skinner, T. Wilson, eds. Essays on Adam Smith. New York:
Oxford University Press, 1976. P. 194-201.

157

Страсти и интересы

Во-вторых, Смит в отличие от Монтескье и Стю­
арта не был готов приветствовать новую эру тор­
говли и промышленности как эру, которая избавит
человечество от древних зол, например, злоупо­
требления властью, войны и т. д. Его хорошо из­
вестное амбивалентное отношение к материаль­
ному прогрессу прекрасно иллюстрируется в том
историческом повествовании, которое было изло­
жено выше. Несмотря на то что Смит явно одобрял
исход описываемого процесса —в конечном счете
результатом было «установление порядка и нор­
мального управления, а вместе с ними и обеспече­
ние свободы и безопасности личности»,—он в то же
самое время был чрезвычайно язвителен в отноше­
нии цепи событий и мотиваций, которые привели
к этому счастливому исходу. Объяснение этого двой­
ственного отношения отчасти заключается в том
восхищении, которое он испытывал перед непред­
намеренными следствиями человеческих действий.
Невозможно избавиться от ощущения, что в дан­
ном конкретном случае Смит слегка переусердство­
вал со своей «невидимой рукой»: тот сарказм и даже
грубость, с которой он описывает «глупость» земле­
владельцев, заставляет читателя задаться вопросом:
как землевладельцы могли быть столь слепы в отно­
шении своих классовых интересов?65
65. Как Юм в своей работе «История Англии» (1762), так
и Джон Миллар в работе «Истоки ранговых различий»
(1771) связывают утрату лордами власти с экономически­
ми причинами, однако в отличие от Адама Смита они
уделяют гораздо больше внимания «людям среднего ран­
га», которые имели дело с множеством покупателей вме­
сто того, чтобы зависеть от благосклонности одногоединственного человека. Что касается эссе Миллара, см.:

158

Как экономическая экспансия должна била улучшить..

Двойственное отношение Смита к нарождаю­
щемуся капитализму не было ограничено этим од­
ним примером. Его наиболее известное выраже­
н и е—это анализ разделения труда, прославляемого
в Книге I лишь для того, чтобы быть раскритико­
ванным в Книге V. Об этом контрасте было напи­
сано немало книг66. Здесь особенно важно то, что
Смит рассматривает утрату военного духа и добро­
детелей как одно из печальных следствий как разде­
ления труда, так и торговли в целом. Что касается
первого, то в «Богатстве народов» он пишет про
«человека, вся жизнь которого проходит в выпол­
нении немногих простых операций»:
О великих и общих интересах своей страны он во­
обще не способен судить, и, если не прилагают­
ся чрезвычайные усилия, чтобы повлиять на него,
он оказывается столь же неспособным защищать
свою страну во время войны. Однообразие непо­
движной жизни, естественно, подрывает мужество
его характера и заставляет его с ужасом взирать
на беспорядочную, неверную и полную случайно­
стей жизнь солдата67.
В своих «Лекциях» он делает схожее замечание, ка­
сающееся торговли, тем самым полностью разделяя
классическое «республиканское» воззрение, согласWilliam С. Lehmann. John Millar of Glasgow. Cambridge: Uni­

versity Press, 1960, pp. 290-291; о Юме см. выше, сноска 61.
66. Несколько недавних исследований на эту тему см.: Nathan
Rosenberg. Adam Smith on the Division of Labor: Two Views
or O ne?//E conom ica. 32. May 1965. P. 127-139; Robert L.Heilr
broner. The Paradox of Progress: Decline and Decay / / The
Wealth of Nations. Journal of the History of Ideas. 34. April—
June 1973. P. 242-262.
67. Смит А. Богатство народов. С. 722.

159

Страсти и интересы

но которому коммерция приводит к изнеживающей
роскоши и разложению.
Еще одним дурным следствием торговли является
то, что она ослабляет в человеке храбрость и при­
водит к выветриванию воинского духа... Человек
имеет... время для того, чтобы заниматься только
коммерцией, и очень неудобно обязывать каждого
обучаться воинскому искусству и практиковаться
в нем. Таким образом, оборона страны перепору­
чается определенному классу людей, освобожден- .
ных от всех других занятий, а среди основной
массы населения воинская доблесть снижается.
Погрязнув в роскоши, люди становятся женопо­
добными и трусливыми68.
В резюмирующей части данного раздела он повто­
ряет:
Таковы недостатки торгового духа. Умы людей за­
няты контрактами, они становятся неспособными
на возвышенные деяния. Образование презирает­
ся или как минимум пренебрегается, что касает­
ся духа геройства, то он практически полностью
выветривается. Исправление данных дефектов —
предмет, заслуживающий самого серьезного вни­
мания69.
Из этих цитат становится очевидным, почему Смит
оказался не способен увидеть человеческие и по­
литические следствия подъема торговли и про­
мышленности, тогда как он действительно отме­
чал некоторые из преимуществ такого подъема,
например, способствование честности и пункту-

68. Adam Smith. Lectures. P. 257.
69. Ibid. P. 259.

160

Как экономическая экспансия должна была улучшить.

альности70. Смит считал разрушительными неко­
торые из тех следствий торговли, которые привет­
ствовались, например, Монтескье, находившимся
под сильным впечатлением от тех бед, которые «во­
инский дух» принес в Новое время. Doucer, которую
прославлял Монтескье и прочие, означала разло­
жение и упадок не только для Руссо, но в некото­
рой степени также и для Смита. Последовательное
выражение этой точки зрения можно обнаружить
в работе другого шотландца —Адама Фергюсона,
сохранившего свои связи с «грубым» обществом
Шотландии. Его «Опыт истории гражданского об­
щества» (1767) изобилует оговорками, касающими­
ся «отшлифованного» общества расширяющейся
торговли, набиравшего обороты в Англии71.
Однако основное влияние, оказанное Адамом
Смитом на интересующую нас идею, заключается
в несколько ином. Он не только не разделял по­
зиции Монтескье и Стюарта, считавших, что на­
рождающийся капитализм способен улучшить
политический порядок посредством контроля за бу­
шующими страстями; он решительно подорвал эту
позицию, в некотором смысле даже нанес ей смер­
тельный удар. В своей наиболее важной и влиятель­
ной работе Смит рассматривает людей как движи­
мых исключительно «желанием улучшить... [свое]
положение», далее он уточняет, что «большинство
людей предполагает и желает улучшить свое по-

70. Ibid. Р. 253-255.
71. Детальную историю и анализ республиканского течения
в политической мысли, начиная с Макиавелли и закан­
чивая Англией и Америкой XVII I века, см.: Pocock. Mach­
iavellian Moment.

161

Страсти и интересы

вращая эти два в одно: отныне стремление к улуч­
шению экономического положения не является
чем-то автономным, оно превращается в инстру­
мент для стремления к почету. Однако неэкономи­
ческие стремления, какими бы могущественными
они ни были, точно так же вливаются в стремле­
ния экономические, отныне лишь усиливая их, тем
самым лишаясь своего прежнего независимого су­
ществования.
Отсюда вытекают два следствия. Во-первых, ре­
шение обозначенного противоречия Адама Смита,
то есть загадки о том, как именно сочетаются ме­
жду собой работы «Теория нравственных чувств»
и «Богатство народов», вполне может находить­
ся именно здесь. В первой работе Смит анализи­
ровал самый широкий спектр человеческих чувств
и страстей, но одновременно он еще и убеждал себя
в том, что в случае «великой толпы людской» ос­
новной человеческий инстинкт толкает ее к улуч­
шению собственного материального благополучия.
И затем в «Богатстве народов» он подробно рассма­
тривает условия, при которых эта цель, на которой
в конечном счете сходится человеческое поведение,
может быть достигнута. Вследствие того акцента,
сделанного им на неэкономических истоках эконо­
мической деятельности, для него оказывается воз­
можным сконцентрироваться на экономическом
поведении так, чтобы это полностью соответство­
вало его прежнему интересу к другим важным изме­
рениям человеческой личности.
Второе следствие гораздо более важно с точки
зрения излагаемой здесь истории. Полагая, что ам­
биции, жажда власти и желание добиться уважения
могут быть удовлетворены через экономическое

164

Как экономическая экспансия должна была улучшить.

развитие, Смит подрывает идею о том, что страсть
может быть направлена против страсти или же что
интерес может выступить в качестве противовеса
страстей. Внезапно вся эта цепочка становится не­
постижимой, если не бессмысленной. Вместо этого
происходит возврат к добэконовской стадии, когда
основные страсти рассматривались единым блоком
и питали друг друга76. Следовательно, едва ли стоит
удивляться тому, что Смит в ключевом месте «Бо­
гатства народов», где речь идет о modus operandi ры­
ночного общества, фактически отождествляет стра­
сти с интересами:
Таким-то образом частные интересы и страсти от­
дельных людей, естественно, располагают их обра­
щать свой капитал к занятиям, в обычных услови­
ях наиболее выгодным для общества. Но если под
влиянием такого естественного предпочтения они
начнут обращать слишком много капитала к этим
занятиям, понижение прибыли в них и повыше­
ние ее во всех других занятиях немедленно же по­
будят их исправить такое неправильное распре­
деление. Таким путем без всякого вмешательства
закона частные интересы и страсти людей, есте­
ственно, заставляют их делить и распределять ка­
питал любого общества среди различных занятий,
существующих в нем, по возможности в точном со­
ответствии с тем, что наиболее совпадает с инте­
ресами всего общества в целом77.
Два понятия —«интересы» и «страсти», которые на
протяжении тех ста пятидесяти лет, что прошли
с того момента, как граф Роган написал «Об инте­

76. См. выше.
77. Смит А. Богатство народов. С. 597 (курсив добавлен).

165

Страсти и интересы

ресе монархов и государств христианского мира»,
столь часто фигурировали в качестве антонимов,
оказываются здесь синонимами, дважды следую­
щими фактически через запятую. Едва ли в этом
можно заподозрить какой-то сознательный умы­
сел, но результатом подобного языкового выбора
было уничтожение логического обоснования опо­
ры на эгоистический интерес: устранялось проти­
вопоставление интересов страстям и способность
первых приручать вторые. Только что процити­
рованный отрывок возводил на престол логиче­
ское обоснование Смита, а именно его идею О том,
что материальное благополучие «целого общества»
улучшается, когда каждому дозволяется преследо­
вать свой частный интерес; в то же время исполь­
зуемый им язык походя уничтожил конкурирующее
логическое обоснование.
Одна из причин, по которой слово «страсти» ста­
ло использоваться как еще один излишний сино­
ним интересов, заключается в том, что Адам Смит
гораздо больше, чем прежние авторы, интересовал­
ся «великой толпой людской», то есть был простым
человеком и его поведением. В соответствии с дол­
гой традицией именно аристократия, как считалось,
была движима множеством благородных и небла­
городных страстей, 'вступавших в противоречие
с диктатом долга и разума или же друг с другом.
Макиавелли, говоря о государе, считал само собой
разумеющимся тот факт, что его страсти «гораздо
многочисленнее, чем у народа»78. Или же, как сфор­
78. Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия (Гл.
LVIII) //М акиавелли Н. Собрание сочинений в 1т. СПб.:
Ленинградское издательство, 2011. С. 285.

166

Как экономическая экспансия должна была улучшить..

мулировал данную мысль Гоббс: «Все люди естест­
венным образом стремятся к чести и привилегиям,
но прежде всего те, кто меньше всего заботится
о необходимых вещах» и «кто в ином случае живет
очень просто, не боясь нужды»79. Именно по этой
причине лишь члены прошлой или нынешней ари­
стократии рассматривались в качестве кандидатов
на роль ключевых персонажей трагедий и прочих
форм «высокой» литературы, как правило, опи­
сывавшей страсти и конфликты, из этих страстей
вытекающие80. Обычный смертный не мыслился
столь же сложно устроенным. Его основными забо­
тами были заботы о существовании и улучшении
своего материального положения, эти цели счита­
лись самодостаточными и в лучшем случае в них ви­
делась лишь замена стремления к уважению и вос­
хищения. Таким образом, простой смертный был
или лишен страстей, или его страсти могли быть
удовлетворены посредством преследования своих
интересов.
Именно по этим причинам «Богатство народов»
ознаменовало собой конец спекуляций относитель­
но влияния поведения, движимого интересами,
на поведение, обусловленное страстями, которое
занимало умы некоторых из прославленных пред­
шественников Смита. После Смита в центре вни­
мания как академических, так и политических дис­

79. Thomas Hobbes. English Works. Vol. 11. P. 160, цит. no: Keith
Thomas. The Social Origins of Hobbes’s Political Thought / /
Brown, ed. Hobbes Studies. P. 191.
80. См.: Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности
в западноевропейской литературе. М.: ПЕР СЭ; СПб.:
Университетская книга, 2000.

167

Страсти и интересы

куссий оказалась его идея о том, что всеобщее
(материальное) благополучие может быть быстрее
всего достигнуто, если позволить каждому члену об­
щества преследовать свой собственный (материаль­
ный) эгоистический интерес. Тот успех, который
эта идея имела в вытеснении прежней постанов­
ки проблемы, может быть объяснен, прежде всего,
в понятиях интеллектуальной истории. Хотя Смит
пытался избежать и откреститься от той парадок­
сальной манеры, с которой Мандевиль излагал схо­
жие мысли, его идея породила такое количество
интеллектуальных парадоксов, что их разбором
и решением занимались целые поколения эконо­
мистов. Более того, данный тезис и вытекающая
из него концепция удовлетворяли и еще одному
требованию в высшей степени успешной парадиг­
мы: хотя он и представлял собой масштабное обоб­
щение, в то же самое время он существенно сужал
поле исследования, по которому социальная мысль
прежде перемещалась достаточно свободно. Это по­
зволило добиться интеллектуальной специализа­
ции и профессионализации. Однако маргинализа­
цию размышлений Монтескье и Стюарта следует
связывать и с более общими историческими фак­
торами: едва ли стоит удивляться тому, что их оп­
тимистические идеи»относительно политических
следствий расширения торговли и промышленно­
сти не пережили эпоху Французской революции
и наполеоновских войн.

Часть III
Размышления
над одним эпизодом
из интеллектуальной
истории

Где именно
линия Монтескье—Стюарта
свернула не туда

Есть одна старая и хорошо известная еврейская прит­
ча о раввине из Кракова, который однажды прервал
свою проповедь скорбным возгласом. Он сообщил,
что только что видел смерть раввина из Варшавы,
находившегося от него за двести миль. Краковская
еврейская община была расстроена, но еще больше
она была поражена визионерскими способностями
раввина. Пару дней спустя несколько евреев из Кра­
кова отправились в Варшаву и, к своему удивлению,
застали пожилого раввина за исполнением своих
обязанностей, во вполне сносном здравии. Вернув­
шись, они поведали эти новости общине. Начались
смех и пересуды. Тогда несколько бесстрашных уче­
ников решили выступить в защиту раввина. Они
признали возможность ошибки, но в конце добави­
ли: «И все же какой образ!»
Данная притча высмеивает человеческую спо­
собность рационализировать собственные верова­
ния, несмотря на свидетельства обратного. Одна­
ко одновременно на некоем более глубоком уровне
она защищает и прославляет визионерскую спекуля­
тивную мысль, пусть даже данная мысль и заводит
в тупик. Именно эта интерпретация делает притчу

171

Страсти и интересы

столь уместной в контексте рассматриваемого здесь
эпизода интеллектуальной истории. Размышления
Монтескье —Стюарта относительно позитивных
политических следствий экономической экспан­
сии были подвигом воображения в сфере полити­
ческой экономии, подвигом, который впечатляет,
даже если история доказала ошибочность основных
содержательных моментов этих размышлений.
Но доказала ли? Вынести вердикт по данному во­
просу в сравнении с вопросом о жизни или смер­
ти варшавского раввина не так-то просто. В конце
концов столетие, наступившее после наполеонов­
ских войн, было достаточно мирным, оно засвиде­
тельствовало упадок «деспотизма». Но с тех самых
пор, как мы все знаем, что-то пошло не так: ни один
наблюдатель из XX века не осмелится утверждать,
будто бы исполненная надежд позиция Монтескье—
Стюарта триумфально восторжествовала в после­
дующей истории. И тем не менее следует заметить,
что крушение данной перспективы вовсе не было
тотальным. Те тенденции, которые наблюдались
Монтескье и сэром Джеймсом Стюартом, утверди­
лись лишь для того, чтобы затем быть преодолен­
ными, пусть и не полностью, другими тенденциями,
утянувшими историю в другом направлении. Каки­
ми же были эти противоположные тенденции?
Ответ на этот вопрос приводит нас к необходи­
мости рассмотреть те связи между экономически­
ми структурами и политическими событиями, ко­
торые ускользнули от внимания двух визионеров
XVIII века, по совместительству оказавшихся ро­
доначальниками политической экономии. Несколь­
ко авторов XVIII и XIX веков, продолжившие ли­
нию размышлений родоначальников, обнаружили

172

Размышления над одним эпизодом..

еще несколько закономерностей, но они добавили
к ним уточнения и оговорки, которые, по сути, при­
вели к совершенно иным выводам.
Краткий обзор сочинений такого рода можно
вполне начать с Ж озефа Барнава, великого оратора
Учредительного собрания 1789-1791 годов и автора
написанного незадолго до своей смерти на гильоти­
не важного интерпретативного эссе, посвященного
современной истории,—«Введение во Французскую
революцию». Акцент, сделанный в данной работе
на общественный класс, принес Барнаву некото­
рую славу предшественника марксистской мысли,
однако себя он считал поклонником и продолжате­
лем Монтескье. В короткой работе под названием
«Влияние торговли на правительство» он действи­
тельно начинает вполне в духе своего учителя:
Торговля приводит к росту огромного класса,
склонного к мирному сосуществованию, внутрен­
ней стабильности и приверженности утвердивше­
муся правительству
Однако затем следует совершенно иная мысль:
Нравственность торговой нации отнюдь не полно­
стью совпадает с нравственностью купцов. Купцы
бережливы; общие нравы—расточительны. Купцы
сохраняют свою мораль; общественная нравствен­
ность —растворяется1.
Подобно Мандевилю и Адаму Смиту, которые по­
казали, как именно отдельные индивиды, потакая

1. Цит. по: Emmanuel Chill, ed. Power, Property and History:
Joseph Barnave’s Introduction to the French Revolution and
Other Writings. New York: Harper, 1971. P. 142.

173

Страсти и интересы

собственным порокам или попросту преследуя соб­
ственный эгоистический интерес, могут одновре­
менно способствовать общественному благопо­
лучию, Барнав также утверждает, что верное для
части вовсе не обязательно окажется верным для
всего целого. Однако эта «ошибка суммирования»2
упоминается здесь именно для того, чтобы пере­
вернуть прежние предпосылки с ног на голову. Бар­
нав утверждает, что накопление частных добродете­
лей может привести к состоянию, которое м ож но.
называть каким угодно, но только не добродетель­
ным. Однако он не дает реальных объяснений того,
как это происходит, данный парадокс постулирует­
ся лишь для конкретных ситуаций, которые разби­
раются в работе. И тем не менее Барнав настойчи­
во подчеркивает, что ввиду «ошибки суммирования»
общественные процессы оказываются куда менее
прозрачными и подвластными прогнозам, чем ка­
залось Монтескье.
Метод Барнава, когда вначале отдается должное
конвенциональной мудрости относительно благо­
приятных следствий торговли для общества и поли­
тики, а затем следуют критические оговорки, был

2. Согласно Полу Э. Самуэльсону, «ошибка суммирования»
есть самый главный и принципиальный момент, который
нужно иметь в виду при изучении экономики. См.: Paul
A. Samuelson. Economics. 3rd edn. New York: McGraw-Hill,
1955. P. 9; Самуэльсон 77. Экономика: вводный курс. М.: Про­
гресс, 1964. С. 31. [В русском переводе учебника Самуэльсона «fallacy of composition» неверно переведено как «оши­
бочное построение доказательства». Подробнее об этом
см.: Гершенкрон А. Судьба учебника Самуэльсона в Совет­
ской России //Экономическая политика. 2009. №5. С. 44.—
Примеч. ред.]

174

Размышления над одним эпизодом..

еще более радикальным образом использован Ада­
мом Фергюсоном, а затем Токвилем.
Будучи как шотландцем, так и членом той груп­
пы мыслителей, которую принято относить к Шот­
ландскому Просвещению, Фергюсон с особой дву­
смысленностью относился к тем преимуществам,
которые «отшлифованные» нации имели перед на­
циями «грубыми и варварскими». Подобно Адаму
Смиту он отмечал негативные следствия разделе­
ния труда и торговли для личности и общественных
уз, соединявших отдельных граждан; он указывает
на них прямо на первых страницах своего «Опы­
та истории гражданского общества» (1767) и обрам­
ляет свою критику в самых общих понятиях. Здесь
Фергюсон предвосхищает не только более молодо­
го Маркса, но также и Дюркгейма с Теннисом —он
противопоставляет солидарность, характерную для
тесно сплоченных племен, «духу, царящему в ком­
мерческом государстве... [так как] именно здесь, как
нигде, можно встретить людей уединенных и обосо­
бившихся»», где «он начинает относиться к ним как
к своему скоту или к земле, рассматривая их с точ­
ки зрения приносимой ими прибыли» и где «разо­
рваны узы привязанности»3.
В то же время —и это особенно интересно для
развития нашего аргумента —Фергюсон в гораздо
большей степени, чем Адам Смит, жаждет пораз­
мышлять о более общих политических следстви­
ях экономической экспансии. Он делает это ближе
к концу своего «Эссе», начиная с обманчиво орто­
доксальных фраз:
3. Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества. М.:
РОССПЭН, 2000. С .35.

175

Страсти и интересы

Обнаружилось, что всегда —за исключением еди­
ничных случаев —развитие коммерческих и поли­
тических профессий шло рука об руку.
Далее он продолжает, все еще оставаясь в русле
Монтескье и сэра Джеймса Стюарта:
Замечено, что у некоторых наций коммерческий
дух, нацеленный на получение прибыли, проло­
жил путь к политической мудрости4.
Он также упоминает аргумент, которому было су­
ждено стать центральным пунктом всех последую­
щих дебатов: богатые граждане могут превратить­
ся «в грозную силу по отношению к тем, кто имеет
претензии на обладание властью».
Однако сразу же после этого Фергюсон начина­
ет детально разбирать причины, по которым обес­
покоенность индивидуальным богатством может
увести и в обратном направлении —к «деспотиче­
скому правлению». Среди этих причин фигуриру­
ют и те, что были стандартными для «республи­
канской традиции»: разложение республики через
роскошь и мотовство5. Однако в эту традицию Фер­
гюсон добавляет несколько примечательных новых
идей. Например, среди причин, по которым «осно­
вание, на котором высилась свобода, может стать
оплотом тирании», он называет страх утраты богат­
ства, а также ситуации, в которых «наследники се­
мейства оказываются в стесненных обстоятельствах
и в нищете». Относительную депривацию и ресеи-

4. Там же. С. 290.
5. Исчерпывающее изложение от Макиавелли до Гамильтона
см. в: Рососк. Machiavellian Moment.

176

Размышления над одним эпизодом..

тимент, вытекающие из реальной или воображае­

мой нисходящей мобильности, начинают связывать
со стяжательским обществом и его бурными процес­
сами; эти чувства, по мнению Фергюсона, способны
стать питательной почвой для принятия всего, что
только не потребует «сильное» правительство для
нивелирования этих мнимых или реальных опасно­
стей®. Более того, торговля порождает желаниеспо­
койствия и эффективности, а это может быть еще
одним источником деспотизма:
Когда мы полагаем, что правительство должно
насаждать определенное спокойствие (чего мы
больше всего и ждем от него) и добиваться того,
чтобы ряд ветвей законодательной и исполнитель­
ной власти как можно меньше вмешивался в коммер­
цию и предпринимательство, то такого рода госу­
дарство... куда ближе к деспотии, чем мы можем
себе представить...
...ничто не представляет такой угрозы для сво­
боды, как попытка измерять счастье нации мило­
стью государя либо спокойствием, достигнутым
путем правильного управления7.
Здесь мы сталкиваемся с еще одной стороной ме­
таф оры экономики как деликатных часов сэра
Джеймса Стюарта. Необходимость того, чтобы
они работали —в качестве гарантии спокойствия,
регулярности и эффективности,—никоим образом
не является препятствием для деспотизма государя.
Фергюсон справедливо замечает, что такая необхо­
димость может вполне быть использована как клю­
чевой аргумент в пользу авторитаризма, как, соб6. Фергюсон А. Опыт... С. 291.
7. Там же. С. 291 (курсив добавлен).

177

Страсти и интересы

ственно, это уже было сделано физиократами и как
это неоднократно делали и будут делать на протяже­
нии последующих двух столетий.
Токвиль, писавший почти семьдесят лет спустя
после Фергюсона в условиях Июльской монархии,
выражал очень схожие амбивалентные чувства от­
носительно значимости экономического прогресса
для свободы. В одной из глав работы «Демократия
в Америке» (1835) он тоже начинает с того, что по­
вторяет конвенциональную мудрость:
Я не знаю, можно ли привести хоть один пример
развитого в промышленном и торговом отноше­
нии государства, начиная с Тира и заканчивая Фло-: ренцией и Англией, народ которого не был бы
свободен. Таким образом, между этими двумя яв­
лениями —свободой и промышленностью —суще­
ствуют тесная взаимосвязь и прямая зависимость8.
И хотя данное высказывание очень часто цитиро­
валось9, Токвиль, подобно Фергюсону до него, по­
свящает в оставшейся части главы гораздо больше
страниц ситуациям, в которых преобладают пря­
мо противоположные тенденции. Его обеспоко­
енность мотивирована состоянием Франции при
Луи-Филиппе, когда Гизо в качестве модели пове­
дения для граждан провозгласил: «Обогащайтесь!»,
а Бальзак написал:

8. Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Весь Мир, 2000.
С. 396.
9. Джои У Неф использовал его в качестве эпиграфа для сво­
его эссе из двух частей: Industrial Europe at the time of the
Reformation (Journal of Political Economy. 49. Feb.—April
1941. P. 1).

178

Размышления над одним эпизодом..

Вы думаете, что у нас царствует Луи-Филипп? Оши­
баетесь, но он-то сам не заблуждается на этот счет.
Он знает не хуже нас, грешных, что выше хар­
тии стоит святая, досточтимая, солидная, любез­
ная, милостивая, прекрасная, благородная, вечно
юная, всемогущая монета в пять франков!10
Данная эскапада на самом деле является пересказом
тех ограничений государя, о которых писали Монте­
скье и сэр Джеймс Стюарт и которые они находили
столь полезными; данный отрывок даже напомина­
ет высказывание Рогана: Vinteret commande аи prince,
если только изменить значение слова interet в соот­
ветствии с последующими семантическими сдвига­
ми. Однако ни Бальзак, ни Токвиль не были гото­
вы прославлять данное положение дел.
Сосредотачиваясь на тех опасностях, которые ма­
териальный прогресс может представлять для сво­
боды, Токвиль в качестве точки отсчета берет ситуа­
цию, при которой «...стремление к материальным
благам... опережает развитие образования и сво­
бод». В ситуации, когда люди пренебрегают обще­
ственными делами во имя частных накоплений,
Токвиль решает поставить под сомнение тогда уже
прочно утвердившуюся доктрину гармонии частных
и общественных интересов:
Подобные люди верят, что следуют философскому уче­
нию о реальных интересах, хотя понимают это уче­

ние весьма примитивно, и чтобы лучше следить
за тем, что они называют «своим делом» (leurs af­
faires), они пренебрегают своей главной обязанно­
стью-умением держать себя в руках.

10. Бальзак О. де. Кузина Бетта.

179

Страсти и интересы

В данном случае интересы очень далеки от того,
чтобы приручать или ограничивать страсти прави­
телей; наоборот, если граждане будут поглощены
преследованием частных интересов, то «честолю­
бец... обнаружит, что путь открыт для любой узур­
пации». И здесь Токвиль обращает едкие и проро­
ческие слова, написанные за годы до подъема Напо­
леона III, против тех, кто во имя благоприятного
бизнес-климата алчет лишь «закона и порядка»:
Нация, не требующая от своего правительства ни­
чего, кроме поддержания порядка, в глубине души
уже поражена рабством; она порабощена своим
благополучием, и всегда может появиться чело­
век, способный заковать ее в цепи11.
Согласно Фергюсону и Токвилю, экономическая
экспансия, а также сопутствующая ей озабоченность
индивидуальным экономическим процветанием как
способствуют развитию искусства политики, так
и приводят к его деградации. Данная мысль впо­
следствии была подхвачена Марксом в его классо­
вом анализе революций 1848 года: по мере развития
событий политическая роль буржуазии преврати­
лась из прогрессивной в реакционную. Однако бо­
лее ранние формулировки в смысловом отношении
все же богаче, так как они показывают, что эконо­
мическая экспансия в плане ее политических след­
ствий двойственна по своей сути, тогда как марк­
систская мысль навязывает ей строгую временную
последовательность: позитивные следствия по не­
обходимости предвосхищают следствия негативные.

11. Токвиль А. де. Демократия в Америке. С. 396-397.

180

Размышления над одним эпизодом..

Та тревога, которую Фергюсон с Токвилем испы­
тывали в отношении доктрины Монтескье —Стю­
арта, может быть обобщена в двух пунктах. Во-пер­
вых, в тезисе о том, что современная экономика,
ее сложная взаимозависимость и экспансия, являет­
ся столь деликатным механизмом, что любые grands
coups d autorite со стороны деспотического прави­
тельства становятся отныне попросту невозмож­
ными, есть и другая сторона. Если экономика дей­
ствительно нуждается в защите, то тогда эта защита
должна заключаться не только в ограничении оп­
рометчивых поступков госуцаря, но и в подавлении
народных волнений, сдерживании притязаний на­
рода на участие в политике, короче говоря, в со­
крушении всего того, что может быть истолковано
неким царем-экономистом в качестве угрозы долж­
ному функционированию «деликатных часов».
Во-вторых, Фергюсон и Токвиль имплицитно
критиковали прежнюю традицию мысли, которая
видела в преследовании материального интереса
приемлемую альтернативу страстному стремлению
к власти и славе. Пусть и не упоминая «ошибку сум­
мирования», они выдвигали схожее возражение:
до тех пор, пока не все играют в «невинную» игру
зарабатывания денег, тотальное втягивание в нее
большинства граждан оставляет некоторых, кто го­
тов делать крупные ставки на власть, более свобод­
ными в смысле преследования собственных амби­
ций. В этом смысле общественные установления,
призванные заменить страсти интересами в каче­
стве руководящего принципа для действий боль­
шинства, могут иметь побочный эффект: они мо­
гут убить гражданский дух, открыв тем самым дверь
для тирании.

181

Страсти и интересы

Своим указанием на то, что утрата богатства
и страх подобной утраты могут предрасположить
народ в пользу тирании, Фергюсон максимально
близко подошел к тому, чтобы сформулировать ре­
шающую и особенно разрушительную критику об­
щей психологической предпосылки, на которой
выстраивалось оптимистическое видение как Мон­
тескье, так и прочих. Речь идет о предпосылке, со­
гласно которой человек, преследуя собственные
материальные интересы, научится противостоять
своим страстям. Данная посылка, казавшаяся столь
очевидной тем, кто наблюдал за процессом зара­
батывания денег с некоторой дистанции и с неко­
торым презрением, дополнялась не менее утеши­
тельной мыслью, согласно которой «низы», или
«великая толпа людская», имеют лишь интересы,
не имея ни времени, ни тяги к страстям.
Как писал Гоббс, «к почестям и известности стре­
мятся от природы все люди, но особенно те, кто
вовсе не мучается заботами о хлебе насущном»12.
И все же эта мысль допускает возможность того,
что все радикально изменится, как только эконо­
мический рост заявит о себе в полную силу. Для
Гоббса, как бы выразились экономисты, потака­
ние страстям сильно связано с колебаниями дохо­
да, следовательно, можно ожидать того, что обыч­
ные люди будут становиться все более страстными
по мере того, как их доходы будут расти. Таким об­
разом, в соответствии с самой логикой рассужде­
ний Гоббса экономическая экспансия, первоначаль­
но восхваляемая за свою способность отвратить
12. Гоббс Т. О гражданине / / Гоббс Т. Сочинения в 2 т. М.: Мысль,
1989. Т.1. С. 396-397.

182

Размышления над одним эпизодом.

человека от «честолюбивых помыслов», в конечном
счете будет приводить к увеличению, а не к умень­
шению значимости страстей. Руссо прекрасно по­
нимал данную динамику, когда писал:
...с человеком в обществе дело обстоит совсем
не так —ему нужно сначала позаботиться о том,
что необходимо, потом уже об избыточном: при­
ходят наслаждения, огромные богатства, появля­
ются подданные, затем рабы, и нет у него ни мину­
ты передышки. Еще более странно, что чем менее
естественны и настоятельны потребности, тем бо­
лее разгораются страсти и, что еще хуже, тем боль­
ше есть возможностей их удовлетворять13.
Однако идея о том, что люди, преследующие соб­
ственные интересы, навсегда перестанут быть ис­
точником беспокойства, была отброшена лишь
после того, как реальность капиталистического
развития предстала во всей красе. По мере того,
как экономический рост в XIX-XX веках оторвал
от родной почвы миллионы людей, привел к обни­
щанию многочисленных групп населения, обога­
тив лишь некоторые, вызвал массовую безработицу
во время экономических кризисов, а также способ­
ствовал появлению современного массового обще­
ства, целому ряду наблюдателей стало очевидно: те,
кто оказался в самой пучине этих насильственных
трансформаций, имеют все основания становить­
ся страстными —страстными в своем гневе, страхе
и возмущении. Здесь нет никакой нужды приводить
имена тех обществоведов, которые фиксировали
1S. Руссо Ж.-Ж. Рассуждение о происхождении неравенства //Р ус­
со Ж.-Ж. Об общественном договоре. М.: Канон-Пресс-Ц,
2000. С. 142.

183

Страсти и интересы

эти тенденции и анализировали их под разными яр­
лыками, будь то отчуждение, аномия, ресентимент,
Vermassung, классовая борьба и прочее. Именно по­
тому, что мы находимся под влиянием этих иссле­
дований и еще больше под влиянием тех катаклиз­
мов, которые мы пытаемся с их помощью понять,
та концепция, которая здесь рассматривается, сама
собой приобретает оттенок чего-то нереалистично­
го и даже —при поверхностном знакомстве —не за­
служивающего серьезного внимания.
В заключительной части своей книги я пока;
жу, почему, несмотря ни на что, данная концепция
все же достойна реконструкции. В качестве крат­
кой ремарки будет вполне достаточно отметить
следующее: рассмотренные на этих страницах по­
литические аргументы в пользу капитализма были
отнюдь не единственными. Сегодня есть гораздо бо­
лее знакомый аргумент, который гласит, что суще­
ствование частной собственности и в особенности
частной собственности на средства производства
является обязательным фактором для обеспечения
народа материальной основой, которая позволяет
выражать несогласие с власть имущими и выступать
против них. Например, право на свободу слова мо­
жет оказаться пустым, если человек, который же­
лает им воспользоваться, вынужден зарабатывать
на жизнь, работая на те самые власти, которые он
желает критиковать. Здесь у нас нет возможности
оценивать данный аргумент или разбирать его де­
тально; однако нет никаких сомнений в том, что для
нас он звучит гораздо более правдоподобно, чем
тот, который разбирался выше.
Основные доводы в пользу «современного» аргу­
мента вытекают из сравнения капиталистических

184

Размышления над одним эпизодом..

и социалистических стран по критерию способно­
сти их граждан к сопротивлению властям14. Едва ли
стоит удивляться тому, что во времена Монтескье
этот аргумент не нашел своего выражения. Но для
его появления не потребовалось ждать коммунисти­
ческих режимов XX века. Он был сформулирован
сразу же, как только институты частной собствен­
ности попали под огонь критики и как только на­
чалось внимательное изучение других возможных
форм общественного устройства. Как ни стран­
но, современный политический аргумент в поль­
зу капитализма, сегодня ассоциирующийся с имена­
ми Мизеса, Хайека и Милтона Фридмана, впервые
был озвучен никем иным, как Прудоном. Хотя Пру­
дон и был красноречивым критиком института
частной собственности —в конце концов, именно
ему принадлежит знаменитое высказывание «соб­
ственность—это кража»,—одновременно он опасал­
ся и чрезмерного роста власти государства. В сво­
их последних сочинениях Прудон пришел к мысли
о необходимости противопоставить этой власти
схожую «абсолютную» власть —власть частной соб­
ственности15. К середине XIX века опыт капита­
лизма был таковым, что идея относительно благого

14. Еще одна причина большей правдоподобности данного
аргумента заключается в том, что он слегка скромнее: он
рассматривает капитализм как необходимое, но недоста­
точное условие политической свободы. См.: Фридман М.
Капитализм и свобода. М.: Новое издательство, 2006. С. 34.
15. Данная мысль подробно развивается Прудоном в его
посмертно изданной работе «Теория собственности»:
Pierre-Joseph Proudhon. Theorie de la propriete / / PierreJoseph Proudhon. Oeuvres completes. Paris, 1866. Vol. 27.
P. 37, 134-138, 189-212.

185

Страсти и интересы

влияния le doux commerce на природу человека полно­
стью преобразилась: собственность отныне рассма­
тривалась как дикая, безграничная и революцион­
ная сила. В силу этого Прудон готов был отвести ей
роль силы, призванной уравновесить в равной сте­
пени пугающую власть государства. Он действитель­
но использует понятие «уравновесить», тем самым
увязывая свой тезис с той интеллектуальной тради­
цией, которая была здесь прослежена; в этом смыс­
ле он подобен Гэлбрейту, который столетие спустяделал почти то же самое в несколько иной связи16..
Однако само содержание мысли Прудона о харак­
тере собственности и природе стяжательства нахо­
дилось на значительной дистанции от того, как пи­
сали на данные темы в предшествующие столетия.

Обетования мира,
которым правит интерес,
vs. протестантская этика
В сравнении с тем, что может быть названо аргу­
ментом Прудона, концепция Монтескье —Стюар­
та относительно политических достоинств капи­
тализма представляется несколько странной, если
не нелепой. Но во многом именно этим она цен­
на и интересна. Именно в силу своей чуждости для
современного сознания она и оказывается способ­
16. John Kenneth Galbraith. American Capitalism: The Concept of
Countervailing Power. Boston: Houghton Mifflin, 1952.

186

Размышления над одним эпизодом..

на бросить некоторый свет на все еще загадочные
идеологические обстоятельства, касающиеся подъе­
ма капитализма.
Очевидный способ погрузиться в данную тему—
сравнить тот анализ превращения стяжательства
в уважаемое занятие, который можно найти в дан­
ной работе, с тезисом Вебера о протестантской
этике и всей той дискуссией, которая вокруг него
развернулась. Как неоднократно отмечалось выше,
экспансия торговли и промышленности в XVII
и XVIII веках приветствовалась и продвигалась
не маргинальными социальными группами, не мя­
тежной идеологией, но целым течением, которое
возникло в самом эпицентре «структуры власти»
и «истеблишмента» своего времени, и возникло оно
благодаря проблемам, которые государь и его со­
ветники, а также прочие обеспокоенные предста­
вители знати пытались решить. Впервые с конца
Средневековья—во многом по причине участивших­
ся случаев войн и гражданских столкновений—был
предпринят масштабный поиск поведенческих ана­
логов религиозных предписаний, то есть новых пра­
вил поведения и средств, которые позволили бы
навязать столь необходимую дисциплину, а также
ограничения как правителям, так и управляемым.
В этом отношении экспансия торговли и промыш­
ленности казалась весьма перспективной.
Вебер и его последователи, равно как и большин­
ство критиков, сосредотачивали свое внимание пре­
жде всего на психологических процессах, благода­
ря которым некоторые группы людей становились
всецело преданными импульсу рационального капи­
талистического накопления. В моем повествовании
тот факт, что некоторые люди действительно были

187

Страсти и интересы

настроены таким образом, принимается как нечто
само собой разумеющееся, но вместе с тем я обра­
щаю внимание на реакцию на данный новый ф е­
номен со стороны тех, кого сегодня мы могли бы
назвать интеллектуальной, управленческой и адми­
нистративной элитой. Данная реакция была благо­
приятной не потому, что стяжательство одобрялось
само по себе, но потому, что оно связывалось с бла­
гоприятными побочными эффектами: оно удержи­
вало тех людей, который были в него вовлечены;
«от зла», кроме того, оно обладало добродетельной
способностью ограничивать капризы государя, дес­
потические меры и авантюрную внешнюю полити­
ку Вебер утверждает, что капиталистическое поведе­
ние и соответствующие формы деятельности были
косвенным (и изначально непреднамеренным) след­
ствием отчаянного поиска индивидуального спасения.
Мой тезис заключается в том, что распространение
капиталистических форм во многом связано с не ме­
нее отчаянным поиском механизмов предотвращения
распада общества, угроза которого была постоянной
в силу очень шатких механизмов внутреннего и вне­
шнего порядка. Очевидно, оба данных тезиса могут
быть верными в одно и то же время: один касается
мотиваций новых целеустремленных элит, второй—
мотиваций различных привратников. Однако тезис
Вебера привлек к себе такое внимание, что вторая
перспектива оказалась полностью забытой.
Между тезисом Вебера и тем идейным течением,
которое рассматривается здесь, есть и еще одно бо­
лее важное отличие. Вебер утверждает, что учение
Кальвина о предопределении привело его после­
дователей не к фатализму, но к неистовому поиску
земных наслаждений через —что весьма любопыт-

188

Размышления над одним эпизодом..

но и неожиданно—методическую деятельность, ис­
полненную целеустремленности и самоотречения.
Данный тезис представляет собой не просто уди­
вительный парадокс —он описывает одно из тех
примечательных непреднамеренных последствий
человеческих действий (или в данном случае мыс­
лей), обнаружение которых стало высшим делом
и устремлением обществоведов со времен Вико,
Мандевиля и Адама Смита. Но на основе того по­
вествования, которое было предложено на данных
страницах, я могу заметить, что открытия прямо
противоположного рода вполне возможны и не ме­
нее ценны. С одной стороны, нет никаких сомне­
ний в том, что человеческие действия и социальные
решения могут иметь последствия, которые оказы­
ваются изначально совершенно непреднамеренны­
ми. Но, с другой стороны, эти действия и решения
нередко материализуются именно потому, что есть
серьезные и несомненные ожидания определенных послед­
ствий, которые в результате так и не наступают. Этот

феномен, будучи структурным эквивалентом фено­
мена непреднамеренных следствий, также неред­
ко оказывается одной из его причин; иллюзорные
ожидания, связываемые с некоторыми обществен­
но значимыми решениями в момент их принятия,
помогают скрывать те реальные последствия, кото­
рые данные решения будут иметь.
И именно поэтому данный феномен представля­
ет для нас интерес: ожидание больших, пусть даже
и нереалистических, выгод позволяет существенно
облегчить принятие некоторых общественно зна­
чимых решений. Изучение и выявление этих ожи­
даний позволяет сделать процесс социальных изме­
нений более понятным.

189

Страсти и интересы

Как ни странно, именно ожидаемые, но не осу­
ществившиеся последствия социально важных ре­
шений нуждаются в гораздо более кропотливом
обнаружении, чем те последствия, которые были
непреднамеренными, но в результате оказались
слишком реальными: вторые, по крайней мере,
наличествуют, тогда как ожидаемые, но не осуще­
ствившиеся последствия могут быть вычленены
лишь из прогнозов социальных акторов, делаемых
в определенный —нередко мимолетный —момент*
времени. Более того, как только эти чаемые след­
ствия не случаются и не приходят в мир, тот факт,
что на них изначально рассчитывали, не только за­
бывается, но еще и активно подавляется. Здесь дело
даже не столько в акторах, заботящихся о своей ре­
путации, сколько в том, что новоявленные власть
имущие должны быть уверены в легитимности но­
вого порядка: какой социальный строй переживет
осознание того, что его становление было связано
с уверенностью в его способности решить опре­
деленные проблемы, которые он в результате так
и не смог решить?

Заметки о наших днях
То, насколько идеи, рассматриваемые в данном
эссе, оказались стертыми из коллективного созна­
ния, можно увидеть, обратившись к некоторым со­
временным критикам капитализма. Один из наи­
более притягательных и влиятельных вариантов
такой критики делает акцент на репрессивных чер-

190

Размышления над одним эпизодом..

тах капитализма, указывая на то отчуждение, к ко­
торому он приводит, на то, как он препятствует
развитию «полноценной человеческой личности».
С точки зрения материалов моего исследования
это обвинение несколько несправедливо, так как
капитализм, как ожидалось, должен был подавить
некоторые человеческие стремления и склонно­
сти и привести к формированию менее многомер­
ной, менее непредсказуемой и более «одномерной»
личности. Подобные ожидания, сегодня кажущиеся
столь странными, выросли из обеспокоенности яс­
ными и очевидными опасностями определенного
исторического периода, они выросли как реакция
на те деструктивные силы, которые были приведе­
ны в действие человеческими страстями. Из этих
страстей, как считалось, было одно исключение —
«безобидная» алчность. Короче говоря, капитализм из­
начально должен был достигнуть именно того, что вско­
ре было объявлено его наихудшей чертой.

Как только капитализм восторжествовал, «стра­
сти» были или ограничены, или даже истреблены,
а Европа после Венского конгресса превратилась
в относительно мирный, спокойный и ориентиро­
ванный на торговлю континент, мир внезапно стал
казаться пустым, мелочным и скучным, все было го­
тово для романтической критики буржуазного по­
рядка как невероятно убогого по сравнению с преж­
ними веками. Новому миру, как считали романтики,
не хватало благородства, величия, тайны и, прежде
всего, страсти. Значимые следы этой ностальгирую­
щей критики могут быть обнаружены во всей по­
следующей социальной критике: Фурье с его защи­
той страстного притяжения, Маркс с его теорией
отчуждения, тезис Фрейда о подавлении либидо

191

Страсти и интересы

как плате за прогресс, концепция расколдовыва­
ния (Entzauberung) Вебера, то есть прогрессивного
разложения магического взгляда на мир. Во всех
этих эксплицитных и имплицитных критических
выпадах в адрес капитализма есть лишь очень смут­
ное осознание того факта, что прежняя эпоха, мир
«целостной человеческой личности», насыщенный
страстями, казался его современникам угрозой, тре­
бовавшей максимально быстрого устранения.
Противоположного рода забывчивость также на­
лицо: она заключается в выдвижении идей, анало­
гичных тем, что выдвигались ранее, без всякой от­
сылки к той встрече с реальностью, которая у них
уже была, встрече, которая едва ли часто оказы­
валась в полной мере удовлетворительной. В ка­
честве некоего вводного замечания вполне мож­
но отметить следующее: максима Сантаяны —«тот,
кто не помнит своего прошлого, обречен повторять
его»—гораздо более справедлива именно в отноше­
нии истории идей, Чем в отношении истории собы­
тий. Последняя, как мы все знаем, никогда не по­
вторяет себя в полной мере; однако две отдаленно
напоминающие друг друга ситуации могут, будучи раз­
несенными в пространстве и времени, дать оди­
наковые и одинаково ложные мыслительные ответы,
если прежний эпизод интеллектуальной истории
так и не был усвоен. Причина, естественно, заклю­
чается в том, что мысль абстрагируется от целого
ряда деталей, которые она считает несущественны­
ми, но которые составляют уникальность каждой
конкретной исторической ситуации.
Буквальная и досадная правота максимы Сантая­
ны в ее приложении к истории идей может быть
проиллюстрирована на уровне самой передовой со-

192

Размышления над одним эпизодом..

временной социальной мысли. После той истории,
которая была здесь изложена, просто мучительно
видеть, как Кейнс в своей характерной неброской
защите капитализма прибегает к аргументу, абсо­
лютно тождественному тому, который использовали
доктор Джонсон и прочие мыслители XVIII века:
Более того, опасные человеческие наклонности
можно направить по сравнительно безобидному
руслу там, где существуют перспективы «делать
деньги» и накапливать личное богатство. Эти же
наклонности, если они не могут быть удовлетворе­
ны таким путем, могут найти выход в жестокости,
безрассудном стремлении к личной власти и влия­
нию и других формах самовозвеличивания. Лучше,
чтобы человек тиранил свои текущие счета, чем
своих сограждан. И хотя часто говорят, что пер­
вое —это лишь средство ко второму, все-таки ино­
гда это представляет хоть какую-то альтернативу17.
Перед нами старая идея о стяжательстве как «не­
винном» времяпрепровождении и выходе для
людских энергий; как институте, который отвра­
щает людей от антагонистической конкуренции
за власть во имя несколько нелепой и тошнотвор­

17. Кейнс Дж. М. Общая теория занятости процента и денег.
М.: ЭКСМО, 2007. С. 334. Карикатурой на данную точку
зрения можно считать позицию Хайека, когда он высту­
пает в защиту института наследования, утверждая, что
с точки зрения социальных последствий передача денег
по наследству представляет собой менее пагубный спо­
соб наделения своих детей незаслуженными привилегия­
ми, чем активный прижизненный поиск для них выгод­
ных местечек. Здесь просто бросается в глаза очевидность
того, что одно не исключает другого. См.: F. A. Hayek. The
Constitution of Liberty. Chicago: University of Chicago Press,
1960. P. 91.

193

Страсти и интересы

ной, но по своей сути безобидной практики накоп­
ления богатства.
Другой знаковой фигурой, выступившей с силь­
ной, пусть и косвенной, апологией капитализма,
исходя из его благоприятных политических след­
ствий, был Шумпетер. В своей теории империализ­
ма18 Шумпетер утверждает, что территориальные
амбиции, желание колониальной экспансии и во­
инственный дух в целом не были, как считал Маркс,
неизбежными следствиями капиталистической си­
стемы. Скорее, они вытекали из остаточной, дока-,
питал истической ментальности, которая * к сожа­
лению, прочно укоренилась среди правящих элит
основных европейских держав. Согласно Шумпете­
ру, капитализм сам по себе не мог способствовать
завоеваниям и войнам: его дух рационален, расчет­
лив, а значит, не расположен к масштабному риску,
имплицитно присутствующему в таких мероприяти­
ях, как война и прочие пережитки героизма. При
всей своей ценности противовеса различным марк­
систским теориям империализма взгляды Шумпете­
ра демонстрируют меньшую проницательность от­
носительно сложности тех проблем, с которыми он
имеет дело, чем, например, анализ Адама Фергсона
и Токвиля, который не так давно был нами рассмо­
трен. И еще до них был кардинал де Рец с его тези­
сом о том, что страсти не следует сбрасывать со сче­
тов в том числе и в тех ситуациях, когда поведение,
мотивированное интересом, становится во главу

18. Joseph A. Schumpeter.The Sociology of Imperialisms (1917) / /
Joseph A. Schumpeter. Imperialism and Social Classes. New
York: Kelley, 1951.

194

Размышления над одним эпизодом..

угла, предлагает аргументы гораздо более утончен­
ные, чем позиция Кейнса и Шумпетера.
Свое исследование мне бы хотелось завершить
выводом о том, что как критики, так и защитники
капитализма могли бы улучшить качество своей ар­
гументации за счет знания того эпизода интеллек­
туальной истории, который был здесь рассмотрен.
Наверное, это единственное, что можно требовать
от истории вообще и истории идей в частности:
не разрешать вопросы, но как минимум повышать
сам уровень споров.

Издательство Института Гайдара
Книги, выпущенные в 2011 году:

Й озеф Ш умпетер.

Десять великих экономистов от Маркса

до Кейнса
Как и з б е ж а т ь ресурсного проклятия. Под ред.
Д. С а к с а и Д. С т и г л и ц а

М. Х а м ф р и с а ,

Искусство государственной стратегии:
Мобилизация власти и знания во имя всеобщего блага

Дж еф ф М алган.

Д ж он К. Богл. Битва задушу капитализма
Конец бедности. Экономические
возможности нашего времени

Д ж еф ф ри Д. Сакс.

Д ж он У оллис, Б а р р и В а й н г а с т . Насилие
и социальные порядки. Концептуальные рамки для
интерпретации письменной истории человечества

Дуглас Норт,

И . СТАРОДУБРОВСКАЯ, Д . ЛОБОДАНОВА, Л . БОРИСОВА,

А. Фи л юши н а . Стратегии развития старопромышленных
городов: международный опыт и перспективы в России
С . Г. С и н е л ь н и к о в - М у р ы л е в , Е. В. Ш к р е б е л а .
Совершенствования налога на прибыль в Российской
Федерации в среднесрочной перспективе
Джулиан

Ле

Гранд.

Г р егор и Кларк.

Другая невидимая рука

Прощай, нищета! Краткая экономическая

история мира
Марк К а ссе л л .

Как правительства проводят приватизацию.

Философия экономики. Под ред. Д э н и е л а

Хаусмана

История экономической мысли: лекции
в Лондонской школе экономики

Л айонел Роббинс.

и другие.

спрашивайте в московских магазинах
Книжный клуб «36’6», «Академия», «Библио-глобус»,
«БукВышка», Магазин книги «Вестник», «Гклея», «Гнозис»,
«Молодая гвардия», «Москва», Галерея книги «Нина»,
«Проект ОГИ», «Русское зарубежье», Книжная лавка
«У Кентавра», «Фаланстер», «Циолковский»,
книжных киосках в Российской академии народного
хозяйства и государственной службы при Президенте РФ
и в книжных магазинах своего города,
заказывайте в интернет-магазинах
www.ozon.ru,www.labirint.ru,
urait-book.ru, www.books.ru,my-shop.ru, www.zone-x.ru,
www.biblion.ru,read.ru, goodreads.ru, www.colibri.ru.
По вопросам оптовой закупки обращайтесь по адресу:
Москва, М.Гнездниковский пер., 9 /8 стр. За,
тел.: (495) 629-05-54
sales@europublish.ru (Владимир Солдатов)

Научное издание
Альберт

О.

Хирш ман

Страсти и интересы: политические аргументы
в пользу капитализма до его триумфа
Главный редактор издательства
Валерий Анашвили
Научный редактор издательства
Артем Смирнов
Выпускающий редактор
Елена Попова
Художник серии
Валерий Коршунов
Обложка Екатерины Трушиной
Верстка Сергея Зиновьева
Корректор Татьяна Палыунова

Издательство Института Гайдара
125993, Москва, Газетный пер., д. 3-5, стр.1

Подписано в печать 28.02.2012. Формат 84x108/32.
Тираж 1000 экз. Гарнитура ITC New Baskerville.
Печать офсетная. Заказ № 262
Отпечатано в типографии
ППП «Типография „Наука"»
121099, Москва, Шубинский пер., д. 6
ISBN 9-785-93255-326-8