В час волка высыхает акварель [Талу Бруклин] (fb2) читать онлайн

В час волка высыхает акварель

Глава 1. Голубая кровь

Акт первый

Смутное время

Глава Первая. Голубая кровь

Гордец редко бывает благодарным человеком: он всегда убежден, что получает меньше, чем заслуживает. Г. Бичер.

Старые колёса стучали по грязной просёлочной дороге. Коляска с дивным гербом на боку уже второй час пробиралась сквозь дождь и слякоть пригорода. Возница совсем не спешил и лошадей не подгонял, ибо за спешку ему доплачивать никто не собирался. Он ещё не знал, какое наказание будет ждать его по приезду домой, ведь плохое содействие «святому брату» карается по закону. Именно так думал трясущийся внутри этого незамысловатого средства передвижения священник Леон. Мимо него медленно проплывали пейзажи заброшенных окрестностей славного города Тассора — второго по величине в королевстве Иннир. Однако красота природы сейчас не могла усладить взгляд этого святого человека — на душе было противно.

«Эх, дорогой мой брат Леон, тяжела работа священника» — думал он, в очередной раз, подпрыгивая на месте. «Дороги ни к чёрту, прости меня Индервард, уже весь зад отбил на этих ухабах. Эх, сейчас, наверное, кардиналы уже собрались за ужином, сидят совсем рядом с Отцом Настоятелем. Помню, выдалось мне разок там побывать, не помню вида ни одного блюда, но запах.… О пресвятой Индервард! Какой же запах! Им уже можно было насытиться на неделю вперёд… Специи, соусы, свежая дичь, — какая роскошь! И всё это в дивной зале, выполненной из разноцветного стекла в самой высокой башне дворца. А тебе, Леон, нужно сидеть в этой грязной коробке и ехать проводить инспекцию! Какие же всё-таки иногда попадаются на службе оболтусы! Говорю — дай грамоту уполномоченного для допроса. А он говорит — мол, тебе не надо, и так справишься! И что он думает, я могу сделать без этой бумажки?! Поболтать по душам!? Надеюсь, этот опальный барон мне хоть чай предложит, два часа на коне, два в коляске, да ещё и куча бумажной волокиты, и для чего? Услышать очередное — «я честный человек, ничего плохого не замышляю» Все они так говорят, а вот если раскалённой кочергой погладить…»

Леон был чертовски недоволен. Но так всегда — пока одни вкушают плоды всевластия, другие должны это всевластие обеспечивать. Верхушка карточного домика, как известно, к жизни без крепкого основания не способна. Самое удивительно то, что некоторые до сих пор уверены, что такому домику возможно создать нерушимую основу. Как показало время — невозможно.

Бесконечные поля и леса резко оборвались и вдалеке показались кончики шпилей поместья Либеро Терра, что на первом языке значит свободная земля. Покорёженный дом смотрел на Леона издалека пустыми окнами и выцветшими стенами. Понемногу обваливалась дорогая черепица.

«Какое забавное название — Свободная земля. Многие говорят, что людям только она и нужна — свобода. Так почему же место это пустует? Оно же свободное! Я вот думаю Сытая земля, Здоровая земля, или Мирная земля, пользовались бы больше популярностью. Сколько ещё нам, служителям Индерварда, придётся выбивать чушь древних философов из людских голов? Книги переписываем, университет постепенно душим, грамотность искореняем, а чушь эта всё равно лазейку находит. Правильно, что короля свергли, глупый был. Небось, уж и революция началась бы, с грамотными то крестьянами. Где это видано, чтобы пахарей грамоте учили? Они потому и зовутся пахарями, что землю пашут, а не книжки читают. Нужно людям место своё знать, без этого никак прочного порядка не выстроить. Нет, дурак король был, дурак…»

***

Леон вышел из коляски и, улыбнувшись, попрощался с возницей. «Ничего, я тебе потом за каждый синяк припомню, возница Вильям с Холодной улицы, ты мне ещё деньги вернёшь».

У ворот поместья Леона уже ожидал хозяин. Среднего роста, ужасно тощий с впалыми щеками и практически полностью чёрными глазами он напоминал саму смерть. Удивительно, но Эдварду фон Грейсу было тогда не более двадцати с лишним лет, на внешности отразился образ жизни и характер. Замкнутый, отчуждённый барон проводил недели за чтением книг: таинственным образом погибшая семья оставила ему замечательную фамильную библиотеку. Он, правда, ещё частенько выбирался в Тассор — любил он этот город и некоторые светские приёмы. А где ещё можно блеснуть невиданным умом?

Леон окинул хозяина неодобрительным взглядом — тот не удосужился сменить халат на нечто более подобающее статусу гостя, однако хозяина, совершенно не беспокоили интересы завалившегося к нему без приглашения священника. Описывать дальнейшие любезности на пороге смысла нет — любое начало встречи с представителем церкви строго регламентировано в священной книге — список правил нерушим и обжалованию не подлежит. Сначала приветствующий должен положить правую руку на сердце, а затем поклонится. Кланяться следовало в зависимости от сана гостя. Леон был священником второго разряда, и Эдварду следовало совершить довольно низкий поклон (перед Отцом Настоятелем обычные люди в ноги падали), но барон ограничился лишь жалким кивком.

— И я тоже вас приветствую, господин Эдвард Фон Грейс. Неважно выглядите. — Леон говорил вежливо и спокойно, это стоило ему огромных усилий. Сейчас священнослужителю очень хотелось сжечь барона. Леон в принципе все проблемы любил решать сожжением, он постоянно просил назначить его инквизитором, но начальство молчало. Все инквизиторские посты давно распределены между детьми священников более высоких санов. Традиционность и наследственность. Традиционность и наследственность…

— Я всегда так выгляжу. Насколько понимаю, вы приехали с проверкой. Бумагу, пожалуйста. — Говорил барон странно, его губы еле шевелились, как и всё его лицо, будто то была лишь натянутая на череп тугая маска.

— Сейчас у меня её с собой нет. — С издевательским разочарованием в голосе ответил Леон.

— Тогда пров… — Эдвард остановился на полуслове, вспомнил, что такое ему могут и не простить. — Уходите и возвращайтесь с бумагой, без неё в моё поместье вам путь закрыт.

— Зачем же вы со мной так строго? Подумайте, я-то сейчас уйду, но обязательно вернусь, и со мной будет очень много людей, и бумага, разумеется, тоже будет. Проверки вам, как ни крути, не избежать, так зачем же тянуть?

Эдвард потупил глаза и немного обмозговал ситуацию.

— Чёрт с вами, заходите! Только не наглейте в моём доме, не люблю гостей. И не смотрите на меня так! Мне нечего скрывать, я честный гражданин и землевладелец! Идите за мной. — С явным раздражением барон повёл непрошенного гостя в дом.

«Я же говорил, честный он гражданин, все так говорят, все»! — Торжествующе подумал Леон, подтверждая собственную, совершенно бесполезную теорию

Священник шёл немного медленнее барона, осматривая двор имения.

«Дурная кровь и дурное место. Всюду запустение и беспорядок, и десяти минут тут не пробыл, а уже нашёл семь пауков и пару таящихся по углам крыс. Этот мальчишка не только крайне нагл, но ещё и глуп, раз так распоряжается такой ценной собственностью. Выродились Фон Грейсы, а ведь раньше знатный был род, состоятельный, славный».

В мыслях священника прослеживалось крохотное зерно истины, за поместьем Эдвард ухаживать не любил, заниматься финансами — тоже. После загадочной кончины всей немногочисленной семьи барона ему досталось приличное состояние, которое он тратил на книги и посещение дорогих приёмов. Только вот молодой человек ничего не делал для будущей карьеры. Когда его отец в двадцать лет уже выслужился на двух гражданских войнах, его сын даже и офицерского не получил. И сомнений не было — Эдвард не собирался стоить карьеру, его планы были гораздо масштабнее. Гораздо!

***

Либеро Терра являлось необычным поместьем, причина тому было довольно ясная — контраст. Земля вокруг дома пустовала уже несколько лет, ни посевов, ничего. Калитка заросла дикими травами, как и вся территория участка. Можно было даже подумать, что местность сия необитаема, но мнение посетителя кардинально менялось, когда он проходил внутрь длинного дома с красной, словно летний закат черепицей. Всюду стояли бюсты и книги. Книги подпирали бюсты, а бюсты книги. Самые знаменитые мыслители Иннира сейчас присутствовали в главной зале — единственной пригодной для приёма гостей комнате. Они взирали на происходящее своими мраморными глазами… Кто-то скажет, что статуи не имеют чувств, а я скажу, что статуи плакали, видя то, что сотворили с их страной.

«О свободе духовной и полёте мысли»- Столераст «Трактат всего божественного, или как не стать рабом собственных убеждений»- Юлтер «Просвещение как лекарство»- Соломонос» Все эти книги, и многие другие были, разумеется, разрешены — нельзя уничтожать дары великих людей, а вот корректировать, так, как тебе удобно никто не запрещал.

«Бьюсь об заклад, что у этого барона в наличии оригиналы… За это его можно и сжечь, хотя нет, он благородной крови, всё время забываю что с ними сложнее… Всё зло от денег и дворян, ничего не меняется».

— Вы о чём-то задумались? — Фон Грейс улыбнулся Леону, обнажая хищные пожелтевшие зубы.

— А? Что? Нет, нет конечно… Всё в порядке, просто у вас тут так тепло, после долгой дороги под дождём очень расслабляет. — Оправдался священник.

— То-то вы сели на самое дальнее от камина место и уже пять минут молча смотрите на мою любимую книгу. Хотите почитать? — Леон не успел ответить, в комнату зашла крестьянка в изорванном балахоне и поставила на чайный столик две дымящиеся чашки.

— Спасибо, Берта. А теперь уходи и не забудь передать весть в деревню, что продукты кончаются. И чуть не забыл, лекарства я приготовил, всё стоит в моей комнате на втором этаже, ищи в тумбочке рядом с кроватью.

— Лорд, когда вы сказали, что вылечите моего сына, я думала, что вы шутите! — Глаза Берты полезли на лоб.

— Не будь дурой! Я сказал — и сделал, а теперь проваливай и возьми в шкафу нормальную одежду, твои рваные тряпки меня пугают, в конце концов здесь гость… — Сказал он и добавил шёпотом — Хоть и непрошенный. — В отличие от многих дворян Фон Грейс немного заботился о своих людях, только почти полную свободу крестьяне Либерто Терра получили не благодаря доброте хозяина, кланяться следовало его лени. Но всё же следует заметить, что распространялась она исключительно на рутинные домашние дела. В других смысла Эдврад был трудолюбив

Берта вышла из гостиной вприпрыжку, она считала своего хозяина ворчливым растяпой, но это не отменяло того, что она его очень любила. Некоторое время собеседники просто пили обжигающий чай и наслаждались треском огня в камине. В бликах пламени Леон походил на призрака из-за своей белоснежной рясы. Вот что-что, а одежду церковники делали отменную! Прочная, удобная и пачкается с трудом. Даже ливень и грязь дорог не почернили сверкающую ткань.

— Теперь, когда чай закончился, и слуги нас не беспокоят, я бы желал посмотреть вот эту занимательную книгу. Насколько я помню — очень редкое издание. «И в оригинале чрезвычайно запретное». — Подумал Леон, мысленно потирая руки, он чувствовал запах горящей плоти.

— Удивительно, я думал вы с простой проверкой, мол, не укрываю ли я преступников и ведьм, а выходит ко мне пожаловал член достопочтимого Незрячего Ока.

— Вы ошибаетесь, я священник второго разряда. Вот нашивка. — Леон указал на латунный значок, прикреплённый к рясе. Две плывущие по кругу рыбы. — В Око я подавал заявку, но её отклонили, а потому я просто проверяющий и проповедник.

— Простой священник не может подать заявку в «Незрячее око», нужно проповедовать как минимум три года, а затем работать год в инквизиции на самых низких постах. Затем тебя может пригласить один из старших членов «Незрячего ока». После прохождения назначенного испытания члену ордена выдают список книг, за которыми он будет следить. Вы же сказали, что, будучи простым священником, подали заявку — это ложь. Но вы правильно определили книгу из списка — это Страницы Дождя, за хранение оригинальной версии сжигают. Но не обольщайтесь — это всего лишь правленая копия. Мой отец собрал все исправленные версии запрещенных оригиналов, увлечение у него такое было, у всех свои демоны.

Леон удивился, давно его не удивляли. Разумеется, он всё ещё хотел уличить барона в преступлении, но и поговорить с образованным человеком хотелось, а то можно вконец отупеть.

— А вы я смотрю действительно хорошо образованы, Эдвард Фон Грейс, если не секрет, то откуда столько информации о структуре нашей организации и правилах приёма? — Недовольство на лице священника сменилось ребячьим любопытством.

Барон не ответил, а только указал на ещё одну книгу на столе — «Как бог велел чины в своём храме давать или организация и церковная иерархия»- Аноним.

— Эта книга доступна каждому в абсолютно любой библиотеке, наряду с другой богословной литературой. Не понимаю, почему люди упускают столь важные строки — полезная информация. — Пренебрежительно ответил он.

— Потому-что многим сейчас не до книг, на востоке королевства чума, наёмничья армия маркграфа Лютера до сих пор не наказана, многие сёла лежат в руинах. Всем сейчас не до чтения… за редким исключением. Позвольте, я проверю несколько томов, чтобы удостовериться в вашей честности и праведности?

— А разве у меня есть выбор? — Эдвард стал говорить подобно пьяному философу — многозначительно, медленно, иронично.

— Выбор есть всегда. Жить или не жить. Сказать по чести, вы мне сначала не понравились, да и сейчас я о вас не лучшего мнения, но у вас хоть голова на плечах есть, редкое явление в наши то дни.

Леон демонстративно поднял опустевшую фарфоровую чашку.

— Вы мне тоже нравитесь, отец Леон, насколько конечно может нравиться инспектор, я предоставлю вам книги для проверки — честному человеку нечего скрывать. Только один вопрос — кто посоветовал вам сюда приехать? Я живу довольно далеко от города, никогда подозрений не вызывал.

— Будь обстоятельства моего визита секретны, я бы не ответил, но я тоже честный человек и скрывать мне нечего. Два дня назад напали на теологический институт. Тогда проводилась лекция самим Отцом Настоятелем.

— Произошло покушение?

— Нет, до этого было далеко. Нападавшие не были профессионалами — бывшие студенты из института Неба и Земли, видимо расстроились, что его закрыли. Они смогли убить двоих стражей при входе и несколько учеников в зале, но потом наши Одарённые опомнились и от лиходеев остались только головешки.

— Сожалею о смерти ваших братьев, но при чём тут я?

— У нас есть повод проверить всех дворян. Те, кто живёт в столице пройдут очень тщательную экспертизу, вы же отшельник и политикой не интересуетесь, с вас и меня хватит. Студентов кто-то поддерживал. Мы должны выявить ересь.

— Ваш ответ меня вполне устроил отец Леон. Не хотите ли взглянуть на книги?

Священник ничего не ответил и начал выполнять работу. Он лично выбирал тома для проверки, его теперь холодный и бесчувственный взгляд полностью сосредоточился на изучении чернильных символов, именуемых буквами. В памяти номера страниц, на которых дураки записали свои надгробные речи, перед глазами образы слов. Разворот за разворотом он проверял книги.

«Ничего. Ни одного нарушения. Это невозможно! Тут всё слишком подозрительно, дом нужно перевернуть к чертям, тут наверняка сотни шкафов и столько же скелетов. Почему мне не дали чёртовой бумаги, ко второй проверке он будет готов, да и к этой, кажется, тоже подготовился. Кто же слил информацию?..» — Подумал Леон, завершив проверку.

— Я считаю, что вы посмотрели достаточно, погода улучшилась, и вы могли бы отправиться в путь, вам же хочется вернуться в город?

С трудом удерживая гнев внутри, Леон проскрипел сквозь зубы: — Да. Я правда хочу в город. Но где мне найти экипаж?

Сохранять былую приветливость и вежливость было очень сложно, ведь по лицу Эдварда становилось понятно, что запрещённые тексты в особняке присутствуют, только вот найти их пока никому не удалось. Ликующая дерзость, вот как назвал бы отец Лион выражение лица барона. Наглая, ликующая дерзость, как у своровавшего рыбу кота, что сидит на заборе и его не достать.

— Я предоставлю вам экипаж, и кучера, и лошадь. Даже помашу на прощание. — Эдвард нахально улыбался.

— Благодарю милорд, надеюсь, завтра вы почтите Тассор визитом?

— Нет, а какой повод? Праздник? Казнь? Оргия? — Последнее слово барон сказал с истинной надеждой в голосе, последний бордель закрыли семь месяцев назад, а добровольно даже сумасшедшая слепая не согласится его ублажить. Официальные Дома церкви он себе позволить не мог — дороговато, да и шпионят там за посетителями. Секс того не стоит.

— Нечто вроде этого, я бы сказал просто небольшое собрание в честь знаменательного события в истории нашей страны. Советую вам приехать, это будет полезно для вашего острого разума не меньше, чем книги. Состоится казнь настоящего чародея! Всего доброго, я обожду на улице. И будете пожалуйста осторожны господин Эдвард, ваш отец хорошо послужил стране, но в следующий раз я могу привести сюда ещё несколько высоких лбов и боюсь хоть кто ни будь, краем глаза да заметит нечто…. Не совсем разрешённое… Сидите тихо, Эдвард. Читайте, живите, но один. А если что, то повод вас наказать мы найдём, уж будьте уверены.

— Но это будет в следующий раз Леон, а пока прощайте, служите своему Индерварду преданно и самоотверженно, может к концу жизни вам дадут третий разряд.

«Лети голубок, рицин тебе из организма уже не вывести, да ты и не сможешь. Когда несколько умников догадались как сварить антидот я модернизировал формулу. Его не вывести из организма. От него нет спасения. А самое главное — умрёшь только через неделю. Кто обо мне тогда-то вспомнит? Да никто. Сначала покашляешь немного, полихорадит слегка. Но ты всё спишешь на отвратительную погоду и холода, а через семь дней одним прекрасным утром просто не проснёшься».

Эдвард фон Грейс лёгким движением руки захлопнул дверь перед лицом нежеланного гостя, оставляя его на тёмной и сырой дороге, под вновь заморосившим дождем. Барон не нарушил своего обещания и скоро на дорогу выехал экипаж. Отец Леон направлялся обратно в город, сейчас ему хотелось только посетить только два заведения — пивную и публичный дом церкви. Членам незрячего ока очень везло, одна бесплатная девушка в неделю.

Когда карета со священником уехала достаточно далеко, Эдвард бегом кинулся к книжным стеллажам. Вдоль них тоже стояли бюсты великих творцов и именно у них барон остановился. Схватив скандального теолога Столераста Благоразумного за оба уха, он со всей силы дёрнул их на себя. Это привело в действие примитивный, но крайне надёжный механизм, открывающий потайное отделение. На пол рухнули книги. Настоящие, не изменённые книги.

«Отец хоть и был бесхребетной свиньёй, но книги спрятал отлично, так легко отвлечь внимание на огромную, видную из любого угла залы библиотеку. Никто даже не подумает искать потайные механизмы, лишь я знаю секрет статуй. Столераст, Герман Аврелий, Николас де Голь — все эти мыслители посмертно стали хранителями собственных произведений. Но всё же хорошо знать о проверке заранее, нервы не так шалят, завтра меня ждёт несколько важных дел… это приглашение, не верится, что служителям правды удалось поймать настоящего чародея, скорее всего подставной шарлатан на потеху публики».

— Эй! — крикнул Эдвард. Эхо разнеслось по пустому поместью.

Говорят, беседы с самим собой свойственны лишь сумасшедшим, мол, это дьявол нашёптывает им дурные мысли. Бред! Врачи утверждают, что такие разговоры развивают мышление и только в купе со многими другими симптомами говорят о расстройстве разума. К несчастью, эти разумные люди то ли изменили свою точку зрения, то ли сгорели на костре или же сгнили в темнице. Умных людей с каждым днём всё меньше, а ещё печальнее то, что тех, кто стремится к знаниям почти не осталось. В какой момент времени это стало позорно?

Эдвард достал лист старого пожелтевшего пергамента, изгвазданную чернильницу и перо.

«Дорогой Мартэн, пишу тебе, чтобы сообщить новость и поблагодарить. Признателен за предупреждение о визите со стороны церкви, я был готов, но всё равно сюрпризы не люблю. Новость же состоит в том, что завтра я отправляюсь в город и собираюсь достать весомую сумму денег. Питаю надежду, что нашему движению они очень помогут. Также передаю обещанные данные: смена караула на главной городской стене происходит в течение получаса между десятью и одиннадцатью часами вечера во все дни кроме вторника и среды, в вышеуказанные дни караул меняют на час позже. Цель устранена. Смерть настанет через неделю. Не знаю каким образом ты смог проконтролировать то, кого на проверку пошлёт церковь. Правда, не понимаю, чем именно опасен Леон? Если не затруднит, поясни этот момент в ответном письме. И ещё, я же говорил, что посылать студентов на дело глупо! Это конечно хорошо, что ты догадался продумать последствия в случае неудачи предприятия, но теперь церковники настороже! Однако, это Данте решать, что с тобой делать. С уважением, радеющий за знания и свободу Эдвард Фон Грейс. Да наступит новый рассвет!»

Шипящий сургуч скрепил края конверта. На расплавленном бордовом пятне оставила свой след родовая печать Фон Грейсов — Сова, выклёвывающая глаза свинье. Мудрость, побеждающая невежество. Письмо отправилось сегодня же вместе с почтовым соколом. Только под покровом ночи можно считать, что твои сообщения дойдут до получателя в целости и сохранности.

Остаток дня Эдвард провёл в своей личной лаборатории. Большая часть его состояния ушла на чрезвычайно дорогое запретное оборудование. Перегонные кубы, пробирки, склянки — лучшее стекло во всём Иннире. Всё это располагалось в просторной комнате, вход в которую скрывался за массивным фамильным гобеленом прямо в главной зале. В самой отдалённой часть лаборатории разместились ящики с реагентами и небольшой садик. Рядовые растения Эдвард выращивал и покупал в открытую, но редкие, или просто запрещённые травы приходилось растить в тайне.

Алхимией барон увлекался не меньше, чем книгами иногда даже больше. Основным мотивом были желания Эдварда, которые он мечтал воплотить в жизнь. Барон привык получать желаемое, а желал он чаще всего смерти своим врагам. К несчастью, чтобы попасть в список врагов барона, было достаточно просто не понравиться ему в разговоре. Так уж вышло, что этот дворянин не испытывал никаких угрызений совести, ибо считал, что дело его правое. Не знавший поражений, Фон Грейс много о себе думал.

Одно правда стоит признать — яды он творил безотказные и даже немного разбирался в медицине. Эдвард мог бы спасать жизни. Мог бы. Но не спасал.

***

Барон спокойно наблюдал за уличной неразберихой, сидя в карете. Как ни крути, но титул даёт многое, даже если твой карман прохудился, а подвалы давно забыли, что значит служить хранилищем для полных золотом сундуков. Во-первых, есть слуги, старые и верные. Во-вторых, можно говорить всё что хочешь, ну или почти всё.

Барон Эдвард фон Грейс был очень одиноким человеком и с его взглядами суждено ему таким оставаться до скончания своих дней. Единственным местом, где Эдди чувствовал себя счастливым, являлся институт Неба и Земли — лучезарная звезда города Тассор, даже в столице не найти столь прекрасного здания.

Об институте ходила одна легенда, мол, его строить то никто кроме учёных и не хотел и как-то раз те собрались и решили всё сделать сами. Математики и архитекторы принялись разрабатывать чертежи и возводить каркас, а поэты, художники, писатели и философы начали активно торговать своими трудами. Были они настолько талантливы, что даже самый безграмотный человек мог прочитать их книгу и понять все мысли, которые в неё заложил создатель. Ведь истинное искусство не в том, чтобы что-то знать, а в том, чтобы уметь делиться этими знаниями с каждым кто их возжелает. Спустя пять лет тяжелой работы институт достроили, три отца основателя: Пиригон — знающий землю, Илли — знающий небо и Столераст — знающий человека. Они поклялись, что каждый желающий может черпать знания в этом институте, кем бы он ни был: дворянином или же простым плотником. В ранние годы эта красивая легенда запала в голову Эдварда и никак не могла оттуда выйти. Мальчик видел переливающиеся своды храма знаний в своих снах, его манили высокие кафедры и бесконечные читальные залы.

К несчастью, сказка — это величина непостоянная, в институте сначала не видели опасности, пока только не произошёл первый выпуск студентов. Именно тогда земля под ногами короля раскалилась — люди начали задавать вопросы. Загорелся пожар восстания! Революция петушиных хвостов! (такой опознавательный знак себе придумали члены подполья) Подавить мятеж удалось, но более никогда корона не знала силы. Спустя несколько десятков лет на границе впервые увидели последователей бога холодного огня, только это уже совсем другая история…

Во время подавления мятежа и случился Тассорский погром. Сине-красные мундиры призраками ходили вдоль книжных полок и уничтожали фолианты, ставя на их место свои, правильные книги. Профессоров сжигали за колдовство, студентов отправляли на серебряные рудники. Выжили только те, кто склонился, принял новые порядки. Церковь Индерварда можно сказать пришла на всё готовенькое.

Ныне университет Неба и Земли — тело без души. Купола всё ещё блистают, а вид парадных дверей захватывает дух. Монструозные готические арки смеются над законами физики, а цветастые витражи до сих пор бросают в жар. Только полки в библиотеке теперь забиты ложными, исправленными книгами, в которых не осталось и крупицы души автора. Каждое слово профессора теперь записывается и оценивается, а процветает только кафедра инквизиции.

***

Карета замерла, выдёргивая Эдварда из мира печальных воспоминаний. Расплатившись с кучером парой медных монет, которые тот неохотно принял — деньги быстро теряли в цене, Эдвард направился к дверям дуэльного клуба, где его приняло двое вышибал — проверка пароля.

Ко времени прибытия барона все комнаты уже ломились от посетителей. Абсолютное большинство наблюдало за проходящим на ограждённой дорожке боем, хотя находились и те, которые просто стояли у фуршетных столиков и неспешно беседовали, вкушая отменную еду. Сам клуб представлял собой запутанный и одновременно понятный лабиринт залов и коридоров. Имелось две маленькие комнатушки с обустроенными кроватями и необходимым «персоналом» — клуб хоть и звался дуэльным, но услуги в нём предоставлялись разнообразные, объединяло их лишь одно — все они были не очень законными. Однако каждый делец Тассора знал, что нет ничего незаконного, есть только отсутствие хороших друзей. Посему большинство комнат клуба отводилось под девочек, разнообразные травы, и несколько таких занятий, про которые лучше не говорить, лучше даже не думать, что такие занятия кому-то приносят истинное наслаждение — жить будет спокойнее.

Основными потребителями всех этих «благ» являлись, как ни странно, не дворяне, а самые обычные солдаты и офицеры! Беднягам было чертовски скучно в мирное время, а их карманы полнились серебряными и золотыми монетами — Иннир любить своих защитников. Всё в клубе делалось под солдат! Мебель цвета парадного мундира, постоянно играющие громогласные марши и вино, реки вина! Главной звездой заведения, конечно же, была дуэльная площадка, располагавшаяся в самой большой и накуренной комнате. Ограждённая медным заборчиком дорожка красной ткани. Когда-то она была синей, но со временем кровь сделала своё дело.

Появление Эдварда совсем никого не взволновало, будто бы это не барон следующим выходил на бой! Сейчас дрались двое, которых Фон Грейс никогда не видел, но он уже мог сказать, что рыжий офицер выпустит кишки оппоненту не позже, чем через одну, максимум полторы минуты. Это барона не волновало, главное сейчас было убедиться, что его противник на месте и что ему есть чем платить в случае поражения.

Оппонент нашёлся, его звали Арик — офицер верхнего звена, когда-то служил в личной охране кардинала, но теперь завязал и решил как следует развлечься. Довольно высокий, почти уже лысый, коренастый мужчина с мощными волосатыми руками. Этого человека нельзя было назвать уродом, потому что истинное уродство идёт из души, а Арик был обыкновенным офицером, хоть и довольно сообразительным. Будущие противники встретились взглядами и решили перекинуться парой слов, до боя оставалось четыре минуты.

— Добрых дней тебе Эдвард! — Офицер говорил, будто пару дней назад барон не старался оскорбить и унизить его как можно сильнее, лишь бы случилась дуэль.

— И тебе того же, Арик! Не ожидал столь тёплого приёма, неужели обиды забыты?

— Какие обиды? Ты про свои речи о моих родственниках? Да ты чего! Я ведь не тупой, сразу понял, что тебе просто драться хочется. Остальные вояки биться с дворянами не хотят, но я, так уж и быть соглашусь. Разумеется, ставка должна быть высока!

Этого Эдвард и хотел, Арик — бастард довольно богатого, а что главное, расточительного рода, он часто проигрывался в столице, но долги его всегда оплачивались «благодетелем», видимо, отец помогал невезучему сыну. Для солдафона не будет проблемой поставить крупную сумму, а именно эта сумма Эдварду и была нужна.

— Сегодня у меня хорошее настроение, да и гадалка на улице сказала, что мне повезёт! Быть или не быть! Ставлю всё! — Эдвард демонстративно вынул из правого кармана костюма купчую на имение (не подписанную) и со всей силы вбил листок в крошечный чайный столик, у которого протекал разговор. Толпа наконец-то обратила на дуэлянтов внимание: редко в этом заведении делались столь крупные ставки.

— Ренар победил! — Громогласно объявил хозяин заведения, лично комментировавший каждый бой. Пёстро одетый хозяин-фанфарон махнул рукой, подзывая своих мальчиков на побегушках. — Отнесите этого неудачника к врачу, он должен оплатить долг, без руки ему в этом клубе больше делать нечего. — Хозяин дождался, пока с дорожки уберут истекающее кровью тело и отрубленную руку, и стал объявлять следующий поединок.

— Внимание господа! Следующий бой — барон Эдвард Фон Грейс против Арика из Ривердола!

Противники взошли на дуэльную дорожку, попутно снимая мешавшую верхнюю одежду. Настоящим дуэлянтам нужно только оружие и кожа в качестве костюма.

— Уважаемые, не желаете ли решить дело миром? — Задал комментатор, хозяин заведения и секундант в одном лице традиционный вопрос.

— Нет. — Ответили хором противники, это был традиционный ответ.

— Замечательно! Напоминаю правила: бой идёт до тех пор, пока один из дуэлянтов не упадёт. Оружие выбираете сами: булавы, мечи, рапиры, кинжалы, шпаги, кистени, топоры, копья и много чего ещё. Как организатор, я удерживаю с проигравшего одну десятую поставленной суммы, победитель не платит. Итак, какое оружие выберете?

— Эту шпагу, пожалуйста. — Сказал Эдвард, указывая на стойку с оружием.

— Смешно, хотя с вашим телосложением, барон, шпага — единственный разумный вариант. Я возьму булаву. Сильному мужчине сильное оружие!

Дуэлянты разошлись в разные концы дорожки, Арик играл мускулами, получая всё больше оваций. Большинство ставок делали на солдата, оно и правильно, Эдвард не выглядел как человек, который может одолеть такую гору мышц! Без рубахи барон выглядел совсем уж болезненно, при каждом его вдохе проступали рёбра, можно было отчётливо каждое разглядеть. Однако Эдвард не был дураком, и пока толпа восхищалась отставным солдатом, успел окропить клинок несколькими каплями из припрятанного за поясом флакона.

— Бойцы, развернитесь и начните бой на счёт три! Один… Два… Четыре… Восемь… Шестнадцать… Три! Что же мы видим господа, что мы видим? Прекрасная серия выпадов от господина Арика загоняет Фон Грейса в угол! Почти загоняет, но барон выскальзывает. Сэр, не умрите от голода во время боя, право, мы не сможем ничего тогда сделать.

Боже мой! Как господин Арик орудует булавой, я будто наблюдаю карающего грешников ангела! Мне уже не терпится услышать хруст костей господина Фон Грейса, не обижайтесь, у вас очаровательные кости. Я, к слову, сосчитал, их несколько меньше чем должно быть. Укол! Господин Эдвард уколол Арика! Право же, это не важно, такой бывалый солдат сможет выдержать тысячу порезов, прежде чем умрёт, что же там один? А тем временем барон выполняет подкат, признаюсь, не ожидал, что он выберется из очередной ловушки Арика.

Однако, я уже слышу ваше дыхание, Фон Грейс, выдохлись? Может, приляжете и дадите нам посмотреть, как вам ломают черепушку? Ставки ещё принимаются господа! Принимаются! Барон, на вас поставило двое, похвально. А вот то, что вы всё ещё живы — не похвально. Второй укол! Может, я ошибаюсь? Ещё пара сотен уколов и у нас будет победитель! Арик, чего же ты такой медленный стал? Лев превратился в черепаху! Конечно, с такой скоростью ты станешь подушечкой для шпаги Фон Грейса. Что же сильнее, сила или ловкость?

Помниться я задавал этот вопрос год назад, тогда ловкача разрубили на две ровные половинки… Укол! Ещё один… Защищайся тварь! Ты будто спишь! Знаешь, сколько на тебя поставили?! Дерись! Ещё укол! Господи, мне уже самому больно! Три укола! Шесть уколов!.. Один… Два… Три… Арик из Ривердола не поднялся… Победитель боя — Эдвард Фон Грейс. Господа, что поставили на барона, подойдите и заберите ваши выигрыши. Кажется, мы разорены…

Из клуба Эдвард вышел в сопровождении презрительных взглядов и выписки на крупную сумму, который подписали сопровождавшие Арика поверенные.

— Эй! Честной народ подходи! Сегодня у вас есть шанс увидеть неописуемой редкости зрелище! Казнь чародея, подходите! Чего это вы мистер нос воротите? Когда вы ещё такое увидите! Подходите люди добрые…

На рынке было не продохнуть. Нет, не подумайте, рынок — это такое место, где всегда людно, но сегодня было ещё больше людей, чем обычно. Толпа слилась в единое целое, грязно-серые балахоны бедняков, пёстрые камзолы купцов и стальные мундиры стражников — всё смешалось в этой дикой рыночной «кастрюле». Эдвард медленно пробирался сквозь толпу прямо к глашатаю, тот стоял на горе взгромождённых друг на друга бочек.

— Эй! Мальчик, скажи, где будет проходить казнь? — Прокричал Эдвард, подобравшись достаточно близко.

— Вы словно с неба рухнули, там же где и каждая воскресная казнь. Идите направо от меня и не промахнётесь. Подходите люди добрые…

Мальчонка-глашатай продолжил добросовестно выполнять свою работу, не обращая внимания на новые вопросы Эдварда. Отчаявшись узнать детали, барон направился в указанном ему направлении. Не прошло и пары минут, как его чуть не сбила ополоумевшая женщина, а он ведь толком от рыночной площади то не отошёл! Из-за поворота выбегало всё больше и больше людей, в их глазах поселился первобытный страх, стадо бежало прочь, оставалось только узнать кто волк. Эдвард попытался было спросить о происходящем, но никто не хотел остановить свой безумный бег!

— Чародей вырвался из оков! Мы все умрем! Бегите, иначе он высосет ваши глаза и вставит вместо них могильных личинок!

Эдвард спокойно стоял на окраине улицы и обдумывал ситуацию. Всё немного прояснилось, хотя ему хотелось бы знать все детали дела, но это, как всегда, представлялось невыполнимым. Трижды его чуть не затоптали пробегавшие прохожие, но теперь улицы опустели, и можно было спокойно всё обдумать

«Чародей — это интересно, но опасно. Посмотреть или нет… Может только краем глаза?»

Думал Эдвард недолго. Когда ещё представится такой прекрасный шанс увидеть, судя по всему, настоящего чародея. Надо сказать, что нашему герою повезло, что основная масса народа убегала через другую улицу, иначе жизнь просвещённого барона бесславно окончилась бы под ногами паникующих людей. И поверьте, я не вру! Переулок Пьяного Сапожника никогда не оправится от причинённых ему разрушений! Все торговые ларьки снаружи домов, как ветром сдуло! Остались лишь доски да осколки бывших вывесок. Стража пыталась угомонить толпу, но это как обычно оказалось бессмысленным занятием.

Эдвард вышел на площадь Пришествия, путь его сопровождали испуганные взгляды горожан, прятавшихся за ставнями. Огромное, ранее полностью забитое людьми пространство пустовало. Можно было спокойно полюбоваться на красивейшие стенные барельефы. Большинство из них повествовало о славном, но позабытом или же переписанном прошлом, поэтому человеку непросвещённому было бы крайне тяжело что-либо понять. Но отнюдь не произведения искусства привлеки внимание Эдварда, а четыре человека посреди площади, они стояли посреди деревянного нагромождения, которое совсем недавно ещё было виселицей.

«Дело дрянь» — подумал Эдвард, увидев чёрно-красные камзолы и высокие цилиндры.

«Это Несущие тишину, не знаю, кто этот чародей, но он кого-то очень сильно разозлил, раз сразу трое из сотни Несущих явились по его душу, а они-то уж точно на мелкие дела не отвлекаются…»

— Борян Аль Баян, вы обвиняетесь в распространении ереси, введении в заблуждение, неподобающем применении чар, поедании детей, превращении людей в комаров и….

— О! О, я знаю! Я танцевал голый на перилах балкона в полную луну! Ну что, я победил?! Где мой приз? Покажите приз! — Толстенький смуглый мужчина в тюрбане радостно захлопал в ладоши.

— Что… Что ты несёшь богохульник!

— А разве мы не играем в игру «Кто скажет самую лучшую глупость»? Нет?

— Да как ты смеешь так разговаривать с верными слугами Индерварда! Мы пришли покарать тебя за грехи! — Несущий тишину уже не говорил, а орал. Глаза его налились кровью, а вены вспучились и вылезли наружу.

— Так.

— Что так?

— Как.

— Что ты несёшь?! Я сейчас перережу твою жирную глотку!

— Вы спросили, как я с вами разговариваю, я ответил «так», то есть разговариваю ровно так, как вы слышите! Какие у вас ко мне претензии господа? Может, я сейчас сбегаю за чаем, и мы выпьем его с парой печенек и всё забудем? У вас неважный вид, лица бледные, мешки под глазами, школу вы вроде закончили давно. Так что насчёт чая?

— Ты…. Ты…

— Спокойно брат Верелий, я разберусь. — В разговор включился второй церковник, его одежда имела более яркий цвет, так что можно было сделать вывод, что и ранг он имел повыше.

— Как вы Борян, смеете предлагать нам богомерзкий чай и печенье? Сладости — это зло, еда не должна доставлять удовольствие. Только служение Индерварду наполняет блаженством сердца праведных людей. Падшие ищут удовлетворения в сладостях и страстях любовных сношений. Но это всё земное, вы еретик Борян, таких как вы, мы отправляем на костёр, а не на виселицу. ВЫ посмели бежать и напугать народ, ВЫ проникли в священное хранилище церкви и посмели похитить священную реликвию, которую нам в дар преподнёс кардинал Данте, так что поднимите руки и сдайтесь, раз уверяли нас раньше, в своих благих намерениях.

— А таких как вы, на моей родине отправляют к врачу. Но я же вас не оскорбляю? Хотя, верно, больных и нельзя оскорблять. Это вы, товарищи, уберите оружие. Ничего удивительного, что я хочу жить. Ваш кардинал реликвию первый умыкнул.

— Ваша родина скоро будет завоевана нашим святым воинством, вы неверные, постигнете счастье служения очень скоро, ведь ваши стены почти пали.

Борян Аль Баян залился раскатистым и чистосердечным смехом.

— Вы? Завоюете мою родину? Прекрасный Аурелион? Какая отличная шутка, вы же даже дальше стены не заходили! Вы о нас ничего не знаете!

Чародей вытер слёзы смеха.

— Не хочу вас расстраивать, но до завоевания вам ещё ой как далеко, у нас и армии то нет, а вы всё под стеной топчитесь… Сейчас помру со смеху!

— Всё! Довольно болтовни! Обвинения прочитаны, и пора исполнить приговор!

— Сэр, а как же суд… Это единственный чародей, которого удалось хоть ненадолго поймать! Нужно его как следует расспросить! — Нерешительно промямлил второй.

— К лешему суд, я его оценил, измерил и признал виновным. В бой! — Яростно возгласил первый. Ему было плевать на второго — только бы кого побить.

В руках Несущих вспыхнули огненные хлысты — их коронное оружие. Чтобы научиться владеть таким нужны годы подготовки и хороший интеллект, ведь только умный человек сможет реализовать тактическое превосходство хлыста. С годами тренировки проблем обычно не было, а вот с мозгами…

Три стремительных удара поразили чародея, точнее должны были поразить. Этот облачённый в зелёный халат, смуглый толстячок оказался крайне шустрым соперником. Перейдя за спины неприятелей, он сделал несколько пассов руками и один из Несущих тишину упал на мостовую. Он не умер, но очень сложно стоять на ногах, когда изо рта пытается вылезти ворона… а потом вторая… а потом третья…

— Чёрная магия! Не устрашись брат мой, в бой!

— Вообще-то меня научил этому один повар в Лизине… Ой… Я думал мы опять болтаем!

Из-за невнимательности Борян пропустил пару лёгких касаний хлыста, но грозило это ему разве что испорченным халатом. Один из Несущих сделал подсечку, и чародей упал. Ему удалось увернуться от рокового удара кинжала, и тот разрезал лишь мостовую, Несущий вывихнул запястье. Агрессор немедля превратился в кролика и ускакал куда подальше. Однако третий враг оказался опытнее остальных. Хлыст обвил руку чародея не давая выполнить мощные приёмы. Из рукава второй руки вылетела стая бабочек, но они решили, как обычно сохранить политический и религиозный нейтралитет. Говорят, бабочки обрекли не одну страну на военный и экономический крах своим равнодушием к делам людей.

— Ну, всё богомерзкая тварь, отправляйся в пустоту! — Несущий замахнулся на Аль Баяна и…

Я бы сказал, что следующая сцены была красивой, и Эдвард появился в самый последний момент, чтобы спасти чародея, но нет. Удар шпаги неудавшегося героя не смог пробить кирасу палача, тот даже успел договорить вычурную фразу, прежде чем отвлёкся на Эдди. Хорошо, что Борян Аль Баян был парень не промах и воспользовался секундой воли по назначению. Он освободил свою вторую руку и вот, третий Несущий тишину улетал в небеса стаей бабочек.

Борян Аль Баян поднялся с земли и протянул руку Эдварду.

— Меня зовут Борян Аль Баян, сын солнечного Аурелиона, чародей и пекарь, последователь великого художника, куратор Аурелионской академии искусств. Будем друзьями? Чайку с баранками? А может кальян? Все любят кальян! И карты. Умеешь играть в карты? Научить? Так будем дружить? Отвечай уже, мне не терпится!

Эдвард протянул руку в ответ, не особо понимая, что происходит.

— Эм… Думаю… Будем? — Неуверенно ответил барон, но чародею этого хватило, и он ужесжал Эдварда в объятиях. Странно начиналась эта история…

Глава 2. Воины полной луны

Эдвард бывал на охоте лишь однажды, тогда она на него особого впечатления не произвела — кучка людей разного веса в обществе ради забавы загоняют будущий обед, который вполне могли купить. Неужели нельзя посвятить время вещам значительнее, чем бессмысленное убийство? Для такого есть слуги.

Сейчас же Фон Грейс с каждой секундой ненавидел охоту всё сильнее, ему никогда не приходило в голову подумать о бедных животных. Бедными они для него стали, к слову, лишь, когда пятёрка вооружённых всадников пришпорила лошадей и устремилась в погоню за бароном и его новоиспечённым другом. Он чувствовал себя не гордым волком, отступающим к своей стае, нет, в голову приходили только кролики, жалкие, вкусные, быстрые.

Стоило только беглецам уйти с площади как он угодили в вязкое болото воющей напуганной толпы. Сквозь людей удавалось кое-как пробираться благодаря внушительной массе Аль Баяна, преследователи же понемногу отставали: им пришлось спешиться, а как известно действие это отбирает драгоценные секунды.

— Ещё раз спасибо тебе, вестник случайности, что спас! — Чародея ничего не смущало, видимо ему было безразлично когда где и с кем беседовать. Так что момент побега от властей, это идеальное время для долгой задушевной беседы, вот только Эдвард так не думал.

— Потом спасибо скажешь, бежим в мой дом, если через поля без остановки, то трёх-четырёх часов хватит, на площади никогда кроме твоих палачей не было, меня не опознают. Можешь наколдовать что-нибудь?

— Конечно, могу, я же неплохой волшебник! — Борян выполнил парочку простых пассов руками и соткал из ветра букет белых лилий. На бегу цветы сильно перекосило, но он работой остался доволен и с выражением истинного счастья на лице вручил букет Эдварду.

— Святые плётки! Что это такое?! И не смей ответить, что это цветы!

— Тогда молчу.

— Ты хоть понимаешь, что скоро эта узенькая улица закончится, и мы выбежим на широкую, там лошади нас вмиг нагонят, это здесь толпы людей мешают им ехать. Помоги чем-нибудь, а не цветочки из воздуха доставай!

— Но я больше не могу колдовать, я измождён, эти неприятные товарищи хотели надеть мне петлю на шею, на силу разломал виселицу. Уверен, они не желали мне зла.

— Господи… Вот до чего доводит оптимизм…

Голос Аль Баяна оставался спокойным и меланхоличным, в его понимании погоня это абсолютно ничего страшного. Наши герои находились уже в центре улицы, когда чёрные плащи замаячили за их спинами. Поборники церкви раскручивали над своими головами остро наточенные серпы на длинных верёвках — эффективный способ для поимки беглецов. Эдвард предполагал, что большое количество людей в переулке и торговые повозки задержат преследователей, но струи всепоглощающего пламени разубедили его. Охотникам было плевать, сколько людей погибнет по пути, главное — не уронить престиж церкви и поймать дерзких преступников!

— Чёрт! С ними кто-то из круга огня, они сожгут эту улицу к ядрене фене!

— Ядрене фене? Я думал вы барон, образованный человек!

— Конечно образованный! Этот фразеологизм великолепно описывает их действия и… Что? Замолчи и беги за мной, вон, в центре улицы оружейный магазин «Блеск глаз», там есть проход, что ведёт на внешнюю часть Колокольного проспекта. С него попадём к малым воротам, а там и до моего имения не так долго идти, если через леса да поля.

— Как скажешь, мой царь и бог, веди же нас к свободе! Может мне пора рассказать о себе? Отличная возможность!

— Нет. Вон туда бежим — Эдвард указал на дверь лавки — Разгонись как следует!

Немалая масса и солидный разгон без труда справились с дверью, она хрустнула под весом чародея и проломилась. Проход в дом освободился.

Обстановка в лавке была богатая, но безвкусная. Золотые подсвечники стояли чуть не везде, откуда такая к ним страсть? К счастью, беглецов интерьер интересовал в последнюю очередь, объектом вожделения была толстая сосновая дверь сразу за прилавком — чёрный ход.

— Разумеется, она закрыта! — Барон со злости замолотил кулаками по бесчувственному, плохо обработанному дереву.

— То знак судьбы, мой друг! Мы дадим бой силам зла, ведь они посмели угрожать жизни невинных жителей! — Аль Баян стоял на столе, что находился в углу комнаты и размахивал богато украшенной саблей.

— Бой силам зла дают армии, а не храбрые герои. Лучше поищи тут топор, может удаться сломать треклятую дверь…

— Нет, именно героев помнят в веках!

— Ага, а ещё они умирают молодыми. — Проворчал под нос Эдвард.

— Нет! — Возразил Аль Баян — Твоё суждение в корне неверно! Мне больше трёх сотен лет… Или четырёх? А может и тысяч… Главное то, что если я умру героем, то и суждение твоё ошибочно.

— Давай как-нибудь потом сломаем стереотипы, ладно? Чёрт, они близко, близко!

Эдвард подбежал к окну, чтобы изучить обстановку. Огонь на улице погас, но от большинства лавок остались лишь тлеющие обломки. Магическое пламя всё испепеляло гораздо быстрее природного.

Людей не было, только преследователи медленно окружали лавку. Ступали аккуратно, чуть слышно. Напускная уверенность страшилась неизвестности, страшилась магии.

Эдвард принял решительные меры, с помощью несколько безумного, но послушного чародея, вход в лавку защитили резным шкафом из королевского дуба, однако в магазине оставались ещё и окна.

У барона появился какой-никакой план, и он приказал Аль Баяну искать в сундуках с оружием арбалет. Им повезло, нашлось сразу два — госпожа удача решила извиниться за дверь.

Барону в голову пришло интересное сравнение, они с Аль Баяном были похожи на подбитых уток, подбитых, но не сломленных! Если утки вообще могут быть сломленными. Инквизиторы встали в ряд уже у самой двери, и самый высокий из них стал зачитывать приговор — обязательная процедура. Они как-то поняли, что вход не откроется и беглецы направляются в клетку. Так и зачем же тогда спешить? Можно уподобиться довольному охотнику, который уже подбил утку из лука, и смакует каждый шаг по дороге к заветному трофею.

Фон Грейс и Борян Аль Баян засели напротив одного из окон, территория отлично просматривалась, враги не двигались, будто изображали мишени в тире.

— Слушай очень внимательно, их пятеро, врукопашную нас сотрут в порошок, арбалеты — шанс, но действовать нужно слаженно.

— Стрельба… Что же в ней благородного? Может, в рукопашную? Я пятьдесят лет изучал боевые танцы!

Эдвард наградил чародея взглядом уставшего от жизни циника, который ненавидит всё вокруг, и чародей притих.

— Слышишь? Их главный читает приговор, без этого ритуала нас убить они не могут. Не ищи в законе смысла. Среди них есть маг, в него выстрелю я, если промажу — добивай ты.

— Мой милый друг, это будет похоже на игру в напёрстки! Эти пятеро абсолютно одинаково одеты! Чёрные мантии, серебряные медальоны и золотая вышивка!

— Верно, так специально делают, магов выдавать опасно. Только вот у простых служителей вышивка на мантиях не золотая, а крашенная, это простое железо, и гнётся оно ужасно. У магов золото настоящее. Вон он, третий слева стоит, посмотри на золотой пояс — на нём несколько вмятин. Это золото.

Маг стоял рядом с собратьями. Ему бы хотелось принять тёплую ванну, в компании. Он проклинал преступник-еретиков, ему было всё равно на ими содеянное, он просто хотел отдохнуть. Да ведь ещё и напарников недалёких подсунули! Двигаются, как черепахи, приговор зачитывают медленно: «Именем светлого Индерварда…» «Неужели нельзя быстрее?» — подумал маг и тут же его правый глаз поздоровался с арбалетным болтом. Наконец-то он получил заслуженный отгул, вечный отгул.

Смерть товарища, будто плеснула оставшимся церковникам в лицо ледяной водой, и они бросились к окнам, приговор упал на мостовую, это был пустой свиток с печатью — текст каждый раз придумывали по ситуации.

Щёлкнул арбалет Аль Баяна, второй церковник упал со стрелой в почке, остальные полезли в окно. Мантии цеплялись за выступающие из досок гвозди, инквизиторы ругались так, что их за это можно было спокойно сжечь. Двое оказались умнее и догадались пригнуться, прикинув в голове примерное время, за которое противник перезаряжает арбалет. Третий сглупил, поддавшись злости — и умер следующим. Тяжелый болт попал в сердце — Эдвард был метким стрелком. С его телосложением иначе нельзя было.

Смерть троих товарищей кое-чему научила оставшихся церковников, в окна они не залезли, а запрыгнули с разгона. Внутри лавки их ожидал сюрприз — стая диких плотоядных жуков. Изголодавшиеся насекомые возникли из пустоты, облепили тело церковника в момент. Не прошло и секунды как тысячи крохотных, но чрезвычайно сильных и быстрых жвал превратили инквизитора в горстку обглоданных костей, от которых лишь слегка несло запахом человеческого мяса.

Эдвард выхватил шпагу и велел Аль Баяну окружать оставшегося в полном одиночестве соперника. Чародей повиновался, одним глазом посматривая на свой сияющий перстень — виновника произошедшего чуда.

— Сдавайтесь сразу, неверные! — Заорал инквизитор, грозя палицей, которая служила ему вторым оружием за место бесполезного в замкнутых пространствах серпа на верёвке.

Эдвард ничего не ответил, а только резко выплеснул ненавистному церковнику остатки дуэльного яда в лицо и, воспользовавшись замешательством, трижды поразил горло оппонента. Аль Баян наблюдал за хладнокровным убийством с толикой печали во взгляде, ему претили события этого дня.

За минуту барон проверил пульс у всех падших, потребовался лишь один добивающий удар. Чародей ошарашенно наблюдал.

— О спаситель, мы же победили! К чему это всё!

— Они видели нас, могу донести, указать место. Не жалей этих уродов, они заслужили. Список их злодеяний длиннее рук всех людей на земле. — Сказал Эдвард, вытирая клинок об кружевные манжеты костюма, одежду он не жалел, она и так была безнадёжно испорчена. — Пойдём, у меня есть способ выбраться отсюда.

— Какой, милый друг?

— Скоро узнаешь, выйдем на Изумрудный бульвар через эту улицу, а там и до спасения недалеко.

За десять минут удалось полностью миновать разрушенную улицу и незаметно выйти на бульвар. Это была очень широкая улица из сплошь богатых домов — престижный район города. Деревья здесь стояли зелёными круглый год, холод им не был преградой. Но всё-таки больше название сформировали крыши домов, в своё время Тассор был городом, не уступавшим в богатстве самой столице. Жители Изумрудного бульвара были сплошь успешные купцы, и чтобы закрепить свой статус самые успешные из них украшали крыши домов изумрудной крошкой из северных рудников. Вскоре славное время Тассора прошло, пыль где-то соскоблили, где-то она просто отвалилась с крыши. А если вспомнить, Эх! Как сияло это место жаркими и солнечными днями! А зимой! Искристый снег и изумруды — сказка. Именно на этой улице когда-то жил и творил Иннирский сказочник Аль Аккордион — автор лучших книжек для детей, он научил людей этой страны печати, а потом исчез. В народе до сих пор любили его сказку о нарисованном человеке…

Не суть!

К несчастью беглецов, людей на улице изумрудной оказалось предостаточно, стражников тоже хватало.

— Проклятые небеса, к нужному дому нам не пробраться! — Эдвард несколько раз ругнулся на древнем языке, именуемом латынью. — Вон он, единственный с красной черепицей, и за ним глаз да глаз!

— Коль нужно то, чего нет, так довольствуйся тем, что имеешь! — Изрёк чародей.

— Не паясничай, а помогай. Как ты призвал тех жуков?!

Аль Баян немного помялся на месте, но всё же изволил дать ответ, для начала он, продемонстрировав Эдварду многочисленные перстни, броши, цепочки и прочие украшения с ценными каменьями.

— Ты, друг милый, пойми, сам-то я сегодня колдовать не смогу — устал. Камни же эти я собирал долгие годы, они бывают полезны — сила в них есть. Только вот строптивые и своенравные они, могут угождать по мелочам — перенести с помощью ветра чашку с чаем в постель, вызвать дождь для полива цветов. Самое ужасное, что они также могут в час опасности молчать и ждать смерти хозяина. Уж сколько раз такое было, а уж тот случай с аллигатором…

— Понятия не имею, что такое аллигатор, но попроси ты свои камни о помощи, тебе же не убудет. С жуками то они помогли.

— Я не собираюсь унижаться до мольбы! Это камни, а не короли! — Впервые возмутился чародей, внезапно Эдвард схватил его за жилетку и хорошенько тряхнул.

— Проси свои камни о помощи, хорошо проси, глупость меня толкнула тебя спасать, помогаю ему, путь расчищаю, а он и попросить вежливо не может! — Крикнул Эдвард и опасливо огляделся по сторонам, они стояли в тёмном проулке, где их видеть и слышать нормальные люди не могли, но крик всё-таки был лишним.

Чародей поворчал, но послушался голоса разума и начал что-то шептать, обращаясь, видимо, к сверкающему аметисту, венчавшему бронзовый перстень. Выражение его лица менялось, от ликующего, до умоляющего, однако, итог переговоров был более чем удовлетворительным. Украшение заблистало так ярко, что барону пришлось закрыть глаза, дабы не ослепнуть. Когда он поднял веки, то не узнал мир вокруг, всё стало серым и тусклый, будто злой демон высосал все цвета, оставив только уныние.

— Можно постоять тут недельку, полюбоваться на крыши, но раз уж мне пришлось молить камни о помощи, то и тебе стоило бы шевелиться, спаситель! — Сказал Аль Баян и побежал к указанному Эдвардом ранее дому, барон еле поспевал.

— А… Ты… Говорил… Сложно уговорить… — Выдавил из себя впопыхах Фон Грейс.

— Цена такой заботы о нас — пожизненное хранение этого корыстного камня в вине десятилетней выдержки!

Соратники двигались через бульвар по покровом невидимости, стараясь даже не дышать. Шли быстро, но тихо. Вдруг какой стражник сочтёт неведомый шорох слишком подозрительным и вознамериться бить копьём по воздуху?

Эдвард старался держаться чародея, следить за ним. Аль Баян шатался из стороны в сторону, приветственно махал ручкой горожанам, которые его всё равно не видели. Такая невнимательность чуть не привела к столкновению, но барон вовремя успел схватить колдуна за рукав халата. С горем пополам беглецы смогли добраться до спасительного дома.

— Фуф… Вот как ты чуть в того стражника чуть не влетел?! Он же на месте как вкопанный стоял! Трудно обойти?

— Прошу прощения… — Колдун нервно крутил бородку — Просто там покупала капусту такая… грандиозная дама! В коричневом передничке глаза — кедровые орешки. Губки загляденье! А формы то! Такой наимилейший пышный пирожочек, не мог удержаться!

— Ладно, я смирился! Разучи пожалуйста одну поговорку — всему своё время и место. А та мадмуазель — тёмная личность, я о ней слышал из пары светских бесед — всего двадцать лет, а уже семь мужей на тот свет проводила.

— Когда я был здесь последний раз всё было иначе, раньше было лучше…

— Не знаю, тут всегда вроде было погано. Всё, выдвигаемся! Пора в путь, доберёмся до моего имения, и ты отблагодаришь как следует за спасение.

Таким словам чародей сильно удивился, раньше он искренне полагал, что спасают бескорыстно, его глаза лукаво блеснули.

— Какова же плата, милостивый спаситель? Уж не три ли вы желания вознамерились загадать?

— Почему ты так напрягся? Я просто хочу получить парочку ответов. Не каждый день встретишь настоящего чародея из неведанных земель, а я очень любознательный человек, книг о магии много читал, увы, в основном наглая ложь.

Аль Баян вздохнул с облегчением и осмотрелся по сторонам. Вместе с Эдвардом они быстро отыскали чёрный ход, ведущий из сего заброшенного дома прямо за городские стены. Колдун еле пролез в узенький проход, но всё кое-как сладилось. Путники прошли по туннелю, в конце которого обнаружили старенький прогнивший люк. Аль Баяну ничего не стило смять хрупкую преграду. В лицо ударил запах свежей хвои и мокрых листьев, то был запах истинной свободы!

***

Славный город Тассор окружали дивные леса, было в них что-то странное, загадочное, удивительное! Словно эти пейзажи творила не мать природа, а некий вдохновенный художник. Сначала он создал идеальный карандашный набросок, такой, где нет грубых разрывов сплошной линии и нелепых изгибов. Вот и весь лес казался мягким, нежным, даже ядовитые растения виделись добрыми хулиганами в этом лесу. Листья тоже как выкрасили. Цвета подбирали самые яркие и тёплые, чтобы даже холодными зимами Тассорская чаща грела взгляд… И всё же странный этот лес был по иной причине. Иннир — не доброе место. Заместо хищников в этой гиблой стране обитают люди, и это только хуже. Множество войн превратило королевство в плохое место: выжженые пустыри, где раньше стояли города и сёла, непроходимые болота, на которые даже служители Индерварда боялись заглядывать. Власть бога холодного огня распространялась только в окрестностях великих городов, а там, в отдалённых селеньях всё ещё жил дух старых богов, некогда назначенных править этой землёй. Лес близ Тассора дышал старой верой. Он вырос на крови еретиков.

Аль Баян и Эдвард весело шагали по еле видимой лесной тропинке, барон прекрасно знал дорогу до поместья: ему случалось не раз пользоваться сим потайным ходом: тяжела жизнь революционера. По пути он уже несколько сот раз рассказал колдуну подробный маршрут, но лишь потому, что колдун зачем-то спрашивал. Зачем? Эдвард не знал. Смысл волноваться, если твой спутник знает путь…

— Что ты делаешь! Плюнь! — Крикнул барон, заметив краем глаза, как чародей кладёт в рот сорванных у дороги гриб. «Глаз да глаз за ним нужен, отошёл на минуту справить нужду». — Подумал он, но чародей уже проглотил яд, барон стал, словно безумец нарезать круги вокруг чародея, бормоча что-то себе под нос.

— Не бойся, они съедобные. — Попытался успокоить его Аль Баян.

— Нет! Ты уже должен лежать без сознания! Это Колодезная старуха, гриб, очень похожий на съедобный подберёзовик, а на самом деле за день может убить, сознание ты уже должен был потерять. Чего стоишь и хлопаешь глазами? Ты должен уже у-ми-рать, слышишь? Что… Что с тобой не так? Это… Этот гриб точно ядовитый! — Эдвард вился вокруг спутника, но в один момент всё же успокоился — и знающие люди бывает совершают ошибки. Обознался с растением.

Товарищи не прекращали двигаться дальше по лесу, пробираясь сквозь колючие кусты, Эдвард постоянно пилил спутника взглядом, ожидая, когда тот упадёт без сознания.

— Хватит на меня пялиться. Сам же сказал— похож на съедобный, значит это и был съедобный! Лучше скажи, долго ли и нам осталось идти, пара часов прошла, где же имение? Я бы желал горячую ванну и парочку потных банщиц, дворяне ещё держат банщиц?

— Я вижу ты давно нашу страну посещал, уже лет сто как нет такой традиции, и бань нет. У деда моего была, при отце снесли.

— Многоуважаемый барон, осмелюсь сказать, что вы есть идиот, раз не отстроили баню заново! Нет ничего прекраснее, чем после тяжёлого дня заварить чай из бабочек и вместе с обнажёнными девицами сидеть и париться в баньке, играя в шашки на одевание! — Чародей говорил восторженно, так, что камни в перстнях даже засверкали с новой силой. — Ладно… — Вздохнул он. — Что было то прошло… Кстати, милый друг, с каких пор тут в каждом городе есть потайной ход? В каждом же городе есть, или я ошибаюсь?

— Нет, конечно, не в каждом. — смутился Эдвард. — Я являюсь членом организации, которой известно расположение таких «лазеек». Я бы сказал — служебная необходимость, этот ход не раз меня спасал. А что же ты, Борян Аль Баян? За что сжечь хотели? Публично колдовал? Нечего только обо мне спрашивать.

— На самом деле нет… — На этот раз смутился уже чародей. — Церковники решили, что я вор! Да, я забрал одну вещь из их архивов, да, им эту вещь подарили. Но перед тем, как подарить, её украли у меня! Это священная реликвия моей родины, обладающая огромной мощью! Я знал вора, об обучался у меня волшебству. Милый мальчик, из Иннира, страстный патриот! Он думал, что с помощью реликвии сможет сделать свою родину великой. Я говорил ему, что только после длительной подготовки можно совладать с артефактом, но он не слушал. Да что там, даже я не всегда могу совладать с сей реликвией! Одной ночью он украл её, воспользовался моим доверием! Правда в том, что я души не чаю в учениках… — Глаза чародея на мгновение будто потухли, а лицо в миг состарилось, стали видны многочисленные морщины, однако стоило только Аль Баяну улыбнуться снова — всё встало на свои места. — Это грустная история, я не смогу рассказать её всю прямо сейчас, в диком лесу. Ученик мой бежал в Иннир. Мои уроки не прошли даром, и он смог заслужить высокий церковный пост… Вроде он теперь кардинал… Однако с артефактом он совладать не смог, чуть не умер, лишился одного глаза. Тогда-то он и подарил ненужную безделушку церковному архиву за какую-то услугу, реликвия ему уже была без надобности. Я же очень долго её искал и только неделю назад бабочки нашептали мне, что отыскали её. Бабочки о многом мне говорят… Вот такая история. Для церковников я вор, демон, хоть зла никогда вам и не желал.

— Это правда грустно… — Барон приуныл. — Надеюсь, твой ученик когда-нибудь попросит прощения. Я уверен, он жалеет.

Лицо чародея вновь окаменело.

— Спасибо за эти слова, милый друг, но Дан никогда ни о чём не жалеет. Все свои решения он принимает твёрдо, не сомневаясь. В этом его величайшая сила и слабость. Мы не сможем примириться. Реликвия не просто важна, с неё всё началось. Моя родина — эта реликвия. Она есть мать всех людей.

— Что же это такое? Мать всех людей? И при этом её можно подержать в руках? Ты серьёзно?

— Серьёзно. Это кисть, я потом покажу и расскажу, не сейчас. Воспоминания у меня… Довольно тяжёлые. Когда много живёшь — голова превращается в сундук с обрывками фраз и картинок, не всегда приятных. Однако, любую картину можно исправить, по крайней мере я всегда в это верил и этим жил. Не бывает дурных холстов.

— Так что же вы, Аль Баян, художник? — Удивился такому повороту события Эдвард. Он назвал бы старика кем угодно, но не художником.

— Нет, точнее, не совсем. — Поспешил пояснить чародей. — Я куратор Аурелионской академии художеств. У нас учатся лучшие творцы мира! Я, увы, уже не преподаю, но всё ещё занимаюсь важными делами вне стен академии.

Эдвард остановился и присел на кучу опавших листьев, его угнетали какие-то мысли.

— Аль Баян… А мир… Он большой?

— Что? — Не понял вопроса чародей.

— У нас в Иннире исследователей не любят. Я прочёл сотни книг, но нигде нет ничего об остальном мире. Есть Иннир. Есть странная полоска мёртвой земли у наших границ, и есть стена из костей, а стерегут её жуткие твари. Что за стеной? Никто не знает. Церковники говорят, что там еретики, чёрные маги, но откуда им знать? Ничего они не знаю. Так вот, друг, ответь на первый вопрос — мир большой? — На время Эдвард забыл о заговорах, церкви и своём нелёгком положении, он был как ребёнок, который нашёл всезнающего господина, готового удовлетворить любое стремление к знаниям.

— Мир огромен, Эдвард. На моей родине растут прекрасные фрукты и лето круглый год, там нет войны и рабства. Есть страна, где вечный холод, а люди питаются снегом. Существует край, изобилующий всеми металлами вселенной, огромный потухший вулкан, в кратере которого обосновались воинственные жители. Мир прекрасен, множество цветущих островов, что парят в пустоте, соединённые нерушимыми мостами, а в самом центре — моя родина, прекрасный Аурелион. Скушай грибочек, передохни.

— Как же хорошо знать, что где-то жить лучше, хм, а он вкусный…

Эдвард закатил глаза и рухнул в листья без сознания. Грибочек оказался неверным. Аль Баян отшатнулся в ужасе, борода его задрожала вместе в руками и ногами. Он случайно отравил друга… постоянно забывал, что великим кураторам любой яд не страшен, а вот обычным людям…

Медлить было нельзя, чародей взял барона в охапку, благо тот был лёгок и тощ, и пошёл примерно по уже вызубренному в голове маршруту. Лучи заходящего солнца были единственными друзьями чародею в этот тяжёлый час, макушки деревьев клонились к земле, под тяжестью воды на широких листьях. Они образовывали живописную арку, которую чародею хотелось изобразить во всей красе, даже немного приукрасить действительность, но медлить было нельзя.

***

Аль Баян двигался ярким пятном в беспросветной ночи. Лес давно кончился, как и первый холм, барон становился всё тяжелее, а его дыхание — всё тише.

«Он сказал один день, один день… Нужно найти его дом, а потом врача. Почему я никогда не заботился о медицинской магии! Эгоист… Самому то яды и болезни нипочём»!

Внезапно умиротворяющую тишину полночных пейзажей разрушил стук сотен копыт, чародей повернулся на шум, полумрак дороги озарило слабое беловатое свечение, из-за линии горизонта стройными рядами выезжали всадники с разбитыми гербами, без лиц и знамён с пустотою и голодом в глазах.

Аль Баян остановился, он не боялся призраков, желай они ему зла, не пришли бы столь открыто. В своих догадках он оказался прав, в один момент рыцари приструнили призрачных коней и только один продолжил путь. Стройные и лёгкие ноги скакуна несли наездника прямо к чародею, в паре метров от цели он приостановил зверя и снял шлем, скрывавший длинные бледно-серые волосы. В лунном сиянии силуэт воина становился немного размытым и нечётким. Лишь герб оставался неизменен — чёрная рысь украшала разбитый, негодный для сражения щит рыцаря. Юноша спрыгнул с коня и поднял руку в приветственном жесте. Аль Баян знал этого человека, он помнил его живым.

— Приветствую тебя, о человек далёкой страны! — Рыцарь дважды ударил кулаком по панцирю, приветствуя чародея.

Губы колдуна тронула лёгкая, печальная улыбка, он был рад встрече, но обстоятельства его удручали.

— Я тоже тебя приветствую Раймон, воин веры. Помнишь мои прощальные слова?

— «Под этой стеной ты встретишь свою смерть» — прекрасно помню. Я был глуп, считал себя непобедимым и получил по заслугам. — Раймон старался говорить спокойно, но дрожащий голос его выдавал. Сложно признавать ошибки.

— Как мне видится не только ты остался на этой земле после кончины. Вся пятая армия погибла?

Раймон медлил с ответом, он старался не выдавать своим внешним видом, бушующую на душе тоску и сжигающую всё напрочь злость — те два чувства, что и держат мертвецов на земле.

— Я приехал сюда не для того, чтобы поминать былое, будь больше времени рассказал бы, но сейчас ты и твой друг в опасности. Я приехал, чтобы помочь.

— Какова же опасность? Я тут прогуливаюсь по ночной тропинке, любуюсь окрестностями, дышу свежим воздухом. Всё отлично, я каждый вечер ношу на руках умирающих.

— Не будь я с тобой знаком, то может и поверил бы в это, но сейчас не тот случай. Из главных ворот десять минут назад выехало три дюжины чёрных всадников — среди них святые воины, дознаватели и маги церкви, лучшие из тех, что есть в городе. У них приказ убить барона, а тебя сжечь. Вас выдал какой-то мальчишка глашатай. Скоро они будут здесь.

— Спасибо тебе, о вестник горя! У старого пройдохи ещё найдётся пара фокусов, чтобы остановить эту погоню.

Раймон покачал головой.

— Уж не знаю, чем ты опять досадил церкви, но с ними едет сам Кардинал Миган, а ты мой друг измотан и ноша твоя нелегка. Позволь мне помочь. — Раймон выхватил из ножен клинок, за ним оружие обнажили сотни призрачных воинов.

— Знаешь, быть мёртвым не так уж и плохо. Я всегда мечтал гулять под луной, чтобы никто мне не мешал, но так и быть, я приму твою помощь. Только вот есть вопрос — какова цена?

— Жизнь за жизнь, всё как обычно. Я хочу снова дышать и ходить по этой земле. Я мечтаю чувствовать аромат цветов и крови, ринуться в бой с мечом наперевес, рискуя жизнью. Быть призраком невыносимо, нет азарта, смысла, радости — только пожирающая изнутри пустота и дыра вместо сердца.

— Я исполню твою просьбу. Жди меня в Мёртвой долине, у стены костей. Я найду способ вернуть тебе жизнь, не будь я куратор Аурелионской академии! — Громогласно заявил Аль Баян.

— Мне плевать, как ты вернёшь мне жизнь, я просто хочу вновь жить, ощутить тепло и страсть женских объятий, и пьяный угар! Как немного то было нужно для счастья!

Раймон запрыгнул в седло, и уж было хотел пришпорить коня, но в последний момент остановился, он так давно ни с кем не говорил, и боялся, что так и не поговорит.

— Наше войско несло потери каждый день, но из первых пяти армий мы первые хотели взять Стену Костей. Ты приходил послом, предупреждал, что нас ждёт смерть, но мы не послушались. Утром уже пробились сквозь толпы пугающих чудовищ, многие сошли с ума от одного их вида, но в моё сердце страх не пробрался. Когда я с остатками людей подходил к воротам, земля под нашими ногами разверзлась, обнажая смертельную бездну, откуда вылезла тварь, попирающая само понятие добра. Она сверкала всеми цветами мира, подчиняла сознание. Свет помутил наши рассудки. В тот день пятая армия Иннира пала от рук собственных воинов… Я только одно понял — никому не нужны живые герои, за нашим войском так никого и не прислали. Отец Настоятель даже не объявил в столице день траура… О нас забыли! — Волосы призрака вспыхнули ослепительным голубым огнём — И теперь я здесь, чтобы помочь. А ты единственный человек, что может помочь мне

***

Раймон привык быть мёртвым, это даже его немного забавило. Сейчас, возвращаясь к своим верным воинам, седло коня не натирало причинные места, ветер не сдувал волосы на лицо, мешая спокойно смотреть на дорогу. Ныне граф Раймон третий не знал обыкновенных людских забот, его не мучало чувство голода и жажды, в любую погоду он чувствовал себя комфортно. Ранить же призрака крайне сложно, особенно в полнолуние, но можно, если знать как, куда и главное, чем, бить. Однако Раймон не думал о битве, бое и крови, он знал, что его вечное войско одержит ещё одну победу, с ними полная луна, думал генерал совсем о другом.

Его разум мечтал — это всё что ему оставалось. Будучи вне полнолуния невидимым и бестелесным созданием, волей-неволей ударишься в мечты. Раймон желал жить вновь, всё в этом мире ему казалось прекрасным, и он искренне не понимал, как люди могут не понимать своего счастья!? О каком горе может идти речь, когда твоя грудь каждую секунду подымается и опускается, а глаза способны видеть весь огромный мир! Люди заигрались, у них есть время на злость и обиды, но нет и секунды, чтобы остановится посреди улицы и вслушаться в эту суетливую, неугомонную мелодию жизни.

Раймон был готов на всё ради того, чтобы протянуть живые руки к небу и воскликнуть: «Солнце! Я люблю тебя!» Как он мог выбрать своей профессией убийство? Да, раньше оправдания своих деяний благой целью его устраивали, но сейчас… Ведь все мы богаты, пока живы, ибо ничего кроме жизни и любви ценности не имеет и иметь не может. Так каким же нужно быть глупцом, чтобы считать любой предлог достойным оправданием? Как можно отбирать у человека самое ценное, единственное, что у него есть?!

У Раймона было достаточно времени для размышлений на эту тему, он поклялся вернуть себе жизнь любой ценой, даже если кровь должна будет вновь окропить его клинок. Жизнь — величайшее сокровище, но Раймон ценил только одну жизнь — свою, ибо она одна и другого шанса не будет. Битва в его душе затихла, а конь остановился пред великой ратью безмолвных и беспощадных воинов, они тоже мечтали вернуться на землю во плоти и крови, Раймон поклялся им, и сейчас они сделают первый шаг, первый из многих.

***

К имению Либерто Терра сквозь влажный ночной воздух пробиралась кавалькада вооружённых церковников и дворян. На лице каждого читалась несказанная радость, ведь они считали, что едут не на задание, а на самый что ни на есть настоящий бал! Представьте, скучна и обыденна жизнь дворянина в королевстве Иннир, особенно страдает молодое дворянство! Институты закрыты, виршей не сложить, да и не хочется! Богатство воистину перестало радовать людей, пресытило их, никто из молодого поколения ни о чём не мечтал. Их родители не озаботились вопросами образования и получили безграмотных, безыдейных и пустых людей с полными карманами золота, и если цель жизни бедняка состоит в выживании, то цель жизни хорошего дворянина — апогей гедонизма.

Дворян спасла мода, а нынче модно служить в инквизиции! Чем плохое развлечение? Кому из людей не нравится придумывать фальшивые обвинения, чтобы посмотреть, на так забавно корчащуюся на костре голую барышню. В плюс ко всему форма, она просто поразительна! Добротно сшитое кожаное пальто, чёрного цвета, широкополая шляпа с пером того же оттенка, но с редкими вкраплениями белого, пояс чернее самой матери ночи с символом Индерварда — плавящимся черепом, ну и конечно же клинки звёзды. Сие оружие грациозно и смертоносно, подобно его создателям. Мастер сего клинка может убить вас двумя движениями столь быстрыми и незаметными, что вы даже не сразу осознаете свою смерть. Клинок такой крепится на запястье, представляет собой два перекрещённых, тонких стальных лезвия.

Вот так вот и живёт дворянский свет Иннира, красивой шляпки и пальто вполне достаточно для привлечения толп скучающей молодёжи. Нет для фанатиков Индерварда ничего лучше пустой и безыдейной головы, ибо такие люди мгновенно становятся чьими-то марионетками, пользы от сиих слуг немного и в расход их пускают быстро, но иногда и награждают потехой, как сейчас.

Каждый, кто согласился ехать ночью и искать опального барона, делал это совсем не на благо церкви. Они желали одного — охоты. Бывшие два часа назад людьми, они превратились в голодную до крови стаю, когда человек пуст и сыт, инстинкты берут своё. В Иннире зрели страшные плоды, красивые и опрятные с виду, но вместо сладкого сока из них лилась гниль и смрад, ведь сейчас каждый из отряда, состоящего из тридцати одного дворянина и единственного кардинала, думал, как будет избивать преступника, и неважно в чём его обвиняют! Что стража, что инквизиция, им плевать на охрану морали и нравственности, люди преклоняют колено перед законом и клянутся ему служить только для того, чтобы закон этот нарушать! Ведь это так приятно ударить и знать, что тебе не могут дать ответ. Однако сегодняшняя ночь стала исключением из правил, которые встречаются всегда.

— Кардинал! Вон его именье! Через минут десять подъедем!

Разведчика перебил крохотный веснушчатый пацан, кто-то из ублюдков Тассорских графов.

— Чего ждать! Тут рядом деревня! Сначала её спалим, я там бывал, таких девок вы ещё не мяли, я ручаюсь! — Ублюдок противно шепелявил, напоминал урода-горбуна из одного популярного несколько лет назад романа. Автора сожгли. А как иначе?

Кардинал поморщился и еле заметным жестом велел увести надоедливого солдата. Что-то было не так, слишком тихо. Не то что бы ночью все звери должны петь и плясать, а ветер шевелить кромки деревьев, но гробовая тишина тоже ничего хорошего не предвещает. Кардинал хоть и жил сейчас в своём позолоченном особняке в городе, но был не из робкого десятка, до того, как стать важной фигурой в светских играх он долго и упорно работал, получая бесценный опыт, и сейчас этот опыт кричал ему: «Опасность!»

— Сэм, подай мне мой перстень, он в сумке, да, вот этот. Хороший мальчик. А ну ка всем заткнуться, дети жирных псов! Сэм! Командую кольцевое построение, я скоро вернусь!

Кардинал не стал слушать ответа подчинённых, и как следует пришпорил коня, съезжая в низины поля перед имением Фон Грейс. Плащ за спиной сильно болтало, иногда Кардиналу нравилась яркая кричащая одежда, но частенько от неё только хлопоты. С третьей попытки ему удалось вытянуть вперёд руку с перстнем, не запутавшись в складках мантии. Его губы, еле шевелясь, читали молитву, наполняя кольцо силой, наконец, оно вспыхнуло золотым пламенем, бросая луч света вперёд и освещая каждый дюйм пустыря. Подобно маяку в безлюдных водах стоял Кардинал средь поля, но ничего не поменялось! Он не понимал. Не могло всё быть так просто! Его предупреждали об огромной опасности, но…

Додумать он не успел, в плечо вонзилась стрела, и он мгновенно всё понял: кровь, колющая боль как от настоящего попадания, но снаряда нет! Такое сотворить может только озлобленный на целый мир призрак.

«Спасите нас боги… Я не могу… Их сосчитать…» — Лицо кардинала замерло в гримасе ужаса.

Под обличающий свет кольца стройными рядами выходили безликие воины, чьи души вновь силой наделила луна. Ведь недаром поют в старых сказаниях: «Что живому луна, то мёртвому солнце».

Столпотворение, армия, войско легион — как же много слов, а смысл один! Бесчисленное множество безглазых и безликих душ, существующих только за счёт ненависти ко всему живому. Только две силы могут удержать душу на земле: любовь и ненависть, но видит Индервард, почти никогда я не видел призрака, пылающего бескорыстной и чистой любовью хоть к кому-то, им более свойственен злой цинизм. Кардинал пришпорил коня и галопом поскакал обратно к отряду.

На фоне безмолвно ужасающего войска выделялся только один силуэт, глазницы его пусты не были, но глаза преисполнялись отягощающей души печали. Бледный рыцарь направил своего скакуна навстречу Кардиналу, холодный полночный ветер играл его искрящимися волосами и складками небесно-голубого плаща, если бы Кардинал не разбирался в призраках, он бы никогда не осмелился сказать, что незнакомец мёртв и пребывает в этом мире только благодаря силе луны.

— Приветствую тебя, мой друг, Кардинал номер семь!

Призрак его как будто знал, да и поприветствовал как друга, странно и одновременно страшно.

— И тебе поклон, неупокоенный. Ты пришел, чтобы просить у меня душевного покоя и отпущения? Я дам его тебе коли попросишь.

— Не мучай свой стареющий разум, седой юнец. Ты знаешь меня, это так, но смотрящие с высоких башен редко запоминают лица и имена тех, кто отдает за низ свои жизни. Я граф Раймон, генерал пятой армии священного воинства, пропавшей не так давно без вести. Как видишь, — генерал указал на своих солдат — мы нашлись сами, видимо церковь забыла своих защитников.

— На совете Кардиналов только четверо проголосовали за организацию поисковой экспедиции, ваше спасение лежало вне сферы наших интересов. Вы служили церкви при жизни и должны уважать решение высшего совета.

Кардинал старался сохранять спокойствие, с трудом терпя насмешливый взгляд призрака.

— Как обычно, людские жизни это только цифры в бланках и судьбу их решает чистая математика, но я рад, что хотя бы четыре сердца в совете ещё не превратились в безжизненные булыжники. Прежде чем я убью тебя, хочу спросить — а как проголосовал ты?

Кардинал не медлил с ответом, врать призракам опасно, да и какой смысл врать перед смертью? Других грехов хватает.

— Я проголосовал против, спасать вас было невыгодно, экспедиция стоит денег, а при дефиците в казне она может вызвать долгоиграющие последствия. Да, математика решает вопросы лучше чувств, ты назовёшь нас бесчеловечными, но спасая вас, погибло бы гораздо больше людей, нежели просто о вас забыв. — Кардинал старался заговорить призрака, готовя за спиной свой последний козырь.

— Я не ошибся в тебе, ты мне нравишься. Честен, но не более. У тебя одно правило и ты его блюдёшь, в наше время это редкость, люди дают себе тысячу клятв в день, чтобы в следующие же сутки нарушить все разом. Меня радует, что ты не корчишь из себя важную шишку, а потому предложу тебе быструю смерть, могу даже нацедить крови — тёплая и густая. Она может согреть тебя этой холодной ночью. Никогда не пил своей крови?

Раймон широко улыбнулся Кардиналу, и тот может и оценил бы шутку, будь она произнесена в более тёплой атмосфере, и если бы оскал призрака не напоминал волчью «улыбку».

Священник не сказал ничего, вместо этого он вскинул руку, из которой вырвался огромной силы луч, подобный лучу солнечного света. Заряд озарил ночь своим блеском и пробил брешь в стройных рядах мертвецкого войска, но, когда сияние угасло — всё осталось неизменным, только Раймон зловеще улыбался, обнажая свой клинок, его армия двинулась в бой, напевая простую солдатскую песню. Унисон исчезающих голосов, слитых воедино.

— Хорошая попытка, жаль только, что призраков вы только на теории изучаете.

Раймон одним взмахом разрубил врага надвое и бросился в бой вместе со всем воинством. Пёстрый отряд дворян растерялся, разбился и расформировался! Все бросились кто куда, стоило только понять, что меч не разит призрака. Даже освящённый не разит.

Духи выли, сбивали с ног живых невидимыми, но пронизывающими хладом до сердца стрелами. Безумие захлестнуло поле, в лунных бликах кричали раненые, но недолго им таковыми было суждено оставаться. Ураган битвы не щадил ни лошадей, ни людей и в час все полегли на поле. Тело на теле, но ни капли крови. Застывшие лица и пустые, будто бы высосанные глаза…

Тихая ночь. Холодная ночь. Мёртвая ночь…

Глава 3. Человек тысячи дел

Светало. Лучи солнца касались утренней росы, превращая поля в бриллиантовые россыпи. Птицы готовились дать дневной концерт — одинокие непризнанные гении. Слушали то их все, но в благодарность артисты получали только смерть.

В стране голодных ртов животным не было счастья, впрочем, как и в любом другом месте. Слишком много войн, слишком много огня, но нужно больше! И всё равно, что в дыму задыхаются дети. Неважно, что испуганные стаи зверей и птиц покидают родные, теперь выжженные леса. Огонь никому пока счастья не принёс.

Люди в Иннире жить спокойно никогда не умели, да и не особо хотели. Не повелось так, вот и вся причина. Сначала правили вожди, жилось неплохо, но как-то не так. Низвергли вождей. Их головы и поныне на кольях в центре столицы.

Выбрали короля: самого храброго, умного и справедливого. Он всё говорил, что о людях думает. На крови три города окромя столицы возвёл, мол, для всех строил. Камень там везде красивый, дорогой. Черепица славная, улочки чистые, да при входе стража с алебардами грозными — не пускает рвань всякую. А кто рвань? Да почти все. Не стало лучше жить.

А потом пришёл он — Бог холодного огня… тогда люди поняли, что хуже всегда быть может…

***

Поле тихое, мёртвое, безжизненное. Из земли то тут, то там торчат рукояти мечей, позолота с них сошла, узоры нарушились. Вороньё слетелось со всей округи, их клювы пробивали ткань и кожу, выдирали глаза и плоть. Всюду трупы, голов тридцать, не меньше. Кто-то в дорогом костюме, кто-то в доспехе — какая разница, все мертвы. И ни единой капли крови не упало ночью наземь. От ужаса умерли. Этот господин в чёрном любит распахивать подолы плаща перед смертными, мало кто выносит такоезрелище — призраки. Не живые, не мёртвые, пустые, кровожадные, кода-то родные, теперь же монстры пугающие. Лучше от страха умереть, чем от могильного холода призрачного клинка.

Среди поля стоял уцелевший стяг, алое полотно развевалось на ветру. Оно будто что-то хотело сказать своими хаотичными движениями. Оно кричало: «Бегите! Бросьте мечи! Единожды кровь пролив, не путь обратно!» К несчастью, понять такое послание обычный человек не в силах.

На поле был небольшой холмик, на холмике — причудливая фигура из камней, там проводили ритуалы люди забытого прошлого. В полнолуние место наполнялось немой силой, которую черпали культисты. По сей день собирались, но совсем редко — никто на костёр не хотел.

По чистой случайности мистический круг камней избрал своим любимым местом один человек. Этим утром он явился туда, чтобы провести драгоценные минуты наедине со скопившимися за неделю мыслями.

Человек этот был внешности можно сказать обычной, да не очень. Тело у него было добротное, прочное, но назвать его выдающимся возможности не представлялось. Не высокий и не низкий. Волосы чёрные, растрёпанные, как и одежда, местами прохудившаяся, прикрытая заплатками. Выделяли господина этого из толпы только глаза и руки. Причиной был не цвет зрачков, а сам взгляд. Таким смотрят только те, кто очень, очень многое пережил. Не каждый может узнать такой взгляд, однако, он содержит в себе душу человека. С руками было проще, до самых локтей их покрывали страшные ожоги. Если присмотреться, то они складывались в несколько узоров, в итоге замыкавшихся в единую спираль. Такие шрамы, увы, не излечить, только смириться и жить. Звали человека Илиас. Куда-бы его не кидала судьба, что бы он ни делал, на вопрос «Кто ты?» он отвечал неизменно — «Я поэт».

Бумага в левой руке и огрызок карандаша в правой, что ещё нужно для счастья? Конечно же, хорошая тема для стихов! И сегодня определённо хороший день. Целая поляна замечательных вариантов для начала переплетения строчек рифм и знаков — магии истинных поэтов. Мысль шла, затем бежала, разгоняясь всё быстрее и быстрее. Почему ты не летишь!? Почему!? Илиас никогда не был доволен результатами своей работы и даже если произведения покупали, поэт оставался угрюм, ведь нет ничего ужаснее разочарования в себе. При написании очередного творения в его голове играли тяжёлые ноты знаменитой симфонии Пиригона — «Восхождение к солнцу». Та музыка будто лестница ввела вверх! Всё выше и выше, к небу! к вдохновению! Почему ты не летишь!?

Поэт остановился у одного из тел и устроился на камне рядом. Он снял свой лёгкий наряд, чтобы немного проветриться. Тело покрывали многочисленные синяки, шрамы и отметины: Илиас был упрямым и скандальным творцом.

Вот человек. На поясе висит два кинжала — наёмник, истинные церковники никогда бы не взялись за оружие бандитов и убийц. Вместо обыкновенного пояса из телячьей кожи дорогой с позолотой — состоит в престижном наёмном клане, обычный искатель удачи столько не зарабатывает. Вокруг запястья правой руки обёрнута рубиновая ленточка — женат, есть дочь, ленточка — это древний обычай, призванный хранить воина в бою, дабы он вернулся к семье целый и невредимый.

Завершив осмотр тела, Илиас задумался, достал листок бумаги и письменные принадлежности.

«За что мы любим людей? И что такое вообще эта любовь? Для одних это возвышение, ни с чем несравнимое блаженство! Смысл жизни. Для других же в этом коротком, но оттого не менее сложном слове, содержится квинтэссенция боли и страданий. Чувство одно — результаты разные. Любовь подобна драгоценному сокровищу: им желает обладать каждый и исключения случаются реже чем затмения. Как и все чувства, любовь своевольна. Об этом уже писал в своих трудах Столераст: «Как жестока, может быть доброта, каким иногда смертоносным бывает милосердие, но бесчеловечнее любви вам чувства не найти».

Закончив первую запись Илиас понял, что написать хотел совсем другое. Ну да ничего, допустим это было только вступление.

«За что мы любим людей? Каким образом находим того единственного, в безликой толпе незнакомцев, для каждого из которых являемся пустым местом. Я думаю, что мы любим всех, нет, не удивляйтесь, мы любим всех людей! Но вопрос в том — как мы представляем себе человека? Ведь слово сие многогранно, означать оно может как физическое, так и духовное состояние. Нельзя по-настоящему полюбить тело, только душу и никак иначе. Пока мы не увидим в сородиче тот яркий огонёк, что отличает нас от диких зверей, мы не сможем полюбить. Так сталось и с этим мёртвым солдатом. Когда я только его увидел, он ничегошеньки для меня не значил. Теперь же я разузнал кто он, где и чем зарабатывает на жизнь. У него есть, ну или была семья, и теперь я могу полюбить его, как и любого другого человека, в лице которого увижу не пустоту, а душу, хоть и чёрную».

Перо окончило запись и покорно опустилось в сумку. Илиасу нравилось писать о чувствах, ему неважно было мнение окружающих, ведь писал он эти строки не для них. Глядя на заметки из прошлого, он вспоминал, каким был. В свои двадцать семь он пережил больше, чем многие согнувшиеся под тяжестью лет старики: две гражданские войны, эпидемию чумы, потерю единственного близкого человека, предательство и непонимание. Он дал себе клятву — оставаться собой до конца, чего бы это ни стоило. Была и вторая клятва — не петь о печальной судьбе своей. Так уж завелось — сказал, что всё плохо и резко всё стало лишь хуже.

— Слушай, мой мёртвый друг, эта песня для тебя. Вы, мертвецы — хорошие слушатели, вы не умеете перебивать и всегда одобрительно молчите.

В бордово-тёмной тишине

У вас в домах и вдалеке

Небесным стуком раздаётся

Тревожный тон…

Ты смотришь вдаль,

Пытаясь скрыть свою печаль,

Но сил не хватит —

Здесь война,

Где моё сердце и душа

За жизни мыслит с глубиною.

Зачем же вам война?

Неужто ль выход?

Нет-нет!

Простому люду не понять

Когда идёшь ты воевать,

Все чувства — поднебесный вздор!

Отечество — вот разговор!

Но вы не видите картинку,

Ведь вы не были на войне:

На поле в страшной пелене

Не укрывали свою дочь,

Не говорили врагам прочь,

Не убивали…

Ну и откуда же вам знать?

Простой же люд не в силах лгать

Им всё это не нужно!

Я протестую — это глупость,

Тупая цель тупых людей,

И нет же лучших здесь идей

Помимо страшного отбора!

***

Готов я много рассуждать,

Протестовать и принижать,

Но я прошу всерьёз понять

Не стоит всё войной решать!

— Эх, вышло наивно и недвусмысленно. Высший свет не оценит, им подавай символизм — зашифровывай смысл. Ладно бы дельные вещи шифровали, так нет, всякую ересь пишут. Сотни поэтов тешат аристократов и церковников «глубокими» стихами. Им бы только денег получить, пропали истинные поэты. Но ты то меня понимаешь, разлагающийся друг?

Труп молчал — решил не высказывать свою позицию. Мертвецы предпочитали сохранять нейтралитет во всём.

Поэт наслаждался тишиной. Ради пропитания жить ему приходилось в захудалой съёмной комнатушке на окраине города — вынужденные меры, там хоть кому-то поэты нужны. Шум улиц в полдень сводили Илиаса с ума, одна неделя без «дня тишины», и он впадал в глубокое умственное помешательство.

Одиночество мёртвого поля нарушил незнакомец в тюрбане, Поэт заметил его краем глаза, но приветствовать не стал, если надо сам заговорит.

Мужчина с густой бородой спокойно ходил между тел погибших. Около некоторых он вставал на колени, закрывал мертвецу глаза и тихо что-то шептал. Около получаса два одиноких человека спокойно занимались своими делами, без единой попытки начать разговор. Спустя время повод для беседы появился.

Незнакомец успел обойти все трупы и над некоторыми провёл свой незамысловатый обряд. Наконец он встал в самом центре поля и скинул с себя жилетку. Его вид внушал благоговейный трепет. Одежда, сотканная, словно из потоков весеннего ветра хранила на себе удивительной красоты драгоценные каменья. В крупных изумрудах отражались могучие леса, аметисты источали силу. Сапфиры приковывали к себе взгляд, напоминая о чистых и могучих горных реках. Но краше всех сиял рубин в тюрбане колдуна — сосредоточение чистой мощи: любовь, ярость, ненависть, гнев — всё это одновременно жило в одном единственном камне.

Чародей нарушил гармоничную тишину поляны и тихо запел, двигаясь в такт собственной музыки. Руки мага нежно ласкали ветер, пришедший на зов. В один момент мелодия переросла в стремительную и яркую песню. Воздух вокруг незнакомца стал ярче, чище, а в его руках заискрились тонкие нити.

Кто сказал, что толстяк не может быть грациозным? Песня летела вперёд всё быстрей и быстрей, линии сплетались в узоры, а те в рисунки и картины. Вскоре всё пространство вокруг мага заполнилось волшебными переплетениями линий, песня уже не напоминала народный напев, она вообще уже ничего не напоминала! Абсолютно беспорядочные и не собранные в слова звуки, всё равно завораживали, являя собой чистую гармонию. Напряжение росло, количество узоров увеличивалось и наконец, всё оборвалось. Как по команде рисунки вспыхнули кроваво красным и высвободили заключённую в них силу, песня оборвалась на сжатой ноте. На поляне больше не лежало ни одного мёртвого тела, все исчезли, будто их и не было.

Колдуна немного шатало после столь выматывающего представления, он вытер со лба пот и уселся на один камень с Илиасом, благо места хватило бы и на пятерых.

— Хороший сегодня денёк, не находите? — Спросил колдун, устраиваясь на сыром от утренней росы булыжнике.

«Хм, он хочет со мной поговорить… Но зачем? Из-за того, что я всё видел? Навряд ли, будь дело в трупах, он бы давно меня прикончил. Не отвечать — не вежливо, но и притворяться, будто ничего не было, тоже глупо…»

— Не утруждай себя излишними размышлениями на мой счёт друг, я не причиню зла. Просто решил начать разговор с традиционной фразы. Мне казалось у вас в Иннире так приято? Давай же пожмём ноги в знак знакомства!

— Да, такой обычай действительно есть, он негласен и соблюдается исключительно из-за нежелания людей обновлять свой стандартный набор фраз для приветствия. Я же не вижу в неформальном начале разговора ничего столь важного, чтобы придавать этой традиции хоть какое-то внимание. Однако я не удивлен, что вы прочитали мои мысли уважаемый, для магов это, скорее всего, обычное дело, но впредь прошу спрашивать напрямую разрешения. Да, денёк неплох.

— Прошу извинить старого дурака, залезать в чужие мысли это верх неприличия, просто ваша голова особенная, вы думаете не только о работе и еде!

— Это комплимент? Верно всё же комплимент. Благодарю. — Илиас чуть шевелил губами, когда говорил. Речь его была тихая и текучая: слова плавно выскальзывали из губ, растворяясь в воздухе.

— Был я в вашей светлой голове недолго, но отметил, что мне не удалось увидеть все мысли сразу. Видите ли, в разуме обычного человека всё чётко и структурированно: мысли о семье в одном месте, о службе в другом, и так со всеми мыслительными процессами. В вашей же голове царит полный хаос! Никакой системы или же упорядоченности! Вы как помойное ведро с разнообразным мусором внутри! Это воистину удивительно и невероятно! — Колдун говорил возбуждённо, думая, что хвалит поэта.

Илиас засмеялся во весь голос, смех у него был странный, похожий на скрип, он резал слух и вызывал желание поскорее умереть, как будто плохим мелом учитель скребёт по доске и железкой по панцирю водят одновременно.

— О боги, никогда меня так приятно не оскорбляли! Простите за бестактность, просто никто раньше с таким восторгом мне не говорил о моей голове!

— Ничего, смеяться полезно. Скажу честно, мне не нравится говорить так, будто мы на приёме у короля и нам в любой момент могут отсечь головы. Может на «ты»?

Илиас отложил окончательно бумагу и пожал плечами.

— Никогда не любил излишние приличия.

— Хорошо, тогда скажи мне о бездонное ведро светлых идей, как тебя зовут?

— А какое это имеет значение? Разве имя что-то говорит о человеке? Неужели глупый устой мешал нам мило беседовать раньше? К тому же ты был у меня в голове. Ты знаешь моё имя

— Устой не мешал, и с головой ты верно подметил, всё же хотелось соблюсти приличия. Представь, какой-то человек не спал ночей, придумывал эти правила, а мы так просто отказываемся от его трудов! Именно поэтому я представлюсь — Борян Аль Баян, чародей издалека. — Колдун встал с камня и поклонился, предварительно сняв тюрбан.

— Ну, раз уж ты сказал… Я Илиас, Тассорский поэт. Я хочу задать бестактный вопрос Борян.

— Если ты предупредил мне об этом, то вопрос уже не так бестактен. Как если бы вор перед кражей вежливо уведомлял бедного прохожего о своих намереньях. «Уважаемый сударь, не соблаговолите ли вы стать невольным участником такого замечательно действа как кража?»

— Я считаю, что все приличия глупы, почему я должен улыбаться человеку, который мне противен?! Я хочу сказать ему, что он урод, и я сделаю это! Почему это осуждается?!

Борян Аль Баян принял важный вид и на одном дыхании выпалил цитату из какой-то книги.

— «Ежели все люди истинное лицо своё покажут, то содрогнётся от злобы этой мир! Погрязнем мы в ненависти и боли взаимной. Фальшивая улыбка, есть щит, не позволяющий окружающим укорить вас!»

— Ты тоже так думаешь?

— Нет. Я считаю, что каждый человек прекрасен, просто мы разучились правильно любить. Злых людей не бывает, встречаются только запутавшиеся.

— Тут мы с тобой во мнениях расходимся, но не будем спорить. Я, видишь ли, упрямее стада горных баранов, переубедить меня в чём-то и сам Индервард не сможет.

— А он пытался?

— Это афоризм, возможно, может иначе зовётся. Но мы, кажется, ушли от темы. Вот тебе список вопросов: кто ты чёрт подери такой, как связан с целым полем мёртвых тел и где научился так колдовать? — И хоть список сей должен был прозвучать яростно и с надрывом, но нет. Поэт просто тихо спросил.

— Ты любишь чай?

— Ну… Да… — Илиас немного удивился, давно его не удивляло, но вопрос о чае почему-то застал врасплох.

— Я с удовольствием отвечу на все твои вопросы, о дитя познания, но моему другу нужна помощь. Твоя голова сообщила, что ты можешь помочь. Это так?

— Какая помощь ему требуется? — Серьёзно спросил поэт.

— Он отравился каким-то грибом, я уже забыл название. Есть мнение, что больше дня после такого отравления не живут. Так я могу рассчитывать на твою помощь? Клянусь своей магией, что в долгу не останусь!

— Я был военным врачом и работал в чумном городе, помочь могу. Веди. И ещё, ты мне ничего должен не будешь. Во-первых — это мой долг. Во-вторых — людям, которые мне нравятся, я помогаю задаром.

Бывает так, что понимаю друг друга люди с полуслова, что верят до конца и сразу. Так произошло у Илиаса с Аль Баяном, почему-то оба этих достойных мужа были уверенны в праведности и честности новообретённого товарища. Что ещё можно сказать? Никто из них не ошибался.

Дорога не заняла много времени и вскоре путники прибыли в имение Фон Грейс, по дороге чародей поведал поэту о недавних событиях. Илиас внимательно слушал и записывал, ему частенько в голову закрадывалась мысль написать книгу. Как же можно упустить такой сюжет?

В доме царил беспорядок, разбросанные по полу книги, неубранная со стола еда, вековая пыль на полках — прислуга видимо решила уйти в отпуск. Когда-то давно этот дом принимал знатнейшие дворянские семьи со всего Иннира. Послы и дипломаты, бароны и графы — все желали посетить Либерто Терра. Но те времена прошли, закутались в тонкое одеяло паутины забвения.

Сейчас же имение пребывало в полнейшем запустении. Виноградники завяли, фонтан во дворе больше не радовал ни гостей, ни хозяев. Но почему же некогда богатая и знаменитая семья Фон Грейс позволила своим слугам так халатно относиться к своей работе? Ответ прост и банален — банкротство. Дед Эдварда, стал последней светлой полосой древнего рода. Примерный дворянин! Он обладал именно теми качествами, которые были нужны двору в давние времена: консерватизм, жестокость, тактическое мышление. А потом Фон Грейсы «размякли», и началось…

Чародей провёл «доктора» в покои друга. Он добрался в имение в четвёртом часу ночи и оставил Эдварда в единственной комнате с кроватью. Аль Баян был приверженцем холистики, так как сам её придумал, и верил в судьбу, а потому просто пошёл в поле, полный уверенности, что там найдёт решение проблемы. Сама по себе холистика — спорная вещь, но относительно чародея работала она почему-то исправно.

Илиас осмотрел пациента. Эдвард лежал весь бледный, у него был жуткий жар, во рту пересохла, а дышал он прерывисто, будто воздух вокруг вот-вот кончится.

— Я знаю этот гриб. Им много переселенцев травилось. Он только в землях около Тассора растёт. Приезжие крестьяне селятся и пугают его со съедобным собратом, такое я часто лечил. Не на войне, просто так, ради доброго дела.

— Какая радость! — Чародей бросился в пляс. — Значит лечение — пустяковое дело!

— В общих чертах — ничего сложного. Нужна только ступка, горячая вода и перегонный куб, если есть, можно и без него обойтись. Травы для лекарства тут растут повсеместно, я подозревал такое отравление, а потому несколько по дороге заготовил. — Поэт продемонстрировал пучок жёлтых и фиолетовых цветов.

— Прошу не говорить моему другу, но в его доме я обнаружил тайную лабораторию за гобеленом. Клянусь, я случайно туда провалился! По приходу очень устал и решил прислониться к мягкой стене и упал! Там полным-полно разнообразных баночек скляночек, бери, что требуется, не думаю, что Эдвард возразит.

— Секретная лаборатория… — Илиас призадумался. — Это интересно. Веди, думаю, скоро ты узнаешь много интересного о своём милостивом спасителе. — Поэт ещё раз взглянул на Эдварда, он очень много знал об этом человеке.

В лаборатории Илиас освоился мгновенно и сразу приступил к созданию лекарства, лишь единожды попросив Аль Баяна принести некоторые травы, что он забыл собрать во дворе. Результатом нехитрой перегонки стала буро-зелёная жижа, которую в здравом уме не выпил бы никто, благо, Эдвард был без сознания и его мнения не спрашивали. Лекарство аккуратно влили в рот барона, чародей держал, поэт лил.

— Чтобы лекарство подействовало нужно время. Обождём в гостиной? — Спросил поэт.

— Замечательная идея, я как раз нашёл здесь отличные запасы чая! Сладостей, увы, нет. Правда, беседа слаще любых конфет!

Чародей поспешил вниз, дабы приготовить напиток. Резная лестница жалобно заскрипела. Илиас ещё раз посмотрел на спящего барона, жар постепенно спадал.

Выходя из комнаты, поэт бросил взгляд на барона вновь, ухмыльнулся довольный собой и вышел прочь. Он оказался прав.

***

Из дела о Тассорском отравителе. Статью для церковного архива подготовил инквизитор-следователь второго ранга Патрик Стир.

Ещё несколько лет назад совет по особым делам признал, что за чередой загадочных отравлений стоит один и тот же человек. На то указывали результаты вскрытий жертв и сами критерии, по которым убийца их выбирал. Чуть менее чем за год было отравлено свыше семидесяти человек, при том, что некоторые убийства ещё не связаны с Отравителем, но скорее всего — его рук дело.

Все убийства произошли в Тассоре, или же в его окрестностях. Убийца использует яды медленного действия, поэтому напасть на след практически невозможно. Путём алхимической экспертизы удалось выяснить состав одного из ядов. Мы вышли на поставщика — единственного в Тассоре. Его постоянный покупатель — барон Эдвард Фон Грейс. Сим отчётом одновременно запрашиваю у главы областной инквизиции право на лишение Грейса дворянских привилегий, для последующего задержания и казни.

Человек в балахоне принял кипу бумаг из рук инквизитора и сунул тома взамен увесистый кошель драгоценных каменьев.

— Зачем вам покрывать этого урода и идиота? Да ещё и за такие деньги? — Спросил инквизитор.

— Господин Грейс полезен дворянству, чрезвычайно полезен. Его легко науськать на нужного церковника, его легенда внушает страх — убийца собственных родителей.

— И зачем?

— Наследник престола. Легкоуправляемый наследник.

— Вы никогда не вернёте монархию в Иннир.

— В ваших же интересах, чтобы вернули.

Заговорщики молча разошлись. Через три часа церковник умер от яда. Всё списали на отравителя. Как всегда.

Глава 4. Авторитеты правят бал!

Кузнецы не знают, кто ими правит. Они куют железо. Если бы они знали, что всё могут изменить. Если бы они знали, что сотня молотов сильнее десятка мечей. Но они не знали и продолжали жить, надеясь, что завтрашний день будет лучше, чем сегодняшний, или, хотя бы не хуже. Предыдущий день старались не вспоминать.

Но так уж вышло, что все друг другу врали.

Сотни крохотных деревенек в полях и долах, близь спокойных тёплых рек жили вне времени. Там стирали старые узоры, что напоминали о дне вчерашнем. Сжигали записки со старыми песнями и сказаниями. Оставляли только самые древние, из времён настолько далёких, что уже сказкой казались. И никто не верил, что, когда люди в Иннире жили бок о бок со своими богами, что рожь не гибла благодаря их волшбе от бурь и что дети не появлялись на свет слабыми и лёгкими, словно голубиный пух. А ведь такое время было.

Но сколько бы не уничтожали люди прошлое — они им жили. Они жили в ненавистном им вчерашнем дне. Они надеялись, что завтра будет лучше, но когда завтра наступало в голове у них вертелась мысль, что вчерашний день точно был хорошим.

Иннир пережил три революции и множество бунтов. Но их старались не помнить. И не помнили. Назревал четвёртый мятеж, и он грозился стать последним. Живущие в прошлом никогда не увидят ни настоящего прошлого, ни дня сегодняшнего, ни будущего. Ведь прошлое, о котором они с придыханием вспоминают, никогда не существовало.

***

Солнечный свет с трудом пробирался сквозь грязное оконное стекло: уже несколько месяцев барон Фон Грейс не утруждал себя уборкой. Потому и очнувшись после забытья встретил его тусклый, а не яркий свет — невелика потеря.

Он открыл глаза и тут же голову пронзила острая, невыносимая боль, как три сотни раскалённых игл в голову впились. Мир на мгновение помутнел, Эдд снова чуть не потерял сознание, но в один момент боль резко оборвалась, будто её и не было. Барон ухватился за спинку кровати и в несколько подходов поднялся, осмотрел комнату. Пусто. Всё на месте: пошатанная кровать, письменный стол, разбитое зеркало на стене. В воздухе зависли сотни крупиц пыли: сколько не разгоняй, не исчезнут.

— Святые угодники… — Эдвард зажмурился и помассировал виски: в голове всё ещё гудело. — Только бы осталась холодная вода, без неё башка не уймётся. Даже думать, мать вашу, больно! — Стоило ему только это крикнуть, как боль вернулась, и он снова чуть не свалился на кровать. Вылечить его могла только тишина. Для больных время тянется невыносимо медленно: они вынуждены чувствовать боль каждую секунду, нельзя просто так уйти в забытье, увлекшись чем-то.

Вдруг в окно комнаты постучали, Эдвард болезненно поморщился, но на шум обернулся, и ещё одна тревога покинула его разум — в стекло бился почтовый голубь. Измотанная птица просто не понимала, что перед нею преграда. Барон немного приоткрыл окно и аккуратно взял птичку в руки.

«Посмотрим, что тут у нас. Так, письмо на месте, печать из синего сургуча — такое может сделать только Данте, без сомнений, но сначала займёмся тобой, где-то у меня оставались зёрна…»

Эдвард порылся в ящиках письменного стола и в итоге обнаружил небольшой мешочек пригодных для употребления в пищу семян. Он даже не успел их насыпать на стол — голубь взбесился, вырвался из рук и целиком залез в мешок.

— Честная плата за честную работу. — Он впервые после пробуждения улыбнулся. — С птицей рассчитались за доставку, вот бы с людьми было так же просто… перейдём к письму! — Собственный голос барона не порадовал, он основательно осип. В голове Эдвард оставил пунктик на тему тёплого молока — старый добрый способ привести тембр в норму

Он осторожно надломил, скреплявшую листы печать, и развернул послание. Пусто. Совсем ничего! Кроме, разумеется, замечательного листа гербовой бумаги. Барон обожал этот чуть сладковатый ни с чем не сравнимый запах — аромат мыслей, разума, новых дивных миров.

— Нет, они не могли прислать мне пустышку, синий сургуч умеет делать только Данте! — Эдвард на мгновение растерялся, но уже через секунду лицо его просияло, боль ушла, уступив место гениальной идее — Как я мог забыть! Невидимые чернила! Нужно срочно найти свечу и огниво, только бы они завалялись, где ни будь в столе… Бумага, перья, печатки, ножи для бумаг… Я точно помню где-то тут была свеча! Не мог же ночью при лунном свете писать? А! Вот она! Последняя осталась… Надо бы новых в городе закупить. Почём нынче свечи? Ха! Вот и огниво! В соседнем же ящичке!

Эдвард взволнованно пританцовывал: фантазии на тему содержания письма не давали ему покоя. Кресало родило искру из холодного камня, та вспыхнула, чтобы погибнуть на кончике фитиля, но дать начало новому пламени! Тепло свечи нагрело бумагу, невидимые чернила явили себя свету.

«Приветствую вас, достопочтимый наследник. Пишет вам ваш верный слуга и союзник, кардинал Данте Мортимер. Мне льстит тот факт, что вы лично принимали участие в подготовке переворота: хороший правитель не должен отсиживаться в стороне, пока его люди гибнут. Рад сообщить, что мне удалось найти сильных союзников. Среди них практически все Тассорские дворяне: многие мечтают вернуть власть королевской крови. Некоторые ещё не признают вас законным наследником королевской линии, но факт свадьбы вашей троюродной тётки и сестры последнего короля неоспорим! Нас также поддержит крупный землевладелец, граф Блюмберг, именно он представляет городских дворян. В конце письма спешу сообщить две новости. Во-первых, переговоры с армией маркграфа Лютера прошли успешно, Блюмберг уплатил за несколько месяцев вперёд. Во-вторых, скоро мы все нагрянем в ваше имение, союзники должны увидеть символ будущего процветания в лицо! Агенты доложили, что вы на месте.

P.S — C вашей стороны было очень глупо рисковать жизнью ради чародея. Последние данные утверждают, что выбраться вам удалось и вы у себя дома. Мне стоило больших усилий отвести глаза церкви от начала расследования и убедить всех, что есть дела важнее. Надеюсь, этот маг того стоил. Впредь, обсуждайте такие диверсии со мной. Какая может быть революция роялистов без короля?

Засим прощаюсь. Люди, храните короля, с ним идёт новый рассвет!»

Барон чуть не порвал письмо от счастья: к нему едет сам Данте Мортимер! Неуловимый, загадочный политик — единственный шанс вернуть свет монархии в страну и невероятно преданный соратник! Сколько Эдвард строил теорий о неведомом союзнике, сколько мечтал о встрече и вот! Она грядёт!

«Он всегда признавал мои блистательные таланты, он всегда верил в то, что я смогу стать лучшим королём и вот, он едет! Неужели этот день настал!?»

Радостную тишину комнаты разрушил смех, чей источник таился в обеденной зале. Барон вынырнул из царства розовых мечтаний и пошёл на шум: он догадывался, что Аль Баян сейчас где-то в доме, но слышалось то два голоса, а не один! Потому Эдварду не терпелось узнать, кто есть тот второй, который посмел переступить порог Либерто Терра.

***

За длинным обеденным столом, кое-как прикрытым рваной старинной скатертью, сидели спасители барона. Аль Баян вальяжно развалился в обитом лазурным бархатом кресле: он обустроил себе уютное местечко. Поэт сидел совсем рядом, он только недавно дал себе отдых. Развести камин, сготовить чай и еду, выстирать единственную одежду — всё это занимало время. Сейчас же он, как заворожённый, наблюдал за пламенем камина и изредка пускал дымовые кольца: со времён службы во флоте у Илиаса осталась только резная курительная трубка с прекрасной бронзовой крышкой.

«За храбрость и самоотверженность во время битвы с превосходящими силами противника» — гласила памятная надпись. В дар осталась только она. Вот как платят тем, кто рискую жизнью бросается с факелом во вражеский пороховой трюм, да и ещё и выбирается живым. Трубка и орден — жалкие отговорки. Люди в Иннире не любили живых героев — слишком уж затратно их любить. А вот мёртвых они превозносили, до чего усопшим, увы, дела никакого не было.

— Вот как ты считаешь, можно научить человека волшебству, если он в него не верит? — Нарушил умиротворяющую тишину поэт и аккуратно подлил чародею чая.

— Дорогой друг, дитя младенческой любопытности, если я скажу тебе, что вот этой чашки здесь не стоит — она перестанет существовать? — Аль Баян кивком поблагодарил за напиток и мило улыбнулся.

— Конечно же, нет! Но церковники с пеной у рта кричат, что волшебством только их господин способен одарить, а всё остальное ложь! Не соглашаться опасно, костёр будет наилучшим окончанием такой дискуссии, а ведь могут и в подземелья забрать. Оттуда в здравом уме и трезвой памяти никто не возвращался.

— Некоторые люди могут отрицать очевидное, обходить его стороной, но уничтожить не смогут никогда, для этого их ручки слишком коротки.

Эдвард многозначительно покашлял, привлекая к себе внимание, он опирался на ограждение у второго яруса, что выступал немного вперёд и как бы нависал над трапезной. Этот своеобразный «балкончик» выходил как раз на камин.

— Доброе утро Аль Баян, благодарю за то, что не бросил умирать, но вот вопрос — что этот оборванец здесь забыл!? — Выпалил с надрывом барон, да так, что правый глаз нервно задёргался.

— Да так, сидел в поле, стихи писал, а потом мне предложили тебе жизнь спасти. Пришёл, спас. Если хочешь, могу всё обратно вернуть, тут грибы эти повсеместно растут. — Поэт улыбнулся и пожал плечами, мол: «Ты б радовался, что я здесь вообще что-то забыл».

— Благодарю. — Проскрипел сквозь зубы Эдвард, параллельно вспоминая все случаи, когда поэт выставлял его полным идиотом. — Ещё спасибо за речь на приёме у дочери графа Крула, ты так прекрасно разъяснил им значение некоторых слов, они так смеялись, так смеялись! Будто я чёрт его дери шут гороховый!

— Так я вижу вы, детки, знакомы? Расскажите дядюшке Боряну! — Чародей приготовился слушать и подлил себе чаю: он у чародея из кружки исчезал чуть ли не моментально. Илиас пренебрежительно посмотрел в сторону хозяина дома.

— Да нечего тут рассказывать, этот умник шляется по приёмам и вербует людей в свой клуб фанатов «великого прекрасного и непогрешимого» короля, у него там родство какое-то дальнее, претендент на престол под номером шесть тысяч триста шестьдесят. Я сначала просто смотрел, а потом он как возьми да скажи: «Мои решения спасут государство! Сначала разовьём отношения экзистенциальных ростков относительно средней температуры по городам, затем проведём статистический учёт гермафродитных бычьих самцов и таким образов поднимем общие доходы!»

— Они тогда почти купились! — Сокрушался барон, одновременно спускаясь в трапезную. — Люди так просто ведутся на мудрёные слова! Я же их ради благого дела вербовал. А тебе бы всё умничать. — Барон быстрым шагом преодолел залу и обустроил местечко и себе. Теперь у камина собралась вся компания.

— Собирай недалёких людей в свою секту, но не при мне! Я за честную игру. Эти дамочки до тебя много бедным помогали, между прочим. Да, они делали это только чтобы казаться лучше, чем остальные дворяне, но делали же! Не мог я допустить, чтобы огромные деньги попали в руки кровожадных роялистов, вместо обычных людей.

— Откуда ты так много знаешь, поэтишка? О роялистах знаешь, о деньгах знаешь, обо всём знаешь. — С подозрением спросил Фон Грейс. Аль Баян наблюдал за происходящим с огромным интересом, этот диалог доставлял ему всяко больше удовольствия, нежели петушиные бои или нарды.

— Ваша организация обладает скрытностью орущего петуха и грацией медведя. Если бы вы представляли хоть какую-то угрозу церкви, вас бы давно прихлопнули, а так вы просто клуб, чтобы развлекать молодых аристократов. — Поэт показал Эдварду язык, барон еле держал себя в руках.

— Ты на чьей стороне? Этих фанатичных церковников? Они людей ни за что сжигают, города вырезают, рты затыкают! Неужели поэт, вестник свободы слова, останется в стороне!? — Глаза барона вспыхнули.

— Я на стороне здравого смысла. — Сухо ответил поэт. — На этой земле о нём не любят думать. Я воевал и при короле ещё мальчишкой, и при Отце Настоятеле, три года назад. Скажу одно — правители разные, а война одна и та же. И при короле непокорные города жгли, а взамен кострам головы рубили. Ты на престол претендуешь, тебе выгодно хвалить короля, а я же правду говорю. Почему-то все забыли те времена, а ведь не так уж и долго нами бог холодного огня правит — всего лет девять. Знаешь, почему короля так быстро забыли? При нём не лучше было. Ничего не изменилось. Просто молимся теперь другому богу. Вам же, роялистам, на людей плевать. Это же гонка за властью, не правда ли? — Илиас направил дунул барону в лицо дымом, отчего тот даже закашлялся.

— Мне не плевать! Кхе… Кхе… Я стану хорошим королём! Кхе! Дворяне получат лучшее образование, дворцы отстроим…

Эдвард сказал ещё очень много, но поэт только вздыхал в ответ. О крестьянах барон ни единого слова не сказал.

— Хватит об этом говорить, Фон Грейс, я своего мнения не изменю, а ты — своего. Не нужно бить друг друга плюшевыми дубинами, что мы принимаем за стальные. Я тебя спас и за тобой должок. За тобой, чародей, тоже. — Обратился он уже к Аль Баяну. — Долго говорили, интересно. Только на вопросы главные ты не ответил. Виляешь, меняешь тему, уводишь. А мне вот до боли нужно знать кто ты такой и что у нас забыл. — Повисло в воздухе какое-то напряжение. Илиас как обычно улыбался и курил. И смотрел. Зловеще как-то смотрел. — Магия — вещь странная. Где она есть, там значит что-то тёмное происходит, в чём-то правы церковники. Вот и я не верю, что тебя сюда просто так занесло.

— И всё-таки зря ты сомневаешься в роялистах! — Не дал ответить чародею Эдвард. — Скоро сюда подъедет Данте Мортимер, и ты всё…

— Данте?! — Словно гром раздался возглас чародея. Он выскочил из кресла и нечаянно скинул прекрасный фарфоровый чайник. Дорогая утварь разлетелась на сотни осколков, превратив пол зала в настоящую ловушку.

— Да… Мой хороший друг и союзник… Вы знакомы? — Эдвард сильно растерялся, такого точно не ожидал.

Аль Баян будто обезумел, стал носиться по залу, что-то наговаривая себе под нос. Он игнорировал любые попытки друзей задать вопрос, пока, наконец, не замер на месте и не достал из кармана семечко. Колдун подбежал к барону и вложил семя ему в ладонь, а потом прошептал на ухо:

— Мой милый друг, я должен ненадолго уйти. Прости меня, прошу, прости! Дела важности неотложной, очень важные дела! Вот семечко, оно заговорённое. Если беда придёт, разотри, и я появлюсь как можно скорее. Ты меня пока мало знаешь, но теперь мы друзья навек и клянусь всеми ветрами я ещё хорошо отплачу тебе, но сейчас пора идти!

Барон не успел понять, что происходит. В зале началась настоящая буря, с дождём, громом и молнией! Ветер сорвал скатерть и опрокинул книжные шкафы, десятки тарелок разбились вдребезги. Эдвард еле смог спрятаться от сокрушительного ненастья под столом, а когда выбрался, чародея в зале уже не было. Он улетел, вместе со своим закадычным свободолюбивым другом ветром. Трапезная теперь напоминала послевоенную оборонную точку, да такую, где прошло не одно ожесточённое сражение.

— Что же, он улетел, но обещал вернуться. — Спокойно заметил поэт. Он видел на войне солдат, сросшихся с деревьями. Таких били огнём и термитами. Илиаса вообще сложно было удивить, особенно магией. «Если магия создана, чтобы совершать невозможное, то чего удивляться то? Очевидно, что происходить будет невероятное. А если очевидно, то и неудивительно».

— Чёрт, его помощь мне бы пригодилась. — Эдвард стукнул со злостью кулаком по столу, а потом с трудом удержался от того, чтобы не начать прыгать на одной ноге от боли. Удар вышел такой силы, что немногочисленные столовые приборы на столе подскочили, дружно звякнули, стряхивая с себя слой вековой пыли. — Можешь идти отсюда, скоро приедут важные гости.

Илиас многозначительно покивал, перевернул одно из уцелевших кресел и уселся него, закинув ногу на ногу: он не собирался уходить, не выкурив весь трофейный табак из запасов барона. «Порох Самуэля» — лучший сорт во всём Иннире, городок производителей сожгли за идолопоклонничество. Это старые боги даровали им рецепт такого чудного табака — с каждым годом он стоил всё дороже. Через годик грозился и вовсе исчезнуть — всё конечно, особенно табак.

— Я твой спаситель. Неужели ты считаешь, что одна коробочка хорошего табака оплатила долг? — Поэт многозначительно поднял брови.

— Лучшего табака.

— Неважно. Я хочу есть. Твои «товарищи» наверняка привезут с собой еду.

— Откуда знаешь?

— Вас поддерживает граф Блюмберг. Он не может приехать без отдельной кареты с едой!

— Откуда, о пресвятые мыслители, ты столько знаешь?!

— Я много чего знаю, Тассорский отравитель, помалкивал бы ты, и я тогда помолчу. Вместе молчать будем.

— А вижу я абсолютно обратное.

— Если бы я желал тебе зла, то «случайно» допустил бы ошибку в приготовлении лекарства, и вместо противоядия напоил бы замечательным катализатором. У тебя столько ядов в лаборатории, загляденье. — Поэт вытряс пепел из трубки прямо на ковёр и растёр его подошвой, он говорил, не глядя на барона. Эта беседа доставляла ему мало удовольствия.

Эдвард промолчал, в чём-то поэт был прав.

— Извольте приветствовать высшее руководство Нового рассвета! — Распахнулись двери поместья! Наполнил залу шум и гам! Процессии из слуг! Роскошный кардиган! Приехали гости. Как им и положено — в тот момент, когда меньше всего ожидаешь.

***

Четыре четвёрки черногривых коней ворвались во двор под покровом кромешной тьмы. Они везли за собою кареты без гербов, возницы неустанно хлестали лошадей, не желая сбавлять скорости. Несмотря на то, что самые высокопоставленные члены Нового рассвета прибыли именно в этих каретах, переворот уже начался.

Двери экипажей распахнулись, выпуская на свободу ораву слуг с едой в руках и на подносах. Поток низеньких, одинаковых на лицо пажей чуть не выбил двери дома. Они, поспешно, как бы не замечая хозяина, взялись за организацию пира. Эдвард оказался настолько обескуражен, что не смог проронить и слова. Илиас стоял вне себя от радости: судя по количеству привезённой еды, ему позволят хорошенько отужинать.

Снуя тут и там, целеустремлённые слуги смогли в считанные минуты превратить ранее пустеющий стол в настоящий рая для гурмана! Запечённая утка, фаршированная жареным картофелем, классический поросёнок, будто пару минут назад сошедший с вертела, да ещё и с яблоком во рту! Пирамиды из фруктов самых разных видов, Тассорские, Пассорские и столичные вина теперь являлись украшением стола. Уже почти полвека не видело Либерто Терра такого приёма. На каждой тарелке услужливые пажи насыпали горстку оливок, считавшихся символом достатка, так как росли они только на далёком Юге Иннира, да и то в ничтожных количествах.

Через десяток минут слуги окончили сервировку, но на этом их обязанности не заканчивались. Самые высокие коротышки услужливо открыли двери двух оставшихся карет, помогая выйти своим господам — общество сегодня собралось разношёрстное.

Самым первым наружу вывалился граф Блюмберг Инзерваль Де Роттершафт, никто его разумеется так не называл, просто Блюмберг. Еле-еле осилив две ступеньки кареты, свиноподобный дворянин проследовал к дверям. В жизни этот господин добился многого, главным своим достижением он считал пять подбородков — неотъемлемый признак достатка и благополучия, как оливки, только лучше. Костюм граф носил скроенный специально для него на заказ, обыкновенные мастерские просто не шили одежду таких размеров! Видимо, даже заказной фрак уже сильно жал Блюмбергу, раз ему пришлось расстегнуть целых три пуговицы! Граф скорее слыл везучим и жадным до власти транжирой, нежели умелым интриганом и политиком. Однако это не мешало ему мудро распоряжаться своим огромным состоянием, хоть в последнее время дела его шли и не очень хорошо: сказывались последствия прошлогодней засухи, уничтожившей многие посевы, что повлекло для графа колоссальные убытки. Также неприятностей доставляли новые церковные сборы для «особо богатых».

Вслед за графом, солдатской походкой вышел Ренар, он не любил своего настоящего имени, да и никому его не называл. Этот мужчина испытывал такую нездоровую страсть к войне, что отказался от образования и высшего круга общества, ради службы в армии, где и проявилась его нечеловеческая отвага… и жестокость. На лице офицера святого воинства красовался широкий рубец, которым тот постоянно хвастался. Сей джентльмен считал, что если мужчина к старости жив и не получил достаточно шрамов, чтобы его кожу совершенно невозможно было рассмотреть, то такой человек и мужчиной называться права не имеет! Благодаря своим радикальным взглядам, шрамам, огненно-рыжим усам и бороде, Ренар пользовался постоянным успехом у женщин, у их матерей, и у матерей их матерей, а иногда…

Третьим на очереди оказалась Корин, не очаровательная дама из не очаровательного института не очень благородных девиц. Тут скрывать нечего — её недолюбливали все, и не потому, что она учёный! Это-то как раз и притягивало донжуанов со всего королевства, но узнав не красавицу Корин поближе, у этих юнцов полностью пропадало всякое желание говорить с этой особой. Всё дело в том, что Корин всем и каждому рассказывала о том, что она женщина-учёный и что ей очень нелегко живётся в кругу мужчин.

И ладно бы, если бы это так и было, но нет! Служители правды никогда девушке не досаждали — её семья была слишком влиятельна и богата. Учёные коллеги всячески продвигали её бездарные работы — всё по той же причине, но девочка продолжала угнетать своё окружение тем, что они «угнетают» её! Правда, нельзя не признать одну заслугу этой миледи — феноменальный прорыв в области взрывчатых веществ, которым собственно роялисты и заинтересовались. Танцующий огонь — преимущество способное обеспечить победу даже над превосходящими силами противника.

Последним вышел он — кардинал Данте Мортимер. В этучёрную ночь не хватало лишь грозной музыки оркестра — низкие басы и обрывистые партии на скрипке, нервные, с каждой секундой нарастающие! Это была бы музыка Данте, он любил музыку, любил скрипку.

Кардинал вышел из экипажа и осмотрел поместье Фон Грейс, его лицо тронула мимолётная гримаса разочарования. Единственный здоровый глаз изучил гостей — он то и дело менял цвет. Вторую же глазницу закрывала непроницаемая чёрная повязка. Никто не знал, как кардинал потерял глаз, да и знать не хотел.

Гости не смели шелохнуться и двинулись лишь тогда, когда сэр Мортимер двинулся. Он был облачён в длинный кожаный плащ, немного хромал, а потому носил трость. Однако ходили слухи, что этот дивный аксессуар из редчайшего чёрного дуба, увенчанный серебряной головой орла кардиналу нужен совсем не для ходьбы, ибо хромал он исключительно, когда ему того хотелось.

Если же собрать все легенды и слухи о Данте, то можно выпустить в печать не одну книгу. Он появился всего пару лет назад, будто бы и вовсе его не существовало раньше! Из обычного проповедника он чуть менее чем за год превратился в одного из сильнейших кардиналов Иннира, при том, что остальной совет церковников его люто ненавидел. Данте обвиняли в грубости и излишней прямоте. Даже лицо кардинала показывало его суть — грубое и угловатое, покрытое многочисленными шрамами и рубцами. Орлиный нос и тонкая, еле заметная линия губ. Никто не знал Данте, но все знали, что этот человек верит в то, что делает и всегда достигает своей цели. В последнем они ошибались. Своей заветной цели Дан не мог достичь уже долгие годы…

***

Уважаемые гости, шумное приветствие, и абсолютно растерянный хозяин — вот что ознаменовало начало вечера. Данте и его товарищи оказались знакомы с Илиасом и пожелали оставить его на ужин: наличие поэта придавало вечеру некую культурный окрас.

— Уважаемые дамы и господа, все мы шли к этому дню, все его приближали. Не так давно этой прекрасной страной мудро правила королевская семья. Они возвели величественные города, создали непробиваемые доспехи для лучших из рыцарей, побороли омерзительную старуху с голодными глазами — чуму. Одарённые магией фанатики захватили власть и истребили верных его величеству дворян… — Данте сделал драматическую паузу. — Но сегодня мы празднуем новый рассвет! Эдвард Фон Грейс, последний претендент на престол — наша надежда и опора. — Кардинал похлопал барона по плечу и по-отечески взглянул на него. — Сам он многократно доказывал свою верность делу, исполнял самые опасные задания! Многие церковные демоны пали от его яда, но сегодня он выберется из грязи и возглавит нас! Сегодня мы возьмём Тассор, а завтра — весь Иннир!

Руки Эдварда тряслись, никогда ещё он не попадал под столь сильное влияние другого человека, но Данте стал исключением. Уста этого джентльмена рождали только те слова, которые Эдварду хотелось слышать, их идеи полностью совпадали, они были как братья.

— Для меня большая честь… я долго этого… — договорить Эдварду не дали.

— Ничего мой мальчик, присядь пока и отдышись, не каждый день ужинаешь с будущими министрами королевства, а ведь именно ими мы и хотим стать! — Фраза нашла отклик за столом, и товарищи подняли первый тост. Блюмберг выпил три стакана, хотя если сопоставлять габариты графа и остальных ужинающих, можно сказать что он не выпил и половины ему положенного. Что поделать — диета.

— Я хотел бы сказать. — Блюмберг с величайшим трудом поднялся над столом, загромождая своей тенью почти всех гостей, с его похожих на говяжье сардельки пальцев стекал мясной сок, манжеты уже испачкались в соусе — ни одна рубашка графа не могла существовать дольше одной трапезы. Впрочем, для его состояния это проблемою не было. — Ну так вот. Идея, идея свободы и роялистов… она как мясной пирог! Такая вкусная, хочется сожрать полностью и пальчики облизать! Сейчас эти бедные, заблудшие овечки — крестьяне. Они землю пашут для церкви, а что говорят эти тощие козлы? Чревоугодие — грех!? Посмотрите на меня, если чревоугодие грех, то почему молния ещё не ударила в мою башку!? Пусть крестьяне пашут для короны, ну, и для себя разумеется. От этой церкви одни убытки! Набьём же пузо, да чтоб все так набивали! — Блюмберг рассмеялся мощным колокольным звоном, его ржание разнеслось на пару километров вокруг имения. Немного переведя дух, граф продолжил. — Эдвард, вместе мы заставим крестьян пахать землю на нас, и ты малёк наконец-то отожрёшься! — Последовала вторая волна смеха, после которой граф камнем рухнул обратно в своё кресло. Илиас, сидевший рядом с Эдвардом, прошептал ему на ухо:

— С кем ты связался? Слышал борова? Эта свинья заставит людей пасти других свиней, чтобы жрать потом и первых и вторых.

— Тише ты, уважаемые люди за столом, они знают, что говорят. Сыты дворяне — сыт народ. — Прошептал барон.

— Отличный тост граф! Наверное, вы хотели сказать, что свободный человек при короле, имеет право есть столько, сколько ему захочется? Ну, право, чревоугодие! Мы можем, есть то, что сочтём нужным! Уважаемый Ренар, что скажете? Вы в отличие ото всех нас пришли можно сказать, с парома на приём! Если кто не в курсе, то я поясню. — Данте окинул соратников взглядом — судя по всему никто в курсе не был, а значит пришлось пояснять — Сэр Ренар руководил важной для нашего с вами дела операцией — похищением мадмуазель Женери. Так что офицер, есть чем похвастаться?

Ренар перестал крутить усы и встал. Одежда его действительно мало подходила для светского приёма: рубашка натянутая прямо поверх кольчуги, рваные штаны из плотной кожи и рапира с ещё не везде высохшими пятнами крови. Офицер предпочитал дорогому вину самогон, и безо всяких смущений опустошил половину бутылки.

— Всё прошло зашибись! Ещё два часа назад я рубил охрану её дома, всё прошло по плану! Спасибо Корин, смесь, что вы нам дали к чёртовой бабушке разнесла ворота дома той очаровательной куколки, которую нам поручили выкрасть! — Корин немного покраснела, она всегда делала вид, что терпеть не может мужчин, но солдатская простота и очарование способны оживить даже ледяное сердце. Жаль, что у Корин не было даже такого.

— Нас было трое! — Ренар сделал паузу, чтобы сделать ещё несколько глотков горячительного напитка.

— Я же велел идти с дюжиной. Ваша самоуверенность поставила под угрозу успешность операции — Резко перебил Данте, спокойствие в его голосе немного ослабло, превратилось в холодную сталь.

— Дюжиной?! И поделить всю славу на десять частей? Ни за что! Вы бы видели: я приказал своим парням идти первыми, они как раз стали целью для вражеских арбалетов! — Ренар добродушно улыбнулся, ничто кроме славы его не беспокоило. — В комнате стояло семеро: первого я снял кинжалом, попал прямо промеж глаз! Пока двое дилетантов перезаряжали свои арбалетики, я успел зарезать их друзей! Представляете, они не знают лягушачьего парирования и обходного справа! Это было слишком просто, потому я подождал, пока те увальни перезарядят свои жалкие арбалеты! Первый промазал, а второй попал мне в плечо, ждать следующего залпа не захотелось — всё равно ничего интересного, убил обоих.

— Вы же говорили, что их было семеро? Если я не разучился считать, то вы пока одолели пятерых? — метко подметил Илиас, слушавший рассказ солдата с интересном и нескрываемым отвращением.

— Как пятерых? Один… Два… Три… Пять… Семь… Всё верно, чёрт его дери! — Ренар в гневе сжал бокал и тот лопнул, разорвав кожу на руке солдата, но он не почувствовал, только продолжал пялиться на поэта бычьими глазками. Эдвард решил впервые вмешаться.

— Неважно, господа, неважно. Человек устал, у него был тяжелый бой, разумеется, не сразу выходит вспомнить арифметику. Продолжайте, прошу вас! Вы настоящий герой! Когда я стану королём, вы получите орден незамедлительно! — Барон подмигнул солдату, тот ничего не понял, но подмигнул в ответ.

— Да, продолжай красавчик… Я это что, вслух сказала? Не обращайте внимания… — Корин покраснела ещё сильнее, Ренар всё равно не обращал на даму никакого внимания.

— Я пошел на второй этаж, похищать эту курицу, мадмуазель Женери, но её брат — упрямый баран, загородил девчонку собой! Сказал, что позовёт стражу из ближайших казарм, дурень видимо не знал, что вы тем молодцам отравленное пиво подвезли. Я был против, сам бы всех прирезал, но милорд Данте настоял, а я высшего по чину слушаюсь иногда! Не помню, что там ещё этот старикан лепетал, но пришлось отрезать язык и брать деваху силой. Короче дальше ничего интересного, отвезли куда велено и бросили в подвал. Вот и сказочке конец.

— Поаплодируем Ренару! Благодаря таким как он, наше дело живёт! — Данте захлопал в ладоши в честь офицера, но неправильно выполненный приказ немного вывел его из себя.

Все аплодировали, все, кроме Илиаса. Поэт уже не мог держать злость внутри, встал из-за стола и дал длинную и яростную тираду, активно жестикулируя руками:

— Посмотри на них Эдвард! Разве об этом пишут в твоих любимых книгах?! Я обычно не ввязываюсь в жизнь людей, которых долго не знал, но сейчас я молчать не могу! Так, по-твоему, должны выглядеть люди, которые освободят нас от деспотии Отца Настоятеля? Постоянно жрущий граф, безумная учёная, достойная костра, и солдат, которому плевать, кого и за что убивать!? Открой глаза! Они тебя используют! Твоё родство — предлог для переворота. Таких как ты «наследников» сотни, если не тысячи. Наш последний король, кстати звали его Микель, любил свой народ, во всех смыслах этого слова. У нас половина населения, наверное, ему теперь дальняя родня!

Данте хотел что-то сказать, но Эдвард его опередил и дал не менее яростную тираду в ответ:

— Ты смеешь оскорблять меня в моём же доме, червь! Я, рождён править! Это моё предназначение, я знаю как лучше для всех, и мои союзники это понимают, я не какой-то там «глупый предлог». Ты спас мне жизнь — сделал работу врача. Так получай плату и проваливай! — Эдвард схватил нож со стола и срезал кошель с пояса Данте, тот немного вздрогнул, но ничего не сказал. Пухлый мешочек упал к ногам поэта, позвякивая содержимым.

— Я подачек не беру — Илиас плюнул на деньги в прямом смысле, несколько капель попало на Блюмберга. Тот стал в истерике звать слуг, чтобы те принесли ему бархатный платок — прощай Эдвард Фон Грейс, надеюсь, твою революцию придушат на месте. С таким королём, этой земле ещё долго страдать.

Илиас покинул тёплую залу, хлопнув дверью, и один двинулся сквозь дождь и грозу в сторону города, ему не было холодно — гнев греет лучше любой одежды. Теперь в доме остались только члены Нового Рассвета, большинство тактично не стало комментировать уход поэта и накинулось на еду, только Данте присел рядом с Эдвардом для того, чтобы завязать беседу.

— Поэты, что с них взять. — Кардинал пожал плечами в знак понимания — У них всегда никто не прав, никто не виноват. — Данте широко улыбнулся, и чем-то стал напоминать удава. — Кстати, а где чародей? Я думал, он здесь?

— Нет, он ушёл… У него появились срочные дела. — Барон внешне воспарял духом, маска гнева спала.

— Это очень печально, маг бы нам не помешал. Однако не опасайтесь, ваше величество, и без чародея управимся. Я тоже, знаете ли, способен на пару фокусов. — Данте подмигнул барону, глаз изменил цвет и загадочно сверкнул. Небесно-голубой.

— Я не сомневаюсь, я вам верю, милорд Данте. Можете рассчитывать на самый высокий пост. Чародей поможет нам, просто немного позже.

— Я не сомневаюсь в вашей щедрости, господин. Клянусь своей ничтожной жизнью — более меня нет патриота. — Данте вытер рот кружевным платком, поднялся из-за стола и несколько раз хлопнул в ладоши. — По коням, господа. Без нас войскам Тассор не взять!

***

С громкими криками и улюлюканьем неслась революционная волна по грязным ночным дорогам, только гром иногда пересиливал ор ватаги. Эдвард ехал во главе, представляя золотой венец на царском челе. Барон искренне верил в судьбу и предназначение, и если он является претендентом на престол, то какие ещё могут быть варианты в жизни? Карты Таро не врут! Цыганка ошибиться не могла! До чего же умные люди иногда суеверны…

Собственно говоря, плевать, что барон Фон Грейс был претендентом номер шестьсот восемьдесят три…

Глава 5. Огонь старого бога — Конец Первого Акта

Пропитанные историей камни. Неприступные крепостные стены. Витражные окна церквей и резные иконы. Университет, чьи башни созданы лучшими архитекторами, когда-либо ступавшими по земле. Дома из алого стекла. Студенты, измождённые учёбой, толпой льющиеся после окончания последней лекции. Одинокие скрипачи и пианисты — дети сгоревших театров. Во всём этом и жил он — дух Тассора, возвысившийся над низменными порывами инстинктов. Дух, который хотел лететь выше! Стать чем-то большим, лучшим.

Мы помнили больше воли… Не ходили патрули в чёрных мантиях по улицам! В подворотне нельзя было наткнуться на сгоревшее до костей тело. Не всё ещё было продано, или куплено. Но это уже не так. А кого винить? Только себя. Глупо кого-то ещё. Десять лет назад мы открыли ворота сами. Мы боялись, что Они разобьют прекрасные стеклянные дома, сожгут крыши… И что? Дома стоят, только блеска былого уже нет. Тусклые, полумёртвые, как и все в полуживом городе…

***

Аристократы жадны до власти. Почему? Они от неё зависят. С самого раннего детства этот дурман им вводиться внутривенно: слуги, костюмы, особенное обращение. Они растут в атмосфере господства над простыми людьми, а когда вырастают — не могут остановиться.

Служители Индерварда не посмели лишить аристократов богатства, но отобрали прямую власть. Данте Мортимер прекрасно понимал, что каждый дворянин в Тассоре жаждет вернуть былой лоск и статус. Деньги не главное. В чём прелесть покупать привилегии? Нет… Аха! Конечно нет! Узколобый, зажиревший, мандражный «свет общества» жаждал былого преклонения! Подчинения и благоговения! И кардинал Данте Мортимер предложил им возродить былое величие — свет общества не раздумавши согласился.

Бытует поверье, что успешные люди повсеместно умные. Пусть бытует, когда-нибудь все прозреют. Чего торопить события?

***

Взрыв ознаменовал начало штурма! Холодная ночная тишина разбилась вдребезги об оглушительный грохот взрывов. Запрятанные ранее, коварно подготовленные бочки с взрывной смесью леди Корин ждали своего часа, и он настал — Час волка, час смерти и смятения, час охотника и жертвы!

Огненные вихри, подобны были бутонам роз, медленно распускающимся и блистающим во тьме. И всё вокруг них делалось прекраснее, ибо огонь завораживает и поглощает. Приземлённые и обычные в ту ночь видели только боль, крики и разрушение, но мудрецы знали, что ничто не вечно. Они не держались за глупую жизнь и способны были увидеть необычайную красоту смертельного огня.

В чём искусство? Многолюдная и шумная улица, где в отчаянии кричат люди сами не зная от чего. Всепоглощающий пожар обуревал город всё сильнее с каждым мгновением. И стоило тогда выйти на улицу, как уже через пару секунд от жара трескалась кожа, и высыхали слёзы. Нечем было дышать, и на коленях стояли, моля небо о помощи, хоть в глотке воздуха, но небо молчало.

Не только хилые хибары пожирал огонь, но и особняки, обнесённые дорогим забором. Жар охватывал их, крошил неведомой мощью каменные двери, рушил крыши, галереи. А люди, оцепеневшие, потерявшие всякий рассудок молились на главной площади пред чудодейственным ликом бога холодного огня, застывшим в камне.

Но вот, снова взрыв прогремел и слышен топот революционных сапог. Заплаканные, измотанные, измождённые лица молили о спасении, но светлое лицо на витраже изменено было уже, искажено адским жаром, и только холодная сталь в силе была защитить людей, предавших старых богов взамен новым.

Бог холодного огня слышал молитвы, видел горящий город, но делать ничего не собирался. Нет уважения к тем, кто предаёт, завидев лишь большую силу. Они не были его детьми, они были малодушны, жалки в его глазах.

***

Армия маркграфа Лютера была позорным пятном на репутации церкви Индерварда, и сколько она ни пытались его смыть — всё не получалось. В основном потому, что руководство находилось в столице. А в столице жилось хорошо, никто об остальном мире не думал, а досаждал маркграф и его армия в основном внешним угодьям, а не столице. Может, выдели казна деньги, армию дерзкого наёмника и удалось бы обуздать: перекупить, сломить, просто разгромить. Но пока власть бездействовала, наёмники крепли. И вот, той знаменательной ночью в час волка они вошли в славный город Тассор на правах захватчиков.

Но… Кто они? Как простая армия бандитов смогла стать сильнее целого городского гарнизона? Тут всё было просто — армия Лютера являлась воплощением слабости Иннирской власти. Сам маркграф — классический преступный авторитет. Его было за что бояться, он являл собою пугающий образ. Мелкий бородатый человек, почти карлик, с отрубленным правым ухом и кистью левой руки. Во всём его виде значение имели только глаза, ибо, взглянув раз в них, больше никуда смотреть не получалось. Постоянно полностью поднятые веки и расширенные зрачки, как у пьяного. Что бы он ни делал — выглядел, как безумец.

Несмотря на маленький рост и отсутствие кисти, Лютер был лучшим воином в Иннире. То есть как сказать лучшим — его противники не выживали. Он мог разрубить человека пополам на скаку с одного удара, попадал белке в глаз из арбалета с сотни метров и всегда бил наверняка. Стиль боя Лютера отражал тактику его армии: манёвренная легковооружённая ватага разношёрстных бандитов брала селения с наскока, грабила сколько можно и исчезала в бескрайних полях, лишь заслышав цокот копыт рыцарской кавалерии.

Занятно то, что когда-то маркграф был образцовым генералом Иннира, смиренным верующим и другом Отца Настоятеля. Именно он был удостоен чести возглавить первую экспедицию в Мёртвые земли, это случилось десять лет назад с приходом первого Отца Настоятеля к власти. Лютер из похода вернулся другим человеком. Что он там увидел? Никто не знает. Из всех многочисленных экспедиций провалились все. Вернулись единицы. Но они разговаривать уже не могли, ибо забыли, как складывать буквы в слова от ужаса.

***

Главарь на вороном жеребце осматривал своё разношёрстное войско. Для маскировки наёмники пришли на штурм в чёрных балахонах, смотрелись они нелепо, но стоило только прогреметь взрыву, и тут же армия скинула с себя чёрное полотно.

Лютер посмотрел на брешь в стене. «Пора выступать» — промелькнула мысль в его голове. Наёмник достал из ножен знаменитый Сапфировый клинок и поднял его над головой. По рати пронеслась волна одобрительных криков и возгласов. Спустя мгновение все бандиты обнажали оружие. Около тысячи грязных головорезов, облачённых в ветхое рваньё, трясли саблями, булавами и топорами. Почти все бандиты носили чубы-оседлецы. Лютер понабрал людей из самых отдалённых селений, где и не слышали, что власть сменилась. Там молились Громовому старику, пили горилку и носили чубы. И это было славное место!

— Людей всех резать, аль горожан прикажете не трогать? — Спросил один из новых командиров — он только вчера обезглавил предшественника и задал вопрос из страха, не хотел спрашивать, но неделю назад Лютер обезглавил Джима, а Джим как раз забыл задать схожий вопрос.

— Впереди нас ждёт кровь, а сколько, пусть решит Индервард, ему все случайности подвластны! — Лютер достал из кармана затёртую монету с изображением королевского герба — память о когда-то достойной службе. Наёмник не любил решать, зачем, если всё может сказать монета? Металлический кругляшок взмыл на мгновение в воздух, а затем послушно приземлился на ладонь. Лютер внимательно изучил монету, будто видел её в первый раз. — Убивайте кого хотите! — Наконец изрёк он и получил в дар беснующуюся толпу бандитов, готовую разорвать врагов, и сделать из их кожи одежду. У монеты был один секрет — гравировки на обоих сторонах одинаковые были.

***

Лютер и его наёмники были отменными воинами, но никак не солдатами. Большее количество времени они просто грабили и убивали, кого попало, не особо заботясь о захвате города. Пригодные для обороны здания, башни, каменные казармы — всё рушилось. Наёмники хотели пронестись по Тассору разрушительной волной, закончить начатое в одночасье, как бывало десятки, если не сотни раз. Такая халатность всегда наказывается — жизнь любит ловить на ошибках. Заспанные воители церкви быстро сориентировались, и хоть потери в рядах инквизиции уже исчислялись сотнями, но они смогли нанести ответный удар. Маги круга превратили в пылающую жаровню несколько узких улочек, где промышляли грабежом наёмники. Лютер в истерике велел отступать и перегруппировываться. Разрушительный цунами головорезов на время остановился.

Тем временем с огромными потерями передовой отряд, возглавляемый самим Данте, совершил провальную атаку на центр города. Армия мятежников в основном состояла из легковооружённой пехоты и кавалерии, которая отлично умела грабить, но уж никак не осаждать город. Остатки не подкупленной дворянами стражи отстреливались сквозь бойницы из луков и самострелов. Центр города превратился в крепость. Мрачный каменный форт полнился засадами и ловушками, именно там и обосновались основные силы инквизиции.

Ситуацию удалось немного улучшить Эдварду. Вместе с Ренаром и его мародёрами барон захватил старый военный склад, где обнаружилось несколько древних катапульт. С помощью учёной Корин барон смог починить две из них. Машины, хоть и со скрипом, но работали.

Однако, когда дело дошло до атаки — барон начал упираться и отказываться настраивать машины. Корин этого сделать не могла: баллистикой не увлекалась.

Причиной негодований барона была цель обстрела — Университет неба и земли. В его высоких, но хрупких стенах пряталось множество солдат и церковников, но Фон Грейсу было плевать — нельзя рушить святая-святых.

Убедила его только записка от Данте (к кардиналу пришлось послать сразу семь гонцов, чтобы хоть один вернулся живым, в итоге повезло — вернулось двое)

«Вы, мой лорд, верно не желаете принести смерть образованным господам, засевшим в университете? Не хотите разрушить эти прекрасные стены? Неужели вы прощаете предателям измену? Столераст закладывал сию Альма-Матер при короле. Приняв власть новых богов и студенты, и преподаватели, и даже сами эти стены предали вас! А как должен поступать с предателями мудрый правитель?»

Барон не оставил и камня на камне от величественного здания. Он велел стрелять, даже когда остатки выживших из университета подняли белое знамя. «Извините, офицер. Мне взор застлал дым, а в нос ударил запах гари. Я не обратил внимания на белое знамя» — так после обстрела ответил барон Ренару, посмеиваясь в душе. Он сам уже толком не помнил, как направлял снаряды катапульт в самые уязвимые точки величественного здание, из-за чего оно и обрушилось, словно песчаный дворец. Когда барона захватывал азарт, всякий здравый смысл покидал его голову. Оставался только фанатизм, с которым он и мечтал бороться.

Нападающие одержали несколько символических побед, но неприступный форт в центре города позиций не сдавал. Коллегиально был составлен новый план атаки: силы Лютера и Данте ударили одновременно с двух сторон, идя под защитой мантелетов. Деревянных заслонов на всех не хватило: склад, с которого их позаимствовали, особым размером не отличался. Так или иначе, частичная защита лучше, чем никакая.

Тем временем Эдвард и набранная наспех из хоть что-то сведущих в цифрах людей инженерная команда вела беспрестанный обстрел укреплений противника. Новая атака оказалась гораздо успешнее предыдущих, получилось пробить первую линию обороны и занять наружные секции форта, но не более. Дальше людей Нового рассвета ждала только непреодолимая стена щитов: в глубинных комнатах крепости засели лучшие рыцари церкви Индерварда. Их доспехи весили в несколько раз больше хозяев и только магия священников помогала воинам управится с такой неподъёмной ношей. Никто из людей Лютера не мог даже поцарапать такую гору металла. Всего десятка таких воителей хватило, чтобы стереть в порошок передовые отряды Ренара. Бывший офицер Отца Настоятеля смог проложить путь в могилу для большинства своих людей. Из четырёх сотен солдат-предателей уцелело тридцать, считая командира.

Нападение захлебнулось, удерживать уже захваченные пункты становилось всё сложнее: многие дворяне оставались на стороне церкви и их люди всячески мешали мятежникам. Слабые аристократы подобны флюгеру — смотрят куда ветер дует. Многие же горожане просто решили выбрать сторону сильного, а с годами в головы к людям засела идея, что слуги Индерварда проигрывать не умеют, хоть обратное сотни раз и было доказано.

Спустя два часа Высшее командование решило переменить цель и послушать совета Эдварда (барон считал, что люди исполняют приказ, но идеи его рассматривались именно на уровне совета. Благо, идеи были хорошие): использовать ранее полученное преимущество. Фон Грейс и Лютер отправились на переговоры с губернатором, захватив с собой украденную ранее дочь градоначальника: девушку прятали в одном из домов в центре города, на самом видном месте.

Барон и Лютер за полчаса добрались до Сапфирового квартала: обитель богатейших граждан Тассора, где и находилась резиденция губернатора Рейта Барицка. Данте под страхом смерти запретил разорять дома богачей: они требовались целыми для будущего «широкого жеста», барон смысл выражения не уловил.

Огонь почти не тронул квартал, каждое имение располагало личным забором и садиком. Опрятные особняки с черепичными крышами будто находились не в осаждённом городе, настолько здесь было спокойно. Только вот при виде воинской процессии обитатели домов без промедлений захлопывали окна и запирали двери на засов, надеясь, что это спасёт их от пламени мародёров. Страх изображали и тайные союзники мятежников, чтобы не раскрыть себя перед остальными слишком рано. Лютер думал «случайно» уронить факел во двор одного из особняков. Что такое один крохотный сгоревший домик? Только игра света.

— Так, сэр, говорить буду я. Думаю, вы не против. Дом губернатора уже совсем близко. — Обронил барон и посмотрелся в зеркало клинка: ему не нравилось, как дикая скачка испортила причёску, которую он приготовил к такому случаю.

Наёмник бросил на Эдварда презрительный взгляд: он на дух не переносил умников, но их часто приходилось терпеть — денег много платили. Переговоры Лютера не устраивали, согласившись последний раз вести культурную беседу с противником он потерял кисть руки, которую теперь заменяла деревянная болванка. Бандит не слишком переживал за утерянную конечность: вкупе с его мертвенно бледной кожей и почти полностью чёрными глазами она вселяла ужас в сердца врагов, а иногда и друзей, что было полезно.

— Хватит сюсюкаться, мы тут на войне и переговоры — это полный бред. Нужно просто сжечь к чертям весь город и выгрести ценности. — Проворчал он и вслушался в тишину улиц: вдруг засада. Кроме методичного цокота копыт и ветра ничего он не разобрал.

— Но как нам это поможет взять форт? Пока последний человек инквизиции не преклонит колено перед наследником престола, нельзя будет считать город захваченным, таков древний обычай.

— Нахер обычаи. — Ругнулся Лютер — В крепости золота нет, баранов-церковников там как чертей в аду, вынесем ценности и сказочке конец!

— Неужели это о вас мне столько рассказывали? Грозный маркграф Лютер! Неуловимый и непобедимый враг церкви! Да вы просто идиот, основ тактики не знае…

Наёмник резко развернул лошадь и со всей силы вдарил Эдварду кулаком в лицо. Барон выпал из седла и его сразу окружили возникшие из неоткуда головорезы, Лютер встал над «товарищем» и жестом велел «выбить из барона дурь». Жадные до насилия бойцы маркграфа с удовольствием выполнили приказ. Эдвард не смог удержать: он визжал и стонал, глаза лезли на лоб. Тридцать секунд мучений казались вечностью при том, что мучители всего лишь немного «разукрасили» тело ножом, смазанным соком особого муравья: укус такого будто пронзает плоть насквозь и прожигает на много вглубь.

— А теперь, когда воспитательный процесс окончен, я кое-что поясню тебе, наивной дубине. — Начал, как преподаватель на лекциях, головорез — Во-первых, без моих парней ты и твои хвалёные «друзья» к этому городу и на выстрел катапульты бы не приблизились. Я церковников режу сколько себя помню и всё-ещё жив, а значит воевать умею, а крепость не беру, потому что только идиот бросит все свои силы на рыцарей Индерварда в укреплённом сооружении, да ещё и их собственном: входы выходы как свои пальцы гляди знают. Ты тут никто, советник, прихлебатель, так и помалкивай, пока язык ещё есть. — Лютер метнул нож Эдварду в голову, тот возился в землю в дюйме от цели. — Хех, всё ещё меток. — Ухмыльнулся наёмник.

— Я не никто! — Заорал барон. — Я наследник престола, без меня этого переворота не было бы!

— Переворота не было бы без денег глупеньких роялистов, им нужен дурак-король, что будет им потакать, так что ты что-то вроде знамени, суть в том, что знамя можно и сменить. Вроде умный, а таких простых вещей не понимаешь? Как у тебя голова-то работает?

— Я всё расскажу Данте, и тогда посмотрим, кто будет смеяться! — Не унимался барон, его всё ещё держали люди Лютера, но уже не били. Эдвард орал, исходил слюной от гнева.

— Твой дружок? — Удивился наёмник. — У него нет ни денег, ни армии, ни влияния, он просто собрал нас вместе. Помню, он вечно шерстил списки наследников престола, искал самых молодых и наивных, остановился на тебе. — Лютер замолчал, на улицу на вспотевшей лошади внёсся посланник из штаба и что-то прошептал на ухо командиру. — Ты идиот?! Конечно, прикончи его! Блюмберг ещё утром уплатил, ну же, ну же, пошёл! — Разъярённый наёмник дал непутёвому курьеру под зад и случайно озвучил собственные мысли, от этого он часто страдал, особенно в борделях. Однажды его выгнали из подобного заведения за безнравственность. — Взял бабки у Данте за голову Блюмберга, взял бабки у Блюмберга за голову Данте… Лютер, ты гений! Жаль, что жирдяй дал больше, от него воняет на три мили вокруг…

Эдвард уже не слушал наёмника. Он вскочил с мостовой, выскользнув чудом из рук бандитов, у него открылось второе дыхание. Кашляя и спотыкаясь, он бросился к лошади, на пути возник самый быстрый головорез. Сам не зная как, но барон мигом выхватил подаренный в начале штурма Данте кинжал и пробил врагу горло одним ударом, оттолкнулся от тела, разбежался и запрыгнул на лошадь. Он понёсся в центр города, где должен был сражаться Данте. Нужно было во что бы то ни стало его предупредить об опасности!

«Нет, Данте первым меня нашёл, предал церковь ради короля, Данте предать не мог! Посланник поскакал в сторону главной площади, он там, нужно его предупредить, хоть как-то помочь…» — Неопытный в политической грызне барон не хотел верить, что всё пошло не по плану. Однако, всё пошло не по плану.

— Босс, догнать мальчишку? — Спросил один из наёмников.

— Не заморачивайся, Данте наверняка давно уже выпотрошили, паренька оприходуют на месте без проблем. — Отмахнулся наёмник — Давайте лучше повеселимся с дочуркой губернатора, прежде чем вести этот бриллиант к папаше!

Наёмники радостно заулюлюкали, забыв об убитом товарище, и стащили связанную по рукам и ногам мадмуазель с лошади. Они предвкушали сношения и золото.

Через полчаса шайка головорезов притащила обессиленную девушку в изорванном платье прямо во двор губернаторского дома, у нею свело ноги, она еле ими шевелила, на лице не осталось места без ссадины или синяка. Переговоры длились ровно минуту.

— Вот ваша дочь, если вспорете себе брюхо сами и отдадите губернаторский перстень, то возможно она будет жить! — Прокричал Лютер в сторону витражного окна градоправителя.

— Засунь своё предложение себе в зад! Я нормальный мужик, ещё детей наделаю, тем более это не сын. — Ответил губернатор, на секунду открыв, а затем вновь захлопнув окно. Лютер довольно хмыкнул: такой поворот событий ему был по душе.

Кричащую от возмущения девушку прирезали сразу, всё равно ноги у неё больше не раздвигались. Губернатор давно держал у себя личную охрану и был уверен, что это надежная защита. Он ошибался. Лютер велел облить дом смесью Корин и поджечь, затем наёмникам оставалось только добивать выбегающих стражей, как куриц, спасающихся из курятника с лисой. Губернатора взяли отдельно. Он, под не очень сильными пытками рассказал какие семьи в Тассоре располагают большими богатствами и поспешно отправился вслед за дочерью в загробный мир с разбитой камнем головой. Булыжник Лютер сохранил на память.

— Вся жизнь — прекрасная картина. Мы должны ценить каждый её момент. Этот камушек будет напоминать мне об этом чудесном дне, когда я обнажил мозги этого тупого урода. — Мечтательно сказал Лютер, его люди привыкли к заскокам командира. — Чего застыли черти?! Город сам себя не ограбит! — Эту фразу наёмники восприняли с куда большим воодушевлением и бросились грабить…

***

Кардинал Данте Мортимер стоял посреди безлюдной площади в тени нависавшего над ним готического форта. Многочисленные бойницы и арки молчали, боясь показать свой истинный лик. Лишь это место в обуянном пламенем городе осталось оплотом тишины, мёртвой тишины.

Из мрачного укрепления доносились шепотки тех, кто таились за гротескными колоннами и витыми узорами. Они все наставили на одноглазого человека тайком самострелы, но боялись привести в действие спусковой механизм, ибо не знали, действительно ли кардинал Данте — предатель. И хоть сомнений почти не оставалось, но та малая часть, что всё же противилась голосу здравого смысла в головах церковников хранила Мортимера целым и невредимым. А он стоял и ждал своих убийц, которые вот-вот должны были подойти.

Тишину нарушил цокот сотен копыт — на округлую площадь повалили вооружённые всадники. Ещё великий генерал Мандорелли говорил: «Сильные наёмники выиграют битву и захватят власть, слабые проиграют битву и власть захватят твои враги». Цитата отличная, и будь у Данте выбор, он никогда бы не нанял армию Лютера, но выбора у него не было.

Солдат с грязными зубами и в меховых шкурах возглавлял граф Блюмберг. Бедный скакун сгибался под весом наездника. Графа усаживали с помощью бывшего портового крана примерно час. К тому же жирдяй ещё и додумался облачиться в тяжеленный парадный доспех. Его лошадь мечтала о смерти.

Блюмберг выехал вперёд, Данте знал, что он сейчас скажет.

— Ты мне больше не нужен. — Граф очень часто говорил эту фразу торговым партнёрам, даже слишком часто. Блюмберг нацелил на товарища арбалет. Данте не шелохнулся, продолжал смотреть на неприступные стены мечтательным взором, изредка вздыхая.

— Ты думаешь, что я собрал вас всех вместе, придумал план и не предвидел твоего предательства? — Всё с тем же мечтательным лицом Данте выхватил из-за голенища кинжал и отпрыгнул вбок от выпущенного болта. Воздух пробила ещё сотня стрел, но Данте стоял, не падал, хоть и принял на себя удар трёх снарядов. В одной руке трость, в другой — кинжал.

— Однажды ты спросил: владею ли я магией — губы кардинала тронула улыбка и он погладил прохладный набалдашник трости — Позволь же я отвечу! — Со всей силы он ударил ножом по вене и фонтан крови хлынул на костюм, лицо и трость кардинала. Серебряный набалдашник тускло замерцал, с каждой секундой всё ярче и ярче!

Блюмберг хотел было перезарядить оружие, но всё его тело сковало по рукам и ногам, вены медленно наполнял отупляющий холод. Застыли и все наёмники. Они испуганно переглядывались — только глаза их были им подвластны, остальное же тело пленила неведомая и могучая сила.

Данте всё продолжал шептать нечто пугающее себе под нос, упал на землю в экстазе, встал и начал рисовать на мостовой символы окровавленными руками. Он выводил поначалу бессвязные линии и фигуры, но в итоге вся эта бессмыслица соединилась воедино, и картина была теперь ясна. С площади в небо взирала кровавая морда лиса с тремя парами глаз.

Все скованные одной цепью монотонно пели жуткий гортанный гимн, сами того не желая. Контуры рисунка вспыхнули пурпурным пламенем, огонь потянул свои лапы к бандитам, те даже не смогли завопить от ужаса, лишь смотрели, как разумное пламя «облизывается», глядя на них.

Раскалённые щупальца пурпурного огня обвивали людей, срывая кожу, вытягивая все капли крови до единой. Один за другим наёмники валились на камни мостовой высушенные напрочь и только застывшие на лицах гримасы ужаса говорили о страхе, постигнутом перед кончиной. Площадь наполнял звук рвущихся сухожилий и плоти: чем сильнее жертвы сопротивлялись заклятию, тем большим мукам их подвергало пламя. Оно вкушало их боль, кровь и жизнь.

Кардинал сжал кулак и пламя исчезло вмиг, оно поселилось в его ладони. Данте напитался силой сотни душ, нет ничего сильнее крови — чистой жизни. Мощь рвалась на волю, хотела разбить вдребезги непокорный сосуд. Кардинал дал волю смерти в своей руке.

Волна чистой энергии смела непокорный форт, разрушила его, как беспощадный цунами изничтожает жалкие прибрежные деревеньки.

Никто из крепости не выжил. В последние секунды жизни они думали, что настал конец точно, как в книге Индерварда — огненный суд. От крепости остались только оплавленные камни, а на главной площади нельзя было разглядеть брусчатку — всё застлал пепел. И только лишь выплавленная в камне морда шестиглазого лиса возвещала о победе революции.

С одной из улиц выскочил Эдвард, весь запыхавшийся и вспотевший, его сердце билось так сильно, что в один момент барон нарёк себя мертвецом. Ему пришлось пробежать почти половину города. Наёмники не захотели оставить его в покое и подстрелили скакуна. Барону повезло, что он вовремя спрыгнул с подбитой лошади.

Фон Грейс застал кумира не в лучшем состоянии. Кожаный плащ его украшали сотни дыр, из плеча и коленки торчало по стреле, одну Данте уже извлёк. Судя по ране, попадание чуть не пробило лёгкое. Волосы на его голове почти все сгорели, брови чудом уцелели. Глаз словно взбесился и менял окраску без конца. Только трость с головой орла никак не пострадала. Ни пламя, ни кровь не смогли испортить её. Всё такая же мертвенно холодная и грозная.

— Нас предали! Блюмберг и… — Эдвард не успел договорить, Данте обернулся и посмотрел на него. Это был пугающий взгляд, ненавидящий, прожигающий душу.

— Замечательно, наследник. — Неожиданно весело возвестил Данте, его голова переваливалась с боку на бок, он будто сошёл с ума — Поздравляю, город наш, я стёр эту крепость с лица земли в вашу честь. — Кардинал теперь взял себя в руки и говорил как швейцар при знатном имении — вежливо и учтиво, только дёргающийся глаз его выдавал. — Где подлые наёмники?

— Мы здесь! — Ответил въехавший с другой стороны площади Лютер. Он и его люди выглядели побитыми и усталыми: синяки, порезы, раны, всё это украшало их лица. Во время грабежа они наткнулись на несколько отрядов инквизиции и те застали их врасплох. Вместе с наёмниками площадь стали заполнять горожане, они почувствовали, что битва окончена и выползли из своих укрытий, как черви вылезают на белый свет в дождь. Данте окинул собравшуюся толпу взглядом и начал речь.

— Среди вас были предатели, теперь они лишь пепел на подошвах моих сапог. — Обратился Данте к наёмникам — Я честный человек и торжественно обещаю: самые верные Инниру получат по заслугам. — Затем он повернулся к толпе горожан и вознёс руки к небу — Вы смотрите на меня, боитесь, дрожите, а ведь я ваш освободитель! И у меня есть для всех вас подарок. Лютер, исполняй то, о чём вы говорили.

— С чего это ты взял, что я слушаюсь твоих приказов? Убеди меня. — Маркграф скрестил руки на груди в ожидании выгодного предложения. Головорезы тихо посмеивались над уверенностью кардинала.

— Во-первых, ты получишь золото и земли Блюмберга. Во-вторых, я дарую тебе и твоим людям полную амнистию, когда получу полный контроль над Инниром. Когда мы получим. — Быстро исправился кардинал, взглянув на барона.

— Мне не надо обещаний, убеди меня идти с тобой. Почему мне просто не прирезать всех, взять рабов, золото и отправиться грабить другой город? — Лютеру нравилась эта игра, он обожал, когда его убеждали.

Данте замолчал и задумался, постукивая тростью по земле. В один миг мятежный колдун просиял и наставил трость на Лютера. Наёмник хотел что-то возразить, но Данте уже прочитал короткое и просто заклинание. Маркграф почувствовал, как правая рука чешется, воины уставились на командира с неподдельным удивлением. Кисть, которую Лютер когда-то потерял, отросла! Наёмник не верил своим глазам, он нюхал конечность, кусал её, ему было больно, и он кусал её снова, и радовался каждый раз, когда чувствовал столь сладкую боль.

— Настоящая! Рука! Настоящая! — Горожане перешёптывались между собой, решая, кто же всё-таки Данте такой: воплощение зла или ниспосланный богом спаситель.

Лютер перестал целовать свою новенькую руку и спрыгнул с коня, склоняясь в нижайшем поклоне.

— Не думал, что когда-нибудь скажу такое: клянусь служить долго и верно, история на стороне сильных. — Смысл имела только последняя фраза.

«Пока, конечно, не представится хорошая возможность тебя подставить, надутый чародейский прохиндей». — Подумал ухмыляющийся наёмник, он не знал, что Данте умеет читать мысли.

— А теперь выполняй приказ.

И Лютер выполнил. Бандиты вывели на площадь жителей Сапфирового квартала. Разноцветные одежды, крашенные самыми дорогими цветами. Блестящие украшения: брошки, браслетики, ожерелья. Дамы шли, гордо задрав нос, стараясь смотреть на окружавшую их чернь как обычно — с высока. Многие дворяне подумали, что пришло время и кричали о своей причастности к перевороту. Их не слышали. Или не слушали.

— Я не пустозвон и дарю вам этих людей. Вы умирали от голода, а они ничего не делали. В ваши дома приходила чума, они ничего не делали. На войну в первых рядах шли вы, пока эти твари отсиживались в палатках командиров. Они допустили тиранию церкви и бесчеловечные поборы. Я поведу вас в будущие без высоких и низких, но первый шаг должны сделать вы. — Данте указал на людей так, что каждый толпе посчитал, что смотрят и указывают на него.

Толпа молчала. Горожане ожидали публичной расправы, казни, но никак уж не такого поворота событий. Наёмники удивлённо смотрели на нового лидера, не понимая его действий, пока, наконец, кто-то в толпе не крикнул:

— Чего вы стоите? Режьте свиней! — Крикнул кто-то из соседнегопереулка.

Говорят, что толпа — это отдельная стихия, такая же, как огонь, воздух земля и вода. Есть что-то в этом суждении. В толпе нет несогласных, глупых, умных, сильных и слабых. Толпа объединяет людей, уничтожая их разум. Находясь посреди толпы, очень легко смело говорить, чинить расправу. Данте знал, как это работает. Он бросил изголодавшемуся псу кусок окровавленного мяса и пусть собака вскоре вновь станет голодной, у него будет время найти ещё еды.

Эдвард не мог дышать, он стоял в самом конце площади и всё видел. Разъярённые ткачи, гончары и прочие работящие люди рвали в клочья такое ненавистное им дворянство и купечество. На улицы лилась голубая кровь, то, что он, барон, боготворил. А ведь он тоже дворянин, он тоже должен быть на той площади…

— Что… Происходит? Это точно не по плану… Нет, Данте не мог… Господи, они отрезают Джеймсу Энитрейму из ювелирной руку! — Запаниковал первый голос.

— Заткнись, нытик! Всё так, как есть! Тебя предали, тебя сразу предали, смирись и скажи спасибо, что глаза не выдавили как тому парню на площади. Где они достали раскалённую подкову? Видимо, кто-то её сейчас съест, хи-хи… — Засмеялся второй.

— Лучше скажи, что делать! Если они узнают, что я Отравитель… Я боюсь, кол будет лучшим вариантом… — Возмутился первый.

— Беги! Беги! Спасай свою жизнь, потом думать будешь, как пёс беги! Как волк, которого гонят в лесу! Беги! — Возгласил торжественно второй.

И Эдвард побежал, как мог, нет — быстрее чем мог. Лёгкие горели, каждый вдох отзывался пожаром в груди. Барон думал, что несётся быстрее ветра, однако, солдаты так не думали. Его окружили на третьей по счёту от площади улице. Одной угрозы и окровавленного ножа им хватило, чтобы «убедить» его пойти за ними.

Немного мятежников осталось, Данте уже успел объявить Корин ведьмой и кинуть её в темницу, пришла очередь Эдварда.

Барона бросили на бархатный ковёр: Данте решил сделать своим временным логовом хорошо сохранившийся дом крупного купца — торговца коврами. Весь кабинет был ими увешан. Бархатные, шёлковые, атласные, они смотрели на посетителей со всех стен дома.

Эдвард поднялся, ему позволили. За спиной у него стояли два бугая, выхода не было. Барон старался держать осанку, сохранять статус, хоть и понимал, что титул уже ничего не значит. Сцена на площади показала, какое отношение к титулам теперь в этом городе.

— Я не понимаю, что вы себе позволяе…

— Не играй в дурака. — Перебил Данте и сделал обильный глоток вина. — Ты всё понимаешь, я всё понимаю. Политика — дело грязное, так всегда было. — Злобы у Данте в голосе не было, он даже в чём-то сочувствовал Эдварду, сам когда-то был обманут. Увы, но достижение высшей цели не терпит никаких преград.

— Вы правы, понимаю. — Барон потупил взгляд. — Меня казнят? Бросите новым питомцам ещё одну сладкую кость?

— Нет, нет, нет! — Поспешил успокоить Данте. — Не считайте меня за чудовище, барон. Я искренне люблю жителей этой страны, заметьте, жителей, не страну. — Деликатно уточнил он — Горя в Иннире было предостаточно, это место устарело. Я пришёл, чтобы перезапустить цикл.

— Что ты несёшь? Что это за бред?!

— Неважно. — Отмахнулся Данте. — Вас, Фон Грейс, это уже не касается. Вы руководствовались своими целями, я — своими. Вы проиграли, так бывает, однако, смерти вы не заслуживаете. Именно поэтому я приговариваю вас к темнице. Пока что посидите в местной, она довольна грубая и варварская. Ничего, потерпите. Обещаю, как только столица будет у меня в руках, вы получите самую комфортную тюрьму в мире. Засим прощаюсь. Не желаете ли вина напоследок? Если не хотите пить со мной, то я могу распорядиться доставить бочонок вам в камеру.

— Не нужно вина, из соображений чести. — Барон вспомнил, что у него есть гордость и задрал подбородок — Вы грязный предатель, столицу вам не взять с этим войском перебежчиков! У вас нет своих людей, верных союзников. Город пал, но второй раз неожиданность не сработает. Жаль, что я не увижу, как Отец Настоятель размажет вас по мостовой.

У Данте закололо в сердце, и он приказал отвести барона в темницу.

«Прощай, наивный мальчик с глазами волка. Отравил десятки людей, а совесть не мучает. Ничего, тебе с ней наедине долго ещё сидеть. Жаль только, что он прав… Лютер ненадёжен. Ренар глуп, а мнение народа хуже океана, у того хоть приливы и отливы предсказать можно, у народа — ничего предсказать нельзя».

Данте раскинулся в кресле и попивал красное полусладкое вино из вскрытых погребов. По правую руку революционера стоял Ренар. Несколько часов назад офицера достали с того света, пару минут он пробыл мёртвым. Ему отрубили два пальца на правой руке, выбили почти все зубы. Инквизиция схватила его вместе с передовым отрядом и успела хорошенько попытать. Вогнанные под ногти раскалённые иглы, железная дева и колесо истины не прошли для солдата бесследно, мундир и лицо теперь блестели не так ярко. Судя по всему, популярности Ренара у женщин пришёл конец.

Ренар ничего не сказал и послушно поковылял исполнять приказ. Данте остался один в кабинете наедине со своей болью. Мятежник расстегнул новый костюм и осмотрел грудь: разноцветные разводы были на месте, некоторые участки кожи казались гораздо старше чем должны быть. Магия Шестиглазого лиса очень сильна, но плата не меньше — семь лет жизни. Однако Данте не волновало светлое будущее для себя, он давно жил для других и семь лет, которые он и так не увидел бы, не представлялись ему большой платой. Он привык, что большинство считает его злодеем, но скоро все они увидят, как были неправы. Отягощённый тяжёлыми мыслями, кардинал провалился в дурной, утомительный сон, первый за последние четыре дня.

***

В небе ощущаешь свободу. В небе чувствуешь себя частью вселенной, а не крошечным её осколком. Поднимись достаточно высоко, и увидишь удивительный город облаков. Фигуры ни на что не похожие, диковинные лица, дома, животные. Фантазия живёт в небесах, наверное, поэтому все взрослые угрюмо смотрят на мощёную брусчатку вместо того, чтобы просто полюбоваться облаками.

Борян Аль Баян при рождении был могущественнейшим существом — первым человеком. Годы шли, лень брала своё и многие силы его исчезли, но одно было всегда — чародей дружил с ветром, и тот показывал ему облака. Когда ему было грустно, когда нужно было скрыться ото всех, ветер давал ему это укрытие. Аль Баян прятался от собственной жизни в небесах, но тяжёлые мысли не покидали голову на этот раз.

Он видел, как город под ним расцвёл огненными бутонами. Он слышал крики и стоны, видел снующих туда-сюда солдат и чёрные мантии. Он наблюдал, боялся спуститься вниз, а потом неимоверной силы поток пламени изничтожил главную городскую крепость. Чародей чувствовал, кто в городе. Он чувствовал, кто повинен в этом хаосе. Ему не нужно было подтверждение. Тот самый Данте — последняя ошибка Аль Баяна. Мальчишка бежал из Аурелионской академии давно, однако чародей всегда знал, что они ещё встретятся.

— Пора улетать, пора домой… — Прошептал он себе под нос и инстинктивно проверил потайной карман, кисточка из красного дуба была на месте, Аль Баян выдохнул. — Всё хорошо, у Эдварда всё хорошо, и будет хорошо. Он друг Данте, а Данте победил. — Как бы успокаивал себя чародей. — Я зачем приехал в Иннир? Забрать великую кисть, верно? Кисть у меня, Адриана будет довольна, остальные — тоже, а у Эдварда свои дела, я ему не нужен и с бывшим учеником видеться мне вовсе не обязательно…

Аль Баян отдышался и приготовился к долгому полёту, погода обещала быть хорошей. Внезапно, он почувствовал пульсацию амулета на груди. Чародей посмотрел на магический камень.

Изображение было мутное, едва различимое, но было понятно, что это коридор с клетками. Немного присмотревшись Аль Баян понял, что это тюрьма — у клеток были двери как раз человеческого роста. Камень показывал камеру с двумя заключёнными, голос чародей узнал сразу и невольно чертыхнулся.

— Эдвард в беде… Я обещал помочь… Хотя, может и без меня всё разрешиться? — Память не дала Аль Баяну успокоиться. Из глубин сознания всплыли сцены, за которые чародей винил себя не первый, не второй и даже не третий год. Девушка в небесно-голубом платье. Розовый сад. Прекрасные картины, и её отсечённая голова. Вот что произошло, когда он струсил в последний раз, оставил всё на самотёк.

— Ты всегда сможешь улететь, я никуда не денусь. — Пропел ветер.

— Ты прав… — Прошептал чародей. — Я иду вызволять Эдварда и Илиаса! Да! — Возбуждённо воскликнул он. — А если Адриана будет злиться? — Засомневался чародей — Ты что, забыл, кто тут Борян Аль Баян — первый человек мира, совершенное творение великого художника! Адриана только второй куратор академии, а значит я могу делать, что нужным сочту! Вперёд, Аль Баян! Слишком много друзей ты схоронил на своём веку, пора взять судьбы под уздцы!

С этими словами он спрятал амулет и потел вниз, к городу. Он отлично знал Тассор, найти темницу — не проблема.

Чародей думал, что никто его не видит. Данте думал, что никто его не видит. Но Маска думала иначе. Пряталась за трубами домов, наблюдала с крыш, сливалась с тенью, с толпой. Маска была везде и нигде, очень долго ждала подходящей эпохи и человека. В ночь взятия Тассора момент настал. Пришёл час действовать.

Маска задула свечу.

Глава 6. Дорога к новой жизни

Акт Второй.

Человек в фарфоровой маске.

«Я всю жизнь бежал, за угасающей звездой, а за мной тем временем рушился мост и вяли деревья. Когда же я всё-таки догнал вожделенный огонёк, то на меня нахлынула волна истинной эйфории. А потом я посмотрел по сторонам. Я стоял на крохотном каменном клочке, а вокруг — молчаливая пустота и уныние» — Генерал Тристан Алгер, глава первого святого похода.

Глава шестая. Дорога к новой жизни

Презрение в глазах смотрящего не каждый видеть мог, а я вот наблюдать его изволил ежечасно.

Меня тащили по узкому проходу между ржавыми решётками камер. Будучи несчастным пленником, мне не оставалось ничего, кроме как смотреть на грязные беззубые рты заключённых и снующих тут и там крыс. Если бы я только мог посмотреть в глаза! В те чертовы глаза! Клянусь чем угодно, выдавил бы к чертям ничуть не жалея! Но, увы, я здесь, а глаза далеко.

Хватка стражников ослабла, и грохнулся на мертвенно холодный пол камеры. Пахло протухшей водой, мерзость!

— Многоуважаемый барон Фон Грейс, вот ваша опочивальня, скоро принесут отобедать. Желаете баланду с гнилью или с кусочками нежнейшего крысиного мяса?

Охранник дико засмеялся над собственной шуткой, его напарник не отставал. Я молчал, что ещё делать? Ничего под рукой нет, а так хочется проломить голову этого злорадствующего ублюдка!

Стражники всё не утихали, подкидывая каждые несколько минут друг другу новые поводы для смеха. Вот к чему приводит обязательная 25-летняя военная повинность — армия недееспособных болванов, готов поспорить, они слово из трёх букв прочесть не могут. Они знают алфавит?.. К несчастью, будучи на границе между сном и бессознательным бредом я сказал это вслух.

Они били меня, снова, и снова. Им это доставляло неописуемое удовольствие. Жестокость на людей действует подобно наркотику или алкоголю. Бешеные, перекошенные гримасы и звериные глаза без капли человечности. А ведь оставалось только терпеть. Победителей не судят. Проигравших бьют.

Уроды наконец-то ушли, оставив боль по всему телу в качестве прощального подарка. С трудом удалось встать, правый карман штанов не тронули. Арест проводили спешно, оружие изъяли, но слава великим мыслителям — отмычку не нашли! Нужно лишь немного порыться в памяти, я же когда-то читал об устройстве замков. Надеюсь, этих знаний хватит, чтобы вскрыть чёртову дверь. А ведь даже если удастся… Что дальше?

Радость пришлось усмирить на время, тюремщики возвращались, таща под руки нового заключённого. Илиас, помнится, расстались мы недавно и нехорошо. Хотя о чём это я? Любое знакомое лицо в радость. Даже его. Этот правдоруб иногда противен, очень назойлив, но талантов у него не счесть, слава богам, не только литературных. Правда, навряд ли он скажет мне хоть одно доброе слово. Первая причина — на нём не видно ни единого живого места. Причина вторая — я ему тоже иногда противен.

Стражники бросили поэта в камеру так же бесцеремонно, как и меня. Я успел приостановить его падение рукой и направить в сторону тюремного матраса. Тихие стоны и лёгкие судороги — вот и всё чем ограничились его муки. Ничего, потерпит. Один тюремщик чуть ли не рассвирепел, он лелеял желание услышать хруст ломающихся об каменный пол костей. Приятно лишить дурака даже такого мелкого удовольствия.

Кулаки садиста сжались так сильно, что уродливые грызеные ногти пробили кожу и по ней потекла кровь. Он хотел отыграться, но кто-то его окликнул, и он мгновенно ретировался. Подарок судьбы? Скорее заслуженное везение, слишком уж много дрянного последнее время случилось.

— За что загребли? Революция, как я вижу, никого не щадит! Радуйся же, если тебя бросили вместе м=со мной, то можешь считать себя "тюремной элитой". — Спросил я, косясь на соседа. Отвечать Илиас не спешил, сплюнув кровь, он попытался устроиться поудобнее, но сложно найти комфортное место в комнате, располагающей из предметов интерьера только полным клопами матрасом, времён сотворения мира.

— Пришло время, когда карающий меч опускается на головы невинных. Толпы несутся по улицам, распевая глупые лозунги, перекладывая вину, ища виноватых. Сегодня осуждены все поэты, художники и дворяне, завтра — другие. Так было всегда и порядок вещей неизменен. Круговорот вины во вселенной. Сначала мы притесняем их, затем они истязают нас. — В одном поэту не откажешь — его речь никогда не контролировали обстоятельства. Он говорил всегда как сам того желал. Вот и сейчас зависшая в воздухе гниль и кровь на лице не смогли смыть налёта философии с его слов.

— Можешь верить, можешь не верить, но я сожалею. Я сел в лужу, можно так сказать. У всех случаются оплошности…

— Вы облажались, сударь. Облажались по-крупному! — Меня наградили усталым взглядом. У Илиаса не было сил меня ругать, но изгиб его губ говорил, что ему ой как хотелось.

— Могу искупить вину, смотри… — Отмычка покинула потаённое место и перекочевала в мою ладонь. Поэт бросил безразличный взгляд на ключ ко вратам свободы и отвернулся обратно, чтобы продолжать заниматься важным делом — считать кирпичи в стене. Брр, там в углу вроде даже паук пробегал, мерзость!

— Неужели ты не хочешь освободиться?! — Меня удостоили второго безразличного взгляда, на этот раз, с ноткой раздражения.

— А зачем? — Поэт хотел было печально вздохнуть, но его внезапно разбил кашель. Я подскочил к нему и стал колотить по спине. Минуту он не мог выпрямиться, но затем приступ отступил. — Скоро живые в Иннире будут завидовать мёртвым. Я уже и так настрадался. Хе-хе, мою биографию можно продать какому-нибудь захудалому драматургу, пусть пьеску напишет. Ставлю стопку монет, что после смерти я обрету всяко больше популярности, чем при жизни. В Иннире любят воспевать трупы. Я же хочу любви. Так и зачем мне жить дальше?

— Хватит причитать! Раньше жил и ещё поживёшь. У тебя ещё есть время прославится, ты же не бездарность какая-нибудь! Пиши стихи!

— Эдвард, как ты жил? Молчи, я знаю ответ. Ты прожигал деньги семьи, спокойно заседал в поместье за горами книг. Чем больше читал, тем сильнее уверялся в своём превосходстве над остальными. Ты жил, а я выживал. И мне лучше знаком этот мир. — Илиас вдруг вскочил с пола и указал на стену камеры. — За этой каменной кладкой идёт гражданская война. Никому сейчас не нужны стихи о мудром и вечном, а до написания потакающих эпохе военных гимнов я не унижусь! Сдохну, но не унижусь! Художник решает, что творить, а не время! Я сильнее времени! Слышишь? Сильнее! — Он кричал, кричал и ещё раз кричал, пока не упал без сил. Его худая грудь нервно поднималась и опускалась, из-под кожи выпирали рёбра. Старая его рубаха еле прикрывала тело.

— Ты не сильнее времени, раз выбрал смерть. Особенно, когда путь к спасению очевиден. У нас есть друг, если ты не забыл. — Лицо поэта напряглось, а затем просияло. Как же хорошо, что он вспомнил!

— Ты думаешь, Он знает, что с нами случилась беда?

— Будь уверен, Илиас, уж Он то точно знает. Так что поднимай свою пятую точку и помоги выбраться из этой вонючей клетки. По рукам? — Я держал одну ладонь в кармане, сжимая семечко подсолнечника, пришло время его растереть.

Поэт с трудом поднялся и окинул меня взглядом, поморщился.

— Признаться, я бы предпочёл иного напарника, но выбора нет. По рукам, и пусть удача осветит наш путь, подобно пламени костра в ночи. — Мы пожали руки, даже будучи измождённым физически, хватка у поэта была стальная. Никогда не понимал, как этот щуплый мужчина с руками-ветками смог пережить две войны, сражаясь на передовой, отслужил во флоте, и пережил эпидемию чумы. Он зачем-то был нужен миру. Или же мир зачем-то был нужен ему.

***

Сложно быть теоретиком там, где не помешала бы хоть какая-то практика. Ещё сложнее взламывать замок первый раз в жизни, имея одну отмычку. Лишь один шанс вскрыть треклятую дверь. На руку играло то, что замок был дешёвой дрянью: деньги губернатор на тюрьму выделял изрядные, но они как водится доходили не все. Именно поэтому вместо новых качественных столичных замков закупили тоже столичные, но старые. Все уважающие себя медвежатники давным-давно обучились их вскрывать, а я хоть взломщиком не слыл, но имел честь общаться с парочкой незаурядных представителей этой благородной профессии.

Щелчок. Второй щелчок. Так, медленно вводить отмычку, поднимая основные засовы и обходя ложные, опознать различие можно по своеобразному щелчку… Вроде так в трактате говорилось.

Два засова поддалось, остался последний, самый важный. Одна ошибка, и первые два сорвутся и сломают спасительный инструмент. Рука стала единым целым с загнутой железкой, я чувствовал, как её кончик поддевает последний засов и аккуратно поднимает его, свобода была так близко!

Как только я понял, что замок поддался, навалился всем телом на дверь и снова чуть не поцеловал пол, дверь открылась, свобода! Свобода!

— Не думал, что у тебя получится. — Поэт хмыкнул и подал мне руку. — Ты же никогда не вскрывал замки, верно?

— Верно, но я прочитал много руководств по взлому и имел честь беседовать со знаменитыми ворами.

— Хоть где-то твоя теория пригодилась. Фехтовать тоже учился по книжкам?

— Да. Но в дуэльном клубе я один из лучших бойцов, так что попрошу! Лучше пойдём уже. Если поторопимся, то и фехтовальные навыки проверять нужды не возникнет.

Мы двигались сквозь тьму и вонь подземных коридоров. И если снятый со стены факел кое-как решал первую проблему, то со второй пришлось молча смириться. Если бы не ужасные условия и мрак, я бы тут поселился. Уединённое и спокойное место, разве что иногда откуда-то из глубин слышны крики боли, будто человека жарят заживо. Служители церкви Индерварда знали толк в пытках. Дыбы, костедавки, раскалённые иглы ещё под кожу они любили загонять. Один их отставной брат тайком печатал свою биографию — еле урвал экземплярчик на чёрном рынке, перед тем как остальной тираж сожгли вместе с писателем.

Стражи мы толком и не встретили. Уповать на удачу — дурная привычка. Но если чудить разумно, то стражи здесь быть и не могло. Вся лояльная городу охрана погибла во время штурма, а те что переметнулись сейчас ели и пили от пуза. Кардинал Данте Мортимер умел награждать перебежчиков.

— Ты идешь, точно знаешь дорогу… Помедленней! — Я сильно запыхался и с трудом успевал за напарником, шаг сбивался всё чаще и ноги так и норовили отказать, два голодных дня давали о себе знать.

— Терпи. Ещё немного прямо, поворот налево, наша цель уже близка, молись, чтобы охраны было немного! — Поэт меня вновь удивлял. Человек неосведомлённый при взгляде на него в жизни бы не догадался, что недавно Илиас находился на грани жизни и смерти. Синяки и кровоподтёки, конечно, никуда не исчезли, но он не обращал на них внимания и нёсся волком вперёд.

— Очень… Жизнерадостно… А недавно ты о смерти говорил.

Всё, я упал на колени и отдышался, старался не смотреть на одежду. При виде окровавленных дыр на моём любимом костюме, сердце начинало ныть. Сейчас было не время для ностальгии, но мне в голову моментально ворвались все дорогие моменты, которые я прошёл вместе с этой одеждой. Семь лет я сохранял этот сюртук идеально чистым («Идеальная чистота» для Фон Грейса, это если одежда ещё не слишком сильно воняет, а пятен не много, или они просто не видны), а теперь он никуда не годится!

— Я не только говорил, но ещё и думать о ней изволил, но раз уж мы теперь решили бежать, то сил жалеть не стоит. Шевелись, Фон Грейс, сейчас здесь стражи нет, но никто не говорил, что нам будет постоянно везти.

— Судя по тому, что, выбирая путь, ты и секунды не тратишь на размышления, то именно госпожа удача и должна нас отсюда вывести. — Я наконец-то перевёл дух, и мы продолжили путь.

— Мне не нужны размышления, я прекрасно помню, каким маршрутом сюда шли стражники. Вот, посмотри на стену — кровью написано число четыреста двадцать, эту пометку я видел совсем недалеко от входа в тюрьму, мы близко.

Покрытые мхом стены туннелей всё тянулись и тянулись, ничего не менялось, и лишь изредка можно было наткнуться на догорающий факел или валявшийся на полу череп, приходилось полностью доверятся поэту. Успокаивало только то, что он явно знал, что делает.

— Неужели ты с первого раза запомнил дорогу? Я тебе не верю.

Илиас тихо хихикнул.

— Нет, совсем нет! Инквизиция не особо заботилась о культурном воспитании преступников. Понимаешь ли, есть очень много людей, которым мои стихи неугодны, а потому я часто бывал в этих стенах, вот всё и выучил. Правда, находились и богатеи, которым мои строки нравились. Вот и вышло, что половина высшего общества меня в тюрьму сажала, а остальная вытаскивала. Не думаю, что я для них что-то значил. Тюрьма — мой второй дом, пока какой-нибудь очередной покровитель не соизволит показать силу и выпустить меня на волю. Так, забавная игрушка, а теперь пригнись и хватит расспросов, выход уже близко.

Согнувшись и чуть ли не прижавшись к полу, мы приблизились к караульной. Охранников оказалось всего двое, правда, они были трезвые, а это ситуацию осложняло. Тюремщики, к величайшему моему удивлению играли не в карты или кости, а в шахматы! Видимо, умные стражники ещё не перевелись на этом свете.

Охранники, судя по разговорам, были закадычными друзьями-трезвенниками, и решили благородно нести караул в тюрьме, пока вся остальная стража напивается на празднике в честь «освобождения» города от «проклятых нахлебников».

— У одного меч на поясе висит, а второй оружие отложил. Вон оно, на бочке, что ближе к нам. План такой — я хватаю меч и нападаю на вооружённого охранника, ты бей второго в рукопашной. Эти ребята из простых, даже кольчуги нет, только рубахи с гербом.

— А почему ты берёшь оружие?! Я обучался фехтованию по книгам самых знаменитых мастеров, я…

— Эдвард, ты слепой? На бочке лежит ржавая железка с неправильным балансом клинка и затупленным лезвием — оружие солдата. Клянусь, будь там шпага с гравировкой, её взял бы ты, а теперь позволь мне делать своё дело — убивать людей чем угодно. Это я в первую гражданскую воевал, а не ты.

— Но ты слаб… — Попробовал парировать я.

— Я хочу что-то тяжелее шпаги в руках держал, да и не так сильно я измождён, чтобы не расправиться с парой этих увальней.

Неприятно так скоро проигрывать спор, но обстоятельства вынудили меня согласиться с поэтом, да и руки мои долго не смогли бы держать такое неуклюжее и громоздкое оружие.

Прошло ещё несколько минут, мы наблюдали за стражниками из-за угла, выжидая подходящий момент, я развлекал себя, наблюдая за развернувшейся на доске партией. Первой интересной деталью было качество фигур, сомнений не возникало — кость животного, дорогая и редкая. Стражники либо украли игру, либо выиграли у какого-нибудь не очень везучего епископа. Служители церкви Индерварда любили дорогие безделушки.

Второй интересной деталью была сама партия, она близилась к завершению, у белых было колоссальное преимущество: одна лишняя ладья, удачная длинная рокировка и идеальная защита короля. Через два хода планировалась вилка, тот стражник, что пониже играл существенно лучше товарища, а сам товарищ в свою очередь обладал грозным телосложением. Я искренне надеялся, что игра закончится нетрадиционным способом, так и произошло.

Белая ладья и ферзь загнали чёрного короля в угол, и последний ход королевы триумфально завершил партию. Стражники переглянулись, засучили рукава и стали оживлённо спорить. С каждой секундой они говорили всё громче, пока тот что меньше истерично не заорал на товарища, обвиняя того в жульничестве, за что и получил табуретом по лицу. Начался знатный мордобой! Мы не теряли времени. Илиас в два прыжка очутился у клинка. Я же протаранил сцепившихся стражников и смог чудом повалить обоих. Поэт увернулся от брошенной в него табуретки и парой ударов закончил этот бой. Бил в горло, точно, сильно, не оставляя ни единого шанса. Вновь он дал мне руку, теперь уже испачканную в крови. Я не брезговал, привык к тошнотворному запаху.

— Ты же говорил, что это ржавая тупая железка? Я думал, будешь бить ей как дубиной… — Илиас очистил меч рубахой одного из охранников.

— Правильно приложенное усилие любое оружие делает смертоносным. Не будем медлить. За нами тьма могилы, а впереди война!

Поэт цитировал одно из моих любимейших произведений: Сказ о Мелибшдене и Крулате, за авторством знаменитого мыслителя первых времён — Столераста. Великие герои воскресли, дабы защитить священную землю Иннира. Правда, у Столераста была дурная привычка убивать всех действующих лиц поэмы, так что спасение не увенчалось успехом. К слову, именно за эту поэму его и сожгли, церковь в те времена была гораздо слабее, но кое-как справилась.

Мы не были уверены, услышали ли шум битвы остальные стражники, а потому спешно обыскали тела, захватив с собой несколько полезных вещей, и поспешили к высоким кованным дверям — выходу на свободу.

Огромные ворота, три стальных засова, тридцать пять сантиметров в каждом, хорошая, но единственная защита. Архитектор почему-то полагал, что тюрьму следует защищать от внешних покушений, что очень странно. Обладая достаточной силой, заключённый мог поднять засовы и выйти на свободу. Это мы и собрались сделать.

Поэт коснулся двери первым, и почти в тот же момент сокрушительная силовая волна бросила его в противоположную стену, словно он был тряпичной куклой. Последовал глухой удар, стон. Илиас валялся без сознания у стены. По подземелью раздался оглушительный шум, схожий с тем, что издают листы металла при трении друг с другом.

Я бросился к телу поэта и проверил пульс — живой, но в сознание придёт не скоро, да и если придёт, то, что мы сделаем вдвоём против охраны? Я никогда не разделял всеобщей веры в творца Индерварда, и многие бы на моём месте сломались и начали бы запинаясь читать молитву богу холодного огня, но не я. Если и умру, то хоть собой останусь до конца.

Пары минут хватило, чтобы комнату заполнили обитатели подземелий, стражников тут было немного, в основном — церковники ренегаты. Такие были всегда, чрезвычайно горды своими чёрными мантиями и должностью, им было плевать, кому служить. Самое важное — жечь еретиков. На приёмах у знатных особ я имел удовольствие переговорить с несколькими скрывающимися ренегатами, их укрывали дворяне, чтобы лишний раз плюнуть в лицо ненавистной церкви Индерварда, лишившей их власти. Из тех разговоров я почерпнул только одно — этим людям хочется безнаказанно убивать, а моральная сторона вопроса интересовала их лишь немного, раз в год, по праздникам. От этих мыслей и воспоминаний мне поплохело, целый зал чёрных мантий, зал садистов и убийц.

Нас взяли в кольцо, Илиас лежал без сознания, но клинок к его горлу всё равно приставили. Церковники сняли капюшоны и молча осмотрели нас. У самого главного был крючковатый нос, как у коршуна и мелкие бегающие глазки. Он вполне мог бы стать типичным злым волшебником для очередной детской сказки.

— Давненько тут не было вольных магов, уж думали, что всех извели. Ну ничего, эту погрешность мы сейчас исправим. — Спокойно, будто бы говоря не о смерти, произнёс церковник.

— Я не маг! Я требую вернуть меня в камеру и судить! В моих жилах течёт… — договорить мне не дали, кулак ближайшего стражника послужил тому причиной. Служитель правды старался не показывать своего наслаждения от происходящего, но получалось у его святейшества плохо, лицо так и стремилось расплыться в зловещей улыбке.

— Ты желаешь суда? Замечательно! Друзья, составьте, пожалуйста, совет присяжных, я выступлю в качестве судьи, а ты, Джереми, будешь свидетелем. Так устроит, барон? Прошу извинить, но будет только одно слушание, так много преступников в последнее время развелось, не представляете! Ну что же, господа, начнём? Объявляю заседание открытым! Слушается дело богохульника и колдуна Эдварда Фон Грейса и омерзительного поэта Илиаса. Первый свидетель — Джереми. Он лично присутствовал при недавнем обыске вашего имения, милсдарь. Видите, барон, Джереми кивает. Из вашего поместья вынесли сотни запрещённых книг, а также обнаружили алхимические приборы. О вас, Фон Грейс, все наши сейчас говорят. Думаю, господа присяжные единогласны в своём решении, верно, господа? Отлично! Приговор для богохульника один — смерть! Будь наша воля, мы бы тебя сразу прикончили, но новый господин не позволил. Сколько наших ты оставил умирать в луже кровавой блевотины, сколько тебя покрывали, защищали, но теперь ты сдохнешь! И никакое человеколюбие меня не заставит изменить решение, ибо тут обратной стороны вопрос не имеет. Ты урод!

Все факелы разом потухли. Так продолжалось всего пару секунд и вскоре обмазанные смолой жезлы воспламенились сами собой. Только вот стражников в комнате уже не было. Человек в чёрной мантии остался один наедине с нами. Так он думал, пока его не окликнули из-за спины. У стены стоял высокой тучный человек в шёлковом тюрбане, с раскидистой вьющейся бородой. В руках он держал персик.

— Что вам больше нравится, уважаемый, жареная брусника или варёные персики?

***

В зале играла музыка — глупое подражание гениям прошлого. Этот приём ничем не отличался от ему подобных. Так же, как и всегда в нос бил пьянящий запах дорогой выпивки, перемешавшийся в воздухе с пудрой знатных дамочек. Приглушенный свет саркастично танцевал на стенках бокалов, даже он надо мной насмехался — ему же не надо продавать свою честь.

По хрустальному полу туда-сюда скользили известные пары со всего королевства. Ростовщики, хозяева оружейных мастерских, землевладельцы и выслужившиеся рыцари: все сегодня прибыли на сей безукоризненный бал. Только я один стою одиноким рифом в центре этого всепоглощающего моря лицемерия и лжи, но сопротивляться нет больше сил, ведь придя сюда, я уже проиграл. Трижды проиграл.

Буду вечно помнить тот жуткий вечер. Я заперся в своей пыльной полной крысами квартире, а в дверь ломились жажда и голод. Пришлось открыть, некуда бежать. Был мертвецки пьян, когда в комнату вошёл человек с глазами, в которых ползают муравьи. Не знаю, почему они мне померещились. Зрачки крохотные и быстрые, вот и померещились муравьи. Ей богу ничего о том человеке больше не помню.

На пол упал кошель, отправитель умел шутить — кошелёк стоил больше, чем его содержимое. Плетёный из серебряных колец мешочек, да ещё и с монетами внутри. Я хотел отказаться — честь дороже, но жажда и голод стояли за спиной с заострёнными копьями. Я взял деньги и проиграл. Трижды проиграл.

В зале играла музыка.

***

Меня пригласили читать стихи на балу в столице, знали о моём бедственном положении. Напился, не хотел трезвый ловить презрительные взгляды. Надел сюртук, единственный сюртук, единственный и украденный. Вошёл в зал не как сломленный, а наоборот, но они всё равно победили. Дворяне, толстосумы, аристократы, ты человек для них ровно до тех пор, пока не берёшь денег, а потом ты вещь, собственность. Я очень не хотел быть чьей-то игрушкой, но жить хотелось сильнее… Почему у них были одинаковые глаза? Крохотные, как у свиней, насмехающиеся! И не имела значения ни одежа, ни еда — только глаза, остального я будто не замечал. И пьянящий запах бил в нос, да, запах…

Вечер открывал не я, а знаменитые Золотые мальчики. Один учёный придумал извращённое развлечение — покрывать мальчиков-пажей золотой краской. Я отошёл ближе к стене, чтобы эти снующие между столиками с шампанским и вином слуги не наткнулись на меня. Сам господин учёный на тот приём не пришёл, я его понимал — он тоже был лишь жертвой бедности.

Дворяне в ту ночь аплодировали маленьким пажам, как тиграм на арене, что прыгают сквозь пылающее кольцо. Один мальчик предложил мне пенящийся бокал, я взял, надеялся, что потеряю сознание, если выпью побольше.

Читающий сейчас этот дневник наверняка не понимает, чем так плохи золоченые мальчики. Коль люди имеют деньги на такие забавы, то почему бы нет?

Когда я пытался заглушить голос чести очередным бокалом, меня пригласили прочитать стих, вспомнили, что кукла умеет говорить:

Чёрное солнце, белая заря, всё прошло напрасно, но отнюдь не зря!

Серые равнины, павший отчий дом, жёсткая судьбина и бокал с вином?

Месяц не отсчитан, луна упала вниз, все кресты разбиты, боже, отзовись!

Но молчат туманы, и молчит вода, в бездне позабытые из стали провода…

После выступления я попросил отдых. Мне позволили. Кость им понравилась. Если кто-то пробует искать смысл в этих строчках, то его нет. Публика требовала стихов, любых стихов. Им нравилась рифма и ничего более. Знал я множество талантливых поэтов, слагавших белые или ритмические стихи, все они умерли с голоду. Такое не популярно. Смысл дворяне выдумывают себе сами, зачем утруждаться, если они всё равно не поймут? Удивительно… Эх, Илиас, кормят тебя исключительно самые бездарные творения… Хотя, может и есть смысл в этих строках? Хм, может и есть. Только я его точно не знаю.

Один из золотых мальчиков упал на пол, чуть не опрокинув башню из бокалов с розовым шампанским, потом упал второй, а затем и третий. Они умерли. Просто взяли и умерли. Дамы изображали сожаление, но они знали, чем всё закончиться, в этом и была суть развлечения. Учёный мне рассказывал, почему так происходит…

— Однажды один знатный граф пожелал на свой день рождения золотых слуг и нанял меня. Сначала он просил сконструировать человекоподобные машины, но я твёрдо отказался. Одно дело — заводная птичка, а совсем другое — заводной человек. Я предложил покрыть слуг плотным слоем золотой краски, и он с радостью согласился. В тот вечер все слуги по неведомой причине умерли, и я сразу начал поиск причины. Виновата была краска, сомнений не было, ведь кроме слуг никто не пострадал! Граф же был в восторге, он нанял новый «персонал», я дал ему повод показать богатство. Через день обследований я решился на вскрытие и обнаружил удивительную вещь — они задохнулись. Краска закупорила поры на коже, и они умерли от недостатка кислорода! Так я совершил очень важное для медицины открытие, мы дышим кожей! Также я подарил дворянам кровавую забаву, кто же знал, что она им так понравится…

Тела сразу вынесли и приём продолжился, обо мне уже никто не вспоминал и провёл бы я так всё оставшееся время в сравнительном спокойствии, но вдруг появился он…

То был человек в пурпурном наряде. Пышные складки ткани укрывали его тонкие, словно молодые ветки, конечности. Он вышагивал по залу как-то механически, в такт настенным часам. Блики света плясали на его лакированной обуви. Человека встречали овациями.

Он взял в правую руку бокал, обхватил его своими пальцами, похожими на паучьи ноги — длинными, цепкими и тонкими, скрытыми чёрными бархатными перчатками, но всё это не имеет значения! Нет! Плевать на пугающий сюртук, узоры на котором напоминали мне застывшие в гримасе ужаса лица. Не имеел значения бутон чёрной розы на груди! Маска, вот что завораживало и пугало. Она скрывала всё лицо, прорези для глаз были преступно узкие, ничего не разглядеть. Изготовленная из белого фарфора она постоянно менялась! Нет, это не я много выпил, человек зашёл с маской улыбки на лице, а теперь там была настоящая гримаса удивления! Он будто незаметно менял их, фокус, я так хотел, чтобы то был простой фокус…

Человека называли Маэстро. Разумеется, это не имя, хотя теперь я не уверен, человек ли это был вообще? Я стоял в углу, когда он начал показывать фокусы. Сначала Маэстро заставил бокал исчезнуть — ничего особенного. Затем последовал классический набор: кролик из шляпы, жонглирование, угадывание карты, а потом он спросил гостей, не желают ли они увидеть фокусы за его собственным авторством… И они согласились.

Помню, вычурно он спросил, стихами, человек в маске слагал их на ходу гораздо лучше меня.

Свет немного померк, хотя свечи никто не трогал! От природы одарённый хорошей интуицией, я попятился к выходу, чувствуя зависшую в воздухе угрозу. Столы растащили в стороны, а в центр стеклянного зала вывезли два ящика, мысленно я усмехнулся — старейший фокус в мире. Маэстро пригласил лечь в ящик одну даму из числа гостей, она не возражала. Сам же я остался, чтобы досмотреть представление, что-то было не так… Свет, он опять изменился, приобрёл кровавый оттенок.

Женщина легла в ящик, крышка захлопнулась, а в руке Маэстро сверкнула пила. Не простая а, с узорами и надписями. Старинная пила. Он начал показывать фокус. Помню, как он уверенно пилил, я видел в нём профессионала и в один момент страх ушёл, а потом он открыл ящик. На пол упала голова женщины, а тело, как ни в чём не бывало, поднялось и встало обратно в ряды зрителей. Никто ничего не сказал! Маэстро получил только бурю аплодисментов, а не крики ужаса! Меня парализовал страх по рукам и ногам, по залу бродило тело без головы, а из обрубка шеи фонтанировала кровь!

Моя душа хотела бежать, но я не мог оторвать взгляда, представление держало меня на невидимой цепи. Маэстро жонглировал отсечёнными головами, изредка посмеиваясь, головы тоже смеялись, а толпа ликовала. Безумная вакханалия чёрных, голубых и бордовых костюмов слилась воедино. Свечи гасли и вспыхивали вновь, с каждой секундой изобличая всё более жуткие тени на стенах!

Никто, никто не хотел замечать творящегося безумия. Все будто пребывали в наркотическом трансе, только смеялись и пили, а Маэстро показывал всё более и более жуткие фокусы свет мерк, исчезал. Это была его игра — игра света на наших лицах! Он танцевал искажённым силуэтом в разумах наших глаз, был ли вовсе?..

Цепь порвалась, и как бешеный пёс я понёсся домой, прочь от этого кровавого бала! Прочь! Прочь! Ещё минута и я не смог бы убежать, разделил бы судьбу остальных гостей.

Только выпивка и стихи помогли мне пережить следующие дни, воспоминания отягощали и поэтому я решил записать их на бумаге, и сейчас, когда я ставлю точку, испытываю некоторое облегчение. Но последняя увиденная мной сцена никогда не забудется. Маэстро снял маску.

Под ней. Ничего. Не было.

***

Меня встретило небо, на удивление чистое и беззаботное. Невольно я стал сравнивать облака с животными. Вот кошка, ничего, что у неё три хвоста. И не такое бывает. Это огромная мышь, у неё гигантские уши и вытянутый в трубочку нос. Не знаю почему, но, наверное, эта мышь сильно боится своих сородичей. Вон проплывает кролик. Оу, из него вылетел ещё кролик… и ещё. Неужели облака живут по тем же законам, что и мы?

Интересные облака кончились, а точнее, пропал интерес сравнивать, и я решил подняться. Тело намекнуло, что идея отвратительная, но я не послушал. В голове отразилась такая боль, будто я колокол в час как раз после утренней службы.

Сильнее всего болел затылок. Последнее воспоминание — дверь, и кольцо чёрных плащей, плащей, а затем — пустота.

Илиас чувствовал, что находится в повозке, пахло сеном и всё вокруг монотонно тряслось. Смирив боль, поэт смог немного приподняться и осмотреться.

— Наконец-то вы изволили пробудиться сударь! Право, не стоило спешить, я вполне мог подождать ещё пару деньков, мы же никуда не торопимся! — Раздался сбоку ехидный голос.

Эдвард развалился в непринуждённой позе на другом конце телеги и грыз яблоко. Извечный парадный костюм барона сменила обычная рабочая рубаха из дешёвой ткани, а место фамильной рапиры занял внушающих размеров нож мясника.

— Эдвард? Не могу сказать, что уж очень сильно рад тебя видеть, но лучше ты, чем инквизиция. — Простонал поэт и ощупал голову — вмятин не обнаружил — Но что чёрт подери произошло? Я ни черта не помню!

— Ну, вот моё имя ты помнишь, своё вроде как тоже не забыл. Это гораздо больше, чем ни черта. — Отметил Эдвард сквозь чавканье.

— Помню темницу, чёрные мантии, толчок и боль в голове. Всё!

— Неудивительно, тебя об стену сильно приложило. Сказать по чести, думал, ты умрёшь, голова — орган хрупкий, особенно затылок. Ты лежал без сознания, я загородил тебя, нас окружила стража и инквизиция. Оказалось, что много церковников поддержало Данте! Когда дело доходит до материальной стороны вопроса служители холодного огня верны не более чем крысы. Мы бы сейчас в гробу с тобой валялись… — Эдвард остановился и исправился — Не, никто для нас гроба бы не сделал. Дай бог бросили бы в трупную яму. Так вот, как я и надеялся пришёл нам на помощь общий, до жути загадочный знакомый, Борян Аль Баян…

***

— Что вам больше нравится уважаемый, жареная брусника или варёные персики?

Борян Аль Баян доброжелательно улыбался оставшемуся в полном одиночестве Служителю Правды. Церковник дрожал. Молчаливые стены тюремных туннелей как будто становились ближе с каждой секундой. Его учили, как бороться с колдунами, но это был особый случай. Несколько мгновений и вся стража исчезла, а что самое странное — аура незнакомца говорила, что магия не тёмная… а чистая… первородная.

— Именем кардинала Данте стой на месте чародей! Или я обращу тебя в пепел! — Неуверенно как-то прозвучал этот приказ.

— Пепел? Предпочесть персикам и бруснике пепел? Довольно странный, но всё же интересный выбор — будь по-твоему.

Аль Баян поцеловал рубиновый перстень на пальце, и алая мантия служителя вспыхнула вместе с хозяином, тот даже не успел толком покричать, как превратился в горстку пепла.

— Эдвард, спаситель мой! Пришел я, чтобы вернуть должок! — Аль Баян крепко обнял барона несмотря на то, чтотот отчаянно сопротивлялся.

— Что ты ещё умеешь? Можешь перенести нас далеко отсюда? — Не тратясь на приветствия спросил барон.

— Я смогу провести вас сквозь пространство, возьми поэта на руки, сможешь? — Эдвард смог, хоть и со скрипом — Хорошо, молодец! Не трясись и не делай лишних движений — экономь силы. Мы выйдем наружу, и я открою проход на главную дорогу, ждите меня там. — Напутствовал чародей.

— Почему ты с нами не пойдёшь? Мы как бы теперь вне закона, да нас могут поймать в любой момент! Убьют к чертям! — Так начинается истерика.

— Я присоединюсь, как только смогу, обождать немного лишь придётся милый друг. Мне предстоит встреча с учеником и бывшим товарищем, довольна горячая встреча, ради безопасности вашей подождите на опушке леса, хорошо? — Сейчас Эдвард видел во взгляде чародея что-то тёплое, отеческое, и кивнул в ответ.

— Что дальше? После побега нам некуда идти…

— Никогда не знаешь, куда заведёт дорога, главное — не останавливаться, а теперь пошли, мои драгоценные камни согласились помочь в ворожбе, но это ненадолго! Они строптивы и стервозны! — Камни не оставили восклицание без комментария и пропели в ответ странную мелодию, похожую на соловьиную трель. Аль Баян чертыхнулся — походу значение трель имела не лучшее.

Только сейчас Эдвард заметил, как чародей сильно изменился. Драгоценные камни в перстнях, амулетах и ожерельях беспрестанно переливались и то и дело вспыхивали, придавая облику колдуна некой загадочности. С силой всех камней волшебник воистину мог сворачивать горы, однако, всё чаще томящиеся в клетках духи ему отказывали в помощи.

Двери тюрьмы тихо раскрылись, Эдвард предложил выбить её потоком огня, но колдун просто обыскал тела церковников и воспользовался найденным ключом. Дверь выходила на широкую улицу прямо у крепостной стены, неподалёку от дома палача.

Аль Баян осмотрел место, в душе что-то ёкнуло. Не обращая внимания на интуицию, чародей бросил на мостовую захваченный ранее в темнице факел, вслед ему полетел один из перстней. Он угодил прямо в разгорающееся пламя. Все колдуны знали магию перемещения в пространстве, но пользовали её редко: слишком дорогое это было удовольствие. Никто не знает, что за твари стерегут дыры в реальности, но суть одна — без солидной платы живым из портала не выйти.

Огонь пожрал кольцо за секунду и изменил цвет на изумрудный. Барон сразу понял, что делать — читал о таком в эзотерических и оккультных трактатах. Он пожелал другу удачи и шагнул в разгоревшийся костёр. Язычки пламени объяли путников, Эдвард чувствовал обжигающий холод, но терпел. У барона воистину были стальные нервы, он наблюдал за своим медленным превращением в пепел.

Костёр погас, забирая с собой две горстки праха. Аль Баян был спокоен за друзей, ритуал хоть и выглядел жутко, но опасности не представлял. Твари на той стороне требовали многого, но никогда не обманывали.

— Выходи Данте! — Крикнул Аль Баян и голос его, тысячекратно усиленный волшбой, разнёсся по всему городу. — Средь тысяч лиц, или в горе песчинок, учую я тебя мой верный добрый друг и товарищ!

И Данте вышел. Аль Баян имел чутьё на всех своих учеников, приближение Дана он почувствовал давно. Кардинал спустился по верёвке с крепостной стены в абсолютном одиночестве, охрана получила приказ остаться в центре города, он не хотел, чтобы пострадали невинные.

— Здравствуйте, учитель. — Кардинал поклонился безо всякой насмешки. Несмотря на всё случившееся он испытывал к Куратору глубокое уважение — Вы помогли бежать двоим пленникам, прощаю.

Аль Баян измерил ученика взглядом, с момента их последней встречи тот оброс щетиной и завёл повязку для глаза.

— Очень великодушно с твоей стороны, только с чего бы это тебе меня так просто прощать? Неужели ты пришёл сюда, дабы сказать, что не таишь обиды?

— Я бы хотел так сказать, но не могу. — Ответил кардинал — Я закурю? Тяжёлые дни, перевороты, предательства. Расслабиться бы.

— Сигары медленно убивают, если хочется — кури. — Скупо ответил чародей, не сводя пристального взгляда с ученика.

— Сигары убивают медленно, а мечи — быстро. Увы — Данте развёл руками — с последними я встречаюсь гораздо чаще. — Кардинал достал из кармана сигару и закурил, огонь на кончике пальца помог. Скручивали сигары в Массоре, городе на болотах. Данте повезло, он успел заполучить целую коробку Массорских сигар, сейчас от города осталось только пепелище: борьба с чумой почти уничтожила селение. — А теперь к делу, учитель. — Данте зажал сигару меж зубов так, чтобы речь искажалась как можно меньше — Забирайте Илиаса и Фон Грейса, я даже рад за них, не место им в Иннире. Однако, вы кое-что украли у церкви, и я намерен это получить обратно, разумеется, использую я это во имя благой цели. Отдайте кисть. В руках академии от неё одни проблемы. Признай, вы давно не умеете распоряжаться собственной силой — Данте ударил тростью о землю и где-то вдалеке грохнула молния.

— Зачем она тебе? — Непонимающе спросил чародей — Неужели жизнь ничему не научила, о наивный утёнок без матери? Твой глаз? Ты гусеничка, хоть и могучая, но кисть повинуется лишь прекрасным бабочкам. Это кисточка принадлежит Аурелионской академии, она была доверена нам и только нам. Мы знаем, как распорядиться столь могучим артефактом. — Аль Баян говорил медленно и вдумчиво, надеясь, что так убедит Данте отступить.

Под ноги ему упала перчатка. Переговоры не удались. Опять.

— Я более вашего права имею на неё. Живу сегодняшним днём, реальностью, Ты же обитаешь в мире прекрасных иллюзий. Бой! Пусть сила рассудит, кому принадлежит кисть! — В единственном глазе Данте пылало пламя азарта. Ради единственной цели он бросил эту перчатку — померяться силами с тем, кто когда-то его учил. Даже мудрецам свойственны глупости. Хотя кардинал был ещё далёк от мудрости, ой как далёк…

Аль Баян хотел бы отказаться, но не мог. Маги издревле сражались, никто никогда не бежал. Пришло время, когда соблюдение старого и глупого обычая — дело чести и достоинства.

Правила кодекса чародейских дуэлей просты — три заклинания со стороны каждого оппонента, в случае ничьей происходит рукопашное столкновение, а после него опять магическая стадия поединка. Битва идёт до достижения одним из участников состояния бессознательного или же с жизнью несовместимого.

Не став ожидать жеребьёвки, Данте бросил в воздух несколько игральных костей, припрятанных в кармане плаща. Они застыли в воздухе, а затем завращались с космической скоростью — нельзя было толком ни одной грани разглядеть. Кубики раскалились и пылающими молниями рассекли воздух, но цели не достигли — чародей сотворил перед собой потоки арктического ветра. Смертоносные снаряды рухнули дымящимися угольками наземь. Пришла очередь Аль Баяна.

Вдыхая влажный утренний воздух, маг начал своё представление. Фигуры, очерчиваемые им, отличались витиеватостью и запутанностью. Одни линии переходили в другие, ранее чётко выверенные грани фигур сменялись хаотичным переплетением сторон. Вместе с колдуном танцевало всё вокруг: на близлежащие стены садились местные птицы, выползали на свет божий из своих нор мыши и крысы, бабочки закружились вокруг чародея в разноцветном хороводе. Затем, словно по команде, вся эта живность бросилась на Данте, но тот шаркнул ножкой и из-под его подошвы вырвались огненные искры. Обугленные тельца усеяли мостовую.

— Серьёзно? Ты думаешь одолеть меня карманным зверинцем Я вижу, вы учитель ослабли.

Не дожидаясь ответа Данте, выхватил кинжал и разрезал кожу на руке. Сила свежей крови напитала его и между пальцев заструилась чистая сила. Ослепительный разряд ударил в Аль Баяна. Но ничего не произошло. Чародей стоял и смотрел на дымившуюся ладонь, а потом указал на ученика пальцем. Разряд ещё большей силы сразил Данте, он даже подумать не успел.

Кардинал лежал на жёсткой мостовой, испуская дым и тихо постанывая. Сверху на него смотрел улыбающийся учитель.

— Прежде чем я уйду, преподам тебе последний урок колдовства. — Аль Баян наклонился над учеником и нежно погладил его по голове — Нет, не пытайся говорить. У тебя этого не выйдет ещё как минимум два часа. Никогда не вкладывай всю силу в один удар, ведь если противник не падёт, то тебе нечем будет защищаться. Например, как сейчас. — Аль Баян вздохнул и поднялся, в душе он рыдал — так не хотел причинять боли другу, хоть и бывшему — Это последняя наша дружеская встреча Данте. Не ищи меня, не ищи моих товарищей. У нас своя дорога, а у тебя своя. И помни, о дитя невежества — усиль я твой заряд хоть немного, ты бы превратился в дымящуюся горсту пепла. Я верю, что ты хороший человек. Я не могу тебя убить, ведь всё-таки ты был моим любимым учеником. — Чародей сделал паузу, развернулся и сказал уже тихо под нос — А я ведь знаю, что ты меня не послушаешь… Последней будет следующая наша встреча… — Борян Аль Баян развернулся и медленно пошёл дальше по улице, пока восточный ветер не подхватил его и не понёс в сторону условленного места встречи. Улицы Тассора никогда не знали такого тихого, прекрасного дня.

***

Эдвард окончил рассказ и перевёл дух. В телегу заглянул сам Аль Баян, всё это время повозку правил он.

— Замечательно рассказал! Просто великолепно! Браво! — Чародей аплодировал, от чего у поэта вновь разболелась голова. Ещё и солнце жарило и слепило. Невыносимо!

— Собственно, это всё. Битву описал я со слов Аль Баяна. Мы же появились на опушке леса, стать пеплом, а потом вылезти из земли — сомнительное удовольствие. Главный тракт патрулировали наёмники, поэтому я отнёс тебя к ближайшим кустам, да и сам там спрятался. Примерно через час объявился Аль Баян и вместе мы позаимствовали у одного любезного фермера телегу… Одежду… И оружие. — Эдвард расплылся в широкой улыбке, жутко гордый собой. Затем барон порылся в куче мусора посреди телеги и достал стопку поношенных крестьянских лохмотьев. Когда-то давно рубаха и штаны были белыми, а перевязь — золочёной, но времена меняются, а одежда — подавно.

Поэт со вздохом осмотрел наряд на себе и смирился с новой одеждой, его сюртук грозил разорваться окончательно в любой момент. К тому же, лучше целая простая одежда, чем рваная, но дорогая. Наскоро переодевшись, он устроился рядом с бароном поближе к месту возничего, чтобы можно было задавать вопросы и наблюдать пейзажи. Также поэт отметил, что чародей очень уверенно ведёт грузовую кобылу, будто бы раньше работал извозчиком.

— Я требую разъяснений, теперь уже полностью. Кто ты? Что украл такое, что церковь и Данте пытались отобрать? А также самое важное для нас — куда мы едем? — Вопрос прозвучал твёрдо — от такого уже не уйти.

Чародей тяжело вздохнул, но поводьев не отпустил и начал постепенно отвечать на вопросы. Он не любил давать ответы, ибо новые вопросы плодились по мере повествования.

— Думаю, чтобы всё было понятно, старику стоит начать сначала. Я родом из страны Аурелион. Наша земле небольшая, но славная. Нас хранят скалистые горы, через которые так просто не пройти, и стена костей. Нет, не сочтите нас кровожадными, просто такой внешний вид сильно пугает врагов.

— Отдай поводья сюда и рассказывай спокойно, я умею править лошадь. — Проворчал Эдвард и отобрал поводья у чародея, чем больше тот уходил в рассказ, тем сильнее повозку кренило в сторону протекающей по боку реки.

— Так на чём я остановился? Точно! Аурелион! Это замечательное место! У нас вечное лето и почти не бывает бурь, реки тёплые, а вода в них чистая и целебная. Землепашцам у нас простой рай, урожай почти каждую неделю, еды хватает впрок на много лет вперёд! Однако не это самое главное, а Аурелионская академия художеств — место, где обучаются лучшие художники со всего мира. С академии всё началось, её создал Первый художник. Немногим известно, откуда он появился, но именно его первейшество создало вещь, вокруг которой пляшут звёзды. Художник смастерил кисть, что рисует реальность. Любая картина воплощается в жизнь! Так он создал академию и земли Аурелиона. Когда великий устал, он даровал жизнь мне и велел обучать новых творцов. Так появился я — первый человек на земле. Раз в полсотни лет достойнейший получал от меня кисть и до самой своей смерти мог творить реальность. Так появлялись новые страны и земли — парящие в пустоте острова, как и Иннир, кстати. С академией великие государства соединяют мосты из вечно-камня, нерушимого материала, что существует во всех измерениях сразу.

— Выходит, ты украл у церковников вашу же великую кисть? — Удивился поэт. — Стражи из вас отвратительные.

— Тут всё немного сложнее, мне будет сложно объяснить… Понимаешь ли, сменилось уже много великих художников, но островов уцелело совсем немного. Хорошие картины живут вечно, а посредственные — тускнеют, краски выцветают, и жители острова оказываются обречены на гибель, мёртвые острова сбиваются в огромный континент…

— Аль Баян. — Перебил барон.

— Что, Эдвард?

— Ты не отвечаешь на вопрос, как так вышло, что ваша кисть попала к нам в Иннир? Ты уничтожил толпу людей щелчком пальца, эй богу, читай я меньше — удивился бы. Ты способен летать, делать людей невидимыми. Если ты случайно уронишь небо — я ни капли не удивлюсь. К вам что, армия за кистью завалилась вот просто так?!

Чародей потупил взгляд, почесал затылок, плюнул три раза через плечо, потянул время ещё немного и только тогда ответил.

— Украл ученик, Данте. Не на всех островах знают о художниках, сообщать некоторым… Опасно. Иннир очень опасен и неприятен, ваша церковь Индерварда и так мечтает узнать, что за стеной! — Оправдался чародей — Клянусь тапочками, но вам лучше оставаться в неведении! Данте я пригласил в академию ввиду того, что увидел в нём хорошего человека. Я занимаюсь не только обучением, но и поиском учеников! Паренёк был способный, он проучился довольно долго, но жажда изменить мир его подвела. Он мечтал исцелить свою родину, очень часто Иннир вспоминал. Он со мной то пошёл, только чтобы потом соотечественникам помочь. Одной ночью Данте обманул меня, выкрал кисть и бежал. Сегодня я видел его, правая рука до сих пор заживает. Глаз он из-за кисти потерял: она не дастся в руки неумелому художнику, или просто неготовому. Данте был не готов. Потом он влился в ряды церкви, и кисть очутилась у них. Только разведывательная сеть моей союзницы, Адрианы Фэйт, помогла вернуть артефакт. Адриана — второй куратор академии, отвечает за политику и безопасность. Чем больше сильных стран, тем хуже Аурелиону. Они узнают о кисти и требуют взять своих граждан. Каждый сильно обижается, когда ученик из страны соперника получает знание великого художника. Политика портит искусство… Но несмотря на все невзгоды, Аурелион — лучшее место для творца! У нас нет рамок и грани приличия, притеснения и гонений! Каждый создаёт прекрасное, а лучшие — создают миры. — Восторженно довершил чародей, он говорил настолько возбуждённо, что нелепый тюрбан на его голосе то и дело вздрагивал, грозясь упасть.

Илиас с упоением вслушивался в слова чародея, ему было плевать на могучий артефакт и политическую грызню — мир без ненавистной церкви Индерварда, болезней и голода — рай для поэта, место, где наконец-то он сможет обрести дом, вот что его манило и влекло.

— Кто нарисовал Иннир? — Внезапно спросил Эдвард.

— Его звали Индервард, потом выяснилось, что он помешанный, бежал в мир собственного сотворения, чтобы стать богом. — Аль Баян немного покраснел, Индервард был его учеником.

— Он специально сделал Иннир отвратительным местом? Постоянная война и болезни, потом ещё и церковники, купцы, шантажи и предательства! Он нарочно всё таким нарисовал?! — Возмутился Эдвард, его сильно смущало, что все, что он знает — плод воображения какого-то там художника из-за гор. Всё вокруг: реки, золотые поля, сторожевые башни и моря изумрудных лесов, всё вокруг существует просто потому что какому-то там художнику взбрело в голову ровно так нарисовать! А взбреди иначе — не было бы ни Иннира, ничего больше не было бы!

— Не специально. Художник задаёт точку отсчёта, и всё им представленное воплощается в реальность. Не обольщайся, нужны годы практики и огромный талант, чтобы материализовать яблоко, кисть только усиливает, но не творит, даёт фантазии мощь. Осмотрись вокруг, Эдвард, разве так выглядит ужасный мир? Реки с пресной водой, полные зверей леса, раскидистые каменные пещеры на севере, где множество таится драгоценностей и тайн. У вас почти не обитает хищников, а болезнь живёт лишь в болотах, что не так велики, как тебе кажется. Ужасным этот мир сделали люди, не художники. — Задумчиво заключил Аль Баян и больше вопросов на эту тему не последовало. — Поймите, друзья, я сам многого не знаю. Как работает кисть? Без понятия. Откуда пришёл великий художник? Не знаю. Что там, под островами, что в пустоте — не знаю. Но я верю в силу искусства и сердца, сильно верю и готов служить академии до конца своих дней, хоть, правда, первый художник наделил меня бессмертием. Вам, в подарок за помощь, я предлагаю стать учениками академии. Может, один из вас вырастет новым великим художником.

— Я дворянин, а не художник… У вас учат совсем новичков? — Спросил Эдвард.

— Не волнуйся, я возьму над тобой шефство. — Успокоил волшебник — Что же ты, Илиас, отправишься с нами в Аурелион?

— Конечно, а куда ещё идти? В Иннире я испытывал судьбу ни раз и ни два — всё тщетно. Видимо, у этой слепой госпожи на меня другие планы. Место, что ты описал прекрасно… — Поэт загрустил и прошептал про себя — Даже. слишком прекрасно, чтобы бить правдой. Но нужно же просто верить, да?

— Вы найдёте счастья, уж я ручаюсь! Нет ничего прекраснее искусства, о милые друзья! Светлые души творят светлые вещи, а я уверен, что вы чисты и добропорядочны! — Илиас бросил насмешливый взгляд на барона, уж он-то знал, насколько тот чист и добропорядочен.

В руку Аль Баяну с небес свалился дымящийся чайник, он еле успел поймать его на лету. — За годы я подрастерял свои навыки, но чай и ветер мне подчиняются беспрекословно!

Путники приструнили лошадь и дали ей спокойно пощипать траву, пока все втроём вкушали напиток. Им предстоял ещё долгий путь — до стены костей идти далеко. Сквозь языческие леса и простые деревни, мимо загадочных голубых пиков, что прокалывают небо, прямо к великому городу-стене, а за ним мёртвые земли — вечная цель святых воинств.

Товарищи выслушали маршрут от Аль Баяна и сказали уверенное «да» дороге. Илиасу было не привыкать отправляться в странствие, оставляя всё за спиной, ещё один шанс найти дом. Эдвард же витал в облаках и представлял себя новым великим художником — творцом миров, великим и могучим. Барон теперь брал выше, властелин Аурелиона всяко лучше, чем король захудалого Иннира. Настроение было отличное, а день благоприятный для путешествия, только у Аль Баяна что-то скрипело внутри, он чувствовал, что Данте — проблема недавнего прошлого. Однако так бывает, что забытое много лет назад не умирает, а лишь спит, ждёт своего часа мести. Хотя, всё это чушь. Чародей плюнул три раза через плечо и погнал повозку вперёд по тракту, друзей подгонял попутный ветер, у Аль Баяна другого не бывало. Маска тоже знала эту истину, чуяла, куда ветер дует…

Глава 7. Хлеба и зрелищ!

Кто помнит начало истории? Нет, не помним и не можем. Она берёт начало где-то там, далеко, в первых летописях и архивах. Но ведь была же точка отсчёта. Иннир этой точки не помнил. Он не знал о Великом художнике. Никто из простых обывателей не представлял, что может жить и дышать лишь потому, что где-то там за горами во дворце из розового камня в тусклой галерее стену украшает живописная картина. На картине той схематично, наскоро руку выведены очертания четырёх городов, разделённых дремучими лесами и пронизывающими небеса шпилями.

Аль Баян не любил реализм: «Нарисовать всё точно, чтобы было единственное значение? Нет! Ни в коем случае! Лишь контуры, Индервард. Контуры, оттенки и очертания. Дай миру жизнь и отпусти, иначе он будет обречён на гибель. Чрезмерная опека губит полотна, поверь старику».

Джастин Эрик Индервард с острова вечной зимы послушался учителя и вывел только контуры. На тёмном расплывчатом фоне блистали великолепием четыре дворца, написанные в изумрудных, золотых и ларузных тонах. Башни замков тянулись к небесам, а люди, наоборот, смотрели в землю.

Так всё и произошло. Люди Иннира не помнит истории. Для них она красивая сказка о первом короле, широколобых учёных и великих архитекторах. Сказка о том, как мудрый монарх победил невежественных вождей и воздвиг Храм Жатвы, где идол каждого народа нашёл обитель и прекратились бесконечные войны, и примирились боги.

Чему же учила та сказка? Тому, что разум и мир сильнее войны и невежества? В недолгие годы рассвета величайшие умы творили невероятные вещи! Столица королевства — прекрасный Анор-Ассор, стеклянный город. Тогда вчерашние землепашцы и кузнецы не побоялись трудностей и совершили невозможное — воздвигли град из цельного куска стекла. Да, не обошлось без помощи одного бородатого сказочника, который заезжал погостить, но он всего лишь превратил скалу в блистающий разноцветный кварц, дальше всё сделали люди. Разум и трудолюбие создали поражающий красотой и масштабами город, что освещает всю округу светом солнца и луны. Город тысячи отражений. Если забраться на самую высокую башню королевского дворца, то можно спокойно скатиться к самому основанию горы. В любую точку Анор-Ассора ведут многочисленные зеркальные туннели, где заблудиться ничего не стоит. А дождь! Как прекрасен дождь в столице! Его печальный шум слышен всюду, и вместе с гладкой поверхностью улиц он устраивает замечательные концерты, которые каждому слышны.

Но этому ли научила людей «сказка» о Стеклянном городе? Нет, совсем не этому. Они не хотели верить чудо и труд, им доставало сырой земли. Сказку они заканчивали так: «Вот милок и сказочке конец, а кто слушал — молодец. Сия история о том, что те, кто в коронах хаживают, всяко умнее и сильнее нас, раз смогли воздвигнуть такую махину. Потому не спорь с ними, не задавай вопросов. Кто сверху — тот прав. Нашего ума их понять не хватит, милок, не хватит. А ты кушай, кушай… Ещё картошку завтра копать…»

***

Тусклый солнечный свет с трудом сегодня выполнял возложенные на него обязанности. Яркость его не изменилась, но из-за туч казалось, что светило как бы прячется от мира, не желая наблюдать творящееся внизу безумие. Небо часто плачет, смотря на землю…

Город начал умирать с приходом церкви Индерварда, прекрасное творение короля теперь пестрило кровавыми знамёнами, на десятках площадей день ото дня не прекращали гореть костры. Все улицы патрулировались круглосуточно, стражу на воротах утроили уже давно. Столица считалась самым безопасным местом в стане, её защищала надёжная система ворот. Каждый виток спирали — новые ворота, крепче и лучше прежних. Однако один мятеж смог зайти столь далеко, чтобы бунтовщики взяли город в осаду. Казалось бы, чего можно бояться? Мятеж тот провалился, а преступники разбежались. Церковь отстояла свой трон, непобедимая и вечная церковь Индерварда, которой от силы лет десять, а никто уж и не помнит, что до неё что-то было.

К несчастью, слухи имеют привычку обрастать выдуманными деталями. Весь город уже знал, что Тасссор захвачен, да не абы кем, а кардиналом Данте, который всего месяц назад был ближайшим другом Отца Настоятеля. Ко всему прочему горожане узнали, что с ним армия маркграфа Лютера, и наёмник ещё не предал своего господина. Пророчили новый переворот. Ужасный мятеж пятилетней давности возглавлял человек, чьё имя уже стёрли из книг и заметок. Помнили только одно — маркграф Лютер уже стоял под стенами столицы, и, если бы не сильнейшие рыцари королевства, город пал.

Отец Настоятель уже несколько часов наблюдал за улицами. Он видел многое, но в основном богатые районы. Расфуфыренные купцы и банкиры паниковали, под предлогом балов и приёмов они сговаривались о предательстве. Деньги всегда на стороне сильных мира сего. Влияние церкви Индерварда рушилось на глазах. Лиловые сюртуки, шляпы с перьями, туфли с жемчугом — все они боялись потерять драгоценное состояние. Кто-то уже подкупил стражу и заготовил лошадей для побега. Кто-то отправил «подарки» для новых господ, хотели втереться в доверие, сразу найти тёплое местечко.

Отец Настоятель обернулся на шум шагов из коридора, это был военный. Времени между шагами проходило поровну, а сами они будто впечатывались в пол. Шум становился всё ближе и, наконец, в зал заседаний вошёл генерал Маркус, по прозвищу Опалённый. Проще человека чем Маркус в мире было не найти. Всю жизнь он хотел одного — служить достойному господину. О верности его ходили легенды. Звание Маркус получил совсем недавно, неделю назад, после смерти своего покровителя, виконта Ротберга, бывшего командующего силами Иннира. Никто в выборе умирающей легенды не сомневался. Маркус стоял со своим другом и покровителем до последнего в решающей битве с болотными сектантами. Безумцы ненавидели Индерварда и поклонялись владыке Жаббу. Маркус смог отбить внезапную ночную атаку врага. Тогда и получил своё прозвище. Ещё полковником он приказал поджигать лагерь, чтобы было хорошо видно противников. Генерал не отсиживался в шатре, не бежал, а первым бросился в бой, без шлема, в одной ночнушке, хоть клинок не забыл взять. После той ночи Маркус стал тем, кто он есть — безгранично верным воином, который никогда не оступиться и вырвет победу окровавленными зубами. Именно этого человека сейчас видел Отец Настоятель — молодого, но бывалого мужчину в ожогах и шрамах, страстного человека в начищенной до блеска кольчуге, истинного воина Иннира — один их последних столбов могущества церкви.

— Разрешите доложить Отец Настоятель! На совет прибыли: Кардиналы Антониус, Инемар, Витиум и Рекерхан. — объявил военный. Отец Настоятель устало взглянул на него, ему так не хотелось присутствовать на заседании, но полномочия складывать рановато.

— Всё-таки совет состоится… — Прошептал старик — Кто придёт из Солнечной палаты? Для них весь этот фарс и устраивается.

— Формально или фактически сэр!? — Юноша не переставал кричать, и уши Отца начинали побаливать от такого шума.

— Маркус? Я не ошибаюсь? Мою память с каждым днём всё сильнее заносит песком времени, многое забываю…

— Да сэр! Я Маркус! Главнокомандующий объединёнными военными силами Иннира и святого воинства! — Генерал будто выковал каждый звук ударом молота, голова Отцы Настоятеля болела неимоверно.

— Хорошо… Маркус. Говори немного тише, тут не казарма и тем более не поле боя. Посмотри на эту карту — Отец указал на точную карту Иннира, выложенную разноцветной мозаикой на полу. — Ты очень молод, и я вижу в тебе рвение и преданность делу, но к несчастью для победы этого недостаточно. Скажи: как ты собираешься одолеть мятежников?

Такой прямой вопрос застал Маркуса врасплох, никогда ему ещё не приходилось принимать таких решений. Его максимум: командование одним или двумя полками солдат.

— Но сэр, не мне одному принимать такое решение… Вы выше меня в полномочиях, кардиналы не высказались, а ещё есть дворяне… Гильдия купцов… Совет почётных горожан тоже имеет право высказать мнение…

— Скажи мне Маркус: дворянин выше пекаря? — Отец Настоятель загадочно улыбнулся, губы вытянулись в еле заметную нить, изобличая многочисленные морщины.

— Разумеется сэр! Без сомнений!

— Но кто из них испечёт лучшую буханку хлеба?

— Разумеется пекарь, это его работа. — Маркус немного недоумевал от расспросов господина, но перечить не смел.

— Так и пусть же каждый делает то, что умеет, и не слушает советы тех, кто выше, но зачастую глупее. Ты теперь главнокомандующий, и только тебе решать: как, где, и по какой стратегии будет проходить бой.

— Но совет может не согласиться с таким подходом, это противоречит нашим законам! Я у них в прямом подчинении!

Отец Настоятель положил испещрённую древними бороздами ладонь на плечо генерала и как-то по-родственному сказал:

— Мой мальчик, мало осталось нас — верных великому Индерварду. Кто будет свет, если не мы? Законы придуманы купцами и дворянами, они ограждают свои спины, не думая ни о ком. Ради благой цели можно нарушить сколь угодно правил, Индервард благословляет. Индервард простит.

Воодушевлённый речью Отца Настоятеля Маркус стал с огромным энтузиазмом рассказывать план. Видимо он готовил собственную стратегию, но был готов принять любой продиктованный сверху вариант действий.

«Жаль, что приходится вгонять умы в стальные клетки. Большинство погибнут, так и не показав, на что они способны. Маркус — лишь вынужденное исключение». — Подумал Отец.

— Из-за предателей наши войско убавило в числе, зато остались самые верные люди, раз не сбежали! Я даже рад, что предатели изобличили себя так рано, не придётся ждать удара в спину. Наш противник — не дурак, так докладывает агентурная сеть. Лояльных людей в Тассоре хоть и мало, но уши у них велики, а глаза подмечают каждую деталь. Данте — опытный игрок, смог завоевать расположение предателя Лютера. — Генерал сжал кулаки, произнося это имя. Марграф был пятном на лице святого воинства, очень назойливым и несмываемым. — Кардинал не станет брать столицу с наскока, уже сейчас головорезы совершают набеги на деревни близь города, он хочет взять нас измором. Еды пока хватает, но беженцев очень много, в Массоре снова бушует чума, люди бегут от болезни.

— Воистину, пришло время испытаний. — Сказал Настоятель, тяжело вздыхая и прогуливаясь вдоль карты. Главная зала, как и весь город была выполнена из стекла, потому всё изображённое на полу отражалось на стенах и потолке — Индервард проверяет нас. Достаточно ли мы сильны, чтобы служить ему… — Отстранённо прошептал Отец Настоятель, новость о чуме от него скрывали, и не зря, сердце старика чуть не разорвалось, когда Маркус упомянул о новой беде.

— Согласен с вами, сэр. Мы бросили всех лекарей на городские ворота — проверяют признаки заражения, организовали карантин. Гильдия медиков нам всё ещё верна, оружейники колеблются. У нас много внутренних проблем сэр…

— Твой взгляд, а главное — разум, простираются куда дальше, чем у других генералов, меня это радует. — Одобрительно сказал Отец — Какую предложите стратегию, главнокомандующий?

— Спасибо за доверие Отец. Мой план в основном касается внутренних дел. Мы можем даже, будучи обескровленными выиграть битву, но проблемы это не решит. Нас губит трусость купцов и дворян, а в их руках еда и деньги, до поры нас это устраивало, но времена меняются… Мне очень не хочется это говорить, но следует силой изъять всё нам необходимое и устранить несогласных. Если мы соберём все силы, победа будет за нами.

— Это я и ожидал услышать. — Отец Настоятель был чертовски доволен. Его предшественники позволили болезни расползтись по королевству и проникнуть всюду. Предыдущие Отцы Настоятели договаривались со знатью и дельцами, входили в долю, они позабыли, что дружба со змеями до добра не доводит. — Немедленно прикажи… — Отец раскашлялся и согнулся в три погибели, старость постоянно напоминала о себе. Вот шутка — в молодости о старости никто не думает, а она не напоминает. А вот под конец жизни все помнят, а старуха не унимается и продолжает бесконечно напоминать о своём присутствии. — Немедленно прикажи арестовать имущество торговой гильдии, дворян пока не трогай, они хоть и кичатся своими богатствами, но до купцов им как до солнца. И ещё, делай всё ночью и тихо, глав гильдии рекрутируй в армию, горожане нижних ярусов оценят. Они обожают наблюдать страдания тех, кто выше, всегда так было.

В коридоре раздался многозначительный кашель, и Отец Настоятель повелевающим жестом разрешил толпящимся в дверях членам совета войти. Гостей оказалось немного: каждый из них представлял целую группу людей. Зал для приёмов, увы, не мог вместить всех лицемеров и лизоблюдов разом.

Посетители пришли хмурые, обуреваемые мыслями о своих крошечных и маловажных проблемах. Самый первый был глава гильдии купцов Геннадий Хлебушкин. На политику этому простому широкоплечему бородачу было плевать. Единственное что важно — полные животы крестьян и не пустеющая шкатулка гильдии, а остальное само собой образуется.

Сразу за Хлебушкиным проследовал внутрь Адемар Сигор — представитель древнейшего рода Иннира. Говорят, его предки видели мир ещё до основания королевства. Аристократ держался великолепно: прямая осанка, роскошная одежда, изысканно уложенные волосы и вечно вежливое выражение лица с нотками пренебрежительности где-то глубоко под слоем напудренной и ухоженной кожи.

«А это кто такой? Нет, это не иллюзия, третий человек. Сальные редкие волосы, огромный нос и глаза коршуна, хотя плевать на внешность, суть в том, что я его не помню! Он носит мантию кардинала, и медальон при нём, только я совершенно не припоминаю, когда жаловал сан этому человеку, а ведь все остальные церемонии помню». — Подумал Отец Настоятель и сильно насторожился.

— А вы простите кто? Не помниться, чтобы я назначал вас кардиналом или же выказывал уважение, надевая вам на шею этот медальон. Отвечайте! — Мягкий и доброжелательный старик вновь умер, освобождая трон для жёсткого Отца Настоятеля.

— Прошу меня извинить, ваше преосвященство. — Незваный гость низко поклонился, на лице его застыла ехидная, высокомерная улыбочка. Непонятно было только одно — чему он улыбается. — Несколько часов назад меня сделали кардиналом другие члены сей четы. Сюда я прибыл чтобы сказать: совет кардиналов выводит все силы инквизиции и специальные отряды из города, дабы предать очищающему огню еретиков в деревнях и дать отпор злу в лице Данте.

Отец Настоятель побагровел от дерзости, с которой новоиспечённый кардинал доносил до него эту новость. А он именно доносил! Не спрашивал разрешения и не извинялся, просто поставил перед фактом.

— Зря мы сюда пришли! Инквизиция гораздо сильнее! И уже действует! Гильдии поддержат её…

— Да, да… Дворяне с вами! Мы за решительные действия! — Затараторили наперебой Хлебушкин и Сигор. Несмотря на приличный и даже иногда внушающий уважение внешний вид, головы у них были дубовые. Оба этих «влиятельных» человека служили живым щитом для купцов и дворян. Их обязанности сводились к представительству, да поддержанию престижа при помощи богатой родословной. Вот и сейчас они просто поддакивали тому, кто показался им с виду более могучим.

— Всем молчать! Отец Настоятель говорит! — Маркус рявкнул, да так что стены башни повторили его крик сотни раз. Кудахтающие несушки успокоились.

— Если вы думаете, что я ослаб, то вы сильно ошибаетесь, никто из вас не посмеет предать Иннир, даже если для этого придётся вести каждого на поле боя под прицелом арбалета!

— Как раз об этом я и хотел поговорить. — Перебил кардинал, уже взявший в привычку нарушат нормы приличия. — Я, скажем так, представитель всей элиты. Принёс вам послание, которое позволит прийти к компромиссу.

Кардинал достал из внутреннего кармана мантии свиток и протянул его Отцу Настоятелю. Тот развернул послание, но пергамент оказался девственно чист, вдруг первосвященник услышал резкий крик и уронил свиток. В одном сантиметре от него лежала ладонь кардинала, сжимавшая стилет. Сам убийца корчился от боли на полу, над ним застыл Маркус с обнажённым мечом и порезом на правой щеке, Хлебушкин и Сигор убежали, только след простыл.

— Как… Как быстро… Маркус, каким образом вы успели его остановить?! — Отец Настоятель отшатнулся, переводя дыхание. Сердце колотилось, как церковные колокола во время празднования прихода нового годового цикла.

Генерал молча перерезал убийце горло, докончив начатое.

— Нельзя оставлять их живыми даже на минуту, наверняка где-то в тайных карманах прячет горючую смесь или яд на случай неудачи. Я отлично знаю их уловки: всунуть какое-нибудь послание, а потом проткнуть отвлечённую цель. До того, как стать полковником я служил в охране моего почившего генерала. Визиты убийц разных мастей и способностей для него были обычным делом, так я руку и набил.

— Хорошо Маркус, после такого грех сомневаться в вашей честности и верности. Вы готовы приступить к выполнению приказов? После случившегося я не смею сомневаться в вашей полной верности церкви Индерварда. Придётся обойтись без присяги, только одно простое и абсолютно формальное «да». — Сквозь отдышку произнёс Отец Настоятель, генерал преклонил колено.

— Готов.

— Вы готовы следовать любым моим указам? Беспрекословно исполнять все прихоти, зная, что это во благо Иннира и при этом, не задавая вопросов? — Отец Настоятель говорил торжественно, будто бы в зале заседаний сейчас собралась многочисленная публика.

— Да. — Ответил металлический голос.

— Разлука семей?

— Да. — Ответил железный голос.

— Истязание детей?

— Да. — Ответил стальной голос.

— Убийство любого человека, даже родного?

— Да. — Ответил чугунный голос.

— Если я скажу вам убить меня, а затем себя: вы сделаете это?

— Да. — Ответил человеческий голос.

— Отлично генерал, время пришло, можете заступить на службу официально. Сейчас же проводите меня в архивы, нужно кое-что проверить…

Старик вышел из комнаты, генерал поддерживал его и провёл так по всему дворцу. Он стал его правой рукой, в прямом и переносном смысле. Их осталось двое — два человека, которые верят, в то, что делают.

А пока столица умирала, в захваченном мятежниками Тассоре кипела жизнь. С утра до ночи, из часа в час и изо дня в день по улицам стройными колоннами маршировали чёрные гвардии. Пару дней назад — убийцы, сейчас же стражи порядка. Данте стремительно захватил власть, а главное, сумел её удержать. Под его знамёна встала бывшая городская стража. А она не могла не встать — предательство или смерть. И хоть они и клялись в вечной верности Инниру, но умирать не хотели.

Плечом к плечу со стражей стояли наёмники Маркграфа Лютера. Уже не было понятно кому они верны, Данте обещал слишком много. Положение в обществе, титулы для детей, земельные наделы и большое жалование. Лучшие головорезы уже получили свои куски земли, а сам Лютер стал владельцем виноградников Блюмберга.

День у нового правителя выдался напряжённый. С утра приём у лучших городских лекарей: раны нанесённые Борян Аль Баяном оказались тяжелы, но не смертельны. Так или иначе, без лечения не обойтись. После процедур следовали публичные выступления. Данте изменял мнение толпы, словно по щелчку пальцев. Где-то ему помогал ораторский дар, а временами и магия разрешала вопросы. Только на головорезов чудодейственные его слова не действовали. Они понимали лишь язык денег.

Сейчас же любимец публики трясся в тесной и душной карете, раскинув пошире ноги. Несмотря на лекарства и кое-какие чары, по телу до сих пор гуляла ноющая боль. Вернулись фантомные явления, Данте чувствовал, что его потерянный глаз существует и вот-вот откроется! Эта издёвка тела вызывала у него желание плакать, никогда он не плакал, а сейчас ревел как девчонка, которую впервые использовали и бросили.

Поединок был решением спонтанным… Кардинал давно не позволял себе мыслить эмоциями. Последняя такая вольность стоила ему глаза. Однако при виде учителя шквал воспоминаний взял верх. Он помнил, как прекрасно ему описывали жизнь художников, он считал, что Аль Баян проведёт его в новый мир! Не это ли нужно мечтательному подростку? Возможность изменить мир, уничтожить несправедливость… Но, как и в всегда, мир оказался сложнее, сильнее и беспощаднее. Академия представляла собой поле для политических баталий, а великий художник служил марионеткой в руках Кураторов. Никто там не хотел изменить мир, а если бы и хотел — то не смог бы. Данте обманули, и простить он этого не мог.

— Цель превыше мести… — Прошептал он — Нельзя тратить силы на чародея, пусть идёт, ему нет дела до меня. А кисть… Больно. Обидно. Но толку от неё в моих руках никакого.

Карета замерла. Приехали. Дверь открылась. Данте вышел наружу и его сразу укутал прохладный плащ застывшей в воздухе мороси.

Он спокойно проследовал по образованному солдатами проходу. Сегодня на главной площади города собралось очень много народу: казнь одно из немногих регулярно случающихся «увеселительных» мероприятий. Толпа молча смотрела на происходящее. Кто-то стоял прямо под пробирающим до костей дождём, кто-то внимательно наблюдал за действом из окон. Во время бунта множество строений сгорело, но домики на площади перед ратушей не тронули. Однако следы недавних событий остались даже здесь. Все стены в царапинах от мечей и алебард, измазанные сажей и частично прогоревшие. Большинству людей удалось потушить свои убежища, сторожевыми псами они смотрели на каждого прохожего, охраняя родную будку. Гремел гром.

Казнили девушку. Из всех присутствующих знали её трое: Данте, Лютер и Ренар. Мадмуазель Корин стала козлом отпущения и источником всех бед. Нужно было на кого-то переложить вину за взрывы, и нелюдимая девушка-учёный идеально подходила на роль кровожадной ведьмы. Данте взошёл на эшафот и погладил щёку Корин. Она изменилась. Морщины больше не кричали собеседнику в лицо, что его не рады видеть. Её сломило происходящее, и сейчас она делала то, о чём пару дней назад и подумать не могла — читала молитву. Она знала лишь одну, которую мама заставила выучить в раннем детстве под угрозой порки.

— Люди! Славные жители Тассора! — Начал Данте речь, силясь не показать голосом позорную усталость — Сегодня у меня для вас есть чудесная новость. Правосудие вот-вот восторжествует! — Толпа неуверенно хлопает — Вы хотели его?! — Малочисленные возгласы «Да…» — Я знаю, что хотели! И сегодня вы получите то, что ваше по праву! Это — театрально показывает на осуждённую. — убийца сотен людей! Именно сия безумная бестия устроила недавний огненный ад, который ваш покорный слуга поспешил устранить. — Данте поклонился.

— Хватит брехать, сын собаки! Это ты всё пожёг и поубивал тут каждого второго! — Откликнулось несколько голосов из толпы.

— Разумеется, нет! — Не растерялся кардинал — Эта безумная тварь помогала церкви Индерварда устроить кровавое жертвоприношение! Так они хотели вас испытать. Если кто-то действительно хочет сгореть заживо, то милости прошу — ваша воля. — Данте незаметно потёр набалдашник трости, глаза орла блеснули зелёным. Толпа на мгновение умолкла, а потом взорвалась яростными криками.

Крестьяне, ремесленники, купцы, актёры, ветераны: кто только сегодня не собрался на площади и все как одинкричали: «Сжечь ведьму! Сжечь ведьму!». Разводить костер, правда, никто не собирался — это слишком сложно сделать в дождь. Метод выбрали старинный и проверенный веками — виселица. Наспех сколоченная, она стала «украшением» города. Толпа расступилась, пропуская вперёд палача. Весь усеянный шрамами и татуировками, человек в чёрном капюшоне. Сеятель страха среди народа, жнущий плоды по приказу.

Палач накинул петлю на шею Корин. Она спокойно вздохнула, сдерживая рвущийся на волю крик и посмотрела в глаза Данте — она хотела умереть сильной. Кардинал подошёл поближе и прошептал ей на ухо:

— Ты знала, на что шла милая, людям нужен злодей, и они его получат. В ведьму поджигательницу легко поверить. Я скажу больше: они хотят в это верить. Но не бойся, это всё на благо, я не вру. Клянусь тебе всеми богами, своей матерью и отцом — ни одна принесённая мною жертва не была напрасной, даю тебе слово, клянусь.

Учёная попыталась что-то сказать, но кляп не давал выговорить и слова, только невнятные звуки.

— Последние слова? Хорошо. Но только мне, не людям. Нечего их ещё сильнее волновать. Ты же понимаешь? Надеюсь, понимаешь. Я не могу не дать тебе последнего слова… В конце концов я тебе очень должен. —

Данте вынул кляп. Корин прокашлялась и заговорила сиплым, больным голосом семидесятилетней старухи.

— Я значила хоть что-то?

— Возможно ты думаешь, что я хладнокровно скажу «нет», развернусь и зловеще удалюсь, но нет. Каждый погибший значил что-то. И ты значишь не меньше. Прощай Корин. И знай — я люблю тебя, ибо это меньшее, чем я могу отплатить.

Данте развернулся и пошёл к карете. Раздался хруст ломающейся кости, задыхающиеся стоны. Кардинал бегом бросился к карете, закрывая лицо руками. Он снова плакал. А самое страшное — винить кроме себя никого он не мог.

***

Солнечный и радостный день в Тассоре нарушила опустившаяся на город тень. Испуганные люди закрывали ставни, запирали двери и только самые отчаянные осмеливались посмотреть в небеса.

Там, будто от самого солнца, спускался к городу монструозный цирковой шатёр. Конструкция напоминала гигантского осьминога — она парила в воздухе, перебирая его змеевидными канатами. Наконец шатёр завис над руинами бывшего университета, схватился за шпили зданий и настенных башен цепкими канатами и застыл в безмолвии.

Само строение это не подчинялось каким-либо природным законам. Стены его не свисали послушно под тяжестью веса, а постоянно меняли форму и цвет, держась, впрочем, более тёмных оттенков с примесью красного и чёрного. Чудесные канаты по ощущению были натянуты до упора и еле держали шатёр, чтобы тот не улетел в небеса. Но иногда эти крепления слабли, разбалтывались, но ничего не происходило! Шатёр не взмывал в небеса, уносимый попутным ветром. Он продолжал укрывать своей тенью город.

Прошёл день, два. Люди привыкли к свалившемуся с небес чуду. Страже даже пришлось разогнать оккультных «Свидетелей шатра». Эх, Иннирцы. Им бы только помолиться чему-то необъяснимому. Хотя, шатёр и не располагал ему поклоняться. Он просто был. Изредка, ночами, можно было услышать тихую мелодию фортепиано, что доносилась с небес. Это была текучая, прекрасная музыка, и у немногочисленных, но благодарных слушателей она вызывала слезу. Ещё в Тассор неожиданно вернулись несколько знаменитых художников и певцов, изгнанных церковью несколько лет назад. Их с радостью приняли в общину, даже устроили представление на руинах форта. Удивительно, но в город пришла радость. Данте смотрел на это и грустил: ничто не вечно. Он никак не мог уснуть, ходил кругами по комнате и опустошал очередной бокал вина, терзаемый муками совести.

— Солнце показалось из-за туч сегодня. Дети играли на площади в догонялки, и никто их не бранил, наоборот, люди смеялись. — Кардинал часто говорил сам с собой. Больше не с кем поговорить. — Представление удалось на славу. Пинкерто замечательно играл на скрипке, а ведь я обожаю скрипку! Не пойди я в политику, играл бы в консерватории… Хотя нет, музыку я люблю, но ни слуха, ни голоса нет. Ни слуха, ни голоса. А ведь это была бы хорошая судьба. Я бы не выступал для богачей в душных залах. Инструмент в футляр, пояс затянуть и в путь! По городам по сёлам, и только бы шляпа и скрипка меня бы кормили. Посмотрел бы как живут простые люди. Может, и сам так стал жить. Жена, дети. Днём учил бы за деньги знатных ребят музыке. Ближе к вечеру давал бы бесплатные уроки простым ребятишкам. Ну, а совсем вечером музицировал бы для себя. — Перед тем как отойти ко сну Данте выглянул в окно и посмотрел на парящий шатёр — С тобой пришло мимолётное счастье. Извини, но я вынужден пожертвовать им ради будущего счастья для всех. Кто бы ни был твой хозяин, какую бы цель он не преследовал, но спасибо за эту передышку, однако Инниру нужно новое начало, а не передышка. Надеюсь, ты поймёшь. Я жертвую этими людьми не просто так.

В ответ слышалась только тихая мелодия фортепиано, что сливалась с трелями сверчков и подобных звуков ночи. Данте говорил в пустоту, но Маска услышала его. Маска нежно перебирала клавиши и слушала монолог кардинала. Маска ждала, её время близилось, но ещё не пришло. Нет, пока ещё не пришло…

Глава 8. Ночная беседа

Иногда уходить бывает трудно, но то был не тот случай. В повозке ехало трое: барон, поэт и чародей — всем им были не рады в Иннире. Так и чего же людей то раздражать?

Путники медленно продвигались к границе, где за Пассорской стеной их ждала Мёртвая долина, а за ней — Аурелион и новая жизнь. Ввиду неудач прошлого каждый хотел начать заново. И чем дальше продвигалась повозка, тем больше путники понимали, что нужно убираться и поскорее.

Дороги в Иннире были ухабистые и жуткие. По таким купеческие караваны плелись медленно, ограбить их никакого труда не составляло. Потому их и обдирали бандиты изо всех окрестных лесов. Те немногие, которые осмелились жить бок о бок со старыми богами. За смелость их наградили какой-никакой силой: божества не замечают слуг, когда тех легион, но стоит количеству последователей резко упасть и «всемогущие» хранители начинают проявлять к жалким остаткам последователей жаркую, чуть ли не материнскую любовь…

Одним утром путники наткнулись на разорённый караван, он перекрывал почти всю дорогу.

Всего там было повозок шесть, правда, одна уже дотла сгорела. Илиас спрыгнул на землю и бросился первым смотреть, что случилось.

В сожжённой повозке лежали обгоревшие трупы. У всех и у них сошла кожа, выгорели все волосы на теле. Шрамы же говорили о том, что перед смертью людей ещё и пытали клеймом и калёным железом. Целых тел не было. Остальные повозки пустовали, только пара тюков ненужного барахла валялась рядом с парой из них.

Эдвард тоже пошёл посмотреть на пепелище, но его сразу повлёк в другую сторону странный гнилой запах. Стоило только пару шагов сделать, как барон наткнулся на неглубокий овраг по боку дороги. В нём лежали трупы лошадей. Восемь штук. Пара из них уже начала гнить, оттого и пахло.

— Сюда! Все сюда! — Раздался крик поэта. Чародей и барон сразу бросили к нему. Илиас уже обошёл все повозки и стоял, склонившись над чем-то, впереди разбитого обоза.

Навис поэт над единственным целым телом на этой дороге. С виду оно напоминало труп простого бандита: серые грязные обмотки вместо одежды, которые призваны были только скрыть лицо и оружие. Такой трюк все разбойники используют, чтобы внезапно нападать. Однако, когда Илиас снял капюшон с лица мертвеца, все ахнули. Даже Аль Баян слегка дрогнули и его вечно развесёлое лицо помрачнело.

— Прибожны? И так далеко от Духословного леса? — Тихо прошептал барон.

— Ничего удивительного. Почуяли, что церковь слабнет, и вышли возвращать свои земли. — Отозвался поэт. Прибожен, что лежал перед ним, был почти как человек. Две руки, две ноги и голова, только вместо волос — изумрудная листва, обрамляющая маленькие рожки, как у оленёнка. Кожа прибожена тоже слегка отличалась, Илиас её коснулся — твёрдая, как древесная кора, только стрела не в кожу попала, а в глаз, чёрный, без зрачка, как у лесного лютого зверя.

— Милые мои друзья, нам нужно пускаться в путь. — Прервал молчание Аль Баян. — Ведомо мне, чьи это дети. Прибожены становятся тем более похожи на своего бога, чем дольше рядом с ним обитают. Этот павший — сын Герда Лесная Поступь. И доносится до меня сейчас, как шепчутся остальные дети его в вон тех далёких кустах, решая, убивать нас или нет.

— Энро~го, аман-рин-мир. Ту рен Пассор ту дал земил. Аган и смерз зи нас проче. Но мы ни аган и смерз. Прикел пред лис дите. Энро~го! (Приветствую! Мы несём мир. Идём в град Пассор, затем в далёкие земли. Огонь и смерть прогнали нас прочь. Но мы не огонь и смерть. Преклоняемся перед сынами и дочерями леса. Прощайте!)

Чародей и поэт смотрели на Эдварда с изумлением. В кустах ещё немного пошептались, теперь гораздо более отчётливо. Прошла минута и из листвы показалось несколько прибоженов, у одного из них рога были уже громадные, даже больше, чем у вожака оленьего стада. Поэт диву давался, что такая тяжёлая ноша ещё не сломала существу шею.

Глава партизанского отряда уводил своих людей обратно в лес, за спинами у них были луки и посохи. Видимо, ожидали второго обоза в засаде.

— Они… Просто ушли? — Удивился поэт.

— Они чтут тех, кто чтёт их. — Пояснил барон и вытер проступивший на лбу пот, он боялся, что трюк не сработает. — Я владею их языком.

— И где же ты его выучил, о властелин неожиданности?

— Готовили с одним прибоженом диверсию в Тассоре, дом помещика жгли. Тогда в Новом Рассвете я был уже довольно давно. Все знали, что если дело касается языков, то это ко мне. Данте как-то уговорил одного из лидеров сынов леса нам помочь, но условие было одно — работать они согласились только с тем, кто знает их язык. Послали меня, хоть и мой словарный запас насчитывал от силы пару десятков слов. Однако, тому парню я понравился, и он согласился помогать. Пока готовили диверсию, он выучил меня разным наречиям и диалектам.

— Почему же ты тогда бежишь? — Спросил поэт — У меня никого нет, а ты, судя по всему, имеешь друзей. Мог бы жить с прибоженами.

— Товарищи, хватит беседовать! Пора в путь, до заката нужно бы на опушке где-нибудь лагерь разбить. — Аль Баян прервал разговор и отправился обратно к повозке, нужно было аккуратно проехать по обочине и не свалиться в овраг.

Поэт и барон не спешили, разглядывали тело прибожена.

— Нам повезло. Если бы они меня узнали — убили бы.

— Почему же?

— Прибожены нам помогали, но их помощь была менее ценна, чем поддержка Блюмберга. Они разоряли многие его земли, он нёс большие убытки. Тогда мы заключили сделку — мы ему сдаём все отряды партизан, а он соглашается нам помогать взамен на некоторые земли. Всё прошло гладко, я убедил прибоженов встретиться не в лесу, а на поляне. Там их и расстреляли из луков и самострелов. Тела потом собрали и развесили на огромном дереве — дереве висельников. Как знак и символ триумфа

Эдвард старался говорить спокойно, он не смотрел в глаза Илиасу, но пару раз голос его дрогнул, будто струна туго натянутая лопнула. Он сожалел. Хоть и по-своему.

Поэт промолчал в ответ, только разочарованно ухмыльнулся и направился обратно к повозке. Почему-то ему хотелось стать другом Эдварду. Почему-то он верил, что барон не так плох, но пока вера его оказывалась ложной.

Эдвард ещё немного постоял в тишине над телом, затем что-то в нём дрогнуло. Он наклонился и закрыл мертвецу глаза. Его звали Аль Баян и поэт, но он не слушая их взвалил громоздкое тело лесного существа себе на спину и понёс его в сторону чащи. Поэт всё понял первым, схватил лежавший в повозке мясницкий нож и побежал к барону, чародей пошёл за ним.

На рытьё могилы убили три часа. Аль Баян старался помочь магией, но перстни его воспротивились воле хозяина, и от ворожбы земля только сильнее затвердела. Эдвард матернулся, пришлось начать рыть в другом месте.

Уже вечерело, когда товарищи закончили похоронный ритуал. Все молчали. Надгробие соорудил Аль Баян, он сделал это умело. Уже многих похоронил. Потом Эдвард пропел какую-то странную фразу на неведомом языке. Никто не понял ни слова, даже чародей. А ведь когда-то он знал все языки мира…

На рыхлую землю падали последние солнечные лучи, пели соловьи где-то в чаще, ввоздухе начинала витать ночная влага. Всё успокоилось.

Илиас запел безумно тихо, но так, чтобы все слышали, лишь он так умел:

Тим-бол-ом, Тим-бол-ом

Она морозной походкою входит в дом

Думает о всех и сразу ни о ком

Тим-бол-ом, Тим-бол-ом

В её руках нет материнского тепла

Но она обнимет каждого, как своё дитя

Тим-бол-я, Тим-бол-я

От неё нельзя убежать, только быть готовым к встрече

И, может тогда, ты сможешь пойти не сломленный с поднятой головой

Тим-бол-ой, Тим-бол-ой

Но знай, какая бы армия не стояла за твоей спиной, с ней встретиться тебе придётся в одиночку

Все мы пришли голые, в обратный путь ничего взять нельзя

Тим-бол-я, Тим-бол-я…

Поэт замолк. Спустя пару минут путники отправились дальше, пытаясь забыть прошедший день. Может, по большей части ничего не произошло, но каждый из них вспомнил то, что вспоминать бы не хотел. Илиас думал о своём старом друге, которого так и не смог похоронить: его тело даже не смогли опознать на поле среди тысячи других мертвецов. Аль Баян вспомнил всех тех, кого когда-то похоронил. И он знал, что виноват в их смерти. А вот Эдвард… Наверное, он впервые задумался о том, скольких людей вынудил вот так же стоять над могилой и слушать траурные песни. Почти у каждого мертвеца были те, ради кого он жил. Сколь бы этот мертвец при жизни противен и зол не был, но кто-то его любил. Даже у маньяков есть матери. И если мертвец уже не может думать, то вот его родным постоянно приходится искать ответ на вопрос: «Как жить дальше?» Возможно, барон даже смог бы наконец понять, что он делал неправильно и стать чуть лучше… Но тяжёлые мысли быстро покинули его голову, уступив место более простым. Эдвард не хотел меняться. По крайней мере большая его часть не хотела…

***

Нежное акварельное небо темнело в преддверии близящейся ночи. Изумрудные листья деревьев дрожали на ветру, перешёптываясь меж собой, их занимало наблюдать за двумя путниками, что лишь недавно пересекли опушку леса, дабы набрать грибов и кореньев к ужину. Может, путники бы и испугались жуткой чащи, где в ночной час деревья меняли свой лик и заливались жуткими воплями, но их занимал только спор. Будь под ними две высокие кафедры, сие противостояние собрало бы не один десяток зрителей.

— Эдди, можно тебя так называть? Да? — Спросил поэт, одновременно выискивая взглядом свежие грибы. В конце концов его взор зацепился за один довольной сочный маслёнок, но барон тут же его осадил.

— В лучшем случае из тебя выйдет всё съеденное за последний день, тебе оно нужно? Да, можешь звать Эдди. Раз уж мы вместе путешествуем. — Фон Грейс был разражён. Его глаз по обыкновению слегка дёргался в такие моменты и неимоверно хотелось почесать шею, от чего она всё уже была красная и дотрагиваться до неё было невыносимо больно. Целый день он ехал в повозке рядом с Аль Баяном и ничего не смог вызнать об академии, магии и кисти! Ничего! Узнал лишь тысячу и один бесполезный факт из жизни чародея. Например, что тот когда-то держал собственный бордель, совмещённый с кондитерской. Можно было есть десерты прямо с горячих тел. Любопытно, но бесполезно.

— Ты гнев свой не смиряешь, мирный воин, и всё вокруг есть против и за тебя. Пока пламя души не уймёшь, не откроются древние тайны. — Продекларировал поэт. Невольно половину цитаты он переиначил на свой лад.

— Столераста мне тут не цитируй! Это я его читал, а не ты. Положь чёрт тебя дери этот гриб на место! Ядовитый он! Я-до-ви-тый. Ты только такие находишь? — Забывшись, барон по неосторожности врезался в дуб. Илиас наблюдал за происходящим. Сначала Эд обматерил дерево, потирая голову. Затем постарался встать, но поняв, что лежит в грязи вскочил с криком и стал в истерике чистить и без того изгвазданную рубаху. В гневе барон выхватил мясницкий нож из-за пояса и что есть мочи рубанул по дереву, но силы не рассчитал и оружие выпало из руки, оставляя только боль в запястье. Тогда Эд задрал голову к небу и завыл. Выл долго и жалобно, будто его пинали весь день.

— Ты закончил? — Спросил поэт, стараясь не смеяться.

— Да… — Барон пытался отдышаться после «битвы». — Идём дальше. Гребаное дерево.

— Да, дерево. — Илиас улыбнулся в сторону, нож всё ещё был у Эдварда. — Просто вопрос. Ты себя в чём винишь? Вот дерево. Это ведь ты врезался. Оно тут давно растёт.

— Не оправдывай эту деревяшку, срубил бы к чертям! Это оно виновато! В чём мне себя винить? Я дворянин, образованный человек, свет этого мира. Мне предназначена великая судьба. Я по определению ни в чём не могу быть виноват. — Поэт старался уловить сарказм в этих словах, ибо не мог поверить, что такие люди существуют, но сколько не искал — ничего не находил. Барон говорил на полном серьёзе

— Эд.

— Что тебе ещё? Грибы ищи!

— Как ты лишился семьи? — В воздухе повисло молчанье. Эд остановился, выдохнул, но всё же ответил.

— Ты знаешь как. Если что — слухи не врут. — Выдавил он из себя, не поднимая глаз.

— Зачем? — Тихо прошептал поэт.

— Потому-что они мне мешали. Давай собирать грибы?! А? — Глаз Эдварда дёргался всё сильнее, а ноги дрожали. Начинала подрагивать губа.

— Неужели такой образованный и умный человек, как ты, считает, что это достаточный повод сам знаешь для чего? — Илиас уже совсем не искал грибов. Маленькая часть его надеялась отыскать в спутнике хоть что-то хорошее, ведь барон совершал благие поступки. Точно совершал!

— Я отвечу один раз, и ты отстанешь. Ясно?! — Прикрикнул Эд, он грибов тоже уже не искал — Не знаю, как ты, но я всегда знал, чего хочу. Книги, алхимия и ботаника, революция и поменьше тупых людей! Ты думаешь в семье хоть кто-то спрашивал, чего я хочу?! Не принято, видите ли, у Фон Грейсов детей на учёбы отправлять, в армию им нужно! Мой отец даже не умел читать, а книги он собирал для статуса — мол, все богатые и умные книги дома держат. И в театр он ходил из-за статуса. И всё делал, чтобы лучше выглядеть в дурном обществе. Он был мне противен одним своим существованием! — Голос барона то и дело срывался, он от злости чуть ли не визжал — Какое он имел право указывать мне, что делать?! В семь я прочёл больше книг, чем он и дед вместе взятые! Я отравил их, потому что никто не в праве распоряжаться был моей жизнью. Я дворянин и имею право на всё. Послушание и смирение — доля безродных.

— Я безродный. — Ответил Илиас. — Значит ты можешь творить, что вздумается, так как родился удачно, а мне смирение и послушание?

— Да — С издёвкой ответил барон, Илиасу хотелось ударить по его ехидной морде, но он не мог найти сил. — Я умнее других людей, а значит выше. И имею право решать кому жить, а кому умереть. — Внезапно Эд выхватил нож, подскочил к поэту и приставил клинок к его горлу. Илиас не дрогнул. — Видишь? Я могу тебя убить. Я могу выпотрошить тебя и мне ничего не будет! Потому что я лучше тебя, лучше! Слышишь? Ты слушаешь вообще?!

— Ты не сделаешь этого. Тебе просто стыдно за себя. Стыдно за всё. — Эд убрал оружие, развернулся и пошёл обратно к опушке леса.

— Конечно не сделаю, зачем мне тебя убивать? Ты мне немного нравишься.

— А если бы не нравился?

— Тогда бы убил. — Барон старался держаться уверенно, но голос его выдавал. Он уже просто не знал, что несёт и что делает.

— Тебе просто больно. — Эдвард замер — Ты умён, это правда, но ты ошибаешься. Постоянно ошибаешься и не можешь с этим смириться. Ты убил родных, а я думаю, что поразмысли ты тогда ещё денёк, то нашлось бы другое решение. Ты ошибся. Ты растерял деньги и статус, слуги оставили тебя, как безумца одного в поместье. Изредка приносили еду и исполняли поручения в память о твоём отце. Ты делаешь вид, что ненавидишь людей. Тебе пришлось их возненавидеть, иначе бы ты просто сошёл с ума от одиночества. И твоя великая судьба — просто оправдание всех преступлений. Тобой манипулировали, и ты это знал, но тебе просто хотелось верить, что ты особенный. Правда в том, что ты такой же человек, как я. И я знаю, что ты способен быть хорошим. Ты же спас Аль Баяна, просто так, бескорыстно, рискуя жизнью. — Как же поэт надеялся, что барон упадёт на колени и расплачется, но вместо этого он начал дрожать, напоминая заводного болванчика. Эд смеялся сквозь слёзы, чуть ли не падая на землю.

— Думаешь, раз пишешь стихи — мудрее всех и можешь лезть ко мне в душу? ХА-ХА-ХА! Душа — часы, а не колесо в повозке, тебе её не починить, сколько не старайся!

— Да неужели ты не понимаешь, что я хочу тебе помочь! — Сорвался уже поэт и бросил к чертям собранные грибы, наверняка и так были ядовитые. — Сколько людей имеют твой ум и деньги? Храбрость и безрассудность?! У тебя правда может быть великая судьба, пусти ты себя на благое дело, почему убийства? Почему дурацкий трон в стране, где половина людей и не ведает, кто есть правитель? Это твой верх? Почему ты просто не можешь делать что-то хорошее? — Илиас тяжело вдыхал прохладный ночной воздух и смотрел на товарища, но тот только усмехался, как и всегда.

— Я делаю хорошее, но для себя. Откуда это утверждения, что хороший человек должен бескорыстно помогать другим? Может это всякие лентяи придумали, чтобы обязать, тех кто сильнее просто так вытаскивать их из грязи? Может это слабые и немощные решили, что есть хорошо, а что плохо? Я живу так, как мне хочется. Да. С Данте я ошибся. Но теперь чародей мне должен, и я выжму из него всё, что мне причитается.

Больше долгих бесед у барона и поэта ни случалось. Они вернулись в лагерь у опушки леса, где их ожидал чародей и горячий чай. Сами не в себе они разместились на противоположных концах стоянки и думали о своём. Эдвард снова пытался что-то выпытать у Аль Баяна, а Илиас грустил.

«И всё же верно говорят — нельзя тому помочь, кто этого не желает. Может, и правда не моё это дело?..»

***

— Ха! Я забираю твоё вековое дерево чёрным лотосом, болотный грызень активирует вторичный эффект, и ты мёртв! — Эдвард с огромным удовольствием положил последнюю карту в партии и начал слегка пританцовывать. — Триумф ума!

— Поразительно… — Чародей недоумевающе рассматривал импровизированный стол для игры в карты. Путники остановились на привал у лесной опушки и отломили несколько досок от повозки, чтобы сделать столик. Аль Баян решил немного развлечь друзей, и пригласил сыграть в «Стражей леса», этой игре его научили в борах Иннира. Сторонники старых богов на самом деле были милейшими людьми и изобрели множество интересных развлечений. Так или иначе, чародей не понимал, каким образом барон выучился играть лучше него всего за две партии!

— Занятная игра, ты не расстраивайся, подвернётся случай, напоим Фон Грейса и обыграем его пьяного. — Заявил поэт и растянулся на прохладной вечерней травке, в животе чувствовалось приятное тепло — чай и кофе Аль Баян колдовал замечательный.

— Превосходная игра! Давайте ещё партию? Мне такая стратегия на ум пришла! — Эдвард возбуждённо потирал ладони.

— Хватит этой игры на сегодня, ты и так семь раз выиграл, достаточно тебе радости. Лучше послушаем истории Аль Баяна. — Отрезал поэт.

— Я с удовольствием расскажу вам любые истории, но пока нужно раздобыть нам дров, товарищи. Ночь лишь поначалу ласкова, потом приходит мороз и тьма. — Чародей поднялся и осмотрелся, солнце уже практически скрылось за горизонтом, и лес принимал свой пугающий ночной облик. Тени меж стволами просыпались и загадочно перешёптывались между собой, обсуждая гостей на краю леса: «Они так близко, ближе, ближе… Вы чувствуете этот запах? Запах крови и пота…»

Аль Баян нечаянно икнул от услышанного, его товарищи не были наделены даром слышать потусторонних существ, а вот чародей за свою долгую жизнь выучил их витиеватый, выстроенный только из свистящих звуков язык. Да, то, что обычные люди принимают за шум ветра, или свист в замочной скважине не что иное, как шепотки ночных кошмаров, которые выжидают момент, чтобы наброситься на незадачливого путника.

— Знаете, я передумал, давайте сожжём ненужный части повозки! Мне тут на ушко нашептали, что в лесу ждёт нас верная погибель и тому подобное… Что? Ой, ещё нас там съедят. Друзья, помните, в ночной лес лучше не соваться. Особенно когда там кого-то недавно убили. — Аль Баян виновато почёсывал голову. — Просто соберём хворост у опушки?

— Я сделаю — Вызвался поэт — пусть наше высочество отдыхает — Илиас шутливо поклонился перед бароном. — а смиренный придворный поэт соберёт хворосту, топор то мы и не догадались попросить на прошлой стоянке у селян, да, Эдвард? Это же ты у нас захотел быть ответственным за припасы? — Илиас не злился на барона, ему даже было его немного жалко. Эдвард виду не показывал, но чувствовалось, что вне стен города и своего любимого дома он чувствует себя потерянным.

— Ты мне этот топор вечно припоминать будешь? Надеюсь, ты знаешь одно занятное произведение о купце, должнике и топоре в главной роли.

— Не ссорьтесь, мои милые дружные товарищи, не нужно дров, боюсь, если мы их отправимся собирать, то вернёмся исключительно по частям, ночь таит много ужасающих секретов, к превеликому моему сожалению, тайны эти частенько убивают. — Аль Баян стал насвистывать простенькую детскую мелодию. Уже совсем стемнело, что-либо можно было различить только в свету танцующего пламени костра, ветер совсем замолк, чего-то боялся, лес нависал над путниками и отстранённый, будто бы потусторонний свист только пугал.

— Аль Баян, я так, чисто из интереса спрашиваю… — Застенчиво начал Эдвард. — Насколько ты силён? Может ускоришь наступление рассвета, я не трус…

— Но я боюсь. — Докончил поэт и переглянулся с бароном. — Ты чего? Не сердись, я тоже побаиваюсь. Так можешь или нет? — Обратился он к чародею.

— Право, не могу сказать точно и сразу. Многое забыл, многому не обучился. Я на самом деле магию не люблю — слишком просто всё даётся, друзья, в чём интерес? Всю жизнь я старался бежать от магии и в итоге в памяти остались лишь самые нужные приёмы. Однако, если перечитать несколько фолиантов и попрактиковаться, то могу и горы прахом обернуть, как в старые добрые времена. — Чародея задумчиво смотрел в пламя. Вид огня, который медленно поглощает деревянные доски и поленья успокаивал и приводил расшатанную душу в равновесие.

— А ты можешь научить меня волшебству? — Барон и подкинул дров в огонь, очень небрежно подкинул, сноп искр чуть не обжёг ему лицо.

— Не гонись за волшебством, Эдвард, оно и так вокруг тебя. — Чародей вздохнул. — Магия счастья не приносит, как и любая простая дорога. Если взять силу в дар у какого-нибудь божка, коих много развелось, или, не дай бог, у твари из пустоты, то до конца жизни не расплатишься за такой подарок. Можно обучиться самостоятельно, но зачем? Сокрушить врагов? Лучше не иметь врагов вовсе. Возвести прекрасные страны? Плоха идея, всё великое, что я знаю, сотворено руками и душой, а не по волшебству. И ей богу — Чародей сильно возбудился во время монолога и как бы забыл, что у костра сидят ещё два человека. — Будучи год пекарем в Странном легионе, я был счастливее, чем всё время до этого! Тебя винят во всех проблемах мира, всем ты что-то должен: «помоги, ты же всемогущий чародей! Тебе не сложно!» А я не хотел такой жизни, но кто меня спрашивал? Кто?! Нарисовали и забыли, свалили все беды на плечи… — Аль Баян уже чуть ли не плакал, товарищи растерялись, не зная, что и сказать, чародей же продолжал. — Не ищите вы силы и магии без конца, нет ничего на вершине горы! Только жизнь угробите, цените её. Я бессмертен, а у вас она одна. Вы можете хоть какой-то смысл своему существованию придать, а я? Бесконечная пустота… Вы слышите? — Путники застыли, боясь издать хоть малейший шум. Что-то двигалось в тени леса, еле слышные звуки приближались, уже можно было различить чёткий стон, похожий на крик раненой волчицы.

Аль Баян жестами приказал достать оружие и ступать в сторону леса, выверяя каждый шаг. Чародей шёл впереди и вытянутым вперёд факелом. Пятнышко света медленно двигалось в сторону леса, стоны несколько раз прекращались и возникали вновь. Вдруг раздался крик:

— Руби по глазам! — Хриплый мужской голос разрушил ночную тишину, и товарищи побежали на звуки битвы. Свист клинка и что-то ещё. Странный звук, похожий на чавканье.

Глаза привыкали к темноте медленно, ориентироваться пришлось исключительно на звук. Тайно Эдвард боялся заходить глубоко в лес, ведь недавно сам чародей испугался туда идти. Возможно, высшие силы благоволили барону, углубляться в чащу не пришлось.

***

«Нет в нём уже ничего человеческого» — Мельком подумал Вэрус. Тварь порвала кольчугу одним ударом, рыцарь благодарил своих небесных покровителей, что окуляр не пострадал. Он поднялся с земли и постарался не уронить цеп, оружие всё сильнее отягощало руку. Плечо мучала острая боль, несколько мгновений назад его прокусили десятки бритвенно-острых зубов. Медлительность чуть не сгубила его, тварь сбросила с себя напарника Вэруса и бросилась вновь на рыцаря.

В монстре не было почти ничего удивительного, насколько он походил на человека. Да, это был очень высокий человек, метра три ростом с широченными плечами и руками. Эти смертоносные лапы доставали твари почти до стоп, на каждой из которых было по пять пальцев, как у человека, только пальцы эти все были ужасно длинные и оканчивались мерзкими ногтями, что опаснее волчьих зубов. Кое-где из тела «человека» выступали кости — сломанные рёбра. Раны делали тварь лишь сильнее и яростнее.

Понять суть можно по глазам, у твари глаз не было, только пустые глазницы. Весь череп был пуст. В голове давно почившего человека жило мерзкое растение. Оно поселилось там давно, годами пускало корни, медленно врастая в каждую частичку тела. Своими соками не давало ему разлагаться, а наоборот — вдыхало жизнь, проклятую, извращённую. И вот, спустя много лет из земли поднялся тот, кого неграмотные люди величают «зомби», но это бред. Тело — только сосуд, им управляет растение, чья цель плодиться и размножаться. В каком-то смысле чудовище не делало ничего плохого, это ведь люди придумали дьявольский цветок, что взращивает себя и своих детей внутри мертвецов.

Вэрус отпрыгнул в сторону, когти твари разорвали воздух, рыцарь обрадовался, но потом почувствовал, что не только воздух — бок кровоточил, ещё немного, и поднять оружие сил у него не хватило бы.

«Зомби» готовился к прыжку, рыцарь отбросил цеп и вынул короткий меч из ножен — если тварь на прыгнет на него, то он хоть успеет отсечь ей голову, а Кёрт докончит начатое.

Вэрус был готов принять смерть, но совершить бросок твари не удалось, её ногу обвила раскалённая цепь. Многочисленная поросль на теле монстра вспыхнула, как сухой хворост. Огонь быстро объял чудовище, но это его не сгубило.

Из тьмы деревьев выскочил напарник Вэруса Кёрт. Ещё вчера рыцарь несколько раз смеялся над нелепым оружием инквизитора, а теперь понимал, насколько ошибался. Кёрт умело орудовал острейший топором на длинном древке, чтобы сладить с таким оружием нужна была недюжинная сила скорость и реакция, у Кёрта всё это было. Широкими размахами он отгонял тварь, нанося редкие, но болезненные удары. Вэрус приготовился, сократил дистанцию одним стремительным рывком и рубанул твари по горлу, меч упал в грязь, рыцарь ударил очень точно, но ослаб настолько, что даже не поцарапал кожи монстра.

Тем временем тварь успела просчитать Кёрта, растение имело лишь инстинкты, но и их с лихвой хватало. Следующий сокрушительный удар прошёл мимо цели и Кёрт упал, увлекаемый собственным оружием вперёд. Случайно он споткнулся и грохнулся на корни деревьев, лапа твари сбила с его головы шляпу, любимую кожаную шляпу с широкими полями!

Рыцарь отскочил и без сил упал у ближайшего дерева, охотник же не сдавался и вновь поднялся с колен. Он сам не понял, как это вышло — тварь должна была добить его. К своему удивлению Кёрт обнаружил, что монстр теперь направляется в совсем другую сторону, а недалеко виден яркий огонёк.

Аль Баян и его товарищи застыли на пару мгновений при виде искажённого до неузнаваемости человека, однако трусов в их компании не было. Чародей храбро бросился на тварь с факелом в руке, он уклонился от смертельной атаки — ветер помогал ему. Илиас рубил тварь со спины, он не знал, куда нужно бить. Эдвард когда-то читал о подобном явлении, но никак не мог вспомнить, где у чудовища слабое место. Увы, но удары тупых ножей, которыми и были вооружены товарищи мало чего стоили.

Тварь привыкла к огню, что чуть не погубило ночных путников, она резко развернулась, игнорируя факел Аль Баяна, и атаковала поэта. Когти разорвали бедро и вскрыли артерию, из ноги фонтаном брызнула кровь, которую чудовище бросилось слизывать с земли — растение давно не пило. Этим монстр себя и сгубил, Кёрт выскочил из тени на свет, запрыгнул на спину отвратительного чудовища и одним сокрушительным ударом отсёк ему голову. Битва окончилась.

Расспросы приветствия и благодарности отложили на потом, охотник на чудовищ помог отнести поэта в лагерь. Илиас не сопротивлялся, молчал, стиснув зубы. Ничего, бывало и хуже. Эдвард недолюбливал поэта, но с помощью не мешкал. Таков был их негласный уговор после последней беседы: «До академии — боевые товарищи. По прибытию — каждый сам за себя». Барон собрал много трав по дороге, среди них нашлись и целебные, Кёрт же любезно одолжил свою походную иглу и сказал, что скоро вернётся к костру, чтобы отблагодарить спасителей.

— Так, раскалим инструмент, Аль Баян, найти воды и промой рану. — Распорядился барон, сам он рылся в ещё свежих травах.

— Милый друг, ему больно! Позволь я облегчу его страдания…

— Нет! — Хором закричали поэт и барон.

— Извини, конечно, дружище, но после того, как ты мне четыре дня назад «помог» порез на руке залечить, я на веки вечные буду сторонником травничества и хирургии. — Заявил Эдвард, тем временем он успел отыскать нужную траву. Это были непримечательные листья, которые легко можно было спутать с сорняками. Их сок останавливал кровотечение и слегка унимал боль. Эд размял лекарство в ладони, расслаивая лист на тонкие нити, которыми собирался зашить рану.

— Ей богу, плохого то ничего и не случилось! — Начал оправдываться чародей, разводя руками. — Да, в паре мест у тебя кровоточила кожа, а ещё узоры из черепов мерещились везде, но это всего-то день и было! Потом же прошло.

— Верно, прошло, но то был маленький порезик. Так, мелочь. Я из прихоти залечить попросил, он сам затянулся бы за пару дней. Не хочу знать, что будет, если ты Илиасу рану затянешь. Его разорвёт на части? Он превратиться в мокрый огонь? Может, дерево у него из головы вырастет? Позволь это сделать мне и этой прекрасной травяной нити. Многие университетские медики называют этот способ лечения «низким», ну что же, пусть сами себе конечности и ампутируют, кретины… — Барон начал операцию ворча под нос разные ругательства, он считал университетских врачей мерзкими педантами.

— А-а-а! Соглашусь… С Эдвардом. — Поэт старался не смотреть на ногу, барон начал зашивать рану раскалённой иглой и явно не беспокоился об удобстве пациента. — Если вылечишь ты, то у меня скорее всего вырастет пара лишних рук, или гвозди в голове появятся… Не хочу знать…

Чародей приуныл и стал молча смотреть на операцию. В свету догорающего костра на его цветастых перстнях танцевали озорные блики. Всё вокруг сейчас напоминало огромную миску с чёрным молоком, в самом центре которой ютиться крохотный костерок. Торжествовало сонное полночное спокойствие… Пока Илиас вновь ни закричал от боли.

— Не ори, немного осталось… Последний стежок… Всё! — Эдвард вынул иглу и триумфально закрепил шов, который выглядел на удивление надёжным. — Так, на эту ногу сильно не опирайся, я не волшебник, а шов всё ещё из травы, хоть и из прочной. Прыгать нельзя, к даме в кровать тоже желательно не соваться, рану мы прочистили, но если замечу, что ты превращаешься в жуткое чудовище, то голову оторву. И это не образное выражение. Сегодня так поспишь, а завтра найдём тебе палку, без трости не обойтись, дорога длинная предстоит. — Барон говорил серьёзно, Илиас теперь видел в нём не только отравителя. Эдвард никогда никому не рассказывал о том, что частенько лечил крестьян бесплатно, он стыдился этой своей «слабости». — Аль Баян, сильно нас торопит дорога? Можем встать на двухдневную стоянку? Волнует меня эта рана.

— Какая нежная обо мне забота, благодарю. — Илиас не удержался вставить ехидное словечко.

— Не надо! Я пойду… — Простонал Илиас.

— Молчи, тебя не спрашивали. Я редко берусь лечить людей, но если решился, то они у меня из мёртвых восстают. Так мы можем встать лагерем? — Опять обратился к чародею Эдвард. — Хочу дать травам время, чтобы подействовали. Любое движение, даже плавное, замедляет исцеление.

Аль Баян отрицательно покачал головой.

— Извините, друзья, но медлить нельзя. Мы и так опаздываем. Моя подруга и по совместительству второй куратор академии уже день ждёт нас по ту сторону Пассорской стены, ещё немного и она наплюёт на всё и откажется помогать, а нам в мёртвой долине её помощь очень нужна. Придётся тебе, милый друг, хорошо следить за нашим любимым поэтом. — Аль Баян тяжело вздохнул, будь его воля, он бы и неделю простоял у лесной опушки, здоровье друзей всего дороже, однако недавний ворон от Адрианы Фэйт подгонял лучше любого пинка, эта дама умела… «мотивировать».

— Приветствую вас, благородные странники! — Из ночной тьмы вышли двое, первого Эдвард помнил, а вот второго ещё не видел. Это был совсем низенький мужчина заурядного телосложения, однако, его выделяли необычные доспехи. Броню изготовили из панцирей какого-то животного, очень гладких и прозрачных, не хуже, чем зеркало. «Природная» броня защищала не всё тело, панцири не обладали для этого достаточной гибкостью, поэтому некоторые участки тела прикрывала кольчуга, именно её и разорвало чудовище.

Лицо панцирного рыцаря напоминало мраморную могильную плиту, оно было чрезвычайно бледным, от него веяло грустью, что нельзя сказать об убийце монстра, он то как раз широко улыбался, демонстрируя грязно-жёлтые зубы. Эдвард сразу понял, что перед ним церковник, и церковник непростой.

— Проходите и садитесь у огня. — Добродушно предложил Аль Баян. — Я сейчас достану остатки еды из повозки. — Чародей радостно побежал за «гостинцами», чему он так обрадовался?

— Позвольте представиться. — Церковник снял шляпу. — Я Кёрт, родом из Массора, борюсь с тёмными силами во имя Отца Настоятеля, мой спутник и соратник просит именовать себя Вэрусом, искренне благодарим за помощь, не отвлеки вы эту тварь, во мне бы уже прорастали её семена. Позволите сжечь тело чудовища?

Только сейчас путники заметили, что гости пришли не с пустыми руками, в паре метров от них лежало тело твари, голову же Кёрт повесил на поясе.

— С радостью посмотрю, как монстр людей истязающий гореть будет, моя нога хоть этому зрелищу порадуется. — Сказал поэт.

Ночные гости обрадовались разрешению, хоть было понятно, что оно им и не требовалось, тело то они уже притащили.

Тварь горела славно, даже очень, растение успело пустить корни глубоко и те во многих местах задеревенели.

Костёр разгорелся с новой силой, разгоняя ночную тьму, до рассвета было ещё далеко. Гости выбрали себе место напротив Эдварда и поэта, что лежал подле барона. Они сидели и вежливо ждали Аль Баяна. Чародей вернулся с чаем, хлебом и вяленым мясом, последнее интересовало гостей много больше, чем остальная еда.

Все жадно ели, только Эд не притронулся к еде, его волновал второй гость, именуемый Вэрусом. С момента появления тот не обронил ни слова, только вот странности на этом не заканчивались. Мало того, что у воина были чудные доспехи, они все ещё были в крови! Кольчугу кто-то порвал, скорее всего, монстр, но ран не было! Кольчуга пробитая, а ран нет! В итоге барон не удержался и задал не дававший ему покоя вопрос.

— Сэр, судя по виду, ваши доспехи больше подошли бы трупу, нежели живому человеку. Неужели тварь не ранила вас?

Вэрус отложил мясо, запил чаем, а потом утёр рот платком, он хранил его под одной из доспешных пластин.

— Прошу извинить меня, сударь, за свой непотребный внешний вид, он многих приводит в замешательство. — Голос у воина был очень спокойный и размеренный, как тихая река. Эдвард знал таких людей, они умели сохранять хладнокровие даже в самые страшные моменты жизни. — Видите ли, ещё пару минут назад я весь был покрыт ранами, которые, без сомнения, сулили бы верную смерть обыкновенному человеку.

— А вы, видимо, необыкновенный? — С подозрением спросил барон, Кёрт тихо хихикал.

— По-своему я действительно необычен, но всё ещё являюсь человеком, хоть и наделён даром бессмертия. — Вэрус говорил об этом, как о чём-то само собой разумеющимся, друзья же все дружно выпучили глаза. Вопросы возникли у всех, но задать их первым решился Аль Баян, как второй человек, обладающий бессмертием.

— Я немного сведущ в подобных… явлениях, скажите, как вы обрели бессмертие?

— С удовольствием расскажу всё без утайки спасителям моего друга. Бессмертие не даёт мне отправиться в царство вечного сна, однако ранить меня можно и сил я теряю значительно. Ещё не одна неделя пройдёт, прежде чем моя рука вновь сможет поднять сокрушающий цеп. Бессмертие же мне даровал Шестиглазый лис, хозяин мира За гранью, привратник и владыка. Много лет назад я пришёл к нему и попросил отсрочку, чтобы завершить одно важное дело. Он милостиво даровал мне пять лет, но к своему стыду я успел управиться в срок. Я пришёл второй раз, он не удивился, принял меня тепло и дал ещё десять лет. Я снова не смог докончить важное дело. В третий раз он был очень весел, я стал для него как друг. Мы пили коньяк и говорили о жизни, а потом он предложил мне бессмертие, но ровно до того момента, как я завершу своё очень важное дело. Я согласился. — Вэрус закончил рассказ и улыбнулся. У рыцаря было доброе и искреннее выражение лица, ему просто было поверить.

По мере рассказа глаза у Аль Баяна становились всё больше и больше, пока не стали напоминать две полные луны.

— Когда я узнал, что ежи едят своих детей, был удивлён гораздо меньше. Что же это за дело то такое, что сам бог смерти, самый эгоистичный и инфантильный лис на всём белом свете, дал вам отсрочку?! — Чародей был отлично знаком с Шестиглазым лисом, и после рассказа Вэруса не верил, что такое бесчувственноесущество могло вникнуть в проблему простого человека.

— Он первый раз пришёл смиренный, склонивши голову просил, не за себя, за цель, за друга, он горы бы свернул тогда, чтобы вернуть себе года, забытые средь снежной вьюги… — Илиас открыл глаза и посмотрел на очень удивлённую публику. — Что? Такая история достойна поэмы!

— Не могу не согласиться. — Подметил Кёрт. — Вы ещё продолжения не слышали. — Церковник откусил ещё мяса и приготовился слушать рассказ, тысячу раз он его слышал и никогда история ему не надоедала. — Давай! Ты чего грустишь, Вэрус? Расскажи эту историю, она того достойна!

Рыцарь набрал полную грудь воздуха и начал рассказ, ибо против никто не был. Зачем ещё нужны посиделки у костра, если не для историй?

— Давным давно я родился. Я видел первые рассветы Иннира, видел войны старых богов, что жили среди людей и ещё не ушли в глухие леса. Уже будучи юношей, я лицезрел восхождение первого короля и эпоху мира. Наш правитель был достоин, чтобы ему служили. Тогда я и надел этот доспех, приняв титул рыцаря.

Вместе с нашим королём мы прошли сквозь смуты и ложь, не дали порокам запятнать нашу честь. Он прожил прекрасную жизнь. Не знал я человека лучше и самоотверженней его. За весь своё долгий век он подумал о себе лишь дважды: на свадьбе и на похоронах жены.

Мне было пятьдесят, когда я преклонил последний раз пред ним колено. Умирающий, он просил лишь одного — выбрать достойного наследника. Король души не чаял в своей возлюбленной, но за всю жизнь так ни разу и не осмелился дотронуться до её тела. Чего уж там говорить о детях?

Власть дворянам он строго настрого давать запретил. Король правил так, что аристократы вынуждены были работать не покладая рук на благо людей, как и положено. Со смертью они оживились, учуяв запах власти.

Король вручил мне свою корону и испустил дух. С братьями рыцарями мы облачились в траур, дабы почтить нашего великого господина. В ночь смерти монарха аристократы подкупили высших архивариусов, и они исказили последнюю волю короля. Дворяне решили вручить корону его «внебрачному сыну» — глупой марионетке. Зная, что мы воспротивимся, они подожгли обитель ордена и добили спасшихся. Выжил только я и девять моих друзей. В ту губительную ночь мы скорбели сильнее остальных и топили горе и винной бочке.

Новость о предательстве разожгла в наших душах костры праведной мести, но меня и троих моих друзей отправили прочь из города. У нас была корона, грех отдать её предателям. Остальные пятеро решили вступить в безнадёжный бой. Они слыли великими воинами, забрали с собой три сотни солдат, но пали, сражённые коварными копьями мерзких лжецов. С того дня я и мои друзья скитаемся по миру в поисках достойного наследника престола.

Династия ложных королей изничтожила величие Иннира, из-за чего фанатикам холодного огня не стоило труд свергнуть её. Однако, короли не виноваты, у них не было выбора. Помыкаемые дворянами, они были марионетками. Я стоял перед дворцом в тот день, когда первый Отец Настоятель пришёл с язъярённой толпой. Последний король вышел в белоснежном сюртуке с диадемой на челе. Он вырвался из золотой клетки и встал на колени перед толпой, добровольно снимая венец. — Вэрус промолчал, на лице его напрягся каждый мускул, он отстранённо смотрел в землю, а голос его дрожал. — Я клянусь всеми богами, тот мальчик мог стать хорошим королём. Видел я это в его честных и больших глазах. Его не учили, его обманывали и не готовили к такой судьбе. Последнее, что я видел, это захлестнувшая его толпа. Опять дворяне выкрутились в тот день — выставили козла отпущения, а в руки власть взял новый тиран. Я должен найти достойного короля для этой страны, с ним придут все наши хранители, что отвернулись от Иннира. Это моя цель. Моя жизнь.

Воцарилось траурное молчание, тени танцевали в бликах костра, все звуки умерли: минута скорби о Белом короле.

— Как же вы поймёте, что нашли достойного? — Разрушил молчание Эдвард.

— Она скажет. — Вэрус достал из дорожной сумки скромный медный обруч.

— На величавую корону сие украшение похоже мало. — Отметил Поэт.

— Нам привили, что короли и аристократы должны жить в домах с золотыми крышами и есть лучшие блюда, но это не так. Воистину, многие этого достойны, но приз часто получают подлецы. С годами всё чаще и чаще. Этот обруч лишь с виду такой неприметный, однако, видит он суть. В нём живёт частичка души первого короля, на его мудрость надежды я и возлагаю.

— Вам больше не нужно возлагать надежды! — Радостно заявил Эдвард. — Позвольте представиться, моё имя Эдвард Фон Грейс, наследник престола, причём, далеко не последний. Всю жизнь я ставил целью стать правителем Иннира, совершил много ошибок, однако всё ещё готов служить людям. Я самоотвержен и умён, лучшего кандидата не найти! — Эдвард встал в горделивую позу и всячески сопровождал жестами свою речь, чему Вэрус только посмеялся.

— Садись, мальчик, мне даже не нужно надевать на тебя обруч, чтобы узнать результат. Ты помог нам, вылечил друга, и я уверен, в тебе много хорошего, но настоящий лидер не превышает своих достоинств, он скромен и смирён, готов отдать жизнь во имя счастья других. Ты не плохой, но ты не король, власть очень быстро тебя испортит. Таких как ты она искажает, роняет пагубное безумие.

Барон было хотел закричать на усомнившегося в нём своенравного, ничтожного червя, но его остановили. Аль Баян прошептал Эдварду следующие слова:

— Не будь дурачком, мой милый друг, я знаю, ты выше этого, ты умнее. Этот рыцарь видел больше тебя и живёт сотни лет, навряд ли ошибается он. Тебя ждёт академия и Аурелион, разве не достойная судьба?

Барон успокоился, хоть и затаил в душе обиду на рыцаря и «глупую» корону, что не признала его очевидных достоинств.

— А я знаю вас господа, всех знаю. — Включился в беседу Кёрт. — Поэт Илиас, колдун Аль Баян и мятежник Фон Грейс. — Друзья насторожились, ведь Кёрт носил одежду святого охотника. — Не тряситесь, не бросайте взгляд на клинки в телеге, вы мне не враги.

— С чего это нам верить? Святые охотники известны своей жестокостью и преданностью. — Сказал поэт и наградил Кёрта презрительным взглядом.

— Может другие, но не я. Пусть политики грызутся, а я буду решать реальные проблемы. — Кёрт похлопал лежащий подле него топор и загадочно ухмыльнулся, на лице проступили ямочки, а в глазах заплясал озорной огонёк.

— Это какие же, добрый господин? Просветите невежественных сынов дороги! — Поинтересовался Аль Баян.

— Самые человеческие. Как давно вы были в великом городе Массоре, господа? — Неожиданно спросил Кёрт, ответом ему послужили только невнятное мычание, Вэрус же сидел отстранённо, вдали ото всех, его не интересовали беседы в этот час.

— Зря мычите, невежды, Массор кормит вас всю жизнь. — Продолжил Кёрт — У нас самые плодородные поля и сады, мы добываем бесценные руды и изготавливаем лучшие лекарства, только вот при разговоре об Иннире Массор последним вспоминают. Нам досаждали еретики из Духословного леса, наши больные на голову мудрецы вывели кровожадное растение, чтобы разобраться с проблемой: столица отказывала в помощи, требуя всё больше и больше богатств. Не буду долго распинаться и сразу скажу, что эти трупные цветочки обернулись против нас, и теперь угрожают безопасности города. Я занимаюсь тем, что истребляю тварей, которые грозят остальной стране, таков приказ. Город в агонии, люди боятся выходить за стены, были случаи заражения в городском кругу, что страшно, а столица всё молчит, её заботит глупый мятеж в Тассоре. Я вот новости слышал, люди там при кардинале Данте лучше живут, так что они могут и подождать, а у нас — безнадёжность и отчаяние. Ей богу, был бы я с мятежниками, но есть проблемы поважнее. Очень мало людей могут совладать с этими тварями, я уничтожаю настоящих чудовищ и мне всё равно, что там пишут поэты, и кто какой магией занимается. Люди гибнут, этого нельзя допускать.

Борян Аль Баян немного погрустнел, что-то печалило его, Кёрт же грустить не собирался.

— Вот вы — поэт. Понимаю, вы ранены, но нога — не язык, зачитаете что-нибудь?

— Я вот не понимаю, где вы все взяли эту фразу? — Возмутился Илиас. — Вы же не подходите к плотнику на улице и не говорите: Вот вы — плотник. Сколотите что-нибудь. Вот вы — святой охотник, убейте еретика какого-нибудь! — Кёрт не ожидал такой реакции и немного отстранился, но быстро взял себя в руки и надел улыбку обратно.

— Извините, признаю, я неправильно попросил. Я знаю вашу «Песнь огня», многие критикуют сие произведение, а я считаю, что это верно — показывать войну такой, какая она есть, без прикрас и лжи, только смерть и боль. Ваши ожоги на руках о многом говорят. Прошу вас, как непризнанного глупым высшим светом мастера, зачитать любое ваше произведение, на выбор, хоть частушку, хоть матерный стих. Вы осчастливите меня этим! В военных кругах вас любят, господин Илиас. Другие поэты поют о жизни лживо, ведь сами не жили, а вы — человек военный, солдат, герой, хоть и не признанный. Жалею, что сразу не сказал — для меня было большой честью увидеть вас. Тот подвиг… Пойти против всех, чтобы спасти человека из огня! Вы не глупый болванчик, что бездумно следует приказам, вы человек. — В голосе Кёрта действительно слышалось истинное восхищение, он знал об Илиасе всё.

— Один вопрос перед тем, как я прочитаю стихотворение. — Поэт медленно проговорил каждую букву.

— Какой угодно.

— Откуда вы так много знаете? Некоторые не помнят, что вчера на завтрак ели, а вы совершенно случайно встретились с нами и всё знаете, откуда чёрт его дери?!

— Недуг. — Спокойно ответил Кёрт — У меня совершенная память — помню всё. Платье торговки на рынке. То, как ветер это платье поднял, и самое приятное — то, что под платьем. Помню всю историю королевства, все войны, всех людей, чьи имена слышал или видел лица. О вас, Илиас, я слышал от поклонников и солдат. О вас, Фон Грейс, мне рассказали некоторые отчёты, как и о чародее.

— Сочувствую вам. — Сказал Эдвард, он правда был опечален, Кёрта ждало ужасное будущее. — Вам следует меньше видеться с людьми и жить в максимально пустой комнате, если хотите дожить до старости. Иначе, мозг расплавиться от перегрузки.

— Вы неверно сказали, Фон Грейс, если хочу существовать до старости, а я не хочу. Лучше сделаю что-то хорошее и полезное, буду жить на всю катушку! А насчёт болезни не переживайте, твари разорвут меня раньше, чем она дотянется до моего мозга… Хотя, а что терять то? В голове всё равно пусто, как и в кошельке! Хватит грустить, господа, все умрёт когда-то, читайте стихи, Илиас, только живые читают стихи! А мы ведь живы пока!

Илиас немного подумал, глядя на завораживающее пламя костра, а потом начал тихо декларировать строчки, впервые за долгое время:

Есть люди, которых ветер всё несёт куда-то

Нам не удержать их в тяжёлых кандалах

Каждый день ветерок нашёптывает им истории о прекрасных бриллиантовых дворцах и шаловливо приоткрывает дверь, маня в дорогу

Нельзя птицу вольную в клетке запирать

Она не виновата, что крылья ваши иссохли давно, и не можете вы с ней летать

Белые голубки и соколы медленно увядают в томительном плену

Тюрьма тюрьмой остаётся, даже если клетка велика

Путь летят они к прекрасным дворцам, но помнят дорогу обратно, где мы их ждём, ничего нам больше не остаётся

Есть люди, которых ветер всё несёт куда-то

А нам остаётся только ждать их, рыдая по своим опавшим крыльям

Илиас замолк и спустя несколько растянувшихся в вечность минут осмелился нарушить задумчивую тишину, поэт не любил оваций, он желал, чтобы его стихи рождали мысли, а не глупое ликование.

— Расскажи мне свою жизнь. — Неожиданно попросил Кёрт.

— Зачем это? — Удивился поэт, с него спало лёгкое оцепенение.

— Моя память — дар и проклятие. А я ко всему прочему падок на красивые истории, долго выспрашивал у людей твою историю, Илиас, мне она интересна. Хочу услышать из первых уст, сделаешь мне такой подарок? — Почему-то поэт знал, что Кёрт не врёт, а даже если б он и врал, Илиас не удержался бы и рассказал свою историю, ведь редко в мире находятся люди, которые слушают тебя, не чтобы дождаться своей очереди говорить, а чтобы просто слушать.

— Раз уж взялись рассказывать истории, то до конца пора! — Поддержал идею Фон Грейс.

— Ветры историй дуют отовсюду. Рассказывай, друг. — Поддакнул Аль Баян. Все смотрели на поэта

— Ну что же — Илиас глубоко вздохнул — Тогда я начну. Не буду опускаться до мельчайших подробностей, ибо сам уже многое позабыл. Как и любой сирота детство я имел отвратное. Кормился выступлениями на Тассорском мосту — танцевал там перед толпой, читал стишки. Свои и не очень. К четырнадцати годам у меня не было ни дома, ни денег. Увы, но «жить сегодняшним днём» не так уж и весело, как многие думают. Всё изменилось, когда мне стукнуло пятнадцать. Короля свергли, пришла церковь Индерварда.

Будучи простым мальчишкой, я верил каждому слову Отца Настоятеля. Я записался в армию добровольно, чтобы воевать против мятежного Массора. Хоть меня и считали тощим, но жизнь на улице учит стоять за себя. В полке я прижился. Вечерами читал вдохновляющие поэмы и танцевал. Тогда я даже был немного счастлив, до той поры, пока не началась настоящая война.

Иилас на секунду остановился, закрыл глаза. После пары минут молчания он попросил воды, Кёрт сразу протянул флягу. Спустя пару обильных глотков поэт продолжил.

Массорцы поклонялись духу леса великому Герду. Оно и неудивительно, ведь город сплошь окружён непроходимой чащей, через которую наше войско шло три недели почти без привалов. Мы встали у стен. Хотели взять измором. Не вышло. Массорцы вышли в поле и дали бой. На самом деле битвы — убогое зрелище. У нас даже построения то нормального не было. Просто разрозненная толпа оборванцев. Из оружия давали копьё. Из брони — красную рубаху. Если хочешь больше — сам покупай. У опытных вояк с прошлых гражданских были кое-какие доспехи: наручи, шлемы. Всё по мелочи, что нашли на поле. У меня было только копьё и рубаха. Друг помог — дал свой шлем, он жалел меня, считал милым, добрыми забавным.

Битва началась странно. Никто из наших толком не понимал, что делать — священники только проповедовали, не командовали. Просто в один момент враги побежали на нас, а мы на них. Помню, как впервые увидел Бога — Герд вёл своих людей в бой сам. Это был жилистый мужчина ростом с дерево. На руках и ногах кожа у него одеревенела, а голову венчали оленьи рога. Глаз не было вовсе — он видел корнями.

В той битве мы победили. Мало что помню. Бил копьём врага — помню. Прыгал по огромным древесным корням, которые душили соратников — помню. Тащил раненого друга на себе — помню. Не буду долго об этом. В две строки не уместить всю мою любовь к тому человеку. Он был мне другом и его звали Тристан. Он отдал мне свой шлем и погиб от стелы в голову. Но вы не поймёте.

Вы смотрите на меня с сочувствием, но не понимаете. Для вас нет никакого Тристана, ведь он всего лишь имя из истории. И его кровь не запеклась тогда на ваших руках, и вы не шептали ему на ухо, что всё будет хорошо, зная, что ещё минута и боль лишь усилится. Человек любит лишь тех, кто ему близок, тех, кого он знает… А вы его не знали, вы не знали никого из тысячи погибших и никогда не поймёте, кем они были и чем жили…

В тот момент, когда я оттащил Тристана в сторону случился ад. Церковники устали ждать победы и просто накрыли поле битвы огненным «одеялом». Жгли и своих, и чужих. Даже великий Герд тогда пал от пламени. Старые боги не бессмертны.

Мало кто выжил после той бойни. Остатки солдат, в том числе меня, погнали «усмирять» город. По факту мы просто жгли старые святилища и всех, кто их защищал. Я тогда ослушался. Пошёл в задетые огненной волной кварталы.

Поэт остановился и взглянул на витиеватые ожоги на руках.

Тогда я и получил эти шрамы — вытаскивал девочку из-под обломков. Он умерла у меня на руках, а я даже рыдать не мог — все слёзы кончились, иссохли. После того дня я дезертировал. Слава богам, что церковники плохо ведут учёт — а то гореть бы мне синим пламенем.

Сердце же моё больше не верило церкви Индерварда, я направился служить военным врачом близь Массора — латал раненых и обожжённых. Ещё они часто местными грибами травились. В медицине меня поднатаскал тамошний лекарь. Он совсем старый был и много людей в день принимать не мог. То было относительно спокойное время. Мог я и дальше жить там, если бы не жажда большего — я мечтал сделать карьеру поэта в столице, ведь поэзия всегда сопровождала меня. Я не расставался с пером и бумагой ни на один день.

Чтобы хотя бы приехать в столицу пришлось поработать. Больше всего платили матросам на флоте. Туда я и подался. Впрочем, назвать один корабль флотом — слишком смело. Его даже не в крупном городе держали! У деревни Срединные Галки! Корабль тот отлавливал незаконные рыбацкие судна. Я служил там где-то полгода, пока не узнал, что капитан тайком приносит пойманных преступников в жертву какому-то древнему морскому божеству. Я рассказал об этом церковникам в деревне и уехал подальше — вроде они просто спалили судно со всеми матросами заживо. Вины своей не чувствую — матросы тоже приносили жертвы, да и я их обо всём предупредил.

Тут история и подходит к концу. В столице долго я протянуть не смог — никому мои стихи оказались не нужны. Тогда я переехал в Тассор, где и существовал до недавних дней. То были дни позора. Удивительно, но во время войны и службы я написал гораздо больше хороших вещей, чем когда полностью отдал себя поэзии. Как поэт никому я не нужен. Такая вот весёлая история. А плакать я до сих пор не могу.

Илиас замолчал и посмотрела Кёрта, тот довольно кивнул, история ему понравилась.

В тишине сидели люди у костра не очень долго, дальнейшие разговоры старались унять печаль и грусть ночную, и это почти вышло, а потом во тьме возникли четыре белоснежные маски и Вэрус встал. Он закрепил на поясе боевой цеп, поправил доспехи и ещё раз проверил, на месте ли корона. Кёрт уже ждал его для объятий. Это была странная дружба странных людей в не менее странное время.

— Прощай, товарищ, боюсь, нам не суждено свидеться вновь. — Вэрус крепко обнял друга и тот снова почувствовал, каким сильным может быть рыцарь.

— Не говори ерунды, неужто бессмертный планирует протянуть ноги? — Кёрт снова заухмылялся, хоть и понимал, о чём говорит его товарищ.

— Куда лежит твой путь после этой охоты, друг?

— Обратно в Массор, отправлюсь в глубины великого Духословного леса, кто, если не я уничтожит рассадник заразы? — С ноткой веселья в голосе сказал Кёрт. — Я и мой топор стоим много боле, чем все хвалёные святые воинства вместе взятые! Да, Андромеда? — Топор не ответил.

— Я не сомневаюсь, Кёрт, никогда не сомневался. — Друзья обнялись последний раз и расстались с улыбками на лицах, не к чему плакать. Вэрус ушёл во тьму к призракам братьев рыцарей, которым не посчастливилось получить дар бога смерти.

— Почему бы нам не выпить на сон грядущий? — Предложил Кёрт и потряс своей флягой. — У меня и стаканы есть.

— Я бы не отказался. — Сказал поэт.

— Я воздержусь, товарищи, запой столетней давности всё ещё напоминает о себе. — Отшутился Аль Баян.

— А пить то что предлагают? — Спросил Фон Грейс.

— Красное вино, десятилетнее, полусладкое. Прошу заметить, из кардинальских погребов, мне пожаловали его за верную службу. — Гордо произнёс Кёрт, наполняя бокалы. — Ну же, господин Аль Баян, это благодарность за спасение, неужели вы откажетесь?

— Эх, Адриана не видит… Наливай! Не только же чай пить! — Решился чародей и засучил рукава.

— Вот и отлично! — Кёрт первым осушил свой бокал и застыл с блаженным выражением лица. — Извините, проверял, вдруг этот напиток недостоин моих спасителей, или чего хуже — отравлен! — Шутку оценили и от души посмеялись, после чего дружно подняли тост за мир во всём мире и опрокинули стаканы. У вина был замечательный древесный привкус с нотками каштана. А ещё у всех отнялись вдруг руки и парализовало конечности спустя пару минут. Даже Аль Баян не мог пошевелиться.

Кёрт сидел весь серьёзный и допивал вино, глядя на товарищей.

— Хочу объясниться, яд вас не убьёт, просто даст мне время сообщить ближайшему отряду инквизиции под командованием Рейчел Ангар о вас. — Кёрт вылил последние капли из фляги и печально осмотрел бесполезный сосуд. — Отвечу на вопросы, сам их и задав. Извините, яд парализует языки, но вы меня слышите. Во-первых, здравствуйте, Тассорский отравитель. — Кёрт поклонился Эдварду — За вами на данный момент, Фон Грейс, более сотни жертв числиться, все церковники. Личной неприязни к вам не испытываю, но не передать вас в руки правосудия я не могу. То же самое касается чародея, много людей из-за вас погибло. Вы же, Илиас, вынужденная жертва, я попрошу вашего освобождения, но сейчас извольте терпеть. — Неожиданно Кёрт засмеялся. — Не такой уж ты и страшный, отравитель, если я тебя отравил! Ты вот думаешь, как это я пью и не парализован. — Кёрт показал стаканы, на дне его сосуда стояла еле заметная красная пометка. — Яд на стенках стаканов, не удивляйся, я всегда ношу с собой отравленные стаканы — много преступников так поймал. Сейчас вы отключитесь, а я поеду за Рейчел. Посмотрите на Пассор перед судом. Вы же туда и направлялись? Эх, всё-таки некрасиво вышло, вы меня спасли, а я вас как тварь последняя отравил. Ничего, ради блага большинства и это стерплю, но не бойтесь, я прикажу совести грызть меня за этот поступок по четвергам и вторникам до конца жизни, увы, всё равно недолго выйдет, головные боли уже как месяц начались. — Кёрт поднялся с земли и стряхнул грязь со штанов, костёр догорал, еле освещая лицо охотника. — Всё, спокойной ночи, вижу, взгляды у вас мутнеют. Кстати, господин Аль Баян, я разочарован, говорят, яды на чародеев не действуют! Планировал я устроить знатную охоту, а вас какая-то пыль их глубинных шахт свалила!

Чародей сейчас как раз задавался этим вопросом: как ЕГО могли отравить? Замечание Кёрта он сначала не воспринял всерьёз, а потом вспомнил «глупые» исследования Адрианы об органических и неорганических ядах, значение он им тогда не придал.

— Ну послушай же, Аль Баян! Это очень важно?

— Милашка, ну чего такого важного? Опять ищешь способ нас убить? Мы бессмертны, так Первый художник сказал.

— Ты безответственный кретин! А ещё первый человек! Мы. Не. Ста-ре-ем. Не стареем и всё! Нас можно убить!

— ХА! Я вчера на спор в Травяном оплоте три ведра ядовитых ягод съел, и что? Не умер же!

— Идиот… Везучий идиот. Я вчера ловила злобоглаза в ледяных шахтах, тот мне в лицо какой-то пылью плеснул с камнем. У меня горло перекрыло, и я чуть не задохнулась! Что-то может нам вредить… Я думаю, это связано с происхождением жизни. В ягодах была жизнь, а в пыли нет… Значит мы неуязвимы только для живых ядов! Точно! Первый художник оставил много сюрпризов…

— Милая моя, забудь. Кто станет травить меня? Боряна Аль Баяна, сильнейшее существо во всём мире?

На этой мысли чародей отключился. И от яда снились ему чудесные наркотические сны…

***

Пассор славился своей стеной, всё в этом городе работало и жило только ради неё. Каменщики не смыкали глаз, таская громадные валуны. Кухни не переставали дымить и наполнять улицы ароматным жаром. Стену воспевали поэты и беспрестанно изображали художники. Солдаты служили не офицеру или генералу, а стене! Мёртвую груду камней здесь боготворили сильнее Индерварда и Отца Настоятеля вместе взятых. Все дороги Пассора вели к главным воротам, ведущим в Мёртвую долину.

Семьдесят лет назад с бесплодной и забытой земли пришли чудовища. Создания, будто сбежавшие из головы сумасшедшего маньяка. Безглазые безрукие рты с ногами колоссов, вечно ищущие еду. Ползучие щупальца, они нежно обнимали жертву и отравляли её ядом «счастья. Человек корчился в эйфории, пока его поедали заживо, сначала ноги, потом руки, через пупок тварь всасывала кишки, а жертве было ужасно хорошо.

Все эти монстры ещё долго навещали жителей в ночных кошмарах, но страшнее всех были Куклы. Поначалу бесформенные ползучие сгустки эмоций, они прятались ночами в тени, разыскивая случайных прохожих, а когда находили, то незаметно присасывались к их воспоминаниям, оживляя себя в образах. Куклы могли создавать ложные воспоминания, чаще всего они принимали вид какого-нибудь умершего родственника жертвы. Из головы человека так легко выкинуть «плохие» воспоминания, Куклы это знали и занимали места почивших людей. Серыми тенями они бродили по Пассору и никто не мог их поймать.

Король не собирался решать сию проблему, а вот церковь Индерварда решила её сразу по приходу к власти. Отец Настоятель приказал действовать решительно и выдворить Кукол и прочих тварей из города раз и навсегда.

Святое воинство прошло сквозь городские ворота поздней ночью, когда жители спали. Рыцари считали, что уничтожают монстров, но они ошибались. Куклы почувствовали опасность и ушли из Пассора ещё неделю назад. Когда солнце взошло, мечи слуг Индервадра уже заржавели от крови невинных.

Дабы больше страшные чудовища не лезли в Иннир, Отец Настоятель велел отстроить неприступную стену. Святое воинство стало войском каменщиков они воздвигли укрепления во искупление злодеяний, хоть и совершили их неосознанно. Тогда Пассор умер и воскрес одновременно. Ранее низенькая городская стена теперь своей тенью затмевала всё на несколько километров вперёд. Под конец строительства даже прибыли маги круга, они подавали самые тяжёлые камни. За десять лет город вырос в несколько раз, он рос вместе со стеной. Требовалось всё больше рабочих и архитекторов, а также людей, которые будут рабочих обслуживать и развлекать. Жители Пассора боготворили Стену Благодетельницу, и отнюдь не за оборонительные качества.

Сквозь улицы, как корабль сквозь покорные волны двигалась процессия. В самом её центре, связанные по рукам и ногам мелкими шажками плелись заключённые. Океан толпы пока не решил, какие чувства он испытывает к пришельцам. Любить или ненавидеть?

***

Пассору не хватало казней. В мирное время город умирал и ничего не могло пробудить его от вечного сна, кроме струящейся по улицам крови. Жесткокожим жителям города-стены чаще всего приходилось встречаться с опасными магическими созданиями, они ненавидели магов, всей душой ненавидели. Аль Баян чувствовал на себе сотни взглядов, они раздевали его догола, смотрели сквозь кости. Они оценивали, заслуживает ли он поддержки великой толпы, достоин ли смерти. Вердикт был вынесен, и обжалованию не подлежал. Душераздирающий крик ознаменовал начало безумия. Толпа стремилась сомкнуться и поглотить ненавистных еретиков. Инквизиторам огромных усилий стоило отгонять взбесившихся горожан, жаждавших крови врага. Пленных спасало лишь одно — церковники всё любили делать официально, даже убивать.

В один момент процессия остановилась и стража разошлась в стороны, открывая пленникам путь в одну сторону — на эшафот. Первым поднялся Аль Баян. Ступая на второй порог, он остановился и замер, вслушиваясь в симфонию города. Стражник уже готовил копьё, чтобы подтолкнуть упрямого пленника. Вдруг Аль Баян вскинул голову к небу и закричал по-петушиному, да так громко, что звук разнёсся на несколько километров вокруг города. Растерявшийся охранник не сразу понял, что происходит, но потом спохватился и решил проблему лучшим из известных ему способов — ударил дубиной по голове, а затем приставил копьё к шее.

Поэта возвели вторым, сквозь повязку он пытался кричать, но ничего не выходило.

Эдвард поднимался последним, ярости он получил больше остальных. Толпа с удовольствием бы разорвала Отравителя сама. Барон считал, что губит ненавистных церковников, но у многих из них были семьи, а некоторые были родом из Пассора и пустили корни там. На площади стояло не менее двадцати семей, лишившихся близких из-за барона. Его пожирали глазами вдовы и остатки родичей.

Пленников выстроили в ряд, и надели каждому на шею верёвку. На «сцену» поднялся любимец публики — непревзойдённый Палач. Ошибается тот, кто считает убийство простым делом. Палач — это уважаемая и тяжёлая профессия, к тому же внушающая людям страх и трепет. Никто кроме курьеров с едой и чиновников не осмеливается приблизиться к дому с красной крышей. Никто грубо не посмеет речь вести с девушкой в алом платье. Палач изучает искусство смерти, учится виртуозно играть её торжественную и пугающую мелодию. Многие годы практики уходят на то, чтобы обеспечить человеку мгновенную безболезненную смерть. Ещё больше времени нужно учиться правильно мучать жертву, а главное, понимать, когда толпа хочет развлечь себя агонией преступника.

Палач встал за спинами подсудимых, нависая над ними грозной тенью. Рейчел прокашлялась и развернула свиток, дабы огласить приговор. Тишина застыла в воздухе, а с ней и вместе с ветром пришёл туман. Он появился на вершине стены и двинулся по городу, поглощая улицу за улицей. Густой фиолетовый туман захватывал всё больше пространства.

Люди непонимающе смотрели на странное явление, а инквизиция не спешила трубить тревогу. Маги круга начертали на земле несколько защитных символов, но ничего не произошло, магия Индерварда не действовала.

Адриана Фэйт смотрела на город с самой высокой стены, рядом с ней валялось два убитых стражника и игральная карта, на которой огнём горела надпись — «Сонный туман». Картинки на карте не было, как будто она испарилась.

Туман добрался до площади и уже спустя минуту всякие звуки в городе утихли, все жители спали. Адриана закрепила верёвку на одном из зубьев стены и натянула на лицо пропитанную противоядием повязку. За три ходки ей удалось вытащить с площади всех обречённых на смерть товарищей. С виду хрупкая девушка с дьявольскими обсидиановыми волосами поднимала обмякшие тела, словно пух. Довольная своей работой она взглянула на лицо Аль Баяна, колдун сладко причмокивал во сне.

«Опять этот тюфяк влип в неприятности! Ещё и двоих новых идиотов-учеников нашёл… Всё Адриана, пора забыть этого неудачника и заняться делами. Доведу их до стены, а дальше пусть сами мучаются. Так или иначе, сегодня в этом городе будет красиво, надоедливые мухи достали посылать к нашим вратам свои святые воинства. Надоело! Пора платить!»

Она достала из кармана пучок травы и кремень с кресалом. Ей с первого раза удалось выбить искру и поджечь косяк. Адриана вдохнула дурманящий дым, глаза её начали безостановочно менять свой цвет. Обычно один глаз у неё синий, а второй карий, но наркотики сводят их с ума.

Адриана посмотрел вниз ещё раз, туман не пропадал. По её расчётам так должно было быть ещё две минуты, пора действовать. Девушка высекла на траву ещё несколько искр, и та загорелась сильнее. На этот раз курить она не стала, а бросила горящий пучок вниз. Огонёк коснулся тумана, прошла секунда, вторая, и в городе воцарился ад. Туман воспламенился и весь Пассор теперь горел, только стена стояла. Люди спали, беспомощные они не могли ничего сделать и были обречены умереть в огненной клетке. Адриана Фэйт смотрела на плоды своих трудов, она ненавидела врагов Аурелиона, всех без исключения, даже тех, кто об Аурелионе не знал. А что, вдруг они станут врагами в будущем? Зачем проверять, если можно сжечь сейчас? Всё ради цели, великой цели. Академия должна выстоять. Любой ценой.

Глава 9. Почерневшее сердце

Данте еле успел захлопнуть двери и опустить тяжёлый сосновый засов. Толпа ломилась в комнату, ударялась о неприступные ворота, как морские волны о скалы! Пришлось подпереть дверь креслом, накидать гору всяких других вещей, чтобы «гости» задержались ещё хоть чуть-чуть.

Кардинал отдышался и проверил карманы — пусто, хоть трость при себе. Бунт начался неожиданно, и это нормально, бунты так и начинаются.

В другом конце комнаты, под окном, сидел и чертыхался Лютер. Забаррикадировались герои в единственном пригодном и близком месте — в доме какого-то ханжи-купца. Такие особняки обычно велики и хорошо защищены по понятным причинам.

— Сколько их там под окнами? — Спросил Данте и обессиленный упал в мягкое кресло около обломков письменного стола: грабежи бесследно не прошли.

— Ну, смотри… — Начал наёмник, перезаряжая самострел, из которого он довольный палил по толпе. — В зелёных шапочках десятка два, ещё сорок в бордовых камзолах, дюжина в нарядах из петушиных перьев…

— Да плевать мне на их одежду! — Заорал кардинал. — Сколько человек, чёрт их дери, хотят меня вздёрнуть?!

— Когда последняя перепись населения была?

— Лет пять назад… Не помню, не я ей заведовал! — У Данте начался нервный тик, единственный глаз то и дело дёргался и менял цвет.

— Тогда крепись, нас все прибить хотят. Церковники под шумок перекупили мои войска, учатся мои птенчики. — Лютер пустил скупую слезу, его детки выросли и наконец-то научились предавать за деньги, он ими так гордился.

В самый эмоциональный для наёмника момент окно над ним разбил камень, а следом прилетела увесистая коровья лепёшка, которая упала прямо на голубую рубашку головореза, купленную им за тридцать золотых два дня назад. И кто это с окраины додумался тащить коровье дерьмо чуть ли не в центр города?..

Лютер мгновенно изменился в лице, закричал от ярости и стал палить из самострела по толпе, да с таким лицом, что некоторые люди убежали в страхе с площади. В конце концов наёмник откинул оружие, засучил рукава и выкинул в окно тяжеленую тумбу. Стража даже перестала зевать и попробовала подстрелить врага, но попала лишь в грудь и плечо. Лютер носил под красивой рубахой кольчугу — здоровая паранойя предохранила и хроническое косоглазие стражников предохранили его от верной смерти.

Тумба тяжело «выпорхнула» из окна и грохнулась на площадь, проломив бошки паре особенно слепых «штурмовиков».

— Ничего, хозяин, их там сотни две стоит, скоро ещё двери выбьют. — Наёмник снова спрятался под окном, вынимая стелы из тела. Задело сквозь кольчугу немного. Наёмник принялся пересчитывать болты в колчане. — Тридцать выстрелов, то есть останется убить ещё… сотня прибавить девять десятков…

— Сто девяносто, боги?! — Глаза у Данте вылезли на лоб — Чего им не хватало? Ну чего?! Еды всем дал! Денег? Дал! Земли? Дал! Говорил честно, от сердца! Репрессий почти не учинял. И что в итоге? Пара крыс из столицы перекупили солдат, и они снова с Отцом Настоятелем! А там он и поборы нечеловеческие вернёт, и всех несогласных спалит. Знаю я его методы! — Кардинал устал возмущаться, прикрыл глаза и потёр лоб пальцами, пытаясь унять жуткую боль в голове — Либо я что-то не так делаю, либо в Иннире живут исключительно узколобые идиоты. — Подытожил Данте. — Как твоих людей перекупили, союзничек?

— Да не знаю я как! — Закричал уже наёмник. — Я учил: брать всё, что дают, видимо, они слишком хорошо меня слушали, и как-то не так поняли… Мне-то не предлагали денег! Скажу больше — Лютер мельком выглянул в окно, во дворе дома появилось много его людей, они дружно желали маркграфу смерти, на лбе наёмника проступил пот — они меня тоже желают нашинковать и сварить заживо. Ты только не унывай, ты же колдун? Вот и спаси нас! Огненный ураган? А? Или, может быть, всё сметающая морская волна!

— А смысл? — Данте встал в поисках бутылки, в такой момент его мог спасти только крепкий алкоголь, а лучше, черно-дымная трава. — Нельзя получить власть просто убив всех! Кем править то? — Данте остановился и поднёс набалдашник трости к лицу, глаза серебряного орла молчали. — Да и не факт, что чего наворожить смогу. Магия — штука сложная, а силой Шестиглазого лиса лишний раз пользоваться чревато…

Вдруг Данте замолк и взглянул на Лютера, который буквально вжался в стену и глазами призывал выглянуть в окно. Кардинал аккуратно подошёл к ставням и мельком посмотрел на улицу — снаружи происходило нечто очень странное.

Небольшую площадь на перекрёстке кварталов, на которой и собрались предатели, накрыла мрачная тень. Загадочный цирковой шатёр медленно опускался с лёгким свистом и скрежетом.

Он обхватил дом своими канатами, словно спрут жертву, по которым один за другим на землю спустились актёры цирковой труппы. Для простого человека они походили на человекоподобных жуков, во всём подобных людям. Обтянутые хитином тела были одеты в шикарные фраки, а головы венчали широкополые цилиндры. Насекомые падали на площадь столь ловко, что не ломали не единой их многочисленных конечностей.

Народ с криками бежал, завидев многоруких жуков со скрипками, барабанами и валторнами. Вслед за насекомыми на площадь спрыгнули безголовые жонглёры и горящие скелеты животных. Кого только в труппе не было: «Перевёрнутые» люди с ногами вместо ушей и глазами вместо ног, металлические конструкции с нарисованными на них человеческими лицами, хихикающие врачи в шутовских колпаках, младенческие головы на семи паучьих ногам и прочее мракобесие.

Площадь теперь напоминала полотно безумного Бсоха Иеронима. Две сотни солдат оказались окружены «циркачами». Никто в бой не бросался. Точнее, как сказать: «циркачи» будто бы ждали некого сигнала, знака, а солдаты просто тряслись от страха. Бежать было некуда. Только особо отмороженные вояки просились в первые ряды — им было всё равно кого рубить, хоть деревянного мальчика из детской сказки.

Вдруг на всю округу разнеслась мелодия фортепиано. Из шатра медленно опускала верёвочная лестница, а на ней — Тонкий человек в белоснежном одеянии и витиеватой фарфоровой маске. Он вёл себя подобно акробату: выкручивал на лестнице трюки, раскачивал и её и пел какую-то арию для мужского фальцета на неизвестном языке.

— Приветствовать осмелюсь вас я господа! В сей тёмный час разврата и измены я руку вам тяну, вопрос лишь в том, решитесь ли вы взять?

Данте с трудом понял, что обращаются к нему. Человек на лестнице говорил вычурно и выразительно, будто бы собрал аншлаг и давал концерт.

— Ты чего застыл? Жить надоело? — Выпалил наёмник и не дожидаясь ответа выпрыгнул в окно. Он ловко уцепился за самый конец лестницы и, повернувшись на пол-оборота стал зазывать Данте.

— Сеньор, бояться не спешите! Я друг есть вам, и сей же факт придётся вам принять. Свершений дивных час грядёт, и в главной роли выступать нам суждено!

Кардинал долго не раздумывал: «Останусь здесь — убьют. Сбегу из города? Каким образом? Даже если сбегу — то уже вскрылся, действовать из подполья не выйдет. Церковь не угомониться. И как бы странно это не звучало, но выход один и это окно».

С этой мыслью Данте взял разбег и выпрыгнул прочь из дома, почувствовав на мгновение счастье свободного полёта. Лестницу раскачивал ветер, но кардинал всё просчитал и успел всунуть трость меж «ступенек» и схватиться за другой конец. От такого шаткую лестницу не на шутку встряхнуло, но держаться вполне можно было.

«Ещё пара таких дней, и я получу сердечный приступ… Может зубами ещё схватиться? Господи, как качает-то!»

— О боги! Браво, мон сеньоре! Какая смелость! Какой азарт! — Маэстро несколько раз дёрнул за верёвку. — Джеронимо! Поднимай те же нас! А вы — обратился актёр к беснующейся под ним труппе. — Гулять извольте, но недолго, нас ждёт деяние превыше всяких глупых развлечений!

Данте уже не мог видеть начавшейся на площади бойни. Как по команде бросились «циркачи» на стражников и всё это под мелодичную музыку вальса, что исполняли жуки-скрипачи, одновременно перерезая своими изысканными инструментами вражеские шеи. Отрубленные головы подхватывали жонглёры, поджигали их и метали во врага, сопровождая это истерическим смехом. Большинство стражей пытались бежать, самые смелые зарубили пару врагов, прежде чем пасть жертвами «шуток». Даже на краю жизни циркачи хохотали в голос, они знали, что их ждёт на той стороне и это им казалось смешным.

Лестница медленно поднималась вместе с шатром, с высоты открывался чудный и жуткий вид. Пёстрые крыши домов, люди, снующие по улицам, и костры. Церковь вернулась во всеоружии и при деньгах. Алые знамёна красовались грозным предупреждением на каждом доме, прибывшие в город кардиналы спешно отменяли введённые Данте порядки. Три недели бывший церковник поднимал Тассор из пепла, а теперь город вновь горел. Вчера у этого места ещё был призрачный шанс возродиться, сегодня же он исчез окончательно. Жители не особо хотели смены порядка. Наёмники просто взяли золото. Беспорядок и смута — их стихия. Лютер усомнился в этом на мгновение и чуть не пал жертвой предательства.

Данте вздохнул и отвёл взгляд вверх, к монструозному шатру в небесах. Что бы это ни было, но в его истории начиналась новая глава, и пока было непонятно, трагическая ли.

***

Внутрь нового убежища героев буквально засосало. Внизу шатра было отверстие, откуда слуга хозяина — слепой медведь Джеронимо, и свесил лестницу. Мишка поднял гостей, привёл в порядок костюм господина и поспешил ретироваться.

Изнутри шатёр был гораздо больше, чем казалось. Своды его поднимались чуть ли не на милю в высоту, но при этом и не думали трепетать при сильных порывах ветра. Полотняные стены сравнимы были в прочности с замковыми укреплениями. Их украшали бесчисленные узоры из рун разных племён и народов.

У самого потолка красовалось нечто вроде люстры — огромный светящийся шар, оплетённый бронзовой лозой. Он напоминал солнце, такой же тёплый и ласковый. Только в сиянии этого шара виделось что-то зловещее, немое и недружелюбное.

Маэстро молча вёл гостей по своей обители, в качестве лестниц выступали ковровые дорожки, которые волшебным образом парили в воздухе. Они завивались в дивные спирали, порой глупые и нелогичные, но безумно красивые.

Гости поднялись уже довольно высоко и смогли рассмотреть всё, что находилось внизу. Были там и различные музыкальные инструменты, Маэстро щёлкнул пальцами и импровизированный оркестр начал играть, спокойно обходясь без музыкантов. Правда, было одно исключение — гитара. На ней виртуозно играл высокий человек с длинными каштановыми волосами и густой щетиной. Его пальцы грациозно танцевали на струнах, с каждой секундой наращивая скорость. Поначалу спокойная и тихая музыка превратилась во многозвучные переливы с неожиданными переходами между ритмами и мелодиями. Эта была песнь мира, она вобрала в себя всё: свист ветра, гул рынка, журчание реки и топот армейских сапог, завораживающая, наполненная светлой, но всё же грустью.

— Как я польщён, что изволили вы оценить коллекции моей ярчайшую звезду. — Гордо сказал хозяин шатра.

— Коллекции? — СпросилДанте, с трудом оторвав взгляд от божественной игры музыканта.

— Воистину, да! — Маэстро взмахнул руками и обвёл ими весь шатёр — Добро пожаловать в мой дом — место, где искусство ещё может жить без мерзких взглядов вечно-недовольной толпы. Здесь собраны творцы величайшие, их нелепыми окрестили глупцы, ну и пусть! Под сводами этого шатра всё для них!

В подтверждение слов Маэстро в воздух взмыли столы, полнящиеся ароматной едой и напитками. Мимо Данте пролетали манекены, нёсшие на себе бархат и шелка. Проплывали по воздуху мольберты и тюбики с бесценной краской, и даже целые шкафы с масками и костюмами. В разных места шатра, на тканевых островках жили люди, все различные. Были среди них художники, чьи картины затмевали собой унылую реальность. Встречались актёры настолько искусные, что они уже и сами позабыли, какие они есть без маски, вся жизнь была игрою. Среди исписанных и скомканных листов в тяжёлых раздумьях о судьбе мира и смысле жизни томились писатели, их творчество Данте оценить не успел, но не сомневался в мастерстве этих длиннобородых юношей. Под куполом летали музыканты и танцоры самых разных мастей: флейтисты и дудочники, скрипачи, пианисты и барабанщики. Одни носили длиннополые фраки, другие — рваное тряпьё, а третьи и вовсе обходились без одежды. Лютер даже засмотрелся на пышную даму с трубой, тела своего она не стеснялась вовсе.

Данте же впервые за долгие годы удивился, ведь шатёр населяли не только люди. Он думал, что безумная труппа — плод больной фантазии Маэстро, ведь если этот человек способен поднять такое великолепие в небеса, то, что ему стоит создать несколько гротескных тварей, для защиты своего любимого дома? Однако, в шатре присутствовало множество огромных жуков-музыкантов, людей с кожей цвета чистого льда, от них веяло морозом далёких горных хребтов. Ледяные люди в основном занимались скульптурой, у них выходили по-своему прекрасные математически и геометрически точные творения. Также кардинал смог отыскать глазами и противоположность столь сухим произведениям. Под сводами шатра находился больших размеров тканевый остров, населённый голубями. Они занимались живописью, их не пугали тяжёлые кисти и упрямые холсты. Картины их на первый взгляд производили впечатление хаотичной бессмыслицы, но это было ложное впечатление. Один только взгляд рождал сильнейший взрыв эмоций, они рвались на свободу! Данте сначала горько зарыдал, потом его разорвал смех, затем пришла подавляющая депрессия, которую сменила огненная ярость, плавно перетёкшая в бушующую ненависть ко всему на свете.

— Что… Что это было? — Данте отчаянно тряс головой, стараясь выгнать странное состояние прочь, у него это с трудом, но удалось. Когда кардинал пришёл в норму, он уже сидел за элегантным круглым столиком, напротив него сидел человек в маске. Лютера за столом не было.

Данте осмотрелся и понял, что он находиться под самым куполом шатра на огромном парящем ковре. Он не помнил, как сюда попал — нахлынувшая буря чувств отвлекла всё внимание на себя.

Кроме столика из цветного стекла и нескольких бокалов и бутылок на нём, на ковре стоял мольберт, поддерживающий подозрительный холст. Данте никак не мог понять, из какого материала он изготовлен. Сухой, но достаточно прочный, кое-где на нём проступали завитые узоры. Картина же не пестрила разнообразием цветовой палитры — только белый и красный. Оба цвета Данте смутили, как и само изображение, это была девушка в алом платье с бледным белым лицом, она склонилась над букетом роз. Картину рисовали неряшливо, линии не отличались ровностью и точностью, перспектива и анатомия нарушались повсеместно. Однако своего художник добился — полотно пугало, вызывало некий первобытный страх — ужас смерти.

— Вы льстите мне, магистр Данте, шедевр скромный награждая долгим взглядом. — С ноткой иронии сказал Маэстро и откупорил бутылку, прозрачная лиловая жидкость хлынула из горла в бокал и начала играть в бликах тусклого света.

— Материал. Меня интересует материал, никогда таких красок и холстов не видел.

— Воистину, сейчас невинно лжёте вы, материал знаком вам, это точно. Мы с ним не расстаёмся ни на миг. — Маэстро раскатисто засмеялся, Данте взяла дрожь.

Кардинал встал из-за стола и приблизился к картине, вблизи он смог внимательно её рассмотреть и в ужасе отшатнулся, под ещё более громкий смех хозяина шатра.

— Браво! Вы не глупы, и в этом суть, присядьте и отведайте бодрящей жидкости запретного плода. — Маэстро протянул онемевшему Данте бокал, кардинал рухнул в кресло.

— Вам не кажется, что это чудовищно? — Слов вежливее Данте найти не смог, молчать он тоже не смог и поэтому для смелости предварительно опустошил бокал, сидр взаправду оказался наипрекраснейшим, по телу разлилось расслабляющее тепло.

— Я чувствую, как дрожат ваши пальцы. — Медленно произнёс Маэстро, маска загадочно улыбалась, а голос её изменился, ушёл в глубину, как бы растянулся меж секундами. — Бояться вам не надо, в обители искусства не гонят за отличное от общего мнение, артисты умеют понимать. Вы не ошиблись, картина действительно нарисована на холсте из высушенной человеческой кожи. Алый цвет — кровь, но преимущественно из артерий, в других местах она темнее, а мне для композиции нужен был цвет максимально яркий. С белым цветом сложнее, я изготовил краску из толчёных зубов. Не представляете, как сложно в этом грязном мире отыскать белоснежные зубы. Крестьяне живут в грязи и не чистят их, а высшие слои общества помешаны на сахаре. — Последнее слово Маэстро произнёс с особенным презрением, он ненавидел сахар. — У них отвратительный чёрные скалы вместо зубов, все обвалившиеся и безумно хрупкие, я долго работал над этой картиной, я и мой друг.

— Люди выжили? Их не убили? — С надеждой спросил Данте и на всякий случай глотнул ещё сидра, Маэстро пренебрежительно отмахнулся.

— Право, недостатки у вас всё же есть, излишнее милосердие и самообман. Я слышу в голосе, как вы жалеете тех людей. Вам жалко три жизни, хотя вы отобрали много больше зазря. Я же творец, и заслуживаю право окунуться в безумие. Какой смысл в этой картине, если бы люди остались живы? Искусство, за которым ничего не стоит — беззубо и беспомощно. — Бокал в руке актёра лопнул, а лицо исказила издевательская улыбка.

Данте страшился взгляда маски, щели в ней были совсем тоненькие, он не мог даже различить цвета глаз.

— Я благодарен за спасение, но у меня есть вопросы. Первое, почему я? Второе, где Лютер? И третий, как ваше имя? — Сразу Данте поймал себя на мысли, что не в том он положении, чтобы хоть что-то спрашивать. Однако хозяин оказался милостив.

— Ха-ха! Я всё изволил ожидать эти три простых вопроса, в какой-то момент я даже захотел сам их себе задать, дабы разорвать завесу тайны хоть немного. Имени у меня нет, как и у любого в этом шатре. Имя — глупое обозначение, которое человек даже не сам выбирает. Имя не отражает сути, коверкает и вечно лжёт, а ложь я презираю. По сути, я — Маэстро, так меня и соблаговолите величать, милейший Данте. Насчёт же друга вашего простой ответ — он далеко отсюда, но встретиться вам скоро суждено.

— Он не друг. Наёмник. Союзник. Вероятно, временный. — Скромно добавил Данте.

— Неважно! — Отмахнулся актёр. — Вас заприметил я давно, клеймо незримое для многих сюда меня вело. Знак силы и проклятья, хаосом соединённый воедино — метка Шестиглазого лиса. Право, не стоит сейчас вам задавать вопросы, изволю я иметь свои каналы почти везде, где глаз находит цвет. Я к вам пришёл договориться, о сделке мне приятно с вами будет беседу провести, ну что, согласны? — Данте почему-то подумал, что в этот момент Маэстро должен был подмигнуть.

— Я толком о вас ничего не знаю…

— Не надо глупостей! Вы ж не раб смиренный! — Грубо перебил актёр. — Я спас вам жизнь и принимаю в доме, какое дело, кто я? Есть сила у меня, есть власть, а главное — есть ум, так что же нам о сделке то не сговориться? Я в качестве красивейшего жеста дозволю вам озвучить вашу цель, заветную мечту, ведь мы, товарищ, до безумия похожи. Живём единой мечтою, дышим ей. — Маэстро поставил бокал на столик и стал насвистывать до боли знакомую Данте мелодию…

— Выбора, у меня нет, как я понимаю…

— Не несите чушь, милейший, единое ваше слово и все дороги открыты. Выбор есть всегда. — Маэстро щёлкнул вельветовыми пальцами и Дженронимо положил на столик цветастую карту, с трудом развернув её своими неуклюжими, созданными убивать, медвежьими лапами. Данте бегло окинул пергамент взглядом. На старинной карте Иннир он отыскал не сразу. Крохотный островок королевства находился рядом с другим маленьким островом. Кардинал сразу узнал Аурелион и остальные острова великих художников. Кроме Иннира их было пять. — Куда не укажи — туда тебя доставлю. — Пропел Маэстро.

— Так или иначе, меня интересует сделка — Серьёзно начал Данте, стараясь смотреть собеседнику прямо в глаза. — сам по себе я уже мало чего стою. Вашей цели я не знаю, мне страшно представить, чего вы можете желать. Я же действительно живу единою мечтою — изменить жизнь людей Иннира к лучшему. Я обучался в академии Аурелиона, чтобы получить силу, дабы помочь людям, но там меня обманули, хотели сделать марионеткой. Я бежал. Служба в церкви тоже многого не принесла, я стал кардиналом, но не более. У них всё продаётся и покупается. Времени не было, братоубийственные войны измотали людей, в Массоре появилась страшная болезнь, что шагает по стране, оставляя за собой лишь трупы. Единственное решение, которое я увидел — начать всё с начала. Собрать людей и взять Аурелион. — Маска Маэстро буквально расплылась в удивлённой улыбке, а немой его взгляд говорил: «Взять обитель художников? Я слышу это от того, кто ещё недавно чуть не погиб от рук каторжников и бандитов? Вот что зовётся непомерными амбициями!» — Да, звучит глупо, но смысл есть! — Стал оправдывать сам себя Данте — Земли художников ломятся от изобилия, там нет болезней, а еды хватает на всех с лихвой! Вечное лето в стране, которая пугает неизвестностью. Я же там был, художники слабы, армии у них толком нет. Святое воинство с лёгкостью займёт эти земли. Я желал с помощью наёмников взять столицу, но допустил множество ошибок, и теперь я один, а со мной только сила Шестиглазого лиса. Разрушительная, спору нет, но её одной недостаточно, да и цена непомерно высока… — Данте замолк и стал жадно пить сидр, в горле разродилась настоящая пустыня. Маэстро слушал с огромным интересом, а на моменте об Аурелионской академии даже немного занервничал.

— Герой великий с несбыточной мечтой, а под ногами трупы у него и кости. Откуда такое благородное желание? — Ехидно поинтересовался Маэстро, он не верил в искреннее благородство.

— Сохраню за собой право не отвечать, вы мне о себе тоже многого не поведали, с чего бы мне хоть чем-то отличаться?

— Верно, я же говорил, что вы умны. Мой вам совет: подольше думайте, быстрей решайте, и будет вам успех. Спешу порадовать, я знаю, как вам в руки бразды правленья передать, а что важнее, знаю способ попасть в Аурелион без крови и взять его без боя. Мне же требуется нечто иное. Об академии я наслышан, и какая-то часть меня была там рождена, да то не важно… Молчи… Молчи, я уже выполняю твою просьбу, окаянный! Молчи и не мешай мне жить! — Маэстро схватился за маску и несколько раз в истерике ударился о стол, бутылки дрогнули и упали на ковёр, витиеватый узор превратился в сплошное лиловое пятно. — Простите, Данте — Припадок у актёра прекратился, он вытер капли вина с одежды и как ни в чём не бывало продолжил говорить. Кардинал сделал вид, что всё понимает, но оставил этот любопытный эпизод в памяти.

— Как и любой творец, мечтаю о великом я шедевре, что будет жить в веках, храня моё имя и славу. Обычные полотна мне осточертели, они подвластны времени и вандализмумасс, я ищу нечто большее, а точнее, нашёл уже давно. В академию художеств Аурелиона скоро вернут великую кисть, которую вы, Данте, упустили. — На этих словах Данте оторопел и чуть не упал со стула. «Насколько же простирается власть этого существа? То было совсем недавно…» — Я же забрать её был не в силах, чародей Аль Баян стократ мощней меня, а ведь в академии не он один. Великой кистью я создам свой шедевр — целый мир, что сохранит моё сознание и идеалы. Вы человек, способный одолеть глупого чародея. Я хочу, чтобы вы стали моим оружием, мисье Данте.

— Я ему уже проиграл. К тому же, судя по всему, вы не слабы. Неужели не можете догнать и одолеть чародея сами?

— Я слаб по сравнению с ним. — Раздосадовано ответил актёр, нервно постукивая костяшками пальцев по стеклянной гляди столика — Шатёр? Да, здесь я всесилен, здесь я бог, но за его границами его лишь пара трюков от человека простого меня отличает. Однако сведущ в искусстве обмана и иллюзий я. А что в политике важнее? — Маэстро протянул худую ладонь в вельветовой перчатке, украшенной узорами из роз. — Тебе — Иннир и Аурелион. Мне — кисть. — Актёр весь будто немного дрожал, за спокойной маской прятался маньяк-невротик, приводимый в слепую ярость малейшим отклонением от задуманного плана.

Соглашусь — стану помыкаем этим безумцем. С другой стороны, а какой у меня план? Союзников не осталось, а моя собственная революция провалилась, он даёт мне выбор, потому что знает, что его у меня нет. Шатёр прилетел давно, но он ждал моего провала, чтобы я играл из отставания, чтобы был зажат. При всём этом, не думаю, что он желает мне зла. Просто хочет контролировать ситуацию. Что же, Данте, нужно следовать своим принципам до конца — цель оправдывает средства. Ради лучшего будущего можно и полоумному демону руку пожать. Эх, почему-то я не сомневаюсь, что он демон. Лучше бы демон… Аль Баян в своё время доказал, что есть создания много хуже…

На этой мысли Данте решился окончательно и пожал руку нового союзника, ничего не произошло. Лишь рука у актёра оказалась очень мягкая. А так — ничего.

— А как же…

— Что? Неужели вы, человек образованный и просвещённый, ожидали кровавого пламени и рогатого создания с контрактом? Наш договор доверительный, я вам доверяю, ибо цели наши не сталкиваются, мы просто поможем друг другу. А теперь, прошу вас встать со стула и ожидать меня около озера до полуночи, я явлюсь, и за день власть станет вашей.

Данте снова ничего не успел понять, стоило ему раз моргнуть, как он оказался в лесу около одинокого озера, где-то вблизи кто-то ругался голосом Лютера. Данте рухнул на кучу листьев и глубоко вдохнул, это был свежий хвойный воздух. Вечерело, до полуночи было ещё пара часов. Кардинал успокоился и стал лёжа ждать — первая передышка за полгода.

Он — мастер иллюзий… Но где начинается реальность и заканчивается морок? Шатёр… Был ли он вообще? Может это сон? Или нет?

Чутьё подсказывало, что случившееся полностью реальным точно не являлось. Однако, то был не сон… Далеко не сон.

***

Встреча с Лютером прошла на удивление спокойно, наёмник считал, что всё это время Данте был с ним. Он помнил мятеж в городе, но, по его мнению, они спаслись благодаря магии Данте, и сейчас находились очень близко к столице после недели пути. Кардинал решил не ломать наёмнику мозг и просто велел собрать двор для костра и ждать полуночи.

Лютер ворчал, ругался, но всё же пошёл в лес за хворостом. Ему отыскать много прекрасных сухих веток и охапку хвои в придачу, лес сплошь состоял из величавых елей, а земля была выстлана ароматно пахнущими иголками.

Порядком подустав, наёмник решил последовать примеру Данте и соорудил себе кровать из мягкой хвои, улёгся на неё и погрузился в свои излюбленные мысли.

«Мир так прекрасен, наверное, услышь меня художники, их бы вырвало. И как только этот головорез только смеет такое говорить? Он ведь один из тех, кто уничтожает красоту и сеет смерть. Эти дураки всегда так говорили, потому я и ушёл из консерватории — бессмысленное место. В столице время быстрее идёт, есть больницы и театры, а по всему Инниру ещё сотни деревень, где люди и значения то слова «консерватория» не знают. Идиоты считают, что истинное искусство существует лишь для избранных. Они отсеивают все, по их мнению, «плохое и похабное», чтобы показывать полотна без единого изъяна. Зачем вся эта ложь? Мир состоит из тысяч осколков, есть жестокость, ненависть и зло. Их нельзя убрать, стереть, закрыть под замком в шкатулке и выбросить ключ. Потому, Лютер, ты и ушёл от них — жизнь разбойника-бродяги создана для тебя. Можно лежать на листве и рассуждать о великом, и никакой придурок не посмеет с тобой спорить. Если у Данте выйдет захватить власть, я вернусь к своим старым учителям и нарисую им истинную картину мира, ведь в отличие от них, я в этом мире жил. Они не видели того, что видел я. Даже врагу не пожелаешь такого увидеть».

Хворост неподалёку от Лютера вспыхнул. Горел он удивительно медленно и ярко. Из мрака вышел Данте. Понятно, почему он так любил облегающие чёрные костюмы — в них можно незаметно красться в ночи, стать частью непроницаемой темноты. Серебряный орёл на трости отражал пляшущие лепестки огня. Данте присел рядом.

— Час. — Произнёс он, вкладывая в это слово какой-то непонятный смысл.

— До чего?

— До отправления. Через час сюда придёт друг, он проведёт нас во дворец. — Данте достал трубку и набил её яблочным табаком. Сколько Лютер ни наблюдал за этим человеком, тот всегда курил именно этот табак. Излюбленный сорт или простая мелочь, добавляющая в наигранный театральный образ ещё капельку шарма?

— Столица — сборище людей, считающих себя выше остальных, но и располагающих властью. Тебе не терпится увидеть своего палача?

— А тебе? — Данте резко повернул голову и уставился на Лютера. Он смотрел не в глаза, куда-то глубже, гораздо глубже.

— Я не боюсь палача. Я умру иначе. Потому и живу, как бессмертный. — Ответил наёмник и блеснул оскалом.

— Все мы смертны… Ты со мной. Я удивлён. Неужели ты не хочешь бежать?

— С чего бы это мне бежать? Усвой одно понятие — есть времена хорошие и интересные. Все хотят жить в хорошие, чтобы всё спокойно было. Только вот спокойствие — скука, как и любое постоянство. Всегда есть возмутители этого самого спокойствия, отстранённые изгои, которые и делают эпоху интересной. Сейчас это ты, Данте, а значит, я с тобой.

— С чего такая ненависть к стабильности? Моя цель — стабильная и хорошая жизнь для всех. — Совершенно серьёзно сказал Данте, на что в ответ получил только насмешку.

— Лелейте надежды, кардинал, лелейте. Даже, если вам это и удастся, то очень не скоро. Великие перемены требуют огня и крови, этого вы уже предостаточно принесли. К тому же, кардинал, дело не в правителях, и тем более не в законах и идеалах. Крестьян в Иннире в сотни раз больше, чем дворян церковников и солдат вместе взятых. Коли бы они хотели, столица превратилась бы в костерок, но люди — тупые мелочные эгоисты, они хотят, чтобы о них заботились, при этом сами плюют на всех. Многим нет дела до собственной жены, так какое им должно быть дело до людей на другом конце страны, с которыми они даже не знакомы? Всё портиться, а люди — быстрее всего. Власть — следствие эгоизма.

— Я знаю, что люди эгоистичны, но не я. Я думаю обо всех. Всё что я делаю — во благо… — Кардинал молча смотрел на Лютера, думая задать вопрос или нет.

— Спрашивай, я ж вижу, что ты пялишься!

— Ты командовал первым святым воинством.

— Угу. И что? — Раздражённо пробурчал наёмник, сладко потягиваясь.

— Я знаю, что ты видел.

Повисла тишина. Наёмник поднялся с листы и чуть ли не пропилил в кардинале дырку взглядом. Губы его подрагивали, на них застыла капелька пота.

— И откуда ж ты это ведаешь, голубчик? Неужели мамочка в сказке на ночь рассказала?

— Я был в Аурелионе. Видел стражей при стене.

Взгляд наёмника наполнился нескрываемым презрением. Взгляд будто бы кричал: «Нет, кардиналишка, ничего ты не видел. Ничего! И не тебе меня судить и учить!»

— Их недостаточно видеть. — Процедил он сквозь зубы — Ты вёл своих людей на заведомо проигранный бой? Отдавал приказ нестись коннице вперёд, зная, что они станут лишь живым щитом и не более? — Наёмник тряс руками и кричал всё громче и громче, переходя в состояние неконтролируемой истерики. — Я смотрел как лучших воинов досуха опустошают адские подобия птиц с комариными хоботами вместо клювов и мелкими как у насекомых глазами! Стражей той стены придумал не бог, безумец! Безумец, для которого не было ничего святого!

— Но ты выжил.

— Да. Я выжил. — Выжал из себя наёмник — Я бежал, визжал как лишаемая девственности девчонка! Земля разверзлась и остатки моих людей поглотило многорукое нечто, которое даже виртуоз не сможет описать иначе, как бесформенный ком плоти и конечностей, наделённый голодным примитивным разумом… Что вообще может иметь смысл в мире, где есть столь жуткие твари? Тела моих людей рвали, истязали. Их головы сдавливали, как орехи, и внутренности их вываливались тёплые на землю. Где оно, человеческое величие? Где?! Всё что мы придумали: мораль, добро, зло и идеалы… Они столь же жалки, как и мы. Остаток жизни я проведу весело. Не строя иллюзий о том, кем являюсь. Я ничтожество. Все мы — ничтожества. А теперь сгинь! Мне и так пришлось это вспомнить!

Молча они просидели около часа, всматриваясь в увядающие ростки пламени. Из темноты донёсся стук копыт, сопровождаемый свистом разбойника ветра. Из ночи выехал аристократично державшийся всадник в пурпурном камзоле. Казалось, будто он прибыл не помогать мятежникам, а пить на балу. На левом его боку, там, где возможно находилось сердце, приколот был нежно-голубой бутон розы. Маэстро спрыгнул с породистой кобылы и поправил лепестки ладонью в вельветовых перчатках. Присутствовала в движениях незнакомца неповторимая театральная грация, Зловещее изящество. Капюшон упал с его лица, обнажая резкие края фарфоровой маски, застывшей в вечной улыбке. Последовал приветственный поклон.

— Невольный раб ужасных обстоятельств явился будущим вершителям судьбы. Без горести и сожалений я вечно ваш, и нож в моей руке изволит наложить лишь те штрихи, которые велите вы.

— А я вижу ты, Данте, падок на стукнутых друзей! Дорогой, как тебя там… А! Имя! Как мне называть тебя милейший, в строках… — Наёмник запнулся, ругнулся и продолжил в прозе — Нет, поэт дерьмовый я, и это не секрет! Тьфу… Аж тошно!

— О, верный милый друг грядущих двух часов, поведать имя вам своё не в силах! Ведь, ибо имена лишь трата слов, поступками мы выроем могилы.

— Данте, он всегда такой? Или только когда достаточно выпьет? — Спросил Лютер, отгораживаясь ладонью от гостя и тыча в него пальцем.

— Всегда, Лютер. — Данте с этим фатом уже смирился — И не смей жаловаться, этот человек способен на многое.

Маэстро прикрыл лицо рукой и отвёл голову немного назад, изображая смущение. Трудно было сказать, какие эмоции актёра настоящие, а какие наигранные. Да и была ли между ними какая-то разница?

— Тогда направлен был перстом я указующим судьбы, но час пробил расплаты и близится та роль, в которой путь откроется в века! Неразрушимый временем войду в палаты я бессмертных и сяду рядом с ними, беря своё по праву! Довольно же друзья нам предаваться бестолковым разговорам! Перо судьбы уж пишет наши главы, но мы не поспеваем за стройностью и идеалом слога!

— Коли хочешь сказать, что опаздываем, то так и говори! Данте, может, поведаешь план перед тем, как мы последуем за этим стихоплётом?

Данте призадумался, Маэстро действительно не удосужился сообщить план.

— Не стоит лишних вам вопросов задавать, сегодня смерть тирану будем подавать! Позвольте мне вести вас господа, сквозь потайные тропы под столицей. Творенье дней былых заслужит службу верную героям дней идущих!

Маэстро стал танцевать на поляне, одновременно расчищая ногами ранее сокрытый деревянный люк. Затем актёр достал из кармана ключ и долго пытался открыть заржавевший замок, тот никак не поддавался. Наконец ему надоело, он выхватил из-за пояса кинжал и наградил дверь градом яростных ударов и просто выломал замок.

Маэстро вытер воображаемый пот и спрыгнул в тёмные туннели.

Данте широко заулыбался и поманил Лютера за собой. В руках колдуна задребезжал крохотный изумрудный огонёк. Несмотря на размер, света это чудо давало предостаточно…

***

Лютер ударился головой о потолок: чем дальше путники продвигались вперёд, тем ниже становился туннель. Данте замер на мгновение и достал из кармана два клочка бумаги, расправил и протянул Лютеру.

— Разыскиваются опасный преступник: Кардинал Данте, изменник, богохульник, награда за живого или мёртвого — любая милость великого Отца Настоятеля и 5000 золотых Аврелиев. — Зачитал объявление Лютер.

— Аврелии! В том месяцы монеты звались Аврелии! О боги, я же учувствовал в этом маразме… — Сокрушался Данте. — Мы потратили горы золота, чтобы надписи на монетах перечеканивали в зависимости от месяца — каждому месяцу свой святой.

Дальше путники шли в полном молчании, только безумный актёр иногда что-то шептал себе под нос. Лютер подозревал, что этот проход проложен под озером. С потолка капала вода, а в сам туннель наполнял затхлый запах — этой тропе как минимум лет двадцать, а может и тридцать.

Спустя два или три часа дьявольская кишка подошла к концу и вывела процессию в просторный зал. Маэстро ускорил шаг и побежал вперёд. Обогнул стройные ряды зрительских мест. Станцевал с голым женским манекеном, разрубил пыльный театральный занавес и под конец уселся на маленький стульчик рядом со старинным роялем. Приоткрыв, источавшую запах дорогого дерева, крышку инструмента, он с любовью провёл ладонью по запылившимся клавишам. Хоть лицо его и скрывала маска, но чувствовалась сейчас в Маэстро мистическая привязанность к этой антикварной вещи. Тощие пальцы пианиста затанцевали на клавишах, целуя каждую, словно возлюбленную. Зал, не принимавший публику вот уже много лет, наполнился мягкой, чувственной музыкой.

Алая роза, распустившаяся после дождя.

Слеза, стекающая по щеке матери, потерявшей сына.

Город в огне.

Всё это было в мелодии Маэстро.

Данте и Лютер стояли неподвижно, музыка вовлекала внутрь себя, маня познать тайны. Когда композиция завершилась, оцепенение исчезло. Они стояли в дальнем конце огромного театрального зала. К сцене вела красная ковровая дорожка. Когда-то тут стояли ограждения, но сейчас, только царапины на полу могли напомнить об этом. Мест же было превеликое множество. Зрительный зал примерно на тысячу человек и два высоких балкона, украшенных золотыми полотнами и застывшими лицами барельефов. Под потолком висела грандиозная люстра из чистого хрусталя. Помыть такую занимало несколько часов и сотни лучших слуг дворца! Сейчас же сей шедевр ювелирного искусства пылился над залом.

В прошлом это место кипело жизнью, сливки общества стекались посмотреть на новое представление каждую неделю. Даже самые знатные персоны не брезговали сиим местом. Теперь же только запах прошлого витал в воздухе. Запах давно минувшего прошлого.

— Когда-то здесь великие артисты давали партии получше, чем сейчас. Без бахвальства, без эгоизма, и без ненужных публике прикрас! Те люди жили жаждою искусства, но мы — не те. Ведь мы живём сейчас. Давай те же тогда наденем маски господа! Без маски каждый лиц уродлив, неопрятен. Но я ваш врач и буду вас лечить от мерзкого недуга!

— Знаешь, Данте, я начинаю понимать этого блаженного. Он намекает, что пора надеть маскировку? Но, чёрт возьми, что это за место!? Ты тут раньше бывал?

— Вернее было бы доверить рассказ Маэстро, но я уверен, что он будет в стихах и неимоверно длинный. Я об этом месте тоже наслышан, только не ведал, как сюда попасть. — Сказал Данте, проводя ладонью по пыльным спинкам кресел. Было в них что-то… волшебное, как и в любом театре.

Кардинал почувствовал на себе взгляд актёра с другого конца зала, сверлящий, недовольный взгляд.

— Нет, нет, нет! Мне всё нравится! Отличные стихи! Но у нас не так много времени. — Отговорился Данте.

— Интересно, он своим критикам сразу кишки выпускает, или мучает сначала? — Прошептал тихонько Лютер.

— Так вот, раньше тут располагался королевский театр! — Данте не обратил на замечание и начал рассказ. — Помещение возведено прямо под Стеклянным оплотом, в сердце горы, вокруг которой завивается столица. Сейчас это место заброшено, его закрыли много лет тому назад. Судя по записям, тут произошло покушение на одного из Отцов Настоятелей, и он велел жечь тут всё святым огнём. Инквизиторы старательно уничтожили актёров, но сам театр не тронули.

— А туннель тут откуда? Он же огромный! Бонус к театру?

— Нет. — Отрезал Данте. — Архитектор был парень не промах, хотел ограбить сокровищницу. Вот и попросился строить этот театр, а сам втихую ещё и рытьём туннеля занимался

— И никто не заметил? Неужели у инквизиции глаза на пятой точке растут? — Удивился маркграф и почесал висок.

— Да заметили, конечно, но они сами потайной выход из дворца давно построить хотели. Только вот такой проект — дело неблагодарное. Архитектору нужно заплатить огромную гору золота, чтобы молчал и строил. А потом убить, чтобы ещё лучше молчал. Ясное дело желающих выполнить такую работу не было. А тут вдруг приходит человек сам и всё делает! Ещё повод для ареста и последующей казни дал наипрекраснейший. Я бы сказал этот… Забыл имя… Карл де бок! Этот Карл де Бок был большим патриотом. Всё сделал бесплатно, а потом ещё и умер. Честь таким людям и хвала.

— Наёмники плохие Лютер! Вы нарушаете военные правила Лютер! Надо играть по правилам Лютер! Да вы политиканы ещё хуже, чем мы. — Передразнивать у головореза выходило на троечку, но суть улавливалась.

— Знай разницу Лютер. Мы плохие по закону. А вы плохие вне закона. — Рассудил Данте — Это небо и земля!

Данте задумчиво посмотрел вдаль и потёр шрам около потерянного глаза: порой боль возвращалась.

— Довольно же болтать без смысла и стремленья! Нас подвиг ждёт, достойный ангелов с небес!

Маэстро спрыгнул со сцены и пробежал по верхушкам стульев к товарищам, зажимая правой рукой внушительных размеров свёрток, что он добыл за кулисами. Остановившись, он подправил свой плащ и проверил, правильно ли сидит маска, затем демонстративно протянул вещи Лютеру. Наёмник разорвал тонкую верёвку, а затем и остальную обёртку. Внутри оказались интереснейшие вещи! Ярко красные штаны из грубой ткани, голубая рубашка из того де материала, стальной шлем и целая коробка разнообразного грима. Одежду выкрасили самой дешёвой краской из всех, а потому от неё разило ядовитыми травами и запрещёнными смесями.

Маэстро открыл коробку с гримом. Затем велел Лютеру присесть на ближайший стул и не шевелится. Наёмник старался, как мог, но видимо Маэстро желал, чтобы объект его трудов и вовсе не дышал. Гримёрская кисть танцевала в руках актёра, и с каждой секундой Лютер становился всё более другим человеком. Изуродованная шрамами кожа обрела былую румяность. Старые метины Маэстро убрал, однако нанёс новые, бросающиеся в глаза. Закончив с кожей лица, он достал из коробки парик. Вещь идеально села на макушку Лютера и теперь он стал длинноволосым блондином. Последним штрихом стали два непонятных кружка очень тонкого материала, похожего на стекло своей прозрачностью. Актёр отказался говорить, что это такое и просто вставил приспособления Лютеру в глаза, тот брыкался как мог, но всё было тщетно. Теперь блондин был ещё и с красными глазами. Данте отошёл немного назад, чтобы оценить работу более объективно.

— Великолепно! Будь я девушкой, то лишился бы девственности именно в компании такого вот красавчика. Если надумаешь сменить профессию и стать ночным мотыльком, то могу посоветовать несколько злачных мест.

— Что он чёрт подери несёт! Актёришка, зеркало есть? — Маэстро вложил осколок стекла в руку Лютера.

— И это я?! Да это же не охотник за головами, а… а… — Он не мог найти слов.

— Сладкий пирожочек? — Пришёл на подмогу Данте и засмеялся, Лютер хотел броситься на нанимателя с кулаками.

— Спокойно Лютер, всё хорошо, это ненадолго. — Поспешил успокоить кардинал — А теперь пора гримировать меня!

Актёр кивнул, он не видел смысла отвечать стихами на каждую фразу, а потому часто использовал язык жестов. Маэстро повторил с Данте ту же процедуру, что и с Лютером.

— А разве тебе маскировка не нужна? Твоя маска — довольно узнаваемая штука. — Удивился Лютер, когда понял, что Маэстро не собирается надевать костюм. Актёр молча отвернулся и провёл рукой по лицу. Вычурный пурпурный костюм изменил цвет и форму, теперь это был офицерский камзол, появились вычищенные штаны. Когда Маэстро обернулся, на его лице уже не было маски. Перед Лютером стоял обыкновенный столичный офицер, такой же, как все. Данте боялся, очень боялся своего союзника. Кто знает, на что он ещё способен?

— Браво! Браво! — Сказал он по буквам. — Воистину это было потрясающе! Однако нам пора идти, миссия не ждёт! — Лютер просто решил промолчать и принять случившееся как данность. Какая разница, если тебе платят?

Боевые товарищи поднялись наверх по узкой винтовой лестнице, примыкавшей сбоку к помещению театра. Проходом давно не пользовались — на ступеньках скопился вековой слой пыли. Ступать старались осторожно, чтобы не поднять пыли, ибо чихнуть, будучи близко к полному стражей дворцу равносильно самоубийству.

Подъём закончился на удивление быстро. Скорее всего, недавняя утомительная дорога сквозь подземный туннель изменила представление путников о времени. Заканчивалась винтовая лестница у массивной бронзовой двери, украшенной головой медведя. В пасти зверя поблёскивало отверстие для ключа, который нашёлся у Маэстро. Он снял с шеи тяжёлый металлический ключ и вставил в скважину. Спустя два поворота что-то щёлкнуло и дверь начала медленно отъезжать сама по себе. Диверсанты вышли в коридор дворца. Стало понятно, почему о потайном театре так легко забыли — с обратной стороны дверь выглядела точь-в-точь как стена, её лишь прикрывало зеркало. Открывалась же она, скорее всего, потайным переключателем, но отыскать верный камень среди тысячи почти невозможно, если не знать заранее его местоположение.

Коридор освещали лучи восходящего солнца, просвечивающие сквозь настенные витражи, изображавшие явление Индерварда людям. Ковёр хоть и был дорогим, но порядком поистёрся: последнее время уж слишком много стальных сапог по нему пробежало. В самом дворце стоял мороз, было невыносимо холодно! Город строили вокруг горы, и по понятной причине ветра тут не стихали никогда. Ко дворцу следовало привыкнуть: из-за того, что все стены были сделаны из стекла, особенно яркими днями смотреть, не прищурившись, было невозможно, настолько лучезарными становили комнаты и коридоры!

Данте вышел в центр коридора и жадно втянул носом воздух.

— Пот, ржавеющее железо, дешёвая выпивка и курево — скоро тут будет патруль, этим амбре несёт из-за соседнего угла.

— Мазками крови я создам картины и криками страданий довершу! — В руке Маэстро сверкнул квилон — страшное оружие. Если вонзить такого красавца в человека и надавить на рычажок, то лезвие раскрывается и рвёт внутренние органы жертвы, вызывая страшное кровотечение и не оставляя шанса на выживание. В левой руке Маэстро распустился букет метательных звёзд в форме розы. Один точный бросок такого «цветочка» в шею мог отправить в небытие даже закованного в непробиваемые латы рыцаря — главное знать, как пользоваться.

— Маэстро, что ты творишь! Мы же собирались всё делать тихо… — Засуетился вдруг Лютер.

— Всё! Я слышу шаги охранников! Делаем вид, что мы новенькие. Немного магии, и они…

Договорить Данте не успел, Лютер подскочил со спины и один точным ударом гарды повалил хозяина на пол, Данте потерял сознание мгновенно, его голова гулко ударилась об пол. С Маэстро так просто не получилось. Лютер уже видел троих святых воинов в начищенных до блеска доспехах.

— Я друг! Ловлю изменников! — Крикнул наёмник, сумма награды сильно подорвала его верность, Маэстро улыбался, никогда всё ещё не было так хорошо…

«Кисть, средний палец загнут. Нужно вспомнить сигнальную систему… Он мне верит, осталось только не умереть жертвой этого актёришки».

Один из рыцарей упал, рядом с ним растекалась лужа крови. Ранение в шею — Маэстро мастерски владел своим оружием. Стальная розочка вошла ровно в стык доспехов

Лютер сделал три резких выпада и один обманный, новая одежда сильно мешала. Маэстро играючи уклонился ото всех ударов и использовал ложный выпад для обхода. Последовало три ответных удара, но не квилоном, а кулаком. Лютер не успел уклониться, но удары оказались настолько слабые, что он даже не пошатнулся.

«Ха! У дурака есть кинжал, а он рукой бьёт… Что… Руки не двигаются…»

Реальность опережала мысли наёмника — тело больше ему не повиновалось, и он упал на ковер, словно мешок с брюквой. Мышцы отяжелели, будто в них залили расплавленное железо — все надежды его легли на святых воинов, в противном случае кара за предательство последует незамедлительно.

Битва продолжалась. Рыцари, наконец, достигли центра коридора: нося полцентнера железа, быстро не побегаешь. Охранников осталось двое — командир и обыкновенный короткостриженый рекрут, каких сотни. Посвятили в рыцари вне очереди: просто, потому что нужно больше воинов.

— Стоять на месте солдат! Слушай приказ! — закричал командир.

— Хватит командовать Маркус, это мой момент славы! Мой способ доказать, что я чего-то стою! — Выпалил ректур.

Юнец бросился на Маэстро, с бычьей яростью размахивая перед собою массивным цепом. Подобно тореадору во время корриды актёр пропустил ослеплённого яростью юношу вперёд и ударил в тыл, вонзая клинок в невероятно узкую щель между доспешными пластинами. Щёлкнул рычажок. Молодой солдат упал, захлёбываясь в крови. Маркус ничего не сделал чтобы спасти своего человека — его всё равно ждал бы трибунал за неповиновение и мучительная смерть. Пусть же он умрёт героем.

— Хватит металлом свой лик скрывать, минул уже масок век. А то, как ни бьюсь, не могу понять — ведро предо мной иль человек. — Маэстро провёл рукой по лицу, теперь его вновь скрывала маска. Лишь мгновение и лёгкая вспышка вернули мастеру иллюзий прежний облик.

— И это мне говорит полоумный маньяк, вечно носящий свою мерзкую маску. Я — карающий клинок Индерварда. В бой!

«У него преимущество в скорости и ловкости. Однако я стою близко — звёздочки его не спасут. Эта тварь будет пытаться меня убить — знает, что церковь мечтает получить его живым и предать народному суду».

Маэстро танцевал вокруг Маркуса, кружился, извивался, гипнотизировал, но не нападал. Ложный выпад, ложное отступление. Атака обращается уворотом в самую последнюю секунду. Маэстро выматывал оппонента, заставлял его привыкнуть к бесконечным выпадам, хотел притупить реакцию, скользил по стеклу. А когда бдительность уснёт, он нанесёт свой смертельный удар.

Несколько раз звенела сталь, несколько раз Маркус отступал. Его накрывал град ударов, и будь он без доспеха — давно был бы мёртв. Маэстро не мог прицелиться в стык. Рекрут был неопытен, не знал своих слабостей. Маркус знал и близко маньяка не подпускал. Маэстро крутил пируэты, делал сальто, но ничего не могло отвлечь генерала.

Маркус быстро раскусил планы врага. Может такая тактика и сработала бы с простым армейским рубакой, но генерал частенько посещал дуэльный клуб и знал приёмы «высокого» боя. На очередной ложный выпад он ответил градом быстрых несильных ударов. Теперь отступал Маэстро. Маркус оттеснил актёра до декоративных доспехов, стоявших в конце коридора. Он хотел зажать врага в угол, но тот извернулся и опрокинул стойку с бронёй. Тяжеленые латы чуть не погребли Маркуса под собой, но хорошая реакция позволила отделаться парой болезненных ушибов.

Четыре стремительных выпада и свист клинка. Маэстро сменил тактику. Уклоняясь от ударов Маркуса, он тщетно пытался пробить доспех своим ножиком. Видимо желал нащупать щель наобум. Тут-то Маркус и поймал актёра — ему удалось скрестить клинки, а затем применить старый солдатский приём — схватить оппонента за руку, подтянуть и ударить коленом. Маэстро повалился на пол, издавая болезненные стоны.

— Я тебе не беззащитная девушка в переулке, помни это до конца жизни и благодари Индерварда, что мучиться тебе недолго осталось.

— Я танцевал на лучах вечернего рассвета, пил вино из реки и играл в снежки летом. Я пел, будучи немым, писал, будучи слепым поэтом…

Маркус кинул на Маэстро ещё один презрительный взгляд и отправил актёра в царство снов одним сильным ударом. Тем временем Лютер оклемался и поднялся на ноги, хоть и с большим трудом.

— Я охотник за головами… Чёрт… Как же болит… Эти преступники хотели пришить Отца Настоятеля, но я им помешал. Мне награда полагается? — Проскрипел наёмник, голосовые связки его ещё не совсем восстановились.

— Хватит устраивать маскарад, Маркграф Лютер. Грим хороший, но голос ваш я узнаю из тысячи. Именно моё слово стало решающим, когда вас осудил трибунал за военные преступления. Просто чтобы вы знали. А то ведь чуть не помиловали пару недель назад по глупости, но вы неисправимы — Маркус не мог вынести ехидного взгляда маркграфа: «Что ты мне сделаешь? Что?!» — Стойте, ничего не говорите, я не хочу вас слушать. Тогда вы сожгли целую деревню ради забавы, и никакой ваш поступок не переубедит меня в том, что вы зло, которое нужно гнать и жечь.

— Но? Вы точно хотите сказать «но». — Подметил маркграф.

— Но вы помогли поймать двух опаснейших государственных преступников. По указу Отца Настоятеля вы провозглашаетесь народным героем, и все ваши проступки более не имеют значения. Денежное вознаграждение тоже причитается. — Маркус натянуто улыбнулся.

— Прекрасно, и где же мне получить эти звонкие золотые монеты?

Маркус подошёл к Лютеру в упор. Они соприкоснулись лбами.

— Это так удобно — предать в нужное время в нужном месте. План у вас наверняка был другой. Я знаю, что это твои люди помогли Данте в Тассоре, я знаю, что это они сейчас совершают набеги на селения, потому что им жрать нечего. План у тебя просто отличный — взять как можно больше денег от предателя, а потом воспользоваться милостью Отца и жить себе припеваючи. Тебе не жалко своих людей? Ты же понимаешь, что их ждёт смерть, страшная смерть. Неужели в тебе нет ничего, что присуще настоящему лидеру?! В тебе даже бандитской чести нет?!

— Знаешь Маркус… Мне плевать — Наёмник улыбнулся в ответ — на всех плевать. Всё равно кто правит, всё равно кого предавать. Главное — веселье. Мама мне говорила: «Служи честно, будьверным и придёт счастье». Только где ого, генерал Маркус? Все мои люди полегли под той стеной. Все. До последнего. И что же? Мне поняли? Меня приняли обратно? Нет! Все пакли, вся вина поражения в битве, которую выиграть попусту нельзя было, пали на меня! Забыли и бросили! Отправили гонять бандитские шайки в глуши, чтобы на глаза не попадался. И тогда я подумал: «Нахер честь». К чему она меня привела? К незаслуженному стыду и порицанию? Пусть идёт нахер твоя честь! Вы поступили, как трусы и мрази, страшащиеся признать собственные ошибки. С чего мне быть лучше!? — Наёмник перестал брызгать слюной и попробовал успокоиться, опустил клинок, которым до этого активно размахивал.

— Вот твоя геройская награда. — Маркус ударил Лютера клинком в живот и провернул лезвие несколько раз, после чего вынул обратно, отталкивая головореза ударом коленки. Наёмник лежал на полу с огромной дырой в теле, из которой хлестала кровь.

— Ха… Ха… Хоть чему-то успели научиться, церковнички безмозглые… Жалкие, бездарные, тупорылые омерзительные скоты с глупыми правилами и тупыми мантиями! Уроды. Му… Му… Му…

На последних оскорблениях маркграф запнулся, потом сделал ещё пару отчаянных попыток договорить бранное слово, но кровь уже попала в горло и теперь изо рта доносилось только глухое бульканье. Генерал рубанул ещё раз, и Лютер затих уже навсегда.

Маркус распорядился запереть преступников в самой охраняемой камере и подготовить всё к визиту Отца Настоятеля, тот очень разочаровался, когда узнал, что Данте удалось бежать из Тассора. Отец когда-то считал его приёмным сыном и приемником, он не мог не поговорить с ним перед казнью.

Скоро в стеклянный коридор набежала стража и слуги, Маркус раздал приказы, один был особенным.

— Тело маркграфа… Захороните его сердце в склепе, вместе с остальными членами рода Ленгдов. — Сказал генерал.

— Почему только сердце, сэр? — Спросил солдат.

— Во искупление… Во искупление этого почерневшего сердца… Если пойдут слухи — лично вырежу языки каждому из вас, ясно?

— Так точно сэр! — Солдаты отдали честь и потащили тело медикам, чтобы они извлекли сердце.

Маркус прошёлся по дворцу, проверил ход работ и выдохнул: камень с плеч свалился. Очередное восстание подавлено, больше боятся нечего… Только на душе почему-то беспокойно… И кровь на руках уже не казалась такую уж чёрной. И образы людей перед глазами проплывали мимо, словно пьяный бред. Что-то тяжёлое давило на сердце. Только вот генерал не понять… Для кого он жаждал искупления?

Глава 10. Ветры перемен — Конец Второго акта

Эдвард вскочил в холодном поту. «Я жив»? — подумал он и несколько раз ущипнул себя за руку. Больно. Он успокоился, ведь только живые чувствуют боль.

Барон лежал на гладком камне посреди бескрайней пустыни булыжников самых разных форм и размеров, неподалёку от него курила девушка.

Кожа идеально гладкая, раскидистые обсидиановые волосы, и глаза. Два огромных как полная луна глаза, один золотой, а второй латунный. Эдвард лишь немного шевельнулся, и девушка моментально обернулась. Он почувствовал себя кроликом, которого с небес заметил орёл.

— Доброе утро, ничтожество. Поднимайся, пора ехать. — У неё был сильный и уверенный голос. Она даже не посмотрела на проснувшегося, бросила косяк на камни и втоптала его грязной подошвой. Эдвард уловил отголоски запаха — сладковатый, от него нос немного щипало. Такое курево делают из полуночников, цветущих лишь в полдень. Забавно, не правда ли?

Девушка отошла в сторону и стала что-то искать в карманах плаща. Она походила на наёмного убийцу — у них тоже была необъяснимая страсть к кожаной одежде. Грубые, но удобные штаны, плотно прилегающий к телу плащ и вычурная шляпа с длинными полями — эффектно и удобно одновременно.

Незнакомка нашла наконец, что искала. Это была колода карт. Девушка выбрала две и бросила их наземь, что-то шепча. Сверкнула яркая вспышка, отчего барону пришлось зажмурить глаза, а когда он их вновь открыл, то увидел двух свежим и сильный жеребцов, только не осёдланных.

— Уважаемая, может… — Постарался начать разговор Эдвард, ведя себя при этом необыкновенно учтиво, что-то пугало и отталкивало его в этой женщине. И кто она? Откуда? Где Аль Баян? Каким образом удалось спастись? Разумеется, барон был рад, что дышит. Но неопределённость пугала.

— Заткнись, я не разрешала тебе говорить. — Оборвала Эдварда незнакомка. Барон не понимал, что происходит, и потянулся было к ножу, что он держал на поясе, но потом вспомнил, что инквизиция оружие конфисковала.

— Я прошу прощения, но… — Договорить он не успел.

Фурия дьявольски быстро подскочила к Эдварду и дала ему такую затрещину, что барон чуть не упал. Адриана Фэйт решила, что на этом разговор с «мусором» окончен, развернулась и направилась к лошадям. Но Эдвард поднялся, взял с земли булыжник и набросился на обидчицу со спины. Когда он уже думал, что вот-вот нанесёт удар, цель отпрыгнула в сторону, и барон вновь упал лицом в камни. Девушка задрала ногу и несколько раз хлестнула его по животу, отчего он не мог нормально думать и дышать. Она била с упоением. Адриана широко улыбалась и зажмуривала глаза перед каждым ударом.

Избиение кончилась. Эдвард попробовал отползти, но незнакомка наступила ему на лицо, улыбнулась угрожающе и снизошла до «милой» беседы:

— Начну с хорошего: из тебя может выйти толк. — Насмешка и наигранная доброта голоса отзывались мурашками на коже — Продолжу плохим: тощий, слабый, надменный и неумелый. — Перечислила Адриана, говоря слова, словно каждое из них — гвоздь, который она забивает в гроб барона — Разговаривать теперь будем так: ты — снизу, я — сверху. Говоришь только по моему соизволению. В качестве подарка: соизволяю тебе задать вопрос. Один. Простой.

— Кто ты мать твою такая!? — Взвизгнул Эдвард.

— Ха-ха! — Адриана над чем-то умилялась, даже проступившую слезу вытерла. — Серьёзно? Этот кретин что, обо мне и не вспоминал вовсе?

Эдвард молчал.

— Да, отвечай уже! Не буду бить! Что ж за пугливый народ то…

Тут Эдвард резко понял, кто перед ним стоит. Стоило только прокрутить в голове все беседы с чародеем. Адриана Фэйт — упоминал он её вскользь, и быстро всегда переводил тему. Становилось понятно, что он избегал говорить о ней по какой-то личной причине.

— Ты… Адриана Фэйт? — Выцедил он и сразу вжался в землю, ожидая новой порции побоев.

— Аллилуйя! Двойной выигрыш!

— Разве ты не должна помогать Аль Баяну? И где он…

Адриана вдавила лицо барона ещё сильнее в острые камни, наслаждаясь криками боли и мольбами прекратить пытку.

— Этот вопрос я задавать не разрешала. Ну чего орёшь? Предупреждала же! Ничего я этому кретину не должна. Он кой-то веки сделал что-то полезное! У него кисть, а он чуть дважды не сдох на виселице. И это первый человек… Я тут, чтобы дотащить его размякший зад до дома, а то он ещё и откинется по дороге.

Эдвард молчал, только красноречиво смотрел на угнетательницу.

— Где он? — Догадалась она о вопросе. — Поэтишка очухался раньше. Они поехали поговорить с одним парнем, что согласился сделать кое-какую грязную работёнку. А меня заставили нянчиться тут, с тобой. А теперь поднимай жопу и поехали. Время не ждёт.

Адриана убрала ногу с лица барона. Пока Эдвард отряхивался, она снова достала из рукава колоду карт, её запасы сильно поуменьшились за последнее время. Последний искусный мастер в магии карт умер тридцать лет назад, а сын его оказался непутёвым неучем, за что Адриана и лишила его глаз и рук. Её гневу не было предела: в отличии от первого человека Аль Баяна она почти не могла сама творить магию.

Искусство создания волшебных карт по сложности соотносилось с часовым искусством. Требовалась филигранная точность вкупе с совершенным чувством цвета и формы.

***

За несколько часов скачки Эдварду не раз показалось, что за ними кто-то следит. Они пересекали просторную чернокаменную долину, тут просто негде было спрятаться! Мёртвая долина не зря так называлась — просторы чёрного, будто бы обожжённого камня, походящего на уголь. Иногда барон слышал тихий плач или стон, Адриана нехотя пояснила, что неприкаянных душ тут много обитает, и только здесь они хоть на что-то способны вне света полной луны.

Барон чувствовал, что ему о чём-то недоговаривают. Он всё ещё ощущал на себе чей-то пристальный взгляд, но призраки не умели становиться невидимыми! Никто не умел становиться не видимым! Разве что, Аль Баян мог иногда…

Адриана приструнила лошадь, обеспокоенно огляделась по сторонам и подняла руку, сжав кулак, Эдвард приостановил коня, ему тяжело давалась скачка без седла, но призванная лошадь оказалась на удивление покладистой.

Вокруг бродила очень громкая тишина. Спустя минуту молчания Адриана выхватила из ножен кинжал, его лезвие сверкнуло на солнце. Мгновение куратор что-то высматривала, а затем метнула оружие прямо в сторону Эдварда. Барон такого не ожидал и только и успел, что выставить руку в инстинктивном жесте и зажмурить глаза. Лезвие свистнуло в паре сантиметров от уха. Эд услышал, как кинжал пронзает что-то за его спиной. За чем последовал глухой шлепок, будто что-то упало.

Прямо за ним на земле корчился в предсмертной агонии громадный летучий глаз. Из него местами росли щупальца, оканчивающиеся маленькими ртами. Адриана прикончила чудовище, которое как раз хотело роскошно закусить бароном. глаз не смущало то, что барон был тощ и костляв. Пронзённое чудовище недолго корчилось, истекая мерзкой розовой слизью, а потом начало таять, пока не превратилось в простую лужу вонючей краски.

— Принеси мне мою Елизавету. — Повелительно сказала госпожа Фэйт — Молчи, говорить не разрешала. Да, я даю своему оружию имя… — Фэйт призадумалась, пока неуклюже пытался слезть с лошади, ворча и скрипя, как дряхлый дед. — Красивое у тебя имя… Эд-вард — Мечтательно произнесла по слогам куратор. — Навряд ли ты его заслужил. — Раздосадовано докончила она.

— И как же ты предлагаешь делать, раз имя просто так давать нельзя? По номерам детей называть? — Эдвард ухмыльнулся и поднял кинжал с земли, он услужливо вытер оружие и протянул Адриане, ожидая новых побоев. К его удивлению, таковых не последовало. Куратор отстранённо смотрела на зеркальное лезвие и о чём-то думала. Эдвард как-то понял, что случайно саданул по больному. Уж слишком беззащитно сейчас выглядела ранее неприступная куратор. Лицо её расслабилось, да и видно была, что тут она лишь телом, а мысли очень далеко.

— Барон, верно? — Фэйт разрушила тишину. — Тебе же всё досталось без труда: имя, поместье, богатство и уважение. Ты не понимаешь, что такое бороться за желаемое. Ты всё получил при рождении.

— А ты? — Неожиданно сам для себя спросил барон. Он часто говорил с Аль Баяном, но скорее из желания втереться в доверия для дальнейших манипуляций. А Фэйт… Он чувствовал в ней что-то родное.

— Не изображай участие. Тебе нет дела до меня, а мне — до тебя.

— То есть, если я сейчас изъявлю желание добровольно и внимательно тебя слушать, то ты пошлёшь меня куда подальше? У тебя ведь куча друзей и любовников, стольким людям до тебя есть дело. А что я? Я недостойный. Лишь сильные мира сего имеют право знать госпожу Фэйт.

Эдвард ликовал, он опять попал в яблочко! Странствия и история с Данте его кое-чему научили — он стал лучше понимать людей. Жестокость Адрианы — напускная. Она оказалась мягкотелой, и барон уже размышлял, как ему это использовать.

— Я жила в картине жёсткого художника, так уж повелось — полотно повторяет характер творца. — Начала задумчиво Адриана — У нас детей забирали из семей по рождению и селили в общие казармы. Имён не давали — только номера, лучшим — клички. Потом я уже увидела города. У нас же вся жизнь была, как военный лагерь. В двенадцать лет был выбор: стать рабом без имени или воином, достойным его. Я выбрала путь воина.

Меня оставили вместе с четырьмя товарищами в лесу, кишащем всякой тварью. Воины тем и занимались — охраняли деревню. Слишком много хищников вокруг нас водилось — некогда было друг с дружкой воевать. Старейшины ушли почти сразу. Испытание было простое — протянуть неделю. Мы тогда совсем безмозглые были, думали это игра. Удивительно, да? Росли в жестокости, а всё равно верили, что всё игра, а когда Крейг нажрался ядовитых ягод и помер в луже собственной блевотины, веселье закончилось. Никто нас не учил выживанию. В этом был смысл — кто сможет научиться сам, тому в будущем любой враг будет нипочём.

Три дня мы ещё кое-как отбивались от зверей, волков там всяких да медведей: огонь разводили, палки заостряли. Как у нас говорилось: «Вертись как змей на раскалённом камне». А потом началась Длинная ночь — четыре дня непроглядной тьмы, тогда на поверхность вылезают плотоядные подземные черви. Мои «друзья» ничего про них не знали, дураки, а я вот нашла три норы раньше всех. Три «друга» — три червя. На последней спокойной ночёвке, когда пришла моя очередь быть караульной, я привязала их к земле, а сама залезло на дерево, пока они спали. Я набила их карманы ядовитыми ягодами — даже медведя свалят, а тела обмотала плющом. Через несколько часов вылезли черви и сожрали их заживо вместе с одеждой, там и издохли вместе с моими друзьями. Они думали, я из разбужу, когда земля задрожит. Не разбудила.

Через два дня вернулись старейшины и даровали мне имя — Адриана Фэйт, на нашем языке — жестокая судьба. Суть испытания оказалась не в том, чтобы выжить, сообща выживают рабы, поодиночке — воины достойные имени. Наш мир в конце концов погиб, устои оказались не так хороши. Я бежала прочь от ненавистных сородичей и долго странствовала. Искала цель. В итоге я встретилась с Борян Аль Баяном, он впечатлялся, увидев женщину воина. Тогда он был совсем другим: творил дворцы щелчком пальцев, создавал и сокрушал народы по приказу Великого художника. Именно Аль Баян убедил старого бога, что академии нужен второй куратор. Так я получила своё место под солнцем: долголетие и власть. Хотя сволочь-художник не даровал мне вечность. Три тысячи лет — вот мой срок. Как видишь, я добилась не только имени. Скажу больше: если бы не я, то в смутное время весь Нарисованный мир превратился бы в кровавый хаос. Аль Баян перестал осознавать груз возложенной на него ответственности. Я же всё понимаю.

Адриана окончила рассказ. У неё было железное лицо и голос, ни капли эмоций, только насмешка. Барон потупил взгляд, а затем спросил:

— Я могу заслужить своё имя? Сейчас?

Адриана удивлённо взглянула на него, впервые человек по своей воле просил пройти испытание.

— Леса я тебе со зверьём не найду, но кое-что подкинуть сумею. — Лицо её исказила азартная улыбка — Из тебя может выйти толк, поехали!

Она пришпорила лошадь и помчалась галопом вперёд, Эдвард следовал за новой учительницей, он чувствовал в ней силу, такая сила однажды уже подчинила его разум, то была сила Данте. Однако в этот раз барон думал, что не ошибся. Только такой человек сможет дать ему желанную власть. Великим людям нужны великие наставники — без этого никуда.

***

Пламенный город возник из пустоты, его образ озарил светом безжизненные камни равнины. Напоминающий из далека пожар, вид его преображался с каждым сделанным шагом. Стена огня, внутри которой слоняются угрюмые силуэты. Чёрные тени без лиц населяли город. Бешенное пламенное кольцо — остров несправедливости. Много лет здесь гостил человек с двумя лицами, он бежал от праведной мести. За ним гналась отчаянная девушка, потерявшая своего возлюбленного. Человек с двумя лицами не чувствовал вины — это было благородное убийство ради любви, девушка же этого не понимала. Любовник был единственным островком счастья, в мире, который она ненавидела. Жители города хорошо приняли убийцу и отказались выдавать его, девушка прокляла их и ушла. Ночью она вернулась и сожгла город дотла, вместе со всеми жителями. Те, кто пытались бежать пали от её клинков, пропитанных кипучей яростью. Когда последний горожанин испустил дух, а пожар затих, она осталась стоять на пепелище, человек с двумя лицами исчез в дымке пожара, вновь меняя маску.

Друг девушки был милосердным и мягким человеком, он уговорил её отказаться от мести, точнее решил, что смог уговорить…

***

Адриана остановила лошадь и указала в сторону города. Испытание — пройти его насквозь. Барон смело повёл лошадь навстречу опасности. Лошадь брыкалась и норовила скинуть наездника, но стоило ей только копытом коснуться пламени, как она успокоилась.

Пожар расступился перед Эдвардом, пропуская его внутрь временного кокона. Тут всё выглядело иначе: простые деревянные здания, соломенные крыши, и только ближе к центру появлялись постройки из камня, а затем и из мрамора. Во всём этот город ничем не отличался от любого другого селения, за исключением одного — каждая улица, каждый дом, каждый горожанин нёс на себе лёгкие язычки пламени. А вместо неба был только огненный купол.

На первый взгляд улицы жили, как им и положено. Но стоило лишь немного присмотреться, чтобы раскрыть обман. С лиц горожан не сходила улыбка, они говорили, посещали торговцев и работали; всё так, как и должно быть. Однако спустя время жители замирали на месте и не шевелились, а затем всё по новой. Бабушка Джед просит мясника отмерять фунт свинины, мясник морщится, припоминая старухе неоплаченный долг. Беспризорник в драных башмаках и такой же рубахе пробегает мимо прилавка, хватая с него первый подвернувшийся кусок мяса, в спину ему кричит стражник. Офицер приказывает солдатам чином пониже поймать вора, те первые несколько улиц пытаются догнать мальчишку, но вскоре вовсе теряют его из виду. Не особо огорчённые провалом служители порядка заворачивают в ближайшую пивную… А потом всё по новой! Вновь бабушка Джед просит мяса, потом неоплаченный долг, беспризорник, стража… Опять всё по новой и так до бесконечности! Словно нить, замкнутая в порочный круг вечного повторения!

Эдвард успел просмотреть этот спектакль четыре раза, когда решил, что пора что-нибудь сделать. Оружия у него не было, да и не помогло бы простое оружие против таких созданий. Барон пытался найти в идеальной повторяющейся истории города выпавший винтик, выбивавшеюся из общей картины деталь. Он будто бы и позабыл, что единственное что от него требовалось — это выйти. Барон спешился и начал разгадывать головоломку.

Прошло два часа бесцельных блужданий, никто Эдварда не замечал, а единая попытка дотронуться до чего-либо в городе приводила к внеочередному «перезапуску». Отчаявшись, барон присел в тени дерева, росшего в саду одного из богатых особняков. Это был клён, на нём росли прекрасные красные листья, которые в огне становились только красивее.

— Дядечка. А, дядечка. Обернитесь, пожалуйста.

Эдвард обернулся. Он сильно удивился, обращался к нему мальчик лет семи, и у него на голове тоже танцевал огонь. Никто из жителей города раньше и в упор Эдварда не замечал, а теперь с ним говорили.

— Добрый господин, вы такой сильный и добрый… — Застенчиво промямлил мальчик.

Эдвард сразу понял, что ребёнку что-то нужно, ибо сильным, и тем более добрым он не выглядел — оживший скелет с впалыми глазами.

— Что тебе нужно? — Немного растерянно спросил он.

Мальчик указал куда-то в сторону, Эдвард обернулся, ему показывали на крышу особняка. На самом верху, около дымохода, лежал вырезанный из дерева медвежонок. К крыше кто-то уже услужливо приставил лестницу. Она хоть и выглядела прогнившим куском дерева, но Эдварда должна была выдержать.

— Хочешь, чтобы я достал оттуда игрушку? Лестница уже стоит, залезь сам.

— Я… Я боюсь высоты. — Прошептал мальчик себе под нос.

Эдвард долго думать над решением не стал: если и существовал ключ к тайне горящего города-призрака, то он заключался в единственном видящем его здесь человеке. Барон засучил рукава и поднялся на крышу. Он ожидал демонов, тянущих к нему свои омерзительные лапы с того света, голодных призраков, но никак не того, что произошло… Он просто забрал игрушку. Даже перезапуска не случилось. Эдвард просто поднялся на крышу, просто взял мишку и просто отдал его мальчику. Тот немного попрыгал от счастья, тысячу раз произнёс спасибо и побежал по своим мальчишечьим делам.

Барон продолжал бродить по улицам, с острым ощущением недосказанности. Мальчик и игрушка. Было в этом что-то странное. Ради интереса Эдвард подошёл к покупающей мясо старухе и… Она посмотрела на него!

— Милок, может, скажешь этому хмырю, что нехорошо грубить старой женщине?

— А может ты милок, заткнёшь эту каргу, и скажешь, что платить нужно вовремя! — Возмутился в ответ мясник и стал сильнее бить тесаком по мясу, невольно барон представил на разделочной доске свою голову.

Эдвард снял с пальца медное кольцо — не драгоценность, чтобы жалеть, но в качестве оплаты за кусок мяса сойдёт. В результате и старуха и мясник остались довольны, затем прибежал беспризорник, за ним погналась стража, цикл вот-вот должен был обновиться, и это произошло вновь. Но в новой петле ни мясника, ни старухи уже не было! Их места пустовали, и беспризорник крал мясо у несуществующего торговца!

Вдруг Эдвард почувствовал, как земля под ногами затряслась. Здания стали рушится, от них откалывался камень за камнем, лица жителей застыли в чудовищных гримасах, всё грозило рухнуть в одно мгновение! Недолго раздумывая, Эдвард бросился наутёк! Прочь из проклятого города, как можно дальше от пугающих лиц! Его испытание — пройти город, а не разгадать его тайну. Как он мог об этом забыть!

Эдвард бежал, не жалея сил, как тогда, год назад, бежал от стражников с важными для Нового Рассвета документами за пазухой. Он уже видел выход — узкая улочка, ведущая в Мёртвую долину. А все стены вторят: «Вор! Вор! Держите Вора!» Стены кричали голосами вредных старух. Преисполненный надежды на спасение барон молнией вбежал в тень неопрятных окраинных домов, выход был уже так близко… Но, когда уже Эдвард подумал, что выбрался, он невольно моргнул. Барон снова стоял на рыночной площади, только никого здесь уже не было, только прилавки обрушились и сгорели.

Барон замер, спиной он чувствовал влажное дыхание. Так мог дышать только кто-то огромный, чудовищно огромный! Он очень медленно обернулся, и правильно сделал, увидь он существо позади себя сразу, сердце могло не выдержать. Почти всю площадь занимал монструозный лис. У него была длинная фиолетовая шерсть, каждый волос не меньше метра в длину, все они стояли дыбом. У божества было три гигантских хвоста, которыми он оплёл ближайшие дома. Они оканчивались искрящимися алмазными колокольчиками, которые не переставали играть свою загробную мелодию.

Лис опустил морду прямо к Эдварду, барон споткнулся, пятясь назад, грохнулся на мостовую и вжался в мощёные неровные камни. У монстра было шесть крохотных глаз без зрачков, но это не мешало богу видеть много больше, нежели обычный человек. Однако глаза Эдварда не волновали, он лежал прямо рядом со зловонной пастью, она занимала добрую половину лица лиса и растягивалась очень сильно в ширь.

— Букашечка села на цветок, цветок — пок! И нет букашечки. Бабочка села на бугорок, — пок! И нет бабочки. Муха села на пирог, варенье своровала, пок! Нет, муха есть, просто очень, очень сильно мучается. Каждый вор будет мучаться как эта мошка, к чему это я всё это говорю? — Лис пел, не открывая рта, тем не менее, Эдвард всё слышал. Голос существа разливался по его сознанию, как будто мёд — тягучий и сладкий.

— Клянусь, я не вор! — Отчаянно начал оправдываться Эдвард. Лис поднёс свой коготь к лицу барона и в голове Эдварда раздалось тихое: «Тсссс». Будто лис был матушкой, укладывающей его спать.

— Бедная букашечка, не знает, что украла у меня. Ничего, мы ей всё объясним, правда? Правда. Никто не смеет воровать у Гниющего царя, Хозяина душ, Человека в чёрном, ну, или, у Шестиглазого лиса, так меня чаще называют. — Бог снизошёл до вполне человеческой речи, в которой почти и не чувствовалось, что он зверь. Только пасть об этом напоминала — Ты дал душам то, чего они жаждали в момент смерти и освободил их, это воровство. Нехорошо таким быть. — Лис издевательски погрозил барону когтем — Теперь они ходят по земле и могут вселиться в какое-нибудь мёртвое тело. Так делать нехорошо. — Лис оскалился, у Эдварда спёрло дыхание — у бога было три ряда зубов, а каждый из них не хуже сабли.

— Ты думаешь, я знал, что отпускаю их души?! Я не виноват! Не надо было свой город посреди равнины ставить! — По окончанию фразы лис сжал Эдварда в тиски своим хвостом, эта была некая вежливая версия Адрианы Фэйт — лис дослушивал неугодную ему фразу до конца, прежде чем «наступить ботинком на лицо».

— Скажу так, как будет понятно человеку. Меня, как и банк не волнует, почему или зачем букашечка украла мои деньги. Я хочу только раздавить это наглое насекомое. А что же деньги? Какое мне, хозяину банка, дело до пары сотен монет, что ты украл? А? Важно только наказание… Тебе неимоверно повезло, букашечка, я не банкир. Ты можешь отработать долг.

Лис убедился, что Эдвард понял смысл фразы и ослабил хватку.

— А если я откажусь? — Выпалил Эдвард.

— Попробуй. — Лис раскрыл пасть ещё шире, отчего зловонные ветра заставили Эдварда вовсе не дышать. Там, в конце беспросветного туннеля глотки что-то горело, слово кузница. Неужели это и был ад…

— Согласен! Нас что угодно согласен! — Закричал барон, извиваясь в хватке бога, лис закрыл пасть и улыбнулся… если то можно было назвать улыбкой.

— Три живые души — всё честно. Как видишь я честнее банков — проценты по займу нулевые. Три души из моих цепей досрочно освободил, три души в мои цепи досрочно закуёшь. Убей их вот этим клинком, и мы в расчёте.

Эдвард услышал, как что-то упало и ударилось об камни, посмотреть он не мог из-за обмотавшего его лисьего хвоста.

— А что будет, если я… Не смогу… Вовремя?

Барон как-то понял по морде зверя, что этого вопроса он очень сильно ждал. Лик раскрыл пасть и изверг струю лилового пламени на лицо Эдварда, барон взвыл от невыносимой боли, которая разлилась по всему телу. Он ничего не видел и не слышал, боль затмила всё. Ему хотелось взять нож и отрезать голову, только бы муки прекратились! Он не мог понять, когда всё это прекратилось, от шока в глазах двоилось, а конечности ощущались слабо. Лиса перед ним уже не было, город остался за спиной, но в голове всё ещё жил угасающий голос.

Я не стану тебя убивать, страдания заставят тебя выполнять любые мои приказы. Количество ослушания пропорционально количеству страдания, букашечка…

Голос замолк, Эдвард стоял на коленях перед клинком — миниатюрный кинжал из неизвестного барону зелёного материала. Эдвард быстро схватил оружие и спрятал его под рубахой, он увидел выезжающую из-за холма Адриану, она ехала верхом, ведя по уздцы его лошадь: Эдвард оставил скакуна близ огненной стены, совсем позабыл о бедном животном. Барон чувствовал наличие страшного ожога на лице и не знал, как отреагирует Адриана. Спустя минуту она подъехала и взглянула на барона с довольным видом.

— Зачти это себе в плюс, Тушканчик. Теперь это твоё прозвище, чуть менее обидное, чем «мусор». Из тебя точно выйдет толк, раз ты вышел из города Шестиглазого лиса живым, догадался не трогать души. Вот, кстати, награда. На имя ты ещё не наработал, но скромненького меча вполне достоин!

Довольная Адриана бросила к ногам Эдварда короткий, местами ржавый железный меч, чей клинок на половине был сломан. Она будто не видела ужасного ожога на лице барона.

«Раз она не догадывается, то пусть так и останется. Что-то мне подсказывает, что я получу нож в сердце, как только расскажу о лисе» — Подумал Эдвард, поднимая оружие с земли. Лишь один участок лезвия по непонятной причине отполировали до блеска, Эдвард использовал его как зеркало; лицо не изменилось, он чувствовал наличие ожога и дикий жар, но «зеркало» показывало идеально гладкое лицо!

— Чего уставился, не принцесса ты, а урод тощий. Полезай в седло, нам ещё к стене ехать, Аль Баян небось заждался.

— Ты же его недолюбливаешь? Чего уж спешить? — Спросил Эдвард.

— Ты думаешь, совершили бы мы эту остановку, если бы я уважала время этого старикана? — Сказала Адриана и рассмеялась. Дальше они ехали молча, Эдвард хотел спросить о лисе, но решил подождать до прибытия в Аурелион. Там уж точно кто-то знает об этой твари, а главное, не заподозрит его в связи с монстром, по крайней мере, сразу.

Лошадям подъём в гору давался с натугой, они все вспотели, дышали тяжело и часто, хватая ртом воздух. Эдвард не мог определить, сколько времени они ехали; виды Мёртвой долины не менялись. Чёрная безжизненная пустыня простиралась на километры вперёд. Иногда из земли выскакивала полуразрушенная башня, или обгорелые остатки дома, но это происходило редко и находки такие никакого интереса не представляли.

По дороге путникам пришлось делать много крюков, чтобы объехать обиталища чудовищ. Как объяснила Адриана, монстров в Мёртвую долину заселили художники в качестве охраны — нельзя попасть в Аурелион не преодолев долину. Этим тварям не нужна никакая пища, они нарисованы и жить могут даже без воздуха. Такая стража много лет надёжно хранила Аурелион, но, когда возникла надобность выбраться наружу, возникали огромные проблемы.

В один момент Адриана приказала спешиться, Эдвард слез с лошади, и та испарилась, как только он отнял от неё руку, подъём завершился. С самой вершины каменного холма хорошо просматривались окрестности, но лишь одно интересовало путников — стена. Её возвели много лет назад, после первого нападения на Аурелион, для устрашения в качестве материала использовали кости поверженных врагов. Основание состояло из тазовых и бедренных костей, чуть выше шли кости рук и ног, а уже зубцы были украшены черепами с горящими глазами — старый и проверенный способ отпугнуть трусливого параноика.

У подножья стены толпились монстры, те, что поменьше сидели на торчавших из земли заржавелых доспехах и доедали гниющую плоть: немало святых воинств полегло в Мёртвой долине. Дорогу к вратам устлали разбитые шлемы и обломанные мечи. Около некоторых тел блуждали духи поверженных и неприкаянных, обречённых на вечную безрадостную жизнь, пустую жизнь.

— Это ужасно… Зачем вы создали такую защиту? Неужели многие желают вам зла? — Спросил Эдвард и отвёл взгляд, он хоть и не любил рыцарей святого воинства, но даже они такого конца не заслужили.

— Когда наш мир расширился, появились новые страны. Все они знали о нас и великой волшебной кисти, так они вроде её называли. Прибыли сотни учеников от мелких королей и корольков — они думали, будто их подданные самые талантливые. Сначала мы старались вести себя «хорошо», всех учили, помогали, а потом кисть избрала великого художника, одного, разумеется. Корольки разозлились: «Всё подстроено! Наш народ самый талантливый! Отдайте кисть нашему художнику»! Эти уроды собрали войска и отправились в поход, тогда Аурелион был сильнее и мы не оставили от тех войск и мокрого места, а из костей построили эту замечательную стену, а потом и монстров добавили. Теперь только ученики самых могущественных стран учатся в академии. Тех стран, с которыми просто так не поспоришь. Слабые идут к чёрту.

— Разве это справедливо? — Эдвард запнулся, не узнавая самого себя, он сам верил в право крови.

Адриана схватила Эдварда за горло и сжала так, что тот не мог говорить.

— Слишком ты обнаглел за пару часов. Помни, ты всё ещё никто, и не тебе советовать, что нам было бы лучше делать. Я служу Аурелиону, а не искусству. Если бы не я, от академии и камня целого бы не осталось. Всюду немощные черви и трусливые воробьи! Все знают, что делать, а как приходит решающий момент — бегут! Когда-то выбирали талантливых художников. Они чуть не уничтожили академию. Намёк понят? — Она закончила яростную тираду, гневалась настолько сильно, что брызжала слюной барону на лицо, а её довольно милое женское личико на время обернулось ругающей гримасой.

И она вновь убрала ботинок с лица Эдварда. Она похожа на мать, воспитывающую ребёнка — промелькнуло в его голове — методическое повторение одного и того же действия с жаждой изменений… безумие.

Всадники спешились. Чудные карточные кони с оглушительным хлопком исчезли. Эдвард уже весь дрожал, его пугал малейший звук и когда кто-то давали заорал, он подпрыгнул от страха. «За что… За что мне такой день!? Только бы дожить до конца, только бы дотянуть» — подумал он, стараясь перестать стучать зубами.

— Эээээй! Мы здеееесь! — Снова раздался крик из-за соседнего каменного нагромождения, Адриана кинулась на голос, Эдвард поковылял следом. Ступать по камням стало настоящей пыткой — ботинки износили в конец. Барон и раньше диву давался, как его всё же парадная обувь столько протянула. Увы, отдать концы она решила в самый неподходящий момент, из-за чего Эдварду приходилось опираться лишь на ту ногу, где ботинок ещё был цел.

Преодолев в несколько скачков каменное нагромождения путникам открылся прелестны вид на стену и на скромный выступ из покатого полухолма-полугоры, резкий спуск с которого и выводил к стене.

На сей крохотной неровной площадке разместились Аль Баян, Илиас и генерал Раймон. После спасения из Пассора у путников из вещей осталось лишь то, что хранилось в карманах. К удивлению барона, рядом с «лагерем» лежала потёртая тряпка, а на ней несколько предметов оружия: лук, с явно старой и обвисшей тетивой, шпага, копьё и колчан с парой стрел.

Чародей и поэт пили чай, ибо Аль Баян всегда мог взять сей напиток из воздуха. Призрак сидел рядом и что-то бубнил весь недовольный. Завидев товарищей, чародей и поэт поднялись.

— Ваше величество соблаговолили проснуться. Ну, ну. Достойно уважения. — Илиас дождался, пока Эдвард спуститься, пару раз хлопнул в ладоши, поклонился Адриане, а потом сел обратно на булыжник, будто барона и вовсе не существовало. Поэт витал где-то между шестым и восьмым облаком.

— Приветствую, Эдвард Фон Грейс. — Удивительно сухо поздоровался чародей с каменным выражением лица.

— И тебе привет! Чего такие сухие? Для друзей я Эд! Я же говорил? — Но Эдварда уже никто не слушал. Адриана сразу поманила Аль Баяна на отдельный разговор, а барон подсел к поэту.

— Что у вас тут случилось? Что-то плохое?

— Нет — ответил Илиас — Встретились с Раймоном и его армией призраков, довольно банальная персона…

— Эй! — Призрак оторвался от созерцания клинка — Я вообще-то вас провести сквозь монстров рать намерен, неужто думаете вы, что стоит гнев мой вызывать?

— Ага, намерен. Акт альтруизма? Ну? Молчишь? Вот и молчи! На чём мы там остановились Эдвард? Ну вот, встретились мы с сей персоной и его полудохлым войском. Скажу по чести — веет жутью от них. Одни стонут, другие воют — страшно. Увы, монстры у стены тоже страшные. По дороге на развалины какого-то древнего аванпоста набрели. Там пара тварей обитала… Нечто среднее между волком, рыбой и деревом.

— Это как? — Глаза у барона вылезли на лоб. Такого не было даже в безумной книге Примана Лейсера — порождения алхимической науки и искусство создания гомункулов.

— Вот так! Аль Баян сказал, что у одного великого художника была буйная фантазия и жажда создавать смертоносных монстров. — Поэт обвёл рукой стену костей — Собственно скоро мы узнаем о его самых жутких извращениях. А ещё… — Как бы невзначай начал поэт — Я по дороге Аль Баяну твою биографию пересказал… А то он так по тебе скучал, расписывал какой ты добрый и классный. Ты ж знал, что он тебе кисть чуть ли не сразу в руки отдать хотел? Новость о том, что ты массовый убийца его кажется слегка расстроила…

Эдвард не просто разозлился. Он даже не рассвирепел. Его руки тряслись от желания придушить ехидного поэта, а глаза превратились в чёрные блюдца, из которых выплёскивалась ярость. Илиас ещё сам специально подливал масла в огонь: стоил расстроенные гримасы, улыбался и просил «прощения», но Эдвард слышал, что всё это — одно большое издевательство.

Не видать мне кисти… Он разрушил мою великую судьбу, этот выкидыш облезлой совы спутал мне все карты!

— Что ещё ты ему сказал?.. — Выцедил сквозь зубы барон, стараясь улыбаться.

— Ещё? — Удивился поэт. — А что ещё? Это всё. Всё чем ты являешься я ему рассказал. Сам рассуди: Аль Баян думал, что вверит кисть святому, чуть ли не мученику! Правда вскрылась бы. Но ты не волнуйся! Он мудрый человек, справедливо рассудит.

Засунь свою справедливость себе в зад, поэт Илиас! Издохни тут же! Дыши Эдвард… Дыши… Вдох — выдох. Вдох — выдох. Улыбнись. Прекрасно! Чародей всё ещё должен тебе за спасение жизни. Не вышло через дружбу? Возьму через чувство долга. Я умею — язык длинный.

Аль Баян и Адриана вернулись к лагерю после беседы, чьё содержание услышать никто не сумел. Даже Раймон. Хотя он очень старался подслушать.

— Любимые друзья! — Возгласил Аль Баян — Мы почти достигли прекрасного Аурелиона, где каждый из вас сможет начать жизнь с чистого листа. — Чародей одним глазом покосился на Эдварда — Если, конечно, сможет жить с памятью о прошлом спокойно и мирно. — Добавил он.

— А в качестве испытания достойны вы или нет принять новую жизнь будет бой. — Докончила Адриана. — Твари под стеной давно нам докучают — попасть в Иннир из-за них почти невозможно. Страна эта отсталая и напасть не сможет — кишка тонка, да и мозгов не много. Нам в истреблении тварей взялось помогать призрачное воинство. Кто выживет в бою — обретёт новую жизнь. А теперь разбирайте оружие и вперёд! Усеем наш путь трупами!

Больше никто не болтал — все готовились к бою. Раймон стал созывать своих мёртвых собратьев. Призрачные кони постепенно возникали из каменной глади с изуродованными и искажёнными всадниками на них. Адриана проверяла остатки волшебных карт. Аль Баян в спешке допивал чай и пытался вспомнить заклятие ледяного ветра. Илиас пристреливался из лука, Эдвард старался не уронить шпагу: он был не в лучшем состоянии.

Закончив сборы войско, если можно его так назвать, двинулось на встречу кипящей и бурлящей толпе монстров. Сами твари были настолько разнообразны в своём безумии, что и отдельной книги на их описание не хватит. Но общие черты присутствовали!

Были там бесформенные твари, состоящие лишь эпилептической смеси кричащих и визжащих цветов. Что-то внутри этих созданий постоянно менялось, двигалось, это зрелище пугающе завораживало. Были в толпе и уже знакомые Эдварду летающие глаза, присутствовали и там из большие собратья — парящие, воспалённые глаза с отвратительными щупальцами ростом с человека. Некоторые монстры мало чем отличались от простых животных — кролики, но с огромными клыками, медведи, но с рогами. Присутствовали и чуть более странные помеси. Например, крылатый лес с головой аллигатора и хвостом скунса. Для идущих в бой товарищей, правда, это была тварь полностью неведомая — уж в очень далёких краях обитали львы и аллигаторы.

Из всего разнообразия монстров отдельного внимания заслуживали два вида: человекоподобные острозубые карлики наездники и их боевые огромные слепые бобры. Эти голые карлики обладали даров вселяться в животных и во время боя сливались сознанием с напарником-бобром. Играло им на руку то, что вид такой парочки обычно внушал смех. Ну что ж — смеющийся недолго жил меж зубов монструозного бобра.

В целом толпа тварей не виделась единым целым: это были эпилептические фантазии безумного художника, причём далеко не лучшие. Самые страшные образцы Адриана хранила в тайне, ибо ключа к победе над ними ещё никто не нашёл.

В оглушительной тишине на секунду застыли все. Она разливалась по склону и находила лазейки в разум каждого… Стена костей. Противоположность. Антитеза. Плевок в лицо художников и всей из истории. Творцы жизни, которые прячутся за крепостью смерти.

Но иначе нельзя! Не все достойны земли обетованной. Лишь тот, кто выдержит тысячи взглядов пустых глазниц и не даст рассудку треснуть от еле слышного шёпота немых черепов сможет пройти дальше, расчистив себе путь огнём и верой что-то лучшее. Верой в что-то большее…

Бой начался с крика и выстрела.

Раймон возгласил: «Топчи врага, легион!», а Илиас пустил стрелу из лука, которая со свистом пронзила шею одного карлика наездника. Мигом ватага монстров взбесилась и бросилась на врагов, земля дрожала от их поступи. Поэта тут же закрыли стеной щитов призраки-пехотинцы, чтобы тот стоял вместе со стрелками. Эдвард тоже так хотел, но Адриана крикнула, что если он не будет драться «как достойный носить имя», то в академию она его не пустит и оторвёт в придачу яйца. Барон неуверенно «бросился» в бой, высматривая в беснующейся толпе наименее опасного противника.

Тем временем Аль Баян и Адриана объединились в борьбе. Вызываемые чародеем порывы ледяного ветра судили кровь в жилах тварей, или что-то похожее на кровь, а Адриана разбивала их точными ударами кинжалов. В разгаре битвы куратор потеряла концентрацию и пропустила наскок рогатого медведя. Тварь победоносно рявкнула и несколько раз саданула могучими лапами по ногам Адрианы, готовясь оторвать ей голову, но тут стрела угодила зверю в бок. Рана его не убила, но отвлекла, что дало Фэйт шанс вонзить ножи монстру в горло. С истинным удовлетворением она сделала это, провернув клинки несколько раз. Аль Баян подоспел на помощь, стащил тушу с тела куратора и отнёс искалеченную Адриану в тыл отряда, дабы раны затянулись: кураторы обладали выдающей регенерацией. Сама Адриана долго и истерически смеялась, пока боевой раж не спал, и она не заорала от чудовищной боли, но с этим ей уже никто помочь не мог. А тварей всё не убавлялось.

Армию Раймона окружили, их теснили со всех сторон. Монстры не были тупым стадом и обладали каким-то общим разумом. В тылу они держали разящие огненными лучами парящие глаза, заводили карликов-наездников с фланга и выстраивали передовую из самых живучих зверей и чудовищ. Призраки же со временем погибали. Нет, то, что призрака ранить практически ничем нельзя — правда. Но чтобы взаимодействовать с миром живых им нужна сила, которой у них очень немного. Только в полную луну и в мёртвой долине они имеют шанс черпать энергию из иных источников, нежели ярость и ненависть. Воины Раймона давно не видели смысла к существованию и только благодаря речам стремящегося к жизни командира и остаткам преданности ещё ходили по этой земле. Увы, но битва утомляла непобедимое войско и постепенно солдаты уходили в иной мир добровольно, под отчаянные крики генерала, который так не хотел погибать и дымные слёзы отчаяния обрамляли его лик. В гневе он направил коня в гущу вражеской ватаги и стал рубить направо и налево. Отударов его летели в стороны комья шерсти и брызги цветастой крови, но сколько бы ран он не наносил — тварей не убавлялось. В конце концов генерал почувствовал, что ещё пара взмахов, и он не сможет держать себя в этом мире. Он отступил. Всё войско отступало, точнее, оно пыталось пробиться к воротам Стены костей, чтобы завершить позорный бой.

Аль Баян прикрывал отход товарищей как мог. Собрав всю силу перстней, он воспарил в небеса и поливал пламенем орды тварей. По его велению возникали огненные стены и трескалась земля, но безрезультатно! Монстры будто плодились во время битвы.

Даже уйдя, Лариан нас переиграл… Он никогда не творил различных тварей. Этот монстр един, это не тысячи чудовищ, а лишь одно, разбитое на бесконечное количество частей. Убивая их по отдельности, мы лишь царапаем его могучее тело, порезы эти зарастают мгновенно. В бою его не победить.

— Почему мы мать твою отступаем, Аль Баян?! — Раздался яростный вопль снизу, кричала Адриана. Чародей подлетел в ней, в марширующее кольцо солдат.

— Адри, мы зря затеяли этот бой. — Чародей велел ветру поднести себя вниз, к телу Адрианы, которое тащили на несколько призрачных воинов — Лариан был безумцем, но безумцем гениальным! Это единый организм, лишь найдя оригинал картины сможем победить.

— Я тебе давно не Адри! — Крикнула Фэйт и прописала чародею семь последовательных пощёчин, он лишь виновато улыбнулся. — Веди к воротам, кретин… — Выдавила сквозь слёзы Адриана. Всей своей сутью она ненавидела память Безумного художника Ларина и его тварей, и их бессилие перед его творениями било Фэйт прямо в сердце. Кураторы никогда не знали силы великого художника. Никогда!

Бой, продолжался. Хотя, вернее сказать, попытка прорваться к воротам продолжалась. Эдвард всё ещё был жив и даже заколол несколько химер — наскочил со спины. В итоге ему удалось тихонько затесаться между безмолвными воинами и уйти с передовой, оставшись живым. Рваная крестьянская рубаха и дырявые ботинки — не лучшая защита от ударов безумных тварей. Из товарищей продолжал сражаться лишь Аль Баян. Он расчищал путь к воротам. Раймон отсиживался в тылу, охраняя раненую Адриану и упавшего в обморок поэта. Парящие глаза бывают разные, некоторые из них способны только вызывать память старых ран. Один такой напал на поэта. Тот вновь увидел горящий дом и падающие балки. Почувствовал усиленную во сто крат боль от огня и беспомощности. На этот раз он не выдержал и рухнул без чувств.

К моменту, когда войско добралось до ворот и Аль Баян распахнул их заклятием, от призрачной армии ничего почти и не осталось. На землю Аурелиона Аль Баян затаскивал уже истощённых и бессознательных друзей, даже Эдвард попал под острые зубы химер: отделался обмороком, кровопотерей и откусанным ухом. Раймон заходил в ворота рыдая по товарищам.

Чародей захлопнул ворота и у них же и упал от усталости. Да, погибли в бою только призраки. Однако то был бой, который кураторы надеялись выиграть играючи, но прошлое победило вновь. Они лежали у ворот. Истощённые, разбитые, раненые и истерзанные, не знающие, что делать дальше. Но всё же они были живы. Хоть и только телом. Странники достигли заветной земли.

***

Тишина. Только изредка раздаются звуки шагов. Чётко отмеренные во времени, так умеют ходить только военные. Маркус встал напротив двери камеры и осмотрелся по сторонам. Вдоль стен дежурило шестнадцать солдат — лучшие из лучших, среди них нашлось даже несколько магов. Ранее тёмный проход надраили до блеска, развесили факелы. Обветшалую дверь добротно укрепили, ржавые кандалы заменили на новые — серебряные. Тюрьма никогда не знала такой заботы. Но каждый в Иннире понимал: когда идёт проверка, нужно вылизать всё сверху донизу. Вопрос только в том, что будет после инспекции…

— Приветствую вас капитан Крейг. Вижу, вы подготовили камеры к визиту Отца Настоятеля. Прошу отчитаться о проделанной работе.

Отличная осанка, сверкающий панцирь, парадное оружие, закрученные усы. Лучше бы Крейг стал портным или изготовителем красок: этот человек умел выглядеть неотразимо, только вот сердце трусливое и разум порченный. Однако Маркус не выбирал себе подчинённых — приходилось работать с тем, что есть.

— Достопочтимый, любимый, уважаемый, неотразимый генерал Маркус! Всё готово, завершено, окончено, приготовлено и дожидается визита любимого, уважаемого…

— Молчать! «Неужели ему нравится так унижаться? Нужно проверить, кто жаловал ему звание капитана, небось, не за военные заслуги он его получил…» — В другом месте зады лизать будешь. Работу видел.

— Ну и как вам, достопочтенный генерал? Удовлетворительно? Похвально? Отлично? Блистательно? — Не унимался лизоблюд.

— Удовлетворительно. — Сухо отчеканил генерал — Караул остаётся здесь, а ты поработаешь ещё. Передай моим командирам, что к завтрашнему дню войско должно быть полностью собрано и снаряжено. Нужно покончить с Духословным лесом и Массорской чумой. Эту страну пора поднимать с колен.

— Разумеется, я сделаю всё в лучшем виде, можете на меня положиться! — Крейг не переставал кланяться и совершать попытки поцеловать руку Маркуса. Этот служащий умудрился поддеть под свой панцирь парадную рубаху с манжетами, также от головы его несло каким-то противными духами.

— Замолчи наконец и иди работай, Отец Настоятель скоро придёт и мне очень не хочется, что он видел кого набрали в наше войско. Чего это ты застыл? Награду хочешь? Так вот тебе награда — назначение. Поздравляю! Теперь ты командир авангардного отряда лёгкой кавалерии! Я даю тебе возможность завоевать себе честь и славу в добром бою за нашу родину! Не это ли величайшая награда для солдата?

Крейг моментально прекратил всякие разговоры, немного позеленел и поспешил откланяться.

«Я уверен, завтра в городе его уже не будет. Такие трусы никогда не смотрят опасности в лицо, ждут, пока она повернётся спиной или же вовсе бегут всю жизнь».

— Всем смирно! Отец Настоятель идёт! — На лице Маркуса вздулось несколько вен, объявлял он громогласно и торжественно, с глубоким уважением. Стражники замерли и подняли немного взгляд, дабе случайно не встретится глазами со своим великим лидером. Отец Настоятель медленно спускался по лестнице, сегодня он надел парадную рясу и множество золотых украшений. Казалось, что от их веса его немного прижало к земле.

— Хорошо Маркус, всё сделано красиво. А теперь иди, мне нужно поговорить с узниками наедине.

Говорил старик натужно, с большим трудом ему давалось каждое слово. Глаза же и вовсе не двигались, смотря только вперёд.

— Но сэр… Это опасно…

— Нет. — Отец Настоятель отмахнулся от потуг генерала — Я велел заковать пленников в лучшие кандалы и выставить караул. О большей безопасности и мечтать нельзя. Если меня что и убьёт, то это старость, Маркус. От этого неотвратимого убийцы нет спасения, и скоро он придёт за мной, но пока что я жив и мне предстоит важный разговор. А теперь ступай, войско должно быть готово к завтрашнему утру.

— Так точно сэр, всё будет выполнено в лучшем виде ваше высокопреосвященство!

«Предупредить я его предупредил, а остальное не моё дело. Выполняем приказы Маркус, выполняем. Тут стоят лучшие люди, лучшие…».

Отец Настоятель вошёл в камеру, ещё два дня назад это место выглядело совсем иначе: древние скелеты, гремящие холодными и ветреными ночами цепи, крысы, много крыс. Но время идёт и комнату изменили, наполовину. Ровно до середины камеру выкрасили в белый цвет, поставили чайный столик и удобное креслице в придачу. Узники же находились на тёмной стороне, скованные по рукам и ногам, избитые и замученные, но, несмотря на это не павшие духом.

Данте поприветствовал Отца Настоятеля язвительно улыбочкой, всё его лицо разболелось, но он старался не показывать страданий телесных, пока душа ликует. Заключение сильно потрепало мятежника, и без своего излюбленного костюма и трости он совсем потерял былой шарм.

Тощий, как обглоданный скелет, щёки впали, на месте, где должен был быть левый глаз, осталась только зияющая дыра — повязку отобрали. Маэстро же наоборот, совсем не изменился. На месте был и костюм, и маска. При обыске маску пытались снять, но выяснилось, что легче преступнику просто оторвать голову, чем снять эту дьявольскую маску!

Отец Настоятель повернул кресло в сторону Данте, сел и захрустел имбирным печеньем, ему не хотелось вести серьёзный разговор на пустой желудок.

— Повесил бы я тебя и твоего товарища сразу, поутру, но так поговорить охота! — Отец взял ещё одно печенье и нервно его проглотил. — Какого чёрта!? — Сорвался он и ударил кулаком по столу, что аж тарелка подпрыгнула. — Я просто не понимаю, что ты мать твою творишь! Ты был моим лучшим кардиналом, я хотел продвигать тебя, и на голосовании победа была бы тебе обеспечена! Зачем всё это? — Искренне не понимал Отец Настоятель — Наёмники, проникновение? Ты идиот!? Подождать год не мог, пока я дух испущу? Ну так грохнул бы меня из самострела на балконе, или убийцу бы нанял… Эх! — Отмахнулся он — Да кому я объясняю…

Данте устало посмотрел на обвинителя, сплюнул кровь и приготовился отвечать.

— Это ты, дурак, не лезь, куда не знаешь. Мне не нужно ни на что не способное стадо ленивых баранов. Моё маленькое восстание вас разбудило, вы прикончили предателей, которым давно пора было болтаться на виселице, собрали армию, это всё мне пригодиться.

Отец Настоятель рассмеялся, подумав, что Данте шутит. На пол упала игральная карта. Щелчок. Вспышка, и Отец Настоятель лежил без сознания с крошками имбирного печенья на губах. По камере летает фарфоровая маска, сквозь прутья окна мерцает полная луна, придавая небывалые силы всему волшебному. В полную луну построили столицу, в полную луну пал Тассор, многое случилось в полную луну, в час волка. Маска остановилась и упала рядом с одеждой Маэстро. Актёр растворился в воздухе и «выпал» из кандалов». Прошла минута, две, Данте ждал. Наконец костюм поднялся сам по себе, маска заняла отведённое ей место. Маэстро натянул на невидимые руки свои излюбленные вельветовые перчатки. Тела у него давно не было.

— Позвольте объявить — к концу пришёл текущий акт, изволю я теперь спокойно говорить.

Маэстро наклонился и обыскал тело Отца Настоятеля, ключ нашёлся довольно быстро и спустя две минуты Данте стоял на твёрдой земле, более не скованный.

— Мог бы и раньше сказать, что ты призрак.

— Я не призрак, скорее смутный образ прошлого, не убитый и жаждущий справедливости. Моя жизнь есть маска и никакие раны плоти не погубят меня. Наденет только маску лик иной и полностью он мой. — Маэстро щёлкнул пальцами и достал из рукава ещё одну карту — сундук. Вспышка, и ящик стоял перед мастером. — Узри же смертный друг величие искусства, оно способно направлять людей — вести их за собой. Зачем же кровь нам проливать, коль можно просто ниточки умело закрепить, и тем повелевать, что нам покорно.

Маэстро разложил на столе компоненты для создания шедевра: два волоса, несколько баночек с красками, кисть и две тряпичные куклы. Один волос актёр позаимствовал в бою у генерала Маркуса, когда искусно разыгрывал роль человека, которого возможно победить клинком, а второй — у Отца Настоятеля. Блестящие нитки легко вплелись в кукол. Маэстро плёл шелка разума и души, к этим материям так сложно прикрепить нити, но годы самосовершенствования дали результат. Он отрезал души от тел и пришил к куклам. Не это ли есть истинное в мире искусство?

В свете луны на столе лежало две куклы, а каждой из них — послушная порабощённая душа. Маэстро уступил место партнёру и Данте жадно схватил новые «игрушки». Отец Настоятель очнулся и поднялся с пола. Данте смотрел в его глаза и видел в них только немую послушную пустоту. Чистый, послушный, незамутнённый ничем сосуд. Что может быть лучше?

***

Красная дорожка. Тысячи взглядов: ненавидящих, сжигающих, но за спиной двое, они защитят его. Ладонь вновь лежит на холодном набалдашнике трости, кожаный плащ вычищен и готов к торжественному моменту, повязка снова закрывает уродливую дыру в черепе. По левую руку идёт демон в человеческом теле, но это не важно. Демоны всегда были с ним. Церемониймейстер велит преклонить колено перед Великим, почему бы нет? Сыграть в игру со своей куклой не дурное дело. Данте наконец-то начал понимать стремление Маэстро к красоте. Важные моменты случаются не так часто, им не позволено быть уродливыми! И вот, шею отяготила новая ноша, которую он так мечтал на себя взвалить. В мире себялюбцев должен быть хоть один готовый к жертвам человек. Церемониймейстер велит подняться и принять почести. Золотой медальон блестит на груди, стража подняла вычурные флаги, фанфары гремят, дворяне, священники и слуги склоняются перед ним. И вот, глашатай смотрит в свиток:

Да здравствует верховный кардинал Данте

Истинный защитник и хранитель Иннира!

Конец второго акта

Глава 11. Место, где розы вечно цветут

Акт Третий. Древние тайны

Глава одиннадцатая. Место, где розы вечно цветут.

Боги ушли, велев великому художнику следить за порядком в мире.

Но какое ему до этого дело было?

Аурелион — колыбель мира. Здесь впервые вздохнул человек, и начало отсчёт время.

Маленькая страна. При желании её можно полностью обойти за день, или два, при этом, ступая неспешно и вслушиваясь в песнь рубиновых клёнов.

Край ласкового лета и добродушной зимы, земля без болезней и войн. В воздухе тут всегда парит пух, а деревья плодоносят круглый год. Художники жили в лучшем месте на земле, здесь и трава была зеленее, и солнце ярче. Казалось, будто невидимые создания специально по ночам подкрашивают всё вокруг.

Над плодородной долиной возвышался дворец роз — творение первого художника. Этот замок будто срисовали с картинки из детской книжки. Молчаливые стены из розового камня надёжно хранили обитель художников. Диковинные башенки его существовали по своим законам: они сплетались в единые узлы, расходились и устремлялись к небесам. Их держали силы неведомые и делали это уже много лет.

Саму академию хранили не только стены, но и многочисленные ворота, казармы и различные древние заклятия. Только первый куратор Аль Баян мог точно вспомнить полный список «сюрпризов», которые встретят захватчиков. Укрепления дворца роз кажутся хрупкими, слишком утончёнными для того, чтобы дать хоть какой-то отпор, однако внешний вид обманчив. Дворец живёт своей жизнью и способен породить защитников для боя, чего только стоят немые мраморные стражи у каждой из завитых арок? Высокие и величавые скульптуры созданий, напоминающие помесь человека и мотылька. Их лица закрыты шарообразными шлемами с прорезями для глаз, вместо брони — плащи из лепестков каменных цветков, а оружие — двусторонняя, тонкая, словно игла, пика.

К превеликому несчастью Аль Баяна, в высоких стенах почти не было необходимости — нечего защищать. Учеников в академии осталось ничтожно мало, преподаватели умерли или исчезли, а великих шедевров уже две сотни лет ещё никто сотворить не сумел. Адриана вручала кисть сомнительным творцам, их полотна быстро тускнели и рассыпались прахом, а созданные ими страны расы и города были обречены на поражение в войне против Великой пятёрки — спонтанного и недолговечного союза держав первых трёх столетий. Тогда Великие художники не зря носили своё имя и созданные ими народы до сих пор ходили по земле, только несли они не мир и счастье, как планировалось, а войну и огонь. Не может одновременно быть пять лучших. Остаться должен один.

Сам дворец стоял на горе, под которой переливалось в лучах солнца бриллиантовое озеро. Ученики когда-то любили посещать прохладные гроты в поисках вдохновения, там было на что посмотреть. Вода чистая, одного мимолётного взгляда хватало, чтобы увидеть самое дно и его скромных обитателей — поющих рыб. По ночам они поднимались на поверхность и часами играли друг с другом, переговариваясь на неведомом языке, напоминавшем человеку тихое пение. Чародей не мог спокойно смотреть на озеро. Там, скрываясь от палящего солнца в тени грота, он учил Данте рисовать. Увы, тому интересна была больше магия, и ей Аль Баян его тоже учил…

В Аурелионе много чудес и секретов, о которых ведомо только избранным. Славная страна пережила много бед, некоторые из которых вспоминать было запрещено …

***

— Три меры серы, пять мер абрикосовой мякоти и зелёных шишек, один крысиный хвост…

— Чем ты чёрт тебя дери страдаешь! — Безрезультатно возмущался Раймон уже который час, наблюдая как чародей штурмует пыльные трактаты. Призрак был еле виден в тусклом свете свечи — пора полной луны прошла и лишь тихим голосом он мог себя обозначить. Заседали товарищи в одном из «верхних» подвалов дворца роз, где и хранилось большинство книг.

— Терпение, мой чуть различимый друг. Ежели что чародей обещал, так выполнит безоговорочно! Однако рецепт воскрешения найти бы следовало для начала… — Чародей отбросил очередной ложный трактат — в своё время он скупал любые труды, хоть сколько-то относящиеся к волшебству. Увы, многие «писатели» имели об этом искусстве весьма суеверные представления. Так или иначе — вареньем из молодых шишек мёртвого не поднять, разве что пьяного…

— Знай я, что ты понятия не имеешь, как вернуть меня к жизни — не тратил бы время попусту! — Призрак жалобно заскулил. — Это же… Старинный замок… Верно?

— Я вижу вы, сэр, в самую суть вещей зрите?

— Не паясничай. Бабы у вас призрачные есть? БАБЫ! — Многозначительно спросил готовый на всё Раймон.

— Призраков нету… — На мгновение Аль Баян умолк, брови его опустились, проступили морщины. — Разве что один… — Докончил он шёпотом.

— Замечательно! Просто прекрасно! Где? — Оживился озабоченный генерал.

— Лишь пальцем тронь её и смерть тебе покажется наградой. — Чародей с силой захлопнул фолиант, что аж огромное облако пыли поднялось в полуосвещённой комнате.

— Спокойно, и спросить нельзя что ли? Разве ты не понимаешь, как трудно без… женщины так много лет?

— Три сотни лет не знал горячей страсти я, и жив доселе. — Безразлично ответил чародей. — Ступай за мной, нужно найти «Абимановы экстракты», может в них кроется ответ…

— Эх, и куда та одиозная дамочка свалила? Вместе ж пришли, вот она бы точно всё уже решила… — Вновь заворчал призрак, с унынием во взгляде рассматривая очередной бесконечный библиотечный стеллаж.

— Адри уже много лет живёт яростью и прошлым. Я дал ей след. Она взяла. Больше академии её заботит лишь одно…

— И что же?

— Гордыня. И лишь раз её гордыню ранили. Она едет мстить… Боязно мне за несчастный Иннир…

***

В ухоженной избушке в свете умирающего солнца столпилось множество людей. В белых фартуках, в милых чепчиках. Кто-то из них смирял боль. Кто-то, не стесняясь, плакал. Умирал Аразан сын Герона — молодой глава большой и сильной семьи в селе Жёлтого кипариса.

В то же время со старостой вёл переговоры тонкий человек с обгоревшими руками. Илиас и глава деревни оживлённо о чём-то спорили.

— Я предлагаю вам шанс спасти вашего сына, неужели вы не хотите попробовать? — Сотый раз спросил поэт.

— Нету у кровинушки моей шансу выжить, седовласый землепашец уже закончил его борозду. Никакие лекарства не помогут… — Причитал тихо сгорбленный дед с изогнутым суком в руке.

— Я вам сотый раз говорю: у него все шансы. Просто небольшое заражение крови! Не надо было с открытым порезом землю пахать! Напоим его бадьёй тёплой воды, прижжём раны, я дам ему пару отваров и всё! Незачем ему умирать! Вон: жена, четверо детей! Четверо! — С выражением повторил поэт. — Чего ж вы его хороните то сразу я не понимаю?!

А хоронили несчастного по той причине, что, ведя расслабленную и чудесную жизнь, жители долины вовсе позабыли, как следует бороться с бедами и судьбой. Любая напасть, даже будь вызвана она глупостью и неосторожностью самого человека, воспринималась как жертва судьбе во имя дальнейшего счастья и процветания.

— А я вам сотый раз отвечаю, отрок из-за стены, не надобно нам помощи твоей, отварчики! Прижигать! Неужто ты думаешь, что судьбы волю травки изменят!?

И только было хотел поэт парировать аргумент старика-старосты, как замер на месте, а глаза его полезли на лоб — в деревню завалился барон Фон Грейс, он пришёл от дворца по уходящей в горы тропе. Эдд успел сменить одежду, но вместо излюбленного сюртука предпочёл цветастую рубаху, как у местных крестьян.

Эдвард смело подошёл к дому умирающего и стал о чём-то тихонько расспрашивать скорбящую округу. Илиас не мог расслышать о чём это барон шепчется — песнь вечерних сверчков и шум ветра мешали.

Что же он тут делает? Он же должен вместе с Аль Баяном рыться в трактатах и фолиантах… Это меня попросили послужить врачом! Я хотел этого!

Барон закончил «окучивать» местных жителей и бодрым шагом двинулся к старосте, лицо его украшала непривычно широкая улыбка. Эдвард если и улыбался, то с издёвкой. Губы его просто не могли не показывать пренебрежительного отношения ко всему, что дышит.

— Многоуважаемый староста сей прелестной деревни — Барон склонился перед старцем и поцеловал тому руку, отчего глава селения моментально растаял.

— Зачем пожаловал, добрый молодец?

— А как же… — попробовал напомнить о себе поэт, но от него старик отмахнулся, всё внимания уделяя барону и его улыбке.

— Отойди сынок, не верю я, что методы твои помогут… А вы сюда с чем пожаловали?

Барон многозначительно покашлял и начал речь:

— Как вам известно — я тоже странник из-за гор, и людям вашим помочь стремление имею. Всю молодость свою провёл я за трактатами великих, дабы силы иметь, чтоб побороть великую единую болезнь, судьбою насылаемую.

Старик оторопел и чуть не упал на колени перед бароном в мольбе помочь. Эдвард про себя смеялся, глядя на поэта: и кто тут теперь лучше мелет языком, стихоплётишка? ХА!

— Со мной пройдёмте, добрый господин, поведайте же мне, как исцелить болезнь судьбою насылаемую! — Старик Герон мельтешил перед бароном и тянул того за руку к хижине с больным, но Эдвард стоял как вкопанный.

— Сперва плата! — Задрал нос барон.

— Уважаемый староста — вновь вклинился поэт — знаю я этого человека, шарлатан он!

Староста пропустил слова мимо ушей и крикнул мужиков. К нему мигом прибежали двое жилистых молодцов с густыми бородами и мокрыми от сидра усами.

— Коли этот ещё вякнет, так проводите ж его далёко отсюдова. — Велел староста, на что мужики лишь кивнули. Поэт поднял руки, будто сдавался и умолк. Он хотел хотя бы посмотреть, что задумал Фон Грейс.

— Так какую же плату желаешь, молодец? — Вернулся к разговору староста.

— Не каждый раз судьбу выходит победить, и коли дух покинет тело — прошу его мне в дар принести. Дабы плоть помогла мне врачевать других, судьбой сморённых.

Ты же понимаешь, что он хочет! Он убьёт его! Что будем делать? — Промелькнуло в голове поэта.

— А смысл спасать этих невежд? Уж час им разъясняем, как верно, а они нос воротят. А тут пришёл этот шарлатан, сказал ровно то, что они хотели услышать и сразу всё прекрасно! Смотри — они ж ему безоговорочно верят. Их даже не смущает то, что платить придётся только в случае неудачного лечения, неужели настолько глупы они?!

— Мы должны помочь, иначе человек умрёт! Как ты можешь стоять в стороне?

— Хорошо, спасай. Только ты пожалеешь. Я всё сказал.

Поэт завершил внутреннюю борьбу и двинулся смотреть, на методы лечения барона. А вдруг вылечит? В конце концов в алхимии Фон Грейс понимал много больше его…

Лечение началось странно. Эдвард приказал селянам взяться за руки и сесть кругом вокруг дома. Только пару девушек он взял себе в подручные. Они принесли ему воду, тряпки и нож, что хранился у старосты в хижине. Затем барон велел людям петь, да как можно громче: «Чтобы судьба не могла видеть нас, пока целительством я занимаюсь». Когда все приготовления завершились, барон захлопнул двери хижины и начался обряд.

Поэт времени не терял. Он искал способ заглянуть в хижину, ибо просто так не пускали никого — при входе назначили бугаёв. Илиас кружился вокруг дома, как гиена вокруг туши, которую облюбовали львы. Наконец ему удалось найти небольшую дыру между крышей и стеной дома — солому и хворост со временем выдул ветер. Подтащив ближайший камень, поэт встал на него на цыпочках и заглянул внутрь. Фон Грейс стоял над постелью больного с маленьким томиком в руках, раньше он его, видимо, за пазухой хранил. Разобрать, что написано в книге не выходило — это были не привычные буквы, а лишь скопления неизвестных символов. Видел поэт одно — барон с помощью ножа аккуратно вырезал эти символы на теле умирающего. Больной не стонал и не сопротивлялся — его опоили сонными травами.

Он не просто на нём «рисует»… Он ещё и кровопускание делает! Он его убьёт, убьёт! — Мысленно паниковал поэт, пока не решился в итоге действовать.

Уверенным шагом он двинулся к двери дома, растолкал поющих крестьян, отчего те аж оторопели и растерялись. Однако, молодцы при входе выставили руки, не пропуская поэта дальше, прося того взглядами отойти.

— Можете не пускать, но тогда смерть вашего односельчанина будет на вашей совести. — Со сталью в голосе произнёс поэт.

Мужики призадумались. Они не верили чудесному врачевателю судьбы, как верил ему староста. Они сами вообще в судьбу не верили, а потому расступились и дали Илиасу распахнуть дверь.

Он молнией ворвался в хижину, оттолкнул Фон Грейса. Барон отшатнулся, споткнулся и грохнулся на пол, осыпая всё сущее проклятиями.

Илиас засучил рукава и быстро обследовал больного: температура, дыхание, зрачки и сердцебиение. Аразан горел, а сердце его колотилось, словно целое войско единовременно хлестало клинками по щитам, он истекал кровью, которую впитывали разложенные бароном тряпки.

Илиас оцепенел, он не знал, что делать. Приди он раньше, не дай Эдварду натворить дел, не поверь он на секунду в порядочность барона он бы без проблем вылечил больного, но теперь…

Отойдя от шока, поэт бросился трясти только поднявшегося барона, глаза у Илиаса от волнения воспалились, он сам теперь походил на лихорадочного.

— Что восстановит синтез крови и остановит лихорадку!? — Кричал он — Я знаю, ты можешь его спасти!

Барон схватил поэта за плечо, поднёс голову свою совсем близко к уху поэта и нежно прошептал с привычной издёвкой:

— А зачем мне это делать? Раймону легче всего вернуть жизнь дав мёртвое тело. Я верну долг Аль Баяну, он будет должен мне… А если сейчас ты отпустишь меня и дашь завершить представление перед этими идиотами, то я замолвлю словечко и за тебя. Может, ты и рассказал ему, что я убийца, но долг то он не вернул, верно?

Илиас отбросил барона обратно в стену, он дрожал от ярости, но понимал, что Эдварда бей не бей, а он всё равно не поможет из-за загадочных «принципов». Принципы у убийцы…

Поэт действовал стремительно: подручные дамы послушно принесли несколько бадей с водой и кое-какие травы, которые, как думал поэт, могли помочь. Драгоценное время потерял он, разъясняя, какие растения требуются — называли их местные, разумеется, иначе. А что самое страшное — многих трав в Аурелионе не росло из-за вечного лета! Каменистый Щербик и Столистник сбрасывают семена осенью, а осени тут никогда не было…

Трясущимися руками в ступке размял поэт травы и заварил пару отваров, тем временем больной «пылал» и стонал — даже обезболивающее перестало помогать. Поэт поднял голову умирающего и медленно влил отвар в губы.

Минута.

Две.

Ничего.

Больного уже трясло от лихорадки, а Илиаса начинало трясти от собственной беспомощности и бессилия. Вдруг он почувствовал чью-то руку на плече.

— Здесь Магарин корень — аналог нашего Каменистого Щербика, но давать такой раствор следует не через рот, а сразу наносить на кожу. — Сквозь зубы, сквозь злость и сквозь ярость процедил Фон Грейс, засучивая рукава. Он сам не понимал, что делает, как и Илиас не понимал, что происходит.

Барон отстранил поэта от ложа больного, прикрикнул на служанок и растения ему принесли мигом — объяснял он в пару слов, но понятнее поэта. Ловко отделяя ненужные стебли и листья, которые лишь портили лекарство. Поэту оставалось лишь наблюдать, да изредка вытирать пот со лба барона и так насквозь промокшей тряпкой.

Прокипятив растения и выжав нужный экстракт, Эдвард аккуратно смешал жидкую смесь с измельчёнными листьями Рекины. Получившуюся мазь равномерно распределил по всему телу больного. Дальше оставалось лишь поить его сбивающим жар отваром, который в производстве был прост и его Илиас сготовил по приказу барона давным-давно.

Мрачный, словно тысяча голодных волков, Фон Грейс вышел из хижины.

— Около кровати три бадьи с лекарством. По кувшину давать больному каждые три часа, пока жар окончательно не спадёт. Как спадёт — два раза в день давать. Ему с кровати не вставать, с жёнами не спать. Кормить овощами и фруктами хорошо мытыми и измельчёнными. Нож, перед тем как резать ему еду, в горячей воде промыть, а то опять что-нибудь подхватит. Этого болезненного ещё полгода что угодно может сморить, а потому глаз да глаз за ним. Прощайте.

Эдвард отмахнулся ото всех благодарностей и почестей, что ему желали воздать и, хмурый, быстрым шагом двинулся ко дворцу роз в компании поэта, который смотрел на него уж очень странно.

— Зачем помог? Тело было почти твоё. — Спросил Илиас.

— Не знаю.

— Значит, что-то в тебе есть хорошее.

— Заткнись.

— Ты мог бы стать знаменитым врачом, никогда не видел человека, способного заражение крови подручными средствами исцелить.

Барон молча шёл дальше, потом замер и повернулся к поэту:

— Не говори Аль Баяну об этом.

Молча они пошли дальше, в гору, ко дворцу роз. По дороге они встретили несколько патрулей воинов в алых плащах — рыцари розы. Именно они встретили их по прибытию в Аурелион, отнесли во дворец и выходили. В этот орден принимали всех, кто не смог поступить в академию, но желал остаться в Аурелионе. Это было некое подобие армии, но занимались воины в основном помощью окрестным четырём деревням. Мельницу починить, урожай помочь собрать, на празднике сплясать — это они завсегда. Почти все рыцари розы — добрые мечтатели. Они выросли на историях о принцессах, драконах и странствующих рыцарях, что с них взять? Чистые душой, искренние, они не могли служить надёжной защитой от внешних угроз. Что это за воин, который знает жалость и честь? Увы, но бесчестие в битве всегда побеждает. Так уж вышло — доброе играет по правилам, зло правила нарушает. Иногда назревает вопрос — а кто правила то придумал? Не зло ли?..

***

Путников встретили изысканные резные ворота дворца. Кузнец на них изобразил целый цветущий сад металлических бутонов. Ворота были открыты. Эдвард прищурился, чтобы разглядеть двоих, что стояли в проходе: опустились сумерки, даже дорогу с трудом удавалось различать.

К своему огромному удивлению Эдвард увидел Аль Баяна и Раймона. Раймона во плоти! Да на нём даже доспех был, и меч никуда не делся! Завидев товарищей, чародей оживился, он давно их ждал.

— О странники ночи! Неужели считаете вы, что можно так просто меня волновать? Забылся, зарылся средь книг, ища способ вернуть мёртвому жизнь, и не заметил, как сумерки землю укрыли, а вас то всё нет!

— Была сложная операция. — Ответил поэт.

— Как… Как ты его воскресил?! — Эдвард был шокирован, он не понимал, как что-то кроме некромантии и экзорцизма могло вернуть Раймону жизнь.

— Ну, я ещё на кое-что способен! — Задрал гордо нос чародей.

— Он меня не воскрешал — Перебил Раймон и помахал для наглядности рукой, Эдвард пригляделся — воин действительно всё ещё был призраком, просто очень… живым.

— Ну да! Фактически он ещё призрак! — Возмутился Аль Баян — Ну а чего тебе надо? С женщинами всё вполне ладиться будет. Пить? Пей сколько влезет! Меч держать можешь, драться можешь. Просто не покидай Аурелион и всё!

— Он как-то энергию своих колец привязал ко мне. — Раймон продемонстрировал рубиновый перстень на правой ладони — Пока ношу эту прелесть — от живого ничем отличаться не буду. — Генерал страстно поцеловал украшения и вприпрыжку бросился вниз, в долину, распевая по пути матерные солдатские песни. Ему не терпелось снова жить и блистать! И бухать…

— Даже не попрощался… — Всплакнул Аль Баян — А вы чем господа занимались? — Спросил он у товарищей.

Внезапно слова его сорвал ветер. Этим вечером он особенно гневался и бился беспрестанно о неприступные стены дворца, будто мечтал их превратить в пепел и разнести по всем сторонам света.

— Я людей пытался лечить, а Эдвард одного чуть не убил. — Сказал поэт, заходя чародею за спину. Повисла тишина. Барон ненавидящим взглядом стремился в Илиасе прожечь дыру, а тот лишь ухмылялся, скрестив руки. Думал тебе всё и всегда сходить с рук будет? Нет уж, я не допущу. Хватит уже молчать. — кричал его выразительный взгляд. Аль Баян прикрыл глаза и начал медленно качать головой, что-то тихо шемча под нос, будто молитву.

— Он врёт! Я спас жизнь тому человеку! — Разрезал воздух крик барона.

— Верно. Но сначала он его изуродовал странными знаками, хотел получить мёртвое тело, чтобы воскресить Раймона, и чтобы ты, Аль Баян, был ему должен. — Гвоздь окончательно вошёл в крышку гроба.

Аль Баян молчал, только мотал головой и массировал виски. Слова Адрианы, тогда, перед стеной, они повторялись в его голове снова и снова: «Чтоб Фон Грейс и одной ногой в академии не был. Он соблазнился, освободил души и согласился на сделку Лиса. Я знаю таких, как он. Амбициозные, хитрые и подлые — не надо нам больше такого».

Эдвард было хотел оправдаться, но чародей взмахнул подолами халата и мощный порыв ветра сбил барона с ног, тот старался кричать, но лишь беззвучно открывал и закрывал рот, не силах перебороть ветер.

— Ты спас меня, и тот твой поступок меня ослепил. Я думал — ты лучший человек на свете, мой друг. Но сколько мы не говорили — ты лишь пытался вызнать тайны магии и секреты силы… Ты даже не спросил, что я люблю, как я жил. Я очень хотел быть твоим другом. Верь не верь, а хотел. Я так долго был одинок, что как мальчишка лип к тебе, узнавал тебя, но ты не хотел открываться. Я видел, как ты убивал в Тассоре во время революции: «Нет, он просто запутался! Его сбили с пути! Я отвезу его в Аурелион и там всё будет хорошо, он ведь лучший человек». Потом я узнал, что начал ты убивать сам. Что погубил чуть ли не сотню человек! Но и тогда я тебя простил: «У него было тяжёлое детство! Он рос в ненависти! Он исправится, я стану ему лучшим другом». Адриана рассказала мне, что ты принял сделку лиса. «Он случайно! Он освободил души, это же прекрасно! Его загнали в угол, не дали выбора. Мы всё решим, я помогу ему, он случайно…» — утешил в последний раз я себя. А теперь, ты лежишь передо мной. И уже здесь ты чуть не убил человека. Не будь рядом поэта — ты бы закончил начатое. Я больше не могу тебя прощать… — Аль Баян выглядел неприступной бесчувственной крепостью, которая, однако, готова была в любой момент пойти водяными трещинами… И всё же она была неприступна.

Чародей снял с пальца изумрудный перстень и бросил к ногам барона.

— Драгоценный камень — награда за спасение. Новая чудная страна — награда за спасение. Я ничего больше тебе не должен, барон Эдвард Фон Грейс. Властью куратора я изгоняю тебя из Аурелионской академии художеств. Ты не ступишь на эту гору, ты не постучишь в эти ворота и никогда даже не взглянешь на великую кисть. Такие, как ты великими художниками не становятся!

Аль Баян закричал, запел, и ураган выкинул барона на сырую ночную дорогу и с грохотом захлопнул ворота.

Пели сверчки. Капал тёплый летний дождь. На небо высыпались тысячи крохотных звёздочек. Эдвард остался совсем один. Снова.

***

Фон Грейс горел. Он видел, как обугливается его кожа, и проступает плоть. Жар и холод воедино, его тело пронзали миллионы раскалённых игл, они впивались и медленно входили внутрь, у барона уже не было сил кричать. Он ничего не мог поделать, перед глазами стояла пугающая картина — все дурные воспоминания нахлынули разом вместе с болью. Вся жизнь — одно сплошное дурное воспоминание, с редкими просветами.

Тихое вечернее небо, Эдвард всё ещё лежал на земле совершенно здоровый.

— Долг Эдвард… Долг. — Прокрался к уху тихий шёпот.

Барон с трудом поднялся на ноги. В голове сразу помутилось и он чуть снова не упал — успел схватиться за растущую рядом берёзу.

— Увидь я себя сейчас со стороны, решил бы, что оборванец какой-то безродный. — Заключил вслух барон, людей в округе не наблюдалось, и он решил применить свой любимый способ поиска выхода из трудной ситуации — разговор с самым верным человеком, то есть с самим собой.

— Можно прибиться с местным крестьянам и пахать землю, вроде неплохо живут… — Предложил первый голос.

— Водиться с крестьянами? Им можно кинуть подачку, но никак не жить с этими смердящими ничтожествами! — Возмутился второй голос.

— А чем ты лучше них? Твоя земля далеко, да и титула наверняка уже лишили. За душой ни гроша, кроме дарёного колечка, одежда походит на те балахоны, которые по осени носят пугала в полях. Почему нельзя просто смириться со своей обычностью и спокойно жить? — Высказал аргумент первый голос.

— Обычностью? Ты сказал обычностью?! В моих жилах течёт королевская кровь! Я имею право рождения быть выше других! Мой ум острее, а манеры изысканнее. Я не могу жить среди дубоголовых крестьян! Я достоен великой кисти! Кто, если не я?

— Ты хочешь кисть? А ты не думал, что есть люди талантливее и достойнее тебя? Ты, Эдвард, не центр вселенной и не великий художник!

— Заткнись. Были люди, считавшие себя достойнее — все с пеной у рта корчились в предсмертных судорогах. Я хотел получить кисть по-хорошему, сотворить прекрасное, ибо право имею рождением дарованное! Пришла пора действовать по старинке. — Пробасил второй голос, Эдвард нервно захихикал.

— Я удаляюсь, не хочешь быть счастливым — не будь. Хочешь потерять голову в очередной бессмысленной битве? Пожалуйста! Только помни, спать спокойно не сможешь, пока не вернёшь долг лису. А когда вернёшь, я позабочусь, чтобы совесть съела тебя с потрохами. — На этой фразе первый голос исчез и больше в голову Эдварда никогда не возвращался.

Барон достал из-за пояса зеленоватый клинок и внимательно осмотрел оружие. Именно им ему предстояло забрать три невинные души. Эдвард покрутил меч в руках, а потом заткнул обратно за пояс и стал спускаться с горы. Он держал путь в ближайшую деревню, где по его догадкам сейчас должен был выпивать Раймон. Он видел, как люди там готовились к празднику, где ещё быть жаждущему жизни генералу?

***

— Неужели он выпьет ещё одну? — Спросил товарища пахарь с седой бородой до колена.

— Ну, он же до этого десяток кружек одолел? Значит, пить дать ещё одну уговорит! — Ответил ему черноволосый подмастерье кузнеца.

В самом центре деревни кипели бурные споры на тему победителя подходившего к концу пивного соревнования. Ледяной огонь интриги разгорался ярче с каждой секундой. Претендент номер один… Уже валяется лицом в грязи. Многие сулили победу старому пьянчуге Джеку восьмидесяти годов отроду. От этого милого дедушки всегда разило сидром и медовухой за версту, алкоголь был его жизнью! Ему принадлежали такие фразы как: «Истина в сидре», «Истина в малиновке», «Истина в пиве», «Истина в вине», «Истина в медовухе». По мнению Джека, истина таилась исключительно в крепком алкоголе. К превеликому несчастью болельщиков призвание Джека дало сбой, и после восьмой кружки старик сломя голову понёсся на свидание с ближайшим источником воды.

Раймон смотрел в глаза противника, шатался, икал, и смотрел. Генерал уже не помнил имени оппонента, да и неважно это было. Махина напротив в самом начале состязания выдула с десяток полнёхоньких кружек и даже не рыгнула! Несколько раз Раймон хотел сдаться, но солдатский кодекс Иннира был беспощаден — бухать до конца! Ко всему прочему на кону стоял желанный Раймоном приз — ягодицы обворожительной Авроры, дочери рыбака. Конечно, официально в качестве приза предполагался танец, но у генерала были другие планы. Несколько лет без женщин это вам не шутки.

Оживлённую дискуссию это соревнование вызвало ещё по одной причине — бой за честь Авроры Раймон вёл с её женихом.

Сам жених собрался с духом и залпом опустошил тринадцатую кружку сидра, перевернул её и громко ударил посудой об стол. Пришла очередь генерала, надеялся он сейчас только на одно — напивался он не хуже, чем дрался.

— Чудовища идут! К оружию! — Крикнул внезапно появившийся паренёк.

Нет, паники не было. Жители спокойно оставили танцы и выпивку, будто сражаться с монстрами — житейское дело. О болезненном укусе мелкой мошки человек больше волнуется, чем Аурелионцы о чудищах. Было одно тёмное время…

Бабы выходили из хижин с грозными сковородами и скалками, мужчины же вооружились вилами и факелами, с ними шло несколько отдыхавших в деревне рыцарей розы. Шатающийся Раймон увязался следом за толпой, в глазах у него двоилось. Разгонять чудовищ — одна из немногих забот Аурелионцев.

***

Эдвард уже стоял у подножия горы, когда увидел скользящие по полю огоньки. Перед ним раскинулось настоящее море колышущихся колосьев.

«Какой-то праздник? Я даже здесь чувствую запах спиртного. Раймон точно там, он мне нужен». — Решил барон и побежал к огонькам. Очень быстро он достиг поля, где завораживающе шли рябью, словно морская гладь, посевы. Однако у него не было ни времени, ни желания созерцать местные красоты. Огни стремительно приближались, и Эдвард уже мог слышать отрывки разговоров, эти люди кого-то искали. Вдруг барон споткнулся и чуть не упал, он обернулся и увидел, что левая его нога запуталась в каком-то неизвестном растении. Эдвард рубанул мечом по проклятому стеблю, но тот не поддался. Растение оказалось прочнее стали, краем глаза барон заметил маленькие чёрные точки, обступающие его со всех сторон. Твари издавали щёлкающие звуки, как сотня тикающих часов с кукушкой. Грызунов становилось больше, и они не иссякали. Это были не обычные крысы, даже опытного охотника ужаснуло бы то количество глаз, которыми грызуны изучали жертву — всё туловище их было утыкано налитыми кровью красными огоньками.

Эдвард не паниковал, а точнее, просто не успел запаниковать. Рядом с голодной стаей упал факел, и крысы растворились, будто их и не было. Морок. Иллюзия. Ворожба. Поле не загорелось. Ночью было сыро, посевы ни в какую пылать не желали.

Колосьязашевелились, и к барону вышла толпа крестьян с Раймоном и старостой во главе.

— Генри! Выкорчуй ногу нашего гостя, ещё немного и лежать бы ему тут обглоданным до костей. — Распорядился тучный староста с коротенькой бородой и громадными руками.

— Ик… А по мне это не монтсры… ик… а фигня какая-то! Где смертный бой! — Услышав слово «монстры», Раймон ожидал увидеть страшилище похлеще того, что встретил у стены. Крысы его уже не впечатляли.

— Вы бы милсдарь тут ночами не бродили. Эти крысы волшебные, из обломков старой башни лезут, мы их в этом году ещё не травили. Твари быстрые и сожрать могут заживо, коли без света к ним подступиться.

— А что там, в обломках старой башни? — Заинтересовался Эдвард.

— Да ничего, когда-то там художник жил, у него крыша поехала, и он страшилищ рисовал. Потом его вместе с башней и схоронили. Только вот иногда его «детки» оттуда вылазят. Ну да ничего, посылаем тройку мужиков, они крысиные гнёзда жгут и всё тихо на год становится.

— Старая башня и… Ик… Гнёзда монстров? Благородный рыцарь Раймон снова в деле! В бой товарищи! — Генерал воодушевился и достал меч, чуть не убив им одного из крестьян. — Ик… Только покажите, куда идти…

— Я тоже хотел бы помочь очистить то место в благодарность за спасение, клинок у меня есть. — Эдвард показал ржавое лезвие, и только потом понял, что это выглядело довольно глупо. Толпа позади старосты скучала и молчала, им хотелось поскорее вернуться к выпивке и танцам. Сам староста хмыкнул и жестом подозвал двоих парней с огромными фингалами под глазами.

— Так, молодчики, коли вам на празднике не хватало драки, так вот идите и помогайте этим двоим на голову долбанутым добровольцам очищать старую башню. — Прошептал староста парням, а потом повернулся обратно к Эдварду — А вам господа низкий поклон, по возвращению накормим и обогреем. Ребята вам покажут путь и подсобят, чем смогут. В добрую дорогу!

Староста сунул непутёвым парням связку просмоленных факелов, кремень и кресало, а сам повёл толпу дальше отмечать окончание недели. Деревенские «добровольцы» нехотя поковыляли в сторону старой башни. Только Эдвард сиял — в древних руинах, некогда принадлежащих безумцу, можно было найти много интересного…

***

Над садом роз взошла луна, а ветер дул печально, тихо. В тени розовых кустов чародей воротил землю лопатой. Горсть за горстью он вырывал яму. Он запачкал руки. Он запачкал лицо, но не отвлекался от работы. Он долгие годы её откладывал. Время пришло.

Когда яма была уже так глубока, что и макушки чародея видно не было, тот вылез и вытянул с собой лопату. Глубоко вздохнув, он залез в заросли розовых кустов и вытащил оттуда небольшой ящик, где сохранил всё, что осталось от дорогого человека — череп и пара костей. Всё, что осталось.

Аккуратно поставил ящик на дно ямы, и вновь заработала лопата. Земля на век хоронила прошлое. Спустя час чародей закончил зарывать могилу и пошёл за камнями и досками. Неумело и грубо он сложил надгробие. Что мог, то сделал. Но даже если бы могила стояла не в саду, а в величественном мавзолее — это бы не искупило вины.

Аль Баян воткнул в камни плохонько сколоченный деревянный крест и достал нож, чтобы вырезать на нём имя, но в последнюю секунду рука его дрогнула, и он упал на надгробие. Рыдал всю ночь напролёт и тьма вместе с ним обливалась слезами.

Только утром он снова обрёл покой, отложил нож и встал, тихо прошептав:

— Не мне Люси вырезать твоё имя на дубе немом, ведь только я виноват во всём…

Глава 12. Мёртвые чертоги

Вниз, всё глубже по обломанным ступеням в душную темноту.

Тени отзывались на каждый шаг, не прекращая свой полоумный танец мимолётного виденья, что исчезнет поутру. Под разбитой, стёртой с лица земли башней, простирались необъятные катакомбы. Они, как корни древнейшего древа, проникли всюду под землёй, и не было места в долине, где, копнув достаточно глубоко, человек не свалился бы в эту непроглядную бездну.

Эдвард старался не дышать, спёртый воздух полнился зловонным амбре горелого мха и протухшей канализационной воды. Ему чудилось, что стены следят за ним, запоминают каждый шаг, движение лица, вздох и слово.

Иногда в переплетениях коридоров встречались сравнительно целые комнаты, а в них — картины. Полотна покрывали бесчисленные порезы, некоторые работы обгорели. Уцелели только рамы. Не роскошные рамы с золотой окантовкой, инкрустированные каменьями. Нет, то были самые простые дубовые рамы. Картины, что в них томились, виделись более честными. Холст и зрителя не разделял вычурный и бесполезный барьер роскоши — только человек и картина. Первый смотрит в душу второй, но всё равно видит свою. Всё, как в зеркале.

Никогда эти коридоры не видели шумных вечеринок и балов, хозяин их любил лишь рисовать и жил отстранённо ото всего остального мира. В признании он не нуждался и дышал только для себя, проводя часы за размеренными прогулками по собственной аллее славы. «Признание обществом — удел слабых и зависимых» — говорил он себе, когда одиночество разрывало его на куски.

— Стоять! — Крикнул один из крестьян, и процессия замерла. — Крысиные гнёзда обычно появляются вот в этих двух туннелях. Рыцарь, со мной, мы правый обработаем, а вы — левый. Встречаемся тут же через десять…и пять… Через десять плюс пять минут! И помните, не тушите факелы, а то крысы ваши кости мигом обглодают.

Группа разделилась, и Эдвард вместе со вторым деревенским пацаном по имени Джон направился на поиски крысиного гнезда по очередному узкому туннелю. Шаги их отдавались звонким гулом, словно не четыре оборванца заявились в чертоги под землёй, а целое воинство.

— Как тебе тут живётся? — Как бы невзначай спросил барон. Из двух парней Джон был младшим, более разговорчивым.

— Ничего так. — Односложно ответил тот, и какое-то время они опять шли в тишине, только огонь факела иногда задумчиво потрескивал и выкидывал сноп искр.

— А вы сюда только крыс жечь спускаетесь? Тут, судя по всему, целый подземный город.

— Только крыс. — Джон говорить не хотел, тем более о нижних туннелях, которые считались темой для разговора запретной.

— Неужели никогда не было интересно, что там, в глубине? — Эдвард не прекращал попыток разговорить спутника. Тот промолчал, зажёг новый факел взамен старого и зачем-то провёл рукой по прохладной стене, будто вспоминая дорогу.

— Нам тут хорошо жить. — Задумчиво заметил Джон — Зачем лезть туда, вниз? Когда-то из этой башни нечисть всякая лезла. Не дурак я, чтоб из-за любопытства башкой рисковать. Раньше молодняк сюда толпами в поисках приключений валил, а потом пропали все, издохли. Не велено кому-то про это место много трепаться, а я вижу ты носяру везде просунуть горазд. Так вот, заткнись и забудь — внизу что-то нехорошее, не трогать лучше его. Пошли жечь крыс лучше, потом напьёмся вдоволь.

Путники двинулись дальше по тонкой кишке туннеля, избегая многочисленных развилок и поворотов, пока наконец в конце пути не замаячило что-то. Предмет, похожий на осиный улей, без передыха порождал всё новых и новых красноглазых крыс. Конец туннеля представился Эдварду целым морем этих беспощадных грызунов, которое, тем не менее, отступало при виде жаркого света факела, фырча и скалясь.

— А сколько им времени нужно, чтобы сожрать человека?

— Эдак за третью часть от минуты управиться могут, а тебе то че…

Барон со всей силы толкнул спутника, будто валун рывком сдвинул.

Когда зажат в угол — грызи и рви. Как крыса. Ты лучше, чем они. Их жизнь не твоя.

Джон не удержался, напрасно пытаясь сохранить равновесие, он выронил факел и стоило только ему переступить черту, где свет переходил во тьму — крысы набросились на него всем скопом.

Барон мигом подхватил спасительный огонь и отскочил от кричащего и стонущего тела, превратившегося в копошащийся чёрный клубок, усеянный горящими песчинками глаз.

А я ли его убил? А если же чёртов лис не засчитает эту душу!

С такой мыслью в голове барон поднял факел над головой и сделал пару шагов в сторону Джона. Круг света развоплотил стаю крыс быстрее, чем за секунду. Ни звука, ни стона. Они просто исчезли, и теперь перед Фон Грейсом лежало изуродованное, обглоданное почти полностью, но ещё живое, тело. Как душа его ещё не покинула только богам известно, разодранная грудь и проступившие лёгкие всё ещё лихорадочно поднимались и опускались, позволяя паре обезумевших от боли глаз не смыкаться на минуту дольше.

Барон достал из-за пояса изумрудный клинок, занёс его над горлом умирающего и опустил. Раздался тихий, последний всхлип и стоны умолки. Эдвард не закрыл глаза. Он никогда не мог смотреть, как умирают люди. Он травил их, оставлял у канав и в сточных ямах, но всегда живыми. Испускали дух они в одиночестве…

Меч испускал зеленоватое сияние. Явный признак того, что душа усопшего отправилась прямиком к Шестиглазому лису в чертоги. Треть долга была уплачена.

Чуть поразмыслив над ситуацией, Барон несколько раз ударился головой о стену и измазал лицо в коридорной грязи. Он порезал себе руки и лодыжки, чтобы выглядеть особенно побитым. Театр он когда-то боготворил, пришло время дать свой маленький любительский спектакль. Эдвард даже над названием задумался… «Мёртвые чертоги». Вот оно ему как раз нравилось! Или он просто думал, что оно ему нравилось.

***

Раймон и Грим, так звали второго сопровождающего, уже минут десять ждали товарищей. С задачей они справились быстро — просто пошли и сожгли крысиное гнездо. Грим весь изъерзался, ему покоя не давала мысль, что кто-то пьёт и веселиться, пока он торчит в этой зловонной духоте! И надо было ему подраться с тем типом… Что он мог сделать?! Та сволочь назвала его мать кучей неприличных слов! Почему поборник справедливости теперь должен страдать в духоте, стоя в туннеле, где с потолка то и дело сыпется каменная пыль? А вдруг обвалится?!

Атмосферу томительного ожидания нарушил сопящий, стонущий и плачущий барон Эдвард Фон Грейс, который ураганом ворвался в залу весь в крови и грязи, отягощённый запачканным оружием.

— Монстр! Там… Там не только крысы! — Во весь голос заорал он, схватил Грима за рубаху и стал трясти изо всех сил, как полоумный. — Оно вместе с крысами, потушило факел Джона и его сожрали! Я видел, как они проели проходы в его теле и пили его желчь! Я по нему рубанул, а он живой! Живой! Громадный паук с человеческим лицом вместо морды!

Крестьянин отшатнулся, уже много лет никто в Аурелионе не умирал до срока, назначенного миром. Жители отвыкли от постоянного вида трупов и запаха разложения.

Раймон вышел вперёд и обнажил клинок — меч генерала был не простой игрушкой, его заговаривали лучшие служители Индерварда, лезвие его резало сталь, как горячий нож — масло.

Генерал-призрак застыл в гордой позе, только скульптора зови. Его лицо было преисполнено благородства, его звал долг. Кодекс чести велел ему сразиться с чудовищной тварью, стать щитом для слабых и обиженных!

— Бежим отсюда! — Крикнул Раймон, глаза его в миг наполнились ужасом, и он с разворота рубанул Гриму по ногам со всей силы. Крестьянин вскрикнул, упал на пол и схватился за искалеченные ноги, истошно вопя — Чего уставился, дворянин? Чудовище пусть его сожрёт, а мы сбежим!

— Лицемерие и двоемыслие. Впрочем, чего и следовало ожидать от генерала Индерварда. — Барон торжествующе ухмыльнулся. Ему всегда становилось легче, когда он своими глазами лицезрел подонков и убийц. Это помогало ему оправдывать собственное существование парой глупых доводов.

— Ты мне тут морали не читай! Я бился на войне, я уже умирал за людей. Только полдня назад снова смог дышать! Не собираюсь я здесь сложить свои кости, защищая горстку грязных крестьян от безумных фантазий какого-то воспалённого разума. Хватит с меня этого дерьма! — Раймон трясся как осиновый лист и потихоньку пятился к выходу, Грим лежал на полу и осыпал полу-призрака проклятиями.

— И чего ты встал? Иди! — Воспрял барон. — Я прикрою тебе спину. Понимаю тебя, друг. Я тоже недавно кое-что потерял. Не обижайся моим ехидством. Я такой, какой есть. Другого не дано.

Генерал облегчённо вздохнул и, повернувшись к Эдварду спиной, направился к выходу. Когда он уже подбирался к ступенькам, ведущим наверх, старые рефлексы сделали своё дело — сам не понимая почему, Раймон отскочил в сторону. Направленный ему в горло удар барона настиг лишь каменную стену.

Тяжесть оружия занесла Эдварда вперёд, но он успел затормозить рукой об стену и развернуться, дабы занять более выгодную позицию.

Раймон смотрел на Эда выпученными от злости и удивления глазами. Генерал никак не мог отдышаться — слишком долго он не знал усталости. Физическая оболочка, дарованная Аль Баяном, имела море недостатков. Недостатков, за которые генерал был готов одними зубами кому-угодно горло разорвать.

— Глупо, барон. Весьма глупо. Мечом ты меня не сразишь.

Эдвард промолчал, его лицо и каждая мышца тела напряглись. Генерал был силён и опытен, а он сам… Он сам умел фехтовать. Проблема был лишь в том, что Раймон умел воевать.

Волком барон накинулся на врага, беря того обманным переходом верхнего удара в боковой. Раймон раскусил приём, лезвие барона лишь чиркнуло клинок генерала и соскользнуло сильно вбок. Эдвард понял, что ему хотят выкрутить рукоять, чтобы выбить клинок. Он крепче сжал оружие, отскочил назад, крутанулся вокруг своей оси, уходя от удара и поразил врага уколом с разворота.

Клинок царапнул шею генерала, ещё чуть левее и горло было излилось кровью, но рана тут же затянулась. Раймон довольно улыбнулся и решил перейти в атаку, но шею вдруг тут же разорвала чудовищная боль. Только ни крови, ни раны не было! Изумрудный клинок лиса пульсировал в свете факелов, оружие Бога смерти и создавалось для поимки беглых душ. И что с того, что и живых оно сносно резало? Полу-живой Раймон для этого меча был словно ретивый скакун для аркана.

Барон оживился, генерал теперь страшился клинка. Его теснил страх быть вновь убитым теперь окончательно. На секунду Эдвард даже подумал, что можно и не убивать Раймона — человек ведь столько прошёл ради этой жизни. Однако мысль эта мгновенно улетучилась, как только он вспомнил, к чему привёл его последний акт милосердия. Барон бросился в атаку.

Он разил сверху и снизу, подсекал, закручивал клинок врага и метил постоянно в горло и глаза. Раймон ушёл в глухую оборону, боясь получить хоть «царапину». Эдвард обрушивал на противника шквал ударов, но в порыве ярости сам начал уставать. Интервалы между атаками увеличивались, тёмные стены отражали многократно тяжёлое дыхание бойцов гулким эхо.

В один момент барон открылся и Раймон впервые контратаковал. Будь он чуть смелее — поддел бы клинок противника, увёл бы его в сторону и одним ударом отсёк бы голову, но смелости генерала хватило лишь на то, чтобы ударить барона ногой в грудь.

Эдвард упал на пол и сразу отполз в угол, от надвигающейся фигуры генерала. Раймон занёс клинок и зажмурил глаза, что-то странное он чувствовал: помесь страха, триумфа, отвращения и жалости. Больше жалости. Он хотел убить Фон Грейса, но не мог сделать этого с открытыми глазами. Я больше никогда не смогу убивать с открытыми глазами — промелькнуло у него в голове за секунду до того, как он опустил клинок. В этом они с бароном были похожи.

Эдвард был готов, он выставил навстречу мечу руку с прощальным даром Аль Баяна — волшебным перстнем. Клинок разбил камень, высвобождая его силу. Поток ураганного ветра швырнул Раймона в стену. Генерал не успел даже опомниться, прежде чем Эдвард напрыгнул на него, словно рысь на незадачливого путника, и трижды пронзил грудь призрака. Клинок шестиглазого лиса с каждым ударом сверкал всё ярче, пока не испепелил своим светом несчастного генерала. Он в этот момент напоминал гору песка, которую постепенно сдувают потоки ветра. По туннелям прокатился вопль предсмертного ужаса, а затем повисла ужасающая тишина.

— Что тут сука происходит!? — Закричал раненый Грим, наблюдая за битвой он сотню раз успел вознести молитвы за свою душу. Теперь де он просто матерился и махал руками, не имея возможности сбежать из проклятых стен.

Эдвард не слушал его, или делал вид, что не слушал. Барон задумчиво разглядывал остатки Раймона — от генерала остался лишь меч и пара элементов доспеха.

Барон прокашлялся, левой рукой собрал растрепавшиеся волосы в пучок, и, насвистывая детскую песенку под нос, двинулся к Гриму. Клинок его мерцал в тусклом свете гаснущего факела.

Крестьянин кричал, ругался, пытался уползти, но Эд настиг его, насмешливо подпрыгивая после каждого шага. Барон схватил Грима за плечо, потрепал по голове, тот ругнулся последний раз, но, когда барон занёс меч землепашец уже молил о пощаде. Эдвард слишком громко пел, чтобы услышать мольбы и парой точных ударов оборвал стоны навсегда.

Долг был полностью выплачен.

— С праздником сбора урожая тебя. — Пропел барон, закрывая глаза мертвецу. Его рука замерла, он держал её на лице Грима. В нём стремительно вскипало непреодолимое желание отрезать к чертям веки этому ничтожеству, а затем уши. Эдвард хотел бить труп, бить до тех пор, пока из него не вываляться все внутренности. Он хотел видеть свои руки в крови, он хотел купаться в ней и тянуло его всё сильнее с каждой секундой и только в момент, когда он уже занёс клинок голос разума закричал: Стой! И Эдвард остановился, переводя дыхание. В голове мутилось. Когда он мечтал изуродовать тело Грима, его переполняли силы, а теперь… Барон чувствовал себя опустошённым, высосанным полностью. Будто голос разума забрал все его силы, чтобы он и при жгучем желании не смог ничего сделать…

Вдруг он почувствовал лёгкое дуновение ветра и обернулся. За ним стоял шестиглазый лис, бог довольно скалился. На этот раз он был гораздо меньше, чем громадный дом, и вполне помещался в тесном душном зале.

— Признаюсь, ты один из лучших моих должников. — Лис лукаво подмигнул — Обычно мне приходится годами мучить людей, чтобы те решились совершить убийство или другое непотребство, но с тобой всё легче. Даже уговаривать почти не потребовалось. Один мой знакомый был должен две души — пустяковое дело, но не когда ты болен… Слово забыл… Принципиальностью! Он страдал двадцать лет. Искал людей достойных смерти! В конце концов, он взял след некого серийного убийцы и его подельника фальшивомонетчика. Он убил только первого, так как считал, что вина в подделке денег весом меньше, чем грех убийцы. У тебя всё проще. Ты даже не озаботился узнать этих людей, прежде чем вынул из них душу. Однако не буду отнимать твоё время, оно ведь в отличие от моего ограничено весьма строгими рамками. Твой долг выплачен. — Лис щёлкнул хвостами, и меч из зелёного металла растворился в воздухе, словно его и не было. — А теперь я изволю удалиться, букашечка.

— Нет! Стой! — Окрикнул Эдвард шестиглазого. — Я хочу заключить сделку!

Бог обернулся, осмотрел барона с ног до головы, а затем тихо рассмеялся, челюсти его ходили вниз-вверх, а на пол рекой лилась слюна, блестящая мерзкая слюна.

— Букашечка, я не демон из сказки и не готов исполнить любое желание за дурацкую человеческую душу. Сколько я вас, самонадеянных оккультистов, видел за вечность. Пачкаете пол пентаграммами, поёте отвратительные стихи, книги пишете кровью на человеческой коже… — Лис сморщился от омерзения — Вы думаете, меня это привлечёт? Вы как мухи, что жужжат над ухом, есть только одно желание — расплющить вас.

— Ты же спросил долг в человеческих душах! Я думал, они для тебя ценны.

— Нет, то было наказание. — Снисходительно ответил лис. — Я — хранитель царства смерти, у меня душ бесчисленное множество, и запасы постоянно пополняются. Люди, знаешь ли, все рано или поздно умрут. Те трое — лишь капля в море, что вбирает в себя все реки мира. Однако я ненавижу воров, даже если украли они случайно. Я желал тебя проучить, вот и всё. К тому же приятно наблюдать за тем, как вы смертные бегаете и суетитесь, придавая своей жизни хоть какой-то смысл. Я-то знаю, куда вы все попадёте, и подтверждаю — конец для всех один и смысла спешить нет. — Лису очень нравилось объяснять Эдварду детали своего мировоззрения, и вечным богам иногда нужно как следует высказаться.

— И что же я могу предложить для заключения сделки? Должно же быть хоть что-то тебе интересное!

Шестиглазый лис было хотел сказать, что ничего ценного у Эдварда и в помине нет, но тут его взгляд упал на лежащий на спиной барона меч — оружие Раймона. Шерсть у лиса встала дыбом, а зрачки расширились, нос его громко вдыхал и выдыхал спёртый воздух.

— Вон тот клинок интересен. Работа выполнена не более сотни лет назад, однако это лезвие уже оборвало множество жизней! — С ноткой возбуждения пропел лис — Искусно инкрустированная рукоять, рунный узор по всех протяжённости рубящей части, идеальный топаз в качестве главного украшения. И ко всей этой красоте прилагается неплохой наговор: специальные напевы служителей Индерварда. Я бы купил этот клинок. — Бог лукаво подмигнул снова и щёлкнул зубами.

— Тебе не нужны человеческие души, но эта железка интересует?! — От удивления у Эдварда немного сломался голос и некоторое время он вместо того, чтобы нормально говорить отвратительно пищал.

— А что такого? — Фыркнул лис. — Душ у меня навалом, их все предлагают, а вот хорошее оружие — редкость. Ваши людские войны невероятно скучны. Вы заставляете кузнецов сотнями клепать уродливые, мерзкие мечи и копья, чтобы бесславно сгубить тысячи жизней! Где красивая смерть от элегантного и грациозного оружия, в каком-то роде я эстет. Люблю, чтобы всё было красиво. Что ты хочешь за этот меч?

— Я желаю силу, которая поможет мне получить кисть великого художника! — Воскликнул барон.

Лис ненадолго задумался, а потом продолжил разговор, как ни в чём не бывало.

— Вещь того не стоит, её история неплоха, да только владелец умер в расцвете сил. Будь то клинок павшего в доблестной схватке великого воина, может я и согласился бы, но как я и говорил — этот клинок такой силы не стоит. Желай другого.

— Тогда скажи, как мне такую силу получить. Рассуди: от тебя нужны только сведения, никаких действий. А без кисти я не могу! Она назначена мне. Я достоин и меньше не заслуживаю. — Уже раздражённо отчеканил Эдвард, бог выводил его из себя.

— Только время рассудит, кто и чего заслуживает. Только вот нотации тебе я читать не собираюсь. Поступай, как знаешь, букашечка. Условия сделки меня устраивают. — Призадумался лис, что-то вспоминая — слушай меня внимательно, повторять не буду. Много лет назад эта башня служила обителью для самого могущественного владельца великой кисти, величаемого Безумным художником. Местные жители так и не смогли найти его покоев, попадая в смертоносные ловушки катакомб. Художник простофилей не был и знал, что прятаться нужно на самом видном месте. Ступай ко входу в туннели и отыщи на правой стене, почти уже у выхода, камень в форме звезды. Он откроет проход. Художник создал сотни удивительных артефактов, некоторые из них завораживают, а какие-то могут открыть тайны вселенной и пошатнуть твой немощный человеческий рассудок. В покоях великого художника ты найдёшь себе силу…

— Если не сгинешь во тьме. — Тихо добавил лис.

Эдвард хотел задать несколько вопросов, но ни бога, ни меча в комнате уже не было. Лишь звенящая пустота.

Барон в точности последовал данным ему указаниям и отыскал камень в форме звезды. Чтобы активировать переключатель, ему пришлось навалиться на него всем телом. Тайная плита поддался и привела в действие громоздкий древний механизм, от скрипа и шума которого хотелось залезть на стену.

За открывшейся дверью Эдварда ожидал отнюдь не узкий и душный коридор, а просторная зала. Барон прикинул размеры помещения и понял, что будь оно реально, то выпирало бы наружу из катакомб. Здесь была замешана какая-то магия.

Зал полнился горами сваленных друг на друга вещей, вдоль стен протянулись массивные книжные шкафы, набитые доверху сотнями томов. Потолка было не разглядеть — опорные колоны уходили в бесконечность, раз за разом повторяя свой наисложнейший каменный узор из барельефов в виде ядовитых цветков и кричащих лиц. В помещении не было темно, что странно, ибо факелов то тоже не было. Лёгкое сияние бралось из пустоты, его яркости вполне хватало, чтобы спокойно исследовать загадочное помещение, а исследовать было что — сотни нагромождений вещей разных размеров и предназначений! Что ни тронь — магия.

Эдвард медленно прохаживался вдоль этих сокровищ и не мог решиться, что бы ему испытать. Первым в руки он взял пыльный медальон, показавшийся ему незатейливой безделушкой. Подобные украшения носили солдаты, а внутри обычно хранили небольшой семейный портрет и прядь волос жены. Эдвард открыл крышку медальона и увидел изображение крепко сложенного мужчины, обнимающего супругу и дочь, через секунду картинка покрылась трещинами и испарилась, поднявшись в воздух серой тучкой пыли.

Перед Эдвардом возник человек с рисунка, на руках он держал тело ребёнка с отрубленной головой и заливался слезами.

— Зачем ты его открыл!? Зачем!? Теперь я, вся моя семья и будущие родственники будут обречены на вечные неудачи! Я жертвовал собой ради них, а ты всё испортил! — Прокричал призрак и растворился в воздухе, в последний миг жизни тяня руки к сокрушителю надежд. Эдвард поморщился, кинул проклятый медальон как можно дальше и продолжил обследовать сокровищницу. Такие жалкие артефакты не могли дать ему заслуженной силы.

Барону удалось найти ещё огромное количество занятных, но бесполезных вещей, среди которых: говорящая только о море и небе коробка, щупальце древнего подводного божества, картина танцующего шута, портрет очень красивого и злого мужчины, которые бросил Эдварду вслед более сотни ругательных слов, некоторые Эдвард не знал. Случай угораздил барона опробовать лежащий на полу меч, оружие легко легло в ладонь, но при первом же выпаде загорелось золотым пламенем. Эдвард в страхе отдёрнул обожжённую руку и одновременно стал свидетелем превращения клинка в мёртвую змею. С этого момента барон все вещи трогал с опаской и готовностью отскочить в сторону как можно быстрее.

В конце же зала стояло нечто. Его скрывали просмолённые простыни толщиной с корабельный парус. Чёрные балахоны весело загорелись, когда Эдвард поднёс к ним факел. Он присел на пол и стал ждать, пока полотна сгорят, ведя беседу с парочкой говорящих книг. Фолианты не умели отходить от темы в них описанной, а потому дискуссию пришлось вести об особенностях строения лап млекопитающих и утренних молитвах. Что то, что другое — мрак и скука.

Когда пожар затух, Эдвард смог увидеть, что так тщательно пытались от него скрыть. Зеркало. Простое зеркало в латунной оправе. На нём висело около дюжины замков разного размера и формы. Зеркало будто было опасным заключённым, вокруг которого воздвигли надёжную темницу. В Иннире такое было один раз, для маркграфа Лютера построили отдельную тюрьму, но он всё равно сбежал. Почему его просто не убили? Загадка.

Эдвард подошёл ближе к зеркалу и услышал шёпот — это переговаривались друг с дружкой вековечные замки.

— Где же мне найти ключи от этих замков? — Как бы невзначай спросил барон, шёпот умолк, а вместо него где-то слева раздались шаги. Уже спустя минуту, на зеркало взобралось диковинное создание — крылатая зеленоглазая свинья с человеческим ртом, вся покрытая шерстью. Как только он не заметил такое создание раньше? Не меньшая загадка.

— Хозяин разрешает трогать умным. Докажи, что умён, и замки отопрутся. — Спокойно сказала свинья, видимо для неё это было не впервой. Эдвард даже немного разочаровался. Какой могущественный маг станет в качестве стража использовать свинью? А он искренне надеялся, что чертоги принадлежат сильному ворожею. Иначе зачем сюда было спускаться? Не обманул ли Лис…

— А какая мне выгода с того, что я что-то докажу? Чего в этом зеркале такого?

— Ты спросил, как открыть замки, я ответила. Не хочешь — не открывай. — Свинья замолкла и тихо засопела, провалившись в сладкий свинячий сон.

— Ну ладно! Я докажу! Что мне сделать? — В голове барона промелькнула печальная мысль — блеф не удался.

Свинья нехотя открыла глаза и зевнула.

— Сто одёжек и все без застёжек.

Эдвард некоторое время не понимал, что происходит, но потом понял, что с ним играю в загадки.

— Богатая куртизанка. — Ответил он. Свинья призадумалась. — У неё много денег, а потому сто одежд. Но также ей приходится постоянно ублажать сотни мужчин, а потому все застёжки давно сорваны.

— Ладно, тоже подходит — Промямлила свинья, ей походу было в общем-то плевать на истинный ответ загадки. — Висит груша — нельзя скушать.

— Это просто — каменная груша, которую держит статуя при входе в Тассорский университет. — Ответил барон.

— Вот по глазам вижу, что издеваешься, загадки-то лёгкие. — Устало упрекнула Эдварда свинья — Последняя — Со мною птицы как с сестрою говорят. Когда мудрец смотрит на меня, то думает, что он бесконечно глуп. Когда я говорю с дураком, он постоянно улыбается и не может на меня наглядеться. Поутру и весь день лишь обо мне мечтают прекрасные нарциссы, хоть и они сами себе всего дороже. Кто я?

— Все загадки про зеркало лёгкие! Это зеркало! — Воскликнул Эдвард, испытание начинало его раздражать.

— Последняя. Две самые развратные шлюхи в мире, их любят и жаждут все. Одна раздвигает ноги, выбирая счастливчика по глупой случайности, а вторая ищет наименее достойного. Кто мы?

— У нас с автором загадок много общего. — С ухмылкой сказал барон. — Это удача и справедливость. Открывай скорей замки, животное!

— Отлично, ты прошёл первый этап, теперь нужно… — В этот момент барон не выдержал и швырнул в свинью подаренный Адрианой ржавый клинок, магическая тварь взвизгнула и грохнулась на пол с лезвием в брюхе. Прошла пара секунд и тело её начало быстро таять, превращаясь в цветастую лужу. Теперь на полу лежал лишь ключ.

Барон аккуратно поднял мелкие кусочек металла, вытер его об рубаху, чтобы краски не осталось и принялся открывать многочисленные замки один за другим. На то, чтобы преодолеть все «барьеры» у барона ушло не меньше часа — уж очень много навесили за зеркало железных немых стражей, однако ключ разговаривал каждого и когда последний верный защитник зеркала наконец то с писком упал на пол, барон смог облегчённо вздохнуть. Эдвард смотрел в зеркало и не видел в нём ничего особенного — просто зеркало. Оно отражало его, вот и всё.

«Зачем было так тщательно прятать такую обыкновенную вещь»? — Подумал он и вдруг понял, что отражение-то неверное. Да, барон видел своё лицо и тело, они не изменились, только вот зала позади него вовсе не отражалась, только он сам! В верхнем углу зеркала он заметил блик света и попытался найти его источник: факел в руке давно потух и сейчас барон стоял средь кромешной тьмы, сияние тоже куда-то исчезло. Отражение будто затянуло его в себя, унесло в другой мир, где ничего нет кроме бесконечной пустоты и одиноко парящего зеркала.

— Спокойно… Спокойно! Тебя предупреждали, что тут опасно. Вот и получай! Может где рядом есть выход… Или древний артефакт! А если это хранилище?

Тихо ругнувшись и проклиная всю непонятную магию на свете, Эдвард пошёл вперёд, ибо делать ему больше было нечего. Барон прочитал слишком много сказок и романов, чтобы чему-то сильно удивляться, или чтобы пугаться: богатое воображение имеет свои преимущества. Спустя время к нему прилетели свечи, и где-то очень далеко заиграло фортепиано. Это была классическая симфония — великая музыка Иннира! Эдвард ненавидел эту композицию, в оперу на неё ходили не ценители, а отвратительные тщеславные невежды. Они просто изображали культурное общество, аплодировали музыкантам стоя и выкрикивали «Браво!», хотя и не понимали заложенного в музыку смысла.

Однажды Эдварду довелось говорить самим автором композиции. В тот день весь свет общества собрался в освещённом золотыми фонарями доме губернатора. Барон прекрасно помнил лицо композитора — всё в родинках и морщинах с глуповатым сплюснутым носом и слишком густыми бровями, у некоторых людей бороды были меньше, чем эти брови.

— Каков истинный смысл ваших произведений? Эти свиньи о нём не задумываются, а я вот долго искал, но безуспешно. Думаю, что понять ваш гений, мне пока не дано. — Спрашивал Эдвард композитора с нескрываемым восторгом, он обожал глубокие и многогранные творения.

— Увольте, сэр, какой смысл? Я просто собираю наиболее благозвучный комплект нот и всем говорю, что мелодия раскрывает истинные порывы души человеческой. Люди платят мне за то, чтобы казаться умнее, чем они есть на самом деле. — Смеясь, отвечал композитор, опорожняя очередной бокал вина.

— И неужели вас это устраивает? У вас есть талант, а вы его зарыли в горах бессмысленных денег! — Возмутился Эдвард такому ответу.

— Смешно, барон. Отродясь таланта у меня не было, а вот у многих моих коллег был, и почти любой уличный музыкант талантливее меня, только вот все они жалкие дурни. Эти глупцы пытаются вкладывать смысл в свои творения, прививать прекрасное и распространять мораль, распутывать нити мироустройства.

— И это, клянусь Индевардом, правильно! Ведь для того и существует искусство!

— Вы молоды и наивны, Эдвард Фон Грейс, это вас погубит. Церковь душит умных творцов, они им не нужны. Да и если бы им разрешали вытворять, что вздумается? Появилась бы сотня другая книг, пьес и картин о смысле бытия и сакральной морали! Мало того, что большинство не в силах понимать символизм, да и вовсе читать, неужели каждый автор прав? Начался бы безумный спор с тысячами противоборствующих сторон! В море глупости легко потерять зерно истины. Да и даже умеющие читать люди в Иннире предпочитают простые сказки и истории о смелых воинах. Ваши «великие» творцы просто умрут с голоду, они мало кому нужны, они — пережиток, последствие появления печатного пресса, это изобретение действительно опередило своё время — оно ведь никому теперь почти и не нужно. Уж лучше истина будет одна. Думать придётся меньше и время на поиск ответов тратить не придётся. Лучше уж время на труд пустить. Пользы больше будет.

В тот вечер Эдвард промолчал и ушёл. Через три дня великого композитора нашли мёртвым в грязной канаве с пеной у рта — у бедняги ни с того ни с сего случился приступ эпилепсии.

«Я должен был стать королём и всё изменить, чёрт бы драл этого Индерварда и его слуг! Они думают только о крестьянах и еде: «В такой-то деревне не доедают! Помогите!» Почему мы, разумные и культурные люди, должны заботиться о безграмотных свиньях и их проблемах!? Наш удел — разгадывать тайны души человеческой, пока эти отбросы выращивают для нас еду, ибо на другое не способны! Неужели никто не понимает, что слуги были дарованы господам, и не может быть мира, где все люди — господа, или слуги шанс имеют господами стать!» — Музыка разбудила в бароне старые воспоминания, и он разрешил себе ненадолго придаться мечтам, а потом пошёл дальше, уходя от красивой, но бессмысленной мелодии. Она медленно затихала во тьме. Барон редко замечал противоречия в собственных теориях и желаниях…

Позже Эдвард наткнулся на стол, за которым сидело семь животных. Он остановился не так далеко, чтобы изучить обстановку более внимательно.

Первой была огромная жаба в розовом платье, изгвазданном жирными пятнами. Рядом с жабой стояла миска с мелко-нарубленными человеческими пальцами, которые она ела сладко причмокивая.

По правую лапу от «гурмана» разместился огромный хомяк в рваном костюме, его щёки все раздулись, а изо рта то и дело вываливались золотые монеты, которые он в панике бросался искать под столом.

На этот спектакль высокомерно смотрел орёл, который больше напоминал человека. Высокий и пернатый, в вычищенном сюртуке, с золотой цепью на вытянутой шее. Он смотрел на оппонентов с некой долей птичьего презрения. Чаще всего он измерял взглядом товарища через два стула от него — спящего медведя. Животное сидело в роскошной мягкой шубе из медвежьего меха, и от уюта его постоянно клонило в сон. Когда голова короля леса склонялась достаточно низко, он задевал плащ соседа-волка, чем приводил того в изумительное бешенство. Такое бешенство ещё надо поискать! Волк в строгом чёрном костюме выл, кусал себя за лапы, а глаза его наливались кровью, только вот сделать медведю он ничего не мог без своей родной стаи.

В самой же отстранённой части стола сидела «парочка» — ленивец и крольчиха. Дама эта была просто отвратительно прекрасна в своём пошлом уродстве. Причёсанная, но грязная шерсть, вычурное платье с глубочайшим декольте, откуда вываливались громадные мохнатые груди. На всё это, облизываясь, смотрел ленивец, увы, ему не хватало стремления наброситься на крольчиху прямо за карточным столом, и он спокойно сидел, играя в общую игру.

— Раздавай уже быстрее! Доиграем эту партию и расходимся, а то жрать охота! Сегодня мне предстоит отведать и не таких блюд! — Проквакала жаба и бросила в распахнутый рот ещё одну порцию излюбленного угощения.

— Заткнись Оголонг, всё равно будем играть, пока карты не кончаться! Шут, сколько ещё карт осталось? — Упрекнул жабу орёл и посмотрел на шута.

Шут оттянул рукав и оттуда вереницей посыпались карты, так он стоял около десяти минут, пока под ним не образовалась целая гора.

— Тут, господа, три с половиной вечности и одна эпоха, на долго хватит! Скоро ещё подвезут! — Продекларировал он и стал отплясывать матросскую джигу на самом прочном в мире карточном домике, звери заметили Эдварда.

— Ты кто такой? Откуда? — Спросил высокомерно орёл.

— Неважно откуда. Подойди. Я хочу узнать, какой ты на вкус. — Жаба показала мерзкий и шершавый язык, она считала, что предложение звучит более чем заманчиво.

— Вор! Во-о-о-р! — Взвизгнул хомяк и спрятался под стол, придерживая маленькими лапками пухлые щеки.

Крольчиха ничего не сказала, а только соблазнительно подмигнула. Эдвард поморщился, но потом обнаружил, что, несмотря на животную и внешнюю отвратительность твари, в нём зреет некое… Желание?!

Ленивец ревновал, у него не было сил противостоять гостю. У него не было сил даже на то, чтобы показать, что он недоволен, поэтому он просто улыбнулся Эдварду. Ленивец не мог даже подумать о мести, ревность зародилась не в мозгу, а где-то там, в царстве инстинкта продолжения рода. Хотя, мама ему всегда говорила, что семьи у их вида получаются чисто случайно. Вот её муж, например, просто упал на неё с ветки в брачный сезон, а потом уже было лень расцепляться.

— Я барон Эдвард Фон Грейс, претендент на великую кисть и престол Иннира. Извольте ответить, где я сейчас нахожусь?

— Клянусь матерью волчицей, будь ты картой, то достался бы Дыгору! Как подходите вы друг дружке! — Рявкнул волк и указал когтем на орла, который тут же скрестил крылья и сильно оскорбился. Орёл оскорблялся от единого неверного слова. Верное слово или нет, он решал чисто интуитивно.

— Вы не ответили на мой вопрос! — Возмутился Эдвард.

— Не отвлекай господ от игры, там, откуда ты родом она многое решает, спрашивай меня — шута. — Скоморох довольный лежал на столе и наблюдал за «игрой», которая состояла в простом распределении карт. Звери поочерёдно переворачивали клочки разрисованной бумаги и живо обсуждали каждый. На каждой такой игральной карточке хранилось изображение одного человека и его имя.

— Скажи, что это за место? — Спросил Эдвард.

— Сюда обычно приходят великие и знающие, благородные и могучие. Что случайный незнакомец забыл в зеркале? — Шут не говорил, а пел свои слова, попутно раздавая веер новых карт.

— Я ищу силу. Шестиглазый лис сказал, что она есть здесь.

Животные перестали смеяться и дружно уставились на Эдварда, затем один из них щёлкнул пальцами и около стола возник новый стул для барона.

— Лис не врал. В этом месте можно как выиграть, так и проиграть, что душе угодно! Мы дадим тебе желаемое, если ты одержишь победу! — Громогласно объявил шут и протянул Эдварду руку — Согласен сыграть?

— А каковы правила? — Поинтересовался с подозрением барон.

— О, правила наипростейшие! — Стал яро заверять шут. — Я выкладываю свою карту, а ты свою. Побеждает самая сильная. Кладём вслепую.

— А как определяется сила карты? — Эдвард уже начинал считать игру чрезмерно глупой и простой.

— Ты сам её определяешь. — Ответил шут и улыбнулся, у него была очень страшная улыбка, длинная и тонкая, как бы растянутая. Глаза же скрывала маска. Этот рот… Тонка линия. И сотни зуб-игл. Шут был кем угодно, но не человеком.

«Глупая, но очень простая игра! Я просто скажу, что моя карта самая сильная, вот и всё!»

— Хорошо, я согласен, раздавай колоду. — Шут пожал руку Эдварду так, что тот чуть со стула не упал.

Животные встали из-за стола и отошли в пустоту на «безопасное» расстояние, они делали ставки. Впрочем, вся жизнь их состояла из споров и пари. Эдвард услышал лишь одно мнение в свою пользу, да и то неуверенное. Был какой-то подвох…

Шут перемешивал колоду похлеще любого виртуоза, карты танцевали между его пальцами, взлетали ввысь стремительно, и так же падали. В один момент он выхватил из колоды шесть карт и бросил Эдварду, тот еле успел поймать. Барон постарался подсмотреть, какие карты ему достались, но обратная сторона пустовала, рисунка не было! Шут сделал вид, что не заметил мухлежа и сделал ход. На стол легла пустая карта, но уже через секунду на ней проступило изображение — поющий человек в рубиновом шутовском колпаке с лютней и кинжалом.

— Какое совпадение! Это же я! Какая радость! — Наигранно провозгласил он, звери аплодировали. Все, кроме ленивца, разумеется.

Эдвард не мог решиться на ход, что-то внутри него холодело каждый раз, когда он тянулся к картам. Звери перешёптывались, им становилось скучно, и они облизывались, глядя на Эдварда. Наконец барон решился и, не глядя, сделал ход. Когда он открыл глаза, то увидел проступившие изображение и надпись под ним — Эдвард Фон Грейс.

— Я думаю тут всё понятно, шут победил! — С издёвкой заявил скоморох.

— Нет! Эдвард Фон Грейс сильнее шута, вот моё слово! Я победил! — Возразил Эдвард и ударил кулаком по столу.

— Есть только один способ это выяснить, потанцую со мной, крошка! — Закричал шут, только этого он и ждал!

Мир вокруг изменился в миг, исчез стол и карты, пропали звери. Эдвард теперь лежал на огромной арене в центре встречи тысячи лучей. Орала многомилионная толпа, барон взглядом мог уловить только мелькавшие во тьме трибун вспышки. На другом концеарены стоял шут, он держал в руках огромный топор длинней его самого в два раза. Эдвард проверил внутренний карман — подарок Адрианы никуда не пропал.

— Вставай, Фон Грейс, посмотрим, как хорошо ты умеешь раскладывать пасьянс. Вставай и дерись за свои слова! — Шут был облачён в воздушный, еле видимый наряд, он был неестественно тощ! Его руки и ноги вращались, словно на шарнирах. Он вскарабкался на собственный топор и метнул себя вместе с ним в сторону Эдварда. Барону некогда было думать, как такое возможно. Он вскочил на ноги и отпрыгнул от падающего орудия смерти, попутно доставая клинок. Старый и ржавый, он выглядел детской игрушкой по сравнению с гигантским орудием шута.

Оружие с громом и молнией обрушилось на арену, шут вертелся на рукоятке, как проститутка на шесте. Как следует разогнавшись, он в прыжке дёрнул топор из земли и метнул в Эдварда. Барон плохо среагировал, топор должен был рассечь ему голову на две ровненькие половинки, и рассёк бы, если бы не глупая случайность. Эдвард в надежде защититься от удара выставил перед собой никудышный клинок. Удара он не отбил, но немного изменил траекторию полёта топора, и Эдвард отделался только один лишь отрубленным ухом, теперь вторым.

Шут после потери первого оружия бой не прекращал, он достал несколько кинжалов и по очереди кинул их в Эдварда. Барон отпрыгнул в сторону от первого снаряда и кинулся на врага, второй нож ему удалось отбить в полёте — такому приёму его научили особо пафосные бойцы дуэльного клуба, как правило — не очень живучие. Третий клинок смог-таки поразить цель, он попал Эдварду в плечо, но тот ничего не почувствовал и сделал финальный рывок — удар пробил горло шута. Арена исчезла. Кинжал в плече — тоже.

Эдвард упал на одно колено и хватал ртом воздух, пока шут бродил вокруг него с мечом в горле. Кровь залила его одежду, но проказник-скоморох и не думал умирать, только улыбался.

— Я победил… давай сюда мою награду! — Проскрипел Эдвард, сплёвывая кровь и стараясь не потерять сознание.

Шут снял с лица маску и разбил её об пол. У него не было глаз — гладкая бумажная кожа вместо них, рот рассекал лицо тонкой щелью, за которой скрывались тысячи бритвенно-острых зубов. Осколки маски потеряли свой белоснежный окрас, и теперь это было простое стекло. Шут оторвал рукав своего костюма и замотал в него самый крупный осколок.

— Вот твоя награда. — Шут протянул Эдварду свёрток, барон непонимающе посмотрел на него.

— И что это такое? Как стекло поможет мне получить великую кисть?

— Это не просто стекло, а самое чистое стекло во всей вселенной! Нет стекла чище, точнее я такого не встречал. Оно показывает истину, какую захочешь. Это великая сила. Знал я место, где было нечто похожее — большие прозрачные кубы. Они каждый день говорили людям, что верх — это низ. Через пару лет жители того места стали ходить по потолку. Это зеркало может сделать то же самое, только быстрее на пару лет.

— Сейчас посмотрим, что эта вещица показывает…

— Я бы не советовал. — Перебил шут. — Последний владелец приказал этой штучке показывать не очень хорошие вещи. Если не хочешь подробно узнать о своей душе — не вздумай смотреть. Хотя, не слушай мои советы. Меня умиляет как людей рвёт от того, что они видят кровь и вываливающиеся органы, что в этом такого? У всех они есть, а удивление всегда такое бурное, хоть картину рисуй.

Эдвард покосился на свёрток и сунул его за пояс, у него уже появилась идея, как использовать подарок шута.

— Ты дерёшься со всеми гостями? — Не удержался и спросил Эдвард, шут удивился.

— Вовсе нет, правила игры всегда одни и те же — докажи, что твоя карта сильнее. Ты — игрок, ты и есть карта, а вот противника определяет чистая случайность.

— Ты думаешь, я тебе поверю? Какова вероятность, что именно в этот бой мы станем противниками?

— Вероятность крайне мала, около одной триллионной. Однако такая вероятность есть. Знай, Фон Грейс, всё возможно, даже самое на первый взгляд невероятное! Почему-то для многих если событие маловероятно, то значит оно вовсе невозможно. Бред. Каждую секунду на твою голову может упасть живая летающая гора, тебя может растерзать стая кровожадных саблезубых кроликов-убийц или унести на корм своим детям древняя рептилия, и я многого ещё не упомянул. В чём был бы интерес, если бы существовало невозможное? В бесконечном мире нет ничего невозможного, есть только маловероятное. Ладно. — Вздохнул шут. — С тобой было весело, заходи ещё как-нибудь, я тут с этими зверьми в карты сорок седьмую вечность играю. Карты сами решают, к какому из них отправится в пасть, редкие остаются чистыми, а мне их потом перетасовывай. Кстати, я есть везде, и в твоём мире. Захочешь поболтать, ищи человека с дурацкой манерой говорить.

Шут щёлкнул пальцами, и Эдвард исчез, а появился уже рядом с мистическим зеркалом вместе с трофеем. Барон облегчённо выдохнул и упал, сражённых смертной усталостью. Он кое-что получил, кое-что узнал, но голова его теперь полнилась тысячами вопросов…

— Эх, как он там говорит… О нет, о нет! Смиренным был, судьбы я нёс удары, но гнилостную злодейкою был же обделён! Я завитой крендель на лике лицемерья и пасть я ниц готов пред сотней тыщ коров… Нет, как-то иначе звучало… Впрочем, на чём мы остановились господа, карты ждут!

Глава 13. Сказка о Нарисованном человеке

Записи в дневнике поэта Илиаса с момента поступления в академию.

Я снова пришёл в тупик. Как вышло: куда не пойди — ещё хуже будет. Меня обманули. Академия Аурелиона — это ад.

Куда я попал? Это не то место, где люди дни проводят за упоительными дискуссиями о живописи и поэзии, а ведь хотелось бы! Ученики здесь — дети влиятельных политиков со всех уголков мира, да и всё равно нас немного. Кто-то из них чтит приказы родины и плетёт подкроватные интриги в надежде заполучить волшебную кисть. Что с ней хотят сделать политики долго придумывать не надо. Однако на своих в основном всем просто плевать. Плевать на всё. На искусство, на родню, на родину и их интриги. В пустом замке бесцельно слоняются люди. Они есть, просто потому что им сказали, что они должны здесь быть…

Уроки же тут сущий ад! Мало того, что проводят их в самой крохотной и душной зале, до которой добраться сложнее, чем до вершины горы, так и дорога путанная, и выхода не отыскать во век! Занятия ведут две отвратительные старухи, сказали мне по секрету, что-то старые духи, которых Адриана Фэйт призвала, дабы контролировать академию в своё отсутствие. Они заставляют нас часами срисовывать одни и те же фигуры.

День за днём, неделю за неделей мы рисуем одно и тоже. Ни фантазии, ни стремления к большему. Аль Баян же исчез… Он заперся в своих покоях после изгнания Фон Грейса. Эх, придётся признать, те пару дней, что аристократишка тут пробыл выдались на редкость весёлыми… Думаю, ему бы понравилась бы здешняя грызня. Хех… Где же он сейчас?

***

Сегодня выдался выходной — занятия отменили. Старухи удалились в свою башню, а с ними паренёк, вроде его имя Нек, он единственный с ними ладит. В свободный день можно погулять. Дворец роз — действительно замечательное место, особенно сады. Таких цветов я в жизни не видал! Одного взгляда хватило, чтобы вверить им своё сердце. Раскидистые и пышные бутоны золотых, небесных и лесных оттенков, все что-то шепчут и поют. В саду всегда светит солнце и тепло, а центр маленькой поляны так и просит поставить на него мольберт. Только вот гуляя по саду меня донимает тревога, цветы будто что-то желают сказать, кричат, как могут, но всё тщетно. Само это место… Будто из прошлого его выдрали. Оно яркое, живописное, тут не поблекли цвета, как всюду. Почему только оно одно такое есть?

***

Политика нагнала меня и здесь! Столько бежать и остаться на месте, не это ли есть проклятие? Днём, после занятий, со мной впервые начали разговор. Так вышло, что уже неделю не мог ни с кем я завязать беседы, хоть как-то сблизиться. Каково же было моё удивление, когда мне предложили награду за убийство! Незнакомец даже имени не назвал, хотя товарищи окликали его Ренгру. Разумеется, я отказался! Ренгру сказал, что я пожалею.

Ночью убили одного из студентов… Он спал через две спальни от моей. Я слышал, как его душат. Бездарно душат, раз удалось услышать. Я и пальцем не пошевелил. Даже мысли не промелькнуло его спасти. Почему так сталось сам не знаю, но знаю другое — я ничего не чувствую. Случись такое год назад, я бы убивался, что не смог спасти беднягу. Сейчас же я ничего не чувствую. Люди умирают. Такое бывает.

***

Дорогой дневник, сегодня я стал рыцарем. Шёл по коридору в трапезную и услышал крики. Стоило только завернуть за угол, как взгляду открылась волнующая картина: двое громил держат пару девушек, угрожая им ржавыми ножами. И хоть плевать мне было на всех, но одна из барышень… Она заставила моё сердце колотиться с новой силой! Она стояла облачённая в блистательное бирюзовое платье, локоны её русых волос прилипли ко лбу, а пышные груди ритмично вздымались. Я захотел её и выхватил копьё из стальных рук стоящего в галерее доспеха.

Громилы заслышали шаги, даже хотели поговорить, но я без слов накинулся на них. Пронзил горло первому. Сбил с ног второго ударом головы в грудь и довершил начатое. Брызги чуть запачкали рубаху и платья девушек. Впрочем, балов тут не устраивают, а потому и не страшно.

У объекта моего вожделения была подруга Линда. По сути — истинная аристократка. Ручки тонкие, ножки-спички. Не знаю, как она выживала в этом замке так долго.

Девушки не стали долго благодарить, Линда же быстро ушла куда-то. Русоволосое чудо осталось. Она поняла, что мне нужно: «Ты сильный, здесь иначе не выжить. Мне нужна защита, а тебе нужна я. Это видно по твоим огромным зрачкам. Ты раздеваешь меня взглядом, но я не против. Защищай меня и моих друзей, и я останусь твоей. Я вещь, но своенравная. И как у любой вещи у меня есть цена».

***

Больше не никаких занятий, ни Аль Баяна, ни старух — никого нет. Учеников тоже не сыскать, лишь парочку видел мельком. Замок мёртв. Говорят, что во внешних его секциях все балагурят — там веселятся рыцари розы, постоянно пьют и бедокурят. Не важно, у меня есть развлечение поважнее.

Дейзи… (она сказала мне своё имя) она сделала меня счастливым! Никогда не чувствовал я себя настолько нужным и важным! И секс тут не главное. Она слушала мои стихи и не воротила нос. Она спрашивала, кто я. Она спрашивала, о чём я мечтаю. Это такие простые вопросы! Почему раньше никто не мог ради меня выдавить из себя пару слов со схожим смыслом?! Никто! Только она.

После пятого соития я случайно выпалил, что люблю её. Вот так вот быстро иногда происходят вещи, устал я ждать! Она же промолчала, скинула с себя одеяло, оголяя тело, схватила мою руку и положила на самый центр груди, где находиться сердце. Я ничего не чувствовал, только холод: «Я родом из ледяной страны, поэт. Там всё сделано изо льда, даже наши сердца. Я не могу тебя любить, так, как ты можешь любить меня, но обещаю выполнять любые твои требования. Сделка в силе. И если ты хочешь, чтобы я сказала, что люблю тебя, то я это сделаю. Но это не помешает мне уйти, если ты нарушишь уговор».

«Скажи, что любишь меня».

«Я люблю тебя».

У меня наконец-то появилось что-то своё.

На этом записи в дневнике обрываются, а мы переносимся в спальню поэта. На улице стоит глубокая ночь…

***

В комнате поселилась тишина. Она приходила каждую ночь и усаживалась на край кровати, внушая ложное ощущение спокойствия. Тишина приводила с собой ветерок, и вместе они играли с чёрными занавесками, нависавшими грозно над окнами. Замок был огромен. Когда спускалась тьма, каждый старался вжаться в кровать и не высовываться.

Илиас не боялся смерти, но и умирать не хотел. Под подушкой у него был припрятан топор, на всякий случай, сон у поэта был чуткий. Лишь этот человек смог почувствовать, как разодетый призрак сна незримо в комнату вошёл и разместился в кресле у окна. Поэт вскочил в поту и моментально взглядом стал искать ночного гостя, нащупывая пальцами топор. Кто-то пришёл. Ночные гости… Просто так не шляется никто в полночь!

— Кто здесь!? — Задал он криком извечный вопрос, придуманный скорее для того, чтобы вывести цель из тени, нежели чем узнать её имя.

— Я только раб смиренный, призрак средь ночи. Я мирный гость, вам не желаю зла. — Раздался певучий спокойный голос. Ветер колыхал шторы, играя с тенями. Один из силуэтов отделился от общей массы, ожил и в комнате возник человек в маске. Маэстро поклонился хозяину изящно, элегантно.

Илиас заметил на чайном столике голубую розу, которую ещё не покинули сверкающие в лунных бликах капельки росы.

— Как ты сюда попал? Кто ты? — Спросил чуть более спокойно Илиас, топор лёг в руку, и он теперь был спокоен за свою жизнь: против тяжёлого заострённого металла нет приёма. Дейзи спала не с ним, самое ценное, что у него было, находилось в безопасности.

— Что видишь ты вокруг — лишь сон, и я вам снюсь. Не вижу смысла я для препирательств, случайность нас свела, так что же нам лукавой госпоже перечить? — Хоть и говорил гость театрально, но фальши в голосе поэт не почувствовал.

Илиас встал с кровати и, держа руку с топором перед собой, дошёл до двери, за ней ничего не было, только пустота. Комната парила в бесконечной непроглядной тьме. Поэт немного успокоился и опустил топор — убить его во сне навряд ли представляется возможным.

— Не лей мне в уши красивые слова: поэт приучен к ним с рожденья. Не понаслышке мне известно, как злодей лукавый порочны помыслы скрывает за кулисами из нарочитых пышных слов. Ты убийца, демон, я тот вечер помню, как будто случился он вчера. Не подходи! Ты прочь ступай! — Поэт сам уже вошёл в роль, и его ночная рубашке преисполнилась величественности, свойственной одеждам короля. Илиас взмахивал руками, как бы прогоняя ночного гостя прочь, вдруг Маэстро распахнул оконные ставни и встал в проёме, его пурпурный плащ танцевал на ветру, бешено извиваясь.

— Прости же ты меня — достойный из достойных! Я есть видение, пришедшее в ночи! Лишь пальцем повели и вниз я камнем упаду, твой сон не занимая! — Истерично проорал он и на миг Илиас увидел, что скрывает маска — то было лицо человека, который держит слово и вели поэт, Маэстро тотчас бы рухнул тяжёлым камнем вниз в объятия остроконечных скал и шпилей.

— Спокойно! Не надо прыгать! Говори, что хотел и проваливай. — Быстро переменился в тоне поэт, всё-таки любопытство — вторая после любви сила, она не раз одерживала верх над страхом и, тем более, над здравомыслием.

Маэстро запрыгнул обратно в комнату и присел на маленький стульчик, закинув ногу на ногу.

— Не зная обо мне ни слова, считаешь ты меня врагом презренным. Я каюсь — наполовину прав ты, господин поэт. Я вынужден делить сей разум с паразитом кровожадным, который в маске со мною заточён. — Слегка скрипучий, тихий и глубокий голос Маэстро лился отовсюду, со всех сторон. — Я цели раб, и не могу на дверь убийце и маньяку указать. За жизнь вдвоём цена — кровавые пиры. Я помню вечер тот, я наблюдал из мозга глубины и демону глаза отвёл, могли б спастись чтоб вы.

— Я тоже помню тот вечер, такое забыть нельзя: алый свет, отрубленные головы и дикий смех, я бежал, будто гнали меня лучшие гончие королевства, считал, что случайности жизнью обязан. — Илиас сидел мрачный, подобно осенней туче.

— В каком-то род ваш спаситель — я, но должником считать вас не изволю. Позволил демону сгубить я сотни жизней, спасти одну — лишь капля в море. Я не могу его убить, ведь смерть грозит и мне. Но как бы грозен не был паразит, без силы его мрачной к цели путь закрыт.

— И что же это за цель такая, что ты её считаешь много дороже человеческих жизней? — Сухо поинтересовался поэт, на что Маэстро сделал невероятное — снял маску.

На Илиаса смотрел черноволосый парень с сотней шрамов на лице, одно ухо отрублено. Волосы, грязные и непослушные, торчали во все стороны, но само лицо поражало красотой. То чудо таилось не в поверхностной внешности, а где-то гораздо глубже. Оно словно сияло.

— Я расскажу тебе свою историю, без стихов. Может, тогда ты меня поймёшь и согласишься помочь. Я не считаю себя мучеником или святым, но горестей видел вдоволь. — Маэстро медленно прохаживался по комнате, то замирая у окна, то облокачиваясь на чайный столик. Ветер тихо завывал, его холодные порывы заставили Илиаса закутаться получше в одеяло и слушать внимательно своего гостя, который начал долгую историю, и голос его лился тягуче, и слова его воплощались дивными образами…

***

Вы когда-нибудь задумывались, как это прекрасно — дышать? Конечно, нет. Мы делаем это неосознанно. Считаем данностью, как и нашу жизнь.

Ценишь лишь добытое в кровавом поту, или вновь обретённое после гнетущей потери. Подойди к слепому и даруй ему зрение — весь мир станет для него чудесным даром. Для меня таким даром была жизнь.

Первым воспоминанием был жар: воздух вливался в лёгкие, и они пылали, будто внутри них снопами пламени дышали вновь проснувшиеся вулканы. Кровь потекла по венам, и я ощутил радость шевелить кончиками пальцев, моргать, слышать.

Я сошёл с холста, и первым кого я увидел была она. В сером скромном платье без вычурных дамских рюшек она стояла за спиной измазанного красками человека в бордовом фартуке. Я прочувствовал эту девушку, её дыхание, её взгляд. Я знал, что она преподнесла мне бесценный дар, увы, какой я пока не понимал.

Мальчишку, который нарисовал меня, звали Аристофан, но я никогда не обращался к этому фанфарону по имени: он этого не заслужил. С первого взгляда я испытал к нему жгучую неприязнь. Нет, это была не ненависть, просто неприязнь. Он никогда не снимал маски высокомерия, гордился ей и выставлял напоказ. В силу некоторых обстоятельств маской восхищались, хоть и хозяина её в душе ненавидели. Нет, неправильно это было. Аристофан заслуживал неприязни, но никак уж не ненависти, для этого он был слишком глуп, не в обиду будет сказано.

Помню, что в тот день ему аплодировала одна дама, её звали Адриана Фэйт, её больше боялись, чем уважали. «Недурно, парень, ты смог без великой кисти нарисовать слугу! Да ещё и живого! Ты не так убог, как я полагала. Если бы морда у него ещё была не как у избитого детёныша свиньи и филина, то может я бы и громче похлопала» — Сказал она. Насколько я понял потом, так звучала наивысшая степень похвалы из уст этой дамы.

Те несколько минут, что они говорили, я был счастлив, потому что мог смотреть на прекрасную незнакомку. Она боялась поднять взгляд, но понимала, что я улыбаюсь именно ей.

А потом мне приказали встать на колени. Приказали грубо. Я не встал. Мне приказали ещё раз. Я не встал. Тогда мальчишка ударил меня по лицу, помню изумление, когда я перехватил его руку, заломил её и сжал его тонкую противную шею. Он извивался, как змея, которую придавили ботинком, так и разбрызгивал ядовитую слюну. Он скорее испугался, чем действительно страдал. Схватил ведь я его совсем несильно.

Потом в комнату ворвалось двое слуг со стеклянными мёртвыми глазами и такими же улыбками, они вырвали мальчишку из моих рук, а потом скрутили меня так, что я не мог и пальцем пошевелить. Мальчишка поднялся, по его лицу я понял, что меня будут бить, бить долго и с упоением, смакуя каждый удар и затрещину. Он уже занёс ногу…

Меня спасла та девушка, она встала между мной и противным мальчишкой. «Чем ты недоволен, Аристофан? Думаешь, что ведёшь себя достойно будущего великого художника? Нарисовал человека, дал ему жизнь, а потом сразу велишь целовать тебе ботинки!» Она говорила, ломая себя. Не будь я в опасности, возможно, она никогда бы не сказала таких слов. Мальчишка бесился, плевался, кричал, но меня отпустил живым. Я отделался одним ударом по лицу и укоряющим взглядом от девушки, она смотрела как мать на провинившееся дитя. И хоть ходила она в сером, и вели себя с ней Аристофан и Адриана, как с не равной себе, в глазах сквозило какое-то странное уважение. Будто вынужденное.

***

С того дня я начал делать то, ради чего меня создали — прислуживать во дворце Розы. Единственный нарисованный слуга с живой человеческой душой, которую ему подарили несколько точных мазков, произведённых незаметно, чтобы гордец-художник не заметил. Той девушке не нужна была слава, она просто хотела дать мне настоящую человеческую жизнь, ведь самолюбивый мальчишка такого сделать бы не смог.

Очень это странно — взять и начать жить. Я постоянно боролся с другим «собой». Меня поселили вместе с остальными слугами, и какая-то моя часть хотела сжечь живую душу и остеклить глаза. Среди слуг я скучал, с ними нельзя было поговорить — они отвечали только хозяевам и чаще всего это были слова: «Сделаю сию минуту, милорд!» В свободное время их одинаковые лица выстраивались в ряд и «спали», делали они это стоя с открытыми глазами. Я как будто ночевал в проклятом кукольном театре, в обществе деревянных поленьев, выполняющих любой каприз художников.

Скоро я понял, почему хозяева замка не хотят нанимать прислугу из деревень — элементарное высокомерие. Большинство художников мнили себя выше всех, и на то причины у них имелись, ведь, в конце концов, мир сотворил первый великий художник. Они просто не хотели видеть чернь в своём дворце искусств.

Не знаю, каково быть слугой в других замках, но во дворце роз меня работа никогда не выматывала. Большую часть дел на себя с радостью брала стеклянноглазая прислуга. Помыв утром несколько окон и приготовив завтрак, я был предоставлен себе на весь оставшийся день, который посвящал чтению в библиотеке и прогулкам в розовом саду. Пара букварей и один добрый студент обучили меня читать, и я с головой погрузился в книги. Узнав основы истории и этики, я решил поговорить с милой создательницей, увы, сделать это оказалось не так просто, как хотелось бы. Она относилась к лучшим ученицам и занималась вместе с дрянным мальчишкой в верхнем саду, куда мне путь был закрыт.

Неожиданное мне на помощь пришёл человек, которого я раньше считал глупым чудаком, а он оказался довольно проницательным и понимающим товарищем. Другие преподаватели относились к нему с пренебрежением и некоторой ненавистью, позже я узнал почему.

Борян Аль Баян со мной почти не говорил, просто подошёл и сказал, что теперь я буду работать в верхнем саду. Я был ему бесконечно благодарен за такой дар!

Новая работа явилась мне раем на земле! Я весь день проводил, утопая в пышно цветущих розах. Иногда приходилось поливать их и пропалывать землю для моих маленьких принцесс, но то было в радость. Во время отдыха от трудов я мог сквозь кусты подсматривать за любимой незнакомкой. Она проводила почти всё время вместе с дрянным мальчишкой, которому доставались все похвалы Адрианы и неких хранительниц — одинаковых на лицо омерзительных старух, от которых разило чем-то зловещим, древним.

Картины Аристофана напоминали часы, идеально точные и механически выверенные часы. В них не было души, эмоций, и дело не в том, что мальчишка бездарность. Его убедили в том, что он — непревзойдённый гений, а он с охотой поверил. Техника его была совершенна, а вот всё остальное…

Незнакомку оставляли одну ровно на два часа между полуднем и обедом, когда Адриана Фэйт давала специальные уроки своему любимчику в собственном кабинете. Спустя неделю работы в верхнем саду, я отважился на разговор. Как бы ни пытался я успокоиться — сердце не прекращало отбивать военный марш.

— Здравствуйте, госпожа. — Я вёл себя максимально похоже на других слуг, чтобы не вызвать паники — художники боялись вышедших из-под контроля картин. К счастью, она не испугалась, когда я вышел из тени кустов.

— Какая же я тебе госпожа! Я Люсия, можно просто Люси. — Ответила она и розарий наполнил звон серебряных колокольчиков её смеха. В знак приветствия она сделала милый реверанс.

— Я хотел поблагодарить вас за… — Она приставила палец к моим губам и даже немного испугалась.

— Тихо! Никто не должен знать, что у тебя есть душа. Рисовать такие картины запретили давным-давно! Я сглупила, не подумала, но ни о чём не жалею. Мне не хотелось, чтобы у нас во дворце поселился ещё один на вид опрятный, но внутри пустой слуга. Здесь так давно не было настоящих людей…

— Но почему? Почему нельзя дарить душу? Не могу себе представить, что на свете может быть прекраснее, чем жизнь! Неужели здесь лишь сухие скупцы нашли приют? — Спросил я, она лишь опустила глаза, ей такое известно не было.

Мой взгляд упал на картину, над которой она работала — дом, созданный бесчисленными переплетениями деревьев и лоз, жилище самой природы. Она заметила, куда я смотрю, и засмущалась.

— Она пока не готова, нужно доделать небо и сделать картину мрачнее.

— Зачем мрачнее? Это же чудесная картина! Цвета такие яркие и тёплые, я хочу жить в этом древесном доме! Ты замечательно рисуешь, скоро станешь новой великой художницей?

— Нет… — Погрустнела она — Великим художником будет Аристофан, кураторы и хранительницы давно сделали выбор — трое «за», один «против». — Она старалась скрыть печаль в голосе, но не вышло. — Мои картины тут хорошими не считают. Я рисую, что хочу, а не то, что надо. Может, если бы я смирилась, то и опередила бы Аристофана, но нет. Лучше я буду рисовать, что люблю, и останусь простой ученицей. По крайней мере, я останусь собой. — Серьёзно заключила она.

— Но почему?! Неужели воображение, это не самое главное для художника? Я видел картины мальчишки, они сухие и бездушные, его портреты будто оценивают зрителя и всегда остаются со своими недовольными постными рожами! Я читал о художниках прошлого, только лучшим мечтателям в руки попадала великая кисть!

— Ты пока ещё такой глупенький. — Сказала Люсия и провела ладонью по моей щеке, помню бархат её кожи и ласку в глазах. — Хоть и выглядишь взрослым, но в душе ребёнок. Учитель доверил мне секрет души. Способ сделать нарисованного человека живым. У меня получилось и ничего мне больше не надо, у меня есть ты. Моё дитя.

Мы смотрели друг на друга и не могли оторвать взгляда. Она не могла не любить меня, хороший творец всегда наполнен нежной и безграничной любовью к своему произведению. Я тоже любил её, но не как любовник или брат, это было нечто большее. Она была тем единственным человеком, который не считал меня предметом, инструментом, который можно в любой момент выкинуть и заменить на другой поновее. Мы сблизились. Я нежно уложил её в тень раскидистого розового куста, мы целовались и смотрели на цветы. Заплутавшая мысль прервала нас, и я немного раздражённо выпалил:

— И почему всё-таки Аристофан, я знаю, ты лучше него! — Воскликнул я.

— Милый, уже давно не имеет значения, кто лучше. Выбирают самого послушного, марионетку. В нас пытаются выжечь всю радость и любовь. Некоторые остаются собой, и не проходят дальнейший отбор, просто селятся в академии или уезжают куда-нибудь в поисках новой жизни. Я тут уже пять лет, прибыла с морозных островов. Нашу страну нарисовал второй великий художник — страна вечных льдов и брызжущих светом холмов! У нас не тает снег даже в жару. Пока мы не побывали в других странах, вообще не подозревали, что живём в таком чудесном месте! Папа перед отъездом подарил мне сердце… Первые художники были лучше всех, они создали самые прекрасные и непонятные разуму места! А потом что-то случилось. Наверное, нечто ужасное. Нам не говорят что. С того времени великими художниками управляют, кисть выдают только на пару часов в неделю и пристально следят за процессом. В этом замешаны правители пяти островов, кураторы, преподаватели. Ничего изменить нельзя. Остаётся надеяться, что они делают это ради мира и процветания. — Люсия замолчала и взялась за кисти. — Хватит о грустном! Хочешь научиться рисовать?

— Ч-что? Разве мне можно? — Я немного оторопел от такого предложения.

— Конечно, нельзя! Но только твоё существование — одно большое нарушение, так что можно наплевать на правила ещё разок, Адриана всё равно вернётся не раньше, чем через час!

Люсия научила меня рисовать, показала основы. В тот день я обрёл своё призвание! Тысячи безумных фантазий ежесекундно посещали мою голову, я не успевал зарисовывать все идеи!

Краски и холсты приходилось тщательно прятать, узнай кто, чем я занимаюсь — убили бы на месте. Люсия показала мне потайной проход на верхушку одной из смотровых башен. Я выбирался туда каждый день в полночь и рисовал до появления первых лучей солнца, спать приходилось уже днём, во время работы. Иногда ко мне приходила она, и мы рисовали вместе. Она очень любила луну и ночную прохладу. Мы обустроили ту башню, как наш маленький рай. Два мольберта, столик, который не составило труда украсть, и фаза с фруктами на нём. Люсия ела очень мало, а потому была тонка и легка, как пушинка — я носил её на руках. Это было не та грация, которая свойственна детским куклам, она скорее напоминала мне творение голубых лучей. Прозрачное и завораживающее. Она танцевала для меня, она знала очень много танцев. Однажды я тоже решил заучить несколько, и нечаянно выбрал самый неудачный — джигу. Она так смеялась, когда после её пламенного фламенко я стал отплясывать лучше любого залихвацкого морского волка! Ко всему прочему ещё грянул дождь, и мы уже вместе танцевали джигу, мокрые и счастливые в свете луны, танцующие под дождём, ни о чём не думающие.

Так прошло полгода.

Иногда меня упрекали за то, что сплю на ходу и работаю плохо, тогда я изображал болванчика — это умение очень полезно. Но всё равно, каждый день мне не давала покоя мысль, что кисть великого художника вот-вот попадёт в руки безмозглого, дрянного мальчишки. За эти полгода он стал только хуже. Я видел, как он входил в класс, где занимались «обыкновенные» ученики и унижал всех и каждого. Мне с трудом верилось, что такой желчный и бездушный человек может существовать, позже я понял, что виноват не только он. За спиной великого художника незримыми тенями всегда нависают кураторы и хранители. Они взрастили его таким, каким требовалось. Добавляли глупость в его молоко, поливали семена непомерной гордыни, а их чем больше поливай, тем сильнее они растут. На самом деле, судя по подслушанным разговорам, Аристофан был ещё очень великодушным и добрым человеком, по сравнению со своими предшественниками. Почти все ученики и преподаватели отмечали его связь с Адрианой Фэйт, однако когда разговор касался этой темы, беседующие мгновенно замолкали, в этом замке у стен действительно были уши.

За неделю до объявления нового художника меня вызвали на разговор, вызвали вежливо. Я сразу понял, что это Борян Аль Баян. Если поговорить хочет Адриана, то ты получаешь удар по голове и приходишь в создание привязанным к стулу, так рассказывали. Аль Баян представлялся для меня загадкой, в душе я понимал, что он не на стороне Адрианы и Аристофана. У него была своя собственная сторона.

Меня провели в самую высокую и недоступную башню дворца. Слуги ввели меня в зал и захлопнули двери, чародей ходил и рассматривал шесть огромных полотен — главное сокровище залы. Я попытался изобразить ничего не понимающего дурака — говорить с куратором было опасно.

— Ты до сих пор не взял себе имени. — Сказал Аль Баян, не оборачиваясь, одет он был тогда уж слишком просто. Исчезли его бесчисленные перстни с каменьями и тюрбан. В свете солнца блестели сальные волосы.

— Я слуга, мне не положено иметь имя.

— Не ври дядюшке Аль Баяну, ты знаешь, что я знаю, и я знаю, что я знаю. Я не Адриана, что логично, и не убью тебя. Я даже рад, что в нашей академии, наконец, появилась ученица, способная вложить душу в картину! Ты, как и каждый живой человек, можешь взять себе имя. Любое слово. Хочешь, зовись чайником или столом. Для веселья выбери сложное, мудрёное слово из научных трактатов, например — трансцендентальный. Отличное слово, правда, я без понятия, что оно означает. — Чародей закончил говорить и предложил сесть рядом с ним, в центре залы стояли обитые бархатом кресла.

— И как же мне выбрать имя? В мире столько слов…

— Глупый, плохой вопрос, откровенно отвратительный вопрос! Возьми слово, которое отражает тебя. Или поступи хитрее, выбери слово, которое отражает то, чем ты хочешь стать! Тебе ещё и года нет, ты появился на свет взрослым. Скажи спасибо, что рисовали молодого и красивого человека, а не сморщенного старика! — Чародей по-доброму улыбнулся и подмигнул.

— Маэстро. — Вымолвил я — Я хочу быть Маэстро. Рисование — лишь один из видов искусства! Мир огромен! Я хочу петь, играть в театре и писать сказки! Я мечтаю создавать удивительное! Но…

— Но ты — картина, слуга. Как только Адриана узнает, кто ты, тебя убьют. И Люсию тоже. — У меня на теле отплясывали джигу тысячи мурашек, в груди расцвёл ледяной цветок. Люсия, все, что у меня было, могло быть стёрто.

— Вы знаете, кто я. Почему до сих пор не сказали Адриане? Вы же куратор, это ваша работа.

— Ха! Если бы все должным образом выполняли свою работу, было бы чертовски скучно жить! Я тут появился раньше Адрианы, меня нарисовал первый художник. Она пришла сюда сама, ведомая желанием служить сильнейшим. В ней не было той искры, которая есть у творца, но она обладала силой и верностью. Её сделали цепным псом, и справлялась она отлично, я даже косточками её подкармливал, жаль, что она их выплёвывала их мне обратно в лицо. Мы стали кураторами академии — главными наставниками будущих великих художников. Между нами всегда шло соревнование — чей ученик получит кисть. Сначала побеждал я, все эти картины нарисовали мои ученики — сказочные фантазёры. Жить тогда было весело! Пять островов: страна тёплого льда, царство говорящих растений, королевство людей весом с перышко, империя божественных животных и Странное племя Ирэлины, последнее это моё любимое! Каждый мой ученик создал прекрасную работу, новый, удивительный мир. Но время фантазёров прошло. Потому я и хочу помочь тебе и Люсии! Я знаю, получив кисть, она создаст истинный шедевр! — Аль Баян говорил уже не со мной, а с самим собой, он с головой окунулся в бездонный и манящий омут хороших воспоминаний.

— А как так вышло, что фантазёров перестали любить? Как сухая и мёртвая техника вытеснила душу?

— Не спеши, мой мальчик. Техника тоже невероятно важна. — Начал читать нотацию Аль Баян. — Как ты думаешь, почему художника так долго готовят? Кисть повинуется только истинному мастеру, она инструмент. Без техники повелевать кистью невозможно. Она только помогает воплотить фантазии в жизнь, если не знать как, то и не выйдет ничего. Мы разрешили недоучке использовать кисть один единственный раз, этот подлец наделил себя божественной силой и бежал в другую страну, хоть кисть успели отбить! Представляешь, теперь этому невежде там поклоняются! У него свой культ! Ой, разбойник! Я-то помню, как этот Индервард воровал у меня фарфоровые чайники и продавал их крестьянам за бесценок, я же говорю — разбойник, да ещё и бездарный!

— Но нельзя же только на технику опираться! Я видел, как учит Адриана! Аристофан только копирует, ничего своего не создаёт. Даже меня он рисовал по эскизам.

— Согласен, нельзя. — Рассудил волшебник и покрутил ус. — Я расскажу тебе про своего шестого ученика, самого талантливого из всех. — Протяжный вздох, выплавленный из свинца. — Это был истинный гений! Я обучил Лариана техническим приёмам за две недели! Как учитель я потерял всякую полезность спустя двадцать дней, он оказался даром небес! Кисть не просто приняла его, она стала его другом! Он говорил с великой кистью, которая хранит в себе частичку души первого художника. Лариан отказался жить во дворце и построил для себя башню с поземными катакомбами, тогда мы ещё не видели опасности. Я и Адриана считали, что он уединился, чтобы создать новый остров, мы ошибались. Через два месяца из башни полезли чудовища — плоды больного воображения Лариана. Он не хотел кому-то навредить, просто не следил за своими картинами. Монстры истребили больше половины деревенских жителей и поползли на другие острова. Месяц мы с Адрианой боролись с тварями, очищали от них Аурелион, в один момент их поток иссяк. Мы спустились в катакомбы, чтобы покончить с этим безумием, но нашли только горы созданных им магических вещей и зеркало. Он исчез. В той битве пали почти все ученики академии, большинство учителей, потому нас сейчас так мало и с каждым днём всё меньше. Люди уходят. — Аль Баян притих, ему не доставляло удовольствия говорить о своём крупнейшем провале. — С тех пор моих учеников опасаются. Адриана поклялась, что безумного художника больше никогда не появится. Мы стараемся убить фантазию в каждом претенденте на кисть. Я понимаю, что это правильно в кой-то мере… Но, боги! Как же я скучаю по старым временам!

Мы немного помолчали. Я дал Аль Баяну отойти, после рассказа его немного трясло, а на глаза навернулись слёзы.

— Люсия не станет безумной. Я прослежу. Клянусь. — Я приложил руку к сердцу и сделал как можно более серьёзное лицо. Вышло отвратительно. Я походил на хмурящегося ребёнка, которому поручили играть солдата в детском утреннике.

— Я верю тебе, потому и позвал. Я помогу ей получить кисть, но без твоей помощи не обойтись, милый друг.

— Каков план?

Аль Баян призадумался немного.

— Уже завтра хранительницы и Адриана примут окончательное решение, способ его изменить лишь один — устранить Аристофана.

— Вы предлагаете… Неужели я должен отрубить ему руки?! — Я отшатнулся в ужасе, никогда ещё я не причинял невинным боль.

— Нет. — Помрачнел чародей. — Руки можно исцелить. Адриана найдёт способ. Ты должен убить Аристофана.

— Но… — Заикнулся я, в горле застрял огромный ком, а сердце забилось сильнее в тысячу раз! Нутро проняло могильным холодом, будто я уже сейчас стоял на кладбище и опускал бездыханное тело в могилу.

— Другого пути нет! — Перебил чародей — Я не стану тебя убеждать, не стану умолять. Скажу лишь одно — сегодня ночью Адрианы в её комнате долго не будет, а слуги-стражи патрулировать коридоры будут очень невнимательно, особенно проход на кухню. Если решишься, то не бойся — я защищу вас. В конце концов, я первый куратор, творение самого великого художника! Вместе мы вернём лихие времена! Когда творит лучший! Когда мир с каждым днём всё прекраснее! Ценой одной ненужной жизни.

Оцепеневший и в холодном поту, я покинул комнату.

Я сразу направился к Люсии, нужно было поговорить с ней на всякий случай. Я нашёл её в розовом саду, всю перепачканную красками. Увидев меня, она с радостным писком запрыгнула мне на шею.

— Милый! Ни за что не угадаешь, что я придумала! Клянусь всеми полотнами мира, это действительно стоящая идея! — В тот день радость из неё била ключом, будь у неё крылья, она бы взлетела и исполнила высоко в небе мёртвые петли и дивные пируэты.

— Люси, теперь у меня есть имя. Я Маэстро. — Робко начал я.

Она слегка удивлённо взглянула на меня, а потом опять пустилась в пляс.

— Вот и замечательно! Только помни, лишь я буду тебя так называть. Немного вычурное имечко, но суть отражает! А теперь посмотри, что я придумала. — Люсия подвела меня к мольберту и замерла в ожидании. Она нарисовала пять островов, но немного иначе, по-другому… Я сразу понял, что она задумала и именно в тот миг я принял для себя решение. Кисть будет её, несмотря ни на что.

Опережая слова, и прижал её к себе и поцеловал.

— Милая, ты лучшая, кисть будет твоей, только верь мне! Сегодня в полночь не выходи из комнаты, запри окна и двери, сиди тише самой напуганной мыши. Скоро ты сможешь написать свой шедевр, ведь ты этого правда достойна больше, чем кто-либо другой!

Она хотела что-то спросить, но я уже не слышал. Она не совершит глупости, не предаст. Она знает, на чьей я стороне и выполнить всё в точности, мне же предстояла долгая ночь. Впервые за свою недолгую жизнь я влился в стройные ряды послушных слуг и остаток дня работал. С меня сошло сорок потов, никогда раньше так не трудился! Бочки с картошкой одна за другой исчезали, а свеженькие и почищенные корнеплоды падали в чан. Пол блистал, будто его посыпали алмазной пылью. Я получил заслуженную награду — полное пренебрежение, на меня никто не обращал внимания, я стал безликим слугой. Раньше иногда меня выделяли, как бракованного, ленивого, теперь я такой же, как и все, это мне и было нужно.

В полночь я вышел из общей спальни, ступая на цыпочках, выверяя каждый шаг. Я замотался в чёрные занавески и снял башмаки, чтобы прятаться во тьме и не издавать лишнего шума. Моей целью были самые высокие комнаты. Адриана Фэйт и Аристофан спали в одних покоях, но на разных кроватях. Мальчишка разместился на роскошном ложе с балдахином и вычурными подушками, кровать была двуспальная и, судя по всему, Адриана спала вместе с любимым учеником. Сомнений не было — они были любовниками.

Аль Баян не обманул, Адрианы не было на месте. Я прокрался к кровати дрянного мальчишки и достал из-за пазухи грубый кухонный нож, которым ещё пару часов назад резал картошку. Мальчишка блаженно сопел, вытянув свои длинные, тощие руки. Скоро церемония, и он так счастлив. Внезапно, я понял, что такое ненависть. Раньше такого со мной не случалось… Она бурлила во мне, густая чёрно-красная жидкость. На ней вздувались и лопались пузыри, вызывая огненную бурю внутри меня. Не контролируя себя, я набросился на Аристофана и ударил его ножом в голову, за всё! За то, что он хотел отнять славу у моей возлюбленной! За то, что получил признание через постель! За то, в чём он повинен не был, и я это понимал, но продолжал пронзать его ножом снова и снова! Кровь хлестала во все стороны, забрызгала стены, простыни и моё лицо, а я продолжал уродовать его физиономию, резал артерии и конечности, не мог остановиться. Я не верил, что я такой, но продолжал с силой бить его… И что самое страшное… Мне это нравилось.

Потом был удар. Глухой удар дубины и темнота.

Я очнулся привязанный к стулу с кляпом во рту, по правую руку от меня в таком же плачевном положении находилась Люсия, она бросила на меня полный испуга взгляд, я не мог её утешить, ведь у самого в груди роковой музыкант играл траурный марш.

Перед нами стояли Адриана Фэйт и Борян Аль Баян, где-то далеко в углу перешёптывались хранительницы. В глазах Адрианы резвились бесы, от чего она казалась весёлой, но я поминал, что это за весёлость. То состояние, когда из груди рвётся истерический смех и хочется содрать кожу с лица. Состояние, которое является границей безумия, привратником перед смеющимися вратами.

Я с надеждой посмотрел на Аль Баяна, но он лишь виновато опустил взгляд, на щеке у него был уродливый ожог. Чародей имел привычку лечить свои раны моментально, а значит и ожог он получил совсем недавно. И тут я понял — он тряпка. Как я мог так ошибаться?! Он первый человек! Самое могущественное существо, он сам могпротивостоять Адриане… Но не стал. Потому что был трусом. Трусом, которому я поверил. Трусом, который хотел вернуть прошлое моими руками.

— Кто проснулся! Дружище! Тебе удобно? Я не слишком сильно затянула верёвки? — Адриана подошла к моему стулу и упершись в него ногой стянула путы так, что я с трудом дышал. — Так лучше, милый? — Издевательски ласково сказала она. — Знаешь, что этот дяденька мне сказал? — Адриана указала на Аль Баяна, который уже как будто исчез. Да, я видел его тело, но мыслями он был в другом месте. — Я сначала хотела только тебе рассказать, как я люблю тех, кто мать твою тычет ножом в моих учеников! — Наконец-то куратор сорвалась и закричала на меня, правый глаз у неё истерично дёргался, будто в каком-то безумном танце. Зрачки у неё неимоверно расширились, словно она только что выпила несколько литров спиртного. — Так вот, дяденька сначала говорил, что не знает тебя, даже что-то перечить вздумал. Но он у меня послушный пёсик, он всё рассказал, и о твоей подружке тоже. Мои маленькие заговорщики. — Куратор схватила меня за щеку, сильно её оттянула и стала дёргать из стороны в сторону, ещё секунда и она бы сорвалась. — Дяденька говорит, что отношения к вам никакого не имеет. — Адриана сказала это таким голосом, что стало понятно — она всё понимает. Просто ей хочется покарать Аль Баяна по-другому. Что для всемогущего чародея хуже, чем унижение и жизнь в презрении?

Адриана отошла от меня и широкого улыбнулась, она походила на гиену матриарха, что вот-вот набросится на падаль. Она отвязала Люсию и схватила её за плечо, я хотел было попробовать вырваться, но верёвка была слишком туго затянута. Люсия смотрела жалобно на Аль Баяна, она дружила с ним уже много лет, ей не верилось, что любимый учитель оставит её в такую минуту, но тот просто жалобно пялился в пол, не состоянии даже взглянуть в глаза другу

Вдруг я услышал голос в голове: «Трое сучат, одного не убить, ну и пусть. Ну что, сучонок? Ты хоть знал, что для меня значил тот идиот, которого ты прирезал? Тебе хорошо, любовь сразу нашёл. А мне как быть? Знаешь, сколько я была одинока? Знаешь?! Нет, ничего ты не знаешь! Я убивала только, чтобы защититься. Или чтобы спасти Аурелион. А тебе хватило «благой цели». Не смотри на меня с ненавистью, ты знаешь, что я сейчас сделаю. Глаз за глаз. Зуб за зуб. Кровь за кровь».

Адриана вырвала кляп изо рта Люси и оттянула её нижнюю губу, мою девочку парализовало от страха, она не сопротивлялась. Я сидел и смотрел, как ей вырезают язык, а Адриана смеялась с ноткой истерики в голосе, её тоже нравилось. Я хотел закрыть глаза, но не хотел! Я хотел закрыть уши, но не мог!

Я всё же закрыл тогда глаза, не мог смотреть на это. Однако уши я заткнуть не мог и вынужден был слушать истошные надрывные крики, слабеющие с каждой секундой. Когда наступила тишина, я осмелился посмотреть…

На полу в озере крови лежала моя Люси, это была моя Люси! Адриана подготовилась, каждый разрез и удар она скопировала у меня, повторила всё то, что я сделал с Аристофаном. Но неужели дрянной мальчишка стоил того!? Это ничтожество не было равно моей любимой!

Меня отвязали от стула и поволокли на вершину самой высокой башни, я не мог ничего делать, только рыдал и бился в истерике, чем лишь сильнее питал чёрно-красного демона Адрианы, там внизу лежала мёртвой моя Люси, та, с которой мы рисовали и танцевали под дождём.

Меня привели на обдуваемую всеми ветрами вершину башни и оставили на самом её краю. Адриана подошла ко мне и со всей силы толкнула вниз, падая, я слышал, что она тоже рыдает, я понимал её… Теперь понимал. Как я раньше мог думать, что этот человек не умеет плакать? Но всё равно я её ненавидел. Всей душой. Каждой частичкой тела.

В тот день я умер, но что-то вернуло меня к жизни. Клянусь, даже сейчас я не знаю что. Я очнулся в дивном цирковом шатре. Меня окружало множество удивительных созданий, все они склонились предо мной, тихо повторяя: «Слава королю ублюдков, слава королю ублюдков…».

Маска же таит множество тайн. Я очнулся уже в ней и снять не мог и не хотел. Она открывала мне сотни секретов мира и его устройства, когда того совсем не требовалось и молчала в минуты нужды. Я плохо помню, кем был, кровавые развлечения упоительны и прекрасны! Но губят они остатки души хуже любого дурмана. Маска стала вторым мной. В этом теле уж я походу паразит, а не она.

С тех пор цель у меня одна — хоть чуть-чуть исцелить раны прошлого. Люси так и не нарисовала своего шедевра, Адриана всё ещё жива… Всё ещё позорит этот мир куратор Аль Баян. У меня было много работы.

Маэстро замолчал, только стук ставней нарушал тишину комнаты, Илиас был поглощён размышлениями.

— Печальная история, но я прекрасно понимаю Адриану. Не знаю, нашлись бы у меня силы поступить иначе… — Задумчиво изрёк поэт.

— История печальна, но концовка ещё не написана. Я помню тебя, Илиас, потому и смог явиться тебе во сне. Я смиренно прошу о помощи. Я верю, поэт меня поймёт, в жизни только одна цель для меня теперь есть — воплотить в жизнь не нарисованную картину Люсии.

— Я согласен помочь тебе, но не просто так. — Сказал поэт.

— Всё, что пожелаешь.

— Ты поможешь мне и моей возлюбленной бежать, с нами будут её друзья. Этот мир исчерпал свои шансы. Я хочу в лучшее место, где смогу жить, а не выживать. — С нотками металла в голосе заключил поэт, лицо гостя ничуть не изменилось, он ожидал таких условий.

— Торжественно клянусь тебе, Илиас, что выполню твоё желание. Ты же сделай следующее — когда я дам сигнал, а ты поймёшь, когда это произойдёт, открой малые ворота дворца, что смотрят в сторону горных вершин и сожги эту голубую розу. — Маэстро протянул поэту изящный цветок. — Я приду ночью в час волка и укажу тебе и твоим спутникам путь. А пока, прощай, и помни — даже золотые бутоны иногда таят в себе чёрные цветы.

***

Илиас вскочил с кровати и схватился за топор, в комнате было пусто, только ветер распахнул окно и теперь играл со ставнями. Поэт выдохнул и возблагодарил небеса, что это был всего лишь сон, а потом его взгляд упал на чайный столик.

В свете луны на нём лежала голубая роза.

Глава 14. Короткая передышка

Город превратился в копошащийся муравейник. Жители столицы сновали туда-сюда, собирали вещи, готовились, ибо так им велели. Впервые за долгое время на небе не было ни облачка, солнце освещало стеклянный город, и тот утопал в разноцветных бликах. Чтобы не ослепнуть люди носили специальные тканевые повязки: они пропускали лишь половину лучей, позволяя спокойно ориентироваться в хитросплетениях проулков и бесконечных лестниц.

Хуже всего приходилось в это непростое время писарям. Громоздкая бюрократическая система, созданная Отцом Настоятелем, была подобна толстой черепахе и никак не хотела пробудиться после сладкого сна. Секретари, летописцы и прочие-прочие-прочие носились как угорелые по городу, ведя учёт всего, что можно учесть. К каждому был приставлен латник для сохранности ценного человека.

Отчего же такая спешка? Всё просто. Три дня назад Отец Настоятель объявил о начале последнего святого похода — единый мощный удар, весь Иннир снимался с места, дабы отправиться на поиски лучшей земли. В воздухе витали легенды… Многие думали о том, что именно об эпохе Великого переселения будут сложены менестрелями песни и громогласные баллады. А кто не хочет стать героем эпоса? Все люди — немного герои и хотят хоть капельку славы на своём веку.

Данте был как никогда бодр и радостен. За последние два дня на него совершили лишь семь покушений — совсем неплохо, если учитывать обстоятельства. Верховный кардинал балансировал на шатком, тонком канате, при том толком не зная, как работают канатоходцы. Жив он остался лишь благодаря Маэстро. Актёр оказался истинным знатоком искусства заказных убийств. Он видел мир, как сцену. Ему не представлялось трудным понять в какое время и с какой крыши убийца пустит стрелу, а на каком знатном приёме не стоит даже касаться предложенных блюд. Данте благодарил небеса за такого союзника, но всё же в компании Маэстро было ему неспокойно… Походка, голос, манера себя вести — Маэстро пугал жутчайшей неестественностью.

Одним неплохим утром Данте встал пораньше. Ночевал он теперь в башне, принадлежавшей некогда одному из кардиналов. По слухам тот погиб после инцидента с чародеем Аль Баяном в Тассоре: сердце не выдержало такого провала. Он был куратором того процесса.

Это была небольшая, даже скромная комната. Данте уважал простые покои у высокопоставленных лиц. Конкретно в этом месте стены возвели из тёмно-фиолетового стекла, а свет в помещение проникал сквозь прозрачные двери, ведущие на минималистичный, но опрятный балкончик. Из интерьера имелись: кровать без балдахина, но с бархатным бельём, резной письменный стол со множеством ящичков и потаённых отделений, специальный столик для подачи завтрака (он был очень мал и передвигался на колёсиках, на нём слуги оставляли Данте свежие фрукты, немного отборной ветчины и бокал белого сухого вина).

Украшала комнату единственная картина, но стоит отметить, что работа была достойная. История не сохранила имени портретиста, но бога холодного огня он изобразил максимально близко к оригиналу, за что и поплатился жизнью. Иконы и священники «рисовали» покровителя могущественным шестируким созданием, держащим небо, землю, солнце, луну, огонь и лёд. Глаза его им виделись пламенеющими голубыми кострами, а руки — гротескными каменными изваяниями. Портрет же показывал правду: низенького, сгорбленного старичка с загнутым носом и бегающими глазками. Пальцами своими, подобными тонким веткам, он держался за декор королевского трона, который до самой смерти не отпускал. Индервард на старости лет совсем выжил из ума: приказывал повсеместно возводить себе памятники, рисовать иконы тысячами, а всех хлебопашцев побрить в монахи, чтобы они возносили ему молитвы.

Данте сладко потянулся, слез с кровати и прищурился, стоило только лучам восходящего солнца дотронуться до его лица. Он встал, наскоро оделся в привычный костюм, ибо носить вычурную и неудобную рясу кардинала не собирался, по пути на балкон выпил преподнесённый ему бокал вина. (наличие яда в напитках Маэстро его определять уже научил, всё дело было в запахе. Яды же без запаха при пристальном изучении напитка легко просматривались — слишком крупные частицы)

Мозолистой рукой кардинал провёл по портрету народного бога.

— Бедный, старый, слабый, забытый человек. Обманутый и преданный художниками. Ты так и не обрёл бессмертия. — История Индерварда была простая, как два медяка. Он был обычным человеком из Странного легиона (объединение мутантов и магических тварей). В обществе уродов он слыл самым уродливым, так как был обычен. В то же время Адриана Фейт искала полную посредственность на роль великого художника, чтобы не повторилась история Безумного Лариана.

Индерварда каким-то образом нашли, забрали в академию и пообещали огромное будущее: бессмертие, огромную силу и любовь всего мира. Долгие двадцать лет он учился в поте лица, пока кисть его не приняла наконец-то, хоть и нехотя. Адриана имела вечный долг перед Первым художником — цикл творцов не должен был прерываться, раз в сто лет, хоть один, но должен взять в руки кисть и сотворить что-то! Госпожа Фейт создавала видимость деятельности. Миры бездарных художников долго не живут. Вот и мир Индерварда быстро начал умирать, вянуть на глазах.

Будучи уже довольно старым, он наблюдал за смертью своего творения, которое и должно было даровать ему желанное бессмертие. Иннир был обречён на гибель с самого начала. Индервард смириться не мог, он использовал кисть, чтобы наделить себя силой бога! Сразу после этого хоть какой-то контроль над реликвией он потерял, но ему она уже и не была нужна. Он отправился в путь, к своим детям. С силой покорять пламя быстро он собрал последователей и захватил власть. Он умел наделять людей силой огня и стали, и какое-то время королевство жило замечательно, сверкая великолепием дворцов и высоких башен.

Однако богом Индервард всё же не был. Он просил Шестиглазого лиса дать ему бессмертие, но тот отказался. Лис был особенным богом. Он почти никогда не требовал платы за услуги. Единственное условие — просящий должен иметь весомую причину жить дальше. Лис не считал, что Индервард имеет такую причину.

Несчастный смертный бог к старости всё больше погружался в безумие, старясь обеспечить себе вечную жизнь любыми способами. Особенно его выводили из себя божества духословного леса: старые покровителя Иннира спрятались в чаще и обладали настоящим бессмертием. Последний перед кончиной год Индервард посвятил тщетным попыткам сжечь лес и выпытать секрет вечной жизни у божеств. В итоге только людей кучу отправил гнить на опушках и в чаще.

Данте всегда эта история казалась очень грустной. Кто виноват, что на неприспособленного человека по подлости взвалили такой груз ответственности? Использовали и бросили. Кардинал жаждал справедливости. Не должно быть так, что целый народ создан, чтобы сгинуть в реке времени. И даже если так задумал создатель — это не причина склонять голову. Нужно встать, собрать силы в кулак и показать творцу, что его дети имеют право решать, сгинуть им, или нет!

Данте вышел на балкон и вдохнул свежий утренний воздух, ветер обдувал лицо и чувствовалось приближение чего-то грандиозного и хорошего.

Передышка. Короткая передышка.

Кардинал медленно обвёл свой город взглядом: за четыре дня удалось-таки всё наладить. Ещё вчера он читал пламенные речи перед толпами церковников, уверяя их пойти за ним. Никто не смел ослушаться Отца Настоятеля, но сей факт никому не мешал пытаться убить надоедливого кардинала.

Было всё: и стычки с мятежниками в узких проулках, и диверсии на складах и в казармах, были заказные убийства и прочие непотребства, но Данте смог выдержать все эти нелёгкие испытания, доказав, что способен вести за собой людей.

Уже ранним утром город суетился. Вот на Алмазной улице купцы в своих вычурных шапочках грузят телеги добром. Их обязали всё кровью нажитое отдать церкви, отчего те взбесились. Ситуацию удалось немного исправить — товары и средства у торговцев отняли, но взамен дали расписки с обещанием вернуть всё по прибытию на «землю обетованную».

В кварталах, что пониже, в поте лица трудились ремесленники. Дым и жар кузниц расходился далеко за пределы Оружейной гряды, а грохот молотов слышался даже во дворце. Орала, мелкие ножи, вёдра, тесаки кухонные — всё перековывалось в копья и короткие палаши, дабы каждый новый рекрут последнего святого воинства мог пойти в бой с достойным оружием.

Через квартал от Оружейной гряды работали пекари и мясники: еды требовалось впрок запасти. Генерал Маркус по велению Данте составил довольно талантливый план: так как множество людей обитало вне городских стен, по пути следовало всех этих селян с собою взять. В каждое село заходить было делом долгого срока, а потому срочнейшим приказом учредили Верховную посыльную службу. Члены сей организации обязаны были нести весть о великом переселении и светлом будущем. С каждым таким посыльным ехал десяток солдат, дабы не думали крестьяне перечить воле высшей.

Данте с час любовался дивным рассветом и городской суетой, но поняв, что близится уже десятый час, поспешил к городским воротам.

Он покинул опочивальню, быстро ступая спустился по узкой винтовой лестнице и миновал лучезарный, украшенный грандиозными люстрами и картинами коридор. Декоративных доспехов больше не было — все велел он переплавить на вещи нужные и полезные.

По пути приветствовали кардинала закованные в латы воины (видимо, боя они в любой момент ожидали, а потому доспехов снимать не спешили), вечно что-то ищущие писари и прислуга всякая. Всё, что ценного могло быть во дворце, несчастные пажи и дворецкие выносили прочь. Их ждала новая жизнь, штат служебный урезали впятеро, лишив дворян излюбленных игрушек. Войску требовалось больше воинов и кормильцев.

Данте подбежал к центральному подъёмнику, окрикнул старика горбуна, что этим чудом заведовал. Горбун закряхтел, засопел, но всё-таки вывалился нехотя из своей изумрудного цвета каморки, обустроенной близь подъёмника в стене.

— В парадную! — Оживлённо велел кардинал и махнул рукой, заходя в кабину.

Горбун ничего не ответил, только издал пару-тройку непереводимых звуков и взялся за колесо лебёдки. Силы в его уродливых руках таились нечеловеческие, уже сорок лет и три года одним и тех же он занимался — опускал и поднимал кабину.

Вверх. Вниз. Вверх. Вниз.

Он сквозь слёзы и крови выполнял долг, когда толпы тяжело вооружённых рыцарей решали поиздеваться над беднягой горбуном и все вместе велели себя поднимать. Он тужился, надрывался, кожу с ладоней срывал, сотней потов исходил, но кабины с места сдвинуть не мог. Секли его потом жестоко и нещадно за невыполнение работы, которую смертный человек при всём желании и вере выполнить не мог.

Сегодня же горбун улыбался. Данте давно ещё знал о бедняге и издевательствах. Узнал, прислуживая Отцу Настоятелю при дворце. Тогда ещё хотел он всё исправить, но по дурацкому закону именно Отец Настоятель над горбуном власть имел и освобождать его от непосильной ноши не желал. Теперь же Отец Настоятель смилостивился и даровал бедняге титул виконта и двоих слуг за выслугу лет. Разумеется, сделал он это добровольно и по своей воле…

Данте опустился в парадную. Это была последняя кабина, которую велели править горбуну. С сего момента был он свободен и церковью опекаем. Кардинал на всякий случай сунул руку в карман плаща — куклы Маэстро были на месте… Но где же сам Маэстро?

***

Только выйдя из дворца, Данте понял, что что-то неладное твориться в городе. Люди на улицах уже не просто спешили, они будто бежали от чего-то. В глазах их читался лёгкий испуг.

Кардинал подошёл к одному стражу у лестницы, ведущей в нижние кварталы, и спросил:

— Что стряслось? Опять беспорядки?

На солдате поблёскивал начищенный панцирь, служака при виде кардинала вытянулся стрункой, отдал честь и от тараторил:

— Ничего-с не происходит-с! Только-с ваш товарищ-с представление чинить-с изволит-с!

— Чтобы никогда больше мне тут не шипел вместо слов, я тебе не святой. — Раздражённо упрекнул солдата Данте и не выслушав очередного шепелявого ответа быстрым шагом направился поначалу сквозь толпу, к месту, откуда стремились уйти люди… но вдруг зацепился его взгляд за лестницу в стене. Несколько воспоминаний промелькнуло в голове. Кардинал замер на месте, две цели раздирали его нещадно. Сжав от злости кулаки, топнув и крикнув, он сменил курс и направился в сторону лестницы.

Порой прошлое не отпускает, сколько его ни хорони.

***

Главные ворота собой представляли истинное произведение искусства! Путника в начале встречал расписной подъёмный мост, чьи цепи уходили в пасти двух серебряных львов с рубиновыми глазами, внутри которых скрывались специальные механизмы. Каждый раз, когда открывались и закрывались резные дубовые ворота, раздавалась громкая песнь — это механические трубадуры в секции над воротами играли на своих золотых трубах.

Стены вокруг ворот пестрили элементами декора и различными барельефами великих людей. В отличии от остального города нижние кварталы строились из дерева и камня: не было в Иннире столько цветного стекла. Однако, ходил в народе миф, что стеклянный весь город. Он возник из-за мраморных стен, которые высотой своей полностью чужеродные кварталы закрывали. Анор-Ассор был воистину чудесным местом, построенным так давно, что никто уже и не помнил, как возводить пролёты из стекла и мастерить трубящие механизмы.

Данте спокойно прогуливался по родным кварталам — рождён он был престижнейшей семье, начало бравшей от самих монархов. Перед тем, как покинуть город, он явился на поклон к старым местам, помнящим его детство. Сюда его и заманила лестница. Что с ними, с беспорядками? Если Маэстро что и устроит — так это можно поправить, а вот ещё раз взглянуть на отчий дом…

Совсем недалеко от дворца, в тени великой столичной альма-матер, стоял чудесный с виду дом, пустующий внутри. Его лучезарные стены пошли трещинами от старости и ненужности миру, а само прекрасное стекло потускнело. Сад, что расположился в тихом дворике, порос бурьянами и плющом, только ещё работавший фонтанчик напоминал о том, что когда-то тут кипела жизнь.

Сам дом был трех этажей в высоту и довольно скромный, для богатой семьи. Данте вошёл внутрь. Мало чего изменилось с его последнего визита. Всё те же пыльные полки и перекошенные картины. В углу ещё стояло старое кресло-качалка отца. Кардинал подошёл к нему, с замиранием сердца тронул, и кресло поддалось, заходило из стороны в сторону с тихим скрипом. На сердце полегчало — хоть что-то не меняется.

Трижды за Данте приходили писари и слуги, с просьбами и прошениями. Он велел хоть ненадолго дать ему покоя, но только грозный взгляд и трости блеск смогли прогнать надоедливых лизоблюдов.

Данте поднялся на второй этаж, каждый шаг его по стеклянной лестнице сопровождался тихим стуком, который отражался многократным эхо в забытом доме-призраке средь столицы.

На стенах висели многочисленные портреты. Прадедушки, прабабушки, двоюродные дяди, внучатые племянники, приёмные дети… И родители. Их изобразил давным-давно знаменитый портретист, чья слава давно померкла. Данте дотронулся лишь кончиком пальца до картины, сразу же на пол опал кусочек отошедшей краски и кардинал в страхе отдёрнул руку. На него смотрел отец. Высокий статный мужчина с огромной родинкой на щеке, его лицо наполовину закрывали смоляные бакенбарды. Даже чудесный портрет не смог скрыть грубых черт лица и холодных глаз Амадея Мортимера. У него было такое звучное, такое красивое имя и столь же скверный характер. Мать же была… Она была никакой. Просто женщина, смирившаяся с нелёгкой дворянской судьбой — выйти по расчёту и родить мужу наследника. Всяко лучше, чем землю пахать. Верно же?..

Данте застыл перед портретом, какая-то часть его хотела сорвать картину, выбросить её прочь, дабы убить окончательно прошлое, но не мог он этого сделать сколь бы не желал! Ибо к двух шагах была дверь в его старую детскую комнату, и вновь он почувствовал себя беспомощным ребёнком без силы и знаний. Беспомощным мальчишкой подле кровати умирающих в чумной лихорадке родителей. И так же, как и тогда, он даже не мог пошевелить губами, не мог двинуть пальцем, не упав в бездну душераздирающего плача и истерики.

Данте не стал даже касаться двери в детскую. За ней жила его пагубная слабость, в юношестве он вдоволь познал разочарований и лишений, теперь же он достиг первой цели — взвалил на себя ношу лидера. У лидера не может быть слабостей. У лидера не может быть лица, семьи, прошлого и любых привязанностей — всего, что может сделать его слабым. Данте надоело быть слабым.

Нелегко смотреть, как люди в масках воронов накрывают единственных дорогих тебе людей посмертными покрывалами, а несмотря на крутость характера отца и отрешённость матери, Данте их всем сердцем любил. Любил столь сильно, как может чистый и непогрешимый ребёнок. В тот день все дворяне верхнего квартала столпились вокруг дома Мортимеров, и никто не смел слова молвить. Никогда в верхнем квартале не болели чумой. Никогда, до того самого момента.

Тела Амадея и Генриетты сожгли вместе с телами черни. Дом стали обходить стороной: боялись болезни. Данте тогда был четырнадцатилетним мальчишкой, он не смог даже распродать имущество семьи, чтобы прокормиться — ни единая живая душа не желала притрагиваться к вещам, больных чумой. Даже торговцы из бедных кварталов брали вещи нехотя, обманывая и обсчитывая мальчика.

В конце концов Дану пришлось покинуть стеклянный город, ибо прежний уровень жизнь он поддерживать не мог. С собой у него было тогда лишь пара монет, несколько старинных книг, которые, впрочем, никому нужны не были.

Тогда у него не было цели, только одно желание, которое и целью-то назвать сложно — выжить в чумной стране. Он бродил оборванцем по деревням, предлагая свою малую силу и помощь за плату, но всё, на что мог он заработать — кусок чёрствого хлеба и место на сеновале. И то, в лучшем случае. Так как в чумных деревнях зачастую селилось скупое отчаяние и безнадёжность — люди просто сидели с пустыми глазами в ожидании скорой кончины. Никто не работал. А зачем? Если и так завтра смерть может постучаться в дверь.

Скитаясь, Данте страшился голода и болезни. И как часто это бывает — страхи его настигли. Совсем отощавший, измождённый тяжёлой работой, он слёг с лихорадкой в каком-то забытом селе близь Массора. Он помнил образы вороньих масок, что склонялись над ним и перешёптывались. В бреду он слышал вместо голосов лишь: «Кар! Кар!»

Чумные доктора лечить чумы не умели, методы их были сомнительны. Всё что они могли — сжигать трупы.

Данте лежал вместе с кучей больных селян в сыром и холодном погребе, который решили переделать под лазарет. Вся переделка заключалась в том, что больных свалили не на ледяной пол, а на кишащие клопами матрасы. Доктора даже не всегда слышали, что кому-то в погребе нужно воды. Они нарочно закрывали дверь крепко-накрепко, чтобы не слышать стонов и воплей умирающих.

Данте бил жар, затем озноб и снова жар. Была у него чума или нет — он так и не понял. Но понял другое. Находясь в подвале обречённых, среди криков и клопов он узнал, что никому не нужен. Что никто на этой земле никому не нужен. Родители убеждали его, что дворяне заслужили свои хоромы трудом на благо народа. Они не просили хором! Им подарили благодарные люди. Но лёжа в душной пыли Данте знал, что дворяне сейчас трясутся где-то за высокими стенами, в окружении лучших врачей. И что нет им дела ни до одного человека в Иннире кроме самих себя.

Его излечил не гнев. Бред закончился весёлым лицом — будто с небес пришёл спаситель, но то был не Индервард. Данте помнил лишь смеющееся лицо шута. Без глаз, с острыми как бритва зубами, в колпаке с бубенцами. Он прошептал что-то, а затем исчез. Вскоре после этого Данте выздоровел.

На бесплодных, опустошённых чумой равнинах он обитал недолго, кормясь остатками фермерских заготовок. На время гнев его угас, уступив место голоду и жажде. А потом ему повстречался одним тёплым летним вечером человек в цветастой жилетке и в туфлях с загнутыми носами, и началось…

Обретя силу и почву под ногами, мальчик поставил чёткую цель — изменить хоть что-то. Порой методы его были жестоки, порой просто-напросто неэффективны, но суть одна — большего патриота Иннирского народа было не найти…

Скрипнула половица за спиной. Тут же Данте прыжком развернулся, выхватывая из скрытых ножен короткий кинжал. Кто мог следить за ним в его же покинутом доме?

Это был Маэстро.

Кардинал выдохнул, руку с оружием опустил, но в ножны клинка не убрал.

— Неужто не будет от тебя мне покою! Людей пугаешь? Стража жалуется на тебя! — Кардинал старался понять актёра как мог, но союзник для него всё ещё являлся большой загадкой… Откуда у него такие способности? Что движет им? Маэстро виделся безумцем. А действия безумца предсказать затруднительно… если вообще возможно.

— В своей обители творить бесчинства волен я, не спрашивая дозволенья у господ, испытывающих искушение обрушить мой небесный свод. — Актёр тоже разглядывал картины. Он медленно водил бархатными руками по пыльным рамам, подносил сокрытое маской лицо совсем близко к холсту, чтобы вдохнуть аромат старой краски. Данте слышал, как актёр втягивает носом воздух. Сразу после этого по его тощему, покрытому белым костюмом телу, проходила дрожь, что бывает в приступе истинной эйфории.

— Кхе — кашлянул Данте, стараясь привлечь внимание, Маэстро не реагировал — Кхе, кхе, кхе! С чего это ты решил, что Анор-Ассор — твоя обитель? Общественного порядка тебе нарушать не позволено, пусть ты и сослужил добротную службу своими куклами.

— Позволите краски взять? — Резко обернувшись попросил актёр.

— Что? Она ж вся иссохла и потрескалась… — Растерялся Данте. Актёр обхаживал портрет его прапрадеда, о котором кардинал толком ничего не знал, а потому и ответил положительно — Хотя… Бери! Не знаю как, но бери! Если уж нужно. Только беспорядков не чини. — Маэстро не ответил, рука его на мгновение скрылась в складках костюма, а вынырнула уже с тончайшей работы ножиком и крохотной баночкой. Филигранно Маэстро соскоблил интересующий его цвет, а именно бордовый, закрыл баночку и убрал обратно в складки плаща. В награду Данте удостоился поклона.

— Уйти придётся прям сейчас тебе, товарищ мой. Закатный ветер смерть о двух клинках несёт нам. Ступай за солнцем вслед, сбирая люд из грязных сёл, окраин! Несись вперёд! Я за тобой пойду, лишь дня лишившись по простою.

— Мы выходим завра вечером. — Отрезал Данте и для уверенности стукнул тростью по полу. Маэстро покачал головой, взял друга за плечо и подвёл его к окну, предварительно отведя в сторону призрачную штору. От шока кардинал оцепенел.

«Сколько же простоял здесь я, раз он успел превратить город… В ЭТО!?»

***

Ранее светлые и прозрачные улицы города обернулись душными, покрытыми копотью проулками, по которым пьяными снуют уроды и маньяки. Осколки стекла тут и там, и запах вина в воздухе стоит. Лишь единого часа хватило великому Маэстро, чтобы явить миру свой шатёр. Тот сверкнул в лучах солнца и рассыпался тысячами нитей, а те затем обернулись людьми и украшеньями для улиц. Все те, кого когда-то позвал с собою актёр, все им заточённые в темнице шатра, вырвались на свободу и разукрасили город в оранжево-чёрные тона! Ибо раз в пять лет Король ублюдков вспоминает о подданных! И грядёт великий бал!

Люди из столицы бежали вереницами, толпами. Долго кричал Данте на своенравного актёра, но вопли лишь разбивались о неприступную улыбку его маски. И что же мог кардинал сделать? Ведь полностью зависел он от своего союзника. Ничего не оставалось кроме как склонить покорно голову, выйти из дома, где селилось прошлое, и отдать приказ войскам готовить в срочности обоз, дабы с наступлением темноты выдвинуться в путь.

Приказ, разумеется, отдал Отец Настоятель. Пока Данте стоял за спиной. И пусть куклы позволяли властвовать над ключевыми фигура партии, Данте понимал — лишь стоит Маэстро захотеть, и протянутые к пальцам Данте нити лопнут, оставив кардинала ни с чем.

Половину вещей пришлось оставить. Некоторых людей выводили, провожая копьями в спины, но до ночи собраться кое-как удалось. Кардинал самолично с солдатами грузил связки копий и мечей, из-за чего смотреть на него стали чуть мягче. Людям с мозолистыми руками нравятся себе подобные. Мягкая ухоженная кожа им претит.

Маэстро же был занят своим, как он выражался, «представлением». Всех курьеров он велел себе назначить, и всем одно послание вручил, к одному адресату направил во все стороны света, чтобы до вечера следующего дня явилась к нему почётная гостья. А пока не пожаловала она, можно и подготовиться…

Бал уродов проводился многократно! Он существовал ещё до Нарисованного человека. После физической смерти он чудом вернулся к жизни, обнаружил на себе волшебную маску, что даровала невиданные доселе ему возможности. Но вместе с даром жизни он получил и проклятие — ведь прежний обиталец артефакта никуда не делся.

Этот кровожадный демон никогда толком не мог объясниться кем является. Отвечал уклончиво и неточно, вместо этого предлагал «развлечься», а Маэстро с радостью соглашался. Поначалу забавы были воистину безобидны — циничную эпиграмму прочитать знаменитому генералу на приёме, крылышки фее слегка подрезать, смехотворного порошка в вино подсыпать. Вместе с чудесным шатром и труппой Маэстро и его Маска облетели весь созданный художниками мир: от мрачного Иннира, до блистательных снежных хребтов ледяной земли.

Но годы шли, а забавы приобретали всё более мрачный характер. Труппу знали уже не как забавных скоморохов, но как вестников ужаса и безумия. Душераздирающие их песни возвещали начало великого бала, людей хватали прямо с улиц под азартный аккомпанемент оркестра. Случалось так, что Маэстро полностью терял нить сознания своего, сливался воедино с демоном маски, и вместе творили они вещи такие, о которых и зарекнуться страшно… Увы, но в потоке времен грехи не исчезают. Вот и Маэстро хранил память о них в виде целой галереи своих… пропахших кровью и слезами «шедевров».

К окончанию дня прежние жители покинули Анор-Ассор, а город засиял красками иными. Оранжевый, алый, жёлто-золотой. В ночной тьме на улицах плясали тени, утопая в море пряного вина. Где раньше были лавки, мастерские теперь стояли пышные столы и пыточные устройства. В тот же час чёрной вереницей потянулись в столицу все, кто был отвергнут и не принят. Все отверженные, отличные и яркие стремились на свет Короля Ублюдков, как мотыльки стремятся сгореть в пламени костра. Близился бал, и только одной гостье ещё не пришло приглашение…

***

Ночь. Кабак. Запах пива. Пьяные лесорубы разукрашивают друг другу лица. В здание входит человек, чьё лицо сокрыто капюшоном. Ещё трезвые завсегдатаи насторожились, проверили на месте ли ножи и молоты. Слишком маленькая деревня, чтобы сюда заходили чужаки, но ведь приходят.

Девушка скидывает плащ. Несколько мужиков облизываются, такой тонкой красоты их глаз не видел. Потом они замечают одну маленькую, но крайне важную деталь. Лица краснеют. Несколько мужланов уже взялись за ножи, один побежал за священником.

— Пинту и вяленое мясо. — На стойку упал серебряный перстень, трактирщик поморщился, он уже видел золотое кольцо на руке посетительницы. Его душу жжёт жадность.

Трактирщик — безусый ещё юноша. Отец умер три дня назад. Скуп, предприимчив, силён, не женат.

Он принёс заказ. Пинта пива и мешок вяленого мяса. Парень старался быть достаточно пренебрежительным с гостьей и одновременно обходительным. Он хотел её деньги, но не хотел, чтобы его невзлюбили в селе.

— Воды! — Прикрикнула девушка, трактирщик послушно принёс воды, гостья злилась. В трактир вошло несколько пахарей с массивными жилистыми руками и священник, напоминающий столетний дуб. — Я не просила пинты пива, я просила пинту воды. Только дурак добровольно выпьет жидкость, мутящую сознание.

Трактирщик ничего не ответил — поспешил убраться прочь. Нет ничего доброго в деревне, где проповедует бывший инквизитор, для девушки с разноцветными глазами.

Адриана Фэйт обернулась и молча измерила взглядом гостей, положила руку на рукоять кинжала. Все молчали, говорили глаза. В трактир вошёл ещё один человек в обитом золотом сюртуке и атласном алом берете. Местные не считали столичных посланников за мужчин — те подстригали ногти, мылись и следили за причёской — занятия для избалованных барышень.

Крестьяне уже готовились сжечь ведьму, но обернулись на громкое покашливание.

— Приказом одного из великих кардиналов велено нам, королевским посланникам, отправляться во все сёла и деревни, дабы разыскать госпожу Адриану Фэйт, тут есть такая? Или, может быть, её кто-то видел?

— Я Адриана Фэйт. Что надо, павлин в краске? — Посланник на оскорбление не среагировал. Он привык слышать грубые слова. Ему отлично платили за то, что он позволяет себя оскорблять. Он молча смеялся грубиянам в лицо. Они живут в грязи, в которой целыми днями и копаются, а он веселится в столице и пьёт дорогое вино.

— Я торжественно объявляю, что вы приглашены на бал в столице! Собирайтесь скорее, ведь начнётся он уже завтра! Нужно поспешить!

Инквизитор навис над посланником и укрыл его своей тенью.

— Она никуда не пойдёт. Посмотри на её глаза, глупец — она ведьма! Создание тёмных сил, которое мы предадим священному огню Индерварда! И когда её кожа обуглиться, а вся кровь испариться, она обретёт искупление грехов. — Инквизитор никогда не менял интонацию речи, он проповедовал всегда, о чём бы ни говорил. Он укорял торговцев и крестьян, отпускал грехи порочным, но дешёвым девам. Он был бы самым обыкновенным крестьянином, если бы не громоподобный устрашающий голос.

Посланник свистнул, и в трактир ввалилось восемь вооружённых алебардами воинов. Мужики поспешили бросить оружие на пол, инквизитор посмотрел на посланника своим гневным взглядом, пытаясь воспламенить еретика. Ничего не вышло, у него был лишь голос, но не магический дар. Адриана молча наблюдала за происходящим. Она вполне могла за себя постоять, но зачем напрягаться, когда есть толпа желающих тебя защитить?

— Её приглашает сам Маэстро, близкий друг верховного кардинала Данте, лицо из высшего круга, доверенный Отца Настоятеля.

— Мы больше не верим Настоятелю, он дал титул кардинала тирану-мятежнику. Ему награда — костёр, а не медальон кардинала! — Мужики дружно подхватили эту сразу и стали проклинать Данте, каждый на свой лад

Стражникам приказывать не надо было, они бросились на изменника, обнажив оружие. Голова инквизитора весело покатилась по полу трактира. Хозяин заведения тайком наблюдал сквозь потайную щель, поняв, что сейчас произойдёт, он поспешил в конюшню, чтобы поскорее убраться из деревни прочь.

Посланник подошёл к жевавшей вяленое мясо девушке и внимательно её рассмотрел. Ошибки быть не могло — разноцветные глаза и обсидиановые волосы. Внешность особенная. Двоих таких сотню лет придётся искать.

Адриана приняла из рук посланника свиток с приглашением и развернула его. Красные чернила. Адриана поднесла свиток ближе к носу, чтобы услышать запах лучше.

Кровь. Настоящая кровь.

Надписи на удивление оказались разборчивыми, Адриана спокойно дочитала до постскриптума, а потом…

P.S — Помянем же дрянного мальчишку Аристофана и его жалкое мужское достоинство, которое вас так услаждало

Она хотела убить всех. Всех людей. Сначала посланника, а потом остальных. Повесить, растерзать тварей, которые укрывали это чудовище! Монстра, сделавшего её любимого ученика и любовника изуродованным трупом. Она даже не смогла его похоронить! Однако Адриана умела смирять гнев, именно поэтому она выживала там, где другие гибли. Она клала все эмоции в железный ящик, запирала его на ключ, который бросала на дно океана. Из-за этого кровь её пропиталась ядом, а глаза прожигали лица насквозь.

— Нам приказано сопроводить вас на приём в столицу!

— Валяй, только дай мясо доесть.

— Вы особая гостья, мы можем достать пирожные, салаты, ветчину…

— Я сказала, что хочу жрать, вашими пирожными наесться не выйдет, цветастые слабоумные выродки без права носить имя. — Излила свой яд на посланника куратор и небрежно откусила от ломтя мяса.

Стража дождалась гостью и вместе они отправились в столицу, ехать не так далеко, но к началу бала нужно точно успеть! Подгонять куратора не приходилось, она и сама охотно пытала лошадь шпорами, выжимая из неё все соки. Подохни конь на ходу, Адриана свалила бы со скакуна одного из стражников и продолжила путь. Также, у неё было ещё одно желание, но его исполнили другие люди. Мысленно куратор даже решила, что посланник вполне достоин своего имени.

Деревня за их спиной радостно пылала под крики застигнутых врасплох жителей. Семена мятежа нужно выжигать, лишь завидев. Посланник это понимал, а ещё он понимал, что знатным гостям следует угождать, а во взгляде Адрианы читалось, что она хочет видеть деревню в огне. Увы, гонец увидел в глазах только тень истинного пожара…

Глава 15. Ночной показ — Конец Третьего Акта

Люди шли на север к мосту тысячи висельников; так велел Маэстро.

Процессия растянулась на несколько миль и неуклюжей змеёй ползла к цели. Повозки, набитые под завязку припасами, то и дело грозились перевернуться, парализовав всю колонну. С утра до ночи стоял вечный гам! То мужики повздорят, то ребёнок разольётся бессмысленным и беспощадным плачем. Если смутьянов ещё выпороть для воспитания можно, то что с детьми то делать? Не от большого ума орут!

Плетущиеся по бокам солдаты святого воинства уже устали, хоть и шли лишь пару часов. Они оставили родную столицу и грезили о новом священном походе, но вместо этого им приходилось возиться с простолюдинами, несведущими военном деле. Поход стёр все мыслимые и немыслимые границы. Бывшие дворяне и богатые торговцы вынуждены были бок о бок с пахарями и столярами пробираться сквозь вязкую грязь залитых ливнями дорог. То и дело вспыхивали драки, путчи, столкновения, но твёрдой рукой кардинал Данте наводил порядок. И хоть временами рука эта мандражно тряслась, но каждый раз как-то удавалось унять её.

Рано или поздно они поймут, что кровь в их жилах течёт одна, и что каждый смертен. Они будут драться, пускать слюни от дикой ненависти друг к другу. Мы будем их разнимать. Наказывать как равных. А затем они сцепятся. Опять. Кончится ли это когда-нибудь? Черт его знает. Но не пробовать всё это прекратить просто нельзя.

Перед поспешным отправлением из столицы Маэстро вручил Данте грязную дорожную карту, наспех актёром составленную. Он обещал провести переселенцев безопасным путём: и актёр и кардинал помнили о войске тварей близ Аурелионских стен. Сейчас же, одной рукой придерживая поводья, а второй сжимая клок бумаги, кардинал детально разбирал предстоящий путь. Отмечена дорога была в общих чертах: навыка картографа Маэстро не имел. Понятно же кардиналу было одно — путь лежит сквозь чащу дремучего Духословного леса. Новость эта угнетала не хуже смерти близкого человека…

Кардинал ехал в самом центе процессии, сопровождаемый скромной свитой. Личным советником Данте стал граф Крул — наипроницательнейший джентльмен, ещё помнящий потомков короля. Подавляющее большинство дворян и выеденного яйца не стоили, но не Крул. Этот человек сразу понял, в чьих руках теперь поводья. Строгий наряд и бородка-испанка подчёркивали в нём благородное происхождение

Ещё вчера граф и его подельники в приступе гнева и обиды хотели вывесить голову Данте около входа в поместье, кардинал посмел отобрать у дворян многие привилегии и обязал к военной службе, но здравый смысл, к счастью, взял своё. Граф увидел способ извлечь выгоду из стремительно меняющегося уклада жизни. Когда приходят волны перемен, бал правит тот, кто успел поймать ритм моря.

Вечером того же дня объявили первый привал, за несколько часов удалось разбить палаточный лагерь, сносно организовать систему ночных патрулей и караул. Многие жители Иннира решили не идти на зов Отца Настоятеля и занялись самым прибыльным промыслом — разбоем. Крупные банды осели на городских руинах, а те, что поменьше, шастали в тенях вокруг обоза, чтобы выискать подходящий момент ипоживится припасами Великого Переселения.

Данте же обосновался в небольшой по размерам для командира палатке ближе к стоянке солдатского корпуса. Весь остаток дня он провёл в хлопотах, раздавая приказы. Опытных командиров осталось неимоверно мало и даже мелкие вопросы требовалось рассматривать вручную. Под людские крики, ор и галдёж верховный кардинал пытался решить сразу все проблемы одновременно. В отчаянии он даже дал пару поручений до одури послушным Маркусу и Отцу Настоятелю. Спустя несколько минут пришлось задание спешно отменять: полностью подвластные кардиналу, генерал и правитель почти утратили разум и какую-либо самостоятельность. Только выполняли приказы.

В конце концов всё разрешили, хоть и с горем пополам: палатки жилые выставили у опушки реденького лесочка, а чтобы звери ночью не шастали рядом — подготовили костры. Мужиков, дабы распитию горячительного не предавались, отправили рыбачить к ближайшему пруду, что лежал в низине долины в получасе спокойной ходьбы. Во имя сохранности улова вместе с рыбаками послали пару солдат и чиновников: друг дружку они на дух не переносили и возьми кто из них часть общего улова — сразу другой сдаст с потрохами.

Женщин же заняли шитьём. Их вывели на пустырь, к ним вышел Данте с солдатами. Солдаты те несли сундуки, недавно у дворян отнятые. Прямо на сырую землю посыпались цветастые рубахи, сюртуки, камзолы, бальные платья, корсеты и прочие изыски гардероба. Бабья толпа аж охнула от одного вида такого счастья! Многим из присутствующих пришлось бы пол жизнь за один кусочек атласной ткани работать, потому вид целого сундука «сокровищ» восхищал. не меньше явления, например, дракона. Не то что бы кто-то из толпы видел хоть когда-нибудь дракона, но случись такое, скорее всего некоторое удивление имело бы место быть.

Приказ бабам дали простой — пошить воодушевляющие флаги. А чтобы не ныли и не пытались чего украсть— подарков пообещали одеждой и едой. Ну, и смертную казнь. за хищение назначили, разумеется.

После тяжёлого обустройства Данте не мог не радоваться виду лагеря — его мечты воплощались в жизнь. Да, поначалу люди не поняли куда и зачем требуется им идти, но как только мысль о лучшей жизни засела в головах — они начали понемногу сближаться и как-то… ненавидели друг друга меньше что ли. В свете солнца резвились дети, с горы спускались мужики с полными вёдрами рыбы, а над серыми и жёлтыми палатками уже развевались первые сотканные флаги. Данте даже немного гордился первыми плодами трудов.

А потом полусотне человек отрубили головы за воровство и учинение беспорядков.

***

Адриана Фэйт прибыла в столицу с шумом ночных ветров и треском сверчков. Покинутый церковью и здравым смыслом город преобразился. Маэстро подготовил место достойное его праздника. От главных ворот остались лишь обломки, а место знамён с пылающим солнцем заняли новые флаги — акварельные волки, расплывчатые, еле видимые простому человеческому глазу. Из оскаленные морды истекали слюной в предвкушении чего-то грандиозного.

Большинство улиц лежало в руинах, некоторые горели. По ним носились обнажённые девушки с располосованными ударами плетей спинами, за ними вслед бежало мужичьё в звериных масках с пеной на губах. И всё это под грохот труб в дыму и смраде. «Хей-ген-го! Хей-ген-го!» — кричали люди, возвещая пламенную ночь.

Наводнившие улицы безумцы обливали друг друга вином, постоянно сходили на нервный прерывистый смех. Их лица исказили радостные гримасы, лишь отдалённо напоминающие улыбки.

На площадях устроили забаву — колесо «радости». Выдёргивали из собравшейся толпы случайно человека, обливали его смолой с ног до головы, привязывали к колесу и раскручивали со всей мочи. Остальные пытались метнуть в «счастливчика» факел, чтобы греться потом у костра ещё пару-тройку минут и наслаждаться ароматом горелой человечины. Под крики жертвы остальные плясали матросские танцы на бочках и столах, крутя колесо быстрее и быстрее с новой силой!

Адриана бросила давно своих сопроводителей. Она не желала плестись за каким-то там «посланником».

Только вот города она не знала и уже вся вспотела в попытках отыскать Маэстро. Жар в воздухе стоял адский: на сотнях жаровен разом готовили в столице, копотью покрылись некогда блестящие стеклянные стены. Весь город стал одной громоздкой потной и зловонной оргией! Крики наполняли улицы, вещи выносили из домов, какие-то и вовсе сжигали! Просто так! Ради смеха! Люди совокуплялись прямо на улице или в огне под забористую трель пьяных скрипачей. От духоты улиц мутился рассудок и даже самые стойкие умы вливались в общую процессию «счастья».

— Эй! Очаровательная барышня! — Раздался мужской голос — Не желаете ли принять участие в пыточных увеселениях? — Обратился к Адриане мужчина в маске жабы с раскалённой кочергой к руке. Его лицо эта маска не красила, как и животная гримаса— жаждущий любви мартовский кот.

— Что за увеселения такие? — Снизошла до ответа куратор.

— Прекрасные увеселения! Можно вгонять раскалённые иглы под ногти! Есть дыба, железная дева и колесо признания. Хозяин не поскупился и предоставил нам все запасы инквизиции. Всё же вам я рекомендую кое-что экзотическое — крысиное ведро. Сажаете на человека крысу, накрываете её ведром и нагреваете дно. Грызуну жарко, он в панике ищет выход, а не найдя прогрызает его сквозь человека! Великолепная забава. — Садист говорил с восторгом, подпрыгивая после каждого слова.

— Вы тут все больные что ли!? Вы же не ради выживания, ради забавы губите, ублюдки! — Лицо Адрианы выразило нескрываемое отвращение. Какая-то тонкая грань в её разуме проходила между жестокостью дозволенной и «отвратительной».

— Больные? О Да! Мы больны, но что же нам с собой поделать? Тут все гости господина Маэстро! Есть простое правило — попытал, дай попытать себя. Он созвал всех «особенных» людей Иннира! Нам больше не нужно прятаться и скрываться. Можно быть самими собой! Вы не представляете, как сложно живётся нашему брату. Загоняются в одиночестве жаждущие детской ласки господа. Некоторые из нас настолько любвеобильны, что на знакомство времени просто нет! А нормальные люди скучны и нелепы. Ни убивать, ни пытать нельзя. Нас гонят и презирают! И только на этом празднике никто не ущемляет нашего… права быть счастливыми.

— Вижу ты… рад празднику. — Сдержалась Адриана — Может, скажешь, где найти Маэстро? — Спросила Адриана так вежливо, как могла, даже улыбнуться попробовала — не вышло.

— Он сейчас вместе с особыми гостями в подземном театре, но туда пускают только по особым приглашениям, а ты выглядишь слишком нормальной, для высокого гостя. — Подозрительно ответил мужик — Лучше пошли, займёмся кое-чем, я не только пытки люблю. — Извращенец в маске облизнулся и взял Адриану за руку, она мило улыбнулась и прижалась к нему всем телом, её руки поползли вниз, поглаживая кожу мужчины сквозь штаны. Он начал тихо уже постанывать, предвкушая хороший секс. — Хочешь прямо здесь, хорошо… — Руки были всё ближе, ближе… Адриана взмахнула своими обсидиановыми волосами, приводя человека в маске в восторг, и вот руки её достигли цели — Что… Что ты делаешь?! А! Ааааааа!

Мужик скорчился, схватился за промежность, откуда торчал по рукоять вогнанный кинжал. У Адрианы было своё представление о глубоком проникновении.

— Надеюсь, ты не мазохист, а то выходит, я тебе только приятно сделала.

Куратор резко выдернула нож обратно, мужик взвыл ещё громче, но никто ему помогать не спешил — пляшущая вокруг толпа думала, что девушка просто услаждает вкусы «особенного» человека. Адриана осмотрелась — не следит ли кто — и пошла в сторону возвышавшегося над остальным городом дворца, только перед этим она хорошенько заехала ботинком по промежности гада ещё раз.

Прости, малой, но нужна гарантия, что детей у тебя не будет. А то придётся вернуться сюда и прирезать их к чертям, прямо как из матери выйдут. Такой выблядок ничего хорошего не родит.

Улицы не хотели пропускать куратору ко дворцу, на пути Адрианы будто из воздуха возникали всё новые и новые «джентльмены», желающие познакомиться. Ей предлагали действительно вкусную еду, но она вспоминала первое увиденное застолье — запах плоти заглушали специи, тонны специй. Город наводнили безумцы, которые раньше скрывались, боялись заикнуться о своих тайных «желаниях». Им было лень пытаться хоть как-то их заглушить, но они продолжали жить в тени, потому что боялись. Теперь же они вылезли, словно черви после дождя. Их не волновало Великое переселение, будущее или прошлое. Они жили ради этого бала, ожидая возвращения знаменитого «Короля ублюдков». Того, кто возлюбил их в уродстве…

На сервированных столах всегда хватало свежей плоти и гнилых фруктов. Дурмана-трава была повсюду, наполняя воздух зловонным дымом. Слуги подожгли её заранее, и теперь город накрывал осязаемый наркотический туман. Раскрепощающий запах превращал даже самых скромных ублюдков и извращенцев в истинные воплощения порока и вседозволенности. В дыму и жаре приходилось пробираться к вершине города.

В Адриане проснулось жгучее чувство ненависти ко всем окружающим. Кинжалы не переставали петь, расчищая путь для куратора академии художеств. «Они недостойны жить!» — судила Адриана. Будь в её рукаве ещё одна карта «губительного тумана», она взорвала бы этот рассадник жестокости, смела бы гнездо чумных мух огнём, но карты у неё не было. Поэтому она просто рубила и кромсала, ведь это она выучилась делать практически идеально.

Сопротивления она почти никакого и не встречала: размякшие от наркотиков и вина люди иногда даже не замечали, что им руку отсекло. Кто знает. Может и мёртвыми они гибель свою не сразу замечали. Да и охраны в городе не осталось. Зачем балу безумцев охрана? Суть игры без правил в том, чтобы правил не было, не так ли?..

Дорога ко дворцу сводила с ума, ноги Адрианы её уже не слушались, то и дело пытались свернуть не туда. Куратор не была обычным человеком — это её и спасло. Такая доза дурман-травы давно бы свела с ума простого человека, а она обошлась только лёгким помутнением рассудка и… желанием, жгучим желанием в груди.

В конце концов она вышла на финишную прямую — на улицу, ведущую ко дворцу, в котором кровный враг, чудом выживший. Её плевать было, как он выжил, просто хотелось исправить досадную оплошность: «Надо было голову отрезать, тогда бы точно не воскрес» — подумала она и встала перед высокими воротами. Удивительно, но она угадала. Отрежь она Маэстро голову, шансов бы воскреснуть он бы не имел совсем. Но она этого не сделала.

Вход охраняло двое лучших из труппы актёра — жук-баянист и двадцатирукий паук-клавишник, перед вратами лежало с десятка два трупов, некоторые в свежей крови, а остальные в паутине. Тела, порезанные, исковерканные до того, что мать родная не узнает. Маэстро «любил» гостей, но видеть желал лишь некоторых. Ему претила назойливая навязчивость. Кому-то сей бал покажется сущей глупостью, а вот в узких кругах за личное приглашение на поклон к самому Королю и убить можно было. Посредственные безумцы актёра не устраивали. Должен был быть шик, шарм, высокая цель — пустое кому интересно «пустое» безумие?

Адриана осмотрелась по сторонам — с крыш домов за ней наблюдали остальные друзья Маэстро, даже шестирукий скрипач. Адриана помнила его — смычок тогда ей чуть горло не вскрыл. Лишь однажды ей удалось нагнать врага, да только удачи не хватило. Теперь же он совсем близко. Позвал в свою берлогу. А она не могла не прийти. Отмщение свято.

— У меня есть приглашение на ваш бал. — Адриана продемонстрировала свиток, и охранники молча отворили ворота, только паук что-то раздражённо прошептал на своём языке. Куратор этот диалект знала и чуть было не наградила грубияна ножом в спину, он посмел назвать её: «Анорексичная безвкусная мошкоррра». Однако, она сдержалась. Её ждала большая месть, а она и так слишком разгорячена, так и хотелось бы вылить ведро холодной воды на голову для прочистки мыслей. Холодный водопад ещё лучше бы сработал. Да только где его было взять?

Скрипнули ворота, стражники склонились перед гостьей. Тихо постукивая ботинками, Адриана прошла под своды дворца — на фоне алых, кровавых, жёлтых и золотых убранств холодная зелёная гамма стеклянных стен успокаивала.

В холле было прохладно. Куратор утёрла пот и глубоко вздохнула, переводя дух. Вопрос куда идти не долго занимал её: красная ковровая дорожка служила точным ориентиром.

Куратор проверила кинжалы — всё ещё на них не высохла кровь ублюдков. Кое-как вытерев оружие, Адриана вернула его в ножны. От крови быстро покрывается металл ржавчиной, даже самый крепкий и хорошо закалённый.

Сердце у куратора стучало, словно барабаны друидов в канун солнцестояния. Предстоял бой. Год назад Адриана бы не сомневалась в победе — карты, волшебные карты. Маэстро раз уже выказал к ним слабость. Только вот мощные все иссякли. Губительный туман ушёл на взрыв в Пассоре. Адриана чертыхнулась: тот геноцид был минутной вспышкой гнева, бывало у неё такое. Осталась, конечно, пара сносных карт, но никакая из них с туманом не сравнилась бы в смертоносности и неотвратимости.

После короткой передышки куратор собралась с силами и двинулась вперёд по ковровой дорожке, зыркая по сторонам — вдруг засада. Правда же, дошла она до тяжёлой кованой двери с головой льва вместо ручки безо всяких происшествий. «Гребаный театрал! Не, стрела в спину — это не про тебя. Вся хитрость твоя на сцене, и если сам ты позвал, то точно на сцену выведешь, зуб даю! Ну ничего, я тебе глаза где угодно выдрать смогу. Хоть под водой, хоть перед публикой. По запаху мразей нахожу… И тебя найду, уж певерь».

Фэйт положила ладонь на холодную ручку двери, чуть поднатужилась и потянула её на себя. С громогласным хрипом дверь отворилась, за ней был ход, что вёл к узкой винтовой лестнице, почти полностью погружённой во тьму. Только одинокий факел бросал свет на потрескавшиеся старинные стены.

Вдохнув холодный воздух как будто последний раз, куратор сняла факел со стены и двинулась вниз по лестнице. Уже спустя несколько шагов к ней подкралась незаметно нежная мелодия фортепиано. Невольно кулаки её разжались, от нахлынувшего наслаждения Адриана даже глаза на мгновение прикрыла, но тут же встрепенулась — музыка врага только для него играет.

Ускорив шаг, куратор неожиданно наткнулась на окончание лестницы — она смотрела на монструозную залу старинного театра, что когда-то видел лучшие дни.

Аккуратную округлую залу только недавно привели в порядок: убрали зрительские ряды, заменив их на столы с едой, кулисы подлатали — они больше не виделись рваными парусами корабля. Висевшая в выси хрустальная люстра вновь наполняла залу тысячей танцующих бликов и отблесков. Гостей же на приёме было не счесть, но то уже были не располосованные безумцы, а «приличное общество». Между столиков степенно прохаживались джентльмены в шитых фраках и мадмуазели в вызывающих, но не нарушающих рамки приличия платьях. Лицо каждого гостя скрывала маска — в основном это были маски зверей.

Всё чем на приёме занимались — болтали и ели. Столиков было видимо-невидимо, суетливые слуги в масках кроликов постоянно меняли угощения на новые. Играла медленная музыка, но никто не танцевал. Все чего-то ждали, а точнее кого-то.

Адриана подошла к одному из столов и внимательно изучила еду. Обычное мясо без специй — баранина. Фаршированный яблоками поросёнок. Пирожные с вишней и сливками — очень дорогое лакомство. Всё мясо источало аромат свежести, его будто только что привезли с охоты. Стол украшал огромный кабан. Адриана представила себе, как должно быть силён охотник, раз завалил такого монстра. Клыки — армейские копья. Ноги — дубовые поленья. Шкура — железный панцирь. Глаза — кровавые рубины, красные, как расплавленная ярость.

— Смею первым поприветствовать вас, мадам. Не желаете ли отобедать? Сегодня подают наипрелестнейшие деликатесы, в особенности, я бы похвалил баранину. — К Адриане обратился высокий мужчина средних лет с осанкой аристократа. Он совсем не выглядел, как любитель поесть — натянутые скулы и костлявые пальцы утверждали обратное. С его улыбкой можно было покорить не то, что девушку, — целое королевство. Из-под маски богомола сверкала пара глаз-изумрудов.

— Хватит говорить как будто я твоя королева. — Упрекнула Адриана и окинула донжуана оценивающим взглядом — Тощ, как щегол. От такого гастрономические советы слушать не солидно — Заключила она неохотно. По чести говоря, не желала с кем-то Адриана беседовать — хороших людей в таком месте не сыщешь.

— Прошу простить, миледи, я воспитан был так с дамой говорить. Ваша воля для меня есть закон неприступный. Как мне вас называть? Подруга? Мадмуазель? Госпожа? Или, может быть, лучезарная богиня?

Незнакомец неожиданно схватил руку Адрианы и запечатлел на ней мимолётный, но горячий поцелую. Куратор замерла. Она не дала ему пощёчину. Сама не знала, почему не дала. Она даже не ударила его по яйцам, а лишь раскраснелась. Адриана никогда не была в светском обществе и вежливости потому не знала, думала, что вежливость — удел лжецов. Переговоры с королями не в счёт — там она хамила втрое выше нормы. Самое странное, что сейчас ей всё это нравилось! Роскошные наряды, ароматная пища и обходительные мужчины, готовые вознести её до небес. Чем не жизнь?

— Называй меня… госпожа Фэйт. — Медленно и неуверенно ответила она, растеряв всю свою грозность — Ты случаем не знаешь, где найти хозяина этого… замечательного бала?

— Маэстро? Короля ублюдков? — Удивился донжуан — Он скоро появится на сцене, не стоит его беспокоить. Он обещал устроить незабываемое шоу! Не бойтесь, король обязательно появится! А пока давайте я познакомлю вас с некоторыми членами нашего выдающегося общества. Весь свет в гостях у короля! Я уверен, моя подруга будет рада знакомству со столь очаровательной особой! — Гордо продекларировал джентльмен.

— Имя своё назови.

— Ганс Лир. Можем идти? — Ганс подал даме руку и торжествующе улыбнулся.

— Веди. — Дама соблаговолила положить свою ладонь в ладонь кавалера.

Ганс провёл Адриану между десятками сплетничающих кампаний и накрытыми столами, пока они, наконец, не повстречали госпожу в маске ворона. Она сильно отличалась от остальных гостей. Её наряд был таким… пугающе настоящим.

— Госпожа Адриана, позвольте представить мою подругу и выдающегося человека — доктора Аннецива.

— Странный у тебя костюмчик. — Заметила Адриана, изучая одежды доктора. На ней была маска ворона и облегающий чумной балахон, от неё несло благовоньями и маслами, которыми чумные доктора обычно мазались во время эпидемии, чтобы не заразиться.

— Я редко снимаю костюм — это моё кредо. Каждый должен знать, кто я, и самое главное — что я. — Из-под маски доносился глухой, слегка подавленный голос, словно из глубины могилы. — Слишком уж много развелось людей загадочных, скрывающихся, пусть хоть я стану открытой книгой для всех, Аннецива, Милосердие северного леса. — Ещё раз представилась она.

— А как вы, два нормальных человека, попали на этот бал?

Ганс переглянулся с доктором, и они хором рассмеялись, Адриана потянулась к ножу, вспомнив, что невиновных на таком приёме быть не может. Вытирая слёзы, Ганс ответил.

— Госпожа Адриана, очень смешной вопрос! Вы же тоже на приёме! Тут все считаются так называемыми «уродами», так скажет весь остальной мир. Но мир ушёл в другие земли, туда ему и дорога. Здесь, в нашем городе, теперь нет уродов, все абсолютно нормальны!

— Молчи, Ганс. — Перебила доктор — Дама хочет знать, чем мы знамениты, ну так дай ей то, что она хочет. Если, конечно, хочешь, чтобы потом дали тебе. — Ганс ничуть не смутился, заявление, по-видимому, оказалось вполне серьёзным.

— Тогда позвольте рассказать вам желаемое. — Ганс немного прокашлялся и выпил полстакана воды. — Доктор Аннецива — самый милосердный человек на свете. Во время эпидемии в северных поселениях её направили туда вместе с остальными чумными докторами, но пока те наивные дети пытались исцелить людей от воистину неизлечимой болезни, наш доктор нёс покой со скальпелем в руках. Шесть сотен, три десятка и четыре единицы! Шестьсот тридцать четыре! — Продекларировал он, чуть ли не выпрыгивая из костюма от гордости. Речь его даже привлекла внимание парочки компаний у других столиков. Музыка не прекращала играть.

Последнюю фразу Адриане объяснять не требовалось, правая рука уже тянулась к кинжалу.

— Очень… Интересно. — С трудом выдавила она из себя вежливые слова.

— Вы считаете меня монстром? Типичное мнение того, кто не видел эпидемии в северных лесах. — Доктор облокотилась на стол и стала медленно снимать маску, не прекращая говорить. — Вы знаете, что такое чума? Есть несколько видов, но в северных лесах болели бубонной. Сначала чёрные наросты появляются на запястьях и под мышками, потом зараза выходит из них и растекается по всему телу зловонным гноем. Больной слабеет и ничего толком делать не может, только стонет и ревёт, как ненормальный. Через пару дней всё его тело усеяно чёрными нарывами — бубонами. Всё, что находится вокруг него, пропитывается смрадом смерти, на который сбегаются стаи красноглазых крыс. И потом они разбегаются кто куда, и зараза волной охватывает города в считанные дни. Представьте себе горы тел, которые мы сжигали. И живых, и мёртвых жгли. Как человеку объяснить, что хоть он и дышит, но уже умер для всех? Пережить эту болезнь почти невозможно, но я смогла. — Аннецива сняла маску. Перекорёженное лицо, всё в нарывах и кровоподтёках. Один глаз в несколько раз меньше другого, почерневшие, местами выпавшие зубы. Это было не лицо человека — самой смерти — Госпожа Адриана, чума — клеймо на всю жизнь. После болезни нет ничего. Тебя боятся даже родные, презирают все! Никто не верит, что можно исцелиться полностью. Церковь ссылала немногих выживших на угольные шахты, они боялись здоровых людей. Вдруг снова слягут и заразят по новой? Знаете, что самое забавное? Мы чумные доктора, самые страшные злодеи. Мы не умеем лечить эту болезнь, мы даже распространение остановить то не в силах были! Так зачем тогда врать самим себе? Больные заслуживают милосердие, которые в их случае выглядит одинаково — быстрая и безболезненная смерть. — Лопнул бокал в руке доктора, в гноящихся глазах её, где-то в глубине теплилась жизнь, отражалось пламя костров, лица убитых. Горы тел.

— Жестокое, но разумное решение. — Согласилась Адриана, немного подумав, она пришла к выводу, что поступила бы также. А как иначе? Милосердие — это очень хорошо, но иногда оно способно убить миллионы людей. Пожалеешь одного больного и завтра весь город будет стонать и молить о помощи. А помочь нечем. Потому что смерть не лечится. А чума — это смерть,

Ганс заулыбался, ему не терпелось рассказать свою историю. Любой, мнящий себя безумным гением всегда спешить раструбить о своём безумии на каждом видимом и невидимом углу. Они гордятся своим отличием, уродством, ведь иначе они бы растворились в такой им ненавистной толпе.

— Я тоже в каком-то роде спасаю жизни людям, делаю их лучше, дарю счастье.

— Вы тоже врач, или занимаетесь благотворительностью? — Спросила Адриана. Компания сделала небольшой перерыв: подошёл разносчик еды и предложил кусочек мяса и бокал вина, порядком проголодавшаяся, Адриана с радостью приняла яства, предварительно проверив их на наличие яда с помощью карманного флакона с алхимическим индикатором. Никто в компании такому действию не удивился — каждый человек имеет право на свои причуды, думали они.

— Я профессиональный муж. — Начал Ганс, параллельно уплетая куриную ножку. — Я освоил все возможные и невозможные приёмы ухаживаний, умею понимать желания женщин, щёлкаю их, как фисташки. — Одна фисташка как раз полетела у нему в рот — Однако у меня есть миссия. Цель. Я не липну к пышногрудым красавицам, не волочусь за холодными, не нуждающимися в любви особами. Тела — явление временное, как лёгкий весенний ветерок. Ощущать его приятно, но он уйдёт, оставив после себя только пустоту и уродливые морщины. Меня занимал поиск запуганных серых мышек, некрасивых и бедных девушек из бедных семей. Их бросили в кипящий котелок светской жизни, не спросив, а ведь эти голубушки совсем не готовы для участия в этих кровавых мышиных бегах! Тут не любят искренних и чистых, только сильных, красивых и богатых. Ум не так важен, ум — удел мужчин. Так думали все, но не я. Каждый имеет право на счастье!

Я выискивал в куче бесчувственной рудной пыли, брошенные и оставленные золотые самородки. Я дарил им любовь, страстную и чувственную, ту любовь, о которой они читали в немногочисленных романах. Они делали это ночью при свете свечи, тайно от родных. Они мечтали о принце на белом коне, я стал для них этим принцем!

У меня были сроки — три месяца и свадьба. Я помню каждое лицо, каждый взгляд, наполненный блистающими искорками счастья. Те девушки не могли поверить, что волшебная сказка осуществилась. Потом наступал полный любви медовый месяц. Я отвозил каждую в свой домик, взирающий на прилежащие земли свысока. Мы кувыркались в постели и ели апельсины, я отправлял их в самое прекрасное место на земле, где нет друзей-предателей и жестоких родителей. Вдали от смрада столицы серые бутоны расцветали и сияли, подобно самым ярким звёздам, украшающим ночной небосвод.

Проходил месяц, и наступало время прощаться. Я отправлял свою жену в царство вечного сна. Яд убивал нежно, по телу разливалось тепло и очень хотелось спать. Они умирали счастливыми, не понимая, что происходит.

Убийство — необходимая мера. В Иннре тысячи бедных девушек, достойных любви и лишь один человек, готовый её предоставить. Я дарил каждой из них счастливую жизнь и тихую смерть. Вы скажете, что я монстр, маньяк. Может это и так. Но их родные, которым плевать на «неудавшихся» дочерей, их друзья, бегущие при первом виде опасности и их ухажёры, просто захотевшие поиздеваться над наивными девушками — не лучше меня. Они им жаждали длинное страдание. Я же дарил краткосрочное счастье. Да только в масштабе мира, что тридцать лет, что сто — всё песчинки на пляже.

Ганс окончил рассказ и гордо посмотрел на Адриану. Он хотел что-то сказать, но внезапно его зрачки расширились, и он внезапно выполнил элегантный реверанс, все гости склонились, как по команде. Адриана сразу поняла в чём дело, положила ладонь на рукоять клинка и обернулась к сцене. Праздник праздником, но не вина распивать она сюда пришла.

Под умопомрачительный, грандиозный аккомпанемент векового органа, бронзовыми трубами сияющего из громоздкой скальной пароды, вышел на сцену Король. В свету чёрного пламени факелов он сорвал с зала цветы оваций и восторга лишь одним видом своим. Руками водил Маэстро, словно режиссёр, и музыка повиновалась, и свет под неё танцевал! И блики на маске плясали в такт!

Он опустил руки. Посмотрел в пол. Зал замолк, ожидая слова живой легенды. Застыло в воздухе немое предвкушение.

— Особенные и отвергнутые, в мире уродами величаемые, загнанные и забытые — приветствуйте покорного слугу! Ведомый жаждой встречи с вами три сотни горных гряд преодолел. Неужто мог почить безвестным я, и голову сложить, не обретя возмездья? Сегодня вечер танцев, тайн и яств, доселе не пробованных вами. Танцуйте, пойте, мешайте с кровью вонь источающий коньяк, и раз сегодня идёт последний день у вас, то пусть весь мир скорбит! Он нас не заслужил! — Маэстро окончил вступительное под шквал повторных овации и звон бьющихся бокалов. Он не переставал кланяться, орган играл лёгкую мелодию — как раз для светских вечеринок.

Адриана очнулась, поняла наконец-то, где стоит. Не среди друзей. Не среди товарищей. Улыбки, смех и дружелюбие — подлая иллюзия, насланная, дабы усыпить её.

До сцены было не так далеко, близь центральной дорожки столов не ставили. Куратор медленно протиснулась к «артерии», связующей всё пространство залы. Люди её не замечали — так их заворожил Маэстро, не перестывающий купаться в лучах славы. Ему не требовалось делать ничего особенного, всю работу давно выполнила его громогласная и красноречивая репутация.

Теперь сцена была ровно напротив. Если хорошо разбежаться — четыре больших скачка и один финальный, чтобы взобраться к твари на сцене. Адриана бросила взгляд на клинок. «Тут чёртовых десятка четыре метров, пить дать не докину. Да даже если и докину, то в маску не попаду. И силы удара не хватит, чтобы эту треклятую вещь разбить!» — Куратор ругнулась и в сердцах толкнула визжащего от восторга рядом с ней мужика. Ему было плевать. Он аплодировал.

Адриана выжидала — люди потихоньку рассаживались по своим местам: стулья убрали из центра залы, подвинули ближе к краям помещения. Не переставал петь орган. Ожидалось обещанное Маэстро представление, только вот и сам актёр будто чего-то ждал.

«Не будь дурой, Фэйт. Этот ублюдок сам тебя пригласил. Он отлично знает, что ты здесь. Головой клянусь, найти меня он в зале взглядом не может, ублюдышь, но вот что я тут точно знает! Он пригласил тебя, как диковинного зверья на потеху. Он хочет представления? Так почему бы не дать ему желаемое?»

С этой мыслью Адриана достала из ножен клинки и рассовала карты по рукавам. Немного прикинув «маршрут», она бросилась сквозь людей, расталкивая немногочисленных дураков на её пути. Двумя широкими скачками она оказалась уже в привилегированной зоне для просмотра, точным прыжком сиганула на стол, с него на другой, а с другого на третий — в ужасе и удивлении разбегались люди, гремела посуда и сыпалась на пол еда.

С последнего стола, совсем уже рядом со сценой, Адриана прыгнула и цели достигла.

Она стояла в паре метров от актёра.

Он тихо аплодировал.

Орган замолк. Весь зал замолк. Только ветер задувал сквозь цели в вековой скале. Маэстро сделал пасс рукой: «Ну что же вы молчите, миледи? Неужели сейчас не ваша реплика? Неужто не ради роли явились вы сюда?!»

— Если ждёшь, что сейчас я начну заливать литературные тирады — хрен тебе. Я пришла за тобой. Хотя тут всех неплохо бы прикончить. Я не сволочь и в спину не ударю. Дуэль. Выбирай оружие. — Печатка упала на пол. Зрители, поняв, что представление началось, начали тихонько шуметь — в планах была традиционная для бала оргия.

— Прошу прошенья я, не тот Маэстро перед вами, которого вы знали. Но биться за него обязан. Тот самый, вам знакомый, забит и слаб томится в разума глубинах. — Ответил Маэстро, кланяясь и поднимая перчатку.

— Голос… Другой, совсем другой… Нет! Где чёртов нарисованный человек? Где этот прихлебатель Аль Баяна! Сюда его давай, не за каким-то духом другим сюда я шла! — Заорала Адриана, и по толпе прошла волна страха перед загадочной и гневной гостьей.

— О нет, не будет так. Здесь ваш противник — я. И по секрету сообщу — давненько уж за вами наблюдаю. Из всех уродов и ублюдков здесь, вы идеал, к которому стремиться стоит! — Маэстро стал медленно обходить сцену, привлекая внимание публики. — В порыве страстной мести, она не только невиновных убивала, сжигала города, лгала и воровала! При этом, по её словам, вины за нею не стоит ни в грамм! — Говорил он тоном басенника — так и слышалось в конце его предложений: «Мораль сей басни такова…» — Себя хоть я люблю, но перед всеми признаю — она ублюдков истинный король! — Маэстро поклонился перед Адрианой и шутливо бросил в её сторону железную корону, что раньше он на поясе носил. Сей жест ещё сильнее Адриану разозлил, лишь молнии из глаз она ещё не испускала.

— Хватит болтать. — Проскрипела куратор сквозь зубы и обнажила оружие. — Не для того сюда пришла.

Под шум толпы Адриана подняла вверх свои кинжалы — она уже давно выбрала оружие. Маэстро выхватил квилон и приказал остальным инструментам играть Полёт Шершня, чтоб бой не показался слишком унылым. Потом подключилась скрипка и контрабас, всё слилось в единую летящую мелодию, что скачет по мёртвым головам. Представление начиналось!

В руке Маэстро сверкнула, подобная отблеску молнии, шпага, что он хранил меж досок сцены. Квилон и шпага! Плащ и кинжал! Блистающие лезвия столкнулись в губительном противостоянии на глазах публики. Адриана ненавидяще взглянула в бесчувственное лицо фарфоровой маски. Актёр дрался зрелищно, но оттого не менее искусно. Он мастерски парировал атаки квилоном и переходил в атаку шпагой.

Адриана налетала с ураганом шквальных ударов, но все они соскальзывали в небытие, а Маэстро уходил в сторону, словно тореадор, что усмиряет быка.

Атаки же актёра парировать было почти невозможно: кинжалы были коротки и гарды специальной не было, для большей лёгкости и стремительности. Дабы оставаться в живых, Адриана постоянно двигалась, не давая противнику выбрать момент для удара.

Один раз ей чуть не удалось победить. Скрестив кинжалы, встретила она остриё шпаги чуть ли не лицом, но клинками отвела его вверх, а сама ногой успела садануть в солнечное сплетение актёра. Тот на миг лишь закашлялся, согнулся, но выпрямился снова и ушёл он карательного клинка, схватил Адриану за руку, наметил шпагой цель, но успела куратор резануть ножом по руке актёра. Он отскочил, несколько алых капель упали на сцену.

Адриана увернулась от очередного смертоносного выпада и вытащила из руки одну из последних «козырных» карт, шепнула что-то под нос и бросила её на пол. Доски сцены раскололись, и из глубины на волю вырвался четырёхглавый огненный змей. Его пламя вспугнуло, но не разогнало толпу, кулисы воспылали и оркестр добавил в мелодию чуть больше отчаяния и драмы.

Маэстро громко велел толпе не двигаться с места, истинное искусство не чурается смерти в огне! Да и какое представление без зрителей?

Пол пылал, загоняя театрала в угол, нападки госпожи Фейт приносили всё больше успеха, один её удар чуть не расколол маску, но в итоге раскроил пурпурный сюртук, являя свету чёрную нательную рубаху. Маэстро внезапно отпрянул в сторону, поклонился и, схватившись за канат, обрубил его снизу. Заранее заготовил он этот трюк Он взмыл ввысь, к сводам театра, на древние балки. Адриана сделала то же самое, ведь для неё заранее заготовили такую же верёвку. Начинался второй акт представления.

Музыка приняла громоподобный тон, как и сама битва. Под сводами театра сражались двое.

— Декорации, господа, нет спектаклей хороших без декораций!

И декорации появились, на верёвках и креплениях под потолок к сражающимся взмыли многочисленные деревянные конструкции: разукрашенные облака и чудовища, диковинные драконы с алыми усами и весенние птицы. Маэстро грациозно перескакивал с одного троса на другой, парируя и уклоняясь, чередуя короткие и длинные выпады, пока внизу огнеплескал змей.

— Страсти, добавьте страсти, господа! — Крикнул он и члены труппы, из-за кулис пришедшие, принялись палить из луков и самострелов в бьющихся под куполом, они метили без разбора, как и было приказано. Один болт ранил Адриану в запястье, она выронила кинжал, сопровождая это событие красочными ругательствами.

Куратор не могла больше перескочить на другой трос, болты были отравлены, причём, ядом неорганическим. Откуда Маэстро только прознал? Рука немела, бессилие разливалось по телу, куратор стиснула зубы, так что два из них не выдержали и сломались. Она силы собирала для последнего рывка, перед глазами уже двоилось — ярость и дурман застлали взор.

— Финал! Вперёд, господа, нас представление зовёт! Быстрее музыка, быстрее! Я вижу, как кровью глаза её наливаются и тяжелеет клинок в руке, я знаю, что за демон кроется, в этой лишь на вид милой голове. Все демону крылья отрубить готовятся, чтоб не смог он вновь в небеса взмыть! Так пари же демон, полюя на святую троицу, не дам я тебя забыть!

Адриана со всей силы оттолкнулась от шаткой деревянной декорации и оказалась в воздухе над сценой. Вот он, единственный положенный человеку при жизни полёт. Куратор думала только об одном — достать клинком до маски ненавистного убийцы, утянуть его с собой, она-то выплывет, всегда выплывала, а вот он — нет. Он утонет, он не знает, какие Там волны, его захлестнёт жестокой солёной водой, поглотит глупца пучина, а она выплывет, всегда выплывала.

Квилон рассёк воздух.

На сгоревшую сцену упало обезглавленное тело Адрианы Фейт, из рукава плаща рассыпались десятки карт, которые она считала ненужными. Маэстро спустился под аплодисменты и торжественную музыку, держа голову с обсидиановыми волосами гордо, как трофей с поверженного дракона.

Актёр прошёл сквозь толпу почитателей и встал в дверях, орган не переставал играть, на этот раз музыка приобрела лёгкий оттенок тревожности. Труппа ликовала. Маэстро низко поклонился публике и вышел прочь из здания театра, укрылся за тяжёлой дверью.

Он призраком скользил по улицам Анор-Ассора: до такой степени уже одурели гости, что кумира не признавали. Маэстро оставлял в столице прошлое. Он оставлял свои величайшие шедевры, ради искупления он отрекался от шатра, труппы, кровавых забав. В своё время эта страсть чуть не сгубила в нём память о том, что действительно важно. Память о лице Люсии, о её смехе и словах.

Почему так холодно, когда должно в груди пылать? Почему овации не радуют? Почему я держу её голову в руке и чувствую… Ничего.

Он взял коня в стойле, выехал через изуродованные главные ворота на пыльный дорогу, ведущую на тракт, которым ещё недавно шёл Данте. За полчаса Маэстро добрался до вершины одного холма, с которого открывался чудный вид на столицу. Город вокруг горы.

Место это он выбрал заранее, и сейчас, по его точным расчётам, должен верный фанатик исполнять приказ. Маэстро закрыл глаза. Вот он снимает со стены факел. Идёт по душному и мрачному коридору. Внезапно предстаёт перед ним диковинное нагромождение бочек, а из одной торчит фитиль. Он подносит к нему факел, загорается огонёк, ползёт к бочкам… Три… Два… Один…

Грохот разразил ночную тишину! В самом основании Стеклянного оплота расцвела пламенная роза, сопровождая цветение своё вихрем разноцветных осколков! Ещё несколько роз расцвели, усеивая своим огнём улицы города. Треснули фундаменты дворца, все основы городских улиц, ведь держались друг на друге они! Как спираль! И вот выдернули основание, и ещё пару балок! Стеклянное Чудо Анор-Ассора пошло трещинами, как молнии пронизали они улицы и здания. В голове Маэстро не прекращал играть орган, и вот, на пике очередной партии богохульным звоном грохнул новый взрыв, увлекая за собой в бездну великий дворец. Рушились лучезарные башни и в свете пламени последний раз они отражали этот мир. Треснули потолки, галереи и залы: и стоило только башням навалиться всем весом на них, как обрушился дворец.

Осколки его падали вниз, на другие кварталы. Весом своим они обрушали витки спирали и город буквально складывался, обнажая природный лик горы. Горы без облепившего её Анор-Ассора.

Блики взрывов в ночной темноте отражались на маске Маэстро. Он лицезрел апофеоз своего искусства. Ненавидящая человека земля призвала мессию чтобы очистил он её от мерзких вредителей… Всё хоть и было не так, но звучало красиво. В час волка случается много злого.

***

Конь уносил Маэстро прочь от остатков столицы, он ехал к Данте, дабы привести его в Аурелион, где кардинал и его люди найдут себе дом, а Маэстро закончит ритуал искупления, преподнеся посмертно картину нарисованную Великой кистью в память Люсии. Предстояло встретиться со старыми друзьями…

Но то другое, сейчас же просто светало, пели соловьи. Начинал сбрасывать листву лес в преддверии осени. И только одно изменилось — ветер приносил иногда мельчайшие осколки стеклянной пыли. Столица исчезла. Пассор уничтожила Адриана. Тассор разорвали на куски алчные наёмники, а потом друг дружку перебили. Из Массора полгода ни весточки… Иннир смог изгнать людей, освободив землю для богов, что селились тут испокон веков. А вот выпустят ли эти боги ищущих новой жизни путников — вопрос совсем иной…

Глава 16. Ветры полыни

Акт Четвёртый

Конец эпохи

Глава шестнадцатая. Ветры полыни

Личные дневники Эдварда Фон Грейса. Дата неизвестна.

День первый.

Чувствую себя глупцом… Я смог победить сверхъестественную сущность, а в награду получил треклятое зеркало! Оно бесполезно! Стекляшка, остроконечная стекляшка! Ей разве что вены резать… Да, шут сказал, что оно позволяет менять истину, но как?! Ну, ничего, я осмотрел «сокровищницу», тут множество занятных вещиц. Может, найдётся и руководство к зеркалу? Кто знает… Как минимум отыскал сумку с бесконечными финиками, неплохо, с голоду не помру. В залах библиотеки тихо как-то, оно и раньше так было, но теперь эта тишина давит на уши, будто каменной плитой придавило. И свет странный какой-то, будто отражается от чего-то, а от чего — непонятно. Безумный художник устроил себе жуткое логово.

День второй.

Утром думал попробовать вернуться в Иннир, в конце концов, я наследник трона! К несчастью, пора принять один факт— всем плевать, у кого права на этот обитый бархатом стул. Правит сила, а у меня её нет. Да и не хочется уже престола. Зачем? Почему я считал, что в поклонении счастье? Нет, цыгане врать не могли — у меня великая судьба! Я видел узоры карты Таро. Но если не в правлении судьба, то в чём? Мне нужна цель. Что-то большее, чем месть чёртовому Аль Баяну и поэтишке, чтоб ему пусто было. Нужно нечто грандиозное…

День третий.

Сразу к самому главному — финики осточертели, видеть их не могу, но и умереть с голоду тоже не хочу.

Впервые за долгое время отыскал нечто стоящее — магический трактат. Большинство заклинаний в этой книге требуют для сотворения странных ингредиентов. Слюна геккона, глаз свиньи, драконьи надпочечники. Есть, конечно, и глава с простыми трюками — нагревание воды, воспламенение фитилей по щелчку пальца, сотворение морока. Всё это забавные трюки, но сами по себе они только уличного зеваку и позабавят.

Сегодня принял очень важное решение — мне не нужна великая кисть. Право, кто я такой, чтобы её желать? Допустим, в академию меня не допустили по несправедливости, но даже войди я в круг учеников, рисование никогда меня не влекло. Я пустился в путь, чтобы найти место, где меня оценят. Но что я получил? С такими мыслями сложно спать, здесь душно, невыносимо душно, вода кончается. Возможно, придётся выползти из потайной крепости и наведаться к реке…

День четвёртый.

Практиковался в воспламенении — сжёг сумку с финиками. Адриану я знал недолго, но заявление о моём слабоумии точно ошибочно, а вот о неуклюжести — в самую точку. К тому же случайно врезался в шкаф с книгами. Откуда я могзнать, что он почти полностью сгнил?! Этот трухлявый гигант обратился в прах у меня на глазах и похоронил вашего покорного слугу под грудами фолиантов! Вроде бы я ничего не сломал, что несомненно удача. Я хоть и сведущ в медицине, но излечить собственный перелом не в силах. Однажды мне рассказывали легенду о враче, который мог себе аппендицит удалить самостоятельно. Я даже видел этого человека. Он производил впечатление видавшего виды странника с богатейшими познаниями. Кто знает, что послужило семенем для такой бредовой легенды? В любой городской сплетне есть маленькая крупица истины, крохотная, но есть…

***

Шкаф оказался настоящим кладом! Не то что бы я не находился в гигантской сокровищнице магических вещей, но многие из них бесполезны, а зачастую даже опасны. Чего только стоит поющая бритва. Звучит забавно, я даже хотел с её помощью привести лицо в порядок, благо недавно выбрался к реке, и воды было вдоволь, пена тоже нашлась. Бывший хозяин этого места не чурался ухода за лицом. Я думал, его пена давно пришла в негодность, но ошибся.

Начиналось всё прекрасно! Бритва подняла мне настроение, она была вполне разумна, и я попросил исполнить любимое произведение — «Марш сверкающих звёзд». Перенести в дневник я его не могу, разве что только ноты, но мотив и мелодия воистину замечательны! Сначала фатальное вступление, такое пробирающее, что внутренности колышутся от восторга. Потом переход на помпезные религиозные темы с оттенком драматизма, резкий скачок в сторону лёгкой уличной музыки, коей частенько грешат странствующие музыканты, а потом вновь фатальное начало, плавно переходящее в завершение композиции. Бритва исполнила произведение великолепно, настолько, что я начал подпевать! В преддверии катарсиса я вскинул руки к небу и тем самым себя спас, ведь именно в этот момент предательский прибор хотел окончить мою жизнь, проведя элегантную алую линию на шее. Пришлось раздробить коварный прибор первым, попавшимся под руку булыжником. И такие истории происходят постоянно, просто подробно описывать все мне бумаги не хватит! Книги, извергающие в лицо кислоту. Ожившее оружие, с виду вкусная еда, обращающаяся сотнями ядовитых жуков! Этому хранилищу не нужны стражи, содержимое себя само прелестно охраняет.

Вернёмся к шкафу. В нём нашлось нечто интересное — книга о зеркалах, а точнее, об их тайной сути. Судя по многочисленным закладкам и отметкам, бывший хозяин этого места много работал с этим фолиантом. На старых, потрескавшихся от времени страницах много тайн хранится. Иногда мне страшно даже касаться книги, кажется, что она возьмёт и рассыплется у меня в ладонях! В ней говориться, что зеркало, это единственный объект, существующий во всем мирах и измерениях одновременно, причём, местоположение его всегда едино и служит камнем, на котором строится мир. Книга, к слову, имеет точного автора — Сил Стьше. Этот гений не оставил никаких упоминаний о себе, это и к лучшему, не буду отвлекаться на его биографию. Меня ждёт долгое ночное чтение…

День Пятый.

Господин Сил Стьше знал своё дело! Вся книга полниться разнообразной магией зеркал, но я решил опробовать самую привлекательную — зеркало воды. Суть в том, что все зеркальные поверхности связаны между собой, опытные колдуны даже могут с их помощью открывать червоточины, но мне этим рано заниматься. Зеркало воды позволяет заглянуть в любую точку мира, ведь самые огромные зеркала во вселенной: моря и небеса. Над нами собраны громадные облака из микроскопических капель, если собрать их отражения вместе, то можно получить полную картину.

Сам ритуал не сложен. Для начала я отыскал два зеркала, подарок шута не хотелось растрачивать на такие мелочи. Искомое нашлось в кучах мусора. Первое зеркальце: великолепное, в золотой оправе с окантовкой в виде редких животных, будто только с аукциона коллекционер снял. Второе несколько хуже, хотя видно, что раньше оно было полной копией первого. Позолота местами сошла, сама зеркальная поверхность запачкалась, но очистить удалось с лёгкостью. Эстетическая сторона вопроса в ритуале значения не имела. Я поставил зеркала друг против друга, а между ними — свечу. Огонёк бесконечно отражался в них, образовывая непрерывную линию тающих бликов. Тень на стене оказалась пугающе огромной, постоянно дребезжала от малейшего моего движения, что хоть как-то колыхало тонкое пламя.

Для завершения ритуала я аккуратно затушил свечу водой, на полу образовалась идеально ровная лужа.

Я немного замешкался, хоть в книге и было сказало, что магические свойства вода сохраняет только первые несколько минут.

— Покажи… Покажи… — По луже прошла дрожь, она ждала приказа. — Покажи мне Иннир! — Выпалил с дуру я.

Сработало! Я видел Анор-Ассор, но как бы снизу, около столицы действительно находилось обширное озеро, и при правильном освещении замок отражался в нём почти полностью. Я обрадовался, а потом отшатнулся — никакого замка не было. Отражение показывало мне гору вокруг которой построили столицу, но от Стеклянного оплота остались только дымящиеся руины! Монструозные горы разноцветного стекла! Ни башен, ни дворца — только осколки и дым.

— Неужели, у него получилось?! Нет, это глупо! Даже захвати Данте власть, зачем ему разрушать лучшую крепость в мире! Никакая осада не оставит таких разрушений. Так, спокойно, выдохни Фон Грейс… — С трудом я тогда перевёл дух. Столица и Тассор для меня есть символы силы и разума нашего народа, а теперь что первый, что второй — разорены и разрушены! Тяжело такое принять. Собравшись с духом, я задал вопрос о том человеке, которого мечтал бы никогда больше в жизни не видеть — Вода. Покажи мне Данте.

Отражение повиновалось, пошло рябью и сменило картину. Я смотрел на старого знакомого, на того, кто кинул меня в темницу и предал, хоть и во благо Иннира. Всё равно, даже убей вас человек ради спасения мира, вы в восторге не будете. Кардинал не изменился. Всё тот же чёрный кожаный плащ, трость с головой орла и чёрная повязка на глазу, только ко всему прочему добавился увесистый золотой медальон. Ехал он в сопровождении святых рыцарей, в компании зловеще выглядящего человека в фарфоровой маске. За ними шла толпа, колоссальная толпа! Я смотрел и понимал…

Они шли сюда.

День шестой.

Обдумал увиденное, что, несомненно, важно. В библиотеке нашлись карты. С помощью нетрудных махинаций удалось выяснить, что из Иннира можно попасть только в Аурелион. Путь лежит через мёртвую долину. Также есть и заметки о каком-то ином проходе. Картограф не удосужился уточнить этот пункт.

Я глядел в водную гладь ещё несколько раз, даже смог подслушать разговор, хоть на это и ушли почти все мои силы и какие-либо обнаруженные волшебные ресурсы, по типу порошков и странных настоек. Сомнений не было — Данте идёт в Аурелион и никому тут не поздоровится, ибо счастья он ищет для своих людей, но отнюдь не для местных и тем более не для художников.

Тут же меня и осенило — кто даст отпор Данте? Кто?

Аль Баян? Нет! Не верю!

Он еле его победил, да и в конце концов убить не смог. А теперь с Данте идёт целая рать и странный человек. Чем-то веет от того человека даже сквозь зеркало воды. Отчаянием и ужасом… И слезами.

Чародей не справится с Данте! Поэт? Он умел и находчив, но тягаться с армией? Хех, нет! Надо бы как-нибудь связаться с Адрианой Фэйт, если кто и сможет помочь, то это она. Себя же я уже назначил спасителем Аурелиона. Как же замечательно звучит это звание. Вот она моя великая судьба!

***

Вечер того же дня…

Вода не показала Адриану, сколько бы не звал я — ничего. Неужели она там, где нет отражений? Аль Баян говорил, что она отбыла ради мести старому врагу. Она вполне могла проиграть. Только сейчас начинаю понимать, как не прост оказался чародей. Только с виду милый, а на деле изворотливый и проблемный. Видно было, что Фэйт он недолюбливает — кто знает, что за ссоры случались у них за пару сотен лет. Он убил её. Не остановил, когда та решилась на глупость. А такое равносильно убийству.

День седьмой.

Тайком смог пробраться в апельсиновый сад, что лежит совсем недалеко от моего убежища в низине долины. Не хочу, чтобы местные меня пока видели. Появятся вопросы и подозрения. Я явлюсь к ним, но в другом обличье. В книгах нашлось многое, даже то, как превратить несколько миролюбивых деревень в настоящие лагеря по подготовке непобедимых воинов. Все эти страницы… они шепчут мне, что делать. На этой земле было много богов! Какие-то ушли из-за скуки, других же просто изгнали. Но есть и другие, живущие в своих учениях. И одно такое я нашёл. Страшный и кровавый бог. Жестокий бог. Но тяжёлые времена требуют сильных лидеров! Тихим и мирным деревням не выстоять под натиском последнего святого воинства. А вот безумная секта может и сможет….

***

Языковедение сложно и неблагодарно, но спасибо фортуне, что познания мои в этой дисциплине пригодились! Учение древнего кровавого бога написано на совсем ином языке. Лишь пара первых страниц изложена на старо-иннирском, видимо, когда-то эту книгу изучали мои соотечественники.

Язык древний невероятно сложен! Слова громоздкие — по двадцать или тридцать букв в каждом, при этом корни — от силы четыре-пять символов, а остальное — приставки, суффиксы, окончания и некоторые морфемы, которые охарактеризовать пока не вышло. Произносить же слова эти язык-сломаешь! Что-то мне подсказывает, что и не для этого язык сей создавался. Он чисто письменный? Может быть… Может быть…

***

Меня будто жалят тысячи ос, и я горю. Я как железная болванка в доменной печи оплавляюсь. И жар невыносим и руки, будто камнем скоро станут…

Но я держу в руках страницы! И те слова, что раньше были лишь нагромождением символом в огне становятся ясны! Я сплю или наяву горю и прозреваю? От холода камней ломит кости, но я забыл усталось!

***

Истина — понятие дурное, ведь оно спорно. В быту оно используется в качестве обозначение чего-то, что не стоит обсуждать. Задаёт нормы, которые не оспариваются. Сильный должен защищать слабых. Все люди равны. Солнце восходит утром, а заходит вечером. Однако, всегда найдутся люди, готовые оспорить любую, даже самую очевидную истину. Да, солнце конечно восходит в начале дня, а заходит в конце, но почему не наоборот? Где доказательство, что день начинается утром, а не вечером? Почему конец дня обусловлен отходом в царство снов? Может день и вовсе начинается ночью.

Такие споры можно вести бесконечно, и они ведутся! Кто прав: левые или правые, хоть и виноваты в равной степени оба. Чернокожие созданы быть рабами? Первые говорят, что да, ведь бесплатные рабочие их устраивают. Вторые говорят, что нет, ведь все люди равны. Истину часто искажают, чтобы получить желаемое. Бесплатные рабочие, подчиняющаяся жена, всемогущий царь. Истины остаются таковыми, пока они удобны большинству сильных людей, но как только что-то меняется, найдётся тысяча способов заменить устаревшую истину на новую. Истины нет, но искать её нужно.

***

Жизнь делится на дни, все это знают. Но не сутки, которыми мы меряем время. Есть дни спокойствия, длящиеся долгими годами. Есть суматошные дни бед и смут, проносящиеся вроде бы в единое мгновенье. День мира и счастья для жителей Аурелиоских деревень окончился, и вместе с Пророком пришёл день великой цели. Он пришёл с ветрами полыни.

— Прозрейте, люди. Как живёте вы? Удовольствиями и счастьем навлекли вы великую беду! Чудовищный захватчик идёт из далёких краёв, я видел, как кони его сотрясают лик земли, и сама луна прячется, в страхе перед демоном Данте-разорителем! И только солнца блеск ещё хранит вас, но его может исчадие затушить. Есть ли у вас пламя, каким отогнать врага, когда солнце обернётся мраком, а хлад укроет землю?!

Люди «прозрели», их сознание наполняли восхваляющие Пророка гимны и молитвы. Великий испарял вино и воду, предугадывал грядущую погоду, а лучшим последователям даже исцелял раны! Однако всё имеет цену, так как весь мир должен страдать, то и исцеление не может пройти бесследно. Всё чаще можно было встретить трёхглазого урода или девушку с крабьими клешнями вместо ушей — такова цена исцеления Пророка. Шепотки в его голове любили шутить. Шутить по-своему.

— Улыбки — это радость? Не слышу, что вы говорите. Да? Радость?! Это проявление слабости, единственный достойный смех — смех над поверженным врагом. Так бейтесь же! Плавьте косы и орала, куйте боевые топоры, ибо кончилось время улыбок! Пришёл час битвы, когда сильнейший только выйдет живым! Его перекуёт горнило новой эры!

В силу вступили новые порядки, почти все деревни уже покорились Пророку и его мистическому зеркалу, что так мощно помутило сознания людей. Жители последнего селения услышали о творящемся безумии и в спешке возвели частокол для защиты от сектантов. Сейчас толпа крестьян медленно превращалась в беспощадную армию фанатиков, Эдварду это что-то сильно напоминало, только он никак не хотел вспомнить что.

— Кто встанет в первых рядах? Скажите мне, дети мои! Кто!? Сильные и выносливые, с жилистыми руками и кудрявыми волосами молодцы! На части рвать будете демонов, кромсать топором верным, а что женщины? Неужто они наравне с вами смирять захватчика будут?! Тот, кто драться не способен славно, не смеет человеком себя величать! В цепи слабых кидайте, кандалы куйте, ибо нет воинов достойных без раба!

Женщин согнали в опустевшие хижины и приставили к ним надзирателей. По словам великого Пророка, эти низшие существа не имели права голоса и жили только ради служения великой цели и своим мужьям. Полуголые, покрытые синяками и кровоточащими порезами, они работали без перерыва, валясь от усталости и рыдая. Они любили своего Пророка, и каждая секунда безделья резала раскалённым кинжалом их душу. Удары плети надзирателя даровали лёгкое облегчение, а изготовленное наркотическое зелье из конопли ставило работниц обратно на ноги.

Каждый день к шатру Пророка выстраивалась очередь. По одному люди заходили в обитель господина, чтобы пасть перед ним на колени и взглянуть в зеркало, поцеловать костлявые пальцы.

Что они видели? Этого Пророк не знал. С помощью ритуалов Эдвард смог вложить в зеркало идею служения. Люди смотрели в зеркало и становились словно немыми, послушными куклами без разума. Бывший барон смотрел в их пустые глаза из-под капюшона и вздрагивал от абсолютной серости окружавших его людей, улыбки и смех которых высосало зеркало. И чем больше Фон Грейс применял силу артефакта, тем тяжелее ему было его держать в руках. Пророк заставил людей служить великой цели, в которой сам уверен не был…

***

С криком и болью в глазах войско Пророка бросило на частокол!

Они жаждали пленить отступников и явить им радость, что даровал Великий! Путь ко спасению! Неприкосновенный, всезнающий и неуязвимый наблюдал за битвой с высокого холма и улыбался, указания на грубом языке сделали людей такими же грубыми. Всего пара дней смирения плоти цепями и пламенем, и бывшие пахари теперь почти не чувствовали боли. Одурманенные конопляным зельем, они грызли частокол зубами, ломали его мощными ударами рук, которым больше ни по чём были занозы и порезы, настолько успела загрубеть кожа.

Эдвард считал, что пара недель подготовки и результат превзойдёт все ожидания. В книге говорилось об кошмарных воинах, чья кожа прочнее дубовой коры, а силы хватает, чтобы вмиг раздавить медвежью голову. Ко всему прочему барон добавил несколько «изысков». Он поил наркотиком селян, заставлял их регулярно употреблять малые дозы яда. Он хотел вызвать процесс мутаций и получить человека устойчивого к болезням и ядам, такому всё будет ни по чём! Уже скоро Пророк велит детям своим плодиться и размножаться, ибо пахарей почти не стало.

Дети сильнейших воинов станут командирами, а дети немощных и ненужных либо умрут, либо в кандалах будут вспахивать неделями поля. Однако это всё потом. Сейчас же Пророк радовался за детей своих, которые головами пробили хлипкие ворота частокола и выводили связанных и понурых жителей деревни в дивный новый мир. Они не стали поднимать оружие на бывших соседей и друзей. Не по-людски это было.

Пророк радовался, а Эдвард всё пытался себя убедить, что иначе было нельзя. Восходило солнце…

***

За три дня на месте сгоревшей деревни вырос грозный лагерь, окружённый кольями и смотровыми вышками, с которых наблюдали угрюмые стражи. Эдвард спал на улице, он не помнил, почему придумал себе такое правило. Пророк ел вместе со своими последователями обычную еду и соблюдал все собою же созданные обряды. Барон работал целый день. Сначала он давал взглянуть в зеркало свежим пленным, чтобы они поняли свою миссию на этой земле, затем он наблюдал за работой лагеря, проверяя добросовестность подчинённых.

Старые дома с приветливыми разноцветными крышами разобрали и возвели новые. В них не было красоты, души и тепла, но были крыша и стены, а этого было уже более чем достаточно. Просторные деревянные коробки, внутри которых женщины без устали шили одежду для воинов. Чёрный капюшон с прорезами для глаз, изнутри обработанный конопляным зельем, штаны с прикреплёнными ко внутренней стороне листьями крапивы, чтобы воин постоянно чувствовал боль, и перчатки с шипами внутрь всё для тех же целей. Культ строился на боли. Просто те, кто считался сильным, были обязаны смирять свою плоть самостоятельно. Когда слабые: старики, женщины дети и больные — были вынуждены получать боль от других, умолять себя избить или покалечить, потому что не могли иначе и стыдились не страдать. Эдвард несколько поменял законы книг и велел не убивать слабых. Когда дело началось, он пребывал в возбуждённом экстазе и был готов рубить головы направо и налево, но потом поостыл и осознал, что такими темпами не спасёт людей, а превратит их в жестокое племя неразумных убийц. Эдвард искренне верил, что принятые им меры — временные. Что когда Данте падёт, он вернёт селянам их счастливую и беззаботную жизнь. Всем свойственно заблуждаться.

***

Одним прекрасным пасмурным и дождливым утром Пророк осматривал лагерь и заметил знакомое лицо — староста, что послал его вместе с двумя парнями жечь крыс. Старый знакомый стоял на коленях и хлестал себя плёткой с железными насадками по спине, рядом с ним пела жена:

Я на листьях ворожу и судьбы хочу узнать

Всё, что надо расскажу — ворожить не колдовать

Чёрным солнцем мир замкнётся, разорвётся круг

Пусть в крови же захлебнётся мой ненаглядный друг

Листья розы, сок полыни пусть сморят его

Я же в память на могиле танцевать буду его

Хей дейрим кей-но…

И как-то не обращал на парочку, что устроилась на углу склона, никто внимания. Место действия расположилось ближе к центру лагеря, что стоял на невысоком холме. Только вот если упасть, то холм таким уж невысоким не покажется.

Песнь старухи напоминала стрекот кузнечиков в лунную ночь, и стрекот этот разрушали только тихие всхлипы бичующего себя мужа.

Пророк замер. Остановил на паре взгляд. Что-то мелькнуло в его памяти — он помнил старосту, но помнил другим. У старика было круглое улыбчивое лицо и громадный красный нос. В ту ночь барон его хорошо запомнил. Почему-то именно его. Всё до мельчайших деталей: забитую крошками бороду, хитроватые, но добрые глаза, раскатистый могучий смех. А что он видел сейчас? И месяца не прошло, а перед ним стонал уже не сильный муж, но измождённый, до капли последней иссушенный старик. Его скулы вылезли наружу, его кожа потускнела, стала походить на тонкую бумагу. Его борода местами выпала, а волосы на голове вылезли. Он поседел. Как и его любовь.

У барона дрогнул палец. Вроде ничего такого — просто палец. Потом дрогнул второй. Потом вся рука. А затем и колени дрогнули, так, что Пророк отшатнулся в сторону. Схватиться еле успел на вбитый в землю кол, у которого наказывали своевольных вольнодумцев.

Пальцы больно зацепились за отвратно обработанное дерево, Эдвард еле сдержал крик. Люди на него странно косились. Они как бы старались не показывать виду, что удивлены, но не выходило толком. Одна женщина даже уронила корзину с фруктами на ужин, за что сразу получила палкой по спине от погонщика.

Пророк старался стать единым целым со своей ветхой мантией, чтобы никто его не видел! Дыхание его превратилось в бешеный духовой концерт, а взгляд бросался из стороны в сторону. Теперь не только вид старика приводил его в ужас: каждый в этом лагере совсем недавно был другим. КАЖДЫЙ!

«НУ ЧТО, МОЙ МИЛЫЙ ЛОРД? УГОДНЫ ЛИ ВАМ ПУТЬ И КРОВ? КАК ТАМ ПОЖИВАЕТ ВЕЛИКАЯ СУДЬБА? ИМ ВСЕМ БЫЛО ЛУЧШЕ БЕЗ ТЕБЯ! ВСЕМУ МИРУ БЫЛО ЛУЧШЕ БЕЗ ТЕБЯ. ПРЫГНИ. ПРЫГНИ. ПРЫГНИ!»

Пророк бросился к старосте, выхватил у него из рук окровавленный цеп и разбил тот ударом колена, торжествующе вскрикнув! Однако вместо криков ликования он получил только сотню непонимающих взглядов. Только один человек смотрел на него иначе — старуха-жена. Остальные глядели на него из транса, глядели испуганно, так как происходящее нарушало порядок вещей, заложенный им в головы зеркалом. И только глаза старухи-жены были ясные, чистые.

Она смотрела совсем по-другому! Это был взгляд демона, взгляд чистой ненависти! В этом костлявом, обрамлённом редкими жиденькими волосами лице помещалось невероятное столько чистой злобы.

— Чего тебе надобно-то! — Вскочила и крикнула старуха, толпа смотрела как Пророк медленно пятиться к краю склона. — Всё испоганил! Жизнь мне испортил! Старого сгубил, а теперь избавителя из себя строить вздумал?! — Толпа шепталась, какое-то сомнение в ней было. Зеркало могло помутить рассудок, но не лишить его вовсе.

— Я… Я наградил его… — Пытался отговориться барон, пятясь назад. Совсем чуть-чуть оставалось до края холма, где обрывается земля.

— Смолу-то в уши мне не лей! Ты гребаное наваждение, не буду больше цацкаться с тобой!

Всё случилось мгновенно. Яростная старуха со всей силы толкнула Пророка, но тот не упал, а схватил бабу за руки, потянул и по инерции обменявшись с ней местами скинул саму её вниз. С криком упала она на острые колья частокола под холмом. Раздался в низине лагеря оглушительный крик, и вопль этот будто пробудил толпу ото сна. Огромная орава людей гневно гудела.

— ВОТ СУКИНЫ ДЕТИ ЧТО БЫВАЕТ ЕСЛИ СЛИШКОМ МНОГО БОЛТАТЬ!

Эдвард подскочил к старику-старосте, который после его выходки яростно молился новым богам. Барон схватил невесомого старика за шкирку, как блохастого кота и с размаху ударил того осколком зеркала к горлу чуть ли не сотню раз, прежде чем остановил порыв, чтобы перевести дыхание.

Никто ничего не понимал — одни только крики слышались и завывания ветра. Пророк отбросил тело прочь, столкнул его вслед за женой, а потом сам чуть не упал на колени, стоило только взглянуть на руки. Кровь. Кровь! И не только одного мужика…

Эдварда шатало, метало несло! Испачканное зеркало не потеряло магии, успокоило толпу, а сам барон понёсся стремглав к себе в покои, забаррикадировался и сбросил ненавистную уже мантию. Кинул зеркало в стену палатки, но, одумавшись, поднял его и вытер об рубаху.

Эдвард Фон Грейс рыдал, как малолетний мальчишка и ничего больше поделать не мог. Он смотрел в собственное зеркало, ища что-то, какие-то ответы. Почему всё так, как есть?

— Я же не хотел его убивать! И её убивать не хотел! — Всхлипнул он.

— Но убил! Убил! Значит хотел!

— Но это же глупо. Я и сейчас понимаю, как глупо это было! Всё глупо было. И книга, и ритуалы… Даже судьба…

— Хватит думать размазня! Это делает нас слабыми! Вспомни Иннир, там ты не позволял себе такой роскоши, и мы были на коне, но лишь дал осечку и всё — у колен предателя. До конца! Хоть раз иди до конца, ни на что внимания не обращая!

— Но я же приношу только горе, только зло. Я плохой человек. У таких не бывает великой судьбы!

— ХА-ХА-ХА! Только у таких и бывает! Ты всегда хотел откинуть общее представление о мире в сторону, так что же тебе мешает? Решай уже кто ты: человек с великой судьбой или нерешительная размазня. Пора уже тебе понять КТО ты и чего хочешь ТЫ.

Сам того не понимая Эдвард нарушил главный зарок шута — не смотреть в зеркало. И чем дольше он смотрел, тем сильнее крошился его и без того больной и воспалённый разум…

Глава 17. Боль по любви

Тяжела судьба поэта. Популярная фраза, но те, кто её использует, совершают огромную ошибку. Мне было тяжело и до того, как я начал писать стихи. Тяжесть судьбы вовсе не зависит от твоих талантов в плетении виршей. Вот и сейчас, на мне сидит бугай с налитыми кровью глазами и разбухшими венами, и всё крепче сжимает мне шею, выдавливая последний крупицы воздуха, а я выжидаю. Жду момент, когда он почти меня убьёт и расплывётся в ликующей улыбке, она исказит его и без того уродливое лицо, которое пугает не своим видом, но той холодной жестокостью, что живёт в глазах. Когда он начнёт ликовать, то на секунду ослабит хватку, и я ударю его. Старый армейский приём — сложить ладонь «лодочкой» и со всей силы по уху, если выйдет, то этого борова контузит…

Я приготовился, когда в глазах начало темнеть ощутил, что хватка его ослабла, совсем немного, но хватило, это было то самое спасительное окно. Удар сбил с меня наездника, и я откатился в сторону, хватая обломанную плитку с пола. Я одним ударом пробил оглушённому животному на полу висок, снёс половину головы и капли его мутной крови забрызгали рукава. Очередной смутьян лежал у моих ног с торчащим из головы куском камня. Он хотел отравить нашу еду и поэтому умер. Всё справедливо.

Прилично времени прошло с той ночи, когда я заключил сделку с Маэстро. Роза всё ещё была при мне, но знака актёр так и не подал. Я ждал. К несчастью, многим ученикам академии пришли распоряжения из родных стран. Самые обычные приказы для засланцев: ворота войскам родины открыть, всех нежелательных личностей убить, Великую кисть добыть. Видимо, короли из далёких стран забыли, что отослали в Академию художеств не лучших воинов страны, а жестоких и избалованных сынков. Таким ничего не стоило проломить голову осколком плитки.

У меня, Илиаса, теперь была одна цель — дотянуть до прихода Маэстро, там уже куда ноги понесут. Я знал лишь одно, что хочу как можно дальше от этого чёртового Аурелиона, прочь от королей, магии и артефактов, древних тайн. Прочь! По моему мнению я заслужил хотя бы годик покоя… Но расслабляться было рано. Моя красавица с ледяным сердцем, ненаглядная Дейзи, имела друзей и хотела их защитить. А это означало, что на мой горб свалилось ещё несколько человек, чьи шею нужно было уберечь от клинка и огня…

Ну ничего. На этот раз я знаю, за что бьюсь. На этот раз я не жертвую собой, а только ради себя.

Кто знал, что столько лет геройств станут для меня путём к простому человеческому…

Эгоизму.

***

— Доброе утро, душа моя, пора вставать. — Дейзи провела ладонью по моему лицу, для уроженца края вечного холода её руки чувствовались на удивление тёплыми. Я нарочно не открывал глаза ещё пару минут, чтобы она не отнимала руки от моего лица, но затем всё же соизволил встать. Прошлым днём пришлось сразится нес одним головорезом, а потому я даже собственно и не помнил, как вернулся в штаб и завалился спать. — Я собрала друзей… Тех самых, ты сказал, что не против помочь и им в это трудное время. — Говорила моя любовь довольно тихо, её большие глаза скрывала прядь волос. Дело в том, что поначалу я злился на её просьбу. С чего это я должен был брать на себя ответственность за ещё нескольких человек? Правда, в конце концов пришлось смириться с её желанием. Так или иначе, но вместе веселее! Да?..

Я отряхнулся и осмотрел наш временный штаб — небольшой круглый зал с камином. Дейзи выбрала отличное место, поленьев было заготовлено впрок, и смерть от холода нам не грозила, что нельзя было сказать про остальные припасы. Фруктов осталось преступно мало, воды хоть и было много, но попробовавшие её люди начинали хандрить и блевать кровью — так умерло четверо несколько дней назад. Думаю, было мудро отдать припасы для начала чужим людям. Они умерли, любезно дав знать, что вода насквозь пропитана смертью.

Всего кроме меня и Дейзи в зале сидело четверо — моя пассии как-то была связана с каждым из них, как именно — меня мало заботило.

— Здравствуйте, то есть… Привет. Наверное, вам хочется знать, зачем я попросил Дейзи собрать вас здесь в час сомнений и разрухи!

Сидевшая дальше всех девушка с прозрачными, как у бабочки, крыльями поморщилась и захрустела яблоком на весь зал. Раньше я с ней не общался и всячески избегал её общества. По прибытию она как-то узнала, что я пишу стихи, это вызвало у неё резкое и нескрываемое отвращение к моей персоне. Понятие не имею, чем ей не угодила рифма. Звали её, вроде, Линда. Линда из края парящих людей.

— Хватит тут пустословить, брехун. Коль хочешь что сказать, так говори прямо, без этих твоих наворотов. Меня от них аж трясёт. — Нарочно грубо и наигранно ответила она. Мне, как любителю театра, было мерзко созерцать подобные кривляния с громогласной претензией на гениальность, не стоящей даже грязного башмака настоящего актёра.

— Я бы на твоём месте, Линда Брахендсбург, выказала уважение этому очаровательному юноше и его пассии. Заметь, от Мадрана, банды бичевателей и множества других отморозков нас избавил именно он. — Это сказал уже другая девушка — лучшая подруга Дейзи. Про неё я знал немного больше. Её звали Амалия, она родилась там же, где и Дейзи, и происходила из очень древнего дворянского рода, который утерял свои же корни. Этот хрупкий цветок не мог ответить на оскорбление ничем, кроме вежливой речи и точного соблюдения норм этикета. Клянусь, живи Амалия в Иннире, за её руку боролись бы самые знатные и родовитые дворяне, но, увы, сейчас её навыки помочь нам никак не могли. Однако я всё же был ей благодарен хотя бы за то, что она осмелилась высказаться в мою защиту.

— Чего ты сказала, выкидыш дворовой псины!? Да я сама могла о себе прекрасно позаботиться! Я одним ударом могу все зубы пересчитать, а потом горло вспороть! — Линда продемонстрировала прикреплённый к поясу мясницкий нож, она единственная носила оружие напоказ, может, это и помогло ей прожить так долго.

— Так почему же не пересчитала? — Осадила Линду Дейзи. Та замолчала, хоть по её лицу и читалось, что она ни в грош меня не ставит. Ну что же, это её дело, и её отвратная актёрская игра.

— Я скажу кратко — нужно уходить из этого места. Последние несколько дней забрали жизни многих учеников, скажите спасибо богам, что не наши. Хранительницы пропали в своей башне, и выходить не планируют. Слуги как растворились. Куратор Аль Баян при одном моем только виде убегает. Поставки еды прекратились вот уже как четыре дня, ещё немного и есть будет нечего. Рыцари розы постоянно пьют, будто их прокляли, и никакой беды не видят! Вода во дворце отравлена. Стали происходить необъяснимые вещи, со мной вот вчера шкаф говорил. Он перечислил все мои грехи! Он настаивал, чтобы я во искупление повесился. И мне кажется, что это далеко не последний подобный случай… Всем этим я хочу донести одно — во дворце находиться опасно, учить рисованию нас уже никто не будет.

— Почему ты так уверен? Может это что-то вроде экзамена — кто сдаст, тот и получит кисть. — Это странное, где-то абсурдное предположение высказал Ричард — парень с золотым сердцем, волосами и руками, но в то же время с деревянным лбом и округлым лицом, которое свойственно любителям мучного.

— Просто мы им надоели, и нас решили убить. Всё. Я сразу знал, что умру здесь. Хотя какая разница? Все умрут рано или поздно. Это место ничем не лучше и не хуже других мест. Все трупы через пару лет одинаково пахнут. — Неужели этот парень умеет говорить? Нэка я не знал вовсе, причина проста — он всегда молчал. На занятиях этот угрюмый курносый хмырь сидел в самом отдалённом углу класса и молча вырисовывал, что вздумается. Хранительницы даже не смотрели на его работы, заранее зная, что там их ждут психоделические изображения кричащих людей, разорванных на части. Сказать по чести, я немного побаивался этого парня. Я видел, как он использовал собственную кровь вместо красок… Только бы это и правда была его кровь…

Они начали спорить, я так и не понял из-за чего. Линда пыталась всех перекричать, но её баритон заглушался басом Ричарда, он не хотел орать, но у него это выходило неосознанно. Амалия изредка пыталась перевести спор в формат вежливой дискуссии, где была сильна, но безуспешно. Нэк умолк, видимо, он исчерпал лимит слов на целый год вперёд. Раздался крик. Он сотряс стены, я почувствовал его. Спорящие замолчали, и уставились на меня. Спустя несколько секунд я понял, что крик принадлежал мне…

— Угомонились. — Я изобразил уверенный тон бывалого солдата, каким, впрочем, и был, просто определить это с первого взгляда возможности не представлялось. — Не знаю кто из вас чем болен на голову, но говорю с надеждой, что вы поймёте — тут происходят нехорошие вещи и нужно убираться отсюда куда подальше. Я молод, но кое-что пережить успел, так что давайте наконец-то объединимся и во славу света завтрашнего дня приложим все усилия, чтобы спастись! Чтобы этот свет хотя бы увидеть! — Я вспомнил, каково это, быть командиром. Ненавижу это чувство. Нести ответственность за других людей — огромный труд, который редко вознаграждается. Где-то в глубине моего разума ещё сохранились понятия чести, которые я тщетно пытался закопать в сырой могиле алкоголизма и пьяных вечеринок — не вышло. И как бы мне не хотелось сейчас находиться в тихом и спокойном месте без бед и войны, нужно было спасать эту кучку совершенно не приспособленных к выживанию людей, просто потому что я теперь должен. Всегда я кому-то должен!

Дейзи смотрела на меня гордо, она была готова поддерживать меня столько, сколько потребовалось бы, но то, что я смог взять власть в свои руки самостоятельно без сомнения её порадовало. Ей нравилось находиться рядом с сильным на фоне других мужчиной. Как же мне хотелось думать, что она искренне любит меня. Но сердце у снежного народа такое же холодное, как и нравы. Она просто не умеет любить искренне и никогда не научится, хотя, большей любви я пока и не заслужил.

— Допустим, что ты не пустозвон и правда хочешь спасти наши задницы. Так вот, «лидер», куда мы чёрт его возьми пойдём? — Линда бросила яблочный огрызок на пол, но не в мою сторону. Можно считать, что отношения начинают налаживаться.

— В любое место, где нет войны и можно жить. В низинах долины как раз есть очень милые деревни, пойдём туда!

Линда не стала отвечать сразу, а сначала полезла рукой туда, куда никого девушки не допускают, и вынула небольшой клочок бумаги.

— Поясняю, наивный мой мальчик, каждый из нас, каждый ученик академии — ребёнок очень богатого и влиятельного человека. Исключений тут нет. Дейзи — дочь главнокомандующего армией ледяного народа. Вежливая дамочка, прости, не помню имя — отпрыск древнего дворянского рода. Вон тот мрачный придурок — принц, страна его это, конечно, та ещё помойка, но всё же он принц. Ричард, хоть и тупой, но сын вождя Странного легиона, не сморти, что он выглядит как человек, его отец очень любил людских женщин, они ему детей рожали, а потом попадали на тарелку к муженьку, запечённые заживо. Мой же отец — тупой и жадный старикан, у которого денег полные штаны. Все мы тут по блату, а не потому, что умеем рисовать. Чёртова кисть нужна нашим родственникам, а не нам. Отец думал, что я буду шпионить, но я ненавижу этого урода и потому говорю при всех — люди моей страны собирают войско, чтобы взять кисть силой. Я уверена, что каждому здесь пришла весточка от своих. — Линда наградила друзей презрительным взглядом, никому кроме неё не хватило смелости признаться первым. — Когда воюет один из пяти островов — воюют все, так было и так будет всегда. Скоро эту землю затопчут сапоги пяти мощнейших армий в мире, сначала они разнесут стену. Даже кирпичика не оставят. Потом для увеселения сожгут деревни. Денёк подождут, чтоб мы им ворота открыли, а когда поймут, что их кинули — превратят дворец роз в кровавый бассейн.

— Может, попросим дать нам великую кисть и нарисуем мир без войн? Где всё будет хорошо?

Я рад, что среди нас есть Ричард. Его наивность позволяет верить, что светлое будущее возможно.

— Прости друг, но не выйдет. Кисть на хранении у Боряна Аль Баяна, и просто так он нам её не отдаст. К тому же ни у кого из нас не хватит умения, чтобы всё сделать хорошо. — Сказал я, нужно было придумать план, но мы уже слишком долго болтали, требовалось хоть что-то делать. — Товарищи, одну ночь нам здесь ещё точно провести придётся, так что давайте во славу будущего займёмся делами. Есть три цели: найти Аль Баяна: он может нам помочь; попробовать позвать с собой некоторых рыцарей розы: воины лишними не будут; и самое последнее — выяснить, что стало с хранительницами и слугами, не могут они просто так сидеть у себя в башне несколько дней без еды. Они хоть существа волшебные, но всегда обедали вместе с нами и ели за пятерых, так что у меня плохое предчувствие.

— Милый, может, разделимся? Так мы справимся быстрее. — Пропела Дейзи.

— Идея здравая, господа, кто тут хоть немного умеет драться? –

Руку подняла только Линда.

— Хорошо, тогда пусть Линда и Амалия пойдут к рыцарям Розы, а я навещу хранительниц, остальные будут сидеть здесь и ждать, тут безопасно. Аль Баян может и подождать… Что-то мне подсказывает, что если он сам поговорить не захочет, то и любые попытки его найти успехом не увенчаются. — Заключил я командным голосом.

Никто ничего не сказал. Хорошо. Значит пока без бунтов. Чем дольше мы будем вместе, тем более сплочёнными станем. Ну, или разругаемся и переубиваем друг друга, скорее всего второе, но светлая надежда никогда не мешала…

***

После собрания все разошлись в разные стороны, в поисках назначенной цели. Я направился в западное крыло дворца, хранительницы и слуги чаще всего обитались именно там почему-то. Впервые мне было очень страшно идти куда-то одному. Путь мой лежал через светлую галерею. Её окна были украшены чудными цветными витражами, как и почти все окна во дворце. И я много раз тут проходил, но никогда я не чувствовал этого… чудовищного холода, сжимающего сердце. Разноцветные блики света больше не танцевали у моих ног, свет вообще, как будто во всём замке померк, уступив место всё сильнее наступающей тьме. Повсюду появилась паутина, стены потрескались, а лица, смотрящие на всех со старинных картин, больше не улыбались, но злобно скалились, обнажив изъеденные гнилью, чёрные больные зубы.

Постоянно откуда-то доносились шорохи и тихие-тихие, едва слышимые стоны! Один раз я даже повёлся на эту уловку! Свернул не туда в надежде найти источник шума и только лишь случайность уберегла мою жизнь. Стоило только мне ступить в узкое ответвление от галереи, пол под ногами задрожал и через мгновение раскололся, увлекая за собой весь крохотный туннель. Я успел отскочить, а вот коварный стон продолжал меня манить за собой, но больше я его не слушал. Тонкая полоска, соединявшая западное и северное крыло, обратилась в прах на моих глазах. Я стоял в алых бликах витражей, переводя дух.

Обернулся.

Раньше картины из стекла состояли из самых разных цветов. Теперь же остался только красный и чёрный. Не знаю, как это произошло, но Дворец роз, величавое древнее строение и колыбель всего мира, гневался на своих обитателей. Я был вынужден прожить ещё несколько дней в месте…

Которое хотело меня убить!

***

Тишина. Все звуки умерли, а солнце почему-то уже клонилось к закату. Казалось, что оно вот-вот столкнётся в небе с луной и рассыплется на тысячи крохотных звёздочек. День и ночь путались… В долину вечной весны шла метель. Не это ли можно назвать концом света?

Я старался идти по коридорам медленно, вслушиваясь в каждый хорош. С оружием проблем не возникло — вдоль стен стояли многочисленные доспехи, хранивший в своих стальных руках превосходный арсенал. Я остановил свой выбор на удобном коротком мече, хоть я когда-то и стоял в первых рядах с тяжеленой пикой наперевес, но те времена ушли. Иногда я ловлю себя на мысли, что говорю как старик. Времена ушли! Мне два десятка с лишним, у меня вся жизнь ещё впереди. Правда, в свету последних событий, это далеко не факт.

Через полчаса дороги я полностью удостоверился в том, что за мною следят. Пройдя очередной поворот, я притаился за углом и стал ждать шпиона, обнажив оружие. Он шагал почти бесшумно — ступал на цыпочках Жизнь попрошайки выучила меня верить слуху больше, чем глазам, я бы увидел этого наблюдателя, даже будучи слепым.

Момент настал, шпион подкрался предельно близко к углу, и я приготовился его схватить, но внезапно услышал знакомый голос.

— Ты хорошо слышишь, но отвратительно прячешься. Хотел бы я сейчас быть умертвием, чтобы сделать кларнет из твоих костей. Очень звонкий инструмент, кстати.

Я опустил клинок, всё это время за мною следил Нэк. Он где-то смог раздобыть кинжал и кожаные перчатки, этот парень уже был не просто тенью в углу, но тенью смертоносной. Сомнений не было, ножом он орудовать умел, я понял это по хвату.

— Красться за людьми с ножом не хорошо, очень мягко говоря, и вообще, что ты тут делаешь? Я же велел остальным оставаться в зале! — Крик не произвёл никакого впечатления, отстранённое выражение лица Нека нисколько не изменилось. Мог бы хоть из приличия сделать вид, что стыдно.

— Я иду к хранительницам, восемь дней назад я одолжил им некоторые интересные штуки, нужно вернуть.

Я сразу постарался прогнать навязчивую мысль: «Что Нэк может называть интересными штуками?» Один раз я видел, как этот молодой джентльмен элегантно разложил на холсте трупы крыс и лягушек. Нет, я точно не хочу знать, что он там одолжил хранительницам!

— Иди в зал, я могу забрать твои вещи сам. Просто скажи, что нужно.

— Нужно идти. — Он проигнорировал мои слова, и что я мог сделать?! Бить его? Нет, не вариант. Орать?..

Дальше мы шли вместе.

Не могу не признать, что Нэк оказался крайне полезным спутником. Он предсказывал появление одержимых предметов и шёл уверенно, точно зная дорогу. Самому мне тут пришлось бы плутать несколько часов. Местоположение цели я знал очень отдалённо. Слуг мы по пути так и не встретили.

Дальнейшую часть похода я являлся в основном простым наблюдателем. Нэк не просто говорил, какие предметы опасны, он с ними беседовал. Уже полчаса с нами шёл старинный доспех возрастом около пяти сотен лет. Весь покрытый ржавчиной и вмятинами, он стерёг дорогу ко входу в башню хранительниц. Сомнений не было, будь я один, эта замечательная куча металла безо всяких вопросов и предостережений проломила бы мне голову тяжеленым цепом с шипами, но с Нэком он просто болтал.

Разговор ихвыглядел можно сказать забавно, говорил Нэк, а его металлический спутник просто кивал на каждую фразу.

— Рад, что у тебя всё хорошо, дружище. Стоишь тут, небось, ржавеешь целыми днями. Я принесу тебе маслёнку. Ты сам-то когда в последний раз смазывался? — Доспех со скрипом пожал плечами. — Знаешь, я больше не смогу за тобой ухаживать. Не спрашивай почему, я всё равно не скажу. Сходишь ночью в мою комнату и возьмёшь остатки масла, не спутай с пузырьком крысиной крови, тот, что тебе нужен — самый крайний в ящике. Я, кстати, неплохо живу. Когда всё это замечательное безумие началось, смог поговорить с каждым шкафом и табуреткой. Представь себе, они знают каждый мой грех! Я вот сам даже забыл, что отрезал пальцы на правой ноге своей сестры, чтобы попробовать призвать демона. Интересно, а что считается за грех? То, что я пальцы отрезал, или сам призыв?

В таком духе и проходил разговор этих странных персон на протяжении всей дороги, я уже старался не слушать рассказы Нэка. Он был человеком странным: то перечислит способы лечения чёрной чумы, то про крыс что-то расскажет. Он ведал в алхимии и демонологии, увлекался прорицанием. На его счету числились как поступки бесчеловечные, так и те, которые не любому светлому праведнику или пророку под силу совершить.

Спустя два часа медленной ходьбы мы добрались до входа в башню хранительниц, доспех распрощался с Нэком посредством крепких стальных объятий и отправился обратно нести свой вечный караул.

— Можешь, пожалуйста, не оставлять оружие при входе?

— Это почему же? — Поинтересовался я, такую странную просьбу слышал впервые после случая в библиотеке. Тогда меня попросили не есть книги по кулинарии. Видимо, прецеденты были.

— Если войти в башню с оружием, то сработают защитные чары. Сначала ты ничего не почувствуешь, но уже тогда твоя кровь начнёт медленно нагреваться. Сначала тебе станет дурно, потом постепенно сойдёт кожа, обнажая дымящееся мясо. Твой мозг уже успеет оплавиться, и ты будешь видеть безумные образы, будто омерзительные сверхъестественные твари пришли, чтобы высосать твои глаза. Кровь свернется, и ты мучительно умрёшь, ещё долго корчась в агонии.

Меня порадовало такое предупреждение об опасности. Это замечательно, когда твой товарищ размышляет — сказать другу о смертельной ловушке или не сказать? Хоть Нэк мне и не друг вовсе: он сам говорил. Почему он тогда меня всё-таки предупредил?

— Хватит думать: ты делаешь это слишком громко, у меня от тебя голова болит! — Раздражённо заворчал он.

Я заметил, как Нэк прячет в карман монетку. Только что случай решил, буду я жить или нет.

Мы начали подъём по широкой винтовой лестнице. Нэк то и дело останавливался, чтобы внимательнее изучить украшавшие стены барельефы фантастических созданий, нагонявшие на меня промозглый ужас, а у него вызывавшие нескрываемый восторг, какой бывает у маленьких детей, которые впервые в жизни видят саблезубого кролика или другое милое животное.

Я видел пляшущие огоньки в каменных глазах восьмикрылых птиц со змеиными головами, прятался от всепроницающего взгляда древних гигантов без ног. Они, видимо, передвигались на своих парадоксально мощных руках. У каждого следующего изображённого на стене великана количество рук увеличивалось. Я уже не удивлялся, что в академии когда-то появился Безумный художник. Это рано или должно было случиться. Историю о нём мне рассказали совсем недавно, но в память она мне намертво врезалась. Он был гениален. Чересчур гениален.

Лестница в итоге вывела нас в большую комнату, оканчивавшуюся дверь, что делила башню на две части. Первая — вестибюль, вторая — покои хранительниц. В комнате нельзя было передвигаться, не наступив при этом на какую-то ценную вещь. На полу валялись картины, которые ещё недавно висели на стенах: об этом свидетельствовали оставшиеся на них следы. В правом углу комнаты лежал перевёрнутый стол, а рядом с ним рассыпанный порошок цвета расплавленной зависти. В помещении этом я окончательно замёрз: сквозь распахнутое окно сюда задувал беспощадный ветер, впивавшийся в меня ледяными зубами. И хоть в этой башне таилось ещё много секретов, внимание моё привлекло красовавшееся на самом потолке изображение — огромный фиолетовый лис с тремя хвостами и шестью маленькими глазками.

Я хотел спросить Нэка об этом чудовище, но только сейчас заметил, что мой спутник склонился над рассыпанным порошком.

— Нэк? С тобой всё в порядке?..

Он сначала не ответил, а вместо этого взял целую пригоршню зелья и втянул носом несколько шепоток. Когда он обернулся, его было уже не узнать. Карие глаза сильно покраснели, зрачки расширились так, будто он беззаботно пьянствовал не меньше недели. Вены по всему его телу вздулись, с трудом пропуская кровь. Волосы встали дыбом, а изо рта медленно вытекала зелёная струйка. Нэк, пошатываясь, подошёл к креслу около горящего камина и блаженно в нём развалился, что-то напевая себе под нос. Я знал эту песню — «Схороните духи леса Лизу беззаботную».

— Какие же вы все глупые! Не в силах видеть розовых бабочек, которые летают у меня во рту, только бирюзовые лианы наставят вас на путь истинный!

Поняв, что случилось, я бросился к Нэку и замерял пульс — его почти не было.

— Что произошло?! Что ты принял?! Это те самые вещи, которые у тебя «одолжили» хранительницы? — Заорал я ему в лицо. Мне не было дело до Нэка, но Дейзи, почему-то, было. И потому я орал на этого кретина-наркомана, что есть мочи.

— Да не переживай ты, лучше возьми себе тоже шепотку счастья. Я знал, что всё так и кончится. Ты не волнуйся, тебе я никто. Ты ничего обо мне не знаешь и не узнаешь. Просто надоело быть принцем на побегушках. Послушным сыночком. Многим надоедает, но только мне хватило смелости уйти красиво. — Голос Нэка менял высоту и тембр каждую секунду, он то визжал, словно младенец, то разливался басом. Изо рта у него выливалось всё больше разноцветной слюны, появилась пена. Однако этот самоубийца не терял чистоты мысли, он говорил со мной, и ему это нравилось.

— От этого яда есть лекарство? Как его изготовить? Ну же, неужели ты хочешь умереть?!

— Я же говорил, придурок. Конечно, я хочу умереть. — Огрызнулся он. Безумцы способны даже под действием самого сильного наркотика сохранять «чистоту» разума. — Я хочу знать, что после смерти. А ждать лень… Ой как лень! Ты знаешь легенды? О пустоте и кошмарах… О старых богах один чей вид мог заставить ослепнуть… О том, как изо всех могучих существ чудом смогло выжить самое слабое, бесталанное, завистливое и никчёмное. И как это существо назвало себя Великим Художником. Я хочу увидеть тьму сам…

— Я обещал вывести вас, и тебя в том числе из этого замка. Что скажет Дейзи?! Она почему-то пригласила тебя! Значит, ты важен!!!

— Плевать. Ей на меня плевать. Передай своей шлюхе — должок прощён. Хе-хе… Только вот ты никогда не узнаешь, за что она была мне должна. А что до жизни — так разве же я жил? И будете ли вы жить после побега? Бежать постоянно? Подчиняться приказам и думать о других? Я это ненавижу. Я ненавижу всех людей, всех и каждого! Ясно? Но я не тот урод, который считает себя выше всех. Просто я вас ненавижу, хочется схватить каждого за голову и бить ей об пол до тех пор, пока она не треснет как орех, и из трещины не польётся алая жижа. Я хочу мучить людей, приносить жертвоприношения, просто чтобы пролить кровь. Я болен, очень болен. Рано или поздно я сойду с ума и убью кого-то. Ты не представляешь, как тяжело жить, смиряя своих демонов — никакого удовольствия. Потому я и попросил отца отправить меня сюда, чтобы в дали от дома тихо умереть. А вы живите, это ваше дело. Без меня вам будет просто легче. Горбатого только могила исправит.

Когда Нэк встал и подошёл к окну, я не стал ему мешать. Самое страшное, что в чём-то я с ним был согласен. Неожиданно понял, что сердце заледенело. Я только безучастно смотрел, как он встаёт на карниз, и также спокойно смотрел, как он рухнул камнем вниз, и не испытал ничего, когда его тело превратилось в кровавые ошмётки.

— А ты, мой милый ненаглядный друг, изменился, и мысли твои хоть всё ещё запутаннее клубка любого, уже не те — совсем другие. — Сказал до боли знакомый раскатистый бас.

Я обернулся, и с трудом узнал в старике позади себя Аль Баяна. Он подкрался ко мне, вышел из покоев хранительниц с чайником в правой руке и чашкой в левой. Больше при его виде не хотелось смеяться. На пёстрой жилетке поселились многочисленные дыры и заплатки. Туфли прохудились, на одной ноге и вовсе обуви не было, а мешки под глазами заставили бы любого, даже самого искусного пьяницу, позавидовать такому успеху. По запаху я понял, что в чайнике совсем не чай, Аль Баян, видимо, теперь предпочитал, что покрепче.

— Здравствуй. Я бы тоже хотел назвать тебя другом, но не могу. — Ответил я, стараясь сохранить серьёзность вида, колдун потупил пьяные глаза.

— Могу понять… Могу понять… Нехорошо вышло, я ведь другое тебе обещал? Ну, как говорил кролик, угодив на сковородку — «Зато тут тепло»! — Он постарался беззаботно улыбнуться, но у него вышла лишь странная гримаса.

— Не разделяю восторга этого кролика.

— Что он пел? Этот странный парень. Забавная мелодия. — Аль Баян подошёл к окну и посмотрел вниз, спустя пару секунд он резко отдёрнул голову, зрелище и правда было отравительное.

— Схороните духи леса Лизу беззаботную, вы в лесу своём дубовом детку берегите. Средь ветвей то вьющихся, да холмов сокрытых, вы мою малютку, счастьем одарите. Не жила она совсем, месяц сутки и три дня, и сгорела на глазах, милая моя. Схороните духи леса Лизу беззаботную. — Тихо напел я, меня слишком часто просили исполнять эту песню во время чумы, слишком много «беззаботных» детей тогда было. — Языческая песня. Изгнание старых богов было жестоким временем. Детей возводили на костёр первыми. Одна мать сочинила эту песню и объединила сотни других скорбящих кормилиц. Вместе, ночью они напали на слуг Индерварда, били оглоблями и косами, сжигали палаточные лагеря, даже одолели одного мага, но в конце концов — проиграли. На поле, где раньше возвышалась гора сожжённых тел, теперь стоит памятник — «Великим святым воинам, за победу над коварным врагом». То место не любят, ненавидят, и боятся. Песня же прижилась. Везде её у нас пели.

— Грустная песня.

— Не отвечай очевидным. Почти все народные песни в Иннире грустные. Поводов для радости мало было. Ты поможешь мне и моим друзьям покинуть это место?

— Нет — Сразу ответил чародей.

— Почему?

— Кисть. Адриана мертва. Хранительницы обратились в камень, много лет назад их создала куратор Фэйт, теперь её силы здесь нет. Сюда идёт мой бывший ученик, он жаждет эту землю. Вместе с ним идёт человек, которого я очень сильно подвёл. С другого конца мира сюда выдвинулись войска пяти островов. Всем им нужна власть кисти великого художника. Я последний страж и не имею права бежать, хоть и очень хочется…

— Ты многих подвёл.

— Да. — Аль Баян немного помолчал, я смотрел ему в глаза, а он — куда-то в пол, видимо, каменная кладка была уж очень красивой. — Не хочешь остаться? — Это прозвучало жалко. Так пьяницы просят подать монету на бутылку.

— Нет.

— Вместе мы защитим кисть, и всё будет хорошо!

— Нет, Аль Баян. Уже ничего не будет хорошо. Я вспоминаю твои истории, рассказы других людей о тебе и начинают кое-что понимать. Несмотря на огромную силу, которую тебе дали, ты остаёшься слабовольным, трусливым и мягкотелым бессмертным стариком. Не более. А это видано, чтобы в конце истории трус одерживал победу?

— Трусы всегда побеждают, потому что, когда все остальные бьются, они смотрят из тени. Я рассказывал тебе, кто собственно такой Великий художник? Одно из начальных божеств. Их было очень много, и они решали, кто сильнее всех. Бились со страшной силой! Я их боя не видел, а потому не могу описать. Но знаю, что в конце концов осталось двое. Могущественный, но израненный и уставший победитель, и жалкий маленький божок, который прятался и вечно бежал. Божок добил победителя и остался единственной сущностью с даром что-то создавать. Это и был Великий художник.

Он был слаб. Его воли хватило лишь придумать вот этот дворец и долину. Крошечный клок земли в пустоте. А потом ему всё надоело. Он не захотел отвечать за своих же, пока ещё немногочисленных, детей. Ему претили любые проблемы, и он придумал меня, дал силы и сказал: «Вот, Аль Баян! Теперь этот мир на твоих плечах! Держи, в сей кисти сила созидания. Ищи достойных её, чтобы мой мир жил. А я пошёл, мне нужно идти». И он покинул меня. Конечно, тогда он выглядел как мудрый старец, который знает, что делает. Но недавно я понял — седые волосы не доказательство ума. Мне вот больше сотни лет, а я всё ещё дурак-дураком!

— Твоя речь ничего не оправдывает. Да, Великий художник с твоих слов и правда был плохим отцом, но у тебя был шанс всё изменить! С твоей силой люди могли бы жить счастливо. Не было бы чумы в Иннире. Гражданских войн. Убийств и жестокости, которые я видел в каждый из дней своей юности!

Аль Баян пожал плечами.

— А разве я кого-то просил делать меня таким сильным?! У меня на лице написано: «Взвалите на меня все свои проблемы, я справлюсь!» Нет! Никто не дал мне выбора! Был расчёт, что я буду думать так, как заложено в картине. Но, когда ты создаёшь новую жизнь, ты никак не сможешь за неё решать и думать. Иначе это будет не живой человек, а кукла. Я не кукла. Я хочу парить в небесах, любоваться закатом и засыпать на мокрой вечерней траве близь искрящихся прудов. Я хочу рассказывать детям прекрасные сказки и пить чай с имбирём. Я хочу полюбить девушку. А может, я даже хочу когда-нибудь, но умереть. Потому что даже я не знаю, что ждёт после смерти!

— Тогда я не пойму одного. Ты, вроде, хочешь бросить это всё и уйти. Так почему же остаёшься, чтобы защищать кусок дерева, хоть и волшебный? Пошли со мной.

— В том то и дело, что уже не могу. Я долго бежал от своего долга. Я правда не хочу быть таким сильным! Я не хочу быть куратором Аурелионской академии! Но пока я имею в руках такую мощь — обязан стоять до конца. Несколько раз я бежал от боя, и причинял страшную боль тем, кого любил. Мне очень холодно, Илиас. Мне страшно одиноко! Я чувствую, как само небо давит на меня! Останься! Ты последний, кого я в силах назвать другом!

Я потупил взгляд, стараясь не смотреть в глаза старику. Рассудок мутился, что-то последнее время часто это случалось… Я хотел и одновременно не хотел остаться. Как всегда виноватым в бедах оказался великий и ужасный Никто. Не на кого катить бочки, только себя бичевать.

— Я хочу жить долго и счастливо, а осуществить такое желание в этом месте невозможно, так что прощай. Зря я тогда согласился тебе помочь. Я не стану тебе вредить, но и не заслоню телом от стрелы.

— Стой! Хотя бы прощальный подарок возьми. Кольцо. Это не просто безделушка. Пройдёт время, и ты вспомнишь эти слова.

Он вложил мне в кулак чудный аметистовый перстень. Камень был чёрный, от него несло смертью, и это был воистину лучший подарок.

***

Я шёл обратно к своим. Точнее ноги шли, а я был где-то совсем в другом месте. Впервые решил обдумать события прошедших месяцев. Одно слово поставило меня на путь, который привёл в сердце мира. И для чего? Ведь если посмотреть хорошо — Илиас не играет никакой роли в происходящем. Он, то есть я, просто хочет, чтобы ему позволили быть тихим и счастливым. Скорее всего, я просто пока не осознаю свою роль, да и не хочется. Как говаривал один священник: «Некоторых Индервард создал, чтобы они просто в нужный момент уронили горшок с цветами». Немного неприятно понимать, что вся твоя жизнь может существовать только ради такой вот мелочи, а потом — всё. Ты становишься ненужной безделушкой, которую спокойно можно сломать…

По дороге обратно в зал я внимательно изучил порошок, который принял Нэк. Я знал эту смесь — дурман трава. Такая росла и в Иннире, её специально так прозвали, чтобы люди без лишних слов понимали, какова суть этого растения. Нэк умер. Думаю, люди вокруг меня будут гибнуть до тех пор, пока я не смирюсь с этим. Что же, сей момент близко. Я вышел в коридор, где ранее встретил живые латы…

Как я и думал, ранее мирный доспех напал на меня. Его громадная стальная туша с налётом вековой ржавчины перегородила мне путь, я бросил взгляд на своё оружие и даже не достал его. Есть битвы, в которых путь только один — бегство.

Разбег, приготовление и прыжок. Булава грохнула позади меня, увлекая за собой тушу хозяина. И без того потрескавшийся пол проломился, и рыцарь провалился в нижнюю галерею. Я выдохнул и посмотрел вперёд. Пришлось вдохнуть обратно.

Мне навстречу шла тварь. Увидь я её год назад — сошёл бы с ума. Голова младенца. Она передвигалась на шести паучьих лапах, что из неё из неё росли. Голова смотрела одним глазом. Вместо второго был маленький круглый рот — отверстие с зубами. Глаз был змеиный, младенец постоянно им вращал, но вдруг резко остановился. Он заметил меня в тот момент, когда я пытался незаметно скрыться в соседней галерее. Я хотел тихо пройти через библиотеку, но планы пошли прахом. Выбора не было — только бой. Убежать не выйдет. Я наблюдал за порождением чьей-то больной фантазии. Оно меня нагонит. Оставлять живым его нельзя. Я вынул меч из ножен.

Тварь выжидала, у неё взаправду оказались повадки паука. Я двигался очень медленно, золотой глаз двигался в такт мне. Это была игра. Кто первый сорвётся — проиграл. Тварь бросилась в атаку. Я видел, как она готовится к прыжку. Лапы поджались, на их окончаниях выступила мерзкая зеленоватая жидкость. Паук-младенец прыгнул, желая насесть на меня сверху и мгновенно разорвать в клочья. Я не дал ему такой возможности и отшагнул в последний момент: отпрыгивают только неопытные бойцы. После переката сложно перейти в наступление. После лёгкого отшага в наступление перейти проще простого. Я отшагнул, тварь приземлилась прямо передо мной и обдала своими отвратительными миазмами, от которых глаза моментально начали слезиться.

Меч рассёк одну чудовищную конечность. На этот раз я отпрыгнул: хотел понаблюдать.

Голова младенца взвыла. Самое страшное то, что это был настоящий плач ребёнка. Больше монстр не представлял опасности. Без одной ноги он двигался неуклюже и очень предсказуемо. Его нападки были хоть и резкими, но легко читаемыми. Я водил тварь по кругу, выжидал. Из нанесённой мною раны с каждой секундой вытекало всё больше тёмно-зелёной, густой крови. Мне было выгодно ждать.

Прыжок, отшаг, второй удар — ещё одна конечность упала на плитку.

Тварь уже еле держалась на ногах, но я не переходил в атаку. Лучше перебдеть, чем недоспать. Последний рывок мерзкого ребёнка, и я довершил начатое. На этот раз клинок раскроил монстру голову, с мерзким хрустом её проломив. Лапы ослабли, и тварь осела на пол. Воскресать она вроде не собиралась. Для гарантии безопасности я отсёк остальные лапы, но трогать их не стал: кровь монстра проедала камень и моё меч тоже уже был похож на обгрызенное яблоко. Отдышавшись, я отправился в главный зал. Эх… Иногда бурная фантазия — это проклятие.

***

До нашей базы я добрался относительно спокойно. Лишь двери по дороге хлопали чаще обычного, да тени как-то странно удлинились.

По прибытию… домой меня ничего хорошего не ожидало. Линда и Дейзи сидели смурные, грозные и окровавленные. Фея из воздушного народа поглаживала изуродованное крыло. Навряд ли теперь она когда-нибудь сможет летать. Однако с пристроенное кухни доносился приятный запах и смех Ричарда, значит, что-то хорошее всё же случилось.

— Их было пятеро. Я не стыжусь, что бежала. — Процедила сквозь зубы Линда. Она очень стыдилась того, что бежала.

— На вас напали рыцари розы? Или чудовища замка? По пути обратно я встретил пару пугающих созданий.

— Нет, милый. Всё как обычно — люди хотят убивать людей. На дворец напали, вот почему всё начало так меняться. Рыцари розы, все до одного, на внешних укреплениях. Нам еле удалось вымолить немного еды, чтобы продержаться. Они сказали, что их долг — защищать замок, а не кормить учеников.

— Кто же на нас напал?! Этого… Этого не может быть! Но это есть. Пять воинств, по вашем же словам, только недавно выдвинулись! Прибудь сюда Данте, я бы узнал…

— На нас напали местные. — Оборвала меня Линда. — Кто-то промыл чёртовым пахарям мозги, хотя там и промывать было нечего! Они напялили чёрные балахоны, перековали вилы в цепы и лупят ими себя же! А ведёт их какой-то Пророк, которому уж очень нужна кисть твоего дружка. Как там, кстати, он? И где Нэк?

— Об Аль Баяне лучше говорить не будем. Он хочет защищаться и помогать нам не станет. А Нэк… Нэк умер. Мы пришли в башню, я отвлёкся на секунду, чтобы рассмотреть рельефы на потолке, а тогда посмотрел на него, но уже занюхал смертельную дозу какой-то отравы. — Меня удивляло, с каким безразличием я говорил о смерти другого человека. Как о погоде. Удивительно, но Дейзи даже слезинки не проронила, ограничившись скромным «Как прискорбно». А вот Линда взвелась.

— Я же говорила тебе, корова ты тупая, что нельзя этого идиота отпускать с твоих халалем! Говорила! А ты? Пусть идёт, пусть идёт! Что же с ним может случиться?! Полгода я следила за ним. Потрошила заклады, вскрывала тайники. Била хорошенько, чтобы не лез больше к дурман траве и не думал даже себя порешить. Почему я дала тебе себя остановить… Шлюха!..

Я понял, что обоими руками держу эту хрупкую фею за шею. Держу так сильно, что она лишь натужно сипит и постепенно краснеет от недостатка воздуха. Я совсем не помнил, как это сделал. Моргнул — и момент исчез из моей жизни. За левых плечом стояла Дейзи и холодно глядела на Линду.

— Ещё раз ты, однокрылая калека, посмеешь назвать меня шлюхой и Илиас оторвёт тебе сначала второе крыло, а затем вырвет оба глаза. Ты всё поняла?

И Линда всё поняла, но это было неважно. Самое страшное оказалось то, что прикажи она Дейзи мне в тот момент совершить казнь, я бы выполнил её желание беспрекословно. Моя душа будто раскололась надвое. Одна часть горланила стихи и танцевала на ночных крышах, а вторая хвостом волоклась за ледяной леди со смехом скалящегося волка. Я разжал пальцы, и Линда упала к моим ногам, хватая ртом воздух, она склонялась перед Дейзи.

— Вот и хорошо, милочка. Помни, кто вытаскивает тебя отсюда, и кто главный. Без Нэка нам будет легче. Амалия и Ричард правила игры усвоили. Советую последовать их примеру.

Потом мы ели овощное рагу и мило разговаривали, словно ничего не произошло. Дейзи рассказала, как они ходили к рыцарям розы и наткнулись по пути обратно на диверсионный отряд сектантов. Тогда Линда и поплатилась за дерзкий стиль боя крылом и им пришлось бежать, роняя с трудом добытые продукты. Ричард и Амалия в основном отмалчивались, и только моя вторая половина без умолку что-то говорила.

— Может, устроим вечер стихов? — Перебил я её болтовню. — У меня родилось несколько новых в последнее время, да и каждый из вас наверняка знает лучшую поэзию своего народа, я был бы счастлив услышать её. Так что?

— Милый, нам нужно думать о том, как выжить, как выбраться отсюда и хорошо поесть. У нас нет времени на такие глупости, как стихи. Так на чём я остановилась?..

— Но Дейзи, я поэт. Неужели ты думаешь быть со мной, считая стихи глупостью?

— Да какой же ты поэт, милый? Сколько я твоих рассказов о прошлом не слушала, а не увидела, чтобы рифмование строчек принесло тебе сколь какой-нибудь успех. Когда мы выберемся отсюда с помощью твоего загадочного друга, то присоединимся к армии ледяного народа. Я выбью у отца для тебя должность: у тебя есть для этого задатки. Затем свадьба. Пиши, конечно, если время будет, но лучше брось и займись действительно полезными делами. Стихи — это мило, но глупо. Прелестно для начала романтических отношений, но не более.

— Но я не могу жить без стихов! Весь я в них и, если бы мог быть кем-то другим — давно бы стал! — Остальные смотрели на нашу перепалку молча, будто это не их битва. Впрочем, так оно и было.

— Не говори глупостей, милый. Зависеть от возможности соединения воедино строчек с похожим звучанием и интонацией — это чистый идиотизм.

Я выскочил из-за стола, схватив кувшин с водой. Я разбил его прямо перед лицом Дейзи и заорал, что есть мочи, сам не слыша своих слов и их не понимая. Я перевернул стол, от чего остальные, кроме моей любимой, попадали на пол. Моё лицо налилось кровью, а руки дрожали. Дейзи смотрела на меня очень, очень спокойно.

— А сейчас ты сядешь и извинишься. Твоя глупая игрушка стала нам мешать, а значит — ты будешь наказан. Завтра ты дашь мне все свои записи, и мы вместе их сожжём. Это ради твоего же блага, милый. Ты же не хочешь, чтобы твои стихи помешали нашей любви? Помни, как много я сделала, чтобы полюбить тебя.

Я попытался сделать шаг в сторону выхода из зала, но ноги почти не слушались. На лбу проступил пот, каждый шаг отбирал столько сил, словно на плечи мне взвалили два бревна, не меньше тонны весом. Я увяз в липкой трясине самого себя, и продирался сквозь неё мучительно больно. И чем дальше отходил от Дейзи, тем сильнее ломило и било жаром тело, голова трещала и как будто горела! Я рвал невидимые цепи, которыми меня приковали к этой женщине, и это было мучительно. Крохотными шажками я приближался к выходу, но когда его достиг — будто сорвался с привязи побежал прочь ото всех, на свою любимую башню, наплевав на опасность и на то, что меч почти уже никуда не годен. Боль не прошла, но теперь не так сильно мешала идти.

Я вырвался на волю, а мои ладони горели, как в тот день, когда я добровольно погрузил их в огонь, чтобы спасти ребёнка. Я видел долину и море огней у стен дворца, ветер обдувал меня со всех сторон, и я чувствовал каждую свою кость и мускул. Сам не зная зачем, я стал выкрикивать слова в воздух. Я тихо кричал, возбуждённо шепча:

Звёзды наши давно смогом заволокло

А я не хочу загибаться под светом искусственным

Не хочу быть отлитым в форму стальным манекеном

С правильным геометрическим телом

Иногда так противно быть человеком

Что осыпан толчёным мелом

И служит доскою для формулы дискриминанта

Больше нуля

Противно быть правильным, исчислимым

Предсказуемым и глумливым

Противно смеяться себе же в лицо, разбивая

Зеркало садовой лопатой, которой три года назад

Сам себе попал могилу когда-то.

А, может быть, я не хочу умирать?

Но вы меня схоронили, как и моя мать

Как только я научился смеяться громче вас

***

Я сам не заметил, как заснул на вершине башни. Проснулся уже утром, обнаружив клок бумаги, который ночью мне кто-то заткнул в рукав:

Тебя обманывают. Разговор. Западное крыло. Третий коридор. Сегодня после обеда.

Все люди спят и видят сны

Цепляясь за всё то иное

Что они сделать почему-то не смогли.

Они другим дают свои

Регалии из ржавого железа,

Блуждая в темноте чужих обид

Не в силах отыскать свой путь из леса.

Им лучше быть клубком в корнях у дуба

Срастись с корой, пожрав весь солнца свет.

Им не почуять дуновений ветра юга

В коре ни холода, ни жара вовсе нет.

P. S — Я всё понимаю.

Глава 18. Мост тысячи висельников

Тут даже ветер дует тише, не слышно птичьих криков — ничего здесь нет, а за спиной пылают города. Все мосты сожжены, чтобы некуда было возвращаться, чтобы незачем было поворачивать назад. Данте вел обоз вперёд, затаптывая слабых и раненых, плачущих в грязи. Он гнал людей, сам не зная зачем, будто надеясь убежать от чего-то.

Маэстро настиг обоз спустя два дня. Верховный кардинал так и не понял, какая часть его компаньона предала столицу пламени, да и не хотелось ему об этом думать. Одна мысль о том, что одна часть человека жаждет убийств и ванн из крови, а вторая живёт только ради умершей возлюбленной, бросала его в дрожь. А тем временем повозки ехали, хороня под колёсами милю за милей.

Актёр вел путников не обычной дорогой, попасть в Аурелион можно было, пройдя через Мёртвую долину и преодолев стену костей вместе с окружающими её тварями, но существовал другой, более короткий, но смертельно опасный путь. То есть как сказать опасный — без должной подготовки и знаний там умирал каждый без исключения, Данте и его людям повезло: Маэстро как раз обладал и знаниями, и подготовкой.

За несколько дней пути удалось сделать почти половину расстояния до место назначения, о сути которого Маэстро тактично умалчивал, однако вскоре путников встретило проклятие Иннира — дороги. Так уж повелось, что их в этой божественной стране строили на совесть. Иногда. Когда столица близко. Чем дальше от столицы — тем хуже дороги. В захудалых селениях профессия проводника ценилась превыше всего и оплачивалась соответственно, ведь церковным сборщикам налогов нужно было как-то пробираться сквозь дикие, полные медведями и волками леса. Пройти такую местность огромному обозу было ну уж очень тяжело.

Дабы срезать путь кардинал решил пойти не сквозь кишащие хищниками тёмные леса, а через болота, да и селян эту местность знающих набралось немало. Только сейчас Данте понял, что приказ «Созвать всех и каждого в столицу», звучал немного глупо, ведь в Иннире было столько заброшенных и диких деревень, что не счесть, а потому с этого дня Великий обоз старался посетить каждый встречный хоть сколько-нибудь населённый пункт, дабы обязать жителей участвовать в Великом переселении.

***

В один из прекрасных и солнечных дней началась гроза, такое иногда случается и чаще всего именно тогда, когда вам это ну уж совсем не нужно. Ясное, кристально чистое небо, которое ещё утром улыбалось путникам, резко разгневалось, обросло тучами и низвергло на жалких смертных непроницаемую стену дождя, приправив данное блюдо специями из молний, грома и штормового ветра, который мог даже поднять в воздух слишком уж исхудавших странников.

К великому сожалению Данте, обозу пришлось встать на длительную стоянку, пока буря не утихнет. Маэстро в это время успел организовать маленький театр и показал скучающим и продрогшим людям небольшое представление. Всё шло неплохо поначалу — простая, понятная каждому история о принце и принцессе, Данте даже перестал переживать в какой-то момент и уверился в том, что Маэстро — вполне нормальный человек и только иногда выкидывает свои пропахшие кровью и слезами выходки. Кардинал был доволен вплоть до того момента, когда принц вместо того, чтобы поцеловать принцессу, отрезал ей голову и остальные конечности, чтобы с помощью ритуала, записанного в древнем гримуаре, вернуть с того света душу своей настоящей возлюбленной, а не той, которую ему навязал отец. Воскресшая девушка затем отправилась вместе со своим ненаглядным в его родовой замок, где они четвертовали отца принца и развесили трупы слуг вдоль дороги. Ну и потом, разумеется, жили они долго и счастливо.

Стоит ли добавлять, что выступление произвело фурор?

Данте попытался упрекнуть Маэстро в жестокости, на что получил резкий ответ:

— Ты воротишь нос от жестокости на сцене, на страницах книг. Говоришь, что дети слишком молоды, дабы смотреть, как кровь льётся рекой, и рушатся казавшиеся непоколебимыми устои. Но и ты же убил сотни людей, оправдываясь делом правым. Не чурался казней, предательства, лжи. Я чувствую запах лицемерия. Неприкрытого, отвратительного лицемерия. Настоящую жизнь не скрыть за иллюзиями и ложью. Дай же мне вторить своё искусство, если желаешь беспрепятственно вершить собственное.

Данте тогда лишь скупо улыбнулся в ответ и пожелал актёру доброй ночи, а сам отправился к себе в покой, где до утра не смог сомкнуть глаз. Он искренне верил в то, что сотворённое им зло в итоге приведёт к всеобщему счастью… Но спать почему-то всё равно не мог.

***

Генерал Маркус стоял на коленях перед кардиналом и рыдал, держась окровавленными руками за кожаную штанину. Данте по-отцовски поглаживал лысеющую голову подданного, смотря военному прямо в глаза полные слёз, рядом с ними лежало изувеченное тело Отца Настоятеля, из зияющей на горле раны текла рубиновая кровь.

— Я не мог… Как я это сделал? Меня одурманили, я никогда бы… — Генерал не смог договорить и снова завыл, подобно умирающему псу. Его вера, его принципы — всё это он разрушил сам. Он клялся до конца жизни служить Отцу Настоятелю, несмотря ни на что, а теперь стоял на коленях в луже крови своего господина, не помня, как такое могло произойти. Маркус никогда бы не заплакал при виде смерти, его не тронула бы сцена казни ребёнка или повешенья невиновного благодетеля, но сейчас он плакал, и слёзы его прожигали землю, устремляясь в самую её глубину, в недра.

— Но ты это сделал. Я всё видел сам: твоё изукрашенное гневом и ненавистью лицо, яростный спор и дряхлого старика, тщетно пытающегося спастись от предательского клинка молодого мужа, поклявшегося ему когда-то в верности. — Голос Данте лился мёдом в уши генерала, у которого сейчас не было выбора верить или не верить, ведь убийцей в действительности был он!

— Но за что? За что я убил его? Ничего не помню! — Маркус схватился за голову и начал яростно биться её об землю, видимо надеясь, что боль прояснит его рассудок. Однако чуда не случилось, он всё ещё ничего не помнил.

— Я слышал ваши крики генерал. Воистину, они ввергли меня в ужас! Я знал, что гнев уродлив, мерзок, но не до такой же степени! Ты кричал… Нет! Ты разрывался на части! «Данте недостоин быть кардиналом! Он убийца! Мятежник!» — завопил ты ему в лицо, а потом выхватил меч и схватил Отца за горло: «Ты не достоин быть нашим Отцом!»

И трижды лезвие проткнуло его, затем ты бросил Отца на пол и довершил картину финальным штрихом, перерезав горло бедному старику, чуть не отрубив голову. — За долгое время, проведённое с Маэстро, кардинал успел перенять у актёра основы профессиональной игры, и наблюдавший сквозь еле видимую щель зритель был доволен своим учеником. Данте отводил глаза, томно вздыхал, выдерживал драматические паузы. Будь его воля, он бы даже мог спеть арию — каждый из нас внутри немного театрал, просто нужно найти подходящую роль.

— Почему я должен тебе верить, змей?! Я знаю, ты якшался с тёмной магией! Ты одурманил меня и заставил убить Отца!

— Милостивый генерал, ваши суждения нелепы и глупы, неужто мне хоть чем-то выгодна гибель любимого Отца?

Мятеж? То был лишь способ выявить неверных и в кучу их собрать, дабы предать огню в единый день. Как могли вы этого не понять? Ах да… Вы же военный… Отец планировал покинуть Иннир много лет назад, но нельзя идти в поход священный, таща с собой неверных, ведь в глубине сердец их обитает зловонный чёрный мрак, что всех сгубить в единое мгновенье может! Потом же я вернулся во дворец, с собою приведя опасного преступника и авантюриста — наёмников былого главаря. Надеялись мы с другом по имени Маэстро, что негодяя вывесят на площади, всем показав, как церковь наша всемогущая карает возгордившихся жестоких разжигателей войны. — Данте остановился, прокручивая придуманную им только что ложь в голове, выискивая несостыковки и логические дыры, которые с лёгкостью могли его похоронить на месте. В итоге кардинал нашёл бесчисленное количество мелких недочётов и один крупный, оставалось только надеяться, что в данный момент генерал слишком взволнован, чтобы ясно мыслить.

— Но почему же ты тогда убил столько наших людей в Тассоре? Зачем помогал мятежникам?

Индервардов пах — ругнулся молча Данте. — Заметил-таки, но смотрит на меня он уже по-другому. Он принял то, что совершил преступление, и грех лёг на его душу. Он хочет поверить в мою невиновность. Что же, нужно только дать ему повод это сделать.

Данте схватил генерала за голову. Их лица оказались в такой близости, что Маркус чувствовал тёплое прерывистое дыхание кардинала. Данте заговорил так пламенно и вдохновенно, как только мог. Смысл хороших речей никто не обдумывает. Хорошим речам верят сразу.

— То было испытание веры. Ты слышишь? Испытание! Да, я пожертвовал многим, встав во главе омерзительного войска неверных. Их лица вызывали у меня отвращение, а идеи очерняли разум, но я выстоял. Жители Тассора утратили веру, они не смогли бороться с силами тьмы! И хоть я обливаюсь слезами каждый вечер, скорбя по павшим — нам их уж не вернуть. Они не прошли испытания веры и навеки теперь утеряны для светлолицего Индерварда! Этот поход — последнее испытание, после которого нас ждёт рай на земле — то, ради чего мы жили! Блаженное место!

Генерал опять упал на колени и стал целовать ноги Данте. Последнему в свою очередь это нравилось, кардинал обожал принижать служителей Индерварда. Он считал, что те вели уж чрезмерно роскошный для слуг образ жизни и не брезговал возможностью напомнить им, где их место должно быть на самом деле.

Внезапно генерал схватил меч с пола и преподнёс его кардиналу в смиренной позе.

— Казните меня, неверного предателя! Я клялся служить. Я клялся не занимать свою дубовую голову мыслями. Я клялся выполнять приказы Отца беспрекословно, но нарушил все клятвы разом. Казните! Судить меня вправе все, но только вы вольны казнить! — Голос Маркуса дрожал, он почти не дышал, он считал, что недостоин дышать воздухом праведников.

Данте взял клинок. Провёл ладонью по холодному лезвию. Замахнулся…

И сломал меч об колено. Два осколка со звоном упали на пол. Генерал изумился такой сцене, но молчал, он не давал себе права говорить сейчас.

Кардинал обошёл виновного и немного выглянул сквозь пола шатра Отца Настоятеля, граф Крул сработал чисто, ни единой живой души вокруг, даже случайные зеваки скажут только об оборвавшемся пронзительном крике, да больше ничего и не вспомнят.

— Подумай, Маркус, что мы делаем, когда казним убийцу? Правильно, мы наказываем его. Но рассуди, разве с точки зрения жертв преступника это правильно? Он лишил жизни человека, а потом умер сам. Убиенный им не воскрес, родственники скорбят. Правильнее было бы, чтобы преступник хоть немного исправлял сотворённое. Ты убил Отца Настоятеля, и этому без сомнений нет прощения, но разве могу я тебя казнить? Нет, ты не заслужил казни. Помоги мне привести людей к свету. Служи, отдавая всего себя! Забудь об отдыхе и счастье, теперь твоя жизнь — это искупление. Может быть, ты и сможешь заслужить казнь. А теперь иди и подготовь обоз к долгой дороге, нас ждёт марш-бросок через Духословный лес. Приказ понятен, генерал?.. И ещё, клинок отвратный. Прикажи дать кузнецу его ковавшему сорок плетей, он заслужил. Сталь хрупкая, я даже усилий толком не приложил, чтобы сломать эту соломинку.

— Так точно, верховный кардинал Данте! — Маркус встал по стойке смирно и отдал честь, потом немного задумался и добавил. — Так точно Отец Настоятель!

После этих слов генерал покинул шатёр, печатая шаг, а внутрь сразу же проник Маэстро, сквозь подготовленную им щель.

— Мои аплодисменты, даже я не смог бы сыграть лучше! — Актёр нижайше склонился.

Данте рухнул на кровать и вынул из кармана две магические куклы — незамысловатые творения великого Маэстро. Грубоватые ножки и ручки, глаза бусинки. У первой фигурки был деревянный меч, а у второй нечто на подобие короны. Самое главное — волос, дающий создателю абсолютную власть над хозяином. Больше эти игрушки не требовались, и Данте с лёгкостью на душе сломал обе волшебные побрякушки пополам.

— После прочитанных проповедей есть непреодолимое желание хорошенько отмыть язык на рубеле, он сейчас ничем не чище крестьянских портков. Я хотел искоренить невежество, а теперь сам стою во главе церкви Индерварда, которая это самое невежество и сеяла!

— Мой юный, ещё многого не познавший попутчик, не мне лезть в политику, но неужели ни тот, у кого власть в руках, решает, как будут люди жить дальше? Возьми поводья в руки и кричи: «Но! Но мои удалые!» Меняй всё постепенно, и сможешь увидеть плоды трудов своих. Только глупцы пытаются всё изменить в мгновенье ока, то нас приводит лишь к кровопролитью и смертям. — Маэстро порылся в сумках с едой и не обнаружил ничего для себя пригодного кроме небольшого клубня картофеля, вяленое мясо на него впечатления не произвело.

— Наверное, ты прав. Хорошо не зависеть от кукол, я удивлён, что ты так легко отказался от возможности управлять Отцом, а вместе с ним и всеми людьми Иннира. Зачем ты здесь? Неужели не мог в одиночку пробраться в Аурелион и выкрасть кисть? Ты при мне проворачивал такие трюки, что, кажется, тамошние художники тебе не помеха, да и сам ты говорил, что не осталось их почти. Когда я был во Дворце Роз, там уже народу было немного.

— За несколько секунд не объяснить всей сути. Мне не нужна власть, богатство — только исполнение цели. Иногда тёмная, жестокая часть моего сознания берёт узда в свои руки, но я стараюсь направлять её силы на нужные мне дела, пытаюсь держать поводья крепко.

— Сказал мне человек неделю с лишним назад взорвавший столицу и чуть меня не убивший. Замечательно держишь в узде, продолжай в том же духе! Не подумай, мне нет дела до столицы и сборища уродов, которых ты туда пригласил — казней меньше организовывать. — Сказал Данте, издеваясь над Маэстро. Актёра он не понимал, и ему оставалось только шутить. Юмор — вот что спасает наш разум от ужаса, неизвестности и горя. Всё может быть смешным! Даже трупы и кровь. Особенно трупы и кровь.

— Кровавый демон в голове требовал жертв, и я повиновался: с ним сложно уживаться. Пожил бы с маньяком в мозгу, понял бы. — Раздражённо проворчал Маэстро и замолчал, в палатку вошёл граф Крул в сопровождении слуг, но надолго не задержался. Он в нескольких коротких предложениях услышал о недавних событиях, получил умеренную благодарность за великолепно проделанную работу по охране шатра Отца от нежелательных гостей и поспешил откланяться. Маэстро продолжил. — Сейчас в Аурелионе творятся вещи нехорошие, пугающие. Скоро там поселиться смерть и пустота. Твой народ займёт эти земли, вот зачем я дал тебе власть. Что же касается кисти… Я не так силён, как кажется. Демон в голове может многое, именно он создал куклы и научил оборачиваться бестелесным призраком, но чем больше я прошу его о помощи, тем сильнее он становится. Если буду пренебрегать его услугами — умру, и никогда не смогу исполнить желаемое.

— Не распинайся. Главное, что мы на одной стороне, и на этом всё.

— Соглашусь… А тебе то это всё зачем? Патриот? — Неожиданно спросил Маэстро, Данте немного смутился, но ответил.

— Патриот. Я же был дворянином, пока не начал учиться у Аль Баяна. Заводить долгую песнь не буду, но в итоге я понял, что одной магией жизни не изменишь. Пошёл в церковь Индерварда, смог дослужиться до кардинала. Сан дали не за способности, а за происхождение, это и была последняя капля. С того дня я решил,что пора искать свою дорогу, никому не прислуживая и не кланяясь.

— Не говори речей мне длинных. Ты патриот, просто патриот. В лучшем, или же худшем его проявлении.

Маэстро вышел из шатра.

***

Духословный лес. Для каждого жителя Иннира эти слова значили что-то своё. Символ конца эпохи. Кровавое поле боя. Зловещее место, о котором сложили ни одну легенду. Итог один — никто не хотел вспоминать о нём, но судьба проложила маршрут сквозь древнюю чащу, и люди повиновались.

Сам лес на самом деле велик не был. Он раскинулся вдоль горной цепи, что разделяла страну на две части. Первая — небогатая златом и каменьями, но самая развитая и величественная. Вторая — отдалённая и заброшенная, туда лишь две плохенькие дороги вели, однако Массор и его шахты обеспечивали весь Иннир. Единственный способ попасть в Каменный город — преодолеть Духословный лес — убежище изгнанных богов. Данте намеревался провести обоз в Массор, там собраться с силами и отправиться в путь. Этим планам не суждено было сбыться. На третий день пути сквозь чащу леса в лагерь заявился человек в широкополой кожаной шляпе, которая тенью скрывала лицо. Ворот его плаща был так высок, что прятал добрую половину лица. В качестве оружия странник носил огромных размеров топор на длинном древке. Гость назвался Кёртом.

— Приветствую, путник. — Сказал Данте и жестом предложил Кёрту присесть и выпить пива, гость не отказался от угощения, но отхлебнул совсем немного, скорее всего только из вежливости. Лица он так и не открыл. Верховный кардинал сразу заинтересовался странным путником и попросил подготовить место для разговора. Кёрт числился в старых списках, как очень важный агент. Оба заседали в хорошо охраняемой палатке ближе к опушке леса. Послушный солдат принёс выпить.

— Вы взяли с собою плохих пивоваров. Пиво отвратное. — Сказал слабый и тихий голос, путник страдал.

— Когда выбор встаёт между острой сталью и хмелем, я долго не раздумываю. — Ответил Данте и отодвинул свою кружку в сторону. Пиво, правда, было весьма отвратительное.

Кардинал рассмотрел гостя внимательнее. Одежда очень старая, плащ весь в заплатках, на куртке множество прорех. Одна из них совсем близко к сердцу. Дыры странные. Не похоже, что их проделал клинок или неудачно подвернувшаяся под руку ветка. Кёрт выглядел как путешественник бывалый, уж слишком многое об этом говорило. Особенно, топор. Такое оружие носили только церковники Массора. Данте не помнил, зачем город основал новое подразделение. Связь с производственным центром всегда была ужасна, только ресурсы перевозили. Наличие имени Кёрта в списках — чудо. — Ты просил срочной аудиенции, вот, я перед тобой, говори. — С каменным лицом сказал кардинал, он привык с подозрением относиться к таким вот «гостям», хотя одновременно ему было очень любопытно.

Кёрт не спешил. Он порылся в кармане и вынул оттуда латунный браслет с узором из крысиных голов, Данте понял, кем был путник.

— Охотник Кёрт, специальный отряд по борьбе с Массорской напастью, иначе говоря — кровавой лозой. Приехал доложить. — На секунду охотник остановился и украдкой усмехнулся, посмотрев в глаза собеседника, Данте смог на мгновение увидеть лицо собеседника — десятки шрамов, мерзкие волдыри и искажённые губы. Жизнь сильно ударила этого человека.

— Что смешного?

— Да так, ничего. — Отбрехался Кёрт. — Удивлён немного. Можно сказать, самую малость.

— Чему удивлён? — Продолжал напирать Данте.

— Удивлён, что власть опять сменилась. Когда вы только успеваете раскручивать ваши интриги? Мне рассказали, что случилось в столице. Столько событий за столь короткий срок! Массору до вас далеко, у нас уже почти год одно единственное событие.

— Какое же?

— Непреодолимые обстоятельства, небесная кара, безумие и растление, отчаяние и смерть, а говоря простым языком — наиглубочайшая жопа. — С чувством отчеканил Кёрт и рассмеялся. Это был злой смех, таким смеются над бедами, или трагедиями. Либо лик скорби и печали, либо ширма цинизма — Кёрт выбрал второе.

— Новая власть не станет игнорировать проблемы Массора. Расскажи мне о ситуации в городе. Мы может организовать эвакуацию и помощь пострадавшим. Я займусь этом лично.

В ответ Кёрт рассмеялся ещё громче, теперь это была истерика. Он скорчился за столом, бил кулаками по плохо обструганному дереву, брызжал слюной. В палатку мельком заглянул стражник, но Данте дал знак, что всё нормально. Смех Кёрта уже перерос в нечто большее — смесь истерического припадка и кашля. Его скорчило ещё сильнее, он ухватился кривыми ногтями за стол, чтобы не упасть и изошёл кровавой мокротой. Спустя несколько минут кашель перестал терзать охотника.

— Некого эвакуировать. Нет больше Массора. — Наконец сказал он. — Кровавую лозу не смогли сдержать. Эта «чума» забрала всех. Меня радует всё же тот факт, что вы захотели помочь. Только вот уже слишком поздно.

— Столицы больше нет, Кёрт. Пассора — тоже. Мы уходим в иной край. Я сожалею о жителях Массора, их гибель печалит. — Всё также бесчувственно отвечал Данте, слишком опасно испытывать настоящее сочувствие.

— Мне это не интересно. Я пришёл доложить и своё дело сделал. За сим прощаюсь. — Кёрт резко встал из-за стола, Данте еле успел его окликнуть.

— Стой! Источник заразы уничтожен?

— Да. — Ответил Кёрт.

— Ты же понимаешь, что нельзя распространять эту новость. — С нажимом сказал Данте и потянулся к оружию

— Не берись за клинок. Я и так уже мёртв. Два дня назад я сжёг рассадник семян кровавой лозы, но несколько из них выжили и сейчас медленно прорастают во мне. Дай мне спирт и кремень с кресалом, а потом возвращайся к своим играм. Я не доставлю проблем.

Данте успокоился и выполнил просьбу Кёрта. Вечером охотник покинул лагерь, больше о нём не слышали. Только ночью один мужлан заметил свет в чаще, откуда доносились слабые стоны. Обоз продолжал путь сквозь Духословный лес. С этого дня королевство Иннир официально перестало существовать. Исчез последний великий город.

***

За всё приходиться платить, рано или поздно. Данте давно усвоил эту истину. Он шёл сквозь шепчущуюся толпу и нёс на руках неподъёмный груз. Ноша легче пёрышка, но неимоверно тяжёлая.

День назад вернулись старые боги. Их пылающие глаза-искорки разукрасили тёмную чащу. Ещё не бессмертные, но уже и не люди. Могущественные, но всё ещё слишком слабые. Боги вернулись мстить тем, кто отказался соблюсти клятву на крови. Никто не смеет нарушать договора вечной верности. Солнцестояние скрепило сделку на века.

Плевок. Второй плевок. Несколько глухих ударов стражников. Данте продолжал пробираться сквозь толпу, ноша тяжелела с каждым мгновением.

Все смертны, даже боги. Представить их возраст мы не в силах, но срок их не бесконечен. Только память дарует вечную жизнь. Горе в том, что и воспоминания умеют рассыпаться в руках, как истлевшие кленовые листья. Боги встали перед обозом непроходимой стеной. Как же они были похожи на людей! Та же кожа, глаза. Да, у кого-то красовались ветвистые рога на голове, кто-то видом своим напоминал древо и переговаривался со змеями и лисицами, всё это не важно. Главное — глаза, человеческие глаза.

Толпа расступилась, пропуская кардинала на тёмную мшистую поляну, освещаемую лишь стайкой светлячков. За Данте тянулась длинная процессия. Он позволил им роскошь — чёрные капюшоны. С маской на лице и ангел может спокойно убивать. Маска — гарант вседозволенности.

Боги любили людей Иннира искренне и горячо. Реки по их воле полнились рыбой, небеса дарили тёплые дожди, а земля рожала богатые хлеба. Только люди этого не ценили. Они испугались огня Индерварда и погнали старых богов. Лишь в Двухсловном лесу, центре природной силы, те нашли последний приют. Теперь же рать предателей явилась им.

Данте сделал шаг, затем второй. Каждое движение в сторону покрытого лишаем пня отзывалось в его душе болью тысячи игл, но он шёл, шла и процессия. Сотня человек приблизилась к алтарям, которые выглядели, как изукрашенные рунами древние пни. Сотню неподъёмных грузов люди возложили на алтари, и ушли.

Боги не желали смерти своих детей, но и отпустить их не могли. За проход назначили цену, которая бросила в слёзы тысячи путников. Либо бой, либо плата. Данте никогда не давал эмоциям управлять собой. В вопросах выживания сильна логика и математика. Жаль, что ничего сильнее сухого расчёта душу ни ранит.

Данте старался не смотреть назад. Тьма давила со всех сторон. Осуждающие взгляды раздевали его, расчленяли и убивали, а потом воскрешали, чтобы убить вновь. Только стальные копья верной стражи служили незримой стеной между людьми и кардиналом. Хрупкой, недолговечной стеной.

С поляны донёсся тихий плач, тонкий, но пронзительный крик, и тишина. Огоньки-искорки исчезли, оставив путников наедине с тьмой и смрадом Духословного леса. Путь был свободен, но теперь уже не для всех…

***

Дорога тянулась дальше… Позади остался Духословный лес. Данте больше не выходил из своего шатра без крайней нужды, а когда приходило время двигаться дальше — его сопровождало не менее сорока рыцарей.

Данте сильно постарел за последнюю неделю. В лучах солнца ещё явственнее виделись проступившие морщины на лице. Несколько волосков пошли сединой. Кардинал понял наконец, зачем старикам трость. Раньше он носил её как магическую вещь, символ и украшение. Теперь на неё приходилось опираться, потому что правая нога вовсе не желала нормально сгибаться.

Во время каждого привала Данте старался как можно быстрее раздать доверенным приказы и удалиться ко сну. На свою роскошную, но всё же раскладушку, он валился без сил и не мог сомкнуть глаз по пять-шесть часов из-за ломоты по всему телу. Будто в каждой косточке его завелся противный червь, подтачивающий хозяина изнутри.

Однако несмотря на всю боль, а её теперь хватало как душевной, так и телесной, Данте ни о чём не жалел. Два дня назад Маэстро наконец-то раскрыл тайну места, куда вёл караван. Мост Тысячи Висельников. Обитель и царство Шестиглазого лиса. Про себя кардинал немного посмеивался. Прошло немало времени с тех пор, как бог предложил ему силу магии взамен на время. Все эти годы Данте мучал один вопрос: зачем бог это сделал? И вот, совсем скоро ему предстояло узнать ответ.

Как он ни старался использовать колдовство только в крайней нужде, но всё равно прожёг большую часть времени. Ему оставалось только надеяться, что не зря сжёг. Кардинал старался уже не думать о правильности собственных действий и решений. Он находился уже на той части пути, когда не думают.

«Я сделал уже почти всё, что мог. Останавливаться поздно. Я должен дойти до конца, а там уж и узнаю, выиграл или проиграл. Постфактум».

***

Данте приснился странный сон… Он будто бы поил вином гостя в чудной и странной броне.

— Поздравляю вас с днём рождения, господин Данте Мортимер. Примите мой подарок.

Незнакомец возложил на голову кардинала тонкий медный обруч, но и секунды не прошло, как он переменился, стал сверкающей короной. Редко такое бывает на самом деле, но при взгляде на неё действительно становилось труднее дышать, и ноги подкашивались сами собой. Это была величественная корона.

После этого гость поклонился и на глазах Данте осыпался горской пепла. Подарок остался. Была только одна деталь.

Корона истекала кровью.

***

Если посмотреть на землю глазами птицы, то сейчас она напоминала бы белую ткань, которой закрывают недавно мертвеца. Обоз двигался сквозь возникший из пустоты туман. Проходчики аккуратно ступали впереди, разведывая путь, рискуя заблудиться в непроглядных барханах неосязаемого песка.

Звук умер вместе с ветром и солнечным светом. Все молчали, будто за спиной каждого стояла сгорбленная старуха, сжимающая в морщинистой руке песочные часы. Время плелось вслед за обозом, нехотя выполняя свои обязанности.

В тумане вдруг показался силуэт, с каждым сделанным шагом он становился всё ближе и ближе, пока, наконец, каждый ни смог увидеть образ курящего человека.

Он стоял, прислонившись к массивному столбу из неизвестного материала, и курил трубку. Тонкая струйка дыма уходила далеко небо. Высокий мужчина с телом солдата расслабленно смотрел на приближающуюся к нему армию, в его глазах виделись многочисленные войны, в которых он побывал. Добродушное лицо и светло-русые волосы добавляли ему какую-то странную, обаятельную простоту.

Данте возглавлял обоз на этот раз. Его охраняла бесчисленная гвардия и генерал Маркус, но на переговоры с курящим человеком кардинал направился один. Он спешился и поковылял в сторону незнакомца, изредка покашливая и опираясь на трость. Чтобы оставаться в форме колдуну приходилось использовать больше десятка травяных мазей и настоек.

Кардинал на всякий случай обнажил оружие и приблизился к незнакомцу, у того в свою очередь на поясе висела сабля, но он и не думал её доставать, продолжая блаженно курить. Оружие было интересное: гарда из чернёного серебра с металлической гравюрой по центру, испещрённое неизвестными символами лезвие, знаки изредка мерцали тускло-голубым и лиловым. Гравюра изображала дерево — стройный кипарис, обвивший луну.

Данте подошёл очень близко и ожидал того, что мужчина сам начнёт разговор, но тот его будто не видел, или делал вид, что не видел. Если бы кардинал был художником, он бы боготворил такого позёра: мужчина практически не двигался.

— Прошу извинить за бестактность. Могу я спросить, кто вы такой? — Вежливо начал Данте, начинать всегда лучше вежливо. На ругань перейти проблем не составляет никогда, а вот в тихое русло реку беседы повернуть стоит огромных усилий.

— Я ничтожество, ибо имя моё неизвестно всем. — Голос незнакомца чуть не заставил Данте упасть наземь: это был раскатистый и певучий звук, схожий с мощным морским прибоем. Мужчина у моста еле шевелил губами, а речь его разносилась на многие мили вокруг. Мужчина у моста не поворачивал головы и всё продолжал смотреть куда-то в пустоту.

— Так повторите, как ваше имя? — Ещё раз попытался спросить Данте.

— Я божество, и ничто — моё имя. Мне известно всё. — Ответил незнакомец, чем запутал ещё сильнее.

Неожиданно Данте почувствовал лёгкое прикосновение, у него за спиной стоял Маэстро. Маска улыбалась.

— Мой друг со слов значением и формой играть всегда горазд. Имя его — сон в руке. Имя его — пламя на рукаве. Ничто, и всё сразу. Неизвестное, мудреца переменной именуемое. Сути страшной, увы, имена не меняют. Склоняюсь я пред вами — Источник. — И Маэстро склонился, судя по голосу, актёр знал незнакомца.

Курящий человек соизволил наградить гостей взглядом, а затем расплылся в очаровательной улыбке. На лице проступили умилительные ямочки, к несчастью, атмосфера в тумане оттого менее напряжённой не стала. Данте старался не подавать виду, что впервые за некоторое время сильно испуган. Уж в слишком странное место товарищ его завёл. Верховный кардинал, а с недавних пор и Отец Настоятель, ещё не успел оправиться после событий в Духословном лесе.

— Источник. Ничто плюс икс. — С какой-то загадочностью в голосе сказал человек. — Рад снова тебя видеть, Нарисованный человек, твой друг не так смышлён, как ты.

— Воистину, неправ ты, просто думы его о другом. Не имеет несчастный за пазухой вечной минуты. Ему некогда со смыслами слов развлекаться.

— Отнюдь не я начал игру со словами, а люди. — С тоской заметил курящий человек. — Когда-то один мудрец сказал, что истинное имя имеет силу. Назовёшь его, и носитель явится тотчас. Меня никто в дом звать не хотел. Лишь в одном месте желанным гостем я был.

— Так кто ты? — Не выдержал Данте.

— Позволь, я приму более традиционное обличье, ты всё поймёшь, дорогой гость.

Человек отбросил трубку в сторону, звука падения не послышалось. За спиной незнакомца был обрыв. Сам он расстегнул застёжки кирасы, и тяжёлый бронник опал на землю, за ним слетела и рубаха. Человек имел рельефное тело, такому можно и позавидовать. Только вот Данте не успел изучить все линии мускулов, ведь они начали исчезать. Мышцы оборачивались чёрным дымом, пока незнакомец не исчез вовсе, а потом появилось Оно.

Из земли поднялся клубящийся силуэт, тени и смрад сплелись в балахон из чистой тьмы. Существо не имело ног, оно парило над землёй. Укрытое капюшоном лицо было абсолютно чистым: ни рта, ни глаз не было. Фигура имела шесть костяных рук, кости были странные, как будто украшенные ювелирной резьбой. В трёх правых конечностях существо держало стеклянный арбалет и стрелы к нему с наконечниками из абсолютной пустоты. В трех левых конечностях находилось копьё, сеть и охотничий рог. Перед Данте предстала сама Смерть.

— Стрела для смирившихся с судьбой. Стрела для окончивших свой путь. Милосердная и быстрая смерть. Копьё и сеть для непокорных. Для тех, кто тяготы превозмогая, решился бросить вызов мне. — На острие копья родилась голубая искра и тут же пропала.

— Смерть даёт выбор? — Удивился Данте, на что Маэстро только слегка хихикнул.

— Выбор есть всегда. — Голос смерти рождался прямо в сознании, перед Данте стояло существо, которое ещё не забыло единого языка, ведь когда-то все говорили мыслями, а потом разучились, умерло это искусство. — Меня ждали лишь в одном месте, люди там каждый день проводили как последний Женщины со сталью в голосе и кровью врагов в кубках, драконоголовые корабли. Меня принимали с хмелем и радостью, праздновали моё явление. После же шумного праздника гости расходились, и оставался лишь один, тот, для кого наступило время выбора. Люди в том месте никогда не принимали стрелу: для них честью было бороться с неизбежным. Почти все они погибали, пронзённые копьём в сердце, но иногда, появлялись сильные и могучие. Они не бежали, давали бой, немногие побеждали, но счастливцы обретали мой дар. Я уходил, оставляя им их жизни.

— Так вот как появляются бессмертные боги. — Прошептал Данте.

— Нет. Не существует бессмертных. Спустя одну, две тысячи лет, может, спустя целую вечность, но все кого я оставил приходят ко мне добровольно и принимают стрелу.

Следующие слова Данте не понял, Маэстро вышел вперёд и обратился к Смерти на незнакомом кардиналу языке, имя которому Сиссеретхонестис. В этом языке нет алфавита и правил составления слов, весь язык — чистая эмоция, что вкладывается в звуки. Язык, на котором невозможно солгать, первый и лучший язык.

— Отведи меня к своему господину.

— Зачем?

— Я хочу просить право прохода для себя и людей, что явились с нами.

— Чем ты заплатишь за проход?

— Я принёс с собой нечто очень ценное, Лис обрадуется такому подарку.

— И ты уверен, что твой подарок достаточно ценен, чтобы господин открыл проход для несметного войска?

— Лис ненавидит ложь, я это знаю. В прошлый раз я принёс ему голову мелкого обманщика, и он пропустил меня. Я говорю на языке, который гибель сулит людям со змеиными языками. Я знаю, что мой дар достаточно ценен.

Смерть взвыла и разогнала воем своим туман, открывая взору путников монструозный и величественный мост, что уходил в лиловую пустоту. Доски его скреплялись не обыкновенными верёвками, а железными. Причём Данте не смог определить, что это был за металл. Судя по всему, это грандиозное сооружение простояло тут много столетий, на столбах можно было отыскать рисунки, изображавшие историю Иннира и многих других мест Данте не знакомых.

Сооружение одновременно возносило душу в небеса своей колоссальностью и невероятностью, но и нагоняло ужас. По длине всего моста, через каждые десять метров с обеих его сторон высились виселицы с болтающимися на них мертвецами. Некоторые тела уже давно сгнили, канув навсегда в реку времени без шанса вернуться даже с помощью магии, другие же тела выглядели свежими, будто их только вчера повесили. Однако самыми пугающими были виселицы, на которых болтались, скорчиваемые судорогами и предсмертными конвульсиями, ещё живые люди. Мост уходил за грань тумана, за сам горизонт, но Данте не нужно было проходить весь мост, чтобы понять — висельники не кончатся.

На мосту показался мужчина. Он носил ветхое тряпьё, возможно, в прошлом эти обноски украшали тела самых знатных господ, но время не щадит никого. Наконец-то Данте понял, чем веет от моста — здесь жило само время.

Появившийся человек не радовал глаз, при взгляде на него не хотелось думать о чём-то хорошем. Его голову обрамляла седина, то была не белизна волос свойственная мудрым старцам, её можно было сравнить с ржавчиной, которая покрывает клинок, за которым не вели должного ухода. Это был юноша лет двадцати, с уже пожелтевшей кожей и тройкой выпавших зубов. Страшно даже подумать, как он выглядел бы в глубокой старости. В самих глазах парня виделась усталость ото всего вокруг, и седина его кричала: «Я так больше не могу!»

Человек стоял на краю моста, пронзая взглядом бездну. Гости наблюдали, но не смели сказать и слова. Юноша решился и сделал шаг. Крик не разорвал тишину. Он просто упал, а затем мост вздрогнул. Из самой глубины послышался гулкий стук, будто ладонью по чему-то бьют с размаха. Из бездны показалась огромная рука, повлёкшая за собой туловище и голову. На тусклый свет вылезла то ли тварь, то ли древний бог. У него не было ног, но семь омерзительных лап прекрасно их заменяли. Он прыгал по несущим столбам моста, как обезьяна в джунглях по деревьям. Конечности различались, но каждую из них «украшала» россыпь гнойных нарывов, не прекращающих источать отвратительную слизь, которая пахла настолько сильно, что даже не находившиеся на мосту зрители учуяли эти миазмы.

Как бы это ни было странно, но чудовище обладало человеческим лицом, а точнее лицами. Они находились на различных частях тела создания и переговаривались друг с другом, но вместо сотни отличных голосов звучал лишь один, ведь все лица говорили одно и то же одинаковыми словами. Глаз у чудовища и его лиц не было вовсе.

В одной из рук тварь держала только что ступившего в бездну человека, монстр подыскивал ему подходящую виселицу, глаза у мужчины уже были пустые, а лицо поселилось на шкуре хранителя моста.

— Это гигант Йорхаль, он тут что-то вроде привратника. Принимает всех, кто к нам пожаловал. — Сказала Смерть.

— Маэстро, если ты вёл нас сюда, то шутка отвратительная, люди уже молиться начали при виде этого… нечто.

— Воистину, мой друг, вёл верной нас весь путь дорогой я! Сей мост ведёт сквозь времена и расстоянья, он есть связующая нить у мирозданья. Река, что души смертных вдаль уносит, за плату должную проложит путь к преследуемой цели.

Услышав стихи, Смерть разразилась громогласным смехом, напоминавшим рокот извергающегося вулкана.

По коже Данте пробежали мурашки, только сейчас он осознал, что находится в обители Шестиглазого лиса. Он помнил этот факт, но полное осознание наступило только сейчас. Колдун бросил взгляд на свою трость, серебряный набалдашник обжигал руку холодом. Тот, кто вручил ему этот артефакт, был уже очень близко.

Маэстро первым ступил на старинные доски. Одновременно по мосту могли идти до двух десятков человек в ряд, но первыми пошли именно Данте и Маэстро. Кардинал велел ждать сигнала.

Долго прогулка по мосту продолжаться не могла: омерзительный гигант Йорхаль парой ловких движений запрыгнул на мост и приземлился прямо перед путниками, все лица монстра застыли в безумном оскале, а глаза их с бешеной скоростью вращались в глазницах. Казалось, ещё секунда, и монструозное нечто смахнёт странников с моста, как мух с ягодного пирога, однако этого не произошло. Тварь заливалась слюной и слизью, но не трогала гостей.

Неожиданно монстр поднял верх туловища, будто услышал что-то, а затем скрылся под мостом, освобождая проход. Впереди проход расширялся и переходил своими чертами и изгибами в уютную беседку, висящую над пустотой. Своды её переплетались, будто ветви деревьев, только не обычных деревьев, а костяных. Вся гостиная была выдержана в элегантном стиле смертельного очарования. Свечи стояли на подставках из черепов, на чайном столике лежали столовые приборы, изготовленные из чьих-то пальцев.

В центре беседки за шахматным столом сидел мужчина с лисьей головой, покрытой фиолетовой шерстью, и задумчиво смотрел на доску, обдумывая следующий ход. Хозяин моста обладал любопытным набором шахматных фигур, выполненных в едином стиле. Фигурки в мельчайших деталях повторяли рыцарей святого воинства и магов огненного круга. Сходились все аспекты: непропорционально огромные доспехи и титаническое оружие, набитые на правом плече татуировки яростного солнца, даже заклёпки на куртках служителей правды, и те совпадали в точности.

— Я только что бросил монетку, чтобы решить, убить вас сразу или спросить, зачем пришли. — Сказал Шестиглазый лис, сейчас он пребывал в своём любимом облике — человеческом. Ему нравилось стоять на двух ногах и не пытаться постоянно перебороть желание вылизать собственную шерсть: даже великий хозяин мира мёртвых иногда подвергался испытаниям со стороны низменных инстинктов.

Конь сделал ход, поставив чёрных в крайне щекотливую ситуацию — вилка. У противника был выбор — отдать ладью, или потерять стратегически важного слона. Лис порадовался своему отличному ходу и сразу сменил сторону, принявшись обдумывать способы выхода из ловушки, которую ему подстроил коварный враг.

Маэстро не смел заговорить первым, их жизнь и так была на волоске, а потому актёр смиренно ждал, пока Лис закончит развлекаться и уделит немного внимания гостям. Спустя несколько ходов, рознившихся по степени гениальности, гостеприимный хозяин соблаговолил встать и поприветствовать путников поклоном, скорее издевательским, чем почтительным.

— Буду говорить откровенно, так как вы у меня дома, и я могу себе нести любую чушь, вы мне ничего не сделаете. — Лис окинул гостей взглядом ещё раз и добавил. — Хотя вы мне и в любом другом месте ничего бы не сделали. Что же, начнём. Первое — что вы тут забыли? Второе — что тут забыла армия за вашей спиной? Я уважаю чужие верования, но толпа бабок, проклинающих меня и мой дом просто за то, что антураж немного мрачноват — это перебор. И, наконец, третье — Данте, голубчик мой ненаглядный, солнышко, что ты то тут забыл?! Впрочем, это даже хорошо, что ты здесь. Ты интересен. А теперь давайте, объясняйтесь и побыстрее, ибо монетка вас велела убить, нарушил собственные правила я исключительно из любопытства. — Лис щёлкнул пальцами и под ним вырос каменный стул. Он, разумеется, мог подойти и сесть на обычный, но ему хотелось покрасоваться собственной силой.

— Я здесь, о превеликий царь всех умерших людей, чтобы вас просить меня и наше войско по мосту пустить, а в качестве оплаты предлагаю вам голову заклятого врага, утерянного для мудрого всевидящего взгляда много веков тому назад.

Маэстро вынул коробку, что сразу принёс с собой, из-под руки и аккуратно извлёк содержимое, это была голова Адрианы Фэйт. Данте смутно помнил это лицо. Когда он обучался в академии куратор Фэйт постоянно находилась в разъездах. Правда, один вопрос всё же оставался: чем эта мадам успела насолить Шестиглазому Лису?

В подарке для хозяина моста присутствовала деталь, которая вызывала у нового Отца Настоятеля некоторое смущение, а именно — заткнутый кляпом рот головы. Данте даже уже хотел спросить о цели такой меры предосторожности, но голова его опередила. Адриана открыла глаза и попыталась что-то прокричать, но кляп помешал. Куратор была жива, несмотря на разорванную с туловищем связь. Шестиглазый лис ликовал!

— Превеликие жители бездны, такого подарка мне давно не делали! — Умилялся он. — Ты мне нравишься, Маэстро! Обрадуй меня! Скажи, что она умерла максимально нелепо. — Лис без спроса выхватил свой подарок из рук актёра и принялся детально изучать, как маленький ребёнок исследует подаренную на день рождения игрушку.

— Она пришла в город полный врагов, прямо в лапы мои, будучи ослеплённой жаждой мести за убиенного ученика и любовника. Она дралась подобно тысяче яростных зайцев! — Маэстро сделал торжественную паузу, вызывая тем самым неподдельное любопытство лиса, а затем докончил фразу. — А потом она неудачно прыгнула, и я отрубил ей голову, вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец. — Маэстро поклонился под энергичные аплодисменты лиса, именно это бог и хотел услышать, актёр умел чувствовать желания публики.

— Извините, что вмешиваюсь в разговор, но чем вам так не угодила эта божественной красоты девушка? — Вклинился в разговор Данте, а затем позволил себе присесть, лис бросил на наглого гостя укоризненный взгляд, но промолчал: за такой подарок он многое мог простить.

— Данте, ты хоть и поумнел с нашей последней встречи, но всё тот же дурак. Подумай, как эта божественной красоты девушка сейчас живёт без тела? Змееподобная тварь украла самое ценное, что у меня было — секрет вечной молодости. — Лис положил мычащую голову на стол и подозвал Смерть. Раздав указания накрыть для себя и гостей стол, он продолжил рассказ. — Думаю, вы не откажетесь от ужина. Марта найдёт угощение и для всех ваших многочисленных спутников — как видите, я щедр с друзьями, потому их у меня почти и нет, но вам повезло. — Лис сел за стол и скрестил пальцы. — Просите, чего желаете, за голову воровки. Я в целом существо не обидчивое, но воров не терплю. А когда твои пленители уйдут. — Обратился он к голове. — Нас ждёт очень долгий разговор, милая моя Адриана, у меня было предостаточно времени, чтобы придумать массу способов скрасить твою вечность. — Лис наградил голову жуткой острозубой улыбкой и повернулся обратно к гостям.

Смерть сновала между стульев, наполняя стол разнообразными яствами, то же самое делали сотни её копий, но уже для всего обоза, разбившего лагерь у моста. Перед Данте упала тарелка с дымящимся окороком и картошкой, Маэстро предпочёл филе индейки, жаренное в кляре, и немного вина. Лис не ел почти ничего, весь его обед составлял бокал односолодового виски и гроздь винограда. Как бог, он мог сотворить себе личный дворец в небесах, множество слуг, подвалы, набитые блюдами недоступными для простых смертных и толпы наложниц, но он воздержался.

Ему вполне хватало двух слуг, но хороших. Простого жилища, но такого, которое он сам хотел. Ел лис крайне редко, за компанию, как таковая еда не требовалась для его процесса жизнедеятельности. Однако царь смерти всегда держал запасы угощений полными, на случай если у него вдруг появятся друзья, помимо его единственного постоянного товарища, который со временем посещал его всё реже и реже.

Данте ураганом пронёсся по тарелкам с едой: его уже достала солонина и обычная вода. Он был рад стать ближе к простым людям, обедая с ними за одним столом и насыщаясь той же, что и они, едой, но всё же желудок скучал по развратным и пугающе дорогим пирам того времени, когда Данте обладал высоким саном и служил церкви, а не возглавлял её.

— Помоги мне и моим людям попасть в Аурелион. — Сказал Данте. — Голову принёс Маэстро, но я помогал, он подтвердит. Мы союзники, мне нужна земля, ему — кисть. Однажды мы уже заключали сделку, и я доказал свою честность.

Лис внимательно изучил сидящих напротив него ещё раз и что-то прошептал на ухо Смерти, которая сидела прямо рядом с хозяином. Смерть сильно устала разносить тарелки и столовые приборы, а потому очередная просьба что-то принести чуть не вывела её из себя, но та вовремя успокоилась и со спокойным лицом ушла, проклиная гостей, на чём свет стоит. Сердился чёрный вестник не на просьбу, а на манеру общения хозяина. Он постоянно называл самое страшное создание для людей Мартой. Ну кого можно напугать именем Марта?

— Прошу вас немного обождать, гости дорогие. — Сказал лис голосом гостеприимной бабушки, эти слова из его уст вызвали скорее страх, чем желание от души посмеяться. — Смерть хорошая работница, только ворчливая. Ей нравились последние несколько лет — слишком кровопролитных войн не было, всё спокойно — можно отдохнуть. А вот сейчас совсем плохо стало, из Иннира души приходиться толпами выводить, ещё немного повысить нагрузку и придётся искать нового работника.

— Неужели Смерть может подать в отставку? — Спросил Данте.

— Нет, Смерть можем совершить самоубийство, подавать в отставку ей запрещено. — Абсолютно серьёзно ответил лис. — Когда Пять островов воевали без остановки, у меня семнадцать Смертей сменилось, тяжёлая эта работа — носишься по всему миру, времени на обед нету, да ещё и все тебя ненавидят. Хотя Смерть-то в последнюю очередь виновата, что люди умирают! Спасибо, милая, можешь идти. — Обратился Лис к вернувшейся Смерти, которая принесла с собой большой хрустальный шар, украшенный цветками гиацинта. — Можешь идти и дальше курить у моста, только вернись в человеческий облик, не пугай гостей, и скажи Йорхалю, чтобы сделал ещё несколько виселиц, нечего ему бездельничать. Теперь же, давайте взгля6ем на ваш Аурелион. — Лис повернулся обратно к гостям и щелкнул пальцами, дым внутри шара рассеялся, открывая уменьшенную копию страны художников. Сейчас Маэстро видел картину сильно отличающуюся от того Аурелиона, который он помнил. Несколько деревень в долине были почти полностью уничтожены, а их место заняло селение, напоминавшее военные лагерь. Стены замка потускнели, некоторые башни обрушились, а ранее открытые для гостей ворота были заперты и ограждены баррикадами. Саму страну всё ещё окружала стена костей, только вот прямо под укреплениями стояла огромная орда, в уменьшенном виде похожая на муравьиное войско — бесчисленное и несокрушимое.

— Я наблюдаю сейчас, что творится в стране художников, хотя глупо её так называть — нет там их больше, кончились. — С некоторой тоской сказал лис и всплакнул.

— Неужели ни одного настоящего художника? — С наигранной грустью спросил Маэстро, на что Лис лишь покачал головой.

— Извините, но меня больше интересует орда под стеной, что это? — Спросил Данте. Представив масштабы карты, он понял, что его собственное войско не составит и одной десятой от численности орды.

— Это, мой друг, армии пяти островов. Правители устали ждать и пришли за великой кистью сами. Артефакт сейчас где-то в замке, но туда я заглянуть не в силах, так что вот моё предложение — мост выведет вас сюда. — Лис указал пальцем на узкую горную лощину севернее дворца роз. — Ваш обоз спокойно разместиться в тамошних пещерах.

— Как я вижу, огромную армию врагов ты оставляешь нам в подарок. Ну что же, может, скажешь, как нам решать эту проблему? — Сказал Данте немного с издёвкой, он понимал, что это будет его бой, и никто ему не поможет, однако план уже родился, и неплохой ведь был план.

— Не моё дело, вы попросили провести вас — я указываю наиболее выгодное место, могу и вовсе ничего не делать, сказать спасибо и отправить восвояси. Выбирайте.

Маэстро грубым жестом велел Данте замолчать и вступил в разговор.

— Мы всем довольны, о Великий, но просьба есть ещё одна — спустя лишь пару дней с отъезда придёт сюда просить прохода поэт опальный и его новообретённая семья, вы проведите их, как нас, им мы будем обязаны.

— Без вопросов, пропущу, а теперь ступайте. Меня и Адриану ждёт долгий, я бы сказал вечный вечер. — Спокойно ответил лис, предоставить проход для него ничего не стоило. Просто нахлебников он терпеть не мог.

Гости распрощались с хозяином и уже через час обоз снялся со стоянки и направился вперёд, пересекая сам мир мёртвых. То была игра, определявшая слабых, некоторые люди смотрели вниз с моста и видели нечто сводившее их с ума. Сначала со смотрящими пытались бороться, но бесполезно — слишком много людей. Люли спрыгивали вниз, крича о неизбежности конца и бессмысленности жизни, а самые сильные продолжали идти вперёд, в мертвенно холодный туман. Лис решил проводить людей до конца пути, ему хотелось о многом поговорить с человеком, которого он когда-то избрал…

Глава 19. Великая судьба

Пять островов воевали всегда. Несомненно, перемирия порой случались, но длились не более года. Как бы это ни было странно, но ужаса перед войной никто не испытывал, ибо вражда была вынужденной. Корни проблемы уходили далеко вглубь веков, к моменту создания пяти прекрасных островов первой пятёркой великих художников.

Если взглянуть на картины в академии, то выявить проблему сразу не выйдет — страны изображены виртуозно, творцы свои титулы оправдали, однако нужно смотреть глубже.

К примеру, страна тёплого льда — громадная глыба застывшей воды, парящая в пространстве. Лёд там не просто тёплый, он вечный и принимает различные цвета и формы. Самая уважаемая профессия ледяных людей — архитектор. Из пышущих жаром глыб возводились всё новые и новые дворцы, театры, галереи и ещё множество математически точных шедевров. Однако одним льдом сыт не будешь, ведь жили в царстве ледяного лета обычные люди, пусть чуть менее эмоциональные. Художник забыл изобразить поля с золотой пшеницей и лужайки, где паслись бы коровы и овцы. В удивительной стране просто не было еды, её приходилось добывать грабежом и войной.

Такая же ситуация повторялась во всех пяти магических странах. Люди весом с пёрышко нуждались в километрах верёвки, ведь на их родине дули штормовые ветра, уносящие ежедневно сотни жизней. Без страховки летуны существовать не могли. В стране зверолюдей вместе жили хищные и травоядные гибриды, из-за чего гражданские войны не утихали никогда. Звери, может, и рады бы жить в мире, да места недостаёт. О стране живых растений и говорить нечего — на весь огромный парящий остров была одна единственная река и два жалких озерца — выживали сильнейшие.

Особняком среди пяти стран стояло Странное племя. Жители этого острова обосновались в жерле потухшего вулкана и отстроили там великий город, напоминавший больше военный лагерь. Когда-то извергающий раскалённую магму кратер теперь был богат всяческими рудами и драгоценными камнями. Казалось бы — прекрасное место, чтобы жить, но нет! Еды не было и в этой стране, зато металла для ковки оружия и доспехов нашлось предостаточно. Странное племя жило войной, их такими задумал художник.

Жители этой пропахшей железом страны выглядели угрожающе — набухшие мускулы, непробиваемая кожа, три прорезающие камень ноги, как у краба, руки-брёвна и постоянно меняющая форму голова с горящим прямо по центру глазом. При первой встрече с таким созданием поверить, что обладатель сей внешности разумен и может вести диалог почти невозможно. Самое удивительное — Старцы, а именно так называли членов Странного племени, обладали мягким характером и были очень ранимы. На первую войну они шли нехотя, движимые страшным голодом и жаждой.

Не сразу жители пяти островов узнали о своём происхождении, великих художниках и всемогущей кисти, однако, когда прознали, сразу вознамерились устранить мировую несправедливость и получить желаемое. Кисть могла решить все проблемы, но нет. Во-первых, Адриана Фэйт тянула время и решила не отдавать артефакт до последнего. Во-вторых, опять война. Острова перессорились за право первыми получить кисть, и началась бойня, но времена меняются.

Сейчас, позабыв ненадолго вражду, объединённая армия пяти островов марширует в сторону Аурелиона, оставляя позади себя только огонь и дым. Они идут, чтобы отнять кисть у тех, кто обрёк их своей глупостью на вечные войны и несчастья. И хоть такой союз хрупок и недолговечен, но последствия могут быть разрушительны.

***

Рассуждать о прощении и прощать — вещи разные. Что бы вы сделали, узнав, что самый близкий ваш человек всё это время управлял вами, словно куклой? Ни любви, ни верности, а только какая-то цель, для достижения которой вы оказались весьма выгодны.

Илиас считал себя хорошим человеком, у него на то была не одна причина. Если не хорошим, то по крайней мере не худшим, но, когда он услышал слова автора записки, найденной им по пробуждению, сдерживать он себя не стал.

Как выяснилось, на разговор его вызвала Линда — воинственная фея. Они встретились после скудного обеда в залах пыльной и тёмной библиотеки, которая умирала вместе с Дворцом Роз: гнили широкие стеллажи, рассыпались прахом древние страницы томов.

— Дейзи опоила тебя приворотным зельем. Его ей сварил Нэк. За это она рассказала ему, где найти себе ещё отравы, которая на этот раз его не отпустила. Я, Амалия и Ричард ей не друзья. Просто эта тварь сказала, что ты знаешь способ выбраться, и только если мы согласимся на её условия, она возьмёт нас с собой. Мы заложники. Нужны ей и её роду, потому что знатные и можем стать рычагом давления.

Был ли Илиас удивлён? Разве что совсем чуть-чуть. Был ли он разочарован? Несомненно. Был ли он зол? Нет, совсем нет. Он был в ярости.

Поэт даже не дослушал рассказа Линды: слова могли и подождать. Он чётко знал, чего хочет в данный момент, и разум его был холоден как никогда, а движения плавны и точны. Линда шла за ним, пытаясь остановить, но любые её попытки оканчивались провалом. Когда он вошёл в гостиную залу, Дейзи сидела за столом и изучала старые карты Дворца. Этим днём она с Илиасом почти и не говорила, изображая глубокую обиду. И теперь она поприветствовала его холодным прищуренным взглядом, но не нашла в глазах поэта и малейшей капли стыда или сожаления.

Дейзи стала что-то говорить, даже кричать, но Илиас её не слышал. Он подошёл к камину, вынул из него тяжёлую, испачканную сажей кочергу и направился к любимой. Она продолжала кричать, считая чары волшебного зелья нерушимыми, забыв, что сварил его обычный наркоман за очередную дозу. И только в последний момент, когда Илиас замахнулся для удара, Дейзи поняла, что на этот раз её нитки смогли оборвать и, может быть, даже постыдилась бы немного своей подлости и лжи, но кочерга уже проломила её хрупкий, как апрельский лёд, висок.

Ричард, Амалия и, конечно же, Линда смотрели на это безучастно, разве что первые двое тихо вскрикнули, когда тело с гулким шумом упало на пол и засыпались алые капли по комнате.

Поэт отложил кочергу и вытер со лба пот грязной рукой. С его глаз сошла пелена. Он крепко ухватил бездыханное тело за волосы и потащил его к окну. Потом Илиас взял труп под руки и медленно вытолкал наружу.

Поэт стоял и смотрел, как превращается в кровавую кляксу на земле та, которую в своей голове он от отчаяния и безысходности назвал идеальной, забыв о том, что нельзя любить образ или иллюзию. И не важно, где ты, а важно с кем. И сколько ни беги он себя, но ни на шаг не отдалишься.

Илиас посмотрел на людей, его окружавших, а потом просто взял и вышел в дверь, чтобы найти Боряна Аль Баяна. Вот такой вот день, когда поутру идёшь убивать одного предателя, а сразу после этого — прощать другого.

***

За стенамидворца рокотала гроза и хлестал жуткий ливень — непроницаемая стена воды. Илиас пробирался к башне куратора короткими перебежками: крыша во многих секциях обвалилась, потрескался пол. Поэт перебегал из одного сухого угла в другой, еле справляясь с потоками воды, что чуть ли не прижимали его вплотную к древним камням. Крепость рушилась на глазах. Ещё немного и простого ветерка хватило бы, чтобы уничтожить этот песчаный замок.

Когда Илиас покидал остальных учеников, то всё же кое-что сказал. Он сказал, каким образом хотел выбраться из Дворца и найти другое место для жизни. Он сказал, что никуда не уйдёт, потому что открыть ворота врагу своего друга — предательство, а всякого рода подлости не в его принципах. А в конце он сказал главное, что Ричард, Линда и Амалия в праве уйти. Они могут открыть ворота для Маэстро и армии Данте, чтобы убраться восвояси, потому что это не их бой, и поэт не мог их заставить сражаться за то, чего они не любили. А сам же продолжал рваться сквозь дождь к единственному человеку, которому до него всё ещё было дело. Наверное, где-то внутри поэт чувствовал, что найти нечто подобное в другом мире будет трудно, если вообще возможно.

Прошло два часа. Илиас, промокший до самых костей, стоял перед дверью в башню куратора. Дождь был настолько сильным, что даже одежду местами смог порвать. В этот момент поэт выглядел жалким, немощным, но, как бы то ни было странно — счастливым. Аль Баян не смог исцелить болезненные ожоги на руках, хотя обещал. Он не привёл его в прекрасное место, где люди только и делают, что занимаются искусством, но почему-то Илиас хотел его простить.

Он медленно поднялся по скользким ступеням: даже в башне последнего куратора крыша начала немного протекать. На верхнем этаже Илиас обнаружил чародея в совсем уж печальном виде. Всё в той же неопрятной одежде, с серым безжизненным лицом и мутными глазами Аль Баян сидел и наблюдал своё отражение в зеркале бутылки. Теперь он даже в чайник коньяк не прятал, а хлестал его без утайки.

— Привет.

Чародей встрепенулся, и пелена с глаз мигом сошла.

— Ты… Ты вернулся? — произнёс он дрожащим голосом.

— Возможно. Ответь на один вопрос.

— Какой угодно, только останься!

— Зачем ты позвал меня и Эдварда с собой? Академии не нужны были новые ученики: иначе бы ты не набирал по одному человеку даже без экзамена. Отнести кисть ты мог и сам. Так зачем же мы тебе понадобились?

— Я хотел, чтобы мы были друзьями. Пили вместе чай, болтали о картинах и рисовали цветы. Я так давно не видел настоящих, живых искренних и бескорыстных людей. Вы мне показались именно такими.

«И богам нужны друзья» — промелькнула цитата какого-то мыслителя у Илиаса в голове. Ответом он остался доволен и подсел за шаткий слот к чародею, одновременно отодвигая бутылку подальше от Аль Баяна, хоть и нужды в этом не было. Волшебник мог протрезветь по одному только своему желанию.

— Я решил остаться. Мне правда надоело уже всё время куда-то идти. Так что подними выше нос, непутёвый, теперь нас в этой разваливающейся дыре двое! А теперь скажи, есть ли у тебя молоток и доски. Ибо крыша здесь никуда не годится!

Молотка и досок в тяжёлых железных сундуках чародея не обнаружилось. Но нашлась плотная ткань, видимо, когда служившая для покроя плащей, и пара верёвок.

— Я могу всё залатать магией!

— Ты пьян.

— Я трезв!

— Ты обвалишь крышу к чертям.

— Ну разве что чуть-чуть…

— Лучше возьми меня за плечи и взлети вон к той дыре. Сейчас заделаем.

Чародей повиновался, схватил поэта за плечи и поднёс к прорехе. Илиас поразмыслил, отыскал взглядом выступающие наружу камни, за которые было бы удобно зацепить кусок плотной ткани, а затем в пять минут исполнил всю работу.

— Клянусь, работай я плотником — мне бы голову за такую починку оторвали. Да и с таким ливнем этой заплатки и на три часа не хватит, но пока сойдёт.

Чародей опустил поэта на пол, ноги обоих окунулись в холодную воду, в которой утопала башня. Вытирать её было бесполезно: сама рано или поздно стечёт на лестницу, поэтому товарищи просто уселись на стулья, поджав под себя ноги. Щелчком пальцев Аль Баян призвал дымящийся чайник зелёного чая и с помощью левитации притянул с другого конца комнаты огромную банку с имбирным печеньем — магические силы вновь в нём пробуждались.

— Положи мне две ложечки сахара. — Попросил Илиас. В углу стола громоздилась огромная сахарница.

— Сахара нет. Но печенье есть!

— Так вот же сахарница.

— Оу, так там Великая кисть. Я футляр потерял, место, где она раньше хранилась, совсем заброшено. Тот зал лет сто не ремонтировали! — Чародей поднял крышку сахарницы и оттуда на свет божий показался черенок кисти.

— То есть, артефакт, за которым сейчас охотятся вообще все, ты хранишь в сахарнице?

— Ага.

— Вот и славно.

Пару минут они просто пили чай, вслушиваясь в стук дождевых капель. Илиас даже стал различать какую-то мелодию. Человеческий мозг любит всё упорядочивать, даже в хаотичном стуке способен найти музыку. В комнату задувал холодный ветер, потому что много ещё было дыр, просто не видимых человеческому глазу. Мелких щелей. Аль Баян подал другу тонкую волчью шкуру, что висела раньше на стене, и её оказалось достаточно, чтобы укрыть поэта от мороза.

— Если бы не был чародеем, то чем бы занялся?

— Сказки. — С полной уверенностью заявил Аль Баян, — Я жил немного в Тассоре, когда активно бежал от долга. Там я писал чудесные сказки для детей! Им нравилось. У меня был маленький домик на милой улочке с изумрудными крышами, каждый вечер семьи приводили своих ребятишек, и я читал им истории у камина… Потом меня обвинили в колдовстве — кто-то заметил, как я достают из воздуха леденцы. Пришлось бежать…

— Когда всё закончится, то найдём место, где детям нужны сказки. Ещё нужен театр. Знаешь, хочу попробовать написать пьесу.

— Пьеса — это замечательно! А я ведь могу волшбой устроить красивое шоу, чтобы зрелищнее было. О чём напишешь?

— Да чёрт его знает. Наверное, о том, что со мной случилось. Честнее не о чём другом рассказать не смогу.

— И в этой пьесе должны быть пингвины! Это такие птицы. Они не умеют летать, только плавают.

— Тогда это рыбы.

— Это птицы, клянусь бородой! Они ходят в вразвалочку, и самцы у них высиживают яйца! Я видел их в ледяной стране.

— Индервард тебя подери… Будут тебе пингвины! Только успокойся!

Конечно же, оба они понимали, что не будет ни сказок, ни театра, ни пингвинов, но им нужно было во что-то верить в этот час, в разваливающейся и хлипкой башне, окружённой врагами. В мире, который рушился, в котором не было уже тихого и мирного места, о котором каждый мечтал. Так они сидели ещё много часов, играя в карты и шашки, распивая чай, будто никакой опасности и не было вовсе. А стены башни тем временем потрескались, совсем уже натянулась полотно-заплатка. И вот, в два часа ночи, в башню к спящим уже товарищам завалился Рыцарь Розы…

Его доспех был в трёх местах пробит, а погнутый шлем он держал под рукой. На лезвие вложенного в ножны меча до сих пор не высохла свежая кровь. Рыцарь отдышался и закричал, что есть мочи, чтобы разбудить Куратора, который вместе с другом задремал, лёжа на столе.

— Они в замке! — Крик вплёлся в шум дождя и много кратно отразился от стен, пробуждая Илиаса и Аль Баяна ото сна. Они посмотрели на воина, в его глазах стояли слёзы: у рыцарей розы была одна миссия и одна цель, которую они всю жизнь жаждали исполнить достойно, не прося помощи. Орден воинов, сформированный из недостаточно хороших учеников, мечтал доказать собственную полезность, а потому до последнего момента не сообщал куратору о положении дел на передовой Дворца Роз, но вот теперь скрывать что-либо стало бесполезно. — Помилуйте, великий куратор, но мы разбиты! Местные… Местных ведёт какой-то Пророк! Они так изменились: не чувствуют боли, глаза у них такие, будто и не думают ни о чём!

Аль Баян вскочил с места, засучивая рукава: пришло время исполнить долг.

— Нечего стыдиться, мальчик мой, это мне должно быть стыдно за то, что я отсиживался в стороне и вас совсем забросил. Где захватчики?

— Они прошли сектор с казармами и передними галереями. Мы кое-как их сдерживали, держа оборону в старом выставочном зале, а потому внутрь более чем пара развед-отрядов проникнуть не смогла, но сейчас… Они оттеснили нас, заняли зал Дворца и рыщут всюду! Они ищут вас.

— Так не будем же заставлять их ждать! Илиас, — обратился к поэту чародей, — для меня будет честью, если ты пойдёшь со мной. Не знаю, что за демон захватил разумы мирных жителей долины, но это лишь первое испытание на нашем пути.

— Разумеется, я с тобой пойду. Иначе не остался бы. Почему-то мне кажется, что я знаю, кто этот демон. Сахарницу с собой брать?

— Бери! Не оставлять же великий артефакт в рушащейся башне!

Быстро и уверенно герои выбежали из башни в сопровождении солдата. Последнего Илиас попросил отдать оружие и кольчугу, ибо у поэта опыта в битвах всё равно было гораздо больше. Раздетого и безоружного воина отправили обратно в башню пить чай и набираться сил.

Рыцарь попрощался с куратором и поэтом, поднялся по лестнице, и после этого по стене пошла широкая трещина. Главная башня куратора рухнула у Аль Баяна на глазах, откололась и канула в бездонное озеро, на горе у которого и стоял дворец.

Теперь и куратор понял, что сказок больше не будет.

***

Эдвард фон Грейс был кем-угодно, но не глупцом. Идиотом — да, но не глупцом, и когда он прикладывал усилия — голова у него соображала наилучшим образом.

Если я не помню ничего до своего рождения, то откуда мне знать, то до меня вообще что-то было?! Я закрываю глаза, и мир исчезает! Я сплю, и всё пропадает, и лишь когда по пробуждению я вспоминаю людей и их лица — они вновь начинают существовать.

Кто знает, сколько личностей или просто сторон бывшего барона боролись между собой, да и кому это интересно? Суть в том, что победила одна. Больная, эгоистична сторона, которая желала главный приз, место в мире, выше которого нет — звание нового Великого художника и Его кисть. Кто-то скажет, что желание быть сильнее всех весьма банально, но шутка в том, что наделены им обычно и без того сильные умные и амбициозные люди, которым просто жить не даёт та мысль, что им никогда не откроются все секреты и загадки, что они тоже смертны и в сухом остатке ничем не лучше и не хуже других людей. Господин Фон Грейс смириться с этим так и не смог.

Я центр. Всё зависит от меня. И этот мир будет повиноваться моей мысли! Моему слову! Потому что у меня здесь великая судьба, а не у кого-то другого. Весь мир — театр, и постановка здесь идёт для меня. А теперь в атаку! Закидывайте крюки! Ставьте лестницы!

Стратегия Пророка правда была хороша. Он полностью использовал преимущества собственной армии, созданной осколком волшебного зеркала. Беспрекословное повиновение и невосприимчивость к боли. Соперники — рыцари розы — были лучше вооружены и находились в крепости, но также их было значительно меньше.

В первую очередь барон послал к первой линии стен Дворца небольшой отряд для разведки, чтобы узнать силы противника. Рыцари отбились с лёгкостью арбалетным залпом и горячей смолой, на что в итоге Пророк лишь улыбнулся и сел в ожидании ливня… И ливень пришёл спустя несколько дней! Жуткий затяжной дождь! И под его защитой армия в чёрных капюшонах пошла на приступ стен.

Из-за холодных струй воды горячая смола остыла, а арбалетные болты не успевали долететь до врага. Сектанты притащили с собой корявые лестницы и верёвки. Рыцари отбивались как могли, но им не хватало опыта и числа. Полчаса, и люди в жутком рванье хлынули на первую стену, разрывая глотки и выдавливая глаза её защитникам. И хоть наступающие теряли куда больше воинов, чем обороняющиеся — это было неважно. В планах барона было захватит кисть любой ценой, вздёрнуть Илиаса на осине, но никак не сберечь жизни своим воинам.

Этот ливень, эта буря… Я чувствую, как они наполняют меня силой! Не это ли судьба? Не это ли символ того, что я здесь правый?! Эти громоздкие капли. Падайте, падайте, падайте с неба! Смывайте, несите кровь моих слуг вглубь земли, чтобы они жили в ней вечно.

Так как чтобы добраться до самого Дворца Роз требовалось преодолеть целых двенадцать защитных арок, поднимаясь по узкому серпантину, штурм затянулся. Рыцари розы с каждым разом готовились всё лучше и лучше, в один момент им даже удалось нанести по армии фанатиков весомый удар. В отряд защитников прибыло несколько солдат, которые в своём прошлом действительно сражались в одной вшивой всеми забытой войне. Они велели вскипятить смолу и укрыть её плотными кусками дублёной кожи, чтобы не проникала вода, и когда Пророк повёл своих марионеток на очередной приступ, их головы расплавила раскалённая жидкая масса, убивающая не просто эффективно, но и ужасно мучительно. Боль была такая, что даже воины не способные чувствовать боль разрывались от крика. Эдварду пришлось отступить на время…

Рыцари розы могли отстоять Дворец. Они могли дождаться конца ливня, ибо тот не имел ничего общего с судьбой и волей небес, и использовать свои преимущества полностью. Только они решили выйти на бой в чистое поле, так как жаждали славы и признания, они мечтали о подвигах. Половина рыцарей розы — тридцатилетние дети, видящие себя непобедимыми героями и спасителями мира. Недавняя победа укрепила в них эту веру, они осмотрели свои тяжёлые кольчуги и латы, в итоге решив, что крестьянам их не пробить, если сами они станут плечом к плечу и выставят щиты.

Защитники вышли под жуткий ливень и протрубили в боевой горн, призывая врага на честный бой. И враг вышел к ним. Бойцы бросились стенка на стенку и рубили все с плеча, но рыцари розы не заметили одой крохотной хитрости. На передовую Пророк поставил самых упитанных и громадных мужчин, которых смог найти, предварительно приказав всех их опоить наркотиком из местных трав. Эти верзилы не падали и после дюжины яростных ударов, в них застревало оружие и уже будучи подобными живым трупами они продолжали держать передовую, пока их товарищи кололи с задних рядов длинными вилами и били серпами на рукоятках.

Под холодными струями дождя рыцари в тяжёлой броне быстро устали размахивать мечами, ведь тренировались эти воины редко, посвящая себя в основном мечтаниям и празднествам. В конце концов их руки ослабли настолько, что не смогли уже держать щит, толпа сектантов навалилась с новой силой и полностью смяла защиту Роз. Со стеной щитов пропала и уверенность в товарище, все бросились врассыпную, но убежать удалось совсем не многим: защитников крепости били камнями по ногам, хватали арканами и просто догоняли, и забивали дубинами насмерть. По их телам дальше пошли поредевшие, но всё ещё многочисленные ряды сектантов, теперь уже в авангарде шёл Пророк, прекрасно понимая, что, затоптав этот розовый сад, он уже одержал победу.

Шёл дождь. Гром гремел.

***

Старый выставочный зал когда-то служил для показа работ многочисленных учеников академии. Учителя хвастались друг другу тем, как искусно они смогли выучить своих подмастретий, изредка обмениваясь взаимными укола и насмешками. Сейчас в этом абсолютно круглом помещении с высоким потолком ничего кроме старых и никому не нужных картин не было. Так, портретики да пейзажики — ни капли истинного мастерства. Однако этой зале хватила места, чтобы вместить в себя Пророка и выжившие полторы сотни его воинов.

Эдвард трясся от нетерпения. Его выводила из себя необходимость ждать, пока его люди найдут проклятого чародея и его кисть. Неужели так трудно?!

Каково же было его удивление, когда двое его заклятых врагов показались в дверях зала. Аль Баян в худом халатике, но всё ещё при своих волшебных перстнях и чёртов поэт, который корчил из себя благородного паиньку, а сам ударил в спину!

Тут барон поймал себя на мысли, что кто-то в его голове с негодованием всё комментирует от третьего лица.

Они не знают, что это я. Капюшон слишком хорошо скрывает лицо, балахон слишком чёрен. Они считают меня демоном или чем-то подобным.

— Приветствую, мой милый друг. Жаль, что мы встречаемся вот так вот.

Барон дрогнул, а вместе с ним дрогнули и многочисленные его слуги.

Как они узнали?! Этого не может быть! Они просто тычут пальцем в небо.

— Может, так бы оно и было, если бы я не умел читать мысли. — Аль Баян виновато пожал плечами.

— Не ври, старый, — Встрял поэт, — этот безумец уже сам не понимает, когда говорит в мыслях, а когда — вслух.

Ничего, ничего… И что с того, что они знают? Ты всё равно хотел забрать кисть силой!

— Но тебе не придётся этого делать, если ты выполнишь одно условие. — Сказал чародей, с жалость взглянув на Эдварда. На бароне не было никакого балахона и капюшона. Он стоял перед ними почти полностью голый, в жалком рванье, его воспалённые глаза не могли и секунды задержаться на чём-то одном, а руки дрожали, как у последнего пьяницы. Барон всё время говорил сам с собой, будто его никто не слышит.

— И с чего это мне вас слушать?! — Выпалил Эдвард, клацая зубами и разбрызгивая слюну. — Ты обещал, что я смогу стать Великим художником! Я возьму то, что моё по праву. Я лучший человек в мире. Главный человек. Только я достоен кисти!

— Конечно. — Тихо согласился поэт, с опаской косясь на тупые лица приспешников Эдварда. Барон настолько переусердствовал с магией зеркала, что его слуги почти полностью лишились рассудка от долгого рассматривания отражения собственной души. — Только я неплохо фехтую и Аль Баян дал мне волшебный перстень, — Илиас поднял правую ладонь, на указательном пальцем которой красовался громадный аметист.

— Да и сам я ещё кое-что могу. — Аль Баян потянул руки и засучил демонстративно рукава.

— Потому, чтобы лишний раз не рисковать, лучше прими наше маленькое условие. — Довершил поэт.

Они наверняка хотят меня обмануть… А как иначе? Они загнаны в угол, это их последняя уловка, убей их! У тебя много людей, ты задавишь числом!

— Но зачем тебе это? — Спросил поэт.

— Если наше условие настолько легко исполнить, что тебе, милейший друг, и пальцем шевелить не придётся!

Эдвард уставился на бывших товарищей звериным, страшным и яростным взглядом, будто надеясь, что они умрут тут же от страха, но в ответ он ничего кроме лёгкой жалости не получил, а потом через силу из себя выдавил:

— Давайте своё… Условие.

— Откажись от мести. Я знаю, Эдвард, что предал тебя. Я знаю. В тебе было что-то хорошее, и не раскрой я в ту ночь всей правды Аль Баяну, может, ты бы и стал другим со временем и нашими стараниями, но сейчас я вынужден просить тебя просто не мстить нам. Ты получишь самую большую власть, которую можно здесь найти. Что же ещё нужно?

— Согласен!

Они идиоты. Как только кисть попадёт мне в руки — я изничтожу этих сопляков, превращу в пыль и прах, чтобы каждый знал, что будет, если соврать Пророку, или, не дай бог, предать его!

Аль Баян и Илиас украдкой переглянулись, кивнули друг другу. Поэт достал из-под руки сахарницу, в которой лежала кисть, и маленькими шажками двинулся в сторону Фон Грейса, который в этот момент больше напоминал собаку, жаждущую кусок мяса, а не человека. Поэт протянул посуду Эдварду и тот рывком выдрал её из его рук.

Эдвард фон Грейс снял с сахарницы крышку и увидел свою великую судьбу. Грязными пальцами он впился в древко кисти и трясущейся ладонью вынул её из сахарницы. Саму посуду тут же отбросил в сторону, где она с грохотом и разбилась.

По его телу пробежала лёгкая дрожь, а нутро наполнилось чем-то наподобие эйфории! Да, Великая кисть выглядела как самая обычная кисточка, но Эдвард чувствовал, что держит в руках что-то настолько могущественное, что действительно сейчас является центром вселенной. Является тем, чем всегда так рьяно желал быть!

И по какому праву ты претендуешь на меня?

Раздался гулкий, доселе не знакомый голос в его голове.

А кто, если не я? Неужели ты не знаешь об Эдварде фон Грейсе, человеке, которому уготована великая судьба? Весь мир в моей голове и слушается одной лишь моей мысли! Кто, если не я?

Я, к своему стыду, не слышала об Эдварде фон Грейсе, человеке, которому уготована великая судьба. Раз ты так силён, то будь добр сотворить обычный пустяк — силой мысли проломи вон ту стену. Для такой могучей сущности, как ты, это не составит ни малейшего труда.

Эдвард ухмыльнулся и самодовольно посмотрел на каменную стену, представляя, как она разлетается вдребезги.

Но стена осталась стоять.

Эдвард сделал ещё одно усилие, на этот раз закрыв глаза и достоверно представив, как огромная волна огня не оставляет от треклятой стены и камня на камне, но, когда он распахнул веки, преграда всё ещё стояла на месте.

Сколько он не пытался уничтожить стену в мире, который существовал лишь по его желанию, но так и не смог. Вдруг он почувствовал, как исчезла эйфория, сменившись дрожью по всему телу.

Ещё один самовлюблённый эгоист с манией величия… Мне надоела потакать таким, как вы. Прощай. Сейчас ты увидишь свою великую судьбу.

Кисть в руке барона вспыхнула синим пламенем, Эдвард закричал, но не бросил своё сокровище, впившись в него, как в родного человека.

— Всё кончено! Она не твоя! Неужели ты этого не понимаешь?! — Кричал Аль Баян.

— Она моя! Моя по праву! — Кричал в ответ Эдвард сквозь слёзы боли. Его бил жар и холод одновременно, а синее пламя медленно ползло по его одежде. Уже обеими руками он держал кисть, чтобы не выронить. Его кожа оплавлялась на глазах, обнажая плоть и кости.

— Всё, хватит, я отберу её силой! — Не выдержал поэт и бросился к Эдварду, но бездумные слуги схватили его, стоило ему только сделать шаг. Барон хохотал и плакал в столбе синего пламени, разбрасывая во все стороны искры. Он горел уже полностью, обращался в пыль, но отпускать кисть отказывался, пока наконец костище не превратилось в мощнейший столб голубого огня, который взметнулся до самого пололка, а когда опустился и потух, то на полу уже лежала лишь горстка пепла, в которой рядом друг с другом ютились Великая кисть и осколок волшебного зеркала.

Хозяин осколка исчез, а вместе с ним и его сила. Ведь артефакт был дарован Эдварду и только ему. Сотня выживших селян не пришла в себя. Они медленно осели на пол и заснули, без шансов открыть вновь глаза. Весь рассудок, всё что в них было, давно впитало в себя и там же уничтожило зеркало.

Борян Аль Баян и Илиас стояли рядом посреди зала, полного трупов, и смотрели на пепел человека, у которого должна была быть воистину великая судьба.

***

Густой непроницаемый и холодный туман разрезала тонкая линия Мост Тысячи Висельников, что тянулся сквозь пространство и время. Люди шли по нему, прижимались друг к дружке в попытке согреться и спастись от пронизывающего до костей ледяного ветра. Все плелись, как во сне, уже не понимая, что вокруг происходит.

Впереди обоза шёл лис в своём человеческом обличье. Перед ним расступался туман, и путники могли двигаться дальше. Кроме свиста ветра и скрипа гниющих виселиц не было ни звука, который бы посмел нарушить здешнюю громогласную тишину.

Немногие дойдут до Аурелиона.

Данте шёл бок о бок с Шестиглазым Лисом, они долго болтали о разных вещях. Вот так уж вышло, что кардинал понял, что дорога закончится только тогда, когда бог наговориться. Было много пустяковых вопросов: так как проводника интересовали буквально все нюансы жизни его избранника, если так, конечно, можно выразиться. В один момент вопросы иссякли, и Данте получил право задать несколько своих, а у него их было три, как и заведено в хороших историях:

— Скажи, зачем ты дал мне колдовство? В этом никакой для тебя выгоды нет, так для чего?

— Мне не нравится, что вы, люди, в последнее время постоянно ищите чёткие мотивы. Что-то должно быть сделано только ради цели, выгоды. Нужен повод. Я же часто совершаю что-то просто так, но тебя такой ответ не устроит, потому что он лживый. У меня действительно был мотив, очень-очень простой.

— И какой же?

— Эксперимент. Ты меня сразу заинтересовал, Данте. В тебе живёт желание сделать людей счастливыми, ты ничего не хочешь для тебя. Это меня и поразило, потому что я такое видел только раз, и тогда я тоже дал человеку свою силу, точнее, просто подкинул несколько подсказок. Что бы случилось, вверь я магию кому-либо другому? Скорее всего, он бы стал с её помощью богатым и успешным, сокрушил бы врагов, получил бы всё, чего желал. Это скучно, а твои действия меня развлекали. Так что вот мой ответ: ты получил силу за чистоту помыслов и искренность.

— Я доволен твоим ответом, — Данте зажмурил единственный глаз и ещё раз ощутил груз старости на плечах. — Второй вопрос. Почему ты ненавидишь Адриану Фэйт?

— Я её не ненавижу! Просто люблю, когда люди определяют правила игры заранее и следуют им. Адриана не была бессмертной, но очень хотела стать куратором Аурелионской академии, наверное, для того чтобы чувствовать себя нужной. Ей требовалось хоть в чём-то приблизиться к Боряну Аль Баяну. В один день она перерезала себе вены. К ней пришла Смерть и, как обычно, дала выбрать — стрела по желанию или погоня. Это уже была честь для неё, далеко не к каждому Смерть является сама. Только к людям, хоть что-то из себя представляющим. Адриана тогда стояла к Вестнику спиной и согласилась принять стрелу, но, когда тело уже рухнуло, стало понятно, что это была совсем другая девушка. Адриана кого-то вынудила принять смерть за неё, когда сама пряталась рядом.

— Серьёзно? Глупее обмана придумать не смогла? Почему же не ты её не отыскал, чтобы убить?

— В отличие от неё, я играю по правилам. — Лис поморщился, облизнул нос и продолжил. — Один человек — одно имя. Если имя вычеркнуто из общего списка, то больше смерть не сможет прийти за этим человеком. В тот день её имя вычеркнули, но она осталась жить. Я не охотился за ней слишком рьяно, так как знал, что рано или поздно кто-то до неё доберётся, и был прав. Уж поверь, а для меня ожидание совсем не проблема. Никто не смеет обманывать меня. Смерть одна для всех миров. Везде есть мой мост. Любая живая сущность: бог, человек или животное — когда-то да умрёт. Я скажу немного пафосно, но я есть бог над богами, я надо всеми, но забираю людей лишь для того, чтобы дать шанс жить другим. Чтобы праздник продолжался!

— Я задам последний вопрос, он был другим поначалу, но теперь мне кое-что стало интересно.

— Ты хорошо чувствуешь, на сколько вопросов я готов дать ответ. Но не беспокойся, скоро мы с тобой сможем говорить бесконечно долго. — Лис оскалился, но как-то по-доброму. Данте прекрасно понимал, что весь его поход, его миссия для этого существа видятся не более чем забавным развлечением. Что вообще может иметь значение, когда ты вечен?

— Ты сказал, что когда-то уже помогал человеку. Кто это был?

— Хороший вопрос. Очень хороший. А вот и ответ. Ты знаешь о Лариане, нынче именуемом Безумным Художником?

— Да, Аль Баян рассказывал мне о нём, когда я состоял на обучении в академии.

— Парень хотел изменить мир также искренне, как и ты — осчастливить своих людей. Он даже стал Великим художником. Только вот мальчик не желал писать на холсте, который пачкали до него. Не хотел быть соавтором, желал создать что-то полностью своё. Тогда я подкинул ему книгу за собственным авторством. Сил Стьше — псевдоним. Там и говорилось о том, как можно попробовать сделать что-то наподобие своего мира. И у парня появился план. И ты в этом плане играешь какую-то роль. Иначе бы в ту эпидемию он бы не явился в наше измерение, чтобы исцелить тебя. Поверь, он сейчас там, откуда очень сложно выбираться в наш мир, но возможно! Раз в сорок или пятьдесят лет Безумный художник со всеми своими возможностями приходит к нам, чтобы ещё немного продвинуть свой план. Вот ответ на твой вопрос.

Мост кончился. Лис посмотрел на Данте и подмигнул. Пришло время прощаться. Они пожали друг другу руки. Отца Настоятеля не особо волновало, что он есть пешка в игре какого-то магического маразматика. Все мы чьи-то пешки в той или иной степени.

Люди Иннира сошли с моста на просторное горное плато, куда и обещал их вывести Лис. Сам же он сказал, что пока уйдёт, но как только прибудут люди, для которых Маэстро и Данте попросили проход — он появится. После этой фразы образ бога превратился в облако дыма, а мост осыпался серой пылью в пустоту.

Данте уже начал планировать наступление на Дворец роз, с учётом наличия тайного хода, который пообещал предоставить Маэстро. Однако стоило только Отцу Настоятелю выйти на выступ скалы, чтобы с высоты оценить позиции противника, как все его планы рухнули.

Прекрасная долина Аурелиона была усеяна монструозными палатками и лагерными кострами. То тут то там спали после боя жуткие машины войны. Гремели молоты и жар от перевозных кузниц чувствовался даже за несколько десятков миль.

Объединённая армия Пяти островов прибыла раньше, сокрушив Стену костей.

Глава 20. В час волка высыхает акварель — Конец Четвёртого Акта

Данте смотрел на размах сил противника, и сердце леденело. Он видел сотни костров и палаток, раскинувшихся в долине вечного лета. Все народы и расы, все короли и генералы пришли в центр мира. Вот как выглядел конец света.

План взять Дворец Роз силой рассыпался на тысячи крошечных осколков. Никто не позволит чужакам даже близко подойти к месту, где хранится главный приз. Никакая дипломатия не поможет. Все силы Иннира, а точнее их остатки, численностью не составляли даже шестой части от войска Пяти островов.

Данте посмотрел на чистое звёздное небо. Впервые чистое после нескольких дней непрекращающихся ливней.

— Спасибо и на том, что сейчас ночь. Есть время, хоть и его ничтожно мало. Есть время подумать.

Первым делом Отец Настоятель велел людям разбить лагерь, но не жечь огня, чтобы никто не смог даже заподозрить, что за узкой полоской низких гор нашли убежище последние дети Иннира.

Пока люди начали разбираться в поклаже и разгружать повозки, нужно было действовать. С приходом утреннего солнца силы Пяти островов, скорее всего, пошли бы на приступ. Надо было что-то делать. К Отцу Настоятелю заявился Маэстро. Впервые его маска не выражала ничего. Просто фарфор.

— Рокировка чёрных, белых. Предательство, и пост был сдан. Но трое из теней охотно приняли ту ношу, которую я вверил на другого. Не больше четырёх часов отмеряет песок, прежде чем всё придёт к финалу.

— Прости, но из всей тирады я более-менее понял лишь то, что нас предали.

— Значения это не имеет, ибо ношу розы на себя взяла тройка иных теней. Лишь то печалит, что противник наш теперь не одинок и полон жизни. Ворота будут открыты.

— И это главное, господин актёр. Увы, но на бой мы пойдём только вдвоём. — Данте снова бросил взгляд на долину, — Ночь поможет нам пробраться до секретного прохода. Большого отряда с собой брать нельзя — я не стану подвергать опасности лагерь и тайну его существования. Я готов пожертвовать последней жизнью — своей. Никто из моих людей больше не погибнет, но слово своё я сдержу и сражусь с учителем, чтобы кисть стала твоей.

— Держи своё слово, Отец Настоятель. Держи. Иначе ночные тени превратят твой ненаглядный лагерь в горстку пепла.

Маэстро резко развернулся, взмахнув плащом, и направился куда-то в сторону нескольких маленьких пещер, шатаясь и что-то шепча себе под нос. Его тонкие руки дрожали, а одежда впервые на всё время казалась грязной. Данте окликнул актёра, сказал, что на сборы и последние приготовления следует отвести не более часа. Маэстро на секунду обернулся, а затем поковылял дальше.

Его маска треснула.

***

Если ты не спишь, это не значит, что ты проснулся. Бывает так, что годами люди куда-то ходят, что-то делают, а в один момент встают на месте и обнаруживают себя посреди незнакомой комнаты, в чужом доме, с посторонними людьми. И была ли это их жизни — вопрос хороший.

То же самое случилось и с Маэстро, когда он обнаружил себя в холодной и пустой пещере, которая находилась совсем недалеко от лагеря, но этого актёр не знал, так как даже не помнил, как ноги сами его сюда принесли.

Камень как вода. И стены словно не стояли недвижимыми, а гудели и текли на Маэстро. Шепчущую тишину в клочья рвали, а потом вновь сшивали большие и плотные капли, летевшие откуда-то сверху пещеры, из чёрного ничего, за которым скрывался где-то совсем далеко потолок. Актёр смотрел на всё это и не понимал, что с ним происходит. Ему просто было плохо. Ни ран, ни яркой боли, только гнетущее ощущение, что сейчас стены схлопнуться и заключат тебя в себе. Простая тяжесть в груди, и сердце колотилось рьяно, как никогда раньше.

И тут мир вокруг потёк. Как будто на свежий холст выплеснули доброе ведро растворителя. Актёр, парализованный той фантасмагорией, в центре которой он оказался, стоял и смотрел. Смотрел как вековые каменные стены превращаются в ручейки мутной серой воды. Смотрел как лучи света белеют и обращаются стайками бабочек. Смотрел как растворяется мир, оставляя после себя лишь бесконечную пустоту.

И потом, когда ничего уже вокруг не осталось, его маска раскололась и рассыпалась тысячей сверкающих фарфоровых осколков. Их вихрь закружился во тьме, образовывая некий тонкий силуэт.

— Что… — Только и смог выдавить из груди Нарисованный человек, смотря на остатки маски, которая долгие годы заменяла ему лицо, и которую как он снять не старался — не мог. А вот теперь она сама разбилась. Просто так. И вот странный силуэт из блестящего фарфора, хотя света-то вовсе нет здесь, в пустоте…

— Здравствуют. — Раздалось слово, и затем повторилось ещё сорок раз эхо.

— Кто говорит со мной? Неужели я умер?!

Пустота промолчала. Вихрь осколков кружился всё быстрее и быстрее, для обычного глаза он уже выглядел, как странный зеркальный столб, всё слилось. И вот, в столбе появилось отражение — тонкий образ высокого шута с лицом, закрытым маской. В правой руке гость-из-зеркала держал прелестное наливное яблоко.

— Дружок, наивно считать себя мёртвым, когда ещё не потерял дар речь. Ей богу, человек жив, пока его рот может выплёвывать глупости, а отрежь язык, и половина людей просто так и не придумают, чем себя занять. Яблочко? — Шут протянул Нарисованному человеку фрукт, сделав шаг вперёд. Он вышел из колонны зеркальной колонны осколков.

— Ты тот самый демон моей головы. Демон маски! Чёртов маньяк, убийца! — Маэстро хоть и пытался говорить осуждающе, но у него не выходило. Его голос изменился. Стал не обволакивающим и медленным, а прерывистым и высоким, как писк. Он не чувствовал себя… Как раньше. Неуязвимым и таинственным. Он больше не был Маэстро. Просто мальчишка.

— Ну, я поклонюсь, — и шут поклонился, — и всё же отмечу, что не ставлю себе цель кому-то навредить! Я ли виноват, что зачастую самые весёлые вещи связаны с массовыми убийствами и обманом? Взрыв Анор-Ассора вот, например, был просто омерзительно прекрасен! Да и сам бал так ничего, хоть можно было и лучше. Так или иначе, но из нашей парочки первым убил ты, так что ничего личного. — Шут улыбнулся. О, эта неестественная длинная и тонкая линия губ, эти бритвенно-острые и невероятно мелкие зубы… Шут за полсекунды уничтожил ими яблоко, проглотив даже черенок.

— Чего тебе нужно? Что опять?! Я почти достиг цели! Кисть практически моя, и искуплю свой грех…

— Всё верно, малыш, только это я почти у цели. Тебе же я говорю до свидания. Твоё нытьё, твоя мягкотелость… Это всё мешает. Я бы взял твоё тело сразу, но всё же в условия сделки входило твоё воскрешение. Было бы неудобно, знаешь ли, называть воскрешением лишь акт восстановления тела, без присутствия в нём сознания хозяина. А я чту сделки с тем человеком, который её предложил. И не смотри на меня так, детка. Вот он я! Твой чудесный Воскреситель! Если уж желаешь больше лоска, то здравствуй, бедный Лазарь!

— Я всегда догадывался, что меня вернула к жизни маска. Но кто за меня просил? Кому я нужен и почему теперь ты хочешь отобрать у меня моё же тело!?

Шут протяжно вздохнул и о чём-то задумался. С одной стороны, ему было жутко лень что-то разъяснять человеку, которого и так вскоре он хотел отправить в пустоту. А с другой… А не было никакой другой стороны. Ему просто было лень, и он резким захватом сжал в холодные тиски своих тонких пальцев шею Нарисованного человека.

— Раз уж я демон, милок, то и буду вести себя как демон. Отдай мне своё тело. Ты либо сам себя убьёшь, либо добровольно отдашь разум. Выбирай.

— Ничего я тебе не отдам! — Нарисованный человек исхитрился даже плюнуть шуту в лицо. Как бы то ни было странно, но демон отпустил парня. Что-то блеснуло в темноте. — Вот и отлично, а теперь убирайся. Это не твой разум.

Шут посмотрел на него своей маской, а потом сказал:

— Милый друг, а ты помнишь, как выглядит лицо твоей ненаглядной Люси? В общих чертах. Цвет волос. Форма лица. Румян на щеках. А что самое главное — помнишь ли ты, что она хотела нарисовать?

Разумеется, Нарисованный человек думал, что помнит. Ведь если единственное желание в его жизнь заключалось в намерении воплотить в жизнь несозданное творение любимой — идеальную картину, на которой… На которой…

— Я… Я не мог забыть… — Нарисованный человек медленно осел на колени, сердце его почти не билось, замерло, а по лицу текли капли холодного пота. А потом он почувствовал, как пять костлявых пальцев сжали его плечо.

— Сейчас мир похож на шахматную партию, где я совсем скоро поставлю мат. А ты, маленькая пешка, которую я довёл до задней линии противника и по своей воле превратил в ферзя, молчи. Половина твоего рассудка моя. Я вернул тебе жизнь, и уж поверь — это было нелегко. В своей смерти ты виноват сам, так что должен ценить любое мгновение, что тебе позволили дышать. Я позволил. Сейчас ты отдашь мне своё тело и разум, иначе я не просто лишу тебя воспоминаний о не нарисованной картине любимой, но и вовсе сотру её из твоей памяти. Не забывай, я всё ещё в твоей голове.

***

Маэстро пришёл в себя на холодных и сырых камнях пещеры. Он поднялся, внимательно изучил свои руки и ноги, как будто видел их в первый раз, дотронулся до маски, которая ещё больше растрескалась.

Чёрт… Даже в этом теле я не смогу долго ходить по Нарисованному миру. Ну ничего, мне хватит. Да здравствует час волка! Жди, любимый учитель. Я иду. Я практически выиграл наше пари, осталось лишь немного надавить.

Нарисованный человек, или иначе Маэстро, остался в бесконечной пустоте мира-за-зеркалом, пока ещё бедного и скупого. Но у мира-за-зеркалом был король, который всё был готов за него отдать. И королём этим был Безумный художник Лариан, который пришёл за вещью и человеком, которые оба принадлежали ему.

Точнее, он думал, что принадлежали. Лариан никогда ничего не ставил выше собственного желания.

***

Маэстро вышагивал широко, гордясь и сияя каждым своим движением. Снова его маска стала привлекать взгляды многочисленной черни и стражи, когда он пересекал лагерь Иннирцев, держа путь в большую палатку, где сейчас отдавал последние указания Данте. Лариан искренне не понимал, почему прежний владелец тела так стыдился использовать свои возможности на полную. Безумный художник уже продумал, как триумфально завершить этот день. На дворе был час ночи, но никто не спал.

— Вы будете оставаться здесь ровно до той поры, пока армии Пяти Островов не покинут долину. — Сказал Данте Маркусу и двум его заместителям. Эта парочка присутствовала здесь лишь для вида, что генерала есть кому заменить. На самом деле они Маркусу даже в качестве мойщиков обуви не сгодились бы.

— Так точно Отец Настоятель. Но с чего бы армиям Островов оставлять такое хорошее место? И без пресловутого артефакта территория ведь райская. Вы оказались правы как никогда. Плодородная земля, ломится от изобилия.

— А вот и я! — Маэстро ворвался на импровизированный военный совет, приветствуя всех широко разведёнными руками и осыпая поклонами.

— А вот и ты. — Данте нахмурился и потёр набалдашник трости, — Думаю, нам пора идти. Ночь коротка. Пора завершить эту историю.

— Истинно согласен! Завершить! Но я не могу идти, пока не вправлю вам, мсье идиоту, мозги. Готовь своих оловянных солдатиков к бою, ибо момента лучше тебе не найти. И не надейся, что эта орава голодных до крови и власти, но и до еды, ртов, тихо сама вернётся в дыру, откуда выползла.

— Я уже говорил. Я не собираюсь подвергать опасности…

Но Данте беспардонно прервали.

— Да! Ты не будешь подвергать их опасности и в итоге погибнут все! Используй момент. Головы армии Пяти островов вот-вот начнут грызться за право обладать Кисть. Они буду жалить у кусать друг друга до крови. А я их разогрею. И вот, когда милейшие правители забудут о своём стрелянном союзе, пусть твоё оборванное воинство их ударит с гор, благо мы в горах и находимся. А будет тут сидеть сложа руки все — умрут. Бездействия всегда влечёт за собой смерть.

— А мы? Как же диверсия во Дворце?

— Всё запланировано. Трое бывших учеников академии открыли нам тайные ворота в древнем гроте. Пробьёмся с твоими людьми к озеру — а там и внутрь проникнем. За сим я прощаюсь! Нужно вызвать пару старых друзей…

Маэстро ударил каблуком и удалился, оставляя шокированного Данте и Маркуса в шатре. Заместители генерала тоже молчали… А умели ли они говорить?..

***

Безумный художник страстно любил красоту и оригинальность. Ему хотелось, чтобы всё закончилось колоссальной битвой, а не простой шпионской диверсией. Благо, у Лариана были способы организовать воистину эпохальное шоу. Он воплотился на земле, и хоть это не могло продолжаться долго, и маска уже порядком потрескалась, но способности из мира Зеркала частично всё же были с ним. Он вторгался во сны. В мысли.

Той прекрасной ночью Лариан навестил сновидения правителей Пяти островов — личностей настолько заурядных, что снится им могла одна лишь вещь — огромное могущество и власть. Разумеется, Безумный художник открыл правителям страшную тайну — «за спиной твоей жуткий заговор зреет, остальные властители решили вонзить тебе кинжал в спину!». Самое удивительное, что по пробуждению господ примерно в два часа ночи, так дела и обстояли. Маэстро замолчал некоторые детали, но суть осталась так же: короли и королевы Пяти островов дружно стали замышлять заговоры против друг дружки, боясь обмана и предательства. А как гласит древняя мудрость: «Если боишься измены — ударь в спину первым».

В три часа ночи, в час волка, монструозных размеров лагерь Пяти островов запылал, и Иннирское воинство двинулось с гор в сторону пламени, будто бы мотыльки на свет полетели. Мало их осталось. Пять сотен конных, полторы тысячи пехоты. Усталые иободранные. Измотанные и израненные, но больше не отчаявшиеся. Они увидели, куда шли. Поняли, что в такой плодородной долине действительно смогут жить счастливо. Теперь люди знали, за что сражаются, а это главное.

Данте Маркус и Маэстро ехали во главе. Безумный художник, использовав часть обретённых сил, пополнил воинство парой десятков своих жутких фантазий. На вид эти твари были тонкими чёрными силуэтами толщиной с иголку портного. Существа эти передвигались бесшумно и каких-либо звуков не издавали, кроме редких стонов, которые начинались похожими на завывание ветра, а заканчивались невыносимым скрипом и лязгом. Чудовища перемещались резкими прыжками, настолько быстрыми, что это напоминало телепортацию. Своими чрезвычайно острыми конечностями они легко могли разрезать тело человека, превратив его в несколько ровных кусков мяса. Эти свои творения Лариан называл Цирюльниками. В чём-то он был прав… Такие твари действительно могли подровнять прическу, только не её одну, а вместе с хозяином…

***

Грянул гром. Небеса обвалились ливнем на землю и не было больше в Аурелионе человека, который бы мог назвать себя сухим и чистым. Отряды Иннира продолжали чеканить шаг, спускаясь с гор к пожарищу. Бойня в лагере Пяти островов уже набрала обороты. Шум грозы только раззадорил фей, ледяных людей и зверолюдов. А потом начался град.

Данте чувствовал, как огромные куски льда ударяются об его шлем и осколками разлетаются в стороны. В этот момент он благодарил судьбу за то, что не позволил людям оставить тяжёлые доспехи и заставил из с ними идти всю дорогу. Приходилось держать остатки кузнецов в ежовых рукавицах, постоянно устраивать проверки в полках, но результат был бесценен: его армия была защищена он смертельного бедствия. Будь на людях только лёгкая дублёная кожа — половина бы полегла под ледяным обстрелом.

Несмотря на жуткий ливень Данте смог уже уловить запах горящей материи и дерева, пожар уже набрал такую силу, что никакое количество воды с неба остановить его не могло. Войско встало на той условной линии, где начинался он — стан врага. Пара деревянных дозорных вышек пустовали. Под ними, омываемые потоками грязной воды, лежали сражённые стрелами трупы. Несколько походило на человеческие, а один принадлежал омерзительной помеси сотен животных: восемь ног, как у краба, клешни-руки и львиная грива. Лариан улыбался, смотря на это тело. Как-никак, но его творение, хоть и по пьяни.

На самое границе лагеря врага уже никого не было. Только тела и горящие палатки. Шум битвы же, однако, был совсем рядом.

— Первый отряд — зачищайте правый проход! Второй отряд — левый проход! Остальные — За мной!! — Данте проревел указания, обнажил клинок и пришпорил коня. Войско разделилось на три равные части и двинулось зачищать лагерь противника. Отец Настоятель летел в авангарде, держа в одной руке трость, а в другой — длинный изогнутый меч.

Битва началась.

***

Они ворвались в охваченный пламенем центр лагеря, избиваемые ударами дождя и града, но готовые вклиниться в ряды врагов. На секунду Данте даже остановил коня. Они увидел бойню, какой никогда не было. Полузвери-полулюди носились всюду и рвали глотки бывшим союзникам. Воины в доспехах из чистого льда пытались держать оборону маленькой группкой, но их уничтожали одного за другим. Одних душили выросшие прямо из земли корни, другие падали замертво, сражённые ядовитыми дротиками парящих фей, половину который сразили не враги, а унёс прочь штормовой ветер.

— В атаку! — Возгласил Данте и вскинул над собой трость. Остатки его магии вернули ему силы молодого воина, иначе бы никогда ему не усидеть в доспехе на коне. Авангард Иннирцев взял разгон на крохотной дистанции, которая разделяла их и кровавую кашу, в которой варились враги. Данте Мортимер влетел в толпу первым, а Маэстро вслед на ним. Отец Настоятель сражался, но мыслями был в другом месте.

И отец ему когда-то говорил: «Будь милосердным и пытайся понять других, не только ты живёшь на земле». А мать это вторила за ним, но потом их забрала чума.

Данте рубил направо и налево, кровь окрасила его доспехи в алый, а рука уже начала уставать. Клинок вгрызался в плоть, проходил сквозь неё и поднимался над головой Отца Настоятеля, чтобы повторить всё вновь. Маэстро же уже спешился. Он прыгал по головам противников и орудовал своим сверкающим квилоном. Его Цирюльники тоже не бездельничали.

А если тебя травят крысиным ядом? Один, замерзший и больной, он пришёл чтобы прочить помощи. Он верил, что раз он был воспитан милосердным, то и другие люди не хуже. Но его чуть не сморили крысиным ядом. Из него чуть не сделали труп на продажу врачам. И он не жалел, что тогда проломил тому старикану висок старинным канделябром.

На коня налетела окровавленная тварь — помесь волка пса и человека. Данте крепче схватился за поводья и поднял коня на дыбы, но тварь уже крепко схватилась зубами за шею животного, которое бешено ржало и брыкалось от боли. Данте выставил вперёд трость, и с неё сорвался сгусток изумрудного пламени. Зверолюд мгновенно превратился в кричащий и пылающий клок шерсти. Он расцепил зубы и был безжалостно затоптан сначала ногами коней, а потом и собственными же товарищами.

Как легко перестать чувствовать. Как легко озлобиться. Снова один, в деревне на краю мира, чужой и никому не нужный — шавка для тяжёлой работы, которой больше корки хлеба никто ничего не давал. Но чума всех уравняла и лежали все вместе в душном подвали, изнывавшие от лихорадки, пока чумные доктора играли в прекрасную игру: «Кто первый сдохнет».

Данте вновь пришпорил коня, чтобы на лету снести ударом голову воина Странного легиона — антропоморфного краба с клешнями-тисками, укрытого мощным панцирем, но конь Отца Настоятеля, как только побежал — сразу упал, споткнувшись об толстые и мощные корни, призванные из самой земли. Данте вылетел из седла и во всём обмундировании грохнулся на землю, которая уже больше походила на море грязи и слятоки.

Я бы всё отдал, чтобы мама была жива… Чтобы ничего этого не было… Чтобы никогда не встречать Боряна Аль Баяна…

Антропоморфное чудовище широкими шагами приближалось к Данте, который только и успел, что вонзить меч в землю, чтобы подняться. Тварь уже занесла над ним свою клешню. С боку приближались зверолюды с жуткими оскалами. В небе застыл град стрел, которым дождь был ни по чём. Гром гремел. Данте осмотрелся по сторонам и не нашёл взглядом ни одного рыцаря с солнцем на груди. В груди его застыл противный ком, а дыхание перекрыло, рука сильнее сжала трость, которая уже раскалилась до предела.

Враги окружали его. Становились всё ближе и ближе, но сделали они только шаг, как истошный стон разорвал ночь. Из земли вырвались сотни мощных обсидиановых пиков, с грохотом разорвав лицо земли. Данте застыл в окружении леса трупов, пробитых насквозь чёрными копьями. У него появилась блинная седая борода…

Спой мне колыбельную, мама…

***

Данте плохо теперь помнил, как дальше пошла битва… Он помнил, как к нему выбежал Маэстро и схватил его за руку, что-то крича в лицо. Он помнил, как вдвоём они шли по пустому лагерю, ступая по нагромождениям тел. Какие-то из них оплавились, какие-то были разрезаны словно огромной бритвой. Ничего кроме дождя не шумело. И пожар не пылал так грозно. Они… победили?

— Мы… Победили?

— Возрадуйся, о да! Это победа! Чистая и безукоризненная!

Как в трансе. Данте был как в трансе. Он остановился: увидел тело генерала Маркуса. Его стянули с коня верёвками и забили сотней дубин. По всему панцирю были видны вмятины, из стыков пластин сочилась кровь. Данте подошёл к телу, не слушая воплей Маэстро о том, что им пора идти и финал ждёт. Отец Настоятель ладонью закрыл своему слуге глаза и прочитал короткую молитву за упокой. Потом он снял с пояса генерала боевой горн и что есть мочи дунул в него. Протяжная песнь разнеслась по долине. Теперь Данте знал — остатки людей скоро спустятся с гор, разгребут тела. На пропитанной кровью земле взойдут скоро цветы, и, может быть, хоть кто-то сможет стать счастливым.

— Ты мой король — твоя корона в крови. Ты знаешь смерть, но так далёк от любви…

— Ты что-то сказал?

— Воистину, нет! Идём же скорее, нас ждёт дело…

***

Маэстро прекрасным образом знал защитные механизмы Дворца Роз и совсем не удивился, когда увидел, что главный вход в крепость перекрыла непроницаемая стена воздуха. Аль Баян не бездельничал, ибо у него, похоже, появился повод не бездельничать. Ненастная погода и ледяной дождь вперемешку с обычным — тоже его рук дело. Только вот о потайном ходе он не помнил. Лариан был в этом уверен, потому что человек может забыть вещь по двум причинам: случайно и если сам захочет. А у Аль Баяна было слишком много плохих воспоминаний об обучении Данте в холодном гроте, чтобы помнить.

На месте, под горой у озера компаньоны нашли тайные ворота, уже открытые троицей учеников академии, которые очень хотели подальше от войны. Он начали что-то требовать, ссылаясь на договор, но Маэстро просто перерезал всем троим глотки. Их черепа хрустели под его подошвами.

— Вот и проход! Как и обещал.

— Твои твари пойдут с нами?

— Нет. Они слишком иллюзорные для такого настоящего места. Здесь у меня почти нет силы, а потому пришла твоя очередь исполнять обещание. Сразись с Аль Баяном.

Данте промолчал в ответ. Он начал медленно скидывать с себя разбитые доспехи, за их банальной ненадобностью. В туннель зашли актёр и одноглазый старик в чёрном плаще.

***

Борян Аль Баян и Илиас затаились на крыше, и Лариан об этом знал. Он слишком долго готовил свой план, чтобы проколоться в деталях. Лучше всего первый куратор академии заклинал ветра, а где их может быть больше, чем на крыше?

К цели компаньонов вёл длинный коридор, в который они вышли, преодолев лестницу, ведущую из тайного грота наверх. Безумный художник проходил мимо комнат, столовых, выставочных залов, и вспоминал, вспоминал, вспоминал.

В этой уставленной кроватями комнате когда-то жила куча народу, все они шумели и галдели, как самые обычные студенты. Спорили, кому сегодня достанется тёмная одиночная комната с постелью. Учителя пытались заколотить ту комнату, но студенты просто каждый раз сдирали доски — чего не сделаешь ради девушки.

В этой пыльной библиотеке каждый без исключения чах перед экзаменами над «Историей мира» и «Тонким искусством живописи». Теперь же все столы разломаны, шкафы завалились друг на друга, а книги просто лежат мёртвой кучей…

В столовой всегда было весело. Куратор Аль Баян постоянно всех удивлял своими кулинарными талантами: кальмары, омары, салат из авокадо, чаи самых разных сортов. Маэстро проходил мимо дверей столовой, зная, что внутри пусто. Что столы сгнили и развалились. Что пол усеян осколками тарелок, а на кухне лежат трупы нарисованных слуг. Дворец умирал из-за того, что жизнь в нём больше не кипела, что учеников больше нет.

И вот, Безумный художник смотрел на широкую лестницу, ведущую на крышу. Со стен на него смотрели картины, краски на которых давно стёрлись. Стены пошли трещинами. Ветер выл в коридоре. Много лет назад он узнал, что за зеркалами прячется другой мир — чистый лист для человека с фантазией. Лариан очень хотел, чтобы его мечты стали реальностью. После долгих исследований и экспериментов он смог переместить себя за зеркало, где обрёл воистину огромную силу, но создать чего-то постоянного он не мог — всё существовало лишь до тех пор, пока он это помнил, потому что мир-за-зеркалом был лишь отражением. Чтобы всё изменить, Ларину требовалось не просто получить Великую кисть, но ещё и увести за собой Боряна Аль Баяна, так как тот был первым человеком на земле, фактическим заместителем господина творца — Великого художника.

Однако учитель отказался идти. Он был привязан к своему дому, а переход в иной мир вместе с кистью мог значить лишь одно — Нарисованный мир будет медленно умирать, также неспешно, как выцветают краски на солнце. Тогда Лариан стал ждать, и ждал до тех пор, пока из-за трусости куратора не умер Маэстро. Безумный художник явился Боряну Аль Баяну, чтобы предложить сделку. Он воскресит Маэстро, а учитель взамен пообещает, что когда академия станет никому не нужна, а нового Великого художника так и не появится, то он отдаст артефакт добровольно и уйдёт вместе с Ларианом.

Время шло, Безумный художник Использовал Маэстро в своих целях, чтобы сеять смуту и раздор. В конце концов академия сама пришла в упадок, а чтобы ударить по ней ещё сильнее, Лариан исцелил мальчишку Данте Мортимера во время эпидемии, чтобы тот стал учеником Аль Баяна. Это был изящный штрих, который йон долго планировал — Безумный художник мог являться в мир не чаще чем раз в тридцать лет.

Смерть Адрианы дала начало Армии Пяти островов, что бесславно пала, раздирая друг дружке глотки. Лариану даже пришлось несколько ослабить собственные создания, охранявшие Стену Костей. Он хотел красивый финал с битвой. Эдвард фон Грейс в его план не входил, но он всё же решил использовать мальчишку, сведя его с ума. И не прогадал. Чем меньше у Аль Баяна оставалось друзей, тем за меньшее он мог уцепиться.

И вот теперь Лариан стоял перед лестницей и широко улыбался. Он красиво всё разыграл, осталось дело за малым.

Маэстро кивнул Данте, и вместе они начали свой подъём на крышу.

***

Буря кончилась. Нежная акварельная луна освещала просторную крышу Дворца Роз — широкий и длинный каменный прямоугольник с высокими башнями по углам. В луче тусклого света за маленьким столиком сидели чародей и поэт. Они играли в карты и пили чай, но гулкие звуки шагов их прервали. Заскрипел люк, и вот последний Отец Настоятель вместе с Маэстро поднялись на крышу.

— Если бы не трость и повязка на глазу, я бы вас ей богу не узнал, господин Данте.

— А я вот тебя очень даже узнал и сразу, поэт. Прошу прощения за тот случай в Тассоре. Хватали всех. Не обессудь. Я, право, немного удивлён, что тебя сюда занесло. Да в наше смутное время всем пришлось сняться с места, так мой тебе поклон и извинения.

— Извинения принимаются. Надеюсь, господин Данте, вы сюда пришли чисто ради того, чтобы получить моё прощение. Можете идти.

Илиас и чёрный колдун улыбнулись друг другу, они были сейчас по разные стороны баррикад, но злобы между ними почему-то не было. Видимо, поэт забыл, скольких людей бывший кардинал оставил без дома, семьи и надежды. Точно забыл, иначе бы не улыбался ему. Может, седина с бородой делают человеку более добрым на вид?

— Думаю, я почти выиграл пари, господин учитель. Дело осталось за малым.

— О, ты и вправду зашёл очень далеко, и я виноват в каждом твоём поступке. Только это всё же не конец. Я прошу тебя отступиться последний раз. Ты привёл сюда Данте. Он силён, теперь ещё и стар. Я не дрогну. Я убью его.

— И всё же я воздержусь от позорного отступления. Слишком поздно поворачивать назад. Да будет бой!

На камни крыши упала перчатка. Её бросил Данте Мортимер. Затем упала вторая. Её бросил Илиас. Поэт был по всеоружии, в прочной кольчуге и с волшебным перстнем на пальце. Четвёрка разбилась по парам. Маэстро против поэта. Борян Аль Баян против Данте. Всё по правилам магической дуэли и дуэли обычной. Противники разошлись сблизились, развернулись и разошлись на десять шагов каждый. Встали ровно друг напротив друга, в свете акварельной луны, обдуваемые прохладным ветром.

Первый удар нанёс Аль Баян. Его перстни засияли всеми возможными цветами, и этот блеск призвал штормовой ветер. Он ухватил потом за хвост и стал закручивать всё сильнее и сильнее, над его головой образовался маленький ураган, который он бросил в Данте. Колдун всё это видел, он стукнул тростью и ноги его вросли в камни крыши, а сам он теперь был окружён плотной гранитной стеной, об которую и сломался ветер.

Тем временем Маэстро и Илиас задорно фехтовали, будто бы танцую. Пришла очередь Данте. Он набрал полную грудь воздуха, глаз его сверкнул зелёным, а рубаха на груди истлела. Сквозь кожу его виделось всепоглощающее пламя, которое он держал в внутри. Словно древний змей он изверг поток огня наружу, расплёскивая жидкий жар во все стороны. Седой огнедышащий старик. Аль Баян призвал ветра, чтобы остудить пламя, но их силы не хватило. Поток прорвался через воздух и опалил кожу чародея, заставив того взвыть от боли. Его перстни сияли всё ярче, пытаясь успокоить зуд и жар.

Так бы Аль Баян и умер, если бы Данте хватило дыхания, но старость брала своё. Колдун выдохся очень быстро и теперь стоял с жуткой отдышкой. Сквозь его тонкую кожу виднелись уже лёгкие и кости, Мортимер таял на глазах, но всё ещё дышал.

Илиас бы загородил собой чародея, если бы любой его неверный шаг не вёл к неминуемой гибели. Маэстро наседал всё сильнее, кидал соль в глаза и метал свои смертоносные звёздочки, от которых поэт еле успевал уклоняться.

Пришла очередь Аль Баяна бить, он с трудом поднялся. Он был опалён, но перстни его всё ещё горели. Чародей начал что-то бормотать себе под нос, и на тихом ночном небе стали сгущаться тучи, образовывая чёрную спираль прямо над головой Данте. Временами в облаках проблёскивали яркие вспышки, а потом грохотал гром. Шёпот всё нарастал, а все с ним и рокот грозы. И в один момент кавалькада молниеносных всадников низверглась на крышу, вырывая куски камня и круша всё вокруг. Они били совсем рядом с Данте, который был готов принять удар. Наконец сверкающие копьё впилось в его трость, и голова орла засверкала, раскалилась и расплавилась прямо в руках колдуна.

Серебро медленно стекло на крышу, расползаясь огромной переливающейся в свете акварельной луны лужей. Молнии теперь били только в это пятно, пока чёрный колдун заклинал металл своими корявыми пальцами. Данте сгорбился, ноги его будто бы укоротились, а борода теперь была длиннее тела. Глаза впали в череп, который был обтянут кожей, словно маской. Из блестящего озера медленно поднимался среброкрылый чернёный орёл, в четыре человеческих роста со сверкающими изумрудами вместо глаз. Своей громадной тенью птица укрыла чародея. Аль Баян немного оторопел от увиденного, а затем тоже пошёл ва-банк. Он бросил свои перстни на крышу, и они разлетелись сотней осколков, со стороны прилетело ещё одно кольцо — аметистовый камень Илиаса.

Тысяча осколков загудела, разрастаясь и складываясь в столько, как и орёл огромный силуэт хрустального льва, чей рёв перебил птичье крики. Звери уставились друг на друга, выжидая момент для атаки. Ходили по кругу, следя за каждым шагом, пока орёл не выдержал и не набросился на врага. Разбрызгивая своими серебряными крыльями жаркое жидкое серебро, птица нацелилась клювом в шею льва, но тот отскочил в сторону и затем в прыжке схватил орла за шею. Кипящий металла — кровь — стал выливаться на тело царя зверей и плавить его. Лев уже не мог отпустить шею врага: полностью в ней увяз. Орёл продолжал его хлестать крыльями, усеивая тело противника смертельными каплями. Данте и Аль Баян наблюдали за битвой вершин своей магии.

Лев бил по крыльям птицы, и его лапы тоже в них застряли. Трескались и плавились хрустальные крыли и когти, лопалась сверкающая грива. Гром гремел. Орёл побеждал, буквально втягивая в своё раскалённое тело противника. Но тут что-то случилось… Птица перестала биться. Застыла, превратилась в серебряную статую и пошла трещинами, а затем взорвалась сотней острых кусочков металла. Лев освободился из плена, вернулся к опешившему Аль Баяну, поклонился и осыпался частичками хрусталя.

Чародея посмотрел на противника. Данте лежал на крыше и не двигался. Его борода стала ему постелью. Последний Отец Настоятель умер от старости. У него кончилось время.

***

Аль Баян обрадовался! Он уже хотел провозгласить свою победу, как вдруг понял, что не слышит звона стали. Он посмотрел туда, где бились раньше на мечах Илиас и Маэстро. Поэт лежал на крыше с кинжалом в боку — удар он пропустил ровно в тот момент, когда бросил Аль Баян перстень-помощи. Рядом сидел Безумный художник и играл на флейте. Он больше не был в теле актёра. Расколовшаяся маска лежала рядом с ним. Восходило солнце и становилось понятно, что образ Шута дрожит на свету, готовый вот-вот исчезнуть.

— Вот ты и победил учитель. Вот ты и победил. Через минуту я исчезну, а ты останешься здесь. В месте, где все королевства пали, герои мертвы, а люди стали ничем не лучше зверей. По мне так достойное место для Первого человека. И друзей у тебя тоже не останется. Потому что стоит тебе вынуть квилон из бедного мальчика, и он умрёт. Зато ты выполнишь свой долг перед Первым художником. Ты же этого хотел, верно? Не стать предателем в четвёртый раз?..

— Если я пойду с тобой, ты возьмёшь Илиаса? Он сможет жить… В твоём дивном новом мире? — Спросил чародей, медленно подходя к Лариану.

Шут ухмыльнулся, мысленно поставив шах…

— Конечно, дорогой учитель. Он будет более чем жив.

Аль Баян достал из потайного кармана в жилетке Великую кисть и протянул её Шуту вместе со своей распахнутой ладонью.

— Ну так веди.

И мат.

***

В холодной и немой пустоте стоял человек. Человек ли?

Рядом с ним, смирившись, склонив голову, висел во мраке старик. Старик смотрел на бездыханное тело парня с осунувшимся лицом и обожжёнными руками.

Человек был одет в кричащий алый балахон. Он носил белую маску и держал в руке кисть. Перед ним стоял мольберт с пустым холстом. Шут замер на месте, а затем нарисовал часы и стену. Те сразу возникли из тьмы.

— Выставь стрелки на полночь, учитель. Два часа мне с лихвой хватит, чтобы закончит то, над чем я думал гораздо дольше, чем пару минут.

— Почему именно полночь?

— Потому что акварель должна высохнуть в час волка.

Оглавление

Глава 1. Голубая кровь

Глава 2. Воины полной луны

Глава 3. Человек тысячи дел

Глава 4. Авторитеты правят бал!

Глава 5. Огонь старого бога — Конец Первого Акта

Глава 6. Дорога к новой жизни

Глава 7. Хлеба и зрелищ!

Глава 8. Ночная беседа

Глава 9. Почерневшее сердце

Глава 10. Ветры перемен — Конец Второго акта

Глава 11. Место, где розы вечно цветут

Глава 12. Мёртвые чертоги

Глава 13. Сказка о Нарисованном человеке

Глава 14. Короткая передышка

Глава 15. Ночной показ — Конец Третьего Акта

Глава 16. Ветры полыни

Глава 17. Боль по любви

Глава 18. Мост тысячи висельников

Глава 19. Великая судьба

Глава 20. В час волка высыхает акварель — Конец Четвёртого Акта