Писатель: Назад в СССР 2 (СИ) [Валерий Александрович Гуров] (fb2) читать онлайн

Писатель: Назад в СССР 2

Глава 1

Я узнал этот голос, хотя слышал его только по телефону… Я хотел рвануть вперед, но Настя посмотрела на меня умоляющим взглядом и покачала головой. Я в ответ кивнул, дескать, ладно, сразу морду бить не буду. Но не обещаю…

Мы вошли в прихожую. Я спокойно разулся, снял пальто и шапку. Трегубова едва скинула сапожки и, не раздеваясь, кинулась в комнату, откуда ее окликнули. Не успел я и шагу ступить в том же направлении, как услышал хлесткий звук оплеухи, потом еще и еще.

— Ах ты подонок, тварь! — выкрикнула Настя.

Ворвавшись в комнату, я остолбенел. В кресле сидел, сжавшись в комочек, мужичонка, метр с кепкой, и испуганно закрывался ладошками. А хозяйка квартиры разъяренной фурией нависала над ним, нанося ему одну пощечину за другой.

— Пощади, Настенька! — взмолился он.

— Учти, мразь, — прошипела она. — Еще раз увижу твоего гунявого, яйца ему оторву!

— А я — помогу, — добавил я.

Трегубов дернулся и заверещал:

— Это не я, парень, не я… Это все Прыщ придумал…

— Настенька, — обратился я ласково к его жене. — Поставь чайку, пожалуйста, а мы пока потолкуем с… Корнеем Николаевичем.

Актриса плюнула муженьку на лысину и вышла. А я опустился в кресло напротив, с интересом рассматривая Трегубова. Неужто этот плюгавый мужичонка — главарь банды катал? Или это лишь мелкая сявка, а верховодит там кто-то покруче?.. Внешность часто бывает обманчива — это только в книгах, у Гоголя, Чехова или какой-нибудь Роулинг, фамилии да черты лица говорящие. Хорошо бы все выяснить наверняка. Я, конечно, показания дал, и следствие само разберется, но почему бы ему в этом не подмогнуть?.. Надо тряхнуть этого хмыря, пока он не очухался… А здорово его женушка отдубасила! Брыли так и горят, хоть прикуривай! Ладно, она была злым полицейским, а я разыграю доброго.

— Здорово она тебя отхлестала, — сочувственно проговорил я.

— Сука-а, — проныл он. — За что-о…

— Ну-у, за то, наверное, что ты ее своему дружку хотел подложить…

— Сама виновата-а, не надо было пить с нами-и…

Возможно, конечно, что Анастасия не слишком себя сдерживала в приёме горячительных. Но это ничего не меняло.

— Ну все равно, как же ты так?.. — вздохнул я ещё раз. — Все-таки жена…

Да, вот вам и материал для оттачивания актёрских навыков.

— Да какая она мне жена, — принялся жаловаться Трегубов. — Мы уж пять лет порознь! Сама же не захотела разводиться, — он вяло махнул рукой с короткими пальцами. — Я ей и дефицита, и деньжат подбрасывал… От нее и надо-то, чтоб с Миронычем была поласковее, от нее не убудет, не девка же, так? А Мироныч — мужик авторитетный… У него же все вот где! — Свободный художник стиснул кулачок. — А она его — по морде… Ну и заело мужика… Ему такие красотки дают, а тут актрисулька какая-то ломается.

Нет, положительно, чем дальше, тем труднее было спокойно слушать этого мелкого гада.

— Да чем же он так авторитетен? — стиснув зубы, процедил я.

— Связи у него до самого верха, понял! — гордо произнес Трегубов. — И не тебе соваться в его дела… Скажи спасибо, что я уговорил Митрофаныча тебя не трогать.

— Бандюганов с ножичками подсылать, означает — не трогать?..

— Да, говорю же, Прыщ это предложил, — поморщился муженек Насти. — Я сам хотел с тобой встретиться, объяснить все…

— Ну вот и встретился, объясняй.

— То, что ты с Настькой, ладно, — быстро и почти шепотом заговорил он. — Твое дело… Только предупредить хочу, дальше носу не суй, отрежут! Ты не знаешь этих людей… У них все куплены…

— Этих? — удивился я. — А я думал, ты у них тоже в авторитете…

— Я — что, — отмахнулся он. — Я так только… мальчик на побегушках… Ты Настю пожалей… Ведь они ее не пожалеют…

— А ты чего пришел?

— Поговорить, — насупился тот.

— Поговорил? Ключи на стол и до свидания.

Трегубов даже опешил. Все-таки чувствовал ещё себя здесь хозяином, а меня мнил гостем. Ну ничего, разъясним.

— Чего? — дрогнувшим голосом переспросил он.

— Пшёл вон, говорю…

Покопавшись в карманах пиджака, он вынул связку ключей и принялся дрожащими пальцами отцеплять один из них, то и дело роняя их и подбирая снова. Наконец — справился. Кинув ключ на журнальный столик, он бросился в прихожку, и уговаривать не пришлось. Я — за ним. Там художник с трудом натянул ботинки, схватил шляпу и пальто, открыл дверь, крикнул:

— О себе подумай, сопляк!

Дверь хлопнула, и муженек Анастасии исчез. Я пошел на кухню. Хозяйка стояла у плиты, чиркая спичками. Спички ломались, Настя отшвыривала обломки и принималась за следующую. Я отнял у нее коробок, посадил актрису на табуретку и сам зажег газ. Поставил чайник.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил я.

— Да, — буркнула хозяйка. — Принеси там… в баре бренди…

Я сходил в гостиную, принес бутылку, налил Насте. Закипела вода в чайнике. Я нашел заварку в жестяной банке, заварил чай. Сказал:

— Я отнял у него ключ от квартиры.

— Спасибо! — вздохнула она. — Хотя он вполне мог и дубликат сделать.

— Чего он сюда таскается?

— Понятия не имею… Иногда что-то приносит, но я его деньги не трогаю… Вернее — перевожу на счет детского дома, а продукты и вещи просто раздаю. Но я думаю, он просто прячется здесь от своих дружков.

— Я уже понял, что он их боится до потери пульса, — хмыкнул я. — Зачем же связывался тогда?

— Затем, что он — слизняк и трус, — сказала актриса. — И лодырь, каких поискать… А тут — легкие деньги пообещали Да только, боюсь, они ему боком выйдут…

— Могут, — согласился я. — Ты не против, если я у тебя некоторое время поживу?

Она удивленно на меня посмотрела.

— Нет, конечно, живи, сколько захочешь…

— Вот и отлично! — сказал я. — Тогда давай попьем чаю — и баиньки.

— Мне нравится твой план, — заметно повеселела Настя. — Особенно — его вторая часть.

Обе части плана мы выполнили. Настолько вымотались за день, что сами не заметили, как вырубились на кровати.

И хотя я не слишком люблю спать вдвоем, отвык уже за свою одинокую жизнь в прошлом, вернее — в будущем, или, правильнее сказать — в предыдущем настоящем, но кровать в хозяйской спальне достаточна широка, чтобы хватило места для свободного отдыха обоих.

Утром Анастасия вручила мне ключ, тот самый, что я вчера отобрал у Трегубова, так что теперь можно было приходить, когда вздумается. Вечерком я собирался заскочить домой и взять кое-какие вещички. Заодно сообщу соседям, что поживу некоторое время в другом месте. Родственница, конечно, будет дуться, но ничего, переживет. В конце концов, ей ничего не угрожает, чего не скажешь о любимой ею артистке.

На работе я первым делом взялся за рукопись товарища Бердымухамедова. Переписывать чужой роман — дело малоприятное, и я подумал: зачем мне мучится, когда у меня есть мой собственный роман о прокладке канала в Средней Азии. Он был очень успешен в СССР, хотя в этой реальности еще не написан, да и вряд ли я его буду восстанавливать, как делаю это с рассказами из цикла «Откровенные сказки», а вот использовать текст, который помню до последней запятой, для переработки опуса заказчика вполне могу. Гордость не пострадает, усилия сэкономятся.

Когда я принял это решение, мне сразу стало легче. Гора с плеч. Одно дело — опусы графоманские переписывать, а другое — самому писать. Вот только корябать от руки не очень-то продуктивно. Процесс нужно было срочно механизировать! Нет, я собирался купить пишущую машинку, но домой, а не для работы. А на работе пусть меня начальство обеспечивает оргтехникой. Вот за это дело я и взялся.

К главному редактору я не пошел. Нехорошо обращаться через голову своего непосредственного руководства. Поэтому я дождался обеденного перерыва, когда коллеги рассосались кто куда, и подошел к Синельникову.

— Евлампий Мефодьевич, — обратился я к нему. — Мне нужна пишущая машинка.

— Мне — тоже! — буркнул он.

— У меня важное задание от главного редактора.

— Вот он пусть и обеспечивает вас пишмашинкой.

— Тогда я иду к нему.

— Идите.

В глазах у завотдела застыло плохо скрываемое презрение. Видать, он считал меня любимчиком у начальства. Это надо было срочно поправить.

— Знаете что, Евлампий Мефодьевич, — сказал я ему. — Не надо смотреть на меня с таким презрением. Это вам не к лицу.

— С чего вы взяли, что я вас презираю? — спросил он, опуская взгляд.

— По глазам вижу, — ответил я. — Вам не нравится моя дружба с начальником, очевидно, вы боитесь, что я вас подсижу. Верно?

Завотделом неопределенно дернул плечом.

— Ну вот видите, я угадал… Только ведь грязные методы в карьеризме до добра не доводят, верно, Евлампий Мефодьевич?

— Причем тут я? — вскинулся тот.

— При том, что в тридцать седьмом вы написали донос на своего начальника, чтобы занять его место, — произнес я совсем другим тоном. — И заняли. А когда в пятьдесят шестом стали вскрываться факты, подобные этому, вы испугались, что и про ваш донос станет известно общественности. И боитесь до сих пор. Так что не стремитесь выйти наверх, утешаетесь, что хотя бы высоко падать придется. Много лет на одной должности просидели. Но поверьте, я никоим образом не претендую на вашу должность… У меня другие планы, и они выходят за пределы этой редакции. А вот машинка мне нужна сейчас.

— Я достану вам пишущую машинку, — пробурчал изрядно побледневший Синельников. — Только, ради бога, никому не рассказывайте это все… И вообще, откуда вы узнали?

Он нервно скрёб пальцами по столешнице и даже не замечал того, какой мерзкий звук это производит.

— Не расскажу, — пообещал я.

А вот другие расскажут. Не сейчас, гораздо позже… В перестройку по газетам и журналам пройдет волна разоблачений. Синельников, уже старый, пенсионер областного значения, увидев свое имя в газете, примет лошадиную дозу снотворного. Не от того, что ему что-то реально угрожало — страх доконал его. Столько лет в страхе жить.

Я достал из стола недопитую бутылку коньяку, плеснул ему в кружку. Себе тоже налил. В конце концов, незачем обижать мужика. Начальник он не вредный. Всегда отпроситься можно, и не докапывается, чем именно сотрудники на работе занимаются. Надо как-то почаще разговаривать с ним на тему его старого доноса, чтобы он привык, что это уже не тайна. С глазу на глаз, конечно, беседовать… И потом, когда выйдет разоблачающая статья в газете, он уже не будет так реагировать и не наделает глупостей… Я внимательно посмотрел на него — лет десять еще потом точно поживет, мужик он крепкий.

— В тридцать седьмом у меня сын родился, — вдруг принялся рассказывать Евлампий Мефодьевич. — А жили мы в общаге… День и ночь — гам, зимой батареи еле греют. Димка мой болеть взялся. Мы с Маней боялись, что зиму не переживет. А тогдашнего главного редактора все равно бы посадили, рано или поздно. Они с Радеком были не разлей вода. Так что… И страшно мне было, и стыдно, а написал…

Кажется, он даже всхлипнул.

— Помогло?

— Комнату нам дали в коммуналке. Соседей оказалось немного, и люди все интеллигентные. Отопление хорошо работало. Выжил Димка… Сейчас на флоте служит, мичманом.

— Давайте за Димку вашего, семь футов под килем, как говорится, — произнёс я, мы стукнулись кружками, выпили.

— Эх… Тёма… Наделал я в свое время глупостей, — разоткровенничался шеф. — Вот ты, вроде, молодой, а вижу, что понимаешь, о чем я… Не похож ты на пацана зеленого.

— Это я просто повзрослел рано, — улыбнулся я. — Гайдар в шестнадцать лет, как вы знаете, уже полком командовал.

Вернулась Валентина Антоновна. Я убрал бутылку в стол. И рабочий день продолжился в обычном неторопливом режиме.

После работы я отправился домой. В квартире опять застал только Савелия Викторовича. Он что-то пилил на кухне. Видать, обустраивал семейное гнездышко. Я собрал свои первой необходимости вещички — трусы, майки, носки, штаны, рубашки. Взял свои рукописи, планы, наброски. Надел новый костюм. Перед тем, как уйти, заглянул в кухню, где мастерил сосед.

— А-а, Тёма! — обрадовался он. — Куда это ты запропастился?..

— И снова запропащусь, — ответил я. — У женщины одной поживу. Так нужно.

— Понятно, — улыбнулся Телепнев. — А мы с Марианной Максимовной заявление в ЗАГС подали.

— О, поздравляю! Когда свадьба?

— Да какая там свадьба… — смутился Савелий Викторович. — Посидим, отметим. Через две недели распишемся… Вот тогда… Надеюсь, вы уже вернетесь к нам?

— На вашей свадьбе я буду обязательно! И — с подарком.

— Какой же ещё подарок, Тёма? Да вы и так столько для нас сделали…

— Как и вы — для меня, — ответил я. — Ну, я пошел! До встречи!

Так просто уйти мне не удалось. Надо было вызвать лифт, а я поперся вниз по лестнице. И столкнулся нос к носу с Наденькой. Увидев, что я с вещами, кузина побледнела.

— Уезжаешь? — спросила она.

— Не совсем, — ответил я, желая избежать ненужных подробностей. — Переезжаю на некоторое время.

— К этой? — хмуро уточнила она.

— К какой еще — этой?

Ни интонация кузины, ни выбор слов совсем меня не радовали.

— Ты и вчера к ней удрал! — выкрикнула кузина. — Тайком!

— Надюш! Ты чего так орешь?.. Сколько можно уже говорить, что я не обязан перед тобой отчитываться!

— Дурак ты! — Он оттолкнула меня и бросилась вверх по лестнице, и уже оттуда сообщила: — Я люблю тебя, понял!

И ускакала. Вот блин… Незадачка. Я пожевал губу и продолжил путь. Любит она. Эка удивила! Сегодня одного, а завтра другого… И что, я должен сидеть возле нее, чтобы она могла меня самоотверженно любить? У меня есть занятия поинтереснее. Работать, работать и работать. Вот сейчас же поймаю такси и попрошу водилу отвезти меня в магазин, который так и назывался: «Пишущие машинки».

Я вышел во двор, чувствуя себя немного по-дурацки со своими сумками. Может, надо было сегодня дома переночевать? Поговорить с этой малахольной? Не думал, что она так отреагирует. Да нет, разбалую только! Привыкнет, понукать начнет. И потом, какая к чёрту любовь? Юношеская блажь, скорее…

Мне повезло. Когда я вышел к проезжей части, такси как раз пассажира высаживало. Я сунулся в дверцу, получил кивок, закинул на заднее сиденье поклажу, сел рядом с таксистом и объяснил положение. Тот хмыкнул, врубил счетчик, и мы поехали.

Едва успели до закрытия. Никак не могу привыкнуть, что в советское время магазины так рано закрываются. Еще и с обеденным перерывом работают. И опять мне повезло. В продаже оказались гэдээровские «Эрики». Хорошие агрегаты, хотя и хуже западногерманских «Олимпий или 'Оптим». Стоила такая машинка не дешево — целых двести двадцать рублей.

Но цена меня устраивала. Я купил сразу с десяток рулончиков ленты, пачку копирок и несколько пачек бумаги. Нагруженный, как целый караван верблюдов, всем этим богатством, я вернулся к машине. Назвал водителю адрес артистического дома. Когда мы доехали до него и остановились возле подъезда, таксист вызвался мне помочь дотащить все пожитки до квартиры. Консьерж тоже кинулся помогать. Пришлось дать ему рубль. Я открыл дверь Настиной квартиры своим ключом. Втащил поклажу. В квартире было тихо. Следовательно — хозяйка еще не вернулась. Кстати, она же не сказала, в какую комнату определит меня на жительство!

В дверь позвонили. Я стоял рядом, поэтому сразу открыл.

— Вот так встреча! — воскликнул Мякин, увидев меня. — А где Настя?

— Не знаю, — ответил я. — Я сам только что вошел.

— На ловца и зверь бежит, — усмехнулся режиссер. — Я как раз хотел спросить у нее, как с тобою связываться более оперативно. Телефона-то у тебя нет.

— Ну, пока что я буду жить здесь, — совершенно спокойно пояснил я.

— Тогда пойдем ко мне, поговорим.

Заперев дверь Настиной квартиры, я вслед за Григорием Фомичом вошел в его обиталище. В первый раз в этой жизни. Прежде-то я у него часто бывал. Квартира режиссера Мякина была набита антиквариатом под завязку. Никогда не понимал, как можно жить в музее? А Григорий Фомич ничего, жил себе. Гостей принимал. Женщин. Спал с ними на ложе в стиле не помню какого по счету Луи. Банкетки, козетки, ломберные столики, канделябры, жирандоли, портреты сановников времен правления императрицы Екатерины II, фарфоровые статуэтки пастушек, вазы эпохи Минь. Глаза разбегаются…

Хозяин пригласил меня в гостиную, предложил сесть в кресло, именуемое «вольтеровским», осведомился, что я желаю выпить? Я сказал, что — если можно — кофе. Мякин был польщен. Кофе он умел и любил готовить. Я это знаю хорошо, потому и попросил. Он сунул мне ворох заграничных киножурналов, включил Поля Мориа — импортная музыкальная аппаратура, не считая электрических лампочек и сантехники, была едва ли не единственной уступкой Григория Фомича ХХ веку — и отправился на кухню, орудовать туркой и другими кофейными принадлежностями.

Вскоре он вернулся, с кофейным сервизом на медном, украшенном чеканкой подносе. Кроме сервиза на нем были вазочки с рахат-лукумом. Мякин любил, чтобы все другу другу соответствовало. Если кофе, следовательно, и посуда, и сласти с восточным колоритом. Да и халат хозяин надел тоже турецкий, только фески не хватало для полноты картины. Поставив поднос на резной столик, режиссер не торопясь наполнил восхитительно ароматным напитком крохотные чашки. В таких кофе наливают не для питья, а для смакования.

— Я вот о чем с тобой хотел поговорить, Артемий, — заговорил Григорий Фомич, когда первый глоток был сделан. — После вчерашней съемки я заново перечитал сценарий и увидел его другими глазами. Нет… погони там, перестрелки, тайга — это все годится, это то, ради чего зритель пойдет в кинотеатр. Революционная тема — тоже на месте… А вот диалоги — никуда не годятся! Сухие они, шаблонные. Нету нерва, понимаешь! Собственно, ты мне глаза на них и открыл…

— Да, я тоже обратил внимание, — пробормотал я.

Но больше ничего добавлять не стал.

— А что ж — молчал?

— Ну-у… — пожал я плечами. — Кто я такой, чтобы лезть со своим рылом в калашный ряд? Это же кино, я думал, там так и должно быть.

— Ладно, не скромничай, — отмахнулся Мякин. — Я хочу предложить тебе поработать над диалогами. Оживить их!.. Тем более, что большую часть тебе же и из них произносить, — усмехнулся он.

Интересное предложение. Этак и до сценариста полноценно недолго вырасти. А если так, то потом и романы писать можно с заделом под экранизацию сразу. По двум фронтам сразу бить. Но восторг свой я не стал выказывать, изобразил задумчивость, хотя мысленно уже согласился на предложение режиссера. А вслух проговорил:

— Хорошо, я поду…

И тут из подъезда донесся истошный женский вопль, чуть приглушенный входной дверью:

— Помогите!!!

Глава 2

Кофейный сервиз из тончайшего фарфора уцелел только чудом. Я вскочил, едва не опрокинув столик со всем, что на нем стояло, и через мгновение был уже на лестничной клетке. Там я увидел громилу, который притиснул к стене Настю, одной рукой зажимая ей рот, а другой держа возле ее горла нож.

Услышав звук открываемой двери, он хотел было обернуться, но — не успел. Я схватил его за руку, в которой была финка, сжал посильнее, так, чтобы он даже не дёрнулся, и вывернул за спину, заставив нападавшего опуститься на колени.

Нож выпал из разжавшихся пальцев и забрякал по ступеням. Трегубова, прижимаясь спиной к стене, инстинктивно отползла к выскочившему вслед за мною режиссеру. Мякин заслонил ее своей широкой спиной, хотя дело было уже сделано. Нападавший пытался вырваться из моих тисков, но где ему было справиться с литейщиком! И он только изрыгал черную ругань, когда после каждой попытки ему становилось лишь больнее. Я узнал эту харю — это был хулиган, удравший от милиции во время нашей первой с ним встречи. Один из подосланной троицы.

— Чего вы стоите? — пробурчал я, обращаясь к актрисе и режиссеру, которые, остолбенев, наблюдали за моей возней. — Звоните ноль два!

— Я уже позвонил, — ответил Григорий Фомич.

И, будто в подтверждение его слов, через десяток-другой секунд на лестничной клетке послышался топот сапог. На площадке появились два парня в серых шинелях и фуражках с золотистыми кокардами. Нависли надо мною.

— Что здесь происходит? — спросил один из них.

— На меня напал бандит с ножом, — только чуть дрогнувшим голосом произнесла Анастасия.

— Нож где-то там, на ступеньках валяется, — буркнул я.

— Сидоренко, глянь-ка! — скомандовал один из патрульных.

— Есть — финарь, товарищ сержант! — откликнулся Сидоренко через пару мгновений.

— Отлично, — пробурчал тот, доставая наручники. — Ты поаккуратнее… Пальчики не сотри.

Я выпрямился, одновременно приподнимая и бандюгана. Сержант завернул ему за спину вторую руку и сковал запястья. Передал задержанного напарнику.

— Ты глянь, Минаев! — воскликнул второй милиционер, развернув задержанного к сержанту лицом. — Это же Босой!.. Вот так улов!

Сержант мельком взглянул на бандита, кивнул и попросил мои документы. Открыл мой паспорт, несколько мгновений сличал фотку в нем с моей физиономией, потом изучил редакционное удостоверение. Вернув мне документы, он сказал напарнику:

— Веди задержанного в машину и свяжись с дежурным и доложи обстановку… Я опрошу граждан и спущусь… Будьте добры и вы, граждане, предъявить документы…

Трегубова вытащила из сумочки паспорт, а Мякин за своим вернулся в квартиру.

— Так что произошло, гражданка Трегубова? — спросил Минаев, открыв ее документ.

— Ничего особенного, — пробурчала Настя. — Я вышла из лифта, а тот урод на меня накинулся… Не знаю, откуда он взялся. Я позвала на помощь. Из сто восемьдесят девятой квартиры выскочил этот молодой человек и обезвредил бандита… А Григорий Фомич, сосед мой, вызвал милицию, то есть, вас. Вот и всё, спасибо им.

Я удивился, что она назвала меня «этим молодым человеком», но промолчал. Из своей квартиры к этому моменту уже вышел режиссер с паспортом в вытянутой руке. Сержант изучил и его документ. И опросил, записав коротенько наши показания. Потом откозырял и нажал кнопку вызова лифта. Я подошел к нему и сказал вполголоса:

— Товарищ сержант, передайте, пожалуйста, инспектору уголовного розыска, старшему лейтенанту Литвинову Олегу… м-м… Отчества не помню. Короче, передайте, что Босой — один из трех хулиганов, что нападали на меня, Краснова Артемия Трифоновича.

Минаев смерил меня взглядом и ответил:

— Хорошо, передам дежурному.

И скрылся в кабине лифта. Я повернулся к своим товарищам по приключению.

— Поздравляю, друзья, мы с вами задержали опасного преступника!

— Который едва мне глотку не перерезал, — хмыкнула моя подружка, чье хладнокровие поражало.

Наверное — это шок, отложенная истерика.

— Настенька, мы как раз пили кофе, когда этот обормот напал на тебя. Присоединяйся!

— С удовольствием, — кивнула она. — Только вымоюсь сначала… А то меня тошнит от прикосновений этого урода…

— Мы тебя ждем, — кивнул Мякин, и мы с ним вернулись в его жилище.

Я вновь уселся в «вольтеровское» кресло. Хозяин квартиры потрогал кофейник.

— Ну вот… — вздохнул Григорий Фомич, — остыл. Придется варить заново. А может, пока коньячку?..

— Не откажусь.

За выпивкой Мякину далеко ходить оказалось не нужно. Минибар у него был вмонтирован в красивый барочный шкаф. Так что не успел я и глазом моргнуть, а на столике уже красовалась бутылка «Наполеона». И к нему, как полагается, два пузатеньких бокала, а также — блюдце с дольками лимона. Да, я в курсе, что коньяк лимоном не закусывают, но это у них там, на гнилом Западе, а у нас — наоборот.

— Ловко ты его скрутил, — произнес режиссер, схрумкав лимонную дольку. — Я чуть было не крикнул: «Стоп, снято!»… Может, и в фильме ты сам сыграешь в боевых эпизодах? Как считаешь?

Я Мякина понимал — я и сам любую ситуацию оборачивал в какой-то рабочий актив — старался, во всяком случае. Но всё-таки до определённых границ.

— А вы — сэкономите на каскадерах? — хмыкнул я в ответ.

— Нет! — возразил он. — Всякие там прыжки, падения, выбивание собственной спиной окон — этим пусть профессионалы занимаются. А вот там, где мордобой, да крупным планом… Думаю, с этим ты справишься. Не бесплатно, разумеется… Так что?

— Ладно, я подумаю…

Тут я соглашаться всё-таки не спешил.

— Ну и насчет диалогов — подумай, — подхватил Григорий Фомич. — Тоже проведем оплату и в титрах укажем, как соавтора сценариста.

— Умеете вы уговаривать, — рассмеялся я и покачал головой, показывая, что я и вправду под впечатлением.

В квартиру позвонили. Хозяин пошел открывать. Это оказалась, конечно, Трегубова. Она волшебным образом уже успела вымыться, высушить волосы и даже их уложить. Мякин тут же достал еще один бокал, наполнил его и два других, мы выпили, и он отправился на кухню — варить новую порцию кофе. Настя тут же пересела ко мне на колени и поцеловала.

— Спасибо, милый!

— Не за что! — отмахнулся я. — Ты знаешь, что этот Босой — один из трех бандитов, которых подослали тогда дружки твоего мужа?..

— Я уже поняла, — сказала актриса. — Как и поняла, что на этот раз он пришел за мною.

Удивительная женщина — она и сейчас была спокойна, хоть и смотрела невесело.

— Не бойся, я буду рядом.

— Ну ты же не сможешь стать моим телохранителем, — проговорила Трегубова. — Ходить за мною по пятам… У тебя своя работа.

— Если бы он хотел тебя убить, то прирезал бы по-быстрому. Скорее всего, хотел попугать, это было предупреждение. Так что дело вот какое — утром будем уходить вместе. Вечером — заезжай за мною в редакцию, чтобы и возвращаться вместе. Если остаешься днем одна, никому не открывай. Не думаю, что они рискнут взламывать дверь. Да и вообще, им сейчас станет не до нас. Признаюсь, я уже навел на них органы. У меня армейский дружок служит инспектором УГРО.

Анастасия ахнула, но вовсе не восторженно.

— Я же просила тебя никому не рассказывать об этом идиоте Трегубове!

— Он преступник. А сокрытие сведений о преступлении тоже является преступлением.

Правда, я и сам понял это совсем недавно — неудивительно, что Настя не подумала о таком. Зато теперь сразу согласилась.

— Да, я понимаю, — понурилась она.

— Вот и не переживай зря…

В гостиной появился хозяин квартиры со свежесваренным кофе. Мы с Настей прекратили разговор, не предназначенный для посторонних ушей. За кофе болтали о фильме, над которым работали.

Актриса Трегубова согласилась с режиссером Мякиным, что диалоги в сценарии надо бы переписать. В общем, получилось собрание киногруппы в сильно усечённом составе и приятной обстановке. Допив кофе и наобщавшись всласть, мы с Настей вернулись в ее квартиру.

— Ты не возражаешь, если я тебя определю на постой в комнате Трегубова?

— Нет, я не суеверный.

— Весь его хлам, всю пачкотню, которую он выдавал за живопись, я давно выбросила.

Она открыла дверь и зажгла свет. Я втащил пожитки. Комната была небольшой, но в ней имелось все, что необходимо для жизни и работы — диван, платяной шкаф, письменный стол, рабочее кресло. Пыльно только. Видать, хозяйка сюда не заглядывала неделями. Ну ничего. Теперь здесь будет чисто. Я и сам уберусь, не побрезгую. Мое же жилище, пусть и временное. Еще в прошлой жизни я усвоил, что собственное жизненное, а тем более творческое пространство нужно организовывать самому, тогда и работать будет хорошо. Порой, правда, в прошлой жизни я доказывал этот тезис от противного.

— Дай мне только веник и тряпку, — попросил я.

— Нет, — сказала хозяйка. — Первую уборку я сделаю сама, но не сейчас. Давай поужинаем, а то эти Мякинские восточные сласти только аппетит разбередили…

В этом вопросе я был с ней полностью согласен. Я уже заметил, что Анастасия не слишком любит готовить, предпочитая покупать полуфабрикаты. Вот и сейчас она поставила на плиту кастрюлю с водой и вынула из морозильника картонную пачку пельменей, такие подушечки в сером тесте. Их в городе особо никто не покупал, предпочитали домашние лепить или в пельменных отовариваться. А про магазинные ходили легенды, что они из картона делаются.

Что ж, пельмени я люблю. Кроме этих, как их называл Фидель Кастро, «вареных пирожков», у актрисы Трегубовой обнаружился сыр и докторская колбаса — в сочетании с белым хлебом и сливочным маслом получатся отличные бутеры.

Мы поужинали. Потом хозяйка взялась за уборку, а я перетащил на кухню купленный агрегат, достал его из футляра, поставил на стол. Новенькая машинка сверкала металлическими частями и радовала обводами корпуса, напоминающими гоночную машину. Ну что ж, мой фирменный болид, погоняем? Я вставил катушку с лентой, протянув черную полоску к пустой катушке и там закрепив. Вставил в каретку лист бумаги, чуть подумав, сразу отщелкал заголовок: «ЛЮБОВЬ ДОМОВОГО». Так называется очередной рассказ из сборника «Откровенные сказки», на который на днях я заключил договор.

Это была одна из самых грустных историй цикла. Домовой, живущий в доме, предназначенном под снос, был влюблен в одну из жиличек. Звали ее Марья Матвеевна и была она вздорной бабой. Соседи ее сторонились, потому что за здорово живешь с нею можно было нарваться на скандал. А кому это надо⁈ Никто из них не знал, что Матвеевна очень одинока и вздорность ее характера объяснялась именно этим. Не знал — да и не задумывался. Наоборот, соседи радовались, что вскоре их расселят по разным домам, и они навсегда забудут о Марье Матвеевне.

Не радовался только домовой Тиша, который любил Машу — как он называл ее про себя — искренней, чистой любовью, о которой не мог рассказать предмету своей страсти. Ведь Матвеевну кондратий хватит, если она наяву узрит крохотного остроголового мужичонку с мохнатыми ушами. И не только это огорчало Тишу. Дом расселяли. Скоро придут бульдозеры и снесут его стальными щитами. Никому и невдомек, что домовой не может переехать в крупноблочную пятиэтажку, с плоской, обклеенной рубероидом крышей. И когда старый дом снесут, его последний обитатель станет бездомным.

— Ого! — сказала Настя, появляясь на кухне. — А я все думаю, кто это там тарахтит?

— Я не тарахчу, а работаю, — пробурчал я.

Не люблю, когда стоят над душой.

— Никогда не видела, как работают писатели, — начала подлизываться Трегубова. — И как ловко ты печатаешь!.. И когда только научился?

Это был хороший вопрос. Ответ на него прост. За полвека почти непрерывного «тарахтения» еще и не так наловчишься. Увы, этого-то я ей сказать и не мог. Пришлось соврать.

— На заводе, когда писал заметки для многотиражки.

— Видать, у тебя не только литературный талант, — не очень понятно, что имея в виду, сказала Настя. — Ладно, перебирайся в свой кабинет, там теперь чисто, как никогда.

Я взял машинку прямо с недопечатанной страницей в каретке, Анастасия подхватила футляр. Так мы и вошли в бывшую комнату свободного художника Трегубова. Теперь здесь и впрямь было чисто. Все блестело. Особенно — рабочий стол. Я водрузил «Эрику» на столешницу.

Я плюхнулся в кресло, включил настольную лампу. Свет ее падал, как надо, чтобы тень рук не ложилась на клавиатуру. Кресло можно было отрегулировать по высоте. По-моему, оно было заграничного производства. Что и говорить, буржуи понимают толк в эргономике. Устроившись, я наладился было продолжить работу, как моя гостеприимная хозяйка сказала:

— Не хочешь ли ты пожелать мне спокойной ночи?

Не сказала даже — промурлыкала. Я оглянулся. Только что она была одета в выцветший ситцевый халатик, в коем и делала уборку, а теперь на ней уже оказался полупрозрачный розовый пеньюар, который хоть и был предметом одежды, но ничего не скрывал, скорее — подчеркивал. Ну какая тут может быть работа! Пришлось отложить решение участи домового Тиши до следующего раза.

Когда любовница уснула, я все-таки перебрался в кабинет. Там был диван, и достаточно просторный, чтобы можно было спать, раскинувшись во всю ширь, а не прижимаясь к стеночке или болтаясь на краешке, каждые пять минут рискуя оказаться на полу. Правда, хозяйское ложе все же было достаточно вместительным, но с тараканами в своей голове можно договориться, лишь уступив им. Я и уступил. Утром Настя меня разбудила, ни словом не упрекнув в том, что я сбежал от нее ночью. А может, она тоже любит спать в одиночку? Тогда мы нашли друг друга.

Позавтракав, мы вместе отправились на работу. В том смысле, что Трегубова меня подвезла до издательского небоскреба, а сама отправилась по своим делам. Мне было немного тревожно отпускать ее одну. Хотя я понимал, что вчерашнее нападение не было попыткой убийства. Времени для этого у Босого было сколько угодно. Он хотел ее лишь припугнуть, это точно… А для чего?.. Для того, чтобы выведать что-то… Нет, был еще вариант, что этот козел мог попытаться ее изнасиловать, но делать это на лестничной площадке густонаселенного дома — та еще затея…

В общем, опять меня повело на детективный лад. Надо бы позвонить Олегу и поделиться новостями. О задержании Босого он, конечно же, знает, но я хотел рассказать еще и своем разговоре с Трегубовым. Да и насчет своих сомнений касательно мотивов нападения на актрису Трегубову тоже следует поделиться. Размышляя об этом, я поднялся на четвертый этаж. Войдя в отдел прозы, первым же дело увидел некий громоздкий агрегат на своем столе. Вот! То не было ни одной пишущей машинки, то теперь их сразу две. Я подошел к завотделом и пожал ему руку, и не только для того, чтобы поздоровкаться.

Криницын смотрел на меня с плохо скрываемой завистью, а Вера Антоновна, до сего дня единственная, кто имел постоянный доступ печатному агрегату в нашем отделе, с недоумением. Ничего, пусть поломают голову, зачем молодому сотруднику, который работает в редакции без году неделя, и чьи обязанности заключаются в чтении и первичном рецензировании поступающих самотеком рукописей, нужно это устаревшее дитя прогресса в области оргтехники?

Пока они глазели, хмыкали и пожимали плечами, я заправил в каретку чистый лист. В верхней его части настукал «ТЕМИР БЕРДЫМУХАМЕДОВ», ниже — «РЕКА ЖИЗНИ», а еще ниже: «ГЛАВА ПЕРВАЯ». И не задумываясь, сверяясь только с собственной памятью и оригинальным текстом произведения восточного партийного владыки, от которого решил оставить лишь героев, названия и некоторые места действия, пошёл вперёд. Конторского пишущего монстра хоть и нельзя было сравнить по мягкости и бесшумности печати с моей «Эрикой», но работал он надежно.

«Вдали загремело. И ветер пригнул корявые ветки чинар, что все еще цеплялись за жизнь на берегу пересохшего арыка, — печатал я. — Старый чабан с тревогой поглядел на потемневшее небо. Он не смел надеяться на то, что из туч, которые скапливались над неровной линией, отделяющей пустыню от неба, прольется хотя бы капля. Грозы бывают и сухими, когда молнии поджигают заросли верблюжьей колючки и впиваются в извилистые вершины барханов, оставляя диковинные стекловидные трубки в песке. Хуже всего, что сухая гроза может принести самум — песчаную бурю. И тогда засыплет колодцы в урочище Хаджи Юсуфа, и овцы погибнут от жажды прежде, чем Мурад успеет перегнать их на берега Арала…»

— Артемий Трифонович! — окликнула меня Фролова. — Вас к телефону!

С трудом вернувшись к действительности, я благодарно кивнул Валентине Антоновне и взял трубку.

— Алло!

— Привет, Тёма! — послышался в наушнике жизнерадостный голос Литвинова.

— Здорово, если не шутишь, — пробурчал я.

— Извини, что отвлекаю от работы, но есть очень важный разговор…

Глава 3

— Я не могу с работы отлучаться.

— У вас буфет есть? — с прежней напористостью спросил он.

Ответ явно предполагался конкретный:

— Есть.

— Ну вот минут через пятнадцать я буду там тебя ждать.

Я хотел было сказать, что для прохода в здание нужен пропуск, но, вспомнив, с кем имею дело, ограничился тем, что буркнул:

— До встречи!

Ровно через пятнадцать минут я был в буфете. И действительно сразу же увидел Олега. Он помахал мне рукой. Когда я подошел, то узрел большую тарелку с бутербродами, что стояла перед ним, и два стакана чаю в причудливых латунных подстаканниках с изображением стартующих в космос советских ракет. Мы поздоровались, и инспектор уголовного розыска указал мне на второй стакан.

— Садись, лопай! — скомандовал Литвинов.

Изрядно проголодавшийся, я и не думал отказываться. Некоторое время мы жевали бутеры с сыром и копченой колбасой, запивая их горячим сладким чаем, к которому предлагался даже лимон, что было редкостью в зимнее время. Видать, у заведующего буфетом в нашем издательском небоскребе хорошие связи на оптовых базах. Я со смаком поедал бутерброды, но на душе у меня было неспокойно — не чаи же гонять сюда приехал армейский дружок!

— В общем, Тём, смотри, — заговорил, наконец, Олежек. — Нам нужна твоя помощь.

— Кому это — вам? — спросил я, хотя прекрасно его понял.

— Органам охраны правопорядка, — ответил он.

— Я уже пару раз помог вам, — напомнил я.

— За что тебе огромное спасибо… — не реагируя на мое ёрничанье, сказал Литвинов. — Благодаря тебе мы взяли трех преступников. Один из них, твой вчерашний крестник — опасный рецидивист, два года числился в розыске. Двое — пташки помельче, но успели кое-где оставить свои пальчики, что позволило запросить санкцию на их арест, но… Это все сошки, мальчики на побегушках у главных акул…

— Я тут на днях повидался с одним из них, — небрежно произнес я. — С Трегубовым… Малость его разговорил…

— Ну и? — Олег явно только этого и ждал.

— С его слов я понял, что главный у них Губарев. Трегубов его называл по отчеству Миронычем, а третьего, Панкратова — Прыщом, и утверждал, что именно тот придумал подослать ко мне эту троицу бандитов.

— Очень интересно, — кивнул старший лейтенант. — Вот видишь, ты о них знаешь больше нашего… Тебе и карты в руки.

— Какие еще карты?.. — насупился я. — Я в них ни бум-бум.

— Научим, — сказал Олег. — В преф не один Сивашов умеет играть… Умел, то есть.

— Что, кстати, с ним стряслось?

— Судмедэкспертиза установила, что, скорее всего — самоубийство.

Я отставил стакан с чаем.

— А мотив?

— Нашли записку, — хмыкнул Литвинов. — Ничего конкретного, разный интеллигентский бред. Что-то вроде… — я предал свое призвание… Бог наделил меня талантом, а я его растратил на конъюнктурную дешевку… В таком роде. Впрочем, ему и так скоро пришел бы конец. Алкогольный цирроз печени… Вот и решил, видать, не дожидаться…

Олег хмыкнул, и получилось как-то пренебрежительно.

— Это не такой уж и бред, — пробурчал я, не особенно надеясь, что старый товарищ меня поймёт. — Давай уж ближе к делу.

— Да, прости… — буркнул он. — В общем, руководство поручило передать тебе нашу просьбу… Итак. Мы окружение этой троицы уже изрядно подчистили, а кого еще не взяли, скоро возьмем. Осталось взять только их самих…

— Так в чем же дело?

— Это нужно сделать прямо во время игры. Да вот только они сейчас редко катают, чуют, что вокруг них сжимается кольцо, и рискнуть могут только ради большого куша.

— И твои начальники решили, что это куш — я?

Я не удержался и выразительно фыркнул.

— Ну не ты сам, конечно, а твои деньги…

— Чтобы я спустил этим уродам свои кровные писательские?

— Не свои, разумеется, — сказал инспектор. — Для оперативной надобности тебе выдадут чемоданчик со ста тысячами рублей в красивых банковских упаковках.

— Ага, с «куклой», конечно…

— Ого, ты даже такие слова знаешь? — удивился Олег.

— Я же писатель. Слова — это моя профессия.

Литвинов кивнул с одобрением.

— Понятно… Нет, деньги будут настоящие.

— А откуда они у меня возьмутся? То есть, как это объяснить?

— Погоди, так ты согласен или нет?..

— А куда мне деваться! — буркнул я. — Если бы вы могли обойтись без меня, не стали бы просить. Так?

— Верно рассуждаешь, — кивнул Литвинов. — Касательно твоей легенды… Ее мы должны продумать вместе, потому что тебе эту роль играть, киноактер Краснов.

Он допил свой чай и подчеркнуто подождал моего ответа.

— Логично, — согласился я.

— В таком случае понадобится еще встреча, — сказал Олег. — Я передам руководству, что ты согласен, и там решат, что делаем дальше.

— Надеюсь, тебе за эту операцию хоть звездочку на погоны прибавят, — сказал я.

Он лишь отмахнулся.

— Сейчас самое важное — взять эту шайку.

— Ну, до встречи! — сказал я и добавил: — Кстати, у меня сейчас временно адрес сменился, и появился домашний телефон… Запишешь?

— Органам все известно, — усмехнулся он.

Что тут скажешь? Я только руками развёл:

— Тогда звони!

На этом я отправился обратно в отдел, где ждала только что начатая книга товарища Бердымухмедова. Конечно, приятно, что я всем нужен, включая уголовный розыск, но мою собственную работу за меня никто не сделает. Всё-таки не зря говорят: бойтесь своих желаний. Я хотел разоблачить банду катал, а заодно собрать материал для детективного романа? Ну вот, теперь я получу такую возможность… Страшно ли?.. Да нисколько!.. Если придется, я там им всем морды пощупаю. До конца рабочего дня я не отвлекался на посторонние мысли, тарахтя по клавишам, как заведенный. И, как выяснилось, правильно делал. Потому что когда коллеги начали собирать вещички, чтобы податься по домам, к нам в отдел заглянула Зиночка.

— Артемий Трифонович, — сказала она, — зайдите, пожалуйста, к Станиславу Мелентьевичу!

Допечатав строчку, я поднялся из-за стола и без лишних вопросов отправился к главреду. Мизин встретил меня у порога своего кабинета, мотнул головой, дескать, заходи. Когда я вошел, то увидел, что за столом для посетителей сидит внушительного вида мужик восточного облика, в пиджаке, к которому приколот новенький орден Трудовой Славы II степени, и в тюбетейке на бритой голове. Перед ним стоял пузатый чайник, блюда со сластями и фруктами и три пиалы. Увидев меня, гость главного редактора сверкнул белозубой улыбкой и поднялся навстречу.

— Знакомьтесь, друзья! — сказал Станислав Мелентьевич.

Впрочем, я уже понял, кто передо мной.

— Краснов! — представился я, протягивая руку.

— Бердымухамедов! — отрекомендовался восточный товарищ. — Садись за стол, дорогой. Пьем чай. Кушаем халва, бахлава, пишме, кульче, хурма, инжир…

— Садись-садись, Артемий, — поддержал гостя хозяин кабинета.

С того времени, когда мы с оперомели буфетные бутеры, прошло уже несколько часов, так что предложение я с удовольствием принял. Уселся напротив восточного гостя, и тот собственноручно, будто сидя за своим дастарханом, наполнил пиалы зеленым чаем. В первой своей юности я исколесил самые засушливые районы Средней Азии, так что был знаком с этим напитком не понаслышке. Я поставил пиалу на кончики трех пальцев, пригубил. Автор романа «Река жизни» с улыбкой наблюдал за мною и одобрительно кивал.

— Э-э, дорогие, — произнес он. — Будете у меня дома, я вам такой дастархан накрою, какой в царские времена не всякий бай мог себе позволить. До горизонта тянуться будет.

— Жарко у вас, — цокнув языком, посетовал Мизин. — Не люблю жары.

— А ты весной приезжай! — откликнулся Бердымухамедов. — Не жарко, тюльпаны цветут.

— Вот построишь свой канал, и приеду, — пообещал главред.

— Не мой! — поправил его собеседник. — Наш! Весь Союз строит! Комсомольцы приезжают… А на моем участке уже в следующем году воду пустим.

— Ну тогда сначала ты к нам приедешь, Темир Фатыхович, — сказал Станислав Мелентьевич.

— Это почему, дорогой?

— За Славой первой степени, а то и за Звездой Героя Соцтруда!

Собеседники с довольным видом засмеялись. Такие перспективы явно грели гостю душу — и именно тем, что были вполне реальными.

— Тогда на своем вертолете вас повезу, дорогие, канал смотреть!

— Неужто ты вертолет приехал покупать? — изумился главред.

— Вертолет, — принялся перечислять, загибая смуглые жесткие пальцы восточный гость, — два вездехода, десять бульдозеров, три экскаватора и так — разную мелочь.

— Восточный шейх, — сказал Мизин, обращаясь ко мне. — Султан!

— Э-э, — расплылся в самодовольной улыбке Бердымухамедов. — Султан-мултан под себя гребет, а я — человек государственный, советской власти служу, а она нам за это — ордена, почет, уважение.

— Ну, надеюсь, ты моему Артемию за работу над твоим романом не только почет и уважение обеспечишь.

— Зачем только — почет? — удивился гость. — Я человек не бедный, а он джигит молодой, ему жениться надо, дом строить, калым за невесту платить.

— Правильно рассуждаешь, — подхватил Станислав Мелентьевич, подмигнув мне. — Он уже вовсю работает. Напишет первую часть, я ее в журнале опубликую. Но надо поддержать парня.

Я с некоторым любопытством наблюдал, как они обсуждают меня прямо при мне, но не вмешивался.

— Все понял, дорогой! — замахал широкими мозолистыми ладонями Бердымухамедов.— Поддержим джигита!

И он полез во внутренний карман своего широкого, как степь, пиджака. Я и глазом не успел моргнуть, как он выложил на стол две обандероленные пачки двадцатипятирублевок. В каждой было по сто листов, следовательно — по две с половиной тысячи рублей.

— Это аванс! — сказал автор романа «Река жизни». — Так что работай спокойно, дорогой!

— Темир Фатыхович, — попытался проявить честность я. — Может, вы хотите взглянуть на то, что я уже написал?

— Обижаешь, дорогой! — откликнулся тот. — У нас говорят, джигит джигиту верит… За тебя ручается сам главный редактор, а он плохого не посоветует… Верно, Станислав?

Мизин кивнул. Я удивился, но виду постарался не подать. И заодно понял, что не взять деньги — значит нарушить существующую систему негласных договоренностей. Этот невероятно щедрый пустынный джигит уж наверняка отвалил главреду не меньше моего, а он лицо официальное, в отличие от меня. Я беру за работу. К тому же, фактически, отдаю Бердымухамедову свой собственный роман, за публикацию которого мне, в первой жизни, заплатили примерно столько же. Так что я с чистой совестью сгреб пачки со стола и спрятал в карман.

И чаепитие продолжилось. Потом Станислав Мелентьевич кивнул мне, я понял, что аудиенция окончилась. То есть, может быть, Мизин так и решил, но кавалер ордена Трудовой Славы так просто уйти мне не дал. Открыл чемодан, что стоял возле его ног, вынул из него здоровенный кулек и вручил. От кулька пахло, как от блюда со сластями. Так сказать — угощение на вынос. С кульком этим я и выкатился в приемную. Рабочий день уже закончился, но секретарша не уходила, покуда начальство торчало в кабинете. Я развернул кулек и протянул его Зиночке, она выудила двумя пальчиками что-то хрустящее на меду.

— Зинаида Аркадьевна! — сказал я ей, весьма кстати вспомнив ее отчество. — Какие у тебя планы на выходные?

— Да в общем-то — никаких, — вздохнула она. — Стирка, уборка… Ну, может, с подружками в кино схожу…

— А хочешь побывать на море?

— На каком? — удивилась девушка.

— Азовское, Черное, Балтийское — выбирай любое!

— Ты что, серьезно? — все еще не веря своему счастью, спросила Зиночка.

— Совершенно серьезно!

— Тогда я бы хотела побывать на Рижском взморье…

— Вас понял! — дурашливо отчеканил я, вытягиваясь в струнку. — Лечу покупать билеты на самолет… Завтра доложу результат.

— Ой, спасибо! — захлопала она в ладоши.

— До завтра!

И я удалился. Может, это было немного легкомысленно с моей стороны, но почему бы не сделать приятное красивой девушке? А она, глядишь, сделает приятное мне. Конечно, я мог бы пригласить Надю или Настю, но от родственницы потом не отвяжешься — решит, что это наше предсвадебное путешествие, а что касается актрисы Трегубовой… С ней всё посложнее. Я, вроде, вызвался ее охранять, но не обязывался сидеть возле нее на привязи. Да и вряд ли дружки ее муженька, после того как пропал Босой, рискнут на нее покуситься. Им сейчас лучше сидеть тише воды, ниже травы. И все-таки следует, по меньшей мере, предупредить Анастасию, что я уеду.

Правда, я дал себе зарок, что в оставшиеся рабочие дни недели не допущу никаких пьянок и приключений. Работа и только работа. Днем, в редакции — над романом товарища Бердымухамедова, а вечером, в квартире актрисы Трегубовой — над рассказами и собственным наследием, будущим романом о мушкетерах Ивана Грозного. Выйдя на улицу, я взял такси и попросил отвезти меня в ближайшее «Трансагентство». Стоя под знаменитой, хотя и бессмысленной ввиду отсутствия конкуренции, рекламы «ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА!», я взял авиабилеты на ближайшие выходные до Риги и обратно.

Помня о том, что моя нынешняя подруга не слишком любит готовить, я решил купить что-нибудь из готовых блюд. Благо в том же доме, где жила Настя, работала «Кулинария». Снова поймав такси, я быстро доехал до места своего нового обитания и зашел в заветный магазинчик. Там, конечно, была очередь. Не один я такой умный, кто решил по-быстрому заскочить после работы и купить жратвы на ужин и завтрак. Пришлось постоять. От моего кулька с восточными угощениями по небольшому торговому залу «Кулинарии» расплывались такие умопомрачительные ароматы, что остальные покупатели на меня завистливо оглядывались. Когда подошла моя очередь, дебелая продавщица в марлевом колпаке, который превращал ее и вовсе в великана, злобно на меня уставилась.

— Заказывайте! — рявкнула она. — Не держите людей!

За мною и впрямь выстроилась вереница оголодавших трудящихся.

— Мне, пожалуйста, вон того отварного мяса на полкило, — принялся я тыкать пальцем в стекло холодильной витрины. — Котлет на килограмм… И голубцов — тоже…

— Ишь, размахнулся, — пробурчала продавщица. — Килограмм ему… Богатый, что ли?

— У меня дома — семеро по лавкам, — с огромным удовольствием соврал я. — Жена целый день на работе… Вот и приходится закупать.

— Ладно тебе, жалобить, — смягчилась она. — Бери, корми своих ребятишек!

— Вы очень любезны, — сказал я и отвалил от прилавка, нагруженный снедью.

Замороченный событиями нынешнего дня, я совсем забыл о том, что сам же велел своей подружке заехать за мною после работы. И не удивился, столкнувшись нос к носу с нею у подъезда — а следовало бы. Потому что Анастасия Павловна не забыла, о чем и сообщила мне сердито. Оказалось, что она действительно подъехала к нашему издательскому небоскребу и полчаса ждала меня, а только после, не дождавшись, поехала домой одна. Однако, учуяв запах еды из моих пакетов, сменила гнев на милость. Через пять минут мы уже вдвоем разгружали их на кухне.

Перекусив котлетами с наскоро отваренной вермишелью, мы неторопливо гоняли чаи с халвой, бахлавой, пишме и кульче — показывая свою добычу, я так и произнёс все эти названия, с акцентом и вальяжной тягучей манерой товарища Бердымухамедова.

Настя за чаем делилась новостями. Оказывается, Мякин пересмотрел график съемок. И теперь в ближайшие две недели будет снимать интерьерные кадры, не требующие участия исполнителей главных ролей. Ну и он, разумеется, ждет от меня новых диалогов. Хорошо, что напомнила, а то ведь я и позабыл. Другая новость заключалась в том, что ее пригасили на телевидение, сниматься в многосерийном телефильме по рассказам Чехова.

О своих успехах я скромно умолчал. Не люблю сообщать женщинам, с которыми меня, пусть и временно, сводит судьба, о том, сколько деньжат водится в моих карманах. Не потому, что — жадный, а потому, что женщины любой сумме быстренько найдут применение. И будешь потом десятку стрелять до получки. Нет, уж лучше радовать подруг подарками, будто волшебник, не делясь сведениями о своих подлинных финансовых возможностях. Впрочем, и швырять деньги направо и налево тоже не стоит. Растранжиришь — и будешь лапу сосать.

Предоставив женщине убирать и мыть посуду, я направился в кабинет, намереваясь поработать. Помню наш с Настей разговор, сразу же взялся за переделку диалогов сценария фильма «Умирает последней». И очень скоро понял, в чем проблема. Все реплики персонажей были написаны в единой стилистике, без учета личных, собственных речевых характеристик. А ведь каждый герой — отдельная личность. Здесь же революционный матрос и золотопромышленник выражались одинаково, словно просидели все детство за одной партой. Я подошёл к делу системно — разбил персонажей фильма по группам, с учетом их классового происхождения, уровня образования, пола и возраста. И каждому придумал темп и манеру речи, слова-паразиты и прочие индивидуальные особенности. Работа так меня увлекла, что я не обратил внимания на телефонный звонок. Или всё-таки дело было в том, что квартира-то не моя — и звонят вряд ли мне.

— Ой, Тёма! — крикнула Анастасия, судя по шуму льющейся воды, из ванной. — Возьми трубку! Я только-только голову намылила…

Вздохнув, я нехотя вылез из-за рабочего стола, подошел к телефону, который стоял в прихожей на особой полочке, хотя благодаря длинному проводу его можно было таскать по всей квартире, и взял трубку.

— Квартира актрисы Трегубовой! — произнес я нарочито официальным голосом.

— Артемий Трифонович? — осведомились на другом конце провода.

— Да! — рявкнул я. — Кто у аппарата?

— Замечательно, что именно вы взяли трубку, — со странной ехидцей сказал незнакомец.

Глава 4

— А кто ты такой? — уже пожестче произнес я.

— Моя фамилия Губарев.

— И что тебе от меня нужно?

— Мне нужно поговорить с вами.

— Я занят.

— Это не займет много времени. Я смогу подъехать к вам через полчаса.

— Хрен с тобой… Подъезжай. Только в квартиру я тебя не пущу.

— Мы поговорим в моей машине… Ну или — на улице.

— Лады!

Я бросил трубку и почесал в затылке. Позвонить Олегу? Он, наверное, уже дома, а там у него нет телефона… Да и что я ему скажу? Что главарь банды катал хочет со мною перетереть о чем-то? Так надо сначала узнать, что эта сволочь хочет, и уж потом извещать инспектора уголовного розыска. Если начнет угрожать или шантажировать, то это даже интересно. Значит, я для них реально опасен. Хотя с точки зрения советского закона, если я правильно понимаю, карточное шулерство само по себе — не слишком серьезное преступление.

Ну да, азартные игры запрещены, но ведь преступлением является всё-таки не игра на деньги, а мошенничество. А поди докажи, что твой партнер — шулер. Другой вопрос, что за всеми этими работниками Горторга и прочими администраторами филармонии могут числиться разные другие делишки, по линии ОБХСС, например… Ну и ещё вариант, если Босой и два его подельника расколются, что Прыщ (или кто другой) посылал его на разные там задания. Вот тогда уже речь может пойти об организованной преступной группировке.

Мне и в самом деле стало интересно. Не с точки зрения банальной детективной линии. Что детектив? Книжонка для одноразового прочтения. Народу, конечно, нравится. Как и псевдоисторические приключенческие романы, вроде того, что я задумал о мушкетерах Ивана Грозного. Однако мне мало, чтобы меня знали, как автора книжек-однодневок. Мне нужна прочная литературная слава. Подобно той, что имеется у Льва Толстого или, на худой конец, у нынешнего Юрия Трифонова.

А что для этого нужно? Для этого нужно написать роман о современности и современниках. Как это сделал тот же Толстой в «Анне Карениной» или Трифонов в своем «Обмене». Мое преимущество заключается в том, что я знаю, куда приведут процессы, происходящие сейчас в стране, а значит — моя книга должна быть понятна и интересна тем поколениям, что живут сейчас, и казаться пророчеством тем, кто будет жить позже. Нет, про тех же мушкетеров тоже можно написать. Между делом. Для заработка. Не прекращая работы на своим главным романом, как это говорят, магнум опус.

Тем самым, который в первой жизни я писал уже в новой России. Да вот только опоздал. В эпоху, когда книги перестали быть основным средством развлечения, а писатели уже не почитались публикой, подобно пророкам или философам, мои размышления о времени и о себе стали попросту никому не нужны. Нет, такую книгу нужно писать здесь и сейчас. И не слишком заморачиваться насчет сюжета. Мои собственные приключения — вполне достаточная основа для фабулы. Ну разве что немного приукрасить действительность. Не соврешь — не развлечешь.

— Ты куда? — спросила Настя, застав меня в прихожей уже одетым и обутым.

— Так, на минутку… — буркнул я, открывая дверь.

Она, как была в халате и мокром полотенце на голове, так и двинулась за мною. Я вышел на лестничную площадку, вызвал лифт.

— Будь осторожен! — напутствовала меня Трегубова, высовываясь из-за дверной створки.

Что-то она явно заподозрила — или почувствовала.

— Не беспокойся! — отмахнулся я.

Выйдя из подъезда, я сразу увидел светлую новехонькую «Волгу. ГАЗ-24», а рядом худого рослого мужика. Я его сразу узнал. Это он тогда прижимал Настю к грязной стене и лапал ее своими вонючими грабками. Кулаки у меня зачесались от невероятного желания смазать ему по рылу разок-другой, но я сдержался. Придет еще время. Сейчас я должен вести себя как разведчик на вражеской территории. Правда, улыбаться не обязан. Губарев протянул мне руку, но я ее не принял.

— Ну? — спросил я.

— Артемий Трифонович, — заговорил он. — Я понимаю, между нами с самого начала возникли некоторые недоразумения, и у вас есть причины недолюбливать меня и моих… гм… коллег, но мы с вами ведь могли бы эти недоразумения разрешить.

Манера говорить у него была какая-то удивительно гладкая — или скользкая. Не ухватишь.

— Это ж каким образом? — поинтересовался я.

— Если вы нуждаетесь в деньгах…

— А если — не нуждаюсь?

Тот поднял брови.

— В первый раз встречаю такого человека, — усмехнулся Губарев. — Ну если не деньгами, то какими-нибудь услугами… Достать что-нибудь дефицитное… Вы же творческий человек, писатель… Книги? Любого автора? Подчеркиваю, совершенно любого.

Я склонил голову набок, будто бы задумавшись. И прознёс:

— В партнеры возьмете?

— В партнеры? — удивился тот. — Вы же знаете, мы не на щелбаны играем. Есть что поставить?

— Найдется. Ведь вы же поняли, что трудностей этого рода я не испытываю.

— Ну я слыхал, что писатели — народ богатый…

Слыхал он! Сивашова обчистили на тридцатник… А тот — в петлю… Еще не факт, что сам. Судмедэксперт, конечно, никаких подозрительных следов не нашел, но ведь могли чисто сработать. А хоть бы и сам! За тридцать кусков за письменным столом ох как горбатиться нужно. А эти, твари, краплеными картишками вытянули. Ну, меня-то в петлю вы не засунете. Скорее, это я сам вас туда засуну.

— Ну что скажете?

— Приходите в следующую среду, в мастерскую Трегубова. К восемнадцати часам.

— Договорились! — буркнул я, повернулся к нему спиной и потопал к подъезду.

Я вернулся в квартиру. Анастасия Павловна встретила меня объятиями. И даже всплакнула. Ну, так на то она и актриса. Впрочем, я был доволен собой. Теперь можно было не париться насчет легенды. Буду самим собой. Надо только сказать Литвинову, чтобы нашел человечка, который бы меня поднатаскал в игре в преферанс хотя бы до какого-то прличного уровня. Ну, этим можно заняться завтра. А пока, чтобы не упустить идею насчет романа, надо ее обмозговать хотя бы общих чертах. И я вернулся к письменному столу.

На следующий день, приехав на работу, я позвонил Олегу и после обмена приветствиями сказал ему:

— Вчера ко мне приезжал Губарев.

— Даже так?

— Да. Спрашивал, что может для меня сделать, дабы заслужить мою благосклонность.

— И что ты попросил у этой золотой рыбки?

— Напросился на игру.

— И когда сеанс?

— В среду, в восемнадцать часов.

— Место?

— Мастерская Трегубова.

— Что ж, это даже лучше, чем мы рассчитывали…

Он что-то пробормотал в сторону.

— Мне нужен человек, который меня хотя бы азам научит, — напомнил я.

— Есть такой человек.

— Когда он может со мною позаниматься?

— В любой момент.

— И сегодня? — обрадовался я.

— И сегодня.

— Такой специалист, и в полном вашем распоряжении. Отлично! Куда нужно подъехать?

Я и в самом деле был воодушевлен, да и времени, чтобы тянуть кота за хвост, особенно-то и не имелось.

— В сто тринадцатое отделение милиции, — ответил Литвинцев.

— Так, — я сделал паузу. — Он что, милиционер?

— Скорее — наоборот.

— Вот оно что! Ладно. Тогда — во сколько?

— К часам пяти подваливай.

— Отлично!

Позанимаюсь пару часиков с этим «учителем», а потом можно будет успеть еще домой — в смысле, к Трегубовой заскочить. А ночью у нас с Зиной самолет до Риги. О чем я и решил ей напомнить, заскочив в приемную. И тут меня ждал сюрприз. Секретарша главреда сидела заплаканная.

— Что стряслось?

— Прости, Тёма, я не могу с тобой поехать в Ригу.

— Почему?

— Я поеду… в писательский дом отдыха… — опустив глаза, пробормотала она.

— С кем?

Она мотнула головой в сторону кабинета Мизина.

— Понятно… — кивнул я. — Ну не расстраивайся… В следующий раз слетаем. Когда потеплее будет.

— Правда?

— Ну конечно!

— Станислав Мелентьич, кстати, опять просил тебя зайти.

— Ладно!.. Ты только не куксись.

Ах ведь старый козел, увел у меня девушку… Пользуется служебным положением. Хрен с ними! Другую найдем… Настю приглашу или Лиду. На худой конец — кузину! Пусть порадуется… Я рванул дверь кабинета главного редактора.

— А-а, Артемий! — сказал тот. — Заходи. Садись. Дело у меня к тебе…

— Что, еще одну рукопись переработать? — с лёгким сарказмом предположил я.

— Нет, касательно все той же…

— Товарищ Бердымухамедов опомнился и просит вернуть аванс?

— Окстись! — отмахнулся Станислав Мелентьевич. — Ты при нем такое не ляпни. Обида на всю жизнь.

— Так мне его предстоит увидеть?

— Вот именно! — кивнул Мизин. — Он хочет, чтобы ты его канал своими глазами увидел. Так сказать, проникся духом комсомольско-молодежной стройки. Для достоверности. Командировку оформим, как положено, но все расходы Фатыхович берет на себя.

— Ну что ж, съезжу с удовольствием, но смогу не раньше четверга.

— Ну и отлично. Скажу Зиночке, пусть обеспечит авиабилетами до Душанбе и обратно.

Я вернулся в отдел. В прошлой жизни мне довелось съездить в Среднюю Азию, вот только хлебнул я в той поездке горя. И вспоминать-то не хочется. Надеюсь, на этот раз все будет иначе. Ведь у меня теперь там есть покровитель, а тогда меня шпынял любой начальник. В редакции я сел за пишущую машинку и затарахтел по клавишам. Мысленно я был уже там, в Каракумах, плыл верхом на верблюде по барханам, проклиная адское солнце, которое словно гвоздями прибили к блекло-синему, словно выцветшему небосводу.

Последний на неделе рабочий день — короткий, так что в шестнадцать часов я уже освободился. Пора было ехать на «урок». Любопытно было взглянуть на этого «учителя» в отделении, который милиционер наоборот. Времени у меня было полно,и я спросил у завотделом, не знает ли он, где находится сто тринадцатое отделение милиции. Красильников достал из ящика своего рабочего стола толстый том адресной книги столицы и назвал мне адрес. При этом посмотрел на меня с удивлением — но я его любопытство подкармливать не стал.

Оказалось, что ментовка совсем недалеко от нашего издательского небоскреба. Видать, Олежек специально именно туда пригласил загадочного «учителя», или, скорее — привез для меня. Я уже догадывался, почему местом для проведения урока было избрано именно отделение милиции.

Я отправился туда пешком — и без пяти минут семнадцать был уже на месте. Объяснил дежурному, кто я такой и зачем прибыл. Старлей был уже в курсе, но документики он, как и положено, проверил. И только потом взял трубку телефона и сказал:

— Товарищ инспектор уголовного розыска, здесь Краснов!.. Ясно, — Он положил трубку и крикнул: — Рыкалов, проводи в семнадцатую!

Рыжий, точно как я, парень с погонами старшины проводил меня в комнату номер 17. Открыл дверь, сказал:

— Товарищ инспектор, разрешите?

— Давай сюда арестованного, — хохотнул Литвинов.

Рыкалов посторонился и впустил меня в комнату. Я вошел. Олег поднялся мне навстречу, протянул руку. Я пожал ее и тут же увидел «учителя». Это был мужичонка лет тридцати пяти — сорока. Бритый. Руки в наколках. Так что его профессия и нынешний социальный статус сомнений не вызывали. «Учитель» посматривал на меня с веселым любопытством.

— Вот. Знакомьтесь! — сказал Литвинов. — Это Заяц — катала высшей категории. А это актер кино, товарищ Краснов. Он по роли должен играть в преферанс, но не умеет. Надо научить хотя бы азам.

— Чёй-то я в кино его не видал, начальник, — осклабился Заяц. — Фуфло гонишь!

— Я начинающий, — буркнул я. — Первая роль в кино.

— А, ну так бы и сказал… — развел руками уголовник. — Давай картинки, начальник, не на пальцах же его натаскивать…

Инспектор уголовного розыска хмыкнул и кинул на стол новенькую колоду.

— Ой красотулечки мои! — обрадовался катала, ловко перетасовывая карты. — На нары позволишь стиры взять?..

— Как себя вести будешь, — строго сказал Олег. — И давай без блатных словечек…

— Лады, начальник, замазали!.. Слушай сюды, фраер… — Он осекся, покосился на инспектора и заговорил уже обычным языком, лишь время от времени срываясь на блатняк. — В преферанс катают с тридцати двух стир, раскиданных на четыре масти… Старшие масти по понту: пики, трефы, бубны, червы. Старшие карты в масти по понту: семерка, восьмерка, девятка, десятка, валет, дама, король, туз. Одна из мастей может быть назначена козырем, тогда любая козырная карта, само собой, старше любой некозырной. В козырной масти авторитет карт сохраняется… — Его руки так и мелькали, раскладывая карты. — Правила взяток и очередность хода в префе такая… Первая картинка, положенная на стол, называется ходом. На ход каждый игрок обязан выложить одну карту. Карты выкладываются так… На ход игрок обязан класть стиру масти хода……

И продолжал, тараторя довольно быстро, рассказывать общие правила, а потом, будто и вправду учитель, велел мне повторить. Хорошо хоть слуховая память у меня неплохая. Я выдал, как на уроке, закончив последним из того, что он сказал:

— … Игрок, имеющий право первого хода и первой заявки в торговле, называется «первая рука». Следующий за ним игрок — «вторая рука» и последний катала — «третья рука».

Только тогда он начал мне излагать, какие виды игр существуют в преферансе:

— Играют на взятки. Игрок обязуется взять не меньше. Остальные должны помешать ему это смастырить, то бишь — взять как можно больше взяток, если выгорит… Заявив мизер, игрок обязуется не брать ни одной взятки. Другие игроки, наоборот, стараются подначить его взять взятки… В распасовках каждый игрок старается взять как можно меньше взяток… Короче, вся маза в том, чтобы, оценив свои стиры, заказать и сыграть наиболее выгодный контракт… Усек, Васек?

Литвинов тихо хмыкнул, но одергивать наставника не стал. После теории перешли к практике. Ну он меня и погонял, покуда я начал хоть что-то соображать! Хорошо, что я не собираюсь играть всерьез, продулся бы до нитки, похлеще Сивашова. Тем не менее, я взмок, хуже чем в литейке. Наконец, когда Заяц махнул на меня рукой, дескать, для кина сойдет, Литвинов вызвал конвойного, велев тому увести каталу. Колоду позволил ему забрать — оценил, выходит, труд учителя на «отлично».

— Ну что? — спросил он у меня.

— Всегда терпеть не мог карты и картежников, — пробурчал я.

— Да, я уже вижу, просадишь ты казенные, — хмыкнул Олег.

— Надеюсь, вы их потом изымете?

— А как же, тут без вариантов!

— Кстати, хочу спросить… Ну возьмете вы их во время игры, а что предъявите?

— Это служебная тайна, — откликнулся он. — Нам главное — получить повод для их задержания, а дальше раскрутим…

— Ясно. Я могу идти, товарищ начальник?

— Погоди! — сказал он. — Вместе пойдем. Подброшу тебя, куда скажешь. У меня служебная.

— Подбрось, подбрось. Мне собраться еще надо.

— Уезжаешь куда?

— Органам ведь всё известно, — подначил его я, но без злобы. — Да ладно. Улетаю. В Ригу, на выходные!

— Шикарно живешь!.. С кем летишь-то?

Я пожал плечами.

— Да был один вариант, да сорвался… Сейчас вот как раздумываю, кого пригласить?

— Узнаю гусара! — откликнулся мой армейский друган. — А мы вот, с Ангелиной, заявление в ЗАГС подали… Через пару недель — свадьба!

— Ух ты, поздравляю! Пригласишь пошуметь-то на свадьбе?

— А то!

Литвинов заполнил какие-то бумаги, и мы покинули отделение. Сели в милицейский «Жигуль». Олег — за руль.

— Куда везти-то?

— Давай… — я задумался и назвал свой домашний адрес.

Выйдя у своего подъезда, я поднялся на четвертый этаж, открыл дверь. Вошел. Привычная тишина и уют охватили меня. Вернее — тишина как раз не была полной, и именно потому веяло спокойствием. Бормотал телевизор. Закипал на кухне чайник. Шумела вода в ванной. Жизнь шла своим чередом. У меня даже на душе стало теплее. Я разулся. Снял пальто и сразу же направился к комнате Наденьки, хотя не был уверен, что она дома. Постучал, в тайной надежде, что ее все-таки нет. Однако она откликнулась, разрешив войти.

— Добрый вечер! — сказал я, появляясь на пороге.

— Здравствуй, — буркнула она, даже не глядя в мою сторону.

— Ты завтра-послезавтра работаешь?

— Нет, у меня выходные…

— Ну и отлично!.. Хочешь увидеть Ригу и Балтийское море?

— Это что, шутки такие?

— Нет, я серьезно… Через четыре часа самолет.

Все время разговора Надежда сидела, скрючившись и засунув ладошки между колен, обтянутых домашним ситцевым халатиком, а теперь — распрямилась, как розовый стебель и медленно расцвела.

— Нет — правда⁈

— Правда. Собирайся!

И с этими словами я вышел в коридор. За дверью послышался радостный визг. Кузина дала волю чувствам. я схватился за голову. Зачем я это сделал? Да затем, что, как учил нас Александр Грин, чудеса надо делать своими руками… Ну а я ведь тоже писатель — я этих чудес тоже не чужд.

Кстати, о чудесах. Свой лучший костюм я оставил в квартире у Анастасии Трегубовой, что надеть-то? Да ладно, что я, в Риге себе не куплю? Посвистывая, я открыл шкаф.

Глава 5

Я покидал кое-какие вещички в старый чемодан и вышел из комнаты, чтобы поинтересоваться, как идут сборы у моей попутчицы. И встретил в коридоре Савелия Викторовича. Он обрадовался:

— Тёма! Вот это сюрприз! Надолго?

— Да я, собственно, за Надей заехал, — сказал я. — Мы с ней на Рижское взморье улетаем, на выходные.

— И это правильно! — кивнул Телепнев. — Мы тоже, с Марианной Максимовной, хотим съездить в отпуск куда-нибудь.

— Очень хорошо! — похвалил я. — Если нужно чем-то помочь, обращайтесь.

— Спасибо, Тёма! — растроганно произнес сосед. — Пойду разогрею ужин. Супруга скоро вернется с работы.

— Передавайте ей привет! — сказал я. — С нас рижские сувениры!

— Счастливого пути! — откликнулся он.

Мы обменялись рукопожатиями, и Савелий Викторович пошлепал на кухню. В это время из своей комнаты вышла кузина. Она была уже готова к поездке. И сияла, как начищенный хрусталь. Как же легко сделать счастливой девушку! Главное — не сделать при этом несчастным самого себя. Ну… постараюсь не допустить.

— Ну если ты готова, тогда поехали! — сказал я.

Лучше выйти заранее. Ведь еще такси надо поймать. Я подхватил наши чемоданчики, и мы покинули квартиру. Тачку поймать удалось не сразу, я даже успел поволноваться — самолёт нас ждать вряд ли станет. Наконец, «Волга» с оленем на капоте притормозила рядом с нами. Мы погрузились и покатили в аэропорт. Хорошо, что в 1975-м году столица не знала еще пробок, и спустя час такси притормозило на стоянке возле здания аэровокзала. Волновался я зря, до вылета нашего рейса оставалось больше часа.

В советские времена аэропорты не напоминали осажденные крепости, где каждого пассажира воспринимают как потенциального террориста, просвечивая багаж и прозванивая одежду на предмет отыскания опасных объектов. Большинство граждан сами сознательно не везли с собой ничего такого, что могло бы угрожать безопасности полета. Что самое удивительное, даже на взлетное поле пускали провожающих, и это способствовало появлению множества романтических сценок в советских фильмах. Кто о чём, а я — о сюжетах думаю.

Нас с Наденькой провожать было некому. И, пройдя регистрацию на рейс, мы погрузились в перронный автобус, который представлял собой два вагончика, прицепленных к специальному тягачу. Этот автопоезд мне всегда нравился, потому что напоминал паровозик с вагончиками, какие курсировали в парках аттракционов. Судя по тому, как засверкали глаза моей спутницы, она тоже была в восторге. Автобус подвез нас к импозантному «Ту-104», со скошенными назад крыльями.

После проверки посадочных талонов дежурные пропустили нас к трапу. Улыбчивая бортпроводница поздоровалась и провела к нашим местам, и вообще буквально всё пока шло как по маслу. Места оказались с той стороны салона, где было всего по два кресла в ряду. Более того, напротив наших мест был стол. Не паршивая откидная дощечка, как в большинстве самолетов XXI века, а нормальный стол, куда можно положить книгу или поставить шахматную доску. Правда, против нас должны были сесть еще два пассажира, ибо стол был рассчитан на четверых. Мы с Надей сняли верхнюю одежду и повесили ее на плечики, которые цеплялись за багажную сетку. Чемоданы свои мы сдали, как положено, в багаж, так что руки у нас были свободны.

Салон постепенно заполнялся пассажирами. Люди проходили вдоль кресел, не торопясь рассаживались по своим местам. Слышалась разноязыкая речь. Вдруг мимо нас прошел человек, лицо которого мне показалось знакомым. И только в следующее мгновение я понял — кто это. Дернул Надю за рукав, дескать, смотри, кто с нами летит! Она взглянула знаменитому актеру и поэту вслед и пожала плечами. Ну да, чего я хотел? В середине семидесятых лицо Высоцкого было знакомо лишь заядлым любителям кино. Знаменитая пластинка с портретом выйдет позже. А настоящая слава настигнет Владимира Семеновича лишь незадолго до смерти.

Кумир советского народа прошел дальше по салону, положил в багажную сетку гитару в чехле, снял щегольскую дубленку. Похоже, никто, кроме меня, его не узнал. По крайней мере — никакого особого внимания другие пассажиры ему не оказали. Я решил пока тоже не соваться. Вот взлетит самолет, экипаж разрешит расстегнуть ремни, тогда можно будет и подойти. Последний пассажир прошел к своему месту. Бортпроводники захлопнули люк. Сразу стало теплее. Спутнице своей я уступил место возле непривычно круглого иллюминатора, и сейчас, перегнувшись через ее колени, выглянул в него и увидел отъезжающий трап.

Бортпроводница громким, но хорошо поставленным голосом рассказала о правилах поведения в полете и в случае экстренных ситуаций. Сообщила, что во время взлета и посадки курение в салоне запрещено. А в остальное время, значит, можно? Интересно. Завыли двигатели в основании крыльев. Самолет начал медленно двигаться по рулёжной дорожке. Поступила команда пристегнуть ремни. Надя вертела головой, ко всему присматриваясь и прислушиваясь. Сразу видно, прежде ей летать не приходилось.

Самолет остановился, но только для того, чтобы начать разгон перед взлетом. Двигатели завыли еще громче. Почти оглушительно. Да, со звукоизоляцией пассажирских лайнеров инженерам еще предстояло поработать. Сказывалось происхождение первого советского реактивного пассажирского самолета от бомбардировщика. «Ту-104» снова тронулся с места и начал набирать скорость. Мы с кузиной сидели по ходу движения, поэтому нас прижало к спинкам сиденья, а вот соседей наших — худых белобрысых парней, что занимали кресла напротив, наоборот, нагнуло вперед. Ремни впились им в животы, и парни негромко выругались, правда, не по-русски.

Отрыв от земли произошел не слишком мягко. Нас чувствительно тряхнуло. Пассажиры отреагировали по-разному. Кто-то выразился. Женщины взвизгнули. Однако дальше крылатая машина пошла плавно. Накренилась на правое крыло, совершая разворот. Внизу стало видно море огней, озаряющих ночную столицу. Самолет поднимался все выше, и стали различимы пятна электрических озер — это были города-спутники и поселки, окружающие великий город. Потом все заволокло мглою. «Ту-104» пробивал облака. А когда поднялся выше их, то сквозь иллюминаторы в затемненный салон пробился свет немеркнущего заката.

Светящиеся таблички «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ» и «НЕ КУРИТЬ» погасли. Наши соседи мгновенно освободились от ремней, достали импортные сигареты «Camel» с верблюдом на пачке и задымили. Хорошо, что дымок потянулся куда-то вверх. Видать, там были вытяжка. По салону двинулись бортпроводницы с подносами, нагруженными стаканами с напитками. Я взял Наде томатный сок, а себе — коньячок. Парни напротив — тоже. Они посмотрели на меня прозрачно-синими прибалтийскими глазами, в которых не было ни искорки дружелюбия.

Ничего, парни, потерпите. Ваше время еще не пришло. Я, советский гражданин, лечу в советский город Ригу — столицу советской же Латвии. И придется вам мне пока улыбаться. Ну, не вам, так другим — официантам, гостиничным администраторам, горничным и прочим. Я тоже отстегнул ремень безопасности, поднялся и направился к знаменитому барду. Мне лишь хотелось с ним поздороваться, а вовсе не навязывать свое общество. А еще больше мне хотелось его предупредить о жарком лете 1980-го, олимпийского года.

Да вот только что я мог ему сказать? Не пейте, Владимир Семенович, не употребляйте дурь? Глупо! Это не подействует. В лучшем случае, он примет меня за сумасшедшего, а в худшем — за сотрудника КГБ. Сейчас многие помешаны на стукачах — вернее — сексотах, они же секретные сотрудники, потому что не знают, чего на самом деле следует бояться. Так что — никаких предупреждений. Просто поздороваюсь и пожелаю счастливого пути, куда бы он сейчас ни направлялся.

Со стаканчиком наперевес я приблизился к кумиру нескольких поколений советских людей, наклонился и сказал тихо:

— Здравствуйте, Владимир Семенович!

Он удивленно на меня воззрился и ответил также негромко:

— Здравствуйте!

Его знаменитую хрипотцу нельзя было спутать ни с чем другим. Я поднял стаканчик с коньяком и произнес:

— Большое спасибо вам за ваше творчество! Берегите себя!

Мимо как раз проходила бортпроводница с опустошенным подносом, на котором ютился единственный стаканчик. Высоцкий взял его и ответил:

— Благодарю, товарищ!.. Постараюсь!

Чокнувшись, мы выпили с ним, и я ретировался. Я прекрасно понимал, что для великого человека это лишь мимолетный эпизод, о котором он забудет раньше, чем самолет коснется бетонки в рижском аэропорту. А вот для меня эта встреча имела значение. Замысел нового, главного романа моей жизни выкристаллизовывался в моей голове. В нем я должен осмыслить эту эпоху так, как это не сможет сделать ни один из современных писателей. Потому что все они погружены в поток времени и не ведают, что ждет их за поворотом.

А я — ведаю! Единственный не только из поэтов и писателей всего мира, но и вообще — из четырех с лишним миллиардов человек, населяющих сейчас планету. Будет не только глупо, но и непорядочно не использовать такую возможность. Глупо, потому что другого такого шанса не будет, а непорядочно — потому что я должен предупредить всех, кто прочитает мою книгу, если уж не могу предупредить конкретных людей. По крайней мере — обязан постараться.

Нет, я, несмотря на свои двадцать, не настолько наивен, чтобы верить в силу воздействия печатного слова и надеяться, что книга может приостановить процессы разложения советского общества, которое приведет к чудовищной катастрофе, именуемой развалом СССР. Катастрофа, так или иначе, произойдет. И потому, что огромный талант, который сидит в десятке кресел позади меня, губит свою жизнь собственными руками, и потому, что эти белесые юнцы напротив считают, что независимая Латвия будет процветать, и по миллионам других причин.

И всем этим миллионам кажется, что им нужно больше свободы, которая заключается, прежде всего, в том, чтобы слушать западную музыку, носить западные тряпки и покупать все, что душа пожелает. И при этом они думают, что за эту кажущуюся свободу им не придется платить страшную цену. Вот в чем их главное заблуждение, которое нужно попытаться развеять книгой, что я должен написать. Ну или хотя бы попытаться. По спине и рукам пробежал холодок. А вдруг Высоцкий ее прочтет и переменит свое отношение к себе самому и своему здоровью?

Ведь его слово, как никакое другое, было необходимо нам в Катастройку и проклятые девяностые! Я понимал, что меня слегка уже заносит. Пора возвращаться к действительности. Как ни убегал самолет от рассвета, что накатывался с востока, но Земля двигалась все же быстрее. За иллюминаторами сиял золотой свет. И когда «Ту-104» опять погрузился в мокрую вату облаков, то под ними тоже оказалось светло. Бортпроводница объявила, что самолет готовится к посадке и что в аэропорту города Рига температура воздуха — три целых, девять десятых градуса, пасмурно, но без осадков.

Что ж, прекрасная погода для первой половины марта. Самолет снизился над Рижским заливом, развернулся и пошел на посадку. Шасси коснулись бетонки, и лайнер резко затормозил. Так что теперь пришлось нам с Надеждой повисеть на натянувшихся ремнях. Правда, через несколько мгновений нас опять прижало к спинкам кресел, ибо «Ту-104» использовали тормозные парашюты, которые тоже достались им в наследство от своего прародителя дальнего бомбардировщика.

В иллюминаторах показалось здание аэровокзала с большими буквами на крыше: «RIGA». Бортпроводница сообщила нам очевидное и пригласила на выход. Мы поднялись, оделись и поспешили туда. Спустившись по трапу, я не стал сразу садиться в перронный автобус, хотя Надя недоуменно дергала меня за рукав. Мне хотелось дождаться, когда спустится Высоцкий. Наконец, он показался в проеме люка. На минуту замер, что-то сказал бортпроводнице и принялся спускаться.

Его встречали. Я увидел автомобиль, который подъехал почти к самому трапу. Из него вышла молодая белокурая женщина и какой-то парень в модных джинсах, кожаном пальто и темных очках. У блондинки в бежевом пальто в руках были цветы. Увидев Владимира Семеновича, она замахала букетом и кинулась навстречу. Проходя мимо меня, бард и киноактер приветливо улыбнулся и кивнул мне — вспомнил мои пожелания. Они уехали, и я нехотя поддался настойчивости своей спутницы. Мы сели в автобус и вместе с остальными пассажирами покатили к аэровокзалу.

Вокзал был новенький, с иголочки. Он был построен всего полгода назад и потому радовал пассажиров простором, комфортом и современным дизайном интерьеров — лишнее свидетельство «ужасов советской оккупации». Получив багаж, мы с Надей двинулись к стоянке такси. Надо было решить вопрос с жильем. Я помнил, что в СССР попасть в гостиницу было не так-то просто, если организация, в которой ты работаешь, не забронировала тебе номер, но так как наша с кузиной поездка «дикарями» с самого начала была авантюрой, пришлось положиться на авось.

Я назвал водителю такси гостиницу «Рига», и он повез нас, напевая что-то в усы, постриженные скобкой — такая была в эти годы прибалтийская мода, которая скоро расползётся по всему Союзу. Почему «Рига»? В прежней жизни мне приходилось жить в этой гостинице. Она построена в середине пятидесятых годов и сохранила в своих интерьерах стиль той эпохи. Деревянные панели, красные ковры, плюшевые занавеси, позолота где надо и не надо. Высокие потолки, широкие лестницы и просторные коридоры. В номера ведут солидные, массивные двери с медными ручками. Да и мебель в самих номерах тоже солидная — раритет сталинской эпохи.

Конечно, я выбрал её не за это.

Самое ценное — близость к рижским достопримечательностям. Как-никак исторический центр. А посмотреть места и вправду хотелось, тем более, что впереди, по возвращении из приморского райского уголка, ждало много работы. Из окон гостиницы открывается вид на Театр оперы и балета Латвии, дальше — живописный парк на берегу городского канала, Колоннадный киоск и знаменитые часы «Лайма», излюбленное место встреч нескольких поколений рижан. Правда, ныне реклама довоенной шоколадной фабрики с этих часов была убрана и заменена разноцветными панелями с подсветкой, но старое название часов по-прежнему живет в памяти горожан.

В общем, место для обитания туристов самое подходящее. Вот только повезет ли? Мы вышли с Надей из машины и прошли в вестибюль гостиницы. Я сразу направился к стойке портье. Меня вдохновило, что ее хотя бы не украшает табличка «МЕСТ НЕТ», как в других советских отелях, так что я шустро переставлял ботинки. Портье оказалась немолодой дамой, которая смотрела на меня безнеприязни. Что меня, честно сказать, воодушевило еще больше. Я открыл было рот, чтобы поздороваться, ну и изложить цель своего к ней обращения, как вдруг рижанка заговорила сама:

— Здравствуйте! Если вы касательно номера, то вынуждена вас огорчить. Мест нет.

Ответ не стал для меня неожиданностью, но и сдаваться я не собирался.

— Доброе утро! — произнес я, доставая из кармана свое редакционное удостоверение. — Видите ли, я сотрудник журнала «Грядущий век». Прибыл в ваш прекрасный город вместе с актером театра на Таганке и знаменитым бардом Владимиром Высоцким…

— Что же вы сразу не сказали! — перебила она меня. — Для таких случаев у нас всегда есть некоторый резерв… — Она протянула руку за документами. И я ей сунул наши с Надеждой паспорта. — Та-ак, — протянула она, рассматривая документы. — Насколько я понимаю, ваша спутница не является супругой…

— Нет, она поэтесса, выступает на сцене с Владимиром Семеновичем…

— Вы же понимаете, я не могу вас поселить в одном номере, — покачала она головой.

— И не надо! — обрадовался я.

— Да? — озадаченно переспросила портье — очевидно, упорствовали на эту тему приезжие достаточно часто. — Ну хорошо… Вот вам анкеты, заполняйте.

Я взял листочки, подозвал кузину, и мы начали заполнять анкеты, без которых в советских гостиницах нельзя было временно прописаться. Покончив с этим бумагомаранием, я протянул их старушке, а та вдруг привстала со стула и прошептала:

Глава 6

— А вы могли бы помочь мне достать билет? — прошептала она, едва дыша.

— Вы увлекаетесь творчеством Высоцкого? — спросил я.

— Не я! — отмахнулась дама. — Сын. Целыми днями крутит на магнитофоне его песни.

— Ну что ж, — сказал я, понимая, что выкрутиться не удастся. — Встречу Владимира Семеновича, спрошу.

— Встретите-встретите, — улыбнулась портье, которую по-советски следовало называть администратором, протягивая деревянные «груши» с ключами. — Ваш номер как раз напротив его.

Вот это сюрприз. Мы с Надей будем жить рядом с Владимиром Семеновичем! С другой стороны, очевидно же, что по-другому и не выйдет, раз мы в одном отеле остановились. Подхватив вещички, мы поднялись на третий этаж. Наши номера были 323 и 324. А Высоцкий, если верить мадам, живет в 318-м. И только я об этом подумал, как дверь с цифрой «318» отворилась, и в коридор вышел сам обитатель номера. Увидев меня, он улыбнулся.

— А мы, оказывается, соседи, — сказал Владимир Семенович дружелюбно. — Кстати, как вас зовут, молодой человек?

— Артемием, — ответил я. — А это моя кузина. Надя.

— Какое хорошее старинное слово «кузина», — отозвался бард. — Приятно познакомиться. — Он поцеловал зардевшейся Надежде руку и добавил: — Приходите вечером на мой концерт. Я скажу Роберту, моему здешнему импресарио, чтобы он вам придержал два билетика.

— Если можно — три, Владимир Семенович, — набравшись наглости, попросил я.

— Значит — три! — сказал Высоцкий, нисколько не удивившись. — Увидимся на концерте!

И он зашагал к лифту. Я открыл дверь Надиного номера.

— Это же он играл в картине «Вертикаль»? — шепотом спросила она, указывая глазами в сторону удаляющегося артиста.

— И в «Хозяине тайги» — тоже, — откликнулся я.

На душе было тепло, и даже то, что она, наконец, узнала артиста, радовало как-то по-детски. Я когда-то читал, что писал он очень много, почти беспрерывно, и теперь задумался — какая песня сегодня, например, за обедом выйдет у него из-под пера?

— Точно! — ахнула кузина. — Надо обязательно попросить у него автограф!

— Вот на концерте и попросишь, — пробормотал я, занося в номер ее чемодан. — Располагайся. И давай сходим куда-нибудь, поедим, что ли.

— Хорошо. Только душ приму.

— Как желаешь. Когда будешь готова, постучи ко мне.

— Ладно…

Я направился в свой номер. Был он точно таким же, как и Надин. Две койки, разделенные тумбочкой. Стол. Два стула. Графин с двумя стаканами на стеклянном подносе. Радиоточка. Люстра. Санузел. В небольшой прихожке — вешалка и тумбочка для обуви. В общем — не люкс. К тому же на второе место всегда могут подселить незнакомого соседа. Со слета эндокринологов, как в «Мимино». Я так думаю!.. Только вид из окна тут похуже, чем в комедии Данелии. За окном был двор с мусорными баками и грузовиком, из которого как раз вытаскивали какие-то тюки.

Однако мне тоже нужно принять душ. Я разделся. Залез под струи воды из «лейки» и с наслаждением вымылся. Смыл, вроде как, столичную грязь в Прибалтике — всё-таки здесь даже воздух особый, будем считать таковой и водопроводную водичку. Жаль, холодно. В море не искупаешься. Едва я оделся, как в дверь постучали. Я крикнул:

— Входи.

Вошла кузина. Тоже вымытая и переодетая.

— Ну что, идем завтракать? — спросил я.

— Ага! — откликнулась она. — Я жутко голодная!

Мы спустились в ресторан на первом этаже. Обеденный зал пустовал. Всего лишь несколько столиков было занято. Понятно, столпотворение здесь начнется только вечером. Особенно, если по городу пролетит слух, что в «Риге» живет сам Высоцкий. Я гордился своим, пусть и поверхностным, знакомством с великим поэтом, но верил, что наступит время, когда люди будут прорвать любые кордоны, лишь бы посмотреть на меня самого хотя бы издали. Не говоря уже о том, чтобы взять автограф.

Официант принес меню. Я сказал своей спутнице, что в Латвии нужно пробовать блюда латышской кухни. Луковый клопс, циркавские миноги, путра, бигос, кровяные блинчики и хладник, серый горох и хлебный суп. Звучит все это странно и даже несколько зловеще, но на самом деле — довольно вкусно. Правда, официант нас разочаровал, сказав, что большую часть национальных блюд готовят они к вечеру, но хладник — иным словом, свекольник, путру — пшенную или перловую кашу с овощами, мясом или рыбой, а также творогом, и хлебный суп на десерт подать могут. Что ж, что есть, то я и велел принести. Ну и чаю.

Мне было интересно, как Надя отреагирует на здешнюю кухню. Когда подали хладник, она хлебнула несколько раз и скривилась.

— А это нельзя подогреть?

— Нет. Это такое блюдо, оно подается холодным, — объяснил я.

Конечно, летом оно было бы более уместным, но лично мне и сейчас радовало глаз овощным разноцветьем.

— Ладно, — буркнула кузина. — Я попробую это съесть.

И она честно дохлебала свою порцию до дна. Путра ей понравилась больше. А хлебный суп, который представляет собой многослойное блюдо из ягод, взбитых сливок и крошек ржаного хлеба, Наденька слопала и попросила добавки. Наевшись, мы вернулись в номера, чтобы одеться и отправиться осматривать город. Конечно, я с большим бы удовольствием вздремнул, но в другие города ездят не для того, чтобы спать. Мы покинули гостиницу и двинулись в сторону театра оперы и балета.

Собственно, как и многие другие средневековые города, Рига могла похвастаться архитектурными изысками и историческими достопримечательности, в основном, в своем центре. Это очень удобно. Не обязательно мотаться по всему городу, чтобы увидеть главное. А что главное в Риге? Домский собор? Ратушная площадь? Театр оперы и балета? Рижский замок? И это, и еще многое другое. Всего понемногу. Я раньше бывал в этом городе, а еще больше читал о нем. А вот моя спутница знала о Риге лишь понаслышке.

— Здание театра оперы и балета, — начал рассказывать я о ближайшей достопримечательности, до которой было рукой подать, — было построено, если не ошибаюсь, в одна тысяча восемьсот каком-то году и считается одним из самых красивых в городе. Архитектурно выдержано в традициях классицизма, украшено скульптурами, театральными масками, ионическими колоннами. Почти все эти декоративные элементы изготовлены в Германии, поэтому иногда здание называют «Немецким театром». Известно своим концертным залом, который освещается сотнями газовых светильников, и выполнен в стиле барокко.

— И откуда только ты всё это знаешь? — удивилась Наденька.

— Книжки надо читать, — буркнул я.

— Я — читаю! — обиженно произнесла кузина. — «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Блеск и нищета куртизанок»…

— Я имел в виду — книги по истории, искусству, культуре, — вяло возразил я, не желая вступать в дебаты.

Мне уже стало не интересно рассказывать ей о местных достопримечательностях. Я же не просвещать ее сюда привез! А зачем, кстати, я ее вообще привез?.. Да чтобы билет не пропадал, и чтобы не скучно было одному… А вот что она думает о цели этой поездки, бог весть… Наверное, уже навоображала себе с три короба. Ладно, пару дней как-нибудь потерплю ее общество, а там можно будет вернуться к Насте. Все-таки добрые дела всегда чреваты если не неприятностями, то во всяком случае — скукой. Вспомнив об Анастасии, я подумал, что нужно ей позвонить, узнать как она там — и вообще.

И хотя настроение мое испортилось, прогулка по историческому центру столицы ЛатССР все же была приятным времяпровождением. Мы дошли до Ратушной площади, полюбовались самой Ратушей и Домом Черноголовых с его необычным фасадом и лепниной будто со старинных гербов. И неторопливо вернулись в гостиницу. Несправедливо, однако, было б утверждать, что кузине было неинтересно. Она то и дело вертела головой с задорным хвостиком, охала и ахала. И слова: «Как красиво!» повторяла как заведенная. Тем не менее, когда мы снова оказались в вестибюле «Риги», я вздохнул с облегчением. Вот еще, наверное, почему меня никогда не тянуло обзаводиться детьми — не люблю бестолковщины.

У стойки портье-администратора, нас поджидал невысокий, с залысинами мужик — усы скобкой — в джинсах и кожаном пиджаке. Увидев меня, он кинулся навстречу. Покосился на мою спутницу и серые, чуть навыкате, глаза его заблестели.

— Вы Артемий?

— Да? Чем могу?

— Моя фамилия Лиепиньш, — сказал он с прибалтийским акцентом. — Я организую концерт Владимира Высоцкого в Институте электроники. Владимир Семенович просил оставить для вас три билета.

— А-а, так вы — Роберт! — догадался я. — Импресарио!

— Это Владимир Семенович так шутит, — без тени улыбки произнес тот. — Я заведую культурными мероприятиями в комитете комсомола нашего института, а так — я младший научный сотрудник.

Для мэнээса он был староват, но это не мое дело.

— И что, вы можете мне эти три билета продать?

Мэнээс Лиепиньш смутился, но кивнул.

— Труд артиста должен быть оплачен, — произнес он.

Кто бы сомневался.

— Сколько с меня?

Роберт смутился еще больше и почти прошептал:

— Двадцать пять рублей.

Я хмыкнул. Восемь рэ, тридцать копеек с носа, значит? Ну, для концерта Высоцкого сущие пустяки. Вынув из кошелька новенькую купюру, я протянул ее застенчивому мэнээсу. Тот, схватил ее, воровато оглянулся и сунул мне три квитка.

— Будем рады видеть вас на концерте в нашем институте, — пробормотал он и испарился.

Я повертел бумажки в руках. Они были явно распечатаны на ЭВМ, так как принтеров, в привычном для людей XXI века виде, в эти времена еще не было. Строчки складывались в слова: «ДОРОГОЙ ДРУГ! ПРИГЛАШАЕМ ТЕБЯ НА НАШЕ МЕРОПРИЯТИЕ!». Далее следовали номер места, дата и время начала мероприятия, и адрес: «РИГА, пл. АКАДЕМИЯС, 14». еще на билетах была печать комитета комсомола. Ну что ж, превосходно! Я подошел к стойке портье-администратора, протянул ей один билет.

— Как обещал. Вашему сыну! — сказал я.

— О, спасибо вам! — обрадовалась она и тут же спохватилась: — Сколько с меня?

— Нисколько, — откликнулся я. — Это подарок.

— Еще раз благодарю!

Я кивнул и вернулся к Наде, терпеливо поджидавшей меня в сторонке.

— А кто это? — спросила она, имея в виду комсомольского деятеля-спекулянта.

— Младший научный сотрудник Института электроники Роберт Лиепиньш! — отчеканил я. — А что, понравился?

Кузина потупилась.

— Симпатичный мужчина.

— Хочешь, познакомлю?

— Ну-у… — неопределенно протянула она.

Но я не был намерен отступать. Хоть будет кому ее по вечерней Риге выгуливать, может быть.

— Вечером, на концерте Высоцкого, — уточнил я.

Надя кивнула. Мы поднялись на свой третий этаж. Избыток свежего городского воздуха и усталость сморили меня, едва я прилег на койку в своем номере. Я продрых несколько часов и проснулся от стука в дверь.

— Войдите! — сонно буркнул я.

В номер ворвалась кузина.

— Мы не опоздаем на концерт? — с ходу спросила она.

Интересно, это она так рвется артиста послушать или его «импресарио» увидеть? Я взглянул на часы. Два пятнадцать пополудни. А концерт — в пять.

— Не опоздаем, — зевая, ответил я. — Начало — в семнадцать ноль-ноль… А сейчас и пятнадцати нету… Пойдем лучше пообедаем?

— Пойдем! — согласилась она. — Только можно я возьму себе что-нибудь… Ну-у… наше?

— Не понравилась тебе, значит, латышская кухня? — хмыкнул я.

— Ну-у… не то что бы… Этот хлебный суп — ничего… Вроде мороженого.

— Ладно! — отмахнулся я. — Иди оденься для ресторана…

Надя убежала, а я пополз в ванную, чтобы умыться. Отправил кузину переодеваться, а у самого-то ничего приличного-то и нету. Собирался же прикупить какие-нибудь шмотки! Насколько я помню, есть в Риге универсальный магазин, где можно прибарахлиться, а заодно и кузину порадовать. Раз уж у нее ни отца, ни матери, должен же кто-то позаботиться о ее приданом? Когда Наденька была готова, мы спустились в ресторан. На этот раз я не стал ее мучить латышской кухней, заказав более привычные пельмени, а себе — гуляш с картофельным пюре. Впрочем, понравившийся ей десерт я все-таки тоже попросил подать.

После обеда я взял такси, и мы поехали в Рижский центральный универмаг — а это уже само по себе для советского человека было целым аттракционом. Там я прикупил себе костюм цвета кофе с молоком, с расклешенными брюками и пиджаком, отдаленно напоминающим френч, несколько мужских сорочек и пару галстуков. Наде достались туфли на шпильках, зеленые, в цвет ее платья, которое она захватила из столицы, а также — янтарное ожерелье. Со всеми этими приобретениями мы вернулись в гостиницу, чтобы переодеться и выехать в Институт электроники, в актовом зале которого и должен состояться концерт Высоцкого.

Когда мы вышли из такси, то сразу поняли, как нам повезло, что мы приобрели билеты у «импресарио» Роберта. Потому что все пространство перед главным зданием научного учреждения было запружено народом. Заметив, что мы с Надей уверенно движемся к парадному подъезду, к нам кинулись толпы поклонников барда, многоголосо вопрошая: «Нет ли лишнего билетика?». Можно только представить, как спекульнул Лиепиньш на продаже своих «электронных» билетов. На входе нас встретили крепкие парни с красными повязками добровольной народной дружины. Они тщательно проверили наши билеты и благополучно пустили внутрь.

Вестибюль института тоже был забит поклонниками творчества Владимира Семеновича, хотя глядя на некоторых дебелых дам, увешанных золотыми побрякушками, я засомневался в том, что они денно и нощно крутят записи с его песнями. Скорее всего — они о нем вообще впервые услышали пару дней назад, а билеты приобрели, потому что это модно и престижно, и вообще — дефицит. Между ожидающими начала концерта мотался Роберт, вид у него был затравленный. Ожил мэнээс, Лиепиньш только столкнувшись с нами. Ну, не мне обрадовался, конечно. Увидев приодетую Наденьку, он расцвел, как майская роза.

— Здравствуйте! — сказал он. — Рад видеть вас! Ваши места в первом ряду.

— Спасибо! — пискнула запунцовевшая кузина.

Роберт засиял так, словно она уже согласилась выйти за него замуж. И тут же, замахав руками, громко известил собравшихся:

— Товарищи! Минуточку внимания! Прошу организованно проходить в зал, занимая места, указанные в ваших приглашениях!

Публика заволновалась, загомонила и двинулась к открытым дверям актового зала. Мы с кузиной уверенно двинулись к первому ряду, в котором большую часть мест тут же заняли местные «светские дамы». Рядом с нами, правда, оказался патлатый парень в джинсовом костюме — вероятно, это и был сынок нашей администраторши. На коленях он держал портативный кассетный магнитофон «ВЕСНА-306». Видать, готовился записывать концерт. Надо думать, что таких ловкачей с кассетниками в зале сейчас хватало. Нашему соседу повезло больше других. Он сидел в первом ряду.

Народу в зале становилось все больше. Да там буквально яблоку негде было упасть. Я подозреваю, что далеко не все из них отвалили за билеты по восемь с копейками рябчиков. Гвалт стоял невообразимый. Все с нетерпением ожидали начало концерта. В зале медленно погасли лампы. Лишь на сцене лежало пятно света. И в нем появился наш с Надюхой знакомый — Роберт. На нем сегодня был смокинг и галстук-бабочка. Поправив ее, мэнээс Лиепиньш сказал в микрофон:

— Добрый вечер, дорогие друзья! Я сегодня с большим удовольствием объявляю, что у вас в гостях популярный артист советского кино и театра — Владимир Высоцкий!

Раздались, как пишут в газетах, бурные и продолжительные аплодисменты. Роберт покинул сцену, уступив ее Высоцкому. Тот вышел в черной водолазке и того же цвета брюках. Через шею и плечо у него висела гитара. Не произнеся ни слова, он спел «В суету городов и в потоки машин…». Когда песня закончилась, автор переждал новый шквал аплодисментов и сказал:

— Это была песня из кинофильма «Вертикаль». Я сегодня… Видите, в чем дело, я не впервые в вашем городе, приезжал сюда на съемки фильма «Четвертый», главные герои которого — бывшие военнопленные, бежавшие из немецкого концлагеря… И вот недавно я написал несколько песен для спектакля «Павшие и живые», о поэтах и писателях, погибших на войне… Я спою вам песню, она называется «Братские могилы». Эта песня звучала потом в картине «Я родом из детства». И недавно вышла пластинка… моя пластинка, записанная с оркестром, там песня «Братские могилы» и еще три песни из других фильмов…

Он снова ударил по струнам, и его хриплый голос разнесся по залу, а большинство зрителей слушало затаив дыхание. Большинство, но не все. Расфуфыренные дамы в первом ряду недоуменно переглядывались и шепотом обменивались своим, конечно же, высококвалифицированным мнением. Парень с магнитофоном посматривал на них зверем — ведь их бормотание записывалось на драгоценную пленку вместе с голосом Высоцкого!

Вдруг бард оборвал песню.

— Уважаемые зрители первого ряда, может, вы подниметесь на сцену и здесь выскажете свои мысли по поводу моего исполнения? — произнес он, и шушукающиеся кумушки, словно нашкодившие школьницы, замотали головами. — Тогда я продолжу, с вашего позволения, — добавил Владимир Семенович.

И исполнил песню:

В ресторане по стенкам висят тут и там

«Три медведя», «Заколотый витязь»,

— За столом одиноко сидит капитан.

— Разрешите? — спросил я. — Садитесь!

— Закури! — Извините, «Казбек» не курю.

— Ладно, выпей! Давай-ка посуду…

— Да пока принесут… — Пей, кому говорю!

— Будь здоров! — Обязательно буду.

Когда отзвучали последние аккорды, ее исполнитель сказал:

— Это из спектакля московского театра Сатиры «Последний парад». В этом спектакле главную роль играет Анатолий Папанов. Вот… Так что вам всем сразу ясно, что это комедия. Хотя Анатолий Папанов играет и серьезные роли, и снимался в фильме «Живые и мертвые», играл генерала…

Высоцкий спел подряд еще несколько песен: «Вдох глубокий, ноги шире…», «Удар! Удар! Еще удар!..», «Я раззудил плечо — трибуны замерли…», «Я самый непьющий из всех мужиков…», «Я бегу, бегу, бегу…»

— Эта песня тоже из этого же спектакля, но она называется «Человек за бортом», — пояснил актер и спел: «Сколько слухов наши уши поражают…». И тут же пояснил, по своему обыкновению:

— Шуточная песенка… У нее есть маленькая история такая, дело в том, что все актеры… Да и не только актеры, даже присутствующие в этом зале люди, обязательно страдают от слухов и сплетен. А мы — в большой степени, потому что о нас просто больше говорят… Ну а так как я тоже получил несколько увечий от этих слухов и сплетен… Ведь куда ни приезжай — спрашивают, где сидел, где воевал… Поэтому как я могу бороться с этим… с этим явлением и пережитком?.. Только песнями. Ну вот, я, значит, это и делаю. Следующая песня называется «Песня о переселении душ». Ну, вы знаете, по религии индусской, мы с вами не умираем, значит, а переселяемся в животных…

Он спел: «Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса…», а за ней — «Я не люблю фатального исхода…».

— Следующая моя песня называется «Песенка плагиатора, или Посещение Музы». Ну, вы знаете, что плагиаторы — это люди, которые присваивают себе чужие произведения. Это те же самые воры, только, значит, по другому называются. И вот был даже такой случай, однажды в журнале «Октябрь» поэт Василий Журавлев взял, да напечатал стихи, а они, оказалось, принадлежали Анне Ахматовой. Его спрашивают: «Вась, ты зачем это сделал такую хо… нехорошую вещь?» А он говорит… говорит: «А я, — говорит, — даже не знаю, они как-то сами просочились!» Ну и, значит, просочились-просочились, а потом говорит: «А потом, в конце концов, подумаешь, какое дело! Пусть она моих хоть два возьмёт, мне не жалко!» Вот так… у них такие…

Концерт покатился дальше. Владимир Семенович чередовал песни комментариями и едкими замечаниями. Народ в зале то смеялся, то аплодировал. И я вместе со всеми. И в то же время в моей голове шла незримая писательская работа. Я уже решил, что героем моего главного романа будет человек, который по какому-то капризу природы живет много лет и почти не стареет. Родился он еще в конце XIX века, помнит Первую Мировую войну и Октябрьскую революцию, участвует в Гражданской и в Великой Отечественной войнах. Ему приходится начать со временем гримироваться под старика, благо среди множества его профессий есть и актерская.

Зная, что такое история, не понаслышке, он ищет способы предупредить своих современников о том, что впереди их ждут серьезные испытания. И чего только не перепробовал — писал фантастические романы, стихи, философские эссе, выступал с лекциями, но кроме неприятностей ничего не добился. И вот однажды на него выходит капитан госбезопасности, который знает о необыкновенном даре долгожительства главного героя и решает использовать его в целях спасения Советского Союза. Капитан тоже видит признаки разложения социалистического строя и намечает ключевые моменты, в которые, по его мнению, следует вмешаться. В частности — спасти талантливого поэта, кумира миллионов.

Слова, складывающиеся в строчки, так и замельтешили у меня перед глазами. Мне захотелось, чтобы концерт поскорее подошел к концу. И вот Высоцкий объявил, что споет последнюю на сегодня песню. И тут зрители принялись выкрикивать свое пожелания. Кто-то хотел услышать «Если друг оказался вдруг…», кто-то «Здесь лапы у елей дрожат на весу…», кто-то — «Как все мы веселы бываем и угрюмы…». Владимир Семенович постучал по подбородку пальцем, выбирая, а потом, пристукнув ладонью по гитаре, согласился спеть все три песни. И только тогда откланялся. Вернее — пытался. Потому что зрители бросились к сцене с цветами и фотографиями и просто блокнотами — для автографов.

Тетки из первого ряда, которые весь концерт просидели с кислыми минами, пытались выбраться из зала, но у них не получилось. И они вертелись в людском водовороте, громко возмущаясь и призывая милицию. Надя тоже хотела получить у барда автограф, но к нему было не пробиться. На глаза кузины навернулись слезы. Я был близок к тому, чтобы начать оттаскивать от артиста наиболее ретивых поклонников, чтобы пробить дорогу родственнице, но вдруг, откуда ни возьмись, опять появился Лиепиньш, снова переодевшийся в джинсы и кожаный пиджак.

— Можно минуточку внимания? — спросил он.

— Разумеется, я весь в вашем распоряжении, — я кивнул.

— Вы сейчас никуда не торопитесь? Никаких планов на вечер нет?

— Ну, у меня есть некоторые творческие планы, — пожал я плечами, но, оглянувшись на Надю, которая буквально запрыгала от предвкушения, все же спросил: — А что, есть какие-то предложения?

— Есть, — мой собеседник добродушно улыбнулся.

— Внимательно слушаю.

— Вы приглашены на дружеский ужин с Владимиром Семеновичем в ресторан гостиницы «Рига». Начало через полчаса, не опаздывайте!

— Передайте поэту мое согласие, — ответил я, хотя немало удивился, отчего вдруг подоспело такое предложение.

Помощник лучерзарно улыбнулся:

— Вы приглашены не один, а с этой милой дамой…

Глава 7

Вон оно что, а я еще думал, с чего бы вдруг такое предложение. Высоцкий видел меня мельком пару раз и уже наверняка забыл. Сложно представить, сколько народа за этот день успело с ним поздороваться, высказать пожелания и прочие любезности. А тут оказывается, сам Роберт не прочь воспользоваться шикарной возможностью познакомиться с кузиной поближе. Ну, я точно не стану вставлять ему палки в колеса — пусть дерзает. У меня же, благодаря этому взаимному интересу Нади и Роберта, теперь наклевывается отличный вечер.

По итогу мы обусловились, что обязательно придем, и пошли в гардероб, там оделись и вышли на воздух. Все-таки в переполненном актовом зале Института электроники стояла изрядная духота. Топор можно было вешать. Рижские таксисты уже смекнули, что в скромном научном учреждении сегодня столпотворение, и потому поймать тачку оказалось нетрудно. Через пятнадцать минут мы были уже в гостинице. Можно было успеть еще заскочить к себе в номера. Кузине — поправить макияж, которым она в силу своего возраста еще не слишком злоупотребляла, а мне записать — пришедшие на ум строчки. Хорошо, что я захватил с собой авторучку и стопку бумаги.

«Небо на западе перечеркивала жирная полоса густого дыма, — начал выводить я. — Похоже, шальной снаряд угодил в одиноко стоящую на запасных путях нефтяную цистерну, а чей именно, поди разбери. Ни коня, низкорослого жеребца каурой масти с редкой гривой и густым хвостом, которым он лениво отмахивался от слепней, ни всадника, молодого светловолосого красноармейца, в выбеленной зноем, мокрой от пота гимнастерке, — это не интересовало. Красноармеец наклонялся с седла, срывал ржаные колоски, растирал между пальцами, сдувал труху и бросал в рот жесткие пахучие зерна, а жеребец, чуя воду, косился в сторону близкой балки и нетерпеливо переступал короткими ногами с мохнатыми бабками. Было чертовски соблазнительно, чуть тронув поводья, пустить его шагом, осторожно, боком, сползти на дно оврага и напиться из ледяного ручья, но командир, словно почуяв, коротко и яростно глянул через плечо, и тут же хрипло пропела труба. И эскадрон неровным строем двинулся навстречу такой же изломанной линии белых…»

Давно я уже не писал с таким удовольствием, и поэтому, когда кузина постучала в дверь, с сожалением отложил перо. Если бы не приглашение самого Высоцкого, я бы лучше остался в номере. Другое дело, что отпускать Наденьку одну в незнакомую компанию — тоже нехорошо, так родственники не поступают. Так что сменил рубашку, повязал другой галстук и вышел из номера. В первое мгновение мне показалось, что какая-то девушка ошиблась номером, и лишь присмотревшись, понял, что родственница за считанные минуты умудрилась преобразиться. Неужто все это ради лысоватого рижского мэнээса?

Я взял ее под руку, и мы спустились к ресторану. На стеклянной двери красовалась табличка: «ЗАКРЫТО НА СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ». На входе стоял Лиепиньш, он кивнул гостиничному швейцару, который, похоже, выполнял сейчас обязанности охранника, чтобы тот нас пропустил. На столиках в ресторанном зале уютно светились зеленые лампы. Стекла панорамных окон были покрыты тонкой колеблющейся пленкой воды. На улице пошел дождь. Участников товарищеского ужина оказалось довольно много, хотя большая часть светильников была погашена, но на эстраде играла музыка и в центре топтались пары танцующих.

Столы были уже накрыты, поэтому мы с кузиной просто сели на свободные места. Я с любопытством оглядел других участников ужина. Судя по разнообразию и некоторой небрежности в одежде — здесь собралась творческая интеллигенция. Видать, в основном, местного происхождения, так как сквозь негромкую музыку пробивалась мелодичная латышская речь. Самого виновника торжества еще не было. Наверное, он отдыхал после концерта. Потому и его «импресарио» не спешил появляться в зале, а всё маячил у дверей. Он должен был встретить актера и поэта у входа. И вот это произошло. В ресторан стремительно ворвался Владимир Семенович. Музыка сразу оборвалась, и все присутствующие зааплодировали.

Высоцкий вышел на середину и негромко произнес:

— Дорогие друзья, спасибо, что пришли. Очень прошу не уделять мне слишком много внимания. Мы все здесь равны.

И он подсел к компании из двух девушек и трех парней. А сопровождающий его Роберт направился к нам. Выглядел «импресарио» как выжатый лимон, но Надюха не сводила с него глаз. Все-таки загадочны женские души. Сначала она по мне сходила с ума, потом принялась сбивать с толку милейшего Савелия Викторовича, потом опять перекинулась на меня, теперь вот сияет глазами на латыша. Меня же как будто и рядом нет. Нет, я только буду рад, если она найдет себе мужа. Если уж с высшим образованием не задалось. Не все же ей жить в нашей квартире на птичьих правах. Выйдет за рижанина, лет через пятнадцать окажется в Европе. И я познакомил их безо всякого зазрения совести.

— Ну как, концерт удался? — подмигнул я «импресарио», наливая ему из графина, что стоял на столе.

— Да, более чем, — кивнул он. — Вы же собственными глазами видели, какой успех!

Я, конечно, имел в виду чисто финансовый итог, но уточнять не стал. Вдруг это и впрямь будущий жених Наденьки? Не отпугивать же зятька, а то подумает, что я сразу ему в карман заглядываю.

— А вы надолго в Ригу? — спросил Лиепиньш, обращаясь, главным образом, к моей спутнице.

— Завтра вечером улетаем, — ответил я.

— Жаль, — поскучнел Роберт.

— Мы люди занятые, — продолжал я, потому что Надежда лишь молча млела. — Без Надежды Васильевны, например, сорвется спектакль.

— А вы актриса? — обратился латыш к моей кузине уже напрямую.

— Нет, что вы! — смутилась она. — Я костюмер!

У «импресарио» вырвался вздох облегчения. Забавно. Видать, он опасался, что актриса за него не пойдет, но я не дал ему расслабиться.

— Правда, она недавно снялась в одном фильме, — заверил я, перекинув ногу на ногу. — Вместе со мною.

Это была чистейшая правда, но звучала она слишком уж хвастливо.

— А вы актер? — уточнил Лиепиньш.

— Да, — честно ответил я. — А еще поэт и писатель.

— Владимир Семенович! — вдруг окликнул Высоцкого Роберт.

Великий бард обернулся, что-то сказал своим собутыльникам, поднялся и подошел к нам.

— Добрый вечер! — сказал он, присаживаясь на свободный стул.

— Вот, Владимир Семенович, ваш коллега! — отрекомендовал меня «импресарио».

— В самом деле? — спросил поэт.

Вышло всё-таки не очень удобно, но и отнекиваться было совершенно ни к чему.

— Я работаю в журнале «Грядущий век», литсотрудником, — сказал я. — Совершенно случайно познакомился с Мякиным, и он взял меня на главную роль в своем новом фильме.

— Как же я сразу не сообразил! — воскликнул Высоцкий. — Вы — Краснов!

Со всей присущей мне скромностью я кивнул.

— Мне о вас Настя Трегубова говорила, — продолжал бард.

Вот оно как! Интересно — что?

— Я польщен, — буркнул я.

Вновь заиграла музыка, и Лиепиньш пригласил Надю потанцевать. Мы с Владимиром Семеновичем остались наедине.

— В самолете вы мне сказали — берегите себя, — совершенно серёзно проговорил он. — Что вы имели в виду?

Этим вопросом я был застигнут врасплох. Я-то думал, бард давно забыл о моих словах. Выходит — что нет. Что я ему теперь мог ответить? Начни я выкручиваться, собеседник заподозрит меня в неискренности, а этого нельзя допустить, если я хочу, чтобы он прочитал мою книгу. Внутренний спор не утихал. В конце концов, почему Мизина я уберег от неприятностей, а Высоцкого — не должен! Если я ему солгу, то потому всю оставшуюся жизнь буду чувствовать себя виноватым. И я решил рискнуть сказать великому русскому поэту правду, понятное дело, в форме шутки и улыбаясь.

— Есть у меня один роман, где в качестве одного из героев должен был выступить музыкант. Бард, песенник… — я наигранно вздохнул. — У моего замечательного героя сложилась такая судьба, что я решил, что обязан его убрать из книги. Слишком острую душевную боль доставлял мне этот образ.

— Почему? — заинтересовался Владимир Семенович, показав людям со своего стола, что через пару минут вернется. — И причем тут я?

Как ни удивительно, слушал он меня очень внимательно. И я без пауз продолжил:

— У моего музыканта была трагическая судьба, увы. Когда же я увидел вас, просто вспомнил об этом герое, которому теперь не суждено ожить на страницах книги. Ну и сказал вам… вы ведь тоже бард и музыкант.

— И что же с ним стало?

— Он слишком много пил, — я пожал плечами — А в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом, при попытке избавиться от похмелья, врач Таганки сделал ему укол морфия… И мой замечательный герой подсел на наркотики. В итоге, двадцать пятого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года, у него случился инфаркт миокарда. И врачи… не смогли ему помочь, увы. Очень много людей там страшно переживало.

Владимир Семенович посмотрел на меня так, будто я сам дьявол и предложил ему продать бессмертную душу. А потом усмехнулся.

— Лихо у вас сюжет закручен! Я сам несколько раз уже похоронен, — сказал он, — несколько раз уехал, несколько раз отсидел, причем такие сроки, что еще лет сто надо прожить… Одна девочка из Новосибирска меня спросила: «Правда, что вы умерли?» Я говорю: «Не знаю»…

Он рассмеялся, похлопал меня по руке, поднялся и вернулся к своим друзьям. Тем более, что другие участники товарищеского ужина продолжали посматривать в нашу сторону. Я тоже поднялся, подошел к кузине и ее партнеру. Надя посмотрела на меня сердито.

— Я пойду к себе, — только сказал я. — А вы развлекайтесь… Роберт, надеюсь, ты будешь джентльменом, иначе… сам видишь.

Показав ему тяжелый пролетарский кулак, я покинул ресторан. Мне и в самом деле больше нечего было здесь делать. Рукопись меня ждет. Это моя главная работа и забота. Кузину я оставил среди людей интеллигентных — надеюсь — так, что ничего, пусть повеселится. Я поднялся в номер и снова сел к столу, на котором меня ждала начатая рукопись. С десяток минут я сидел, задумчиво глядя на последние строчки написанного часом раньше абзаца, а потом продолжил:

'Неуверенно тренькнул будильник. Гелий поспешно прихлопнул его ладонью, в возвратном движении коснулся лица, удивился влаге на щеках и окончательно проснулся. Серенький рассвет сочился сквозь щель между неплотно сдвинутыми гардинами. Тускло поблескивал темным экраном телевизор в углу. Белела страничка, забытая вчера в каретке пишмашинки. С большой фотографии улыбалась Лидия.

— Двадцать восемь тысяч четыреста восемьдесят девятое утро Фауста! — бодро, чтобы развеять дурные предчувствия, объявил Гелий, — или уже четыреста девяностое?.. Ты не помнишь, милая?

Лидия промолчала, загадочно улыбаясь ему из тысяча девятьсот тридцать пятого года. Тогда он отбросил простыню, оттолкнулся от жалобно скрипнувшей тахты лопатками, поднялся. Паркет приятно холодил ступни. Из приоткрытой форточки потягивало сыростью.

Все свои сны Гелий давно знал наизусть, и даже мог бы составить персональный толкователь. Увидеть, например, женщину с японским зонтиком в белых полных руках, позирующую на алуштинском пляже голенастому смешному фотографу, который отчаянно, но безмолвно жестикулирует из-под черного покрывала такого же, голенастого и смешного, фотоаппарата — означало печаль; пьяного от страха редактора давно не существующей «Красной нови» — сулило денежные хлопоты; вспыхнувший от первого же попадания «Тигр» на переправе через Березину — большую удачу, а кованые ворота, медленно отворяющиеся перед бронированным «ЗИСом», наоборот, — неуспех. Стычка же с авангардом врангелевской конницы всегда снилась к неприятностям. Эти преследующие его всю жизнь, повторяющиеся даже в деталях сны были красочнее и реалистичнее любого кинофильма. Да что там кинофильма, они были явственнее любого воспоминания, они были сама жизнь со всеми ее запахами, звуками и ощущениями. Жизнь, бесследно растворившаяся во времени для всех, кроме него…'

В дверь поскреблись. Я нехотя оторвался от рукописи и рявкнул, раздраженный тем, что меня отвлекают от дела:

— Кого там еще черти носят⁈ Да входи же! — крикнул я.

Очень не люблю, когда мне мешают работать. Стукнула дверь. Кузина ворвалась в номер. На глазах у нее блестели слезы. Я вскочил.

— Ах ты латыш недоделанный! — прорычал я. — Предупреждал же…

Глава 8

— Тёма-Тёма! — испугалась Надюха.

— Отойди женщина! Мне надо с ним по мужски поговорить, — я отодвинул кузину и двинулся к двери.

Вот козел! Мало того, что вдохновение мне сбил, а там еще писать и писать, так еще и родственницу мою решил обидеть. Сейчас я ему глаз на одно место натяну.

— Ты не так понял!.. — Надя повисла на моей руке. — Пожалуйста, не надо!

— А как надо, тебя обижать?

Я подошел к двери, не обращая внимание на повисшую на руке кузину. И собрался выходить, когда Надя вдруг выпалила:

Робик мне предложение сделал!

— Тьфу на вас! — рявкнул я в сердцах, а потом удивился. — Ты серьезно?

— Угу… — всхлипнула она.

Я остановился, озадачено почесал макушку, а я ведь и вправду чуть не пошел ему голову откручивать, а тут вон какое дело. Ладно, я высвободил руку и внимательно посмотрел на кузину.

— Что же ты рыдаешь, дуреха?

— Я же от счастья, — всхлипнула она. — Он завтра меня повезет с мамой знакомить… Ты с нами поедешь?..

— Я-то вам зачем? — искренне удивился я.

— Ну ты же мой единственный родственник!

— А, ну если только в этом смысле… — я все же строго посмотрел на свою дальнюю родственницу, взял за плечи. — Ты хорошо хоть подумала? Первый день знакома с этим аболтусом, и то можно считать, что поверхностно. Если сейчас распишешься, то потом ведь жизнь жить.

— Мама Робика в Юрмале живет, — кузина пропустила вопрос мимо ушей, давая понять, что все под контролем.

Ну мне то что, надо девчонке судьбу испытать — значит смотаемся. Что-то подсказывало, что предложение сделано под градусом и не стоит выеденного яйца. На утро о нем все забудут и не будут вспоминать, а если и будут, то как о розыгрыше. Но поскольку, судя по настрою, Надюха все-таки собиралась поехать к маме этого паренька, то надо ее сопроводить. Как никак что-то новенькое. А там, если мы даже никуда не поедем, то хотя бы настроение девчонки портить не буду. Заодно ее скорее выпровожу из номера, пока муза не ушла.

— Хорошо, давай съездим, раз ты уже все решила. Заодно и на взморье побываем.

— Ой, Тёма, ты такой хороший! — кинулась мне на шею кузина.

— У тебя теперь есть другой хороший… — пробурчал я, с трудом освобождаясь от ее объятий.

— Если бы не ты… Если бы ты не привез бы меня сюда…

— Ладно-ладно, — отмахнулся я. — Не мешай мне работать…

— Тогда я побежала… Там Владимир Семенович петь сейчас будет…

И она ускакала. Я выдохнул. Вот так взял кузину в поездочку. Гляди и удастся ее хорошо пристроить в хорошие руки? Было бы славно, но маловероятно. Я вернулся к столу. Воображение мое работало. Руки тянулись к перу, хотя это была всего лишь авторучка. Слова сами просились на бумагу. Я очень хорошо представлял своего героя. В каком-то смысле это был я сам. Только я — выходец из недалекого будущего, а он — из прошлого. Впрочем — тоже не столь уж и далекого. Жаль нету здесь пишущей машинки. Дело бы веселее пошло.

«С давних пор ему был известен только один надежный способ, развеять утреннюю хандру. — строчил я, как заведенный. — Для начала нужно набрать полную грудь праны. Вдох-выдох. Еще вдох. Потом несколько балетных па в стиле незабвенного мастера Чи. Вихрь плавных, и вместе с тем головокружительно быстрых движений, вздымающих пыль в давненько не метеной комнате, срывающих с места случайные бумажки, приводящих в трепет одинокую герань на подоконнике. Мягкие прыжки. Молниеносные удары по несуществующему противнику. Бой с тенью…»

Через некоторое время я услышал бренчанье гитары и хриплый голос, который выводил: «Словно бритва, рассвет полоснул по глазам, отворились курки, как волшебный Сезам…». Похоже, банкет продолжается в номере артиста. Как ни соблазнительна была идея бросить работу и присоединиться к узкому кругу, слушающих барда друзей, я не поддался, а плотнее притворив дверь номера, снова уселся за стол и начал старательно выводить:

«Водные процедуры он проделывал, только позавтракав, а завтрак его был достоин, недорезанного в семнадцатом и в последующие годы, петербуржского аристократа-англомана: овсяная каша, яичница… не с беконом, конечно, а так, с несколькими кусочками любительской колбасы. И кефир, вместо кофе или чая. После оставалось лишь принять контрастный душ и тщательно вычистить зубы, причем, исключительно зубным порошком, бормоча при этом:» Поморином' вашим, из тубы жестяной, только унитазы драить'.

От стола я отошел, только когда глаза стали слипаться. Пришлось встать, сходить в ванную, она же — туалет и после положенных водных процедур завалиться спать. Сквозь сон я еще некоторое время слышал, как играет и поет Владимир Семенович, удивляясь его выносливости. Разбудил меня громкий стук в дверь. Я вскочил, как заполошный, и увидел свет, что сочился сквозь желто-розовую ткань занавесок. Уже утро? Мне казалось, что я только что уснул. Как был в трусах, сполз с постели и пошел открывать. За дверью стоял мэнээс Лиепиньш.

— Доброе утро! — сказал он.

— Привет! — буркнул я. — Что случилось?

— Простите, Артемий Трифонович, — смущенно пробормотал он. — Надежда сказала, что вы согласились поехать с нами к моей матери.

Хм, не передумали значит.

— Ну согласился, — кивнул я. — А чего в такую рань?

— Вам еще номера нужно сдать, — деловито объяснил «импресарио» Высоцкого. — А потом, чем раньше приедем, тем дольше побудете у нас в гостях.

И скорее — пожрем, интерпретировал я его слова на свой лад.

— Ладно, — сказал я. — Буду собираться.

Собирался я недолго. Да и со сдачей номеров проблем невозникло. Видать, аура знакомства со знаменитостью продолжала нас с Надюхой оберегать. С обычными гражданами в советских гостиницах не слишком-то церемонились. Примерно, через полчаса мы уже спустились с чемоданами в вестибюль. Там нас поджидал верный Роберт. Он забрал чемоданы и повел нас к своему авто. Машинка оказалась не слишком престижной — обыкновенный «Запорожец», правда, довольно редкой модели «ЗАЗ-965». В прошлой жизни я такую и не встречал.

Наденька, заметив, что я разглядываю автомобильчик ее жениха, гордо задрала носик, словно — это было ее собственное авто. Жених сложил в багажник, который был под передним капотом, нашу поклажу, отворил дверцу и откинул переднее пассажирское сиденье. Сгорбившись, я залез на заднее сиденье, предоставив невесте ехать рядом с суженым. Счастливый обладатель сего чуда советского автопрома сел за руль и мы помчали. Благо, что и ехать было недалеко. Всего-то два десятка километров. Я не стал расспрашивать молодых как так вышло, что они за один вечер решили связать себя узами брака, потому что по прежнему не особо верил в реальность происходящего. Даже не столько в реальность, сколько в то, что кто-то из этой парочки действительно дойдет до ЗАГС. Потому молчал, а пока мы петляли по рижским улицам, пересекали Даугаву, Лиепиньш рассказывал о своей матери.

Жила она в курортном поселке Дзинтари. Работала на парфюмерной фабрике «Дзинтарс» еще с довоенных времен, когда это была «частная лавочка» господина Бригера. Участвовала в рабочем движении за присоединение Латвии к СССР. Теперь на пенсии. Эти сведения лично мне ни о чем не говорили, а кузину заставили трепетать. Да она и так была вне себя от страха. Наверное, представляла суровую маман, которая говорит по-прибалтийски медленно, но зато каждое ее слово — кремень. Ничего, не робей сестренка, мы еще посмотрим, кто кого!

Асфальтированная дорога тянулась вдоль частных домиков — бывших вилл и нынешних дач. Моря не было видно, но оно и понятно — его заслоняет так называемая авандюна, поросшая соснами. «Запор» притормозил возле одноэтажного домика с открытыми воротами, ведущими во двор. Роберт посигналил, и из дому вышла пожилая женщина. Сделала непонятный знак рукой, то ли отмахивалась, то ли приветствовала. Лиепиньш свернул с дороги и въехал во двор. Выскочил из салона, помог выбраться Наденьке и откинул сиденье, чтобы мог наконец вылезти я. При моих габаритах «Запорожец» проще снять с себя, чем из него выйти.

Кузина стояла обомлевшая, глядя на то, как хозяйка дома спускается с крылечка. Выглядела мамаша мэнээса действительно строгой. Худая, длинная, в темном пальто, наброшенном на плечи. На непокрытой голове накручен «кукиш». Лицо морщинистое, а волосы темные, без единой сединки. Может — крашеные? Мадам Лиепиня, прежде всего, подошла к сыну, приобняла и поцеловала и только потом обратила взор голубых, чуть слезящихся глаз на Наденьку. Роберт несколько суетливо представил нас:

— Мама, познакомьтесь, это Надежда, я вчера вам рассказывал о ней по телефону, а это ее родственник Артемий. Они из столицы.

— Лиепиня, Илзе Робертовна, — церемонно отрекомендовалась старуха. — Прошу в дом.

Она показала рукой на крыльцо. Мы гуськом поднялись на него. Я шел первым. Отворил входную дверь, переступил порог и оказался в просторных сенях. Из них вели две двери. Я потянул за ручку ту, что выглядела солиднее и не прогадал. Она вела в дом. Я посторонился, пропуская кузину, как пускают кошку в новое жилище. Она вошла и замерла у порога, не зная, что делать дальше. К счастью, следом вошла хозяйка. Она сняла калоши, которые были у нее на ногах и тем подала пример. Мы с Надюхой тоже разулись. Я помог ей снять шубейку и снял свое пальто.

— Девушке — тапочки, — пробормотала Илзе Робертовна, и выдала моей родственнице нечто, напоминающее вязанные младенческие пинетки, только размером побольше раз в десять. — А вы, молодой человек, походите в носках. У меня половицы теплые.

Она была права. В доме и впрямь было тепло. Половину прихожей, а также — кухни, занимала большая печь. На полу расстелены вязанные из разноцветных лоскутков коврики и дорожки. Где-то тикают ходики. Еле слышно бормочет радио. Пахнет пирогами. На окнах висят кружевные занавески. И вообще — очень чисто и уютно. И что самое интересное, на первый взгляд, ничего специфически латышского. Такой дом можно встретить и в России и в Белоруссии. Вот, пожалуй, мебель выглядит чересчур европейской. Да отрывной календарь, что висит в простенке между окнами, напечатан на латинице.

Вошел хозяйский сын. Провел нас в гостиную, чтобы не мешали его матери накрывать на стол. В доме оказалось несколько комнат. По крайней мере, из гостиной можно попасть еще, как минимум, в две. Роберт усадил нас на диван, включил телевизор. Когда он нагрелся, на экране появилось черно-белое изображение. Сам аппарат отечественный, рижского радиозавода, а вот показывал он явно что-то заграничное. Две, не слишком одетые девицы, кривлялись на сцене и пели на немецком. Никогда ничего подобного не видавшая Надюха уставилась на них круглыми от изумления глазами.

— Ловит шведское телевидение иногда, — объяснил Лиепиньш, то ли гордясь, то ли оправдываясь. — Переключить?

— Нет, зачем! — буркнул. — Пусть Надин привыкает.

Как и все влюбленные, Роберт шутки не понимал, поэтому ответил максимально серьезно:

— Мы будем жить в Риге, в моей квартире. А сюда — приезжать к маме.

— И купаться — летом, — добавил я.

— Нет! — отмахнулся мэнээс. — Юрмала — это для туристов. Рижане купаются на озере Бабелите или в Луцавсале или в Румбуле.

— К лету разберетесь, — усмехнулся я. — Ты, Робик, главное, со свадьбою не тяни… У нас в семье с этим строго, — я подмигнул кузине, щеки которой пылали от смущения. — Если парень обещал жениться, должен жениться. Иначе — бесчестье девушке.

— У нас тоже строго, — принял мои речи за чистую монету жених. — Мама благословит и можно подавать заявление в ЗАГС.

— А мне завтра — на работу, — чуть не плача, промямлила невеста.

— Можно оформить перевод в наш драмтеатр, — деловито предложил Лиепиньш. — Его директор мой однокашник. Мы хорошие друзья.

Наденька посмотрела на него с обожанием, а я сказал:

— Вот и отлично. Я попрошу, чтобы Марианна Максимовна помогла с переводом. Она же заведующая костюмерным цехом, твоя непосредственная начальница.

— Я буду очень благодарна ей.

А уж как она будет благодарна! Убрать с глаз долой, из сердца вон девицу, которая едва не увела у нее Савелия Викторовича — это ж счастье! Так что Юрьева в лепешку расшибется, но поможет сопернице перевестись в Ригу. А у меня освободится комната. Превращу ее в кабинет. Да и не в этом дело. Чего Надюхе в столице маяться без постоянной прописки? А тут она станет жить припеваючи. Робик для нее все сделает. И уж тем более — прописку. Рассуждения, конечно, в духе утопии, но чего бы не помечтать, настроение все равно хорошее.

Главное, чтобы мадам Лиепиня не заартачилась. Мало ли, вдруг сынуля окажется слишком уж послушным? Легка на помине, Илзе Робертовна что-то крикнула из кухни по-латышски.

— Мама приглашает к столу, — перевел Лиепиньш.

Не знаю, как остальные, а я хотел жрать неимоверно, во многом ради этого сюда и пришел. От вчерашнего угощения от Высоцкого, остались лишь приятные воспоминания. На столе было все скромно, но аппетитно — вареная картошка, соленые огурцы, квашенная капуста, сало и пирог с мясом. Клюквенный морс. Ко всем этому, хозяйка дома присовокупила бутылочку наливки, явно собственного приготовления. Кивнув сыну, чтобы разливал, она принялась накладывать на тарелки. При этом она строго следила за Робиком, чтобы тот налил наливки всем, кроме себя, ибо был за рулем. Сынуля и не спорил.

Мы выпили, закусили. Поговорили. Такое впечатление, что у нас не знакомство невесты с матерью жениха, а просто обыкновенная встреча старых друзей. С каждой минутой настроение моей кузины портилось все сильнее. И я ее понимал. Старуха Лиепиня ни словом не обмолвилась о том, что интересовало Надежду. Конечно, такие вопросы с кондачка не решаются, но будущая свекровь могла бы хоть бы взглянуть в сторону потенциальной невестки! Какое там! Она больше посматривала на меня. Может, ей хотелось понять, что за двоюродный брат у Надюхи. Надо помочь родственнице!

— Ну что, — произнес я, поднимая рюмочку наливки. — Предлагаю тост за здоровье хозяйки дома, матери жениха, уважаемой Илзе Робертовны!

Демарш мой за столом восприняли неоднозначно, хотя все присутствующие, за исключением Лиепиньша, чокнулись и накатили. Кузина расцвела и покраснела одновременно, сделавшись похожей на пунцовую розу. Ее нареченный с испугом посмотрел на мать, а та окатила меня ледяным холодом. Я почувствовал, что помолвка висит на волоске. Эдак, чего доброго, придется везти родственницу обратно. А я уже размечтался о собственном рабочем кабинете. Надо чем-то подкрепить свои слова. Показать будущим родственникам, что я не балабол какой-нибудь, а солидный мужчина. Причем, с — деньгами.

— Роберт, — обратился я к жениху. — Подарок на свадьбу — это само собой. А пока разреши мне поучаствовать, так сказать, в подготовительных мероприятиях. Свадебное платье, банкет в ресторане, автомобильный кортеж, то, сё… Короче…

Я вынул из кармана туго набитый бумажник и демонстративно отслюнил сорок четвертных. Остальные наблюдали за мною, словно я Кио, показывающий свой коронный фокус. Протянул деньги Лиепеньшу. Тот посмотрел на мать. Выдержав приличную паузу. Маман кивнула. Робик сгреб бумажки и засиял, как начищенный самовар. Схватив бутылку с наливкой, он наполнил рюмки. Себе, правда, опять налил морс. Тем не менее, поднявшись со стаканом клюквенного напитка в руке, он смело провозгласил:

— За здоровье моей невесты! Самой красивой девушки на свете!

— Ура! — рявкнул я.

Лиепиня кисло улыбнулась, но не возразила. Она заговорила, когда дошла очередь до пирога и чаю.

— Мне приятно, что у невесты моего сына столь щедрый и заботливый родственник, — сказала Илзе Робертовна. — Однако мы не привыкли к легким деньгам. Отец Роберта, мой покойный муж, был уникальным специалистом, дегустатором ароматов на нашей фабрике. Я всю жизнь там проработала. Вступила в коммунистическую партию еще в тридцать девятом. Роберт учился в институте и подрабатывал. Ни копейки у меня не брал. Если вы, молодой человек, думали, что я продам своего сына, вы ошиблись. Для меня главное — его счастье. Он встретил девушку, которую полюбил, и я рада. Я хочу только, чтобы и девушка его любила.

Ну что ж, предъява серьезная, надо отвечать.

— Я не покупаю вашего сына, Илзе Робертовна, — заговорил я. — Мне тоже хочется, чтобы моя Надюха была счастлива. А так как мы с нею круглые сироты, то кроме нас самих, заботиться о нас некому. Деньги, которые я вручил Роберту, будущему главе семьи, не краденные, а заработанные. Я заключил с издательством договор на книгу и получил аванс. И я не хочу, чтобы Надежда, выходя замуж, не имела за душой ни гроша. Кстати, она тоже девушка работящая — костюмер в крупном столичном театре. Так что, думаю, составит отличную пару вашему сыну.

— Прекрасный ответ! — одобрила старуха.

И обстановка за столом сразу потеплела. Женская часть компании нарушила обет обоюдного молчания и принялась обсуждать что-то понятное только ей. Мы с будущим зятем тоже поговорили. Потом решили погулять по взморью, пока погода позволяет. Ранняя весна на Балтике чревата сюрпризами. Будущая свекровь Наденьки предложила нам надеть резиновые сапоги. У них с невесткой был одинаковый размер, а мне подобрали обувку покойного хозяина дома. Судя по ней, мужчина он был не хилый. В кого только сын уродился? Мы вышли со двора, пересекли шоссе и углубились в лесок, что рос вдоль пляжа. Мне было крайне занимательно наблюдать за всем происходящим. Вариантов то было всего два — либо очень скоро весь этот театр закончится, либо это настоящая любовь с первого взгляд… Вот и посмотрим.

Глава 9

Оказалось, что на берегу снимают кино. Весь песок был истоптан. От генератора, установленного на грузовике, тянулись кабели к громадным светильникам «юпитерам», которые сверкали как солнце, вокруг толпилась съемочная группа, торчала на кране камера и все это было направлено на двух человек, в длинных плащах-дождевиках и шляпах. Они стояли у самой кромки прибоя и отчаянно жестикулировали. Прежде мне стало бы любопытно, но я уже насмотрелся, как снимается кино, и потому сказал своим спутникам, что если им интересно, пусть смотрят, а я пойду по берегу прошвырнусь.

Наденька и Роберт были только рады. И не столько возможности поглазеть на киношников, сколько остаться вдвоем. Я это понял и потому не торопясь двинулся вдоль дюны, погрузившись в мысли о своей книге. Мне не терпелось вернуться домой, перепечатать написанное в гостинице и продолжить. Пронизывающий морской ветер, истошные вопли чаек, скрип песка под подошвами сапог, вкрадчивый шорох прибоя — все это настраивало на творческий лад. В одном кармане пиджака у меня лежала записная книжка, а в другом — авторучка. Я вынул и то и другое, уселся на валун, что лежал здесь, видимо, еще с ледникового периода, и принялся быстро чиркать в блокноте:

«Самым последним, обязательным утренним действом, было накладывание грима. Он стал прибегать к нему пятнадцать лет назад, чтобы не нервировать лишний раз соседей, каждый раз отводя этому занятию все больше времени. Ведь не так-то просто превратиться из полного жизни, здорового, как зубр, мужчины в этакого моложавого старичка-бодрячка. Лучше всего подошла бы маска из латекса, а поверх седой парик, но масок Савелий опасался, зная, что они имеют отвратительное свойство прирастать к лицу. Волосы он красил басмой, и то только для того, чтобы выглядеть крашеным. Труднее всего было с морщинами и мешками под глазами, но с годами он все более и более искусно наводил желтые тени под веками, морщины в уголках глаз, а гладкие тугие щеки так ловко румянил, что со стороны выглядел жалким старикашкой, тщетно старающимся казаться в глазах окружающих, лет на десять, моложе. Спасибо, второй студии МХТ, где он занимался, когда еще испытывал интерес к закулисной стороне действительности…»

— Артемий Трифонович, — послышался голос Лиепиньша. — Ехать пора.

Я поднял голову и увидел, что парочка моих новоявленных родственников стоит рядом. При этом кузина смущенно улыбается и прячет лицо, утыкаясь в плечо суженого. Я взглянул на часы. Присвистнул. Дело-то уже к вечеру! Неужто я столько времени просидел на этой каменюке, исписав при этом полблокнота⁈ Мы пошли к леску, а оттуда — к дому вдовы Лиепене. Мэнээс принялся заводить свой тарантас, а мы с Надюхой зашли в дом, переобуться и попрощаться с Илзе Робертовной. Будущая свекровь пожала мне руку сухими старушечьими пальцами, а без пяти минут невестку — расцеловала. На глаза ее при этом выступили слезы.

Выйдя из дому, мы с родственницей уселись в авто и покатили в аэропорт. Жених и невеста всю дорогу щебетали. У них вдруг оказалась масса общих тем для разговоров. Мне даже завидно стало. По хорошему. Честно говоря, не верилось, что я вернусь в столицу один. Я ожидал, что этакий сюрпизик обязательно еще всплывет, но нет. Не то что бы Наденька мне сильно мешала, но меня все время не отпускала тревога — мало ли какой она финт выкинет! Пусть о ней теперь муж беспокоится и свекровь. «Запорожец» вкатил на стоянку у аэровокзала. Пришло время и нам прощаться. Кузина кинулась обнимать меня и орошать слезами. Начинающий зять протянул потную от волнения ладонь.

— Ну вы… Давайте там, — пробормотал я. — Телеграфируйте насчет свадьбы…

— Вот номер моего городского телефона, — сунул мне Роберт бумажку. — Звоните!

Я хлопнул его по плечу, отобрал чемодан и потопал в зал регистрации вылетов. Через полчаса я сидел в знакомом мне салоне «Ту-104». Мне снова досталось место за столом, а кресло рядом пустовало. Второй билет я не сдал. Самолет, посвистывая движками, пополз на рулежку. Еще перед тем, как сдать чемодан, я вынул из него бумагу. Чего даром время терять! Сначала аккуратно переписал все, что начеркал в блокноте, сидя на шершавом и холодном ледниковом валуне, а потом продолжил:

«Вероятно, окружающие Савелия люди — главным образом друзья и сослуживцы, потому что родных у него не осталось еще с шестнадцатого — замечали, что он выглядит необычайно молодо для своих лет, но, видимо, относили это на счет его увлечения физкультурой. Савелий и впрямь не расставался с гантелями, боксерскими перчатками и велосипедом, и, наверно, был одним из первых русских, кто освоил экзотическую китайскую борьбу ушу. Женщины, до которых он поначалу был чрезвычайно падок, и с кем расставался легко и скоро, само собой никогда не жаловались на его здоровье и мужскую силу. Первой, кто заметил, что медленно, но верно стареет рядом с ним — по-прежнему юношески свежим — была Лидия. Она призналась в своем открытии в их последнее счастливое лето, когда они, совершенно неожиданно для самих себя, убежали из вспоротой кротовым ходом строящегося метрополитена московской земли в мягкую негу Крыма…»

«Тушка», взревев реактивными моторами, оторвалась от бетонного полотна взлетно-посадочной полосы и взмыла в хмурое балтийское небо. Скоро крылатая машина легла на курс и светящиеся транспаранты «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ» и «НЕ КУРИТЬ» погасли. Теперь моими соседями были пожилые мужчина и женщина и они, к счастью, не курили. Что меня обескураживает в СССР, так это всеобщее помешательство на никотине. Дымят все — работяги и интеллигенты, министры и актрисы, спортсмены и рецидивисты, взрослые и дети. И это при том, что плакаты типа «НИКОТИН ЯД — БЕРЕГИТЕ РЯБЯТ!» висят повсюду. К счастью, хотя бы герой моего романа не курит. У него хватает других проблем.

' Прошлое — взрыв полноценных переживаний, без купюр милосердной забывчивости, являлось не только во сне, — старательно скрипел я пером . — Оно набрасывалось на него в любое мгновение, стоило лишь коснуться его мыслью. Вот и теперь, теплая фосфоресцирующая волна подкатила прямо к мягкому низкому табурету, на котором он сидел перед трельяжем. Савелий инстинктивно поджал ноги, а Лидия, напротив, бросилась морю навстречу и, уже стоя в нем по щиколотку, обернулась. Он не видел ее лица, оно, как и смуглые, голые до плеч, руки, сливалось с темнотой южной ночи. Только платье белело, и казалось сшитым из светящейся черноморской пены.

— Меньше, чем через год мне будет уже тридцать, — сказала она, словно сама себе, но он расслышал и счел нужным бодро отозваться:

— А мне тридцать девять, ведь я родился еще в девятнадцатом веке, как Пушкин.

— Пушкин родился в восемнадцатом, — машинально поправила его Лидия, любившая точность в таких вопросах, — но выглядишь ты гораздо моложе…

— Пушкина? — дурашливо спросил Савелий, прекрасно понимая, куда она клонит.

— Меня…

В голосе Лидии слышались тонкие, заметные только тренированному уху, нотки далекой еще истерики, и нужно было, во что бы то ни стало, предотвратить ее приближение.

— Это все спорт, — сказал он беззаботно. — Чтобы тело и душа были молоды…

— Спорт здесь ни при чем, — оборвала Лидия его фальшивое, оттого, что вдруг перехватило горло, пение, — просто ты, почему-то не старишься… Знаешь, раньше я радовалась, что ты у меня такой молодой, красивый и сильный… подруги мне завидовали… а теперь мне страшно. По утрам, когда я смотрюсь в зеркало, я вижу даму бальзаковского возраста, совратившую юнца, и представляю, как лет через пять-десять, стану сражаться с подступающей старостью, и тем отчаянье, чем разительнее будет контраст…'

В творческом угаре время проходит незаметно. Это я понял еще на берегу, а в самолете, когда сидишь в мягком кресле и пишешь на столе, а не на коленке, оно вообще летит со скоростью семьсот пятьдесят километров в час, а то и быстрее. Я настолько втянулся в эту работу, что не оторвался даже тогда, когда лайнер пошел на снижение. Рижское взморье, Домский собор, Ратушная площадь, гостиница «Рига», а также моя кузина, внезапно ставшая невестой — все это осталось позади, словно — на другой планете. «Ту-104» пробил облака и плыл уже над заснеженными полями, а я все выводил:

' Он никогда не называл ее уменьшительными именами, даже в минуты нежности. Лида, а тем более Лидушка или Лидуся, совершенно не подходило к ее внешности восточной царицы. Всякий раз, произнося ее имя, он где-то на краешке своей чудовищной, небывалой памяти, видел отблеск солнца в тусклом золоте высокой короны, матовый просверк бронзовых мечей, надменные головы развьюченных верблюдов, ужас в глазах боевых лошадей, разоренные сорокадневной осадой Сарды и жалкого оборванца, сходящего с царского костра…

— Лидия, — беспомощно сказал он, — что ты такое говоришь… иди лучше ко мне.

Но волна воспоминаний отхлынула…'

— Товарищ пассажир, пристегните, пожалуйста, ремни, — напомнила мне бортпроводница.

— Да-да, сейчас… — пробормотал я, не отрывая руки от страницы.

' Дверь, ведущая в приемную директора, находилась почему-то в конце коридора, в торцевой стене. Андрею иногда казалось, что за нею ничего нет, кроме промозглой ленинградской погоды, и что стоит лишь шагнуть через порог, как немедленно сверзишься с высоты четвертого этажа, который, с поправкой на причудливость архитектуры институтского здания, вполне можно считать за пятый или даже шестой. Поэтому, входя, он в который раз с опаской посмотрел себе под ноги.

Приемная была тиха и пустынна. Тускло блестели в свете быстро иссякающего осеннего дня стеклянные дверцы книжных шкафов. Злорадно щерился черно-белыми клавишами допотопный ундервуд. Лидочка, видимо, уже ускакала, и расспросить осторожненько о настроении начальства было не у кого. Потоптавшись в нерешительности, и еще раз мысленно перебрав последние свои грехи, Андрей потянул на себя высокую начальственную дверь.

— Вызывали, Анатолий Ефремович?..'

— Товарищ пассажир! — снова произнесла девушка в форме «Аэрофлота».

Я удивленно на нее уставился. Она что, так и стоит у меня над душой, покуда я корябаю на листке или подошла снова?

— Извините, — пробормотал я, все-таки пристегивая ремень.

— И ручку положите, пожалуйста!

Пришлось подчиниться. Я даже откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Тем не менее текст романа плыл у меня под веками. И выглядел он так, словно уже был напечатан. Так ведь и — был. Правда, не в журнале и не в книге — на принтере. Ну да, это же фрагменты того самого романа, который я писал лет двадцать — с начала XXIвека, чтобы потом редактор престижнейшего издательства снисходительно пообещал мне дать ответ через месяц. Да и вообще намекал на то, что я должен выложить текст своего детища в открытый доступ. Хрена вам, обойдетесь! Не через сорок лет и не в Интернете, а сейчас и на бумаге, в обыкновенном советском издательстве напечатаю я свой роман и читатели станут расхватывать его в магазинах и библиотеках, выпрашивать на одну ночь, чтобы прочесть вот эти строки:

"Человек, стоящий у окна обернулся. Это был не Анатолий Ефремович Полторацкий, академик, директор института, в котором Андрей вот уже четвертый год безуспешно старался принести пользу советской науке, — это был Кукловод. Он стоял спиной к окну, поэтому лица его разглядеть было толком нельзя, но Андрею и не нужно его разглядывать. Он и так знал, что оно напоминает необыкновенно оживленную погребальную маску, одну из тех, что слепо таращатся в музейных витринах Эрмитажа.

— Заходите, Андрей, — сказал тот, с обычной своею печально-ласковой интонацией. — Давненько мы с вами не виделись.

— Да уж, — пробормотал Андрей, оставаясь в дверях. — Признаться, я начал думать, что все это мне только приснилось.

— В каком-то смысле, это так и есть… — усмехнулся Кукловод. — Да вы заходите, Андрей, не стойте столбом, разговор у нас будет долгим.

— И вы уверены, что я захочу с вами разговаривать?

— Уверен. Вам же интересно узнать, что будет дальше, не так ли?

Вместо ответа, Андрей отпустил дверную ручку и сел в самое дальнее от окна кресло. Глубокое, кожаное, располагающее к разговору.

— Вот и славненько, — воодушевился Кукловод, не отходя от окна и не поворачиваясь к собеседнику потусторонним своим лицом.

— Что случилось? — спросил Андрей, хотя на языке у него вертелись другие вопросы.

— Где? — переспросил Кукловод.

Андрей вдруг ощутил острое желание его ударить. Запустить в этот тускло блестящий, будто лакированный затылок тяжелым графином с водой, что стоял на столе для заседаний всего в двух шагах. Но вместо этого, Андрей сказал:

— Я полагал, что мы квиты.

— Так и есть, Андрей. За прошлое мы с вами в расчете, но времена меняются, возникают новые обстоятельства, появляются другие неотложные дела…

— Что вас интересует на этот раз?

— Вот это уже деловой разговор! — обрадовано воскликнул Кукловод…"

Авиалайнер все ближе и ближе приникал к земле. С гулом выкатились из специальных люков в фюзеляже стойки шасси. Коснулся бетона, подпрыгнул, но еще плотнее прижался к плоскости полосы. Торможение пыталось выдавить пассажиров из кресел, но потом отпустило. Я снова взял авторучку, придвинул к себе лист бумаги и начал быстро выводить новые строчки, покуда самолет не остановился окончательно. Тогда-то меня уж точно попросят из этого летающего писательского кабинета.

" Он наконец отлип от подоконника и, потоптавшись в нерешительности, сел в директорское кресло. Теперь его мерзкая личина, с узкими, словно нарисованными бровями, черными дырчатыми глазами под ними и узкогубым синим ртом, белела в полумраке, отчего еще более напоминала погребальную маску.

— На этот раз меня интересует один человек, — сказал Кукловод. — На первый взгляд, ничем не примечательный человек. Живет в столице, работает в каком-то журнале, что-то пописывает сам. Замечательное в нем другое…

Андрей, до этого момента слушавший довольно рассеянно, напряг слух. Ему опять показалось, что Кукловод проговорится. Скажет лишнее. Приоткроет завесу над тайной своей, не вписывающейся в основы научного атеизма, личности, а значит, обнаружит нечто, что поможет от него избавится. Навек.

— Впрочем, вам, Андрей, совсем не обязательно знать, что именно в нем замечательного. Ваша задача, установить с ним контакт. Может быть даже подружиться… или нет, мы поступим несколько иначе… Вы должны будете познакомить его с женщиной!

— С женщиной? — переспросил Андрей, в который раз поражаясь непредсказуемости мысли Кукловода. — С какой еще женщиной?

— Да вот хотя бы с секретаршей вашего академика, Лидой. А? Самая подходящая кандидатура. Комсомолка, красавица, танцует прекрасно, поет…

Андрей сжал немалые свои кулаки. Сволочь. Лиду ему подавай… Хук правой, прямо в гладкую румяную щеку, так чтобы сразу сломать нижнюю челюсть, а левой в солнечное сплетение. Раздавить гадину… Андрей мысленно посмаковал эту соблазнительную картину, но не шевельнул даже мускулом, потому что перед глазами тут же встала другая картина. Позора и унижения. Лет десять назад, в первую свою встречу с Кукловодом, Андрей уже пытался применить силу. С той поры у него иногда непроизвольно начинало подергиваться левое нижнее веко. Нет, эту тварь нельзя было сокрушить силой. Только знанием.

— Каким образом это сделать? — спросил Андрей с полным равнодушием. — Ведь он, как я понял, из столицы. А Лида и я…

— Об этом не беспокойтесь, я все уладил, — сказал Кукловод. — Вот приказ о вашей совместной командировке в столицу. Лида его уже напечатала, а академик подписал…"

— Товарищи пассажиры! — заговорила бортпроводница. — Наш самолет прибыл в столицу нашей Родины. Температура воздуха ноль градусов…

Глава 10

Я позвонил Насте из аэропорта.

— Привет! Это я!

— Привет! — откликнулась она. — Ты куда пропал?

— В Ригу летал на концерт Высоцкого.

— Молодец! — похвалила актриса. — Один летал?

— С — Надюхой! — ответил я. — Заодно нашел ей там жениха.

— Я рада за нее. Надя хорошая девушка. Счастья ей!

— Передам.

— Приедешь?

— Сегодня — домой, — ответил я. — Нужно решить кое-какие вопросы, а завтра после работы приеду.

— Буду ждать!

— У тебя все в порядке?

— Да… Спасибо, что позвонил!

Я повесил трубку и направился к стоянке такси. Взял первую попавшуюся тачку и через час входил в подъезд своего дома. Переступив порог квартиры, почувствовал, что вернулся. На кухне что-то скворчало и восхитительно пахло. Из моей бывшей комнаты раздавалось вжикание — Телепнев то ли чинил, то ли мастерил что-то заново. Я поставил чемодан, разулся, снял пальто и шапку. Заглянул к соседям. Благо дверь была открыта. Савелий Викторович стоял ко мне спиною, и в руке у него действительно была ножовка.

— Добрый вечер! — сказал я.

Сосед обернулся.

— А-а, Тёма! — обрадовался он. — С возвращением!.. Как съездили?

— Отлично!

— А где же Надежда?

— В Риге осталась. Она замуж выходит.

— Вот как? — немного огорчился сосед. — Ну что ж, я рад…

— Кто это у нас выходит замуж? — спросила его супруга, заходя в комнату. — Здравствуйте, Тёма!

— Добрый вечер, Марианна Максимовна! — откликнулся я. — Наденька нашла жениха в Риге. Они собираются заявление в ЗАГС подать.

— Ого… А сама она где?

— Там и осталась.

— Так ведь ей завтра на работу!

— Жених пообещал ей перевод в рижский драмтеатр устроить, — сказал я. — Помогите ей уволиться и оформить документы, Марианна Максимовна!

— Конечно, ради такого дела… — пробормотала та. — И даже отработаю за нее смену— другую.

— Спасибо вам огромное! — поблагодарил я. — А у вас когда свадьба?

Юрьева смутилась.

— Ну какая там свадьба… — проговорила она. — Так… Посидим в субботу в узком кругу.

— Кстати, у меня есть для вас сувениры, дорогие соседи! — сообщил я, возвращаясь в прихожую за чемоданом.

Открыв его, я извлек пару бутылок рижского бальзама, передник, украшенный вышивкой с латышским орнаментом для Юрьевой, а для Телепнева — вязанный шарф, тоже с национальным колоритом. Соседи благодарили меня так, словно я им «Жигули» подарил.

После Марианна Максимовна пригласила нас с Савелием Викторовичем за стол. Жареная с мясом картошечка была весьма кстати, как и бутылочка фирменной наливки. Мы хорошо посидели в тихом, почти семейном кругу, как встарь. Правда, я чуть было не испортил вечер, ибо возьми и ляпни:

— А ведь я, Савелий Викторович, сделал вас героем своего нового романа.

Реакция соседа меня поразила. Он вздрогнул, испуганно покосился на супругу, словно я сказал, что видел его вчера с другой, а потом робко спросил:

— А я могу почитать?

— Конечно, — ответил я, не понимая, что его так обеспокоило. — Правда, я только начал и это всего лишь наброски…

— Ничего, я же не критик, — отмахнулся Савелий Викторович.

— Тогда вот доедим и дам вам рукопись…

Подчистив тарелку мякишем хлеба, я поблагодарил Юрьеву и пошел мыть руки. Потом вытащил из чемодана исчерканные листки и, вернувшись на кухню, протянул их Телепневу. Тот схватил их, словно это был вынесенный ему приговор суда. Странно, раньше он до такой степени не интересовался моим творчеством. Впрочем, я почти сразу перестал думать об этом. Пошел в душ, а потом завалился спать. Завтра на работу.

В редакции меня ждала рукопись эпопеи товарища Бердымухамедова. В общем-то, мне было достаточно вспоминать свой собственный, написанный в прошлой жизни, роман и печатать его, с учетом имен, названий и других незначительных деталей, почерпнутых из оригинального текста романа «Река жизни». В обеденный перерыв я заскочил в приемную и вручил Зиночке латышский сувенир — куколку в национальной одежде. При этом я заметил, что лицо у секретарши изможденное. Видать, все выходные главред не уставал отыгрываться на ней за фиаско, которое он потерпел, заманив к себе двух девчонок и одного ухаря, этими и девчонками и попользовавшегося.

Тем не менее, Зинаида не забыла забронировать мне билеты. Правда, не в Душанбе, как велел Мизин, а в Ашхабад, ибо тот все же ближе к месту событий. Завтра билеты будут у меня. Я поблагодарил секретаршу, но целовать не стал. Пусть ее теперь босс целует. Вернулся к месту работы и до конца дня неустанно барабанил по клавишам.

Надо сказать, что я постепенно втянулся и в эту работу. Бывает так в писательской жизни: начинаешь делать какую-то заказуху, вроде бы все тут чужое, холодное, тебя всего ломает, неохота писать… Но постепенно ты и текст как-то взаимно прорастают друг в друга, все это наливается энергией, персонажи оживают, становятся частью тебя. Примерно так и случилось у меня с дикой рукописью среднеазиатского деятеля. Правда, здесь я лишь оставил имена героев, а воссоздавал их заново, так что, по сути, это была полностью моя работа. Увлекся. Лупил и лупил по клавишам, и останавливаться не хотелось. Хотелось петь. Но я, понятно, сдерживался.

Не знаю, как у других, а у меня душевный подъем если происходит, то сразу по всем фронтам. Азарт творчества во мне слился с резким, жгучим, но вдохновляющим приступом эроса, и чем дальше, тем отчетливее я понимал, что сегодня, пожалуй, я отправлюсь не домой, а к Насте… То есть в другой свой дом, можно и так сказать.

Но надо предупредить соседа.

Я позвонил Савелию Викторовичу за полчаса до окончания рабочего дня.

— Артем! — взволнованно воскликнул он. — Как хорошо, что вы позвонили! Вы когда заканчиваете⁈ Знаете, я прочел рукопись. И мне так много хотелось бы сказать!..

Я сразу понял, что текст о страннике сквозь эпохи попал в какое-то особо чуткое душевное сплетение соседа. Это было на редкость кстати, но я из-за этого оказался в ситуации Буриданова осла: мне надо было выбирать между двумя разными, хотя и равно привлекательными мотивами. Правда, в отличие от ишака из философской сказки, я не заморочился до голодной смерти. Взволнованный Савелий говорил и говорил, но не по сути дела, а все колесил вокруг да около — мол, затронутая автором тема такая интересная! Такая богатая! Ведь это целый клад для романиста!..

— … Артем! Мне кажется, что вы, сами того еще не зная, набрели на такую золотую жилу как писатель… — взахлеб несло Савелия Викторовича, а я за это время окончательно решил задачу.

Рвану к Насте. То, что твердит Савелий, очень интересно. Чем дальше, тем тверже у меня слагалось впечатление, что здесь произошло некое счастливое (счастливое ли?..) совпадение. В тихой незаметной жизни соседа, видимо, было нечто, о чем он никому не говорил, и нечто до дрожи похожее он увидел в событиях, происходящих с моим вымышленным героем.

Нормальное литературное волшебство. Вообще, когда писателя увлекает, когда его персонаж начинает разрастаться в воображении, наполняется множеством живых, правдивых черт характера — как пить дать он приобретает черты некоего реального человека, может быть, нескольких. На книжных страницах проступает тот, в ком случайный читатель, сроду незнакомый с автором, может внезапно узнать себя, испытав странное чувство, до оторопи… Вот, похоже, подобное случилось с моим соседом по коммуналке.

Тем интереснее будет потолковать с ним. Отложить разговор, мысленно смакую его, как гурман оттягивает пробу изысканного деликатеса.

— Савелий Викторович, — вклинился я в поток взволнованных излияний. — Все, что вы говорите, необычайно интересно. Но я о другом. Я сегодня вынужден задержаться. Приду только завтра. Вот завтра обстоятельно и потолкуем. Хорошо?

Савелий огорошено умолк, и это молчание сказало мне больше, чем любые слова.

— Да вы не огорчайтесь, — произнес я как можно мягче. — Просто отложим разговор на сутки. За это время он, как бы сказать, настоится еще лучше… — я засмеялся, угадав, как неуверенно улыбнулся и мой собеседник.

— Конечно, Артем. Да. Конечно… — проговорил он. — Так значит, завтра?

— Обязательно, — заверил я. — Вы ведь после работы сразу домой?

— Разумеется. Куда же мне еще…

— Тогда решили! — с подъемом воскликнул я. — До завтра.

И положил трубку. Глянул на часы. Ну, еще четверть часа можно посвятить переплавке азиатской графомании в приличный текст. И я бодро отстучал эти пятнадцать минут на машинке, после чего позвонил Насте.

Трубку, однако, никто не брал. Странно. У людей творческих профессий рабочие часы и дни не нормированы, и актриса Трегубова как будто никуда сегодня не собиралась. Но мало ли…

Я положил трубку, стал собираться. Одевшись, не удержался, позвонил еще. Вновь тишина.

Если честно, я малость заволновался. Выбежав на улицу, стал ловить такси, и минут через десять поймал свободного.

И даже торговаться не стал:

— Шеф! Спешу. Погнали?

Тот мигом смекнул, что можно поживиться:

— Да я вообще-то в парк, смена кончилась…

— А-а… — притворно разочаровался я. — Ну, в парк, так в парк, извини, — и сделал вид, что выхожу.

— Э, постой, — испугался извозчик. — Парк парком, а рубликов лишних не бывает. Куда тебе?

Сговорились. Помчались. Шеф свое дело знал — доехали быстро.

Я беспрекословно расплатился, побежал в подъезд. Ключ нащупал на ходу. Открыл дверь, услыхал возню, шорох какой-то — слава Богу! Дома.

— Анастасия! — игриво-радостно крикнул я.

Нет ответа. А возня сразу прекратилась.

Странно. Не тратя время на башмаки, я шагнул в комнату… и обомлел.

На меня испуганными глазами таращился художник Трегубов. А рядом с ним стояли на паркете две туго набитые черные большие сумки.

— Так, — после паузы зловеще произнес я. — И что ты здесь делаешь, Модильяни хренов? Ты же ключ отдал супру… бывшей супруге? У тебя еще их сколько⁈

— Это… — пробормотал смущенный живописец. — Да всего один. Ты это, не сердись. Я просто забыл кое-что взять. На антресолях тут у меня было… Краски масляные немецкие, такие хрен достанешь где. А я забыл. Ну вот вспомнил, думаю, надо забрать…

— Краски, говоришь, — сурово молвил я. — Немецкие, да? Масляные!

— Ну да, — бормотнул Трегубов, блудя глазами.

Я шагнул вперед, резко толкнул незваного гостя в грудь, отчего он так и упал в кресло.

— Краски, говоришь, — саркастически повторил я.

Расстегнул «молнию» ближней сумки, сунул руку. На свет божий полезли подсвечники, статуэтки, тщательно запакованный в плотную бумагу кубок из зеленого богемского стекла…

— Так, — произнес я тоном сыщика, взявшего вора с поличным. — Ну давай, колись. Между прочим, это статья Уголовного кодекса. Кража. А квалифицированный следователь может и в грабеж переделать. Это хуже. Если хочешь, милицию организую прямо сейчас. И пойдет писать губерния. Так что — правду, правду и только правду!

Спору нет, я немного блефовал, но если бы Трегубов начал выкручиваться и дерзить, то в принципе, с неприятностями в виде милиции и уголовного дела я бы ему помог. Однако, на свое счастье, он глубоко вздохнул, сделал несчастную рожу и пустился в тоскливое повествование.

По его словам выходило так, что он крупно проигрался. Очень крупно. Надо рассчитываться. Объектом выплаты являются вещи. Совместно нажитое имущество, говоря языком Гражданского кодекса.

— … ну вот. Я даже подумал, что так лучше. Я заберу и рассчитаюсь. А то они сами придут сюда. Они теперь эти выигранные деньги считают своими, от них не отступятся. Ну я и подумал: лучше так. Ей же спокойнее. То есть вам…

Наша беседа, а точнее сказать, допрос протекал при открытой двери. Я позабыл ее запереть. И потому слегка вздрогнул, услыхав сзади шорох и шаги. Но это был один миг. А затем раздался встревоженный Настин голос:

— Это что здесь происходит?..

Впрочем, ответа не понадобилось. Чуть пройдя вперед, хозяйка и увидела, и сразу поняла, что здесь происходит. И захлебнулась от негодования:

— Ах ты… да… ах ты, подонок! Ты что же это творишь⁈

Горе-художник вскочил, залопотал плаксивые объяснения — примерно те же, что я уже слышал, правда, теперь они были приправлены куда более сильным негативом типа: «да вы не знаете, что это за люди… да лучше я все это отдам, сам с ними рассчитаюсь, да я же ради вашей пользы, вас прикрываю, вам с ними не надо связываться, вообще не знать, что они есть на свете…»

И тому подобное.

В общем-то мне все это слушать было незачем, хотя некоторый расчет удержал меня от того, чтобы сразу вышвырнуть мелкого пакостника прочь. Я подумал, что какую-то конкретную информацию он может и вытряхнуть из себя. Проговорится. Однако, нет. Он ныл про «ужасных людей», но ни одной фамилии и даже имени не назвал.

Анастасии, наконец, надоело слушать страшные сказки:

— Так! А ну-ка выметайся. Вещи оставь. Они мои, а не твои. Это я все сама купила на свои кровные, а от тебя толку было как от козла молока. Катись колбасой!

— Настя! Настя! Послушай меня, я прошу! Ты не знаешь их! Они же придут сюда!..

Тут я решил, что пора мне вмешаться по-мужски, резко шагнул вперед, вздернул за шкварник визитера, что было несложно при его хилости и дряблости.

— Пошел вон!.. Слушай, Настя, у него еще один дубликат ключа оказался.

Трегубова устало провела ладонью по лицу:

— У него наверняка их три-четыре… И еще сделает. Но все равно пусть этот отдаст.

Я без церемоний ткнул его коленом ниже спины:

— Пошел! И ключ отдай, слышал?

Он стал послушно рыться в карманах пальто, протянул мне ключ. Я взял, проверил: не обманул, тот самый ключ. Но свеженький, только что сделанный. Впрочем, подумал я, замок можно и поменять…

— Я еще раз вам говорю, — сказал Трегубов заметно тверже, — что если я не рассчитаюсь, они вас в покое не оставят. Проблемы у вас будут. И у меня…

— Когда будут, тогда и решим, — сказал я. — А от проблем в твоем лице мы избавляемся. Говорю серьезно, слушай и запоминай: еще раз тут появишься…

— И что? — осмелел и обнаглел художник. — Бить будешь?

— Разумеется. Сильно, но аккуратно, — переиначил я персонажа Папанова из «Бриллиантовой руки». — Чтобы следов не было. Но это не главное. Главное — постараюсь сдать тебя,паразита, в милицию. Возможности есть, поверь на слово. Поэтому лучше забудь адрес, дорогу сюда и имя Анастасия.

— Ждите гостей, — не без злорадства пообещал он, переступая порог.

Я захлопнул дверь, вернулся в квартиру. Настя, успев снять верхнюю одежду, как-то несколько потерянно стояла посреди комнаты.

— Ты что? — спросил я. — Расстроилась? Плюнь на него!

Она тяжело вздохнула.

— Да на него-то плюнуть не трудно. Вопрос в другом… — она покачала головой и сказала, что те «люди», о которых он толковал — это, к сожалению, не выдумка. Они существуют. Это самая, что ни на есть реальность.

— Ты о них что-то знаешь?

— Увы, — она вновь вздохнула. — То есть, до сих пор думала, что к счастью. Но теперь… Только слышала, что есть такие группы, или, как они называют, бригады. Каталы так называемые. По-старому бы сказали — шулеры. Но конкретно ничего.

— Ясно.

Выходит, что я знаю больше, чем она. Ладно, пусть так.

Острота событий схлынула, и я ощутил другую остроту — в глубине души и тела. Не знаю, уловила ли Настя невесомые флюиды, или как там еще это объяснить, но она вскинула голову, взглянула мне в глаза, и в ее взгляде я прочел то же, что разгорелось во мне…

…Спустя полчаса, обессиленные, но счастливые, мы лежали на смятой постели. Я уткнулся лицом в ее шею, жадно вдыхая букет ароматов нежной молодой кожи, дорогой косметики и парфюмерии, она ласково перебирала мне волосы. Оба мы прекрасно понимали, что миг счастья был и упорхнул, а проза жизни неуклонно и равнодушно подбирается к нам.

— Слушай, — едва слышно шепнула она. — Что ты думаешь предпринять? Вопрос серьезный.

— Я тоже парень серьезный, — сострил я, но смекнул, что сейчас лучше шутки в сторону. — Не бойся! У меня есть план. Раз они в покое нас не оставят, придется действовать…

Глава 11

— Какой план? — живо переспросила Настя.

Я слегка задумался. Честно сказать, план был смутный, его надо было обдумать, осмыслить. Тем не менее, база в голове уже сложилась. Правда, я не хотел сейчас раскрывать Насте даже предварительные наброски.

— Слушай, — сказал я. — Поверь мне на слово, я все сделаю по уму. Оставь это дело мне… Не волнуйся.

— Хорошо, — кивнула девушка. — Как же мне с тобой повезло…

Весь наш диалог велся на кровати, где мы в обнимку постепенно набирались сил после сексуальной разрядки. И начинали ощущать голод.

— Слушай, — сдержанно сказал я. — Я уже не прочь перекусить…

— Я тоже! — обрадовалась она. — Правда придется соображать на скорую руку.

— А что у нас на скорую руку?

— Ну, например, омлет. Ветчина где-то вроде бы должна быть…

— Отлично! Пища богов! Конечно, давай скорее сделаем!

— Уже бегу.

…Через полчаса мы с аппетитом поедали горячий омлет с ветчиной, нашлась и початая бутылка «Киндзмараули» — настоящего, с терпким ароматом, с душистым послевкусием. Анастасия развеселилась, и я поздравил себя с психологической победой. Конечно, я понимал, что это лишь первый шаг, а до истинной победы еще далеко… но я ощущал странную уверенность в себе. А впрочем, ничего странного. В этом мире я как стрела, летящая в цель.

Разумеется, пока мы светски трепались под «Киндзмараули», я мысленно прокручивал планы действий, что-то браковал, что-то утверждал. И к концу ужина сложил мозаику.

— Хорошо, — заключил я, осушив последний бокал — и имея в виду как видимую картину, так и пока неведомую никому, кроме меня, программу нейтрализации преступной группировки.

Плотно заправившись, мы с Настей улеглись на тахте, смотрели телевизор, хотя, по правде говоря, неважно было, что он показывал, что бормотал — так здорово, уютно было лежать рядом, ощущая тепло друг друга, постепенно погружаясь в сон…

Так мы и уснули. Я пробудился среди ночи, Настя крепко спала, телевизор исходил «белым шумом» и шипел. Я встал, выключил его. После вина немного донимала жажда, и голова была хоть и не тяжеловатой, но чуть мутноватой. Впрочем — подумал я, ощупью пробираясь на кухню — завтра рано вставать не надо, отосплюсь, буду в полной норме…

То есть, сегодня — мелькнула заключительная мысль перед тем, как вернувшись и повалившись на тахту, я вновь провалился в сон…

Рассвет для нас ознаменовался вновь «делом молодым» с долгим «послесловием», так что уже окончательно рассвело, когда, наконец, я решил переходить к реализации своего вчерашнего плана.

— Ну, Анастасия, — бодро заявил я, — пора браться за дело. Перво-наперво скажи-ка мне, где здесь у вас ближайший хозяйственный магазин… Хотя, по правде говоря, первым делом — покажи, какие инструменты у вас дома есть. Такие, слесарно-плотницкого типа.

— Господи! Да какие инструменты? Он гвоздя не мог забить. Но что-то было, конечно…

В кладовке кое-что все же нашлось, вполне пригодное для мелких операций.

— А что ты хочешь? — с любопытством спросила Настя, заглядывая мне через плечо в кладовку, где я гремел рабочим барахлом.

— Замок поменять, — кратко ответил я.

— А-а, — хозяйке понравилось. — Так ты хочешь в хозяйственном замок купить?

Я лишь кивнул.

Какие-никакие отвертки, стамеска, долото в резерве все же имелись. Ладно. Затем я осмотрел дверь. Два замка. Один внизу, врезной, намертво вросший в полотно двери. Конечно, я, урожденный пролетарий, и его бы смог заменить, но не с таким набором инструментов. Да и долго это. А я, как несложно понять, спешил. Зато другой, верхний, стандартный накладной, его заменить раз плюнуть, самая расхожая конструкция, наверняка такой имеется в магазине.

Замерив и записав размеры замка, прикинув размер шурупов, я помчался по указанному адресу.

По субботнему времени в магазине было многолюдно, и почти исключительно посетители были мужчины. Я быстро нашел секцию металлоизделий, обнаружил и стандартный замок, приобрел его, купил и несколько шурупов под плоскую отвертку, понесся обратно — и к радости хозяйки и собственному моральному удовлетворению поставил новый замок.

— Вот так, — констатировал я. — Пусть теперь твой пришелец хоть сто ключей сделает!

— Не мой, — сердито и раздельно сказала Настя.

— Тоже верно, — я улыбнулся, хотел сказать что-нибудь еще, но тут вдруг зазвонил телефон.

Она устремилась к аппарату, взяла трубку… и лицо ее приобрело удивленное выражение.

— Это тебя, — сказала она, зажав ладонью микрофон. — Говорит, сосед твой по квартире.

— А! — вмиг вспомнил я, ощутив укор совести. — Давай трубку.

Это на самом деле оказался Савелий Викторович, о котором под натиском событий я, честно говоря, подзабыл.

— Здравствуйте, Артем, — начал он каким-то если не виноватым, то простительным голосом. — Я по поводу вашей рукописи…

— Да-да, конечно, Савелий Викторович! — ответил я. — Я как раз собирался вам позвонить!..

Иногда не грех и соврать ради благой цели.

— Да-да, — неосознанно повторил он вслед за мной. — Вы сегодня будете дома?..

— Так я для того и звонить собрался, — засмеялся я, — чтобы договориться о встрече.

Прямо на расстоянии я ощутил, как Савелий обрадовался.

— Отлично, Артем⁈ Так я вас жду!

— Сейчас приеду. Мне что-то взять по дороге?

— Нет-нет, совсем не нужно! У меня все есть.

— Хорошо, выезжаю!

От Трегубовой скрывать мне было нечего, я так и разъяснил: дал ему рукопись, она его взволновала до глубины души, жаждет поделиться впечатлениями. Что-то его там крепко зацепило. Надо потолковать.

Настя, натура богемная и творческая, вполне поняла ситуацию. Она как-то мечтательно улыбнулась, взгляд взлетел ввысь:

— Ты знаешь, я всегда завидовала писателям, сценаристам. Вот так читаешь хороший текст, пусть хотя бы сценарий, и думаешь: вот надо же! Человек из ничего творит целый мир! С людьми, событиями, страстями… Ведь это же магия, волшебство! Разве нет?

— А я разве сказал — нет? Согласен. Обыкновенное чудо.

— О! — восторженно воскликнула она. — Ты читал пьесу? А фильм видел?

Я-то, честно говоря, брякнул просто так, совершенно, не сообразив, что «Обыкновенное чудо» — пьеса Евгения Шварца, несколько раз поставленная в разных театрах и дважды экранизированная, причем в сознании массового советского зрителя телефильм Марка Захарова напрочь затмил более ранний черно-белый фильм, снятый знаменитым комиком Эрастом Гариным. Я вмиг сообразил, что Анастасия имеет в виду именно этот фильм, поскольку другого еще нет.

— Читал, конечно, — честно сказал я, ибо так и было. — А фильм — нет, не видел.

— Да, — задумчиво сказала Настя. — Лет десять тому назад сняли на студии Горького. Я совсем еще девчонкой была… Сейчас, конечно, по-другому бы смотрела. И если бы сыграть довелось, кое-что совсем иначе бы сделала. Но в целом хорошо. И в самом деле, ведь работа писателя — обыкновенное чудо. А лучше сказать, незаметное. Вот так живет человек, творит чудеса, и никто об этом не знает…

— Ну вот ты же знаешь, — отшутился я, сгреб девушку в охапку, расцеловал и перешел на деловито-наставительный тон:

— Теперь давай о прозе жизни. Придет твой… извини, не твой! Придет гражданин Трегубов — не открывай. Тебе с ним говорить не о чем. Говорить с ним буду я.

— А если те… придут?

Я поразмыслил.

— Маловероятно. Очень. Смысла нет им сюда ходить. Дом у вас непростой, престижный, в нем нарываться на неприятности — себе дороже. У них есть безотказный Трегубов на крючке, вот его и будут посылать. Они, поверь мне, публика очень неглупая. К сожалению.

— Да уж знаю, — поморщилась Настя.

— Да. И никуда не выходи, ради Бога! Потерпи.

— Я и не хочу, — отмахнулась она. — Честно говоря, устала, как собака. Сейчас хочу завалиться и поспать. Кто будет звонить, стучать, просто не открою, и все.

— Смотри. Если припрется все-таки — надо ему дать понять, что ты дома. Но это ты и так поймешь, когда он ключом начнет ковыряться в замке.

— Ладно, — она улыбнулась. — Встану, пошлю его подальше, за мной это не задержится.

— Тогда я побежал!..

Чмокнув ее на прощание в щечку, я побежал в прямом смысле: дел мне предстояло много. Москву взял в плен антициклон: ясное синее небо, роскошный иней на ветвях деревьев, мороз под двадцать градусов. Я сперва подумал было взять такси… но потом решил, что в метро будет теплее. А там как-нибудь добегу.

Так оно примерно и вышло. Перед тем как выбраться из техногенного тепла метрополитена вновь на мороз, я пошарил по карманам, нашел двухкопеечную монету…

А вскоре был уже у двери родной коммуналки. Отпер ее, и Савелий Викторович прямо-таки вышел мне навстречу, ясно было, что он ждал меня с нетерпением.

— Артем!.. — просиял он. — Проходите! Я на кухне расположился, жду вас.

Когда я, после всех необходимых процедур вроде мытья рук и тому подобного, прошел на кухню, то аж присвистнул от приятного удивления: так симпатично, щеголевато, со вкусом был сервирован стол. Водка в графинчике, а не в бутылке; хрустальные рюмки; соления в фарфоровой посуде. Нарезка сыра, буженины, копченой колбасы. Умопомрачительный пряный аромат.

— Савелий Викторович, — пошутил я, — а вы не пробовали переквалифицироваться в кулинары?..

— Хм! — усмехнулся он. — Я вообще мастер на все руки. Даже странно. Мне вот, например, шить нравится. Особо этим не занимался, но уверен: если этим заняться, выйдет из меня неплохой портной. А может, хороший. А может, и отличный! Вот странно, честное слово.

— Почему же странно?

Он усмехнулся еще саркастичнее.

— Вот что: давайте выпьем.

— С удовольствием. Но немного. Прошу извинить, у меня сегодня еще дела есть.

— Понимаю. Сам не много собираюсь. Утро все-таки. Но чуть-чуть… Для аппетиту, так сказать.

Я кивнул. Чуть-чуть я бы и вправду принял с удовольствием. И мы приняли по первой, закусили огурчиками-помидорчиками. Сосед вернулся к прерванной теме:

— Почему странно, говорите вы? А вот почему. Я ведь в самом деле давно заметил: за что я не возьмусь, у меня все получается. Как будто все само собой клеится. И по слесарной части, и по столярной, и автомобиль отремонтировать… И вот знаете, дорогой мой писатель, вот это все обернулось отсутствием чего-то главного. Понимаете? У человека ведь должен быть один какой-то главный талант, стержень в жизни. Вот как у вас. Вы писатель! Нашли себя. Да и у других многих так. Кто музыкантом станет, кто доктором наук, кто мастером спорта… Ну, понимаете, что я хочу сказать. А у меня? Черт его знает. Вот так, знаете, вроде все могу по мелочи, а толку-то нет. То есть чего-то такого, что я бы мог делать лучше всех, что стало бы делом всей жизни!..

Тут Савелий как-то оборвался, потупясь, упорно глядя в стол. Я понял, что он не решается сказать то, что сказать хочет.

— Давайте еще по одной, — стремительно проговорил он, схватил графин за длинное горлышко, и мы, чокнувшись рюмками, выпили по второй. После этого он вновь уткнулся взглядом в стол. Я никак не торопил, ничего не подсказывал ему, понимая, что сосед должен созреть для главного разговора.

И он созрел.

— Знаете… — промолвил он, не глядя на меня, — у меня давно есть какое-то предчувствие…

— Какое? — невольно вырвалось у меня.

Он пожал плечами.

— Трудно это объяснить. Знаете… как будто вдруг на тебя найдет какая-то тень-не тень, темное облако, что ли. Весь свет не мил, глаза бы не глядели на него. Как будто ничего хорошего от жизни мне не ждать. Понимаете?

Еще бы мне не понимать! Мне, знавшему печальный финал судьбы Савелия Викторовича в прежней ветви времени. Неприятный холодок прокатился по спине сверху вниз.

А он внезапно распрямился, улыбнулся, глаза блеснули:

— А теперь это ушло! Знаете, ушло, и нет его! Я чувствую. Вот там, в глубине себя. Как будто та темная сила исчезла.

— Так это потому, что вы переменили судьбу, — уверенно сказал я. — Женились на Марианне!

— Еще не женился, но в целом верно, — признал он. — Но это не главное. А вернее, это часть главного.

И сосед немедля развил мысль. Все это, включая перемену судьбы, это все случилось потому, что он нашел стержень жизни. Он понял, для чего рожден на свет!

— … это, не удивляйтесь — это ваш роман! Понимаете? Вы решили сделать вашего героя романа с меня… ну, то есть я прототип вашего героя, так ведь?

— Так.

— Вот. И он, ваш герой, теперь растет, развивается, как… ну, не знаю, как дерево на почве. А его почва — я. Я пришел в мир, чтобы писатель Артемий Краснов смог написать главную книгу своей жизни… Наверное, это смешно звучит, я нелепо выражаюсь?

— Нет-нет, что вы! Я вас отлично понимаю. Мне кажется, я даже понимаю то, что вы так и не решаетесь, сказать, — я улыбнулся.

Савелий Викторович снова потупился.

— Может быть, — не глядя на меня, пробормотал он. — Тогда скажите…

— Вы хотите, чтобы с моим героем не случилось плохого. Потому что вы с ним связаны незримой нитью. Так? Если я сделаю плохо ему, то будет плохо вам. Так?

Он взялся за графин.

— По последней, — предупредил я. — У меня дела, мне больше нельзя.

— Мне тоже, — сказал он. — Не знаю. Лучше промолчу. Есть вещи… вернее, слова, которые нельзя произносить. Они как пули, могут ненароком и убить. Знаете, я совсем недавно стал это понимать. Вот как стал читать вашу книгу.

— Табу, — вырвалось у меня, я запоздало прикусил язык, но сосед понял и не удивился.

— Можно и так, — он чуть хмельно кивнул. — И у каждого оно, конечно, свое. И, конечно, я не имею права указывать автору, как и что ему писать.

Не дожидаясь меня, он запрокинул рюмку. Я глянул на часы… и решил свою не пить.

— Савелий Викторович! — решительно произнес я. — Я вас понял, скажем так. Принял к сведению. Извините, мне надо идти, срочные дела. А этот разговор мы, конечно, не закончили.

Он с закрытыми глазами высасывал мякоть из соленого помидора.

— Я знал, что вы меня поймете, — по завершении данной процедуры сказал он.

Я встал:

— Будьте здоровы! И будьте уверены, что в ближайшее время мы вернемся к данной теме.

Я пожал руку соседу и вышел из-за стола. А про себя подумал, что возможно, Савелий Викторович просто почувствовал, что я изменил его судьбу, но, естественно, не смог этого объяснить самому себе… Теперь он не сгинет в будущем, не попрется невесть куда, ведь я его свел с Марианной Максимовной. Жизнь его встала на новые рельсы. Он почувствовал, что все будет хорошо, но ощущение это, наверное, связала с моим романом.

…В дверь Настиной квартиры я позвонил условным звонком, она тут же открыла.

— Как дела? — с ходу спросил я, еще не раздевшись.

— Отлично! — шутливо отрапортовала она. — За время вашего отсутствия происшествий не было!

И не успела она так сказать, как затрезвонил телефон.

Настя поспешила к нему, сняла трубку:

— Слушаю! — и по мгновенно изменившемуся в неприятную сторону лицу я понял, что звонит Трегубов.

Глава 12

Через секунду она подтвердила это, даже не прикрывая микрофон, повернула в мою сторону голову:

— Трегубов звонит. По тому самому делу.

— Ну, по тому делу разговор мужской, стало быть, говорить надо со мной, — четко обозначил я и жестом потребовал передать трубку.

Аппарат был соединен с телефонной розеткой длинным шнуром, и Настя с удовольствием подтащила его ко мне.

Голос что-то путано бормотал в трубке, я не стал это слушать, а громко сказал:

— Трегубов! Это Краснов. Слушай меня.

Он сразу оборвал поток речи. А я включил свой:

— Я буду краток. Вопрос: Ты должен прийти к нам как посол от своей шайки?

— Н-ну, я бы не стал так выражаться…

— А я стану. Итак, ты должен прийти с сообщением?

— С инструкцией.

— Ладно, — согласился я. — Когда?

— Да как скажешь, — он постарался придать голосу тон независимости, если не наглости.

— Скажу: чем быстрее, тем лучше.

— Тогда через полчаса?

— Ждем, — я положил трубку и на вопросительный взгляд Насти ответил:

— Через полчаса.

— Он один будет?

— Я понял так. Да и по всей логике так должно быть. Я ж говорю: им никакого нет резона сюда ходить. Пошлют этого Трегубова, и дело в шляпе.

— Сам он шляпа, — ругнулась Анастасия. — Все продул, придурок!

Я вздохнул:

— Ну, все-не все, но хорошего немного. Это верно. И вот тут я хотел с тобой серьезно поговорить…

Серьезный разговор состоял в том, что по моим предположениям, бандюги захотят поживиться Настиной машиной. «Москвичом». Это не побрякушки, мебель-хрусталь. Это реальные деньги. Не самые большие, конечно, зато и не маленькие.

Это соображение я постарался изложить спокойно и доступно. Актриса напряглась.

— Ты хочешь сказать… что нам придется поставить машину, так сказать, на кон?

— Именно так. Объясню почему, и объясню, почему переживать не стоит.

И я пустился в объяснения. Анастасия слушала меня напряженно, но с доверием. Она вообще увидела во мне того, на кого можно опереться по жизни. Я не продам, не обману. Не стану хитрить. Если я говорю, значит, так оно и есть. А суть моих текущих объяснений была следующая: мы можем смело ставить на кон автомобиль. Я кое-что предпринял для того, чтобы не проиграть. Конечно, мне не сладить в игре с бандой профессиональных «катал» — это я прекрасно понимал. И Настя тоже. Ну так именно потому я и проработал тему. О чем Насте рассказал откровенно, без всякой утайки. План должен сработать.

Пока мы темы эти растирали, полчаса прошло. Раздался звонок в дверь. Трегубов был точен.

Хотя и малость подшофе. Это было заметно, в том числе и по слегка уловимому духу можжевельника. Художник где-то подзарядился джином.

Держаться он старался развязно, изысканно и вызывающе, как романтический бретер из старинных романов. Но видно, что трусит, для того и дернул из бутылки.

— Приветствую счастливых сожителей! — дерзко заявил он, входя.

— Приветствие от брошенного неудачника немногого стоит, — парировал я. — Потому и чая-кофе не предлагаю. Давай сразу к делу! И выметайся после этого.

— К делу, так к делу, — переключился Трегубов, постаравшись не заметить «выметайся». И стараясь соблюдать нахальный вид, он объявил, что на нас всех из-за его проигрыша повис крупный долг, отыграть который можно крупной суммой. Отсюда идея…

— Поставить на кон автомобиль, — прервал я. — Это ясно. Возражений нет. Время и место?

— И документы, — ухмыльнулся он. — Техпаспорт на машину.

— Настя, — обратился я к хозяйке. — Где эта бумага?

Техпаспорт явился — невзрачная серенькая книжка, чем-то похожая на паспорт гражданина СССР образца 1954 года. Трегубов взял документ, полистал, задержал взгляд на каких-то фиолетовых штампах, хмыкнул удовлетворенно.

— Ну что ж, беру! Покажу экспертам.

Он сунул техпаспорт во внутренний карман зимнего пальто.

— Ну так что? — спросил я. — Когда и где?

— А это тоже как эксперты скажут, — нагловато ухмыльнулся он. — Ждите звонка!

— Тогда вперед, — я указал на дверь. — Рогами притолоку не задень…

Настя чуть поморщилась, когда дверь за горе-художником захлопнулась:

— Ну уж ты как-то с ним… Мне даже его жалко стало.

Я махнул рукой:

— Таким хоть плюй в глаза, все божья роса… Ладно, шут с ним! Давай чаю попьем, что ли?

Тень размолвки если и мелькнула меж нами, то вмиг растаяла. Настя улыбнулась, и через четверть часа мы пили душистый, чудесно заваренный чай. Болтали о пустяках, поглядывали в телевизор — шел новенький водевиль «Соломенная шляпка» — прекрасно понимая, что это психологический трюк. Что оба мы напряженно ждем звонка Трегубова. Я вторым планом мыслил еще о Савелии Викторовиче: разговор с ним не выходил у меня из головы.

Ведь какие-то смутные тревожные предчувствия, выходит, овевали душу человека в каждой из ветвей времени, только где-то ему не удавалось уйти от капкана на линии жизни, а где-то интуиция могла помочь отвести грозные призраки… И что-то есть в связи персонажа с прототипом, что-то такое реальное, настоящее, некий цемент, скрепляющий мироздание… И я, конечно, буду писать об этом! Это же Эльдорадо для автора.

Бог знает, куда бы меня увели писательские мысли, но тут раздался звонок. Мы с Настей переглянулись, поймав себя на одной и той же мысли.

— Я возьму, — решил я.

Она кивнула.

— Да, — коротко бросил я в микрофон.

На том конце провода чуть посопели, затем развязный голос Трегубова объявил:

— Завтра в семь вечера. То есть в девятнадцать ноль-ноль.

— Где?

— На Коломенской версте, — сострил художник и радостно захихикал своей хохме.

— Оценил остроумие, — сухо сказал я. — Дальше?

— Ладно, ладно, шутки в сторону, — он сменил тон. Заговорил серьезно: — В шесть сорок пять-шесть пятьдесят будь на станции метро «Рязанский проспект». Выход по ходу движения поезда, там я тебя встречу. Вопросы?

— Ты считаешь, что жизнь удалась?

— В смысле?

— На коромысле, — теперь скаламбурил я, ехидно ухмыляясь. — Ты просил вопрос — вот тебе вопрос.

— А-а, — он шмыгнул носом. — Ну, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий…

И отключился.

Настя смотрела на меня вопросительно. Я подмигнул ей:

— То самое. Завтра вечером.

Она помолчала, затем сдержанно произнесла:

— Я… немного волнуюсь.

— Ну, волноваться рано, у нас еще ночь вереди, не так ли?..

…Ночь прошла прекрасно, после чего мы спали как убитые, часов до одиннадцати. Затем со вкусом позавтракали, но все же я поглядывал на часы, дальше тянуть не следовало.

— Слушай, я по делам ненадолго, — чуть слукавил я.

— Зачем? — с тревогой спросила Настя. — Можно, я с тобой?

— Нет-нет, ни в коем случае, — сказал я, улыбаясь. — Это небольшой сюрприз.

— Ну, только если небольшой, — проговорила она с опаской. — Как-то сейчас, знаешь, не то время для больших сюрпризов…

— Не очень, — подтвердил я, быстро собираясь. — Я быстро!

И верно, я постарался сделать все как можно быстрее. Забежал в цветочный магазин, там по зимнему сезону были довольно хилые гвоздики да розочки, взял семь штук алых роз…

— … Они прекрасно распустятся! — льстиво уговаривала меня продавец. — Их в воду комнатной температуры… ну, можно потеплее немного, и очень шикарно будет смотреться!

— Поживем — увидим, — буркнул я, расплачиваясь.

Настя, увидев розы, радостно обомлела, даже глупо воскликнула:

— Это мне⁈ — но я великодушно пропустил чепуху мимо ушей.

— Нормальный сюрприз?.. — и обеспечил хорошее настроение на весь короткий зимний день. Просто удивительно, до чего женщины падки на лесть и цветы. Такие простые вещи — а действуют как из пушки.

В общем-то, я к тому и стремился: Настя улыбалась, даже вздумала немного репетировать, пела и пританцовывала перед зеркалом, значит, трюк удался. А зимний день действительно короткий: когда я начал собираться где-то в районе пяти часов, уже дневной свет потускнел, тени заметно удлинились… заметно потускнела и сама Анастасия.

— Слушай… — проговорила она. — Я тебе, конечно, верю. Ты человек предусмотрительный. Но все-таки… Я тебя умоляю, будь осторожен! Это самые настоящие бандиты, я знаю. И они связаны с совсем страшными людьми…

— Ты и это знаешь?

— Не смешно!

— Да я и не смеюсь.

Она немного помолчала.

— Если честно, то нет, не знаю. Но догадаться можно. Они не будут работать просто так, сами по себе. За ними должен кто-то быть.

— Влиятельный?

— Ну… как сказать! Даже не знаю, в кого конкретно эта система упирается в конце концов.

— Так может, мы так вот потянем цепочку и вытащим клад?

— Ох, не знаю… Ну ладно, не будем нагонять тоску. Давай, удачи тебе, и я буду все время думать о тебе!..

Под это напутствие я и отправился в дорогу. В метро старался сосредоточиться, ощутить в себе уверенность. Вроде бы и получалось, но волнение все же захлестывало — это естественно, и никуда от этого не деться. Приехав на немноголюдную в выходной день станцию «Рязанский проспект», глянул на электронное табло: 18:42. Поднялся в наземный вестибюль, где и встретил Трегубова, переминавшегося с ноги на ногу.

— Точность — вежливость королей! — приветствовал он меня банальностью, добавив: — Привет не говорю, верно?

— Взаимно, — сказал я и оглянулся. От него это не укрылось:

— А ты что озираешься?

— Полезно, — без эмоций ответил я. — Глаз на затылке нет, а желательно знать все, что происходит вокруг. Так жить надежнее.

Он неопределенно хмыкнул:

— Ну, пошли.

И мы пошли. Под вечер мороз покрепчал, снег под ногами отчетливо хрустел. Трегубов в задрипанном пальтецо зябко поеживался и тоже поминутно озирался. Я не преминул поддеть его:

— А ты чего назад зыркаешь?

— По той же причине, — слегка огрызнулся он.

Мы в темпе углублялись в глубину стандартных жилых кварталов, единообразие коих было насмешливо воспето Эльдаром Рязановым в «Иронии судьбы». Пяти- девяти- двенадцатиэтажки… мы шли между ними, иной раз по тропинкам меж сугробов — Трегубов впереди, я за ним, но и тогда он озирался, сопливо шмыгал носом, я подначивал его, но он терпеливо сносил мои подколки.

Наконец, мы приблизились к не очень большому зданию, вроде бойлерной, закрытой за ненадобностью. Впрочем, довольно расчищенная тропинка к ее двери вела.

— Это и есть ваше подпольное казино? — усмехнулся я.

— Увидишь, — буркнул он.

Подойдя, он особой морзянкой отстучал в железную дверь. Подождал, секунд через десять повторил тот же стук. Дверь приоткрылась, предъявив нам тускло освещенное пространство и смутную коренастую мужскую фигуру.

— Свои, — негромко сказал Трегубов.

— Входите, — был короткий ответ.

Коридор, аккуратно выкрашенный голубой масляной краской, был очень скупо освещен одиноким матовым плафоном. Полумрак, думаю, здесь был не только маскировкой, но и частью психологической игры: таинственная полутень действовала на нервы именно так, как надо. Дверь за нами глухо лязгнула, запираясь, я было дернулся оглянуться, потом решил — не надо.

Еще дверь. Ее Трегубов отворил уверенно, привычным движением, махнул рукой: заходи, мол. Я вошел следом за ним…

И признаться, немного обомлел.

Мы очутились в просторном помещении, где были расставлены несколько столов, накрытых зеленым сукном — все в точности, как в старых романах. Несколько таких же небольших продолговатых плафонов создавали в зале интимные сумерки, едва слышно играла приятная неспешная мелодия, а в глубине, подсвеченные цветными гирляндами угадывались барная стойка и стеллаж с напитками. В помещении находились человек, наверное, пятнадцать-двадцать, как я успел заметить, и мужчин, и женщин, причем последние были в самых соблазнительных нарядах, с голыми плечами, и у меня мелькнула не самая пустая мысль: что это представительницы той самой профессии, которой в Советском Союзе официально не существовало…

— Гардероб там, — Трегубов махнул рукой влево, мы прошли в небольшую комнатку-не комнатку, коридор-не коридор, некий аппендикс, где на вешалках обретались дорогие дубленки, норковые и каракулевые шубы… Видимо, «администрация» заведения за сохранность имущества клиентов здесь отвечала головой, гарантия как в швейцарском банке.

Трегубов меж тем впал в суетливо-возбужденное настроение, судорожно потер ладошки:

— Что, почтеннейший партнер, может, пока по стаканчику? Минут двадцать у нас имеется.

— Не повредит, — равнодушно согласился я. И разместив в гардеробе верхнюю одежду, мы направились к бару.

За стойкой без улыбки хозяйничал рослый молодой мужчина, неуловимо напоминающий итало-американца из классических гангстерских фильмов. Был он в белоснежной рубашке, в темной атласной жилетке. В расстегнутом вороте тускло поблескивала золотая цепочка.

А перед стойкой обреталась барышня в ультрамариновом «мини», с густыми длинными темными волосами, и еще не видя ее лица, я ощутил, как сердце мое непроизвольно екнуло. Ну, нормальная мужская реакция, плохо было бы, если бы оно так не отреагировало на стройную молодую женщину, в которой и со спины угадывался шарм.

Видимо, услышав шаги, она обернулась. Ага! Предчувствия не обманули. Ну, на любителя: большие темные глаза, резковатые скулы, большой рот с четко очерченными пухловатыми губами, резко подчеркнутыми багровой помадой.

— Здра-авствуйте, молодые люди, — протянула она грубовато-приятным контральто.

— Здравствуйте, юная леди, — откликнулся я в тон, безошибочно угадав, что ей около тридцати, но она стремится выглядеть на «минус пять» примерно. — Молодой тут, правда, один я, а вот этот гражданин уже готовится на пенсию выйти…

Она засмеялась:

— Ну, главное — молодость души, не правда ли?

— Совершенно с вами согласен, — откликнулся я, подумав, что в те годы среди девиц такого пошиба было немало образованных и даже неглупых, считавших не зазорным промышлять среди денежной публики.

А то, что данный «катран» или, даже лучше сказать, «клуб» был предназначен для элиты или хотя бы «полуэлиты»: богемной, хозяйственной, может, даже чиновничьей — у меня сомнения не было. Именно таких людей, жаждущих острых и приятных ощущений, обслуживала полукриминальная среда в лице «катал», «одалисок»… и я бы не удивился, если бы узнал, что в этом ли, не в этом заведении процветает и находящийся в СССР под уголовным запретом гомосексуализм.

Трегубов, не обратив никакого внимания на мои язвительные юморески, деловито спросил:

— Что будем пить?

Я перевел взгляд на девушку:

— Вы будете что-нибудь?

— Мартини, — немедленно откликнулась она. Я взглянул на бармена:

— Имеется?

— Разумеется, — ловко срифмовал он, не изменившись в лице.

— Барышне мартини, — объявил я. — А мы с тобой что будем? — это я Трегубову.

— Я так понял, что ты угощаешь? — нагловато ухмыльнулся он.

— Я в принципе щедрый и великодушный, — сказал я. — Так что?

— Джин. Без тоника.

— Налейте ему, — кивнул я на художника. — А ром у вас какой есть?

— Куба, Ямайка, Пуэрто-Рико.

— Отлично. Пусть будет Куба. «Легендарио» есть?

«Итальянец» глянул на меня с уважительным интересом.

— К сожалению, нет. «Гавана клуб».

— Отлично. Сделайте. Со льдом.

Тот кивнул.

Я вынул из нагрудного кармана сиреневую «четвертную», хотя вполне мог бы обойтись червонцем — и от него заведение не осталось бы внакладе. Но я решил сразу проявить себя ударно.

Бармен зазвякал бутылками и бокалами, я повернулся к брюнетке, намереваясь познакомиться поближе, но тут за спиной раздался бархатистый профессиональный баритон:

— Уважаемые гости, попрошу минутку внимания!..

Глава 13

Я оглянулся. В центр зала вышел необычайно представительный человек в наряде классического эстрадного конферансье: смокинг, пластрон, бабочка, идеально отутюженные брюки, лакированные штиблеты — все строго в черно-белой гамме. Безупречный пробор в темных волосах, седоватые виски. Моложавость вне возраста.

Обозначив сценическую улыбку, этот персонаж после «минутки внимания» объявил следующее:

— Мы открываем наш вечер для избранных! Здесь не бывает случайных людей, хотя всегда кто-то приходит впервые. Для дебютантов хочу сказать: приобщайтесь к культуре международного уровня! Пока вы можете расслабиться, непринужденно пообщаться, послушать музыку… а минут через пятнадцать мы начнем основную часть программы!..

Он еще балаболил нечто второстепенное, но я повернулся к красивой соседке:

— Ну что, приобщимся к европейскому образу жизни?

Она как-то неясно ухмыльнулась, взяв бокал с мартини. Я придвинул свой, с ромом и прозрачно-тающим ледяным кубиком:

— Предлагаю выпить за знакомство.

Девушка взглянула на меня пристально, и я еще раз подумал о том, что она не совсем «из этих», то есть попала в эту среду из куда более высших социальных сфер… Впрочем, мысль мелькнула и пропала.

Бокалы с ромом и мартини коснулись друг друга, издав легкий перезвон.

— Наталья, — представилась она. — Можно — Наташа.

— Артемий! Можно Артем, — я улыбнулся.

Она тоже ответила улыбкой.

Я решил развить знакомство, но тут замельтешил Трегубов, уже замахнувший свою порцию джина:

— Потом, гражданин писатель! Все, пора за стол, игра начинается!

Наташа распахнула глаза шире:

— Так вы писатель⁈

— Не без этого, — скромно признал я. — Начинающий. Девица явно заинтересовалась. Хотя творческая интеллигенция была на таких подпольных посиделках не в диковинку… да что там говорить — без нее и не обходилось, это один из самых «урожайных» контингентов, но все-таки пообщаться с настоящим писателем… Нет, совершенно очевидно, Наталья человек с приличным уровнем образования. Надо будет с ней потом поплотнее пообщаться. А пока…

— Извините, дела, — я допил ром, кинул в рот, как карамельку, остаток ледяного кубика. — Надеюсь, мы не прощаемся?

— Надейтесь, — ответила она с легкой иронией и глотнула мартини.

— Пошли, пошли, — поторопил Трегубов.

Он чуть ли не вцепился мне в рукав, во всяком случае, уперся рукой мне в предплечье, и я недвусмысленно стряхнул его ладонь:

— Без рук, гражданин.

— Да ладно, ладно… — забормотал он. — Пошли вон туда, видишь? — он упорно подталкивал меня к одному из столов.

Ага! Вижу знакомые лица, только не милые, конечно. И незнакомые. Все щерятся в предчувствии поживы.

Мне совершенно не хотелось говорить им ни «здравствуйте», ни «привет», ни даже «добрый вечер». Выкрутился по-писательски:

— Evening, как говорят наши потенциальные противники.

— А где good? — с подвизгиванием захихикал один, мелкий и лысоватый, с беспокойными ручонками.

— Это при мне пусть останется, — малость сдерзил я.

— Ладно тебе, — великодушно сказали лысому. — Это как карта ляжет, как масть покажет. Кому гуд, кому не гуд. Садитесь!

Я сел за стол, Трегубов остался топтаться рядом, взволнованно дыша над левым ухом. Это было не очень приятно, но я не стал огрызаться.

Лысый торопливо потер дрожащие ручки:

— А что, господа хорошие, не грех бы и выпить немного для начала?..

Предложение было встречено с умеренным подъемом, а мною с ярким воодушевлением:

— Отличная мысль! Трегубова отправим к стойке, нет возражений?

Это вызвало смех, пару ехидных подколок. Я выхватил из нагрудного кармана еще четвертной:

— Пока хватит на всю компанию⁈

Конечно, я отслеживал реакцию собравшихся, но по правде сказать, ничего не отследил. Народ весь тертый, на мои купеческие замашки никто не повелся, кто-то сдержанно сказал:

— Пока достаточно. Трегубов, возьми виски и водку. Закусь там какую-нибудь… — на что художник кивнул и послушно засеменил к стойке.

Вообще, покуда главное действо не началось, игроки суетились между баром и столами, брали напитки, закуски, тащили к столам, и во всем этом было заметно предвкушение близкого погружения в стихию азарта, такая истероидная нервная вздернутость. У-ух! Я и сам, несмотря на уверенность, ощутил знакомое покалывание куража. Но я понимал, что мне предстоит самое трудное, пройти между Сциллой и Харибдой, так сказать: устроить залихватский разгуляй и при этом четко контролировать события.

Краем глаза я заметил, как к Наташе подошла коллега: примерно так же вызывающе одетая (то есть, полураздетая) блондинка в зеленом платьице. Они о чем-то оживленно заговорили, блондинка энергично взмахивала руками, брюнетка вела себя куда сдержаннее.

На наш стол явилась квадратная бутылка виски, а точнее, бурбона «Джим Бим», а также нормальная круглая нашей «Посольской» водки, одна тарелка с разными бутербродами, другая с соленьями, источавшими умопомрачительный укропно-чесночный аромат… Видать, Европа Европой, а лучше русских закусок-разносолов под водочку никто ничего так и не придумал. В целом же видно было, что дело здесь солидное, давно поставлено на широкую ногу… И вот, наконец, раздался знакомый барион конферансье:

— Дорогие гости, мы можем приступать к главному этапу программы нашего вечера! Как говорил сам Пушкин устами Германна: что наша жизнь? Игра!..

Так, конечно, сказал не Пушкин, а Модест Ильич Чайковский, младший брат Петра Ильича, он же автор либретто «Пиковой дамы». Но не будем придираться!

Ведущий продолжил речь умело, в меру игриво и развязно, пересыпая ее пошловатыми шутками — меня, писателя с развитым «вкусом текста» это слегка коробило, хотя вида я не подавал, конечно. С видимым удовольствием я выпил водки — «Посольская» оказалась на диво хороша, видимо, приготовленная строго по рецептуре, с соблюдением технологий — заел соленым огурцом.

— Жизнь удалась, кажется! — объявил я соседям, стараясь дозировать пошлость и глупость, в отличие от ведущего, окончательно скатившегося в громогласные банальности.

И я заметил, как переглянулись сразу трое за столом и ощутил, что попал в цель. Образ наивного прожигателя красивой жизни, кажется, мне удается. Пока, во всяком случае. Я даже ощутил легкий всплеск актерского самолюбия. Ну а что, разве не артист я? В кино снимаюсь! Должен в любой ситуации найти оптимальную роль.

Тут, наконец, трепло-профессионал в смокинге завершил болтовню словами:

— … короче говоря, дорогие гости, отдыхайте, культурно проводите время, чувствуйте себя как дома… Но не забывайте, что вы в гостях… Шутка! Шутка! Разумеется, это шутка, я надеюсь, что вы, люди творческие, оцените юмор. Ну а я, со своей стороны, желаю вам благосклонности Фортуны! — и сделал роскошный взмах рукой.

Ясно было, что фразы эти у него стандартные, штампованные, но все же стоит отдать ему должное: произносил он их сценически эффектно, с модуляциями голоса, с точно расставленными интонациями. Короче говоря, зря свой хлеб не ел, и платили ему за эту работу, судя по всему, неплохо.

Заключительной тирадой он заметно взбодрил присутствующих и дал старт собственно игровым сеансам. Некоторые игроки зашуршали бланками для росписи туров или так называемых робберов — отрезков игрового времени. На нашем столе, как я понял, решили обойтись без этого, хотя запись в блокнот один деятель стал вести.

Я еще демонстративно тяпнул водки, хлопнул в ладоши, будто лох на кураже потер их жарко:

— Эх! Делайте ваши ставки, господа!

— Сначала вы давайте, — был ответ. — Кто у нас тут в долгах, как в шелках?

Трегубов полез в карман пиджака:

— Ну вот, пожалуйста, — извлек техпаспорт, небрежно и эффектно шваркнул его в центр стола. Один из игроков, очень светлый блондин с длинными волосами, почти альбинос, с очень некрасивым, но надменным, уверенным, каким-то харизматичным лицом, взял документ, полистал, поизучал, бросил обратно, добавив одно слово:

— Играем.

Ясень пень играете. Вы же для этого сюда и проперлись — Меня разуть и раздеть. Подумал я лыбясь, как можно более дружелюбно на альбиноса. Наполнил стопку «Посольской», будто берегов не вижу и серьезности ставок не понимаю. Но мозг мой за маской беспечности, максимально сконцентрировался.

Внешне мне надо было выглядеть естественно-поддатым, при этом совершенно контролируя и себя и ситуацию. Но стоило труда не изумиться, когда участники вынули из карманов пачки денег небрежно-привычными движеньями, на фоне чего мой ухарский четвертачок сразу померк, и теперь ясно стало, почему отношение к нему было такое иронически-спокойное. Игроки явили миру целые пачки этих четвертных, стянутые резинками, а иные вытащили и полусотенные и сотенные. Ну, эти пачки были, понятно, потоньше, зато купюры новые, хрустящие, почти не бывшие в употреблении, что тоже понятно! Уже двадцатипятирублевки были очень крупными купюрами, редко встречающимися, а уж банкноты 50 и 100 рублей советский человек встречал обычно два-три раза в жизни, а иной раз вовсе не встречал.

Они были и размерами побольше остальных, и рисунок, и цветовая гамма похожи: с уклоном к цвету хаки. Лесному такому, что ли. Правда, полусотенная имела более зеленый оттенок, а сотенная — коричневый… Но, повторюсь, рядовой советский гражданин 70-х годов видел данные денежные знаки в порядке исключения.

Здесь, разумеется, такого исключения не было. Собравшиеся не были далеко рядовыми гражданами. И видели они в своей жизни много того, от чего обычный человек той эпохи вытаращил бы глаза. Теперь и я увидел это.

Подумав так, я почему-то мельком бросил взгляд в сторону стойки, но не увидел там ни Наташи, ни размашистой блондинки. Это меня чуть задело, я был бы увереннее в себе, если бы эта… была там.

Я запнулся на слове «эта». Как правильноназвать? Профессия?.. Не совсем то. Род занятий, образ жизни? Это ближе. Про подобных иногда стыдливо и туманно говорят: дамы полусвета… Черт его знает, насколько это верно…

Тут я спохватился, заметив, что мысль уехала куда-то в ненужную сторону. При этом я вовсе не чувствовал себя хмельным: внутренний стержень держал меня как надо.

— Играем, — вторично провозгласил альбинос. Похоже, он был тут у них в авторитете.

Играли вчетвером. Разыграли прикуп. На нем оказался лысый. Он приложился к «Джим Биму», разрумянился, хихикал пуще прежнего, сильнее потирал ладошки…

В первой «пуле» я оказался в небольшом выигрыше.

— Везет, — меланхолически обронил один из игроков, невзрачный немолодой дядька. Такого вот на улице встретишь, просто не заметишь. Ни за что не скажешь, что этот никакого вида тип может вот так запросто швырнуть на сукно игрового стола стопку сотенных. В сумме порядка тысячи.

— Копейка рубль несет, — нахально перефразировал я, ухмыляясь и решил отведать бурбона. Налил чуть-чуть, бахнул… ну, ничего так, но водка лучше.

Во второй партии на прикупе оказался я. Внимательно смотрел на розыгрыш. Невзрачный попытался блефовать, но влетел рублей на сто. Неплохую такую месячную зарплату. Вздохнул, но без сожаления. Теперь прикуп был его, и он стал раскидывать карты.

Я ощутил, как азарт подземным вулканом разжигает меня изнутри, испаряя алкоголь. Как это было кстати! Я мог глотать спиртное, имитируя пьяную дурость, чего мне и надо было.

— Э! — вскричал я, схватив почти пустую бутылку «Посольской» и лихо помотав ею, — Пора и повторить? Отличная штука!

Альбинос ухмыльнулся левым углом рта:

— Давай. Возражений нет.

Явились еще бутылка и закуска. Игра понеслась бешеным темпом, мелькали карты, взятки, опрокидывались рюмки, в воздухе поплыл табачный дым дорогих сигарет и сигар, голоса, смех, музыка… Все это неслось с разных сторон, от столиков и стойки, создавая совершенно неповторимую ауру порочного очарования. Я в полной мере ощутил, что это такое. Как князь мира сего может хитро втягивать человека в трясину! Конечно, я совершенно контролировал ситуацию. Но чувствовал, как завибрировали, задрожали некие глубинные струны моей души…

Кульминация вечера приближалась. Но до нее, конечно, мне надо было посмотреть, чем окончится первая игра. Пока выигрывали я и альбинос, а лысый и невзрачный барахтались в минусах. Трегубов мельтешил возле меня, подсказывать не рисковал, но азартно переживал, высказывался, не забывал прикладываться к бутылкам. Вместо опустевшего «Джим Бима» возникла бутылка рома, все того же «Гавана клаб» с черно-красной этикеткой. На самом деле кураж сжигал опьянение, но я старался делать вид, что уже крепко пьян, впрочем, не перегибая палку. Хотя понятно, что они меня прикатывают. Дают выигрывать. Это заманушка такая у катал стандартная. Обыграть их невозможно. По крайней мере с моими навыками и в одиночку. Но у меня свой «козырь в рукаве».

Будто в подтверждение моих мыслей, в последних трех турах Фортуна, обещанная обладателем смокинга, вдруг обратила лик ко мне. Я выиграл приличную сумму. Когда стали подсчитывать, выяснилось, что мой плюс — почти полторы тысячи. В самом большом проигрыше оказался невзрачный. С тем же меланхоличным видом он констатировал:

— Как с самого начала не пофартило, так оно и пошло…

— Фарт штука такая, — равнодушно молвил альбинос. — Сейчас нет, а через полчаса есть. Вон, смотри, как нашему новенькому поперло.

— Да, — подхватил лысый, — еще одна партия и, считай, почти отыгрался.

Я забрал свой выигрыш, не пересчитывая, сунул в нагрудный карман, постаравшись сделать это с пьяной размашистостью. Затем обвел все помещение слегка очумелым взглядом, точно впервые его увидал.

— А! — воскликнул я. — А что, еще не отыгрался⁈

— Ну, это ты лишку махнул, — осклабился альбинос. — Рано еще. Давай вторую партию.

За соседним столом вроде бы вспыхнул какой-то конфликт. По крайней мере, разговор пошел на повышенных тонах. К играющим тут же подлетели двое — как я понял из «администрации». Всех слов я не слышал, мешал шум, а из того, что долетело, понял, что сотрудники заведения вежливо, но решительно убеждают посетителей вести себя мирно.

Внезапным видением мелькнула Наташа — прямо как Блоковская незнакомка. То ли почудилось, то ли на самом деле она бросила на меня цепкий взгляд, вызвавший во мне психологическую задачу. Неужели я ей понравился? Просто так, независимо от всего того смрада, что царит здесь? Возможно же такое! Или же дело тут в другом? Странный взгляд у нее, совсем не взгляд… проститутки, назовем вещи своими именами.

— Давай! — жарко дунул мне в ухо Трегубов. — Глядишь, сейчас совсем отыграемся. И долг слетит с нас!

— Не с нас, а с вас, — неприязненно спародировал я персонажа актера Вицина из «Операции Ы», понимая, впрочем, что я сам тесно уже увяз в «теме».

Понеслась вторая партия. Я зарядился водкой, заел роскошно-пряной соленой помидоркой, чувствуя, как близится кульминация, а стало быть, и развязка. Главное, точно сыграть! Все сделать натурально. Я уже прокрутил мысленно мизансцену, предвидя, как сейчас учиню разгром… надо это сделать очень умело! И главное, отчетливее изобразить пьяного. Я потянулся за бутылкой.

Вот уж воистину говорят, что человек предполагает, а Бог располагает. Иногда в насмешу, а иной раз во внезапную пользу. За соседним столом, где уже накалилась обстановка, и как будто уже рвануло пьяной злобой, которую удалось пригасить, вдруг взорвалось.

— А-а! — взревел один из игроков, здоровенный детина в явно дорогом импортном костюме. Вскочил, встряхнув стол, с него полетела посуда с разнообразным звоном. — Паскуды! Мошенники, шулеры! Р-размажу как сопли!..

Там повскакивали все, и все, похоже, были уже в угаре, один ловким ударом — хук правой — посадил громилу. Вернее, уложил. Тот взмахнул руками, его заметно болтануло, он попытался опереться на стол, неудачно — и рухнул, увлекая за собой сукно, стол и все, что на нем с адским грохотом.

Тут словно всех взорвало. Хаос, вопли, красные перекошенные рожи. Раздался резкий женский визг. Я тоже вскочил, старательно изобразив на лице растерянность.

И здесь за спиной раздался шум, топот, резкий выкрик:

— Милиция! Прекратить драку! Всем оставаться на местах!

Глава 14

Я увидел обалдевшие рожи соперников, никак не ожидавших такой развязки. Мерзкая морда альбиноса зло перекосилась.

— С-сука… — просипел он. — Кто продал⁈

Вопрос сорвался в пустоту. Оперативники заполонили зал с похвальной быстротой.

— Всем оставаться на местах! Руки на стол! Сидеть! Сидеть, я сказал!.. Ах ты, падаль! Вован, врежь ему!

Один из игроков за дальним столом вскочил, спешно вышвыривая из карманов деньги. Мелькнули какие-то пестрые купюры с портретами — не то марки ФРГ, не то французские франки, не то еще что.

— Стой, сволочь! — рявкнул высокий опер, метнувшись к нему. — Руки на стол!

— Это не мое! — с облегчением крикнул подозреваемый, вскидывая руки с растопыренными пальцами.

— А чье⁈ — свирепо рявкнул длинный, тот самый Вован, должно быть.

— Не знаю! — совсем радостно вскричал игрок, и физиономия его расплылась в усмешке. — Ищите!

— Найдем! Сейчас найдем, — стиснув зубы, пообещал опер.

Однако по наглой шулерской ухмылке было ясно, что «доказуху» здесь, пожалуй, хрен отыщешь.

Я услыхал громкий голос Олега:

— Ребята, по закоулкам пошарьте, по сортирам, коридорам! За барной стойкой! Смотрите, там дверь, давайте туда!.. Я что сказал⁈ Всем сидеть на местах! Кто там скачет, как горный козел⁈

Я был участником этой спланированной операции. Как только мне стало известно, что Трегубов и компания планируют заманить меня «на катран», то есть в нелегальный игровой клуб, я сразу же позвонил Олегу, предупредив, что пока не знаю, когда и где состоится игра.

Олег задумался. Конечно, он понимал — во-первых, не одного меня там будут «раздевать», будет работать целая шулерская фабрика. А во-вторых, силами районного отдела милиции операцию по накрытию катрана не осилить. Придется обращаться в МУР.

— Да-а… — кисловато протянул он в трубку. — Тут без Петровки не обойтись.

Я прекрасно понял его печаль. Нужно идти к начальству, убеждать, наталкиваться на окрики: «Самый умный, что ли? Больше всех надо?.. У тебя у самого дел мало?..» Придется объяснять, что поступила неожиданная оперативная информация, пренебрегать которой нельзя… и нарываться на новое недовольство, скорее всего, матерное: «Мне твою информацию на хрен себе повесить?..»

Можно, впрочем, понять и начальство. Слово не воробей! Вылетело, и теперь не спрячешь его, высшее руководство голову сорвет, если сведения останутся без реакции. А какая тут может быть реакция⁈ Ясно, что самим не справиться, да и не компетенция это райотдела. Катран может быть в любом районе Москвы, даже в ближнем Подмосковье. И тут, конечно, необходима координация решений на уровне Главка, то есть, Петровки, 38. Или даже центрального аппарата МВД: улица Огарева, 6… Но, пожалуй, нет, все-таки на уровне города. Но и это значит, что почти все «плюшки» в виде благодарностей, а может, и наград, достанутся МУРу, а «земле», то есть райотделу, дай бог чтобы хоть что-то перепало.

Обо всем этом я и сам догадывался, и впрямую от Олега слышал. Мы с ним поддерживали очень интенсивный контакт в эти дни, сугубо тет-а-тет, я даже Насте ничего не говорил из соображений секретности. Районное начальство, конечно, в меру поорало, поматерилось, но старлей это стоически пережил, а потом и само начальство постаралось: оно было заинтересовано в том, чтобы в операции отличились его сотрудники. И нашло свои ходы-выходы на Петровке. Через тамошних приятелей удалось добиться, что операцию проводили совместно МУР и райотдел, а это, понятно, приличный размах. Люди, ресурсы, связь — все было выделено без запинки, и некоторое время совместная опергруппа находилась в напряженном ожидании.

Когда я узнал от Трегубова, что он ждет меня на станции «Рязанский проспект», то немедленно передал это Олегу. На станции за нами было установлено наружное наблюдение. Все было сделано настолько профессионально, что даже я ничего не заметил, хотя и старался придирчиво оглядываться. Умеют работать парни! Это я видел, вернее, не видел собственными глазами… Ну, а что происходило с тех пор, как мы с Трегубовым вошли в помещение, это я знал теоретически.

Как можно ближе к зданию подогнали машину. «Жигули» ВАЗ-2101. Там находились двое: молодой человек и девушка. Естественно, оперативные сотрудники. Изображавшие влюбленных, которых сука-любовь загнала в укромное место, где они могут хоть как-то тискаться, жамкаться, охать, вздыхать… Ну, а моя задача была изобразить впавшего в кураж владельца изрядных денег, желающего вкусить роскошной жизни. Мой персонаж по сценарию должен был, напившись, учинить скандал с переворачиванием столов, битьем посуды, громким ором — словом, максимальной какофонией. Так, чтобы это услыхала парочка «опаленных страстью» в «Жигулях» — а уж те должны были немедленно подать сигнал опергруппе, рассредоточенной вблизи. И тут уж опера бросаются на штурм здания, а как вскрыть дверь, застать врасплох охрану — дело техники.

Судя по всему, это дело у МУРа и райотдела было поставлено на «отлично». Правда, со скандалом меня опередил тот самый здоровяк… но оно даже и лучше, не пришлось играть. Жизнь сама сыграла. Услышав грохот драки, «влюбленный» по рации отсигналил группе. И та ринулась в атаку.

Дверь правдой ли, неправдой распахнули, встречных положили мордой в пол. А дальше… А вот дальше начались ведомственные трения.

Бог весть на каких основаниях Олег так резко раскомандовался, но я, послушно державший руки на столе, услыхал за спиной властный голос:

— Старлей! — и Олег вынужден был устремиться на этот зов.

Я скосил взгляд, увидал не очень высокого, но плечисто-спортивного мужика лет под сорок в короткой дубленке. Они с Олегом отошли в сторону, активно заговорили о чем-то, в треть голоса, но явно на острую тему. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: один с «земли», другой из Главка, выясняют отношения.

Впрочем, остальные опера дружно, согласованно шерстили публику, бесцеремонно командуя:

— Содержимое карманов к осмотру! На стол! Деньги, документы, личные вещи… Так, женщина, ведем себя спокойно, если не хотим неприятностей!

— Это вы, молодой человек, уже заработали себе неприятности! Вы представляете, с кем говорите⁈

— Слышь, Андрюха! — ухмыльнулся молодой сотрудник коллеге, столь же молодому парню. — С кем это мы говорим?

— Да со старухой Изергиль, наверное!.. — заржал Андрей, показывая тридцать два безупречных белоснежных зуба.

— Хам! — взвизгнула нещадно нарумяненная мадам, этим макияжем, видать, пытавшаяся безуспешно скрыть возраст.

— А вот за оскорбление сотрудника при исполнении можно и присесть, — серьезно сказал Андрей. — Для начала не хотите на пятнадцать суток? Улицы подметать вместе с алкашами. А?

Тетка бессильно и озлобленно залопотала что-то, и мне стало ее немного жаль. Впрочем, это не сбило меня с роли. Когда один из милиционеров подошел к нашему столу с предложением аккуратно, без резких движений выложить на стол содержимое карманов, я сварливо заголосил, продолжая театральную постановку (никто не должен догадаться, что это я навел правоохранителей):

— Это безобразие! Вы не имеете права требовать этого без санкции прокурора!

— А и не требую, — спокойно отреагировал оперативник. — Я прошу.

Трегубов зашелестел мне на ухо:

— Ты это… Не умничай лучше! Хуже ведь будет. Сказано выложить, ну и выложи.

— Документы прежде всего, — напомнил опер.

— Между прочим, вы не представились, — опять я сделал вид, что полез в бутылку. — Простите, но я не знаю, вы сотрудник милиции или самозванец! И документы предъявлять не стану.

На лице сыщика на миг мелькнуло нечто… ну, в общем, нечто вроде острого желания от души врезать клиенту (то есть, мне). Но он сдержался и с преувеличенной вежливостью произнес:

— Пожалуйста! Вот мое удостоверение. Лейтенант Тихомиров.

— Имя, отчество? — я ощутил, что меня слишком понесло, но очень было искушение поиграть в молодого вальяжного барина.

— Игорь Владленович, — уже сквозь зубы процедил лейтенант, и я решил, что пора несколько сменить музыку.

— Милости прошу! — расщедрился я. — Получите! — вынимая паспорт, деньги, редакционное удостоверение. — Рекомендую ознакомиться: я, между прочим, писатель. И заведующий отделом редакции журнала!

— Тем хуже для вас, — обронил Тихомиров. — Позорите высокое звание советского писателя. Шастаете по всяким притонам да шалманам.

— Позвольте!.. — с достоинством произнес я.

— Писатель должен глубоко проникать в жизнь, — криво усмехаясь, прервал альбинос.

Тихомиров пристально взглянул на него. Указал пальцем:

— А вот этот портрет мне знаком.

— Только надо еще вспомнить, из какой галереи, — парировал тот.

— И вспоминать не надо, — сухо молвил лейтенант. — Документы!

Совсем недавно, 28 августа 1974 года вышло Постановление Совета Министров СССР, которым, если отбросить бюрократический словесный бурелом, в Советском Союзе вводился паспорт нового типа. Правда, обмен паспортов был намечен начиная с 1976 года, поэтому пока советские граждане жили с документами образца аж 1954 года. Их предъявили все, кроме невзрачного персонажа.

— Не имею привычки носить с собой, — спокойно объяснил он. — И не обязан.

— Что ж, — столь же спокойно ответил лейтенант. — Значит, проедете с нами. Для установления личности.

Тот равнодушно пожал.

Заметно было, что Тихомиров старается не смотреть на холмы из купюр на столе. Очень может быть, что он отродясь и не видел такой кучи денег… Занялся документами. Пролистав паспорт альбиноса, он саркастически вскинул брови:

— Стало быть, Куликов Евгений Дмитриевич?

— Так оно и есть, — безмятежно подтвердил тот.

— Интересно, — с удовольствием заметил лейтенант и забрал паспорт. — Вам тоже придется проехать с нами.

— Прокатимся за казенный счет, — лже-Куликов повернулся к беспаспортному. Тот вяло кивнул.

Тихомиров как будто хотел что-то сказать, но тут раздался сторонний шум. Лейтенант оглянулся, я тоже глянул вправо.

Два оперативника с довольным видом конвоировали, судя по всему, попрятавшихся и отловленных ими гостей клуба. Мужчину и трех женщин, среди которых внезапно обнаружилась Наташа.

— Товарищ майор! — радостно крикнул один из сыскарей. — Б…дей поймали! Затихарились по углам, а вот эта — он ткнул пальцем в сторону Наташи, — похоже, кому-то пыталась позвонить.

— Позвонить? — нахмурился коренастый в дубленке.

— Так точно!

Ага. Значит, майор. Наверное, он старший тут. Вряд ли в чисто боевом захвате будет кто-то выше чином.

— Уберите руки, — ледяным королевским тоном молвила Наташа.

— Ты смотри! — заржал конвоир. — Царевна Недотрога!

— Несмеяна, — без улыбки поправил майор. — Кому звонила? Ивану-царевичу?

— Я не стану отвечать на ваши вопросы, — спокойно ответила Наталья. — Если среди вас нет прокурорского работника. Если есть, готова с ним побеседовать.

— Надо же, — скривил рот другой опер. — Какие потаскухи грамотные пошли!

— Прогресс, — одобрительно сказал альбинос.

— А вам… Куликов, слова не давали, — едко сказал Тихомиров.

— А я сам взял, — с ленцой молвил тот.

Майор перевел на него тяжелый взгляд.

— Вот, товарищ майор, — лейтенант заторопился, протянул начальнику паспорт «Куликова». — Узнаете этого кадра? Имеет при себе фальшивый паспорт!

Майор взял бумагу, просмотрел, но без особого интереса. По всему его виду ясно было, как сложно взять таинственного «Куликова» за жабры, под какой крышей он может быть. Майор, разумеется, в подобных раскладах был осведомлен куда лучше лейтенанта.

Он вернул псевдо-документ подчиненному.

— Все проверили?

— Так точно!

— Кто-нибудь мог ускользнуть через какие-то выходы?

— Исключено. Все блокировали.

— Ладно. Давайте оформлять.

— Извините… — вдруг подала дрожащий голос одна из задержанных, — я тут случайно, я не предполагала… Поверьте, прошу! Я виновата, наверное. Хотела заработать… Вот, предложили. Я не думала, поверьте!..

Конец речи сбился, красивое холеное лицо девушки некрасиво перекосилось, она разрыдалась, рыдания перешли в истерику.

— Помогите ей, — поморщился майор. — Воды, что ли, дайте… И давайте оформлять, я же сказал! Охота до утра возиться?..

Один из его подчиненных неуклюже завозился с плачущей, подал воды, та вроде бы стала пить, но одурело, как бы не понимая, что делает… Я подумал, что она не прикидывается, все совершенно так и есть. Красивая образованная молодая женщина по дурости влипла в историю. Кто-то предложил вот таким образом прилично заработать. Соблазнилась. И даже, подозреваю, не столько ради денег, а ради интереса. Таинственно, захватывающе. Богема. Подпольная ночная жизнь столицы. Об этом так много загадочных недостоверных слухов… И вот подвернулся случай самой все увидеть, все узнать. Увидела. Узнала. Угодила в милицию. Шок и позор. Наверняка она смекнула, что сейчас пойдет «телега» на работу — а она наверняка какая-нибудь переводчица или манекенщица, а может, даже актриса третьего-четвертого уровня. Из тех, что числятся в театрах почти без ролей, ходят по киностудиям, снимаются в массовках, может, и в секундных эпизодах в надежде попасться на глаза маститому режиссеру и сделать карьеру… Пока и в титрах не указывают, но мечты сладко реют. Ну вот, сходила, хлебнула романтики.

Так, может, и Наташа из этих же⁈ — вдруг озарила меня мысль. Только прожженная, уже вошедшая в эту среду. Потому и такая борзая. И тоже чувствующая себя под крышей…

Мысль не получила развития, потому что вдруг в помещение вбежал румяный от мороза, с вытаращенными глазами оперативник — похоже, из самых молодых, потому и оставленный на морозе контролировать вход.

— Товарищ майор! — торопливо крикнул он. — Товарищ майор!..

Подбежал к боссу, что-то зашептал на ухо. Майор нехорошо изменился в лице.

— Работайте, — кинул он подчиненным и заспешил на выход, сопровождаемый юнцом.

Я поискал взглядом Олега. Он занимался своим делом, на меня даже не глядел. Это он молодец, конечно, так и надо. Но я ощутил, будто что-то изменилось. Не смогу это объяснить, но словно в самом воздухе что-то стронулось, хотя он был все тот же тусклый, прокуренный, проспиртованный и потный. Я затревожился. Что-то не так! При том, что как будто операция прошла — лучше не бывает! Накрыли подпольный шалман, похоже, взяли несколько крупных рыб. Так нет же, явно тут вмешалось нечто. Третьи силы. Черт возьми, неужели у этого заведения на самом деле такие покровители⁈

Теперь я невольно взглянул на Наташу. Она уже присела за дальний столик, закинула ногу на ногу, с крайне независимым, даже вызывающим видом курила нечто импортное, «Винстон» или «Мальборо». Не знаю уж, уловила она мой взгляд или так случайно вышло, но взоры наши пересеклись. И вдруг она мгновенно и озорно подмигнула мне. Так стремительно, что это можно было счесть за наваждение. Но это было! Я готов поклясться.

Сзади послышались шаги. Вернулся майор. Лицо его было злым и озабоченным.

— Так, — приказал он. — Всех пакуем и в ближайшее отделение. Разбираться будем на месте! Машины подъехали. Давайте!

Глава 15

Пойманных обитателей игорного дома стали выводить на мороз, и я оказался в числе первых. Невольно зябко поежился. Нужно играть роль дальше, нельзя, чтобы стрелки на меня двинули. Что ж… Давненько я не бывал в милиции в качестве задержанного. Если честно — никогда не бывал.

Поодаль грозно темнели два цельнометаллических фургона на базе «ГАЗ-53», так называемые «автозаки» — спецмашины для перевозки разного рода правонарушителей, включая осужденных. Довольно много народу в милицейской форме сновало вокруг здания, и при появлении задержанных, они почти мгновенно выстроились в цепочку от двери до первого автозака.

— Руки за спину! — раздалась команда старшего. — По одному. Живо! Вперед. П-шли!

Крупный мужчина в модной импортной дубленке тяжело затрусил передо мной к машине, хрустя ядреным свежевыпавшим снежком.

— Быстрей! Быстрей! — торопили конвоиры. Я пошел быстрым шагом, постаравшись придать и лицу, и всей фигуре выражение сугубого достоинства.

— Попрошу без рук! — гордо проверещал кто-то у меня за спиной. Не знаю, что уж там произошло, но вслед за протестным фальцетом прозвучал грубый ментовский голос:

— Так двигайся бодрее! Без рук тебе?.. Счас ноги будут! В сапогах причем!

— Сидорчук! — недовольно прикрикнул начальник. — Отставить разговоры!

— Есть, товарищ капитан, — откликнулся милиционер.

Мужик в дубленке тем часом, усиленно пыхтя, стал, залезать в автозак. Стоящий рядом сержант без церемоний подтолкнул задержанного:

— Шевели копытами!

А я краем правого глаза зацепил в дворовых сумерках темную «Волгу» ГАЗ-24 и смутно видневшиеся фигуры в салоне. Двое или трое, не скажу точно. Ясно было, что эти люди стараются быть в стороне, и в то же время они явно имеют отношение к происходящему… Это еще кто такие? Жулье? Врядли. Их бы менты мигом шуганули. Интересно. Запомним.

В фургон я бодро взлетел, не нуждаясь в подмоге, огляделся, насколько возможно.

Помещение, естественно, не освещалось и не отапливалось. Темно и стыло. Скамейки вдоль бортов, впрочем, я разглядел.

Тот что «с копытами» уже присел в углу. Сопя, поплотнее запахивался в дубленку и поглядывая на меня.

— Вот, молодой человек, — нравоучительно сказал он. — Таковы превратности судьбы! Вчера пан, сегодня пропал.

— А завтра?.. — пробормотал я, продолжая озираться.

— А завтра, надеюсь, снова пан! Садитесь, в ногах правды нет.

— В седалище тоже ее немного, — улыбнулся я.

— Ваша правда, юноша! — охотно отозвался этот тип. — Но я все-таки предпочту присесть.

Он чувствовал себя вполне уверенно, и я подумал, что уверенность эта не на пустом месте. Не впервый раз попадает в подобные ситуации. Персонаж, видно, из богемы, другими словами, «творческой интеллигенции», негласная индульгенция на порочные развлечения у него наверняка имеется. В виде членского билета Союза художников, кинематографистов, журналистов… А может и Союза писателей, кто знает.

Тем временем автозак начал наполняться задержанными. Многие из них спешили занять скамейки — ясно было, что всем сидячих мест не хватит. А когда в промерзлое нутро втолкнули двух девушек в роскошных норковых шубках, я узнал в них Наталью и ее подругу-блондинку.

— Руки убери, ментяра! — взвизгнула та.

— Поговори еще, лахудра! — послышалось в ответ.

— А ничё так девка, — гоготнул другой конвоир.

А девка действительно была «ничё». Даже в шубке, Наташа казалась принцессой посреди «апокалипсиса». Почему-то внутрянка автозака у меня вызывала такие ассоциации.

Я не столько увидел, сколько ощутил, как оживился в дубленке в углу.

— О-о! — подал он голос. — Никак нас решили разбавить дамским обществом? Ноев ковчег двадцатого века! Какое удачное решение!

Девушки на выходки старого ловеласа не обратили ни малейшего внимания, будто его и нет вовсе. Я негромко окликнул:

— Наташа!

— Ах, это вы, — обрадовалась она. — Можно с вами рядом постоять? Как в метро!

— Джентльмены могли бы и уступить дамам место, — вновь встрял престарелый волокита.

— Вот ты и уступай, — резонно выдали ему. — Ишь, растрынделся!

Тут поднялась бессмысленная свара, но что сержант, сунувшись в дверь, гаркнул:

— А ну тихо! Кто на пятнадцать суток захотел? Сейчас оформим!

— Стойте рядом, — шепнул я девицам. — Если что, держитесь за меня.

— Спасибо, — Наташа невидимо улыбнулась во тьме.

Не то, чтобы я строил планы на это знакомство. Мне захотелось по-человечески помочь этим дурам, по жизни вляпавшимся в дерьмо. Да вот Наташка-то вроде бы ведь и не дура! А все равно влетела сюда. Ну, кто бы спорил, деньги — большой стимул, на него сплошь и рядом и умные люди попадают…

Словом, я решил провести душеспасительную беседу, если получится. Поможет, не поможет — не знаю, но попробую.

Пока я так размышлял, наш «Ноев ковчег» тронулся, сперва ехал медленно, переваливаясь на снежных ухабах, затем побыстрее, затем повернул, и сразу почувствовался гул и ритм огромного города. Явно вырулили на Рязанский проспект.

По нему, впрочем, катили мы недолго. Плавно затормозив, фургон повернул влево, и после еще нескольких поворотов остановился, и водитель выключил мотор.

Прибыли в отделение милиции.

Тут события понеслись в темпе. Под матерные сержантские поощрения мы по одному выпрыгивали из автозака и спешили в помещение. Там, по крайней мере, было тепло. Хотя загнали нас в решетчатый КАЗ вместе с другими нарушителями — тремя алкашами, задержанными, как я понял, за домашний дебош. Двумя небритыми мужиками и косматой бабой, украшенной перламутровым фингалом под левым глазом. По их хриплым репликам, которые волей-неволей приходилось слышать, выяснилось, что налицо классический «любовный треугольник». Представьте себе! Вечные сюжеты воплощаются и на таком социальном уровне…

Мое писательское «Я» включилось как мотор от стартера. Можно ли сделать из этого рассказ? Да можно, конечно. Можно и повесть. Типа в пропитой марамойке случайный прохожий внезапно узнает девушку, в которую был влюблен в юности — и не то, что просто охи, вздохи, поцелуи, а потом все развеяло время, оставив в душе приятные элегии… Нет, то была страсть лютая, на разрыв души, в духе Кармен. Юноша до ожогов души понял, как женщина может тебя свести с ума, превратить тебя то в тряпку, то в зверя, понял, как можно убить и умереть от любви. А потом жизнь разлучила их. Его мотало по миру, по морям, океанам и материкам, он хотел, рвался, но не мог вернуться домой, все время что-то мешало, держало, и ему чудилось, что это судьба так странно играет с ним. Ну, а потом устал. Время победило любовь, она погасла, побежала какая-то другая жизнь, у него появились дети, а любовь к детям сильнее всего, она как прибой, день за днем вымывает все, что было прежде, старых друзей, женщин… Вот и у него так, и когда он наконец вернулся, ничего не осталось от прежней жизни, вся его жизнь в детях, в их будущем, в их счастье. И вдруг он натыкается на такую вот троицу грязных пьянчуг, которые скандалят, дерутся… И узнает ЕЕ! И он прекрасно понимает, почему два алкаша готовы поубивать друг друга из-за пьяной опухшей бабы. В ней даже сейчас есть это, необъяснимый отблеск космоса. Он это видит. Но от былых чувств не осталось ровно ничего. Даже сожаления. Все это прошлое. Как сон. И он проходит мимо трех люмпенов, уходит, не оглядываясь, только понимая, что в этой жизни есть что-то выше нашего понимания.

От неожиданной находки я слегка затоптался на месте, слегка толкнув соседей. Кое-кто с неудовольствием обернулся.

— Извините, — вежливо сказал я.

Нет, а сюжет-то ничего себе, а?.. Только не напечатают ведь. Да уж.

На этом мысли прервались, потому что сотрудники и отделения и опергруппы забегали, засуетились, через минуту прозвучала команда:

— Задержанных по одному в восьмой кабинет! Первый пошел!

Пожилой старшина залязгал замком камеры:

— Пошли, мазурики!

Первым вышмыгнул молодящийся типчик в элегантном английском твидовом пальто «Бен Шерман», вертляво засеменил в сторону кабинета. Старшина проводил его взглядом, полным отвращения. Вообще-то в СССР гомосексуализм был уголовно наказуем. В УК РСФСР — статья 121 (использовался термин «мужеложство»), насчет других республик не знаю. Но как я понимаю, правоприменение по этой статье отличалось крайней избирательностью. Иные представители могли всю жизнь жить припеваючи, зная, что над ними никогда гром не грянет. Может, и этот как раз такой, имеется над ним некая крыша…

Минут через пять этот содомит победно продефилировал на выход.

— Ну что? — крикнул ему кто-то.

— Свободен! — гнусным тенорком проблеял он.

— А чего, по сто двадцать первой не взяли за жопу? — загоготал кто-то.

— Не дождетесь!.. — отпарировал тот, и сразу несколько голосов заржали.

— Тихо! — прикрикнул старшина. — Следующий!..

Машина заработала. Наташу и ее товарку выдернули в числе первых и тоже отпустили скоро. Не нашли, видно, в их действиях никакого криминала. Так я и не прочел им мораль… Ладно, что ж теперь! На каждый чих не наздравствуешься.

Большинство задержанных отпускали, и они пробегали мимо нас на выход. Но некоторые не возвращались.

Долго ли коротко ли, дошла очередь до меня. Войдя в кабинет, я увидел майора в форме, другого майора в гражданке — того самого, с Петровки. Ну и Олег тут присутствовал.

Майор в форме, немолодой, лысый в очках, буркнул, не глядя на меня:

— Документы!

Я протянул паспорт, редакционное удостоверение.

— Николай Васильич… — негромко молвил Олег.

Майор, то есть Николай Васильевич, повернулся к Олегу, глянул поверх очков.

— Мне бы с задержанным с глазу на глаз потолковать, — негромко молвил мой друг. — Есть о чем…

Оба майора не выразили ни малейших эмоций. Пожилой буркнул:

— Туда же. В десятый.

Я понял так, что я тут не первый из агентурной среды.

Олег молча кивнул головой вбок. Мы вышли, прошли немного по коридору, зашли в кабинет № 10.

— Уф-ф… — вздохнул мой приятель, как после тяжелой физической работы. — Садись! Поговорим.

По его лицу явно было видно, что в дело втесались какие-то внезапные обстоятельства. Я так и спросил. Он не стал юлить, крутить, поморщился и сознался:

— Да, лажа вышла. Накладка.

— То есть?

Он все же чуть помялся, прежде, чем признаться. Оказывается, милиция своей спецоперацией вторглась в долгоиграющую операцию КГБ, которую эта почтенная организация вела около года. Некий агент (может, несколько — поправил себя Олег) был внедрен в среду катал, подпольных катранов и, видимо, уже давал какие-то результаты… и вот эта ментовская облава! Как снег на голову. Теперь, говорят, в верхах госбезопасности рвут и мечут, боясь, что почти нащупанные лидеры этого криминального бизнеса прочно залягут на дно, оборвут с таким трудом нащупанные нити…

— А кто виноват⁈ — ругнулся Олег. — Они там все подряд секретят. На Лубянке у них, поди, и сортиры все замаскированы, не знаю под что! А потом вот такая петрушка сплошь и рядом!..

Я многозначительно хмыкнул. Разумеется, в двадцать первом веке хорошо была известна история соперничества и даже вражды двух могущественнейших деятелей Брежневской эпохи: министра внутренних дел Николая Щелокова и председателя КГБ Юрия Андропова. Иногда это состязание даже шло всем на пользу: известно, что любивший творческие, «креативные» подходы к работе, окружавший себя нестандартно мыслящими людьми Щелоков выдвинул идею создания бомбического телевизионного сериала про милицию. И сделал это! Сериал «Следствие ведут знатоки» побил все рекорды популярности, как сейчас сказали бы, «взлетел в топ хит-парадов». Уязвленный Андропов не захотел оставаться в долгу и грохнул по телезрителям своим сериалом «Семнадцать мгновений весны», сделавшим фамилии Тихонов и Штирлиц легендами советской эпохи. Так вот обогатилась отечественная культура. Но иной раз перетягивание каната между КГБ и МВД приводило к таким вот неувязкам.

— Та-ак… — протянул я, соображая и вспоминая темную «Волгу» и тени в ней. — Значит, КГБ-шники примчались на место облавы?

— Точно так, — кивнул Олег.

— А как они узнали⁈

— Ну, — старлей усмехнулся, — ты же не хуже меня соображаешь!..

Я задумчиво потер кончик носа:

— Ты хочешь сказать, что их агент был там?..

— Ну, если ты, наш агент, тоже был там…

— И то правда, — сказал я, и тут точно молния сверкнула в мозгу.

Я вспомнил, как один из оперов конвоировал Наталью, и вспомнил его слова: «…а вот эта, похоже, пыталась кому-то позвонить!»

И паззл сложился.

Что-то, видать, изменилось в моем лице, поскольку Олег так и впился взглядом:

— Ты что? На кого-то есть наводка?

— Ну, а ты вспомни сам. Я не знаю, твои ли, МУРовские опера взяли одну девицу…

Олег так и хлопнул себя по лбу:

— Точно! Ну точно же, как я забыл!.. Только две их было. Помнишь? Блондинка и брюнетка. А я-то думаю…

Теперь и у него калейдоскоп совпал. Уже здесь, в отделении, когда у этих двух проверяли паспорта — одна оказалась Руднева Наталья Павловна, другая Малышева Екатерина Геннадьевна — память у Олега была профессиональная… Так вот, обеих отпустили влет по молчаливому распоряжению майора из МУРа. Фамилия его оказалась Старков. Он только взглядом повел, и местный майор вернул расфуфыренным дамочкам их документы и махнул рукой: валите, мол! Чтоб духу вашего не было.

Старлей в возбуждении вскочил, замотался по кабинету:

— Ну точно! Видать, чекисты там шепнули Старкову под секретом… Он, конечно, молчать будет.

— Да и нам звонить об этом незачем.

— Ясное дело!..

— С этим-то ясно. А что дальше делать будем?

Он сел, азартно побарабанил пальцами по столу.

— Дальше думать будем. Этих гадов надо выловить!.. — он стиснул здоровенный кулак. — Лягут они там на дно, не лягут… Будем думать! — решительно подчеркнул он.

— Будем, — согласился я. — Ну, а пока я бы предпочел кровать и сон.

— И бабу, — подмигнул мне он и рассмеялся.

— Как факультатив, — я тоже усмехнулся.

…Выйдя из отделения, я с удовольствием вдохнул свежий ядреный воздух. В те годы на окраинах Москвы еще пахло бескрайними лесными просторами, отголосками былых столетий.

К ночи заметно подморозило, созвездия раскинулись по темному небу во всей красе. Я глянул на часы: пол-двенадцатого. До станции метро-то я успею, а вот до закрытия переходов между линиями?.. Ладно! Возле станции еще таксеры могут дежурить, авось повезет. И я бодрым шагом устремился к метро «Рязанский проспект». Активная ситуация, видать, активно выжгла во мне алкоголь, я чувствовал себя совершенно трезвым, правда, слегка оглушенным, как будто пробежал без отдыха километров пять. Но я надеялся, что прогулка по морозцу это выветрит.

В какой-то мере так и случилось. А с транспортом мне повезло даже больше, чем я рассчитывал: по почти пустому шоссе, правда, от центра к МКАД мчалась 24-я «Волга» с зеленым огоньком. Я замахал рукой, видно было, что водила слегка заколебался: брать, не брать?.. Но все-таки решил рыскнуть к тротуару.

— Здорово, командир! — и я назвал адрес. Шофер — худощавый востролицый мужичок средних лет — сделал недовольную мину, готовясь отказать, но я тут же выдернул из кармана червонец, по факту оплачивая оба конца.

— Ладно, садись, — сдался он. На ближайшем светофоре лихо развернулся, и мы помчались в сторону центра.

Настя, конечно, не спала, ожидала меня.

— Ну как?.. — только и спросила, тревожно глядя в глаза.

— Нормально! — я рассмеялся. — Ставь чай, сейчас отчитаюсь!

Она расцвела, устремилась на кухню, а я прошел в ванную, тщательно вымыл руки, умылся. Вытираясь полотенцем, я невольно замедлился, задумался, глядя в зеркало и не слишком видя там себя. Думал о другом.

Я ведь не все Олегу рассказал…

Глава 16

Когда заварилась суматоха в игорном зале, я старался намеренно отвлечь внимание соседей по столу, и это удалось. Свой законный выигрыш плюс не менее законный техпаспорт «Москвича» я прихватил в карман — и все будьте любезны. Дальнейшее — это ваши проблемы. В отделении меня, естественно, отпустили без досмотра, так что я оказался обладателем честно выигранной суммы.

Ну, честно-не честно… это, конечно, как посмотреть. Я посмотрел так: решили меня размотать? Нарочно на начальном этапе проиграли мне, чтобы втянуть, а потом раздеть до трусов?.. Ну так получите результат! С моральной стороны я чувствовал себя гранитно защищенным. Олегу же я говорить об этом не обязан, разве что поделиться с ним, пожалуй, надо. Негласно, разумеется. Потом. Наверняка не откажется… Ну да посмотрим!

Встряхнувшись, я прошел на кухню.

— Чай готов! — радостно провозгласила Настя.

— Отлично, — с подъемом отозвался я. — Ну-с, я так понимаю, что обязан вам, сударыня, отчетом о минувших событиях…

И пустился в рассказ, стараясь все вспомнить в деталях и оформить речь образно, красочно, с юмором — как подобает писателю. Даже увлекся. Настя слушала внимательно, улыбаясь, посмеиваясь. Общаясь с ней, я убедился, что и актрисы бывают умные, видимо, артистический талант сродни спортивному: он может осчастливить и умного и дурака, без разницы. То есть, что интеллектуал, что полный неуч могут быть равно прекрасными артистами, блистать на сцене или на экране в классических ролях, равно производя образ глубокой, утонченной личности. Другой вопрос, как они ведут себя по жизни, здесь все очень по-разному… Ну вот Анастасия умная. Повезло. И мне тоже.

Я говорил долго. Когда закончил, утолил жажду целой чашкой чая, выпив почти залпом и попросив еще:

— Плесни-ка, будь добра…

Что Настя немедленно и сделала. И сказала:

— Ну что ж, давай подведем предварительные итоги?..

Попробуем.

И мы учинили совместный мозговой штурм.

Исходный момент: милиция, нагрянув на катран, сорвала долгоиграющую операцию КГБ. Как уж там будут могущественные ведомства разбираться между собой, выявлять причины несогласованности, станут ли искать виновных — эти их дело. Нам надо выяснить другое.

Что будут делать каталы и покровители катранов в данной ситуации?

Тут мы с Настей оказались абсолютно согласны: они постараются залечь на дно. Слишком уж сильно болтанули их, и сильные покровители не помогут, даже если они есть. Андропов сильнее. Так что единственная реальная стратегия у них сейчас — уйти в тину и не отсвечивать. Разумеется, они понимают, что на нас они прогорели. Но это, так сказать, планируемые потери. То, что может быть. Неприятно, но не критично. Правда…

— А ты не думаешь, что они захотят нам отомстить? Уже невзирая на выгоду. Просто из принципа. Чтобы все поняли: с нами так нельзя. Никто не останется безнаказанным. Как думаешь?

Признаться, такие мысли во мне бродили. И отбросить их было бы легкомысленно.

— Думаю, что резон в этом есть. Но мы ведь не жертвы, не терпилы? Надо сделать так, чтобы им и это стало невыгодно. Когда принципы обходятся слишком дорого, то ну их нафиг, эти принципы. По крайней мере, у таких типов, с которыми имеем дело.

Настя неопределенно повела бровями, и я еще раз убедился в ее уме. Я и сам чувствовал, что лукавил и с ней, и с собой. Да, конечно, в большинстве случаев человек руководствуется житейской выгодой. Но ведь бывает и то, что называется «пошел на принцип», закусив удила. Когда уже ничто не имеет значения, кроме своих экзистенциальных установок. Когда оставил себя на грань жизни и смерти. Это, конечно, бывает редко. Но бывает. И сбрасывать это со счетов нельзя.

— Ну, знаешь… — сказала она. — Случается, что принципы важнее выгоды. У некоторых.

— Согласен, — пасмурно сказал я. — Но до утра, думаю, эти принципы ни у кого не проснутся. А утро вечера мудренее.

Она зевнула — вольно, невольно, не знаю.

— А ночь — прекраснее… — и улыбнулась.

Не берусь говорить за все ночи Вселенной, но эту нашу ночь можно считать прекрасной. А утро — мудрое или нет, пока сказать трудно, жизнь покажет…

Молодость прекрасна многим, в том числе огромным запасом сил. Заснул я в районе двух часов, когда Настя рядом со мной уже спала счастливым сном, может быть, видела бескрайний мир, розовый рассвет, перламутровые небеса…

Утором вскочил по зову будильника, подстегиваемый долгом и энтузиазмом, сознавая, как много больших, волнительных, настоящих мужских дел ожидает меня. Книги! Что может быть прекраснее⁈ Не читать, а писать, творить из ничего мир. Кто это делал, если верить Ветхому завету?.. Ну, будем поскромнее, но все-таки нечто общее, бесспорно, есть.

В общем, я ехал в метро, в вое и грохоте мысленно улыбался, стараясь, чтобы улыбка не пробилась на лицо, и чувствовал себя готовым своротить горы. Давненько не испытывал подобного…

В редакцию я ворвался ветром, горя желанием взяться за дело. И сразу же был встречен легким переполохом со стороны завотделом:

— АртемийТимофеевич! Вас шеф заждался! Просит срочно к нему.

Я хмыкнул с легкой иронией:

— Да⁈ Как же он мог меня заждаться, когда я вовремя на рабочем месте. Тютелька в тютельку, так сказать.

— А у него тютелька раньше тютельки, — назидательно произнес Евлампий. — Не знаю уж почему, но он сегодня прибыл раньше. И уже звонил по внутреннему. Вот только, минуты не прошло. Просил вас сразу же зайти.

— Ну, сразу, так сразу… — я пошел к главреду. Секретарша тоже встрепенулась при моем появлении:

— Здравствуйте! Станислав Мелентьевич ждет вас. Особо распорядился насчет вас. Даже велел категорически никого не пускать к вам, пока вы беседуете.

Интересно… Что там стряслось?

Я корректно улыбнулся:

— Приятно быть на особом счету у начальства…

Почему-то я подумал, что Мизин, увидав меня, тоже захлопочет, засуетится, но он отреагировал сдержанно-дружелюбно, с легким юмором:

— А, писатель Краснов! Входите, входите, сударь, есть разговор… — и перешел на нормальный тон, без актерства: — Выпить хочешь?

— Нет, — слегка удивился я. — Вы серьезно, Станислав Мелентьевич? Еще Солнце толком не взошло, какая выпивка?

Он грустно усмехнулся:

— А ты знаешь, в этом есть какая-то странная прелесть. Коньяк в предрассветный час! Каково?

Мне хотелось сказать, что это, похоже, алкоголизм стучится в дверь, но я дипломатично промолчал. А главред прошел к стенному шкафу, вынул непочатую бутылку «Ахтамара», раскупорил.

— Точно не хочешь?

— Да нет же! И… правду сказать, немного удивляюсь.

— Ну, удивляться тут нечему, — Мизин ловко запрокинул стопку, глубоко подышал, ощущая послевкусие. — Я вчера, признаться, того… порядком отведал из кубка. Небольшая терапия необходима. Ну да ладно, садись, потолкуем!

Мы сели за стол.

— Как твоя работа над пустынной сагой?

— Это вы о романе товарища Бердымухамедова?

— О нем, родимом. На какой стадии?

— Э… признаться, на начальной. А что?

— Придется ускориться. Здесь, видишь ли… Короче говоря, надо срочно вылетать в Ашхабад. Договоренность есть, тебя там встретят как кума короля, даже не сомневайся.

— Так, — мне понадобилось несколько секунд, чтобы свыкнуться с мыслью. — Когда конкретно надо лететь?

— Да чем быстрее, тем лучше, — Станислав Мелентьевич незаметно для себя бросил взгляд на шкаф, где скрылся «Ахтамар». — Погоди-ка…

И он нажал кнопку селектора.

Секретарша предстала с похвальной быстротой.

— Милочка, взгляните-ка расписание авиарейсов в Ашхабад. Какие ближайшие?

— Одну минуточку, Станислав Мелентьевич!

Она упорхнула, а главред решительно встал, проиграв бой своим желаниям. Открыл шкаф, да не рассчитал, что секретарша так стремительно выполнит задание.

— Выяснила, Станислав Мелентьевич! — радостно возникла она на пороге таращась на шефа, зарывшегося в шкаф.

— Да-да, я слушаю, — шеф сделал вид, что возится с рукописями или документами, но стекло бутылки предательски звякнуло. Впрочем, все сделали вид, что не заметили.

— Сегодня есть вечерний рейс и завтра утренний, — доложила девушка.

— Лучше завтра утренний, — быстро сказал я. — Лететь за тридевять земель на ночь глядя — удовольствие на любителя.

— Закажите один билет на завтра. За счет редакции. На имя Краснова Артемия…

— Тимофеевича! — гордясь собой, подсказала барышня.

— Вот именно. Паспорт у тебя с собой?

Все это главный редактор глухо бубнил из глубин шкафа.

— Конечно, — я достал паспорт, передал секретарше.

— Билет с доставкой сюда, — прогудело из недр.

— Поняла, все будет готово! — отрапортовала секретарь и исчезла.

Мизин выбрался наконец из укрытия с наполненной рюмкой.

— Все-таки, знаешь… при ней как-то неудобно, — извиняющимся тоном признался он и заглотнул коньяк.

Я покивал головой.

— Не мое, конечно, дело, Станислав Мелентьевич, — сказал я, — но тревожно мне за вас. Какой-то это звоночек такой…

Он махнул рукой:

— Мне тоже. Я ведь понимаю, что не похмелиться мне надо. Это я так, обманываю. И себя в том числе. Мне трезвым оставаться страшно, понимаешь? Я немолодой человек, и только сейчас понимаю, что прожил не самую лучшую жизнь. И что меня ждет в недалеком будущем⁈ Вот об этом мне страшно думать! Понимаешь?

Он заметно осунулся, руки вздрагивали.

— Вам надо привести себя в порядок, — решительно сказал я. — Иначе…

— Понимаю, понимаю, — послушно произнес он. — Да! Конечно. Нельзя распускаться. Я возьмусь. Возьмусь. Ладно, ты иди работай, билет будет, а завтра вылетай. Все, ступай!

Мне показалось, он при мне не решается выпить третью стопку.

Я прошел к себе, на ходу размышляя о превратностях судьбы. Вспомнил соседа Савелия Викторовича. Сюжеты! Сюжеты на каждом шагу. Честное слово, писательской жизни не хватит, чтобы воплотить все, что хотелось бы…

Ладно. Творчество творчеством, а работа работой. Я взялся за рукописи, пришедшие в редакцию «самотеком». Все это была если не графомань, то тексты сильно ниже среднего, разве что один рассказ попался что-то обещающий, у молодого автора… виноват, авторши, это была девушка из Воронежа — явно просматривались проблески таланта, которые при упорной работе над собой могли быть развиты во что-то путное. Но для этого надо было приложить немало сил…

А вообще я увлекся работой, не замечал, как летит время, и лишь когда в дверь комнаты постучали, глянул на стенные часы.

Ого! Скоро обед.

— Войдите! — крикнул я.

На пороге возник скромно одетый молодой человек, в котором мой писательский глаз мгновенно угадал военного в штатском. Во всяком случае, сотрудника силовых служб.

Вошедший был безупречно вежлив:

— Здравствуйте! Могу я видеть Краснова Артемия Тимофеевича?

— Конечно, можете, — я улыбнулся. — Уже видите. К вашим услугам.

— Очень приятно. Можно вас попросить выйти на минутку?..

Ну куда же деваться? Конечно, можно. Это я так подумал. Говорить ничего не стал. Мы вышли в коридор.

— Кстати, мы с вами почти однофамильцы, — все так же интеллигентно продолжил он речь, запуская руку в нагрудный карман пальто. — Старший лейтенант Красников Виктор Николаевич. Комитет госбезопасности.

Он сверкнул корочками. Интересный поворот. И нельзя сказать, что неожиданный. К чему-то подобному я был готов.

— Очень приятно, — сказал и я. — Чем обязан?

И вот тут он меня удивил. С места в карьер он предложил мне проехать… Нет-нет, не на Лубянку, как брякнул я. Старший лейтенант снисходительно улыбнулся. В Черемушки.

— Почему в Черемушки?.. — огорошено пробормотал я, на что гость улыбнулся еще снисходительнее, и тут до меня дошло.

У такой организации, как КГБ, разумеется, по всей Москве были разбросаны конспиративные квартиры, под видом самой обыкновенной жилплощади. Вот в одну из них меня и приглашали.

Ну что ж, это предложение, от которого нельзя отказаться.

— Хорошо, — я едва заметно пожал плечами. — Только надо предупредить начальство.

— Конечно-конечно. Вы идите, я вас тут подожду.

Я быстро поставил в известность завотделом, который, похоже, теперь не смел мне и слова сказать, оделся, и через пять минут мы с «почти однофамильцем» вышли на улицу.

— Прошу, — пригласил он меня в совсем неприметную светло-серую ГАЗ-24.

Однако, когда сели, я сразу понял, что попал в особенный мир. Машина была оборудована радиотелефоном — система спецсвязи «Алтай», я про такую слышал, но не встречал еще. Старлей сел рядом с водителем, набрал номер на вращающемся диске…

— Владислав Ильич? Мы едем. Есть! Коля, на «Профсоюзную».

Шофер Коля кивнул, и мы помчались.

В пути никто из троих не обронил ни слова. Я понимал, что мне болтать будет несерьезно, почему безмолвствовали чекисты — не знаю, да и знать не собирался. В салоне машины было очень тепло, собственно, жарко, я попросил убавить печку.

Близ станции метро «Профсоюзная» Коля свернул в глубь кварталов, попетлял немного, остановился.

— Прошу, Артемий Тимофеевич!

Обычная девятиэтажка. Стандартный для тех времен лифт, с массивной железной дверью, закрывающейся вручную. Поднялись на седьмой этаж…

— Прошу сюда!

Дверь квартиры распахнулась, нас встретил столь же интеллигентно-корректный мужчина постарше:

— Товарищ Краснов? Ждем, проходите…

Говоря это, он улыбался так загадочно, что я сразу понял: меня ждет сюрприз. Ну, я к нему готов.

— Вот туда, в комнату. Пожалуйста!

Я прошел…

— Здравствуйте!

Это сказала мне миловидная молодая женщина в строгом приталенном костюмчике, темных чулках, темных туфлях. Темные волосы гладко зачесаны назад. Конечно, я сразу узнал в ней «шалаву» Наталью из катрана.

— Удивлены? — это спросил Владислав Ильич.

— Признаться, нет.

— Чего и следовало ожидать. Ну, присаживайтесь, попьем чаю, да потолкуем! Представлять ведь вас друг другу не надо?

— Нет, — я усмехнулся. — Только скажите, вы и вправду Наталья?

— Самая настоящая, — улыбнулась и она. — Наталья Григорьевна.

На круглом столе расположились чайные приборы, сахар, печенье.

— Располагайтесь, — радушно предложил старший товарищ. — И давайте сразу к делу! Наталья Григорьевна аттестовала вас как перспективного писателя…

Ну, если так, то молодец Наталья Григорьевна. Настоящий чекист. Как она смогла это определить?..

Ильич быстро обозначил тему. КГБ вполне заинтересован в сотрудничестве с талантливыми творческими людьми. В частности, с писателями. Приключенческие вещи, политические детективы — то, что необходимо, что исподволь формирует взгляды подростков, юношества, молодежи. Умелая работа в данном направлении будет ненавязчиво делать из подрастающих поколений людей, у которых патриотизм, так сказать, вшит в мировоззрение, вколочен, не выдернешь, никакая разлагающая работа западных спецслужб не сможет ничего сделать…

— Как вы к этому относитесь?

— Только положительно, — немедля откликнулся я. — При условии взаимовыгодного сотрудничества.

— Совершенно верно, — без шуток ответил комитетчик. — Так и надо ставить вопрос. По-деловому. Мы, как понимаете, организация с серьезными возможностями. Скажем так: отдельная квартира. Пока двухкомнатная. Пока! Недалеко отсюда. В Беляево. Но скажу сразу: это надо будет заработать.

— С трудолюбием у меня все в порядке.

Чекисты мгновенно переглянулись.

— Другого мы и не ждали, — сказал старший.

Глава 17

Сердце приятно ёкнула, а я задумался. Очень интересное предложение — своя квартира мне совсем не помешает. У мужчины должно быть свое жилье все-таки. Комната в коммуналке не в счет.

— Скажите, — спросил я КГБ-шника, — а у вас ведь есть какие-то ведомственные награды для гражданских людей (естественно, я имел награды в области искусства)?

Собеседник подмигнул почти фамильярно:

— Планируем на будущее? Ну что ж, это разумный шаг. Награды есть, конечно. А дальнейшее будет зависеть от вас.

Я кивнул, с запозданием соображая, что немного поторопился, похоже. Разумеется, я слышал про Премию КГБ в области литературы и искусства, лауреатами которой в разные годы были такие звезды, как писатель Юлиан Семенов, актеры Вячеслав Тихонов, Георгий Жженов, Василий Лановой, Юрий Соломин, Михаил Казаков, Игорь Старыгин и другие. Естественно, за воплощение образов сотрудников советских спецслужб. Но уже сказав про награды, я вспомнил, что премия эта будет учреждена попозже, году в семьдесят седьмом-семьдесят восьмом…

Ладно, никто не обратил внимание на мой вопрос.

Мы еще малость дружественно потолковали о перспективах, а затем я решил перейти к проблемам насущным:

— Вы не могли бы приоткрыть некоторые подробности по этим картежникам. Дело в том, что у меня есть личные причины… в том плане, что не хотелось бы, чтобы они вышли сухими.

— Это к Наталье Григорьевне, — кивнул чекист. — Она в курсе всего…

Она, может, и была в курсе всего, но понятно, что всего мне не раскрыла. Сдержанно поведала в общих чертах. То, что итак есть в официальных сводках и несекретно. Но коль они меня желали видеть в своих писательских рядах, пришлось ввести в курс дела. Отнекаться не получилось.

Суть в том, что года полтора-два назад от информаторов в КГБ стали поступать настораживающие сигналы, которые после их осмысления давали увесистый намек: в Москве организуется сеть подпольных притонов, точек развлечения для столичного «полусвета», той самой социальной плесени, что неизбежно заводится в любом мегаполисе. И Москва тут не исключение, несмотря на всю советско-коммунистическую пропаганду. Хотя бы потому, что в ней обильно существует «творческая интеллигенция», она же богема. Без нее вроде бы никак, а публика эта особенно падкая на ночную жизнь по природе. И с этим ничего не поделать.

Короче говоря, сигналы пошли, и к ним отнеслись внимательно. Поработали. И домыслы обратились в уверенность. Было принято решение начать внедрять в эту среду залегендированных агентов, одним из которых и оказалась Наталья. Прямо она мне это не сказала, но и ежу понятно, какова была ее роль. Подробности о внедрении я сам додумал, и думаю, что не ошибся. Не составило труда догадаться, что не одна она такая, и что агентура проникала в подпольный мир под разными легендами. «Ночные заведения» предоставляли жаждущему острых ощущений бомонду достаточно разнообразные услуги, потому и внедренные агенты имели разную специализацию.

Я благоразумно не спросил, какова была специализация Натальи, а она постаралась обойти в беседе эту тему. Скосил взгляд — Владислав Ильич с непроницаемым лицом прихлебывал чай.

Над нами незримо витало осознание того, что работа сотрудников спецслужб — морально тяжелая, с нагрузкой на психику, где приходится жестко наступать на собственную душу ради служебного долга. Я подумал без всякой усмешки, что такому человеку надо быть настолько выдержанным, настолько морально подкованным… и полусказочные слухи о специальной психологической подготовке оперативной элиты КГБ наверняка не лишены основания. Наталья говорила спокойно, уверенно, так, что невозможно было догадаться, каких усилий стоила ей эта роль.

Ну, а если отодвинуть душевные заморочки, то суть такова. Чем дальше, тем отчетливее в Комитете понимали, что сеть порока, внезапно раскинувшаяся по Москве — удалось нащупать несколько точек в разных районах — это, конечно, хорошо продуманный и мощно финансируемый проект, и нужно дойти до самого корня, найти и выдернуть его. Сами каталы, даже «директоры» притонов, то есть публика уровня Трегубова и даже повыше — это так, рядовой и средний командный состав. Такая тема — не их уровень. Так сказать, корень с парадоксом: он ведет не вглубь, а ввысь, к неким небожителям нашей страны. По крайней мере, к кому-то, кто к тем сферам близок.

Наталья не могла сказать об этом прямо, но я не мог не оценить степень доверия чекистов ко мне. Их намеки я понял прекрасно. Большего они поведать не могли. Так вот, внедрение прошло достаточно успешно, никто из агентов не был раскрыт. Информация анализировалась, делались выводы. И вот такой внезапный казус. В игру ввалилась милиция, знать не зная о разработках КГБ.

Сегодня модно называть такие случаи термином «черный лебедь»: досадная случайность, которая срывает большие планы. Вот — мелькнуло у меня — мы с Олегом запустили комитетчикам такого черного лебедя…

Тут Владислав Ильич перехватил руль беседы:

— К вам-то претензий нет. Вы действовали, исходя из оперативной обстановки, это ясно. Всей картины знать не могли, сработали, как сумели. Проявили бдительность…

И далее он распространился о том, что теперь неизвестные деятели, стоящие за проектом, конечно, затихарятся. Но от планов своих не отступят. Слишком уж многое для них стоит на кону. И наши агенты сохранили позиции в этой среде.

При этих словах я нечаянно кинул взгляд на девушку. Этого хватило, чтобы опытные сотрудники спецслужб синхронно разулыбались:

— Да-да, — мягко сказала она. — Есть все основания полагать, что я могу продолжить работу под прикрытием.

— Простите, — вдруг вырвалось у меня, — чисто писательский вопрос: чем вам интересна ваша работа?

Она пожала плечами:

— Так ведь сразу и не скажешь. Одно могу сказать: это очень интересно. Жизнь ощущается полной… ну, как парус полон ветра, — она засмеялась, — здесь вы как писатель наверняка должны меня понять.

— А он, мятежный, ищет бури… — проговорил я.

— Примерно так.

И я сделал очередную пометку в мысленной записной книжке.

— Еще чайку? — любезно предложил Владислав Ильич.

— Не откажусь.

— Это правильно, — одобрил он, — потому что теперь самое главное.

И приступил к изложению оперативной комбинации. Во-первых, на катране все прекрасно помнили, как писатель Краснов горланил, что он писатель…

— Кстати, вы прекрасно это сыграли, — вставила Наталья, — я по-хорошему позавидовала.

— Да мне и играть-то особо не надо было, — рассмеялся я. — Кричать, что я писатель? Так ведь это правда, и больше ничего.

— Ну, не скажите! Так сыграть надо суметь. Создать характер. Вы же не такой, как ваш персонаж там?

— Нет.

— Вот видите! Вы сделали образ. Между прочим, мы разыгрываем актерские этюды…

— Кстати, — как бы невзначай проявил осведомленность Ильич, — вы ведь на самом деле в кино снимаетесь?..

Пришлось признать, что так оно и есть. И мне показалось, что он перебил Наталью: она чуток сказала лишнего про этюды, приоткрыла занавес.

— Это нам тоже на руку. Короче говоря, так…

Он предложил распустить среди теневиков слух, что писатель Краснов впервые побывав в Катране, был схвачен и завербован КГБ. Теперь он человек конторы, и к нему не теперь лучше не лезть Сделаем вид, что вы наш внештатный сотрудник. Хотя, так оно и есть, если вы будете писать работы о нашей службе. Мы не торопим, понимаем, что творчество, процесс небыстрый и сугубо индивидуальный. Кстати, какие у вас ближайшие планы? Имеются?

— Имеются, — кивнул я и поведал о завтрашнем вылете в Ашхабад.

— Прекрасно! — сдержанно порадовался чекист. — То, что надо. Будут считать, что это мы вас отправили в командировку.

— Так-то оно так, — сказал я. — Но есть нюанс.

Я рассказал, что пока я буду в Средней Азии, здесь в Москве у меня останется женщина… не жена, а… словом, понятно.

— Трегубова Анастасия, — спокойно сказал Владислав Ильич, — известная актриса. Знаем, да. И о проделках ее мужа знаем. На этот счет будьте спокойны. Абсолютно. Она будет в безопасности.

Он скуповато разъяснил эту мысль: как там «каталы» выстраивают отношения со своими клиентами, как разбираются с ними — интереса не представляют, а Трегубова и его компанию легко укротить одним только намеком на то, что писатель Краснов, работает с КГБ, а комитет своих не сдает. И кто лишь попробует тронуть такого человека, моментально получит «по рогам» так, что не рад будет.

Я посмотрел на него, и он совершенно спокойно подтвердил:

— Даже не сомневайтесь. И к вам, и к Трегубовой они дорогу забудут. Мы сумеем внушить им правильное направление мыслей.

И он не то, чтобы улыбнулся, но умело обозначил улыбку, говорящую больше слов.

— Вас понял, — заговорил я по-деловому. — Когда вернусь из Туркмении, мы вернемся к разговору? Мне нужно поконкретнее обсудить тему будущего романа. Собрать материалы, побеседовать с вашими сотрудниками, обозначить границы публичности, чт можно, а что нельзя выносить на страницы книги.

— Да, конечно, — кивнул Владислав Ильич. — И к теме квартиры в Беляево тоже вернемся. Если поработаем успешно, то в течение года все должно получиться.

На том и распростились. Я не спеша отправился в редакцию на метро, размышляя.

Впрочем, это не назвать размышлениями. Мысль моя зацепилась за моего соседа Савелия Викторовича, и не отцеплялась. Сюжет! Быть может, роман моей жизни. То, ради чего я стал писателем. Это ощущалось одновременно и как груз и как подъемная сила. То, что тянет ввысь — и требует огромных затрат энергии и сил, душевных мук, бессонных ночей… Короче говоря, это счастье. Оно к разным людям приходит в самых разных ликах. К писателю — вот так, и ничего с этим не поделать. Да и не надо! Это же счастье.

Черт его знает, наверное, я разулыбался незаметно для себя, потому что пассажиры в вагоне стали как-то так на меня поглядывать: кто настороженно, кто с интересом. Я спохватился, насупился, окутался в глубокомысленную задумчивость, да так и не вышел из образа до конца поездки.

В редакции завотделом встретил меня хмуроватым взглядом и словами:

— Секретарь шефа забегала. Вся такая деловая, озабоченная. Просила срочно зайти.

Не раздеваясь, я зашел. Секретарша восторженно вскочила:

— Артемий Тимофеевич, я все сделала! Билет, командировка, вот они. Вылет завтра из Домодедова в девять тридцать. За командировочными в бухгалтерию зайдите. То есть в кассу.

И она уставилась на меня, явно гордясь собой. Я понял, что надо ее похвалить:

— Спасибо вам большое. Отлично справляетесь с работой. Думаю, надо намекнуть… — кивнул в сторону двери шефа, — чтобы выписал премию. Как считаете?

Лариса зарделась, засмущалась:

— Ой, Артемий Тимофеевич… Ну, мне как-то неудобно… — и даже захихикала, но не отказалась.

Я сделал многозначительное лицо:

— А кто у него сейчас?

— Ой, знаете… — и перешла на шепот. Я узнал, что там постоянный автор журнала, страшный зануда, старый хрен, с сороковых годов производящий унылые бездарные повести на производственные темы, а для романов у него не хватало умственных потенций. Главный и рад бы от него избавиться, да не может. Тот ему когда-то помогал с публикациями. А теперь как клещ вцепился! Носит сюда свое…

Она не договорила, и я помог:

— Хреново.

— Так и есть. Боюсь, это надолго, загляните через час. А лучше полтора!

Я сходил в бухгалтерию, получил хорошие командировочные — сверх ожиданий, как говорится. Мелочь, а приятно… А по правде говоря, даже не мелочь.

После я продуктивно поработал с рукописями, а часа через полтора, как советовали, отправился в приемную — и наткнулся прямо на провожаемого гостя, то есть убогого с незапамятных времен автора. И я подивился тому, насколько словесное описание совпало с визуальным обликом: из кабинета Мизина выполз высохший старец, цепко держащий сильно потертую кожаную папку, выпущенную примерно лет тридцать назад.

— До свидания, до свидания, Глеб Леонтьевич… — тембром голоса Станислав Викентьевич невольно пытался подражать сиренам, охмурявшим Одиссея, — всегда рады вас видеть, приходите, приносите рукописи…

Этот Кощей Бессмертный прошамкал нечто неразборчивое, без интереса скользнул по мне тусклым взглядом, проковылял на выход, сопровождаемый главредом.

— Артем Тимофеич, подожди меня, пожалуйста, — обернулся тот ко мне, явно показывая ветхому гостю, что он со мной на «ты», — я сейчас приду.

Не знаю уж, до какого порога он проводил своего динозавра, но не было его довольно долго. Наконец, вернулся.

— Ф-фу!.. — с демонстративным облегчением выдохнул он, входя, — избавился, кажется!.. Ну, заходите. Лара, нас ни для кого нет, — предупредил секретаршу.

— Поняла, Станислав Викентьевич!

В кабинете главред первым делом полез в шкаф, вынул «Ахтамара». Оставалось меньше половины.

— Будешь? — он качнул полупустой бутылкой. — А то, пока этот старый крокодил тут торчал… Не дай бог бы увидел! Потом весь остаток жизни проскрипел бы о вреде алкоголизма.

— Так зачем вы с ним нянчитесь, Станислав Викентьич? Пинка под зад — и пусть летит на Ваганьковское, или куда там еще.

— Ну, он на Новодевичье рассчитывает! Это кроме шуток, сам от него слыхал. На полном серьезе классиком себя считает.

— А на самом деле как пишет?

— Да я тебя умоляю!.. Нет, ошибок у него нет, даже стилистических. Все по словарю, да по учебнику русского языка. Тут не придерешься. Но ни одного живого слова, ни малейшего проблеска! Мертвый штиль. Лучше не скажешь. У меня от него на третьей странице глаза слипаются. Думаю, если его книгу открыть, да летом в комнате держать, то и мухи подохнут. Вот тогда польза будет…

— Так зачем вы с ним возитесь-то? — повторил я.

— Э-э, брат, — вздохнул он. — Молодой ты еще, не знаешь, какие расклады в литературном мире бывают…

Я мысленно ухмыльнулся, но сделал вид, что не знаю. А Мизин рассказал, как «крокодил» когда-то сделал положительную рецензию на книгу начинающего автора, который тщетно бился о бастионы издательств, и нигде не мог пробиться — стена! Линия Мажино. И вдруг подвернулся этот самый Глеб Леонтьевич. Как он разглядел талант в начинающем авторе⁈ — одному Богу ведомо. Но разглядел.

— Так что спасибо ему, — вздохнул главный. — Жизнь сложная штука! Я ведь знаю, что и бездарь он, и скольким кровь попил и жизнь попортил, а вот из песни слова не выкинешь… Ну да ладно! Ты к поездке готов?

— Конечно. Билет, командировочные — все на месте.

— Ладно. Я еще позвоню, договорюсь, в аэропорту тебя встретят. Конечно, будь готов, что тебя там будут медом обмазывать. Смотри в оба! Там, знаешь, если что взял, то все, они считают, что ты им должен. Восток дело тонкое!

Я это прекрасно знал по прошлому опыту. Знал и то, что такое туркменская зима. Но слушал с интересом — в таких случаях лишней информации не бывает.

Наутро, ласково простившись с Настей, я на такси домчался в Домодедово. И вскоре, оторвавшись от земли, ТУ-154 взял курс на Ашхабад.

Глава 18

Продолжительность рейса «Москва — Ашхабад» около четырех часов. Часовой пояс +2 часа к Москве. Таким образом, вылетев из Домодедово навстречу ходу Солнца, в 09.30, поэтому летели мы формально шесть часов. И приземлились в Ашхабадском аэропорту в начале четвертого часа, то есть уже далеко за полдень. Когда приземлились, я с любопытством смотрел в иллюминатор — какая она, туркменская зима⁈ Про туркменское лето, в общем-то все ясно: жара несусветная, пекло, люди прячутся в тени и литрами пьют зеленый чай. А вот зима какая здесь?..

Увидел я низкое серое небо, влажный бетон взлетно-посадочной полосы, сырую рыже-бурую землю с выцветшей жухлой травой. Ну, в общем, это был примерно московский октябрь. Середина. Ничего нового, так сказать.

Мизин уверял, что мне совершенно не надо будет заботиться ни о чем. Встретят, поселят, обеспечат всем… мне надо будет только делать свою работу. Ну и по возможности улыбаться.

Ну, посмотрим, посмотрим… — не торопясь, думал я, глядя на приподнятую суету в салоне: пассажиры толклись в проходе, одевались, снимали багаж с полок. Я же оказался в кресле у иллюминатора, никому не мешал, спокойно ждал, пока ажиотаж схлынет. Особо спешить было некуда, а суету на ровном месте — терпеть ненавижу.

Наконец, в салоне заметно поредело, и я пошел на выход. Попрощался с улыбчивой стюардессой, вышел на трап, расправляя грудь колесом.

Сразу меня обдало оттепельным ветром, только с незнакомым привкусом чего-то. Я сообразил, что это не оттепель, а вполне себе нормальное зимнее состояние. Вдохнул поглубже — действительно непривычный запах. Наверное, так пахнут степные и пустынные просторы…

Впрочем, об этом я подумал мельком, так как внимание мое вмиг упало на стоящую у трапа новенькую черную «Волгу», значительно сияющую лаковой краской и блестящим серебристым хромом: бампер, решетка радиатора, колпаки на колесах, ручки дверей. У машины стоял невысокий смуглый человек неопределенно-моложавого вида в солидном пальто с меховым воротником, в норковой шапке — все в образе «дорого-богато». По восточным представлениям, несомненный символ успешности и благополучия.

Увидев меня, встречающий приветственно замахал рукой, осклабился в доброжелательной улыбке — ярко сверкнули золотые зубы, еще один статусный маркер местного разлива. Я также дружелюбно улыбнулся в ответ, кивнул, зашагал по трапу, чувствуя, как тот слегка пружинит под шагами.

Человек, сияя золотым оскалом, протянул руку:

— Курбан!

— Артем, — ладонь у него оказалась жесткой, сухой, вроде крабовой клешни, но сильной.

— Прошу! — левой рукой он повел в сторону машины. За рулем виднелся мрачный тип, одетый куда скромнее. Рожа — басмач басмачом.

Я потянулся к рукоятке задней двери, но Курбан вежливо засмеялся:

— Э, нет, дорогой! Садись вперед. Ты наш гость, тебе лучшее место.

Я засмеялся тоже:

— Спасибо, Курбан, но я хотел в дороге поговорить. А крутиться будет неудобно.

Мы как-то сами собой перешли на «ты», без предварительных договоренностей.

— Как скажешь! — воскликнул он. — Тогда чемодан поставь на переднее… Поехали.

И мы поехали. Басмач уверенно погнал машину по летному полю, обогнул несколько стоящих в аккуратный ряд самолетов: Ту-134, Ан-24, Як-40, требовательно засигналил. Выезд с поля, к некоторому удивлению моему, оказался примитивным шлагбаумом, собственно, длинной корявой палкой, которую поспешно поднял невидимый нам охранник. Пропуска никто не показывал.

Мы выехали, «Волга» сразу же набрала ход, понеслась по роскошному бульвару, проложенномуот аэропорта: видно было, что и тут руководители республики постарались сделать «дорого-богато», почему-то упустив из виду шлагбаум.

— Так вот, Курбан, — приступил я к делу. — Я хотел бы знать мои задачи. Что я должен…

Он добродушно рассмеялся — с понимающе-снисходительным отношением восточного человека к западному, несведущему в тонкостях местного этикета:

— Э, нет-нет, дорогой! Только не сегодня. Завтра. Про дела будем завтра говорить. А сегодня у тебя одна задача: отдыхать, набираться сил.

— Так я вроде бы не устал… — было возразил я, но не получилось.

— Э, устал-не устал, какая разница! У нас впереди… как это… культурная программа! Вот увидишь, — многозначительно пообещал он.

— Ладно, твоя правда, — сдался я. — Отдыхать, так отдыхать. Это неплохо.

— Очень неплохо! Сам увидишь.

По «наивности» я вновь промахнулся с вопросом:

— Значит, мы в гостиницу сейчас?

Курбан заухмылялся:

— Нет, дорогой. Какая еще гостиница-мостиница? Это для обычных гостей. А ты кто?

— Необычный?

— Почетный! — он поднял указательный палец. — Как орден, знаешь, «Знак Почета»?

Такое нестандартное мышление Курбана меня малость озадачило, но он похоже, был очень доволен своей художественной речью. Продолжил мысль: меня поселят на квартире. Прямо он не сказал, выразился привычно-витиевато, но я понял, что это будет престижный новый дом где-то в центре города. В общем, самок-самое лучшее место из возможных.

Тем временем мы катили уже по жилым кварталам, я с любопытством озирался. Город произвел на меня приятное впечатление уютной патриархальностью, при том, что я понимал: сейчас здесь не самое лучшее время года. Лучшее — расцвет весны и глубина осени… Но все равно тут по-домашнему уютно. Что меня действительно удивило: хрущевки-панельки были не пяти, а четырехэтажные, и я быстро смекнул, что это горький опыт землетрясения 1948 года. Высотные дома в регионе с высокой сейсмичностью — штука неоднозначная.

— Ну, вот и подъезжаем, — радостно объявил Курбан, когда безмолвный хунхуз повернул влево, во внутриквартальный проезд. Немного попетлял, тут я заметил дом, явно выделяющийся среди прочих: тоже четырехэтажка, но куда более новенькая и нарядная, с ориенталистскими мотивами в отделке. Понятно, что здание непростое. Не для масс, скажем так.

«Волга» плавно притормозила у второго подъезда. Мы вышли, я взял чемодан, попрощался с водилой, на что тот отреагировал примерно как каменный идол с острова Пасхи. Курбан проворно выхватил у меня из руки чемодан, я для порядка запротестовал, но он твердо заявил голосом не терпящим возражений:

— Нет, нет! Гость не должен!..

Пришлось покориться.

Поднялись на третий этаж. На лестничных площадках были по две квартиры, в отличие от стандартных четырех. Провожатый вынул ключи, отомкнул одну из дверей:

— Входи, брат!

Ага, я у него уже брат. Это хорошо.

Квартира оказалась с новеньким ремонтом, отлично обставленной по тем временам, со сверкающими никелем и фаянсом в ванной и санузле. Телевизор, правда, был черно-белый, но зато большой, «Горизонт-106». Цветные телеки тогда еще и для Москвы были в редкость.

Я сообразил, что надо восхититься:

— Ну, брат, да у вас тут как в лучших домах Парижа!

— Э, брат, ну какой там Париж-мариж, а? Советский Ашхабад, советская Туркмения! — со скромной гордостью объявил Курбан. — Айда на кухню!

Я понял, что там меня ожидает главный сюрприз сегодняшнего дня.

Кухня была такая же опрятная, сверкающая никелированными кранами. Белоснежный холодильник ЗИЛ тихонько гудел.

— Захочешь кушать, вот смотри, — Курбан распахнул холодильник, где имелись блюда с отбивными, бифштексами, а также колбасы,копченая рыба, сыр, масло, свежие огурцы, помидоры, фрукты, соки в бутылках и самое роскошное: большая пиала с черной икрой. Разумеется, я поспешил выразить восхищение:

— Слушай… ну у меня просто слов нет! Вы меня как министра принимаете.

— Ты писатель, брат. Талант! Как мы тебя должны принимать⁈ Теперь смотри, что здесь.

Он открыл висячий шкафчик. Там обнаружились две бутылки коньяка, несколько красных и белых вин. Посуда. Хлеб — и обычный, и подобие лаваша.

Я вновь рассыпался в дежурных, но в меру цветистых похвалах гостеприимству и мудрости хозяев. Сопровождающий внял моим словам со сдержанным удовольствием, после чего стал прощаться.

— Ладно. Вот ключи, отдыхай! Телефон вон там на тумбочке, смотри. На всякий случай вот мой домашний номер, — он вынул бумажку с аккуратно написанными цифрами. Я это расценил как деликатный намек на то, что лично беспокоить высокого заказчика не по чину, рутинные дела надо решать с Курбаном. И вежливо кивнул, ничего не сказав. Понятно все, подробно изложено.

Оставив ключи, он направился на выход, но у самой двери замешкался:

— Да, и еще… Через полчаса примерно помощник наш… подойдет. Может, помочь тебе надо будет, там одно-другое…

Я хотел было сказать, что в помощи не нуждаюсь, но Курбан взглянул как-то особо выразительно, и я прикусил язык, вспомнив, что здесь высшим пилотажем мудрости является умение понимать без слов. Поэтому вновь кивнул и коротко сказал:

— Хорошо.

На том распрощались.

Я с приятным чувством побродил по квартире, решил, что стоит перекусить. В самолете, правда, нас покормили, но это уж давненько было. Вон уже стало заметно смеркаться, день стремительно покатил к финишу.

Я достал коньяк, шикарное зеленое яблоко. Выпил, заел. Отлично. И вкус, и послевкусие — превосходно. Просмаковав, подышав поглубже, дождался первого приятного прихода, включил телевизор, первую программу. Почему-то шел фильм «Корона Российской империи», заключительный из триады «Неуловимых мстителей». Я стал смотреть — и засмотрелся. Забыл благополучно про обед. Не то, чтобы взволновали меня перипетии сюжета, знакомые до цитат, но засмотрелся на игру актеров. Переверзев, Ивашов, Джигарханян, Копелян… Это же классика, черт возьми! Это можно смотреть бесконечно!..

Принял вторую рюмочку, поудобнее устроился в кресле… и тут раздался звонок в дверь.

А! Помощник. Точно. Я как-то за мирской суетой и забыл об этом. Бодро вскочил, пошел, отпер дверь… И слегка обомлел.Передо мной стояла молодая женщина необычной внешности. Что необычного?.. Она была не похожа ни на туркменку, ни на русскую. Что-то вроде итальянки. Темно-каштановые волосы и глаза примерно одного цвета. Округлое миловидное лицо. Вежливая и прохладная улыбка:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — я отступил на шаг. — Вы от Курбана?

— Да.

— Входите!

Тут я сделался галантным. Все-таки присутствие красивой девушки… Правда, почему именно такую яркую особу Курбан назначил мне в помощники? Неужели?.. Черт возьми! Кажется, я начал это понимать, попутно произнося всякие пафосные и комплиментарные слова:

— Весьма польщен… Визит прекрасной дамы всегда праздник… Не хотите ли случаем бокал вина?

— Не откажусь, — без тени смущения ответила красотка, и я уверился в том, что догадка верна.

Из шкафа я достал белый портвейн «Чемен», нашел штопор, наполнил бокал, себе налил коньяк.

— Прошу прощения, мы ведь еще не знакомы?..

Она улыбнулась нормально, не дежурно.

— Вас я понаслышке знаю. Артемий…

— Просто Артем. Артем и все. А вы?

— Карина.

— Очень приятно.

— Курбан сказал, что вы писатель. Это правда, что вы приехали собирать материал для романа?

— Ну, в общих чертах верно сказал. Почему вы в такой час? Я себе и сам могу чай налить…

— У нас так принято, — смутилась она.

— Ну я кажется начинаю понимать какую помощь должны вы мне оказывать…

Она опустила взгляд. Шикарные густые ресницы слегка подрагивали.

— Да, — сказала она. — Все правильно. Я ваша временная женщина. Должна выполнить любое ваше желание. Беспрекословно. У нас это так… Женщина, да еще не туркменка, это здесь… ну как бы это мягче сказать…

— Ладно, никак не говорите, все ясно. Я не буду требовать от вас ничего, что вам поперек души. Обещаю!

— Спасибо, — она светло улыбнулась.

— Вот и хорошо. От вина не откажетесь?

— Давайте.

И мы выпили. И тут меня осенило:

— Послушайте, Карина! Я ведь тут у вас впервые. Пойдемте, прогуляемся, а? Покажите мне город.

Она чуть замялась.

— Но… Поздно уже?

— Да пустяки! Какое поздно? По-вашему…

Я взглянул на свои часы, где было еще московское время.

— Ну, еще шести нет!

Видно было, что идея не очень зашла Карине, мягко говоря. Тем не менее, она согласилась:

— Ладно, идемте.

— Я мигом оденусь!

И минут через пять мы вышли. Совсем уже стемнело, редкие дворовые фонари как-то причудливо разбрасывали световые пятна среди мрака. Было до странности безлюдно, точно город вымер. Не очень уютно, честно сказать. Но отступать мне показалось нелепым. Вернуться обратно в квартиру? И смотреть телевизор?.. И не распрощаешься же на улице! А провожать… Потом дорогу-то найду обратно?

Ладно! Пока погуляем, а там видно будет.

— Слушайте, Карина, расскажите мне немного о себе. То, что вы не туркменка, я понял. Но и…

— Но и на славянку не очень похожа?

— В общем, да.

Она улыбнулась. В полутьме черты ее лица казались еще очаровательнее и загадочнее. Принцесса ночи — мелькнуло у меня, и сразу же в голове начал вертеться сюжет…

Мужчина задержался на работе или еще там где-то. Поздно возвращается домой. Ночные улицы, дворы. Гулко звучат шаги. Он о чем-то задумался, сам толком не знает, о чем. Да и не думы это, а так, грусть какая-то о прожитых годах, о пролетевшей жизни, о том, что ничего не вернуть… И вот идет, и вдруг чувствует, что в такт его шагам рядом с ним звучат другие, легкие шаги. Он оборачивается и видит, что рядом с ним идет молодая женщина. Он не видит ее лица, но по фигуре, по летящей походке ясно, что она молодая. «Здравствуйте!» — от неожиданности говорит он. «Здравствуйте,» — ответ. Чудесный бархатистый голос. Слово за слово. Нам по пути? Возможно. Его завлекает странность ситуации. Она чуть посмеивается: а вы меня не узнаете?.. Нет! Разговор ни о чем, но он как загадка, которую надо разгадать. Он включается в игру, идут, треплются. Почти подходят к его дому, у него начинает крутиться мысль: пригласить ее домой?.. Вдруг какой-то резкий шум — машина тормозит, кто-то орет дурным голосом — короче, он вскидывает голову, смотрит… но ничего больше не происходит. Он оборачивается — девушки нет. Исчезла.

Что дальше?.. А вот тут сюжетная вилка. Распутье. Надо подумать.

Все это промелькнуло во мне в доли секунды после ее улыбки. Она сказала:

— Хотя, как раз я наполовину славянка и есть. Правда, не русская. Белоруска.

— А на другую половину?

— Армянка.

Похоже, разговор чем-то зацепил ее, всколыхнул душу. Пустилась в разговор о себе, сказала, что мама ее родом из-под Минска в войну осталась круглой сиротой, ни одной родной души на свете. Попала в детский дом сюда, в Ашхабад, в юности встретила парня-армянина, причем не совсем советского, а так называемого репатрианта…

После войны, после страшнейших людских потерь Советское правительство стремилось увеличить население СССР всеми правдами и неправдами. Жестко запретили аборты. Даже смертную казнь отменили. Тот, кому прежде бы светила «вышка», то есть расстрел, получал двадцать пять лет и отправлялся в Заполярье, на Колыму — государственных задач там хватало. И одной из достаточно креативных идей было возвращение сильно рассеянной по свету армянской диаспоры. Может, это и капля в море, да только из капель-то море и собирается… В итоге, в СССР в 40−50-е годы прибыли около 100 тысяч армян, причем отнюдь не только в Армению. Вот и отец Карины был среди них…

— А он откуда?

— Ой! Мама сама толком не знает. Он ей, знаете, голову кружил. То ли Греция, то ли Кипр. А может, Турция.

В общем, армянин-репатриант потерял голову от светлокожей синеглазой юной блондинки, которой и восемнадцати-то лет не было. Добился своего. И… свинтил куда-то, оставив девушку с пузом.

— Если честно, я его не видела никогда, — грустно сказала Карина. — Даже на фотографии! Представляете?

— Представляю.

Беседуя так, мы забрели Бог весть куда, и вот какой-то дом сталинской постройки, в нем сквозная арка. Небольшая, пешеходная. Мы вошли в эту арку, и вдруг сзади послышался звук.

Я обернулся — и увидел, как в проеме возникли две мужские фигуры. И тут же раздался шорох спереди. И там мелькнули тени…

Глава 19

В общем, ясно. Нас блокировали спереди и сзади. Смысл? Ну, здесь, конечно гадать-не перегадать, но самым правильным наверняка будет самое простое, даже самое тупое объяснение. Это грабеж. Точнее, разбой. Самый банальный уличный гоп-стоп.

— Стоять! — без акцента велел кто-то из четверых.

Должно быть, главарь.

Я мигом оценил обстановку. Впереди видны огни какой-то улицы, наверное, одной из центральных, судя по яркости освещения. Так! План ясен: идти на прорыв. Внезапно сбить одного, а может, двух, это как уже повезет. Ну а дальше, не сбавляя скорость, мчаться вперед. А там уже по обстановке. Наверняка там более-менее многолюдно и варианты действия найдутся.

Карина была слева от меня. Я незаметно прикоснулся к ее ладони, чуть сжал. Она ответила таким же легкимпожатием: поняла. Действуй! Я как ты.

Спасибо за доверие так-то… Тут важно сразу захватить инициативу. Психологически огорошить.

— Стоять, говоришь? Можем и постоять. А можем и идти. А можем даже взлететь! Хотите увидеть? Вот это будет зрелище!..

Неся всю эту чушь, я шел вперед, а Карина рядом, и я мысленно рассчитывал на то, чтобы оторопь бандитов продлилась до того, как я окажусь на дистанции вытянутой руки. Это есть самый благоприятный сценарий.

И сработало! Мне удалось поразить недалекий разум гопников когнитивным шоком.

— Чего ты несешь… — успел сказать ближайший «товарищ».

А в следующий миг — раз!

И его Вселенная, должно быть, вспыхнула внезапным фейерверком. Он совершенно не ждал того, что прилетело.

Тук-тук — правый хук!

Я постарался вложиться в удар максимумом массы. И кулак попал точно в челюсть, как влитой. Идеально. Классически.

Агрессора снесло как скошенный сорняк. Улетел в тень, издавая непонятные хрюканья. Стремительный бросок — и головой я врезал второму в подбородок.

Точней, хотел. Вышло не совсем. Все же удар смягчила шапка, а кроме того, он худо-бедно успел отскочить вправо. Мой удар-«бычок» пришелся вскользь и не повалил противника, а лишь оттолкнул. Хватило чтобы его шокировать и пустить носом юшку. Гопнтк попятился, выпучивая глаза.

— Ах ты, сука! — взвыл он. — Ну ты попал!

— Карина, вперед! Прикрою! — крикнул я, проворачиваясь.

Ни не секунду я не забыл, что сзади еще двое тупогубов, и надо отрываться от них. Но Карина вдруг вскрикнула:

— Аяз! Это ты, что ли⁈

И все замерли как в сказке. Даже я.

— Каринка? — ошалело пробормотал парень, лица которого я так и не видел. — Ты?..

— А кто еще? — ответ прозвучал с ядовитым сарказмом, Карина стиснула кулачки. — Конечно, я! А ты что, решил с Курбаном повоевать? А может и с самим⁈

Это слова как громом грянули. И поразили всех троих. В сердце, чего уж там, но они остолбенели, как током прошибло. Четвертый увалень, шатаясь, стал подниматься, и вряд ли соображал, что происходит. Тем более — о чем речь.

— Да я… да мы ж… Откуда знали-то⁈ — слезливо начал виниться Аяз, как нашкодивший мальчуган.

— А теперь знаешь? — в голосе Карины зазвучал металл.

— Теперь… знаем…

— А если так, то чего здесь делаем? — поддержал я Карину зловещим тоном. — Почему мелькаете перед глазами? Почему не исчезли еще?

Подобострастно отвечать на это было бы сверх сил главаря. Не мог он так потерять авторитет в глазах подшефных. Помедлив полсекунды, он лишь мотнул головой: айда! И трое стремительно и почти бесшумно исчезли, проскользнув тенями мимо и прихватив четвертого, шаткого и еще не пришедшего в себя.

И тишина. То есть был ночной городской гул, но это естественный фон, он не воспринимается как звук. Я сжал и разжал кулаки, ощущая, как уходит адреналин.

Мы постояли молча. Потом глянули друг на друга… и рассмеялись.

— Вы хотели приключений? — спросила Карина сквозь выступившие от смеха слезы.

— Не помню, чтобы я так говорил… — ответил я, еще смеясь. — Но вообще, думаю, что для копилки впечатлений пока хватит. Идем обратно?

— Пошли, — охотно согласилась она.

Шли не спеша. Карина поведала, что этот самый Аяз — парень из ее двора, в школе учился классом младше. Обычный пацан, правда, заводной, шустрый, этим выделялся. По разным спортивным секциям вроде бы мотался, но не сказать, чтобы чем-то увлекся, чего-то достиг. Потом, как положено, армия, а потом неожиданно парня понесло не туда…

— Хотя… — Карина вздохнула, — ожиданно, неожиданно, это еще как сказать…

Наркотики! — по ее словам, вот бич Средней Азии. В разных видах. Конопляные: анаша и гашиш. Первое курится наподобие табака, второе — вроде пастилы, кладется в рот и рассасывается. Но это сравнительно легкие наркотики. Тяжелые — опиаты, эти приготовляются из незрелых маковых растений. Они сложнее в приготовлении, встречаются реже, но бывают.

— И многие подсаживаются? — спросил я.

— Многие-не многие, но есть, — Карина вновь вздохнула. — А это страшное дело. Человек втягивается, не замечает как, теряет постепенно все, а ему кажется, что все нормально, ничего страшного… А потом поздно. Вот и этот Аяз! Нормальный вроде бы ведь парень был, и вот уже видите, что… А дальше, боюсь, будет только хуже. И чем кончится тоже неизвестно… Хотя… известно ведь — ничем хорошим.

Она пожала плечами.

Какое-то время мы шли молча.

— Но ведь не все же так, — сказал я скорее утвердительно, чем вопросительно.

— Да, конечно, — подхватила она. — И все-таки это есть. Знаете, я была и в России, и в Белоруссии, и там не так.

— В Белоруссии хотели родственников найти?

— Мама хотела. Мы вдвоем ездили. В ее родную деревню. Так там не то, что родственников, знакомых не осталось. Никого! Шаром покати.

Сказав это, она умолкла, и я понял, что данную тему лучше не трогать.

— Слушай, — сказал я, — а почему имя Курбан… оно оказалось таким волшебным словом? Сработало как из пушки!

— О-о!.. — засмеялась она, — ну он же знает, закакую команду я играю. Здесь и это работает. Клановая система. Человек не сам по себе, а из такого-то рода. Туркмены все свои роды-племена знают, кто откуда. Из какой глубины веков. Какие повыше, какие пониже. Система сложная.

— Но вы-то ни из какого рода, получается.

Она чуть развела руками:

— Выходит, так. Но я все-таки в системе.

— У Бердымухамедова?

— Ну да. А Курбан у него фигура! На уровне ближнего круга. И все это знают…

Под эти необычные для меня разговоры мы и вернулись. Мне, конечно, было интересно послушать: приоткрывался новый для меня мир со странными, но интересными нюансами. Я все мотал на ус: пригодится.

Когда вошли, вымыли руки, я потянулся к спиртному:

— Выпьем?

— Можно, — согласилась она, и я щедро повел рукой: выбирай! Но она остановилась все на том же белом портвейне, а я не собирался менять на другое уже распробованный коньяк. Мы восприняли понемногу, мир слегка поплыл в сторону романтических берегов. Алкоголь стягивает с нас скорлупу социальных условностей, кто бы спорил.

Я не только себя имею в виду. Карину тоже. Я же видел, как меняется ее взгляд. И я вовсе не собирался принуждать ее к чему-то. Я лишь не возражал против того, чтобы звезды этой ночью сошлись так, чтобы… ну, понятно. Насколько я видел, она тоже была согласна с таким раскладом созвездий. Какая-то искорка пробежала между нами Поэтому дальнейшее нетрудно представить без описания подробностей.

…Посреди ночи я проснулся и не сразу сообразил, где я и с кем. Впрочем, пары секунд хватило. Карина, такая теплая и нежная, мирно спала, прильнув ко мне, прямо живая грелочка во весь рост. Горячо и приятно дышала мне в плечо и шею. И я в приливе умильных чувств очень бережно поцеловал ее в темечко, отчего она вздохнула, немножко повозилась, не посыпаясь, и вновь задышала ровно и умиротворенно. И я тожеуснул, и даже видел хороший сон, но не запомнил. И потом пытался вспомнить, и не смог.

Проснулись мы довольно рано, и как-то сразу обоим стало ясно, что небольшой наш общий праздник жизни кончен, потекли трудовые будни. Хотя впрямую мы об этом не сказали, просто фигура умолчания была ясна обоим. Так по-дружески болтая о пустяках, проснулись, умылись, Карина умело приготовила чудесный завтрак. Мы уже завершали его, когда зазвонил телефон.

— Курбан, наверное? — кивнул я в сторону элегантного ГДР-овского аппарата.

— Кто ж еще, — сказала Карина тоном, в котором я безошибочно уловил: ну вот и пришла мне пора покидать сцену… — Возьми трубку.

Я кивнул и прошел к телефону:

— Да.

— Привет дорогому гостю! — радостный голос Курбана. — Как освоился?

— Лучше не бывает, — я улыбнулся.

Затем на полминуты растекся необязательный церемонный разговор, после которого мой собеседник перешел к делу:

— Слушай, Артем! Сегодня у нас начинается культурная программа! Исключительно интересное мероприятие. Белая рубашка, галстук с собой имеются?

— Конечно, — твердо ответил я. В Москве главредменя настроил, что парадный костюм надо обязательно с собой взять.

— Отлично! — воспрянул Курбан. — Я через час буду.

— От меня что требуется?

— Быть готовым, больше ничего!

— И куда мы отравимся?

— А это, дорогой, пока секрет. Увидишь!

Карина, узнав о содержимом разговора, усмехнулась:

— Скорее всего, тебя приглашают на свадьбу. В общем, зрелище интересное… Ну, увидишь. Давай пока рубашку поглажу.

— Давай. А что за свадьба? Кто женится или замуж выходит?

— Кто? Да младший сын нашего хозяина. Двое старших у него женаты, это третий. Не знаю, что из этого выйдет, потому что…

Она покачала головой, уже умело возясь с моей рубахой.

— Что?

— Потому что женится он на дочери… ну примерно такого же…

И Карина объяснила остроту момента. Суть в том, что жених и невеста — представители двух конкурирующих или, мягче сказать, находящихся в сложных отношениях кланов. Местные Монтекки и Капулетти. Ну с поправкой на менталитет, и все же на советский двадцатый век. Отец невесты — директор крупнейшего, богатейшего предприятия: совхоза, где разводят овец каракульской породы, именно тех, из чьих шкурок изготавливают дорогую и престижную зимнюю одежду. В результате неких невидимых миру раскладов «башлыки» — так в Туркмении называют влиятельных высокопоставленных лиц — решили объединить силы, несмотря на очень непростые отношения в прошлом. Но политическая мудрость оказалась выше распрей и самолюбий. И вот свадьба! Той, как говорят здесь.

Той (или туй) — вообще на тюркских языках значит примерно «праздник» (синоним — байрам). Отсюда, например, сабантуй — «праздник плуга», то есть окончание весенних полевых работ, примерно совпадает с Иваном Купалой. Карина, поглядывая на часы, наскоро описала мне некоторые нюансы и традиции туркменской свадьбы… И мне показалось, что она что-то недоговаривает. Не о традициях, а об этой конкретной свадьбе. Какие-то там есть подводные камни. Но это я и так угадывал по вводным данным.

За четверть часа до прихода Курбана Карина засобиралась.

— Ну, — сказала она, — пока?..

— Пока.

Что я мог еще ей ответить? Мы поцеловались ласково, но немного грустно, как бы сознавая, что расстаемся навсегда. А что останется на память от нашей встречи? Я мысленно поежился, понимая, что может женщина унести на память от мужчины после произошедшего, но промолчал. И она тоже деликатно промолчала на эту тему. Последнее «пока», последний поцелуй… и дверь захлопнулась.

Странно! Я знал девушку меньше суток, а расставание показалось таким печальным. Конечно, я ни на секунду не размагнитился, не дал себе впасть даже в элегию, но ведь, как говорится, сердцу не прикажешь. И я принял для душевного равновесия рюмочку.

Курбан возник с замечательной точностью. Я даже время засек, и звонок в дверь раздался ровно через час, минута в минуту. Распахнул дверь, и гость ослепил меня сверканием золотой улыбки:

— Доброе утро, брат!

Мы пообнимались, похлопали друг друга по спинам.

— Ты завтракал? — спросил он.

— Да.

— И как помощница? — глаза сузились, взгляд стал хитрым.

— Все отлично. Она меня и покормила завтраком.

Взгляд стал еще хитрее. Из этой скудной информации он сумел сделать совершенно верные выводы.

— Я почему спрашиваю? У нас сегодня большая программа.

Я сделал заинтересованное лицо — как будто не знаю. Конечно, я не собирался говорить, что слышал от Карины. И переменил лицо с заинтересованного на радостное, когда Курбан заговорил о предстоящем посещении свадьбы.

— Вот это тебе будет материал!.. — похвастал он. — Ты, я вижу, готов? Поехали!

Нас ожидала та же черная «Волга», правда, водитель был другой. Молодой, тоже немногословный, но улыбчивый такой, приветливый. Мы подкатили к гостинице «Интурист», вокруг которой уже кипела движуха. Множество машин, в том числе роскошная «Чайка», украшенная разноцветными лентами… Курбан не то, чтобы занервничал, но заметно подобрался, видно присутствие босса особо дисциплинировало его.

— Вот тут встань! — скомандовал он шоферу и добавил что-то по-туркменски.

Водитель аккуратно притерся к тротуару, мы вышли, по широкой лестнице пошли в банкетный зал. Атмосфера близкого пира тут ощущалась вовсю, людей толпилось множество, разного возраста, одетых и по-европейски, и в туркменские национальные одежды — это были преимущественно пожилые, и женщины, и мужчины. Многие с наградами, заметно было, что к ним здесь относятся с сильнейшим пиитетом. Курбан еле успевал отвечать на приветствия, сияя золотом зубов, и видно было, что с ним здороваются кто почтительно, кто по-дружески, то есть он персона. И вот наконец я увидел шефа. Бердымухамедова.

Он тоже рассиял улыбкой, раскинул руки:

— А! Дорогой гость! — ордена и медали при этом внушительно звякнули. — Очень рад! Очень рад!..

И он заключил меня в объятия, и разумеется, я тут же стал главным объектом всеобщего внимания. Никаких сомнений, что здесь Бердымухамедов был той звездой, вокруг которой почтительно вращаются по орбитам множество планет. Кто поближе, кто подальше. Я вмиг сделался одной из главных — что-то вроде Юпитера, если так можно сказать.

— Дорогие гости! — зычно провозгласил он по-русски. — Хочу представить нам нашего гостя из Москвы! Это известный писатель, он пишет о достижениях Советского Союза прекрасные книги. И вот он прибыл в творческую командировку в нашу солнечную республику!..

Ты смотри! Когда надо, язык-то как подвешен. Цицерон!

Он представил меня в таких превосходительных красках, словно я был если не Львом Толстым, то как минимум кем-то вроде Фадеева или Леонида Леонова. В публике прошел одобрительный ропот.

Я с любезной улыбкой поклонился присутствующим, не забывая, что в этой звездной системе вообще-то два Солнца: еще и родитель невесты… И он не замедлил явиться.

— Дорогой сват, — очень учтиво позвал Бердымухамедов, — вот познакомься с нашим высокоуважаемым гостем из Москвы!

Сват оказался внешне чуть ли не копией его самого: такой же немолодой, невысокий, коренастый, с важным властным лицом — настоящий туркменский бай, только в строгом костюме, на пиждаке которого золотом, серебром, цветной эмалью сияли награды: два ордена Трудового Красного Знамени, орден Знак Почета и множество медалей — это на левой стороне. А на правой красовались «Отечественная война» 2-й степени и «Красная Звезда». Видать, на фронте побывал.

— А это наши виновники торжества! — объявил Бердымухамедов.

То есть жених и невеста. Понятно.

Жених показался мне вялым апатичным парнем. Такой нездорово-полноватый, для туркмена странно бледный. И рука у него была бессильная, пухлая, как будто без костей — это обнаружилось при рукопожатии.

Зато невеста…

Вот сразу было видно, что энергия бьет из нее ключом. Она тоже была чуть полновата, но совсем иначе: тугая, плотно сбитая, как сдобная булочка. И тоже сразу ясно было, что она презирает все феодальные предрассудки, что это совершенно современная, эмансипированная дочь степей и пустынь. И еще: ясно, что она обожаема родителями, дерзкая, своенравная, избалованная — этакая Галина Брежнева на минималках.

— Здравствуйте! — белозубо улыбаясь, сказала она без малейшего акцента. — Очень рада познакомиться! Извините, дорогой сват, вы ведь не против, если я ненадолго украду нашего столичного гостя?

Тот, ответно улыбнувшись, развел руками, а невеста без церемоний подхватила меня под руку, как бы невзначай прижалась ко мне, и я ощутил, какая она горячая — ну точно, ядерный реактор, а не девушка!..

— Давайте отойдем вон туда, в укромное место. Наслышана о вас, что вы приедете, и так мечтала с вами поговорить!..

Глава 20

Место, конечно, было укромным лишь относительно, так как народ активно клубился вокруг, и вообще, собравшихся было минимум несколько сотен. И я успел словить несколько неодобрительных взглядов пожилых людей. Видимо, с их стороны такое поведение невесты было попросту немыслимым.

Да чтобы невеста с кем-то из гостей разговаривала, расхаживала под руку⁈ Ну, это все равно, что две Луны взошло на небе, где-то так. Впрочем, в этих взглядах я угадывал не только цивилизационный шок, но и смирение перед неизбежным. Новые времена, новые нравы! Кто мы такие перед мудростью Всевышнего?.. Если Он допускает это, значит, Ему зачем-то так надо.

Невесту вряд ли посещали столь философские мысли. Ее другое волновало.

— … так мечтала с вами поговорить! Давно наслышана о вас.

Когда успела наслушаться?.. — мелькнуло в голове, что, впрочем, неважно.

— Вы ведь работаете с киностудиями, я знаю? Вы там вообще свой человек!

Последняя фраза была сказана совсем не вопросительно, а очень даже утвердительно. Пришлось с этим согласиться:

— Отчасти верно. А у вас есть планы на эти темы?

— Да! — эмансипированная дочь Каракумов вдохновилась.

И тихонько с придыханием поведала о мечте вырваться на московские просторы из «этого кишлака» — так она выразилась о туркменской столице. Проект покорения Москвы был просто обалденным: барышня (звали ее, кстати, Джамиля) была убеждена, что на киностудиях (Мосфильме, либо имени Горького, неважно), ее встретят с распростертыми объятиями. Причина? Свободная экологическая ниша, так сказать. Моя собеседница невесть с чего была свято убеждена в том, что на киностудиях царит острая потребность в лицах ее типажа — женщин с «этнической внешностью», в данном случае характерных «восточных красавиц». Нечто в духе Шахерезады, Лейлы, Зумруд, царевны Будур. Ну и, отсюда вывод: именно она, Джамиля, рождена для того, чтобы воплотиться на экране в данном качестве. Естественно, обрести всесоюзную славу — хотя прямо об этом она все же сказать постеснялась. Но бесспорно, это подразумевалось по умолчанию.

Она увлеченно тараторила обо всем этом, а я, слушал и диву давался, не зная, смеяться мне или плакать. В общем-то даже стало жаль наивную дурочку. Грешным делом, заколыхалась мысль: вот сидела бы как раньше, в гареме под паранджой, рта не смея открыть — и насколько бы проще жилось!.. Мало того, что она совершенно очевидно не имеет ни малейшего понятия об актерском мастерстве, о сценической речи, сценической пластике, так тем более не представляет, насколько жесток этот киношный мир, какие это беспощадные джунгли! Как тяжко пробиваться там, если ты даже как-то проник туда, даже снялся, и даже хорошо снялся, тебя заметили, и даже критики отметили!.. Ничего этого она, разумеется, не представляла, хотя интриганским мотивам оказалась не чужда. Заявила так:

— Я очень рассчитываю на вашу помощь! Конечно, в долгу не останусь. Ну, вы понимаете…

И посмотрела на меня таким длинным, томным, тягучим взором, что никаких сомнений — как она сможет рассчитаться за услугу.

Меня мысленно передернуло. Конечно, я не ханжа, и даже сверх того, и сам тот еще ловелас…

— Прошу прощения, — вежливо произнес я. — А как же… э-э, ваш муж? Он тоже с вами в Москву поедет?

Она состроила обворожительную гримаску и отмахнулась:

— Э, муж! Объелся груш, — и рассмеялась. — Знаете, я буду с вами откровенна… Этот брак нужен нашим родителям. Отцу моему зачем-то. А мне…

И она вновь выразила лицом отношение современной женщины к патриархальным традициям.

Ну и как тут ответить?.. Я задумался. Мне почему-то не хотелось разочаровывать ее. Вроде бы неплохая девка, хоть и без царя в голове…

— Джамиля! — раздался сзади властный голос.

Легок на помине. Папаша. Орденоносец неспешным важным шагом подходил к нам, и я заметил, как мгновенно присмирела раскованная особа.

— Папа, мы тут с нашим гостем из Москвы делимся впечатлениями… — залепетала она.

— Якши, — сказал он. — Поделились, и хватит. У меня теперь к гостю мужской разговор есть, — он скуповато улыбнулся. — Ступай к гостям, к мужу. Заждались, наверное.

Принцессу Будур как самумом сдуло. Видать, одно дело балаболить в светском обществе, совсем другое — в родной семье, где знай свое место, женщина! Ну а папаша как-то особо значительно глянул на меня темными глазами из-под тяжелых набрякших век.

И я подумал: ну, сейчас последует легкий укор. Примерно так: уважаемый гость, наверное, вы не в курсе… но у нас не принято так запросто общаться с невестами на свадьбах. Фактически с женами. Прошу это учесть на будущее.

К такому разговору я был готов. Но речь внезапно пошла совсем о другом.

— Давай еще немножко отойдем, — предложил он. — И мы отошли, хотя и с прежнего места вряд ли кто мог нас услышать.

— Я буду говорить прямо, — заявил он. — Без лишних слов.

— Слушаю, — сказал я нейтрально.

Он оглянулся зачем-то.

— Слушай. Я знаю, зачем ты сюда прибыл. По-настоящему, без этих… — он пошевелил в воздухе короткими толстыми пальцами, — громких слов.

Говорил он спокойно, увесисто. С акцентом, но понятно, а главное, синтаксически правильно.

— Так, — снова нейтрально ответил я. — И зачем же?

Директор совхоза усмехнулся одними глазами, без улыбки:

— Чтобы книгу написать за него. Как будто это его будет книга. У нас тут ничего не скроешь. Понимаешь?

— Так это не запрещается, — хмыкнул я.

Он так же неуловимо пожал плечами.

— А я и не говорю — запрещается, не запрещается. Я о другом говорю.

Здесь он сделал паузу. Я тоже молчал, понимая, что сейчас сдержанность должна быть прежде всего.

— Есть предложение, — произнес он внушительно. — Напиши книгу мне. А? Что хочешь проси, я не обижу. Понимаешь?

Понять-то я понял, но еще больше понял то, что угодил в тот еще переплет. Отказать? Нет, не вариант. Интуиция подсказала мне, что это будет оскорблением, недопустимым для здешнего этикета. Лучше уж тянуть, но не выказать себя чудовищно невежливым по местным меркам. Хотя, конечно, мямлить я не собирался. За это тоже уважать не будут.

— Предложение интересное, — неторопливо промолвил я, — но так с ходу не скажешь. Надо обсудить.

Я старался говорить такими вот рублеными фразами, полагая, что это будет доходчивее. Похоже, что ему это зашло.

— Если ты насчет денег, то не думай. Говорю же, не обижу. Я знаю, сколько он тебе платит. А я вдвое больше заплачу. Понял?

Я кивнул. И спросил:

— А материал?

Вопрос оказался для передовика производства слишком абстрактным. Похоже, под материалом он привык понимать нечто плотно-вещественное, сырье какое-нибудь. Пришлось разъяснить на пальцах.

— А, это, — дошло до него. — Это будет. Завтра передадут все. Где и как, договоримся.

— Надо подумать, — сказал я, видя, что народ начал затягиваться в банкетный зал, да так бодро, точно там пылесос заработал. Мой собеседник тоже это увидел.

— Ладно, пошли, — сказал он. — Еще поговорим.

И заторопился в зал. Наверняка он должен был сделать какие-то распоряжения. Я же спешить не стал. Не люблю толкотни. Пусть все зайдут, а потом уж я.

Но тут вдруг ко мне подскочил Курбан.

— Э, брат, а ты чего тут стоишь? Пошли, давай!

Он был очень озабоченный, и я сообразил, что он сейчас здесь кто-то вроде мажордома, занимается важным делом: рассадкой гостей по местам в строгом соответствии с ранжиром. Кого ближе к центру, кого дальше… Центром П-образного стола, очень длинного, понятно, была поперечина П, там разместились молодые, родители, какие-то старцы в традиционной одежде. При этом отцов было двое, а пожилая, вернее, взрослая женщина одна, как я понял — супруга Бердымухамедова. Его же сват, похоже, был вдовец.

Я оказался поближе к голове стола, чем к хвосту, то есть на приличном месте. Хотя, надо полагать, уже само приглашение сюда есть показатель статусности. Даже те, кто сидят на самых дальних позициях, наверняка зачисляют это себе в актив. А я тем более очутился вон где.

Все это, разумеется, я фиксировал, заносил в «творческую копилку», равно как и начавшиеся пафосные речи ведущих, моложавых мужчины и женщины, очевидно профессиональных драматических актеров местного театра: настолько хорошо они двигались, говорили, красиво могли подать себя. То есть в этом чувствовалась школа. Говорили они и по-русски, и по-туркменски: преимущественно, на родном языке, а по-русски, скорее из вежливости. Европейского типа лица за столом были — немного, но были.

Блюда?.. Я немного напрягался, предполагая, что придется отведать нечто специфичное, вроде конских потрохов и куриных мозгов. Однако все оказалось вполне стандартно-привычное: салаты, иные холодные закуски типа заливного, холодца, мясо-рыбных нарезок. Особенно щедро была представлена осетрина: сказывалась близость Каспийского моря.

Разнообразного спиртного, тоже было море. И банальная водка, и местные вина, сухие и крепленые, и уж, конечно, коньяк. Я старался есть и пить очень умеренно, чем, почему-то заслужил молчаливое одобрение соседей: заметил на себе их благосклонные взгляды.

Свадебное торжество быстро набрало ход. Приподнятые речи ведущих перемежались концертными номерами и выступлениями гостей. Артисты пели, плясали, играли на народных инструментах. Гости говорили в меру риторических способностей: кто с громогласным напором, кто невнятно бубнил, опять же и на русском языке, и не туркменском. Но главное было не в этом. Я легко сообразил, что эти гостевые доклады есть своего рода «ярмарка тщеславия»: выступающие бахвалились подарками для молодоженов, либо преподнося их тут же — например, японские электронные часы; либо громогласно обещая — например, рояль. Это один хорошо одетый упитанный дядька в дорогом импортном костюме жахнул таким козырным тузом.

Вот на фига этим новобрачным рояль?.. Подумав, я решил, что даритель таким образом обозначил свой культурный и материальный уровень. Двух зайцев убил одним выстрелом: и реноме поддержал дорогущим подарком и показал себя знатоком элитарной культуры. Я отметил перебросы взглядов гостей, кивания головами, солидный ропот: жест был оценен высоко. Попал в цвет.

Ну и так далее. Распорядители — несколько человек, включая Курбана — незаметно и умело «дирижировали» процессом, все катилось как по маслу. Правда…

Правда, я заметил, как мой сосед — ну не сосед, а сидевший через одного в сторону понижения ранга — заметно опьянел. Я окинул взглядом окрестности: все были такие чинные-благородные, и только данный персонаж явно «накидался». Собственно, даже и это — Бог бы с ним, но писательская интуиция засигналила мне, что добром дело не кончится. А распорядители, конечно, все в мыле, с ног сбивались, им было не до одного какого-то гостя среднего ранга.

Я начал к нему присматриваться. Это был средних лет мужчина в недорогом, поношенном, но чистеньком, тщательно выглаженном костюме. Такой типичный туркмен-пустынник: худощавый, жилистый, смуглый, сожженный беспощадным среднеазиатским Солнцем. Но это по происхождению. По виду, по манерам, это был очевидно уже городской, цивилизованный человек. Ну и нализался он тоже «по-цивилизованному»: понятно, что «традиционный» туркмен никогда бы себе ничего подобного не позволил.

Так вот, мое писательское чутье маякнуло: быть беде. Скандалу какому-то. Что-то неугомонно-агрессивное почудилось в этом парне, по многим вроде бы неприметным мелочам. Но неприметны они были каждая по отдельности, а в сумме воздавали тревожный фон.

Когда сосед запрокинул очередную рюмку коньяку, не закусив, тамада хорошо поставленным голосом дал слово некоему гостю почти напротив нас. Чуть ближе у центру, что указывало на его приличный статус.

Шут знает, кто этот мужик был. Впрочем, я без труда угадал, что он какой-то байский подхалим. Низенький, толстенький, круглолицый, со сладкой улыбкой. Вскочил он ловко, пружинисто, как мячик. Улыбнулся так, что углы рта отъехали к ушам, а глаза совсем исчезли.

— Дорогие друзья! — провозгласил он по-русски, тут же перешел на туркменский, и даже не зная языка, можно понять, о чем речь. Выступающий запел дифирамбы отцу невесты, директору племсовхоза. По лицам присутствующих, хотя они по местному этикету и старались выглядеть непроницаемыми, я видел, что столь безудержная лесть коробит самых невозмутимых. Черт его знает, может в этой Песне директор выглядел батыром, который не то, что коня, а табун на скаку остановит, а войти сможет в горящую лаву вулкана…

И вот здесь у сухопарого гостя сорвало задвижку. Он в сердцах шваркнул вилку на скатерть и резко крикнул:

— Эй! Болтун! Пустомеля!

Крикнул он это по-русски и практически без акцента. И дальше его прорвало:

— Ты подкулачник!..

Я слегка обалдел. Откуда он выкопал это словечко⁈ Не знаю. Но, должно быть, тогда оно было еще в ходу. А сердитый оратор понес такую обличительную речь, что я своим ушам не поверил. Он проорал, что выступающий «на коленях ползает» перед преступником, взяточником и расхитителем и ткнул пальцем в объект ругани, то есть в отца невесты.

Невольно глянув туда, я поразился тому, что обвиняемый и бровью не повел. Невозмутимо наливал себе вина в фужер, не глядя на крикуна, вообще ведя себя так, как будто ничего не происходит. Примерно так же вел себя и Бердымухамедов — похоже, они считали себя слишком крупными фигурами, чтобы как-то реагировать. Есть помощники, они все и уладят.

Действительно, помощники, в том числе Курбан, устремились к месту скандала, но нарушитель порядка успел усилить накал обвинений:

— А ты забыл, что ты делал с теми, кто тебя критиковать осмелился⁈ Так я напомню! Несчастный случай! И все! И дело закрыто!.. — теперь он кричал это прямо директору совхоза.

При этих словах лица окружающих стали нехорошо меняться. Распорядители были уже рядом, но разгоряченный спиртным крикун вдруг схватил столовый нож…

Кто знает, зачем он это сделал. Думаю, просто не соображал ничего. Таким ножом серьезного вреда не принесешь, а вот уголовную статью сразу же поднять на ровном месте можно. Но и мне думать-рассуждать об этом было некогда, я бросился влево и заломил ему правую руку с ножом ему за спину.

— Не дури парень, — дыхнул я ему в ухо, удерживая в захвате. — Сядешь за хулиганку, как минимум. Иди проспись.

Тут, конечно, поднялся крик-шум-звон, раздался женский взвизг. Подлетели Курбан и еще двое, схватили буяна.

— Спасибо! — сияя золотом зубов, воскликнул Курбан. — Как ты его!..

— Да обыкновенно, — пожал я плечами.

Скрученного в три погибели скандалиста стремительно поволокли на выход. Он, конечно, брыкался, голосил нечто, но это были уже последние аккорды. Зычный голос ведущего разлетелся по залу:

— Товарищи, просьба не волноваться! Маленькое недоразумение, один из гостей немного перебрал, потерял контроль над собой… Ничего страшного. Предлагаем сделать перерыв, немного потанцевать…

Он еще мел что-то, а я видел, как обвиненный во всех грехах отец невесты спешит на выход вслед за обвинителем, рядом с ним два типа устрашающего вида, а взволнованная, перепуганная невеста поспевает следом… и я решил, что сейчас самый лучший момент переговорить с Бердымухамедовым.

В один миг я подскочил к нему:

— Поговорить бы надо с глазу на глаз! Чтобы никто не слышал.

Он спокойно кивнул, как будто этого и ждал.

— Сейчас, дорогой. Тут отдельный кабинет есть… — Он повернулся и бросил что-то по-туркменски одному из своей свиты.

Через пару минут мы были в кабинете. Кратко и четко, в нескольких словах я рассказал о предательском предложении его свата. Я не привык плести за спиной интриги, и поэтому был честен. Опять же, туркменский босс совершенно не изменился в лице, а я, наверное, да, потому что он снисходительно, хотя и вежливо заметил:

— Это ничего, дорогой. У нас это нормально. Я этого и ждал… — тут он слегка развел руками, — хотя надеялся, что обойдется. Не обошлось. Но ничего. Разберемся.

— И что дальше будет? — спросил я.

— Посмотрим, — деловито произнес он. — Но… но пока лучше бы тебе уехать. Тут может быть жарко.

— А как же книга?

— А что книга? Нормально книга. Все что надо, я тебе дам. Как это называется, материал?

— Да.

— Курбан завтра передаст. А вечером улетай.

— А сейчас?

Он засмеялся:

— А сейчас, дорогой, свадьба! Как ни в чем ни бывало! Не думай ни о чем, ешь, пей, веселись!..

От автора:

Друзья! Вышел 13-й том КУРСАНТА! Приключения попаданца матерого опера из нашего времени в Союзе образца восьмидесятых продолжаются. Он использует знания из нашего времени и быстро продвигается по карьерной лестнице.

Кто еще не читал, вот ссылка на первый том: https://author.today/work/203823

Глава 21

Не думать я, конечно, не мог, но понимал, что должен вести себя безмятежно, делая вид, что разговора с Бердымухамедовым не было. Так я и сделал.

Музыкально-танцевальный эпизод завершился, гости со сдержанным гомоном рассаживались по местам. Я видел, что и все люди стараются вести себя так, будто ничего не случилось. Никакого скандала. Не орал этот перепивший чудак, не бросал обвинений, не выводили его скрюченным из зала…

Между прочим, в этих пьяных упреках мне почудился какой-никакой проблеск истины. Как говорится, нет дыма без огня. Другой вопрос, как тут отделить зерна от плевел, то есть правду от лжи… По правде-то сказать, уже никак не отделишь, хотя кто знает. Над романом-то мне работать, а в материалах наверняка сквозь строки проглянет нечто в том же духе… Ну, посмотрим, не будем гадать!

Тем временем тамада уверенно порулил процессом:

— Уважаемые гости, наш праздник продолжается!.. — и дальше по знакомой колее.

Озабоченный Курбан быстрым шагом промчался мимо, я поймал его взгляд, и показалось, что он неуловимо подмигнул мне: все в порядке, все под контролем!

Расслабляться не позволяло писательское нутро. Конечно, я выпил и, конечно, от коньяка захорошело, мир начал понемногу окрашиваться в светло-радостные тона… но это не мешало мне отслеживать происходящее, фиксируя все, что может впоследствии попасть в той или иной мой будущий текст. Активная авторская настройка — вот как я называю эту способность. У меня, слава Богу, она работает. И я, исправно потреблял холодные закуски, спиртные напитки, плов — кстати, неописуемо шикарный! Все-таки по-настоящему плов умеют готовить только в Средней Азии… Добросовестно потребляя все это, я не забывал подмечать типажи, манеру держать ложки, вилки, даже брать в руки рюмки и стаканы. Все это здесь чем-то неуловимо отличалось от нашего, и я не преминул «сфотографировать» это в памяти.

Но есть-пить, понятно, не главная фишка торжества. Продолжались речи и поздравления, практически полностью состоявшие из славословий в адрес молодых и пожилых, в основном последних. Поскольку о молодых еще мало что можно было сказать, кроме того, что они молодые, стало быть, перед ними расстилается светлая, широкая, прекрасная дорога… А вот о заслугах пожилых можно было петь дифирамбы, что и делалось неустанно. Особенно отличилась некая тоже немолодая дама, одетая подчеркнуто по-туркменски, в шелковом переливчато-цветном балахоне, не знаю уж, как он правильно называется. Мадам эта была заметно ухоженная, «элитарная», говорила она благозвучным, хорошо поставленным голосом. Что именно, я, конечно, не понял, но ясно — нечто чрезвычайно комплиментарное, судя по старательно невозмутимым, но довольным лицам, а в завершение этой женской речи оба свата солидно привстали, с улыбками обнялись, похлопали друг друга по плечам, спинам…

Да! — подумал я. Восток есть восток. Эти двое, возможно, друг друга ненавидят, но и бровью не поведут, чтобы выдать свои чувства. Будут демонстрировать вежливость и приязнь, сознавая, что обнимающий тебя держит камень за пазухой… Да и у самого приготовлен тот еще булыжник.

Как бы там ни было, торжество катилось словно по рельсам, без эксцессов, только и звучали филиппики, опять же премежающиеся песенными и музыкально-танцевальными номерами. В один из таких перерывов меня отозвал Курбан:

— Идем еще раз в кабинет, хозяин зовет…

Зашли туда. Бердымухамедов и прежде-то относился ко мне тепло, а тут и вовсе руки расставил по-братски:

— Ну, дорогой, спасибо тебе!..

— За что? — удивился я.

— За многое, — он засмеялся. — Во-первых за то, что просто гостем был. Во-вторых, как ты ловко этого скрутил. Молодец! Мужчина. Ну и третье: за то, что пишешь. Это же какой ум надо иметь!..

Похоже, он натурально расчувствовался, вышел из советско-байского образа. Я увидел настоящего Бердымухамедова, и это, конечно, был высший знак доверия, который только мог быть им оказан. Я поздравил себя: наверное, немного людей на свете удостоились этого. А заговорил он искренне, пусть и коряво, о том, какое огромное уважение питает к людям, профессионально умеющим писать. Ведь это чудо — превращать слова в рассказы, в стихи, в то, что так глубоко трогает людские сердца!

Повторюсь, может, и не так складно он говорил, но суть такова. От души! Не стану скрывать, мне было приятно это слушать. Я ведь и сам знал, что писатель — очень необычный человек. Какой-то совершенно особый склад души. Если хотите, аномалия. Психологическая мутация. Но услыхать подтверждение своих мыслей от постороннего, да еще от настолько человека приземленного, для которого вроде бы все эти творческие материи — чепуха, пустой звук, блажь каких-то шатких интеллигентов… это дорогого стоит.

Впрочем, я понимал, что это лишь присказка, пусть и славная. И не ошибся.

Бердымухамедов, хотя и сохранил на лице приязненную улыбку, заговорил всерьез.

— Вот что. Ты сейчас поезжай на квартиру. Отдохни как следует. Если хочешь, покушай, выпей… Там все есть? — он перевел взгляд на Курбана, и тот поспешил кивнуть:

— Обязательно! Все готово!

— Вот и хорошо. Поезжай, отдыхай. А завтра в Москву. Билет обеспечь, — это опять Курбану.

— Конечно.

Видимо, во взгляде моем хозяину почудился немой вопрос, и он улыбнулся пошире:

— То, что тебе надо, ты уже здесь увидел. Остальное не так интересно.

— А…

— А все остальное, это уже мое дело. Не думай об этом. Отдыхай. Материалы тебе он завтра привезет.

Босс взглядом указал на Курбана.

— Я хотел спросить: не будет это выглядеть так, что я как будто сбежал?

— Э! — махнул рукой Бердымухамедов. — Ты не представляешь, как тебя уважать стали! Когда ты на этого бросился. А у него нож в руке.

Я пожал плечами:

— Да ну, какой там нож! Столовый ножик для закусок.

— Э, не скажи. Не скажи, — серьезно произнес Бердымухамедов. — Не в том дело. Ты же не стал шататься-мотаться, быть или не быть… — вдруг поразил он меня знанием классики. — Сразу бросился! А это главное. А не то, какой там нож. Это все видели. У нас вслух говорить не будут, но все поймут, как надо. Даже не думай!

И далее сказал, что к моему отсутствию гости отнесутся с уважительным пониманием: ну, ясное дело, писатель! Как же. Ему работать надо. Никто и не спросил, здесь это не принято. Невоспитанно задавать такие вопросы. Но если все же кто и брякнет, то ему так и объяснят. И на прощание он тепло обнял меня, похлопал по спине — и опять-таки я в этом уловил искренность, приоткрытие души, насколько это возможно в восточных традициях.

— Ну, давай! — сказал он, наконец. — В Москве увидимся. Да, тут вот отдельный выход есть, так вы это… через него.

— У меня пальто в гардеробе.

— А! Давай номерок.

Курбан моментально смотался с моим номерком в раздевалку, вернувшись с пальто. Мы оделись и вышли через местный выход.

Зимняя южная ночь дыхнула на меня неповторимым запахом, который вряд ли можно объяснить. Его надо ощутить. Я закрыл глаза, вдохнул поглубже… И это тоже, конечно, активная настройка, и это в копилку впечатлений! Есть. Зафиксировано.

Знакомая черная «Волга» со вторым водителем, включенными огнями, ровно урчащим мотором уже стояла здесь. Поехали. Домчались мигом.

К некоторому моему удивлению, Курбан отпустил шофера и сказал:

— Останусь здесь. На всякий случай.

— Хм! Неужели такой случай может быть?

— Э, да нет, конечно, — засверкал зубным золотом он. — Но… лучше подстраховаться.

Я не стал спорить.

В квартире Курбан развил бурную и продуктивную деятельность. Минут через десять был сервирован стол по всем правилам — изящно, не обжорно, слегка выпить-закусить на двоих.

— Давай, брат, — он взялся за бутылку. — Так, чуть-чуть, чтобы спалось лучше.

И мы жахнули по рюмашке.

— Слушай, — поинтересовался я после того, как закусили бутербродами с икрой, — а можно чуть подробнее… Я про того типа, который за столом распсиховался. Кто он? Как вообще на свадьбе очутился?

— Ха! — воскликнул Курбан, с видимым удовольствием жуя бутер. — Кто такой!.. Это, брат, целая история. Тебе это интересно?

— Ну еще бы! Я ж писатель, мне все интересно. То есть все может пригодиться! Понимаешь?

— Понимаю, — важно кивнул Курбан.

— Давай по второй.

— Давай, — охотно поддержал он.

И мы замахнули по второй.

Курбан поведал следующее. Скандальный персонаж — из здешней богемы (признаться, я так и подумал). Сын крупного туркменского просветителя, поэта, педагога, вообще гуманитария широкого профиля. Такого местного Ушинского+Макаренко. Имя этого человека в республике овеяно почетом и славой, в честь него названа улица в Ашхабаде, а в приморском городе Красноводске (он родом из тех мест) стоит памятник. Бюст — честно поправился Курбан, хотя бюст, разумеется, тоже памятник. Впрочем, и улица там тоже есть. В Красноводске. И… И как часто водится, на детях гениев природа отдохнула.

Курбан увлекся, ударился в рассказ, а я, слушая его, думал, что не природа тут отдохнула, а случился слишком резкий переход из одной цивилизации в другую. Из патриархального устойчивого общества в тревожно-динамичный социум модерна. Причем получилось точно по присказке «сапожник без сапог»: педагог не смог нормально воспитать собственных детей в новой формации. Дочь пустилась во все тяжкие — уже под сорок лет, ни мужа, ни детей. Кошмар и ужас всей родни. С одним развелась, с кем-то еще сожительствовала вне брака, тоже расплевались, и в разные стороны… И сын примерно такой же. Не пойми кто: закончил Московский институт культуры, в просторечии «Кулёк», журналист-не журналист, драматург-не драматург… Числится в редакции журнала, что-то вроде бы пишет, да толком никто его произведений не видал, не читал. Пьет, безобразничает. Но все делают вид, что не замечают: уж очень уважаемым человеком был отец, да ипринадлежал к почтенному старинному роду.

Здесь Курбан засмеялся несколько смущенно:

— Ну вот у нас так… Очень почитают предков.

— Так это ж здорово, — искренне сказал я. — Мне только непонятно, зачем его… сына, то есть, на свадьбу приглашать?

— Хозяин с отцом очень дружны были, — объяснил Курбан. — Хоть из разных родов, но была дружба. Уважение. Поэтому никак нельзя было не пригласить.

А далее я узнал, что с отцом невесты у журналиста были давние нелады. Трудно сказать, какие тут были корни — наверняка они были, но Курбан о них деликатно умолчал. Возможно, они уходили в родоплеменную глубь… Словом, только туркмен может это понять и вряд ли захочет сказать постороннему. Ну, а я, естественно, не стал настаивать.

Приглашая, организаторы все же надеялись, что горе-драматург удержится от скандалов. Но не сбылось.

— И что теперь?

Курбан сделал такое замысловатое выражение лица, по которому я понял, что, скорее всего, ничего не изменится. Бузотера все так же будут терпеть, держа в уме заслуги его отца. Ну, разве что…

Тут рассказчик запнулся, а я понял его без слов. Так и сказал:

— Понял. Дальше можно не говорить.

Ясно, что директор племсовхоза может и не стерпеть оскорбления. И с журналистом вдруг произойдет нечто. Несчастный случай, например. И все поймут, и никто ничего не скажет вслух. Но будут обмениваться многозначительными взглядами, читая в них все то, чего нельзя произнести.

Вот и мы с Курбаном молча все прочитали верно. Он чуть приметно улыбнулся, одобряя то, как я начал понимать местные тонкости. И сказал:

— Ну, давай еще по одной. И мне хватит. А ты, если хочешь… — он повел рукой и заговорил деловито: — А насчет завтра так. Я утром возьму билет. На вечерний рейс. Он вылетает в шесть. Это нормально же?.. Ну вот. А до того отдыхай.

И тут мне почудилась особая интонация в его словах… а может, я уже так научился по-здешнему видеть то, чего нет. Но тут я решил сказать прямо:

— Скажи, а Карина сможет завтра ко мне прийти?

Говоря это, я ожидал любой реакции, типа хитрого подмигивания, лукавой усмешки, однако Курбан ответил просто и спокойно:

— Если нужно помочь, пришлю. Надо?

— Надо, — кивнул я.

— Сделаем.

И все. И больше ни слова об этом. Курбан после третьей рюмки и правда не стал больше пить, да и я одну выпил и на том тормознул. Он сказал, что еще телек посмотрит, а я отправился в дальнюю комнату спать, но, конечно, прихватил с собой ручку, блокнот, сделал пару эскизов будущих новелл. Сюжеты я подобрал из того, что со мной за последние дни случилось, домыслилось воображением… ну и заработала творческая лаборатория. Писал с удовольствием, чиркал, марал, зачеркивал целые абзацы, переписывал набело. Короче говоря, поработал. Уснул крепким здоровым сном, а когда утром проснулся, завтрак был уже готов.

— Прошу к столу! — весело воскликнул Курбан.

За завтраком мы еще обговорили детали, хотя вроде бы все уже было переговорено. Я хотел было напомнить про Карину, но подумал, что столь ответственному и пунктуальному человеку напоминать излишне. И не ошибся.

Курбан забрал мой паспорт, мотанул за билетом. И часа через полтора я услышал легкий скрежет замка.

Я поспешил в прихожую… и увидел как в нее со смущенным видом входит Карина, а за ней маячит довольный Курбан. Вот тут он позволил себе, весело скалясь, подмигнуть мне так, чтобы девушка не увидела.

Она и не увидела. Смущенно потупясь, прошла в прихожую, скромно встала поодаль. А Курбан вручил мне билет, указал на время вылета, сказал, что заедет за мной примерно за час до регистрации — и откланялся.

Мы остались наедине.

— Проходи, — улыбнулся я. — Выпьешь, поешь что-нибудь?

— Спасибо, — улыбнулась и она. — Вина немного, если можно?

Я тоже не стал пить коньяк, а оба мы немного пригубили превосходного полусладкого вина.

— … как странно, — говорила она. — Мы случайно встретились, а теперь расстаемся и, наверное, никогда больше не встретимся. Но и не забудем никогда эти два зимних дня… По крайней мере, я.

— Я тоже, — честно говорил я, не собираясь уверять девушку в том, что это была любовь, и что меня в меня попала стрела Купидона… Нет, конечно. Ничего такого в меня не попадало. И тем не менее своим писательским нутром я чувствовал некую музыку хрустальных сфер, что-то смещалось во вселенной, когда мы, вот эти случайные женщина и мужчина были один на один, смотрели друг другу в глаза… Как-то мы поворачивали мироздание, сами не зная, куда и зачем, да и знать нам это было не по чину. А оно, мироздание, все знало. Зачем столкнуло нас двоих, что из этого должно выйти. Зачем-то это ему надо. Не может всемирная история обойтись без того, чтобы эти двое не встретились…

Примерно такие мысли крутились у меня в голове, когда мы уже лежали под одеялом, отдыхая, и Карина прижалась ко мне, задремала, а я лежа на спине, легонько поглаживал ее плечо и руку, обхватившую меня, и чувствовал, что теперь эти мысли не отстанут от меня, из них обязательно начет расти сюжет. А это, я вам скажу, настоящее писательское счастье.

И вот с Кариной я простился, зная, что это разлука навсегда. И вот с Курбаном дружески распростились в аэропорту, и я получил от него объемистую папку с бумагами… И вот самолет взлетел в Ашхабаде, приземлился в Домодедово, и вот я уже в будке телефона-автомата, набираю Настин номер…

— Да, — ее голос, от которого что-то сразу подтаяло в моей душе…

— Это я.

— Ты вернулся? — вопрос без удивления.

— Да. Я в Домодедово.

— Я тебя жду.

Глава 22

Такси в Домодедове найти нетрудно, особенно если знать, где, с кем договориться, не стоять в очереди. Я знал. Так и сделал, и, не торгуясь, согласился на заломленную водилой цену, успев заметить мелькнувшую в его глазах досаду. Видно, он подумал, что мог бы ломануть и больше. И даже вроде бы хотел что-то сказать, но не решился. Потому что я похлопал его по плечу со словами: «Погнали шеф, домой хочу».

Хотя водила и жук, но мастер дела своего. Долетели мы с ним махом. Знал он, как обойти пробки, проскочить переулками и даже дворами, и это навело меня на мысль о том, что каждый человек рожден со сверхзадачей. То есть, это и раньше, конечно, было, просто шофер, ни разу за пол-Москвы не задержавшийся, просквозивший мимо всех светофоров на зеленый свет, заново встряхнул созревающую во мне идею, которую — теперь уже я это абсолютно зная — я превращу в сюжет.

И к согласованной сумме я добавил таксисту еще трояк.

— За профессионализм. Отличная работа.

— О! — обрадовался таксер. — Вот это дело! Спасибо… Такой молодой, а щедрый.

— И за наводку спасибо, — улыбнулся я. — На верный путь.

— Это как? — он слегка оторопел.

— Это неважно. Будь здоров! Удачи на дорогах.

…Настя распахнула дверь, едва я успел коснуться кнопки звонка. А может, мне так показалось. И в сущности, это неважно. Важно то, как обхватила она меня, прильнула губами к губам. Значит, ждала. Значит, вот она, моя дальнейшая жизнь…

Следующие часа три у меня не было возможности философствовать. Они пролетели так, что я оглянуться не успел. И когда Настя, наконец, задремала, прижавшись ко мне, как бы не желая меня отпускать… я подождал, пока ее сон не станет прочным. Она и дышать стала иначе. По этому изменившемуся дыханию, и по расслабившемуся телу — оно как будто стало мягко и тепло обтекать меня — я понял, что Настя точно заснула.

Подождав еще минут пять-семь, я осторожно высвободился из ее объятий. Она разок вздохнула поглубже, но не проснулась. Я осторожно, стараясь быть бесшумным, кое-как оделся, вышел из спальни…

Чемодан я еще не распаковал. Не до того было. Сейчас достал оттуда ручку, блокнот, отправился на кухню, включил маленький торшер. Поставил чайник. Посмотрел в окно.

Такой огромный город как Москва, никогда не спит. Затихает, да. Но спать он просто не может, слишком уж много людей собрались в этом городе-государстве.

Вот так начать роман, а? Каково?.. Да черт его знает. Но нет, дорогой писатель, давай-ка сперва выстроим план. Синопсис, как стало вдруг модно говорить в двадцать первом веке, хотя словечко придумано еще древними греками… Итак!

Работа полилась свободно, с напором, как весенняя река. Человеческие судьбы стали еще смутно, но с перспективой проступать из ничего. Я кратко рассмеялся. Кто там сотворил мир из ничего?.. Вот-вот, и я примерно так же…

Писал почти до третьего часа ночи. Зевнул, потянулся, услышал шлепанье босых ног по паркету. Заспанная, в халатике, такая умилительная Настя возникла на кухонном пороге.

— Творим?..

— Только начал. Но вроде бы идет.

Она зевнула, потянулась.

— Ладно. Как хорошо, когда не надо рано вставать! Спим полным ходом, как говорил кто-то из классиков, а кто, не вспомню, хоть убей!

Вот тут она была права на все сто. Мы выспались от души. Естественно, не упустили случай заняться любовью. И лишь к обеду я отправился в редакцию.

Формально я еще находился в командировке, откуда был должен вернуться примерно через неделю. У секретарши Ларисы от изумления глаза округлились:

— Артемий Трофимович⁈ Здравствуйте!.. А мы-то вас еще не скоро ждали… Что-то случилось⁈

— На белом свете всегда что-нибудь случается, — замысловато отшутился я и кивнул на дверь: — У себя?

— Да, — почему-то понизила она голос и чуть подалась вперед: — Не в духе сегодня… Такой смурной, темный.

— Что ж делать. Может, я и стану лучом света?

— Ну, попробуйте… — неуверенно протянула Лариса.

Я твердым шагом вошел в кабинет:

— Разрешите?

Мизин сидел за рабочим столом, внимательно читал чью-то рукопись. Я вмиг угадал, что Лариса была права наполовину: он не то, чтобы не в духе, он как-то заметно сдал за эти всего-то несколько дней, пока я его не видел. И вот тут нехорошая догадка впервые сверкнула во мне.

Он же, подняв взгляд, не столько удивился, сколько обрадовался, хотя слова прозвучали примерно те же, что у секретаря:

— Приветствую, гость из страны пустынь!.. Что-то рановато как будто, а? Что-то произошло?..

— Произошло, — кивнул я, подсаживаясь к столу. — Но все надо по порядку.

— Конечно, — с охотой согласился он, — только погоди-ка…

Проворно отложив рукопись, главред встал, устремился к шкафу.

— Будешь? — кратко бросил он, считая, что это в комментариях не нуждается.

— Не откажусь, — и я сумел быть лаконичным.

— Скажи Ларисе, что на полчаса я в бастионе, — сострил он, позвякивая стеклом.

Я это сделал, сопровождая речь выразительной мимикой, и секретарша ответила мне столь же многозначительными ужимками — мол, все поняла.

Когда я вернулся к столу, початая бутылка «Ахтамара», две рюмки, яблоки, лимон были уже тем. Шеф раскрыл швейцарский перочинный ножик:

— Воспримем по-царски! — объявил он, и последовал рассказ о том, что закусывать коньяк лимоном — изобретение императора Александра III, чем он во Франции шокировал «аборигенов», считавших, что резкий вкус цитруса напрочь отбивает тонкое послевкусие благородного напитка… На что, дескать, царь только рукой махнул: дескать, ни хрена-то вы, лягушатники, не понимаете во вкусах!

— Что русскому хорошо, то немцу смерть, — подтвердил я, беря рюмку. — А вот что туркмену хорошо, признаться, я так и не понял.

— Ну я уже понял, что ты это не понял, — усмехнулся главный. — Ладно, давай по первой, и расскажешь…

Мы приняли по первой, а вскоре и по второй, покуда я обстоятельно рассказывал о своих туркменских приключениях, обойдя только знакомство с Кариной. Все же это иной сюжет.

Когда я завершил рассказ, бутылка опустела наполовину.

— Да уж, — подытожил Мизин, усмехнувшись, но не засмеявшись. — Узнаю Азию. Странные люди с нашей точки зрения, и в душу к ним попасть непросто. Ты не подумай, я это без всяких выкрутасов говорю. А вообще, что-то такое настоящее, исконное в них есть, тот самый фундамент, на котором должен человек расти…

— Согласен полностью.

— М-да… Знаешь, иной раз мне кажется, что в Европе, в Америке этот самый фундамент если не потеряли, то как-то он пошатнулся. И к нам, боюсь, эта шаткость лезет, больно уж мы любим обезьянничать у них, у Запада… Ну да ладно! Значит, говоришь, материалы тебе дали?

— Да.

— Ну что ж, работай. Этот Париж, как говорится, стоит мессы… — он сделал выразительный жест пальцами, означающий пересчет купюр. — Но и про остальное не забывай. Никто с тебя служебных забот не снимает.

— Разумеется, — подтвердил я.

А шеф на этом как-то тягостно задумался. Потом встряхнулся:

— Слушай! Хочу я с тобой серьезно поговорить.

— А мы как до сих пор говорили? — попробовал я пошутить.

— Мы говорили о второстепенном, — без юмора сказал он. — А теперь главное.

И совершенно внезапно для меня он сказал, что рассматривает меня как преемника на место главреда.

— Вы… серьезно, Станислав Мелентьевич⁈

— Абсолютно. Серьезней не бывает.

Я вмиг прикинул расклады. С одной стороны — да, я сумел добиться доверия шефа, и он мне явно благоволит. С другой стороны, кресло главного редактора совершенно номенклатурная должность, и ее обладатель должен соответствовать множеству критериев: возраст, членство в КПСС, происхождение, регалии и тому подобное…

— Ну, с происхождением у тебя все в порядке, — отмахнулся Мизин. — Насчет партийности… Ты же член ВЛКСМ?

— Да.

— Значит, необходимый минимум есть. Да, тут конечно, придется потолковать, но ничего. Прихваты у меня где надо есть. Решу. Возраст? И здесь будут разговоры. Но и это решим. Ты не думай, я же не с бухты-барахты тему открыл. Продумал, где, с кем и как говорить. Пробью, не сомневайся! Ты уже понял, наверное, что я зря говорить ничего не стану.

— Это я, конечно, понял. Но коллектив…

Говоря так, я уже знал, что Мизин от своего не отступит. И это как раз совпадало с моими планами. Хотя, разумеется, я мгновенно представил, какова может быть реакция коллектива, где иные сотрудники работают по многу лет, в том числе замы главного редактора. Им так и судьба оставаться заместителями, а какой-то юный выскочка, без году неделя, перепрыгнет через их головы в кресло главного?.. Непросто мне придется, но ничего… Так-то я тоже далеко не новичок. Вторую жизнь литературой занимаюсь.

Станислав Мелентьевич как будто мои мысли прочитал:

— Да, сложновато будет, — спокойно подтвердил он. — Ну, а что ты хотел? Пробиваться в классики легко ли? А вы, молодой перспективный автор, сколько мне помнится, дерзали в этом направлении…

Я промолчал, думая, что недаром главред затеял этот разговор. Есть веская причина. Прямо не говорит, но по его виду…

В этот момент, не раскрывая дверь полностью, в кабинет втиснулась Лариса:

— Станислав Мелентьевич, — зашептала она как-то особенно, — звонят, спрашивают Краснова…

И повела взглядом на меня.

— Кто? — шеф взялся за бутылку. — В присутствии секретарши он совершенно не стеснялся.

— Не знаю. Мужской голос. Очень такой… значимый. Сразу хочется честь отдать!

Мизин ухмыльнулся. Лариса, видимо, не смекнула, что слова ее прозвучали двусмысленно. Но он не стал острить попусту.

— Если так, то иди, ответь, — сказал он мне. — Ну и потом на посошок. И продолжим рабочий день.

Я вышел в приемную, взял лежащую на столе телефонную трубку:

— Слушаю.

— Добрый день, Артемий Тимофеевич.

Такой знакомый голос, одновременно радушный и властный. Кто же это?.. Память моя натужно заворочалась… но голос сам четко все расставил по местам:

— Это Владислав Ильич. Как съездили в Туркмению? Набрались впечатлений?

— Да. Думаю, хватит надолго.

Конечно, я мигом сообразил, что КГБ-шник так ненавязчиво подчеркнул свою осведомленность. Большой брат все видит, все знает…

— И прекрасно. Необходимо увидеться по нашим делам. Сможете?

— Где, когда?

— Там же, в Черемушках. Если можно, то сегодня. Мы вас ждем.

«Мы» — это кто?.. — завертелся во мне вопрос, который я, конечно, не задал. Ответил четко, по-служебному:

— Хорошо. До встречи.

— Ждем, — с удовлетворением повторил чекист и отключился.

Он был явно доволен моей понятливостью и оперативностью.

«Посошок» я решил не упускать. И темнить перед главным не стал. Сказал, как есть. Тот ничуть не удивился и всецело одобрил это:

— Ты говоришь, политический детектив?.. Слушай, отличное поле для работы! Мне, знаешь, самому хотелось в свое время… Правда, не прямо уж политический, а такой, знаешь, — он мечтательно пошевелил пальцами, — типа научно-технического! Вот представь: молодой талантливый ученый делает открытие большого военного значения. Скажем, боевое отравляющее вещество. И вдруг он погибает при невыясненных обстоятельствах. Можно подумать все, что угодно. И вот начинается следствие. И начинают вскрываться неожиданные вещи… Шикарный сюжет!

По мере того, как он говорил, и лицо его приобретало давно им позабытое романтическое выражение. Хотел, но не сбылось! Пока был молод, такой сюжет не пропустили бы, а когда времена изменились, стало не до того… Впрочем, это не главное.

— Ты представляешь, какой это будет аргумент в нашу пользу? Если ты сделаешь хорошую вещь, я рекомендую тебя в это кресло, — он похлопал по солидному дубовому подлокотнику, — а КГБ поддержит, то против этого крыть будет нечем. Согласен?

— Совершенно.

— Ну вот давай за это и выпьем!

Мы запрокинули по финальной рюмке, и я отправился в Черемушки, по пути гадая, кто же эти «мы», что ждут меня. Неужто Наталья?.. Нет, ровно никаких жизненных перспектив я с ней не связывал, но увидеть ее был бы не прочь. Чисто по-писательски. Прогнать через авторскую настройку ее внешность, манеры, умение говорить… Все это было бы вполне кстати.

Однако, «мы» — так Владислав Ильич назвал себя. На конспиративной квартире он был один. Впрочем, допускаю, что вначале был еще кто-то, да ушел… Ну да это неважно.

Куратор угостил меня солидно и скромно: умело заваренным отличным чаем. Сахар, лимон, бутерброды, печенье. Разумеется, никакого спиртного. Из вежливости порасспросив о Туркмении, чекист перешел к главному.

— Вот что, Артемий Тимофеевич! Вы разумеется, не забыли наш разговор…

— Разумеется, нет.

— Не сомневался. Пожалуй, пришло время поговорить детально.

Нетрудно было понять, что в эти дни где-то в неведомых мне недрах Комитета решался вопрос: какую тематику доверить начинающему автору. Так, чтобы это захватило широкие массы, но не раскрыло государственные тайны. Речь Владислава Ильича, надо полагать, суммировала итоги дискуссии:

— Так вот, Артемий Тимофеевич. Как вы посмотрите на следующее…

Он не говорил совсем уж прямо, тем более не называл никаких имен-фамилий и даже должностей. Но можно было не сомневаться, что кого-то сверху очень беспокоила мысль про еще доживающих свой век неузнанными, избежавших заслуженного наказания изменников времен войны. Причем волновали руководство не бывшие полицаи, власовцы, служащие зондеркоманд и тому подобная шушера. Они, конечно, есть, их не собираются забыть, простить, их ищут. Терпеливо, кропотливо, на них есть досье, и их находят и карают каждый год. Но с точки зрения литературы или кинематографа них нет ничего интересного. Серые, одиозные личности, навсегда обосравшиеся от страха расплаты (Владислав Ильич, естественно, так не говорил, это я так образно додумал). Речь о других. О настоящих агентах-нелегалах, когда-то заброшенных в Советский Союз или завербованных на месте и имеющих те или иные спецзадания…

Тут комитетчик значительно посмотрел на меня.

Мне стало реально интересно!

— А что… неужели такие еще есть?

Он сделал паузу перед тем, как ответить:

— Есть.

— Русские?.. Или даже немцы есть?

Он чуть обозначил усмешку:

— Могут быть. Это, как правило, прибалтийские немцы. Они могут выдавать себя за русских, эстонцев, латышей…

Владислав Ильич говорил, а меня все больше захватывало это. Были такие вот агенты, сумевшие легализоваться в советской реальности. У нашей контрразведки имелись какие-то смутные сведения: должен быть такой! Но кто он конкретно, где он?.. Вот на это ответов не было. А иной раз нет до сих пор. Но кто-то знает про этих людей — в западных спецслужбах, разумеется. И не оставляет мысли выйти с ними на связь.

— Можно допустить, что кто-то так и помер нераскрытым и не дождавшимся связи? — стал умничать я, мгновенно вспомнив сюжет фильма «Ошибка резидента».

— Вполне, — спокойно сказал чекист. — Ведь тридцать лет прошло.

— Немало, — согласился я.

— Но и не настолько много, чтобы все это исчезло. Тема актуальная.

Я понимающе покивал.

— Значит, вокруг этой идеи надо завернуть захватывающий сюжет?

— Именно, — вот тут мой собеседник улыбнулся пошире.

— Хм… — в азарте я крепко поскреб затылок. — Интересная задача. Очень даже интересная!

— Я рад, что мы друг друга поняли, — он встал, я тоже. — Сколько времени вам нужно на разработку плана книги?

— За неделю должен справиться.

В течение полсекунды он что-то прикинул.

— Добро, — был ответ. — Ровно через неделю я жду вас тут с планом.

…От метро я позвонил Насте.

— Слушай! — воскликнула она, — завтра съемочный день. Соседушка наш зашел, порадовал. Наши сцены, тебе и мне сниматься надо.

— Надо — значит, снимемся, — бодро ответил я. — Как обстоят у нас дела с обедом?

— Все готово, — столь же четко отрапортовала она.

— Отлично. Еду.

Глава 23

В грохочущем, с призрачно мелькающими тенями за окном вагоне метро мне как-то особенно ловко думается. Могу смотреть на свое тоже полупризрачное отражение, и меня это позитивно подхлестывает.

Сюжет рос во мне из последней беседы, как деревце из почвы. Кто знает, тот меня поймет: рождение будущей книги — настолько захватывающий процесс, что трудно его сравнить с чем-то еще. Неведомая прежде часть мира проявляется, обретает плоть, становится живой: люди, дома, улицы, город… Я начинаю видеть подъезд обычного городского дома: разные двери, новенькие и облезлые, стены, выкрашенные светло-синей краской, неряшливую путаницу проводов под потолком, до жути пыльные окна между этажами, слышу неясные голоса и звяканье посуды, чую размытые запахи борща, кошек, стиральныхпорошков…

Ну вот, начало положено. Рядовой областной центр типа Курска, Тамбова, Пензы. Спальный район начала 70-х годов ХХ столетия. То есть кварталы «хрущевок». Уже обжитые, с березами и тополями выше крыш, шумящие листвой. Школа, детский сад, задорный пацанский футбол, мужские посиделки в гаражах допоздна, мамаши с колясками, бабушки у подъездов… Все как везде.

В одном из таких домов живет одинокий пенсионер, его только таким и помнят. Жена погибла на войне, вот он и вдовеет, так и не женился. Он самый тихий жилец в доме, его все видят, все знают, но почти не замечают — примерно, как фонарный столб или кустарник во дворе, или скамейку. Ненужный, но привычный элемент жизни.

И разумеется, никто не знает, кто он в самом деле. Поскольку не присматриваются. Если бы кто-то взглянул бы чуть внимательнее, то увидал бы, что старик сухопар, широкоплеч, у него ни грамма лишнего веса. Что его сутулость и стариковская, шаркающая походка — вполне умелая актерская игра. Что взгляд его серо-стальных глаз быстр и цепок, он умеет замечать мелочи, пролетающие мимо большинства… И уж понятно, никто не знает того, что и сейчас, в свои «под шестьдесят», в своей хрущевке-однушке он регулярно упражняется с гантелями, отжимается от пола, по всем правилам сосредоточенно выполняет «бой с тенью». Конечно, годы берут свое, но и сейчас он сможет отжаться сорок раз, подтянуться на турнике раз десять, пробежать километр минуты за четыре. А правым хуком или свингом, нанесенным внезапно, свалит детину весом за сто килограмм. И уж тем более никому не ведомо, что его настоящее имя Ханс Петер Ягервальд — «охотничий лес», если дословно с немецкого. Он остзейский немец, уроженец Риги, успел побывать подданным Российской империи, Латвийской республики, Третьего рейха. Был завербован абвером и залегендирован на территории СССР. Успешно выполнил ряд поручений по добыче ценной информации, заслужил доверие руководства. Ну, а последнее распоряжение получил в марте 1945 года, когда помянутый Третий рейх трещал и сыпался по всем швам. Указание самое простое: ждать дальнейших распоряжений.

И вот он ждет.

Миновало почти тридцать лет. Никто не потревожил «спящего» агента за эти годы. Честно сказать, он сам уже начал сомневаться: агент он, или давно все былое отменилось, будучи развеяно ветрами истории? И тогда судьба ему закончить земные дни в обличье неприметного советского пенсионера…

Он и к этому был готов. И не сказать, что против. Годы есть годы, и всякая романтика, и бредни в духе «Дойчланд юбер аллес» давно выветрились из души. Но это не отменяло природной немецкой самодисциплины, ежедневной работы над психологическими и физическими навыками, полученными в спецшколе абвера. Придет распоряжение, не придет… Готовым надо быть ко всему.

И вот однажды в его почтовом ящике оказывается конверт. Отправитель — незнакомое имя, другой город. Впрочем, недалеко. Предчувствие вползает в душу, забытый Ягервальдвдруг почему-то вспоминает детство, узкие булыжные улочки, ослепительные солнечные блики на волнах Рижского взморья… Дома, вскрыв конверт, он без труда читает шифр в пустяковом тексте и понимает, что тридцать лет полузабытья кончились, под старость лет к нему пришла иная жизнь, и надо делать выбор…

Бог ты мой, думал я, глядя, как за моим неясный отражением несутся темные тоннельные стены. Какое тут психологическое поле! Какие ретроспективные сцены можно развернуть! Как показать душевное состояние персонажа в картинах ночного квартала!.. Редкие огоньки окон и фонарей, звезды в разрывах темных облаков, дыхание прохладных ветров… Берусь! Непременно возьмусь, напишу такое, что планета зашатается, черт ее возьми!..

На лютом позитиве я и ворвался домой, где Настя встретила меня шикарным горячим обедом и напоминанием о завтрашнем съемочном дне.

— Завтра — это завтра, — ответствовал я, налегая на щи из кислой капусты, а сегодня есть тема…

На второе оказался гуляш с пюрешкой — просто и дико вкусно. Я слопал порцию, попросил добавки, употребил и ее, думая, как могли в Насте сомкнуться столько талантов. Талантливая актриса, красивая и умная женщина, превосходная хозяйка… Хотя и мудрствовать тут незачем: сошлись звезды, и сошлись, повезло тебе и повезло, стало быть, надо использовать это на всю катушку. То есть, работать, работать и работать!

Что я и сделал немедля после обеда. Заряжая чистый лист в пишущую машинку, слушая знакомое пощелкивание валика, я уже чувствовал необычайный прилив куража, мне не терпелось начать, Ягервальд стучался изнутри, требуя, чтобы я поскорее начал создавать его судьбу…

Итак, ночной город. Тихо. Ветер шелестит листвой. Одинокий старик смотрит в окно. Что делать?..

Порвать конверт, письмо, выбросить клочья и забыть, ровно и не было ничего?.. Нет. Не вариант. Если нашли, теперь не отстанут. Кто бы это ни был. Это щупальца ЦРУ или БНД, неважно, они теперь действуют заодно. И раз одно из них дотянулось… Не забыли! Либо еще есть те, кто помнит, либо информацию передали «по наследству», и вот зачем-то нажали кнопку «пуск» спустя много лет.

Наутро пенсионер говорит соседке, что старый фронтовой друг приглашает в гости. Съезжу, говорит, к нему на недельку. Отдает ключи, просит поливать цветочки, заглядывать в почтовый ящик и уезжает. И правда, что недалеко, километров триста. Полдня на поезде. Останавливается в гостинице…

Нет! Нет. Пусть будет так: в письме он должен прийти на адрес. Тот тоже зашифрован в будничном тексте, но агент легко расшифровывает его. Улица, дом, квартира. Пароль. Приходит. Дверь открывает человек примерно его возраста. Гость произносит ключевую фразу.

Секунда промедления. Даже полсекунды — и в ответ звучит отзыв.

— Проходите, — хозяин отступает на шаг. — Значит, вот так теперь.

— Выходит, так, — гость входит, снимает шляпу. — Верно говорят, что никто не забыт, ничто не забыто. Правда, в нашем с вами случае эти слова насыщены другим смыслом…

Забыв про все на свете, я свирепо барабанил по клавишам, чиркал ручкой по напечатанному, выдергивал измаранные листы, в азарте заряжал чистые, начинал лупить по новой. Время пролетело, и оглянуться не успел. Короткий зимний день быстро свалился в сумерки, те растворились в ночи. Настя, смеясь, заглянула в комнату:

— Товарищ автор! Не проголодались?

— Есть слегка такое, — бодро откликнулся я. — Но оторваться не могу!

За ужин я уселся, когда синопсис был практически готов. Оставалось дописать схему финала, может быть, поправить два-три эпизода, но в целом мне все было ясно. В таких случаях даже надо отложить работу, пусть кураж перекипит, угомонится. Тогда обязательно найдется что-то интересное, необычное, две-три золотых сюжетных искорки, которых не заметишь в творческом жару. И я заставил себя отлипнуть от машинки, оставив в ней недопечатанный лист.

Наверное, нечего и говорить, что интеллектуальный пыл легко перешел в сексуальный. Полночи пронеслись в горючих страстях, и это хорошо. На съемочной площадке нам надлежало быть в одиннадцать утра, так что какое-то время отоспаться все же было.

Правда, все же мы едва не проспали. Ночные бдения дали о себе знать. Вскочили как угорелые, понеслись не позавтракав.

— Соседушка, тоже мне… — ворчала на бегу Настя. — Мог бы и прихватить с собой!.. — в адрес режиссера.

— По-моему, он сегодня дома не ночевал… — я не оправдывал нашего сподвижника, а просто констатировал факт.

— Ну, это с него станется…

Все это произносилось взахлеб, в запарке — мы бежали к метро, поминутно оглядываясь: не покажется ли свободное такси.

Повезло! Есть зеленый огонек. Ушлый водила вмиг зарядил нас на пятерку, хотя езды было максимум на три с полтиной. Но здесь уж торговаться не приходилось.

В павильон влетели вовремя, хотя «соседушка» и покосился на нас малость с недовольством.

— А вот отдельные творческие личности, — произнес он как бы в пустоту, — имеют обыкновение всегда опаздывать. Потому что они, видите ли, творческие, и закон им не писан…

— Вы кого имеете в виду? — ледяным тоном осведомилась Настя.

— Да бывают такие… — отделался наш начальник туманной фразой.

Как бы там ни было, съемка началась. И удивительное дело! С первых секунд я ощутил, что дело, как говорится, пошло. Вдохновение. Перед самым началом я попытался расслабиться, включить нечто вроде аутотренинга: по Настиной рекомендации…

Она вообще мне много интересного успела рассказать из актерского мастерства. Как это дело ставили на научную основу Станиславский и не только он. Как надо входить в образ, превращаться в своего героя. Как это сначала немного пугает, а потом привыкаешь к внутреннему преображению. Как вживаться в пространство сцены — по сути, ловить невидимые токи толпы, то есть зрительного зала, как заряжаться энергией зрителей… Говорила она и о том, что в процессе киносъемки артист лишен этой энергетической поддержки, и приходиться как-то возмещать это из партнера, из самого себя, особенно, если съемка павильонная, потому что на природе помогает биосфера, живое пространство планеты, а в помещении. Были у нас разговоры и о том, как из образа выйти. Вообще сделать так, чтобы предыдущие персоны не бродили в тебе, не мешали сливаться с рабочей личностью… Короче говоря, тонкостей тут немало.

Я не актер, конечно, но и мои герои живут во мне: и «спящий» агент, и пока еще безымянный главный герой с пока неведомой судьбой… И я, признаться, побаивался, как бы они не стали мешать мне сейчас. Но нет! Напротив, прямо волна вдохновения подхватила меня, я и сам чувствовал, что все в масть, все в десятку: слово, жест, мимика. Ну, может, где-то смазал чуть, где-то махнул рукой чуть больше, чем надо, но в пределах нормы. И главное, я ощутил, как в ключевой сцене меня поддержала Настя, мы с ней прямо шестым чувством угадывали друг друга. Как двигаться, смотреть, говорить — все это у нас превращалось в гармонию словно само собой, непринужденно.

Такое, видимо, бывает редко. И вот тут даже я, дилетант, понял, какую огромную роль играет взаимопонимание партнеров! Как это работает на результат! Конечно, актеры-профессионалы наверняка смогут отыграть сцену на «отлично», будучи равнодушны друг к другу, и даже испытывая неприязнь. История мирового кинематографа знает такие классические случаи. Но и у них бы получилось лучше с гармонией! На пять с плюсом.

Впрочем, это побочные рассуждения. Бог с ними. Мы с Настей в этот день сумели прыгнуть выше головы. По крайней мере, я. Дублей не было. Режиссер, помолчав для важности, изрек заветное:

— Снято! — и наш рабочий день кончился.

Только теперь я ощутил, как вымотался. Усталость навалилась на спину, на плечи… Наверное, это как-то отразилось на лице, потому что Настя весело подмигнула:

— Что? Наработался?

— Пожалуй…

— То-то же! А еще говорят: вас, артистов, в литейный цех или в шахту — вот узнали бы, почем фунт лиха!

— Ну, там все же погорячее будет, — вступился я за шахтеров и литейщиков.

— Горячее — не значит труднее, — парировала Настя, но развивать дебаты не стала. — Ладно, идем грим снимать…

Время на площадке для меня пролетело мгновенно, а на самом деле со всеми сбоями, поправками, дублями, перерывами все это длилось часов пять. И это мы с Настей оказались свободны, а другие артисты еще остались репетировать. Кое-кого режиссер заставил дорабатывать сцены, выглядевшие, по его мнению, сыро, неубедительно, хотя драматургия их была вполне прописана.

— Ну и чьи здесь ляпы, чьи изъяны?.. — риторически провозглашал он. — Ваши, товарищи артисты! Не верю начисто! Нет эпохи! Нет характеров! Нет правды! Есть ряженые. Так что работать, работать и работать. Давайте! Приду — проверю.

Он оставил «ряженых», изнывавших в гриме и реквизите, добиваться характеров и эпохи, а сам устремился в монтажную комнату колдовать с отснятым материалом. Мы же, свободные люди, с чистой на сегодня совестью сняли с себя все киношное, вернувшись из искусственного мира в натуральный.

— Прогуляемся немного? — предложил я. Настя не отказалась.

Мы неспешно побрели навстречу подступающим сумеркам, дыша морозным воздухом, переговариваясь о пустяках. Но это на поверхности. По-настоящему, я думал о романе. О своем, о настоящем. Не о шпионском триллере, и не о туркменской эпопее, а о сплетениях самых обычных человеческих судеб, в которых должно отразиться нечто, определяющее самую сущность Вселенной… Это идея, первое зерно. Оно есть. Из него надо выращивать целое дерево с мощным стволом, роскошными ветвями и листьями. Сделаем! И начать надо с названия.

У каждого писателя своя технология работы. Проще говоря, свои алгоритмы, привычки, причуды. Есть они и у меня. Например: мне непременно надо, чтобы у книги уже было название. Без этого не могу. Пусть оно будет рабочее, пусть поменяется по ходу работы, пусть после нескольких перемен я вернусь к первому названию… Но оно должно быть.

— Насть, — негромко сказал я. — Тут вот какое дело…

И описал ситуацию, которую она схватила мгновенно. И увлеклась.

— Название, говоришь? Должно отражать что-то главное в мире?..

— Точно так.

— Ага. Тогда, знаешь, подбери что-нибудь из классики и видоизмени. Какую-нибудь строчку. Близко к сути, но измени ее.

— Хм… — идея показалась мне интересной. В таких случаях я стараюсь как бы забросить ее в свой внутренний реактор и позабыть на время. А потом она сама вернется в каком-то новом виде.

Так и сделал.

Шпионский роман я предварительно назвал «Смерть с опозданием», поскольку агента должна была настигнуть заслуженная кара. Была мысль о том, что в какой-то миг, осознав безнадежность своего положения, пусть он покончит с собой… но потом данный ход отбросил. Этот тип должен оказаться в руках правосудия. Иначе пропадет гражданский посыл. А он здесь необходим.

Так. С этим ясно. Что у нас с туркменским романом?.. Ну, здесь дело проще. Предварительное название есть, материал есть. Вперед!

Значит, наступление ведем по трем фронтам. Объем работы гигантский. Справлюсь?.. Ну, тут даже вопроса такого не должно возникать. Сделаю это — выйду в первую шеренгу советской литературы. Это цель, от которой отступить нельзя.

По возвращении домой я сразу же позвонил Савелию Викторовичу. Вернее, на свою квартиру, но трубку взял именно он, чего мне и надо было.

Он страшно мне обрадовался.

— Артем! Как я ждал вас! Вы пропали куда-то?..

— В командировке был. По работе.

И мы быстро договорились, что завтра я приеду. Савелий клятвенно пообещал, что будет дома, так как с нетерпением ждет разговора.

— Я тоже, — улыбнулся я. — До завтра, Савелий Викторович.

Глава 24

Наутро я, позавтракав, сразу же поехал к Савелию.

Это я так подумал — и поймал себя на том, что говорю не «домой», а к Савелию. Уже на подсознательном уровне начал привыкать к тому, что дом мой — это вот, у Анастасии. Ну что ж! Пока так. А дальше…

Дальше видно будет. Я четко включил в себе реакцию «цель+путь к цели». А эта реакция должна стать цепной, возможно, приведя и к новому дому, которому суждено стать моим на многие, многие годы.

Родительская коммуналка, конечно, никогда чужой не станет. Пусть даже в памяти. Это аксиома. Просто все проходит на этом свете. Да. На этом свете, под этим небом, то бездонно синим, то облачным, то темно-звездным…

И вот тут когда-то заброшенная во внутренний компьютер задача: найти название романа вернулась с решением.

Небо. Небо. Должно быть небо. И шут знает откуда вывернулись первые строки из Ершовского «Конька-горбунка»: «…против неба — на земле, жил старик в одном селе…»

Вот оно. Напротив неба. Наша жизнь. Понимай, как хочешь. Каждый читатель сможет понять это по-своему.

Я воодушевился. Начало положено! Приободрившись, я вздохнул поглубже…

И не то, чтобы удивился. Удивляться тут было нечему. Но все-таки это было немного неожиданно.

Выйдя из дому, я так был мысленно занят сочинительством, настолько погрузился в себя, что не заметил: в мир пришла оттепель. И Солнце светило иначе. Оно и понятно: дни бегут за днями, и вот этот день дунул в наши лица будущей весной, не такой уж и близкой, но от которой никуда не деться. Да ведь это лишь кажется — что до весныеще целая череда ночей и дней… то есть, так-то оно так, только промчатся махом эти дни и ночи. Оглянуться, может, и успеешь, ровно для того, чтобы подтвердить истину: как оно летит, время!.. Вот она, твоя весна.

Тут оговорки нет. Моя весна. Я прекрасно сознавал, что эта весна должна стать моей. Я должен решить поставленные перед самим собой задачи. Нереально? Со стороны глянуть, может, и так показаться. Но я же смотрю не со стороны, а из самого себя.

Я должен сделать это — говорил я себе, спускаясь в метро. С грохотом мчась в ярко освещенной коробке вагона по подземной трубе. Поднявшись на поверхность и вновь вдохнув тончайший дух оттепели. Черт возьми! Вот так написать рассказ про парфюмера, придумавшего духи «Оттепель» во флаконе из чуть искрящегося матового стекла, как будто из подтаявших снега со льдом… А? И чтобы запах был вот ровно такой, далекий и тревожный, запах надежд: сбудется, не сбудется?.. Чтобы он будил в людях именно такие вот ассоциации…

Мысленно усмехаясь этому, я шел не спеша, поглядывал на часы, чтобы явиться точно вовремя. Минута в минуту. Я знал, что Савелий проникнется этим. А стало быть, раскроет душу.

Расчет оказался верным. Савелий Викторович страшно мне обрадовался, хотя изо всех сил старался выглядеть развязно-светским хозяином, радушным по обязанности.

— Прошу, прошу, Артем, проходите… Как добрались?

— В норме, Савелий Викторович. Не из Австралии ехал, путь не дальний, — самую малость я подколол инженера.

Неизвестно, понял он тонкость или нет, он все же чрезмерно суетился, хотя и пытался быть даже вальяжным:

— Да-да, разумеется… Но ведь вы, если я вас правильно понял, побывали в Средней Азии? Не Австралия, конечно, но и не рукой подать?

— Совершенно справедливо. Был в Туркмении. В Ашхабаде.

— Надо же! Знаете, а ведь у меня там родня обретается. Не очень близкая, но… Уехали туда после землетрясения, знаете?

— Конечно. В сорок восьмом.

— Да. Уехали на восстановление. Обещали хорошо платить. Да, в сущности, так оно и было. По правде, сказать, не очень и общаемся. Хотя открытки по праздникам… А впрочем, Бог с ним! Мы же не за этим?.. Прошу. Поговорим за чашкой чая. Для завтрака поздно, для обеда рано, так изволите ли видеть, пусть будет второй завтрак…

— Ланч.

— Можно и так. В комнате расположимся, на кухне?

Я улыбнулся:

— В русской литературной традиции самые значимые разговоры должны происходить в кабаках и на кухнях. Не будем нарушать традиций.

— Ах, да-да, — развеселился он, — верно замечено… У меня, в принципе, все готово, только надо чайник подогреть.

Признаться, я было подумал, что про «чашку чая» — иносказание, и собрался вежливо ирешительно отказаться от спиртного. В самом деле, не хотелось. Но оказалось, простодушный Савелий Викторович изъяснялся в самом что ни на есть буквальном смысле. Чай — значит, чай.

Сахар, молоко, лимон — по вкусу. Плюшки, печенье домашней выпечки. Варенье малиновое и смородинное. Мед!

Все эти деликатесы сподвигли меня на естественный вопрос:

— Как ваша личная жизнь, Савелий Викторович? Планы не изменились?

Он немного засмущался:

— Нет, все так же… Я ведь вам сообщал, что мы заявление в ЗАГС подали?

— Конечно.

— Так вот, видите ли… Свадьба? Ну, наверное, это громко сказано. Бракосочетание и небольшое домашнее торжество. Но вас, разумеется, приглашаем.

— Спасибо, — искренне сказал я. — Очень за вас рад.

Только я это произнес, как чайник на плите засвистел, сигналя о готовности, и мы принялись за «ланч». И само собой, начался тот разговор, которого так ждал он, да и я тоже. Причем ждал я от соседа реальной помощи! Передо мной был эмбрион моего романа. Его и наш разговор я должен был превратить в живую систему художественного текста. И надо сказать, Савелий оправдал мои надежды. Человек он был неглупый, мою задачу ухватил. А главное, его невероятно согревала мысль стать прототипом, хотяон прекрасно понимал, что персонаж выйдет сборным. И все-таки в нем будут его, Савелия натуральные черты.

И я улавливал в этом то экзистенциальное, что волновало соседа. Это не было просто тщеславие: мол, вот я, герой книги! Смотрите все, читайте, знайте: это я!.. Нет, тут было нечто большее, чего он сам, вероятно, еще не мог охватить разумом. Но чувствовал, безусловно.

— … Понимаете ли, Артем! — втолковывал он, вдохновившись, даже слегка расплескав чай. — Это, знаете… Это как будто увеличит тебя. Когда ты станешь героем книги, увидишь в ней себя и не только себя, ведь так? Ведь этот герой не только я… Это результат вашего воображения! Верно я говорю?

— В целом да, — сдержанно ответил я. — Творческая лаборатория вещь несколько более сложная, но в главном вы правы.

Он застенчиво улыбнулся, поставил чашку.

— Знаете… Вот признаюсь вам, мне уже не терпится увидеть вашу книгу. Начать читать. Разумеется, я понимаю, что процесс не быстрый. Но ничего! Ничего. Зато уж когда книга у меня в руках будет…

И от стал говорить, что будет читать и смотреть в главного героя как в волшебное зеркало, которое показывает больше, чем просто отражение. Это будет некое дополненное и исправленное издание Савелия Викторовича. А в чем-то, возможно, и ухудшенное. Читая про него, он будет познавать сам себя — и состоявшегося, и несостоявшегося. Того, кем он мог стать. И кем, слава Богу, не стал. Иными словами, он увидит в книге картины своих возможных судеб, самых настоящих, самых жизненных, которые вполне могли бы стать реальными, соверши или не соверши он много лет назад тот или иной поступок. Скажем, пошел бы на свидание с женщиной, куда почему-то не пошел. Что-то очень важное отвлекло. Скажем, у мамы вдруг сердечный приступ. «Скорая помощь», все дела. Предупредить не смог. Барышня, естественно, обиделась насмерть. Так эта тропка судьбы затерялась, быльем поросла. Хорошо это или плохо? А вот тут думай, анализируй!.. И это позволит ему самому направить дальнейшую жизнь в нужное русло.

Примерно так говорил Савелий Викторович, горячась, сбиваясь, где-то повторяясь, но я его понимал. И более того, из этого у меня уже рождался, пробивался сюжет…

Проговорили мы часа два. Совершенно недаром. Возвращаясь домой, я даже едва слышно бормотал себе под нос:

— Напротив неба, значит… Напротив неба. Напротив неба…

Естественно, в пустынных местах, чтобы не словить на себе странные взгляды прохожих.

Но это бормотание было, скорее, данью артистизму. Все-таки я хоть немного, да артист?.. Шел и представлял, как это выглядит со стороны. Можно сказать — решил порепетировать этюд. А если серьезно, то сюжет развивался, рос, наливался философской мускулатурой. Бесспорно, я понимал, как многое еще может поменяться! Но в целом я уже представлял, о чем буду писать.

Настя встретила меня радостно, с подъемом:

— Соседушка заходил! — бросила она выразительный взгляд на дверь. Почему-то она нашла остроумным называть режиссера так — ну, а я не возражал. — Осыпал нас комплиментами за вчерашнюю сцену…

По словам Насти выходило так, что и на площадке ему все очень глянулось, а когда он просмотрел отснятый материал в монтажной, то и вовсе пришел в восторг. Правда, никому об этом не сказал, чтобы не вызвать ненужное брожение умов. Но вот так, один на один…

— Тебя очень хвалил, — поведала она. — Оказывается, у тебя талант! Артистический.

— Ну, милая моя, а у тебя столько талантов, что мне такое и не снилось. Кулинарный, например. Что у нас с обедом?

— А тебя что, в гостях не накормили? — мгновенной остротой отрикошетила Настя.

— Было дело. Но мне хочется твоего отведать…

Эх, товарищи дорогие, вот как описать состояние, когда ты хочешь писать, писать и писать⁈ Когда тебя распирает изнутри. Когда вдохновению тесно, и оно превращается в судьбы, в жизни придуманных тобой людей. Древние китайцы наверняка сказали бы, что это ты удачно попал на источник энергии Ци, что, впрочем, неважно. Это ты как хочешь назови, суть не изменится.

Подкрепившись и чувствуя поток энергии Ци, прущий сквозь меня, я с веселым бешенством набросился на пишущую машинку. И ипонслось!

Напротив неба. Так. Главный герой — ну, назовем его Виктор Савельевич — человек в том возрасте, когда уже надо подводить первые итоги. Где-то под пятьдесят. Экватор пройден. Жизнь сложилась. Обыкновенно, без падений, но и без взлетов. Семья, дети, работа. Квартира. Жена как жена, дети как дети. Старшая дочь уже студентка, младший сын в девятом классе. Карьера? М-м… что-то вроде замначальника отдела на солидном, при этом вполне рядовом предприятии. Типа завода, строительного треста. Неплохо, но звезды с неба — конечно, не про него. Куда ни кинь, везде серединка.

Так оно вроде бы и ничего, таких людей тысячи. Но Виктора Савельевича в его «под пятьдесят» начинает глодать мысль, о которой он ничего никому не говорит. Ни жене, ни маме, ни друзьям. Он чувствует, что мог бы добиться куда большего. Что судьба программировала его на кого-то великого. Черт знает, может, художника, может, физика. А может, и писателя!

И постепенно им овладевает идея: узнать, кем же он должен был стать, и не стал. И как только он решает за это дело взяться, в его жизни начинают происходить странные события…

Я молотил по клавишам дотемна. Хотелось петь. Точку в рукописи я шандарахнул на таком кураже, что чуть не снес каретку.

— Все!

Конечно, это был только синопсис. Конечно, книга была впереди. Но теперь-то я знал, что надо. Видел путь.

Вскочив, я словно барс пометался по комнате. Сила кипела во мне. Добьюсь! Я своего добьюсь! Главное — не лениться, не расслабляться, не распускать себя ни на секунду. А секунда — вот она, уже пришла. Трудись, писатель Краснов!..

И я заставил себя взяться за папку, переданную Курбаном.

…Наутро я с удовольствием подбил итоги. Два синопсиса готовы, хорошо. По туркменскому роману — пойду бодренько по имеющемуся тексту, буду перелопачивать по ходу дела. Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи! В принципе, к чекистам можно было идти хоть сейчас, но я себя сознательно притормозил. Это народ такой: точность любят, и память у них хорошая. Спешить не буду. Как договорились, так и приду.

Неделя пролетела быстро. Я ходил на работу, возился с рукописями, успевал писать свое. Ни я, ни Мизин никак не проявляли то, о чем был наш крайний разговор за коньяком. Я и в кабинете-то главного с тех пор был раза два по незначительным делам: забегал что-то подписать. Но знал, конечно, что какие-то незримые пласты стронулись с места, привел их в действие Станислав Мелентьевич… Не знаю, может, и показалось, что иначе на меня стал поглядывать завотделом. И даже не то, что поглядывать, вроде бы и разговоры пошли такие осторожно-масленые, что-то раньше я за ним такого не замечал… Кто знает! Мир тесен, а уж московский литературный мир — это, можно сказать, закрытый клубный поселок, где слухи расплываются мгновенно. Как достоверные, так и всякая чушь. Я, впрочем, делал вид, что намеков не замечаю, службу исполнял исправно. И уж конечно, писал, писал и писал. И ровно в оговоренный день и час был в Черемушках.

На сей раз меня встретили дуэтом — Владислав Ильич и Наталья. Наверное, они были в одном каком-то подразделении… о дальнейшем я не знаю и догадываться никогда не пожелал. Как всегда, сдержанно-приветливый разговор; я доложил, что задание выполнено, передал рукопись синопсиса в тонкой картонной папке. Старший кивнул, стал читать. Никаких эмоций на лице. Прочитав, передал Наталье. Она… ну, если вежливое внимание можно считать эмоцией, то это было, но не сверх того.

— Как ваше мнение, Наталья Григорьевна? — спросил начальник.

— Мне нравится, — спокойно ответила она. — Главная идея хорошо схвачена. Кое-какие линии можно развить.

Владислав Ильич поощрительно кивнул.

— Стало быть, вердикт положительный, — подтвердил он. — Работа принимается.

Он слегка взмахнул папкой. И продолжил:

— Аванса не будет. Но все наши договоренности в силе. Двухкомнатная квартира в Беляево. Тут неподалеку. Новый дом. Корпус уже построен. Сейчас идет подвод коммуникаций, скоро отделочные работы. Можете взглянуть!

— С большим интересом, — вежливо сказал я. — Рукопись мне вам по частям показывать?

— Лучше так, — был серьезный ответ. — Может быть, у наших товарищей возникнут какие-то коррективы. Лучше исправлять сразу.

— Хорошо. А вот если я правильно понял —сценарий достоверный? То, что написано, похоже на правду?..

Здесь Владислав Ильич воззрился на меня стальным чекистским взором. Несколько секунд смотрел прямо в душу. И сказал:

— Вы даже не подозреваете, насколько похоже. Конечно, детали отличаются, но… Хотите взглянуть на оригинал?

— То есть?

Он довольно ухмыльнулся. И таким тоном, чтобы я не сомневался — разговор под грифом «совершенно секретно» — поведал: раскрыт один такой спящий агент. Со времен войны. Не немец, правда. Украинец. Бывший офицер РККА, попал в плен, согласился сотрудничать. Был заброшен в наш тыл в сорок третьем. Сумел затеряться. Информация о нем была, подозревали, что легализовался в Москве, но идентифицировать его не могли. Неясно даже было: жив или нет… И вот с год назад по косвенным признакам попал под подозрение старичок. Ну как старичок? — вполне бодрый пенсионер, много лет проработавший заместителем начальника почтового отделения и вышедший на пенсию совсем недавно.

Я вмиг оценил толковость агента. Почта! — это же гигантские объемы информации. Учили в абвере хорошо… И вместе с этим мысленно поаплодировал чекистам. Иголку в стоге сена искали не просто так, а системно. Проанализировали сферы поиска.

— Без ошибки?

— Полностью! Полгода проверяли. Все сошлось. На днях будут брать. Есть мнение: разрешить вам присутствовать при операции. Не в группе задержания, конечно, но со стороны понаблюдать.

У меня захватило дух.

— Это… санкционировано?

Он вскинул взгляд в немыслимую высь и скупо улыбнулся.

— Значит, согласны?

— Не то слово.

— Очень хорошо. Мы сообщим. А к работе над книгой приступайте. Желаем успеха.

Глава 25

Естественно, я никому ничего не стал говорить об этой беседе. Ни Насте, ни на службе. Старался, делал свое дело, иногда беззвучно матерясь от «самотека» начинающих авторов. Впрочем, понимал, что и из них могут вырасти настоящие писатели, если не будут лениться, если не сломаются под тяжким грузом неудач. В некоторых строках я угадывал проблески настоящих талантов — и радовался этому, и вздыхал, представляя, сколько преград, разочарований, разлук ждет этих молодых людей на тернистом пути литератора. И кто из них сможет выдержать весь этот путь?.. Я помечал эти имена: и мужские, и женские, выписывал в особый «премиальный список» — сам придумал такое ироническое название. Конечно, их немного было. Из десяти рукописей в одной улавливалось что-то хоть что-то стоящее, но без гарантий. Примерно один текст из пятидесяти вызывал желание заняться автором всерьез, тащить его, учить, наставлять: «У тебя есть талант, грешно, если ты его погубишь!..» И опять же без всяких гарантий. Хватит характера, не хватит? Вытянет, не вытянет?..

Как раз над одной такой рукописью — женской, между прочим — я и корпел. Автор обозначился как Варвара Варина (я сильно подозревал, что это псевдоним, причем пробужденный, скорее всего, Галкой Галкиной, юмористическим персонажем из рубрики «Зеленый портфель» журнала «Юность»). Ладно, дурость псевдонима можно было простить за несомненный дар! Но дело в другом. Стиль был неряшливый, растрепанный, композиция рыхловатая… И это не беда, это преодолеется с опытом. Беда будет, если эта самая Варвара возомнит себя гением! А по некоторым словесным выкрутасам уже можно было так подумать… В общем, надо будет взяться за нее.

Я размышлял об этом, когда раздался звонок по внутреннему. Завотделом взял трубку, послушал, сказал «да» и, положив трубку, с преувеличенной вежливостью обратился ко мне:

— Вас просит приемная! В лице Ларисы.

— Понял, — я сунул машинописные листы в папку. — И это лицо наверняка потребует от меня зайти к первому лицу…

И я не ошибся. Секретарь заговорщически подмигнула, коротко кивнув на дверь:

— Ждет!

Когда я вошел, мне сразу бросилось в глаза, что Мизин еще сдал. Не катастрофично, нет. И даже не очень резко. Но немного сдал. По крайней мере, мне это бросилось в глаза. Похудел, резче обозначились вертикальные морщины на лице. Глаза запали чуть поглубже.

Тем не менее, мне он обрадовался.

— Входи, входи! Присаживайся. Извини, на сей раз угощения не предлагаю, в Союзе мероприятие, черт бы его подрал, придется торчать в президиуме… В двух словах: работа идет. В основных инстанциях я тебя рекомендовал. Принципиальных возражений нет, и это главное.

— А что, есть непринципиальные?

— Да нет, — главред слегка поморщился. — Есть пожелания: пусть оботрется, наберется опыта… Я на это отвечаю: что он и делает. Вот что! Во-первых, как твоя книга по заказу КГБ?

— Идет неплохо. По графику.

— Угу. Ты поднажми. Пусть будет с опережением графика. Это будет огромный плюс. Огромный. И во-вторых…

Во-вторых он сказал, что нам с ним надо заняться тем, что сегодня бы назвали «мастер-классами». Мизин же назвал это «уроками редактора». То есть, он хотел индивидуально позаниматься со мной тем, как надо работать с коллективом редакции.

— … Не сомневайся, я тебя всему обучу! На какие кнопки нажимать, какие струны дергать. Наверняка весь коллектив останется. Все уже так приработались, притерлись к своим местам, не думаю, чтобы кто-то ушел. Во всяком случае костяк. Опорные сотрудники. Ну, знаешь, люди есть люди, у каждого свои плюсы и минусы. Вот мы и потолкуем об этих плюсах и минусах. Только не здесь! Чтобы лишние разговоры не плодить. У меня дома. Время обговорим. Ну, давай!

И мы распростились.

Еще пара дней пролетели в трудах. Я постепенно стал привыкать к бешеному ритму работы, сознавая, что в течение нескольких месяцев мне это обеспечено. Я ухитрялся сочинять и писать везде, всегда. В обеденный перерыв, в очередях в гастрономе, в вагонах метро. Оттачивал, запоминал фразы, врубал их в память намертво. А записывал при первой возможности. Блокнот и ручка у меня всегда были с собой, как расческа и носовой платок. Бывало, выйдя из вагона, я не спешил к эскалатору, а присев на ближайшей скамейке на платформе станции, под вой тормозящих и разгоняющихся поездов, под техногенный ветер из тоннелей торопливо записывал те или иные сценки из всех трех произведений. Не знаю, что в эти минуты думали обо мне окружающие. Да мне это было и все равно.

На третий день в отделе незадолго перед обедом вдруг появился уже знакомый мне молодой человек с Лубянки — тот, что возник в самый первый раз. Он улыбнулся мне сдержанно, но как старому доброму знакомому.

— Здравствуйте, товарищи! — озвучил он общий привет. И персонально мне: — Артемий Тимофеевич, можно вас на минутку?..

В коридоре он не шепотом, но очень негромко сообщил мне: операция назначена на завтра. Приблизительное время — около тринадцати ноль-ноль. Место: Фили, точнее Филевский парк, неподалеку от Дворца культуры имени Горбунова, будущей знаменитой «Горбушки», рынка видео- и аудиопродукции в девяностые и нулевые, а тогда малоизвестного ДК районного значения.

— Станция метро «Багратионовская», последний вагон из центра. Мы вас там встретим.

И доброжелательно улыбнулся.

На мое счастье в этот момент в коридор вывернул Мизин, спешащий на заседание, я перехватил его на секунду, благо, никого кроме нас троих в округе не было:

— Станислав Мелентьневич! Вот ко мне товарищ из… компетентных инстанций, завтра мне в районе обеда необходимо прибыть на консультацию…

Главред все понял с полуслова, и с его устного позволения назавтра в полдень я отправился на «Багратионовскую».

Механизм спецоперации работал как часы. Двое молодых оперов встретили меня, любезно сопроводили в машину. Между прочим, не новый, мягко говоря, заметно подержанный «Москвич-408», серого цвета. С совершенно незапоминающимся номером, типа 79−65 или вроде того… Конспирация! Все продумано.

Трое парней, включая водителя, вели себя совершенно непринужденно, весело болтали, посмеивались. И я включился в эту ауру, и довольно удачно. Так мы проехали совсем немного, миновали «Горбушку» — довоенное здание в духе конструктивизма — и притормозили у большого серого жилого дома.

— Ну, вот тут как будто… — озираясь, произнес водитель.

Из скупых пояснений я узнал, что агент живет в этом доме, в обед обычно выходит в гастроном и на небольшой моцион — это у него заведено как швейцарский часовой механизм. Мы, четверо — страхующая группа, вряд ли нам придется вступить в дело, но увидеть наверняка увидим…

— Вон он, — негромко сказал один из оперов.

— Спокойно, — тут же откликнулся мой старый знакомый. Он был здесь за старшего. — Только спокойно… Ведем себя естественно.

Я тоже старался вести себя естественно, хотя любопытство разбирало изо всех сил. Еще бы! Бросал быстрые взгляды на «объект». Ну что?.. Да ничего особенного. Самый обычный пожилой человек, в драповом пальто с цигейковым воротником, в какой-то довольно потертой темной шапке. Разве что довольно высокий, это да. Явно за сто восемьдесят. Он и сейчас-то немаленький, а в те годы, во время войны, выглядел просто очень рослым…

— Ребята, внимание, — скомандовал старший. Все подобрались, не теряя естественных поз.

Впрочем, наша подстраховка не потребовалась. Из столь же незаметных бежевых «Жигулей-копейки» стремительно вырвались трое спортивного вида молодых парней, подскочили к ничего не подозревающему прохожему со спины. Мгновенье — и он упакован без малейших повреждений. Разве что шапка слетела с лысой головы. Еще мгновенье — и он в «Жигулях», двое блокируют его с боков, третий прыгнул на правое переднее сиденье. Я успел увидеть, как задержанному небрежно нахлобучили на голову его ушанку, ВАЗ-2101 сорвался с места, быстро набирая скорость…

Потом я узнал, что задержанный в машине совершил попытку суицида, вмиг пересеченную бдительными сотрудниками. При нем оказалась ампула с ядом, весьма хитро вшитая в лацкан пальто. Руки его были надежно зафиксированы, и он отчаянно попробовал укусить этот самый лацкан, но опытные опера враз поняли в чем дело и не допустили самоубийства…

Еще позже я видел и слышал его, присутствуя при допросах под видом сотрудника. Разрешили. Разумеется, мне важно было понять психологию такого типа. И главное, что я понял — что арест, несмотря на шок, несмотря на отчаяние, впоследствии принес ему странное облегчение. Больше тридцати лет он жил в адском напряжении! Каждый день ждал, что либо арестуют, либо кто-то выйдет на связь условным сигналом. «Бывало, казалось: или с ума сойду, или усну и не проснусь,» — откровенничал он. Так же откровенно признался, что на связь так никто и не вышел, и я видел, что не было оснований ему не верить… Честно сказать, после пары допросов я его больше не встречал, и не знаю, что с ним сталось. Мои кураторы на сей счет молчали, а я посчитал излишним проявлять любопытство. А еще честнее — мне это было уже неинтересно. Психологический портрет был ясен. А это главное.

С этого момента мой шпионский триллер понесся аллюром. Нет, задач, проблем, и сюжетных, и стилистических решать приходилось множество. Но это были не те проблемы, перед которыми встаешь в тупик. А те, которые хочется решать с азартом, брать как барьер. И два других романа, при всем огромном объеме работы, шли неплохо. Даже хорошо. Мой зеркальный Виктор Савельевич рос, превращался в живого человека со своими привычками, достоинствами и недостатками. Он запоздало задумался о смысле жизни, понял, насколько эта жизнь больше нас, затосковал и стал чувствовать, как затхлый мир вокруг него проснулся и начал странно меняться…

С Бердымухамедовым я держал контакт через Мизина. Материал, переданный мне в Ашхабаде, отработался, новые порции привозили какие-то незнакомые мне люди, они же, естественно, везли подарки: коньяк, икру, осетрину, даже дыни! Откуда они брались на исходе зимы, неведомо, но брались. На квартире у главного мы не раз вкушали коньяк, заедали немыслимо ароматной дыней, и Мизин раскрывал передо мной редакционную подноготную, учил, как держать в ежовых рукавицах сложный творческий коллектив, как строить индивидуальный подход к тому или иному сотруднику. Мне он говорил, что «в верхах» вопрос о моем назначении практически решен, и главное — теперь мне самому не сделать глупость. Но я и не сделаю. А роман про затаенного агента должен стать самым эффектным моим плюсом.

Бердымухамедов или Курбан, или еще кто-то звонили Станиславу Меленьтевичу регулярно, и я видел, как мрачнеет многоопытный редактор.

— Нехорошие дела там творятся, — делился он со мной на наших мини-уроках. — Уж я-то знаю эту среду, но недомолвкам все могу просчитать! Боюсь, дело добром не кончится…

И как в воду глядел. В один чудесный, светлый день в начале апреля, когда исчезали с лица Земли последние снега, небо ярко синело в недостижимой высоте — из Туркмении пришло страшное известие. Бердымухамедов погиб в автокатастрофе. Следствие было проведено на самом высшем в республике уровне, вынесло вердикт: нарушение правил дорожного движения… А уж так это или не так — видимо, навсегда останется тайной.

Что делать с рукописью⁈ Мизин хмуро сказал:

— Погоди, я посоветуюсь, где надо…

Где это «надо», я не знал, но через пару дней шеф сообщил, что принято решение печатать роман в соавторстве: под моей фамилией и Бердымухамедова. Причем первую часть можно сдавать в набор уже сейчас. Некто очень влиятельный продавливает скорейшее издание этой книги.

Несколько дней подряд мы с главредомвычитывали, правили, перепечатывали текст. Упахивались в никуда. Но все сделали. Рукопись ушла в набор.

Это было накануне майских праздников. Весна ликовала Солнцем, ясным небом, буйным цветом яблонь, черемухи, сирени… И увы, никаких уже сомнений не было, что Мизин тяжело болен. Да что там! Скажем правду: безнадежно. Что это какая-то онкология, вероятнее всего, желудочно-кишечный тракт. Но ни разу мы с ним не тронули данную тему. Табу. Нам все было предельно ясно, да не только нам. И коллективу, и руководству. Не за горами тот день, когда…

Но до того я успел закончить политический детектив. Немного переименовал по сравнению с рабочим названием, усилив обличительный пафос: «Подручный смерти» — это, естественно, про Ягервальда, которого вытаскивают из забвения новые хозяева, заставляют идти на преступления… и, естественно, это кончается разоблачением и заслуженным наказанием.

Рукопись, вероятно, побывала на самых верхах Комитета, поскольку ей немедля дали зеленый свет. Вышла в рекордно короткие сроки. И взорвала литературный мир. Да, разумеется, могучая поддержка Комитета была обеспечена, и это сыграло роль… но важен не процесс, а результат — философски рассудил я. А результат налицо: я обрел всесоюзное имя. Ну и книжка-то вышла неплохой, что там говорить.

В эти дни Мизин по состоянию здоровья ушел с должности главреда, оставшись в штате журнала старшим консультантом. То, что его преемник — я, уже давно перестало быть секретом, хотя открыто никогда не провозглашалось. Но умелой редакторской рукой Станислав Мелентьевичподготовил коллектив к своему непреклонному решению, и возражений, по крайней мере, наружно, ни у кого не было. Никто не уволился, все остались на своих местах. Официально это произошло в середине лета: приехал чин из Министерства культуры, еще один из Союза писателей, зачитали официальную бумагу… Мизин был уже очень плоховат, выглядел тенью себя прежнего. Но держался твердо, по-мужски, и никому не позволил ахов, охов, слез, соплей…

— Артемий Тимофеевич — продолжение меня, надеюсь, это всем ясно? — твердо заявил он. — Мы с вами вместе много лет, и все знают: мое слово — закон! Так вот вам мое слово: новый главный редактор. Прошу любить и жаловать. Или же подыскивать себе другую работу. Но я надеюсь, этого не будет!..

Так я оказался в кресле главного редактора. Уроки Мизина очень мне помогли. Несколько дней мне было ни до чего, кроме приема дел, а потом я как-то одним разом набросился на «роман всей жизни» и завершил его. Кстати, и он подвергся переименованию: я придал названию императивный посыл. «Небо, подожди» — вот так.

Естественно, первым делом я показал рукопись консультанту. То есть, Мизину. А вернее, он сам попросил, хотя был уже очень слаб. Прочитав, сказал:

— Поздравляю… — едва прикоснувшись к моей руке, уже не в силах пожать. — Немного завидую. Ты смог сделать то, чего не смог я. Но…

— Не пропустят? — улыбнулся я.

— Пожалуй, — бледно улыбнулся он. — Но мы хитрее сделаем. Распустим слух о новой вещи главного редактора, существующей в рукописи. Пусть сарафанное радио разнесет. А дальше уж ты подключай своих друзей из КГБ.

Все-таки опыт — великая вещь! Умных он делает мудрыми.

…Мизин скончался в такой чудесный ясный день ранней осени, когда кажется, что раздвинулись границы мира. И едва прошли похороны, поминки, как мне позвонили мои кураторы. Было внушительно сказано:

— Ваш дом сдан в эксплуатацию. Просьба заехать за ордером.

Когда я положил трубку, Настя смотрела на меня с таким пытливым интересом, словно видела первый раз в жизни.

— Кто звонил? — спросила она.

Я улыбнулся:

— Для нас с тобой, можно сказать, судьба. Смогли мы ее оседлать, как мустанга, как считаешь?

— Тебе видней, — дипломатично сказала она.

— Мне видней, — согласился я. — Тогда собирайся! Едем смотреть, куда же мы с тобой заставили ее нас привести…

От авторов: Стартовал 7-й том цикла «Боец»: https://author.today/work/348384 Попаданец в лихие 90-е становится участником «боев без правил», но спортивной карьере мешает криминал. На 1-й том скидка 80%: https://author.today/work/289565

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25