Гравий (ЛП) [Элис Манро] (fb2) читать онлайн

AnnotationВ то время мы жили возле карьера для добывания гравия. Небольшой, вырытый чудовищными машинами, просто второстепенный карьер, на котором, вероятно, фермер зарабатывал какие-то деньги много лет назад. На самом деле карьер был достаточно неглубоким для того, чтобы вы подумали, что у него могло быть какое-то другое назначение — возможно, фундамент дома, строительство которого было навсегда прекращено. Именно моя мать настаивала на том, что он заслуживает внимания. «Мы живем возле старого гравийного карьера по дороге на автостанцию», — говорила она людям и смеялась, потому что была очень счастлива, объясняя что-либо, связанное с домом, с улицей — с мужем — с жизнью, которая была у нее прежде. Я плохо помню ту жизнь.

ЭЛИС МАНРО

ГРАВИЙ

Перевод с английского Ольги Брагиной

В то время мы жили возле карьера для добывания гравия. Небольшой, вырытый чудовищными машинами, просто второстепенный карьер, на котором, вероятно, фермер зарабатывал какие-то деньги много лет назад. На самом деле карьер был достаточно неглубоким для того, чтобы вы подумали, что у него могло быть какое-то другое назначение — возможно, фундамент дома, строительство которого было навсегда прекращено.

Именно моя мать настаивала на том, что он заслуживает внимания. «Мы живем возле старого гравийного карьера по дороге на автостанцию», — говорила она людям и смеялась, потому что была очень счастлива, объясняя что-либо, связанное с домом, с улицей — с мужем — с жизнью, которая была у нее прежде.

Я плохо помню ту жизнь. То есть, я четко помню некоторые ее эпизоды, но без связей, необходимых для формирования правильной картины. Всё, что сохранилось в моей памяти о доме в городе — это обои с плюшевыми мишками Тедди в моей старой комнате. В этом новом доме, который на самом деле был трейлером, у моей сестры Каро и у меня были узкие кроватки, одна поверх другой. Когда мы только переехали туда, Каро много рассказывала мне о нашем старом доме, пытаясь заставить меня вспомнить то или другое. Она рассказывала, когда мы лежали в кроватках, и обычно разговор заканчивался, когда мне не удавалось вспомнить, и она начинала злиться. Иногда мне казалось, что я помню, но из упрямства или страха всё испортить я притворялась, что это не так.

Мы переехали в трейлер летом. С нами была наша собака. Блитци. «Блитци здесь нравится», - сказала мама, и это была правда. Какая собака не согласится поменять городскую улицу, даже с просторными лужайками и большими домами, на бескрайние деревенские просторы? Она пристрастилась лаять на каждый автомобиль, проезжавший мимо, и время от времени приносила домой убитых ею белку или сурка. Сначала Каро это очень огорчало, и Нилу пришлось поговорить с ней о природе собак и о пищевой цепочке, в которой одни существа вынуждены поедать других.

«Она получает свой собачий корм», - спорила Каро, но Нил возражал: «А если нет? Представь, что однажды мы все исчезнем, и ей придется добывать для себя пропитание самостоятельно».

«Я не собираюсь, - отвечала Каро. – Я не собираюсь исчезать, я собираюсь всегда присматривать за ней».

«Ты так думаешь?» - спрашивал Нил, и мама заходила в комнату, чтобы отвлечь его. Нил всегда был готов спорить на тему американцев и атомной бомбы, а мама не считала, что мы готовы к этому. Она не знала, что когда он заводил об этом разговор, я думала, что он говорит о крошечной булочке с изюмом. Я понимала, что с этим истолкованием что-то не так, но не собиралась задавать вопросы, чтобы не быть высмеянной.

Нил был актером. В городе был профессиональный летний театр, нечто новое в то время, некоторые люди относились к нему с энтузиазмом, а другие волновались, опасаясь нашествия всякого сброда. Мои родители относились к театру благосклонно, мама принимала более активное участие, потому что у нее было больше свободного времени. Папа был страховым агентом и много путешествовал. Мама занималась различными кампаниями по сбору средств для театра и безвозмездно работала билетером. Она была достаточно красива и молода для того, чтобы ее могли принять за актрису. Она тоже начала одеваться, как актриса – шали, длинные юбки и болтающиеся бусы. Она оставляла волосы в первозданном виде и перестала пользоваться косметикой. Конечно, в то время я не понимала и даже не замечала все эти изменения. Моя мама была моей мамой. Но Каро, без сомнения, всё видела и понимала. И мой отец. Но из того, что я знаю о его характере и о его чувствах к моей матери, я делаю вывод, что он с гордостью смотрел на то, как хороша она была в нарядах свободного стиля и как достойно она выглядела среди актеров. Когда позднее отец говорил об этом времени, он утверждал, что всегда одобрял искусство. Сейчас я представляю, как смущалась бы мама, чувствуя досаду и смеясь, чтобы ее скрыть, если бы он заявил это в присутствии ее театральных друзей.

Потом произошло событие, которое можно было предвидеть, и, возможно, кто-то его и предвидел, но только не мой отец. Не знаю, произошло ли это с кем-то еще из волонтеров. Я точно знаю, хотя не помню, что отец плакал и целый день ходил за мамой вокруг дома, не выпуская ее из виду и отказываясь ей верить. И, вместо того чтобы сказать ему что-то утешительное, она сказала ему то, от чего ему стало только хуже.

Она сказала, что ребенок от Нила.

Она уверена?

Полностью. Она за всем следила.

Что произошло потом?

Мой отец перестал плакать. Он должен был вернуться к работе. Мама упаковала наши вещи, и мы переехали за город к Нилу в найденный им трейлер. Потом она говорила, что тоже плакала. Но кроме того она говорила, что чувствовала себя живой. Может быть, впервые в жизни действительно живой. Она чувствовала, что ей дали шанс; жизнь нужно было начать с чистого листа. Она бросила свое серебро и свой фарфор, и свои проекты по оформлению дома, и свой цветник, и даже книги на своих стеллажах. Теперь она будет жить, а не читать книги. Она оставила свою одежду в шкафу и свои туфли на шпильках с колодками. Свое кольцо с бриллиантом и свое обручальное кольцо на туалетном столике. Свои ночные рубашки в комоде. Она собиралась хотя бы некоторое время расхаживать по деревне голышом, потому что погода была еще теплая.

Это не сработало, потому что когда она попыталась это сделать, Каро ушла и спряталась в своей кроватке, и даже Нил сказал, что он не в восторге от этой идеи.

Что он думал обо всем этом? Нил. Его философия, как он потом объяснил, заключалась в том, чтобы радоваться всему, что бы ни случилось. Всё – дар. Мы даем и мы берем.

Я с подозрением отношусь к людям, которые заявляют подобное, но не могу утверждать, что у меня есть на это право.

Он не был настоящим актером. Он начал играть, по его словам, для эксперимента. Чтобы посмотреть, что он может узнать о себе. В колледже, прежде чем он его бросил, Нил играл человека из хора в «Царе Эдипе». Ему это понравилось – раскрываться, смешиваться с другими. Однажды на улице в Торонто он столкнулся с одним другом, который шел устраиваться на летнюю работу в новую театральную труппу маленького городка. Нил пошел с ним, потому что не мог придумать ничего лучше, и в результате получил работу, а тот парень – нет. Он должен был играть Банко. Иногда призрак Банко делают видимым, иногда он невидим. В этот раз им понадобился видимый вариант, а у Нила были подходящие габариты. Великолепные габариты. Солидный призрак.

Он в любом случае задумывался о том, не перезимовать ли ему в нашем городе, до того как моя мама огорошила всех своим сюрпризом. Он уже наметил для себя трейлер. У него было достаточно плотницкого опыта, чтобы получить работу по ремонту театра, и это заняло бы его до весны. Дальше загадывать он не хотел.

Каро даже не пришлось переходить в другую школу. Школьный автобус подбирал ее в конце закоулка рядом с гравийным карьером. Она подружилась с сельскими детьми, и, вероятно, что-то объяснила городским детям, которые были ее друзьями в прошлом году, но если у нее и возникли с этим какие-то трудности, я никогда о них не слышала.

Блитци всегда ждала ее возвращения домой у дороги.

Я не ходила в детский сад, потому что у мамы не было автомобиля. Но я не представляла своей жизни без других детей. Когда Каро возвращалась домой, этого мне было достаточно. А мама всегда была в игривом настроении. Как только той зимой выпал снег, мы с ней сделали снеговика, и она спросила: «Назовем его Нилом?». Я согласилась, и мы начали для смеха втыкать в него разные вещи. Потом мы решили, что я должна выбежать из дома при появлении его автомобиля и закричать: «А вот и Нил, а вот и Нил!», но указывать на снеговика. Так я и сделала, но Нил выскочил из машины с такими безумными воплями, он явно мог бы меня переехать.

Это был один из тех редких случаев, когда он вел себя, как мой отец.

Те короткие зимние дни должны были казаться мне странными – в городе фонари зажигали после наступления сумерек. Но дети привыкают к переменам. Иногда я спрашивала о нашем другом доме. На самом деле я не скучала по нему и не хотела жить там снова – мне просто было интересно, куда он исчез.

Хорошие времена в отношениях мамы с Нилом наступали ночью. Если я просыпалась и мне нужно было в ванную, я звала ее. Она приходила счастливая, но не торопилась, набросив какую-нибудь одежду или обмотавшись шарфом, ее запах ассоциировался у меня со свечами и музыкой. И с любовью.

Потом случилось нечто не столь обнадеживающее, но тогда я не пыталась это осмыслить. Блитци, наша собака, была не очень большой, но не выглядела достаточно маленькой для того, чтобы поместиться под пальто Каро. Не знаю, как Каро удалось это сделать. И даже не один раз, а дважды. Она спрятала собаку под пальто в школьном автобусе, а затем, вместо того чтобы пойти прямо в школу, отнесла Блитци в наш старый городской дом, в соседний квартал. Именно там наш отец и нашел собаку, на зимней веранде, которая была не заперта, когда вернулся домой на одинокий ланч. Всех очень удивило, что она добралась туда, нашла дорогу домой, как собака из рассказа. Каро устроила невероятный переполох, жалуясь, что не видела Блитци всё утро. Но потом она совершила ошибку, попытавшись проделать то же самое второй раз, через неделю, и теперь, несмотря на то, что никто в автобусе и в школе ее не заподозрил, наша мама заподозрила.

Не помню, принес ли отец Блитци обратно к нам. Я не могу представить его в трейлере или у входа в трейлер, или даже по дороге к нему. Может быть, Нил поехал в городской дом и забрал ее. Не могу сказать, что это представить легче.

Если у вас сложилось впечатление, что Каро была несчастна или постоянно интриговала, это не так. Как я уже сказала, она пыталась заставить меня говорить об этом, когда мы лежали ночью в своих кроватях, но никогда не жаловалась. Угрюмость была не в ее характере. Каро была слишком заинтересована в том, чтобы производить хорошее впечатление. Ей нравились люди, которым нравилась она; ей нравилось приносить людям обещание того, что можно даже назвать весельем. Она думала об этом намного больше, чем я.

Теперь я думаю, что она больше всех унаследовала черты нашей матери.

Необходимо разобраться, почему она так поступила с собакой. Кажется, я кое-что помню об этом.

- Я просто пошутила.

- Ты хочешь переехать и жить с папой?

Я убеждена, что ей задали этот вопрос, и также убеждена, что ответ был отрицательным.

Я ни о чем у нее не спрашивала. Ее поступок не казался мне странным. Вероятно, именно так младшие дети воспринимают то, что, на удивление, более сильным старшим детям кажется выходящим за рамки обыденности.

Мы забирали свои письма в жестяном ящике на почте, вниз по дороге. Мы с мамой ходили туда каждый день, если не было сильной бури, посмотреть, что оставили для нас. Мы шли туда после моего дневного сна. Иногда это был наш единственный за весь день повод выйти на улицу. Утром мы смотрели по телевизору детские передачи – или она читала, пока я смотрела телевизор. (Она не смогла надолго отказаться от чтения). На ланч мы разогревали консервированный суп, потом я засыпала, а она читала дальше. С младенцем внутри она была уже достаточно крупной, он ворочался в ее животе, и я это чувствовала. Его должны были назвать Бренди – уже назвали Бренди – неважно, мальчик это или девочка.

Однажды, когда мы шли по переулку за письмами и были уже недалеко от почтового ящика, мама остановилась и замерла.

- Тихо, - сказала она мне, хотя я не произнесла ни слова и даже не рыла ботинками снег.

- Я молчу, - ответила я.

- Тсс. Повернись.

- Но мы не забрали почту.

- Не думай об этом. Просто иди.

Потом я заметила, что Блитци, которая всегда была с нами, рядом или впереди, больше не было здесь. Была другая собака, через дорогу от нас, на расстоянии нескольких футов от почтового ящика.

Мама позвонила в театр, как только мы вернулись домой и впустили ждавшую нас Блитци. Никто не ответил. Она позвонила в школу и попросила кого-то передать водителю автобуса, чтобы тот привез Каро прямо к дому. Оказалось, что водитель не может это сделать, потому что после того как Нил расчистил переулок, выпал снег, но он проследит, чтобы Каро попала домой. Раньше волка никто не видел.

Нил придерживался мнения, что никакого волка не было. А если бы и был, по его словам, он не представлял бы для нас никакой опасности, ослабевший, вероятно, проснувшийся после спячки.

Каро сказала, что волки не впадают в спячку: «Мы учили про это в школе».

Мама хотела, чтобы Нил купил ружье.

- Ты думаешь, что я куплю ружье и, будь я проклят, застрелю бедную мать-волчицу, у которой, наверное, в кустах выводок детишек, и она просто пытается их защитить, так же, как ты пытаешься защитить своих? – тихо спросил он.

- Только двое. У них только по двое за один раз, - сказала Каро.

- Ладно, ладно. Я разговариваю с твоей матерью.

- Ты об этом не знаешь, - сказала мама. – Ты не знаешь, есть ли у нее голодные волчата или что-то еще.

Я никогда не думала, что она может разговаривать с ним так.

- Успокойся. Давай просто немного подумаем. Ружья – это ужасно. Если я пойду и куплю ружье, что я скажу? Что Вьетнам – это хорошо? Что я тоже мог бы поехать во Вьетнам? – спросил Нил.

- Ты не американец.

- Не зли меня.

Приблизительно это они говорили, и, в конце концов, договорились, что Нилу не нужно покупать ружье. Мы больше никогда не видели волка, если это был волк. Думаю, мама перестала ходить за письмами, но она просто могла стать слишком полной для того, чтобы ей было удобно это делать.

Снег волшебным образом таял на глазах. На деревьях всё еще не было листьев, и мама заставляла Каро по утрам надевать пальто, но из школы она возвращалась, волоча его за собой.

Мама сказала, что ребенок оказался двойней, но доктор сказал, что нет.

- Чудесно, - сказал Нил по поводу двойни. – Что там эти доктора знают.

Гравийный карьер до краев наполнился тающим снегом и дождевой водой, поэтому Каро была вынуждена огибать его по кромке на пути к остановке школьного автобуса. Это было маленькое озеро, тихое и ослепительно сверкавшее под ясным небом. Каро без особой надежды спросила, можно ли нам там играть.

Мама сказала, чтобы мы не сходили с ума. «Там должно быть двадцать футов глубины», - сказала она.

Нил сказал: «Может быть, десять».

Каро возразила: «Прямо возле кромки не должно быть».

Мама сказала, что именно так и есть. «Он просто осыпается, - сказала она. – Это не то что пойти на пляж, какого черта. Просто держись от него подальше».

Она начала довольно часто использовать ненормативную лексику, вероятно, чаще, чем Нил, и в более раздраженном тоне.

- Собаку тоже нужно держать оттуда подальше? – спросила она у Нила.

Нил сказал, что это не проблема: «Собаки умеют плавать».

Суббота. Каро смотрела со мной «Дружелюбного великана», и ее комментарии всё портили. Нил лежал на диване, который раскладывался в их с нашей мамой кровать. Он курил свои любимые сигареты, которые нельзя было курить на работе, поэтому он был вынужден делать это в основном на выходных. Каро иногда начинала ему надоедать, упрашивая дать попробовать сигарету. Один раз он разрешил ей закурить, но велел не говорить об этом маме.

Но я была там, поэтому обо всём рассказала.

Началась паника, но без скандала.

- Ты прекрасно знаешь, что детей это убивает подобно пуле, - сказала мама. – Никогда больше.

- Больше никогда, - согласился Нил. – А если их кормят такими ядовитыми отбросами, как рисовые хлопья?

Сначала мы совсем не виделись с отцом. Потом, после Рождества, был разработан план субботних встреч, после каждой из которых мама спрашивала, хорошо ли мы провели время. Я всегда отвечала «да», именно это и имея в виду, поскольку считала: если вы ходили в кино или смотрели на озеро Гурон, или ели в ресторане, это означает, что вы хорошо провели время. Каро тоже отвечала «да», но ее тон давал понять, что мамы это не касается. Потом наш отец улетел в зимний отпуск на Кубу (мама отметила это с удивлением и, может быть, с одобрением) и вернулся с затяжным гриппом, из-за чего посещения прекратились. Предполагалось, что они возобновятся весной, но этого уже не произошло.

После того как телевизор был выключен, нас с Каро отправили погулять на улице и подышать свежим воздухом, как сказала мама. Собаку мы взяли с собой.

Выйдя на улицу, мы первым делом развязали шарфы, которыми мама нас укутала. (На самом деле, хотя мы и не могли сопоставить эти два факта, чем глубже она погружалась в свою беременность, тем больше вела себя как обычная мать, по крайней мере, когда дело касалось шарфов, которые нам были не нужны, или регулярного питания. Больше не было такой борьбы за слияние с природой, как до падения). Каро спросила, что я хочу делать, а я ответила, что не знаю. С ее стороны это была формальность, а с моей – чистосердечная правда. Мы позволили собаке вести нас, куда глаза глядят, и Блитци пришло в голову пойти посмотреть на гравийный карьер. Из-за ветра появились маленькие волны, мы быстро замерзли и снова обмотали шарфы вокруг шеи.

Не знаю, как долго мы просто бродили у кромки воды, зная, что нас не могут увидеть из трейлера. Спустя некоторое время я поняла, что нуждаюсь в инструкциях.

Мне нужно было вернуться в трейлер о чем-то сказать маме и Нилу.

О том, что собака упала в воду.

Собака упала в воду, и Каро боялась, что она утонула.

Блитци. Утонула.

Утонула.

Но Блитци была не в воде.

Она могла быть. И Каро могла прыгнуть в воду, чтобы спасти ее.

Уверена, что я продолжала выдвигать какие-то аргументы в пользу того, чтобы она этого не делала, не делай этого, это могло бы быть так, но нет. Кроме того, я вспомнила слова Нила о том, что собаки не тонут.

Каро велела мне делать то, что мне сказали.

Почему?

Я могла говорить всё это, а могла просто стоять там и не подчиняться, и стараться придумать другой аргумент.

Я могу представить, как она достает Блитци и трясет ее, а Блитци цепляется за ее пальто. Потом она возвращается, Каро возвращается и бежит в воду. Бегает, прыгает, делает всё, что обычно делают, вдруг оказавшись в воде. Но я не могу вспомнить сам плеск воды, удары по воде, один за другим. Ни сильных, ни слабых. Наверное, к тому времени я уже возвращалась в трейлер – я должна была так поступить.

Когда я всё это представляю, я всегда бегу. И в моих мечтах я бегу не к трейлеру, а обратно к карьеру. Я вижу барахтающуюся Блитци и Каро, плывущую к ней, уверенно плывущую, чтобы ее спасти. Я вижу ее светло-коричневое клетчатое пальто, и ее клетчатый шарф, и ее гордое лицо успешного человека, и рыжеватые кудри, кончики которых потемнели от воды. Всё, что я должна делать – это смотреть и радоваться – от меня ничего не требуется, в конце концов.

На самом деле я побежала по небольшому склону в направлении трейлера. Когда я добралась туда, я села. Словно там было крыльцо или скамейка, хотя в трейлере ничего такого не было. Я села и начала ждать, что будет дальше.

Я знаю об этом, потому что это факт. Но я не знаю, в чем заключался мой план или о чем я думала. Может быть, я ждала следующего акта в драме Каро. Или в драме собаки.

Не знаю, просидела ли я там пять минут. Больше? Меньше? Было не очень холодно.

Я обращалась с этой проблемой к профессионалу, который убедил меня – на некоторое время убедил – что я должна была потрогать дверь трейлера и понять, что она закрыта. Закрыта, потому что мама и Нил занимались любовью и закрыли ее, чтобы их не беспокоили. Если бы я начала стучать в дверь, они могли бы рассердиться. Психолог был доволен тем, что заставил меня прийти к такому выводу, и я тоже была довольна. До некоторых пор. Но я больше не думаю, что это была правда. Я не считаю, что они закрыли бы дверь, потому что знаю, что однажды они ее не закрыли, и Каро вошла, и они рассмеялись – такое у нее было лицо.

Может быть, я вспомнила слова Нила о том, что собаки не тонут, что означало: Каро не нужно было спасать Блитци. Следовательно, сама она не могла победить в затеянной ею игре. Так много игр у Каро.

Думала ли я, что она умеет плавать? В девять лет многие дети умеют. Потом выяснилось, что у нее был один урок плавания прошлым летом, но потом мы переехали в трейлер, и больше она плаванием не занималась. Она могла подумать, что справится. А я могла действительно думать, что она способна сделать всё, что захочет.

Психолог не предполагал, что я могла страдать от необходимости выполнять приказы Каро, но у меня возникла такая мысль. Хотя она не совсем верна. Может быть, если бы я была старше. В то время я всё еще надеялась, что она заполнит мой мир.

Как долго я сидела там? Кажется, не долго. Возможно, я стучала в дверь. Спустя некоторое время. Спустя минуту или две. В любом случае, мама в какой-то момент вдруг открыла дверь без какой-либо видимой причины. Дурное предчувствие.

Следующий кадр – я внутри. Мама орет на Нила, пытаясь заставить его что-то понять. Он встает, и стоя разговаривает с ней, обнимает ее так мягко, и нежно, и успокаивающе. Но это совсем не то, что маме нужно, она вырывается и выбегает из трейлера. Он встряхивается и смотрит на свои голые ноги. На свои большие беспомощные пальцы.

Думаю, он говорит мне что-то с монотонной печалью в голосе. Странно.

Кроме этого, я не помню никаких деталей.

Мама не бросилась в воду. Она не оправилась от шока и не вернулась к активной жизни. Мой брат Брент родился не через неделю и не через десять дней после похорон, он был доношенным младенцем. Не знаю, где она ждала наступления родов. Вероятно, она была в больнице, успокоенная с помощью лекарств, насколько это было возможно в тех обстоятельствах.

Я помню день похорон достаточно хорошо. Очень приятная и приличная женщина, которую я не знала – ее звали Джози – взяла меня в поход. Мы катались на качелях и были в таком кукольном доме, достаточно большом, чтобы я могла войти внутрь, и ели ланч из моих любимых блюд, столько, чтобы меня не тошнило. Потом я узнала Джози очень хорошо. Отец познакомился с ней на Кубе, и после развода она стала моей мачехой, его второй женой.

Мама выздоровела. Она должна была. Нужно было смотреть за Брентом и, больше всего, за мной. Думаю, я оставалась с отцом и Джози, пока мама не обустроила дом, в котором собиралась жить до конца своих дней. Я помню себя там рядом с Брентом уже в то время, когда он был достаточно взрослым для того, чтобы сидеть на своем детском стульчике.

Мама вернулась к своим старым обязанностям в театре. Сначала она могла работать, как раньше, билетером на добровольных началах, но к тому времени, как я пошла в школу, у нее уже была настоящая работа, с зарплатой, весь год. Она была коммерческим директором. Театр выжил, пережив различные взлеты и падения, и существует до сих пор.

Нил не верил в похороны, поэтому не пришел на похороны Каро. Он никогда не видел Брента. Он написал письмо - найденное мной намного позже – в котором говорилось, что поскольку он не собирался выполнять обязанности отца, ему лучше выйти из игры на старте. Я никогда не упоминала о нем в связи с Брентом, потому что думала, что это расстроит маму. А еще потому, что Брент был так мало похож на Нила и на самом деле так сильно похож на моего отца, что я задумалась о том, что происходило в то время, когда он был зачат. Отец никогда ничего не говорил об этом и никогда не стал бы. Он относился к Бренту так же, как и ко мне, но он из тех мужчин, которые поступают так в любом случае.

У них с Джози никогда не было своих детей, но не думаю, что их это расстраивало. Джози – единственная, кто говорит о Каро, и даже она делает это нечасто. Она говорит, что отец не винит маму. Кроме того, он сказал, что вел себя, как зануда-домосед, когда маме хотелось больше эмоций в жизни. Ему нужна была встряска, и он ее получил. Незачем жалеть об этом. Без встряски он никогда не встретил бы Джози, и двое не были бы так счастливы сейчас.

«Какие двое?» - могла спросить я, просто чтобы смутить его, и он твердо отвечал: «Джози, конечно, Джози».

Маму нельзя было заставить вспомнить те времена, и я не хотела надоедать ей с этим. Я знаю, что она съездила в переулок, в котором мы жили, и нашла его достаточно изменившимся, увидев эти модные дома, которые теперь можно увидеть где угодно, возведенные на неплодородной почве. Она упомянула об этом с легким презрением, внушенным ей этими домами. Я тоже ходила в этот переулок, но никому ничего не сказала. Все эти опустошения в современных семьях я считаю ужасной ошибкой.

Даже на месте карьера с гравием сейчас стоит дом, землю под фундамент выровняли.

У меня есть партнерка, Рутэнн, она моложе меня, но, я думаю, в чем-то мудрее. Или, по крайней мере, более оптимистично относится к тому, что она называет изгнанием моих демонов. Я бы никогда не стала общаться с Нилом, если бы она не настаивала на этом. Конечно, долгое время я не могла это сделать, потому что у меня не было никаких идей. В конце концов, он первый мне написал. Короткое письмо с поздравлениями после того, как он увидел мою фотографию в Alumni Gazette. Не представляю, зачем он просматривал Alumni Gazette. Я получила одну из тех академических наград, которые что-то значат в ограниченном кругу и очень мало где-нибудь еще.

Он жил на расстоянии пятидесяти миль от того места, где я преподаю, а я там с тех пор, как поступила в колледж. Интересно, был ли он там в то время. Так близко. Он стал филологом?

Сначала я не собиралась отвечать на письмо, но потом сообщила Рутэнн, и она сказала, что я должна подумать об ответе. В результате я послала ему имейл и мы обо всём договорились. Я должна была встретиться с ним в его городке, на безопасной территории университетского кафе. Я сказала себе: если он будет выглядеть невыносимо – точно не знаю, что я под этим подразумевала – я могу просто пройти мимо.

Он был ниже, чем раньше, как все взрослые, которых мы помним со времен своего детства. У него были тонкие коротко подстриженные волосы. Он заказал мне чашку чая. Он и сам пил чай.

Чем он зарабатывает на жизнь?

Он сказал, что готовит студентов к экзаменам. Кроме того, помогает им писать эссе. Иногда, нужно признать, пишет эти эссе за них. Конечно, за деньги.

«На этом не станешь миллионером, скажу я тебе».

Он жил в дыре. Или в полуреспектабельной дыре. Ему там нравилось. Он покупал одежду в Sally Ann. Это тоже было хорошо.

«Соответствует моим принципам».

Я не поздравила его с этим, но, честно говоря, и не думаю, что он ожидал от меня поздравлений.

«В любом случае, не думаю, что мой образ жизни так интересен. Наверное, ты хочешь узнать, как это случилось».

Я не могла придумать ответ.

«Я был обкуренный, - сказал он. – И, кроме того, я не пловец. Не так много бассейнов было там, где я вырос. Я бы тоже утонул. Это ты хотела узнать?».

Я ответила, что на самом деле мне интересен не он.

Потом он перешел к третьему лицу, о котором я спросила: «Что, по-твоему, было на уме у Каро?».

Психолог говорил, что мы не можем об этом знать: «Вероятнее всего, она сама не знала, чего хотела. Внимания? Не думаю, что она хотела утопиться. Привлечения внимания к тому, как ей плохо?».

Рутэнн сказала: «Хотела манипулировать мамой. Заставить ее поумнеть и понять, что ей нужно вернуться к вашему отцу?».

Нил сказал: «Это неважно. Может быть, она думала, что гребет лучше, чем на самом деле. Может быть, она не знала, как много весит зимняя одежда. Или что рядом не было никого, кто мог бы ей помочь».

Он сказал мне: «Не теряй время. Ты ведь не думаешь, что было бы, если бы ты поспешила и позвала на помощь? Не пытаешься разобраться со своей виной?».

Я ответила, что думала об этом, но нет.

«Вопрос в том, чтобы быть счастливым, - сказал Нил. – Не важно, что происходит. Просто попытайся. Ты можешь. Это будет всё легче и легче. С обстоятельствами ничего не поделаешь. Ты не поверишь, насколько это хорошо. Принимай всё, и тогда трагедия исчезает. Или становится понятной, ты уже внутри, а потом дальше легко идешь по жизни».

Ну а теперь прощай.

Я понимаю, что он имел в виду. Это действительно правильно. Но в моих мыслях Каро всё еще бежит к воде и бросается в нее, как в триумфе, а я замерла в ожидании ее объяснений, в ожидании всплеска.  ♦