Негасимое пламя (СИ) [Наталья Игоревна Романова] (fb2) читать онлайн

Негасимое пламя

Пролог. Право на шанс

Где-то в жилых районах прорвало теплотрассу. Ветер нёс с юга белёсый пар, остывали оцинкованные бока надземных труб, по улицам – Валенок клялся, что видел своими глазами – стекал селевыми потоками кипяток. Медленно замерзали серые громады многоэтажек. Всем было плевать.

Ноготь отобрал у Типуна початую бутылку пива и в пару глотков её осушил. Ничего лучше сегодня нет. Рохля, будь он неладен, умудрился загреметь в участок и греется теперь в обезьяннике, а ларёчница без своего хахаля, ясен пень, не станет угощать халявной выпивкой его приятелей. У Нудьги имелись сигареты, и он нагло их курил, посмеиваясь над соседями-неудачниками. Рисковал получить зуботычину. Ноготь подумывал дать ему по морде – какое-никакое, а развлечение, но ради этого надо поднимать задницу и отходить от костра.

– Холодно, ядрёна макарона! Может, к цивилам сходим, погреемся? – хмуро предложил Типун. – Пока аварийка всё не заварила.

– В ментовку, что ли, захотел? – лениво процедил Нудьга. – Чего ты ноешь? Снега нет, вот и радуйся.

– Лучше б снег, – буркнул Валенок. – Когда снег – грязи меньше.

– Чистюля нашёлся, – хохотнул Нудьга и щелчком пальцев отправил в огонь прогоревший окурок. – Ты когда на ветру стоишь, мусорозавод на вонь жалуется.

Валенок молча двинул ему в челюсть. Ноготь досадливо прищёлкнул языком. Всегда обидно, когда додумался ты, а сделал другой. Нудьга, не будь дурак, сгрёб низенького Валенка за шиворот и как следует приложил хребтом о холодный бок трубы. Затрещала порванная ткань – и без того ветхая куртка зацепилась за острый край металлического листа. Валенок обиженно взвыл.

– Чего разорались?

Подошедший Хмурый возвышался над ними, как Останкинская башня над сутулыми хребтами жилых высоток. Рядом с ним крутился какой-то незнакомый тип, толстощёкий и лоснящийся, в приличных тряпках; он деловито зыркал туда-сюда любопытными глазками и притоптывал на одном месте добротными зимними сапогами. Очередной институтский дружок Хмурого, не иначе.

– Кого ты нам сюда приволок? – Нудьга ухмыльнулся, почёсывая костяшки пальцев. Валенок отполз от него подальше и протянул руки к огню.

– Это Феликс, – Хмурый кивнул на пришлого; тот скривил рот в вежливенькой улыбочке. – С призывного пункта сбежал. Перекантуется тут с нами, пока то-сё.

– Феликс? – недоверчиво переспросил Типун. – Ядрёна макарона! Это что, погоняло такое?

– Нет, имя, – пришлый, продолжая улыбаться, огляделся по сторонам, подтащил к костру валявшийся рядом ящик и без спросу уселся у огня. – Предки были поляки.

– Глянь, породистый, – хохотнул Нудьга. – А от армейки чего сбёг? Просто помирать неохота или идейный?

– Да ну их, без меня пусть воюют, – отмахнулся Феликс. – У них вон хорошо получается, а я всё равно не знаю, с какого конца за автомат браться.

Типун глупо загоготал. Ноготь оглядел пришлого повнимательней: голодать этому типу явно не приходилось, много и активно двигаться – тоже. Какой ему автомат? Хорошо, если в горку поднимается без одышки. Порывшись за пазухой, Феликс вытащил из-под рыжей дублёнки бутылку водки, подбросил на ладони и протянул Нудьге:

– Будешь?

– Будет, само собой, – Хмурый согнал Типуна с козырного места – дряхлого и чуток заплесневелого кресла, одну ногу которому заменяла стопка битого кафеля. – Небось насухую тут сидите, а? Хоть огонь развести допёрли.

Он со значением зыркнул на Ногтя. Тот на пальцах продемонстрировал всё, что думает о приятеле. Хмурый не обиделся: обидеть его можно разве что кирпичом по затылку. Из бутылки он глотнул совсем немного: то ли не успел как следует замёрзнуть, то ли пьянеть не хотел.

– За мир во всём мире, – брезгливо выплюнул он и протянул полупустой пузырь Ногтю. – Лишь бы про нас не вспоминали.

Ноготь задумчиво поболтал в бутылке прозрачную жидкость и влил в себя никак не меньше трети оставшегося. Пока дают, надо брать. Это Хмурый – домашний, посидит тут с ними и пойдёт дрыхнуть под тёплым одеялком и кушать мамкин борщ, пока опять вожжа под хвост не попадёт и не погонит искать приключений. А им-то как ночевать на остывших трубах?

– Куда тебе столько? – ревниво спросил Нудьга и требовательно протянул руку. Ноготь, подумав, отдал бутылку Феликсу.

– Ты бы сам хлебнул. Холодно.

– А и хрен бы с ним, что холодно, – лихо заявил пришлый. – Вы пейте, у меня ещё есть.

– При деньгах? – нехорошо ухмыляясь, спросил Валенок.

– Да где ж, – Феликс простодушно развёл руками. Шельмец. – Это так – нетрудовые доходы…

– Ловкость рук и никакого мошенничества, – хмыкнул Хмурый. – А мы тоже умеем фокусы показывать. Давай, Ноготь, выступай.

– Пошёл ты, – лениво отозвался Ноготь. Не хотелось перед пришлым.

– Давай-давай, не выпендривайся, – повелительно сказал Хмурый и, повернувшись к Феликсу, пояснил: – Он у нас с зажигалкой балуется. Сколько показывает – никто не видел, где он её прячет.

Потому что её нет. Ноготь поначалу пытался что-то доказывать, потом плюнул. Люди верят тому, чему хотят верить, а ему что за дело? Хмурый выжидательно на него смотрел; проще показать, чем отнекиваться. Ноготь вытянул вперёд сжатый кулак, оттопырил большой палец – будто в ладони у него и впрямь зажата была зажигалка – и сосредоточенно сдвинул брови. Вдоль пальца, слегка опалив кожу, вытянулся рыжеватый язычок пламени. В виски ткнулась острая боль – и тут же отступила, как всегда. Ноготь демонстративно раскрыл пустую ладонь.

– Видал? – гордо, будто сам только что проделал хитрый трюк, бросил Хмурый. – Умел бы чего полезное – цены б не было парню.

– Ого, – Феликс смерил Ногтя внимательным взглядом. – Так и это полезное.

– Чем оно полезное?

– Придумаем, – туманно пообещал пришлый и принялся рыться в карманах. – Ну-ка, где-то у меня тут колбасы было чуток…

Ноготь колбасу не взял. Не потому, что не хотелось – хотелось, ещё как. Просто пацифист этот был какой-то мутный. На ворованных харчах так не отожрёшься. Где Хмурый его откопал? Или, что вернее, где он откопал Хмурого…

Нудьга затолкал очередной окурок в опустевшую бутылку. По шоссе пронеслась, мерцая мигалкой, машина аварийной службы. Спохватились наконец. Помчались спасать цивилов, замерзающих в своих бетонных норах. Те-то хоть надеяться могут, что до них кому-нибудь есть дело. Но это они зря. На самом деле всем на всех плевать.

Ноготь изловчился и отнял у зазевавшегося Нудьги пачку с сигаретами. Тот шумно возмутился, но в драку не полез – не хотел огребать. Рискуя обжечься, Ноготь сунул кончик сигареты в костёр. Ну его к чертям, Феликса этого. Оба целее будут.

***

Рынок невесело галдел о своих нехитрых делах. Замотанная в мохнатый платок бабка притоптывала у лотка с разложенным прямо так, на картонках, мясом; вырывавшийся из её рта пар походил на сигаретный дым. На краю лотка под бдительным взором торговки лежал громадный, вызывающе розовый шмат свинины. Ноготь прищурился, прикидывая шансы на успех.

– Чего тебе там надо? – хмыкнул Феликс, проследив за его взглядом. – Пошли вон лучше на выходе кого-нибудь цепанём. Товар, деньги, товар, хе-хе.

– Не хочу, – буркнул Ноготь и сунул руки в карманы. – От карги не убудет, а эти, может, последнее бабло тут оставили, – он кивнул на вереницу покупателей, бредущих мимо лотков.

Пришлый искренне изумился.

– А тебе на них не пофиг?

– Жалко.

– У пчёлки жалко, – заявил Феликс. – Жрать-то хочется. Они где-нибудь ещё добудут, а мы – нет.

Ногтю нестерпимо захотелось немножко его придушить. Наверное, потому что пришлый был прав. Цивилы придут домой, к холодильникам, в которых что-нибудь да есть, чтобы не помереть с голоду, а обмануть их проще, чем прожжённую торговку, и у них навряд ли водятся широкомордые дружбаны с бандитскими повадками. Ноготь нехотя кивнул и поплёлся сторожить. На кой ляд он вообще сюда припёрся? Феликс прекрасно справляется сам.

– Нормально так, – удовлетворённо прогудел толстяк, демонстрируя Ногтю добычу. Несколько потрёпанных кошельков, не слишком пухлых; кусок сала, замороженная рыбина. – До завтра доживём, а?

– Угу, – Ноготь взял у него пакет с продуктами. – А кто-то, может быть, нет.

– Кто-то обязательно, – заверил его Феликс. Прохожие текли мимо них равнодушной рекой. – А раз так, какая разница, кто конкретно? Лишь бы не мы, а?

– Пошли уже.

Хмурый и остальные ждали их в проулке неподалёку. Не скучали. Типун зажал у стены какую-то богатенькую фифу, Валенок телепался на стрёме, Нудьга с Хмурым уговаривали мадаму поделиться содежимым сумочки – пока что вежливо. Эту-то точно не ждёт дома пустой холодильник… Чёрт его знает, с чего Ногтя разобрала злость; наверное, потому что от Феликса с души воротило.

– Отвянь, Хмурый, – сказал он, ускоряя шаг. – Пусть валит. У нас тут есть уже.

Дамочка смерила его цепким взглядом; Ногтю отчего-то стало не по себе. Хмурый только ухмыльнулся:

– Ну, есть – так ещё будет. И деньга, и досуг, а?

Подошедший Феликс радостно гоготнул. Ноготь запихнул куда подальше желание вмазать по толстощёкой морде. Этот хрен им нужен – больно ловко достаёт пожрать и выпить. Все встанут на его сторону, а Ноготь один против пятерых не вывезет и в итоге окажется на асфальте без зубов. Ну их к чертям.

– У метро ментов полно, сейчас нас всех упакуют, – торопливо придумал Ноготь. – Пошли отсюда.

– А ты с каких пор такой пугливый у нас? – гоготнул Нудьга. Не боится вякать, когда за ним Хмурый. А зря. Он-то – не Феликс.

Ноготь смазал Нудьге по скуле и дёрнул за плечо тяжеленного Типуна. Пока тот замахивался, сунул ему под нос кулак; вырвавшееся сквозь пальцы пламя лизнуло здоровяка по горбатой переносице и опалило ему брови. Пугливый Валенок, ясен пень, считал голубей на проводах; Феликс не лез – только смотрел эдак по-своему, хитровато. Хмурый, видя такое дело, пошёл на попятный.

– Да чего ты борзый-то такой? – буркнул он, отступая в сторону. – Так бы и сказал сразу, что себе хочешь…

Ноготь угрюмо потёр костяшки пальцев и ничего не сказал. Хмурый махнул рукой, увёл остальных из проулка; последним, то и дело оглядываясь, топал Феликс. Вот и молодец, что смотрит. Может, подумает трижды, прежде чем связываться.

– Спасибо, – сказала вдруг фифа. Она деловито отряхнула короткую шубку, поправила рыжеватые кудри; напуганной дамочка вовсе не выглядела. – Вы очень кстати.

– Валите отсюда, – Ноготь глянул на неё исподлобья. – И вообще со своей Рублёвки не вылезайте. Тут и похлеще нас зверьё водится.

– Вы несколько ошиблись с локацией, – богачка холодно улыбнулась и манерно шевельнула пальцами, словно разминая замёрзшие руки. – Но ваш совет я учту.

Она повесила сумочку на согнутый локоть и целеустремлённо зашагала в сторону метро. Ноготь пожал плечами. И чего ему ударило в голову… Не она, так другая оставит в здешних проулках содержимое кошелька, какие-нибудь дорогие серёжки и девичью честь заодно. Хотя эта последнюю, как пить дать, уже где-то потеряла. Кто-то ведь купил ей и шубку, и сумочку…

Ноготь мотнул тяжёлой головой и зашагал прочь из проулка – в противоположную от приятелей сторону. Хотя живот подводило от голода, жрать ворованное сало совершенно не хотелось.

***

– Давай, – поторопил Феликс, фальшиво-рассеянно оглядываясь по сторонам. – А то на нас уже смотрят.

– Правильно делают, – буркнул Ноготь.

В магазинчик под вечер набилось на удивление много народу. Доброжелательные алкоголики донимали продавщицу, пытаясь объяснить, что им от неё надо. Замотанная мамаша с двумя детьми безнадёжно разглядывала витрину с колбасами. Дедок в строгом пальто придирчиво выбирал сладости – должно быть, любимым внукам. Феликс сказал, что это всё не страшно, даже хорошо: больше будет суматохи. Он на сей раз не только на провизию замахнулся, хотел и в кассу тоже заглянуть.

– Давай, – Хмурый сердито пихнул Ногтя под рёбра.

Ноготь нехотя побрёл в дальний конец, к витринам с шоколадками. На него никто не обратил внимания; кому он нужен? Делов-то – подпалить втихаря фанерную витрину… Рядом отирается только подслеповатый дедок. Феликс уже подобрался к продавщице; широкой спиной он удачно заслонял от неё всё тесное нутро магазина. Ноготь поднёс руку к гружёному шоколадками прилавку. Успеют цивилы выбежать? Павильончик-то – слёзы одни, вспыхнет, как спичка…

Первой спохватилась мамаша, следом заверещала и принялась ломиться к выходу продавщица. Дед нахмурился и сунул руку в карман – наверное, искал таблетки. Алкашню шумно выталкивал Хмурый. Пламя охотно глодало фанеру и пластик, чадило вонючим дымом. Ноготь ухватил замешкавшегося деда за плечо и едва ли не волоком потащил к дверям. Старик глядел на него непонимающе и как-то укоризненно. Видел, что ли?..

– Всем стоять! – грохнуло откуда-то снаружи. – Руки вверх, не двигаться с места! Это приказ!

Огонь погас сразу и весь, словно его и не было; осталась только вонь от палёного пластика. Невесть откуда взявшиеся люди – вроде менты, а вроде и не похожи – почти мгновенно наводнили павильон. Хмурый от испуга попятился, налетел на прилавок; из его рук посыпались на пол пёстрые упаковки. Феликс – тот вовсе обмер и затрясся всей тушей, будто впервые так близко увидал легавых. Нахрен всё это! Ноготь, выпустив деда, рванул к ближайшему стеклу, плечом вышиб плохонькую раму и спрыгнул в грязный снег. За ним кто-то погнался; пришлось удирать, оскальзываясь на тонкой наледи. Хмурого жалко. Феликса-то пусть вяжут, ему, небось, давно в тюряге прогулы записывают…

За спиной судорожно мигал свет, будто от неисправной вывески. Ноготь петлял, как умел; выскочил на большую людную улицу, нырнул в толпу, изрыгаемую подземным переходом, свернул за угол, потом ещё раз свернул. Настырный мент никак не отставал: Ноготь отчётливо различал топот тяжёлых ботинок среди мешанины обычных уличных шумов. Дыхалка понемногу начинала подводить.

За очередным поворотом показалось шоссе. Ноготь развернулся, едва не поскользнувшись на заледенелом асфальте, и рванул вдоль дороги; не стоит этот мент того, чтобы погибать под колёсами. В десятке шагов перед ним, взвизгнув тормозами, остановилась сверкающая белая тачка; пассажирская дверь распахнулась, из-за неё выглянула смутно знакомая рыжеволосая голова.

– Сюда! Залезайте!

Ноготь сначала запрыгнул в пахнущее кожей нутро машины, а потом подумал, зачем. Фифа, которую он пару недель тому назад за каким-то чёртом отбил у Хмурого, щёлкнула пальцами – дверь захлопнулась за Ногтем сама собой – и от души ударила по газам. Пятна фонарного света бешено понеслись навстречу.

– Вы рисковый, – спокойно заметила рыжая. – Пристегнитесь, будьте добры.

– Не хочу, – буркнул Ноготь, искоса разглядывая спасительницу.

Вблизи она казалась старше. Породистая – куда там поляку Феликсу! Ноготь таких видал только на рекламных плакатах фильмов про красивую жизнь. Пушистая шубка небрежно распахнута, придерживающие руль пальцы унизаны кольцами, точёный профиль будто художник набросал на испятнанном жёлтым светом ночном полотне. На миг отвлекшись от дороги, богачка метнула на Ногтя строгий взгляд и повторила:

– Пристегнитесь!

Ноготь безропотно щёлкнул пряжкой.

– Это зачем всё? – угрюмо спросил он. До него начинала доходить пугающая нереальность происходящего.

Женщина пожала плечами.

– У каждого должно быть право на шанс. Контроль иногда перегибает палку, – туманно пояснила она. – Я думаю, вы годитесь на что-нибудь более стоящее, чем мелкое вредительство.

– В смысле?

– В прямом. Как они вас нашли?

Ноготь недоумённо выругался.

– Кто-то вызвал, вот и нашли. Или вы не про ме… милицию?

– Не про милицию, – усмехнулась дама. – Давайте так: мы вас сейчас накормим и отмоем, я вам всё подробно расскажу, а там решите сами, что со всем этим делать. Расслабьтесь, пожалуйста, никуда я вас не сдам.

– Да уж я понял, – буркнул Ноготь. – Хотели бы – уже бы этому сдали… который гнался…

– Верно мыслите, – она отчего-то развеселилась. – Меня зовут Лидия. Вас?

– Ноготь, – вызывающе бросил он.

– А по-человечески?

Ноготь замялся. Само собой куда-то пропало желание ей хамить.

– Александр, – буркнул он.

– Очень приятно, – церемонно произнесла Лидия.

Машина, заложив лихой поворот, выскочила на просторную набережную. Ноготь не помнил, когда в последний раз бывал в центре Москвы. Наверное, пару лет тому назад, когда не отчаялся ещё найти в столице хоть какое дающее доход занятие. Легальное.

– У вас есть желание приносить пользу обществу? – ни с того ни с сего спросила Лидия. Она в своё удовольствие выжимала газ на полупустой дороге; растаявший и заново смёрзшийся снег под колёсами не слишком её беспокоил.

Ноготь честно задумался.

– Ну… Если оно мне будет приносить.

– Сносно, – подумав, решила Лидия и пошевелила в воздухе пальцами. – Будьте добры, найдите в моей сумке телефон.

Что-то требовательно ткнулось Ногтю в плечо. Дамская сумочка, та самая, на содержимое которой покушался Хмурый, висела в воздухе без видимой опоры и жёстким уголком сердито подпихивала обалдевшего пассажира.

– Ну возьмите же! Долго мне делать поправку на ускорение? – раздражённо поторопила Лидия.

Ноготь цапнул сумку. Ничего в ней не было особенного – кроме, пожалуй, очевидной дороговизны. Такую продай умеючи, и целый год можно жить… Лидия опустила ладонь на руль, как ни в чём не бывало. Да уж… Должно быть, вызвать пламя из ниоткуда для неё – детский лепет.

– А я тоже так смогу? – осторожно спросил Ноготь, не решаясь разомкнуть застёжку на сумочке. – Как вы сейчас?

Лидия повернулась к нему и тонко улыбнулась.

– Всё зависит исключительно от вас.

I. Ладмировы дети

С малых лет Ладмира в Заречье прозвали Рябым – за серые меты, оставленные на лице и руках болотной хворобой. А ещё Счастливцем, потому как в то лето из всех, кто занедужил, один он живой и остался. Свезло: заглянул в деревню мимохожий волхв, выходил мальчонку, имя своё оставил зареченским и наказал впредь звать сразу, не ждать, пока совсем худо станет. Тогдашний староста едва лоб себе не разбил, хвалы вознося Стридару. С тех пор, как помер старик Бажан Вихорский, и позвать-то было некого.

А Ладмир и впрямь после того стал удачлив, словно сама Рагела-судьба взяла пахарева сына под крыло. В какую бы передрягу ни впутался, выходил он всегда целёхонек, а то и с прибытком. Иной бы, может, загордился, принялся бы пробовать на зуб нежданный дар, выбился бы в большие люди – или сгинул без вести, прогневив однажды богов. Не таков был Ладмир. Усердно распахивал он по весне своё поле, сперва с отцом, а когда тому пришёл отмеренный срок – один; возил на торжище в Вихору ржаное зерно, ладил на дворе то баню, то ригу, ходил со всеми на капище благодарить богов за каждую новую весну. Под старым отчим кровом жили с ним почтенная матушка да незамужняя сестрица Милолика; когда же минуло Ладмиру двудесятое лето, привёл он в дом молодую жену – поморянку с Медвежьего берега. На неё всё Заречье сбежалось поглядеть: статная, чернокосая, со смелыми глазами и шалой улыбкой, отличалась она от ильгодских девиц, как орлица от воробьёв. В родном краю звали её Мааре, здесь же переиначили в Мару, чтоб языки не ломать о чужое слово. Под стать гордому облику оказался и нрав Ладмировой жены: взгляда перед мужчинами не опускала, старших же товарок могла подчас так приласкать хлёстким словцом, что тем только и оставалось стоять да глазами хлопать. Лиска, деревенская ведьма, крепко пришлую невзлюбила; с Лискою вместе – и половина зареченских баб. Может, за гордость и острый язык, а может, за то, что вслед поморянке все мужики оборачивались.

Чего только не говорили про чужачку! И ворожит-то она в безлунные ночи, и слово злое знает, и в Гиблый лес ходит, и с неживыми путается… Любавка, кузнецова жена, так и вовсе всем рассказывала, будто не верна поморянка Ладмиру. Мара знай себе посмеивалась. Когда стал подрастать старший их сын, все увидали как ясный день: брешет кузнечиха. Ладмир Меньшой, кроме имени, от отца унаследовал и крепкий стан, и широкоскулое лицо, и пшеничного цвета волосы – ничего не взял от матери, кроме хитроватых серых глаз. Таков же уродился и Волк, разве только в плечах поуже да нравом посмирнее брата. Третьей была Зимушка, двумя летами младше Волка, – отцова отрада, бабкина забава. Боги миловали: семью Ладмирову не брала ни снежная лихорадка, ни красная хворь; в самые лютые холода обходила Семара-смерть дом пахаря, словно вовсе позабыла сюда дорогу с тех пор, как волхв её отвадил. Так было долгих пять лет.

Шестая зима выдалась на редкость холодной. В ночь солнцеворота на небе не было луны; Лиска сказала, что то дурной знак: не видать в грядущее лето никому счастья. Свирепые метели выстелили весь мир снегами, так, что в человечий рост лежали в полях сугробы, а иной раз не выйти было за ворота: сразу за частоколом высилась холодная белая гора. Неживые бродили вокруг Заречья тёмными ночами и серыми днями, лишёнными солнца; вой их и плач студил кровь в жилах похуже жестоких морозов. Зверья из лесу охотники приносили мало, а что добывали – то никуда не годилось. Тех, кто не выдержал стужи и голодухи, против обычая не хоронили в мёрзлой земле близ капища; сжигали, едва оттащив за частокол, а когда было не выйти – то прямо посреди деревни. Всякому известно: когда вдруг свой покойник неживым обернётся, запертые двери от него не уберегут, а от нежизни, вестимо, только огонь и спасает.

Грудная хвороба, почитай, в каждом доме кого-нибудь тронула, а кого и не по разу. У Лиски быстро кончились припасённые с лета травы; зелья варить ей стало не из чего, только и осталось, что нашёптывать заговоры на сплетённые из ниток обереги да молить богов о милости. Маленькую Зимку пощадила суровая тёзка; уберегли боги и Ладмира Меньшого, а вот Волк расхворался не на шутку. Злопамятная ведьма отказалась помогать гордой поморянке: сказала, не выходит оберег, а значит, на то воля Семары. Знать, решили боги взыскать с Ладмира-Счастливца за долгие лета удачи.

Мара на недобрые знаки плюнула. Хлопотала с младшим сыном, сколько хватало сил; жгла, не жалея, дрова в очаге, кутала мальчонку в накидку из белого медвежьего меха, что привезла с собой из родных краёв, а когда становилось совсем невмоготу – ругалась сквозь зубы на своём языке, трескучем и грозном. Свекровь на неё ворчала: разве ж дело – богов гневить, на сносях-то? Раз одного уже выбрала себе Семара, то хоть другого надо сберечь. Своя бы послушалась, а поморянке всё было нипочём, ровно что стенку уговаривать. Холодов Мара боялась не больше, чем людской молвы, а в злую волю судьбы не верила вовсе.

– Богам угодно, чтоб мы жили да радовались, – упрямо говорила она, утирая Волку испарину с горячего лба. – Ежли кого и забирает Матерь – то значит, не сделать уж ничего. А покуда можно делать – так я и буду!

На исходе зимы, когда спали морозы и солнце повернуло к весне, Волк выздоровел. На потеху матери и к бабкиному изумлению, сам слез с лавки, на которой пролежал много дней, засмеялся, затопал по полу босыми ногами. За то надо было как следует богам отдариться; Ладмир-Счастливец отвёз на капище лучшего зерна, доброго мёда с заповедной борти и три серебряные деньги. Серебро положил перед вырезанным из ясеня Стридаровым идолом – в благодарность за давний подарок волхва. Строптивую Матерь же просил о новой милости, не себе – жене и не рождённому ещё ребёнку. Чтоб сбылось Лискино гадание, чтоб по весне даровали им боги сына, здорового и сильного, чтоб сама Мара, измотанная долгой лютой зимой, не ушла вперёд срока за край мира. Взамен, говорил, что угодно отдаст – хоть удачу свою волшебную, хоть десяток лет жизни. Так сказал в священном месте, на высоком берегу Малой Вихоры, у девяти ветров на перекрестье, меж зимой и весной – чтоб наверняка услыхали.

Лиска, про то разузнав, только языком поцокала:

– Не бывать тому. Где ж видано, чтоб боги задёшево дары раздавали?

Как в воду глядела. Камушки, которые ведьма бросила ради просьбы Ладмировой матери, предрекли третьему Марину сыну родиться мёртвому. Старуха от ведьмы ушла опечаленная, а ранней весной увидала: лишь самую малость ошиблось гадание. Обещанный Ладмиру сын родился прежде срока, слабым, едва живым; Лиска оглядела бледную измученную Мару, потом её младенца, цыкнула зубом и сказала сразу:

– Не жилец.

Поморянка, такое услыхав, последними словами её прогнала – даром что сама лежала при смерти. Ведьма на порог плюнула да и ушла, наказав впредь помощи не просить. Свекровь перепугалась, сполна припомнила Маре и строптивость, и дерзость; повелела скорее перед богами повиниться, а младенцу имени покуда не давать. Невестка никакой вины за собой не признала; богам молилась усердно, младшего сына же нарекла Яром, чтобы имя стало ему оберегом и против последних холодов, и против злых сил, и против самой смерти. От недобрых знамений отмахивалась, как и с Волком было; едва сумела на ноги встать, всех, кто мешал, от себя и от сына разогнала и вновь взялась делать, что могла. На Лиску не надеясь, сама, как только сошли снега и проглянули ростки, принялась ходить по лесам, собирать чародейные травы. Колдовского дара Маре не досталось, зато мать научила её лекарской премудрости. Всякому известно: на Медвежьем берегу каждая женщина умеет и рану перевязать, и порченую кровь выпустить, и лихорадного выходить. Ведьма на то смотрела ревниво, всё твердила упрямо, что жить младшему Ладмирову сыну до Аринова дня, не дольше.

Той же весной и кузнецу даровали боги сына – долгожданного после четырёх дочерей. Лиска зачастила в кузнецов дом, сама приносила то снадобье для Любавы, то оберег для маленького Митара. Хозяин щедро отдаривался, не жалел для колдуньи лишнего куска; в ночь на Аринов праздник Лиска раскинула для него камушки и посулила кузнецу с женой жизнь долгую и безбедную, дочерям его – богатых женихов, а сыну – судьбу великую и славную. Любава запомнила и стала ходить гордая; таких-то предсказаний даже старосте до сих пор не доставалось! Мстилось ей иной день, что Митар станет у князя воином, иной – что в Вихоре первым купцом. Так подругам и говорила, когда случай выпадал посудачить.

– Ты, Любава, языком-то зря не трепли, – как-то раз выговорила ей смешливая соседка. – Лиска нынче что ни скажет – всё мимо! Небось стара стала, нюх теряет…

– Где ж она теряет?

– А вон, гляди, всю зиму Ладмировой жене твердила, будто Матерь то одного сына у неё заберёт, то другого. Ан нет, живёхоньки все!

– Так вестимо, Ладмир-то сам заговорённый, – Любава поджала губы, глянула недобро через улицу на дом пахаря.

– Может, и заговорённый, – подруга покачала светлокосой головой, – да только и Мара у него умница. Что б стало, ежли б Лиске поверила? Уже б и впрямь кого хоронила бы…

– Поглядим теперь, что на деле станет, – кузнецова жена усмехнулась, запахнула на груди расписной белогородский платок. – Боговы подарочки – такие они… Того и гляди, слезами отольются.

Дни сменялись днями. Стало припекать солнце, поднялась в полях озимая рожь, умыли землю первые грозы. Словно в награду за пережитую зиму даровали боги тёплое, дождивое лето; в такое только брось зерно в землю – само прорастёт и в назначенный срок обернётся обильным урожаем. Ладмир в поле ходил то один, то с сестрой: верная его помощница днями и ночами занята была дома, у очага и у колыбели. Старая матушка, после болотной хворобы пятерых похоронившая, смотрела на невестку да всё больше помалкивала. К великому счастью повстречал когда-то Ладмир поморянку на вихорском торжище: ладила нравная и с богами, и с судьбой. Вот, глядишь, Волк совсем окреп, будто и не хворал вовсе; вот Зимушка приловчилась так резво по двору бегать, что иной раз и не угонишься. Младший, которого бабка всё боялась прозывать по имени, материной заботой и милостью богов набирался сил, хоть и твердила упрямая Лиска, что сроку ему – до Вельгоровой ночки. Один из всех унаследовал он отцовские карие глаза; бабка украдкой надеялась, что и удачи Ладмировой досталось внуку сполна. В Вельгоров праздник, когда Милолика, отчаянная, плясала у летних огней, а Ладмир пил допьяна в честь будущего урожая, старуха всю ночь простояла на коленях перед резными ликами богов. Поутру, заглянув в невесткин кут, она застала Мару и младшего внука мирно спящими. Тогда и поверила впервые, что и впрямь обошлось – заплутала смерть по дороге к их дому.

Наладилась, пошла своим чередом неторопливая жизнь. Ладмир Меньшой рос таким же, как отец: коренастым, по-бычьи сильным, на мысль и слово нескорым, зато справедливым и рассудительным. Как пошло ему десятое лето, Счастливец стал брать первенца с собою в поле; тот втайне гордился, на братьев посматривал свысока. Волк, смышлёный и осторожный, до сих пор хвостиком ходил за старшим, а теперь остался один. Средь пёстрой мальчишечьей гурьбы он стал держаться вместе с Яром, которого сверстники накрепко прозвали Пройдой за охоту до всякой проказливой выдумки. Черноволосый, быстроглазый, не по летам хитрый, младший так и остался материным любимцем, зато по всей деревне прослыл занозой. Седьмицы не проходило, чтоб отец не задал ему трёпку: то за побег к речке в самый полдень, то за затею дразнить свирепого дворового пса, то за жалобы от соседей. Тут больше всех старалась Любава. Супротив её чаяний, Митар с Яром сдружились не разлей вода; куда один, туда и другой, хоть к реке, хоть в поля, хоть к запретному для малых детей капищу. Драться, чуть что не так, им то не мешало. Мара, увидав синяк на скуле у сына, лишь посмеивалась и наказывала отцу на глаза не попадаться, а Любаве всякая Митарова царапина была что рваная рана. Сына кузнецова жена слёзно увещевала с бедокуром дружбу не водить, Ладмиру пересказывала всё, что умела из Митара вытрясти – знала, что мать Яру разве что пальцем погрозит. Пройда наказания терпел, а наутро снова лез, обиженный, с кулаками – за то, что Митар его выдал. Приходила пора Любаве опять причитать, мазать сыну ссадины Лискиным снадобьем да ворчать на Пройду, на котором всё заживало, как на собаке.

Сёстры, Зима и самая младшая, Забава, уж на что разные лицом и повадками, обе обещали к должному сроку стать завидными невестами. Зимка, светлокосая, сероглазая, переняла у отца строгий нрав и любовь к труду; прилежная материна помощница, она рано взялась за прялку, училась стряпать и шить. Забавку в её малые лета Мара не неволила и баловала, покуда можно было. Ласковая и игривая, как котёнок, младшая стала в доме любимицей – и сама в ответ всех любила искренне и беззаветно. В отличие от сестриной, будущая красота её казалась для зареченских причудливой, диковатой: по-здешнему смуглая и невысокая, лицом и чёрными как смоль волосами Забава удалась в мать-поморянку. А вот мягкий нрав её вовсе на материн не походил. Когда вдруг обижали её деревенские дети, младшая Марина дочь слова в ответ сказать не умела – принималась глотать слёзы. Тут уж скорый на расправу Пройда лез вступаться за сестру, а она потом жалела его, наказанного, и тайком таскала брату запрещённые отцом сласти.

Такие шли в Заречье дела в первое лето княжения молодого Горислава. Шли бы они и дальше, к радости ли, к печали, но по-иному рассудила насмешница Рагела. Уже ткала она пёстрое полотно людских судеб – и для Заречья, и для Ильгоды, и для всей земли от края до края, и сама ещё, верно, не знала, в какой узор сплетутся отмеренные ею нити.

II. Неслух

Зимка прибежала с поля насквозь промокшая: дождь разгулялся не на шутку. На дворе никого не было, один только приблудный чёрный кот с порванным ухом сидел на крыльце, прятался от холода и влаги. Все собрались у пышущей жаром печи: тётка стряпала, бабушка латала старую отцову рубаху, Волк прилежно что-то строгал коротким ножичком – должно, опять дудочку себе на потеху. Младшие возились в тёмном закутке, подальше от подслеповатых бабкиных глаз – пытались выманить на белый свет домового. Зимка встала над ними, упёрла руки в бока, точь-в-точь как матушка, когда сердится, и сказала грозно:

– Вы что ж такое делаете? Батюшка велел Бурого не донимать!

– Тихо ты! – шикнул на неё Яр и подтолкнул к стенке плошку с молоком. – Вылезет же вот-вот!

– Бабушка! – погромче окликнула Зимка. – Тётушка! Опять они Бурого ловят!

– А ну бросьте! – тут же всполошилась Милолика. Она бросила ухват, подскочила к Яру и за шиворот оттащила его от тёмной щели. Забавка обиженно захныкала. – Ох, горе-горюшко! Да можешь ты хоть одну лучиночку смирно посидеть?

– Так я и сижу, – откликнулся Пройда. – Поглядеть вот хотел, как Бурый в свой закут помещается. Он ведь толстый.

– Делать тебе нечего! – тётка закатила глаза. В печи сердито зашипело; горестно ойкнув, Милолика бросилась спасать стряпню. – Вот наказание… Поди сюда, сядь, чтоб я тебя видала, и так сиди! А ты, Забава, вон туда, на лавку. Тоже хороша! Тот-то ладно, ни ума, ни совести, а ты куда же?

Яр глянул на неё сердито, Зимке показал кулак и поплёлся, куда тётка велела. Забава, за себя и за брата несчастная, нехотя вскарабкалась на лавку у окна; глаза у неё были на мокром месте. Нечего реветь – не просто так взрослые что-нибудь запрещают! Зимка наскоро переоделась в сухое, распустила влажную косичку и уселась поближе к печке – греться.

– Батюшка говорит, вчера на Силином поле полудницу видали.

– Ох, боги милостивые, – пробормотала тётка себе под нос. – И что ж Сила, жив-здоров?

– А он туда теперь не ходит. Говорят, волхва станут звать.

Тут уж все встрепенулись, даже бабушка. Волк аж рот раскрыл. Ясное дело, всем любопытно на волхва поглядеть! Зимке и самой страсть как хотелось, только она того ни за что бы вслух не сказала. Всё одно, небось, разве из-за забора мельком увидать доведётся.

– Что делается! – тётка прикрыла заслонкой жаркий печной зев и утёрла пот со лба. – Ну да в наших-то краях… Тут впору своего волхва держать, а то пришлого зазывать всякий раз – подарков не напасёшься. А вы, покуда полудницу не прищучат, за частокол не ходите! – спохватившись, она насупила брови и оглядела притихших племянников. Яру погрозила особо: – Узнаю, что сбежал – всё отцу расскажу, чтоб всыпал как следует!

Пройда смиренно отвёл взгляд. Как пить дать, подобьёт Митара удрать поглядеть на полудницу! Зимка беспокойно заёрзала на лавке. Она – старшая, стало быть, ей положено за братцем приглядывать. А поди за ним пригляди, когда даже тётка с упрямцем сладить не может! Лучше б ему вовсе со двора ходить запретили…

– Почему у нас своего волхва держать надо? – спросил Волк. Он, кажись, позабыл про свою работу, хоть и сжимал ещё в руках ножик и дудочку.

– Потому что в Гиблом лесу – край мира, – тут же сказала Зимка. – Оттого и неживых там много.

Забавка широко разинула рот.

– Правда?

– Правда, – ответила вдруг бабушка. – Верно Зимушка говорит. За то лес Гиблым и кличут.

– А неживые из-за края мира приходят? – жадно спросил Яр.

– Того никто не знает, – бабушка покачала седой головой. – С неживыми говорить нельзя.

– С Бурым-то можно!

– Так то Бурый, – иголка в бабушкиных пальцах зацепила обережную вышивку, соскользнула с выпуклого узелка. – А в Гиблый лес ходить не след. Никто и не ходит.

– Охотники по зиме хаживают, – упрямо сказал Пройда. – Говорят, там даже в самый холод добыча бывает.

– Потому как зверьё непуганое, – терпеливо ответила бабушка. – А ходят туда самые отчаянные, и не по доброй воле. Да ещё, может, волхвы. Они, я слыхала, за край мира ступать умеют и невредимыми возвращаться.

Пройда чуть с лавки не рухнул от любопытства.

– То как?

– Вот придёт к нам волхв – его и донимай, – прищучила Яра тётка. – А до той поры за околицу ни ногой!

Пройда скорчил ей рожу, получил подзатыльник и сердито насупился.

– Больно надо.

Тётка довольно хмыкнула. Поверила, наверное. А Зимка ни на миг не поверила. И решила так: когда вдруг заметит, что брат сбежать собрался, сразу же взрослых кликнет. Пусть уж лучше ему достанется, а не ей – за что, что видала, да не сказала.

***

– Нынче волхва звать будут, – шёпотом сказал Митар.

– Знаю, – Яр высунул голову сквозь выставленное на лето окошко. Из-под крыши высокого кузнецова дома хорошо видна была улица, пока ещё почти пустая. – Так пока все на него глазеть будут, можно и удрать.

– А мне тоже поглядеть охота, – Митар вынул из волос ломкий соломенный прутик. – Да и страшно нынче за околицу-то ходить… Поймают – накажут.

– Не поймают, – Яр усмехнулся и ткнул друга локтем в бок. – Испугался – так и скажи.

– Ничего я не испугался! – Митар попробовал вернуть тычок, но Пройда проворно откатился в сторону, приминая раскиданную по полу солому. – Вот прибьёт волхв полудницу, тогда и пойдём, ясно тебе?

– Так он, может, до Вельгоровой ночи провозится. Бабка говорит, он старый уже.

– Вот и поглядим, старый али нет!

Яр отряхнул с рубашки соломенную труху и призадумался. По чести-то говоря, ему и самому хотелось на волхва посмотреть. Но взрослые, поди, и близко не подпустят! Только и остаётся, что из-под крыши подглядывать, а что отсюда видать? Ничего! Другое дело на частокол взобраться – оттуда всё Заречье как на ладони…

– Вот как сделаем, – решил Яр. – Залезем на мостки, посмотрим оттуда. А как наглядишься – так через стену и в лес.

– Поймают.

– Не поймают, говорю тебе! Ежли вдруг что, скажем – на волхва посмотреть полезли.

Митар покосился на видневшиеся через окошко заострённые верхушки частокола. Замотал головой.

– Не хочу я! Лезть высоко, упадёшь – расшибёшься.

– Мамка, что ли, запретила?

Сказал – и тут же прянул в сторону, чтоб Митар кулаком не достал. Давясь смехом, поднялся на колени, нагнул голову под низким скатом крыши.

– Не хочешь – так и не надо, сам схожу! Расскажу потом, а то ж ты, бедный, изведёшься…

Митар от обиды стал красный, как варёный рак.

– Пойду я! Тише ты только, не то услышат…

Яру того и надо было. Можно, конечно, одному пойти, но вдвоём и на стену забираться сподручнее, и идти веселее, и никто потом сказать не посмеет, будто Пройда всё выдумал. Мостки на самом верху частокола сделали, чтобы чужих от деревни отваживать – живых ли, неживых. Яр туда не раз уже лазал, знал наверняка: по лестнице взобраться успеешь – никто снизу их, малых, не углядит. А нынче-то и глядеть никто не станет: все, кто не в поле, сбегутся на волхва смотреть…

Так оно и вышло. В назначенный срок вышел на середину улицы староста Тихомир; даже сверху видать было, какой он весь нарядный, в лучшей праздничной рубахе, в добрых сапогах. Жена его держала на рушнике румяный хлеб. Рядом топтался дядька Сила – он уж который день боялся в поле выйти из-за полудницы. Вокруг столпились взрослые; были тут и Митарова мать, и старуха Лиска, и даже тётка Милолика нос из дому высунула – правда, вперёд её всё одно не пустили, так и вытягивала из-за чужих спин длинную шею. Видел Яр и брата с сёстрами: взобрались на забор, как коты дворовые, да разве так углядишь чего?

– И впрямь хорошо отсюда, – шепнул Митар, подбираясь поближе к краю мостков.

– А ещё лучше, что нас снизу не видать, – гордо ответил Яр. – Гляди, сейчас звать примется!

Внизу староста полную грудь набрал воздуха и гаркнул так, что вороны за частоколом загалдели от страха:

– Дра-а-ага-а-ан!

Все замерли, даже Митар тише стал сопеть. Ветер ещё не бросил носить старостин голос, как вдруг явился посредь Заречья высокий старик, с длинной седой косой, с узловатым дорожным посохом. Чем-то походил он на Стридаров идол, который Яр видел на капище. Опершись на посох, волхв оглядел зареченцев и величаво склонил голову:

– Живите да здравствуйте, добрые люди. Почто позвали?

Митар шумно выдохнул прямо над ухом.

– Каков, а?

– Дед и дед, ровно как ваш Боруха, – буркнул Яр.

Он-то ждал, что волхв поднимет к небу посох, призовёт ветер и грозу, землю заставит дрожать под ногами – все ведь только и говорили, какой он могучий. А старик знай себе с Тихомиром любезничал, выспрашивал про полудницу, будто байки явился слушать, а не с неживыми воевать. Яр насилу дождался, пока они уговорятся: нынче же сходить в поля, посмотреть, что да как, а назавтра к полудню взяться за дело. Дядька Сила сам вызвался гостя проводить; они вдвоём вышли неторопливо за частокол. Пришлось ещё терпеть, покуда уйдут подальше. Яр бросил напоследок взгляд вниз, вздрогнул – показалось, будто Зимка из родного двора прямиком на него глядит – и встряхнул друга за плечо.

– Пошли!

– Да как же? – Митар боязливо выглянул между заострёнными верхушками брёвен. – Тут и схватиться-то не за что!

– Трус ты несчастный, – Яр первым взобрался на частокол, нащупал ногой выступ на смолистом бревне. – Давай следом, раз такой храбрый!

Цепляясь за кору, за стягивающие брёвна перекладины, он проворно, как кот, спустился почти до самой земли, а потом лихо спрыгнул в высокую траву. Митар тоже слез, то и дело поглядывая вниз. Под конец неловко ухватился за кусок подгнившей коры и кулём свалился наземь, обиженно пискнул. Яр пополам согнулся от смеха; Митар вскочил, шмыгнул перепачканным носом и бросился на друга с кулаками. Пройда для порядка отвесил ему тумаков, сам получил сполна и, не будь дурак, отскочил подальше в сторону:

– Брось ты! Не то так и не пойдём никуда.

А идти было далёко. Прочь от реки, мимо заброшенных полей, сырым логом и луговиной. Траву здесь отродясь не косили; стояла она выше головы, налитая земными соками. Пахли мёдом белые венчики, резные листья трогали за плечо; даже вздумай Зимка наябедничать тётке, нипочём их тут не поймают. Перед самой лесной опушкой Митар вдруг встал, боязливо заозирался.

– А ну как там неживые? – шёпотом сказал он, щурясь на морщинистые стволы.

– Конечно, – Яр важно кивнул. – Там они и есть.

– Не след с ними встречаться!

– Так они днём в норах спят, – Пройда загодя отскочил подальше и показал другу язык. – Не быть тебе охотником! Охотники ничего не боятся.

Митар озлился, пошёл весь красными пятнами.

– Я-то буду, а ты-то – нет! У тебя отец – пахарь, значит, и тебе пахарем быть!

– А вот поглядим!

Яр сорвался с места и припустил со всех ног прямиком в чащу. Не кинься Митар следом, он бы, наверное, сам струхнул через дюжину шагов: против других окрестных лесов в Гиблом было темно и сыро, тут и там лежал укрытый мхом бурелом, а прелые листьястелились под ногами сплошным ковром – ни следа, ни звериного, ни человечьего. Яр перешёл на шаг; он ещё мог бы бежать, да уж не хотелось. Холодно стало. Страшно.

– Пройда, – шёпотом позвал Митар, – пойдём назад.

Яр, храбрясь, фыркнул насмешливо.

– Ты иди, а я на край мира поглядеть хочу.

– А разве ж его видно?

– Может, и не видно. Не пойдём – не узнаем.

– Яр! – Митар, поднатужившись, нагнал его, пошёл рядом, тяжело дыша. – А вдруг его не видно, а мы возьмём, да и…

– Что ж ты за трус такой! – Пройда рассмеялся нарочито громко; голос его далеко раздался меж вековых деревьев. – Боишься – так и иди назад…

Он умолк на полуслове и встал как вкопанный. Митар тоненько охнул и задрал голову вслед за другом. Впереди среди листвы показались высокие выгнутые жерди, белые, как кость, перевязанные у заострённых верхушек цветными лентами. Теперь, когда смолк шум шагов, стало так тихо, как никогда в лесу не бывает. Ни птичьего посвиста, ни шороха в зарослях – только и слышно, как шелестит в низких ветвях едва живой ветерок. Яр поднял руку и, как учила мать, сотворил перед собой обережный знак. Митар торопливо за ним повторил.

– Тут, что ли? – шёпотом спросил Пройда.

– Дальше, – так же тихо отозвался друг. – То волхвы поставили, чтоб никто туда не ходил.

– Ты почём знаешь?

– Батюшка сказывал…

Всё было тихо. Никого, кроме них двоих, не видать, не слыхать – живых ли, неживых. Яр тронул носком башмака мягкую зелёную траву. Такая же, как везде.

– Пойдём-ка глянем.

– С ума, что ли, сошёл? – буркнул Митар. Он попятился назад, замотал головой. – Пропадёшь ведь!

– Не пропаду. Я до столбов и назад…

Митар, белый, как простокваша, спиной прижался к корявому вязу, аж глаза зажмурил от страха. Ну и пусть его… Тихо, ровно настоящий охотник, ступая по влажной земле, Яр подобрался к ближайшему столбу, тронул бледный гладкий бок. Неживое дерево под его ладонью было едва тёплым. Высоко-высоко над головой вилась вокруг серого когтя яркая алая лента. Обняв что было силы небывалую вешку, Яр кое-как вскарабкался по ней – недалеко, правда, не выше своего роста. Разожми он руки – тут же свалится, а что тогда, о том лучше не думать вовсе. Там, дальше, за крутым изгибом жердины, с виду такой же лес, как и за спиной. Висят на ветвях ядовитой крушины бледные незрелые ягоды. Поваленное бревно, почти разъеденое влагой и временем, заросло тёмными мхами. Виднеется сквозь просветы в листве далёкое белое небо. Впереди, посредь колючих зарослей, меж буро-зелёных стволов – нездешнее, страшное, манящее… Стоит только глаза закрыть – и понятно, где он, край мира. Будто едва слышный звон раздался из неведомой дали, будто острой иголкой кто уколол прямо в грудь. Как уйти теперь? Как не ступить за грань, из-за которой не вернуться?

Кто-то тихонько захныкал невдалеке. Должно, Митар совсем испугался… Яр встрепенулся, растерянно разжал окостеневшие пальцы, мешком свалился на мягкую сырую землю. Тут же вскочил, утёр со лба выступившую испарину. Увитые лентами столбы высились за спиной. Не беда; теперь-то он точно знает, в какую сторону ходить нельзя. Митар так и стоял, прижавшись к замшелому древесному стволу, неотрывно смотрел другу вслед. Не плакал.

Яр боязливо отпрянул к волшебной ограде. А ну как неживые? Всякий знает, какие они ловкие обманщики. Два лета тому назад, говорят, в Рябинах так девку в лес свели: помстилось посредь чащи, будто дитя плачет – и всё, поминай как звали. Да только разве умеют неживые эдак жалобно, тоненько, безнадёжно? Яр крепко стиснул зубы. С неживым не заговаривай – тогда и нет у него никакой власти. Довольно одним глазком только взглянуть и, случись чего, сразу за ограду. Недаром её волхвы здесь поставили…

– Пройда! – позвал вдруг Митар – тихо, испуганно. – Вернись! Не ходи туда!

Яр только отмахнулся – знаю, мол, что делаю. Раздвинул заросли крушины, пробрался меж тонких серых стволов. Охотники умеют ступать без шума, чтоб самый пуганый зверь не услыхал; они с Митаром тоже так учились тайком от всех. Спрятавшись за толстым старым вязом, Яр осторожно вытянул шею, готовый, чуть что, не то удирать назад, не то взбираться по шершавой коре. В груди покалывало, как от злого зимнего холода; впереди, за неприметной полянкой, лежал невидимый край мира. Ближе, чем оставшаяся позади ограда.

На трухлявом пеньке, оставшемся от выломанного ветрами дерева, сидела девчушка – как Забавка, может, чуть-чуть постарше. Она-то и ревела, не пряча в ладони раскрасневшегося лица, глотая текущие по щекам крупные слёзы. Яр её не знал – и немудрено: таких платьев, ладно сшитых, пёстро выкрашенных, даже у старостиных дочек в Заречье отродясь не водилось. Небось из богатых кто мимо ехал да за дочуркой не уследил… Или, может, впрямь неживая. Умеют неживые слёзы лить? А пищать, ровно как котята в закутке под крыльцом? Яр прищурился, пытаясь углядеть, нет ли в чужачке какого изъяна. Бабка так учила: неживому всегда чего-то недостаёт. Глаза ли, дыхания ли, голоса…

Должно, слишком он задумался – позабыл, что шуметь нельзя. Ступил неосторожно, зашуршал полусгнившей листвой. Девчонка вздрогнула, обернулась на шум, размазывая слёзы, вскочила на ноги. Башмаки у неё были тоже диковинные: цветом как слива, с круглыми носами, расшитые блестящими камушками.

– Ой! – пискнула она и спросила, незнакомо, не по-здешнему выговаривая слова: – Ты кто? Живёшь здесь?

Яр, не таясь больше, вышел из-за дерева. Не говорят так неживые. Как – боги его знают, но не так!

– Живу, – он махнул рукой туда, где далеко позади осталось Заречье. – Там вон, за лугом и полем. А ты что ж, потерялась?

Она кивнула, шмыгнула носом. Точь-в-точь Забавка, только косичка не чёрная, а светлая, как у Зимки.

– Мы за черникой ходили, я и…

Чер-ни-кой. Никогда Яр такого не слыхивал. Девчонка всё лепетала, сыпала словами, должно, чужеземными. Может, она родом с берегов Льдистого моря, где речь своя, на ильгодскую не похожая? А по лицу и не скажешь – вовсе как здешняя… Откуда бы ей тут взяться, посредь Гиблого леса, у самого края мира?

– Погоди, – он едва рот не разинул, как додумался. – Ты что ж, выходит… Оттуда? С другой стороны?

Она поглядела на него недоумённо, потом, подумав, закивала.

– Наверно. У меня бабушка в Ягодном живёт. Знаешь, где это?

Яр замотал головой, отступил на полшага. Но ведь живая же! Дураку понятно – живая… Расстроилась, задышала часто, вот-вот опять заревёт. Была бы неживая – уже б разговоры не разговаривала. А раз так… Больно, обидно кольнула зависть. Бабка говорила, волхвы через край мира ступать умеют. Ему, сыну пахаря, нипочём границу не перейти, а та вон в каких дорогих одёжках – верно, чья дочка или ученица. Закусив губу, Яр показал ей за спину, туда, где лежала невидимая холодная черта.

– Должно, туда тебе.

Она взглянула на него недоверчиво, потом, кажется, обрадовалась.

– Туда? А я думала, вон в ту сторону, но там только столбы какие-то. Вот спасибо!

Всхлипнула ещё разок напоследок, вытерла кулаками глаза. Яр не понял и половины того, что наговорила ему чужеземка. А вдруг он всё-таки ошибся? Вдруг она обычная, как все, а край мира её попросту убьёт? Ему ведь никак не узнать… Откуда-то потянуло холодом; ветер беспокойно зашелестел в листве. Должно, показалось…

– Как тебя зовут? – спросила девчонка, улыбаясь сквозь слёзы.

Яр рот раскрыл, чтобы ответить – и опять мороз продрал по коже, посильней, чем прежде. Девчонка тоже почуяла, завертела испуганно головой.

– Ты иди, – велел Пройда. – Беги скорей… Боги тебе в помощь.

Она послушалась – от страха, наверное. Развернулась и припустила прямиком к черте, будто не боялась её вовсе. Яр остался стоять, смотреть девчонке вслед. Мелькнуло среди кустов пёстрое платье – и тут же пропало, как не было. Пахнуло холодом, словно посреди лютой зимы. Пройда развернулся, наладился было бежать, да так и застыл, ни жив ни мёртв от страха.

Прямо перед ним висел в воздухе чёрный дым, как от давно не чищенного очага. Яр отступил на шаг – дым потянулся за ним; из тёмных клочьев выглянуло знакомое лицо. Его собственное. Упрямо сжатые губы, встрёпанные вихры, смугловатая кожа – только глаза белые, пустые. Неживые. Пройда попятился, для верности прижал ко рту ладонь, чтоб не проронить ненароком смертоносного слова. Покуда молчит – ещё не совсем пропал…

– Почто… пришёл? – спросил неживой его голосом.

Безглазый двойник шагнул ближе, вытянул длинную руку, сгрёб Яра за ворот рубашки. Пополз по коже мертвенный холод. Пройда что было сил толкнул неживого в плечо; без толку – тот так и стоял, как в землю врытый, глядел пустыми глазами, сжимал на горле ледяные пальцы. Не вырваться, не убежать; сам пропал, так хоть друг пусть цел уйдёт…

– Мита-а-ар! – крикнул Яр, надрывая голос. – Беги-и-и!

Неживой тотчас обернулся, уставился сквозь листву прямиком туда, где остался Митар. Вот-вот кинется! Сцепив зубы, Яр ухватил двойника за грудки; теперь не опрокинуть пытался, а удержать. Росту в них было поровну, силы у Пройды – меньше. Неживой встрепенулся, тряхнул Яра, как тряпичную куклу. Прямо так, не выпуская добычу, шагнул к ограде. Что ему мальчишка пяти лет от роду, всё равно, когда вдруг захочет, мигом Митара догонит…

– Стой ты, подлый! Не тронь его!

Яр что было сил рванул рубашку на груди двойника. Ладоням стало горячо, как от свежей ссадины; на сером льне загорелись алые пятна. Неживой вдруг взвыл, крепче сомкнул когтистые пальцы. То ли двойник развеялся чёрным дымом, то ли в глазах потемнело; блеснул на миг яркий солнечный свет – и тут же погас. Где-то невдалеке заверещал Митар. Холодно стало, как в поле посредь зимы; вмиг выстыл в груди воздух, замёрз в горле льдом, мешая дышать. Яр отчаянно дёрнулся – дотянуться до неживого, хоть чуть-чуть досадить напоследок. Не сумел. Стегнула по глазам колючая темнота, силы в руках совсем не осталось. Неживой зарычал над самым ухом, обжёг кожу мёрзлым дыханием.

А потом вдруг ничего не стало.

III. Поделом

– А я тебе, Мара, когда ещё говорила – не жилец…

Двойник скалит острые зубы, тянет длинные дымные руки – нет, не к нему, к сжавшемуся у коряги Митару. Как ни колоти по твёрдой прямой спине, как ни тяни за коротенькую чёрную косичку – всё впустую, будто и не замечает вовсе. А другу и невдомёк, что надо бежать; сидит, сбившись в комок, скулит жалобно, глядит мимо. Раз – и упал замертво, а неживой стоит над ним, кривит злобно Яровы губы. Грудь будто ледяным копьём пробили насквозь – до того больно глядеть, а не глядеть не выходит…

– Будет тебе, бабонька. Рано ещё…

Светлокосая девчонка ногой в нарядном башмачке ступает за холодную черту и падает мёртвая. Он ей так велел. Он виноват…

– Плохо дело. Неси-ка, хорошая, из бани горячих каменьев да печь разожги пожарче…

Девчонка сидит на пеньке, прячет в ладонях зарёванное лицо. Он, спотыкаясь о коряги, несётся к ней, кричит, чтоб ни за что не ходила к краю мира. Она поднимает голову, улыбается пустыми глазами. Заговорил, дурак… Первый заговорил…

Звонко, протяжно заголосил петух. Кто-то тронул Яру лоб горячими пальцами, коснулся шеи – искал, бьётся ли жилка под влажной кожей. Жарко. До чего жарко, как в бане, как в поле в ясный день…

– Полночь. Теперь уж легче станет.

Голос незнакомый. Низкий, звучный, неторопливый. И тут же – материн, тихий и тревожный:

– Так ведь сколько уж прошло, мудрый…

– То ничего. Выдержит. Ежли до сих пор дотянул, так теперь до старости доживёт.

Ох и всыплет отец… Под замок посадит, до будущего лета велит яблок медовых не давать. Ещё и, небось, Митарова мамка пристаралась… А вдруг Митар и не жив вовсе? Яр вздрогнул, будто его ударил кто, раскрыл глаза – как сумел, широко. Темно вокруг, только алый свет от печного огня пляшет по горнице. Тени от вырезанных из дерева богов – как живые, сердито смотрят со стен пламенными глазами. Старик-волхв склонил к плечу седую голову, усмехнулся в усы.

– Погляди-ка, бабонька, верно ли говорю?

Мать ахнула, склонилась над Яром, бережно отвела с его лба вымокшие от испарины волосы. Может такое быть, чтобы она плакала? Пахнущие молоком руки поправили одеяла, под самый подбородок подоткнули пушистый белый мех. Яр увернулся, попробовал подняться и рухнул обратно на подушки; в глазах на миг опять потемнело.

– Ты, малец, полегче. Слабый ещё, – строго сказал волхв.

– Ми… Митар, – шёпотом выговорил Пройда. Губы спеклись от жара, едва шевелились. – Где?

– Спит, почитай, – старик внимательно прищурил светлые глаза. – Он-то живёхонек-здоровёхонек.

Слава богам! Митар – живой, а отец пусть выпорет, и впрямь заслужил. Мать всё гладила его по волосам, шёпотом звала по имени, будто аукала. Совестно было смотреть на неё, такую. Волхв тяжело поднялся, расправил богато вышитую рубаху, взялся за прислонённый к стене посох; должно, наскучило ему тут сидеть.

– Ты бы, бабонька, поспала хоть до рассвету, – сказал он на прощание.

– Благодарствую, мудрый, – тихо сказала мать. Глаза у неё блестели. – Чем отплатить тебе? Хочешь – серебра дадим, али мёда, али тканого полотна…

– Мне плату за помощь брать не можно, – волхв покачал головой и усмехнулся. – Бывай, хозяюшка. С утра, может, свидимся.

Сказал так – и исчез, как не было. Мать вздрогнула, вздохнула, сотворила обережный знак.

– Каково тебе, хороший? – жалостно спросила она, гладя медвежий мех на Пройдином плече. – Хочешь ли чего?

– Пить, – шёпотом ответил Яр. – Жарко…

– Так волхв повелел. Терпеть надо.

Она встала, набрала в плошку воды, прошептала короткую молитву. Села рядом на лавку, помогла ему приподняться на подушках, прижала к пересохшим губам гладкий край плошки. Яр жадно глотнул тёплой водицы. Мать с ним носится, как будто нету за ним никакой вины. А она ведь есть… Тяжкая, как камень, чёрная, как печная зола. Нипочём нельзя волхву рассказывать. Пусть хоть ножом режет – нельзя, и всё тут! А старик, как назло, с утра прийти грозился; надо спрятаться так, чтобы не нашли, и тихо сидеть, покуда он вовсе из Заречья не уйдёт…

Мать отставила в сторону опустевшую плошку, прижала Яра к себе, как маленького. Он бы и вывернулся, когда б хватило сил. Братья увидят – на смех поднимут… А они и так поднимут, как узнают, что его поймали. И что б ему было не лезть за межу? Вернулись бы в деревню, рассказали всем, каково там, у края мира – даже большие уж не смели бы над ними потешаться! Теперь-то всё Заречье прознает, что Пройда попался. И правду не скажешь – перед волхвом боязно…

Он опустил тяжёлые веки и сам не заметил, как заснул под тихий треск пламени.

***

Хромая на левую ногу, медленно шёл Драган вдоль межи. Трогал посохом палые листья, поглядывал, на месте ли пёстрые ленты, не пора ли где подновить веховые столбы. Давненько не подходил он так близко к холодной черте. Сколько лет уж минуло с тех пор, как позабыл старый волхв дорогу на другую сторону, а всё помнилось ему зовущее беспокойство, от которого ещё за версту начинало ныть сердце. Было время, от тягостного того томления душа у него пела соловьём; теперь же пламя отгорело, остался один лишь седой пепел. Оттого неспешно брёл старик мимо столбов, не заступая за межу. Не за тем пришёл.

Страж всё никак не показывался. Не то зализывал раны, не то чуял, что Драгану к холодной черте не надобно. Никогда старик следопытом не был, ни за что не сумел бы найти то место, откуда малец его днём позвал. И без того здесь с чарами не сладишь; когда б не сказала девчушка, и не успел бы вовсе до лесу на своих двоих – выпила бы тень ребятёнка досуха. В былые лета, что уж там, ловчей бы управился…

Клок чёрного тумана неохотно выплыл из-за деревьев. Вытянулся, зарябил, обратился молодой рыжеволосой женщиной – какою Драган её помнил. Дюжину лет тому назад, увидав такое, он тут же сжёг бы неживую дотла; теперь не стал. Стало быть, так им говорить всего сподручнее. Тень боязливо шагнула ближе, остановилась у межи; заступить не посмела.

– Почто пришёл, волхв?

Драган встал против неё, оперся на посох. Не похожа, как ни старается. Глаза-то пустые у тени, а что ж без глаз?

– Говорить станем, – сказал он спокойно. – Ответишь – отпущу с миром. Не ответишь – не погляжу, что страж.

Тень, подумав, кивнула. Неживые лгать не умеют, а вот хитрить, лукавить, слова за слова заплетать – то запросто. Навидался таких Драган за долгую свою жизнь.

– Что ж ты на живых-то бросаешься? – укорил он, глядя в белые глаза. – Али обидели тебя?

– Обидели, – эхом отозвалась тень. – Уговор каков был? Покуда я свою службу служу, ваше племя меня не тронет.

– А ты службу служила?

– Да, – она сощурилась, переступила с ноги на ногу. – Как и велено: живых отваживать, дважды живых – спрашивать. Трое было – никто не ответил.

Вот оно как! Трое… А он – ни сном ни духом. Беленький-то – понятно, и против тени устоял, и на помощь позвать умудрился, и саму неживую, видать, волшебным огнём шуганул со злости за друга-приятеля. А вот что и чернявый непрост – то Драгану в голову не пришло. Был бы впрямь одинокий – быстрей бы оправился… Когда б только тень не сдурела от выпитой силы, как пьяница от хмельного мёда. Видал старик и такое. Много, видать, вытянула, раз клятвы свои позабыла…

– А третий кто же? Не меня ли сосчитала?

– Не тебя, – тень усмехнулась, качнула огненными кудрями. – Третий чужой. Пришлый. Ничего не сказал, назад ушёл.

– Покажи.

– Не умею, – неживая развела тонкими руками. – Не свиделись мы.

– А других двух?

Она молча обернулась сперва черноволосым мальчишкой, потом – белобрысым. Драган кивнул.

– Как было? Скажи.

– Никто мне не ответил, – упрямо повторила тень. – Кто не отвечает – тех надобно прочь отвесть, за межу. Не пошёл.

– А ты и рада, – упрекнул её волхв. – И что ж? Хлебнула лишку?

Отводит взгляд. Отсиделась в чаще, себя вспомнила, стыдно теперь и страшно. Добей она мальчонку – уже от самой только клятвы бы и остались. Драган нахмурил лохматые брови.

– А дальше что было?

– Не помню, – нехотя проговорила неживая. – Едва не сожгли меня.

– Кто?

– Кто ж его знает… Не ты ли?

Волхв задумчиво покачал головой.

– Не я.

Беленький. Как пить дать, беленький. На ногах устоять, когда рядом тень шастает, уже дорогого стоит, а ежли он так вот, без учения, взял да и призвал волшебное пламя – и вовсе самородок. И смышлён, раз додумался его, Драгана, позвать, чем с обезумевшей неживой в драку лезть. Когда вдруг с утра впрямь окажется, что таков он и есть, так надо в город вести, отдавать в обучение… Будут боги добры – славный волхв получится.

– Благодарствую, – сказал Драган, отступая от межи. – Неси свою службу, страж. Да смотри мне, не балуй, не то в другой раз не отпущу…

Она растаяла в темноте до того, как он договорил. Рада-радёшенька, что не сожгли. А как её сожжёшь, когда достойного стража днём с огнём не сыскать?

Старый волхв тяжко вздохнул, перехватил поудобней посох и зашагал обратно к деревне.

***

Яр продрал глаза, когда на дворе уж вовсю припекало солнце. Выпутался из-под одеял, вскочил на ноги – тут же сел обратно: голова пошла кругом. Хорошо хоть не было никого в горнице, кроме тощего чёрного кота. Пройда с досады топнул на него ногой; кот отбежал к дальней стене и там улёгся, сердито блеснул круглыми глазами. На столе, на который он как раз едва не вспрыгнул, стоял накрытый рушником горшок. Ступая по полу, как по льду, Яр перебрался к столу, уселся на лавку и приподнял полотенце. Страсть как хотелось есть.

– Ох! Куда ж ты вскочил, прохвост? – послышался за спиной визгливый тёткин голос. – А ну вернись и ляг!

– Не хочу, – буркнул Яр, запуская ложку в горшок. – Я уже здоровый.

– Где ты здоровый! – прикрикнула на него Милолика. – Волхв вчера полуживого принёс, мать ночь не спала, а он взял да вскочил! Вот погоди, вернётся отец…

– Да не могу я уже лежать! Можно хоть на двор выйду? – взмолился Пройда. – На солнце погреться…

Тётка призадумалась. Ложку не отобрала – и то хорошо. Кот завистливо таращился на Яра из своего кутка; пожалев животину, Пройда поманил чёрного, шлёпнул ему на пол немножко каши. Милолика, увидав такое, аж зубами скрипнула.

– Неча прикармливать, сам мышей ловить должен, – рявкнула она и замахнулась на кота полотенцем. Тот, голоднущий, не удрал – только выгнул спину и зашипел на обидчицу.

– Не тронь его, – попросил Яр. – Пусть ест, от нас не убудет.

Кот, не будь дурак, споро сожрал угощение и потёрся Пройде о ногу – давай, мол, ещё. Яр не осмелился: и так уже тётка злая, как бы тем полотенцем его самого не огрела. Милолика подхватила кота под брюхо, отнесла в сени и дверь за ним закрыла, как за пьяным гостем. Отряхнула руки о передник.

– Иди уж на двор, – проворчала она. – Только чтоб за забор ни шагу!

– Никуда я не пойду.

– Знаю я тебя, – досадливо цыкнула тётка. – Чем шкодить, лучше б вон на Митара равнялся. Его нынче сам волхв в ученики берёт, а из тебя что получится?

Яр вперился взглядом в пол. Митара волхв в ученики взял? С чего бы? Хотя оно понятно, с чего: у кузнеца вон сколько серебра, чего б волхву не отдарить за услугу… Только сам-то Митар зачем согласился? А охотничий промысел как же? Неужто веселее по дорогам таскаться, неживых жечь?.. Яр зябко повёл плечами и поскорее слез с лавки, пока тётка не передумала из дому его выпускать. Надоело сидеть взаперти.

Послушный, как тихоня Волк, он устроился на завалинке, подставил солнцу лицо. Днём, да в самую страду, людей по улице ходило немного, и то все скучные. Одна только Лиска пробежала по ведьминским своим надобностям, зыркнула на Пройду так, будто он её чем обидел. Иной раз язык бы ей показал, а сейчас не стал – тётка всё крутилась поблизости. Откуда ни возьмись вылез давешний чёрный кот, ткнулся лобастой головой Яру в ладони.

– Нету у меня ничего, – виновато буркнул Пройда, почесал зверя за ухом. – В дом не пойду – запрут ещё.

От скуки он попытался допроситься у тётки работы – хоть горох перебирать, хоть горшки чистить. Милолика не позволила, сказала, что он только всё запортит. Бывало такое, Яр и впрямь нарочно делал плохо, чтоб другой раз не заставили; сам себя наказал. Тётка развесила на солнце выстиранные простыни, они хлопали теперь на ветру мокрыми краями, словно хотели сорваться с верёвок и улететь прочь со двора, как большие серые птицы. Саму Милолику было за ними не видать – она возилась теперь у старой риги, зато Яр слышал, как она сердито гремит там горшками и плещет грязной водой.

С улицы донёсся далёкий тоненький плач. Забавка! Опять, небось, кто обидел, а она и в слёзы… Яр подхватился было с места, тут же нехотя сел обратно: не велено со двора ходить. Да и куда он нынче, когда пару раз шагнёшь – и упасть хочется? Тётку, что ль, кликнуть… А что она скажет? Мол, Забавка малая, дурная, пусть её ревёт, как начала – так и перестанет. Чёрный кот трусливо порскнул под крыльцо, уставился оттуда на Пройду жёлтыми глазами. Надутые ветром простыни надёжно укрывают от тёткиных глаз, а за шумной работой ничего она не слышит. Тереть ей ещё полдня те горшки… Яр соскочил с завалинки и крадучись перебежал к калитке. Голова закружилась, но не так, чтоб совсем стало худо. Он только сестрёнку проведает – и тут же домой. Скажет потом, что просто по двору ходил…

Забавка нашлась неподалёку, посредь пёстрой стайки девчонок. Рада, одна из Митаровых сестриц, вертела в пальцах соломенную куклу – ту, что рукастый Волк сделал для малой. Сама Забава своё добро отобрать назад не умела, вот и ревела под насмешки Радиных подружек, а тем всё было не так: и лента-то блёклая, и солома-то жухлая… Вот и отдали бы, раз им негоже!

– Рада, верни, – потребовал Пройда.

Ему голову приходилось задирать, чтоб заглянуть ей в лицо. Рада большая, на два лета старше; вздумает – как даст затрещину, а ему нынче и того хватит…

– Чегой-то я вернуть должна? – выплюнула она и повыше задрала руку с куклой. – Хочет назад – пущай сама заберёт.

– Да она ж малая, где ей?

Подружки захихикали вразнобой, а Забавка жалобно всхлипнула за спиною. Иной раз Яр уже бы изловчился, поймал обидчицу за руку и отнял сестрину игрушку, да нынче не попрыгаешь – с ног бы не свалиться всем на потеху.

– А ты чего со двора-то вышел? – хитро прищурив глаза, спросила Рада. Она спрятала руки за спину и отскочила подальше, будто боялась, что он к ней драться полезет. – Волхв говорит, ты вчера чуть со страху не помер. А ну как собака забрешет, испугаешься…

– Помолчи, – процедил Яр под девчачий смех. Щекам стало жарко. Вот как, значит, теперь про него говорят! – Куклу отдай и иди отсюда.

Рада, видать, обиделась отчего-то – смеяться перестала. Лицо у неё стало глупое. Молча протянула она ему Забавкину игрушку, а как он забрал – развернулась, хлестнув себя по плечам светлой косой, и сердито пошла прочь. Подружки, поозиравшись недоумённо, побежали за ней, шумно загалдели. Пройда поглядел им вслед исподлобья да и отвернулся. Леший его знает, что у девчонок в голове: то смеются, то ревут, поди разбери!

– На, – он протянул сестре куклу. Ленточка на соломенной шее растрепалась на концах, а из пышной юбки торчали кое-где поломанные прутики. – Волка попроси, пусть починит.

Забавка, хлюпая носом и благодарно лепеча, забрала игрушку, прижала к груди. Потрусила за братом к дому; видать, не хотела больше к подружкам. Тётка так и мыла свои горшки, не заметила ничего.

– Не говори, что я со двора ходил, – шепнул Яр сестре. – И так уж…

Да что там, хоть бы и сказала! И без того отец за вчерашнее всыплет хворостиной так, что на спину не ляжешь до Хатворова праздника. Забавка взялась дразнить засевших под крыльцом котов; Яр за ней смотрел зачем-то, сам не лез. Охота пропала.

Солнце повернуло уже к вечеру, когда опять по деревне прокатился шум: вернулся с поля волхв, а с ним – староста, дядька Сила, довольный, как домовой от сметаны, и ещё с полдюжины мужиков и баб. Яр, завидев развесёлую гурьбу, поскорее убрался в дом. А ну как вспомнит старик, придёт спрашивать? В горнице после жаркого солнца было темно и холодно; пока никто не видит, Пройда забрался погреться под материну медвежью накидку. Чуть не уснул. Не дали.

Забавка выскочила из сеней, вся встрёпанная и бледная. Яр торопливо выпутался из пахнущего зверем меха – по коже ровно мороз продрал – и выглянул из своего закутка сестре навстречу.

– Тётка, что ли, ищет? Так я здесь.

– Там волхв пришёл, – выдохнула сестрица, и тут же захотелось хоть в подклет, хоть в хлебную ригу, лишь бы с глаз долой. – И с ним тётка Любава. Про тебя спрашивают…

Вот ведь принесла нелёгкая! Раз волхв с кузнечихой пришёл, точно ничего хорошего не жди. Пройда кое-как слез с лавки – пол под ногами закачался, будто льдина на воде – и побрёл к дальней двери, да не тут-то было. В горницу ворвалась тётка, злая, как упырь; без слов ухватила его за плечо и поволокла в сени. Забавка, шмыгая носом, побежала следом.

– Худо мне, – заскулил Пройда от отчаяния. Может, хоть хворого Милолика пожалеет?

– Вот пущай волхв и поглядит, как тебе худо, – прошипела тётка и вытолкнула его на крыльцо.

Пройда зажмурился от яркого закатного солнца, сердито вывернулся из-под тёткиной руки. Волхв стоял посреди двора, сурово хмурил мохнатые седые брови. Кузнечиха торчала у него за спиной, злющая, руки в боки. Яр отодвинулся от Милолики: заступаться за него она точно не станет, а раз так, то пусть хоть не дотянется.

– Привела вот, мудрый господин, – угодливо проблеяла тётка. Попыталась ухватить Пройду за ворот; когда он увернулся, фыркнула, как рассерженная кошка. – Спрошай, чего хотел.

– А чего спрошать! – взвизгнула кузнечиха. Лицо у неё было круглое и лиловое, как огромный буряк. – Ежли не он опять, так и я не я! Вымесок поморянский! Отродье ведьмино! Проклятье на нашу деревню!

– Тише, бабонька, тише, – сказал волхв, величаво повернув к ней седую голову. Потом снова глянул на Яра – так, что сквозь землю захотелось провалиться. – Ну-ка, малец, говори, чего с Радой нынче повздорил?

Пройда ещё на шажок отодвинулся от тётки.

– Ничего я с ней не позвдорил, – буркнул он, пряча взгляд.

– Враль несчастный, – отрезала кузнечиха. Волхв опять строго на неё зыркнул.

– На дворе, сталбыть, сидел? – прошипела над ухом Милолика. – На улицу, сталбыть, не ходил?

– Да я и не ходил почти! Так, выглянул! – взвыл Яр. Поди теперь выкрутись! – Услыхал, что Забавка плачет, вот и…

Сестрица, заслышав своё имя, попятилась подальше в сени. Тётка на неё даже не глянула.

– Ох я тебе…

– Так что ж ты такого Раде сказал, а, малец? – спросил волхв, перекрыв чужие рассерженные голоса.

Яр покосился на него исподлобья. Старик глядел спокойно, даже насмешливо, будто насквозь видел. Как такому врать-то?

– Чтоб куклу Забавкину отдала, – нехотя процедил Пройда.

– А ещё?

– Да разве ж я помню?

Волхв рассмеялся. Вот боги видят – рассмеялся! Милолика с кузнечихой уставились на него, ровно впервые увидали. Старик покачал головой, стукнул посохом в пыль рядом с собой.

– Спускайся-ка сюда, а то говорить несподручно.

Яр пошёл. А что тут сделаешь? Милолика следом сбежала с крыльца, словно для того, чтоб он не вздумал удрать обратно в дом. Она-то только рада будет, когда вдруг волхв его чем-нибудь проклянёт!

– Так вот, малец, заруби себе на носу, – строго сказал старик, сверху вниз глядя Яру в лицо, – ежли кому чего приказал, так обязательно помнить надо. Нельзя по-иному.

– Ничего я не…

– Видать, чего обидное тебе сказали? – участливо спросил волхв. Пройда угрюмо промолчал. – Девчушка-то слова молвить не могла, покуда я чары не снял.

Тётка протяжно ахнула. Яр упрямо замотал головой. Брешет Рада, а кузнечиха и счастлива поверить. Да умом подумать – что он сделать мог? Сейчас-то? Даже за косу бы не дёрнул…

– Не умею я никакие чары, – честно сказал Пройда, глядя волхву прямо в глаза. – То Радка всё наврала…

– Не умеешь, значит, – старик сердито насупил брови. – А ну, сказывай, что как вчера было? Да смотри мне, соврёшь – увижу!

Разом стало холодно. Нельзя ему знать! Кузнечиха глядит злобно – тоже, небось, ждёт, что волхв Пройду прищучит. Милолика не стерпела, заговорила сама:

– Я, мудрый господин, только и знаю, что сбёг он, пока Тихомир тебя звал. Через частокол перебрался и был таков. Ежли б Зимка наша не сказала…

– Через частокол! – охнула кузнечиха и вмиг стала белая, как молоко.

– То я знаю, – проговорил волхв, не сводя взгляда с Ярова лица. – А дальше-то что было?

Зимка, значит, сказала. Ну, удружила, сестрица! А Митар-то сколько наговорил? Небось, не очень много, иначе б волхв осерчал, не стал бы его в ученики брать, сколько б кузнец ни заплатил. Старик их в Гиблом лесу видал, то правда, а всё остальное… Да Митар и не знает почти ничего!

– В лес пошли, – буркнул Яр с таким честным видом, с каким только мог. – А там тот, чёрный… Ну, он и споймал меня. Потом не помню.

– К границе-то почто полез?

Пройда поёжился. И правда, почто полез?

– Захотелось.

– Куда? На другую сторону?

Тётка аж задохнулась от злости. Яр от неё отошёл подальше – да вот беда, ближе оказался к волхву.

– Нет, просто… Поглядеть.

– Что ж, поглядел? И кого ты там повстречал, кроме стража-то?

Он знает! Всё знает, ничего от него не спрячешь! Вот сейчас вытянет признание – и проклянёт намертво. Ох, боги милостивые, лучше б уж отец розгой выдрал…

– Девчонка там была, – нехотя выдавил Яр, не в силах хотя бы взгляд отвести от сурового стариковского лица. – Я… я так подумал, что… не наша. Не здешняя. Знал бы наверняка – не сказал бы ей ничего…

– А что ж ты ей сказал?

– Где край мира, – шёпотом проговорил Пройда. – Думал… Думал, пусть уйдёт восвояси… Ничего не хотел дурного…

– Дурного и не вышло, – вдруг сказал волхв. – Девчонка, значит… Как пришла, так и ушла. А потом что было?

Яр так на него и таращился молча. Не вышло дурного? Верно он, стало быть, угадал? И что ж теперь, не станет старик его наказывать?.. Да уж станет, конечно – за то, что за межу полез. Но то ладно, то не беда. Главное – нет за ним чёрной вины. Пройда выдохнул, будто тяжкий груз сложив с плеч.

– Потом что… – а какая уж разница? Разве что кузнечиху вот перепугать ещё разок. – А неживой пришёл. Сначала был чёрный, а потом стал точь-в-точь как я, только глаз нету. Ну, я с ним и схватился, чтоб он до Митара не долез…

Тишина настала такая, что слышно было, как сердито дышит Любава. Волхв долго глядел на Пройду; не поймёшь, о чём думал. Потом разомкнул наконец узкие губы:

– Ошибся я, видать, – он повернулся к Митаровой матери, виновато склонил голову. – Уж прости, бабонька. Ежли вдруг захочешь – свези сына в город, отведи к наместному волхву. Без наставника не бросят. А ты, малец, – он вдруг улыбнулся, будто Пройда не провинился, а доброе чего сделал, – до утра подумай, хочешь ко мне в ученики али нет.

– Не хочу, – тут же выпалил Яр. Куда ему, пахареву сыну, к волхву в ученики?

– Не поспешал бы отвечать-то… Даю до утра тебе сроку, – повторил старик. – На рассвете, как уходить буду, приду – спрошу ещё раз. Больше не стану.

Сказал – и пошёл прочь. Кузнечиха так и глядела ему вслед, рот разинув; на тётку смотреть не хотелось. Забавка из сеней выглядывала, бледная и напуганная. Слышно было, как в соседнем дворе надрывно брешет собака.

Ох и всыплет отец, как про всё прознает!

IV. За порог

– Серебра, небось, захочет, – выплюнула Милолика и зло покосилась на Пройду, точно он вместо волхва требовал у неё звонкой деньги.

– Не захочет, – отец собрал хлебной коркой остатки каши. Он ни на кого не глядел, только в свою плошку. – Сказал, сам даст.

Тётка зло фыркнула. Хворостина так и осталась сегодня нетронутой; все теперь странно глядели на Яра, даже бабка, даже братец Ладмир, которому всегда до младших дела не было. Глядели да судили невесть зачем. Пройда помалкивал. Что б они ни говорили, отвечать-то волхву он сам станет. И уж знает, что скажет.

На что ему та волшба? На что отчий дом покидать, топтать пыльные дороги, с неживыми спорить? У старого Драгана рубаха, может, и богатая, а глаза всё одно усталые и печальные. Нет уж, пусть Митара в ученики забирает. Ладмир унаследует отцовское поле, Волк станет ремеслом заниматься, а Яру милее всего охота. Плохо ли?..

– Соглашаться надобно, – отец тяжко вздохнул и взглянул прямиком на Пройду. – То великая милость. Драган Белогородский – среди волхвов первый, и был, и есть.

– Ну и что с того? – спокойно спросила матушка. Все мигом к ней обернулись. – Ремесло у него трудное, опасное. К такому душа должна лежать.

– Был бы дар божий, а душа-то ляжет, – подала голос бабка.

Пройда не стерпел.

– Не ляжет! – сердито крикнул он со своего места, наклонясь вперёд, чтоб его все видели. – Я охотником буду, а в волхвы не хочу…

– Цыц ты, – шикнула на него бабка. – Может, жизнь-то твою Матерь сберегла, чтобы Премудрому вручить!

Матушка встала, уперла руки в бока.

– Возмужает – сам решит, что ему с жизнью своей делать!

– Ты, Мара, за себя говоришь, не за сына, – строго сказал вдруг отец. – Когда такое бывало, чтоб кого из нашего люда волхв себе в ученики просил? То великая судьба, не чета нашей тихой доле. Что ж, отказаться заради материной юбки?

– А на что та великая судьба? – горько спросила матушка. Обернув руки полотенцем, она принялась разливать по плошкам горячий кисель. – Где великость, а где счастье…

Тишина повисла в горнице – только и слышалось, как потрескивают лучины в светцах. Из-за печки выглянул Бурый, поморгал блестящими глазами, да и спрятался обратно. Мать поставила перед Яром плошку со сдобренным мёдом киселём. Будь всё как всегда, хлебать бы ему пустой, да не со всеми за столом, а в углу, наказанному. Всё вверх дном…

– По мне, так неча позориться, – процедила тётка. – Куда нашему-то неслуху да к волхву в обучение? Оглянуться не успеешь, как вернёт и серебро назад попросит…

– Молчала бы! – прикрикнула на неё матушка.

– А что мне молчать? Как есть, так и говорю!

– Вот ещё б тебя спросил кто! – мать недобро сощурила глаза и прибавила: – Повилика!

Тётка аж задохнулась, и бабка тоже. Отец хватил кулаком по столу, да так, что Волкова плошка, уже пустая, подпрыгнула и грянулась об пол.

– А ну! – рявкнул он. Рядом испуганно запищала Забавка; Пройда на неё шикнул и тихонько взял за плечо, чтоб успокоилась. – Чтоб не слыхал я такого!

– То сестрице своей скажи, – мать поджала губы.

– Так ты ж отпускать не хотела, – тётка медово улыбнулась. – Вот и я говорю – не след.

– Я навидалась, что неживые с людьми делают, – матушка сказала, как отрезала. На Милолику она и не глядела вовсе – только на отца. – Разве ж можно в такое ремесло – да родного сына?

– Неживые волхвов боятся, – угрюмо сказал отец.

– То кем быть надо, чтоб даже неживые боялись? – тихо спросила мать.

Отец молча встал из-за стола, поправил лучину в большом светце. Пламя заметалось, точно пойманная в силок пичуга; качнулись вместе с ним зыбкие тени на стенах.

– Долг у меня перед мудрым, – глухо проговорил отец. – Права ты, матушка. Видать, боги так захотели…

Он склонил голову перед резными ликами и, не сказав больше ни слова, вышел из горницы. Будто бы все голоса с собой забрал: надула губы Милолика, сердито сопела бабка, матушка молчала, только глядела так, что, кажется, самый печной огонь перед ней стелился и кланялся. Братья и сёстры, видя такое дело, как воды в рот набрали. Забавка, совсем перепуганная, льнула к Пройде и тряслась как осиновый лист. Неужто впрямь поверила, глупая, что он уйдёт?

Перед сном матушка подошла к его лежанке, ласково укрыла тёплым мехом и поцеловала в лоб. Яр не стал отворачиваться, до того она была непривычно тихая и строгая.

– Не пойду я никуда, – прошептал он ей. – Мне и так хорошо.

Матушка долго смотрела на него, точно увидала впервые. Молчала.

– Как ты скажешь, так и будет, – ответила она наконец. Задула лучину и ушла.

Спал Пройда беспокойно. Вновь виделся ему затянутый мглой Гиблый лес. Плакала на пеньке чужая девчонка, а чёрный клок сумрака тянул к ней дымные пальцы. Беги, не беги – всё одно, не добраться до хищного тумана, не прогнать прочь… Едва сомкнулась на человечьем горле мёртвая хватка, лютый мороз продрал по коже, ударил в грудь, вышиб остывающее дыхание. Не спас ни медвежий мех, ни тепло, скопившееся за день в горнице. Сон уж ушёл, а холод остался; он пробрался в жилы, в самую кровь, и добычу оставлять не хотел. Только сомкни веки – и тут как тут недобрый двойник, скалится, царапает стылый воздух дымными когтями…

Надрывно завопили первые петухи. Сердце колотилось в груди шумно и неровно; казалось, весь дом слышит. Яр плотнее завернулся в тёплый мех, уткнулся взмокшим лбом в бревенчатую стену. Дрёма снова на него напала, хоть и неохотно. Что было сил бежал он через обернувшийся мороком лес – вперёд, к далёкой меже, враждебно выгнувшей против него свои когти. Она так и высилась впереди, неприступная, недосягаемая, точно холодною чертой от него отделённая. Меж столбов стояла бабка, укоризненно качала седой головой.

– Тут впору своего волхва держать, – сказала она Милоликиным голосом. – Да куда нашему неслуху в обучение?..

То ли нога запнулась о торчащую из земли корягу, то ли сил не стало дальше бежать. Ринулась навстречу гнилая листва, жгуче заныли колени. Межа дрогнула и пропала в сплошном тумане. Двойник, ухмыляясь, шагнул навстречу, сложил на груди холодные руки.

– Почто пришёл, волхв?

Не ему то было сказано. Лже-Яр растаял облаком чёрного дыма; сумрачная тень вытянулась вверх, будто язык пламени, обратилась незнакомым рослым мужчиной. Может, таков был старик Драган, пока время не выпило весь цвет из длинной косы, а может, то вовсе чужак явился из-за холодной черты. Борода у него была на поморянский лад – короткая и жёсткая, точно угольком кто обвёл строгие губы. Волхв шагнул из-за Яровой спины, протянул к двойнику раскрытые ладони; небывалый светлый огонь расцвёл меж них призрачными золотыми лепестками. Пройда глядел на незнакомца снизу вверх, заворожённый пойманным в человечьи руки солнечным светом. В страхе пятился неживой, шипел, заслонял от пламени перекошенное лицо; он сделался жалким и хрупким – только тронь, и развеется зыбким туманом… Миг – и он пропал совсем, как не было.

Волхв протянул Пройде руку, помог подняться. Ладонь у него была твёрдая и горячая. Выступила из мглы межа – ровнёхонько между ними, в полушаге от обоих. Нельзя за неё заступать. Нет за ней ничего, кроме беды…

Снова закричали петухи. Вторые. Яр сел рывком, оперся спиной о стену. Что во сне мстится, в том правды мало. Он не видал, как Драган прогоняет неживого, не видал, как старик прищучил полудницу; где ему знать, какое оно – волшебное пламя? Выпутавшись из-под меховой накидки, Пройда спрыгнул с лавки и неслышно пробрался к бадейке с водой; плеснул себе в лицо, зачерпнул ладонями, жадно выпил. Отражение рассыпалось бледными осколками по потревоженной глади. Разве можно увидать во сне то, чего наяву никогда не знал?

Боги глядели на него со своей полки огненными глазами. Яр несмело приблизился к ним; лучинка, устроенная позади деревянных ликов, почти уже догорела. У Вельгора под самой бородой стояла плошечка с мёдом, в котором застыли золотистые пшеничные зёрнышки; Омиле упрямая тётка всё повязывала на косы цветные ленты. Перед Семарой неизменно лежали сухие полынные веточки, а Стридару отец всякий раз, как случалось большое счастье, оставлял цельную серебряную деньгу. Премудрый глядел на Ладмирова сына не то сурово, не то лукаво: осмелишься, мол, или духу не хватит? Огонь в его глазницах казался теперь бледным и текучим, как привидевшееся во сне волшебное пламя. Когда боги дают какой дар, то уж, наверное, с умыслом…

Тут впору своего волхва держать…

Язычок пламени, глодавший лучинку, дрогнул и погас.

Пол больно ударился в колени. Всё вокруг подёрнулось тьмой, молчаливой, пустой и холодной.

***

– Да что ж опять с тобой! А ну просыпайся!

Сердитый тёткин шёпот хлестнул по ушам, точно холодной водой окатил. Яр кое-как подобрался; на ладонях осталась пыль, налип мелкий сор. Вместо лавки – холодный пол; немудрено, что он так замёрз. Милолика глядит волком, недоверчиво хмурит светлые брови. Думает, он её дурит; не поверит, что ему в самом деле худо…

– Ты что ж, негодник… – тётка глянула выше и ахнула, будто упыряувидавши: – Боги милостивые! Твоя, что ли, работа? Ох я тебе…

Она дёрнулась было оттягать Пройду за ухо, но тут же передумала и побежала будить отца. Яр, не будь дурак, перебрался на лавку. Остывшая лучина торчала в коготках светца чёрным пёрышком. Поверят ему, что он её не трогал? А почто тогда пришёл сюда из своего угла?

«Почто пришёл, волхв?..»

Поди разбери, что привиделось, а что на самом деле было. Яр обхватил себя за плечи; в рубашке он совсем озяб, будто не в доме сидел, а посредь поля в лютый мороз. Спустился с полатей отец, выслушал Милоликины жалобы, глянул тревожно на сына. На шестке остывшей печи высек живой огонь, запалил свежую лучину; шепча молитву, заменил прогоревшую на новую.

– Рассветёт скоро, – тихо сказал он и повернулся к Яру: – Волхв придёт.

– Знаю я.

А что тогда говорить – не знает. Куда он отсюда, от сестёр, от братьев, от матери и отца? От бабки с её страшными байками, от увальня Бурого, да хоть от вечно злой тётки? От высокого речного берега, поросших медвяными травами холмов, мглистых лесов и золотых полей? Когда б отец взял да повелел – стало бы легче, но он молчал. Глядел, как разгорается всё ярче божье пламя.

– Хочешь с ним? – глухо спросил отец. – С волхвом? В ученики?

Яр из упрямства помотал головой. Теперь-то уж точно нахмурит отец широкий лоб, хватит кулаком по белёному печному боку, повелит своей волей… Но он всё молчал, и молчал, и молчал, а за оконцами наливался светом будущий день. Вот-вот встанет солнце. Хлынут на поля и луга ласковые золотые лучи, заголосят петухи, проснутся, примутся за работу люди. И будет так сегодня, завтра, послезавтра, много-много дней…

– Как сам решил, так и говори, – сказал отец.

Склонил перед богами голову, прошёл мимо изумлённой Милолики, распахнул дверь в сени. С улицы потянуло утренней прохладой. Яр спрыгнул с лавки, на глазах у тётки стянул со стола краюху хлеба, принялся грызть. Кусок в горло не лезет, а надо. Милолика молча налила ему в кружку молока. Матушка выглянула с полатей, бледная, усталая, будто и не спала вовсе. Проворно спустилась, села, простоволосая, рядом с сыном, обняла за плечи тёплыми ладонями.

– Каково тебе, хороший?

Яр проглотил застрявший в горле комок.

– Всё ладно, матушка.

– Рубашка-то вся грязная, – она покачала головой, стряхнула ему с рукава серую пыль. – А ну, погоди, новую принесу.

Принесла – и впрямь новую, праздничную, из белёного льна, расшитую яркой синей ниткой. Сама заплела ему короткую косицу, перевязала тесёмкой, шепча наговор на счастье. Яр сидел неподвижно; не тянуло, как за ним водилось, вырваться и удрать. Век бы так было. А оно и будет… Завтра матушка опять возьмётся убрать ему волосы, поправит смявшийся ворот, повелит умыть чумазые щёки. Глянет из бадьи зыбкое отражение, дрогнет, обернётся тем, которому уж не сбыться. Яр прижал к лицу мокрые ладони; холодная вода обожгла кожу, будто жар из печного жерла.

Закричали на дворе третьи петухи.

– Матушка, – тихо, чтоб не слыхали просыпающиеся братья и навострившая уши Милолика, проговорил Яр. – Я вернусь. Выучусь всему и вернусь. Чтобы был в Заречье свой волхв…

Голос дрогнул, сорвался. Матушка улыбнулась печально, обняла Яра крепко-крепко, как никогда прежде не обнимала. Чёрные, как вороново крыло, длинные её волосы пахли летними травами. На белом льне рубашки остались крохотные влажные пятнышки.

– Мара, – послышался от дверей отцовский голос, – пора уже.

Мать не пошла на крыльцо – склонилась над большим расписным ларём, где хранили всё тканое. Братья и сёстры, заспанные, притихшие, высыпали следом за Пройдой в сени – даже Зимка, даже Ладмир. Забавка вертела головой, не понимала ничего и на всякий случай шмыгала заранее носом. Резанул по глазам яркий солнечный свет. Волхв стоял у калитки, опершись на дорожный посох. Ждал. Яр оглянулся на отца напоследок, сбежал по ступеням крыльца. Встал перед стариком, без страха глянул в светлые глаза.

– Ну, малец, – Драган усмехнулся в седые усы, – второй раз спрашиваю: пойдёшь ко мне в ученики?

Медленно, не сводя взгляда с обветренного старикова лица, Яр склонил голову.

– Пойду.

Волхв величаво ему кивнул. Бросил взгляд Пройде за спину, туда, где, безмолвные, остались стоять родичи.

– Ладмир, – старик слегка согнул в поклоне гордую спину, – вот оно как сложилось: было дело, я в твоём доме одну жизнь сберёг, а теперь, выходит, другую забираю. Не серчай. О сыне твоём позабочусь, как о своём. Возьми вот – не в плату, в дар.

Он отстегнул с пояса богато расшитый кошель. Послышались тяжёлые шаги; отец спустился с крыльца, низко склонился перед волхвом. Опустил ладонь Яру на плечо, строго взглянул в лицо.

– Не оплошай, сын. Боги тебе в помощь.

Торопливо подбежала мать, дала в руки туго набитую котомку. Ничего не сказала, только поцеловала в макушку и отступила, стыдливо пряча за спину распущенные волосы. В голос заревела Забавка. Захотелось, как всегда, подойти к ней, утешить, пообещать, что обидчику не поздоровится – а что сделаешь, когда он сам её обидел? Шагни только назад – и всё, уже не найдётся сил пойти за волхвом. Легла под ноги пыльная дорога; через улицу из-за забора зло глазела на Пройду кузнечиха. Да что там кузнечиха – вся деревня, почитай, собралась поглядеть, как волхв уходить станет.

– Золото, – послышался позади изумлённый тёткин голос. – Боги милостивые, взаправду золото!..

У самого частокола Яр не вытерпел – оглянулся. Смотрели на него, кто удивлённо, кто сердито, кто с жалостью. Пройда насупил брови, чтоб неповадно было его жалеть. Он большой уже, нельзя ему реветь! Да и чего реветь-то – пройдёт лето, пройдёт другое, и вернётся он в родное Заречье…

Пусть Забавка ревёт, а он нипочём не станет.

V. Издержки профессии

Коробка с учётными бирками при каждом шаге глухо побрякивала в рюкзаке. Поначалу это ужасно раздражало, но понемногу надоедливый монотонный звук смешался с другими такими же – гулом людской толпы, перестуком железных колёс по рельсам, надсадным фырчанием мотора старенького «пазика» и теперь вот оглушительным стрёкотом кузнечиков. Верховский прошёлся ладонью по коротко стриженным волосам, мокрым от пота. Три километра пешком, в самый солнцепёк, по разбитой грунтовке окончательно его вымотали. Ценных сотрудников в такие командировки, понятное дело, не отправляют – для этого есть расходный материал вроде вчерашних профанов, пусть и с завидной цифрой шесть в удостоверении.

Он, впрочем, нашёл бы предлог отбрыкаться от малоприятной поездки, если бы не две вещи, связанные с одной и той же женщиной. Во-первых, выбирать себе задания попроще было попросту малодушно, а малодушия она не прощала. Во-вторых, кроме злосчастной коробки, в рюкзаке лежал ещё бережно упакованный приборчик из тех, какими научники замеряют уровень активности магического фона. Эту высокотехнологичную приблуду принесла начальнику сама Лидия, когда узнала, что надзору приспичило провести ревизию в здешних краях. Боровкову за счастье было навалить на подчинённого побольше трудов, а Верховский на сей раз и не думал возражать. Оформленные результаты наблюдений он отнесёт в исследовательский отдел лично, и пусть хоть одна административная крыса попробует ему помешать…

Деревня началась как-то вдруг. Расступилась лесозащитная полоса – и потянулись вместо деревьев приземистые домики. Среди заборов, где покосившихся, где державшихся на честном слове, стелилась всё та же пыльная грунтовка, заросшая между колеями квёлой низкорослой травой; дома разной степени ухоженности стыдливо прятались в иссохшей за месяцы жары садовой зелени. Обыкновенная тихо вымирающая глубинка, навязчиво похожая на родные края. Вдоль единственной улицы, счастливо повизгивая, носилась чумазая детвора, сосланная сюда на лето из благополучных городов. Светловолосая девчушка, во все лопатки удиравшая от водящего, едва не врезалась Верховскому в колени, мельком извинилась и, скорректировав траекторию, помчалась дальше. Пожалуй, благоразумнее взять правее, ближе к заборам, насколько позволяет неряшливый край насыпи, которую явно давно не подновляли.

Нужный дом нашёлся в самом конце улицы. Здесь лес ближе всего подступал к цивилизованному жилью; до опушки метров триста, может, пятьсот. Бурьян, едва ли не в человеческий рост, стоял выше забора и надёжно защищал двор от любопытных взглядов. Из покусанного ржавчиной почтового ящика торчал тугой рулончик газет – хозяин явно не утруждал себя изучением корреспонденции. Калитка поддалась неохотно, сердито скребнула по сероватой земле; её не слишком часто открывали. Оглядев дышавший запустением двор, Верховский неуверенно поднялся по скрипучим ступеням и, за неимением звонка, постучал в обшитую фанерой дверь.

– Семён Василич! – проорал он во всю мощь лёгких, наверняка перепугав соседей – если они тут, конечно, водились. – Откройте, пожалуйста!

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом за дверью послышались неторопливые шаркающие шаги. Тяжеловесно щёлкнула давно, судя по звуку, забывшая о масле щеколда; Верховский посторонился, чтобы не получить дверью по лбу. Нарисовавшийся за порогом согбенный дедок глянул на незваного гостя снизу вверх; леший его знает, увидел ли чего – вон как щурится против солнца…

– Здравствуйте, – гаркнул Верховский, на всякий случай не понижая голос. – Я из службы надзора. Вам должны были позвонить…

– А, – дед, подумав, закивал. Может, попросту не расслышал, поди пойми. – Ага.

Он и не подумал пустить визитёра в дом – стоял да пялился, будто никак не мог собрать воедино картинку, голос и ошмётки памяти. Неловкая тишина затягивалась.

– Буду у вас квартировать две недели, – сообщил Верховский, чётко выговаривая каждое слово. – Вам из владимирской Управы должны были…

– Знаю я, – оборвал его старый колдун. Голосок у него был под стать глухоте – как у полковой трубы. – Как звать-то тебя?

– Саня, – брякнул он механически. Что ж, так его теперь и зовут – начальство, коллеги и она. Под настроение. – В смысле, Александр Верховский, младший специалист службы надзора.

Дед туманно хмыкнул и пожал протянутую руку.

– Ну, заходи, – Щукин посторонился самую малость, ровно чтобы хватило места протиснуться мимо дверного косяка, – Саня…

Он так язвительно это сказал, что стало понятно: уважительного обхождения младшему специалисту службы надзора здесь ждать не приходится. Ну и леший с ним, лишь бы дед не мешал жить и работать. Щукин навязчиво маячил за спиной, показывать дорогу не хотел, только следил, чтоб гость не сунулся куда-нибудь не туда. Верховский наудачу выбрал одну из закрытых дверей; угадал.

– Тут живи, – одобрил хозяин, критически оглядев комнату – словно впервые её увидел. – Не помешаешь.

Вот уж спасибо… Места в этом клоповнике было раза в три меньше, чем подмосковном обиталище Верховского; из обстановки – две укрытых лоскутными одеялами кровати, кое-как втиснутая между стен мрачная громада шкафа, покрытый грязной клеёнкой колченогий стол и единственная розетка. Неработающая. Что ж, шесть лет тому назад он не смел мечтать и о таком.

– Уютно тут у вас, – вежливо соврал Верховский, нащупывая в кармане мобильный. Надо отчитаться начальству, что приехал и почти готов приступать к работе. – Водички попить не будет?

Щукин неопределённо махнул рукой куда-то в пыльные недра дома.

– Чего не будет-то? Будет. Бери на кухне.

Связь ни черта не ловила. Отчаявшись отзвониться, Верховский написал для очистки совести короткое сообщение и запихнул старенькую «нокию» поглубже в рюкзак. Кроме начальника никто ему трезвонить не станет, а Боровкова и к лешему не грех послать, оправдавшись паршивым покрытием. На то, чтобы выгрузить из рюкзака лишнюю поклажу, ушло от силы минут десять. В доме делать было решительно нечего, тащиться в лес в самый полдень, да ещё и к незнакомой нежити, додумался бы разве что полный идиот. Чтобы чем-нибудь себя занять, Верховский вытащил из футляра выданный научниками хитроумный измеритель. Разбуженный экран сонно моргнул и высветил восемьдесят девять единиц. Леший его знает, много это или мало. Из-под обложки изрядно помявшегося дорогой журнала наблюдений выпала бумажка с памяткой по методике выполнения замеров; Верховский не глядя запихнул её обратно. Чего тут непонятного? Таскать везде с собой эту хреновину, включать через каждый десяток шагов и записывать показания. Попроще будет, чем уламывать строптивых лешаков повесить на шею управскую бирку.

Как только спала дневная жара, Верховский забросил за спину полегчавший рюкзак, вышел из дома и едва не споткнулся о рассевшегося на завалинке Щукина. Устроившийся на солнцепёке дед что-то идиллически строгал коротким кривым ножичком. На постояльца он едва взглянул. Вот и славно: равнодушие – лучшее, что обыватели могут испытывать друг к другу. За редким исключением. Тропинка, ведущая к лесу, начиналась едва ли не сразу за забором; по ней к деревне брели две бабки, гружёные корзинами лисичек. Аборигены, похоже, не прочь пошататься по окрестным чащам, хотя эти места вообще-то значатся в документах надзора как зона повышенной опасности. Леший его знает, почему.

На топографической карте обозначено пять точек, все – вдоль кромки леса, не дальше пары километров вглубь. Странновато: обычно наблюдательные станции, наоборот, прячут от греха подальше в непролазную чащобу. Ближайшая, за номером три, была устроена в перекрестье двух чахлых ручейков, один из которых имел явно рукотворное происхождение. Прежде чем приступать к работе, Верховский вытащил из рюкзака блокнот с ручкой и расчехлил измеритель. Сто четырнадцать. Солидно, наверное.

Тайничок соорудили внутри трухлявого пня, чёрт знает чем бывшего при жизни. Сверившись с инструкцией, Верховский осторожно отковырнул фальшивый кусок коры и нашарил в сыроватом дупле запечатанный пластмассовый футляр. Крышка никак не отреагировала на прикосновение; пришлось лезть за управским пропуском. Стало быть, тут не новомодная печать, а допотопный кварцевый замок – штука безмозглая и надёжная, как бывалый армейский прапор. В футляре обнаружился оправленный в серебряную проволоку кристалл горного хрусталя; выбитый на металле серийный номер подозрительно короткий, из тех, что присваивают спецзаказам. На крышке футляра изнутри была приклеена бумажка с предупреждением: «Использовать только при значениях напряжённости фона в точке наблюдения не выше 150 ед.маг.экв.». Выходит, сто четырнадцать – это не так уж и мало, ещё чуть-чуть – и уже нельзя было бы трогать эту висюльку… Верховский сжал в ладони мигом потеплевший артефакт и принялся ждать.

Первыми подтянулись лесовики. Долговязые, сморщенные, больше похожие на худосочные деревца, чем на нечто человекоподобное, они подходили к ручьям почти вплотную, на бегущую воду косились досадливо, но без страха. Откуда-то вылезло несколько шишиг; приполз даже один древний дупляник, недовольный тем, что его выдернули из уютного отшельнического существования. Русалки, заслуженно слывшие среди надзорщиков самой безалаберной нежитью, заявились позже всех, не считая лешего, который по праву начальства не опаздывал, а задерживался. У большинства неживых имелись бирки, примерно поровну – московские и владимирские. Порядочно было и неучтённых; эти припёрлись не на зов, а из любопытства или из остатков стадного чувства. Нежить не любит себе подобных. Люди, если разобраться, тоже.

– День добрый, – бросил Верховский, ни к кому не обращаясь. – Служба надзора, плановая проверка.

Лесовики понимающе заскрипели. Какой-то шальной русалке пришло в пустую голову строить ревизору глазки; слабенькая защитная цепочка на шее разогрелась, но как-то вяло. Должно быть, ей тоже мешали высокие показания измерителя.

Леший соизволил наконец вылезти из зарослей. Низенький, горбатый, похожий на ожившую корягу, он неспешно проковылял мимо расступившихся подданных и замер напротив незваного гостя. Стар, как дерьмо мамонта. Верховский таких уже видал в сибирской тайге; некоторые натурально разменяли пятую тысячу лет. Будь им дело до людской возни, то-то историкам привалило бы счастья…

– Чего тебе? – неприветливо поинтересовался лешак, сверля визитёра пристальным взглядом. Должно быть, силился отличить от последнего приезжавшего надзорщика.

– Плановая проверка, – упрямо повторил Верховский, старательно глядя мимо блестящих чёрных глазок. – Как тут обстановка?

Леший сипло вздохнул и лапой, похожей на толстый лысый сук, тронул болтающуюся на груди бирку. Прищурившись, Верховский различил выбитую на серебре пятиконечную звезду и год выпуска – тысяча девятьсот шестьдесят третий. До сих пор работает. И менять никто не собирается…

– Помаленьку, – уклончиво сообщил лешак. – Вроде не помер никто с прошлого раза.

А что, должен был?.. Наверное, у старой коряги просто меланхолическое настроение. Обычно осёдлая нежить первым делом жалуется на вырубку лесов, на вонь от проложенных через её владения магистралей и на радиошумы, вызывающие у особо утончённых аристократическую мигрень.

– Убыль, прирост?

Нежить принялась беспокойно переглядываться. Лешак поскрёб в затылке, пожевал губами и наконец проговорил:

– Кто прежде был, вроде все на месте. Новые есть. Дюжины три.

Вот ведь чёрт, придётся-таки всерьёз поработать… Верховский устроил на пеньке коробку с пока ещё ничейными бирками, открыл блокнот на чистой странице и распорядился:

– Первые десять пусть сейчас остаются, остальные по десять экземпляров – завтра, послезавтра и послепослезавтра. Не толпиться, не бузить, чары не применять, иначе пущу в расход. Всё понятно?

Почти весь остаток дня ушёл на бюрократию. Переписать номер бирки в блокнот, обозначить вид счастливого обладателя и пару его отличительных черт, выслушать незамысловатую клятву и – самое главное – проследить, чтобы очередной ушлый клиент добросовестно напялил серебряную цепочку. Опасных тут никого нет; все, напротив, подозрительно покладистые и дружелюбные. Странное дело. Обычно не обходится без пары-тройки борцов за права и свободы.

– А тебя как звать, служивый? – поинтересовался очередной лесовик, лучившийся жутковатой древесной улыбкой.

– Ноготь, – буркнул Верховский себе под нос, не отвлекаясь от записей. В общении с неживыми подопечными старая кличка оказалась весьма удобной.

– Чудно́, – постановил лесовик. Он был долговязый и нескладный, то есть ещё более долговязый и нескладный, чем его собратья, и навскидку примерно вдвое их дурее. – А живёшь где?

– Пока тут – в деревне, крайний к лесу дом. Уеду через две недели.

– А что ж так? Не нравится у нас?

– Работа у меня.

Лесовик пропустил его ответ мимо замшелых ушей.

– Никому у нас не нравится, – с надрывом пожаловался он. – Только свыкнешься – уж всё, след простыл… Были времена, знаешь, тут народу жило – у-у-у! А нынче что? Одни и те же ходят, новых нету…

Верховский настороженно вскинул голову.

– Запомнил, что ли? – недоверчиво спросил он. – Местных?

– Так а что их запоминать? Сколько уж они тут…

Интересные дела! Это как же вышло, что столь ценный кадр без бирки тут слоняется? Когда в последний раз владимирский надзор чесался сюда съездить? Надо накатать Боровкову докладную, чтобы разобрался… И взять на заметку этого деятеля с хорошей памятью. Готовый резидент разведки, ей-богу. Верховский оглядел его повнимательнее. Стандартно похож на дерево, которому вздумалось прогуляться; от других лесовиков отличается разве что на редкость бестолковым выражением лица и характерными наростами лишайников на правом боку. Вот пусть и будет Лишай. В документацию это вносить, конечно, не стоит; бирки надо раздавать, а не клички.

Эта самая документация сожрала весь вечер и значительный кусок ночи. В комнатушке, которую отвёл постояльцу Щукин, разложить бумаги было негде, и Верховский перебрался вместе с макулатурой на кухню. Дед заявился разок понаблюдать за его мучениями, забрал свои кроссворды и потащился их гадать куда-то ещё. Оголодавший специалист службы надзора ограбил его на пару бутербродов и стакан воды. Хозяин не отказывался разделить с гостем припасы – в конце концов, за это ему Управа и платила, – однако возиться с кастрюльками уже не осталось сил. Около полуночи Верховский пересчитал оставшиеся бирки, отметил в журнале наблюдений сто четырнадцать единиц магического эквивалента у станции номер три и поплёлся спать.

И вот так теперь – две недели.

За неполных два дня он закончил с первой станцией. Следующая расположилась поглубже в лесу, в живописном окружении колючих ежевичных кустов, среди которых управские умельцы ухитрились обильно рассадить ясенец. Должно быть, на этом участке обитает какая-то аморфная дрянь. Разрыв землю в указанном месте, Верховский вытащил из футляра манок, тоже из спецсерии, и уже почти активировал, когда на глаза попалось предупреждение про сто пятьдесят единиц. Пришлось, чертыхаясь, лезть за измерителем.

Экран показал сто семьдесят восемь. Верховский недовольно встряхнул приборчик, не слишком надеясь, что это поможет. И не помогло: измеритель насчитал сто восемьдесят пять, потом сто шестьдесят четыре, потом сто семьдесят три. Дурь какая-то. Не может магический фон так истерично меняться… Или может? Не зря же тут везде рассовали это предупреждение. Время – почти полдень; наверное, дело в этом. Тащиться обратно в деревню не хочется, лучше перекантоваться здесь часик-другой… Верховский швырнул на землю рюкзак и уселся ждать.

Спустя полчаса прибор выдал сто пятьдесят девять. А что, интересно, будет, если наплевать на предупреждения и таки включить манок? Просто не сработает или вместо деликатного сигнала поджарит обладателей бирок? Вот уж великая была бы утрата. Верховский задумчиво покрутил в пальцах остроконечный кристаллик. Если он без крайней необходимости повредит местных лесных обитателей, начальство его как следует взгреет. Какого лешего с нежитью так цацкаются? Чем её меньше, тем лучше. Надзор должен тайну сообщества хранить, а он вместо этого со всякой дрянью нянчится, и по чьей милости?.. Взять бы за шкирку господ великих магов из отдела контроля да заставить зачистить пару областей. Заодно и выяснили бы, кто способен задницу от стула оторвать, а кто годится только прошения подписывать.

– Вы что тут делаете?

Верховский недовольно обернулся на голос. Его обладательница – невысокая молодая женщина в плотной водолазке и армейских штанах – маячила по другую сторону ежевичных зарослей и недовольно хмурила тёмные брови. Она не выглядела важной; можно было, пожалуй, и не вставать.

– Я из службы надзора, – сообщил Верховский и махнул в воздухе тёмно-синей корочкой с эмблемой московской Управы. – Причину вашего здесь пребывания поясните, пожалуйста.

Любительница лесных прогулок изменилась в лице: сперва бестолково удивилась, потом насторожилась – примерно так обычно и реагируют одарённые, столкнувшись с представителями госорганов. Из своих, значит.

– Из какого надзора? – строго спросила женщина. – Я вас не знаю.

– Я вас тоже. Документы, будьте добры.

– Вы что, контроль – документы у меня требовать?

Разговор начал принимать официальный оборот, так что Верховский нехотя поднялся на ноги. Подошёл поближе к служившим изгородью кустам, скрестил руки на груди.

– Здесь наблюдательная станция надзора. Гражданским тут находиться не положено. Либо предъявляйте документы, либо уходите, пока я ваш контроль не вызвал.

Дамочка презрительно фыркнула.

– Как это вы их сюда вызывать собрались, интересно мне, – насмешливо бросила она, но удостоверение из кармана всё-таки достала. Даже два. – А кто тут додумался станцию устроить? Наши или ваши?

– Не имею понятия, – нахально сообщил Верховский, изучая документы. Одна книжечка, общегражданская, сообщала, что зовут женщину Маланина Марина Алексеевна, носит она гордое звание мага девятой категории и приписана к владимирскому отделу контроля. Вторая, служебная, удостоверяла, что означенная Марина Алексеевна трудится лаборанткой в научном отделе владимирской же Управы. Верховский хмыкнул и вернул корочки. – В экспедиции или отдыхаете?

– В экспедиции, само собой, – язвительно отозвалась Марина Алексеевна, пряча документы в карман. – Вы бы хоть представились. По протоколу, вообще-то, положено.

– А я не контроль – протоколы соблюдать, – заявил Верховский. – Как это вас в экспедицию отправили и расположения станций не сообщили?

– Как это вас сюда послали и не рассказали, как здесь работать? – нагло парировала Маланина. – Совсем, что ли, у Москвы кадровый дефицит?

Вот ведь хамка! Верховский все душевные силы приложил к тому, чтобы не сказать ей что-нибудь нелестное. Самообладание – щит сильного… По крайней мере, этому он научился за прошедшие годы.

– Покиньте территорию станции, – сухо потребовал он. – Моя работа не подразумевает присутствия гражданских.

– Я уйду, а вы сейчас активируете все метки в радиусе километра и половину нежити перебьёте! – негодующе выдохнула Маланина. – Возмущения в фоне сейчас на пике, вообще никакими чарами нельзя пользоваться!

– Я в курсе, – невозмутимо солгал Верховский. Чарами пользоваться нельзя? А Боровков почему про это не сказал? – Дождусь спада и займусь делом.

Научница насмешливо прищурилась.

– Вы тут ночевать собрались?

– Нет, – процедил Верховский, из последних сил сдерживая злость. – А что, понадобится?

– По моим расчётам, раньше пятницы снижения не предвидится, – сбавив тон, сказала Маланина. – Лучше где-нибудь переждать. Вы в деревне живёте?

– А вы нет?

– У меня стоянка там, ближе к… к объекту исследования, – она махнула куда-то в сторону лесной чащи и тут же погрустнела: – Правда, сейчас, наверное, придётся часть оборудования оттуда убрать.

– Так и вам тоже, наверное, не стоит там оставаться, – хмыкнул Верховский.

Марина Алексеевна улыбнулась, разом став почти красивой, и покачала головой.

– Нет, я переживу. Это техника не выдерживает…

Верховский с сомнением оглянулся на брошенный рюкзак. До пятницы, значит, делать тут нечего… Обидно. Как бы не пришлось здесь задерживаться сверх положенных двух недель. Маланина так и топталась на месте, опасливо косясь на увешанные красноватыми плодами стебли ясенца. То ли всерьёз опасалась, что московский надзорщик наплюёт на технику безопасности, то ли втайне надеялась на помощь с транспортировкой чувствительного оборудования. Как бы ей так намекнуть, что по всем мыслимым регламентам им обоим должно быть плевать с высокой колокольни на чужие профессиональные проблемы?

Хотя она ведь его предупредила, что в ближайшие пару дней фон не успокоится…

– Я сейчас закрою тайник и помогу вам с вашей техникой, – скрепя сердце, постановил Верховский. – Могу к себе забрать, пока у вас там проблемы. От станции отойдите только, пожалуйста.

Научница просияла и покладисто отбежала на несколько шагов. Отвернулась.

– Не смотрю. Можете закрывать.

До стоянки пришлось топать минут двадцать, углубляясь в непролазную чащу. То ли от явной одичалости леса, то ли от густеющих с каждым шагом теней проснулось и окрепло иррациональное беспокойство; должно быть, давали о себе знать первобытные страхи темноты и неизвестности, которые Лидия учила презирать. Самой Маланиной здесь тоже не слишком нравилось; она заметно побледнела и как будто занервничала. Верховский ради интереса вытащил из рюкзака измеритель: на экране значилось сто девяносто три.

– Это вряд ли точно, – прокомментировала Марина Алексеевна. – Берите погрешность в десять-пятнадцать единиц в обе стороны.

– Я лучше ящики ваши возьму, – хмыкнул Верховский, кивая на громоздкие обшитые фанерой кофры. Научница принялась проворно их паковать, бережно складывая хрупкие антенны. – Что они хоть делают такое?

– Вот этот, – она защёлкнула крышку самого большого, – примерно то же самое, что ваш интерферометр, только точнее на пару порядков. А тот – раскладывает фон на отдельные спектры. Они самые нежные, остальное вполне переживёт…

– А журналы вы ведёте? – поинтересовался Верховский, примериваясь к ящикам. С таким соседством в его комнатушке совсем не останется места.

– Веду, конечно, – Маланина укоризненно на него посмотрела. – Вы только спектрограф не повредите, очень прошу. У меня есть второй, портативный, но на нём не работает экран…

– Только экран?

– Да, похоже на то…

– Давайте сюда, посмотрю вечером, – как можно любезнее предложил Верховский. – Всё равно теперь делать нечего.

Маланина смерила его подозрительным взглядом.

– А вы в технике разбираетесь?

Спокойствие, только спокойствие. Ему нужны журналы. Они могут пригодиться Лидии…

– Сколько-то разбираюсь.

Научница посомневалась ещё немного, а потом нырнула в палатку и вернулась с небольшим приборчиком, чем-то похожим на выданный в Москве измеритель.

– Только не трогайте, пожалуйста, сигнальные цепи… Те, на которые наложены чары. Вы сможете отличить?

– Конечно, – самоуверенно заявил Верховский. – А на журналы можно будет взглянуть?

Маланина побуравила его недоверчивым взглядом, но в конце концов кивнула.

– Да, разумеется. Вам прямо сейчас надо или мне вам потом копии отправить?

– Сейчас, – решил Верховский. – То есть когда починю эту штуку. И потом тоже вышлите копию. На всякий случай.

На удивление, у Щукина нашёлся паяльник – правда, доисторический и с толстым горелым жалом, – а ещё кусок канифоли и оловянная проволока. Должно быть, дед в молодые годы баловался радиолюбительством. За упражнениями постояльца колдун наблюдал с отстранённым любопытством; когда на второй день возни научная штуковина начала подавать признаки жизни, он словно бы невзначай пожаловался на барахлящий телевизор. Хитрый старый хрен. Верховский сделал вид, что повёлся и поверил в тщательно разыгранную беспомощность. Этот тип, в конце концов, его кормит; мало ли, чего подмешает в водянистый капустный суп…

– Что-то неладно тут у нас, – пожаловался навязчивый Лишай. Лесовик увязался за Верховским, когда тот потащился отдавать научнице налаженный прибор; орать и отгонять было непрофессионально, приходилось терпеть.

– Что случилось? – вежливо спросил Верховский, не замедляя шага.

– А ничего покамест, – на голубом глазу заявил информатор. – Но что-то неладно. Зверья понабежало немерено, всё с южных окраин… Чего им там не сидится, а? Сходил бы посмотрел?

– Обязательно, – буркнул Верховский себе под нос. Конечно. На то он и специалист службы надзора. Младший.

К счастью, Маринина стоянка располагалась на территории другого лешего, так что Лишай вскоре благополучно куда-то свинтил. Убедившись, что штуковина работает, Маланина просияла и позволила наложить лапу на заветные журналы. Кроме уровня фона, научница записывала ещё уйму показателей, от неведомого коэффициента энергетического преобразования и до банальностей вроде температуры и влажности воздуха. В отдельной тетрадочке были скрупулёзно собраны подробности из невесёлой жизни подопытных мышей. Сами мыши возились тут же, в просторной клетке, устроенной рядом с палаткой.

– Что вы тут исследуете, если не секрет? – без особой надежды спросил Верховский, переписывая цифры в блокнот. Отдать записи хоть на день Маланина наотрез отказалась.

– Влияние возмущений в магическом фоне на активность живых организмов, – на одном дыхании выдала Марина и смущённо прибавила: – Я вообще очень хочу выучиться на магобиолога… Но пока так, лаборантка в научном отделе.

– Тоже неплохо, – дежурно буркнул Верховский. Его собеседница просияла, будто он ей комплимент сделал. – И как? Сильно влияет… на организмы?

– Да нет, пока не особо заметно, – поделилась Маланина. – Это и к лучшему. Представляете, если бы влияло?

– Ужас просто.

Он прогулялся-таки в южную часть лесного массива, но не обнаружил там ничего подозрительного, а пользоваться манком всё ещё было нельзя – измеритель показывал сто девяносто, а где и за двести единиц. Боровков, скотина, даже не предупредил, что тут такая чертовщина творится! А если бы научники не всучили надзору своё задание, что бы натворил младший специалист, не имея даже возможности померить этот самый фон? Это в каком смысле начальство раздаёт подобные поручения?..

Щукин, должно быть, замёрз на вечерней прохладе, потому что, против обыкновения, не сидел на завалинке, а устроился в кухне со своим нехитрым рукоделием. То, что он прилежно выстругивал из дерева, больше всего напоминало свёрнутое в спираль щупальце; наверняка какая-то колдовская ерунда. В крохотной кухонной мойке стояла кастрюля с присохшей гречкой на стенках; Верховский сперва её вымыл по привычке, потом задумался, какого лешего.

– Ну, – ни с того ни с сего вдруг подал голос Щукин, – как труды твои? Много бирок раздал?

– Всё по плану, – огрызнулся Верховский.

– А ящики вот это чего ты понатащил?

Всё-то ему интересно! Даже не стесняется признаваться, что совал нос в комнату к постояльцу.

– По работе надо, – хмыкнул Верховский и поспешил переключить дедово внимание на другой предмет: – Вы вроде про телек говорили. Чего, посмотреть?

Хворым телевизором удалось откупиться от щукинского любопытства. Древнее, родом из ранних девяностых кинескопное чудище после долгих пыток паяльником расщедрилось на мутноватую картинку по трём каналам из десяти настроенных. Что ж, если младший специалист вконец надоест Боровкову, можно будет податься в какой-нибудь сервис по ремонту бытовой техники… Сейчас их много наплодилось, не то что тогда. Вернув деду инструменты и кое-как смыв с себя дневную усталость, Верховский убрался в свою комнатушку и, прежде чем завалиться спать, сверился с измерителем. Восемьдесят девять. Как в понедельник. Наверное, хороший признак.

В пятницу активность действительно пошла вниз, и к вечеру Верховский уже с удвоенным усердием записывал номера бирок, розданных обитателям радиуса станции номер четыре. В субботу оттащил обратно Маринины ящики, даже в меру своего разумения помог с настройкой антенн. Научница в благодарность показала ему, как пронизывающие пространство спонтанные магические токи распадаются на разноцветные спектры; зрелище оказалось неожиданно завораживающим при всей своей простоте.

– Здесь преобладают тёплые тона, – она указала на подрагивающие, словно язычки пламени, столбцы диаграммы. – Нежить не очень любит такие места, так что в этих лесах её не слишком много, и вся довольно слабая.

– Зато общительная, – хмыкнул Верховский, припомнив настырного Лишая. – Кстати, вы ничего необычного тут не замечали?

– Ещё более необычного? – усмехнулась Марина. – Нет, вроде бы спокойно. А что?

– Лесовики нервничают. Но я тоже ничего не нашёл. Наверное, их от свежих впечатлений клинит.

Вечером в деревне измеритель показал всего-навсего семьдесят четыре единицы. Под миролюбивое бормотание воскресшего телевизора Верховский прилежно переписал в журналы каракули из блокнота и, зевая, поплёлся к себе, пока Щукину не пришло в голову ещё как-нибудь приспособить его к делу. Он уже почти залез под пахнущее «антимолью» одеяло, когда в окно вдруг поскреблись. Звук вышел душераздирающий, хоть сейчас в дешёвый ужастик. Верховский чертыхнулся сквозь зубы и торопливо раздвинул занавески; из ночной темноты на него глядели доброжелательные фосфоресцирующие глазки лесовика.

– Чего сюда припёрся? – процедил сквозь зубы младший специалист службы надзора, не без труда распахнув деревянные рамы. Защитный амулет слабенько его обжёг – так, напомнить, что Лишай никогда живым не был.

– Так ходит же, – скрипучим голоском отозвался лесовик.

Хорошо, что деревенские, если вздумают выглянуть на шум, ничего за бурьяном не увидят. Зато от засевшего в соседней комнате Щукина не уберегла бы никакая растительность. Сердито скрежетнули шпингалеты, и на фоне безмятежной летней ночи нарисовалась встревоженная дедова рожа. Лесовика колдун, вне всякого сомнения, заметил.

– Это ко мне, – поспешно успокоил хозяина Верховский. – Всё в порядке.

Щукин, подумав, исчез в доме – правда, защёлкивать шпингалеты обратно не спешил. Ну и пусть греет уши, старый хрыч… Много он поймёт!

– Что стряслось-то? – вполголоса спросил Верховский. – Пожар? Потоп? Умирает кто?

Лесовик беспорядочно замахал похожими на ветки лапами.

– Чужой ходит! Не наш, не местный, у нас таких нету… А ну как осерчает? А ну как порешит нас тут всех?

Верховский с трудом сдержал вздох. Опять паникёру что-то примерещилось. Послать, что ли, к лешему – во всех смыслах – и завалиться спать?.. Ага, а Щукин потом доложит начальству, что специалист московского надзора пинал балду, пока подшефная нежить билась в паническом припадке. Тихо ругаясь себе под нос, Верховский оделся, сунул ноги в стоптанные кроссовки, запихнул в карман компас и на всякий случай прихватил измеритель.

– Ну, веди, – сумрачно велел он, выбравшись из дома в прохладные сумерки.

Лишай недоверчиво его оглядел.

– Не поспеешь за мной, – не без гордости заявил лесовик. – Полезай-ка мне на закорки, донесу уж…

Ага, прямиком в какую-нибудь гиблую чащобу, товарищам на расправу. Нашёл дурака… Верховский скептически изогнул бровь.

– Да давай уж, родимый! – заныл Лишай, жалобно мигая светящимися, как гнилушки, глазками. – Думаешь, зло на тебя держу? Не держу!

– И никто тебя не заставил?

– Никто, сам я пришёл!

– И посреди леса меня не бросишь?

– Не брошу! Никак не обижу, помоги только! Вы ж обещались!

– Ну-ка поклянись мне, – Верховский скрестил на груди руки, – что донесёшь в целости и сохранности до места происшествия, и вреда мне от вас, местных, никакого не будет.

– Так к нему, месту, может, через чужую часть бечь…

– Временно дозволяю переход границ между секторами, – неохотно буркнул Верховский. – Отзову, как закончим.

Лишай на радостях выпалил слова клятвы самоотверженно и бойко, как не битый жизнью стажёр. Чувствуя себя героем страшной сказки, Верховский ухватился за крепкие плечи лесовика. Чтобы уничтожить этот импровизированный транспорт, хватит простейшего навыка, которым он вовсю пользовался ещё до того, как узнал, что такое магия. Лидия часто говорила, что огонь у него получается на редкость жаркий…

Поездка верхом на нежити, пожалуй, превосходила почти весь его прежний опыт странных переживаний. Лесовик бежал резво, не слишком заботясь о комфорте пассажира; стремительно удаляющиеся ночные огни деревни бешено прыгали вверх-вниз, сердце само собой сбивалось с ритма, а когда Лишай неосторожно наступал с разбегу в какую-нибудь ямку, из груди выбивало дух. Хлеставшие по морде ветки вовсе нежить не беспокоили, Верховский же, получив пару раз по лицу, приспособился прятаться за поросшей мхами деревянной башкой – правда, в таком положении он совсем не видел, куда несёт Лишая. Тропки нежить выбирала отнюдь не хожие; двигайся Верховский своим ходом, уже десять раз повернул бы ногу впотьмах. Шикарно будет смотреться строчка в отчёте: прибыл к месту потенциального происшествия, используя в качестве транспортного средства лояльный неживой контингент…

– Тут видал, – шёпотом сообщил Лишай, затормозив где-то посреди леса.

Верховский молча спрыгнул с его спины и огляделся. Тёмная чаща казалась абсолютно незнакомой, хотя в прошедшие дни специалист службы надзора почти наверняка сюда забредал по рабочим надобностям. Сказать, что ему стало не по себе, значило бы серьёзно преувеличить его личную храбрость: хотелось немедленно удрать отсюда за пару сотен километров и никогда больше не возвращаться. Верховский сам от себя не ожидал такой впечатлительности. Ну, нежить, ну, неопознанная, ну, опасная… Не страшнее ведь, чем вооружённые огнестрелом мутные личности, с которыми доводилось взаимодействовать в былые годы.

Из чистого упрямства Верховский побрёл по наитию в ту сторону, в которую меньше всего хотелось топать. Куда посредь ночи попрётся голодная нежить? Чтобы прикинуть варианты, гением быть не надо. Даже если догадка и мимо, все мыслимые регламенты предписывают в первую голову озаботиться безопасностью ошивающихся поблизости гражданских. Остановившись, Верховский жестом подозвал крадущегося следом Лишая и шёпотом, почти не разжимая губ, спросил:

– Где живая?

Лесовик сделал страшные глаза, завертел башкой и, не говоря ни слова, ткнул корявым пальцем во тьму между деревьев. От одного лишь взгляда в ту сторону по коже пробежали мурашки. Будь неладен Боровков, спровадивший вчерашнего стажёра в здешние гиблые места! Тревоги по классу «опасная нежить» план командировки не предусматривал! Делать-то что теперь, кроме как идти через ночной лес незнамо куда, превозмогая навалившийся душной глыбой страх?

У палатки горел костерок. Маланина, как ни в чём не бывало, сидела у огня и что-то читала; на шум шагов она настороженно вскинула голову, но предусмотрительно ничего не сказала.

– Марина, вечер добрый, – неприветливо бросил Верховский, подходя поближе к костру.

– Саша, здравствуйте, – она мигом смекнула насчёт техники безопасности и, закрыв книжку, поднялась на ноги. – Что-то случилось?

Верховский, как мог, сжато изложил ей суть дела. Детали, связанные с поездкой верхом на лесовике, разумеется, опустил. И так выходило более чем сумбурно.

– Подозреваю высшую нежить, – прибавил он, тревожно хмурясь. – Судя по виду воздействия…

– Саша, если вы имеете в виду страх, то ошибаетесь, – негромко возразила научница. – Так действует близость… аномалии. Вы просто не привыкли.

Какой ещё аномалии… Впрочем, не признаваться же, что он понятия не имеет, о чём речь!

– Марина, у меня есть сигнал и есть регламент, я обязан его отработать, – заявил Верховский. – Давайте-ка в деревню вас провожу, пока не прояснится.

Она яростно замотала головой.

– Саша, у меня здесь оборудование и животные, я не могу…

Выругаться вслух не позволила только намертво вколоченная в голову техника безопасности. Не зная, чем ещё пронять упрямую научницу, Верховский сунул ей под нос удостоверение.

– Маланина, подчиняйтесь. Мне приказать?

Она побледнела, но наконец-то прекратилавозражать и, пощёлкав пальцами, неуклюже, с третьей попытки потушила костёр. Где ей сидеть в лесу среди нежити, с таким-то уровнем владения даром? Зато по непролазной чаще она перемещалась весьма ловко – быстро и почти тихо, со знанием дела обходя пеньки и коряги. Должно быть, они двигались в верном направлении: животный страх понемногу отпускал. Лесовик благополучно куда-то запропастился; может, боялся, может, сообразил, что зря забил тревогу. Ну и леший с ним, всё равно безопаснее будет пересидеть неспокойную ночь в деревне…

Тишину прорезал протяжный вой. Так орут дупляники, если их как следует разозлить… или испугать. Марина обеспокоенно завертела головой в тщетных поисках источника звука. Верховский жестом велел ей не отвлекаться и двигаться дальше. Не очень далеко вопит-то. С такого расстояния любая серьёзная нежить почует тёплую человеческую кровь…

Где-то слева едва слышно зашуршали заросли. Верховский без церемоний схватил Марину за плечо и толкнул к себе за спину; её прерывистое дыхание показалось ему громче шквального ветра. Всё спокойно; вокруг ни движения – полный штиль, будто посреди морока. Но это не морок, иначе с каждым шагом мир вокруг непредсказуемо менялся бы, не стыкуясь с самим собой. Этого нет. Вообще ничего страшного нет. Только дупляник, зараза, никак не может заткнуться…

Марина испуганно ахнула. Верховский рывком обернулся; она указывала куда-то во тьму, почти туда, откуда они только что пришли. Спокойно… Непонятно, кто там; может, припозднившийся грибник или спешащая по своим делам шишига… Осторожный шаг вперёд – и с новой силой удушливой волной поднимается страх, безотчётный, сводящий с ума, самый презренный, какой только можно выдумать… Верховский вскинул дрожащие руки. Это всего лишь темнота и неизвестность, неизвестность и темнота… И то, и другое несложно развеять…

– Саша, осторожно!

Пламя ослепительно вспыхнуло в ладонях – чудовищный огненный шар вместо аккуратного язычка. Боль продрала по обеим рукам, от пальцев до локтей; ворвавшийся в лёгкие воздух обжигал и, кажется, вовсе не содержал кислорода. Что за чёрт?! Верховский не глядя стряхнул с ладоней вышедшую из-под контроля магию и тут же мысленно себя выругал. Подсохшая за дни сухой погоды трава охотно схватилась пламенем; листья на нижних ветвях съёживались от прикосновений шальных искр.

Марина тоненько вскрикнула за спиной. Это заставило его собраться. Магия подчинялась неохотно, отдавалась острой болью в обожжённых пальцах; тушить всегда труднее, чем поджигать… В пламени на миг померещились складывающиеся внутрь хлипкие стены торгового павильончика. Он никогда не видел этого воочию – только в кошмарных снах. О нет, он уже не тот идиот, способный ради пачки сигарет и десятка мятых купюр спустить на ни в чём не повинных минусов неукротимый огонь. Теперь он идиот, не умеющий совладать с собственным даром.

– Саша, там!..

Верховский стремительно развернулся. Они с тварью увидели друг друга одновременно. Нечто зубастое и безмозглое выскочило из-за кустов, ни капли не смущаясь полыхающего кругом пламени. Упырь! Вся техника работы с кровопийцами, как назло, мигом вылетела из головы; хватило ума только оттолкнуть подальше застывшую в ужасе Марину. Шустрая нежить тут же сменила траекторию, целя в более лёгкую добычу; пришлось снова отступать. На пути замаячили колючие заросли – через такие и с разбегу-то не продерёшься… Ловчая сеть никак не желала сплетаться, только зря жалила обожжённую кожу. Получилось отпихнуть раззявившего пасть упыря силовой волной, но тому хоть бы хны – отряхнулся и опять попёр, ещё злее, чем был. Голодный, дрянь такая, глаза белёсые и абсолютно безумные, позабыл про страх и лезет… Его тут вообще не должно быть, упыри в местных видах нежити не значатся! Явился чёрт знает откуда, шатун проклятый…

Жёлтые, как у завзятого курильщика, острые зубы щёлкнули совсем близко, в считанных сантиметрах от шеи. Этому красавцу до лампочки утончённые игрушки вроде ментальной магии: зачем выманивать неосторожное словечко и покушаться на жизненную силу, если можно без затей свернуть жертве шею и вдоволь напиться кровушки? Надо от него избавляться, и быстро, но на одну лишь мысль о том, чтобы попытаться зажечь огонь, ладони отзывались невыносимой болью. Можно попробовать спихнуть тварь в уже разгорающийся пожар… Да поди переупрямь голодную, нечеловечески сильную нежить! Верховский заслонился руками от распахнутой зловонной пасти и тут же взвыл: упырьи клыки вспороли воспалённую кожу. В глазах потемнело. Идиот, позволил себя ранить, потерял контроль над происходящим, что теперь…

– Слышь, Саня! Давай правее возьми!

Он послушался. Налетел плечом на древесный ствол, привалился к нему, царапая кожу шершавой корой. Сплошной мрак перед глазами слегка разошёлся; Верховский успел увидеть, как вылезший невесть откуда Щукин швырнул что-то маленькое и светлое под ноги упырю. Возмущённо загудела земля; из-под палой листвы рванулись вверх тонкие цепкие побеги. Желтоватые стебельки во мгновение ока стреножили кровососа, сплелись в плотную паутину, опутали яростно ревущую нежить не хуже ловчей сети. Верховский кое-как поднял левую руку; пальцы дрожали так, что он почти наверняка промахнулся бы, если бы цель не была обездвижена. От нахлынувшей боли показалось, что сознание вот-вот ускользнёт во мрак, полный пламени. Короткая огненная стрела сорвалась с пальцев и вонзилась нежити в брюхо. Плохо; лучше бы в грудь – так надёжнее…

– Ну давай теперь, туши, – ворчливо сказал дед, созерцая осыпающиеся пеплом стебельки. – Я ж колдун, не по моей части.

– Давайте я!

Марина выскочила вперёд и деловито вскинула руки. Вот и хорошо, вот и умница… Огонь, сердито шипя, припадал к земле, неохотно таял перед методично сплетающей чары провинциальной научницей. В выгоревшей траве, не тронутая пламенем, валялась деревянная поделка, похожая на щупальце – или, вернее, на скрученный побег. Ох и дед… Вроде пень пнём, а поди ж ты – увлекается боевой ботаникой…

– Тьфу ты, пропасть, покусал, что ли?.. Девка, подсоби, будь добра. Сам не дойдёт же.

– Дойду.

– Молчи ты… Саня…

Он понятия не имел, сколько провалялся в лихорадке. Иногда просыпался от боли, когда ему меняли повязку; Щукин руководил, Маланина исполняла. На раны смотреть было страшно: вдоль двух почерневших полос, оставленных упыриными клыками, всё распухло и загноилось. Марина упрямо мазала саднящую кожу какой-то пахучей буро-зелёной жижей, наверняка колдовского толка, а антисептиком ей служила пожертвованная дедом водка.

– К Тоньке сходи, – распоряжался дед со своей командной высоты – колченогого стула в углу комнаты. – Она по лекарствам-то мастерица, вашим, владимирским, не чета…

– А вы в город звонили?

– Звонил, чего. Пока приедут, десять раз помереть можно. Сама ж знаешь, края наши…

Время слиплось в один сплошной липкий зловонный ком. Было то больно, то тревожно, то никак – это когда удавалось урвать клочок сна без сновидений. Помереть всё-таки не дали; в какой-то очередной день Верховский проснулся сам, без стимула вроде едкой мази на подживающей коже. Валяться в постели было и скучно, и блаженно-приятно; досугу слегка мешал дед, то и дело заглядывавший проведать постояльца, да ещё Марина, неизменно являвшаяся со своей стоянки сменить повязку хворому надзорщику. Потом, видимо, истек срок командировки, потому что ожил мобильный, заброшенный за ненадобностью в тумбочку. Трубка долго орала на Верховского начальственным голосом; позвони Боровков днём раньше, был бы послан далеко и надолго, лишь бы прекратил выедать измученный лихорадкой мозг. Через часик, когда Марина вовсю мазала затянувшиеся раны адским снадобьем, телефон зазвонил опять. Верховский рявкнул было на трубку, но, услышав донёсшийся из динамика голос, едва не утратил дар речи.

– Саша, что случилось? Нужна помощь?

– Нет, – не без труда выдавил он в ответ. – Нет, всё в порядке. Рабочие моменты.

– Ты уверен? Я могла бы приехать…

Верховский невольно улыбнулся. Она – и здесь? Немыслимо.

– Это лишнее. Я скоро вернусь в Москву. Я… успел кое-какие замеры сделать, всё передам…

Она молчала несколько мгновений. По её безмолвию нельзя ничего не понять; он много раз пытался, так ни разу и не угадал.

– Береги себя. Звони, если вдруг… Если я что-то могу для тебя сделать.

– Да, конечно, – солгал он. Нечего ей звонить. И так в Управе некуда деваться от косых взглядов…

Словоохотливая обычно Марина закончила с перевязкой и молча ушла. Верховский едва заметил. Лежащий рядом телефон беспокоил его едва ли не больше саднящей раны. Может, если бы руки так не болели, не выдержал бы – схватил бы и перезвонил по последнему входящему. И молчал бы в трубку, как идиот, потому что ему решительно нечего было сказать.

На следующий день возиться с повязками припёрся Щукин. Этот действовал негуманно: то и дело по небрежности задевал только-только зарубцевавшиеся раны, лечебную жижу набирал ваткой более чем щедро, так, что при соприкосновении субстанции с кожей глаза на лоб лезли от жгучей боли. Как закончил, приволок эмалированную кружку с чаем и миску бульона, но не ушёл – уселся за каким-то интересом на табуретку в углу.

– Живучий ты, – заметил дед, наблюдая, как гость не без труда орудует ложкой.

Верховский только сердито на него зыркнул. Вот уж спасибо на добром слове… Станет сил побольше – расспросить надо этого деятеля, за каким лешим его понесло ночью в чащу. Неужто под настроение гуляет тут, симпатическими артефактами разбрасывается? По категории-то положено, нет?

– Я так посмотрю, спектр у тебя тёплый, – ни с того ни с сего заявил дед. – Как в надзор-то занесло? Туда больше с холодным берут.

– Вы почём знаете? – огрызнулся Верховский.

Конечно, так он взял и рассказал деревенскому колдуну, как всеми правдами и неправдами изыскивал хоть какую-нибудь работу в Управе, вопреки клейму профана и оставшимся в прошлом мелким уголовным статьям. Ей-богу, глушить надоедливую нежить браконьерскими методами было бы куда более прибыльно, чем подвизаться вечным младшим специалистом в столичном надзоре! Но это означало бы вновь превратиться в никчёмного типа без принципов, мозгов и шансов на будущее; без права видеться с ней. Щукину абсолютно точно незачем это знать.

– Племянник у меня, – задумчиво проронил дед и пожевал губами, словно сомневаясь, продолжать ли фразу, – в безопасности у вас там служит. Боец. Вроде ничего, не жалуется…

Верховский порылся в словарном запасе в поисках чего-нибудь достаточно вежливого.

– Рад за него.

Дед посидел немного в раздумьях, созерцая ползущую по колену муху. Потом молниеносным движением её прихлопнул.

– Хошь, словечко замолвлю? Парень ты шустрый, там такие нужны.

Чтобы не фыркнуть в ложку с супом, ушло всё самообладание. Верховский осторожно отставил тарелку. Разговор совершенно отбил остатки аппетита.

– Меня в безопасность не возьмут, – угрюмо сказал он, глядя в сторону. – У меня… всякого в досье хватает.

Щукин захихикал, хитро улыбаясь.

– А ты думаешь, там все без греха, что ли? Всяких берут, лишь бы человек был полезный.

– Да вы-то откуда знаете? – вскинулся Верховский. Каждая чёртова бумажная крыса в Управе считала нужным сунуть нос в его документы. Каждая после их изучения смотрела, как на кучку дерьма, и слова цедила через губу. И это в занюханном надзоре!

– Уж знаю, – дед усмехнулся краем рта. – Сам в безопасности служил. Не в той только, что по вашему ведомству.

Приехали. Вот тебе и деревенский колдун… Щукин, довольный произведённым эффектом, тихонько посмеивался. Верховский запоздало сообразил, что вид имеет донельзя глупый, и разозлился на себя. Сколько можно трястись перед людьми в погонах!

– Лучшим сотрудником, небось, были, – нагло буркнул он. – Снадобья там всякие, амулетики…

Дед ему это спустил.

– Э, Саня, иные методики-то получше любого колдовства работают. Ну, а ты подумай, покуда отлёживаешься, – он, кряхтя, поднялся с табуретки, неуклюже шаркнул ногой в стоптанном ботинке; в этом движении теперь явственно чудилась тщательно выверенная наигранность. – Номерок-то я тебе оставлю. Если вдруг надумаешь – позвони. Витя его зовут, Витя Щукин…

Верховский мысленно послал его к лешему.

VI. Счастливец

Лучинки были все одинаковые – наструганные из одного поленца, неровные, щепастые. Драган взял одну, разломил напополам; Яр попытался её запомнить. Толстенькая, с длинным острым заусенцем… Поди различи среди дюжины таких же! Волхв, посмеиваясь, собрал все лучинки вместе, покатал между ладонями, зажал в кулаке и протянул ученику.

– Ну, выбирай.

Яр честно наморщил лоб, складывая в уме сложные чары. Все прочие, даже самые искусные, он давно навострился видеть, а такие даже на ощупь почуять не мог. Должно, они вплетаются прямиком в полотно судеб, которое беспрестанно ткёт неподкупная Рагела. Волхв хитро щурился; всегда он так: не поймёшь, то ли разгадал уловку, то ли задумал свою. Яр протянул руку и уже почти схватился за одну из щепок, как вдруг приметил на ней тонкий заусенец. Та, что ли? Тогда другую тащить надо… Яр не глядя выбрал лучинку – и вытянул короткую.

– Эх ты, волхв Зарецкий, – Драган с притворным сожалением покачал головой. Он всякий раз так насмешничал, когда Яр зарывался. – Хитрить берёшься – так хоть до конца доводи… Ну-ка, давай ещё разок.

Он опять сунул ученику под нос пучок лучинок. Все целые – одна только сломанная; чтобы вытащить длинную, много удачи не нужно. Яр сам не знал, были то чары или молитва Пряхе, так отличались они что от волшбы, что от обыкновенного чародейства. Он наугад схватил торчавшую сбоку лучинку; волхв ослабил хватку – оказалась длинная.

– То-то же, – старик забрал у ученика добычу, отвернулся. Послышался треск ломаемых щепок. – Вот, теперь посложней станет. А ну…

Яр оглядел палочки, торчащие из Драганова кулака. Лето-другое тому назад ему казалось, что не бывает ничего труднее, чем перешагивать силою чар через далёкие вёрсты. Дурак тогда был. Сколько лучинок Драган сломал? Сколько их всего было? Как тут угадаешь? И впрямь нечего придумать, кроме молитвы.

– Целая нужна, – вслух сказал он сам себе и богине заодно. И опять потянулся за жребием.

– Вот то – дело, – волхв усмехнулся довольно. В пальцах у ученика оказалась длинная щепка. – А ну, ещё, для верности…

Яр угадал. И ещё раз, и ещё, а потом вдруг ошибся. Держал в руках обломанную лучинку и думал, что сделал не так.

– Значит, не судьба, – спокойно сказал Драган и забрал у ученика щепку. – Не всякий раз выходит, как тебе надо. Ну-ка, давай теперь вот так – одна целая, а прочие все ломаные…

Из дюжины раз дважды Яр всё равно вытащил короткую. Старик сказал, так правильно, всё равно хорошо выходит. Потом он отложил лучинки и взял новые; не показал, сколько сломал, и не сказал ничего. С первого раза у Яра ничего не вышло – попалась короткая. И со второго не вышло, и с третьего. Видать, заигрался с удачей, прогневил богиню; он так и сказал наставнику.

– Нет, неверно, – старик покачал головой и раскрыл ладонь. Все до одной щепки были обломанные. – Видишь? Когда уж никак нельзя, чтоб сложилось по-твоему, так и не сложится, сколько чар ни плети.

Яр обиженно насупился.

– Так я ж не знал!

– И никогда знать не будешь. Думай всякий раз трижды по трижды, прежде чем чары удачи в ход пускать, – сурово сказал Драган. Видать, лицо у ученика стало такое несчастное, что старик сжалился и убрал в сторону треклятые щепки. – Ладно уж. Запреты мне назови, и будет с тебя.

Яр сдержал вздох и легко вызвал в памяти набившие оскомину запреты. Дня не проходило, чтоб волхв не спросил с него слов клятвы. Тут уж помирать станешь – не забудешь.

– Не отнимать жизнь человечью, – заговорил он, глядя в глаза наставнику. Так надо было – будто он и впрямь приносил обет. – Не чинить дурного человечьему разуму и телу через свой дар. Не беречь свою жизнь пуще чужой. Не принимать мирской власти. Не отказывать в помощи. Не брать платы за помощь. Не прибегать к дару ради корысти. Не вступать в людские войны. Не называться чужим именем. Всё, все девять…

– Верно говоришь, – похвалил волхв. – Что, погулять неймётся?

Яр смолчал. Неймётся, само собой, так не сознаваться же! Чего доброго, скажешь – а старик посадит писать строчки, или считать, или подсунет скучный свиток про каких-нибудь князей, про которых ученик слыхом не слыхивал. Волхву всё одно, что в своей глуши сидеть, что в Белогороде…

– Беги уж, – посмеиваясь, сказал Драган. – Ко мне нынче гость. Как устанешь, сам возьми поесть да умыться.

Подумаешь, невидаль! Нынче к волхву что ни день, то новый гость. Как прослышали, что Драган из Ясновых лесов выбрался в Белогород, так каждый вечер кто-нибудь на пороге; хозяйка уж с ног сбилась всех их потчевать. Сам-то волхв есть привык нечасто и скромно – никакой радости не видел в застольях. Стянув по пути кусок вчерашнего пирога, Яр выскочил во двор и знакомым путём побежал прочь от блестящих на солнце стен белокаменного детинца. Внутри них стояли величавые княжеские палаты, богатые дома воевод, надворных чародеев и самого престольного волхва; ученику Драгана Белогородского разрешалось здесь ходить, но всё одно было ему чуждо на мощёных булыжником улицах. Всякий раз, как выпадал случай, Яр сбегал в посады, в Нижний город или на Купецкую сторону. Там никто его не знал, люд ходил пёстрый, разный; среди бревенчатых домиков спокойней было, чем меж громадных каменных стен.

Нынче вздумалось свернуть к высокому берегу Брая: вдоль ручья, одного из многих, и в сторону Сенного торжища. Драган говорил, когда-то здесь и впрямь продавали одно только сено, но с тех пор торжок разросся, дотянулся одним краем до Бронницкой слободы, другим – почти до самой реки, и теперь весь стольный город здесь собирался побродить меж рядов и поглазеть на диковинки со всего божьего света. Так вышло, что впервые Яр попал сюда всего-то лето тому назад, уже навидавшись чудес в долгих странствиях; не будь так, он бы, наверно, глазам своим не поверил, что бывают такие люди и такие вещи. Незаметный для всех, пробирался он меж пёстрых лавок, когда поглядывая на разложенное там добро, когда во все глаза рассматривая мимохожих. Вот купец из южных стран завернулся в тяжёлую вышитую накидку – в здешнее ласковое лето ему всё одно отчего-то холодно. Вот суровый лицом поморянин медленно шагает вдоль рядов, оглаживая ладонью костяную рукоять длинного ножа. Вот горожанка, уперев руки в бока, шумно торгуется с красномордым лавочником… Здесь, на берегах изобильного Брая, горяче́е и солнце, и нравы; подумать нельзя, чтоб в родных северных краях баба на мужика посмела так подымать голос. Ильгода большая, разная. В Вихоре одно, в Черне другое; только боги едины надо всей землёй, от Журавлиных степей и до Льдистого моря.

Мимо прошёл невысокий смуглый человек, такой диковинный, что и скажешь не вдруг: одет по-белогородски, в расшитую алой нитью рубаху и широкие порты, а вот плоским круглым лицом и куцей бородкой как есть южный степняк – таких по берегам Брая мало, почти вовсе нет. Яр от нечего делать увязался за ним следом. Чего ему надо? Как он говорит? Уж, наверно, не так, как белогородцы, и не так, как сам Яр. Чужак дошёл до лавчонки, с которой здешний колдун продавал всяческие обереги, и принялся глазеть на дорогие, серебряные. Потом вытащил из ножен короткий кривой клинок, поддел им шейную гривну и спросил высоким гортанным голосом:

– Сколько возьмёшь?

Колдун, радушно улыбаясь, пригляделся к вещице.

– За ту – золотой, добрый господин. Диво как хороша! Надень только – и всё у тебя сладится, ровно сама Пряха постелет дороженьку…

Золотой за такую – слишком много. Яр не приучился ещё видеть тонкие чары удачи, но всё одно искусного в обереге было мало. Плохонькое серебро, сплошь исчерченное корявыми значками, едва отблёскивало в солнечном свете, да и сработал колдун неряшливо, без старания. Чужак, однако, спорить не стал; вынул из кошеля новёхонький княжеский золотой и положил перед торговцем. Тот потешно вытаращился, потом спохватился, вложил безделицу в смуглую ладонь, торопливо бормоча особые слова. Яр, заскучав, принялся разглядывать лежащие на краю прилавка дешёвые обереги. Желтоватые, грубые, как суровая нитка, чары намотаны были на медные кругляшки без выдумки, незатейливо; такие разве только от стылой хворобы и помогут. Драган, покуда бродил вдоль Медвежьего берега, выучил Яра и снежную лихорадку лечить, и раны закрывать – что там та стылая хвороба! И для чего только люду те поделки, когда всего-то и трудов – волхва позвать?..

Кто-то грубо пихнул его в бок, и тут же ловкая рука, обёрнутая тряпицей, сгребла с прилавка горсть оберегов. Воришка, маленький, худющий, припустил прочь во все лопатки, ловко пробираясь через людное торжище. Яр бросился следом. Так просто, из неуёмной прыти; будь там взрослый – может, и подумал бы ещё. Он мог пустить в ход чары, мигом стреножить мальчишку, но так бы было нечестно. И без того выходило ладно; уж бегать-то Драганов ученик умел, а сил в нём было побольше, чем в тщедушном беглеце. У самого мясного ряда Яр нагнал воришку; ухватил за плечо, задев ненароком жиденькую рыжеватую косицу, толкнул прочь с хожей дороги.

– А ну, отдавай, чего взял!

– Пусти! – заголосил в ответ беглец. – Пусти, пёсий хвост, не то… не то…

Яр, изловшившись, глянул ему в злые глаза и снова велел отдать. Оборванец повиновался; он был босой, чумазый и очень тощий, в изношенной рубахе не по росту, подпоясанной куском верёвки. Драган говаривал, что добрые люди воровством не промышляют – незачем им... Вдоль ряда уже шагала подоспевшая стража. Яр ссыпал обереги в карман и с укоризной сказал своему пленнику:

– На что они тебе? Они ведь колдовские. Тебе их ни продать, ни на себя надеть…

Воришка только плюнул ему под ноги. Стражники под горячую руку едва не схватили и Яра тоже, но Драганово имя, как частенько бывало за минувшие лета, мигом выручило от беды. Один копейщик даже проводил Яра к колдуновой лавке; не верил, должно, что обереги вернутся к хозяину. Колдун, завидев возвращённую пропажу, так и рассыпался в льстивых словах. Пересчитав и разложив поделки, он взял одну, плетёную из медной нити, и протянул через прилавок.

– На-ка, возьми. Возьми-возьми, мне не жалко!

– На что мне?

– На счастливую долю. В благодарность. Не бывает такого, чтоб старый Завид доброе дело без награды оставил!

Яр, поразмыслив, взял. Нехорошей ворожбы на обереге не было; она всегда сразу видна: чёрная, вязкая, как дёготь, тронуть противно. Должно, и впрямь одни только чары удачи вплетены в извивы рыжеватой блестящей проволоки. Как они работают? С чародейством-то понятно и с волшбою тоже, а колдовство – вот уж загадка… Драган про него не слишком много рассказывал; может, думал, что не нужно, а может, и сам не знал. Яр упрятал оберег под ворот рубашки, чтоб слишком много на него не смотрели, и пошёл куда глаза глядят.

Долго ли, скоро ли, а торжище ему наскучило. Вечер застал его на пустынном берегу Брая; свесив ноги с песчаной кручи, Яр сидел на краю обрыва и без страха глядел, как далеко-далеко на западе солнце клонится к речным водам, блестящим и текучим, как расплавленное серебро. Мимо проплывали ладьи – спешили к белогородским пристаням, устроенным в десятке вёрст ниже по течению, там, где обрывы переходили в пологие берега. Вот было бы славно уплыть в далёкие южные страны, поглядеть, как Брай впадает в Рассветное море… Или, может, вовсе уйти туда, куда не добраться ни одной ладье. Драган бывал по другую сторону края мира, однако не желал ничего рассказывать. Всё твердил, что место их – здесь, а раз так, то и ходить туда нечего. Но он-то старый, ему странствия за долг, а не в радость. Вот и в родной свой Белогород выбирается, только когда сам престольный волхв повелит…

Яр оглянулся на высокие белокаменные стены, выкрашенные закатным солнцем в багрянец и золото. Пора уже и домой. Он сумел бы шагнуть сквозь чары, но дело то трудное, а спешить всё одно некуда. Вдоль берега рукой подать до Рыбацкой слободки, потом в посад, а там и Вышний город совсем рядом… Бедные, но чистенькие домики кое-где пыхтели дымовыми трубами. Яр усердно обходил лужи, оставленные в тележных колеях недавним дождём; то босиком можно бегать по колено в грязи, а башмаков жалко. Дорогие они, башмаки-то.

– Ну уж! Терпи теперь, что ж я сделаю?

Приглушённый, а всё одно звонкий голосок донёсся из кривого проулка, стиснутого меж бревенчатых заборов. Яр замер, не спеша заглядывать за угол, и навострил уши.

– Знаю, что болит! Так и у меня теперь болит, ишь как отходили-то… Терпи, авось заживёт.

Кто-то тихо захныкал в ответ. Кто б там ни был, а ему плохо, больно. Драган каждый день твердит, что людям надо помогать, даже и без просьбы, иначе нету толка в священных запретах… Яр, решившись, свернул в проулок. Юркая невысокая тень сторожко вскинулась ему навстречу. Мелькнула в вечерних сумерках рыжеватая косица. Давешний воришка Яра тоже узнал, заступил ему дорогу, сжал кулаки.

– Чего тебе тут? Пошёл вон!

Яр поспешно вскинул руку, коснулся лба, губ и груди.

– Тише ты. Я помочь пришёл.

– Зря без стражников сунулся, – зло сказал рыжий. – Тут-то спасать тебя некому!

Двигался он как-то неровно, припадая на левую ногу. Что ж с ним сотворили?.. Такого Яр не хотел. За что было бить мальчишку, когда ушёл он несолоно хлебавши? Драганов ученик виновато склонил голову. Как же так вышло? Что он сделал не по совести?

– Прости мне. Не знал я, – через силу выговорил он, и отчего-то на душе разом стало чуть-чуть легче. – Дай помогу, я лечить умею…

За спиной рыжего снова кто-то тоненько запищал. Оборванец на миг обернулся, потом вновь недоверчиво глянул на Яра.

– Взаправду, что ли, у волхва учеником?

– Взаправду. Гляди.

Такое он раньше всего выучился делать. Волшебное пламя взвилось в ладонях легко и послушно, разбрызгивая тёплый свет. Рыжий разинул было рот, потом спохватился и захлопнул. Подумав, отступил в сторону.

– Мне не надо. Ей вот помоги… Ежли умеешь…

В тесном глухом закутке жалась к тёсаным брёвнам светлокосая девчушка, вся чумазая, под стать заступнику, и зарёванная вдобавок. Тощие ручонки, которыми она заслоняла лицо – одни только испуганные глаза и видать – сплошь покрыты были синяками и поджившими кровоподтёками, как от розги. Яр прежде и сам получал частенько за шкоду, но по рукам, особенно по ладоням, отцу и в голову не пришло бы лупить… И сестёр никогда не пороли, что бы те ни натворили. Опустившись на колени в подсохшую грязь, Яр бережно, как учил Драган, коснулся девчонкина предплечья – там, где обнажённую кожу не рассекали едва зажившие рубцы. Опасное дело – свою силу отдавать; вовремя не опомнишься – так и сам не заметишь, как помрёшь… Знакомая боль его не испугала – давно привык. Девчушка всхлипывала всё реже, уже не глядела так дико, ладони убрала от худого заострённого личика.

А ведь похожа… Всё одно что прежние долги отдавать…

– Вот, – Яр убрал руку, когда почуял, что ещё чуть-чуть – и сам упадёт без сил. – Теперь всяко меньше болеть станет… Кто ж тебя так? Стража?

– Добрый господин, – презрительно бросил рыжий. Девчушка молчала, только всхлипывала растерянно. – Провинилась, ишь. Краюху стащила.

– А ты, стало быть, для того обереги крал? Чтоб вылечить? – зачем-то спросил Яр. И так понятно, но отчего-то хочется ответа, чтоб уж точно поверить. Мальчишка сердито дёрнул головой, и стало совсем совестно. – Так краденые бы и не помогли. Надо, чтоб по доброй воле отданы были…

– То всё ваша премудрость, – фыркнул рыжий и вдруг протянул серую от уличной пыли ладонь: – Благодарствую, ученик волхва. Знай теперь, что Войко-Лис тебе друг.

– Меня по имени – Яр. Ты, когда вдруг что, зови, я услышу, – Драганов ученик сжал его руку в своей и, подумав, прибавил: – А хочешь, так пойдём со мной. Волхв поймёт, не откажет…

Войко-Лис невесело усмехнулся.

– Куда ж нам – в Вышний город, что ли? Кто пустит-то? Нет уж, тут мы живём, тут и останемся. Тут наше место.

А его, Яра, место было в поле пахарем – когда б не прихоть волхва. Но Драган его за дар в ученики взял, а всех подряд привечать не спешил, хоть и в помощи никогда и никому не отказывал. Вот и выходит, что не всем можно в Вышний город… Нехорошо, наверное, но уж как есть…

Крепко задумавшись, Яр не заметил, как добрался до дома, и лишь войдя в горницу вспомнил, что Драган предупреждал о госте. Он был тут, сидел у стола – ладный станом, безбородый, с золотистой кожей и нездешними раскосыми глазами, в мудрёно скроенной рубахе из ткани текучей и блестящей, какой не водится даже и в стольном Белогороде. Драган взглянул на ученика с укоризною, но без злости; иной раз думалось, что он и вовсе злиться не умел. Яр виновато склонил голову.

– Боги в помощь, добрый человек.

– Живи и здравствуй, юный, – сказал гость певуче и гортанно. Тонкие губы его изогнулись в приветливой улыбке. – Ты ли ученик достойнейшего Драгана, друга моего друга, великого волхва Северных земель?

Яр аж растерялся, такое услыхав. Наставник рассмеялся, на него глядя, и ответил вместо ученика:

– Он самый. Гляди, Ар-Иаст: вот подрастёт ещё чуток – и сам будет великий волхв Северных земель.

Человек по имени Ар-Иаст не стал вслед за Драганом посмеиваться; напротив, почтительно наклонил голову, будто решил, что старик говорит не в шутку. Он взял со стоявшего на столе золочёного блюда незнакомый яркий плод, рассёк его украшенным каменьями ножом и протянул Яру. Толстая кожура полна была блестящих алых зёрнышек. Драган едва заметно кивнул ученику – бери, мол, уважь.

– Ильгода славна своими чародеями, – сказал гость. Голос его отчего-то звучал печально. – Против многих бед она сумеет выстоять. Но ваш ксаар молод, он мало воевал…

– Горислав станет добрым князем, – прервал его Драган. – А покуда мужает, так Тихон ему подмогою. Ты с престольным-то видался уже?

– Нет, достойнейший, не видался, – Ар-Иаст улыбнулся. – Едва сошёл с ладьи, стал искать тебя, как наказал великий друг мой и твой. С почтенным Тихоном увижусь я, как и со всеми вами, когда молодой ксаар Горислав дозволит мне войти в его чертоги и говорить там о том, о чём изобильная Ястра просит многославную Ильгоду.

– Воля твоя, – медленно произнёс волхв. – Тихон и князь, может, другое скажут, а я своего держусь. Не наша то война. Не должно нам на неё подниматься.

– Почтенный Ар-Ассан знал, что ты станешь так говорить, достойнейший, – отозвался Ар-Иаст. – Он просил сказать тебе вот что…

Гость повёл речь на незнакомом языке. Слова его звучали, как диковинная песня; Яр невольно заслушался, хоть и не понимал ничего. Драгану, видать, ведом был тот чужой говор, потому как смотрел он на иноземца с каждым мигом мрачнее и мрачнее. Ар-Иаст уже умолк, а волхв всё не отвечал, лишь глядел недвижно в робкое пламя лучины. Яр украдкой вытер с пальцев липкий сок. Алые зёрнышки на вкус отдавали кровью.

– Что было, то быльём поросло, – наконец проговорил Драган. – Не зови его, добрый человек, не надо. Иди к престольному, иди к князю, а меня оставь.

– Ты сказал, я слышал, – негромко отозвался гость. Он поднялся из-за стола, в пояс поклонился Драгану, а потом вдруг обернулся к Яру и, прижав к груди узкую ладонь, произнёс торжественно и горько: – Пусть твои боги будут к тебе милостивы, юный волхв. Пусть не дадут они тебе увидать, как гибнут родные твои земли, как топчет белый камень босая пята дикаря-убийцы. Будь силён, ученик величайшего, и будь справедлив.

Драган недовольно хмыкнул в ответ на те речи, но ничего не сказал, пока Ар-Иаст не вышел вон из горницы. Яр, сбитый с толку, взобрался на лавку против волхва, вернул на золотое блюдо почти не тронутый плод, зачем-то поправил в светце догорающую щепку. Один конец у неё был неряшливо обломан.

– То кто был?

– Посланник из Ястры, – Драган глядел куда-то мимо ученика; в выцветших глазах его отражались бледные призраки пламени. – Слыхал я, он и сам чародей преизрядный.

– Чего хотел?

– Невозможного, – волхв строго сжал губы, нахмурился. – Нам не след в людских войнах участвовать. Наш бой – с неживыми.

– А у него какая война?

– Мало ли их повсюду, тех войн? – сварливо бросил Драган. – А ну, назови мне запреты.

– Уже ж называл сегодня…

Волхв так на него глянул, что мигом расхотелось спорить. Яр послушно повторял намертво врезавшиеся в память слова, а сам всё думал про гостя из Ястры. Почему он так сказал на прощание? Зачем наказал быть справедливым? Отчего Драгану пришлись не по нраву те речи? Поди пойми, когда на свете-то живёшь всего десятое лето…

Наутро волхв заставил ученика рассказывать про неживых: какого как отличить и чем забороть. Оба тяготились сегодня своей повинностью: Яру скучно было в который раз твердить давным-давно заученный урок, а Драган вовсе глядел мимо – должно, думал о вчерашнем госте, а может, о грядущем соборе. Уж без малого седьмицу они сидят в Белогороде, а князь всё никак не зовёт…

Старик едва ли не силой выпроводил Яра гулять, чуть только тот закончил говорить про болотников и плакальщиков. Наверно, ждал опять гостя. Яр бродил по закоулкам посадов до самого заката, а потом вернулся в Вышний город. Стражники его знали, прогонять не смели, да он и сам не лез, куда не надо. А хотелось; по изукрашенным стенам богатых палат легко можно было бы взобраться на покатые крыши, поглядеть оттуда на весь стольный город, неторопливый Брай и подступающие с севера леса…

– Эй, ты! – окликнул вдруг мальчишеский голос. Яр обернулся; то ему, кому ж ещё? – Где тут Чародеева сторона?

Яр сощурился, разглядывая меж редких прохожих крикуна, величаво вышагивающего вдоль улицы. Он был одет в пёстрый кафтанчик, расшитый серебряной тесьмой, и на груди носил целую гроздь оберегов; на ногах у него красовались мягкие сафьянные башмачки. Экий петух! Небось, княжичи – и те поскромней щеголяют!

– Оглох, что ли? Чародеева сторона, говорю, где?

– Мне наставник наказывал всяких дураков к дому не водить, – насмешливо бросил Яр.

Щёголь разом растерял всю надменность. Цепко оглядел простую Ярову рубашку, украшенную только лишь обережной вышивкой, добротные башмаки, годные топтать дальние дороги, но не шаркать по каменным полам. Где-то Яр видал уже белобрысого дуралея; отчего только не запомнил? Такого, пожалуй, забудешь…

– Пройда? – вдруг выдохнул мальчишка, щуря светлые глаза. – Ты ли?

Яр поневоле подался вперёд. Не будь Заречье так далёко от Белогорода, он первым признал бы в нелепом щёголе давнего своего друга. За минувшие лета Митар вытянулся, сделавшись на полголовы выше Яра, и выучился горделиво держать спину; в лице его появилось кичливое чванство. Вроде и он самый, а вроде уже и нет…

– Я, – Яр растерянно кивнул. Он и прежде-то Митару ровней не был, хоть о том и не думал, а теперь и вовсе… – Ты как здесь? Отец привёз?

– Наставник, – важно отвечал Митар. – Я нынче при наместном волхве в Тайраде!

– Вот как…

Драган ведь хотел его в ученики брать. Передумал отчего-то. Видать, всё одно запала Митару в душу мечта сделаться волхвом… Что Яру само в руки далось, за тем Митару пришлось ехать аж до далёкой Тайрады. Но кузнецов-то сын мог так сделать.

– Тоже тут по княжьему зову? – важно спросил Митар.

– Само собой. Когда б ещё Драган в Белогород выбрался… – Яр осёкся: больно жалостно глядел на него прежний друг. Да уж, разодетому в пух и прах Митару не пришлось бы по нраву житьё при беспокойном, нелюдимом, не любившем праздной неги волхве. – Так что ж, отвести тебя на Чародееву сторону?

– А ты хорошо Вышний город знаешь?

– Как-то знаю.

– Так, может, покажешь? – Митар вдруг улыбнулся весело, как в былые времена, и вмиг сделался похож на себя прежнего. – Я-то, по чести говорить, тут впервой.

– Чего б не показать? – Яр улыбнулся тоже. Словно бы ослаб в груди тугой узел. – Не отставай только.

Проулки Вышнего города, прямые и узкие, почти сплошь мощёные камнем и деревом, знакомо стелились под ноги. Митар рассказывал, как матушка его, наслушавшись Лискиных предсказаний, уломала кузнеца сняться с места – искать сыну лучшей доли. Как перебрались они в Тайраду, потому что наместный в Вихоре был из поморян, а их тётка Любава на дух не переносила; как добивались, чтоб Митара взяли в ученичество; как жилось им в восточных землях, которые всего-то десяток лет как стали ильгодскими. Выходило, что побогаче, чем в Заречье, но и погрустнее, потому как люд там совсем другой, говорит странно, обычаи отправляет диковинные и богов зовёт чужими именами. Митар, однако, был доволен.

– Вот клятвы свои принесу, – гордо говорил он, – и сделаюсь тоже где-нибудь наместным. Нынче, знаешь, крепость Исвирь взяли!

– Знаю, – буркнул Яр. Они с Драганом месяц назад в тех краях побывали. – Охота тебе в наместные? Сиди, скучай, князю пиши грамоты… Разве только престольному тоскливей.

Митар пытливо на него сощурился.

– А ты ж куда метишь?

– Домой вернусь, – твёрдо ответил Яр. – Как обещал. Живых от неживых защищать.

– Что ж там делать, у края света?

Яр смолчал. Он думал, и не раз, что, поселившись невдалеке от холодной черты, сумеет однажды набраться храбрости и шагнуть за неё. Может, тогда перестанет сниться далёкий тот день, когда Рагела-судьба взяла да подсунула ему надломленную лучинку. Давно уж прошли дни, когда от тех снов он просыпался больным и слабым – или вовсе не просыпался, покуда Драган не будил; сами же видения до сих пор никуда не делись, а жгучая холодная боль, с которой всякий раз била в грудь чужая смерть, стала теперь только сильней. Яр ко многому притерпелся; к такому – не мог.

– Гляди-ка, – Митар, вытянув шею, глянул за угол. – То что ж, сторожевая башня?

– Старая, – Яр тоже задрал голову. Одним богам ведомо, отчего почерневшую от времени и влаги бревенчатую вышку до сих пор не срыли; может, чем-то дорога была княжьему роду. – С неё все посады видно и пристань на Брае. Хочешь, залезем?

– Темнеет уже…

– Испугался – так и скажи!

Митар покраснел скулами, оправил расшитые тесьмой рукава и – кто б сомневался! – упрямо зашагал к башенке. Яр на неё уже не единожды забирался, но всё днём. Сейчас, в густеющих сумерках, пристани было не видать, зато выступали из теней бледные каменные стены и ярко светились внизу, в долине, сторожевые огни. В здешних краях мало нежити; может, место такое благодатное, а может, княжьи чародеи всю погань повывели. Меньше её разве что в священных рощах…

– Народу-то много, – сказал Митар, смотревший прямо вниз, на затихающие к ночи улочки Вышнего города.

– Ага, – Яр без любопытства глянул туда же. – Там, к западу – Посольская сторона, у них всегда беспокойно…

Сказал – и запнулся. Улочкой ниже шёл меж величавых каменных домов давешний чужак, которого Яр видал вчера на торжище. Лица впотьмах не разглядеть, а рубашка – его, и медная кожа тоже, и короткие чёрные кудри. Вот дела! Разве можно простым людям в Вышний город? А ежли он не простой, так чего на Сенной торг ходил? Тут на Чародеевой стороне любой колдун хоть что продаст, было бы золото…

– А ну, – Яр ухватился за ветхие перекладины лестницы, – пойду-ка погляжу кой-что… Ты тут меня дождись, а?

– Вот ещё, – Митар сердито фыркнул и полез за ним следом. – Что там такое?

– Степняк, – спрыгнув наземь, Яр отряхнул руки и первым юркнул в ближайший проулок. – Чего ему тут делать? От них при князе посланника нету.

– Какие от них посланники? Они дикие, – Митар, чуть слышно пыхтя от натуги, нагнал его. – У нас их много в Тайраде…

Яр сердито на него шикнул. Они шли теперь по той же улице, что и чужак, только подальше; как и он, держались теней. Кто проходил мимо, на них едва глядел; в Вышнем городе люд живёт важный, до снующих туда-сюда мальчишек никому дела нет. Степняк свернул за угол, потом ещё раз и ещё; видать, путал следы, потому как улицей вышло бы быстрее. Затеял что-то, как пить дать!

За очередным поворотом спрятался глухой тупик, со всех сторон сдавленный стенами без окон. Яр остановился, осторожно выглянул из-за угла, чтоб не заметили; приотставший Митар тоже высунул любопытный нос. Там, в закутке меж домов, в густых вечерних тенях прятался человек. На нём была неприметная тёмная рубаха, а голову покрывала косынка навроде тех, что побрайские рыбаки носят в жаркий день. Яр сперва его не узнал, а потом различил умные нездешние глаза и гладкое, лишённое бороды лицо. Чародей по имени Ар-Иаст робко шагнул навстречу степняку и тут же нерешительно замер.

– Да хранят тебя боги, добрый человек! Тебя ли я жду?

– Меня, – ответил ему чужак и тут же коротко, почти незаметно двинул рукой.

Яр едва успел заметить тусклый стальной отблеск, а через миг в висок словно ткнули ледяной иглой. Как в дурном сне, только стократ хуже, сдавил грудь могильный холод. Где-то рядом тихо ахнул Митар; ему тоже, верно, плохо… А ведь степняк и их убьёт запросто! Яр вслепую нашарил плечо друга, потянул назад. Удирать надо! Пусть глаза ничего не видят, пусть с каждым вдохом воздух, как ножом, режет горло – можно и на ощупь, только бы прочь отсюда… Тревожно раскалился под рубашкой дарёный медный оберег. Должно, Яр играл теперь с удачей, только вот на кону была не ломаная щепка, не Драганова похвала…

Тьму прорезали яркие огни. Приручённые, вились они над бронзовыми чашами, подвешенными на цепях вдоль длинной каменной стены. Яр помнил странный дом; здесь жили посланники какой-то из дальних южных стран. Стало быть, они на Посольской стороне, через весь Вышний город от Драганова обиталища. Митар испуганно цеплялся за Ярову руку, беспомощно крутил по сторонам всклокоченной головой. Быстро же он оправился, аж завидно… Далеко за спиной колыхнулись недобрые тени. Там ли он, убийца с плоским меднокожим лицом?

– К воротам, – хрипло выговорил Яр и натужно закашлялся. – К воротам, там стража…

Только вот стражи не было. Ворота стояли распахнутыми настежь, и на всей привратной площади не нашлось ни одной живой души. Яр оглянулся через плечо; длинная тень тянулась из-за поворота, стремительно выстилалась впереди невидимого ещё степняка. Раздумывать стало некогда. Ухватив Митара за скользкий златотканый рукав, Яр бросился вниз, через ворота – в посады. Он весь дрожал; не от страха – от постыдной слабости. Липкий пот холодил кожу, только оберег жёг пламенем – так сильно,что, того и гляди, расплавится…

Митар вдруг горестно охнул. Выскользнула из-под пальцев гладкая ткань. Яр остановился, едва не рухнув в грязь; Митар уже в ней барахтался, вымазав нарядные штаны и рубаху. Пришлось возвращаться.

– Вставай давай! – прошипел Яр, хватая друга за шиворот. Затрещали от натуги хлипкие нитки. – Вставай, догонит!

Митар заскулил, завозился, оскальзываясь на жирной слякоти, перемешанной с нечистотами. Он был тяжёлый; Яр едва не рухнул следом за ним. Опять обжёг шею оберег; должно, только что чужак сбился со следа, или споткнулся, или, милостива Пряха, даже нарвался на стражника…

Низенькая гибкая тень выскочила из-за соседнего дома. Мелькнула короткая огненная косица. Войко-Лис проворно подскочил к Яру, цепко ухватил Митара за руку и, кряхтя, потянул на себя. Вдвоём осилили: Митар поднялся наконец на ноги, хоть и стоял нетвёрдо. Не говоря ни слова, рыжий толкнул Яра локтем в бок, показал в сторону узенького проулка. Не болела бы так голова – сам бы смекнул там укрыться…

– Кто ж тут? – шёпотом спросил Войко, едва они убрались с широкой улицы. – Неживой, что ли?

– С неживым я бы сладил, – огрызнулся Яр в ответ.

Он первым ступил на мостик через какой-то городской ручей, на редкость полноводный. Войко-Лис замешкался, потому что Митар через воду идти не хотел – ровно как неживой. Яр метнулся было назад, как вдруг доски под ногами влажно хрустнули. Он едва успел отскочить; там, куда он чуть не ступил, зияла неровная дыра и гниловатая труха сыпалась в грязную стремнину. Медленно, словно бы нехотя, повалилась вниз державшая перила жердина. Сердито шелохнулись заросли на берегу ручья. Кто-то там засел, кто-то недобрый, способный заставить крепкое дерево сгнить в одночасье…

– Ты уходи! – крикнул Войко, придерживая за плечо Митара. – Мы другой дорогой пойдём. Иди-иди, не то поймают!

Он послушался, не задумавшись. Кровь громко билась в висках, заглушала мысли. Одно понятно: надо уходить, возвращаться в Вышний город, может, стражу звать, может, волхва… Отчего б его не позвать?.. А на что? Ни разу на Яровой памяти не обратил он свой дар против человека…

Он сам не знал, куда шёл. Куда получалось. Дважды или трижды разогревался на груди оберег. Когда становилось совсем худо, Яр прислонялся к забору или к стене и пережидал, пока отступит застилавшая глаза чернота. Немудрено, что где-то свернул не туда. Очутился у сторожевых огней; там рассказал дозорным чародеям, что с ним стряслось, и до рассвета остался при них греться у жаркого пламени. Утром же, не дождавшись тех, кто пошёл искать степняка в ночном городе, собрался с силами и через чары шагнул прямиком в дом, в котором жили нынче они с Драганом. Не промахнулся. Волхв, когда б увидал, похвалил бы…

Дом стоял пустым. Хозяйке, должно, рано ещё приходить, а вот сам Драган куда делся? Нехорошо… На улицу носу казать не хочется, а взаперти сидеть – только душу себе изводить. Яр высвистал домового, велел натаскать воды, смыл с себя уличную грязь. Потом от тоски принялся бродить по дому, не находя себе места. За тем его волхв и застал. В беспокойных раздумьях Яр не услыхал, как наставник вошёл и поднялся в горницу.

– Ну, – Драган встал на пороге, во весь рост выпрямился, едва опираясь на посох. Бледные глаза его недобро щурились. – Что ж ты мне можешь сказать такого, чтоб я тебя тотчас не прогнал поганой метлой?

Яр так и обмер. Прогнать? То как? За что?

– Я… я не успел, – ответил он, выискав в памяти, за что его бы следовало винить. – Он только подошёл – и сразу… Я и понял-то, что посланник умер, потому что больно стало…

Драган лицом изменился. Он долго молчал, глядел на ученика так пристально, что казалось – читает прямиком в самой душе, будто в грамоте. Потом спросил:

– Посланник? Какой?

– Тот, что приходил к тебе… Ар-Иаст. Чародей.

Волхву не по нраву пришлись его слова.

– Ты сам видал? Не лжёшь? Не ошибся?

– Нет, – Яр для пущей правоты замотал головой. – Я нож видал. Такой кривой нож, не как у нас делают… Посланник только заговорил, а тот сразу…

Драган ничего не говорил в ответ. Пришлось всё рассказать, как было – сколько теперь помнилось. Про погоню по ночным улицам, про оставленные без стражи ворота, про мост, про Войко-Лиса и про оберег. Медную безделицу волхв рассматривал пристально, будто чары на ней были на редкость мудрёные.

– Вот, стало быть, за что купил ты свою удачу, – проговорил он наконец, глядя мимо ученика. – За чужую жизнь. Мальца ведь убили.

– Митара?!

– Нет, другого. Митар успел своего наставника на помощь позвать. Тебе-то ума не хватило.

Яр молчал. Больно не было – должно, из-за того, что он не видал той смерти, но уж лучше бы опять раскалывалась голова и глодал изнутри беспощадный холод. Он и знал-то Войко-Лиса один только день, а успел ему задолжать так, что теперь вовек не расплатишься… Не послушался бы тогда, перебрался бы обратно через ручей или ещё хоть как помог… Не носил бы оберег, обернувший его удачу к чужой гибели… Неловкими пальцами Яр поспешно стащил с шеи колдовскую безделицу, отложил подальше от себя. Драган смотрел безмолвно.

– Я того не хотел, – тихо сказал Яр.

– Однако ж так стало, – безжалостно ответил волхв. – Твоё счастье, что обетов ты ещё не принёс.

И смолк опять. Он, должно, что-то хотел услышать от ученика; даже думать не хотелось, что именно. Мысли никак не уходили от Войко-Лиса, от короткого, несчастливого с ним знакомства. Не к добру Рагела свела их пути на Сенном торжище… Закусив до боли губу, вперив взгляд в щелястый пол, Яр с трудом выдавил:

– С ним девчонка была… Малая совсем… Найти надо…

– Найди, – волхв глядел так, словно насквозь его видел. – Найди, Яр Зарецкий. Горе тебе, ежли не найдёшь.

Яр вздрогнул. Никогда прежде старик не звал его так – именем, причитающимся вступившему в силу волхву. То что значит? Неужели впрямь теперь выгонит? Если так, то, уж конечно, будет прав…

– Как настанет зима, – заговорил вновь Драган; цепкий взгляд его не давал смалодушничать, отвернуться, закрыть глаза. – Как взойдёт на небо Стридаров месяц, принесёшь мне все девять клятв. Заучить ты их заучил, теперь же станешь блюсти. А ежли не хочешь, так давай сей же миг зарок не прибегать к дару до конца дней своих да ступай на все четыре стороны. Я слово сказал – теперь ты говори.

– Я принесу, – быстро ответил Яр. – И неживого у ручья изведу… И девчонку отыщу. Хочешь, поклянусь в том, мудрый?

– Не надо, – Драган медленно качнул головой. – Мне не жизнь твоя залогом нужна, а совесть.

Ручей отыскался, и мост через него – тоже, и с засевшим в тростниках баламутом справился Драганов ученик играючи, только вот со сгнившими досками ничего уж нельзя было сделать. А девчонку Яр не нашёл. Ни живую, ни мёртвую, словно и не было её никогда в закоулках Белогорода. Посады, стороны, Нижний город и Вышний – всё обошёл Яр, покуда Драган от рассвета до заката пропадал в княжеских палатах; толку с того, когда ни имени не знаешь, ни лица толком не помнишь…

Волхв ничего ему не сказал. Не прогнал; учил, как прежде, чародейской премудрости, только сверх того говорил за целый день едва ли дюжину слов. Гостей в доме больше не было: то ли сами не ходили, то ли Драган не звал. Не минуло и седьмицы, как старик велел возвращаться в глухие чащи Ясновых лесов; иной раз Яр бы поспорил, а теперь не хватало ни сил, ни слов.

Он не видал больше Митара. Знал только от наставника, что тот жив и здоров. Чтоб не бередить память, приходилось усердно читать старые скучные свитки, считать написанные Драганом числа, до изнеможения трудиться над сложными чарами, и всё одно не получалось. «Горе тебе, – гремело в ушах набатным колоколом, – горе тебе, ежли не найдёшь…»

Яр сам не понимал, на что волхв оставил его в учениках. Долго, до самой глубокой осени, до первых снегов, возвещавших близкую Стридарову пору. А потом, когда пришло назначенное время, вдруг понял ясно, как день.

Третий, самый трудный запрет теперь не преступить ему никогда.

VII. Несбывшееся

– Принято, – контрольский упырь фальшиво осклабился и убрал наконец короткопалую ладонь. – Можете нести службу, уважаемый коллега.

Верховский брезгливо вытер запястье о форменные штаны. Кругломордый тип в должности – или в звании, леший их тут разберёт – старшего офицера московского магического контроля увлечённо карябал что-то в его удостоверении. Рядом блаженно улыбался дряхлый дедок, который шесть лет тому назад принимал у свежеиспечённого мага гражданские клятвы; его вызвали из пенсионной нирваны, чтобы общегражданскую присягу теперь уже почти что младшего сержанта заменить на специальную, какая полагалась мало-мальски благонадёжным сотрудникам безопасности. Теоретически где-то между снятием старых обетов и принесением новых Верховский волен был вытворять, что душе угодно, и два кабинетных тюфяка ничего не сумели бы с ним сделать. Эта мысль не давала ему покоя.

– Поздравляю, – контролёр отложил ручку и подвинул подписанные бумаги на край стола. Верховский мельком их пролистал: два служебных удостоверения, для сообщества и для минусов; вкладыш в личное дело; несколько стандартных формуляров о государственных тайнах и персональной ответственности. На каждом – корявая подпись и поблёскивающая грязновато-зелёным цветом печать. – У вас остались ко мне вопросы?

Да уж какие к тебе вопросы, хмырь паркетный… Лощёный, широкоплечий, в дорогущих тряпках и весь обвешанный артефактным золотом, контролёр никак не походил на скромного чиновника. Их недружной шайке всего лет десять, и то за последние годы из тех, кто начинал, почти никого не осталось. До контроля наблюдением за деятельностью местных одарённых занималось другое ведомство. «Не та безопасность», в которой по молодости служил приснопамятный Семён Васильевич. Лучше бы так оно и оставалось; эти-то, гражданские, только и могут, что бумажки перекладывать…

Нагло пользуясь тем, что за несоблюдение негласного политеса никто с него не спросит, Верховский сквозь зубы бросил дежурное прощание и вышел из уютно обставленной душегубки. Разумеется, никто его не окликнул. Эти черти абсолютно точно осведомлены о его пути в сообщество; небось, судачат там прямо сейчас о том, какую шваль нынче пускают в магбезопасность. Ну и леший с ними! Кто-то ведь должен держать в узде всякую московскую нечисть, живую и неживую. Кто-то, кому не совсем плевать.

У лифтов шумно возились научники. Одни волокли куда-то громоздкий и дряхлый вычислительный ящик, другие толпились за прозрачными дверьми в надежде, что им дадут наконец пройти. Среди мешанины белых и синих халатов мелькнули стянутые в строгий узел рыжие кудри, и Верховский замедлил шаг. Захотелось то ли самому втащить в коридор этот металлический гроб, то ли дать пинка хилым лаборантам, чтобы шевелились поактивнее.

– Коллеги, посторонитесь, пожалуйста!

Властный голос разнёсся над пыльным залом, и суетливая толкучка во мгновение ока рассосалась сама собой. Оставленный в покое агрегат величаво взмыл над полом и с ювелирной точностью проплыл сквозь услужливо распахнувшиеся двери. Лаборанты мигом сориентировались и рванули следом принимать драгоценную ношу, а стайка белых халатов просочилась наконец к лифтам; кнопки, однако, никто не трогал – ждали. Лидия вышла из коридора последней. Она наверняка страшно занята со своими подопечными, но, по крайней мере, никто не запрещает сотрудникам Управы поздороваться и пожелать друг другу хорошего дня…

– Здравствуй, Саша, – в ответ на его приветствие она растянула яркие губы в дежурной холодно-вежливой улыбке. – Какими судьбами в наших краях?

– Заменяли присягу, – механически ответил Верховский и зачем-то прибавил: – Я закончил стажировку. Теперь младший сержант.

– Это отличные новости, – на сей раз Лидия улыбнулась вполне искренне. Она редко это делала; в такие моменты ей трудно было дать больше тридцати. Впрочем, он не знал, сколько ей на самом деле лет. – В безопасности тебе будет интереснее, чем в надзоре.

– Я тоже так подумал, – брякнул Верховский, только чтобы что-нибудь сказать. – А у вас тут новобранцы, я смотрю?

Свешникова оглянулась на терпеливо ожидающую свиту и качнула головой.

– Не совсем. Коллеги из регионов приехали обмениваться опытом и повышать квалификацию. Я провожу небольшую экскурсию… Секунду, а лифт уже вызвали?

Верховский молча ткнул пальцем в кнопку со стрелкой вниз. Навряд ли провинциальных научников повезут знакомиться с Магсоветом.

– Я читал вашу последнюю статью в «Зеркале», – сказал он, отчаянно стараясь сберечь протянувшуюся между ними ниточку разговора. – Очень смело.

Свешникова тихо рассмеялась.

– Вовсе нет. Это, знаешь ли, наоборот – заявления вместо действий. Третью статью следует отменить вместе со всеми поправками, а не… Да, Марина, вы что-то хотели?

Она повернулась к подошедшей девушке, невысокой и круглолицей. Верховский не без удивления её припомнил. Марина, как её по батюшке, Маланина, отчаянная владимирская барышня, год тому назад ошивавшаяся в аномальной зоне в компании полудюжины ящиков высокоточного оборудования. Весьма тяжёлого.

– Нет, Лидия Николаевна, я… Я так, поздороваться. Если… Если Александр меня помнит.

– Добрый день. Рад вас видеть, – прохладно бросил Верховский. О командировке в Ягодное вспоминать не хотелось; о том, как он две недели овощем валялся в лихорадке – тем более.

Свешникова смерила их обоих внимательным взглядом и хотела было что-то сказать, но вместо этого тихо охнула и схватилась за строгий воротник блузки. Краски стремительно покидали её лицо.

– Вам плохо? – бестолково спросил Верховский. Что делать: просто сбегать за водой или звать дежурного медика?

– Нет… Нет, всё в порядке, – Лидия неловко коснулась шеи, царапнула аккуратными ногтями тонкую серебряную цепочку и, чтобы оправдать движение, без нужды поправила на плече белый халат. – Марина, вы сможете самостоятельно добраться до столовой? Пожалуйста. Мне нужно… срочно отлучиться. Прошу прощения.

– Да, разумеется, – бесцветным голосом отозвалась Маланина и вернулась к коллегам. Лифт громогласно звякнул, возвещая о своём прибытии.

– Саша, извини, пожалуйста. Это правда важно, – тихо проговорила Свешникова. – Мы поговорим позже, хорошо? Когда у тебя будет время. Расскажешь мне о своих успехах…

– Конечно. В любой момент.

Она исчезла мгновенно, словно её разом вычеркнули из бытия. Научники шумно и бестолково запихивались в лифт; Верховский вошёл последним и сердито нажал кнопку второго этажа. Что ж, ему, по крайней мере, обещали разговор. Лучше где-нибудь за пределами Управы, подальше от любопытных глаз и ушей…

Знакомый коридор, наполовину сожранный ремонтом, упёрся в глухую дверь с табличкой, возвещавшей, что внутри обитает группа оперативного реагирования отдела обеспечения безопасности. Верховский перевёл дух и нажал на ручку; он примерно знал, что ждёт внутри. Не ошибся: почти все, кто обретался на рабочих местах, подчёркнуто равнодушно отвели взгляды, один только Витька Щукин, добрая душа, радостно вскочил со стула, улыбаясь от уха до уха.

– Ну?!

– Порядок, – нехотя отозвался Верховский.

Сослуживец Харитонов, крепкий, но не слишком магически одарённый мужик, многозначительно покосился на него из-за монитора. Мог и не стараться – о всеобщем к себе отношении Верховский и так был прекрасно осведомлён.

– Молоток, Саня! – Витька протиснулся между тесно понатыканными столами и от души встряхнул Верховскому руку. – Поздравляю! Ну что за дело – полгода без звания ходить…

Вестимо, что за дело. Личное, в котором на первой же странице стоит клеймо «практикующего вне сообщества», то бишь профана. Верховский вежливо поблагодарил приятеля и пробрался к себе за стол. Звание званием, а рутинная возня никуда не денется. Здесь её меньше, чем в надзоре, но тоже хватает: отчётность, акты на каждый чих – всё, чтобы оперативники не заскучали без происшествий. За этой бесконечной работой мимо проходили дни и недели; в последнее время в Москве царило сонное спокойствие. Не к добру это. Того и гляди, случится какой-нибудь катаклизм на их разленившиеся задницы…

И случился – полдня спустя. Грузный диспетчер Боря, служебный смысл существования которого сводился к двенадцатичасовому бдению над допотопным телефоном, подслеповато сощурился на монитор и азартно крякнул. Как будто поймал на редкость крупную рыбу.

– Дим, Дим, контрабандисты! – зачастил он, громко молотя по клавиатуре. – У-у-у, кажись, эти самые братишки, которые дурь через кордон таскают! Если отловите, так нам ещё минусы денег отсыплют…

– Губу-то закатай и давай ориентировку, – проворчал Дима. Не то чтоб слишком сердито. Диму, то бишь капитана Ерёменко, Верховский уважал – за невозмутимый рассудок и твёрдый нейтралитет в любых отдельских разборках. – Н-да… Помню гадов. Как это они подставились?

– Какая разница? – Боря нетерпеливо подпрыгнул на своём стуле. – Главное, что их засекли! Только вы это… поаккуратней там, а то один у них с четвёрочкой. Легализован, с-с-с…

– Понятно, – Ерёменко первым поднялся из-за стола и, повысив голос, скомандовал: – Всем приготовиться! Через пять минут по машинам. У кого категория ниже шестой, возьмите дополнительную защиту. Не на профана идём.

***

– Сигналки, – шёпотом сообщил Витька, деловито щупая воздух над лестничным пролётом. Здесь было тесно и душно, пахло сыростью, дешёвой акриловой краской и вдобавок чем-то мерзко-кислым, вроде пропавшего супа. – Это не беда. Это сейчас обманем…

Ерёменко коротко кивнул. Он был спокоен; не в первый раз охотился на крупную дичь. Троих капитан оставил снаружи, стеречь пути к отступлению и тех, кто стерёг их раньше, и ещё четверых взял с собой. Лучше бы побольше, конечно, но оперативников вообще в природе немного. «В неволе не размножаются и кончаются быстро», – пошучивал он порой.

– Готово, – Витька утёр со лба испарину тыльной стороной ладони. – Будет молчать, как рыба об лёд.

Капитан показал ему большой палец и, не говоря ни слова, жестами раздал последние указания. Безопасность пользовалась теми же условными знаками, что и сотрудники надзора, постоянно вынужденные держать рот на замке рядом с нежитью. Кое в чём этот язык походил и на тот, что был знаком Верховскому из прошлой жизни. Может, даже намеренно: должны же как-то понимать друг друга люди по разные стороны закона…

Щукин нехотя вынул из кобуры табельный пистолет. Они с Ерёменко шли первыми – на правах самых опытных и умелых по магической части. Коротким взмахом ладони капитан повесил над лестничной клеткой чары тишины; если дело не примет совсем катастрофический оборот, живущие по соседству минусы и не узнают, что сегодня у них под носом громили притон. Заняв позицию в дальнем углу лестничной клетки, Верховский нервно смял в пальцах неоформленный клок боевого заклятия. С сегодняшнего дня ему, как и остальным оперативникам, позволено убивать. Пригодится, нет?..

Ерёменко резко вскинул руку. Ярко-алая силовая волна прокатилась через лестничную клетку и ударилась в толстую железную дверь. Центнер металла прогнулся, будто лёгкая фанерка, и в клубах цементной пыли рухнул куда-то в полумрак. Кислый запах усилился; к нему примешивалось ещё что-то, не то травяное, не то железистое. Опасное. Витька смахнул пыль наскоро призванным сквозняком и первым ворвался в логово беспокойно шевелящихся теней; его могучий рёв, приказывающий всем оставаться на местах и не оказывать сопротивления, донёсся до ушей даже сквозь чары тишины. Верховский следом за остальными окунулся в душную неразбериху.

Здесь, разумеется, была охрана. Минусы, не связанные никакими клятвами, зато неплохо вооружённые. Верховский сходу ввязался в драку с кем-то коренастым, заклятием-розгой выбил из чужих пальцев остро заточенную железку, увернулся от нацеленного ему в лицо тяжёлого кулака. Где-то на другом конце коридора затрещало ломаемое дерево; сквозь выбитую дверь в тесную комнатушку хлынул тусклый свет. Рядом мелькнул Витька – он орудовал то нехитрыми боевыми заклятиями, то голыми руками, и с его-то габаритами непонятно ещё, что выходило разрушительнее. Все, кроме Ерёменко, увязли в потасовке. Сам капитан был занят обходом остальных комнат. Это он правильно: надо ловить здешних обитателей, пока не разбежались…

Рядом глухо гавкнули выстрелы. Чужие; как стреляет табельное, Верховский наслушался в тире. Кто-то из оперативников протяжно выругался. Ну конечно, у этих типов ещё и огнестрел… Если уж таскают через границу артефакты и дурь, отчего бы и оружие не раздобыть! Остро сверкнуло чьё-то заклятие, потом ещё раз и ещё. Опрокинулась прямо в гущу возни тяжёлая обувная тумба. Где-то рядом тонко и неуместно зазвенело бьющееся стекло. Странно: на стенах не было ни одного зеркала – да зеркало и разбилось бы не в пример громче…

– Димка! – гаркнул Щукин во всю мощь лёгких. Он смотрел на Ерёменко, нелепо застывшего перед одной из дверей. – Дим, ты чё!

Тот словно и не услышал. Мгновение-другое он всё так же бестолково пошатывался на пороге комнаты, будто у него разом иссяк весь запал посреди драки, а потом кто-то из оставшихся на ногах снова спустил курок. Верховский почти не глядя швырнул заклятие на звук выстрела; попал, и не он один. Полыхая сразу огненно-рыжим и мертвенно-синим, стрелок неловко рухнул рядом с товарищами.

Ерёменко тоже упал.

Витька рванул к нему первым. Верховский, замешкавшись на мгновение, последовал за приятелем, не без опаски заглянул в затопленную сумраком комнату. «Один у них с четвёрочкой, легализован…» Его-то, а заодно и ещё двоих, неуловимо похожих между сбой, застиг врасплох тот, самый первый, приказ Щукина; прикованные клятвами к роскошным креслам, трое мужчин враждебно таращились на оперативников. На низеньком столике перед ними в строгом порядке громоздились пачки купюр. От тяжёлого смрада кружилась голова.

– Ни с места, – для верности повторил Верховский. – Это приказ.

Он сам защёлкнул наручники на неохотно подставленных запястьях. Ящики с товаром, за который тут, надо думать, как раз и рассчитывались, громоздились вдоль стены, в стороне от занавешенного плотными шторами окна. Кто потворствует этим нечистым на руку личностям? Без высокого покровительства всю эту дрянь давно бы повыловили. А на деле контрабанда как гидра: отрубаешь одну башку – тут же вырастают две новые, ещё более зубастые…

Почему так?

Лидия, наверное, нашла бы какой-нибудь ёмкий и хлёсткий ответ.

Витька хлопотал над Ерёменко. Верховский вывел задержанных в коридор, препоручил их опытным коллегам и вернулся помочь приятелю. Бинты, кровеостанавливающие снадобья, пузырёк с антисептиком… Прорванная на плече форменная рубашка. Это не смертельно, жить-то капитан будет, вот только…

– Что, плохо дело? – тихо спросил Верховский.

– Да не знаю, врачей уже вызвал, – пробормотал Витька. Ерёменко был бледен и едва дышал; ткань рубашки задубела от подсыхающих потёков крови. Ничего, магмедики вылечат в два счёта; это ведь просто рана, не проклятие… – Как же он так? По-дурацки совсем… Будто нарочно подставился…

– Леший знает, – буркнул Верховский. Дима же опытный оперативник, почему так глупо попался?.. – Ты на чары не проверял?

– Нет ещё. Медики пусть смотрят, я по этой части не мастак, – грустно сообщил Витька. – С минусами что делать будем?

– С охраной?

– Не, с… с клиентами. Они там… не то чтобы вменяемые.

Верховский заглянул в соседнюю комнату, тоже полную смрада, но другого – сладковато-горелого. «Клиентов» было трое. Тощая молодая женщина распласталась в кресле; вряд ли её широко распахнутые глаза видели что-то осмысленное. Долговязый парнишка сидел на полу и бестолково открывал и закрывал рот. Вид появившегося в дверях Верховского донельзя его взбудоражил; парень изумлённо икнул и принялся медленно заваливаться набок. Верховский придержал его за плечи и оттащил к ближайшей стене. Третий – похоже, завсегдатай – растянулся на потрёпанном диване и не спешил подавать признаки жизни. Но ведь живой же он?.. Приблизившись, Верховский осторожно протянул руку, чтобы поискать у парня пульс, и замер, как громом поражённый. Длинное синюшное лицо было ему знакомо.

Нет, он знал, конечно, откуда у Хмурого кличка. Все знали, всем было всё равно. Тогда их домашний приятель старательно заметал следы; обнаружить это его пристрастие можно было, разве что силой задрав ему рукава. Истощённое, будто бы вовсе покинутое жизнью существо, глядевшее в потолок воспалёнными глазами, казалось злой карикатурой на прежнего Хмурого. Надеясь леший знает на что, Верховский осторожно позвал вполголоса:

– Эй… Хмурый… Лёха… Слышишь?

Расширенные зрачки дрогнули, беспокойно сместились. Голос потревожил его, но и только.

– Это я. Я, Ноготь. Помнишь меня?

Хмурый, помедлив, качнул головой влево-вправо. Верховский застыл в нерешительности. Что теперь с ним делать? То есть понятно, что: вызывать ещё одну бригаду медиков, чтоб сперва привели в чувство, а потом сдали с рук на руки в минусовскую наркологию, вот только… Что-то не так. Нет, вряд ли скатившийся на социальное дно провинциал стал таким уж ярким впечатлением в жизни Хмурого, чтобы тот помнил его на смертном одре, но всё ж таки…

Медленно, боясь напугать бывшего приятеля, Верховский сжал кулак и вызвал к жизни крохотный язычок пламени. Старый фокус, который когда-то так занимал Хмурого. Это он должен был помнить. Если от его «я» хоть что-нибудь осталось.

Хмурый медленно разинул рот, обведённый болезненной чернотой. В его остекленевшем взгляде не было узнавания – только обычный страх минуса перед магией, слегка смягчённый полусознательным состоянием. Нет. Бесполезно… Верховский поспешно выудил из кармана телефон и набрал номер дежурной бригады. Врачи в главной магбольнице умеют несколько больше, чем их коллеги-минусы; может, совершат небольшое служебное чудо…

Всю последующую неделю он ходил в больницу, как на работу. Врал про оперативную необходимость – дескать, надо допросить свидетелей. Доктора делали вид, что верили, но к пациентам не пускали. Фраза «пока в критическом состоянии» успела набить оскомину. Это было как пароль и отзыв: он спрашивал, можно ли в сто пятнадцатую палату, ему отвечали отказом и говорили, говорили, говорили эти утратившие смысл слова. Леший знает, с какого перепугу ему было не плевать. Наверное, потому, что жаль было памяти о бывшем приятеле. Или потому, что, сложись всё по-другому, он сам запросто мог оказаться на месте Хмурого. Ногтю повезло; в пламени, пляшущем в его ладонях, Лидия углядела когда-то его право на нормальную человеческую жизнь. У Хмурого оно, вообще-то, тоже было, и даже побольше: он ведь жил в квартире, с родителями, учился в институте…

– Мы уже не сумеем ничего сделать, – сказал однажды медбрат, встретивший Верховского у входа в отделение. – Личность пациента полностью разрушена. Можно какое-то время поддерживать организм, но сознание вряд ли вернётся. Лучше поищите других свидетелей.

– Это от веществ? – сумрачно уточнил Верховский.

– Мы полагаем, что не только, – медбрат горько вздохнул. Наверное, недавно тут трудится; знакомые здешние медики все как один обладали непробиваемым цинизмом и очень редко тратили себя на сочувствие. – Пациент вообще ничего о себе не помнит. Коллеги говорят, обычно при подобных… патологиях… сохраняются хоть какие-то фрагменты. Тут – нет. Как будто высшая нежить поработала.

– Понятно, – пробормотал Верховский, хотя, само собой, ни черта не понимал. – Всё-таки свяжитесь со мной, пожалуйста. Когда… если придёт в сознание.

– Да, разумеется. Оставьте номер, я позвоню.

Позвонил. Через два дня, чтобы ровным голосом сообщить, что пациент скончался. Отложив замолчавшую трубку, Верховский несколько долгих секунд пялился безо всякого смысла в пустую стену кабинета, словно искал там потайные чертежи человеческих судеб. Потом его, конечно, одёрнул неунывающий Витька Щукин; кажется, сообщил, что Ерёменко наконец-то пошёл на поправку. Ни сам капитан, ни врачи так и не придумали, что за внезапная немочь поразила его перед ранением. Что-то точно было, а что – леший его знает.

– Я ж говорю, не мог Димка так накосячить, – горячился Щукин. – Эх, понять бы, что оно такое…

– А вы разве задержанных не допросили? – праздно поинтересовался диспетчер Боря. Ему все эти истории – так, разбавить ежедневную скуку.

– Не колются. Даже под присягой. Не знают, и всё тут, – Витька на миг пригорюнился, но тут же снова вспыхнул жаждой справедливого возмездия. – Я ж говорю, там глубже копать надо! Кто-то их прикрывает, вот и…

– Этим пусть следствие занимается, – осадил его Боря и душераздирающе зевнул. – Наше дело маленькое… Тоска, блин, хоть бы чего случилось уже!

– Идиот, – не выдержал Верховский. Боря обиженно нахохлился, отвечать не стал. Вот и славно; его приятнее слушать, когда он молчит.

В обеденный перерыв, отчаявшись совладать с разъедающим мысли беспокойством, Верховский отважился на наглость. Под любопытными взглядами научников и подозрительными – контролёров он доехал до двенадцатого этажа, пробрался мимо мельтешащих лаборантов к кабинету, занятому группой исследования вероятностной магии, и бесцеремонно толкнул дверь, едва обозначив вежливый стук. Научники, как по команде, недовольно подняли головы; Верховский едва обратил на них внимание. Нужный стол стоял пустым.

– В отпуске, – стерильно-официальным тоном пояснила секретарша. – Взяла за свой счёт. Когда будет – не знаю.

Извинившись через силу, Верховский вышел и прикрыл за собой дверь. У Лидии наверняка нашлись бы для него слова; на большее и рассчитывать-то глупо, но её рассудительных выводов и спокойного голоса хватило бы с лихвой. Когда будет – никто не знает… С её-то положением, и финансовым, и общественным, она может себе позволить хоть год на рабочем месте не появляться. И что теперь делать? Орать в пустоту её имя в надежде, что она сочтёт нужным ответить на зов?

– Саша, вам нужна помощь?

Марина Маланина, в белом лабораторном халате и с пухлой папкой под мышкой, остановилась рядом и пристального его разглядывала. Настырная дурёха… Какая от неё помощь? Разве что уйти на другой конец Управы и на глаза не попадаться.

– Нет, – сердито отрезал Верховский и решительно зашагал прочь.

Переживания переживаниями, а рабочих обязанностей с него никто не снимал.

VIII. Холодная черта

Стылое вешнее поле стелилось до самой реки, почти до края пологого берега. Половодье уже сошло, оставило землю влажной и мягкой. Пашню селяне приберегли под пар. Чают на грядущее лето собрать добрый урожай, только вот, может статься, сеять уж будет некому. Милостивы боги; отведут ли идущую с востока беду?..

Драган мог бы не бить ноги по полям и луговинам. Тут ещё далеко до холодной черты; не ему, с его-то умением, бояться лукавой игры чар близ невидимой границы. Но идти легче, чем стоять и маяться ожиданием, чувствуя, как ноют от холода и натуги состарившиеся жилы. Сколько ни спорь с богами, а всё одно они правы: некогда первый волхв Ильгоды сделался дряхл и немощен, что перед хворями, что перед грядущим. Без малого лето тому назад он, может, сумел бы отвратить напасть, одним лишь словом положить конец не начавшейся ещё войне. Не стал. Упёрся в свои клятвы. Теперь что же? Погибла в огне изобильная Ястра, легли под копыта низкорослых степных лошадёнок земли вечной весны, а как просохнут после зимы дороги – такая же будет и судьба Ильгоды. Так говорил устами погибшего мальчишки, Ар-Иаста, добрый Драганов друг; был, как всегда, прозорлив и мудр. Рассказывали, что Ар-Ассан, уж на что старик, наравне с воинами стоял на городских стенах, искусной волшбой своей сделал столько, сколько сумеет не каждая дружина. За то и был растерзан посреди умытой кровью Белой площади, той самой, по которой гулял некогда с друзьями, глядя на высокие звёзды и слагая сладкозвучные песни. Агирлан, молодой вожак степняков, после той расправы велел своему воинству не щадить никого из ненавистного Стридарова племени…

Смерть Драганова чистой не будет, тут и к ведьме ходить не надобно. От вражьего клинка да с такой-то виной на душе – где же уберечься? Теперь только спасать, что можно ещё спасти. Волхв потянулся к серебряной цепочке – единственному оберегу, который довелось ему носить на своём веку. Она была тёплая, словно долго пролежала на солнце; давно уж так не случалось. Добрый знак. Раз так, то есть надежда, что зов его не канул в пустоту, не рассеялся у холодной черты. Сколько ждать? День, ночь, седьмицу – или, может, сколько ни жди, всё впустую? Драган что было сил сжал в пальцах крохотный камушек. Позабыла ли его Лидия? Если и нет, помнит она статного красавца, а встретит – согбенного седого старика. Давно миновали отпущенные им дни и ночи, но, может статься, осталась хоть тень былого, хоть добрая память… Испроси он помощи, она не откажет, но того мало. Надо, чтобы поняла.

Пашня сменилась диким лугом, а тот – лесом, прильнувшим к мелкой равнинной речушке. В сыром предвечернем сумраке голые ветви вязов казались закостеневшими грозовыми всполохами. Здесь старый волхв безошибочно чуял близость холодной черты. Ещё дюжина-другая шагов – и выйдет из укрытия страж, спросит, зачем пришёл незваный гость. Того не нужно; Драган твёрдо знал, что никогда больше не шагнёт через зыбкую грань. Не стоит оно того. Бесчестно будет. Встав у кряжистого мёртвого ствола, до половины сожжённого когда-то небесным огнём, волхв снова коснулся оправленного в серебро гладкого камушка и стал ждать.

Она явилась на закате. Почти не постаревшая, хоть для неё и должно было пройти никак не меньше десятка лет. Увидав его, замерла на месте; сперва не признала, потом опешила, хоть лицо её и не отразило горечи. Драган, усмехнувшись, шагнул ей навстречу.

– Здравствуй.

– Здравствуй, – улыбка вышла у неё печальной. Немудрено: для него память о былых временах сейчас воскресла, а для неё-то – умерла. – Ты… звал меня?

– Звал, – Драган спрятал под воротник серебряную цепочку. – А ты взяла да пришла.

Лидия склонила рыжекудрую голову. Хороша, как и прежде, только что-то погасло в прекрасных её глазах. Узнай она, что сталось с Ястрой, что бы сказала?

– Конечно, пришла, – Лидия всё улыбалась, и не понять было, взаправду или из притворства. – Как я могла не прийти, если чары… Если чары всё ещё работают?

– В другой раз уж не станут, – горько усмехнулся Драган. Лидия отвела взгляд; тоже, видать, не знала теперь наверняка, дотянется ли до неё колдовской зов. – Не печалься. Я не затем звал, чтоб душу тебе бередить, а затем, чтоб испросить уговора.

– Уговора?

– Да, – его позабавило, как она, раздумывая, хмурит брови. Понимает, о чём речь; в толк взять не может. – Надобно мальцу показать, что там на вашей стороне делается, чтобы впредь не страшился через черту шагать. Сам я уж стар, а иным, кроме тебя, не верю. Возьмёшься ли?

Лидия долго молчала – дольше, чем когда увидала его, нынешнего. Потом, глядя в сторону, спросила:

– Ты взял ученика? Давно?

– Да вот пятое лето на исходе.

– Что же такое он совершил?

– Свою жизнь едва не отдал за две чужие.

Драган тяжко вздохнул и принялся за рассказ. Надо, чтоб она знала. Чтобы поняла. Лидия слушала внимательно, знакомо склонив к плечу голову. Он ничего от неё не утаивал, кроме самого страшного – идущей с востока бури. Скажи он, что боги отвернулись от Ильгоды, что дни её сочтены, а с ними – и дни Драгановы, Лидия бы не согласилась. Она упрашивала бы старика уйти с нею за холодную черту, а когда не сумела бы – осталась бы здесь, чтобы встать с ним плечом к плечу в грядущей войне. Так нельзя. Надо, чтоб она жила.

– Да уж, выдающаяся личность, – пробормотала Лидия обманчиво-весело, выслушав его рассказ, и тут же вздохнула. – Драган, я… Я сама никогда не наставничала. Не умею. Не представляю, как. Даже с детьми из нашего мира, а тут…

– Так я и не прошу наставничать, – волхв усмехнулся краем рта. – Я, вишь, всему, что надо, его выучил, хоть тоже прежде никого к себе не брал. Только вот сам через черту уж не пойду. Прошу – много ли, мало – половину одного лета. Чтоб пообвык там у вас.

– Полгода, – повторила Лидия на свой лад. – Это почти два с половиной по-здешнему…

– Что, думаешь, не дождусь назад?

Она смутилась. Угадала, хоть вслух говорить и не хотела. За два долгих лета война, дадут боги, отгремит; что-то сменится, что-то останется, вот только Драгану начертано погибнуть в её огне. Всем суждено, кто служит Премудрому строгую свою службу. Лидия, конечно, думает про другое: что старика подкосит болезнь или тяжесть прожитых лет. Пусть так.

– Я… да, я сделаю, – она говорила быстро и скомканно, словно сама себя убеждала. – Всё, что смогу, сделаю. У нас, конечно, сейчас не так свободно, как раньше было… Но это неважно, наверное. Да, Драган, я смогу, – решительно сказала она наконец и храбро посмотрела ему в глаза. – Когда?

– Когда придёт срок, – волхв благодарно склонил перед нею голову. – Я дам тебе знать.

– Только… заранее, если сможешь, – она вымученно растянула губы в печальной улыбке. – Мне… мне ехать часа четыре. Время…

Время. Случайно оброненное слово испугало её, лишило голоса. Драган прежде тоже боялся, пока не понял: без толку. Всему свой срок, и на всё воля богов, и ничего с тем не поделать.

– У тебя его ещё вдоволь, – сказал волхв. – И для трудов, и для счастья.

– Для трудов – да, – тихо отозвалась Лидия.

Отзвуки печального её голоса так и звенели в ушах, даже когда сама она уже скрылась среди лесных теней. С тяжёлым сердцем уходил от холодной черты старый волхв. Нет, не будь всё так, как теперь стало, ни за что не потянулся бы он к заветному оберегу, не стал бы ранить душу ни себе, ни ей, и не решился бы на то, на что решился теперь. По-иному не обойти великого запрета, того, что неизбежно встанет однажды между учителем и учеником: не беречь своей жизни пуще чужой. Драган и жалел, и не жалел, что поспешил взять с мальца клятвы; с ними трудней, только потом уж некому станет.

Некому станет…

Медленно, припадая на хромую ногу, шёл старый волхв краем дремлющей пашни.

***

За оконцем давно уж смерклось. Яр и не заметил. Света от новорождённого вешнего солнца ещё не хватало, чтобы читать выцветшие от времени свитки, так что весь день приходилось, как зимой, жечь лучины. Теперь догорала последняя из тех, что он настрогал с утра; она подрагивала в кривых когтях светца, бросая на стены зыбкие отблески. Яр нехотя отодвинул «Научение о тварях живых и неживых», кропотливо записал на лежавшем тут же клочке берёсты, где окончил читать, и окликнул домового. Тот проворно вылез откуда-то из теней, отряхнул от сора мохнатое брюхо и повёл ушами: говори, мол, а я послушаю.

– Поленце принеси, – попросил Яр и указал на охваченную пламенем щепку. – Новых надо наделать.

– Небось, гость и без того свету добыть умеет, – недовольно проворчал домовой. Уж почти пять лет минуло, а он всё зовёт Драганова ученика гостем. – Ишь, взял в обычай – целый день лучинки изводить…

– Принеси, говорю! – повторил Яр и припугнул: – Не то скажу Драгану, что ты меня не слушаешься.

Домовой сердито крякнул и побрёл прочь. Вынув из светца догорающую щепку, Яр подержал её в пальцах, чувствуя, как жар подбирается к нему вдоль древесных жилок, и затушил тогда лишь, когда не смог терпеть дальше. Стало темно. Кожу жалила задержавшаяся боль; Яр без труда прогнал её. Потом раскрыл ладонь и зажёг во мраке ослепительную золотую искру. Тени истаяли, как лёд на полуденном солнце.

– Ладно у тебя выходит.

Волхв неслышно ступил на пёстрый иастейский ковёр. Взял у вернувшегося домового поленце, без ножа, одними лишь чарами, высек из сыроватого дерева длинную тонкую щепку и зажёг играючи. Яр погасил волшебное пламя. Старик без нужды его похвалил; стало быть, неспокойно на Драгановой душе.

– Всё над свитками сидишь? – ворчливо спросил волхв, устраивая лучину в большом светце. К Яру он стоял спиной. – Много ли вызнал?

– Немного, – честно ответил Яр. – Что здесь писано, ты мне уже рассказывал.

Драган хмыкнул.

– Так, может, бросишь? Чего время терять?

– Вдруг там ещё такое написано, чего я не знаю?

Старик вздохнул. Сбросил с плеч плащ – добротное хёккарское сукно набрякло влагой и жалко свисало из его рук – и всучил домовому. Тяжело опустился на лавку. Сапоги у него были перемазаны жирной чёрной грязью.

– Хочешь ли поглядеть, что за краем мира лежит?

– Не хочу, – Яр тоже уселся, но поодаль от наставника, у стола с неубранным свитком. – Ещё на мир не нагляделся.

– Врёшь.

– Не вру. И не боюсь. Вот волхвом стану – тогда уж…

Он смолк под насмешливым взглядом Драгана. Старый волхв, уж конечно, насквозь его видит, нарочно испытывает. За долгую зиму Яр не успел ещё свыкнуться с принесёнными клятвами. Сперва он засел за ненавистные прежде свитки, чтоб ненароком чего не натворить; потом, когда стал понимать, как мало знает, сам испугался своего невежества и принялся жадно читать всё, что нашлось у Драгана. Сделал только хуже. Оказалось, в мире столько всего, что за всю жизнь не охватить взглядом, не достигнуть мыслью; так на что уходить за холодную черту, за которой одни боги ведают, что творится?

– Вот и славно, раз не боишься, – задумчиво сказал волхв. – Стало быть, по моему слову сумеешь шагнуть.

– Может, и сумею, – буркнул Яр. – Да зачем?

– То мне видней. Поклянись-ка мне, что сделаешь, как я скажу.

Яр поневоле отпрянул. Клятву дать? Вот так запросто?

– Уж не пугайся. Разве я когда желал тебе зла? – Драган усмехнулся в усы. – Веление же моё такое: как придёт пора, ты холодную черту переступишь и за нею пробудешь две сотни дней, ни днём меньше, но, может статься, выйдет и больше. Там, на другой стороне, встретит тебя давняя моя знакомица. Во всём её слушайся и речам её внимай, потому как волхвицы мудрее я за всю жизнь свою не видал.

– А ты что же – не пойдёшь со мной?

– Не пойду, – волхв качнул седой головой. Будто бы печально – а может, то просто помстилось. – Мне Ильгоду покинуть не можно. Кому ж тогда о людях её радеть?

Яр отвёл взгляд, чтоб наставник не увидал в нём страха. Одному через холодную черту! То как же? Для чего?

– Что ж ты? Духу не хватает?

– Хватает, – запальчиво возразил Яр. – Клясться не хочу.

–Отчего?

– А вдруг передумаю до тех пор? Ты, может, через долгие лета скажешь, что пора пришла.

– Не через долгие, – проговорил волхв. – Клятва для того и нужна, чтоб не передумал. Да ещё – чтоб к запретам привыкал скорее. Давай-ка руку.

Своё слово старик сдержал. Месяц едва успел нарасти до половины, когда Драган, выглянув поутру в окно, положил перед учеником туго стянутый ниткой свиток берёсты и сказал:

– Пойдём, малец. Пора клятву исполнять.

Яр вскочил из-за стола. Сердце заколотилось разом так, что, кажется, слыхать по всем Ясновым лесам. Он-то думал – лето пройдёт, да, может, и не одно, а тут вдруг…

– Как же?.. – неловко проронил он и сам на себя рассердился за испуг. – Почему теперь? Случилось что?

– Ты слыхал, что говорю? Пойдём, покуда клятва твоя спит. Долго станешь отказываться – выйдет, будто ослушаться решил.

Волхв не дал ни набрать про запас вещей, ни подумать, что надобно сделать напоследок. Две сотни дней – то немало! Как тут всё будет, когда придёт пора возвращаться? Забудется недочитанный свиток – с собою Драган не дал его взять. Минуют лето и осень, настанет и войдёт в силу зима. Снова станут малы в плечах старые рубашки. А ещё что – одним богам ведомо… Послушно ступая следом за наставником, Яр украдкой оглядел перемотанную ниткой берёсту. Драган наказал отдать её неведомой волхвице, а самому носа не совать. Что ж там? Приветное слово? Про него что? Хоть подглядеть бы на внутренней стороне, да не видать ничего…

То был другой край мира – не тот, что близ Заречья. Лес вокруг стоял незнакомый, тёмный, хоть и вовсю горело в небе раннее утро. Драган шагал размеренно, говорил важные, мудрые слова; Яр едва слушал. Он давно уж отвык мёрзнуть, а сейчас с трудом удавалось не дрожать. Черта лежала впереди; зов её звенел в ушах громче прежнего, манил и влёк, как неживые своими чарами влекут живых на погибель. Но против неживых-то волшба надёжно оберегает…

Изгородь встала перед ними из ниоткуда, словно вот-вот прорезалась из-под земли. Ветер зло трепал обережные ленты. Всё так, да не так: чужие места, ранняя весна вместо середины лета, даже сами жерди как будто другие – ниже, тоньше, белее. Драган остановился, не заступая за межу. Яр растерянно на него оглянулся.

– Дальше сам пойдёшь, – строго велел волхв. – Наказа моего не позабыл?

– Не позабыл, – Яр качнул головой. – Что там будет?

– Сперва страж, а потом и черта.

– А за ней?

– А за ней – сам увидишь. Ступай, малец. Боги тебе в помощь.

– Боги тебе в помощь, – повторил Яр едва слышно.

Две сотни дней! В краю, где всё чужое, невесть какое… Слышат ли тамошние боги людские молитвы? Смогут ли, захотят ли его уберечь? Волхв хмурит седые брови; надо идти. Яр шагнул к изгороди, зачем-то тронул гладкий бок столба. Тёплый, как человечья плоть.

Страж явился тут же, у самой межи. Плакальщик, могильный сиделец. Длинный, тощий, с глазами колкими и синими, как заморские драгоценные камни; сам весь белый, одни только щёки чёрные от пролитых когда-то лукавых слёз. Оглядел Яра равнодушно, разомкнул бледные губы:

– Почто пришёл?

Нельзя его бояться. Ничего дурного он не сделает. Яр здесь по праву, а как говорить, Драган его научил. Оглянуться бы, да потом не хватит духу повернуться обратно…

– Уйти через черту, – громко, как сумел, сказал он. – Не держу ни зла на душе, ни оружья в руках. Как долг свой исполню, вернусь тою же дорогой.

Плакальщик молчал. Глядел на него, будто искал обмана. Такие, говорил Драган, умеют чуять что волхва, что чародея, что простого человека; кого надо, отвести назад за межу, кого надо – пустить дальше. Вдруг не признает? Скажет – уходи, не след тебе… Плохо тогда: от клятвы ведь не избавишься…

– Ступай, – шепнул ветер в ветвях. Плакальщик растаял, как не было; только трава осталась примятой.

Шаг, шаг, ещё шаг… Невесомый звон отдавался в груди, вторила ему стучащая в висках кровь. Сорваться бы на бег, дать волю тянущему жилы томлению! Из одного лишь упрямства Яр шёл медленно, слушая собственные тихие шаги. Ледяное дыхание зимы холодило ему лицо. Вот уж скоро… Совсем рядом… Может, шаг ещё или два…

Хлестнула по ушам оглушительная тишина, и ничего не стало. Душная чернота, пустая, хищная, разом выпила все силы. В ней нечем дышать, нечего видеть, не на что опереться и некуда ступить. Нет даже боли, хоть Драган и говорил, что она будет. Теперь Яр знал: за холодной чертой притаилась смерть.

Только старик учил: у волхва две погибели.

Вспыхнуло в груди выжженное было дыхание. По широко раскрытым глазам ударил свет – словно бы целое солнце зажглось совсем рядом, раскалённое, беспощадное. Яр зажмурился и упрямо стиснул зубы. Он-то думал, что приучился терпеть боль, а теперь хотелось хныкать, как несмышлёнышу… Прижав к лицу ладони, он укрылся от жгучего света, спрятал стыдные слёзы. Пройдёт. Другие-то ходят через черту, и ничего…

Яр сам не знал, сколько простоял так, дожидаясь, пока прекратит волноваться земля под ногами, пока глаза перестанут бояться света. Здесь – где бы то ни было – лежал вокруг предвечерний сумрак; должно, путь через черту, показавшийся не длиннее мгновения, занял на деле без малого день. Лес вокруг одет молодой листвой; шелестит в ветвях случайный ветерок. Кругом прохладно и безмолвно. Холодную черту обходят десятой дорогой и живые, и неживые; лишь тех, кто может её пересечь, манит её зловещая близость. Яр оглянулся через плечо; ничего не увидал, кроме такого же, как везде, леса.

Не надо здесь долго стоять.

Он пошёл прочь, держась так, чтобы черта всегда оставалась у него за спиной. Яр не понимал, идёт ли на юг или на север, к человечьему жилью или вдаль от него – одно верно: он уходил от края мира. Наверно, силы стали к нему возвращаться: вновь что-то тоскливо потянуло назад, к черте. Яр упрямо шагал дальше. Уж давно должна была быть межа, а её всё нет. Стали слышны обыкновенные лесные шорохи; чаща оживала, редела, наливалась тёплым закатным светом. На древесных стволах кое-где виднелись яркие цветные пятна – должно, метки, как у охотников, только больно уж заметные. Яр выбрал алые и шёл вдоль них едва различимой тропой.

Торопливые лёгкие шаги он услыхал издали. Тот, кто шёл через лес, не таился; навряд ли охотится. Яр на всякий лихой случай отступил за широкий ребристый ствол – дерево было точь-в-точь как вяз, только кто его тут знает – и опасливо выглянул, щурясь на обманчивый сумрак. У него сейчас и сил-то не хватит что-нибудь сделать… А близ холодной черты и вовсе поди удержи в узде своенравные чары! Одними губами прошептал он короткую молитву к Премудрому. Вдруг услышит в чужом краю?

Из-за деревьев показалась невысокая женщина с волосами рыжими, как пламя, и Яр сразу понял: она – та, про которую говорил Драган. Одежда на ней была мужская; всем известно, что в штаны да рубаху рядятся только те женщины, которых Премудрый наделил даром – чтоб сподручней было мерить шагами дороги и на неживых охотиться. Выходить из своего укрытия Яр не спешил. Побаивался.

– Эй, – громко позвала волхвица – туда, где остался край мира. Голос у неё был звонкий, властный. – Есть кто? Ау!

Яр не ответил. Она что-то злое сказала себе под нос и устало отбросила со лба огненные пряди. Должно, очень спешила.

– Чёртовы пробки… Эй! Я здесь! Мальчик, иди сюда!..

Она остановилась среди деревьев, принялась озираться. Волосы у неё были убраны не в косу, а в тугой узел на затылке, будто она хотела их спрятать. Странная. Но Драган наказывал её слушаться… Решившись, Яр осторожно выступил из-за дерева. Женщина резко обернулась на шорох. Лицо у неё было будто бы молодое, но никак не верилось, что ей мало лет. Должно, какая-нибудь особая волшба не даёт ей стариться.

– Вот чёрт… Напугал! – она притворно улыбнулась и опять смахнула со лба волосы. Яр никак не мог понять по её лицу, что у неё на душе. – Иди сюда, не бойся. Леший побери, как ты ухитрился так далеко уйти от разлома?

Не хотелось ей отвечать. Странные слова волхвицы Яр понимал с трудом; выговор у неё был твёрже и быстрее, чем он привык. Придвинувшись ещё на шаг, чтоб не приходилось кричать, он свёл руки за спиной – смотри, мол, не собираюсь на тебя нападать – и осторожно спросил:

– Как тебя по имени, мудрая?

Она опешила, будто не ждала таких слов, но ответила, потому что не могла иначе.

– Лидия. Меня зовут Лидия Николаевна Свешникова. Запомни, пожалуйста.

Диковинное имя. В Ильгоде таких не бывает. Надо ей ответить, как подобает, раз уж выспросил имя, а с ним и право позвать в трудный миг.

– Меня по имени – Яр, – сказал он. – Как волхвом стану, буду зваться Зарецким.

– Очень приятно, – зачем-то сказала волхвица по имени Лидия. Наморщила лоб, словно что-то припоминала, и спросила: – Выходит, ты родился весной?

Яр кивнул. Вестимо, весной. В другое время другие имена дают.

– Понятно… – Лидия вдруг встрепенулась, будто пытаясь согреться посреди зимнего холода. – Пойдём-ка отсюда. Тут не самое лучшее место для беседы, так что поговорим в машине, хорошо?

Яр не понял и половины её стремительных слов, но ведь Драган велел во всём ей повиноваться, пусть и не брал в том клятвы. Лидия шла через лес осторожно, то и дело оглядываясь, будто волновалась, что с Яром что-нибудь случится. Холодная черта осталась уже далеко позади, а с нею вместе – и схлынувшая боль. Пробуя силы, Яр зажёг в ладони крохотный язычок пламени; чары подчинились неохотно, то ли из-за слабости, то ли мешала близость края мира. Лидия, приметив волшебный огонь, нахмурила прямые яркие брови.

– Что ещё ты умеешь?

– Да много чего, – гордо сказал Яр. – Приказывать умею. Лечить. Шагать через чары… правда, всего на десяток вёрст за раз, – виновато признал он. Драган всё ворчал на ученика за то, что он ленится. – Про неживых знаю, какие они бывают, как против них бороться. Про князей ильгодских и про страны ближние и дальние… Не про ваши, – подумав, прибавил Яр. Про мир за чертой волхв совсем ничего ему не рассказывал.

– А клятвы уже выучил? – спросила Лидия. Она не смотрела на него – вглядывалась в редеющую чащу.

Яр вздохнул и признался негромко:

– Я их принёс.

Волхвица остановилась. Цепко его оглядела, нахмурилась недоверчиво.

– Сколько тебе лет?

– Нынешней весной стало десять.

Она качнула головой, но ничего не сказала. Яр так и не понял, хорошо ли то, дурно ли. Лес окончился диким полем, заросшим высокими травами; белая пена мелких медвяно пахнущих цветов волновалась от ветерка, будто барашки на озёрной глади. Точь-в-точь такие луговины стелились по-над Браем с северной стороны; не знаешь – не отличишь. Пока шли, день совсем угас; над головой в безоблачном небе теперь тускло горели чужие звёзды. Яр таких не знал.

– Пойдём-пойдём, – поторопила его Лидия. – Нам ещё ехать и ехать…

– Куда?

– Ко мне домой. Не смотри на меня так, ты с таким пространственным прыжком не справишься. А здесь вообще нельзя применять чары, тебе не говорили?

– Говорили.

А вот верхом ездить не учили. У отца верховых лошадей не было, а Драгану они и не надобились – хватало чар. Уж навряд ли гордая волхвица путешествует на какой-нибудь телеге… Яр решил покуда помалкивать. В поле было так же безлюдно, как и в лесу; видать, здесь тоже все боятся селиться близко к краю мира. Пахло молодой травой, сухой землёй и ещё чем-то, неуловимым, незнакомым. Лидия помогла Яру выбраться на странную колею, очень широкую и плоскую; пока он раздумывал, что за чудо-телега могла бы такую проделать, среди трав показалось что-то большое и белое, чему он не знал названия. Огромными чёрными колёсами оно стояло точнёхонько в пыльных земляных полосах. Стоило Лидии подойти, как на блестящей громаде вспыхнули ослепительные огни – как звёзды, только стократ ярче.

– То что такое?

Лидия накрепко задумалась, прежде чем отвечать.

– Машина. Как повозка, только без лошади. Садись, не бойся.

– Как она сделана? – Яр, решившись, осторожно коснулся холодного гладкого бока диковинной повозки. На пальцах осталась мелкая пыль. – Чарами?

– Нет, не чарами, – Лидия тяжко вздохнула, словно вопрос его был неимоверно сложным. – Я тебе объясню потом, если захочешь. И, знаешь… Это, наверное, невозможно, но я бы тебе посоветовала поменьше удивляться. Иначе быстро устанешь это делать.

– А я не удивляюсь, – обиженно буркнул Яр. – Я знать хочу, как она везёт. Ежли лошадей нет и чар тоже нет.

– Не припомню, чтобы Драган просил учить тебя физике, – непонятно проворчала Лидия себе под нос и прибавила громче: – В нашем мире очень многое по-другому, чем у вас.

– А волхвы всё одно есть.

– Есть, только… – она замялась, решительно тряхнула головой. – Я потом тебе объясню. Поехали, иначе до утра не доберёмся.

Изнутри повозка-машина была очень тёмная и странно, тяжело пахла. Лидия перетянула Яру грудь блестящим чёрным ремнём – сказала, что так нужно, чтоб не случилось плохого. Прежде чем разбудить чудо-повозку ото сна, она вынула из-под ворота рубашки оберег на серебряной цепочке и коротко сжала в пальцах. Поглядела, как в ответ он загорается мягким синим светом, и вновь убрала. Яр не стал ничего у неё спрашивать: велела не удивляться, стало быть, опять пообещает только, что потом всё расскажет. Воздух вокруг наполнился тихим рокотом и едкой вонью; ярче вспыхнули где-то впереди холодные огни-звёзды, и мир за огромным прозрачным окном медленно стронулся с места.

– Знаешь ли, – Лидия заговорила, будто бы вовсе не с Яром, щурясь на стелющуюся впереди дорогу, – мы мало полагаемся на магию… на чары. Всё, что ты здесь увидишь, люди сделали с помощью сил природы и своего разума.

– То как?

– Как тебе объяснить… Вот придумали же когда-то, что можно запрячь лошадь в плуг – а у нас потом придумали, как запрячь огонь, или ветер, или воду, – она усмехнулась, мельком покосившись на Яра. – Поэтому чары нам теперь не очень нужны.

– У вас совсем нет чародеев?

– Есть. Но их очень немного, если сравнивать с ми… с теми, у кого нет дара, – Лидия на миг задумалась. – Одарённые у нас живут скрытно. В основном занимаются тем же, чем и обычные люди.

– А что же вы тогда с неживыми делаете?

– У нас их мало. Служба наздора вполне справляется.

Яр хотел было ещё что-нибудь спросить – а у него хватало теперь вопросов, – но тут машина выкатилась на другую дорогу, чёрную и блестящую, с прочерченными вдоль белыми полосами. Над нею реяли в вышине неподвижные жёлтые огни; длинные их цепи уходили вдаль, сколько хватало глаз. Лидия усмехнулась; по её велению машина грозно взревела и вдруг помчалась стремительно, обгоняя ветер. Яр зажмурился, пытаясь привыкнуть.

– Станет плохо – скажи, – услышал он спокойный голос волхвицы. – Мне говорят иногда, что я вожу, как сумасшедшая.

Плохо не было. Было… странно. И страшновато: как же он тут будет, если от чар проку нет, а того, от чего есть, он совсем не знает? Что же то за великий ум, который сумел поймать и развесить над дорогою звёздный свет, не прибегнув ни к волшбе, ни к чародейству, ни даже к колдовству? Отчего здесь так, а в Ильгоде – по-другому?

– Терпение, молодой человек, – строго сказала ему Лидия, когда он решился задать ей последний вопрос. – Мне придётся начать очень издалека, чтобы ответить. Давай-ка ты сначала мне расскажешь как следует, чему научил тебя Драган. Не только в волшбе, вообще.

Яр с трудом оторвал взгляд от мчащихся вдаль жёлтых звёзд и принялся говорить. Так было проще, чем пытаться самому что-нибудь здесь понять. Мудро всё-таки сделал Драган, что испросил помощи у Лидии; подумать страшно, что бы сталось, пойди Яр сюда в одиночку. И понятно, отчего старик-волхв не хотел рассказывать про здешний мир. Про него не расскажешь: слов таких нет. Не понять и не поверить, пока своими глазами не увидишь.

А у него всего две сотни дней, чтоб хоть чуть-чуть здесь разобраться.

IX. Подопечные

Будучи коренной – закоренелой, как говорили порой друзья – москвичкой, Лидия иногда завидовала туристам. Хотелось, чтобы привычные с детства улицы, площади и набережные вызывали желание восхищённо вертеть головой и беспрестанно щёлкать фотоаппаратом. В немалой степени за этой новизной она и сбегала раньше через разлом от душной благополучной рутины. Раз-другой ей доводилось задумываться, каким её родной мир видится гостям с другой стороны границы. Выходило, что по большей части – пугающим. Даже для Драгана, которому, казалось, вовсе неведом был страх.

А вот его ученик не боялся. Паренёк во все глаза смотрел на проплывающий мимо мир; иногда, когда совсем уж разбирало любопытство, задавал вопросы, о сложности которых даже не подозревал, и, разумеется, ничегошеньки не понимал, но страха в нём не было. Наверное, дети проще принимают любые правила игры; им не нужно болезненно ломать закостеневшую картину мира… Лидия украдкой покосилась на прильнувшего к боковому стеклу мальчишку. Дети всегда казались ей беспорядочными и бестолковыми созданиями, с которыми лучше не иметь дела без специального образования. Конечно, там, за разломом, взрослеют быстрее, но, наверное, дело не только в этом. Что ж, будет и проще, и труднее, чем она ожидала.

– Устал? – спросила Лидия, заглушив мотор. Она изо всех сил старалась быть любезной.

– Нет, – храбро заявил Яр. Понаблюдав за спутницей, он сам прижал пальцем кнопку на креплении и с интересом проследил, как ремень уползает восвояси. – Теперь что будет?

– Теперь мы пойдём домой, ужинать, мыться и спать, – с чувством сказала Лидия. Потом, спохватившись, прибавила: – Ну и поговорим, конечно. Про самое важное.

Она сама толком не представляла, что должна сказать. Это ведь даже не лоботряс-практикант, которому достаточно показать, где брать реактивы и куда не совать шаловливые лапки… Выбравшись из машины, Яр потоптался на асфальте, оглядел тенистый двор – любопытно, что ему здесь видится? – и задрал голову, пытаясь рассмотреть величавую высотку. Лившийся из окон жёлтый электрический свет его завораживал.

– Тут дома большие, как у князя. Нет, ещё больше, – рассудил он. – У вас все люди богатые?

– Нет, – Лидия тоже окинула взглядом родные пенаты. И впрямь впечатляющее зрелище. – Это не только мой дом, здесь живёт очень много людей. Но вообще-то ты, наверное, прав, – она вздохнула. Что ни вопрос, то до смятения неудобный. – Мы в целом живём лучше, чем вы. Удобнее. Проще.

– Почему так? – мальчишка ухитрился на ходу пытливо заглянуть ей в лицо. Голос его звучал слегка обиженно. – Из-за той вашей… науки?

– Не только.

– А ты мне скажешь, как тут делали, чтоб всем жить хорошо стало?

– Так, – Лидия остановилась у ярко освещённого крыльца и украдкой покосилась на окошко консьержки. – Будь добр, зови меня на «вы». У нас так принято.

Яр недовольно наморщил лоб.

– Глупо ведь. Ты одна, а говорить надо так, будто много?

– Да. Это вежливо. Ко всем, кого ты уважаешь, надо обращаться на «вы».

Яр раздумывал несколько мгновений, потом кивнул.

– Ладно. Только тогда и вы мне говорите – «вы».

Лидия от подобной наглости слегка опешила. Что там допустимо делать со строптивыми детьми – только пальцем погрозить или можно несильно оттягать за ухо в воспитательных целях?

– Ты ещё маленький!

– И что ж теперь – уважать меня нельзя, что ли?

Вот ведь шельмец!.. Лидия с трудом утихомирила вспыхнувшее раздражение. Логика, конечно, безупречная; она сама себя загнала в угол. Что ж, от неё не убудет, а мальчику, как ни крути, полезно привыкать к правилам общения. И ещё надо обязательно что-нибудь сделать с акцентом. Иначе какая-нибудь зараза из любопытства спросит, откуда он родом, и если он ляпнет про Ильгоду… Лидия поёжилась. Очень не хочется под следствие.

– Хорошо. Договорились. Будем друг друга уважать и звать на «вы», – терпеливо сказала она. – Пойдёмте-ка домой, молодой человек. Не знаю, как вы, а я порядком проголодалась.

Она прижала к панели домофона магнитный ключ и, привычно поморщившись от противного писка, дёрнула на себя тяжёлую дверь. Консьержка Любовь Ивановна, как назло, ещё не уснула. Лидия мысленно помянула нелестным словом лешего и всех его родственников: память у старушки цепкая, как упыриные челюсти. Вытянув морщинистую черепашью шею, Любовь Ивановна торжествующе улыбнулась из своего логова. Безошибочно углядела повод для сплетен.

– Здравствуйте, Лидочка! Что-то вы поздно сегодня.

– Добрый вечер, – любезно оскалилась Свешникова. – Дела, как всегда.

– Я ваше место на парковке придержала, – похвалилась консьержка. – Хотел один какой-то влезть, так я окно открыла и сказала, чтобы не вздумал.

Лидия поморщилась и, обозначая нежелание общаться, сделала пару шагов к лифтам. Сообразительный Яр повторил её манёвр.

– Спасибо, конечно, но у меня нет своего места на парковке, – напомнила она. – Спокойной но…

– А это у нас кто? – Любовь Ивановна, к вящему недовольству Свешниковой, приметила-таки мальчика и тут же пытливо сощурила подслеповатые глазки. – Здра-а-авствуй!

Лидия с трудом сдержала вздох. Добрая бабуля непременно запомнит и этот разговор, и его обстоятельства, и нездешнюю одёжку Яра… Если ей не помешать, конечно. Нужно срочно определяться с легендой, долго на одних лишь ментальных чарах продержаться не выйдет.

– Забудьте, – резко сказала Лидия, торопливо сплетая кружево заклятия. – Я пришла одна, очень устала. Мы поздоровались и на этом закончили разговор. Возвращайтесь к просмотру телевизора… И людей с парковки больше просто так не гоняйте.

Любовь Ивановна рассеянно кивнула и отвернулась к тихо бурчащему телевизору. Лидия тайком перевела дух, повернулась к Яру, чтобы поторопить, и наткнулась на укоризненный взгляд. Знаю, мол, уважаемая волшебница, что вы тут только что сотворили.

Стало немного стыдно.

– Это вынужденная мера, – шёпотом сказала Свешникова и слегка подтолкнула мальчишку в спину. – Идём, пока не пришлось заново…

Остаётся только поздравить себя с оглушительными успехами в деле воспитания подрастающего поколения. Лидия никогда не подозревала у себя проблесков педагогического таланта – и, выходит, была абсолютно права. Одно дело – втолковывать взрослому, уже набившему шишек человеку, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и совсем другое – проделывать тот же фокус с ребёнком. Леший побери, на что она подписалась?

– У меня живёт домовой, – предупредила она, проворачивая ключ в замке. – Он… с характером, но ничего плохого не делает.

– Ясное дело, – буркнул Яр. – Иначе что ж вы за хозяйка?

Лидия предпочла пропустить это мимо ушей.

Первой ступив в коридор, она щелчком пальцев зажгла свет. Прохор, почуявший, что хозяйка явилась не одна, благоразумно где-то прятался. Яр демонстративно высоко перешагнул порог – гляди, мол, я не нежить, могу сам зайти в дом. Старое, давно изжитое здесь суеверие. Ох, как много мальчишке предстоит узнать…

– Будем учиться пользоваться благами цивилизации, – пробормотала Лидия себе под нос, распахивая дверь в ванную. По крайней мере, её маленький гость не порывается шептать обережные молитвы при виде стиральной машинки. – Между прочим, привычка мыть руки перед едой спасла человечество от множества крайне неприятных болезней.

– То как?

Лидия тихонько перевела дух и пустилась в объяснения. Она чертовски устала, но пресекать подобное любопытство ни в коем случае нельзя. Про гигиену и эпидемии Яр слушал с интересом, какого иной раз не дождёшься от практикантов, которых за уши приходится тащить на передовой край науки. Его учитель в своё время наотрез отказался вникать в тонкости здешнего мироустройства… Она не стала тогда настаивать; наверное, зря. Всё могло бы быть по-другому. Совсем по-другому…

– Прохор! – негромко позвала Лидия, включив свет на кухне. Всё здесь, как всегда, сияло безупречной чистотой. – Иди сюда, покажись.

Домовой послушно вылез из своего закутка, устроенного за стеллажами в кладовке. С тщательно скрываевым любопытством оглядел мальчика – тот, само собой, не остался в долгу – и почтительно склонил ушастую голову.

– Хозяйка вернулась, гостя привела, – констатировал он. – А Прохор ужин сготовил, в кухне прибрал, с книжек пыль повытирал и ар-те-фак-ты разложил красиво, как было велено.

– Молодец, – рассеянно похвалила Лидия, созерцая набитое всяческой снедью нутро холодильника. – Слушайся, пожалуйста, Яра. И не вздумайте друг друга обижать, – прибавила она на всякий случай. Прохор выразительно прянул ушами: мол, я – и обижать? Сдурела, что ли, хозяйка? – Вот и славно… Разбери, пожалуйста, постель в гостевой спальне. Яр, садись за стол.

В первую очередь надо что-то сделать с именем. Если так пойдёт дальше, кто-нибудь обязательно ненароком ухитрится позвать. Здесь никому и в голову прийти не может, что десятилетний мальчишка владеет магией, подпадающей под первую категорию. А не откликнуться на зов уже нельзя… На кой чёрт Драгану понадобилось брать с него клятвы? То, что можно назвать совершеннолетием, наступает в Ильгоде лет в четырнадцать, а волхвы заканчивают обучение и того позднее. Жил бы себе да радовался…

– Нам придётся придумать вам имя, юноша, – заявила Лидия, решительно хлопнув дверцей микроволновки. – На время пребывания здесь. Во избежание лишних вопросов.

Яр ожидаемо вскинулся.

– Нельзя чужим называться!

– Оно будет вашим, только не совсем настоящим, – возразила Свешникова. – Все волхвы так делают, когда переходят границу. Чтобы не раздражать… м-м-м… общественное любопытство. Не беспокойтесь, я расскажу, как обходить клятву…

– Ежли обходить, так зачем давать надо было?

Лидия на миг прикрыла глаза. Убийственно честный вопрос. Драган что, совсем не научил его лгать?

– В жизни бывает так, что приходится идти против данных обещаний, – тщательно подбирая слова, проговорила Свешникова. Насколько было бы легче, если бы она могла попросту вложить эту мысль в ментальные чары!

– Когда так бывает?

– Когда этого требуют правильные поступки, – с расстановкой сказала Лидия. Не поймёт, так пусть хоть запомнит. – У нас как раз такой случай. Драган тоже брал здесь другое имя, – добавила она в надежде, что авторитет наставника заставит мальчишку перестать упрямиться.

– Какое?

– Роман. Чуть-чуть похоже, правда? – Лидия заставила себя располагающе улыбнуться. Не время барахтаться в воспоминаниях. – Так делают, чтобы можно было выкрутиться, когда спрашивают про имя. Но вообще у нас принято говорить: «Как тебя зовут?» Звать могут как угодно, поэтому клятва в таком случае не действует, понятно?

– Понятно, – буркнул Яр. – Драган говорил – мы ту клятву даём, чтоб неповадно было от трудов бегать.

Ох, леший тебя побери, первый волхв Северных земель, воеводин сын, гордый упрямец… Сам всегда был честен до мозга костей и ученика воспитал так же. Лидия поставила перед маленьким гостем тарелку с котлетами и положила рядом столовые приборы. Яр осторожно взялся за ложку.

– Железная, – заметил он, следя за скользящими по нержавейке бликами.

– Металлическая, – поправила Лидия, устраиваясь напротив. – Точнее, стальная. Знаете, молодой человек, как делают сталь?

– Знаю, – отозвался Яр и отчего-то помрачнел. Вспомнилось что-то? – Её же заколдовать можно.

– Эти точно не заколдованы, – в подтверждение своих слов Лидия взяла злосчастную ложку в руки, демонстративно подержала и вернула мальчику. – Вот. Можно спокойно есть.

– А я и не боюсь, что заколдовано, – запальчиво заявил Яр. – Я ворожбу снимать умею!

Прекрасно: это по общей классификации пятая категория, если не считать специальных областей. Надо поскорее объяснить парню местные законы, пока упыри из магконтроля не успели пронюхать…

– Приятного аппетита, – церемонно сказала Лидия и взялась за нож с вилкой. – Так принято говорить перед едой, если трапезничаешь не один.

Яр, подумав, повторять за ней не стал. Не понял незнакомое слово и решил не рисковать. Себе на уме. Да, пожалуй, это лучшая для него характеристика… Лидия совершенно не представляла, что с ним делать. Она и с методиками наставничества-то никогда не знакомилась – незачем было. Тут же ещё хуже: в магии она его ничему новому не научит, в волшбе – тем более, а всё прочее… Допустим, она справится с поверхностными объяснениями, как тут всё устроено, но не с вырастающим из них шквалом вопросов. Да и что тут успеешь за полгода?

– Лидия!

– Лидия Николаевна, – автоматически поправила она. От этого её тона практиканты обычно мигом вытягивались в струнку, а младшие научные сотрудники принимались работать с двойным усердием. На юного волхва, впрочем, не подействовало.

– Лидия Николаевна, – послушно повторил он, ничуть не смутившись. – Ежли у вас тут всё так, – он неопределённо качнул головой, обозначая весь мир сразу, – на что тогда здесь волхвы?

Свешникова аккуратно отложила приборы и всерьёз задумалась, прежде чем отвечать. Она, помнится, такой же вопрос задавала отцу, когда тот только-только взялся её учить. Получила ответ, сводившийся к научному интересу. Отец был уверен, что рано или поздно настанет время, когда можно будет раскрыть перед сообществом полузабытые знания, но пока, напротив, становится только хуже. Он рано умер, не дожил ни до идиотской присяги, ни до людоедских статей о секретности. Так и не узнал, кто именно, пусть и через третьи руки, ввёл это всё…

– Думаю, что затем же, зачем и там, – осторожно сказала Лидия. – Противостоять гибельному беспорядку. Мы ведь не только нежить жечь годимся.

Это заставило мальчишку всерьёз задуматься. Вряд ли сумеет сейчас понять, но хоть начнёт сомневаться. Лидия забрала у него из-под носа пустую тарелку и щёлкнула клавишей на чайнике. Разговоры разговорами, а пока следует заняться насущными делами.

– У нас здесь есть имя Ярослав, – сообщила она, пододвигая к подопечному вазочку с печеньем. – Подойдёт, правда?

– Нет, – упрямо заявил Яр. К чаю он отнёсся настороженно: нерешительно отхлебнул, поморщился, из вежливости принялся потягивать маленькими глотками. – То имя княжеское, а я разве княжич какой?

Нет, и это заметно. Лидия сдержала раздражённый вздох.

– У нас нет такого деления. Все могут носить любые имена, кому какие нравятся.

– Мне не нравится.

Вот ведь… Лидия мысленно досчитала до десяти. Холодно улыбнулась.

– Жаль. Придётся привыкнуть, – непререкаемым тоном сказала она. – Поверьте, юноша: я действую исключительно в ваших интересах. Ради вашей пользы, – пояснила она в ответ на сердитый взгляд. – Потерпите полгода. Потом будете вольны поступать так, как вам покажется правильным.

И, леший побери, это будут очень, очень сложные полгода.

***

Навстречу Лидии по коридору величаво вышагивал Чернов. Обойти его и по-быстрому шмыгнуть в кабинет возможности не представлялось, сматываться пространственным прыжком было бы недопустимым хамством, и Свешникова приветливо оскалилась, мечтая, чтобы коллега ограничился презрительным «здрасьте» и прошествовал мимо.

– Добрый день, Лидия Николаевна!

– Добрый день, Игорь Константинович, – фальшиво пропела Свешникова, прощаясь с надеждами. Чернов остановился, а значит, намерен разговаривать. – Как вы тут в моё отсутствие?

– Вполне благополучно, – Чернов демонстративно поддёрнул воротник лабораторного халата. Да-да, шастать по этажу без униформы нехорошо, спасибо за напоминание! – Я изучил вашу критику к нашей последней статье. Прошу прощения, но она абсолютно безосновательна.

– Правда? В каком аспекте?

– Во всех, которые вытекают из вашего исходного предположения, – Чернов снисходительно улыбнулся. – Вы пишете, что ментальная магия присуща исключительно проявлениям нежизни. Это очень, очень спорный момент.

Да уж, страшно спорный, дальше некуда. Откуда ей, наследнице нескольких поколений волхвов, что-нибудь об этом знать? Ткнуть бы Чернова носом в его собственные экспериментальные результаты… Интересно, что будет, если рассказать ему, при каких условиях можно перебраться через разлом?

– Я бы поспорила… – да времени на тебя жалко! – Вам стоит уделять больше внимания опытам в виварии. Попробуйте проанализировать структуру чар…

– Благодарю вас, у нас есть методология исследований, – Чернов самодовольно улыбнулся. – Что ж, вижу, вы торопитесь. Хорошего дня!

– И вам того же...

…И вас туда же. Лидия развернулась на каблуках и стремительно зашагала к своему кабинету. Одна маленькая наглядная демонстрация мигом перетряхнула бы весь этот садок со снулыми рыбами. Да и через теоретические изыскания можно было бы действовать; уже собранных данных вполне достаточно, если только по-нормальному их анализировать, а не проедать за просто так исследовательские бюджеты… Имело бы смысл побороться, не угнездись в кресле начлаба черновская влиятельная задница. Лидия сердито рванула на себя хлипкую кабинетную дверь. Праздный лаборантский трёп моментально прекратился, чайник во мгновение ока был брошен закипать в гордом одиночестве, только нерасторопный практикант Наумов остался нелепо торчать между столов.

– Прохлаждаемся? – ядовито поинтересовалась Свешникова, хватая со спинки кресла белый халат. Никто не осмелился ей ответить. – Кто-нибудь приходил?

– Нет, Лидия Николаевна, – покладисто ответила секретарша Розочка. На мониторе у неё, спешно прикрытый полусвёрстанным отчётом, предательски виднелся почти разложенный пасьянс. – У вас через час встреча, вы помните?

– Разумеется, – уверенно солгала Лидия и рухнула в противно тёплое кресло. Прошло без малого полдня, а устала, как за неделю. – Включите кто-нибудь вентилятор. Роза, где журналы экспериментов?

Розочка охнула и побежала к шкафам – искать, куда запихнула сданные группой записи. Если эта барышня так и будет устраивать в отделе хаос, надо будет чуть-чуть подправить ей образ мышления… Или сдать обратно в секретариат, если внушение не поможет. Лидия раздражённо пробежалась пальцами по клавиатуре и, дожидаясь, пока компьютер выйдет из комы, придвинула к себе лоток для корреспонденции. В кипу скопившихся за неделю копий управских циркуляров, начальственных предписаний и заявлений на отпуск кто-то подсунул аккуратно свёрнутый экземпляр «Московского зеркала» трёхдневной давности. Лидия брезгливо взяла газетёнку в руки. «Коррупция в научном секторе: главу исследовательской группы и известную политическую активистку обвиняют в нелегальном владении опасными артефактами. Руководство замалчивает…» Не позволяя себе измениться в лице, Свешникова свернула «Зеркало» в трубочку и демонстративно отправила в мусорную корзину. Если это принёс кто-то из подчинённых, пусть мотает на ус. Ни одна контрольская собака ничего не докажет. Вздумают копать всерьёз – будут иметь дело с Авиловым… Но они не станут. Им дороги их места, на которых так удобно просиживать штаны.

– Что у вас, Сергей? – невозмутимо спросила Лидия, заметив, как застенчивый практикант бочком придвигается к её столу.

Тот аж подпрыгнул от обращённого к нему начальственного внимания.

– Лидия Николаевна, можно мне завтра отгул? Экзамен сдаю…

Свешникова решительно выдернула из его пальцев коряво исписанную бумажку.

– Какой?

– Матфизику.

– Со щитом или на щите, – Лидия оставила на заявлении короткий росчерк и вернула Наумову. – Как продвигается ваше начинание с индукцией в активном магфоне?

Практикант сник. Вот уж кто душой болеет за своё дело, без дураков, со всей отдачей…

– Плохо пока. Учил сидел всю неделю…

Это значит – вместо вечерних посиделок в лаборатории пришлось штудировать тома теоретической физики. Насколько парень нелеп и неуклюж за порогом экспериментального блока, настолько же он хорош у лабораторных установок, да и с теорией дружит очень недурственно. Надо подсуетиться, прибрать к рукам после выпуска, не то загремит куда-нибудь не туда, выучится строчить километровые отчёты вместо того, чтобы делать что-то полезное…

– Идите-ка домой, – скомандовала Лидия. – Повторяйте спокойно. Отрабатывать не надо, у вас хватает часов.

Наумов выглядел одновременно обрадованным и обиженным. Можно подумать, без него тут случится открытие мирового масштаба… Страшней всего, пожалуй, то, что без него оно и не случится. Ну с кем здесь работать? С Розочкой? С престарелой Марией Александровной? Или, может, с лентяем Хлыновым? Магическая наука катится ко всем чертям, а Совету плевать – им лишь бы нелегалы на улицах не буянили…

Вернее, не Совету. Одному конкретному депутату.

– К среде мне нужны планы экспериментов на июль, – рявкнула Свешникова в пространство. Подчинённые бдительно вскинули головы. – Будем бронировать лаборатории. Коллеги, я на вас очень рассчитываю.

Все, кроме вольноотпущенника Наумова, с удвоенным рвением зашелестели бумагами. Запала, правда, хватило ненадолго: как только стрелки часов плавно подобрались к полудню, подчинённые в едином порыве оставили поле деятельности, устремившись на зов желудка. Лидия с ними не пошла. До встречи, назначенной ей каким-то Тереховым, оставалось около получаса, а груда скопившихся дел не спешила убывать. Свешникова едва успела углубиться в изучение каталога высокочувствительных сканеров чар, когда требовательно запищал её телефон. Не рабочий, личный. Позволив себе пару мгновений на раздумья, Лидия медленно протянула руку и ответила на вызов.

– Здравствуй.

– Рад тебя слышать, – бархатным голосом ответил динамик. – Говорят, ты вернулась.

– Правду говорят, – Лидия механически схватилась за карандаш, лежавший поверх раскрытого каталога. – Здесь что-то случилось?

– Нет, всё не хуже, чем всегда. Лучше расскажи, что случилось у тебя.

– Я… – она замялась. Нет, она в целом не против, но ведь не по телефону же! – На самом деле, есть что рассказать. Только…

– Только лучше за бокалом вина в приличном ресторане, – голос рассыпался мягким смехом. – Я тебя понял. Буду ждать в семь, где обычно.

– Нет, – Лидия бездумно обвела описание какой-то модели в каталоге – вряд ли самой подходящей. – Нет, я так не смогу. Давай… завтра вечером. Если нет срочных дел.

– Ради тебя я всё отложу. Тогда завтра в семь? До утра?

– Да. Да, завтра в семь и до утра.

Прекрасно. Она успеет выдать инструкции Прохору, он – деть куда-нибудь супругу и рабочие дела. А расслабиться им обоим не помешает. Если она сумеет, конечно, после всего… Тихий стук в дверь выхватил Свешникову из сладостно-горьких размышлений. Мигом подобравшись и натянув на лицо равнодушную мину, Лидия щёлкнула пальцами. В приоткрывшуюся щель между стеной и дверью протиснулась невысокая полная девушка. Где-то Свешникова её определённо видела, только чёрт теперь пойми, где именно.

– Здравствуйте, – застенчиво сказала визитёрша, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– И вам того же, – хмыкнула Лидия. – Вы по вопросу?..

– Я прохожу повышение квалификации, – пояснила гостья. Должно быть, сообразила, что глава исследовательской группы её не помнит. – Марина Маланина, от владимирской Управы…

– Да-да, конечно, – деланно нетерпеливо прервала её Свешникова. – Как вам здесь? Много полезного узнали?

– Да, всё очень здорово, – Маланина застенчиво улыбнулась. – Мы… мы заканчиваем через неделю.

– Тогда вам нужно в канцелярию, заказать обратный трансфер.

– Я знаю, – молодая исследовательница нерешительно теребила полу лабораторного халата и избегала смотреть Свешниковой в глаза. – Вообще-то… Я хотела у вас попросить… Нет ли такой возможности… перевестись к вам? Я имею в виду – в вашу группу…

Сказала – и залилась краской до корней волос. Но не отступилась, так и стояла перед столом грозной начальницы, ожидая вердикта. Лидия, выигрывая время, неторопливо закрыла и отложила каталог. Если девочка будет стараться – а она будет стараться, изо всех сил держась за место – может быть, получится как следует всколыхнуть здешнее болото… Вышвырнуть к чертям Хлынова или, скажем, с почестями проводить на пенсию Марию Александровну. Но это было бы… недостойно. Не потому, что жалко бездельников – потому, что тогда Владимир останется без перспективной сотрудницы. А там едва ли не нужнее, чем здесь…

– Марина, – мягко проговорила Свешникова. – Вы ведь понимаете, что значит «повышение квалификации»? Вас сюда направило ваше начальство, оно на вас рассчитывает. Будет несправедливо, если вы…

– Я не из-за карьеры! – выпалила Маланина и покраснела ещё гуще, хотя, казалось бы, дальше уже некуда. – У меня… личное.

– Тем более, – Лидия утомлённо вздохнула. – Нет такого основания для перевода – «личное». Я вряд ли смогу для вас что-то сделать. Разве что пригласить сюда ещё разок, – прибавила она, заметив, как сникла незадачливая гостья столицы. – На внеочередной обмен опытом. Хотите?

– Вы очень добры.

– Это опасное заблуждение, – Свешникова невесело усмехнулась. – Какая у вас специализация?

– Биология. И в институте тоже – биология и экология.

– Какое счастливое совпадение, – задумчиво констатировала Лидия. Скажи тут кому, что сама она по первому образованию лингвист. – Особенно с учётом ваших региональных особенностей.

Марина вздрогнула, уставилась на неё недоверчиво. Вот уж нашла секрет Полишинеля… Свешникова прохладно улыбнулась собеседнице.

– Не сомневаюсь, что вы весьма ценный специалист, – заявила она непререкаемым тоном. – На месте вашего начальника я не дала бы разрешения на перевод. Если, конечно, его заботит благополучие области, а не личные проблемы сотрудников.

– Я поняла, – тихо сказала Маланина. – Спасибо. Всего доброго.

Тихо шурша туфлями без каблука по антистатическому линолеуму, она поплелась к выходу. Дверь услужливо раскрылась ей навстречу; Марина, не поднимая глаз, пробормотала что-то любезное и исчезла из кабинета. Пропустивший её мужчина проводил расстроенную лаборантку внимательным взглядом и неслышно шагнул в кабинет. Несмотря на внушительную комплекцию, двигался он плавно и стремительно, как заправский спецназовец. Лидия скосила глаза на часы: за заботами мало-помалу подкралось время аудиенции с этим, как его…

– Валентин Терехов, – подсказал визитёр. Он самочинно придвинул к столу Лидии ближайший стул и с комфортом устроился напротив хозяйки кабинета. – Теперь полковник, но, возможно, вы помните меня старшим офицером.

– Да, верно, – солгала Свешникова, прохладно улыбаясь.Под доброжелательным взглядом Терехова очень захотелось проверить, нет ли на столе чего-нибудь чересчур личного. Не мог же он откуда-то пронюхать… – Вы работали в контроле. Что же с вами стряслось?

– Незначительная кадровая перестановка, – теперь-полковник тоже скривил губы в фальшивой улыбке. Старая школа; тогда, в неспокойные времена, у контроля ещё были в ходу подобные штучки. – Я готовлюсь вступить в должность начальника отдела обеспечения безопасности.

– Вас можно поздравить, – задумчиво протянула Лидия. – Удивительно вовремя образовалась вакансия.

– В нашем деле редко что-нибудь происходит вовремя, – спокойно возразил Терехов. Кого он имеет в виду – ещё контроль или уже безопасность? – Отдел в некотором расстройстве после инцидента. Работы предстоит много.

Стало быть, за прошедшую неделю безопасность успела серьёзно накосорезить. Так серьёзно, что пришлось в спешном порядке радикально менять верхушку. Как минимум, кто-то умер. Как максимум – ещё и при невыясненных обстоятельствах. Лидия исподволь пригляделась к Терехову: обветренное лицо с тяжёлой квадратной челюстью, нос с явно не природой задуманной горбинкой, косая сажень в плечах и тщательно спрятанная за вежливой улыбкой привычка видеть собеседника насквозь. Понятно, отчего магконтроль – нынешний – расстался с ним с лёгким сердцем. Цепные псы нужны были лет пять тому назад; теперь в цене бумагомараки…

– Хотите поставить науку на службу аппарату принуждения? – Лидия подпустила в голос лёгкий намёк на смех. Пусть думает, что она шутит.

– Я всего лишь собираю информацию. О подчинённых, – пояснил Терехов. Не сказал «будущих». – Полагаю, вы можете мне помочь. Ни в коем случае не формально. Считайте, что мы просто беседуем за чашкой чая.

– Но без чашки чая, – подхватила Свешникова. Коротким взмахом ладони она заставила дверной замок закрыться на все цилиндры; ещё один жест сомкнул вокруг них чары тишины. – Внимательно вас слушаю.

Терехов огляделся – рассматривал, не скрываясь, сплетённое ею заклятие – и уважительно прищёлкнул языком.

– Впечатляет, – сдержанно признал он и, подумав, прибавил: – У вас интересный спектр.

– Наследственное, – нахально заявила Лидия. – Удивите меня – скажите, что вас интересует не Верховский.

– Не стану, – Терехов ненавязчиво придвинулся ближе, словно бы невзначай оперся о столешницу раскрытой ладонью. – Мне известно, что вы принимали активное участие в его судьбе.

Лидия поморщилась. «В судьбе»… Не иначе, само провидение послало её мальчишке-профану.

– Я оплатила ему наставника и приучила пользоваться дезодорантом.

– Почему?

– Из человеколюбия. Вам должно быть знакомо это понятие.

– Безусловно. Я имел в виду – почему именно он?

Лидия не на шутку задумалась над ответом – вернее, над его формулировкой. Терехов непременно запомнит её слова, вот только пойдёт ли это на пользу Сане Верховскому?

– Он показался мне небезнадёжным, – задумчиво проговорила Свешникова, – и пока не опроверг этого впечатления. Знаете – хороший человек в плохих обстоятельствах…

– Так всему виной обстоятельства?

– Бытие определяет сознание.

Терехов усмехнулся, но не стал указывать ей на лукавую неполноту формулировки.

– Тот, кто включил в третью статью пункт о факторах непреодолимой силы, думал так же.

– Тот, кто придумал третью статью, не видел дальше собственного носа, – огрызнулась Свешникова. Это можно себе позволить: в сообществе о её взглядах знает каждая шишига, способная прочитать газетный заголовок. – У вас есть основания не доверять Александру?

– Я собираю сведения, – напомнил Терехов. – У Верховского высокий потенциал, до первой категории включительно. Вы это каким-то образом разглядели?

– О нет. Мне не нужны пробы крови, чтобы составить мнение о человеке. Но я рада, что по этому критерию вы его оценили.

Они помолчали: Терехов переваривал информацию, Свешникова пыталась справиться с неприязнью. Не везёт Сане с начальством. В надзоре был карьерно озабоченный идиот, теперь вот этот… притворяющийся бывшим контролёр. Намекнуть, что ли, Кириллу – пусть бы разогнал к лешему этот гадюшник, уродливое порождение эпохи хаоса… Люди вроде Терехова нужны, когда всё стремительно летит к чертям. Сейчас не надо. Сейчас – не стремительно.

– Значит, вас привлекают в Верховском исключительно личные качества? – нарушил молчание Терехов. В сущности, хамил с вежливой миной на лице.

– Меня во всех людях привлекают исключительно личные качества, – подчеркнула Свешникова. – Отталкивают, впрочем, тоже.

– Ваши собственные производят впечатление из ряда вон выходящих, – мягко заметил Терехов. – То, что вы делаете для абсолютно посторонних людей…

Он прищёлкнул языком, изображая восхищение. Не понимает – и не поймёт никогда. Его справедливость записана в Магсводе и служебных регламентах. Всё, что он может – это сделать самое простое предположение. И он его сделает, как и скучающие сплетники, и разобиженная кузина, и все, кто с трудом различает мир за пределами цифр на банковском счёте.

– Какие отношения вас связывают? – напрямик спросил Терехов, устав от её молчания.

Лидия даже огорчилась немного: мог бы и пустить в ход пару-тройку приёмов из, без сомнения, богатой практики.

– Самые тёплые, – насмешливо бросила она. – Но, уверяю вас, к трудоустройству Александра в Управу я не имею никакого касательства. Как и к переходу из надзора в безопасность.

– И всё же…

– Валентин, – Свешникова, по-прежнему улыбаясь, откинулась на спинку кресла. – Вы всерьёз полагаете, что у меня нет других средств разнообразить личную жизнь, кроме как подбирать и приводить в человеческий вид мелких уголовников? Давайте лучше считать, что мне некуда девать лишние деньги.

Терехов – вот уж дела – смутился. Не её откровенностью – тем, что простая и понятная догадка оказалась ложной. Что ж, она не нанималась облегчать жизнь новоиспечённому главе безопасности; пусть сам выясняет, кто, как и зачем влияет на его сотрудников. В том, что между начальственным указом и совестью Верховский выберет совесть, Лидия почти не сомневалась. Терехов, кажется, тоже.

– Наша служебная присяга – строгая штука, – доверительно сообщил он. – Мне бы не хотелось, чтобы, кроме неё, моих сотрудников связывали какие-то… личные зависимости. Сами понимаете: интересы однажды могут войти в конфликт…

– В таком случае, когда это произойдёт, отправьте за мной кого-нибудь другого.

Терехов примолк на пару мгновений. Потом, изображая, что оценил шутку, растянул губы в фальшивой улыбке.

– Ну что вы, Лидия Николаевна! Я не завидую тому, кто вздумает вас тронуть.

Дверная ручка озадаченно задёргалась. Подчинённые вернулись с обеда и рвались к рабочим местам. Терехов, не будь дурак, сообразил, что злоупотребить сейчас полномочиями, конечно, можно, но только с побочными эффектами вроде кривотолков по всей Управе. Он без лишней спешки поднялся на ноги и вернул на место Розочкин стул. Подумать только, какая вежливость!

– Не буду больше отнимать ваше время, – любезно сообщил он, опустив явно проступающее слово «сегодня». – Благодарю за беседу. Хорошего вам дня.

– Взаимно, – отозвалась Лидия.

Терехов кивнул ей и исчез. То ли не хотел сталкиваться с весёлой гурьбой сытых научников, то ли ненавязчиво демонстрировал свои возможности. Наверное, всё-таки первое; для второго он слишком опытен. Лидия щёлкнула пальцами, разрывая чары тишины, и отперла дверной замок. В кабинет немедленно просунулась любопытная Розочкина физиономия.

– А чего это вы тут закрылись?

– Чтобы никто не мешал предаваться порокам на рабочем месте, – заявила Свешникова и, заметив, как недоумённо вытягивается секретаршино личико, сурово сощурилась на подчинённую. – Я, между прочим, всё ещё жду журналы экспериментов, Роза Владимировна!

Роза Владимировна не слишком испуганно ойкнула и рысцой переместилась к шкафам. Следом за ней в кабинет пробрались остальные. Расселись по местам, усердно зашелестели бумагами, забарабанили по клавиатурам. До чего хороша была бы жизнь, если бы самым сложным испытанием в ней был расчёт эвристических моделей для прогноза действия вероятностных чар…

Лидия сердито придвинула к себе многострадальный каталог. Кого она обманывает? Будь в жизни всё хорошо, она попросту сдохла бы от скуки.

***

Её разбудил смутный дурной сон, тут же без следа ускользнувший из памяти. Распахнув глаза, она долго лежала неподвижно, прислушивалась к беспорядочному стуку сердца. От сумбурного видения осталось стойкое ощущение гадливости; хотелось пить, или умыться, или ещё как-нибудь стряхнуть с себя остатки тягостной дрёмы. На тумбочке у кровати стояли бокалы – один пустой, второй с остатками белого вина. Хорошего. Если бы ещё на неё действовали такие смехотворные дозы алкоголя…

Стараясь не потревожить безмятежно спящего мужчину, Лидия встала с кровати и набросила на плечи гостиничный халат. В притаившемся под столом холодильничке нашлись карликовые бутылки с минеральной водой. Была здесь и кофемашинка, но она, если включить, начнёт оглушительно тарахтеть, а Кирилл заслужил хотя бы пару часов отдыха. Прислонившись к столешнице, Лидия задумчиво скользнула взглядом по его лицу, серьёзному и как будто даже сосредоточенному. Что ему снится – набившие оскомину заседания Магсовета или, может, ставшие с годами повинностью ежевечерние беседы с женой? В каком-то смысле его даже жаль: у Лидии случилась в жизни хотя бы несбывшаяся любовь, у него же есть только долг и эти их нечастые встречи. Разумеется, тайные. Избегать слежки Авилов умеет мастерски, а молчать их обоих учили с детства. В этом чёртовом мире ничего нельзя делать, кроме как молчать…

За плотно задёрнутыми шторами не разглядеть ни темноты, ни предрассветных сумерек. В номере нигде нет часов; наверное, кто-то решил, что счастливым постояльцам они ни к чему. Сегодня будний день, в семь непременно сработает будильник, и придётся выметаться обратно в рабочую рутину. Вечером они так и не успели толком поговорить. И утром не успеют: ей нужно ещё заглянуть домой, проведать маленького гостя из другого мира… Лидия прикрыла глаза и с силой прижала пальцы к вискам. Волшебный дар отлично помогает от мигрени, но вот против житейских головных болей он бессилен. Даже, если подумать, обильно преумножает их количество.

– Лида, что случилось?

Лидия встрепенулась, кое-как изобразила жалкую улыбку. Этот человек видел, как она ревела когда-то, ссадив коленку о придорожный булыжник – или переломив надвое собственную жизнь. При нём можно не притворяться невозмутимой.

– Спроси лучше, чего не случилось, – она вздохнула и, наплевав на приличия, взгромоздилась на столешницу – так, чтобы ноги не касались пушистого ковра. – Раньше проблемы меня не пугали. Старею.

– Стареешь? Ты? – Кирилл сел в постели, включил ночник. Приглушённый рыжеватый свет скользнул по ранней седине на его висках. – Я пару часов тому назад убедился, что это неправда.

Лидия невольно усмехнулась. Он привык быть дипломатом, говорить то, что хотят от него услышать; профессиональная деформация, если можно так сказать. Только вот она – не электорат и не коллега по депутатскому креслу, ей ни к чему припудренная вежливостью ложь. Осторожно, избегая касаться подвески, Лидия провела пальцем по цепочке «путеводной звезды» – прохладной против разгорячённой кожи. После того, как умер отец, на два огромных мира у неё был всего один человек, которому она доверяла безоговорочно. Теперь за неимением лучшего оговорки придётся допускать.

– Помнишь папину дачу? – отстранённо спросила Лидия, блуждая взглядом в геометрическом узоре ковра. – Не старую, а ту, на которую он возил нас упражняться в волшбе?

– Ещё бы. До сих пор панически боюсь собак.

Лидия пропустила это мимо ушей.

– Там неподалёку была такая асфальтовая тропинка, – задумчиво проговорила она. – Просека среди леса. Идёшь, ногам жарко через сандалии, листвой пахнет и нагретой землёй, сверчки в траве сверчат… Такое, знаешь, концентрированное детство. И вот оттуда, с этой тропинки, над деревьями видно было антенну радиотелескопа. Большую белую тарелку. Она такая привычная была, обыденная… Мы там шастали то от скуки, то дорогу до магазина срезать, а она ловила сигналы, открывала человечеству дальний космос. Я и не задумывалась даже. Ну есть и есть…

Накинув халат, Кирилл приблизился, включил-таки громко зафырчавшую кофемашину. Соблазнительный обычно запах, на удивление, не пробудил в душе ничего, кроме чувства бесконечной усталости.

– Было такое, – задумчиво сказал Авилов, устраивая под краном крохотную чашечку с эмблемой отеля. – Тебе что, нужны какие-то данные для исследований?

– Нет, – Лидия тихо рассмеялась. Она, конечно, до определённой степени маньяк, но только на рабочем месте. – Я о другом. У нас ведь тогда было будущее. Такое вот… С прекрасными далёкими мирами на расстоянии вытянутой руки.

– У тебя сбылось сполна, – заметил Кирилл, поднося чашку к губам. Он всегда пил кофе вот так, без молока и сахара – одну только горечь. И ей привил эту привычку. – Наукой занимаешься. И по прекрасным мирам… нагулялась.

– Да. Нагулялась. Живу со связанными руками и заткнутым ртом, – с отвращением выплюнула Свешникова. – Делаю вид, что в этом есть смысл. А время проходит мимо… С каждым днём, с каждой чёртовой секундой, которую я трачу леший знает на что!

Кирилл мигом посерьёзнел. Аккуратно поставил на стол опустевшую чашку, скрестил на груди руки.

– Я всё-таки повторю вопрос. Что случилось?

Лидия вздохнула и на несколько мгновений прикрыла глаза.

– Я ходила через границу.

– Когда?

– В прошлый понедельник.

– Потому что?.. – Кирилл кивнул на цепочку, которую она до сих пор бездумно терзала.

– Да. Я даже не знаю, было бы мне легче, если б я не пошла, – Лидия усилием воли заставила себя отпустить амулет и уперлась обеими ладонями в столешницу, лишая себя соблазна. – Я ведь прекрасно понимала, каким его увижу. Но понимать, оказывается, не значит быть готовым…

– Такова наша планида, – Авилов невозмутимо пожал плечами. – Мы – одинокие.

– Это значит ровно то, что значит, – вскинулась Свешникова. – Если у меня нет двойника, я автоматически лишена права на счастье? Это какого же чёрта?

– Следствие профессиональных качеств, – спокойно, будто она и впрямь требовала ответа, пояснил Кирилл. – У нас есть миллион занятий, чтобы позволить себе об этом забыть.

– О да, – Лидия горько поджала губы. – «Отрады ищи не в вине и не в сладостных грёзах, но в честном труде и в заботе о ближнем и слабом…»

– Всё переводишь?

– Балуюсь помаленьку.

Оба умолкли. Слышно стало, как под столом тихо-тихо гудит крохотный холодильник. Секунды по одной просачивались сквозь невидимую клепсидру и утекали в бесконечность; неподвижно сидя на столе в люксовом номере непристойно дорого отеля, Лидия почти воочию видела их неумолимый ток. И впятеро быстрее сыпались прямо сейчас мгновения по другую сторону разлома. Точнее, в четыре целых и семь десятых раза, если округлять и рассматривать достаточно большие промежутки времени. Отец говорил, в пределах часов, дней и даже месяцев соотношение может серьёзно меняться…

– Зачем он тебя позвал? – спросил Кирилл, вырвав её из раздумий.

Лидия снова вздохнула.

– Я, собственно, это и хотела тебе рассказать. Помнишь, была раньше такая практика – выгнать подрастающего волхва в соседний мир на месяц-другой? В образовательных целях?

Кирилл многозначительно хмыкнул.

– Николай Иванович в этом плане поступил более чем гуманно.

– Да. Прочитал нам лекцию и предоставил право выбора, – Лидия невольно улыбнулась. Ох, как она волновалась перед тем, как впервые перешагнуть незримую черту! Отец был рядом, не оставлял её ни на миг в том коротком путешествии, и всё равно… – Так вот. У меня сейчас живёт юный волхв с той стороны границы. Его ученик.

Кирилл изумлённо вскинул брови.

– Рискуешь.

– Каждый чёртов миг своей жизни, – хохотнула Лидия. – Я вообще не могла себе представить, что он когда-нибудь возьмёт себе ученика. Как ты там сказал – профессиональные свойства характера?

– Я до сих пор не представляю, что ты когда-нибудь возьмёшь ученика, – Кирилл усмехнулся краем рта. – А жаль. Знания потеряются окончательно.

– Я, к счастью, не единственная волшебница даже в этом мире, – фыркнула Лидия. – Меня греет мысль, что все мы далеко не такие исключительные, как порой себе мним. Тем более, – настала её очередь усмехаться, – этот паренёк в десять лет умеет едва ли не больше, чем я. За будущее волшбы можно не волноваться.

– Контроль всем отделом впадёт в административную депрессию, если узнает.

– Не узнает, – Свешникова презрительно отмахнулась. – В кои-то веки можно порадоваться, что у нас есть статья о секретности.

– Лида, – Кирилл, насмешничая, укоризненно покачал головой, – не все твои свершения я способен прикрыть. Если тебя осудят по седьмой или, того хуже, по третьей…

– …Тебя растерзают твои же избиратели, – весело закончила Свешникова. – Не беспокойся, мне ничего от тебя не нужно. Это так, выговориться… Сам понимаешь – некому больше.

Кирилл обнял её за плечи – максимум, который он себе позволял вне постели. По коже мимолётно пробежало ласковое тепло.

– Это всё ненадолго, – умиротворяюще проговорил Авилов. – Пара месяцев – и можно будет вернуться к обычному уровню тревожности.

– Если бы! – проворчала Лидия, мягко высвободившись из-под его руки. – Что за упырей вы назначаете начальниками в безопасность? Мало вам нашего Чернова?

– Это лучшее, что мы сейчас можем предпринять, – серьёзно сказал Кирилл. – Безопасников надо держать в тонусе. Ты что, переживаешь за своего питомца?

– Нет, за наше сообщество.

– Оно потихоньку успокаивается, – Авилов неспешно пересёк комнату, взял с кресла брюки, придирчиво их оглядел на предмет помятостей. – Приходит в себя. Осознаёт, что бардак закончился, и начинает расслабляться. Именно поэтому нам нужна сейчас сильная безопасность…

– И клятвы, – презрительно бросила Лидия. – Клятвы, Кир! Задумайся хоть на секунду – принуждать соблюдать букву закона под угрозой смерти! Во что мы превратились?

– В нормальное управляемое общество, – с расстановкой произнёс Авилов. – Между прочим, могла бы сказать спасибо. Как только одарённые приучатся нормально себя вести, можно будет подумать и об отмене статей…

– Не нужно было их вводить!

– Это стандартная практика. В Европе везде так.

– Ну и что? Мы-то до каких пор будем бояться лишний раз чихнуть?

– Юпитер, ты сердишься, – с улыбкой сказал Кирилл, застёгивая на груди рубашку. Как и Лидия, он выглядел намного моложе своих лет – если не считать полуседой головы; это могло обмануть кого угодно, кроме них самих. – Не время для радикальных изменений. Но я подумаю, что можно сделать, – прибавил он, наткнувшись на её пламенный взгляд. – Только представь себе: пара-тройка поколений – и через разломы станут ходить целые экспедиции! Сугубо научные, хорошо образованные и прекрасно подготовленные морально…

– Экспедиции, – хмыкнула Лидия и соскользнула со стола. – Для начала перестать бы прятаться по кустам от минусов… и безопасников.

– От тебя любой безопасник сам первый спрячется, – миролюбиво заверил её Авилов. – Всё будет хорошо, Лид. В обозримом будущем.

Она лишь недоверчиво вздохнула ему в ответ.

– Горазды вы обещать, депутаты.

X. В огне

В Ясновых лесах самый воздух дышал спокойствием. Бледное осеннее солнце проглядывало сквозь поредевший полог листвы, золотило иссыхающую траву. Разливался средь деревьев протяжный птичий посвист. Здесь, к северу от Белогорода, пока ещё тихо. Из лесной чащи не видать, как втаскивают на белокаменные стены смоляные котлы, как тянутся в столицу подводы с зерном, а из неё – гружёные нехитрым скарбом телеги. И уж тем более не почуять отсюда дыма сожжённой Тайрады, не разглядеть окрасившихся алым вод Стриная, не услыхать свиста стрел и гула великих пожаров…

Престольный волхв утёр со лба испарину. Он-то всё видал и слыхал.

Драганов дом, небольшой и неприметный, притаился в самом сердце чащобы. Тихон знать не знал, ведать не ведал, жив ли до сих пор первый волхв Северных земель: три лета не появлялся старик в Белогороде, никаких вестей о себе не подавал. Жилище Драганово не казалось заброшенным – только то и давало престольному надежду, что явился он не зря. В солнечном свете искрились золотом обережные чары; не злые, только лишь для того, чтобы приглядывать за округой. Добрый, должно, знак.

Поднявшись на невысокое крыльцо, Тихон постучал в запертую дверь. Прислушался: ни звука. То ли чары, то ли некому отзываться.

Постучал ещё.

– Драган, – негромко позвал престольный, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не вложить в голос чаяние. А ну как не ко времени? – Отопри. То я, Тихон.

Ещё несколько мгновений всё оставалось недвижным, а потом Тихон услыхал, как заворочался в скобах железный засов. Драган стоял на пороге, такой, как прежде, да не такой. Будто погасло в нём что-то.

– Здравствуй, мудрый, – престольный согнул спину в низком поклоне. – Окажи честь – поговори со мною. Надолго не займу.

Драган оглядел его равнодушно и отступил от порога.

– Входи, раз пришёл.

Сквозь открытые окна в горницу лился солнечный свет. На полу – узорчатый ковёр, потерявший с летами краски; богатый дар, такие разве в княжеских палатах встретишь. На шестке потухшей печи – глиняный горшок с пустой кашей. Неужто негде волхву добыть себе мяса?.. Старик, не говоря ни слова, сел у стола. Дорожный посох его стоял, позабытый, в дальнем тёмном углу.

– Давно тебя не видать, – сказал Тихон и тоже сел. Из-за окон тянуло свежим ветерком. – Что ж не навещаешь нас? Али вовсе из дому не выходишь?

– Выхожу, коли зовут.

– Долг свой блюдёшь, стало быть, – престольный тайком перевёл дух. Значит, старик не лишился великой своей силы. Значит, есть ещё за что побороться. – А ученик твой где же? Не отпустил ли, нам не сказавшись?

– Не отпустил, – Драган качнул седой головой. – Странствует.

– За чертою?

– За нею. Ты почто пришёл, Тихон? Про Яра выспросить?

– И да, и нет, – честно отвечал престольный. – Сам разумеешь: нынче каждый из нашего племени на счету.

– Что ж? Неживых, что ли, много выплодилось?

Старик горько усмехался в бороду. Упрямец… Все они такие, нельзя иначе.

– Где война, там неживых всегда много, – сказал престольный. – Пищи им вдосталь, да и нас сколько гибнет под вражьим клинком…

– Я, Тихон, такие речи слушать не желаю, – отрезал вдруг Драган. На миг мелькнуло в его усталом лице что-то прежнее, неистовое. – Ты, как я, клялся в людские войны не мешаться. Хочешь преступить – дело твоё, а меня не тащи.

– Так то уж и не война, а побольше будет, – горячо сказал Тихон, подавшись вперёд. – Нас, вишь, за одно лишь Стридарово имя на устах, за один только дар жгут огнём и рубят калёной сталью. Не только мы поднялись: чародеи с нами, божьи люди, ведьмаки и ведьмы…

– Ишь как много вас! Так и без меня, стало быть, обойдётесь.

– Ты среди нас первый! – выпалил Тихон. Понадеялся уязвить упрямого старика, припомнил: – Друг твой давний, великий Ар-Ассан…

– …Один стоил сотни твоих подручных, – выплюнул Драган со злым презрением. – Не тебе его судить и не мне.

– Так и не суди, – престольный упрямо сдвинул брови, – а в память его встань на белогородских стенах, как он встал на амарейских.

– Я человечьи жизни отнимать не стану, – старик глядел теперь холодно, как на чужого. – Как бы ни повернулось. Ты, Тихон, молод, тебе не понять.

– Может, и не понять, – престольный сжал кулаки так, что ладоням стало больно. – Мне другое ясно: ежли мы руки марать не захотим, так Агирлан всю Ильгоду под корень вырежет. Кому мы нужны станем? Неживым разве?

– Воевать – дело князя.

– Горислав один не сладит. Сколько у него воинов – и сколько против него!

– Стало быть, боги так решили. Не след им мешать.

– Боги, может, хотят, чтоб мы чужакам отпор дали!

– Нам почём знать? – Драган медленно поднялся из-за стола. – Не бери на себя много, Тихон. Не тебе решать за всю Ильгоду.

Престольный тоже встал. Он был выше старика на полголовы; может, Драган и впрямь уж немощен, силою ли, телом, разумом…

– Верю я, что не страх в тебе говорит, мудрый, – негромко сказал Тихон. – И зла на тебя не держу. Когда вдруг вспомнишь впредь обо мне – зови, не откажу в помощи.

Драган только хмыкнул в ответ, ничего не сказал.

За окном беззаботно свистали лесные птицы.

***

Свадьба вышла невесёлая. Хоть и дало минувшее лето обильные урожаи, излишки все прятали впрок – на грядущее безвременье. Пировали без шума, без удалой попойки. Матушка расстаралась, раздобыла для Зимки пёстрые ленты и расшитое тесьмою платье; одной только невестиной красоте сердце и радовалось. Жених, молодой охотник Бажан, наглядеться не мог на свою суженую, без хмельного пьян был алыми её устами; прочие же всё больше думали про недобрые вести с востока, про будущие невзгоды и про разосланный по всей земле небывалый княжеский указ.

Про тот указ думала и Забавка – никак не могла перестать. Весь день поглядывала на Волка, который пуще всех нынче плясал и пел, играл на крикливой кленовой дудке, которую сам себе выстругал прошлым летом. Девок сторонился и хмельного не пил: помнил, что поутру уходить ему в Вихору, под княжеские знамёна. Разве годится он на войну? Разве не обойдётся без него наместникова рать?

Поздно ночью, когда молодых проводили шумной толпой в поставленный Бажановым отцом новый сруб, когда прибрали вместе с жениховыми сёстрами столы и разошлись по домам, Забава не выдержала – разыскала Волка. Ему, видать, не спалось нынче, и немудрено. Брат сидел на колоде возле поленницы, совсем один; в руках держал свою певчую дудку. Заслышав сестрины шаги, он поднял голову, улыбнулся утомлённо.

– Что ж выбежала? Простынешь.

Забавка виновато потупилась. Ночами уж и впрямь холодает, хоть дни ещё долгие, полные солнца. Скоро так не будет.

– Да вот ведь, – она дёрнула плечом, – не уснуть мне. Вчера, вишь, Зимка была ещё, а нынче уж нету…

– Где ж её нету? – посмеиваясь, сказал брат и похлопал ладонью по колену – иди, мол, садись. – Вон, через три дома теперь живёт.

– Она нынче жена мужняя, – грустно отвечала Забавка, устраиваясь у брата на коленях. Он был рослый, ловкий, красивый – совсем уж взрослый; не случись войны, небось, через лето-другое уже и сам взял бы себе жену. – Вдвоём останемся. Я да Ладмир.

– Так ведь матушка с отцом живы, дай им Матерь долгие лета.

– Ой, не зови её, не зови! – Забава заполошно всплеснула руками. – Пусть так и будет… Чтоб отец с матушкой… И тётка, и все…

Щекам стало горячо, покатились из глаз непрошеные слёзы. Забава уткнулась лбом брату в плечо. Он ласково потрепал её по волосам. С тех пор, как Яр ушёл с волхвом, у Волка искала она утешения и защиты; пусть не был он горазд ввязаться в драку или шальным словцом приласкать обидчика, но всегда утирал ей слёзы и знал, что сказать, чтоб облегчить ей душу. А сейчас молчал. Долго молчал, пока она ревела; как унялась немного, сказал тихо:

– Ты не печалься, Забавушка. Оно всё своим чередом идёт, как богами завещано. Что Пряха спряла, того не изменишь – так и горевать тогда незачем.

– А матушка не так говорит.

– Матушка храбрая, – рассудительно сказал Волк. – Боги её любят. Смотри на неё, сестричка, ума набирайся. Глядь, скоро уж сама пойдёшь от летних огней…

Забава испуганно замотала головой.

– Мала я ещё!

– Мала-то мала, а коса уж вон какая, – Волк усмехнулся, поймал за кончик цветную ленту. – Красавица ты, Забава. Муж пуще жизни любить станет.

– Не надо мне того, – горячо прошептала Забавка. – Мне бы, братец, знаешь как? Чтобы всё назад возвернулось. Чтоб мы все вместе были, чтоб бабушка… – она запнулась, проглотила вставший в горле ком. – Чтоб волхв тот не приходил никогда вовсе. И наместник чтоб тебя не звал…

– Так уж не будет.

– Знаю, – она отстранилась, смахнула с ресниц горькие слёзы. – А что, правду говорят, что с княжьим войском сам престольный волхв пойдёт?

– Кто ж его знает? Может, и правду.

– А с ним – все волхвы ильгодские, сколько их есть?

– И так может быть.

Забава помолчала, кусая губы. Говорят, если вслух чаяние высказать, ни за что не сбудется. Но то ведь не чаяние – просьба… Взглянув брату в глаза – серые, нездешние, как у матери – она тихонько, так, чтоб не услыхала нравная Пряха, шепнула ему:

– Ты, ежли вдруг Яра встретишь, скажи ему… Скажи – Забавка за ним скучает. Пусть придёт. Хоть на лучинку… Им, волхвам, несложно ведь…

Волк, обещаясь, склонил голову.

– Скажу, сестрица. Скажу.

– Ежли вы там вместе будете, так оно легче…

– Правда, легче.

– А как кончится, так вместе и вернётесь…

– Вернёмся.

Она смолкла, успокоенная его уверенным голосом. Что ж, с богами и впрямь не поспоришь. Только и можно, что молить Пряху, чтоб приберегла их ниточки, не вплетала в чёрное полотно… Звёзды на небе горели нынче ярко, как только осенью и бывает. Над Заречьем висела сонная тишина. Даже и не верится, что где-то звенят мечи и свистят стрелы; что вовсе что-нибудь есть за высоким частоколом. Хорошо б оно так и было…

С утра Забава взобралась по узкой лесенке на высокие мостки у ворот – проводить уходивших по Вихорской дороге. Она не одна там была; кому хватило духу, тоже залезли на частокол, подновлённый за лето свежими брёвнами. Рядом стоял братец Ладмир; его, старшего сына, пощадил княжеский указ. Льняную Волкову макушку Забавка долго видела среди остальных, покуда не вильнула дорога меж холмов, не увела брата прочь, в далёкую Вихору. Тогда люд стал расходиться с мостков – кто молча, кто с тихой молитвой. Забава не ушла. Долго ещё стояла, глядя на пустынные луговины, на одетые золотом леса.

Мстилось ей, что все, кто ушёл, тою же дорогой идут назад. К ней. К тихому, скромному её счастью.

***

Он давно уж знал, что в лесах объявились чужие. Обережные чары звенели повсюду весенней капелью; как бы ни таились незваные гости, им не под силу обойти незримое тонкое кружево. Было их много, шли с четырёх сторон – видать, знали, на кого ведут охоту. Драган не спешил выходить им навстречу. Ждал.

В распахнутые окна, оставленные с лета пустыми, задувал холодный предзимний ветер. Загляни кто в дом, подумал бы, что тут никто не живёт. Уйди сейчас волхв – так и искать не станут: решат, давно помер сам… Нехитрое дело: в несколько шагов сквозь чары убраться на дальние берега северных морей, жить там, как крачка, в скалах, прячась от человека и от дикого зверя. Можно и так, да только незачем.

Драган тяжело поднялся с лавки, взял в руки посох. Хромая, спустился из горницы, вышел на крыльцо. Вспомнилось вдруг: на дворе лето, сам он стоит вот так же в дверях, глядит, посмеиваясь, как Яр силится совладать с нравными чарами – приподнять над землёй тяжёлую колоду вместе с воткнутым в неё топором. Славно вышло, что он хоть под самый свой закат взял мальца в обучение. Славно и то, что степнякам до парнишки теперь не добраться. Пусть не вышло, как задумывал: за минувшие лета война не унялась, лишь разгорелась сильней; но через холодную черту чужим не шагнуть. Хоть за то душа спокойна.

Может, теперь и обошла бы старика стороной нечистая смерть. Старые вины его все канули в прошлое, а новых уж не будет. Станут теперь говорить, что, дескать, первого волхва Ильгоды погубили Агирлановы свирепые воины – сожгли дотла, как со всеми делают. Пусть. Дело его теперь – так уйти, чтоб недоброго следа наверняка за ним не осталось.

Невысокие проворные тени скользят меж обнажённых деревьев. Думают, он не видит. Крикнуть, что ли, чтоб ушли подобру-поздорову?.. Нет, толку не будет. Да и ему всё равно… Пусть уж Тихону полегче станет в отчаянной его затее. Тяжело опершись на посох, Драган медленно поднял руку, раскрыл ладонь. Словно бы солнце ворвалось в пасмурный день. Заплясали на стволах блики от волшебного пламени, коснулся кожи неистовый жар. Сколько раз выпускал он на волю струившийся по жилам огонь, сколько раз приносил свет во тьму, щедро делился своею силой с теми, кого защищал долгие лета! Жаль прощаться – да прощаться ведь всегда жаль. Свистнула мимо стрела, вонзилась в бревенчатую стену слева от крыльца. Промахнулся, болезный. Испугался…

Ежли быстро смекнёт, так бояться-то ему нечего.

Драган собрал зыбкое пламя в горсть и швырнул себе под ноги.

Едва только огонь коснулся кожи, едва опалил человечью плоть, как холодный ветер мигом выстудил в жилах кровь. Ненадолго – до тех лишь пор, как всё вокруг охватило пламя. Чтоб вернуться неживым, надо умереть волхвом; того с ним не будет. К боли Драган давно приучился быть равнодушным, да и длиться ей считанные мгновения. Цепочка, раскалившись, ожгла ему шею; он сжал в кулаке оберег, чувствуя, как бессильно гнётся под ногтями зачарованное серебро. Показалось на миг, что камушек ласково потеплел в ладони. Стало радостно – как бывало прежде, многие лета назад.

На всё воля богов.

Отпущенное на волю пламя хлынуло во все стороны. Вмиг поглотило маленький бревенчатый дом, взвилось ввысь до низких серых небес, перекинулось на мёрзлую сухую траву, на чёрные древесные стволы. Чужаки пытались бежать, да деться им скоро стало некуда: всюду полыхал невиданный пожар, стократ свирепее, чем те, что изничтожали непокорные ильгодские города. Девять долгих дней, девять долгих ночей горели Ясновые леса; зарево видать было и из Белогорода, и из далёкой Черны, и с высоких южных холмов, где стоял теперь Агирлан. Тогда лишь утихло пламя, когда ему не осталось пищи; за собою оставило оно почерневшую землю, укрытую мелким седым пеплом – будто снег выпал прежде срока.

А на следующий день первая горящая стрела прочертила небо над посадами Белогорода.

***

За окном танцевали снежные хлопья. Они неспешно кружили в плотном вечернем сумраке, празднично отблёскивали в свете уличных огней и автомобильных фар. Там, за стеклом, соткался из света и тьмы призрак опустевшего к позднему часу кабинета; казалось, снег заметает заваленные бумагами столы и потёртый серый линолеум. В мягком вечернем безмолвии умиротворяюще тикали часы.

Лидия встрепенулась, сбрасывая уютные зимние чары. Надо заканчивать отчёт, а вместе с ним и рабочую неделю, и с чистой совестью нырять в законные выходные. В центре сейчас красиво; можно напоследок погулять по празднично убранным улицам, полюбоваться на новогодние ёлки. До окончания оговорённых Драганом двухсот дней – чуть больше недели. Вопреки собственным ожиданиям, Лидия по этому поводу слегка грустила. Мальчик – умница, несмотря на скверный характер. Маленькая любознательная душа, способная со временем развиться в достойную личность. Пожалуй, она рада будет видеть Яра в гостях, когда он закончит обучение и сможет пересекать границу по своему желанию…

На столе требовательно заверещал телефон. Лидия не глядя потянулась за трубкой. Вечером в пятницу – вряд ли по рабочим вопросам. Настаёт пора предновогодних встреч, вот-вот посыплются приглашения на всевозможные вечера; на сей раз ей, безусловно, будет чем поделиться за бокалом шампанского. Исключительно среди своих.

– Здравствуй, – негромко сказал Кирилл. – Найдёшь минутку сегодня вечером? У меня здесь небольшой сюрприз.

– Какого рода? – поинтересовалась Лидия, лениво пакуя отчёт в письмо для Чернова. – Вообще говоря, на вечер у меня планы. Урок теоретической магии, немного чревоугодия и, если получится, горячая ванна.

– Выдели, пожалуйста, полчаса, – настойчиво попросил Авилов. – Кое-кто очень хочет с тобой увидеться.

– Ну, раз ты так говоришь, – протянула Свешникова и поднялась из-за стола. – Куда бежать?

– Ты ещё в Управе? Спускайся на парковку, Андрей тебя встретит.

Андрей, надёжный и безотказный, и впрямь ждал её у неприметной чёрной машины. Лидия мельком оглянулась на собственную – нужно будет потом забрать – и через гостеприимно распахнутую заднюю дверь нырнула в пахнущий кожей салон. Спрашивать, куда лежит путь, бесполезно; можно разве что непринуждённо поболтать с водителем, чтобы не оставлять ненужного впечатления, будто ей тоскливо или тревожно. Расцвеченная вечерними огнями Москва неторопливо поплыла мимо окон. Пробки уже расползлись, но в такой снегопад гонять и впрямь не стоит… Впрочем, где-то возле Бульварного кольца Андрей всё же прибавил ходу – должно быть, его коллега, везущий таинственный сюрприз, уже подъезжал к точке рандеву. Лидия утомлённо прикрыла глаза. У Кирилла будет полчаса, не больше. Странно, но она привыкла к этому необычному чувству – спешить домой…

В приватной комнатке, полной табачного дыма, царил полумрак, но «сюрприз» Лидия легко узнала. Неугомонный Юрочка Подлесный, вечная головная боль московской волшебной братии, сидел на бархатном диванчике и нервно смолил, судя по горке окурков в пепельнице, уже далеко не первую сигарету; ало тлеющая точка тревожно плясала между его пальцев. Кирилл расположился через стол, напротив него. Оба молчали; оба повернули головы при её появлении. Лидия вежливо улыбнулась и закрыла за собой дверь – на замок и на сигнальные чары. Внутри комнаты, кроме клубов сизого дыма, висело заклятие тишины.

– Добрый вечер, Кирилл Александрович, – Свешникова уважительно кивнула господину депутату, затем обратила взор к Юрочке. – Здравствуйте, Юра. Что на этот раз?

Подлесный разинул было пасть, однако Кирилл жестом велел ему помолчать. От Лидии не укрылась перемена в настроении Авилова: по телефону он говорил почти весело, сейчас же был сдержан и сосредоточен. Должно быть, его беспокоил мрачноватый вид Подлесного. Ему положено переживать; всё-таки все они – его подопечные, включая непутёвого Юрочку, способного на ровном месте устроить апокалипсис.

– Присоединяйтесь к нам, – Кирилл шевельнул пальцами, предупредительно выдвигая для гостьи кресло. – Вина? Или, может, чего-то покрепче?

– О нет, моя голова нужна мне трезвой, – Лидия холодно рассмеялась. – Воды, если позволите.

Запотевшая стеклянная бутылочка изящно взмыла над пустым винным бокалом. Если Кирилл находит уместным щеголять мастерством, значит, не всё так плохо. Благосклонно улыбнувшись собеседникам, Лидия поднесла бокал к губам; вода дышала зимней стужей, словно талый снег.

– Итак, господа, ради чего вы меня вызвали с любимой работы? – посмеиваясь, спросила Свешникова. – Желать счастливого нового года ещё рановато.

Подлесный неопределённо хмыкнул.

– Кому рано, кому поздно. Всё в мире относительно.

– Тонкое наблюдение, Юрий.

– Наш друг буквально недавно предпринял короткое путешествие, – дипломатично встрял Кирилл, – и наотрез отказался делиться впечатлениями без вашего, Лидия, присутствия. Теперь, надеюсь, нет препятствий раскрыть подробности?

– Никаких препятствий, – выплюнул Юрочка и яростно вдавил окурок в пепельницу. Просительно взглянул на Кирилла, вытянул новую сигарету из предложенной пачки и поджёг прикосновением пальца. Сам Авилов, как всегда, в присутствии Лидии воздерживался от курения. – Там лютый ад. Форменное монгольское нашествие. Эти степные черти жгут к лешему всё, что попадается по пути. Нашего одарённого брата убивают без вопросов, где нашли – там и порешили. Я был у Благоуханного залива – одни руины, камня на камне не осталось…

Лидия осторожно поставила бокал. Благоуханный залив… Ласковые прибрежные воды, кипарисовые рощи, невесомые, словно из солнечного света сотканные беломраморные дворцы Амареи… Ей всегда казалось, что лукавые ксаары способны договориться с кем угодно. Как же они допустили войну?

– С чего вдруг? – мягко поинтересовался Кирилл. – Кто-то согнал с насиженного места?

Подлесный поморщился и брезгливо взмахнул сигаретой.

– Леший их знает. Я в политике не разбираюсь. Может, жрать стало нечего, может, чума какая-нибудь… Много им, дикарям, для счастья надо?

– Вы удивитесь, узнав, как мало нужно для счастья вам, – процедила Свешникова.

– А я и не спорю, – угрюмо хохотнул Юрочка. – Я как-то вдруг очень хорошо понял, насколько мне дорога моя никчёмная жизнь. Примерно в тот момент, когда начали рушиться стены Белогорода.

Лидия подалась вперёд.

– Белогорода?

– Именно, – Подлесный невесело кивнул, избегая встречаться с ней взглядом. – Так что и вам тоже не стоит сейчас туда соваться. Пусть успокоятся…

Не стоит соваться!.. Ровно это и следует сделать! Напрямую прыгнуть не выйдет – слишком далеко потом бежать по заснеженным полям; придётся вернуться к Управе за машиной… Лидия беспомощно оглянулась на Авилова и наткнулась на строгий предостерегающий взгляд. Надо успокоиться. Опрометчивость никому ещё не пошла на пользу.

– Вот, принёс, – Юрочка порылся в кармане и положил на стол крохотный тряпичный кулёк. – Чтоб вы себя не утруждали. Ваша ведь штучка, да?

Лидия нетерпеливо шевельнула в воздухе пальцами, заставляя замызганную ткань развернуться. Тусклый свет скользнул по оплавленному серебру, по уродливым белёсым бороздам на безжизненном камне. Лидия качнула головой, словно надеялсь, что от этого наваждение рассеется и обвитый серебряной проволокой сапфир окажется каким-то чужим, незнакомым амулетом. Медленно, через силу она протянула руку, сомкнула пальцы на цепочке. Вещь – всего лишь вещь. Пусть и бесценная… теперь…

– Очень качественные чары, – услышала она мягкий голос Кирилла. – Это ведь следы волшебного пламени.

– Уж не знаю, что там такое случилось, – быстро проговорил Подлесный. – Честное слово. Никто не в курсе, сказали только, что был большой пожар…

Они продолжали говорить – Лидия слушала вполуха. Металл понемногу нагревался от тепла её ладони; уснувшие в нём чары уже не спорили с законами физики. Эта пара «путеводных звёзд» больше не зажжётся. Духу не хватит их продать, а носить вторую подвеску теперь некому. Двое упрямцев… Почему он ни о чём не сказал? Почему она, распоследняя дура, не заметила, не спросила? Как это мадам Свешникова, привыкшая подмечать за собеседниками каждое неосторожное движение брови, даже не задумалась, почему Драган вовсе решился послестольких лет молчания призвать её на помощь? А он звал на помощь, хоть и не стал связывать её прямой просьбой. Он знал, как дорого иной раз стоит выбор…

– Лида, – Кирилл осторожно коснулся её плеча. Значит, Подлесного он уже выпроводил; значит, они одни. – Может, всё же вина?

– Или чего-то покрепче, – она выдавила кривую усмешку. – Мне, знаешь, никогда прежде не хотелось напиться до беспамятства.

– Ты не любишь терять сознание, – заметил Кирилл. Поднялся на ноги, беспокойно измерил шагами тесную комнатушку. Нервничает? Он? – Впрочем, обстоятельства… «Курвуазье»?

Лидия тихо рассмеялась и откинулась на мягкую спинку кресла. Покачала тяжёлой головой. Растрепавшиеся пряди раздражающе мазнули её по щекам.

– Нет, Кир, ни в коем случае! Здравый ум и твёрдая память мне ещё нужнее, чем полчаса назад. Чем вообще когда-либо.

– Лида…

– Заткнитесь, господин депутат, – она закрыла глаза и прижала к лицу ладони, пытаясь взять себя в руки. – Вы представить себе не можете, с какой неподражаемой идиоткой имеете дело.

– Лида, жизнь продолжается.

– Вот именно! – она позволила невесёлому смеху сорваться с губ. Не истерическому, о нет; для этого она слишком хорошо владела собой. Обескураженный Авилов, пытающийся думать одновременно о её душевном равновесии и о том, что значат Юрочкины новости для сообщества, в самом деле был смешон. – Вот именно, Кир, жизнь продолжается, чтоб ей пусто было…

Он встревоженно вскинул голову.

– Ты ведь не собираешься…

Лидия бросила на него презрительный взгляд. И этот человек считает, что хорошо знает её!

– Я собираюсь делать то, что должна, – чеканя каждое слово, произнесла Свешникова. – И именно поэтому – никакого «Курвуазье». Может, потом, – смягчив тон, прибавила она, – когда схлынет. Устаканится. Выровняется до приемлемого положения… Я запрусь на кухне глубокой ночью, чтобы никто не видел, и буду вульгарно напиваться до потери пульса. А после мы обсудим… политические… перспективы…

– Оставь. Я могу помочь.

– О да, – она холодно улыбнулась. – Да, разумеется, ты поможешь. Ты, как всегда, прикроешь мои невинные шалости. Так, чтобы твоё имя нигде не фигурировало. Иначе расстроится электорат… Хочешь, я с тобой поцапаюсь на дебатах? Заверим сообщество в нашем глубоком антагонизме… Успокоим Маргариту Анатольевну…

Услышав имя жены, Кирилл досадливо поморщился.

– Лида, ты не в себе.

– Нет, я продумываю варианты. В любом из них мне нужно поскорее попасть домой, – твёрдо заявила Лидия. – Можно злоупотребить твоей добротой и временем Андрея? Боюсь, в нынешнем состоянии я промахнусь на плюс-минус километр.

Кирилл долго молчал. Дольше, чем предполагала любая вежливость.

– Ты уверена, что стоит? Прямо сейчас? – тихо, со значением спросил наконец Авилов. – Может быть, не надо пороть горячку?

Лидия насмешливо хмыкнула.

– Не пороть горячку, а играть на опережение. Кир, я в состоянии сообразить, что счёт пошёл на часы. Что-то случится, – она до боли в пальцах сжала подлокотник кресла, – обязательно случится, скорее рано, чем поздно. Мы должны быть готовы.

– «Мы»? – сумрачно переспросил Авилов, глядя на неё исподлобья. – Ты и мальчик?

– Как минимум. Как максимум – мы все. Сообщество. Люди.

– Лида, за подобные намёки я сажал по первой статье!

– А меня не тронешь, – она горько усмехнулась. – Потому что я безвредна. Меня почти никто не поддерживает. После того, что творилось в сообществе, всем нравится твёрдая рука и мнимое спокойствие… Расслабься, – Лидия поднялась на ноги, кончиками пальцев оперлась о стол в поисках равновесия. Авилов по-прежнему недобро хмурился. – На глобальную катастрофу я не претендую, разбирайся с ней сам, на здоровье. А со своей маленькой я справлюсь.

Авилов бросил буравить её взглядом и утомлённо вздохнул.

– Можешь на меня рассчитывать. Андрей тебя отвезёт.

Ей следовало бы подготовиться, подобрать слова, продумать, что нужно сделать прямо сейчас и что – чуть позже. Не получалось. Взгляд бессмысленно скользил по одетой праздничными огнями Москве, стремительно проносившейся мимо. В меру счастливой, в меру благополучной. Могли бы здешние минусы взять в руки автоматы и пойти расстреливать каждого одарённого на своём пути? А если бы узнали вдобавок, что некоторые способны играючи вложить в чужие головы любую мысль на своё усмотрение?

Она боялась ответа на этот вопрос.

Квартира встретила её уютной тишиной. Свет горел только в гостиной. Вольготно устроившись на диване, Яр разглядывал атлас звёздного неба. Атлас был большой, красочный, с гравюрами из «Уранометрии» и «Уранографии»; едва ли не единственная в доме книга, где иллюстраций больше, чем текста. Мальчику придётся заново учиться читать…

– Здравствуйте, – Яр, завидев её, подобрался, бережно положил книгу на колени. Выговор его всё ещё навязчиво напоминает об Ильгоде, хоть юный гость и подражает Лидии со всем присущим ему старанием. Тех, кто ступал за черту, так не обмануть. – Долго вы нынче.

– Сегодня, – бездумно поправила Лидия, опускаясь на край дивана. – Сегодня, а не нынче. Так говорят.

Он молча кивнул. Принял к сведению. Мальчик потрясающе быстро учится – или, вернее сказать, приспосабливается; это хорошо, это поможет… Мёртвая «путеводная звезда» впивалась в кожу сквозь тонкую ткань кармана. Надо было сначала её убрать… И снять свою… Не отвлекало бы от разговора…

– Ярослав, – с нажимом произнесла Лидия. Мальчик бросил на неё настороженный взгляд исподлобья: привык, что дома в угоду упрямцу она зовёт его подлинным именем. – Мы договаривались через неделю поехать к разлому. Планы придётся поменять.

– Мне раньше возвращаться нельзя, – сердито напомнил Яр. Смотрел он на Лидию, но ладонью придерживал в книжке страницу, которую изучал последней; из-под его пальцев выглядывал хвост небесного Дракона. – Двести дней…

– Нет-нет. Не раньше, – быстро сказала Свешникова. Она так и балансировала все минувшие полгода на краю его доверия, спасаясь подчас исключительно благодаря напутствию Драгана. – Напротив. Вам придётся здесь задержаться.

– То ещё почему?

Вскинулся, возмущённый ещё больше, чем пару мгновений назад. Страшно не любит, когда что-то идёт не так, как ему хочется. Прямо как Авилов, а того ей никогда не удавалось переупрямить…

– Обстоятельства изменились, – осторожно сказала Лидия. – В Ильгоде сейчас… опасно. Там война. Возвращаться сейчас – крайне неосмотрительно.

Яр наморщил лоб, соображая. Леший бы побрал эту его склонность на всё иметь своё суждение! Почему прямо сейчас он не может побыть обычным послушным ребёнком, для которого слово взрослого – закон? Если он заартачится, ей может и не хватить душевных сил, чтобы настаивать на своём…

– Так Драган повелел? – мрачно спросил Яр.

Лидия невольно вздрогнула. Эту часть разговора она хотела отложить на потом. Не очень далёкое «потом» – иначе не получится.

– Драган мёртв, – чужим голосом проговорила Лидия. Ладонь сама собой потянулась к карману – удостовериться, что покорёженная подвеска по-прежнему на месте, не развеялась, как дурной сон под утренними лучами. – Враги… враги его погубили. Вам нельзя возвращаться.

Яр вскочил на ноги. Тяжёлый альбом с глухим стуком упал на ковёр, беспомощно раскинув пёстрые страницы. Мальчишке было всё равно.

– Умер? Драган умер? – тихо переспросил он, пытливо заглядывая ей в лицо. Чёрт возьми, он ведь в точности знает, о чём спрашивает! Он видел смерть; хуже того – видел и наяву, и во снах, навеянных гибельными чарами нежити… – То правда? Не врёте?

– Правда, – сдержанно ответила Лидия. Слово отозвалось в груди потаённой болью. – Сядьте, юноша. Нам нужно многое обсудить…

– Мне надо вернуться, – перебил Яр. Он был бледен, смотрел в пол, решительно хмурил брови. – Домой мне надо. Ежли Драгана теперь нет…

…То он теперь полноправный волхв. Вряд ли мальчик вспомнил сейчас об этом, а следовало бы. Какой он всё-таки ещё маленький! Толком не научился ни думать, ни прятать чувства, ни спорить на равных с бедами и невзгодами… Может, и не научится никогда.

– Сядьте, – приказала Лидия, не повышая голоса. – И держите себя в руках. Прямо сейчас вы никуда не пойдёте. Вы дали клятву провести здесь двести дней. Какой от вас будет прок, если вы лишитесь способностей, едва перейдя через разлом?

Яр смотрел на неё, как на врага. Она и была сейчас его врагом – заодно со здравым смыслом.

– Зря я её дал, – глухо сказал мальчик, не сводя взгляда с лица Лидии. – Ежли б нет… Ежли б я там был… Я б сумел…

– …Закончить точно так же, – отрезала Свешникова. – Включите голову, юноша! Вы оба оказались бы заложниками запретов. Драган отослал вас сюда, чтобы ни вам, ни ему не пришлось выбирать между своей и чужой жизнью.

А она, дура, не догадывалась. Сердилась на маленького гостя за упрямство и своеволие, тайком радовалась, когда её родному миру удавалось чем-нибудь всерьёз его удивить, хвалила за быстрый ум, рассказывала о здешней истории, о науке и о магии – и не думала даже, что каждый день, каждый час спасает ему жизнь. Что ж, теперь она станет делать это осознанно. Не только из чувства долга и закреплённого клятвами человеколюбия – в память о погибшей «путеводной звезде».

– Сядьте же! – повторила Лидия раздражённо. Яр, не соображая, что делает, повиновался. – Вы остаётесь здесь. Это не обсуждается.

– До того, как настанет срок.

– До того, как я решу, что вы достаточно самостоятельны, – непререкаемым тоном заявила Лидия. – Не поддавайтесь безрассудству, молодой человек. В этом нет смысла.

– На что мне тот смысл! – запальчиво выкрикнул Яр и вновь вскочил, сжимая кулаки. – Я обещался… Мне вернуться надо! Драган меня затем учил, чтоб я жизнь от нежизни берёг, а не… не на чужбине от своей доли прятался! Умения мне хватит, уж не бойтесь, Лидия Николаевна!

– Не сомневаюсь, – холодно отрезала Свешникова. – Против нежити вы чудо как хороши. А против человека? Что вы намерены делать с отрядами вооружённых захватчиков? Заглядывать в глаза каждому по очереди? Или, может, смиренно смотреть, как они убивают ваших соплеменников, потому что тронуть живого не имеете права? Поделитесь планами, будьте добры!

Она отчитывала его, как провинившегося лаборанта, с той лишь разницей, что на благополучие всех в мире лаборантов ей было плевать. Сейчас, когда Яр глядел на неё зло и растерянно, не способный ни достойно ответить, ни сдаться без боя, ей впервые стало по-настоящему жаль его. Лидия не могла изобрести другого способа заставить его думать, хоть ей самой и хотелось кричать, заламывать руки и рыдать в голос. Наверное, юный волхв возненавидит её со всей своей наивной непосредственностью. Пускай. Доживёт до совершеннолетия – простит.

– Вам велено было меня слушаться, – напомнила Лидия. Голос её звенел, как перетянутая гитарная струна. – Извольте. Во-первых, вы немедленно успокаиваетесь и прекращаете пороть чушь. Во-вторых, со всем доступным вам прилежанием впредь выполняете мои указания, какими бы невозможными они вам ни показались. Наши законы весьма строги; вы совершенно точно не захотите подпасть под их карательное действие…

– Плевать мне на ваши законы!

– К сожалению, им на вас не плевать, – она горько поджала губы. Всё, как вы хотели, Кирилл Александрович: послушное и управляемое общество. – Вам многому предстоит научиться. Идите сюда.

Он нехотя привинулся на полшага – формально исполнил указание. Лидия вздохнула и, расстегнув шёлковую манжету, протянула ему руку.

– Я до сих пор ни разу не брала себе ученика, – доверительно поделилась она, изобразив на лице подобие улыбки. – Поэтому, если что-то пойдёт не так, не судите меня слишком строго. Ну же, не бойтесь!

Яр демонстративно спрятал руки за спину.

– У меня есть уже наставник. Другого не надо.

– У вас больше нет наставника, – тихо ответила Лидия. Сморгнула набежавшие вдруг слёзы. – Прекратите упрямиться, юноша. Если вы до сих пор не поняли, я желаю вам исключительно добра.

Он, помедлив, неуверенно взялся за её запястье. Клятва чем-то сродни передаче жизненной силы: тоже действует только через прямое прикосновение и тоже требует, хоть на миг, абсолютного доверия. Взглянув подопечному в лицо, Лидия слегка улыбнулась и неторопливо заговорила:

– С этого дня беру вас, Яр Зарецкий, в ученики и обязуюсь передать вам все необходимые и положенные по закону знания в области теоретической и прикладной магии. Принимаю на себя ответственность за все ваши деяния, связанные с магическим даром, до ближайшего из событий: получение вами удостоверения об уровне способностей, добровольное расторжение клятвы, ваша смерть либо моя смерть.

Она намеренно не стала упоминать о волшбе. Пусть будет у них эта лазейка, тем более что тестирования на этот случай магконтроль ещё не изобрёл. Едва Лидия замолчала, Яр выпустил её руку и отвёл взгляд. С ним чудовищно трудно – и в то же время очень легко, если вдруг их стремления совпадают… Что ж, самое важное сделано; пусть погорюет об утраченной свободе, а она пока займётся организацией легенды.

– Как зовут вашего отца?

Яр вскинул голову, непонимающе на неё воззрился.

– То ещё зачем?

– У нас в ходу отчества, – спокойно напомнила Лидия. – Лучше будет, если мы подберём что-то похожее на… настоящее.

Он бы наверняка заспорил, будь у него на то настроение. Сейчас же лишь зыркнул на неё исподлобья и проронил безо всякого выражения:

– Ладмир.

Лидия задумчиво закусила губу. Почти как Владимир. Мужа Ниночки звали Владиславом… А сына – Васей, и он был постарше на пару лет. То есть был бы… Впрочем, кто из бумагомарак станет разбираться? Достаточно будет скормить им трогательную историю о племяннике, который чудом спасся из пожара и случайно нашёлся в захолустном детском доме, уже привыкший к данному там имени. Для въедливых паспортисток есть ментальная магия, для любопытствующих знакомцев – выдуманные душещипательные подробности. Правда, придётся дурить голову ещё и управской канцелярии: ни в коем случае нельзя, чтобы в карточку внесли первую категорию по потенциалу. Единица подразумевает умение слышать зов по имени, это готовое разоблачение. Что ж, допотопные детекторы, которые следовало заменить лет двадцать тому назад, обмануть несложно. Хуже будет потом, в момент присяги…

– Завтра займусь документами, – вслух сказала Лидия, застёгивая манжету. – Хорошо бы успеть до праздников… Пойдёмте, юноша, на кухню, – вздохнула она и на миг устало прикрыла глаза. – Попьём чаю с конфетами, поговорим о чём-нибудь интересном. Хотите, я вам расскажу, как устроены звёзды?

Позабытый атлас, повинуясь её жесту, неторопливо взмыл в воздух, раскрылся на странице с созвездием Дракона и аккуратно лёг на журнальный столик. Яр рассеянно проследил за ним, понуро качнул головой.

– Не хочу. Скажите лучше, что дальше будет.

– Пока не знаю, – Лидия слабо улыбнулась и поднялась на ноги. – Разберёмся по ходу дела. Чёрный или зелёный?

Яр ничего не ответил, но покорно поплёлся на кухню. Лидия поспешила следом. Сколько у них времени? Что случится, когда именно и в каком масштабе? Каков шанс, что правда однажды выплывет на поверхность?.. Авилов в случае фиаско не станет за неё вступаться. Одно дело – в своих и его интересах тихонько таскать через государственную границу всякие нужные для дела артефакты, и совсем другое – открыто и нагло идти против его драгоценных законов…

В одном можно не сомневаться: брать её под стражу совершенно точно будет не Верховский.

XI. Незваные

Чёрные птицы кружат над белым снегом. Высится над бескрайним пустынным полем обугленный остов маленькой крепости, ветер приносит от него едкий запах гари. Идти тяжело; ноги увязают в высоких, по колено, сугробах, отказываются повиноваться. Конца-края не видно равнодушной белой пустоте. Бросить бы тщетные усилия, упасть в пушистый снег и забыться… Но нельзя. Нельзя, потому что снег густо перемешан с пеплом. Вот небывалый порыв ветра разметает его с пути, и из-под белого покрывала проступает голая бурая земля. Будто бы кровью политая. Будто бы…

Кто-то неласково встряхнул Митара за плечо. Он сел рывком, едва не столкнувшись лбами с наставником. Несмотря на холод, рубаха липла к телу, насквозь мокрая от пота. Гарью тянуло от огонька, пляшущего над быстро прогорающим хворостом; злою зимой, посредь мёрзлого леса, никак без него не обойтись. Митар потянулся к пламени. Сил у него не хватало, чтобы согреться.

– Опять Летица снилась? – глухо спросил Ергол, глядя на него исподлобья.

Митар кивнул, не в силах вымолвить хоть слово. Сколько дней прошло, как осталась позади мёртвая крепость? Гнали их оттуда горожане, гнали, а всё одно степняки, как пришли, разбираться не стали, где чародеи, а где – простой люд… И на помощь-то кликнуть было некого. Молва донесла, что всё Тихоново воинство полегло у стен Белогорода. Только и осталось теперь, что идти заснеженными равнинами к краю мира. Ергол говорил – за чертою лучше. Там никто убивать не станет…

– Пригляди за огнём, – велел волхв, с трудом поднимаясь на ноги. – Пойду посмотрю, не помер ли кто.

Он каждую ночь так делал. Среди тех, кто шёл с ними от Летицы и кто прибился в дороге, мало было дважды живых, а все прочие от невзгод и холодов тяжко болели и, случалось, не просыпались после привала. Одно лишь волшебное пламя и было способно побороть жестокий мороз, разогнать в жилах стынущую кровь, да только на всех его не хватало. Митар давно перестал считать, сколько погибло в пути. Одно он знал точно: до края мира осталось от силы полдня пути. Уж завтра настанет им спасение… Тем, кто дойдёт.

Вернулся Ергол, уселся у огня, ничего не сказав. Добрый знак. Стало быть, все живы; хорошо бы так к утру и осталось. Беззвучно, одними губами Митар принялся шептать молитву. Если боги не пожелали спасти Ильгоду, то, может, хоть над ними сжалятся?

Они двинулись в путь, как только забрезжил рассвет. Шли лесами, обходя открытое всем ветрам поле; впереди – пятеро волхвов, чтоб наверняка не сбиться с верной дороги, следом – немногочисленные одинокие, а уж после – все остальные. Колдуны, ворожеи, чародеи и чародейки; разве вот божьих людей не было. Тем от священных мест уходить не след. Болела раньше за них душа, да давно устала. Митар упрямо месил ногами смёрзшийся снег – точь-в-точь как в недобром сне. Он мог бы одним взмахом руки разметать с дороги и сугробы, и бурелом, и непролазные заросли, но берёг силы. Боялся не дойти. Вот до чего съёжилась прежняя его надежда – что наставник уведёт подальше от беды, от войны, от престольного волхва, дерзнувшего воспротивиться клятве. Сделавшийся с недавних пор немногословным Ергол молча шёл вперёд, словно бы вовсе не замечал, как тяжело даются ученику торопливые шаги. Здесь ещё слишком далеко, чтоб его тянула к себе холодная черта; стало быть, тоже устал, тоже хочет уйти поскорее…

Тоненький вскрик нагнал их в полудюжине вёрст от межи. Митар поспешно оглянулся. Боги, пусть бы только лишь кто-нибудь подвернул ногу или испугался случайного неживого!.. Но боги оставили их: повсюду, сколько хватало глаз, выступали из-за деревьев хищные тени. Ждали… Кто же сказал им о крае мира? Кто надоумил устроить тут засаду?

– Да будьте вы прокляты, – прошипел Ергол. Он был бледен, взгляд его беспомощно рыскал от лица к лицу. – Неужто всё зря…

– Вы, кто клятв не приносил, – говорил кто-то из волхвов сбившимися в кучу одиноким, – ведите людей к черте. Мы ещё поборемся…

– Что ж ты делать станешь? Здесь ведь нельзя!..

– Не дойти нам!..

– Без вас не пойдём!..

Раздался громкий треск. Кто-то из чародеев решил-таки попробовать силы, да не сладил: вместо врага-лучника удар пришёлся по корявому вязу. Ствол, переломленный надвое, медленно накренился и рухнул в снег. Закричали, заметались люди – свои и чужие. Кто-то рядом помянул в сердцах лешего. Двое волхвов бросились в самую неразбериху. Митар встрепенулся, дёрнулся бежать следом.

– Тут стой, – процедил сквозь зубы Ергол. – Дурачьё… Уходить надо, а не драться…

Он ухватил за руку случившегося рядом человека – Митар в лицо его помнил, но не по имени – и, заглянув в испуганные глаза, заговорил быстро, властно:

– Собери людей, сколько успеешь, и ко мне. Волхвов и одиноких не зови. Надолго не уходи. Говори всем, чтоб за нами шли…

Верно он задумал. Так, может быть, и получится. Человек вернулся вскоре с дюжиной напуганных беглецов; быстро, как только могли, потянулись они прочь от заварившейся сумятицы. Ергол впереди всех, Митар – позади. Он сам так решил – чтоб, когда вдруг что, первым встретить нагоняющих чужаков. Кто-то и впрямь шёл за ними, то ли преследуя, то ли ища спасения; не поспевал по заснеженному лесу да супротив страха перед холодной чертой. Показалась среди деревьев межа. Неужто суждено им спастись?

Повеяло могильным холодом. Страж соткался меж белых жердей, строгий и бесстрастный; люди прянули прочь от него, принялись творить обережные знаки. То они зря. Не бывает так, чтобы страж у черты кого убил.

Почти не бывает…

– Почто вы здесь, живые?

– Уйти через черту, – тяжело выдохнул Ергол. – Искать спасения. Зла на душе и оружья в руке не держим…

– Лжёшь ты, волхв, – плакальщик качнул головой. – Веди живых через черту, да сам возвращайся, как долг велит.

Ергол увёл двоих, наказав Митару покамест остаться. Покуда ждали, к ним прибились ещё с полдюжины беглецов; со страхом озирались они вокруг, сторонились недвижно стоявшего у межи стража. Казалось, целый век минул, пока вернулся Ергол; был он бледен и шагал неровно. Подойдя к меже, тяжело привалился к столбу. Он говорил прежде, что шаг через черту даётся непросто; теперь Митар видел и сам. Люди окружили волхва, споря, кому теперь идти. Не след его донимать… Митар приблизился, чтоб отогнать их прочь. Только потому и увидал, как в чьих-то побелевших от холода руках блеснула сталь.

Да за что же? То был свой, ильгодский – не чужак, не дикарь степной! Может, из тех, с кем нынче ночью Ергол делился силой, чтоб не замёрзли на стылой земле… Митар растолкал столпившийся люд, ухватил убийцу за плечо. В былые времена горазд он был подраться, но лишь под веселье, когда не нужно беречь каждую крупицу сил, когда не идёт кругом голова от близости края мира. Чудом сам не напоролся на короткий нож – такими кожевники кроят дублёные шкуры; вцепился что было сил в чужие холодные пальцы, отнял оружие. Враг будто бы вовсе его не видел. Белыми безумными глазами глядел он на Ергола, рвался к волхву, сыпал беспорядочными проклятиями.

– Всё ты!.. Ты, пёсий хвост… Ты продал… Ты прятаться прибёг… Твоя вина… Бережёшься теперь… Не уйти тебе!..

Митар попробовал глянуть ему в глаза, приказать угомониться – не вышло. Видать, из одиноких… Ергол велел не брать их с собою – они и сами шагнуть могут… Если безумец убьёт волхва, им конец. Митар потащил его прочь; тот не стронулся с места – невиданную силу вложила ярость в тщедушное тело.

– Что тебе теперь? – негромко сказал из-за спины наставник. – Нынче уж всё одно. Или жить, или помирать.

Что он?.. Митар оглянулся, замешкался на миг – и тут же пленник вырвался из его рук, бросился на волхва, как был, с голыми руками. Ергол отшатнулся в страхе, едва не упал; сил в нём после шага через черту и назад совсем не осталось. Нет, не должно ему умирать! Кому угодно, да не ему… Нож лежал в ладони, как влитой. И замахиваться-то не пришлось толком… Митар знал, что сейчас будет, и ничуть не боялся. Без дара живут, и с чужою кровью на руках – живут. Им бы жить, а остальное уж перетерпят…

Брызнула тёмная горячая кровь, до самой земли протопила рыхлый снег. Вокруг глухо загудели чужие голоса, засуетились испуганные, измученные люди. Плакальщик глядел на Митара неживыми синими глазами, молча качал головой. Холод продрал до костей. Всё теперь. Нечего бояться. Митар крепче сжал нож: вдруг сгодится ещё, вдруг придётся снова…

– Пошли, – бесцветным голосом сказал где-то рядом Ергол. – Уходить надо.

Уходить надо… Уходить… Митар встал у межи, заступил путь сгрудившимся беглецам. Заслонил собою наставника.

– Руки покажи! – прикрикнул он на дрожащую от страха и холода женщину. Лишь когда раскрыла она пустые ладони, позволил пройти. – Все показывайте, да поживее! Рукава закатывайте! За голенищем-то что у тебя?..

Пришли ещё люди. Видать, справились как-то со степняками. Все, кто мог, повели беглецов к холодной черте; Митар приглядывал лишь за теми, кто шёл с Ерголом. Сам уходил последним, с каким-то незнакомым одиноким. Тот, бедняга, совсем измотался, вернулся из одного лишь упрямства. Митар, перешагнув край мира, ничего не почувствовал; его цену платил за него провожатый. Едва отойдя от черты, бросился искать наставника. Нашёл целым и невредимым, прошептал короткую молитву богам в благодарность.

– Выходит, всё? – тихо спросил он, пытаясь заглянуть Ерголу в лицо. – Выбрались? Теперь жить будем?

Наставник лишь глянул мимо него и ничего не сказал.

***

В тесном кабинетике новоиспечённого главы группы оперативного реагирования было очень светло и очень душно – в противовес невнятной серой хмари за окном. Верховский терпел; в конце концов, преть – не мёрзнуть, а к холоду он по старой памяти относился без восторга. Пышущий здоровьем Витька расстегнул воротник форменной рубашки и шумно пыхтел, словно пытался выдышать из комнатёнки остатки воздуха. Ерёменко, пару недель назад сменивший погоны на майорские, сдержанно улыбнулся подчинённым и словно невзначай задвинул под лоток для бумаг подписанный какой-то важной шишкой приказ.

– Вить, открыть окошко?

– Не-е-е, продует, – отмахнулся Щукин, надувая покрасневшие щёки. – Вот весело-то будет на вызовы носиться с соплями по ветру…

– Ты, Дим, лучше говори поскорей, чего хотел, – посоветовал Верховский, сдержанно улыбаясь. – Уйдём – всем сразу легче станет.

Ерёменко бросил на него быстрый настороженный взгляд, но не стал комментировать. А жаль; любопытно, насколько командира изменило новое назначение. В безопасности который месяц царит сумбур, насквозь пронизанный трудноуловимыми начальственными намерениями. Даже интересно, по чьему это недосмотру до сих пор не вышвырнули вон его, Верховского, неблагонадёжную персону.

– Вы, ребят, с новым шефом уже пересекались? – спросил Ерёменко в лад раздумьям подчинённого. – Не на общих собраниях, а лично?

– Где ж с ним пересечёшься? Занят, небось, по уши, – Витька простодушно пожал плечами.

Ерёменко молча перевёл взгляд на Верховского. Пришлось отвечать.

– Один раз поговорили. Неформально, в коридоре столкнулись. Полгода назад уже, наверное.

И, леший побери, это был не самый приятный разговор в его жизни. Страшномордый, битый жизнью бывший контролёр отлично умел одним взглядом вынимать из собеседника душу. Вроде ничего особенного тогда не спросил – имя, звание, доволен ли службой, чего бы хотел в дальнейшем – а чувство было, как после допроса. Пойми теперь, что думать по этому поводу.

– Ясно, – Ерёменко выпрямился в кресле. – Ну, на группы нас разделили, теперь вот за личный состав взялись. Меняется всё…

Ага, вот оно что. Исправили недосмотр – будут выгонять. Витьку-то зачем позвали, интересно? Предупредить, чтобы впредь не тащил с улицы в отдел всякую шантрапу?.. Ерёменко взял из лотка две тонкие непрозрачные папки и по очереди коснулся сердито мерцающих печатей. Верховский взял ту, что предназначалась ему. Сверху лежал приказ, украшенный горделивыми эмблемами Управы и магбезопасности. Солидный столбик подписей в самом низу листа – от самого Ерёменко до какой-то бонзы из Магсовета. Верховский поискал взглядом слово «уволить»; не нашёл, зато обнаружил «с учётом заслуг», «представить ко внеочередному повышению в звании» и «лейтенант». Ещё раз изучил документ. Фамилия – его, подвоха никакого не видно. Это-то и плохо. Если не видно – значит, подвох там на редкость хитрый.

– Во дела! – обрадованно воскликнул Витька, изучавший свою порцию документов. – Меня – и сразу в капитаны? Ну, Димка, спасибо!

Он привстал и потянулся через стол, чтобы пожать Ерёменко руку. Верховский нехотя повторил манёвр. Дима смущённо улыбался, принимая незаслуженные благодарности. По ходатайству какого-то там майора управские шишки чесаться не станут; это кто-то повыше подсуетился. Из какого интереса, вот бы что знать…

– Будут ещё людей набирать, – поделился Ерёменко, наблюдая, как подчинённые подписывают бумаги, – внутри группы отдельные отряды организуют. Человек по пять-семь, смотря как подбор пойдёт…

– И под это дело нас, старичков, повышают, – подхватил Витька. – Понятно тогда. Вот заживём-то! Сколько можно на всю Москву одной вдесятером пахать?

– Точно, – Дима потянулся за его документами и слегка поморщился. Подлечить-то его подлечили, но нет-нет да напоминает о себе прошлогодняя история. – К нам часть контроля переведут. В группу предотвращения.

Витька красноречиво поморщился.

– Проку от них! Бумажки писать мы и сами умеем.

– Там не все бумажки пишут, – возразил Ерёменко. – Ну, в оперативники оттуда пока никого не берут. Будем сами…

Он замолк, внимательно проверяя подписи на приказах. Витька, беспросветно счастливый, так и лучился служебным рвением. Иногда кажется, что он конструктивно не способен испытывать к людям неприязнь; удивительное качество для человека, каждый день копающегося в отходах жизнедеятельности сообщества.

– Да, всё в порядке, – заключил наконец Ерёменко, откладывая бумаги. – Вить, как насчёт возглавить отряд?

Щукин от такого предложения опешил. Если б Верховский хуже знал приятеля, решил бы, что напоказ – до того нелепую состроил гримасу. Вряд ли согласится. Он хорош на своём месте, в начальство не рвётся, служит верой-правдой… Или что – решится попробовать? Возьмётся командовать? Полудюжиной бойцов и Верховским в их числе?

– Не, Дим, не моё это, – вздохнул Витька. – Я уж лучше… Ну, не буду, в общем. Мне и так хорошо.

– Ясно, – снова сказал Ерёменко.

Он задумался на пару мгновений – неужто размышлял, не предложить ли Верховскому? Нет, не стал; прохладно улыбнулся подчинённым и пожелал спокойного дежурства. Ну конечно, он же не идиот – доверять человеку с сомнительной биографией, который вдобавок работает-то тут без году неделю… А на кой чёрт тогда было выдавать вне очереди офицерское звание? Чтобы было на кого повесить всех собак, если вдруг запахнет жареным?

– Дела, да? – протянул Витька, прикрыв за собой дверь кабинета. – Опять, что ли… Ну, будет?

Верховский неопределённо дёрнул плечом.

– Леший его знает. Вроде не с чего.

Щукин нахмурился, мозгуя. У самой двери обиталища опергруппы остановился и решительно заявил:

– Не будет уже. Люди ж не дураки – опять в это всё…

Верховский не стал возражать. Приятель прав: люди не дураки – люди в большинстве своём дремучие идиоты, недалеко ушедшие от пещерных пращуров. Какая-то умная голова в Магсовете это осознала и всерьёз взялась за отдел обеспечения безопасности. Очухались от минувшего безвременья или готовятся к новому?

– Собирайте манатки и по машинам, – зевнул диспетчер им навстречу. – Туляки чего-то всполошились, говорят, помощь нужна. Остальные уже попёрлись.

– Чего это у них там? – пасмурно поинтересовался Щукин. Он не спешил ни возвращаться за стол, ни мчаться к служебному автобусу – соображал.

– А леший его знает, что-то стряслось, – легкомысленно отмахнулся Боря. – Вам парни вводную дадут по дороге… Если сами получат, в смысле.

Витька послал приятелю встревоженный взгляд и торопливо засобирался. Верховский ограничился тем, что запихнул в рюкзак походную аптечку и нацепил оставшуюся с надзорских времён защитную цепочку. Артефактов специального назначения ему не положено, табельное при себе, а должным образом зачарованные патроны им выдадут, как только разберутся, что ж там такое случилось. Может, и не выдадут вовсе; опергруппа посидит полчасика в машинах и благополучно расползётся обратно по своим рутинным делам. Витька, судя по выражению лица, очень на это надеялся.

Не сбылось. Они едва успели загрузиться в микроавтобус, как прилетела тревога по классу «нежить», а пятью минутами позже – указание выдвигаться как можно скорее. Верховский вместе со всеми завозился с табельным пистолетом, заталкивая в магазин патроны со стандартными артефактными пулями – «на упыря», как говорили в отделе. Выдали и по пяток серебряных, с замысловатой гравировкой – для тварей посерьёзнее. Так себе игрушки. Ещё с семёркой в удостоверении Верховский не слишком на них полагался, а теперь и подавно предпочитал огнестрелу магию. Против нежити однозначно надёжнее, а с живыми можно не бояться, что ненароком кого-нибудь убьёшь. Служебная присяга-то позволяет, да вот совесть – не особо.

– Что там за хрень хоть творится, а? – спросил интеллектуал Вилков, щурясь на несущиеся мимо окон перелески, перечёркнутые серой полосой отбойника. – С мертвечиной, что ли, балуются? Кладбище разворошили?

– Дебил ты, Тоха, – лениво процедил его сосед Харитонов. – Сказано тебе было – тревога по классу «нежить»! По мертвякам другое выдают, – он красноречиво похлопал по кобуре.

– А что тогда?

– Леший знает, – Харитонов сверился с последней присланной ориентировкой и сердито поскрёб в затылке. – Нежить из леса попёрла, минусов по округе распугала, беспределит. Надо пресечь.

– И ради этого нас из Москвы туда гонят? Почему не надзор тогда?

– Надзору туда нельзя, – отозвался вдруг Щукин. – Там же… ну… объект. Согласовывать надо.

Верховский навострил было уши в надежде, что Вилков переспросит про объект, но тот лишь глубокомысленно промычал: «Поня-я-ятно» – и замолк. То ли решил, что это не его ума дело, то ли был осведомлён значительно лучше новоиспечённого лейтенанта. Уже даже злиться почти не хочется. Должность не подразумевает – вот и не задавай вопросов, делай, что велено…

Их привезли в полевой штаб, развёрнутый наспех посреди обширного пустыря. Пейзажи вокруг были весьма условно тронуты цивилизацией: давно позабывшие о культиваторе луговины пересекала одна-единственная грунтовка, напрочь раскисшая по случаю поздней оттепели; грязно-зелёные штабные палатки казались на фоне этой упаднической идиллии несуразным чужеродным вкраплением. Капитан, заместивший Ерёменко в полевых вылазках, наскоро построил свой бравый отряд – вернее, пока ещё группу – и, увязая в подтаявшем снегу, отправился к местным выяснять обстановку. Верховский праздно оглядел окрестности, оценивая условия. Лесополоса – а может, и полноценный массив, чёрт его разберёт – тянется вдоль горизонта, сколько хватает глаз; до первых деревьев, лысых и чёрных, с километр по прямой через покрытое клёклым снегом поле. Низкое серое небо готовится чихнуть дождём. Всё тихо. Сбрендившая нежить либо ещё сюда не добралась, либо окопалась где-то в другом месте.

Капитан показался из палатки в компании – Верховский не сразу поверил глазам – начальника московской магбезопасности собственной персоной. Терехова сопровождали трое в штатском; к ведьме не ходи, бывшие коллеги из контроля. Ну и что же кабинетные задницы собираются здесь предпринять? Выписать парочку административных штрафов местным надзорщикам?

– Приветствую, – пристально щуря глаза, Терехов прошёлся вдоль строя вытянувшихся в струнку безопасников, остановился напротив стоявшего первым Щукина и рявкнул: – Категории!

Посыпались ответы. Сослуживцы, дождавшись своей очереди, отрывисто гавкали цифры, которые, вообще-то, Терехову полагалось знать. Верховский вслушался: девятая, восьмая, седьмая… Шестая – только у Витьки и у него самого. Ну и кто тут шантрапа?

– Задача! – объявил Терехов, выслушав подчинённых. Контролёры переглядывались и посмеивались за его спиной. – Прочесать квадрат двадцать три – десять, особое внимание уделять населённым пунктам. С гражданскими в контакт не вступать, при подозрительном поведении – взять под стражу, подвергшихся воздействию – эвакуировать в штаб к медикам для обследования. При встрече с нежитью экземпляры под охраной надзора по возможности сохранять, не внесённые в реестры – уничтожать на месте. К лесному массиву, – он указал в сторону чернеющей вдали гряды, – не приближаться ни под каким предлогом. Нарушители будут объясняться лично со мной!

Он для острастки ещё разок обвёл подчинённых пламенным взглядом. Верховский украдкой покосился на далёкий лес. Что там такое? Витька ведь знает; надо его порасспросить…

Капитан деловито принялся делить группу на патрули, выдавать ориентиры по топографической карте и зачитывать краткую лекцию об эндемичных видах нежити. Верховский, с надзорских времён примерно помнивший, какая дрянь здесь обитает, слушал вполуха и наблюдал. Терехов со своими подручными отчалил к штабной палатке, переговорил у входа с кем-то хорошо откормленным и направился прямиком к лесу. Вслед за ним потянулись проворные молодчики в камуфляже без опознавательных знаков – надо думать, местный магконтроль. Прогуляться бы той же тропкой… Кого это глава столичной магбезопасности вознамерился изловить собственноручно? Коллекционный экземпляр упыря?

Попадавшиеся по пути посёлки казались заброшенными. Для дачников ещё рановато, а немногочисленные аборигены, чуя неладное, заперлись в домах. Вот и молодцы, пусть сидят… На такие обитаемые домики старались накидывать простенькие сигнальные чары; ничего сверхъестественного – обыкновенная вопилка, настроенная на всякую неживую погань. Верховский до автоматизма навострился такие делать ещё на надзорской службе, а тут ни с того ни с сего что-то засбоило. Чары упрямились, неохотно свивались в правильный узор, а иной раз и вовсе рассеивались по собственной прихоти, не успев толком обрести форму. Напоминает… Верховский покосился на невесёлого Витьку, но при всех спрашивать не стал. Небось, старожилы и так в курсе; задавать вопросы – только зря выставлять себя идиотом.

Первая нежить попалась им посреди чистого поля, вдали и от леса, и от жилья. Вусмерть перепуганная шишига сидела в сугробе и затравленно озиралась; на длинной тонкой шее болталась управская бирка. Верховский обернулся к сослуживцам, показал условными знаками: нежить, не опасно, ждать здесь, поддержка не нужна – и, проваливаясь в талый снег, побрёл к беглянке. Что ж ты, милая, забыла под открытым небом, вдали от лесных теней?

– Приветствую, – проронил Верховский, демонстративно глядя в сторону. – Служба безопа…

Тварь прыгнула. Оттолкнулась, как лягушка, плоскими лапами от размякшей земли и швырнула жилистое тело в самоубийственную атаку. Верховский только и успел, что потрясённо выругаться; длинные когти, пропоров куртку и рубашку, скребнули по коже, а в следующий миг шишига взвыла от боли и мешком свалилась в перемешанный с грязью снег. Мучилась недолго; нарушенная клятва бьёт по нежити немногим медленнее, чем по человеку. Верховский механически смахнул набрякшие на царапинах кровяные бусинки и наклонился над дохлой шишигой. Нежить как нежить, не раненная, в меру упитанная… Чего ей спокойно не обиталось? Вылезла из лесу, на людей кидается – ни за что ни про что… Бездумно следуя регламенту, Верховский поджёг неподвижное тельце, дождался, пока пламя опадёт, и аккуратно вынул из остывающего пепла невредимую бирку. Серебро неплохой пробы, вполне крепкие чары ощутимо, как статическое электричество, покалывают кожу, на оборотной стороне – короткий номер. Спецсерия. У обычной, ничем не примечательной шишиги – бирка из спецзаказа. А сама шишига поехала чердаком и, позабыв про клятвы, напала на живого…

– Санёк! Ты чего там?..

Витька, пыхтя, пробирался к нему по сугробам. Углядел разодранный рукав, обеспокоенно охнул, полез в рюкзак за аптечкой. Верховский взял у него пузырёк с антисептиком, сдержанно поблагодарил. Левой рукой работать неудобно, ещё неудобнее – просить помощи. Расскажи кому: бывшего спеца надзора поцарапала взбесившаяся шишига!

– Укусила? – сочувственно поинтересовался Витька, разрывая упаковку с бинтом.

– Шишиги не кусаются, – угрюмо отозвался Верховский. Гремучая смесь медицинского спирта и ударной дозы лечебных чар немилосердно жгла кожу, вялый сырой ветерок пробирался под пропитанную по́том рубашку. Без куртки холодно. – Они злословят и иногда пускают в ход когти. Прямо как некоторые женщины.

Щукин неуверенно хохотнул и опасливо покосился на пепел, понемногу растворяющийся в жидкой грязи.

– Это же… ну… ненормально, а?

– Ага.

– Может, она больная какая-то? Бешеная?

– Нежить не болеет, – хмыкнул Верховский и взял у приятеля бинт. – Но у этой точно что-то замкнуло. Надо тут осторожней. Вдруг она не одна такая…

Витькино лицо обеспокоенно вытянулось. Да уж, дружище, это тебе не нелегалов корочкой пугать! Верховский закатал измочаленный рукав и, помогая себе зубами, наскоро перетянул царапины бинтом. Приятель молча таращился на его руку; не сразу дошло, что поразили его не шишигины отметины, а старые рубцы от упыриных клыков, бледные против загорелой кожи. Вот тебе и знаки отличия за верную службу на пользу общества… Впрочем, не сверни он на эту тернистую стезю, шрамы на руках могли бы быть несколько другими. Верховский усилием воли отогнал мрачные мысли. Пора возвращаться к своим, прочёсывать дальше треклятый квадрат.

– С этой минуты, – объявил он не допускающим возражений тоном, исподлобья оглядывая сослуживцев, – неукоснительно соблюдать технику безопасности. Обращаться только по имени. Держаться плотной группой, дальше трёх-четырёх шагов друг от друга не отходить. Любую непонятную хрень подвергать сначала сомнению, потом – огню на поражение. Спецпатроны у всех заряжены?

Коллеги серьёзно закивали. Назначенный главным Харитонов возражать не стал – значит, всё по делу. Верховский запоздало отругал себя за непрофессионализм. Успокаивающая тяжесть кобуры и пристойная подготовка по части боевой магии внушают излишнюю самонадеянность, а между тем от серьёзной нежити нет защиты лучше, чем рот на замке. Другой разговор, что и это спасает только до некоторых пределов…

Встретившийся по дороге плутень погиб быстро и бесславно, не успев ни на кого наброситься. Бирки на нём не было; подобные застенчивые зверушки вообще редко вылезают из чащобы – сидят себе,аукают, пока какой-нибудь незадачливый грибник не поведётся. Этот тащился куда-то по полузаброшенной грунтовке, не смущаясь солнечного света, мало-помалу сочившегося сквозь тучи. Харитонов ткнул дохлый экземпляр носком сапога и, не имея возможности выругаться, сердито сплюнул в снег.

– Сань, чего им тут надо, а?

Верховский, экономя слова, пожал плечами. Что надо нежити, не знает даже сама нежить. Может, массовый психоз, может, в лесу завелась тварь пострашнее. Одно понятно: в дачные посёлки никто её не звал, делать ей тут нечего. Близ очередной деревеньки Харитонов жестами показал: двое – вдоль улицы, остальные – вокруг. Верховский безропотно двинулся между осиротевших на зиму домиков. Витька, само собой, пошёл следом.

– Сань, – позвал Щукин через сотню-другую осторожных шагов.

Верховский встревоженно обернулся. Витька показал жестами: что-то слышу, надо проверить, прикрой. Оба замерли на несколько мгновений, вслушиваясь в пронизанную ветром тишину: один беспокойно, второй недоверчиво. Потом откуда-то из-за домов донёсся едва различимый человеческий голос. Не слова, не крик – скорее, жалобный стон. Верховский коротко показал: ловушка. Витька не согласился: человек, нужна помощь, надо проверить. Прикрой.

Друг за другом они пробрались между кое-как нагромождённых дощатых заборов. Щукин первым распознал в бесформенной куче тряпья на снегу что-то живое – или неживое, если брать в расчёт все возможные расклады. Полез выяснять. Верховский положил левую ладонь на кобуру, правую сжал в кулак, концентрируясь для незамысловатого силового удара. Царапины на предплечье нудно заныли.

– Сань, человек, – пасмурно сообщил Щукин. Верховский осторожно приблизился; там, куда показывал приятель, снег был испятнан красным. – Аптечку дай, и… того… эвакуировать надо.

– Вить, погоди ты эвакуировать, – Верховский уселся на корточки рядом с пострадавшим и уже сам показал приятелю: прикрой. Из-под тряпья виднелись спутанные седые лохмы; пахло от мужика крепко – алкоголем, немытым телом и подзабытым прошлым. Полуприкрытые голыми веками глазные яблоки двигались вполне осмысленно; он в сознании, видит и почти наверняка слышит. – Служба безопасности, сержант Верховский… – или уже нет? Или ещё да? Какая, к лешему, разница! – Обращайтесь ко мне по фамилии, без крайней необходимости ничего не говорите. Мы вас доставим в полевой госпиталь. Здесь есть ещё люди?

Мужик медленно качнул головой – то ли «нет», то ли «не знаю». Взгляд зацепился за валяющийся в стороне клетчатый баул, под завязку набитый какой-то утварью – наверняка краденой. Вот так и выходит, что жизнь стоит не дороже дюжины закопчённых чугунных сковородок… Верховский не чувствовал себя вправе читать морали по этому поводу: его собственная шкура подчас не дотягивала и до этой цены.

– Вить, дай обезбол.

Щукин завозился с аптечкой. Просто так бедолагу тащить нельзя; надо хотя бы остановить кровь и купировать боль, чтобы не помер от шока в процессе транспортировки. Если выломать из ближайшего забора пару штакетин и пожертвовать куртками, можно соорудить подобие носилок… Вот обрадуются хозяева, если узнают, что деревяшки пошли на спасение дачного ворюги! Цивилы очень любят своё драгоценное имущество. Едва ли не больше, чем самих себя.

Витька вдруг сдавленно выругался. Верховский не обозвал его идиотом только потому, что сам слишком хорошо знал технику безопасности. Бросив возиться с раненым, он проворно вскочил и оглядел округу. Вдоль деревенской улицы, почти не касаясь перемешанной со снегом слякоти, скользил невесомый хрупкий силуэт. Мимо домов. К ним. Левая рука сама собой потянулась к кобуре. Не на поражение стрелять, нет – толку-то по полуднице! В воздух, чтобы услышали свои, пришли на помощь. Вдвоём не сладить, хорошо, если впятером справятся…

Краем глаза он уловил рядом размашистое движение. Щукин, покачиваясь, нетвёрдо шагнул навстречу нежити; глаза у него были стеклянные. Верховский до боли закусил губу, сдерживая рвущуюся с языка грязную брань. Локтем оттолкнул приятеля, выстрелил в низкое серое небо. Краем глаза следя за зачарованным Щукиным, обеими руками вцепился в покосившийся заборчик, рванул на себя. Подгнившие штакетины и рады были подломиться; они неровным рядом рухнули в грязь, разбрызгивая снежную кашу. Верховский ухватился за хлипкую перекладину и отволок деревяшки на середину проулка. Сырое дерево занималось неохотно, больше чадило, чем горело, но всё-таки это был огонь – единственное безотказное оружие против нежити.

Щукин неуклюже пихнул приятеля в спину. Рвался к неживой чаровнице, невзирая на преградившее дорогу пламя. Не церемонясь, Верховский стреножил Витьку сетью. Придёт в себя – спасибо скажет… Обманчиво прекрасная женщина в белом платье, с венком из мёртвых трав на светлых волосах неторопливо шагала к людям, двое из которых – готовая добыча. Она пока не злится. Не воспринимает Верховского как угрозу. Правильно делает; что он может, кроме как прятаться за грудой горящих деревяшек?

Только то, что первой строкой прописано в регламентах хоть у надзора, хоть у безопасности. Защищать население.

Верховский втолкнул в табельное нагруженный серебряными пулями магазин. Харитонов не мог уйти далеко; коллеги явятся, самое позднее, через пятнадцать минут – если, конечно, захотят… Нежить ласково улыбалась сквозь языки пламени; Верховский поспешно отвёл взгляд. Сейчас не полдень и не лето, тварь явно не в форме. Ей здесь не место, её откуда-то выгнали, она расстроена и, если это к ней применимо, напугана. Стало быть, настроена решительно. Лучше всего было бы унести ноги, пока есть чему гореть, и они бы худо-бедно справились, если б не Витька, не ко времени протянувший язык! Двоих сразу Верховскому не вытащить, устраивать из деревушки гигантский погребальный костёр – не выход, Харитонова где-то черти носят…

Решившись, он крепко, до боли сжал кулаки. Боровков, чтоб ему пусто было, говаривал под настроение: если нежить не напугать и не обдурить, остаётся только отвлечь её на что-нибудь интересное. Ничего интереснее собственной скромной персоны в распоряжении Верховского не имелось. Отпихнув Щукина, бестолково возившегося в коконе ярко-оранжевых нитей, лейтенант службы магбезопасности лихо перепрыгнул через опадающее пламя и, почти не целясь, расстрелял по нежити весь магазин. Отбросил в снег ставший бесполезным пистолет, сжал в освободившейся ладони плотный сгусток чар. Невесть откуда взявшийся задор горячил ему кровь. Ну, красотка, ваше племя ведь любит как следует сплясать?..

Полудница разъярённо зашипела и ринулась навстречу, на глазах теряя человеческий облик. Пропороли воздух длинные чёрные когти. Верховский едва увернулся, подставив вместо лица многострадальный локоть. Не обращать внимания на боль! Он прекрасно знает, насколько может быть хуже… Не глядя зарядил в морду нежити пригоршню огня. Полудница визжала, честила его последними словами. Верховский не отвечал. Между оставшимися за спиной людьми и плюющейся ядом гибелью – только его здравый рассудок. Достаточно продержаться, пока не придёт Харитонов. Не может не прийти… Не ради Верховского – так ради Щукина. Витьку в отделе любят, его сочтут достойным спасения…

Нечеловечески мощным рывком полудница отшвырнула настырного врага в истоптанный снег. Мир нелепо кувыркнулся, рассыпался жгучими искрами. Целая вечность ушла, чтобы заново сообразить, где земля, где небо – одинаково серые, одинаково зыбкие. Неподалёку кто-то протяжно, болезненно охнул. Витька… Его голос… За грудой прогоревших деревяшек – неестественно хрупкий девичий силуэт, и прелестница эта без труда держит на весу здоровяка Щукина. Тянет силы, дрянь такая, ничем не смущаясь… Кое-как прицелившись, Верховский швырнул в тощую спину сердито искрящую боевую стрелу. Встал, морщась от боли в ушибленной спине. В два неловких прыжка оказался рядом, от души зарядил полуднице кулаком в висок, заставил выпустить из когтей едва живую жертву. Холодные пальцы тут же вцепились ему в горло. Нежить не привередлива, ей любой корм сойдёт… Пламя ещё раз напоследок обожгло ладони и погасло: стремительно утекающих сил уже не хватало на магию. Ну и плевать. Пусть подавится, лишь бы про других не вспомнила…

– Санёк, уйди оттуда!

Свои! Здесь, близко! Верховский рванулся, оставляя на чёрных когтях клочья ткани и капли горячей живой крови. Кто-то бесстрашно ухватил полудницу за плечо – конечно, недотёпа Вилков. Земля предательски податливо скользнула под ногами. Кусачий влажный холод забился под ворот рубашки. Всё, не боец больше. Парни справятся и без него…

Зато кое-кто другой не справится. Волевым усилием задвинув куда подальше тянущую жилы боль, Верховский кое-как перекатился по грязному снегу и пополз прочь от закипающей схватки. Туда, где остались Щукин и полуживой ворюга. В груди что-то подозрительно ныло. Прилично из него выпили, теперь неделю, не меньше, ходить минусом…

Витька ворочался в снегу, бездумно силясь совладать с обрывками сетки. Будь он в себе, сбросил бы в два счёта, а так – только упрямо пытается ползти к своей неживой погибели. Опершись на относительно здоровый левый локоть, Верховский без затей закатил приятелю оплеуху. Щукин ошеломлённо притих. Главное – жив, дуралей…

Пузырёк обезболивающего валялся, опрокинутый, рядом с разложенной на снегу аптечкой. Вокруг его горлышка расползлось бурое пятно, немногим темнее крови; острый запах спирта и травяной отдушки мешался с вонью от дыма, грязи и смерти. Дорого заплатил безымянный бродяга за сумку со сковородками. Давая волю досаде, Верховский сгрёб непослушными пальцами пропитанный снадобьем снег. Кто бы ни согнал нежить с насиженных мест, лучшее, что можно с ним сделать – посадить на веки вечные за решётку без права на условно-досрочное. Даже если это было ненамеренно. Особенно если ненамеренно; надо ведь хоть чуть-чуть соображать…

Сам-то много насоображал, великий мыслитель?

Полудница истошно завизжала где-то за спиной. Звук хлестнул по вискам, лишил способности слышать; по шее неторопливо стекла горячая струйка крови. Мир заполнила тонко звенящая тишина, а потом с низкого неба хлынула тьма. Подыхающая нежить поддала-таки напоследок.

***

Первое, что он понял, открыв глаза – он умудрился потерять сознание. Качественно так потерять: над ним нависало не пасмурное небо и даже не тряпичный полог палатки, а вполне себе белёный потолок капитального строения. Сил не было даже мизинцем пошевелить. Или последствия тесного общения с нежитью, или какая-нибудь целебная дрянь… Верховский медленно моргнул, приноравливаясь к приглушённому желтоватому свету. Не холодно. Почти не больно. Стыдно только, а с этим можно как-нибудь жить.

Вокруг отнюдь не спокойно. Он не сразу это сообразил; мельтешили на самом краю поля зрения, а вслушиваться в негромкие голоса получалось плохо. Людям – медикам – что-то не нравится, им не удаётся снять какие-то на редкость упрямые чары. Торопливо надвинулась чья-то тень; вспомнили и про Верховского. Из-под деловитых рук, затянутых в вонючие резиновые перчатки, нестерпимо хотелось вывернуться. Были бы силы…

– Не дёргайтесь, – миролюбиво посоветовали из-за маски, закрывающей половину лица. – Вы под действием анестетика. Пока не заживут швы, придётся полежать смирно.

О как. Швы. Это полудница так основательно его потрепала или резали уже сами медики, выковыривая глубоко просочившийся яд? Верховский разлепил-таки губы – по лицу ему, похоже, тоже досталось – и с четвёртой попытки прохрипел что-то похожее на «Щукин». Врач его понял. Плохо; значит, Витькина фамилия тут на слуху…

– Делаем всё возможное, – заверил медик. – Прогноз пока неясен. Давайте-ка я добавлю вам снотворного…

Когда Верховский в следующий раз вынырнул из небытия, вокруг царила тишина. Свет серый, дневной; поодаль кто-то шуршит бумагами. Двигаться можно, но больно. И просто лежать тоже больно. Выдохся злосчастный анестетик… Что ж, по крайней мере, его вытащили из заснеженного посёлка, из грязи и неприятного соседства со свихнувшейся нежитью. Он пока ещё нужен сообществу, и сообщество о нём заботится. А безвестный бродяга, не ко времени сунувшийся обчистить дачный посёлок, никому не нужен. Помер – и ладно. Верховский когда-то спокойно относился к мысли о том, что сам он рано или поздно сгинет точно так же. Теперь избаловался. Не хочется.

– Ой, вы проснулись, – охнул старческий голос где-то за пределами наблюдаемой вселенной. Зашаркали торопливые шаги. – Как себя чувствуете? Попить, может, хотите? Доктора позову сейчас…

Пришлось терпеть сперва назойливые хлопоты санитарки, потом – тщательное обследование врача. Верховский в меру сил скупо отгавкивался в ответ на вопросы о самочувствии и старался не морщиться, когда деловитые пальцы задевали какое-нибудь больное место. Всё это здорово напоминало о том, что он всё ещё жив и даже что-то чувствует. Под конец осмотра он вполне самостоятельно уселся в постели, опираясь саднящей спиной на подушки. Боль никуда не делась – он просто привык.

– Ну, – врач позволил себе вздох облегчения, – из палаты я вас пока не выпущу, но могу разрешить вам гостей. Вечером. Сначала укрепляющие и терапия…

– К лешему, – огрызнулся Верховский, потирая противно ноющую грудь. Ещё один, весьма солидный, шрам в его коллекцию. – С Щукиным что?

Медик замялся.

– Состояние приемлемое, – туманно сказал он. – Сами понимаете, высшая нежить…

Чего тут не понимать… Оно в методичках досконально расписано. Глотая через силу мерзкие укрепляющие снадобья, Верховский рассеянно оглядывал пустую палату. Куда отсюда увозят – в реанимацию и в морг? Тогда, безусловно, его пока рановато выпускать. Какой хоть день-то на дворе? Понятно, что пасмурный, а за каким номером?.. Беспокойные мысли изводили его до самых сумерек. Вечером, когда санитарка зажгла свет, чтобы без помех заниматься вязанием, в коридоре послышались торопливые шаги – кто-то звонко впечатывал каблуки в кафельный пол. Верховский как-то сразу и без сомнений понял, кто это. Поверить только не мог.

– Оставьте нас, – не допускающим возражений тоном приказала Лидия, влетев в палату. Белый халат, не то лабораторный, не то больничный, полоскался у неё за спиной, будто выцветшее знамя.

Санитарка и не подумала ослушаться – не выпуская из рук спицы, проворно выскочила за дверь. Лидия, бледная и сосредоточенная, небрежным взмахом руки выгнала из дальнего угла стул для посетителей, уселась рядом с койкой Верховского и во мгновение ока соорудила вокруг них чары тишины. Хотел бы он так же играючи обращаться с даром…

– Саша, как ты? – требовательно спросила Лидия, окидывая его цепким взглядом.

Да уж, не в таких бы обстоятельствах с ней разговаривать! Люминесцентные лампы беспощадно старили её лицо – а может, дело было в тревоге, которая глубоко залегла в правильных чертах. Худо-бедно выпрямившись, Верховский изобразил подобие вежливой улыбки.

– Потихоньку. Кое-кому пришлось хуже…

– Кто тебя ранил?

– Полудница, – нехотя признался Верховский. – Какое сегодня число?

– Двадцатое. Саша, что происходит?

Он слегка опешил: разве это не она должна быть осведомлена о том, что творится в мире за стенами больничной палаты? Вряд ли что-то хорошее… Чем она расстроена настолько, что даже не пытается скрыть беспокойство?

– Я не знаю, – осторожно ответил Верховский. – Я тут валяюсь уже… выходит, почти две недели. И Витька…

Он обречённо выругался. Если светила столичной медицинской магии столько времени не могут ничего сделать с заклятием, то, наверное, уже и не сумеют. Сама нежить развеяна по семи ветрам, а власть её никуда не делась. Насмотришься на такое – даже с домовыми разговаривать не захочешь…

– Саша, что там случилось? – понизив голос, спросила Лидия. – Что произошло у разлома? Вы что-нибудь видели? Слышали?

– Нежить сбрендила, – механически отозвался Верховский. У разлома? Объектом коллеги называют разлом? А что он такое? – Полезла разорять пустые дачи. На людей кидается… – он вздохнул, осознавая полное своё неведение. – Вы бы лучше у Терехова спросили. Он там со своими… шастал по лесам…

Лидия изменилась в лице. Что-то из того, что он сказал, всерьёз её встревожило. Верховский волевым усилием заставил себя соображать. Почти две недели прошло, а в сообществе ничего не известно. Более того – ей ничего не известно… Значит, и впрямь впору беспокоиться: случилась какая-то грандиозная пакость. Свешникова расспрашивала его о каких-то незначительных деталях, он покладисто отвечал в надежде, что она до чего-нибудь додумается. С рождения принадлежащая к сообществу, она знала об этом тайном мирке в разы больше, чем он, без малого два десятка лет проведший на неприглядном дне построенной минусами действительности.

– Лидия, – Верховский воспользовался её минутной задумчивостью, чтобы задать вопрос самому, – вы ведь разбираетесь в проклятиях?

– В вероятностных чарах, – рассеянно поправила она.

– Какая разница? Проклятия – это подвид, – упрямо сказал Верховский. – Можете… Можете, пожалуйста, посмотреть Щукина? Полудница какую-то дрянь на него нацепила, врачи снять не могут…

Свешникова встрепенулась. Взгляд её метнулся к запертой двери, к пустующим койкам. Медленно, с сожалением она покачала головой.

– Я ведь не медик, – глядя в сторону, тихо сказала Лидия. – Извини, Саш, нет. Не рискну.

Она вскоре ушла, а на смену ей припёрся Ерёменко. Тоже весь бледный и какой-то осунувшийся. Торопился; коротко справился о самочувствии подчинённого и заставил подписать бумажку о неразглашении. Загляни Лидия получасом позже – уже не сумела бы добиться от него ничего внятного. Начальник недвусмысленно намекнул, что копаться в инциденте не стоит; дело отдают контролю, к безопасности никаких претензий… У Верховского претензии были, но кто ж станет его слушать?

А ему впервые за долгие годы хотелось, чтобы его услышали.

XII. Западня

Чашка ударилась о паркет и раскололась на две неравные части. Звук получился глухой, какой-то обиженный; на черепках поблёскивали не успевшие подсохнуть коричневатые разводы. Лидия никогда не позволяла себе бить с досады посуду – и сейчас не стала: злополучная чашка просто подвернулась под неосторожное движение. Впрочем, было бы неплохо, разбейся она звонко, сердито, на десятки мелких острых осколков. Вышло бы красноречиво.

– Осторожно, – обманчиво мягким тоном сказал Кирилл. Повинуясь его жесту, половинки чашки взмыли в воздух и отправились в мусорную корзину. – Успокойся, пожалуйста.

– Успокоиться? – огрызнулась Лидия. Пальцы до боли вцепились в полированную столешницу, словно бы силясь выломать её из креплений. – Ты мне предлагаешь успокоиться? Ты?

– Лида…

– Не ты ли подписывал указ? – ядовито спросила она. – Вот уж спасибо, господин депутат, век не забудем! Мы тебе, вообще-то, доверяли. Наши интересы, наше будущее. А ты что творишь?

Он на миг смутился, уткнулся взглядом в пушистый ковёр. Совесть у него есть, безусловно, но что это меняет?

– Лида, так лучше, – медленно, с расстановкой проговорил Авилов. – Эти люди дают опасные показания. Так до них хотя бы никто не доберётся…

– Кроме ваших цепных крокодилов из магконтроля, – фыркнула Лидия. – Тех самых, которым мы теперь должны клясться, что ничего не знаем! Кир, ты половине одиноких по всей стране подписал смертный приговор! Это ты понимаешь?

– Только непроходимым тупицам! – рявкнул Авилов. Она едва ли не впервые видела его таким раздражённым. – Я же обо всём вас предупредил! Я оставил вам лазейку! Возьмите все друг с друга по пустяковой клятве, и дело с концом…

Лидия нервно рассмеялась. И это всё, что он сумел придумать?

– По пустяковой клятве! – повторила она насмешливо. – А потом, глядя в глазки вашим дрессированным чудищам, притворяться, что ничего такого не было? Не у всех такая железная выдержка, как у вас, Кирилл Александрович!

– Будут лютовать – я прекращу дела…

– Каждое несправедливо открытое дело от Калининграда до Владивостока, – хмыкнула Свешникова. – Кир, ты держишь меня за дуру?

– Я, признаться, надеялся, что ты поймёшь, – сквозь зубы бросил Авилов. – Как-никак, мы с тобой учились у одного человека.

– Это-то меня и удивляет, – Лидия горько усмехнулась. – Как ты умудрился ничего у него не перенять?

Повисла душная тишина. Кирилл смотрел в сторону; он, в конце концов, звал её сюда отнюдь не скандалить. Господин депутат как следует поработал, он желал приятных бесед, изысканного алкоголя и неспокойной ночи. Не учёл самую малость.

– А о тех людях ты подумал? – тихо спросила Свешникова, упрямо глядя на него. – С ними что теперь будет? Или это всё приемлемо – лишь бы твоё драгоценное сообщество благополучно дремало и видело сны о законе и порядке?

Авилов бросил на неё неприязненный взгляд.

– Мне дорога каждая жизнь.

– Верится с трудом.

– Ты судишь предвзято, – он вздохнул и прижал ладони к лицу. Жест слабости. Кого он рассчитывает этим обмануть? – Я тебя понимаю – ты беспокоишься о мальчике…

– Конечно, беспокоюсь, – Лидия сердито поджала губы. – Мне дорога каждая жизнь.

Они вновь замолчали. В воцарившейся тишине требовательно зажужжал мобильный; Кирилл едва глянул на экран и сбросил звонок. Лидия не мешала ему размышлять. Пусть выбирает. Между свободой и мнимым порядком. Между совестью и креслом в совете. Очень важным креслом в совете…

– Давай поговорим потом, – устало предложил Авилов, ослабляя узел галстука. – На свежую голову. Когда способны будем друг друга понять.

Лидия недобро сощурилась.

– Я не могу спать с человеком, которому не доверяю.

– Это нетрудно, – Кирилл печально усмехнулся, покосился на задремавший телефон. – Мы можем хотя бы поговорить о чём-нибудь другом? Расскажешь мне про последние исследования…

– Запросто, – фыркнула Лидия. – Чернову зарезали бюджеты на полевые работы. С чего бы это?

Кирилл только бессильно покачал головой. С журналистами, должно быть, проще: пара ловких фраз – и разговор пошёл прочь от опасной темы.

– Николай Иванович говорил, что защищать следует не то, что дорого, а то, что правильно, – сумрачно заметил Авилов.

– В таком случае у нас разные понятия о правильном, – отрезала Лидия. – Что весьма странно, Кирилл Александрович.

Не хотелось даже прощаться. Прикрыв на миг глаза, Лидия сосредоточилась на комнате, знакомой до последней безделушки на резном комоде, и позволила себе очутиться там, проигнорировав пространственные условности. Когда-то, давным-давно, это была родительская спальня; сюда, в отличие от отцовского кабинета, маленьким сёстрам дозволялось входить почти в любое время. Сама Лидия частенько игнорировала установленные в доме правила, а вот Нина и помыслить не могла о том, чтобы их нарушить. Она вообще не стремилась ломать неудобные порядки, ни в чём и никогда. Лидия так не умела. Однако, несмотря на авантюрный образ жизни своенравной волшебницы, преждевременная гибель выпала на долю тихой и послушной Ниночки…

Лидия привычным жестом выдвинула потайной ящик комода, удостоверилась, что шкатулка с опасными драгоценностями на месте и под надёжной защитой чар. Безопасники, сунься они сюда, ни за что бы не нашли, а вот обученный самим Драганом Белогородским юный волхв – запросто. В квартире царила тишина; Яр сидел в отведённой ему комнате, пытался читать. Ему нравилось это занятие, хотя кириллические буквы серьёзно осложняли мальчику жизнь. Лучше бы они оставались главной его проблемой. Как бы объяснить, какую грандиозную свинью подложили им всем умные дяди из Магсовета?

– Как дела? – подчёркнуто дружелюбно поинтересовалась Лидия. Не хочется сейчас ссориться.

Яр сперва дочитал до точки и лишь потом обернулся к наставнице. Лидия усилием воли заставила себя не заострять на этом внимание; всё равно маленький шельмец изобразит искреннее недоумение и припомнит, что она сама учила не бросать дело на полдороге.

– Всё хорошо.

Ладно, допустим… В кармане сердито завибрировал телефон – видимо, Авилов поостыл и решил предпринять ещё одну попытку объясниться. Лидия не без удовольствия сбросила звонок. Сообщество из заботливых рук Магсовета уже не спасти; можно попробовать выручить одного юного упрямца. Пара пустяковых клятв, стало быть?..

– Надо бы купить вам телефон, молодой человек, – задумчиво постановила Лидия, пряча мобильный обратно в карман. – Как насчёт прогуляться?

Яр выразительно покосился на свою книжку. Свешникова сощурилась, разглядывая пожелтевшие страницы. Старенький учебник логики для средней школы, когда-то немилосердно ею залистанный и почти не пригодившийся Нине. Где Яр его нашёл? Неужто Прохор подсунул, припомнив, что хозяйка в детстве уделяла книжице непомерно много внимания?.. Рядом на столе – неизменный толковый словарь и лист бумаги со списком слов, которые так и остались для мальчика непонятными. Буквы кропотливо переписаны из книжки, но всё равно неуловимо напоминают принятую в Ильгоде письменность – узкие, заострённые, словно вырезанные костяным стилем по восковой доске. Много в Москве народу представляет, как выглядят иномирные буквы? Есть ли хоть один знаток в магконтроле?

– А куда гулять? – с независимым видом поинтересовался Яр.

Лидия уже знала по опыту, что этот вопрос сам по себе ни черта не значит. Воспитанник просто выясняет обстановку, чтобы принять решение. Всегда бы он так делал, честное слово, было бы намного проще…

– До ближайшего салона связи, в общем-то, – она пожала плечами и бросила рассеянный взгляд за окно. Ласковое майское солнышко бездумно золотило зеленоватые воды Москвы-реки; в такую погоду можно всё Бульварное обойти и не заметить. – Хотите, по дороге расскажу, как устроена мобильная связь? Только многого от меня не ждите: в этом разделе физики я плохо ориентируюсь.

Яр заметно оживился. Разговоры о том, как устроен мир, всегда безоговорочно их примиряли, тогда как почти по любому другому поводу юный волхв осознанно и намеренно мотал наставнице нервы. Может, всерьёз рассчитывал, что она рано или поздно рассвирепеет и сама выгонит его на родину.

– У вас всем рассказывают такое, какого у нас даже самые мудрые не знают, – пасмурно заметил Яр. – Просто так. Без платы даже.

– У нас слушать никто не хочет, – хмыкнула Лидия. – Люди не склонны ценить то, что легко им достаётся.

– Глупые.

На себя бы посмотрел… Свешникова вздохнула, спуская раздражение. Она слишком привыкла иметь дело со взрослыми.

– Ну так что? Идём прогуляться? – деланно весело напомнила Лидия. Надо любыми средствами расположить к себе подопечного, прежде чем предлагать клясться… в чём? Ещё не придумала, но до вечера ещё есть время составить достаточно казуистическую формулировку. Что-то насчёт того, откуда он родом. Не сообщать? Не говорить? Не раскрывать? Да, пожалуй, «не раскрывать» подойдёт…

Яр, подумав, спрыгнул со стула. Мысленно поздравив себя с небольшой победой, Свешникова вышла в коридор и набросила на плечи шаль. Телефон снова затарахтел в кармане; увидев фамилию звонящего, Лидия без сомнений отбила вызов. Следующий разговор состоится в зале заседаний – и никак иначе.

– На что мне этот ваш телефон, если вы через него ни с кем не говорите? – ворчливо осведомился Яр, зашнуровывая кроссовки.

– Не переживайте, молодой человек, вы без внимания не останетесь, – в тон ему отозвалась Свешникова и, спохватившись, сбавила обороты. – Иногда бывает, что я не хочу или не могу говорить. Сейчас у меня есть дела поважнее.

Так-то. Ему следует чувствовать себя польщённым. Лидия щелчком пальцев распахнула дверь и сощурилась от яркого солнечного света, заливающего лестничную клетку через высокое окно.

Может быть, не всё так плохо. По крайней мере, прямо здесь и прямо сейчас.

***

– Лидия Николаевна, здесь списки на обмен опытом, – Розочка почтительно положила на край стола тоненькую папку. – Это циркуляр от Игоря Константиновича, это новостной бюллетень…

– Благодарю, – доброжелательно буркнула Свешникова, стряхивая с папки черновские писульки. – Забронируйте мне третий сектор в виварии на весь август, пожалуйста. Программу экспериментов возьмёте у Сергея.

Секретарша кивнула и ретировалась за свой стол. Наумова наедине с нежитью оставлять нельзя, особенно с такой, которая способна на заковыристые проклятия; придётся поучаствовать самой – и эта мысль отнюдь не вызывает отторжения. Методику парень написал неплохую, сумеет хоть половину провернуть самостоятельно – будет большой молодец…

Лидия мельком просмотрела списки счастливцев, которым выпала командировка в столичный отдел исследований. Помнится, год тому назад она обещала пригласить сюда владимирскую девочку… В принесённых Розочкой перечнях нет ни одной Маланиной; то ли не угодила начальству, то ли вовсе разочаровалась в науке и нашла себе занятие поинтереснее. Жаль, если второй вариант, но и без того хватает проблем. Лидия подписала бумаги и взмахом ладони заставила папку перепорхнуть обратно на Розочкин стол. Секретарша проворно сцапала документы и принялась усердно шуршать бумагами. Весь день смотрит жадно и любопытно, ловит малейшие намёки на то, что с начальницей что-то не так. Вечером, как пить дать, прилипнет к экрану и будет ловить каждое слово, сказанное в зале заседаний. На здоровье. Ей полезно, вдруг поумнеет…

Телефон, положительно решивший самоубиться вибромотором, панически заверещал. Лидия не глядя потянулась за трубкой. Если Авилов – ему же хуже… Однако голос в динамике, интеллигентный и нерешительный, принадлежал совсем другому человеку.

– Лида, душа моя, – тихо и встревоженно проговорил Вяземский. Тон его мигом взвинтил и без того напряжённые нервы. – Найдёшь ли для меня минутку-другую? Я не звонил бы, если бы это не было важно…

– Да, конечно, – коротко ответила Свешникова, поднимаясь из-за стола.

Куда?.. А вот хоть бы и в виварий – в её лаборатории никто сейчас не посмеет сунуться. Запихнув в карман пропуск, чтобы не раздражать сигнальные контуры, Лидия во мгновение ока провалилась на минус четвёртый этаж, прямиком в закреплённый за её группой сектор экспериментального блока. Здесь, как и следовало ожидать, никого не было, если не считать дремлющего плакальщика, надёжно запертого в просторном ящике из бронестекла, и пары дюжин лабораторных мышей, беззаботно возившихся в своих клетках. Почуяв человека, нежить беспокойно зашевелилась; пришлось наскоро соорудить чары тишины и пригрозить подопытному язычком пламени. Обычного, не волшебного. Теперь надо держать ухо востро.

– Да, Коля, можешь говорить, – сообщила Лидия в трубку. Видали бы её сейчас лаборанты – вот так запросто трепаться по телефону при опасной нежити! – Что-то случилось?

– Боюсь, что да, – печально отозвался Вяземский. – Ты ведь водила знакомство с Юрием Подлесным? Относительно молодой человек, весьма авантюрного склада…

– Да, я его знаю, – тщательно скрывая раздражение, прервала Свешникова. – Он опять что-то устроил?

Вяземский неловко замолк на несколько мгновений.

– Не то чтобы, – проговорил он наконец мягко и серьёзно. – Он вчера приносил новую присягу… Ты знаешь, он перед этим поклялся не сообщать органам власти о… о своём тайном ремесле. Это, как оказалось, было жестокой ошибкой…

– Он утратил дар?

– Он погиб, – тихо, почти шёпотом сказал Вяземский. – Ему следовало учесть, что ремесло не тождественно дару. Вышло так, что он нарушил и пункт о тайнах, и новую формулировку третьей статьи свода…

Лидия прижала к глазам свободную ладонь. Как глупо! И как умно со стороны законотворцев: что не покроет пункт о тайнах, доделает третья статья… Вяземский продолжал что-то сбивчиво говорить в трубку; он рад-радёшенек, что угадал с формулировкой своей собственной клятвы-лазейки. А она, Лидия, угадала?.. В мыслях хаотично закружились подложные документы, старые и новые законы, угрозы жизни и древние, в чужом мире придуманные запреты. Собственную повторную присягу она нахально саботировала, заставив контрольского писаря поверить, что произнесённый ею текст – правильный. Яр вряд ли сумеет так же ловко, но выдуманная ею тайна должна его уберечь. Чёрт бы побрал трусливые магсоветовские задницы!

– Коля, успокойся, – резковато сказала Свешникова, прерывая многословные излияния. – Тебе ничего не грозит, кроме обморока от перерасхода жизненных сил. Живи как жил, не бери на себя чужие скорби.

Вяземский озадаченно примолк, потом горестно вздохнул в трубку.

– Мы, малодушные, можем себе это позволить, – похоронным голосом ответил он. – Мы бесконечно должны вам – тем, кто за нас борется. Тебе, Кириллу…

– Ему, безусловно, по гроб жизни, – ядовито прошипела Лидия.

Вяземский то ли не понял, то ли был слишком занят своими переживаниями. Наскоро свернув разговор, Свешникова сунула мобильный в карман халата и из иррационального желания кому-нибудь досадить постучала согнутым пальцем в стеклянную стенку вольера. Плакальщик встрепенулся, медленно моргнул жуткими глазами и, беззвучно шевеля губами, просительно протянул к ней тощую руку. Согласно законам, намертво вшитым нежити в остатки мозгов, он имеет полное право подманить её и сожрать в своё удовольствие, да только на волшебницу не действуют никакие ментальные чары. Остаётся лишь униженно умолять.

– На, развлекайся, – Лидия сердито выдвинула упрятанный за слоями защитных чар лоток для корма и переправила туда с десяток самых невезучих мышек. Интересно, кто-нибудь экспериментировал на них с вероятностями? – Будешь плохо себя вести – отправлю на ликвидацию, понятно?

Для выразительности она чиркнула ногтем по горлу. Тварь понятливо закивала и вплотную занялась мышами. Надо пнуть надзор, чтобы подкормили зверушек; с голодухи-то даже живой озвереет… Прикрыв за собой дверь лаборатории, Свешникова торопливо зашагала к лифтам. Раз уж она здесь оказалась, можно воспользоваться случаем и заглянуть в архив – и вообще легально потянуть время до возвращения в отдел. Глядишь, схлынет кипящая в душе злость, и она даже не побежит к соседям по этажу воздавать по заслугам. Кому, кроме самого себя, мог навредить глупенький Юрочка Подлесный? Бедняга всего лишь попал в незначительную погрешность – в заранее очерченный Авиловым круг непроходимых тупиц. Сам многомудрый волхв, интересно, как увильнул от собственного закона?

Дверь одной из лабораторий приоткрылась, и из-за неё показался Чернов собственной персоной. Лидия замедлила шаг, не столько из вежливости, сколько от удивления. Она несколько недель не видела начальника воочию, и, похоже, прошедшие дни всерьёз его надломили. Что это с ним? Неужели каким-то образом задели последние нововведения?

– Здравствуйте, Игорь Константинович, – учтиво сказала Свешникова, отступая в сторону.

– Добрый день, – рассеянно отозвался начлаб. – Вы… тоже, да?

– Тоже что?

– Уничтожаете опытные образцы, – хмуро пояснил Чернов. Он вытащил из кармана замшевую тряпочку, снял с носа очки и принялся усердно их протирать.

– Нет, с чего бы?

Начальник уставился на неё непонимающим взглядом, потом сердито тряхнул головой.

– Ну да, конечно, ваше направление не сворачивают… Как это я забыл – вы у нас на особом положении…

Лидия недобро сощурилась. Хамить начальству нехорошо, но что поделать, когда человек так откровенно напрашивается?

– Прошу прощения?

– Ладно вам, не надо тут… делать вид, – Чернов поморщился, будто от зубной боли. – Все знают, что у вас есть влиятельные покровители. Мы отправимся собирать бутылки – вы продолжите занимать своё место.

– Вам не приходило в голову, что работа моей группы попросту несколько полезнее антинаучных теорий? – холодно бросила Лидия. – Может быть, наверху ознакомились с результатами исследований? Может быть, кому-то в Магсовете нужен реальный прогресс, а не чёрная дыра для денег?

Она, помнится, давным-давно жаловалась на начлаба Авилову. Тот сказал тогда, что самоуверенный некомпетентный индюк во главе исследований по ментальной магии безопасен для немногочисленных московских волхвов. Он что угодно может этим оправдать…

– С вами опасно вступать в дискуссии, коллега, – Чернов усмехнулся краем рта. – Вы ведь добьётесь признания вашей правоты.

– Факты – упрямая вещь, Игорь Константинович, – отрезала Свешникова. – Вы, будучи учёным, должны знать им цену. Как и взятым с потолка гипотезам.

– Очень точно сказано, Лидия Николаевна. Прошу меня простить – совещание.

Он не без шика развернулся на каблуках, взметнув полы лабораторного халата, и чеканным шагом двинулся к лифтам. Да уж, после такой беседы вместе им не работать… Если задуматься, в Управе её мало что держит. Необходимость в ежедневном труде, отбирающем все силы и внимание, давно отмерла. Обязанной кому бы то ни было Лидия себя не чувствовала. Накоплений хватит на остаток жизни, даже если ей взбредёт в голову основать собственную лабораторию. Леший побери, да даже в Общественном собрании пользы от неё больше, чем в бесконечной отчётной канители!

Тем более теперь.

В роскошно меблированный зал на тринадцатом этаже она входила размеренным шагом, не утруждаясь оглядываться на жадные глазки видеокамер. Некоторые из присутствующих приветственно кивали ей, некоторые всем своим видом выражали демонстративное равнодушие. Вяземский, подхватившись с места, выдвинул для неё кресло; Лидия благосклонно ему улыбнулась и опустилась в тесные велюровые объятия. Второй стол, расположенный в торце зала, всё ещё пустовал. Магсовет не считал нужным появляться заблаговременно.

– Добрый вечер, Лидия, – обратился к ней сидевший рядом Оленин. – Прекрасно выглядите. Как всегда.

– Благодарю, – Свешникова изогнула губы в холодной улыбке. Добрая половина людей в этой комнате – дармоеды и пустобрёхи, годные только создавать фальшивую телевизионную картинку поверх подлинного непроглядного мрака. Нужно почаще напоминать себе, что есть и другие, те, ради кого стоит терпеть этих. – Рада видеть вас в добром здравии.

– Ну что вы! Лёгкому недомоганию меня не свалить, – Оленин сверкнул белоснежными зубами. Зачем? И так понятно: первостатейный людоед. – Прошу вас, заверьте меня, что с вашим самочувствием тоже всё прекрасно! Без вас эти сборища теряют всю соль…

– Вам не о чем беспокоиться.

– Вы меня обнадёжили, – промурлыкал Оленин. Как пить дать, припас для неё какую-нибудь мерзкую словесную западню. – Как поживает ваш племянник? Надеюсь, не доставляет серьёзных хлопот?

Кое-кто из соседей навострил уши. Москва – большая деревня, что уж говорить о сообществе, в значительной мере замкнутом само на себя… Скормленная ему легенда, выставлявшая мадам Свешникову незаслуженно великодушной, благополучно расползлась слухами и домыслами, вызывая у кого умиление, у кого недоумение, а у кого и приступ низкопробной фантазии. Так и должно быть. Пусть выдумывают, в чём Лидия провинилась или с кем согрешила – лишь бы не копали в верную сторону.

– Умные люди всегда доставляют хлопоты, а дети, как ни странно, тоже люди, – она тонко улыбнулась и прибавила с изрядной долей искренности: – Последнее, признаться, стало для меня открытием.

Оленин холодно рассмеялся.

– Вы лукавите, Лидия!

– Все здесь присутствующие этим занимаются.

Сосед разинул было пасть, чтобы ответить, но пробежавший над собранием шепоток заставил его встрепенуться и жадно уставиться на неторопливо открывающиеся парадные двери. Двенадцать членов Магсовета деловито шагали через зал и устраивались на отведённые им места. Первые лица их маленького государства в государстве. Каждый из этих лощёных, элегантных, приятно улыбающихся мужчин поставил подпись под новыми пунктами третьей статьи. Каждый из них приложил руку к гибели бедняги Подлесного.

Секретарь собрания рассыпа́лся в учтивостях и благодарил депутатов за внимание к голосу сообщества. Лидия слушала вполуха. Переводя взгляд от лица к лицу, она всё яснее понимала, что ей нечего сказать этим людям. Всё равно что объяснять питекантропу, почему нельзя колотить сородичей дубиной ради собственного душевного спокойствия. Леший побери, изо всех этих холёных сыновей эпохи не выскрести гуманизма хоть на малую долю того, чем располагал Драган…

– Таким образом, в связи с некоторой напряжённостью, образовавшейся в последние месяцы в сообществе, – тарахтел секретарь, виновато улыбаясь, – мы выражаем озабоченность по поводу…

– Протест, – Лидия решительно встала, разом обратив к себе все взгляды. – Мы выражаем протест.

Разумеется, это не было ни с кем согласовано. Секретарь растерянно дёргал челюстью, словно пережёвывая застрявшие на языке слова; кое-кто среди соседей по столу недовольно хмурил брови и уже вовсю раздумывал, что бы сказать в опровержение, остальные недоумённо переглядывались. Проняло даже парочку депутатов.

Авилов невозмутимо смотрел ей в лицо.

– Изменения в своде и в тексте присяги уже привели к смертям, – отрезала Свешникова. Над собранием вновь пробежал тихий ропот. – Этот закон нужно отменить, пока явление не стало массовым. Какие бы истинные цели он ни преследовал, – она не удержалась, взглянула в глаза Авилову, – он по сути своей и по свершившимся последствиям преступен. Требую аннулировать.

Ещё не смолк подхваченный эхом звук её голоса, когда собрание тревожно загомонило на разные голоса. Лидия продолжала стоять, глядя мимо взбудораженных соседей и хищных стеклянных глаз видеокамер на депутатов Магсовета. Все двенадцать хранили непроницаемое молчание – изучали реакцию.

– Это не всеобщее мнение, разумеется!..

– У всего есть своя цена…

– Полностью поддерживаю! Аннулировать!

– Смерти? Я ничего не знала о смертях…

– Преступники заслуживают своей участи!

– Господа, не будем так категоричны, важно каждое мнение…

– Я прошу прощения, что нарушаю регламент, – лениво протянул Оленин, перекрывая всеобщий гул, – но я хотел бы спросить очаровательную коллегу, размышляла ли она над причинами, побудившими наших уважаемых депутатов принять подобное решение?

Ещё бы не размышляла!.. С каким удовольствием она закатила бы нахалу оплеуху, однако собрание превратят в цирк и без неё. Лидия любезноулыбнулась глазевшему на неё соседу.

– У меня есть одна весьма вероятная гипотеза, – небрежно бросила она. – Полагаю, ужесточения связаны с одиозным тульским процессом. Жаль, сообществу не узнать, сколько задержанных не выйдут живыми из-за закрытых дверей зала суда.

– Будет вам, Лидия, – неприязненно прогудел с другого конца стола вальяжный торговый магнат. С этим типом у Свешниковой сложилась давняя и прочная нелюбовь. – Не стоит затрагивать подобные материи. Возвращайтесь к тому, что у вас хорошо получается: кошмарить колдовскую фарму, писать научные статьи, заигрывать с магбезопасностью…

Сидевший рядом Вяземский моментально вскинулся. Постаревший, но не повзрослевший рыцарь, который позабыл, что в современном мире сияющие доспехи – не более чем музейный экспонат.

– Что вы себе позволяете?!

– Я – ничего противозаконного, – с ленцой бросил толстосум. – У меня в безопасности и знакомых-то нет, не то что…

Лидия ядовито улыбнулась. В безопасности, может, и нет, а вот кто ему исправно выдаёт, несмотря на нечистые делишки, лицензии на торговлю артефактами?

– Могу клятвенно вас уверить, что со всеми сотрудниками Управы я общаюсь исключительно по работе, – начала она, поспешно складывая в уме дальнейшую фразу. Лучше бы соображала побыстрее: на сей раз её перебил Оленин.

– Вы снова лукавите, Лидия. Всем известно, что те, с кем вы… общаетесь, – он гнуснейшим образом усмехнулся, – продвигаются по служебной лестнице куда успешнее коллег, обделённых вашим вниманием.

Скотина. Знает, что журналисты с благодарностью подхватят и разовьют тему. Раньше она, не задумываясь, пошла бы ва-банк и предложила бы подвергнуть проверке его болтовню. Раньше у неё был надёжный щит в Магсовете, а она не отвечала ни за кого, кроме себя. Ни разу в жизни, если задуматься.

– Придержите язык, Дмитрий Андреевич! – вдруг рявкнул молодецким басом Потапов, глава отдела коммуникаций, с которым Лидия едва здоровалась в управских коридорах. С чего это он? – Не слишком ли легко вы бросаетесь обвинениями? Потрудитесь разжиться хоть одним похожим на правду доказательством, прежде чем утверждать подобное! У нас пока ещё не отменили презумпцию невиновности, – он зло сверкнул глазами в сторону Магсовета, – или уже можно подозревать всех и во всём?

Голос его потонул в сердитом гомоне. Сам Потапов, грузный, раскрасневшийся, обводил зал пылающим взглядом. А ведь он, наверное, в курсе того, что происходит в Туле… Кому, как не главе коммуникаций, ретушировать неприглядное дело для возмущённой общественности? Неудивительно, что он так злится; писаки не любят ограничений свободы слова. Однако нужно призывать этот цирк к порядку. Сколько можно услаждать почтенную публику?

– Прошу вернуться к теме обсуждения, – отрезала Свешникова и демонстративно отвернулась от галдящего собрания к хранившему молчание Магсовету. – Нам следует провести голосование, уважаемые коллеги.

Бесстрастно глядя на неё, Авилов медленно кивнул.

– Да, пожалуйста.

Секретарь, поймав привычную струю, бойко затараторил протокольные формулировки. Едва он попросил голосовать «за», взвилась над столом рука Вяземского, мгновением позже – Потапова; следом откликнулись ещё несколько человек – едва ли десяток из трёх дюжин. Против были почти все оставшиеся. Никто не хочет проблем с лютующим советом. Это и так было понятно; попытка провалилась ещё до начала этого чёртова заседания – но ничего не предпринимать было бы преступно…

– Решение принято, – мягкий голос Авилова отразился от стен и потолка, обрушился сверху камнепадом. – Протест отклонён.

Лидия очень аккуратно отодвинула кресло и, не говоря больше ни слова, размеренным шагом вышла из зала.

Камеры растерянно провожали её стеклянными взглядами.

XIII. Не к месту

Не дожидаясь, пока хриплый динамик пробормочет имя станции, Верховский спрыгнул на перрон. По-осеннему прохладный вечер встретил его неплотной синей темнотой, запахом влажного асфальта и благостным безлюдьем. Пригород – лишённая самостоятельной сущности жилая пристройка к столице – уже сонно дремал, погружённый в беспокойное межбуднее забытьё.

Преданно ждущий автобус нетерпеливо фырчал мотором у станции. Верховский выгреб из бумажника горсть монет. Метро, электричка, автобус, полтора километра пешком. Завтра с утра – в обратном порядке. Из-за затопившей весь отдел суеты лейтенант магбезопасности низвёл своё существование до ритма жизни средневекового крестьянина: вставал за час до рассвета, с рабочего места уходил, когда замечал ненароком, что за окном уже стемнело. Голова под вечер с трудом соображала, какой стороной скармливать турникету билет. Утром тоже, но утром была нужда во что бы то ни стало заставить себя хоть как-то функционировать. Ненормированный график весьма эффективно освобождал от опасной привычки много думать: между работой и работой хотелось только есть, спать и рычать на всякого, кто вздумает встать на пути.

Плюхнувшись на обтянутое грязным дерматином сидение, Верховский привычно поморщился. Раны на груди, залеченные ещё по весне, по-прежнему назойливо напоминали о себе. Это всё ерунда, вот Витьке – тому и впрямь пришлось паршиво… Медики возились с ним несколько месяцев; позвали в итоге какого-то маститого мага первой категории – кардиохирурга с, так сказать, двойной специализацией. Чары давным-давно сгинувшей полудницы он не снял, но худо-бедно ослабил – так, чтоб не слишком мешали жить. Мерзкое дело эта нежить. Только дай слабину – вытянет всё, до чего сумеет добраться, прямо как некоторые люди. Щукин после терапии держался молодцом, в июле даже вернулся в строй, но ребята, кому хватало категории видеть чары, смотрели на него мрачно и сочувственно. Верховский приятеля расспросами не донимал. Живой – и хорошо.

Он вытащил из рюкзака томик старой фантастики – из разряда историй о прекрасном будущем, в котором человечество решило все свои проблемы и отправилось по далёким планетам решать чужие – и на время позволил себе позабыть, на каком он свете. Уличные фонари заглядывали в широкие окна, омывая жёлтым светом тонкие серенькие страницы. Автобус сонно покачивался, медленно двигаясь по опустевшим улочкам – ни дать ни взять, Харонова ладья, уносящая измученные души в царство вечного покоя. С той разницей, что завтра тот же автобус повезёт эти самые души обратно в мирскую суету.

Чутьё, выработанное за годы обитания в здешних краях, согнало Верховского с места аккурат за полминуты до нужной остановки. Вместе с ним из автобуса выгрузился какой-то асоциальный элемент, распространяющий вокруг себя запах дешёвого алкоголя. Покачиваясь, сориентировался в пространстве и небыстро, но целеустремлённо куда-то побрёл. Верховский так и не научился осуждать подобных членов общества. Что ж тут попишешь, когда делать со своей жизнью решительно нечего, кроме как напиться и забыться? Этому хоть есть куда топать сквозь неласковую сентябрьскую ночь.

Трассу от жилого массива отделял клочок недотравленной городской зелени – засаженный клёнами и тополями сквер, служивший днём прибежищем для пенсионеров и мамаш с детьми, а ночью – для личностей помрачнее. Верховский сунул руки в карманы, чтобы, если вдруг что, не среагировать моментально в духе оперативной работы. Усталому разуму он не слишком доверял.

Личности не заставили долго себя ждать. Крепко пахнущий потом и табаком молодчик будто бы невзначай заступил Верховскому дорогу и, приветливо скалясь в щербатой улыбке, осведомился, не найдётся ли у одинокого прохожего сигаретки. То ли темнота, то ли изменённое состояние сознания лишили его осторожности. В былые годы бродяга Ноготь, не понаслышке знакомый с сотрудниками органов, поостерёгся бы заговаривать с человеком в форме, будь там хоть вопрос жизни и смерти.

– Не курю, – предостерегающе ответил Верховский, нарочито медленно вынимая руку из кармана. Жестами показал: опасно, не нарывайся, отпущу с миром. Само собой, не совсем теми знаками, какими общался с коллегами в присутствии нежити.

Обычно этого хватало, но тут его то ли не поняли, то ли проигнорировали. Паренёк – в темноте плохо видно, но, похоже, совсем молодой – прищёлкнул языком и мельком оглянулся куда-то влево. Стало быть, там подельнички.

– У нас тут все курят на районе, – нагло заявил типчик, щеря крепкие зубы. – Ты поищи, вдруг найдёшь?

Тени за его спиной пришли в движение – приятели выдвинулись на подмогу. Верховский утомлённо вздохнул и полез за удостоверением. Драка, если будет, быстро закончится в его пользу, хоть и придётся потом писать служебку. Краем глаза он отметил, что выбравшиеся из сумрака мутные личности ненавязчиво берут его в кольцо. Неужели им так уж нужен его полупустой кошелёк?

– Ребят, – устало сказал Верховский, соблюдая букву закона, – будете творить хрень – приму меры на своё усмотрение. Если в отделение не хотите, давайте разойдёмся подобру-поздорову.

За спиной кто-то хохотнул. Выступивший из темноты здоровяк, хмуро глядя на строптивую жертву, сверкнул в тусклом свете коротким ножиком, медленно провёл лезвием по тыльной стороне ладони и слизнул выступившие капли крови. Дешёвый спектакль; о смысле догадаться нетрудно. Верховский наскоро соорудил парализующие чары – совсем слабенькие, ровно на одну конечность, как местный анестетик. Нож выскользнул из разом утративших гибкость пальцев и кувыркнулся в жухлую траву. Его владелец испуганно охнул и уставился на собственную руку, плетью повисшую вдоль тела. Остальные принялись недоумённо переглядываться. Теперь короткая душеспасительная речь – и можно наконец домой, урвать пару часов сна до следующего рабочего дня…

Из тонущих во тьме зарослей донеслось невнятное мычание. Именно что мычание – жалобное и надрывное, как у хворой коровы. Это было настолько не к месту – и из-за того жутко – что обернулись на звук сразу все. Верховскому доводилось слыхать подобное, но не в черте же города, около самой столицы, вдали от любой мыслимой кормовой базы… К мычанию прибавился глухой неровный топот копыт, а через миг из темноты показалась нежить. Раздвигая лысые ветки безглазой мордой и покачивая тощими пегими боками, под тусклый свет фонарей выступила самая натуральная коровья смерть. Она жадно двигала влажными ноздрями и целеустремлённо тащила костлявое тело в сторону ошеломлённых людей.

Верховский без церемоний отпихнул в сторону попавшегося на пути молодчика, на ходу сплёл ловчую сеть. Кровь, запоздало понял он. Горячая, свежая, живая кровь, которую устрашения ради пустил себе балбес с ножиком. Оголодавшая тварь, которой положено бы бояться людей, почуяла желанную жизненную силу и позабыла об осторожности. Откуда она всё-таки тут взялась?..

Компания за его спиной встревоженно загалдела. Этого ещё не хватало! Конечно, коровья смерть – не полудница и даже не моровая язва, но это не повод трепать при ней бестолковыми языками. Со второй попытки Верховский стреножил тварь сетью – ледащая нежить возмущённо замычала, переступая застрявшими в ярко-рыжих нитях копытами – и как следует прицелился, прежде чем швыряться огнём. И так придётся объясняться с начальством по седьмой статье… И надзору придётся. Здесь же не ферма, не мясокомбинат и даже не зоопарк. Как сюда забрело это создание, грозное для всякого зверья и почти безобидное для человека?

Запахло несвежим горелым мясом. Верховский проследил, чтобы незваная гостья наверняка перестала существовать, и обернулся к сгрудившимся на мощёной дорожке минусам. Судя по тому, что страх их не отпустил, испугались они отнюдь не нежити. Ну и поделом, нечего путаться под ногами…

– По домам, а? – зло бросил Верховский, оглядывая компанию, с которой свет фонарей смыл весь налёт загадочности. Хулиганьё. Дети-переростки, сытые и благополучные, которым нравится резвиться по вечерам в малолюдном парке и чувствовать себя причастными к преступному миру. Знали бы они, что ничего хорошего там нету… – Ужин кушать, уроки делать. Ну?

– В-в-вы-ы-ы кто-о-о? – тихонько провыл здоровяк, в ужасе ощупывая парализованную руку.

Верховский, чертыхнувшись, снял собственные чары.

– Сотрудник службы безопасности, – хмыкнул он. – Давайте-ка отсюда. Мало ли, сколько их тут таких шастает…

Он выразительно кивнул на присыпанное пеплом горелое пятно на траве. Лукавил, конечно: одна-то коровья смерть в Москве – уже происшествие. Верховский проследил, как компания поспешно удаляется в сторону жилого массива, и спустился с дорожки. Наспех призванным порывом ветра развеял оставшийся от нежити прах. Посреди выжженной травы поблёскивала серебряная метка. Ну и дела – блудная нежить-то чейная! Обернув руку носовым платком, Верховский аккуратно подобрал невредимую бирку. Тула, две тысячи четвёртый, проба современная. Спецсерия. Выходит, коровка проковыляла без малого две сотни километров за каким-то неведомым интересом… Или от чего-то спасаясь. Шефы безопасности недвусмысленно отстранили шушеру вроде младшего командного состава от документов по тульской проблеме, но куда деваться, когда дело само бесцеремонно лезет к сотрудникам?.. Верховский спрятал находку в карман рюкзака. Надо будет сдать Харитонову. Пусть поднимают надзорщиков в экстренные рейды по Подмосковью и соседним областям. Не хватало ещё массового пришествия нежити в благополучный и уютный обывательский мирок.

Дома его, как всегда, не ждало ничего, кроме кастрюли с позавчерашним супом в холодильнике и разворошённой с утра постели. Верховский сунул рубашку в стиральную машину, до половины набитую грязным барахлом. Из-за дверцы уже попахивало, так что пришлось, пересиливая усталость, доставать порошок и приводить технику в чувство. Вот бы ему сюда домового… Хотя бестолочи вроде тех, что были ему знакомы по управской уборочной команде, со стиралкой не справились бы. Тогда не домового – женщину. Хозяйственную и молчаливую, потому что единственная женщина, с которой он хотел бы говорить обо всём на свете, вряд ли когда-нибудь объявится в тесной квартирке далеко за чертой Москвы. Верховский бросил мрачный взгляд в зеркало, усеянное белёсыми пятнышками от зубной пасты. Красавцем его точно не назвать, особенно с учётом скопившейся за годы службы коллекции шрамов. Если прибавить к этому сомнительную биографию, перспективы вырисовываются нерадужные. Хотя, наверное, зарабатывай он, как депутат Магсовета, на все недостатки нравные дамочки закрыли бы глаза.

Уже забравшись под одеяло, Верховский вспомнил, что начисто позабыл поесть. К состоянию постоянного голода он привык за годы бродяжничества и теперь вот вернулся – не от безденежья, а от нехватки сил и времени. Спать хотелось сильнее, чем есть. Решив, что до утра с супом ничего не случится, подающий надежды лейтенант магбезопасности провалился в вожделенный сон.

***

Первым, кого он встретил с утра в отделе надзора, стал бывший начальник. Боровков кисло улыбнулся, поинтересовался целью визита и слегка побледнел, услышав про коровью смерть. Он тяжело переживал нынешние карьерные успехи некогда младшего специалиста отдела надзора; Верховский и рад был бы его не разочаровывать, да как-то оно само собой получалось. Принесённые новости мигом привели надзор в движение. Хорошо бы они без подсказок так шевелились… Волноваться вроде бы не о чем: компетентные люди оповещены, покаянная служебка написана, сиди себе, лейтенант, разбирай рутину – но нет, не шло из головы вчерашнее маленькое приключение. До чесотки хотелось знать, что происходит. Вечером, последним покинув кабинет, Верховский вместо лестницы свернул к лифтам и нажал кнопку со стрелкой вверх. Не с начальством же разговаривать о засекреченных судебных процессах…

На двери у научников висела бумажка, информирующая, что группа исследования вероятностной магии в полном составе временно переселилась в виварий в связи с затяжной серией особо важных экспериментов. Верховский чертыхнулся и поехал обратно вниз, до подвала и дальше, на оборудованные для содержания нежити ярусы. Тот, кто додумался прозвать эти лаборатории виварием, обладал весьма мрачным чувством юмора: от стерильно-серых тускло освещённых коридоров так и веяло нежизнью. Из запертых дверей только одна была озарена светом жёлтой лампочки; это значило, что внутри кто-то есть – иначе горел бы зелёный, – но зайти и потревожить можно – иначе горел бы красный. Верховский, недолго думая, постучался туда.

– Войдите, – устало сказали из-за двери.

Основное освещение в лаборатории было выключено. Вольер для нежити занавесили на ночь непрозрачной тканью; на столе рядом с ним тихо возились в клетках лабораторные мыши. На металлических прутьях висели написанные от руки ярлычки, снабжённые датами и подписями: «Контрольная группа», «Заговор на здоровье (колдовство)», «Заговор на удачу (колдовство)», «Повышены позитивные вероятности (магия)», «Снижены негативные вероятности (магия)», «Прокляты (человек, колдовство)», «Прокляты (человек, магия)», «Прокляты (нежить)». В трёх последних клетках зверушки выглядели несколько более удручёнными – хотя, может, так казалось из-за ярлычков.

– Вы что-то хотели? – неласково спросили из-за спины.

Верховский обернулся. Женщину за компьютером он узнал с трудом – может, оттого, что не ожидал её здесь увидеть, а может, просто подзабыл по прошествии времени. Понравилось в Москве владимирской лаборантке Марине Маланиной. На шее у неё висел в казённом чехле временный пропуск вроде тех, что выдают стажёрам и командировочным; видимо, напросилась всеми правдами и неправдами в столицу на обмен опытом. Понятно, что из карьерных соображений, но, ей-богу, как будто назло.

– Да, Марина, добрый вечер, – нейтрально-вежливо отозвался он. – Подскажите, где мне найти Лидию Свешникову? Есть дело по работе.

Последнее он прибавил по инерции и тут же себя выругал. Раз есть нужда такое говорить, значит, могут быть дела и не по работе. Марина допечатала несколько слов и утомлённо вздохнула.

– Лидия Николаевна позавчера уволилась. Что у вас за дело?

Уволилась?.. Если и было в Управе что-то незыблемое, помимо всеобщей страсти понаблюдать за жизнью коллег, так это непременное присутствие Лидии. Что-то случилось. Но не у заезжей же лаборантки об этом спрашивать! Верховский состроил вежливо-удивлённую гримасу. Говорить, что дело сугубо конфиденциальное – себе вредить, но и ничего интересного владимирская дамочка знать не может. Пустая выйдет беседа.

– Касается поведенческих особенностей нежити. Лидия Николаевна неплохо в них разбирается.

– Я тоже, – нахально заявила Марина, поднимаясь из-за стола. Отсветы от монитора на стене за её спиной тут же померкли. – В чём вопрос?

– Я думал, вы по биологии больше.

– Когда рук не хватает, все становятся специалистами широкого профиля, – она сдержанно улыбнулась. – Сейчас, кроме меня, здесь всё равно никого нет. Вы можете задать вопрос мне или прийти на следующей неделе.

Точно. Сегодня пятница. В бесконечной суматохе дни совсем перестали разделяться на календарные промежутки.

– Ну, давайте попробуем, – заложив руки за спину, Верховский задумчиво шагнул в сторону вольера. Несколько мышей уставили на него сторожкие красные бусинки глаз. – В каких случаях нежить может преодолевать большие дистанции?

– Аморфная?

– Нет, телесная. Средненькая нежить без особых дарований, – он задумался на пару мгновений, решая, посвящать ли въедливую дамочку в подробности, и прибавил: – Коровья смерть, например.

Марина надолго замолкла, раздумывая. Верховский от нечего делать разглядывал мышей. Забавные твари. Суетятся, как будто в этом есть какой-то смысл, изредка выглядывают за прутья клеток и, не осознав увиденного, возвращаются к своей нехитрой возне. И все так или иначе скоро передохнут.

– Кто у вас их проклинает? – поинтересовался Верховский, кивнув на крайние справа клетки. – Специально обученные люди?

– С этими Серёжа Наумов работал, – отстранённо отозвалась Марина. – Не переживайте, все методики отработаны и абсолютно безопасны. Это самозамкнутые чары на патологии в кровеносной системе, они примерно одинаково действуют на всех млекопитающих…

– Можете не продолжать, – хмыкнул Верховский. Должно быть, пытливые детки из тех, что жгут муравьёв при помощи лупы и солнечного света, вырастают потом в таких вот учёных. – Лучше вернёмся к нежити.

– Да, верно, – Марина чем-то зашуршала у него за спиной – наверное, приводила в порядок разбросанные вокруг компьютера бумаги. – Кстати, о ней. Александр Михайлович, вы бы отошли подальше от вольера. Объект может… забеспокоиться.

– Там бронестекло и чары. Он нас не слышит, – равнодушно бросил Верховский. Ему пару раз доводилось водворять в виварий разного рода объекты. – А по делу? Можете что-то сказать?

– Могу предположить, что вашу коровью смерть согнали с места более удачливые конкуренты. Или у неё кончилась кормовая база, что и вынудило её отправиться в кочевье. Где вы её встретили?

– В городском парке.

– Вы серьёзно? Может, в зоопарке?

– Нет, в парке. Там водятся мелкие грызуны, комары и домашние собаки – утром и вечером, – Верховский сделал над собой усилие и обернулся к собеседнице. Она выглядела озадаченной – только и всего. – Иногда ещё человеческие особи, по развитию близкие к приматам. Но, насколько я понимаю, коровка должна была испугаться любого гомо-условно-сапиенса.

– Совершенно верно. Поэтому я и…

Из-за непрозрачных занавесей послышался глухой удар. Затем, почти сразу, ещё и ещё. Марина совершенно по-девчачьи взвизгнула; мыши истошно запищали в клетках. Должно быть, вне зависимости от наложенных на них чар где-то треть зверьков только что скоропостижно вымерла от сердечного приступа. Верховский в два шага оказался у вольера и отдёрнул тяжёлое полотнище; из сумрака на него глядели широко распахнутые ярко-синие глаза. Тощий долговязый плакальщик скребнул когтями по стеклу, оставляя на нём глубокие борозды; там, куда он только что бил, разбегались в прозрачной толще паутины трещин. Сильный, скотина… Верховский на ощупь проверил сохранность защитных чар. Всё в порядке. Твари не выбраться, а ментальную магию стекло не пропускает. Не должно пропускать…

– Александр Михайлович, отойдите, – мягко сказала Марина. Она неслышно подошла и стояла теперь рядом с ним. – У вас слишком яркий спектр, наши подопечные такого не любят.

Верховский нехотя отступил на пару шагов. Научница невозмутимо делала в воздухе какие-то сложные пассы – должно быть, активировала внутренние защитные контуры. Спустя несколько мгновений плакальщик покачнулся и без затей рухнул плашмя на серый линолеум. Вольер стремительно погружался в непроглядный мрак.

– Ну вот, теперь новое стекло заказывать, – огорчённо констатировала Марина, задёргивая занавески. – Погодите минутку, я сообщу…

Она торопливо вернулась к столу, подняла трубку внутреннего телефона, набрала хорошо знакомый Верховскому номер – дежурный пост отдела надзора. Надо же, помнит ведь, какой у него спектр… И всё остальное, наверное, тоже помнит. Леший бы побрал научников с их бездонной памятью!

– Алло, дежурный? – вежливо сказала в трубку Марина. – Я звоню из экспериментального блока, сектор три, вторая лаборатория… Да, небольшое происшествие. Нужно будет временно переместить объект в другой вольер, а здесь заменить стекло… Нет, чары в полном порядке, я проверила. Ах да, простите: Шилова Марина Алексеевна, внештатный сотрудник отдела исследований.

Шилова?.. Верховский покосился на её правую руку, устраивающую в гнезде телефонную трубку. Так и есть – на безымянном пальце появилось скромное золотое колечко. Молодец какая, времени зря не теряет. Сколько ей лет-то? Институт хоть успела закончить?

– Вас, оказывается, поздравить можно, – сказал Верховский, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал не ядовито. – Прежде у вас была другая фамилия.

– А, да, спасибо, – Марина смущённо улыбнулась и отвела взгляд. – Вы бы знали, сколько с этим бюрократической мороки… Все научные статьи…

– В Москву всей семьёй перебрались?

– Нет, что вы! Я одна, по обменной программе, – она рассеянно оглядела лабораторию. – Хотя, знаете, может быть, мне теперь дадут здесь работу. Лидия Николаевна была резко против, но раз уж она…

Её голос увял сам собой. Зацепившись взглядом за клетки с мышами, Марина целеустремлённо направилась к ним, принялась натягивать на руки перчатки.

– Извините, мне нужно поработать с подопытными, – сказала она, не оборачиваясь. Таким тоном выгоняют уволенных подчинённых.

– В повреждённой лаборатории? – скептически уточнил Верховский.

– Не переживайте, защитные чары и не такое выдерживают… Я здесь справлюсь, помощь не нужна.

Верховский пожал плечами. Не нужна так не нужна. Самодостаточная дамочка эта Марина. Надо запомнить, что она теперь Шилова… Хотя какого лешего это запоминать? Закончится стажировка – уедет обратно в свой Владимир, и скатертью дорога. Здесь своих исследователей полно.

Не хватает одной. Самой нужной.

XIV. Истина и ложь

За окнами высокого дома неторопливо кружили снежные хлопья. Они обильно сыпались из низких серых туч и безмолвно ложились на мутное зеркало беспокойной реки, на обломки расколотого льда, на одетые в тёмный камень берега. Зима, как водится, лютует напоследок, чтобы вскоре растаять под лучами вешнего солнца. За долгих четыре года Яр успел понять, что круговорот времени устроен здесь так же, как и дома, и совершенно не так, как он когда-то себе представлял.

На исходе его четырнадцатый год. Иди всё своим чередом, нынешней весной, в Аринову ночь, ему пришла бы пора впервые шагнуть в заповедный круг на старом зареченском капище. Перебыть там, средь тьмы и холода, от заката до рассвета, и впредь трудиться наравне со взрослыми, заботиться о вверенной богами земле. Хорошая была бы судьба. Простая, понятная. Только теперь она не принесла бы ему радости…

– Юноша, вы меня слушаете или нет?

Все силы ушли на то, чтобы не измениться в лице. Строгая наставница не упускает случая стегнуть ученика насмешливым замечанием, стоит только дать слабину. Яр торопливо изучил тетрадный лист, испещрённый округлыми значками. Нужно скорее спросить что-нибудь по делу. Поймав взглядом длинную черту, разделявшую буквы, он указал на неё кончиком карандаша:

– Это значит?..

– Вывод, – веско сказала Лидия Николаевна. Ручка в её пальцах метнулась к знакам над чертой. – Если из первого следует второе и первое верно, то верно и второе. Я пытаюсь донести это до вас пять последних минут, но снегопад, очевидно, намного интереснее.

Яр промолчал. Пусть лучше думает, что он просто смотрел на снег. Учиться у неё он обязан, душу открывать – нет. Сосредоточиваясь на написанном, он проговорил про себя слова наставницы. В них наверняка какой-то подвох. Слишком уж просто всё получается.

– Смотрите, – сменив гнев на милость, Лидия Николаевна заговорила мягче. Тонкое жало ручки уткнулось в самый первый знак. – Пусть «а» значит, что некто нарушил клятву, а «бэ» – что он погибнет…

– Не погибнет, если он из одиноких, – быстро возразил Яр.

– Это уже другое условие.

– Всё равно неправильно.

– Хорошо, пусть «а» значит, что наш некто нарушил клятву и он при этом не одинокий, – легко согласилась наставница. Должно, главный подвох ждал впереди. – Мы утверждаем, что из «а» следует «бэ», видите? Есть возражения?

– Если кто-то не из одиноких нарушил клятву, то он умрёт, – задумчиво повторил Яр. Что тут неправильно?.. Ага, вот! – А если он не одинокий, но и не ведьмак, и не чародей, то он и клятву дать не сможет. Неверно выходит.

– Не чародей, а маг, – назидательно поправила Лидия Николаевна и утомлённо вздохнула. – Да, юноша, разумеется, минус не может поклясться. Давайте всё же считать, что наш герой слово дать сумел. Он не минус, не волхв, не одинокий. Может быть, одинокий, потерявший силу, – торопливо прибавила она, угадав мысли ученика. – Это неважно. Главное – при всех принятых допущениях высказывание верно.

Яр, подумав, кивнул. Никаких каверз больше на ум не шло.

– Я рада, что мы достигли консенсуса, – сухо сказала наставница. – Итак, нарушивший клятву непременно погибнет. Теперь я утверждаю, что некто нарушил клятву. Что из этого следует?

– Что он умрёт.

– Верно, юноша. Именно это здесь и записано.

– Это и так все знают, – буркнул Яр. Черта, отделявшая верхние значки от нижнего, показалась теперь зловещей. – Зачем так хитро это записывать?

– Потому что вместо нашего примера с клятвой может быть что угодно, – Лидия Николаевна насмешливо скривила губы. – Если заговорить с нежитью, она получает право покуситься на вашу жизненную силу. Если я что-то прикажу Прохору, он подчинится. Если вы так и будете любоваться видами из окна вместо того, чтобы напрягать мозги, неминуемо останетесь неучем. Но вернёмся к клятвам, – она хищно прищёлкнула ручкой и быстро написала ещё несколько знаков. – Что вы скажете, если я сообщу вам, что наш не-минус и не-волхв жив и находится в добром здравии?

– Что он не нарушал никаких клятв.

– Совершенно верно. Запишите.

Она приглашающе подвинула к нему лист. Яр осторожно провёл черту и старательно изобразил под ней два знака. Вышло очень похоже на предыдущую запись, но смысл получился совсем другой. В том, о чём говорила наставница, угадывалась странная, подспудно ощутимая строгая красота.

– Обратите внимание, – Лидия Николаевна откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. – Вы правильно сказали: мы можем утверждать ровно то, что наш некто не нарушал клятв – не больше и не меньше. Давал ли он их вовсе, мы не знаем и не можем узнать, если не включим в рассмотрение новые высказывания. И это тоже верно для любого смысла, которым вы наполните обозначения. Усвоили?

– Да, – Яр рассеянно кивнул, разглядывая надписи. – Это как язык, чтобы говорить обо всём на свете. Вы его знаете, а мы – нет…

– Лично вы – знаете, – поправила Лидия Николаевна. – Логику, как и любой язык, изобрели для того, чтобы думать об окружающем мире быстрее и чётче. И чтобы меньше ошибаться, – она лукаво улыбнулась. – Видите? В основе нашей науки лежит лежит простой набор правил, но она способна менять мир не хуже, чем магия.

– Лучше, – Яр качнул головой и взглянул наставнице в лицо. – Магом надо родиться, а это кто угодно может выучить.

– Практика показывает, что отнюдь не все способны на такие подвиги, – Лидия Николаевна насмешливо хмыкнула. – Но в целом вы правы. Именно поэтому здешнему человечеству не так уж нужна магия.

– Почему тогда у нас никто это не знает?

– Думаю, попросту некому как следует задуматься, – Лидия Николаевна удручённо вздохнула. – Людей мало, и все заняты выживанием. Была у меня когда-то надежда на иастейских мудрецов, но теперь… – она осеклась и решительно тряхнула головой, будто бы отгоняя недобрые мысли. – Как бы то ни было, хватит на сегодня математики. Мне нужно отлучиться, так что вы вольны тратить время так, как вам нравится. После того, как решите вот это…

Выдернув из его пальцев карандаш, она придвинула к себе раскрытый задачник и принялась отмечать предназначенные ученику примеры – иной раз целыми страницами. Расправившись с математикой, Лидия Николаевна взялась за книгу по физике; там вышло никак не меньше. Яр не удержался и тоскливо вздохнул.

– Боги…

Наставница сердито на него воззрилась.

– Ещё раз услышу о богах – будете драить паркет вместо Прохора. Когда вы изживёте наконец эти пещерные суеверия?

– Вы почём знаете, суеверия или нет? – вскинулся Яр. Он сам не знал, права наставница или нет, но слова её звучали обидно.

Лидия Николаевна закатила глаза.

– Держите себя в руках, юноша! Мы уже говорили о познаваемости и о бритве Оккама. Кстати, о бритвах, – она недовольно оглядела ученика, особое внимание уделив убранным в косу волосам. – Я всё же настоятельно рекомендую вам подстричься. Не стоит привлекать к себе лишнего внимания.

– Да тут всем всё равно, – фыркнул Яр. – Домой-то я как потом вернусь?

Наставница, на удивление, промолчала. Обычно на одно его слово у неё находился десяток, добрую половину из которых он не понимал. Лидия Николаевна встала из-за стола и деловито вышла из комнаты; Яр слышал, как она командует Прохором, скрипит дверцами шкафа и цокает по паркету высокими каблуками. За окном по-прежнему валил снег. В будний день, в такую метель людей на улицах совсем мало. Можно было бы перейти реку по стеклянному мосту и побродить в своё удовольствие по заснеженному парку или просто прогуляться вдоль набережных, любуясь городом, странным и прекрасным. Наставница потом выбранит за нерадивость, но она и без того найдёт повод разворчаться…

Яр оглядел разложенные на столе книги и задумчиво провернул в пальцах карандаш. От одной мысли о том, чтобы снова корпеть над хитроумными задачами, становилось худо. С волшбой всегда выходило легче. Трудна премудрость, способная каждого сделать равным самому могущественному чародею… Тем больше хотелось её заполучить. Если б в Ильгоде знали, как поставить себе на службу огонь, воду и ветер, если бы всем, как здесь, вдоволь хватало хлеба, может, и не случилось бы никакой войны…

Оглянувшись напоследок на метель за окном, Яр придвинул к себе задачник.

***

– Что это?

Яр недоверчиво оглядел блестящую чёрную коробку. Он знал символы, обильно украшавшие её гладкие бока, но не видел смысла в их сочетаниях. Лидия Николаевна благосклонно ему улыбнулась.

– Ваш подарок на день рождения. Аккуратнее, он довольно хрупкий.

– Я знать не знаю, в который день родился, – сообщил Яр и демонстративно спрятал руки за спину. – Вам-то откуда?..

– Ниоткуда, юноша, – наставница раздражённо поджала губы. – Мне нужно было указать какую-нибудь дату в ваших документах. Вы что-то имеете против сегодняшней?

– Нет. Но раньше-то был день как день, а тут вдруг…

– Моё упущение. Следовало приучить вас к этой мысли, – Лидия Николаевна пожала плечами. – Не испепеляйте меня взглядом. Это лишь отчасти подкуп, – она лукаво усмехнулась, – но в основном – подспорье к вашему дальнейшему обучению. По крайней мере, я надеюсь, что вы станете использовать его именно по такому назначению.

Это на неё похоже. Лидия Николаевна делает только то, что считает полезным. Яр не спешил притрагиваться к подарку. Ясно как день, что наставница что-то затеяла и теперь всеми правдами и неправдами его в это втравливает.

– Почему подкуп?

– Потому что мне нужны с вашей стороны поддержка и сотрудничество, – легко признала Лидия Николаевна. – Видите ли, вам исполнилось четырнадцать. По нашим законам вы должны получить паспорт и пройти первичную проверку на способности. Оба мероприятия потребуют с нашей стороны согласованных действий…

– Вранья.

– Недомолвок и лжи во спасение.

– Мне-то это зачем? – огрызнулся Яр и на шаг отступил от коробки. – Я у вас тут жить не собираюсь.

– Придётся, как минимум, в ближайшие годы, – фыркнула наставница. – Перестаньте вести себя так, словно наперёд знаете будущее. Вам будет намного проще с легальным гражданством и регистрацией в местном магконтроле, поверьте мне на слово. Я всё-таки живу в этом мире несколько дольше вас.

– Это всё вам надо, чтоб вас по вашему закону не наказали!

– Безусловно. А вам – чтобы свободно перемещаться между мирами, не рискуя влететь в нехорошую историю, – хладнокровно отрезала Лидия Николаевна. – Или вы намерены раз и навсегда запереться у себя на родине?

Яр отвёл взгляд. Нет, конечно, не намерен! В этом мире столько таинственного, интересного, нужного… Но ведь он – всего лишь один чужак среди огромного здешнего человечества, кто тут за ним уследит?

– Я здесь уже четыре года живу, и ничего…

Лидия Николаевна насмешливо фыркнула.

– Это вы так думаете. Не представляете, сколько раз у меня ненавязчиво интересовались на ваш счёт, – она примирительно улыбнулась. – Давайте мы сперва всё же откроем подарок, а потом повторим вашу легенду. Идёт?

Яр покорно зашуршал картоном. Достал из коробки плоскую металлическую книгу – такую же, как у самой Лидии Николаевны. Имя вещи вылетело из головы, но он помнил, что она умеет очень быстро считать и хранит едва ли не больше знаний, чем вся библиотека наставницы. Без преувеличений великолепный подарок. Яр благодарно склонил голову.

– Спасибо, Лидия Николаевна.

– Всё ради вашего блага, молодой человек, – она вынула из коробки туго свёрнутый провод и положила на стол рядом с розеткой. – Раз уж вам пришлась по душе математика, можно заняться и моделированием. Вы знаете, что наши с вами магические упражнения легко описываются системами уравнений?

– Догадывался, – буркнул Яр. Цифры способны говорить о солнечном свете и морских волнах, что уж там магия! – Вы мне расскажете?

– Разумеется, расскажу. Я довольно долго работала с матмоделями чар, – в голосе её проскользнула гордость. Должно, серьёзное дело. – Надо сказать, вы и без теоретической базы отлично справляетесь со сложными построениями… Но у таланта границы есть, а у познания – нет.

Вот так всегда: и похвалила, и пристыдила сразу. Яр давно уж бросил на неё за это обижаться.

– Выходит, если знать, как чары строятся, всё что угодно можно сделать?

Лидия Николаевна призадумалась на пару мгновений.

– Нет, не совсем. Для магии, думаю, это скорее верно, для колдовства – в меньшей мере, а для волшбы… В нашем с вами ремесле техники недостаточно. Очень многое зависит от вашего здравого рассудка и силы воли. Драган… наставник, я полагаю, вам рассказывал…

Голос её дрогнул и увял. Печалится до сих пор. Ей-то что? Не она ведь сбежала от войны, бросив собственного наставника.

– Если мы говорим о любых практиках, связанных с непосредственным высвобождением силы, – сухо и торопливо заговорила Лидия Николаевна, – никакого тонкого мастерства не требуется, важен исключительно самоконтроль. Чем больше вы отдаёте, тем выше риск навредить окружающим и себе. Именно поэтому несложные проклятия предпочтительнее снимать стандартными магическими методами, а не выжигать потоком чистой силы…

– Это как?

– Вы не знаете? – наставница озадаченно нахмурилась. – Тогда я, наверное, рановато заикнулась… Впрочем, в вашем случае чем раньше, тем лучше.

Она уселась на ближайший стул и окутала комнату чарами тишины. Лидия Николаевна всегда так делала, когда разговор заходил о сложной магии или о волшбе – опасалась, что услышат. Здесь не любят, когда люди много знают о чарах. Почему так вышло – наставница не могла ответить. Или, может, не хотела.

– Давайте-ка вы мне сначала напомните различия между основными родами способностей, – велела она, выбивая длинными пальцами дробь по столешнице.

Это запросто.

– Их отличают по источнику силы, которую вкладывают в чары, – Яр отлично помнил эти страницы из учебника теоретической магии, потому что много раз их перечитывал, привыкая к чужому наречию. – Маги пользуются своей собственной. Колдуны – той, которая получается из чувств или переживаний. Она почти сразу рассеивается, поэтому им обязательно надо в какую-нибудь вещь её вкладывать. Есть ещё такое, когда через заговор обращаются к стихийным силам, – он без труда припомнил правильные слова, – это называется – симпатические артефакты. Относится тоже к колдовству, к специальным областям. Дальше, паразиты – вроде магов, только сила им нужна чужая, свою использовать не умеют. Они как нежить.

– В каком-то смысле.

– Да… Они живые всё-таки, – задумчиво заметил Яр. – Ещё шаманы бывают, это как колдуны, но переживания должны быть особые. Я про них не читал, – признался он. – У нас такого не знают.

– Ошибаетесь, юноша. За хребтами Девичьего Пояса – это к северо-востоку от Бобровой засеки, километрах в пятистах – их довольно много… По крайней мере, раньше было. Своеобразные ребята.

– Бобровой засеки давно нет, – угрюмо буркнул Яр. – Тайраду ещё дед Горислава взял. Теперь там крепости…

Он осёкся. Почём ему знать, как там теперь? Может, и Горислава самого уже нету. И Тайрады. И всей Ильгоды…

– Мы отвлеклись, – строго сказала Лидия Николаевна.

Яр недовольно встрепенулся.

– Ну… Некроманты. У нас их зовут Семариными ведьмаками, а у вас это совсем запрещено. Мёртвую материю превращают в энергию, но сами её использовать не могут. Только вложить в артефакт или заставить мёртвого двигаться…

– Совершенно верно. Безопасники это называют «поднять труп». Умертвия долго не существуют, быстро распадаются от запущенных реакций, но головной боли успевают доставить будь здоров, – Лидия Николаевна скупо усмехнулась. – Я с такими как-то сталкивалась. Очень грязная работа их уничтожать.

– Я только одну Семарину ведьму видал. На Исвирском рубеже. Помогала княжьим воинам против тамошних, – поделился Яр и, пока его опять не упрекнули, принялся отвечать дальше. Теперь не по учебнику. – Ну, и мы, волхвы. Это когда у одинокого есть дар к магии, потому что если только к колдовству или ещё к чему другому – разницы никакой не будет, одинокий или нет. У нас жизненной силы много, так что мы можем её больше тратить, чем просто маги: другим передавать, просто так высвобождать, в виде огня… Через границу ходить.

– Вы забыли о ментальной магии.

– Я не забыл. Договорить не успел, – огрызнулся Яр. – Это из-за сродства с нежитью. Потому что наша сила – жизнь, прошедшая через смерть, то есть несёт в себе нежизнь… Я это не очень понимаю, – нахально заявил он. Наставница, конечно, примется фыркать, что он неуч и лентяй. Лучше б объяснить потрудилась.

– Поймёте, когда с нежитью поближе познакомитесь, – вздохнула Лидия Николаевна. – Так вот. Вы верно сказали, что малые порции силы мы умеем тем или иным образом высвобождать напрямую, в соответствии со вторым началом термодинамики… Ах, чёрт, мы же с вами ещё это не разбирали, – она досадливо прищёлкнула языком. – В общем, если вы прямо сейчас попробуете передать мне немного сил, у вас ничего не выйдет, а вот если я полуживая выползу из-за разлома – очень даже получится. До некоторого предела. Вы чувствуете его близость, когда тратите слишком много сил: вам становится больно и дурно. Естественный барьер – весьма, надо сказать, полезный. И для вас, и для того, с кем выделитесь.

Яр кивнул. Помнил.

– И здесь возникает неприятный побочный эффект от наших принципов воспитания, – продолжила наставница. – Мы привыкаем пренебрегать собственной жизнью – в частности, терпеть боль и ставить чужое благо выше своего. Во-первых, потому что для работы с нашим типом дара требуются дополнительные, весьма малоприятные усилия. Во-вторых, чтобы защитить от нас общество… Мы об этом поговорим, когда станете постарше. Так вот, если вдруг кому-то потребуется помощь против очень серьёзного проклятия, тот самый болевой порог, который ограждает вас и исцеляемого от передачи излишней силы, может не сработать. Вы перешагнёте его, не заметив. На эмоциях или из чувства долга – не так важно.

– И тогда можно исчерпать всю силу, без остатка?

– Верно мыслите. Если у вас всё хорошо с самоконтролем и вы сумеете сохранить здравый рассудок – вы справитесь. Осторожно уберёте враждебные чары и на этом остановитесь. Никто не пострадает. Если же нет… – Лидия Николаевна зябко передёрнула плечами. – Последствия могут быть вплоть до катастрофических. Во-первых, всё живое в радиусе нескольких десятков метров имеет отличные шансы попросту мгновенно сгореть. Во-вторых, чары, которые вам придёт в голову сотворить, кратно усилятся с непредсказуемым эффектом. Ну и самое, пожалуй, неприятное – вам гарантирована нечистая смерть.

– Гарантирована?..

– Конечно. Жизнь вы выжжете – останется нежизнь. Весьма серьёзно подкованная магически и слегка поехавшая мозгами после прощального применения волшбы, – наставница брезгливо поджала губы. – Если то, чем вы станете, не сгинет сразу, округу будет потом терроризировать опасная тварь вроде тени. Поэтому, если вы не уверены в своих силах, к этому методу лучше не прибегать. Отказ его применять не будет нарушением клятвы, поскольку вы заботитесь не о своём благе, а о том, кому пытаетесь помочь, и о людях поблизости. Многократно проверено: третий запрет в таком случае не срабатывает.

Она помолчала, нервно кусая губы. Потом осторожно продолжила:

– Вам, с вашим… пылким нравом, следует быть настороже. Старайтесь не принимать опрометчивых решений. Не позволяйте эмоциям брать над вами верх. Взвешивайте каждый шаг. Это во всех отношениях полезно, – Лидия Николаевна улыбнулась одними губами. – Понимаете теперь, зачем я вас мучаю?

Яр виновато отвёл взгляд. Ссоры с наставницей давно вошли у него в привычку – наверное, с того самого дня, когда она не отпустила его назад, в Ильгоду. Он-то думал, они оба попросту привыкли из упрямства намертво стоять на своём, а Лидия Николаевна, оказывается, тем самым его учила…

– Так уж и мучаете, – пробормотал он, не отваживаясь взглянуть ей в лицо.

– И не перестану, пока длятся мои полномочия наставника, – хмыкнула Лидия Николаевна. – У вас есть вопросы?

Яр помотал головой. Поразмыслит – появятся.

– Тогда у меня есть, – сообщила Лидия Николаевна и вдруг рявкнула: – Ваше имя?

Он вздрогнул бы от неожиданности, если бы стараниями наставницы давно от этого не отучился. Отзываться надлежало немедленно и честно, но с нарочитой запинкой.

– Яр… Ярослав Владимирович Зарецкий.

– Хорошо. Ваши родители?

– Погибли в пожаре. Я их не помню.

– Я?

– Моя тётка по матери.

– Родом вы?..

– Из деревни Сосновка Архангельской области.

– Почему имя не совпадает с данным при рождении?

– Потому что документы сгорели, а я не помнил.

– День рождения?

Это легко. Он якобы сегодня.

– Пятое марта.

– Год?

Яр замялся. Местное летоисчисление казалось ему не слишком важным и оттого неизменно ускользало из памяти. Если ему исполнилось четырнадцать, а сейчас… который сейчас год по-здешнему?..

– Вспоминайте и заучите наизусть, – сердито отрезала Лидия Николаевна, не дождавшись ответа. – Род способностей, предполагаемый уровень?

– Маг высших категорий.

– Знаете что-либо, угрожающее государственной безопасности?

– Нет.

– Прекрасно, – наставница благосклонно кивнула. Яр тайком перевёл дух. – Можете часик потратить на изучение ноутбука, а потом мы едем заниматься документами. Давайте-ка помогу…

– Я сам справлюсь, – Яр бережно поднял блестящую крышку, провёл ладонью по клавишам. – Спасибо.

– Пожалуйста, – Лидия Николаевна вдруг тепло улыбнулась. – Если что-то будет непонятно, обращайтесь. Я подскажу.

Он серьёзно кивнул. Уж в чём в чём, а в помощи она не откажет. Даже если он не станет просить.

***

Несмотря на весну, по улицам снова гуляла вьюга. Дворники лихорадочно метались по лобовому стеклу, отгоняя невесомых белых мух. Лидия Николаевна сердилась, хоть и старалась этого не показывать; ей не нравилось еле-еле тащиться по запруженному машинами городу. Она вообще заодно с погодой пребывала сегодня в пасмурном настроении. Яру тоже было не по себе: ему впервые предстояло оказаться среди здешних одарённых. Он и к обычным-то людям привыкал очень долго, учась говорить по-здешнему и вести себя так, как все вокруг ожидали. Однако наставница переживала не только, а может, и не столько из-за ученика.

– Мне сегодня придётся повидать пару не слишком приятных личностей, – напрямик сказала она, заглушив мотор. – Постараюсь сделать это в одиночестве, но никто не даст гарантии, что мы с вами на кого-нибудь не наткнёмся. Не обращайте внимания, если кто-то попытается вас задеть или полезет к вам в душу. Управа – один большой гадюшник, хороших людей здесь мало.

– Их вообще мало.

– Я рада, что вы это понимаете. Идёмте, Ярослав, скоро начнутся приёмные часы.

Охранник на входе равнодушно оглядывал посетителей и лениво водил в воздухе серой пластиковой штуковиной. Яр пристально проследил за тем, как сонно моргает на её тонком кончике зелёный огонёк; это, наверное, было хорошо, потому что охранник равнодушно кивнул ему – мол, проходи. Нацелившись же на Лидию Николаевну, неведомый прибор осветился красным и пронзительно запищал.

– Медицинские амулеты, долгосрочные заговоры, артефакты? – скучным голосом спросил страж.

– Артефакт, – без страха отозвалась Лидия Николаевна и стянула перчатку с правой руки. – Чары на удачу.

Охранник навёл прибор на её ладонь – на указательном пальце остро блеснуло отражённым светом тяжёлое золотое кольцо – и, поразмыслив, кивнул.

– Предъявите на стойке, чтоб у безопасности вопросов не было.

– Непременно. Благодарю.

На ходу расстёгивая пальто, она прошествовала к недлинной очереди, куда вставали почти все вошедшие. Яр поспешил следом.

– Что это за штука была? – тихо спросил он, едва наставница остановилась.

– Вы о сканере чар? – так же негромко отозвалась та. – Имитация бурной деятельности. Больше для назидания, чем для пользы. Настоящую работу делают сигнальные контуры самого здания… Не щурьтесь, пожалуйста.

Последние слова были сказаны на грани слышимости. Яр спохватился и поспешно моргнул, прогоняя из поля зрения тонкие серебристые нити, пронизывающие просторный зал. По здешним меркам ему ещё слишком рано уметь видеть чары.

– Свешникова, в канцелярию, – повелительным тоном сказала Лидия Николаевна, когда подошла их очередь. – Засвидетельствуйте, пожалуйста, активный вероятностный артефакт. По мощности первый класс, регистрационный номер – ноль три, ноль четыре, триста двадцать восемь. Аттестационных испытаний не прохожу.

Девушка за стойкой внимательно изучила перстень на её руке и что-то записала в пухлую тетрадь.

– Проходите, пожалуйста. Приёмные часы с двух. Вы?

Подражая наставнице, Яр положил на стойку полученный на днях паспорт.

– Зарецкий. Тоже в канцелярию. На первичную проверку.

Должно, получилось убедительно, потому что девушка, ничего не переспрашивая, сверилась с записями и протянула ему пластиковый прямоугольник с вделанной в уголок металлической пластинкой.

– Временный пропуск действует только на третьем этаже, – предупредила служащая, что-то помечая в своей тетрадке. – Постарайтесь не разминуться с наставником. Заблудитесь – воспользуйтесь внутренними телефонами.

– Спасибо, – учтиво сказал Яр. Пока, похоже, всё идёт хорошо.

Лидия Николаевна решительно двинулась к лифтам. Заметив, что ученик разглядывает пропуск, она предложила:

– Попробуйте-ка понять, как он работает.

– Ну как, – Яр погладил большим пальцем металлическую пластинку, – вот тут какие-то чары, из-за которых сигнальные не среагируют. Наверное, для каждого этажа свои, раз она сказала про третий.

Наставница одобрительно кивнула.

– В общих чертах верно. Так можно ограничить доступ даже для тех, кто владеет пространственной магией. Если кто-нибудь решит явиться сюда без пропуска, его очень быстро обнаружат… А, Олег Михайлович, добрый день.

Яр обернулся. Человек, с которым поздоровалась наставница, был невысокий и полный, ещё не старый, но с приличных размеров лысиной на седеющей голове. Он широко улыбался, словно был несказанно рад видеть Лидию Николаевну; Яр не слишком поверил этому дружелюбию.

– Боже правый, я уж и не рассчитывал снова вас встретить! – громогласно объявил Олег Михайлович. Он обеими руками схватил ладонь Лидии Николаевны и сердечно её пожал. – Прошу вас, обрадуйте меня – скажите, что вы возвращаетесь в отдел исследований. После вашего ухода совершенно нечего стало писать в «Зеркале» о достижениях науки, а в «Бюллетене» сплошная чушь про таксономию лесной нежити…

– Напишите что-нибудь о коррупционных скандалах, – любезно улыбаясь, посоветовала наставница.

Олег Михайлович поморщился и пренебрежительно махнул мясистой ладонью.

– От этой грязи давно все устали. Люди хотят светлого, знаете, жизнеутвержающего… Но всё-таки, какими судьбами?

– По-моему, очевидно, какими.

– Нет ничего более обманчивого, чем очевидное, – хихикнул Олег Михайлович. – Неужели только регистрационные формальности?

– Многие знания – лишние скорби, – отрезала Лидия Николаевна, не переставая любезно улыбаться.

– Что ж, ваше право, ваше право… Но вы хотя бы представите меня своему юному компаньону?

– Извольте. Олег Михайлович Потапов, глава отдела коммуникаций, если мои сведения не устарели. Ярослав, мой племянник.

– О-о-о, так это ради вас наша Лидия решилась на наставничество? – широко улыбаясь, Потапов протянул Яру руку. – Очень, очень рад знакомству!

– Взаимно, – буркнул Яр. Пожатие у чиновника было крепким и решительным, совсем не под стать рыхлому облику.

– Как здесь дела, Олег Михайлович? – поинтересовалась наставница. Она ненавязчиво отступила к ближайшему лифту, заставив Потапова сделать то же самое. – Всё процветает и колосится?

– В такую-то погоду? – глава коммуникаций хитровато хохотнул и следом за собеседницей протиснулся в раскрывшую двери кабину. – Лидия, дорогая, вы ведь лучше меня понимаете, что нынешний климат никак не годится для полезных всходов… Кругом тернии и сорняки.

– Прискорбно.

– Да… Вся надежда на молодую поросль, – Потапов заговорщически подмигнул Яру.

Лифт, мелодично звякнув, остановился на третьем этаже. По счастью, Олегу Михайловичу нужно было куда-то выше, и он, сердечно распрощавшись с Лидией Николаевной, остался в кабине. Судя по ядовитой улыбке, застывшей на губах наставницы, этот тип нравился ей немногим больше какого-нибудь лесного упыря. Жаль, прямо здесь не расспросить.

Коридор канцелярии кишел народом. Примерно половина – такие же, как сам Яр, юные дарования, явившиеся вставать на государственный учёт. Остальные – нервные и усталые взрослые с пухлыми папками в руках. Мимо них изредка протискивались местные служащие, громогласно требовавшие их пропустить. Все они – маги или, на худой конец, ведьмаки. Яр замер в нерешительности, не зная, что теперь нужно делать.

– Как всегда, полный бардак, – прокомментировала Лидия Николаевна себе под нос и, повысив голос, окликнула сразу всех: – На регистрацию кто последний?

– Мы, – отозвалась женщина в меховой шапке, сидевшая рядом с низкорослой полной девчонкой.

– Прекрасно. Значит, будем за вами, – постановила Лидия Николаевна и повернулась к Яру: – Будьте добры, подождите здесь. Я отлучусь ненадолго. Если вдруг подойдёт наша очередь, позвоните мне.

– Хорошо.

Яр встал у стены чуть поодаль от тихо гудящего сборища. Московские одарённые мало чем отличались от обычных людей: одеты были просто и буднично, сердито суетились и ворчали друг на друга не хуже, чем пассажиры в метро в утренний час. Их подопечные тревожно озирались, рылись в телефонах или откровенно скучали, глазея по сторонам. Девочка, за которой должна была наступить очередь Яра, о чём-то шепталась с наставницей – наверное, матерью, судя по сходству. Долговязый темноволосый парень во что-то увлечённо играл, барабаня пальцами по экрану телефона. Ещё один, сцепив руки за спиной, изучал развешанные по стенам яркие плакаты. У стены напротив рядом со строго поджимающей губы женщиной беззаботно болтала ногами светлокосая девчушка – слишком маленькая, чтобы явиться на регистрацию; наверное, её взяли с собой просто так, чтобы не оставлять дома. Все они выглядели детьми. Даже самый способный из них навряд ли отличит тень от лиха и уж точно не сумеет поднять в воздух хотя бы лист бумаги. Наверное, им это и не понадобится никогда.

– Прошу прощения, а кто последний на регистрацию?

– Я, – откликнулся Яр, оборачиваясь к лифтам.

Улыбчивый мужичок в очках просиял и покровительственно похлопал по плечу ученика, едва ли не на голову превосходившего его ростом.

– Ну вот, Лёвушка! Не переживай, это не аттестация, всё будет хорошо…

– Да не переживаю я, – бросил пышущий здоровьем Лёвушка. Проигнорировав свободные сидения, он прислонился к стене в паре шагов от Яра. – Народу, блин, полно, застрянем тут на весь день.

– Ну, так уж надо, – засуетился его наставник. – Давай вот как: ты тут подожди, а я сбегаю куплю нам водички… И шоколадку, да? Так веселее будет ждать.

Лёвушка только фыркнул. Мужичок поспешно ретировался с первым же лифтом. Представить невозможно, чтоб Лидия Николаевна вела себя вот так – как заботливая курица-наседка. А здесь это, похоже, в порядке вещей.

– Вот он чудила, а? – хмыкнул Лёвушка, обращаясь к Яру. – Батя когда его приволок, я думал, это всё прикол такой… Но он типа крутой, третьей категории мужик, кучу всего знает.

– Ага, – рассеянно отозвался Яр, не зная, что тут ещё сказать.

– А ты чё, один тут?

– Нет. Наставница по делам ушла.

– Ну и правильно, чё тут сидеть тухнуть, – гоготнул Лёвушка и церемонно протянул Яру руку. – Лев. Маг средне-высших, потомственный.

– Ярослав, – он поразмыслил, стоит ли сообщать о себе что-нибудь ещё, и на всякий случай не стал. – Ты здесь был раньше?

– Не-а. Чё я в Управе забыл? – Лев пренебрежительно дёрнул плечом. – Как думаешь, чего напишут?

Он кивнул на дверь, неторопливо пожиравшую очередь. Яр неопределённо пожал плечами.

– Что-нибудь напишут. Точно не минус.

Лев довольно усмехнулся.

– А я так думаю, мне должны боевую магию записать. У меня батя – офицер контроля, боевой четвёртой категории.

– Он тебя не учит?

– Не-а, занят вечно. Ну я аттестацию сдам и сам наставника найму, – беспечно отмахнулся Лев и горделиво добавил: – Саныч говорит, я лучше всех его учеников стрелы кидаю!

– Молодые люди, можно потише? – шикнула на них женщина в меховой шапке. Девчонка спряталась за неё и боязливо косилась то на Льва, то на Яра, словно ожидала, что ей от них достанется.

– Извините, – без малейшего раскаяния в голосе бросил Лев и, немного сбавив громкость, спросил: – А ты чё, совсем не знаешь, чем заниматься хочешь? Типа, чего напишут, то и будет?

– Пока не думал, – солгал Яр.

– Ну хоть по категориям наставник чего говорит? Ты ж маг? Не колдун какой-нибудь?

– Маг. Не знаю, как по категориям получится. Потенциал, говорят, высокий.

– Ла-а-адно, выйдешь – скажешь, – великодушно разрешил Лев. – В Москве живёшь или в области?

– В Москве.

– И я в Москве. Недалеко тут, в Кунцеве. У нас, прикинь, на весь район, кроме меня, ни одного приличного мага на регистрацию, всё мелочь какая-то… Батя говорит, все сильные в этом году в центре, на севере и на востоке. Ну и в области сколько-то есть.

– Интересные дела.

– Ты с севера?

Яр невесело усмехнулся. В Ильгоде ему частенько говорили, что он похож на северянина с Медвежьего берега.

– Нет, из центра.

Лев глянул на него уважительно. Непонятно, с чего: никакой заслуги Яра в этом не было.

– Круто тебе…

Он болтал без умолку, не слишком нуждаясь в ответах. Должно, несмотря на всю браваду, всерьёз волновался, и ещё – рад был собеседнику, которому можно было выложить все свои чаяния относительно магии. У него наверняка есть друзья, но все они – либо минусы, либо не ровня ему по будущей категории. Исчерпав всё, что мог сказать про свой дар и надежды сделаться боевым магом, Лев переключился на занятия плаванием, которые, похоже, любил немногим меньше практических уроков у наставника. У него, судя по всему, неплохо получалось, хотя добрую половину терминов, которыми он сыпал, Яр не понимал. Это не имело значения: достаточно было кивать и изредка вставлять ничего не значащие слова.

Вернулся наставник Льва, которого тот звал Санычем. С ним было сложнее: улыбчивый маг третьей категории не только говорил, но и слушал, и, кажется, запоминал. Яр, как умел, увиливал от неудобных вопросов, а когда женщина в меховой шапке наконец повела свою подопечную в кабинет, с великим облегчением извинился и набрал номер Лидии Николаевны.

– Обзаводитесь знакомствами? – негромко поинтересовалась наставница, шагая вместе с ним вдоль коридора.

Яр пожал плечами.

– Само собой как-то вышло.

– Общайтесь, если вам нравится, но не забывайте об осторожности, – едва слышно напомнила Лидия Николаевна и взялась за дверную ручку. – Как договаривались. Вперёд.

Служащая выглядела утомлённой. Неудивительно: стрелки часов подбирались уже к четырём, а очередь набежала едва ли не длиннее, чем в начале приёма. Наставница послала Яру предупреждающий взгляд – мол, не расслабляйтесь, юноша, устала не значит потеряла бдительность. Он едва заметно кивнул в ответ и приготовился лгать.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – учётчица вздохнула, вытащила из пачки чистую картонную книжечку и повернулась к Лидии Николаевне. – Оба паспорта, ваше удостоверение и направление на регистрацию, будьте добры.

Документы Яра не вызвали у неё интереса, а вот при виде удостоверения его наставницы служащая изменилась в лице и прямо-таки впилась взглядом в невозмутимую посетительницу. Должно, Лидия Николаевна в сообществе известна. Неудивительно. Драгана тоже знал всякий волхв от моря до моря.

– Э-э-э… Вы по найму? – спросила учётчица как-то бестолково.

– По велению души, – насмешливо ответила Лидия Николаевна. – Ярослав – мой племянник и находится под моей опекой. Вам показать документы?

– Н-нет, не нужно… Зарецкий Ярослав Владимирович, маг, заявленный уровень потенциала – высшие категории, всё верно?

Яр кивнул и тихонько перевёл дух. Она всё назвала сама, нет нужды испытывать судьбу. Служащая заполняла аккуратными округлыми буквами посверкивающий печатями бланк. До чего простая и полезная придумка – вести записи обо всех, кто обладает мало-мальским даром! Но здесь это кажется естественным, а в Ильгоде поди так сделай. Почему?.. Яр не успел додумать мысль; служащая поставила перед его носом оправленный в пластик тяжёлый брусок горного хрусталя.

– Все артефакты с себя снимаем, с левой руки – весь металл, электронику из карманов, – распорядилась она. Яр послушно выложил на стол телефон. – Всё? Тогда минуточку, пробный…

Она постучала пальцем по гладкой поверхности хрусталя. Артефакт медленно, будто нехотя, окутался слабым лиловым свечением. Учётчицу это устроило; она подождала, пока брусок снова станет прозрачным, и сделала приглашающий жест – мол, теперь ты. Яр покосился на наставницу и получил едва заметный одобрительный кивок. В ответ на его прикосновение хрусталь мгновенно вспыхнул золотистым, как волшебное пламя, светом. Служащая озадаченно хмыкнула.

– Потенциал до высших категорий подтверждаю. Насчёт специализации – погодите, мне надо свериться…

– Не надо, – повелительно отрезала Лидия Николаевна. Учётчица, потянувшаяся было за телефоном, замерла, непонимающе взглянула на неё – и попалась. Потерявшие всякое выражение глаза покорно вытаращились на волшебницу. – Запишите: специализация свободная. Цвет спектра необычный, да. У нас это семейное. Более точные данные покажет аттестационная проба.

– Аттестационная проба, – послушно повторила служащая. – А… личные склонности?

Лидия Николаевна задумалась на несколько мгновений.

– Боевая, медицинская, в перспективе пространственная магия. Возможно, реверс, если будет стараться, – она наградила ученика красноречивым взглядом.

– Для реверса нужен нейтральный спектр…

– Или исправно работающие мозги, – усмехнулась наставница. – Ярослав неплохо умеет снимать несложные заклятия.

– Вы уже начали обучать?..

– Разумеется.

– Но это, как минимум, пятая категория!

– Значит, будет сдавать сразу на пятую.

Беспомощно взглянув на Лидию Николаевну, учётчица сделала пометку в бланке.

– Вам нужно будет подать особую форму заявления, – сказала она. – С прошлого года все, кто проходит первичную аттестацию на категорию выше шестой, должны предварительно информировать контроль.

Лицо наставницы окаменело. Она молча взяла протянутый бланк, пробежала его взглядом, передала Яру. Ничего страшного здесь написано не было; полуправда, полуложь, перемешанная так, что не разберёшь, если не знаешь наверняка. Он аккуратно сложил бумагу вчетверо. Эта личная карточка – залог того, что здешнее правосудие не имеет к нему претензий. Ложный вывод из ложной посылки.

– Они добьются, чего хотят, – едва слышно прошипела Лидия Николаевна, закрыв за собой дверь. – Посмотрю я тогда, как они будут радоваться… Особая форма, подумать только!

Яр промолчал. Навстречу уже шагал в сопровождении наставника изрядно побледневший Лев.

– Ну как? Что написали? – жадно спросил он, задержавшись перед дверью кабинета.

– Свободную, – отозвался Яр. В глазах Льва сверкнула зависть.

Невдомёк ему, что Яру совершенно ни к чему все эти разрешения.

XV. Гиблое дело

– Ненормальные… Серьёзно, Сань, они ненормальные!

Щукин растерянно замер между скорбных оградок. Бледный луч фонаря скользил по разрытым могилам, обнажая картину, достойную дешёвого фильма ужасов: под торжественно-серьёзными лицами на чёрных гранитных плитах – беспорядочные груды перемешанной со снегом земли, обломки гнилого дерева, клочья нетленного полиэстера. Где теперь бродят потревоженные запрещённым колдовством покойники, можно только гадать.

– Древние племена своих мертвецов сжигали, – сумрачно поведал Харитонов, шаря фонарём по округе. – Правильно, по ходу, делали.

– Понять не могу, зачем оно? – уныло спросил Витька. – От конкурентов, что ли, избавляются?

– Да ну, от каких конкурентов, – Харитонов сердито сплюнул в сторону. – С тех пор, как за эти фокусы стали вышку давать, стало дешевле нанять минуса с пистолетом. Никому связываться неохота.

– Ну а зачем тогда?

– Старики как-то байку рассказывали, – командир медленно двинулся вдоль занесённой снегом тропки, – что одному такому мёртвый кум баню на даче строил. Ну а что – выносливый, грузоподъёмный, жрать не просит. Успел половину сруба сложить, пока засекли и сожгли к лешему…

– И чего, казнили? – осторожно спросил Верховский.

Харитонов досадливо отмахнулся.

– Какое там… Лет двадцать тому назад дело было. Старая система уже всё, а канитель с клятвами ещё не ввели. Поржали и отпустили под расписку, что больше не будет таким заниматься.

– Так, может, опять он куролесит?

– Леший знает. Диспетчеры списки легалов прислали, кто теоретически мог. Говорят, все законопослушные, с башкой порядок.

– Значит, нелегал, – хмуро предположил Витька. – Это ж… ну, психиатры бы сразу запороли, если б такое…

Харитонов невесело усмехнулся.

– Ты не знаешь, что ли, как сейчас справки штампуют? Сунул тыщу – получи, распишись. Скорей бы до них уже добрались реформаторы наши…

Из-за сосновых стволов прорезался ещё один фонарный луч: кто-то из коллег тоже почти вышел к точке рандеву. Верховский об заклад готов был побиться, что нашли они не больше и не меньше: разворошённые могилы, погнутые ограды и беспорядочные следы на снегу. Он поднял повыше собственный фонарь, поймал в круг света озадаченного Вилкова. Тот без энтузиазма помахал коллегам затянутой в перчатку мясистой лапищей.

– Докладывай, – велел Харитонов, зябко притоптывая на месте. Морозы в нынешнем декабре стояли нешуточные.

Вилков доложил. Всё как и думал Верховский, за исключением деталей: если с их стороны следы по большей части уходили к северу, то у группы Вилкова умертвия стремились на восток. Паршиво. Тут и так без подкрепления придётся туго, а если ещё и разделять силы…

– Вить, дай карту, – потребовал Харитонов.

Витька послушно вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо план местности. Запутался в полах куртки, что-то уронил в снег, выругался и полез поднимать.

– Во дела, – Щукин поднял к глазам маленький кристалл кварца, светящийся холодным синеватым светом. – Смотрите, ребят, тут магфон-то ого-го…

Харитонов встрепенулся.

– Как у объекта, что ли?

– Не, там меняется всё время, а тут стабильно… Но ярко-то как, глянь!

– Синий, – задумчиво констатировал Харитонов. – Здесь нежить толпами бегать должна…

– Чего ей тут делать? Ближайшее жильё чёрт-те где, – резонно возразил Витька. – Вот какая зараза решила тут кладбище устроить, интересно мне…

– Сейчас важнее, какая зараза решила этим воспользоваться, – сумрачно напомнил Верховский. – Что, по следам пойдём?

– Ага, пойдём, – Харитонов ещё раз глянул на карту и вытащил из кармана рацию. – Сейчас кого-нибудь отправим по посёлкам на всякий случай…

По итогам делёжки Верховскому достался северный вектор и Вилков в напарники. Побрели по колено в снегу, перешагивая через раскуроченные металлические прутья. Дюжий Вилков волок на себе рюкзак с бутылками, наполненными бензином. На умертвий без солидного запаса горючего ни один здравомыслящий безопасник не пойдёт. Это упырю, когда его подожжёшь, больно и обидно, а ходячему трупу глубоко всё равно. Он ничего не чувствует, ничего не хочет и вдобавок очень плохо горит. Верховский на всякий случай стянул перчатку с правой руки. Мороз кусается, но лучше уж так, чем замешкаться в ответственный момент.

– Сань, – негромко окликнул из-за спины Вилков. Верховский настороженно обернулся. – Глянь, следы-то расходятся…

И правда, тоненькая цепочка следов уходит вправо от основной тропы. Кто-то один направился в другую сторону по одному ему ведомой причине. То есть не ему, а тому, кто управляет всем этим мрачным цирком. Мертвяки – не нежить, у них своей воли нету…

– Надо сначала основное стадо отследить, – задумчиво сказал Верховский, очерчивая лучом фонаря многочисленные следы босых ног. – Одиночку потом отловим…

– Да ты на отпечатки-то посмотри, – Вилков махнул собственным фонарём. – Или кого-то прям в берцах похоронили, или…

Верховский выругался вполголоса. Берцы не берцы, а добротные зимние сапоги тут точно отметились. Неужто сам вредитель наследил?.. Коротко рявкнув в рацию о своих намерениях, Верховский решительно свернул с намеченного направления. Вилков безропотно потрусил за ним. Оба погасили фонари.

С сосновых веток то и дело лениво падали под собственной тяжестью рыхлые снежные шапки. Верховский невольно вздрагивал каждый раз. По правую руку тянулись нескончаемые оградки, по левую клубился непроглядный мрак, слегка рассеянный отражённым от снега лунным светом. На кой чёрт кому-то понадобилось поднимать целое кладбище? Окрестных жителей поубивать? А зачем?

– Одарённых тут полно по округе, – подал голос Вилков. – Диспетчеры прислали инфу. В основном ведьмы и колдуны не из сильных… Но много.

– Тем хуже, – вздохнул в ответ Верховский. – Ищи потом гада, если успеет сбежать и затеряться.

Тьма впереди неряшливо колыхнулась. Верховский замер, знаком велел остановиться напарнику. Вилков, не будь дурак, осторожно спустил с плеча лямку рюкзака. Из-за сосен показалась шаткая тень; она прихрамывала и с трудом волокла себя к одной ей известной цели, увязая в сугробах. На застывших в полной боеготовности безопасников – ноль внимания. Вилков едва слышно зашуршал за спиной – вытаскивал бутылку с бензином. Верховский сделал ему предупреждающий знак.

– Чего? Давай прибьём, пока не ушло!

– Тихо… Надо понять, куда оно и зачем…

И откуда. Прекратив зря сотрясать морозный воздух, Верховский жестами показал: ты – скрытно за объектом, я – по следам в противоположную сторону. Вилков молча сунул ему в руку бутылку с выдернутым сквозь крышку фитилём и с грацией, неожиданной для такого здоровяка, припустил следом за ковыляющим через сугробы умертвием. У него ещё три-четыре снаряда в запасе, справится, если придётся принимать бой…

Стараясь ступать как можно тише, Верховский взял правее и двинулся вдоль неровной цепочки следов. Если беглянка свеженькая, у него неплохие шансы застать на месте преступления обладателя вездеходных ботинок. Сейчас бы передать рыщущим где-то рядом коллегам свои координаты, но мобильный в здешней глуши не ловит, а рация примется хрипеть на весь лес. Одна надежда, что на шум и огонь все сбегутся сами.

У старой неухоженной могилы кто-то возился. Сидя на мёрзлой земле, согнув в три погибели длинную спину, человек голыми руками расшвыривал в стороны снег и что-то бормотал себе под нос. Верховский сперва решил, что заговор, но потом различил обрывки слов.

– Вот так… Вот так, мой хороший… Я всё знаю, всё видел, я умею, сейчас, сейчас… Выпущу тебя… Потерпи, потерпи…

Как трогательно. Верховский почему-то представлял себе некромантов прожжёнными циниками: кем ещё надо быть, чтобы таким нечистоплотным методом тревожить останки? Однако тип, переворошивший половину здешнего кладбища, едва ли не ворковал над могилой. Можно бы понять, если там лежит какой-нибудь его родич, но по такой логике у гада тут прямо-таки семейная усыпальница!

– Будешь опять жить, – проникновенно и очевидно лживо пообещал некромант, растирая озябшие ладони. – Получишь своё… Вот так… Вот так…

Верховский, прицеливаясь, медленно поднял руку, и тут же его горла коснулись холодные когти.

Бесшумно подкравшаяся тварь потянула его вверх. Верховский задрал голову, не позволяя сломать себе шею. Бутылка с бензином выскользнула из разжавшихся пальцев и глухо упала в снег. Умертвие не шелохнулось – так и стояло, не отпуская и не спеша убивать. Что ему велено делать? Не пускать чужаков к создателю? Так и будет бездействовать, пока некроманту не придёт в голову обернуться? Верховский, сколько сумел, скосил глаза; разглядел свисающие, как пакля, длинные седые волосы и коричневатую полуистлевшую плоть. Оно тут, кажется, одно. Если попробовать соорудить парализующие чары, а потом аккуратно высвободиться…

Где-то далеко за спиной раздался звон бьющегося стекла, а потом неистово взревело пламя.

Верховский не обернулся только потому, что его держали за шею мёртвой хваткой, а вот некроманту никто не мешал. Он вздрогнул всем нескладным телом, будто его встряхнули, и оглянулся на шум. Удивились оба. Верховский ожидал увидеть ровесника или, на худой конец, мужика средних лет, но злодею явно перевалило за шестьдесят, был он сед, морщинист и породист лицом, как потомственный интеллигент. Такого встретишь на улице или в метро – в жизни не подумаешь, что он ночами разоряет подмосковные кладбища…

– С места не двигаться, чары не применять, это приказ! – скороговоркой выдохнул Верховский.

Эти его слова запросто могли стать последними, но ничего лучше в голову не пришло. Некромант озадаченно замер; то ли попался на испуг, то ли вправду был связан гражданской клятвой.

– Вы кто? – растерянно спросил он, подслеповато щуря бледные глаза.

Надо думать, дед не слишком обрадуется ответу на свой вопрос. Верховский осторожно шевельнул ладонью, сплетая чары. Если расчёт верный, может и выгореть…

– Старший лейтенант Верховский, московская магбезопасность, – процедил он и бережно спустил с пальцев тугие петли невидимых нитей.

Некромант мгновенно и ожидаемо изменился в лице. Что предпримет?..

– Вы!.. – зло выдохнул он сквозь зубы. Руки его остались неподвижными, а вот взгляд метнулся левее, за плечо Верховскому. – Это враг, моя хорошая, убей его, убей скорее!..

Нет уж, уважаемый, извините – технические неполадки. Царапая горло о заострённые когти, Верховский рванулся из лап схваченного парализующими чарами умертвия. Ходячий труп по инерции беспомощно повалился назад, в сугробы. Некромант, не пытаясь сдвинуться с места, раскачивался из стороны в сторону и горестно голосил:

– Враг, враг, враг! Подлец, убийца! Вы во всём виноваты… Вы их мучили… Вы не должны жить…

На его блеющий голосок со всех сторон сходились умертвия. Выступали из-за деревьев, лезли прямо через оградки, сминая по пути кованые прутья, брели по тропинкам между могил. Что за программу этот хрыч, леший его задери, вложил трупам в пустые головы? Верховский выхватил из сугроба бутылку с бензином, схватился за отсыревший в снегу фитиль. За лихорадочным стуком крови в висках он различал далёкие голоса сослуживцев.

– Враг, враг, враг…

– А ну заткнулся! Это приказ!

Запахло тлеющей паклей, и аромат прекраснее трудно было представить. Подождав, пока огонёк минует отверстие в крышке, Верховский как следует размахнулся и швырнул бутылку под ноги подступающим мертвецам. Сорвал с левой ладони перчатку, вскинул руки. Дальше своими силами.

Ещё одна бутылка звонко разбилась о сосновый ствол; веером посыпались полыхающие брызги. Вилков могучим пинком отшвырнул попавшееся на пути умертвие и в несколько прыжков очутился рядом.

– Этот, что ли?

– Этот. Осторожней, не пойму, на что он их…

Сосна, в отличие от умертвий, разгоралась быстро и охотно. Верховский прицельно швырнул пригоршню пламени в валявшийся на снегу ходячий труп и шагнул к скрючившемуся на земле виновнику торжества. Как бы его тут не повредили за компанию! Вилков что-то орал в рацию, перекрывая гул пламени. Правильно делал: трудов тут на всех хватит…

– Встать! – рявкнул Верховский, без церемоний встряхивая деда за воротник пальто. – Отменяю приказ не двигаться с места. Иди сюда, нехорошая ты личность…

Пленник глянул на него с неподдельной ненавистью. Отрабатывая этот аванс, Верховский наскоро нацепил на некроманта наручники и без церемоний подтолкнул к Вилкову – подальше от смыкающих кольцо умертвий. Надо приберечь для дачи показаний. Сгинуть-то гад всегда успеет.

Где-то за спинами умертвий ошеломлённо выругался Щукин. Полыхнуло пламя. Пришедшие на выручку коллеги принялись за дело. Вилков уже вовсю разбрасывал куда ни попадя огненные стрелы. Для верности спеленав пленника сетью, Верховский присоединился к зачистке. Раскалённый, пахнущий горелым жиром воздух жёг ему горло, раздражал царапины на шее. Ерунда какая, бывало и похуже. Подумаешь, полсотни умертвий, получивших приказ его убить.

– Слышь, дед! – проревел Вилков, за грудки встряхивая пленника. – Прекращай давай, а?! Пусть идут в…

Некромант только мстительно усмехнулся. Чтоб эти твари передохли сами по себе, надо напрочь запретить ему пользоваться даром, а как? В подкорку не прошьёшь, а орать на него можно хоть до посинения – закон позволяет не подчиняться таким приказам. Верховский со злости швырнул в какое-то долговязое умертвие пригоршню огня. Ох и весело будет коммуникациям объяснять, что тут произошло!

Дед жадно глядел на пляшущее вокруг пламя, и глаза его казались совершенно безумными.

***

– Что, простите?

Харитонов собрал в складки высокий лоб, пытаясь сообразить, не перегрелся ли он под растущей зимней луной. Верховский прекрасно его понимал. От густеющего в воздухе бреда немилосердно болела голова.

– Слуги дьявола, – отчётливо повторил задержанный размеренно и надменно, как будто разговаривал с умственно отсталыми. – Вы все. Палачи и убийцы. Дважды убийцы! Это они должны жить, не вы…

Командир сумрачно взглянул на Верховского, словно ждал, что тот отыщет в словах свихнувшегося старика какие-то крупицы смысла.

– Вы, прошу прощения, понимаете сущность некромантии? – осторожно спросил Верховский. Он всё больше склонялся к мысли продолжить беседу под присмотром штатных психиатров из спецотделения центральной больницы.

– Бесовщина, – зло выплюнул старик. Всклокоченные седые лохмы придавали ему жутковато-нелепый вид. – Игры для псов преисподней! Скольких вы подняли, чтобы мучить даже после смерти?

– А вы с какой целью поднимали?

– Я?! – взбеленившийся дед подскочил на месте и тут же неловко плюхнулся обратно, пойманный магическими путами. – Да как вы… Я!.. Да разве я мог уподобиться этим…

Харитонову только и оставалось, что болезненно морщить лоб и устало мотать головой. Верховский его понимал. Дед или правда тронулся умом, или, что вероятнее, изо всех сил изображает из себя невменяемого. Допрашивать бесполезно; надо сдавать психиатрам на экспертизу, а потом – Верховский не сомневался – следствию и контролю на растерзание. Пусть профильные специалисты этому симулянту кишки мотают.

– Зло падёт, – уверенно сказал задержанный, обводя тесную комнатку пылающим взглядом. – Придут те, кто вас изничтожит… Кто нас освободит… Кто восстановит справедливость и вернёт нам жизнь…

Харитонов не выдержал. Схватив со стола первую попавшуюся из бесхозных шариковых ручек, размашисто написал на бланке протокола: «Требуется медицинская экспертиза» и прижал палец к печати. Это он правильно. Верховский незаметно показал ему условный знак «предосторожность»; командир, едва слышно чертыхнувшись, дописал в пункт об особых требованиях пару слов о повышенных мерых безопасности при перемещении задержанного. Как-никак, у них тут недюжинной мощи некромант, растормошивший за один вечер полсотни трупов.

– А с виду и не скажешь, – сумрачно заметил Харитонов, как только старика вывели за дверь. – Приличный гражданский… Легальная пятая категория! Чего ему… дома не сиделось? – растеряв остатки слов, он крепко выругался.

Очень хотелось сказать, что следствие разберётся. В конце концов, какое им дело? У оперативника работа – отловить, обезвредить и доставить, а дальше не его печаль.

– Нам не скажут, – угрюмо проговорил Верховский. – Опять всё под грифы, а нам – спасибо, до свидания…

– Ты про ту историю, что ли? – Харитонов поднялся из-за стола и всласть потянулся. – Забей. Как наловили по лесам придурков, так и отпустили.

– Ну, отлично, – проворчал Верховский, тоже вставая. – Просто придурки. Просто нежить сбрендила. Просто деду башню сорвало на старости лет… Нас, часом, за идиотов не держат, нет?

– Какая разница? Лишь бы деньги платили, – Харитонов пожал плечами и отчаянно зевнул. – Пошли уже. Смена два часа как кончилась, домой пора.

– Я в отдел, – Верховский аккуратно прикрыл за собой тяжёлую дверь. – До моей глухомани уже ничего не ходит.

– Чего ты оттуда не съедешь?

– Пытаюсь. Как-то всё времени нет подыскать замену.

Командир гулко хохотнул.

– Выпишу тебе выходной на неделе. Только смотри мне, используй по назначению!

В отделе никого не было, кроме скучающей диспетчерши. По паспорту звали её Чудиновой Мариной Юрьевной, а в отделе – Сиреной, за неукротимый звонкий голосок. Куда смылась в полном составе вся новая смена, даже думать не хотелось. Верховский молча рухнул на стул и раздражённо подвинул к себе пыльную клавиатуру. Шлейф горелой вони тянулся за ним привязчивее самых дорогих духов. Голова гудела, а глаза немилосердно слипались, но домой попасть светит только утром. Верховский выудил из памяти дремлющего компьютера какой-то недоделанный отчёт и вперился в мигающий курсор невидящим взглядом. Перед мысленным взором всё ещё теснились подбирающиеся нетвёрдым шагом умертвия.

– Саш, ты в порядке? – участливо спросила Сирена. Верховский промычал в ответ что-то утвердительное. – Тебе, может, принести чего-нибудь? Кофейку, а?

– Дежурь, – буркнул Верховский. Кофейку, может, и неплохо бы, но для этого надо топать на другой конец коридора мыть кружку.

Сирена напутствие проигнорировала: выбралась из-за стола и приблизилась, томно покачивая бёдрами. Третий час ночи, а свежа, как роза. Одно дело – мотаться с фонариком по подмосковным лесам по колено в снегу, и совсем другое – сидеть на телефоне в тёплом кабинете… Верховский отодвинулся подальше, чтобы не смущать её нюх ядрёной смесью пота, жирной гари и спиртового антисептика. Ей-богу, почти как в былые времена, только тогда спиртом вонял отнюдь не аптечный раствор.

– А домой чего не едешь?

– Не хочу, блин, – огрызнулся Верховский. – Вдохновение напало, дай, думаю, отчёт допишу!

Сирена обиделась, но несильно и ненадолго.

– Давай помогу? – она лучезарно улыбнулась и перегнулась ему через плечо, заглядывая в монитор. – Ты мне скажи, что примерно нужно…

Верховский скептически её оглядел. Где ж ты, милая, пропадала вместе со своими прелестями, пока парнишке-профану не выдали пристойное звание, неплохую зарплату и направление на повышение категории? То ли сама глупа, как пробка, то ли его таковым считает.

Впрочем, наверное, он слишком требователен к людям.

– Не беспокойся, я справлюсь, – вздохнул Верховский, изо всех сил стараясь быть любезным. Сейчас он устал, как собака, но, может быть, потом… – У тебя своих забот полно.

– Как знаешь, – Сирена разочарованно вздохнула и, бестолково покрутившись у его стола, вернулась на своё место. Размышлять, насколько она уязвлена, было лень.

Курсор гипнотически мигал перед глазами.

А ведь Харитонов прав. Из привычной, не слишком удобной жизни старший лейтенант давно вырос. Пора что-нибудьменять.

***

Район ему понравился. Хороший район, чистенький, удобный, без ненужного лоска и претензий на шик. До работы – минут сорок общественным транспортом и чуть дольше, если вдруг на машине. Подвела сама квартира: нелепая, вытянутая и тесная, наводящая на мысли не то о склепе, не то о подвальных катакомбах Управы. Конечно, если подумать, жильё ему нужно, только чтоб кантоваться в перерывах между дежурствами… С другой стороны, имея за душой звонкую монету, можно позволить себе привередничать.

Верховский сунул руки в карманы и задрал голову, разглядывая оживающую к вечеру многоэтажку. В горящих тёплым светом окнах кое-где мерцали новогодние гирлянды; их отблески на краткие мгновения расцвечивали неторопливо вьющиеся в воздухе крупные снежные хлопья. Люди, которые вешают эти огоньки, наверняка осознают бессмысленность своих действий – и всё равно каждый год с завидным упорством повторяют ритуал в надежде вызвать из глубин памяти дух праздника. Верховский тоже что-то такое помнил – правда, совсем смутно. А жаль. Может, купить в ближайшем супермаркете самую дешёвую гирлянду и тоже развесить в своей берлоге, полной будничного запустения? Вдруг эти штуки работают как симпатический артефакт?

Во двор, утомлённо фырча двигателем и задевая боками свежие сугробы, вползла машина. Прокатилась с десяток метров и недвусмысленно нацелилась на парковочный карман, посередине которого стоял Верховский. И правильно: нечего всяким мимохожим занимать жизненное пространство аборигенов. Оскальзываясь на снегу, смёрзшемся в крепкую корку, Верховский выбрался на тротуар и побрёл в сторону метро. Может статься, даже не в последний раз. Вдруг более подходящего варианта так и не найдётся?

– Эй, мужик, погодь!

Исполинская тень застенчиво выдвинулась из-за лысых кустов. Пахнуло, несмотря на холод, едким потом и дешёвым куревом; Верховский сам смолил такое, пока Лидия однажды не бросила вскользь, что терпеть не может табачную вонь.

– Чем могу быть полезен? – доброжелательно спросил старший лейтенант магбезопасности, привычно пряча руки за спину.

Куда это его занесло за раздумьями?.. Затенённый пустынный пятачок, надёжно отделённый от людных улочек вереницей приземистых зданий. Доводилось когда-то пастись в таких местах, поджидая какого-нибудь незадачливого обывателя, решившего, на свою беду, срезать дорогу через дворы. Широкоплечий приверженец того же ремесла, не таясь, перегородил собой протоптанную в снегу тропку. Плоское лицо, заросшее клокастой бородой и едва тронутое светлым присутствием разума, походило сразу на всех когда-либо допрошенных Верховским маргиналов. За одним исключением: у этого совсем не было бровей.

– Не будет сотки-другой, а? – проникновенно попросил детина. – Пожрать купить. Если не жалко.

Верховский вздохнул и полез за бумажником. Очень хорошо помнил, каково оно, особенно среди зимы.

– Дешёвую не бери, отравишься, – напутствовал он, протягивая бродяге несколько сторублёвых купюр. Как бы мужика в чём-нибудь не заподозрили: зарплату оперативникам безопасности выдают новенькими бумажками одной серии, в уличных кругах такое не любят.

Проситель просиял щербатой улыбкой.

– Вот тебе спасибо! А то холодно, ядрёна макарона, околеть можно…

Что?.. Верховский сощурился, угадывая знакомое в грубых чертах. Страх несбывшегося болезненно царапнул его сквозь ставшую привычной броню повседневного благополучия.

– Типун? – неуверенно окликнул Верховский. Леший побери, да как же его по-настоящему?

Бродяга недоверчиво воззрился на него исподлобья, потом изумлённо выпучил глаза. Узнал.

– Ноготь, ты, что ли? – он прибавил от избытка чувств пару крепких ругательств. – Ну ни хрена себе, ядрёна макарона! Как это ты?.. Мы ж тогда думали – всё, с концами, а оно вон как… Одетый-обутый, при деньгах. Прям человек!

Слова сыпались из него, как горошины из прорванного мешка. Не считая Витьки Щукина, он оказался едва ли не первым за долгие годы, кто был искренне рад видеть Верховского. Это несмотря на то, что в былые времена они безо всяких сантиментов били друг другу морду за какую-нибудь пачку сигарет… Про зажатые в кулаке купюры Типун будто бы вовсе позабыл. Наивная душа, выживающая на неприглядном дне мегаполиса.

– Пошли выпьем, что ли, – предложил Верховский. Должно же возле метро быть хоть одно непривередливое заведение с пристойным пойлом в прейскуранте! – Поговорим в помещении где-нибудь. Холодно.

– Да меня ж не пустят.

– Пустят, – упрямо сказал Верховский. Уверенности в его голосе было больше, чем на душе.

Пустили, пусть и не с первой попытки. Заведение, судя по всему, было той ещё дырой, но поесть и выпить здесь давали, а на облик и запах посетителей обращали внимания куда меньше, чем на платёжеспособность. Типун блаженствовал: ему было тепло, его пустили в чистый сортир, ему дали еды и пива – надо сказать, весьма паршивого. Счастливый, если вдуматься, человек. Старшему лейтенанту магбезопасности для достижения сходного состояния нужно намного больше.

– Ну ты хоть расскажи, что тогда с тобой стало-то, – азартно потребовал Типун, с наслаждением прихлёбывая мутноватое пиво. – Менты отпустили, что ли?

– Не догнали, – Верховский сдержанно усмехнулся. Не рассказывать же прежнему товарищу, что он теперь сам носит погоны – правда, не полицейские. – Нашлась добрая душа, помогла.

– У-у-у, – Типун понимающе закивал. – Посерьёзней ребята под крылышко взяли?

Губы тронула непрошенная улыбка.

– Серьёзней некуда.

– По тебе видать, ядрёна макарона, – отвесил комплимент Типун. – Свезло, значит. Ну, чтоб всем так!

Он звонко стукнул стаканом о стакан Верховского и залпом влил в себя остатки пива – может, впрямь верил, что тост волшебным образом сбудется. Нет, дружище, так не выйдет. Стала бы Лидия выручать начинающего уголовника, не теплись в нём искра магического дара! Да и Управа – отнюдь не благотворительная организация… Типун-то кому нужен? У него всего образования – с трудом оконченных восемь классов, чем он, помнится, всегда гордился. Никакими особыми талантами не блещет, а сам по себе никому не интересен в мире, где всем плевать на всех. За редким исключением.

– У вас как дела? – осторожно спросил Верховский, придвигая к собеседнику загодя купленный лишний стакан. – Ну… с тех пор?

– Как-как… Хреново, – Типун равнодушно пожал плечами. – Хмурого-то повязали тогда, я его с тех пор и не видал ни разу. Мы с ребятами тихо сидели, чтоб не замели под горячую руку… В Медведково перебрались, кантовались как-то. Если б не Нудьга, так бы и сгинули… Царство ему небесное, – он истово перекрестился и испустил скорбный вздох. – Прирезали в шестом году…

– Вот как.

Лучше не рассказывать о судьбе Хмурого. Во-первых, ни к чему расстраивать человека, во-вторых – тогда и о себе придётся кое-что раскрыть. Типун бесхитростно и буднично повествовал о том, как они с Валенком и Рохлей пробавлялись случайными кражами и мелким грабежом, становясь всё осмотрительнее и голоднее под надзором наводнивших город служителей порядка. У Верховского не выходило осуждать бродяг. Во-первых, сам помнил, каково оно, когда пустота в желудке напрочь вычёркивает из сознания любые принципы. Во-вторых, даже служебная макулатура магконтроля великодушно прощает противозаконные применения дара во имя спасения жизни. Определить, чем таскание кошельков из обывательских карманов хуже пальбы огненными стрелами, Верховскому не хватало познаний в лукавой юридической науке. В строгой логике закона не хватало какого-то важного звена – того самого, которое двенадцать лет назад заставило Лидию распахнуть дверь иномарки, спасая от неминуемой поимки законную добычу контролёров.

А хватило бы места в машине, если бы он тогда бежал не один?

– Ты умеешь что-нибудь? – спросил Верховский, прервав излияния Типуна.

Тот изумлённо замолк, сморщил, мозгуя, рано постаревшее лицо.

– Ну… Если стрелять, то нет, – выдал он наконец, понизив голос. – А так… Побить кого-нибудь, подержать… Это могу, это я ого-го!

Верховский утомлённо прикрыл глаза. Ну конечно. О чём ещё он мог подумать?

– Нет, я не про то. По жизни что делать умеешь? Руками работать, строить что-нибудь, грядки копать, мешки таскать…

Говорил – и сам осознавал безнадёжность начинания. О чём может быть речь, если сам он, со своим каким-никаким средним профессиональным образованием, с заново выпестованными Лидией представлениями о правильном и справедливом, с неплохим магическим талантом пригодился сообществу только для того, чтобы раздавать тумаков нежити и нелегалам? Что, станет Типун после всей своей трудовой биографии смиренно мести улицы, имея в сухом остатке примерно тот же, с позволения сказать, уровень жизни?

– А вам там, типа, рабочие нужны? – с сомнением протянул Типун. Не мог понять, к чему клонит собеседник, и оттого нервничал. – Копать, таскать… А-а-а, ядрёна макарона! Ну, это-то да, только я того – машину водить не умею…

– Слушай, – устало перебил Верховский, – я без намёков. Мне нечего тебе предложить, кроме того, что когда-то предложили мне. Честный труд в обмен на сколько-нибудь достойное житьё. Ничего не гарантирую, кроме своей помощи. Если ты… готов приносить пользу обществу.

Типун медленно отложил вилку. Вид у него сделался откровенно испуганный, словно его товарищ по опасному ремеслу вдруг обернулся полицейским под прикрытием. Леший побери, да почти так оно и есть! Поди объясни, как так вышло, если сам старший лейтенант магбезопасности толком этого не понимает…

– Расслабься, – очень спокойно сказал Верховский, почти без труда сохраняя на лице непринуждённую улыбку. – Я ничего плохого тебе не сделаю. Хочешь – помогу устроиться, не хочешь – пойдём дальше каждый своей дорогой.

Типун помолчал ещё, недоверчиво глядя на бывшего товарища. Вздохнул.

– Ядрёна макарона… Так а где ты сейчас? Чего делаешь, если не… Ну?..

– В одной важной конторе, – веско сказал Верховский. – Туда тебя устроить, наверное, не получится, там… своя специфика. Но в Москве куча мест, куда берут буквально всех, – он невесло усмехнулся. – По опыту знаю.

Типун хранил безмолвие. Косился выцветшими глазами, неуютно ёрзал в пластиковом кресле. Верховский не торопил. Ему пришло в голову, что начальству его деятельность может серьёзно не понравиться. Сколько лет он отмывался от прошлого, и вот опять… Ну и леший с ним! Вышвырнут из безопасности – всегда можно уйти чинить телевизоры. Зато Типун станет жить чуть лучше, а может, и не он один…

– Вот уж не знаю, – пробурчал старый приятель, избегая смотреть в глаза Верховскому. – Не знаю, не могу сейчас сказать… Ты уж меня извини, но там же и ребята… Не знаю, – опять повторил он, окончательно растерявшись. Стало его жаль.

– Подумай, – подсказал Верховский. – Потом ещё разок встретимся – поговорим. Часто тут бываешь?

– Ну, мы больше в Отрадном… Это я так сюда – вдруг чего…

– Значит, давай в Отрадном, – решительно постановил Верховский. – Недельки через две, как время появится. Надумаешь что-нибудь до тех пор.

Типун неопределённо дёрнул головой. Как-нибудь справится, даже если сделать скидку на его мыслительные способности.

Самому Верховскому на раздумья давали намного меньше.

XVI. Неодолимое

– Неплохо, юноша, – похвалила Лидия, пряча благосклонную улыбку. Нечего расслабляться, упражнения ещё не закончены. – Теперь радиус десять, угол сто двадцать. Считайте.

Яр сосредоточенно кивнул и прикрыл глаза. Любой другой на его месте уже давно бы вымотался, замёрз и послал к лешему настырную менторшу. В преддверии нового года на столичный регион напали трескучие морозы; с одной стороны, из-за этого приходилось тратить силы, чтобы согреться, с другой – холода и непролазный снег вкупе со значительным расстоянием от кольцевой гарантировали отсутствие ненужных наблюдателей. У Лидии нет права учить Яра пространственной магии, но чему тут учить, если он и так всё умеет? Это всё так, шлифовка навыков. И практикум по аналитической геометрии. Никто ведь не запрещал преподавать юному дарованию математику.

Исчезать и появляться Яр умел превосходно – без потери ориентации в пространстве и неловких шмяканий на задницу после материализации, чем грешили иной раз даже весьма опытные маги. А вот с расчётами что-то пошло не так: ученик промахнулся от намеченной точки метра на три, хоть и выдержал направление. Лидия не без изящества переместилась следом за ним и укоризненно покачала головой. Яр сердито отряхнул джинсы от налипшего снега. Наверняка зол, как упырь, хоть и не смеет показывать.

– Если бы мы практиковались в городе, вы влетели бы в стену, машину или фонарный столб, – сообщила Лидия. – Точность, Ярослав. Сил у вас хватит допрыгнуть до соседней области, но что толку, если по прибытии вы размажетесь о какую-нибудь берёзку? И ведь мы ещё не добавляли третью координату…

Ученик смахнул волосы со взмокшего лба и ядовито спросил:

– У вас только академики сдают на пространственную магию?

– Нет, – Лидия позволила себе улыбнуться. – На четвёртую категорию требуется уметь перемещаться в знакомые места и на сигнал от маячка. Большинство этим и довольствуется… Но ведь мы с вами не будем застревать в развитии, верно?

– Мы лучше где-нибудь посреди сугроба застрянем, – сварливо прокомментировал Яр.

Он порядком устал, пусть и не признаётся из упрямства. Тяжело дышит, раскраснелся, хотя румянец почти невидим на смугловатой коже. Несмотря на пронизывающий ветер, давно снял куртку и расстегнул ворот рубашки. Почему-то тревожно, что простудится. Он-то! Чушь какая…

– Если вас смущают сугробы, – Лидия картинно повела ладонью над снежными наносами, сметая мелкую холодную пыль простенькой стихийной магией, – вы всегда можете воспользоваться своими выдающимися способностями. Или сообщить мне, что устали и хотите домой.

Вспыхнул как спичка. Худо-бедно приучился не демонстрировать обуревающие его чувства, а вот сохранять трезвый рассудок и холодную голову – и близко нет. Жаль; он ведь знает, почему это важно.

– Дальше куда?

– Сейчас решим. Давайте-ка три метра к северу, пять к западу.

Задумался. Лидия, согревая озябшие пальцы, зажгла между большим и указательным яркую золотую искру и заставила крохотный огонёк танцевать в воздухе у самых кромок ногтей. Яр наблюдал с тщательно скрываемой завистью. Столь тонкое искусство всё ещё ему недоступно; так оно и останется, если юный волхв не научится идеально себя контролировать.

Он снова порядком промахнулся. Лидия без труда прикинула дистанцию и демонстративно переместилась точно по заданным координатам, оказавшись в паре метров от взъерошенного ученика.

– Сосредоточьтесь, юноша, – потребовала она, наблюдая, как Яр пробирается к ней через сугробы. – Что вам помешало на сей раз?

– Я был уверен, что север там, – он указал куда-то вправо. Лидия проследила за его жестом.

– Что вас заставило так думать?

Досадливо дёрнул плечом. Должно быть, поторопился, не проверил первую пришедшую в голову мысль.

– Здесь всё равно не понять.

– Правда? – Лидия сочувственно покачала головой и небрежно кивнула на усыпанное серебристыми огнями небо. – Взгляните: Полярная звезда к вашим услугам.

Яр хмуро покосился на небосвод, словно бы задрапированный тяжёлым чёрным бархатом.

– Я плохо знаю ваши звёзды.

– Они почти те же самые, что и по другую сторону границы, – Лидия вскинула руку, соединяя невидимой линией Большую и Малую Медведиц. – Смотрите: звездочёты Ястры располагают здесь Воина, и вот его главная звезда – Ариново Око. У нас она зовётся Полярной. Или, если хотите, есть более яркая, Ан-Ирисси, Веретено. Вон там, в созвездии, которое вы называете Пряхой…

Когда-то она горела наивной идеей кропотливо зарисовать положения ярчайших звёзд по другую сторону разлома и попробовать высчитать разницу в возрасте двух сопряжённых миров. Умела грезить о великих открытиях. Со временем эти мечты сошли на нет; их заместили сперва пустые надежды на то, что всё вернётся на круги своя, а затем – не менее пустые сиюминутные желания. Теперь не осталось и этого.

– Всё равно, – Яр задумчиво оглядел небосвод. – Что-то не так. По-другому, чем… чем я помню.

– Безусловно, различия есть. Более того, они есть даже в ночь одинокой звезды, хотя мы и не видим их невооружённым глазом.

– Что значит – ночь одинокой звезды?

Лидия вопросительно вскинула брови.

– Я полагала, вы знаете. Так называют время, когда можно преодолеть границу между мирами, даже не обладая даром. В эти часы рядом с разломом звёздное небо видно достаточно чётко, поскольку его картины по обе стороны почти совпадают. Явление крайне редкое: я за свою жизнь не застала ни одной такой ночи…

– Как это работает?

Свешникова, раздумывая, склонила голову к плечу. Теорию множественных миров сдают на четвёртую категорию. Закон, однако, позабыл запретить излагать её выходцам из этих самых миров, да и про отдельные занимательные рукописи он совершенно не в курсе.

– Есть теория, что разлом имеет природу скорее временную, чем пространственную, – осторожно сказала Лидия. В памяти на миг воскрес призрак отцовского кабинета: шкафы с фанерными полками, прогибающимися под тяжестью книг, старомодный стол с зелёным сукном, разложенные под настольной лампой черновики статей, ещё не ставшие совершенно секретными… – То, что мы называем мирами, всего лишь разные временные потоки, а разлом – проекция точки их сопряжения. Гравитационная аномалия, как предполагал… один учёный, – Лидия печально улыбнулась. Успел бы отец закончить расчёты, не отвлекайся он на бесконечную череду учеников? – Чем ближе к точке, тем сильнее и хаотичнее искажения в течении времени. Живые и неживые существа из-за них весьма неуютно себя чувствуют. Сам шаг из одного потока в другой – убийственно энергозатратное дело.

– А мы можем позволить себе маленькую смерть, – сумрачно заметил Яр.

– Да, мы выдерживаем шаг через границу. Хотя ощущения, надо сказать, не из приятных, – хмыкнула Лидия. Было время, когда она очертя голову носилась через границу и ничуть не тяготилась дурным самочувствием. – Но в ночь одинокой звезды разлом успокаивается. В непосредственной близости от него потоки времени приблизительно выравниваются в скорости, и пока это длится, перейти из одного в другой не составляет труда.

Яр напряжённо хмурился, осмысляя услышанное. Стоит предложить ему университетский учебник физики или теория относительности слишком сложна для пятнадцатилетнего юноши, пусть даже весьма неглупого? Без этого нет смысла показывать разрозненные отцовские заметки: ничего не поймёт, кроме искусно переложенных на русский язык древних иастейских поэм…

– Почему так происходит? – наконец спросил Яр.

Лидии нравилась в нём эта черта – заглядывать вглубь вместо того, чтобы скользить по поверхности. В сочетании с поистине бараньим упрямством она сделала бы из него превосходного исследователя – в другие времена, в другом мире. Свешникова сдержала горький вздох.

– Пока никто не знает, – и не узнает, если Управа продолжит перекраивать Магсвод под устав святой инквизиции! – Всё, что у нас есть – старые свидетельства и недоказанные гипотезы. Взгляните, – Лидия указала на распластавшегося над горизонтом Дракона, – вот эта звезда – иастейцы зовут её Ас-Сарри, Небесный Пламень – описана как самый яркий объект, видимый вблизи разлома в такие моменты. Это и есть одинокая звезда – звезда одиноких.

Порыв ветра сопроводил её слова протяжным воем. Яр, запрокинув голову, неотрывно смотрел на небо. То ли так падал скудный лунный свет, то ли дело было в нездешних его чертах, но Лидии он показался вдруг старше своих лет. Она не задавалась прежде вопросом, чем заняты его сверстники; навряд ли курсом высшей математики или неисследованными дебрями теоретической магии. Что уж там, саму мадам Свешникову в его годы больше всего интересовало, умеет ли целоваться один подающий надежды отцовский ученик.

– Вы сказали – разные потоки времени, – медленно, не глядя на наставницу, проговорил Яр. – Какова разница?

– В прогрессе общественных систем? Весьма очевидная…

– Нет, – резко оборвал её ученик. Бросив смотреть на звёзды, он обернулся к Лидии; отражение луны в его глазах казалось бледным пламенем. – Если потоки выравниваются только в ночь одинокой звезды, значит, по разные стороны черты время идёт по-разному. Насколько?

Свешникова прикусила язык. Не стоило вообще заговаривать на эту тему! Почти шесть лет всё шло ни шатко ни валко, и вот она сама, собственными руками…

– Я полагала, вы знаете, – беспомощно и оттого зло повторила она. Разумеется, лгала. Знай он на самом деле, не задержался бы здесь ни одной лишней минуты. Может быть, вовсе отказался бы переходить черту. – Там время идёт несколько быстрее. В среднем… если аппроксимировать… примерно… чуть меньше, чем в пять раз.

Яр изменился в лице. Все эти годы он украдкой считал дни, проведённые в чужом мире; прикинуть, сколько времени прошло там, ему не составит труда. Разумеется, рано или поздно он узнал бы, но лучше бы позже, через несколько лет, когда это уже не имело бы значения… Но ведь это не может не иметь значения! Да, ей всё равно, что происходит по другую сторону границы, но ведь не ему же! Как ему может быть всё равно? Почему она ни на миг об этом не задумывалась?

– Мне надо вернуться, – спокойно сказал Яр.

Однажды он это уже говорил. Лидия хорошо помнила: он едва не плакал, злился на неё и на весь мир, сам не знал толком, что ему делать и зачем. Сейчас голос его был холоден, и оставалось только гадать, что за буря бушует в его душе.

– Юноша… Яр, – проговорила Лидия как можно мягче. Чёрт, как чудовищно она перед ним виновата! И во лжи, и в преждевременной правде. – Это опрометчивое решение. Оно не принесёт вам ничего, кроме проблем…

– Проблем! – презрительно бросил Яр. – При чём тут проблемы? У меня долг есть, а я…

Он горько сжал губы. Леший, ему нет и шестнадцати, он ведь попросту не понимает…

– По ту сторону прошло больше двадцати лет, – негромко, чтобы заставить ученика прислушаться, проговорила Лидия. – Может статься, ваши долги раздавать уже некому.

Яр разом помрачнел, и она, к своему ужасу, поняла, что избрала неверный аргумент. Она ошибалась чёрт знает сколько времени, воображая, что хорошо его изучила. Примеряла на него личину здешнего обитателя – вроде рассудительного Авилова или себя самой, сбежавшей однажды от трудностей в уютное болотце рутины. А меж тем Яр не был созданием благополучного мира, приучившего обывателей ставить во главу угла собственное удобство. Леший побери, его воспитывал Драган! И этого человека она пыталась разубедить обещаниями невзгод и печалей?

– Послушайте, – Лидия нарочито зябко повела плечами и искренне обрадовалась, заметив промелькнувшее на лице ученика беспокойство. – Помните, мы как-то говорили о том, что в нашей жизни нет ничего постоянного, кроме клятв? Волхвы всегда путешествовали между мирами и всегда находили себе занятие по обе стороны границы. Здесь вы нужны ничуть не меньше, чем там. Может быть, даже больше…

– Неправда, – решительно отрезал Яр. – Здесь у вас есть ваши службы… Надзор, безопасность. А там есть только мы.

– Тот мир изменился, – возразила Свешникова. – Никто не знает, в какую сторону.

– Нежить из него никуда не делась.

Лидия невесело усмехнулась. Что правда, то правда. Нежить пропадёт с лица земли только вместе с живыми, а атомную бомбу по ту сторону вряд ли успели изобрести.

– Наша работа не ограничивается истреблением нежити, – напомнила она. – Вы можете принести намного больше пользы, если…

– Вы сейчас не об Ильгоде беспокоитесь, – убийственно откровенно отрезал Яр.

– Я беспокоюсь о вас, – честно ответила Лидия. – Раз уж так сложилось, что я за вас отвечаю…

– Так не отвечайте, – он требовательно протянул ей левую руку. – Я верну вам клятву.

Свешникова покачала головой и отступила на шаг.

– Не спешите отказываться от дарованного, – она печально улыбнулась. Дорого досталась ей эта простая истина. – И вообще не торопитесь с суждениями. Гнев и страх – дурные советчики. Давайте вернёмся в Москву и поговорим на свежую голову…

– Я и так много времени потерял.

– Днём больше, днём меньше, – упрямо возразила Лидия. – Вы ведь всё равно не отправитесь в путь с пустыми руками. Это было бы верхом безрассудства.

Яр поморщился, словно она ткнула его булавкой. Обвинение в безрассудстве для него самое болезненное – и самое справедливое. Если гордость возьмёт верх, если проснётся здравый смысл, если мальчик совладает с собственным пламенным нравом… то, может статься, решение его не изменится. У него есть выбор. Он очень, очень хорошо это знает.

– Поедемте, – мягко попросила Лидия. – До разлома всё равно лучше добираться на машине. Вы ведь помните о том, что применять магию вблизи границы опасно?

Яр, помедлив, кивнул. Вот и славно… Есть хотя бы несколько часов, чтобы его убедить. Не дать сделать ошибку, но и не отнимать свободу воли. Не погасить молодое пламя, но и не превратить его в едва тлеющую искру, как случилось с доброй половиной здешних волхвов…

Её никогда всерьёз не заботила судьба разрозненных княжеств и великих империй по ту сторону границы. Ей давно уже стало плевать на собственный мир, утративший будущее, на суетливых минусов, делающих вид, что правят окружающим их хаосом. Чёрт возьми, даже московское сообщество с известных времён почти перестало её волновать! Но к ученику она разучилась быть равнодушной. Отчего-то чертовски важно было знать, что он жив и здоров, что при нём и его быстрый ум, и решительный нрав, и редкой силы могущество. Должно быть, в миг, когда она со всей ясностью поняла, что самой ей ничего уже не сделать с разрастающимся гибельным беспорядком, её прощальный долг Драгану превратился в надежду. В мальчишке из захолустной ильгодской деревни было что-то, чего Лидия не находила в холёных московских волхвах, в напыщенных магах из многовековых династий, в беспокойных исследователях и в суетливых практикантах. Что-то, что Ар-Ассан называл негасимым пламенем.

Ей ни в коем случае не хотелось его погубить.

***

Большую часть неприметного тряпичного рюкзака занимали книги. Бумажные, завёрнутые в целлофан и надёжно упрятанные под всяким хламом, полезным, но не представляющим никакого интереса. В потайном кармане лежало золото – не колдовское, самое обычное, с едва заметными следами плавления там, где прежде стояли пробы. Яр не хотел его брать, пусть даже здесь оно ценилось намного меньше. Будь его воля, он вообще не брал бы ничего, кроме книг.

– Этот разлом крайне неудобен, – обманчиво буднично рассуждала Лидия Николаевна. На губах её застыла фальшивая улыбка. – Мало того, что далеко добираться, так ещё и кругом живут минусы! Не представляю, как они себя здесь чувствуют…

– Мы жили рядом с разломом, – отстранённо сказал Яр. – Нежити было много, а так – ничего необычного.

Лидия Николаевна прекратила улыбаться.

– Если не ошибаюсь, именно прогулка к разлому коренным образом изменила вашу жизнь, – негромко проговорила она.

Яр усмехнулся в ответ.

– Дважды.

Наставница – она всё ещё оставалась его наставницей – остановилась меж деревьев, похожих на лишённые плоти почерневшие костяные остовы. Невесомые белые хлопья безмолвно опадали на землю, одетую в снежный саван. Сейчас середина зимы, мёртвое, ничейное время. Даже буянившая недавно нежить сидит по своим норам и лишний раз не выходит на свет, лунный ли, солнечный.

Но это – здесь.

– Я не пойду дальше, – глухо сказала Лидия Николаевна. – Надеюсь, вы простите мне малодушие.

Кто он, чтобы её прощать? Яр почтительно склонил перед нею голову. Пусть наставница и мнила иным его путь, она слишком многое ему даровала, чтобы не испытывать к ней благодарности. Она и впрямь великая волшебница; в Ильгоде о ней сложили бы песню, а может, и не одну. В прежней Ильгоде.

– Спасибо вам, – искренне сказал Яр и растерянно смолк. Слова потерялись, истаяли, как снежинки на разгорячённой коже.

– Отблагодарите меня несколько более весомо, юноша, – Лидия Николаевна тепло улыбнулась. – Храните в памяти мои уроки, не продавайте дёшево свою жизнь… и заглядывайте ко мне. В любое время. Престарелые тётушки любят поить гостей чаем и слушать удивительные истории.

– Вы не похожи на престарелую тётушку, – Яр невольно улыбнулся. Она иногда выпрашивала похвалу вот так, исподволь, и всякий раз потаённо радовалась, когда он следовал правилам этой игры. Впрочем, нельзя сказать, что он не был с ней честен. – Я приду. Когда закончатся книги.

Наставница насмешливо хмыкнула.

– Вы могли бы притвориться, что имеете в виду со временем по мне соскучиться. Впрочем, к чёрту. Помните: в этом мире есть место, где вам всегда будут рады.

Всегда будут рады… Ему мечталось когда-то, что его станут встречать с ликованием и почестями везде, куда бы он ни пришёл. Так, как встречали Драгана. Этого не будет, теперь всё по-другому… Лидия Николаевна неподвижно стояла между деревьев, глядя ему вслед – точь-в-точь так же, как когда-то старик Белогородский. Яр уходил на две сотни дней, а прожил здесь почти шесть лет, и долгих, и торопливых, наполненных диковинным и неведомым – таким, какого не было ни в Ильгоде, ни в целом мире по ту сторону границы. Может статься, и в родных землях найдётся место здешним чудесам, ведь для них совсем не нужны чары…

Неприметный древесный ствол дрогнул и раздвоился в бледном лунном свете. Долговязый лесовик заступил Яру дорогу; он пошатывался на длинных ломких ногах и беспокойно скрёб правый бок, весь поросший лишайником. Глаза у неживого были сторожкие.

– Нельзя сюда, – воровато оглядывась, сообщил лесовик. – Не след. Не ходи.

– Я здесь по праву, – возразил Яр. – Хочу уйти через черту.

– Куды тут уйдёшь-то! – лесовик в ужасе замахал лапами-ветками. – Погибель там, как есть погибель! Не ходи, парень, жив останешься!

Яр возмущённо фыркнул.

– Кто только тебя стражем поставил? Волхва от ведьмака отличить не можешь!

Неживой озадаченно поскрёб в затылке.

– Да леший наш и поставил, – простодушно признался он. – Говорит, стеречь надо, чтоб никто не ходил. А ты что ж, парень, взаправду из волхвов будешь?

Вместо ответа Яр зажёг над ладонью искристое волшебное пламя. Лесовик отпрянул, заворожённо уставился на огонь; должно, давно не видал. Никакой он не страж. Так, пугало для грибников…

– Вот диво-то, – потрясённо проговорил лесовик. – Врут, сталбыть, что перевелась ваша порода?

– Стало быть, врут.

– Да-а-а, вот уж не угадаешь, какие чудеса в свете бывают, – философски заметил лесовик и почтительно отступил в глубокий снег. – Ступай, волхв. Лёгкой тебе дороги.

Это он зря: лёгкой дорога не будет. Как и прежде, разлом тянул к себе, будоражил стучащую в висках кровь. Так и хотелось сорваться с места, бегом броситься к холодной черте. Яр задрал голову, разглядывая ночное небо сквозь сетку оголённых ветвей. В морозной вышине реяли бледные призраки звёзд, сразу зимних и летних; одни неподвижно сверкали среди непроглядной черноты, другие скользили сквозь предрассветный сумрак. По ту сторону разгорается ранняя заря. По ту сторону минуло два десятка лет…

В миг, когда всё вокруг умерло, ему показалось, что в его власти обуздать струящееся мимо время. Словно могло быть так, чтобы у древней межи его ждал одинокий мальчишка, напуганный встречей с грозным стражем границы. Что он тогда сказал бы? Предостерёг? Поощрил?.. Он сам не понимал толком, сколько в его доле горя, а сколько – счастья. А сколько было бы, откажись он идти с Драганом? Как теперь узнать?

Повеяло теплом. Яр зажмурился, замер на несколько мгновений, прогоняя подступившую к горлу дурноту. К этому можно привыкнуть, как можно привыкнуть к боли или к изнурительному труду. Пахло нарождающимся летом: молодой листвой, влажной, напоённой вешними водами землёй, свежей утренней росой. Где-то впереди, поодаль от разлома, на разные голоса пели птицы. Стараясь ступать бесшумно, Яр сделал несколько осторожных шагов прочь от холодной черты. Вот могучие старые вязы, вот разросшаяся крушина; вот полянка, посреди которой торчит выломанный бурей пень. Заворожённый ожившим сном, Яр приблизился к торчащей из земли коряге. Того и гляди примерещится безутешно плачущая девчонка, а с нею и стерегущая границу тень…

Внутри подгнившей коры не было ничего. Время, влага и жучки выели всё, что осталось от сломанного когда-то дерева, и оставили лишь бесплодную пустоту. Страж не появится: его дело – встречать тех, кто идёт к границе, а не от неё. «Почто пришёл, волхв?..» И правда, почто?

Яр сбросил с плеч куртку и убрал в рюкзак. Его одежда и без того лишь отдалённо напоминает здешнюю, а мягкая, искусно выделанная кожа подавно не по карману одинокому молодому страннику. Из юной зелени выглянули сероватые шесты изгороди, похожие на торчащие из земли когти. Цветные ленты, расписанные заклинаниями, едва шевелились на слабом ветру. Яр пригляделся: они поблекли и истрепались, начертанные на ткани буквы расплылись от дождевой влаги. Бессильно трепетали истончившиеся синеватые ниточки чар. Тот, кто сплетал их, пытался уберечь живых от обитающей в лесу нежити и от напастей, которыми грозила холодная черта. Неведомый колдун не знал, что сама близость разлома сводит на нет все его труды. Яр зачем-то тронул кончик одной из лент; ткань в его пальцах рассыпалась на волокна. Мелкая сухая пыль растворилась в прохладном воздухе.

Он и торопился, и медлил одновременно. Выбравшись к кромке Гиблого леса, Яр пошёл вдоль неё, не рискуя выйти в поля. Солнце поднималось всё выше, но в диких лугах близ опасной чащи никого было не видать. Люди, как и прежде, обходят эти места десятой дорогой… Или попросту больше не живут поблизости. Яр отогнал эту мысль.

Лес мало-помалу кончился. Здесь было уже достаточно далеко от разлома, чтобы магия присмирела и вновь стала послушной, однако Яр не спешил прибегать к пространственным чарам. Он не слишком верил полустёртым воспоминаниям и страшился поджидающей его неизвестности. Лидия Николаевна назвала его решение безрассудным – теперь он запоздало понимал, почему. Но бежать назад, в сытый и благополучный мир по ту сторону границы, под крыло к всеведущей наставнице было бы трусостью. Дома он нужнее – значит, его место здесь.

По старой дороге, ведущей мимо окрестных деревень к Вихоре, неторопливо ползла телега. Она шла от города; меж бортов громоздился укрытый рогожей груз, на передке сидел молодой паренёк, ровесник Яру или, может, немногим старше. Что он скажет, если поведать ему о том, как волокущую возок кудлатую лошадку заменить огнём и металлом? Наверное, осенит себя обережным знаком и прогонит краснобая прочь. Яр огляделся, оценивая расстояние от леса: не хотелось выглядеть для возницы выходцем с того света, хотя, леший побери, так оно и было! Поправив на всякий случай рюкзак, он решительно зашагал через луг наперерез телеге.

– Добрый человек! – собственный голос показался ему чересчур громким. Возница, услыхав, выпрямился и подозрительно сощурился на незнакомца. – Куда… куда путь держишь?

Чтобы убедить паренька, что перед ним не нежить, Яр очертил в воздухе полузабытый священный знак. Он знал теперь, что это всего лишь суеверие: тени или полуднице ничего не стоит сотворить такой же, если хватит мозгов. Но здесь, должно, до сих пор верят, что неживым недоступно всё осенённое божьим именем. Судя по тому, как расслабился возница, так оно и есть.

– Так вестимо, куда, – отозвался парень, выбирая вожжи. На Яра он глядел с любопытством, но недоверчиво и пасмурно, точно ждал подлости. – По той дороге впереди только Заречье.

Яр тайком перевёл дух. Значит, Заречье цело. Значит, что-то сталось с Бродами и Медвяным.

– И мне туда, – осторожно сказал он.

Возница тут же напрягся.

– А ты чьих будешь?

Правду говорить нельзя. И из-за клятвы, и потому, что она покажется парнишке очевидной ложью. Он наверняка всех деревенских наперечёт знает, а Яр ему даже на вид чужой. В родных-то краях…

– Я из Вихоры, – наугад попробовал Яр. Вихора – большой город на перекрестье торговых путей, там всегда было полно чужеземного люда… – Давно в здешних местах не бывал, иду вот… Без дурного в уме, на языке и на сердце. Не подвезёшь ли?

– А что тебе в Заречье надобно? – упрямо спросил возница.

Яр без труда поймал его взгляд.

– Ничего, мир повидать. Не бойся меня. Я никого не обижу.

Возница бестолково моргнул, задумался на несколько мгновений и подвинулся на козлах.

– Ну залезай, раз такое дело…

Он ревниво проследил, как Яр легко взобрался на повозку, и прикрикнул на ледащую лошадёнку. Та устало фыркнула, тяжело прянула с места; копыта мерно застучали по сухой укатанной дороге. Мимо медленно потянулись луга, укрытые невесомой утренней дымкой.

– По имени-то тебя как? – спросил возница.

– Яр. А тебя?

– Молчан, – парень пожевал губами, хмуря выгоревшие на солнце брови. – Я в Вихоре знаю Яра Рудознатца и Яра Хромого, а ты – ни тот, ни другой.

– Я в Вихоре почти не бываю, – осторожно сказал Яр. – Странствую. Давно уже.

– Вон как, – значительно протянул Молчан. – А я всё думаю, чего ты не по-нашему говоришь как-то…

Яр прикусил язык. Сколько он привыкал по ту сторону к тамошнему стремительному говору – и не заметил, как привык.

– А чего странствуешь-то? – полюбопытствовал Молчан. – Не из соколов ли будешь?

Это ещё кто такие?.. Яр покачал головой: лучше не рисковать быть пойманным на незнании чего-нибудь важного. А он, похоже, очень многого не знал.

– Странствую так просто, – солгал он и прибавил уже честнее: – Место себе ищу.

– Да и что ж ты тогда сюда-то идёшь? – Молчан изумлённо поднял брови. – Ежли в Вихоре не сиделось, так и шёл бы в Гориславль. А тут что – тоска одна…

Гориславль. Раньше такого места в Ильгоде не было. Должно, построили взамен сожжённого Белогорода…

– Или в Веннебур, – продолжал Молчан почти мечтательно. Наверное, сам хотел повидать свет. – У поморян, говорят, хорошо нынче, а своих они привечают. Ты ж из них будешь?

– Только по матери.

– А-а-а, вон чего… Я вот и по отцу, и по матери здешний, – сообщил Молчан. То ли хвалился, то ли жаловался, а может, и то, и другое сразу. – Вишь, вожу из города всякий скарб, а в город – снедь на продажу, как пора подходит. Отец раньше сам возил, а нынче весной как разбила его костяная хвороба, так с постели-то и не встаёт – вот мне приходится.

Яр рассеянно пошевелил пальцами, будто для заклятия. Костяная хвороба, то есть почти любая болезнь, от которой ломит кости и ноют суставы, наверняка запросто поддаётся исцелению через волшбу – если, конечно, тело не бунтует само против себя; тогда передавать жизненную силу бесполезно и даже вредно. Биологии Лидия Николаевна уделяла меньше внимания, чем физике, но то, что она сочла нужным рассказать, Яр запомнил. Он мог бы помочь Молчанову отцу: если не излечить, то хотя бы облегчить боль через ментальные чары. В былые времена его бы об этом попросили.

– Какие в Заречье дела? – спросил Яр, глядя в сторону. Набирающее силу солнце вызолотило молодые травы, залило округу слепящим светом – так, что слезились глаза.

– Вестимо, какие, – Молчан лениво шевельнул вожжами, понукая лошадку. – Живём помаленьку. Рожь сеем, репу сажаем. Храмовые говорят, Вельгоровой милостью будет в нынешнее лето добрый урожай.

Храмовые. Никогда прежде в Ильгоде храмов не было – только капища. Это у южных соседей водился обычай строить богам обители… А луга меж тем так и тянулись вдоль дороги, неизменные, вечно живые. Что бы ни творилось у людей, каждой новой весной поднимают головы дикие травы, тянется к солнцу ржаной колос, раскрывают синие венчики васильки. Так было, так будет, даже когда в старых деревнях никого не останется…

– Вон, гляди, – Молчан кивнул в сторону пригорка над рекой, увенчанного частоколом из тёсаных брёвен. – Уж почти и приехали.

Яр и сам видел. Само собой, это был уже не тот частокол, на который он когда-то, в позапрошлой жизни, забирался поглазеть на волхва. Новый – именно что новый: брёвна ещё даже потемнеть не успели – был шире и выше, с хищно заострёнными зубцами. Ворота, которые прежде днём всегда держали открытыми, теперь стояли наглухо запертыми. Яр беспокойно поправил на плече лямку рюкзака. На душе было пасмурно.

– Хо-о-орь! – завопил во всю глотку Молчан. – Открывай, пёсий хвост!

– Кто таков будешь? – глухо спросили из-за частокола. Яр невольно поморщился: окажись на их месте какая-нибудь серьёзная нежить, незадачливый страж ворот был бы обречён.

– То я, Молчан! Открывай давай, да поживее!

По ту сторону частокола сердито закряхтели. Дерево скребнуло о дерево; должно, на железный засов не хватило денег. Молчан ждал, праздно поигрывая вожжами. Левая створка ворот нехотя поползла навстречу. Человек, толкавший её, был стар и сед, но Яр его не знал. Вообще никого по имени Хорь он в Заречье не застал. Завидев Молчанова попутчика, привратник замер и подозрительно сощурился.

– А ты ещё кто?

Яр торопливо коснулся левой рукой лба, губ и груди. Этот жест, когда-то привычный и естественный, слегка успокоил старика.

– Я гость, добрый человек. Зла с собой не несу. По имени меня – Яр, – а как по прозванию и по ремеслу, пусть лучше не знает. Леший побери, хоть кому-то здесь можно сказать правду?

– Ты, дед, зря зенки-то не лупи, – насмешливо бросил Молчан. – Хошь в каждом встречном-поперечном крамольца выглядывать – так и иди в храмовые! А ежли тут сиднем сидеть взялся, то давай ворота открывай, покуда я на жаре не спёкся.

Хорь молча склонил голову и побрёл ко второй створке. Он заметно припадал на левую ногу и двигался дёргано, будто каждое сокращение мышц причиняло ему боль. Яр спрыгнул в высушенную солнцем пыль, в несколько шагов опередил старика и, взявшись за тяжёлую бревенчатую воротину, что было сил потянул на себя. Хорь глядел на него сумрачно, Молчан – недоумённо.

– Проезжай, – бросил Яр попутчику, отряхивая ладони. – Теперь пролезешь.

Молчан покорно тряхнул вожжами. Возок неохотно тронулся с места и принялся протискиваться между раскрытыхстворок. Хорь угрюмо наблюдал. Будет ли малодушием оставить всё как есть и просто пойти следом за телегой? Старик хоть и мучается, но далеко не при смерти, а выдавать себя было бы опрометчиво. Лидия Николаевна без колебаний велела бы ученику не нарываться на неприятности, а вот Драган… Что сказал бы Драган?

– Погоди, – Яр осторожно придержал привратника за плечо. – Дай я помогу.

– Чего ты руки марать будешь? – огрызнулся старик. – Иди. Чай, заждались уж тебя… гость.

Изловчившись, Яр поймал его сухую ладонь, перепачканную смолой. Совсем ненадолго: не в его силах выправить неправильно сросшиеся кости, но он хотя бы может на время прогнать боль и старческий холод из усталых жил. Пока Хорь не опомнился, Яр заглянул ему в выцветшие глаза и коротко приказал:

– Забудь, что я сделал.

Мгновение-другое старик стоял недвижно, точно боролся с собой, а потом вновь смиренно склонил голову. Растерянно побрёл к врытой в землю колоде, на которой, должно, проводил часы бдения при воротах. Яр осторожно закрыл обе створки и устроил в пазах тяжёлый засов. Кажется, обошлось на первый раз. Сколько ещё придётся действовать вот так – тайком, воровато озираясь по сторонам?

– Ну, куда тебе теперь? К старосте, что ли? – нетерпеливо спросил Молчан, оглянувшись через плечо.

Яр махнул ему – поезжай, мол.

– Дальше сам разберусь.

– Так нынче, почитай, по домам-то никого нету, в поле все…

– Я дождусь. Благодарствую за помощь, добрый человек.

Если бы не наложенные на него чары, Молчан нипочём не выпустил бы чужака из виду. Нечестно было отбирать у парня выбор. Ментальная магия – самая недобрая часть волшебного дара; она роднит волхвов со злейшим врагом и будто холодной чертой отделяет от людей, беззащитных перед внушением. Мир, в котором приходится выбирать между своей жизнью и чужой свободой, серьёзно болен, и одним лишь прикосновением волшбы его не вылечить.

Яр не спеша зашагал вдоль единственной улицы. Она стала длиннее, чем он помнил, и дома вдоль неё стояли незнакомые. Новые. Занятые домашней работой женщины и бездельничающие дети провожали пришлого любопытными взглядами, но приветствовать не спешили. Стариков, за исключением оставшегося у ворот Хоря, совсем не было видно. Из-за поворота выступил величавой громадой бывший кузнецов дом; здесь, конечно, давно уже живут другие люди, но ни тёмные бревенчатые стены, ни искусную резьбу на ставнях время не тронуло. Будто вот-вот выйдет на высокое крыльцо тётка Любава, упрёт руки в бока и крикнет на Пройду, чтобы на двор к ней не смел ходить…

А напротив богатого дома лежало пепелище.

Бугристые обугленные остовы слепо целились в безоблачное небо, словно чёрные стрелы. Покосившийся забор, тоже кое-где тронутый пламенем, кренился внутрь брошенного двора; груда горелых брёвен громоздилась там, где когда-то стояла старая рига. От отцовской избы остался один лишь пепел, сквозь который прорастали молодые летние травы. Выстроенный по соседству новенький сруб словно бы сторонился отмеченного огнём места. Гарью не пахло; должно, со времён пожара минула уже не одна зима. Яр оперся ладонью о подгнивший комель, державший на себе остатки забора. Раскалённый ветер хлестнул его по щеке. Где-то в полях за частоколом оглушительно стрекотали кузнечики.

– Что тебе надобно, добрый человек?

Яр рывком обернулся, будто застигнутый за чем-то постыдным. Невысокая женщина, одетая в простое платье из небелёного льна, глядела на него без страха и без тепла. Смуглое лицо её, всё ещё сохранявшее остатки былой красоты, было иссечено морщинами и отмечено болезненной худобой. Ей не следовало бы первой заговаривать с мужчиной, да ещё с чужаком. Что её заставило?

– Ничего дурного, – через силу выговорил Яр. – Здесь… здесь жила когда-то моя родня. Думал… найду кого-нибудь.

– То какая же родня? Уж не Волк ли?

– И Волк тоже.

Женщина схватилась за сероватый от грязи передник, скомкала грубую ткань в сухих ладонях.

– А ты кто ж ему будешь – сын али племянник? Я, вишь, сестрой прихожусь.

– Я… – Яр замялся. Слова рассыпались мелкой пылью, растаяли, как последний вешний лёд. – Зима, ты ли?

– Я и есть.

Не верилось. Яр её помнил светлокосой девчушкой, а теперь стояла перед ним незнакомая женщина, много недоброго в жизни повидавшая. Вроде бы и знал, что так будет, но одно дело знать, а совсем иное – увидеть воочию. Он молчал; сказать ему было нечего.

– Пойдём-кось лучше ко мне в дом, – Зима быстро огляделась, будто опасалась чужих глаз. – Поговорим ладком… Скажешь мне про Волка. Поди, высоко нынче сидит в Гориславле-то…

– Пойдём, – ровным голосом отозвался Яр. Отступил на шаг, бросил прощальный взгляд на то, что осталось от родного дома. – Только про Волка я ничего не знаю.

– Вот как, – Зима сощурила на него светлые глаза. Теперь она сама говорить посредь улицы не хотела. – Вот как… Ну, идём, идём, с дальней дороги-то отдохнуть надобно.

Своим она называла добротный дом на дальнем от ворот конце деревни. Его поставили позже, чем Яр ушёл с волхвом из Заречья; должно, как раз к Зиминой свадьбе. Здесь новых изб было мало – наверное, пожары отчего-то сюда не добрались. Зима распахнула калитку, первой вошла на двор; Яр шагнул следом. У птичника носились, пугая нерасторопных кур, двое белоголовых мальчишек, похожих, как две капли воды. Зимины внуки. Леший побери, она ведь даже не старше Свешниковой…

– А ну уймитесь, неслухи! – звонко прикрикнула Зима, очень знакомо уперев руки в бока. – Вот ведь наказание! Всё отцу скажу – то-то всыплет вам!

Мальчишки тут же бросили гонять тощих птиц и, завидев незнакомца, как по приказу уставились на него. Глаза у обоих были карие, внимательные, с лукаво приподнятыми уголками – такие же, какие Яр привык видеть в зеркале.

– Бабушка, то кто?

– Гость, – строго сказала Зима и погрозила пальцем: – Вы мне бросьте курей донимать! Ещё станете безобразить – до Вельгоровой ночки со двора не пущу!

В доме она вынула из печи чугунок с пустой овощной похлёбкой, отрезала два ломтя ноздреватого серого хлеба. Села против Яра, прерывисто выдохнула. Спросила глухо:

– Ну, сказывай: жив он? Ушёл, что ли, от тех… От храмовых? В дальние страны подался?

Яр горько усмехнулся.

– В очень дальние.

– И где ж теперь?

– Здесь. Перед тобой сидит.

Зима беззвучно раскрыла рот, неверяще покачала головой. Немудрено. Это он чудес навидался столько, что вряд ли теперь чему-то всерьёз удивится. Яр осторожно шевельнул пальцами, сплетая чары тишины. Вдруг кто-нибудь услышит их разговор, вдруг это навредит Зиме и её семейству…

– Правду, значит, говорят, – едва слышно прошептала она, глядя Яру в лицо, – что, дескать, волхвы не стареют…

– Стареют в свой срок, – Яр покачал головой. – Я не старше, чем ты видишь. Там, где я жил, за один день проходит пять здешних.

Мысль эта обожгла его с новой силой. Что бы ни говорила наставница, не было у него права отсиживаться за холодной чертой, пока родной дом занимался пламенем от вражеских стрел, – как теперь нет права зваться волхвом Зарецким. А раз так, то всё было зря…

– Боги милостивые, – Зима очертила перед собой священный знак, то ли благословляя брата, то ли заслоняясь от него. – А мы-то уж думали… Ни весточки от тебя, ни словечка… Драган, говорили, погиб…

– Это правда, – с трудом выговорил Яр. – А весточку никак было не подать. Я ведь почти не знаю, как здесь теперь.

– А то сам не видишь, – сестра улыбнулась печально. – Худо. Хуже, чем было. У нас тут весь окрестный люд собрался, кто после великой войны уцелел. Теснимся вот, но пока, богам хвала, не голодаем ещё. Вишь, почти всё отстроили, что степняки пожгли…

– Расскажи, что было, – попросил Яр, избегая смотреть ей в лицо.

Зима вздохнула, сцепила перевитые венами натруженные пальцы. Видать, выпало на её долю много тяжкого труда. Не того, что в радость, но того, что с горя.

– Ну а что ж было… Вот как меня замуж выдали, тогда же Волка в княжеское воинство и забрали, – заговорила Зима. – С тех пор два раза до нас весточку посылал: единожды – из-под Белогорода, единожды – из Гориславля. Уж Забавушка без него горевала… В то лето, как ей до́лжно было в Медвяное замуж уходить, к нам сюда и пришли. Сперва наречённый её погиб, а потом… Потом и в Заречье красного петуха пустили. До нашего конца, вишь, не дошло, хвала Заступнику, да всё одно мы сюда нескоро ещё вернулись. По лесам прятались, там, куда степнякам их боги ходить не велят. Вот и вышло, что уцелели одни только бабы да дети малые…

Она дрожащей рукой заправила под платок выбившиеся седые прядки. Яр молчал. Ему не представить, каково оно – скрываться от чужаков близ холодной черты, в вечном страхе, который меркнет перед страхом ещё бо́льшим, воплощённым и близким. Видеть, как горит вдали родная деревня, ставшая в одночасье погребальным костром. На что Драган сберёг ему жизнь, если самому ему беречь стало нечего?

– Потом уж, как улеглось, – продолжала Зима, – я к себе взяла Ладмирову вдову с малым сыном. Оно вдвоём-то полегче… Да и куда ей было податься? Сам видал, что с домом-то стало. Думали – всё, погибель, отвернулись от нас боги, ан нет. Холода как-то перебыли, а там уж пошло потихоньку… С Дарёной, с невесткой-то, сыновей вот подняли, уж и внуки, вишь, подрастают.

– А Забава?

– А Забава с нами не вернулась, – Зима вновь сложила пальцы в обережный знак. – Пошла к Великой Матери в услужение. Живёт отшельницей в заповедной роще. Я, вишь, хожу к ней в праздный день, повидать да проведать… Она тебе рада будет. Ить всё горевала…

Яр заставил себя усмехнуться. Может, и ему теперь одна дорога – в лесные отшельники, вот только смысла в такой участи никакого. Если в чаще отсиживаться, так зачем вовсе было возвращаться?

– Мне говорили, – осторожно сказал он, внимательно наблюдая за сестрой, – что в Ильгоде нынче волхвы не в чести. Правда ли?

Наставница ведь могла и выдумать. Однако Зима медленно, будто нехотя, кивнула.

– Правда. Всё Стридарово племя враги повывели. Больно уж много крови степнякам ваш брат испортил… Вместо вас теперь соколы с неживыми воюют.

– Кто это?

– Те, кто раньше к чародеям и к волхвам в ученики уходил. У нас здесь есть один, в Рябинах живёт. Пока, боги милостивы, справляется, не трогают нас неживые. Много их развелось, – Зима снова вздохнула. – Мы в дальние поля из-за них ходить перестали.

– Значит, найдётся мне работа.

– Боги с тобой! Побереги себя, – на сей раз Зима его осенила священным знаком. – Ежли кто вдруг прознает, так несдобровать тебе. А те поля перепахивать всё одно рук нету…

Голос её увял. Сквозь чары тишины слышно стало, как заливисто хохочут на дворе мальчишки-близнецы. Можно ли сделать так, чтоб им вольготно жилось на родной земле? Мало прогнать нежить из полей – надо ещё вопреки природе заставить оскудевшие почвы обильно плодоносить. Наставница рассказывала о том, как в их мире боролись с голодом; в её словах всё было просто и понятно, но как это применить здесь и сейчас – невозможно представить. Почему так? Разве Ильгода хуже?

– А где ж ты сам-то был? – нарушила молчание Зима. – Какие такие есть места, что дни там идут так долго?

– Совсем другие, чем здесь, – честно ответил Яр. – Ты представить себе не можешь, насколько.

– И что ж там, хорошо ли?

– Пожалуй, что хорошо.

– Так лучше и ступай туда, – Зима неуверенно улыбнулась. – Али не можешь теперь?

– Могу. Не хочу.

– Отчего же?

Яр на миг прикрыл глаза. Как тут объяснить, если он сам толком не понимает?

– Потому что место моё – здесь, – негромко сказал он.

Зима покачала головой.

– Место там, где жить в радость. Теперь ведь всё по-другому. Старые зароки прахом пошли, так чего ж их держаться? Здесь тебе только землю пахать да богов молить, чтоб урожай даровали, а разве для того тебя волхв учил?

Яр не ответил. Права Зима или нет? Кому хорошо станет, если он так и похоронит свой дар в серой бесплодной земле? А если не так, то на что он годится? Как переступить через пропасть, очертания которой лишь теперь стали выступать из тумана неведения? Долгих десять лет думал он, что дорога его окончится здесь, в Заречье, между холодной чертой и шумной многолюдной Вихорой. Что в северных краях всегда найдётся ему и работа, и кров, и доброе слово от благодарных соседей. Что отлучаться он станет лишь ненадолго, ради того, чтоб ответить на далёкий зов, а дом его будет здесь, рядом с отцовским, и все дороги будут заканчиваться у родного порога.

Теперь стало ясно: путь только начался, и будет он долгим и непростым.

XVII. Лицемеры

Документы были в порядке. И обычные, удостоверяющие, что общество с ограниченной ответственностью «Самоцвет» занимается изготовлением ювелирных изделий, и выданная магконтролем лицензия, дающая шарашке право штамповать артефакты малой и средней силы. Верховский аккуратно стянул створки папки проволокой с печатью, зло блеснувшей рыжим светом. Забившийся в угол управляющий враждебно зыркнул на него, но ничего не сказал.

– Открывайте сейф, – бросил Верховский, передавая папку маячившему в дверях Вилкову. Управляющий не шелохнулся. – Мне приказать?

Сейф – настоящий, не набитая мелкой наличкой железная коробка у всех на виду – прятался в стенной нише за безвкусным акварельным пейзажиком. Чар на него намотали столько, что простенький амулет-детектор на шее у подошедшего Вилкова затрещал, как счётчик Гейгера рядом с прохудившимся реактором. Пришлось ещё разок сурово глянуть на хозяина кабинета. Наблюдая за тем, как он неохотно снимает слой за слоем защитные чары, Верховский втихомолку сплетал собственные – так, на всякий пожарный случай.

– Вот, пожалуйста, – уныло буркнул управляющий и широким жестом распахнул увесистую дверцу.

Верховский не повёлся.

– Только из ваших рук, – насмешливо хмыкнул он. Нечего принимать госслужащих за непроходимых идиотов.

Без пяти минут заключённый смерил его кислым взглядом и сделал перед тёмным зевом сейфа характерный короткий пасс. Вилков возмущённо фыркнул: в его лобастой голове не укладывалось, как можно пытаться заставить сотрудников магбезопасности вляпаться в проклятие, стоя одной ногой в тюремной камере. Верховский на всякий случай задержал ладонь над протянутыми ему документами; ничего не нащупал, надел перчатки и аккуратно взял у управляющего бумаги.

– Благодарю.

Контракты, контракты, контракты… Поставки туда, поставки сюда, заниженные цены, неустойки, вознаграждения, откровенно нелегальные схемы, дурно пахнущие контрабандой. Основной покупатель – непомерно разросшаяся в последние годы розничная сеть «Ларец». Частенько стало мелькать это название в служебных протоколах; похоже, кто-то на самом верху подписал этим сомнительным салонам смертный приговор. Будет много неприглядной возни, и, может статься, хозяев «Ларца» в конце концов прижмут-таки к стенке. А может, договорятся, и тогда вся работа коту под хвост. Верховский жестом потребовал у Вилкова контейнер, бережно упаковал бумаги и замкнул охранные чары.

– Уводи, – скомандовал он. Вилков тут же умело нацепил на побледневшего управляющего наручники. – Встретишь Щукина – скажи, чтоб заглянул сюда ко мне.

Витька заглянул. Кряхтя, спиной вперёд втиснулся в кабинетик и водрузил на стол, прямо поверх разворошённых бумаг, замотанный чёрным полиэтиленом дощатый ящик. Верховский бросил на приятеля укоризненный взгляд.

– Чего ты сам таскаешь? Для этого вон Антоха есть.

– Да ну! Что я, немощный, что ли? – Витька отряхнул руки и вздохнул. – Как мы раньше этот гадюшник не приметили? У них лицензия на средне-слабые, а клепают вон всякое… Ты когда в последний раз неразменный рубль видел?

– В методичке только, – отозвался Верховский, разглядывая упакованную в пластиковый пакетик невзрачную монетку. – Финансисты рады будут. Хоть кто-то с инфляцией борется.

Витька тревожно насупился.

– А прикинь себе, сколько ещё таких преспокойно работает! И леший бы с монетками, так мало ли что ещё…

– С монетками как раз не леший, – Верховский кивнул на выпотрошенный сейф. – Всё ради денег. Любая мерзость. Мы бы и про этот «Самоцвет» никогда не узнали, если б ребята не заигрались. Кому-то серьёзному перешли дорожку, я так думаю.

Щукин бросил на него обиженный взгляд.

– Почему сразу перешли? Может, бдительные граждане сообщили. Обыск вообще-то сам Терехов выписывал.

– А он прям во имя справедливости трудится, – хмыкнул Верховский. – Вот смотри, сейчас «Ларец» обложат исками, а потом вылезет какой-нибудь «Московский цех» и тихонько всё скупит по дешёвке…

– Ну нет. Это как-то уж совсем… – Щукин упрямо помотал головой. – Всё равно хорошо, что мы этих накрыли. Меньше будет контрафакта.

– Угу. Чуть-чуть меньше.

Повисло неловкое молчание. Слышно стало, как где-то снаружи надрывает лужёную глотку Вилков, разгоняя задержанных по фургонам.

– Чего ты такое приволок? – спросил Верховский, указывая на ящик.

– А, – Витька оживился, поправил на руках перчатки и аккуратно приподнял за уголок непрозрачную плёнку. – Глянь, чего в подвале нашли! Таких ещё пара штук. Понять не могу, что оно такое и зачем…

Верховский осторожно заглянул под полиэтилен. Изнутри ящик был обит клеёнкой; его содержимое больше всего походило на производственные отходы: мелкие серебряные опилки, зачем-то кропотливо собранные в кучу и очищенные от сора. Переплавить хотели? Да ну, слишком много возни…

– Леший его знает, – буркнул Верховский себе под нос. Осторожно стянул с руки перчатку, попробовал нащупать какие-нибудь чары. – Не-а, ничего не чувствую… Давай опечатаем по особой форме и контролю отвезём, пусть сами башку ломают.

У выхода, топча грязный снег, суетились желторотики. Верховский на офицерских правах проследил, чтобы подчинённые как следует описали, запечатали и упаковали вещдоки, которых из четырёх полуподвальных комнатушек натащили целый фургон. У одного особо шустрого рядового пришлось отобрать невесть как перекочевавшую в карман неразменную десятирублёвую монетку.

– Случайно, – пробормотал молодчик, отчаянно краснея оттопыренными ушами. – Думал, выпало…

– Хорошо, что сейчас нашлось, – насмешливо хмыкнул Верховский. – Если б на входе в Управу засекли, можно было бы и того – по четвёртой статье…

Парнишка побледнел и выудил из другого кармана ещё один металлический кругляш. Новобранец, что с него взять. Весь контингент, пополнивший за последние месяцы ряды оперативников магбезопасности, если чем и блистал, так это потрясающей бестолковостью. Терехов то ли не снисходил до такой прозы жизни, как подбор кадров, то ли рассчитывал, что старички воспитают молодёжь сами. Молодёжь воспитываться не желала, воротила нос от регламентов и всячески порывалась проявлять творческую натуру к месту и не к месту. Ей-богу, лучше бы молча слушались – меньше было бы вреда… Рявкнув на рядовых, чтобы шевелились активнее, Верховский захлопнул дверь фургона и приладил на ручку печать.

В Управе Витька тут же отправил одного из рядовых в контроль – сдавать подозрительный ящик. Весь остальной отряд поплёлся на второй этаж. Верховский нёс с собой увесистый ворох собранных на месте бумаг; не желая возиться с ними самостоятельно, он кое-как подровнял лохматую стопку и вручил скучающей Сирене. Та приняла кусок неблагодарной работы как подарок небес, обворожительно улыбнулась и захлопала неестественно густыми ресницами.

– Подшей, пожалуйста, к отчётной форме, – подчёркнуто вежливо попросил Верховский.

– Конечно-конечно, – прощебетала диспетчерша в ответ.

Она хотела ещё что-то добавить, но её отвлекло громкое возмущённое фырканье. Все, кто обретался в отделе, обернулись к гневно-красному Вилкову. В руках отдельский богатырь держал свежий номер «Московского зеркала». С чёрно-белой фотографии, занимавшей четверть разворота, угрюмо смотрел Терехов; нависшие над начальником буквы складывались в крикливый заголовок: «Цена безопасности: мирно спящее сообщество не слышит криков из пыточного подвала».

– Что это за хрень у тебя? – недоумённо спросил Харитонов, брезгливо щурясь на газету.

– Главное информационное издание сообщества, – ответил ему Верховский и просительно протянул руку. Вилков с отвращением сунул «Зеркало» ему в ладонь. – Кто это разрешил им такое сочинять?

«Мы привыкли жить с уверенностью, что в тёмной подворотне на нас не нападёт изголодавшийся паразит или агрессивная нежить, – говорилось в статье. – Чувство защищённости – наша естественная потребность, и на его поддержание, подкреплённое не словом, но делом, идут немалые средства из наших налогов. Надо признать: прогресс за минувшее десятилетие, и особенно за последние его годы, виден невооружённым взглядом. Шанс встретить в городе разъярённого упыря или опасного нелегала сейчас ничтожен. Нас, обывателей, вполне устраивает такой расклад. Мы не желаем задумываться, каким образом обеспечивают для нас счастливое благополучие…»

– Вот же скоты! – прошипел из-за плеча Харитонов и ткнул пальцем в абзац где-то посередине страницы.

Верховский вчитался. «…Совершенно здоровые граждане выходят из управских застенков сломленными морально и физически – и хорошо если не ногами вперёд. Недавний скандальный арест легально практикующего гражданина по абсурдному обвинению в применении некромантии вызвал волну справедливого возмущения среди общественных активистов. Чтобы замять неудобный вопрос, Валентин Терехов сослался на заключение о невменяемости задержанного и необходимости принудительного лечения. Все мы прекрасно знаем, что отделение специальной психиатрии не раскрывает врачебной тайны без особого распоряжения – а значит, слова руководителя столичной магбезопасности проверить невозможно. До сих пор нет достоверной информации о том, что безвинно осуждённый жив, как нет и уверенности в том, что его состояние не явилось следствием допросов, через которые, согласно нашим сведениям, несчастному уже доводилось проходить несколько лет назад…»

– Это про того деда, что ли? – сердито громыхнул Витька, тоже заглянувший в газету. – Так с ним всё пучком, сидит себе в психиатричке!

– Ты попробуй это журналистам объясни, – проворчал Харитонов. – «Безвинно осуждённый», м-мать… А ничего, что мы потом ходячие трупы ещё неделю ловили по округе?!

– Чем докажешь? – сумрачно поинтересовался Верховский, сворачивая газету. – Никто не станет раньше времени раскрывать наши отчёты только ради прессы. Мы действительно не можем ничего возразить.

– Кто в печать-то это пустил? – негодовал Вилков. – Надо ж немножко соображать… Идиоты там сидят, что ли?

– Не идиоты, – буркнул Харитонов. Он завладел газетой и упрямо раскрыл её на злосчастной статье. – Вот, смотри: «Напрашивается естественный вопрос к тем, кто стоял у истоков масштабной реформы магической безопасности: знают ли эти люди, что и к чьей выгоде творят их ставленники? А если знают, почему считают, что за спокойствие в сообществе допустимо платить людскими страданиями?»

– Под Магсовет копают, что ли? – хмуро уточнил Витька и неверяще покачал головой. – Это же «Зеркало». Не может быть, чтобы они…

– Почему не может быть? У нас свобода слова, – фыркнул Харитонов. – Хочешь – печатай всякое дерьмо, хочешь – ори на всё сообщество, что, мол, присяга людей убивает… Надо эти игры прикрывать, а то допрыгаемся.

– Да ну, кто в эту чушь поверит? – не слишком уверенно протянул Щукин.

– Пусть верят во что хотят, – Харитонов досадливо поморщился и махнул рукой. – Наше дело – работу работать. Брысь по местам!

Все безропотно расползлись за столы. Облитую всеобщим презрением газетку унёс Витька – наверное, хотел отыскать в заказных помоях что-нибудь справедливое. Не прошло и получаса, как Щукина снова побеспокоили: вернулся отправленный в магконтроль рядовой. Судя по злополучному ящику в руках – скорее на щите, чем со щитом.

– Не приняли, – сконфуженно сообщил он, водрузив свою ношу Витьке на стол. – Сказали – на экспертизу надо.

– Это кто там умный такой? – спросил Верховский. Расстроенного приятеля было жаль.

– Субботин небось, – хмыкнул со своего места Харитонов. – Заноза в заднице… Сказал бы ему, что криминалисты уже всё сняли.

– Так я и сказал. А он – не возьму, и всё тут. Говорит, пока не увидит заключения от научников, что в этой фигне хоть капля чар есть, пальцем её не тронет.

– А потом тронет и помрёт страшной смертью, – угрожающе хохотнул Вилков. – Они там совсем, что ли? Это ж улика!

– Разберёмся, – зловеще посулил Верховский, выбираясь из-за стола. Витька, судя по решительному виду, вознамерился лично тащить обратно к контролёрам пудовую улику, возможно, фонящую неизвестными чарами. Отпускать его одного на такое дело было нельзя. – Какую, говоришь, бумагу надо?

Щукин, разумеется, увязался следом. Он, бедняга, тяготился тем, как его берегут сослуживцы; Витька даже сходил к Ерёменко, попросился из оперативников в группу предотвращения, но одобрения не получил. Ещё бы: он один из всех получил направление на четвёртую категорию. Куда его отпускать, такого-то ценного кадра?

– Не нравится мне всё это, – возвестил Щукин. Вымещая праведную злость, он сердито ткнул кулаком в кнопку вызова лифта.

– Солидарен, – Верховский упёр тяжёлый ящик в стену и втихаря перевёл дух. – Знаешь, что самое паршивое? Контролёры что-то знают, а мы – нет.

– Это ты к чему?

– Да всё к тому же. Не хотят они эту контору ворошить.

– Там же контрафакт гнали!

– А кто его не гонит? – Верховский досадливо поморщился и первым шагнул в пустой лифт. – Какие-то уроды нашими руками счёты сводят, вот что я думаю. Контролю это не нравится.

– Вот пусть бы и устроили везде внеплановые проверки, – клокотал Витька. – Смотреть надо, кому лицензии раздают! А вдруг эти бракоделы людей гробить начнут?

– Оно всё про деньги, а не про людей, – напомнил Верховский и тут же прикусил язык. Сначала газета, теперь эти разговоры – неудивительно, что приятель совсем расстроился. – Ладно. Ящик твой мы Субботину всучим, не переживай.

Лаборатория артефактологии располагалась в самом конце коридора. У научников царила непривычная тишина; виной тому, скорее всего, было обеденное время и всеобщее предновогоднее настроение. На выкрашенные бежевой краской стены кто-то безыскусно налепил мохнатую мишуру и блестящие разноцветные шарики; к одному из них чья-то шаловливая рука прицепила учётную бирку из тех, что вешают на хранящиеся в Управе артефакты. Подумать только, у исследователей тоже бывает игривое настроение…

– У меня дежурство, – донёсся откуда-то справа тихий виноватый голос. – Я не приеду… Нет, не с кем поменяться. Хочешь – сам приезжай?.. Да нет, нет, это я так, вдруг захочешь…

Верховский мельком заглянул за приоткрытую балконную дверь, рассмотрел знакомую невысокую фигурку в белом халате и отвернулся. Не его дело, и хорошо. В конце концов, он сам терпеть не мог эту черту обитателей Управы – непременно везде совать любопытный нос. Витька уже стучал в дверь лаборатории; нагнав его, Верховский поудобнее перехватил ношу и следом за коллегой нырнул в обитель науки.

– А, Витёк, – тощий очкастый парень отвлёкся от разложенных на пластиковом подносике серебряных бляшек, мельком кивнул не знакомому с ним Верховскому и хищно сощурился на ящик. – Интересненькое что-то нашли?

– Это ты мне скажи, – вздохнул Щукин. – Контроль улику не принимает, ваше заключение нужно.

– Запросто, – лаборант воодушевлённо потёр руки и набросил клок ветоши на подносик с артефактами. – Вот сюда ставьте. Это где вы такое надыбали?

– Секретная информация, – хмыкнул Верховский, пристраивая ящик на край обитого войлоком стола. – Сканер почувствительней возьмите.

– У нас все чувствительные, как юная барышня весенней ночью, – гоготнул научник. Горбя длинную спину, он склонился над горкой металлической пыли и картинно, как волшебную палочку, уставил на ящик слабо светящийся сканер чар. Артист. – Так-так-та-а-ак…

Он делал в воздухе замысловатые пассы, строго смотрел то на поблёскивающий нейтральным серебристым светом кристалл кварца, то на монитор компьютера, к которому сканер был пристёгнут длинным толстым проводом. Получившаяся картинка больше напоминала размытое пятно, серое по краям и едва-едва синеватое в центре. Научник озадаченно поскрёб встрёпанный затылок, созерцая результаты трудов.

– Подождите-ка, ребят, я за интерферометром сбегаю, – постановил он наконец и с неожиданной прытью метнулся куда-то в недра лаборатории. Через пару минут вернулся, волоча за собой тележку с устроенным в ней увесистым прибором. Верховский такой уже видел – правда, в переносном фанерном ящике. Весьма тяжёлом. – Сейча-а-ас, разогреется старичок… Вот подохнет – и всё, кирдык научно-техническому прогрессу, – мрачно поделился лаборант. – Не делают уже такие. Ни у нас, ни за бугром.

– А что в нём такого? – из вежливости поинтересовался Витька, наблюдая, как таинственно мерцают цветные лампочки на громоздком теле интерферометра.

– Ну ты ж маг, не поймёшь, – снисходительно бросил научник и покровительственно похлопал прибор по желтоватому пластмассовому корпусу. – У него разрешающая способность знаешь какая! Каждый чих улавливает, даже спонтанную магию. Четыре массива кварцевых детекторов, прецизионная шлифовка, чары разве что в микроскоп рассматривать! Если на этот ваш мусор хоть выругался кто – обязательно почует…

Индикаторы на крохотном допотопном экране неуверенно дрожали где-то рядом с нулём. Лаборант сосредоточенно пощёлкал настроечными рычажками, поигрался с ценами делений шкал и в конце концов озадаченно пожал плечами.

– Не знаю, ребят. Чего-то есть, но на уровне фона, не больше.

– Может, тут от защитных контуров помехи? – отчаянно предположил Витька.

Научник возмущённо фыркнул.

– Какие помехи? Всё откалибровано под местный фон! Колдовство совсем уж слабое, вот и всё… Может, остаточные какие-то или просто зацепило, когда рядом работали.

– Вы эту цифру впишите, пожалуйста, в заключение, – попросил Верховский, указывая на экран интерферометра. – И картинку со сканера распечатайте. В цвете.

– Да зачем, Сань? – понуро спросил Щукин. – Не возьмут контролёры. Это правда мусор какой-то…

– Мусор, – согласился Верховский. – Например, остатки уничтоженных амулетов.

Витька недоумённо переглянулся с научником.

– И чем, по-твоему, их вот так… В труху?

– А вот с этим, – Верховский решительно прикрыл ящик куском целлофана, – пусть разбирается контроль. Их работа, в конце концов.

В отделе контроля в обеденный час обретались двое: блаженного вида незнакомый мужичок, с лупой изучавший устроенную на бархатной подушечке артефактную брошку, и исполненный горделивого достоинства Субботин. Последний немедленно воззрился на незваного гостя со снисходительным презрением. Верховский вернул ему взгляд с процентами.

– Добрый день, Борис Андреевич, – ядовито сказал он, демонстративно перехватывая громоздкий ящик. – Примите, пожалуйста, в проработку. Имеем потенциальный случай применения мощной магии.

– Добрый день, – Субботин сделал небольшую паузу, словно давал себе время припомнить, как зовут явившуюся к нему чернь. Не припомнил. – Я, кажется, уже говорил вашему коллеге…

– Вот экспертное заключение, – нагло перебил Верховский и сунул контролёру под нос накарябанную научником бумагу. – Есть слабые следы чар, возможно, остаточные.

– А на чём их нет, уважаемый? – ласково поинтересовался Субботин. Бумагу он проглядел по диагонали и отложил в сторону.

– Например, на обычных металлических опилках, которые никогда не были амулетами, – подсказал Верховский. – Напомните, к какой категории относится магия, способная уничтожать артефакты?

– Не ниже второй, – скучным голосом отозвался контролёр. Он нехотя простёр над ящиком могучую длань и сощурился, пытаясь разглядеть что-то, чего не заметили приборы. – Хорошо, примем к рассмотрению. Чем ещё могу быть полезен?

Да ничем, ей-богу, лишь бы не вредил. Прохладно распрощавшись с Субботиным, Верховский вышел в коридор и глубоко вздохнул, прогоняя раздражение. Лицемеры. Примут они к рассмотрению, как же… Пока кто-нибудь высокопоставленный не выдаст пинка, будут затягивать изо всех сил. Ещё бы: если вскроется что-нибудь неприглядное, контролю тоже достанется. Кто лицензию-то выдавал? Знают, заразы, что очень быстро выйдут на самих себя, вот и прикрывают задницы…

Смена покатилась по рутинным рельсам. Стремительно догорал за окнами короткий зимний день; Верховский вяло перешучивался с сослуживцами, перебирал скопившиеся документы и украдкой листал учебник теоретической магии. Ерёменко грозился выбить ему направление на аттестацию, правда, не обозначил, когда именно. Можно и самому подсуетиться, но за наставничество придётся отвалить приличную сумму, а деньги он предпочитал копить. Не так, как раньше – потому что не знал, что с ними делать, а целенаправленно. Хотелось будущего. Пусть даже не прекрасного и эфемерного, о каком он грезил прежде, но понятного и предсказуемого. Спокойствие – весьма качественная замена счастью.

– Саш, вот отчёт, – Сирена, сахарно улыбаясь, положила перед ним закрытую неактивной печатью папку. – Проверь, что всё в порядке…

– Ага, спасибо.

Верховский придвинул к себе бумаги и принялся торопливо их листать. Свёрстано было на совесть, с соблюдением всех мыслимых правил. Старательная она, эта Сирена… Недалёкая, но исполнительная и насквозь понятная. Вряд ли ей доступны материи сложнее рецепта борща, но ведь и от рецептов есть польза…

– А ты чего домой не уходишь? – кокетливо поинтересовалась диспетчерша. – Ребята вон уже собираются.

– И я сейчас соберусь, – пробормотал Верховский, подписывая отчёт. – У тебя ведь тоже смена кончилась?

– Да-а-а, – многозначительно протянула Сирена. – Как-то сегодня всё гладко, я и не устала совсем…

Харитонов глумливо усмехнулся из-за её спины. Верховский сделал вид, что не заметил: на коллег обижаться – себя не уважать. Сирена пугливо оглянулась, смутилась, перепорхнула обратно к себе за стол и принялась с удвоенным усердием возиться с сумочкой. Дождалась, пока из кабинета выметутся оперативники, выскочила аккурат следом за Верховским. Похоже, решила во что бы то ни стало добиться внимания.

А почему бы, собственно, и нет? Какая, в конце концов, разница?

– Тебе в какую сторону? – поинтересовался Верховский, вежливо придерживая перед коллегой дверь в вестибюль.

– Я на метро, – с готовностью отозвалась Сирена, часто цокая по полу высокими каблуками. – Ты же тоже на общественном ездишь?

– Ага. В пригород.

– Далеко, – она сочувственно изогнула брови. – А я на Кантемировской снимаю. Дороговато, конечно, зато до работы поближе…

Через вестибюль вдохновенным вихрем пронеслась стайка научников; воздух вокруг них так и искрил заумными терминами. Верховскому показалось даже, что он узнал долговязого лаборанта-артефактора. Странные они всё-таки. Непонятные. Не от мира сего. И Лидия в том числе; даже, наверное, в большей мере, чем все прочие. Она, наверное, порадовалась бы, если бы узнала, что Верховский нацелился на пятую категорию и, может быть, повышение в звании… Надо будет позвонить ей – из элементарной вежливости. Когда время появится.

– …Третий день барахлит, не знаю, что и делать, – Сирена притворно вздохнула и выжидательно воззрилась на Верховского.

Он уловил хвост этой фразы только потому, что потом коллега замолкла. Что там у неё поломалось?.. Впрочем, какая разница – она не за этим завела разговор.

– Ну, могу посмотреть, – осторожно буркнул Верховский, принимая правила игры. – Только у меня с собой ничего нету.

– Ой, да у меня всё дома есть, – воодушевлённо заверила Сирена и лукаво улыбнулась.

Толкнув тяжёлую входную дверь, Верховский первым вышел в истекающий бледным светом фонарей зимний вечер. Холодно. И ещё скоро новый год. Ничего не значащий, но отчего-то торжественный способ что-нибудь поменять в застоявшемся жизненном укладе.

Может быть, и вправду пора?

XVIII. Заповедное золото

По краю заброшенного поля рос ясенец. Сухой жаркий ветер ласкал высокие стебли, усыпанные звездчатыми розовыми цветами, далеко относил тяжёлый масляный аромат. Ясенца было много; предоставленный сам себе, он обильно разросся вдоль кромки бывшей пашни, от безымянного перелеска до высокого обрывистого берега Малой Вихоры. Яр протянул руку к ближайшему стебельку и стряхнул с пальцев искру волшебного огня. Пламя невесомо вспорхнуло над хрупкими цветками и истаяло в солнечном свете, оставив растение невредимым.

Тут когда-то не было никакого ясенца. Давным-давно деревенские, собравшись вместе, вырубили над обрывом редкие березняки, выжгли оставшиеся пни и поровну разобрали новую удобренную золой пахоту. У отца тоже была здесь делянка. На высоком берегу, под жаркими солнечными лучами в тучные годы обильно вызревала озимая пшеница; Яр помнил, хоть и смутно, золото спелых колосьев, раскалённый полуденный зной и стрёкот кузнечиков, сливающийся с далёким рокотом речных вод. Теперь на одичавшей пашне растут только сорные травы. Перешагнув через старую борозду, служившую когда-то межой, Яр медленно двинулся сквозь заросли осоки. Палящее солнце поднималось в зенит.

Обитатели брошенных человеком полей не могут не заметить чужака. Яр нарочно выбрал час, когда живые не посмеют сунуться в угодья нежити; если кто и увязался за ним из деревни, за межу не пойдёт – побоится. Чем дальше в поля, тем явственнее чьё-то недоброе присутствие. Над дикими травами дрожит в воздухе знойное марево. Тонкие стебли поднимаются по пояс, меж них сплетаются, как тенёта, цепкие вьюны. Захочешь убежать – не сумеешь, будто и впрямь нежить расставила силки на редкого гостя. У дальнего края поля торчит из земли покосившийся шест, на который когда-то метали сено. Как это он выстоял столько лет?

Шальной порыв ветра змеёй скользнул через поле, пригнул к земле ломкие стебли. Потом ещё и ещё – справа, слева, совсем близко. Разнёсся в душном воздухе тонкий посвист. Откуда – не понять. Яр сжал кулаки, призывая дремлющее в крови пламя. Подвластная порыву ветра осока хлестнула его острыми листьями, высекла из-под кожи россыпь алых капель. Неживой, кто бы он ни был, дразнил сам себя, забавлялся с обречённой добычей.

Как бы его изловить?

– Покажись! – крикнул Яр в гудящую от ветра пустоту. На послушание не рассчитывал – хотел посмотреть, что станет делать нежить.

А нежить несказанно обрадовалась.

Ветер едва не сшиб Яра с ног. Вьюны вцепились в лодыжки, предательски раздалась под ногами земля, разом ставшая рыхлой. Наставница назвала бы его идиотом и была бы права: вот так запросто дать неведомой нежити право на свою жизнь! Прыжком сквозь чары Яр вырвался из западни и, пока неживой не опомнился, опрометью бросился через поле, лихорадочно соображая на бегу. Кто же тут такой засел? Серьёзная тварь, раз забавляется с землёй и с ветром!.. Впереди зелёными стрелами рванулись к небу крепкие стебли, во мгновение ока вымахали выше человеческого роста, встали сплошной стеной. Яр швырнул в них пригоршню волшебного пламени. Из ниоткуда – и отовсюду сразу – послышался ехидный смех.

– Умаялся, что ли? А, волхв? – вкрадчиво спросила пустота. – Дай-кось, подсоблю тебе…

Яр прыгнул сквозь чары, не дожидаясь, пока умолкнет шёпот. Там, где он только что стоял, свился из раскалённого марева маленький смерч. Свирепый вихрь вырывал траву из земли, жадно глотал полыхающий рядом огонь; несколько мгновений – и пламя угасло, оставив после себя лишь мелкий серый пепел. Ну, кто же это такой бесстрашный? Не полудница, не тень, не плакальщик… Лихо или полевой, никак не меньше. Неудивительно, что храмовые недоучки-соколы сюда не суются. Как же его поймать? Если лихо, то под открытым небом, пожалуй, никак. Если полевой…

Земля вздыбилась под ногами. Яр потерял равновесие, рухнул на колени и тут же вскочил, обрывая с рук клейкие побеги. Всё-таки полевой, раз так хочет затащить под землю. Тут ничего от пашни не осталось; что же его держит? Последний пшеничный колосок? Оброненный полвека назад серп? Это можно искать до старости… Раскалённый порыв ветра отвесил Яру пощёчину, наказывая соображать побыстрее. Можно подпалить волшебным огнём всё поле, но тогда окрестный люд сбежится посмотреть на пожар – и незадачливого волхва сожгут в том же пламени. К тому же местный хозяин нужен ему… неживым. Иначе всё насмарку.

Прыжок – к зарослям ясенца. Прыжок – к кромке далёкого леса. Ветер настигает мгновенно, норовит сбить с ног, издевательски треплет за волосы. Полевой заскучал здесь за долгие годы одиночества, игра ему по нраву. Есть ещё немного времени, пока ему не надоело. Где же его сила? Где то, что принадлежит давно заброшенной пашне, что накрепко связало неживого с землёй и с ветром? Остановившись на миг, Яр чиркнул взглядом по встрёпанному вихрями полю. У дальней межи так и вздымается над травой выбеленный солнцем шест. Стожар. Другие давно сгнили, а этот стоит…

Ладони крепко обхватили сухое дерево. Ему бы быть нагретым в такой-то зной, но нет – холодное, как посреди зимы.

– Угомонись! – крикнул Яр, сколько хватило голоса. – Не то сожгу! Гляди!

Он позволил волшебному пламени коснуться белёсой древесины. Полевой заревел в ярости. Ураганный порыв толкнул Яра в грудь, едва не отшвырнул прочь. Не на того напал! Стряхнуть Пройду с дерева не умел даже двужильный дядька Сила, а ветер – что ветер! Хлестнул пару раз, швырнул пыль в глаза – всё не всерьёз. Торжество свершившейся победы болезненно ожгло грудь, сбило прерывистое дыхание. Получилось – перехитрил!

Только это всего полдела.

– Уел ты меня, – посетовал полевой. Он соткался поодаль из пыльного марева – широкоплечий, высотой в полтора человеческих роста, с золотыми колосками, торчащими из клокастой рыжей бороды. – Ну, что ж делать станем? Али миром разойдёмся?

– Разойдёмся обязательно, – пообещал Яр, поудобнее хватаясь за холодное дерево. – Когда сделаешь, что я скажу.

– Э, нет, – полевой хлопнул себя по коленям ладонями размером с небольшой заступ. – Ты меня не тронешь, я тебя не трону, на том и квиты.

– А я не затем пришёл, чтоб просто так от тебя по полям побегать.

– Может, и не затем, да как ладно вышло! – полевой загоготал – будто гром прокатился над бывшей пашней. – Позабавились-то на славу!

Яр промолчал. У него было другое мнение на этот счёт.

– Вот что, волхв, – полевой лукаво усмехнулся в бороду, – давай-кось ты меня ещё разок повесели – тогда, мабудь, и сговоримся на что. Сыграем с тобой в загадки. Сперва я тебя трижды спрошу, потом ты меня. Кто первый не сдюжит, тот загаданное отдаст. Ладно я придумал?

– Ладно, – хмыкнул Яр. – А если никто не проиграет?

– Тогда, не обессудь, разойдёмся каждый при своём.

Сносно. По крайней мере, смертельные салочки на сегодня закончились. Исход-ничья у игры всего один при трёх хороших и трёх плохих, притом не равно возможных, а загадать полевой может всё что угодно. Что угодно ему получить в награду… Серьёзная подсказка. Решившись, Яр кивнул.

– Стало быть, по рукам, – сказал полевой, скрепляя уговор. Он хитровато сощурил блестящие чёрные глазки, тряхнул бородой и заговорил: – Маки во ржи от межи до межи, а ежли завянут – житья не станет. Что такое?

– Кровь, – быстро сказал Яр. Тут даже над загадкой думать не надо: что ещё первым делом может потребовать нежить?

– Верно говоришь, – полевой вновь хлопнул себя по колену – то ли с досады, то ли из азарта. – Тогда вот ещё: вьются вдоль бережка три ручейка, где опять сливаются – запрудой кончаются. То что?

Уж точно не речка. На кой ляд полевому речка – ему и на пашне хорошо… Про кровь уже было, к дару, слову или силе никак не подходит. И вообще никак не клеится к полезным для нежити вещам. Тогда, может, речь не о том, чтобы присвоить, а о том, чтобы отобрать? Без чего волхву будет плохо, неудобно или хотя бы обидно? То есть не на самом деле, а в представлении хитро ухмыляющегося полевого?.. Яр воззрился на неживого почти оскорблённо. До чего мелочная вышла бы месть!

– Коса, – ответил он. – Что, думаешь, я боюсь презрения?

Полевой пакостливо хихикнул.

– Может, и не боишься, да какая была бы потеха! Небось, с позором-то и на околицу не пустили бы… И-э-эх, вот тебе последняя: прежде всех вошёл в хоромы гость желанный, незнакомый. Лишь тогда его видать, ежли двое станут звать. То кто?

Яр возмущённо фыркнул. Он всё-таки не селянин в беде, которому лишь бы спасти любой ценой свою пропащую душеньку!

– Первенец. Перебьёшься.

Полевой невинно пожал плечами: мол, попробовать стоило – и тут же весь подобрался. Его право спрашивать закончилось. И, кто бы сомневался, он тоже не хочет быть обманутым.

Яр задумался. Ему незачем сочинять три загадки – он не нанимался забавлять нежить, изнывающую от многолетней скуки. Достаточно одной, но правильной. Полевой поглядывал на Яра с вызовом – давай, мол, посмотрим, за что вас, волхвов, прежде мудрыми звали. Что ж, до мудрого ему, может, и далеко, зато Лидия Николаевна иной раз в сердцах честила его хитрой задницей. Если припрятать настоящий ответ за ложным, тоже подходящим, будет шанс выторговать то, что пригодится на самом деле. Надо, чтобы полевой попался на удочку, выбрал неверную отгадку. Жаль, Яр успел уже брякнуть, что ему от неживого что-то нужно… Хотя, чёрт возьми, это и так понятно: по гиблым местам не гуляют от нечего делать! Достаточно безрассудно он себя вёл, чтобы полевой успел записать его в дремучие идиоты?.. Была не была – в конце концов, останется ещё две попытки.

– Я так ловко, как ты, не умею, – польстил Яр, исподволь наблюдая за выражением на меднокожем лице. Полевой самодовольно заулыбался; расслабился ли? – Вот тебе первая загадка: всегда при мне, да другим нужней. Что это?

Ухмылка у неживого стала ещё шире.

– Имя, вестимо!

Яр тоже позволил себе улыбнуться. Действительно, что связывает волхва крепче, чем имя?

– Клятва, – сказал он, нахально заглядывая нежити в глаза. Требовательно протянул левую руку: – Ну, плати теперь, раз не угадал.

На миг Яру показалось, что полевой, наплевав на все уговоры, размажет его тонким слоем по заброшенной пашне. Пугливый ветерок взъерошил травы – и тут же утих. Полевой, тряхнув бородой, расхохотался во всё горло. Небось, слышно даже в деревне. То-то будет пересудов…

– Ох ты и пройда! – прогудел неживой, потешно грозя Яру пальцем. – А с виду-то – тьфу, горе одно… Ну, говори, чего хочешь!

– Ничего невозможного, – честно сказал Яр. – Во-первых, чтобы ты никому из живых вреда не чинил. Во-вторых, чтобы никого из неживых в это поле не пускал. И в-третьих – чтобы силой своей не сорняки из земли тянул, а хлебный колос и льняной стебель. Много ли прошу?

– Иной бы испросил меч-кладенец да княжий венец, – прагматично заметил полевой.

Яр усмехнулся.

– Мне не до́лжно ни клинка в руки брать, ни венца надевать. Так что же, клянёшься или нет?

– Пожалуй, что и клянусь.

Полевой торжественно протянул ему руку. Яру едва хватило ладони хоть наполовину обхватить мощное запястье. Хотел бы – безо всяких чар зашиб бы насмерть, такой-то богатырь… Слова обета неживой произносил размеренно, словно в каждом искал подвох. Яр внимательно слушал. Лидия Николаевна говаривала, что хаос обуздать невозможно, но ведь приручили люди её мира могучие природные силы, от мощи бегущей воды до энергии распада атомного ядра… Почему бы и нежить не поставить на службу человеку? Всего-то и надо, что, как сказала бы наставница, специальное образование.

– Принял, – Яр церемонно кивнул полевому и отпустил его запястье. Стожар тоже отпустил, хотя далеко отходить пока опасался. – Ну, владыка пашен, может, подарок какой хочешь? Первый летний сноп, льняную кудель?

– Медку бы мне, – мечтательно протянул полевой. – Дикого, лесного… Три колодочки – по одной на каждое обещание. А, волхв? То можно ли?

– Можно, почему нет? – Яр искренне улыбнулся. Драган бы похвалил за такую сделку. – Принесу завтра на вечерней зорьке.

– Вот то ладно! – одобрительно прогудел полевой. – Знать, ночку-огняночку сладко встречу.

И верно: послезавтра ведь Вельгорова ночь. Совсем забылось за заботами. Надо до тех пор надоумить рябиновского сокола осмотреть будущую пахоту. Яр проводил взглядом неживого – тот чинно шествовал среди разнотравья, по-хозяйски оглядывая владения. Ему только на руку, если здесь снова поднимут головы хлебные колосья. За то, небось, когда-то на людей и обиделся, что забросили пашню… Как бы намекнуть деревенским, чтоб не трогали старый стожар? Поразмыслив, Яр вытащил из кармана прихваченный в чужом мире складной ножик и примерился к сероватой холодной древесине. Нескольких коротких слов – он не был до конца уверен, что ничего не напутал с полузабытыми буквами, – и всем понятного священного символа хватит, чтобы зареченцы, по крайней мере, задумались, прежде чем корчевать шест. Вряд ли кто-нибудь из нынешних умеет читать. Пусть хотя бы боятся самого вида сокровенных знаков.

В деревню он шёл пешком через приречные сенокосы. Здесь пока ещё было пусто; люди прятались от полуденного зноя и связанных с ним опасностей. В иной день Яр с радостью взялся бы помочь косарям: ему малого стоил такой труд, а лучшего способа поладить с недоверчивыми деревенскими и не придумаешь. Сегодня, однако, есть дела поважнее. Миновав ворота – Хорь так и поглядывал на него с подозрением, хоть и не говорил ничего – Яр привычно зашагал к Зиминому дому. На будущий год неплохо бы обзавестись собственным, чтобы не стеснять сестру… И подумать заодно, что делать дальше. Седовласый староста Третьяк, которого Яр смутно помнил нескладным безусым пареньком, привечал его как чужака: никак не ожидал встретить его таким и потому не узнал. По Зиминому наущению для деревенских Яр назывался Волковым сыном; это избавило его от части кривотолков и позволило не скрывать, что он грамотен и обучен счёту. Не ахти какое важное ремесло, а все прочие ему недоступны. Даже если Третьяк вдруг дал бы пришлому надел, Яр не знал бы, что, как и в какой срок надо делать с пашней. Но эта наука нехитрая. В прежние времена Митар всё дразнил друга – мол, быть тебе пахарем; видать, так оно и выйдет в конце концов. Тайны мироустройства недорого стоят, когда нет зерна на муку для хлеба. Яр досадливо закусил губу. Наставница объясняла ему про производство и торговлю; он слушал вполуха, не стараясь вникать, а теперь сухая теория сошла с книжных страниц и явилась во плоти неприглядной действительностью.

Добравшись до дома, Яр достал свой рюкзак из устроенного под половицами тайника и нашёл во внутреннем кармане упакованную в пластик тонкую золотую пластинку. Многовато за три колоды мёда… Устроив слиток на печном шестке, раскалёнными искрами волшебного пламени он отсёк небольшой кусочек металла и тщательно стёр все следы гравировки. Потом, подумав, смял в бесформенный комок. Слишком уж подозрительно смотрится отшлифованная до блеска поверхность. Всё равно дороговата получается покупка. Здесь два-три грамма – целая княжеская монета, если не порченая, а на такие деньги по нынешним временам можно купить, к примеру, корову. Раньше было дешевле, но золото в голодный год не сгрызёшь, а сейчас все года голодные. Яр спрятал обратно в рюкзак остатки слитка и подновил сигнальные чары. Обитавшая в доме детвора норовила повсюду сунуть любопытный нос, сколько бы ни ругалась не терпевшая беспорядка Зима.

Бортник, пришлый бобыль по имени Ругол, сидел у себя на дворе, в тени от кособокого домика, и цедил мёд. Заметив явившегося без спросу соседа, он своего занятия не бросил, только глянул неприязненно. Яр приветливо ему улыбнулся. Хочется думать, что зареченцы недоверчивы ко всем чужакам, а не к нему одному.

– Здравствуй, добрый человек! – вежливо сказал Яр, остановившись у забора.

Ругол основательно задумался, прежде чем отозваться. Незачем на него злиться: уязвлённая гордость не важнее подарка для полевого. Видя, что Яр не собирается уходить, бортник без излишней любезности мотнул лохматой головой:

– Заходь, раз пришёл. Чего надо?

– Будет у тебя три колоды мёда? – поинтересовался Яр, прикрыв за собой калитку. – Завтра до заката надо.

Ругол смерил его оценивающим взглядом.

– Али Зима чего праздновать собралась?

– Нет, то для меня.

– Охоч ты, выходит, до сластей-то, – ухмыльнулся бортник. Яр смолчал. – Нынче не дам. Что есть – всё Третьяк для Вельгорой ночки испросил. Приходи через седьмицу-другую – тогда, мабудь, найду.

– Надо сейчас, – мягко возразил Яр. – Золотом плачу. Вот, гляди.

Ругол подозрительно сощурился на золотую капельку. Отложил сито, осторожно взял двумя пальцами подношение, пристально оглядел со всех сторон. Попробовал на зуб.

– И впрямь золото, – задумчиво заметил он. – Ладно вам там живётся, в Гориславле-то…

Яр вновь промолчал. Ничего противозаконного он не делал – по крайней мере, прямо сейчас. Ставший привычным подспудный страх неровными толчками гнал кровь по жилам. Разъярённый полевой мог прихлопнуть молодого волхва, как надоедливую мошку, но перед нежитью Яр хотя бы не был беззащитен.

– Будет тебе мёд, – сказал наконец Ругол, бережно пряча золото в висевший на шее мешочек. – Завтра к полудню принесу к Зимке на двор. Только смотри мне – ежли Третьяк прознает…

– Не прознает, – заверил Яр. А прознает – так забудет, но об этом бортнику знать не следует. – Благодарствую.

Ругол только махнул ему – иди, мол, не о чем нам больше разговаривать. Пройдя десяток шагов вдоль улицы, Яр зачем-то оглянулся; бобыль так и сидел, позабыв про сито и истекающие мёдом соты, и разглядывал комок иномирного золота. Наверное, думал, чего бы выменять на торгах.

Рябиновский сокол Яру не нравился – и, само собой, отвечал взаимностью. Он не был ни волхвом, ни даже одиноким – так, чародей среднего пошиба, удачно пристроившийся при новых порядках. Судя по Зиминым рассказам, сокол неплохо справлялся с нежитью вроде болотников или лихоманок, но на большее его не хватало – ни силой, ни знанием. С чего храмовый невзлюбил Яра, знали разве что боги. Может, чуял в нём конкурента, а может, попросту не доверял пришлым, как и все здесь. Яр уверен был, что поводов не давал; более того, загнав раздражение куда подальше, неизменно демонстрировал приязнь и дружелюбие.

– Здравствуй, благословенный, – сказал он, соблюдая приличия, и склонил голову в знак почтения. Служанка, проводившая его в горницу, мышью выскользнула за дверь. – Разговор к тебе есть.

Сокол, как раз севший трапезничать, зыркнул на него исподлобья. Нехотя отодвинул ложку, прикрыл тряпицей плошку с варевом – чтоб не пахло мясом по всей комнате. Сесть не предложил.

– Говори, брат мой, – кисло проронил он. В братья сокол набивался решительно ко всем, с кем разговаривал – положено было по должности.

Слова Яр подбирал всю дорогу до Рябин. На костёр не хотелось.

– Такое дело, – осторожно начал он, – хочу себе надел под пахоту, а ближние поля все разобраны…

– Вестимо.

– Да, само собой, – Яр терпеливо кивнул. – Но то на ближних. А дальние, что по-над речкой, пустые стоят.

– Там места заповедные, – сокол поджал губы. – Ты пришлый, не знаешь. Дальше Лисьего перелеска после войны нечистой силы полным-полно, не след туда ходить.

– Правда? А я не видал никого. Поле как поле…

– Говорю тебе – не след, – сокол сердито нахмурился. – Неужто никто тебе не сказывал? И как же ты ничего там не увидал, ежли взаправду ходил?

Яр запоздало сообразил, что брякнул лишнего. Сделав самый простодушный вид, на какой только был способен, он поймал взгляд сокола и, сплетая чары с голосом, неторопливо произнёс:

– Не видал и не видал, ничего в том дурного. Может, и нет там никого. Надо бы проверить.

– Надо проверить, – рассеянно протянул сокол. Яр почти воочию видел, как он начинает считать своей внушённую мысль. – Надо бы… Землица-то там хорошая…

– Плодородная, – подхватил Яр, пряча улыбку. – Дудники выше меня растут.

– Схожу, пожалуй, после Вельгоровой ночки, – вслух рассудил сокол. – Ежли боги будут милостивы, то попрошу Третьяка, чтоб первую делянку тебе отвёл. И наместнику отпишу, чтоб люд сюда гнал… Что ж нет, когда земля хорошая…

Невесомое кружево чар плотно охватило седоватые виски. Толком и внушать-то не пришлось; Яр всего лишь помог расчётливому чародею склониться к решению. Храмовый и сам с превеликим удовольствием прибавил бы к общинной земле приречные земли, если бы хватило умения сладить с неживыми. Больше полей под пахоту – больше народу в окрестных деревнях, а значит, и соколу найдётся, с кого кормиться. Мерзкий он. Сам такой был или жизнь выломала? Пробравшийся в горницу солнечный луч остро блеснул на золочёном знаке, красовавшемся на груди у сокола. С виду тяжёлый, как булыжник, но храмовому хоть бы хны, ничуть не страдает. Должно, привык.

Когда Яр вернулся в Заречье, дневная жара уже спадала. Шедшие с работ люди поглядывали на него исподлобья; он по-прежнему казался им бездельником, нахлебничающим в своё удовольствие у добросердечной Зимы. Надо бы завтра сходить на сенокос, чтобы напомнить деревенским: он готов трудиться вместе с общиной, усердно и бескорыстно. Он и сегодня не валял дурака, но поди расскажи…

– Слышь, горожанин! – нагнал его насмешливый оклик. – Куда ходишь средь бела дня? Никак на огняночку по лесам подружку ищешь?

Слова перекрыл развесёлый гогот. Яр нехотя обернулся. У колодца собрались его сверстники, подуставшие после страды, но разгорячённые предстоящим весельем. Были среди них и молодые охотники – против остальных рослые и широкоплечие, в чистых рубашках, расшитых вепрями и оленями. Крикун был как раз из них.

– Искал, да не нашёл, – бросил Яр. – Все окрестные русалки по тебе слёзы льют.

Снова засмеялись, но недружно, вразнобой. Сбившиеся в пёструю стайку девушки поглядывали то на пришлого, то на своего забияку; все знакомые, но… не те. И легко от этого, и досадно. Что ж, тогда и задерживаться незачем.

– Вестимо, льют, – вмешался другой охотник. Ростом он на голову превосходил Яра; звали же его, будто в насмешку, Малом. – По ком им ещё плакать – по чернявым вымескам, что ли?

Ладони сами собой сжались в кулаки. Да смекал бы этот бугай, с кем говорит! В былые времена все боялись взгляд косой ненароком на волхва бросить, будь он хоть степняк, хоть поморянин, а теперь знай себе смеются… Если так спустить, житья ему тут не станет.

– Отчего б и нет, – зло выплюнул Яр. Его слушали; всем любопытно было, до чего дело дойдёт. – А знаешь, кем что русалки, что девки брезгуют? Баловнями медвежьими.

Мал помрачнел лицом. Было на что обидеться: так прозывали невезучих звероловов, которым умения насилу хватало самим из лесу выбраться подобру-поздорову. Суеверным охотникам одни только слова уже казались проклятием, а ведь Яр и впрямь мог отнять у недруга удачу…

– Ври, да не завирайся, горожанин, – Мал шагнул ему навстречу, отирая ладонью костяшки пальцев. Предупреждал: возьми, мол, слова назад – миром разойдёмся.

Не на того напал.

– Когда б я соврал, ты б так не злился, – нахально заявил Яр и тут же прянул в сторону, раньше, чем Мал замахнулся.

Вспыхнул в крови азарт. Здоровяк-охотник запросто вытряс бы из Яра душу – если б сумел поймать. Тяжёлая лапища только зря свистнула мимо виска под разноголосый гомон. Всем пришлась по душе нечаянная потеха. Яру тоже нравилось: за всю здешнюю нелюбовь он всласть отыгрывался на разъярённом противнике. Глядишь, теперь и смотреть станут по-другому. И парни, и девки…

– Ты бы поберёгся – а ну как рогатину потом не поднимешь?

Мал негодующе взревел. Одобрительные окрики, чужое тяжёлое дыхание, частое биение в висках – всё слилось в один сплошной гул, будто рядом снова выл разбуженный нежитью свирепый ветер. Дважды или трижды Маловы удары попадали в цель; Яр едва заметил. До каких пор тут принято драться: довольно повалить противника в пыль или нужно пролить кровь? Яр, пожалуй, сумел бы и то, и другое…

– А ну!

Тепловатая, пахнущая железом вода обрушилась им на головы, насквозь вымочила одежду, превратила пыль под ногами в скользкую грязь. Мал с размаху сел наземь; Яр удержался на ногах, только назад шагнул, чтобы не потерять равновесие. Мерзкие, похожие на пот струйки сбегали по лицу, по волосам, по коже под рубашкой. Деревенские хохотали и улюлюкали. Мужик, окативший драчунов колодезной водой, угрожающе покачивал пустой бадьёй.

– Ужо я вам задам! Ишь, взяли обычай… Ежли делать неча, так и брысь в поле! – громыхал он, грозя кулаком почему-то Яру.

Мал меж тем поднялся на ноги, утёр кровь с жиденьких усов, огляделся вокруг и вдруг растянул губы в широкой улыбке. Правды в ней было ещё меньше, чем приязни.

– А горазд ты махаться, горожанин! – фальшиво воскликнул охотник под недружный хохот приятелей. – Ну, мы не квиты ещё! Как дядьки Борова не будет, так дело докончим!

– Обязательно, – сумрачно пообещал Яр.

Он жалел уже, что полез в драку. Ну что ему этот пустоголовый телёнок? Если чесались кулаки, так надо было храмовому рыло чистить – тому хоть есть за что… А теперь постоянно держать ухо востро, ждать, когда Малу взбредёт в голову свести счёты. Яр сердито смахнул со скулы розоватую от крови водицу. Кожа саднила – несильно, пока ещё не схлынул задор.

Яр отвернулся от шумной гурьбы и в одиночестве пошёл к околице. Деревенские на него оглядывались – кто насмешливо, кто с интересом. Хорош у него, должно, видок… И злиться-то не на кого, кроме себя самого. Что ж так? С нежитью ладить выходит лучше, чем с людьми. А прежде было по-другому: сколько б ни костерили его взрослые, среди сверстников Пройда всегда был свой. Что потерял он в погоне за сокровенным знанием – или, может, что недоброго приобрёл?

Откуда-то из-за плетёных заборов донеслись горькие всхлипывания. Яр невольно замедлил шаг. Этот девичий голосок он чаял услышать там, у колодца, и отнюдь не рыдающим… Зайти, что ли, на двор, наплевав на приличия? Он уже шагнул было к чужому плетню, когда различил и другие голоса.

– Ну что ж ты, Зорица! – наперебой частили утешальщицы. – Будет тебе! Да сжалится она! Все вместе у огней плясать станем!

– Не сжалится, – отвечала, задыхаясь, Зорица. – То она нарочно… Чтоб Ладушке не мешала… Чтоб к огням не ходила…

– А что ж она хочет?

– Велела весь наш хлеб до праздника в снопы перевязать…

– То как же? Там трудов на седьмицу, и ещё останется!

Зорица только надрывно всхлипнула в ответ. Яр, опомнившись, отступил прочь от плетня, зло одёрнул на себе мокрую рубаху. Куда ему лезть, такому-то красавцу? Только хуже сделает. Но какова злыдня Зорицына мачеха! Оно понятно, что на её Ладу никто и смотреть не станет рядом со сводной сестрицей. А поле у семьи большое, и впрямь за день никак не управиться… Яр сердито толкнул калитку, ведущую на Зимин двор. Не судьба ему сплясать у летних огней.

– Ох, боги-заступнички, что ж то с тобой? – хлопотавшая у печи Дарёна, увидав его, горестно всплеснула руками. Ладмирова вдова правды о госте не знала, пеклась о нём, будто о младшем сыне.

– Ничего, – буркнул Яр, отворачиваясь от неё. – Так, кулаки почесали.

– Да ведь всё лицо разукрасили! Как же теперь на праздник?

– Заживёт, – он схватил попавшуюся под руку тряпицу, вытер наконец лицо. – Дай воды, будь добра.

– Надобно Третьяку сказать, – не унималась Дарёна. Плеснув из кувшина тёплой воды, она протянула Яру кружку. – То кто ж так безобразит?

– У кого морда в синяках, вестимо, – фыркнул Яр. – Третьяку не говори. Незачем.

– Да как же…

– Не говори, – с нажимом повторил Яр, прибавляя к голосу чары. Вот уж не хватало, чтоб она побежала за него жаловаться! – Подумаешь, дело…

А дела-то были, и поважнее, чем ссора с Малом. На следующий день в условленный час Яр явился к старому стожару с обещанными медовыми колодами. Долго не прождал – полевой, едва его почуяв, явился во плоти и приветственно склонил голову.

– То кто ж тебя так приласкал? – посмеиваясь, спросил неживой. – Ты того – только скажи, а я уж так припугну, что впредь неповадно будет!

– Не надо, – буркнул Яр. От ссадин и синяков он мог избавиться во мгновение ока, только это сразу заметят. Хоть денёк подождать придётся. – Лучше другую мне службу сослужи.

– Службу тебе? – гневно громыхнул полевой. – Не много ли просишь, волхв?

– В самый раз, – Яр словно бы невзначай оперся ладонью о стожар и терпеливо подождал, пока нежить перестанет надувать щёки и вращать глазами. Нашёл кого пугать. – Ты приречные пашни знаешь? Те, что за рощей?

– Мне туда ходить не можно, – торопливо сообщил полевой. – За межою не моё.

– Так у тебя, наверное, знакомцы есть.

– То правда, есть.

– Вот и славно. Пусть за ночь все хлеба в снопы повяжут, ничего не попортив, – от этого уточнения полевой мигом поскучнел. Вот ведь натура: что б ни делать, только б чинить вред роду людскому! – Что в уплату хочешь? Опять загадки?

Полевой всерьёз призадумался. Играть с Яром в загадки ему не понравилось.

– Крупеничку хочу, чтоб в алое наряжена, – потребовал он наконец. – А волосы у ней чтоб золотые, как спелая пшеница. Я её посредь поля посажу – будет глаз радовать.

Яр, подумав, кивнул. Куклу из соломы связать и в красные лоскуты завернуть – дело нехитрое, а волосы… Если Зорица пойдёт с ним плясать у летних огней, то прядку на память отрезать не откажет.

– По рукам, – сказал Яр, пряча улыбку. Ладно всё выходит. В былые времена о нём сложили бы добрую сказку.

В праздничное утро всё Заречье гудело, как улей. Деревенские судачили о случившихся за ночь чудесах: во всех приречных полях разбросанные сохнуть колосья собрались в копны – хоть сейчас увози на молотьбу. Местная знахарка, слегка сумасшедшая, блажила на всю деревню, что, дескать, сам Вельгор в свой день заглянул в гости к честным пахарям, но её никто всерьёз не слушал. Все сошлись на том, что это чья-то шалость, и гадали, в чём тут каверза. А вдоль улицы прокатился серебристым звоном милый сердцу девичий голосок:

– Подруженьки, милые! Я с вами, с вами к огням пойду! Станем нынче вместе плясать!..

Огни удались на славу. Три исполинских костра могли бы гореть до рассвета даже жарким волшебным пламенем. Нынче всего было вдоволь: и дров, и снеди, и пряного питного мёда. Яр никогда прежде не задумывался, зачем праздновать с таким размахом, даже если на дворе нелёгкие времена. Наверное, иначе было бы совсем невмоготу.

Над луговиной плыла напевная мелодия, незнакомая и одновременно неуловимо похожая на замысловатую музыку чужого мира, какую под настроение любила послушать наставница. Это родство не казалось странным. И там, и здесь звуки подчинялись одним и тем же строгим законам, подспудно понятным что просвещённой волшебнице, что мальчишке с тростниковой свирелью. Вопрос ещё, кому больше, ведь Лидия Николаевна ни на чём не играла, а значит, знание её было бесплодным. Долгая дрожащая нота рассыпалась вдруг разудалой трелью, и всё мигом пришло в движение: засуетились мужики у бочонков с мёдом, сама собою стала сплетаться меж костров длинная цепь танцующих. Пляска набирала ход, закручивалась меж жарких огней, затягивала, как русалочий омут. В такт частым ударам сердца взвизгивали насмешницы-свирели. Черноглазая девушка, с которой свёл Яра танец, поглядывала на него лукаво, с надеждой. Он отпустил её ладонь, как только стихла музыка. Среди празднующих он искал одну только златовласую Зорицу.

– Здравствуй, – голос его, привыкший прятать волнение, звучал почти весело. – Спляшем?

– Здравствуй, – она изогнула в улыбке алые губки, заправила за ухо выбившийся из косы локон. – Отчего б не сплясать?

Для танца не нужно много умения. Рёв пламени и разудалый посвист дудок заглушают все прочие звуки; чужие лица вокруг смазываются, искажённые раскалённым маревом. Зорица – ловкая плясунья, ничуть не сбилась с дыхания, хоть и раскраснелась от жара. Яр без труда поспевал за нею. Пойдёт она с ним от костров?..

– Говорили, Мал тебя поколотил на днях, – Зорица смешливо сощурилась. – Правда, что ли?

– Он меня, а я его.

– Да как же? На тебе ведь ни ссадинки…

– Вот так и поколотил.

Она рассмеялась – словно зазвенел серебряный колокольчик.

– Ладно ты пляшешь, Яр-горожанин.

Настала его очередь лукаво усмехаться.

– Я не только плясать горазд.

Она вспыхнула, отвела взгляд. Не отпуская его руки, бросила куда-то в сторону быстрый взгляд, несмело посмотрела из-под ресниц.

– А что, взаправду я тебе люба?

Яр ласково ей улыбнулся.

– Взаправду.

Зорица охнула, зарделась. Взвизгнули свирели, кончая плясовую; Яр нехотя отпустил тёплые девичьи ладони. Замысловатый рисунок танца увёл Зорицу дальше вдоль пёстрой вереницы празднующих. Это ничего. Пляска кончится, наступит передышка, и он вновь легко отыщет её в пёстрой толпе…

Отыскал. Длинная коса, сверкающая в огненных отсветах, как красное золото в лучах солнца, мелькнула у самого края луговины. Заливисто смеясь, Зорица бежала прочь с празднества; за руку её вёл Мал. На скуле у охотника так и красовался лиловый синяк. Кто-то ухватил Яра за плечо, потянул к огням, в пляску. Он высвободился сердитым рывком. Несмотря на свирепый жар от костров, на сердце стало холодно.

Он ушёл с праздника рано, один, никем не замеченный. Отпер пустой дом, забрался под крышу, где под связками сухих трав была устроена для него лежанка. Не шёл ни хмель, ни сон. В тишине слышно было, как вдалеке угасает понемногу праздничная ночь, потом – как топочут внизу домочадцы. Лишь под самое утро, когда непроглядная темнота сменилась предрассветным сумраком, Яр забылся беспокойной дрёмой. В душном забытьи чудилась ему Зорица; она улыбалась, укоризненно качала головой и говорила:

– Не много ли просишь, волхв?

Разбудил его многоголосый шум, доносившийся с улицы. Пригибаясь под низким скатом крыши, Яр подобрался к прорубленному в стене оконцу. Деревенские – кто стоял на ногах после празднества – сгрудились у ворот. Причиной всеобщего волнения оказался всего лишь рябиновский сокол, возвышавшийся среди зареченцев, как сторожевая башня среди домов. Принесла нелёгкая с утра пораньше… Яр вздохнул и прикрыл глаза, пытаясь унять поселившуюся в висках боль. Он не был пьян; здешнего питного мёда, чтобы ударил в голову, надо выхлебать целый бочонок. Лучше бы виновато было похмелье. Никого не хочется видеть. Сокол ведь сам преспокойно справится. Опасной враждебной нежити в полях больше нет, остальное прожжёный плут сделает за милую душу…

– …Гляди, добрый человек, гляди!

Слуха коснулся скрипучий голос Ругола. Этот-то чего подхватился в такую рань?

– Гляди! – настойчиво повторил бортник. – Как блестит-то, а? Да разве ж бывает такое золото? Восьмеро богов мне в свидетели – колдовское оно! Злое!

Яр шёпотом выругался сквозь зубы. Каков идиот! Здесь ведь никто никогда не видел золота той чистоты, какой штампуют слитки в чужом мире… Чем оправдаться? Сказать, что купил в Гориславле? Принёс с собой из далёких краёв? Нашёл где-нибудь в благословенных богами землях?.. Или, может, попросту внушить соколу, что Ругол перебрал на празднике и порет чушь?

– Крамолец он, – сумрачно подхватил другой голос. Хорь. Привратник, пришлый калека, которого Яр проведывал время от времени, чтобы снять ему боль от хромоты. – У них, пёсьих выродков, у всех глаза такие… Уж я в Летице навидался, знаю…

– Я его давеча в дальних полях видал, – а это Мал. Сами собой сжались кулаки: врёт, гад, не мог он ничего видеть! – Куда ты, добрый человек, ходить не велел. Всё выглядывал что-то, выискивал…

Через весь чердак Яр метнулся к лестнице. Добрался до своего тайника, вытащил рюкзак, забросил за спину и затянул покрепче лямки. Если вдруг всё уляжется, он попросту вернёт вещи на место. Если нет… Удары сердца гулко ухали где-то в горле. Против толпы он ничего не сделает. И ведь с чего им на него злиться? Пусть деревенские и не знают о его тихой помощи, но ведь дурного он никому не делал…

– Яр! – Зима, босая, простоволосая, стояла на пороге, щуря утратившие цвет глаза. – То что же?.. Али стряслось чего? Так ты скажи, братец, вместе-то сдюжим…

Конечно, чтоб сокол ещё и её вместе со всей семьёй на костёр отправил! Самому-то сбежать – раз плюнуть, а вот с роднёй как быть? Их тут теперь со свету сживут… Яр медленно выпрямился, поймал сестрин взгляд. Она ведь ему поверила. Она ему помогла, хоть и знала, на что идёт…

– Не братец я тебе, – отчётливо проговорил Яр. Чары сплетались легко, привычно; сколько лжи он уже вложил вот так в мысли соседям и землякам, чтобы уцелеть самому… – Твой брат давно умер. Я тебя обманул. Все ведь знают, какие крамольцы лживые…

Зима глядела на него непонимающе. Противилась волшбе, незримым кружевом оплетающей ей виски. Не хотела так запросто отказываться от своей веры.

– Я тебе не родич, – с нажимом повторил Яр. От собственных слов что-то плавилось внутри, как сталь в кузнечном горне. – Я здесь чужой. Я солгал тебе, зачаровал, чтобы ты поверила…

Она нетвёрдо отступила на шаг. Чары начали действовать. Самую крепкую нить, связывавшую Яра с Заречьем, пережгло волшебное пламя. Что теперь? Попытаться оправдаться? Тихо сбежать?.. Стук крови в висках заглушал беспорядочные мысли. А меж тем кто-то уже колотил в дверь пудовым кулаком, гневно звал Зиму по имени… Яр оттеснил плечом растерянную сестру, выскочил в сени. Сам не знал, что станет говорить.

– Здравствуй, добрый человек, – сказал с крыльца сокол. Неприветливо сказал, с намёком. – Благослови тебя Вельгор, ежли зла в сердце не носишь.

– Не ношу, – голос предательски дрогнул. За спиной зашелестели шаги. Лучше б Зима ушла в дом… – Почто пришёл, благословенный?

– Ты, гляжу, торопишься, – сокол смерил его цепким взглядом. – То куда же?

За его плечом, на крыльце, топтались деревенские, заспанные после праздничной ночи, но настороженные и разгневанные. Мал стоял ближе всех, потирал натруженные кулаки. Плохо дело; вот пришёл бы сокол один…

– Никуда не тороплюсь, – деланно спокойно сказал Яр. – Что тебе нужно?

– Говорят про тебя, – сообщил сокол. Ладони он прятал в складках богатого одеяния. – Будто не так ты прост, как всем сказываешь. Правда ли?

– А что говорят?

– Уж хватит таиться! – выкрикнули из-за соколовой спины. – Все нынче знают, что ты крамолец!

Испуганно охнула Зима. Сокол соображал быстро: вскинул руку, сбросил с пальцев недурно сплетённую магическую сеть. Яр едва успел её рассеять – и тут же понял, что натворил. Ещё не стихли испуганные голоса, когда сокол без спросу шагнул в сени. Яр отступил, пряча за спину руки.

– Я никому зла не делал, – быстро заговорил он, сам не зная, на что надеяться. – Хочешь, поклянусь?

– Знаю я цену вашим клятвам, – прошипел сокол, закручивая в руке серебряный хлыст.

Сухие ладони толкнули Яра в спину. Зима глядела на него, как на врага. Получил, чего добивался… Вывернувшись из-под серебристой розги, Яр поспешно вызвал в памяти высокий речной берег – первое, что пришло в голову. На миг всё померкло, а потом вокруг поднялись по пояс дикие травы, встрепал волосы прохладный утренний ветер. Край обрыва над неторопливой Малой Вихорой, некошенное быльё, позабытое всеми старое капище, на котором недостаёт теперь одного идола. Как здесь спокойно… Деревянным богам нет дела до людской жизни и смерти.

В груди немилосердно жгло, будто после долгого бега. Яр оглянулся туда, где за лугами лежало Заречье. Назад дороги нет. Всего лишь короткий месяц прожил он здесь, успел понадеяться на какое-никакое счастье, на то, что сбудется хоть как-нибудь давний его замысел. Теперь ясно – не сбудется. Пока простой люд ненавидит его за одну лишь случаем дарованную силу, пока недоучки-храмовые собирают подношения вместо того, чтоб держать в узде неживых, останется он здесь чужим и ненужным.

С кем же ему говорить, чтобы переломить недобрый этот порядок?

Утерев с висков выступившую испарину, Яр медленно зашагал вниз по заросшей травами дороге.

XIX. Из двух зол

Вино отдавало кислятиной. Лидия понятия не имела, что вдруг случилось с бордоскими виноградниками двенадцать лет тому назад; а может, дело было в ней самой. Наверное, к старости все становятся любителями приторных перебродивших компотиков. Пригубив ещё разок тёмно-красную, будто кровь, жидкость, Лидия решительно отставила бокал.

– Прохор! – негромко окликнула она. Вышколенный домовой тотчас явился пред не слишком ясные хозяйские очи. – Сделай-ка из этого глинтвейн. У нас ещё есть бадьян?

– Есть, как не быть! – Прохор бережно принял початую бутылку в цепкие лапы. – Хозяйка прикажет с яблоками али с а-пель-си-на-ми?

– На твоё усмотрение.

Домовой склонил ушастую голову в знак повиновения и проворно засеменил на кухню. Органическая неприязнь, которую хозяйка питала к кулинарной возне, мало-помалу выковала из Прохора превосходного домашнего повара. При матери домашнюю нечисть к еде не подпускали. Глупое предубеждение: нежить, в отличие от людей, ничем не болеет и заразу, за редким исключением, не разносит. Насколько проще была бы жизнь, если бы одарённые бросили мыслить категориями дремучих веков!.. Лидия вздохнула и придвинула к себе исписанную на три четверти пухлую тетрадь. Сюда попадали переводы, которые она находила достаточно сносными; сколько при этом гибло в черновиках, Свешникова не трудилась считать.

В её распоряжении были свитки, начертанные самим Ар-Ассаном, но большинство поэм Лидия помнила наизусть. Некоторые великий стихотворец Ястры посвятил ей. Чувства, которые питал к чужестранной волшебнице черноглазый иастейский красавец, походили скорее на благоговение, чем на любовь; может быть, эта набившая оскомину возвышенность и толкнула её в объятия Драгана, не признававшего никаких идеалов. Тот, по крайней мере, в точности знал, что с ней делать жаркими южными ночами.

Порыв стылого ветра ворвался в гостиную сквозь открытую форточку, швырнул на подоконник мелкую снежную пыль. Лидия щелчком пальцев захлопнула окно. Заботливо развешанные Прохором гирлянды лениво качнулись, потревоженные движением. Копеечные цветные лампочки Свешникова купила пять лет тому назад, чтобы порадовать Яра; ученику они довольно быстро наскучили, зато домовой, которому хозяйка поручила декораторские работы, накрепко влюбился в танцующие огоньки и с тех пор по собственному почину каждый год устраивал иллюминацию. Что сейчас в Ильгоде – зима, лето? Прошла уже без малого неделя, а на другой стороне – около месяца; мальчик наверняка успел увидеть и понять достаточно… Он должен вернуться. Хотя бы для того, чтобы со всей свойственной ему пылкостью заявить: ты не права, старая кошёлка, на родине вольготнее, чем в твоём мирке, намертво скованном управской бюрократией. Пусть так, но он непременно должен вернуться. Через день, неделю, месяц – пока наставница не начала всерьёз думать, что он погиб…

В коридоре требовательно задребезжал дверной звонок.

Лидия вскочила на ноги и торопливо запахнула шёлковый халат. Сигнальные чары не сработали, а кроме хозяйки они пропускают единственного человека. Не утруждая себя взглядом в дверной глазок, Свешникова нетерпеливым жестом заставила провернуться цилиндры замка. Дверь приоткрылась медленно, будто бы нехотя. Первым, что увидела за нею Лидия, был увесистый букет тёмно-красных роз, не лишённый, впрочем, некоторой пошлой элегантности. Вторым – деликатно расплетённая нитка в узоре сигнальных чар.

– Здравствуй, – Авилов обезоруживающе улыбнулся. Надо отдать ему должное: он честно смотрел собеседнице в глаза, а не в вырез халата. – Найдёшь для меня полчаса? Пожалуйста.

– Мой день расписан до минуты, Кирилл Александрович, – Свешникова скрестила на груди руки. Хамить Авилову выходило у неё автоматически, почти в обход разума. – Я поищу для вас место где-нибудь в следующем году.

Она почти захлопнула перед ним дверь, однако господин депутат, мигом посерьёзнев, придержал тяжёлую створку и бесцеремонно протиснулся в квартиру.

– Лида, я здесь инкогнито, – сообщил он, запирая за собой замки. – Ни тебе, ни мне не нужны скандалы… Возьми, пожалуйста.

Свешникова спрятала руки за спину.

– Вы, никак, читали супруге на ночь её любимый сорт литературы, – ядовито выплюнула она.

– Тебе прежде нравились розы.

– О да. Когда они не имели значения. Что вам нужно, господин депутат?

Авилов отложил возмутительный букет на ближайшую тумбу.

– Как видишь, примирения. В широком смысле. В узком – поговорить. Без свидетелей.

Лидия сместилась правее, словно бы невзначай заступив визитёру путь в гостиную.

– Говорите. Прохор нам не помешает.

– Только Прохор?

– Только Прохор.

Авилов обеспокоенно нахмурился. Удивительно: с каких это пор членов Магсовета стали волновать дела простых смертных?

– Лида, где твой ученик?

– А вы с какой целью интересуетесь? – огрызнулась Свешникова. – Не припомню закона, по которому господа депутаты имеют право вмешиваться в отношения учителя и обучаемого. Или такой уже издали? Прошу прощения, мне сложно следить, когда их выходит больше трёх в день…

– Лида! – Авилов рявкнул так, что где-то в кухне испуганно охнул Прохор. Лидия сочла за благо на минутку прикусить язык. – Хватит валять дурака! Ты не хуже меня понимаешь, как это важно! Где твой воспитанник?

– Вне вашей юрисдикции, Кирилл Александрович, – понизив голос, проговорила Свешникова.

– Это же не значит…

– Ровно это и значит, – Лидия сердито поджала губы. Вид изумлённо вытянувшегося лица бывшего любовника доставлял ей угрюмое удовольствие. – Где бы он ни был, ты к нему свои лапы не протянешь, ясно выражаюсь?

– Ну вот, мы уже и на «ты», – Авилов грустно усмехнулся. Каков чёрт! Она ляпнула в запале, а он решил заметить! – Дорогая моя, я не устану повторять, что не желаю зла ни тебе, ни юному Ярославу…

– Твоя благонамеренность хуже зла. Если ты явился обсудить моего ученика…

– Нет. Не совсем, – Авилов виновато улыбнулся. Мол, и в мыслях не было тревожить даму в её уединении, но вот дела… Надо думать, государственной важности. – Я всё же напомню, что по-прежнему готов помочь любым доступным мне способом.

Лидия насмешливо фыркнула.

– Придёт время, и ты сам прибежишь к нему просить помощи. Знаешь, почему? Потому что, в отличие от нашей холощёной братии, он знает цену и дару, и клятвам.

– Положусь на твою прозорливость, – Авилов холодно изогнул губы. Лидия не без удовольствия записала очко на свой счёт. – Скажи, пожалуйста, тебе пришлось по душе наставничество?

– Что, прости?

– Тебе понравилось наставничать? – терпеливо повторил Кирилл. – Это ведь твой первый опыт, а прежде ты говорила, что не справилась бы. Как оцениваешь итоги?

– Итоги подводить рано, – осторожно заметила Лидия. – «Понравилось» – неверное слово. Мне до смерти надоело выяснять, кто кого переупрямит, но видеть плоды своих трудов чертовски приятно. Ты вознамерился пойти по той же стезе?

Авилов мягко рассмеялся.

– О нет. Мне хватит одной социально значимой профессии, – он самочинно уселся на банкетку и стряхнул невидимую пылинку с идеально отглаженных брюк. Лидия сгонять визитёра не стала, но намёк предпочла проигнорировать. – Собственно, ради этого я и пришёл. Мне пригодилось бы твоё участие, – Кирилл примолк на пару мгновений, позволяя собеседнице оценить деликатность формулировки. – Видишь ли, одному весьма талантливому молодому человеку требуется наставник…

Лидия закатила глаза.

– Пресвятые шишиги! Кирилл, ты что, взялся на старости лет замаливать былые грехи?

– Я грешен не больше, чем ты, – прохладно парировал Авилов. – Этот парень – сын одного очень нужного мне человека. Видишь, я с тобой откровенен.

– Ещё бы. Нет, Кирилл, с меня довольно одного малолетнего… чрезмерно энергичного молодого человека, – дипломатично выкрутилась Лидия. – Я не отказывалась от обязательств наставника и не намерена этого делать.

– Я и не прошу. Мы с тобой, например, учились у Николая Ивановича одновременно.

– У отца был педагогический талант.

– А ещё – безграничная любовь к людям и к знанию, – серьёзно сказал Авилов, сверля Лидию пристальным взглядом. – В отличие от меня, ты всё это переняла.

– Какая грубая лесть.

– Ничуть, – Кирилл упрямо покачал головой. – Лида, подумай: разве справедливо будет похоронить чей-то талант только потому, что тебе боязно браться за дело?

– Мальчик из одиноких?

– Нет, не думаю… Но ведьи Николай Иванович, кроме нас, учил простых магов, и не всегда высоких категорий, – быстро прибавил Авилов. – Хотя бы взгляни на парня. Пожалуйста. Если всё безнадёжно – скажешь мне, я поищу другое решение.

– Поищи сразу.

– Лида…

– Что? Если тебе так уж нужно, ты всегда можешь попросить о помощи.

Авилов замолк. Безупречно элегантный в тёмно-сером костюме, обвешанный артефактами филигранной колдовской работы, главный московский волхв едва ли не впервые на памяти Лидии выглядел жалко. Похоже, у господина депутата и впрямь что-то не ладится с карьерой. Позабытая охапка роз неуместным пятном бурела в душном сумраке коридора. То есть ему вот настолько надо, чтобы мадам Свешникова хотя бы явилась на встречу с потенциальным учеником? То есть его того и гляди вытряхнут из бархатного кресла прямиком на новогодний мороз? Это было бы справедливо, но не слишком полезно. Кто-то ведь должен беречь московских одарённых от Авиловым же сочинённых законов.

– Я посмотрю на твоего протеже, – скрепя сердце, проговорила Лидия. – Больше ничего не обещаю. Если пойму, что ничего не выйдет – откажу твоему важному человеку, не обессудь.

Кирилл просиял – кажется, даже искренне.

– Я твой должник.

– Безусловно, – хмыкнула Свешникова. – Право выбрать способ платежа оставляю за собой.

– Разумеется, – Авилов изловчился, непринуждённо поймал её руку и запечатлел поцелуй на тыльной стороне ладони. Слишком долгий по любым мыслимым правилам приличия. – Мне безумно тебя не хватает. В Общественном собрании решительно не с кем поговорить.

– Рада, что ты наконец это заметил, – Лидия демонстративно покосилась на украшенные бриллиантами часы на его запястье. – Маргарита Анатольевна будет беспокоиться.

– Пусть идёт к лешему, – равнодушно бросил Кирилл.

– Нет, – Свешникова тонко улыбнулась. Если господин депутат не настроен считаться с приличиями, придётся ему помочь. – Тебе следует больше заботиться о благополучии супруги. Всего доброго, Кирилл. Жду дату и время.

Авилов смерил её долгим взглядом, поднялся и молча вышел. Лидия удовлетворённо хмыкнула.

Прохор вообще-то готовит только одну порцию глинтвейна.

***

В предутренней тишине назойливо запищал будильник. Верховский наугад потянулся за телефоном, нащупал лишь пустоту и запоздало припомнил, что ночует не дома. Проявляя чудеса ловкости, он свесился с низенького продавленного диванчика, дотянулся до брошенных на спинке стула форменных брюк и вытряхнул из их кармана продолжавшую голосить трубку. Цифры на присмиревшем экране показывали пять утра. Какого лешего ему понадобилось заводить будильник на такую рань в законный выходной?..

– Саш, кто там?

Сирена… тьфу ты, Марина приподнялась на локтях и настороженно сощурилась на призывно мерцающий телефон. Ей, привычной к жизни бок о бок с беспокойными оперативниками, в первую очередь подумалось о срочном вызове на работу. Верховский небрежно отмахнулся.

– Будильник забыл выключить. Спи.

– М-м-м, – Марина бросила взгляд за окно, в буроватую от уличного света утреннюю темноту. – А что сегодня – воскресенье?

– Да. На смену послезавтра.

– Что ты всё про работу, – она кокетливо улыбнулась и пригладила короткие высветленные волосы. – Выходные на дворе. И вообще, новый год скоро…

Скоро. Двадцать третье число уже. Воскресенье… Верховский выругался и рывком сел в постели. Совсем забыл! Хорошо хоть додумался загодя поставить будильник!

– Я идиот, – сообщил он сам себе и женщине заодно. – Мне по делам надо съездить.

– Что, прямо сейчас?

– Ага. Я обещал.

Марина нехотя уселась на подушках, кокетливо прижимая к груди одеяло. Угораздило её носить то же имя, что и неугомонная владимирская лаборантка… Из-за этого всякий раз неуместные мысли лезут в голову.

– А мне ты обещал чайник починить… – капризно протянула женщина.

Верховский недоверчиво на неё покосился. За дурака его держит, что ли?

– То, что не сломано, ремонту не поддаётся. Тебе новый привезти?

Марина только тоскливо вздохнула в ответ. Она неплохая. Не глупее многих, в меру хозяйственная, а что от его шрамов всякий раз отворачивается – так сам виноват, не красавец… И потом, ночью всё равно не видно.

– Саш, – послышался из-за спины резкий, как медный горн, Маринин голосок, – ты новый год в Москве встречать будешь?

– Угу, – Верховский привычным жестом защёлкнул пряжку на ремне. – Может, даже на дежурстве. Не смотрел ещё.

– Там не наша смена, – заверила Марина. – А к ресторанам как относишься?

– Никак. Я в них не хожу.

– Ну, всё когда-то в первый раз бывает…

Верховский с трудом сдержал вздох. Что ей мешает говорить нормально, без идиотских намёков?

– Посмотрим, как там будет, – неопределённо буркнул он, запихивая в карман форменный галстук. Ещё не хватало щеголять по всяким злачным местам при полном параде. – Поехал я. Послезавтра увидимся.

Воскресный утренний час он выбрал за благостную пустоту столичных улиц. Редкие пассажиры метро – страдающие бессонницей пенсионеры, крепко пахнущие алкоголем студенты, выпавшие из времени путешественники с хромающими на все колёса чемоданами – едва обращали внимание на сонного офицера магбезопасности. Верховский зачем-то проверил, на месте ли корочки. Леший знает, кому он их собрался показывать, но наличие краснокожих книжечек в нагрудном кармане внушало иллюзию спокойствия.

Будильник он заводил с расчётом на более дальний путь и на месте оказался рановато. В глухом закутке, затерянном в лабиринтах жилой застройки, ещё никого не было. Сюда едва добивал свет от протянутых вдоль улицы фонарей. На сероватом снегу виднелась цепочка собачьих следов; по краю мусорного бака прогуливалась какая-то невзрачная городская птаха – единственное живое существо в радиусе десятка метров, если, конечно, не считать самого праздношатающегося безопасника. Механически следуя одному из многочисленных регламентов, Верховский прислонился спиной к ближайшей стене. Самому смешно: кто тут станет на него нападать – оголодавшие помойные пёсики? Вполголоса ворча на крепкий предновогодний морозец, Верховский натянул перчатки на зябнущие пальцы. Дыхание вырывалось изо рта клубами пара, напоминавшими сигаретный дым.

Типун появился один, на полчаса позже оговорённого срока. Его сложно было винить за опоздание: вряд ли в распоряжении бывшего приятеля имелся хоть один хронометр, кроме уличных табло. Бродяга брёл как-то нетвёрдо, скособочась; должно быть, старался не упасть на смёрзшемся снегу. Завидев Верховского, Типун ощерил все два десятка щербатых зубов. Рад встрече чуть ли не больше, чем в прошлый раз. Думал, обманут?

– Ноготь! – гаркнул он во всю глотку. Помойная птица испуганно захлопала крыльями и сигнальной ракетой взмыла в буровато-чёрное небо. – А я тут это… Ядрёна макарона… Грешным делом…

– Решил, что я не приду? – подсказал Верховский, шагая навстречу приятелю. Судя по виновато забегавшим глазам, что-то вроде того Типун и имел в виду. – Ну и зря. Так чего, надумал?

– Да я это… – Типун растеряно похлопал себя по бёдрам ладонями, упрятанными в карманы женского дерматинового пальто. – Ух, ядрёна макарона, холодно-то как… Может, того – зайдём куда-нибудь, а?

– Как только, так сразу, – хохотнул Верховский. Ему тоже было зябко. – Закрыто всё. Время-то…

– Э-э-эх, – Типун крепко выругался. Надо было прихватить для него чего-нибудь горячительного; вон как расстроен, бедолага. Сильнее, чем полагается из-за такой ерунды. – Ну… Мы с ребятами там поговорили, то-сё… Мы ж тоже теперь того, ну… Подневольные… В общем, ты это… А-а-а, ядрёна макарона, вали-ка ты отсюда!

Верховский озадаченно изогнул брови. Типун что, запугивать его вздумал?

– Погоди. О чём речь?

– Вали, говорю! – Типун приласкал его непечатным словцом. Говорил он тихо, то и дело озираясь по сторонам. – Тут тебе не… Я ж это, того… Добра тебе хочу, ну!

– Да подожди ты!

Типун обречённо зыркнул куда-то ему за спину. Верховский обернулся, машинально вскидывая руку, и запоздало вспомнил, что не снял перчатки. В следующий миг мусорные баки кувыркнулись перед глазами и выскользнули из поля зрения. Силясь увидеть что-нибудь, кроме краёв крыш и клочка тёмного неба, Верховский попытался повернуть голову или хотя бы скосить глаза. Тщетно. Ни одна мышца не желала слушаться. Где-то рядом расстроенно ругался Типун.

– Заткнись ты, – глухо приказал ему чей-то негромкий голос. – Припрётся ещё кто-нибудь.

– Ды ё-моё… Что ж ты творишь-то…

– Заткнись, сказал! По-хорошему не хочешь…

Верховский зарычал бы от бессильной злости, если бы голосовые связки ему подчинялись. Кто бы тут ни чудил, дел он натворил на половину Магсвода. Если б только у незадачливого блюстителя закона была возможность прищучить негодяя…

– Гля-я-я… А я-то думал, брешет…

Под рёбра ткнулся тяжёлый ботинок. Ни откатиться в сторону, ни хотя бы сгруппироваться поудачнее. Чары соорудили на совесть; сколько раз Верховский сам сплетал такие, а теперь попал под их действие сам. И, как назло, ни одного защитного амулета. Кто ж знал, что по московским окраинам бродят настолько талантливые нелегалы…

– Мы с тобой ещё поболтаем, – пообещал невидимый маг. – Иди сюда, оборванец, тащить поможешь.

Послышался отчётливый щелчок пальцев – и всё вокруг поглотила тьма.

Она никуда не делась, даже когда сознание нехотя вернулось в тяжёлую голову. Мерзко ныли затёкшие мышцы. Верховский попробовал пошевелиться и понял, что ему позволено разве что дышать и моргать. Тонкая, чтоб её, работа… Воняющий плесенью воздух был полон влаги и оседал в горле холодной плёнкой. Куртка куда-то делась; рубашку и штаны ему оставили, хотя на плечах не ощущалось привычной тяжести погон. И перчатки на месте, чтоб их леший побрал. Надо думать, мера предосторожности на тот случай, если чары вдруг выдохнутся. Совершенно лишняя. Запястья накрепко связаны за спиной так, что кулак не сожмёшь, даже если отпустит обездвиживающая магия. Чтобы пленник не вздумал вдруг неведомым образом разрушить заклятие и погулять по узилищу, ноги ему примотали к стулу. Кто-то здесь очень осведомлённый: примерно так же, только с артефактными железками вместо сапожной дратвы, в Управе пакуют агрессивных задержанных. Знают, гады, с кем имеют дело…

И он тоже примерно знает. Маг-нелегал, причём неслабой категории. По крайней мере, парализующие чары и чары немоты сотворить умеет. Подмял под себя шайку бродяг… Купил или запугал? Типун ведь пытался предупредить бывшего приятеля. Слушать надо было. Расслабился, вояка бравый… Привык, что от минусов надёжно защищает магия, а от одарённых – закон. Делать-то теперь что? Сигнальный маячок остался в кармане куртки, да даже если бы и нет – его надо взять в руку, чтобы активировать. Орать не получится, мешают чары. Попытаться их снять? На ощупь не выйдет, а видеть ещё не дорос. Хватятся его, только когда он не явится на смену. Даже Сирена уверена, что у него неотложные дела, и бить тревогу не станет. Верховский выругался бы, если б смог.

Какого лешего понадобилось нелегалу от офицера магбезопасности?.. Нет, не так: если гад знает лишь то, что рассказал ему Типун, служебное положение Верховского он выяснил только сейчас. И несказанно удивился. Нет, тоже не клеится: удивился он чему-то другому. Тому, что Типун не брешет… о чём? Да особо и не о чем ему брехать, кроме того, что Ноготь заделался добропорядочным гражданином и предложил ему билет в тот же вагон. Значит… Значит…

За спиной скрипнули несмазанные петли. Полоска грязно-жёлтого электрического света легла на плечо, поползла по сырой некрашенной стене. Никакой новой информации это не принесло: и без того понятно, что вокруг подвал или заброшенный дом. И того, и другого в Москве хватает. Бродяги такие места отлично знают, особенно если давно обитают в районе…

– Иди сюда, – позади кто-то брезгливо наступил в неглубокую лужу и сделал несколько осторожных шагов по бетонному полу. – Дверь закрой.

Снова плеснула потревоженная вода. У входа мокро. Трудно представить, как это может помочь. Свет погас; металл ржаво скребнул о металл – дверь прикрыли, но запирать не стали. Второй визитёр внутрь комнаты не пошёл, встал у входа. Охрана. Наверняка минус. Оружие у него есть?..

Негромкие шаги. Не сочетающееся с ними тяжёлое, одышливое дыхание, гулко отдающееся в пустой комнате. Человек грузен, не слишком привычен к физическим упражнениям, но в определённом смысле опытен: подходит со знанием дела, по широкой дуге, не влезая в поле зрения пленника. Верховский сосредоточился на том, что видят привыкшие к темноте глаза. Смотреть ему позволено только прямо перед собой, но вдруг удастся хотя бы уловить движение…

– О! Не спишь, – обрадовался невидимый толстяк. – Ну-ка, погоди чуток, сейчас языки-то почешем…

Верховский скорее угадал, чем почувствовал, как неуловимо меняются сковавшие его чары. Попытался поймать их текучее превращение, исхитриться и влезть в чужую магию – разумеется, потерпел поражение. Нелегал был крайне аккуратен.

– Ну, скажи чего-нибудь, – насмешливо велел маг.

Верховский на пробу шевельнул челюстью и шёпотом выругался себе под нос. Теперь он может сказать что-нибудь протокольное, сопроводить свои слова страшной формулой «это приказ» или процитировать избранные места из Магсвода – всё примерно с равным успехом. Нелегалу на всё это с высокой колокольни… Что ж, можно хотя бы кусаться. Очень ограниченно.

– Ага, я тоже рад тебя видеть, – хмыкнул собеседник. – Ты это, не дёргайся особо. Я нервный. И породу вашу ментовскую страсть как не люблю…

– Чего тебе надо? – хрипло выговорил Верховский. Всё прочее, что лезло на ум, было в основном непечатным и пользы в себе не несло.

– Ну подожди, а где вот это всё – «московская магбезопасность, оперуполномоченный Ноготь»? – нелегал мелко захихикал. – Или что, думаешь, по старой дружбе можно не исполнять?

Вот ведь хамло. Верховский неимоверным волевым усилием отогнал закипающую злость. Недаром этот тип ему не понравился с самой первой встречи… Натужно кряхтя, Феликс уселся – где-то в комнате припасён был ещё один стул – и, кажется, вытянул ноги, скребнув по полу ботинками.

– Ты мне вот что скажи, – лениво бросил он, – ты уже тогда, что ли, того – на службе был? Так сказать, под прикрытием? Или потом прибился?

Верховский молчал. Для лжи он знал слишком мало, правда была бесполезна. У Феликса, выходит, солидный стаж, если двенадцать лет тому назад он уже имел проблемы с магическим законом. А простодушные бродяги всё удивлялись, как это он так ловко колбасу с прилавков тырит…

– Как тебя только контроль пропустил, – в притворном ужасе Феликс зацокал языком. – Понаберут в органы всякую шваль, а потом удивляются, как это нас до сих пор по подвалам не пересажали. Категория-то какая у тебя, зажигалочник? Десятая, девятая?

– Двенадцатая, – огрызнулся Верховский. Поверит – хорошо, не поверит – ну и леший с ним.

– Вот, – назидательно протянул Феликс. – Нечего было думать, что они тебя примут. Мы для них отбросы, никогда это не изменится.

– А ты проверял?

– Там и проверять нечего, – нелегал холодно хохотнул. – Ты ж видел, как они с минусами обращаются? А минуса-то получше нас с тобой будут. За них, чуть что, какое-нибудь министерство спросит…

Он помолчал, ожидая реакции. Не дождался, заговорил снова:

– Ты, может, помнишь Лёшку Хмурого? Он после этих ваших дознаний умом-то тронулся. Не стыковалось в башке у человека, как это так – вот рядом маги живут, а никто не знает. Хоть бы потрудился кто объяснить, успокоить! Так нет, выжали досуха и – фьють! – как тряпку. Ты теперь такой же, а, Ноготь? Поймал бы меня – спеленал бы сеточкой и потащил хозяевам, чтоб меня там прибили? Гав-гав, дайте косточку!

– Как ты сбежал? – прервал его Верховский. Слова Феликса причиняли больше болни, чем чары.

Нелегал негромко рассмеялся.

– Я свои секреты легавым не сдаю.

Верховский бездумно попробовал пошевелиться и, не удержавшись, скривил губы. Лишённые движения мышцы немилосердно ныли.

– Больно? – участливо спросил Феликс. – А я, знаешь, привык. Полезные очень чары. Не зря их контроль так любит.

– Чего тебе надо? – прошипел Верховский. Хвалёная выдержка трещала по швам. – Денег? У меня с собой нет.

– Денег я и сам добуду, – сообщил Феликс. Нестерпимо захотелось как следует дать ему по морде. Этот-то добудет, можно не сомневаться. – А нужно мне доброе имя. Чтобы ваша Управа, – он прибавил крепкое словцо, – про меня забыла и не вспоминала больше. Есть там у вас особые печати, а-а-а? На досье шлёп – и всё, нету человечка. Видал такие?

Верховский послал его – подальше, чем к лешему.

– Надо было тебе контролёра ловить, – брезгливо выплюнул он.

– А что, думаешь, они похуже паралич переносят? – задумчиво предположил Феликс. Не угадал. Контрольские хмыри вроде Субботина с удовольствием прельстились бы звонким рублём, и никакого паралича бы не понадобилось. – Ну, что уж там, мне-то не к спеху. Я подожду, пока ты мозгами пораскинешь. Типун, иди-ка сюда.

Неровные шаркающие шаги за спиной. Нет, Типун тогда не балансировал на гололедице – у него что-то с ногами. Что-то, чего две недели назад ещё не было. Не удержавшись, Верховский приласкал Феликса зло и непечатно. Да будь на ублюдке присяга, он бы уже десять раз издох за умышленное причинение вреда при помощи дара…

– Ну ты потише там, а то передумаю, – строго сказал нелегал. – Будешь тут целый день без воды сидеть.

Типун приблизился, припадая на левую ногу. На бывшего приятеля он глядел со страхом, словно связанный по рукам и ногам Верховский представлял для него опасность. Леший побери, что ему наплёл чёртов нелегал? Дрожащими руками Типун вытащил из кармана помятую бутылку минералки, откупорил и наклонил над лицом пленника. Эта великая милость, похоже, подразумевается один раз в сутки, чтобы почётный гость не издох раньше времени от обезвоживания. А рот ему, без сомнения, снова заткнут, чтоб не орал почём зря…

– Типун, – сипло проговорил Верховский, – не верь ему. Я не из таких…

– Ой ли? – Феликс осуждающе цокнул языком. – Скажешь, не маг, что ль? Или, может, лапши нашему другу на уши не навешал? Куда ты его хотел – в дворники? Чтоб пахал в поте лица и всё, что наработал, торгашам отдавал? Благодетель грёбаный…

Типун отодвинулся и пропал из поля зрения. Тепловатые капли воды стекали по подбородку, падали на измазанную грязью рубашку. Дыхание вырывалось из груди с трудом, словно сквозь душный кляп.

– Да ты такой же брехун, как весь твой паршивый мирок, – проговорил Феликс тихо и зло. – Я-то хоть честный. Как есть, так и говорю: мне на всех накласть, лишь бы шкура была цела. И тебе тоже… лейтенант.

Обжигающая силовая волна хлестнула его по спине. А в следующий миг челюсть сковало холодом, как от анестезии. Феликс восстановил чары.

– Завтра вернусь, – сказал он напоследок. – Авось дойдёт до тебя.

Скрежетнула ржавая дверь. Верховский снова остался один.

***

Лидия заглушила мотор и откинулась в кресле, не торопясь выходить из машины. Изящная колдовская безделушка праздно покачивалась на колечке брелока сигнализации и остро отблёскивала в тусклом дневном свете. Нехитрые чары, вплетённые в серебряную оправу, призваны были вызвать страх и сомнения в душе потенциального угонщика. Полезные чувства, накрепко вбитые эволюцией в мнительные мозги выживших гомо сапиенсов. Леший его пойми, почему избалованные цивилизацией потомки осторожных приматов так запросто отказываются от здравомыслия, выпестованного веками естественного отбора…

Не надо было соглашаться. Эта мысль крутилась в голове с самого утра и не желала никуда деваться, равно как и редкой паршивости настроение. Затеи Авилова частенько оборачивались для мадам Свешниковой нешуточными проблемами, но помимо этого Лидию грызло чувство грандиозной несправедливости. Потребовалась война и гибель Драгана, чтобы она решилась взять Яра в ученики; для какого-то вельможного отпрыска хватило десятка медоточивых слов господина депутата. И вроде бы всё правильно с точки зрения здравого смысла, но на душе всё равно гадко. Лидия вздохнула и выдернула ключ из зажигания. Слишком сильно опаздывать – дурной тон, но не менее, чем ходить по роскошным ресторациям в середине дня.

Серебристый «кадиллак» Авилова уже стоял у входа, ловя широким капотом лениво сыплющиеся снежинки. Господин депутат скромничал; Лидия знала, что в его коллекции есть куда более породистые железные кони. Значит, нужный ему человек не из толстосумов. Интересные дела. В духе Магсовета скорее ластиться к денежным мешкам. Лидия поправила отороченный мехом воротник пальто и зашагала к крыльцу по мокрой от подтаявшего снега ковровой дорожке. По крайней мере, сегодня точно обойдётся без роз.

Компания уже дожидалась её за одним из столиков в укромном углу пустынного зала. Уместно улыбающийся Авилов, высокий прилизанный тип с неестественно прямой спиной и, надо думать, его сынок, широкоплечий и пышущий здоровьем. Все трое в костюмах, но пиджак хорошо сидит только на красавце-волхве. При виде бывшей любовницы Кирилл без суеты поднялся, склонил голову в знак приветствия и галантно выдвинул для дамы тяжёлый стул.

– Благодарю, – Лидия не без изящества опустилась на обтянутое велюром сидение. – Добрый день. Надеюсь, я не заставила вас томиться в ожидании слишком долго.

– Не слишком, – важный человек поджал узкие губы под сероватой щёточкой усов. Лидия одарила его предостерегающей улыбкой. Терпеть нахальство она готова от единственного в двух мирах человека, и то лишь до некоторых пределов. – Вы – Свешникова?

– Лидия Николаевна – моя добрая знакомая, – вклинился Авилов, спасая ситуацию. Возникшая у его плеча официантка безмолвно предложила Лидии меню. – Коллеги, как насчёт напитков? Лев, что предпочитаешь?

– Ром, – мгновенно заявило юное дарование, улыбаясь крепкими белоснежными зубами, и тут же слегка смутилось: – Пап, можно?

– Воды, уважаемая, – непререкаемым тоном бросил любящий отец. Где-то Лидия его уже видела, да и колоритный сынок казался смутно знакомым. – Никакого алкоголя.

– Как скажете, – весело подхватила Свешникова и тут же схлопотала непонимающий взгляд. Леший побери, где Кирилл откопал это чудо? – Кофе со сливками, будьте добры. И пирожное на ваш вкус.

Даме ведь положено изящно ковырять десертной вилочкой воздушные кремовые тортики, даже если дама способна голыми руками скрутить разъярённого упыря. Любопытно, есть у важного недоросля дар к волшбе? Жизненных сил, очевидно, хоть отбавляй.

– А я позволю себе ослушаться. Вермут, пожалуйста, – Кирилл подхватил её невинную шалость и сверкнул рекламной улыбкой. Лидия знала эту его уловку: Авилов любил заставить собеседника думать, что он слегка навеселе, хотя на деле отменно владеющему даром волхву требовалось куда больше, чтобы потерять ясность ума. – Борис Андреевич, рекомендую здешних креветок.

– Ненавижу морепродукты, – сообщил Борис Андреевич, брезгливо морща усы.

Лидия любезно передала ему меню. К выбору обеда отец и сын подошли обстоятельно; должно быть, юный отпрыск держит высокобелковую диету. Улучив мгновение, Лидия поймала взгляд Кирилла и вопросительно подняла брови. Авилов едва заметно кивнул.

– Я о вас наслышан, – без обиняков заявил Борис Андреевич, отослав наконец официантку.

Лидия растянула губы в вежливой улыбке.

– Неужели?

– У вас первая категория, вы долго работали в научном отделе.

– Совершенно верно, – поспешно влез Кирилл. Он достаточно хорошо знал Свешникову, чтобы понимать, что сейчас крутится у неё на языке. – Лидия, Борис Андреевич Субботин – заместитель начальника отдела контроля.

Заместитель главного упыря. Похоже, господин депутат доигрался с собственным детищем, раз так заискивает перед птицей столь невысокого полёта. Ей-богу, лучше бы оставил при себе цепного пса вроде Терехова – тот хоть не станет гавкать на кормящую руку. Кирилл наверняка намерен пригреть эту усатую змеюку и протолкнуть на начальственный пост; нынешняя задница в кресле главы контроля отчего-то его не устраивает. Должно быть, её купил кто-то другой.

– Рада знакомству, – Лидия изобразила умеренный восторг и отточенным движением поправила локон, художественно выпущенный из тугого узла. – Польщена вашим вниманием ко мне как к педагогу. Признаться, я не рассчитывала на столь скорое признание моих талантов.

Потенциальный ученик довольно осклабился.

– Папа говорит, вы лучшая, – заявил он. Похоже, убийственная откровенность – это у них наследственное. – А правда, что вы спец по боевой?

– Лев! – цыкнул на сына усатый замначальник.

Лидия поощрила юное дарование благосклонной улыбкой.

– На чём хочу, на том и специализируюсь, – весело заявила она. – Я не слишком ограничена спектром.

– А у меня боевая, – похвастался Лев. – Хотите, покажу?

– Но ведь не здесь, – мягко осадила его Лидия. Излишним умом этот телёночек не обременён. Авилов бросил на неё тревожный взгляд – должно быть, нелестные мысли отразились на её лице. – Сколько вам лет?

– В феврале будет шестнадцать!

– И вы уже твёрдо определились с будущей стезёй? Счастливый человек, – заметила Лидия. Отец и сын воззрились на неё одинаково недоумённо. – Вы ведь планируете продолжить семейное дело?

Если он скажет «да», она молча встанет и уйдёт. Выращивать нового цербера на смену хамоватому батюшке – нет уж, увольте! Однако юный боевой маг, виновато зыркнув на отца, покачал белобрысой головой.

– Я вообще с нежитью хочу драться.

Какое, однако, похвальное желание… Жажда допрашивать в казематах неблагонадёжных членов сообщества просыпается попозже, годков в восемнадцать. Вынырнувшая из кухни официантка поставила перед Львом и его родителем тарелки с мясом, блестящим масляной корочкой, и Лидия получила шанс внимательно рассмотреть будущего истребителя нежити, не пялясь при этом слишком навязчиво. Авилов бдительно за ней наблюдал. Господин депутат боится, как бы резкая на язык бывшая любовница не испортила ему задуманную игру. Леший побери, она не настолько глупа, чтобы подставлять под удар единственного влиятельного волхва!

– Чудесный кофе, – Свешникова приветливо улыбнулась официантке. Кирилл присоединил к её похвале несколько вежливых слов. Субботины сосредоточенно жевали, не отвлекаясь на подобные мелочи.

Да ведь они оба непроходимые идиоты.

– Борис Андреевич, – мягко проговорила Лидия, нарочито бережно опуская чашечку на блюдце, – а вы каким видите будущее Льва? Истребление нежити – дело благородное, но весьма травмоопасное.

Контролёр сумрачно на неё зыркнул. Уж он-то должен был по долгу службы наглядеться на ветеранов надзора… И безопасности, если на то пошло.

– Будущее Льва я вижу благополучно устроенным, – проронил Субботин-старший. Сын непонимающе на него покосился. – Вас, уважаемая, это никоим образом не касается. Я собираюсь платить вам за обучение, а не за советы.

Любезная улыбка намертво застыла на губах Свешниковой. Если бы не опасения за участь Кирилла и всех московских волхвов, полупрожаренный стейк уже торчал бы из-под нелепых контролёрских усов, надёжно затыкая нахальную пасть. Кто такой этот Субботин, чтобы позволять себе подобный тон?

– Я возьму на себя смелость поднять материальный вопрос, – быстро сказал Кирилл. – Лидия, будьте любезны, назовите сумму гонорара?

– Миллион, – брезгливо бросила Свешникова, бесстрастно наблюдая, как вытягивается лицо контролёра. – В месяц. Исключительно из уважения к господину Авилову.

Лев обескураженно уставился на неё, затем на отца. Тот уже справился с изумлением и теперь мрачнел с каждой секундой.

– Кирилл Александрович озвучивал сто-двести тысяч.

– Кирилл Александрович не является моим персональным менеджером, – Лидия в вежливом недоумении изогнула брови. – Я всё-таки учёный. Мой опыт в области теоретической и практической магии уникален. Вы как никто должны понимать, что в современных реалиях, – она бросила на Авилова многозначительный взгляд, – не может быть ничего дороже знания. К тому же вы отказываетесь назвать мне направление обучения, а значит, мне придётся работать сразу по всем фронтам…

– Со своего ученика вы столько же берёте? – сумрачно осведомился Субботин. – Или для родственников у вас скидки?

– У меня скидки для тех, чей талант хоронить преступно, – заявила Лидия, позволив голосу угрожающе зазвенеть. Если этот упырь вздумает протянуть когти к Яру, она одним взглядом вгонит контролёра в деменцию, и пусть Авилов делает потом, что пожелает.

– То есть вы мне отказываете? – педантично уточнил Субботин.

– Разве? – Свешникова вольготно откинулась на мягкую спинку стула и послала Кириллу мимолётную улыбку. Всё как вы хотели, господин депутат. – Я озвучила стоимость. Отказываться или нет, решаете вы.

– Пап… – мяукнул было Лев, однако Субботин-старший даже не взглянул в сторону сына.

– За такие деньги – исключено, – отрезал он. Будто шлёпнул на прошение запрещающую печать. – Кирилл Александрович, мне потребуется другой маг первой категории. Не такой… уникальной специализации.

Авилов рассыпался в многословных увещеваниях. Лидия его не слушала. Посмеиваясь себе под нос, она наконец погрузила в пышный крем изящную серебряную ложечку.

Она ничего никому не обещала.

***

Снаружи ходили люди. Хлипкая металлическая дверь охотно пропускала нечастые уличные шумы: шуршание шин по асфальту, собачий лай, негромкие голоса. Выход кто-то стерёг: периодически слышался то хриплый кашель, то унылая брань, то щёлканье зажигалки. Внутрь не совались. То ли Феликс перестраховывался, то ли это было частью пытки.

На боль в жилах Верховский уже не обращал внимания. Появившееся и пропавшее чувство голода смутно намекало, что прошло не так много времени. Жаль. Послезавтра – наверное – коллеги обнаружат его отсутствие. В течение дня поднимут тревогу. Может быть, отыщут где-нибудь в Управе человека, способного находить людей по личной вещи… Только вот Феликс – не идиот, и с боевыми магами он дело уже имел. Что он припас для тех, кто явится на выручку? Может, лучше будет, если безопасники благополучно забудут про незадачливого коллегу?

Пока разум сохранял какую-никакую ясность, он успел перебрать уйму способов попробовать снять чары. Разумеется, безуспешно. Чтобы подцепить невидимые силовые нити, нужна была возможность двигать хоть какой-нибудь частью тела. Попытки вызвать пламя, чтобы прожечь чёртовы перчатки, привели только к ноющей боли в ладонях. Ничего артефактного или хотя бы металлического на нём не оставили. Идеальная, грамотно исполненная ловушка. Феликс обмолвился, что магконтроль любит использовать подобные чары. Если это правда, если он сам побывал под их действием, его злобу можно понять. «Слуги дьявола», – вспомнилось вдруг ни к селу ни к городу. Может человек сойти с ума от выкручивающей жилы неподвижности? Выпал вот шанс проверить…

– Чё тут? – хрипло спросили за дверью.

В ответ послышался смачный плевок.

– Да ничё, тихо сидит. Народу много только. Ходят, косятся.

– А чё ходят?

– Живут тут, – гоготнул страж. – Там же, типа, общага какая-то. Ты бухла-то взял? Холод собачий…

Красноречиво звякнули бутылки. Похоже, охранник сменялся. В этом знании тоже не было ни вреда, ни пользы. В узилище по-прежнему никто не заглядывал. Феликс придёт только завтра; надо спросить его об условиях сделки, может быть, удастся отыскать в них лазейку… Нет, нечего себя обманывать. Меркнущий разум не нашёл бы изъяна даже в изобилующей дырами гражданской присяге. Вздумай же Верховский каким-то образом исполнить требования нелегала, его прибьёт собственная служебная клятва. Понимает ли Феликс, что предлагает выбор между двумя смертями – чуть более мучительной и чуть более трудной в исполнении? Может, понимает, а может, попросту не задумывается. Он сам сказал: кроме собственной шкуры его ничто не интересует. И это правильно. В мире, из которого Верховского выдернула прихоть Лидии Свешниковой, каждый сам за себя. Там, на дне, где никого не защищают никакие законы, нужно быть подлинным праведником, чтобы не оскотиниться. Толстяк может быть гнойной язвой, но породившая её болезнь прячется глубже…

– Ждёшь, что ль, кого-то, сынок?

– Жду, бабуль, жду.

– Зашёл бы в подъезд, погрелся…

– Не, мне не холодно.

– Так ведь мороз какой!

– Да какой там мороз… Иди-иди, бабуль, не мешай.

Что его вечно заносит во всякие переделки? Понятно ещё, когда по работе… Хотя нет, не работа виновата. Виновата пагубная склонность полагаться на авось и нежелание думать, прежде чем делать. Поэтому его и не спешат брать в командование: привык, что за него уже всё спланировали и разложили по полочкам. Только и умеет, что подчиняться и худо-бедно соображать, когда уже попал в переплёт. Если удастся отсюда выбраться, чёрта с два он ещё так попадётся. Он столько успел передумать за прошедшие часы, что впору писать собственный регламент…

– Молодой человек, вы что тут делаете?

– Покурить вышел.

– Здесь нельзя курить.

– Да я чуть-чуть. Вот, смотри, всё уже.

– Тогда идите отсюда. Вы зачем проход в подвал загораживаете?

Резковатый женский голос показался смутно знакомым. Наверное, потому, что все настырные ревнительницы дурацких правил чем-то похожи между собой. Но лучше бы дамочка и впрямь шла подобру-поздорову. Нарвётся.

– Молодой человек, вы меня слышите?

– Да никому не сдался твой подвал!

– Да вы что? А если аварийка опять приедет?..

Женщина поперхнулась тирадой. Послышалась тихая возня. Должно быть, не в меру любопытной дамочке показали ножик-бабочку или что-нибудь посерьёзнее. Слуха коснулось едва слышное потрескивание – очень характерное, сопровождающее примитивный магический приём. Охранник, похоже, даровитый. Жаль тётку. Зря она прицепилась к этому типу…

Отчётливо лязгнул замок. Верховский сощурил едва послушные веки от хлынувшего в подвал дневного света. Сволочи… Никуда он отсюда не денется, могли бы хоть не мучить лишний раз…

– О господи!

Торопливый цокот невысоких каблуков по бетонному полу. Испуганное, неровное дыхание. Неужто не в меру боевая дама каким-то образом прорвалась мимо бугая на входе? Как бы ей намекнуть, что вызывать надо отнюдь не полицию?..

– Л-л-леший побери… Это вы! Как же…

Шаги бестолково прокатились из стороны в сторону. Знакомая незнакомка, кто бы она ни была, пыталась понять, что делать дальше. Верховский подсказал бы, если бы сумел.

– Что тут такое?.. Г-господи, я никогда такое сложное не распутывала… По-по-подождите, сейчас соображу…

Разумеется, он подождёт. За прошедшие часы он так свыкся с тесной удавкой чар, что чувствовал самые тонкие перемены в их незримых контурах. Неверные движения заклинательницы причиняли ему боль; к счастью, женщина об этом не подозревала – орать и корчиться он не мог. Потом с удвоенной силой заныли отвыкшие от движения мышцы. Верховский рухнул бы на пол, если бы не верёвки.

– Какой кошмар! – спасительница прерывисто выдохнула, словно это её только что вызволили из плена парализующих чар. – Я-я-я не слишком вам… навредила?

– Жить буду, – хрипло выдавил Верховский, с трудом размыкая сцепленные ладони. – Спасибо вам.

Он кое-как повернул голову. Марина – не Сирена, Шилова – глядела на него во все глаза, бледная, как простокваша. То ли решила, что сделала всё возможное, то ли впала в ступор. Верховский столкнул с правой руки опостылевшую перчатку и, прогоняя онемение, пошевелил пальцами. Надо выбираться отсюда, и поскорее, а зализывать раны можно будет потом.

– Развяжите.

Марина дёрнула головой и бестолково завозилась с узлами, стёсывая ногти о грубую верёвку. Глупое создание! А ещё научный сотрудник…

– Вы чёртов маг, чего вы копаетесь?

Гневный оклик заставил её собраться с мыслями. Кожи коснулся жгучий жар, запахло палёной дратвой. Верховский повёл плечами, наслаждаясь возвращённой властью над собственным телом. Сам кое-как содрал оставшиеся путы. Встать получилось не сразу, удержаться на ногах – и подавно. Марина услужливо подставила локоть.

– Мобильник при себе? – мрачно осведомился Верховский. Шилова покладисто закивала. – Наберите на дежурный номер… Тут опасный нелегал ошивается, пусть ловят…

– Да-да-давайте сначала выйдем, – севшим голосом попросила она. – Господи, какой ужас… Прямо тут, у нас…

Охранник валялся без сознания на снегу у подвальной двери. Верховский, поразмыслив, решил, что лучше перетащить его под крышу, чтобы ненароком не заработал обморожение и не привлекал внимания прохожих. Марина не прекословила – помогла волочь тяжёлое тело и прикосновением закрыла грозно лязгнувший замок. На улице её пробрала крупная дрожь.

– Идёмте скорее… Из дома позвоним…

– Вы здесь живёте?

– Да, в общежитии… Второй подъезд, вот сюда…

Она и впрямь достала телефон, едва переступив порог тесной комнатки. Не дожидаясь приглашения, Верховский рухнул на ближайшую табуретку. Сил у него едва хватало удерживаться в сознании. Надо переговорить с опергруппой, проинструктировать, сказать, что Феликс намерен явиться завтра… Надо тащиться обратно на улицу… Надо не навернуться с чёртовой табуретки…

– Я позвонила, – отчиталась Шилова и схватилась за крохотный электрический чайник. – Вам… вам ведь укрепляющее надо? У меня, наверное, нету…

– Леший с ним, – не без труда выговорил Верховский. – Как вас вообще… занесло? Ещё и полезли… с голыми руками…

– Да я уже пару раз оттуда выгоняла, – звенящим от напряжения голосом поведала Марина. Чайник сердито зашумел закипающей водой. – У нас тут ошивается всякий сброд… То краденое прячут, то трубы портят, то вот костёр пытались разжечь… Но чтоб с оружием – это впервые такое…

Она не то вздохнула, не то всхлипнула. Глупая. Теперь-то чего переживать? И ведь хватило смелости нокаутировать вооружённого бугая, а теперь трясётся, как осиновый лист… Верховский потянулся к кружке с бледно-коричневым чаем. Укрепляющее и впрямь не помешало бы. Или хотя бы просто что-нибудь на спирту…

Он успел увидеть, как кружка выскальзывает из непослушных пальцев. Скопившаяся слабость окончательно поборола остатки разума, и окружающий мир растворился в непроницаемой темноте.

XX. Вольный

В заповедной роще царил покой. Берёзовое редколесье застыло в солнечных лучах, точно в золотистом меду; по опушке – вездесущий ясенец, у древесных корней – невытоптанная мурава, налитая летними соками. Никого вокруг на многие вёрсты, кроме мелкого лесного зверья и хозяйки землянки, упрятанной среди бурелома. Так было всегда: божьих отшельников не тревожат по пустякам. За минувшие годы поменялось многое, но не это.

Яр никогда прежде здесь не бывал. Дремучий суеверный страх, оставшийся с детства, до сих пор смутно его беспокоил. Был и ещё один, вполне земной. Следовало бы поскорее уносить ноги из здешних краёв, пока вооружённые огнём и вилами зареченцы не добрались до беглеца, однако уйти просто так Яр не мог. Он целый месяц тянул, находил предлоги сюда не ходить, а теперь откладывать стало некуда. Что ж, много времени ему не нужно. Может, он и говорить-то не станет – только поглядит издали, хватит и того.

Свет, сквозивший меж тонких стволов, ласково коснулся кожи. В древесных кронах безмятежно щебетали птицы; тихие шаги чужака их не потревожили. Яр решил бы, что вокруг морок, если бы не умел отличать явь от наваждения. Его вели метки на белых стволах, вырезанные в незапамятные времена, задолго до его рождения. Священные символы, принадлежащие богине-матери. Богине-смерти. Здесь не место дважды живым. Здесь вообще никому не место; бабка говаривала когда-то, что в добрые годы отшельничья землянка стояла пустой…

Меж расступившихся берёз показалась выстланная дёрном крыша. Яр замер, не решаясь идти дальше. Хозяйка, не старая ещё женщина в простом платье из грубого льна, неподвижно сидела у дома, обратив лицо к солнечным лучам. Переброшенная через плечо седая коса кончиком касалась травы у босых ног. Глаза, затянутые мутной дымкой, не щурились на яркий дневной свет.

– Боги в помощь, добрый человек, – не шелохнувшись, проговорила Забава. Яр вздрогнул: голос её, негромкий, надломленный, тронул в памяти что-то заветное, надёжно укрытое под ворохом прожитых дней. – Подойди ближе. Мне тебя не видать.

Не поздно ещё уйти. Он узнал, что хотел – то есть чего никогда не хотел бы знать. Недаром Зима так скупо говорила о сестре… Медленно, словно во сне, Яр шагнул к землянке. Забава безошибочно повернула к нему лицо. Казалось, глаза её видят незваного гостя.

– Здравствуй, почтенная, – совладав с голосом, проговорил он.

Сестрины губы дрогнули, изломились в призрачной улыбке.

– Здравствуй, мудрый, – она учтиво склонила голову. – Так ли величать тебя теперь, братец Яр?

– Как ты… – начал было он и осёкся. Если сестра теперь Семарина ведьма, значит, ей дано чуять чужую силу.

– А как же мне не узнать тебя? Ты и прежде был, как летнее пламя, – Забава тронула висящий на шее оберег – искусно сплетённый из серебряной нити знак её богини. – Мстилось мне, что суждено ещё нам встретиться. Что ты придёшь с полуденным солнцем. Милосердна Матерь, сбылось…

Яр невольно вскинул голову. Солнце и впрямь стояло в зените. Сбросив с плеч поклажу, он опустился на мягкую траву у ног Забавы, взял в руки её узкую ладонь. Было время, он выручал сестру от деревенских забияк, а вот от подлинных бед уберечь не сумел.

– Как же так вышло? – спросил он тихо и горько. – Зачем ты сюда ушла? Разве не было тебе дороги назад, в Заречье?

– Дорога-то была, да жизни мне там не было, – отозвалась Забава. Голос её звучал ровно, мягко; старые раны давно покрыл седой пепел. – Счастье моё сгорело в пожарах, а судьба погибла под вражьими стрелами. Старуха Илана меня пригрела, ремеслу научила, – она вновь коснулась оберега. – Я ведь, братец, теперь тоже лечить умею, хоть и не так, как вы. Нынче дело нужное… Ходят ко мне со всех окрестных деревень, сколько их осталось…

Она примолкла, опечаленная горечью собственных слов. Яр бездумно гладил сухую её ладонь, не зная, что теперь говорить. Он привыкуже к своему проклятию, обращавшему радость встречи в печаль о минувшем, надежды в отчаяние, а добрые намерения в пустые старания. Того, что было дорого, уже не спасти. В родные края путь заказан, а Забаве не вернёшь ни цвета в косу, ни света в глаза, ни пламени в сердце. Из всех прошлых долгов только один и остался – защищать живых. Этот будет с ним до самой смерти.

– А ты что же? – спросила Забава, и в голосе её вновь послышалась теплота. – Выучился у Драгана Белогородского? Сделался волхвом?

– Сам не знаю, – честно ответил Яр. – Выучился понимать, как мало могу. Кем сделался, одним богам ведомо.

– То мудрые слова, – сестра улыбнулась, и в чертах её вдруг проглянула прежняя Забавка, беззаботная, ласковая ко всем. – Стало быть, и впрямь судьба твоя великая.

Яр только усмехнулся в ответ. Какая уж тут судьба…

– Правда ли, что волхвам дано за холодную черту заглядывать? – спросила Забава. В голосе её послышалась надежда невесть на что.

– Правда, дано.

– А правда ли, что живут там те, что отсюда ушли навек?

Так вот она к чему… Истина ранит её, оставит без тайных чаяний. Но и ложь не даст ничего, кроме зыбкого морока.

– Нет, неправда, – тяжело проговорил Яр. – Там другие живут. Иной раз на нас похожие, но и только.

Губы Забавы горько дрогнули. Теперь и она оказалась лицом к лицу с необратимым течением времени, стремительным и безжалостным. Сестра беззвучно прошептала короткую молитву, сотворила обережный знак.

– Вот, возьми-ка, – ладонь её скользнула в складки платья. В солнечных лучах остро сверкнуло серебро. – То я сделала, как впервые Матерь мне сон послала… Пусть убережёт тебя от погибели.

Колдовство на обереге, скрученном из серебряной проволоки, отблёскивало мертвенно-синим светом. В хитроумном его узоре Яр различил едва заметные призрачные завитки – вероятностные чары, вплетённые в искусные лекарские заклинания. Он давным-давно зарёкся брать в руки такие амулеты, но тут случай особый… К тому же здесь не просто заряд удачи. Забава – Семарина ведьма, а значит, подарок её призван отвести смерть. Яр осторожно развязал шнурок, на котором носил положенные мужчине обереги, и продел сквозь тонкую серебряную петельку. Будет среди пустышек один настоящий.

– Благодарствую, – тихо сказал он, вновь касаясь сестриной руки. – Мне нечем отдарить, кроме труда. Чем помочь тебе?

– Мне помощи не надобно, – Забава покачала головой. – Добрые люди дают мне хлеба и мёда, а иное не нужно. Я уж счастлива тем, что ты пришёл, братец. Храни тебя Матерь…

Уходил он с тяжёлым сердцем. Знал, что так будет. Знал и то, что вряд ли вернётся. Путь его лежал в южные земли, в новую княжескую столицу. Яр ещё не решил толком, что станет делать, чтобы добиться своего, но времени на раздумья у него было вдоволь. Он не представлял, где именно находится Гориславль, и вдобавок осторожничал с магией. В безлюдных местах, каких вокруг лежало теперь много, можно было шагать сквозь вёрсты, полагаясь на собственное зрение. Вблизи деревень приходилось бить ноги по изъезженным телегами пыльным дорогам. У людей Яр спрашивал направление и изредка, когда не хватало ни сил, ни дара, выменивал на кусочки золота нехитрую снедь. Почти никогда не обходилось без чар. Тяжёлые времена сделали хлебосольных прежде ильгодчан подозрительными и прижимистыми. Памятуя о своём промахе, золото Яр сплавлял в волшебном пламени с чем было не жалко – с найденными по дороге кусочками породы, с не слишком нужными оберегами, с металлическими пуговицами от принесённой из чужого мира одежды. Так можно было надеяться, что селянина, вздумавшего продать золото на торжище, не отправят на костёр.

Новый стольный город вырос в трёх дюжинах вёрст от разлома, через который Яр впервые шагнул на другую сторону. Белокаменные стены поднимались над высоким речным мысом и гляделись в неторопливые воды Ивны. Должно, многое сменилось, раз великий Брай, по которому шли некогда ладьи к Благоуханному заливу, к вольным городам и великим морским царствам, сделался теперь не нужен. Ивна течёт с севера на юг, в Буреносное море, на берегу которого стоит древний Саборан, ставший теперь твердыней завоевателей. Старый князь удачно выбрал место для своей столицы.

Старый князь… Зима говорила, при нём нынче служит Волк. Кто-то давным-давно привёз этот слух в Заречье, да так он и прижился: деревенские судачили, что средний Ладмиров сын в бою спас Гориславу жизнь, и за то князь приблизил Волка ко двору. Яр не слишком верил в эти россказни. Люди горазды чесать языками почём зря. На деле брат, может, и впрямь живёт в стольном городе, только искать его здесь – как иголку в стоге сена. Да и к чему? Встреча эта, если случится, принесёт снова одну только печаль.

Отдав десяток медных монет стражам нижних, деревянных, стен, Яр вступил в лабиринты гориславского посада. Здешние слободы мало отличались от белогородских: невысокие бревенчатые домики теснились вдоль извивов случайно сложенных улиц, карабкавшихся вверх, к величавым крепостным стенам. В каменный город простому страннику, само собой, хода нет; навряд ли найдётся там Чародеева сторона, на которой в былые времена мог бы найти приют пришлый волхв. Поглядев снизу на сторожевые башни и неприступные валы, Яр свернул в посадские закоулки. Ещё не время.

– Скажи, добрый человек, где здесь храм? – спросил он у уличного торговца с коробом кренделей.

Тот поскрёб в затылке, прежде чем отвечать.

– Вона, гляди, за Гончарной свернёшь налево, там через Боровую, по Лекарской слободке. Дальше сам увидишь башню-то – к ней и иди.

Яр в благодарность оставил ему монетку и зашагал, куда было сказано. Высокая восьмигранная крыша и впрямь вскоре показалась за домами, тёмная против белокаменных стен детинца. Ступать на обнесённый резной оградой двор было боязно. Пусть теперь Яр знал кое-что о новых обычаях, любое неосторожное слово могло его выдать. У ворот снаряжался в дорогу храмовый сокол – не в пример рябиновскому поджарый и могучий сложением. Вокруг предназначенной ему повозки суетились двое парней немногим старше Яра; одеты они были в нарядные белые рубахи, расшитые священными знаками Воина. Сокол зорко наблюдал, как они укладывают в телегу запасы снеди. У его пояса висела короткая кривая сабля.

Под низкими сводами было темно и тихо. Пахло душистыми летними травами, деревом и дымом. На высоком столе, покрытом дорогим цветным полотном, стояли перед священным огнём восемь резных фигур, бросавших на стены зыбкие тени. Премудрого Стридара, покровителя волхвов, здесь, конечно же, не было. Опального бога убрали даже со старого зареченского капища, а в новодельных святилищах ему с самого начала не нашлось места. Пожилой жрец в расшитых алыми нитками одеждах неторопливо шёл вдоль стены, ровняя лучины в напольных светцах. Он не обернулся на шум шагов – может, привык, что люди то и дело заходят и выходят, а может, был туг на ухо.

Повинуясь порыву, Яр осторожно приблизился к вырезанным из дерева богам. Фигурки здесь не в пример искуснее, чем те, что стояли когда-то на полке в восточном углу отцовской избы, и подношения перед ними куда обильнее. Как вышло, что по всей Ильгоде разом бросили славить одного из самых почитаемых богов? Как сам он это стерпел? Может так быть, что наставница права и на деле вовсе нет никого за резными ликами? Нет такого знания, которое ответило бы наверняка, а могущественнее знания ничего не бывает…

– Чего ищешь, добрый человек?

Жрец подошёл неслышно и уже, наверное, с минуту стоял рядом. Яр учтиво склонил перед ним голову. Старик не казался ни корыстным, ни бесчестным; должно, впрямь посвятил себя богам, позабыв мирскую жизнь. Богато живёт Гориславль, раз это лишь один из многих храмов, и в каждом свой жрец, да ещё и соколы… Сколько их нужно на престольный город?

– Скажи, – осторожно проговорил Яр, вызывая в памяти много раз продуманные слова, – нельзя ли при твоём храме сделаться соколом?

Он готов был призвать на помощь чары, однако жрец не спешил сыпать проклятиями или кликать стражу. Склонив к плечу седую голову, он пытливо оглядел Яра и огладил висевший на шее священный знак – деревянный, украшенный лишь резьбой.

– Ас-скалы сами берут себе подмастерьев, – степенно отвечал он, не сводя взгляда с лица гостя. – Ежли даровали тебе боги благословение, а в сердце ты зла не носишь, то, может статься, пригодишься кому.

– Вот как.

У здешнего сокола, выходит, и так уже двое в услужении. Что ж, может статься, в других храмах найдётся местечко. Со священным знаком на груди сподручнее будет с нежитью управляться. Хоть не страшно, что за любую магию люд поднимет на вилы.

– Иные, науку получивши, при храмах остаются, – продолжил жрец, испытующе глядя на Яра, – иные уходят странствовать вольными. Кому что дороже: кусок хлеба али свобода.

Свобода, конечно. Кусок хлеба-то всегда добыть можно. О вольных соколах Яр прежде не слыхал; должно, немногие думали так, как он. Это даже проще: помыкаться для порядка в подмастерьях, получить благословение на все четыре стороны и право на чародейство заодно. Если не выгорит, что задумал, можно пойти и по этому пути.

– Благодарствую, добрый человек.

Жрец кивнул и спросил вдруг:

– Что тебя гложет, брат мой?

Яр поспешно отвёл взгляд.

– Ничего. Ничего, что мне не по силам, – дерзко прибавил он.

– Ладно, ежли так, – старик покачал седой головой. Не поверил. – Иная ноша легче, когда её с ближним разделишь.

Иную ношу ни с кем не разделить. Не желая больше ничего говорить, Яр прибавил несколько монет к горке подношений и вышел из храма. Сокола на дворе уже не было; наверное, пустился в путь по окрестностям в поисках неживых. Солнце стояло ещё высоко. Чтобы не терять зря времени, Яр забрался в верхние слободы – как водится, оружейные и златокузнечные – и неторопливо пошёл вдоль крепостных валов, изучая всё, до чего дотягивался взгляд. Стражи на стенах много, а ночью станет ещё больше. Что внутри стен, никак не разглядеть. Может, похоже на прежний Белогород, а может, выстроено по-новому. Соображать придётся на месте, и очень быстро.

Приметив, куда расходятся с торга купцы, Яр выбрал постоялый двор поскромнее и заплатил за ночлег в отдельной каморке. Витавшие в нижнем зале кухонные запахи так и манили выложить хозяину последние деньги и потребовать ужин. В припасах, однако, оставались ещё купленные в дороге лепёшки. Отогнав соблазн, Яр ссыпал в карман оставшиеся монеты и вслед за расторопной служанкой прошёл в купленную на ночь комнатушку. Щебеча без умолку, девка выволокла из резного ларя набитый соломой тюфяк, расстелила льняные простыни, видавшие виды, но вроде бы чистые. В тесном закутке запахло пижмой и полынью.

– А ежли добрый господин на денежку не поскупится, – служанка лукаво улыбнулась, призывно огладила себя по бокам, – так я и засовчик сама задвину…

Яр поморщился. Будь она даже и хороша, оставшиеся медяки могут послужить полезнее.

– Ступай.

Девка ничуть не расстроилась – хихикнула и выскочила за дверь. Яр нашёл неплотно сидящую половицу, упрятал под неё поклажу и прикрыл чарами на всякий случай. Сквозь крохотное оконце струился закатный свет; долгий летний день подходил к концу. Снаружи, утихая к вечеру, гомонил стольный город. Отсюда не слыхать рокота речных вод, зато с берега доносятся чаячьи крики, с которыми мешаются людские голоса, тележный скрип и шум шагов по высушенным жарой улицам. Дожидаясь темноты, Яр улёгся на тощую перину. Если глядеть только на потолочные балки и не прислушиваться к чуждым звукам, можно вообразить, что он вновь в сестрином доме. Что долгие дни дороги – всего лишь мимолётный сон, а на деле не было ни бегства, ни драки с Малом, ни Вельгоровой ночки. Что было бы, пойди с ним Зорица от летних огней?.. Яр до боли закусил губу, прогоняя призрак несбывшегося. Может быть, Забава и права насчёт великой судьбы, но, должно, в судьбе этой не найдётся места простому счастью.

Ночь упала на город как-то вдруг, разом накрыла его полотнищем темноты. Яр дождался, пока прокричат первые петухи, и, стараясь не скрипеть половицами, подошёл к окну. Из его каморки виднелась часть пыльного двора, тесно застроенного кособокими сараюшками. В кривых проулках ни души. Всё тихо, только слышится из-за внешнего частокола далёкий тоскливый вой. Плакальщики. Полночь уже миновала, сила их вот-вот пойдёт на убыль, и, может быть, отправившийся в странствие храмовый сокол сумеет сжечь пару тварей. Яр досадливо тряхнул головой. Не его забота. Ему другое сделать нужно.

Приметив закуток между поленницей и баней, он с безупречной точностью шагнул сквозь чары. Наставница бы оценила. А может, назвала бы идиотом. Ей не понять. Яр без труда перемахнул через невысокий забор и, держась теней, торопливо двинулся вверх по тесной улочке. Призрачная громада крепостного вала высилась впереди, не позволяла сбиться с пути. На дозорных башнях горели огни. Рыжеватые сгустки света неторопливо плыли над зубцами; ночная стража, готовая оборонять детинец от живых и неживых. Внизу, у ворот, под ярко пылающими факелами – воины в кольчугах, с рогатинами в полтора человеческих роста. Хорошо берегут князя.

Не покидая укрытого тенями проулка, Яр пригляделся к ближайшей башне. Ему ещё не доводилось учитывать при пространственном прыжке такой большой перепад высот. Но ведь это то же самое расстояние, только поставленное на дыбы… Чувствуя, как закипает в крови шальной задор, Яр вперил взгляд в высокий шпиль над крутыми скатами крыши – а в следующий миг обхватил его руками. Ветер хлестнул в лицо, выбивая из груди дыхание. Обжёг изнутри пьянящий восторг: получилось! Здесь до него не дотянется огненный свет факелов – разве что в бледном лунном сиянии стража его заметит, если кому-нибудь взбредёт в голову посмотреть вверх.

Вышний город отсюда – как на ладони. Белокаменные палаты теснятся вокруг мощёных булыжником площадей; среди покатых крыш – одна восьмискатная, окружённая ещё восьмью узкими башенками. Храм. Туда идти незачем. Богато изукрашенные дома – один другого величавее; не понять, какие принадлежат воеводам и вельможам, а какой – самому князю. В окнах одного из каменных дворцов Яр заметил приглушённый свет. Там не спят среди глубокой ночи; там, может быть, говорят о чём-нибудь важном. Ещё один шаг, снова безошибочный. Под ногами – узкий карниз, совсем рядом – полукруглый оконный проём, забранный драгоценной прозрачной слюдой. Внизу, у украшенного пузатыми колоннами крыльца, двое стражей. Яр неслышно перевёл дух. Соваться сюда без подготовки было глупо. Опрометчиво. Ещё не поздно прямо отсюда прыгнуть обратно в укромную комнатушку на постоялом дворе и обмозговать всё как следует…

Скребнула о камень деревянная рама. Яр вжался спиной в холодную стену, ни жив ни мёртв. Один из стражников беспокойно пошевелился, но, должно, не различил чужака, неподвижно застывшего на грани теней и зыбкого света. Человек же, выглянувший в открытое окно, не собирался вертеть головой по сторонам. Он подставил немолодое лицо ночной прохладе, сощурился на низкие тусклые звёзды и сказал негромко:

– С реки холодом тянет. Лекари скажут – уморить тебя хочу.

– Пусть их. Так хоть свежего духу прибудет, – отозвался из комнаты другой голос, хрипловатый и надтреснутый. – Да и что те лекари? Кто их знает, из чьей мошны берут… Нет, побратим, не верю я лекарям.

Вычерченный свечным светом профиль обратился внутрь комнаты. Яр различил суровое обветренное лицо, светлые глаза и белёсый шрам от уха до подбородка.

– В былые-то времена, княже, не надо было никаких лекарей.

Яр затаил дыхание. Слова эти были о том же, о чём сам он хотел говорить со старым князем. Неужто и без него всё повернёт к лучшему?

– Сам знаю, – глухо отвечал Горислав. – Да теперь где ж найдёшь? Владыки всех повывели от моря до моря.

На несколько мгновений повисло молчание. Князь дышал тяжело и хрипло, его побратим в сомнениях кривил губы. Что будет, если прямо сейчас выступить из тени? Дадут сказать хоть слово или сразу кликнут стражу?

– Может, оно и хорошо, что повывели, – сумрачно проговорил Горислав. – Сам видал, что в Летице было.

– Видал, – слово упало тяжело, словно топор на плаху. – Да нам ли их не понять? За свою землю стояли, за вольное житьё…

– Так кабы сами стояли! А то своею силой простой люд гнали под стрелы… Нет, братец, поделом вышло. Лучше уж вовсе без них, чем…

Князь надсадно закашлялся. Яр не шелохнулся. Этот человек, ни разу в жизни его не видав, за глаза желал ему смерти. Драган учил жалеть людей, какими бы те ни были. Драган погиб в войну, и никто не пожелал его защитить. Каменный холод призрачно-белых стен растекался по спине, глубоко проникал под покрытую испариной кожу.

– Я знал когда-то… – начал князев побратим, смолк отчего-то, но нашёл смелость продолжить: – Знал того, кого благословил Стридар. В нём не было зла.

Горислав натужно рассмеялся.

– Ни в ком нет зла, брат мой названный. Сколько я людей повидал – не знал ни одного, у кого была бы злая душа. Да только страшного лесного зверя мы встречаем рогатиной, пусть и желал бы он только лишь порезвиться на опушке.

– Да разве можно человека со зверем равнять?

– А человек ли тот, кому над людьми дана такая власть? – князь тяжко, хрипло вздохнул. – Полно, братец. Вздумай я всё повернуть вспять, не дадут ни владыки, ни мои воеводы. Нынче Ильгода такая, что тронь – развалится. Поди сюда, сослужи службу… Уж не так, как на поле брани: не щитом заслонить прошу от супостата, а слова мои записать твёрдою рукою…

Тяжёлые неторопливые шаги. Тихое щёлканье – верно, князев побратим чинил перо. Завозилась внизу стража – и тут же успокоилась. Что теперь делать? Упрямо ждать, когда уйдёт княжий побратим, или убираться восвояси, пока не заметили? А если ждать – то чего ради? Тщательно заготовленные слова казались теперь пустыми и глупыми, как детский лепет.

– Пусть подати с Хигреды уполовинят и дадут Зейку, чего он просил, – повелел Горислав. Отчётливо послышался скрип пера. – Скажи – из сердечной моей благодарности за верную службу. Ежли Зейко от нас отложится, так совсем беда. У него золотоносные горы и старые брайские пристани…

Горислав говорил о своенравных воеводах: наказывал, кого умилостивить, кого прищучить, кого казнить при всём честном народе. Не хозяин он им. В своих землях каждый – сам себе владыка. Старик слаб и разбит грудной болезнью; он уступил на поле боя свирепым степнякам, он едва держит ослабшие вожжи. Прикажи ему Яр хоть вернуть всё как было, хоть достать луну с неба – итог будет один. А ведь снизу, с городских улиц, князь ильгодский казался едва ли не всемогущим… На том, видать, и держится его шаткая власть. На зыбком мороке минувшей славы.

– И Хавраду скажи, чтоб отрядил послов к Агирлану, будь он неладен, – выплюнул Горислав. – Пусть думает, что у нас тут тишь да гладь. Лишь бы не ходил сюда свои порядки наводить, пёс шелудивый…

– Гляди, услышит.

– А что ж, разве он не знает, как мы тут его честим? Сколько языком ни мели, ничего мы против него не сделаем. Покуда оно так, говорить я могу, что вздумается – слова те мало стоят…

Довольно. Яр прикрыл глаза, сосредоточиваясь на знакомой каморке. Впустую все его наивные старания. Если бы достаточно было всего лишь наложить на старика-князя чары внушения, это давно уже сделал бы кто-нибудь другой. Отчего прежде такая простая мысль не приходила в голову? По праву наставница попрекала Яра глупостью. Что он такое против сурового неписанного закона, управляющего целыми народами? Ведь имя тому закону – не Горислав и даже не Агирлан. Может, боги. Но разве боги бы допустили?

Всю ночь Яр провёл без сна, пытаясь вернуть к порядку встрёпанные мысли. Не шли из головы князевы слова. За что равнять волхвов не с людьми, но с дикими зверями? Много ли дурного видели ильгодчане от того же Драгана? Может, в этой Летице кто и пошёл против собственных клятв – Яр не знал, что там было; но вина за это лишь на тех, кто преступил запреты. Отчаявшись уснуть, он наугад достал из рюкзака одну из принесённых книг, но читать тоже не выходило. Медленно скользили мимо взгляда мелко набранные строчки. Натащил с собой трудов о том, как работают законы природы, а надо было совсем другие. О человеческих душах, об истории чужого мира, о том, как живут огромные людские сборища…

За окном светлело. Город по-прежнему безмятежно дремал. Должно, Ярова наглая выходка так и осталась незамеченной, будто сам он был призраком, не принадлежащим миру живых. За ночь так и не надумалось ничего лучше, чем попробовать набиться в подмастерья к кому-нибудь из храмовых. Уж с нежитью-то бороться – с любой стороны доброе дело… Насилу дождавшись рассвета, Яр собрал пожитки и покинул своё уединённое убежище. Больше на постоялые дворы денег нет. Следующая ночёвка будет или в тесной клетушке при храме, или под открытым небом. Впрочем, ему ли привыкать?

Храмов в гориславских посадах понастроили много, чуть ли не на каждую слободку. Где-то у сокола вдосталь было подручных, где-то сам охотник за нежитью едва надел знак на шею; дважды Яру отказали, не сказав, почему. Может, из-за нездешнего говора, а может, и впрямь что-то в нём пугало осторожных ильгодчан. Не прогнал его только хмурый жилистый сокол в годах, с длинной седоватой косой и бронзовой кожей, обильно изрезанной плохо зажившими шрамами. Этот выслушал, скрестив на груди руки и сведя к переносице выгоревшие на солнце брови, а потом процедил краем рта:

– Ну, покажи, чего можешь.

Старательно разыгрывая из себя неумёху, Яр зажёг в ладонях огонь – обыкновенный, подвластный даже самым бестолковым магам. Уставился на сокола горделиво, будто сотворил невесть какое чудо. Так ведь должен вести себя деревенский неуч, в счастливый час обнаруживший на себе божье благословение? Храмовый задумчиво поглядел на представление и медленно, словно нехотя, кивнул.

– Годится. Смотри мне только: будешь дурить – выгоню взашей, не пожалею.

– Не буду, – пообещал Яр скорее себе, чем ему. Пора бы уже и поумнеть.

Сокол повернул голову, криво сидящую на короткой бычьей шее, и гаркнул куда-то в сторону приземистых построек, теснившихся близ восьмиугольной храмовой башни:

– Дранок! А ну поди сюда!

Откуда-то из-за бревенчатых сараев торопливо выскочил долговязый паренёк парой лет старше Яра. Его льняные волосы, едва прикрывавшие непомерно большие уши, топорщились, будто видавшая виды щётка, а на щеках виднелись следы порезов. Интересные дела. Чем это он навлёк на себя бесчестье?

– Вот, гляди, товарищ тебе будет, – небрежно бросил сокол подмастерью и обратился к Яру: – То вот Стоян, только я его Дранком зову, потому как от позорного столба его вызволил, когда уж обкорнать успели. Мне имя Влас, я тут по южной округе всякую нечисть в узде держу. Работа грязная, – он испытующе воззрился на новобранца, словно ожидал, что тот сбежит сей же час. – А правило одно у меня: не отнимать жизнь человеческую. Боги не велят. Больше ничего не блюду.

Оно и видно. Короткий широкий меч у пояса, разбойничья морда – если б не золотой знак на груди, не поймёшь, что храмовый. И подмастерьев, видно, не бережёт, раз так легко взял к себе пришлого. Яр усмехнулся, без страха глядя в исчерченное рубцами лицо.

– У меня правил побольше, – сказал он негромко. Парнишка по кличке Дранок зыркнул на него испуганно; видать, Влас не любит, когда ему отвечают. – Неживых не боюсь, а на человека руку не подниму.

Сокол насмешливо скривил рот.

– То поглядим ещё.

Нечего тут глядеть. С этим головорезом они нравами не сойдутся, как пить дать. Не беда; получить бы право зваться вольным соколом, а потом можно и уйти – поминай как звали. Хоть так будет польза от волшебного ремесла.

А иначе и думать страшно.

XXI. Зёрна и плевелы

– Александр Михайлович, проходите, – секретарша лучезарно улыбнулась и приглашающе указала на двери начальственного кабинета. – Ваше время – до тринадцати тридцати.

– Вот спасибо, – проворчал в ответ Верховский. Можно подумать, это не Терехов его к себе высвистал, а он сам пришёл набиваться в посетители.

Над столом секретарши, прилепленная скотчем к стене, висела идиотская гирлянда из мишуры, напоминавшая крашенный в серебро потрёпанный туалетный ёршик. Начальство, чтоб его леший побрал и в чащу унёс, никак не наработается перед праздниками. Верховский небрежно постучал в дверь костяшками пальцев и тут же потянул на себя тяжёлую створку. Главный безопасник наверняка намерен показательно его вышвырнуть за профнепригодность; раз так, можно и не проявлять любезности больше, чем прописано в служебных регламентах.

Терехов поднял на подчинённого тяжёлый взгляд и внимательно выслушал протокольное приветствие. Помолчал, затем кивнул и велел садиться. Стул был деревянный, нарочито неудобный – видимо, чтобы посетители не злоупотребляли временем хозяина кабинета. Верховский чиркнул взглядом по разложенным перед Тереховым бумагам. Приказа об увольнении среди них не увидел, зато прямо перед начальственным носом покоилась служебная записка за подписью Ерёменко. Не надо быть гением, чтобы догадаться, зачем она здесь.

– Мне передали ваш проект нововведений, – с едва уловимой насмешкой сообщил Терехов, откидываясь в кожаном кресле. – Похвально, что вы нашли силы заняться им так скоро после случившегося.

– Пока свежи впечатления, – вежливо огрызнулся Верховский. Если начальник вознамерился его стыдить, это начинание гиблое: сильнее, чем от себя самого, всё равно ни от кого не достанется.

– Безусловно, – рассеянно протянул Терехов, шелестя бумагами. – Напомните, сколько лет вы у нас работаете?

«У нас»… По чести-то говоря, Верховского принимал в магбезопасность ещё другой начальник. Но теперь Терехов здесь хозяин, и забывать об этом не следует.

– В Управе лет семь, – бесстрастно отчитался Верховский, – в безопасности – пять. До того работал в надзоре.

Терехов задумчиво кивнул.

– Что вы успели понять о нашей организации за такой солидный срок?

Что это местами тот ещё гадюшник. Вопрос – очевидно, с подвохом – поставил Верховского в тупик. Что желает услышать господин начальник магбезопасности – или, наоборот, не желает?

– Здесь… непросто, – осторожно сказал Верховский, сообразив, что пауза начинает нехорошо затягиваться. – В основном из-за нашего подпольного существования. Если бы мы могли действовать открыто…

– Это всё понятно, – перебил его Терехов. – А что насчёт квалификации ваших коллег?

Верховский озадачено замолк. О квалификации коллег он был невысокого мнения, как и о своей собственной – после того, как совершенно по-идиотски попался в лапы к Феликсу. Но, леший побери, не излагать же это прямо в глаза высшему начальству!

– Ясно, – не дождавшись ответа, Терехов усмехнулся краем рта. – Я думаю примерно так же. Ваши предложения – безусловно, здравые по своей сути – вдребезги разбиваются об этот печальный момент, Александр Михайлович.

Верховский счёл за благо продолжить хранить молчание. Начальник неспешно перевернул несколько машинописных страниц, набранных старательной Сиреной. Поля пестрели многочисленными карандашными пометками.

– Управа – это сборище неудачников, уважаемый коллега, – без стеснения заявил Терехов, пристально глядя подчинённому в лицо. – За те деньги, какие мы можем предложить, надо рассчитывать только на сброд, неспособный найти на нашем диком поле более доходное занятие. Или, в некоторых случаях, на жертв собственных убеждений, готовых впахивать за копейки на благо сообщества, – начальник оценивающе сощурился, словно решал, куда по такой классификации отнести Верховского. – Но первых, безусловно, большинство. И кто же из них, по-вашему, способен, например, – он на миг заглянул в бумаги, сверяясь с текстом, – организовать персональную связку сигнальных чар между сотрудниками по принципу «каждый с каждым»?

И снова нечего сказать. Терехов, черти бы его взяли, прав. Если среди командного состава ещё наскребётся десяток магов хотя бы шестой категории, то рядовые и впрямь не блещут талантами. Да и одной лишь категории мало; не зависящие от расстояния, не сбоящие, не слишком быстро ослабевающие чары надо ещё уметь соорудить…

– Или вот, – продолжил Терехов, перевернув лист, – о металлических защитных оберегах. Как думаете, сколько людей в этом здании знают о явлении магического резонанса и способны воспользоваться им на практике? Вы сами, кстати говоря, пробовали когда-нибудь?

– Пробовал, – нехотя процедил Верховский. Усиливать слабенькие магические токи при помощи металла учила его лично Лидия; положа руку на сердце, получалось не слишком хорошо. Пункт о резонансе вообще-то шёл последним в списке преимуществ базовых защитных артефактов, которые всё равно делают из серебра или нержавеющей стали. – Это всего лишь дополнительная возможность. Я имел в виду…

– Я знаю, что вы имели в виду, – отрезал Терехов, брезгливо листая записку. – Идея с поиском провальная изначально. Чтобы это работало, нам надо тут держать отдельный склад с личными вещами оперативников и периодически его обновлять. Или отобрать у научников целую лабораторию под хранение проб крови, если иметь в виду что-то долговечнее тряпочек. Не говоря уж о том, что это магическое упражнение подпадает под четвёртую категорию…

– Ну и как, по-вашему, мы должны ловить нелегалов? – не выдержал Верховский. Терехов прекратил терзать исчерканные страницы и с вежливым интересом воззрился на подчинённого. – Если мы ни на что не годимся, а эти, – он сдержал рвущийся сквозь зубы непечатный эпитет, – используют высокоуровневую магию направо и налево?

Настал черёд Терехова отмалчиваться. Он продолжал сверлить подчинённого холодным взглядом, мысленно, должно быть, подбирая статью для увольнения. Ну и леший с ним, пусть хоть прямо сейчас за шкирку в окно выкинет!

– Я уже пару раз оказывался на больничной койке, – бросил Верховский, нахально глядя в глаза начальнику. – Знаете, почему? Из-за вот этого всего. Идиотизма личного и управленческого, – зло выплюнул он, отбросив туманные формулировки. – Наша техника безопасности по нежити написана полвека назад. Нашими методами сильного нелегала не то что поймать – выследить невозможно! И чуть что, так носом тычут в седьмую статью. Делать-то с этим будем что-нибудь? Или так и станем надеяться на... жертв собственных убеждений?

Начальник скрестил руки на могучей груди. А ведь этот может и за шкирку, и в окно, и даже без применения магии… Тем более что речи наглого офицера ему очевидно не по душе.

– Давайте-ка я вам напомню, что нелегалы – дело контроля, – вкрадчиво произнёс Терехов. – Ваше приключение – досадная случайность, а не стандарты нашей работы.

– Контроль привлекает нас к операциям.

– Безусловно. И занимается любым обеспечением таких дел, от материального до информационного, – с нажимом произнёс начальник. – Что касается остального…

Его прервал требовательный стук в дверь. Терехов едва успел сменить недовольную мину на более-менее приветливую: посетитель не пожелал смиренно ждать в приёмной. Верховскому прежде не приходилось сталкиваться с этим человеком, и, судя по всему, так и полагалось: слишком уж элегантным выглядел строгий тёмно-серый костюм визитёра. Впрочем, породистое умное лицо, чересчур молодое для проглядывавшей на висках серебристой седины, казалось смутно знакомым. Уделяй Верховский больше внимания управской прессе, наверняка вспомнил бы имя щёголя.

– Валентин Николаевич, прошу прощения за вторжение, – произнёс посетитель хорошо поставленным голосом, явно привычным к ораторскому труду. Верховского он едва удостоил символическим кивком. – Мне нужно полчаса вашего внимания. Могу рассчитывать?

– Разумеется, Кирилл Александрович, – Терехов учтиво склонил голову и, зыркнув в сторону подчинённого, прибавил: – Старший лейтенант Верховский, вы свободны.

Свободны так свободны. Важная управская птица метнула в сторону старшего лейтенанта Верховского быстрый взгляд и тут же потеряла к нему интерес. Вот и славно, и так от бесед с высоким начальством с души воротит. Секретарша в приёмной, подперев кулаком щёку, сердито листала расписание поездов; собралась куда-то на новогодние праздники, нимало не задумываясь, что одновременно с ней намылились вон из города несметные полчища столичных жителей, загодя раскупившие все билеты. Сами собой вспомнились слова Терехова о неудачниках. С этой барышней всё понятно, а вот к какому сорту сотрудников господин начальник отдела причисляет себя? Пламенным энтузиастом-то его не назовёшь. Мрачно усмехнувшись себе под нос, Верховский отправился нести вахту на своё рабочее место.

Встретил его там взбудораженный Ерёменко, которому не нравилось заканчивать год неприятной суетой. Ещё бы: бестолковый подчинённый попался в лапы мощного нелегала, которого прохлопал доблестный магконтроль, а значит, у руководства настроение отнюдь не праздничное, что может плохо сказаться на премиях.

– Саня, – сумрачно начал майор, тиская в ладонях свёрнутые в толстую трубку бумаги, – тут такое дело… Раз уж у тебя расписание смен поползло из-за… ну…

– Из-за моей собственной дурости, – любезно подсказал Верховский. – Чего надо, Дим?

– В общем, смена тридцать первого – твоя, – твёрдо заявил Ерёменко, хмуря куцые брови.

– Ладно, – Верховский равнодушно пожал плечами. Вот уж великая печаль… Какая разница, где слушать грохот салютов за окном?

– Вот и хорошо, – с видимым облегчением выдохнул Ерёменко. – Ты как сам-то, оклемался?

– Чего мне будет? – проворчал Верховский, усаживаясь за стол. По правде говоря, серьёзной физкультуры он бы сейчас не выдержал, но сегодня в отделе было тихо, словно вся мелкая преступная сволочь закопалась в сугробы или повесилась на ёлочной мишуре.

– Вот и славно, – рассеянно пробормотал майор, блуждая взглядом по образцово-чистому рабочему столу. – Слушай, займись кой-какой работёнкой, а? Я тебе в почту пришлю список могилок… Ну, которые наш маньяк потревожил. Выпиши мне оттуда всех наших. Может, дотумкаем, кого он так хотел повидать-то…

– Понял, – буркнул Верховский. Что ж, от беготни его отлучили на неопределённый срок: то ли от большой заботы, то ли в наказание. Теперь занимают всякой ерундой, чтоб совсем уж никчёмным себя не чувствовал. – Дим… Что тебе Терехов сказал, когда ты ему отнёс мою писанину?

Ерёменко честно задумался, припоминая.

– Вроде бы что инициатива наказуема. А в чём дело?

– Ни в чём.

Давая понять, что точить лясы больше не намерен, Верховский отвернулся к монитору. Сидеть с чужой группой было паршиво: он не очень хорошо знал этих ребят, не участвовал в их праздной болтовне и не особо ею интересовался, но голоса то и дело отвлекали от работы. В почте обнаружился внушительный список имён – не меньше трёх десятков. Опасная штука эта некромантия: почти все вложения сил – за чужой счёт, а значит, можно нашлёпать целую армию мертвяков и не слишком утомиться. Копать, опять же, могут уже готовые ходячие трупы… Прилежно исполняя указания начальника, Верховский принялся шерстить базу данных. Попадалось на удивление много совпадений; на нескольких досье вдобавок стоял невзрачный значок запрета на выезд из страны – судя по всему, из-за места работы, одного на них всех. Целый институт, что ли, похоронен на треклятом кладбище?..

– Как раньше без присяги жили? – ворчливо разглагольствовал кто-то из скучающих оперативников. – Так хоть рявкнул – и всё, стоит как миленький, никуда не рыпается…

Сам дед угодил-таки к психиатрам, где его и расспросили как следует. Верховский видел стенограмму: ни слова ни о каких исследователях, только несколько машинописных страниц бреда о слугах зла, прокравшихся во власть и занятых изничтожением загнанных в ловушку одарённых. Вряд ли поехавший чердаком старик копал неизбирательно – слишком уж точно попадал. Была у него какая-то цель. Между прочим, у всех найденных в базе невыездных приблизительно одинаковые годы смерти…

– …Могли и приложить канделябром за такие дела. Или на костре сжечь, как чучело на масленицу. Тут хочешь не хочешь, а сам будешь тихо сидеть, чтоб только про тебя не вспомнили.

– Ну понятно, а потом? После революции?

– Леший его знает. Решили, наверное, что не осилят сразу одарённых к людям выпустить. Но хотя бы законы для нас придумали…

Очередной файл вовсе отказался открываться. С ним всё было в порядке – просто не хватало доступа вне помещений спецархива. Рябов Василий Алексеевич, безусловно, принадлежал к сообществу, но кто-то счёл, что читать про него можно только людям с допуском. На его учётной записи тоже красовалась метка невыездного. Наверняка и работал там же, в этом – как его? – институте фундаментальных исследований… Помедлив, Верховский выписал себе это имя. Досье просто так не закрывают. Может быть, этот мертвец был для некроманта самым важным. Может быть, он станет самым важным для следователей.

– А я слышал, что хотели и выпустить. Типа, чего ресурсы простаивают просто так – надо к делу приспособить, а не прятать по углам.

– Да ну, хрень какая-то. Ты прикинь, как бы минусы офигели!

– Ха! Мы ж сами чуть не вылезли потом, когда бардак был. Кой-кто вон даже в телеке мелькал, бабло делал. Если б вовремя не спохватились с этими присягами…

Двадцать пять одарённых, из них четырнадцать – бывшие научники разного калибра, из них один – Василий Рябов – засекречен от всех, кроме безопасников… и контролёров. А им много бы сказали эти имена? Это ведь их отдел выбирает, чьи досье закрыть грифом от всеобщего доступа. Верховский заглянул вдобавок в досье самого́ чёрного копателя и удовлетворённо усмехнулся: так и есть, кладбищенский сумасброд вёл бухгалтерию в институте фундаментальных исследований до самого его закрытия. Выходит, переживал за бывших коллег. Винил в их гибели кого-то из управских вояк?

«Они должны жить, не вы…»

Феликс относился к служителям порядка примерно так же.

– Я бы на этих всех борцов за права посмотрел, если б их выпнуть куда-нибудь в тёмный переулок, к нелегалам, поболтать про свободу. Забыли уже, небось, как боялись ночью из дому выйти.

– Ага. Какой-нибудь псих без присяги уже бы поубивал тут всех, а так – приходится из себя приличного человека строить…

Феликс вряд ли как-то связан с этим институтом: во-первых, слишком молод, а во-вторых – не может из учёного получиться такой отъявленный головорез. Но он не понаслышке знает про пытки парализующими чарами. И незадачливый некромант, похоже, тоже знает. Он уже разок побывал в здешних застенках: давал показания насчёт деятельности своего института. Точнее, не очень хотел давать… Верховский поморщился: воспоминание пробудило в мышцах призрак задремавшей боли. Денёк посидишь в магических путах – и уверуешь во что угодно, хоть в слуг дьявола, хоть в воскрешение из могилы, хоть в право одного конкретного нелегала на вечное забвение. Разве это правосудие? Разве это та самая пусть не идеальная, но всё же светлая сторона, к которой Верховский мнил себя принадлежащим?

Поговорить бы с Феликсом. На свежую голову, чтобы больной разум не застилала пелена гнева. Только откуда ж теперь гада выколупывать? Он прячется годами, опыта в этом деле ему не занимать…

Но и Ноготь тоже не лыком шит.

Придвинув к себе чистый лист бумаги, Верховский принялся соображать.

***

Лидия решила было избегать общества хотя бы до праздников, но данное самой себе слово быстро нарушила. Знакомцы, дальние и ближние, полезные и не очень, в канун нового года норовили вспомнить о её существовании и непременно выразить почтение, звонком ли, приглашением на какое-нибудь сборище или даже попыткой набиться в гости. Свешникова выбрала несколько встреч, чтобы получить веский предлог не ходить на остальные. В результате скулы до сих пор сводило от фальшивой улыбки, не покидавшей её лицо три вечера кряду. На четвёртый день сдалась, послала всё к лешему и заперлась дома, выключив телефоны. Уединения всё равно не вышло: в три пополудни Лидия ожидала визитёра, отказать которому в беседе не позволила совесть. И любопытство. Но совесть – в первую очередь.

Бывший практикант Серёжа, а ныне старший научный сотрудник Сергей Романович Наумов, памятуя о нелюбви прежней начальницы к проявлениям безалаберности, нажал на кнопку звонка ровно в назначенное время. Должно быть, перед этим полчаса пасся в подъезде из страха опоздать. Ему, к счастью, хватило ума явиться без цветов, зато с коробочкой неплохих конфет, уместной и ни к чему не обязывающей. Лидия благосклонно улыбнулась, принимая подношение вместе с многословными приветствиями.

– Я надеюсь, вы успешно завершили своё образование? – строго спросила она, препоручая коробку заботам Прохора. – Что у вас с защитой кандидатской?

– А… – Наумов трогательно смутился и преувеличенно прилежно завозился с ботинками. – Вообще-то я как раз хотел… Если вы сможете… То есть, если вы согласитесь…

– Ваша судьба в науке зависит от нашего разговора, – весело подытожила Свешникова и приглашающе указала на раскрытую дверь гостиной. – Проходите, молодой человек, расскажете о своих мытарствах. Вы чего-то добились в исследованиях структуры фона?

– Чего-то добился, – бодро отрапортовал Сергей, устраиваясь в кресле. Не глядя ухватил с предложенного Прохором подноса чашку чая, залпом выпил и отставил на стол. – Полного опровержения гипотезы. Не прослеживается в фоне никакой индукции.

– Это хороший результат, – похвалила Лидия. Скрестив на груди руки, она встала у книжного шкафа – на случай, если вдруг понадобится доставать фолианты. – Можете выдвинуть тезис об инертности чар и защищаться в этом направлении. Игорь Константинович такое одобрит.

Наумов мгновенно сник – не то чтоб до глубокой печали, но задора у него поубавилось.

– А Игорь Константинович уволился, – с почтительной скорбью поведал он. – Вот пару месяцев как. Теперь Дубинский всем заведует.

Лидия позволила себе удивлённо изогнуть брови. Вот как. Специалиста по спусканию финансирования в чёрную дыру сменил ценитель спокойствия, переходящего в застой. Помнится, этот Дубинский не столько учёный, сколько администратор; когда-то в его ведении находился один из секретных управских институтов. Мешать Наумову защищаться новое руководство, конечно, не станет, но и помощи от негоне дождёшься. Понятно, почему парень кинулся к бывшей начальнице.

– Не поделитесь ли подробностями? – осторожно попросила Лидия. Не то чтоб ей было не плевать на Чернова; скорее, любопытно, какая буря сковырнула его с удобного кресла.

– Да «Зеркало», – Сергей горько вздохнул. Похоже, впрямь близко к сердцу воспринял кончину черновской карьеры. – Ещё весной началось. Они как с цепи сорвались. И наука-то у нас развалена, и отстаём по всем статьям, и занимаемся леший знает чем… Обвинили нас, что мы деньги воруем, – в честных глазах парня сверкнул праведный гнев. – А нам и воровать-то нечего! Пробирки – и те сами покупаем…

Пожалуй, не стоит это комментировать. Мальчику ещё рано разочаровываться в мире. Пусть думает, что заморские артефактные часики ценой в автомобиль Игорь Константинович приобрёл на семейные накопления. Но с чего так осмелело «Зеркало»? Неужели у господина Потапова появился влиятельный покровитель? То есть ещё более влиятельный, чем Авилов, прежде крепко державший в кулаке всю Управу…

– Печальная история, – рассеянно проронила Лидия, глядя мимо гостя. – Но давайте ближе к теме. Вы хотите грамотно выстроить аргументацию к невозможности влияния чар друг на друга?

– Я хочу двигаться немного в другую сторону, – Наумов заметно оживился, разом позабыв про Чернова и его незавидную участь. Ещё в бытность практикантом научные изыскания значили для него на порядок больше, чем житейские дела. – Пока возился с индукцией, как-то незаметно залез в тематику носителей чар… Ну, знаете, в большей степени для колдовства, конечно, но и для магии это ограниченно применимо.

– Можете не продолжать. На этом поле кто только не оттоптался, – Лидия пренебрежительно поморщилась. – Молекулярные решётки, металлические решётки… Всё, что могли, здесь уже придумали, а чего не придумали – для того пока мозгов не хватает у человечества в целом.

– Нет-нет, я не про это, – поспешно заверил бывшую начальницу Наумов. Лидия вопросительно изогнула бровь. – Меня интересуют агрегатные состояния.

– Хотите попробовать зачаровать ртуть или расплавленную сталь? Эксперимент ради эксперимента?

Сергей натянуто рассмеялся.

– Нет, конечно, что вы! Я больше про разные легендарные субстанции… Знаете, живая и мёртвая вода…

– Как только у учёных кончаются идеи, они неизменно лезут в сказки за вдохновением, – фыркнула Лидия. – Что вы рассчитываете обнаружить, Сергей?

– Способ наводить устойчивые чары на жидкие и газообразные носители, – уверенно заявил Наумов. – Это уж точно не эксперимент ради эксперимента! Представьте, что бы значило для медицины такое открытие?

– Вас опровергнет первый же оппонент, читавший хоть что-нибудь о связи физических и магических свойств материалов, – жёстко прервала его Лидия. – В жидкой и газообразной среде чары долго не живут. Любые. Вам как колдуну должно быть известно, что даже в зельях чары наводятся на твёрдые компоненты, а не на готовую суспензию.

– И всё же, – Сергей упрямо сдвинул брови. – Никто ведь не экспериментировал с фазовыми переходами. Я не видел публикаций о свойствах, например, размороженного льда, подвергнутого колдовскому воздействию… Может быть, живая вода – это всего лишь лёд, на который наложены витальные чары?

Лидия слегка напряглась. О магии, связанной с жизнью и нежизнью, она старалась не распространяться вне круга знакомых волхвов.

– Вам не даёт покоя именно эта легенда? – осторожно уточнила Свешникова.

– Да, если честно, – Наумов обжёг её взглядом, пылающим исследовательским рвением. – Хочется позаимствовать у нежити секрет регенерации и долгожительства.

– Это невозможно в полной мере, – тщательно подбирая слова, ответила Лидия. – Мы всё же живые.

– Понятно, что по триста лет мы жить не будем, – Сергей красноречиво покосился на возившегося с блюдцами Прохора, – но ведь у магов с холодным спектром тоже всё быстрее заживает. Вот бы ещё научить их применять это осознанно и не только к себе…

Лидия склонила голову к плечу. Как бы отвадить этого энтузиаста от скользких тем?

– Возьму на себя труд вам напомнить, что маги используют для чар свою собственную силу. Ваше начинание упрётся в невозможность заставить организм потратить больше, чем он может себе позволить.

Наумов недовольно вздохнул.

– Раньше маги были сильнее.

Раньше волхвов было больше, только парню незачем об этом знать. Лидия хранила молчание, не желая сдвигать разговор в опасную сторону. Будущий кандидат наук сосредоточенно морщил высокий лоб; должно быть, искал в дальних закоулках мозга какой-нибудь пристойный вопрос. С упрямца станется после этого разговора взяться за эксперименты с удвоенным рвением… Заставить, что ли, забыть, что он вовсе переступал порог квартиры бывшей начальницы?

– Я слышал, – медленно проговорил он, настороженно поглядывая на Лидию из-под насупленных бровей, – что ваш отец занимался этой темой. Витальной магией. Если у вас остались черновики, не могли бы вы…

– Не могла бы, – отрезала Свешникова и, заметив, как перепугалось юное дарование, сбавила тон: – Черновики хранятся в государственных архивах под грифами, я сама не имею к ним доступа. С просьбой такого рода вам лучше обратиться к… к симпатизирующим вам членам Магсовета, – деликатно завершила она. Не стоит давать лишних подсказок.

– А вам он ничего не рассказывал? – отчаянно спросил Сергей, цепляясь за это предположение, как утопающий за соломинку. – Вы же… были его ученицей…

– Нет, молодой человек, он ничего подобного мне не рассказывал, – Лидия утомлённо вздохнула. Такой ложью, как слоем жирной грязи, густо измазана вся её жизнь. Мерзкая субстанция дурно пахнет, но отлично маскирует то, что не следовало держать на виду. – Как вы понимаете, засекреченные исследования – неподходящая тема для сказки на ночь.

– Да, разумеется, – понурно согласился Наумов. – А что-нибудь по теме почитать посоветуете?

– Теорию магии, базовый учебник, – фыркнула Свешникова. – И физику за седьмой класс. Не тратьте силы на пустые мечтания, молодой человек. Займитесь свойствами магфона, фундаментальными теоремами или математическими моделями, пользы будет больше.

– Я… я приму к сведению, – пробормотал Сергей, сконфуженно теребя пуговицу на рубашке. – Но… можно я буду к вам обращаться? Если вдруг… понадобится.

– Разумеется, Серёжа, – Лидия покровительственно улыбнулась будущему светилу теоретической магии, заставив его немного воспрянуть духом. – Я буду делать всё от меня зависящее, чтобы хоть немного рассеять висящую над нами мглу незнания.

Наумов рассыпался в путаных благодарностях. Сохраняя на лице приветливую мину, Лидия почти без труда отгоняла едва ощутимые угрызения совести. Парень полон энтузиазма, парень надеется отодвинуть отечественную науку от края пропасти, может быть, он даже жаждет принести пользу людям.

Он понятия не имеет, насколько беззастенчиво лжёт ему мадам Свешникова.

XXII. Страж неподкупный

– На-ка, – Влас подбросил на ладони короткий нож с широким лезвием и рукоятью вперёд протянул Дранку. – Вон, вишь, на стволе шишка? Ну, кидай, раз увидал.

Белобрысый широко ухмыльнулся и со знанием дела взялся за нож. Яр под взглядом сокола демонстративно отвернулся и принялся возиться с собранным хворостом, укладывая ветки так, чтобы прогорали не слишком быстро. Ему-то всё равно, а спутники имеют все шансы что-нибудь себе отморозить промозглой ночью. Едва видимая отсюда Ивна дышала осенним холодом; на склонах затопленной туманом лощины лежала гулкая тишина. Глухой звук, с которым сталь вонзилась в дерево, отчётливо раздался меж редких чёрных стволов.

– Дурень, – презрительно выплюнул сокол. – Почитай, пяди на три промахнулся. Поди достань.

Дранок фыркнул, как сердитая лошадь, и потопал доставать. И впрямь дурень. Что бы Власу в голову ни взбрело, всё рад исполнить. А взбредало соколу всякое, подчас недоброе.

– Давай ты теперь, приблуда, – велел Влас, обращаясь к Яру. Достаточно меткого прозвища он ещё не придумал, так и перебирал слова в надежде, что какое-нибудь одно приживётся.

– Не хочу, – буркнул Яр, поджигая собранное из веток сооружение. Сырое дерево занималось неохотно, чадило едким дымом. – Ты б Серого из повозки выпряг до утра.

– Дранок, выпряги, – тут же велел Влас. Дранок – кто бы сомневался – покорно потащился возиться с упряжью. – А ты кидай, не то прогоню.

Вот так всегда. Чуть что не так – «прогоню». Яр нехотя взял у него нож, для вида взвесил в руке. От этой соколовой науки с души воротило.

– Не умею и уметь не хочу, – напомнил он, отводя руку для замаха.

– Тот вон тоже не умеет, – ухмыльнулся Влас. Развлечение доставляло ему удовольствие. – Станете кидать, покуда не научитесь. А кто хуже, тот пойдёт к реке за всех портки стирать.

Дранок довольно гоготнул от повозки. Яр не без труда задушил желание магией подправить полёт клинка, чтобы проучить белобрысого. Сокол – прожжённый чёрт, быстро сообразит, что к чему. Нарост на толстом стволе граба, почти лишённого мёртвой листвы, и впрямь походил на шишку: узкий, обведённый чёрными складками коры, в длину не больше ладони. Заклятием-стрелой Яр бы попал, а ножом, само собой, промазал. Лезвие чиркнуло по дереву в полуметре над мишенью и бессильно соскользнуло в ворох прелых листьев.

– Эх ты, – Влас откровенно веселился. – Кто ж так кидает-то? Поди подыми, покажу, как держать надо.

Не обращая внимания на довольного Дранка, Яр сходил за ножом и отдал оружие соколу. Тот цепко взялся за оплетённую кожей рукоять, покрутил во все стороны кулаком, демонстрируя правильный хват. Яр равнодушно наблюдал.

– А ну, берись, – велел Влас. Всучил Яру нож, сердито хмыкнул, схватился сам поверх, поправляя положение пальцев. – Вот так добро. Чуешь, как в руке лежит?

– Ну.

Сокол лукаво сощурился и вдруг взметнул руку к Ярову горлу. Отстраниться Яр сумел, вывернуться из захвата – нет. Зажатый в его собственной ладони нож опасно дрожал рядом с шеей.

– Уже б убил, – выплюнул сокол, ослабляя хватку. – Дурачьё.

Яр смолчал. Под требовательным взглядом сокола ещё раз замахнулся и, вымещая злость, что было сил швырнул треклятый нож. На сей раз клинок глубоко, по самую рукоять, ушёл в дерево. Влас довольно крякнул.

– Вот, теперь получше. Только Дранок-то всё одно ближе попал.

Яр с независимым видом пожал плечами и отправился вызволять нож. Забава продолжалась, пока не стемнело; Дранок, само собой, справлялся лучше, даже попал в конце концов в злосчастную шишку. Вернув соколу оружие, Яр без лишних слов сгрёб скопившееся в повозке грязное тряпьё. На издевательские подначки в свой адрес он уже научился не отвечать.

Речной берег густо зарос рогозом. Туман низко стелился над чёрной водой, неторопливо утекающей вдоль лощины вниз, мимо Гориславля к далёкому морю. Если следовать вдоль реки, рано или поздно путь приведёт в Саборан, столицу самозваных иноземных владык… Только соколу, само собой, туда не надо. У него одна забота – нежить пугать по округе. Сердито вздохнув, Яр высоко закатал штанины – ни к чему лишняя стирка, и так хватает – и, оскальзываясь на иле, по колено вошёл в студёную воду.

Где-то справа тихо плеснуло. Меж пожелтевших стеблей рогоза показался гибкий девичий силуэт. Кокетливо хихикнув, русалка выглянула из зарослей и призывно улыбнулась Яру. На иссиня-бледной обнажённой коже блестели капельки воды.

– Здравствуй, молодой-красивый, – пропела нежить, оглаживая длинную светлую косу. Слабенькие чары едва коснулись разума и тут же бессильно распались. – Зябко мне. Али согреешь?

Яр насмешливо хмыкнул. То-то была бы история, проиграй Дранок устроенное соколом состязание…

– Ты сама не рада будешь.

Миловидное личико сморщилось от обиды. Должно, умерла недавно, ещё не нахваталась русалочьей премудрости у старших подруг.

– Отчего не хочешь? Али я не хороша?

– Лучше всех, – буркнул Яр и потянулся за щёлоком. Подумав, повернулся к русалке: – Хочешь быть полезной? На вот, займись стиркой. Только на совесть, без дураков.

Нежить озадаченно воззрилась на мокрые тряпки, сложенные на мелководье, потом на горшочек с зольным настоем. Она выглядела разочарованной: пришла искать нежной ласки, а ей предлагают полоскать в ледяной воде вонючие соколовы портки.

– Давай-давай, – поторопил Яр и, воровато оглядевшись, на пару мгновений зажёг над ладонью волшебное пламя. – А то решу, что ты тут на живых охотишься…

Русалка испуганно вскинула руки, заслоняясь от нестерпимого жара. Весомый вышел довод, понятный. Неживая нехотя выскользнула из прибрежных зарослей и зашлёпала босыми пятками по воде. Яр вручил ей чью-то скомканную рубаху и выбрался на берег – присматривать, чтобы не халтурила. Попыток его очаровать русалка не оставила, так и норовила соблазнительно извернуться в тусклом лунном свете. Кто другой, может и поддался бы, да только от прелестницы так и веяло холодом. Жалко глупую. Случайно ли утонула или сама сиганула в омут за нечеловеческой русалочьей красотой? Драган говаривал, иные девки так и делают – кто от безнадёги, кто от несчастной любви. Дурные. Кому ж они потом нужны станут, неживые-то…

– Ты бы лучше спряталась на денёк-другой, – посоветовал Яр, принимая работу. – И сородичам своим передай, чтоб не высовывались. Здесь сокол рядом, увидит – разбираться не станет.

Русалка в ужасе прижала ладони к бледным губам. Репутацию среди нежити храмовые чародеи-недоучки заработали однозначную. Проследив, как прелестная утопленница исчезает в зарослях рогоза, Яр аккуратно сложил выстиранные одёжки на берегу и решительно стянул с себя рубашку. Житьё у чистоплотной наставницы приучило его к частому мытью; здесь, понятное дело, так не выходило – в городе вода в цене, а за его пределами слишком рискованно выказывать равнодушие к холоду. Впрочем, терпеть невзгоды в странствиях Яр привык ещё в учениках у Драгана.

Ивна здесь не слишком широко раздавалась в течении. Яр легко доплыл до середины реки, то и дело оглядываясь, чтобы не потерять из виду нужный клочок берега. Частокол из мёртвых рогозин, глубоко вдающийся в реку, едва виднелся сквозь волглую дымку. Ещё немного – и надо будет возвращаться, пока сокол не забеспокоился и не явился за подмастерьем лично. Напоследок Яр нырнул с головой в тёмную воду. Холод сердито обжёг разгорячённую кожу: где-то на глубине били студёные ключи. Из любопытства Яр попробовал достать до дна; не дотянулся – река выела себе глубокое русло в мягком иле. Прибрежные заводи должны бы кишмя кишеть русалками; странно, что он наткнулся только на одну…

Поверхность воды над головой вдруг налилась мертвенным серым светом. Спустя миг слуха коснулся далёкий монотонный вой – не понять, с какой стороны. Яр замер под водой на несколько лишних мгновений. Когда стало темнеть в глазах, рискнул вынырнуть, жадно вдохнул пахнущий ряской воздух. Разлитое над рекой сияние уже таяло в седых клочьях тумана. Вой смолк; Яр едва успел уловить пронёсшееся над лощиной эхо. Голос точно не принадлежал человеку, и доносился он откуда-то от берега – ниже по течению, не слишком далеко. Наплевав на предосторожности, Яр поспешно вызвал в памяти укромную заводь, где оставил выстиранное русалкой тряпьё, и шагнул сквозь чары прямо из воды. Не хотелось лезть в драку леший пойми с кем в чём мать родила.

Забавин оберег на шее оставался холодным. Это обнадёживает; это значит, жизни ничто не угрожает. Торопливо одевшись, Яр всмотрелся в укрытую туманом тьму. Над рекой висело безмолвие. Глухое, почти полное: тишину нарушал только негромкий плеск бегущей воды. Словно всё живое, включая обитающее по берегам мелкое зверьё, разом попало под чары немоты – или вымерло. Если так подействовало неведомое серое сияние, то незадачливому волхву повезло вовремя оказаться под водой. Что это могло быть за заклятие, Яр понятия не имел.

Леший побери, русалка! Яр нетерпеливо взмахнул ладонью, раздвигая высокие сухие стебли рогоза. Если его подневольная прачка всё ещё сидит где-нибудь неподалёку, может быть, расскажет, что видела… Местечко здесь уединённое, скрытое от любопытных взглядов что с воды, что с берега; нежить такие любит. Русалка, как Яр и думал, не пожелала далеко уходить: её светловолосая головка виднелась над водой в десятке шагов выше по течению. На негромкий оклик нежить не обернулась – должно, держала обиду. Яр выругался сквозь зубы и, увязая в мягкой грязи, побрёл к ней по мелководью.

– Эй, – он протянул руку и сердито дёрнул русалку за плечо. – Ты тут видела…

Голос дрогнул и сам собой увял. Неживая плоть податливо расползалась под пальцами в холодную липкую слизь. Синеватые губы утопленницы остались распахнуты, словно в застывшем крике. Зрачков почти не видно. Прежде чем погибнуть, русалка видела яркий свет… Яр брезгливо отдёрнул руку; речная вода устремилась сквозь прорванную бледную кожу, размывая то, что осталось от трупа, покинутого нежизнью.

Назад, немедленно! Яр торопливо выбрался на берег, собрал в охапку влажные выстиранные одёжки и бегом бросился к далёкому костру, едва видимому сквозь туман. Готов был увидеть у огня два бездыханных тела, но сокол и его подмастерье как ни в чём не бывало жевали хлеб с вяленым мясом. Завидев встрёпанного Яра, Влас насмешливо сощурился.

– Что, кутёнок, русалку увидал, что ли?

– Увидал, – бездумно подтвердил Яр.

Сидят тут спокойные, даже аппетит не потеряли. Ничего не видели. Ничего не знают. Каков шанс, что Влас найдёт объяснение случившемуся? Яр нарочито тщательно развесил тряпьё на низких бортах повозки. Личные вещи. Он не слишком об этом задумывался, когда сгребал тряпьё на берегу; скорее, сработала привычка не оставлять за собой следов. Полезная. Кто его знает, что там бродит ночами вдоль реки…

– Влас, – не оборачиваясь, окликнул Яр, – ты видал когда-нибудь… Свет такой тусклый, как в сумерках бывает… Нежить от него гибнет. Не так, как от пламени…

Вот бы сокол сказал сейчас, что это его чары, что он так чистил берега от неживых… Молчание затягивалось; Яр до боли вцепился в тележный борт, наказывая себя за панику. Страх – плод неведения. Лучшее оружие против него – спокойный разум и ясная мысль…

– Не слыхал про такое, – наконец проговорил сокол тихо и серьёзно. Вдоль позвоночника скользнул холод, не имевший ничего общего с зябкой осенней ночью. – Нежить огнём изничтожают, парень. Другого не бывает.

Бывает. Нашёл, кого спрашивать – недоразвитого чародея, не способного даже к пространственной магии… Спать нынче ночью точно не следует. Правда, что делать, если опять появится смертоносное сияниеы, всё равно непонятно. То, что его вызвало, не проникает сквозь воду, но идею сидеть до рассвета в реке Влас не оценит. Яр вернулся к костру, стараясь держаться сумрака на грани света и темноты. Волосы всё ещё мокрые, внимательный сокол может заметить.

– Завтра на перинах почивать будем, – крякнул Влас, устраиваясь на лежанке из ветвей. – Ты, Дранок, до первых петухов сиди, потом меня разбудишь. А тебя, русалкин жених, после третьих подыму.

Яр рассеянно кивнул. Ему полагалось идти спать в повозку; впрочем, от костра его никто не гнал. Дранок протянул ему котомку со снедью. Довольствие у храмового сокола отменное: и пшеничные лепёшки, и коровий сыр, и мясо, а в городе вдобавок масло и мёд. Даже рябиновский так сытно не жрал.

– Правда, что ль, на русалку повёлся? – хохотнул Дранок, щуря близко посаженные глаза.

– Я что, идиот?

– Кто-о-о?

– Дурак по-поморянски.

– А, – Дранок расслабился. Поверил. Яр тихонько перевёл дух: и впрямь идиот; повезло, что собеседник той же породы. – Я русалок видал у себя там, в Дроздовицах. До того, как выгнали.

– За что тебя?

– Так вестимо за что, – Дранок ухмыльнулся, взъерошил короткие вихры. – Увидали, что я знак бога-нечестивца ношу.

– И зачем ты его носишь?

– Так уже снял давно, – белобрысый выудил из-под ворота связку оберегов, встряхнул для наглядности. – Влас меня надоумил. Сказал, надо Аринов знак носить. Тогда можно огонь зажигать.

Он сложил ладони чашечкой, напыжился, обрадованно хохотнул, когда меж пальцев сверкнул рыжеватый призрак пламени. Придурок. И ведь выучится, наденет на шею золотой знак и поедет по городам и весям кошмарить живых и неживых… Яр отвернулся к костру. Что толку злиться? Дранок тут меньше всех виноват.

– Чего спать-то не идёшь?

– Не хочу.

– А я б поспал, покуда не схолодалось.

– Ну так иди, я за тебя посижу.

– Потом Влас выбранит.

Яр только вздохнул. Аргумент железный. Дранок помолчал с минуту, но охота чесать языком его не оставила. Он поворошил угли в костре, понаблюдал, как выстреливают в ночную темноту злые искры, и мечтательно изрёк:

– Вот бы самому неживого поймать… Чтоб р-р-раз – и в пепел! Вот Влас тогда сказал бы, что от меня прок есть…

– Смотри, как бы тебя никто не поймал.

– А и поймает, что с того? Никто по мне плакать не станет.

Яр не нашёлся, что ответить. По нему ведь тоже плакать некому. Ни Зиме, обманутой чарами, ни Забаве, удалившейся от мира, ни Волку, счастливо живущему где-то в Гориславле, он не нужен. И златовласой Зорице тоже…

Ночь казалась бесконечной. Около полуночи проснулся Влас, прогнал обоих подмастерьев отсыпаться. Дранок и рад был, а Яр глаз не сомкнул до самого утра. Всё было тихо. Перед рассветом туман стал гуще; река окончательно скрылась из виду за белой пеленой. Кто бы ни наслал на берега Ивны гибельное заклятие, ночью он так и не показался. Едва взошло солнце, Влас погасил костёр и велел Дранку запрячь Серого. Мерин ничуть не беспокоился; то ли ничего не чуял, то ли ко всему привык. Повозка неторопливо покатилась по малоезжей дороге. Всё шло своим чередом.

В Воронцы, как и рассчитывали, приехали к полудню. Встречать дорогих гостей вышло от силы с полдюжины человек, и те с жестокого похмелья. Влас понимающе усмехнулся: осень, как-никак, время свадеб. Староста, едва державшийся на ногах, с вымученными почестями проводил сокола в свой дом и препоручил заботам работников. Дранок остался на дворе возиться с упряжью. Пользуясь удачным моментом, Яр подхватил узлы с поклажей и попросил попавшегося по пути батрака проводить его до отведённого гостям угла. Хотелось поболтать с местными подальше от чутких Власовых ушей.

– Кто тут вам жить не даёт? – наигранно весело спросил он.

– Да много охотников-то, – батрак вздохнул, обдав гостя кислым запахом браги. Хорошо вчера праздновали, с размахом. – Лихоманки буянят. Как холода, так спасу нет… У озера в лесу, вишь, туманниц много, им тут раздолье. Ну, то Вирилай сам твоему господину расскажет. Ежли с языком сладит.

– А у реки?

– А к реке не ходим, – батрак суеверно понизил голос. – И тебе не след. Плохое место, гиблое.

– Что ж там?

– Боги его знают. Говорю тебе, не ходи туда, да и всё, – напористо повторил мужик. – У нас тут поспокойней, чем у иных. Мне вот родич из Вихоры весточку передал – в тамошних краях неживые весь урожай попортили, незнамо теперь, как зиму-то переживать станут. А тут что? Ну, хвораем по холодам, так а кто не хворает?

Он продолжал бормотать, но Яр его уже не слушал. Неживые попортили урожай… Уж не осерчавший ли полевой, которому никто не принёс обещанный подарок? Наутро после Вельгоровой ночи Яру было не до соломенной куклы, а кроме него никто об уговоре не знал. И теперь неизвестно, переживёт ли зиму Заречье, а с ним и окрестные деревни, и сама Вихора. Да что же это! Может он сделать хоть что-нибудь во благо, а не во вред? На всё оставшееся золото купить зерна в изобильных южных краях, чтоб отправить в Вихору? Вернуться и выжечь к лешему всю распоясавшуюся нежить, от полевого до русалки? Или лучше не вмешиваться больше, раз выходит только хуже?

Батрак неласково встряхнул Яра за плечо.

– Господин тебя требует, – сердито гаркнул он. – Иди вон в горницу, там ждут.

Яр механически повиновался. Может быть так, что в постигших Вихору бедах нет его вины? Мог рябиновский сокол рассердить полевого, могла напроказить какая-нибудь пришлая нежить?.. Даже если вдруг и так, всё равно итог один. Ничего не исправить. А предотвратить можно было. Если б не полез наводить свои порядки, никого не спросив. Если б не сцепился по глупости с Малом. Если б смотрел в оба и говорил с деревенскими почаще да поласковей…

– Заснул ты, что ли? – рявкнул Влас. Яр встрепенулся, торопливо вскочил: сокол и его подручный уже встали из-за стола. – Пошли, говорю, глянем, что там за лихоманки такие.

– Они ж только ночью лезут, – рассеянно возразил Яр. Вот что: надо по возвращении в город испросить себе денёк-другой, купить зерна… Если всё делать с умом, никто его не поймает… – Сейчас прячутся, не увидим ничего.

– Увидим, что где, – сокол упрямо покачал головой. – Поймём, чего делать надо. Ты давай, умник, думай поменьше да смекай пошустрее.

Да, с зерном, пожалуй, единственно правильная затея. В Гориславль они вернутся до заморозков, на торжище ещё найдётся хотя бы дюжина мешков. На весь Вихорский край, понятно, мало, но хоть сёстрам помочь… Яр почти не слушал, что говорил Влас по дороге в поля. День выдался солнечный, почти тёплый; туман разошёлся, залёг в перелесках и в приречной низине. Сокол, наученный, видимо, местными, от Ивны держался подальше, шёл пашнями, то и дело забирая поближе к лесу. Хлеборобы поработали здесь на славу: на полях – только жнивьё, ни одного брошенного снопа; пар заботливо перепахан, за межой показалась из земли озимая рожь. Влас оглядывал округу с гордостью, будто сам возделывал здешние пашни.

– Я тут нынешним летом полудницу уморил, – похвалился сокол. Яр глянул на него с уважением: одному против полудницы, да без волшебного дара… – Хитрость здесь есть. К реке той, вишь, неживые ходить боятся. И вода-то бегущая, и, говорят, худо им там. Ежли огнём как следует поприжать, так и пересилить можно с божьей помощью.

Это если тварь не успеет жизнь выпить из незадачливого охотника. Дранок принялся выспрашивать у Власа какую-то чушь; Яр обычно для порядка тоже задавал пару вопросов, но на сей раз говорить не хотелось даже ради предосторожности. Что за засаду затеял сокол – лихоманок, что ли, по одной ловить? Так для этого долго готовиться не надо, выходи в чисто поле да знай себе успевай целиться. Тем более рожь уже сжали, высокие травы скосили – ничто не мешает…

– Гляди-ка, а я и не приметил, – Влас подошёл неслышно, из-под ладони всмотрелся в выступившую из-за холмов даль. – Знамёна-то, поди, не наши? Не медвежьи?

Яр тоже сощурился. Видневшиеся вдалеке шатры он едва заметил, не задумался даже, что значит их присутствие. А знамёна меж тем и впрямь не походили на княжеские.

– Кто там?

– Агирлановы мытари, – выплюнул Влас. – Плохо, что они тут.

– Почему плохо?

– А так и тянет передушить паскуд, – сокол недобро усмехнулся и огладил рукоять меча, – да перед богами совестно.

К вечеру, когда мало-помалу развеялись последствия вчерашнего веселья, Воронцы оживились и всерьёз заинтересовались столичными гостями. У колодца собралась небольшая толпа – кто пожаловаться на нерадивого домового, кто шепнуть про соседа недоброе слово, кто просто так, поглазеть на сокола. Яр стоял поодаль, но всё равно нет-нет да ловил на себе любопытные взгляды. Ещё бы: Дранок, хоть и остриженный самым позорным образом, очевидно свой – белобрысый, с носом-картошкой и пухлыми веснушчатыми щеками, а вот темноволосый полукровка здесь, как ни крути, чужак.

– Больно грозен ваш сокол, – негромко сказал Яру стоявший рядом молодой паренёк. На Власа он смотрел без приязни, беспокойно теребил висевший на шее грубоватый, явно самодельный оберег. – Боевитый али что?

Яр пожал плечами. Уж, наверное, знает, с какой стороны за меч хвататься. На себе проверять неохота.

– Всё крамолу выискивает, – продолжал деревенский. Оберег он крепко сжал в кулаке. – Был тут в самую страду. Знахарке нашей бедной всю душеньку измотал, ан не наелся…

– Он неживых ловит, – для порядка возразил Яр.

– Да уж конечно, ловит.

Короткий этот разговор даром не прошёл. Откушав за хозяйским столом и перебравшись в отведённую гостям комнатушку, Влас поманил к себе Яра и, сверля его недобрым взглядом, спросил:

– Ты про что с Мижатой говорил? Я видал, у колодца он с тобой рядом стоял.

– Да ни про что, – легко солгал Яр. Он привык при соколе каменеть лицом, чтобы ничем себя не выдать. – Спросил, кто я таков. Сказал, раньше меня при тебе не видал.

– То правда, не видал, – Влас удовлетворённо хмыкнул. – Ты с ним держи ухо востро. Я так думаю, парень-то сам колдун, только всё прищучить никак не могу.

– Как колдун? – опешил Дранок. Грел, оказывается, выдающиеся свои уши.

– А вот так. Глаза-то, вишь, наглые, меня сторонится… Поглядеть бы, что там у него в избушке припрятано.

Теперь ещё и думать, как этого Мижату уберечь от пристального соколова внимания. Но хоть зловещих сумеречных чар здесь, в полях, можно не бояться. Сходить, что ли, ночью к реке… Который вчера был час, когда его понесло купаться? Охотиться на лихоманок Влас вознамерился, как и положено, между вторыми и третьими петухами, когда им самое раздолье, потому и спать завалился, едва стало смеркаться. Яр отвернулся к стене и затих, прислушиваясь к чужому дыханию. Как только оба уснут, можно выбраться на двор, а там уж… От одной мысли о том, чтобы снова нырять в ледяную воду, играя наперегонки с погибелью, становилось худо. В конце концов, живут же тут деревенские леший знает сколько лет, и ничего… Яр выругал себя за трусость. Можно, конечно, оставить всё как есть, только какой он после этого волхв?

В сонной тишине послышался шорох. Мягко ступили на бревенчатый пол босые ноги. Похоже, не один Яр собрался без Власова ведома побродить по округе… Или, может, Дранка попросту прижало по нужде. Подмастерье нетвёрдо прошёлся по каморке, зашуршал тканью – одевался. Чиркнула о ножны отточенная сталь. Дранок, похоже, умыкнул у сокола один из ножей. В такой сбруе до ветру не ходят. Задумал что-то, ну надо же…

Дождавшись, пока беспокойный сосед выйдет за дверь, Яр вскочил с постели, оделся и кое-как завязал на затылке волосы, чтобы не мешались. Окна уже закрыли на зиму; сквозь мутный бычий пузырь ничего не видать. Влас знай себе похрапывал. Засыпал сокол мгновенно, а дрых крепко – умел за несколько коротких часов восстановить силы и бодрость. Яр на всякий случай окутал его чарами тишины. Спит – вот и пусть спит, не надо ему мешать.

Бесшумно ступая по пёстрым коврикам, Яр через чёрный ход выскользнул во двор. Уже успела сгуститься тьма; за частоколом наверняка стелется туман, не тревожимый теплом от человеческого жилья. Скрипнула калитка – Дранок выбрался на улицу. Батраки, доканчивавшие дневные дела, и не подумали его расспрашивать: с соколом никто не хочет связываться без крайней нужды. Держась теней, Яр поспешил следом за белобрысой макушкой, мелькающей меж высоких заборов. Стреножить бедокура всегда успеется. Любопытно, что он задумал.

Дранок шёл не оглядываясь, то и дело оглаживал рукоять висевшего на поясе ножа. Не убивать же он собрался? Храмовые клятв не приносят, но дают перед богами зарок… Миновав засыпающую деревню, Дранок вышел к частоколу и принялся возиться с тяжёлым засовом на воротах. Идти тем же путём значило выдать себя; Яр отступил в тень, прикинул расстояние и шагнул сквозь чары за бревенчатую стену. Сердце сбилось с ритма и тут же успокоилось. Здесь некому его увидеть: Дранок слишком увлечён, а деревенские предпочитают не ходить со двора холодными ночами.

Воровато приоткрылась воротина. Дранок протиснулся в узкую щель, подтолкнул створку обратно, чтобы захлопнулась. И на том спасибо, позаботился о местных… В тумане следить за ним стало труднее, хотя парень и не думал осторожничать – шёл себе по проезжей дорожке, которая днём привела их в Воронцы. Поворот на Гориславль пропустил, то ли случайно, то ли намеренно. Яр опасливо оглянулся на тонущий во мгле частокол. Он-то вернётся откуда угодно, а вот Дранок… Шёл белобрысый уверенно – должно, в прошлые поездки всё тут изучил. Или, может, просто брёл куда глаза глядят, леший его разберёт…

Тропка плавно пошла под уклон. Где-то впереди плеснула вода. К реке, что ли, собрался, самоубийца? Яр в несколько шагов нагнал Дранка, поймал за плечо. Тот отчётливо вздрогнул. За нож не схватился, даже не завопил – слишком туго соображал.

– Куда тебя понесло? – прошипел Яр ему на ухо. – Здесь опасно, дурья твоя башка!

Дранок вылупил на него бледные глаза, беззвучно шлёпнул губами. Удивился.

– Ты откуда тут?

– За тобой шёл, – огрызнулся Яр. – Давай назад. Сказано тебе было, место гиблое…

Он примолк, потревоженный далёким протяжным воем. То ли зверьё в лесу, то ли… Чертыхнувшись сквозь зубы, Яр широким взмахом прочертил в сыром воздухе пламенную дугу. Туман всколыхнулся, раздался в стороны. Стало видно обнажённые прибрежные кусты и непрозрачную чёрную воду. Совсем близко.

– Так, – поймав растерянный взгляд Дранка, Яр заговорил быстро и чётко, наспех сплетая чары внушения, – иди обратно в Воронцы, никуда не сворачивай. Ворота за собой закрой на засов. Если заблудишься по дороге или ещё вдруг что – зови меня по имени, понял?

– То зачем? – любознательно спросил Дранок.

Яр едва сдержал рвущееся с языка крепкое словцо. Белобрысый соколёнок так и таращился на него с вялым интересом, как на диковинную зверушку. Не берут его чары. Но ничего Дранок не понял… Ничего, небось, и не знает. И Влас наверняка тоже, иначе чёрта с два бы стал его вызволять от разгневанных селян. Оберег Стридаров носить, додумался же… Яр всё думал, что соколов послушник просто с придурью, а ведь парень не в себе. Наставница говаривала, что так бывает, когда не хватает воли совладать с даром. «Трезвый рассудок, юноша, и дисциплинированный ум – только так…»

– Иди, говорю, – повторил Яр наигранно раздражённо. – Здесь, небось, неживых полно, а у реки вообще леший знает что творится. Я вчера видел, – веско прибавил он в надежде не словами, так властным тоном заставить Дранка подчиниться.

Тот наконец проникся, заволновался.

– А я и хотел неживого поймать, – понуро поделился он и в доказательство тронул за рукоять свой нож. Боги, который же раз он так сбегает посреди ночи?! – Чтоб сам, без Власа.

– Поймаешь ещё, – нетерпеливо отмахнулся Яр. – Топай в деревню, там…

Снова вой, на сей раз ближе. Вроде и похоже на вчерашнее, а вроде и нет… Какая, к лешему, разница! Что бы оно ни было, живых жалеть не станет. Туман затягивал прореху, становился гуще; к запаху сырости примешивалось теперь что-то ещё, затхлое, сладковатое.

– Та-а-ам! – протяжно простонал Дранок, тыча пальцем куда-то в серую мглу.

Яр заткнул ему рот чарами немоты, но эхо уже унесло высокий дребезжащий голос. Что бы ни пряталось во мгле, оно наверняка услышало – а значит, получило право напасть. Отпускать белобрысого одного теперь нельзя. Нелепо всхлипнув, Дранок попятился куда-то в наползающий туман. Яр схватил его за плечо, без церемоний задвинул себе за спину.

– Всё уже, поздно драпать… Стой теперь тут, не мешай мне!

Запомнит всё. Как пить дать, запомнит, а потом и Власу расскажет… Вой сменил тональность, превратился в нежный девичий голос. Стройный силуэт легко, словно в танце, скользил сквозь туман. В льющейся из ниоткуда монотонной песне не было слов.

– Спляшем, волхв, – едва слышно шепнул бесплотный голос. Яр торопливо оглянулся: не слышал ли Дранок? – Не обману – утешу твоё сердце…

Из мглы выступила Зорица, босая, с лукавой улыбкой на губах, с венком из летних цветов поверх распущенных золотых волос. Яр вскинул было руку – и тут же опустил. Жечь? Её?..

Мимо свистнул нож. Дранок раздосадованно охнул: клинок скользнул сквозь девичью грудь, не причинив красавице вреда. Вышитая цветными нитками рубашка осталась белоснежной. Она – ложь, и румяное личико – ложь, а на деле есть только чёрный дым, бестелесный и вездесущий, как в полузабытых снах. Яр не знал против тени иного средства, кроме волшебного пламени. Дранок неумело разжигал в ладонях огонь – обыкновенный, ничуть не страшивший лже-Зорицу.

– Вели ему, пусть уйдёт… На что он тебе?..

На что, на что – защищать, как Драгану клялся! Яр взмахнул рукой, отделяя себя и Дранка от нежити ярко-рыжей огненной чертой. Влажная мёртвая трава занималась неохотно; тень едва взглянула на тающее во мгле пламя. Что оно ей? А зажечь волшебное значит себя выдать…

– Гляди, Яр! – тявкнул вдруг Дранок.

Там, куда он показывал, медленно разгоралось серое сумеречное зарево. Оно разливалось над рекой вдоль течения, выплёскивалось на низкие берега. Яр без раздумий толкнул Дранка к воде.

– В реку! – рявкнул он, отмахиваясь от тени огненными сполохами. Дранок не сдвинулся с места; то ли не понял, то ли не поверил собственным ушам. Яр ухватил его за ворот и силком потянул за собой в безмятежную чёрную воду. – Ныряй и не высовывайся!

Хорошо, что Ивна глубокая. Уже в паре шагов от прибрежных заводей – бегущая вода, надёжная преграда для нежити… Дранок вяло вырывался – может, думал, что его топят. Яр глубоко вдохнул, прежде чем нырнуть. Ледяная вода жгла ему кожу; львиная доля сил уходила на соколёнка, который не сумел бы не замёрзнуть без его помощи. Ещё мгновение – и река вспыхнула тусклым жемчужным светом. Задрав голову, Яр вгляделся в расплывчатые линии чар, протянувшиеся над водой. Мертвенно-синие, словно бы припорошенные мелким искристым пеплом. Яр знал такие. В амулете на его груди дремала та же сила, равно чуждая живым и неживым.

Когда он за шиворот вытянул Дранка из-под воды, ни сияния, ни тени уже не было. Может, нежить и удрала, сообразив, что осталась с носом, но отчего-то верилось, что её постигла та же участь, что и давешнюю русалку. Соколёнок неуклюже барахтался в воде, отплёвывался и жалобно ругался. Яр вытолкал увальня на берег, с силой прижал пальцы к его вискам. Подхватит ещё какое-нибудь воспаление – поди вылечи без волшбы и без пристойной медицины…

– То-о-о что-о-о бы-ы-ыло-о-о? – стучая зубами, выговорил Дранок. Он бешено вращал глазами, словно не знал, на чём задержать взгляд.

– Тень, что, – ворчливо ответил Яр, ёжась от стекающей по коже холодной воды. Ему едва ли не впервые за долгие годы довелось мёрзнуть. – Топай давай. Сам видел, что тут творится…

Он получил свободу, лишь доведя Дранка до дома воронцовского старосты и устроив беднягу у медленно остывающего печного бока. Хозяйка выглянула на шум, захлопотала вокруг дорогого гостя; Яр мягко увильнул от чужой заботы. У него оставалось ещё дело, которое следовало держать от сокола в тайне. Возвращаться на берег не хотелось, но и не проверить догадку он не мог. На сей раз медленно шёл по мелководью, пристально оглядывая округу. Голые ветки старых ив цеплялись за плечи. Яр прежде думал, что прибрежные деревья обнажены из-за осенней поры, а теперь понимал, что они давно мертвы. Как рогоз, в котором пряталась русалка. Как всё тронутое гибельными чарами.

Тайник он углядел почти случайно. Слабое синеватое свечение, невидимое без должного умения, сочилось сквозь прелую траву из неглубокой норы меж ивовых корней. Небольшой кусок кварца, искусно оплетённый чарами, пульсировал медленно и равномерно, постепенно заново наливаясь силой. Он здесь уже очень давно – может, ещё со времён до великой войны… Простенькое, тщательно выверенное заклятие, срабатывающее, как по часам, в ночную пору, когда нежить входит в силу. Хитрый механизм для накопления силы, завязанный на свойства кварца и природу чар. Эту штуку, без сомнения, поставил здесь кто-то из Семариных ведьмаков, чтобы проредить поголовье нежити… И ведь справляется – правда, норовит и живое прихватить вдобавок.

Яр замер в нерешительности, не зная, что теперь делать. Чары, безусловно, опасные. Сколько тут народу перемерло, пока место не прослыло гиблым, подумать страшно. Но ведь и от неживых эта поделка защищает… Хотя от неживых можно спастись и по-другому. Вон, Власа, например, кликнуть из города. Сколько жизней уцелеет, если сломать сейчас хрупкие цепочки чар? А если оставить всё как есть? Люди ведь всё равно не ходят на берег… Яр до боли закусил губу. Всё, что он здесь делал из лучших побуждений, неизменно оборачивалось бедой. Лучше не трогать то, что и так работает не один десяток лет. Прикрыв нору жухлой травой, он поднялся на ноги и устало побрёл в деревню. Надо ещё объясняться с соколом и молить богов, чтобы Дранок не ляпнул лишнего. Влас-то не блаженный, мигом всё поймёт…

С храмовым Яр разминулся. Отогревшийся Дранок поведал, что Влас отправился в поля гонять лихоманок. По чести, надо было бы идти за ним, но сил на это уже не осталось. Яр рухнул на лавку, приставленную вплотную к печи, да так и задремал, опершись спиной о тёплые камни. Разбудила его хозяйская дочка. Девица мягко коснулась его плеча, испуганно ойкнула, когда он открыл глаза, но заговорить первой не посмела. В руках она держала пёстро вышитый рушник из белёного льна.

– Благодарствую, – сонно пробормотал Яр, оглядываясь в поисках какой-нибудь воды.

– Матушка велела тебя к столу звать, – заливаясь краской, сообщила девушка и зачем-то протянула ему рушник. Лучше бы умыться принесла, глупая.

– Сейчас приду, – вздохнул Яр, поднимаясь с лавки. Затёкшие мышцы противно заныли от резкого движения.

Он кое-как пригладил растрёпанные волосы, потом сообразил, что неплохо бы заплести косу, чтобы не смущать домочадцев неподобающим видом. И мысли тоже привести в порядок. Влас наверняка уже вернулся; придётся держать ответ… Яр без удовольствия оглядел собственную одежду, перемазанную речным илом. Надо было ночью добрести хоть до отведённой гостям комнатёнки, тогда б мог переодеться в чистое. Хозяйская дочка, впрочем, всё равно глазела на Яра с плохо скрываемым интересом. Эта, пожалуй, охотно пошла бы с ним от летних костров…

У стола и впрямь собрались уже все домочадцы. Сидел здесь и Влас, зато Дранка не было. Просто отсыпается или всё-таки захворал?.. Яр осторожно устроился на краю длинной скамьи. Сокол внимательно за ним проследил, но заговаривать не стал. Ещё бы, прямо при хозяевах-то.

– Поди приоденься, – тихо приказал Влас, покончив с кашей. – Потом выдь на крыльцо, ждать тебя буду.

Яр угрюмо кивнул. Ложка разом потяжелела в десять раз. Знать бы, что соколу наговорил Дранок… Спросить, само собой, не довелось: белобрысыйбезмятежно спал, укутанный в два одеяла. Судя по ровному дыханию и румяным щекам, сдюжил-таки с подступающей болезнью. Жаль, надломленный разум ему не вылечить… Яр наскоро переоделся в чистое и с тяжёлым сердцем вышел из комнаты.

– Ну, явился, – хмыкнул Влас, завидев его в сенях. – Иди-кось, погутарим дорогой.

– Куда идти-то? – сумрачно поинтересовался Яр, озираясь по сторонам. На дворе вовсю кипела работа: это хозяева неспешно завтракают на исходе утренней зари, а батраки уже пару часов как в трудах.

– А тут недалече, – сокол усмехнулся краем рта и распахнул настежь калитку в невысоком заборе. – Ты скажи-ка, ктой-то тебя научил так ловко неживых отваживать? Дранок говорит, аж с целой тенью сладил.

– Я не сладил, – искренне возразил Яр. – Она сама погибла.

– То отчего же?

Яр едва слышно перевёл дух и, старательно избегая лишних подробностей, рассказал сперва о русалке, а потом и о тени. Про упрятанный на берегу артефакт, само собой, ни слова. Откуда ему, деревенскому олуху, знать про тонкости колдовства, да ещё и такого?

– Вон как, – задумчиво протянул Влас. – Сметливый ты, раз про воду догадался. А к реке не ходи больше. Я и Дранку велел, да что он смыслит…

– Ты за него не боишься? – осторожно спросил Яр. – Чего он один в ночь пошёл неживых ловить?

Сокол только отмахнулся.

– Чего бояться? Помрёт – значит, помрёт, на всё воля богов. Больше, чем Пряха отмерила, всё одно не прожить.

Он остановился против неприметной лачуги у самого частокола. Не стал кликать хозяина – сам отворил калитку и пересёк пустынный двор, заросший сорной травой. Яр, помедлив, пошёл следом. Ему плевать было, что тут надо соколу, но подмастерью положено хвостиком таскаться за своим господином. Надо быть паинькой и не будить едва успокоенные подозрения.

– Отопри, Мижата, – негромко позвал Влас сквозь щелястую дверь. – Потолкуем-ка.

Ему, на удивление, тут же открыли. Яр не сразу узнал стоявшего на пороге паренька, а потом припомнил: это он вчера костерил Власа, и его же сокол называл колдуном. Усталый разум тревожно напрягся. Храмовый умеет быть беспощадным… Яр незаметно пошевелил пальцами, подбирая подходящие случаю чары. Пусть и придётся себя выдать, но молча смотреть на смерть он не станет.

– Заходи, раз пришёл, – неприветливо бросил Мижата, отступая в тёмные сени.

Влас по-хозяйски шагнул в дом, встал посреди тесной комнатушки. Яр замер у двери – так, чтобы, если вдруг что, наверняка поймать сокола парализующими чарами. Глаза медленно привыкали к пыльной, пахнущей сухими травами темноте.

– Промышляешь, гляжу, – заявил Влас, потянув носом. – Не совестно тебе? Прямо так, средь бела дня да при мне, – он хохотнул, будто находил свои слова донельзя забавными.

– Чего мне стыдиться? – нахально хмыкнул Мижата. – Я, вишь, знахаркин ученик. Люд честной с божьей помощью снадобьями пользую…

– Знаю я те снадобья, – угрожающе перебил сокол и тронул меч у пояса. Яр до боли сжал кулак. – То какая ж сила тебе в ремесле помогает? Уж не крамолец ли злокозненный, людьми и богами проклятый?

Мижата скрестил на груди руки, отступил на полшага.

– Чего тебе надо, храмовый? Вестимо, ты мне какую угодно вину выдумать можешь, а мне перед тобою не оправдаться.

Влас довольно ухмыльнулся.

– А что ж, много твоё дело приносит?

– Много ли, мало – мне хватает.

– Стало быть, и для богов найдётся.

Мижата брезгливо фыркнул.

– Обожди, принесу. В храме своём перед огнём положишь, ежли вдруг довезёшь.

Яр на миг поймал его взгляд – насмешливый, презрительный. Пожал плечами. Одному молодому волхву не исправить косных здешних порядков; не дошло до рукоприкладства – и ладно. Получив мешочек с серебром, Влас взвесил добычу в ладони и удовлетворённо хмыкнул.

– Бывай, знахарь, – бросил он с издёвкой. – Да держи ухо востро. Того и гляди, пожалуют Агирлановы псы.

Как в воду глядел. Удивляться тут было нечему: рассчитывать, что мытари обойдут деревню стороной, стал бы разве что дурачок почище Дранка. Встречать уважаемых гостей высыпала вся деревня – так заведено. Уж на что в этих землях люд зажиточный, а против всадников в воронёных кольчугах деревенские смотрелись нищими. Яр исподволь разглядывал невысоких мохнатых лошадей в пёстрой сбруе. Кони мытарей уступают в стати Власову мерину, но Серый устаёт за полдня, а эти, мускулистые и выносливые, могут хоть сутками мерить шагами неприветливые ильгодские дороги. Да и кормят их не в пример лучше… Случайно встретившись взглядом с проезжавшим мимо всадником, Яр торопливо опустил голову. Не надо с ними ссориться.

– Щ-щ-щто у те-бя? – с трудом выговаривая слова, спросил у согнувшегося в поклоне старосты предводитель отряда – тщедушный смуглый мужичок с внимательными тёмными глазами. – По щ-щести ли жи-вёщ-щ-щь? Не таищ-щ-щь ли щ-щего от богов и вла-а-адыки?

– Не таим, добрый господин, не таим, – подобострастно зачастил староста. – Ты пожалуй в гости, окажи милость… За чаркой толковать-то сердцу милее…

Главный мытарь оглянулся на своих подручных и величаво кивнул им. Двое воинов отделились от отряда, неспешно поехали мимо сгрудившихся вдоль плетня деревенских. Лицо одного из всадников скрывала расписная кожаная маска. Яр упрямо разглядывал пыль под ногами. Хорошо, Дранок так и остался отсыпаться; перепугался бы, как пить дать…

– Ты, – послышалось откуда-то слева. Яр украдкой покосился вбок: воин остановил коня против знахаря Мижаты; голос его из-под маски звучал глухо и грозно. – Кто таков будешь?

– Таков же человек, как иные, кого твой конь топтал копытами, – дерзко отвечал Мижата. Стоявшие рядом с ним люди расступились в стороны, словно от прокажённого.

– Зачем глядел на меня?

– А чего б на тебя не глядеть? Чай, не девица в бане.

Воин протянул руку в кольчужной перчатке и указал на обереги, которые Мижата и не думал прятать под рубахой.

– То чей знак носишь?

– Того, кто мне помощь даёт и утешенье.

На несколько мгновений повисло молчание. Деревенские замерли, словно схваченные парализующими чарами. Не двигался с места и мытарь, зорко наблюдавший за подручным. Тот меж тем положил ладонь на рукоять меча и тихо, угрожающе повелел:

– Сними. Не то я сниму.

Мижата усмехнулся в ответ.

– Ты попробуй, воин. Тронь только – навек проклят будешь.

В дневном свете тускло сверкнула сталь. Яр едва успел понять, что случилось, а через миг воздух выбило из груди и виски словно сдавило ледяным кольцом. Знакомая боль, погребённая под прожитыми днями, но ничуть не забытая. Всё воспитанное наставницей хладнокровие потребовалось ему, чтобы себя не выдать. Вокруг что-то творилось; как сквозь толщу воды долетали приглушённые людские голоса – испуганные, но не возмущённые. Яр молчал, стиснув зубы. Он не шелохнулся, пока убийца неспешно шёл мимо, не сдвинулся с места, когда мало-помалу пришли в движение деревенские. Лишь когда Влас опустил ладонь ему на плечо, заставил себя повернуть голову. Сокол неотрывно глядел вслед мытарям, отъехавших к дому старосты. Лицо его казалось вылепленным из воска.

– Кахар, – процедил он сквозь зубы. – Ублюдок.

Яр до боли закусил губу, отвлекая себя от разрастающегося в груди холода. Про кахаров он ещё не слыхал.

– Кто он?

– Выродок, – зло выплюнул Влас. – Али не слыхал про таких? Их из Ильгоды увозят в Саборан мальчишками и там уродуют, чтоб свои не узнали ненароком. А потом к нам же и отправляют. Сам видал, какие они после того ласковые.

Яр прерывисто выдохнул.

– Боги…

– Боги его проклянут, – сумрачно посулил Влас. – За пролитую кровь. За то, что руку на сородичей подымал.

Он так и глядел на старостин дом, в который входили теперь незваные гости. В глазах его отражалась неподдельная холодная ненависть.

XXIII. Нечто новое

Архивариусы всегда напоминали Верховскому подземную нежить, которой он вдоволь навидался на посту младшего специалиста отдела надзора. Такие же бесцветные, привычные к тёмным замкнутым пространствам и злокозненные. Этот конкретный экземпляр вдобавок был крайне недоволен тем, что его заставили дежурить в новогоднюю ночь, в подвале, откуда ни поздравительных речей не услыхать, ни поглядеть на творящийся в тусклом столичном небе огненный хаос. Странное дело: обычно создания, обитающие во тьме, не любят громкий шум и яркий свет.

– Не положено никого пускать, – с плохо скрываемым садистским удовольствием заявил страж архива и поскрёб неровную козлиную бородку. – Сказано было – объект режимный! Или неси мне разрешение лично от Терехова, или в рабочий день приходи.

– Так Терехов уже вовсю бутерброды с икрой наворачивает!

– Ничего, прервётся, если уж дело такое важное.

– Оно не важное.

– Ну так и вали отсюда!

Верховский помянул про себя лешего и всех его болотных родственников. Заискивающе улыбнулся архивной немочи, оперся локтем на деревянную конторку и доверительно сообщил:

– Да я вот подумал – в будни тут от народа не продохнуть, а сейчас самое оно. Всё равно наверху сидеть скучно.

– Выпей, раз скучно. Праздник же.

– Нельзя на службе.

Архивариус смерил ночного визитёра задумчивым взглядом. Наверное, жалел в глубине своей пыльной души. Не объяснять же ему, что отношения с алкоголем у Верховского серьёзно испортились примерно тогда, когда отпала нужда хлебать любой спирт, лишь бы согреться холодной ночью.

– Это служебный архив, – потихоньку сдавая позиции, буркнул бдительный страж. – Допуск нужен.

– Есть допуск, – Верховский покладисто раскрыл удостоверение.

Мясистый нос уткнулся в книжечку, не почуял в ней ничего предосудительного и разочарованно исторг сквозь мохнатые ноздри отработанный лёгкими затхлый воздух.

– Оперативник, – печально констатировал архивариус и нехотя завозился за конторкой. – Вот же неймётся, а… Небось наверху все дежурства свои побросали и празднуют сидят…

Верховский дипломатично пожал плечами. Так оно, скорее всего, и есть – он не выяснял. На этаже, занимаемом магбезопасностью, обреталось сегодня ровно три человека: сам Верховский, доброволец Витька Щукин и полузнакомый рядовой, приписанный им в нагрузку слепой волей случая – или, может, коварным замыслом начальника. Щукин покидать кабинет отказался, взвалив на себя тяжкое бремя диспетчера. Рядовой же нашёл себе достойное занятие: нагло дрых прямо за столом, для удобства подложив под щёку стопку документов. Чем секретнее, тем лучше спится. Верховский пару часов раздумывал между делом, каким бы изощрённым методом его взбодрить, а потом плюнул и ушёл пользоваться служебным положением в другое место.

– На, держи, – на конторку шлёпнулся нейтрально поблёскивающий кристалл кварца, оправленный в дешёвый пластик. Рядом легла пухлая конторская книга: – Распишись и иди за третий компьютер. В половину одиннадцатого придёшь продлить, если надо будет.

– Спасибо, – хмыкнул Верховский и оставил на продавленных ручкой страницах торопливый росчерк. – Может, и не буду продлевать.

Архивариус меланхолично шмыгнул носом. Ему было всё равно.

Компьютер с цифрой три на рукодельной картонной наклейке стоял чуть поодаль от остальных, отгороженный от несекретной части помещения картотечным стеллажом. Верховский устроился на деревянном стуле, предназначенном то ли лечить сколиоз, то ли его провоцировать, и раскрыл принесённую из отдела непрозрачную папку. Ничего тайного в бумагах не было – только заметки, чтобы не потерять что-нибудь важное в хаосе разрозненной информации. Давший слабину архивный сторож удручённо сопел у себя за стойкой и ни малейшего интереса к посетителю не проявлял. Может, приучился за долгие годы в профессии, а может, обладал мощнейшим врождённым даром пофигизма.

Перво-наперво, пусть и без особой надежды, Верховский взялся за не дававшее ему покоя дело четырёхлетней давности. На память от прогулки по заснеженным полям остались два продольных шрама, пересекающих кожу на груди там, где прошлась когтями полудница; отметины саднили в воде, время от времени принимались противно ныть и, помнится, всерьёз напугали Сирену, едва не испортив ночь. Верховский поморщился: воспоминание потянуло за собой другое, малоприятное, тоже окончившееся больничной койкой. Но до Феликса он ещё доберётся…

Очень быстро стало ясно: про тульское дело ему ничего не разузнать. На всё связанное с Ясногорском навешали грифы, причём, судя по датам, копались на удивление недолго. В участковых отчётах, поданных незадолго до происшествия, тишь да гладь; рапорт, датированный тем самым днём, полон недоумения, последующие изобилуют зарисовками из бытия повредившейся мозгами нежити. Верховский наудачу поискал в базе что-нибудь про коровью смерть, доковылявшую аж до самой Москвы, и обнаружил, к своему неудовольствию, лишь то, что про несчастную благополучно забыли, списав на случайность. Зря. Живое зверьё так себя ведёт под воздействием какого-нибудь бешенства, а нежить что гонит за сотни километров от кормовой базы? Вирусы ей не страшны, пытки – тоже… Что, если уважаемые специлисты магконтроля изобрели какой-нибудь вид чар, способный лишить разума хоть человека, хоть нежить? Тренировались в лесах под Ясногорском, переборщили маленько…

Гриф, гриф, гриф. Из всех документов, хоть как-то связанных с ясногорским инцидентом, доступны только списки оперативников безопасности, привлечённых к ликвидации нежити. Контроль очень быстро отогнал от тульского дела всех, кого сумел, и с тех пор никого не подпускал к загадочному объекту. А вот допрашивать полубезумного дедулю-некроманта оперативникам почему-то никто не мешал… То ли посчитали эпизод незначительным, то ли утратили былую хватку. Может быть, из-за того, что носитель этой самой хватки сидит нынче во главе магбезопасности. Но нет, не сходится: когда случился Ясногорск, Терехов уже занял нынешнее своё кресло. Его перебросили под шумок, как раз после не слишком аккуратного задержания братцев-контрабандистов… Хмурый умер в больнице, не приходя в сознание; Хмурого за несколько лет до того вежливо расспрашивал всё тот же контроль. Успели они вытянуть из парня что-нибудь про приятеля, баловавшегося фокусами с несуществующей зажигалкой?..

Верховский мрачно усмехнулся собственным мыслям. До памятного разговора с Тереховым его куда больше беспокоила сохранность неприглядных секретов.

От конторки архивариуса послышался тихий шелест бумаг. Мужику было отчаянно скучно – настолько, что он, похоже, даже решил поработать. Скрипнул картотечный ящик; изнывающих от безделья архивных служащих не так давно заставили перегонять аналог в цифру – в той мере, в какой позволяли правила работы с секреткой. Вот и стоило бедняге проходить круги аттестационного ада, чтобы в итоге перепечатывать текст с полуистлевших карточек в неторопливую память допотопного компьютера? Неудивительно, что монстры вроде Феликса брезгуют управской бюрократией: польза от процедуры сомнительная, а прятаться от ищеек магконтроля проще, чем лавировать между строками присяги и собственным интересом.

Верховский вздохнул, сделал несколько пометок в записях и перевернул страницу. Чтобы добраться до документов по тульскому, надо самому встать во главе магконтроля, не меньше. Что ж, ему, по крайней мере, позволено интересоваться делами мелких нелегалов, каких на исходе века наплодилось великое множество. Про самого некроманта он уже разузнал всё, чем располагала Управа; скудные, если не сказать – скучные, данные не отвечали на главный вопрос: где дед нахватался запрещённых знаний. То есть не отвечали рационально: сам-то задержанный так и сыпал мрачными пророчествами и отсылками к высшим силам. Старые протоколы допросов ничем не выдавали расцветшие позже психические расстройства. Будущий некромант вёл себя, как типичный обыватель, нежданно-негаданно попавший в поле зрения госорганов. Сломался он позже, может, даже и вследствие…

А вот его засекреченный коллега на волю после дознаний уже не вышел.

Рябов Василий Алексеевич, двадцать девятого года рождения, маг средне-высших категорий. Формально – нелегал, на деле – попросту жил, как привык, безо всяких присяг. Сколько их таких было: считали по инерции, что регистрационной записи по-прежнему достаточно, чтобы государство отстало и впредь без нужды не беспокоило… Обитал Рябов в двухкомнатной квартирке где-то на южных окраинах Москвы, в тихом старческом одиночестве. Работал, конечно же, в институте фундаментальных исследований – от основания и до расформирования. Спектр на зарисованной вручную диаграмме смещён в сторону зелёных тонов – это всевозможные пространственные манипуляции, от банального включения в чары передаточных сред до мгновенных перемещений. Ни намёка на дар к некромантии, зато – тесная дружба с институтским бухгалтером. Их задержали почти одновременно, только вот понять, что произошло с обоими дальше, из досье невозможно. Один вышел на волю и спустя несколько лет сошёл с ума. Второй отправился прямиком в психиатрическое отделение, которое и не покидал до самой смерти. Всего полгода не дожил до смены тысячелетий.

Формально Рябову пришили пункты третьей статьи о нелегальной практике и нелегальном наставничестве: он учил паренька-соседа, может, со скуки, может, чтобы не уносить знания с собой в могилу. Провёл под арестом три месяца, но как-то сумел то ли предупредить, то ли вызволить ученика. Тот сделал ноги прямо из-под ареста, примерно за год до смерти наставника. Владислав Журавлёв, процедуры аттестации не пройдены, маг средне-высшего потенциала, предположительно в бегах… С приложенной к досье фотографии слегка испуганно смотрел тощий интеллигентный юноша; на высокий лоб падали буйные тёмные кудри, лицо из-за впалых щёк напоминало обтянутый кожей череп. Такой пыток не выдержал бы. Если он правда сбежал, значит, знал, что его не ждёт ничего хорошего. Значит, мог бы порассказать, что тогда происходило на самом деле. Было ли всё это преступной ошибкой или умышленным злодеянием…

Тихо скрипнула входная дверь. Верховский недовольно покосился из-за монитора в сторону конторки; ему не нравилось, что его уединение станет нарушать кто-то ещё. Из-за стеллажей видно было только сутулую спину архивариуса, обтянутую дублёной безрукавкой. Витька, что ли, явился выцарапывать приятеля из подвала?

– Здравствуйте, – звонкий женский голос всколыхнул пыльную тишину архива. – Выделите мне компьютер на часик, пожалуйста. Вот удостоверение.

Верховский настороженно подобрался, не зная, как теперь поступить. Он совершенно точно не хотел её видеть. Не потому, что злился, – скорее, потому, что понятия не имел, как себя с ней вести.

– Не положено, – к великому его облегчению проскрипел скотинистый архивариус. – Режимный объект. В рабочее время приходите.

– Вы на работе?

– Так само собой…

– И я тоже. Значит, время рабочее. Дайте ключ, пожалуйста.

Мужик озадаченно замолк, переваривая мысль. Верховский невольно усмехнулся: до подобной аргументации он не додумался.

– Пожар у вас там, что ли? – раздражённо рыкнул архивариус. – После новогодних придёте и всё сделаете.

– После новогодних и так будет полно работы!

– Ну, значит, не сильно-то вам и надо.

Шилова растерянно смолкла. Стало жаль её; в конце концов, попросту несправедливо, что эта унылая плесень за конторкой решает в одно рыло, кого пускать в архив, а кого нет, руководствуясь не столько уровнем допуска, сколько прихотью левой пятки. Верховский неторопливо поднялся из-за компьютера, предусмотрительно убрав от считывателя собственный ключ, и с независимым видом выступил из-за стеллажей.

– Давно б уже пустил. Дольше демагогией занимаешься, – укоризненно сказал он.

Архивариус сердито обернулся. Неугомонный посетитель сломал ему всю игру в неподкупного стража.

– Не положено, – повторил он, как заведённый.

– Чего, допуска не хватает?

– Хватает…

– Ну так и пусти, чего тут устроил?

Марина взглянула на нежданного заступника с искренней благодарностью. Помогая хранителю архивных тайн определиться, Верховский коварно прибавил:

– Если не хочешь, так я сам поищу. У меня допуска-то побольше будет.

Архивариус яростно шмыгнул носом и полез за свободным ключом. Верховский позволил себе удовлетворённо хмыкнуть. Марине достался соседний, четвёртый компьютер; записавшись в учётную книгу, она проскользнула в царство тайн и пыли и смущённо улыбнулась соседу.

– Спасибо вам, – шёпотом, чтобы не раздражать архивариуса, сказала она.

– Да не за что. Чем ещё заниматься в новогоднюю-то ночь? – Верховский пожал плечами и вернулся за свой компьютер.

Шилова тихонько хихикнула и завозилась с барахлящим считывателем. Верховский же вновь раскрыл свои записи. Присутствие посторонней слегка его беспокоило; он отодвинул бумаги на дальний край стола и немного развернул монитор, отгораживаясь от научницы. Секретная всё ж таки информация. И слишком… личная, что ли. Напоследок Верховский оставил самый неприятный и самый трудный поиск. Он не знал ни подлинных имён, ни значимых координат – только несколько размытых дат из собственной памяти. С них и начал. Итак, примерно февраль-март на последнем издыхании прошлого века, ларёк-переросток на северных столичных окраинах, трое незадачилвых вредителей, явившихся за лёгкой наживой… Это должно было остаться, как минимум, в оперативных отчётах. И осталось.

«…Сигнал подал бывший сотрудник отдела обеспечения безопасности, подполковник в отставке Савин А.Л., заметивший акт злонамеренного применения магии». Дедок, выбиравший шоколадки для внуков. Вспомнить стыдно. Какими же идиотами были тогда они с Хмурым… Ни единой мыслишки не закралось в дурные головы, что пара бутылок водки и несколько смятых купюр не стоят ни пожара, ни, тем более, человеческих жизней. С Феликсом-то всё понятно, всех убью – один останусь. Контролёры, разумеется, приняли его за единственного виновного по магической части. То ли отставной подполковник на нервах всё перепутал, то ли его не стали слушать, но смывшийся пространственным прыжком нелегал естественным образом навлёк на себя все подозрения. Ноготь, удравший на своих двоих, был обозначен как «неустановленное лицо, не принадлежащее к сообществу». Должно быть, этой отчётной бумажкой кто-то прикрывал собственную виноватую задницу. Страшно подумать, сколько непойманных общественно опасных скрывается за подобными скользкими формулировками. Вряд ли каждому из них встретилась на жизненном пути эксцентричная мадам Свешникова… Верховский сдержал покаянный вздох. Он уже очень давно не виделся с бывшей покровительницей. Это и к лучшему. Сколько лет прошло; оба они теперь совсем другие люди, им и сказать-то друг другу нечего.

Итак, Хмурый. Единственный, кого тогда повязали – в состоянии, близком к помешательству. Показания читать больно и стыдно. Примерно в то же время, как сам Верховский, отмытый и накормленный, плавно обалдевал от новостей в гостиной у Лидии, Хмурый, запертый в одиночной камере и заодно в непроницаемой капсуле незнания, понемногу сходил с ума под градом вопросов от контрольских дознавателей. Все его попытки хоть как-то собрать заново картину мира остались без внимания. Офицер явно торопился; ему нужно было добыть сведения и переходить к допросу следующего задержанного, а не заботиться о душевном спокойствии попавшего в переплёт минуса. После отметки об этом разговоре досье Хмурого завершалось. Никто даже не удосужился внести в него факт смерти в центральной магической больнице. Он ведь всего лишь минус, а минусы – грязь…

Немногим лучше нелегалов.

Верховский наудачу поискал записи об исследованиях субстанции, которая прикончила Хмурого. Нашёл только папку под грифом первого уровня. Первого… Осторожничают или нашли что-то непотребное? Отправленные пожизненно за решётку контрабандисты так и не сдали своих поставщиков, а медбрат меж тем говорил, что личность Хмурого была полностью разрушена. Пытался ли разум спастись от болезненных воспоминаний или всему виной неведомое зелье, то ли колдовское, то ли нет, уже не выяснить.

Ничего внятного не даёт и скудная история знакомства с Феликсом. Столкнулись где-то у института, куда Хмурый тогда ещё наведывался, разговорились, сочли друг друга достойными того суррогата дружбы, который только и был возможен между наперегонки летящими в бездну людьми. С Феликсом хуже всего: если и есть о нём что-нибудь в базе данных, помечено оно либо другими именами, либо вовсе «неустановленным лицом». Верховский знал о нём исчезающе мало: то ли имя, то ли кличку, факт наличия неслабого магического дара с неизвестным смещением спектра, да ещё то, что на рубеже тысячелетий он уже бродяжничал на нелегальном положении, бегая вдобавок от призыва. Всё равно что искать иголку в стоге сена.

– Саша, – негромко окликнула Шилова. Она деликатно смотрела чуть правее монитора, не делая попыток заглянуть в чужие записи. – Если… если вы закончили, может быть, подниметесь в столовую? Коллеги организуют небольшой праздник…

– Я не по этой части, – резковато отозвался Верховский и, исправляясь, прибавил мягче: – В смысле, дежурство у меня.

– Ой, да в новый год и так вся полиция на ушах, – Марина смущённо улыбнулась. – Да и мы ведь не до беспамятства. Так, старый проводить, новый встретить… Все же на работе…

– Я не скидывался ни на какие праздники.

– Это мы как-нибудь решим.

Верховский всерьёз задумался. Новогодняя ночь – и впрямь самая тихая для управских служб: одарённые, если им взбредает в голову побуянить, всё равно сперва попадают в обыкновенный обезьянник, а нежить прячется поглубже в норы от иллюминации, фейерверков и нетрезвых граждан с бенгальскими огнями. Ничего не случится, если они с Витькой проведут часик в столовой, послушают бой курантов, пропустят по рюмочке… то есть по пластиковому стаканчику недорогого игристого. А рядовой пусть дрыхнет, недотёпа.

– Пойдёмте, – решившись, сказал Верховский. – Только заглянем по пути на второй этаж, я напарника позову.

Архивариус провожал их ненавидящим взглядом. Он наверняка мог поставить дверь на сигнализацию и тоже присоединиться к несанкционированному веселью, но вот беда – ни у Марины, ни у Верховского не было никакого желания его приглашать. Когда они втроём, вместе с Щукиным, поднялись в празднично украшенную столовую, там уже собралась небольшая компания. Самые хозяйственные расставляли на сдвинутых столиках тарелки с нарезкой и покупными салатами; посреди всего этого нехитрого великолепия высилась на перевёрнутом стакане, как на постаменте, крохотная баночка с красной икрой. Притащенный кем-то служебный ноутбук демонстрировал пёструю суету новогоднего концерта; к слабеньким динамикам никто не прислушивался. Просторная столовая гудела деловитыми голосами.

– Жека, неси штопор, я знаю, что у вас есть!

– Торт в холодильник поставили?.. Поставьте, раскиснет ведь!

– Ты защитные чары проверил перед уходом?

– Да чего им будет-то? Нежить сидит боится…

– По-моему, стульев не хватает. Тащите ещё вон оттуда!

– Хлеба не купили!

– Тарталетки есть. На, намазывай…

Чтобы не чувствовать себя бесполезным, Верховский принялся снимать с бутылок фольгу. Он едва знал снующих вокруг людей, но в царящей вокруг весёлой неразберихе это почему-то стало неважным. К мешанине голосов быстро присоединился гулкий Витькин бас; Щукин умеет сходу вписаться в любую компанию, он вообще куда лучше ладит с людьми…

– Давайте-давайте, а то не успеем! Наливайте шампанское!

Чтобы позабавить публику, Верховский направил горлышко бутылки подальше от людей и сосредоточился на простеньком магическом усилии. Пробка без видимого вмешательства выстрелила в воздух, описала красивую дугу и приземлилась в мусорную корзину. Послышались восхищённые возгласы, кто-то даже зааплодировал.

– У вас какая категория, коллега?

– Это же через стандартное преобразование в передаточных средах?

– Нет, это с учётом структуры материала, – ответила за него Шилова. – Стекло – диэлектрик, там требуется дополнительная компонента…

Верховский усмехнулся, отошёл от зацепившихся языками научников и принялся разливать золотистое вино по выстроившимся ровными рядами пластиковым стаканчикам. Фужеров на кухне, само собой, не нашлось, а гранёные стаканы требовали не то компота, не то высокого градуса. За окнами свистнул и рассыпался цветными искрами ранний фейерверк.

– Проводим старый год! – провозгласил Щукин на всю столовую. – Пусть всё плохое там остаётся, а в новом будет только хорошее.

– Эй, есть тут спецы по вероятностным? Закрепите тост!

Сборище дружно хохотнуло и зашуршало пластиком – красивого звона по техническим причинам не получилось. Верховский натолкнулся стаканчиком на могучий Витькин кулак; все тянулись ко всем – незнакомый молодой надзорщик, щуплый лаборант в синем рабочем халате, улыбающийся в усы охранник, тётушка из хозчасти, невесть зачем оставленный бдеть журналист из редакции «Зеркала», компьютерщик из техподдержки… Марина. Мазнув краешком стакана по её импровизированному бокалу, Верховский поспешно отвёл взгляд. Ничего, кроме признательности, между ними быть не может. Она замужем, у него вроде как есть женщина… Холодное игристое прокатилось по горлу ледяным комком. Кто-то сунул под нос тарелку с бутербродами. Верховский взял один, но не притронулся.

– Давайте ещё по одной!

– Да ты подожди, на куранты не хватит!

– Там ещё есть в холодильнике. Коллега, наливайте!

Пришлось повторять фокус с пробкой. На сей раз вышло не так эффектно: снаряд улетел куда-то в дальний угол и укатился под столы, но фокус всё равно вознаградили одобрительным гулом. Откуда-то из-под стола явились бутылки с напитками покрепче. Как-то само собой получилось, что шипучую золотистую жидкость в стакане сменила прозрачная. Внезапно и сильно запахло мандаринами: журналист сосредоточенно терзал ярко-оранжевый плод, аккуратно складывая шкурки в опустевший стаканчик. Странное дело: ни разу в жизни Верховскому не доводилось встречать новый год вот так, под лёгкую музыку и непринуждённые разговоры, но отчего-то казалось, что именно это – правильно, так и следует, и не потому, что кто-то решил, а потому, что в нехитрых праздничных ритуалах есть что-то умиротворяющее. Что-то, что накрепко связывает его с улыбающимися людьми, с залитыми светом залами Управы, с вечно бодрствующим городом за высокими окнами. Чего не было – и не могло быть – в уличном прошлом.

– Ребята-а-а, принесите ещё шампуня, скоро уже!..

– Я принесу, – вызвался Верховский. Стрелки на обмотанных мишурой часах и впрямь подбирались к полуночи. – Две бутылки хватит?

– Тащи, сколько унесёшь! Большой холодильник у окна, нижняя секция…

Ему не доводилось прежде бывать на кухне. Она едва ли уступала размерами кабинету, в котором обитали оперативники безопасности, но загромождена была не в пример сильнее. К холодильникам вели узкие проходы между гигантскими плитами, холодно блестящими стальными столами и раковинами, больше похожими на глубокие тазы из нержавейки. Верховский зачем-то открыл сначала верхнюю створку; из морозильной камеры в лицо ему пахнуло холодом, слегка отогнавшим хмель. Бутылки игристого обнаружились там, где и было сказано: четыре штуки, с запасом. Утащит он все сразу или не стоит рисковать? Лучше, пожалуй, сделать лишнюю ходку…

– …И нарезку! – донеслось сквозь приоткрывшуюся дверь. Полоска света чиркнула по кафельному полу, ударила по привыкшим к полумраку глазам. – Там сыр и колбаса, и салатики захвати, если остались…

За спиной прокатились неторопливые лёгкие шаги. Верховский, не оборачиваясь, вытащил из холодильника завёрнутые в целлофан подложки с припасёнными деликатесами.

– Давайте я возьму, – Марина не слишком уверенно забрала у него добычу. – И ещё во втором холодильнике…

– Во втором, – зачем-то повторил Верховский, захлопывая дверцу. На кой ляд понадобилось рассовывать еду, купленную для небольшого застолья, по двум громадным шкафам? – Что тут наше?

Марина протиснулась мимо раскрытой дверцы и тоже склонилась к полкам. От её белого халата едва уловимо пахло какими-то едкими реактивами и чем-то ещё, совсем не лабораторным, цветочным, явственно напомнившем о тесной комнатке в общежитии на окраине Москвы. Она так там и живёт или перебралась куда-то?..

– Ой! – Марина неловко взмахнула руками, пытаясь поймать посыпавшиеся на пол упаковки. – Ну что я сегодня такая растяпа!

Верховский проворно сгрёб не успевшую пострадать колбасу и грудой свалил на ближайший стол. Марина сосредоточенно вытаскивала с полки контейнеры с салатами. В жёлтом свете, изливавшемся из нутра холодильника, заметно было, как щёки её пылают румянцем.

– Лучше я отнесу, – вежливо предложил Верховский. В тесном сумраке кухни стремительно становилось душно. Надо возврщаться за стол, там все ждут.

– Д-да, правда… Спасибо…

– Это вам спасибо, – повинуясь порыву, сказал Верховский. – Я как-то всё… Не успел ещё поблагодарить. Да и не знаю, как.

– Ой, было бы за что, – Марина смутилась, отвела взгляд. Подумав, закрыла холодильник. Стало совсем темно. – Я и сама-то не думала… Случайно вышло…

– Есть за что, – с нажимом возразил Верховский. Говорить было одновременно легко и очень трудно. – Вы мне жизнь спасли.

От того, что хуже смерти. Он ведь почти сдался.

– Так и вы мне спасли, – тихо сказала Марина, глядя в сторону. – Тогда, в лесу… Я бы так и сидела… Не очень-то я умею – против упырей…

Вот ведь вспомнила! Хотя она права, это он зачем-то забыл. Не Витькин же дядюшка его тогда выхаживал. Он, дурак, не умел ещё достойно принять чужую заботу. А теперь всё уже, поздно…

– Я вам должен больше, – Верховский сдержанно усмехнулся. – Два против одного. Так что, если могу быть полезен…

– Ну что вы… Я рада, что вы уцелели, – выпалила Марина. – Это же ужас… Вспоминать не хочу.

– Не вспоминайте.

Она неловко дёрнула головой – должно быть, соглашалась. Верховский осторожно забрал контейнеры из её слегка дрожащих рук и не глядя отставил на стол. Надо же, как сильно впечатлил её тот злосчастный случай… А его, наверное, уже ничто не способно удивить.

– Саша, вы… Нас там ждут…

– Пусть ждут.

Идиот. Какой был, такой остался. Надо было ещё там, в избушке у Щукина… Не на гудящей холодильниками управской кухне, с пьяных глаз, под приглушённый гомон голосов коллег, доносящийся сквозь неплотно прикрытую дверь. Теперь уже вовсе не надо… Или нет… Или да… Незримый маятник так и метался, отсчитывая секунды бездействия. Собрать в охапку бутылки и снедь и уйти в столовую. Обнять женщину, точно так же застывшую в нерешительности. Чужую. Почти родную. Коллеги немедленно разнесут сплетню, им обоим придётся несладко… Лучше не надо… Как-нибудь потом, не за пару минут до нового года, не у всех на виду… Потом, на трезвую голову, точно не хватит храбрости…

Под потолком взвыла сигнализация.

Оглушённый монотонным электрическим визгом, Верховский тяжело оперся о холодную поверхность стола. Опомнившись, метнулся к двери в столовую, не без труда лавируя между рядами громоздкой кухонной утвари. Что стряслось? Система сбойнула или с защитными контурами правда что-то не так? Кафельный пол норовил пошатнуться под ногами; не надо было расслабляться и повышать градус, да что уж теперь… Добравшись до двери, Верховский рывком распахнул её, отшатнулся, ошеломлённый тугой волной звука. Щукин уже бежал к выходу из столовой, надзорщик бестолково вылезал из-за стола, остальные осовело вертели головами, уже не пытаясь прикрывать уши.

– Что за леший? – проорал Верховский, силясь перекричать вой сирены. Ему никто не ответил.

И так ясно, что делать: Витьку нагонять – они же, в конце концов, на дежурстве. Туман в голове стремительно развеивался, но координация движений всё ещё подводила. Мир вокруг норовил в любой момент коварно взбрыкнуть и опрокинуться. Проигнорировав замершие лифты, Витька через две ступеньки припустил вниз по лестнице; Верховский бросился следом, для надёжности хватаясь за перила. Наверху, на площадке четвёртого этажа, громко хлопнула дверь. Спустя несколько мгновений безопасников нагнал взмыленный надзорщик; на лице у него было написано осознание случившейся катастрофы. За ним, приотстав на половину пролёта, бежали лаборант и Марина. Верховский запоздало сообразил, что сработали сигнальные цепи вивария: если бы дело было в пожаре или в прорыве стационарных контуров, орало бы по-другому. У научников там, разумеется, какой-нибудь важнейший эксперимент, который надо непременно спасти. Как бы им объяснить, что жизни людей несопоставимо дороже самой редкой нечисти?

Едва спустившись в подвал, надзорщик в ужасе схватился за голову и разинул рот. Вой сирены заглушал его голос, но не нужно быть гением, чтобы догадаться, что примерно срывалось с его языка. За запертыми двойными дверьми из бронестекла, ведущими в коридоры вивария, творилось светопреставление. Беспомощно моргали сигнальные лампы, гулко выл сквозняк, искрила под потолком повреждённая проводка. Дальше устроенной у входа наблюдательной станции горело только аварийное освещение. В сумраке, едва рассеянном зелёным светом, скользили неясные силуэты – леший пойми, чьи именно. Витька поймал наздорщика за шкирку, слегка встряхнул, заставляя прийти в себя, и жестами показал: «без паники», «соблюдать технику безопасности», «убрать посторонних», «кто там?». Проштрафившийся дежурный встрепенулся и принялся сбивчиво отвечать дрожащими пальцами. «Пять… нет, шесть сухопутных», «четыре аморфных», «три особо опасных: два упыря и плакальщик». Ну отлично… Морщась от бьющей по ушам сигнализации, Верховский на пробу соорудил простенькое боевое заклятие. Вышло сносно, хотя голова всё ещё нещадно кружилась. Леший побери, а ведь Витька был ранен нежитью… Ему ни в коем случае нельзя лезть на рожон…

«Прикрой», «пойду первым», «стрелять по команде». Щукин хмуро кивнул и однозначно понятным жестом отодвинул от дверей рвущихся в бой научников. Ничего, переживут, надзор им новых подопытных наловит… Верховский схватился за отключённые от автоматики створки и, помогая себе магией, раздвинул их – ровно настолько, чтобы пролезть боком в изоляционную капсулу. Следом за ним протиснулся Витька и без видимых усилий задвинул за собой двери. Несколькими короткими жестами обсудили тактику – никаких импровизаций, регламенты давно подумали за них. Дождавшись от товарища сосредоточенного кивка, Верховский шагнул к выходу в коридор вивария.

Им почти сразу попалась лихоманка, по-идиотски застрявшая в вентиляционной решётке. Витька без труда подбил её прицельной огненной стрелой; нежить, слишком плотная, чтобы выпростаться из капкана, стремительно улетучилась вонючим дымом. Окрылённый успехом, Щукин довольно осклабился и показал: «разделимся». Верховский мрачно покачал головой. Среди аморфных тварей опасных нет, зато тут где-то бродят целых два упыря. Нечего Витьке шастать одному.

Надзорщик добрался-таки до рубильника сигнализации, потому что монотонный вой сменился голосом автоинформатора. Верховский неспешно двинулся вдоль запертых лабораторий. Действовал методично, как по учебнику: при помощи контактной магии выгонял из пазов штифты замка, слегка поддавал дверь носком тяжёлого ботинка, оценивал ситуацию и сбрасывал с левой ладони сеть или с правой – силовой заряд. Витька маячил за плечом и бдительно оглядывал коридор, прикрывая спину напарнику. Таким манером отыскали и изничтожили спрятавшийся под компьютерный стол полтергейст и метавшуюся по лаборатории шишигу. Это всё так, мелочь… Не она разорвала истончившиеся охранные чары, которые не пожелал подновлять на полночь глядя недотёпа надзорщик.

Первого упыря нашли в одной из дальних лабораторий. Нежить лакомилась подопытными мышами, расшвыривая вокруг себя опустошённые от крови трупики. Верховский невольно поёжился: под рукавом рубашки заныли давно зажившие ожоги. Здесь, к счастью, точно нет никаких аномалий… Отвлекая на себя внимание кровососа, Витька швырнул в нежить пригоршней огня и сразу метнулся за ближайший стеллаж. Верховский тщательно прицелился. Он и в абсолютно трезвом состоянии не соперник твари в ловкости и скорости, а значит, попыток будет немного. Одна за другой – две огненные стрелы, следом сеть. Упырь взвыл, шлёпнул когтистой лапой по подпаленному боку и в ярости запустил в обидчика громоздким монитором. Снова полыхнуло: Витька, высунувшись из укрытия, бомбардировал нежить пламенными сгустками. Где-то в коридоре раздался ответный вой: упыриный родственник почуял неладное и потопал на голос – разбираться. Помянув про себя лешего и всех его подчинённых, Верховский ногой отпихнул к двери разбитый монитор. Не ахти какая баррикада, но лучше, чем ничего…

Огненная стрела мазнула мимо размахивающей лапами нежити и разбилась о негорючие плиты облицовки. Верховский, отступая, шагнул в глубь лаборатории, к выбитому заслону из бронестекла; под ботинками захрустело мелкое крошево. Сильный, гад, особенно когда сытый… На притулившейся в углу вешалке висел забытый кем-то рабочий халат. Верховский сдёрнул его с крючка, поджёг с двух концов и с горящей тряпкой в руках бросился к упырю. Жар сердито кусал за кожу; не так уж и больно, тогда было хуже. Лишь бы нежить не вывернулась хотя бы до того, как хорошенько прожарится. Верховский нахлобучил халат на голову кровососу и, стиснув зубы, крепко обхватил пылающий кокон. Щукин поддал жару: метко швырнув стрелу, попал нежити прямо во впалое пузо. Упырь зашатался на тонких жилистых ногах, потерял равновесие и рухнул на измазанную мышиной кровью плитку, увлекая за собой намертво вцепившегося врага. Когти бессильно царапали воздух, норовили достать настырного живого. Прижав коленом отчаянно дёргающуюся тварь, Верховский выхватил из кобуры табельное, приставил дуло к чересчур подвижному упыриному локтю и выстрелил. Пули не серебряные, но без одной лапы упырь всё же чуть-чуть безобиднее…

– Саня, дверь!

И правда, дверь. Монитор отлетел к стене, будто картонный муляж. Следом рухнуло сорванное с петель металлическое полотно – Верховский едва успел откатиться в сторону. Витька перебежал за опрокинутый компьютерный стол иоттуда принялся палить сразу по обоим упырям. Эдак он все силы растратит, а у них ещё плакальщик… Первый кровосос серьёзно подбит, у него нет одной лапы, на башке горящая тряпка, а сверху его придавил центнер металла. Второй свеж и полон сил; вряд ли только в этой лаборатории нашлась клетка с питательными мышками…

– Витёк, в коридор! – рявкнул Верховский и наскоро соорудил парализующие чары. Упырь – не человек, быстро вырвется, но Щукину хватит. – Давай, бегом!

Приятель послушно рванул к пустому проёму, по дороге толкнул застывшего кровососа ладонью в грудь. Верховский пинком опрокинул ближайший стеллаж; на пол посыпались книги, картонные папки, разрозненные бумажные листы. Вот и славно, отличный получится погребальный костёр… Прежде чем выскочить за дверь, Верховский хорошенько подпалил груду горючего хлама. Хоть бы надзорщику не взбрело в голову включить пожарную сигнализацию!

Откуда-то из-за угла донёсся короткий вскрик. Верховский бестолково дёрнулся, буксуя мозгами в мешанине разрозненных мыслей. Надо проверить, что там, а тут два недобитых упыря, которых нельзя выпускать из лаборатории… Щукин сгрёб его за плечо и показал: «оставаться на месте», «пойду первым». Ну нет, не годится. Не с Витькиным диагнозом. Верховский покачал головой и повторил те же жесты. Ткнул пальцем в сторону разгорающегося пламени – мол, охраняй, – и со всей доступной скоростью припустил по коридору.

Бледная морда плакальщика реяла в полумраке призрачным пятном. Неживой шаркал по кафельному полу с пугающей быстротой; длинные тощие руки он держал перед собой, будто слепец. У стенки в ужасе трясся лаборант – можно подумать, не ходил сюда ставить эксперименты на этом самом плакальщике. Между парнишкой и бывшим подопытным стояла Марина. Сплетённые ею сети бессильно свисали с плеч плакальщика светящимися лохмотьями. Зачем научников вообще сюда пустили? Чёртов надзорщик станет делать что-нибудь полезное или нет?

Верховский в несколько прыжков поравнялся с Мариной, без лишних слов оттеснил её за спину. Она несмело тронула его за плечо, что-то торопливо заговорила – вслушиваться не было времени. Приходилось тщательно рассчитывать силы; какой бы ни был потенциал, всё равно он конечен, а растрачено уже ох как много… Мертвенно-синюшное лицо отчётливо виднеется в полутьме, по почерневшим щекам катятся крупные мутные слёзы. Здесь некого заманивать жалобными стонами, но нежить не сильна в логике – в этом её слабое место. Верховский отшвырнул долговязую тварь силовой волной; плакальщик шлёпнулся на пол, как верёвочная кукла, но ничуть не пострадал – разве что расстроился.

– Саша! – Марина вцепилась заступнику в предплечье. – Не сжигайте его! Это же…

Верховский с неожиданной для самого себя злостью вырвался из её рук. Его задача – людей спасать, а беречь нежить он не нанимался! Шилова же научница, неужели не понимает, в какой они опасности?

– Марина, позаботьтесь лучше о коллеге, – прорычал он сквозь стиснутые зубы. – Он хотя бы живой!

Шилова растерянно оглянулась на лаборанта и яростно замотала головой.

– Саша, уходите. Экземпляр вас помнит. Мы при нём говорили…

Леший побери, это гораздо, гораздо хуже! Что вообще в голове у научников? Они ведь едва ли не при всех здешних экземплярах успели поболтать! И при этом трясутся за сохранность неживой шкуры…

К чёрту. Сначала – спасти две учёные задницы, а потом пусть его хоть выпорют показательно перед всем Магсоветом за утерю бесценного экземпляра. Верховский потёр кончики пальцев, проверяя, откликается ли магия. Ненадолго его хватит. Почему нежить до сих пор не зачаровала беззащитных людей, как удав кроликов? Неужто кто-то умудрился взять с этого чудовища клятву вроде тех, какие дают надзорщикам недотёпы-лесовики?

Чушь. Придёт же в голову…

Плакальщик непринуждённо увернулся от пущенных одна за другой четырёх огненных стрел. В тесном коридоре некуда спрятаться, здесь нет книжных шкафов и сколько-нибудь серьёзной мебели. Шагов с пяти эта дрянь начнёт вытягивать жизнь, если тронет – всё, могила. Верховский чиркнул ладонью в воздухе, стеной огня отгораживая себя и плакальщика от заметавшихся по коридору научников. Это всего на несколько мгновений, пока будет подпитывать пламя вложенная сила. Треклятый виварий весь обложен негорючей плиткой, поджечь-то толком нечего…

– Я тебя знаю, – коснулся слуха шелестящий шёпот. – В прошлый раз ты не боялся…

В прошлый раз чудовище сидело за стеклом и за крепкими чарами. Уж не этот ли деятель порушил барьеры, углядев слабое место в истончившихся защитных контурах? Верховский ещё разок отбросил пошатывающегося на длинных ногах плакальщика. Его можно скрутить парализующими, только соорудить их надо на совесть…

Мимо уха свистнула, разворачиваясь, ловчая сеть. Марина не оставляла попыток уберечь ценный экземпляр. Плакальщика её чары едва побеспокоили; против нежити такого калибра сетки – всё равно что паутинка против носорога. Заготовка для парализующих чар вышла неплохо, но с такого расстояния можно и промахнуться, а второй попытки не будет… Решившись, Верховский шагнул навстречу плакальщику. Ещё раз, ещё, ещё… Кожу обожгло холодом; костлявые пальцы совсем рядом, вот-вот дотянутся. Зато и промазать отсюда никак не выйдет. Что-то болезненно дрогнуло в груди; плакальщик потянул-таки из живого вожделенную силу, будто бы нехотя, почти брезгливо. Но тугие петли заклятия уже сорвались с замерзающих пальцев. Долговязое неживое тело замерло на месте, покачнулось по инерции и тяжело рухнуло на кафельный пол, будто в несуразно длинных ногах разом лопнули сухожилия. Верховский на всякий случай ещё разок отпихнул его подальше, опустился рядом на колени и тщательно поджёг, стараясь не отвлекаться на струящуюся под кожей тягучую боль. Остальных разбежавшихся придётся добивать Витьке. Тут как бы самому не записаться в обитатели вивария…

– Он вас достал? – выдохнула над плечом Марина.

Верховский медленно поднялся, отступил на пару шагов от весело пляшущего пламени. Достал, само собой. Должна бы знать, специалист-то по нежити…

– Нет, всё в порядке, – хрипло соврал Верховский. – Отойдите, он может быть активен.

– Это был наш основной объект, – сокрушённо сообщила Марина. – С ним ещё Лидия Николаевна работала…

– Значит, новый найдёте, – устало огрызнулся Верховский. – Новый год, новый объект…

Марина нервно хихикнула в ответ. Она так и стояла рядом с гибнущим плакальщиком, будто рассчитывала зафиксировать какие-то важные наблюдения. Верховский решительно взял её за плечо и потянул в сторону выхода.

– Пошли отсюда. И лаборанта своего заберите.

Её всё ещё била крупная дрожь. Входные двери приветливо разъехались, почуяв людей; надзорщик, по крайней мере, включил подачу электричества по резервным контурам. При виде вернувшихся горе-страж вивария опасливо высунулся из-за наблюдательной станции. Верховский проглотил просившиеся на язык нелестные эпитеты в его адрес. Что с него взять, наверняка какой-нибудь зелёный младший специалист, не сумевший отбрехаться от новогоднего дежурства…

– Медкабинет есть тут у вас?

– Д-д-да, у лифта налево…

– Чары иди обновляй, дежурный, – велел Верховский и побрёл в указанном направлении.

В медпункте наверняка найдётся что-нибудь тонизирующее. Надо принять и идти обратно, помогать Витьке… Сунув руку в карман, Верховский нашарил сигнальный амулет и дважды сжал его в ладони. Серебряная пластинка, чуть помедлив, ответила двумя импульсами тепла. Стало быть, Щукин в относительно добром здравии. Хорошо…

На магию сил уже не было, и хлипкую дверь медкабинета Верховский без затей распахнул пинком. Печально хрустнули в пазах тоненькие штифты. Ерунда по сравнению с тем, что творится в остальном экспериментальном блоке. Аптечные шкафы были заперты посерьёзнее, на магические кварцевые замки. На прикосновение они никак не среагировали; ещё бы, оперативникам безопасности нечего делать на этом этаже… Верховский тяжело рухнул на притулившуюся у стены кушетку, запрокинул голову и прикрыл глаза. Не так уж и плохо. Бывало сильно хуже. Форму, попорченную огнём, когтями и кровью, жалко больше, чем свою шкуру.

Тихо клацнула дверца шкафчика. Сквозь вонь от палёной ткани пробился едва уловимый цветочный аромат, а потом почти сразу запахло травами. Знакомый укрепляющий настойчик, каким укомплектованы все походные аптечки. То, что надо… Верховский ещё раз дотянулся до амулета, и тот снова жизнеутверждающе дважды вспыхнул теплом. У Витьки всё хорошо… Значит, есть ещё время…

– Вот, выпейте, пожалуйста, – холодный стакан ткнулся ему в ладонь.

Верховский кивнул и покорно выхлебал разбавленный сладковатый настой. К магии прямо сейчас прибегать не стоит, но хотя бы не тянет сдохнуть на месте. Он благодарно кивнул и отставил стакан на накрытый стеклом фельдшерский стол.

– Спасибо.

– Да за что? Вам бы ещё перевязку сделать…

– Есть тут у них противоожоговое? Хотя бы пантенол?

Марина отвернулась и принялась сосредоточенно рыться в шкафу. Саднящими пальцами Верховский кое-как стянул с себя безнадёжно испорченную рубашку. То ли он не успел всерьёз обжечься, то ли по сравнению с тем, что довелось пережить в Ягодном, теперь всё казалось ерундой. Сквозь неплотно прикрытую дверь донёсся звучный Витькин бас; выбрался, чёрт заговорённый, и уже третирует надзорщика. Видать, даже не пострадал особенно…

– Больно будет.

– Это вы мне говорите?

Смоченный спиртом ватный тампон слегка обжёг ссадину на плече. Ерунда. Рабочие моменты. Противоожоговая мазь, жирная, упоительно холодная, маслянисто ложилась на стремительно краснеющую кожу. Марина раздобыла где-то бинт и теперь тщательно, со знанием дела заматывала ему предплечья. Старые шрамы ничуть её не пугали.

– Хорошо справляетесь. Сестринское дело осваивали?

– Да вот с вами же и научилась… Семён Васильевич показал, как надо.

– Какой я, однако, полезный.

Она невесело усмехнулась. Проворно распустила кончик бинта на два хвостика, обвязала ему вокруг запястья. Потянулась за следующим мотком.

– Не надо.

– Почему?..

– Это и так заживёт, не страшно.

Марина недоверчиво воззрилась на его ладони, блестящие от мази. В доказательство своих слов Верховский сжал и разжал кулаки – даже почти не поморщился. Поймал её за руку.

– Вот. Видите?

– Я…

Она растерянно замолкла. Медпункт в разгромленном виварии немногим лучше кухни, но на эти мелочи уже плевать. Ладони саднят – и на это тоже плевать. И на витающую в воздухе горелую вонь. И на мельтешение за дверью, на которой нет теперь даже замка. И на то, что оба потом пожалеют.

Иначе они пожалеют вдвойне.

XXIV. Воля богов

– Ох, не могу больше! Твоя взяла!

Яр ослабил хватку. Вырвавшись на волю, Дранок набрал полные горсти снега и принялся тереть раскрасневшееся лицо. Рубаха на спине у малоумка вся насквозь мокрая; как бы не простыл после потешной драки… Сам Яр давно сбросил рубашку: было и жарко, и жалко. С себя грязь смыть проще, чем с грубого льна.

– То не дело, – недовольно протянул Влас. – Бросил кулаками махать – почитай, убит. Кабы то не Пройда был, а тать лесной, что б тогда?

Яр невольно поморщился. Влас, сам того не зная, заново придумал его детское прозвище, но в устах сокола оно казалось недобрым. Храмовый неторопливо приблизился, едва заметно увязая в неглубоком снегу; Яр поспешно отвернулся, делая вид, что оглядывает округу. Смотреть здесь не на что: сколько хватает глаз, тянется из ниоткуда в никуда бескрайняя плоская равнина, сливающаяся с низким серым небом. Совсем рядом – Журавлиные степи, чужая земля, куда ильгодчанам без особой грамоты ход заказан. Единственная дорога, столичный большак, грязно-бурой полосой прорезает сплошную белёсую пелену; мокрый снег превратил укатанную тележными колёсами землю в вязкую кашу. До Гориславля отсюда два-три дня пути, но, пока раскисшая грязь не схватится морозами, никак не вылезти из этой глуши. Если б не долг, не хотелось бы вовсе туда возвращаться. Новая столица Яру не полюбилась; может, потому, что он слишком хорошо помнил старые стены Белогорода, а может, потому, что Гориславль так и остался для него чужим и враждебным. Ну да где теперь по-другому?

– То что у тебя? – пытливо спросил Влас, указывая на связку оберегов у Яра на груди.

– Аринов знак, – невинно отозвался Яр. – Или ты про который спрашиваешь?

– Про Семарин, – хмыкнул сокол, щуря раскосые глаза. – Где ж ты такой добыл?

– Сестрица дала.

– Непроста, видать, у тебя сестрица, – Влас усмехнулся со значением. – Ну, поглядим, как боги о тебе пекутся… Давай-ка на кулаках.

Он сбросил с плеч меховую безрукавку, оставшись в одной рубахе, и сразу же ударил на пробу, обманчиво лениво. Яр бездумно перехватил его руку. Чужим мнением сокол, само собой, не интересовался; пришлось принимать бой. Влас больше демонстрировал превосходство, чем дрался всерьёз: гонял подмастерье по сырому снегу, дразнил уловками, вынуждал из глухой обороны перейти к нападению. Тяжёлому его натиску противопоставить можно было только ловкость и быстроту. Вывернувшись из захвата, Яр скользнул храмовому за спину, поймал его за запястья и заломил руки – точь-в-точь так же, как до того Дранку. Это было нечестно, но честного боя Влас и не признавал.

– Будет от тебя прок, – довольно протянул сокол, расправляя на груди рубаху. От этой похвалы стало мерзко, будто кто обругал последними словами. – Бороду-то едва видно, а хитёр, как старый лис. Вдругорядь на ножах спробуем.

Дранок уже спешил к нему с безрукавкой. Яр тыльной стороной ладони смахнул со лба испарину. Драться нетрудно – трудно сдерживать кипящую в крови силу и не выказывать гнев.

– Ты ведь перед богами клялся живых защищать, – бросил он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно. – Как же ты решаешь, кого беречь, а на кого и с ножом можно?

– А просто, – Влас осклабился, обнажив острые желтоватые зубы. – Я – богам слуга. Кто им враг, тот мне враг, а кто мне враг – тот и им враг. Божьего врага проучить – дело доброе, ежли до смерти не губить.

Яр только хмыкнул в ответ. Безупречная логика. А самое паршивое – сокол, в общем-то, правильно делает. Это раньше можно было хоть самого злобного разбойника усовестить внушением, а теперь за такое собственные попутчики отволокут на костёр. Поглощённый невесёлыми размышлениями, Яр сдёрнул свою рубашку с обнажённых ветвей низкорослого кустарника и нехотя натянул на взмокшее тело. Это в пылу драки ему могло быть жарко, а сейчас уже пора начинать мёрзнуть. Как-никак, почти зима; ничейная – Стридарова – луна на носу…

Деревенька притулилась к единственной в окрестностях речушке, малому притоку Ивны. Здесь Влас изменил обыкновению останавливаться на постой у старост и выбрал пережидать распутицу в доме богатого коновода по прозванию Жукарь. Жилище и впрямь было добротное, а вот с его обитателями Яр старался встречаться пореже. Это было сложно: Жукарь сам за лошадьми не ходил и сыновей этим не утруждал, и сейчас, по дурной погоде, все трое мужиков целыми днями сидели дома. Работали за них батраки, числом с полдюжины, в большинстве – те, чьим семьям Жукарь на летнюю страду одалживал своих тяжеловозов. Завидев шагающего по двору Власа, одна из работниц проворно подбежала к соколу и, дождавшись от него разрешения говорить, залепетала:

– Хозяин повелел воды согреть на мытьё. Ежли дорогой гость захочет, так мы ему вперёд всех бадью нальём…

– То дело, – одобрил Влас и усмехнулся: – Поди, Дранок, спомоги воды натаскать. Кто в драке хил, тот пущай бабью работу делает.

Белобрысый разом поник: Власовы подначки всерьёз его ранили. Перечить не посмел, побрёл следом за девушкой к выставленным у забора вёдрам. Яр рывком развернулся и за пару шагов нагнал товарища.

– Чего тебе? – угрюмо буркнул Дранок.

– Ничего. Вдвоём скорее управимся.

Дранок глянул на него благодарно. Так и не заметил, что Яр взял в обычай за ним приглядывать, раз уж Власу всё равно. Кто всерьёз обрадовался, так это девчонка-работница: только что ей светило в одиночку таскать из реки воду на всё хозяйское семейство и на почтенных гостей вдобавок, а теперь разом появилось аж два помощника. Она резво бежала к речке и то и дело оглядывалась, словно проверяла, что добрые господа не передумали и по-прежнему идут за ней.

– Не ходи к воде, – распорядился Яр, отобрав у девушки увесистые бадейки. – Берег размыло, упадёшь ещё.

– Ой, да я ж привычная, – работница смущённо улыбнулась, но воевать за право спуститься к реке не захотела. Яру стало жаль её.

Дранок широкими неуклюжими шагами спустился по пологому склону, носком добротного сапога брезгливо потрогал перемешанную с илом грязь. Яр вручил ему ведро и, искоса наблюдая за белобрысым, сам зачерпнул мутноватую взвесь. У дальнего берега течение подёрнулось тонкой ледяной коркой, а здесь, в заводях, вода почти тёплая. Странно, что русалок нет. Деревня-то немаленькая; неужто ни одна девица не сиганула в омут от несчастной доли?

– Благодарствую, добрый господин! – работница ловко поддела коромыслом сразу две бадьи. – Ух, много принесём! Почитай, ещё разок сходим – и будет…

Дранок донёс вёдра до забора и там встал отдыхать. Яр отволок к печи сперва свою ношу, потом вернулся за его частью. В сенях столкнулся с хозяйским сынком; румяный широколицый Жила нарочно заступил ему дорогу и презрительно ухмыльнулся.

– А, соколёнок! Почто за вёдра-то ухватился? Думаешь, девка за то с тобой на сеновал пойдёт?

– Думаю, кто бы тебе задницу наконец отмыл. Вонь на весь двор, – огрызнулся Яр.

Из-за могучей спины недоросля боязливо выглянула работница, которой никак было не протиснуться мимо. Жила осклабился, показав дурные неровные зубы.

– Хошь – сам потрудись, раз уж взялся за бабье дело!

– Я никакого дела не боюсь. А тебе, видать, только коромысла и не хватает, чтоб за бабу приняли.

Яр нагло шагнул вперёд, щедро расплёскивая через край холодную мутную воду. Жила проворно отскочил с дороги, а потом задумался, зачем это он. Работница, испугавшаяся остаться наедине с хозяйским сынком, хвостиком побежала следом за Яром – сперва к печи, потом обратно на двор. Судя по умоляющему взгляду, хотела что-то сказать.

– Что такое? – осторожно спросил Яр, замедлив шаг.

– Правду Жила сказал? – выпалила она, заливаясь румянцем. – Ты мне для того помогаешь?..

– Нет, – Яр устало смахнул волосы со лба. – Я тебе помогаю, потому что тебе одной тяжело.

Она не поняла. Не так должен себя вести почтенный хозяйский гость. А как должен – так не хочется. Перепадёт ему от Власа, конечно… Ну и пускай. Можно подумать, они не найдут повода повздорить.

На пути от реки девушка вдруг охнула и остановилась, вытягивая укутанную в платок тонкую шею. Вдоль большака, увязая в неглубоком снегу, брели усталые лошади; их наездники, в кольчугах и при шлемах, казались ничуть не менее измотанными. Откуда это они в такую распутицу?.. Ехавший впереди отряда всадник, приблизившись к околице, с усилием поднял набрякшее влагой знамя. Зелёное. Под таким ездят посланцы владыки Агирлана.

– Чего им тут? – недовольно пробормотал Дранок. Он вслед за Власом слепо ненавидел завоевателей, сам не зная, за что.

Работница торопливо сотворила священный знак.

– Ох, боги-боженьки, на всё ваша воля…

– Пошли в дом, – негромко распорядился Яр. – С ними пусть староста разбирается.

К вечеру по всей деревне прокатилась молва о прибытии воинов. Никто не знал наверняка, держат ли они путь в Гориславль или в иные места; не было при них и мытарей. Должно, гонцы: кто б ещё вышел в путь по такой погоде? Судачили и о том, что все всадники – кахары, а значит, понимают, о чём при них говорят. Карать им здесь было некого: своего знахаря не водилось, колдовством никто тайно не промышлял, а сокола и его спутников защищал внушительный храмовый знак на Власовой груди. Яр понял наконец, зачем эта безделица такая громадная: чтоб всем в округе понятно было, что перед ними не проклятый всеми Стридаров выкормыш, но благословенный воин Арина. А то ведь немудрено и перепутать.

Наутро зарядил дождь. Он сплошным серым полотнищем затянул всю округу, смыл тонкий рыхлый снег и превратил землю в зыбкую грязь. Сокол не пожелал в такую хмарь куда-то идти и засел с хозяином в горнице; там же ошивался и Дранок. Яр, спасаясь от духоты и неприятного общества, устроился в одиночестве на ступенях крыльца. Капли дождя разбивались о край соломенной крыши, не долетая до приподнятого над землёй настила; здесь можно было бы даже зажечь лучину, не боясь, что она отсыреет. Ужасно не хватало оставленных в Гориславле книг. Чтобы не сидеть без дела, Яр взялся латать прохудившийся башмак. Необходимость проталкивать толстую иглу сквозь дублёную кожу и ровнять ножом истончившиеся кромки отлично занимала руки, но никак не развлекала изнывающий от скуки ум.

Через исхлёстанный дождевыми струями двор сновали работники. Ливень ливнем, а за лошадьми нужен уход; не Жукарю ведь этим заниматься… Из-за низкой дверцы сеновала вдруг показался Жила. Одежда сидела на нём неряшливо, словно нацепленная в спешке. Не обращая внимания на дождь, хозяйский сынок всласть потянулся, одёрнул кисти кое-как завязанного пояса и лениво побрёл к дому. Завидев Яра, он победоносно ухмыльнулся, будто существовало между ними какое-то неведомое соперничество, безоговорочно им выигранное.

– Что, соколёнок, мёрзнешь тут один? – ухмыляясь, бросил Жила. – Я б тебе сказал, как согреться, да, поди, девка уж устала.

– Ты беги скорей в дом, – не менее ласково ответил Яр. – Застудишься – чем потом перед работницами хвалиться станешь?

– Кто хвалится, а кто робеет.

– Твоя правда, смелых мало, – взвесив в руке рабочий ножик, Яр лениво замахнулся. Спустя мгновение лезвие на всю длину вонзилось в столбик коновязи, едва видимый среди дождя. Вот уж пригодилась Власова наука… – Боятся почём зря.

Жилу с крыльца как ветром сдуло. Из житья бок о бок с соколом Яр успел уже усвоить, что иной раз одна лишь угроза, пусть даже лживая, способна привести строптивого собеседника к нужной мысли. Наставница такого не одобрила бы, но ей навряд ли доводилось встречаться на узкой дорожке с лихими людьми. Или с такими вот непрошибаемыми болванами. Воровато оглядевшись по сторонам, Яр заставил ножик выскользнуть из дерева и вернуться на крыльцо. Со двора всё равно все разбежались при виде Жилы, а под дождь идти неохота.

Небо едва заметно светлело. Из сумрака бледными пятнами выступали соседние приземистые мазанки; крохотные окошки, теплившиеся неровным светом, казались вереницей болотных огней. Здесь, у кромки великих степей, живут по-другому, чем на севере или даже близ Гориславля. Нежить тут тоже своя, в основном дикая. В деревне водятся в изобилии домовые и их разномастные родичи, но на границе нет обширных пашен – только небольшие делянки, которых не будет жалко, вытопчи их вражья конница. И ещё есть пастбища. Стадо можно хотя бы отогнать при опасности. А земли здесь плодородные, и тепло всю весну и почти всю осень… Будь этот край мирным и спокойным, мог бы кормить целую Ильгоду, и ещё на продажу бы оставалось. Яр с удвоенным усердием вонзил иглу в кожаный лоскуток. До распутицы он в Гориславль так и не добрался; теперь или ждать первых морозов, или выдумывать что-то новое… Осталось ли ещё зерно на городских торжищах?

Жила снова выскочил на крыльцо, на сей раз нарядный, в меховой безрукавке. Боязливо зыркнул в сторону Яра, молча спустился с крыльца и, пригибая голову под дождевыми струями, побежал куда-то на улицу. Должно, с поручением от родителя: трудно поверить, что пошёл бы за плетень по иному делу, в такое-то ненастье. Яр зачем-то проводил его взглядом. Жила нёсся, глядя себе под ноги, оттого и не заметил шагающего ему навстречу кахара. Две размытые сумраком фигуры – одна коричнево-белёсая, вторая тёмно-зелёная – столкнулись и тут же расступились на полшага.

– Смотри, куда прёшь, пёсий хвост!..

Яр до боли сжал в пальцах иголку. Жила не лез бы на рожон, если б вовремя разобрал, на кого налетел с разбегу… А может, он и разобрал, леший его знает, батюшкина баловня. Должно, кахар без оружия, вот недоросль и расхрабрился сверх меры. Издали не было слышно их разговора – только приглушённый гул голосов. Затем воин отвесил Жиле оплеуху.

В шелест дождя ввинтился тоненький визг. Выглянувшая из сеновала молодая работница подхватила подол измявшейся юбки и стремглав бросилась в дом. Позовёт на подмогу или не станет выручать хозяйского сынка?.. Яр отложил иголку и башмак, поднялся, торопливо пересёк двор. Он не знал толком, что станет делать, но дурня во что бы то ни стало надо оттащить от опасного противника…

Жила, размахнувшись, ударил кахара в челюсть.

Где-то за спиной зашумели тревожные голоса. Яр рывком распахнул калитку, подбежал к Жиле, оскальзываясь на размытой чёрной земле. Попробовал оттеснить в сторону, однако бестолковый детина уже закусил удила; он легко вырвался из Яровых рук и опять ринулся на обидчика.

– Стой, дурак! Куда ты…

Жила глянул на него с подлинной ненавистью. Ох, не надо было дразнить болвана – не стал бы он теперь показывать удаль… Яр встал перед кахаром, заслоняя собой развоевавшегося недоросля. Примирительно поднял ладони. Тёмные глаза недобро сощурились на него сквозь прорези маски.

– Не гневайся! Он у нас… малоумный, – спасительное слово отыскалось само; должно, вспомнился Дранок. – Не хотел тебя обидеть. Прости его.

Кахар медленно опустил занесённую руку, потёр ладонью мозолистый кулак. Часто, поди, пускает в ход.

– Пусть просит пощады, – медленно проговорил он, неловко растягивая слова. Отвык от родного языка.

Яр обернулся – и тут же мир вокруг рассыпался звенящей болью. Тяжёлый, зараза, кулак у Жилы… Мысль эта мелькнула и растворилась в монотонном шуме дождя. Жила шагнул мимо Яра к неподвижно застывшему воину, снова занёс кулак. Мучительно медленно, таким очевидным и таким неостановимым жестом кахар вынул из складок богатого одеяния тонкий кинжал.

Виски ледяным остриём пронзила чужая смерть.

– …Всех. Каждого, – раскатистый низкий голос вырвал его из небытия. – Кто не пожелает, пусть никогда больше не выйдет из дому.

Яр упёрся ладонями в склизкую грязь, с трудом поднял голову. Среди серой хмари сновали люди в тёмно-зелёных одеждах. Вдоль плетней толпились деревенские – насквозь промокшие, напуганные, дрожащие не то от холода, не то от страха.

– Я хочу знать, кто так худо его научил, – кахар длинным кривым клинком указал на распростёртое в грязи тело Жилы. – Кто его отец? Пусть выйдет сюда.

Ответом ему было молчание. Жукарь, бледный как смерть, стоял у соседского забора, поодаль от родичей, от хмурого Власа. На коновода никто не глядел: все смотрели на мёртвого Жилу, на предводителя кахаров, на его подручных, выгонявших из домов тех, кто до сих пор сам не вышел на шум. Яр осторожно поднялся на ноги. Воин равнодушно чиркнул взглядом по его лицу.

– Пусть выйдет сюда тот презренный, что не научил своего сына почтению! – повысив голос, повторил кахар. – Иначе же пусть он видит, как от его трусости гибнут его сородичи!

Он сделал короткий знак ладонью, и один из воинов вытолкнул к нему попавшегося под руку мальчишку. Толпа взволнованно загудела, всколыхнулась. Тощий мужичок рухнул на колени в слякоть, молитвенно прижал ладони к груди:

– Пощади, добрый господин! Не тронь малого… Тебе вон Жукарь нужен…

– Пусть подойдёт, – непреклонно повторил кахар. Клинок в его руке тронул мальчишкину шею; на серую рубаху стекла блестящая алая струйка.

Нет, Жукарь не выйдет. Пусть хоть всю деревню вырежут – не выйдет.

– Постой, – Яр шагнул вперёд, силой заставляя себя сосредоточиться. Поймал в прорезях маски бесстрастный взгляд кахара. Вскинул руку, обжигаясь о собственные чары. Он сумел бы и незаметно, если бы голова не раскалывалась от боли. – Пощади их. Виновный наказан. Они ни при чём.

Шёпот за спиной – недобрый, враждебный. Сколько из них догадалось? Сколько без сомнений толкнёт его в спину, прямиком на клинок кахара? Сами воины медлят; может, не поняли, а может, не смеют шелохнуться без повеления…

– Ни ты, ни твои люди никого здесь не тронут, – раздельно произнёс Яр. Теперь предводитель не отдаст приказ, даже если поймёт… Даже если ему помогут понять… – Отпусти мальчика. Всех их отпусти. Отзови своих.

Кахар медленно опустил клинок. Дважды коротко свистнул; мельтешившие среди дождя тёмно-зелёные силуэты разом замерли. Освобождённый мальчишка, заливаясь плачем, кинулся к отцу. Яр не оглядывался. Ничего хорошего там не ждёт. Надо бы бежать, но сил на прыжок сейчас не хватит. Ни на что не хватит…

– Будь по-твоему, – холодно проговорил кахар и отвернулся. – Пусть все уходят.

Сам он первым пошёл прочь от дома Жукаря, брезгливо отряхивая сапоги от грязи. Проворно потянулись прочь пугливые селяне. Ничего не замечать, ни во что не вмешиваться, не лезть на рожон – разумно. Само собой, они выдадут Яра, как только кахары того потребуют, но пока всё тихо… Пока есть время уйти хотя бы на своих двоих…

– Вон оно как, – цепкие пальцы ухватили Яра за плечо. Влас без церемоний толкнул его к плетню, сгрёб в кулак тесёмки, стягивающие на горле воротник рубашки. – Экий ты, однако, хитрец. Откуда только взялся такой… А, Пройда?

Яр лишь мотнул головой в ответ. На кахара ушли последние силы.

– Кто учил тебя? Говори!

– Никто.

– Ишь ты, самородок, – Влас медленно вынул нож из-за пояса. – Кто б знал, что ещё ходит такая погань по нашей земле…

– Тебе запрещено убивать, – напомнил Яр. Страха не было; было лишь горькое, как степная полынь, сожаление. – Боги не велят.

Влас усмехнулся.

– Боги простят.

Короткий клинок промелькнул в густом воздухе серым всполохом. Сталь глухо звякнула о серебро, соскользнула. Удар, нацеленный в сердце, пришёлся ниже, под ребро. Не беда, второй раз не промахнётся… Боль вспыхнула как-то тускло, отстранённо: наверное, даже на неё не осталось сил. Сокол замахнулся снова. Яр опустил тяжёлые веки. Так и должно было кончиться, рано ли, поздно… Влас отчего-то не спешил его добивать; громкий его голос обжёг слух, но так и не распался на слова.

Всё вокруг снова заволокла непроглядная тьма. Теперь, наверное, навсегда.

XXV. Жребий

Надзорщик откровенно хандрил. Он вразвалку шлёпал по схваченной заморозками земле, укрытой тонким слоем слежавшегося снега; тяжёлые подошвы оставляли меж древесных стволов грязно-бурые, в цвет перегнившей листвы, следы. В редколесье царило безмолвие, изредка нарушаемое сухим потрескиванием мёрзнущего дерева. Пасмурное небо, исчерченное кривыми чёрными штрихами ветвей, низко нависало над макушками обнажённых осин.

– Андрюх, не отклонились? – осторожно спросил Верховский. Ему не нравилась равнодушная обречённость, с которой напарник брёл в глубь лысой по-зимнему чащи.

Надзорщик бросил взгляд на правое запястье и покачал головой.

– Не, правильно идём.

– Может, с картой сверимся?

– Да ну, тут плутать негде, – Андрей надрывно зевнул и потёр компас ладонью в перчатке. – Нам с тобой повезло. Ребят вон отправили торфяники прочёсывать. Там один шаг не туда – и бульк…

– Часто сюда мотаешься?

– Случается, – надзорщик втихомолку взял левее. Верховский дипломатично сделал вид, что ничего не заметил. – Места такие… Гиблые. Болото – оно и есть болото, а в здешних вдобавок нежить кишмя кишит. У нас полигон к югу отсюда, так он вечно переполненный. Отлавливать не успеваем.

– Ага, знаю, – Верховский рассеянно кивнул.

Второй водно-сухопутный полигон, или шатурский питомник, он помнил превосходно. Идеальное место ссылки для проштрафившихся младших специалистов. Питомником этот адский клочок земли прозвали потому, что поголовье тамошних неживых обитателей имело склонность самопроизвольно возрастать. Научники винили в том аномально холодный магфон, надзорщики – неудачно выбранное место в болотистой низине, и ни те, ни другие не могли и не желали ничего поделать с проблемой. В конце концов, шишигой больше, шишигой меньше – разницы никакой.

Загвоздка в том, что в округе водятся отнюдь не только шишиги.

– У местных всякие байки ходят, – Андрей уныло шмыгнул носом и понизил голос. – Мне понарассказывали, пока на полигоне куковал.

– Про то, что тут люди пропадают?

– Да это само собой. Здесь, говорят, одна дамочка нехорошей смертью померла, – надзорщик зябко передёрнул плечами. – Давно ещё, до революции. Из знатных была. Её сюда из Москвы услали, потому что малость того – крыша у барышни поехала. Чтоб, значит, семейство не позорила…

– Тут же глушь страшная.

– Ага. Санаторий для душевнобольных, – Андрей хихикнул, но как-то неуверенно. Мёртвый лес, пахнущий влагой и запустением, навевал мысли скорее о безвременной гибели, чем о покое. – Ну, за что купил, за то продаю. Дамочка эта жила себе на свежем воздухе, гуляла с сиделкой, в церковь ходила – вот в эту самую, – он неопределённо кивнул в сторону чащи. – А потом вроде как спуталась с каким-то мужиком из местных. То ли сиделка недоглядела, то ли чего…

– Так ведь больная же была барышня? – придирчиво уточнил Верховский. Байка эта нехорошо перекликалась с днём сегодняшним. Сумасшедшие люди, сумасшедшая нежить, сумасшедшая девица, погибшая больше века назад в здешних недобрых лесах…

– Может, у неё только с головой не в порядке было, а со всем остальным – очень даже ничего, – усмехнулся надзорщик. – Ну и вот, доложили в Москву её брату – так, мол, и так, сестричка ваша изволила проблем семейству принести. Решили её перевозить отсюда, к врачам поближе, от полюбовника подальше. Барышня, само собой, не хотела. Скандалила, ругалась, все дела… В ночь перед отъездом взяла да ушла в лес.

– Нашли утром бездыханную?

– Да нет, отыскали в относительно добром здравии. Ручку только где-то поранила, – Андрей вновь украдкой сверился с компасом. – Несколько дней отлёживалась здесь, в доме. На беду, непогода разыгралась, а тут в дожди опасно: сам понимаешь, болота… Застряли в деревне и местные, и братнин посыльный, который за мадам приехал. Барышня понемногу оклемалась. Тихая стала, покорная. К огню только садиться перестала.

– А потом порешила всю деревню?

Андрей мрачно кивнул.

– Первой сиделку нашли. Потом кухарку и посыльного. Тут уж забили тревогу, а деться-то некуда: распутица, из деревни не выехать, за помощью поди кого отправь… Одного какого-то шустрика снарядили бежать на своих двоих – он потом это всё уряднику и рассказывал. Остальных никого в живых не осталось. Местные, кто из здешних деревень перебрался, до сих пор, как в лесу неспокойно, говорят, мол, графиня буянит.

– Весело, – хмыкнул Верховский. – А по отчётам что? Водится кто-нибудь… кровожадный?

– Леший его пойми, – Андрей зло сплюнул в нетронутый снег. – За весь двадцатый век никого такого не видели. Так, болотники, туманницы…

– Тоже солидно.

– Ага. Ещё и шестое число сегодня…

Они ненадолго умолкли. Верховский мельком глянул на экран телефона: связь не ловила, оставалось надеяться на рацию и сигнальные амулеты. Дежурную группу оперативников раскидали для усиления к наздорским патрулям; когда лезешь в логово к нежити, да ещё и в день повышенной активности, лишние руки не помешают. Напарник прав: хуже всего приходится тем, кого отправили на болота. В заброшенных деревнях, по крайней мере, почва не норовит уйти из-под ног. Андрей – бывалый спец, да и у Верховского скопился солидный опыт по части утихомиривания нежити; начальство, наслышанное о новогоднем переполохе, рассудило, что их сил хватит, чтобы обойти небольшой участок. Скорее всего, не ошиблось. Лес выглядел покинутым: ни звука, ни движения, разве что изредка падали с веток тяжёлые снеговые шапки. Нежить не любит безлюдные места, ей голодно в подобных медвежьих углах…

– Работёнка, – пожаловался Андрей, отряхивая снег с высоких резиновых сапог. – У всех выходные, а мы тут гуляем… Так ещё и дрянь всякую про нас в «Зеркале» пишут. Мол, не соответствуем, не выполняем… Совсем там Потапов перестал смотреть, чего в тираж выпускает?

– Всегда будут недовольные, – сдержанно заметил Верховский.

– Будут. А мы терпи, – проворчал надзорщик. – Аккуратней, тут овражки. Вон, видишь, где каменюки торчат?

Каменюки ещё хранили на себе следы резьбы – ровные края, строгие узоры, кое-где обведённые плесенью. Надгробия. Рыжевато-белое здание старой церкви высилось за чёрной паутиной ветвей безмолвной давящей громадой. Кирпичные своды, покрытые облезлой извёсткой, не внушали доверия, но обойти их стороной патрульные не могли. Нежить равнодушна к человеческим верованиям; в действующие храмы, понятно, не суётся – слишком много внутри огня, а вот в заброшенных гнездится с удовольствием. Если в округе есть кого жрать, конечно же. На этот счёт Верховский серьёзно сомневался. Ну кому сюда надо, кроме редких туристов, истосковавшихся по острым ощущениям? И сотрудников надзора, само собой, но это добыча непростая.

– Малолетних идиотов недавно отсюда выволакивали, – вполголоса поделился Андрей. – Повадились… Стены все изрисовали. Хорошо хоть ума хватило костёр зажечь.

– Чего их сюда носит?

– А леший их пойми… Вот в десятом году спокойное было лето: торфяники горели, никто из цивилов сюда не совался, нежить всю как ветром сдуло. В питомник.

Верховский только хмыкнул в ответ. У надзора свои понятия о спокойном лете.

– Ты, Андрюха, давай технику безопасности соблюдай, – ворчливо напомнил он, проверяя, хорошо ли лежит в кобуре табельное. – Чего тут осматривать надо?

– Сань, сами руины и колокольню, – спохватился надзорщик. – Ты иди в башню, смотри только, чтоб на башку чего-нибудь не свалилось. Купол я уж сам…

Верховский проверил, работает ли сигнальный амулет – после случая с Феликсом никакое количество предосторожностей не казалось ему паранойей – и свернул к безголовой кирпичной башне. Зиявший в стене проём кто-то – может быть, всё те же надзорщики – перетянул красно-белой лентой, уже успевшей выцвести. Ушедший направо Андрюха, настороженно озираясь, нырнул в красноватую пустоту под ржавым скелетом полукруглого козырька; должно быть, там располагался главный вход. Верховский смахнул наметённый ветром снег, упёрся ладонями в шероховатый кирпич и, подтянувшись, забрался на относительно надёжный кусок кладки. Изнутри облгоданная временем башня походила на исполинский дымоход, в котором зачем-то кое-где прорезали окна. Потолка у колокольни, как и следовало ожидать, не было. В щели между обломками досок, сложившимися в неровную колючую звезду, медленно падали мелкие снежные хлопья. Стены здесь стояли чистыми: видимо, любители выражать творческую натуру при помощи баллончика с краской побаивались забираться в аварийное строение.

У подножия башни по кладке стремительно скользнул клочок сумрака. Верховский сначала зажёг в ладони пламя, а потом сообразил, что это всего лишь Андрюхина тень: он видел отсюда, как луч фонарика очерчивает тёмные закоулки соседнего с колокольней тесного закутка. Здесь, похоже, никого нет. Как бы ни любила нежить всё, во что вложен человеческий труд, ей не по душе годами куковать в лесной чаще в надежде залучить к себе случайного туриста или заплутавшего грибника. Верховский для порядка выудил из кармана амулет-детектор. Кварц едва заметно светился голубоватым светом. Всё в норме, аномалий в фоне нет. Стандартное гиблое место в лесной глуши.

– Сань, – недоумённо окликнул Андрей, – ты что там делаешь?

– Андрюх, ничего, – Верховский озадаченно вгляделся в полумрак за пустым проёмом. С занятой им высоты в свете чужого фонаря виднелись только исписанные граффити сводчатые стены. – Детектор проверил просто.

По утоптанной земле глухо прокатились торопливые шаги. Из темноты показался надзорщик; он прикрыл ладонью глаза от серого дневного света и уставился на напарника, как на привидение. Оглянулся. Снова высунул нос в разрушенную колокольню.

– Старший лейтенант Верховский? Это ты?

Верховский кивнул, на всякий случай показал жестами: «верно», «на боевом посту», «готов». Андрей открыл было рот, но вдруг в ужасе отшатнулся от проёма. Оскальзываясь на мёрзлой земле, надзорщик отбежал на пару шагов, присел на корточки и прикрыл голову руками. Верховский рывком задрал голову, ожидая увидеть сыплющиеся сверху обломки, однако всё по-прежнему было тихо. Он снова сжал кулак, готовясь, чуть что, высвободить силовой заряд.

Внутренность башни подёрнулась дымкой, словно порыв ветра взметнул укрывавший землю снег. Чёрный зев проёма дрогнул, будто кадр на некачественной плёнке, и пропал. На его месте виднелась теперь только покрытая белёсой штукатуркой кирпичная стена. Верховский с трудом сдержал просившееся на язык крепкое словцо. Торопливо нырнул под ленту, спрыгнул внутрь колокольни, повернулся так, чтобы стоять лицом к затянутому зыбким туманом проходу. Тесные стены устремились ввысь, на глазах светлея и зализывая нанесённые временем раны. Под ногами стелился теперь дощатый пол, а в центре проступавшей из небытия комнаты вилась вокруг столба узкая винтовая лестница. Верховский прикрыл глаза, не позволяя мороку себя обмануть. Этому учила его Лидия. Когда зрение лжёт, надо добывать информацию иными способами…

Шаг. Шаг. Если напрячь слух, можно различить, как снег похрустывает под подошвами. Протянутая вслепую рука наткнулась на щербатую кирпичную кладку, нашла её край. В лицо веет слабым сквозняком. Запнувшись о порожек, Верховский пробрался в затхлую пустоту за невидимым проёмом. Что дальше? Орать Андрюхино имя? Нежить, конечно, не получит над ним власти, но голос немедленно выдаст его местоположение. Хотя, леший побери, если эта дрянь умеет наводить морок, то с чутьём на магов у неё всё в порядке… Верховский осторожно огляделся из-под опущенных век, стараясь не менять положения тела. Вокруг соткалась чистенькая тесная каморка, освещённая призрачными свечами в напольных подсвечниках. За высокими распахнутыми дверями виднелся горящий золотом иконостас. Белую штукатурку на стенах украшали невнятные цветные пятна – то ли у нежити не хватило терпения на росписи, то ли она их попросту не помнила.

– Андрей, скажичто-нибудь, если слышишь! – наугад позвал Верховский, намеренно отводя взгляд к запертым входным дверям. На краях поля зрения морок смазывался, как картинка от сбоящего проектора; если напарник шелохнётся под слоем ненастоящей реальности, наверняка получится заметить… – Андрюха! Первый пароль – «Москва Казанская», отзовись!

Тишина. Андрей то ли не слышит, то ли не верит… Нет, не верить он не может: не зря всю дорогу они зубрили кодовые фразы. Верховский изо всех сил напрягал слух, надеясь получить в ответ отзыв «шесть тридцать», – тщетно. Нежить тоже не спешит показываться. Не лезет на рожон или… или ей уже не надо? Ну нет, Андрей опытный, он не стал бы вопить почём зря, отдавая себя в лапы голодной твари. Держась за шершавую влажную стену, скрытую видением гладкой штукатурки, Верховский медленно обошёл комнатушку. Ничего, кроме битого кирпича на сырой земле. За мороком входной двери – знакомая, ничуть не изменившаяся лесная глушь. Значит, чары только внутри здания… Значит, нежить здесь. И её пленник – тоже.

Верховский торопливо, насколько это было возможно, пересёк комнатку и шагнул в просторный зал, залитый светом от неподвижного свечного пламени. То есть, конечно, в открытые всем ветрам руины, среди которых, помнится, даже торчали хилые молодые деревца. Иллюзорный храм был заполнен людьми, лишёнными лиц; может быть, за одной из неподвижных фигур нежить прячет парализованного страхом надзорщика. Щёку ужалило мимолётное холодное прикосновение. В настоящем мире идёт снег… Верховский без особой надежды скользнул взглядом по фальшивым прихожанам. Мужик в праздничной белой рубахе, женщина в полинялом чёрном платье, высокая девушка в нелепо-роскошном наряде, мальчик в лохмотьях… У всех молитвенно сложены руки, все головы одинаково склонены, словно один и тот же человек отразился в бесконечной череде кривых зеркал, коверкающих его подлинный облик.

Но с зеркалами что-то не так.

Верховский искоса вгляделся в богато разодетую девушку. Забранное складками платье, шёлковый платок, смиренный взгляд в пол, руки затянуты в белоснежные перчатки. На ладонях по четыре пальца. Свистнула в воздухе огненная стрела; молодая прихожанка развеялась чёрным дымом за миг до того, как заклятие достигло цели. Мир вокруг болезненно дрогнул. Верховский попятился, нашаривая в кармане сигнальный амулет. Тень! С тенью ему не справиться, даже если Андрей найдётся…

Натолкнувшись спиной на тонкий ствол, Верховский без промедления поджёг деревце. Языки занимающегося пламени нет-нет да прорывались сквозь морок; жар от огня – хороший ориентир, может быть, Андрей почувствует и сообразит, что к чему… Верховский без особой надежды швырнул несколько заклятий в тёмный сгусток, стремительно мечущийся под иллюзорными сводами. Нежить отчего-то его побаивается, но не настолько, чтобы пытаться сбежать.

– Уходи, – шёпот гулко раздался среди руин, смешался с потрескиванием дерева в разгорающемся огне. – Ты не нужен. Оставь его и уходи.

Нашла дурака. Сколько потребуется коллегам, чтобы сюда добраться?.. Всяко больше, чем ему – чтобы сдохнуть. К лешему панику, надо думать! Тень тут засела вопреки всем разумным соображениям; её не видели, по меньшей мере, лет пятьдесят – именно на столько простирается документированная история наблюдений. Что-то её тут держит. Если бы не морок, соображать было бы легче…

– Уходи, – настойчиво повторила нежить.

Как только, так сразу, милая… Верховский огляделся по сторонам, лихорадочно ища озарения. Может, морок – это и неплохо. Может, морок – это ему на руку… Вокруг – чужая память, осколки личности той, что после гибели обернулась смертельно опасной тварью. Графиня, сумасшедшая московская барышня, не пережившая расставания с возлюбленным… Что не даёт ей забыть себя? Не люди – людей давно нет. Не иконы и не подсвечники – они кажутся плоскими и смазанными, неважная деталь антуража. Хорошо видна золочёная решётка алтаря и резные двери за ней; их тень отлично запомнила. Долго, видать, смотрела. Может, молилась о чём-нибудь, а может, чёрт знает, тайком тут обвенчалась со своим красавцем… Спотыкаясь о валяющиеся на земле кирпичи, Верховский бросился через длинный зал. По ушам хлестнул бесплотный панический крик.

– Оставь!.. Оставь, не смей!..

Значит, правильно. Значит, есть там что-то, что пережило десятилетия разрухи и до сих пор осталось целым… Всё тело пронзила ноющая боль: нежить решила-таки отбиваться, хоть и делала это явно неумело. Она всё ещё мнит себя человеком, она не научилась быть тенью… Хорошо…

– Да будь ты проклят! – заверещала тварь откуда-то из-под потолка – то есть из-под давно обвалившейся крыши. – Чтоб тебе потерять и силы, и рассудок… Чтоб умереть на пороге своего торжества… Чтоб счастью твоему не сбыться, а сотворённому тобой пойти прахом…

Руки наткнулись на холодные четырёхгранные прутья. Решётка! Неведомо как не утащенная на металлолом за годы запустения, почти невредимая… Впрочем, неудивительно, если здесь обитает такая жуть. Не обращая внимания на горестные стоны нежити, Верховский все силы, какие только у него оставались, вложил в несложное, но мощное заклятие. Металл мгновенно разогрелся, обжигая ладони. Решётка медленно таяла где-то там, за гранью фальшивой реальности, и вместе с ней таял морок. Верховский отступил на несколько шагов, вновь зажигая над ладонью пламя. Нежить бросится на него, как только поймёт, что к чему. Или нет – удар окажется достаточно сокрушительным, чтобы надёжно её отвлечь…

Проглянуло сквозь мираж полыхающее деревце. Чёрная тень со стоном метнулась в серое небо, навстречу лениво сыплющимся снежинкам. Морок стремительно распадался. Верховский увидел лужицу расплавленного металла, проплавившую наст до самой земли. Исчезли со стен иконы и росписи, лишились стёкол оконные проёмы. Вернулось запустение, такое понятное, такое настоящее…

И лишь когда сгусток тьмы растворился в низко нависающих тучах, Верховский понял, что натворил.

– Андрей! – окликнул он, тяжело дыша. – Андрюха! Второй пароль – «прогноз погоды», отзовись!

– «Проливные дожди», – послышалось откуда-то из-за спины.

Верховский рывком обернулся, в два торопливых шага преодолел расстояние до широкой кирпичной арки. Надзорщик неподвижно сидел на мёрзлой земле под купольным сводом. Вид у него был измученный.

– Андрей, – Верховский склонился над напарником, забросил себе на плечи его безвольно свисающую руку, – я напортачил. Я ужас как напортачил. Я тень отвязал.

Надзорщик поднял на него мутный взгляд. Губы его болезненно дрогнули.

– Вызывай… всех, – с трудом проговорил он. – Скажи… Че-эс. Пусть… ловят…

Да, пусть ловят аморфную тварь. Обозлённую, растерянную, стремительно утрачивающую последние человеческие черты. Выругавшись сквозь зубы, Верховский потянулся за рацией.

***

– Да-а-а, уважаемый, знатно вас приложили…

Дюжий эскулап задумчиво поскрёб окладистую бороду. По правде говоря, он больше походил на бывалого санитара жёлтого дома, чем на специалиста по проклятиям. Озадаченно хмуря кустистые брови, он пошевелил в воздухе пальцами, словно перебирал невидимые струны. Верховский бесстрастно наблюдал за медицинским светилом и чуть-чуть жалел, что ему не хватает умений видеть налипшие на тело чары.

– Вы запомнили формулировку? – тягучим басом осведомился врачеватель.

– Не особо, – сухо признался Верховский. – Что-то про безумие.

– Вот уж нам чего не хватало. Свихнувшихся оперативников.

Медик взял со стола детектор чар, на пробу постучал пальцем по его кончику – щуп мгновенно осветился нейтральным серебристым сиянием – и протянул Верховскому. На прикосновение пациента штуковина отреагировала бурно: ярко-рыжие сполохи мешались с непроницаемой чернотой. Вряд ли это хороший симптом.

– Вас нежить должна бояться, – зачем-то заметил врач. – Такой выраженно-тёплый спектр…

– Я знал одну полудницу, которую забыли проинформировать на этот счёт, – огрызнулся Верховский. Нежить его и вправду не слишком любит – так и люди тоже. За редким исключением.

Богатырь в белом халате тяжко вздохнул.

– У нас те, кто способен справиться с полудницей, кресла в кабинетах просиживают, – проворчал он, сосредоточенно водя детектором перед лицом пациента. – А мы потом вас штопай… Тень ведь до вас не добралась?

– Держалась на отдалении.

– Ну вот… Истощения и близко нет, зато есть проклятие неясного свойства, – медик утомлённо вздохнул. – Речь шла только о безумии? Ни о чём другом?

– Да было что-то… Чего там обычно желают – счастья, здоровья, – Верховский мрачно усмехнулся. – Снять-то можно?

– Попробуем, – щуп воинственно, как рапира, взвился над головой оперативника. – Старайтесь не шевелиться.

Врач не слишком преуспел. Полчаса интенсивных манипуляций с чарами, весьма болезненных для пациента, привели лишь к тому, что смолисто-чёрный цвет на острие детектора сменился невнятно-серым. Бородач, явно вымотанный усилиями, плюхнулся на надсадно скрипнувший стул и вытер взмокшие ладони полой халата.

– Я слегка ослабил вероятности, – деловито сообщил он. – Где-то с девяноста процентов до семидесяти-восьмидесяти. Выпишу вам направление на неделю вперёд, постараемся сбить хотя бы до сорока.

– Это если я не поеду чердаком между сеансами.

– Ну, уважаемый, тут вам придётся полагаться на собственный здравый рассудок, – медик придвинул к себе блокнот и принялся торопливо в нём строчить. – Проклятия, связанные с ментальным здоровьем, как ни странно, прогноз имеют лучше, чем большинство серьёзных сглазов. Это потому, что здесь, кроме физиологии, замешана ещё и психика… Старайтесь избегать стрессов, контролируйте своё состояние. Если чувствуете, что не справляетесь с эмоциями – вот рекомендации…

Верховский недоверчиво хмыкнул, но лист взял. Дыхательные техники, несложные физические упражнения, советы отвлечься на что-то монотонное, вроде подсчёта умозрительных овец… Отличное занятие в непосредственной близости от какого-нибудь асоциального элемента. Или начальства. Неизвестно ещё, что хуже.

– Спасибо, – он сунул бумажку в карман и нехотя поднялся с кушетки.

Ему ещё предстояло тащиться в Управу и писать малоприятный рапорт. Медик бы не одобрил, но кто б его спрашивал… С одной стороны, Андрея Верховский, безусловно, выручил. С другой – кто его знает, что теперь натворит отпущенная на волю сбрендившая графиня… Умеет нежить всерьёз сходить с ума? Где-то в надзорских брошюрах писали – без особой, впрочем, уверенности – что состояние рассудка умирающего влияет на перспективы возможного посмертия. Но тогда всю нежить, за исключением той, что никогда живой не бывала, можно в полном составе записывать в пациенты психиатрического отделения. А она ведь не психованная. Непредсказуемая, чуждая человеку, хаотическая по природе своей, но никак не сумасшедшая. Просто резоны у неё свои, особые…

В кабинете скучал Витька. Его на нежить не взяли, оставили прикрывать тылы; Щукин, само собой, злился, но изо всех сил старался этого не показывать. Коллегу он приветствовал почти радостно, однако, осознав, что Верховский явился один и в дурном расположении духа, мигом посерьёзнел.

– А где все?

– В питомнике, – Верховский рухнул на стул и с неожиданным ожесточением придвинул к себе клавиатуру. – Водворяют, кого наловили.

– А ты?

– А меня прокляли.

Щукин сделал страшные глаза.

– Серьёзно? Чем?

– Идиотизмом, – огрызнулся Верховский. – Прямо при рождении. Вить, что лучше: труп или тень на свободе?

– Ну, – Щукин честно задумался, – наверное, труп хуже. Потому что это уже точно труп, а тень ещё неизвестно, натворит ли чего…

– А если она потом перебьёт половину Подмосковья?

– Тогда тень хуже. Но ведь не факт, что перебьёт.

– Так и запишем, – буркнул Верховский себе под нос.

Витька ещё немного помаялся тяжкими размышлениями и осторожно спросил:

– Тебя тень, что ли, прокляла?

– Угу. Сказала, чтоб я сбрендил. И ещё по мелочи.

– Нифига себе, – Щукин озадаченно поскрёб затылок. – Ну… Проклятие – это же вероятности, правда? То есть, может, и не сбудется…

– Медик примерно так же сказал. Либо сбудется, либо нет.

Странное дело: почему-то, несмотря на упрямые попытки сохранять невозмутимый вид, Верховский на деле всерьёз беспокоился из-за проклятия. Он привык думать, что жизнь его не имеет никакой особенной ценности – в первую очередь, для него самого. Однако с тех пор, когда это было действительно так, слишком многое успело измениться. Знать бы ещё, что именно… Отвлекшись на несколько мгновений от рапорта, Верховский прижал ладони к лицу и с силой потёр переносицу. Угнездившаяся во лбу зудящая боль от этого, кажется, только усилилась.

Отдельская дверь весело хлопнула. В кабинет влетела Сирена, напомаженная и пахнущая целым парфюмерным магазином. Верховский с трудом сдержал вздох: в последний раз он виделся с ней ещё до нового года, и уж на этот счёт прекрасно понимал, что изменилось за прошедшие дни. С Сиреной непременно нужно поговорить начистоту, но… не сейчас. Леший побери, им ведь ещё чёрт-те сколько работать вместе…

– Мальчики, как дела? – с придыханием пропела Сирена. Ярко обведённые глазки метнули в сторону Верховского чересчур красноречивый взгляд.

– Да ничего, Марин, потихоньку, – неискренне протянул Витька.

Верховский против воли поморщился. Имя принадлежало не ей. Она – Сирена, громкая, яркая, надоедливая, и не более того. Это не отменяет того, что он повёл себя с ней, как форменная скотина. Именно что скотина: великовозрастный телёнок, впервые обнаруживший, что в мире есть что-то кроме привычного стойла… Может, тень и сулила ему безумие, но пока в наличии только не ко времени пробудившийся рассудок – неудобный, язвительный, беспощадный. И назад уже никак. Жребий брошен.

Он с трудом дождался окончания смены. Несмотря на усталость, свернул с привычного маршрута; ветхий подземный поезд, грохоча сочленениями, поволок его на самый верх карты метро, в хорошо знакомые, хоть и порядком подзабытые места. Упрятанная в рюкзак книжка, против обыкновения, ничуть не манила нырнуть в выдуманный мир. Верховский бездумно смотрел, как мимо окон ползут в никуда серые жилы кабелей, и рассеянно поглаживал в кармане сгиб сложенного вчетверо блокнотного листа. Он не выпускал бумажку из пальцев, пока шёл от метро к автобусной остановке, трясся в тесной вечерней толкучке и месил подошвами слякоть на тротуарах, протянутых вдоль сонных многоэтажек. Чёрные асфальтовые линии улочек походили на следы, оставленные в грязном снегу ползучим чудовищем. Та, что вела Верховского, вплотную подходила к очерченному далёкими городскими огнями озеру сумрака, но боязливо изгибалась и уходила в сторону, обратно к свету и шуму.

Старый пустырь никуда не делся, словно неведомый морок укрывал его от взгляда городских властей. Разве что трубы подновили: в грязно-бурых отсветах электрического зарева они горделиво поблёскивали новенькой оцинкованной сталью. Верховский медленно двинулся вдоль серебряной змеи. Похоже, его проклятие начало сбываться ещё до того, как было наложено: затея с самого начала казалась не столько безнадёжной, сколько безрассудной. Впрочем, со своими-то возможностями он не мог придумать ничего лучше.

Место он узнал. Не сумел бы сказать, по каким именно приметам; может быть, просто по тому, как идеально вписались бы в этот клочок пространства давно потухший костёр, хромоногое полусгнившее кресло и нахохлившиеся от холода фигуры одетых в обноски бродяг. Амулет-детектор слабо осветился красным; похоже, Феликс всё же ждал, что прежний знакомец сюда заявится. Приблизившись к трубе, Верховский вынул из кармана лист бумаги и аккуратно заткнул под металлическую обшивку – снизу, над самой кромкой слежавшегося снега, туда, где бродяги когда-то прятали добытые неправедным трудом купюры. В записке было всего несколько слов: «Хочу тебя выслушать. Выбери время и место. Оперуполномоченный Ноготь». Соорудив собственную сигнальную цепочку поверх чужой, он отступил на несколько шагов и задержался на минуту-другую, прежде чем уйти. На месте Феликса он выждал бы для надёжности пару часов, прежде чем мчаться проверять сработавшие чары.

Но рано или поздно непременно явился бы.

XXVI. Чуждое

Голоса возникали вместе с болью и пропадали сами по себе. Они не были знакомыми, а может, и вовсе не принадлежали людям. Слова сливались в причудливую мешанину и вряд ли имели смысл. Как рокот речного течения или стрёкот кузнечиков. Как потрескивание сухих поленьев в жарком зеве печи. Или в костре. В огромном костре, вроде тех, что зажигают в Вельгорову ночь.

Почему так долго?

Он был бы не прочь умереть в беспамятстве, но, должно, не заслужил такой милости. Кто-то намеренно дразнил угнездившуюся в меркнущем разуме боль; терпеть её было несложно, ведь ничего иного не оставалось. Иногда, когда становилось совсем мучительно, вновь возникал голос – тихий и, кажется, жалостливый. А потом пропадало всё.

Такая вспышка однажды выхватила его из забытья, прорвав спасительную сонную черноту. Он уловил рядом короткое движение: гибкая тень пугливо отпрянула, зашелестев невесомой тканью. Женщина, незнакомая, странно одетая. В дрожащих руках она комкала тряпицу, резко пахнущую чем-то травяным. Негромкий взволнованный голос торопливо заговорил на чужом языке, похожем на птичий щебет.

– Я не…

Он слишком долго молчал. Вместо слов выходил один только невнятный хрип. Бесплотная прежде боль стремительно обретала контуры; теперь, когда стали повиноваться мышцы, хотелось выть и корчиться. Нельзя. Нет смысла. Надо пытаться думать.

Женщина боязливо приблизилась. За её спиной выступали из мрака тонкие каменные колонны, расписанные синим и зелёным; своды, которые они поддерживали, терялись в темноте. Колющий глаза свет исходил от масляной лампы рядом с постелью. Наверное, сейчас ночь. Или здесь нет окон…

– Кто ты? – с трудом выговорил Яр пересохшими губами. – Где я?

Женщина склонила голову к плечу и что-то спросила в ответ. Он не понял ни слова. Её лицо наполовину скрывала тонкая вуаль; Яр видел лишь раскосые глаза и прямые тонкие брови. Бесполезно: она не скажет ничего путного…

– Пить, – произнёс Яр, как сумел, отчётливо. Должна ведь она понять хотя бы это… – Дай… воды.

– Во-ды, – певуче повторила женщина и проворно метнулась куда-то в глубь комнаты.

Яр проводил её взглядом; движения глаз отдавались в висках тянущей болью. У дальней стены, изукрашенной замысловатыми узорами, на резном столике стояли в ряд золочёные кувшины – должно, не только с водой. Здесь всё так и дышит роскошью, какая не снилась даже ильгодским князьям. Это что, последняя милость перед торжественным публичным сожжением?

Украшенную бирюзой чашу ему поднесли почтительно, с земным поклоном. Яр, поколебавшись, взял. Что-то глубоко неправильное было в этом подобострастном унижении человека перед человеком. Драгану оказывали почести, но выглядели они совсем не так…

– Много знаешь по-нашему?

Женщина настороженно вскинула голову, но, разумеется, ничего не сказала.

– Есть тут ещё кто-нибудь? – Яр тщетно подождал ответа, потом из упрямства продолжил: – Кто меня сюда притащил? Что это за место? Давно я здесь?

Проклятье, должна она знать хоть пару слов!.. Тёмные глаза над вуалью смотрели по-прежнему недоумённо. Яр на пару мгновений устало опустил веки. Взбаламученные мысли никак не желали перетекать во что-то полезное.

– Не понимаешь, – он невольно усмехнулся. Таких задачек на его долю ещё не выпадало, а голова, как назло, отказывается соображать. – Ладно. Утром позови кого-то, кто говорит по-ильгодски. Утром, – он кивнул на плотно сомкнутые ставни, – когда взойдёт солнце.

Как бы она палача не кликнула с утра пораньше. Однако обошлось: проснувшись от тёплого прикосновения солнечного света, Яр обнаружил в своём роскошном узилище всего лишь другую служанку – помоложе, попроще одетую. Заметив, что гость – или пленник – пришёл в себя, она торопливо вскочила с разбросанных на полу подушек, подбежала и опустилась на колени у самого ложа.

– Ну, – Яр заговорил с ней без особой надежды, – ты-то меня понимаешь?

Девушка ещё ниже склонила голову. Из-под расшитого серебряной нитью платка показались светло-русые гладко зачёсанные пряди.

– Презренная понимает доброго господина.

Вот как. Яр приподнялся на локтях и тут же пожалел об этом: утихшая было боль заново ожгла его под плотной повязкой. Служанка тревожно вскинулась, готовая не то бежать за помощью, не то самостоятельно перебинтовывать рану.

– Ничего не надо, – поспешно сказал Яр, стараясь не морщиться от пульсирующего под кожей жара. – Всё хорошо… Дай воды, пожалуйста.

Она безмолвно метнулась к столику с позолоченной посудой. Невысокая, светлокожая, новая сиделка разительно отличалась от той, что была ночью. И говорит хорошо, словно всю жизнь прожила в Ильгоде, да не в деревне – за каменными городскими стенами… Похоже, пленница, только не такая почётная, как сам Яр. Совесть снова болезненно кольнула его, когда девушка приподнесла хворому гостю сверкающую в дневном свете драгоценную чашу.

– Как добрый господин прикажет его величать?

Как прикажет величать. Она не спросила об имени. Месяц-другой тому назад Яр назвался бы, не задумываясь, но теперь поостерёгся давать лишнюю власть своим пленителям, кто бы они ни были.

– Величай Ярославом, – осторожно ответил он. Здесь это имя и впрямь звучит громко, почти как княжеский титул. – А тебя как звать?

Девушка уткнулась взором в мозаичный пол. Обычай такой или прячет слёзы?

– В великом городе презренную зовут Элине.

– А дома как звали?

– Пусть… пусть благородный Ярослав зовёт презренную так, как ей подобает.

Как кахар, только женщина. Кахары… Проливной дождь, воины в богатых одеждах, распростёртое в грязи тело. Как вышло, что он вовсе до сих пор жив?

– Что это за место? – спросил Яр, тщательно подбирая слова. До каких границ позволительно выказывать невежество? В какой миг знание о его незнании даст покровителям этой девочки какой-нибудь серьёзный козырь?

– Эни-Сара, – ответила Элине. Название это ничего не сказало Яру. – Те, кому дозволено в неё войти, зовут её жемчужиной великого города.

Великий город… Вряд ли найдётся много мест, способных заслужить такое звание. В прежние времена Яр ещё колебался бы, а теперь был почти уверен: речь о Саборане. Но это так далеко от южных рубежей Ильгоды! Как его сюда занесло? Сколько прошло времени?..

– А мне почему дозволено здесь быть?

– Так повелел владыка.

Час от часу не легче. Яр прикрыл глаза, пользуясь положением хворого. Из того, что он знал о нынешних владыках Северных земель, следовало, что его должны были разве что торжественно сжечь на главной городской площади, но никак не выхаживать, отряжая прелестных служанок подавать ему воду из драгоценных кувшинов. Там, в приграничной деревушке, у него не было ни единого шанса себя не выдать. Правда, погибнуть он предполагал от руки кахара… «Боги простят», – сказал Влас, прежде чем вогнать клинок ему под рёбра. Метил в сердце. Не боялся. Неужели боги спрашивают за принесённые им обеты мягче, чем люди – за данные друг другу клятвы?

Или им всё равно?

– Благородный Ярослав повелит принести яства? Или, может быть, нагреть воды для мытья?

Яр повернул к ней голову и не без труда сдержался, чтобы не поморщиться от боли, разбуженной неосторожным движением. Нет, вставать с постели ему ещё рано.

– Не надо, – он осторожно коснулся плотной повязки. По эту сторону разлома ему не доводилось и рубашек-то носить из такой мягкой ткани. – Ничего не надо.

Ему потребовалось ещё несколько дней, чтобы встать на ноги без чужой помощи. Элине находилась при нём почти неотлучно; просыпаясь иногда среди ночи, Яр видел, как она дремлет на разбросанных по полу подушках, и старался её не будить. Дважды в день, утром и вечером, приходил пожилой лекарь. Он выдворял девушку, помогал Яру добраться до купальни и накладывал свежие повязки. Разговаривать с ним было бесполезно: он не знал ни слова по-ильгодски.

Но и с Элине беседовать толком не получалось. Возложенные на девушку обязанности с каждым днём всё больше её тяготили; Яр нет-нет да ловил на себе её взгляд – тревожный, если не сказать напуганный. Осторожные расспросы ни к чему не вели. Он не мог любопытствовать обо всём подряд: одна неосмотрительно брошенная фраза – и Элине поймёт, что ничего благородного, кроме фальшивого имени, в пленнике нет. Она, в свой черёд, мало знала о том, что происходит за расписными стенами их общей темницы. Или, может, не хотела говорить. Прибегать к чарам Яр не рисковал: берёг силы и не доверял этому месту. Поди угадай, за каким узорчатым ковром прячется бдительный соглядатай…

– Я справлюсь, – Яр предупредительно вскинул ладонь, шагнув через порог купальни. Лекарь, подумав, отступил. Сегодня он впервые не стал накладывать повязку. Теперь, когда силы не уходили на поддержание едва теплящейся жизни, рана заживала стремительно. – Можно мне что-нибудь… вместо этого платьица?

Элине непонимающе воззрилась на гостя. Доставшаяся ему хламида, тяжёлая, неудобная и густо расшитая выпуклыми цветными орнаментами, наверняка считается здесь знаком великой милости. Во дворце Эни-Сара высоко ценят праздность: среди всей этой бьющей через край роскоши, в длиннополом бесформенном халате можно разве что бездельничать, изредка принимая из рук расторопных служанок золочёные плошки с едой. Яр с трудом загнал куда подальше вспыхнувший гнев.

– Рубашку и какие-нибудь портки, – настойчиво прибавил он. – Мне так привычнее. Не в обиду хозяевам.

Служанка метнула быстрый взгляд в сторону лекаря, тоже одетого в халат, но покороче и победнее, и склонила голову.

– Презренная раздобудет то, что угодно благородному господину.

Могут её наказать за его своеволие? Чего она боится? Сказали ей, кто он такой? Всё только догадки, а на них опираться опасно. Лекарь ещё раз осмотрел бледнеющий рубец, пробормотал себе под нос несколько непонятных слов и ушёл, оставив пленника в одиночестве. Пользуясь моментом, Яр осторожно оглядел комнату в поисках чар; из-за царившей здесь аляповатой пестроты приходилось изо всех сил напрягать зрение. Всё было чисто. Леший его разбери, что это значит: то ли не знают, кто он, то ли не могут соорудить хотя бы простенькую сигнальную цепь, то ли усыпляют бдительность или даже проявляют уважение… Но точно не демонстрируют силу. Не могут или не нужно?

Одежду ему выдали. Не его собственную, само собой, – где-то раздобыли пошитые на ильгодский манер штаны, рубашку и богато украшенную накидку. Будто знатному воеводе. Ложь плотно наслаивалась на ложь; от стремительного разоблачения Яра спасали разве что привитые наставницей манеры. Пользуясь возможностью разгуливать по комнатам без чужой помощи, он заглядывал в окна всякий раз, когда их открывали – днём и в безветренную погоду. Снаружи располагался припорошенный неглубоким снегом пустынный сад, надёжно заслоняющий внешний мир тесно переплетёнными древесными ветвями. Время медленно текло мимо этого безмятежного клочка действительности. Пелена неведения, плотно окутавшая уединённые покои, всё явственнее давила на разум.

– Скажи ему, что я здоров, – как-то раз попросил Яр, кивнув на вошедшего лекаря. – Нет нужды держать меня взаперти.

Светлые глаза Элине испуганно расширились, но перечить она не посмела. Несколько певучих слов заставили лекаря недоверчиво нахмуриться; он, как обычно, выставил служанку вон и жестом велел Яру снять рубашку. Придирчиво осмотрел шрам, поразмыслил и медленно кивнул лысой головой. Должно, пленника сочли достаточно ожившим. Завтра что-то будет… Пожалуй, нынешней ночью не стоит спать.

Когда за окнами сгустился мрак, Элине, как всегда, плотно затворила расписные ставни. Опасливо покосилась на Яра. Этот её страх заново будил обиду, с которой он успел худо-бедно свыкнуться за прошедшие месяцы. У волхва нет врагов среди живых – но здесь все видят в нём врага.

– Что ты хочешь? – осторожно спросил Яр, давая служанке возможность заговорить.

Она потупила взор, прежде чем ответить.

– Благородный Ярослав всем доволен?

– Да, – без колебаний солгал он.

– Силы вернулись к почтенному гостю?

– Да, вполне.

Эти слова, кажется, напугали её ещё больше. Она нетвёрдо шагнула ближе. Дрожащие пальцы потянулись к завязанным на плечах тесёмкам, нервно дёрнули за узелок; гладкая ткань соскользнула, обнажая бледную кожу.

– Благородный… господин… вознаградит… презренную?

В тихом голосе явственно слышались слёзы. Сомнительная, стало быть, награда. Яр отступил на полшага, успокаивающе вскинул руки. Её дружба нужнее, чем её тело. И ещё её жаль… Да, пожалуй что жаль.

– Мне ничего от тебя не нужно, – сказал он, стараясь, чтобы слова звучали мягко.

– Презренная… будет счастлива…

– Врать-то зачем? – ворчливо буркнул Яр и тут же, спохватившись, сбавил тон: – Тебя заставляют? Я скажу твоим господам, что ты всё исполнила.

Она опасливо взглянула на него, прижимая к груди смятую в складки роскошную ткань платья. Яр усилием воли принудил себя мыслить здраво. Девчонка единственная здесь, с кем он может говорить. Нужно добиться её доверия, это стократ важнее, чем сомнительное краткое удовольствие…

– Боишься, что узнают? – наугад попробовал он и по мелькнувшему в её глазах ужасу понял, что попал в точку. – Ну, иди сюда. Просто поспишь здесь. Я тебя не трону, боги мне свидетели.

Свидетели, которым всё равно. Но Элине, кажется, поверила. Осторожно приблизившись, она уселась на край разобранной постели. Замерла, как испуганный зверёк.

– Благородный господин… великодушен…

– Пустое, – Яр отмахнулся нарочито небрежно и сопроводил слова улыбкой. Как непросто добиваться своего без чар внушения… – Скажи лучше, придёт ли завтра лекарь?

– Должно, придёт, – голос служанки всё ещё дрожал, но слышалось в нём и великое облегчение. Против воли кольнула обида: неужто он так уж ей противен? – Презренная того не ведает… Как рассудит сам милосердный…

Или с ней правда не делятся планами на его счёт, или она лжёт. Яр устроился на просторном ложе, подчёркнуто далеко от сжавшейся в комок Элине. Завтра наверняка что-то решится. Может быть, ему нужна будет её помощь, чтобы сбежать. Может быть, ей нужна будет его помощь. Ей ведь несладко среди здешнего великолепия…

– Благородный господин мог бы… – шёпот её увял, прерванный судорожным вздохом. Элине перевела дух и начала снова: – Благородный господин мог бы приблизиться к презренной? В покои могут… войти…

Действительно, он ведь и сам задумывался о соглядатаях. Придвинувшись к дрожащей девушке, Яр бережно обнял её – как мог бы обнять плачущую Забавку. Но сестру он утешал бы искренне. К едва знакомой служанке же не мог найти в душе ничего, кроме отстранённой жалости. Будто к жертве неживого, с которым надлежит расправиться.

Ночь он провёл в раздумьях, прислушиваясь к тишине и гадая, что может ждать за порогом великолепной темницы. Должно, жизнь ему сохранило какое-нибудь недоразумение, случайная ложь, соткавшаяся из крови и дождевой воды и ставшая спасительной. Может, Влас чем-то не угодил кахарам, и того, кого сокол счёл своим врагом, они до поры до времени зачислили в союзники. Может, в Агирлановой столице некому воевать с нежитью, и воины волокут к владыке мало-мальски способных чародеев со всей Ильгоды. А может, всё почтительное обхождение обернётся-таки последней милостью. Что за удовольствие наблюдать, как умирает в огне едва живой крамолец?

Утром вместо лекаря явилась целая делегация. Разодетый в пух и прах посланец, сопровождаемый вооружёнными воинами, в пояс поклонился Яру и заговорил по-ильгодски, чётко и очень правильно, как умеют в совершенстве выучившие язык иностранцы:

– Советнику Каннану милостью благословенного владыки дозволено приветствовать благородного господина. Всем ли доволен почтенный гость?

Он скользнул равнодушным взглядом по забившейся в дальний угол Элине. Этот точно не станет трястись, если уважаемый гость вдруг выкажет недовольство. Яр прохладно улыбнулся. Следует помнить, что друзей у него здесь нет и не может быть.

– Всем доволен, – уверенно солгал он. – Благодарствую за заботу и гостеприимство, советник Каннан.

– Благодарности принадлежат благословенному владыке, – ответил посланец, склонив голову. – Почтенный гость сможет принести их сам. Пусть благородный господин следует за провожатыми.

Что ж, пусть следует. Пленника даже не озаботились заковать в кандалы или ещё как-нибудь обезвредить. Яр лихорадочно просчитывал варианты. Всё-таки не знают? Знают, но по какой-то причине не боятся? Не пора ли любым доступным способом делать отсюда ноги?.. До ильгодской границы леший знает сколько вёрст, а он не представляет себе ни одной промежуточной точки, куда сумел бы допрыгнуть. Пользуясь мгновением, Яр торопливо оглядывал округу, запоминая, где среди обнажённых деревьев притаились разрозненные ярко расписанные строения. Все они, вместе с садами, пустыми каменными чашами для воды и низенькими резными изгородями, были обведены внешней стеной, укрывавшей от взгляда внешний мир. Эни-Сара оказалась крепостью.

Изящное шестигранное строение, к которому его привели, гляделось с высокого обрыва в беспокойные морские воды. Яр на несколько мгновений замер перед безграничной синевой, смыкавшейся в невообразимой дали со свинцово-серым небом. Когда-то мечталось, что однажды Драган возьмёт его с собой в южные страны, где море – дело обыкновенное и всем привычное. Не сбылось. Он задежался бы здесь, чтобы вдоволь наглядеться на синюю даль, но сейчас не до того. Бросив напоследок взгляд через плечо, Яр следом за советником шагнул в просторную комнату, полную темноты.

Тускло горели лампы. Душный воздух пах разогретым маслом и чем-то ещё, резковатым и дурманящим одновременно. Человек, которому принадлежали теперь едва ли не все земли от востока до запада, немолодой, явно нездоровый, сидел спиной к наглухо затворённому окну, обращённому в сторону моря. Златотканые одежды сливались с богатой обивкой низколапого кресла и целиком скрывали ноги владыки. За его плечами, словно тени от многочисленных ламп, застыли воины в воронёных кольчугах; на украшенных золотом рукоятях кривых мечей дрожали огненные блики. Яр почувствовал себя почти беззащитным. Почти.

Советник низко поклонился своему повелителю и повёл длинную трескучую речь. Голос его гулко раздавался под сводчатым потолком. Среди потока чужих слов Яр уловил имя – то, которым он назвался Элине. Эти люди знают то, что знает она, но не то, что знал Влас. Это значит… да почти всё что угодно. Советник Каннан с поклоном отступил на полшага, занял место по правую руку от своего господина. Яр смотрел теперь прямо в морщинистое, обожжённое солнцем лицо владыки Агирлана. Молодого волхва и постаревшего завоевателя, предавшего огню и мечу Северные земли, разделяло всего несколько шагов.

И непреодолимая преграда непонимания.

– Ничтожному Каннану позволено говорить словами благословенного владыки, – сказал советник по-ильгодски. – Доверит ли благородный гость своё слово языку ничтожного Каннана?

– Доверит, – Яр смотрел только на Агирлана. Дар внушения бесполезен, если приказ нельзя понять… Но ему доступен не только дар внушения. – Скажи, что я благодарен за гостеприимство, и спроси, чем я заслужил его.

Он, похоже, нарушил принятые здесь правила неторопливого разговора, до краёв полного льстивым словесным елеем. Может быть, зря. Выслушав советника, Агирлан свёл к переносице выцветшие брови; не оценил дерзости. Разлепил узкие губы, лениво, будто нехотя, проронил несколько слов.

– Благословенный владыка приветствует почтенного гостя и дозволяет ему сесть, – торопливо сказал советник. Холёная рука указала на груду подушек, устроенную напротив кресла Агирлана.

Дозволяет – значит, приказывает. Яр, подумав, подчинился. Подушки, само собой, лежали ниже возвышения, на котором восседал владыка; теперь старик мог взирать на пленника сверху вниз. Неужто это и впрямь его тешит?

– Благословенный владыка вопрошает, пришлась ли великолепная Эни-Сара по душе почтенному гостю?

– Выше всяких похвал, – Яр, не удержавшись, усмехнулся краем рта. – Я не видал ничего подобного даже в самых дальних странствиях.

Он не солгал ни единым словом. Подобной грубой роскоши не водилось ни в Белогороде, ни в Гориславле, ни в лежащей за краем мира величавой Москве. Выстроил Агирлан сам эти палаты или всего лишь разрисовал то, что нашёл в древнем Саборане?

– Благословенный владыка вопрошает, из каких краёв родом почтенный гость и каковы там обычаи.

Яр поспешно приладил ещё клочок лжи к уже сооружённой громаде.

– Живу в Ильгоде, а сам с Медвежьего берега, – небрежно бросил он, внимательно наблюдая за Агирланом. Лицо владыки оставалось бесстрастным; прочитать хоть что-то в резких, будто в камне высеченных чертах было невозможно. – Наш обычай прост и строг: кто поднимет руку на сородича, тому жить незачем.

Ответ пришёлся по душе и советнику, и его господину. Яр уже успел сообразить, что придумка вышла удачная: поморяне так и остались сами по себе, за пределами власти воинственных степняков, а значит, учтивое обращение с пленником владыке выгодно. Лишь бы при дворе не нашлось подлинных выходцев с Медвежьего берега…

– Благословенный владыка говорит, что такой обычай справедлив, – советник Каннан склонил голову, отдавая дань мудрости господина. – Народ Великой степи тоже его блюдёт. Пусть благородный Ярослав скажет, что надлежит сделать с тем, кто обратил против него клинок свой.

Он подал знак стоявшим у дверей воинам. Остро пахнущую полутьму прорезала серая полоса дневного света, разделившая павильон ровно посередине – между Яром и вельможами Саборана. Двое кахаров в зелёных одеждах втащили в комнату Власа. Гориславский сокол был бос и одет в длинную рубаху из небелёного льна, испятнанную не то грязью, не то засохшей кровью. В волосах, небрежно обрезанных под самый корень, не осталось цвета. Увидев Яра, Влас ощерил изрядно поредевшие зубы и зло сплюнул на узорчатые плиты. Один из воинов отвесил ему оплеуху.

– Нечестивец наказан за свою дерзость, – холодно пояснил Каннан, брезгливо глядя поверх Власовой головы. – Рука его не возьмётся больше за меч, а язык не скажет дурного слова.

Вот как. Люди Агирлана взяли на себя то, чем не пожелали заниматься боги. Должно, Яру следовало радоваться свершившейся мести и ненавидеть человека, который едва его не убил, но отчего-то не выходило ни то, ни другое. Как Влас не имел права его судить, так и кахары не имели права судить Власа. А кто имел?..

– Благословенный владыка отдаёт нечестивца во власть почтенного гостя, – говорил меж тем советник. Нужно его слушать; нужно понять, что хочет получить Агирлан в обмен на все эти сомнительные знаки расположения. – Храбрые воины исполнят любое повеление благородного Ярослава.

Сокол гордо вскинул голову. Во взгляде его сквозило презрение – к людям вокруг, к собственным увечьям, к любой участи, какая могла его ожидать. Желай Яр и впрямь ему отомстить, он не сумел бы придумать наказания, способного сломить этого человека. Но губить Власа нет ни желания, ни смысла. Подлинный виновник сидит в похожем на трон кресле и равнодушно ждёт, что гость станет делать с дарованной ему властью.

Ненужной властью.

– Отпустите его, – медленно проговорил Яр. – Залечите раны, дайте серебра и отвезите в Гориславль, в храм, что у Дровяного торга. Пусть живёт.

Если Каннан и изумился, то виду не подал. Пока он переговаривался с владыкой, Яр смотрел на сокола. Тот казался сбитым с толку; всё случившееся, начиная со ссоры с кахарами и до нынешнего мгновения, никак не укладывалось в его разумение. Его наказали за то, за что должны были наградить, и пощадили за то, за что должны были убить. Ни с тем, ни с другим он не мог смириться.

– Великодушие благородного Ярослава не знает предела, – произнёс наконец советник. – Сказанное будет исполнено в точности.

Он кивнул кахарам, и те выволокли Власа вон. Агирлану вряд ли понравится, что щедрый дар его был отвергнут. Леший с ним. Яр не желал становиться причиной никому не нужной смерти.

– Спроси своего владыку, зачем я ему, – велел он. Если Агирлан и сейчас уйдёт от ответа, разговаривать им не о чем.

На сей раз владыка говорил долго и размеренно, испытующе глядя Яру в лицо. Неверные отсветы пламени, колеблемого случайным сквозняком, плавили его черты, превращая человека в чудовище. Он и был чудовищем – свирепый вождь, принесший на земли Ильгоды погибель и разруху. Но если он умрёт, порождённые им беды никуда не денутся…

– Благословенный владыка, – голос Каннана чуть заметно дрогнул, – наслышан от своих верных воинов об умениях мудрого господина.

Знают. Яр не позволил себе измениться в лице, тревожно пошевелиться – любым способом выдать волнение. Раз знают, вариантов немного.

– Словами великого Агирлана, владетеля всех земель между востоком и западом, благословлённого богами двадцати и трёх племён и народов, – раскатистая речь громыхала под расписными сводами и, казалось, пригибала к носикам ламп пугливые огоньки, – ничтожный Каннан просит благородного Ярослава, гостя с Медвежьего берега, встать у престола добрым другом и соратником владыки Саборана – и нынешнего, и будущих, сколько бы их ни было на веку мудрого господина. За то великодушный Агирлан дарует доброму другу своему дом в великом городе, любой надел в покорённых землях, отдаёт во владение пять десятков храбрых воинов, ладью с гребцами и золота столько, сколько та ладья может унести. Благословенный владыка вопрошает, довольно ли того или есть ещё дары, какие он мог бы преподнести почтенному гостю?

Яр усмехнулся. Стало быть, благословенному владыке понадобился прикормленный личный волхв, который станет по его указу ломать волю тех, кто вздумает упорствовать против стальных полчищ и звонкой монеты. На это не жалко куска земли и пары тонн золота, ведь отдача будет куда как больше. И расчёт-то кажется верным: молодой мальчишка, не заставший войну, гордый ижаждущий славы… Безрассудный. Но Агирлан и его советники не знают важного – и, пожалуй, лучше будет, если так оно и останется.

– Обещанные дары и без того щедры сверх меры, – медленно заговорил Яр, тщательно подбирая слова. – Я не достоин их принять. Скажи своему господину, что я прошу только об одном: пусть позволит мне покинуть Эни-Сару подобру-поздорову. Иной милости мне не нужно.

Каннан глянул на него настороженно – так, как смотрят на прокажённых – и принялся пересказывать владыке его ответ. Агирлан слушал по-прежнему бесстрастно. Должно, предполагал, что так будет.

– Благословенный владыка хвалит почтенного гостя за его скромность, – сообщил наконец советник. – Он говорит, что примет любой выбор благородного Ярослава и просит гостя решиться не сей же час, но до тех пор, пока полностью не исцелится рана, нанесённая клинком нечестивца. Когда небесная тьма вновь поглотит старый месяц, благословенный владыка во второй раз станет говорить с почтенным гостем и тогда сочтёт слово его последним и нерушимым.

– Я не… – Яр вовремя прикусил язык. Сколько раз наставница ругала его за опрометчивость! Не успел даже начать думать, прежде чем отказываться; повезло, что он слишком нужен Агирлану. – Я не забуду доброты благословенного владыки, – он вежливо склонил голову, пряча взгляд. – В назначенный срок я приму решение.

Узкие губы владыки изогнулись в благосклонной улыбке. Всё идёт так, как он и рассчитывал. Может, он и не знает, что Яру запрещено принимать власть, но он уверен, что его без пяти минут ручной волхв не станет задумываться, что и зачем делает, – а значит, и спорить с приказами. Яр и не будет. Зачем, если дара внушения и могущества владыки Саборана вполне хватит, чтобы повернуть вспять ход истории?

Нужно лишь понять, как именно…

Элине преданно ждала его в покоях. Должно, соглядатаи сочли, что она достаточно хорошо справляется. Вот и славно. Дождавшись, пока провожатые уберутся, Яр уселся рядом с девушкой на подушки – она вздрогнула, но не отстранилась – и попросил:

– Научи меня говорить по-здешнему.

Если она и удивилась, то виду не подала. Похоже, ей такого не запрещали. Странное дело: Яр на месте Агирлана в первую очередь наказал бы говорить с гостем только по-ильгодски, чтобы не давать волхву шанса воспользоваться даром внушения. Что ж, пока не донесли соглядатаи, нужно выучить хотя бы несколько важных фраз.

Ночью ему привиделся Влас. В левой руке сокол держал короткий кривой нож; в уголке презрительно усмехающихся губ собралась густая тёмная кровь. Золотой Аринов знак казался жалкой побрякушкой на его могучей шее. Храмовый служитель ничуть не страшился гнева богов. Нимало не колеблясь, он знакомым движением занёс руку с клинком. За миг до удара Яр очнулся, рывком сел в постели. Кровь гулко стучала в висках, а под рёбрами вновь недовольно заворочалась утихшая было боль. Успокаиваясь, он с силой прижал ладони к лицу.

– Добрый господин! – тихий голосок звучал тревожно. Похоже, девчонка всерьёз испугалась. – Кликнуть лекаря?

– Нет, – Яр кое-как поднялся на ноги. Несколько шагов до стола с кувшинами показались ему пыткой. – Всё в порядке. Просто дурной сон.

Элине запоздало спрыгнула с кровати и подбежала к нему. Виновато опустила взгляд.

– Презренная недостаточно расторопна.

– Пустое, – рассеянно отмахнулся Яр. Совсем не хотелось утешать вдобавок всполошившуюся служанку. – Всё хорошо. Спи.

Он прикрыл глаза, прогоняя из взбудораженного разума остатки видения. Наставница всё твердила, что богов никаких нет. Он не верил, неизменно оставаясь при мнении, что в её мире, может, и нет, а здесь-то точно есть. Но теперь выходит, что это вовсе неважно. Всё равно те, кто на словах служит богам, даже не оглядываются на принесённые им обеты. Не боги решили Власову судьбу. В миг, когда пришлось судить, жить соколу или нет, он волен был сказать любое слово. Не связывали его ни клятвы, ни угрозы – одна лишь собственная совесть. Этот ослепительный проблеск свободы запоздало испугал его. Ведь он даже толком не успел задуматься…

– Добрый господин? Презренная должна кликнуть лекаря?

– Нет. Спи.

Потянулись дни, одинаковые, будто переплетённые с лукавым мороком. По крайней мере, Яр больше не изнывал от праздности. Как тяжко ни давался ему незнакомый язык, он упрямо донимал Элине, выспрашивая у неё чужие слова. Учитель из девушки был никудышный: она сама не понимала правил, по которым складывала свою речь. Яр злился, но терпел, с тоской вспоминая Лидию Николаевну с её привычкой объяснять всё до самых глубинных принципов. Зато за время этих уроков Элине понемногу привыкла к нему и перестала вздрагивать каждый раз, когда он к ней обращался.

– А тебя кто учил говорить по-здешнему? – спросил однажды Яр, утомившись укладывать в закономерности её путаные рассуждения.

– Матушка, – Элине опустила взор. Лицо её – та часть, которую Яр видел между вуалью и платком – стремительно побледнело. – Она думала… Думала, батюшка выдаст ме… презренную за наместника владыки.

– Но так не случилось?

– Не случилось, – тихо ответила девушка. – В прошлое лето Любицы все сгорели. Батюшка меня отдал владыке за пять сотен золотых, чтоб заново построить детинец и пристань.

– Любицы? – Яр наморщил лоб, припоминая, где это. – Те, что в устье Одары? Там прежде был большой волок…

Сказал – и осёкся: крупным торгом меж двух рек Любицы были двадцать с лишним лет тому назад. Ни ему, ни Элине не полагалось этого помнить.

– Батюшка сказывал, что так и было, – девушка говорила едва ли ни шёпотом. – Раньше, когда ладьи по Браю ходили в Благоуханный залив. А теперь никому туда не надобно. Не стало волока.

Верно: кому взбредёт в голову плавать к руинам вольных городов? Брай больше не нужен. Теперь главный торговый путь – по Ивне, прямиком в морские гавани Саборана. Отрежь его – и станут нынешние ильгодские города все как Любицы. Яр до боли закусил губу. Что ему со всем этим делать?

– Только всё понапрасну, – девичий голос зазвенел слезами. – На будущее лето, может, опять пойдёт пожар по полям… А второй раз в-владыка золота не даст…

– Ну уж, – неловко буркнул Яр. Расстроил девчонку почём зря. – Может, дождливое будет лето.

– Н-на всё в-воля богов, – всхлипывая, Элине очертила дрожащей рукой обережный знак.

Яр едва сдержал горькую усмешку. Пытаясь успокоить девушку, он бездумно погладил её по вздрагивающему плечу; запоздало сообразил, что этим только испугает её, однако Элине вдруг подалась навстречу, уткнулась лбом ему в грудь. Должно, кроме него, она вовсе не встречала здесь земляков, а от местных обитателей видела мало доброго… Яр рассеянно провёл ладонью по её макушке, укрытой шёлковым платком. Не выходило жалеть её больше, чем рано состарившуюся Зимку, или хворого князя Горислава, или малоумка Дранка. Казалось, самая способность к жалости с каждым днём истончалась, заменяясь холодным бессильным равнодушием.

– М-меня в отчем доме Радмилой звали, – горячо прошептала девушка. – Пусть… пусть добрый господин знает.

В тот день Яр со всей ясностью понял: союзник из неё никудышный.

Спустя несколько суток к нему заглянул советник Каннан. В витиеватых выражениях предложил полюбоваться закатным морем и извилистыми, как его речи, садовыми дорожками повёл почтенного гостя к высокому мысу, увенчанному, словно короной, знакомой шестигранной беседкой. За ажурной кованой оградой отвесно уходили вниз светлые скалы, кое-где присыпанные снегом. Вниз лететь далеко, а падать больно. Свинцово-серые волны, беспокойное отражение несущихся по небу рыхлых туч, шипели сердито, будто разозлённый зверь. Голодный зверь.

– Ты хотел говорить со мной, – бросил Яр, не глядя на шествующего рядом советника. – О чём?

– Если благородный гость позволит…

– Не трать слов и времени, – поморщившись, перебил Яр. – Ты знаешь наш язык – так говори кратко, как мы.

Каннан склонил голову. Жест смирения прятал неудовольствие, явственно проступившее на породистом лице.

– Как прикажешь, мудрый господин, – тихо произнёс он. В голосе советника отчётливо слышалось предупреждение. – Воины владыки поведали мне, что ты скор на мысль и на дело. В том великая сила молодости.

– Я не желаю слушать хвалебные речи.

– Тогда выслушай хулительную, – Каннан вскинул голову и тонко улыбнулся. – У молодости нет ни знания, ни опыта. Ей недостаёт терпения, а горячности у неё, напротив, в избытке. Ты, владыка душ людских, желаешь подчинить себе старика, но что ты станешь делать потом?

Яр помедлил, прежде чем отвечать. Само собой, Агирлан знал, что станет мишенью для чар – потому и отгородился от опасного гостя советником, однако в надёжности этого щита владыке следовало бы усомниться. Вот кто, стало быть, подослал к изнывающему от неведения пленнику говорящую по-ильгодски служанку. Славно, что в глазах обоих вельмож молодой волхв – дремучий дурень.

– Мне не под силу ноша, которую, по твоим словам, я желал бы на себя взвалить, – Яр позволил себе усмехнуться. – Я уже отвечал твоему владыке: мне ни к чему его дары.

– Но ты здесь, мудрый господин, – спокойно возразил Каннан. – Мне ведомо, что исчезнуть и появиться там, куда укажет воля, в силах владеющих тайным даром.

– Крамольцев, – зло бросил Яр. – Говори так, как привык, советник.

Каннан вновь склонил голову.

– Тем словом мы зовём нечестивцев, что приносят погибель и разруху.

– Так называйте им себя, – Яр остановился и рывком повернулся к собеседнику. – Северные земли не видели от вас добра. Мне не по пути с тобой, Каннан.

Советник изогнул губы в лукавой улыбке. Яр уверен был, что получит толчок в грудь – несильный, но достаточный, чтобы опрокинуть его через низенькую ограду, – однако вместо этого Каннан поклонился и молвил:

– Пусть благородный гость поразмыслит над сказанным и несказанным.

Самого бы его через эту ограду… Как только в голову-то взбрело придворному лису, что Яр согласится плясать под его дудку? Разве можно прятать взор от чужих несчастий за грудами золота? Едва хватило выдержки дойти степенным шагом до покоев, успевших уже надоесть до зубовного скрежета. Отмахнувшись от суетливой служанки, Яр рухнул в сложенные кучей подушки, но долго не просидел – вскочил и принялся расхаживать по комнате, не зная, куда девать гнев и досаду. Был бы под рукой ножик – принялся бы вспоминать Власовы уроки и упражняться в меткости, не жалея резных ставен и богатых ковров. Но оружие ему не дозволено, а тем, которого не отнять, он пользоваться не может. Леший побери, он никогда прежде не чувствовал себя настолько беспомощным!

Хуже всего – правота Каннана. Яр действительно не знал, что станет делать, увенчайся успехом его затея. Даже если вдруг стража и саборанские вельможи чудом не заподозрят неладное – а прожжённый советник уже заподозрил! – всё равно Яр понятия не имел, с какого края браться за эту призрачную власть. Взять и вернуть в города и деревни одарённую братию? А где её отыскать? Как обучить? На что содержать, когда воеводы едва сводят концы с концами? Хвататься за что-то другое недостаёт знаний, связываться с местными сановниками – себе дороже… В бессильной ярости Яр зло рванул с шеи шнурок с бесполезными оберегами. И впрямь проще думать, будто где-то за изнанкой мира есть богиня-судьба, которой не плевать, что станет с бестолковым молодым волхвом. Вот только изнанки у мира тоже нет…

– Добрый господин! – Элине вынырнула из ниоткуда, встала на пути его бессмысленных метаний. – Презренная провинилась?

– Нет, – раздражённо бросил Яр. На миг прикрыл глаза, глубже загоняя полыхавшую в душе злость. Глупо. Девочка наверняка докладывается чёртову Каннану и леший знает кому ещё. – Нет, – повторил он спокойнее. – Мне просто до смерти надоело тут сидеть.

Против ожидания, служанка шагнула ближе, будто вовсе не опасалась гневной отповеди. Большие светлые глаза смотрели доверчиво.

– Сердце благородного Ярослава тоскует по родине, – уверенно сказала она. В неверных отсветах от масляных ламп её щуплая фигурка казалась совсем тщедушной. – Презренной то ведомо.

Вот уж не хватало ещё и её утешать… Отослать бы девчонку куда подальше, пока не вернётся способность ясно мыслить! Элине ещё чуть-чуть приблизилась, снизу вверх заглянула ему в лицо. Она отнюдь не казалась испуганной.

– Презренной больно видеть, что добрый господин несчастен.

– Пустое.

– Нет. Презренная знает… Знает, что на душе у благородного Ярослава…

Да ну? Кабы в самом деле знала, и близко бы не совалась. А она меж тем не собиралась уходить; напротив, придвинулась почти вплотную, так, что Яр чувствовал тепло её тела. Будто неживой.

– Сама Пряха нас здесь свела, – горячо прошептала девушка. Пальцы её неловко сорвали с лица вуаль, отшвырнули прочь. Хороша, не поспоришь… – Я тебя полюбила всем сердцем, добрый мой господин… Не по чужому велению, но по своей воле…

Глупая. Разве не видит, что ничуть ему не нужна?.. Благородная воеводина дочь льнула к нему, сыну пахаря, словно ласковый зверёк к хозяину. Искала покровительства, будто не знала, что не в его силах переломить ход вещей. Будто верила, что для неё он отыщет в душе хоть отблеск тепла. Разгораясь всё больше, в крови клокотал бессильный гнев, и в гибельном этом пламени таяли и пустые надежды, и былая досада, и никчёмная жалость. Яр рывком прижал к себе хрупкое девичье тело, равнодушно и зло поцеловал дрожащие губы. Чего хотел, волхв? Не того ли, что получил?

Когда ушла лихорадочная свирепая радость, взамен осталась лишь пустота. Он проиграл Каннану. Повёлся на приманку. На это проклятый советник с самого начала расчитывал, леший его знает, с какими целями. Девчонка доверчиво прижималась к Яру во сне. Она одна тут не лжёт. Её должно быть жаль, но ему жаль другого, неизмеримо большего. Всё сломалось не по вине старика Агирлана и не по его воле. И сам он, и его лукавые советники – лишь грязная пена на гребне чудовищной волны. Одному волхву, молодому и глупому, ничего здесь не сделать. Выбор его не сложней и не проще, чем на топком берегу Ивны, у принесённого неведомым ведьмаком артефакта: оставить всё как есть, в положении бедственном, но привычном, или вмешаться, рискуя нарушить хрупкое равновесие. А разницы меж тем никакой не будет…

– Я хочу уйти, – сказал он Каннану, едва тот показался на садовой дорожке. С прошлого их разговора минуло три дня; Яр едва заметил, как время пролетело мимо. – Сейчас. До новой луны. Мне не над чем раздумывать.

Советник, не выказав удивления, вежливо склонил голову.

– Как пожелает почтенный гость.

– Я заберу с собой Элине, – решительно продолжил Яр. Это, пожалуй, то немногое, что он может для неё сделать.

Каннан вопросительно изогнул брови.

– Зачем презренная благородному гостю?

– Она мне полюбилась, – легко солгал Яр. – Если владыка вправду так щедр, пусть отдаст её мне. Большего не нужно.

Раскосые глаза советника пристально сощурились. Не поверил ни единому слову.

– Благородный лукавит, – мягко сказал он. – Всем ведомо, что наделённые тайным даром не способны любить.

Не способны?.. Мысль такая прежде не приходила Яру в голову. Не может это быть правдой… Или может? Он попытался вызвать в памяти образ златовласой Зорицы; черты её подзабылись за прошедшее время – не воспоминание, но призрак, едва тронувший в душе одинокую истончившуюся струну. Задувавший с моря холодный ветер вдруг пробрал его до костей.

– Думай как хочешь, – упрямо проговорил Яр. – Я желаю, чтобы Элине ушла вместе со мной, целая и невредимая.

Советник с деланным сожалением покачал головой.

– Презренная останется здесь.

Не останется. Сдерживая закипающий гнев, Яр вежливо, как сумел, выпроводил советника и вернулся обратно в покои. Прошёлся по комнате, выискивая среди пёстрого хлама всё, что могло оказаться полезным. Жаль, Каннан оказался чересчур хитрым; Яр не отказался бы теперь от ножа у пояса. Он даже сумел бы всерьёз пустить его в ход, пусть и соблюдая по-прежнему первый запрет…

– Ярослав!

Девчонка бросилась к нему откуда-то из глубины покоев, пахнущих каменной пылью и благовониями. Яр придержал её за плечи, не позволяя приблизиться. Захочет рисковать или нет?

– Я ухожу, – просто сказал он. Светлые девичьи глаза испуганно расширились. – Если пожелаешь, можешь пойти со мной…

– Пойду, – выпалила она, не дав ему закончить. – За тобой пойду, куда укажешь.

Яр едва сдержал судорожный вздох. Оставить как есть или рискнуть?.. Ну здесь-то он должен справиться!

– Юбку подоткни, – велел он. – И сними это тряпьё, только мешать будет.

Девчонка покорно стянула с головы расшитый мелким бисером тяжёлый платок. Надо поторапливаться: соглядатаи наверняка уже мчатся тайными тропами, чтобы доложить советнику, а то и самому владыке. Выйдя на обведённое низенькой оградой крыльцо, Яр быстро оглядел мёртвый сад. Было бы лето – было бы проще…

– Где тут ближайший выход?

– Речные ворота, что у кухонь…

– Веди.

Элине засеменила вдоль закрученной петлями садовой дорожки. Прикинув направление, Яр решительно потянул её прочь с тропы – напрямик через дремлющие под снегом цветники. Что б ему стоило побродить по угодьям хоть пару раз, изучить проходы, лестницы и заборы… Но он-то рассчитывал, что будет удирать один, полагаясь не столько на ноги, сколько на магию. Дородная служанка с корзиной хлеба проворно отступила с его пути, изумлённо выпучила глаза. Почти не замедляя шага, Яр заткнул ей рот чарами немоты. К лешему. Здесь и так знают, кто он такой.

Эта часть Эни-Сары состояла из узких лазов, высеченных в камне лесенок и сумрачных закутков меж неровных глинобитных стен. То и дело на глаза попадались здешние надзиратели – одетые в серое, с дубинками у поясов, широкоплечие и коренастые. Всем им Яр приказывал одно и то же: забыть, что они видели беглецов. Для этого его познаний в местном наречии вполне хватало.

На стражу – настоящую, вроде той, что охраняла самого Агирлана – они наткнулись неподалёку от внешней стены, там, где заканчивался тесный дымный мирок дворцовых кухонь. Двое в чёрных доспехах стерегли низенькую арку, ведущую в разбитый у ворот небольшой сад; дальше, у самой стены, ошивалось около десятка. Яр на мгновение прикрыл глаза, сосредоточиваясь. Он не имеет права причинять людям вред. Он и не станет. Чары послушно свивались в пальцах – тонкие, тщательно выверенные, сама наставница не нашла бы изъяна. Обездвижить, но не лишить дыхания. Едва тронуть чужой разум, но не отнимать свободы больше, чем нужно… Элине сдавленно охнула за спиной. Чего доброго, решит, что лучше сидеть в плену у Агирлана, чем доверять свою жизнь такому спасителю.

Они прошли мимо стражей, застывших с закрытыми глазами, точно восковые фигуры. Повинуясь случайной мысли, Яр вынул из чужих ножен короткий булатный кинжал. Лучше б не пригодилось, но и уповать на счастливую случайность слишком глупо. Жестом велев спутнице держаться позади, он зашагал к запертым воротам. Следовало бы поразмыслить, но на это времени не осталось.

Чары мягко вытянули меч из рук у первого схватившегося за оружие. Наверху, на невысокой стене, сразу несколько лучников накладывали стрелы на тетивы. Чей-то голос пролаял несколько отрывистых слов; Яр не сумел понять, чего от него хотят. Заслоняясь от стрел, он заставил стылый воздух прийти в движение. Непрозрачной завесой поднялась с земли мелкая снежная пыль. Может, получится без крови. Может, сами поймут, что связываться – себе дороже…

Отчаянно взвизгнула Элине. Слева, со стороны жилой части Эни-Сары, к Речным воротам бежали кахары. Должно, Каннан сообразил, что к чему… Взмахом руки Яр отбросил прочь подоспевших стражей ворот. Совсем рядом свистнула стрела. Стало быть, жалеть его не станут.

В сером дневном свете тускло блеснула сталь: кахары обнажили клинки. Яр оттащил Элине подальше к стене. Убивать придворную заложницу вряд ли станут, а вот добраться наверняка попробуют. Если она будет благоразумна, всё обойдётся. Ещё две стрелы, одна за другой, взрыли снег под ногами. Это ничего, не страшно; если спрятаться за снежным вихрем, лучники не достанут… Элине вскрикнула, тыча пальцем куда-то вверх и за спину Яру. Он не глядя отшатнулся, увлекая её за собой.

– Не стой столбом! – прикрикнул он на девчонку. Не зря ли он вовсе потащил её с собой? Одному было бы намного проще…

Она послушно отбежала на несколько шагов. Вот и умница… На сложные чары нет времени, но бесхитростные боевые заклятия тоже годятся, чтобы посеять сумятицу среди преследователей. Нужно избавиться от лучников: они не дадут пройти через ворота, даже если полягут все остальные… Остановившись на миг, Яр сосредоточился на пространственном прыжке. Гуляющий над стеной ветер хлестнул его по лицу. Совсем рядом – спины стражей; не успев сообразить, что цель исчезла, они один за другим спускают тетивы. Он мог бы сбросить их наземь, но это значило причинить им вред…

Снизу донёсся тоненький вскрик, и почти сразу раскатом грома отозвался мужской голос. Двое из шестерых лучников замерли, схваченные чарами; остальные, опустив оружие, вглядывались вниз. Пользуясь стремительно утекающими мгновениями замешательства, Яр торопливо взмахнул кинжалом. Лезвие легко рассекло попавшуюся под руку тетиву.

– Назад! – рявкнул он, выудив из памяти чужое слово. Стражи отступали один за другим, послушные его повелению.

Брошенный вниз взгляд заставил Яра застыть, словно самого его поймали в силки парализующих чар. Кахар – яркое зелёно-золотое пятно посреди мешанины чёрного, серого и белого – склонился над распростёртой на снегу девичьей фигуркой. Прыжок получился легко, будто сам собой. Оттолкнув кахара, Яр рухнул на колени в стремительно розовеющий снег. Крапчатое оперение стрелы конвульсивно подрагивало, тревожимое истекающим из пробитой груди дыханием.

– Помоги ей, – глухо потребовали из-за спины. Кахар. Смотрит сквозь прорези в маске холодно, почти с ненавистью; в ладони – рукоять обнажённого клинка. Убьёт, даже не задумается. – Можешь?

Яр ничего ему не ответил. Кахар предупреждающе вскинул руку, повелевая приблизившимся стражам остановиться. Один не повиновался; воин в зелёном тут же сбил его с ног и придавил к земле тяжёлым сапогом, не позволяя подняться. Яр до боли закусил губу, прогоняя страх. Сжал в ладонях холодную ослабевшую руку девушки. Принудил строптивую силу течь сквозь кожу. Наставница велела использовать дар исцеления предельно осторожно…

– Вытащи… стрелу, – выговорил Яр сквозь зубы, обращаясь к застывшему рядом кахару. – Сам… не смогу.

Кахар послушно нагнулся, взялся за тонкое древко. Непростительно медленно. Яр прикрыл глаза; его забота – поддерживать чужую жизнь и не лишиться при этом собственной. Слуха коснулся едва слышный не то стон, не то вздох. Жива. Пока ещё.

Но осталось недолго.

В миг, когда тянущая жилы боль стала нестерпимой, Яр отпустил девичью руку. Вонзившийся в виски холод до отвращения привычен. Кахар смотрит недоумённо; он ещё не успел понять… Яр медленно выпрямился. Сил осталось совсем немного, а способов их потратить ещё меньше. Была бы в этом хоть капля смысла…

– На всё воля богов, кахар, – проговорил он, не стараясь скрыть горькой насмешки.

Воин без лишних слов взмахнул мечом.

Яр ждал этого. За миг до того, как сталь коснулась его кожи, он последним усилием заставил себя шагнуть сквозь чары – почти наугад, в единственное пришедшее в голову безопасное место. Вокруг сердито зашипели морские волны. Закашлявшись, Яр выплюнул горько-солёную воду и огляделся. Берег изгибался желтоватой линией далеко на горизонте; скалы, сложенные из светлого камня, остались позади.

Плотная холодная вода равнодушно держала груз неизбывной чёрной вины.

XXVII. С другой стороны

Свет прозаических лампочек, пропущенный сквозь сплошной занавес из хрустальных висюлек, дрожал на гладких боках фужера. Мурлыкал что-то умиротворяющее рояль, уставший за долгий вечер. Впущенный в зал робкий сквозняк едва колыхал душную взвесь зимних духов, сигарного дыма и лицемерия. Здешнее общество пытается походить на утончённую аристократию, но неизбежно остаётся самим собой – сборищем наглых мужчин и недалёких женщин. Они давно перестали быть интересными даже как предмет для насмешек. Не следовало сюда приходить. Худшего способа отвлечься просто не придумаешь.

Лидия поднесла фужер к губам – не столько ради шампанского, сколько для того, чтобы продемонстрировать окружающим нежелание вести беседу. Она смертельно устала улыбаться и любезничать. Так ли нужна теперь эта светская повинность, если она даже не может заполнить собой ставшие пустыми короткие зимние дни? Чтение или корпение над переводами принесли бы несравнимо больше удовольствия. Должно быть, так и подкрадывается старость.

– Вечер можно считать состоявшимся, – заметила, обращаясь сразу ко всем, полузнакомая красотка, слегка засахарившаяся от сладкой жизни. – Жаль, не нашлось минутки для поэзии. В стихах так много чарующей силы слова!

– Досадное упущение, – Маргарита Шевцова-Авилова, приблизившись, непринуждённо подхватила с подноса бокал отвратительной сангрии и изогнула в холодной улыбке ярко-алые губы. – Но, Лара, неужели вы знаете, где сейчас найти по-настоящему хорошего поэта? Всё, что в последнее время попадает мне в руки, только навевает тоску.

Ещё бы – если искать пищу для размышлений исключительно в бульварных романах. Маргарита Анатольевна, благородно-бледная и облачённая в бело-голубой шёлк, могла бы, пожалуй, сойти за утончённую даму – если бы Лидия не знала, что корысти и глупости в Кирилловой супруге хватит на десяток самых отборных базарных хабалок. Женитьба на дочери важного управского чиновника здорово помогла Авилову взгромоздить задницу в депутатское кресло, а заодно окончательно лишила предприимчивого волхва призрачного права на личное счастье. Любопытно, он ей просто врёт или заставляет забывать о своих похождениях на стороне?

– «Московскому зеркалу» следовало бы возродить творческую колонку, – заметила ещё одна дама, в тёмно-зелёном платье напоминавшая укрытый брезентом стог сена. Ей, как и Маргарите Анатольевне, пришлась по душе отдающая кислятиной холодная сангрия. – Может быть, я бы даже что-нибудь туда послала, хи-хи…

– Вы можете лично сообщить свою идею господину Потапову, – мадам Авилова указала бокалом куда-то в сторону кресел, занятых утомлёнными гостями. – Жаль, что «Зеркало» сейчас посвящает себя совсем другим проблемам… Не правда ли, Лидия Николаевна?

Свешникова холодно улыбнулась.

– «Зеркало» посвящяет себя тому, за что платят его редактору.

– Тогда я хотела бы знать, кто платит за все эти клеветнические помои! – выплюнула Маргарита Анатольевна. Тяжёлые золотые серьги в её ушах укоризненно качнулись. – Но вы, наверное, довольны. Вам ведь тоже не по душе то, чем живёт наше общество…

Дамы неодобрительно ахнули вразнобой. Обитательницы этого стареющего курятника непременно впадают в ужас, завидев под самым клювом тень хищной птицы.

– Мне не по душе любая несправедливость, Маргарита Анатольевна, – ласково проговорила Лидия. – Жаль, что мы расходимся во мнениях.

– Тогда вам следовало бы посетить благотворительный вечер, – прокурорским тоном заявила Авилова. – Управа устраивала на Рождество, вы не знали?

– Благотворительность – это прекрасно! – томная Лара мечтательно закатила глаза. – Она даёт нам возможность искупить свои долги.

Дамы согласно закивали. Лидия не сочла нужным на это отвечать. Какие долги у этих престарелых упырих – супружеские недоимки?

– Вы склонны к благотворительности иного рода, не правда ли? – резко спросила Авилова. На бывшую мужнину любовницу она смотрела теперь откровенно враждебно. – К такой, чтобы приносила вам удовольствие?

Продолжая любезно улыбаться, Лидия склонила голову к плечу и задумчиво оглядела пышущую негодованием перезрелую тётку. Вся её злость зиждется на зыбкой гордости за никому не нужную мнимую праведность. Когда-то Лидия думала, что люди не понимают своей свободы; теперь знала, что они попросту не желают её видеть.

– Стремление к удовольствиям – естественное свойство здорового разума, – созерцательно заметила Свешникова. – Вопрос лишь в том, откуда их черпать. Я предпочитаю наблюдать за тем, как мои начинания дают всходы. А вы?

От необходимости отвечать мадам Авилову избавил нарисовавшийся поблизости Вяземский. Потрёпанный жизнью рыцарь извинился, выцепил из дамского кружка скучающую супругу и, глядя исключительно на Лидию, поведал, что у крыльца ожидают несколько такси для тех, кто желает покинуть блестящее собрание. Свешникова выждала для приличия, пока чета удалится в направлении гардероба, и, любезно попрощавшись, отправилась следом. Определённо, она стала уставать от людей. Пора уходить на покой. Уехать куда-нибудь в глушь, в карельские леса, любоваться девственной природой, неумело чистить озёрную рыбу, развлекать себя переводами с иастейского и сочинением мемуаров, которые никто никогда не прочтёт. Достойное занятие для престарелой волшебницы.

Набережную Москвы-реки заметал мелкий колючий снег. Он оседал на гранитном парапете, мешался с мёрзлой чёрной водой, мало-помалу вымывал из мира краски. Свет фонарей пугливо отступал перед зыбким морозным сумраком. Лидия зачем-то подняла воротник пальто. Она давно разучилась бояться холода; сама не знала, от чего пряталась.

– Лидочка, здравствуйте! – привычно окликнула консьержка. Вот уж кого не трогают годы. – Что там, метёт?

– Метёт, Любовь Ивановна, – Свешникова повела плечами, стряхивая снег на мокрую ковровую дорожку. – Такую ночь лучше провести под крышей.

Консьержка довольно улыбнулась и поплотнее запахнула на груди разрисованный розанами платок. Выходит она вовсе из своей стеклянной будки или, уподобившись домовому, навеки прикипела к старым стенам? Лидия мельком взглянула на часы, висевшие за старушкиной спиной: двадцать минут до полуночи. Сна ни в одном глазу. Пожалуй, ночь она станет коротать за каким-нибудь старинным воспитательным романом – в надежде, что скука наконец сомкнёт ей веки.

Выпущенный из лифта свет жёлтой полосой лёг на подъездную стену. Лидия шагнула на лестничную клетку и замерла: у её квартиры, прямо на пёстрых плитках пола, кто-то сидел. Воровато оглянувшись на соседские двери, Свешникова щёлкнула пальцами. Под потолком вспыхнули лампы; незваный гость, потревоженный резким светом, вскинул голову. С чудовищным опозданием, словно мысль разом замедлилась до скорости приливающей к вискам крови, Лидия изумилась тому, что узнала ученика.

– Какого лешего вы не зашли в квартиру? – нарочито ровным голосом проговорила она.

Яр сонно моргнул и неопределённо покачал головой. Мир остался на месте, не развеялся, как морок в свете волшебного пламени, не разлетелся мелкой снежной пылью. Ученик действительно сидел перед ней на далёкой от чистоты подъездной плитке, одетый в искусно расшитую, но безнадёжно испятнанную грязью рубашку и скроенные на ильгодский лад штаны. Может, дело было в этой нездешней одежде, а может, Лидия попросту слишком давно его не видела, но Яр казался ей почти незнакомцем. Не мальчик, но молодой мужчина. Сколько времени прошло для него там, за разломом? Никак не меньше… полугода?

– Не хотел… без приглашения, – хрипло ответил он и поднялся на ноги слитным, почти неуловимым движением. Лидия прежде не замечала за ним подобной пугающей грациозности. – Вдруг вы… заняты.

– Не говорите глупостей, – отрезала Свешникова и, не церемонясь, щелчком пальцев отомкнула дверной замок. – Вам не приходило на ум, что вы выглядите несколько маргинально?

Яр снова качнул головой. То, что Лидия приняла за седину в его волосах, было всего лишь белёсым налётом, какой бывает от морской соли. Леший побери, куда его занесло? Зачем? Что привело обратно?.. Наверняка Лидия знала только одно: её несказанно радует то, что он жив.

– В душ, немедленно, – распорядилась Свешникова непререкаемым тоном. – Пока не приведёте себя в человеческий вид, разговаривать мы не будем.

Ученик безропотно подчинился. Лидия сбросила с плеч мокрое от снега пальто и, пользуясь краткой отсрочкой, позволила себе шумно выдохнуть. Едва ли не впервые в жизни она не знала, что следует говорить. Уснувшее было сомнение с новой силой взялось терзать её беспокойный ум. Люди не меняются без веской причины. Стоило ли оно того? Не было ли проще… без этого?

Лидия сердито фыркнула на саму себя. Проще, может, и было бы. Но проще – не значит правильнее.

На шум в коридор выглянул Прохор. Его чуткие уши стояли торчком, как антенны, а глаза любознательно блестели в приглушённом свете люстры.

– Хозяйка прикажет накрывать на двоих?

– Прикажет, – Лидия вошла в кухню и на миг замерла, прежде чем щелчком пальцев задёрнуть шторы. Метель свирепо выла за окном, швыряя в стёкла пригоршни снега. – Мне только кофе, Прохор.

Домовой покладисто зашуршал пакетом с кофейным зерном. Лидия рухнула на ближайший стул и на несколько мгновений спрятала лицо в ладони, пытаясь водворить на место разбегающиеся мысли. По кухне поплыл запах жареного мяса: Прохор взялся разогревать ужин.

– Молодой хозяин вернулся, – осторожно предположил он.

– Наверное, – не зная, чем занять руки, Свешникова вынула серьги из ушей и взялась за застёжку золотой цепочки. – Может быть, просто заглянул на вечерок.

– Ох, душенька беспокойная, – заквохтал Прохор, качая лохматой головой.

Лидия воззрилась на него подозрительно: недоверчивый домовой редко переживал за хозяйских гостей, как бы долго они ни задерживались в непомерно просторном жилище мадам Свешниковой. Прохор бережно поставил на стол чашечку ароматной горечи, чуть разбавленной сливками, и снова отвернулся к плите. Лидия примерно догадывалась, что у него на уме.

Яр молча вошёл в кухню и уселся напротив наставницы, избегая смотреть ей в лицо. Старая футболка, кажется, стала ему тесновата в плечах. Нагруженную едой тарелку он проигнорировал; взгляд его рассеянно блуждал по сверкающей чистотой кухне, словно ученик не вполне верил, что вновь оказался здесь.

– Прохору следовало выдать вам бритву, – категорично заметила Лидия. Неровная щетина на впалых щеках придавала Яру диковатый вид. – Или вы вознамерились обзавестись окладистой бородой?

– Нет, – бесстрастно проронил ученик. Свешникова пытливо сощурилась: значит ли это, что с Ильгодой покончено? Хотя бы на время? – Вы знали. Что так будет.

– Вы переоцениваете мои аналитические способности, – фыркнула Лидия, поднося к губам чашку с кофе. Рука едва ощутимо дрожала. – Поведаете мне о своих приключениях? Заодно выясним, что я предвидела, а в чём вы оказались непредсказуемы.

Яр коротко перевёл дух и заговорил. Лидия слушала, время от времени вспоминая об остывающем кофе. Голос ученика, негромкий, лишённый красок, казался ей почти незнакомым. Яр действительно ошибся в оценке провидческого дара наставницы: она и предположить не могла, что он способен на подобное безрассудство. Наглец… Молодой самоуверенный наглец, взявшийся спорить с силами, которых даже не понимал. Надолго же ему хватило упрямства.

– Я не могу понять, – впервые за вечер голос Яра дрогнул. То, к чему он пытался подобрать слова, жгло его злее, чем волшебное пламя. – Неужели никак… Ничего нельзя сделать? Даже нам?

Лидия позволила себе глубоко вздохнуть. Что ж, она добилась своего, но это отчего-то совсем не радует.

– Скажите мне, что вы видели.

Яр несколько мгновений смотрел на неё недоумённо, а потом понял, что от него требуется. Свёл брови к переносице, заставляя себя соображать. Лицо его перестало казаться застывшим и отчуждённым; Лидия отметила про себя эту крохотную победу.

– Я видел… – ученик нервно закусил губу, словно перебивая этой маленькой болью другую, неизбывную. – Я видел, как мало осталось деревень. Я видел людей, у которых нет ничего, кроме тяжкого и пустого труда. Видел владык, которые не хозяева даже своему дому. Видел, как берут деньги за то, что мы прежде делали по призванию. Видел, как… как мало стоит человеческая жизнь.

И со своей чуть не распрощался. Лидию ни с того ни с сего захлестнуло иррациональное желание влепить дураку затрещину – а потом прижать к себе и реветь белугой, выпуская на волю всё, что скопилось в душе за полтора месяца. Вместо этого она лишь пошевелила ложечкой кофейную гущу, рассеянно наблюдая за игрой отблесков света в разводах коричневой жижи.

– Смотрите глубже, юноша, – сухо потребовала Лидия. – Ответьте на вопрос «почему».

– Я не знаю, – медленно проговорил Яр. Он явился к многомудрой наставнице за какой-нибудь простой разгадкой и не рассчитывал, что добывать ответы придётся самостоятельно. – Я думал, дело в завоевании, но это не так. Оно ведь тоже… случилось, потому что так сложилось. Потому что никто не смог противостоять. Или не захотел.

Лидия благосклонно ему улыбнулась.

– Завоевание – всего лишь следствие. А причину, юноша, вы знаете, хоть сами того ещё не поняли, – она не глядя протянула Прохору пустую чашку. Всё больше хотелось потребовать у домового принести коньяк и две рюмки. – Люди живут так, как им выгодно. В меру их собственного понимания, разумеется. Когда-то Ильгода водила ладьи от берегов Льдистого моря в Благоуханный залив и горя не знала, а теперь это стало никому не нужно. И Агирлану не просто так наскучило гулять взад-вперёд по Журавлиным степям: его выгнал мор, или голод, или воинственные соседи. Князю не с руки с ним враждовать, хоть и пришлось поступиться многим… Ничто не происходит только лишь по чьей-то прихоти, – мягко прибавила она, заметив, как помрачнел ученик.

– Не происходит, – зло согласился Яр. – Что нужно сделать, чтобы произошло?

Свешникова коротко рассмеялась.

– Нет, молодой человек, ваших выдающихся талантов не хватит, чтобы перекроить на ваш вкус хотя бы одну только Ильгоду, – она с удовольствием сказала бы примерно те же слова кое-кому другому. Чёрт возьми, как дальновиден был какой-то древний волхв, выдумавший запрет принимать мирскую власть! Привычные к ментальной магии идиоты, встав у мало-мальски серьёзного руля, способны испортить жизнь целым поколениям. – Если вы хотите сотворить что-нибудь стоящее, вам придётся взяться за философию. Изучить накопленный человечеством опыт, разобраться с теорией и посмотреть, как она находит применение на практике. Пока вы не станете досконально понимать, что вы делаете и зачем, вреда от вас будет больше, чем пользы.

Яр обжёг её пламенным взглядом, но ничего не сказал. Он достаточно умён, чтобы понять её правоту. Секунды растворялись в молчании под монотонный свист вьюги. Лидия с удивлением осознала, что понятия не имеет, как теперь поступит её ученик. Она не вправе его неволить. Однажды взвалив на его плечи бремя выбора, отнять ношу она не сумеет…

– Здесь учат этому? – резко спросил Яр. – Тому, о чём вы говорите?

– Да как – учат, слёзы одни, – Свешникова невесело усмехнулась. – Впрочем, мысль об университетском образовании здравая. Годик на подготовку у вас будет… Если решитесь, конечно.

– Решусь, – сумрачно пообещал ученик. Голос его звучал почти спокойно, но в тёмных глазах полыхало потаённое пламя. – До меня… кто-нибудь был?

– Не думаю, что кто-то из ваших соотечественников штурмовал здешние рассадники науки, – начала было Лидия и запоздало сообразила, что он спрашивает о другом. – Что до любителей влезть грязными лапами в своё и чужое мироустройство, то их всегда хватает. Хуже того: все в той или иной степени уверены, что цели их благие и созидательные… Не вставайте в их ряды, юноша. Вы годитесь на большее.

Яр недоверчиво хмыкнул. Лидия безотчётно подалась вперёд, будто могла дотянуться до него через длинный стол, потрепать по волосам, ободряюще встряхнуть за плечи.

– Вы нужны, Яр, – сказала она негромко и веско. Ученик рывком вскинул голову; слова попали точно в цель. – Не какому-нибудь провидению, которого нет. Вы нужны людям. Даже если они этого не понимают, даже если ведут себя, как последние свиньи, не бросайте их. Кроме нас, наделённых силой и способностью её приручить, некому встать между жизнью и нежизнью… Между порядком и гибельным хаосом. Не гасите своё пламя в болоте уныния.

– Какое там пламя, – презрительно процедил Яр, глядя в сторону.

– Мой давний друг когда-то написал об этом несколько весьма ёмких строк. Я вам как-нибудь покажу, – Лидия невольно улыбнулась. Шальной призрак воспоминания, полный тёплого пьянящего счастья, вспыхнул на миг и погас, напуганный завываниями зимнего ветра. – Поверьте мне, Драган не стал бы брать вас в обучение, не разгляди он в вас того, что делает волхва волхвом.

– Драган погиб, – тихо проговорил Яр. – А я смотрел в лицо хозяину его убийц. И ничего не сделал.

– Вам и не следовало ничего делать. Ваш долг перед Драганом состоит в ином…

– Вас послушать, так мне вовсе не нужно быть человеком! – Яр в сердцах хватил кулаком по столу. – Ничего не требовать… Всё прощать… Исполнять свой долг, как… как цепной пёс, только хуже! Пса-то хоть изредка спускают с цепи…

Лидия сощурилась, будто сквозь узкую щель между веками надеялась разглядеть то, что ускользало от открытого взгляда.

– Что вас гнетёт?

Прямой вопрос смутил Яра. Как и следовало ожидать, ученик не нашёлся, что ответить, но гнев на его лице сменился мрачной задумчивостью.

– Мне сказали, – медленно, через силу начал он, путаясь в словах и в чувствах, – что волхвы не способны любить. Я подумал – чушь, а потом… Эта девочка, пленница… И вы теперь говорите, что нам и не нужно…

– Я не говорила ничего подобного, – горячо возразила Лидия. – Неужели участь заложницы вас не тронула? Я ведь вижу, что это не так.

Яр отвёл взгляд. Он ещё слишком молод и скор на суждения, особенно в отношении вещей болезненных. Будь ученик опытнее, он раскусил бы задумку ушлого придворного, как раскусила её Лидия по одним лишь скупым фразам и неловким умолчаниям. Тогда, наверное, ему хватило бы ума не прикасаться к девчонке, пусть бы даже это грозило ей наказанием. Едва выглянувшим из дикости прихвостням Агирлана недоступна древняя премудрость. Советнику невдомёк, как редко рождаются люди, способные к волшбе; он решил, что довольно одной лишь крови – и почтинаверняка просчитался бы. Но ещё хуже, если бы случайности вдруг сошлись, если бы на привязи у степного варвара и впрямь оказался одинокий, не связанный запретами, лишённый должного воспитания, ума и воли… Когда-нибудь, когда уляжется буря в мятежной душе ученика, наставница скажет ему, что случившийся исход был, пожалуй, самым предпочтительным. Но не сейчас.

– Лучшее, что люди могут испытывать друг к другу, это сострадание, – мягко проговорила Лидия. – Вам его не занимать. То, что вы сейчас сидите передо мной и говорите то, что говорите – прямое тому доказательство.

Яр молчал. Не верил. Плохо, очень плохо… Из печали такого рода вырастает иной раз то, что влечёт за собой нечистую смерть. Лидия вздохнула и поманила притихшего в углу домового.

– Прохор, будь добр, принеси шкатулку с артефактами.

Домовой настороженно повёл ушами, но перечить не посмел. Яр наблюдал за ним безучастно; такое отсутствие любопытства прежде не было ему свойственно. Лидия терпеливо дождалась, пока Прохор вернётся с невзрачного вида шкатулкой в лапах, и прикосновением отперла магический замок. Бережно вынула из бархатных гнёздышек две переплетённые между собой цепочки. Сапфиры – один первозданно целый, второй потемневший и изуродованный царапинами – остро блеснули отражённым светом.

– Взгляните, – потребовала Лидия. Тон её заставил Яра прекратить изучать кухонный пол и поднять голову. – Эти безделушки считаются самыми мощными маячками, реагирующими на тёплые чувства. Они могут послать зов, даже если носитель парного амулета испытывает к вам лишь лёгкую симпатию, но когда речь заходит о подлинной любви, зов этот способен преодолеть границу между мирами. Вот эту «звезду», – она тронула неповреждённую подвеску, – я не снимала много лет. Вторую носил Драган.

Яр нахмурился. Лидия с честью выдержала его испытующий взгляд. В шестнадцать лет неимоверно трудно поверить во что угодно, и прежде всего – в собственные силы. Но он справится, должен справиться…

– Дар не обрекает нас на одиночество, – слова теснились в просторной кухне, перекрывали завывания метели и стук снега в стекло. Лидия не повышала голоса. – Мы делаем это сами. Как и всё прочее в нашей жизни.

Воцарилось молчание. Настенные часы размеренно отсчитывали уходящие в прошлое секунды. Яр сидел неподвижно, погружённый в раздумья; теперь Лидия не смела ему мешать. Как бы ни было жаль гибнущего в нём мальчишку, любознательного и относительно беззаботного, но путешествие пошло ему на пользу. Роскошь легкомыслия – не для последнего волхва Ильгоды.

Очень может быть, что великого.

XXVIII. Тайное и явное

– Я чувствую себя преступницей.

Верховский с трудом сдержал утомлённый вздох.

– Присягу нарушала? Не нарушала. Остальное ерунда.

– Нет, – Марина упёрлась локтем в жёсткий матрас и упрямо сдвинула брови. Сквозивший меж задёрнутых штор серый утренний свет скользнул по её коротким вьющимся волосам. – Не ерунда. Я веду себя непорядочно.

– Не веди.

Она воззрилась на него оскорблённо. Наверное, это у неё профессиональное – выдумать себе замороченную проблему и потом ломать в своё удовольствие голову над решением.

– Я подам на развод, – твёрдо заявила Марина. – Это… это ни к чему тебя не обязывает. Просто… не могу так.

Ни к чему не обязывает. Пока она об этом не сказала, он толком и не задумывался. Мысль о том, что он может, как любой добропорядочный обыватель, обзавестись семьёй, перебраться из своего медвежьего угла в просторную уютную квартирку где-нибудь на окраине Москвы, даже построить какие-то отделённые от работы планы на будущее, время от времени его посещала, но казалась химерой – немногим правдоподобнее, чем идея, к примеру, отправиться куда-нибудь в экваториальную сельву истреблять эндемичные виды нежити.

– Погоди, – осторожно сказал Верховский, выпрямляясь среди подушек. Гостиничные наволочки резко пахли дешёвым отбеливателем. – Он кто? Маг, минус? Работает где-то?

Марина смутилась. При всей её решительности один лишь призрак чужого осуждения ввергал её в растерянное бессилие. Должно быть, это проклятие всех добропорядочных людей.

– Он… коллега. Бывший. Сейчас на производстве, – она горько поджала губы. – Ушёл, потому что нам платили совсем мало… Кто-то один должен был…

Её голос окончательно увял, задушенный беспощадной совестью. Самое удивительное, что Верховский её, пожалуй, понимал. И… переживал за неё, что ли?

– Ну, – он рассеянно взъерошил пятернёй волосы на затылке. Становиться причиной перемен в чьей-то жизни оказалось непривычно и неуютно. – Я-то золотых гор не зарабатываю. И не заработаю. Зато мне раз в четыре дня могут оторвать голову. Или проклясть.

– Это ты к чему?

– Да к тому, что спутник жизни из меня, как из лешего домохозяйка, – раздражённо буркнул Верховский. Привычка не замечать очевидного и ставить под сомнение всё подряд порой делала эту женщину невыносимой. – Лучше нам всё это прекратить. Пока я тебе жизнь не сломал.

– А ты намерен сломать?

Прозвучало это почти насмешливо. Смелая улыбка делала Марину завораживающе красивой; здравомыслие стремительно сдавало позиции, уступая пьянящему безумию. Безумию… Верховский рывком отстранился. Он, кажется, намеревался решать проблемы, а не создавать новые.

– Я бы не хотел, – сказал он тихо и серьёзно. – Оперативники безопасности живут не то чтобы долго и не то чтобы счастливо. Мне уже недавно… пожелали здоровья, – он невольно усмехнулся. – Теперь пятьдесят на пятьдесят: либо сдохну, либо нет.

– Пятьдесят? Так врачи сказали?

В этом она вся. Вместо заламывания рук и горестных стенаний – деятельный интерес. Разве ей не полагается раствориться в тумане, предварительно прибавив собственное проклятие поверх того, что уже есть?

– Врачи пока ниже шестидесяти сбить не могут, – сухо признал Верховский. – Значит, всё-таки скорее сдохну.

– А как звучало?

– Какая разница?

– Саш, я вообще-то работаю с вероятностями, – Марина мягко рассмеялась. – Знаешь, почему мыши умирают от проклятий реже, чем люди?

– Какие ещё мыши?..

– Подопытные. У них смертность раза в два ниже, чем показывают диагностические методики, – она лукаво улыбнулась, будто речь шла о чём-то забавном. – Потому что мыши не разумные. Не знают, что их прокляли, и живут себе спокойно. Иногда до глубокой старости.

– Методики ваши, значит, сбоят.

– Нет. Они рассчитаны на людей, – нравоучительным тоном сообщила Марина. Верховский сердито вздохнул: связавшись с научницей, он рисковал теперь получить лекцию где угодно и когда угодно. – Мы иной раз делаем проклятия самоисполняющимися. Ничего сверхъестественного, – она рассмеялась, заметив, как он скептически хмурит брови. – Люди опускают руки, или лезут на рожон, чтобы пощекотать нервы, или зацикливаются на том, чем их прокляли. По статистике со стопроцентной вероятностью сбываются только самопроклятия, понимаешь?

– Предлагаешь делать вид, что всё прекрасно? – ядовито уточнил Верховский. – И тогда оно всё как-нибудь само собой рассосётся?

– Да нет же! – Марина в сердцах хлопнула ладонью по одеялу. В её искренней горячности было что-то заманчиво убедительное. – Ни в коем случае! Надо здраво ко всему подходить, вот и всё. Потому и спрашиваю, чем таким тебя прокляли.

Он всерьёз задумался. Эта женщина не просто не испугалась нарисованной им сумрачной картины будущего – она всерьёз хотела помочь. И могла помочь. Лидия говорила когда-то, что там, где есть знание, нет места страху… Бездумно блуждая взглядом в извивах узора на выцветших обоях, Верховский осторожно сказал:

– Точно я не запомнил. Что-то про смерть в самый ответственный момент. И ещё… про безумие, – последнее слово далось ему с трудом. Может, эта часть уже начала сбываться – иначе какого чёрта он делает тут, с ней?..

– Так и сказано – «в самый ответственный момент»? – въедливо переспросила Марина.

– Нет. Не помню. Я должен сдохнуть перед чем-то важным, – Верховский изобразил кривую усмешку, – а всё, что я делаю, пойдёт наперекосяк. Надо сказать начальству, чтоб серьёзных поручений мне не давали.

Марина пропустила эту паршивенькую шуточку мимо ушей. Ей чрезвычайно идёт задумчивость – до той же степени, до какой смущение портит её черты, далёкие от классической правильности. По крайней мере, наедине с ним она больше ничего не стесняется.

– Ну, насчёт смерти трудно что-то предположить. Больно формулировка расплывчатая, – заявила Марина. – Надо понять, что для тебя – важное, и держать ухо востро. А насчёт безумия… Старайся следить за своими мыслями: не заходят ли куда-нибудь не туда. Сомневайся во всём. Думай, почему ты думаешь то, что думаешь. С людьми разговаривай. В одиночестве свихнуться проще, – она неуверенно улыбнулась, разом нарушив гармонию черт лица. – Нет, дело, конечно, твоё… Я не навязываюсь, не подумай…

Верховский прикрыл глаза. Свалить на неё ответственность за этот выбор – более чем соблазнительно. Пусть мысли о ней не вызывают лихорадочного восхищения, но с ней… спокойно, что ли? Да, пожалуй, так и называется это незнакомое прежде состояние. Следует заметить, вполне счастливое. Но ей-то от него одна морока. Всё равно что связывать себя со смертельно больным. Леший побери, лучше бы так и путался с Сиреной – ту хоть не жалко…

– Мне бы до сорока дожить, – усмехнулся он, не спеша размыкать веки. – Хотя из оперативников раньше попрут. Буду шиковать на пенсию по какой-нибудь инвалидности и радоваться… – он осёкся. Рассказывать о прошлом? Ей? Ну уж нет.

– Ты раньше не ныл, – заметила Марина тоном зоолога, обнаружившего странности в поведении подопытной мартышки.

Верховский возмущённо фыркнул.

– Это как ещё понимать?

– Когда тебя упырь покусал, ты только ругался так, что уши в трубочку сворачивались, – невозмутимо пояснила Марина. – А теперь чушь какую-то порешь, хотя тебе только что сказано было следить, чтобы всякая дурь в голову не лезла.

– Ты… – возмущённо начал Верховский и озадаченно замолк. Он совершенно разучился на неё злиться – а может, на деле и не умел никогда. – Удивительная, – искренне сказал он вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой. – Серьёзно, ты ещё ни разу не поступила так, как я рассчитывал.

– Ну ещё бы. Расчёты – не твоё.

Он тихо рассмеялся и привлёк её к себе – раньше, чем успел задуматься. Рассудительность и впрямь не относилась к его немногочисленным добродетелям.

Когда будильник сердито заворчал, напоминая о скором наступлении расчётного часа, над Москвой уже растеклось тусклое зимнее утро. Марина заперлась в душе и вот уже четверть часа грелась под струями тёплой воды; несмотря на бытовую неприхотливость, она питала слабость к долгим водным процедурам. Спасаясь от зябкого сыроватого холода, Верховский поспешно влез в свитер, которому до совершеннолетия оставалось вполовину меньше уже прожитого. До памятной новогодней ночи старший лейтенант жил исключительно призванием, которое заменило ему отпавшую необходимость как-то выживать. Но вот как-то накопилось то ли возраста, то ли усталости, то ли пресыщения привычной жизнью… Будь оно хоть трижды неправильно, а Марина нужна ему. Нужнее всей своры казённых коновалов. Она права: проклятие – штука зыбкая; Витёк вон живёт со своим сколько лет, и ничего, только сердце иногда прихватывает от бурных эмоций…

Все беды – от праздности, а против неё нет лекарства лучше работы. Смена, правда, только завтра, но в кармане уже неделю дожидается своего часа бумажка с адресом, не без труда добытым из слюнявой бюрократической глотки. Не то чтобы начальство было осведомлено об этих изысканиях; Ерёменко вряд ли одобрил бы, узнай он, чем занимается в свой выходной не в меру любознательный подчинённый. Они, в конце концов, оперативники, а не следователи. Верховский и не лез бы на чужую делянку, если б не Феликс. Отчего-то было чертовски важно, прав здоровяк или нет. Выдумал он свою ненависть или попросту говорил то, что знал.

Ответы защищала не секретность, но непробиваемое безразличие. Наспех записанные материалы терялись среди колоссального вороха отчётов, рапортов и служебных записок; каждую крупицу информации приходилось отыскивать, просеивая тонны ненужного шлака. Сами же документы представляли мало ценности: работавшие на исходе века контролёры тонули в шквале мелких дел и протоколы кропали словно под копирку, меняя разве что фамилии подследственных. Отчаявшись разобраться в этом хаосе, Верховский выбрал самую многообещающую нить – ту, что начиналась где-то за закрытыми дверями психиатрического отделения и вела в укрытые рыхлым февральским снегом кварталы Капотни. Старик-некромант, его покойный приятель, смывшийся в неизвестном направлении парнишка-ученик – если хоть один из них в самом деле пострадал от рук контролёров, правда окажется на стороне Феликса. И тогда… тогда леший знает, что делать.

Дверь нужной квартиры выглядела добротной, неприступной и вполне современной. Здесь, должно быть, давно живут другие люди; родни у Василия Рябова не осталось, никаких следов завещания в архивах не нашлось. Верховский в нерешительности замер на лестничной клетке. Прихваченный с собой амулет-детектор вяло поблёскивал нейтральным серебристым светом. Фон здесь на редкость спокойный, особенно на контрасте с соседними районами. Это само по себе ничего не значит: если чары когда-то и были, их давным-давно снял, зачищая следы, тогдашний магконтроль. Мог ли признанный нелегалом маг припрятать тут что-нибудь важное, да так, что новые хозяева не нашли при ремонте? Сказать, что надежды мало, значило бы серьёзно преувеличить шансы.

Щёлкнул замок, и дверь в бывшую квартиру Рябова широко распахнулась. На лестничную клетку шумно высыпало целое семейство – мужчина и женщина, примерно ровесники Верховскому, и две девчонки в ярко-розовых пуховиках. Хозяин метнул быстрый взгляд в сторону подпирающего стенку визитёра, но ничего не сказал и принялся возиться с замками, громко бренча связкой ключей. Его супруга вовсе едва обратила внимание на чужака. В этом городе так принято: ты никого не трогаешь – и никому нет до тебя дела. Раньше такое положение вещей Верховскому очень нравилось.

– Прошу прощения, – доброжелательно сказал он, повинуясь порыву. Семейство разом притихло и как по команде уставилось на него – дети с любопытством, взрослые настороженно. – Вы давно тут живёте?

– Вам зачем? – осведомился мужчина. В его голосе сквозило вежливое недоверие.

Верховский принялся сочинять.

– У меня здесь дядя раньше жил. Давно, лет тринадцать тому, – поспешно прибавил он, заметив, как изменился в лице отец семейства. – Вот, думал, навещу, пока в Москве проездом, а сказали – умер…

Взрослые многозначительно переглянулись.

– Мы квартиру у муниципалитета купили, – резковато бросил мужчина. – Идите в районную управу, пусть там разбираются.

Верховский невольно усмехнулся. Управа и разбирается, только не районная.

– Да я не за наследством, – он отмахнулся, надеясь, что вышло достаточно натурально. – Подумал просто… Может, осталось чего из вещей. Я бы выкупил.

Выражение на лице женщины из неприязненного стало сочувственным. Как, однако, легко усыпить её бдительность…

– Нет, мы ничего не оставили, – мягко сказала она. – Да там и не было… Так только, мебель старая. Извините, пожалуйста.

– За что? – Верховский пожал плечами. – На нет и суда нет. Это вы извините.

Доигрывая легенду, он вышел из подъезда и отступил в сторону – переждать, пока новые обитатели рябовской квартиры неторопливо удалятся на прогулку. Вот оно, воплощённое городское счастье: семья, крыша над головой не слишком далеко от транспортных артерий, выходные в близлежащем парке и стандартный, в меру обременительный объём ежедневных хлопот. Он так не сумеет. Он успел прикипеть к своей суматошной работе, не оставляющей шанса на размеренное обывательское существование. В ней был смысл. По крайней мере, до сих пор так казалось, а теперь – зависит от того, что он выяснит.

На протоптанную в снегу тропку, соединяющую разъеденный реагентами тротуар с подъездной дверью, свернула нагруженная сумками старушка. Верховский, недолго думая, состроил благожелательную мину и зашагал бабуле наперерез – без излишней, впрочем, напористости, чтобы не спугнуть. Такие вот аборигены – бесценный источник сведений, если, конечно, уметь их разговорить.

– Давайте помогу, – тоном заботливого внука предложил Верховский. Располагать к себе население его худо-бедно научили за годы службы.

– Ох, спасибо, – старушка простодушно улыбнулась и охотно отпустила ручки тяжёлого пакета. Верховский чуть приободрился: выходит, выглядит он достаточно пристойно, чтобы в нём не подозревали грабителя. – Сейчас-сейчас, ключики достану…

Она принялась рыться в необъятной дамской сумке, больше похожей на кокетливо скроенный вещмешок. Верховский терпеливо мёрз; ручки увесистых пакетов вгрызались ему в ладони. Бабушка наверняка одинока, иначе покупки таскали бы благодарные потомки.

– А вы из какой квартиры? – бдительно спросила старушка, карабкаясь по пахнущей сыростью лестнице. Ступеньки давались ей нелегко, даже и без груза.

– Ни из какой пока, – Верховский принялся выкладывать сочинённую на ходу легенду. – Приехал вот в вашем доме жильё присмотреть. Но как-то всё не то…

– А какую смотрели?

Верховский пошуршал пакетами, давая себе пару мгновений на размышления.

– Угловую двушку, – туманно ответил он и, уводя старушку от опасных уточнений, вдохновенно прибавил: – Тесновато там. Я ж не один, с женой, с сыном…

Бабуля окончательно растаяла. Перспектива обзавестись добропорядочным и отзывчивым соседом пробудила в ней устойчивое желание причинять добро и наносить пользу, присущее скучающим пожилым дамам. Верховского небольно укусила некстати проснувшаяся совесть.

– Вы бы Клавочке Журавлёвой позвонили, – выдала вдруг старушка. Верховский мигом насторожился. Ну да, ведь ученик Василия Рябова давно в бегах; жильё простаивает без хозяина, и старушечья агентура прекрасно об этом знает. – Квартира-то пустая стоит. Там не угловая, места побольше и кухня просторнее…

– А чего пустая?

Потенциальная соседка остановилась на лестничной клетке – то ли переводила дух, то ли собиралсь с мыслями. Должно быть, история с Журавлёвым – неприглядная, из тех, что может отпугнуть квартиросъёмщика. Верховский терпеливо ждал. Пакеты оттягивали ему руки.

– Там раньше сын Клавочкин жил, – сообщила наконец осведомительница поневоле. – Уже лет пятнадцать как съехал. Хороший такой мальчик, вежливый, за продуктами нам ходил… Василий на него нарадоваться не мог. Это сосед наш был, царство небесное…

– М-м-м… А почему съехал?

– Да кто ж его знает? Молодёжи на месте не сидится, – безмятежно пояснила бабуля. Значит, о проблемах соседей с законом она всё-таки ничего не знает. Молодцы контролёры, чисто сработали. – Вот теперь мамочка его за квартирку платит, а самого давно уж не видела. На заработках, наверное, где-нибудь. Вы позвоните, вдруг подойдёт вам?

– Позвоню, – заверил её Верховский. – Если номерок дадите.

– Сейчас всё дам, – старушка, натужно пыхтя, подошла к обитой дерматином старенькой двери и принялась возиться с ключами. – Записано у меня… Вы заходите-заходите, чего на пороге-то стоять?

Верховский, поколебавшись, шагнул через низенький порожек. Он мог бы запросто прижать к её лицу пропитанную хлороформом тряпку или безыскусно полоснуть ножом по выглядывающей из-под пушистого платка морщинистой шее. Нельзя же так безоглядно доверять людям…

– Вот, – подслеповато щурясь, бабуля отыскала в пухлой записной книжке нужную страничку. – Вам бумажку дать?

– Не надо, – не без труда разобрав корявые цифры, Верховский сохранил номер в бездонной памяти телефона и, решившись, пошёл ва-банк: – А этот сосед… Василий…

– Помер давно, – охотно поведала бабуля. – Он совсем один жил, в конторе какой-то секретной работал, никто его и не навещал, кроме Владюши.

Соседи, значит, в курсе. Но это ничего не значит: мало ли в столице секретных ведомств? Верховский механически перебросился с разговорчивой старушкой парой ничего не значащих фраз и тепло попрощался. Уже ступив на лестничную клетку, не удержался – обернулся и мягко посоветовал:

– Вы бы осторожнее. Не пускайте к себе кого попало.

– Так я ж не кого попало! Вижу – человек хороший…

– Все на хороших людей похожи, – усмехнулся Верховский. – Я в органах работаю, насмотрелся.

Бабуля мигом изменилась в лице. Усыпляя им же разбуженную бдительность, Верховский сбежал по лестнице на пару пролётов, подождал, пока наверху отчётливо щёлкнет замок, и вернулся на площадку пятого этажа. Дверь квартиры Владислава Журавлёва отличалась от соседних разве что номером, составленным из облезлых пластиковых цифр. Прижав пальцы к замочной скважине, Верховский заставил штифты выскочить из пазов. Металл предупреждающе разогрелся. Леший побери, здесь же наверняка какие-нибудь сигнальные чары! Выругав себя за беспечность, Верховский вытащил из кармана амулет-детектор и осторожно нажал на дверную ручку.

Даже неплохо было бы, если б автор сигнального заклятия объявился здесь и сейчас.

Из тесного сумрачного коридорчика пахнуло пыльной затхлостью. Верховский осторожно перешагнул порог и прикрыл за собой дверь: нечего раздражать любопытство соседей. Сквозь хлипкие панельные стены смутно слышались обыденные звуки: шаркающие шаги, приглушённый гул голосов, журчание бегущей в трубах воды. Крадучись, как на задании, Верховский миновал короткий коридор, заглянул в крохотную кухню – перевязанный тряпкой кран и распахнутый холодильник, беззастенчиво демонстрирующий порожнее нутро, так и кричали о запустении – и шагнул в первую из двух комнат.

В глубине кварцевого кристаллика тревожно блеснул и погас розоватый огонёк. Верховский мигом замер и вскинул свободную руку, пытаясь нащупать чужое заклятие. Так и есть: от одного из ящиков допотопного серванта слабо фонит чарами. Они явно появились здесь уже после визита магконтроля… Недоучку Журавлёва спасало одно лишь административное равнодушие: загляни сюда любой из нынешних волкодавов, не стеснённых ни законом, ни категорией, нелегала легко достали бы, где б тот ни засел. Опустившись на колени рядом с ящиком, Верховский на ощупь аккуратно распутал простенький сигнальный контур. Хиленький замочек был хитроумно заклинен: между дверцей и каркасом шкафа торчал едва видимый металлический штырёк, мешающий щеколде убраться в паз. Глупо. Единственный туго открывающийся ящик обязательно привлечёт внимание хоть грабителя, хоть проводящих обыск оперативников. Он мог оказаться обманкой, но, справившись с замком, Верховский понял, что в самом деле вскрыл тайник. Активно используемый тайник.

На самом верху обнаружилась внушительная стопка чистой и выглаженной одежды, завёрнутая в неприметный пакет из продуктового магазина. Верховский досадливо выругался себе под нос: даже умей он искать человека по личной вещи, после стирки на ткани не осталось ни волос, ни частичек кожи – ничего, что позволило бы дотянуться до хозяина аккуратно сложенных джинсов и футболок. Солдиного, надо сказать, размера. Помимо тряпья, в ящике лежал ещё новенький комплект раций и характерного вида футляр из тех, в каких салоны артефактов продают свои изделия. Верховский осторожно выудил из залежей хлама бархатистую коробочку с тиснёным золотым логотипом. «Ларец». Это могло быть совпадением – в той же степени, в какой могло и не быть. Вид безыскусной серебряной пластинки, испещрённой мелким колдовским узором, ничего Верховскому не сказал. Сдать бы на экспертизу, но тогда придётся отчитываться, откуда штучка взялась и в связи с каким делом проходит… Нет, раз уж взялся нагло нарушать служебную дисциплину, надо продолжать в том же духе. Вытащив из кармана перчатку, Верховский завернул в неё артефакт и упрятал находку в карман куртки. Побудет заложником. Заглянул в соседнюю комнату, он нашёл на письменном столе блокнот с выцветшей разлиновкой и несколько карандашных огрызков. Наскоро записал на вырванном листке бумаги свой номер с пометкой: «Верну, звони. Александр». Вложил бумажку в опустевший футляр. Леший знает, насколько дорога Журавлёву колдовская побрякушка; авось выйдет на связь, пытаясь её вернуть…

Он не сразу понял, что мимолётная боль, обжёгшая пальцы, не имеет ничего общего с чужими охранными чарами. Так сработали его собственные – правда, на противоположном конце Москвы. Ловушка, устроенная на старой теплотрассе, дремала целый месяц и вот наконец захлопнулась. Впрочем, даже умей Верховский прыгать через пространство, сейчас он не стал бы этого делать. Ему нужен был хотя бы призрак доверия, который заставил бы Феликса выслушать бывшего товарища. Наскоро захлопнув ящик, Верховский вышел в коридор и прижал к уху телефон. Лезть в одиночку в лапы к опасному нелегалу было бы безумием, а Марина велела ему не поддаваться.

– Вить, – торопливо сказал Верховский вместо приветствия, – съездишь со мной кое-куда? Нужна подстраховка.

– Куда ехать? – деловито осведомился Щукин. Ему и в голову не пришло усомниться в чистоте намерений сослуживца.

Перехватив такси на ближайшей улице, Верховский назвал адрес назначенного Витьке места встречи и принялся прикидывать варианты. Если они застанут на месте Феликса с его шайкой, может получиться некрасиво. Дежурный отряд вызывать нельзя, иначе всё насмарку. Значит, лучше вовсе не лезть в драку. Только проверить тайник, ничего больше. Если вдруг Феликс засел поблизости караулить, они попросту уйдут, чтобы вернуться как-нибудь в другой раз. Если же нет… Всё равно с Витькой спокойнее.

Щукин, упакованный в лёгкую лыжную куртку и краснощёкий от крепко вцепившегося в столицу морозца, ждал приятеля у неприметного продуктового магазинчика. При виде сослуживца он заулыбался: то ли замучился ждать, то ли в самом деле обрадовался. Пожав могучую Витькину лапу, Верховский кивнул в ту сторону, где за жилой застройкой скрывался пустырь, и коротко сказал:

– Надо проверить одну нычку. Можем на нелегала налететь.

– Это тот, который тебя поймал в декабре? – проницательно уточнил Щукин. – Ты его в одно жало ловить собрался?

– Не в одно. Тебя вот позвал.

Витька довольно гоготнул.

– Ну, я-то прикрою, только ты потом замучаешься объяснительные писать.

– Переживу как-нибудь.

Щукин серьёзно кивнул и без дальнейших расспросов зашагал рядом с приятелем. Дядькина рекомендация раз и навсегда определила для него отношение к Верховскому: что бы ни говорили коллеги и начальство, Витька упрямо причислял бывшего надзорщика к категории хороших людей, весьма, впрочем, многочисленной. Зря он так верит всем подряд… Но это его дело: бывалый оперативник – не наивная одинокая бабуся, как-нибудь справится с последствиями своих решений.

– Нету никого, – неуверенно предположил Витька, окидывая взглядом заснеженный пустырь. – Свалили? Или засели где-нибудь?

– Всё может быть, – буркнул Верховский себе под нос. – Стой тут, если вдруг что – просигналю через амулет. Ну, или буду орать.

Щукин ухмыльнулся.

– Прям так? Орать?

– Ага. Смысл изобретать что-то ещё?

Держа наготове почти оформленный сгусток силы, Верховский неторопливо двинулся вдоль труб. Здесь негде прятаться: в былые времена бродяг укрывали от цивилов не столько материальные приграды, сколько крепостные валы равнодушия. Прежде чем приближаться к тайнику, Верховский придирчиво ощупал окружающее пространство в поисках чужих чар. Ничего. Как будто Феликсу разом стало всё равно… Или как будто сигнальную цепь потревожил не Феликс. Настороженно озираясь, Верховский нашарил под металлической обшивкой свёрнутую бумажку. Сторублёвую купюру – одну из тех, что он когда-то дал Типуну в тёмном переулке. Поверх Аполлоновой квадриги, испятнанной мелкими буроватыми крапинами, размашистым почерком значилось: «Совесть себе купи».

Верховский зло выругался. Шальной морозный ветер мгновенно унёс его голос.

XXIX. Отражения

Льдины неторопливо ползли вдаль по тёмной воде. В наливающихся чернотой сумерках на беспокойной речной глади дрожали очерченные светом контуры вечно живого города. Машины то и дело проносились вдоль набережной и чиркали лучами фар по стеклянному куполу над мостом; гул моторов и шуршание шин почти не слышались здесь, посередине между берегами, высоко над разбуженной от зимнего сна рекой. Всё это – и одетые огнями величавые здания, и мчащиеся по своим делам автомобили, и несомые ленивым течением льдины – казалось мороком. Умиротворяющим сном, готовым прерваться в любое мгновение.

Опершись локтями на металлический парапет, Яр обвёл взглядом заснеженный парк, пустующие гранитные пристани и набережную, вычерченную в вечернем полусвете цепями электрических звёзд. Наставница может говорить что угодно, но его право быть здесь не прочнее полупрозрачных речных льдин. Однако больше и податься-то некуда. Яр почти наяву чувствовал, как утекает сквозь пальцы неторопливое здешнее время, и знал, что тратить его следовало бы с куда большей пользой, но наблюдать за ледоходом было приятнее, чем грызть твёрдый орешек знания. Глупо. И ничего с собой не поделать. Будто канула в чёрные речные воды его хвалёная сила воли.

– Молодой человек!

Оклик заставил его обернуться. Опасно оскальзываясь на смёрзшемся снеге, по открытой галерее моста неуклюже бежала девушка; щёки её, едва видимые над краем пушистого розового шарфа, раскраснелись от мороза и спешки, а тёмные кудри в беспорядке разметались по плечам.

– Не прыгайте! – крикнула она с десятка шагов. – Оно того не стоит! Не надо!

Яр усмехнулся. Приди ему в голову мысль расстаться с жизнью, он выбрал бы способ понадёжнее.

– Сами не свалитесь, – сказал он, наблюдая за незадачливой спасительницей. – У меня и в мыслях не было купаться.

– Правда? – растерянно переспросила девушка. Она сбавила шаг, но всё же осторожно подошла ближе. – Вы так стояли…

– Рассматривал своё отражение, – хмыкнул Яр. Судя по непонимающему взгляду, насмешку девушка не оценила. – Честное слово, я не собираюсь топиться. Речка и без меня грязная.

– Ну… – она окинула подозрительным взглядом его куртку, слишком лёгкую для здешней суровой зимы. – А вам тут не холодно?

– Не переживайте так, – стараясь не выказывать раздражения, посоветовал Яр. Успел то ли привыкнуть к подозрительности ильгодчан, то ли отвыкнуть от беззаботности москвичей. – Неужели вы никуда не торопитесь?

Девушка пытливо сощурилась, но, похоже, сочла, что он в достаточно здравом уме.

– Вообще-то тороплюсь, но… – она отступила на пару шагов. – Вы точно не будете прыгать?

– Абсолютно. Спасибо за беспокойство.

Чтобы отвязаться от назойливой благодетельницы, Яр зашагал в сторону правого берега. Кружок по парку – и назад, штудировать законы здешнего сообщества или корпеть над очередным учебником. Наставница то ли навёрстывала упущенные полтора месяца, то ли слишком хорошо понимала, что творится на душе у ученика. Позволив Яру выспаться и вспомнить, на каком он свете, она по уши загрузила его умственной работой, не оставляющей простора непрошенным мыслям. Лидия Николаевна заставила домового разыскать в книжном шкафу добрую дюжину томов, от университетского курса физики до монографии о поведенческих особенностях сухопутной нежити, и прибавила к внушительной стопке тонкую брошюрку с гербом и флагом на обложке. Всё это – и в особенности Магический свод – надлежало изучить, а затем отчитаться о проделанной работе, отвечая на каверзные вопросы, на которые наставница была мастерица. Законы – нерушимые природные и лукавые человеческие – причудливо сплетались в сплошную материю, пугавшую своей податливостью. Где-то на середине статьи о причинении вреда при помощи дара Яр сдался и, не спрашивая разрешения, отправился проветриться. Хотя бы для того, чтобы не обнаружить за порогом заснеженные сады Эни-Сары или тесные улочки Гориславля.

Парк горел тысячами цветных огней. Фальшивые звёзды реяли над расчищенными от снега аллеями и путались в обнажённых древесных ветвях. Со стороны катка доносились отзвуки музыки и весёлый многоголосый шум. Раньше, бывало, Яра порядком злило то, что город круглый год пребывает в безмятежном праздничном настроении; сейчас он, скорее, был рад за живущих здесь людей. По широкой пешеходной набережной фланировали многочисленные стайки беспечных подростков и шумные компании постарше. Были здесь и пары – пожилые и молодые, неизменно умиротворённые и счастливые мгновением, несмотря на трескучий мороз. Каково оно – вот так запросто, не думая ни о чём сумрачном, неторопливо шагать вдоль нарядных аллей и знать, что кто-то идёт рядом, и будет идти, что бы ни случилось? Наставница, может быть, и не лукавила, но говорила она о себе – не о нём. Давным-давно, когда всё могло ещё пойти по-другому, мать обронила в сердцах слова, цены которым Яр тогда не знал, да и не мог знать. «На что та великая судьба? – говорила она, бесстрашно возражая отцу. – Где великость, а где счастье…» Теперь же выходило, что сыну её не досталось ни того, ни другого, и судьбы, на которую надеялся отец, вовсе нет. А что есть – леший его пойми.

Бродить по людному парку наедине с собой оказалось почти невыносимо. Не дойдя до арки главного входа, Яр развернулся и зашагал назад по собственным следам. Всё равно уже почти стемнело; пора домой… Домой?

– Добрый вечер, – бросил он консьержке. Она, как и прежде, бдительно выглядывала из своей каморки на каждый шорох.

– Здравствуй, Ярослав, – охотно отозвалась старушка. – Что-то давно тебя не видела. Ездил куда-то?

Куда б она делась со своим любопытством… Не желая изобретать оправдания, Яр наскоро сложил чары внушения.

– Вы ошиблись, – уверенно сказал он. – Я всё это время был здесь.

– Здесь, – растерянно согласилась консьержка.

Она проводила его взглядом до лифтов, затем встрепенулась и обратила взор к телевизору. Яра запоздало кольнула совесть: прежде он не прибегал к ментальным чарам без крайней нужды.

Судя по запертой двери в гостиную, Лидия Николаевна была занята с очередным гостем, одним из множества. Стараясь не шуметь, Яр повесил куртку на крючок рядом с чьим-то шерстяным пальто, сбросил изрядно промокшие в снегу ботинки и проскользнул в ванную. Из темноты на него доброжелательно уставились блестящие глазки домового.

– Отойди, дай руки помыть, – буркнул Яр, щёлкая выключателем.

Прохор проворно вдвинулся в тесную щель между ванной и стиральной машиной. У него, как и у всякой нежити, были своеобразные, весьма условные отношения с трёхмерным пространством.

– Молодой хозяин желает поужинать?

– Молодой хозяин желает, чтобы его не трогали.

Сполоснув ладони под исправно бегущей из крана чистой тёплой водой, Яр оставил домового наедине с его заботами и пробрался в комнату, которую привык считать своей. Здесь тоже мало что успело измениться – разве что место прежних учебников теперь заняли новые. В стороне, заботливо укрытый мягкой замшевой тряпочкой, дожидался своего часа подаренный наставницей ноутбук. И это – будущее? Вслед за Свешниковой похоронить себя в книжной премудрости, позабыть о том, зачем вовсе взялся учиться у старика Драгана?.. А кроме этого, пожалуй, ничего и не придумаешь. Яр подхватил со стола залистанную брошюрку с законами и рухнул в кресло.

– Статья вторая, пункт двенадцатый, – пробормотал он себе под нос, пытаясь сосредоточиться. Наставница велела особое внимание уделить третьей, но Яр из пустого упрямства взялся читать с самого начала. Читать и запоминать.

Спустя час или около того в коридоре послышалась возня. Яр досадливо поморщился: закрыть дверь в комнату он не озаботился, а демонстрировать при чужих владение пространственной магией было опасно. Гость наставницы непрерывно стрекотал полупонятными словами; видно было, как его короткая тень мечется туда-сюда по коридору, словно бы не в силах определиться, куда ей, в конце концов, надо.

– Здрас-с-сте, – подобострастно прошуршал приглушённый голос.

Яр мельком оглядел сунувшегося к нему визитёра – невысокого полноватого человечка, на вид лет тридцати, в очках и в строгом костюме, сидевшем на покатых плечах как-то нелепо и кособоко. Тип был незнакомый, и менять положение дел совсем не хотелось.

– Добрый вечер, – подчёркнуто вежливо отозвался Яр, демонстративно придерживая ладонью раскрытую страницу.

– А, Слава, ты уже вернулся, – наставница послала ему предупреждающий взгляд из-за плеча гостя. Яр на миг прикрыл глаза, припоминая, какие повадки полагается иметь племяннику госпожи Свешниковой. – Серёжа, Ярослав, познакомьтесь. Вам, похоже, предстоит ещё пересечься, и неоднократно.

Яр нехотя заложил брошюру линейкой и отправился здороваться. Ладонь у Серёжи была мягкая, чуть влажноватая; должно, волновался в присутствии Лидии Николаевны – а может, ему попросту было жарко в костюме.

– Очень приятно, – заверил визитёр, цепляясь за Ярову руку, как шишига за осиновый ствол.

– Взаимно, – буркнул Яр в ответ. Уже можно считать, что ритуал соблюдён, или наставнице нужно что-то ещё?

– Сергей эксплуатирует меня как научного консультанта, – сообщила Лидия Николаевна, пристально наблюдая за лже-племянником.

Серёжа, услыхав, что он смеет кого-то эксплуатировать, испуганно вздрогнул и беспомощно шлёпнул губами, не в силах возразить. Он чем-то напоминал Дранка: может, бестолковым видом, а может, слепым благоговением перед сильными.

– Что-то интересное исследуете? – из вежливости спросил Яр, пряча в карман руку, с трудом вызволенную из приветливого капкана.

– В этом состоит моя работа! – Серёжа приосанился, мигом придав своему невразумительному облику горделивую стать. – Какой лаборант не мечатет о Нобелевской премии?

– Тот, который знает ей цену, – хмыкнула Лидия Николаевна. – Не забывайте как следует документировать опыты.

Под её насмешливым взглядом Серёжа мгновенно сдулся. Яру стало его жаль. Парень не связан со Свешниковой никакой клятвой, даже ученической, и при этом по доброй воле слушается каждого её слова. Лидия Николаевна вежливо выпроводила гостя; прежде чем выскочить из квартиры, Серёжа задержался перед висевшим в прихожей зеркалом, приглаживая копну светлых волос, а потом ойкнул и неряшливо нахлобучил на макушку вязаную шапку, разом сведя на нет все усилия. Против ожидания, Свешникова не отправилась обратно в гостиную, а, скрестив на груди руки, замерла в дверях комнаты ученика. Брошюрку снова пришлось отложить.

– Вы бы хотели заниматься наукой? – задумчиво спросила наставница, скользя взглядом по потрёпанным книжным корешкам. – Всерьёз? Делать открытия, писать статьи?

Яр насмешливо фыркнул.

– Я сын пахаря, Лидия Николаевна, – напомнил он. – Куда мне к вашим звёздам…

– Вы очень удивитесь, юноша, но один из моих дедов тоже пахал землю, – Свешникова оттолкнулась плечом от дверного косяка и шагнула в комнату. – Не вижу в этом ничего предосудительного. И вы тоже не видите, раз согласились постигать волшебную премудрость.

– Дурак был, – буркнул Яр себе под нос. Тогда-то казалось, что всё решено за него.

– Вы намерены им оставаться?

Если бы не её же выучка, он бы вспылил. Эта женщина суровее старика Драгана. Неужели она и впрямь когда-то любила великого волхва Северных земель? В память того и терпит теперь при себе чужого ученика?

– Сергей Наумов, с которым вы только что имели счастье свести знакомство, – наставница оперлась бедром о край стола, не приближаясь, впрочем, к Яру больше, чем на три шага, – безусловно, чересчур оптимистичен в своих поисках, но он имеет все шансы сделать в жизни что-нибудь полезное для человечества. Не мёртвую воду, конечно, но в мире и без неё полно неисследованных материй.

– Мёртвую воду? – переспросил Яр. – Её Семарины ведьмаки делают.

– Некроманты, юноша, – поправила Лидия Николаевна и назидательно прижала ногтем брошюрку с законами. – Некромантия запрещена. Вам следует запомнить.

– Помню я.

Яр задумчиво тронул тонкие желтоватые страницы. Было в этих словесных хитросплетениях то, чего он не мог понять.

– Почему здесь так много под запретом? – спросил он, скользя взглядом по лукавым формулировкам. – Разве волшба или… некромантия – это плохо? У нас отшельники всегда помогали людям…

– Любое явление само по себе не хорошо и не плохо, – Лидия Николаевна глубоко вздохнула и на миг прикрыла глаза. – Но, видите ли, некоторые считают, что, если где-то когда-то кого-то убили молотком, следует вовсе запретить молотки. Даже если потом нечем будет забивать гвозди.

В её голосе явственно прорезалось раздражение. Не против ученика – против чего-то давнего, затаённого, отмеченного незажившей болью. Как это он раньше не замечал за холодной язвительностью наставницы этой живой печали?

– Подумайте на досуге о будущей профессии, – сухо сказала Лидия Николаевна. – Хотите или нет, а чем-то заниматься в жизни вам всё равно придётся. И приведите наконец себя в порядок, – она мазнула неодобрительным взглядом по его лицу. – Я понимаю вашу тоску по родине, но у нас здесь тоже есть правила приличия.

– На этого вашего, что ли, равняться? – Яр насмешливо кивнул вслед ушедшему Сергею Наумову.

– Выглядеть чуть лучше дикаря, которого только что сняли с ветки, – отрезала наставница. – Брысь в ванную. Обратите внимание, прямо над раковиной есть зеркало. В него изредка стоит смотреться.

Яр раздражённо фыркнул, но повиновался. Ему и впрямь давненько не доводилось как следует полюбоваться на собственное отражение – да и было бы на что любоваться. Осунувшееся, обведённое тёмными тенями лицо разительно отличалось от сохранившегося в памяти образа. Человек в зеркале ещё сошёл бы за добропорядочного господина где-нибудь в Гориславле, но здесь и впрямь казался лишним. Или, леший его знает, не казался… Яр недовольно поскрёб ногтями заросшую щетиной щёку, словно надеялся соскоблить мрачную личину. Наставница права: собрался здесь жить – веди себя так, как тут принято, и не привлекай излишнего внимания. Это намного проще, чем в Ильгоде; здесь всем плевать на цветволос и форму глаз. Чтобы сойти за своего, нужно нечто совсем иное.

Яр плеснул тёплой водой себе в лицо и замер, потревоженный давним воспоминанием. В нём не было правды: врезавшийся в память детский сон на деле послать было некому, кроме воспалённого лихорадкой воображения. Леший его пойми, почему неведомый волхв привиделся Яру поморянином; наверное, оттого, что благословлённый богами мудрец должен был отличаться от привычных и знакомых зареченцев. Тогда всё казалось неслучайным, а меж тем простой, понятный, подчинённый неумолимой созидательной воле мир был всего лишь игрой теней, порождённых умирающим светом от едва горящей лучинки. У испуганного пятилетнего мальчишки свободы было не меньше и не больше, чем у принесшего обеты молодого волхва, но свобода эта означала не столько власть, сколько абсолютное неведение. Если нет направляющего предназначения, все пути равнозначны. Если все пути равнозначны, не угадать, который из них станет явью…

Злясь на себя, Яр неосторожно чиркнул бритвой по щеке. На коротком порезе тут же выступили бусинки крови. В старых снах ровно столько истины, сколько сам он вложит в них своей волей. Он и не прочь: ему когда-нибудь доведётся ещё пересечь границу, и тогда облик морехода с Медвежьего берега придётся как нельзя кстати. Яр не сумел бы сказать, насколько лицо в зеркале походит на полузабытое видение, но, пожалуй, в Веннебурской крепости его приняли бы за своего.

– Заняться вам нечем, – холодно хмыкнула наставница, оглядев результат его стараний.

– Вот уж нет. Вы об этом позаботились, – процедил в ответ Яр.

– Цени́те. Вся дурь – от безделья, – невозмутимо сказала Лидия Николаевна. – Но этой роскоши вам в ближайшие годы достанется немного.

Сказала – и, круто развернувшись, ушла в гостиную, оставив ученика наедине с сумрачными мыслями. Яр покачал головой, протестуя леший знает против чего, и вернулся в комнату. Учиться так учиться. Не зря ведь волхвов испокон веков величали мудрыми.

XXX. Вниз

На столе перед Харитоновым лежала пакостного вида бумага. Командиру она тоже не нравилась: честный вояка терпеть не мог чихвостить подчинённых, но ему, в отличие от Ерёменко, некуда было сбагрить эту обязанность. Приходилось выполнять.

– Жалуются тут на тебя, – пытаясь казаться грозным, сумрачно сообщил Харитонов. Сослуживцы притихли и навострили уши. – Говорят, ты контрольские сигналки без спросу трогаешь.

– Они для того и созданы, чтобы их кто-нибудь когда-нибудь потрогал, – огрызнулся в ответ Верховский. Скорее от досады, чем из искреннего возмущения: как ни крути, а у него не было ни формального предлога, ни вменяемого оправдания лезть в треклятую квартиру Журавлёва. – На кой чёрт контроль суёт распознающие сигналки по каким-то медвежьим углам?

– Не наше собачье дело, – вздохнул Харитонов. – Ты-то что там забыл?

– Да ничего, мимо шёл, – не моргнув глазом, соврал Верховский и прибавил для убедительности: – Приятель у меня там рядом живёт.

– Бывают же совпадения, – командир в притворном изумлении покачал головой. – Надейся теперь, что контроль в это поверит. Ещё одна такая бумажка, – он взял со стола присланную с двенадцатого этажа кляузу и брезгливо встряхнул её, словно буквы могли осыпаться с убористых машинописных строчек, как мелкие чёрные тараканы, – и карьеру тебе как пить дать зарубят. Если не уволят.

Месяц тому назад Верховский только пожал бы плечами. Работа-то хоть и любимая, но не единственно возможная, а размер жалования сверх необходимого минимума был ему безразличен. Раньше. Теперь волей-неволей приходилось задумываться.

– Больше не повторится. Буду обходить наблюдаемые объекты десятой дорогой, – пообещал он скрепя сердце.

Оба они – и командир, и подчинённый – понимали, что настолько сложные чары просто так никто на обывательские квартиры не вешает. Насолил контролю этот Журавлёв. Харитонову, небось, и самому интересно до чертей, но – не полезет. И Верховскому не позволит. Так и сгинет под ворохом календарных листов дурно пахнущая служебная тайна…

– Напиши объяснительную, – с тщательно скрываемым облегчением велел командир. Наверняка думал, что они станут долго мотать друг другу кишки, до хрипоты доказывая сомнительную правоту. – То-сё, мимо проходил, не знал, не видел, случайно вляпался…

– Сделаю, – буркнул Верховский, нехотя забирая жалобу. – Они сами никакую объяснительную написать не хотят, нет? Я им улики из «Самоцвета» ещё в декабре сдал. Где экспертиза?

– Где, где… – Харитонов утомлённо прикрыл глаза. – Сань, забей на «Самоцвет». Всё уже, нету его.

И «Ларца» тоже нету – распродали по каким-то загребущим рукам. Верховский хорошо помнил: какой-то шустрик – то ли Сапунов, то ли Сапранов – забегал после нового года, пытался выпытать подробности дела. Опасался связываться с бизнесом, замазанным в торговле нелегальщиной. В итоге прикупил на делёжке несколько розничных салонов и, наверное, остался доволен. А ящик с непонятной металлической пылью так и стоит, всеми забытый, где-то на контролёрской свалке вещдоков…

– Вот так мы с контрафактом боремся, – ядовито процедил Верховский. – Разворошили кубло, а что в итоге? Нет тела – нет дела…

– Ты это, остынь, – осадил его командир и опасливо покосился на греющих уши сослуживцев. – Наша забота – отловить и повязать, а дальше пусть башка болит у… у других.

– Так она не болит.

– Не наше собачье дело, – с расстановкой повторил Харитонов. – Если мы сами всё разбирать будем, некому станет всякую нечисть ловить.

– А сейчас мы её просто так ловим, безо всякого выхлопа. Заразу лечить надо, а не симптомы купировать, – проворчал Верховский, упрямо оставляя за собой последнее слово, и вернулся за стол. Ворчать он мог сколько угодно, это никого ни к чему не обязывало.

Зато до глубины честной души пробирало совестливого Витьку Щукина. Приятель долго маялся молча, дожидаясь, пока коллеги расползутся кто куда, а потом сказал как-то виновато, будто сам был причастен к появлению на свет контрольской кляузы:

– Сань, ты не переживай… Подумаешь, бумажку написали! Димка тебя не уволит, точно говорю.

– Я и не переживаю, – покривил душой Верховский. – Но не терпеть же молча.

– Ну да, не дело это, – Витька энергично закивал, осуждающе глядя на злосчастную жалобу. – Слушай, а… Ту историю-то так и не продвинули никуда?

«Той историей» у него называлось декабрьское приключение сослуживца. Для Щукина, как и для всех остальных в отделе, оно выглядело нахальным нападением нелегала – а значит, лишним поводом повозмущаться работой магконтроля, который вообще-то отвечает за отлов неучтённого одарённого населения. В сущности, всё так и обстоит, а подробности ребятам знать незачем. И так старожилы до сих пор косо смотрят из-за клейма профана.

– Не будут её двигать, – негромко сказал Верховский, глядя на полудописанную объяснительную. – Невыгодно. Это ж готовый глухарь, да ещё и… – он осёкся, вздохнул и закончил: – Ну, мой идиотизм. В отчёте некрасиво смотреться будет.

– А если этот тип кого-нибудь убьёт?

– Вот тогда и забегают.

Витька сник. Его пальцы нашарили в вороте рубашки давным-давно выданный медиками вероятностный амулет. Эта привычка к беспомощным и навязчивым движениям порядком раздражала Верховского, однако ругать Щукина вслух он ни за что бы не стал. В конце концов, если колдовская штуковина и впрямь поддерживает подорванные полудницей Витькины силы, пусть хоть дёргает её, хоть грызёт, хоть в кислоту макает – лишь бы продолжала работать.

А вот от кое-какой другой безделушки толку не было и нет. Слабосильный удачливый амулетик, утащенный из квартиры Журавлёва, так и валяется в ящике стола, запертый в футляре с персональным магическим замком. Хозяин побрякушки до сих пор молчит, а вместе с ним молчит и спрятанная за семью печатями истина. Может быть, уже никто никогда не узнает, что пережил Василий Рябов в управских подвалах. Не то чтобы это стало менее важным; скорее, ворох насущных забот совсем заслонил Феликса с его зыбкой правотой.

Да и не выйдет теперь, докопавшись-таки до правды, из принципа хлопнуть дверью.

– Ремонт-то твой как идёт? – наигранно бодро спросил Витька. – Ещё не замучился?

– Чего мучиться? – миролюбиво отозвался Верховский. Житейский трёп, прежде раздражавший его до зубовного скрежета, мало-помалу стал казаться неплохим способом отвлечь собеседника от неприятных тем. – Для себя же делаю.

– Ну-у-у, мороки много, – Щукин неуклюже хохотнул. – Я вот сам бы ни за что не взялся.

– Я бы, может, тоже не взялся, если бы платили побольше.

– Так тебе ж поднять должны были, – шумно и праведно изумился Витька. – За категорию-то!

Верховский поморщился. Ну вот, снова-здорово…

– Подняли, Вить, не переживай, – бесстрастно сказал он и раздражённым росчерком заверил объяснительную. – Пойду отнесу. Пусть подавятся.

Когда он вернулся, смена уже вновь катилась своим чередом: скучающие оперативники развлекались, чем могли. Двое совсем свеженьких новобранцев пристально изучали выданные Харитоновым артефактные патроны; остальные откровенно страдали ерундой, ковыряясь в телефонах и пугая мониторы зевками во всю пасть. Одна Сирена вовсю стучала по клавиатуре, не обращая внимания на мир вокруг. Как-то очень спокойно она восприняла прекращение нерабочих отношений, но с тех пор заговаривала с Верховским только по служебной надобности. Его это устраивало. Он сам не знал, можно ли назвать стыдом чувство, смутно и не слишком навязчиво проступавшее на задворках сознания при встрече с этой женщиной.

Спящих с открытыми глазами оперативников взбудоражил надрывный писк диспетчерского телефона. Все мигом навострили уши, предвкушая проблемы. Сирена внимательно выслушала взволнованно стрекочущую трубку и сухо сказала:

– На входе беспорядки, сработал сигнальный контур. Просят кого-нибудь на задержание и допрос.

– Сань, сходи, – незамедлительно решил Харитонов. Это, надо думать, подразумевалось как наказание за утренний разговор.

Верховский покорно встал из-за стола. Прежде чем выйти из кабинета, он рекрутировал в помощники одного из рядовых; новобранец, обрадованный и напуганный одновременно, порысил следом за старшим на первый этаж. В вестибюле царил деятельный хаос: под наблюдением чем-то опечаленных научников подсобные рабочие громоздили у стены старую технику, иногда упакованную в кое-как сколоченные ящики, иногда не завёрнутую даже в плёнку. Верховский автоматически поискал взглядом знакомую фигурку, не нашёл и утратил интерес к этой возне. Его волновала другая, у самых входных дверей.

Двое охранников с опаской косились на задержанного – мужичка средних лет, смирно сидевшего на потёртой банкетке. На вид лопух лопухом, но жизнь очень давно научила Ногтя не доверять внешности. Представившись привычной скороговоркой, Верховский вежливо поинтересовался, в чём дело. Рядовой взволнованно пыхтел рядом и не знал, куда приткнуть свои скромные таланты.

– Сигнальный контур сработал, – бесхитростно пояснил охранник и продемонстрировал полупрозрачный футляр для конфиската, кое-как перевязанный ленточкой с неактивной печатью. – Вот на эту фигню.

Задержанный растерянно улыбнулся – мол, вот ведь неувязочка, кто же знал, что так получится. Верховский забрал у охранника футляр с упомянутой фигнёй и строго глянул на её владельца – так, для порядка, чтоб не забывал, с кем имеет дело.

– Проводи в сто двенадцатую, – велел он рядовому. Тот с готовностью забренчал наручниками. Верховский повернулся к охранникам: – Кто проводил задержание, тоже попрошу.

Проследив, что все указания выполняются, Верховский замкнул печать – металлизированная бумага остро блеснула оранжевым – и спустил с футляра запутанные ленточные петли. Артефакт – явно не ширпотреб, что-то старое и вряд ли хорошо изученное – выполнен был в виде неброского колечка, успевшего к моменту зачарования потемнеть и покоробиться. Верховский осторожно поднёс к нему ладонь, улавливая отголоски токов в спокойном фоне. Как и следовало ожидать, наложенное леший знает когда колдовство не отличалось аккуратностью. Намешано всё подряд: чары удачи, защитные от слабой нежити, довольно ненадёжные сигнальные… Дремлющее проклятие, хитро связанное с памятью прикосновения. Должно быть, эту-то противоугонную систему и почуяли стационарные контуры. Такие штуки контроль вообще-то запрещает к обороту и свободному применению. Откуда обыватель её взял? Не в «Московском» же «цехе» подобное выкладывают на прилавки…

Помещения в коридорчике, опутанном защитными чарами и увешанном камерами, обитатели Управы звали между собой казематами. Надо думать, незаслуженно: здесь всё слишком на виду. Другое дело – помещения для предварительного заключения, упрятанные на нижние подвальные ярусы; если Феликс не врёт, то побывал он именно там… Но сейчас не до Феликса. Испуганному посетителю вполне хватило и здешних относительно дружелюбных стен: он сидел на жёстком деревянном стуле неестествеено прямо и затравленно озирался по сторонам, словно ему уже мерещилось небо в клеточку. Обыкновенный цивил, к которому впервые обратило строгий взор неумолимое правосудие. Прикрыв за собой бронированную дверь, Верховский без излишней спешки уселся за стол и взял из стопки чистый лист бумаги для пометок. Протокольный бланк уже лежал перед исполненным служебного рвения рядовым.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Говоров Алексей Владимирович, – с готовностью отозвался задержанный и тут же нервно перевёл дух. – Я колдун десятой категории. Кольцо от родственницы досталось, у меня документы есть.

– Регистрационный номер?

– Ой… Э-э-э… Девяносто девять, ноль восемь, пятьсот двадцать четыре. Да, кажется, так.

Девяносто девятый год… Самый излёт контрабандистской вольницы. Тогда, пожалуй, наивной даме ещё могли втридорога впарить из-под полы сомнительную кодовскую поделку. А вот почему её не изъяли при передаче по наследству?.. Верховский не без злорадства сделал пометку в записях. Безупречный повод пожаловаться на контролёров; никто не посмеет сказать, что он сводит личные счёты.

– Вы знакомы с историей артефакта?

– Нет, – Говоров конвульсивно дёрнул плечом. – Получил и получил… По завещанию, всё как положено.

– Родственница была не кровная?

Этот банальный вопрос застал задержанного врасплох. Прежде чем отвечать, он порыскал взглядом по крашеным стенам, словно надеялся на подсказку. Неужто сам приморил старушку ради наследства? Ушлые колдуны иной раз отчебучивали и не такое…

– Не кровная, – признал очевидное Говоров. – Тёща.

А перстенёк таскает он. Верховский задумчиво покосился на артефакт, прикрытый прозрачным пластиком футляра. Мог неведомый контролёр так опростоволоситься? Если всполошились не слишком чуткие защитные чары, худо-бедно образованный маг точно должен был обнаружить вредоносное колдовство. Хотя оно ведь скрытое: сам Верховский обнаружил проклятие только потому, что ожидал найти что-то такое. Но почему тогда сработали контуры?

– Что случилось на входе? – спросил Верховский у маявшегося около двери охранника.

Тот неприязненно дёрнул плечом.

– Ну как… Я детектором проверил, смотрю – красным моргает. Что, спрашиваю, при себе? Он говорит – нет ничего, – здесь Говорову достался подозрительный взгляд. – Ну, я детектор показываю – как, говорю, нету ничего, если вот, горит? А он мне – не знаю да не знаю… Я говорю – то-сё, сейчас безопасность вызову, разберёмся, и тут вдруг контур.

– Вы пытались отобрать артефакт?

– Да ни в жизнь! – праведно возмутился охранник. – Я ж инструкции знаю, за что попало не хватаюсь…

Верховский перевёл взгляд на задержанного. Тот как-то нехотя кивнул.

– Ничего не отбирали. Я сам в футляр положил, когда… потребовали.

Ну ещё бы. Небось, не хочется под следствие по второй статье… Нет, дело, пожалуй, не в проклятии. Вот если артефакт резко и очень мощно сработал по прямому назначению – тогда головоломка складывается, но за каким лешим обывателю понадобился могучий заряд удачи?

И – округлое жало шариковой ручки замерло над исписанным листом – как именно эта удача сработала?

– Вы по какому вопросу пришли? – напрямик спросил Верховский, пристально наблюдая за задержанным.

– В правопорядок, оформить недвижимость, – нервно сказал Говоров. – По наследству.

– Тоже от тёщи?

– Да, – задержанный опасливо взглянул на футляр. – Ничего особенного, небольшая дача. Там живёт домовой, поэтому наше ведомство разбирается… Очень долго они почему-то… – он запоздало сообразил, что честить служащих правопорядка в его положении недальновидно, и поперхнулся окончанием фразы.

– Понятно, – протянул Верховский, имея в виду не столько услышанное, сколько несказанное. – Что подтверждает ваши права?

Говоров недоумённо вскинул брови. Безопасности должно быть глубоко фиолетово на какие-то там дачи, пусть там хоть десять домовых обитает. Верховскому и было фиолетово; его волновало, от чего сработал контур и чем это теперь грозит.

– Э-э-э… вот, – незадачливый наследник завозился, выкладывая на стол бумаги из тонкой папки. – Завещание… Медицинское заключение… Документы о родстве…

Правопорядок, увидев такое обилие безупречно оформленных бумаг, придёт в полнейший восторг и немедленно примет решение в пользу подателя. Ну, может, не немедленно, но рано или поздно. На кой чёрт тут удача?

Если только удачей не будет отказ…

– С домом какие-то проблемы? – предположил Верховский. – Проклятия, сглазы, бродячая нежить какая-нибудь?

– Да нет. Обычный дом, жилой, в посёлке…

Обычный, да не обычный. Говоров явился требовать своё наследство, но ему со всей доступной мощью мешает его собственный артефакт. А мощь, судя по поведению контуров, потребовалась немалая – значит, вероятности удачного исхода стремятся к нулю. Что ж, шанс оказаться на допросе, заглянув в Управу по вполне законным делам, и впрямь ничтожен. Но ведь не желает же Говоров провала сам себе! Иначе отказался бы от наследства, да и дело с концом…

– Дом осматривали? Окрестности? Надзор с домовым беседовал?

– Бе-беседовал, – Говоров озадаченно заикнулся. До него, похоже, с запозданием стало доходить то же, до чего уже додумался его собеседник. – Вы… вы имеете в виду…

– Только надзор? Больше никто? – чуть повысив тон, уточнил Верховский.

Рядовой неуютно завозился на своём месте. Начинал понимать, к чему клонит старший товарищ.

– Д-да. Только надзор, – опасливо признался Говоров.

А должен был ещё и контроль. И колечко они отдали без вопросов… Нет уж, упырь дважды в одно место не кусает: тут не случайный промах, а намеренное нарушение. Либо редкостное головотяпство, но это почти наверняка исключено… Верховский взял у рядового бланк протокола и решительно написал: «Требуется повторная экспертиза». Как бы только бумага не попала ровно к тому же нечистому на руку эксперту…

– Как умирала покойная? – задумчиво спросил Верховский. Вдруг родственница норовит возвратиться к милому порогу в неживом виде, а Говоров подспудно этого опасается?

– Да как, – задержанный судорожно дёрнул сутулыми плечами. – Небось и сама не поняла. Альцгеймер был у тёщи, чем дальше – тем хуже… Не лечится всё-таки старость.

Альцгеймер. Безумие. Вполне возможный, кстати, путь к исполнению наложенного тенью проклятия. А бывает нежить с таким прижизненным диагнозом? Если да, то это кошмар похуже рехнувшейся от несчастной любви чахоточной дворянки. Говоров беспокойно перебирал свои бумажки; Верховский готов был поклясться, что ему не по себе – то есть ещё больше не по себе, чем должно бы быть. Может, в неживую тёщу он и не верит, но говорить о её смерти ему неприятно. Всё-таки – не сам ли примучил?..

Но тогда его удачей было бы не привлекать к себе внимания. Нет, не сходится…

Полчаса спустя, подписывая наконец протокол, Верховский невольно задумался: что, если он сам и есть привлечённая амулетом удача? В самом деле, кто, кроме разозлённого на контрольских дармоедов старшего лейтенанта, не наплевал бы на пустяковое дело… Но, наверное, потребуется ещё одно сравнимое по мощи срабатывание чар везения, чтобы доблестные офицеры не упрятали дело в бесконечно долгий ящик.

Очень уж неприятно получается: и сомнительный артефакт, и неспокойный дом… Даже если честно проворонили – ничего хорошего.

Под самый конец смены, когда самые ретивые уже нетерпеливо подпрыгивали на местах, прилипнув взглядами к минутной стрелке, в отдел вдруг влетел чем-то крепко разозлённый Ерёменко. Пока шеф топал мимо столов к своему кабинету, Верховский лениво гадал, что такое приключилось с начальником – ровно до момента, когда тот обернулся у самой двери и не уставил сумрачный взор прямиком на него.

– Зайди, – коротко велел майор и скрылся в кабинете.

Медленно, давая шефу время остыть, Верховский поднялся из-за стола и пересёк тесный отдел. Прежний боевой товарищ, а нынче кабинетный сиделец Ерёменко уже успел устроиться на рабочем месте; рыхлым животом он прижимал к столешнице форменный тёмно-зелёный галстук. На вошедшего подчинённого он зыркнул сердито и как-то устало – мол, утомил, одни проблемы от тебя. Лучше б вовсе ничего не делал, всем было бы удобнее.

– Ну? Что там стряслось днём у охраны? – неприветливо буркнул начальник, качнув коротко стриженой головой куда-то в сторону главного входа.

Верховский пожал плечами.

– Сложно сказать. Надо стопорить юристов и заново проводить экспертизу по этому красавцу. Пусть контроль почешется.

Ерёменко, ожидавший простого и понятного ответа вроде «скрутили хулигана» или «неисправный артефакт бабахнул», заметно помрачнел.

– Контроль, значит, пусть почешется, – пробормотал он себе под нос. – Рекордсмен ты у нас. Чтоб две жалобы в один день…

– Жалобы? – возмущённо переспросил Верховский. Это на что же вторая?

– Жалобы, жалобы, – раздражённо повторил Ерёменко. – И обе, надо ж, на превышение полномочий. Чего ты в этого гражданского вцепился, а? Не знал, что ли, что контролёры вонять будут? Ты им репутацию испортишь, они тебе – жизнь!

– Так если дело требует…

– Какое, к лешему, дело! – Ерёменко в сердцах хватил кулаком по серому пластику. Бутафорский письменный прибор, увенчанный фигуркой полуобнажённой Фемиды, пугливо подпрыгнул на самом краю стола. – Ты оперативник! Дело твоё – повязать и до обезьянника дотащить! А ты что?! По спецархивам шаришься! В злачные места какие-то лазаешь леший знает зачем! Сигналки контролёрские дёргаешь, чтоб им провалиться вместе со всей грёбаной Капотней!..

Вот оно что. Стало быть, случай с Говоровым – только предлог напомнить обо всей череде прегрешений. Гражданского, небось, быстренько отпустили на все четыре стороны вместе с контрабандным кольцом и заверенными документами на подозрительный дом. Репутацию ведь беречь надо…

– Дим, тебе самому-то не интересно разве, правильно ли мы вяжем и тащим? – не удержавшись, спросил Верховский. – Если на всё плевать, так леший знает, до чего мы докатимся…

– Не «Дима», а «майор Ерёменко»! – взревел начальник. От его неосторожного движения Фемида всё-таки рухнула на пол, прибавив к громовым раскатам командного голоса неубедительный глухой стук. – Мне твои выходки вот где уже, ясно?! Все работают и работают, одному тебе больше всех надо! А мне потом огребать! – он судорожно схватил со стола пламенеющую печатью бумажонку и гневно потряс ею, словно поруганным знаменем. – Чтоб никакой больше самодеятельности! Без моего указа никуда не рыпаться! Что хоть как-то со службой… хоть краешком, хоть намёком… не трогать под страхом увольнения! И к контролю на пушечный выстрел не приближайся, пока вести себя не научишься! А до тех пор – никакого повышения, ни в звании, ни в должности! Надоело мне от начальства выслушивать, сил никаких нет!..

Вот, значит, как. Вот, значит, как… Кроме этой мысли, ничего в голову не лезло, но и её одной было достаточно. Душная и тяжёлая, как кусок брезента, она должна была бы намертво потушить гневно тлеющее чувство долга, но отчего-то вышло наоборот. Верховский терпеливо дослушал стремительно теряющую связность тираду и упрямо наклонил голову, пряча чересчур красноречивый взгляд. Ещё в декабре он, не задумываясь, написал бы по собственному. Теперь работа ему оказалась нужнее, чем он – работе.

– Принято к исполнению, майор Ерёменко, – бесстрастно проговорил он и вышел из кабинета.

XXXI. Не враги

– Попробуйте-ка улыбнуться.

Яр послушно приподнял уголки губ, изображая вежливый интерес. Лидия Николаевна смерила его скептическим взглядом и, помедлив, милостиво кивнула.

– Запомните это выражение. Оно вам сегодня пригодится, – посоветовала наставница и вдруг едва заметно скривилась. Всего на мгновение, но Яр успел заметить.

– Вам нехорошо?

– Ещё бы, юноша, вы кого угодно сведёте в могилу, – Лидия Николаевна раздражённо закатила глаза и, отвернувшись, вышла в прихожую. Яр последовал за ней. – Честное слово, я понятия не имею, чем теперь буду вас развлекать. Сдать вас, что ли, на курсы вождения?

– Вы не загадывайте. Вдруг меня разоблачат и вышвырнут обратно за разлом, – скучным голосом протянул Яр, подавая ей плащ.

– Если вас куда-нибудь вышвырнут, то сразу на кладбище, – ядовито отозвалась наставница. – Наше чёртово сообщество – та ещё банка с пауками, и законы у него соответствующие. Почему я должна постоянно об этом напоминать?

– Потому что опасаетесь за благополучие пауков.

Наставница презрительно фыркнула и отчётливо щёлкнула дверной задвижкой, обозначая, что дальше развивать тему не намерена.

– Вы проверили бумаги?

– Разумеется. Могли бы и не спрашивать.

– Не вздумайте дерзить мне на людях, господин Зарецкий, – бесстрастно предупредила Лидия Николаевна и распахнула входную дверь. – Испортите мне репутацию – мало вам не покажется.

– Мне и так не кажется.

Наставница сочла, что он достаточно проникся угрозой. Она могла бы вовсе остаться дома и никуда не ездить – он справится сам, и оба они прекрасно это знают. Однако же нет, скупо проронила за завтраком, что ей сегодня нужно в Управу и она готова заодно подвезти ученика. Переживает. За свою репутацию, разумеется.

– Доброе утро, Любовь Ивановна, – приветливо бросила наставница, шагая мимо логова консьержки. Яр тоже мельком кивнул женщине, высунувшей в крохотное окошко любопытный нос.

Пожилая белая машина Лидии Николаевны мягко моргнула фарами в ответ на зов брелока. Яр давным-давно к ней привык, но именно сегодня вдруг вспомнилось, каким неведомым дивом казался когда-то этот видавший виды автомобильчик – далеко не самое диковинное из водившихся здесь чудес. Свешникова уселась за руль и без промедления завела мотор, всем своим видом показывая, что нерасторопный ученик имеет неплохой шанс отправиться на аттестацию пешком.

– Вы всё помните?

– Никто не может помнить всего, – хмыкнул Яр, пристёгивая ремень. Наставница – пока ещё наставница – покосилась на него раздражённо. Можно подумать, не она третировала его за недостаточно точные формулировки.

– Бросьте язвить. Вы поняли, о чём речь, – сказала она без тени насмешки. – Вам следует помнить об осторожности. Постоянно.

– Я помню.

Ему не нравилась вся эта затея. Хотя будущая присяга не строже девяти запретов, сегодня – и впредь – придётся хитрить и изворачиваться ради статуса добропорядочного гражданина. Без этого сомнительного звания, впрочем, было бы всё то же самое. Разница есть только для Свешниковой. Яр, безусловно, крепко ей обязан – только из-за этого, пожалуй, и не послал всё к лешему. Ах да, и ещё из-за учёбы: не хотелось бросать полюбившийся за неполный год университет…

Лидия Николаевна, не отвлекаясь от дороги, подвинула вниз регулятор температуры. Сегодня и впрямь тепло; разбуженная майским солнцем куцая городская зелень ожила всего за несколько дней и уже вовсю готовится цвести. Два месяца тому назад, когда вокруг ещё лежал снег, Свешникова в привычной язвительной манере напомнила Яру, что ему по паспорту исполнилось восемнадцать, а значит, он волен теперь творить всякие непотребства: голосовать на здешних выборах, жениться и сдавать экзамен на право практиковать магию без надзора наставницы. Из всех этих сомнительных развлечений одобряла она только последнее, но с уймой условий и оговорок. Яр и без того почти наизусть выучил Магический свод, однако в последние недели реестр категорий ему едва ли не снился. В отличие от сверстников, он запоминал не столько состав обязательного минимума, сколько то, о чём не должен был иметь понятия. Знание это, ненужное, бесплодное, происходило из одного лишь страха – страха выдать себя перед людьми, которые боятся допустить малейший беспорядок в своём кособоко узаконенном мире. Яр злился, но через силу заставлял себя зубрить набранные мелким шрифтом параграфы. Он давно привык к необходимости играть по правилам.

– Я надеюсь, вам не придётся бывать здесь чаще необходимого, – Лидия Николаевна вздохнула, заглушила двигатель и откинулась на спинку водительского кресла. Почудилось, или она снова мимолётно поморщилась? – Держитесь от Управы подальше, насколько это возможно.

– Сейчас никак.

– Я понимаю, юноша, не беспокойтесь, – она быстрым движением поправила крутые локоны, отпустила на волю ремень безопасности и первой открыла дверь. – Идёмте, у нас как раз достаточно времени.

Люди в просторном вестибюле нет-нет да бросали взгляды вслед Свешниковой. Яру доставалось тоже, но значительно меньше. Никого из здешних завсегдатаев он не знал – кроме разве что надоедливого Наумова, вряд ли склонного вылезать из лаборатории посреди рабочего дня. Девушка у стойки улыбалась всем одинаково приветливо; забрав у Яра паспорт, она принялась внимательно сверять несуществующее имя с такой же ложью на мягко светящемся экране. У Лидии Николаевны был скучающий вид; пожалуй, она серьёзно нервничала.

– Ли-и-идия! – ахнули где-то неподалёку. – Боже! Какая приятная неожиданность – видеть вас здесь…

Яр обернулся на голос. Женщина, в меру грациозно шагавшая через просторный вестибюль, выглядела как последний человек, с которым Свешникова стала бы по доброй воле заводить беседу. Очевидно немолодая, она всеми силами – обликом, походкой, жеманным голоском – безуспешно старалась казаться юной. Чрезмерно яркое, почти лишённое черт лицо кривилось в попытке изобразить доброжелательную улыбку; Яр готов был поклясться, что у него самого выходит намного лучше.

– Здравствуйте, Маргарита Анатольевна, – подчёркнуто вежливо произнесла Свешникова. – Сколько лет, сколько зим…

…Ещё бы вас не видеть. Мысль эта читалась в тоне наставницы так очевидно, что её знакомица предпочла ничего не заметить.

– Да, мы не видели вас целую вечность, – пропела Маргарита Анатольевна. Слова её растягивались и липли к слуху, как сахарная вата к влажной коже. – А вы, похоже, вовсе не умеете стариться…

Взгляд её нарочито внимательно чиркнул по лицу Яра. Ему следовало бы недоумённо улыбнуться в ответ, но он не стал себя утруждать.

– Напротив, дорогая, – нежно отозвалась Свешникова, – я в последние годы чувствую себя безнадёжно старой. Особенно рядом со взрослым племянником.

Нарисованное лицо изумлённо вытянулось, однако Маргарита Анатольевна сумела совладать с собой.

– О, дети так быстро растут! – скомканно пробормотала она и послала Яру медовую улыбку. – Позвольте, угадаю: молодой человек явился на аттестацию?

– Молодой человек рискует опоздать на экзамен, – сообщил Яр, пряча паспорт в карман джинсов. Это, пожалуй, было чересчур нагло, но от Маргариты Анатольевны нестерпимо хотелось отвязаться, и поскорее. – Если разрешите, я вас оставлю.

Ему показалось, что он на миг поймал одобрительный взгляд наставницы. Обогнув озадаченную Маргариту Анатольевну, Яр без лишней спешки, но и не медля зашагал в сторону экзаменационной аудитории. Мельком оглядел собравшихся испытуемых. Их в коридоре набралось порядочно; это хорошо – меньше будут обращать внимания на каждого…

– О! Здоро́во, – кто-то от души хлопнул его по плечу. Яр насилу сдержал порыв перехватить могучую длань. Спокойно. Здесь нет врагов. – Так и думал, что ты тут будешь. Ну чё, на какую сдаёшься?

– Здравствуй, – сдержанно откликнулся Яр. Этого крепыша без особых намёков на мозги зовут Львом, и виделись они единственный раз – во время первичной регистрации способностей, здесь, в Управе. И ведь запомнил… – На пятую. А ты?

Лев завистливо округлил глаза.

– У-у-у… Я на восьмую, – сообщил он почти смущённо. Несколько человек обернулись на его гулкий бас. – Ну, понимаешь, чтоб точно корочку получить, а та-а-ам…

Яр кивнул, только чтоб заставить его заткнуться. Лев вряд ли заслуживал неприязни – в конце концов, он попросту нервничал и искал уверенности, – но очень уж не вовремя ему вздумалось лезть со своими затаёнными страхами. Хотелось тишины хотя бы в последние десять минут перед экзаменом.

– Ни пуха ни пера, – торжественно, будто заклинание, произнёс Лев. В конце коридора показалась женщина с опечатанной папкой под мышкой.

– К лешему, – буркнул Яр. Надо вести себя так, как ожидают люди. На дремучие суеверия он поворчит потом. – И тебе удачи.

– Да всё путём, – заявил Лев, дёрнув уголком рта.

Монитор отведённого Яру компьютера бесстрастно горел ровным белым светом. Техника – всего лишь инструмент воплощения закономерности настолько сложной, что проще считать её случайностью. Соседи нервничали: все они страшились не вытянуть заявленную категорию. Вряд ли кто-нибудь, кроме самого Яра, опасался сдать экзамен слишком хорошо.

Минутная стрелка на настенных часах вонзилась в самое верхнее деление. Яр пробежал глазами первый вопрос: «Для первичной нейтрализации вредоносных чар неизвестной природы в медицинской магии используют…» Это несложно, это можно знать. И следующая задача, о принятых в здешней науке астрономических условностях, тоже неопасная. Ещё на восемь вопросов Яр ответил без малейших сомнений, а девятый, очевидно, содержал подвох. «Укажите разновидность магии, положенную в основу внепространственных коммуникационных чар». Честного испытуемого, явившегося сдавать на пятую категорию, эта формулировка повергла бы в панику. Яр знал ответ, но оставил поле пустым. Молчание – та же ложь, только разгадать её чуть-чуть сложнее.

Стрелка на часах опускалась со скоростью пролетающих мимо минут. Возвращаться к пройденным вопросам было нельзя; приходилось держать в уме, сколько уже дано неверных ответов и сколько вовсе пропущено. Яр иногда намеренно промахивался в безобидных задачах, чтобы тот, кому потом вздумается копаться в его результатах, не заподозрил опасных закономерностей. Обыкновенный восемнадцатилетний лоботряс, к примеру, вряд ли знаком с тонкостями работы чар в передаточных средах. Или с нюансами поведения нежити в определённые моменты годового цикла…

Спустя неполные полчаса первый из испытуемых завершил экзамен. Неудачно. Подавленный, едва не плачущий парень потерянно наблюдал, как служащая прилежно, под линейку, перечёркивает его бланк. Прохладное пожелание удачной следующей попытки не принесло ему утешения. Затем, минут через десять, закончили сразу двое; после них триумфально поднялся из-за компьютера сияющий Лев. Выждав для порядка ещё немного, Яр ответил на последний оставшийся вопрос, мельком глянул на подтверждение успешной сдачи и встал в конец небольшой очереди у стола надзирательницы.

– Первый раз сдаёте?

– Да.

– Блестящее начало.

Яр едва сдержался, чтобы не оглядеться по сторонам: на него теперь наверняка косились. Люди всего лишь любопытничают, ничего опасного в этом нет… Сдержанно поблагодарив секретаря, Яр вышел из аудитории. Это всё так, разминка для мозгов. Сложное – впереди.

В коридоре второго этажа он едва не столкнулся с хмурым безопасником, уткнувшимся на ходу в бумаги, плотно покрытые машинописным текстом. В ответ на дежурное «прошу прощения» служащий смерил Яра сумрачным взглядом, неприветливо процедил:

– Не просите – не прощу, – и скрылся за дверью в конце коридора.

Что ж, Лидия Николаевна упоминала о непростых нравах здешних обитателей. У кабинета, где обосновалась группа предотвращения магических противоправных деяний, скопилась коротенькая очередь из испытуемых, счастливых и не очень. Ожидание сковывало мертвенным оцепенением, родственным сразу и скуке, и страху. Не то чтобы Яру не выпадало прежде трудностей, но теперь он оказался лицом к лицу с гигантским, равнодушным, пугающе надёжным механизмом, составленным из множества малозначительных деталей, но в мощи своей неизмеримо превосходящим любого одиночку, будь то хоть слабосильный колдун, хоть могущественный волхв. Выкрашенная белой краской дверь кабинета то и дело приоткрывалась; люди входили и выходили, и там, внутри, жизнь их неуловимо менялась за мизерную плату: каплю крови и подпись на бланке.

В свой черёд Яр переступил порог кабинета, совсем не выглядевшего зловещим. Стол, пара стульев, набитые бумагой папки на тумбочке в углу, плохонький датчик пожарной сигнализации на потолке. Никаких камер. Здешний начальник, лично ответственный за приём аттестуемых, окинул Яра цепким взглядом; выявлять таких вот не совсем честных – его рутинная работа. Потому что каждый ускользнувший – угроза. Неуправляемая, скрытая, дремлющая до поры до времени… В принятом здесь жёстком надзоре есть рациональное зерно, он сродни стародавним запретам волхвов, но с важным отличием: он дурно пахнет страхом, которому позволили цвести вместо того, чтобы зарубить на корню.

– Алёна, готовь, – бросил безопасник куда-то в сторону, за приоткрытую дверь в торце кабинета. – Ваш бланк, пожалуйста.

Яр задержал бумагу в руках, вынуждая служащего поднять взгляд. Изобразил доброжелательную улыбку – на всякий случай.

– В нём нет ничего необычного, – тонкое кружево чар, чуть поупрямившись, плотно обхватило виски безопасника. Оно растает самое большее через полчаса, когда папка с личным делом Яра уже окажется в груде точно таких же, никому не интересных. – Можно не проверять.

– Можно не проверять, – рассеянно согласился безопасник, подписывая бумагу. Полдела сделано. – Зарецкий Ярослав Владимирович… Сирота?

– Да. Родителей не помню.

– Вас воспитывала…

– Тётка. Это неважно.

– Неважно, – повторил служащий. Насколько хорошо лаборантка слышит разговор из своего угла? – Кто есть в родне из одарённых?

Он сверял показания с досье, развёрнутом на экране монитора, и следил за реакцией – то есть следил бы, не вмешайся в дело ментальная магия. Стараясь выглядеть невозмутимым, Яр небрежно бросил:

– Тётка и дед.

– Необычно, – безопасник собрал в складки высокий лоб. – Через поколение…

Ещё необычнее – вовсе без одарённых в роду. Драган обмолвился как-то раз, что ни в матери, ни в отце не было ни малейшего проблеска способностей к колдовству или чародейству. Вряд ли и среди дедов-прадедов нашлись бы принадлежащие к Стридарову племени: такое прежде не скрывали. Безопасник хмурился на экран; что он мог там углядеть, Яр понятия не имел, но на всякий случай прибавил лишнюю нить к узору чар.

– Там нет ничего интересного, – мягко сказал он, поймав взгляд служащего.

– Да, – безопасник, стремительно теряя волю, отвернулся от компьютера. – Алёна, можно.

Немолодая женщина в белом халате принесла с собой резкий запах медицинского спирта. Яр, нарочно медля, закатал рукав рубашки. Сердце колотилось неровно и торопливо – отнюдь не из страха перед секундной болью.

– Это не нужно, – тихо сказал он и мгновенно перевёл взгляд на безопасника. – Вы уже взяли пробу и получили результат. Вот он лежит, – Яр кивнул на заполненную от руки карточку, оставшуюся, видимо, от кого-то из предыдущих аттестуемых, и вновь повернулся к лаборантке. – Забудьте, пожалуйста, о том, что слышали и видели.

Одна лишняя секунда промедления, одно малейшее сомнение в одурманенных чарами разумах – и всё пошло бы прахом. Однако лаборантка, растерянно кивнув, выбросила пропитанную спиртом салфетку в ближайшее мусорное ведро и удалилась в свой закуток, а безопасник, придвинув к себе карточку, принялся вводить в досье взятые из неё цифры. Весьма неплохие по местным меркам: потенциал до второй категории, несколько выделяющихся направлений… Яр деликатно подсказывал безопаснику чуть-чуть менять замеры, чтобы впоследствии кто-нибудь не заподозрил подлог, случайно наткнувшись на две одинаковые диаграммы.

– Исправьте цвет спектра, – нехотя велел он. Это расхождение будет слишком заметно.

Прежде чем уйти, Яр на всякий случай напомнил служащему, что ничего необычного сейчас не случилось. Привычно и как-то притуплённо кольнула совесть. Он не имел права по своей прихоти ломать волю этим людям. Может, и не стал бы, если бы от этого зависела только его собственная жизнь. Лидия Николаевна ясно дала понять: выдай он себя, за одним незадачливым волхвом в пропасть канут десятки, если не сотни других, тайно живущих внутри лютующего со страху сообщества. А значит, надо хитрить и изворачиваться, как бы противно ни было. Правильного варианта нет. Яр думал об этом, забирая из рук учётчицы почти готовое удостоверение – лживую гарантию его добропорядочности. Может быть, это не такой уж страшный проступок; в конце концов, он-то точно не станет творить зло…

Нет, это опасная мысль. Он не лучше и не хуже других. Нельзя делать для себя исключения.

У кабинета магического контроля ошивался Лев, сияющий самодовольной улыбкой. Вот уж кому немного нужно для счастья… Яр встал поодаль, обозначая, что не желает общения, однако Лёвушке всё было нипочём. Завидев знакомца, он без сомнений потопал делиться радостью.

– Прикинь, у меня потенциал аж до двойки! – Лев махнул бланком удостоверения. – Ну всё, закончу свою шарагу и пойду сюда работать…

Яр буркнул в ответ что-то невразумительное. Его гораздо больше занимал сейчас текст гражданской присяги, да ещё, пожалуй, старая клятва не раскрывать правды о том, откуда он родом. Лидия Николаевна подробно объяснила, как именно статьи закона и лукавые формулировки присяги сложатся встройную логическую цепочку, достаточную для оправдания; главное – не дать контролёру повода для сомнений…

– Ты чё думаешь? – спросил настырный Лев. – Теперь-то? С корочкой в кармане?

Он выразительно потряс в воздухе бланком. Леший бы его взял да отнёс куда-нибудь подальше, чтоб глаза не мозолил! Неужели его ничуть не пугает необходимость приносить присягу?.. Впрочем, если задуматься, сильно ли боялся сам Яр, когда давал давным-давно свои зароки?

– Не знаю, – он почти не солгал. Ни о каких здешних профессиях Яр не задумывался – у него уже была своя. – Где-нибудь пригожусь.

– Ну ты и чудила, – самодовольно заключил Лев. – А мне сам Баринов сказал, типа, вообще куда угодно с моими данными можно! Баринов у меня наставник, знаешь его?

– Нет, – процедил Яр, знать не желавший никакого Баринова. И, пожалуй, Льва тоже.

– У-у-у, он же по боёвке лучший! А у тебя кто?

– Свешникова.

– Кто?..

– Свешникова Лидия Николаевна, кандидат магических наук, – повторил Яр, не без удовольствия наблюдая за обескураженно вытянувшимся лицом навязчивого собеседника. – Она здесь раньше работала, в научном отделе.

Лев отчего-то набычился и потерял всякую охоту разговаривать. Яру это было только на руку. К счастью для обоих, дверь кабинета наконец распахнулась, выпуская свежеиспечённого члена сообщества; Лев унёсся клясться, Яр остался наедине с собственными мыслями. В коротком коридоре было стерильно чисто и совершенно безлико. В противоположной стороне, за небольшим залом, начиналось крыло исследователей, отделённое от мира прозрачным стеклом. Лидия Николаевна не раз и не два намекала на карьеру учёного; Яр отмалчивался, не желая обманывать ни её, ни себя. Где бы ни было его место, оно точно не там. На Наумова он насмотрелся вдоволь, становиться таким же совершенно не хочется. А чего хочется – поди разбери…

Лев выскочил в коридор спустя десяток минут и тут же устремился к лифтам. Не давая себе времени испугаться, Яр потянул за ручку тяжёлую дверь. Под непримечательной фанерной обшивкой, похоже, прятался толстый железный лист. Сидевшие в кабинете люди едва обратили внимание на вошедшего; кто-то, не говоря ни слова, махнул рукой в сторону приоткрытой двери в маленькую переговорную. Там царила небольшая неразбериха: тощий усатый контролёр усаживался за стол, коренастый и деловитый – наоборот, небрежно собирал бумаги. Яр посторонился, дождался, пока в переговорной останется только один офицер. Неужели это такая уж тяжкая обязанность, что им нужно постоянно сменять друг друга?

– Садитесь, – сухо приказал тощий контролёр, едва бросив на Яра быстрый взгляд. – Ваш бланк.

Яр молча протянул ему лист. Офицер был немолод; в коротко стриженных волосах пепельно-серый цвет мешался с сединой. Внимательно изучив бланк, он отыскал в бумагах досье на Ярослава Зарецкого, тщательно сличил лицо визитёра с фотографией на распечатке.

– Первичную проверку проходили в четырнадцать?

– Да, как положено.

Контролёр смотрел хмуро, с тщательно скрываемой неприязнью – вряд ли той же природы, что обыкновенная усталость от людей. Яр уверен был, что видит этого человека впервые в жизни, но, тем не менее, он каким-то образом успел уже досадить усатому служащему.

– А сейчас вам?..

– Восемнадцать.

Чуть больше. Неужели знает?.. Да нет, просто фото в досье слишком сильно отличается. Хорошо было бы заставить чересчур бдительного контролёра не уделять столько внимания бумагам, но из-под потолка прямиком на стол пялится камера. Слишком велик риск.

– Где вы провели детские годы?

Яр готов был к тому, что ему придётся отвечать на одни и те же вопросы с промежутком в десяток минут и этажей. Если потом, при сверке ответов, найдут достаточно несоответствий, ему несдобровать. Благо наставница заставила назубок выучить легенду, а заодно и кое-что из истории её семьи.

– Сначала в детдоме – ну, после пожара. Потом тётка забрала к себе.

– Вы к ней обращались?

– Нет, случайно вышло. Я до того и не знал о её существовании.

– Не знали о существовании Лидии Свешниковой? – с расстановкой переспросил контролёр, сверля Яра пристальным взглядом. – При том, что она вам приходится родной тёткой?

Яр пожал плечами.

– Родители не принадлежали к сообществу. Если о Лидии Николаевне при мне и говорили, я этого не помню.

Обычно на этом моменте отставали даже самые настырные – на то и был расчёт. Однако ни сострадание, ни тактичность не входили в должностную инструкцию офицера контроля.

– Вы совсем ничего не помните?

– Ну как… Дом помню. Пожар, – Яр позволил голосу дрогнуть. Проникнуться вымышленным горем несложно; куда труднее – изобразить правдоподобную реакцию. – Всё, что потом…

– И как же вы встретились с… тётушкой?

Контролёру давно уже следовало сменить тему. Он должен бомбардировать испытуемого градом быстрых, конкретных, будто бы случайных вопросов, ловить мгновения неуместной задумчивости, замечать мелкие нестыковки между ответами… Но его отчего-то интересует наставница. Именно она, не сам Яр. Надо будет спросить её потом, после аттестации…

– Она приехала сама. Сначала просто познакомиться, потом, через пару встреч, привезла бумаги об опеке. Рассказала, что к чему.

– На её решение повлиял ваш… талант?

Контролёр с сомнением щурился на экзаменационный бланк – вернее, на обозначенный там потенциал. Он сам не знал, до какой степени прав.

– Скорее, мои наклонности, – усмехнувшись, честно ответил Яр и тут же прибавил немного лжи: – И родственные связи, конечно, в первую очередь.

Это, кажется, прозвучало правдоподобно. Контролёр отцепился наконец от мнимого Ярова детства и завёл новую шарманку:

– Вы сдавали сразу на пятую категорию. С чем это связано?

– С требовательностью наставницы, – Яр изобразил располагающую улыбку. – По-моему, она не могла придумать, чем ещё меня занять, кроме учёбы.

Это было правдой и, наверное, поэтому убедило контролёра. Он пошуршал ещё бумагами, вскользь уточнил несколько малозначительных деталей вымышленной биографии и, вздохнув, отложил досье. Яр без особой охоты расстегнул манжету на левой руке. Теперь – спокойствие. Чужая ладонь крепко, до боли сжала ему запястье. Не отводя взгляда от бесстрастного лица контролёра, Яр заговорил. Слова клятвы послушно всплывали в памяти, заполняли собой сознание и не оставляли в нём места для опасных сомнений. Треугольное лицо контролёра не меняло выражения. Хороший знак. Значит, до сих пор ошибок не было…

– Принято, – выплюнул офицер, отпустив наконец Ярову руку. – Подтверждаю право самостоятельно распоряжаться даром к магии в рамках, установленных законом.

Он коснулся печати, сердито вспыхнувшей ярко-красным, и вернул Яру теперь уже полноценное удостоверение. Великая ценность – всего-навсего бумажка, украшенная сложным полупрозрачным узором и прошитая тонкими нитями металла… Что ж, хотя бы наставница будет довольна. Коротко распрощавшись с контролёром, Яр покинул кабинет и торопливо, чтобы никто не пристал с досужими разговорами, миновал ведущий к лифтам коридор. Одна из кабин, едва почуяв зов от кнопки вызова, тут же замедлила падение и услужливо распахнула двери. Внутри уже было несколько человек – все в строгих костюмах и с фальшиво-приятными улыбками на лицах. Яр встал поодаль от них, оказавшись напротив немолодого красавца, прямо-таки увешанного артефактным золотом. Алая шпинель, врезанная в зажим для галстука, тревожно сияла яркими нитями чар. Спохватившись, Яр отвёл взгляд: ему не положено воспринимать колдовство в видимом спектре, это следующая категория… Владелец артефакта, кажется, ничего не заметил. Едва мазнув рассеянным взглядом по лицу Яра, он продолжил ничего не значащую беседу с коллегами, а на очередном этаже вся компания покинула лифт.

Лидия Николаевна ждала на парковке – видимо, не желала задерживаться в Управе дольше, чем того требовали дела и приличия. Заметив ученика, теперь уже бывшего, она вопросительно изогнула бровь. Яр кивнул.

– Больше мы друг другу ничем не обязаны, – задумчиво произнесла Лидия Николаевна. – Вы вольны делать что вздумается. Я вольна этого не одобрять.

– Можете начинать, – согласился Яр. Бродивший между зданиями сухой сквозняк трепал наставнице тронутые сединой волосы – будто беспокойные языки пламени стелились по ветру. – Я думаю куда-нибудь перебраться. Поближе к университету.

Мысль эта созрела уже давно, и Яр заранее знал, что Лидия Николаевна её не оценит. Не то чтобы его тяготило житьё под крылышком у наставницы; у неё не было привычки докучать ему сверх необходимого, а в огромной квартире места было едва ли не больше, чем в гориславских княжеских палатах. Знал Яр и то, что решение выйдет ему боком: он далеко не всё понимал в здешней жизни, наполненной тысячами каверзных деталей. Но мысль была правильной. Не только потому, что ему, уже четыре года как мужчине по ильгодским меркам, не пристало жить под чужим кровом. Хотелось разобраться на практике, как устроен принятый здесь уклад. Лидия Николаевна должна была понять.

– Вам придётся добывать средства к существованию, – заметила бывшая наставница. – Это не так просто, как вам может показаться.

– Да, я думал об этом, – Яр усмехнулся. – Попробую начать с кафедры. Мне ведь не нужно много.

– Воля ваша, – задумчиво проронила Лидия Николаевна. – Ну, сегодня-то вы ещё вернётесь на Фрунзенскую или мне велеть Прохору выбросить ваши пожитки?

– Пожитки я заберу, – Яр негромко рассмеялся. – Может, даже когда-нибудь сумею за них расплатиться.

– Не говорите глупостей, – отрезала Свешникова. Она щёлкнула пальцами, заставив передние двери машины распахнуться. – Расплатиться со мной вы можете только одним способом, и он вам прекрасно известен.

– Жаль, этого не слышит дама, с которой вы беседовали утром.

Лидия Николаевна возмущённо фыркнула.

– В мире много глупых людей, Яр, – негромко сказала она. – Но враги они скорее себе, чем вам.

На это ему нечего было ответить.

XXXII. Грош цена

Заведение, гордо поименованное магическим салоном, удручающе напоминало торговую контору. Таковой оно, в общем-то, и являлось, только продавали здесь сотрясание воздуха: сидевшая перед Верховским пышная дама с выбеленными кудрями занималась, если верить рекламе, всевозможными заговорами, порчами и гаданиями. Судя по нелепым и разномастным вкраплениям в офисный антураж, била ворожея крупным калибром по обширным площадям: картонные папки соседствовали в шкафах со страшненькими статуэтками экзотических божеств, настенный календарь, разрисованный легкомысленными цветочками, висел рядом с иконой в тяжёлом золотом окладе, на тумбочке испускала приторную вонь вяло тлеющая пирамидка. Сама ведунья, упакованная в деловой костюм, при каждом движении неуместно искрилась бликами от потолочных ламп, ярко освещавших пару килограммов нагруженного на неё золота. Ни к каким чарам всё это барахло отношения не имело. Можно ли сказать то же самое о хозяйке кабинета, ещё предстояло выяснить.

– На что гадаем? – деловито поинтересовалась дама. Её творческий псевдоним Верховский не счёл нужным запоминать, а по переданным контролем бумагам звали потенциальную арестантку Тамарой Сергеевной Величко, и сомнительной практикой она развлекалась уже около полугода.

– Ну, на судьбу, – Верховский изобразил волнение. Актёр из него аховый, но чего не сделаешь из служебной необходимости? – Чего будет, чего ждёт.

– Нет, мужчина, так не пойдёт, – категорично заявила кудесница. Голос её напоминал дребезг эмалированного тазика, который уронили на кафельный пол. – Конкретный вопрос нужен. Задавайте.

Пока Верховский изображал задумчивость, она проворно извлекла из ящика стола гадательный маятник – позолоченный конус, подвешенный на длинной грубой цепочке. Не слишком распространённая практика среди гадателей: обычно ведьмы предпочитают воск, или кофейную гущу, или – если совсем дёшево и сердито – бумажки с заранее заготовленными ответами. Леший её знает, может, и вправду минус… Если так, контроль отпишет ответ в полицию, и про тётку благополучно забудут. Продолжит брать по десять тысяч за паршивенькое эзотерическое представление.

– Давайте про работу, – выбрал наконец Верховский. В этом плане перспективы у него настолько железобетонные, что никаких гаданий не надо. – Повысят, нет?

Тамара Сергеевна молча кивнула и принялась наматывать цепь на мясистый кулак. Верховский, улучив мгновение, бросил взгляд на левое запястье. Крошечный голубой топаз на неприметной запонке лениво поблёскивал отражённым светом люминесцентных ламп. Эти штучки, подаренные Мариной пару месяцев тому назад, неплохо чуют смесь азарта и страха, которой обычно сопровождается всякого рода враньё. Сейчас нет времени тщательно калибровать артефакт, но гадалка вряд ли сильно отличается от среднего городского обитателя – с поправкой на персональный набор душевных болячек. Другое дело, что от привычного, ставшего рутиной обмана она вряд ли станет нервничать.

– Будет у вас всё, – ляпнула гадалка и тут же была зачислена в гипотетические бездари. – Давайте-ка календарик возьму… Вот, смотрите, где-то через годик-полтора.

– Долго, – оценил Верховский, пристально наблюдая за маятником. Ничего он в этой вычурной безделушке не чуял.

– Зато сразу высоко. Видите, как качается?

Верховский покивал с заинтригованным видом. Чарами по-прежнему не пахло. Дама либо всё-таки мошенничала, либо не считала нужным тратить силы на заурядного посетителя.

– Послушайте-ка, – Верховский проникновенно понизил голос и наклонился над столом. – А можно это дело… ну… подтолкнуть как-то? Чтоб уж наверняка?

Гадалка поджала губы, разом обретя свойство с жабой-альбиносом.

– Могу заговор сделать. Это двадцать тысяч стоит.

– А понадёжнее? Деньги-то есть у меня. Половину сейчас, половину потом, когда сработает. Не обижу.

– Ну… – Тамара Сергеевна сделала вид, что сомневается. А может, и впрямь побаивалась раскрывать карты, но иллюзорное шуршание купюр уже ласкало ей слух, мешая соображать. – Можно и понадёжнее, – сказала гадалка почти шёпотом. – Я вам амулетик сделаю. Вы его носите, не снимайте ни в коем случае…

Амулетик, значит. Топаз по-прежнему не светился: ведьма и впрямь собралась пустить в ход дар. Помахав для виду руками, она полезла куда-то под стол – судя по металлическому лязганью, у неё был там устроен небольшой сейф – и с почтительной осторожностью водрузила перед клиентом украшенную несуществующими письменами деревянную коробочку. Внутри обнаружился слабенький амулет на везение с клеймом «Московского цеха» на оборотной стороне. Прекрасно. Теперь тётка точно поедет в гости к магконтролю: принимать наказание и сдавать поставщиков.

– И чего это? – Верховский нагло потянулся к побрякушке. Ведьма испуганно выпучила глаза и поспешно отодвинула от него футляр. – Опасное, что ли?

– С судьбой заигрывать всегда опасно, – зловеще сообщила гадалка. Верховский едва удержался, чтобы не фыркнуть. – Не трогайте, пока не скажу.

Тамара Сергеевна ухватила со стола ювелирный пинцет и тщательно счистила оловянную пломбу с малозаметной чёрточки колдовского узора. Потом, бормоча себе под нос, аккуратно перечеркнула другую – видимо, служившую чем-то вроде защитной цепи. Верховский, изо всех сил напрягавший чутьё, ощутил слабый отголосок чар – будто сухой жар от раскалённого металла.

– А вы сами себе часто будущее предсказываете? – лениво поинтересовался Верховский, отбросив наигранно-простоватый тон. Рука в кармане сжала сигнальный амулет.

Ведьма смерила его тяжёлым непонимающим взглядом.

– Вам это зачем?

– Да так, любопытно, – Верховский откинулся на спинку стула. Обескураженный вид гадалки его веселил. Бывают в работе оперативника светлые минуты. – Предвидели или нет, что ночевать сегодня будете в изоляторе?

Он не без удовольствия предъявил удостоверение. Тамара Сергеевна цветом лица могла бы посрамить любую русалку; она сидела смирно, боясь шелохнуться, и обречённо слушала приказы. Все они так, мелкие мошенники: живут в непоколебимой уверенности, что их-то уж точно не заметут, а когда немыслимое случается, цепенеют от потрясения. Как это хроменькая машина управского правосудия сумела подкрасться исподтишка и ухватить за зад стёртыми челюстями?

Верховский проследил, чтобы рядовые на совесть упаковали ведьму, и следом за подручными вышел в сырой октябрьский сумрак. Круглоглазый бобик, потерянно взиравший на разъеденную неласковым климатом улицу, нетерпеливо тарахтел мотором; видно было, как сквозь лучи фар сыплется на асфальт мелкая морось. Погода мерзкая. Она почти круглый год мерзкая, за исключением пары летних месяцев. Верховский дождался, пока рядовые докурят, и отдал команду возвращаться в Управу. Жаль, контролёры уже разошлись по домам: не выйдет лично сообщить им, что этой ерундой они вообще-то должны заниматься сами.

Около девяти вечера, закончив оформлять ворожею в изолятор, Верховский нехотя поплёлся на свой этаж. Из-за двери оперативного отдела слышался развесёлый многоголосый гул: отмечали разом уход Харитонова в мирную жизнь и восшествие Щукина на его место. Не то чтоб Витька не заслужил высокого поста, но отчего-то на душе было гадко. Нет-нет да мелькала предательская мысль: «А я чем хуже?» Впрочем, привитая Мариной привычка тщательно следить за любой лезущей в голову ерундой быстро синтезировала подходящее лекарство. «Чем я лучше?» – спрашивал он себя и не находил достойного ответа. Это успокаивало – аккурат до следующего приступа обиды.

Дверь резко распахнулась навстречу, и Верховский нос к носу столкнулся с самим Витькой. Щукин, изрядно поддатый, мигом погрустнел; у этого и на трезвую-то голову всё всегда на лице написано. Совестно ему. Если бы спросили, сам не сказал бы, за что. Такое у человека душевное состояние: всегда совестно.

– Са-а-аня, – протянул Витька, не без труда ворочая языком. – Вернулся, что ль?

– Очевидно, да, – хмыкнул Верховский, отступая с дороги. Щукин, тем не менее, так и телепался в дверях, держась для верности за косяк. – Рапорт принимать будешь или как-нибудь потом?

Витька улыбнулся так искренне виновато, что раздражение мигом улетучилось, как выдыхаемые приятелем спиртовые пары.

– Да н-ну его… Пошли покурим, а?

– Я шестнадцать лет как не курю, – фыркнул Верховский, но, наткнувшись взглядом на несчастное Витькино лицо, утомлённо вздохнул. – Ладно уж, пошли. Подержу тебя за шкирку, чтоб через перила не вывалился.

Щукин никаких оценочных суждений в ответ не высказал, зато целеустремлённо побрёл в сторону балкона. Холодный ветер тянул из разбитого по соседству скверика острый запах мёртвой листвы; как только пьяненький Витька совладал с элементарной стихийной магией, в сыром воздухе разлилась вдобавок крепкая сигаретная вонь. Верховский поморщился: дым от дешёвого табака пах прошлым. Едкие миазмы накрепко связались в памяти с холодом, голодом и безнадёгой.

– Хорошо отметили? – бросил Верховский, стараясь не подпускать в голос яда.

– А-а-а, – Витька неопределённо махнул рукой, чуть не выронив тлеющую сигарету. – Да как всегда. Ты ничего не про… не пропустил.

– Я вижу.

– Да чё ты, Сань? – Щукин, страдая, уставил на приятеля слегка расфокусированный взгляд, одновременно виноватый и обвиняющий. – Это ж… того… тра-традиция. Так надо… И вообще, сам-то чего свадьбу зажал?

– Её и не было, – буркнул Верховский, отворачиваясь от молочно-белой струйки вонючего дыма. – Расписались и всё. Денег нет на празднества.

– Ну-у-у, это мы теперь исправим, – чересчур бодро пообещал Витька. – Тебе… это… давно пора. Звание, должность…

– Ерёменко в жизни не подпишет, – фыркнул Верховский. – Да ты и не трудись. Я по классификации Терехова всё-таки неудачник.

Щукин непонимающе крякнул и глубоко затянулся. Круглый оранжевый огонёк ярко вспыхнул в его пальцах.

– Не понял я, – честно сказал он и помотал встрёпанной головой. – Фигня это всё – удача, неудача… Вон оно, на шее висит, – он вытянул из-под расстёгнутого ворота цепочку амулета, – а хрен пойми, что от него… Есть толк, нету…

Верховский промолчал. Эти штучки хорошо берегут от опасных случайностей вроде оторвавшегося тромба, а последствия вредных привычек или нервных потрясений им не по зубам. Если человек твёрдо решил себя угробить, медицина бессильна. Даже магическая.

– Бросал бы ты, – укоризненно сказал Верховский, наблюдая, как Витька нетвёрдой рукой топит окурок в пепельнице, наполовину заполненной дождевой водой.

– Да я ж только когда выпью.

– И пить бы бросал. Ты теперь начальник, беречь себя надо.

Щукин невесело хмыкнул.

– Может, потому и повысили, что в поле уже не гожусь ни на что.

– Чушь, – отрезал Верховский. – Выше тебя категорией у нас никого нет.

– А выше тебя – потенциалом.

– На то он и потенциал, – Верховский оперся локтями о покрытое дождевой влагой металлическое ограждение. – Может, не реализуется никогда.

Особенно если расстраивать руководство – чем, собственно, он прямо сейчас и занимается. Щукин пригорюнился; подвыветрившийся алкогольный туман унёс с собой львиную долю его благодушного настроения.

– Фигня это всё, – настойчиво повторил он, непонятно что имея в виду.

Верховский не стал разбираться и просто кивнул.

***

За высокими окнами библиотеки царила непроглядная тьма. Дождевые струи пронизывали отражение огромного светлого зала, беспрепятственно проходили сквозь призрачные столы с разложенными на них книгами и чертежами, тщетно пытались намочить склонённые над тетрадями студенческие головы. Припозднившихся было немного: в дальнем углу трое первокурсников азартно шушукались над ворохом эскизов, под самым носом у библиотекарши долговязый паренёк что-то кропотливо переписывал из увесистого фолианта – вот, пожалуй, и все, кто нарушал пахнущее благородной пылью спокойствие. Почти.

– Вот здесь неверно, – Яр указал концом карандаша на горстку старательно выписанных математических символов. Его собственный торопливый почерк, сохранивший сходство с заострёнными ильгодскими буквами, смотрелся неказисто по соседству с ровными рядами округлых знаков. Неправильных. – Так нельзя. Не выполняется основное условие…

– А-а-а, – Катерина в притворном ужасе прижала к губам ладонь. Её ярко-розовые ногти шаловливо сверкнули в свете потолочных ламп. – Я поняла! Бли-и-ин, вот я дура, на такой фигне запоролась…

– Не дура, – терпеливо возразил Яр. Она ждала от него именно этого. – Внимательней в следующий раз, вот и всё.

– Ага, – Катя притянула к себе тетрадь и старательно зачеркнула всю неверную цепочку преобразований. – Подожди, я хочу сама.

– Пожалуйста.

Яр пожал плечами и отвернулся к собственным записям. По чести сказать, ему не слишком нравилось то, каким образом нарушилось сегодня привычное уединение. Читальные залы университетской библиотеки полюбились ему за тишину и простор, который можно было пересечь вдоль и поперёк, ни с кем не столкнувшись, и за обилие книг на любую тематику, от физики до социологии. А ещё – за огромные столы, на которых вольготно помещалось всё нужное для учёбы барахло. Не в пример крохотной квартирке, на съём которой худо-бедно хватало невеликого дохода. У библиотеки было всего два серьёзных недостатка: ограниченные часы работы и вероятность нарваться на кого-нибудь из сокурсников. Вот как сегодня.

– Готово, – торжествующим шёпотом объявила Катя, отодвигая тетрадь. – Теперь правильно?

– Теперь правильно, – согласился Яр, едва мазнув взглядом по короткой строке расчётов.

Миловидное девичье личико расцвело улыбкой.

– В понедельник точно пересдам. Спаси-и-ибо!

– Не за что.

И впрямь – не за что. Яр не стал бы тратить на неё время, не вздумай Катерина попросить его о помощи. Пользы от этих штудий никакой: забудет, как только сдаст, безо всякой ментальной магии. Зато не получивший должного внимания расчёт придётся теперь дописывать ночью, в который раз пожертвовав сном. Он, по крайней мере, может себе это позволить.

– Молодые люди, через пятнадцать минут закрываемся, – разнёсся над залом бесцветный голос библиотекарши.

Первокурсники в углу встрепенулись и суматошно зашуршали бумагами. Яр с сожалением закрыл ноутбук. Злиться на Катю не получалось; она, по крайней мере, не пыталась изобразить внезапно вспыхнувшие – аккурат накануне пересдачи – тёплые чувства. Из всех немногочисленных девушек курса только она, пожалуй, и держалась с ним неизменно приветливо, вне зависимости от наступления сессий и появления трудных дисциплин в расписании. Было ли это поводом считать её подругой? Наверное, нет, раз ему вовсе приходил в голову подобный вопрос.

– Ты домой, да?

– Да.

– Дождик на улице…

Яр кивнул, соглашаясь с этим наблюдением. Катерина желала, чтобы её под зонтом проводили до общежития, но попросить прямо отчего-то стеснялась. Призраки суетливых первокурсников мельтешили в сотканной из отражённого света иллюзии, никак не задевая осязаемый мир. Иной раз, когда накатывало меланхолическое настроение, Яру казалось, что, несмотря на все попытки привязаться к здешней реальности, сам он – такой же призрак, не способный оставить след в душах, к которым прикасается. Чужак. Лишний.

– Пойдём, провожу, – рассеянно проронил он. Пусть это будет очередной попыткой. Вдруг с ней повезёт? Вдруг даст трещину ледяная корка, примороженная промозглой саборанской зимой?

Первым шагнув под дождь, Яр позволил широкому чёрному куполу зонта вспорхнуть над головой и заслонить здание университета, очерченное тёплыми огнями на фоне непроглядно-тёмного неба. Прелестная спутница торопливо подбежала к нему; держалась она ближе, чем было необходимо, чтобы не промокнуть.

– Ты волшебник, – промурлыкала Катя, заставив его усмехнуться. – Я бы это в жизни не решила… Зачем нам столько математики?

– Куда ж без неё.

– А тебе правда нравится или ты так – ради стипендии?

– Нравится. Но и ради стипендии тоже, – признал Яр.

Ему поднадоело беспокоиться о цифрах на банковском счёте. По другую сторону границы он подолгу жил с пустыми карманами, но здесь безденежье бьёт больнее. В городском парке не поймаешь зайца на жаркое, а за постой не заплатишь работой вроде отлова досаждающей нежити. Дождь остервенело молотил в хлипкий тряпичный щит зонтика. Величавые дома, лишённые огней в матово блестящих окнах, равнодушно гляделись в лужи на умытом холодной влагой асфальте. Напрасно ждали несуществующих жильцов.

– Ой! – Катя опасно поскользнулась на мокрой тротуарной плитке и крепко ухватилась за руку Яра. Вышло почти правдоподобно. – Прости-прости… Здесь всегда так скользко!

– Ничего страшного. Держись.

Предложением она охотно воспользовалась. Пытается обеспечить себе дальнейшую помощь в учёбе – или впрямь разглядела в нём живого человека? Если вдруг так, то это… странно. До сих пор всё общение с однокурсниками сводилось лишь к тому, что Яр не мешал жить им, а они – ему. Это было почти удобно.

«Мы сами обрекаем себя на одиночество», – говорила Лидия Николаевна когда-то неимоверно давно. Нужно как-нибудь заглянуть к ней, соблюсти вежливость, поговорить по душам. Сказать, что не жалеет о решении пожить здешней жизнью. Поесть досыта.

– А мне, наверное, придётся у кого-нибудь ночевать, – вздохнула Катя, потупив взгляд. Шитая белыми нитками хитрость смущала её. – Соседка попросила… ну…

– Куда-нибудь деться на ночь, – подсказал Яр. Его спутница зарделась и крепче вцепилась ему в локоть. Завтра станет хвастаться подружкам, что задёшево заполучила себе безбедную учебную жизнь. Или нет?.. – Денься ко мне, если хочешь. Уступлю тебе диван.

– Ты один живёшь?

– Один.

– Это здорово, – вздохнула Катя. – Знаешь, как бесит, когда завтра зачёт, а соседи тусят до утра! Или еду твою едят…

– Могу себе представить.

– Ага… Ну, я за вещами забегу, подожди?

Яр послушно остался ждать. Мог бы он полюбить эту девушку? По-настоящему, без дураков. Или хотя бы глупо и безоглядно, как когда-то невообразимо давно – златовласую Зорицу. Эта связь тонкой нитью соединила бы его с чуждым миром, превратила бы из стороннего наблюдателя в участника здешней суетной жизни… Или нет. Но хотя бы попробовать?..

– Уютно тут у тебя, – вежливо сказала Катя, ступив в тесный тёмный коридор. – Ой, а животные есть? У меня аллергия на шерсть…

– Сначала были тараканы, но они не выдержали и переехали, – хмыкнул Яр, впервые за долгое время критически оглядывая царивший вокруг удобный бардак. Наставница сумела привить ученику любовь к порядку, но не к его наведению. Терпения хватало только на поддержание чистоты.

– У нас полно в общаге тараканов, – храбро сообщила Катя. – Травим, травим, а они всё лезут.

– Потому что у вас есть что съесть, – Яр пожал плечами и бросил на обшарпанную тумбочку мокрый зонт. – У меня с этим проблемы.

– У всех парней так, – Катя хихикнула и на цыпочках, словно боясь испачкаться, пробралась в ванную. – Тебя покормить?

– Меня не надо. Только если сама хочешь.

– Да нет, я в столовку ходила после пар…

Шагнув в единственную комнату на полминуты раньше гостьи, Яр мельком огляделся и коротким взмахом ладони заставил брошенное перед сном «Введение в магию вероятностей» ухнуть в щель между стеной и тумбочкой. Вот так оно всегда и будет, даже если он выберет в спутницы женщину из одарённых. Сплошная ложь. Во много, много, много слоёв.

– Ой, – Катя, не слишком натурально изобразив растерянность, окинула быстрым цепким взглядом скомканное одеяло на неразобранном диване, пустую кружку из-под кофе на краю письменного стола и черновики расчётов, с виду раскиданные в беспорядке, но на деле составлявшие строгую последовательность. – А тебе же тогда совсем негде спать…

На Яра гостья смотрела лукаво: ждала, подхватит ли он игру. Она выбрала; не под действием внушения, не под угрозой – разве, может быть, из корысти. У него тоже есть право на выбор. Нет ничего подлого в том, чтобы этим воспользоваться. Правда?..

– Никакого сна. Буду охранять твой покой и дописывать работу, – Яр кивнул на заваленный бумагами стол.

Катя кокетливо хихикнула и склонилась над черновиками, будто ненароком задев Яра плечом. Поглазела на наброски чертежей и формулы, упирающиеся обоими концами в края листа. Покачала головой.

– Ты умный, – промурлыкала она, призывно глядя на него из-под ресниц. – Мне кажется, понимать математику – это особый дар.

– Нет, – Яр, не удержавшись, негромко рассмеялся. – Тут точно никакого дара не нужно.

– Это ты так думаешь. Потому что у тебя он есть. А нам, простым смертным, ходить и ходить на пересдачи.

Всё-таки искренне она или ради выгоды?.. Яр мог бы одним прикосновением чар заставить её влюбиться без памяти, но что толку? Себя-то не зачаруешь. Да и не сумел бы он так серьёзно покуситься на чужую свободу воли… Девушка, в меру красивая, в меру неглупая, прятала от него лицо, делая вид, что полностью поглощена созерцанием расчётов. Ждала.

– Что ты туда так смотришь? Хочешь, ещё интегралами позанимаемся? – тихо смеясь, предложил Яр.

Он будто бы невзначай коснулся девичьего бедра, задержал руку на узком поясе джинсов. Катя не спешила отстраняться. Тёплая ладонь несмело легла Яру на плечо. Он привык разгадывать чужие помыслы, а теперь терялся: играет она или всё взаправду?

– Интегралами не хочу, – прошептала гостья, обжигая его жарким дыханием. – Давай… другим… займёмся…

Он отнюдь не возражал. Приятный туман в голове, струящееся по жилам пламя, пьянящее предвкушение – всё было на месте, не хватало только любви. Не беда. Может быть, она явится позже. Тонкие женские пальчики легко скользнули по его груди, вдоль пуговиц на рубашке, к потёртой пряжке ремня.

– Какой ты…

– Какой?

– Горячий, – она тихонько рассмеялась, прижимаясь к нему всем телом. – Ты не простыл?

– Нет. Абсолютно точно не простыл.

– А то такой дождь…

Дождь и дождь. Нудно стучит в стёкла, не совпадая с учащённым ритмом сердца. Катя охотно отвечала на поцелуи, откликалась на ласки. Что-то в её широко распахнутых глазах, в прерывистом дыхании, в затаённой робости соблазняло поверить в её искренность. Почему бы и нет? Он давно перестал верить в предназначение…

– Я тебя люблю, – прошептала она ему на ухо. Яр не видел её глаз. – Правда, люблю… С первого курса, если честно.

Он ничего не сказал, только крепче прижал её к себе. Ответить значит солгать. Но это сейчас; может быть, потом всё изменится. Не может быть правдой глупое поверье, будто волхвы не способны на любовь. Да и какой из него теперь волхв?..

«Скажу, когда смогу», – пообещал он себе. Совесть болезненно саднила.

XXXIII. Вечность

Первым, что он увидел, открыв глаза, было прелестное девичье личико, с которого стремительно исчезало сонное умиротворение. Зрелище это стало за полгода привычным, но до сих пор не утратило уютного очарования. Заглушив будильник, Яр не без удовольствия поцеловал мягкие тёплые губы и ласково погладил Катю по щеке.

– Поспи ещё. Я сегодня по делам.

– Сегодня же воскресенье, – укоризненно пробормотала девушка, наблюдая за ним из-под одеяла.

– Ага, я помню. Я не по работе.

– А куда?

Яр вздохнул и отвернулся, изображая, будто поглощён поиском носков в недрах шкафа.

– Навещу родственницу, – осторожно сказал он наконец. – Давно обещал, надо бы.

– У тебя тут в Москве родня есть? – изумлённо спросила Катя. – А чего тогда на съёмной живёшь?

– Сам так захотел, – честно ответил Яр. В голосе девушки явственно слышалось недоверие. Узнай она, что Свешникова вдобавок богата, что бы сказала?

Катя села на диване, завернувшись в одеяло. Уставила на него недоверчивый взгляд.

– Нифига себе новости… Я думала, погуляем сегодня.

Яр порылся в памяти, соображая, не успел ли пообещать ей нечто подобное. Безуспешно.

– Я ненадолго. Вернусь через пару часов, – примирительно сказал он, стараясь не давать воли раздражению. – Успеем вечером погулять.

– Ну ладно, – тоскливо протянула Катя и вдруг лукаво улыбнулась: – Тогда поцелуй меня на прощание.

Оба они знали, чем это закончится. Вот уж в чём она безоговорочно хороша… Ей неизменно удавалось заставить его забыться; чувство счастливой пустоты в мыслях влекло его к ней сильнее, чем красота или лёгкий нрав. Наверное, это было неправильно.

– Люблю тебя, – шепнула Катя, откидываясь на подушки.

Яр, как всегда, молча поцеловал её в ответ.

Февраль в этом году выдался тёплым, и улицы вместо сугробов тонули в слякоти. Когда обстоятельства требовали спешки, Яр добирался до метро на автобусе, но безмятежное воскресное утро располагало к неторопливой пешей прогулке. С тех пор, как под одной крышей с ним поселилась Катя, Яр не раз ловил себя на смутной тоске по былому уединению. Как-то по-дурацки выходит: рядом с людьми трудно, без людей плохо. Наверное, поэтому Лидия Николаевна держит домового. Мокрая от талого снега улица тянулась мимо павильончиков под аляповатыми вывесками, и этот бестолково длинный кусок пространства, обычно доставлявший неудобства, сегодня казался почти приятным.

Сознания вдруг коснулась острая тревога – неожиданная, полузабытая за долгие годы. Яр застыл на месте. Зов застал его врасплох, и он уловил лишь расплывчатое направление – куда-то на запад. Но во всём этом мире лишь один человек знает его подлинное имя…

– …Встал поперёк дороги! Отойди, не видишь, тут люди!

Яр механически шагнул в сторону. Согбенная старушка гневно зыркнула на него и заковыляла дальше вдоль улицы. Да, тут люди… Перемахнув через кучу смёрзшегося грязного снега, Яр нырнул в тесную щель между павильонами. Здесь его могли заметить разве что бездомные коты. Прикрыв глаза, он сосредоточился на хорошо знакомой квартире. В лицо пахнуло теплом и едва ощутимым горьковатым ароматом духов. Здесь ничего не изменилось… Яр метнулся к приоткрытой двери в хозяйскую спальню. Откуда-то из угла горестно охнул Прохор – должно быть, переживал за испачканные ковры.

Женщина, болезненно скорчившаяся на неразобранной постели, разительно отличалась от оставшегося в памяти образа – разве что безупречно элегантная одежда напоминала о прежней Свешниковой. Она ждала гостя; она не могла не принарядиться… Яр рухнул на колени рядом с кроватью, сжал в обеих руках сухую бледную ладонь бывшей наставницы. Лидия Николаевна вряд ли понимала, что он здесь; она так и продолжала шептать бескровными губами его имя, словно в лихорадочном забытьи.

– Прохор, – не оглядываясь, позвал Яр. Тени на стенах едва заметно шелохнулись: домовой придвинулся ближе. – Что случилось?

– Всё хворь проклятая, – едва слышно прошелестел Прохор. – Хозяюшка-то храбрилась – мол, одолею, одолею… А оно вон как…

– Понял. Помолчи.

Ни черта он не понял. Какая ещё хворь? Лидия Николаевна – искуснейшая волшебница, разве могла она довести себя до такого?.. Яр сощурился, силясь разглядеть чёрные нити проклятия, и ничего не нашёл. Что ещё может быть? Истощение? Какая-нибудь отрава?..

– Прекратите, юноша, – хрупкое запястье отчётливо дрогнуло в его ладонях. – Прекратите, я сказала… И больше так не делайте…

Яр отпустил руку бывшей наставницы. Глаза на её измождённом лице казались колючими зимними звёздами.

– Что вы?..

– Скорую вызовите, – слабым голосом велела Свешникова. – Вы… в состоянии… сладить… с телефоном?

Яр не сразу понял, что от него требуется. Потом, усилием воли вырвав себя из оцепенения, торопливо вытащил из кармана телефон. Кое-как назвал адрес, почти ничего путного не сумел сказать о симптомах. Лидия Николаевна неподвижно лежала с закрытыми глазами и хранила молчание. Яр не рисковал больше к ней прикасаться: в голову запоздало прокралась мысль о том, что её хворь – из тех, что волшбой не вылечить. Иначе наставница не велела бы прекратить. Иначе справилась бы сама.

До самого приезда врачей он неподвижно просидел на полу, опершись спиной о жёсткий деревянный каркас кровати. Прохор, заслышав мелодичную трель звонка, мигом скрылся за мороком, но – Яр был уверен – из комнаты не ушёл. Задержавшись на миг у входной двери, Яр щёлкнул пальцами, запирая все двери, кроме той, что вела в спальню, и только потом отодвинул щеколду.

– Сюда? – деловито осведомилась невысокая молодая женщина, целеустремлённо шагая через прихожую. Её ботинки оставляли на светлых плитах грязные следы. – Молодой человек, пациентка в сознании?

– Не знаю, – механически ответил Яр. Дюжий фельдшер, нагруженный ярко-рыжими пластиковыми чемоданами, протопал мимо него в спальню вслед за врачом. – Была только что… Недавно.

– Что-нибудь уже давали?

Да, порцию жизненной силы. Яр покачал головой, наблюдая, как медики проворно достают незнакомые приборы. Он совершенно не представлял, что делать дальше.

– Хроники какие-нибудь? Болела чем-то в последнее время?

– Нет. Не знаю, – Яр до боли закусил губу, вымещая бессильную злость. Без малого год прошёл, а он разве что изредка звонил женщине, которой был обязан больше чем жизнью. По голосу в трубке разве различишь опасные признаки? – Я… давно её не навещал.

– Кем приходится?

– Тёткой.

– Ага, – врач смерила его оценивающим взглядом и велела: – Выйдите пока. Я позову, если что-то понадобится.

Яр повиновался без тени сомнения, будто скованный ментальными чарами. Вышел в коридор, притворил за собой дверь, механически шагнул в залитую неярким зимним светом гостиную. На журнальном столике лежала заложенная тетрадным листком «Практическая астрономия в магии»; Яр подобрал её и бездумно сунул в книжный шкаф, за дверцу из непрозрачного матового стекла. Из соседней комнаты доносилась приглушённая возня, рокот негромких голосов, раздражающий писк медицинских приборов. В уютном обычно кресле совершенно невозможно было сидеть; Яр перебрался на диван, но и там оказалось не лучше, и он принялся мерить шагами просторную комнату.

Спустя несколько бесконечно долгих минут ему почудилось, будто к голосам врачей примешался ещё один, слабый, но упоительно знакомый. Яр выскочил в коридор, но вовремя притормозил: незачем мешать медикам. Фельдшер вышел к нему целую вечность спустя. Утомлённый сменой детина сочувственно оглядел Яра и прогудел басом:

– Пойдёмте документики позаполняем. Куда тут можно?

Яр молча вернулся в гостиную. Фельдшер с видимым удобством устроился в кресле, разложил на опустевшем журнальном столике слегка помятые бланки. Дешёвенькая шариковая ручка деловито заскребла по тонкой бумаге.

– Ваше имя?

– Яр… Ярослав Зарецкий.

– Да не переживайте вы так, – фельдшер на пару мгновений оторвал взгляд от документов. – Госпитализируем вашу тётушку, процедурки поделаем, всё нормально будет. Телефончик продиктуете?

Он кропотливо записал рядок наползающих друг на друга цифр. Разобрать корявый почерк было невозможно; Яр быстро сдался и перестал щуриться на сероватый лист. Всё равно диагноз ничего ему не скажет. Медицинской наукой он пренебрегал: чтобы под завязку загрузить мозги, хватало и инженерной. Вопросы фельдшера вгоняли его всё глубже в жгучий стыд. Он не знал, чем занимала своё время Лидия Николаевна, давно ли начались симптомы, где паспорт пациентки и её полис… Устав от невразумительных ответов, медик спросил напрямик:

– Вы вообще как, часто с тётушкой виделись?

– Нет, – проронил Яр, глядя мимо широкого раскрасневшегося лица. – Живу далеко.

– Во Владивостоке, что ли?

– В Новокосино.

– Тогда не далеко, – укоризненно заметил фельдшер. – Могли бы и повнимательнее… Стариков навещать надо, они без этого тоскуют.

Стариков. Сколько лет Лидии Николаевне?.. Яр не то что не знал – и не задумывался никогда. Он рассеянно смотрел, как измазанное чернилами жало ручки скользит, спотыкаясь, по шероховатой бумаге, и молчал, потому что вопросы у фельдшера кончились. Отвлекшись от своего занятия, медик деловито посоветовал:

– Вы б того – сумочку пациентке собрали. Пижамку, тапочки, документы…

Яр вновь послушался. Заметив его в дверях, врач обернулась и вопросительно вскинула брови.

– Молодойчеловек, вы что-то хотели?

– Сумку собрать.

– Без надобности, – прошелестела Лидия Николаевна. Её лицо, прежде не лишённое строгой красоты, казалось теперь жёлтой восковой маской. – Всё… собрано. Возьмите в шкафу… на второй полке.

Вот как. Всё собрано. Всё собрано… Медики деловито возились, разворачивая носилки. Яр мог бы и сам отнести наставницу к машине, даже не прибегая к дару – до того маленькой и хрупкой казалсь грозная прежде волшебница. Устроенная фельдшером суета промелькнула мимо разума, словно тяжёлая дрёма в жаркий день. Замершая мысль пришла в движение лишь в самом конце пути, у запертых стерильно-белых дверей палаты. Яр спросил пробегавшую мимо санитарку, когда его пустят внутрь, и получил приказ ждать. Ждать пришлось долго. Он то расхаживал взад-вперёд, то неподвижно стоял у стены, то замирал посреди коридора, прислушиваясь к бродячим отзвукам. Время бесцельно текло мимо из вечности в вечность.

– Заходите.

Яр порывисто шагнул было в палату, но тут же застыл у порога. А что, собственно, он собрался говорить? Просить прощения? Толку с того?

– Юноша? – окликнула Лидия Николаевна. Голос её был немногим громче царившей в комнате тишины. – Подойдите, пожалуйста. Если не торопитесь.

– Не тороплюсь.

Просторная палата растворялась в густом вечернем сумраке. Не пытаясь зажечь свет, Яр взял прислонённую к стене складную табуретку и устроился на почтительном расстоянии от постели. Наставнице вряд ли приятен сейчас его взгляд. И смотреть на неё, такую, отчего-то мучительно стыдно. Словно эта её нынешняя слабость – неприглядная тайна, раскрывшаяся перед ним случайно и не ко времени.

– Вам лучше?

– Как видите, – Лидия Николаевна усмехнулась. – Признаться, до недавнего времени состояние нашей медицины не слишком меня волновало.

– Я могу…

– Нет. Наши с вами методы лечения здесь не помогут, – отрезала наставница и прибавила мягче: – Прошу прощения, что подвергла вас опасности. Я, признаться, была несколько не в себе.

– Я должен был раньше… – начал было Яр и прервал сам себя. Зачем теперь попусту сотрясать воздух? – Что я могу сделать? Привезти что-нибудь?

– Подбодрите, пожалуйста, Прохора. Боюсь, он будет слишком глубоко переживать, – Лидия Николаевна слабо улыбнулась. – И раздобудьте мне что-нибудь почитать. Что-то жизнеутверждающее, но без оторванных от жизни прекрасностей… «Отверженные», пожалуй, подойдут.

С этой просьбой Яр не стал затягивать – с ней хотя бы всё было предельно ясно. Как только санитарка выставила его из палаты, он добрёл до ближайшего книжного и спросил искомое у первого попавшегося консультанта.

– Вам в подарок? – осведомился тот. Он был долговязый, худосочный и очень вежливый – парнишка-студент, вряд ли многим старше Яра.

– Можно и так сказать.

Парень мгновенно растворился между исполинских стеллажей. Вернулся он пару минут спустя, держа в руках великолепный том в тёмно-синей обложке, тиснёной золотом. Яр кивнул и полез было за бумажником, но вовремя сообразил взглянуть на ценник. Столько денег он при себе не носил.

– Извините, – сказал он продолжавшему улыбаться консультанту, – а нет… попроще?

– Есть карманное издание в мягкой обложке.

– Подойдёт. В какую цену?

Консультант просиял – хотя, казалось бы, куда уж больше – и принялся перебирать сложенные стопкой одинаковые пухлые томики. Яр безучастно наблюдал. Ну и чем он собрался помогать Лидии Николаевне, если его достатка едва хватает на дешёвенькую книжонку из серой бумаги?

Когда он наконец добрался до дома бывшей наставницы, город уже укрыла темнота, пронизанная яркими цепями колючих уличных огней. Прохор, почуяв знакомого человека, вынырнул из-под морока прямо посреди прихожей и торопливо засеменил навстречу Яру. В блестящих чёрных глазках отражалось искреннее беспокойство.

– Молодой хозяин пришёл! – возвестил домовой и смолк, не смея выспрашивать. Выдержка в нём была воспитана превосходная.

– Жива твоя хозяйка, – устало сказал Яр, сбрасывая ботинки. – Прогнозов пока нет. Ей придётся побыть в больнице.

Прохор горестно прижал лапы к щекам, покрытым густой тщательно расчёсанной шерстью. Яр опустился рядом с ним на колени, поскрёб домового за длинным ухом. Нежить придётся подкармливать, в одиночестве Прохор долго не протянет…

– Не переживай, вылечат, – успокаивающе сказал Яр, вкладывая в голос больше уверенности, чем имелось на самом деле. – Это у неё давно началось?

Прохор скорбно опустил уши.

– А вот, почитай, с полный годок уже, как у ней силушка на убыль пошла. А одной-то совсем худо стало… Прохор ить говорил, говорил, а всё без толку…

Яр до боли закусил губу. Год назад он ещё жил здесь, мог бы и понять…

– Молодой хозяин прикажет ужин сготовить?

– Нет, не надо, – Яр поднялся на ноги, оглядел тронутые сумраком стены разом опустевшей квартиры. Глянцевитая плитка на полу празднично блестела: всё, что наследили утром, Прохор уже ликвидировал. – Ты тут за порядком следи, ладно? Пыль вытирай, выбрасывай, что испортилось…

– Так само собой! – Прохор обиженно прянул ушами и тут же растерянно разинул рот: – А что ж, молодой хозяин разве не останется?

– Не останется, – проговорил Яр, избегая смотреть домовому в глаза. – Я так… Раз в пару дней заходить буду.

– А что ж так?

Яр неопределённо дёрнул плечом. Он и сам толком не мог понять, но находиться здесь дольше необходимого было выше его сил. Оставив Прохора недоумевать, он прошёлся по квартире. В кухне и в хозяйской спальне царил идеальный порядок, ничем не выдававший принадлежность Свешниковой к сообществу одарённых. Кабинет стоял нетронутым, как и в прежние времена: Лидия Николаевна избегала этой небольшой комнаты, всю мебель в которой составляли массивные деревянные шкафы и гигантский письменный стол, покрытый истёртым зелёным сукном. На пороге своего прежнего обиталища Яр замер в изумлении. Комната осталась точно такой же, как в день, когда он в последний раз переступил её порог. Лидия Николаевна не вернула её в прежний вид: никуда не делся купленный для ученика стол, по-прежнему висел над столом выцветший плакат с таблицей Менделеева, даже позабытый томик «Курса общей физики» аккуратно лежал на книжной полке. Наставница оставила Яру путь к отступлению. Или нет – она ждала, что он вернётся…

Коридор, отделённый от окон запертыми дверями комнат, окончательно погрузился во мрак. Яр заглянул напоследок в гостиную, и не зря: днём он не приметил оставшиеся на виду тетради, беспорядочно разбросанные по широкому подлокотнику дивана. Хорошо, что фельдшеру тоже было не до того… В самой пухлой и самой старой, едва державшейся внутри коричневой клеёнчатой обложки, остроконечными ильгодскими буквами были прилежно записаны незнакомые строки – не то песни, не то сказания. «Нехожеными дорогами скитался я от края мира до края, и было на пути моём и доброе, и худое…» Вложенный в это место разлинованный лист, пронзительно-белый против посеревших страниц, был весь исчёркан стремительным почерком Свешниковой; наставница пыталась уложить записанные слова в строгий ритм. «Путь мой лежит тонкой нитью средь терний и пламени, где-то добра я ищу, ну а где – одного милосердия…» Эти черновики Яр прежде не видел. Не видел он и первоисточника. Лидии Николаевне незачем было записывать слова по-ильгодски; не имел на то резона и иастеец Ар-Ассан… Яр погладил кончиками пальцев вдавленные в бумагу буквы и невольно усмехнулся, представив, как Драган справляется с шариковой ручкой. Старый волхв не прижился здесь – не смог или не пожелал. Случись по-иному, наставнице было бы теперь не так одиноко…

– Прохор, – негомко окликнул Яр. Домовой не замедлил явиться из ниоткуда и преданно уставиться на него снизу вверх. – Где это всё лежало?

– Так вот туточки.

Прохор указал на один из нижних ящиков гарнитура, но кидаться открывать не спешил. Яр сощурился и различил вокруг передней панели едва видимые нити охранных чар. Тронь её кто несведущий – содержимое ящика мигом обратилось бы в прах. Осторожно распутав тонкую магию, Яр потянул на себя изящную металлическую ручку. В этом нехитром тайнике лежало ещё несколько тетрадей и почти разгладившийся берестяной свиток. Начертанные на нём буквы один в один походили на те, которыми была записана иастейская песнь. «Малец нравом лих и умом недалёк покамест. Хитрости в нём сверх меры, но подлости нет ни капли. Научи всему, что, по-твоему, надобно, и в должный срок отпусти восвояси. За уговор же наш душою благодарствую: пусть он нам останется в добрую память о былых временах». Яр осторожно положил берёсту обратно в ящик, подвинул тетради так, чтобы скрыть её от прямого взгляда. Восстановил чары. Поднялся на ноги.

– Пойду, – нарочито ровным голосом сказал он домовому.

– Пущай молодой хозяин подождёт чуточку-минуточку! – тут же всполошился тот. – Прохор тут снеди всякой собрал… Ить пропадёт же, а молодому хозяину, небось, сгодится. А не сгодится, так он ещё кому отдаст…

– Не надо, – механически отказался Яр и тут же прикусил язык. Еда-то дома никогда не лишняя.

– Пущай молодой хозяин возьмёт, – настойчиво повторил Прохор, проворно семеня в прихожую.

Яр взял. Домой он вернулся глубоким вечером; из невидимых во мраке туч валил мокрый снег, и широкие дороги во всём городе замерли, беспомощно переливаясь алыми и рыжими огнями автомобильных фар. Катя хлопотала на кухне – пыталась соорудить что-то съедобное из скудных припасов. Она выглянула в коридор, потревоженная скрежетом ключа в замке; во всём её облике сквозил немой укор.

– А говорил – на пару часов…

– Обстоятельства, – скупо пояснил Яр, стряхивая с куртки налипший снег. – Там всё равно не погуляешь. Погода нелётная.

– Ну и где ты… А это что? – Катя недоумённо кивнула на собранный Прохором пакет со съестным.

– Гуманитарная помощь, – не глядя на неё, Яр протиснулся в крохотную ванную. Привычно бесстрастное лицо воззрилось на него из тусклого зеркала.

– Ярик, – Катя следом за ним скользнула в тесный закуток, рассчитанный на одного человека. Её тёплые ладони легли Яру на плечи; она всегда так делала, когда хотела доверия. – Что-то случилось?

– Не бери в голову.

Он плеснул себе в лицо холодной водой. Нет нужды посвящать девушку в свои печали, как бы ни хотелось выплеснуть через слова жгучую смесь растерянности, бессилия и чувства вины. У него и так предостаточно тайн, которые никогда не будут перед нею раскрыты; одним секретом больше – велика печаль…

Яр отвернулся от раковины – и мгновенно угодил в объятия. Катя молча прижалась к нему и замерла так, ничего не требуя, просто делясь теплом. Никуда не исчез ни снег за окнами, ни итог невесёлого дня, но отчего-то тяжкий холодный узел в груди слегка ослаб. Этой девочке по наитию доступно особое знание, сродни колдовству или, быть может, волшбе – в той части, которой наставница предостерегала касаться. Разве он вправе ожидать большего?

– Всё будет хорошо, – шепнула Катя, касаясь губами его щеки.

– Как пойдёт, – рассеянно отозвался Яр, перебирая в пальцах прядки её волос. – Как пойдёт…

Через пару дней он вновь очутился в чистой пустынной палате. Свешникова бодрилась; говорила она в прежней своей манере, твёрдо, звонко и слегка снисходительно, но лицо её так и не вернуло цвета, а кисти рук казались иссушёнными, будто от бесконечно тлеющего внутреннего жара. Яр равно боялся и предположить худшее, и обмануть себя.

– Прохор в добром здравии, но скучает, – сказал он, не зная, с чего начать разговор.

Лидия Николаевна хмыкнула и улыбнулась как-то незнакомо. Ласково.

– Бедняга. Он не привык долго быть один.

Яр рассеянно кивнул. На тумбочке рядом с кроватью, кроме книги, телефона и вазы с роскошным пёстрым букетом, лежала ещё газета, которую наставница отложила ради разговора с учеником. С фотографии на развороте холодно и надменно глядел немолодой лощёный красавец; жирные чёрные буквы жаловались: «Не так уж безупречен? Подробности громкого коррупционного дела в самом сердце Управы».

– Не боитесь?

Наставница смерила его насмешливым взглядом.

– Не переживайте, я успею её спрятать, если почувствую себя дурно. Расскажите лучше, как у вас дела.

– Да как, – Яр пожал плечами. – Как всегда. Учусь, работаю.

– Всё успеваете.

– Нет, но стараюсь.

Свешникова вопросительно подняла брови.

– У вас есть дама сердца?

Яр неопределённо покачал головой.

– Нет, я… То есть… Я бы так не сказал.

Свешникова молча кивнула и не стала развивать тему. Яр был ей за это благодарен.

– Вы, помнится, намеревались разобраться в нашем мироустройстве. Разобрались?

Он негромко рассмеялся в ответ.

– Только запутался ещё больше. Но былой восторг подрастерял.

– Значит, вам удалось поумнеть, – Лидия Николаевна благосклонно улыбнулась. – Хвалю. Это серьёзное достижение.

– Смеётесь, – полувопросительно буркнул Яр.

– Представьте, нет, – спокойно сказала Свешникова. – Всегда есть куда стремиться, но в умении учиться вам не откажешь. Только старайтесь извлекать уроки из чужих ошибок, а не делать собственные.

Яр хмуро кивнул. Лидия Николаевна не то соскучилась по чтению нотаций, не то делала вид, будто всё хорошо, будто беседу они ведут у неё на кухне за чашкой кофе. С интересом, неотличимым от подлинного, наставница выслушала пару ничего не значивших житейских историй. Яр принуждал себя говорить обо всём подряд, что только приходило в голову; не то чтобы ему нечего было сказать, но для важного не находилось слов. Лидия Николаевна, кажется, прекрасно это понимала и милосердно терпела. Впрочем, Яр не злоупотреблял её вниманием: как только истекли отмеренные на посещение полчаса, он попрощался с наставницей, пообещал заглянуть через пару дней и с тяжёлым сердцем вышел из палаты. Он сам не знал, кому больше нужны эти визиты.

На пахнущей хлоркой лестничной клетке он едва не столкнулся со стремительно шагавшим навстречу посетителем. Незнакомец, одетый в слишком лёгкое для ударивших морозов шерстяное пальто, свысока смерил Яра внимательным взглядом. Должно быть, ждал извинений.

– Прошу прощения, – буркнул Яр, нехотя отступая в сторону. Ботинки у встречного лаково блестели при свете ламп; месить приправленную солью снежную кашу, устилавшую тротуары близ станций метро, им явно не приходилось.

– Ничего страшного, – любезно проронил щёголь, растянув губы в прохладной улыбке. – Спешите?

– Да, – нагло огрызнулся Яр. Он решительно отодвинул незнакомца плечом и, не оборачиваясь, зашагал к лестнице. Может, вслед ему и смотрели, но его это не волновало.

***

Вместе с Авиловым в осточертевшие стены палаты ворвался свежий морозный дух, слегка приправленный вонью от благородных сигарет. Прежде чем начать разговор, главный московский волхв вежливо выпроводил медсестру и педантично избавился от пальто. Лидия подавила рвущийся из груди вздох. Вот уж без чьих визитов она с удовольствием обошлась бы, но другу детства втемяшилось в упрямую голову, что он обязан уделять хворой волшебнице малую толику вельможного внимания.

– Здравствуйте, господин депутат, – церемонно произнесла Свешникова, выпрямляя спину. – Чему обязана высочайшим визитом?

– Прекрати, – Кирилл улыбнулся, демонстрируя, что не обиделся на «господина депутата», и устроился на складном стуле на почтительном расстоянии от койки. – Как твои дела?

– Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра, – Свешникова подчёркнуто недоумённо изогнула бровь. – Кирилл, прогноз не поменяется. Мне дают пару недель, не больше, и ты это уже вызнал.

– Разумеется, вызнал. Мне не всё равно, – Авилов прекратил изображать развесёлую неосведомлённость и стал чуть больше похож на человека. – Своему воспитаннику ты, разумеется, ничего не говоришь?

Лидия поджала губы. Везде-то народному избраннику требуется сунуть любознательный нос!

– К чему делиться бесполезной информацией?

– Думается мне, молодой человек не стремится оставаться в неведении, – осторожно сказал Кирилл. Свешникова молчала, не желая давать ему пищу для размышлений. – Мы столкнулись с ним в коридоре. Приметная личность.

– Не приближайся к нему, Авилов, – насмешливо хмыкнула Лидия. – Твоё прикосновение тлетворно.

Господин депутат развёл руками. Превосходно отработанный жест получился у него почти кинематографично.

– Он, твоими стараниями, часть сообщества, а забота о сообществе – моя обязанность.

– Заботься, пожалуйста, о тех, кто в этом действительно нуждается.

Авилов смолк и зарыскал взглядом по палате в поисках предмета для разговора. Заметил книгу на тумбочке, обеспокоенно нахмурился.

– Зачем ты забиваешь себе голову этим безысходным мраком?

– Ты никогда не умел читать, – заметила Лидия, сбавив тон. – Впрочем, можешь попотчевать меня информацией, которая тебе по вкусу. Что там в сообществе? Тебя ещё не вытряхнули из кресла?

– Это труднее, чем ты когда-либо смела надеяться, – Авилов мягко рассмеялся. – Всё в порядке. Тишь да гладь. Почти скучно.

– Стало быть, подобные статейки ты от тоски заказываешь? – Лидия кивнула на газету. Кирилл не изменился в лице, лишь чиркнул по заголовку рассеянным взглядом. Раздосадован, что эти новости до неё добрались. – Что за вольности ты позволяешь Потапову? На тебя не похоже.

– Я свято чту свободу слова.

– Вместо другой какой-нибудь свободы.

Он не стал отрицать. По крайней мере, он честен с ней – так же, как она честна с ним.

– Всё могло быть по-другому, – задумчиво проронил Кирилл, глядя мимо неё. – Как считаешь?

Лидия фыркнула.

– Конечно, могло. Ничто не предопределено.

– Где была точка невозврата? – в голосе Авилова наконец-таки прорезалось что-то настоящее. Тоска? Гнев? – В какой момент всё пошло не так?

Лидия помедлила несколько мгновений, прежде чем отвечать. Выбирала, утешить ли старого друга или стряхнуть с него невесть как сохранившиеся остатки иллюзий.

– Вам, господин депутат, с вашим блестящим образованием следовало бы знать, что точка – это абстракция, – проговорила она, улыбаясь. – Я так долго работала с магией вероятностей, что теперь едва уверена, что она вовсе существует – так сложны опутывающие всё на свете причинно-следственные связи. Копаться в прошлом нет смысла. Там уже ничего не изменится. Подумай лучше, что делать с будущим… С тем, что ещё осталось.

Кирилл вскинул голову. В его глазах остро блеснул азарт – или, кто знает, надежда?

– Значит ли это, что оно у меня есть?

– У нас. У людей, – сдержанно поправила Лидия. – Раз уж ты оказался у рычагов, постарайся, чтобы это самое будущее стало не слишком безрадостным.

Повисло молчание. О чём думал главный московский волхв, Лидия не имела понятия. Сама же она тихо радовалась, что ни она, ни Кирилл не располагают вечностью на претворение замыслов в жизнь. Им на смену должны прийти другие – и они придут. Своенравный мальчишка из захолустной ильгодской деревеньки. Трудолюбивый исследователь, отказывающийся поверить в невозможность чего угодно. Простой честный парень, сумевший простить неласково обошедшееся с ним общество… Это им нужно будущее. Это они нужны будущему.

– Мне пора, – чужим голосом проговорил Авилов, поднимаясь на ноги. – Я загляну ещё через пару дней.

– Не нужно, Кир, – мягко ответила Лидия. – Делай то, что должен. Я отсюда никуда не денусь.

Она, разумеется, бессовестно лгала. И он об этом прекрасно знал.

***

– Халтура.

На стол шлёпнулась слегка помятая стопка листов, ненадёжно сцепленных скрепкой. Яр отстранённо отметил собственное недоумение. В расчёте всё должно быть правильно. Он трижды перепроверил, как и всегда…

– Поправку на сопротивление воздуха кто за вас делать будет? – едко поинтересовался доцент. Он стремительно отлистал несколько страниц и постучал желтоватым ногтем по исчёрканной алым строчке. – Вот тут что вы написали?

– Ерунду, – признал Яр, скользя взглядом следом за шишковатым пальцем. Как он умудрился упустить?.. – Здесь надо было…

Он замолк в растерянности. Хорошо знакомые формулы вместе с объединяющим их принципом напрочь выветрились из головы. На ум не шло ровным счётом ничего, кроме того, что за окном аудитории плаксиво воет метель, а после пар ещё ехать на другой конец города.

– Из-за такого разгильдяйства потом че-пэ на производстве, – назидательно заметил доцент. – Вы не имеете права пренебрегать формой и размерами, это не материальная точка! Неуд, Зарецкий. Вам такие ошибки делать непростительно.

Яр молча кивнул. Любые ошибки непростительны. Забрав со стола работу, он вернулся на место; его провожал едва слышимый шепоток, неодобрительный или даже злорадный. Взгляд вновь зацепился за испорченный расчёт. Плохо. Нельзя терять ясность мысли, что бы ни было на душе – иначе невесть чего можно натворить, извиняя себя слабостью воли…

– Ты как? – осторожно спросила Катя, едва за её спиной захлопнулись двери проходной. – Домой или… поедешь?

– Поеду, – спокойным тоном ответил Яр. За прошедшие часы метель слегка поутихла; теперь с неба отвесно сыпались, точно перья из порванной подушки, крупные мягкие хлопья снега. – Не жди меня.

– Испеку что-нибудь, – неестественно жизнерадостно пообещала девушка. – Можно потом будет передать… Ну, в смысле, вечером попробуешь – скажешь, – скомканно закончила она. Катя избегала напрямую заговаривать о плохом, будто слова способны были как-то навредить.

Лидия Николаевна казалась собственным призраком. Она, разумеется, по-прежнему пыталась снисходительно улыбаться и не показывать дурного самочувствия, но получалось слишком фальшиво. Сил у неё с каждым днём оставалось всё меньше.

– Я не вовремя? – напрямик спросил Яр, остановившись в дверях.

– Нет, юноша, заходите. Я всегда вам рада.

Наставница покосилась в сторону пластикового ведра, служившего вазой сразу нескольким пышным букетам. Наверное, разочарована, что ученик, как всегда, без подарка. Она так много внимания уделяла принятым в обществе условностям – говорила, что их соблюдение важно, чтобы никто не заподозрил Яра в излишнем невежестве… И она любит внимание, пусть ни за что в том не призналась бы. В следующий раз он принесёт хоть какой-нибудь цветок – на что хватит свободных денег.

– Как ваше самочувствие? – Яр устроился на стуле, который никто не трудился складывать. В гостях у Лидии Николаевны недостатка не было.

– Оставляет желать лучшего, – сдержанно отозвалась наставница. – Давайте поговорим о чём-нибудь более предметном. Как продвигается учёба?

Яр усмехнулся.

– Весьма бодро.

– Вы всё ещё не разочаровались? Прикладная математика далековата от ваших целей.

– Я так не думаю, – искренне ответил Яр. Впрочем, если бы он считал по-иному, сейчас сказал бы то же самое. – Математика – это способ мыслить. И у нас в расписании уйма других вещей. От физики до истории.

– Старая школа, – Лидия Николаевна довольно улыбнулась, словно это не она помогала ему с выбором. – Цените, юноша: нынче модно штамповать узколобых идиотов. Вы бы знали, как тяжело с ними потом… работать…

Она тяжело и хрипло выдохнула, опустила веки. Яр молчал, давая ей время справиться с приступом боли. Не пытался предлагать помощь: знал, каким будет ответ.

– Я рада, что вы… не бросаете, – проговорила наконец Лидия Николаевна. Голос её звучал тихо, надтреснуто и убийственно серьёзно. – Это… вселяет надежду.

На что?.. Впрочем, не так уж и важно. Об этом они поговорят как-нибудь потом, когда можно будет не бояться ненароком задеть чувства наставницы.

– И впредь не бросайте, – потребовала Свешникова. – Не хотите в исследователи – и не надо, только не сходите с пути… Не забывайте, кто вы, Яр. Ни на секунду не забывайте.

Он молча кивнул. Зачем она об этом? Разве он может забыть, даже если вдруг захочет?.. Лицо наставницы исказила гримаса боли, которую волшебница не сумела сдержать. Яр, повинуясь порыву, накрыл ладонью её руку, безвольно лежавшую поверх одеяла. Пальцы у Лидии Николаевны были холодные и сухие. Он едва ли не впервые вовсе касался её – если не считать злосчастного дня полторы недели тому назад.

– Не надо… Не трать силы… Это только во вред…

– Да, я помню. Я просто держу.

Руку она не отняла. Несколько долгих мгновений лежала недвижно, нарушая тишину лишь тихим прерывистым дыханием. Затем с видимым усилием повернула голову – так, чтобы ученик не мог избегать её взгляда. Улыбнулась.

– Ты умница, Яр. Драган… если бы дожил… гордился бы. И я… горжусь.

Слова давались ей с трудом. Яр, не любивший пустых похвал, начал было складывать в уме колкий ответ – и бросил. Наставница первая же всё это опровергнет, когда выздоровеет. Если выздоровеет.

– Спасибо, – просто сказал он. – За всё. Спасибо. Благодарствую.

– Это мне впору… вас благодарить. Тебя и Драгана, – Лидия Николаевна устало опустила веки. Заговорила она, лишь снова открыв глаза. – В некоторый момент… я уверилась, что… нечистой смерти могу не опасаться. Пусть это и не то… что могло бы быть, – она едва заметно качнула головой, словно останавливая саму себя. – Простите старуху… молодой человек. Долгое безделье… настраивает на сентиментальный лад…

– Вам почитать? – предложил Яр, сглаживая повисшую в воздухе неловкость.

Лидия Николаевна покосилась на заложенную посередине книгу и качнула головой.

– Нет, не надо. Лучше… расскажите, как там. На улице. В мире. У вас.

Яр послушно заговорил. Любая ерунда, от ремонта в метро до прогноза погоды, живо, неподдельно интересовала Лидию Николаевну – она больше не пыталась этого скрыть. Время шло; наставница говорила всё реже и всё короче, но не желала, чтобы Яр уходил. Он замечал это по затаённой опаске в её взгляде, по молчаливому беспокойству всякий раз, когда он пытался убрать руку с её ладони. Когда истекло отведённое для посещения время, в палату с намерением выгнать засидевшегося гостя заглянула санитарка. Лидия Николаевна ничего не сказала, но Яр отчётливо понял: уходить нельзя. Не сейчас.

– Позвольте мне остаться, – мягко сказал он, поймав усталый взгляд женщины. – Ненадолго. Я вам не помешаю.

Санитарка рассеянно кивнула и удалилась. Лидия Николаевна укоризненно качнула головой.

– Вам не следует…

– Я знаю. Больше не повторится.

Он почти не нарушил это обещание – пришлось всего разок отогнать вернувшуюся через час санитарку. В темноте за окном монотонно гудела пробудившаяся вьюга; её тоскливый вой и негромкий Яров голос – вот и всё, что нарушало густеющую тишину. В какой-то миг наставница прикрыла глаза. Потом, спустя полчаса или около того, из её пальцев пропало болезненное напряжение. Яр осторожно дотронулся до тонкого запястья. Холод, ничего общего не имевший с последней зимней непогодой, сдавил виски и пополз под кожей, вдоль тока горячей крови. Как его ни жди, он всегда приходит внезапно.

В дверь палаты снова поскреблась санитарка, и на сей раз Яр не стал её прогонять.

XXXIV. Тонкая нить

– Хозяину принесть чего?

Яр скептически оглядел кучку сомнительных побрякушек, которые только что вытряхнул из полиэтиленового пакета, и покачал головой.

– Если только у тебя тут спирт случайно не водится.

Домовой обрадованно растопырил уши.

– Так конечно! Чуточку-минуточку, Прохор сей же час принесёт…

Он моментально ретировался – судя по всему, в гостиную, куда Яр старался лишний раз не заглядывать. Сегодня, конечно, придётся. Там дожидаются контролёра артефакты, общая стоимость которых дважды или трижды перекрыла бы всё остальное наследство. С другими, припрятанными в тайниках, вдесятеро более драгоценными и неизмеримо более опасными, надо как-то справляться без чужого участия. Распутывать охранные чары, стирать из них память о прежних владельцах, подчинять себе, а что не получится – выводить из строя. Всё это требовало идеальной сосредоточенности и изрядного умственного напряжения, так что Яр предпочёл коротать время за менее кропотливым занятием. По его приказу Прохор натащил со всего дома всякие украшения; львиная их доля никогда не соприкасалась с колдовством, но попадались и выдохшиеся, и даже активные артефакты. Это барахло следовало перебрать, очистить от патины и остаточных чар, а потом куда-нибудь определить. Можно было попросту сжечь его волшебным пламенем, но, пряча мысли от ползучей тягостной пустоты, Яр упрямо возился с каждой безделушкой.

– Вот! – Прохор показался в дверях с пыльной пузатой бутылью в лапах. На Яра он поглядывал подозрительно, хоть и без осуждения. – Пущай хозяин забирает. Ить оно только такое и проймёт…

– Этим – грязь оттирать? – Яр заставил тяжёлую бутылку выпорхнуть из объятий домового и приземлиться на край стола. Он ни черта не понимал в надписях, украшавших вычурную этикетку. – Медицинский спирт есть? Или ацетон хотя бы?

Домовой сокрушённо помотал головой. Ну конечно, зачем волшебнице в доме медицинский спирт… Яр закусил губу, мимолётной болью отвлекая себя от опасных мыслей, и разочарованно ссыпал побрякушки обратно в пакет.

– Чёрт с ним, – сердито сказал он самому себе и вновь повернулся к Прохору: – Денься куда-нибудь, пожалуйста. Я в тайнике покопаюсь.

Домовой тут же испарился. Так непривычно, что он теперь беспрекословно повинуется… И что тайник в старом комоде больше не под запретом. Нелегальные артефакты хранились в хитро устроенной шкатулке, в скрытом ящичке, под защитой охранных чар и вдобавок тонкого механизма, тоже наполовину колдовского. Если открывать без знания, где-то между деревянными стенками лопнет стеклянная ампула с кислотой. Это вряд ли испортит артефакты, но наверняка навредит незадачливому взломщику. Совсем не в духе наставницы такие штучки… Должно быть, шкатулка ей досталась в наследство или в подарок. Может, уже вместе с артефактами.

Яр аккуратно отпер тайник, натянул на руку перчатку и наугад выбрал невзрачный кристаллик кварца, оправленный не то в серебро, не то в белое золото. Всего-навсего тонко настроенный детектор наведённых чар. Искусной волшебнице он мог понадобиться разве что для коллекции. Однако хранится подвеска в тайнике, а значит, наложено на неё может быть всё, что угодно…

Яр прищурился, разглядывая разноцветные узоры давным-давно наведённого колдовства. Основная нить, серебристая, свивалась вдоль сложного орнамента на металлической оправе. Две другие, ярко-красные, либо усиливали чары, либо берегли артефакт от посторонних загребущих рук. И, разумеется, вещичка знала, чья она: среди колдовских хитросплетений скользили едва уловимые золотистые блики. Будь артефакт легализован, эти мелкие искры оказались бы встроены в особые защитные чары, как соль для шифра. К счастью, это недавнее изобретение; с наивными старенькими заклятиями намного проще. Яр осторожно тронул слабо светящиеся нити колдовства. Похоже, всё-таки безобидные. Кому придёт в голову всерьёз защищать даже самый точный детектор?

В коридоре виновато пискнул дверной звонок. Яр торопливо забросил подвеску обратно в тайник. Прежде чем открывать дверь, проверил, что все комнаты надёжно заперты и ниоткуда не торчат мохнатые Прохоровы уши. Домовой непонятно почему ужасно его раздражал.

– Добрый вечер, – сдержанно произнёс Яр, пропуская офицера в прихожую.

– Здравствуйте! – преувеличенно бодро отозвался тот. Ступив на придверный коврик, он тщательно вытер ботинки, слегка забрызганные грязью. – Ну и погодка, правда?

Погодка как погодка: мелкая весенняя морось, почти незаметная в вечерней темноте. Контролёр – невысокий мужичок в годах, так и лучившийся добродушием – пристроил на тумбе рыжеватый кожаный портфель, отдал Яру несуразный плащ полутора размерами больше нужного и по своему почину засеменил в сторону призывно распахнутых дверей гостиной. На полдороге вспомнил про портфель и вернулся.

– Соболезную вашей утрате, – с фальшивым сочувствием сообщил гость и поправил на носу очки с толстыми стёклами. – Вы… э-э-э…

– Ярослав Зарецкий, племянник умершей, – сухо напомнил Яр. – Могу взглянуть на ваше удостоверение?

– Да-да, конечно… Вот, пожалуйста. Старший офицер отдела контроля Валерий Васильевич Громов. Маг пятой категории.

Пятой. Как – по бумагам – сам Яр. Не могли найти кого-нибудь посерьёзнее? Этого и дурить как-то совестно… Повинуясь приглашающему жесту, Громов опустился в кресло, отомкнул застёжки портфеля и аккуратно извлёк на свет пачку пустых бланков. Беспомощно огляделся в поисках ручки. Яр выудил из кармана свою и протянул контролёру.

– Благодарю, благодарю! Будьте добры, пожалуйста, паспорт и удостоверение… Так-так, отлично… Ещё раз, по какой линии вы в родстве с покойной? Это важно!

Не спеша отвечать, Яр уселся на край дивана, напротив контролёра. Словно бы невзначай поймал взгляд Громова, будто ища сочувствия. Теперь осторожнее… Офицер может лишь казаться безобидным.

– По материнской, – спокойно солгал Яр и тут же, не давая сомнению шанса закрасться в седую контролёрскую голову, прибавил: – Не задумывайтесь, это несущественно.

Громов медленно кивнул и растерянно двинул челюстью, будто надеялся зубами поймать разбегающиеся мысли. Наблюдать за людьми, теряющими волю, невыносимо. Яр отвернулся на несколько кратких мгновений. Если вдруг настанут когда-нибудь счастливые времена и нужда хитрить и путать следы отпадёт за ненадобностью, он с радостью навеки откажется прибегать к дару внушения. Но ему ли мечтать о счастье?

– Да… э-э-э… давайте приступим, – жизнерадостно предложил Громов, стремительно обретая прежнюю бодрость. – Тем более работы много, ха-ха…

Это было правдой. Офицер добросовестно возился с каждой мелочью, шумно восторгался редкости или дороговизне очередной попавшей ему в руки побрякушки и нет-нет да порывался о чём-то задуматься. Приходилось следить. Хуже всего вышло с «путеводными звёздами». Вид покорёженного амулета поверг Громова в смятение: ему не доводилось прежде видеть артефакты, повреждённые волшебным пламенем.

– Что это с ней случилось? – недоумённо спросил контролёр, указывая на подвеску кончиком ручки, уже слегка покусанным.

– Не знаю, – Яр наигранно небрежно пожал плечами. – Наверное, зачаровали уже такой.

– Не может быть! Это очень, очень дорогая вещь, молодой человек. Их бракованными не делают…

– А её сделали, – с нажимом произнёс Яр, вновь заглядывая контролёру в лицо. – Какая разница? Это не имеет значения. Артефакт рабочий, чары полностью исправны.

– Откуда вы знаете?

Леший! Ему не положено видеть чары! Яр стремительно перебрал несколько пришедших в голову вариантов лжи и не нашёл ничего лучше, чем сказать правду. Почти.

– Тётка долго носила вторую, – скупо проронил он. – И… приводила в действие. Эти штуки точно работают.

Громов ещё несколько мгновений посверлил его вежливым взглядом, затем кивнул.

– Ну, хорошо… И всё же как жаль! Такая музейная редкость – и в таком состоянии…

Страшно захотелось надеть ему на голову его же портфель. Яр не без труда подавил этот порыв. Дело наследника – сидеть смирно, отвечать на вопросы и наблюдать, как контролёр на ощупь перестраивает защитные чары. Как случилось, что Яр вынужден трепетать перед этим ходячим недоразумением? Кто наделил невзрачного, подслеповатого, не слишком даровитого человечка правом казнить и миловать?

– Ну вот, – сказал наконец Громов, отложив последнюю бумагу, – всё в полном порядке. Поздравляю… То есть, конечно же, соболезную…

– Не трудитесь, – Яр, не удержавшись, поморщился. – От меня ещё что-то нужно?

– Э-э-э, нет. Полагаю, что нет, – офицер торопливо сгрёб свой портфель, словно бы заслоняясь им от собеседника. – Владейте, э-э-э, на здоровье и применяйте с умом… Да…

– Прекрасно, – Яр ненавязчиво проводил Громова до двери, понаблюдал, как тот заворачивается в чересчур просторный плащ, и напоследок ещё раз взглянул в блёклые глаза. – Сдадите бумаги в архив – и забудьте об этом визите. Ничего необычного вы здесь не увидели. Меня не запомнили. Обычный выезд, как все другие. Понятно?

– Да, – офицер дёрнул подбородком и слегка пошатнулся. Яр торопливо отвёл взгляд. – Ничего необычного. Да. Всего доброго.

– Всего доброго.

Яр задержался ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы привести в порядок колдовское барахло. Последними на тёмный бархат легли переплетённые цепочки «путеводных звёзд». Что, если отдать одну Кате? Ей даже не нужно знать всей правды, пусть считает «звёздочку» просто красивой безделицей… Только вот что он станет делать, когда его амулет не зажжётся от её прикосновения? Или – если наоборот?.. Нет, как бы ни было дорого любое знание, на этот счёт лучше оставаться в неведении. Яр решительно захлопнул крышку резного ларчика и вручил его подоспевшему Прохору.

– Спрячь по-свойски.

– Хозяин не заберёт?

– Нет. Мне весь этот хлам даром не нужен.

Прохор обиженно опустил уши, но Яру некогда было расшаркиваться с домашней нежитью. Погасив везде свет, он набросил на плечи куртку, слишком лёгкую для полудюжины градусов выше нуля, и запер за собой пустую роскошную квартиру. Принадлежавшую теперь ему. За каким лешим?

– Опять уходишь? – спросила консьержка, выглянув из своей уютной камеры. – Я уж думала, теперь-то тут жить останешься…

– Сделайте одолжение, придержите язык, – процедил Яр сквозь зубы.

Оставив старушку переваривать эту дерзость, он едва ли не бегом выскочил из подъезда и зашагал в сторону метро. На парковке у дома призрачно белела пожилая иномарка Лидии Николаевны, одинокая среди чёрных и серых машин. Яр волен был делать с ней что душе угодно: продать, чтоб не мозолила глаза, оставить тут гнить под бесконечными весенними дождями или, чем чёрт не шутит, научиться с ней управляться. Последнее казалось самым правильным, но от одной мысли взвалить на себя ещё и эту заботу становилось худо. Не сейчас. Может быть, потом, когда всё уляжется. Когда пропитавший салон запах духов перестанет царапать горло.

В поздний час люди заползали в метро редко и неохотно, словно опасались, что ночь поймает их где-то посреди тёмных подземных тоннелей и не выпустит до самого утра. Яр нарочито неспешно прошёлся вдоль пустынной платформы. Холодные металлические звёзды на белоснежных стенах матово отблёскивали в приглушённом свете массивных люстр. За минувшие годы Яр успел привыкнуть к их строгой и обыденно-торжественной красоте. Привыкнуть, но не стать здесь своим. Однако и по ту сторону границы его давным-давно никто не ждёт. Может быть, оставляя ученику всё своё имущество, Свешникова предполагала таким нехитрым образом привязать его к здешнему миру. Если так, то она просчиталась. Избавиться от полупуда разнокалиберных артефактов будет трудно, от квартиры с чрезмерно осведомлённым домовым – почти невозможно, но обо всём этом можно попросту позабыть. Заглядывать раз в пару недель, отбывая повинность; проверять сохранность тайников и подкармливать Прохора искорками жизненной силы – не более того. В конце концов, Лидия Николаевна сама просила не забывать и не бросать…

Устало грохоча на стыках рельсов, поезд подтащил к платформе неповоротливый хвост. Вагон был почти пуст: двое смирных пьянчужек поддерживали друг друга плечами, молодая женщина мерными движениями листала ленту новостей на экране телефона, мужчина в забрызганных грязью джинсах дремал, привалившись щекой к поручню. Яр встал у дверей, поодаль от всех. Поезд полз по тоннелю медленно и неохотно, словно громадный ленивый червяк. Посреди перегона он замер, испустив утомлённое шипение. Где-то в отдалении торопливо загромыхал по рельсам другой состав.

На миг Яру почудилось, что вдоль едва видимых в полумраке стен тоннеля скользнула человеческая тень, но сероватая дымка, приникшая снаружи к полустёртой надписи «Не прислоняться», не имела с людьми ничего общего. Нежить. Пу́галь, а по-здешнему – полтергейст. Совсем слабенький, почти безобидный – но он здесь обитает. Прячется где-то в тоннеле по тёмным щелям и, похоже, даже притерпелся к постоянному оглушительному грохоту металла о металл… Яр вскинул руку, но, опомнившись, тут же опустил. От полтергейста его отделяет закалённое стекло; эта мелкая нечисть не так страшна, чтобы из-за неё крушить вагон… и нарушать законы.

В Москве есть кому позаботиться о нежити.

Однако она здесь есть. Не только добродушная, вроде домовых, но и… вот такая.

Отчего-то это казалось донельзя странным.

Поезд натужно стронулся с места, и полтергейста смело со стекла могучим потоком воздуха. Люди в вагоне так ничего и не заметили.

Переходы между станциями уже закрылись. Поднявшись на поверхность чёрт-те где, Яр забрался в первый попавшийся ночной автобус, шедший из центра примерно в нужную сторону. Домой не хотелось. Люди – все разом – за последние недели безмерно его утомили. Стало понятно, от чего Драган бежал в лесную глушь, но в этом городе негде спрятаться. Он сам – словно единое живое существо, вечно неспящее, пронизанное лихорадочно пульсирующими венами автомобильных дорог, бдительно глядящее в ночь мириадами ярко освещённых окон. Здесь нет места уединению, но есть – одиночеству. Такому, какого Яр прежде не знал.

Он вышел в ночь на остановке в паре кварталов от дома. Вспомнив о ждущих чистки безделушках, свернул к круглосуточному магазинчику под тускло светящейся вывеской – из тех, что торгуют любой ерундой, нужной обитателям окрестных домов, от антимоли до яблок. Сонная продавщица едва оживилась при виде посетителя.

– Спирт есть у вас? – рассеянно спросил Яр, роясь в карманах в поисках наличных денег.

Продавщица неопределённо хмыкнула.

– После одиннадцати не продаём. Жвачку вот можешь взять за триста рублей. Бутылка в подарок.

Яр непонимающе уставился на витрину с пёстрыми коробками жевательной резинки, потом запоздало сообразил, в чём тут дело.

– Мне растворитель нужен, – устало пояснил он. – Любой, лишь бы не на воде.

– А-а-а, – протянула женщина, кажется, слегка разочарованно. – Ну вон для снятия лака есть. Пойдёт?

– Давайте. Лучше сразу пол-литра.

Продавщица снова хмыкнула, но послушно выставила на прилавок несколько бутылочек с розоватой жидкостью. Взяла протянутую купюру, придирчиво посмотрела на свет, принялась отсчитыватьсдачу.

– Может, всё-таки возьмёшь чего выпить, а? – спросила она, как будто даже сочувственно. – Видок у тебя – краше в гроб кладут.

– В гроб пока рано, – сухо ответил Яр, убирая бутылочки в рюкзак.

Продавщица пожала плечами и разом утратила к нему интерес. Что здесь хорошо, так это возведённое в обычай равнодушие.

Умытые дождём тёмные дворы, стиснутые между одинаковыми высотками, можно было бы обойти по ярко освещённому проспекту, не затихающему ни днём, ни ночью. Не хотелось. Свернув с ровного тротуара, Яр окунулся в волглый городской сумрак. Обитатели теней его не пугали: страх – плод неведения, а он знал наверняка, что никого серьёзнее мелкого хулиганья здесь не встретит. Никогда не встречал.

– Слышь! На сигареты подкинь, а?

Яр мельком оглядел выступившего из тьмы типчика. Парень лет двадцати, высокий и тощий, нетерпеливо и пружинисто переступал с ноги на ногу – белоснежные подошвы дорогих кроссовок бессмысленно месили грязную жижу. Плечи зябко ссутулены, лица почти не видно под капюшоном, руки упрятаны в карманы кожаной куртки. Прятал он там явно не зажигалку.

– Курить вредно, – сообщил Яр, поправив на плече лямку рюкзака. – Придётся завязывать. У меня денег нет.

– Чё, совсем нету? – с намёком переспросил долговязый. Его правый локоть резко дёрнулся: ладонь в кармане прямо сейчас раздвигала складной ножик или влезала в какой-нибудь самодельный кастет. Здешняя публика не отличалась изобретательностью. – А то мож поищешь?

– Не-а, не буду, – лениво бросил Яр и, почти не сдвинувшись с места, перехватил за запястье метнувшуюся вперёд руку горе-грабителя. Сгрёб ошеломлённого парнишку за ворот и приподнял над землёй – так, чтобы подошвы кроссовок слегка оторвались от асфальта. Мышцы обожгла призванная на помощь сила. – Ну вот и надо оно тебе – из-за пачки сигарет срок мотать?

Долговязый конвульсивно дёрнулся. Металл глухо звякнул об асфальт: всё-таки ножик. Эта живая нечисть даже не разменивалась на угрозы – сразу накинулась всерьёз, пусть и неумело. Обычно сначала хоть перспективы обрисовывают.

– Говори правду, – потребовал Яр, заглядывая в глаза, лихорадочно блестящие под капюшоном. Он сам не знал, какое ему дело до этого незадачливого разбойника. – Зачем тебе деньги?

– На дозу, – сквозь зубы процедил парень и тут же содрогнулся всем телом: не ожидал от себя подобной откровенности. – Отпусти и иди в…

– Нет, в гости не хочу, – рассеянно проронил Яр, заново приглядываясь к собеседнику. Зрачки в воспалённых глазах были болезненно расширены; он поначалу списал это на темноту и действие ментальных чар. Пленник дрожал мелкой дрожью – навряд ли от холода. – Ну-ка не дёргайся. Рыпнешься – поломаю тебе что-нибудь, понял?

Отшвырнув носком ботинка жалобно звякнувший нож, он разжал пальцы. Долговязый, пошатнувшись, опустился на обе стопы, сделал неуклюжую попытку удрать во тьму. Яр поймал его за плечо и легонько встряхнул.

– Стой, говорю! В глаза мне смотри!

Парень послушно застыл; даже никаких чар не понадобилось. Яр вздохнул. На что ему сдался этот бедолага? Мало, что ли, по укромным закоулкам спальных районов таких вот любителей променять разум на мимолётную эйфорию? Да сколько бы ни было – какое до них дело волхву Зарецкому?

Стряхнув капюшон с лохматой парнишкиной головы, Яр безошибочно нашёл на тощей шее сонную артерию и с силой прижал к ней пальцы.

– Не-не-не убивай! – неестестевенно тонкий голос рассыпался равнодушным эхом среди дремлющих домов и тут же озадаченно смолк. Вылечить разладившийся организм одним прикосновением Яр не мог, но на время избавить мышцы от болезненного напряжения и слегка прочистить затуманенные мозги было в его силах. – А-а-а… Что ты…

– Родня у тебя есть?

– Ды-а-а…

– Значит, прямо сейчас пойдёшь к ним и всё расскажешь, – велел Яр, закрепляя приказ прикосновением ментальных чар. – Пусть везут тебя к врачам. И от лечения не отлынивай.

– Меня н-накажут…

– Накажут, само собой. Только сначала в чувство приведут, – вымещая раздражение, Яр ещё разок встряхнул страдальца за воротник добротной куртки. – Сам-то чем думал? Вот так вот лучше, что ли, чем в здравом уме?

Вопрос всерьёз озадачил парня.

– Так – не-е-ет… А после дозы – лучше… Чем всё это дерьмо…

Яр лишь недоумённо покачал головой. Он ни за что не согласился бы по доброй воле лишиться ясного сознания, а этому типу даже нравится. Зачем вовсе было вмешиваться? Он ведь ровным счётом ничего не знает о человеке, волю которого так запросто себе подчинил.

– Лечись, – упрямо повторил Яр и прибавил, уже не сопровождая слова внушением: – Занятие себе какое-нибудь найди, что ли… Умеешь что-нибудь?

Недоросль недоумённо хлопнул по-девичьи густыми ресницами.

– Умею?.. Да чё, как все…

– Значит, как минимум, читать, – зло процедил Яр. – Вот и почитай что-нибудь полезное. Уголовный кодекс, к примеру.

Отпустив сбитого с толку юного горожанина, он спрятал руки в карманы джинсов и зашагал прочь. Вспыхнувшая злость стала едва ли не первым чувством, которое всерьёз поколебало мертвенно-отстранённое спокойствие, установившееся в последние недели. Неужели жизнь, почти наверняка сытая и праздная, так невыносимо утомила этого без пяти минут уголовника?.. Ни с того ни с сего вспомнился Дранок, об участи которого Яр так ничего и не узнал. Тот тоже не ладил с собственным рассудком и вряд ли был от этого счастлив – иначе не искал бы с таким болезненным упрямством Власова одобрения. Но им обоим – что Дранку, что безымянному жителю московской окраины – путь освещали хотя бы ложные маяки.

Яр выбрался из уличной темноты в сыроватый полумрак подъезда и, проигнорировав лифт, пешком поднялся на девятый этаж. Катя не спала. Услышав возню в коридоре, она бесцветно буркнула приветствие откуда-то из комнаты. Через дверной проём сочился бледный подрагивающий свет от работающего телевизора.

– Доброй ночи, – сказал Яр в пустоту, сбрасывая ботинки.

Благостное одиночество кончилось.

Катя сидела на разобранном диване, закутавшись в одеяло, и наблюдала за выдуманными людьми по ту сторону экрана. Яру меньше всего хотелось сейчас говорить с ней, но он и без того в последние недели больше походил на угрюмую лесную нежить, чем на человека. Усевшись рядом и осторожно обняв девушку за плечи, он привычно поискал в душе хоть искорку тепла. Сам не понял, нашёл или нет.

– Чего ты? – Катя отстранилась, выскальзывая из его рук. – В холодильнике ещё макароны остались, иди поешь.

– Не хочу, – Яр отодвинулся и поймал себя на том, что испытывает скорее облегчение, чем разочарование. – Ты спать собираешься? Я ещё по работе повозиться хотел…

– Ну и возись по своей работе, кто ж тебе мешает?

Злится. Он снова слишком глубоко увяз в собственных мыслях, позабыв о её печалях. Когда подобная догадка посетила Яра впервые, он всерьёз испугался; теперь привык. Не пытаясь дотронуться до девушки, он осторожно спросил:

– Что-то случилось?

– Ничего, – проронила Катя. Голос её звенел от плохо скрытой обиды. – Ничего нового.

– Я опять поздно пришёл, – наугад повинился Яр. По молчанию не сумел понять, попал или промахнулся. – Не переживай. Я же говорил: ничего тут со мной не случится…

– Я и не переживаю, – отрезала Катя, сердито развернувшись к нему. – Я уже, знаешь, привыкла, что ты шляешься ночами чёрт-те где, а потом сидишь до утра за компом. Видимо, тебе так нравится.

Яр растерянно покачал головой. Не переживает… Она за него не переживает. А ведь говорила когда-то – не так давно – что всерьёз его любит. Когда в последний раз?..

Он-то так и не сказал ей ни разу. Но ему хотя бы было не всё равно.

– Чего ты хочешь? – напрямик спросил Яр. Он мог бы заставить её говорить правду. Эта мысль не давала ему покоя.

Катя лишь обиженно фыркнула в ответ. То ли не желала отвечать, то ли не могла подобрать нужных слов.

– Устала? – предположил Яр. Он с отстранённым удивлением отметил, что действительно не понимает человека, с которым добрых полгода прожил под одной крышей. К слову, протекающей в особо дождливые вечера. – Может, ляжешь спать?

– Да, лягу, – Катя сердито отшвырнула ногой диванную подушку. – Как всегда, просто лягу спать! Мне ведь пофигу, где ты пропадаешь по ночам!

– Кать, я же говорил… Дела, наследство… – против ожидания слова болезненно сдавили горло. Чёрт возьми, он-то думал, что уже свыкся!

– Что там за наследство такое? Замок в Ницце?

– Нет.

– А что тогда? Может, расскажешь? – едко спросила Катя. Старый диван протяжно скрипнул, когда она решительно отодвинулась в дальний угол. – В планы свои посвятишь? А то я тут вообще не знаю, что завтра будет!

Яр тоже не знал. Не задумывался. Перестал в какой-то неуловимый момент. Это было ошибкой.

– Дай мне время, – малодушно попросил он. Почти без надежды.

– Сколько тебе нужно? – резко осведомилась Катя. – Ты уже месяц на себя не похож! Давай ещё скажи, что это из-за той бабки, на которую тебе до сих пор плевать было…

– Не плевать! – огрызнулся Яр прежде, чем успел подумать. Спохватился и прикусил язык, но было уже поздно: Катя смотрела на него с откровенным презрением.

– Ну да, не плевать! То-то ты про неё ни слова не говорил, пока не… – она запнулась и нервно облизнула губы, будто слова их обжигали.

– Там… долгая история, – уклончиво ответил Яр и нервно усмехнулся. Вот было бы шуму, если бы Катя в самом деле узнала правду… – Как-нибудь в другой раз расскажу, хорошо?

– Врёшь, – безжалостно отрезала девушка. – Ты без конца мне врёшь. И не говоришь ничего. Я про тебя только и знаю, что имя и адрес… Что ты смеёшься?!

– Ничего, просто…

– Что, она тоже заметила? – ядовито спросила Катя. – Эта? К которой ты горевать ходишь?

– Да нет у меня никого! – рявкнул Яр. Не успевший толком утихнуть гнев поднимался в душе физически ощутимой жаркой волной. – Вот делать мне нечего, кроме как… Я езжу за квартирой присмотреть, ясно тебе?

– Так, может, я с тобой съезжу? Помогу, все дела?

– Нет.

– Я почему-то так и думала. Врёшь как дышишь, Зарецкий…

– Да, Кать, вру! – он в ярости вскочил на ноги. Внутри крепко стиснутых кулаков было горячо, как от волшебного пламени. – Не приходило тебе в голову, что это зачем-то нужно?

– Ты что, беглый преступник? Тогда что там у тебя за великие тайны?

Повисло тягостное молчание. Яр слышал собственное прерывистое дыхание и – где-то на краю сознания – лишённое смысла бормотание телевизора. Катя смотрела на него недоверчиво, почти враждебно. Одно лёгкое прикосновение чар могло бы всё решить. И упрочить липкие путы лжи, из которых ему не вырваться до конца дней своих. Что, впредь так и просить раз в пару дней забыть о подозрениях? Цедить внушение в терапевтических дозах – как наркотик, подменяющий неудобные чувства лживой безмятежностью?

– Я когда-нибудь расскажу, – проговорил Яр, стараясь, чтобы голос звучал искренне. – Если не всё, то… самое важное. Дай мне время, ладно? Я… может быть, подумаю, как… Определюсь, что делать дальше.

– Долго определяться будешь? Лет до сорока успеешь?

Яр болезненным усилием воли прогнал вспыхнувшее раздражение. Её трудно винить. Она не знает того, что известно ему; ей не понять…

А если бы знала – поняла бы?

– Постараюсь уложиться до осени, – он натянуто улыбнулся. Приблизился, бережно коснулся девичьей щеки. Катя не стала отстраняться. – Я всё устрою. Ладно?

– Можешь хотя бы сказать, что ты там собрался устраивать? – девушка устало прикрыла глаза и потянулась к его ладони, будто ищущий ласки зверёк. Она не против прямо сейчас прекратить скандалить, но на деле ничего не решено. И не может быть решено. – Я, знаешь… хочу представлять, что меня ждёт.

Разлука. Такая же неизбежная, как дожди по весне. Рано или поздно ему придётся вновь уйти через границу – если не из собственного желания, то по зову долга. А ей даже нельзя будет знать, что на самом деле случилось.

Яру впервые пришло в голову, что связавшая их хрупкая нить не так дорога ему, как казалось до этой ночи.

XXXV. Обыденное безумие

Стопку истрёпанных бумаг венчала сложенная на середине газета. Толстосум Оленин, хозяин нескольких колдовских цехов и сети аптек в столице и близлежащих регионах, грозно взирал с фотографии на угрюмых безопасников, словно вопрошая взглядом: доколе? Статья, со всех сторон обтекавшая благородный лик, обрушивала хлёсткую критику на Управу, на Магсовет и на действующий закон. Оленин развешивал собак торжественно и педантично, не обходя вниманием ни рядовых исполнителей, ни начальников, ни депутатов. И ещё он требовал. Пересмотреть статьи о секретности. Ввести чётко определённое понятие самозащиты. Освободить граждан от неусыпного контроля… Полностью осознавая бессмысленность своего поступка, Верховский перевернул газету наглой рожей вниз.

– Ты чего? – хмуро спросил Витька. Карандаш в его руке тревожно замер.

– Сил нет смотреть на морды эти брехливые.

– Так он ж правильные вещи говорит. Кто его знает, как бы обернулось, если б люди не боялись…

– Вещи-то, может, и правильные. Только с какого перепугу он вдруг так запел? Раньше ведь за прямо противоположное выступал, – Верховский неприязненно поморщился. – Выгоду какую-то чует.

Щукин вздохнул.

– Ну, нам-то разницы никакой, – резонно заметил он. – Наше дело – до причин докопаться. У меня уже, честно говоря, мыслей нету. Ерунда какая-то…

– Раз ерунда, значит, за нос нас водят, – Верховский придвинул к себе папку с фотографиями. – Давай ещё раз. Что мы знаем точно и что – чьи-то додумки?

– Место знаем, – Витька потянулся к папке и безошибочно вытянул оттуда фото входа в маленький безымянный парк. – И… ну… количество жертв.

– И то, что нежить в деле так или иначе поучаствовала.

– Так само собой. Её время же.

– Нет, не само собой, – упрямо возразил Верховский. – Мы так рискуем выкинуть важные варианты и ничего не понять.

– Как скажешь, – легко согласился Щукин. – Так… Свидетелей у нас нет…

– Живых свидетелей, – жёстко поправил Верховский. Витька укоризненно на него покосился, будто произнесённое вслух слово могло на что-нибудь повлиять. – Это тоже информация. Судя по всему, дело было примерно так… – он неторопливо выложил фотографии в ряд, помогая себе соображать. – Ребята отправились в парк в тёмное время суток, то есть не раньше десяти вечера. Среди них был как минимум один из наших – тот, кто подал сигнал, – Верховский нахмурился: дальше начинались догадки. – Предположительно маг. Эти, конечно, уже раззвонили, что точно маг, и не из последних, – он, поморщившись, кивнул на газету. – Но до опознания мы тут ничего точно не скажем.

– Я в толк не возьму, где они такую нежить нашли, – печально проговорил Щукин. – Она же… того… точно не местная.

– И не поднадзорная, – согласился Верховский. С того самого мгновения, как предыдущая смена сдала им это происшествие, его не оставляло нехорошее подозрение. Если объявилась отпущенная на волю мёртвая графиня, дело плохо. Такую тварь поди поймай. – Я как-то раз видел неместную нежить в нехарактерной среде. После тульского было.

– Не-е-е, тульскому сколько лет, – Витька не слишком уверенно мотнул головой. – Да и нам до него всё равно не докопаться.

– Ну, насчёт «не докопаться» я бы поспорил, – из упрямства возразил Верховский. – Сначала надо понять, в какую сторону копать.

Он оглядел поочерёдно все фотографии, пытаясь заметить на них что-то, что до сих пор ускользало от внимания. Не слишком ухоженный крохотный парк – скорее, клочок дикой растительности, огороженный от людей решетчатым забором. Полянка для пикников; на заднем плане виднеется место для костра – но компания не жгла огня, иначе нежить бы к ним не сунулась. Будь тварь местной, вообще бы обходила этот недолесок десятой дорогой: слишком уж часто тамошний покой тревожат суетливые обыватели. Остаётся, правда, ещё поправка на традиционное июньское сумасбродство. Очень соблазнительно всё объяснить обыденным безумием и на том закрыть дело. Если оперативники промешкают, начальство наверняка спустит указание поступить именно так.

– Выпиши мне бумагу, съезжу туда сам, – вздохнул Верховский, откинувшись на спинку стула. Пропавшие из поля зрения фотографии продолжали маячить перед мысленным взором.

– Думаешь, ребята что-нибудь не заметили?

– Ну да. Надеюсь, что на местности поймаю дельную мысль.

Верховский поднялся на ноги и механически поправил узел форменного галстука. Сослуживцы косились на него с любопытством, но с расспросами не приставали: знали, что опальный лейтенант не склонен делиться соображениями с кем-то кроме Щукина. Дожидаясь, пока Витька уладит формальности, Верховский забрал из сейфа табельное, проверил аптечку и сунул в карман сигнальный амулет. Подумав, заранее снял с пальца обручальное кольцо. Чар в тонкой золотой полоске было совсем немного – аккурат на слабенький маячок, подпитываемый чувством привязанности, – но чем чёрт не шутит, вдруг в непримечательном городском скверике обнаружится какая-нибудь аномалия…

В дверях кабинета Верховский нос к носу столкнулся с Сиреной. Дежурно растянул губы в неловкой улыбке: видеть её до сих пор было неприятно и стыдно, хотя она, на удивление, ни разу ничем его не попрекнула. Он определённо переоценил её способность обижаться.

– На выезд? – весело спросила Сирена, отступая в сторону.

– Да. Ничего срочного, просто осмотр.

– Удачи!

Она юркнула в кабинет; почти сразу её звонкий голос наполнил пространство, точь-в-точь как вой сигнализации. Верховский прикрыл за ней дверь и тут же выкинул Сирену из головы. Она не мешала ему жить, в отличие от вылезшей в людный район агрессивной нежити.

Самый короткий путь к пылившимся на парковке служебным машинам лежал через вход для посетителей. В вестибюле ошивалось на удивление мало народу; если учесть, насколько взволновано сообщество, здесь вполне могли кишеть разгневанные граждане, искренне возмущённые или отрабатывающие вознаграждение. Пресса ведь среагировала молниеносно: не успела предыдущая смена оформить происшествие, как «Московское зеркало» включило в номер разгромную статью Оленина…

– Александр Михайлович!

Молодой служащий, пересекавший вестибюль пружинистой деловитой походкой, не выглядел знакомым. Вызывающе бордовый галстук поверх белоснежной рубашки казался кровавым подтёком. Ещё одна алая капелька – оправленная в золото эмблема Магсовета – рдела на сером лацкане пиджака. Парнишка навязчиво напоминал упыря, которого шутки ради причесали, надушили дорогим парфюмом и нарядили в костюм. Зубастая белоснежная улыбка довершала сходство.

– Александр Михайлович Верховский? Я верно понимаю? – осведомился упырёк, сверля оперативника благожелательным взглядом.

Верховский вместо ответа продемонстрировал служебную корочку. Глупо, но заговаривать с этим типом отчаянно не хотелось.

– Отлично, – оскал засиял ещё лучезарнее, и паренёк в ответ показал собственный документ. Помощник депутата, надо же! С чего это ему понадобился ничем не примечательный безопасник? – Можно вас на пару слов? Я должен кое-что вам передать.

– Передавайте, – разрешил Верховский. Ничего похожего на официальные бумаги в руках у посланца не наблюдалось.

– Благодарю, – помощник депутата мигом посерьёзнел. – Мой руководитель хотел бы назначить вам встречу. Неформальную. Вам удобно было бы подъехать завтра в семь вечера в ресторан Ad Astra?

Неформальную встречу? Депутат? Ему?.. Верховский усилием воли заставил себя собрать мысли в кучу и начать соображать.

– Кто ваш руководитель? – спросил он сухо.

Упырёк обнажил ровные белые зубы.

– Всё сугубо неформально, Александр Михайлович.

Стало быть, вслух озвучивать нежелательно. Верховский ещё раз оглядел посланца, пытаясь припомнить, видел ли его хотя бы в газетах. Сомнительное предложение чем-то напоминало сказочные посулы нежити. Даже хуже: нежить, по крайней мере, не может врать.

– Допустим, что подъехать я могу, – осторожно сказал Верховский. – О каком примерно предмете желает поговорить ваш руководитель?

Служащий пожал плечами и весьма натурально рассмеялся.

– Это я отчитываюсь ему, а не он мне. Моя задача – передать вам просьбу и получить ответ.

– Ну, пускай приезжает, – хмыкнул Верховский. Его это ровным счётом ни к чему не обязывало: даже если он решит, что разговаривать с важной управской шишкой нет настроения, кто возьмётся наказывать оперативника за прогул неформальной встречи? – Как вы сказали – Ad Astra?

– Совершенно верно, – помощник депутата обрадованно закивал. – Это в центре. Адрес…

– Найду, – перебил Верховский. – Прошу прощения, я на службе. Если у вас больше нет вопросов…

– Да-да, благодарю. Хорошего дня!

Парнишка моментально умчался куда-то в сторону лифтов. Верховский рассеянно проводил его взглядом. Заигрывания законодателей с магбезопасностью, особенно в обход любого мыслимого начальства, крайне плохо пахнут. И ведь выбрали того, кто навряд ли побежит с докладом к Терехову. Может быть, речь даже пойдёт о чём-то сродни старым делам, от копания в которых Верховского отлучили… Но нет, за таким к кому угодно, только не к нему. Если загадочный депутат задумал интригу, его ждёт горькое разочарование. Оперативники – ребята простые, проблем не любят.

По широким ступеням крыльца Верховский сбежал в жаркий июньский полдень. Предъявил скучающему в будке охраннику Витькино распоряжение, получил ключи от служебной машины и торопливо пересёк парковку: казалось, асфальт плавится прямо под подошвами. Пожилая легковушка приветливо моргнула фарами. Из всех немногочисленных машин она попадалась Верховскому чаще всего, и он неплохо изучил её привычки и болячки. Степенно доехать до отдалённого закутка она годилась, преследовать какого-нибудь ловкача или особо прыткую нежить – нет. Но в злополучном парке всё уже случилось, гонять там некого.

Если, конечно, никакую дрянь не принесло на запах свежей смерти.

Площадка для пикников так и стояла огороженной. Вдоль красно-белых лент, слегка колеблемых вялым ветерком, праздно прогуливался полицейский. Судя по граничившему со скукой спокойствию на его лице, подробностей происшествия минусам не раскрыли.

– Спецбезопасность, – Верховский сунул коллеге под нос цивильное удостоверение. – Пропустите к месту.

Полицейский придирчиво изучил корочку, исподлобья оглядел незнакомые нашивки и, буркнув что-то одобрительное, демонстративно отступил в сторону. Стало быть, не в курсе. Те, кто в курсе, при встрече ведут себя совсем по-другому. Верховский поднырнул под ограждение и осторожно приблизился к собранным из брёвен столам. Следственного эксперимента по понятным причинам не получится, но, может быть, вытоптавшая всё вокруг опергруппа упустила что-нибудь важное… Что-нибудь, из-за чего столицу придётся срочно закрывать на карантин.

Амулет-детектор сонно горел зеленоватым. Фон совсем незначительный, особенно с поправкой на календарные всплески. Кострища стоят чистыми; в последние дни в них точно ничего не жгли. Компания слегка навеселе, в тёмное время суток, без огня, в не слишком людном месте – лакомая добыча, особенно для голодной нежити, не связанной никакими клятвами. А клятв не было, иначе тварь прекратила бы существовать, едва подняв лапу на человека. До этого очень быстро додумался вызванный на место отряд надзора: им не хотелось отвечать за выходки подопечных неживых. Нет, тут орудовал кто-то нездешний, не испугавшийся городского света и шума, достаточно безрассудный, чтобы сунуться к людям, среди которых был маг…

Прямо как коровья смерть – девять лет тому назад.

На примятой траве – побуревшая засохшая кровь. Поранился ли кто-то сам или нежить была достаточно материальна для рукоприкладства? Верховский ещё раз оглядел полянку, пытаясь вообразить самый вероятный вариант развития событий. Вот подвыпившая молодёжь – как минимум, пятеро, и среди них, не забывать, по меньшей мере один маг – сидит за крайним слева столом, наверняка ведёт себя шумно, ведь здесь нечего стесняться. Вот появляется почуявшая их нежить: может быть, она скрыта мороком, а может, выбирается из зарослей вне поля зрения тех, кто мог бы понять, что происходит. Скорее второе, чем первое: морок – сложная магия, нежить не стала бы прибегать к нему просто так, на всякий случай. В заброшенной церкви тень пустила в ход чары, чтобы отвести глаза опасному магу с ярким огненным спектром; здесь твари, кем бы она ни была, требовалось всего лишь поймать кого-нибудь из живых. Жаль, что всё вокруг безнадёжно истоптано: не понять, есть ли среди многочисленных следов нечеловеческие…

В какой-то момент люди всполошились. Если допустить, что шарахались по полянке не оперативники, а без пяти минут жертвы голодной нежити, испугались они довольно скоро. Аморфные твари вроде теней умеют пить силы незаметно, так, что со стороны кажется, будто человеку просто стало плохо… Стараясь ступать только по примятой траве, Верховский подошёл к злополучному столу. Тяжёлая бревенчатая лавка отброшена на полметра в сторону. Земля усеяна осколками разбитых бутылок; сладковатый пивной дух всё ещё чувствуется в тяжёлой мешанине запахов. На столешнице буроватые следы крови, а рядом – короткие глубокие борозды от когтей. Значит, нежить либо телесная, либо способная менять своё состояние. Тени, к сожалению, относятся к последним.

Покосившись на полицейского – тот исподтишка следил за сотрудником незнакомого подразделения, – Верховский раздвинул подступающие к столам заросли. Сюда коллеги если и сунули нос, то только для проформы: на самой площадке хватало, так сказать, материала. Переломанных веток видно не было, однако совсем рядом с полянкой Верховский заметил среди буйной листвы сероватый клочок материи. Весь в грязных земляных разводах, с неряшливой бахромой, словно бы распадающийся на глазах. Будто… истлевший.

– Товарищ сержант, – негромко окликнул Верховский. Немедленно послышались торопливые приближающиеся шаги. – Тут у вас кладбищ поблизости нет?

– Как нет-то? – простодушно переспросил полицейский. – Штуки три действующих. Больничка рядом, опять же.

– И что, – Верховский тщательно подбирал слова, чтобы не насторожить коллегу-минуса, – ничего такого не было в последнее время? Вандализма никакого, могилы не разоряли?

– А хрен его знает, – сержант озадаченно поскрёб подбородок. – Мне в участке запросить?

– Если вам не трудно, – задумчиво проронил Верховский. – Пусть направят сразу нам.

– А куда…

– Там знают, – отрезал Верховский, и его тон заставил полицейского немедленно ретироваться.

Если здесь действительно побывал оживший труп, это означает присутствие чьей-то воли. И лучше уж была бы тень. С человеком справиться сложнее, хотя бы потому, что он не чужой среди себе подобных. Верховский бережно подцепил пинцетом дряхлый лоскуток и упрятал в пластиковый пакет. Нежить нельзя списывать со счетов, она тоже не брезгует старым тряпьём… Хотя валяться в земле ей незачем. И тогда в любом случае нужно вычеркнуть всех высших тварей, способных самовольно перетекать из телесного состояния в аморфное: они точно не таскают на себе ничего вещественного. Навалившийся на душу тяжёлый камень разом полегчал на пару-тройку тонн.

Но ведь – почему это раньше не пришло в голову? – с высшей нежитью никто в одиночку не справился бы. Особенно средненький маг, вдобавок нетрезвый, вдобавок пойманный врасплох… Он и не справился. Погиб. А оперативники решили, что перед смертью каким-то образом разделался с напавшим существом. Верховский вернулся на полянку и медленно прошёлся вдоль неё, вглядываясь в утоптанную землю. Коричневатый прах, который остаётся после естественной гибели умертвия, легко спутать с пылью; коллеги вряд ли брали грунт на анализ, а сделанное ими предположение было всего лишь самым простым…

Но тогда труп топал на своих двоих откуда-то издалека и растратил на дорогу львиную долю влитых в него чар. Или у некроманта не хватило силёнок толком запустить самоподдерживающуюся реакцию. Или…

Потревоженный смутной догадкой, Верховский вернулся к зарослям и веткой разворошил высокую траву. Как ни мал шанс, но здесь может найтись какой-нибудь одноразовый амулет-аккумулятор из тех, что способны соорудить некроманты. Спусковой крючок, предохранитель, созданный для того, чтобы его сорвали. Севшая батарейка. Однако вместо серебра в траве блеснуло стекло. Верхняя часть от разбитой ампулы. Нижней не нашлось: кто-то позаботился унести её с места преступления, а значит – оно того стоило.

И это настораживало больше всего.

Любопытство – не столько профессиональное, сколько личное – изводило его до утра с небольшим перерывом на беспокойный сон. Едва поставив на кухонный стол две кружки – с кофе для себя, с чаем для Марины – Верховский спросил шёпотом, чтобы не разбудить спящую в соседней комнате дочь:

– Ты знаешь что-нибудь про вещества, которые могут действовать на нежить или на умертвия?

Марина, разумеется, не удивилась. Лишь сосредоточенно сдвинула брови – как и всегда, когда принималась мозговать над какой-нибудь головоломкой.

– Ну, если кислотой облить, на тебя наверняка обидятся. Вы новые методы борьбы ищете?

– Нет, – представив себе обиженного кислотой упыря, Верховский усмехнулся краем рта. – Меня интересует что-то вроде спортивного допинга… Или алкоголя. Ну, чтоб либо на обмен веществ влияло, либо на мозги действовало.

– Алкоголь точно нет, – Марина рассеянно взъерошила себе волосы, и без того после сна пребывавшие в художественном беспорядке. – У нежити механизмы, на которые он действует, работают не так. У аморфной их нет вообще.

– А у умертвий?

– У них нервная система атрофирована. Они не чувствуют ни боли, ни эйфории. Ничего не чувствуют, – напомнила Марина и невозмутимо глотнула чаю. Верховский иногда думал с искренним восхищением, что она в качестве соратника куда полезнее, чем половина их опергруппы. – Но если иметь в виду саму идею изменённого сознания… Тогда умертвия всё равно мимо, потому что сознания у них нет, а вот насчёт нежити надо подумать.

– А что-то вроде разового впрыска сил? Как топливо в двигатель?

– Рабочий вариант, – Марина задумчиво кивнула. – Нежить, собственно, так и питается – вливанием чужой жизненной силы. Только её в чистом виде аккумулировать нельзя… А труп – он и есть труп, теоретически какие-то функции ему можно простимулировать.

– А практически?

– А практически некромантия запрещена, – Марина пожала плечами – мол, сам должен законы знать. – Соответственно, никаких исследований.

Ну да, разумеется. Вроде и правильно, что магическое надругательство над умершими запрещено на высшем уровне, но ведь тем самым сообщество оставлено без знаний о том, как бороться с плодами трудов экспериментаторов-нелегалов… Спрятав лицо в ладони, Верховский утомлённо вздохнул. Если бы ему хватало влияния встряхнуть за шкирку если не Терехова, то хотя бы Ерёменко… Если бы его не отогнали недвусмысленно от служебных архивов и старых дел…

– Ах да, – он вновь взялся за чашку с кофе, источавшим крепкий, чуть кисловатый аромат, – меня тут желают видеть. Какая-то важная магсоветовская шишка.

– Тебя? – Марина изумлённо вскинула брови. – Почему?

– Самому интересно. Вот думаю, идти или нет.

– А чем опасно?

– Ну, втянут меня в какую-нибудь неприглядную историю, – Верховский пожал плечами. – Вернее, попробуют. Я в политические игры не лезу.

– А если не ходить?

– Тогда тем более не втянут, – он тихо рассмеялся. – Но почему бы и не сходить? Вдруг полезно будет.

– Просто так ничего не бывает, – осторожно предупредила Марина.

– Сам знаю. И про проклятие помню, – Верховский ободряюще улыбнулся жене. – Не переживай. Безрассудство – это не про меня.

– Я знаю, – она придвинулась ближе и поцеловала его в небритую щёку. – Но всё равно береги себя.

Прежде чем выйти из дома, Верховский на всякий случай позвонил дежурной смене. Экспертизу по его находкам ещё не сделали. Бессилие перед неповоротливой управской махиной давно стало чем-то само собой разумеющимся. Не разберёшь, где замяли неудобное дело, а где попросту из раздолбайства профукали материалы. Верховскому не нравилась собственная покорность течению событий, но с известных пор у него появились заботы поважнее ржавеющих шестерней управского правосудия.

Избранный депутатом ресторан расположился близ самого сердца Москвы. Его огромные полукруглые окна свысока глядели на бурлящий снаружи людской поток, состоящий из туристов, курьеров, служащих близлежащих контор и попросту праздношатающихся гуляк; среди пешеходной реки вряд ли нашлись бы клиенты для этого заведения. Верховский себя к таковым, само собой, не причислял. Приветливая стражница на входе придерживалась того же мнения. Пришлось назваться, чтобы она переборола брезгливость и проводила неказистого посетителя к столику. И, на удивление, там его уже ждали.

– Александр Михайлович? – немолодой, но статный человек поднялся из-за стола навстречу гостю и приветственно протянул руку. Пожатие у него оказалось неожиданно крепким и каким-то чересчур горячим, словно депутата лихорадило. – Рад вас видеть. Спасибо, что нашли время.

– Взаимно, – сдержанно отозвался Верховский. Ему следовало бы помнить лицо и имя этого человека – кто же не знает депутатов Магсовета! – но застарелое пренебрежение управскими делами сыграло с ним злую шутку. Депутат казался смутно знакомым, не более того. – Прошу прощения, не знаю вас по имени-отчеству.

Собеседник усмехнулся, словно бы хорошей шутке, и жестом предложил занять место напротив него.

– За что я ценю оперативников, так это за отсутствие интереса к политике, – сообщил депутат, тоже усаживаясь в обтянутое велюром кресло. Лучше бы были деревянные стулья: они меньше располагают к умиротворённой неге. – Меня зовут Кирилл Александрович. Мы с вами прежде пересекались.

– Правда? – холодно осведомился Верховский. Ему не нравилось, что Кирилл Александрович с ненавязчивым упорством пытается заглянуть собеседнику в лицо. – Не припомню, чтобы моя группа имела дела с Магсоветом.

– Это, надеюсь, так и останется, – депутат мягко рассмеялся. – Чтобы оперативникам пришлось брать Совет под стражу, должны потерпеть крах все мои начинания.

Кирилл Александрович ожидал реакции, и именно поэтому Верховский промолчал. Этот тип наверняка прожжённый манипулятор, привыкший любыми средствами добиваться своего; не стоит облегчать ему задачу. Как нельзя кстати подоспела официантка. Депутат, не заглядывая в меню, испросил бокал виски; Верховский остался верен себе и заказал кофе без молока и сахара. Кириллу Александровичу это отчего-то понравилось. Едва официантка удалилась, он, продолжая любезно улыбаться, заметил:

– Предпочитаете сохранять здравый рассудок?

– Работа такая.

– А вот мне понадобится известная доля безрассудства, – лукаво поведал Кирилл Александрович. – Как и во многих моих задумках. Любое руководство – прогулка по тонкой тропке над пропастью. Вы, должно быть, меня понимаете.

– Любое руководство – это ответственность, – возразил Верховский. Кирилл Александрович попал пальцем в небо: ничем серьёзнее служебной машины управлять ему не доводилось.

– Безусловно, – Кирилл Александрович тонко улыбнулся. – Но не любая ответственность предполагает руководство.

К чему это он?.. Заметив, что депутат вновь пытается поймать его взгляд, Верховский словно бы невзначай заинтересовался временем. Кирилл Александрович, похоже, воспринял это как выражение нетерпения.

– Александр Михайлович, я впервые обратил внимание на ваш послужной список после того, как застал вас в кабинете Валентина Терехова, – напрямик заявил он. – Это было пять лет назад.

– Впечатляет ваша память.

– Моя память давно никуда не годится, – Кирилл Александрович вновь рассмеялся. – Потому предпочитаю записывать.

Он многозначительно умолк, предоставив подошедшей официантке колдовать над сервировкой, а Верховскому – оценивать выданную информацию. Пять лет на карандаше у одного из высших чиновников – многовато даже для очень хорошего оперативника, а значит, не в профессии дело. За такой срок уважаемый Кирилл Александрович наверняка успел получить представление об извилистой тропке, приведшей бродягу Ногтя в сообщество. Да что там – изучить всю родню до седьмого колена… Понять бы, зачем. Мало ли безопасников депутат имел счастье лицезреть в кабинете Терехова?

– И как, много получилось записать? – нахально осведомился Верховский, дождавшись, пока официантка удалится.

– Достаточно, чтобы увериться в некоторых чертах вашего характера.

Вот это да. Депутат непростительно откровенен. Верховский дал себе несколько секунд на размышления, уделяя внимание отменно крепкому кофе.

– К примеру? – спросил он, намеренно растягивая разговор.

– К примеру, упорство и бескорыстие, – бессовестно польстил Кирилл Александрович. – Мой наставник, помнится, отказывался брать в обучение людей, не обладавших этими качествами.

– Значит, бескорыстие вы утратили позднее?

Депутат расхохотался – слишком картинно для искренности.

– К вашему сведению, честность я тоже отношу к добродетелям, – сообщил Кирилл Александрович, отсмеявшись.

– Тогда проявите её, – предложил Верховский. Мысль о том, что перед ним один из могущественнейших людей сообщества, всего лишь забавляла, хотя должна была бы внушать трепет. – Зачем вам потребовался оперативник? Любопытствуете насчёт каких-то дел?

– Всегда есть над чем поразмыслить, – задумчиво заметил депутат. Неужели он и впрямь следит за работой магбезопасности? – Я, признаться, опечален отчётностью некоторых отделов. Такое количество брошенных на полдороге дел я помню только в конце века, но тогда было не до бюрократии…

Несмотря на мнимую рассеянность, Кирилл Александрович цепко наблюдал за собеседником, и Верховский очень постарался не измениться в лице. Кому из сослуживцев он ворчал ровно на то же самое? Как из них вытрясли эти подробности? Чёртов депутат действовал наверняка, и Верховскому совсем не нравилось не понимать, к чему он подводит. Пока получается не поддаваться лукавым словесным чарам, но этого слишком мало. Не под Терехова же собрался рыть этот улыбчивый людоед?

– Мне больно видеть, как ломается и буксует то, что я строил двадцать с лишним лет, – произнёс Кирилл Александрович с уместным и весьма натуральным сожалением. – Я всегда видел цель в истреблении гибельного хаоса, и долгие годы мне казалось, что в этой борьбе я одерживаю верх. Но в последнее время я всё чаще замечаю, что теряю контроль. Не потому, что обстоятельства сильнее – потому, что система даёт сбои. Сама или по чьей-то воле.

– Сочувствую, – холодно бросил Верховский. – Но власть в сообществе принадлежит не вам. В Магсовете двенадцать депутатов.

И одному из них следовало бы хорошенько всё взвесить, прежде чем говорить подобное. Кирилл Александрович ненавязчиво намекал на собственное всемогущество – а значит, никакого всемогущества нет и в помине. Кто-то здорово мешает этому отважному борцу с хаосом, бьёт по холёным пальцам, схватившимся за потайные рычаги власти. И что из этого? Не из табельного же Верховский должен застрелить конкурента?

– Верно подмечено, – ничуть не смутившись, кивнул Кирилл Александрович. – Это двенадцатиглавое чудовище не способно согласовать ни один закон без волевого вмешательства. Не делайте вид, будто думали по-другому.

– Не буду. Мне как-то не доводилось задумываться о бедах Магсовета, – ядовито сообщил Верховский.

– А жаль. Люди вроде вас жизненно необходимы на ключевых постах внутри Управы, – веско сказал депутат. – Мне недостаёт толковых и порядочных исполнителей, Александр Михайлович. Тех, кто разделял бы моё стремление наладить в сообществе спокойную жизнь. Тех, кто готов был бы докапываться до первопричин, чего бы это ни стоило. Кто способен был бы эти первопричины устранять.

Верховский позволил себе усмехнуться.

– У меня есть право стрелять в людей, но я не горю желанием им пользоваться.

– Я превыше всего ценю человеческую жизнь, – не моргнув глазом, заявил Кирилл Александрович. – Речь о глубинных процессах. Оперативники безопасности видят лишь грязную пену, но есть и то, что приводит волны в движение. Вы это понимаете.

– Это понимает даже самый зелёный рядовой.

– Вы переоцениваете коллег. От этой привычки нужно будет избавиться, – Кирилл Александрович неопределённо улыбнулся. – Люди – ваше слабое место, Александр Михайлович. Вам следует научиться с ними работать. Не только с теми, кто удостоился вашего личного расположения.

Выискался советчик… Верховский залпом допил остатки кофе и отставил в сторону чашку. Доверчивый Щукин, может, и повёлся бы. Но не он.

– Я не давал ни на что согласия, а вы не озвучивали никаких предложений.

Кирилл Александрович одобрительно усмехнулся.

– Вас не сбить с толку. Это не может не радовать, – отпустив очередную похвалу, депутат непринуждённо поднёс к губам бокал. – Что ж, Александр Михайлович, предложение моё весьма незамысловато. Я хотел бы видеть вас во главе отдела контроля. С полагающимся доходом и привилегиями, а также карт-бланшем на любые решения.

– И вашей поддержкой?

Пойманный за хвост депутат слегка напрягся.

– Вы должны понимать, что законодательная власть не имеет права напрямую вмешиваться в дела исполнительной.

– Зато исполнительная может нагрянуть в зал Магсовета.

– Верно мыслите, – Кирилл Александрович отчего-то развеселился. – Я уверен, что Валентин не станет столь радикально возражать против вашего перевода.

– Возражать стану я, – Верховский откинулся на мягкую спинку кресла и скрестил руки на груди. – У меня, простите за откровенность, нет ни малейшего желания влезать в ваши игры. Если хотите, я поклянусь, что никому не расскажу, о чём мы здесь говорили, но вам придётся искать другого смертника. Не обессудьте.

– В клятвах нет необходимости, – мягко проговорил Кирилл Александрович. Теперь он, почти не изображая добродушие, испытующе смотрел в лицоВерховскому. – Либо вы согласитесь, либо забудете об этом разговоре. И для меня, разумеется, предпочтительнее первый вариант.

На миг показалось, что в просторном зале слишком душно. Верховский непроизвольно провёл ладонью по лицу, словно снимая липкую паутину. То, что сказал депутат, почему-то очень важно. Неспроста просьбу о встрече он передал на словах, не оставив никаких письменных свидетельств… И так спокойно говорил вещи, которые могут запросто разрушить ему карьеру, если вдруг станут известны в сообществе. Кирилл Александрович железно уверен, что при любом исходе выйдет сухим из воды. На чём основан его расчёт?

– И что же мне грозит в случае отказа? – наугад спросил Верховский, не слишком рассчитывая на честный ответ. И, конечно, не получил его.

– Ровным счётом ничего. Вернётесь к прежней жизни – вот и всё наказание, если считать таковым вечный застой.

Кирилл Александрович помолчал, наблюдая за собеседником с зоологическим интересом, и вновь вкрадчиво заговорил:

– Я отнюдь не желаю втягивать вас в какие-то авантюры. Мне нужно ровно то, о чём я уже сказал: порядок в отделе контроля. А вы, я уверен, не хуже меня видите… м-м-м… проблемы.

Настала очередь Верховского снисходительно усмехаться.

– У меня ни разу не получалось заставить этих людей работать как следует. Полагаю, у нынешнего руководителя тоже?

– Нынешний руководитель… – Кирилл Александрович красноречиво поморщился и не стал завершать фразу. – Заметьте, я не настаиваю на сохранении существующего штата. Если у вас есть на примете полезные люди, я готов поспособствовать их устройству, а в дальнейшем вы получите полную свободу в кадровых делах.

– Слишком щедрое предложение.

– В самый раз.

Как нельзя кстати нарисовалась официантка. Кирилл Александрович жестом велел ей повторить заказ, Верховский так же молча отказался. Людей вокруг понемногу становилось больше; искушённые завсегдатаи степенно рассаживались за столиками, сверкая фальшивыми улыбками и драгоценными украшениями. Этот мир приглушённых полутонов и негромких разговоров был чужд служаке-безопаснику не меньше, чем полукриминальное общество обитателей обочины жизни. Последние даже как-то честнее в своих нехитрых устремлениях…

– Полагаю, вам нужно поразмыслить, – произнёс Кирилл Александрович мгновением раньше, чем Верховский успел решительно отказаться от сомнительного предложения. – Давайте не будем рубить сплеча и возьмём паузу на неделю. Впрочем, если вы определитесь раньше, заглядывайте сюда в это же время – я люблю ужинать в этом заведении.

– Благодарю, – прохладно бросил Верховский, поднимаясь из-за стола. – Но, думаю, мой ответ не изменится.

– Воля ваша, – депутат вновь лукаво улыбнулся и снизу вверх заглянул в глаза собеседнику. – В течение этой недели о нашем с вами разговоре лучше не распространяться, верно?

Вернее некуда. Кому нужны лишние проблемы? Сухо попрощавшись с Кириллом Александровичем и оставив на столе пару купюр, Верховский поспешил покинуть чересчур роскошное заведение. Вечерняя прохлада тут же легла на плечи, пробралась под лёгкую летнюю рубашку. На парковке у входа в ресторан теснились великолепные блестящие автомобили, каждый – стоимостью в целую жизнь оперативника безопасности, включая расходы на кремацию. Какой-то из породистых железных коней принадлежал улыбчивому депутату. Верховский спрятал руки в карманы и зашагал в сторону метро. Не про его душу весь этот лоск. Нечего и думать…

– Ну и чего от тебя хотят? – негромко спросила Марина, поставив на кухонный стол две чашки с чаем. В ночной тишине квартиры её голос казался почти звонким.

– Всего понемногу, – Верховский обеими ладонями обхватил тёплые керамические бока. Зачем он вообще рассказал жене, куда и зачем идёт? Теперь она не успокоится, пока не вызнает все подробности, а он совсем не горит желанием вводить её в курс дела… Если бы не ломило так нещадно виски, он, может, и сообразил бы, как здесь выкрутиться. – Лучше скажи, как вы тут с Настей?

Марина смешливо фыркнула.

– Анастасия Александровна вся в отца. До последнего не желает сообщать, что у неё что-то не так, – она уселась рядом и с наслаждением глотнула чаю. – Саш, у тебя такой вид, будто ты в уме пытаешься доказать малую теорему Ферма. Лучше сразу сознавайся.

– Может, всё засекречено?

– Нет. Когда засекречено, ты по-другому хмуришься. Выкладывай, я вся внимание.

Верховский, не удержавшись, усмехнулся. Почему бы и не рассказать? В конце концов, здесь формально нет ничего секретного, а человека надёжнее Марины трудно себе представить. Мысль держать всё в тайне от неё – неразумная, лишняя, неверная, а от таких он приучил себя избавляться… Проклятая головная боль мешает рассуждать здраво, и ещё этот чёртов звон в ушах…

– У нас розетка, что ли, гудит? – подозрительно спросил Верховский, морщась от высокочастотного гула.

Марина недоумённо огляделась и покачала головой.

– Я не слышу. Устал, Саш? Может, спать, а договорим завтра?

– Не устал я. Просто башка болит. Ну или с катушек наконец съезжаю, – он усмехнулся дежурной шутке и тут же осёкся. Ему ведь пожелали умереть на пороге чего-то важного. Если встать во главе магконтроля – это не важное, то что тогда?.. – Слушай… Если бы я, м-м-м, сменил род деятельности, как бы это повлияло на мои вероятности?

Столь расплывчатая постановка вопроса, разумеется, погрузила Марину в задумчивость. Она свела брови к переносице и подперла кулаком подбородок; как и всегда в такие моменты, лицо её исполнилось живой красоты, неспособной отразиться в зеркале или объективе фотоаппарата. С чего он забрал себе в голову, что ей нельзя ничего говорить? Да если и есть на свете человек, которому следует всё выложить без утайки, так это она.

Верховский озадаченно потёр виски. Боль ушла мгновенно, растворилась вместе с сомнениями.

– Если бы ты перешёл на какое-нибудь мирное занятие, то прогноз однозначно улучшился бы, – сказала наконец Марина. Она предпочитала сначала обдумать самое простое – для разминки. – Это же очевидно: если не лезть на рожон, риск для жизни кратно уменьшается. Даже без учёта всяких проклятий.

– Ну, предположим, занятие не такое уж и мирное, – Верховский улыбнулся почти весело. Вернувшаяся ясность мысли приносила ему подлинное удовольствие. – Мне предложили возглавить магконтроль.

Он обстоятельно и последовательно изложил всё, что запомнил за вечер, включая собственные соображения. Марина слушала внимательно, не прерывая; выражение её лица не менялось, лишь становилось задумчивее. Она не переживала, а всерьёз оценивала возможности, и Верховский был ей за это благодарен. Когда он наконец выдохся, Марина ещё долго молчала, рассеянно водя пальцем по ободку кружки. Затем, решительно вскинув голову, заявила:

– Откажись.

– Почему? – вырвалось у него. Наткнувшись на насмешливый взгляд жены, Верховский поспешил объясниться: – То есть… Должен быть резон, правда? Из-за проклятия или… Я никогда никем не командовал, но это не кажется сложным. Или ты думаешь, что тут подвох?.. Что ты улыбаешься?

– Ты себя выдал с потрохами, – триумфально заявила Марина, уже не сдерживая широкой улыбки. – Не хотел бы соглашаться – не юлил бы так.

Вот ведь лисица! Чувствуя себя одураченным, но ничуть не уязвлённым, Верховский тихо рассмеялся.

– Вывела меня на чистую воду, – признал он. – Да, всё это выглядит соблазнительно. Встряхнуть лентяев, чтобы перестали хоронить дела. Порядок навести. Должность и зарплата, опять же… Но я вот чего опасаюсь, – он нервно постучал пальцами по остывающему боку кружки. – Этому типу, скорее всего, нужен козёл отпущения. Кто-то, кого не жалко, должен сделать грязную работу, а потом исчезнуть. Только я хоть убей не пойму, что он такое затеял.

– Авилов, – задумчиво проговорила Марина. – Я разное о нём слышала. Он правда очень деятельный: сам к нам приезжал, аномалию осматривал… Говорят, он активнее всех продавливает в совете бюджеты на исследования. Но некоторые считают, что он слишком много на себя берёт.

– Охотно верю.

– Это не делает его плохим человеком, – заметила Марина, – или плохим руководителем. Сообщество очень маленькое, Саш. Если бы Авилов был замешан в неприглядных делах, это бы вскрылось и его выперли бы из Магсовета, правда?

– В том-то и дело, что сам он ни в чём не замешан. За него всё делают такие вот… исполнители, – Верховский устало вздохнул. – Но чёрт бы с ним, с депутатом. Есть же ещё проклятие.

– Так оно уже сколько лет есть, – Марина вопросительно изогнула брови. – Ты лучше меня знаешь, как с ним обращаться. Это не повод отказываться.

– А что повод?

– Твоё нежелание. Всё остальное, по-моему, преодолимо.

Верховский недоверчиво хмыкнул.

– У меня есть неделя на подумать, – напомнил он скорее себе, чем ей. – Этим и займусь.

До следующей смены времени было предостаточно. Под скальпелем здравомыслия предложение Кирилла Авилова, прежде казавшееся безумным, обретало всё более реалистичные черты. Каверз, правда, оно таило в себе немало, и хуже всего – неизбежное противостояние с крепко сколоченным коллективом. Депутат прав: Верховскому недостаёт умения ладить с людьми. Этому, может, и можно научиться, но времени нет…

– Экспертиза пришла, – констатировал Щукин, едва их группа заступила на дежурство. Верховскому понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, о чём речь. – Ты, Сань, похоже, прав. Нашли следы распада, только странные какие-то. Вроде и мертвечина, а вроде и нет каких-то там… характерных… а, сам читай.

– А по стекляшке? – жадно спросил Верховский.

– По стекляшке пока нету. Или вообще нету, – глубокомысленно прибавил Витька. – Если запрещёнку какую-нибудь найдут, сразу в контроль отправят, мимо нас.

– Некромантов так-то тоже контроль отлавливать должен, – Верховский пробежал взглядом экспертное заключение. «Частицы органического вещества… Остаточный след, характерный для неживых… Ярко выраженный холодный фон, предположительно некромантия…» Смахивает на бред: нежизнь и магия смерти относятся друг к другу примерно как вода и масло. Но разбираться с этими загадками, как пить дать, никто не станет. – Надзор чего? Ближайшие могильники проверяют?

– Толку-то? Эти проверят, а полезет где-нибудь на другом, – резонно заметил Щукин. – Пока причину не уберут, так и будем со следствиями воевать.

– Твоя правда, – медленно проговорил Верховский.

Испещрённый корявыми рукописными буквами листок должен был переполошить половину Управы, но… не переполошил. А могло быть и по-другому. И было бы. Всего-то и нужно, что чуть больше власти…

– Витёк, – решившись, окликнул Верховский. Щукин настороженно вскинул голову, почуяв в голосе сослуживца непривычные нотки. – Разговор есть. Найдёшь пару минут?

XXXVI. Закон противоречия

Прокравшийся сквозь задёрнутые шторы солнечный луч прогнал сон за несколько минут до сигнала будильника. По старой привычке, намертво въевшейся во время скитаний по ильгодским дорогам, Яр проснулся мгновенно и полностью, минуя ленивую полудрёму. Потянулся за телефоном: среда, двадцатое июня, без десяти шесть утра. Эти наборы цифр успешно дробили поток времени на осмысленные части, не давая утонуть в текущих мимо днях-близнецах.

– Хозяин изволит позавтракать, – утвердительно, почти угрожающе заявил домовой, просунув морду в приоткрытую дверь. Яр с трудом сдержался, чтобы не прищемить нежити чересчур любопытный нос.

– Прохор изволит мне не указывать, – огрызнулся он, выбираясь из-под одеяла. – Я не хочу есть.

– Да как же! – охнул домовой, целиком протискиваясь в комнату. Каждый раз одно и то же. Когда-нибудь ему надоест. – Утром кушать надо, ещё Николай свет Иванович говаривал, и хозяйка тож…

Яр прикрыл глаза, унимая раздражение. Прохор был одной из двух причин, по которой он не мог избавиться от непомерно огромной квартиры. Старый домовой, привезённый сюда отцом Лидии Николаевны и помнивший несколько поколений семьи Свешниковых, знал слишком много. Однако даже Прохор не имел понятия обо всех тайниках, устроенных здесь прежними хозяевами, и это было второй проблемой. Где-то с полгода Яр перебирал варианты, пока не уверился, что проще всего оставить всё как есть и перебраться на Фрунзенскую набережную. Примерно тогда же он вновь остался один.

– Прохор всё сделал, как велено было, – путаясь под ногами, домовой следом за хозяином выскочил в коридор. – Рубашку нарядную нагладил, ботинки начистил…

– Ботинки я не просил.

– Да как же их не почистить! Надо, чтоб всё как следует было…

– Сделай милость, исчезни куда-нибудь, – в меру вежливо потребовал Яр. Он так и не приучился долго терпеть присутствие настырного домового.

– Пущай хозяин пообещает, что позавтракает!

– Позавтракаю.

– Сегодня!

– Не наглей!

Уловив в голосе хозяина гневные нотки, Прохор наконец внял просьбе и куда-то улетучился. Получив свободу от его общества, Яр умылся и с особенной тщательностью привёл в порядок растрёпанные волосы. Из-за необходимости выглядеть сообразно здешним правилам приличия он острее, чем всегда, чувствовал себя чужим.

Всё нужное – папка с документами, распечатанные плакаты, работа, переплетённая в тиснёную золотом обложку – дожидалось своего часа на письменном столе. Вещи эти смахивали на ритуальную атрибутику, вроде зимних чучелок, какие в Ильгоде с удовольствием жгли в Семарин праздник. Здешним людям не чужды действия, утратившие смысл и превращённые в обряд. В землях к северу от Брая ради права зваться взрослым нужно перетерпеть ночь на капище, а здесь – пятнадцать минут у доски. Это важно. Без этого здесь не позволяют учиться дальше.

Кроме прочего, Яр сунул в рюкзак найденную недавно рукопись. Судя по пожелтевшей от времени бумаге и характерному, очень старательному угловатому почерку, принадлежала она Николаю Ивановичу Свешникову. От изъятия в какое-нибудь секретное государственное хранилище тетрадку спас хитро устроенный тайник, о существовании которого – Яр был почти уверен – не знала даже наставница. Под заурядной клеёнчатой обложкой прятались не только кропотливо записанные наброски расчётов, но и разрозненные заметки обо всём подряд. Николай Иванович немало времени провёл по другую сторону границы и с высоты своей учёности видел там куда больше, чем сам Яр. Его рассуждения иной раз возмущали, иной – завораживали; казалось, полувыцветшие строки говорят голосом непростого в общении, но мудрого собеседника. Отказаться от чтения в пользу других занятий было неимоверно трудно; в дороге или в ожидании эта слабость, по крайней мере, обретала оправдание.

Одежду Прохор и впрямь отгладил безупречно. Нужно, что ли, принести ему мёда – в знак благодарности и примирения… Яр набросил на плечи рубашку и недоумённо уставился на лишённые пуговиц манжеты. Он знал, спасибо наставнице, как устроена здешняя мода, но, закупаясь к защите, как-то не задумывался о подобной ерунде.

– Вот ведь чёрт, – пробормотал он себе под нос и, повысив голос, позвал: – Прохор! Где коробка?

Домовой сей же час явился со шкатулкой в лапах. Артефакты – те, что можно было хранить легально – он прятал где-то в квартире при помощи своих собственных хитроумных чар; Яр и не надеялся самостоятельно обнаружить его укромные уголки. Прохор ревниво проследил, как хозяин ищет среди всякого чародейного хлама что-нибудь подходящее, и не преминул напомнить:

– Не след бы просто так к колдовским вещицам-то прибегать!

– У меня чрезвычайная ситуация, – возразил Яр, неумело стягивая манжету металлическим штырьком. Как и всё прочее в коллекции Свешниковой, украшенные мелкими бриллиантами запонки являли собой шедевр артефактного искусства; тонкий узор чар был настроен на улавливание чужих переживаний. Вряд ли предполагалось, что кто-то станет использовать их всего лишь по прямому назначению. – Не переживай, они легальные. Если спросят, скажу, что, м-м-м, опасался какого-нибудь обмана.

– Как хозяину угодно, – проворчал Прохор, почтительно принимая в лапы запертую шкатулку.

– Всегда бы так.

Но домовой был прав: от артефактов одна морока. Стоило створкам лифта раздвинуться на первом этаже, как левое запястье предупреждающе обожгло сухим жаром. Россыпь бриллиантов вмиг налилась чернотой. Поправив неудачно завернувшуюся манжету так, чтобы металл не касался кожи, Яр воровато огляделся по сторонам. У подъездной двери о чём-то увлечённо судачили соседка-собачница и зачем-то выбравшаяся из своей норы консьержка; обеим не было до него никакого дела. У ног хозяйки потешно валялся на спине лохматый чёрный пёс. Соседка снисходительно посмеивалась, Любовь Ивановна, воркуя, почёсывала собачье пузо – идиллия, да и только. Яр украдкой снова тронул запонку. Нет, не почудилось: артефакт улавливал не радость и не умиротворение, но боль и страх.

– Доброе утро, – нарочито громко сказал Яр, подходя к женщинам.

Обе мигом прервали беседу и повернулись к нему. Консьержка бросила щекотать пса и, охая, выпрямилась. Собака, улучив момент, перевернулась на лапы и отползла к подъездной двери.

– А, Ярослав, здравствуй, – Любовь Ивановна приветливо улыбнулась. – Нарядный какой! Защищаешься, что ль, сегодня?

– Защищаюсь, – отозвался Яр, краем глаза наблюдая за псом. Хозяйка, беззлобно браня питомца, распутывала свившийся петлёй поводок.

– Ну, ни пуха ни пера!

Слабенькую нить спонтанного сглаза он почувствовал так же отчётливо, как до того – жар разогревшегося металла. Мгновенно, почти механически стряхнул её, будто приставшую к одежде соринку. Любовь Ивановна улыбалась всё так же искренне, ожидая принятого здесь суеверного ответа. За спиной запищала подъездная дверь: собачница наконец сладила с любимцем и отправилась на прогулку.

– Ну и зачем? – спросил Яр, поправляя на плече лямку рюкзака. Он прежде не приглядывался к добродушной старушке; она была такой же неотъемлемой частью мира, как ряды почтовых ящиков или потрёпанный ковёр на полу. Вот уже одиннадцать лет. Ничуть не меняясь.

– Что – зачем? – недоумённо переспросила консьержка. В её морщинистом лице не читалось ни злости, ни ненависти.

– Желаете всякого, – выигрывая время, пробормотал Яр.

Какие варианты? Бабушка вполне может быть паразитом, причём не осведомлённым о собственной природе. Или, что хуже, самой настоящей нежитью. Леший побери, хорошо ещё, если пострадать успела только собака!

– Так всегда ж перед важным делом ни пуха желают, – слегка растерянно пояснила Любовь Ивановна – или то, что ею притворялось. – Чего-то воротник у тебя неровно лежит. Иди, поправлю…

Яр перехватил потянувшуюся к нему руку – сухую и холодную. Не может быть, чтобы Лидия Николаевна за столько лет ничего не заметила. Что-то случилось за минувшие два года? Случилось так, что не заметил уже он сам?

– Без резких движений, – сухо предупредил Яр и в лоб спросил: – Вы кто?

– Как кто? – старушка смотрела теперь испуганно. То ли взаправду не понимала, что происходит, то ли, наоборот, очень хорошо знала, насколько он для неё опасен. – Ярослав, ты что? Я ж тебя ещё мальчишкой помню…

Сознания коснулась чужая магия – и тут же бессильно отхлынула. Всё-таки нежить. С нежитью разговор короткий… был бы, если бы не острая непрошенная жалость. Оставлять её здесь нельзя: вдруг в следующий раз под руку ей попадётся совсем не пёс? Сжечь… Яр не раз видел, как Драган без колебаний насылает пламя на неживого, прикинувшегося ребёнком, стариком, женщиной, кем-то родным и знакомым. Леший, он и сам был когда-то способен противостоять тени, кем бы та ни обернулась! Старая консьержка обезоруживающе улыбалась; медлительные секунды скользили мимо. И выбор-то проще некуда: либо она человек, и тогда следует оставить её в покое, либо – нежить, а нежити рядом с людьми не место…

– Отдохните пока, – проронил Яр, наспех сплетая сонное заклятие. Подхватил разом обмякшее тело, холодное и тяжёлое. Нет, если и жечь, то точно не тут, посреди подъезда, у всех на виду…

За порогом отведённого консьержке закутка его нагнала запоздалая светлая мысль, такая простая и ясная. Есть же служба надзора, пусть они и разбираются. Устроив спящую нежить в продавленном кресле, Яр закрыл изнутри дверь, опустил занавески на выходящем в подъезд окошке и торопливо набрал номер. Потянулись гудки.

– Государственная служба надзора, диспетчер горячей линии, слушаю, – сонно пробормотал динамик.

– С добрым утром, – ядовито отозвался Яр. Стрелки на наручных часах показывали начало десятого. – Пришлите, пожалуйста, кого-нибудь. Нужно забрать нежить.

Он коротко рассказал, в чём дело, опустив опасные подробности. Выходило так, что он дождался, пока уйдёт женщина с собакой, и молча обездвижил любительницу полакомиться чужой жизненной силой. Если кому-то взбредёт в голову отсматривать записи с висящих под потолком камер, нехитрая легенда моментально посыплется, но кому это может понадобиться? Здесь ведь никого не убили – так, рядовое чрезвычайное происшествие…

– Принял, – озадаченно сообщил диспетчер, дослушав скупые объяснения. – Существо… э-э-э… не представляет критической опасности?

– Нет. Оно, собственно, спит.

– Вы сможете дождаться наряда?

– Дождусь, конечно. Здесь же люди.

– Скоро приедем, – пообещал диспетчер и попрощался.

Спрятав телефон в карман, Яр огляделся. В тесную каморку вместилось всё нужное для поддержания небогатой на события жизни подъездного стража: кроме стола и кресла, здесь были ещё крохотный холодильник, электроплитка на две конфорки и старенький телевизор, бормотавший что-то о погоде на завтра. На столе лежало брошенное вязание, на подвешенной к стене книжной полке – несколько потрёпанных томиков в мягких обложках. Через высокое окно виднелся утопающий в летней зелени двор. Проверяя догадку, Яр приоткрыл дверцу холодильника. Так и есть: нехитрые припасы сплошь покрыты плесенью, словно про них позабыли несколько месяцев назад. Неживых еда интересует разве что в качестве лакомства, питает их только чужая жизненная сила... Отгороженную занавеской узкую лежанку тоже давно не разбирали: лоскутное одеяло успело покрыться тонким слоем сероватой пыли. Никто не заметил мгновения, когда жизнь оставила Любовь Ивановну. Все, и сам Яр в том числе, просто ходили мимо.

Люди и теперь просто шли мимо, слишком увлечённые собственными думами. Никого не насторожила тишина вместо привычного утреннего приветствия. Яр от нечего делать мерил шагами крохотную комнатушку. Время шло. Около половины одиннадцатого телефон разразился гневной трелью; Яр ответил, не взглянув на экран.

– Зарецкий, где тебя носит? – прошипела трубка голосом старосты. – Ты третьим идёшь, если забыл!

– Переставьте поближе к концу, – посоветовал Яр, не без труда сообразив, о чём речь. – Задержусь. У меня тут происшествие.

Динамик поперхнулся негодованием.

– Какое, нафиг, происшествие?! Кроме тебя, что ли, разобраться некому?

– Представь, Володь, некому. Я, знаешь, сам не особо рад.

– Комиссии я что говорить буду?

– Скажи, что я котёнка с дерева снимаю. Никто не умрёт, если у вас очерёдность сменится.

– А у тебя там кто-то умрёт, что ли?

– Вполне может, – Яр покосился на опутанную чарами старушку. – Я напишу, как освобожусь.

Не дослушав поток ругательств в свой адрес, он сбросил вызов. Надзорщики выбрали именно это мгновение, чтобы появиться; легко обманув домофонный замок, пятеро в камуфляжной форме деловито вошли в подъезд. Яр выглянул им навстречу. Руководила отрядом невысокая сухощавая женщина; она первой осмотрела спящую нежить, озабоченно поцокала языком и условными жестами что-то приказала подчинённым. Поднялась суета.

– У вас есть предположения, что это за подвид? – негромко спросила командирша, отозвав Яра на относительно безопасное расстояние. – Может, какие-то особенности поведения заметили?

– Она себя помнит. Человека при мне не тронула, только собаку. По-моему, она не понимает, что уже умерла, – нарочито безучастно ответил Яр. – Скорее всего, навья. С ними такое… бывает.

– Точно, бывает, – женщина оглянулась на подчинённых, тщательно закутывающих старушку в защитные чары. – Это вы её так усыпили?

– Я.

– А какая у вас категория?

– Пятая. Куда вы её теперь?

– Ну, сначала в виварий… в экспериментальный блок, – командирша виновато улыбнулась, извиняясь за неловкую оговорку. – Если учёные скажут, что она неопасная, на полигон отвезём.

– Понятно, – Яр кивнул, отвечая сразу на сказанное и несказанное.

– А вам она… э-э-э… кем приходилась?

– Никем. Консьержкой, – Яр изобразил усмешку. – Надо как-то сообщить, куда она делась…

– Насчёт этого не беспокойтесь, коммуникации всё сделают, – поспешно заверила надзорщица. – Можете свои контакты оставить? На всякий случай.

Яр молча вытащил из кармана удостоверение. Женщина кропотливо переписала его данные в бланк. Не слишком хорошо, что он напомнил Управе о своём существовании… Но теперь хотя бы не ему выбирать, жить старушке на полигоне вместо привычной каморки или вовсе прекратить существовать. На сей раз – не ему.

Однако не всю жизнь же бегать от выбора!

– Я могу быть свободен? – резковато спросил Яр, как только с оформлением вызова было покончено.

Надзорщица рассеянно на него взглянула, словно удивилась, что он всё ещё здесь.

– Да, конечно. Спасибо за бдительность. Хорошего вам дня.

– И вам того же, – буркнул Яр, подхватывая рюкзак.

На сегодня он был по горло сыт общением с государственными службами.

***

«Проблемы», – кратко сообщило окошко, всплывшее из-под нижнего края экрана. Поначалу эти сигналы тревоги не на шутку пугали, потом заставляли нервно вздрагивать, а теперь не вызывали ничего, кроме раздражения. Человек, в конце концов, скотина терпеливая, ко всему привыкает – дайте только срок.

Начальник отдела магического контроля Александр Михайлович Верховский согнал с экрана уведомление, поправил на галстуке артефактный зажим и отправился разбираться. Если компанейский Щукин не сладил с нравными подчинёнными, значит, без грозного шефа не обойтись. Выглянув из отведённого ему отдельного кабинета, Верховский бегло оценил расстановку сил. Витька танковой башней возвышался над своим угловым столом; выглядел он, мягко говоря, расстроенным. Рядом с ним сгорбился над бумагами тихоня Громов – этот от любых разборок предпочитает самоустраняться, прикидываясь мебелью. Борис Субботин, бывший здешний замначальник и по-прежнему самая надоедливая заноза, недовольно топорщил усы, но от монитора не отлипал. Стало быть, ничего нового: опять Супермен задирает Мелкого… То есть Денис Липатов снова что-то не поделил с Костей Черновым, ходившим в статусе зелёного новобранца никак не меньше года – по крайней мере, Верховский застал его уже в этом состоянии. Бедняга от праведного гнева пошёл багровыми пятнами; Липатов же, того и добивавшийся, открыто посмеивался. Витька терпеть не может эти их перепалки. Его можно понять.

– Что здесь происходит? – миролюбиво спросил Верховский. Покосился на настенный циферблат, затем – на пришпиленный к шкафу лист бумаги с надписью «Уже 5 часов без косяков». – Пора менять цифру?

Липатов, затеявший этот издевательский отсчёт где-то с полгода тому назад, довольно гоготнул.

– Не вели казнить, вели миловать, – паясничая, плаксиво протянул он. – Пытаюсь Мелкого к делу приспособить, а он упирается.

– Вы права не имеете! – запальчиво выдохнул Костя. – Я такой же специалист, как и вы!..

– Только младший, – не без удовольствия припечатал Супермен. – Пока кишка тонка нелегалов ловить, делай, что старшие говорят. То есть собирай задницу в горсть и дуй за едой.

Чума на оба ваши дома! Верховский нарочито медленно поправил узел галстука – он уже усвоил, что эту его привычку нравные подчинённые воспринимают как выражение недовольства – и подчёркнуто вежливо спросил:

– Денис, у тебя каждый день такие проблемы с питанием или это впервые?

Липатов картинно развёл руками.

– Ну, шеф, всякое случается!

– Верно подмечено, – Верховский не спеша прошёлся вдоль кабинета и взял с Витькиного стола растрёпанную папку прошений. – Случается всякое… Вот, к примеру, у человека амулет-детектор ерунду выдавать начал. Съезди и проверь, пожалуйста. По дороге можешь пообедать.

– На артефакты пусть вон Василич едет, – нахально бросил Супермен. Громов испуганно встрепенулся, как и всякий раз, когда слышал упоминание о себе. – Я здесь, товарищ лейтенант, убойная сила. Вот вырвется где-нибудь нежить, а меня нету – что тогда делать будешь?

– Очевидно, искать выход из положения, – выдернув листок из папки, Верховский положил прошение на стол перед носом Липатова. – Сбой детектора может значить всё что угодно, вплоть до новой аномалии. Съезди и проверь, пожалуйста, – раздельно повторил он.

Если не сработает, следующая попытка будет подкреплена явным приказом. Супермен тоже это сообразил и сердито завозился, запихивая в сумку походную аптечку. Щукин наблюдал за ним с тяжким осуждением во взгляде.

– Да небось сдохла дешёвая финтифлюшка, – ворчал Липатов себе под нос, выбираясь из-за стола. – Лучше б куда в метро или в леса… Июнь на дворе…

Верховский молча отлепил от блока чистую ярко-жёлтую бумажку, нарисовал на ней жирный ноль и приклеил на плакат поверх цифры пять. Денис, уязвлённый до глубины души, буркнул на прощание что-то мрачно-пророческое и вышел из кабинета. Субботин проводил его вздохом, едким, как кислотные пары.

– Константин, – как можно мягче обратился Верховский к младшему офицеру. Чернов принадлежал к одной из старых магических династий и от соответствующего воспитания развил чрезвычайную душевную хрупкость; обижать его было опасно для нервов и для карьеры. – Коллега, безусловно, неправ. Но имейте в виду, что иногда взаимопомощь может выходить за рамки служебных инструкций.

Мелкий пристыжённо уткнулся взглядом в клавиатуру и судорожно дёрнул головой – надо думать, кивнул. Вот и славно. На сегодня план по перепалкам выполнен. Бросив взгляд на раздосадованного Щукина, Верховский велел ему зайти и ретировался обратно в логово. Перевёл дух. С людьми чудовищно сложно. Общение с подчинёнными больше всего напоминало перетягивание каната, и справедливый Витька в этом соревновании занимал позицию скорее арбитра, чем соратника. Что ж, он хотя бы был по-прежнему бесхитростно честен.

– Что вот с ними делать? – пожаловался Щукин, едва закрыв за собой дверь. – Из-за такой ерунды разборку устроили…

– Денис так развлекается, – терпеливо напомнил Верховский, усаживаясь за стол. – Потому что знает, что Костя точно среагирует. В следующий раз разводи по разным углам и занимай делом. Заблаговременно. Они там успокоились?

Витька тяжко вздохнул.

– На обед разошлись. Ведь взрослые ж мужики! Может, полегче станет, как вакансии закроем…

– Станет только хуже, – спокойно сказал Верховский. – Одна радость: не только нам поплохеет, но и нечисти всякой. Надзор, кстати, благодарность написал – говорят, с подкреплением легче стало работать.

– Ну ещё бы. У нас ниже четвёрки только Костик, – сообщил Витька с потаённой гордостью непонятно за что. Отдел ведь им в таком виде и достался. – Ты резюме субботинского сына смотрел уже?

– Смотрел, – Верховский, не сдерживаясь, неприязненно поморщился. – Ничего особенного. Если других вариантов не будет, придётся брать, но, честно говоря, я уже папашей сыт по горло.

– Ну, Борис Андреич маг-то ого-го…

– Найду доказательства махинаций – выгоню взашей, – мрачно пообещал Верховский, похлопав ладонью по пухлой картонной папке с копиями личных дел. – А я найду. Не может быть, чтоб он ни в чём не запачкался.

– Так это… Время такое было…

– А сейчас другое, – с нажимом возразил Верховский. – Я специально смотрел: там всё в порядке с законами, действовало плюс-минус всё то же, что и сейчас. Так что, если увижу хоть намёк, что он с контрабандистами вошкался…

Его прервал требовательный писк внутреннего телефона. Мельком бросив взгляд на часы – время уже перевалило через опасный полдень – Верховский взял трубку. Витька весь нахохлился в ожидании плохих новостей.

– Александр Михайлович, здравствуйте, – несколько растерянно произнёс женский голос. – С поста номер один беспокоим, ваши что-то не отвечают… У нас тут нестандартное происшествие. Вы можете кого-нибудь прислать в вестибюль? Пожалуйста.

– Степень опасности?

– Э-э-э… Александр Михайлович, наверное, какая-то есть, – загадочно сообщила дежурная. – Мы просто не знаем, что тут поделать. Это вроде как по вашей части…

– Сейчас спущусь, – пообещал Верховский и вернул трубку в гнездо. Покосился на подобравшегося Витьку: друг, конечно, по старой служебной привычке предполагал худшее. Лучше ему посидеть здесь, вдали от нестандартных происшествий. – Остаёшься на хозяйстве. Если опять что-то стрясётся, действуй по ситуации.

– Принял, – невесело согласился Щукин и первым потопал на выход.

В вестибюле было необычайно людно и непривычно тихо. Народ толпился бестолково и неорганизованно, привлечённый суматохой у дверей; осмысленно двигался только дежурный отряд надзорщиков, тащивший к лифтам транспортировочный ящик – надо думать, не пустой. Вспомнился другой давний день, другие неурядицы в вестибюле. Тогда для него всё кончилось паршиво. Но тогда всё было по-другому.

Распугивая людей удостоверением, Верховский пробрался к главному входу. Там посреди круга почтительной пустоты прямо на мраморном полу сидел самый натуральный упырь. Нежить таращила налитые кровью глаза и щёлкала крепкими жёлтыми зубами, однако плотный кокон из серебристых сетей надёжно её удерживал. Даже чересчур надёжно: сам Верховский остановился бы на три-четыре слоя раньше, чтобы не тратить зря силы. За шкирку упыря деликатно придерживал пышущий здоровьем румяный удалец. Вид у парня был слегка смущённый: столько внимания сразу ему явно прежде не перепадало. Верховский отогнал с дороги зевак с атрофированным инстинктом самосохранения и ступил в круг отчуждения. Понятно, почему дежурная в первую очередь бросилась к нему, а не к надзорщикам: сперва надо как-то отделить довольного охотника от добычи и аккуратно выяснить, что здесь, леший побери, происходит.

– Александр Верховский, начальник отдела контроля, – подчёркнуто соблюдая технику безопасности, он сунул парню под нос служебную корочку. – Назовитесь.

Здоровяку понадобилась пара мгновений, чтобы уразуметь, кто перед ним и чего от него хотят. Сообразив, что к чему, добрый молодец свободной рукой взъерошил на затылке светлые волосы и улыбнулся как-то виновато. Гражданские частенько так себя ведут, когда не понимают, натворили они что-нибудь противозаконное или ещё нет.

– Э-э-э, Александр, здрасьте, – парень явно откапывал правила безопасности с дальних задворок памяти. Да когда же гражданским начнут их вдалбливать так, чтоб отскакивали от зубов! – Меня Михаил зовут. Я вот… привёз, – он встряхнул упыря, заставив того разъярённо клацнуть челюстями. – Не знаю, куда его. У нас по парку шарахался, вроде никого задрать не успел… Наверное.

Интересные дела. Парень, похоже, в здравом уме и твёрдой памяти, а ещё – в очень неплохой физической и магической форме. Ни на террориста, ни на браконьера не похож. На полном серьёзе изловил опасную тварь, спеленал и каким-то образом приволок сюда, на расправу компетентным органам. Дуралей, конечно, но талантливый.

– Михаил, будьте добры, отпустите существо и отойдите на пять шагов, – сухо скомандовал Верховский. Рука по старой привычке потянулась к отсутствующему табельному.

Парень беспрекословно повиновался. Упырь, почуяв свободу, завозился вдвое усерднее. Бирки у него не было; либо избавился, что по халатности надзорщиков иной раз случалось, либо никогда и не носил. Расправляться с нежитью в столь спокойной обстановке Верховскому до сих пор не приходилось. Осторожно приблизившись к скалящему клыки упырю, он зажёг в ладонях яркое рыжее пламя. Зеваки, сообразившие, что сейчас будет, пришли в движение: одни подались назад, другие, наоборот, придвинулись поближе. Идиоты. Верховский огляделся, ища в толпе погоны безопасников или хотя бы надзорский полевой камуфляж. Тщетно: и те, и другие предпочитали заниматься делом, а не шляться по вестибюлю в разгар рабочего дня.

Помощь пришла неожиданно. Широкоплечий Михаил, ответственно пыхтя, но не говоря ни слова, принялся отгонять собравшихся гражданских подальше от места упыриной экзекуции. Верховский благосклонно ему кивнул и, как только люди отступили достаточно далеко, подпалил шкуру дрыгающему лапами кровососу. Пожарная сигнализация пискнула и смолкла: сообразительная дежурная вовремя отключила датчики. От толпы отделилось ещё несколько слабонервных. Как ни крути, а гибнущая нежить – зрелище малоприятное, хоть и завораживающее. Первые раз десять.

– Благодарю за содействие, – сказал Верховский, щелчком пальцев уняв управляемый пожар. Оставшийся на мраморных плитах мелкий серый пепел уже не представлял никакой опасности.

Михаил простодушно отмахнулся – мол, что уж там. Рано расслабился. Верховский подождал, пока любители бесплатных развлечений расползутся под собственный взбудораженный галдёж, и потребовал:

– Предъявите удостоверение, будьте добры. И расскажите подробно, что произошло.

Парень завозился, хлопая себя по карманам.

– А чего рассказывать? Бежал мимо, показалось – шевелится что-то в кустах. Думал, пьянь какая или ещё кто, а там упырь. Сейчас время-то, сами знаете…

– И что же, решили, что самостоятельно справитесь? – поинтересовался Верховский, придирчиво изучая удостоверение. Михаил Аркадьевич Старов, двадцати трёх лет, уроженец Красноярска, но обе аттестации сдавал здесь, в Москве. Свеженькая шестая категория. Сноровистый не в меру; от таких вот самоуверенных больше всего проблем. Сам таким был. – Нам сообщить в голову не приходило?

– Я потом подумал, что надо было, – бесхитростно заявил Старов. Он, кажется, вовсе не понимал, что его отчитывают. – Ну, когда вёз уже. А так разве сообразишь? Когда нападают, бить надо.

– Не поспоришь, – едко заметил Верховский. – И как же вы его… транспортировали?

Михаил пожал плечами.

– Друга попросил помочь. У него машина есть, он этими огромными собаками занимается, как их…

– Неважно. Ваш друг принадлежит к сообществу?

– Не-а. Ну я ему упыря и не показывал, сам в кузов затолкал и всё. Сказал, что псину бешеную поймал.

Ловко. Не такой уж он и простачок. Запомнив на всякий случай номер удостоверения, Верховский вернул Старову книжечку.

– А сами вы что в парке делали?

– Бегал. Я всегда по утрам бегаю.

– Потрясающе, – буркнул Верховский себе под нос. Мысль, поначалу показавшаяся безумной, не давала ему покоя. – А вы, молодой человек, работаете где-то?

– Конечно. Историю преподаю.

– Сферу деятельности сменить не хотите? – Верховский пытливо прищурился. Этот историк, молодецкая стать которого повергла бы в уныние любого древнегреческого атлета, был на полголовы его выше и в полтора раза шире в плечах. – У меня в отделе есть место на стажировку. Вас возьму без собеседования.

Старов растерянно крякнул. На такой исход своего маленького приключения он явно не рассчитывал.

– Подумать можно?

– Нужно. Надумаете – звоните, – Верховский, развеселившись, улыбнулся будущему стажёру. – Или, если хотите, приезжайте сразу с документами. Дежурные знают, как до меня достучаться.

***

«…Мне бы хотелось, чтобы современная наука располагала достаточными средствами для доказательства моих предположений, но то, что я вижу, говорит само за себя. Все мы, по обе стороны границы, принадлежим к одному и тому же человечеству, с точностью до вида. Когда-нибудь, когда наконец изживёт себя наша многовековая скрытность, через границу ступят не только скучные физики вроде меня, но и историки, и лингвисты, и фольклористы – им и будет принадлежать честь открытий, которые пока только лишь дрожат на кончике моего пера. Эти учёные предметно опишут, как именно связаны наши слои реальности, и восстановят доселе скрытый ход событий. Они же изыщут способ раз и навсегда отмести недостойные разумного человека мысли о недоразвитости людей, живущих по ту сторону границы…»

Скрипнув сочленениями, поезд остановился на очередной станции. Яр вжался спиной в поручни, пропуская мимо себя плотный людской поток. Тяжёлый день близится к концу. Совесть не будет в обиде, если он посвятит вечер не штудированию философских трудов и не попыткам укротить норовистую старую иномарку, но потратит время на дневник волхва-учёного. Пространные записи дышали надеждой. Николай Свешников смотрел в будущее с удивительным оптимизмом. Было ли это его личными чаяниями, результатами обстоятельного расчёта или чем-то само собой разумеющимся, разлитым в воздухе?.. Должно быть, со времени, когда он писал эти строки, что-то в мире успело всерьёз сломаться. Многовековая скрытность не только себя не изжила, но стала лишь глубже. Что до первооткрывателей, о которых с таким восторгом упоминал учёный, то Яр отнюдь не хотел бы видеть в ильгодских землях нынешних исследователей – вроде Сергея Наумова, например.

Потому что следом за бесхребетными неизбежно явились бы безжалостные.

«…Есть все основания полагать, что знания о магии и тем более о волшбе пришли к нам из-за разлома. Следуя прихотливым закономерностям эволюции, наши соседи и родичи быстрее нас изыскали способ противостоять нежити, досаждающей им куда сильнее, чем нам. Но то, что дало им толчок к развитию, сыграло с их цивилизацией злую шутку. Трудно себе представить, насколько тяжелее возделывать поля и пасти скот под постоянной угрозой со стороны враждебных неживых, а без достаточного и, далее, профицитного обеспечения первичных потребностей ни о каком развитии не может быть и речи…»

– Просьба сохранять спокойствие, поезд скоро отправится.

Яр вскинул голову, не без труда вспоминая, на каком он свете. Поезд и впрямь встал посреди перегона; в час пик – обычное дело, особенно здесь, в тесных старых тоннелях. Большинству пассажиров было всё равно; некоторые недовольно озирались по сторонам.

– Папа! Поезд что, поломался?

– Нет, Манюш, просто ждёт. Скоро поедем.

«…Вопрос, которым я задаюсь с тех пор, как впервые переступил границу между мирами: обречены ли общества по ту сторону разлома проходить все те же стадии, какие знает наша история, или среди великого множества вероятностей есть и иные пути к прогрессу? Заняв позицию наблюдателя, мы могли бы получить бесценные сведения: речь ведь не об изолированном островке в океане, но о целом мире, о незамкнутой системе, за которой можно следить, почти не нарушая её внутреннего равновесия. Но если мы будем лишь беспристрастно смотреть, как в борьбе за прогресс гибнут люди и государства, не поставит ли это под вопрос нашу собственную человечность? Здесь тот самый случай из классической логики, когда из двух несовместимых утверждений лишь одно может быть истинным…»

– Просьба сохранять спокойствие, поезд скоро отправится.

Яр закрыл тетрадь и бережно опустил её в расстёгнутый зев рюкзака. Почти наверняка всё хорошо, но на календаре самое преддверие солнцестояния, а в тоннелях водится нежить. Пусть лучше руки будут свободны. Переложив лямки рюкзака из правой ладони в левую, Яр украдкой размял пальцы.

– Просьба сохранять спокойствие…

Немолодая женщина, прижатая к дверям плотной людской толпой, коротко всхлипнула и пошатнулась. Её соседи брезгливо отпрянули, испуганные неожиданной чужой немощью. Яр тронул её за плечо, привлекая внимание.

– Встаньте сюда. Тут свободнее.

Он отступил на полшага внутрь вагона и не слишком вежливо отодвинул мужчину, который тут же попытался занять удобный угол между поручнем и дверьми. Кто-то подтолкнул стремительно бледнеющую женщину; Яр подхватил её под руку и мимолётно коснулся покрытого испариной полуседого виска. В такой толчее это не выглядело странным.

– …сохранять спокойствие…

– Спасибо… спасибо, молодой человек, – женщина нервно провела ладонью по лицу, словно сметая паутину. Она стыдилась собственной слабости – будто в этом было чего стыдиться. – Я… простите, у меня… Не люблю… Под землёй…

– Бывает, – неаккуратно толкнув кого-то локтем, Яр вытащил из рюкзака бутылку воды. Его ожесточённо ткнули в ответ. – Пейте, полегчает.

– …скоро отправится…

Яр осторожно тряхнул запястьем, заставляя серебро соприкоснулся с кожей. Бриллианты стремительно потемнели, окрасились в тёмно-серые и болотно-зелёные тона. Страх. Негодование. Чётче и ярче, чем должно бы быть.

– Ну хорош там пихаться уже!

– Кто тебя пихает? Все стоят, не видишь, что ли?

– Просьба сохранять спокойствие…

Он не сумел бы увидеть сквозь морок, но короткие злые перепалки безошибочно вычерчивали путь пробравшегося в вагон полтергейста. Как вспышки в искровой камере. Кое-как выпростав руку, Яр смахнул с чьей-то спины грязно-серую нить недобрых чар. Этот сглаз был способен немного расстроить, максимум – вызвать краткое раздражение, достаточное для того, чтобы шёпотом выругаться себе под нос, но вмурованные в серебро заколдованные камни наливались густым тёмно-алым цветом. Гневом. Почти ненавистью.

– Папа-а-а! Почему мы не едем?

– Девочка, помолчи!

– Вы тут не распоряжайтесь!.. Подожди чуть-чуть, Манюша, скоро поедем…

– …спокойствие, поезд скоро…

Яр потянулся за телефоном. Неловко выпустил из пальцев, поймал магией прежде, чем успел задуматься. Всё зря: индикаторы связи демонстрировали пустоту. На что он вовсе рассчитывал? Пока надзор соберётся и доедет, поезда успеют вновь пустить по маршруту. Да и не станут они сейчас, под самое солнцестояние, чесаться по поводу какого-то там полтергейста…

– Смотри, куда лапы свои суёшь, козёл!

– Дамочка, поспокойней, никто вас не трогает!

– Ах ты…

Раздался вялый шлепок и тут же – разъярённый рык. Где-то в середине вагона сдавленно вскрикнули, следом прокатилось тревожное, звенящее: «Человеку плохо!» Яр вскинул голову и сощурился. Он готов был поклясться, что нежить угнездилась где-то под полукруглым вагонным потолком, над взбудораженными пассажирами, достаточно беспечными, чтобы не хранить молчание. От твари не требовалось многого; люди сами не прочь были выместить скопившуюся злость, им хватило лишь слабенького толчка…

Раздвигая плечом недовольных мужчин и женщин, Яр со всей возможной поспешностью двинулся вдоль вагона, туда, где обеспокоенные голоса беспорядочно спрашивали всех подряд о воде или таблетке нитроглицерина. Людям не нравилась поднятая суета: кто-то просто ворчал, кто-то норовил толкнуть под рёбра. Среди вяло бурлящей ругани слух царапнуло знакомое слово.

– Надзор!.. Надзор, меня слышно?.. Вышлите наряд!..

Яр нашёл взглядом терзавшего телефон человека – мужчину средних лет, тревожно озиравшегося по сторонам. Расстояние между ними сокращалось мучительно медленно. В очередной раз прокатилась над головой невнятная скороговорка информатора. Приблизившись на расстояние негромкого шёпота, Яр тронул одарённого за плечо.

– Что говорят? Скоро приедут?

Краткий, острый миг осознания. Облегчение в усталых глазах. Неизменная тревога. По серебру скользят яркие жёлтые отблески.

– Полчаса…

Идиот. В первую очередь – сам Яр, но и этот тоже: они оба знают правила поведения в присутствии нежити. Шагах в пяти отсюда – неимоверно далеко – кто-то громко и хрипло дышит, отчаянно хватая разогретый воздух, пахнущий по́том и металлом. Кому-то плохо. Полчаса – это чудовищно, непростительно много.

– Меня зовут Ярослав. Помогите мне, – едва слышно попросил Яр и поднял голову, взглядом указывая на потолок. – Я его не вижу. Надо загнать в угол.

– Роман. Здесь нельзя, – коротко ответил человек.

– От свода можно отступать, если чьей-либо жизни грозит опасность, – напомнил Яр и вновь выругал себя за тугодумство. – Роман, здесь только этой дряни и не хватает, чтобы…

– Ярослав, я всё прекрасно вижу, – прервал его одарённый. Вздохнул. – Что я должен сделать?

Ничего недоступного магу хотя бы двенадцатой категории – прижать невидимую нежить силовой волной, чтобы не вырвалась. До тех пор, как станет понятно, куда примерно бить. Яр поднял руку, словно бы в попытке дотянуться до поручня. Его собственные чары в желтоватом, мелко мигающем свете ламп казались причудливой рябью в душном мареве. Воздух под потолком едва заметно дрогнул. Роман первым заметил, где золотистая дымка смялась о невидимое препятствие.

– Там, – шепнул он на ухо Яру. Боязливо огляделся по сторонам. Леший побери, если хоть одна зараза возьмётся потом его обвинять, вся чёртова Управа не стоит бумаги, на которой написан приказ о её учреждении…

– Роман, держите его поближе к стыку со стеной, – завершив движение, Яр в самом деле взялся за поручень. Погладил пальцами тёплый металл, прикидывая, сумеет ли с таким длинным передаточным плечом дотянуться до полтергейста. – Отсюда достану. Подождите, пусть включится информатор…

Кто-нибудь обязательно увидит. Ну и пускай; мало ли всяких мелких чудес каждый день случается у людей под самым носом? И потом, здесь так удачно есть длинная металлическая труба, вдоль которой можно незаметно пустить, как электричество, не оформленный в заклятие магический ток. Поручень, превращённый в направленный проводник, слегка разогрелся; те, кто за него держался, вряд ли что-то заметили посреди жаркой духоты. Отчётливо видимая нитка чар отделилась от блестящей поверхности. Достаточно будет привязать нежить, как воздушный шарик на верёвочку, чтобы лишить подвижности. Она доедет так до станции, а там подоспевший надзор выгонит всех из вагона и что-нибудь с ней сделает. Наверное.

– Уважаемые пассажиры, просьба сохранять спокойствие…

Синеватый всполох силовой волны заставил некоторых поднять головы. Не время на них отвлекаться. Золотистая плеть заклятия хлестнула упругую пустоту, затем ещё раз и ещё. Со стороны должно казаться, будто искрит проводка или выходит из строя лампа…

– Папа! Что это там?

Яр крепче сжал поручень. Тонкие нити чар проворно свились вокруг невидимого аморфного комка, отсекая его от жертв. До чего упрямая тварь! Сильная… Сытая. Очень сытая. Здесь бы она так не отъелась. Тогда где?..

– Ярослав, вы его поймали?

– Да. Держу. До станции дотерпит, – Яр нервно облизнул пересохшие губы. – Там… плохо кому-то. У вас нет воды?

– Наверное, нет… Леший! Да что же это такое!

– У меня уже тоже нет. Жаль.

Яр не знал, сколько прошло времени, прежде чем информатор наконец сменил пластинку и объявил, что поезд отправляется. Медленно ковыляя по стыкам рельсов, громадная железная гусеница втянула длинное тело на станцию. Среди колонн, похожих на бьющие в потолок столбы света, суетились люди в знакомой камуфляжной форме. Приехали-таки. Хорошо.

– …Поезд дальше не идёт… Отойдите от края платформы… Извинения… Неудобства…

Стальной голос дежурной ворвался в распахнувшиеся двери и вымел людей из вагонов. Под руки вывели пожилого мужчину; навстречу ему спешили медики в синей форме скорой помощи. Откуда они здесь? Кто-то из пассажиров додумался вызвать?..

– Надзор приехал, – сообщил очевидное Роман.

– Вижу. Пусть забирают, мне не жалко.

Выходя из вагона, Яр едва не налетел на бестолково застывшего в дверях мужчину – не в камуфляже, в обыкновенном неловко сидящем офисном костюме. Буркнул что-то насчёт извинений и, не слушая ответа, ступил наконец на блестящий гранит. На платформе стремительно становилось людно; народ скапливался где-то впереди, у круглоглазой башки поезда. Яр зачем-то тоже туда пошёл. Зрение сработало быстрее, чем разум. Большой чёрный мешок на шахматных плитах. Медики. Заворожённые зрелищем люди. Холод в висках.

– Самоубийца, – прокатился шепоток вдоль толпы. И через несколько секунд – снова: – Самоубийца…

Чёртов полтергейст попировал сегодня на славу.

Швырнув на пол рюкзак, Яр уселся у подножия колонны и привалился спиной к упоительно холодному мрамору. Рубашка вымокла насквозь. Виски всё туже сжимал ледяной обруч. Почему никто не ловит по тоннелям этих тварей? Может, силы в них и немного, но иной раз достаточно малого. Тонкой неряшливой нитки чар, вызывающих уныние…

– Парень, – его с дружелюбной неловкостью встряхнули за плечо. – Плохо тебе?

– А вы как думаете? Я же всё вам рассказал! – неожиданно зло откликнулся откуда-то попутчик Роман.

– И правда… Анна Дмитриевна, есть у вас закуток какой?

– Не надо, – Яр мотнул головой и тут же об этом пожалел: платформа вместе с колоннами и замершим поездом опасно пошатнулась. – Пройдёт.

– Надо-надо, – решительно заявил другой голос, женский. Это он только что выгонял людей из вагонов. – Виктор Сергеич, помогли бы, а? Ох, молодёжь, не бережёте себя совсем…

Яр невольно усмехнулся.

– Нельзя, – ответил он и кое-как поднялся, цепляясь за гладкий бок колонны. Невысокая крепко сбитая женщина в метрополитеновской униформе озадаченно свела брови к переносице. Её можно не опасаться, а вот мужика в костюме… Яр без страха взглянул в простоватое лицо. На ментальные чары он сейчас не способен, но и молчать тоже нельзя. – Это я устроил. Там, в вагоне. Если вам надо кого-то арестовать, арестуйте меня.

– Вот леший! Не надо мне никого арестовывать, – мужчина как-то очень искренне опешил и широко развёл руками. – Мне бы понять, что там и как случилось… А тебе отдохнуть надо, – непререкаемым тоном заявил он. – Так что давайте-ка оба… Анна Дмитриевна, если можно…

– Вам, Виктор Сергеич, всё можно, – беззлобно проворчала дородная Анна Дмитриевна.

Очутившись в тесной комнатушке, отведённой станционному дежурному, Виктор Сергеевич немедленно взялся расспрашивать Романа. Яр не прислушивался. Сердобольная Анна Дмитриевна налила ему чаю и теперь маячила рядом, напирая навязчивой заботой. Тёплая чашка грела заледеневшие ладони. Давненько он не сталкивался с этим холодом.

– …Я понял, когда пассажиры начали странно себя вести. То есть не странно… Слишком честно, что ли. Я… не специалист, конечно, но… Нежить – она ведь на это и напирает. На всякое сокровенное. Страхи… Злость…

Раздражение. Уныние. Желание. Сгодится всё что угодно, лишь бы выманить драгоценное словечко, получить право полакомиться чужой силой. Яр крепче сжал кружку в ладонях. Серебро остро отблёскивало на манжетах, посеревших от пота и грязи.

– Ну, полегче тебе? – участливо спросил Виктор Сергеевич. В крохотном закутке придвигаться было некуда, но он для порядка вхолостую скребнул стулом по полу.

– Жить можно, – бесстрастно отозвался Яр.

Мысли вновь начали замедлившееся было движение. С этим человеком, несмотря на кажущееся его дружелюбие, нужно держать ухо востро. Он принадлежит к здешним блюстителям закона; он обязан будет расправиться с нарушителем доброй половины статей Свода…

– Я могу идти? – прохладно осведомился Роман, пряча удостоверение.

Виктор Сергеевич обернулся к нему и энергично закивал.

– Конечно. Спасибо большое. За содействие.

– Вы бы так содействовали, – Роман нервно дёрнул уголком губ и на прощание кивнул Яру: – Ярослав, спасибо вам. Хорошо сработали.

– Ярослав, значит, – Виктор Сергеевич бережно сложил исписанный бланк и достал новый. – А полностью?

Яр молча положил перед ним удостоверение. Виктор Сергеевич кропотливо переписал оттуда номер и имя, потом недоверчиво сощурился на цифру категории.

– Ну ты даёшь! Двадцать-то есть тебе?

– Двадцать один.

– О как. Почти угадал. Ну, давай знакомиться, Ярослав Владимирович, – дружелюбно улыбаясь, мужчина раскрыл невзрачную служебную корочку. – Виктор Сергеевич Щукин, заместитель начальника отдела контроля. А ты у нас, стало быть, герой дня?

Яр сумрачно хмыкнул. Лучше б их поменьше, таких дней.

– Как ты смекнул, что дело плохо?

– Много ума не надо, – огрызнулся Яр, избегая смотреть Щукину в глаза. – Роман всё верно сказал. Люди собачиться начали на пустом месте.

– А ты заметил нежить?

– Нет, она же была под мороком.

– Как понял тогда, что это именно полтергейст?

– Да они у вас тут стадами шастают! – вымещая вспыхнувший гнев, Яр до боли стиснул в пальцах ручку чашки. – Парень, думаете, сам на рельсы спрыгнул? Может, если б сегодня на автобусе поехал, до сих пор был бы жив!

– Тише! – укоризненно шикнула на него Анна Дмитриевна. Она права. Незачем воевать с контролёром. Пусть получит свои ответы и убирается восвояси.

– Правильно всё говоришь, – вдруг сказал Виктор Сергеевич негромко и серьёзно. – Много этой погани… А нас мало. Вот оно так и выходит.

Повисло молчание. Слышно было только, как скребёт по бумаге простенькая шариковая ручка. Потом, дождавшись, пока Щукин допишет, Яр заговорил сам. Спокойно, без злости, но и без равнодушного холода. О том, как нежить просочилась в вагон – видимо, через окно, открытое из-за духоты. О том, как сперва обострилась боязнь подземной тесноты, а следом начали сами собой вспыхивать мелкие ссоры. О том, как кто-то посреди неразберихи нашёл силы помочь больному старику. И о том, как Роман решился нарушить седьмую статью по просьбе случайного встречного.

– Ну уж не нарушить. Ловко вы с ним, – похвалил Виктор Сергеевич, дослушав до конца. – Не все оперативники так слаженно работают. У тебя, небось, боевая в специализации?

– Нет, свободная.

– О как! А по мне так готовый боец, – Щукин ободряюще улыбнулся. – Нам бы таких, как ты, хоть парочку – всю бы нечисть из Москвы повымели.

Яр устало отбросил со лба влажные от пота пряди. Он не нуждался в чужой лести.

– Не повымели бы. Нежить будет, пока будет человек.

– Так что ж теперь, вовсе ничего не делать, что ли? – искренне изумился Щукин. – Я так думаю, надо стараться хоть какой порядок навести. Иначе невесть до чего докатиться можно.

Анна Дмитриевна глубокомысленно хмыкнула.

– Вы, Виктор Сергеич, прислали бы своих ребят-то. Время нынче…

– Пришлём, Анна Дмитриевна, пришлём, – Щукин тяжко вздохнул и стремительным росчерком подписал бланк. – Как руки свободные будут, так и пришлём…

Домой Яр шёл пешком вдоль нагретой солнцем гранитной набережной. Прохожие сторонились его и провожали настороженными взглядами. Они, благополучные, довольные жизнью, сами не представляли, насколько уязвимы. Им неведомо было, что от врага, таящегося в тенях, их защищает горстка измотанных служащих. Если есть время приехать на вызов. Если хватает сил и умений что-то сделать с разгулявшейся нечистью. Не от хорошей жизни с надзором разъезжает на происшествия сам заместитель начальника магического контроля…

А Яр, которого столько лет учили для этой самой стези, вот уже который год занят какой-то немыслимой ерундой.

И с этим несправедливым противоречием давно пора что-нибудь сделать.

XXXVII. Личные качества

– Прошу прощения?..

Девушка у стойки недоверчиво воззрилась на посетителя. Ошивающийся у дверей охранник, чуя неладное, придвинулся ближе.

– На собеседование, – терпеливо повторил Яр. – На двенадцатый этаж. В магконтроль.

Ладонь с аккуратно накрашенными ноготками беспомощно поворошила разложенные на столе бумаги.

– Верховский ни на кого не заказывал, – вымученно улыбаясь, пробормотала девушка. – Может, ошиблись? День не тот?

Никакого Верховского Яр знать не знал. Разговаривала с ним вовсе какая-то женщина из канцелярии, в обязанности которой входило только набрать номер и сообщить дату. Единственный же знакомый ему контролёр носил совсем другую фамилию.

– Щукин, может, заказывал? – предположил Яр. Кто-то ведь решил дать ход его заявке! – Заместитель начальника. Я, честно говоря, знаю только его.

Эти слова подбодрили девушку. Схватив со стола телефон, она торопливо набрала короткий внутренний номер.

– Виктор Сергеевич, первый пост… Тут к вам пришли на собеседование. Не знаю, говорит, что в контроль, – она смерила Яра настороженным взглядом. – Зарецкий. А, да?.. Нам ничего не приходило… Да, хорошо. Только встретьте у лифтов, пожалуйста.

Ещё раз дежурно извинившись, она достала карточку-пропуск с надписью «Гость» и положила на стойку перед Яром. Часы за её спиной показывали без четверти двенадцать. В высокие окна било жаркое июльское солнце; в Ильгоде сегодня праздновали бы Вельгорову ночь. Яр рисковал ничуть не меньше, чем носящиеся меж огромных костров плясуны. Но если задуманная авантюра удастся, его личное дело надёжно скроется от любопытствующих за непроходимыми заслонами секретности. И ещё жизнь обретёт некоторый ощутимый смысл. Хотя бы на время.

Щукин и впрямь лично ждал его у лифтов на двенадцатом этаже. При виде соискателя его простоватое лицо расплылось в искренней улыбке, будто он встретил давнего друга. Может, и притворялся, но какой резон ему изображать радушие?

– Молодец, что пришёл, – отрывисто похвалил Виктор Сергеевич, пожимая Яру руку. Ладонь у него была широкая и крепкая. – Не обижайся, у нас тут бывает неразбериха с пропусками этими…

– Могу себе представить, – вежливо отозвался Яр. Любопытно, Щукин со всеми так или лично он по какой-то причине удостоился особого отношения? Удивительно, что контролёр вовсе его запомнил. Лестно и одновременно слегка пугающе.

– Ага… Пойдём, пока Санёк не убежал никуда, – Виктор Сергеевич приглашающе махнул рукой и зашагал вдоль правого коридора. Он очень торопился – или слегка нервничал. Хотя с чего бы ему?

В кабинете было пусто. Яр бросил быстрый взгляд на левое запястье: часы показывали почти полдень. Должно быть, возможные коллеги утихомиривают бесчинствующую нежить… Или попросту разбежались на обеденный перерыв. Щукин проводил Яра в знакомую переговорную и куда-то ушёл. Здесь мало что поменялось за три года, разве что на тумбочке в углу появились полулитровые бутылки с водой. Статистика по обморокам, что ли, начала зашкаливать?

Спустя десяток минут дверь вновь открылась, впуская неожиданно хмурого Щукина и, очевидно, его начальника. Худощавый, с коротким ёжиком тёмных волос и строгим, ничего не выражающим лицом, он больше походил на военного, чем на кабинетного чинушу. Из этих двоих он, несомненно, более опасен. Хладнокровный, въедливый и вряд ли слишком любит людей.

– Добрый день, – сухо проронил начальник, первым усаживаясь за стол. Щукин с неловким грохотом придвинул стул и устроился рядом.

– Здравствуйте, – голос звучал слегка напряжённо, но это и к лучшему. Какой кандидат не нервничает на собеседовании?

– Меня зовут Александр Михайлович. Виктора Сергеевича вы, – он многозначительно хмыкнул, – уже знаете. Ваше резюме…

Александр Михайлович мельком проглядел принесённую с собой распечатку. На последнем листе виднелась сделанная от руки пометка; начальник контроля слишком быстро отложил бумаги, чтобы Яр успел прочитать надпись.

– …Весьма любопытно, – туманно закончил Александр Михайлович. – Можете кратко рассказать о себе?

Бумаги он читал, а значит, интересует его другое: что Яр посчитает важным озвучить, в каких выражениях, с каким видом. А что и с каким видом станет говорить кандидат, жаждущий получить должность?..

– Пятая категория, – подпустив в голос фальшивой гордости, сообщил Яр. Александр Михайлович смерил его долгим взглядом исподлобья. – Потенциал до второй. Специализация свободная, но предпочитаю боевую и реверс…

– Умеете снимать чары? – осведомился главный контролёр. В его лице по-прежнему нельзя было прочесть ни единой эмоции – и это тоже кое о чём говорило. Александр Михайлович не желал даже играть в дружелюбие.

– Умею, – Яр уверенно кивнул и тут же поспешно прибавил: – Ну, до каких-то пределов, конечно.

– У всех есть свой предел, – веско проговорил начальник контроля. – У вас не слишком подходящий цвет спектра. На реверсе обычно специализируются с нейтральным.

Яр нарочито беспечно пожал плечами.

– Если опираться не на природу чар, а на их структуру, то это не так уж важно.

– На структуру? – Александр Михайлович вопросительно изогнул бровь, и Яр понял, что оказался на краю пропасти.

– Ну да, – непринуждённо, как сумел, откликнулся он и для наглядности шевельнул пальцами. – Знаете, как нитки распутывать.

– Опасно не глядя за чары-то хвататься, – укоризненно пробурчал Виктор Сергеевич.

Верно. А глядеть нельзя, цифра в удостоверении не та. Пусть его лучше считают самоуверенным болваном, чем нелегалом. Яр сделал пристыженный вид и затих в ожидании дальнейших вопросов.

– У вас есть образование? – брюзгливо спросил Александр Михайлович.

Проглотив просившиеся на язык дерзости, Яр изобразил кривоватое подобие улыбки.

– Да, вот буквально пару дней как. Прикладная математика.

– Четыре года?

– Да.

– А дальше планируете?

– Да. Не в ущерб работе.

– Понятно. Почему выбрали такую специальность?

Потому что наставница посоветовала. Но столь личного не стоит касаться.

– Душа лежит, – просто ответил Яр и, в общем-то, не соврал.

– Почему тогда не в исследования? Там специалистам в вашей области всегда рады.

Александр Михайлович слегка склонил к плечу голову, будто пытаясь посмотреть на соискателя под другим углом. Кажется, он впервые за всё время проявил что-то похожее на интерес. Знал бы он, в какой области на самом деле специализируется кандидат…

– Хочу привносить в мир порядок, – Яр усмехнулся: очень уж озадаченный вид приняло добродушное лицо Щукина. – Ведь ваш отдел занимается именно этим?

Александр Михайлович хмыкнул – то ли уважительно, то ли с презрением.

– Вам скучно? – вдруг спросил он.

Яр изумлённо поднял брови. Зачем этот вопрос? Что важного скажет о нём ответ? Это больше похоже на попытку уязвить, но в чём тогда смысл? Виктор Сергеевич, кажется, тоже не понимал своего шефа: недоумение лишь глубже отпечаталось в его чересчур выразительных чертах. Пауза опасно затягивалась; разгадать намерения Александра Михайловича Яр не мог. Пришлось рисковать.

– Я бы так не сказал, – он нахально взглянул в лицо начальнику контроля. – А с чем, прошу прощения, связан ваш вопрос?

Александр Михайлович досадливо поморщился. Не в самом же деле дал волю чувствам! Тогда чего он, чёрт побери, добивается?

– Мне важно знать, что движет моими сотрудниками, – неожиданно откровенно ответил контролёр. – Вы не нуждаетесь в деньгах, но явились устраиваться на тяжёлую работу, которая лишит вас времени на досуг и, скажем так, комфортного состояния мыслей. Что вам нужно на самом деле?

Честный ответ на этот вопрос созревал без малого месяц, с того самого злосчастного дня накануне солнцестояния. Изнывая от осознания собственной преступной праздности, Яр взялся выяснять сперва про надзор – эти больше следили за сохранностью тайны сообщества, чем боролись с нежитью; затем про безопасность – там туго пришлось бы с его клятвами; наконец, про контроль, в котором работал Щукин. Лидия Николаевна искренне ненавидела эту часть Управы, называла уродливой меткой времён беззакония и многократно предупреждала ученика держаться от контроля подальше. Она назвала бы решение Яра безрассудным, но может ли быть безрассудным то, над чем он раздумывал столько дней?

– Это прозвучит по-идиотски, – он усмехнулся краем рта, – но я хочу приносить людям пользу.

Начальник и его заместитель переглянулись.

– Вы не против небольшого испытания? – поинтересовался Александр Михайлович.

Щукин при этих словах беспокойно встрепенулся. Должно быть, его шеф тот ещё выдумщик по части испытаний. Что ж, главный контролёр вправе устроить соискателю проверку… Даже любопытно, во что всё это выльется. Яр слегка переменил положение тела, приготовившись, чуть что, вскочить на ноги.

– Давайте попробуем.

– Вам, разумеется, ничто не угрожает, – Александр Михайлович слегка сощурился, настраиваясь наблюдать за магическими действиями испытуемого. – Самое большее через минуту я всё прекращу. Ваша задача – снять чары. Любым доступным способом.

– Я понял.

– Приступайте.

В следующий миг мышцы сковало неподвижностью. Не все – Яру дозволили жить, дышать и моргать. И думать. Проще всего прибегнуть к волшбе – и это стало бы несусветной глупостью. Рассматривать чары нельзя, пощупать не получится. В очень уж неудачном положении застыли сцепленные в замок кисти рук. Секунды утекали одна за другой; Александр Михайлович бесстрастно наблюдал. Заложил он в задачу возможное решение? Если нет, то хочет ли посмотреть на кандидата в деле или только посрамить, чтобы был повод прогнать с собеседования?.. Нет, вот это как раз неважно. Надо придумать способ хотя бы продвинуться в решении, пока не истекла отведённая минута.

Щукина Яр видел лишь краем глаза. Виктор Сергеевич, безусловно, не одобряет происходящего, но и помогать, само собой, не станет. Если вдуматься, то он и сам о приключениях в метро знает только из показаний… И это, чёрт возьми, мысль! Отчего бы не повторить трюк с металлическим проводником? Никто не запрещает баловаться с передаточными средами хоть в пятой, хоть в пятнадцатой категории, было бы умение… Стальной браслет часов на запястье – не слишком удачной формы, но он хотя бы соприкасается с кожей, а значит, что-нибудь безыскусное с его помощью сотворить можно. Яр сосредоточился на широкой тускло поблёскивающей металлической ленте. Первая попытка вышла бездарной: силовая волна рассеялась, едва обретя видимый облик. Вторая, нацеленная куда более старательно, скользнула от запястья к ладоням, обжигая кожу и обрывая цепкие нити чар. Александр Михайлович подался вперёд; похоже, теперь он по-настоящему заинтересовался.

Высвободив кончики пальцев из липкого плена парализующей магии, Яр на ощупь потянул за неряшливую бахрому повреждённых нитей. Невидимый узор податливо расползался; этот сорт заклятий не предполагает прочности – их устойчивость гарантирует сама их природа… Александр Михайлович не стал дожидаться очевидного и небрежно смахнул остатки чар. Яр с наслаждением повёл плечами, возвращая мышцам подвижность. Не время чувствовать себя триумфатором, но непрошенная гордость раскаляет кровь в жилах, заставляет губы изгибаться в улыбке. Наставница отругала бы его за тщеславие.

– Неплохо, – сдержанно похвалил Александр Михайлович. – Вы рисковали обжечься.

– Если у меня будет выбор между ожогом и смертью от остановки сердца, я выберу ожог, – весело заметил Яр.

Щукин согласно хмыкнул. Он, кажется, рад, что его знакомец справился с каверзной задачкой. Ему нужны люди, способные разобраться с опасной нежитью; у его начальника какие-то иные, более туманные резоны. Александр Михайлович снова взялся за бумаги и, не глядя на Яра, спросил:

– Ваши условия?

– Те, что вы предлагаете, меня устраивают, – Яр пожал плечами и поморщился от задержавшейся в мышцах боли. – Только иногда придётся сдвигать график. Из-за учёбы.

– По деньгам?

– Всё равно. Вы сами сказали, что я в них не слишком нуждаюсь.

Главный контролёр дёрнул уголком рта, словно нахальный выпад всерьёз его уязвил, и что-то пометил на верхнем листе.

– Понятно, – сказал он сухо и первым поднялся из-за стола. – Благодарю за уделённое время. В течение недели кадры с вами свяжутся. Витя, будь добр, проводи молодого человека до лифтов.

Завершив фразу, он вышел из переговорной. Щукин как-то виновато пожал плечами – мол, не сердись, он не со зла – и тоже вскочил с места. Все трое понимали: разговор кончился не в пользу кандидата.

***

– Саня!

Гневный Витькин возглас нагнал его за миг до того, как закрылась дверь логова. Верховский нехотя обернулся. Друг размашисто шагал мимо столов, пустующих в обеденный час; вид у него был донельзя раздосадованный. Если говорить мягко.

– Мало времени, Вить, – прохладно сказал Верховский. Меньше всего ему хотелось сейчас собачиться с собственным заместителем.

– Это что такое было? – Щукин ворвался в кабинет и добросовестно закрыл за собой дверь. Спасибо и на том. – Ты чего творишь?

Верховский неслышно выдохнул сквозь зубы, выпуская раздражение. Спокойно. Витька, как всегда, хотел как лучше, просто представления о лучшем у него чересчур наивные.

– Я тебе сразу сказал, что этого собеседовать нет смысла, – Верховский бросил в лоток для бумаг распечатку резюме, которую пару дней назад пометил отказом. До очередной малоприятной встречи с Тереховым – полчаса, а Витьке именно сейчас приспичило затеять разборку…

– Это ты правильно говоришь. Таких надо безо всяких там собеседований брать, – Щукин состроил сердитую гримасу, выражая сразу всё, что думает на этот счёт. – Почему отказ-то?

– Потому что мне здесь не нужны самоуверенные избалованные нахалы! – теряя терпение, рявкнул Верховский. – Скажи-ка лучше, как это кадры умудрились назначить встречу вопреки моим указаниям?

Честный Щукин мгновенно стушевался.

– Я им сказал. Потому что нельзя же так! – он тоже повысил голос и исподлобья уставил на начальника мятежный взгляд. – С чего ты это взял-то вообще – самоуверенный, избалованный? Это вон Липатов у нас самоуверенный и избалованный, и ничего, работает же!

– Липатова сюда взял не я, – напомнил Верховский. – Витя, пока ты был моим руководителем, я твоим указаниям не перечил.

– Значит, повода не было! – мрачно заявил Щукин. Ища выход обуревавшим его страстям, он прошёлся взад-вперёд по кабинету. – Как тебе не перечить, если ты какую-то дурь в голову себе забрал и упорствуешь?

– Дурь, значит? – Верховский взял на тон ниже, стараясь держать в узде разгорающуюся злость. – У нас и так не отдел, а пороховая бочка! Куда нам ещё одну… творческую личность?

– Да где ты это взял?

– Ты читал досье? Нет? А я вот читал! – бесцеремонно отодвинув Витьку, Верховский обогнул стол и уселся наконец в кресло. Начали противно ныть виски. – К лешему этих бессребреников! Вон Громову денег не надо – и как он работает? Честное слово, лучше б просто так сидел и хотя бы не вредил!

– Костя тоже из богатой семьи. Какая разница? – Щукин плюхнулся на стул напротив начальника. Отступать без боя он явно не собирался. – Уже целый век как всем на это плевать!

– Это нам с тобой плевать, а они, – Верховский неопределённо кивнул на дверь кабинета, – много о себе думают. Ты не представляешь, насколько.

– Ну кто-то, может, и думает, – Витька упрямо запустил руку в лоток для бумаг и достал оттуда злополучное резюме. – Зарецкий-то тебе чем не угодил? Завидуешь, что ли, что он с чарами справился, а ты тогда – нет?

– Я? Завидую?! – зло выдохнул Верховский. Щукин, сам того не зная, попал в яблочко, только дело было совсем не в чарах. – Ему повезло с часами, вот и всё!

– Так, значит, молодец, что металл носит на всякий пожарный! Ты же нас обязал таскать? – Витька оттянул воротник, намекая на спрятанную под рубашкой защитную цепочку.

– Послушай, я… – Верховский запнулся и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Ему не осталось почти ничего, кроме как говорить правду. Иначе его упрямство и впрямь отдавало… безумием. – Я, скажем так… лично знал его наставницу. Не слишком близко, но…

Он неопределённо шевельнул ладонью, предоставляя Щукину вкладывать в этот жест любой смысл. Витька озадаченно вперился в резюме; это он зря, там такого не пишут. Если вспомнит про досье, когда доберётся до компьютера, нового раунда расспросов не разбежать. Ну и ладно. До него наверняка долетали отголоски старых лживых сплетен – когда они ещё ходили по Управе.

– И что? Паршиво учит, что ли?

– Понятия не имею. Она никого другого в ученики не брала, – небрежно бросил Верховский. Собственные слова больно ужалили и без того уязвлённую гордость. Покойная Лидия так громко говорила о всеобщем равенстве – и в итоге сама взялась подыгрывать племянничку, несмотря на посредственный потенциал…

– Так ты сам только что всё видел!

– Это ерунда, – Верховский досадливо отмахнулся. – Она весьма однозначно высказывалась в адрес нашего с тобой отдела. Сомневаюсь, что ученик не перенял её воззрения.

– Мало ли, кто что говорил, – буркнул Щукин не слишком уверенно. – Времена-то меняются. И потом, пришёл же парень к нам на собеседование! Сам пришёл – я не звал, честное слово… Хоть и надо было.

– Вот это я и не могу понять. Зачем пришёл, – Верховский нервно постучал тяжёлой чернильной ручкой по деревянной столешнице. – Не верю я красивым фразам.

Повисло молчание. Щукин угрюмо и бесцельно листал туда-сюда замусоленные бумаги. Минутная стрелка на часах неумолимо подбиралась к часу дня. Теперь, благодаря хлопотам облечённого властью покровителя, Верховский мог добраться на второй этаж пространственным прыжком, но доверять этому капризному сорту магии он так и не приучился. Лучше уж по старинке, лифтами и лестницами, и поскорее, пока бывший шеф не решил, что отставной безопасник выказывает пренебрежение…

– Давай возьмём, Сань, – тихо и серьёзно сказал Витька. Положил перед начальником набившее оскомину резюме. Фотография кандидата надменно воззрилась на Верховского снизу вверх. – Под мою ответственность. Пожалуйста. Сам буду возиться. И если чудить начнёт, сам же и выгоню.

– Как ты возиться собрался? Куратором у стажёров ты быть не можешь, – напомнил Верховский. Нетерпеливо вскочив на ноги, он принялся демонстративно собирать со стола нужные для встречи бумаги.

– Ну… Послежу, направлю, – Витька неопределённо дёрнул плечом. – А если натворит дел, так сам напишу по собственному.

– Я тебе напишу! – пригрозил Верховский и тут же вздохнул. Времени оставалось исчезающе мало. – Ладно, Щукин, леший с тобой. Пусть будет стажировка. И смотри мне… Пожар легче предупредить, чем потушить.

Не дожидаясь ответа, он торопливо обошёл обескураженного Витьку, толкнул дверь и усилием воли заставил себя выбросить из головы весь последний час. Щукину полезно прочувствовать груз ответственности за принимаемые решения. Через пару месяцев, глядишь, сам придёт с просьбой уволить нахального выскочку. По крайней мере, не станет впредь напоминать про субботинского сынка – тот, вдобавок ко всему прочему, ещё и редкостный головотяп…

«Скажу кадрам, чтобы внимательнее читали графу с личными качествами, – сердито подумал Верховский, остановившись у лифтов. – И приглашали только тех, у кого никаких девиаций не наблюдается».

XXXVIII. Стажёр

– Чего такие кислые, молодёжь? – гаркнул с порога Денис. Повертел кудлатой головой в поисках начальства, не обнаружил ни Верховского, ни его зама, и деятельным вихрем ворвался в отдел. – Выше нос, Умка, мы с тобой сегодня выездные. Мелкий, ты мне вчера проспорил, так что бегом за макулатурой.

– Я с вами не спорил! – для порядка возразил Костя, но из-за стола беспрекословно вылез. – Я только сказал, что не надо было ставить ту визу…

– А я сказал, что надо. И что? Василич поставил! – возвестил Липатов и с размаху плюхнулся в кресло. – Брысь, не беси меня.

Костя обиженно поправил на носу очки и поплёлся в канцелярию. Совесть запоздало цапнула Мишку за чувство долга: по чести-то бегать по мелким поручениям полагалось ему как младшему по возрасту и должности, но Денис своего стажёра от рутины тщательно оберегал.

– Что значит – выездные? – осторожно полюбопытствовал Старов.

– То и значит. Если что где сегодня стрясётся – разгребать нам, – жизнерадостно сообщил куратор, вальяжно откидываясь в кресле. – Так что, господин Барон, извиняйте – копание в корреспонденции сегодня без меня.

– Можно подумать, вы когда-нибудь участвуете в делах отдела, – холодно отозвался Борис Андреевич и тут же вернулся к своему занятию – в чём бы оно ни заключалось. – И, пожалуйста, без этих ваших кличек по отношению ко мне.

– Да ла-а-адно тебе, Барон! – Липатов перегнулся через боковой стол и от души потрепал Субботина по плечу. Тот брезгливо отстранился. – Восемь лет живём душа в душу, уже бы привык давно.

Борис Андреевич, может, и мог бы привыкнуть, а Мишка за неделю точно не успел. Не зная, куда себя деть, Старов взялся за потрёпанное издание Магсвода. Книжицу эту Денис всучил стажёру пару дней тому назад, получив от Александра Михайловича язвительное напоминание об обязанностях куратора. Как и всякий порядочный гражданин, законы Мишка знал в самых общих формулировках; теперь, когда заставили углубиться в их изучение, он диву давался, сколько в своде каверзных и неоднозначных моментов. Будто специально писали так, чтобы потом нарушать.

– Так, пока день не начался, схожу-ка я подымить, – громогласно сообщил Липатов и вскочил из кресла, хлопая себя по карманам. – Умка, пойдёшь со мной?

– Я не курю, – напомнил Мишка.

Денис ничуть не огорчился.

– Моё дело предложить, – заявил он, прежде чем умчаться.

Старов тайком перевёл дух. Он ещё сам не понял, нравится ему тут или нет, но даже стажёрское жалование в полтора раза превосходило его прежний заработок. Хорошо таким, как Денис: и деньги приличные, и любимым делом занят. Но это редкое счастливое совпадение. Большинству, и Мишке в том числе, приходится жертвовать мечтой в пользу низменных потребностей. Старов запил чаем эту горькую мысль и вновь углубился в Магсвод.

– Здрас-сте, – прошелестел от дверей Валерий Васильевич.

Он интеллигентным призраком скользнул за свой стол и принялся за ежеутренние ритуалы подготовки к рабочему дню, но Мишке показалось, что Громов слегка взволнован. Впрочем, здесь редко бывает спокойно – это Старов уже усвоил. Если нет никакого аврала, то шороху наводит Супермен. Чтоб никто не скучал.

В пять минут десятого явился чем-то недовольный Верховский, коротко со всеми поздоровался и скрылся в кабинете, который Денис именовал не иначе как логовом. Щукин задерживался. Вот уж где странности: до сих пор казалось, что Виктор Сергеевич попросту не умеет опаздывать. Даже Костя уже вернулся, навьюченный прошениями. Один Липатов нахально где-то прохлаждался. Мишка прилежно читал свод, но нехорошее предчувствие не давало сосредоточиться на формулировках. Старшие на взводе – значит, как пить дать, что-нибудь стрясётся.

– Ребята, доброе утро!

Щукин, в противовес всем бодрый и воодушевлённый, наконец появился на пороге. Как всегда, поздоровался с коллегами за руку, заглянул к начальнику и устроился на своём наблюдательном посту в углу кабинета.

– Ну, знаменательный день сегодня, – громко возвестил он. Мишка, насторожившись, поднял голову от брошюрки. – У нас наконец-то полный штат! Конец переработкам!

– Переработки будут всегда, – брюзгливо заметил Субботин. Он, похоже, вовсе не удивился новостям.

– Значит, поменьше, – легко уступил Виктор Сергеевич. – А где у нас Денис ходит?

– Где ходит Денис, знает только Денис, – Борис Андреевич бросил на пустующее соседнее кресло уничтожающий взгляд и поджал губы, всем своим видом показывая, что не желает продолжать разговор.

Щукин тут же полез за телефоном, но дозвониться до Липатова не успел. Дверь в очередной раз открылась; в первый миг Мишка, признаться, подумал, что худощавый паренёк на пороге – явившийся не ко времени посетитель. Старов не дал бы стажёру больше двадцати. Просто одетый, с небрежно собранными на затылке длинными волосами, он казался бы легкомысленным, если б не цепкий оценивающий взгляд. Щукин, сияя, как начищенный пятак, выскочил из-за стола навстречу новичку и от души тряхнул поданную для пожатия руку.

– О! Быстро внизу управились, – заметил он. – Ну, ребята, знакомимся! Наш второй стажёр, Ярослав, – Виктор Сергеевич по-отечески опустил ладонь на плечо новичку, другой рукой широким жестом обвёл коллег. – Так, а это у нас Костя, Боря, Дениса пока нет, Миша и Валерий Васильевич.

Мишка, как это за ним водилось, широко улыбнулся и помахал рукой. Ему, что греха таить, стало гораздо веселее от того, что он теперь не один тут желторотый неумёха. Умка-недоумка. Какое, интересно, прозвище Денис придумает для новичка?

– Доброе утро, – сдержанно сказал Ярослав сразу всем. Субботин проигнорировал, Костя кивнул с важным видом, Валерий Васильевич разулыбался в ответ. – Рад знакомству.

– Взаимно, молодой человек, взаимно! – Громов радушным жестом указал на единственный ничейный стол – между Мишкиным местом и его собственным. – Проходите, устраивайтесь. Я буду вас курировать, вы знаете, да?

Ярослав, похоже, ничего не имел против – его лицо выразило лишь вежливое удивление. Деликатно высвободившись из заботливойщукинской хватки, он подошёл к отведённому ему рабочему месту, по-хозяйски бросил на подоконник тощий рюкзак и оглядел новые владения. Довольно скромные: пожилой компьютер, припавший пылью монитор и неизбежный лоток для бумаг. Бумаг здесь много. Они заменяют что угодно, от наручников до гильотины.

– Привет, – Мишка протянул руку соседу. – Я тоже стажёр.

– Вот как.

– Да-да, Михаил вас опередил всего на неделю! – влез Громов. Он, похоже, был искренне рад – едва ли не единственный, кроме самого Мишки. – Так-так-так, мы вам должны много всего заказать… Ох, как же Денис это делал?

– Давайте я помогу, – охотно вызвался Старов и энергично пошевелил мышь. – Всё равно мне Денис пока никаких заданий не дал.

Щукин при этих словах недовольно насупился. Зря Мишка ляпнул про липатовское раздолбайство. Не то чтоб для Виктора Сергеевича оно в новинку, и всё-таки… Виновато вздохнув, Старов принялся за письмо в техподдержку. День запоздало вкатывался в рабочие рельсы: похлопотав для порядка вокруг стажёров, Щукин утащил старших офицеров на планёрку к Верховскому. Дениса всё не было, законы читать надоело, и Старов, слегка смущаясь своего безделья, предпринял попытку поболтать.

– Ярик, – окликнул он возившегося с компьютером новичка, – а ты по какой части? У меня вот реверс в основном, но и в боевой кое-что могу.

– Плюс-минус то же самое, – миролюбиво откликнулся Ярослав.

Костик, изо всех сил делавший вид, что ему не интересно, осторожно выглянул из-за монитора.

– У меня смещение в сторону пространственной, – торжественно сообщил он, хотя его никто не спрашивал. – И четвёртая категория! У нас в семье все рано получают высшую квалификацию.

Ярослав неопределённо хмыкнул – мол, принял к сведению – и склонился над не желающим включаться системником. Костина родовитость его не впечатлила.

– А у тебя какая цифра?

– Пятая.

– О, – Чернов уважительно прищёлкнул языком. – Тоже высшие потенциалы? А фамилия как?

– Зарецкий.

– Не слышал про таких, – Костя собрал в складки высокий лоб. – Не московская династия?

– Никакая не династия, – Ярослав одарил младшего офицера тяжёлым взглядом и вернулся к пыльным компьютерным внутренностям. Мишка невольно проникся к новичку уважением: сам он, впервые выслушав от Чернова горделивое представление, всерьёз смутился.

– К-как это?

– Вот так, – Зарецкий внимательно оглядел обескураженного Костика и язвительно прибавил: – Мне категорию за знания дали, а не за фамилию. Я думал, у всех так.

Костя стремительно побледнел. Подначки Дениса он ещё как-то терпел – их все терпели, никуда не денешься, – но то, что он спускал Супермену, не могло быть дозволено какому-то стажёру. Понимая, что Чернов вот-вот взорвётся, Мишка поспешил вмешаться.

– Круто, что пятая, – торопливо сказал он. – Я в прошлый четверг с Денисом на выезде был, в ховринской заброшке. Нежить там лютая.

– Поднадзорная?

– Нет, дикая. Она кое-где появляется сама по себе, – похвастался Мишка свежими знаниями. – Есть такие места.

– Ага, с холодным фоном, – Ярослав на пробу прижал западающую кнопку включения. Монитор, моргнув, продемонстрировал поверх чёрного экрана что-то осмысленное. – Канцелярку тут где-то взять можно?

– Да. Вон в шкафу за столом Щукина.

Не выйдет, похоже, совместно постигать отдельские премудрости. Хотя бы потому, что новичок явно знает побольше Мишки. Переваривая невесть откуда взявшуюся глупую обиду, Старов сердито уткнулся в свою брошюру. Несколько минут висела душная тишина, а потом в неё с разбегу ворвался шумный Денис. Влетел в кабинет – и тут же затормозил, наткнувшись взглядом на спину рывшегося в шкафу стажёра. Широко ухмыльнулся, примериваясь к новой мишени для острот.

– Оба-на! Девушка, можно с вами познакомиться?

Зарецкий обернулся и невозмутимо оглядел зубоскала.

– Можно. Девушку зовут Ярослав Владимирович, – холодно сообщил он.

Липатов цыкнул краем рта, сожалея о сорвавшейся шутке, но ничуть не обиделся. Подошёл поближе, дружелюбно протянул руку – здороваться.

– Ты, что ль, новый стажёр?

– Ну, я.

– Лохмы обрежешь, – заявил Денис, критически осматривая новобранца. – Знаешь, как в армии определяют, что пора стричься? Когда за волосы рукой можно ухватить.

Он попытался было продемонстрировать, однако Ярослав проворно отстранился, оставив Супермена с носом.

– Мне не мешают.

– Это пока тебя на нежить не кинут. Хотя – чтоб Громовержец у нас на нежить поехал… – Денис скептически хмыкнул, покосившись на стол Валерия Васильевича. – Так, детский сад, а чего одни-то сидите? Воспиталки где?

– У Александра Михайловича планёрка, – процедил Чернов сквозь зубы. Мишка затруднился бы сказать, кто тут больше не любит Липатова: Костик или Борис Андреевич.

– А, – Денис широким шагом пересёк кабинет и, не дойдя до логова, плюхнулся в своё кресло. – Август, ребятки, скучный месяц. Нелегалы в отпусках, нежить от жары сидит грустная. Только и остаётся, что государственные деньги проедать.

– Нежить разная бывает, – заметил Ярослав. Нагруженный нехитрым канцелярским скарбом, он вернулся за свой стол и принялся обстоятельно наводить порядок. – Полудницы, к примеру, в жару хорошо себя чувствуют. А теням вообще всё равно.

– Ну ты сказанёшь – тени, полудницы, – Липатов гоготнул и отмахнулся, словно стажёр сморозил чушь. – Где их тут найдёшь в Подмосковье?

– Им на административные границы как-то пофигу.

– Подразделениям надзора зато не пофигу, – слегка повысив голос, отрезал Липатов. – Ты бы помалкивал, если чего не знаешь… Стажёр.

Леший знает, чем бы всё это кончилось, если б не распахнулась дверь логова. Старшие деловито расселись по местам; следом за ними в отдел вышел сам Верховский. Едва задержал взгляд на новом стажёре, повернулся к нахально ухмыляющемуся Супермену. Щукин беспокойно завозился у себя в углу. Виктор Сергеевич не любил скандалы.

– Денис, ты ещё не ездил или уже вернулся? – вкрадчиво поинтересовался шеф.

– Ну как, вчера вечером домой уехал, сегодня утром вернулся.

– А на выезд?

Липатов встрепенулся и вперился взглядом в монитор.

– Вот этот, что ли?.. Вчера не было.

– Вчера не было, сегодня есть, – философски заметил Верховский. – Как ты его просмотрел? Я ради этой заявки освободил тебя от планёрки…

Супермен скривился, как от зубной боли, и торопливо засобирался. Под требовательным начальственным взглядом вспомнил про своего стажёра, небрежно кивнул Мишке:

– Собирайся, Умка, поехали. Только не тупи, как в прошлый раз.

Мишка покорно вытащил из ящика стола дежурную аптечку. Упрёк был хоть и обидный, но справедливый. Регламенты-то Старов вызубрил, только на практике поди вспомни вовремя! Не то чтоб Мишка натворил что-то фатальное – Денис не позволил, с его-то сноровкой. Вот уж кто прирождённый боец… Забросив на плечо сумку, стажёр потрусил следом за куратором.

– А инструктаж будет? – осторожно поинтересовался Мишка, оказавшись в коридоре.

– Ну, не тупить я тебе уже сказал, – Липатов сделал вид, что задумался. – Расслабься, Умка, дело плёвое. Обычный нелегал. Скрутим – и в каземат, пусть дальше безопасность возится.

– А он точно нелегал?

– Зуб даю.

– Почему тогда не оперативники?..

– Потому что мы, в отличие от них, ещё умеем документы спрашивать, – Денис хохотнул собственной шутке и бодро впрыгнул в раскрывшийся лифт. – Да не бойся, сто процентов нелегал. Ну, девяносто девять и девять. В периоде.

Дом на южной окраине Москвы, слегка обветшалый, разлинованный вдоль и поперёк белыми межпанельными швами, казалось, стеснялся собственной неказистости. Выбравшись из машины, Мишка попробовал было прикинуть, куда в случае чего побежит по тенистым дворам правонарушитель, есть ли здесь подвал, в котором можно спрятаться, и что делать, если предполагаемого нелегала вовсе не будет дома, но Липатов, едва убрав в карман брелок сигнализации, энергично зашагал прямо к подъезду. Даже на окна посмотреть не удосужился.

– Денис! – шёпотом окликнул Мишка, нагнав удалого куратора. – Что мы делаем-то?

– Что и всегда – заходим и берём, – весело сообщил Супермен, не трудясь понизить голос. – Ты смотри и учись, Умка. Вырастешь большой – тоже так сможешь.

Он без видимых усилий, не запыхавшись, взлетел на пятый этаж по узким лестничным пролётам. Мишка, которому шёл двадцать четвёртый год насыщенной спортивными упражнениями жизни, едва поспевал за почти сорокалетним Денисом. Вот что значит подвижная работа: Липатов, хоть и склонен к эпикурейству, до сих пор подтянут и бодр, а вот Громов уже вряд ли согласится на подобную пробежку…

– Вы чего делаете? – Старов потрясённо застыл, глядя, как его куратор бесцеремонно прижимает палец к замочной скважине. – Мы ж не оперативники! Позвонить сначала надо…

– Всё равно этим закончится, – отмахнулся Липатов. – Предлагаю скучную часть пропустить.

– А если его нет дома?

– Есть. В ориентировке сказано, что он в квартире ныкается, днём лишний раз на улицу не выходит.

– Почему?..

– Потому что права такого не имеет. Ш-ш-ш, стажёр, пошли на дело!

Бесшумно расправившись с дверным замком, Липатов медленно нажал на ручку. Крадучись пересёк крохотную прихожую, сделал Мишке знак идти следом. Старов послушно переступил порог, на ходу вытаскивая из кармана удостоверение. В квартире было тихо и прохладно; слой пыли на видавшей виды тумбе и застарелые жёлтые разводы на потолке придавали ей заброшенный вид. Но, судя по тому, как подобрался Денис, в единственной комнате кто-то был.

– Дверь закрой и стой тут, – на грани слышимости шепнул Липатов. Из-за его плеча Мишка разглядел пёструю груду одеял на ветхом диване; под ними, должно быть, спал человек.

Старов послушно прикрыл входную дверь – и Супермен тут же сорвался с места. Не издав ни звука, Липатов стащил на пол тощего смуглокожего человека, прямо вместе с одеялами, ткнул его лицом в пол и коленом прижал к пыльному ковру.

– Молча-а-ать, – протянул Денис, перекрывая негромкое испуганное поскуливание. Ухватившись за редкие седоватые волосы, он заставил пленника повернуть голову и склонился к плоскому морщинистому лицу. Супермен умел действовать на нервы. – Говорить только тогда, когда я скажу. Не врать. Не орать. Сопротивления не оказывать. Иначе отсюда поедешь в последний путь, понял меня?

Человек мелко затряс головой. Мишке отчаянно хотелось отвернуться. Всё неправильно. Они должны были представиться, предъявить удостоверения, потребовать документы о регистрации…

– Бумаги где у тебя лежат? – Денис тряхнул пленника за плечо. – Паспорт, водительские, справка о невменяемости? Написано где-нибудь, что ты жить имеешь право?

– Там… В ящике… – сипло выдавил человек. Вяло пошевелился, будто надеялся высвободиться; Липатов в ответ крепче сжал кисти заломленных рук. – В кори… коридоре.

– Умка, проверь.

Сообразив, что последнее распоряжение относилось к нему, Мишка отступил на полшага в пыльную темноту прихожей и выдвинул верхний ящик дряхлой тумбы. Там вправду лежала потрёпанная чёрная с серебром книжечка, меж страниц которой вложена была карточка вроде тех, что выдавала Управа, но с незнакомыми водяными знаками. Старов слегка согнул удостоверение между пальцев; печать, которая должна была сменить цвет, осталась бледно-зеленоватой.

– Поддельная, – сказал он вслух с искренним сожалением. Ему хотелось, чтобы Денис перестал мучить нелегала.

– Ну вот, – Липатов торжествующе ухмыльнулся и наградил пленника тычком под рёбра. – Кто ты у нас? Колдун, маг? Или что у вас там принято?

Нелегал не ответил. Вместо этого он вяло шевельнул кистями рук; Денис проворно увернулся от заклятия, остро сверкнувшего серебристым светом, и зло выругался себе под нос. Раздался отвратительный хруст. Супермен не прощал неповиновения.

– Маг, значит, – брезгливо выплюнул он, словно не замечая, как нелегал разевает рот в беззвучном крике. – Будешь мне ещё рыпаться?.. То-то же. Сейчас поедем в подвал на процедуры, а потом, если повезёт, в больничку. Умка, бумажки забери с собой.

Мишка не шелохнулся. Он смотрел, как под натиском боли сознание стремительно угасает в тёмных глазах пленника. Всё чудовищно неправильно. Так нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя…

– Нельзя, – сказал он вслух и, собравшись с духом, повысил голос: – Нельзя так, Денис Григорьевич! Мы же… Вы же – офицер контроля…

– Точно, – Липатов, обнаружив, что его жертва безвольно обмякла, поднялся и вразвалочку подошёл к Мишке. Покровительственно потрепал по плечу. – У нашей конторы, Мишаня, хоть и недавние, но очень богатые традиции. Ты давай не загоняйся. Подумаешь, лапки ему повредили… Ему волю дай, он бы мне позвоночник сломал. Это не-ле-гал! Преступник! Тварь опустившаяся, а не человек! Понял, стажёр?

Старов ничего не ответил. Физиономия Липатова маячила перед ним, как уродливая комическая маска. Маячила и никуда не желала деваться.

– Желторотики, – презрительно фыркнул Супермен. Он забрал документы из Мишкиных рук и небрежно сунул в задний карман джинсов. – Не дрейфь. Сейчас отвезём этого красавца в Управу и поедем тебя отпаивать. Расслабься уже! Давай как будто ты ничего не видел, а? Забудем пока? А потом я тебе кое-что объясню.

– Верховский в курсе? – тихо спросил Мишка.

Липатов издевательски хохотнул.

– Верховский, чтоб ты знал, бывший опер безопасности. Они там и не таких, и не так, и как только не…

Он вернулся в комнату, не без труда взвалил на плечи бездыханного нелегала, поволок к выходу. Проходя мимо Мишки, остановился, внимательно вгляделся Старову в лицо.

– Пошли, стажёр, – глухим от натуги голосом проговорил Липатов. – Некогда мне тут с тобой.

Не оставалось ничего иного, кроме как ему подчиниться.

XXXIX. Ценности

«…Таким образом, исходя из вышеизложенного, считаю необходимым заявить…»

Яр недоумённо моргнул. Всё «вышеизложенное» умудрилось целиком проскользнуть мимо его внимания, не оставив в памяти ровным счётом ничего. А писанины в прошении было много – четыре страницы бисерным почерком. Придётся перечитывать. Сдержав раздражённый вздох, Яр перевернул лист.

– Эй, молодняк! – на весь кабинет гаркнул Липатов. Он высоко вскинул руку и помахал, как знаменем, поблёскивающей печатью бумагой. – Кому весёлую задачку? Налетай, пока дают!

Яр с удовольствием взялся бы за любую задачу, лишь бы хоть на часик бросить копаться в бесчисленных прошениях. Впрочем, дать коллегам это понять значило бы обеспечить Липатову неисчерпаемый повод для подначек. Выгоднее было молчать.

– Задачи распределяет Александр Михайлович, – педантично заметил Чернов. Этого жизнь ровным счётом ничему не учила: так и клевал на любую приманку.

– Оп! Мелкий попался, – объявил Липатов. – Раз есть время трепаться, значит, не сильно занят. На, бери бумагу и топай в виварий.

– За-зачем?

– У них перепись населения. Уважаемый Александр Михайлович считает, что мы должны в этом участвовать, – Липатов презрительно покосился на дверь логова. – Давай-давай, напяливай защиту, бери задницу в зубы и бегом!

– Вы не имеете права… – заикнулся было Чернов, но Липатов, как всегда, не желал тратить на него своё драгоценное внимание.

– У тебя в корочке так и написано, что ты Мелкий, – заявил Денис Григорьевич, помахивая бланком. – А я старший. Шевелись, время отнимаешь!

Чернов покраснел до корней волос, но послушно полез в стол за защитной цепочкой. Будь на месте Щукин, может, Липатова и поставили бы на место, но начальство пропадало где-то на совещаниях, а все остальные не имели желания вступаться за младшего офицера. Яр в том числе. Оба спорщика были ему одинаково противны.

Время тянулось, как вязкая патока. Ближе к полудню Липатов собрался куда-то на выезд, забрал с собой Старова. Даже Субботин был занят чем-то интересным – судя по долетающим до слуха обрывкам телефонных разговоров, обсуждал с правопорядком юридические тонкости. Яр разбирал прошения. Его куратор – тоже, и тому занятие приносило, похоже, подлинное удовольствие. Валерий Васильевич ничего не помнил об их встрече два года тому назад; чары давным-давно выветрились, но память пожилого контролёра и без них надёжно погребла первое знакомство со стажёром под ворохом прожитых дней. Кроме безобидности, ничего хорошего Яр в нём не видел. Кабинетный бумагомарака. Агрегат для заверения виз. Почему только Верховский не проводит его с честью на заслуженную пенсию?

Начальник, лёгок на помине, возник в дверях, чиркнул ничего не выражающим взглядом по лицам подчинённых и, не говоря ни слова, проследовал через кабинет к логову. За месяц с небольшим Яр так и не сумел его понять. Верховский то ли всех здесь ненавидел, то ли презирал – и отдел ему платил искренней нелюбовью. Всеобщая неприязнь втянула в себя даже вечно счастливого Валерия Васильевича, которому деятельный шеф время от времени мешал безмятежно существовать на работе положенные восемь часов. Разве что стажёр Мишка не разделял этого единодушия. И ещё Щукин. Но Щукин вообще не умел не любить людей, какими бы те ни были.

– Уже скоро обед, – обеспокоенно констатировал Виктор Сергеевич, прикрыв за собой дверь. – Борис Андреич, как у вас успехи?

– Почти согласовали, – сухо отозвался Субботин.

Щукин просиял.

– Это же отлично! Ну, как будет прогресс – обязательно скажите. Затруднения какие-то есть? Помочь, может, чем?

Последние слова были обращены сразу ко всем – Щукин частенько это спрашивал, и именно в таких формулировках. Громов блаженно покачал головой. Яр мельком покосился на куратора и ровным тоном спросил:

– Виктор Сергеевич, можно на два слова?

– А, да, конечно, – Щукин, не покидая приподнятого расположения духа, охотно потопал в переговорную. – График поменять хочешь?

– Вроде того.

Прежде чем встать из-за стола, Яр ещё раз оглянулся на Громова. Тот, кажется, вовсе не обратил внимания – так и читал очередную бумагу. Закрыв за собой дверь переговорной, Яр незаметно повернул защёлку; лучше будет, если никто сюда не вломится. И без того его здесь не сильно любят.

– Учёбой завалили? – Щукин задорно подмигнул и уселся на ближайший стул.

– Да нет. Пары вечером и по субботам, – Яр тоже сел, так, чтобы оказаться лицом к заместителю начальника. На всякий случай.

– Добираться-то успеваешь?

– Да, на машине без проблем, – рассеянно кивнул Яр, прикидывая, с чего лучше начать разговор. – Виктор Сергеевич… Я вообще, когда устраивался, несколько другого ожидал.

Широкое лицо Щукина приняло озадаченный вид. Он, в отличие от начальника, никогда не пытался прятать эмоции – и в этом тоже, если подумать, крылась своеобразная сила.

– Думал, целыми днями нежить гонять будешь?

– В целом – да, – не стал отпираться Яр. – Я понимаю, что и бумаги разбирать кому-то надо…

– Надо, – Виктор Сергеевич назидательно нахмурился. – Ты порядок наводить хотел? Так он, порядок этот, в том числе и в бумагах. Нужно же нам знать, кто куда поехал, кто что вытворить может?

– …Но не целыми же днями! – упрямо закончил Яр. – Сами посудите, какая же это стажировка?

– Самая обыкновенная, – с нажимом произнёс Виктор Сергеевич. Он отчитывет самонадеянного юнца, в глаза не видавшего разозлённого упыря; он понятия не имеет, что дело обстоит несколько по-другому. – Учись работать в коллективе. Раз старший сказал – значит, надо исполнять.

– Он мне завтра скажет из окна выпрыгнуть – тоже перечить нельзя? Магсвод от приказов отступать разрешает, а вы, значит, нет?

– Язык попридержи, – неожиданно строго отрезал Щукин. – Сам же всё прекрасно знаешь. Ты только-только в отдел пришёл…

– Старов тоже. Целыми днями на выездах пропадает.

– Так он и старше. Ты-то студент ещё.

– А мы тут не космические корабли проектируем, – Яр до боли сжал кулаки, пряча раздражение. – Категория у меня выше.

– У Кости ещё выше, и ничего, – Щукин слегка повысил голос. По существу он был неправ и прекрасно это знал. – И прошения разбирает, и в канцелярию ходит…

– Потому что слова Липатову поперёк сказать не смеет, – Яр, напротив, заговорил тише. Наставница делала так, если хотела заставить его прислушаться. – Это его личные трудности. Я тут при чём?

– При том, молодой человек, что жизнь – она не всегда праздник, – изрёк Щукин и поднялся, пытаясь положить конец разговору. – Придёт время – поедешь и на нежить, и на задержания, и куда угодно, а пока давай без возмущений.

– Это несправедливо.

– Уж как есть, – Виктор Сергеевич тяжко вздохнул. Стажёрское упрямство его удручало. – Работа – она всегда будет, никуда не денешься. И работать её – надо. Даже скучную, – он переступил с ноги на ногу, словно в чём-то сомневаясь, и прибавил уже спокойнее: – Я с Валерием Васильевичем поговорю. Но решение всё равно за ним.

– Спасибо и на том, – Яр тоже поднялся на ноги, чем немного обрадовал не любившего неприятных разговоров Щукина. – Хочется, знаете, пользу приносить, а не просто так кислород переводить в кабинете.

– Вот спроси при случае у посетителя, что ему полезнее: виза подписанная или лесовик в лесу бесхозный, – рявкнул Виктор Сергеевич.

Яр счёл за благо промолчать. Пределы терпения имелись даже у добряка Щукина.

С Громовым, очевидно, поговорили – правда, эффект вышел не совсем тот, на который рассчитывал Яр. Ближе к вечеру куратор, улыбаясь от уха до уха, торжественно сообщил, что берёт Яра с собой на выезд. Никакой нежитью там и не пахло – всего лишь у какого-то богатея наметилась сделка по покупке артефакта. Усмехаясь абсурдности собственных действий, Яр запихнул в рюкзак обязательную походную аптечку и защитные амулеты. Не то чтоб Верховский не прав со всеми этими предосторожностями: один шанс к сотне, что артефакт окажется проклят, или радушные хозяева станут поджидать контролёров отнюдь не с добрыми намеренями, или прямо на месте вспыхнет ссора между договаривающимися сторонами… Нет, меньше, чем один к сотне. В том-то вся и печаль.

– В пригород ехать, – озабоченно сообщил Валерий Васильевич, на ходу устраивая под мышкой рыжий кожаный портфель. – Солнцево – это ведь с Киевского вокзала, вы не знаете?

– Понятия не имею, – буркнул Яр. Громов моментально сник, словно все его надежды и чаяния были разбиты вдребезги. – Подозреваю, что на машине будет удобнее.

– Так ведь я же не за рулём…

– Я за рулём.

Валерий Васильевич по-птичьи покосился на своего стажёра, но если он и хотел что-нибудь сказать, подъехавший лифт прервал разговор. За пределами кабинета контролёры о работе старались не трепаться. Кроме Липатова – тому плевать на любые ограничения.

Из сквера, отделённого от Управы проезжей частью, доносился острый запах осени. Тёплый ветер праздно гонял по асфальту сухие листья. Погода не успела ещё испортиться, но вечно мёрзнущий Громов уже щеголял в плаще, больше похожем на туристическую палатку, к которой за каким-то лешим пришили карманы, пуговицы и идиотский хлястик. Забравшись на пассажирское сидение, контролёр долго расправлял многочисленные складки, прежде чем пристегнуться. Потом, близоруко щурясь, ткнул пальцем в болтавшийся на ключах брелок:

– Прошу прощения, а это ведь у вас артефакт?

Яр буркнул что-то утвердительное, нарочито внимательно вглядываясь в машрут на экране телефона. Шанс, что этот растяпа ухитрится что-то вспомнить, невелик, но надо впредь быть осторожнее.

– Я такие видел, – заявил Валерий Васильевич с ноткой благоговения в скрипучем голосе. – Очень тонкая работа. Могу вас поздравить с хорошим вкусом.

– По-моему, обычная безделушка.

– О нет, молодой человек, совсем не обычная! – отразившееся в зеркале заднего вида лицо контролёра на миг приняло почти маниакальное выражение. – Вот поработаете с моё – научитесь на глаз отличать…

Он помолчал, глядя в окно и нервно теребя защёлку портфеля. Потом зачем-то спросил:

– Это у вас, э-э-э, единственная такая… безделушка?

– Она мне вместе с машиной досталась, – уклончиво ответил Яр.

Если так пойдёт дело, придётся срочно подновлять чары. Однако Громов, похоже, сам утратил интерес к разговору – или посчитал долг вежливости выполненным. Попутчиком он оказался превосходным: всю дорогу сидел молча, почти не шевелился, только судорожно тискал свой драгоценный портфель. И жалобно ахнул, завидев, что дорогу к нужному дому надёжно перекрывает шлагбаум.

– Контакты заявителя есть у вас? – спросил Яр, наблюдая, как из будки охраны выбирается мужик в камуфляже, потревоженный появлением незнакомой машины.

– Д-да… Да, конечно…

– Давайте сюда.

Завладев распечаткой с данными о даме-заявительнице, Яр выбрался из машины и на опережение показал охраннику замаскированную для минусов корочку – в отделе такие звали цивильными, леший знает, с чьей подачи. Мужик ничуть не смутился. Похоже, государственные чиновники здесь бывают нередко.

– К кому? – нейтрально-угрожающе осведомился бдительный страж, оглядывая незваного гостя. Яр и сам знал, что производит впечатление хилого мальчишки-студента, особенно на таких вот крепких телом и умом.

– Вот, пожалуйста, – он сунул охраннику под нос распечатку и для пущей убедительности прибавил: – Государственная служба контроля.

– Угу, – мужик, хмуря брови, вчитался в полторы строчки контактной информации. Потом, слегка наклонившись, сквозь лобовое стекло внимательно посмотрел на затихшего в машине Громова. – Чего вы там такое контролируете?

– Сделки с антиквариатом.

– Чё, типа как нотариусы, что ли?

– Вроде того.

Охраник ещё побуравил Яра подозрительным взглядом – должно быть, для профилактики – и отошёл на пару шагов, прижимая к уху телефон. Яр терпеливо ждал и от нечего делать пытался разобраться в природе нарастающего в душе раздражения. Вроде бы злиться не на что: гонять контролёров на сделки с артефактами в самом деле безопаснее, чем заставлять граждан тащить потенциально опасный колдовской хлам в Управу, под завязку набитую собственными малоприятными секретами, но именно эта поездка отчего-то выглядит унизительно. В конце концов, сам Яр не мурыжил беднягу Громова на пороге, выясняя, звали того вовсе или нет.

Ага, не мурыжил. Зато память человеку стёр, как пыль влажной тряпочкой. Нашёлся моралист.

– Под стекло положите, – охранник, вернувшись, протянул Яру клочок бумаги – надо понимать, временный пропуск. – На выезде посигналите – я открою.

Кроме шлагбаума, пришлось миновать ещё и ворота – само собой, с прилагающимся к ним широкоплечим молодцем. Здесь очень боялись впустить в дом кого-нибудь лишнего. Пристроив машину на специально для того сделанной крытой площадке, Яр заглушил мотор. Стало слышно, как в глубине угодий лает гулким басом сторожевое чудовище.

– Хозяйка вас ждёт, – без излишней любезности сообщило чудовище поменьше – то, что перемещалось на двух ногах и обладало способностью к связной речи.

Громов рассыпался в благодарностях и порысил следом за провожатым к высокому крыльцу. Яру оставалось лишь запереть машину и присоединиться. Комнаты, через которые вели контролёров, отличались от музейных залов разве что отсутствием заградительных шёлковых шнуров. Строгие геометрические узоры на наборном паркете, картины на стенах, изящная резная мебель – Яр понятия не имел, сколько здешних денег стоило подобное убранство и зачем оно вовсе могло быть нужно. Роскошные залы пустовали. В огромном доме царила тишина.

– П-ж-лста, – привратник раскрыл перед Громовым очередные двери и отступил: видимо, ему самому в покои владелицы поместья путь был заказан.

Женщина, восседавшая в похожем на трон высоком кресле, показалась Яру смутно знакомой. Второго участника сделки, мужчину средних лет в слегка поношенном костюме, он никогда раньше не видел. Громов, как и следовало ожидать, застрекотал многословными приветствиями, прежде чем пристроиться на краешке последнего не занятого стула у низенького журнального столика. Яр встал за спиной куратора. Продавец едва обратил на него внимание, а вот хозяйка смерила пристальным взглядом. Должно быть, в здешнем антураже он смотрелся вопиюще неказисто.

– Рада вас видеть, господа, – нараспев произнесла женщина. Яр, старавшийся на всякий случай наблюдать сразу за всеми, ловил её взгляд чаще на себе, чем на остальных. – Уверяю вас, ничего из ряда вон выходящего. Почти, ха-ха, ничего не стоящая безделушка…

– Вы скромничаете, Маргарита Анатольевна, – продавец, недовольный подобным пренебрежением к своему товару, нервно засмеялся. – Прекрасный образец русского артефактного искусства девятнадцатого века…

Имя, вычурные до неуклюжести манеры, слащавый голос – всё вместе вытянуло из памяти случайную встречу в вестибюле Управы в далёкий день аттестации. Ещё жива была наставница; она тогда красноречиво продемонстрировала всё, что думала об этой престарелой кокетке. Что ж, теперь понятно, что пробудило в Маргарите Анатольевне столь живой интерес к ничего не значащему стажёру. Она наверняка искренне отвечала Лидии Николаевне взаимностью.

– …Несмотря на обманчивую простоту орнамента, взгляните – здесь великолепные уральские изумруды, они превосходно держат чары. За полтора века спад активности – доли процента…

– Вы можете это подтвердить? – Маргарита Анатольевна нетерпеливо повернулась к Громову. – Насколько амулет действенный?

Валерий Васильевич деловито потёр ладони и потянулся к покоящейся на бархате подвеске. Пользуясь тем, что хозяйка и продавец алчно склонились над артефактом, Яр чуть прищурился, приглядываясь к чарам. Поизносившиеся бледно-лиловые нити складывались в незатейливый, лишённый всяких хитростей узор. Внутри хвалёных изумрудов они слегка наливались силой – камни действительно хорошо сохранили то, что осталось после долгой работы на износ. Вещица в самом деле старинная, но и только. По назначению её вряд ли стоит использовать.

– М-да, – Громов пожевал губами, словно подбирая слова для ранимой дамской натуры. – Здесь, без сомнения, подлинный девятнадцатый век… Отличные изумруды, очень качественный приворот. Она принадлежала, э-э-э, какой-то знаменитой обольстительнице?

Почуявший неладное торговец неуютно завозился, вытряхивая из папки с документами затейливо разрисованную диаграмму.

– Цепочка владения прослеживается вплоть до изготовления по заказу… минутку…

– Но ведь это не пустышка? – встревоженно перебила Маргарита Анатольевна, пытливо заглядывая контролёру в лицо. – Вы же понимаете: если в ней совсем не осталось чар, она не стоит и миллиона…

Продавец послал Громову многозначительный взгляд. Яр едва заметно шевельнул пальцами, сплетая боевое заклятие. Леший знает, на что этот торгаш способен пойти ради уплывающей из-под носа прибыли.

– Естественное снижение активности и правда очень мало, – зачастил Громов. – В самом деле, превосходные накопители, просто прекрасные! Только, боюсь, именно этот экземпляр… м-м-м… использовался очень активно, а такого рода чары… ммэ-э-э… весьма энергоёмки…

– Это коллекционный экземпляр! – громче, чем следовало, запротестовал продавец. – Подлинное искусство! Эта вещь не для того, чтобы её… использовали!

– Да-да, я ведь не из корыстного, хи-хи, интереса её приобретаю! – торопливо вставила Маргарита Анатольевна. – Всего лишь дополнить коллекцию… И всё же, офицер, рассейте мои сомнения! Стоит этот экземпляр своих денег?

– Разумеется, стоит! – вперёд Громова уверенно заявил продавец.

Валерий Васильевич лишь сокрушённо покачал головой.

Повисла неловкая тишина.

– Молодой человек, рассудите нас, – пропела Маргарита Анатольевна, лукаво улыбаясь Яру. – Вы ведь тоже, я полагаю, принадлежите к кругу коллекционеров?

– Ни в коем случае, – холодно отозвался Яр. Втихомолку распустив полуготовое заклятие, он приблизился к столу и для вида коснулся едва теплившихся чар. – Валерий Васильевич абсолютно прав. Сил здесь на два-три применения, и я бы не ручался за результат. Это скорее музейная редкость, чем действующий амулет.

Отступая на исходную позицию, Яр мельком поймал раздосадованный взгляд продавца и едва заметно качнул головой. Торгаш мгновенно сник; сообразил, должно быть, что против двух контролёров в одиночку не выдержит – ни словесной баталии, ни банальной драки. Маргарита Анатольевна сахарно вздохнула.

– Ну что ж, я всё равно её возьму, – объявила она, поглаживая кончиками пальцев тускло блестящий металл. – Это прежде всего предмет искусства… Но, Алексей Владимирович, дорогой, вы просто обязаны снизить цену. Это будет попросту честно. Иначе я впредь не смогу вам верить.

Алексей Владимирович вымученно улыбнулся и снизил. Так, что на сумму скидки можно было бы безбедно жить целый год. Смог бы этот тип скупить весь артефактный хлам, хранившийся у Прохора в заветной шкатулке?.. Если бы и смог, подобная сделка наверняка привлекла бы внимание. На положении нелегала лучше сидеть тихо – по крайней мере, до тех пор, пока риск не станет оправданным.

– А вы, Маргарита Анатольевна, собираете редкости? – полюбопытствовал Валерий Васильевич, когда с оформлением бумаг было покончено.

– О да! Я высоко ценю красоту, – хозяйка широким жестом обвела комнату. – У меня есть венецианские и японские работы… Само собой, ничего опасного, только высокое искусство. Искусство не может быть злонамеренным… Правда, Ярослав?

Громов встрепенулся, словно только что вспомнил о существовании стажёра. Вид у него был слегка недоумённый.

– Не отношу себя к знатокам, – сухо ответил Яр.

– Ну как же! Ваша уважаемая родственница…

– …Могла бы поддержать разговор. В отличие от меня.

Нарисованное личико Маргариты Анатольевны ещё больше подурнело от отразившегося на нём неудовольствия. Громов всё ёрзал в кресле, будто рассчитывал уломать хозяйку показать коллекцию редкостей, но не знал, как попросить.

– Валерий Васильевич, ехать пора, – бесцеремонно напомнил Яр.

Громов без особой охоты поднялся и многословно попрощался с Маргаритой Анатольевной, явно надеясь на предложение если не задержаться, то хотя бы заглянуть в гости ещё разок. На его обтянутых кожей скулах играл лихорадочный румянец; на хозяйку дома куратор глядел восхищённо, будто на редчайший в мире артефакт. Дама тонко улыбалась в ответ и праздно вертела в пальцах только что приобретённую побрякушку. Неужто престарелый контролёр попал под пробный выстрел? Сдержав усмешку, Яр деликатно подхватил коллегу под локоть и развернул в сторону дверей.

– Иначе встрянем в пробку, – настойчиво пояснил он, увлекая Громова подальше от пожилой чаровницы. Вот леший! Наставницу можно понять – она на дух не переносила глупых людей…

Ссутулившись на пассажирском сидении, Валерий Васильевич рассеянно подёргал складки плаща и вздохнул как-то мелко и печально. Яр с сомнением бросил взгляд в зеркало заднего вида; охранник уже открыл ворота и теперь хмуро ждал, пока не слишком дорогие гости выметутся со двора. Однако оставлять Громова в столь плачевном состоянии было как-то… нечестно, что ли.

– Валерий Васильевич, – негромко окликнул Яр. Куратор вздрогнул и обернулся на голос; вид у него был глубоко несчастный. – Вы понимаете, что… ну… попали под действие чар?

– Я?.. Нет, не может быть…

– Тогда поехали?

– Нет! – тоненько вскрикнул Громов. Щёки у него пошли нелепыми пятнами. – Нет… То есть… Подождите чуть-чуть, у меня, кажется, мигрень…

Яр сдержал неуместный смешок. Нечего злорадствовать, дело-то плохо: чёртовы приворотные артефакты технически действуют на носителя, а не на жертву. Расколдовывать надо оставшуюся в доме Маргариту Анатольевну, чтоб ей пусто было… А контролёра жалко. Какой бы он ни был нелепый и бесполезный. Яр вздохнул и на миг прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Громов ничего не заметит, а значит, ничего и не запомнит.

– Ошибся, – веско произнёс Яр, будто бы невзначай ловя взгляд контролёра. – Нет никаких чар. Разве эта тётка могла заморочить вам голову?

– Не могла, – отозвался Громов, усиленно потирая виски. Потом полез в портфель, вынул оттуда початый блистер с таблетками и торопливо сунул одну под язык. – Всё… всё хорошо, молодой человек. Спасибо… за беспокойство. В самом деле… Какая ерунда…

– Едем?

– Д-да… Да, спасибо.

Вот и славно. Сомнение скоро прочистит затуманенный мозг, а уж разум-то с телом как-нибудь совладает. Громову всё ещё было неуютно; он заметно побледнел, взгляд его рыскал по салону, словно пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться.

– Смотрите лучше в окно, – посоветовал Яр, медленно разворачивая машину. Старушка явно хворала какими-то передаточными механизмами и то и дело норовила зарыскать, ещё больше расшатывая хрупкое громовское здоровье.

– Да, верно говорите… Спасибо, – Валерий Васильевич добросовестно уставился в лобовое стекло и расстегнул верхнюю пуговицу сперва на пальто, затем и на рубашке. – Вы, между прочим, хорошо справились. Интересуетесь артефактологией?

– Чисто теоретически, – торопливо заверил Яр. Не хватало ещё, чтобы Громов принялся припоминать, при каких обстоятельствах они впервые столкнулись. – Предпочитаю ничем таким не пользоваться. Это, – он качнул пальцем свисавший с ключей брелок, – исключение, а не правило.

– Почему же?

Яр ответил не сразу. Нерасторопный повелитель шлагбаума предоставил ему вдоволь времени на размышления.

– Это же неопределённость, – сказал он наконец, набирая скорость на прямой дороге. Громов, хоть и бледный, выглядел значительно повеселевшим. – Артефактом почти невозможно управлять. Я предпочитаю полагаться на то, в чём уверен.

– Цените тотальный контроль? – Валерий Васильевич издал короткий дребезжащий звук – должно быть, хихикнул.

– Невозможно контролировать всё, – возразил Яр. – Просто не люблю лишних случайностей.

– Я встречал людей, которые тоже так думают, – сообщил Громов. В зеркале Яр видел, что попутчик слабо улыбается. – Но, вы знаете, это же всё-таки искусство. Мне иногда так жаль, что я не могу видеть чары! Как они накладываются на орнаменты, как гармонируют с драгоценными камнями, с металлом… Вдумайтесь только – ведь это мгновенно запечатлённое чувство! Я хотел бы посмотреть, какой цвет приобретают, скажем, печаль или отвага…

– Голубой и оранжевый соответственно. Это есть в учебниках.

– К повышению категории готовитесь? – Валерий Васильевич благосклонно закивал. – Вы всё правильно говорите, но ведь знать и видеть – разные вещи.

Яр молча пожал плечами. Контролёр казался каким-то трогательно-уязвимым с этой своей страстью к колдовскому искусству. В сущности, за что его презирать? За то, что не умеет, как Липатов, носиться сломя голову по Москве и области, отыскивая приключений на свою задницу? Так Щукин верно сказал: непонятно ещё, что нужнее простому обывателю…

– Вы знаете, Ярослав, с вами очень приятно работать, – вдруг сказал Громов всё с той же рассеянной улыбкой на лице. – Редко бывает, что стажёры так ответственно относятся. Другие обычно… ну…

– Просятся на ловлю нежити? – подсказал Яр, пряча усмешку.

– Да-да, именно, – Валерий Васильевич вздохнул с облегчением. – Не все понимают суть нашей работы… Н-да… Мы ведь в первую очередь должны беспокоиться о людях, а не о нежити.

– Без нежити о людях не побеспокоишься.

– Да, но она не главное. Главное – разумно ограниченная свобода, правда?

Это был слишком сложный вопрос.

XL. Последствия

Часовая стрелка подобралась вплотную к шести вечера. В почте теснились письма, занимавший половину кабинета роскошный стол был сплошь устелен бумагами, из-за приоткрытой створки шкафа выглядывала коробка с добытыми упрямством и хитростью архивными бумагами. Всё это за год с небольшим мало-помалу превратилось из ужаса в рутину. Верховский отчасти понимал теперь, почему здесь так легко терялись дела. Помнится, благородное желание заставить подчинённых отрабатывать каждое обращение поутихло в первые же месяцы: из начальственного логова масштабы бедствия видны намного лучше, чем из каморки оперативников. Этот нескончаемый поток надо черпать в сорок рук, а люди – его люди – нуждаются в отдыхе. И сам он, как ни странно, тоже.

Верховский заставил себя погасить мониторы, поднялся из обманчиво-мягкого кресла и набросил на плечи пиджак. Сентябрь в этом году сухой и ласковый; ночи всё ещё тёплые – ни утром, ни поздно вечером не тянет достать из шкафа пальто. Упражняясь в пространственной магии, Верховский заставил дверь бесшумно приоткрыться. Несложный трюк, не требующий серьёзных познаний в физике; не чета тому, с которого началось когда-то знакомство Ногтя с сообществом. Прояви Лидия чуть больше благосклонности, может, и он сам уже умел бы виртуозно спорить с инерцией… Однако вышло так, как вышло. Длинная извилистая тропка, приведшая бывшего бродягу в начальственное кресло, и без того сложена чужими прихотями и чужим могуществом. Верховскому не по душе пришлась эта мысль; несмотря на всю её простоту, прежде она не вставала перед ним в такой неприглядной ясности.

– Громовержец! Хватит по бумажкам носом возить! – донёсся из отдела скучающий голос Липатова. Похоже, Денис решил лишний раз испортить всем настроение. – Покажи приёмчик, а?

Громов залепетал в ответ что-то трудно различимое. Остальные, само собой, молчали: молодёжь у Супермена ходит по струнке, Субботин выше обыденных дрязг, а Витька до последнего будет надеяться на полюбовное разрешение ссоры. Как всегда.

– Ну чё ты мямлишь, ей-богу! – послышался короткий сухой треск, как от мощного электрического разряда. Денис принялся демонстрировать приёмчики сам. – Ты аж целой пятой категории маг! Покажи класс!

Верховский прикрыл глаза и принялся считать до десяти, унимая раздражение. Как на сей раз прищучить распоясавшегося Супермена? Как бы его вообще призвать к порядку? Хотя бы на недельку?

– Я-я-я-я занят, – проблеял Громов. – Уже шесть, а работы полно…

– Что ж ты так плохо работаешь? Умные люди посчитали – трудовой день должен быть с девяти до шести, с перерывом на обед. Укладываться должен!

– Денис Григорьевич, мешаете, – вмешался ещё один голос. Верховский досадливо поморщился: мало было одной занозы в заднице –теперь их две, и обе всегда рады нарваться на ссору.

– А ты не отвлекайся, читай, читай! Бумаги в отделе много…

Липатов вдруг поперхнулся гоготом и смолк на полуслове, будто звук выключили. Верховский решительно толкнул дверь. Только магической дуэли ему тут не хватало.

– Зарецкий! – громыхнул Витька, поднимаясь из-за стола. Липатов метал глазами молнии и сосредоточенно скрёб пальцами по горлу – снимал чары немоты.

– Что – Зарецкий? – проворчал стажёр, нахально глядя снизу вверх на подошедшего Щукина. – У меня тут случай сложный, сосредоточиться не могу.

– Это ж не повод заклятиями кидаться!

– Я думал, Денис Григорьевич сможет отразить. Он же боевой маг.

– Замечание, Зарецкий. И впредь никаких потасовок у меня в отделе, – вмешался наконец Верховский, наскоро рассудив, кто в чём неправ. Липатов, почти сладивший с чарами, злорадно ухмыльнулся. Зря. – Денис, завтра начнёшь день с тренировки. Что за дела? В следующий раз проклятие пропустишь?

– Да кто б знал, что щенок кусается, – сипло выплюнул Супермен, испепеляя взглядом невозмутимого стажёра. Вернее, Стажёра: более затейливого прозвища новичок у Липатова не заслужил. – Сидит себе, фигнёй страдает… Я думал, он вообще минус.

– Александр Михайлович, я тоже завтра утром на тренировку хочу, – невинно заявил Зарецкий, глядя на начальника кристально честными глазами. Вот наказание…

– Сходишь вечером, – отрезал Верховский. – Витя, проконтролируй. Обоих.

Щукин обвёл притихший отдел тяжёлым взглядом и побрёл к себе за стол – с явным намерением работать дальше. Верховский неслышно вздохнул. Да сколько же можно!

– Шесть вечера, – повысив голос, сообщил он. Контролёры, как по команде, дружно вскинули головы. – Пора по домам. Особенно тем, у кого завтра тяжёлый день.

– Так дела же ещё, – попытался было возразить Старов и тут же примолк под пристальным начальственным взглядом.

– Они кому-то грозят немедленной смертью?

– Н-нет…

– Вот и прекрасно. Отдыхаем, коллеги. Мы нужны родине бодрыми и полными сил.

Он проследил, чтобы все, включая Щукина, вымелись с рабочих мест, и вышел из кабинета последним. Подождал немного, чтобы пропустить коллег вперёд. Устал от них. Даже с Щукиным говорить не хочется. Однако до блаженного спокойствия было ещё далеко: в вестибюле Верховского нагнал Терехов.

– Вы сегодня рано, – заметил главный безопасник. Смотрел он, как всегда, с хитроватым прищуром, словно в чём-то подозревал собеседника.

– Прививаю культуру труда и отдыха, – отозвался Верховский, растянув губы в неискренней улыбке. – Подаю пример коллективу.

– И как коллектив? Следует?

– У него нет выбора.

– Ошибаетесь, Александр Михайлович, выбор есть всегда, – веско произнёс Терехов. Он почти не повышал голоса в вечернем гаме; поток стремящихся на свободу служащих по широкой дуге огибал двух беседующих начальников. В такие мгновения Верховский сполна чувствовал на собственной шкуре нелестную репутацию своего отдела. – Вы это поймёте со временем. Знаете, чем мы от вас отличаемся?

Бывший безопасник вежливо приподнял брови, безмолвно отвечая бывшему контролёру.

– Безопасность – структура иерархическая, – сообщил очевидное Терехов. – Примерно как полиция или какие-нибудь пехотные войска. Есть приказ – надо делать… Не мне вам объяснять, – он лукаво усмехнулся, разом напомнив о всех прежних неприятных разговорах. – А контроль больше похож на диверсионную группу. Каждый сам себе боевая единица, сам себе аналитический центр и – если надо – сам себе командир. Поэтому у нас больше ценится дисциплина, а у вас – умение соображать.

Это он точно сказал про диверсионную группу. Сам-то, интересно, чем был занят в свою бытность таким… диверсантом?

– Вы хорошо знаете внутреннюю кухню, – дипломатично сказал Верховский, просто чтобы не молчать под испытующим взглядом.

– Конечно. Я когда-то надеялся занять ваше нынешнее место, – без обиняков сообщил Терехов. – В безопасности непросто служить с общегражданской присягой. А вам, насколько мне известно, тоже не заменили клятвы при переводе?

Верховский промолчал. Это было правдой. По недосмотру ли внутренней управской бюрократии, по тайному ли указанию Авилова – его присяга осталась прежней, дозволяющей много больше, чем строгая гражданская. Не то чтобы он намерен был кого-нибудь калечить или убивать, однако нет-нет да думалось, что в его лице уважаемый Кирилл Александрович приобрёл себе личного телохранителя. На всякий пожарный случай.

– Да-а-а… У всего есть последствия, – туманно изрёк Терехов, толкая дверь. Бледное осеннее солнце остро сверкнуло на генеральских звёздах. – Вы на машине?

– Положение обязывает.

– Понимаю, – бывший шеф многозначительно кивнул. – А я на служебной. Не моё это, знаете, баранку крутить…

На прощание он крепко пожал Верховскому руку. Думать о том, с чего вдруг Терехов взялся его поучать, совершенно не хотелось, но было необходимо. Если простого оперативника возня в высших эшелонах касалась мало, то начальник магконтроля по определению был неотъемлемой её частью. Приходилось изворачиваться, искать в чужих словах и делах потайные смыслы, стараться не давать окружающим лишней пищи для размышлений – а заодно носить личину могущественного преуспевающего человека. Проводив взглядом отъезжающий от крыльца служебный чёрный седан, Верховский сбежал по гранитным ступеням и зашагал к парковке.

Рядом с его возрастным паркетником стояла небольшая белая легковушка. Очень знакомая, пусть и с другими номерами. Можно поклясться – та самая, что когда-то увезла юного уголовника, без преуменьшений, в совершенно другой мир. Верховский отпер собственную машину, уселся в водительское кресло и прикрыл глаза, пытаясь по накрепко усвоенной привычке разобраться в нахлынувших чувствах. Два года тому назад, узнав из газет о смерти своей благодетельницы, он, к собственному изумлению, не обнаружил себя на краю пропасти, как когда-то давно, оказавшись один на один с едва знакомым сообществом. На сей раз хватало и новых забот, и новых радостей простого обывательского житья-бытья. Того самого, путь к которому открыла ему Лидия. Сейчас, на исходе четвёртого десятка, он прекрасно понимал, каким балбесом был что в двадцать, что в двадцать шесть – да почти до полных тридцати, когда худо-бедно научился разбираться в людях. Лидия была подобна огню маяка, дарующему свет, указывающему путь во мраке, но слишком яркому, чтобы пытаться приблизиться. Верховский задолжал ей неизмеримо много, целую жизнь; вернуть не вышло, да и какой монетой он стал бы расплачиваться? Этот груз, наверное, так и будет лежать на совести до гробовой доски. Ничего не попишешь.

Тем сильнее раздражал заносчивый племянничек Лидии. Дерзкий, строптивый, не блещущий никакими особыми талантами, решительных тётушкиных манер он успел-таки нахвататься, чем и изводил теперь весь контроль с начальником во главе. Верховский нет-нет да раздумывал, получится ли выгнать наглеца, не подняв шума: с полезными связями у мальчишки должен быть полный порядок. Некоторым попросту везёт родиться в правильной семье – и широкая ковровая дорожка так и стелется под ноги баловням судьбы, минуя любые неурядицы.

Верховский вздохнул и осторожно тронул машину с места, присоединяясь к тесному потоку уезжающих. Белая легковушка глядела потухшими фарами в его правое зеркало. Золотая молодёжь ведь любит баснословно дорогие машины; какого лешего Зарецкий не купит себе какого-нибудь монстра ценою в чью-то безбедную жизнь и не оставит в покое старенькую иномарку Лидии?.. Или нет, вот что важно: какого лешего он до сих пор не уехал? Завтрашний день стоит начать с вопроса, почему господин стажёр считает допустимым игнорировать прямые указания начальства. А заодно – с тщательного инспектирования защитных контуров в кабинете. До сих пор Верховский полагался на стандартные чары, общие для всего здания. Не приходило в голову, что внутри Управы могут понадобиться дополнительные меры.

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросила Марина, выглянувшая из кухни на скрежет ключа в замке.

– Как раз-таки ничего, – весело ответил Верховский, сбрасывая ботинки вместе с остатками дурного настроения. – Неотложных дел нет, а важные все не переделаешь.

Лицо жены разом посветлело, и она вновь скрылась в кухне, из которой доносилось радостное повизгивание довольной жизнью дочери. Идиллия. Скажи ему кто восемнадцать лет тому назад… Наверное, тогда ни одна ведьма не углядела бы в раскладах будущего столь ничтожные вероятности. Потому закон и смотрит косо на любые гадания. Самоисполняющиеся пророчества – опасная штука; Марине раньше частенько приходилось это повторять.

– Как дела? – поинтересовался Верховский, окунаясь в душистое кухонное тепло. Попытался потрепать дочь по коротким мягким локонам; та увернулась: всё её внимание занимала пёстрая книжка с картинками. – Кое-кто совсем отвык от моего присутствия.

– Ну, Саш, – Марина, не отвлекаясь от кулинарного колдовства, абсолютно серьёзно задумалась над формулировками. Из-за этой её привычки тщательно взвешивать слова поссориться с ней было физически невозможно. – Мы, конечно, обе будем очень рады, если у тебя появится больше свободного времени. Но я понимаю, что для тебя значит работа и сколько сил на неё уходит. Никто не в обиде.

– Если бы не Витька, я бы и вовсе там ночевал, – невесело пошутил Верховский. – Неправильно это. Надо налаживать производственный процесс.

– Налаживай поскорее. Я по тебе скучаю.

Марина улыбнулась вроде бы спокойно, но в её голосе слышалась едва уловимая досада. На мужа-трудоголика или на что-то иное? Верховский рассеянно ослабил узел галстука и ещё раз оглядел тесновато-уютную кухню. На столе, вне досягаемости для Настиных шаловливых ручонок, лежал аккуратно надрезанный конверт с эмблемой Управы. На имя Марины Алексеевны Шиловой. Менять фамилию супруга наотрез отказалась из-за внушительного количества научных публикаций, выпущенных под прежним именем; Верховский, помнится, какое-то время беспокоился на этот счёт, а потом сообразил, что дело не стоит выеденного яйца, и с тех пор вспоминал про подобные мелочи только по необходимости – или при случае, как вот сейчас.

– Что тебе такое прислали? – полюбопытствовал он, из уважения не притрагиваясь к конверту без дозволения. Если жена сама не сказала сразу, значит, там что-то неприятное.

Как и следовало ожидать, Марина невесело вздохнула и без удовольствия покосилась на письмо. Отложила нож, которым чистила яблоко для Насти, вытерла руки о кухонное полотенце. Медлила.

– Уведомление, – наигранно равнодушно сказала она наконец. – О снятии персональной ответственности. Я больше не смогу работать в исследовательском отделе.

– Какого лешего? – вырвалось у Верховского. Настя любознательно уставилась на отца и немедленно сделала попытку повторить услышанное. Марина погрозила ей пальцем и послала мужу укоризненный взгляд. – Простите, дамы… Посмотреть можно?

– Смотри, конечно.

Верховский вытряхнул из конверта сложенный втрое печатный лист. Бумага простая, не гербовая; короткое послание обрамлено внушительной шапкой с регалиями отдела обеспечения безопасности сверху и гроздью синих печатей – снизу. «Уведомляем Вас, что по результатам проведённой проверки принято решение… о несоответствии… навыков, знаний и личных качеств… обновлённым требованиям, а также… Сообщаем об освобождении… от персональной ответственности, однако считаем необходимым напомнить… о сохранности служебных и государственных тайн, доверенных Вам. В соответствии с законодательством Управление готово предоставить… любую другую подходящую по компетенциям должность в случае… С наилучшими пожеланиями, старший инспектор группы предотвращения магических противоправных деяний Чудинова Марина Юрьевна». Верховский озадаченно перевернул послание, словно надеялся на обратной стороне найти какое-то достойное объяснение. Во-первых, изложенной в сообщении ерунде. Во-вторых, тому, как Сирена очутилась в чужой группе, да ещё и на должности инспектора.

– Это за что? – спросил он, не слишком рассчитывая получить вразумительный ответ. Могли у научников поменяться правила секретности? Или, может, супруге руководителя магконтроля не позволено приближаться к научным тайнам? Что изменилось?

– Понятия не имею, – Марина нервно улыбнулась. – Комментариев не было.

– Я выясню.

– Не надо, – резко сказала жена и тут же прибавила спокойнее, будто в оправдание: – Не хочу… ну… кривотолков. Что не своё место занимаю.

– Не своё?

– Сам понимаешь. Начнутся всякие разговоры, ещё предъявят тебе что-нибудь… Ты же теперь на виду у всей Управы…

– Тебя нельзя увольнять, пока ты в отпуске, – Верховский ещё раз пробежал взглядом текст послания. – Мы всего лишь поступим по закону.

– Они и не увольняют. Предлагают должность взамен, – напомнила Марина. – Так можно делать, если затронуты положения о секретности. Не бери в голову, Саш, правда. Я найду, чем себя занять.

– Нисколько не сомневаюсь, – Верховский задумчиво отложил бумагу. – Тебе же нравилась работа…

– Она мне до сих пор нравится, – на сей раз Марина улыбнулась искренне. – На Управе свет клином не сошёлся. Вообще говоря, я себе присмотрела подработку… Так, чтобы не скучать, пока Настасья спит. Взгляни.

Она протянула мужу телефон с развёрнутым на экране описанием вакансии. О конторе с громким названием «Технологии будущего» Верховский ничего не помнил; должно быть, процедуры регистрации она проходила ещё до его появления в отделе контроля. А регистрация точно есть: в требованиях скромно указана «сертификация по форме МС-IIIА-08», то есть наличие управского удостоверения современного образца. Анализ экспериментальных данных, разработка методик, документирование в соответствии со стандартами… Видимо, небольшая исследовательская пристройка к какому-нибудь гиганту колдовской фармакологии или артефактного рынка: мелкие частники себе такого позволить не могут.

– Они разрешают работать из дома, – сообщила Марина, словно опасалась, что муж не одобрит начинания. – Даже какие-то серьёзные деньги платят. Но я не из-за денег, – поспешно прибавила она. – Я так, чтобы навыки не заржавели. А там посмотрим, может, опять что-нибудь изменится…

– Изменится, – задумчиво повторил Верховский. Притихшая Настя с интересом наблюдала за родителями. – Ты не устанешь?

– Нет. Это же всего четыре часа в день.

– Это целых четыре часа в день, – поправил Верховский. Спохватился, что взял совершенно рабочий тон, каким обычно приводил в чувство зарвавшихся подчинённых, и поспешил сгладить резкие слова улыбкой. – Я тебе ничего запрещать не собираюсь. Хочешь – подрабатывай, только рассчитывай силы. Я-то ещё нескоро в нормальный график войду… Если вообще войду.

– Стремись к этому, – менторским тоном заявила Марина и рассмеялась. – Завтра «Технологии будущего» ждёт внеочередная проверка?

– Как ты догадалась? – Верховский вскинул брови в притворном изумлении. – Не переживай. Я стараюсь быть справедливым.

– Вот будет неловко, если «Технологии» закроются из-за меня!

– Ни в коем случае не из-за тебя.

Марина наградила его поцелуем в щёку и вернулась к недочищенному яблоку. Верховский задумчиво поправил воротник рубашки. Ему прежде не приходило в голову, что при должной сноровке он вполне в силах прекратить существование целой фирмы – по одной лишь прихоти. Законы позволяют. Он теперь очень хорошо знает законы…

Как и то, что они иной раз весьма отдалённо согласуются с совестью.

***

Мишень нахально маячила на противоположном конце зала. Размеченная чёрными линиями круглая алюминиевая болванка повидала на своём веку мало хорошего: её покрывали не оттёртые до конца пятна копоти, в одном месте металл был продырявлен насквозь, остаточный фон ощущался даже за пятнадцать метров. Топтавшийся рядом Старов косился на мишень с опаской, будто она могла атаковать первой, и нет-нет да оглядывался на галереи тира, откуда то и дело доносился грохот выстрелов. Побаивался, что и его заставят взять в руки оружие.

– Я раньше тоже нормативы сдавал, – поделился Виктор Сергеевич, проследив за направлением Мишкиного взгляда. – Даже и неплохо. Но, честно-то говоря, неохота больше за огнестрел браться. Это всякий раз думаешь: вдруг кого прибьёшь ненароком?

– А вам доводилось? – спросил Яр. Старов встрепенулся и укоризненно уставился на коллегу: подобные вопросы не укладывались в его понимание вежливости.

Щукин, однако, отнёсся спокойно.

– Нет. В людей не стрелял никогда, а нежить на пульки только злится ещё больше. Санёк… Александр Михайлович может порассказать, – Виктор Сергеевич оборвал себя на полуслове: вспомнил, что пришёл сюда муштровать стажёров, а не байки травить. – Ну-ка давайте на позицию. Сначала Миша, потом Ярик. По пять пристрелочных, а дальше будем угол менять.

Старов, бледнея и потея под грузом ответственности, шагнул к черте и вскинул руки. Его трудно осуждать за хромающие навыки: парня вытащили из обывателей и теперь наскоро учили методом погружения. Из пяти раз трижды Михаил промахнулся мимо болванки и дважды попал куда-то в края дальних кругов. Расстроился, отступил.

– Я вообще стрелы-то не очень, – смущённо сообщил он. – Наставник говорил – надо на реверс делать упор, раз спектр подходит.

– Надо всё уметь, но не всё делать, – назидательно изрёк Щукин и покровительственно потрепал Старова по плечу. – Молодец. Новички обычно совсем мимо мажут.

– А Денис Григорьевич утром сколько выбил? – не удержавшись, поинтересовался Яр, заняв место у черты.

Виктор Сергеевич моментально помрачнел.

– До всего ж тебе дело есть! Восемь из десяти на зачётных сериях, чтоб ты знал.

Стало быть, у Драгана в учениках дважды остался бы без кормёжки. За первые полгода учёбы Яру крепко надоело ходить голодным, и подвешенные к сосновым ветвям кульки со снедью он приловчился сбивать из любого положения, хоть лёжа, хоть на бегу. Пять пристрелочных один за другим разбились точно о центр мишени. Вдруг Щукин впечатлится и отправит-таки стажёра на мало-мальски серьёзное задание?

– Ишь ты! Хорошо работешь, – Виктор Сергеевич уважительно прищёлкнул языком. – Ну-ка, молодёжь, не стрелять – пойду фон посмотрю.

Старов проводил его унылым взглядом.

– А ты учился, что ли, специально? – спросил он похоронным голосом, словно опасался насмешки или порицания.

– Вроде того, – Яр скрестил руки на груди, нарочито внимательно наблюдая за осматривающим мишень Щукиным.

– А сколько лет?

– Да почти всю жизнь, – Яр усмехнулся: лицо Старова недоумённо вытянулось, обретя донельзя глупый вид. – Не переживай, меткость с опытом приходит.

– Лучше б она вообще не пригодилось, – буркнул коллега. – Когда ни с кем воевать не нужно, это значит, всё хорошо. Всё правильно делаем.

– На всякий случай всё равно уметь надо.

Старов понуро кивнул. Вернулся Щукин, внимательно оглядел обоих подопечных, словно размышлял, что теперь с ними делать. Озадаченно поскрёб в затылке.

– Ну, значит, так… У тебя, Миш, сильно уж разные получились выстрелы. Надо дозировать магию-то, – укоризненно сказал он Старову. – Сейчас одну зачётную серию сделаешь, чтоб контрольная точка была, и будем с тобой учиться. У Ярика всё хорошо, – Виктор Сергеевич повернулся к младшему стажёру, гордый, будто лично его воспитал. – Давай две зачётные, а потом того – пару кругов по залу, подтянуться, отжаться… Что обычно делаешь?

– Ничего, – настала очередь Яра смущаться под укоризненным взглядом Виктора Сергеевича. Он привык рассчитывать на волшбу, с лихвой восполнявшую недостаток физической силы, и уже давно забросил упражнения. Примерно с тех пор, как последний тренер пытался его убить. – Теперь, видимо, начну.

– Эх ты! Хоть зарядку-то надо по утрам! – проворчал Щукин. – Давай-ка мы тут время по вечерам займём на пару месяцев. Я тебе покажу, чего и как. И Мишку вон заодно по магической части подтянем, – Виктор Сергеевич подмигнул воспрявшему духом Старову. – Ну, на позицию! Время дорого…

Спустя час, выползая из душевой, Яр готов был в нарушение всех мыслимых запретов проклясть и себя, и Щукина, и заодно Липатова, из-за которого напросился сдуру на это наказание. Велик был соблазн избавиться от слабости и мышечной боли, прибегнув к дару; останавливали в равной мере страх вызвать подозрения и мрачное чувство свершившейся мести самому себе. Старов, ворошивший щербатой гребёнкой короткие русые волосы, держался не в пример лучше. Завидев Яра, он любезно посторонился у зеркала и изобразил улыбку.

– Руки болят, – пожаловался он и осторожно похлопал ладонью по предплечью. – Знаешь, что мне Виктор Сергеевич сказал? Бутылку воды брать и вот так держать по три минуты.

Старов попытался изобразить, как именно, но бессильно уронил руку, поморщился и потёр плечо. Вид у него был растерянный: видать, давно позабыл, что это такое – боль после упражнений. Яр вздохнул и, не заботясь оглянуться на зеркало, завязал на затылке мокрые волосы.

– У тебя не здесь болит, – он провёл пальцем по собственному предплечью и затем постучал по виску, – а вот тут. Так что лучше не просто бутылку держи, а какие-нибудь чары через неё пропускай.

– Спасибо за совет, – Мишка навьючил на плечо сумку, снова поморщился и обернулся к Яру: – Тебя подождать?

– Не, не надо. Я сегодня со сдвигом на два часа, пойду трудиться.

– А-а-а… Ну, тогда до понедельника!

– До понедельника.

В кабинете обретался одинокий Субботин. В ответ на сдержанное «добрый вечер» он наградил Яра холодным взглядом и вернулся к какой-то бумажной возне. На столе ждал педантично составленный куратором список дел на неделю; вычеркнуто было почти всё, кроме пары строк в самом низу. В числе оставшихся значилась злосчастная опись вещдоков, которую Яр откладывал, как только мог. Дело было почти бесконечное и настолько же нудное, насколько опасное: залежи в хранилище копились леший знает с каких времён, содержимое контейнеров за прошедшие годы могло обратиться в пыль, а могло сохранить колдовской потенциал и нацепить на незадачливого ревизора какое-нибудь прилипчивое проклятие. Из последних сил оттягивая неизбежное, Яр за кружкой чая рассортировал оставленные Громовым несрочные прошения. Субботин, кажется, вовсе не обращал на него внимания. Что он тут забыл в поздний час? Даже начальство уже разбежалось…

– Борис Андреевич, я в хранилище, – зачем-то предупредил Яр, забирая со стола ноутбук. Допотопный тамошний компьютер соображал едва ли не медленнее, чем вымотанный беготнёй стажёр. – Кабинет не запирайте, пожалуйста.

Субботин смерил его долгим взглядом, прежде чем сухо ответить:

– Хорошо.

В подвале, как всегда, было прохладно и пустынно. Миновав скучающего вахтёра, Яр отпер дверь отведённого магконтролю хранилища прикосновением к магическому замку и без удовольствия оглядел лабиринт металлических стеллажей. Часть помещения уже охвачена неумолимым порядком; там почти нет пыли и паутины, а контейнеры заново подписаны и пронумерованы. Яр отыскал на едва тёплом радиаторе высохшую с прошлого раза тряпку, включил ноутбук во внутреннюю сеть и водрузил на стол ящик, терпеливо дожидавшийся своей очереди. На дощатом боку значился год, которому вообще-то должно было соответствовать содержимое, но человеческая лень, как это здесь частенько бывало, победила строгие регламенты: датировки на плотно набитых в ящик футлярах хаотично разнились. Самые ранние, что Яр тут встречал, относились к тысяча девятьсот девяносто седьмому году. Тогда, видимо, бардака было намного больше, чем сейчас: защитные чары на некоторых контейнерах были наложены кое-как, а где-то и вовсе отсутствовали. Недолго промучившись выбором из двух зол, Яр тайком от камер вскрывал такие при помощи телекинеза. По-хорошему надо было пожаловаться Верховскому, но чёрта с два начальник стал бы к нему прислушиваться. А если бы и стал, ещё вкатил бы, чего доброго, Громову выговор за нецелевое использование стажёра.

Первые два футляра благополучно отправились в ящик для утилизации: дела по ним были давным-давно закрыты. Третий, датированный девяносто девятым годом, пришлось открывать. Из-под крышки вырвалось в воздух облачко коричневатой пыли; Яр отстранился и тихо выругался, прикрывая губы и нос рукавом рубашки. Некстати напомнила о себе мышечная боль, и он, не задумываясь, прогнал её коротким импульсом силы. Хоть бы написали, черти, что внутри что-то сыпучее! Выждав для порядка с полминуты, Яр прижал к лицу край воротника и вновь осторожно склонился над контейнером. Собственно, кроме горстки пыли, там ничего и не было. Мелкий буровато-коричневый прах, какой остаётся от умертвий после того, как вся пробуждённая некромантом энергия покидает материю. Воровато оглянувшись на камеру, Яр сощурился в попытке разглядеть остаточные чары. Тщетно: всё давным-давно выветрилось. Кто-нибудь другой, вроде Липатова, наверняка принял бы содержимое контейнера за очень мелкий песок, но Яр на продукты деятельности Семариных ведьмаков насмотрелся вдоволь. Значит, и здесь когда-то, не так уж давно, умели такое устраивать…

Яр вернул крышку на место и потянулся к ноутбуку. С маркировкой вещдоков всё не так печально, как с их хранением; должно быть, за ней тщательно следили уже в те годы. В очередной раз скормив системе свой табельный номер и пароль, Яр в недоумении уставился на воспрещающую надпись в половину экрана. Ему и прежде встречались здесь дела, требующие уровень допуска выше шестого, но так, чтобы закрыли даже заголовок, было впервые. Стало быть, что-то ужасно важное. Или… неприглядное. Надо рассказать Громову; может статься, дело до сих пор не закрыто. Яр подновил полувыцветшую надпись на футляре и отнёс его на стеллаж, куда складывал девяносто девятый год. Поставил отдельно от остальных. Если выяснится, что дело давно в архиве, а правонарушитель благополучно связан клятвами и занят вырезанием по дереву, содержимое контейнера попросту уйдёт на утилизацию. А контейнер хороший: из прочной нержавеющей стали, с добросовестно нанесёнными орнаментами, в изгибы которых уложены аккуратно выполненные чары. Таких за девяностые годы мало, абы что в них не клали…

Следом за загадочным футляром пошёл всякий хлам. Скомканные купюры, запаянная ампула с лекарством, расчёска с застрявшими между зубцов волосами, полудохлая колдовская цепочка, даже основательно погрызенный карандаш. И дела им под стать: скучные имущественные споры, жалобы одарённых друг на друга, нечистые на руку кустари… Большинство закрыто с пометками «передано в отдел правопорядка» или «отсутствует состав преступления». Отложив для утилизации последний контейнер – в нём бережно хранилась якобы проклятая злонамеренной ведьмой вставная челюсть – Яр отправился к стеллажу за следующей порцией барахла. На глаза попался обмотанный непрозрачным полиэтиленом ящик, помеченный датой шестилетней давности. На поверку – тяжёлый, как стажёрская доля. Яр не стал тащить его к столу, ограничившись тем, что выволок с полки и отодвинул от стеллажа. Наученный горьким опытом, уткнулся носом в воротник, прежде чем разматывать плёнку. Предосторожности оказались лишними: ящик был доверху полон металлических опилок, тускло поблёскивающих в свете люминесцентных ламп. Судя по всему, паршивенький серебряный сплав, из какого клепают дешёвые амулеты. Яр недоверчиво оглядел ящик, надеясь найти хоть какие-то пояснения; заметил выцветшую клейкую бумажку, на которой размашистым почерком значилось: «Боря, унеси эту труху на свалку и отпиши грёбаным безопасникам, что тут нет ни лешего». Почти наверняка липатовские каракули. Вот уж чьей экспертизе доверять следует в последнюю очередь.

Яр протянул руку к насыпанным горкой опилкам. Кожу едва ощутимо покалывало холодом. Не то чтоб совсем ни лешего, но где-то около того. Склонившись ниже, так, чтобы не видели камеры, Яр заставил крупный металлический обрезок приподняться над кучей и вгляделся в окутывающее его бледно-синее сияние. Едва заметное. Если бы не струящаяся по жилам пламенная сила, ни за что бы не почуять. Не чары, но эхо их, не то развеянных, не то нерождённых. Не понять, что они из себя представляли. Вряд ли произойдёт что-то значимое, если коснуться тонкой блестящей стружки, но совать руку в груду опилок точно не стоит. Подумав, Яр осторожно поворошил металлическую пыль тупым концом карандаша. На дереве остались едва заметные следы гниения. Совсем чуть-чуть; если не приглядываться, то и не различишь…

Дело, по которому проходил этот ящик, не было секретным. Его давно закрыли; хозяева конторы, гнавшей колдовской контрафакт, лишились имущества и права пользоваться даром, цеха и торговые точки были распроданы каким-то толстосумам. Опилки надо отправить на утилизацию с пометкой об опасности… Бумажку с предупреждением Яр к ящику прицепил, но сам подозрительный вещдок вернул на стеллаж. Стоит показать его Щукину, прежде чем уничтожать. Это ведь даже не прах умертвий, а действующие чары, пусть и очень слабые. Вернувшись за стол, Яр присмотрелся к пострадавшему карандашу. Синеватые пятна остаточного фона ярко выделялись на лаково блестящих гранях. Это, без сомнения, увидит даже Липатов, если соизволит напрячь зрение…

Но холодные отблески виднелись не только на карандаше.

Яр осторожно склонился над отложенным для уничтожения хламом. Почти всё было мертво – либо никогда не носило на себе следов чар, либо давно их растеряло. Небольшой пластиковый контейнер, сквозь полупрозрачные стенки которого пробивалось бледное свечение, лежал на самом дне. Пять лет тому назад, какая-то рядовая имущественная волокита, леший знает зачем переданная в контроль. Может, нежить была замешана или обстоятельства вступления в наследство вызывали вопросы… Яр подцепил крышку канцелярским ножом и замер в недоумении. Тому, что он видел, не было места в здешнем мире, но зрение определённо его не обманывало.

Мертвенный синеватый свет исходил от прозрачной жидкости, плескавшейся внутри нетронутой ампулы.

XLI. Зуб неймёт

Первый день октября выдался тёплым и безветренным. В берёзовой рощице, обступавшей с трёх сторон небольшой дачный посёлок, царила благостная тишина, нарушаемая только шелестом опадающей листвы, редким поскрипыванием стволов и – время от времени – леденящими душу воплями, далеко разносившимися в прозрачном осеннем воздухе. Издававший их кот-баюн, тощий и облезлый, мерно покачивался на толстой берёзовой ветке метрах в пяти над землёй. Снизу он напоминал воронье гнездо, если не брать в расчёт круглые фосфоресцирующие глаза и голосок, напоминавший скрежет ржавой ножовки по не менее ржавой жести.

– У меня два вопроса, – обречённо проворчал Мишка, созерцая застрявшую в затруднительном положении нежить. – Как и нафига?

– Лучше скажи мне, как его оттуда выковырять на глазах у минусов, – надзорщик Стёпа сердито поскрёб подбородок и бросил укоризненный взгляд на ошивавшегося рядом местного колдуна, настрочившего заявку на отлов. – Жечь нельзя, он с биркой.

– Так, может, помани его и дело с концом?

Вместо ответа Стёпа вытащил из кармана манок и демонстративно сжал в ладони. Сверху тут же донёсся протяжный вой. Воронье гнездо встопорщилось, словно через него пропустили электрический разряд; посыпались жухлые листья. Баюн не сдвинулся с места. Он не собирался без боя сдавать господствующую высоту.

– Видал? Висит, орёт и не падает, – сокрушённо заключил надзорщик, убирая манок. – Может, того – так и оставить до холодов? Жрать захочет – сам слезет.

– Ага, а до тех пор он тут вот это блажить будет на всю округу? – моментально возмутился местный. – Соседям я что говорить стану?

– Скажите лучше, как он там оказался!

– Так и оказался! Я из ружья пугнул, – нехотя признался колдун.

– Нежить? Из ружья? – недоверчиво переспросил Мишка.

– Ну а что мне с ним было делать? Он у меня курицу уволок! – местный выразительно шмыгнул красным носом, демонстрируя отношение к клептоманским наклонностям лесной нежити. – Ночью в курятник заполз. Я глядь – а он вот это уже на забор лезет! Думал, лиса или хорёк какой… Кто ж знал…

– Далеко у вас ружьё? – издевательским тоном спросил Стёпа.

Колдун не распознал шутку и враждебно насупился.

– Я вам не дам, у вас лицензиев нету.

– Так сами пальнёте!

– Я вот это больной, что ли – при надзоре в нежить стрелять?!

Мишка озадаченно поскрёб в затылке. Будь тут кто из старших, можно было бы как-то изловчиться и поддеть баюна телекинезом, но здесь только он сам и надзорщик с девятой категорией. Вдобавок поблизости то и дело шастают местные минусы, при которых швыряться заклятиями дозволяется только при непосредственной угрозе чьей-нибудь жизни. От безысходности Старов приобнял толстый берёзовый ствол и попробовал встряхнуть – само собой, тщетно. Кот так и висел на своей ветке, как мохнатая перезрелая груша. Очень громкая.

– Вы чего это тут делаете? – подозрительно спросила мимохожая старушка. На локте у неё висела большущая плетёная корзина, на дне которой поблёскивал наточенный нож. Страшные всё-таки люди – грибники.

Колдун при виде соседки подскочил на месте и сообщил, что он вот это погулять вышел, а тут такое. Стёпа прошипел себе под нос что-то непечатное и, вымученно улыбаясь, повернулся к местной жительнице.

– Котика с дерева снимаем, бабуль, – фальшиво-беззаботно сообщил надзорщик. Котик в подтверждение его слов душераздирающе мяукнул со своего насеста. – Пугливый он у нас… оказался…

– Это что ж за порода такая? – старушка подслеповато сощурилась. Сверху на неё тут же уставились две фары, мерцающие мертвенно-зелёным огнём в ярком солнечном свете.

– Помесь, бабуль, – буркнул Стёпа. – Мейн-кун и белка-летяга, чтоб его…

– Матерь божья, что делается, – старушка отошла от берёзы на несколько шажков. – А звать-то как?

– Сатана! – рявкнул Стёпа и прибавил пару словечек покрепче, потонувших в утробном баюновом вое.

Бабуля охнула и, перекрестившись, попятилась обратно к грунтовой дороге. Новоявленный Сатана проводил её протяжным воплем. В ответ с близлежащего шоссе кто-то посигналил автомобильным клаксоном.

– Кончать надо падлу, – кровожадно объявил Степан и повернулся к колдуну: – Топор есть у вас?

Тот аж отпрянул.

– Да ну ты что! Тут вон провода рядом, а вдруг вот это оборвём всё?

Оба мага одновременно покосились на опоры высоковольтной линии. Не то чтобы близко, но падающая высоченная берёза при должной доле везения может и задеть. Мишка вздохнул и принялся стаскивать с себя куртку. На октябрьской прохладе сразу стало зябко.

– Полезу, – сообщил он. – Не доберусь – так хоть стряхну заразу.

Стёпа смерил его недоверчивым взглядом.

– Ты привитый?

– В смысле?

– Привитый, говорю? От столбняка, бешенства, чумки, свиного гриппа?

– Так это… Нежить же…

– А ты знаешь, где он до сих пор шарился? Вот и я не знаю. Цапнет ещё, а там под когтями антисанитария полная…

– Не цапнет, – Мишка, примерившись, уцепился за шероховатый берёзовый ствол. – Ты, главное, лови, чтоб не удрал.

– Его или тебя?

Мишка хмыкнул в знак того, что оценил шутку, и полез. Берёза, у корней крепкая, как мраморная колонна, на третьем метре над землёй начала опасно шататься под его весом. На светлой бересте виднелись глубокие царапины – следы объятого паникой баюна. Кот, чуя неладное, вопил уже безостановочно: то грозно взрыкивал, то жалобно ныл. Мишка в психологических особенностях неразумной нежити разбирался из рук вон плохо, но конкретно этому экземпляру, без сомнений, было страшно. Как самому обычному коту.

– Ну, иди сюда, – пробормотал Старов, глядя снизу вверх на растрёпанный комок чёрного меха. Осторожно пошевелился, раскачивая берёзу; сук, который оседлал баюн, затрясся, теряя остатки листвы, но Сатана только крепче вонзил когти в сырую древесину. – Падай уже! Чего тебе будет, ты и так нежить!

Кот словно понял, о чём речь, и враждебно заклокотал, раздувая облезлые бока. Среди встопорщенной шерсти блеснула серебряная бирка. Клыки у Сатаны что надо: крепкие, жёлтые, длиной с фалангу пальца. И когти им под стать.

Ох, а так ли надо было менять профессию?

– Мишка-а-а! – донеслось снизу. – Скидывай его! Я ловлю!

С земли, наверное, казалось, что между баюном и его спасителем – всего ничего. Мишка беззлобно выругался себе под нос и взобрался ещё чуть-чуть повыше. Берёза закачалась с новой силой, нервируя и Старова, и Сатану. Чиркнула в воздухе длинная лапа. Котик намеревался держать оборону.

– Вот ведь мозгов тебе не досталось, – проворчал Мишка, озираясь по сторонам. Вниз смотреть было страшновато. – И мне тоже, раз я тут с тобой…

Крепко вцепившись в ствол левой рукой, правой он дотянулся до ближайшей ветки и в несколько приёмов её переломил. Чуть не упустил на радостях. Изловчившись, ткнул баюна в плешивый бок. Сатана тут же подскочил и сложился в ленту Мёбиуса. Откуда-то из середины мохнатого кренделя клацнули зубы. Перегрызенная надвое ветка отчётливо хрустнула.

– Чё ты с ним возишься! – донеслось снизу. – Кидай вниз!

Мишка наудачу замахнулся на кота обломком ветки и неосторожно качнул берёзу. В груди ёкнуло. Баюн-то отряхнётся и дальше побежит, а вот незадачливого охотника потом будут собирать по косточкам. Следя злыми глазами за палкой в Мишкиной руке, Сатана переполз дальше по ветке – и тут-то его настигла неумолимая гравитация. Под внушительным весом нежити сук наконец надломился. Истошный вой быстро оборвался глухим ударом о землю. Настала благостная тишина.

Стараясь не обращать внимания на дрожь в руках, Мишка осторожно спустился на землю. Стёпа держал угомонившегося баюна под брюхо, придирчиво оглядывая со всех сторон. Колдун осоловело наблюдал сквозь смеженные веки. Его пошатывало.

– Чего это он? – спросил Мишка и широко зевнул. Невыносимо захотелось улечься прямо наземь и прикорнуть на часок-другой.

Стёпа не ответил. Вместо этого он повернул мурчащего Сатану к себе тощим задом и поворошил свалявшуюся шерсть. Покачал головой.

– Мих, придержи гражданского, – сказал надзорщик громче, чем требовалось, и понёс добычу в сторону служебной «буханки».

– Ага, – Мишка заторможенно повернулся к такому же сонному ведьмаку и заплетающимся языком выговорил: – Оставайтесь… на месте… до распоряжений. Это… приказ.

Колдун сердито зыркнул на него из-под тяжёлых век, но не стал проверять на прочность липовый стажёрский приказ. Мишка встряхнулся всем телом, силясь сбросить сонливость. Чем дальше Стёпа уносил урчащего кота, тем тоньше становилась мутная пелена перед глазами. Хорошо хоть, там, наверху, он вопил, а не мурлыкал! Мелкая вроде бы нежить, а до чего зловредная… Надзорщик по всем правилам запер баюна в опутанную чарами клетку и погрузил стреноженную нежить в машину. Потом вернулся, на ходу выдёргивая из ушей беруши. Вид у него был пасмурный.

– Ну, – грозно протянул Степан, стаскивая с рук защитные перчатки, – придётся вам, уважаемый, с нами в Управу ехать. У зверюги полная задница дроби. Браконьерство это, вот что.

– Да я!.. – тут же взвился местный. Лицо у него пошло багровыми пятнами. – Да что ему будет-то! Нежить же!

– Так и дробь зачарованная. На лису с такой, что ли, ходите? Или на поднадзорную нежить тут охотитесь?

Колдун от избытка чувств растерял все слова и только возмущённо развёл руками. С места не сдвинулся. Доигрывая роль, Мишка угрюмо велел задержанному проследовать к машине.

– Чего вы их бережёте? – ворчал тот по дороге. – Оно ж нежить! Давно бы всех перебили, и дело с концом…

– Дядь, вы матчасть-то учите, – фыркнул надзорщик. – Они же свою территорию охраняют. Десять лесовиков могут и упыря прогнать, если поднатужатся. Надо вам, чтоб тут упыри разгуливали?

– Нету у нас тут упырей! А эти вон есть, – остановившись у «буханки», колдун сердито кивнул на кузов, в котором погромыхивала испытываемая на прочность клетка. Возможности выть и мурлыкать баюн был лишён: Стёпа позаботился о чарах немоты. – Кур таскают, спасу нет!

– Так и хорьки таскают, – надзорщик приглашающе распахнул дверцу и жестом велел задержанному усаживаться. – Природа у них такая. Против неё не попрёшь.

Колдун только вздохнул и махнул рукой – что, мол, с вами, дураками, разговаривать. Мишка забрался на пассажирское сидение и тайком перевёл дух. Руки у него до сих пор слегка дрожали.

– А что теперь с котом делать будете? – негромко полюбопытствовал Старов. Бодрый дребезг буханкиного мотора обеспечивал их со Стёпой неплохой шумовой завесой.

– Подлатаем, само собой, – ответил надзорщик. – А там посмотрим. Если научникам зачем-то сгодится, тогда в виварий. Если нет – или обратно, или на полигон.

– Зачем он научникам?

– Леший знает, эксперименты какие-нибудь ставить, – Стёпа пожал плечами, не отпуская руль. – Это ж ходячее снотворное. Если б его заставить мурчать по команде, так всех анестезиологов сразу увольнять можно. Им в последние годы скучно, научникам, – задумчиво прибавил он. – Раньше с такими тварями возились, приснится – не проснёшься. А потом запретили, лет шесть уже как. Что-то там случилось такое… Никто не помер, и всё равно Магсовет взбесился. Всех опасных того – на утилизацию. Оставили только таких вот, – он качнул головой куда-то назад. – Фигня одна, а не исследования.

Мишка промолчал. Ему не казалось правильным держать в подвалах Управы кого-то страшнее лесовика. Там, в конце концов, люди постоянно ходят.

В вестибюле их пути разошлись: Стёпа с Сатаной отправились в виварий, Мишка с ведьмаком – на допрос. Мужику, по чести, грозил не слишком крупный штраф и воспитательная беседа в исполнении надзорщиков. На такие пустяковые дела Верховский обычно подчинённых не отряжал, но ради приучения стажёра к самостоятельности сделал исключение. Мишка прилежно расспросил незадачливого стрелка, соблюдая протокол и записывая важные ответы на листке бумаги. Отправленный ему в помощь надзорщик откровенно скучал. Браконьерство – дело не то чтобы очень частое, но ничуть не загадочное. Мешает нежить людям – они и справляются, как умеют. Это исследователи диссертации пишут о том, как уравновешивают другдруга популяции неживых, но кто их читает, эти диссертации, кроме таких же научников…

По дороге в отдел Мишка разжился из любопытства свежим выпуском «Бюллетеня специальных научных отраслей». В нём и впрямь ничего не было про серьёзную нежить, только какие-то занудные теоретические изыскания: исторический обзор отечественной артефактологии, что-то про наложение чар на твёрдый и расплавленный металл, уточнение измерений магфона в окрестностях столицы, очерк о повадках домовых… Мишка свернул журнал в трубку и запихнул в боковой карман рюкзака. Не очень-то хорошо, что научники прекратили изучать опасную нежить. Если не знаешь врага, то как ему противостоять?

– О-о-о, Умка вернулся! – объявил Липатов, едва завидев в дверях своего стажёра. – Со щитом или на щите? Кого ловили?

– Сатану, – бездумно брякнул Мишка и, заметив, как вытянулось лицо куратора, поспешно прибавил: – Это баюн. Зовут его так… теперь. Его местный на дерево загнал.

– А-а-а, тьфу ты… Ну иди пиши отчёт. И вот возьми ещё, – Денис, привстав из кресла, протянул Старову толстую папку. – Выбери отсюда всё, что связано с наследствами, и отнеси в архив.

– А потом?

– А потом Золушка может ехать на бал.

Мишка покладисто кивнул, снял с плеч рюкзак и куртку и уселся за стол. Разговоры в отделе, прерванные его не слишком триумфальным появлением, немедленно возобновились. Отчёт писать не хотелось; извинив себя неторопливой загрузкой пожилого компьютера, Старов сунул нос в выданные куратором бумаги. Копились они долго и, судя по всему, хаотично: сверху лежало помятое прошение, датированное прошлым годом, а сразу под ним – пятилетней давности акты об утилизации разнообразных анализаторов, детекторов, интерферометров и центрифуг. Вряд ли Супермен вовсе задумывался, что именно подписывает: подмахнул, отложил и вперёд, гонять нежить по лесам.

– Она там уже несколько лет, – Зарецкий негромко, но напористо излагал что-то Виктору Сергеевичу. – И внутри именно жидкость. У меня есть пара мыслей, как такое может быть, но нужна экспертиза…

– Да с чего ты взял-то, что это именно жидкость зачарована? – спросил Щукин. Тон у него был снисходительный. – Может, сама ампула, или в стекле что-то, или внутри плавает… И вообще, как ты чары обнаружил?

– Детектором. Я что, больной – без детектора на эту радиоактивную свалку тащиться?

Виктор Сергеевич озадаченно потёр гладко выбритый подбородок.

– Ладно, вечером сходим посмотрим. После тренировки. Извини, парень, мне на совещание надо.

Ярослав молча отступил, освобождая Щукину путь к выходу. Мишке же при мысли о тренировке захотелось уподобиться Сатане и тоскливо завыть на всю округу. Долго ходить, много бегать и таскать тяжести он привык, а вот раз за разом напрягать магический дар, попутно пытаясь прицелиться, оказался не готов. Но Щукин забрал себе в голову, что должен натаскивать стажёров. Пощады не будет.

Её и не было. Виктор Сергеевич гонял стажёров до седьмого пота. У Мишки под конец отведённого часа голова раскалывалась от малейшего волевого усилия; Ярослав, пребывавший, судя по хмурому виду, в здравом уме и твёрдой памяти, еле-еле переставлял ноги. Старов долго бездумно мок под душем, созерцая белые кафельные плитки. Стекающая по вискам прохладная вода доставляла ему неимоверное удовольствие.

– У всех с этим так плохо или я один такой? – удручённо спросил Мишка, кое-как вдевая в петли мелкие рубашечные пуговицы.

Ярослав понимающе усмехнулся.

– У всех. Ты же собственную жизненную силу тратишь. Само собой, организм тебе за это спасибо не скажет.

– Обнадёжил, – буркнул Мишка и вздохнул. – Я вот думаю иногда: чего я полез на эту стажировку? Жилось же мне как-то…

– Ну, это я тебе не скажу, – насмешливо бросил Зарецкий, разом отбив охоту продолжать разговор. Натянув футболку, он забросил на плечо рюкзак и вдруг предложил: – Хочешь, подвезу?

Старов недоверчиво покосился на коллегу.

– Да мне ж в область.

– Значит, до вокзала.

– Ну давай, спасибо, – Мишка криво улыбнулся, переступив через неприязнь. Разругаться они всегда успеют. – Вы же с Щукиным в хранилище собирались?

– Там дел на десять минут, не больше, – Ярослав пожал плечами. – Если скучно ждать, пошли с нами. Или лучше посидишь, отдохнёшь?

– Нет, пойду с вами, – Старов решительно мотнул головой и взъерошил влажные волосы. – Что я, хуже всех, что ли?

– Не хуже, – просто ответил Зарецкий. – Догоняй у лифтов.

По дороге в подвал он хранил молчание – должно быть, считал, что днём уже всё сказал. Относительно бодрый Виктор Сергеевич пытался болтать о чём-то отвлечённом; Мишка и рад был бы его поддержать, но каждое движение мысли жгло мозги, будто калёным железом. Очутившись внутри хранилища, Старов уселся на единственный стул и позволил себе прикрыть глаза. Чужие шаги прокатились от двери к стеллажам и замерли где-то неподалёку.

– Вот леший, – сказал Зарецкий тихо и зло.

– Здесь, что ли, стояло?

– Да. Специально подальше отложил…

Ярослав торопливо прошёлся вдоль стеллажей – шаги у него были лёгкие и стремительные, в противовес грузному Щукину. Виктор Сергеевич, помешкав, тоже отправился осматривать хранилище. Мишка приоткрыл один глаз, следя за мечущимися по комнате коллегами. Надо как-то помочь. Вспомнить бы ещё, что они такое ищут…

– Виктор Сергеевич! – окликнул Ярослав откуда-то из-за стеллажей. Щукин тут же помчался на зов. – Смотрите, какая тут красота…

Мишка, не выдержав, кое-как соскрёбся со стула и тоже пошёл на зов. Зарецкий стоял у распределительного щитка; рычажок с подписью «камеры», единственный из всех, был опущен вниз.

– Во дела, – расстроенно протянул Щукин и поскрёб в затылке. – Это как же?..

– Как угодно. Руками, телекинезом, с чьей-то помощью, – прикинул Ярослав. Мишка готов был поклясться, что коллега зол, как оголодавший упырь. – Надо просить последние записи, пока они ещё не затёрты.

– А ты прямо думаешь, украли? – недоверчиво спросил Виктор Сергеевич. – Зачем бы это?

– Очевидно, чтобы нам не досталась, – ядовито отозвался Зарецкий. – Посмотрите, контуры в порядке?

Щукин сощурился и заозирался по сторонам. Потом прижал пальцы к вискам и помотал головой. Мишка слышал от наставника, что чутьё на чары – крайне неприятная в работе штука. Из-за лишних элементов в картине мира, которые мозг не привык воспринимать.

– В порядке всё, – сумрачно сообщил наконец Виктор Сергеевич. – Ну ты ж не думаешь…

– А что мне думать? Сюда только у нас допуск и есть, – зло выплюнул Зарецкий. – Кто сегодня ходил в хранилище?

– Да почти все. Только вы двое и не ходили, – Щукин озадаченно пожал плечами. – Может, в выходные свистнули или прямо в пятницу вечером…

– Нет. Я говорил про ампулу сегодня днём, – уверенно возразил Ярослав. – При всех, кроме Александра Михайловича. Это я, конечно, идиот… Надо было в переговорку или ещё куда…

– Не могли наши, – Виктор Сергеевич угрюмо покачал головой. – Ерунда какая-то…

Зарецкий ничего на это не ответил – только смерил руководителя долгим внимательным взглядом. Потом вздохнул.

– Ладно. Давайте я вам другое кое-что покажу. Тоже будет интересно.

Он увёл Щукина куда-то к соседним стеллажам, а Мишка всё смотрел на выключенный рычажок. Щиток специально сделали в самом дальнем углу комнаты, чтобы добраться до него можно было только под прицелом камер наблюдения. Значит, сервер должен помнить, кто здесь ошивался до того, как всё отключилось. Неужели правда кто-то из своих? Зачем? Чтобы насолить Зарецкому? Из страха, что всплывёт какое-то неудобное старое дело? Что там было такое, в этой злосчастной ампуле? Как только компьютерщики добудут воспоминания мёртвых камер, вопросы получат ответы – и Мишка не был уверен, что хочет их знать. Если Ярик прав и напакостил кто-то из контролёров, то каково потом будет этому человеку в глаза смотреть? И остальным, на которых успеет пасть несправедливое подозрение…

Мишка переживал зря. На переданных спустя три дня записях видна была только кромешная темнота.

XLII. Безрассудство

По коридорам гулко разнёсся звон рассыпавшейся по кафелю арматуры. Яр отложил страницами вниз тетрадь в клеёнчатой обложке и подошёл ко входу в виварий. Все двенадцать сигнальных ламп, по одной на каждый сектор, безмятежно горели зелёным. Сирены хранили безмолвие. Должно быть, рабочие просто по неловкости уронили прутья. Выждав для порядка ещё пару минут, Яр вернулся на свой наблюдательный пост. Дежурный надзорщик, успокоенный его манёвром, умиротворённо завозился у себя за стойкой.

– Нервы мотают, – недовольно сообщил он и, проглотив зевок, сверился с часами. – Ничего, к полуночи закончить должны…

– Я не спешу, – заверил Яр и не солгал. Завтра суббота, за окном – промозглый снежно-слякотный ноябрь, а читать с равным успехом можно что дома, что здесь.

Очередная запись в дневнике Николая Свешникова, на удивление, не содержала высокоумных рассуждений. «Сегодня прибыли на дачу, – рассказывал учёный-волхв голосом полувыцветших чернильных букв. – Дарьюшка обнаружила в смородиновых кустах гнездо садовой славки и показала его нашим девочкам. Они сейчас в том возрасте, когда интересно всё на свете, но я вижу, какое разное у них любопытство. Лида, без сомнений, во всём пойдёт по моим стопам: у неё сильная воля и пытливый ум исследователя, в свои десять лет она горит любовью к знанию и смотрит в самую суть любого явления, будь то радуга над рекой или материно недовольство от немытых рук перед обедом. Но Нина сумеет больше, чем её сестра и её отец, и я буду только счастлив, если она сможет превзойти мать в безграничной своей доброте. Нина чутка и наблюдательна к миру, как и Лида, но она вдобавок умеет прощать ему неизбывные его изъяны. Её сестра чересчур строга к себе и к людям вокруг. На днях я отчитал Лиду за насмешки над бедным Кириллом, которому попросту не хватает кругозора, чтобы ей возражать. Эта непримиримость ко всему, что нельзя назвать идеальным, может навеки закрыть ей путь в просветители. Ведь что есть просвещение, если не непрерывное деятельное сочувствие к чужому несовершенству?..»

В недрах вивария мерно и бойко загремел по металлу молоток. Потом застрекотали дуговые разряды: сварщики взялись наконец за дело. Может, и впрямь уложатся до полуночи. Если нет, то ожидание растянется ещё на пару часов: переселять нежить в новый вольер в самое опасное время было бы чистой воды безрассудством. Дежурный подумал, должно быть, о том же самом: он встрепенулся, стряхивая путы дрёмы, вытянул шею и прислушался к доносившимся шумам.

– Зашевелились, – констатировал он. Надзорщику скучно было торчать на посту; он отнюдь не возражал бы, если бы обстоятельства задержали Яра здесь на всю ночь. – Фигня все эти клетки, вот что. Надо чары поядрёнее, чтоб твари издали чуяли и подойти боялись.

– Физическая преграда – тоже хороший сдерживающий фактор, – из вежливости ответил Яр. Ему не требовался этот недалёкий собеседник: в его распоряжении был куда более интересный.

– Да ну. Даже домовой, если поднапряжётся, железки гнёт на раз-два, – авторитетно заявил надзорщик.

– Для этого он должен хотеть напрягаться, – заметил Яр. – Проще не давать поводов уйти, чем удерживать силой.

Сказал – и сдержал вздох. У него тоже нет поводов уходить.

Строительные шумы вскоре прекратились. На сигнальном табло вспыхнула жёлтым лампа одиннадцатого сектора. Яр спрятал тетрадь в рюкзак и отправился исполнять служебные обязанности. К переселению в новый вольер наздорщики приговорили какую-то чахлую шишигу. Её торжественно усадили в контейнер для перевозки, покатали по извилистым коридорам и высадили за свежезачарованные прутья решётки. Шишига не возражала. Она здесь давным-давно прижилась; в новом вольере ей, кажется, даже больше понравилось. Яр невольно задумался, оставили ли в виварии навью-консьержку. Наверное, нет: навьи опасны, им место на полигоне, а не в подвалах Управы.

– Спасибо, Ярослав Владимирович, – руководившая работами молоденькая сотрудница смущённо улыбнулась и отбросила со лба непослушные светлые локоны. Двое надзорщиков за её спиной разбирали транспортировочный ящик.

– Не за что, – Яр пожал плечами. – Всё тихо прошло.

– Может, благодаря вам и прошло, – девушка рассмеялась и оглянулась на шишигу, мирно сидевшую на груде свежих еловых лап. – Они же силу чуют, а у вас спектр такой… яркий.

– Есть немного, – Яр рассеянно постучал костяшками пальцев по стеклу. Нежить осталась к раздражающему фактору абсолютно равнодушна. – Ну, если претензий нет, я пойду?

– Да, конечно, – спохватившись, надзорщица подбежала к компьютеру и завозилась там, отмечая выполнение заявки. – Вот… Всё сделала.

– Спасибо. Доброй ночи.

– И вам. Заглядывайте ещё…

Посмеиваясь, Яр вышел из лаборатории. Повышенного дамского внимания к молодым и в перспективе высокооплачиваемым магконтрольским стажёрам не заметил бы только слепой – или простодушный чудак вроде Мишки Старова. Это при том, что сам отдел контоля мало у кого вызывал симпатию. Можно было бы и воспользоваться, так, без обязательств, разрядки ради… Если найдётся дама, которую не придётся обманывать – или зачаровывать. Яр больше не желал становиться причиной чьей-то печали.

На двенадцатом этаже царила сонная тишина. За полчаса до полуночи здесь могли ошиваться разве что домовые. Приблизившись к кабинету, Яр настороженно замер: из-за двери доносилось негромкое деловитое шуршание, совсем не похожее на шарканье швабры по линолеуму. Кто-то торопливо перебирал бумаги, не слишком заботясь о скрытности. Кристалл кварца, запиравший дверной замок, безмятежно переливался нейтральным серебристым светом. Свои? Те же, что полтора месяца тому назад умыкнули из хранилища ампулу?

Яр медленно, чтобы не спугнуть нарушителя, нажал на дверную ручку. Ночной гость стоял в дальней части кабинета, склонившись над распахнутым отдельским сейфом, и ожесточённо там рылся. Выброшенные за ненадобностью бумаги устилали пол вокруг его ботинок. Недолго думая, Яр вызвал к жизни заклятие сети. Тонкие нити остро блеснули золотистым светом, вдвойне ярким посреди темноты. Нарушитель заметил. Он проворно отскочил и взмахнул рукой, развеивая чужие чары. Лицо его было скрыто чёрной тканью.

– Стоять! – рявкнул Яр, снова поспешно сплетая сеть. На многое не рассчитывал: он всего лишь стажёр, его приказов гражданские могут не слушаться. – С места не двигаться, руки на виду!

– Да пошёл ты, – глухо отозвался возмутитель спокойствия и швырнул что-то на пол.

Сверкнул стремительно прогорающий фитилёк, а потом кабинет заволокло вонючим тёмным дымом. Яр отшатнулся и закашлялся. Неряшливо взмахнул рукой, вызывая к жизни простую стихийную магию. Порыв ветра на миг прорезал непроглядную черноту; она тут же сомкнулась вновь, расцвела перед лицом плотными пышными клубами. Взломщика не видать и не слыхать. Куда он мог деться – в логово, в переговорную, на все четыре стороны пространственным прыжком?..

Внутри черепа рассыпался острыми осколками оглушительный звон. Мир нелепо кувыркнулся перед глазами. Когда Яр вновь обрёл способность видеть и соображать, в воздухе плавали сероватые полупрозрачные клочья дыма, а в кабинете уже никого не было. Часы на запястье показывали всего на двенадцать минут больше, чем в прошлый раз, когда он смотрел на циферблат – это было у лифтов. Если взломщик не владеет пространственной магией, он не успел далеко удрать. Потирая саднящую скулу, Яр кое-как поднялся на ноги. Заставил кипящую в крови силу прогнать боль и слабость. На ходу складывая нехитрый план, выскочил в коридор. Там камер меньше; он точно знал, где есть слепые пятна. Потом всё равно придётся объясняться – ну и леший с ним, всегда можно соврать…

Холодный сквозняк сходу влепил ему влажную пощёчину. В спешке Яр просчитался с направлением: целился он в просторную площадку перед Управой, но очутился посреди парковки. Отсюда, из-за залепленного снегом сетчатого забора, виднелись только размытые звездчатые огни фонарей посреди полной ветра вьюжной мглы. Пучок электрического света вдруг прорвал снежную пелену, стремительно чиркнул по ограде сквера: незнакомый автомобиль, скребя по слежавшемуся снегу шипованными шинами, выскочил из-за больничного флигеля и понёсся по проулку. Выругавшись сквозь зубы, Яр бросился к собственной машине. Двигатель возмущённо взревел: пожилая автоматика не была рассчитана на столь неласковое обращение. Старая иномарка Свешниковой, со всеми её неизлечимыми болячками, вообще не слишком подходит для погони, но секунды безвозвратно утекают, а предсказать маршрут взломщика можно только до ближайшего перекрёстка… Поторапливая сонного охранника, Яр от души прижал кнопку клаксона; шлагбаум неторопливо пополз вверх. Едва хватило терпения не снести его к чёртовой матери.

Яр быстро нашёл на полупустой дороге суетливо маневрирующий автомобиль. Неприметный серый седан зайцем метался из ряда в ряд; его сопровождали протяжные возмущённые гудки. Наплевав на все мыслимые ограничения, машина летела по проспекту прочь от центра города; взломщик управлялся с ней слишком ловко, чтобы его можно было легко догнать. Дворники лихорадочно сметали со стекла мокрый снег. Цепи городских огней неслись мимо, словно неимоверно мощные нити чар. Можно ли как-нибудь по-другому? Исхитриться и нацепить на нарушителя следящее заклятие? Сломать что-то в чужом моторе? Выровнять примерно скорости, чтобы упростить расчёт, и переместиться прямо в салон серого седана?.. Всё – риск. Будь дорога была пуста, Яр бы рискнул. Следящие чары подошли бы тут лучше всего, но беглец, будто угадывая его мысли, проворно прятался за ползущими по слякоти машинами и не давал в себя прицелиться. Рано или поздно проспект – то есть уже шоссе – станет свободнее; легковушки разъедутся по спальным районам, останутся только грузовики и редкие ночные путешественники. До тех пор нельзя терять беглеца из виду. Яр крепче сжал руль. Ему недоставало сноровки в обращении с огромным и сложным механизмом.

Свет за окнами стал тусклее. Дорога сузилась; серая машина круто взяла левее, заставив затормозить сразу несколько легковушек. Яр, зажатый между гневно гудящей маленькой пробкой и неторопливо ползущим по правому ряду грузовиком, отчаянно чертыхнулся. Едва дождавшись, пока чихающая впереди консервная банка освободит достаточно места для манёвра, он прибавил газу и рывком повернул руль влево. Опустил стекло, моментально получил в лицо пригоршню снега. Тонкая нитка следящих чар протянулась сквозь метель, сливаясь со светом фар, и бесплодно растаяла во влажном воздухе. Слишком медленно.

Седан вдруг вильнул вправо, прямо перед массивной мордой грузовика выскочил на отходящую от шоссе небольшую дорогу. Яр бездумно повернул следом – и спустя мгновение запоздало понял, какую глупость сотворил. Тёмная громада грузовика в последний миг исчезла из поля зрения. Машина содрогнулась, вырываясь из узды человеческой воли. Металл заскрежетал о металл. По ушам хлестнул истошный визг тормозов, откуда ни возьмись в свете фар возник засыпанный снегом отбойник. Мир за лобовым стеклом опасно пошатнулся. Привычка сработала быстрее, чем мысль; миг – и кожу обжёг снег, набившийся под ворот футболки. Простёрлись над головой замершие лучи фар. Повисшая над насыпью машина медленно кренилась вперёд, точно раздумывала, стоит ли падать. Яр перекатился по мягкой слякоти, вскинул руки – и тут же опустил. Идиот. Зачем спасать пустую груду железа? Там, наверху, люди…

Ещё одним пространственным прыжком он выбрался на обочину. Грузовик неподвижно замер, перегородив съезд. Три машины беспомощно мигали аварийными огнями, призывая помощь; ещё одна рассеянно пялилась в пространство бессмысленно горящими фарами. Оскальзываясь на мокрой снежной каше, Яр бросился к последней. Рванул на себя водительскую дверь. В машине был только один человек – немолодой мужчина, неподвижно замерший в кресле. Из уголка приоткрытых губ стекала кровь. Он жив. Он жив, иначе смерть уже сковала бы холодом тело и мысли. Но он едва не умер из-за подлости одного и глупости другого…

К лешему. Совесть возьмёт своё как-нибудь потом.

Осторожно. Без суеты. Позабыть про тревожные голоса за спиной, про назойливо хлещущий в спину снег. Одну руку – на сонную артерию, чтобы чувствовать едва ощутимый пульс. Вторую – на седой висок. Медленно, тщательно дозировать текущее сквозь пальцы бледное золото. Ни в коем случае не навредить. Сначала останавливается кровотечение. Следом выравнивается и набирает силу дыхание. Почти не отвлекаясь, Яр щелчком пальцев заставил ремень безопасности выскользнуть из крепления. Человек судорожно вдохнул полной грудью, мотнул головой, пытаясь открыть глаза. Всё, хватит. Иначе не останется для других…

– Молодой человек, вы в порядке?

– Да, – ложь срывается с губ легко и естественно; за долгие годы трудно к ней не привыкнуть. – Есть ещё раненые?

– Не знаю… Я скорую вызвала, – женщина тревожно оглядывается. В скрещённых лучах фар растерянно бродят тёмные силуэты. – В-вон там… Кто-то же есть… Если… если жив ещё…

Она указала на медленно заваливающуюся в кювет белую легковушку. Яр придержал дрожащую собеседницу за плечо, покачал головой. Заглянул в глаза.

– Там никого нет. Всё в порядке, – мягко сказал он. – Присмотрите, пожалуйста, за этим человеком, пока скорая не приехала.

Он принудил себя двинуться дальше, к другим машинам. Смотреть на взбудораженных, испуганных людей было невыносимо стыдно. На него косились с брезгливым недоверием: растрёпанный, перемазанный грязью, без куртки посреди свирепого снегопада, он меньше всего походил на добропорядочного гражданина. Приходилось прибегать к внушению. Всё в порядке. Нужно позволить ему посмотреть ссадины. Нет, он не врач, но кое-что умеет. О случившемся лучше забыть…

За спиной послышался надсадный скрежет и – почти сразу – тяжёлый удар о землю тонны металла. Кто-то вскрикнул. Слуха коснулся отдалённый вой сирен. Если машину найдут, то без труда вычислят виновника аварии. И что тогда говорить в своё оправдание? Был при исполнении? Не дал умереть никому из пострадавших? С равным успехом можно без затей признаться в том, что он волхв, причём на редкость бестолковый. Яр перевёл дух и отошёл к укрытой тенями обочине. Неестественно яркое пламя во мгновение ока охватило металлический остов. Бензин так не горит. Но кто здесь узнает волшебный огонь?

Бесформенные снежные клочья ложились на пустынный съезд. Взломщик, кем бы он ни был, благополучно удрал. И леший бы с ним, не стоил он того… Вся эта погоня – чистейшей воды безрассудство. Абсолютно глупое и ничем не оправданное. Ещё там, в кабинете, надо было дать себе труд задуматься на мгновение, взвесить возможности, спланировать действия хоть на пару шагов вперёд… Люди, скучковавшись у отбойника, показывали пальцами на догорающий в кювете автомобиль. Яр позаботился о том, чтобы не остаться в их памяти. Это было трусостью. Это было необходимостью. Запоздалой попыткой хоть что-то исправить.

Не дожидаясь, пока полиция и скорая проберутся сквозь метель, он спрыгнул в кювет и медленно пошёл по клёклому снегу в сторону города. Сам не знал, зачем: то ли наказывал себя, то ли надеялся привести в порядок беспорядочно мечущиеся мысли. Никто не обращал на него внимания; водителей проносившихся по шоссе машин совершенно не интересовало, что происходит за пределами освещённой фонарями трассы. Гул моторов и шорох шин по мокрому асфальту вскоре выскользнули куда-то за пределы внимания. Мир сузился до укрытой снегом полоски земли между насыпью и мрачным редколесьем. Узкая нехоженая тропка из ниоткуда в никуда. Отчего-то казалось неимоверно важным продолжать шагать по ней, увязая в зарождающихся сугробах. Словно прекратить означало бы сдаться.

Замершим было мыслям дал движение яркий свет, лившийся на грязную обочину сквозь огромные окна стеклянного павильона. Из сияющих витрин высокомерно глядели на снегопад блестящие фары. Погибшей машине потребуется замена. Это, разумеется, может подождать, но прямо сейчас это повод занять разум. Яр почти бездумно свернул ко входу в салон. Отражение презрительно взглянуло на него из глубины сверкающего стекла. Хорош, ничего не скажешь. Если бы было не всё равно, он развернулся бы и пошёл дальше, чтобы не смущать своим обликом обитателей этого наполненного светом чистенького мирка. Встречавшая посетителей девушка, увидев его, оскалилась в стерильно-вежливой улыбке, насквозь фальшивой и вымученной.

– Чем могу помочь?

– Помочь ничем не можете, – рассеянно отозвался Яр и отбросил со лба мокрые от пота и снега волосы. – Продайте машину. Любую, какая в наличии. Чтобы в сугробах не застревала.

– Э-э-э, – лакированная улыбка слегка увяла. – Ну… В наличии весь модельный ряд… Вы хотели бы полноприводную?

– Я сказал, чего я хочу.

Девушка ещё разок измерила взглядом его платёжеспособность, обернулась к выставленным в витринах металлическим чудовищам и указала на ближайшее, со злобной мордой и колёсами высотой едва ли не в треть человеческого роста:

– Вот, пожалуйста, самая свежая модификация. Цены вот здесь.

Словно разыгрывая козырную карту, она выложила на стол распечатку. Здесь, по её задумке, забредший на огонёк городской сумасшедший должен был поджать хвост и слинять, пока не запомнили. Вместо этого Яр кивнул и вытащил из кармана изрядно помятый и слегка намокший паспорт.

– Оформляйте. Плачу переводом.

– Сейчас?..

– Сейчас.

– А опробовать не хотите? – слегка потеплев голосом, спросила девушка. – У нас есть несколько похожих моделей…

– Нет, спасибо. У вас тут есть где умыться?

– К-к-конечно, – глянцевая улыбка дала-таки трещину. – Сюда, пожалуйста…

С лица и рук грязь отмылась легко, с одежды и совести – не стоило и пытаться. Провожаемый любопытными взглядами продавцов, Яр уселся на ближайший диванчик. Кто-то принёс ему крохотную чашечку кофе. В происходящем было что-то вопиюще неправильное. Это, кажется, понимали все: и сам Яр, и праздно гуляющие по салону работники, и выпорхнувший невесть откуда менеджер, зачем-то притащивший посетителю целый ворох красочных листовок. Его многословный щебет проскальзывал мимо слуха, как шум работающего кондиционера или вой ветра за окнами. Яр склонил голову к плечу, наблюдая за улыбкой, натянутой на усталое менеджерское лицо.

– Нет, – сказал он негромко, пресекая стрёкот бессмысленных слов.

Парень слегка опешил.

– Простите?

– Нет, говорю. Я не морочу вам голову ради бесплатной уборной и чашки кофе, – Яр невольно усмехнулся, глядя, как вытягивается лицо собеседника – недоумённо и слегка виновато. – Мне нужна машина, вам – премия. Давайте не будем друг друга мучить дольше, чем необходимо.

Менеджер поперхнулся очередной сладкой трелью и во мгновение ока растворился в недрах салона. Появился спустя четверть часа с распечатанным договором. Яр подписал не глядя. Его вежливо проводили к кассе и сунули под нос изгвазданную платёжными реквизитами бумажку. Пробежав глазами мелкий текст, Яр остановился на сумме – чуть более осмысленно, чем пару минут назад. С его образом жизни на эти деньги можно было бы существовать добрый десяток лет. Не то чтобы такой расход способен нанести серьёзный удар по оставленным Лидией Николаевной накоплениям, но эта трата всё равно… безрассудна. Так же, как попытка догнать на трассе пробравшегося в отдел злоумышленника. Как решение сунуться в кабинет без малейшей подготовки. Как миллион мелочей, за которые прежде неизменно доставалось от наставницы. Понадобилось почти преступить по глупости первый запрет, чтобы до него наконец дошло.

«Это последнее, – пообещал он себе. – Больше никаких необдуманных поступков».

– Надеюсь, ваша жизнь станет несколько лучше, – искренне сказал Яр, протягивая слегка изумлённому менеджеру подписанные бумаги.

– И в-ваша тоже, – почти не растерявшись, ответил тот.

– Моя не станет, – Яр забрал ключи из покорно разжавшихся пальцев. – Вещи ещё никого не сделали счастливым.

В недоверчивом взгляде менеджера читалось глубокое несогласие.

XLIII. Лучше всех

У двери в отдел почему-то ошивался Липатов. Мишка невольно остановился, чтобы приглядеться: правда, что ли, куратор ранним понедельничным утром прохлаждается в коридоре вместо того, чтобы азартно выискивать среди прошений самые интересные? Супермен стажёра немедленно заметил и, широко улыбаясь, энергично зашагал навстречу.

– Умка! Как я рад тебя видеть, аж в башке не умещается! Пусти в кабинет, а?

– Зачем? – оторопело спросил Мишка.

– Как зачем? Кто, кроме меня, мир спасать будет?

– А кто вас не пускает?

– Система грёбаная, – Липатов покаянно вздохнул и признался: – Я пропуск посеял. В пятницу вроде на месте был, а сегодня – тю-тю…

– Так надо же тогда новый получить!

– Всё правильно, Умка, говоришь, – Липатов широко развёл руками. – Я уже и перед безопасниками повинился, то-сё… Но ещё ж две недели делать будут! Мне отпуск брать, что ли?

– Надо у Александра Михайловича спросить, – неуверенно протянул Мишка. – Я позвоню…

При упоминании начальника Денис, как всегда, скривился.

– Да сам сейчас приедет. Я ему объясню. Ну Мих, ну чё ты, ей-богу! Свои же!

Свои, ага. Такие же свои, как те, которые вещдок средь бела дня украли, да так, что полтора месяца следов не найти. Мишка сдержал вздох: ему не хотелось плохо думать про коллег.

– Ну ладно, пойдёмте, – без особой уверенности пробормотал он.

– Другое дело! – Липатов обрадованно осклабился. – Уже ж почти полгода вместе работаем, как родные должны быть!

– Не полгода, а три месяца.

– Один хрен, – Денис на правах посетителя просочился в кабинет следом за Мишкой и тут же походя отвесил леща подвернувшемуся под руку Косте. – Чего, Мелкий, расслабился тут без меня? Бездельничаем?

Субботин, завидев коллегу, строго свёл брови к переносице.

– Денис, вы уже восстановили пропуск?

Липатов в искреннем недоумении пожал плечами.

– Ты чего, Барон, они так быстро не почешутся.

Бледное лицо Субботина налилось румянцем, разом приблизившись цветом к свежему срезу свёклы.

– Я просил вас не появляться здесь, во-первых, без пропуска, во-вторых, без объяснительной!

– Да чего ты такой скотинистый с утра пораньше? Опять сынуля неуд из универа приволок или что?

Субботин от подобной наглости растерял все слова. Денис поступью победителя прошествовал к своему месту, мимоходом потрогав вялую громовскую ладонь. На Мишку с новой силой набросились сомнения. С одной стороны, не пускать в кабинет собственного куратора как-то неловко, с другой – Борис Андреевич ведь прав. Утеря пропуска – серьёзный проступок. Шеф наверняка отстранит Липатова от дел, когда узнает. Безжалостно загрызенный совестью, Мишка уселся за компьютер и принялся щёлкать мышкой, воскрешая в памяти оставшиеся с прошлой недели задания.

– Ребята, доброе утро! – бодро поздоровался возникший на пороге Щукин. – Как дела?

– Лучше всех! – отрапортовал Денис, скалясь крепкими желтоватыми зубами.

Субботин одарил его презрительным взглядом.

– У этого, с позволения сказать, ответственного сотрудника, может, и лучше всех, – прошипел он. – Липатов потерял пропуск. Подозреваю, что благодаря этому к нам пробрался нарушитель.

– Какой ещё нарушитель? – переспросил Денис, стремительно теряя жизнерадостный вид. Запахло жареным.

– Тот, который вскрыл сейф, – гневно топорща усы, пояснил Субботин. – При этом защитные контуры в полном порядке. Очевидно, у злоумышленника была при себе карточка.

– Вот бли-и-ин, – тоскливо протянул Липатов и от полноты чувств прижал к груди растопыренную ладонь. – Сергеич, вот те крест – я не специально!

– Ну ещё б ты специально, – растерянно пробормотал Щукин. – А что пропало? С камер записи сняли уже?

– Уточните, пожалуйста, у Ярослава Владимировича, как только он вернётся, – Субботин поджал губы и негодующе поёрзал на месте, выражая нелюбовь к коллегам. – Он у нас… свидетель происшествия.

– Вот ё-моё, – озадаченно протянул Виктор Сергеевич. Он подошёл к сейфу, беспомощно раззявившему пыльную пасть, и зачем-то потрогал сварные швы. – Леший! Как же это?

– А что у нас там лежало? – несмело подал голос Костя. Он вытягивал длинную шею из-за прямой, как штык, субботинской спины, словно надеялся разглядеть что-то никем до сих пор не обнаруженное.

– Да кто ж теперь упомнит? Всё подряд…

Дверь в очередной раз клацнула замком. Ни с кем не здороваясь, Зарецкий прошёл к своему столу, бросил на клавиатуру ворох бумаг и уселся за компьютер. Мишке показалось, что вид у коллеги слегка безумный.

– Привет, – дружелюбно сказал ему Виктор Сергеевич. – Говорят, ты у нас тут гостей застал?

– Ну.

– Когда это?

– В пятницу после работ в виварии.

– И чего?

– Разве непонятно? Не догнал.

Щукин поскрёб в затылке. Терпение у него железобетонное. Мишка, признаться, частенько думал, что младший стажёр позволяет себе лишнего.

– А мне чего не позвонил?

Ярослав поднял голову от монитора и недоверчиво уставился на Виктора Сергеевича. Потом перевёл взгляд на выпотрошенный сейф. Досадливо поморщился.

– Не подумал.

Щукин тяжко вздохнул. Взял из стопки аккуратно собранных бумаг верхнюю, помятую и кое-как разглаженную. На листе красовался грязный отпечаток ботинка; взломщик точно искал не этот документ.

– Чего украли-то?

– Я почём знаю? – огрызнулся Зарецкий. – Может, и ничего. Посмотрели и положили назад.

– И что, концы в воду?

– Видимо, да. На этих штуках, – Ярослав продемонстрировал Виктору Сергеевичу бережно упакованные в файлы акты о наследстве, – есть печати. С них можно было бы попытаться снять остаточный фон, но у научников нет приборов с достаточной разрешающей способностью.

– Вот засада, – расстроенно пробормотал Щукин. Вернул документ обратно в стопку и побрёл на своё место. – Ладно. Сейчас Александр Михайлович приедет – всё расскажешь в подробностях, хорошо?

Громов, сидевший всё утро тише воды, ниже травы, робко попросил у своего стажёра спасённые из раздраконенного сейфа акты. Ярослав, вежливо извинившись, отдал. На несколько минут воцарилось неустойчивое спокойствие, а потом неугомонному Липатову вожжа попала под хвост, и он скучающим тоном заявил на весь отдел:

– Многовато мы, Сергеич, стажёрам платим!

Мишка недоверчиво покосился на куратора. Многовато? Ну, побольше, конечно, чем за одну учительскую ставку, но не так, чтобы хватало на безбедную жизнь. К чему это клонит главный здешний зубоскал?

– Поясни, – настороженно попросил Щукин. Ему тоже не нравилось Денисово настроение.

– А ты видел, на чём у нас некоторые ездят? – ехидно спросил Липатов и, не дождавшись реакции, прибавил: – Старую-то куда дел, Стажёр?

Теперь на Зарецкого смотрели все, включая хмурого Виктора Сергеевича. Ярослав нехотя отвлёкся от рабочей возни и вперил бесстрастный взгляд в лицо нагло усмехающегося Супермена.

– Разбил.

– Машину разбил, а сам целёхонек?

– Вы бы хотели, чтобы было по-другому?

– Ну-ка хватит! – рявкнул Виктор Сергеевич, вновь поднимаясь из-за стола. Сердито зыркнул на Липатова, подошёл к Ярославу и, понизив тон, спросил: – Серьёзно, что ли? В аварию попал?

– Не справился с управлением, – нехотя ответил Зарецкий и веско прибавил: – Никто не пострадал.

– Ишь ты, – тут же подал голос Липатов. – Это не про тебя, Стажёр, в новостях с утра писали? А я-то думал, что за придурок на Минском навернулся…

– Никто не пострадал! – упрямо повторил Зарецкий, взяв на тон выше.

Супермен хищно усмехнулся. Мишка запоздало понял, что поднаторевший в искусстве допроса Липатов намеренно ловил Ярослава на словесный крючок – и поймал. Сам Зарецкий тоже это сообразил и теперь зло кривил губы под осуждающими взглядами.

– Ты проверял, что ли? – вкрадчиво поинтересовался Денис, добивая жертву. – Там полдесятка машин всмятку – и ни одного трупа?

– Ни одного, – отрезал Ярослав. – Представьте себе – проверял.

– Быва-а-ают же совестливые люди, – издевательски протянул Липатов. – Сначала мясорубку устроят, а потом ходят, спрашивают, никто ли не ушибся…

– Денис, помолчи! – гаркнул Щукин и вновь обернулся к Ярославу. На сей раз без малейшей приязни во взгляде. – Правда это всё?

– Правда.

– Ну и зачем…

– Хватит, – неожиданно зло отрезал Зарецкий. – Приедет Александр Михайлович – тогда и поговорим.

– Напоследок, – хохотнул Липатов, и никто не потрудился его окоротить.

В отделе воцарилась предгрозовая тишина. Верховский где-то задерживался. Старшие офицеры мало-помалу разбежались: кто в архив, кто к правопорядку, кто на выезд. Ушёл на совещание мрачный Щукин. Мишке никто указаний не выдал; должно быть, Липатов в это насыщенное переживаниями утро вовсе забыл, что у него есть стажёр. Не зная, куда себя деть, Старов притащил из шкафа коробку со старыми документами, водрузил на боковой стол между собой и соседом, достал потрёпанную папку и принялся перебирать бумаги. Это было универсальное здешнее занятие на случай отсутствия задач: Верховский вознамерился навести порядок везде, от накладных на канцтовары до залежей архивной документации. Нудная и неблагодарная работа позволяла отвлечься от невесёлых мыслей. Мишка до сих пор считал Зарецкого неплохим человеком, хоть и не слишком приятным, но если Липатов прав на его счёт… Даже думать не хочется.

– Здесь текучка, – сообщил Костя в тишину. Голос его прозвучал неестественно громко и как-то тонко, словно перетянутая струна. – Возьмите разберите пополам.

Мишка безропотно подошёл за своей долей. Зарецкий словно бы не услышал. Костик, хоть и приученный Липатовым к принципу «не трогай – не огребёшь», на сей раз не пожелал спускать дело на тормозах. Он выбрался из-за стола и сунул стажёру под нос папку с прошениями.

– Разбери, говорю!

Зарецкий нехотя отвлёкся от монитора, но притронуться к бумагам даже не попытался.

– Не хочу, – нагло заявил он.

Оттопыренные Костиковы уши во мгновение ока налились краснотой, словно раскалившийся металл. Мишке немедленно захотелось оказаться подальше от завязывающейся ссоры. Есть ли вообще средство примирить этих двоих? Или после разговора с Верховским будет уже не нужно?

– Я офицер, Зарецкий, – дрожащим от гнева голосом напомнил Костя. – Я старше тебя по должности и…

– Пошёл к лешему.

На миг показалось, что Чернов вот-вот взорвётся и примется кричать, однако он лишь шумно выдохнул и вкрадчиво спросил:

– Считаешь себя лучше других?

– Нет, – Зарецкий поднял голову и нахально воззрился на коллегу снизу вверх. – А ты?

Костя презрительно фыркнул и отвернулся. Бумаги так и остались лежать нетронутыми.

– Давай я разберу, – осторожно предложил Мишка, выглядывая из-за коробки с документами.

Зарецкий ничего ему не ответил.

***

Без пяти девять Верховский заглушил мотор, наспех застегнул пальто и вышел из машины на грязно-серый утоптанный снег. Одинокий дворник без энтузиазма скрёб лопатой сугробы, наметённые за последние ненастные дни; его помеченная ярко-оранжевым жилетом согбенная фигура казалась воплощением напрасного труда. Вечером снова обещают снегопад.

– Доброго дня, Александр Михайлович, – дружелюбно бросил проходивший мимо начальник, кажется, отдела коммуникаций. Верховский помнил его исключительно по ежемесячным общим встречам управского руководства. – Как настроение?

– Лучше не бывает, – любезно ответил Верховский и почти не солгал: мрачноватая сосредоточенность – самое счастливое состояние, на которое можно рассчитывать на рабочем месте. – У вас?

– Узнаю, когда приду в офис, – хохотнул знакомый незнакомец. – Если с утра есть плохие новости, я буду несказанно рад.

– Почему?

– Потому что тиражи с плохими новостями расходятся намного лучше. Так что приносите, если у вас вдруг завалялась пара-тройка.

Весело насвистывая, коммуникационный начальник обогнул шлагбаум по протоптанной в слякоти узенькой тропке и бодро зашагал ко входу в Управу. Верховский слегка замедлил шаг, позволяя коллеге уйти подальше. Перед долгим рабочим днём хотелось подышать и помолчать.

Мраморные плиты вестибюля, порядочно истёртые подошвами за долгие десятилетия, привычно стелились под ноги. Здание не слишком изменилось за тринадцать лет здешней службы Верховского; менялись люди и нравы. А может, он попросту научился лучше их понимать. У лифтов беспокойно галдели опаздывающие сотрудники. Не желая быть частью суетливой толпы, Верховский встал поодаль. Там, в относительно укромном углу, его и настиг требовательный писк телефона.

– Добрый день, Александр Михайлович, – негромко сказала трубка голосом Терехова. Ничего хорошего это не сулило. Начальник безопасности нечасто величал бывшего подчинённого полным именем. – Вы не могли бы зайти? Есть вопрос, требующий вашего внимания.

Однажды хватит наглости отправить его на двенадцатый этаж. Или хотя бы на нейтральную территорию, чтобы не внушать никому ложного впечатления, будто начальник контроля бегает к Терехову на поклон.

– Разумеется, – холодно ответил Верховский и, развернувшись, зашагал к выходу на лестницу. До второго этажа проще добраться пешком. – Какого рода вопрос?

– Не телефонный разговор, – сухо отрезал Терехов и положил трубку.

Верховский позволил себе тихонько выругаться. По крайней мере, теперь секретарши не осмеливались мурыжить его в приёмной. Терехов, невиданное дело, привстал навстречу визитёру и первым протянул руку для пожатия. Чего-то хочет, старый пёс… «На досье шлёп – и всё, неприкосновенен», – пакостливо подсказала память. Бред, конечно. Перед законом у Терехова безупречная репутация, ему не может быть нужно то же, что матёрому нелегалу.

– Компьютерщики с утра принесли мне вот это, – Валентин Николаевич передал Верховскому лист бумаги, исписанный стремительным колючим почерком. Шапка, лаконичное требование снять записи с внутренних камер, подпись. Снова захотелось выругаться. – Я, как вы знаете, обычно без проблем такие заверяю. Ваши подчинённые ведь не склонны валять дурака.

– А с этойчто не так? – Верховский положил служебку на стол и без приглашения уселся в ближайшее кресло. – Не по форме составлена?

– Нет, с ней всё в полном порядке, – Терехов изобразил нечто, что при наличии фантазии можно было бы назвать располагающей улыбкой. – Дело не в документе. Дело в записях.

– А с ними что?

Начальник магбезопасности пожевал губами, словно пробуя на вкус будущий ответ.

– Попробую объяснить… Вы в октябре запрашивали съёмку из хранилища, помните? – дождавшись кивка, Терехов продолжил: – Так вот. Камеры ведь оказались неисправны. Неопределённое количество времени, – нехотя прибавил он. – Во всяком случае, больше пяти дней – такова глубина хранения архивных записей. Мы, разумеется, инициировали полномасштабную ревизию… Коллеги из технического сопровождения проверяют каждую внутреннюю камеру, на всех этажах, во всех коридорах и кабинетах.

– И что же? – поторопил Верховский. Рабочий день вовсю разгорается; ему нужно в свой отдел.

– И не все проверки ещё завершены, – деликатно сформулировал Терехов. – Видите ли… Довольно многие камеры испорчены, – он сцепил над столом кончики пальцев, словно бы успокаивая себя. – Мы пока не знаем, насколько давно. Техники говорят, что почти все можно починить, – торопливо прибавил Валентин Николаевич, отзываясь на недовольную мину Верховского. – Коллеги в кратчайшие сроки это сделают.

– Но вы не желаете огласки, – Верховский усмехнулся краем рта. Впервые бывший шеф вынужден считаться с ним как с равным, и из-за чего? Из-за стажёрской служебки…

– Совершенно верно, – веско произнёс Терехов. Без улыбки. – Наш с вами общий знакомый был очень недоволен октябрьским случаем. Не хотелось бы лишний раз его раздражать.

Повисло молчание. Лист бумаги нахально белел на роскошном деревянном столе. Яблоко раздора между отделами и лично между их начальниками. На кой чёрт Зарецкому понадобились эти злосчастные записи?

– Отзовите, пожалуйста, требование, – мягко попросил Терехов. – Никто не проиграет. Мы сохраним лицо, я останусь вам обязан, а записей всё равно не существует.

– Мне нужно разобраться, – медленно проговорил Верховский, скользя взглядом по ровным рядам остроконечных букв. – Я пообщаюсь с подчинённым. Он вряд ли просто так сделал этот запрос.

Терехов хищно сверкнул глазами. Верховский запоздало сообразил, что выдал собственное неведение относительно того, что творят контролёры. И вообще сам факт, что они что-то творят без указаний. Даже не офицеры – стажёры…

– Каждый – сам себе боевая единица, – напомнил он, растянув губы в вежливой улыбке.

– Боевая – дальше некуда, – Терехов усмехнулся. Он знал больше. Он расположился на господствующей высоте. – Если мне не изменяет память, мальчик учился у самой Свешниковой?

– Верно. Это важно?

– В какой-то мере. Дама умела быть неимоверно настырной, – начальник магбезопасности поднялся из-за стола и неспешно прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. – Эту науку молодой человек усвоил сполна. Идёмте-ка, я вам покажу, что с утра обнаружила внутренняя служба охраны…

– Как это связано с моим стажёром? – поинтересовался Верховский, тоже вставая.

– А кто, по-вашему, заставил охранников шевелиться?

Терехов проводил его к пустынной лестнице, спустился на два пролёта, но свернул не к вестибюлю, а в крохотный коридорчик, ведущий к одному из многочисленных пожарных выходов. Все двери на этом пути открывались только наружу, а на последней, выходящей на улицу, висел от греха подальше здоровенный амбарный замок. До недавнего времени.

– Остались царапины, – Терехов указал на изрядно пострадавшие проушины, кустарно приваренные к стене и к двери. – Сам замок, очевидно, уволокли. Металл слишком долго помнит спектр.

– Кто-то ломился наружу? – уточнил Верховский. Он не помнил, чтобы этот ход использовался хотя бы во время учебных тревог – из-за неудачного расположения. Снаружи дверь едва не упиралась в стену построенного пару лет назад больничного флигеля.

– Именно этим предположением ваш стажёр и побеспокоил мирно спящую охрану, – Терехов усмехнулся и с усилием толкнул дверь. Створка заскрежетала по смёрзшемуся сугробу. – Следов, как вы понимаете, не осталось. Внутри вытерли домовые, снаружи засыпало снегопадом.

– Надо хорошо знать здание, чтобы целенаправленно сюда прийти.

– Верно подмечено. Не может не настораживать, правда? – хмыкнул Терехов. – Будете разговаривать с подчинённым – спросите, пожалуйста, чем вызван такой внезапный интерес к путям эвакуации. И поблагодарите от моего имени. За… вскрытую дыру в безопасности.

Перебьётся. И так мнит о себе невесть что. Сжимая в ладони сложенную вдвое служебку, Верховский добрался-таки до лифтов. Шишиге понятно: стряслась какая-то дрянь – а он не в курсе, хотя должен был узнать одним из первых. И наверняка узнал бы, окажись в эпицентре событий кто угодно, кроме Зарецкого. Если так и не удастся вбить стажёру в голову, что он сотрудник отдела, а не герой-одиночка, Витьке придётся попрощаться с любимцем. Заранее раздражённый, Верховский сердитым вихрем ворвался в кабинет, небрежно пожал руку вытянувшемуся в струнку Чернову и рявкнул:

– Зарецкий, идём поговорим.

Стажёр с независимым видом встал из-за стола и проследовал за Верховским в логово. Вёл он себя без обычной самоуверенности: садиться без приглашения не посмел, скромно остался стоять у двери. Что на него нашло? Щукин уже успел за что-то отчитать или совесть нечиста?

– Ну? – Верховский бросил пальто на спинку кресла и встал напротив стажёра, опершись на стол кончиками пальцев. – Что за переполох с утра пораньше твоими стараниями?

Зарецкий не изменился в лице – должно быть, ожидал вопросов.

– Я в пятницу застал здесь нарушителя, – спокойно ответил он. – Хотел узнать, как он удрал.

Верховский едва сдержал рвущееся с языка крепкое словцо. Нарушитель! В пятницу! Будь стажёр тысячу раз прав в своих устремлениях, он обязан был сначала доложиться хотя бы куратору – а уж Громов не замедилил бы сообщить начальству…

– Он удрал? – вкрадчиво переспросил Верховский. Он не считал нужным скрывать недовольство: наглецу полезно периодически получать трёпку.

– Да, – просто ответил Зарецкий, бесстрастно глядя на начальника. – Иначе я не ходил бы к техслужбе.

Если это не издёвка, то что тогда? Верховский на миг прикрыл глаза, заставляя себя успокоиться. Он так и будет допускать промахи, если продолжит кипеть и повышать голос. Это Чернова можно напугать криками; чёртов племянничек Лидии для этого слишком умён.

– Сядь, – понизив тон, Верховский кивнул на стул, притулившийся с другой стороны стола. Зарецкий нехотя повиновался. – И объясни, что помешало тебе немедленно сообщить о происшествии.

– Был занят.

– Все выходные?

– Почти.

– И что же ты делал?

– Перебирал содержимое сейфа, – охотно признался стажёр. – Думал, что пропало или что важного могли увидеть.

– И каков результат?

– Пока нулевой. У научников нет оборудования. Техслужба ещё не дала записи. Внутренняя охрана всё прощёлкала.

– Следи за языком.

– Я максимально корректен, – нахально заявил Зарецкий, глядя на шефа снизу вверх. – У нас нет описи содержимого сейфа?

– Нет, – Верховский поморщился. Ещё одна уродливая метка былого бардака. – Все опасные либо дорогостоящие улики сразу отправляют в хранилище.

– В котором камеры не работают.

Они нигде не работают, но мальчишке об этом знать не обязательно. Самое отвратительное, что стажёр прав, но начальник магконтроля ни в коем случае не должен этого признавать. Чтобы не уронить, так сказать, честь организации. Будь неладен Терехов с его дохлыми камерами!

Избавив Верховского от необходимости изобретать оправдания, в кабинет заглянул Щукин. Оценил обстановку, шагнул внутрь, закрыл за собой дверь на задвижку. Витька выглядел непривычно мрачным; стажёр, завидев его, тоже как-то поник. Стало слегка завидно. Заместитель имел на отдельский молодняк куда больше влияния, чем законный начальник.

– Что, поговорили уже? – спросил Щукин, обведя кабинет тяжёлым взглядом. – Про аварию?

– Про аварию, – медленно повторил Верховский. – Ещё сюрпризы?

– Нет, прямое следствие, – процедил Зарецкий. Он избегал смотреть на обоих руководителей, предпочитая изучать рисунок на линолеуме. – Я пытался догнать нарушителя. Неудачно.

– Зачем? – вырвалось у Верховского. Он не ожидал внятного ответа, однако стажёр, на удивление, заговорил.

– Посчитал важным, – ровным голосом произнёс Зарецкий, по-прежнему разглядывая собственные кроссовки. – Не продумал последствия. Сделал глупость.

– Отрадно, что ты это признаёшь, – заметил Верховский, просто чтобы что-то сказать. – И что случилось?

– Влетел в отбойник на трассе, – всё тем же отрешённым тоном ответил стажёр. Пресвятые шишиги, да ему в самом деле совестно!

– И смотался с места происшествия, – обвиняюще прибавил Щукин. – За это прав лишают. А если там у кого тяжкие телесные, так и сесть можно.

– Знаю, – совсем тихо сказал Зарецкий и вдруг, вскинув голову, взглянул Витьке в лицо. – Давайте напишу по собственному. Потом в полицию поеду.

Щукин растерянно крякнул. Верховский и сам поймал себя на искреннем изумлении. Подобного ещё можно было ожидать от Старова с его воспалённым чувством справедливости, но не от избалованного жизнью нахалёнка.

– Так ты ж сказал, не пострадал никто, – пробормотал Витька. Напускная суровость стремительно покидала его лицо.

– Никто не умер. Я подлечил раненых, – нехотя признался Зарецкий и зачем-то напомнил: – У меня есть в специализации медмагия.

Витька через плечо обернулся к Верховскому, словно ища у друга поддержки. Мол, ты начальник, ты и решай. Это, конечно, правильно. И совершенно правильно будет выгнать взашей провинившегося стажёра. Щукин слова поперёк не скажет, слишком уж всё очевидно. Очевидно – но не однозначно. Глава московского магического контроля, в прошлом – бродяга Ноготь, понимал это лучше всех присутствующих.

– Подлечил – это, конечно, хорошо, – осторожно заговорил Верховский, на ходу нащупывая смысл того, что требовалось выяснить о сидящем перед ним человеке. – Но память-то людям не подправить. Они запомнят боль и страх. Это свершившийся факт. Его не отменишь.

Зарецкий нахмурился было, словно собираясь возразить, но тут же снова сник.

– Вы правы, – негромко сказал он. – Не отменишь.

– В нашем сейфе не хранится ничего такого, что стоило бы человеческой жизни, – произнёс Верховский, чеканя каждое слово.

Зарецкий промолчал. Леший побери, он пару минут назад сказал буквально то же самое… Витька смотрел поочерёдно то на стажёра, то на начальника; он, кажется, сам не знал, на что надеяться. Все уши летом прожужжал про злосчастного полтергейста в метро. С редкостным рвением ручался за своего протеже. У Щукина тонкое, почти сверхъестественное чутьё на людей…

– С явкой с повинной мы пока повременим, – решившись, сказал Верховский. Оба подчинённых встрепенулись и уставились на него: Зарецкий – недоверчиво, Щукин – с надеждой. – И с увольнением тоже. Но заруби себе на носу: обо всех подобных происшествиях следует немедленно сообщать мне и Виктору Сергеевичу. Витя, покажи сегодня молодому человеку, как работают чары личной связки.

Щукин покладисто закивал. Зарецкий долго молчал, неподвижно сидя с растерянным видом, а потом тихо сказал:

– Спасибо.

– Это аванс, – строго предупредил Верховский. – Ещё один серьёзный проступок, и я без колебаний подпишу тебе по собственному.

Стажёр серьёзно кивнул. Он, без сомнений, отлично умел понимать намёки.

– Есть ещё что сказать? – осведомился Верховский, опускаясь в кресло.

– Есть, – подумав, отозвался Зарецкий и перевёл взгляд на Витьку. – Насчёт утреннего разговора. Липатов знал об аварии.

Прекрасно: значит, утром был разговор, и Липатов в нём отличился. Щукин озадаченно поскрёб в затылке и нахмурил брови. Он понимал, о чём речь, но концы явно не сходились с концами.

– Нет, не мог он, – Витька наконец пришёл к выводу и решительно помотал головой. – Сам подумай: зачем ему среди ночи сюда вламываться? Он и днём в сейфе пошуровать может…

– А я и не говорю, что он сюда вломился, – возразил Зарецкий. – Я имею в виду ровно то, что сказал. Липатов знал об аварии.

Щукин плотно сжал губы. Ему, как всегда, больно слушать про разборки внутри отдела.

– Что из этого следует? – спросил Верховский. Он не слышал пресловутого разговора, ему позволительно проявлять неосведомлённость. Витька благодарно на него взглянул.

– Напрямую – почти ничего, – ответил Зарецкий. – Денис Григорьевич мог быть среди свидетелей или услышать от кого-то… И мы с ним не то чтобы в тёплых отношениях, – честно прибавил стажёр. – Всё может быть совпадением.

– Или нет, – подсказал Верховский, поощряя подчинённого говорить дальше.

– Или нет, – стажёр кивнул. – Он очень вовремя потерял карточку. Обязательно окажется, что в пятницу в кабинет прошли именно по ней…

– Да зачем оно всё? – не вытерпел Щукин. Верховский едва сдержался, чтобы не выбранить друга: сейчас надо было слушать, а не говорить. – На кой чёрт Денису лезть в наш сейф?

– Не знаю, – спокойно сказал Зарецкий. – Мне кажется, очень уж удачно там были разложены эти бланки с печатями. Почти готовая ловушка.

– Так всё равно следы снять нечем, – понуро напомнил Щукин.

– И бумаги теперь все перепутаны, – кивнул Зарецкий. – Этот человек, кем бы он ни был, позаботился, чтобы мы не поняли, что именно он искал.

Верховский растерянно скользнул взглядом по столу, наткнулся на служебку. Вот, значит, за каким лешим стажёру понадобились треклятые записи. Но ему в самом деле не следует знать о прегрешениях отдела обеспечения безопасности. Молод ещё, не поймёт. Терехов прав: информации им не получить ни при каком исходе, а портить отношения на ровном месте точно не стоит.

– Возвращайся на рабочее место, – велел Верховский, избегая смотреть в глаза стажёру. – Занимайся своими задачами. С техслужбой я сам разберусь.

Зарецкий не посмел возражать – поднялся и молча вышел, прикрыв за собой дверь. Верховский взял со стола служебку и порвал надвое. Затем ещё раз, и ещё, и ещё. Щукин недоумённо охнул.

– Сань, ты чего?

– Ничего. Дипломатию навожу, – Верховский бросил обрывки в мусорную корзину. – Записи мы всё равно не получим. Системы наблюдения неисправны.

– Как это? – Витька возмущённо выпучил глаза. – Это что, диверсия такая?

– Надо будет выяснить на досуге, – Верховский невесело усмехнулся. – Либо диверсия, либо руки у кого-то из задницы. Но Терехов в любом случае это дело проспал.

– Н-да-а-а, – протянул Щукин и протяжно вздохнул. – Удивил ты меня. Я думал, того – вышвырнешь к лешему…

– Я тоже думал, но не стал, – честно сказал Верховский и, откинувшись в кресле, прикрыл глаза. У него была веская причина поступить именно так. – У каждого должно быть право на шанс.

XLIV. Последний патрон

Позолоченные стрелки антикварных часов показывали половину двенадцатого. Кое-кто из гостей отчаянно скрывал сонливость: дневные птахи изо всех сил пытались спрятать под изысканными нарядами подлинное серенькое оперение. Всего две-три дамы до сих пор сохраняли свежесть и способность улыбаться, не вызывая приступов брезгливой жалости. Мужчины держались лучше, но и среди них попадались те, кто готов был вот-вот запросить пощады. Немудрено, если какой-то эфемерный долг велит вставать ни свет ни заря и тащиться на работу. Зачем им это? Состояний, сколоченных на перепродаже артефактов, хватит на три жизни вперёд. Есть, правда, оригиналы вроде Вяземского, которых почему-то подкармливает государство… Но таких в обществе терпят исключительно по привычке.

Маргарита оглядела комнату, прозванную с её подачи салоном, и небрежным жестом подозвала служившего в доме молодого мага.

– Предложите гостям напитки, – велела она.

Молодой человек коротко кивнул и щелчком пальцев заставил нагруженный бокалами поднос подняться в воздух. Милая шалость, ничего не стоящая талантливому юноше, но неизменно восхищающая пресыщенную публику. Маргарита удовлетворённо пронаблюдала, как оживившиеся гости охотно разбирают бокалы, отвешивая комплименты мастерству мага. Ей следует вернуться к обществу и поддержать беседу там, где интерес к разговору угасает. Вся московская магическая аристократия, и старая, и новая, признаёт, что на вечерах у госпожи Авиловой нет места скуке.

– Риточка, – закудахтал кто-то за спиной. Маргарита торопливо обернулась, продолжая любезно улыбаться. Старуха Вяземская, закутанная в уродливую шерстяную телогрейку, глядела на неё из-под морщинистых век выцветшими подслеповатыми глазёнками. – Спасибо вам большое за вечер. Мы с Колей поедем, ему завтра рано вставать…

– Да, разумеется, – госпожа Авилова величаво кивнула. Они с Колей могут выметаться на все четыре стороны, никто им здесь не рад. Любопытно, эта старая мышь знает, что её благоверный всю жизнь любил гюрзу в человеческом обличье, причём без малейшего шанса на взаимность? – Пойдёмте, я вас провожу.

– Что вы, не стоит…

– Это моя обязанность, – с нажимом произнесла Маргарита, прерывая раздражающее квохтание. – Сейчас зима, на дорожках может быть скользко.

К сожалению, идти молча недопустимо. Пришлось сделать несколько ничего не значащих замечаний по дороге в прихожую. Стареющий кардиохирург, уже одетый для улицы, бестолково топтался в дверях. Маргарита милостиво позволила ему подать ей пальто.

– На удивление холодно для начала зимы, – сказала она, надевая перчатки.

– Правда? – Вяземский искренне изумился. Теперь он помогал одеться супруге. – Мне кажется, всегда было именно так, снежно и морозно. Это в последние годы погода начала меняться…

Старый дурак. Маргарита обворожительно улыбнулась и первой шагнула в безмолвную декабрьскую ночь. Сад стоял заснеженным; хозяйка дала распоряжение не убирать живописные сугробы, укрывшие цветники, яблони и живые изгороди. Ей радовала глаз эта сказочная картина, а Кириллу… Кириллу было всё равно.

– Жаль, мы не застали Кирилла Александровича, – словно прочитав её мысли, прокашлял Вяземский. – Я всегда рад с ним поговорить.

– Вам так повезло, Риточка! – поддакнула его супруга. – Кирилл Александрович – замечательный человек…

– Я знаю, – Маргарита принудила себя улыбнуться. – К сожалению, работа не всегда позволяет ему… находить время на отдых.

– Такая самоотверженность! – проблеяла старая кошёлка. – Прошу вас, передайте Кириллу Александровичу горячий привет и наилучшие пожелания.

– Непременно, – пообещала Маргарита и мысленно послала её к чёрту. Будь собеседники хоть чуть-чуть приятнее, мадам Авилова не преминула бы, как это за ней водилось, искренне восхититься супругом и намекнуть на подлинное его всемогущество, но эти слова – для других, более респектабельных гостей салона.

Семеня по расчищенным в снегу дорожкам, парочка доползла до гостевой парковки и, обильно истекая наивными любезностями, упаковалась наконец в свой дряхлый рыдван. Маргарита проводила взглядом ползущую по снежным наносам рухлядь и пошла прочь. Остановилась на полпути к дому, свернула в сад. Ей требовалось немного спокойного созерцания, чтобы вернуться потом в салон по-прежнему блистательной. Приминая сапожками рыхлый снег, Маргарита двинулась меж замёрзших деревьев к небольшому пруду, спрятанному среди зарослей жимолости. Вид воды, пусть даже и схваченной тонким льдом, всегда дарил ей умиротворение.

Уезжая утром в свою драгоценную Управу, Кирилл сказал, что обязательно вернётся пораньше, если позволят обстоятельства. Маргариту это не обмануло: она прекрасно знала, что обстоятельства не позволят никогда. Трудно быть женой великого человека: абстрактные безликие люди волнуют его больше, чем собственная семья. Когда-то давно, ещё перед свадьбой, матушка предупреждала об этом: она почти всю жизнь шла той же стезёй. Ещё матушка советовала держать язык за зубами и не просить больше, чем супруг даст по своему почину. Пальцы сами собой метнулись к воротнику, нашли под шарфом украшенный изумрудами кулон. Задумка, признаться, была с душком. Прежде чем решиться, Маргарите пришлось признаться самой себе, что она окончательно отчаялась. Ей нужно было хоть немножечко теплоты, которую отчего-то не сумели купить отцовские деньги. В юности она боготворила своего красавца-мужа, такого предприимчивого и перспективного, а вот он совсем не отвечал ей взаимностью. Теперь вовсе смешно: им обоим за пятьдесят, какая уж тут любовь? Но ведь пробрала же эта штучка престарелого контрольского сухаря! Кто знает, может, её мощи хватит? Улучить бы только момент…

Ветки жимолости дрогнули, роняя снег. Маргарита остановилась, не дойдя десяток шагов до пруда, и обернулась, вновь растягивая губы в холодной улыбке. В тщательно охраняемом саду неоткуда взяться посторонним; должно быть, кому-то из гостей вздумалось прогуляться. Спрятанные вдоль садовой дорожки фонари обрисовали на фоне бархатной тьмы высокий мужской силуэт. Маргарита легко узнала и гордый разворот плеч, и манеру небрежно держать руки в карманах, и привычку брезговать верхней одеждой для коротких вылазок на улицу. Муж всё-таки успел приехать под конец вечера.

– Кирилл, – выдохнула Маргарита. Имя растаяло в воздухе вместе с сорвавшимся с губ облачком пара. – Здравствуй. Я уже не надеялась… Но неважно. Я рада, что ты здесь.

– Здравствуй, – эхом отозвался супруг. Он остановился в полудюжине шагов, в тенях; размытые круги света от садовых фонарей едва касались носков начищенных до блеска ботинок. – Почему ты не в доме?

– Вышла прогуляться, – Маргарита приблизилась к нему на полшага, вновь нашла на шее серебряный кулон. Свешниковский выкормыш сказал, что колдовства в подвеске хватит на два-три применения. Нет причин ему не верить: старая дрянь всегда любила талантливых мальчиков. – Неужели дела наконец-то закончились?

Серебро отозвалось на прикосновение мощным импульсом тепла. Кирилл, словно бы потревоженный отблесками колдовства, подался навстречу жене. Неужели сработало?.. Муж протянул руку, поправил шарф на Маргаритиной шее – привычный жест ничего не значащей заботы. Пальцы у него были холодные. Долго искал её в саду?

– Дела никогда не кончаются, – рассеянно проговорил Кирилл. Эти слова давно стали у него привычной присказкой. – Ты устала. Расслабься.

Маргарита послушно прикрыла глаза. Не похоже, чтобы чары подействовали. Может быть, позже, через пару часов. Колдовство неторопливо и текуче, оно не как электрический импульс, но как сладкий яд, медленно струящийся по жилам. Кирилл не спешил убирать руку, словно ему зачем-то понадобилось проверить у жены пульс. Что-то не так с его ладонью. И этот холод, неуместный, слишком лютый для начала зимы… Неужели раньше и впрямь всегда было так?

Пальцы сильнее сжались на её горле. Маргарита вздрогнула, но вырваться не сумела. Сердце лихорадочно забилось в груди, разгоняя кровь в жилах; этого было слишком мало, чтобы противостоять пробирающему до костей холоду. С трудом разлепив покрывшиеся изморозью ресницы, Маргарита неверяще уставилась в бесстрастное лицо. После стольких лет оно вдруг показалось ей незнакомым.

– Кирилл!.. – отчаянно прошептала она. Губы едва двигались, схваченные расползающимся по телу холодом. – Что ты… Пере… стань…

Снеговая шапка невыносимо медленно сорвалась с яблоневых ветвей и осыпалась в сугроб мелким льдистым прахом. Темнота дрогнула и сомкнулась плотной завесой. Не осталось ничего, кроме чёрного дыма и бриллиантово-белой пыли. На миг почудилось, будто посреди ночи вдруг остро сверкнул солнечный свет – а потом и он потонул в бесконечном холодном мраке. В вечном спокойствии.

***

Машина скорой помощи печально мигала проблесковым маячком, безмолвно озаряя округу мертвенно-синими отсветами. Тут же, на небольшой парковке у ворот особняка, толпились растерянные люди; кто-то глухо плакал навзрыд. Бесцеремонно раздвигая гражданских плечом, Верховский протиснулся сквозь застывшую, словно студень, людскую массу. Надзорщики орудуют в саду; ему тоже следует быть там. Выработанное за годы службы чутьё на неприятности нехорошо щекотало где-то под ложечкой.

– Здравствуй, – Верховский пожал руку хмурому руководителю группы. – Как тут дела?

Надзорщик выругался грустно и непечатно. Потом прибавил по существу:

– Какая-то тварь из высших. У тётки шансов не было. Ребята округу щупают, снимают следы воздействия, – он вздохнул, прежде чем продолжать. – Труп скоро убирать будут. Если тебе надо, осматривай сейчас.

Надо. Конечно, надо, как же иначе? Натягивая на ходу перчатки, Верховский приблизился к группке магмедиков, мрачно суетившихся в круглой садовой беседке. Не слишком объёмистый чёрный мешок пристроили прямо на чайном столике. Смутно знакомый врач нарочито медленно убирал в ярко-рыжую укладку ненужные ампулы. Эти ребята привыкли к смерти, рыдать и убиваться тут никто не станет – и всё равно лица у них ещё несколько часов будут казаться пустыми, будто окаменевшими. До следующего пациента.

– Верховский, магконтроль, – он для порядка раскрыл перед деловитыми фельдшерами удостоверение. – Могу взглянуть?

Врач обернулся и, подумав, кивнул.

– Да, пожалуйста. Десять минут вам хватит?

– Вполне.

Немолодая женщина казалась обескровленной. На шее и груди – там, где медики орудовали попеременно шприцами и чарами – кожа ещё сохраняла розоватый цвет, но лицо почти сравнялось бледностью с призрачно-белым снегом. По щекам, как по стеклу в холодный день, змеилась изморозь. Верховский моргнул, принуждая себя видеть чары. Чёрные дымные клочья всё ещё клубились вокруг тонкой шеи, будто газовый шарф. Надзорщикам, конечно, потребуются дополнительные доказательства для протокола, но и без того видно, кто тут поработал. Верховский закусил губу, силясь унять тревогу. Какова вероятность, что вокруг столицы бродят сразу две тени? Какова вероятность, что здесь побывала та самая?

– По-хорошему, че-эс объявлять надо, – тусклым голосом заметил врач. – Хотя смысла мало. Такую тварь что так, что так хрен поймаешь.

– Но ловить-то надо, – рассеянно возразил Верховский. – Вы видели следы?

– На шее и на сердце, – врач кивнул и тоже подошёл к столу. Пальцем в перчатке раздвинул искромсанные скальпелем обрывки вечернего платья. – Вот здесь было. Я, как увидел, вкатил сразу адреналин и пару заклятий.

– Не помогло?

– Помогло, – медик мрачно усмехнулся. – Только поздно.

Верховский молча кивнул. Шесть лет тому назад его рапорт о происшествии на шатурских болотах сочли удовлетворительным. Высокое начальство решило, что в сложившейся ситуации оперативник магбезопасности поступил наилучшим возможным образом. Особенно подчёркивали отсутствие человеческих жертв. И вот, пожалуйста, аукнулось…

– Набрали на отчёт? – нарочито небрежно спросил Верховский у надзорщика, перебирающего кнопки телефона. Строчит неофициальный доклад в Управу, не иначе.

– Лучше б не набрал, – невесело отозвался тот. – Ты тоже думаешь?..

– Тень, – Верховский уверенно кивнул. – Тут для фантазий простора мало.

– И она где-то в округе теперь шлёндает, – обречённо заметил надзорщик. – Сытая. Ёлки-моталки, Саня, мне что, у военных огнемётчика просить?

– Если только у них есть лишние.

Следует выделить им на помощь Липатова. И присоединиться самому. Здесь не то что трудный случай – небольшая катастрофа, сравнимая с эпидемией смертельной болячки. И клапан на автоклаве с заразой когда-то открыл сам Верховский.

Поодаль о чём-то говорил с надзорщиками хозяин дома. Авилов стоял на садовой дорожке и то и дело затягивался стремительно прогорающей сигаретой; пальто у него на груди было распахнуто, словно он только что в спешке выбежал в морозную ночь. Не лучший момент, чтобы беседовать с высокопоставленным патроном, но долг обязывает. И служебный, и моральный. Пару недель тому назад Верховский спустил стажёру серьёзную провинность, а самому себе теперь – не мог. Быть судьёй кому-то другому невообразимо проще.

– Кирилл Александрович, – неуместный «добрый вечер» застрял поперёк горла, и Верховский просто кивнул в знак приветствия. – Могу с вами поговорить?

Авилов с силой вдавил окурок в карманную пепельницу и тут же достал новую сигарету. Он был бледен; в углу рта виднелся подсохший кровоподтёк. Верховский прищурился, но не обнаружил ничего, кроме слабого мерцания неактивных артефактов. До депутата нежить не добралась.

– Да, разумеется, – Кирилл Александрович выдохнул плотный терпкий дым, мгновенно растворившийся в морозном воздухе. – Уважаемые коллеги, прошу нас извинить…

Он первым шагнул прочь, к незаметной тропинке, едва различимой в сплошном снегу. Надзорщики понятливо посторонились. Верховский долго молчал, собираясь с мыслями. Кирилл Александрович не торопил – он прогулочным шагом шёл по нетронутым сугробам, погружая в рыхлый снег блестящие щёгольские туфли. В этой части сада не было никаких кустов – только старые яблони, намертво сплетшиеся ветвями. Зачарованный лес, да и только.

– Мне придётся задать этот вопрос, – заговорил наконец Верховский, глядя себе под ноги. Снег набивался в ботинки, липко холодил кожу. Крайне странный сорт удовольствия. – Что вы здесь видели?

Авилов неопределённо хмыкнул.

– Я успел увидеть гибель жены, – ровным голосом сказал он. – Не самое приятное впечатление в моей жизни.

Что тут скажешь? Верховский представил на миг, как голодная тень выпивает из Марины жизнь на его глазах, и непроизвольно поёжился. У Авилова стальное самообладание.

– Тень притворилась мной, – продолжил Кирилл Александрович. – Эти твари превосходно умеют залезать людям в головы и вытаскивать оттуда самое сокровенное… Может показаться странным, но Рита, похоже, действительно меня любила. Пусть и не так, как мне хотелось бы.

Он педантично избавился от исчерпавшей свою ценность сигареты, выудил из пачки новую, внимательно осмотрел, словно сам не понял, зачем держит её в руках. Не стал ни поджигать, ни убирать обратно.

– Вы счастливы в браке? – ни с того ни с сего спросил Авилов, глядя куда-то вперёд, в подкрашенный белым мрак.

Верховский невольно усмехнулся.

– Вы хотите искренности или поддержки?

Авилов дёрнул уголком рта.

– Понятно. Рад за вас, – он всё-таки сунул в зубы сигарету и подпалил её прикосновением пальца. Круглый огонёк зло вспыхнул в ночной темноте. – А я когда-нибудь сумею себя простить. У меня это отлично получается. Лучше, чем у кого-либо в этом мире.

Верховский промолчал. Он никак не мог понять, в здравом ли уме его собеседник. Нервный срыв никого бы не удивил, но Кирилл Александрович – тот ещё лицедей. Кто его знает, что там, под многочисленными слоями масок?

– Не тратьте силы на сочувствие. Я не потерял сегодня смысл жизни, – Авилов выдохнул в стылый воздух струйку плотного белого дыма. – Он у меня есть, пока существует сообщество.

И вновь нечего сказать. Патрону рано или поздно придётся покинуть должность, и что он станет делать тогда? Слоняться в одиночестве взад-вперёд по пустынному заснеженному саду?

– Я слышал, эта тень – ваша старая знакомая, – сказал вдруг Кирилл Александрович, повернув голову к спутнику. Взгляд его светлых глаз сделался жёстким. – По четыре пальца на ладонях. Любопытный признак, слишком уж заметный… Тяжко ей приходится на охоте.

– Вы в курсе? – растерянно переспросил Верховский. Почему тогда незадачливый виновник трагедии до сих пор не лежит лицом в снег, захлёбываясь собственной кровью?

Кирилл Александрович спокойно кивнул.

– Конечно.

– И… всё равно мне позвонили?

Авилов пожал плечами – он предпочитал не озвучивать очевидное. Верховский остановился и уткнулся взглядом в разворошённый снег под ногами. Неочевидное он тоже прекрасно научился понимать.

– Завтра напишу по собственному.

Кирилл Александрович насмешливо хмыкнул.

– Вы с ума сошли?

– Нет. Напротив, стараюсь мыслить здраво, – Верховский, пересилив себя, посмотрел собеседнику в лицо. – Пистолет с одним патроном вручают не для того, чтобы играть с ним в русскую рулетку.

– Поищите своим навыкам стрелка более полезное применение, – Авилов досадливо поморщился. – Я не имел в виду ничего подобного. Вы нужны мне как профессионал. И вообще, и именно сегодня.

– На моей совести – человеческая смерть, – напомнил Верховский. – И леший знает, сколько их ещё будет. Если тень здесь, у нас…

– Забудьте о тени, – приказал Авилов. Он небрежно взмахнул рукой, отгораживая себя и собеседника от мира стеной тишины. – В ближайшие пять лет она не посмеет приблизиться к живому человеку. Никаких экстренных режимов, никаких карантинов. Столица должна жить, как живёт.

– Но ведь…

– Поверьте мне, – раздельно произнёс Кирилл Александрович. – Маргарита Анатольевна умерла от применения нестабильных чар. Медики и надзор это подтвердят. Про тень никто не вспомнит. В том числе и вы.

Верховский обескураженно кивнул. В том, что говорил депутат, было исчезающе мало смысла, но отчего-то это стремительно становилось неважным. Самое главное – опасная нежить на долгие годы отлучена от права отнимать силы у людей. Каким бы образом это ни случилось…

– И прекратите, в конце концов, носиться со старыми промахами, – бросил Авилов почти презрительно. – Поймите одну простую вещь: каких бы дел вы ни натворили в прошлом, вы нужны в настоящем. Здесь. Сейчас. И если вы думаете, что я так легко отпущу вас с поста, то вы жестоко ошибаетесь. Я хочу, чтобы чёртов контроль работал как надо, а не лил воду на мельницы всяких проходимцев, ясно вам?

Верховский снова кивнул. Депутат всё-таки не в себе. Говорить такое, в таком тоне, в такой момент…

– Вот и славно, – Авилов поджёг очередную сигарету, затянулся и выпустил струйку дыма, словно потухший вулкан. – Вы не хуже моего знаете: если мне вздумается прислать вам пистолет с одним патроном, пуля предназначена будет мне.

Он одним раздражённым жестом сорвал плотные чары тишины и, круто развернувшись, зашагал обратно к дому. Верховский остался стоять. Потом, выждав достаточно, чтобы Авилов скрылся среди заснеженных яблонь, неторопливо пошёл обратно по собственным следам. Ему ещё предстояло забрать на экспертизу кустарный амулет, ставший причиной человеческой гибели.

XLV. Призраки памяти

В тренировочный зал к разбирающим наряды безопасникам Яр влетел на десять минут позже положенного. Немолодой подполковник окинул хмурым взглядом его куртку, слишком лёгкую для нынешних морозов, и неприветливо спросил:

– Кто такой?

– Стажёр Зарецкий, магконтроль, – Яр продемонстрировал ему служебное удостоверение. – Буду вместо Громова, он приболел.

– Стажёр? – подполковник негодующе изогнул брови. – Хоть девятка-то есть?

– Пятёрка у него, – подал голос Липатов, прохлаждавшийся поодаль вместе с остальными офицерами. – Надежда сообщества, погибель нежити, гроза дорог!

– Заткнитесь, Денис Григорьевич, – попросил Яр, пряча корочку в карман джинсов. Кто-то из оперативников насмешливо хмыкнул. – Прошу прощения за опоздание, всё переиграли в последний момент.

– Началось в колхозе утро, – буркнул подполковник и повернулся к выстроенным вдоль белой линии безопасникам. – Рассказов! Слушал инструктаж?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Тогда повтори для стажёра Зарецкого: что у нас через десять дней?

– Зимнее солнцестояние, товарищ подполковник!

– Что сейчас делает нежить?

– Нарушает общественное спокойствие, товарищ подполковник!

– Что делаем мы?

– Охраняем порядок в осложнившейся обстановке, товарищ подполковник!

– А мэрия что делает?

– Устраивает гуляния и подвергает риску гражданское население, товарищ подполковник!

– Какова наша задача?

– Обеспечить безопасность массовых мероприятий в местах с опасным уровнем фона в критически важные моменты, товарищ подполковник!

– Стажёр Зарецкий, всё понятно?

– Всё понятно, товарищ подполковник, – покладисто ответил Яр. – Каково моё назначение на сегодня?

– Пойдёте с группой Сенцова. Ещё вопросы?

– Вопросов нет.

Гуляния впрямь впечатляли размахом. Город и прежде одевался в начале зимы праздничными огнями; Яр смутно помнил собственный детский восторг от прогулок по центру столицы, которые когда-то устраивала для него наставница. Однако с каждым годом иллюминацию включали всё раньше, а всеобщие беспечные развлечения длились всё дольше, и хоть бы кто-нибудь додумался зажечь настоящие, а не электрические огни…

– Замёрзнешь ведь, – сочувственно сказал Яру безопасник по фамилии Сенцов. Служебный автобус выгрузил их близ исполинской арки, облитой золотым светом прожекторов; теперь все нетерпеливо притоптывали на месте и выдыхали белёсый пар. – Нам тут до часу ночи куковать.

– Без проблем, – заверил Яр. – Я не замёрзну.

– Вот вы, молодёжь, без царя в голове, – прокомментировал кто-то из компании.

– Пойдёшь к катку, – решил Сенцов. – Во-о-он туда, в дальнюю часть. Там хоть есть куда заскочить погреться.

Яр пожал плечами. К катку так к катку. Народу по широким ледяным проспектам носится прилично; не скажешь, что будний день. Спрогнозированный научниками опасный пик фоновой активности станет заметным где-то через полчаса и продержится, как водится, примерно до полуночи. В безоблачном зимнем небе, едва видимый за заревом городских огней, тускло блестел призрак растущей луны. Яр не спеша прошёлся вдоль превращённых в лёд аллей, то и дело поглядывая на амулет-детектор. Чем дальше, тем тревожнее дрожала искорка в недрах кристалла горного хрусталя. Наблюдательную позицию он занял там, где фон сгустился до ярко-синего цвета – в дальнем конце катка, у замолкшего на зиму фонтана, раскрашенного светом разноцветных ламп. Люди здесь не задерживались, старались пройти побыстрее: в местах концентрации разлитой в воздухе магии всегда неуютно, пусть и не так, как близ разлома. Компанию Яру составлял только закутанный в дублёный тулуп пожилой мужчина, присевший отдохнуть на очищенную от снега лавочку. Его лохматый пёс смирно лежал рядом со скамейкой и вместе с хозяином наблюдал за весёлой суматохой на катке. Старик, должно быть, слишком привык к собственным болячкам, чтобы смутная тревога всерьёз его беспокоила. Или, кто его знает, обладал даром одинокого.

– Слава?

Изумлённый звонкий голос резко коснулся слуха, потревожил навострившего уши пса. Яр не сразу понял, что обращались к нему; сообразив, он поспешно сунул амулет в карман и обернулся. Ему махала девушка в сиреневой пуховой куртке. Из-за нелепой мохнатой шапки-ушанки он не сразу узнал раскрасневшееся от мороза лицо – хотя добрых полгода видел его каждое утро.

– Привет, – озадаченно сказал Яр. Он понятия не имел, о чём следует говорить. Ему, в конце концов, надлежит дежурить, а не точить лясы с прохожими.

– Надо же! Два года не виделись… Нет, больше, – Катя, неестественно радостно улыбаясь, подошла ближе. – А ты что, ждёшь тут кого-то?

– Можно и так сказать.

Трудно поверить, что он когда-то изо всех сил пытался убедить себя в любви к этой девушке. При виде Кати ничто в душе не дрогнуло – разве что давнишнее чувство вины, но этот сорт переживаний уже много лет как стал привычным. Она тогда оказалась мудрее, вот и всё.

– А мы с ребятами покататься пришли, – Катя махнула варежкой куда-то в сторону павильона проката коньков. – Не хочешь с нами?

– Не хочу, спасибо, – Яр озвучил ответ, на который она, без сомнений, втайне надеялась, и из вежливости спросил: – Как твои дела?

– Нормально, – гордо сообщила она. Слова срывались с её губ невесомым паром; Катя слегка пританцовывала на месте, спасаясь от зимней стужи. – Работаю в страховой консультантом. Не жалею, что универ бросила. А ты всё там же?

– Учусь – да. Работаю – нет, – Яр натянуто улыбнулся. Вряд ли появится в его жизни хоть одна женщина, с которой станут не нужны ни ложь, ни недомолвки. – Иногда скучаю по былым временам.

– Правда?.. – она, кажется, слегка смутилась, записав туманную фразу на свой счёт. – А где работаешь?

– Да так, – Яр украдкой огляделся, проверяя, не бродят ли поблизости коллеги из магбезопасности. – Госконтора.

Катя что-то пробормотала насчёт того, что она за него рада, и повисло неловкое молчание. Им не о чем было говорить. Яр вообще с некоторых пор испытывал нехватку интересных собеседников.

– Тебя друзья ждут, – напомнил он и кивнул на прокатный павильон.

– Точно, – Катины губы дрогнули; она готова была не то улыбнуться, не то расплакаться. – Ну… тогда пока. Рада была увидеться!

– Взаимно, – проронил Яр в ответ.

Он проводил её взглядом, пока она не растворилась среди людей, кучкующихся у пункта проката. На миг показалось, будто дедок на лавочке оценивающе на него смотрит – но нет, подслеповатые глаза всё так же любовались праздничной иллюминацией. Однажды, если доведётся дожить, Яр тоже станет старым и седым – разве что остатки здоровья сохранит, подобно Драгану, в относительном порядке. Что он тогда станет делать? Тоже заведёт себе животину, чтобы было с кем поговорить, и станет водить её поглядеть на кипящую вокруг вечно молодую жизнь?

Впрочем, нет нужды переживать. Голову ему скорее оторвёт какая-нибудь нежить, чем посеребрит седина.

Ночь густела. На фоне небесной черноты всё ярче горели светодиодные ленты, свитые в затейливые узоры – словно всполохи волшебного пламени. Яр добросовестно озирался по сторонам и нет-нет да ловил взглядом среди катающихся Катин профиль. Она выглядела счастливой; никак не выходило припомнить, видел ли он её такой прежде. Какой-то шустрый паренёк в ярко-алой куртке лихо развернулся на коньках прямо рядом с ней, обдав девушку ледяной крошкой. Они тут же принялись оживлённо болтать – Яру то ли слышался, то ли чудился знакомый Катин заливистый смех. Всё это было… правильно. Пусть лучше смеётся, чем плачет. Её место там, среди пёстрых огней, в шумной толпе, брызжущей беззаботной радостью. Его – среди теней, где обитает враждебное и недоброе. Куда некомупринести свет.

Амулет в ладони ощутимо похолодел. Фон лихорадило. Яр сощурился, присматриваясь к лицам прохожих. Впотьмах гибельные чары почти незаметны; поди не спутай чёрную удавку проклятия с шарфом или высоким воротником. Чувствуя на себе чужой взгляд, люди пугливо озирались: не привыкли, что кому-то постороннему есть до них дело. Где-то в узлах строгого рисунка широких аллей точно так же беспокойно осматриваются сейчас безопасники. Им труднее, никто из них не умеет видеть чары…

Рядом послышалось глухое ворчание. Яр нервно обернулся, но это всего лишь собака проявляла недовольство – то ли холодом, то ли разлитой в воздухе тревогой. Хозяин всё так же невозмутимо смотрел на шумных конькобежцев. Пёс меж тем, разматывая уложенный петлями поводок, отполз под скамейку и там перевернулся на спину, поджав короткие кривые лапы. В этой собачьей беспомощности было что-то знакомое…

Память словно скальпелем резануло. Притворяющаяся мёртвой собака на потрёпанном подъездном коврике, ничего не подозревающая женщина – и голодная навья. А теперь?.. Старик наверняка живой, иначе пёс не испугался бы так внезапно. Яр на всякий случай шагнул к скамейке. Никаких чар не видно. Может собака просто чудить?

– Прошу прощения, – окликнул он, на всякий случай вежливо улыбаясь. – У вас всё в порядке?

– А?.. – дед тяжело встрепенулся, повернулся к Яру всем телом и недоумённо на него воззрился. – Да, да, в порядке всё, внучек. То я так… Задумался маленько.

– Пёс у вас загрустил.

Старик внимательно изучил размотавшийся поводок и, покряхтывая, заглянул под лавку.

– Ты чего, Барбос? Вылазь давай!..

Не он. Ни пса, ни заговорившего с ним человека не попытался даже тронуть. Яр лихорадочно огляделся, сжимая в ладони амулет, холодный, будто кусочек льда.

– Вам бы домой уже пора, – посоветовал он, прибавляя к словам малую толику чар. Едва видимые бледно-золотые нити послушно легли на седые виски. Нет, старик точно не нежить. – Поздно уже. И не май-месяц на улице.

– И то правда, внучек, – слегка заторможенно отозвался дед. – Барбос! Пошли домой!.. Ох ты, шельмец, чего тебе там?

Яр торопливо огляделся. Раз собака до сих пор боится, значит, навья всё ещё здесь, затаилась среди теней и поджидает добычу. За заснеженными елями маячит яркое пятно; кто-то неподвижный наблюдает за идущими мимо людьми, точно так же, как сам Яр. Несколько коротких шагов прямо через клумбу, к перекрёстку двух широких аллей. Парень в красной куртке вздрагивает и оборачивается. Безошибочно находит взглядом врага. Он знает, кого надо бояться; уже сталкивался если не с сотрудниками надзора, то хотя бы с бдительными гражданскими. Обездвиживающие чары легко поймали его, зажгли панику в тёмных глазах.

– Кто такой? Отвечай, – вполголоса потребовал Яр.

На сей раз никакой ошибки: в ответ на обращённые к ней слова жадная навья рванулась к вожделенной жизненной силе, но не сумела выпутаться из чар. Яр легко отмахнулся от её нехитрой магии. Не ему бояться слабенькой городской нежити.

– Ты-ы-ы – кто-о-о? – проговорил неживой, едва шевеля губами, словно после анестезии.

У него было самое обыкновенное лицо, ничем не примечательное. Просто неудачно умерший паренёк, немногим старше самого Яра. Ворот куртки расстёгнут, несмотря на зимний морозец; на бледной шее – никаких следов бирки. Неучтённый. Можно прибить с чистой совестью, ничего не нарушив. Контролёр – не надзорщик, чтобы ставить нежить на учёт.

– Пошли, побеседуем, – Яр слегка ослабил нити чар, чтобы навья могла перебирать ногами. Не хватало ещё сжигать на виду у всех существо, внешне почти неотличимое от человека. – По сторонам не смотреть, людей не трогать. Попробуешь удрать – мало не покажется, понятно?

Нежить, уже слегка напуганная, промычала нечто утвердительное. Яр цепко ухватил пленника за локоть; навья вздрогнула всем телом – почуяла совсем рядом враждебную силу. Безропотно побрела, отставая на полшага. Со стороны, наверное, казалось, будто Яр ведёт куда-то изрядно подвыпившего приятеля. В закутках между павильонами, издали величественными, на деле – полузаброшенными, никого не было; здешние дорожки даже не потрудились расчистить. Яр без излишней любезности подтолкнул пойманную нежить к глухой стене, покрытой облупленной жёлтой штукатуркой.

– Давно умер?

Неживой с трудом разлепил губы. Боялся.

– Ни-и-ие-е-ет, – проблеял он, едва ворочая языком. – Не-е-еде-е-елю наза-а-ад…

– От чего?

– Зам-м-мёрз.

– Как так?

– Л-л-лежал… На сне-е-егу, – бледное лицо болезненно скривилось. Сохранившиеся в неживом теле остатки сознания не желали говорить на эту тему. – В о-о-отключке-е-е.

– Напился, что ли?

– Н-н-ну…

– И до дома не дошёл?

– Н-н-ну…

Яр вздохнул и прикрыл глаза.

– Никогда я вас не пойму, – он покачал головой и сжал кулак, призывая волшебное пламя. Здесь никто не увидит, а мучить нежить медленной прожаркой не хотелось. Даже эту. – Много наохотился с тех пор?

Недоумённый, застывший взгляд. Разумеется, не помнит. В моменты голода сознание спит, иначе быстро ужаснулось бы само себе. Остро кольнула жалость – не к нежити, к человеку, которым она была не так давно. Нежить-то чего жалеть?

Яр швырнул золотистую искру к ногам навьи – небрежно, почти брезгливо. Ослепительно полыхнуло высокое пламя – и тут же опало. В снегу осталась сухая чёрная прогалина, на штукатурку легло неровное пятно копоти. Об этом сомнительном подвиге можно будет доложить под персональную ответственность и получить небольшую премию – а можно и умолчать. Надзору лучше быть в курсе, хотя бы для статистики. Нежить не появляется просто так. Наставница говорила, что здешнее процветание проистекает в том числе и из малочисленности опасных тварей вроде теней; Яр прежде безоговорочно доверял её мнению, а теперь засомневался, где здесь причина, а где следствие.

У скамейки уже не было ни деда, ни его Барбоса. Амулет всё ещё тревожно поблёскивал синим цветом, но опасный всплеск активности заметно пошёл на убыль. Яр на всякий случай прогулялся вдоль катка в сторону главного входа в парк. Людской поток ощутимо поредел, зато народ собрался близ большого прокатного павильона. Должно быть, скоро конец сеанса… Но цифры на табло обещают ещё полчаса катания. Поколебавшись несколько мгновений, Яр свернул к пёстрому временному строению, прилепившемуся к ледяной дороге. Пусть даже там просто очередь к камерам хранения, лучше знать наверняка.

Шепотки в плотной толчее не походили ни на усталые, ни на восторженные, ни даже на раздражённые. Скорее – на тревожные. Отпугивая зевак с дороги служебным удостоверением, Яр пробрался ко входу в павильон. В помещении, полном сухого зноя, выдыхаемого тепловыми пушками, было совсем мало людей: работники проката, а кроме них – двое фельдшеров скорой помощи в ярко-синей спецодежде. На одной из деревянных лавочек кто-то лежал.

– Молодой человек, вам сюда нельзя!

Девушка в форменной телогрейке метнулась было ему наперерез, но замерла в недоумении при виде цивильной корочки.

– Что здесь случилось? – негромко спросил Яр. Кто-то из персонала обеспокоенно на него оглядывался; медики, не обращая внимания, делали своё дело.

– Девушке плохо стало, – бесхитростно пояснила сотрудница. – Н-ничего такого… Никакого криминала.

– Я посмотрю, – полувопросительно сказал Яр. – Не переживайте. Просто проверю, что всё действительно в порядке.

По тому, как служащая уткнула взгляд в дощатый пол, он понял: не в порядке. Совсем не в порядке. Хотелось отогнать навязчивый призрак свежего воспоминания, но это было бы малодушием и бесплодным самовнушением. Парень в красной куртке выписывает лихие петли на катке. Парень в красной куртке обращается в седой пепел в волшебном пламени. Он сам не помнил, на скольких успел напасть за неделю неживого существования…

Яр замер в паре шагов от медиков, низко склонившихся к пациентке. За их ярко-синими спинами отчётливо виднелся светло-сиреневый пуховик.

***

Регистраторша внимательно изучила удостоверение, сличила фотографию с нетерпеливо ожидающим оригиналом и наконец кивнула.

– Правила поведения, – негромко сказала она, протягивая Яру половинку бумажного листа, сплошь заполненную мелким печатным текстом.

Такие инструкции выдавали всем принадлежащим к сообществу посетителям отдельного лечебного корпуса. Осторожничать в разговорах, не прибегать к дару, соблюдать статью о секретности – делать всё, чтобы находящиеся здесь на лечении минусы оставались в неведении относительно того, куда, как и почему они попали. В этом здании, отделённом от главного корпуса центральной больницы полудюжиной километров, колдовские снадобья маскировали под травяные чаи, а всевозможные медицинские артефакты – под заурядное диагностическое оборудование. Пострадавшим – главным образом от рук нежити – ни к чему лишние потрясения, особенно такого характера.

По лестнице Яр поднимался с тяжёлым сердцем. Ему вообще-то не положено здесь шастать. Выпрошенный тайком от начальства допуск был, в сущности, нарушением персональной ответственности. Но и не прийти Яр не мог. Не простил бы себе.

В палате уже кто-то был. Мужчина и женщина в годах – очевидно, Катины родители. Горло железными пальцами сдавила совесть. Не только потому, что чёртову навью он заметил слишком поздно.

– Добрый день, – сдержанно сказал Яр в ответ на недоумённые взгляды. Что бы ни было на душе, посторонним об этом знать не обязательно.

– Здравствуйте, – с настороженным любопытством отозвалась женщина. Мужчина хранил молчание. – А вы?..

Яр выбрал самый безопасный ответ.

– Катин однокурсник.

Пробуя на прочность доброжелательность этих людей, он осторожно шагнул ближе к койке. Под белым одеялом угадывался хрупкий девичий силуэт. Яр хорошо его помнил, несмотря на прошедшее время. Помнил и Катину манеру спать, уткнувшись носом в подушку, по-детски подложив ладони под щёку. Он сносно научился не показывать чувств, но вряд ли когда-нибудь сможет вовсе их не испытывать.

– Как она? – спросил Яр, ещё чуть-чуть приблизившись к койке. Катя лежала неподвижно; издалека казалось, что она спит, но теперь стало видно, что её глаза широко распахнуты и бессмысленно смотрят в белый больничный потолок. – Уже есть… диагноз?

– Пока не говорят, – женщина вздохнула. Она, скорее всего, либо лгала, либо сама оставалась в неведении: не может быть, чтобы местные медики до сих пор не определились с диагностикой. – А… молодой человек, прошу прощения… Вы – Андрей?

– Нет. Меня зовут Ярослав.

Его отчего-то уязвил этот её вопрос. У него нет права ревновать или злиться. Даже если бы он всерьёз любил эту девушку, их пути слишком давно разошлись. Просто неприятно оттого, что нынешний Катин кавалер не удосужился навестить её в больние. Следует ли его найти? Рассказать?

– А-а-а, – озадаченно протянула женщина. Имя ничего ей не сказало; стало быть, Катя не говорила родителям об их короткой связи. – С-спасибо, что пришли… проведать… Только Катюша… не говорит, – сухие губы беспомощно дрогнули, будто болезненно ощущали косность слетающих с них слов. – Нам… нам говорят, пока неясно, временно это или… или…

– Понятно, – Яр кивнул, избавляя женщину от необходимости облекать в слова тревоги и боль.

Он заподало сообразил, что ничего не принёс в гостинец. Слишком спешил сюда вырваться в обеденный перерыв – так, чтобы не заметили ни начальники, ни куратор. Остановившись на почтительной дистанции, шагах в пяти от койки, Яр исподволь пригляделся к следам чар. Черноты не было совсем; на груди всё ещё виднелись неряшливо оборванные льдисто-синие нити – навья пила силу неаккуратно, со звериной жадностью бывшего живого, едва пробудившегося к нежизни. Но всё опасное медики, конечно, сняли. Им подобное не впервой. Гораздо хуже то, что на бледных висках нет ни следа от ментальной магии. Значит, чары уже развеялись. Значит, нельзя надеяться, что с их снятием Катя пойдёт на поправку. Яру доводилось прежде видеть подобное – ещё в Ильгоде, во время странствий с Драганом. Грубо наложенное внушение, способное полностью стереть и память, и личность, и саму способность мыслить. Для волхва такие чары, если становятся необратимыми, означают нарушение запрета; свободная же нежить ничем не связана. Что такое приказала Кате навья, не умевшая толком совладать с собственной силой?.. Хотя это уже не имеет никакого значения.

– Попробуйте поговорить, – сказал вдруг Катин отец, внимательно глядя на Яра. – Может, услышит – вспомнит.

Вряд ли. Но у него нет права произносить это вслух.

– Катя, – негромко позвал Яр. Это не сработало бы даже с магом высшей категории, способным слышать зов по имени. Если разорваны прочные связи, установленные в раннем детстве, если уже нет разума, которому принадлежит имя – сколько ни кричи, не дозовёшься. – Слышишь меня? Моргни, если да…

Разумеется, никакой реакции. Лидия Николаевна в точности перечислила бы, какие именно центры мозга повредил мощный ментальный удар; Яр недостаточно хорошо знал для этого биологию. Физически Катя здорова – или почти здорова. Может быть, медики заново научат её как-то жить, но это будет – если будет – совсем другой человек. Новый. Как чистый лист бумаги.

– Вы учились вместе, да? – зачем-то спросила Катина мама. – Дружили?

– Вроде того.

Вроде того. Яр бездумно ответил на несколько лишённых смысла вопросов. Что он может сделать, кроме как привозить сюда ничего не значащие передачи? Что мог сделать в тот злополучный день? Разве что каким-то чудом заметить и выловить навью раньше – до того, как она решила поохотиться среди радующихся жизни конькобежцев. Ерунда всё это патрулирование. Морок, обещающий спокойствие и безопасность. А что бы сработало? Что, кроме сплошного прочёсывания, помогло бы отыскать в многомиллионном городе одно-единственное существо, грозящее опасностью обывателям?.. Яр искал ответ – и не находил. Нельзя из дюжины сломанных лучинок вытянуть целую. Но ведь кто-то когда-то сломал их – может, все разом, а может, исподволь, по одной…

– У вас уже есть диагноз? – вполголоса спросил Яр, поймав в коридоре снующего между палатами санитара и слегка испугав его служебной корочкой.

Перед роднёй медбрат ещё юлил бы, перед сотрудником магконтроля – не стал.

– Необратимое нарушение высшей нервной деятельности, – вздохнул он. – Если вы планировали опрашивать пациентку, то это бесполезно: она ничего не вспомнит.

– Понял, – сухо, насколько сумел, ответил Яр. – У вас уже были подобные случаи?

– С таким редко привозят, – санитар нервно дёрнул плечом. – Лет десять тому назад парень был… Но там не нежить, там накачали его какой-то дрянью. И ещё женщина, попозже уже… Не у нас, в главном корпусе. Там я подробностей не знаю. Вы сходите к главврачу, запросите истории…

Яр и запросил бы, да кто ж ему даст? Для этого стажёру нужно заверенное начальством разрешение, а начальство ни за что не подпишет. Вызнав у санитара, что можно передавать пациентке, Яр нарочито неспешно поплёлся к лестнице. У него оставалось ещё пятнадать минут до того, как придётся врать Щукину про внезапную консультацию у научного руководителя.

– Стажёр!

Яр обернулся на оклик. Вдоль коридора по-хозяйски шагал Липатов. Под мышкой он небрежно держал картонную папку, стянутую лентой с печатью. Вот уж принесла нелёгкая… Яр торопливо согнал с лица малейшие признаки эмоций. Этому человеку он докладываться не обязан.

– Прохлаждаемся в разгар рабочего дня? – ядовито спросил старший офицер, праздно постукивая пальцами по створке папки. – Только не ври, что приехал по поручению. Потому что по поручению приехал я.

– У меня перерыв, – мягко напомнил Яр. – Вас не должно волновать, чем я занят.

Липатов насмешливо закудахтал.

– Я офицер контроля, Зарецкий, а значит – меня волнует всё, что происходит в этом городе! – заявил он. – Что ты тут забыл? Ходил к своей пострадавшей?

– Вас не касается.

– Ох, ёперный театр, какие мы скрытные! – зло выплюнул Липатов и вдруг понизил голос почти до шёпота: – Я ж слышал, как ты тут санитаров допрашиваешь! Кто вообще тебе разрешил у минусов под носом маячить? Давай задницу в зубы и на выход.

– Вы не можете запретить мне видеться со знакомыми.

– Могу, – Липатов небрежно пожал плечами. – И запрещаю. Выйди из корпуса и без личного распоряжения Верховского больше в больнице не появляйся. Это приказ.

Яру показалось, что он ослышался. Такого рода подлянки даже в гниловатую липатовскую натуру вписываются плохо. Чего он добивается – личные счёты сводит?

– А что, вы тоже про прошлые случаи знаете? – нагло спросил Яр. Санитар только что посоветовал расспросить главврача; Липатов наверняка слышал. Не подпустить стажёра к какой-то неприглядной тайне – причина весомее, чем личная неприязнь. Такая, пожалуй, стоит преступного приказа.

Лицо офицера на долю мгновения исказила свирепая гримаса. Яр понял, что угадал.

– Если не хочешь сдохнуть прямо тут, пошёл вон! – рявкнул Липатов. Его голос отразился от крашеных стен, вспугнул снующих по делам санитаров.

Не о сохранности чужой жизни он заботится. Злится, что вместо страха разбудил подозрения. Не нужно было давать ему это понять… Однажды Липатов уже попытался подложить свинью надоедливому стажёру, и ещё большой вопрос, кто был за рулём серой машины злосчастной ноябрьской ночью. Не говоря больше ни слова, Яр рывком развернулся и зашагал к выходу. У него впервые появился здесь серьёзный, опасный и – что хуже всего – живой противник.

XLVI. Справедливость

Витька с нескрываемым удовольствием отложил в сторону последний подписанный лист и торжественно вздохнул.

– Ну, в новый год без старых долгов! – провозгласил он, продевая сквозь люверсы ленту с печатью.

Верховский насмешливо фыркнул.

– Это ты опрометчиво. Долгов нам на триста лет вперёд хватит. Причём чужих.

– Ладно тебе. Слона надо есть по частям, – изрёк мудрый Виктор. Его рассудительность нередко зависела от настроения – вот как сейчас, например.

– Что-то преходяще, а что-то вечно, – вздохнул в ответ Верховский. – Терехов прислал годовые сводки по контрабандистам. Отловили от силы три банды, а нелегальных артефактов с населения вытрясли две сотни. Пятьдесят две штуки – после смерти владельца, – он горько сжал губы. Убившая Маргариту Авилову подвеска тоже входила в эту статистику.

Витька, выслушав друга, мигом погрустнел и тоскливо спросил:

– Можно ж как-то, ну, того – пресечь? Когда-то ведь не было напасти этой…

– Пока оно выгодно – оно будет продолжаться, – Верховский на миг устало прижал ладони к лицу. – Вот леший… А я когда-то всерьёз злился на контролёров. Думал, всё они могут, просто ленятся.

– Все безопасники так, – философски заметил Щукин. – Надо ж… как это… в чужих лаптях версту пройти, чтоб понять, каково оно.

Верховский покачал головой. Ему не требовалось влезать в изысканные туфли Авилова, чтобы догадаться, насколько проблемы с контрабандой осложняют депутату жизнь – даже если забыть о личных счётах. Нелегальный колдовской хлам не только плохо выглядит на газетных страницах; он в самом деле опасный, причём в совершенно неопределённой мере. Кирилл Александрович не терпит неопределённостей. Ему требуется тотальный контроль – ради спокойствия как его собственного, так и всего сообщества. Сложно сказать, прав ли он вообще, но относительно артефактов сомневаться не приходится.

– Давай на досуге прикинем, как в принципе можно переловить контрабандистов, – задумчиво сказал Верховский. – Как они всё это проворачивают. Провоз через границу, сбыт, легализация… Вот увидишь, рано или поздно выйдем на кого-нибудь важного и уважаемого.

– Тогда нас и убрать могут.

– Могут, – Верховский деланно небрежно пожал плечами. – Мне иногда кажется, что меня ради этого сюда и назначили. Чтобы героически сдох во имя великой цели.

– Лучше уж так, чем вообще без цели жить, – убеждённо сказал Щукин.

– И какая у тебя цель?

– Ну как… Я ж порядок блюсти поставлен, – Витька обезоруживающе улыбнулся. – Стало быть, справедливость наводить.

– Достойно.

Оба смолкли. Хорошо, что друг не стал возвращать вопрос: Верховский вряд ли сумел бы внятно облечь ответ в слова. Слишком много в жизни такого, ради чего стоит вставать по утрам – всего и не перечислить. Пауза затягивалась. В поисках безобидного предмета для разговора Витька порыскал взглядом по разложенным на столе бумагам и вдруг цапнул отложенную в самый дальний угол.

– А это чего такое?

– Досрочное завершение стажировки, – не трудясь вчитываться, ответил Верховский.

– Должно же быть минимум полгода!

– Зачем тянуть лешего за бороду, когда и так всё понятно? – Верховский откинулся в кресле, с наслаждением разминая мышцы. В кабинетной начальственной жизни остро не хватает беготни, поддерживающей в тонусе тело и разум. – Старов – то, что надо. Исполнительный, совестливый. Умный в хорошем смысле. Проблем от него никаких, опять же… – Верховский задумчиво постучал по столу позолоченной чернильной ручкой. Сам не заметил, как стал привыкать к обязательным для статуса побрякушкам.

– Тогда давай и Зарецкого повышать, – на голубом глазу заявил Щукин. – Они одновременно пришли.

– Ни в коем случае. Он всё ещё наказан, – напомнил Верховский. – Пусть учится терпению.

Витькины брови возмущённо встопорщились.

– Так вдруг хлопнет дверью и уйдёт!

– Значит, туда и дорога, – хмыкнул Верховский. Он, признаться, не слишком рассчитывал на подобный эффект – для этого стажёр слишком упрям, – но само решение считал верным. – Досрочное повышение – это поощрительный жест. Зарецкого поощрять не за что.

– А как же навья?

– А что навья? Делал свою работу.

– Так и Старов тоже просто работу делал!

– Он ни разу серьёзно не провинился, – веско сказал Верховский. За окнами кабинета висела густая зимняя мгла; хотелось поскорее завершить предпоследнюю рабочую неделю года, не хотелось напоследок собачиться с другом. – Если Зарецкий научится решать проблемы вместо того, чтобы их создавать, подумаем о повышении. Пока – нет.

– Так ты его хоть раз в поле-то выпусти, – проворчал Щукин, уже сдаваясь. – Представь, что было бы, если б тогда Громов дежурить вышел? Навья уже половину Москвы бы перегрызла…

– Не перегрызла бы. Там, между прочим, была ещё целая опергруппа, – возразил Верховский. – От Громова в полях пользы мало, это верно. А Зарецкий… Мне бы хотелось увериться, что этот его успех не случайный.

– Не случайный! – пылко заверил Витька. Любопытно, он и впрямь проникся симпатией к своему горе-протеже или попросту не хочет признавать неправоту? – Тогда, в метро…

– Вить, – Верховский устало вздохнул, глядя на мигом примолкшего друга. – Ни там, ни там не исключено чистой воды везение. В момент, когда надо было думать головой, Зарецкий как раз-таки напортачил.

Щукин окончательно сник и не посмел возражать. Верховский поднялся из кресла и не спеша прошёлся по кабинету. Сквозь занавешенную жалюзи дверь видно было, как мирно возятся за своими столами подчинённые. То есть хотелось верить, что мирно.

– Громов все свои документы попрятал под «бикфордов шнур», – насмешливо сообщил Верховский, наблюдая, как упомянутый контролёр прилежно складывает папки в сейф. Скреплявшие их печати болтались на характерных ярко-красных ленточках. – Если к нам опять кто-нибудь проберётся, всё сгорит к чёртовой матери.

– Скажу ему, чтоб убрал, – тут же набычился Витька. – Он же не с гостайной работает! Только пожара нам не хватало…

– Для начала спроси, что это ему так дорого, – хмыкнул Верховский и перевёл взгляд чуть левее. – С Черновым надо что-то делать. Хоть убей не понимаю, чем он у нас занят.

– Что дадут, тем и занят. Старательный мальчик, – сдержанно похвалил Щукин.

– Этого мальчика брали на работу под залог папиного авторитета, – Верховский задумчиво поскрёб подбородок. – Пусть сам как-то обеспечивает кредит доверия. Дай ему в разработку что-нибудь средней серьёзности.

– Принял, – буркнул Витька, скребя карандашом по бумаге. Вот уж из кого старые привычки ничем не вытравить. – А с остальными что делаем?

– Субботину и Липатову – премии, – убедившись, что друг на него не смотрит, Верховский позволил себе досадливо поморщиться. Эти двое и впрямь заслужили, как ни противно осознавать. – Громов обойдётся. Тихий саботажник.

– Потому что на нежить не ездит?

– Потому что до сих пор работает, как работал раньше. Думает, мне до него дела нет. Ошибается, – Верховский усмехнулся. – Ладно. Пойдём, что ли, обрадуем народ.

Народ обрадовался как-то вяло. Из троих отличившихся один лишь Липатов, кажется, искренне веселился. Субботин воспринял новости как нечто само собой разумеющееся, а Старов нет-нет да виновато косился на равнодушно слушающего Зарецкого. Странное дело… То ли награда не та, то ли наградили не тех. А что им, собственно, нужно? Как-то раньше не доводилось задуматься.

– Костя, подойди, пожалуйста, – Витькин голос послышался в миг, когда Верховский уже почти закрыл за собой дверь в кабинет. – Посмотри, вот небольшое дело. Его больше замяли, чем закрыли. Надо довести до ума…

Весь остаток дня Витька просидел в отделе, не заглядывая к начальнику. Верховскому не работалось. Изображая перед самим собой сколько-нибудь полезную деятельность, он то метался от шкафа к шкафу, то впустую перекладывал туда-сюда готовые к отправке служебки, то наблюдал сквозь жалюзи, как Липатов со свойственным ему нехитрым юморком подвешивает на ярко-красной мишуре разобытое где-то страхолюдное чучелко, клыками и телосложением напоминавшее упыря. На упыриной шее болтался серебристый галстук, сделанный из ленточки с неактивной печатью. Сложно сказать, насколько остальные одобряли затею. Когда все разошлись – последним, как водится, педант Субботин, считавий своим долгом перед выходными навести на столе идеальный порядок, – Верховский печать активировал. Просто так, чтобы в понедельник посмотреть на реакцию автора.

В вестибюле он заметил Щукина: тот целеустремлённо пробирался сквозь плотный людской поток. Сегодня за заботами не нашлось времени предложить ему подвезти до метро, а друг отсутствие приглашения воспринимал как указание добираться на своих двоих. Устыдившись своей оплошности, Верховский кое-как просочился сквозь толпу и почти поравнялся с заместителем, когда тот вдруг выпростал руку и поймал за плечо точно так же увязшего в толчее Зарецкого. Что-то сказал – не разобрать среди шума, что именно. Верховский замедлил шаг, осторожно подобрался поближе. Зычный Витькин бас распался на отдельные осмысленные предложения.

– …Сам-то не мастак, но это ж так – формальность, – увещевал Щукин. – Сложный, конечно, экзамен, уже другой уровень совсем… Но ты попробуй, а? Я помогу, чем смогу…

Зарецкий, в отличие от Витьки, говорил тихо – так, что самому Щукину приходилось поворачиваться к стажёру ухом, чтобы расслышать. Впрочем, навряд ли он отказался. Витька в своём репертуаре: взялся вершить справедливость на свой вкус, в обход начальника. Что ж, пусть развлекается. Верховский с трудом представлял Щукина в роли наставника, тем более по пространственной магии, в которой, как сам и признался, Витька был совсем не мастак. Надо бы вызвать его на разговор, пояснить, почему опасно демонстрировать несогласие между начальником и заместителем, особенно перед такими строптивыми подчинёнными. А на стажёрское разочарование Щукин насмотрится и сам. Нельзя обещать невыполнимое.

Он ничем не выдал, что слышал разговор, пока вёз друга до ближайшей станции. А вскоре Щукина вытеснило из мыслей другое дело, тоже вроде бы рабочее, но почти личное. Оно дурно попахивало, хоть с виду всё выглядело вполне пристойно.

– Налоговая прислала данные по твоим «Технологиям», – сказал Верховский жене, убирая в шкаф вымытые кружки. Тема разговора разительно контрастировала с предсубботним умиротворением; было немного стыдно за подпорченный вечер. – Мне они не нравятся.

– Я не удивлена, – Марина спокойно улыбнулась, ничуть не смущённая его словами. – Работа у тебя такая – никого не любить.

Верховский насмешливо фыркнул.

– Моя работа – за порядком присматривать. Ты вот знаешь, что лица, на которое зарегистрирована фирма, физически не существует и никогда не существовало?

– Чудеса…

– Я ещё выясню у Субботина, на кой чёрт он такой конторе выдал лицензию, – сумрачно пообещал Верховский. – А тебе советую там не задерживаться. Чем бы они ни были заняты…

– Полезным делом, – категорично сказала Марина. – Если Управа не считает нужным заниматься фармакологией, хорошо, что хоть частники этим интересуются!

– Фармакологией, – задумчиво повторил Верховский. Благодаря стараниям Лидии Свешниковой лицензию в этой отрасли получить весьма сложно. Насколько внимательно контролёры на самом деле относятся к экспертизе? – Мне почему-то кажется, что с сертификацией методов и оборудования у них огромные проблемы.

Марина красноречиво замялась.

– Я не думаю, что они делают что-то нехорошее, – осторожно сказала она. – У них работает мой бывший коллега… Он не стал бы поступать против совести. Я почти уверена.

– Какой коллега?

– Ты его вряд ли знаешь.

– Моя недоработка, – посмеиваясь, заметил Верховский. – Расскажи поподробнее, что ты для них делаешь?

– Методики пишу, Саш, – Марина утомлённо вздохнула. – Я даже не знаю, что конкретно по ним делают. Если хочешь что-то выяснить, назначай проверку…

– К проверке-то они будут готовы, – задумчиво проговорил Верховский. – А мне бы хотелось понять, как дела обстоят по-настоящему.

Марина нервно пожала плечами в ответ.

***

Не зная, с чего начать, Щукин неловко откашлялся. Гулкое эхо тут же расшвыряло отзвуки по всему тренировочному залу. В будни здесь всегда кто-нибудь ошивается: то безопасники с их беспрерывной муштрой, то истосковавшиеся по движению офисные сидельцы, то местные барышни – эти обычно приходят потрогать какой-нибудь снаряд, сделать пару фото и всласть посудачить вдали от начальственных ушей. Сегодня же в зале было тихо, пусто и очень светло. Яр слегка щурился от холодных солнечных лучей, сквозивших через забранные защитными сетками окна высоко под потолком. Ждал.

– Ну, в общем, – Виктор Сергеевич имел привычку бесконечно жевать бессмысленные слова, когда затруднялся подобрать верные. – Четвёртая категория – это дело такое… Я сам не с первого раза сдал, – поделился он и улыбнулся как-то совсем по-отечески. Яр невольно отступил на полшага. Его беспокоило исподволь внушаемое Щукиным чувство доверия. – Теория-то ерунда, поучишь пару недель и всё. А вот пространственная магия – это не шутки.

– Ещё бы.

Виктор Сергеевич обрадованно закивал. Любопытно, что ему устроит Верховский за подобное самоуправство? Щукин, безусловно, имеет полное право предлагать услуги наставника по любой угодной ему цене, а Яр – за свой счёт записываться на аттестацию, только шишиге понятно, что тут не просто случайный благородный порыв души. Что ж, Виктор Сергеевич отчасти угадал, что на душе у подчинённого. Яру хотелось в младшие офицеры. Не то чтобы по какой-то серьёзной причине – скорее, из уязвлённого самолюбия. Признавать он это признавал, но избавиться от злости на начальника, подыгравшего любимцу, никак не мог.

– Ну вот, – с нажимом сказал Щукин, словно подвёл невесть какую важную черту. – Там, конечно, целый раздел науки и всё такое… На экзамен сильно заморачиваться не надо, нормативов всего два: по памяти и на сигнал. На сигнал сложнее…

– Знаю.

Виктор Сергеевич озадаченно примолк. Шальная мысль чиркнула по краю сознания, словно спичка, и мгновенно воспламенила лихорадочный, почти неуместный азарт. Почему бы не испытать щукинское добродушие? Риска никакого: если что-то пойдёт не так, достаточно будет одного лёгкого прикосновения ментальных чар…

– По памяти интуитивно получается, – продолжил Яр, внимательно наблюдая за новообретённым наставником. Щукин выглядел растерянным – не более того. – А по координатам приходится считать. Особенно если меняется высота.

– Читал, что ли? – Виктор Сергеевич сделал очевидное предположение. – Готовился?

– Нет.

Едва взглянув на сваленные в кучу у стены запасные мишени, Яр щелчком пальцев заставил верхнюю подняться в воздух. Потом небрежным взмахом ладони отбросил – точно на оставленный кем-то гимнастический мат. Нарочито легкомысленно пожал плечами. И снова принялся ждать.

Щукин медленно нахмурился. Взгляд его метнулся к груде металлических щитов, затем – к мату, придавленному тяжёлой мишенью. Наконец Виктор Сергеевич сумрачно уставился на подчинённого.

– Это вообще-то статья, – сообщил Щукин. – Давно умеешь?

– Наставница научила, – наполовину солгал Яр. – Попросила не пользоваться, пока на категорию не сдам.

– И ты не пользовался?

Яр фыркнул.

– Как бы я, думаете, из аварии живым выбрался?

Повисло молчание. Щукин переваривал услышанное, Яр снова ждал, праздно перебирая в пальцах медленно истончающиеся нити пространственных чар. Свой экзамен он сдал на стенах Гориславля, и в тот краткий миг торжества казалось, что ему по силам любое дело. Чёрт побери, он был тогда совершенно другим человеком…

– Вот же леший, – проронил наконец Виктор Сергеевич, воровато озираясь, словно здесь кто-то мог увидеть. – Ну ты, парень, рисковый… А если б не я тут был? Если б кто другой? Арестовали бы тебя, да и дело с концом!

«Арестовали бы»…

Здесь, сейчас, в эту самую минуту Щукин грубейшим образом нарушает персональную ответственность. Так, что его самого загребут без разговоров, если узнают. Каждое мгновение, которое он проводит здесь, топчась по крашеным половицам, вместо того, чтобы немедленно тащить нелегала в казематы на допрос, делает его соучастником преступления. И он не уходит.

Почему?

Зачем ему это?

– Ну, давай так, – снова заговорил Щукин. – Ты помалкивай на этот счёт. До аттестации – ни-ни, никаких прыжков, ничего такого! Оформим, как будто это я тебя научил. А в январе запишешься на экзамены, сдашь – и тогда уж свобода, ага?

– Может, просто арестуете? – всерьёз предложил Яр. Он рассчитывал сбить Щукина с толку, а в итоге сам оказался в растерянности. – Зачем вам моя вина?

– Где ж она твоя-то? – возразил Виктор Сергеевич. – Ты ж не виноват, что тебя так научили. С твоей наставницы спрашивать надо было, а теперь чего? Жизнь тебе ломать из-за такой ерунды?

– Это несправедливо, – Яр медленно качнул головой. – Если существует хоть один исполненный приговор по третьей статье, это несправедливо.

Щукин широко развёл руками.

– Эдак невесть до чего договориться можно. А толку-то? Кому лучше станет?

Яр молчал. Ему вдруг пришло в голову: будь на его месте кто угодно другой – Щукин поступил бы точно так же. Этот человек не делит людей на таких и сяких, и справедливость у него своя. Вот эта самая. Которой важно, кому станет лучше.

– Спасибо, – искренне сказал Яр. Благодарил он не столько за возню вокруг аттестации, сколько за что-то другое, сокровенное, взволновавшее привычный порядок мыслей. – Постараюсь вас не подвести.

Щукин смешливо надул щёки.

– Ну это уж как получится! Экзамен сложный, – повторил он в который раз. Огляделся по сторонам, словно за время их короткого разговора в зале мог появиться кто-то чужой. – Покажи хоть, что умеешь-то. Чтоб я тебя с чистой совестью на аттестацию отправил.

Яр не без удивления обнаружил, что довольно улыбается. Кроме Щукина, он не знал людей, способных расположить к себе кого угодно – безо всяких ментальных чар.

***

Гитарные струны назойливо и дробно позвякивали, неуверенно скользя от звука к звуку под требовательными пальцами настройщика. Иногда дребезг затихал на пару мгновений – когда Антон вынимал из зубов сигарету, чтобы выдохнуть крепко пахнущий дым. Набившиеся в тесную кухоньку жильцы и гости почти не обращали на музыканта внимания. Кто-то сподобился открыть форточку, и сквозящее через неё зимнее дуновение слегка холодило кожу – иначе было бы вовсе нечем дышать. Мишка искренне любил подобные сборища. В тесноте, да не в обиде.

– Ну, Миш, давай за твои профессиональные успехи! – провозгласил балагур Женька, салютуя Старову кружкой с томатным соком. Он единственный из всех был за рулём, но шумел так, будто выпивал наравне с остальными. – Открывай, так сказать, новые горизонты и не останавливайся на достигнутом! Виват!

– Виват! – грянуло на разные голоса в тесных кухонных стенах.

Мишка вместе со всеми поднял чашку – благородной посуды на компанию, разумеется, не хватило, но никто здесь носов не воротил – и поддержал не слишком справедливый тост. Это ведь не у него успехи, это начальству взбрело в голову его поощрить. Если честно, он сам не слишком понимал, почему.

– По школе не скучаешь? – Диана отняла от губ длинную тонкую сигарету и изящным движением стряхнула пепел в щербатое блюдце. – Как там без тебя твой восьмой «А»?

– Уже девятый, – для порядка поправил Мишка и вздохнул. – Виноват я перед ними, конечно. До экзаменов не довёл.

– Сдадут, не переживай, – пробормотал Антон, сосредоточенно терзая колки. – Ты ж их ещё с практики вёл. Там любого разбуди средь ночи – расскажут, зачем Александр крестьян освободил.

– Ага, и почему его потом убили, – меланхолично прибавила Диана. – Добро наказуемо.

Мишка открыл было рот, чтобы поспорить, но Женёк раздумывал над словами проворнее.

– Добро надо делать, что бы там ни было, – уверенно заявил он и щедро плеснул себе сока. Кроме него никто томатный не жаловал, так что двухлитровой пачкой он владел безраздельно, хоть и делал вид, что не претендует на монополию, всякий раз возвращая сок на середину стола. – Иначе жить будет совсем невыносимо.

– Тогда следующий тост – за добро, – серьёзно сказала сидевшая в уголке Маша. Она была маленькая и тихая, но к её голосу неизменно прислушивалась вся горластая компания.

– И за крестьянскую реформу! – тут же прибавил Женёк. – Тох, ну что там? Петь будем сегодня, нет?

– Соседи не одобрят, – посмеиваясь, заметил Мишка. Его, как всегда, в городе играть не тянуло, и хорошо: Антон обращается с гитарой не в пример ловчее.

– До десяти имеем право, – подкрутив последний колок, гитарист любовно устроил на колене лаковый чёрный корпус и дразняще пробежался пальцами по струнам. – Ну, с чего начнём?

Мишка не пел, только слушал, слегка раскачиваясь в такт нехитрой мелодии. За окном не в лад подвывал ветер. То ли из-за этого злого зимнего дуновения, то ли из-за подспудного ощущения неправильности расслабиться в компании друзей никак не получалось. Раньше Мишка не чувствовал так явственно собственного отличия от остальных – наверное, потому, что прибегать к магии ему прежде почти не приходилось. Да и была эта самая магия чем-то вроде собирания марок или вот, как у Антохи, игры на гитаре – не слишком значимым увлечением, приносящим больше удовольствия, чем пользы. А теперь увлечение обернулось изнурительными тренировками, не всегда приятной рутиной и – профессией. Тоже непростой. Может, это она виновата…

– Мих, чего пригорюнился?

– Да так, – Старов не без труда загнал в слова бесформенный призрак тревоги. – Ребят, а вы никогда не задумывались… ну… тем ли мы в жизни занимаемся? Что мы хорошего делаем? Что после нас останется?

– Наши песни, – Антон неуловимо шевельнул пальцами, лаская струны.

– Какая разница? – почти одновременно выдохнула Диана вместе с облачком дыма. – Смысла в жизни нет. Существуй и наслаждайся.

– Как вы, ребят, не знаю, а я занимаюсь тем! – громогласно заявил Женька. – После меня останутся мои философские труды. Студенты долго ещё будут потом проклинать моё имя, зубря какой-нибудь тридцатый билет!..

– А что, Миш, тебе твоя работа не нравится? – негромко спросила Маша.

– Да нет, нравится, – Старов отчаянно поскрёб в затылке. – Правда, в школе нравилось больше. Отдача другая, что ли… Сразу чувствуешь, что ты хорошее дело делаешь.

– Ну так вернись, – Диана непринуждённо пожала плечами. – Зачем страдать?

– На моём месте тоже кто-то должен работать.

– Вот пусть кто-то и работает, – Женька легкомысленно качнул кружкой, капнув томатным соком на клеёнчатую скатерть. – Делать надо то, к чему душа лежит.

– Делать надо то, что лучше получается, – задумчиво возразил Антон. – Беда, коль пироги начнёт печи сапожник…

– А если оно не нравится? – тут же азартно заспорил Женёк. – И потом, если все будут, скажем, на гитаре бренчать, некому станет мести улицы!

– Нет в мире справедливости, – покладисто согласился Антон. Ему не хотелось вступать в полемику – ему хотелось играть.

Он уже завёл вступление для следующей песни, когда Маша, глядя исключительно на Старова, сказала тихо:

– Есть. Она в наших руках.

Это прозвучало наивно, но как-то… жизнеутверждающе, что ли. Мишка одним глотком осушил чашку и неуверенно присоединил свой голос к нестройному хору. Тоскливый вой посрамлённой вьюги потерялся за тёплыми гитарными переборами. Антон сосредоточенно перехватывал гриф то тут, то там, выбивая из струн музыку. Он, наверное, в чём-то прав. Ещё понять бы, что получается хорошо, что – плохо, и кто тому самый правдивый судья.

XLVII. Праздничное настроение

В украшенном мишурой и бумажными снежинками киоске Верховский приобрёл свежий экземпляр «Московского зеркала». По дороге к лифтам развернул и мельком пробежал глазами содержание на предмет тревожных сигналов. На сероватых страницах царило праздничное настроение: улыбающиеся депутаты с бокалами игристого поздравляли граждан с наступающим новым годом, примелькавшаяся общепризнанная красотка делилась невыполнимыми рецептами, даже строгая обычно финансовая рубрика позволила себе расслабиться и выкатила астрологический прогноз – разумеется, с обязательной пометкой о том, что это ни в коем случае не является гаданием. Зато научно-популярная колонка отличилась. Под интригующим заголовком «Запретный плод: так ли страшна магия смерти?» Верховский обнаружил длинную и обстоятельную статью о некромантии, снабжённую, правда, скромнымупоминанием о том, что применение этого сорта способностей полностью запрещено аж с конца прошлого века. В нижнем правом уголке страницы значилось имя автора, но толку с него чуть: журналисты пишут под псевдонимами – и правильно делают, если учесть тесноту сообщества.

– Денис, – окликнул Верховский, едва зайдя в отдел. Липатов тут же карикатурно выпучил глаза, изображая служебное рвение. – Наведайся в коммуникации, поинтересуйся, с какой целью они вот это напечатали.

– Что хотят, то и печатают, – пожал плечами Супермен, забирая у начальника газету. – У нас свобода слова.

– Воспользуйся ею и задай вопрос, – с нажимом сказал Верховский. – Тебе напомнить номер акта о запрете некромантии?

– На кой ляд? Они там всё равно не знают.

Из кабинета его всё-таки унесло: усвоил уже, что препираться с начальником позволительно лишь до некоторых весьма скромных пределов. Верховский поздоровался с остальными подчинёнными, попутно мельком оценивая их готовность трудиться. Контролёры явно хандрили; даже всегда бодрый Щукин как-то странно притих. Должно быть, разочаровался в смелом начинании научить стажёра пространственной магии. Сам Зарецкий с независимым видом перебирал какие-то бумаги. Напротив него обретался Субботин, вроде бы такой же желчный, как и всегда, но Верховский нутром чуял: что-то не так. В движениях старшего офицера, обычно скупых и отточенных, сквозило беспокойство. Он по-птичьи нервно дёргал над клавиатурой бледными кистями рук, словно кнопки каждый раз стрекали его статическим электричеством. Стараясь не подавать виду, что заметил перемены в поведении подчинённого, Верховский учтиво обратился к Субботину:

– Борис Андреевич, найдёте пару минут?

Субботин поднял на него взгляд и с микроскопическим опозданием снисходительно кивнул.

– Через полчаса, если позволите.

Подумав, Верховский счёл это допустимой наглостью. С подчинённым творится что-то неладное; лучше предоставить ему некоторую свободу и понаблюдать. Впрочем, скучать не дали: набравшись неслыханной храбрости, к начальнику бочком подобрался Чернов. Одной рукой он то и дело без нужды поправлял очки, в другой сжимал ворох бумаг – так судорожно, словно от них зависела судьба человечества.

– Александр Михайлович!.. Александр Михайлович, можно вас?..

– Да, Костя, разумеется, – предупреждающе строго отозвался Верховский. – Что у тебя?

– Посмотрите! – Чернов так и лучился профессиональной гордостью, словно обнаружил в залежах макулатуры источник всех мировых бед. – По этому делу решение вынесено неверно! В экспертизе очевидная ошибка… Я вот тут выписал номера статей и постановлений…

– Помедленнее, Константин, – мягко потребовал Верховский. – И по порядку, пожалуйста. Что за дело?

Чернов прерывисто вздохнул, столкнул очки на кончик длинного носа и торжественно распахнул картонную папку. Верховский украдкой покосился на уткнувшегося в монитор Субботина. Экспертиза – это, в основном, по его части. Уж не младший ли офицер так его встревожил с утра пораньше?

– Наследство на дом. Тут замешана нежить, поэтому отдали к нам в Управу, – зачастил Чернов. Верховский невольно нахмурился: в памяти нехорошо заскреблось что-то неприятное. – Я вчера весь вечер разбирался, столько всего напутано… В общем, правопорядок делал экспертизу медицинских документов и вот здесь, – Костя сунул начальнику под нос официально заверенную бумагу, – указал, что всю терапию проводило частное учреждение без должного государственного лицензирования! Это значит, что их заключение о дееспособности не имеет силы! А мы, – он слегка замялся, уязвлённый неправотой собственного подразделения, – как будто совсем проигнорировали… Подтвердили наследство по завещанию. Этого нельзя было делать! Даже минусы бы сказали, что бумаги липовые…

Верховский знаком велел ему примолкнуть и вчитался в заключение правопорядка. Действительно, у конторы, занимавшейся лечением давно почившей ведьмы, совсем другие официальные направления деятельности, а на ксерокопиях самих документов ни одного упоминания медицинских услуг – только упоминание некой терапии «экспериментальными методами». Костя, строго говоря, не совсем прав: даже если эти бумаги не имеют силы, могли быть другие… На договоре, между прочим, чёрным по белому – подпись дочери дамы, по мужу Говоровой. Семейство прекрасно знало, кто и чем лечит престарелую колдунью… Почему, леший побери, это старое обидное дело кажется таким важным?

– А что с домовым? – задумчиво произнёс Верховский, краем глаза наблюдая за Субботиным, с виду поглощённым работой. – Ныне здравствует?

– Нет, уничтожили, – Чернов недоумённо моргнул из-под очков и принялся рыться в папке. – Там как раз всё в порядке… Вот акт…

И правда, всё в порядке: составлено надзорщиками, заверено Громовым. Сам Валерий Васильевич любознательно хлопает глазами – сама невинность. Да и нет за ним никакой вины, подписывать такие акты – сугубо формальная работа…

– А вы самого домового видели, Валерий Васильевич? – спросил Верховский. – Присутствовали при исполнении?

– Да, – Громов добросовестно закивал. – Я всегда слежу за процедурами.

Вот уж где чистая административная совесть… Ни любви, ни тоски, ни жалости, лишь бы процедуры выполнялись. А домового теперь уже не расспросить… Очень удобно. Где, между прочим, протоколы надзорской экспертизы? Где его, Верховского, собственное требование повторной проверки?.. В тот злополучный день они разругались с Ерёменко – из-за контрольской, между прочим, кляузы. Бывший начальник попросту не дал делу ход, то ли в отместку, то ли из страха опять получить по шапке. Но кому не плевать, через столько-то лет? Ну, присудили дом ненастоящему наследнику – сообществу-то что с того?

Экспериментальные, леший побери, методы…

– Найди, пожалуйста, данные по этому медучреждению, – Верховский вернул бумаги Косте. Тот, донельзя гордый тем, что сумел заинтересовать начальника, так и излучал готовность трудиться на благо родины. – Постарайся выяснить, чем таким они лечат. Если вдруг найдёшь связи с сообществом – докладывайся лично мне.

– Понял! – воскликнул воодушевлённый младший офицер. – А как быть с домом?

– Это пусть правопорядок решает, – осторожно ответил Верховский. За давностью лет максимум, чего потребуют юристы – это выплата сильно подешевевшей компенсации. – Не торопись их беспокоить, сначала нужно добыть доказательства.

Сердито клацнув дверным замком, вошёл Липатов. Оттёр плечом Костю, обошёл по широкой дуге начальника и с нарочито тяжким вздохом плюхнулся в кресло. Верховский сдержал желание выругаться. Дадут ему сегодня хотя бы снять пальто?

– Говорят, в просветительских целях напечатали, – сообщил Супермен и небрежно швырнул газетку на боковой стол, слегка задев полную чая кружку Субботина. Тот даже не обернулся на жалобное звяканье ложечки. – Что и требовалось доказать. Мы не цензоры, чтоб за Потаповым бегать из-за любой статейки.

Но зачем-то же это решили напечатать. Неужели просто так? Обычно в научно-популярном разделе всякие безобидные исторические факты или общеизвестные теоретико-магические истины. Щёлкнув пальцами, Верховский снова завладел газетой. Тонка грань между профессиональной подозрительностью и паранойей. Сходить, что ли, самому к главе редакции «Зеркала»? Теперь, после визита Липатова, это будет выглядеть чересчур тяжеловесно. Надо ловить коллегу где-то в коридорах, между совещаниями, чтобы разговор не казался официальным…

Субботин появился на пороге логова ровно в половину десятого, как и обещал. Верховский приглашающим жестом велел ему сесть напротив; подчинённый молча повиновался. Он всё ещё взволнован. Грядущий разговор и впрямь будет неприятным, но откуда Субботину об этом знать?

– Как успехи? – для порядка мягко поинтересовался Верховский. – Настроение праздничное?

Субботин дёрнул уголком рта. Да уж, нашёл у кого спрашивать про настроение! Прав Авилов: ещё учиться и учиться работать с людьми…

– Всё штатно, – сухо проронил Борис Андреевич. – Вы хотели что-то обсудить?

– Да, – Верховский сдержал вздох и положил перед контролёром выписку по «Технологиям будущего». – Вы заверяли лицензию этому учреждению. Что-нибудь помните о нём?

Субботин с вежливым недоумением изогнул брови и взял ксерокопию в руки. Тянет время. Его взгляд замер в одной точке, хотя должен бы бегать по строкам. Прекрасно он помнит эту контору, и воспоминания эти не из приятных.

– Лицензия, м-м-м, не совсем правомерна, – нехотя выдавил контролёр, отложив наконец бумагу. – Дело в том, что… Мне пообещали, что все необходимые разрешения будут получены. Я подписывал лицензию… как бы… авансом.

– Вы знаете владельца? – Верховский вопросительно вскинул брови.

Субботин мигом почуял двойное дно вопроса и потупил взгляд.

– Нет-нет, не знаю. Мы с ним не общались… напрямую. Только через представителя.

– Вы не имели права верить кому-либо на слово, – жёстко сказал Верховский. Подумать только, когда-то так хотелось заполучить право отчитывать нерадивых контролёров – и что теперь? Одна только досада. – Это нарушение персональной ответственности.

Субботин раскрыл было рот, но, передумав оправдываться, молча кивнул.

– У вас были в практике ещё подобные случаи?

Снова вымученный кивок.

– Но обычно обязательства исполнялись, – поспешно сказал Субботин. – Вы должны понимать… Несовершенство законов… Наши процедуры занимают больше времени, чем положено для регистрации по общегражданским правилам…

– А вы должны понимать, зачем придуманы эти проверки, – с нажимом сказал Верховский. – Дело, которое сейчас разбирает Константин, как раз следствие подобного отношения. И наверняка ещё не самое худшее.

Субботин как-то странно вскинулся, встрепенувшись всем телом. Словно покинувшая его уверенность в себе мигом вернулась если не сполна, то хотя бы наполовину.

– Если мы будем следовать букве закона, здесь ни один цех нельзя будет открыть! Ни одну паршивую аптеку! – запальчиво выдохнул контролёр. Взгляд его тревожно рыскал по кабинету. Нет, не искренний фанатик – просто оправдывает себя.

– Мне доводилось потрошить такие цеха, – Верховский не стал сдерживать невесёлую усмешку. – Для нас закон значит намного больше, чем для минусов. Там, где его нет, возможно слишком многое. Вы не имели права выдавать эти лицензии.

Субботин пожевал губами, словно сомневался, следует ли озвучивать то, что пришло на ум, и наконец ядовито выплюнул:

– Вы на моём месте тоже выдали бы, поверьте.

– Мне почему-то кажется, что нет, – Верховский задумчиво сощурился. – Вы получали вознаграждения?

– Нет, – ответил Субботин. Слишком быстро, чтобы ему поверить.

– Скверно, – Верховский позволил себе многозначительно улыбнуться. – Стало быть, вам угрожали?

Борис Андреевич промолчал. Понятный расклад: сделаешь – получишь полцарства, а если нет, мой меч – твоя голова с плеч. Осторожный Субботин стабильно выбирал полцарства. Вернее, долю малую от царской казны. И самое мерзкое, что формально это всего лишь неаккуратность с документами, которая тянет максимум на замечание в личное дело. Закон не столько суров, сколько лукав.

– Вы инициируете расследование относительно «Технологий», – велел Верховский, внимательно глядя в лицо подчинённому. – Именно расследование, а не проверку. Мне не нужны липовые отчёты и бухгалтерские ведомости. Если вздумаете саботировать или предупредить владельцев, это станет последним вашим деянием в должности офицера магконтроля.

Это отчасти было блефом. Чтобы уволить безупречного, только что премированного за выдающиеся результаты работника, придётся привлекать Авилова. Кирилл Александрович уже однажды добился разжалования Субботина из заместителей начальника, чтобы это место занял Щукин… Второй раз может и не захотеть вмешиваться.

– Это опрометчиво, – тихо проговорил Субботин.

– Что, простите?

– Опрометчиво начинать такое расследование, – понизив голос, пояснил контролёр. – Не в ваших интересах это ворошить.

– В интересах сообщества.

– Вы ничего не добьётесь, только испортите жизнь себе и мне, – лицо Бориса Андреевича приняло обречённое выражение. – Вы оперативник, Александр Михайлович. Вы умеете бежать и стрелять, но не понимаете, когда и для чего это нужно делать.

А он, надо думать, понимает!.. Усилием воли Верховский унял вспыхнувший гнев. Субботин мало что знает о начальнике и о том, кто за ним стоит. Он вполне может считать своего шефа самонадеянным глупцом. Это, если задуматься, даже выгодно.

– Пусть так, – Верховский откинулся в кресле, ускользая из-под тяжёлого взгляда подчинённого. – Распоряжение остаётся в силе. Обращайтесь ко мне в случае затруднений.

На несколько долгих мгновений повисло молчание. Затем Субботин медленно кивнул.

– Как пожелаете.

– Это не желание. Это долг, – Верховский усмехнулся и порылся в памяти, выискивая, чем бы подсластить Субботину горькую пилюлю. – Ваш сын ещё не оставил намерения после института поступить к нам на работу?

Что-то пошло не так. Намёк, пусть и не совсем честный, должен был обрадовать Бориса Андреевича, но отчего-то лишь ещё больше расстроил. Контролёр поскучнел и отодвинулся вместе со стулом, словно желая оказаться как можно дальше от начальника.

– Н-нет, не думаю, – промямлил он. – Я… спрошу… при случае.

– Хорошо, – механически проронил Верховский. Что это с Субботиным? Прежде любой интерес к делам его драгоценного сына вызывал у него приступ тщательно скрываемой гордости. – Можете возвращаться к работе.

Избегая смотреть на начальника, Борис Андреевич поспешно поднялся и пошёл к двери. Вдруг всё это – фарс? Вдруг никакая он не жертва обстоятельств, а самый что ни на есть матёрый диверсант, много лет подрывающий работу контроля? Можно быть настолько хорошим актёром?

– Борис Андреевич! – окликнул Верховский. Контролёр, взявшийся было за ручку двери, нервно обернулся. – Вам что-то известно об инциденте с сейфом?

– Нет, – быстро и твёрдо ответил Субботин. – Не больше, чем остальным коллегам.

Прекрасно. Просто прекрасно. Сдержанным кивком Верховский отпустил подчинённого ко всем чертям. Ему всё больше казалось, что прежде твёрдая почва под ногами вдруг обернулась болотом и теперь медленно разверзается, утягивая его на гибельную глубину.

***

Прежде чем уходить из зала, Мишка по сиюминутной прихоти оккупировал турник – без особой цели, просто сбросить скопившееся в жилах напряжение после упражнений с магией. Задержавшийся у снарядов Щукин одобрительно закивал и даже остался посчитать подтягивания. Его зычный голос изредка заглушали доносившеся из тира выстрелы. Чтобы не сбиваться, Мишка вперил взгляд в невесть зачем развешанную на дальней стене мишуру, уложенную в виде номера наступающего года. Она слегка мерцала из-за гуляющих по залу сквозняков и отвлекала от назойливой мышечной боли.

– Молодец! – похвалил Виктор Сергеевич, когда Мишка наконец спрыгнул с турника и принялся растирать саднящие предплечья. – Хорош на сегодня, а то завтра совсем дохлый будешь.

– Да я нормально, – Старов виновато улыбнулся. – Это от магии… Но я привыкаю потихоньку, – он в доказательство повращал кулаком. Прежде после долгой стрельбы заклятиями по мишеням подобные движения вызывали желание взвыть.

– На праздниках не забрасывай, – строго потребовал Щукин. – Отвыкнешь – потом ещё хуже придётся.

Мишка заверил Виктора Сергеевича, что ни в коем случае не собирается бросать, и, довольный собой, побрёл в раздевалку. Когда он проходил мимо гимнастических матов, расположившиеся на них девушки недружно захихикали; Мишка огляделся по сторонам, но так и не понял, к чему относилось веселье. Должно быть, виновато было витающее в воздухе настроение.

В раздевалке поодаль от группки взмокших оперативников возился с рюкзаком Зарецкий. Мишке не хотелось с ним разговаривать. Вдоль шкафчиков Старов протиснулся к душевым; он рассчитывал, что, пока он смывает с себя пыль и пот, коллега успеет уйти, и не угадал. Безопасников в раздевалке поубавилось, но Зарецкий по-прежнему сидел на скамейке, сосредоточенно изучая экран телефона. Мишка всё никак не мог решить, как к нему относиться. Верховский отчего-то решил дать стажёру шанс, а Щукин теперь и вовсе готовит его на четвёртую категорию. Может, и прав на его счёт зубоскал Денис… Старову не хотелось ни судить, и осуждать, и он попросту предпочитал держаться подальше. Но получалось, само собой, не всегда.

– Миш, – тактично выждав, пока Старов переоденется, стажёр поднялся со скамейки и подошёл поближе, чтобы не орать через всю раздевалку. – Можешь мне помочь кое с чем? Не прямо сейчас, как время будет.

– С чем? – Мишка кое-как изобразил дружелюбие. Вряд ли обманул Зарецкого: лицемерить он никогда не умел.

– Нужно поискать в архивах старые дела, – Ярослав и не трудился делать вид, будто преисполнен приятельских чувств. Что ж, по крайней мере, он ведёт себя честно. – Моего допуска не хватает, а ты уже офицер…

– А тебе зачем? – осторожно спросил Мишка, захлопнув шкафчик. – Громов поручил?

– Нет, сам интересуюсь.

– Ты… ну… не думал, что тебе это и не положено? – напрямик спросил Старов, хмуря брови. – Не просто так же допуски придуманы.

– Не просто так, – задумчиво повторил Зарецкий. – Под ними иногда очень удобно что-нибудь прятать.

– Ты про что?

Ярослав красноречиво огляделся по сторонам.

– Давай расскажу где-нибудь не здесь. Тебя до метро подвезти?

– Не надо, – буркнул Мишка и, чтобы смягчить резкость, прибавил: – Мне сегодня в другую сторону.

– Как знаешь. Ну так что?

Старов завозился с лямками рюкзака, давая себе время на размышления. Конечно, ему совсем не сложно покопаться в архивах. Даже интересно, что такое обнаружил въедливый коллега. Но разве положено стажёру вести изыскания без ведома куратора? А Громов абсолютно точно не в курсе, иначе он бы сам нашёл для Зарецкого нужные материалы…

– Завтра расскажешь, что там такое, – решил наконец Мишка. Он первым направился к выходу; Ярослав, само собой, не отставал. – Тогда подумаю… подумаем, что можно сделать.

– Спасибо, – Зарецкий деловито кивнул.

А ведь ему и впрямь важно. Настолько, что готов хоть в нерабочее время рыться в архивах, если б только был допуск. Мишке стало слегка стыдно за то, что сам он такой глубокой любви к работе не испытывал. Или, леший знает, не любви – чувства долга… Не понимал он этого человека, как ни старался.

На следующее утро Старов явился на рабочее место на полчаса раньше положенного и, к своему удивлению, застал в кабинете не только неугомонного стажёра, но и взбудораженного Костика. Чернов корпел над какими-то распечатками, однако нет-нет да ревниво поглядывал на Зарецкого. Тот откровенно бездельничал: откинувшись в кресле, читал какой-то университетский учебник. Имел полное право, но всё равно было как-то неправильно, что он прохлаждается, пока коллега рядом работает.

– Привет, – сказал Мишка сразу обоим, пробираясь на своё место.

– Здравствуй, – покровительственно проронил Костик. Несмотря на то, что теперь они со Старовым были равны друг другу в должности, он всё равно считал себя главнее. – Ты рано.

– Ага, мы договаривались, – честно пояснил Мишка и тут же прикусил язык. Надо было, наверное, помалкивать…

– О чём? – вскинулся Костя. Он недоверчиво оглядел коллег; вид у него был едва ли не расстроенный.

– О тайной встрече под покровом ночи, – с абсолютно серьёзным лицом сообщил Зарецкий, отложив книгу. – Ты всё испортил.

Чернов, у которого отношения с юмором были чуть хуже, чем с Липатовым, недоумённо заморгал, краснея скулами. Потом сообразил, что над ним шутят, и обиделся.

– Не смешно, – процедил Костя, испепеляя стажёра взглядом. – Что-то не припомню, чтобы вам двоим что-нибудь поручали.

– Вот и как на тебя полагаться? Не память, а решето, – укоризненно протянул Ярослав. На Чернова он смотрел откровенно насмешливо. – Хоть бы блокнот какой завёл. Для записи не твоих собачьих дел.

– Ну хватит, – влез Мишка. Он словно бы невзначай встал между коллегами, заслоняя Костика от нехорошо улыбающегося Зарецкого. – Ярик, что ты хотел в архиве?

– Костя, протоколируй, – издевательски скомандовал стажёр. Ну какого же лешего! Что Чернов ему сделал? – Я по открытой базе нашёл несколько дел, которые могут быть мне интересны. Они старые, давно сданы в спецархив. Мне достаточно будет финальных заключений и имён тех, кто вёл разработку, – он задумался на мгновение и прибавил: – А если всё засекречено, то это тоже информация.

– И что это за дела?

– Они, м-м-м, связаны с пациентами нашей больницы, – задумчиво пояснил Зарецкий. Он тщательно дозировал выдаваемые сведения; то ли смущало Костино присутствие, то ли и самому Мишке тоже не полагалось знать о его мотивах. – Может быть, ничего особенного. Хочу убедиться.

– Ну ты расскажи по-человечески, – напрямик потребовал Мишка. – Как я тебе искать буду то – не знаю что?

Ярослав задумался на несколько мгновений и пришёл к выводу, что доступ к архивам ценнее тайны.

– Я недавно говорил с медиками там у нас, – он небрежно качнул головой в ту сторону, где располагались невидимые отсюда корпуса центральной магической больницы. – Насчёт… пострадавшей. Мне сказали, что за последние годы была всего пара случаев необратимых нарушений в сознании пациентов, и оба не связаны с нежитью.

– Так мало ли, что там…

– Мало ли, – Зарецкий кивнул, глядя куда-то за окно. Там царил полный отражений предутренний зыбкий сумрак; казалось, стажёр смотрит в лицо самому себе. – Вот думал полюбопытствовать на всякий случай. Ведь не просто так мне Денис Григорьевич запретил в больницу соваться…

– Запретил? – растерянно повторил Мишка. – Зачем это?

– Мне тоже очень интересно, зачем, – хмыкнул Зарецкий.

Старов всерьёз призадумался. Ему прежде и в голову не приходило рассуждать, зачем старшие что-то делают. С Липатова, правда, станется что-то запретить просто из вредности… Мишка украдкой покосился на надувшегося Костика. В разговор он подчёркнуто не лез, но ябедничать Денису об услышанном точно не станет. Зарецкий не слишком-то честен: Чернова отчитал за любопытство, а сам без зазрения совести лезет в дела Липатова. Но если Супермен и впрямь так себя ведёт, то он тоже неправ… И как быть? Проще всего самоустраниться, и пусть разбираются сами, но это неправильно. Надо ведь понять, на чьей стороне правда.

– Ладно, я схожу в архив, – решился наконец Мишка. – Только, если там что-то серьёзное, я начальство поставлю в известность. Не обессудь.

– Я другого и не ожидал, – сообщил Ярослав и протянул коллеге лист бумаги с выписанными от руки номерами дел. Почерк у него был под стать характеру: колючий и непонятный. – Спасибо.

– Пожалуйста, – отозвался Мишка. Он хотел, как всегда, сказать «не за что», но в последний миг решил, что дело всё-таки стоит благодарности.

Липатов, лёгок на помине, явился минут десять спустя и сходу бросил Косте что-то дежурно-обидное. Правда он замешан в чём-то нехорошем – или думает ровно то же самое о Зарецком? Мишке не нравилось подозревать коллег. Если они не могут доверять даже друг другу, о каком порядке в сообществе может идти речь?

Верховский, появившийся ровно в девять, против обыкновения, не сразу исчез в логове, а свернул к тумбочке с чайником – признаваемой всеми нейтральной зоне – и оставил рядом с коробкой чая несколько пёстрых картонок.

– Если у кого-то есть желание, можно сходить на новогодний вечер, – сухо сообщил он сразу всему отделу. – Пригласительные здесь.

– О! – тут же воодушевился Липатов. – А кормить будут?

– Насчёт фуршета не знаю, но обещаниями на будущий год накормят досыта, – хмыкнул шеф и удалился к себе. На пригласительные не польстился.

Денис, напротив, проворно оббежал свой стол и цапнул билет, будто стремился победить в невесть какой конкуренции.

– В пятницу, – озвучил он на весь кабинет. – Про фуршет ничего не сказано.

– Ну, тогда положи обратно, – хохотнул Щукин. – Может, кому надо просто так, ради удовольствия.

Липатов в ответ довольно загоготал, но пригласительный не вернул. Остальные отдельские старожилы щедрый дар проигнорировали; только Костя, воровато озираясь, стянул ещё одну картонку, когда ходил за чаем.

А под самый конец дня последний оставшийся билет забрал Зарецкий. Леший его знает, за какой надобностью. Может, и ему не чуждо было предчувствие надвигающихся праздников.

***

Липатовская спина мелькала то тут, то там в неплотной толпе – едва ли не единственная простенькая клетчатая рубашка среди пиджаков и вечерних платьев. Казалось, контролёр кого-то целенаправленно ищет. Денис Григорьевич, конечно, вообще не умеет перемещаться спокойно, но не предполагать же всерьёз, что он явился сюда послушать пустые речи!

– Молодой человек, ноги бы вытерли, – укоризненно задребезжало рядом.

Яр невнимательно оглядел сухонькую старушку, едва достававшей ему до плеча, и буркнул что-то неискренне-покаянное. Стряхнул с ботинок грязный снег. Чтобы успеть на праздничное сборище, пришлось мчаться через всю Москву по заметённым вьюгой улицам; через вестибюль он едва ли не бегом бежал. Почти не сбился с дыхания – спасибо щукинской выучке. Липатов, впрочем, тоже явился почти впритык, пуще прежнего шустрый и деловитый. Стоявшие в фойе столы с бокалами игристого контролёр проигнорировал; даже не трудился разыгрывать до конца липовый интерес к фуршету.

Ну и кто же тут так ему нужен?

Среди собравшихся здесь людей Яр мало кого знал в лицо. Улыбчивый плешивый здоровяк, судя по виду – какой-то большой начальник, помнился ему по давнему, самому первому визиту в Управу, ещё с наставницей; остальных он в лучшем случае встречал в коридорах уже во время стажировки. В этом праздно-праздничном кипучем котле, булькающем непрестанными разговорами и хищно сверкающем вездесущей мишурой, Яру доставалось от скучающих зевак неуютно много внимания. Нельзя слишком целеустремлённо пробираться вслед за Липатовым. Нельзя забывать удерживать на лице беззаботное выражение. Нельзя дать другим понять, как всё вокруг ново, непривычно и дико…

– Молодой человек! Шампанского?

Призывно улыбающаяся незнакомка протягивала ему бокал. Яр взял и сдержанно поблагодарил. Что дальше? Следует немедленно выпить, провозгласив ничего не значащую здравицу?..

– За счастливый новый год! – объявила девушка, поднимая собственный бокал. – Пусть он будет лучше старого!

– Пусть будет, – согласился Яр. Он понятия не имел, что должно случиться, чтобы год мог называться счастливым. Может, и вовсе ничего – в том и соль.

Крохотную дозу алкоголя в шипучем вине он едва почувствовал. Отставил пустой бокал на случившийся рядом столик, вежливо кивнул девушке. Липатов, обретавшийся у самых дверей актового зала, тоже разжился игристым, но пить не спешил – только держал в руке. Это могло быть сигналом для кого-то, а могло – поддержанием беззаботно-весёлого образа. Едва начали пускать в зал, контролёр залпом осушил бокал и в числе первых устремился занимать место. Яр скользнул следом. Липатов устроился в самой середине третьего ряда и, задрав голову, внимательно уставился на празднично убранную сцену. Можно подумать, он сюда явился исключительно послушать официальную часть… А почему, собственно, и нет? Кто-то из выступающих вполне может проронить ничего не значащую фразу, предназначенную лично Денису Григорьевичу. Или кому-то иному, за кем наблюдает контролёр…

Зал стремительно наполнялся людьми. Яр и не представлял, что требуется так много служащих для обеспечения спокойствия московских одарённых. Прошествовал к первым рядам мрачный мужик с генеральскими погонами на широких плечах, решительным чеканным шагом прошла мимо внушительная дама, торопливо пронёсся на мягких лапах худощавый молодящийся щёголь. А Верховский-то сборищем побрезговал… И ладно начальник – ему, по крайней мере, есть к кому возвращаться после работы, – но и Щукин тоже не захотел идти. Сложно было представить Виктора Сергеевича внимающим фальшиво-радостным голосам здешних выступающих. Сперва что-то бессмысленное щебетала разодетая в пух и прах женщина, потом пред ясны очи публики вышел какой-то депутат Магсовета. Умело играя голосом, он принялся вещать о достижениях и планах; Липатов слушал – но ровно столько же внимания он уделил и пустым словам ведущей. Депутата сменил начальник финансов, какой-то нервный и насквозь усталый под деланно-счастливым оскалом. Следом кое-как выполз на сцену дряхлый руководитель научников, за ним ещё кто-то, и ещё, и ещё… Липатов слушал. Яр тоже пытался вникнуть во фразы, словно нарочно придуманные, чтобы проскальзывать мимо разума, не оставляя следов. Медленно нагревающийся воздух, запах пыльной обивки кресел, монотонные голоса – всё сливалось в сплошной гулкий тёмно-бордовый фон для застывшего профиля старшего офицера. Ровным счётом ничего не выражавшего.

Липатов избрал особый тип скрытности, понял Яр. Куда более изощрённый, чем показное хладнокровие самого́ молодого волхва. Все настолько привыкли к хаотическому, подчас взбалмошному, не всегда логичному поведению контролёра, что никакое его проявление не выглядело подозрительнее всех остальных. Сегодня он прилежно, впору зануде Чернову, внемлет речам власть имущих. Завтра изобьёт какого-нибудь нелегала до полусмерти. Послезавтра переведёт старушку через дорогу и отгонит досаждающего ей полтергейста. Все принимают это как данность. Но Липатов отнюдь не городской сумасшедший; он достаточно умён, чтобы закладывать выгоду в свои выходки…

Он знал про аварию.

Эта мысль не давала Яру покоя. Самозваный Супермен вывел его на чистую воду так стремительно, словно сам принимал живейшее участие в сооружении этой ловушки на дурака. Не вышло убить стажёра об собственную самонадеянность – попробовал уволить руками разгневанного Верховского. Не срослось с увольнением – хотя бы отлучил от общения с медиками… Слишком уж соблазнительно всё выстраивается в стройную последовательность. Если окажется, что с делами по двум лишённым разума пациентам Липатов никак не связан – значит, он не просто прячет запоротую работу, а замазан в чём-то неприглядном. Или – тоже не исключено – вовсе ни к чему не причастен, но старается загодя избавиться от чересчур въедливого коллеги. В любом случае цепочки умозаключений упрямо ведут к хранилищу вещдоков, о находках из которого Яр так недальновидно разглагольствовал на весь отдел.

Всё началось после них…

Липатов поднялся вместе со всеми, когда уважаемую публику пригласили в фойе на неформальное продолжение вечера. Стараясь не терять его в плотной толпе, устремившейся к фуршетным столам, Яр тоже поспешно вскочил из кресла и вклинился в людской поток. Его тут же оттёрли в сторону; даром что стриженый затылок рослого контролёра далеко виднелся над прилизанными макушками.

– Прошу прощения, – автоматически буркнул Яр куда-то вправо, отодвигая плечом очередного степенного щёголя.

– Вам есть за что просить прощения? – весело осведомился тот.

Яр мазнул взглядом по доброжелательному лицу, слегка тронутому лукавой улыбкой, и тут же позабыл о незнакомце. Липатов мелькал уже у самого выхода. Неужели он действительно явился ради бесплатной кормёжки – или получил-таки сигнал и теперь действует? Яр решительно вклинился между едва перебирающих ногами людей и нос к носу столкнулся с Черновым.

– Ты что тут делаешь? – прошипел младший офицер, злобно щурясь из-под очков.

– Многие знания – лишние скорби, – огрызнулся в ответ Яр. Он сделал попытку отодвинуть Константина с дороги, но не тут-то было.

– Пригласительные были только для сотрудников! – Чернов ловко сместился вместе с потоком, по-прежнему надёжно перегораживая путь к свободе. – Ты стажёр, тебе не положено!

– Где это написано?

– А тебе всё написать надо, – краем рта процедил Чернов. – Так не делается, понятно?

– Нажалуйся Верховскому, – так же тихо предложил Яр. Пока он объяснялся с настырным младшим офицером, Липатов окончательно скрылся в толпе. – Будь добр, денься куда-нибудь. Я спешу.

Это было ошибкой. Чернов, получив подсказку, намертво перегородил собой прогал в плотном потоке и принялся двигаться вперёд издевательски мелкими шажками. Яр едва не приказал младшему офицеру убраться.

– Прекрати, пожалуйста, – как можно спокойнее попросил он.

Чернов повернул к нему голову и наигранно изумлённо вскинул брови.

– О чём это ты?

И ведь возразить ему нечего! Яр прикрыл глаза, пытаясь обуздать разгоравшуюся злость. Пора признать: сегодня ничего не вышло. Не загонять же Липатова в угол, выпытывая, зачем он ходил на новогодний вечер! Надо как-то перехитрить хитреца…

– Молодые люди, присоединяйтесь! Пьём за новый год!

Константин мигом заулыбался и охотно принял предложение. Яр тоже механически взял протянутый кем-то бокал; он был слишком рад оказаться наконец в полном воздуха фойе вместо душной толчеи. Никто из стоявших кру́гом людей не был ему знаком. Какие-то управские служащие, молодые, явно не в высоких чинах. У праздников по обе стороны границы есть одна общая черта: они ненадолго стирают условности между людьми и дозволяют то, что в повседневной жизни кажется неуместным.

– С наступающим!

Стекло зазвенело о стекло. Мягкий верхний свет понемногу мерк: тем, кто спешил на выход, позволили найти дорогу, а остающимся милее был полумрак, почти сравнявшийся с заоконной снежной мглой. Яр ещё раз обвёл взглядом просторный зал, пытаясь различить среди публики фигуру Липатова. Не нашёл; контролёр либо затерялся в толпе, либо вовсе убрался прочь, побрезговав угощением. Поди найди теперь, и всё из-за недоумка Чернова…

– Я полагаю, будущий год будет успешным, – важно вещал Константин. Он снисходительно глядел сквозь очки на внимавших ему людей, словно представлял из себя невесть какую громадную величину. Легко строить из себя леший знает что, когда поблизости нет языкастого Дениса Григорьевича. – Все предпосылки к этому имеются, и если вы читали доклады экономистов…

– Ваш коллега всегда такой словоохотливый? – шепнула Яру на ухо стоявшая рядом девушка. Симпатичная: невысокая и светловолосая, с озорной улыбкой на ярких губах.

– Только когда выпьет, – так же тихо ответил Яр. – Но он тот ещё трезвенник.

Девушка серебристо хихикнула и обожгла его дразнящим взглядом.

– Дайте угадаю: вы из правопорядка?

– Нет, – Яр усмехнулся, включаясь в игру. – А вы – из коммуникаций?

Она потрясённо округлила глаза.

– Как вы догадались?

– Пальцем в небо, – почти не солгал Яр. Было в ней что-то такое, что выдвинуло это предположение на передний план. – Мы с Константином трудимся в отделе контроля.

Алые губки сложились в почтительно-изумлённый овал. Яр будто бы невзначай отступил от гудящего беседой круга. Ещё не определился, зачем именно. Шанс выяснить, зачем Липатов приходил на вечер, он упустил; оставаться нет никакого резона. Желает ли он уйти в одиночестве?..

– Ну вот, теперь я знаю имя вашего коллеги, – справившись с удивлением, девушка вновь обольстительно улыбнулась и тоже слегка отодвинулась от сборища. – А ваше?

– Яр… хм, простите… Ярослав, – почти естественно прокашлявлись, он глотнул приторно-сладкого вина. – Могу вернуть вопрос?

– Меня зовут Света, – густо обведённые чёрным глаза лукаво сверкнули, – но у журналиста всегда много имён. Про нас говорят, что мы непостоянны, как наши псевдонимы.

– Это удобно.

Света со значением вскинула строго очерченные брови. Умна. Может быть, ей даже не придётся ничего забывать.

– Под новый год возможны любые чудеса, правда?

– Я в чудеса не верю.

Они отступили ещё на полшага в расцвеченную бликами полутьму. Висящая в воздухе душная музыка поглощала звуки; чтобы слышать негромкие слова, приходилось держаться близко. Так, что чужое дыхание тепло касалось кожи.

– Как же так? Вы ведь маг, правда? Как в старину говорили, чародей…

– Не могу позволить себе полагаться на случайности.

Он не чувствовал за собой никакой вины. Было бы бесчестно внушать ей пустые надежды – но ей нужно ровно то же, что и ему. Не любовь. Если бы он способен был полюбить – он выбрал бы ту, которой не всё равно.

Целуя журналистку Светлану в каком-то тёмном закоулке, Яр вдруг явственно почувстовал на себе чужой взгляд. На миг в тёмном зеве коридора возникла высокая статная фигура – и почти сразу исчезла; шум шагов растворился в приглушённом тяжёлом ритме далёкой музыки. Яр мгновенно выбросил незнакомца из головы. Сегодня у всех праздничное настроение. Сегодня самое время для всяких потайных дел. Небрежным щелчком пальцев он окружил себя и девушку завесой тишины. Жаль, голос совести нельзя заглушить так же просто.

XLVIII. Откровенность за откровенность

Для редких неформальных встреч Авилов неизменно избирал безликие кофейни, полные света, деловитых посетителей и запаха пережаренных зёрен. Иной раз он говорил, что к подобным заведениям-однодневкам не успеваешь прикипеть душой, иной – что в присущей им суете проще затеряться, но Верховский подозревал, что депутат ранжирует таким образом своих многочисленных визави. Рядовые исполнители, вроде начальника отдела контроля, удостоивались коротких отчётных разговоров за стаканом кофе; птицы поважнее или те, от кого Авилову было что-то нужно, получали приглашения на неторопливые ужины в ресторанах. Кому, помимо помощников, позволялось нарушать уединение Кирилла Александровича в рабочем кабинете, Верховский мог только гадать.

– Вполне пристойно, – снисходительно заметил депутат, смакуя кофе, укрытый пышной пеной и щедро разбавленный молоком. – Как находите?

– Не лучше, чем везде, – Верховский пожал плечами. Он остался верен себе и пил одну лишь терпкую горечь, так благотворно действующую с утра на затянутый сонным туманом разум.

Авилов мягко рассмеялся.

– Вы придирчивы и беспристрастны, как и подобает блюстителю закона, – польстил он. – Что ж, давайте к делу. Как ваши успехи?

– Успехи… – Верховский неопределённо качнул головой. Не то чтобы он не продумывал заранее, что станет говорить самому могущественному человеку сообщества. Авилов не любил бравых рапортов в стиле магбезопасности – он предпочитал словесные игры. – Кирилл Александрович, вы много знаете о некромантии?

Он почти воочию видел, как Авилов в уме стремительно разбирает эту нехитрую фразу на составляющие – смысл, формулировку, тон голоса, мимику и жесты собеседника. Этого человека можно обмануть либо идеальным хладнокровием, либо полным отсутствием какой-либо хитрости.

– Как добропорядочный гражданин, я не должен иметь о ней ни малейшего понятия, – Кирилл Александрович располагающе улыбнулся, словно ожидая похвалы за правильный ответ. Это тоже было игрой. – Надеюсь, я не слишком вас разочаровал?

– Нисколько, – Верховский усмехнулся. – Кто-то в редакции «Зеркала» считает, что всеобщее незнание есть возмутительная несправедливость.

– Это суждение напоминает мне о старых знакомствах. Если не брать во внимание контекст, конечно же, – Авилов задумчиво смял бумажный пакетик из-под сахара и покатал шарик меж холёных пальцев. – Вы имеете в виду недавнюю статью?

– Мне хотелось бы узнать, что двигало её автором.

– Погоня за читательским интересом, конечно же. Неужели вы не знаете, как работает эта индустрия?

Авилов явно приглашал собеседника к размышлениям. Что ж, Верховский уже прошёл этим путём.

– Должно быть, это крайне мощный стимул. Журналисту пришлось предпринять серьёзные изыскания. Впрочем, чего не сделаешь ради прибыли?

– Того, что не окупится, – подсказал Авилов. Тоже совершенно очевидно.

– Потому я и полагаю, что сильно напрягаться автору не пришлось, – хмыкнул Верховский. – У него был информированный источник сведений.

– Предположим, – спокойно кивнул Авилов. – Что из этого следует?

– Штраф по третьей статье, если следовать букве закона, – Верховский пожал плечами и на пару мгновений отвлёкся на неторопливый снегопад за окном. Белые хлопья лениво оседали на крышах припаркованных рядом машин; чтобы выехать, придётся как следует помахать щёткой. – Но мне интересны не сами явления, а связи между ними. Помните примечательный случай с хранилищем вещдоков? Прошлой осенью?

– Припоминаю.

– Тогда, должно быть, помните и то, с чем именно он связан.

– Да, – Авилов нахмурился. На сей раз – всерьёз. – И каковы ваши выводы?

Верховский помедлил с ответом. Он тоже бросил раздумывать над словесными экивоками и сосредоточился на сути.

– До выводов ещё далеко. Я пытаюсь отделить совпадения от закономерностей, – сказал он, исподволь наблюдая за собеседником. Может статься, в какой-то момент тот выдаст свою осведомлённость – или хотя бы чрезмерный интерес. – Есть основания полагать, что та самая ампула несла на себе следы некромантии.

– Вы видели собственными глазами?

– Нет, но в этом случае нет резона не доверять моему сотруднику, – Верховский невольно усмехнулся. – Хорошо, конечно, если всё это – разрозненные случайности, но, боюсь, дело обстоит несколько сложнее.

Авилов пытливо взглянул в глаза начальнику магконтроля. Как на допросе.

– Давайте начистоту, – веско сказал он. – Какие у вас есть соображения? Все без исключения, связанные с инцидентом с ампулой.

Начистоту?.. Не то чтобы Верховский намеревался что-то утаивать от патрона, но и подробно обсуждать сшитые на живую нитку догадки не слишком хотелось. Впрочем, кто сильнее Авилова заинтересован в поддержании общественного спокойствия? Иногда кажется даже, что любой ценой. Верховский глотнул остывающего кофе, приводя в порядок затуманившиеся было мысли, покосился на хитросплетения чар тишины – редкого бледно-золотистого оттенка, почти как у Лидии – и принялся излагать.

– Я думаю, вся эта история тянется уже не первый десяток лет, – осторожно сказал он. Кирилл Александрович обеспокоенно нахмурился. Ему неприятно слушать о том, что у него под носом много лет цвело и пахло… вот такое. Но ему не в чем себя обвинять: он долженпонимать, что один человек не может держать под контролем абсолютно всё. – Я наблюдал некоторые её проявления по долгу службы и пытался разобраться сам, пока меня не отстранили. Это, кстати, тоже наводит на мысли…

– Вы полагаете, что руководство безопасности прикрывает преступников? – Кирилл Александрович намеренно понизил тон, чтобы слова не казались предупреждением. В конце концов, он сам просил об откровенности.

– Я полагаю, что кому-то невыгодно давать делу ход, – поправил Верховский. – По неизвестным мотивам. Из-за этого я знаю немного. Моя основная зацепка – некто Рябов, в прошлом научник, работал в одной из ведомственных лабораторий в конце девяностых. Вокруг него слишком многое сконцентрировано. Во-первых, его ученик, Владислав Журавлёв, стопроцентный нелегал. Я почти уверен, что он много лишнего перенял у наставника и что он всё ещё в Москве, заглядывает время от времени в своё прежнее жилище. Во-вторых, некий хрупкий душевным здоровьем приятель… Если помните, был у нас такой чудик – устроил переполох на кладбище. Потом, кстати, "Зеркало" писало всякое по этому поводу…

Авилов невразумительно хмыкнул.

– Припоминаю.

– Дальше будут догадки, – предупредил Верховский. Вопреки здравому смыслу ему казалось, что на эту тему они с патроном уже разговаривали. – Учитывая, на каком профанском уровне этот несчастный владел некромантией, я предположил, что сам он ничего глубоко не изучал, зато мог нахвататься приёмчиков у Рябова. Они были дружны, работали когда-то вместе: один – лаборантом, второй – бухгалтером.

– То есть Рябов был, по-вашему, нулевым пациентом? – задумчиво уточнил Кирилл Александрович. – Если уподоблять некромантию заразе.

– Да, именно. Он был магом, но много чего знал, а от теории до практики… Источником нынешних проблем вполне может быть Журавлёв, – Верховскому не понравилась собственная формулировка, и он позволил себе досадливо поморщиться. – Вернее, он мог приложить руку к этим чёртовым ампулам. По чьему наущению – у меня пока нет предположений.

– Вы сказали «к ампулам», – Авилов пытливо прищурился. – Их больше, чем одна?

– Да, – Верховский уверенно кивнул. – Я точно знаю ещё, как минимум, об одной. Сам нашёл осколки. Экспертиза показала остаточный фон в холодных тонах; я думаю, это могла быть та же субстанция…

– Мёртвая вода, – подсказал Кирилл Александрович. – Для краткости.

– Пусть будет мёртвая вода. Непонятно, кто тогда орудовал – нежить или умертвие, но на нежить эта дрянь вполне может действовать, – Верховский чуть наклонил голову: дальше начиналась совсем уж зыбкая почва. – И это, я полагаю, связано с ясногорским инцидентом. Натуральный массовый психоз среди нежити. Пропавший напрочь инстинкт самосохранения. Перебежки на дальние расстояния без вменяемой цели. Как бешенство, только на вирусы тварям чихать с высокой колокольни… – собственные слова на миг разбудили воспоминание: засыпанная снегом полуразрушенная кирпичная башня, хищная остроконечная звезда из обломанных досок, клочья серого неба там, где должен был быть колокол. Нет, Графиня здесь ни при чём, она не делала ничего необычного и вообще с тех пор никак себя не проявляла… – Может быть, это следы полевых испытаний или неуправляемый эксперимент. Магконтроль тогда своеобразно отнёсся к проблеме…

– Не будем на этом останавливаться, – мягко, но непререкаемо потребовал Авилов. – Исключите из своих построений тульское дело. Оно абсолютно точно не связано с некромантией.

– Вы уверены?..

– Да. Вам не следует проявлять к нему излишний интерес, – с расстановкой произнёс Кирилл Александрович. – Оно закрыто. Оно не будет иметь последствий. Пусть остаётся в архивах.

Если он это говорит, скорее всего, так и есть… Авилов знает больше, чем любой другой управский чиновник, даже самый высокопоставленный. Но с его словами что-то не так… Слишком уж стройно ложился ясногорский инцидент на вырисовывающуюся теорию…

– Продолжайте, – приказал Авилов.

Верховский встрепенулся, точно выныривая из дрёмы, и вновь глотнул кофе.

– Есть ещё кое-что. Тоже на уровне догадок, – он сделал над собой усилие и отвернулся от сосредоточенного лица патрона. За окном по-прежнему валил снег; взгляд тонул в пушистых белых хлопьях, как раскалённая сталь тонет в холодной воде. – Небольшая шайка одарённых, впутавшаяся в наркоторговлю. Больше десяти лет назад мы их раздраконили, и вроде бы дело с концом… Если бы не два обстоятельства, – Верховский слегка замялся. Об этом говорить было трудно, но, леший побери, Авилов просил начистоту! – Во-первых, один из нашей группы. Он сейчас руководит оперативниками, подполковник Ерёменко, может, знаете… В кабинеты он загремел как раз из-за ранения. Выглядело совершенно глупо, как будто он на какой-то миг выпал из реальности… Значимых следов воздействия медики потом не нашли.

– Допустим, – Авилов огладил чисто выбритый подбородок и нетерпеливо качнул головой. – А во-вторых?

– Во-вторых – пострадавший, – собравшись с духом, проговорил Верховский. – Которого успели госпитализировать. Я… у меня есть основания полагать, что с его памятью не всё было в порядке.

– Вы с ним говорили?

– Пытался. Я когда-то был с ним знаком, – признался Верховский. Нет, история Хмурого определённо не входит в зыбкие рамки истребованной патроном откровенности. – Очень похоже на тяжёлые поражения ментальной магией, как бывает после воздействия сильной нежити, но – не то. Мощный ментальный удар не оставляет вообще ничего: ни эмоциональности, ни когнитивных способностей. Здесь же… Пострадавший определённо мог испытывать какие-то чувства: удивление, боль… Была стёрта именно его память. Может быть, – Верховский горько усмехнулся, – за этим он и шёл в притон к нашим нелегалам. Я не знаю, как мёртвая вода действует на человека, в особенности смешанная с психотропными веществами. Возможно, это они и пытались выяснить…

– Слишком много допущений, – Авилов покачал головой. – Вы меня не убедили, но нам определённо надо как следует поработать. Давайте так: про Рябова, тульский инцидент и кладбищенского сумасшедшего вы забываете, – он сощурился, словно желал разглядеть какие-нибудь хитро спрятанные чары, – а вот ампулами займётесь вплотную. Сами понимаете: это бомба с часовым механизмом. Мне не нужны здесь подпольные исследователи запрещённых областей колдовства.

Верховский насмешливо хмыкнул.

– Тогда нам следует избавиться от Субботина. Предварительно передав его в руки следствия, – он брезгливо поморщился. – Этот человек, похоже, прекрасно понимал, кому выдаёт лицензии без мало-мальски серьёзных проверок. Более того, он даже умудрился предостерегать меня…

– Нет, Субботин нам ещё пригодится, – возразил Авилов. Верховский изумлённо изогнул брови в немом вопросе. – Он из тех людей, которым удобнее быть инструментом, нежели направляющей волей. Если вы поймёте, как им пользоваться, сможете добиться многого… Только, может быть, не прямо сейчас, – подумав, прибавил Кирилл Александрович. – Борис Андреевич серьёзно расстроен из-за сына.

– Из-за сына?

– Да. Этот молодой человек – смысл жизни для нашего коллеги, – Авилов снисходительно улыбнулся: вот, мол, чудак этот Субботин… – Недавно, насколько мне известно, юноша сбежал из дома и теперь наотрез отказывается возвращаться под отцовское крыло. Вы не знали?

– Нет.

– Плохо. Я настоятельно просил вас научиться работать с людьми, – Кирилл Александрович прохладно улыбнулся. – Ищите подход к Борису Андреевичу. Я не дам разрешения на его увольнение.

Верховский молча кивнул. Разговор можно считать оконченным. Кого же теперь занять этими треклятыми ампулами? Ведь не Липатова же – тот угробит столь тонкое дело, не успев начать…

– Впрочем, я с удовольствием позволю вам уволить кое-кого другого, – фальшивая улыбка, будто дурно подогнанная маска, застыла на лице депутата, сделав его безжизненным, как у статуи. – Вашему стажёру не место в отделе контроля. Я не хочу видеть его в числе офицеров.

Верховский вопросительно склонил голову к плечу. Он и сам подумывал со временем аккуратно избавиться от Зарецкого, но теперь, услышав такое от Кирилла Александровича, отчего-то засомневался.

– По причине?..

– У меня есть резоны, – отрезал Авилов. – Вы ведь и сами не слишком ему рады, раз тянете с завершением стажировки. В следующий раз внимательнее выбирайте себе сотрудников.

– Я принял к сведению, – сухо сказал Верховский. – Подумаю на этот счёт.

– Не забывайте границы своих полномочий, – зачем-то напомнил депутат и поднялся из-за стола. Чары тишины осыпались невесомой золотистой пылью. – Доброго дня, Александр Михайлович.

– Доброго дня, – задумчиво отозвался Верховский.

По примеру покровителя он оставил на столе несколько купюр, с лихвой покрывающих стоимость чашки кофе, и набросил на плечи пальто. Будто бы невзначай задержался у витрин с пирожными, давая Авилову возможность уехать.

– Вам подсказать что-то? – девушка в форменном фартуке одарила его ослепительной улыбкой.

– Запакуйте с собой вот эти два, – Верховский указал по очереди на кусок шоколадного торта и увенчанное глянцевитой клубникой кремовое пирожное. Пусть Марина порадуется.

Девушка перегнулась через витрину и заговорщическим шёпотом сообщила:

– Вы знаете, вообще-то тарталетки сегодня не очень. Может, лучше «Наполеон»?

– Пусть будет «Наполеон», – покладисто согласился Верховский. – Спасибо за честность.

Когда он с коробкой пирожных в руках вышел под снегопад, машины Авилова у кофейни уже не было. После его отъезда всегда становилось проще, словно кто-то разом отключал бьющий иссушающим светом прожектор. Депутата сложно назвать плохим человеком, но в том-то и дело: он не столько человек, сколько превосходно отлаженная функция. Навряд ли Кириллу Александровичу пришло бы в голову прихватить домой кусочек торта, даже будь жива его несчастная супруга…

Отогнав мысли, от которых неприятно ломило виски, Верховский взялся за щётку и принялся смахивать с лобового стекла пушистый мокрый снег.

В столице теплело.

***

– Теплеет, – без удовольствия заметил Виктор Сергеевич, глядя в окно, иссечённое водяными дорожками. Его голова слегка покачивалась в такт грохоту колёс на стыках рельсов, словно Щукин беспрерывно с чем-то соглашался.

– Через неделю опять будет холодно, – ради справедливости напомнил Яр и вновь уткнулся взглядом в тетрадь. В путешествиях общественным транспортом есть очевидные плюсы: во-первых, есть время почитать, а во-вторых, не нужно трепать себе нервы, почти вслепую маневрируя сквозь снегопад по скользкой дороге. С некоторых пор Яр не переоценивал свои водительские навыки.

– По прогнозам, что ли?

– Нет. В середине января всегда холодает.

– Это да, – Щукин рассеянно кивнул и от нечего делать полюбопытствовал: – Что у тебя там такое?

Яр наклонил тетрадь так, чтобы сидящий напротив собеседник увидел ровные ряды формул.

– Учусь, – пояснил он. – Экзамены скоро.

– У тебя и другие экзамены скоро, – серьёзно напомнил Щукин. – Теорию читаешь там?

Яр мог бы её писать. Некоторые пассажи из официальной теории множественных миров, откровенно бредовые, приходилось заставлять себя зазубривать, чтобы ненароком не выдать излишней осведомлённости. Лучше бы вместо этой макулатуры добраться до упрятанных в архив работ Николая Свешникова… Но для этого надо быть старшим офицером, не меньше.

– Сдам я всё, Виктор Сергеевич, – пообещал Яр, успокаивая чересчур ответственного руководителя. – Не подведу, не переживайте.

– Вот это правильно.

Электричка пристала к очередному заснеженному перрону, больше похожему на исполинский продолговатый сугроб. Яр нашёл взглядом незнакомое название полустанка и вернулся к чтению. Ещё не время. Только-только миновал полуденный час, но из-за разлитой в воздухе промозглой серости кажется, будто уже наступили сумерки. Короткие зимние дни сгорают стремительно, как сломанные пополам лучинки. Неплохое время для общения с нежитью, слегка оклемавшейся после солнцестояния. У Щукина есть на руках надзорская заявка: вечно страдающие от кадрового дефицита коллеги запросили у контроля помощь с плановыми лесными рейдами. Ещё недавно Яр искренне радовался бы возможности поразмяться в поле, а сейчас его куда больше занимал Липатов. И экзамены, конечно. Экзамены – в первую очередь.

– На следующей выходим, – деловито сообщил Щукин. – Пойдём в тамбур, чтоб потом не суетиться.

Яр безропотно спрятал тетрадь в рюкзак и поднялся с жёсткой деревянной скамьи. Электрички были ему в новинку, и он предпочитал полагаться на провожатого. Обстоятельный Виктор Сергеевич пробрался вдоль пустого прохода к ближайшему по ходу движения тамбуру; из-за разъехавшихся дверей повеяло влажным холодом и табачным дымом. Мелькающий за изрисованными окнами пейзаж стремительно уносился куда-то в прошлое.

– Не май-месяц, – угрюмо оценил Щукин, застёгивая дублёную куртку. Обеспокоенно покосился на Яра. – Замёрзнешь ведь!

– Я? Нет.

– Нам бегать-то особо не придётся, – укоризненно сказал Виктор Сергеевич. Он это уже говорил, даже повторил пару раз для верности. – Эх, одна радость – плюс на улице…

Кроме них на заснеженный полустанок никто не польстился. Приподнятая над сугробами платформа была пуста. Летом здесь наверняка оживлённее: столичные жители ценят подобные медвежьи углы за возможность отдохнуть в относительном уединении. Настоящего одиночества, впрочем, никто не любит. Щукин потоптался на месте, провожая взглядом уходящую электричку и разбрасывая ботинками клёклый снег. Потом, когда воцарилась тишина, обвёл широким жестом стелющийся вдоль железной дороги лес и взялся повторять инструктаж:

– Нам с тобой надо по основным опасным местам пробежаться, посмотреть, всё там в порядке или нет…

– Я помню, – Яр повёл плечами, поудобнее устраивая рюкзак. – Детектор с собой.

– При малейшей опасности…

– Звать по личной связке.

– Ага, – Щукин довольно закивал. – Ну ты это… Дай мне перчатку какую-нибудь или чего у тебя есть. Чтоб я тебя найти мог, если заблудишься.

– Лучше дайте мне разрешение на упражнения в пространственной магии, – хмыкнул Яр. Перчатки он в карманах всё-таки отыскал и одну протянул Виктору Сергеевичу. – Вы мне тоже что-нибудь оставьте. На всякий случай.

Щукин, подумав, размотал с шеи клетчатый шерстяной шарф. И разрешение на упражнения тоже дал на правах наставника. Кажется, ему даже понравилось, что подопечный щепетильно соблюдает закон. Яру же попросту не хотелось доставлять ему неприятности.

Лесок, записанный надзорщиками в неблагополучные, на карте местности выглядел небольшим пятнышком, со всех сторон очерченным тонкими нитками дорог. Можно было бы управиться одному… Щукин целеустремлённо ковылял по сугробам в сторону опушки. Нет, не станет он смиренно сидеть на платформе и ждать, пока стажёр в одиночку шастает среди угрюмых чёрных стволов.

– Подождите, Виктор Сергеевич, – попросил Яр, примериваясь к снежной целине. – Давайте тропинку сделаем.

Летучий язык пламени сорвался с его ладони и на несколько шагов вперёд протопил до земли рыхлый снег. Щукин глянул на стажёра с благодарностью: идти стало легче. Виктор Сергеевич не то чтобы стар, но уже утратил былую прыть – хоть и боится в этом признаться хотя бы самому себе.

– Тут рядом станция, – негромко сообщил Щукин, указывая на точку посреди карты, слегка размокшей от непогоды. – Но мы манок доставать не будем. Нежить и так сейчас нервная.

– Мы тоже нервные, – буркнул Яр себе под нос, так, чтобы не слышал руководитель.

Первое гиблое место оказалось разочаровывающе спокойным. Амулет-детектор слабо переливался голубоватым светом. В глухой тишине сквозь голые чёрные ветви отвесно сыпался мокрый снег – больше ничто не нарушало мертвенную неподвижность. Яр для порядка заглянул под вывернутую ветром корягу и условным знаком показал Щукину: пусто.

– Ну и хорошо, – заключил Виктор Сергеевич. – Пойдём дальше.

На второй точке, той самой, что возле станции, амулет не на шутку забеспокоился. По кристаллику кварца то и дело пробегали тёмно-синие волны. Яр медленно вдохнул влажный тепловатый воздух, словно надеялся учуять неживых, привлечённых мерцанием магического фона. На такой-то пир обязательно кто-нибудь да приползёт, особенно сейчас, в первые дни нового года… Щукин жестами велел соблюдать тишину и вести себя осторожно. Яр показал в ответ: проверю, ждите. Виктор Сергеевич, подумав, кивнул; должно быть, давал стажёру шанс проявить себя.

Для очистки совести достаточно было бы пробежаться по кругу между тощих чёрных стволов и не столько не обнаружить никакой нежити, сколько вовсе не стремиться её найти. Яр, однако, тщательно вглядывался в переплетения обнажённых ветвей и в наросты на морщинистой коре. Щукин, полускрытый за красноватыми прутьями кустарника, возился с надзорским тайником – проверял сохранность. Его склонённый над древесными корнями силуэт отчего-то показался Яру пронизанным потаённой болью. Помнится, прежде уже доводилось видеть подобное – и малодушно закрывать глаза…

Нижние ветви ближайшей осины ни с того ни с сего закачались при полном безветрии. Яр вскинул голову. Древняя, седая, как иней, шишига не пыталась от него прятаться; она удобно устроилась на толстом суку, уцепившись за ветку всеми четырьмя лапами. Суставчатые пальцы, обтянутые выцветшей зеленоватой кожей, походили на перезрелые гороховые стручки.

– Зачастило сюда ваше племя, – негромко сообщила шишига, разглядывая Яра глубоко посаженными глазками. – То целую вечность не было никого, а то, почитай, каждый день ходите… Почто ты пришёл, мудрый? Мы уж обещались людское племя не трогать.

На её тонкой шее и впрямь болталась на цепочке учётная бирка, но это не было важным. Яр не сталкивался прежде со здешними волхвами, не считая, само собой, Лидии Николаевны. Выходит, он едва разминулся с кем-то из них – к добру ли, к худу… Но у нежити своё понятие о времени; может быть, в последний раз шишигу навещали ещё в прошлом столетии.

– О ком ты говоришь? – негромко спросил Яр, шагая ближе к старой осине. – Кто сюда приходил?

Шишига призадумалась. Она склонила к плечу лохматую голову, поёрзала на своём насесте, праздно перебирая цепкими лапами. Маленькие глазки, чёрные и блестящие, как ягоды крушины, внимательно изучали незваного гостя.

– Другой, чем ты, – постановила наконец неживая. – Не за нашим словом явился – пришлую искал.

– Пришлую?

– Да, – шишига повела мохнатыми ушами. Вся её порода напоминает одичавших в лесу домовых; у этой сходство дополняла развитая речь, словно неживая очень долго обитала бок о бок с людьми. – Мы её тут не привечали. Чужая была. Страшная. Мы таких не терпим.

– Ты говоришь – была, – заметил Яр. – Теперь нету?

Шишига кивнула.

– Ушла. Он увёл. Клятвою повязал и увёл.

Это, наверное, хорошо. Вряд ли волхв изловил и увёл опасную нежить с дурным умыслом. Драган так делал подчас: забирал опасную тварь подальше от добропорядочных неживых, чтобы не пугать их волшебным пламенем…

Но это не единственный возможный вариант.

– Ты знаешь, что это за клятва? – медленно проговорил Яр, нащупывая неопределённые контуры собственного беспокойства. – Слышала, о чём они говорили?

Шишига медленно качнула седой головой.

– Когда одна погибель с другою речи ведёт, нам того слыхать не надобно.

Дальновидно, ничего не скажешь… Яр украдкой оглянулся на Щукина – тот праздно прогуливался взад-вперёд рядом с тайником; неровен час решит проверить, как дела у стажёра.

– А что это была за нежить? – торопливо спросил Яр, понизив голос.

– Мы таких давно-давно не видали, – нараспев проговорила шишига. – Перевёртыш, дым чёрный, смерть летучая… Не ищи её, волхв. Если извели, так туда ей и дорога, а если нет – найдёшь себе одни только беды.

Яр неопределённо качнул головой. Беды бедами, а кому искать следы бродячей тени, как не ему? И с неведомым коллегой хорошо бы познакомиться… Хотя бы чтобы убедиться в чистоте намерений.

– А другие? Есть тут ещё кто опасный?

– Новых нету никого, а старые давно уж вам на службу поставлены, – шишига трескуче захихикала, отцепила лапу от ветки и постучала крепким жёлтым когтем по серебряной бирке. – Не тревожься, волхв. Какие бы времена ни были, а мы своё слово помним.

Хорошо, что помнят, но лучше пусть ещё и держат. Распрощавшись с шишигой, Яр добросовестно обошёл окрестности, охваченные возмущениями в магическом фоне, и вернулся к полянке с тайником. Прежде чем окликнуть Щукина, замешкался на несколько мгновений. Виктор Сергеевич стоял к нему спиной; на фоне тёмной пуховой куртки едва виднелись смолисто-чёрные путы проклятия – очень старые, глубоко въевшиеся в плоть и кровь, дремлющие, но готовые прийти в движение в любой момент. Переменчивый желтоватый свет выдавал активность мощного медицинского амулета; должно быть, он и берёг Щукина от гибели. Яр до боли закусил губу. Лидия Николаевна говорила о том, что даже такое проклятие можно выкорчевать, изничтожить без следа – если пациент выдержит крайне болезненную процедуру. И если справится сам лекарь. Кем он станет, настигни его нечистая смерть? Чёрным дымом, летучей смертью?..

Не сейчас. Когда-нибудь потом. Когда будет больше уверенности в собственных силах. В конце концов, амулет ведь успешно справляется уже, судя по всему, много лет.

– Виктор Сергеевич, – позвал Яр, поспешно согнав с лица мрачную задумчивость. – Там всё спокойно, можем дальше идти.

– Хорошо, – Щукин покровительственно улыбнулся. – Видел кого-нибудь?

– Одну шишигу только. Вполне… благовоспитанную.

– Тут одна из самых старых живёт, – поведал Виктор Сергеевич. Он наскоро сверился с картой и, проваливаясь в подтаявшие сугробы, зашагал на северо-восток. – Достопримечательность. Крепче любого лешего всякую мелочь в узде держит.

– Тогда почему место считается опасным?

– Так всё равно шишига – не леший, – Щукин пожал плечами. – Это она русалку, допустим, приструнить может, а если на здешний фон какой-нибудь упырь приблудится… Под ноги смотри!

Яр послушно обошёл укрытую снегом корягу. Спросить или не спросить?..

– Виктор Сергеевич, – начал он и запнулся. Не будет ли откровенным хамством выпытывать подобное? – Кто вас проклял?

Щукин разом помрачнел. Яр и не ожидал иного: вряд ли могли быть тёплыми воспоминания об истории, закончившейся проклятием.

– Давнее дело, – буркнул Виктор Сергеевич, делая вид, что в мире нет ничего интереснее чёрно-серого лесного пейзажа. – Нежить. Полудница. Ты таких, небось, не видал…

Видал. Та конкретная, похоже, была серьёзно истощена, раз не убила на месте. Яр скользнул взглядом по жирным, похожим на пиявок жгутам чар, тут и там хаотично выглядывающим на тусклый дневной свет.

– А формулировку не помните?

– Я её и не знаю, – невесело хохотнул Щукин. – Она, шельма такая, сначала голову мне задурила… Сам, конечно, виноват: нечего было языком трепать почём зря. Так что учись на моих ошибках.

Яр помолчал, тщательно подыскивая слова.

– А если я попробую снять? – осторожно предложил он. – Не тут, где-нибудь… где поспокойнее. Я думаю, я бы смог.

Виктор Сергеевич рассмеялся добродушно и печально.

– Не сможешь, и не думай, – вздохнул он. – Ты у нас, конечно, талантливый не в меру… Но такое – нет. Поумнее тебя люди работали – не сумели, а ты небось и не пробовал-то ни разу.

Не пробовал. Но это и не непрямой массаж сердца, чтобы можно было тренироваться на манекенах… Поверил бы Щукин, если бы воочию увидел волшбу? Доверился бы – или поволок бы стажёра прямиком в зал суда? Второй вариант, вопреки всякой логике, кажется невозможным…

Но у Яра нет права рисковать. Хоть бы и жизнью этого неизвестного волхва, изловившего в перелеске самую настоящую тень. Лидия Николаевна много рассказывала о жестокости здешнего правосудия.

– Чего смурной такой? – фальшиво весело спросил Щукин, замедляя шаг. – Ещё четыре точки – и домой!

– Задумался просто, – ответил Яр честно, но без лишней откровенности. – Виктор Сергеевич… Вы бы, может, обратно к платформе шли? Я тут сам закончу…

– Ты мне это прекрати! – неожиданно резко огрызнулся Щукин. – Я тебе что, барышня кисейная? Шагай давай, а то до темноты не управимся!

Прибавив шагу, он вперевалку заковылял по сугробам. Нити старого проклятия недобро поблёскивали в тускнеющем дневном свете.

XLIX. Вызов

– Дело изъято, – сухо сообщил архивариус, возвращая Мишке записку с номером.

– То есть как это? – по инерции спросил Старов.

Ежу понятно, как это: забрали в какой-нибудь ещё более секретный архив, а то и совсем уничтожили. Только почему именно это дело?

– Ну вот так, – архивариус равнодушно пожал плечами. В стёклах его очков отражались бесконечные ряды заполненной мелким шрифтом таблицы. – Коллег своих спрашивайте. Ещё что-нибудь?

– Да, вот этот номер посмотрите, пожалуйста, – уныло попросил Мишка, выкладывая на конторку второй листок.

Не то чтобы он чувствовал, будто чем-то обязан Зарецкому – не начальник же велел в делах копаться, в конце-то концов! – но от ощущения неправильности происходящего зубы сводило, словно Мишку лимон грызть заставили. Ярослав теперь скажет, что само по себе изъятие дела – верный знак, что тут что-то нечисто, а Старов искренне желал доказать ему обратное. Прежде Мишка не замечал за собой склонности ревновать к чьей-то правоте, но именно высокомерному стажёру уступать не хотелось. Наверное, потому, что это одновременно значило разочароваться в людях.

– К этому могу дать доступ, – великодушно сказал архивариус. – Только учтите, часть материалов не оцифрована, а физические копии сейчас у кого-то из ваших коллег.

– Хорошо, спасибо, – Мишка обрадованно закивал и выложил на истёртую столешницу свеженькое служебное удостоверение. Ещё даже уголки не успели обтрепаться и нет-нет да кололись сквозь нагрудный карман.

– Пятый компьютер. У вас двадцать минут.

Мишка вчитывался в машинописные строки со всей въедливостью измученного источниковедением выпускника истфака, но никак не мог сообразить, что тут могло заинтересовать Зарецкого. Обыкновенное дело по наследству, каких сотни. И вёл его со стороны контроля не Липатов, а вовсе даже Громов. Правда, никаких медицинских документов в материалах не нашлось – а Ярослав говорил именно о странных обстоятельствах смерти…

– Безумие, – сердито пробормотал Старов себе под нос, кропотливо конспектируя важные, на его взгляд, подробности. Сам не знал, к чему относится это замечание: к туманной затее Зарецкого или к скупым выдержкам из описания состояния пострадавшей.

В отделе, несмотря на обеденное время, недоставало только Дениса, уехавшего разбираться с каким-то нелегалом, да вечно пропадающего на совещаниях руководства. Чувствуя себя измазанным в чём-то грязном и чрезвычайно липком, вроде дёгтя, Мишка подошёл к столу Ярослава и положил перед коллегой сделанные выписки.

– Одно изъято, второе – вот, – коротко отчитался он. Зарецкий благодарно кивнул и тут же схватился за тетрадный лист. – Оригиналы и неоцифрованные документы – у Кости, если тебе нужно.

Ярослав метнул неприязненный взгляд в сторону Чернова; тот не остался в долгу. Вот ведь идиоты, оба! Если бы всерьёз хотели что-нибудь путное выжать из этого странноватого дела, засели бы вместе на вечерок помозговать, а так – останутся с носом. Даром что Костя – ходячая энциклопедия, а соображает лучше Ярик, который, в свою очередь, иногда не знает элементарных вещей. Но нет, органически друг друга не переносят, а кому от этого лучше-то?

В повисшем молчании Субботин поднялся из-за стола и, не говоря ни слова, вышел из кабинета – наверное, обедать. Громов, кажется, вовсе не вникал, что вокруг него происходит: копался себе в каких-то артефактологических справочниках. Мишка, не удержавшись, покосился на бумаги, с которыми работал Валерий Васильевич. Больше всего они походили на любительское описание колдовской поделки с грубо выполненным эскизом посреди страницы: оплетённый серебристой проволокой кварц, внутрь которого иллюстратор поместил бледно-синюю искорку чар.

– А второе изъято, – задумчиво протянул Зарецкий, отложив наконец Мишкины заметки. – Интересные дела.

– По-моему, совсем не интересные, – честно сказал Старов. – Чего ты так в них вцепился? Скучно стало после экзаменов?

– Не скучно, – мрачно заявил Зарецкий. – Это вроде вызова. Если кое-кто думает, что сможет безнаказанно от меня избавиться…

Он не договорил: Липатов, лёгок на помине, пинком распахнул дверь кабинета, гаркнул что-то приветственное и прямо с порога метко запустил в Валерия Васильевича смятой в комок бумагой. Ярослав мгновенно вскинул руку; снаряд сменил траекторию и неторопливо приземлился на линолеум, не причинив никаких разрушений.

– О, Громыч, хорошо ты щенка надрессировал, – насмешливо бросил Денис. Валерий Васильевич поднял голову от справочников и непонимающе захлопал глазами из-за толстых линз. Не утруждая себя объяснениями, Липатов небрежным жестом заставил комок бумаги запрыгнуть под нос к Громову, прямо на страницы раскрытой книги, а затем размашисто прошествовал к своему столу и швырнул на клавиатуру нехитрую полевую аммуницию: связку амулетов и пару прорезиненных строительных перчаток. – Слышь, Стажёр, а палку приносить будешь?

– Чтобы вы эволюционировать начали? – огрызнулся Зарецкий. – Ради такого напрягусь, пожалуй.

Старов только вздохнул. Как бы объяснить парню, что с таким отношением к людям никаких поводов для вражды не надо?

– А ты чего борзый такой? – поинтересовался Липатов, выпутываясь из куртки. – Думаешь, на четвёрку сдал – всё теперь, за человека считаться можешь?

– Некоторым для этого и тройки маловато.

– А некоторым выше двойки не прыгнуть, – хмыкнул Супермен и тут же объявил: – Так, ладно, мелкота, сидеть бояться, пока я пожрать не схожу. Придумаем, чем вас занять, чтоб фигнёй не страдали.

Швырнув куртку на своё кресло, он деятельным вихрем вылетел из кабинета. Костя, влекомый духом противоречия, тут же демонстративно засобирался на обед. Ярослав же долго сверлил взглядом рабочее место недруга, а потом, дождавшись, пока Чернов уйдёт, неторопливо обошёл столы, забрал одну из брошенных Денисом перчаток и положил взамен новую, из неиссякаемых отдельских запасов. Поправил так, чтобы было похоже на первоначальное положение. Спрятал добычу в рюкзак.

– Это зачем? – сумрачно поинтересовался Мишка.

– Чтоб не терять связь с дорогим человеком, – нахально ответил Зарецкий.

Громова, казалось, вовсе не интересовало, что творится вокруг, а больше никого из старших поблизости не случилось. Приструнить зарвавшегося стажёра было некому. Мишка сам не знал, как должно быть правильно. Следить за коллегой, безусловно, нехорошо, но вдруг Ярик не ошибся? Вдруг за Липатовым и впрямь водятся провинности похуже жестокого обращения с нелегалами? Можно вывести его на чистую воду, не запятнав совести? А если нет… Если нет – то так ли он сам, Мишка, подходит для должности офицера контроля?

Долго хандрить ему не позволили. Вернувшийся с совещания Виктор Сергеевич бодрым шагом ворвался в кабинет и, мельком оценив обстановку, решительно направился к Мишкиному столу. Зам Верховского, в отличие от самого начальника, неизменно выглядел жизнерадостным, что бы ни творилось. Как-то раньше и в голову не приходило, что это может быть всего лишь маской для нервных подчинённых… Старову совсем не нравилось, что ему вдруг потребовалась подобного рода проницательность.

– Ребята, как настрой? – гаркнул Щукин. Даже Громов встрепенулся и недоумённо заморгал, пытаясь сообразить, относится ли вопрос и к нему тоже. – Прогуляться не хотите?

– У нас выбора нет, – Мишка неуверенно улыбнулся. Щукинская манера раздавать задания подкупала своей непосредственностью.

– Выбор есть всегда, – возразил Зарецкий и тут же прибавил: – Но прогуляться я не против. Куда?

Виктор Сергеевич просиял. Когда пару дней тому назад Ярослав заявился в отдел с превосходным аттестационным табелем, Щукин лично заверил ему новенькое удостоверение и выслушал дополнительные клятвы, положенные тем, кто освоил пространственную магию. Может быть, гордился собственными педагогическими успехами, но в куда большей степени искренне радовался за стажёра.

– Ну куда нас гоняют обычно? По местам всяким нехорошим, – беззаботно сообщил Виктор Сергеевич. – Надзор говорит, ничего особенного, а местные всё равно жалуются. Бери, Миш, бланк под экспертизу и вот помощника, – Щукин заговорщически подмигнул Ярославу. – Посмотрите, есть там какие-нибудь старые сглазы, или, может, артефакт какой завалялся…

– Или кусочек цезия, – скучным тоном предположил Зарецкий.

– Да ну, нет, – Виктор Сергеевич, подумав, энергично помотал головой. – Но что вспомнил – молодец. Всякое бывает.

Оказавшись на улице, Ярослав уверенно свернул на протоптанную в снегу тропинку, соединявшую главный вход с парковкой. Старов поневоле замешкался. Общественным транспортом до места добираться сложновато, но… не так рискованно. Мишка с трудом сложил в уме необидно звучащую просьбу и уже почти озвучил её, когда Зарецкий сам обернулся и понимающе хмыкнул:

– Нормально я вожу. Уж теперь-то.

– Да я ничего такого не… – забормотал было Мишка, но осёкся, наткнувшись взглядом на лицо стажёра. После короткого колебания сбежал по ступенькам и нагнал коллегу. – Ну ладно, думал. А ты бы что – не стал?

– Стал бы, конечно. Потому и сказал.

В спокойном голосе Зарецкого не слышалось и тени обиды. Стараясь не сходить с тропы, Мишка пробрался следом за коллегой к худо-бедно расчищенному прямоугольнику асфальта. Поднадоела уже эта снежная каша. Скорей бы весна…

– Далеко ехать-то, – заметил Старов, устроившись на пассажирском сидении.

– Порядочно, – согласился Ярик, заводя мотор. – Можешь пока прочитать заявку?

– Так само собой, – Мишка недоумённо поднял брови. Он же офицер, он отвечает за задание – как он может пренебречь изучением заявки?

– Вслух, – уточнил Зарецкий. – Я тоже хочу знать, что нас ждёт.

Мишка добросовестно прочитал. Аварийный деревянный дом, приговорённый к сносу поселковым руководством, издавна пользовался у старожилов дурной славой – никто уже и не помнил, почему. Старов предположил, что буянит одичавшая домашняя нежить; Ярик в ответ заметил, что в развалинах мог поселиться кто-то общественно опасный, но вполне живой. Как бы то ни было, местная администрация прислушалась к опасениям обывателей и накатала заявку в Управу.

– А чего бы и нет, если бесплатно, – равнодушно прокомментировал Зарецкий. – Правильно делают.

– Мне кажется, надзор бы и сам справился, – буркнул Мишка, запихивая распечатки обратно в рюкзак. – Ну, безопасники, на худой конец.

– Нет. Тут Верховский прав: всегда лучше сначала нам посмотреть, – возразил Ярик. – Вдруг там что-то, с чем никакие безопасники не сладят…

– А мы с тобой вдвоём прям сладим!

– Мы – да, – Зарецкий серьёзно кивнул и надолго замолк: тесные проулки сменились широкой заснеженной магистралью, и стало не до разговоров.

Выбравшись из машины у покосившегося забора, Мишка сполна проникся снедавшим местных беспокойством. Длинный двухэтажный дом, упрятанный за непомерно разросшимися садовыми деревьями, угрюмо взирал на незваных гостей лишёнными стёкол окнами. Крыша кое-где обвалилась внутрь; лишь печные трубы – по одной в каждом конце вытянутого строения – высились, почти невредимые, над приземистой тёмной громадой. Облупленные резные ставни, некогда выкрашенные в белый, беспомощно свисали с ослабших петель, будто обессиленный дом отчаялся прикрыть ими постыдную наготу зияющих тьмой разбухших рам. Лезть внутрь в поисках приюта от холода и непогоды казалось несусветной глупостью. Если эти развалины и могут стать кому-то пристанищем, то разве что последним.

– Почему люди не берегут то, что построили? – тихо пробормотал Зарецкий. Он остановился в десятке шагов от крыльца, наполовину отъеденного хищным временем, и задрал голову, вглядываясь в черноту за окнами второго этажа. – Или хотя бы не сжигают сразу то, что уже не спасти…

– Может, думали, что ещё можно, – предположил Мишка. Ярик ничего ему не ответил.

Подниматься к парадной двери нечего было и пробовать: сгнившие ступени выдержали бы разве что кота или некрупную собаку, но никак не взрослого человека. Увязая в глубоком снегу, Старов осторожно приблизился к ближайшему оконцу. Стена выглядела крепкой – лучше, во всяком случае, чем остатки крыльца. Мишка на пробу упёрся ладонями в потемневшее дерево и не без опаски забрался в беззубую пасть проёма. Судя по всему, не он первый: на половицах близ окна было натоптано, валялся мелкий сор и осколки бутылочного стекла. Доски уступчиво просели под Мишкиным весом, но рушиться не спешили. Это обнадёживало.

– Так себе местечко, – негромко сказал Зарецкий.

Старов обернулся. Коллега без видимых трудностей повторил его манёвр и стоял теперь у самого окна, настороженно озираясь. В стылом воздухе дыхание срывалось с его губ едва видимым белёсым паром.

– Ты тут видишь что-нибудь? – спросил Мишка, стаскивая с рук перчатки.

– Ну, так, – уклончиво протянул Зарецкий. – Проклятий вроде бы нет… Но повидал домик всякое.

– Смерть?

– Смерть сама по себе не провоцирует спонтанные чары, – Ярик пытливо сощурился, оглядывая груду трухлявых досок у входной двери – всё, что осталось от обвалившегося потолка. – Ненависть или отчаяние – другое дело. Думаю, под этими обломками кто-то умер… Скорее всего, долгой и мучительной смертью.

Мишка поневоле поёжился. Как Зарецкий умудряется спокойно говорить такое?

– И… чего тогда? – спросил Старов, неуютно переступая с ноги на ногу. – Пишем – остаточный фон?

– Да нет, зачем? Снимем, – Ярик поднял руку и, нашарив в пустоте невидимую нить чар, бережно потянул на себя – словно разрывал паутинку. – Ну, запиши для протокола: спонтанный сглаз неясного характера, вероятно, воздействует на нервную систему. Для проклятия слабовато – так, навязчивая тревога, дурные сны…

– Ты бы поосторожнее, – буркнул Мишка, вытаскивая из рюкзака пришпиленный к планшету бланк. – А то будешь потом… тревогой маяться…

– Я? Нет.

Старов добросовестно записал про сглаз. Углубляться в нутро дома, полное сумрака и сырости, было страшновато, но и торчать в безопасности, пока коллега делает всю работу, Мишка не мог. Пробуя половицы на прочность перед каждым шагом, он приблизился к пустому дверному проёму, ведущему в тесную комнатку. Этот закуток некогда отгородили от большого помещения хлипкой дощатой стенкой – она всё ещё была цела, хоть и прогнулась под тяжестью просевшего потолка. Луч фонарика высветил отставшие от стен бумажные обои и брошенный на полу размокший матрас. Здесь тоже кто-нибудь умер не своей смертью?..

– Чисто, – негромко сказал Ярослав. Он встал в паре шагов за Мишкиной спиной, предусмотрительно выбрав не занятые коллегой половицы. – Я попробую пробраться на ту сторону завала. Погуляй тут пока с детектором, а потом пойдём наверх.

– Смотри, аккуратнее, – предупредил Мишка, поспешно вытаскивая из кармана амулет. – Если на гнилые доски резко нагрузку дать, они и обрушиться могут.

– Знаю. Но пешком всё равно опаснее, – Ярик пожал плечами и красноречиво кивнул на проломленную в полу дыру. Падать, судя по всему, недалеко, но больно.

– Нечестно получается, – проворчал Старов. – Ты всё самое сложное делаешь.

– Потому что мне проще. Это логично – делать то, с чем я справлюсь лучше.

Не тратя больше времени на разговоры, Зарецкий отошёл на пару шагов, примерился на глаз к полумраку за грудой обломков и исчез из виду. Мишка осторожно его окликнул, получил ответ и украдкой вздохнул. Бывают такие люди, всерьёз обижаться на которых способен разве что Костик… Потому что бесполезно. Зажав в ладони амулет-детектор, Старов неспешно обошёл некогда просторный зал, разгороженный на крохотные комнатушки. Кое-где нашлись следы чьего-то присутствия – самого что ни на есть прозаического, никак не относившегося к нежити. Гнездо из тронутых плесенью сырых одеял, почерневшее от золы ведро без днища, пустые бутылки – судя по этикеткам, родом уже из нынешнего века. По этим неприглядным признакам можно понять, что в этой части дома никакой жути нет. Детектор подтверждал соображения: он сонно посверкивал розоватым светом, вполне типичным для здешних краёв.

– Записывай, – Ярик нарисовался в дверном проёме и мельком оглядел комнатку, дожидаясь, пока Мишка снова достанет планшет. – Небольшой вероятностный сглаз, наложен на сам дом. Смею предположить, это было пожелание провалиться, – он красноречиво кивнул на зияющую в потолке дыру.

– Активный? – для порядка уточнил Старов, старательно скребя ручкой по бумаге.

Ярослав предсказуемо покачал головой.

– Нет, снял. Дом-то под снос, но мало ли…

– Наверх пойдём?

– Пойдём, куда денемся, – Ярик отступил на пару шагов и недоверчиво пригляделся к хлипкой лестнице. – Подожди пока здесь. Я смотаюсь, проверю, что там.

– Нет, пошли вместе, – упрямо возразил Мишка. – Вдруг там кто-нибудь засел?

Он первым приблизился к подножию узкой лесенки, обведённой прерывистым контуром полусгнивших перил. Попробовал носком ботинка мягковатое дерево, осторожно поставил стопу на узкую дощечку, сохранившую кое-где остатки коричневой краски. Ступени прогибались посередине, словно улыбались смущённо и заискивающе. Стараясь наступать на относительно крепкие края и хватаясь где за остатки перил, где за скользкую от влаги стену, Мишка медленно взобрался на верхнюю площадку. Ярик, само собой, предпочёл пространственный прыжок. И не жалко же ему сил…

– Вроде ничего, – пробормотал Старов, разглядывая спокойно поблёскивающий амулет. – Посмотрим комнаты – и назад?

– Ага, – Зарецкий задрал голову, разглядывая потолок. Там, где часть крыши сложилась внутрь здания, сплошной тёмный навес расходился бахромой острых обломков. Сквозь пролом видно было, как по меркнущему серому небу медленно ползут низкиетучи. – Думаю, тут не найдём уже ничего. Слишком всё благополучно выглядит.

С этим Мишка поспорил бы. Узкий прямой коридор вёл мимо пустых дверных проёмов прямиком к дыре; по противоположному её краю видно было, какие тонкие здесь перекрытия. Маршировать, чеканя шаг, точно не стоит.

– Смотри по левой стороне, а я по правой, – распорядился Старов на правах старшего по должности.

Ярик кивнул и медленно двинулся вдоль коридора. Холодный луч фонаря выхватывал из сумрака очертания давным-давно заброшенного быта. В одной из каморок, внешне ничем не отличавшейся от остальных, амулет сменил цвет с розоватого на тёмно-серый; Мишка записал в протокол осмотра очередной «сглаз неясного происхождения» и не без усилий рассеял вредоносные чары. Пусть у него получается не так ловко, но нельзя же все труды сваливать на одного Зарецкого! В этом смысл командной работы…

– Интересно, кто здесь жил, – негромко пробормотал Ярик, вынырнув из очередной клетушки. Он с неподдельным любопытством озирался по сторонам, словно сам полуразвалившийся дом значил больше, чем скопившийся в нём злокачественный магический фон.

Мишка соскрёб в кучу свою обширную эрудицию.

– Ну, сначала какие-нибудь купцы или обедневшие дворяне, – предположил он. – Тут когда-то была дачная усадьба. А потом её перестроили под общежитие или, может, санаторий. Видел, как много комнат нагородили? Это чтобы побольше народу расселить.

– Здесь довольно тесно, – заметил Зарецкий, шаря лучом фонарика по выцветшим обоям.

– Так зачем много места, если ты тут временно, на отдыхе? Или просто занят целый день…

– А потом всё забросили, – словно не услышав, задумчиво сказал Ярик. – Потому что стало не нужно.

– Ну да, – Мишка озадаченно пожал плечами. Очевидные вроде бы вещи. – Под Москвой заброшек много. Да и в Москве тоже. Работы нам до старости хватит…

– Раньше здесь жило больше людей, – Зарецкий осторожно шагнул вдоль длинной половицы, обводя бледным фонарным лучом дверные косяки и рассохшиеся потолочные балки. – Я как-то до сих пор не задумывался.

– Есть такое, – Старов двинулся по коридору следом за коллегой. – Так это все знают. Чего ты вдруг вспомнил?

– Я такое видел. В родных местах, – туманно пояснил Ярик. – Только там было… заметнее. Ну, или это мне так кажется.

– А я думал, ты коренной москвич.

– А я думал, очень заметно, что нет, – Зарецкий усмехнулся безо всякого ехидства. Прямо сейчас он совершенно не походил на избалованного вседозволенностью золотого мальчика. – Загляни-ка вон туда. Вижу отсюда, что какая-то дрянь в углу висит…

Мишка, спохватившись, бросил взгляд на амулет. Случайный разговор неожиданно увлёк его, но работу-то никто не отменял!

– Спасибо, – смущённо сказал Старов и шагнул в дверной проём. Детектор моментально сменил цвет на мертвенно-синий. – Слав, нежить, что ли?

– Если только совсем слабая, – Зарецкий неслышно подошёл и замер на пороге комнаты. – Мы тут треплемся без имён уже полчаса, как два идиота. Хотела бы – давно бы напала.

– Тогда, может, раньше тут побывала, а теперь куда-то делась, – предположил Старов. – Ладно, сниму и пойдём дальше.

– Давай я?

– Да нет, справлюсь…

Осторожно переступая с половицы на половицу, Мишка приблизился к нехорошему углу. Нащупал холодные рыхлые нити старой враждебной магии. Потянул на пробу; заклятие поддавалось неохотно, словно что-то мешало распустить давным-давно ослабшие узлы. Не мудрствуя лукаво, Мишка на скорую руку соорудил нейтрализующие чары. Ему, с его-то спектром, для этого даже задумываться толком не приходилось.

– Осторожно!..

Слова Зарецкого перекрыл глухой треск под ногами. Всё ухнуло куда-то вверх и вправо. От мгновенного запоздалого страха кровь вскипела в жилах. Трухлявые обломки в облаке вонючей пыли полетели дальше в сумрак, а Мишка завис над пустотой. Правое предплечье стиснула спасительная боль. Ярик с неожиданной силой схватил Старова за руку, удерживая от падения следом за гнилыми деревяшками. Натужно затрещал рукав куртки.

– Разрешение, – донеслось до слуха сквозь ошеломительный звон в ушах. – Дай разрешение…

Мишка бездумно потянулся к щербатому краю пролома, пытаясь уцепиться за доски, но только ободрал кожу острыми щепками. Смысл упрямо повторяемых слов докатывался до него лениво, постепенно, будто мелкие волны, подтачивающие берег. Впившиеся в ладонь занозы мешали сосредоточиться – а может, виноват был страх.

– Даю, – сипло выговорил Старов, сообразив наконец, что от него требуется. – На однократное…

Болезненная борьба между человеком и тяготением мгновенно прекратилась. Мишка на несколько секунд почувствовал себя в невесомости; чужая магия деликатно вызволила его из пролома и отпустила на волю только тогда, когда под ступнями вновь оказались доски. Относительно надёжные. Проковыляв пару шагов на дрожащих ногах, Старов привалился к дверному косяку и шумно выдохнул. В правом предплечье поселилась неприятная тянущая боль.

– Вероятности, блин, – ворчливо пробормотал Зарецкий. Он не спеша поднялся с пола и отряхнул с одежды налипшую пыль и мелкий сор. – Я и не заметил… Талантливый кто-то потрудился.

– К-кто… талантливый? – просипел Мишка, наблюдая, как коллега бережно расплетает невидимые чары.

– Тот, кто эту штуку повесил, – Ярик сердито встряхнул кистями рук, словно обжёгся – или, наоборот, прикоснулся к чему-то очень холодному. – Проклятие на смерть, самое натуральное. И сверху ещё прикрыли, чтоб, если кто снять попытается… Ну, сам понимаешь.

Мишка потрясённо выругался.

– Свежее?

– Нет. Очень старое, – Ярик отступил на пару шагов, созерцая результаты своих трудов, будто художник перед мольбертом. – Может, как раз эта дрянь крышу и обрушила. Остальное уже потом… Вторичные явления.

– Ё-моё… – Мишка попытался было отбросить со лба влажные от пота волосы, но тут же поморщился: успел забыть, что нахватал заноз. – Вот леший! У тебя аптечка под рукой?

– Да, минутку. Извини, – Ярик сбросил с плеча рюкзак, телекинезом вызвал из дальнего угла рассохшийся стул и устроил полевую аптечку на хлипком продавленном сидении. – Садиться не рекомендую.

– Да уж понятно, – невесело хмыкнул Мишка и протянул коллеге пострадавшую ладонь. Он не сумел бы выдернуть впившиеся в кожу мелкие деревянные иголочки онемевшей от напряжения правой рукой. – А синий оттенок – это же…

– Одно из двух, – пробормотал Зарецкий, орудуя пинцетом. – Или некромантия, или просто у мага был такой спектр. С такими древностями чёрта с два поймёшь, чуткий детектор нужен…

Он замер на несколько мгновений, словно осенённый неожиданной мыслью, но тут же встряхнулся и продолжил своё занятие. Делиться соображениями не стал. Мишка не настаивал: он и без того серьёзно задолжал коллеге.

– Как ты меня удержал только, – Старов неловко усмехнулся. Ярик ниже на полголовы и могучим сложением не отличается; он мог ухватиться для опоры за ножку кровати, но никак не держать долгие десятки секунд тяжесть больше собственного веса…

Зарецкий бросил возиться с крепко закупоренным пузырьком антисептика и поднял голову.

– Я и не держал, – убеждённо сказал он, слегка щурясь, будто от яркого света. – Ты сам схватился. Откуда иначе столько заноз?

И правда, откуда бы?.. Мишка не без труда согнул в локте правую руку, всё ещё ноющую, но совершенно невредимую, и поднёс к глазам. Почему тогда тут нет?..

– Отсюда уже повытаскивали, – Ярик с силой мазнул по его правой ладони комком ваты, пропитанным пахучим спиртом. – Не дёргайся. Страшно подумать, какая тут зараза в этих досках.

Протокол тоже пришлось заполнять ему. Мишка только виновато наблюдал, время от времени потирая правое плечо забинтованной ладонью. Зря он не пустил коллегу хотя бы посмотреть поближе, прежде чем самому хвататься за проклятие. Командная работа, будь она неладна, не столько про делёжку трудов поровну, сколько про грамотное их распределение. Один раз ошиблись – и вот она уже совсем не командная… Дождавшись, пока Зарецкий обойдёт остаток этажа, Мишка понуро сполз следом за ним вниз по лестнице. За пустыми окнами уже начинало темнеть: короткий зимний день быстро истончался, уступая ночному сумраку.

– Пока до Москвы доедем, часов восемь будет, – недовольно констатировал Ярик, выгоняя машину из сугроба. Лучи фар чиркнули по обезвреженным развалинам. – Может, сразу по домам? Протокол завтра сдадим…

– Не, надо сегодня, – Мишка виновато вздохнул. – Вдруг там Виктор Сергеевич нас ждёт?

– Вполне вероятно, – подумав, согласился Ярик. – Ладно, едем в Управу.

Это оказалось просчётом: когда они в девятом часу добрались до кабинета, там уже было темно и пусто. Из-под глухой двери в переговорную, однако, сквозил приглушённый свет. Забыли выключить, что ли?.. Вошедший первым Зарецкий обернулся и прижал палец к губам за миг до того, как Мишка различил негромкие голоса.

– …Оправдания твои вот уже где сидят! Чтобы завтра всё было готово, ясно?

– Я-я-я не могу… Регламенты требуют… Вы сами понимаете, руководство следит…

– Хорош мямлить! Я знаю, чем ты тут занят целыми днями. Надо объяснять, что с тобой сделают, если я шепну кой-кому словечко?

– Не-не-нет… Я постараюсь…

– Не постараешься, а сделаешь. И не вздумай опять прятать от меня свои бумажонки. Иначе в следующий раз не с сопляком будешь дело иметь, а со мной, усёк?

– Ды-а-а… Можно… Можно хотя бы… к понедельнику?

– Нет, нельзя. У меня через пару часов дельце одно, а потом позвоню и проверю, как у тебя процесс идёт. И если вдруг плохо…

Ответ слился в сплошной жалобный скулёж. Зарецкий встрепенулся, словно очнувшись, торопливо вытолкал Мишку в коридор и бесшумно прикрыл за собой дверь отдела. Вид у него был разгневанный.

– Вот ведь дрянь, – на грани слышимости прошептал он, нервно сжимая кулаки.

– Может, это не Денис, – пробормотал Мишка, пытаясь найти услышанному хоть какое-то разумное объяснение. – Просто… голос похож…

Ярик наградил его возмущённым взглядом.

– Тебе бы всех выгораживать. Давай двигай отсюда, пока не заметили.

– А ты?..

– И я уйду.

То и дело оглядываясь на коллегу, Мишка потрусил к лифтам. Зарецкий дождался, пока кабина, раскрыв двери, бросит на кафельный пол полотнище жёлтого света, и исчез. Старов до боли закусил губу. Табло отсчитывало скользящие мимо этажи, а он чувствовал себя так, словно вновь болтался над пропастью. Надо сообщить начальству. Только вот что сообщать? Что Денис угрожал Валерию Васильевичу? А вдруг он просто в присущей ему манере решал какие-то рабочие дела? Ярик мгновенно нашёл всему объяснение, но он давно точит зуб на Липатова. Хватит ему ума не вмешиваться? А Мишке на что хватит ума?

Умка-недоумка…

Створки лифта раскрылись на первом этаже, выпуская Старова на волю. Можно вернуться в отдел в компании охраны, можно позвонить Щукину или даже Верховскому. Можно оставить всё как есть.

Он ведь знает слишком мало. Может, здесь так принято. Может, так и надо.

Нехотя, словно к ногам пристегнули по чугунному ядру, Мишка поплёлся к выходу.

L. Пламя и тернии

Громко щёлкнул замок, крышка резко отскочила, и драгоценное содержимое шкатулки в беспорядке рассыпалось по ковру. Яр выругался сквозь зубы, горстью забросил колдовской хлам обратно в складки тёмного бархата и из сбившихся в сплошной ком цепочек выпутал одну, с оправленным в металл бледным кристаллом кварца. Эта штука, пусть и недотягивает до полноценного научного оборудования, могла бы кое на что пролить свет – например, почуять чужие следы во взломанном сейфе. Яр и думать забыл про оставленное Лидией Николаевной нелегальное барахло, пока не напомнило старое проклятие в разваливающемся доме. Пытаться что-то найти на документах уже бесполезно, но впредь амулет лучше держать при себе. Особенно сегодня.

– Хозяину поужинать бы, – укоризненно проворчал от дверей зануда Прохор.

– Убери в холодильник, потом поем, – распорядился Яр, наспех наводя на тайник защитные чары. Бросил взгляд на часы. Он не знал, когда станет слишком поздно.

– О-хо-хонюшки, душенька беспокойная, – запричитал домовой. – Да разве же можно так? Старый хозяин, бывало, дочерей-то бранил, когда от еды нос воротили…

– Помолчи!

Перчатка, всё ещё помнившая прикосновение Липатова, лежала на столе, рядом с раскрытым ноутбуком. До сих пор поисковая магия уверенно указывала куда-то в район Управы; должно быть, у офицера нашлись там ещё дела, кроме как кошмарить беднягу Громова. Яр лихорадочно скомкал в пальцах перчатку. Через пару часов она станет бесполезной, но этого времени, судя по словам самого Липатова, должно хватить…

Западнее. Определённо, искомый сместился западнее. Вдоль по злополучному шоссе.

Но сейчас нет ни времени, ни желания гнать машину чёрт-те куда. Теперь, спасибо Щукину, можно попросту воспользоваться магией. Яр нетерпеливо дождался, пока расстояние между ним и Липатовым перестанет стремительно увеличиваться, и не без труда сверил с картой результаты работы поисковой магии. Серые квадраты промзоны далеко за чертой города. Нелегальные колдовские цеха, логово контрабандистов, маленький питомник для нежити?.. Если Липатов попадётся в каком-нибудь таком местечке, ему несдобровать. Яр сунул в карман перчатку, выбрал на карте точку где-то посреди примыкающей к шоссе лесополосы и шагнул сквозь чары.

Дальняя дистанция выпила из него порядочно сил. Колючий холод тронул кожу сквозь тонкую ткань футболки и тут же, побеждённый, отступил. Глаза медленно привыкали к темноте. Где-то вдали, полускрытая заснеженными сосновыми кронами, тянулась цепь бледных огней – фонари вдоль трассы, связанные проводами в единую путеводную нить. Яр замер на миг, ошеломлённый этим нехитрым зрелищем. Таким он когда-то впервые увидел этот странный мир: ночная тишь, безлюдье и уводящая в неизвестность дорога, освещённая фальшивыми звёздами. Тогда рядом была Лидия Николаевна. Узнай она, чем теперь занят её ученик, что бы сказала?..

Яр до боли сжал в кулаке перчатку. Наставница неизменно наказывала поступать правильно, а чтобы понять, кто тут прав, надо довести дело до конца. Прыжок – к бесконечному бетонному забору. Прыжок – в пустынный закоулок между лишёнными окон приземистыми зданиями. Поисковая магия указывала на одно из этих близнецовых строений. Из-под крыши на небольшую парковку и на запертый вход пялились камеры. Внутри наверняка тоже есть, но внутри уже будет не так важно.

Безрассудство.

Было бы безрассудством, окажись на его месте кто-нибудь другой.

Ещё один прыжок. Тепловатый пыльный воздух ворвался в лёгкие. После ночной темноты царивший здесь сумрак показался едва ли слепящим полднем. Металлический купол накрывал гулкий простор, разделённый надвое широким проходом; справа и слева высились исполинские, до потолка, стеллажи, кое-где занятые беспорядочно расставленными коробками. Если это склад, то его арендатор переживает сейчас не лучшие времена.

– Рано ты, – недовольный голос Липатова громко раздался в обведённой металлом пустоте. Яр запоздало сообразил, что своим появлением потревожил какие-то сигнальные чары. – Ну, не стой столбом, иди сюда! Будешь пользу приносить.

Офицер сидел, ссутулившись, на перевёрнутом деревянном ящике, спиной к Яру, отделённый от входа пятью рядами стеллажей. Мерцающий голубым светом экран ноутбука занимал всё его внимание. Липатов кого-то ждёт; но это не страшно, много времени не нужно… Нарочито размеренными шагами, чтобы не разбудить чужую бдительность, Яр приблизился на расстояние боевого заклятия. Кроме ноутбука, на накрытой газетами груде ящиков перед контролёром стоял пластиковый контейнер с мелкими металлическими опилками; рядом лежали канцелярский нож, моток скотча и несколько клочков клейкой ленты с густо налипшей зачарованной пылью. Кое-где на тонкой плёнке виднелись дыры, будто бы проеденные кислотой.

– Я уговорил нашего умника поделиться образцами, – сообщил Липатов. Он разогнул спину и с видимым удовольствием потянулся, щёлкая суставами. – И, ты знаешь, тут правда…

Он обернулся и умолк на полуслове. Парализующие чары сковали ему кисти рук. Пристально оглядев утратившие гибкость пальцы, Липатов медленно и слегка неловко поднялся на ноги. На его лице проступила раздражённая брезгливость. Он не боялся.

– Настырный ты, Стажёр, – презрительно выплюнул офицер, поводя плечами, словно для разминки перед дракой. – Чего тебе вечно неймётся? Сиди тихо – целее будешь…

– Приберегите советы, – отрезал Яр. – Что это за место и что вы тут делаете? Отвечайте правдиво!

– А ты мне не уполномоченный, чтоб я тебе отвечал, – Липатов небрежным пинком отшвырнул ящик к стеллажам. – Давай так: ты снимаешь с меня эту дрянь, а я тебя отпускаю живым, невредимым и в здравом рассудке, ага?

Яр на это не купился. Начало рывка он заметил загодя, в напряжённых голенях, в широко расставленных стопах; контролёр ринулся на него плечом вперёд, натолкнулся на силовую волну, выплюнул сквозь зубы крепкое словцо. Остро сверкнул отсветом разрушенной магии неказистый металлический браслет. Яр прянул в сторону, пропуская мимо тяжёлый кулак Липатова, и ухватил противника за ворот рубашки – на несколько кратких мгновений, пока не пришлось вновь отступать. Бить было… брезгливо. Контролёр это чуял. Дрался он методично, без азарта, словно жадничал тратить силы. Движения его, казавшиеся сперва хаотичными, на деле были безупречно рассчитаны – так, что едва хватало проворства уклоняться от самых опасных ударов. Отточил мастерство на нелегалах...

В спину врезались жёсткие рёбра стеллажа. Опытный костолом загнал-таки Яра в угол. Пара пропущенных ударов, и Липатов останется победителем. Нельзя доставлять ему такое удовольствие, пусть и не хочется марать руки – до оторопи, до тошноты… Кипучий огонь обжёг кожу изнутри, одарил злой тянущей болью и одновременно – приливом сил. Яр перехватил кулак, едва не врезавшийся ему в скулу, и отшвырнул тяжёлого контролёра, будто мешок соломы. Гулко задрожала принявшая удар металлическая стена. Липатов кулём рухнул на грязный пол и на несколько мгновений ошеломлённо замер. Заклятие болезненно опалило пальцы, как бывало давным-давно, в детстве, когда Яр ещё не умел толком управляться с собственной силой. Магия послушно свивалась в сложный, тщательно выверенный узор. Чары должны не дать контролёру излишней свободы, но не навредить скованным неподвижностью мышцам, не перекрыть доступ кислорода в кровь, не лишить разум способности к ясной мысли…

– А теперь? – Яр приблизился, опустился на холодный бетон рядом с поверженным противником, снял с его запястья защитный браслет. – Достаточно у меня полномочий?

Липатов болезненно дёрнул головой, словно пытался заставить тело двигаться, и непечатно приласкал обидчика. Он… изумлён. Растерян. Уязвлён собственным бессилием. Не вставая с пола, Яр выпрямился, холодно встретил полный враждебности взгляд.

– Отвечайте правдиво, – раздельно повторил он, прибавляя к словам чары внушения. – Что это за место? Что вы здесь делаете? Почему именно сейчас?

Липатов резко выдохнул сквозь сжатые зубы. Глаза его, хитроватые, светло-серые, с тонкой алой паутинкой в уголках, недобро сощурились.

– А не пошёл бы ты…

Яр сперва отпрянул и лишь спустя мгновение понял, что его испугало. Взгляд контролёра был абсолютно ясным. Ни следа растерянности, неизбежно сопровождающей действие внушения.

– Вы… – бестолково проронил Яр. Мысли неслись лихорадочной чередой. Из вороха вспыхивающих один за другим вопросов надлежало выбрать один, тот, который отличит несведущего от посвящённого. – Назовите… назовите ваше имя.

Злость. Отчаяние. Ненависть к тому, кто посмел спросить. Он попался в ловушку. Он обязан ответить.

Он приносил клятву.

– Юрий, – с отвращением выплюнул пленник. – Только попробуй использовать… Щенок…

Яр невольно усмехнулся. Вот эта трясущаяся за свою шкуру мелкая погань – и в одном ряду с Лидией Свешниковой? С Драганом? С ним самим?

– Как вы до сих пор живы, Юрий? – тихо проговорил Яр. Поднявшись на ноги, он коснулся невидимой цепочки сигнального заклятия. Он усвоил урок. Докладывать этот, с позволения сказать, офицер будет в присутствии действительно уполномоченного лица.

– Я тебя сдам, сволочь, – прошипел контролёр. – Тебя казнят к лешему по третьей статье! Твой же драгоценный Щукин приговор и подпишет!

– Не сдадите, – спокойно возразил Яр. – Мы все повязаны. Вы не посмеете рискнуть чужими жизнями ради себя.

Человек по имени Юрий зло выругался сквозь зубы.

– Откуда ты такой взялся? – бросил он почти насмешливо. – Я знаю каждого грёбаного волхва в городе. Тебя что-то не видел.

Яр только покачал головой.

– Подумайте лучше, что станете рассказывать, – посоветовал он. Где-то вдалеке натужно скрипнула входная дверь; Виктору Сергеевичу не потребовалось много времени, чтобы явиться на зов. – Что и зачем вы тут творили. На кого работали. Для чего устраивали хаос в Управе.

За спиной отчётливо зазвучали торопливые шаги. Яр не оглядывался: не желал упускать из виду чрезмерно деятельного самозванца. Он совершенно точно ничего не слышал о волхве по имени Юрий; наставница никогда не упоминала при нём это имя. Может, и не зря. Неужели собратья по ремеслу могут быть… такими?

– Ни лешего ты не понял, Стажёр, – контролёр презрительно усмехнулся. – Дураком жил – дураком помрёшь.

Резкий толчок стронул с места бетон под подошвами кроссовок. Обжёг скулу равнодушный шершавый холод и сразу же за ним – жаркая саднящая боль. Что за чёрт… Щукин?.. Яр перекатился к подножию стеллажа, уходя от возможного удара. Возвышавшийся над ним человек не имел ничего общего с грузным Виктором Сергеевичем. Молодой, рослый и широкоплечий, телосложением слегка похожий на Старова; лицо его терялось в тенях. Полыхнули в видимом спектре огненно-алые чары. Яр увернулся от заклятия-стрелы и тут же почувствовал, как стремительно немеют мышцы. Парень, кто бы он ни был, немногим хуже него самого обращался с парализующими чарами.

– Вяжи накрепко, Котик, – посоветовал самозванец откуда-то справа. – Больно шустрый, скотина.

Поверх первого заклятия свинцовым листом легло второе. Яр лихорадочно попытался сосредоточиться на враждебных чарах. К лешему скрытность. Волшебное пламя легко сожжёт ко всем чертям невидимые путы, а ожоги как-нибудь потом заживут… Под рёбра врезался тяжёлый ботинок. Яр взвыл бы от неожиданно сильной боли, если бы мог.

– Давай вот ещё для верности, вместо верёвочки, – голос контролёра донёсся откуда-то с высоты; сам он уже был свободен от обездвиживающих чар. – Шевелись, тут сейчас ещё гости будут!

– Он это не снимет, – обиженно возразил молодчик.

– Снимет-снимет, поверь опытному дядьке, – хохотнул Юрий. – Шуруй. И того… В глазки не заглядывай.

Затрещал разматываемый скотч. Шум от чужого дыхания стал слышнее, но Яр не мог даже глаза скосить на обидчика. Тот, не церемонясь, рванул его за сведённые судорогой запястья. Хрустнул вывернутый сустав; от внезапной боли пламя само плеснуло к пальцам. Яр неимоверным волевым усилием сдержал его. Нельзя задеть этого урода… Нельзя причинять ему вред… Прохладной змейкой соскользнул с запястья браслет часов, и вместе с ним исчезла надежда вырваться на волю. Но даже если бы Яр сумел вернуть себе свободу – что он станет делать против двух живых противников?

Сквозь беспорядочное биение крови в висках слуха коснулся невнятный далёкий шум. Молодчик мигом затих, но пленённого недруга не отпустил. Деловито прокатились по бетонному полу слегка неровные шаги: самозванец направился куда-то ко входу. Леший… Щукин ведь ничего не знает… Он доверяет подчинённому…

– Привет, Сергеич! – раздался весёлый голос офицера. – Ты прикинь, чё тут нашёл, а? Контрафакта на пару пожизненных!

– Ничего себе… – слегка растерянно отозвался Щукин. – А Ярик где?

– Какой Ярик? – контролёр мастерски подпустил в голос фальшивого изумления. – Не, Сергеич, ты чё? Попутал спросонок? Это я звал. Ты иди сюда, полюбуйся…

Нет. Нет, ни в коем случае! Как подать Щукину знак, что тут дело нечисто, как заставить его сомневаться, как убрать его отсюда целым и невредимым? Прихвостень волхва-отступника затаился, надёжно укрытый от случайного взгляда нагромождением коробок на стеллажах. Самого Яра тем более не увидеть, если намеренно не заглядывать под нижние полки… Да что за леший! Неужели совсем ничего нельзя сделать?!

Негромкий шорох. Глухой удар тяжёлого тела о бетон. Хриплый вдох, невнятное, быстро оборвавшееся мычание. Липатов хохотнул негромко и как будто виновато, словно извиняясь за оплошность.

– Ты это, Сергеич, посиди тут тихонько, – глумливо закудахтал он, не скрывая издёвки в голосе. – Я чисто так, чтоб ты не сильно переживал. Оно вредно, с твоим-то диагнозом…

Тихо зазвенело по бетону зачарованное серебро. Яр вдруг понял, что умеет по-настоящему ненавидеть. Вот этого человека, как бы его ни звали. Волхва, предавшего собственный дар – и притом сохранившего силу. Липатов приблизился, хлопнул крышкой ноутбука. Он был очень доволен собой.

– Видишь, как удачно получилось, – буднично заметил он, обращаясь к своему подручному. – Молодец, что пораньше приехал. Ну, кончай этого и пошли отсюда.

– Чё, прям так?..

– Нет, балбеса кусок, прям так – твой же батя тебя потом и закроет. Чар накинь, чтоб дыхалка остановилась, и всё, дальше сам управится.

– А тот?..

– А тот знаешь сколько лет эту хрень лечебную носил? Там пык – и готово.

– М-может, вы это… сами?..

– Нет, Котик. Мне нельзя, а тебе характер вырабатывать надо.

Он говорил что-то ещё, но слова слились в сплошной бурлящий поток, доверху заполнивший нелепое приземистое здание ледяной стужей. Холод вливался в глотку против истончающегося дыхания, изморозью расползался по жилам, вытеснял из груди последние искры тепла. Никогда прежде смерть не наваливалась так неумолимо явственно. Чужая – а может, уже и своя. Отзвуки голосов поглотила сплошная чёрная мгла. Кроме тьмы, не осталось ничего: ни звука, ни боли, ни времени.

Только память.

Где-то там, вне захлопнувшейся ловушки, остался тот, кто не должен жить.

Эта мысль не давала забыться. Не хватало сил вспомнить, кто этот человек и в чём его вина, но это не имело значения. Главное – добраться, дотянуться, не дать уйти… Одного гибельного прикосновения будет довольно… Что-то мешает там, за пределами темноты: неряшливо спутанная сеть тускло-алых чар, досадная преграда, не стоящая даже малого усилия. Она развеялась, как невесомая паутинка, не выдержав жаркого дыхания освобождённого пламени. Пламя было повсюду. Неукротимое, всепоглощающее, не способное угаснуть по самой природе своей, оно стремительно заместило собой пугливую черноту, заполнило целый мир ослепительным светом. Достаточно пожелать, стереть небрежным жестом границу, отделяющую свирепую стихию от нетронутой пока яви – и огненный шквал выплеснется на волю сокрушительной волной. Две бледные живые искорки, одна совсем слабая, другая немногим ярче, угаснут во мгновение ока. Им будет больно перед смертью – волшебное пламя жжёт сильнее обычного…

Нет.

Он отчётливо видел пронизанные жизненной силой силуэты – далеко, если вспомнить о существовании расстояний: не в десятке шагов и даже не в одной сотне. Люди суетились, топтались на одном месте, размахивали руками. Люди жили. Один их них непростительно виновен, второй стоял в шаге от того же самого, но – нельзя отнимать у них жизнь.

Ни в коем случае.

Пламя отхлынуло, безупречно послушное его воле. Вновь съёжилось в маленький жаркий сгусток посреди темноты. Оно и прежде не казалось безобидным, но теперь Яр знал наверняка, какой смертоносной может быть волшба. Его учили, что эта сила призвана защищать и исцелять, но она не способна вернуть жизнь. Только отнять. Если того пожелает волхв.

Пыльный, пахнущий гарью воздух царапнул пересохшее горло. Яр ждал боли, но её не было. Ни малейшего отголоска, ни даже усталости, словно он как следует искупался в мёртвой воде, а потом проспал несколько суток напролёт. Он мог бы на своих двоих добежать отсюда до Москвы и не слишком утомиться. Или магией поднять над землёй весь треклятый склад. Или играючи выжечь все окрестные леса вместе с обитающей в них нежитью.

Это было хуже всего.

Горелой вонью тянуло откуда-то от входа. Огонь, лижущий тонкие стены и подгрызающий подпорки стеллажей, был самым обыкновенным; горел бензин, небрежно разлитый у дверей и вдоль центрального прохода. Ещё пара минут, и всё здесь было бы объято пожаром – а может, погребено под рухнувшими полками. Яр одним движением поднялся с грязного пола. Разгулявшаяся было стихия подчинилась легко и как будто даже пристыженно; она ни в какое сравнение не шла со своенравным волшебным огнём. Лучше не думать о том, что случилось бы, не удержи Яр в узде собственный холодный гнев…

Низкий гул пламени сменился растерянной тишиной. Яр вытер о джинсы перепачканные в пыли ладони и медленно, словно навстречу свирепому ветру, приблизился к соседнему стеллажу. Поднял валявшийся под ногами амулет. Очень хороший, с мощным зарядом медицинской магии, щедро сдобренным превосходными чарами удачи. С такой штукой можно жить долгие и долгие годы, даже нося на себе неослабевающее проклятие.

Если её не снимать.

Тело, неловко лежащее на фанерных ящиках, не имело ничего общего с Виктором Сергеевичем. Застывшие в болезненной гримасе черты ничуть не напоминали улыбчивое круглое лицо; беспомощно раскинутые руки не могли принадлежать умелому и могущественному магу. Сам не зная, зачем, Яр поискал пульс на синевато-бледном запястье. Нечаянно коснулся нити сигнальных чар – тех самых, которые заставили Щукина сорваться в неизвестность посреди ночи. Не было желания гадать, какая из случайностей и ошибок оказалась роковой; наверное, как всегда, ни одна и все сразу. Тишина отдавалась в ушах назойливым звоном. Волхв-отступник сказал: «Удачно получилось». Почему? Чем ему мешал добродушный, слегка наивный Виктор Сергеевич? Если уж убирать с дороги, то крутого нравом Верховского…

Изумляясь собственному отстранённому спокойствию, Яр нашёл в кармане телефон – экран треснул наискось, но всё ещё реагировал на прикосновения – и отыскал в списке номер начальника. Длинные гудки отсчитывали струящееся мимо время. Который сейчас час?.. Не всё ли равно?..

– Александр Михайлович, – сказал в трубку Яр, услышав из динамика сонное «алло». – Нужно ваше присутствие. Сейчас.

– Может быть, скажешь, что случилось? – слегка ворчливо осведомился начальник. Голос его звучал настороженно: Верховский прекрасно понимал, что стажёр не стал бы беспокоить его среди ночи по каким-нибудь пустякам.

– Щукин мёртв, – проговорил Яр. Это оказалось несложно: слова – всего лишь слова, а боли он даст выход как-нибудь потом. – Я бы должен быть тоже. Мы можем поговорить лично?

Несколько мгновений трубка молчала. Потом Верховский тихо ответил:

– Да, разумеется. Дай мне знать, где ты.

В этот миг Яр был ему искренне благодарен. Отправив начальнику точку на карте, он осторожно устроил вероятностный амулет рядом с телом Щукина и отступил на несколько шагов. Может быть, Виктор Сергеевич всего лишь подвернулся под руку заметавшему следы отступнику. Может быть, его бы не тронули, не случись сегодняшней ночи… Яр сердито запихнул телефон обратно в карман. Там было странно пусто. Яр брал с собой амулет-детектор, а теперь артефакт куда-то делся – то ли выпал сам, то ли забрали, пока хозяин лежал в забытьи. Не было и перчатки, которая всё ещё могла бы указать путь к владельцу. Отсюда вообще много чего забрали: нет на месте ни ноутбука, ни контейнера с металлическими опилками, ни кое-каких ящиков, прежде стоявших тут же, на ближайшем стеллаже. Где теперь искать это всё?..

– Ярослав, – негромко окликнул Верховский. Он стоял в проходе между стеллажей, там, где пол покрывала копоть от неслучившегося пожара; входная дверь за его спиной была распахнута. Начальник казался собранным и сосредоточенным – и не скажешь, что его разбудили десять минут тому назад. – Ты сам-то как?

– В порядке, – Яр горько усмехнулся. – Насколько это применимо.

Верховский смерил его проницательным взглядом. Приблизился, на ходу натягивая на левую руку чёрную матерчатую перчатку. Яру следовало бы сделать то же самое, а не хвататься за амулет голыми руками. Наверняка и Липатов – или кто он там на самом деле – позаботился о том, чтобы не оставить отпечатков на зачарованном серебре…

– Осилишь пространственный прыжок? – нарочито спокойно осведомился Александр Михайлович. По застывшему лицу трудно было понять, что у него на душе, но неестественно ровный голос выдавал его с головой.

– Осилю, – Яр встал рядом с ним. Открывшее зрелище ничуть не изменилось, но на сей раз мысль раскалённой иглой пронзила разум: Щукин убит. Убит, мёртв, этого не исправить. Яр с силой прижал пальцы к вискам, пытаясь вернуть отстранённую сосредоточенность. Не хватало ещё сорваться прямо здесь, при начальнике. – Только догнать вряд ли смогу…

– Не надо никого догонять, – проронил Верховский. – Отправляйся в мой кабинет и жди там. Никуда ни шагу. Никому не звони и ни с кем не разговаривай, пока не поговорим мы с тобой. Понятны указания?

– Да, – помедлив, сказал Яр. Начальник не стал превращать свои слова в приказ. Не верил в здравый рассудок подчинённого – и, положа руку на сердце, правильно делал. – Вам… не нужна помощь?

– Здесь уже ничем не поможешь, – глухо отозвался Александр Михайлович. Он смотрел только на Щукина, словно безжалостно заставлял себя поверить в случившееся. – Выполняй. Я скоро буду.

Это обещание почему-то отозвалось в душе смутным чувством облегчения. Верховский, в отличие от самого Яра, действовал здраво. Он знал, что делать; он прекрасно понимал, что от стажёра здесь и сейчас толку не будет…

Пропахший гарью склад дрогнул и пропал. Вместо него из ночной полутьмы выступили стены логова. Громоздкий стол, пустое кресло, отблёскивающие в лунном свете стёкла книжных шкафов. Коричневое нутро кружки, редко свободной от позабытого чая, лоток для бумаг со скопившейся в нём кипой макулатуры, помятая пачка сигарет в стороне от рабочих документов. Верховский не курит; курил Щукин – изредка, когда доводилось серьёзно понервничать…

Яр рухнул на ближайший стул и наконец позволил себе спрятать лицо в ладони. Почти так же, как три года тому назад, только здесь не досаждал вездесущий назойливый Прохор. Мирная ночная тишина едва слышно звенела токами чар в сигнальных контурах; этот звук, упрямо утверждавший, что всё в порядке, колол слух миллиардами незримых мелких иголок. Всё не в порядке. Совсем не в порядке. И никогда уже не будет в порядке.

А может, никогда и не было.

LI. Пропасть

Он долго не мог заставить себя уйти.

У Витьки не было никого, кроме престарелого дядюшки, поселившегося на краю обитаемой вселенной. Несметное множество приятелей, сослуживцев, случайных знакомых, растворённое среди миллионов столичных жителей, оказалось бесполезным: никому из этих людей не позвонить в неурочный час с дурными новостями. Попытки принять хоть какое-нибудь решение, даже самое незначительное, отдавались тупой болью в висках и не вызывали ничего, кроме колоссального отвращения к любому действию. Стало бы проще, если бы можно было просто сесть рядом с погибшим другом и долго-долго не двигаться с места. Пока не придёт кто-нибудь мудрый и не развеет все беды.

По какому-то недоразумению этим мудрецом полагали его.

Собрав волю в кулак, Верховский набрал номер дежурной опергруппы безопасников. Здесь явный криминал; это их работа, у них есть всё нужное, они сумеют восстановить картину произошедшего… Незнакомый голос диспетчера показался встревоженным. Должно быть, новенький; бывалые любой звонок в любое время суток воспринимают одинаково равнодушно.

Затем пришло в голову забрать амулет. Достойного объяснения этому порыву не нашлось; должно быть, подсказало чутьё бывшего оперативника. До прибытия группы минут двадцать, и всё ещё непонятно, что тут вообще, леший побери, произошло… Да, это сейчас самое важное: выяснить, что случилось. Витька… Витька на его месте поступил бы так же.

– Прости, дружище, – тихо сказал Верховский. Эту малость он мог себе позволить.

Кабинет, знакомый до последнего пятнышка на линолеуме, Верховский вызвал в памяти особенно тщательно, чтобы не промахнуться от недостатка сосредоточенности. Зарецкий, вопреки ожиданиям, не сбежал; он неподвижно сидел у стола, болезненно сгорбившись и прижав ладони к лицу. Искреннее ли это отчаяние – или часть какой-то сложной игры? Очень не хочется прямо сейчас искать подвох в каждом жесте, в каждом слове, но куда денешься, это работа…

– Начни, пожалуйста, с самого начала, – нарочито сухо велел Верховский, усаживаясь в кресло напротив встрепенувшегося стажёра. – И по существу. Времени мало.

Зарецкий выпрямился, избегая, впрочем, откидываться на спинку стула. Бесстрастная мина на его лице была слишком фальшива, чтобы в неё поверить.

– Сейчас, – стажёр нервно взмахнул ладонью, вызывая к жизни заклятие тишины. Верховский отчего-то об этом не подумал. Кабинет и без того всегда был надёжной крепостью… Или нет. – Липатов. Всё дело в нём. Он не тот, за кого себя выдаёт.

«А ты?..»

Вопрос остался невысказанным. Ответ на него не в словах; он в случайных жестах, невольных оговорках, мимолётных сокращениях лицевых мышц. Скудный лунный свет струился сквозь оконное стекло из-за спины Верховского, услужливо вычерчивая облик стажёра на фоне зыбких теней. Парень не выглядел ни измученным, ни напуганным – скорее, сосредоточенным и… разозлённым. Как ни старается скрыть, а нет-нет да выдаст себя: то сердито дёрнет уголком рта, то едва заметно горько поморщится. Или хвалёное хладнокровие трещит по швам, или – нельзя не предположить – всё это очень талантливый спектакль.

– Я слушаю, – поторопил Верховский, переплетая пальцы перед лицом. Его тоже одолевала тревога.

– Вечером он угрожал Громову, – проговорил Зарецкий, рассеянно глядя куда-то за спину начальнику. – Здесь, в переговорке. Сказал, чтобы Валерий Васильевич что-то для него сделал к завтрашнему дню. Потом намекнул, что у него есть дела через пару часов. Я думал, возьму с поличным.

– Не вышло, – безжалостно подсказал Верховский.

– Да, не вышло, – ожесточённо повторил Ярослав. – Я нашёл Липатова там, на этом складе…

– Как именно?

– По личной вещи.

– Впечатляющие умения, – Верховский позволил себе недоверчиво нахмуриться, – для только что сдавшего на четвёрку.

Зарецкий криво усмехнулся.

– Я математик, Александр Михайлович. Кое-что смыслю в преобразованиях.

Смыслит он… Лидия, похоже, учила его впрок. Помнится, она всегда с пренебрежением относилась к законам, которые считала несправедливыми. Привлечь парня по третьей статье – пустячное дело, он наверняка это понимает, но всё равно позволяет себе огрызаться. Либо уверен в своей неприкосновенности, либо… доверяет?

– Допустим. Дальше?

– Липатов возился с металлической стружкой, вроде той, что у нас на свалке лежит леший знает с каких времён, – послушно продолжил стажёр. – Сказал, что кто-то поделился с ним образцом. Может быть, тот же Громов, я не знаю… Не думал всерьёз об этом…

– Понятно. Дальше?

– Мы слегка повздорили, – понизив тон, процедил Зарецкий. – Моя взяла. Но допросить я его не мог, поэтому… Поэтому вызвал Виктора Сергеевича.

Его голос бессильно угас. Неужели и впрямь сожалеет?

– И что ты успел узнать? – поспешно спросил Верховский, уводя разговор от опасной темы. Ненадолго. Им всё равно придётся к ней вернуться.

– Имя. Этого человека зовут Юрий, а не Денис, – уверенно сказал Зарецкий. – Не думаю, что Липатов – настоящая его фамилия. И… на нём наверняка нет присяги, – прибавил он задумчиво. – Или с ней что-то не так. Чёрт, и у этого… Котика… тоже с ней нелады…

– У Котика, – с нажимом повторил Верховский.

– Да, – стажёр с силой сдавил пальцами виски, словно заставлял себя думать. – Эти идиотские клички… Я не знаю, кто он. Примерно моих лет. Физически сильный. Неплохой маг, спектр красный… Леший! Может… Хотя – неважно…

– Откуда он взялся?

– Приехал. Там, похоже, было какое-то постоянное место встречи. Липатов… или как его по-настоящему… сначала принял меня за этого Котика. Иначе чёрта с два я застал бы его врасплох…

Верховский тайком перевёл дух, словно перед прыжком в прорубь.

– Потом появился Виктор Сергеевич?

– Через некоторое время, – Зарецкий поморщился, словно от резкой боли. – Я к тому моменту… ничего уже не мог сделать. Липатов снял с него амулет.

– Ты уверен?

– Да, – без колебаний отозвался стажёр. – Котик стерёг меня. Виктор Сергеевич, очевидно, не стал бы себя убивать. Больше там никого не было.

– И в этом ты тоже уверен?

– Да.

Тихо и твёрдо. С чего такая убеждённость? Он, в конце концов, не отряд безопасников, чтобы взять под наблюдение целое здание, и не нежить, чтобы чуять живых…

– Допустим. Что было потом?

– Я отключился на какое-то время, – досадливо признался Зарецкий. – Очнулся уже посреди пожара. Не должен был. У меня не забрали телефон, хотя обыскивали… Не ожидали, что он мне ещё пригодится.

– Как же ты умудрился… обмануть ожидания?

Стажёр натянуто улыбнулся.

– Если помните, парализующие чары были моим вступительным заданием.

Врёт ли? Липатов мог не ожидать от двадцатилетнего паренька виртуозного владения сложной многоступенчатой магией, но этот-то пару дней как сдал один из самых сложных экзаменов, и весь отдел об этом знал Витькиными стараниями. Витька… Витька был железно уверен в порядочности своего протеже. Мог он настолько жестоко ошибаться?

– Чёрт, – Зарецкий помотал головой, словно возражая каким-то своим мыслям. – Всё это звучит как неумелое враньё. У меня нет доказательств. Липатов завтра скажет, что я сам натворил дел и теперь заметаю следы. Я уже однажды проявил… безрассудство…

Проявил. То-то и оно. Разумному человеку свойственно впредь обходить однажды опробованные грабли. Но Зарецкий прав: доказательств нет. Пособственному почину привести его к следственной присяге Верховский не имеет права, а значит, это действительно будет слово против слова. Опальный стажёр против матёрого старшего офицера. И если хоть на миг допустить, что правда на стороне стажёра…

Подумать страшно, что тогда.

Один из лучших сотрудников, испытанный долгой службой контролёр – и вдруг убийца? Он здесь восемь с лишним лет – и до сих пор сидел тихо, так, что никто ничего не замечал?.. Но кому замечать, если на задания доблестные сотрудники ездят в одиночестве, а в стенах Управы не так много возможностей проявить дурные наклонности? Если вдуматься, Верховский толком и не знал никого из своих подчинённых – кроме Витьки, само собой. Утром приветствие, вечером прощание, время от времени – планёрка или брезгливое участие в то и дело вспыхивающих ссорах. Не зря Авилов продолжает его попрекать…

– Я всё думаю, – голос Зарецкого звучал сдавленно; удивительно, что стажёр вовсе заговорил после долгого молчания. – Если бы я попробовал снять проклятие… Если бы получилось… Был бы шанс?

– Малая доля вероятности. Слишком большой накопленный эффект, – сухо сказал Верховский. – С чего ты взял, что смог бы снять проклятие?

– Знаю, что мог бы, – тихо проговорил Зарецкий, глядя в сторону. – Хотя бы попробовать.

В этой отчаянной самонадеянности есть что-то искреннее. Если парень не врёт… Если он хотя бы добросовестно заблуждается…

Лучше бы Липатов оказался на поверку добропорядочным гражданином. Но предполагать это изначально – заведомый самообман. Когда нечему верить, правда на стороне сомнения. Нужно дождаться опергруппы, посмотреть, что они найдут…

Но тогда решать будет уже слишком поздно.

– Почему ты так уверен в том, что видел и слышал? – осторожно, словно прикасаясь к оголённому проводу, спросил Верховский. Ответ решит если не всё, то многое.

Если бы стажёр растерялся напрочь или, напротив, принялся бы складно излагать заранее сочинённую легенду, Верховский без колебаний сдал бы его следствию. Однако Ярослав не сделал ни того, ни другого. Он всерьёз задумался над вопросом; даже если изобретал оправдание, всё равно это говорит в его пользу… Марина бы оценила.

– Наверное, потому что Виктор Сергеевич мёртв, – сказал он наконец, тщательно взвешивая каждое слово. – Всему остальному я мог бы придумать другое объяснение. Не этому.

Верховский на пару мгновений прикрыл глаза. Всё ещё слишком много неясностей, но стажёр не врёт. Может быть, ошибается, но не врёт, леший побери! Им ещё предстоит долгий обстоятельный разговор, и это будет именно разговор, а не допрос. Убийцы так себя не ведут. Да и могла ли Лидия Свешникова воспитать убийцу?

– Итак, ты считаешь, что Липатов скрывает свою подлинную личность и что у него есть подручный по кличке Котик, – заставив себя взять спокойный тон, вновь заговорил Верховский. – Что-то ещё?

– Да. Он как-то связан со здешним отделением психиатрии, – Ярослав качнул головой в ту сторону, где располагались больничные корпуса. – Ему очень не понравилось, что я там был. Скрывает что-то.

– Далеко идущие выводы, – заметил Верховский. Времени оставалось всё меньше. – Потрудись объяснить.

– Леший… Попробую… – стажёр на несколько мгновений прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. – По отдельности вроде бы ерунда, но когда всё вместе… Если помните, из хранилища украли ампулу. Я не записал номер дела, к которому она относилась, но почти уверен, что речь как раз о женщине, которую потом здесь у нас обследовали психиатры. Дело о её наследстве сейчас разбирает Чернов, там что-то не в порядке с назначенным ей лечением. И она – одна из двоих пациентов, которые сошли с ума без участия нежити. За последние одиннадцать лет.

– Твой подозреваемый работает в контроле восемь лет, – сообщил Верховский. – Здесь не сходится.

– Не уверен, – Ярослав упрямо покачал головой. – Он же и до устройства в контроль где-то существовал. Зачем было запрещать мне видеться с пациенткой, у которой похожие симптомы?

– Например, чтобы ты её не травмировал своим появлением.

Зарецкий невесело усмехнулся.

– Тогда достаточно было бы отлучить меня от конкретной палаты или хотя бы от отделения. Липатов слышал, как я говорил с медиком про те два случая, как мне посоветовали запросить истории болезни у главврача. И запретил мне вообще появляться в больнице без вашего личного распоряжения.

Запретил появляться в больнице? А если бы парню понадобилось от чего-нибудь лечиться? Это не просто превышение полномочий – это задел на изощрённое опосредованное убийство. Тянет на серьёзное наказание. Но всё же…

– Может быть, это просто ошибка в формулировке, – предположил Верховский. – Денис погорячился, безо всяких задних мыслей.

– Я думаю, он очень хотел бы, чтобы мы так думали.

Упрямец. Что ж, если происшествия сегодняшней ночи для него выглядят так, как он описал, нетрудно понять его убеждённость.

– Я отменяю его распоряжение, – веско сказал Верховский. – В следующий раз сразу сообщай, если получишь подобный приказ. Это незаконно.

– Но всё равно слишком мало для аргумента, – Ярослав кивнул, словно наверняка знал, что снял эту фразу с начальничьего языка. – Я же сказал: по отдельности всё выглядит… незначительным. Был ещё взлом кабинета. Думаю, мы тогда виделись как раз с Котиком… Ч-чёрт…

Он помотал головой – надо полагать, прогонял болезненные воспоминания. Всё ещё злится на себя, и так и будет злиться ещё долгие годы. Нет, точно не пытается обмануть. Верховский насмотрелся на допросах, как юлят или неестественно каменеют лгуны разной степени умелости. Не так.

– Да, правильно, – тихо проговорил стажёр, глядя куда-то в сторону. – Липатов за пропуск объяснялся с безопасностью – значит, не врал, что при нём карты не было с вечера. За него в сейфе копался Котик. И удирал от меня Котик. И рассказал про аварию тоже Котик… Непонятно только, что им обоим в сейфе понадобилось. Хотя нет, подождите… Если вчера мы застали тут Громова…

«Мы застали». Стало быть, хотя бы этому происшествию есть ещё один свидетель. Лучше, чем совсем ничего.

– Время, – напомнил Верховский сразу и стажёру, и себе самому. Порассуждать они ещё успеют; сейчас пора действовать. – Слушай и запоминай. Ты сумел в последний момент вызвать меня по личной связке… Кстати говоря, дай руку, надо это устроить… И с тех пор не приходил в сознание. На ближайшие пару недель ты госпитализирован, посещения запрещены. С медиками я договорюсь. Сиди дома, наружу без крайней необходимости не высовывайся и на рожон не лезь, – объятый тревогой, Верховский поднялся на ноги и, заложив руки за спину, прошёлся взад-вперёд по кабинету. То, что он творит прямо сейчас, неимоверно рискованно. Если бы на кону была только должность, он бы так не нервничал. И, между прочим, о должностях… – Завтра задним числом выпишу тебе повышение. Это не поощрение, я пытаюсь развязать тебе руки, – строго прибавил он. Впрочем, Зарецкий никак не отреагировал. Похвально, леший побери! – Постарайся к вечеру прийти в себя и собрать в кучу все свои соображения. Я вряд ли быстро освобожусь, но нам надо будет побеседовать.

– Надо, – серьёзно сказал Ярослав. – Только будьте осторожны. Если станет известно, что мы с вами успели поговорить…

Верховский коротко кивнул. Казалось, он смотрит сейчас в странное зеркало, честное и безжалостное. Сам он не вёл ли себя так же самоуверенно, пуская на самотёк отдельские неурядицы? Сам не оказался на краю пропасти, чудом успев отступить в последний миг? Или, леший знает, не успев – отступить ещё надо суметь… Телефон требовательно задребезжал пронзительным звонком. Пора возвращаться. На край пропасти. К Витьке.

– Выполняй, – мягко велел Верховский, придерживая палец над пульсирующей зелёной кнопкой. – Я дам знать, когда буду готов к разговору.

Он проследил, чтобы стажёр исчез из кабинета, и только потом взял трубку. Звонил Ерёменко собственной персоной; голос его звучал совершенно обескураженно. Похоже, оперативники выдернули его с ночного отдыха, тоже ощутив нужду в ком-то если не знающем, то хотя бы облечённом властью.

– Саня, ты сюда можешь выбраться? – почти умоляюще попросил динамик. – Мы ни лешего не понимаем…

– Вы давайте фиксируйте картину, – сухо посоветовал Верховский. Вспомнилось некстати: ведь Ерёменко когда-то зарубил ему карьеру… Это уже много лет не имело значения. – Я сейчас буду.

Здание склада, исполосованное над входом чёрными следами пламени, словно царапинами от гигантских когтей, поспешно обводили красно-белой лентой. Ерёменко нервно смолил сигарету поодаль от входа. Он был одет не по форме, в видавшие виды джинсы и обыкновенную чёрную куртку, и занимал мысли, как пить дать, сочинением максимально невинного отчёта для Терехова. Злость улеглась, не успев толком вспыхнуть. Когда человека сдёргивают средь ночи по подобным поводам, он будет думать о чём угодно, кроме сути дела – если, конечно, не заставит себя прекратить искать спасения в мелкой протокольной возне.

– Ну тут и… – бывший начальник незатейливо выругался, охарактеризовав сразу всё, от погоды до происшествия. – Ты сам-то успел посмотреть? Есть мысли, чего стряслось?

– Ни малейшего понятия, – ровным голосом солгал Верховский. Пора начинать скармливать безопасникам только что состряпанную легенду. – Сотрудника к медикам отвозил. Очнётся – может, расскажет что-нибудь.

– Ох уж мне твои сотрудники, – осторожно проворчал Ерёменко. Были времена, когда они оба без зазрения совести костерили контроль на чём свет стоит; с тех пор мнения внутри безопасности вряд ли изменились, да и, по чести сказать, не с чего им меняться. – По твоей указке тут шастал или что?

– Или что.

– И чего, как жареным запахло, вот так просто тебя сюда вызвал?

– Стараюсь выстраивать доверительную атмосферу в коллективе, – Верховский усмехнулся собственной иронии. – Вы накопали что-нибудь серьёзное?

– Ни лешего. Парни говорят, если чего и было, сгорело всё, – Ерёменко расстроенно выдохнул сизое дымное облако. – Если твой боец ничего не расскажет, гиблое будет дело. Как же это Витёк… Всегда в поле лучший был, и вот, пожалуйста…

Доверял убийце. Другого объяснения и не придумаешь. Он вообще слишком хорошо думал о людях.

– Дело-то наше пока, получается, – с намёком сообщил Ерёменко. – А там как пойдёт: или к следствию, или к тебе.

– Я понаблюдаю, с твоего позволения, – ответил Верховский, тоном давая понять, что ни в каких позволениях не нуждается. – Хочу попробовать разобраться.

Ерёменко, воровато оглядевшись, отправил окурок в рыхлый снег. Он хотел было ещё что-то сказать, но тут у него в кармане заверещал телефон. От услышанного его обрюзглое лицо обеспокоенно вытянулось. Неужто кого-то поймали?

– Там около трассы что-то, – главный оперативник указал телефоном в сторону тянувшейся вдали цепи придорожных фонарей. – Пойду посмотрю… Ты, если хочешь…

– Хочу, конечно.

Кто б его спрашивал. Верховский готов был увидеть у трассы разбитую машину и кровавую кашу на снегу, но ни того, ни другого не было. Сгрудившиеся на обочине оперативники суетились вокруг неподвижно лежащего на земле человека. Судя по характеру возни, найденный был жив: даже самый бестолковый рядовой не станет колоть укрепляющее трупу. Ерёменко озадаченно крякнул. Он уже сообразил, что ему куда выгоднее оставить дело безнадёжным глухарём.

– Что тут у вас? – командным тоном осведомился Верховский, первым приблизившись к честной компании.

Оперативники не посмели ослушаться: то ли узнали, то ли пребывали в растрёпанных чувствах.

– Только что нашли, – загалдели они наперебой – все, кроме одного, который щелчками ногтя сосредоточенно выгонял из шприца лишний воздух. – Без сознания… Пульс вроде есть… Может, вообще не при делах… Леший знает…

– Дайте-ка посмотреть, – велел Верховский, пресекая беспорядок.

Оперативники мигом расступились: смотри, мол, не жалко. Верховский различил сперва короткую тёмную куртку и издевательски блестящие в свете фонарей носки тяжёлых ботинок. Положение тела казалось почти вольготным; можно было подумать, что это просто чудак-мечтатель, которому вздумалось полюбоваться на звёзды холодной зимней ночью. Но дело совершенно точно обстояло не так.

На припорошенном снегом гравии, широко раскинув руки, в беспамятстве лежал сын Бориса Субботина.

LII. Вопрос доверия

Мишка едва не свернул по привычке к Управе. Полчаса тому назад звонок Верховского настиг его в переполненной электричке; начальник велел сразу же, не заходя в отдел, топать в главный больничный корпус и там ждать дальнейших указаний. Младший офицер понятия не имел, насколько обыденны в контроле такие вещи, и решил, что заранее переживать всё равно бесполезно. Не обязательно ведь это связано со вчерашним подслушанным разговором. Может, шефу взбрело в голову учинить медикам внеплановую ревизию.

На улице было зябко. Из прохудившихся туч на город сыпался мелкий колючий снег. Ладони слегка саднили; перед сном Старов снял бинты и обнаружил под ними здоровую кожу, совершенно точно не тронутую никакими страшными болячками. Сердитое покалывание слегка сбивало с мысли – а впрочем, Мишка и так не знал, что ему теперь делать. Он в нерешительности потоптался у одного из служебных входов, не углядел поблизости никого из контролёров и, смирившись с неизбежным, самостоятельно протиснулся в пахнущее хлоркой тепло. Что дальше? Показать охране корочку и надеяться, что его сразу проведут куда надо?

– Для посетителей вход за углом, – заученно протянул больничный страж, глядя на незваного гостя из-под лохматых седых бровей.

– Э-э-э, нет, я не посетитель, – Мишка неловко улыбнулся и, запоздало сообразив, чего от него ждут, полез в карман за удостоверением. – Вот… Отдел контроля, младший офицер Старов. Я… э-э-э… по поручению руководителя.

– А, – проронил вахтёр и лениво поёрзал на стуле, ища на полу педаль. Допотопная вертушка, выпущенная из железного плена, по инерции стронулась с места. – Проходите.

Мишка поблагодарил. Похоже, контролёры здесь частые гости. Наверное, неудивительно: нужно ведь по горячим следам опрашивать свидетелей, если их состояние позволяет поговорить. Но как-то это неправильно. Лучше бы в больницу попадали только от неизбежных естественных причин, а не из-за несчастных случаев или чьего-то злого умысла.

– Александр Михайлович, я на месте, – негромко сообщил Мишка в трубку, отойдя подальше по тесному коридору. – Мне к главврачу подняться?

– Не надо, он уже в курсе дела, – отозвался Верховский как-то устало. На часах едва-едва девять, когда только успел… – На твоё имя выписан пропуск в психиатрию. Мне нужно, чтобы ты поговорил с пациентом. Его нашли без сознания, пару часов назад пришёл в себя. Спроси его, где он был этой ночью, что делал и зачем. Обращай внимание на реакции, особенно эмоциональные. Постарайся сделать запись, если разрешат санитары.

– А… а ещё вводные?

– Если я дам тебе ещё вводные, ты не сможешь вести допрос, – отрезал начальник и, коротко попрощавшись, сбросил вызов.

Теперь задание нравилось Мишке ещё меньше.

На входе в психиатрическое отделение его встретил ещё один вахтёр, на сей раз – медик в форменном халате с отличительной ярко-красной нашивкой на нагрудном кармане. Пока он сверял Мишкино удостоверение с учётными бумагами, сам Старов лихорадочно думал, как ему быть с этим загадочным пациентом. Почему это вообще доверили ему, а не кому-то из опытных офицеров? Виктор Сергеевич наверняка нашёл бы подход к свидетелю, даже с поправкой на диагноз. Да даже Костик справился бы лучше! Ещё и не сказали ничего…

– Идёмте.

Мишка послушно потрусил следом за медбратом по стерильно-белому коридору. Здесь и безо всякой вредоносной магии можно сойти с ума – от неестественной чистоты, от обволакивающе-приглушённого света, от умиротворяющей тишины, лишённой простых жизненных звуков… Торец коридора был перегорожен полупрозрачным щитом, перекрывающим подход к окну; казалось, ровные ряды одинаковых дверей плавно перетекают в собственное бесцветное отражение в его полированной поверхности. Медбрат остановился напротив одной из палат и жестом попросил Старова подойти.

– Вам потребуется помощь? – очень тихо и очень спокойно спросил он, многозначительно касаясь своей нашивки.

Мишка хотел было ответить «нет», но вовремя сообразил, что это было бы сущей глупостью.

– Побудьте тут у входа, если вам не трудно, – попросил Старов и виновато пояснил: – Понимаете… Если пациент начнёт буянить, я-то справлюсь, но ему же потребуется что-нибудь… Лекарства, терапия…

– Это верно, – медбрат поощрительно улыбнулся. Мишка отчего-то на миг засомневался, не относят ли его самого к возможным обитателям отделения. – Только не переоценивайте себя. Люди в таком состоянии могут оказаться сильнее, чем вы себе представляете.

Вот уж спасибо… Мишка пообещал в случае проблем немедленно звать на помощь, и медбрат отпер наконец недоверчиво поблёскивающий замок. Палата оказалась небольшой; мебель в светлых тонах и успокаивающее освещение делали бы её уютной, если бы не решётка на единственном окне и не защитные чары, потрескивающие, как статическое электричество, на самой грани слышимости. Пациент, парень примерно Мишкиных лет, полулежал на постели и бодрствовал. Его запястья были перехвачены крепкими на вид ремнями, а на кисти рук предусмотрительные санитары надели мягкие матерчатые перчатки. Медики не могут себе позволить брать с пациентов клятвы, безоглядно применять артефакты или держать у каждой палаты по боевому магу; ткань и дублёная кожа – не ахти какой суррогат защиты, но, наверное, это лучше, чем совсем ничего.

– Здравствуйте, – брякнул Мишка и запоздало задумался, насколько тут уместно именно это слово. Пациент проследил цепким взглядом, как он пересёк палату и устроился в кресле, таком же обманчиво-уютном, как и вся прочая здешняя обстановка. – Меня зовут Михаил Старов, я офицер отдела контроля. Мне нужно…

Он осёкся. Лицо пациента медленно сложилось в странную гримасу, не то презрительную, не то злорадную. Мишка спохватился, что ничего не спросил у медбрата про запись разговора. Верховский велел обращать внимание на реакции… Наверное, теперь уже нехорошо включать камеру, но хотя бы речь можно записать скрытно. Старов нашарил в кармане телефон.

– Вас что-то обеспокоило? – осторожно спросил он. – В том, что я сказал?

– Это ты беспокойся, – хрипло выплюнул пациент. Его светло-голубые глаза казались абсолютно разумными. Приглядевшись, Мишка заметил в коротких волосах проседь – прямо над выпуклым лбом, словно небрежный мазок белой краской. – Я до вас до всех доберусь.

– Вы до нас доберётесь? – растерянно переспросил Мишка. Голос его отразился на экране телефона россыпью разновеликих вертикальных чёрточек.

– Я доберусь, – повторил парень с нажимом на первое слово. – Ты чё такой важный, а, Михаил Старов? Типа вежливый? Думаешь, поможет это тебе?

Он импульсивно дёрнул левой рукой и тут же болезненно поморщился. Аника-воин… Мишка живо вообразил на его месте ершистого девятиклассника, проблемного по части учёбы, отвергнутого сверстниками, из неблагополучной семьи или заброшенного вечно занятыми родителями. Школьник пыжился и разыгрывал из себя негодяя. Не стоит пытаться допрашивать его по-взрослому.

– Вежливость – это полезно, – нравоучительно заметил Мишка. Злое торжество на лице его собеседника на несколько мгновений сменилось замешательством. – Ну, если тебе так проще, давай на «ты». Скажешь мне, как тебя зовут?

– Котик.

– Котик?..

– Ага. Что, боишься Котика?

– Не боюсь, – Мишка, взяв себя в руки, для пущей убедительности покачал головой. Личность парня наверняка уже установили. Офицера Старова прислали сюда не за этим. – Зачем тебе до кого-то добираться?

Котик презрительно фыркнул.

– А зачем мне с тобой разговаривать, офицер хренов?

– Наверное, затем, что я и приказать могу, – не повышая тона, напомнил Мишка. Ему не хотелось думать о том, что отдать приказ действительно придётся. Полномочия-то есть, да совести не хватит…

– А если мне накласть на твои приказы?

Вот те раз. Он просто храбрится или… или в самом деле каким-то образом выведен из-под присяги? Как же?

– Тогда мне придётся уйти ни с чем, – всё так же спокойно ответил Мишка. – Но я так не хочу. Мне интересно поговорить с тобой.

– Интересно ему! – Котик вновь бессильно дёрнул кистями рук. – Вы тут все меня за психа считаете. А я не пси-и-их…

Должно быть, они все так говорят. Но этот действительно выглядит пугающе нормальным. Не считать же склонность к хамству серьёзным психическим отклонением…

– Я не считаю тебя за психа, – уверенно сказал Мишка, на ходу изобретая обманный ход. – Я разобраться пришёл. Надо же как-то тебя отсюда вытащить.

Котик смерил его недоверчивым взглядом.

– Тебя батя прислал, что ли? Так передай ему, что никакой леший его уже не спасёт. Ни его, ни всех вас, ясно?

– Да почему же?

– Потому что если не я, то те, – загадочно сообщил Котик и конвульсивно дёрнул головой, будто пытался указать на что-то. – Вы всё, кончились, контролёры грёбаные… Уберут вас к лешему. Нехрен было…

Он вдруг сипло закашлялся, содрогаясь всем могучим телом. Мишка подхватился было бежать за медбратом, но Котик, глубоко вдохнув тёплый больничный воздух, справился с приступом и вновь откинулся на подушки.

– Каюк вам, – подытожил он почти деловито и тут же расплылся в самодовольной улыбке: – Я двоих за ночь замочил. Двоих! За ночь! Да вас к концу недели никого в живых не останется!

Он ведь врёт. Врёт, как пить дать! Не способен он на такое… Верховский непременно сообщил бы, если б и впрямь кто-то погиб. Это всего-навсего очередной выверт помешательства, охватившего беднягу после серьёзного потрясения. Нужно собраться с мыслями и выяснить, какого именно…

– Что, не веришь? – требовательно спросил Котик, щурясь на Мишку. – Зря не веришь. Я ещё в прошлый раз почти… А теперь уж точно. Понял, офицер? Никакой талант не поможет… Никакой наставник… Тут или победил, или проиграл. Я победил. Понял, да? Понял?

– Понял, – солгал Мишка. Это, кажется, слегка успокоило пациента. – Как же ты справился?

Котик снова кашлянул пару раз, словно прочищая горло перед речью. Эти приступы причиняли ему мучения; казалось, неведомая хворь норовит вывернуть его наизнанку. Где его нашли – в ледяной воде? Не астма же это, в конце концов…

– А вот так, – хрипло буркнул Котик. – Кто лучше, тот и победил. Я победил.

– На тебя напали? – предположил Мишка, поощряя собеседника говорить дальше. Котик, как свеча на ветру, то разгорался яростным пылом, то совсем затухал. Нельзя позволить ему уйти в молчание. – Угрожали? Преследовали?

– Хотели, – Котик запрокинул голову, примяв затылком подушки. Мишке стало чуть легче от того, что взгляд светлых глаз переключился с него на безукоризненно ровную потолочную побелку. – Обломались. Я сначала одного скрутил, а потом… потом… потом второго, – скомканно пробормотал он, вновь угасая.

– То есть это самооборона была?

– Вот я б ещё от таких оборонялся, – вяло огрызнулся Котик. – Ничего б они мне не сделали. Я лучше.

Лучше, лучше, лучше… Словно нелюбимый ребёнок, которому без конца ставят кого-то в пример. Мишка знал бы, что тут делать, если бы перед ним и впрямь был мятежный подросток, но не успокаивать же взрослого – хуже того, возможного преступника?

– А до сегодняшней ночи ты их встречал? – Старов попробовал зайти с другой стороны. Он не мог понять, что вызывает у собеседника приступы разговорчивости: не то невесть откуда взявшееся доверие, не то чрезмерная больная гордыня, не то неведомая хворь.

Котик мелко затрясся. Не в припадке – смеялся.

– Спросишь тоже… Конечно, встречал ублюдка! Это он моё место украл… Ну и что, помогло оно ему? Всё равно я лучше!

– А второго?

– Второго?... А, второй… Да…

– Имена можешь назвать?

Котик прикрыл глаза и тяжко вздохнул.

– Нельзя, – едва слышно проговорил он, будто бы самому себе.

– Нельзя?..

– Нельзя называть имена.

Что за ерунда?.. В психиатрическом отделении, конечно, такое сойдёт за милую причуду, но как неудачно для расспросов! Верховский скажет, что Мишка совершенно не справился с заданием, и будет прав…

– Ну хорошо, без имён, – нарочито доброжелательно согласился Старов. – Что же ты сделал?

– Восстановил справедливость, – торжествующе произнёс Котик и коротко рассмеялся холодным, безжизненным смехом, будто посредственный актёр, которого заставили играть маньяка. – Тебе не понять, офицер… Ты только не плачь, когда я за тобой приду. Так надо.

– Кому надо?

Котик глубже вжал затылок в подушки, задрав подбородок к равнодушному белому потолку.

– Всем, – скупо проронил он.

– Всем – значит, никому, – мягко возразил Мишка. Ему нужна была какая-нибудь зацепка, хоть прозвище, хоть намёк на приметы…

Но Котик молчал. Так, будто ему нечего было сказать. Будто и впрямь свою волю диктовало ему нечто универсальное, много большее, чем человеческий разум. Впервые за время разговора Мишку пробрал подлинный страх. Санитар ведь предупреждал… Хорошо, что он ждёт за дверью…

Нужно продолжать расспросы.

Медленно, чтобы не привлечь внимания случайным шумом, Мишка вытянул носом пахнущий хлоркой воздух. Спокойно. Верховский поручил ему это дело – значит, доверяет. Значит, с этим можно справиться.

Заново собрав распылённые страхом мысли, офицер Старов взялся за следующий вопрос.

***

«…Я думаю иногда о том, в чём измеряется людское признание. Не в деньгах, само собой, и не в вещах, от которых некуда деться в наш изобильный век. Когда мне пожимают руку и поздравляют с удачной публикацией или с успешно защитившимся аспирантом, я очень хорошо понимаю, что это пустая формальность, в лучшем случае прикрывающая равнодушие, а в худшем – неприязнь. Но вот когда Гена Вяземский сообщил десять лет тому назад, что назвал сына в мою честь, мне подумалось, что трудно изобрести награду значимее. Значит, для доброго моего друга я – по-настоящему хороший человек…»

Полувыцветшие чернильные строки бессильно отпустили внимание, и Яр отложил тетрадь на стол – раскрытой, чтобы, когда вновь станет совсем невмоготу, на пару мгновений вновь успокоиться чтением. Встал, прошёлся взад-вперёд, скользя взглядом по хаотичным ложно-мраморным прожилкам на напольной плитке. За закрытыми окнами кухни догорало бледное солнце. Телефон молчал. За весь день он оживился лишь однажды: журналистка Светлана то ли что-то прознала и жаждала получить подробности из первых рук, то ли попросту желала договориться об очередной ни к чему не обязывающей встрече. Яр, соблюдая легенду, не притронулся к трубке. Для всех, кроме Верховского, он при смерти в центральной больнице. Ни с кем, кроме Верховского, разговаривать нельзя.

Не то чтобы начальнику можно доверять…

Яр остановился у окна, не смея раздёрнуть полупрозрачные занавески. Нет ни одного неопровержимого доказательства, что Верховский сам не замешан в происходящем. Эта простая мысль пришла в немного посвежевшую голову где-то после полудня, когда, измотанный бездействием, Яр принялся записывать соображения, укладывая их в единую схему. Ему катастрофически не хватало понимания, как работают потайные механизмы здешнего уклада; он понятия не имел, что могло двигать злоумышленниками и кто вовсе входил в их круг. Тут-то и подумалось, что по-настоящему доверять совсем некому.

– Хозяин бы отужинал чего-нибудь, – укоризненно забормотал Прохор где-то за спиной. – Да поспал бы. Уж больше суток не спамши-то…

Яр только хмыкнул. Он не уснул бы сейчас, даже если бы захотел. При Прохоре отчего-то совестно было без дела пялиться в окно, и Яр вернулся за стол, к вороху исписанных бумаг. За несколько часов строки и схемы словно бы отпечатались на внутренней стороне век, но смысла в них так и не прибавилось. Нужны новые вводные, такие, которые непротиворечиво соединили бы разрозненные фрагменты…

Телефон коротко вздрогнул, потревоженный сообщением. На сей раз писал Верховский: «Жди гостя в пределах получаса. Можете говорить свободно». Вот уж спасибо за разрешение… В этом мире нет человека, с которым можно беседовать без оглядки на чёртову уйму тайн и умолчаний. В лучшем случае позволительна дозированная честность – и то если посланец не заявится со смертельно проклятым амулетом в кармане.

– Веди себя потише. К нам едут гости, – приказал Яр домовому. Прохор, взявшийся от нечего делать расставлять чашки ручками в одну сторону, тут же бросил своё занятие и настороженно расправил уши. – Не выходи, пока не позову или… Ну, пока не позову.

Если хозяина убьют, домовой и так будет волен делать, что хочет. Яр протянул руку и потрепал Прохора между ушей, как кота. Пусть у мохнатого будет запас сил.

– Хозяин неладное задумал, – констатировал умный домовой.

– Неладное и без меня задумали, – возразил Яр. – Прохор, ты в людях разбираешься?

Домовой нахмурился. Кончики длинных ушей растерянно описали дугу.

– Люди всякие бывают, – осторожно заметил Прохор. – Хороших немало, так и плохих в достатке. Хозяйка плохих оченно не любила, на порог не пускала…

– А я из каких?

– Пожалуй, что и из хороших, – подумав, оценил Прохор и тут же прибавил: – Хозяин молодой ещё.

И понимай, как хочешь. Яр напомнил домовому о своём повелении; только прямым приказом и можно отделаться от настырной нежити. Оставшись в одиночестве, он вновь схватился за карандаш, провернул его между пальцами, словно это могло пришпорить вязнущие в тревоге мысли. Крутившийся в голове вопрос – что дальше? – не давал ни сосредоточиться, ни расслабиться. За окном темнело. Яр не решался зажечь свет, и предвечерний сумрак беспрепятственно затапливал кухню.

Сигнальные чары всполошились спустя семнадцать минут после соощения Верховского. Бесшумно ступая по холодному полу, Яр подошёл к двери и осторожно взглянул в глазок. На лестничной клетке переминался с ноги на ногу Мишка Старов – по крайней мере, больше никого не было видно. Сейчас пригодилась бы способность чуять живых, как у высшей нежити… Воспоминание мгновенно опалило память и обратило в пепел неуместные мысли. Нет уж. Человеком быть лучше. Спрятав одну руку за спину, Яр отпер замки.

– Заходи, – тихо велел он, пропуская коллегу в прихожую. Тут же затворил тяжёлую дверь и встал к ней спиной, отрезав посланцу Верховского путь к отступлению. – Ты с новостями или чего?

– Наверное, «или чего», – проговорил Мишка слегка заторможенно. На Яра он смотрел, как на кладбищенское привидение, явившееся ни с того ни с сего посреди многолюдного города. – Мне… мне всё рассказали.

Яр скептически хмыкнул. Не всё. Как минимум, осторожный шеф вряд ли поделился с младшим офицером сведениями про лже-Липатова. А вот про Щукина… Про Щукина Мишке сообщили. На лице у Старова написана была удручённая растерянность, слишком искренняя для подозрений. Стало быть, и Верховский никакой двойной игры не ведёт: человек в таком состоянии не может быть ни соглядатаем, ни убийцей. Яр разжал пальцы, украдкой распуская нити почти оформленного заклятия.

– Проходи. Нечего на пороге разговаривать.

Мишка благодарно кивнул и неловко освободился от ботинок, расписанных белёсыми солевыми разводами. На улице слякотно. От этой мысли почему-то страстно захотелось очутиться на усыпанном белыми гранулами тротуаре, прогуляться хоть до парка, хоть до метро, хоть куда-нибудь. Апатия сменилась острой жаждой действия.

– Вы что-нибудь выяснили за сегодня? – спросил Яр, помогая Мишке начать разговор.

Старов покорно потащился за ним на кухню. Он растерянно молчал, будто очевидный вопрос застал его врасплох; попытался было зажечь свет, но под строгим взглядом коллеги отдёрнул руку. Яр сдержал сердитый вздох и потянулся к кофеварке. Он и сам не то чтобы в здравом уме – а теперь ещё успокаивать товарища по несчастью…

– Верховский мне удостоверение обещал, – вслух припомнил Яр в надежде хоть так разговорить гостя.

– Да? Не сказал ничего, – проронил Мишка. Он уселся у стола и с вымученным интересом заглянул в разложенные бумаги. – Может, хоть лампу сюда принесём? Ничего не видно…

– Можно и лампу, – подумав, согласился Яр. Задёрнул шторы, погрузив комнату во мрак, и негромко окликнул: – Прохор! Слышал? Выполняй.

Домовой проворно приволок из хозяйской спальни настольную лампу, со знанием дела устроил её поближе к розетке и сам воткнул вилку в сеть. Ореол прохладно-жёлтого света озарил и Мишкино лицо, и умную Прохорову мордашку.

– Пущай уж гость дальше сам подвинет, как ему надо, – слегка ворчливо посоветовал домовой и по своему почину скрылся в тенях.

– Сколько ему лет? – озадаченно спросил Старов. В его голосе впервые прорезалось что-то похожее на любопытство.

– Не знаю. Где-то триста, – Яр пожал плечами и поставил перед Мишкиным носом исходящую ароматным паром кружку с кофе. – Во всяком случае, он помнит две мировые войны и ещё одну отечественную.

– Ничего себе… – Старов отхлебнул крепкой горечи, поморщился, но от кружки отказываться не стал. – Умный какой!

– Тётка глупых возле себя не терпела, – хмыкнул Яр. Велико было искушение прибавить: «кроме меня». – Так что, выяснили за сегодня чего-нибудь? Верховский на месте был?

– Ага, был, – Мишка тяжело вздохнул. – Там плохо дело… Возле дороги нашли сына Бориса Андреевича. Я с ним разговаривал… Не с Борисом Андреевичем – с сыном… Нелады у него с головой, короче.

– Вот как, – задумчиво протянул Яр. Стало быть, паренёк по имени Лев, которого он дважды встречал в управских коридорах, вдобавок отпрыск зануды Субботина. Тогда понятно, как он оказался в поле зрения волхва-отступника. – Можно подробности разговора?

– Вот, слушай, – Мишка выложил на стол телефон. – Александр Михайлович разрешил.

Яр кивнул, благодаря за дозволение, и тут же им воспользовался. Старов взамен потянулся к разложенным на столе записям. Воцарилось молчание, нарушаемое шелестом бумаг и голосами, пойманными мембраной микрофона. Противоречия… Мысль о них назойливо зудела где-то на задворках сознания, заставляя вслушиваться в нарочито небрежные интонации. Слишком многое не стыкуется. Брошенный союзник – с убийством Щукина. Взлом сейфа – с угрозами Громову. Клятвы волхва – с мёртвой совестью.

– Допустим, Котика… то есть Льва оперативникам подсунули, чтоб те получили готового подозреваемого и дальше не копали, – вслух сказал Яр. Он вновь подхватился с места и принялся мерить кухню шагами; тень его, ломкая и беспокойная, металась следом за хозяином. – Если я мёртв, то есть свидетелей нет, то расчёт почти безупречный. Надёжнее было бы только убить и Льва тоже.

Мишка оторвался от бумаг и укоризненно покачал головой. Это безобидное движение отозвалось в душе обжигающей волной гнева. Старов либо суеверен, либо наивен, и неизвестно ещё, что хуже… Но злиться ни в коем случае нельзя. Запрещено. Как ещё одна, десятая, клятва, не произнесённая вслух, но намертво впечатанная в разум. Они оба – всего лишь люди, а человеку, говаривала наставница, свойственно ошибаться…

– По крайней мере, его не посадят, – буркнул Мишка, глядя в сторону. – И хорошо. Он же не убийца.

– Не посадят, – задумчиво повторил Яр. – Не убийца. Если всё вскроется, ему светит максимум вторая статья – но его действительно не посадят, он же на лечении в психиатричке…

Он рывком развернулся, потревоженный забрезжившим озарением. Если ментальные чары, наведённые, вне всякого сомнения, на беднягу Котика, не просто для заметания следов… Если волхв был достаточно аккуратен, чтобы сделать внушение временным… Если, леший побери, Лев в курсе, что он зачарован…

– Напиши Верховскому, чтобы за этим типом приглядывали круглосуточно, – сумрачно посоветовал Яр. – И из палаты одного не выпускали. Пусть жрёт и гадит в присутствии медбрата с боевой специализацией.

– Это ещё зачем?

– Затем, что никакой он не сумасшедший, – Яр нервно сцепил руки за спиной и вновь принялся расхаживать вдоль кухонных шкафов. – Не в себе, да, но это пройдёт… А потом в регистратуре недосчитаются пары-тройки карточек. Или кто-то из персонала погибнет при невыясненных обстоятельствах. Или, – он насмешливо хмыкнул, – всякие аппараты жизнеобеспечения вдруг начут сбоить без видимых причин. И заодно выяснится, что я вовсе не при смерти в реанимации. Лучше бы нам отсрочить этот момент.

– По-моему, там всё по-настоящему, – упрямо возразил Мишка. – Сам же слышал… Он уверен, что всё помнит, но это ведь неправда…

– Вот-вот. Ему же не нежить память вытерла, – осторожно подбирая слова, проговорил Яр. Немедленно вспомнилось, будто наяву, девичье лицо и потускневшие глаза, полностью лишённые проблеска разума. Глаза, которые когда-то смотрели на него с искренним обожанием. Ну и идиотом же он был три года тому назад… – Пусть следят. И имеют в виду, что пациент может учудить. Хуже не будет.

Что ещё можно выжать из этой догадки? Допустим, медиков, занимавшихся со злополучными двумя безумцами, уберут куда подальше вместе с документами… Не понять, зачем именно всё это нужно. Если лже-Липатов беспокоится за сохранность своих тайн, почему Чернов до сих пор не докладывает Верховскому с бессмысленной улыбкой на лице, что с делом старухи всё в полном порядке? А если тайны не так уж дороги, то какого лешего было прогонять Яра из больницы?

Противоречие…

– А вы друг друга знали с этим Львом? – спросил вдруг Мишка. Опасливо так спросил, будто боялся задеть коллегу. – Ну… просто он так про тебя говорил… как про врага.

– Мы всего пару раз виделись. Насчёт врага – даже не знаю, – Яр покачал головой. Скорее всего, это попросту следы внушения. Леший, ну почему нельзя поговорить откровенно! – Он говорил про место. Может, хотел в контроль на стажировку попасть, а тут Щукин меня притащил. Для якобы психа сойдёт за повод к убийству.

– Наверное, – не слишком убеждённо протянул Мишка и вздохнул. – Бориса Андреевича жалко. Я думал, с ним плохо будет.

– В смысле, он ничего не знал? – Яр тут же ухватился за эту мысль. – Или трясётся из-за того, что сын попался? Сам замешан?

– Не знаю, – Старов, окончательно сбитый столку, горестно помотал головой и запустил пятерню в короткие русые волосы. – Но он точно… ну… не ожидал.

– Понаблюдай за ним, – велел Яр и, спохватившись, тут же смягчил тон: – Он в контроле уже лет двадцать. Если он заодно с Липатовым… Чёрт, может, они и ругались всё время только так, для виду…

– Тебя послушать, так все замешаны.

– Как минимум, Громов – точно нет, – возразил Яр. – И мы с тобой. И Щукин…

– И Верховский.

– Да, скорее всего.

Вновь повисло наэлектризованное молчание. Мишке не нравится, что коллега не доверяет шефу. Как бы ему объяснить, что доверие бывает разным?

– Остальные что делают? – резковато спросил Яр. – Липатов на работе был?

– Я его не видел, – признался Старов. – Но, судя по всему, в Управу он приходил. Может, Александр Михайлович его куда-то сплавил. Мне кажется, он хочет держать Дениса подальше от Валерия Васильевича.

– Правильно делает. А сам Громов чего?

– Ну, расстроен. Все расстроены.

– Даже Чернов?

– Конечно.

Что ж, в честности Костика сомневаться трудно. Он напыщенный болван, настолько бесполезный, что нечистый на руку волхв предпочёл завербовать сына коллеги, а не крутившегося поблизости младшего офицера. Как бы не прибили под шумок старательного придурка… Впрочем, он и тут в безопасности: такое родовитое юное дарование только тронь – вони будет на всё сообщество. Нет, максимум, что грозит Чернову – частичная амнезия и выговор за пропажу материалов дела.

– А вот это у тебя тут что? – спросил Мишка, нарушая молчание. Подвинул под лампу один из листов – тот, что Яр отвёл под ограбленное хранилище. – Что значит – «мёртвая вода»?

– Это так, для удобства, – почти не солгал Яр. Он, в конце концов, не был вполне уверен, что в ампуле содержалась именно эта субстанция. – Чары точно были в холодном спектре, вот и решил… Я одного типа знал, которому страшно интересно было про всякую запрещёнку.

– Сергей Наумов? – прочитал Мишка, хмурясь на бумагу. Должно быть, с трудом разбирал почерк.

– Ага. Всё ходил к тётке за консультациями. Я бы порасспросил, – Яр подошёл к столу и постучал ногтем по обведённой овалом надписи в низу листа. – Может, не он один интересовался такими штуками. Вода как носитель чар. Лёд как носитель чар. Мелкие частицы как носитель чар…

– Контейнер, – смекнул Мишка. – Про который ты Верховскому говорил.

– Точно. Ну, вода – ладно, это… – Яр вовремя прикусил язык: ему не положено ничего знать о способах работы с энергией, практикуемых некромантами. – Это хоть на зелья похоже. А вот металлическая пыль… Если подумать, этой дряни вдохни немного – и всё, готов сглаз. И ни одним детектором потом не найдёшь, потому что заряд ничтожный.

– Ё-моё…

– Ага. Это если допустить, что кто-то научился такое проворачивать.

– Мне найти этого Наумова?

– Для начала заправим эту мысль Верховскому. У него тут побольше возможностей. А там посмотрим… Может, проще будет мне самому к Сергею наведаться.

И, воспользовавшись чарами внушения, вытрясти из энтузиаста науки всё до последней мелочи: кто знал про его интересы, кто читал и рецензировал его статьи, кому он рассказывал в порыве вдохновения про блестящие перспективы исследований. Леший побери… Долгие годы тяготиться запретом на знание – и теперь самому вставать на его защиту! Лидия Николаевна, пожалуй, была бы разочарована.

Впрочем, разве сама она не хранила бережно тайну, общую для всех здешних волхвов?

Позже, выпроводив нагруженного заданиями гостя в не слишком тёмную московскую ночь, Яр подозвал к себе Прохора. Уселся на пол напротив низкорослого домового, так, чтобы смотреть в настороженно поблёскивающие глазки. Нежить врать не умеет, но вот хитрить – это запросто, особенно когда не слишком расположена к собеседнику.

– Ты знаешь волхва по имени Юрий? – прямо спросил Яр. – Может, в гостях бывал или Лидия Николаевна при тебе упоминала?

Домовой удручённо помотал ушами.

– Прохормало кого знает. Прохорово дело маленькое: гостей привечать да дом держать в порядке.

И ныкать нелегальные артефакты. Артефакт… Нужно внести в записи пропавшую подвеску. Совершенно вылетело из головы.

– А вообще знаешь кого-нибудь из волхвов по именам?

– Не след имена во зло использовать, – щепетильно напомнил домовой.

– Не беспокойся, я же никого из здешних в глаза не видел. Так знаешь или нет?

Прохор засомневался. Должно быть, решал, достоин ли доверия молодой хозяин. Впрочем, оба они знали: стоит приказать – и Прохору придётся всё выложить, правдиво и без утайки.

– Прохор самого главного знает, – благоговейно понизив голос, сообщил домовой. – Кирилл свет Александрович, добрый человек, старому хозяину ученик и хозяйке друг. Частёхонько захаживал в былые годы. А потом дюже занятой стал. Немудрено: он нынче обо всех заботу блюдёт, так хозяйка говорила.

– Важная, должно быть, птица, – задумчиво предположил Яр. Если этот Кирилл Александрович и впрямь заботится обо всех волхвах, значит, и знает если не каждого, то многих. Только как к нему подобраться…

– Оченно важная, – Прохор старательно закивал в подтверждение. – Иным не чета.

«Иным» – значит, Яру. Это нахальство уже даже не задевает: есть заботы поважнее. Опершись спиной об изогнутую ножку стола, Яр устало прикрыл глаза. Надо разузнать побольше про самого главного волхва. Выяснить, кто он и как с ним встретиться. Объясниться как следует, привлечь старого друга наставницы на свою сторону. Доказать правоту. Заручиться искренней поддержкой. Ни в коем случае не шантажировать клятвами.

В конце концов, это вопрос доверия.

LIII. По сходной цене

Солнечные лучи, сквозившие между пластинок полуоткрытых жалюзи, любознательно трогали выложенные в ряд копии документов: протоколы задержания и обыска, предъявленные обвинения, рапорт командира отряда оперативников. Вместе с Верховским на бумаги глазела видеокамера: вчера, пока хозяин кабинета пытался совладать с разрастающейся неразберихой, два флегматичных техника приладили в углу новёхонький приборчик. По соседству с этим чудом прогресса было одновременно и спокойнее, и тревожнее. И без всевидящего стеклянного ока начальнику отдела контроля казалось, что он непрестанно находится на мушке. Верховский скользил взглядом по многократно перечитанному тексту и пытался понять, состоялся ли выстрел.

Следствие дало санкцию на арест Валерия Громова.

Судя по выпискам, дело вяло варилось в котелке управского правосудия с самой осени и в одночасье дозрело вчерашним вечером. Будь Верховский во вполне здравом рассудке, нашёл бы, что возразить явившемуся к нему посланцу из безопасности, но вышло как вышло: он лишь молча забрал бумаги. А теперь, после перехваченных субботним утром четырёх часов сна, на относительно свежую голову понял, что правда, в общем-то, на стороне следствия. Правда, но справедливость ли?

Преступная халатность, повлекшая гибель человека. Громов удостоверил передачу артефакта, убившего Маргариту Авилову. Копия экспертного заключения – вот она, приложена к обвинениям; подпись и печать на месте. Был ли обманут только контролёр, или проводивший сделку торговец тоже не знал, что продаёт опасную контрабанду? Верховский отчётливо помнил смертоносную безделушку; пробудись в нём талант художника, уверенно изобразил бы каждый изгиб серебряной проволоки, каждую грань крупных прозрачных изумрудов. Помнил и единодушное согласие всех прибывших на место экспертов: причина смерти – именно эта злосчастная побрякушка. Громов действительно виноват. Верховский сам должен был его наказать, но это почему-то напрочь вылетело из головы…

Неужто стало понемногу сбываться старое проклятие? Он медленно, но верно выживает из ума?

Верховский раздражённо щёлкнул пальцами, окружая себя чарами тишины, и потянулся к телефону. Пока трубка растерянно нашаривала сеть, хозяин кабинета вытряхнул из подставки карандаши и ручки и при помощи телекинеза нахлобучил чёрный пластиковый стакан на миниатюрное тельце камеры. Пока олухи на пульте охраны обратят внимание, пока соберутся отрядить кого-то на проверку… Леший, тут убьют – и никто не заметит. Как цивилы вообще умудряются чувствовать себя в безопасности?

– Слушаю, – сухо сказал динамик.

– Загляни ко мне в кабинет на пару минут. Сейчас.

Ярослав явился незамедлительно. Сощурился на чары тишины, одобрительно кивнул и без приглашения уселся напротив начальника. Быстро он оправился… Или, скорее, не оправился, а точно так же, как сам Верховский, загнал чувства куда подальше. Сейчас время действовать, а печалиться можно будет потом.

– Вы в сентябре ездили с Валерием Васильевичем на сделку по продаже артефакта, – без предисловий сказал Верховский. – Помнишь такое?

– Конечно.

– Что делал Валерий Васильевич? Как инспектировал артефакт?

Зарецкий небрежно пожал плечами. Если он и удивился неожиданным расспросам, то виду не подавал.

– Как положено. Осмотрел, чары прощупал. Там дело-то ясное было.

Вот как… Что ж ты молчал до сих пор, болезный, если дело ясное? Куратора прикрывал?

– Ты видел, как он заполнял протокол? – Верховский зашёл с другой стороны. Вряд ли кто-то подделал или подменил бумагу, но вдруг… – Какие-нибудь сложности с этим были?

– Нет. Обычный протокол, никаких сложностей.

– А, скажем, не показалось ли тебе, что Валерий Васильевич как-то связан с одной из сторон сделки? Может быть, он нервничал, как-то странно себя вёл?

Ярослав скрестил руки на груди. Разговор окончательно ему разонравился.

– Что-то случилось? – напрямик спросил он, чиркнув взглядом по разложенным на столе бумагам.

– Случилось. Не сейчас, – Верховский, решившись, придвинул к подчинённому копию протокола задержания. – Этот артефакт стал причиной смерти новой хозяйки. Следствие предъявило Валерию Васильевичу обвинения.

– Не может быть, – вырвалось у Зарецкого. Он жадно схватился за бумагу, стремительно пробежал её взглядом и отложил на стол. – Это бред, Александр Михайлович. Там был обыкновенный приворотный амулет, очень изношенный. Таким убить можно, только если, не знаю, задушить цепочкой…

– Примерно такое же заключение сделал Валерий Васильевич.

Ярослав упрямо покачал головой.

– Я сам осматривал артефакт. Так сложилось, что попросили, – пояснил он в ответ на недоумённый взгляд начальника. – Абсолютно безобидная мелочь. Я даже… м-м-м… понаблюдал его в действии – всё строго по спецификации, – Ярослав постучал ногтем по копии описания артефакта. – Если он где-нибудь в вещдоках валяется, можете сами посмотреть.

– Если и валяется, то не у нас, – задумчиво пробормотал Верховский. Стоит ли верить на слово неопытному стажёру? С другой стороны, в его выучке по магической части сомневаться не приходится… И действительно, а где в этом ворохе бумаг протокол артефактологической экспертизы? – Кто-то из нас явно сходит с ума: я, ты или следствие. Или все сразу. Я очень хорошо помню этот вечер. Маргарита Авилова совершенно точно была мертва. Врачи и надзор подтвердили причину…

Леший побери, а что вообще там делал надзор? Их вотчина – всё, что так или иначе касается тайны сообщества, а не дела самих магов… Неужто подозревали вмешательство нежити? В висках закололо – должно быть, снова напоминали о себе последние потрясения вкупе с недосыпом. В истории с задержанием Громова исчезающе мало смысла. До боли мало…

– Чтобы эту ерунду состряпать, не нужно полгода, – Зарецкий сунул под нос начальнику набивший оскомину список обвинений. – Это писали вчера, в большой спешке. Я думаю, Громов наказан.

– За то, что не выполнил некие требования? – тяжело проронил Верховский. Громоздкие казённые фразы скользили мимо взгляда. Вот опечатка, вот не хватает запятой, вот лишний пробел… Секретари следственного отдела обычно более старательны. – Но какой смысл тогда его закрывать? Под арестом он тем более ничего не сделает.

– Может, уже и не нужно, – Ярослав свёл брови к переносице. – Может, он должен был как-то вывести из игры Виктора Сергеевича…

– Или тебя.

– Или меня, – легко согласился Зарецкий. – Александр Михайлович, мне надо поговорить с одним человеком. Обещаю, никто лишний об этом не узнает. Если вы поможете…

– Что за человек? – перебил Верховский. Его не покидало малоприятное ощущение, что воспитанник Лидии Свешниковой попросту вьёт из него верёвки.

– Бывший научник, Сергей Наумов.

Знакомая фамилия. Мир тесен, а сообщество ещё теснее. Воображаемая мушка превратилась в холодок металла, щекочущий кожу на затылке. Сперва Витька, а теперь всё это затронет ещё и Марину? Немыслимо… Убрать бы её вместе с Настей подальше отсюда, на край света, в безопасную гавань – если допустить, что таковая вообще существует. Леший побери, это ведь его работа – превратить в безопасную гавань кишащий всякой поганью город! Верховский, не удержавшись, прижал пальцы к пульсирующим тупой болью вискам.

– Посмотрю, что можно сделать, – пообещал он и потянулся к папке, отложенной на дальний край стола. За это самоуправство ещё придётся объясняться с патроном, но недовольство Авилова – самая мелкая из всех нынешних бед. – Подпиши, пока ты тут.

Зарецкий наскоро перебрал бумаги и, прежде чем взяться за ручку, педантично уточнил:

– Срочный?

– Разумеется. Мне некогда было выбивать для тебя преференции, – фыркнул Верховский, наблюдая, как свежеиспечённый младший офицер подписывает вчерашней датой страницы трудового договора.

– И ещё вы оставляете себе возможность от меня избавиться, – убийственно честно заметил Ярослав. – Ну ладно, вы действительно рискуете. Я понимаю.

Нахал. Верховский оставил этот выпад без ответа. Проследив, как подчинённый прячет новенькое удостоверение под обложку заурядного студенческого билета, он недвусмысленно постучал ногтем по циферблату наручных часов.

– Давай обратно домой, – скомандовал начальник. – Как выясню что-нибудь полезное про Наумова, свяжусь с тобой.

Зарецкий безропотно поднялся.

– Мы с вами ещё должны поговорить, – напомнил он. – Я теперь понимаю, почему вчера не было времени, но…

– Как только, так сразу, Ярослав, – слегка раздражённо пообещал Верховский. – Постарайся в следующий раз принести больше ответов, чем вопросов.

– На ваши вопросы я ответил, – резонно заметил Зарецкий и нагло прибавил: – А вы на мои – нет.

Не дожидаясь отповеди, он исчез. Своевольный зверёныш. Чтобы с ним совладать, надо быть Витькой. Но Витьки нет, а Верховскому никогда им не стать. Терехов говорил о самостоятельных боевых единицах; что ж, этой единице не занимать ни боевитости, ни самостоятельности. Лишь бы хватило ума вовремя остановиться.

Но Зарецкому хватило. Он вообще ведёт себя на удивление здраво – в отличие от начальника, сомневающегося в собственных воспоминаниях.

Не откладывая дела в долгий ящик, Верховский настрочил для следствия запрос на предоставление доступа к уликам и заодно – на артефактологическую экспертизу. Нужно непременно добиться личного разговора с Громовым. Как ни странно, в управских застенках ему сейчас безопаснее всего. В конце концов, в подвалах уже давно не сводят пленников с ума…

А сводили?

В висках снова предупреждающе закололо, и Верховский отбросил опасную мысль. Прямо сейчас есть дело поважнее. Закончив с бумажной вознёй, он освободил камеру от заглушки – хоть и велико было искушение оставить и посмотреть, через сколько дней всполошится охрана – и прикрыл глаза, сосредоточиваясь на знакомой до последнего уголка квартире. Первом в его жизни обиталище, в котором ему было по-настоящему спокойно – до сих пор.

– Саша? – полушёпотом окликнула Марина. Она выглядывала из комнаты; глаза щурились за тускло поблёскивающими стёклами очков – читала или… делала что-то по работе. – Я думала, ты надолго…

– Обстоятельства изменились, – туманно пояснил Верховский, сбрасывая ботинки. – Найди минутку поговорить. Это крайне важно.

– Конечно, – она прикрыла за собой дверь и следом за мужем прошла в тесную кухню. – Тебе сварить кофе?

– Сам потом сделаю, – отмахнулся начальник магконтроля, усаживаясь за стол напротив жены. – Марин, меня интересует твой коллега Наумов. Что можешь сказать про него?

Она недоумённо вскинула брови.

– Не думаю, что он замешан в чём-то противозаконном, – сразу уловив, откуда ветер дует, заявила Марина. – Он настоящий учёный, а настоящий учёный – всегда гуманист.

– Твоего гуманиста могут использовать втёмную, – вздохнул Верховский. Ему хотелось, чтобы подчинённый ошибся с догадкой, но ведь не запрещать же проверять испятнаные кровью ниточки… – Чем он у вас занят?

Марина слегка замялась. Недобрый знак.

– Я не знаю тонкостей, – осторожно сказала она. – Серёжа пару раз подправлял мои методики, потому что они не совсем… м-м-м… подходят для его экспериментов. Что-то с агрегатными состояниями носителей чар, над ними много кто работал.

– А зачем это «Технологиям»? – сумрачно спросил Верховский. – Никто ведь не станет тратиться на исследования просто ради интереса, верно?

– Верно, – слегка обескураженно согласилась Марина. Невесёлая усмешка сама собой изогнула губы: научники иной раз бывают рассеянны до наивности. – Но не обязательно же использовать Серёжины наработки со злым умыслом!

– А это уже мы будем выяснять, – пообещал Верховский. – Ты что-нибудь личное знаешь про Наумова? Живёт по месту регистрации? С кем? Где бывает, чем занят, кроме работы?

– Зачем тебе? Просто вызови для дачи показаний…

– Не могу, – он вздохнул и на несколько мгновений прижал пальцы к вискам. – Не могу, Марин. Если спугну зачинщиков, второго шанса не будет.

Она надолго умолкла. Опустила подбородок на переплетённые пальцы, устремила на мужа тревожный взгляд.

– Саш… Почему вы опять взялись за учёных?

«Опять»?.. Накатившая волной головная боль смыла насторожившую его мысль, но требовательный взгляд жены волей-неволей заставлял сосредоточиться.

– Поясни, – осторожно попросил Верховский. Ему определённо следовало знать, каким будет ответ, но он почему-то забыл, будто давний школьный урок. Будто смазавшиеся с годами подробности бездомной жизни.

Марина сняла очки – словно убрала последнюю преграду. Опустила руки на стол, как если бы её запястья сковывали наручники.

– Ну, это вроде как общеизвестно, – негромко, но твёрдо сказала Марина. – Коллеги рассказывали. Когда расформировывали старые секретные институты, кое-кого перевели в исследовательский отдел Управы, а остальные…

– Что – остальные?

– Не знаю, – голос Марины дрогнул и упал почти до шёпота. – Ох, леший побери… Саш, мы всё ещё говорим как гражданские или это уже допрос?

– Как гражданские. Как муж и жена, – веско ответил Верховский. При этих словах Марина слабо улыбнулась; захотелось немедленно прекратить разговор и обнять её, чтобы больше не видеть тревоги на её лице. Но, чёрт возьми, он-то не гражданский… – Я и не имею права никого допрашивать по этому делу. Это вообще не дело. Но разобраться очень нужно… Не представляешь, насколько.

Ради Витьки. И ради себя самого, чтобы встали на свои места правые и виноватые, справедливость и лукавство. Марина должна понять. Если не поймёт она, то больше и некому.

– Понимаю, – тихо проронила она. Её пальцы, украшенные только тоненьким обручальным колечком, механически схватились за дужку очков. – Про здешние дела я не очень в курсе, так, коллеги рассказывали… Начальница. Лидия Николаевна не стеснялась в выражениях, – Марина неуверенно хихикнула, видимо, припомнив какой-то особенно удачный пассаж. Что ж, Свешникова и впрямь не лезла за словом в карман. – Она явно знала больше, но кто я тогда была такая, чтобы со мной откровенничать… Смысл в том, что тут тоже люди исчезали без следа. Вроде как уехал куда-то к дальней родне, а спросишь родню – они про него ни слухом ни духом, вот такие были случаи. Так поступали с одинокими, про кого некому беспокоиться… Среди учёных таких немало.

Не только среди учёных. У Витьки в Москве не было никого, кроме сослуживцев. Может это быть совпадением?..

– Ты сказала – «тоже», – заметил Верховский. – Где-то ещё было нечто подобное?

Марина кивнула.

– Папа рассказывал. У него был тогда коллега, молодой парень, перспективный… Все знали, что он для московского начальства что-то на объекте исследует, – она задумчиво взглянула на мужа. – Может, это как-то связано? Раньше ведь с аномалиями активно работали, хоть и секретно, а сейчас так только, съездить посмотреть, и то месяц с бумагами промучаешься…

– Нет, не связано, – покачал головой Верховский и сам себе удивился: откуда такая убеждённость? Он, в конце концов, вообще ничего не знает о научных работах вблизи фоновых аномалий. – Что стало с парнем?

– Думали, погиб в очередную вылазку к объекту, – Марина тяжело вздохнула. – Там… немудрено. Сам помнишь.

– И ты потом полезла по его следам.

– Я-то по другому поводу. Не смотри на меня так, – она снова бледно улыбнулась. – У тебя тоже опасная профессия, я же молчу. И вообще… Папа сказал, потом, когда рабочее место этого парня разбирали, нашли бумажку-напоминалку – знаешь, такие клейкие, на монитор обычно вешают…

– Ну.

– На ней была дата, около тех дней, когда он пропал, и пометка: «поезд в Москву». Так что, наверное, не аномалия тут виновата… Если тебе надо, я у папы уточню, как его звали. Поищешь следы в архивах.

– Пригодится, – Верховский задумчиво кивнул и спросил напрямик: – Коллеги полагают, что этого беднягу примучил московский магконтроль, и теперь ты переживаешь, что будет новая волна… исчезновений?

– Да, – просто ответила Марина. – Ты сказал про «использовать втёмную», и я вот подумала… А твоими руками могут так действовать? Спустить указ на расследование, а состав преступления как-то сфабриковать…

– Подбросить ампулу с непонятной магической субстанцией, – Верховский усмехнулся. Если бы Наумова хотели подставить, всё выглядело бы очевиднее. – Это не указ, Мариш. Но я возьму на заметку мысль о том, что нас пытаются на кого-то натравить.

– Хорошо, – серьёзно сказала Марина. – Только людей выбирай как следует. Наумов, насколько мне известно, живёт где-то в Котельниках, вроде бы до сих пор там. Родня у него в дальнем Подмосковье, он к ним иногда ездит на выходные. Ну, по крайней мере, ездил, пока работал в Управе… Не знаю, как у него сейчас с личной жизнью, но раньше был весь в науке.

– Идеальная кандидатура, – понимающе кивнул Верховский. – Я попрошу офицера, чтобы не перегибал палку. Впрочем, он и так достаточно благоразумен.

– Ты меня обнадёжил.

– Да. А тебе следует уволиться из этой шарашки от греха подальше.

– Зачем? – искренне изумилась Марина. – Если они ни при чём, то какой смысл? А если замешаны, то я могу попробовать что-нибудь о них разузнать…

– Нет уж, – Верховский покачал головой. – Только не ты.

Пусть этим занимаются те, кто должен. Осталось полтора дня – огрызок выходных, чтобы побеседовать с Наумовым, покопаться в архивах, потянуть за наметившиеся ниточки. Начать действовать.

И позвонить наконец старому служаке Семёну Васильевичу.

***

Из-за разномастных, не мытых с осени оконных стёкол балконы казались щербатыми. Ранний зимний вечер бросал рыжеватые фонарные отсветы на грязно-серые стены, расчерченные неряшливыми цементными швами. Морозным субботним днём горожане предпочитают сидеть дома, но в нужном окне – темнота. Хозяина нет дома. Он наверняка скоро явится; ему некуда отлучаться, кроме как за какой-нибудь снедью в ближайший супермаркет. Если не врёт присланное Верховским досье, Наумов – обыкновенный городской одиночка, с трудом переживающий скучные выходные.

Яр поправил намотанный на шею шерстяной шарф. В неброской старой куртке, с полускрытым за складками материи лицом и упрятанными под шапку волосами он сам себя с трудом узнавал в случайных отражениях. Этот нехитрый маскарад никого не обманул бы, если бы за затворником следили целенаправленно, но Яр был уверен: по его следу никто не идёт. Наложенные на квартиру сигнальные чары хранят безмолвие, а значит, легенда о больнице всё ещё держится. Главное – не нарваться по пути на кого-то знакомого.

Обманув домофон коротким импульсом магии, Яр проскользнул в пахнущий кошками подъезд. Зашагал вверх по лестнице, то и дело щурясь в поисках притаившихся чар. Сжатый в кармане кулак комкал полуоформленное парализующее заклятие. В подъезде, однако, всё было чисто. Перед видавшей виды дверью, отделявшей от внешнего мира обиталище светила магической науки, Яр остановился в раздумьях. Ему никто не приказывал обыскивать квартиру Наумова. Он здесь как частное лицо, на свой страх и риск. Оглядевшись по сторонам, Яр стянул с рук перчатки, прикосновением высушил мокрые от снега подошвы ботинок и аккуратным пространственным прыжком преодолел запертую дверь. Он позаботится о том, чтобы не оставить лишних следов – ни на потемневшем от времени паркете, ни в памяти хозяина.

Единственная комнатка, тесная и захламлённая. Беспорядок того рода, к какому склонны равнодушные к быту люди. Слой пыли на притулившихся у продавленного дивана гантелях, зато едва ли не лабораторная стерильность на рабочем столе. Несколько старых монографий, залистанных до заломов на корешках. Помеченный яркой закладкой «Левиафан» – точно такое же издание, как то, что стоит на книжной полке у самого Яра. Малоприятное сходство, но вполне объяснимое: в конце концов, Наумов тоже чему-то учился у Лидии Николаевны…

На столе – слегка облезлый ювелирный футляр. На выцветшем бархате поверх полустёршегося вензеля красуется ярко-жёлтая клейкая бумажка с коротким распоряжением: «Передать С.Н. лично в руки». Не прикасаясь к футляру, Яр заставил крышку распахнуться и тихонько выругался сквозь зубы. На мягкой подложке лежал амулет-детектор – обвитый серебристой проволокой кусочек кварца. Очень знакомый.

В ящиках стола в беспорядке громоздился всевозможный канцелярский хлам, не представлявший никакого интереса. Яр не слишком много внимания уделил поиску тайников: явится хозяин – сам всё расскажет. Крохотная квартирка, вроде той, в какой сам он жил до смерти наставницы, выглядела до обидного заурядно. Не скажешь, что здесь обитает надежда мировой магической науки. Осмотрев для порядка скромную кухню, Яр запихнул куртку в рюкзак и устроился в продавленном кресле – ждать.

Терпение вскоре было вознаграждено: из прихожей послышался скрежет ключа в замочной скважине. Зайдя в квартиру, Наумов – а больше некому – долго шелестел целлофановыми пакетами, натужно кряхтел и вздыхал. Ему не так уж много лет, а пыхтит, как глубокий старик. Если бы не муштра, устроенная Виктором Сергеевичем и мало-помалу вошедшая в привычку, Яр имел бы все шансы превратиться в такого же увальня… Матерчатые тапочки зашаркали на кухню; стало быть, Наумов и впрямь запасался провизией. Яр неслышно поднялся из кресла. Вряд ли Сергей опасен… Вернее, вряд ли опасен осознанно. Ни в рукопашной, ни в магической схватке колдун волхву не соперник.

– Здравствуйте, Сергей, – негромко окликнул Яр, встав в дверях тускло освещённой кухни. Учёный при звуке его голоса потешно подскочил на месте и рывком обернулся; растерянная улыбка медленно вползла на его круглое лицо. Он подозревал, что должен узнать незваного гостя, но никак не мог нашарить в памяти нужный образ. Яр не сдержал усмешки. – Извините за вторжение. Мне нужно поговорить, ничего больше.

Что-то в этих словах – наверное, привитая наставницей манера здешней речи – соединило оборванные нити в обширной исследовательской памяти. Наумов расслабился, неловко хохотнул и пятернёй встрепал на затылке короткие светлые волосы.

– А-а-а… Ярослав, верно? Ученик Лидии Свешниковой? – получив кивок в ответ, учёный окончательно успокоился. Имя бывшей начальницы вызывало у него безграничное доверие. Удивительно, сколько людей её помнят, и помнят вот так, почтительно и светло – как в былые времена хранили в Ильгоде предания о великих волхвах. – В-вы меня слегка напугали, честно говоря… Даже не знаю… Вы будете чай?

– Воздержусь, – хмыкнул Яр. Вот ещё, пить чай в гостях у ведьмака, прячущего за пазухой невесть какой камень! – Я ненадолго. Задам пару вопросов… А вы ответите правдиво и полно, ничего не утаивая и ничему не удивляясь.

Висков коснулось холодное дуновение нежизни. Яр и прежде знал, что дар внушения принадлежит к опасной, чуждой живому стороне волшбы, но теперь всякий раз чувствовал это так же явно, как опаляющий кожу жар золотистого пламени. Наумов беспомощно моргнул; ему не хватало силы воли противиться ментальным чарам. Колдун. Кабинетный сиделец. Умная голова, которой всё равно, к чьей пользе используют её могущество. Яр не мог на него злиться – разве что… жалеть?

– Да, конечно, – заторможенно проговорил учёный. Он бездумно опустился на трёхногую табуретку, напрочь позабыв о загромоздивших стол пакетах с продуктами. – Спрашивайте… Я всё расскажу.

Яр уселся напротив Наумова, передвинув табурет так, чтобы преградить учёному путь к бегству. Сергей не шелохнулся. Не похоже, чтобы он чувствовал за собой какую-нибудь вину.

– Чем вы занимаетесь на работе? – спросил Яр на пробу. С этим типом вряд ли придётся играть в словесные игры; он бы и безо всякого внушения всё выложил…

– Ну как, – Сергей слегка растерялся. Ожидал, должно быть, что беседа затронет какие-нибудь аспекты теоретической магии. – Провожу эксперименты, пишу статьи… Обычная работа научного сотрудника. Вы, может быть, знаете…

– Может быть, знаю, – прервал Яр. – Какой предмет вы исследуете?

Наумов глянул на собеседника покровительственно – как смотрят университетские профессора на первокурсника, робко спросившего, можно ли делить на ноль.

– Э-э-э… Прошу прощения, а насколько глубоко вы знакомы с теорией передаточных сред?

– Общей или специальной?

– О, – Сергей слегка сконфузился, но в то же время, кажется, обрадовался. Не ожидал, что визитёр окажется достойным собеседником. – Ну, в моём случае речь всё-таки о специальной. Работаю с объектами размером порядка миллиметров, не больше. Очень простая идея: приблизить колдовство к микромиру. А то вычислительная техника уже кажется более загадочной, чем наши с вами способности, хе-хе…

– Дилетантская точка зрения, – не удержался Яр. Этот ведьмак и магии-то толком не видел, не то что волшбы. Попробовал бы объяснить природу того, чего не сумел постичь даже Николай Свешников…

– Это я так, шутки ради, – Наумов ещё разок ненатурально хихикнул и тут же вздохнул. – Мне всегда хотелось, знаете ли, подарить новые возможности нашей медицине. Вы видели показатели смертности в конце прошлого века? Это же ужас! Сейчас, конечно, значительно меньше, но не потому, что методы лечения куда-то шагнули, а просто законы стали строже и соблюдают их лучше…

– Вы, помнится, исследовали свойства чар в магфоне.

– Да, было дело, – учёный просиял. Ему подлинное удовольствие доставлял факт, что его кто-то слушает, да ещё и деятельно, да ещё и по доброй воле. – Потом я пошёл по пути обобщения для разных передаточных сред, и, честное слово, там просто непаханое поле! Знаете, мы добились мощных результатов с жидкостями, сейчас ждём патент… Один влиятельный бизнесмен, владелец фармакомпании, сказал, что с удовольствием возьмёт нашу технологию в производство, представляете?

– О ком речь?

– Э-э-э, – на лице Наумова отразилось мимолётное страдание. Подкреплённый ментальными чарами приказ вошёл в противоречие с его собственными убеждениями – и победил. – Дмитрий Оленин, может быть, слышали о таком…

– Может быть, слышал, – буркнул Яр. Надо будет спросить у Старова. – А что за результаты?

Наумов прямо-таки просиял. На допросе у безопасников, интересно, так же будет радоваться?

– Это наша общая заслуга, всего коллектива. Я лишь вовремя подключился к делу, чтобы увидеть триумф, – гордо заявил Сергей. Коллектив, значит. Стало быть, грядут массовые аресты. – Так бывает иногда: работаешь над одним, но попутно создаёшь другое, не менее удивительное… Коллеги экспериментировали с целебными чарами, чтобы воссоздать легендарную мёртвую воду – ну, то есть использовать свойства магии нежизни, чтобы сращивать повреждённые ткани. Как в сказках говорится: мёртвая вода – чтобы закрылись раны, живая вода – чтобы пробудился витязь…

Ну-ну. Кое-кому следует научиться не воспринимать сказки слишком буквально. Магию нежизни в носитель не загнать, здесь справится только некромантия. Живая же вода невозможна в принципе. Лидия Николаевна на пальцах объяснила это ученику, едва-едва взявшемуся за школьный курс физики. Наумову недостаёт некоторых представлений о мире, чтобы это понять.

– Но воспроизвести именно заживляющие свойства нам до сих пор не удалось, – вздохнув, признал учёный. Неудивительно: вряд ли хоть у кого-то в их исследовательской команде нашлись необходимые навыки. – Зато на базе некоторых, э-э-э, субстанций мои коллеги научились создавать почти полноценные носители чар! Нестабильные, само собой, и очень сложные в производстве, но тем не менее… Грубо говоря, воздействие накладывается в пограничных состояниях вещества, когда структура ещё достаточно прочна, чтобы удержать чары, но при этом достаточно подвижна, чтобы можно было предсказать смещения и допуски после перехода носителя в жидкую форму. Понимаете? Это как крошечные льдинки, которые в нужный момент достаточно разморозить – и ещё несколько секунд наведённые на них чары будут действовать. Как замороженные песни.

Наумов лучезарно улыбнулся, словно ожидал от собеседника одобрения удачной шутки. Яр слишком мало знал об этом мире, чтобы понять, в чём соль.

– И вы нашли своему изобретению применение в медицине?

– Можно сказать и так. Видите ли, – Наумов слегка замялся, но налившиеся светом чары внушения заставили его продолжить речь. – Н-да… Видите ли, оказалось, что определённого вида колдовство вкупе с некоторыми веществами-носителями даёт, м-м-м, кумулятивный эффект. Малые дозы не вызывают ничего, кроме кратковременной дезориентации, но если сделать приём курсовым, то препарат оказывает на пациента примерно такое же воздействие, как ментальная магия нежити. Удивительное открытие! Я, к сожалению, не с самого начала включился в работу, зато мне довелось потрудиться над вычислением конкретных дозировок…

– Конкретных дозировок для чего?

Наумов взглянул на Яра, как на несмышлёныша.

– Для позитивного эффекта, конечно же! Никому ведь не нужно полное разрушение разума пациента, а вот управляемая коррекция болезненных воспоминаний… Представьте, мы сможем лечить душевные раны! Это, конечно, очень сложно, нужна ювелирная точность… Ещё не все гипотезы доказаны, но за нами будущее!

Учёный так и лучился гордостью, не подозревая, что от немедленной расправы его спасает только самообладание собеседника. Да ещё то, что и без Наумова там собрался целый коллектив таких вот любознательных, по которым плачут подвальные казематы. Не все гипотезы, видите ли, доказаны! Две задокументированные смерти только в центральной больнице, а сколько их на самом деле? Знает, наверное, только та нечисть, которая дала этим, леший побери, исследователям дозволение испытывать свою жижу на людях…

– Каким образом, – голос сорвался, пришлось начинать заново, – каким образом вы проводили эксперименты?

– Только на добровольцах, – быстро сказал Наумов. Начал чуять неладное, чёртов живодёр… – Бывает… бывает так, что люди соглашаются на любую терапию, даже экспериментальную… Мы бы никогда не стали испытывать препарат втайне от пациентов!

– Как благородно, – процедил Яр. Наведываясь к Лидии Николаевне, этот фанатик науки ради науки нет-нет да выспрашивал что-нибудь эдакое, о тонкостях воздействия нежити на человека, о разнице в наложении на носитель колдовства и магии, о способности тех или иных материалов накапливать энергию про запас… – И что, теперь вы ещё и металлические стружки научились зачаровывать?

– Это один из вариантов, да, – Наумов усердно закивал. – Более стабильный носитель. Такой можно было бы использовать для доставки медицинских чар к очагу воспаления. Но здесь исследования затруднены, всё же пациенты с немагическими заболеваниями предпочитают обыкновенные больницы…

– Не приходило в твою умную голову, что кто-нибудь может умереть от этих ваших исследований? – рявкнул Яр, прерывая сбивчивый стрёкот. Наумов должен будет забыть об их разговоре, и это злило больше всего.

– Цена прогресса, – горе-учёный вяло развёл руками. Он вжал голову в плечи и ссутулился – испугался чужой ярости. Не слишком глубоко испугался; уверен, что ему ничего не будет. И ведь в самом деле не будет, по крайней мере, пока. – Наука требует жертв. Она больше, чем любой из людей, даже самый великий, и она останется, когда нас уже не будет. Несколько обречённых – не такая уж большая плата…

– Заткнись, – Яр прикрыл глаза, чтобы хоть на несколько мгновений вычеркнуть из мира благостно улыбающуюся рожу живого упыря. Счастливый себялюбец… Чего он стоит без миллионов людей, которых считает мелкой разменной монетой? – Заткнись, пока я не лишил тебя разума. Да ты ведь и так его лишён…

Наумов пролепетал что-то недоумённое. Яр не вслушивался. Он поймал гадюку за хвост и должен вытащить её из норы, чтобы раз и навсегда обломать ядовитые клыки. Для этого нужна информация – та, за которой он пришёл, не чая услышать ничего настолько важного. А значит, послезавтра Наумов как ни в чём не бывало пойдёт на работу, изобретать лекарство от всех болезней и по ходу дела травить подопытных. Сам не зная, зачем, перед уходом сунет в портфель чертежи внутренних помещений и распечатки кодов от внутренних замков. По рассеянности забудет папку в метро. Вернётся в свою не тронутую уютом квартирку пить чай с печеньем и почитывать философские труды. Блаженное неведение продлится, пока Наумова не положит мордой в пол нагрянувшая опергруппа. Или, чёрт знает, лично младший офицер Зарецкий. Так будет справедливо.

– Что за вещество вы используете для своей… мёртвой воды? – почти спокойно спросил Яр.

Наумов вновь замялся.

– Э-э-э… Я не знаю формулы, мне предоставляют уже готовый… состав… Какое-то органическое соединение…

– Психотропное?

– Ну… С этим связан тот самый эффект…

Яр встал и пинком отправил табуретку под стол. Всё, достаточно. Дальше злиться нельзя.

– Когда-нибудь я пойму ваш чёртов спятивший мир, – бросил он в пространство. Что ещё нужно вызнать, прежде чем улыбчивый экспериментатор всё забудет?.. – У тебя там на столе амулет-детектор. Он принадлежит мне. Где ты его взял?

Несмотря на прямой запрет, Наумов искренне изумился. Яр видел, как лопается нитка в узоре чар. Слишком неожиданным вышло заявление.

– Мне его привезли. Купили по моему заказу, он доставлен из-за рубежа и абсолютно законно растаможен, – убеждённо сказал учёный и в знак подтверждения закивал самому себе. – Очень дорого стоил, я месяц его выбивал…

– Где документы?

– Т-там же, в столе… В верхнем ящике… Я бы никогда…

Не врёт. Не позволяют активные, налитые светом чары. Или сам обманут, или амулет и вправду не тот. Яр на несколько минут выбросил артефакт из головы, полностью сосредоточившись на внушении. Едва ли не впервые совесть не грызла его за посягательство на чужую свободу воли. Верховский с чужих слов назвал этого типа гуманистом – но гуманист порвал бы в клочья договор с лабораторией, которая исподтишка проверяет разработки на людях. Наставница иной раз говаривала насмешливо, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Но никакого ада нет. Наказывать надо здесь и сейчас.

В верхнем ящике стола и впрямь лежали аккуратно упакованные в файл сопроводительные бумаги к артефакту. Выполненное от руки описание на незнакомом языке с неплохой зарисовкой, таможенные документы, заверенная контролем бумага на какое-то совершенно незнакомое имя. Липатов уволок амулет неполных двое суток тому назад; за это время он не успел бы состряпать даже фальшивку, а поблёскивающая лиловым печать – вполне себе подлинная, и затейливая подпись Громова тоже не выглядит подложной. Эти ли документы злополучным вечером требовал от Валерия Васильевича двуличный коллега?.. Нет, не сходится: вряд ли кто-то знал, что у Яра вовсе есть такая побрякушка, а даже если и знал, то не мог предсказать, что именно в ту ночь он прихватит её с собой. Тогда речь шла не о документах, а о самом артефакте? Вполне может быть… Стоила штучка баснословных денег, и это её ещё, скорее всего, выгодно купили. Вон с каким придыханием Наумов говорил про колдовскую стекляшку… Это она ценная, патент на чудодейственную жижу ценный, контакт с владельцем фармакологического цеха ценный – но никак не жизни безымянного парня и пожилой тётки.

Воистину, с иной совестью сторговаться весьма несложно.

LIV. Дурман

Стеклянные двери вивария бесшумно разъехались перед Мишкиным носом. Скучавший на наблюдательной станции надзорщик встрепенулся при виде неожиданного посетителя; под вечер его покой нечасто тревожили офицеры контроля. Изо всех сил сохраняя безмятежный вид, Старов приветливо улыбнулся взволнованному дежурному и вежливо спросил:

– Можно у вас одолжить один экземпляр?

Тревога на усталом лице надзорщика сменилась недоумением.

– Э-э-э… В каком смысле – одолжить?

– Ну, взять на время, – волнуясь, расшифровал Мишка. Он предполагал, что встретит сопротивление, но задумку свою просто так бросать не хотел. – Вы не волнуйтесь, мне не опасный нужен. Кот-баюн по кличке Сатана, с октября тут сидит у вас. Я его не обижу, завтра верну в целости и сохранности. Хотите, удостоверение в залог оставлю?

– Не, не надо, – надзорщик ошалело помотал головой. – А… извините… вам зачем?

– Следственный эксперимент провести, – не моргнув глазом, соврал Мишка. – Дело распутываем сложное.

– О как, – парень озадаченно поскрёб подбородок и потянулся к внутреннему телефону. – Подождите, я спрошу… Баюн, да?

– Да. По кличке Сатана.

Надзорщик забрал трубку из гнезда и отошёл подальше, сколько позволил провод. Дожидаясь ответа, он одной рукой нервно листал пухлый журнал регистрации – должно быть, искал там упомянутого баюна. Переговоры вышли короткими и маловразумительными. Из отрывистых реплик дежурного Мишка понял только, что на том конце провода, в принципе, не против затеи, но сперва хотят поговорить с просителем лично.

– Ну… – положив трубку, надзорщик пожал плечами и потянулся к коробке с временными пропусками. – Вы сходите к Ларисе Ильиничне в третий сектор. Она, может, того – выдаст.

А может, и не выдаст. Времени уламывать властительницу вивария почти не оставалось. Едва ли не бегом промчавшись по коридорам, Мишка влетел в отведённый смотрителям закуток и выдохнул скомканное «здрасьте» в лицо невысокой полной женщине в синем рабочем халате. Лариса Ильинична степенно пригладила волосы, зачёсанные в высокий пучок, поправила очки и царственно вопросила:

– Это вам, молодой человек, потребовался наш Танюша?

– Кто-кто?

– Кот-баюн, – Лариса Ильинична обиженно поджала губы. – Экземпляр за номером восемнадцать-двадцать-ноль-три. Условная кличка – Сатана. Это вы про него спрашивали?

Мишка озадаченно крякнул.

– Ну да, я. Дадите на денёк? Завтра верну.

– Вам зачем?

Она, в отличие от дежурного, спрашивала не из любопытства – правда волновалась за подопечного. Старов торопливо изложил легенду про следственный эксперимент. Лариса Ильинична слушала недоверчиво, но, кажется, не имела оснований отказать. Когда Мишка иссяк, она только укоризненно покачала головой и потянулась за бланком.

– Под вашу ответственность, – угрожающе произнесла она, кропотливо переписывая номер служебного удостоверения. – Смотрите мне! Если вдруг с Танюшей что-то случится…

– Всё будет хорошо, – поспешно заверил Мишка. Повинуясь властному жесту смотрительницы, он снял со стеллажа тяжёлую клетку, с виду похожую на обыкновенную кошачью переноску, но на деле скрывавшую под пластиком зачарованные металлические листы. – Разве ж я его обижу? Я его сам с дерева снимал.

Строгий взгляд Ларисы Ильиничны немного потеплел. Достав из опломбированного шкафчика серебряную пластинку с номером вольера, она взмахом ладони активировала опутывающие помещение сигнальные контуры и первой вышла в коридор. Мишка торопливо потрусил следом.

– А почему Танюша? – полюбопытствовал Старов, шагая следом за смотрительницей. – Он же того – мужчина вроде… Или как?

– Ну кто-то додумался его Сатаной записать, – спутница фыркнула не то смешливо, не то сердито. – А какой же он Сатана? Милейшая нежить, интеллигентнейшая… Кровь не пьёт, мышей лабораторных не трогает, разве что настроение портит, если гладить слишком активно. Девочки его сначала Сатанюшей звали, а потом подсократили для удобства.

Добравшись до резервного сектора, который местные завсегдатаи именовали в лучшем случае кладовкой, а в худшем – отстойником, Лариса Ильинична прикосновением отперла входную дверь и зашагала мимо вольеров, разделённых перегородками из бронестекла. Большинство секций стояли пустыми; только в одной нежился в бочке с грязно-зелёной жижей довольный нежизнью болотник. И, разумеется, для интеллигентного Сатаны здесь отвели отдельную квартиру. Баюн, теперь вовсе не облезлый и даже, пожалуй, несколько перекормленный, вольготно дрых на перинке, расписанной улыбчивыми кошачьими мордами. Мишка обеспокоенно покачал головой: а ну как нежить совсем обленилась и не пожелает самостоятельно добывать себе пропитание?

– Держите, – смотрительница протянула ему пакетик с берушами. – Я сейчас вас впущу, вы его сразу в клетку и сверху заклятием тишины, понятно? Справитесь?

– Ага, – Мишка добросовестно заткнул уши и в знак готовности показал спутнице большой палец. Та кивнула и приложила к замку пластинку-ключ.

Сатана не очень-то сопротивлялся. Старов беспрепятственно сгрёб нежить под пушистое брюхо; местный любимец лениво приоткрыл один глаз и слегка растопырил пальцы на длинных лапах – напоминал, что мог бы выпустить когти, если б хотел. Кзаточению он отнёсся философски: высунул нос между прутьев, понюхал ставший недоступным воздух свободы и свернулся в клубок на войлочной подстилке. Мишка старательно окутал переноску чарами тишины.

– Мы проверяем физическое и эмоциональное состояние экземпляров, – ещё разок, для острастки, предупредила Лариса Ильинична, вынув из ушей беруши.

Мишка терпеливо заверил её, что ради душевного спокойствия экземпляра пожертвует своим собственным, и вместе с неживой добычей устремился на выход. Время поджимало.

– Ну и что это? – скептически спросил Зарецкий, завидев на пороге коллегу в обнимку с нагруженной переноской.

– Наша скрытность, – гордо заявил Мишка, протискиваясь в прихожую. – Ты ж говорил –внимания не привлекать.

– И ты решил приволочь сюда этот гроб? А логика где?

– У меня там кот, – Старов деликатно постучал ногтем по прутьям, привлекая внимание подопечного. Баюн тут же сверкнул из темноты жёлтыми глазами. – Ходячее снотворное! Мы ж не хотим с боем через охрану прорываться?

– Сонные чары я и сам изобразить могу, – Ярик задумчиво поднёс палец к чёрному зеву переноски. Баюн любознательно принюхался, но почти сразу отпрянул, боязливо прижав уши к лобастой голове.

– Так а если кто заметит? У тебя спектр такой, что вычислят в два счёта, – резонно возразил Мишка. – Надо, чтоб хоть пару дней потом нас никто не заподозрил.

– Допустим, – Зарецкий недовольно потёр подбородок. – А как ты его заставишь прицельно мурлыкать?

– Ну, у него охотничий инстинкт должен сработать, – не слишком убеждённо предположил Старов. – А мы с тобой уши заткнём и уйдём из зоны поражения.

Ярослав посмотрел на коллегу, как на умалишённого.

– Он нежить и вдобавок кот. Дрессировке не поддаётся. На случай, если он не пожелает охотиться, у тебя план есть?

Мишка пожал плечами.

– Тогда уж сонные чары.

– Не нравится мне это всё, – сдаваясь, проворчал Зарецкий. Может, и поспорил бы ещё, да времени было в обрез.

– Ладно тебе, – Старов примирительно улыбнулся и снова подхватил переноску. – Сатана справится. Я в него верю.

Справляться баюну предстояло с мужичком средних лет, облачённым в камуфляж без опознавательных знаков и явно готовым задремать безо всякой нежити. Сквозь грязное стекло давно не мытого окна виднелись допотопные мониторы, на которых охранник имел возможность наблюдать происходящее во внутренних помещениях – или трансляцию какого-нибудь футбола, леший его разберёт. Кроме бдительного стража, в тесной каморке обретались два железных турникета, одинокая напольная вешалка и утыканная дротиками мишень, висящая напротив наблюдательного пункта. От вида концентрических кругов у Мишки заныли натруженные магическими упражнениями руки. Теперь некому донимать его тренировками…

– Ну, действуй, – шёпотом велел Зарецкий. Под мышкой он держал переноску с Сатаной; оба были не в восторге от соседства.

Старов молча кивнул и полез в карман за берушами. Огляделся в поисках случайных прохожих, просунул руку между прутьев оконной решётки и прижал ладонь к пластиковой раме, с силой проталкивая сквозь упрямый материал крохотный магический заряд. По ту сторону стекла ручка нехотя провернулась, открывая щель – аккурат кошачьего размера. Мишка со всей доступной осторожностью вытряхнул Сатану из переноски и водрузил на узкий металлический подоконник мордой к приоткрытой створке. Баюн лениво моргнул и не сдвинулся с места.

– Ну чего ты встал? – невесть зачем прошептал Мишка одними губами. Легонько подтолкнул кота к дышащей комнатным теплом щели. Ещё чуть-чуть, и морозное дуновение потревожит охранника даже сквозь куртку…

Кот извернулся – голова и хвост непостижимым образом поменялись местами – и ткнулся лбом Мишке в руку. Ладонь болезненно ужалило, словно статическим электричеством. Сатане ни к чему был какой-то там охранник: его вполне устраивал в качестве трапезы незадачливый младший офицер. Старов замер в растерянности. Надо что-то придумать, и срочно, а что тут придумаешь? Не отступать же бесславно из-за строптивой нежити…

Баюн вдруг рывком пригнул голову и ощерил мелкие острые зубы. Подошедший Зарецкий без церемоний сгрёб Сатану за шкирку и просунул мигом присмиревшего кота внутрь комнаты. Проворно отступил от окна, сделал Мишке знак повторить манёвр. Старов прижался спиной к стене. Внутри проходной сонно двигались тени: должно быть, охранник приметил непрошеного гостя и отправился разбираться. Хоть бы руками трогать не додумался! Тогда получится, что они натравили на невинного человека какую-никакую, а всё ж таки нежить… Ярик, похоже, думал о том же самом; не отрывая взгляда от окна, он вхолостую перебирал в воздухе пальцами правой руки.

Тени замерли.

«Ждать», – условным жестом велел Ярослав. Приблизившись к окну, он резко взмахнул ладонью, словно перерубая невидимую нить. Где-то внутри здания раздался глухой щелчок – вроде того, какой бывает, когда искрит неисправная розетка. Лившийся из окна тусклый свет мгновенно погас.

«Всё чисто», – так же жестом сообщил Зарецкий. Указал в сторону входа и исчез из виду. Мишка подхватил переноску и зашагал вдоль стены, слегка увязая в снегу. Коллега встретил его в дверях; на руках у Ярика распластался кот-баюн, не то до крайности истощённый, не то абсолютно счастливый. Как только Сатана оказался надёжно заперт и укутан чарами тишины, Зарецкий первым избавился от берушей и сам на всякий случай проверил прочность замков на клетке.

– Чтоб я ещё раз нежить в служебных целях… – проворчал он, демонстративно отстраняясь от переноски.

– Ладно тебе, ведь получилось же, – Мишка виновато кивнул на храпящего на полу охранника. Потом обеспокоенно заглянул в клетку. – Чего это с ним?

– Передоз, – пробормотал Ярик. Вытащив из кармана ключи от машины, он протянул брелок коллеге. – Отнеси обратно своё сокровище. И смотри, если вырвется…

– Тогда надзор меня вместо него в вольер посадит, – невесело предположил Мишка. – Ты никуда отсюда не уходи, хорошо?

– Куда ж я пойду…

Он и впрямь дождался коллегу, и весьма деятельно: к Мишкиному возвращению крепко спящий охранник удобно полулежал в кресле, а мониторы добросовестно демонстрировали непроглядную черноту. Ярик стоял у турникета и рассеянно натягивал на левую ладонь матерчатую перчатку. Должно быть, прикидывал, что будет дальше.

– Сначала в лаборатории, потом в архив? – для порядка уточнил Мишка.

– Да, – Ярик, словно очнувшись, решительно толкнул металлический штырь рукой в перчатке. – Постарайся ничего тут не трогать без крайней необходимости.

Дельное указание. В тёмных, загромождённых хламом коридорчиках исполнить его было не так-то просто. Мишка включил карманный фонарик, чтобы хоть что-то различать в лишённой электричества мгле. Раздобытый Зарецким план этажа он примерно помнил; здесь и помещений-то всего – пяток кабинетов да кладовка с санузлом. Три комнаты отвели под лаборатории, неотличимые друг от друга и заодно – от обиталища управских научников. На столах, заполнивших собой почти всё пространство тесных кабинетов, стояли стройными рядами пустые склянки и высились кое-где громоздкие ящики, снабжённые кнопками, лампочками и электронными мозгами. Дотошный Ярик пригляделся к одному из этих чудищ и озадаченно покачал головой.

– Инвентарный номер – наш, управский, – вполголоса сообщил он, указывая на округлый бок неведомого прибора. На пожелтевшей от времени пластмассе рядом с длинной цепочкой цифр и впрямь красовался небольшой штамп – официальная эмблема Управы. Всё, что водилось в здании ценного, хозяйственный отдел маркировал своей печатью, чтобы издалека видно было, чьё оно. – Кто это, интересно, разрешил тут держать такое?

– Может, оно списанное, – предположил Мишка. – Научники за последние годы кучу всего выкинули.

– Списанное уничтожают, – возразил Ярик. – Это же технология… Воплощённое знание. Ими тут не любят делиться.

– Ну, правильно делают, наверное.

Зарецкий досадливо поморщился, но промолчал. Фотографию прибора он немедленно отправил начальнику. К ней тут же присоединился снимок шкафов, запертых на магические замки. Сквозь стеклянные дверцы виднелись многочисленные пробирки, бутылочки и пузырьки, помеченные непонятными шифрами. Сами по себе они ничего не значили и ничего не доказывали, кроме того, что лаборатории не простаивают. Здесь кипит работа, о свойстве которой должны поведать служебные бумаги.

– Где-то в этих баночках – дрянь, которая лишает людей разума, – негромко проговорил Зарецкий, шаря по прозрачным полкам лучом фонарика. Несмотря на выключенное электричество, шкафы тихонько гудели; очевидно, они питались из какого-то другого, более надёжного источника.

– Может, и не дрянь, – для порядка предположил Мишка. – Кому-то ведь хочется забыть, что с ним случилось. Как страшный сон.

Ярослав только упрямо помотал головой в ответ.

В лабораториях архиву было не место, и его приткнули в кабинете какого-то местного управляющего – в крохотной каморке, едва вмещавшей два шкафа, узенький стол и прислонённый к батарее складной стул. Кто бы тут ни хозяйничал, он был тот ещё педант: бумаги на обшарпанной столешнице и в выдвижных ящиках лежали аккуратными стопками, собранными в соответствии с содержанием и датировками. Документы на закупку всего подряд, от пробирок до служебного автомобиля; зарплатные ведомости; добросовестно заполненные журналы всевозможных инструктажей – всё соответствовало невинным результатам недавней проверки. Если тут и засело зло, оно надёжно укрылось за обыденной серостью рабочих будней. Но ведь оно, такое, стократ страшнее разбушевавшегося упыря или даже лютующего нелегала…

– Здесь нет ни одного мага, – заметил Ярослав. – Никаких защитных чар. Нигде.

– Это, может, обманка такая, – Мишка отложил обратно в ящик очередную стопку накладных. – Вроде как – тут нет ничего интересного…

– Или это интересное само себя защищает, – развил мысль Зарецкий. – Отличная идея: подсунуть под нос ревизору флакончик с зельем… Забудет, зачем приходил.

– Не, он тогда вообще всё забудет. Это ж не страницу из книжки вырвать… наверное…

– Леший знает, как оно работает, – Ярослав сердито отвернулся к шкафам и потянул на себя хлипкую створку. Внутри, как и следовало ожидать, тоже громоздились бумаги. – Не хочу проверять на практике.

На сей раз Мишке посчастливилось больше: в доставшемся ему шкафу хранились лабораторные записи. Вооружившись по примеру коллеги телефоном, он принялся фотографировать исписанные вручную страницы. Образец «Аконит» признан бесперспективным, образец «Наперстянка» требует дозировки с точностью до миллиграмма, образец «Дурман» успешно испытан на неживом организме и готовится в серию, образец «Вёх» вызвал непредвиденные побочные эффекты… В одном из журналов был даже кратко описан рецепт. Чтобы исполнить рекомендации, потребовалось бы специальное образование.

– Что значит – «применить аккумулирующее колдовство»? – пробормотал Мишка себе под нос, вчитавшись в мудрёные инструкции.

– Это где? – Зарецкий тут же выглянул из-за створки и тоже склонился над журналом. – Ага… Некромантия имеется в виду. Видишь, они так добывают энергию из органических компонентов. Без этого, наверное, не получается реакция.

– Так твой учёный сказал?

– Вроде того.

Мишка невольно поёжился. Холодильные шкафы в лабораториях запоздало показались зловещими: в хрупких склянках хранились чудовищно опасные зелья, названные в честь смертельно ядовитых трав. Может быть, в малых дозах они и становятся лекарствами, как настоящий дурман, но её ещё вычислить надо, эту самую дозу. Вычислить и опробовать…

– А вот и сокровищница, – мрачно протянул Ярик, пристально рассматривая что-то в тёмных недрах шкафа.

Настала Мишкина очередь заглядывать коллеге через плечо. На одной из нижних полок, не слишком хитро спрятанный за пустыми картонными папками, притулился объёмистый ящичек – резной куб из тёмно-бурого полированного дерева. Замок на нём был немагический, просто три металлических колечка с цифрами. Избегая применять чары, Ярик бережно вытащил ящик из шкафа и водрузил на стол.

– Код мы долго подбирать будем, – заметил Мишка. – Если только он тут где-нибудь не записан.

– Код – полбеды, – пробормотал Зарецкий себе под нос. Он деловито разглядывал извивы резных узоров, напоминавших не то виноградные плети, не то щупальца морского гада. – Это наверняка артефакт… и вряд ли легальный. Внутри может быть что-нибудь подлое.

– Откуда ты знаешь? Видел такие?

– Угу, видел, – помедлив, Ярик стянул с ладони перчатку и осторожно коснулся лакированной крышки. – Отойди-ка на всякий случай. Попробую раскрутить механизм.

Мишка отодвинулся на полшага к двери – дальше в тесной комнатке не вышло бы – и на всякий случай нашарил в кармане сигнальный амулет. Зарецкий чутко, словно вслушиваясь в биение чужого кровотока, прошёлся пальцами вдоль резной крышки. В воцарившейся тишине отчётливо раздался щелчок – будто крохотную пружинку резко освободили от напряжения. Потом зашуршал, выскальзывая из паза, невидимый штырёк. Ярослав азартно касался ящичка то тут, то там, нащупывал сквозь сухое дерево спрятанные металлические жилы. Мишка не сумел бы так. Категории хватало – не хватало сноровки.

– Готово, – не слишком уверенно сообщил Зарецкий. Он наскоро протёр деревянную поверхность скомканной перчаткой, стирая следы прикосновений, и осторожно потянул крышку вверх. – Если тут просто деньги, я буду разочаро…

Его прервал тонкий, как комариный писк, звон лопнувшего стекла. Ярик отшатнулся от шкатулки, Мишка, наоборот, придвинулся ближе – на случай, если придётся спасать коллегу. В воздухе расползался едва уловимый острый запах, вроде озона после грозы. В шкатулке что-то тихо шуршало, будто сыплющийся песок.

– Что это? – брякнул Старов и тут же получил в ответ условный жест «молчать». Зарецкий уткнулся носом в сгиб локтя; Мишка счёл за благо последовать его примеру.

– Бегом отсюда, – глухо сказал Ярик, плечом оттесняя коллегу в коридор.

– А ты?..

– Выметайся. Сейчас! – повысив тон, приказал Зарецкий. Мишка поневоле встретился с ним взглядом. По спине пробежал холодок: всегда спокойный Ярослав был всерьёз встревожен, даже – напуган? – Дыши пореже и бегом!

– Сам дыши… Пошли на выход!

– Закрой рот и уходи!

– Один не уйду!

Ярослав отнял руку от лица и сердито щёлкнул пальцами. Чары немоты лишили Мишку возможности возражать. Голова слегка кружилась – не то от назойливого запаха, не то от действия вещества, которое его издавало. Зарецкий тяжело оперся свободной ладонью о столешницу и хмуро уставился на коллегу. Его взгляд показался Мишке мутным, словно у пьяницы.

– У-хо-ди, – раздельно повторил Ярослав. Тесные стены опасно дрожали, грозясь сложиться внутрь и похоронить под собой незваных гостей. – Я смогу потом удрать. Ты – уходи.

Да, правильно… Надо уходить… Это почему-то кажется несуразным, но ведь он прав… Нетвёрдый шаг к двери лишил Мишку равновесия; он упал бы, если бы было куда. Как же Ярик здесь сам?..

– Уходи, – повторил Зарецкий как-то нетвёрдо.

Он был абсолютно, безоговорочно, железобетонно прав.

***

Комната медленно, до дурноты плавно утопала в небытии.

Он успел увидеть, как сотни мелких ярко-синих искр – крохотные капельки зачарованной жидкости – выстрелили в воздух маленьким фейерверком. Он не знал, какой из спрятанных в деревянных стенках штырьков пробил крохотную ампулу, стоило лишь поднять крышку. Он понятия не имел о природе раствора, который с каждым вдохом оседал в горле, в лёгких, впитывался в кровь, заставлял мир вокруг то болезненно съёживаться, то лихорадочно расширяться под натиском сражающегося рассудка. Зато совершенно ясно: то, что внутри шкатулки, должно стоить такой защиты.

Странный привкус на пересохших губах. Горьковатый лесной мёд, пахнущий смолой и летними травами. Ему неоткуда взяться, кроме как из потаённых глубин памяти. Он ничего не значит. Важно другое, то, ради чего была вся затея…

Мелкая металлическая стружка тускло переливается поверх стремительно гибнущих бумаг. Тленные чары разъедают тонкие листы, намеренно оставленные беззащитными. То, что лежало сверху, рассыпалось в прах почти сразу, остальное тает на глазах, навеки хоронит в небытии драгоценное знание. Это понадёжнее громовских хитростей с активными печатями. Незадачливому взломщику давно пора лишиться сознания; одна радость – ловушка не рассчитана на волхва.

Руки слегка дрожат, вороша истончающиеся листы. Неосторожные прикосновения к зачарованной металлической пыли щиплют кожу холодом и злой кусачей болью. Фотография за фотографией сыплется в сообщения начальнику. Хочется бросить. По телу медленно расползается блаженная истома, как будто вдруг исчезло долгое и изнурительное напряжение сил. Рассеянный в воздухе яд маняще сладок, чем бы он ни был.

Очередной лист выскальзывает из ослабевших пальцев, рассыпается мелкой трухой. Занятие вызывает отвращение, словно копаться приходится не в бумагах, а в кишащих заразой нечистотах. Важно закончить – но мир коварно растворяется перед глазами, норовит утонуть в подступающей темноте. Если моргнуть, всё вокруг на несколько мгновений возвращается на свои места. Если опустить веки, слишком велик соблазн больше их не поднимать…

Мёд на губах. Запах налитой соками листвы. Кожи мягко касается ласковое летнее тепло. Где-то вдалеке – весёлый птичий посвист, над головой шумит в ветвях случайный ветерок. Всё это пугающе настоящее, зримое, осязаемое… И ещё хуже – хочется, чтобы оно было на самом деле. Чтобы опасное, мрачное, недоброе кануло в забвение, как дурной сон. Ему снились когда-то дурные сны. Потом отчего-то перестали сниться любые.

Может быть, потому, что снов во сне не бывает?

Ладони ещё помнят прохладные, гладкие листы бумаги, но теперь под ними – нагретая солнцем дублёная кожа и жёсткие птичьи перья. Стрелы. Сегодня они принесли погибель не одному лесному зверю; пришлось, прячась в полдень от разъярённого лешего, укрыться на устроенной волхвами заветной полянке. Минует недоброе время – и ляжет под ноги тропка до самого дома, через ничейный луг, мимо братнина поля, вдоль высокого речного берега…

Изгладится из памяти долгий сумрачный сон…

И так легко на душе оттого, что он не наяву…

Чего не привидится в жаркий летний полдень посредь Гиблого леса?

Но до чего диковинный морок…

Было в нём что-то, чего теперь жаль. Дальние края, невиданные чудеса, добрые люди. Великая судьба. Но, спроси вдруг кто, между великой судьбою и простым счастьем он выбрал бы счастье. Вот это самое, которое не почувствуешь, пока оно не пропадёт. Ясное небо над листвяным пологом. Полная сумка лесной дичи. Крепкий сруб у дальней околицы, где селятся нынче младшие сыновья со всего Заречья. Златовласая красавица-жена. Долгие, долгие дни, принадлежащие понятному, правильному труду.

Тревоги таяли, словно льдинки на солнце.

Слуха коснулся дальний дребезжащий звон – нездешний, невозможный посреди лесной тиши. Он не утихал; напротив, становился всё громче, терзал успокоившийся было разум. Яр бездумно потянулся вслепую на этот назойливый шум, желая заглушить его наконец, отправить следом за дурными сновидениями. Пальцы обожгло сердитой дрожью. Ему не нравилось помнить, в чём тут дело. Если начать вспоминать, можно и не удержаться – провалиться обратно в…

…В реальность.

Яр с трудом открыл глаза. Телефон оглушительно вопил под ладонью. В тесном кабинете почти некуда падать, и, лишившись сознания, Яр всего лишь сполз по стенке шкафа – будто присел отдохнуть на лесной полянке, привалившись спиной к древесному стволу. От горькой досады перехватило горло. Хотелось назад, в несбыточное, в несуществующую жизнь…

Несуществующая жизнь – это смерть.

– Жив? – громко спросила трубка голосом Верховского.

– Да, – сипло отозвался Яр. В теле поселилось отвращение к любому движению. Какой-то частью сознания – той, что боялась боли и оправдывала сомнительные решения – он всерьёз желал прекратить тянущуюся пытку даже ценой собственной гибели. – Мне… нужна… помощь.

– Позови по личной связке.

– Нет, – Яр снова вдохнул отравленный воздух. Если его проняло, что уж говорить о тех, у кого нет дара? – Лучше… лучше я сам…

– Погоди, я переберусь поближе к медикам, – сухо приказал Верховский. На несколько долгих мгновений связь прервалась; телефон, мгновенно оказавшийся в другом месте, растерянно ловил радиоволну. – Ты готов? Уверен, что стоит рисковать?

– Да, – напряжение в мышцах не было болезненным, но отчего-то причиняло страдания. Словно бы каждым своим движением Яр мучил кого-то другого. Пошатываясь, хватаясь за всё подряд, он кое-как поднялся на ноги. – Зовите.

Верховский промешкал ещё несколько секунд – раздавал медикам указания. Его отрывистый голос заставлял сосредоточиться, не давал окончательно раствориться в подступающем иллюзорном счастье. Среди выпотрошенных шкафов и бумажных кип нет-нет да сквозил луч летнего солнца.

– Поймал направление?

Яр не стал тратить силы на ответ. Он привык закрывать глаза перед пространственным прыжком, чтобы ни на что не отвлекаться, но сейчас опускать веки слишком опасно. Ему хотя бы не нужно рассчитывать: достаточно довериться чарам, звенящим на кончиках пальцев. Звенящим… Яр никогда не чувствовал магию так искажённо.

Вокруг вспыхнул свет – не солнечный, но бледный и неровный, испускаемый длинными потолочными лампами. Ворвавшийся в грудь воздух вышиб из глаз злые слёзы: он полон был колючих запахов, он казался душным и гулким, как пустота. Чья-то ладонь легла Яру на плечо, удерживая от падения. Скверно. Он давным-давно научился не терять равновесие после прыжка.

– Что случилось? Можешь сказать?

– «Дурман», – выдохнул Яр, сражаясь с собой за каждый звук, слетающий с губ. Человек перед ним непрерывно и неуловимо менялся; строгие черты плавились, складывались в новые, новые, новые незнакомые лица. – С ума… схожу.

На это ушло слишком много воли. Больничные стены подёрнулись холодным дождевым сумраком. Льющийся с потолка свет косыми струями хлестал по лицу и плечам. Вожделенное безмятежное счастье всё никак не наступало; напротив, стало дурно и страшно. Стоявший за сырой пеленой человек медленно вытянул из ножен короткий меч. Так уже было. Седовласый сокол смотрел молча; в тяжёлом его взгляде сквозила ненависть. Дождевая вода стыла на губах, мешая говорить.

– Бей вернее, – проронил Яр почти умоляюще. Он помнил, что будет потом. Он не хотел.

Сокол не двинулся с места. Он не мог ударить: правую кисть ему отрубили воины владыки.

– Скажи хоть, за что…

Но сокол не мог и сказать. Воины владыки вырвали ему язык.

Человек, которому хватало дерзости судить и совести – убивать, не мог сделать ни того, ни другого.

Целую вечность они стояли без движения, бессильные друг перед другом.

А потом что-то случилось, и вечность оборвалась в черноту.

LV. Старые долги

– Жить будет? – спросил Верховский у выглянувшего в коридор медбрата. Надеялся на положительный ответ. Не хотел больше хоронить подчинённых.

– Ну, жить-то будет, – нехорошо хмуря брови, ответил медбрат. – Вот вспомнит ли себя – другой вопрос. Пока ни на что не реагирует.

– О природе отравления получилось что-нибудь понять?

Медик издал невнятный звук, обозначавший, надо думать, крайнюю степень растерянности.

– Пока анализ крови не сделаем, ничего сказать не можем. Вашу информацию учтём, не волнуйтесь.

– Я и не волнуюсь. Мне вредно, – Верховский мрачно усмехнулся. Третьи сутки подряд нестерпимо хотелось курить, но сама мысль о том, чтобы чем-то притуплять ясность ума, вызывала оторопь. – Как только придёт в себя, дайте мне знать.

Много лет назад он просил о том же самом какого-то другого санитара. Прежде чем отключиться под действием лечебных чар, Зарецкий нёс бессвязную околесицу, как-то несуразно растягивая слова и глядя в никуда широко распахнутыми глазами. Это не походило на сонное оцепенение, до самой гибели не отпускавшее несчастного Хмурого… Но и состав за прошедшие годы могли усовершенствовать. Образец «Дурман» на фотографии какого-то бланка был помечен как самый перспективный. Медики под клятву о неразлашении получили эти снимки, а заодно и намёк на то, что в больнице с подобным уже сталкивались.

Сейчас Верховский понимал тех, кто соблазнился бы эликсиром забвения. Он и сам был бы рад вычеркнуть из памяти болезненно-жёлтое, отрешённое лицо, лишь отдалённо напоминавшее прежнего Витьку Щукина. Или суметь проникнуться подлинным хладнокровием, чтобы безупречно изображать перед убийцей собственную неосведомлённость. Или хотя бы взять себя в руки и не дать слепой машине правосудия проглотить Громова. Зарецкий со своей деятельной горячностью очень много успел за минувшие дни… Выздоровеет – получит трёпку за неоправданный риск, но он умудрился за пару суток добыть информации больше, чем сам Верховский за несколько лет. Неправильно было ворошить «Технологии будущего» руками Субботина. Вовсе нельзя было пускать дело на самотёк…

Утро ещё и не думало заниматься. Домой не хотелось, да и долг не велел. На улице царил крепкий февральский морозец. Само собой, в спешке Верховский пренебрёг верхней одеждой и теперь упрямо брёл мимо сугробов, позволяя холодному сквозняку вдохнуть бодрость в гудящую голову. Есть ещё пара часов до того, как в «Технологиях» узнают о ночном визите. Вряд ли меньше: кот-баюн действует куда убойнее, чем любые сонные чары. Кот-баюн… Ну, Старов… Вот уж от кого не ждёшь подобных выходок…

В кабинете было тихо и пусто – слишком тихо и слишком пусто для благостного спокойствия. Старов, в панике позвонивший начальнику около получаса тому назад, до Управы ещё не добрался – а может, добрался, но не пожелал заглядывать в отдел после визита в виварий. Верховский подумывал его отругать: в конце концов, уравновешенный и неторопливый на мысль и дело Михаил должен был тормозить ретивого напарника на крутых поворотах, – однако отказался от этого намерения. Парни уже достаточно наказаны. Надо бы и на Старова натравить медиков, просто чтобы убедиться в его благополучии…

Верховский отложил с клавиатуры присланный минувшим днём отказ во встрече с Громовым и разбудил дремлющий компьютер. Он с трудом представлял, сколько осталось времени до того, как владельцы «Технологий» свяжут взлом с его отделом – а значит, поймут, что им сели на хвост. Он должен успеть раньше. Давая Зарецкому добро на нахальную вылазку, он недооценил риски, но посыпать голову пеплом можно и потом, а пока надо выжать максимум из того, что добыли его младшие офицеры…

Рецептуры, протоколы испытаний, тонкости процесса изготовления – всё это бесценные улики, но прямо сейчас важно другое. Вот полуистлевшая, присыпанная синевато-серебряной пылью рукописная заметка: «…отличный, несмотря на присущую нежити невосприимчивость…», «…самостоятельно преодолел около километра, но несколько раз упал…», «…сложно сказать, на чём он зациклился, надо подумать об искусственном создании сильного впечатления…», «…вышел из-под контроля, больше убивал, чем утолял голод…», «…в итоге не выдержал бурного протекания реакции, ткани очень быстро начали деградировать…», «…заметили и выслали наряд, но шеф сказал, что придумает, как обернуть это себе на пользу…» Дата – июнь позапрошлого года, сходится идеально. Верховский-то думал, в злополучном сквере поработало умертвие, но выходит ещё хуже: нежить, получившая дозу некромантского зелья. Если найдётся автор записки, правосудие без колебаний казнит его по первой статье. Зарецкий прав: какие бы благие цели ни приследовали эти экспериментаторы, в их опытах гибли люди. Но если сейчас впопыхах напортачить, то давать смертельную заведомо ложную клятву угрюмому сотруднику магбезопасности будет рядовой исполнитель. Надо добраться до зачинщиков.

И, кстати, о них. «Обернуть себе на пользу» – это наверняка о кляузе в «Московском зеркале». Верховский без труда отыскал её копию в открытом архиве. Очередной ушат помоев, один из многих, вылитых на Управу за последние годы. Обличитель – хозяин доброй трети московской колдовской фармакологии, приснопамятный Дмитрий Оленин; Ярослав упоминал о нём, докладывая о беседе с бывшим научником. Это он – загадочный «шеф»? Соблазнительная версия, но вряд ли верная. Слишком уж открыто подставился. Он либо внутри сговора, либо просто подвернулся под руку. Верховский поискал подпись автора статьи и нашёл, разумеется, только невразумительный псевдоним: «П.В.О., апологет». Искать человека по инициалам – гиблое дело даже в тесном сообществе, а они ведь тоже могут оказаться взятыми с потолка. Было бы хоть указано, чего он апологет, этот «П.В.О.»… К лешему. Сейчас только время зря уйдёт на эти поиски. Слишком мелкий кусочек головоломки.

Несколько подписанных соглашений на поставку «сырья». Надо думать, того самого, подходящего. Это не в юрисдикции Управы, но до полиции дело не доведут. Кому охота посвящать коллег-минусов в дурно пахнущие подробности? Те и так косо смотрят на потайное государство в государстве. И кражу подлежащих уничтожению лабораторных приборов следствие разве что пришьёт в самый конец обвинений, так, для порядка. Леший, кто-то ведь уволок эти ящики прямиком из-под носа у научников! А те, небось, и рады: спасли из-под пресса обожаемую технику. И что с ними, с такими, делать? Увольнять с позором? Так они ведь из лучших побуждений…

Старая, пожелтевшая, хрупкая безо всяких чар бумага, ещё на машинке отпечатанная. Недлинный список фамилий. В углу от руки написано: «Вытащи мне всех, кого сможешь, пока их не упекли в подвалы!» Эта короткая пометка болезненно царапает память. Что-то связано со списком и с надписью, что-то малоприятное, но воспоминание словно бы упрятано за мутным бронированным стеклом – ни разглядеть, ни разбить преграду… Кого должны были упечь в подвалы? Зачем?.. Фамилии сплошь незнакомые: Лисицын, Третьяков, Панина, Балашова, Рябов… Верховский до боли сжал пальцами виски, отгоняя некстати накатившую мигрень. Что за леший? Неужто брезжущее озарение – его наивысший триумф, и проклятие потихоньку вступает в силу? Нет, чушь. Но что он помнил про Рябова? Помнил, помнил и забыл… Это было чудовищно важно – и вот так запросто выскользнуло из памяти? Разум, как разъярённый упырь, раз за разом бросался на непробиваемую преграду, тщетно силясь добраться до вожделенного воспоминания. Упырь злился. Стекло держалось.

Подвалы. Рябов. «Вытащи мне всех…» Вот именно: «вытащи мне всех», безотказная электронная память. Что забыл прихрамывающий извилинами начальник магконтроля, то помнят надёжно спрятанные в недрах Управы серверы. С верхних этажей не достучаться до защищённых служебных архивов, но есть, по крайней мере, база досье всех одарённых, кто хоть как-то отметился в столице за годы ведения учёта. А в ней есть Рябов. Маг-теоретик при одном из специальных институтов. Осуждён за… за нелегальное… наставничество… Не казнён, но… умер в самом конце тысячелетия… У него была квартира на юго-востоке Москвы – и ещё сосед… Сосед и ученик, Владислав Журавлёв, которого Верховский тщетно пытался изловить, пока начальство не запретило…

Леший! Как можно было забыть?

Поработать в «Технологиях будущего» – или их предшественниках – Рябову не довелось, он ненадолго пережил свой институт. Вот Журавлёв – тот мог… Хоть бы и в отместку за гибель наставника. И ещё – боль с новой силой вспыхнула в висках – был сумасшедший разоритель кладбищ, от которого так и не добились ничего внятного. Что, если этот тоже принадлежал к экспериментаторам?.. Верховский сердито тряхнул головой, пытаясь вернуть себе здравомыслие. Дед нёс такую ахинею… Проще предположить, что это на нём испытывали лишающую разума водичку. Не мёртвую, нет; имя «дурман» подходит зелью куда лучше. Леший побери, всё это можно было бы вскрыть уйму лет назад, свяжи сержант Верховский беспамятство Хмурого с кратковременным помешательством Ерёменко, так глупо получившего опасное ранение…

Или потом, годы спустя, когда в Управу заявился за наследством родственничек ведьмы, угробленной «экспериментальной терапией». С вероятностным артефактом явился, чтоб наверняка не вскрылись неудобные обстоятельства. Вся эта суета, нарушившая неторопливое вращение шестерней правосудия, стала для него колоссальной удачей. Вышел сухим из воды. Никто ничего не заподозрил. Сохраняя репутацию, управские чиновники наскоро закрыли вопрос наследства и сплавили материалы с глаз долой, в архивы, в хранилище вещдоков. А чрезмерно въедливому старшему лейтенанту велел не лезть не в своё дело разгневанный магконтроль. До чего счастливое стечение обстоятельств, леший твою шишигу через бревно по лесополосе…

Ладно же. Ладно. Ещё не поздно починить то, что не разрушено до основания. Допустим, Рябов. Допустим, какие-то его бывшие коллеги – те, которых успели «вытащить». Досье тут не помогут; на месте вызволителей Верховский немедленно сменил бы спасённым имена, документы и биографии, и на деле почти наверняка всё так и есть. Расспрашивать старожилов контроля? Так ведь одному лешему известно, сколько из них замешано в этой грязи…

Есть ещё Терехов. Он определённо застал те времена, и он человек Авилова. Но ведь он в своё время ставил палки в колёса своевольному подчинённому, да и тот памятный провал с камерами наблюдения… В этом гадюшнике совершенно некому доверять, кроме несведущего молодняка. Ну и как понять, кто из списка тихо умер в застенках, а кто благополучно здравствует? Кто способствовал мероприятию? Кто заказывал музыку? Кто вообще может толком рассказать, что там такое происходило?

А ведь кое-кто может…

Только отыскать его Верховский давным-давно отчаялся.

Медленно, будто во сне, он наклонился к нижнему ящику стола, в котором держал всякий дорогой сердцу хлам. Выудил оттуда запертый футлярчик. Отложил в сторону утащенный из квартиры Журавлёва амулет – полностью металлический, а значит, бесполезный для поиска – и с великой осторожностью извлёк на свет потрёпанную сторублёвую купюру. Она, само собой, перестала помнить прикосновение Феликса задолго до того, как Верховский освоил пространственную магию, но на ней всё ещё бурели пятна засохшей крови. Давным-давно старый недруг оставил это издевательское послание, чтобы побольнее уязвить наивного доброхота, и, конечно, достиг цели. Потом был запрет на самостоятельные изыскания по служебной части, а после, когда Верховский вновь получил свободу действий, эта история поблекла, стала неважной – вместе со всем прошлым. Слишком много внимания требовало настоящее…

Эту сотню он дал когда-то Типуну, спасая того от голодухи. Серия особая, та, купюрами из которой платят зарплату в Управе. Вот кровь… Кровь могла принадлежать не Типуну. И сам Типун мог успеть умереть за прошедшие шесть лет. В конце концов, Верховскому запросто могло не хватить умений для поиска по столь зыбкому ориентиру… Но Феликс ему нужен. Нужен с тех самых пор, как посеял в нём сомнение, как намекнул, что знает нечто важное о неприглядном прошлом сообщества. Был просто нужен, а сейчас стал необходим.

Здоровяк, помнится, очень хотел, чтобы система о нём забыла. Понятное желание для молодого, но чертовски сильного нелегала, угодившего в жернова сменяющихся эпох. Много их таких бродило по Москве в последние годы прошлого тысячелетия? А много выучилось до уровня высших категорий, за которые немногочисленные наставники заламывают страшные цены?.. Леший! Если верна пришедшая на ум догадка, то добраться до Феликса надо как можно скорее!

Верховский сжал купюру в кулаке. На больную голову магия давалась тяжело. Казалось, все усилия впустую: он без толку вливал силы в жадную пустоту, сквозь которую уже давно должна была протянуться направляющая нить. Но со своим-то потенциалом он мог позволить себе потратиться. Подобное к подобному, как учил придирчивый казённый наставник. Часть к целому. Всё равно что искать иголку в стоге сена, только с неодимовым магнитом в руках. И спустя полдюжины попыток что-то потянулось магниту навстречу. Едва уловимый отклик, немногим сильнее случайных шумов. Не далёкий, нет, но слишком неустойчивый, чтобы как следует за него ухватиться. Разброс в несколько кварталов на карте – жилая застройка где-то на северных столичных окраинах, а может, в ближайших областных городках. Там, на месте, станет понятнее. Но если жизнь чему-то и научила Верховского, так это не лезть в пасть к упырю, не позаботившись о прикрытии. Рука сама потянулась к телефону и тут же замерла.

Кому звонить?

Верного Витьки больше нет. Зарецкий со всеми своими талантами – на больничной койке, балансирует на грани безумия. Старов… Больно деликатное для него дело. Не дорос ещё так разочаровываться в системе. Громов под арестом, Субботин ходит как в воду опущенный из-за пойманного на горячем сыночка, Липатов сам почти наверняка замазан по самую макушку. Остаётся Чернов, но мальчик не боец – так, слёзы одни… Леший побери, и это – его команда! Люди, которые должны беречь трещащий по швам порядок в сообществе! Как он мог быть настолько недальновидным?

Верховский взялся за трубку. Если недоступны хвалёные самостоятельные боевые единицы, сойдёт и кто-то попроще, лишь бы умел обращаться с боевой магией. И с огнестрелом – так, на всякий случай… Гудки он слушал недолго; несмотря на время, не то позднее, не то раннее, Терехов будто бы дежурил у телефона и ждал звонка.

– Слушаю, – абсолютно бодрым голосом сказал начальник магбезопасности. Любопытно, на звонки от подчинённых он отвечает с такой же готовностью?

– Доброй ночи, – вежливо сказал Верховский. – Валентин Николаевич, мне нужен толковый оперативник на ближайшие несколько часов. Желательно не уставший от смены. Выделите, пожалуйста… В счёт долга.

– Заинтриговали, – слегка растерянно протянул собеседник. Уж, конечно, не от тугодумства; тянул время, перебирая варианты. – Что у вас за мероприятие? Что должен уметь сотрудник?

– Никаких особых требований.

– Вы на работе? – педантично уточнил Терехов. – У себя в кабинете?

– Да.

– Подождите десять минут.

Он, кажется, рад был, что так легко отделался от неприятного обязательства. Отпущенные десять минут Верховский провёл в лихорадочных сборах: отыскал в отдельских запасах брезентовую спецовку, которую офицеры брали иногда на выезды в особенно неприветливую глухомань, рассовал по карманам все мало-мальски полезные амулеты, бережно спрятал за пазуху драгоценную купюру. Подремать бы часок, восстановить силы… Покумекать над добытыми сведениями, связать смутные догадки в непротиворечивую цепочку, выложить на стол перед безопасниками – вот, мол, берите готовенькими, пока не разбежались. Но, допустим, Терехов ни с того ни с сего проникнется доверием к бывшему подчинённому, выделит отряд, раздраконит «Технологии будущего» – а сколько ещё контор останется? И сколько в них останется этих самых, которых «вытащили»?

Марина сказала бы, что он потакает проклятию.

– Ещё раз приветствую, – негромко сказал Терехов. Он собственной грузной персоной стоял посреди кабинета, полностью одетый для вылазки в морозную ночь. У пояса масляно поблёскивала гладко выделанная кожа: начальник магбезопасности прихватил с собой табельное оружие. – Не возражаете против моей компании?

– Против вашей? – глупо переспросил Верховский. – Зачем вам это?

– Выполняю служебный и гражданский долг, – бывший контролёр холодно улыбнулся. – Наш с вами личный приберегите для более спорных случаев. Посвятите в диспозицию?

Вот уж чего не хватало! Верховский бестолково застыл посреди кабинета, подыскивая возражение повежливее. Не говорить же, что сам начальник магбезопасности зачислен у него в подозреваемые!

– Ценю ваше предложение, – выдавил он наконец, – но оно слишком щедрое. Мне нужен простой исполнитель.

– Я умею подчиняться приказам, – Терехов усмехнулся, с любопытством разглядывая собеседника. – Давайте начистоту: вы тут затеваете нечто чертовски важное и в некоторой степени деликатное, а значит, я тоже должен позаботиться об успехе мероприятия. Мы всё-таки работаем на одного человека.

– Вы хотите убедиться, что я не натворю дел, – нахально уточнил Верховский.

– Это тоже, – спокойно признал Терехов. – Но вы ведь не собираетесь идти против закона.

– Мне нужно поговорить с человеком, который только этим и занят. Я бы не хотел эксцессов.

– Их не будет, – начальник магбезопасности сдвинул с левого запястья рукав куртки. – Раз уж мы равны в должностях, я дам вам маленькую служебную клятву. Будете распоряжаться мною, как обычным оперативником.

– С оговоркой.

– Конечно, с оговоркой. Теряем время, Александр Михайлович.

Ах, леший, какая забота! И ведь он прав, времени очень мало. Верховский слушал клятву вполуха, больше беспокоясь о том, что он станет делать на месте. Слишком зыбка цепочка предположений. И ничего другого в его распоряжении попросту нет… Он начал с самой окраины, с безлюдных в ночной час проулков жилой застройки. Приходилось тщательно дозировать силы, вливаемые то в поисковую магию, то в пространственные прыжки. Терехов следовал за ним неотступно. Его присутствие настораживало и успокаивало одновременно. Начальник магбезопасности, без сомнения, ценный союзник – если союзник. Мог он много лет подряд дурить Авилову голову?..

– Впечатляет, – тихо сказал Терехов, выдыхая белёсый пар. Взглядом он деловито обшаривал тёмную громаду заброшенной на полпути грандиозной стройки. Ставший ненужным дом бессмысленно пялился в ночь сотнями пустых окон-глазниц. – Тот, кого вы преследуете, не слишком привередлив.

– Помолчите, – прошипел Верховский и тут же виновато прикусил язык. Его приказам Терехов сейчас обязан подчиняться. – Отменяю. Но ведите себя потише, пожалуйста.

Терехов кивнул в ответ. Весь его вид выражал фальшивую безмятежность.

– Нам надо будет обойти все этажи?

– Нет. В подвале и на первом слишком холодно, на верхние слишком сложно забираться, – Верховский нервно потёр подбородок. – Я бы ставил на третий-четвёртый. В любом случае, не применяйтесилу, кроме случаев угрозы жизни.

– И угрозы общественному порядку.

Да, леший побери, и общественному порядку тоже. Поднаторевший в казуистике бывший контролёр обеспечил-таки себе свободу действий. Сберегая порядком истощённые силы, Верховский пешком преодолел занесённую снегом строительную площадку, шагнул в пустой дверной проём ближайшего подъезда и поднялся на два пролёта по лишённой перил лестнице. Если его догадки верны, где-то здесь должны быть натянуты сигнальные чары. Тем лучше.

Сверху доносилось приглушённое потрескивание. Кто-то жёг костёр в укромной глубине этажа, поодаль от продуваемых зимним ветром оконных проёмов. Задержавшись на лестничной клетке, Верховский обернулся к спутнику и жестами приказал: «держись позади», «будь наготове», «без приказа не стрелять». Те, кто греется у потайного огня, почти наверняка безобидны. Там вряд ли найдётся хоть один одарённый. При помощи магии удобнее кошмарить минусов, чем себе подобных.

Верховский крадучись пробрался мимо пустой лифтовой шахты и замер перед узким коридорчиком, соединявшим бетонные коробки, так и не превращённые в квартиры. Треск пламени стал явственнее, но ни шорохов, ни голосов не было слышно. Скорее всего, обосновавшиеся здесь бродяги спят, оставив кого-то одного на стрёме. Скрепя сердце Верховский жестом велел Терехову прикрывать и шагнул навстречу неверным рыжеватым отблескам. Нарочно перестал таиться. Пусть его сочтут заблудившимся цивилом. Он и впрямь похож: кое-как одетый, встрёпанный, уставший после нескольких пространственных прыжков…

Человек у костра, разведённого в ржавом ведре, сторожко уставился на него блестящими глазами. Незнакомец. Немолодой и не слишком здоровый, он сидел у самого огня, кутаясь в грязно-розовое шерстяное одеяло, слишком маленькое для взрослого. Ещё двое бродяг спали тут же, закутавшись в такое же тряпьё. Один из них мог оказаться Типуном – а мог и не оказаться. Как бы то ни было, кровь одного из этих людей осталась на купюре, прошедшей через руки Феликса. Здесь должны о нём знать…

– Чего пришёл? – вполголоса поинтересовался часовой. Под своим одеялом он мог прятать что угодно, от заточки до серьёзного ствола.

– Ищу кое-кого, – так же тихо отозвался Верховский. Здесь не принято заниматься кропотливым установлением личности: слишком хорошо понятно, кто свой, кто чужой. – Звать Феликсом, лет сорока, сам немаленький… Знаешь такого?

Знает, можно было и не спрашивать. Услышав имя, мужик встревоженно подобрался и отпрянул назад – и от нежданного визитёра, и от весело пляшущего пламени. Поступался теплом ради мнимой безопасности. Рядом, словно почуяв его беспокойство, заворочались спящие.

– Зачем он тебе?

– Поговорить. Так знаешь, нет?..

– Уходи, – прервал его хриплый голос. Знакомый. В лицо Верховский вряд ли узнал бы Типуна: тот поседел, зарос до глаз нечёсанной бородой и приобрёл затравленный вид. – Уходи… Мы с вашими не знаемся. И ему так скажи, если встретишь…

– Привет, Типун, – мягко сказал Верховский. Приблизиться, впрочем, не рискнул. – Рад тебя видеть… в добром здравии.

Повисло молчание. Бродяги переглядывались; Типун был мрачен, его товарищи – всего лишь насторожены.

– Я ничего вам не сделаю, – Верховский успокаивающе поднял перед собой пустые ладони. Типун конвульсивно дёрнулся. Знает не понаслышке, что маг может сотворить из такой исходной позиции. – Мне нужен Феликс. Если можете помочь его найти…

– Давно пришёл? – перебил его Типун.

– Минут десять как.

– Всё тогда, – упавшим голосом проговорил бродяга. – На кой ляд тебя принесло, а? Ядрёна макарона… Один раз свезло, так решил наверняка – того?

– Нет. Надеюсь на более плодотворный разговор.

Двое незнакомых бродяг неотрывно наблюдали за странным гостем. Куда-то сгинули старые приятели… Может, Типун с ними и расплевался, но куда вероятнее другой, более прозаичный исход. Эти жизни по негласному прейскуранту ценятся ниже жизней добропорядочных цивилов.

– Как ты нашёл-то меня? – неприветливо спросил Типун, исподлобья глядя на бывшего товарища.

– Вот, – Верховский показал ему последнее послание Феликса. Судя по тому, как поморщился Типун, купюра навевала воспоминания. – А почему только сейчас – не спрашивай, не отвечу.

Он сделал несколько неторопливых шагов, по широкой дуге огибая костёр. Занимал удобную позицию для возможного поединка. Судя по поведению Типуна, догадка о сигнальных чарах верная, только почему так долго? Слишком незначительный повод, чтобы беспокоиться?

– Часто сюда наведывается? – нарочито небрежно поинтересовался Верховский. Вдали от огня сквозняк пробирал до костей, но всё равно бессилен был вытравить сырой запах плесени. – Что ему от вас надо?

– А тебе? – подал голос незнакомый бродяга, тот, что караулил костёр.

– Я же сказал, поговорить с Феликсом, – терпеливо повторил Верховский и, оценив царящие здесь настроения, прибавил: – А может, и повязать. Смотря что услышу.

– Он сюда редко ходит, – угрюмо буркнул Типун. – Когда там это… Своровать чего надо по мелочи, последить за кем…

– За кем?

– Да нам почём знать, кто они такие? Он свои дела делает, нам не докладывается.

С лестничной клетки донёсся невнятный шум. Он стих через пару мгновений и сменился шорохом тяжёлых шагов по цементной пыли. Спустя ещё десяток секунд Верховский разочарованно распустил почти готовое заклятие: в дверном проёме нарисовался Терехов. Перед собой, словно заслоняясь щитом, он волок бесчувственное тело, как следует опутанное хищно поблёскивающей сетью.

– Добрый вечер, уважаемые, – бросил он бродягам. – Александр Михайлович, я немного перестарался, но – вот. Мероприятие предлагаю считать успешным.

– Отклонено, – Верховский невесело усмехнулся. – Это не тот, кто мне нужен.

– Правда? – Терехов могучей рукой развернул к себе поджарого пленника, недоверчиво вгляделся в квадратное лицо – слишком молодое, чтобы принадлежать Феликсу. – Вот незадача. А так вовремя подъехал… Так целеустремлённо сюда шёл…

– Типун, ты его знаешь? – спросил Верховский, прерывая фальшивые сожаления безопасника. Леший бы его побрал! Явился демонстрировать магию запуганным бродягам…

– Нет, – проронил Типун. Взгляд его неотрывно скользил по переплетениям заклятия-сети. – Они разные… Каждый раз…

– Верните, где взяли, Валентин Николаевич, – сумрачно распорядился Верховский и тут же себя выругал за тугодумство. Если этот тип – неважно, минус он или одарённый – первым напал на Терехова, у буквоеда-безопасника есть формальный повод считать его нарушителем общественного порядка. И делать, что вздумается.

– А я бы допросил для начала, – демонстративно игнорируя приказ, сообщил Терехов. – Очная ставочка, опять же…

Не договорив, он вздрогнул всем телом, выпустил из рук пленника – тот тряпичной куклой осел на пол – и стремительно развернулся в темноту коридора. Верховский в три прыжка преодолел разделявшее их расстояние – и опоздал. Короткая рукопашная схватка решилась не в пользу застигнутого врасплох безопасника. Терехов отшатнулся и привалился к стене, размазывая по лицу кровь. Его противник отчего-то медлил довершать начатое, словно у него разом кончились силы – но нет, это было бы чересчур роскошным подарком. Почти не целясь, Верховский швырнул сеть в скользящий сквозь тени смутный силуэт. Тут же шагнул вправо, уходя от возможного ответа. Магия подчинялась неохотно, слишком медленно…

Его спасло то, что Терехова сочли более важной целью. Безопасник нелепо замер, затем медленно, как подрубленное дерево, рухнул на грязный бетон и остался лежать неподвижно – только кровь продолжала лениво вытекать из-под прижатых к лицу ладоней. Силовой волной – на большее не хватало ни сил, ни концентрации – Верховский оттолкнул противника к дальней стене и, импровизируя на ходу, заставил торчащий из бетона стальной прут обвить могучую шею здоровяка. Не туго, только чтобы обездвижить. Этот человек нужен живым.

– Какие люди, – хорохорясь, выплюнул Феликс. Голос его звучал сдавленно. – Так и думал, что ты тут ошиваешься…

– Опусти руки. Будешь дёргаться – убью, – просто предупредил Верховский. Имел право. И возможность тоже. Чтобы чуть крепче затянуть петлю, много сил не нужно.

– Грозный больно, – фыркнул Феликс, но руки послушно опустил. Ага, тоже не настроен драться… Боится за свою жизнь или всё-таки вымотался на ниве неправедных трудов?

Поднатужившись, Верховский вытянул из стены ещё два прута арматуры. Посыпалась цементная крошка. К ожерелью прибавились браслеты. Суметь бы всё это разогнуть обратно, когда придёт время… Если придёт…

– Твой подручный? – спросил Верховский, кивнув на пойманного Тереховым молодчика. Тянул время, пока накопятся силы для ещё одного заклятия.

– Ну.

– Он тебя позвал?

– Ну.

– И ты вот так запросто пришёл? Один?

Феликс усмехнулся.

– У меня, знаешь, талантливых-то немного. Вот, приходится самому…

– Как это – немного? – Верховский, сосредоточившись, сорвал наконец с коллеги плотные парализующие чары. Терехов судорожно, с присвистом, втянул пыльный воздух и неловко перевалился набок. Надо же, как легко сломался… Не доводилось прежде? – Что, ни один упырь лабораторный до четвёрки не дорос?

Феликс уставился на него недоверчиво. Поражается осведомлённости или… не видит смысла в намёке?

– С некромантией, говорю, балуетесь, а пространственные прыжки не осилили? – расшифровал Верховский. Была не была. Далеко эту тайну нелегал не унесёт при любом раскладе.

– В толк не возьму, к чему ты это всё, – Феликс весьма натурально смутился. – Какая ещё некромантия?

– Самая обыкновенная. Учитель твой, говорят, с ней работал.

В неверном свете, намешанном из отблесков костра и мутной уличной взвеси, видно было, как обрюзглое, постаревшее лицо здоровяка стремительно теряет краски.

– Я такое… никогда, – тихо и серьёзно сказал Феликс. – Он магом был и меня магии учил, вот и всё. А это… Нет, ни за что. Чтоб меня тоже… Нет. Это вы мне не пришьёте.

– Чтобы тебя тоже – что?

За спиной зашуршало. Бродяги сочли за благо убраться подальше от разборок, и правильно сделали. Найти бы их потом, успокоить… Может, что-нибудь для них сделать…

– А у этого вон спроси, – Феликс болезненно дёрнул головой и метнул полный презрения взгляд в сторону бесчувственного Терехова. – У дружка своего. Спроси-спроси, что они тогда с людьми делали… Может, ещё крепче службу свою полюбишь…

– Расскажи, – мягко попросил Верховский. Остановился в нескольких шагах от прикованного, как Прометей, Феликса, скрестил руки на груди. На подчинённых действовало, может, и нелегала проймёт? – Я правда не знаю. Что случилось с твоим учителем? С его сослуживцами?

– Мне какой резон тебе верить?

И правда. На этот случай готово было лукавое предложение. Не то чтобы лживое… Скорее, серьёзно рискующее не дожить до воплощения в жизнь.

– Слушай, – Верховский старался говорить небрежно, панибратски, словно они вновь сидели у костерка на продуваемом всеми ветрами пустыре, разделяя нехитрую трапезу и согреваясь одной на всех бутылкой сомнительного пойла. – Мне ни твой арест, ни твоя смерть не нужны. Мне нужны сведения. Поможешь мне с делом – а я, скажем, отправлю в архив досье на Владислава Журавлёва.

Недоверчиво прищуренные глаза жадно сверкнули. С одного выстрела – в яблочко. Какой же нелегал не мечтает о честном имени? Этот и не скрывал, так и озвучивал в прошлую их встречу…

– В твои годы профаном быть неприятно, но не смертельно, – заметил Верховский, доламывая волю Феликса, прогнувшуюся под непомерным грузом соблазна. – С криминалом, правда, придётся завязать… Но ты найдёшь себе занятие по душе. Я же нашёл.

– Ты ж говорил – не можешь… с досье…

– Я и не мог, – Верховский пожал плечами. – Думаешь, много полномочий у оперативников безопасности?

В ответ на угрюмое молчание он медленно, стараясь не пугать Феликса резкими жестами, вынул из кармана удостоверение. Пусть беглец верит в возможность спасения. Пусть чувствует осязаемую близость вожделенной выгоды…

– Поклянёмся, всё как следует, – заверил Верховский и слегка ослабил стальную петлю вокруг левого Феликсова запястья. Нелегал немедленно шевельнул ладонью, разгоняя кровоток. – Я успешно закрываю дело – ты получаешь доброе имя и путёвку в жизнь. По рукам?

Феликс нервно облизнул губы. Он колебался: не доверял начальнику московского магического контроля, но сомневался насчёт бродяги Ногтя. Верховский не торопил. Предложение почти честное. Весь подвох – в трудностях, без которых дело не обойдётся…

Если бы не затянувшееся молчание, он не услышал бы тихий щелчок предохранителя.

Терехов, кое-как приподнявшись на локте, свободной рукой судорожно сжимал табельный пистолет. Дуло чуть заметно подрагивало: последствия парализующих чар давали о себе знать. Готовая плюнуть свинцом круглая пустота смотрела вовсе не на нелегала.

Краем глаза Верховский уловил неловкое движение – Феликс испуганно пошевелился в своих кандалах. Мысль и тело объяло оцепенение. Целую вечность он смотрел в равнодушный металлический зрачок и не мог взять в толк, что произошло и что теперь делать. Слишком долго для выстрела. Снова щелчок, едва слышный, оглушительно громкий. Осечка. Случайная?..

– Не надо, – рассеянно сказал Верховский непонятно кому. Привычные к магии пальцы сами сложили короткую цепочку чар; пистолетная рукоять тяжело выскользнула из ослабевшей ладони Терехова. Жилы обожгло запоздалой болью. Слишком много упражнений за пару часов.

– Вот они, друзья твои, – бросил Феликс с весёлой горечью в голосе. Это он. Он сдвинул патрон в стволе и не позволил Терехову выстрелить. – Только спиной повернись…

Верховский ничего ему не ответил. Феликс вряд ли знал, что значит «друзья»; ему не так повезло в жизни… Заправив за ремень чужое табельное, Верховский приблизился к силившемуся подняться безопаснику и опустился рядом на колени – так, чтобы видеть залитое кровью лицо. Оба глаза целы, но красавцем Терехов уже не будет. Не то чтобы когда-нибудь был.

– Я нарушил персональную ответственность, – озвучил за безопасника Верховский. Тот ничего не сказал – только смотрел с холодным презрением. – Моя работа – устранять нелегалов, а не вступать с ними в сговор, правда?

Он не боялся удара в спину. Феликс не посмеет: слишком непростительным будет проступок, слишком серьёзные выгоды сулит сотрудничество. Будь иначе… Будь иначе, он позволил бы Терехову выстрелить. Леший знает, может, нелегал по-настоящему поверил бывшему приятелю только в миг, когда ненавистный безопасник взял того на мушку. Враг врага – не совсем друг, но возможный союзник.

– Так вот, – Верховский говорил не столько для Терехова, сколько для Феликса, который, без сомнений, ловил каждое слово, – со своей персональной ответственностью я разберусь сам. Вы мне сегодня говорили про спорные случаи. Давайте будем считать, что таковой наступил.

– Вы не понимаете, на что идёте, – хрипло проговорил Терехов. Слова он выталкивал из горла с трудом, будто захлёбывался ими, как тонущий – морской водой.

– Останемся каждый при своём мнении, – раздражённо бросил Верховский. Прежде не приходило в голову, как противен ему этот кабинетный сиделец, давно позабывший о работе в поле. Ни за что нельзя превращаться в такого же. – Итак, вы в счёт долга не станете вмешиваться в это дело. И никому о нём не расскажете. Уверяю вас: если не выгорит, я сам приду с повинной к… к нашему общему знакомому. И отвечать буду сам. Своей головой.

– Идите к лешему.

– Буду считать согласием, – Верховский брезгливо подал руку коллеге, помогая подняться. – Стыдно, Валентин Николаевич. У меня с такими чарами стажёры на собеседованиях справляются.

Он огляделся, заново собирая в уме картину происходящего. Пожалуй, и Феликс, и Терехов могли решить, что начальник магконтроля переступил грань безумия. Сам же Верховский, несмотря на усталость, давненько не чувствовал такой кристальной ясности в мыслях. Полезно иной раз оказаться под прицелом: мозги прочищает отменно…

– Сейчас, господа, мы все принесём друг другу необходимые клятвы, – он многозначительно коснулся рукояти пистолета. Не то чтобы полностью блефовал. – Затем Валентин Николаевич отправится на перевязку, а мы с Феликсом – в какое-нибудь более удобное для разговора место. Об этих людях, – он кивнул в сторону чахнущего без присмотра костра, – позаботятся мои сотрудники. О вопросах правоприменения поговорим как-нибудь в другой раз… В другой обстановке.

– Рискуете, – выплюнул Терехов.

– Каждый чёртов миг своей жизни, – согласился Верховский. – Работа у нас такая, Валентин Николаевич.

Безопасник промолчал. Наверное, потому, что прямо сейчас, в этот миг, в этих обстоятельствах прав был Верховский.

Когда-нибудь потом они обязательно разберутся.

***

– Ерунда какая-то. Разве бывает, чтоб так резко повысился потенциал?

– Я почём знаю? От этой дряни что угодно может быть. Неизвестная всё ж таки науке субстанция.

Голоса смешались в невнятный гул и бесследно растворились в пустоте. Разум вновь заполонило собой навязчивое видение: залитые солнцем луга, старое, не тронутое огнём Заречье, охотничья сумка у пояса. Не воспоминание, но обрывки каких-то давних наивных мечтаний. В них так соблазнительно тонуть, как в густом сладком меду, позабыв про неуютную, неприглядную реальность… В них нет ничего, кроме лжи и детской обиды на несбывшееся. Это не его мысли. Это вообще не мысли.

– Смотри-ка, а тут всё в норме. Может, того – укрепляющего вколоть?

– Я тебе вколю! И так проба фонит, как…

Видения лихорадочной чередой сменяют друг друга, словно в попытках подобрать ключ к его рассудку. Пёстрая толпа селян почтительно расступается, давая ему дорогу. Матушка улыбается и ласково треплет его по макушке. Златовласая красавица покорно изгибается в его объятиях. Владыка Агирлан униженно склоняется перед ним, дрожа дряхлым телом…

– Вам сюда нельзя!

– Не переживайте, я не помешаю. Вы, похоже, устали. Отдохните часок-другой…

Будь эти сны воспоминаниями, его подточенная «дурманом» воля могла бы сломаться. По счастью, в его прошлом нет ничего, что могло бы манить прочь от настоящего, а в выдумки больше не верится. Ему уже не грозит подступившее было забвение. Остаётся только набраться сил…

Блёклый дневной свет мешается с едким запахом спирта. Тихий монотонный писк повторяет удары сердца. Под спиной – жёсткая койка, вдоль лежащей поверх одеяла руки змеится тонкая трубка капельницы. Боли нет, но на душе неспокойно. Непривычно чувствовать себя… слабым. Сколько времени прошло? Насколько он опоздал? Яр напряг мышцы, пытаясь сесть в постели, но добился лишь того, что кардиограф запищал чаще и истошнее.

– Тише-тише, без резких движений, – дружески посоветовали откуда-то слева. Яр повернул голову, силясь разглядеть невидимого собеседника, но увидел только стеклянные шкафы с целебными зельями. Прямо как там. Воспоминание кольнуло остро, будто осколок ампулы. – Рановато ты проснулся. Ещё бы часиков пять, а лучше все десять… Чтобы наверняка.

Яр промолчал. Он не знал этого человека. Голос – негромкий, бархатистый, умело играющий интонациями – не внушал ему доверия. Тихо зашуршала ткань; незнакомец, словно праздно прогуливаясь, пересёк палату и взялся за оставленную кем-то бутылку минералки. Горделивая стать, проседь в коротко остриженных волосах, строгий светло-серый костюм… Где-то Яр его видел, но совершенно точно ни разу не говорил с ним. Впрочем, сейчас не стоит слишком доверять собственной памяти…

– Навёл ты шороху, Ярослав Владимирович, – незнакомец взял со стола стакан, придирчиво оглядел и до половины наполнил водой. – Или как привычнее? Яр, Ладмиров сын, волхв Зарецкий?

Он наконец обернулся. Светлые глаза лукаво щурились. Следовало бы испугаться или хотя бы удивиться… На то и расчёт. Яр слаб, а он силён. В его распоряжении – имя, и он знает, как им пользоваться. У него в руках то, что нужно Яру… Леший бы его побрал.

По-прежнему не говоря ни слова, Яр заставил стакан выскользнуть из холёных пальцев и не без труда поймал его свободной рукой. На кожу и на рыхлое одеяло упали брызги тёплой воды.

– Упрямец, – укоризненно сказал гость. Он молча пронаблюдал, как Яр, с трудом выпрямившись, жадно глотает солоноватую воду, а затем мановением руки передвинул к койке стул и уселся рядом, так, чтобы беспрепятственно смотреть в глаза собеседнику. Сверху вниз. – Восстановим справедливость. Моё имя – Кирилл. Кирилл Александрович, если тебе так удобнее, – он располагающе улыбнулся. – Я близко знал твою наставницу. Жаль, что с тобой мы знакомимся в таких обстоятельствах…

– Что вам нужно? – перебил Яр. Голос слушался с трудом. Хотелось ещё воды, но просить он ни за что бы не стал. Об этом ли престарелом красавце говорил Прохор? Вряд ли в Москве много волхвов по имени Кирилл Александрович, но никак не выходит представить, чтобы наставница уважала этого человека. Слишком много в нём холодного лукавства.

– Мне? Мне уже давно ничего не нужно, – гость утомлённо вздохнул. – К твоему сведению, я приглядываю за здешними волхвами. И за тобой в том числе, пока ты здесь. Так что нынешнее утро выдалось… беспокойным.

– Прошу прощения, – буркнул Яр без малейшего раскаяния.

Кирилл Александрович осуждающе покачал головой.

– Твоё счастье, что медики списали все странности на действие зелья, – созерцательно заметил он. Прозрачно намекал на своё участие. – Скажи на милость, зачем ты вообще в это влез? Неужели Лида не учила тебя осторожности?

Яр бездумно стряхнул с груди надоевшие датчики. Избавился от иголки. Ранка мгновенно затянулась, повинуясь едва заметному усилию воли.

– Вы ведь волхв, Кирилл Александрович, – нагло напомнил Яр. – Значит, должны меня понимать.

Гость мягко рассмеялся.

– Кто не был молод, тот не был глуп, – он слегка наклонился вперёд и понизил голос, будто намеревался доверить Яру драгоценную тайну: – Не обязательно следовать духу клятвы. Никто не принуждает тебя лезть на рожон ради абстрактных человеческих жизней.

– А вы хорошо умеете клятвы обходить, да? – Яр указал взглядом на ярко-алый значок, пламенеющий на серой ткани пиджака. – Или у вас тут не запрещено принимать мирскую власть?

Кирилл Александрович наигранно вскинул брови.

– У меня нет никакой власти. Я наёмный работник, – с честным до наивности видом сообщил он и тут же переменил тему: – Скажи на милость, как так вышло? Почему я посреди ночи случайно узнаю, что ты в больнице, и всё утро то чищу память врачам, то вместо них слежу здесь за кардиограммой? Ради чего ты поставил под угрозу свою жизнь и нашу тайну?

Отповедь не тронула в душе ни одной струны – ни гнева, ни стыда. «Случайно», «посреди ночи»… А ведь для всех посторонних Яр в больнице уже почти неделю. Качественно Кирилл Александрович приглядывает за подопечными. Или персонально за учеником Лидии Свешниковой?

– Вас послушать, так мне надо уехать подальше в глушь и до конца дней своих развлекать лесовиков телекинезом, – Яр насмешливо хмыкнул и выпрямился, опершись плечами на спинку кровати. С Кириллом Александровичем выгоднее дружить, чем ссориться, но, леший побери, как странно слышать от волхва подобные упрёки! – Я пытаюсь делать то, ради чего приносил клятвы. Защищать людей.

– От чего?

– От людей же, – Яр не без злорадства проследил, как напускная сердитость на лице Кирилла Александровича сменяется мрачной задумчивостью. – Я ведь не первый, на ком эту отраву испытывали.

– Отраву, – полувопросительно повторил гость.

– Да. Вы же не думали, что это меня нежить так?

– В твоём случае нежить сложно заподозрить, – рассеянно согласился Кирилл Александрович. – О какой отраве речь?

– А вы вряд ли поймёте, – нахально заявил Яр. – У вас некромантия запрещена.

Как будто неведение означает избавление. Лидия Николаевна часто повторяла, что самое верное оружие против страха – знание. Говорила ли она то же самое этому своему близкому знакомцу?

– Значит, мне очень повезло с твоей осведомлённостью, – Кирилл Александрович многозначительно усмехнулся. Следи, мол, за языком, я тебя в два счёта отправлю если не в могилу, то за решётку. – Я слышал, что кто-то пытается воспроизвести легендарную мёртвую воду, но, насколько хватает моих познаний, она действует совсем не так.

– Эффект другой, а принцип тот же, – пояснил Яр. С самим «дурманом» всё понятно; эта информация либо не повредит делу, либо… либо прекрасно известна Кириллу Александровичу. – Когда чары наводят на обычный состав для мёртвой воды, он становится просто энергетическим носителем, как батарейка. Достаточно напоить пациента, чтобы ускорить естественную регенерацию, – он намеренно говорил, будто по учебнику, принятыми здесь сухими и длинными словами. Лицо Кирилла Александровича оставалось непроницаемым, но Яр готов был поклясться, что прямо сейчас местный великий волхв торопливо перестраивает своё представление о собеседнике. – В «дурман» чары добавляют, чтобы усилить и ускорить действие его основного компонента. Без них эффект, я думаю, такой же, но очень растянутый во времени. А эта штука ломает волю почти мгновенно, – Яр безотчётно провёл ладонью по лицу, будто снимая паутину. – Внешне очень похоже на то, что делает высшая нежить или… или мы. Но это хуже.

– Почему?

– Потому что внушение – враждебно. Люди его чувствуют как что-то чужеродное. Его можно сбросить, – Яр замолк на пару мгновений, подбирая слова. – А тут… Всё добровольно. Туда очень хочется, в эти фантазии. Я видел здесь у вас людей, которые ради такого состояния убивать готовы… Теперь, наверное, даже могу понять, почему.

Он невесело усмехнулся. Теперь он и мечтания Наумова мог понять: сам ведь видел, как Драган притупляет чужую боль повелением забыть о страшном. Но Драган-то пользовался даром, мастерство владения которым волхвы оттачивали столетиями… На людях оттачивали, больше-то не на ком…

– Почему вы не выйдете из тени? – тихо спросил Яр, в упор глядя на собеседника. – Всё это было бы не нужно, если бы люди знали о нас.

Кирилл Александрович тяжко вздохнул. Вышло вполне искренне; должно быть, его нередко донимали этим вопросом.

– Порой спокойствие дороже прогресса, а порядок, какой бы он ни был, предпочтительнее хаоса, – сказал он. Тоже, наверное, далеко не впервые. – Ты слишком молод, чтобы с этим согласиться. Попробуй поверить: если бы на тебе лежала ответственность за чужие жизни…

– Она лежит.

– И это прискорбно, – с нажимом произнёс Кирилл Александрович. – Ты оказался в самом неподходящем месте, какое только можно придумать, причём по собственной воле. Я поверить не мог, когда узнал. Лида говорила, что тебе не чуждо здравомыслие.

Ещё недавно это могло бы сработать. Упершись ладонями в грубоватую ткань простыни, Яр уселся наконец так, чтобы не смотреть на собеседника снизу вверх. Кирилл Александрович немедленно скользнул взглядом по тонкой бледной полоске старого шрама, хорошо заметной на смуглой коже. След от знакомства с новыми ильгодскими порядками впечатлил его: великий волхв позволил лицу помрачнеть и укоризненно покачал головой, будто давным-давно зажившая рана подтверждала его слова.

– Я не собираюсь уходить. По крайней мере, пока я нужен, – бросил Яр. – Извините за доставленные неудобства.

– Неудобства! – Кирилл Александрович горестно вскинул брови. Ещё чуть-чуть, и Яр поверил бы, что ему не всё равно. – Если бы речь шла о моих неудобствах! Яр, хотя бы ради памяти наставницы – не ищи приключений на свою голову. Я не буду просить тебя покинуть Москву, хотя в небольшом городке тебе было бы проще, но – найди себе другое занятие. Лида ведь прочила тебе карьеру учёного, правда? Дала образование, рассказала об основах теоретической магии… Я могу устроить тебе место в отделе исследований. Даже, может быть, закрою глаза на какие-то чересчур смелые публикации. Только, пожалуйста, не подвергай опасности свою жизнь. Нас слишком мало, чтобы не дорожить каждым.

Как-то это не вяжется с запретами. Что ж, здесь умеют их обходить… Может, и на родине умели, а Драган со своей принципиальностью был исключением из правил.

– Допустим, я последую совету, – в фальшивой задумчивости протянул Яр, внимательно наблюдая за собеседником. Тот не изменился в лице; не слишком-то хорошо у него получалось изображать заботливого дядюшку. – Вместо меня кто-то займётся вот этим всем? «Дурманом», живодёрами из «Технологий»?

Кирилл Александрович вновь снисходительно улыбнулся.

– В двадцать лет больно это слышать, но незаменимых нет, – нравоучительно изрёк он. Яр едва не рассмеялся гостю в лицо. Да за кого его принимают? – Я предпочёл бы видеть на твоём месте кого-нибудь другого.

– Как вы определяете, кого приберечь, а кого пустить в расход?

– Это же очевидно, – ничуть не уязвлённый, Кирилл Александрович даже не повысил тона. – Нельзя рисковать теми, кто станет полезнее в будущем.

– До будущего далеко.

– Тогда займись пока чем-нибудь поспокойнее, – терпеливо повторил гость. Он рассеянно прошёлся пятернёй по гладко зачёсанным волосам, умудрившись не нарушить порядка в причёске, как будто играл с мороком. – Твоя уважаемая наставница, между прочим, не носилась по лесам в поисках нежити и не ловила нелегалов, но она чудовищно много сделала для сообщества.

– Я не хочу в исследовательский отдел.

– Речь не только и не столько о её работе, – Кирилл Александрович мельком взглянул на часы – намекал, что стараниями Яра разговор непростительно затягивается. – И даже не о наших с ней спорах, личных и публичных, хотя они уберегли меня от многих сомнительных решений… Лида здорово помогала мне в самые трудные времена, когда через границы бесконтрольно хлынула артефактная контрабанда. Знаешь, что это такое?.. Тогда, наверное, понимаешь, как трудно с ней бороться. Мои подчинённые с ног сбивались, выискивая нечистых на руку торговцев, а на эксцентричную коллекционершу те выходили сами. Пока Управа судачила, будто я покрываю полулегальные причуды старой знакомой, Лида прослеживала для меня цепочки поставок, добывала имена и адреса, правдами и неправдами выкупала всё, что не должно было попасть в свободное обращение. Достойное занятие, не правда ли?

– Я слишком мало понимаю в торговых делах, – Яр досадливо поморщился. Он ничего не знал о том, откуда взялась у наставницы коллекция артефактов. Почему она не рассказывала?.. – Могу только гоняться за нежитью и нелегалами. Так что придётся вам потерпеть меня в отделе контроля.

– Как ты умудрился туда попасть?

– Сподвиг один хороший человек, – Яр отвёл взгляд. Говорить о Щукине не хотелось. Не потому, что сам Яр был отчасти виновен в его смерти. Память о Викторе Сергеевиче слишком светлая для этого разговора, для этого собеседника…

– Ты об Александре Михайловиче?

– Нет. Он как раз был бы рад, если бы я написал по собственному, – сказал Яр и тут же засомневался в собственных словах. Да, безусловно, так было совсем недавно, но теперь?.. Леший побери, эти несколько дней будто бы прошли в каком-то мире, где время течёт ещё медленнее – так много успело за них измениться. – Кирилл Александрович, вы знаете волхва по имени Юрий?

Вопрос озадачил собеседника. Вполне может быть, что первый среди здешних волхвов не знаком со всеми подопечными; в конце концов, княжеский наместник не обязан помнить в лицо каждого хлебороба в своих землях. А вот Липатов наверняка знает всеобщего покровителя. Он сам говорил…

– Я знаю нескольких с таким именем, – Кирилл Александрович многозначительно выделил последнее слово. – Ты имеешь в виду кого-то конкретного?

Да, одного донельзя наглого отступника. В курсе ли Кирилл Александрович, что среди его драгоценных волхвов затесался хладнокровный убийца? Вернее – может ли быть не в курсе?..

– Я точнее не скажу, – мгновенно переменив решение, ответил Яр. Пусть сперва этот престольный волхв докажет, что ему можно верить. – Так, слышал что-то краем уха… Неважно.

Избегая очередной дуэли взглядов, он завладел початой бутылкой минералки и приник к пластиковому горлышку. Мог он выдать что-то важное неосторожным вопросом? Наверное, разве что насторожить Кирилла Александровича… Ну и поделом: Липатову несладко придётся, если им заинтересуется вдобавок самый могущественный здешний волхв. Вот будут на руках железные доказательства связи лже-контролёра с экспериментами над «дурманом» – тогда Яр с лёгким сердцем выложит всё Кириллу Александровичу. Тем более что доказательства эти наверняка на расстоянии вытянутой руки; всяко ближе, чем рассеянные по всей Москве незнакомцы…

– Ты краем уха что-то слышал о волхве по имени Юрий? – вкрадчиво уточнил Кирилл Александрович. – Где же?

Вот леший.

– Наставница с кем-то говорила.

– И ты вдруг вспомнил об этом сейчас?

Леший!

– Я только-только отошёл от боевой дозы «дурмана», – невинно напомнил Яр. – Вы не представляете, сколько всякой чуши мне привиделось за последние… сколько часов?

– Семь, – сухо ответил Кирилл Александрович. Не поверил. И… и, кажется, понял, о ком речь. Но почему тогда уходит от ответа? В отместку за обман? Из заботы о благополучии подопечного? – Я не тешу себя иллюзией, что ты останешься здесь до полного выздоровления. Более того, я вздохну с облегчением, когда медики отпустят тебя на волю. Но, пожалуйста, прислушайся к голосу разума и посиди тихо, пока твои коллеги всё решат, хорошо? А потом мы с тобой обсудим варианты. Я могу предложить стезю поинтереснее, чем работа контролёра…

– Я не ищу поинтереснее, – перебил Яр. От мысли о том, что этот влиятельный пиджак ровным счётом ничего не может с ним поделать, захлёстывал неуместный свирепый азарт. Хочет этого Кирилл Александрович или нет, но он – союзник, хотя бы потому, что тоже хочет как можно скорее пресечь творящееся беззаконие. Однако это вовсе не значит, что с ним обязательно любезничать. Яр не склонился перед владыкой Агирланом, а у того власти было не в пример больше. – Я делаю то, что должен. Меня так учили.

– Ты хватаешься за поводы считать себя нужным, – небрежно бросил Кирилл Александрович. Поднялся со стула, неспешно прошёлся по палате, спрятав руки в карманы. Словно намеренно давал Яру время справиться с нанесённым ударом. – Ничего постыдного, все люди так делают. Знал бы ты, как легко на этом играть…

Яр промолчал. В повисшей тишине беспомощно пищал громоздкий медицинский ящик; на его зов никто не спешил – должно быть, отправленные отдыхать врачи до поры до времени надёжно позабыли дорогу к палате. Явись сюда Липатов, с младшим офицером Зарецким уже было бы покончено. Чтобы убить, не обязательно обагрять руки кровью. Чтобы править, не обязательно зваться владыкой…

Леший! Это всё последствия «дурмана» или сам он, окончательно запутавшись в сомнениях, понемногу сходит с ума?

– Как видишь, я не желаю тобой манипулировать, – устало сказал Кирилл Александрович. Не обращая внимания на моргающий алым огоньком датчик дыма, он извлёк из кармана пачку сигарет, сунул одну в зубы и играючи поджёг прикосновением; собравшуюся было выть сирену поборник порядка заткнул щелчком пальцев. – Говорю честно, как есть. Цени, это немногим доступно.

Ох, какая честь оказана несмышлёной иномирной деревенщине! Яр прикрыл глаза, выискивая в ворохе взметнувшихся мыслей что-нибудь здравое. За этой показной откровенностью на деле ничего не стоит. Что значимого сказал здешний верховный волхв? Ткнул зарвавшегося мальчишку носом в одиночество, кое-как прикрытое надуманной суетой? Намекнул, что не стремится загребать жар руками ученика покойной соратницы? Так он битый час по-всякому пытается отогнать Яра подальше от дурно пахнущего дела. Может быть, пообещал Лидии Николаевне приглядеть за её учеником, но скорее верно другое: Яр своим вмешательством рушил какую-то сложную комбинацию, мешал сработать ловушке, которую Кирилл Александрович долго и кропотливо расставлял. Продуманный план надёжнее сшитой на живую нитку импровизации. Какой-никакой порядок лучше любого хаоса. Но что, если план полон просчётов, а порядок несправедлив?

Что, если стареющий волхв заигрался и обманул сам себя?

– Давно вы… не держите в руках никакой власти, Кирилл Александрович? – глядя в сторону, спросил Яр.

Ответ последовал не сразу. Слишком неожиданным вышел вопрос.

– Около двадцати лет, – задумчиво проговорил главный московский волхв. Запах тлеющего табака густел в воздухе, вытесняя летучий больничный дух. – Считай, всю твою жизнь.

– И всегда придерживались тех же взглядов? Ну, о порядке, о прогрессе… Что вы там говорили…

– В целом – да. Почему ты спрашиваешь?

– Да так, – Яр неуверенно повёл плечами, пробуя силы. Собственных немного, но на крайний случай всегда есть волшба. – Я вот думаю иногда, каким я был идиотом пять лет тому назад. Ещё через пять лет пойму, какой я идиот сейчас. А вы всю жизнь равномерно умны. Завидую.

Кирилл Александрович отнял от губ сигарету и изобразил кривоватую усмешку.

– Ты нахал, – бесстрастно сообщил он. – Но до мастерства наставницы тебе далеко. Поумерь пыл.

Яр не счёл нужным отвечать. Когда Прохор расточал похвалы старому хозяйскому другу, портрет выходил совсем другим. Безо всякого «дурмана» Яр вообразил себе если не всемогущего, то хотя бы мудрого человека, который сумел бы разрешить связавшиеся в плотный узел беды. Дурак. В богов верить перестал, а в великих людей – нет. Сразу надо было понять: не поможет ему Кирилл Александрович. Не по пути им. Слишком они разные.

Слишком легко местные волхвы пренебрегают клятвами.

LVI. Концы с концами

Широкое шоссе неслось навстречу, будто взлётная полоса. Где-то вдали, за почтительно расступающимися высотками, асфальт вонзался в низкое серое небо. Жизнерадостно бормотала о чём-то случайная радиоволна; бодрые голоса ведущих скользили мимо сознания, но вселяли зыбкую уверенность, что ничего катастрофического пока не случилось. Над столицей неохотно занимался очередной пасмурный день.

Час тому назад позвонил усталый врач, которого Верховский ещё ночью закошмарил требованиями держать его в курсе. Сообщил, что Зарецкий, баловень судьбы, благополучно пришёл в себя и находится в здравом уме и твёрдой памяти, хоть и пребывает по обыкновению в мрачном расположении духа. Верховский в ответ потребовал передать трубку подчинённому и коротко распорядился: из лечебного корпуса – ни ногой, указания медиков исполнять неукоснительно, язык держать за зубами и ждать дальнейших вводных. Хоть тут всё обошлось, пусть Старову и пришлось с утра пораньше строчить километровые объяснительные в надзор. Хороша эта парочка в поле, ничего не скажешь… Оставленный следить за новостями Чернов старательно рапортовал, что в Управе пока всё тихо. Это ненадолго: скоро разгорится рабочий день, и тут вскроется… А начальника магконтроля так некстати нет на месте. Всё утро и почти всю предшествующую ночь…

– …Губа не дура, Ноготь, – прокомментировал Феликс, едва ступив в душистый полумрак круглосуточной едальни. Первой попавшейся по дороге. Его некуда больше было девать в четвёртом часу утра: везти в Управу не хватало глупости, оставлять на заброшенной стройке в стальных объятиях арматуры – равнодушия.

– Помалкивай, – спокойно попросил Верховский. В просторном зале в изобилии имелись укромные уголки, которым для полной уединённости не хватало только чар тишины; место вполне годилось, чтобы побеседовать. – Можешь взять еды, если голодный. Я заплачу.

– Ещё б ты не заплатил. Ты ж теперь добропорядочный гражданин.

Верховский ему это спустил. Феликс зубоскалил и в прошлую их встречу, но тогда он был в силе, а теперь, связанный суровой клятвой, только и мог себе позволить, что огрызаться. Оба старательно делали вид, что симметричный обет, данный Верховским, уравнивает их возможности. Разница между бывшими приятелями и впрямь была невелика: ровно в один пистолет, прикрытый полой куртки от случайного взгляда.

– Ну? – неприветливо буркнул Феликс, как только официант унёс на кухню его скромные пожелания. – Чего тебе от меня надо? Про Рябова рассказать?

– Про всё в совокупности, – уточнил Верховский. Для себя он попросил, как всегда, только крепкий кофе. Через пару часов он дополнит кофеин тонизирующей настойкой из дежурной аптечки, чтобы не уснуть за рулём. – Начни с начала. Когда и как вы с ним познакомились?

Феликс хрипло хохотнул.

– Да как… В одном подъезде жили. Такие были времена, что все всех знали с рождения и до смерти, – он испытующе покосился на Верховского и зачем-то вытянул из подставки запаянную в пластик зубочистку. – Ты не понимаешь, да? Не было такого? Не домашний ты мальчик, а, Ноготь?

– Обо мне как-нибудь потом. Дай сюда, – Верховский быстрым движением конфисковал у нелегала расчехлённую деревянную щепку, демонстративно переломил пополам и отложил на дальний край стола. – Без фокусов, пожалуйста. Сам понимаешь: работа тяжёлая, нервы ни к чёрту.

Феликс осклабился, но предупреждению внял. Покорно сложил руки на столе. Как на допросе. Он бывал на допросах…

– Права не имеешь, – не слишком уверенно буркнул пленник. Он ещё не определился, до каких пределов можно наглеть. Верховский красноречиво промолчал в ответ. – Ты, небось, не в курсе, как оно тогда было-то, да? Никаких этих статей грёбаных. Учишь человека – ну и леший с тобой, потом только не забудь привести на замеры. Вот и дед Василь меня так учил. Я, знаешь, был шибко любознательный. Способный. Чё б такого не учить?

– Действительно.

– Вот видишь, всё честно, – Феликс испытующе сощурился. – Он вообще честный был – жуть. Как только меня такого воспитал, а?

– Так ты и не сирота, чтоб тебя наставник воспитывал.

– Вот зря ты. Родители у меня – труженики образцовые, – с насмешливой гордостью заявил Феликс. – Я б тоже был, если б не ваши молодчики.

– Всё-то у тебя кто-нибудь другой виноват.

– А что, нет? Скажи давай, что надо было добровольно легавым сдаться, и всё бы как попёрло, как заколосилось, – Феликс пытливо сощурился. Его одутловатое лицо, неестественно жёлтое от тусклого рассеянного света, казалось хищным. – Ты-точто – всё сам, всё сам? Вот прям так, из-под забора – и в большие начальники?

– Не сам, – спокойно согласился Верховский. Давно прошли времена, когда подобные выпады могли его уязвить. – Ты знал, чем по работе занимается Рябов?

– Да где ж знал, – Феликс усмехнулся. – Дед Василь был мужик правильный. Сказано – не разглашать, значит, не разглашать. Я узнал-то случайно, когда его уж того… Вязать пришли.

– При тебе?

– При мне. Сидел, знаешь, на кухне, какие-то задачки поделывал – дед на них мастер был, на задачки-то… И тут н-на – вломились при полном параде. Давай вменять: запрещённые практики, нелегальное наставничество, умышленное сокрытие… Я послушал-послушал да и смотался от греха подальше.

– Пространственным прыжком?

– Само собой. Как бы я мимо ваших красавцев ножками шёл?..

…Требовательно заверещал телефон. Не отрывая взгляда от дороги, Верховский потянулся за трубкой. Он не удивился бы сейчас никакому голосу – хоть Авилова, хоть Липатова, но звонил всего лишь Старов. Младший офицер бодрился; поспать у него тоже так и не получилось. Хорошо бы отправить его домой, но отсутствующий сотрудник выглядит ещё подозрительнее, чем просто клюющий носом. Михаил добросовестно отчитался о походе к надзорщикам, робко поинтересовался состоянием напарника и доложил, что, кроме него и Чернова, в отделе пока никого нет.

– А должны бы, – вслух рассудил Верховский, сверившись со временем. Десятый час. Не к добру это. – Что там наши пострадавшие?

– Все у медиков. Тяжёлый отлёживается, остальных помыли, покормили и обследуют, – оживившись, отрапортовал Старов. Воистину, есть безотказный способ привести парня в чувство: вверить его заботам кого-нибудь страдающего. – Я к ним в обед ещё схожу. Раньше, сказали, всё равно не пустят.

– Хорошо, – пробормотал Верховский. – Побудь пока на месте, пожалуйста. Может быть, мне потребуется твоя помощь. В аптечках есть тонизирующее, воспользуйся, если совсем невмоготу.

– Не-е, я нормально, – вымученно бойко сообщил Михаил и тут же понизил голос: – А вы… ну… на дело?

– Как пойдёт, – усмехнулся Верховский. Чего заранее пугать вчерашнего стажёра? – Как пойдёт…

…Феликс ел жадно, будто несколько дней ничего не забрасывал в желудок. Верховскому тоже не мешало бы подкрепить исчерпанные магией силы, но кусок всё равно не полез бы в горло. Голод напомнит о себе позже, где-то между Управой и тесной парковкой у дома, и начальнику московского магконтроля придётся совершенно неподобающе запасаться сомнительной выпечкой из попавшегося по дороге ларька – под воспоминания о том, как час тому назад он потчевал в недешёвом ресторане преступника и нелегала. Прежде чем отпустить на волю под магически закреплённое честное слово.

– Тебя потом тоже поймали, – утвердительно сказал Верховский, цепко следя, как его пленник орудует ножом и вилкой. Больше ножом. – И с наставником ты успел повидаться до его смерти.

– Так само собой, – невнятно пробормотал Феликс. Прервать трапезу было выше его сил. Где он так вымотался?.. – Ещё б меня не поймали. Я был молодой, глупый и много о себе думал. Повязали как миленького.

– А дальше?

– А дальше, – Феликс на пару мгновений прекратил жевать и от души выругался, – хреново дальше! – он прибавил ещё пару слов, описывая, насколько именно. – С Рябовым виделся, конечно. Они как делали: его в один угол, меня в другой, чтоб ему видно было, и давай вопросы спрашивать. Чуть что не так – меня р-р-раз болевым, ну или дубинкой, если магию тратить жалко. С меня-то толку никакого, так, расходный материал…

– Зачем это всё? – тихо спросил Верховский. – Что такого знал Рябов?

– Ну, что исследовал, то и знал. Я, сам понимаешь, не особо прислушивался, – туманно пояснил Феликс. – А насчёт «зачем» – ну так, видать, по-другому не хотел он говорить. Я ж не дурак, понимаю, что просто ради удовольствия никто б контролёрам не дал так развлекаться.

– Это всё очевидно, – Верховский бесстрастно наблюдал за подвижным лицом собеседника. Нелегал откровенно юлил; он не мог не сообразить, что его переспросят, если не скажет сам. – Я спросил, зачем нужны были именно такие методы. Что случилось с архивами института? Почему сведения выпытывали у людей?

Причём против их воли. Научные сотрудники не желали делиться с офицерами контроля наработками в области некромантии. Все как один – иначе зачем такие сложности?

– Не было их, архивов, – буркнул Феликс, глядя в тарелку. – Уж не знаю, почему. Это ты сам выясняй, если поедешь.

– Поеду. Куда?

– В базах своих посмотришь, куда, – нелегал залпом влил в глотку крепкий чай, будто в пойле было никак не меньше сорока градусов. – Я тебе дам наводочку. Был там у них мужичок непростой… Высоко где-то сидел. Видать, такой бесценный, что ни в каких подвалах его не закрывали. Пальцем тронуть не посмели. Я его потом искал… В глазки посмотреть хотел. Спросить, как оно так вышло-то, что из деда Василя весь ум повыбили и бросили умирать, а ему хоть бы хны. Его счастье, что не нашёл. Но уж ты-то найдёшь…

…Дом построили недавно, никак не больше пяти лет назад. Спрятавшийся за больничным листом глава исследовательского отдела вполне мог лишь формально числиться проживающим по этому адресу и на деле обретаться где-нибудь на подмосковной даче, но у Верховского не было времени на долгие изыскания. Если профессора Дубинского здесь не окажется, Феликс получит ещё одно задание вдобавок к уже имеющимся.

Сколько часов в запасе? Хотя бы больше двух?

Въезд во двор был перечёркнут яростно-рыжим штрихом шлагбаума. Ну конечно, обитатели роскошного муравейника берутся решать, чьё тут пространство. И время, потому что идти пешком, оскальзываясь на подтаявшем снегу, выйдет намного медленнее. Верховский заглушил мотор, подхватил куртку с пустующего пассажирского кресла и мнительно проверил, что злосчастный табельный короткоствол Терехова никуда не делся. Не то чтобы он сознательно уволок у бывшего начальника огнестрел; ему вообще ни к чему было лишний раз грубо нарушать персональную ответственность. Скорее, в суматохе про пистолет все забыли, а когда Верховский вспомнил о неожиданно привычной металлической тяжести, суетиться стало уже поздно – и вредно для репутации. Феликс, в конце концов, отнёсся к оружию более чем уважительно, особенно после клятвы, запрещающей направлять против Верховского любые чары. Но теперь придётся везде таскать пистолет с собой, пока не выпадет возможность явиться с повинной в управскую оружейную. Не оставлять же без присмотра, в самом деле!

Телефон снова призывно пиликнул. Взглянув на экран, Верховский невесело усмехнулся. Пару часов назад звонивший трубку не взял.

– Ты хотел что-то? – опасливо поинтересовался в динамике голос Ерёменко. Бывший начальник опасался неудобных вопросов – тех, на которые Верховский сам мог теперь дать ответы.

– Да, – он нарочно протянул паузу чуть подольше. – Спросить хочу насчёт твоего последнего ранения.

Ерёменко озадаченно примолк, потом вздохнул.

– Сто лет назад же было.

Вот именно: трудно чем-то пораниться, целыми днями сидя в кабинете.

– Постарайся припомнить, – с нажимом попросил Верховский. – Как так вышло, что в тебя попали? О чём ты думал, что чувствовал?

– Ну ты спросишь, – бывший шеф неловко засмеялся. Ему не нравились эти воспоминания, но они всё ещё лучше, чем расспросы по свежему делу. – Странно мне было, вот что. Врачам говорил тогда. Знаешь, бывает, когда не спишь долго: начинает всякая хрень мерещиться, вот и тут вроде того. Перемкнуло что-то. Как будто я вообще не здесь, а…

А где-то внутри очень хорошего сна. Всё верно.

– Врачи сказали, от переутомления, – окончательно смутившись, буркнул Ерёменко. – Веришь, нет – я тогда думал, выкинут меня из оперативников. За несоответствие по здоровью.

Он нервно хихикнул. Кто бы мог подумать, что бедняга столько лет мается синдромом самозванца? Тут за полгода от него так взвоешь, что хоть увольняйся. Но личные проблемы Ерёменко – последнее, о чём сейчас следует волноваться. Важнее то, что контрабандисты дюжину лет назад уже использовали «дурман» – или, что вернее, какой-то из его прототипов – фактически как оружие. Ровно таким же способом, что и в «Технологиях будущего».

Это дело плохо пахнет. Когда – если – его удастся вскрыть, наружу хлынет очень много гноя…

…Не выходило называть этого человека настоящим именем. Наверное, так правильно: когда всё кончится, он в лучшем случае полностью сменит личность, а в худшем отправится на кладбище. Но до плохого исхода вряд ли дойдёт: Феликс слишком изворотлив и слишком любит жить.

– Как ты выбрался? – спросил Верховский. Это не имело отношения к делу, но он мог себе позволить такой вопрос.

Феликс нервно передёрнул плечами.

– Да как… Смекнул вовремя, что дед Василь-то умом всё хуже, скоро я не нужен стану. А отпускать меня никто не будет, – он хищно оскалился, показав крепкие желтоватые зубы. – Ну и начал из себя строить дурачка. Чушь всякую нёс, ревел, слюни пускал – на что фантазии хватило. Если б кто додумался врача привести, меня б сразу раскусили. Но туда к нам врачей, хе-хе, не пускали.

Он ощутимо расслабился. Не доверился, но, по крайней мере, понял, что его внимательно выслушают. Отвечая на расспросы о пребывании в подвальных казематах, Феликс не стеснялся в выражениях; он не искал сочувствия, но пользовался моментом, когда можно было безнаказанно выплеснуть застарелую ненависть контролёру в лицо. Злиться вместе с ним было так же трудно, как и злиться на него. Слишком давно Верховский научился не доверять чужим оценкам и собственным переживаниям.

– Врачей не пускали, но охрана-то была.

– Ага. Я за ними приметил: как кто начинает с катушек съезжать, они всё, забивают, – Феликс криво усмехнулся. – Дождался, пока ко мне тоже начнут того – как к блаженному… Потом стал ночами на нервы действовать, выть, наручниками греметь. Одних так и допёк: сняли с меня железки, чтоб дежурить не мешал. Они ж, хе-хе, не дураки: знали, что для пространственной магии мозги нужны рабочие…

– А потом залёг на дно?

– И не говори. Полгода просидел под корягой, места выбирал поглуше и чтоб меня не знал никто. Но оно ж разве жизнь – такое-то?

– Вернулся в Москву.

– Да. Только – уж извиняй, страж порядка – законного житья мне тут не было. Паспорта нету, чтоб новый дали – надо было объявиться, а я ж догадывался, что менты с вами на короткой ноге. Повяжут и отвезут, куда следует. Так что вот… Крутился, как мог.

– Взял кличку и навешал Хмурому лапши на уши.

– Ну, Хмурый-то, царство ему небесное, попозже на моей дорожке случился. И ты, болезный, – Феликс мелко захихикал. – А кличка у меня не кличка. Имя такое. Деда по матери так звали.

Выходит, шесть лет тому назад, если б Верховский взялся по совету старушки-соседки за матушку Журавлёва, очень быстро додумался бы, что тут к чему. Остановился в шаге от разгадки. Он пока не мог толком сказать, что изменилось бы при таком раскладе, кроме его собственной, личной истории…

…Дверь открыла девчушка лет восьми. Не подумала даже поинтересоваться, кто там и зачем. Должно быть, в доме ждали врача: круглое личико и голые до локтей руки девочки обильно пятнала зелёнка. Что ж, получается, больничный у заботливого дедушки не совсем липовый. Верховский, как сумел, вежливо поздоровался и спросил, есть ли дома взрослые. Перед ним, вопреки ожиданиям, не захлопнули дверь; доверчивое создание пребывало в неведении относительно наличия в мире злонамеренных людей. Леший побери, после минувшей ночки начальник магконтроля выглядел немногим лучше бродяги Ногтя – и ничего…

– Вам кого? – неприветливо спросила выглянувшая из комнаты молодая женщина. Она не слишком старалась скрыть проступавшую в голосе настороженную брезгливость. Молодец. Так и надо.

Верховский показал ей удостоверение.

– Мне нужен профессор Дубинский.

– А дедушка ещё спит, – сообщила девочка и тут же схлопотала от матери порицающий взгляд. Поздно: слова уже прозвучали.

– Я его разбужу, – нехотя сказала женщина, плотнее запахивая махровый халат. – Вы… проходите пока.

Его провели в просторную кухню. Дедушку будили долго; отстранённо наблюдая, как понемногу рассеиваются за окнами тучи, Верховский заподозрил, что старичка поднимают от вечного сна. Однако, когда Григорий Петрович Дубинский наконец явился во всём своём блеске, стало ясно: время ушло на наведение марафета. Сияющую лысину, цветом и застарелостью близкую к мамонтовым бивням, обрамляли тщательно причёсанные короткие волосики; морщинистое личико горделиво торчало на тонкой шее из строгой удавки воротничка, как хилый подснежник из весенней прогалины. Верховский холодно улыбнулся профессору.

– Приветствую, коллега, – сказал он, наблюдая, как растерянно меняется в лице глава научного отдела. – Честно говоря, надеялся застать вас на рабочем месте.

Григорий Петрович болезненно дёрнул сухими губами.

– Мне нездоровится.

– Тогда, пожалуйста, сядьте. Разговор займёт время.

Не так давно Верховский смутился бы старости и немощи. Не теперь. Пожилой негодяй – всё равно негодяй, а если профессор каким-то образом чист перед законом и совестью, то волноваться ему не о чем. Дубинский поколебался несколько мгновений, словно пытаясь определить, расценивать ли слова как приказ и чего вообще от него хотят, но в конце концов уселся за кухонный стол и положил перед собой сцепленные в замок руки – будто их уже сковывали серебряные браслеты.

– Что-то случилось в моём отделе?

– Я по другому поводу, – уклончиво сказал Верховский. Если окажется, что это светило сманивало перспективных исследователей на кривую дорожку, в научном отделе неминуемо что-то случится. – Меня интересует ваше предыдущее место работы. Точнее, обстоятельства, при которых вы его покинули.

Скулы профессора мгновенно потеряли в цвете. Взгляд метнулся из угла в угол, словно Дубинский ожидал увидеть там спрятавшихся оперативников – или кого похуже.

– Вы… вы ведь сотрудник контроля? – как-то совершенно невпопад спросил он. – Покажите… удостоверение, пожалуйста.

Верховский вопросительно вскинул брови, но корочку предъявил. Профессор придирчиво изучил её, хмуря выцветшие брови. Мелко вздохнул.

– Да… Не знаю, что вам теперь понадобилось, если честно… Я уже сказал об этом… предмете… всё, что мог. Но… но да, я обязан ответить на ваши вопросы.

– Никто не тащит вас под следственную присягу, – Верховский подчёркнуто напоказ соорудил вокруг кухонного стола чары тишины. От магических усилий всё ещё побаливало где-то глубоко под кожей; пройдёт немало часов, пока перестанет. – Вы связаны каким-то формальным обещанием?

– Да, разумеется, – профессор беспокойно пошевелил большими пальцами. – Говорить… м-м-м… на эти темы я могу только и исключительно с вами.

Вот как. Умели работать тогдашние контролёры. Одного не предвидели: кто именно придёт им на смену.

– В таком случае отвечайте на мои вопросы правдиво и полно. Это приказ, – мягко сказал Верховский. Профессор вздрогнул. Должно быть, это первый допрос в его жизни. – Какова была ваша должность? Чем вы занимались?

– Я руководил институтом, – старательно выговаривая слова, ответил Дубинский. Верховский частенько встречал у гражданских это забавное, но полезное заблуждение: многие обыватели считают, что от громкости голоса и чёткости артикуляции зависит исполнение клятвы. – Должность была – директор. Но я именно что управлял. Научная деятельность – её я не касался. Почти никак.

– Не касались, – веско повторил Верховский. Директор, надо же… Конечно, его пощадили: кому он нужен, зицпредседатель? – И в экспериментах вы не участвовали?

– Конечно, нет. Из нас никто не участвовал, – Дубинский нервно пожевал губами, будто перебирал слова в поисках подходящих. – Это была мера предосторожности. Мы набирали в учёные исключительно магов, причём не холодного спектра. Чтобы никто не мог самостоятельно опробовать… результаты изысканий.

– И как же тогда проводили опыты?

– Была особая схема, – профессор замялся. – Довольно-таки… неэтичная. Эти люди работали на обслуживающих должностях: уборщики там, бухгалтеры, техники… Люди с даром, я имею в виду. Многие даже и не знали, что он у них есть. Эксперимент надо было провести так, чтобы испытуемый не понял, что именно он делает и зачем. То есть… Обставить как разговор за обедом или как просьбу о мелкой помощи, подержать пробирку или что-то такое… Понимаете, если бы эти люди осознали, на что они способны… Конечно, в основном это были обычные граждане, без наклонностей. Но риск…

Вот и ещё одна нестыковка разрешена. Всё просто: знания бесплодны без способностей, способности беспомощны без знаний – потому их и развели по разным углам, чтобы не получить взрывоопасной смеси. Надо думать, внутри коллектива приходилось всеми правдами и неправдами поддерживать товарищеские отношения. Не станет же добропорядочный бухгалтер хвататься за пробирки по просьбе случайного человека. А если кто-нибудь потом неосмотрительно расскажет, зачем всё это было – бухгалтер может и чердаком поехать. «Слуги дьявола»… Это бедный некромант поневоле ещё мягко выразился. Интеллигентно. Кого из коллег он пытался откопать на злосчастном кладбище?

– Кого-то всё равно приходилось вводить в курс дела, – предположил Верховский. – Не всё можно сделать без направленного усилия воли.

– Д-да… Да, вы правы. Но таких было очень мало, их держали на особом учёте, требовали отдельных клятв, – Дубинский пугливо заёрзал на жёстком стуле. – Они… э-э-э… подверглись… По-моему, сейчас уже никого нет в живых.

Ну ещё бы. Логично было начинать с носителей и теории, и практики. Верховский потребовал у профессора перечислить все имена, какие ещё не истёрлись из памяти, и кропотливо всё записал. Знакомых не было; может, и впрямь всех уложили в могилу, нечаянно задев при допросах что-то из «отдельных клятв».

– Вы поддерживаете контакты с бывшими коллегами?

– Нет, – Григорий Петрович старательно замотал головой. Лысина вызывающе сверкнула в свете кухонной лампы. – Я… Мне запретили. Вы понимаете…

Да, конечно, понимает. Он бы тоже на месте тогдашних контролёров перестраховался. Если уж деть дедулю никуда нельзя, пусть хоть сидит тихо и слово лишнее пикнуть боится. Работать на «Технологии будущего» Дубинский может ровно при одном условии: если общается на опасные темы исключительно с сотрудником магического контроля.

И это как раз легко выяснить.

– Кроме меня, кто-то обращался к вам за информацией? – жёстко спросил Верховский. – Как угодно давно, но после вашей клятвы?

Дубинский яростно замотал головой. Потом сообразил, что неприятный гость не сочтёт это ответом, и сказал вслух:

– Нет. Нет, никто не обращался. Никогда. Ни из вашего отдела, ни… вообще. Я уже давно не у дел, я входил в учёный совет, мне было не до старых каких-то… проблем…

– Что случилось с архивами? – Верховский откинулся на мягкую спинку стула. Он был разочарован и доволен одновременно. След-то ложный, но если бы оправдалось сложившееся на лету предположение… Ещё есть шанс, что всё чуть-чуть чище, чем он думает. – Почему они не попали в руки… моих коллег?

– Это же очевидно. Мы выполнили всё, что было предписано инструкциями, – Григорий Петрович заговорил теперь убеждённо. Выбрался на твёрдую почву после блуждания по зыбким нечистотам. – Как только пришёл приказ о расформировании института, всё уничтожили. Каждый листок бумаги в здании.

Потом наверняка кто-то за это отдувался. Учредители, однако, как в воду глядели. Знали, что рушить их маленький секретный мирок возьмутся не слишком высокоморальные личности. Но – опять не сходится: если сведения так и не добыли, то сейчас не должно быть никаких «Технологий», а если добыли – то чего ждали двадцать лет? Производство наладить не могли?

– Что насчёт материалов? – спросил Верховский. – Оборудование вы тоже переломали?

– Оборудование переломали вы, – брюзгливо отозвался профессор. – Всю нашу науку – коту под хвост!

– А если вдруг не всю? – Верховский вкрадчиво понизил тон, заставляя собеседника прислушаться. – Вы ведь умудрились кое-что вытащить из-под пресса, правда?

Дубинский резко втянул воздух и поперхнулся неправедным гневом.

– Да, умудрились, – с видом оскорблённой добродетели подтвердил он. – Это бесценные знания, это труд нескольких поколений учёных! И вот какие-то дуболомы… В угоду таким же дуракам, только заграничным… Конечно, мы обязаны были сохранить хоть что-то!

– Вы проследили дальнейший путь приборов? – при этих словах профессор слегка опешил. Захотелось сгрести его за отглаженный воротничок. Как можно было сплавить секретное оборудование куда-то на сторону, даже не задумавшись, кто и как будет его использовать? – Если теперь в ваших возлюбленных центрифугах и автоклавах дистиллируют смертельную отраву, что тогда?

Дубинский притих. Высокоумный дурак. В какой чёртов момент люди начинают ценить всякий хлам выше жизней себе подобных? Этот ведь не голодал на пустырях, ему не двадцать глупых лет, его даже не связывает никакая клятва! Воистину, зла на свете мало; его с лихвой заменяют такие вот, не дающие себе труда задуматься хоть на миг…

– Кто-то ещё знает о вашей связи с институтом фундаментальных исследований? – выплюнул Верховский. Он не притащит почтенного профессора под арест, оба это прекрасно знают, и попробуй тут сдержи раздражение!

– Ну как же… Это открытая информация, мой послужной список, – Дубинский как-то виновато улыбнулся. Чувствовал себя неуютно после цыплячьей вспышки гнева. – Но об этом редко вспоминают, чрезвычайно редко. Когда надо перечислить все регалии и… э-э-э… заслуги…

То есть узнать про загадочный институт мог любой, кто присутствовал при чествованиях заслуженного недоучёного. Кто читал или писал о нём. Кто, в конце концов, совал нос в его досье… На котором, между прочим, не было никаких особых пометок. Если бы не усталость, Верховский клокотал бы от гнева на простоту, с которой правосудие водят за нос. За какую нитку ни хватайся – попадается то оборванная, то гнилая. Как дела двадцатилетней давности стыкуются с днём сегодняшним? И как, леший побери, всё это привело к Витькиной гибели?

Но теперь хотя бы есть кому поручить поиски…

…Про подручных Феликс говорил крайне неохотно. И о том, как сходился с ними, нажимая поочерёдно на страх и на жажду наживы, и о том, как их использовал. В последние лет десять, заверял он, ничего ужасного не делали. Так, мелочи: воровство, слежка и шантаж, если повезёт – выбивание долгов, но неизменно деликатное, без серьёзного вреда здоровью. Приходилось слушать и при этом сдерживать жгучее желание уложить деликатного вредителя мордой в холодный кафельный пол. Ничего не поменялось. Так и пакостит в разумных масштабах, то есть – чтоб самого за хвост не поймали. А на все обвинения ответ один: жить как-то надо. И, леший побери, правда ведь надо! Есть вообще у этого заблудшего агнца легальный путь обратно в общество?

– Куда ж ты их денешь, приятелей своих? – насмешливо спросил Верховский. – Когда получишь отпущение?

– Да найдут себе занятие, – беспечно отмахнулся Феликс. – Я не мать Тереза, чтоб о каждой скотине заботиться.

– А мне-то предъявлял…

– А где я неправ был?

Ну его к лешему. Этот спор никогда не закончится. Пока же достаточно будет ещё чуть-чуть поступиться совестью и поставить эту готовую агентурную сеть себе на службу. С чего начать?..

– Ро-о-оскошь, – Феликс всласть потянулся и с интересом оглядел заведение. Раз проснулась любознательность, значит, вполне ожил и готов к свершениям. – Хорошо ты живёшь, Ноготь, раз по таким кабакам ходишь.

Ещё бы помнить, когда в последний раз доводилось выбраться в подобные места не по работе. Если всё закончится благополучно, непременно надо взять денёк на отдых, побаловать семью и себя… От этой мысли, слишком похожей на счастливый сон, захотелось задремать прямо здесь; пришлось до дна осушить чашку кофе. Очередную.

– Будешь хорошо себя вести – сходим ещё разок, – бросил Верховский с откровенной издёвкой. – Мне понадобится твоя деятельная помощь.

– А наболтал я тут недостаточно?

– Ты наболтал достаточно для пары пожизненных и смертной казни, – он внимательно наблюдал за лицом нелегала, словно сам был судьёй, зачитывающим приговор. – Право на забвение будешь отрабатывать. На совесть, с полной отдачей.

– Э-э-эх, а мы так душевно говорили, – Феликс глумливо хихикнул. – Я уж подумал, что всё – мир, дружба, жвачка…

– Тактическое перемирие, – холодно поправил Верховский. – Я обещал забыть про существование Владислава Журавлёва, а не про то, как умер Хмурый или как ты запугивал Типуна.

Феликс мгновенно посерьёзнел. Странное дело; неужели ему и впрямь важно, что о нём думает начальник московского магконтроля?

– Ну, пугнул пару раз, было дело, – признал он. – Но вот про Лёху… Не я его убил, Ноготь. Ваши мастера постарались.

Верховский упрямо покачал головой. Если бы кое-кто не подбил их на злосчастную вылазку или хотя бы не бросил ничего не понимающего минуса на растерзание патрульным… Так легко сбежать от старых прегрешений у толстяка не выйдет. Пусть приносит пользу.

– Меня интересуют некоторые люди, – сухо сказал Верховский, прерывая ни к чему не ведущий разговор. – Их местонахождение, передвижения, контакты и разговоры. Разумеется, об этой просьбе и о ходе её исполнения не должен узнать никто лишний. Задача ясна?

– Обижаешь. Телефончик-то старый остался?

Верховский не сразу смекнул, что он имеет в виду. Потом усмехнулся.

– Старый, старый. Чего не позвонил? Побоялся?

– Хотел сначала. Потом решил – да ну к лешему, мало ли там у вас Александров… Цацку-то вернёшь?

– Всё в твоих руках, – задумчиво отозвался Верховский. Отчего бы и не вернуть? Амулет заурядный, хоть и недешёвый. Наверняка покупала непутёвому сынку заботливая матушка. – Запоминай. Записывать нельзя…

…Едва оказавшись в машине, Верховский прижал к уху телефон. Старов – вот уж образец исполнительности – откликнулся почти мгновенно и почти не сонно. Уж прости, парень, ещё чуть-чуть потерпишь – и на отдых, хоть на денёк, хоть на часик…

– Запроси наряд оперативников к дому Дубинского. Под мою ответственность, – утомлённо попросил Верховский. После минувшей ночи немного от неё осталось, от этой ответственности. – И чтоб там поаккуратней, человек более чем пожилой. Скажи – ничего серьёзного, профилактические меры. Пусть охраняют.

– Ага, сделаю, – отозвался Миша как-то невесело. – Александр Михайлович, тут… как бы это…

– Говори как есть. Что стряслось?

Старов шумно перевёл дух.

– В общем… Дениса я сегодня так и не видел. Нету его. А Борис Андреевич по собственному написал.

Борис Андреевич что?.. Сегодня? Сейчас?..

– Зачем ему это? – вслух буркнул Верховский без надежды на вменяемый ответ.

– Сказал, не может больше, – скомканно пробормотал Мишка. – У него же… ну… сын… Сами понимаете…

И правда, любимый сыночек вляпался в серьёзные беды. Но, леший побери, разве не проще выручать отпрыска, сидя на должности старшего офицера? И, нельзя забывать, именно Субботин выписал «Технологиям» лицензию, соблазнившись взяткой…

Придётся Феликсу прибавить ещё одно имя к своему списку.

***

В ночной тишине отчётливо скрипнули дверные петли.

Яру хватило ума не подхватываться с места, едва вынырнув из ленивой дрёмы. Стараясь дышать размеренно, как во сне, он слегка сжал пальцы лежавшей поверх одеяла руки и весь обратился в слух. Может быть, просто усталая санитарка явилась навести порядок. А может быть, больничное безделье наконец обретёт смысл.

Шаги пытаются быть бесшумными. За опущенными веками темно, но ночной гость ловко огибает мебель и громоздкое оборудование. Хорошо, что в палате больше никого нет. Хорошо, что мирно гудящие приборы на самом деле уже не нужны. Яр за день наслушался, как ходят санитарки; они не забираются без необходимости так глубоко в палату и не крадутся, будто охотящиеся коты. Котики. Яр много вариантов перебрал, изнывая целый день от скуки, и решил, что добраться до него проще всего именно так – руками мнимого сумасшедшего. Сам он на месте Липатова принял бы такое же решение.

Палата за день запечатлелась в памяти в мельчайших подробностях. Не открывая глаз, Яр едва заметно шевельнул пальцами. Дверные петли покорно провернулись, на грани слышимости щёлкнул замок – ловушка захлопнулась. Шаги замерли; горе-хищник замешкался…

– Долго шёл, – насмешливо бросил Яр, стягивая нити сердито полыхающей сети. Котик – ну конечно, Котик – конвульсивно дёрнул могучими плечами, тщетно пытаясь освободиться. Это ненадолго; вот-вот сообразит, что к чему, и сбросит, с его-то умениями… – Что, санитары покоя не давали?

В ответ его неизобретательно послали куда подальше. Пользуясь истекающими секундами передышки, Яр встал с койки – от долгой неподвижности и от оставленного «дурманом» шлейфа движения выходили неловкими – и шагнул ближе к столу, на котором громоздилось медицинское оборудование. Так, чтобы была прикрыта спина.

– Я прав, да? – спросил он, щуря глаза. Так и есть: виски Льва Субботина обвивал порядком потускневший узор наспех наложенного заклятия. Кончики золотистых нитей уходили под кожу; сорвать грубой силой не выйдет, но Яр догадывался, что внушили этому бравому бойцу. – Никакой ты не сумасшедший. Обычный городской псих. Вас таких тут – каждый второй.

Заклятие болезненно дрогнуло. Ага, вот оно – ошеломляющее противоречие… Котику-Льву не нравится слушать недруга. Одно яростное усилие – и заклятие-сеть тает, как подожжённая паутинка. Яр загодя шагнул в сторону, пропуская мимо кое-как оформленный комок чар. Жалобно зазвенело стекло.

– Тяжело было притворяться? – повысив голос, спросил Яр. Долго и быстро бегать по тесной палате не получится. Хорошо бы скрутить непрошеного посетителя, но после «дурмана» страшно: малейший просчёт – и безобидное обездвиживание станет смертельно опасным. – Ты настоящих психов никогда не видел, да? Если б тебе в мозгах не поковырялись, небось, любой психиатр сразу бы отличил…

Он заставил громоздкую койку встать на дыбы, заслоняясь от боевого заклятия. Парень стреляет на поражение; он точно свободен от присяги… Посыпался свалявшийся пух, запахло гарью: под удар попала подушка. Пожарная тревога молчала. Ах да, её с утра выключил ещё один незваный посетитель…

– По своей воле сюда бы не потащился, – Яр выглянул из быстро приходящего в негодность укрытия. Ментальные чары распадались, но слишком медленно. К тому же не похоже, чтобы приказ его прикончить расходился с личными намерениями Льва.

Леший! Что у него в голове?!

Пошатнулась и рухнула, беспомощно раскидав ящики, попавшая под заклятие тумба. Посыпались на линолеум упаковки с бинтами и медицинские инструменты. Яр выхватил из груды хлама скальпель – на худший случай, если угомонить Котика мирно не получится. А ведь наверняка не получится: вряд ли он сядет рыдать в уголке, когда падут чары…

– За решётку захотел? – наугад бросил Яр, пинком опрокидывая случившуюся рядом ширму. Котик в ответ разразился отборной бранью. – У тебя все шансы. Ты же не больной…

Ширма шумно обрушилась, накрыв Котика надувшейся парусом тканью. Секундная сумятица – но её достаточно для короткого прыжка сквозь чары. Яр рывком сгрёб ночного гостя за шиворот, зубами сдёрнул со скальпеля колпачок и пощекотал остриём раскрасневшуюся бычью шею. Котик тревожно замер; холодное прикосновение стали поумерило неистовый пыл.

– Успокаиваемся, – бросил Яр. С величайшей осторожностью он снял остатки ментальных чар. Свирепое учащённое дыхание Котика наполняло хрупкую тишину. – Руки подними. Голову не поворачивай. Попытаешься применить магию – получишь сполна, ясно?

– Ты меня не убьёшь, – прорычал Лев, нехотя исполняя указания. – Тебе нельзя.

– Убить не убью, конечно, – Яр осторожно наклонился вправо, пытаясь поймать чужой взгляд, но увидел только плотно сжатые веки. Осведомлён сверх меры, зараза… – Ну, психопат недоделанный, мне оперативников вызывать или решим дело миром?

Субботин-младший насмешливо хмыкнул. Да уж, тупик… Льву, без сомнения, дорога собственная шкура, но не пытать же его, в самом деле!

– Тебе приказали или сам пришёл? – спросил Яр, обшаривая взглядом разгромленную палату. Телефона не было в поле зрения. В коридоре, конечно, есть тревожные кнопки, но до коридора ещё надо дойти…

– Если б не приказали, пришёл бы сам, – презрительно выплюнул Лев. – Тебя, тварь, удавить.

Неужто остались ещё незамеченные нити внушения? За что такая ненависть? Пару лет тому назад вполне мирно болтали в коридорах Управы, потом вовсе не пересекались, а теперь – вот это. Яр помнил: с такой же клокочущей в голосе злостью говорил когда-то гориславский сокол, но там-то были совсем другие причины… Или нет?

– Твой драгоценный Липатов – такая же тварь, как я, – лезвие скальпеля неудачно скользнуло вдоль влажной кожи, высекая из-под неё крохотные бусинки крови. – Его не хочешь убить?

– Он мне ничего не сделал.

А Яр сделал?.. Что-то такое Котик нёс во время беседы с Мишкой – про то, что у него украли место. Он что, всерьёз думает, что Яр добился стажировки, прибегнув к дару внушения?

С другой стороны – а как доказать обратное?

Вот что имел в виду Кирилл Александрович. Никакому договору нельзя верить, если не знать наверняка, что обе стороны действуют по доброй воле, а весь здешний порядок – один большой договор…

– Топай сюда. Медленно, мелким шагом. Не оборачивайся, – приказал Яр и для острастки прибавил: – Будешь буянить – оставлю красавцем на всю жизнь. Безо всякой магии.

Котик послушно шагнул один раз – а больше не захотел. Начало движения Яр угадал за миг до того, как стало поздно, и, не задумываясь, выбросил вперёд кулак. В короткой схватке за равновесие проиграли оба: здоровяк Субботин опрокинул-таки Яра на усыпанный осколками пол, но и сам не устоял на ногах. Это мало походило на потешные поединки, которые когда-то устраивал подмастерьям храмовый сокол, и даже на драку с Липатовым на злосчастном складе. Сражаться с человеком за собственную жизнь Яру прежде не приходилось.

– Прекрати! – рявкнул он, на миг поймав полыхающий гневом взгляд. Тщетно; Котик отвернулся быстрее, чем успели подействовать чары. – Леший… Я предупреждал…

Пальцами, липкими от своей и чужой крови, Яр схватил противника за ворот футболки и оттолкнул прочь. Совсем чуть-чуть лишней силы, ровно столько, сколько нужно, чтобы уравнять его с могучим Котиком… А дальше – полагаться только на себя. Ускользнуть из-под тяжёлого кулака, от души приложить неповоротливую тушу о ножки ближайшей койки, ударить в висок, так, чтобы зазвенело в пустой башке…

Не злиться. Не больше дозволенного.

– Не зря тогда удрал, да? – Яр коленом прижал Субботина к полу, завёл ему за спину испятнанные бурым руки. Под тяжёлым телом глухо хрустнули осколки стекла. – А то бы плохо всё кончилось… Что ты там делал, кстати?

Котик, как и следовало ожидать, только выругался в ответ. Яр ухватил его за короткие светлые волосы и заставил повернуть голову. Склонился к не успевшим закрыться глазам.

– Говори правду, – приказал он. Внушение выходило из рук вон плохо: не хватало сосредоточенности. – Что ты забыл у нас в ноябре? По поручениям бегал?

– Выполнял… задание, – нехотя, словно давясь словами, выплюнул Котик. Из уголка его губ медленно стекала тёмная струйка крови. – Искал… документы.

– Какие? И почему ты?

– Из-за… ответственности, – Котик выругался дрожащим голосом. Ещё чуть-чуть, и он разорвёт слабенькие чары. – Чтобы он… мог потом… сказать, что не брал…

– Какие документы? Зачем?

– На… артефакты, – сдавленный рык заклокотал в стиснутом спазмом горле. Котик отчаянно не хотел говорить. Могли с него взять клятву о молчании? Леший, об этом следовало подумать раньше… – Ему нужны были… доказательства…

– Доказательства чего? – Яр повысил голос. Куда потом этого бойца – сразу к оперативникам или сперва в перевязочную? – Отвечай! Какие ещё доказательства?

– Контрабанда, – проронил Котик и взвыл, словно заглушая рвущиеся с языка слова. – Которая идёт… через контроль… А-а-а, пош-ш-шёл ты…

Яр отвесил ему ещё одну оплеуху, пресекая попытки вырваться. Встряхнул Субботина за шиворот, заставил подняться сперва на колени, потом на ноги.

– Вместе пойдём, – сумрачно пообещал он, придерживая Котика за сведённые за спиной кисти рук. Не наволочкой же его связывать, в самом деле… – Давай на выход. Без фокусов.

Какие уж тут фокусы. В том, что Яр умеет делать больно, Субботин уже убедился – а боли он боится. Как ни странно… Вытолкнув его в коридор, Яр сощурился от тусклого ночного освещения и озадаченно огляделся. Дежурный медбрат, само собой, сладко спит на посту, опутанный двумя слоями чар – сонным заклятием и коконом тишины. Неплохо, между прочим, сделано, мастерства юному нелегалу не занимать… Ну и что дальше? Будить дежурного? Бежать до телефона внутренней связи в дальнем конце длинного прохода? Включить пожарную тревогу, и будь что будет?

Кто-то тихонько охнул. Пожилая уборщица, не ко времени заглянувшая в коридор, в ужасе смотрела на перемазанных кровью пациентов. Как бы не перепугать её до смерти… Яр успокаивающе поднял руку, нашаривая правильные слова. Всё в порядке, они слегка повздорили… Всё в порядке, это просто полевая работа… Всё в порядке, только нужно вызвать отряд оперативников, желательно вооружённых…

Он успел почувствовать, как скользкое от крови и пота запястье выскальзывает из его хватки. Сверкнула в воздухе ярко-алая стрела. Яр безотчётно потянулся за ней, словно сумел бы остановить, если бы был чуть расторопнее. Проклятый Котик… Он знал, что сейчас будет… На то и рассчитывал…

Прежде чем мертвенный холод навалился тяжёлой волной, Яр почти вслепую ударил кулаком по кнопке пожарной тревоги. Монотонный вой хлестнул по ушам, сквозь чары тишины всполошил дежурного, заставил Котика ошеломлённо замереть. Субботин всё ещё мог выбрать между приказом Липатова и попыткой к бегству. Останься на нём внушение, он непременно задержался бы и добил врага.

Но он слишком боялся за свою шкуру.

Сползая по стене под натиском подступающего холода, Яр видел, как Котик бежит к выходу, расталкивая высыпавших в коридор пациентов. И ведь удерёт во всеобщей суматохе… Леший с ним, пусть только по дороге не убьёт никого… Больше никого…

К завтрашнему вечеру он окажется за решёткой. Чего бы это ни стоило.

LVII. Новости

Днём звонила Марина.

Она не могла не позвонить: даже до неё докатилась могучая волна грязи, поднятая с утра в газетах. О нет, «Зеркало» не делало предположений насчёт того, кто именно разворошил «Технологии будущего»; вместо этого журналист обрушился на службы, допустившие происшествие. Уже знакомый «апологет» ужасался едва не случившемуся раскрытию тайны сообщества, вопил об опасной нежити в черте Москвы и вопрошал, чего стоит покровительство государства. Обыватели, само собой, были с ним солидарны. Несметное количество косых взглядов, сопровождавших начальника магконтроля на каждом шагу, Верховский мог бы поделить с Тереховым, если бы тот не засел накрепко в больничном корпусе. Неспроста он, конечно, там окопался, но думать ещё и о его мотивах было некогда. Верховский решил, что нечистоплотный бывший контролёр попросту пережидает опасную шумиху, и выбросил коллегу из головы.

– Александр Михайлович, можно мне… ну… – Старов замялся и покраснел ушами, как и всегда, когда желал высказать неудобную просьбу. Допрос Дубинского парню, ясное дело, не понравился. Как бы не решил, что не его это всё…

– Можно, – Верховский сдержал усталый вздох. – Врачам скажешь, что я разрешил. Но учитывай, что приём может оказаться прохладным.

Михаил серьёзно кивнул. Он достаточно хорошо изучил напарника, чтобы понять, как тот зол на весь мир и лично на начальника, приказом пригвоздившего младшего офицера к тесной больничной палате. Ранним утром Зарецкий, отмытый от крови и мрачный, как бродившие за окном тучи, очень вежливо попросил отпустить его на волю. Естественно, получил отказ. Вот уж чьего присутствия не хватает сообществу, и без того гудящему, как потревоженный улей.

На двенадцатый этаж Верховский поднимался, как приличный обыватель, на лифте: берёг силы про запас. Отдел встретил его пустотой. Липатов так и не вышел на связь, Громов куковал в застенках между допросами, Субботин перестал являться на работу, не дожидаясь, пока начальник подпишет заявление. Одному только Костику хватало духу не бросать текущие дела: на его столе, оставленная на время законного обеда, громоздилась аккуратная стопочка прошений. Есть же в мире островки спокойствия…

По выработавшейся с недавших пор привычке Верховский слегка приоткрыл дверь, прежде чем входить в логово. И не был разочарован: слуха коснулся крайне раздражённый голос патрона.

– Меня это не волнует!.. Да хоть что – просто не трогай его, понятно? Считай, что он для тебя смертельно опасен. Вот как «пиявка». Да, прямо так!.. Я должен это с тобой обсуждать? Точно?.. Вот и правильно. Займись чем-нибудь полезным…

«Пиявка»… Вряд ли Авилов имел в виду болотных кровососущих червей. Прозванные «пиявками» запрещённые колдовские поделки вытягивают силу не хуже голодной нежити. Отличный способ вывести противника из строя, а то и убить совсем. И с чем это, интересно, Кирилл Александрович сравнивает такой артефакт? Откуда вообще добропорядочный депутат знает об этой зловредной нелегальщине?..

Леший побери, если так продолжится, он возьмётся подозревать собственную тень.

– Кирилл Александрович, – Верховский вежливо предупредил о своём присутствии, прежде чем закрыть за собой дверь. Авилов рывком обернулся к нему и отнял от уха телефон. Нехорошо прерывать чужие разговоры, но для приватных бесед у депутата есть собственный кабинет. – Чему обязан?

– Не делайте вид, что не догадываетесь, – бросил Авилов. Он был более чем раздражён; тоже видел, само собой, сегодняшние передовицы. – Что вы творите? Почему всё сообщество на ушах? Я, кажется, просил блюсти порядок, назначая вас надолжность!

– Издержки, – проронил Верховский в ответ. Патрон имел полное право бушевать. Нет ни малейшего желания объяснять ему, что и почему случилось позапрошлой ночью. – Через пару дней всё уляжется.

– Вы ответственно заявляете? – въедливый Авилов нехорошо прищурился. Вот леший… Теперь непременно спросит послезавтра, как обстоят дела. – Рассказывайте. Что именно произошло, с чьего позволения и почему, чёрт побери, это умудрились так раздуть!

– Раздуть можно всё, что угодно, – заметил Верховский. Нарочито спокойно он прошёл мимо депутата к своему столу, бросил папку с протоколом допроса в стопку важных бумаг и уселся в кресло. – А почему в заголовки попал именно этот случай – полагаю, ясно и мне, и вам.

– Потому что вы разворошили осиное гнездо, но не удосужились его сжечь, – отрезал Авилов. Он предпочёл остаться на ногах и теперь расхаживал по кабинету, словно бы в поисках чего-нибудь, что можно шумно разбить. – Что вам требуется, чтобы в кратчайшие сроки довершить начатое?

Верховский всерьёз задумался. Если уж просить у покровителя помощи, то такой, какую нельзя получить ни от своих младших офицеров, ни от Феликса с его, леший побери, агентурной сетью. Нет смысла привлекать депутата к отлову провалившегося сквозь землю Липатова или к задержаниям бывших подчинённых Дубинского. Можно было бы расспросить насчёт истории с закрытием злосчастного института, но ничего нового Авилов не скажет… Нет, это как-нибудь потом, в спокойные времена.

– Есть два момента, – Верховский выудил из кропотливо собранных записей лист, помеченный ярко-жёлтой закладкой. – Вот, взгляните. У меня нет формальных оснований предъявлять претензии этому человеку, но его имя пару раз всплыло в деле с разных концов.

– А, Оленин, – Кирилл Александрович без малейшего удивления изучил заметку и отложил её на стол. – Да, его вполне могут использовать. Ума там немного, зато авантюризма хоть отбавляй. Если на кону приличная нажива, разумеется.

– Вы исключаете его из… кандидатов в основные подозреваемые? – осторожно сформулировал Верховский. Паршиво, если Авилов прав, но неудивительно.

– Если вам важно о чём-то его спросить, я могу это устроить, – задумчиво протянул депутат. – Но уверяю вас: на масштабные деяния он не способен, а в мелких очень тщательно заметает следы. Скажем, здесь, – он отчеркнул ногтем запись о давней статье, – он заявит, что был всего лишь искренне возмущён, а это, – украшенный артефактным перстнем палец скользнул ниже, к добытым Зарецким сведениям, – просто бизнес. Перспективное вложение в инновационную разработку. Всё, что вы формально сможете с ним сделать – попросить на будущее внимательно читать патентную документацию.

– Почему вы это позволяете? – в лоб спросил Верховский. – Разве здесь не прямая угроза сообществу?

– Если вы про рассадник некромантии, то вопрос я вам верну, – Авилов холодно усмехнулся. – Почему вы, магический контроль, это позволяете?

– Я про газетные статьи, – таким же ледяным тоном парировал Верховский. Нашёлся грозный судия… Не он ли прямо запретил увольнять Субботина, который и выдал лицензию «Технологиям»?

– То есть – зачем я позволяю свободу слова? – Кирилл Александрович оставил наконец в покое записи об Оленине и продолжил расхаживать по кабинету. – Это же святое, Александр Михайлович. Как иначе собирать сведения?

– Не так разрушительно для общественного порядка?

Авилов остановился аккурат напротив собеседника и укоризненно покачал головой.

– Вы предпочитаете заглушить сигнал или разобраться с причинами его появления?

– Сигналов и так было достаточно, – проворчал Верховский, отводя взгляд. Когда всё уляжется, он кропотливо, с болезненным удовольствием от возмездия самому себе разберётся в причинах неудач. И в причинах успехов тоже, это даже важнее. – Ладно, я понял. Если у меня возникнут предметные вопросы к Оленину, я дам вам знать. Мне нужен разговор ещё с одним человеком… А лучше – снятие несправедливого ареста.

– О ком вы?

А что, есть варианты?.. Нет, чушь. Депутат не в курсе, кого и за что держат за решёткой, только и всего. Не его работа, в конце концов.

– О своём офицере. Обвинения, которые предъявляют Валерию Громову, скорее всего, ложны, – сказал Верховский, словно ступая по хрупкому льду. Сам он вряд ли сумел бы сохранить хладнокровие, если бы речь шла о Марине. – Ваша… хм… Пострадавшая приобрела приворотный артефакт на последнем издыхании, а не орудие убийства. Что бы ни случилось на самом деле – Громов тут ни при чём.

– Правда? – проронил Авилов. Не похоже, чтобы напоминание о гибели супруги его тронуло… Нет, он попросту прячет подлинные чувства. Его можно понять. – Вам срочно требуется восстановить справедливость или этот человек нужен для дела?

– Скорее первое, но и второе тоже, – Верховский на миг прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Что, признаваться, какой глубины бардак творится в отделе? – У меня есть основания полагать, что Громова шантажировали. Хочу знать, чем именно и в каких целях, но меня не допускают даже на личную встречу, не то что на допросы.

– Вам устроить свидание?

– Как минимум. Как максимум – дать пинка научникам, чтобы выдали наконец экспертизу, – Верховский откинулся в кресле и усмехнулся собственной беспомощности. Подумать только, ради такой ерунды просить вмешательства у самого могущественного человека в сообществе! – Мои служебки коллеги игнорируют. Как будто кто-то очень заинтересован, чтобы наш с Валерием разговор не состоялся.

– Посмотрю, что можно сделать, – задумчиво протянул Кирилл Александрович. – Не в ближайшие часы точно. Я хочу, чтобы вы были заняты делом некромантов и ничем иным.

– Это может быть связано…

– Это не связано, – отрезал Авилов, в упор глядя на Верховского. – Даю вам сутки. Завтра в это же время имена организаторов должны лежать у меня на столе.

Иначе что? Выкинет из кресла не оправдавшего надежды начальника? Страшное наказание… Не принимай дело столь опасный оборот, Верховский из принципа не шевельнул бы пальцем – посмотреть, что предпримет обманувшийся в ожиданиях патрон.

Но не ставить же на кон безопасность сообщества ради мелочной личной обиды!

У него были другие планы на ближайшие часы, но, выпроводив депутата, Верховский рассудил, что важнее всего сейчас – младшие офицеры. Во-первых, обменяться соображениями. Во-вторых – убедиться, что ничего не натворили. Витьку эти неугомонные не заменят, но кроме них никого и нет…

– Александр Михайлович, тут сложный случай с визой, – раздался откуда-то из лучшего, благополучного мира исполненный ответственности голос Чернова. – Согласно пункту шестому пятнадцатой статьи…

– Костя, сделай милость, иди к лешему с этими визами, – Верховский через силу изобразил кривоватую улыбку. И без того длинное лицо младшего офицера разочарованно вытянулось. – И возвращайся ровно через сутки. Не раньше.

Если будет к кому. Что ж, если Авилов вышвырнет к чёртовой матери неудачного протеже, родовитый и даровитый Костик – первая кандидатура в новые начальники. Усмехнувшись этой мысли, Верховский набросил на плечи пальто и вышел из кабинета. Прогулка по крепкому февральскому холодку – то, что нужно, чтобы призвать к порядку бестолково мечущиеся мысли.

– Ну, чего-то такого я и ожидал, – слегка высокомерно заметил Ярослав, выслушав новые вводные. Верховский ему это спустил. В двадцать лет все страшно мудрые, особенно задним-то умом. – А Громова, похоже, за дела с контрабандой прибрали. Если я правильно понял Котика, конечно.

– С чего такие выводы? – недовольно спросил Верховский. Это у запертого в четырёх стенах подчинённого было полдня на досужие размышления, а у начальника от обилия нестыковок пухнет и без того больная голова.

– Он сказал, что искал в нашем сейфе подложные документы для нелегально ввезённых артефактов, – Ярослав задумался на несколько мгновений и педантично прибавил: – Ну, или вывезенных, не так важно. Не с потолка же у них с Липатовым взялась эта светлая мысль.

– Валерий Васильевич правда в таком замешан? – печально спросил Старов. Вот ведь чудо в перьях – обнять и плакать… Откуда во взрослом парне столько веры в человечество?

– Не исключаю возможности, – Зарецкий своевольно спрыгнул с койки и прошёлся взад-вперёд по палате, точь-в-точь как полчаса тому назад Авилов мерил шагами логово. Больничная пижама и перебинтованные кисти рук отчего-то придавали ему свирепый вид вместо жалкого. – В артефактах он правда разбирается. И тогда понятно, чем ему угрожал Липатов… Может, и услугу хотел, но тут уже есть варианты. Леший побери!

Он остановился посреди комнаты и с силой дёрнул себя за воротник, вымещая скопившееся недовольство. Парню, похоже, счёты с Липатовым важнее дела некромантов… И здесь Верховский был с ним солидарен. Как частное лицо. А как должностное – понимал, что с некромантами надо разбираться в первую очередь, хоть бы и из-за масштаба. Не то чтобы в отношении Липатова совсем ничего не делается; беглеца ищут ребята Феликса…

– Что такое? – Михаил первым не выдержал повисшего молчания. Верховский благодарно кивнул ему. Хоть кто-то в состоянии удержать путаную нить разговора.

– Наумов, – маловразумительно бросил Ярослав и тут же поморщился, недовольный собой. – В смысле, его амулет. Тот, который я… м-м-м… видел у него дома. Наумов сказал, что эту штуку ввезли абсолютно легально, а она ведь редкая… Вряд ли можно так просто…

– Что за штука? – дотошно уточнил Верховский. Если вместо Липатова с «Технологиями» сотрудничает Громов, это… это, пожалуй, ещё хуже. Хотя бы по поголовью правонарушителей в рядах офицеров контроля.

– Детектор чар. Кусок кварца на цепочке, – Зарецкий неопределённо пошевелил пальцами в воздухе, будто пытался изобразить действие артефакта. – Их немного, таких мощных. Покажу, если найдёте мне энциклопедию.

– А я видел описание, – вдруг сказал Старов. Он встревоженно хмурил брови, но хотя бы перестал выглядеть глубоко несчастным. – Недавно. У Валерия Васильевича. Такой длинный огранённый кристалл, да? И проволока спиралью, не как на обычных…

– Примерно так, – Ярослав мрачно кивнул. – Вот леший! А ему ведь было дело до… коллекций. Всё пытался выспросить тогда у покупательницы… И моё наследство тоже его страшно интересовало. Чёрт, если бы я тогда понял!

– Тогда Громов может знать кого-то из зачинщиков, – холодно перебил Верховский, торопливо сопоставляя кусочки головоломки.

Кирилл Александрович считает, что арест Громова не связан с делом некромантов. Хотя он мог думать, что речь идёт только о смерти его жены. Если изложить ему озвученные здесь рассуждения, может, и переменит мнение насчёт встречи. Но кто так сильно не хочет, чтобы она состоялась? Безопасность, следствие, научники, кто-то вовне?

– До Громова я не доберусь, – пробормотал Ярослав. Снова брал на себя до нахальства много. – А вот до Липатова… Александр Михайлович, отмените приказ, – почти просительно сказал он, вновь повернувшись к начальнику. – Я совершенно здоров, честное слово. К полуночи обоих достану, и его, и Котика. Хотите, поклянусь?

– С чего такая уверенность? – хмыкнул Верховский. – Что-то изменилось за прошедшие сутки?

– Да. Я разуверился в том, что мне помогут, – туманно пояснил Зарецкий. – Буду действовать не совсем честно, но наверняка. Вас ни в чём не обвинят, – торопливо заверил он, наткнувшись на скептический взгляд начальника. – А Липатов должен знать много. Каким бы образом ни участвовал.

– Не сомневаюсь, – задумчиво проронил Верховский. – У тебя есть какие-то ориентировки? Соображения?

Любые сведения, которые пригодятся Феликсу. Вчерашние стажёры не сделают против убийцы ничего путного, даже если придать им Костика в усиление. Тут нужны такие же ничем не гнушающиеся нелегалы… Или боевой маг с удачно позабытой особой присягой и так и не сданным в оружейную огнестрелом.

– Ничего, что не было бы вам известно, – Ярослав взгромоздился на широкий подоконник, заслонив бьющее сквозь снеговые тучи холодное солнце. – Я всё продумал. Совсем всё. Пока ещё кого-нибудь не убили – дайте мне шанс. Пожалуйста.

Как бы его самого не угробили во время оперативных мероприятий. Если попытались даже здесь, под боком у врачей, под прицелом камер – что уж говорить о суровом мире за стенами лечебного корпуса?

– Под моим присмотром, – сказал наконец Верховский. – И с предварительным посвящением во все детали плана.

– Так нельзя, – Зарецкий упрямо нахмурился. – В том-то и дело. Я должен быть один.

– Будешь ловить на живца? – недоверчиво спросил Михаил. – Так тогда надо, чтоб кто-то страховал.

– Ну я же позову, если что.

– А сегодня ночью почему не позвал? – хмыкнул Верховский.

Подчинённый, невиданное дело, смутился.

– Да как-то… не подумал.

Врёт. Не захотел. Ведь не из-за дурного гонора: на него это не похоже. Наверняка у него припасены ещё секреты, унаследованные от наставницы. Может, и признается, если надавить или пришпорить хрупкое доверие… Вот был бы номер, если бы Верховский поведал, что сделала для него досточтимая тётушка своенравного офицера! Нет уж, это лучше оставить на самый крайний случай.

– Александр Михайлович, здесь от меня всё равно никакой пользы, – горячо заговорил Зарецкий. – Можно мне хотя бы домой? У меня там домовой от тоски помрёт, если его надолго оставить.

– Тебя дома не было полтора дня, – напомнил Верховский. Нормативы надзора по содержанию домашней нежити он помнил смутно, но за пару суток даже самый хилый домовой не успеет загнуться от одиночества. – Почему ты так уверен, что тебя не убьют? Собираешься что-то предложить?

– Скорее, попросить, – Зарецкий лукаво усмехнулся. – Вы сами сказали: у нас мало времени. Дайте мне пару часов на попытку.

– На озвученных условиях, – отрезал Верховский. – Ты переоцениваешь свои силы…

Его прервала настойчивая телефонная трель. Номер на экране сулил новости – не то очень хорошие, не то очень плохие. Покосившись на разом притихших младших офицеров, Верховский поднёс трубку к уху.

– Делся куда-то твой Барон, – сообщил Феликс. Придуманная Липатовым кличка резала слух, но более удачного условного имени для Бориса Субботина в спешке не придумалось. – Птички напели, что он уже сутки из дома не выходил, а через окна его не видать. Даже до сортира не гуляет. Зайти проверить?

– Без нас не надо, – сумрачно отозвался Верховский. – Пусть твой человек подождёт, м-м-м, полчаса.

Динамик зашуршал негромким смехом.

– Дожили… Ладно, как скажешь. Ждём.

Планы меняются. Одно дело, если Борис Андреевич попросту расхворался на нервной почве, а если нет? Могли его пришить, чтобы не всплыла на волнах газетного скандала история с липовой лицензией? Или не пришить, а вывезти подальше от опасного водоворота, затянувшего в себя почти весь отдел магического контроля. Люди Феликса – не маги, хоть и осведомлены кое о чём его стараниями. Они могут не заметить важных мелочей…

– Миша, поедешь на домашний адрес к Борису Андреевичу, – решившись, распорядился Верховский. – С собой – аптечка и все защитные артефакты, какие только найдёшь. И проверь, как работает связка.

– Хорошо работает, – отрапортовал Старов и для убедительности нащупал на запястье две сигнальные нити. – А что случилось?

– Это тебе и предстоит выяснить.

Ярослав терпеливо молчал, пока его коллега получал инструкции, но всем своим видом показывал, что с ним разговор ещё не окончен. Упрямец. Навязать, что ли, и ему ребят Феликса в сопровождающие? Так за ним не угнаться: прыгает через чары ловчее, чем обезьяна по веткам…

– Доверьтесь мне, – вкрадчиво попросил Зарецкий, как только за Михаилом закрылась дверь. – Я всё рассчитал. Ничего плохого не случится.

К зудящей в висках боли Верховский уже привык так, что едва её замечал. Происходящее очень трудно назвать торжеством, так что смерть от проклятия в ближайшее время ему не грозит. Чего там хочет неугомонный младший офицер? Позволить ему взять на себя все риски? А потом до конца жизни мучиться совестью ещё и за него, если что-то пойдёт не так?

– Отмените приказ, – напористо повторил Ярослав. – Я буду крайне осторожен. Обещаю.

Надо по дороге обратно в Управу заглянуть в местную аптеку за снадобьем от головной боли. Леший, ещё и сорока толком нет, а болячки, как у древнего деда… Младший офицер неотрывно смотрел на него; парень засиделся взаперти, его можно понять. Он уже доказал, что умеет быть полезным, а разгуливающие на свободе убийцы и впрямь придают каждой минуте вес золота…

– Хорошо, – проговорил Верховский, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прижать пальцы к вискам. – Отменяю запрет покидать территорию больницы. Но при малейшей угрозе…

– Разумеется, – быстро сказал Зарецкий и, подумав, загадочно прибавил: – Можете больше не исполнять данные вам указания, какими бы они ни были.

Что за леший? Какие ещё указания?.. Верховский ухватился было за эту странную мысль, однако она проворно ускользнула, утонув в накатывающей волнами головной боли. Нехорошо всё это. Не к добру. Зачем он разрешил подчинённому авантюру? Помрачение нашло, не иначе…

– Вам бы отдохнуть, – непривычно мягко и как-то сочувственно сказал Ярослав. Он проворно спрыгнул с подоконника и, приблизившись, на прощание протянул руку. – В регистратуру потом как-нибудь зайду, ладно?

– Ладно, – чувствуя себя ни на что не годной старой развалиной, Верховский поднялся на ноги и замкнул рукопожатие. Вопреки логике вещей, стало как-то спокойнее. – Жду сигнала. В любом случае.

Зарецкий молча кивнул и исчез. Разумеется, предупреждать медперсонал – не царское дело. Молодёжь… Впрочем, если вспомнить, чем был занят в его годы сам начальник магконтроля, желание читать морали отпадает само собой.

Невесело усмехнувшись собственным мыслям, Верховский вышел в пахнущий хлоркой больничный коридор. По не слишком счастливому стечению обстоятельств в этом же корпусе находится человек, который может если не подсказать короткую дорожку к томящемуся в неволе Громову, то хотя бы пролить свет на подлинные обстоятельства ареста. И к нему уж точно не пошлёшь младшего офицера – не тот масштаб. Значит, и отставной оперативник на что-нибудь да сгодится.

***

Сопровождающий не внушал доверия. Щуплый тип в неприметной тёмной куртке, тёплой, но не сковывающей движения, отдалённо смахивал на спортсмена, которому взбрело в голову посреди зимы стряхнуть наледь с уличных турников. Представляться он не стал, и Мишка так и прозвал его про себя – Спортсменом. И как только Александр Михайлович умудрился связаться с таким соглядатаем?

– Встретил, – коротко буркнул Спортсмен в допотопный кнопочный телефон и тут же небрежно бросил трубку в карман. На пронизывающем ветру он нетерпеливо притоптывал на месте, мешая с грязью свежий колкий снег. – Мне сказали, ты в теме. Ага?

– Ага, – без особой убеждённости подтвердил Мишка. Спортсмен брезгливо сплёвывал слова, будто комки каши; Старов не был вполне уверен, что правильно разбирает его речь. – Я вперёд, а вы прикрывайте. На всякий случай.

– А мож я первый пойду? – галантно осведомился Спортсмен.

– Нет, не надо. Спасибо.

На том уверились, что можно иметь друг с другом дело.

Внушительная входная дверь была заперта. Мишка для порядка нажал на кнопку звонка; на мелодичный сигнал никто не отозвался. Спортсмен многозначительно хмыкнул и демонстративно отвернулся – мол, действуй. Шеф сказал, что он в курсе относительно сообщества… То и дело оглядываясь на компаньона, Старов тщательно прощупал дверь в поисках чар, потом прижал пальцы к металлической личинке замка. Использовать магию как отмычку его учил Липатов. Куратор вообще показывал много мелочей, о которых Мишка прежде либо не задумывался, либо попросту не знал. Дениса трудно было назвать хорошим человеком, но угадать в нём убийцу? Для этого, наверное, надо уметь читать мысли.

– Прошу прощения, – негромко сказал Старов в прохладную полутьму прихожей. Потом, помедлив, первым шагнул через порог. – Борис Андреевич, вы дома? У вас всё хорошо?

Молчание. Может, тут и вовсе никого нет. Спортсмен ужом проскользнул в прихожую и деловито потянул носом, озираясь по сторонам. Тонкие шерстяные перчатки он снимать не спешил.

– П-шли, – едва уловимо прошипел он и ловко показал на пальцах: я – вот эти три двери, ты – вон те.

Мишка сосредоточенно кивнул. Ещё разок поискал на ощупь следы чар – впустую. Первая выпавшая на его долю дверь вела в жилую комнату. Пёстрые плакаты на стенах, внушительная громада компьютерного стола, стеклянная витрина со спортивными кубками – всё это принадлежало пареньку, который без малого неделю тому назад грозился перебить весь отдел магконтроля, а прошлой ночью попытался исполнить посулы. Почему? Чего ему не хватало?.. В комнате – идеальный, почти армейский порядок; если тут и есть хоть что-нибудь личное, оно не на виду. Зато с плакатов победно смотрят чемпионы мира по плаванию, знаменитые футбольные команды, автогонщики на фоне сверкающих болидов. Нашлось место на целый отдельный шкаф под медали и кубки. «Я лучше, – упрямо твердил Лев Субботин с больничной койки. – Я лучше, я победил, я лучше…»

Мишка вздохнул. Тут уже поздно увещевать. Может, даже и тюремный срок не исправит… Но это, к счастью, решать следствию. Старов сомневался в собственной способности приговорить кого-то к смерти, пусть бы даже этого требовали хором справедливость, здравый смысл и все статьи Магсвода.

За соседней дверью оказалась ванная.

Сперва показалось, что белоснежная эмалевая чаша доверху наполнена скомканным тёмным тряпьём. Потом всё – цвета, очертания и более всего запах – сложилось в единую картину, и Мишка механически отступил обратно в коридор, прижимая к губам ладонь. Если бы он удосужился сегодня перекусить, его вывернуло бы наизнанку. Борис Андреевич, нелепо запрокинув голову, пустыми глазами смотрел в потолок. Тяжёлые складки набрякшего влагой махрового халата небрежно прикрывали рану на впалом бледном животе. Она уже не кровоточила; наверное, прошло несколько часов… Пересилив себя, Мишка зажёг свет и снова шагнул в просторную ванную. Небольшие побуревшие кляксы пятнали светлый кафель на полу и чуть-чуть – на стенах. Субботина-старшего убили здесь, в ванной. До этого, должно быть, обездвижили и приволокли, чтобы не оставить следов в комнатах. Леший побери… За что его так? То есть – за что именно?

Где-то позади раздался глухой тяжёлый грохот. Так падает на пол бесчувственное тело.

Стараясь унять нервную дрожь, Мишка попятился и наспех вызвал к жизни первое пришедшее в голову заклятие. Клубок серебристых нитей нетерпеливо пружинил в ладони. Вряд ли Спортсмена настигла внезапная слабость. В квартире есть кто-то ещё, и непонятно, кто кого уложил…

– Оба-на, – Котик, то есть Лев Субботин, выступил из-за изгиба коридора и ощерил в хищной усмешке крепкие желтоватые зубы. – Какие люди! Это твой дружок там мои сигналки трогал?

– Лев, – через силу проронил Мишка. Что он, не чувствует расползающегося из ванной тошнотворного запаха? – Тут… плохие новости. Пойдём куда-нибудь подальше…

– А я знаю, какие тут новости, – хмыкнул Котик. Мишке показалось, что его самого пырнули в живот чем-то острым. Знает? Может, ещё и сам устроил? Неужели способен? – Я ж тебе обещал, что передавлю вас, тварей, как тараканов.

Старов вперёд мысли швырнул в него сеть и торопливо тронул первое попавшееся заклятие-связку. В одиночку против выведенного из-под присяги психопата? Ну нет…

– Даже жалко тебя, – поведал Котик. От сети он увернулся умелым движением; неудивительно, если его учил этим штучкам сам Липатов. – Ты вроде ничего, получше остальных. Но ты ж сам эту работу выбрал, правильно?

Мишка шарахнулся в сторону от пущенной в него огненно-алой стрелы. Где-то за спиной вспыхнули обои; запах дыма разбавил удушливую вонь. Руки всё ещё дрожали, будто на тренировке после долгих упражнений – и так же, как на тренировке, он приловчился делать поправку на эту дрожь. Котик слегка отступил под его натиском, словно ошеломлённый прытью противника. Но это ненадолго. Оправится и ударит в полную силу, не связанный необходимостью сохранить чужую жизнь…

Массивную приземистую фигуру за спиной Котика Мишка разглядел за миг до ярко-алой вспышки заклятия. Юный убийца болезненно охнул и рухнул на пол, раскинув руки поперёк коридора. Кто-то незнакомый, грузный и немолодой, без опаски склонился над ним, оттянул пальцем веко, потрогал на шее пульс. В наступившей тишине взорвался пронзительной трелью телефонный звонок.

– Всё уже в порядке, – сказал Мишка в трубку, не отводя взгляда от нежданного спасителя. Тот пристально рассматривал Котика и, кажется, не собирался бросаться на Старова.

– Хорошо. Меня тут отвлекли, – зло бросил в трубку Ярик. Он тяжело дышал; должно быть, тоже только что выбрался из передряги. – Если нужен, позови ещё разок, я не уловил координаты.

– Нет, всё нормально. А тебе…

– У меня всё хорошо. На связи.

Мишка нехотя отнял от уха замолкшую трубку. Незнакомец – без сомнения, маг – дождался, пока он спрячет телефон в карман, и протянул для пожатия короткопалую мясистую ладонь.

– Тебя, что ли, разбираться отправили? – спросил он почти сочувственно. Покосился на недвижно лежащего Котика, вздохнул. – Вот молодёжь борзая пошла… Мы такими не были.

– А вы, прошу прощения… – начал было Мишка и осёкся. Надо бы по протоколу, с предъявлением корочки…

– На огонёк заглянул. Посмотреть, кто тут моих ребят обижает, – собеседник усмехнулся и качнул головой куда-то в сторону входной двери. – Удачно вышло. Ну, ты, наверное, бригаду сюда вызовешь? Этого вот везти?

– Да, конечно.

Леший, и правда надо вызвать. Не самому же волочь Котика до Управы!

– Ты повремени минутку, – сказал незнакомец почти просительно. – Я своего приятеля заберу – тогда зови кого хочешь. И это… шефу своему передай, что Феликс по счетам-то платит.

Он неспешно развернулся и нарочито неуклюжей походкой побрёл на выход. Мишка, спохватившись, крикнул ему вслед скомканное «спасибо». Ну и знакомцы у Александра Михайловича… Должно быть, ещё со старых, оперативных времён…

Старов добросовестно дождался, пока Феликс и слегка оклемавшийся Спортсмен уйдут из квартиры, и набрал диспетчеру. Укутанный в несколько слоёв крепкими нитями сетей, со стянутыми брючным ремнём кистями рук, так и не пришедший в сознание Котик всё ещё казался опасным. Его наверняка убьют. На его совести несколько смертей, не считая блекнущих на этом фоне преступлений помельче. Но его нельзя отпускать, ни в коем случае нельзя…

Решение принимать не следствию, понял Мишка. Решение принимать ему, вот прямо сейчас. Наскоро привести Котика в чувство и отпустить на все четыре стороны под какую-нибудь клятву – или оставить всё как есть. Рискнуть собственной жизнью – или рискнуть жизнями тех неизвестных, которые впредь попадутся на пути вырвавшегося на свободу нелегала. Отдать на верную смерть – или отсрочить её наступление, закрыв глаза на последствия…

Нет. Пусть даже он до конца жизни будет жалеть этого паренька, многообещающего молодого мага, почти своего ровесника, но он не имеет права на такой риск. Убийца пойман; убийца будет наказан. Тот же Ярик на месте Мишки не сомневался бы ни секунды…

Звонок в дверь прервал его болезненные раздумья. За задержанным приехали безопасники.

LVIII. Соратники

– До вас непросто добраться, Валентин Николаевич.

Терехов усмехнулся краем рта. Его левый глаз целиком закрывала плотная марлевая повязка; вдоль щеки тянулся бугристый бурый рубец – след от знакомства с Феликсом. Вторым глазом безопасник, судя по всему, прекрасно видел, да и в целом не выглядел немощным. Наверняка попросту отсиживается в тихой гавани, любуясь на разгулявшуюся метель через забранные решётками окна.

Впрочем, какая уж тут тихая гавань…

– Я здесь ни при чём, Александр Михайлович, – с показным смирением в голосе ответил Терехов. Ему отвели персональную палату, больше походившую на гостиничный номер; лежать пластом не заставляли: начальник магбезопасности вольготно расположился в мягком кресле. – У медиков режим и процедуры, с ними лучше не спорить.

– Верно, – Верховский без приглашения уселся на низенький складной стул, предусмотренный для посетителей. – Меня заверили, что короткий разговор вы выдержите без проблем для здоровья.

Он нарочито заметно щёлкнул пальцами, сооружая чары тишины. Доносившийся с улицы гул ветра мгновенно смолк. Терехов никак не отреагировал. И без того понимал, что по пустяковому поводу коллега не стал бы его тревожить.

– Как развивается ваше начинание? – на опережение спросил он, словно невзначай коснувшись пальцами шрама. Верховский не без удивления обнаружил, что ему плевать на эти недвусмысленные намёки. Пусть хоть до конца жизни обижается, лишь бы работать не мешал.

– Приносит ощутимую пользу. Профессионал – он везде профессионал.

– Не поспоришь, – Терехов холодно хохотнул. Из-за повязки его лицо казалось неживым, как плохо сделанная посмертная маска. – Этот ваш профессионал меня порешил бы, если б не спецсредства. Не боитесь, что он перестанет верить вашим обещаниям в самый неподходящий момент?

– Какого рода спецсредства? – поинтересовался Верховский, уходя от неудобного вопроса. Коллеге вредно знать, на чём держится установившееся между ним и Феликсом настороженное доверие.

Терехов помедлил, прежде чем отвечать.

– Всё сугубо гуманно. Мою присягу, увы, уже не ослабить, – напомнил он. Извиняется, что ли, за несостоявшийся выстрел? Мол, убивать не хотел – просто достаточно надёжно поцарапать, чтоб под ногами не путался. – У меня на такой вот случай есть один полезный артефакт. Вытягивает силы, чтобы на серьёзную магию не хватило.

– «Пиявка».

– Да, «пиявка». Хотите, одолжу?

– Нет, не нужно, – задумчиво проронил Верховский. Надо полагать, тут постарался один предусмотрительный, но не очень чистоплотный народный избранник. – Если не секрет, каково происхождение этого вашего спецсредства?

– Не могу знать, Александр Михайлович, – хитровато заявил Терехов. – Не все вопросы можно безнаказанно озвучивать.

Пусть угрожает, если ему нравится. Хуже, чем сейчас, всё равно не станет. Честный нелегал Феликс, когда узнает, каким образом ему срезали почти весь недюжинный потенциал, разве что усмехнётся и в очередной раз отпустит нелестное замечание в адрес коллег бывшего приятеля. И будет прав. «Пиявка», ну надо же… Дальше только артефакты с проклятиями.

– Время сейчас такое, Валентин Николаевич. Всякое в голову приходит, – нарочито рассеянно проговорил Верховский, глядя в окно. Нижняя часть стекла подёрнулась снаружи тонкой белой пеленой, сотканной свирепой вьюгой. – Вы недавно арестовали одного из моих офицеров, если помните.

– Я не курирую лично каждое мелкое дело.

– Дело мелкое, а условия содержания – как у серийного убийцы.

Воцарилось молчание. Верховский не желал давать очередную подсказку, а потому отрешённо созерцал снегопад, стараясь не выдавать собственного нетерпения. Очень хотелось встряхнуть начальника магбезопасности за грудки, накричать, припугнуть именем патрона; он бы так и сделал, если бы этим можно было пронять собеседника. Ещё больше хотелось плюнуть на Громова с его тёмными делишками и рвануть ловить Липатова, опережая самонадеянного младшего офицера. Знать бы, в какую сторону бежать…

– Что ж, там действительно особые обстоятельства, – медленно, взвешивая каждое слово, заговорил наконец Терехов. – Не серийные убийства, но тоже серьёзный проступок. Поймите, мы всего лишь заботимся, чтобы ничего лишнего не просочилось наружу. За пределы круга… ответственных лиц.

А склонный договариваться с преступными элементами начальник магконтроля, разумеется, лицо безответственное. Вот же щепетильный злопамятный чёрт…

Или он попросту исполняет приказ?

– Если проступок серьёзный, почему бы не предъявить нормальные обвинения? – брюзгливо процедил Верховский. Недалёкие отставные оперативники намёков не понимают, им нужно всё подробно объяснять. Обязательно вслух.

– Мы пока не собрали достаточно доказательств. Пришлось вспомнить эту печальную историю с амулетом, – Терехов предупреждающе понизил голос. Его снегопад не интересовал; единственным здоровым глазом он пристально смотрел на бывшего подчинённого. – Нельзя же сажать людей за решётку совсем без повода. Надо обязательно ждать, пока кого-нибудь убьют.

– Вы сказали – речь не об убийствах.

Ах, какой непонятливый собеседник! Никак не сообразит, что дело – не его ума. Зато умный главный безопасник прекрасно знает, что обвинения высосаны из пальца. Амулет ни при чём: женщину убила нежить. Все почему-то дружно об этом забыли…

– Речь о контрабанде, – вздохнул Терехов. Прекрасно. Если бы Ярослав получасом раньше не рассуждал на эту же тему, Верховский был бы потрясён не только внезапной откровенностью коллеги. – Скажу вам по опыту: такие дела очень трудоёмки, собирать доказательную базу тяжело и опасно. В этот раз нам повезло.

– Повезло.

– Да. Вовремя поступил сигнал и нашёлся достаточный для ареста компромат, – спокойно признал Терехов. – Уверяю вас: когда найдут весомые улики, несправедливые обвинения снимут. Останутся только, хе-хе, справедливые.

– К вам поступил сигнал, – раздельно повторил Верховский. Одно из двух: либо кто-то ещё оказался в курсе нечистых дел Громова, либо… Либо безопасность сотрудничает с Липатовым. Правая ладонь сама собой сжалась в кулак.

– Мы ни в коем случае вас не виним, – тоном психиатра заверил Терехов. – Я знаю, как глубоко конспирируются поставщики нелегальных артефактов. Не думаю, что у вас вообще был шанс заподозрить неладное. Для этого надо близко общаться с человеком, следить практически неотлучно…

Как не поучить неразумного коллегу правильно работать! Кто тут, леший побери, с кем заодно? Этот чёртов стрелок определённо по другую сторону баррикад, но баррикады-то, похоже, круговые. Там, за их пределами, идут ещё какие-то разделительные линии, вдоль которых, раздираемый противоречиями, трещит по швам хрупкий порядок.

– Кто ваш информатор? – в лоб спросил Верховский. Это он теперь при оружии. Это он, если потребуется, возьмёт Терехова на мушку. И ему-то как раз можно стрелять на поражение.

Начальник магбезопасности прекрасно об этом помнил.

– Я скажу, – медленно проговорил он, сумрачно глядя на Верховского. – Но вы должны понимать, чем это для меня кончится.

– Смертью?

– Возможно, – Терехов бледно улыбнулся. – Я не клялся молчать. Но меня непременно найдут.

– Я вас уже нашёл.

– Вы опасный человек, – Терехов осуждающе качнул головой. – Мне когда-то давно дали понять, что вы руководствуетесь не столько законом, сколько собственным чувством справедливости. Разумеется, после такой характеристики я ни на секунду не могу вам доверять.

– Не доверяйте. Говорите. Кто ваш информатор?

Терехов тяжело вздохнул.

Вьюга беззвучно и бешено билась в оконные стёкла.

***

Сквозь пролом в потолке безмолвно сыпался снег.

Края трухлявых половиц, давным-давно проломившихся под тяжестью рухнувшей крыши, покрылись скользкой леденистой коркой. Достаточно неловко оступиться, чтобы потерять равновесие и сорваться с высоты второго этажа в глубокий подпол. Естественная ловушка. Может быть, пригодится, если не сработают остальные предосторожности.

Прищурившись, Яр ещё раз оглядел тонущие в сумраке полусгнившие стены. Никому не нужный дом на отшибе, который все по старой памяти огибают десятой дорогой, как нельзя лучше подходит для разговора один на один. К тому же в нём точно не осталось никаких вредоносных чар, способных некстати сработать; неделю тому назад Яр сам снял здесь всю застарелую погань. Осторожно ступая по доскам, подточенным влагой и временем, он прошёлся вдоль обрывающегося в провал коридора. Верхние ступени лестницы тщательно выломаны. Случайно устроенная в прошлый раз дыра в полу застелена ветхим ковром. Держится на честном слове массивный шкаф, готовый от небольшого усилия рухнуть грудой обломков поперёк коридора. Лучше бы вся эта второпях сооружённая полоса препятствий вовсе не пригодилась. Она – на крайний случай, если совсем ничего не получится.

Страшно.

Ни Драган, ни Лидия Николаевна не учили его сражаться с волхвами. Яр и сам не мог предположить, что ему доведётся когда-нибудь встать против себе подобного. Против хитрого, хладнокровного, наделённого недюжинной силой и умеющего с нею обращаться взрослого волхва. Этот вдобавок способен вопреки запрету отнять чужую жизнь. Беды-то – выманить его, располагая именем… Вся загвоздка в том, что будет после.

Правда, в его распоряжении есть ещё одно имя.

Яр тронул носком ботинка пушистую снежную пелену, которую задувающий искоса сквозняк намёл на чёрных половицах. В садах Эни-Сары тоже лежал снег. В садах Эни-Сары двое жадных до власти предлагали дорого купить его свободу. Лидия Николаевна сказала однажды, что он годится на большее.

Он легко шагнул сквозь чары на другую сторону пролома. Сердце стучало громче, чем выл ветер в щелях между брёвен. Проверяя прилежно сооружённую западню, Яр наступил на длинную доску, словно невзначай лежащую поперёк прохода. Дальний её край, достаточно крепкий, чтобы служить рычагом, поддел снизу обманчиво надёжный опорный столб. Трухлявая деревянная колонна, которая поддерживала когда-то крышу, приподнялась и стронула с места тяжёлую продольную балку, тянувшуюся над проломом. Это громадное бревно Яр магией устроил на шатких остатках стропил; вместе с нагромождёнными сверху обломками оно балансировало в неустойчивом равновесии, готовое куда-нибудь опрокинуться. Если резко убрать вес с рычага, то всё это свалится разом и, может быть, даже проломит ветхие перекрытия. Если отступить осторожно, столб благополучно опустится на место, а лишённая опоры балка противоположным концом рухнет на пол по ту сторону дыры – туда, где после первой проверки осталась прогалина в тонком снежном покрове. Но в неподвижности конструкция должна выдержать хотя бы десяток минут.

Этого хватит.

С величайшей осторожностью Яр магией вернул балку обратно. Занятие на полторы минуты, и это если знать надёжные опорные точки. Самое важное можно успеть. Хуже, если Липатов почует неладное и обойдёт по неудобным обломкам соблазнительно надёжную половицу. Или если его вовсе не заинтересует пролом, выхваченный из сумрака тусклым дневным светом. Или, леший побери, он слегка промахнётся при прыжке… Но это – нет. Слишком он хорош в обращении с даром.

Яр бросил взгляд в сторону полуразрушенной комнатки на другом конце коридора – выбранного загодя укрытия – и сосредоточился на человеке, который должен был услышать зов. Самодовольное широкоскулое лицо, слегка звенящий голос, скупая манера двигаться… Для того, чтобы имя стало заклинанием, достаточно меньшего.

– Юрий, – тихо произнёс Яр, соединяя слово с восставшим в памяти обликом.

И тут же шагнул сквозь чары сам. Прижался спиной к дощатой перегородке, так, чтобы видеть пустой дверной проём и сквозь него – край снежного покрова. Дыхание бесшумно срывалось с губ и мгновенно растворялось в стылом воздухе.

Шаги.

Далеко. За проломом. В сторону пролома.

– Шеф? – неуверенно окликнул Липатов. – Вы где? Это чё всё такое?

Яр не шелохнулся. Стало быть, есть некий шеф, которому волхв-отступник доверил своё имя. Ему – и больше никому, иначе Липатов не спешил бы с предположениями…

Натужный деревянный скрип. Угрожающий низкий гул, растерянная ругань. На снежный лоскут надвинулась тёмная тень.

Полторы минуты на худший случай.

Яр выскользнул из своего укрытия. Встретил недоумённый взгляд Липатова, нелепо замершего напротив, по другую сторону пролома. Отсчитал несколько секунд, чтобы его наверняка узнали.

Медленно шагнул в свободную от снега прогалину аккурат под напряжённо замершей балкой.

Страх обжигал не хуже волшебного огня.

– Живучий ты, щенок.

Взгляд прищуренных глаз деловито обшаривал внутренность покалеченного дома. Искал, в чём подвох.

– Уберёшь ногу быстро – погибнем оба, – подсказал Яр. Липатов тут же уставился на собственный ботинок, прижимающий коварную половицу. – Уберёшь медленно – останешься жив, но убьёшь меня. А ещё мы можем постоять смирно и поговорить. Выбирай, волхв.

Действие или бездействие. Совсем несложно, если уметь просчитать последствия.

– Чего тебе надо? – брезгливо выплюнул Липатов. Он всё ещё оглядывался по сторонам, выискивая выход из западни. Поставить что-то тяжёлое вместо себя? Нет, всё подходящее предусмотрительно убрано. Подхватить балку магией? Нет, он останется беззащитным перед врагом. Пространственным прыжком пересечь пролом и успеть оттолкнуть Яра, пока падает балка? Рискованно: клятва может слишком опасно качнуться на весах совести…

– Помоги мне выяснить правду, – Яр усмехнулся. Это слишком очевидная ловушка – оттого и сработала безукоризненно. – Я хочу выйти на след. Некромантов. Контрабандистов. Тех, кто всё это затеял.

Липатов в сердцах сплюнул себе под ноги. Сквозь неплотный рой снежных хлопьев его лицо казалось ярким розовым пятном на фоне густых теней.

– Так не делают, недоумок, – процедил он. – Волхв у волхва помощи не просит. Не учил тебя наставник хорошим манерам?

– Ты отказываешься?

Липатов зло выругался в ответ. Нет, конечно, он не отказывается. Из-за такой ерунды лишаться дара? В конце концов, не так важно, что он скажет, если Яр не выйдет отсюда живым.

– У тебя три вопроса, – бросил Липатов. – Пошустрее, пока эта хрень не сорвалась к лешему.

Яр тихо перевёл дух. Щедрая помощь. Три вопроса – это больше, чем он рассчитывал. Остальное он выспросит потом, в сто двенадцатом кабинете, под запись и в присутствии Верховского… Если удачно сойдутся закономерности и случайности.

– Как ты связан с некромантами? – раздельно проговорил Яр. Он рисковал получить издевательский ответ вроде «напрямую», но положился на страх волхва перед грозной клятвой. Если Липатов будет понимать, что его слова бесполезны, запретсработает. Не время прощупывать границы дозволенного.

– Так же, как ты сам. Пытаюсь вскрыть этих тварей, – Липатов усмехнулся. Леший побери, да он доволен вопросом! – Спасибо, кстати, за мысль насчёт опилок – я по ним вышел-таки на один гадюшник. «Кузница», знаешь про таких?

– Нет.

– Я так и думал. Её держали бывшие хозяева этого «Самоцвета», из которого ящик привезли. Шестёрки, конечно. Ничего они не знали про главных.

– Держали. Больше не держат, – заметил Яр.

– Конечно. Из могилки тяжело делами руководить, – Липатов коротко и зло рассмеялся. – Ты на меня так не смотри, всё случайности. Бывают в жизни несчастливые совпадения. Думай потом – чары там, не чары, просто человек невезучий…

Ловкач. Он ведь в самом деле не знает наверняка, виновны ли его заклятия в чьей-то смерти или жертва сама вытянула сломанную лучинку. Не нужно даже, нарушая запрет, накладывать чары на человека: можно заставить, к примеру, подтаявшую сосульку сорваться с крыши раньше срока – и вот уже убийцей становится несчастный случай…

– Кто тут точно замешан, так это Оленин, – продолжал Липатов, добросовестно исполняя обещание о помощи. – Крутит всякий шлак контрабандный через свои аптеки, сырьё поставляет, навар делает нехилый. Но он так, мальчик на побегушках… А кто там главный – это не знаю. Такие пауки редко на свет выползают, – он взглянул сквозь проломленную крышу в осыпающееся хлопьями серое небо. Яр на всякий случай сжал кулаки. – Я тебе так скажу: опилки – это фигня, блажь от нефиг делать. Вот микстурка, которую со свалки упёрли – она основная. Кому-то хочется людям мозги наизнанку выворачивать, вот как мы… Только чтоб совсем всем, и нам тоже.

Об этом Яр не думал. Вряд ли «дурман», какой он есть сейчас, сравнится в действенности с чарами внушения, но это всего лишь перспективный образец. Что там говорил Наумов – точечное стирание воспоминаний? Чем заместит их не терпящий пустоты человеческий разум? И ведь эта дрянь, хоть и слабее, но в самом деле действует на волхвов. Кто-то целится в Кирилла Александровича? Сам он ищет способы держать в узде своенравных подопечных?

Кому и зачем нужна власть над чужими помыслами? Вот о чём нужно думать в первую очередь.

– Спасибо. Я понял, – Яр коротко кивнул. Где-то над головой угрожающе заскрипело усталое дерево. – Почему арестован Валерий Громов?

– По моей наводке он арестован, – легко признался Липатов. – По этому ублюдку давно каземат плачет. Хорошо его прикрывали, очень хорошо… Если б ты не влез, может, уже в ноябре я б его упёк за решётку.

– Его обвиняют в недобросовестной экспертизе. Это ложь.

– Конечно, ложь. Чтоб такой жук – и проклятый амулет не узнал? – Липатов вновь свирепо хохотнул. – Бабу убила тень. Я её сам для этого в лесах выловил.

– То есть женщина погибла ради повода арестовать Громова.

– Нет, её шеф велел убрать. Про преступную халатность я уже потом придумал, когда понадобилось Василичу устроить небо в клеточку, – Липатов, довольный собой, насмешливо хмыкнул. – Я его к стенке-то прижал, думал, выбью чего полезное. Чтоб он меня на своих дружков вывел или хоть бумаги меченые им подсунул. Но опять тебя принесло на мою голову, – он прибавил пару нелестных слов в адрес Яра. – Пришлось Громова упихать за решётку, чтоб без присмотра дел не натворил.

– Все-то тебе мешают, – холодно бросил Яр. Если кто и вправе навязывать ему вину, то точно не этот человек. – Я… Виктор Сергеевич… Ещё Субботин, наверное, для ровного счёта…

– Субботин – тюфяк, – презрительно выплюнул Липатов. – Кому он может мешать? Сидит себе, горюет от того, какой вокруг мир несправедливый. Когда его из замначальников попёрли, всем вокруг рассказал, как его обидели, а всерьёз что-то сделать – это нет, это страшно. Так и подписывает бумажки за долю малую. И будет подписывать до конца дней своих, если не прогонят.

– Леший с ним. Я спрашивал про Громова, – напомнил Яр. Многословие, будто вьюга, заметало суть; впрочем, он сумел понять, что Липатов и Громов друг друга стоят.

– Он прмкрывал контрабанду, – Липатов небрежно пожал плечами. – Следствие его расколет, не сомневайся. Опоздал ты, Стажёр: без тебя всё успели.

Не всё. Вот, к примеру, не связали контрабандистов с делом о некромантии. Но это сейчас не имеет значения; важно другое. Липатов всё это время шёл к той же цели другими тропами, запутывая следы и не подпуская к ней никого вперёд себя. Значит, нельзя было подпускать. Значит, его изыскания должны были оставаться тайной – в первую очередь от тех, кто стоит на страже порядка. Значит, он действовал вовсе не как офицер магконтроля.

– На кого ты работаешь? – спросил Яр.

Он не ждал прямого ответа, но рассчитывал, что клятва заставит Липатова добавить крупицу истины даже в лукавые слова. Получить бы недостающую подсказку – а додумать остальное Яр как-нибудь сумеет…

Взвыл ветер, швырнул в лицо пригоршню обжигающе-холодных снежных хлопьев.

Липатов медленно, словно нехотя разомкнул губы. Сквозь полупрозрачную завесу вьюги Яр видел, как на его лице проступает мрачная усмешка. Отступник что-то придумал, нашёл брешь в западне, а хрупкая защита клятвы падёт, как только он ответит на последний вопрос… Яр вскинул руку, гадая, каким будет удар.

Голос волхва по имени Юрий перекрыл вой метели, легко пронзил сплошную снежную пелену.

Яр не поверил своим ушам.

– Я отказываюсь отвечать, – коснулись слуха самоубийственные слова.

***

Потолочные лампы пригасли на несколько мгновений, погрузив палату в серый дневной сумрак. Терехов обеспокоенно покосился на них и не отводил взгляд, пока свет не вспыхнул с прежней силой. Неужели боится темноты? Абсурд…

– Я не знаю никого по фамилии Подлесный, – бесстрастно сказал Верховский. – Этот человек хотя бы принадлежит к сообществу?

– И да, и нет, – начальник магбезопасности нервно усмехнулся. – Он уже много лет живёт по подложным документам. Как вы догадываетесь, я принимал в этом обмане прямое участие.

Пожалуй, что сходится. Непонятно только, что заставило матёрого нелегала назвать Зарецкому своё настоящее имя. Впрочем, Денис Липатов, он же – Юрий Подлесный, умеет и любит шокировать окружающих; может быть, ему попросту потребовалось отвлечь внимание противника посреди потасовки.

– Что же с ним такое случилось? – полюбопытствовал Верховский. – Понадобилось незапятнанное имя, чтобы устроиться в контроль?

Терехов хрипло рассмеялся.

– Нет, здесь не хитрость, а, скорее, экстренная необходимость. История до крайности нелепая. Он попытался обмануть офицера во время замены присяги, – бывший контролёр царапнул подлокотник кресла крепкими желтоватыми ногтями, словно собственные слова причиняли ему физическую боль. – Так сложилось, что проще всего было объявить Подлесного мёртвым и выправить ему новые документы… Он ведь полезен, несмотря на некоторые наклонности. И потом, мне нужен был человек среди ваших. У вас ведь наверняка есть люди в моём отделе.

Нет. Верховский никогда о таком не задумывался. Ничего не изменилось: он по-прежнему не умеет работать с людьми. Когда всё закончится, он непременно напишет заявление. Пусть контролем руководит удобный Субботин. Да хоть Костик, всё равно будет лучше, чем сейчас…

– Вас устраивало работать с убийцей? – холодно спросил он. В этом вопросе не было необходимости – только жгучая боль от уязвлённого самолюбия.

Терехов пытливо сощурил единственный здоровый глаз.

– На моей должности так или иначе приходится работать с убийцами.

– Оперативники отчитываются за каждый труп, – напомнил Верховский. – Подлесный доложил вам об убийстве моего заместителя?

Квадратное лицо безопасника стремительно побледнело. Что, испугался? Заглянул в пропасть, от которой лицемерно отворачивался долгие годы? Можно пользоваться отпетым головорезом, но не стоит тешить себя иллюзией, будто он послушен и предсказуем… Верховский потёр вспыхнувшие зудом костяшки пальцев. Сам он не слишком ли верит в надёжность Феликса?

– Я не знал, – проронил наконец Терехов. – Это… это его рук дело?

– Я допускал, конечно, что стажёр мне врёт, – с небрежной откровенностью бросил Верховский. – Вы скажете, что это самодеятельность. Я поверю. Вы и без того достаточно виноваты.

– Вы тоже будете виноваты, если ваш нелегал…

– Вы не отличаете вероятность от свершившегося факта? – рявкнул Верховский. – Пора бы уже, с третьей-то категорией!

Повисла звенящая тишина. Ну, что теперь? Вязать этого чистоплюя и волочь в каземат? Да он и так всё рассказывает, не пытаясь отпираться. Он напуган до полусмерти, хоть и старается изо всех сил выглядеть слегка споткнувшимся хозяином положения.

Он… полезен.

– Вы допустите меня к Громову, – велел Верховский тоном, не предполагающим возражений. – И отдадите в моё распоряжение отряд оперативников. Проверенных, не желторотиков.

– Для чего?

– Найду им занятие, – Верховский усмехнулся и поднялся на ноги. – Или вы думаете, что мне нечего сказать собственному офицеру?

Громов расколется, в этом можно не сомневаться. Достаточно намекнуть, чем на самом деле занимаются в «Технологиях будущего» – и трусливый знаток артефактов в страхе перед высшей мерой непременно выберет путь сотрудничества со следствием. Такие не стремятся героически умереть за свои идеалы, а тут и идеалов-то никаких нет – один только низменный шкурный интерес.

– Перекрыть каналы контрабандистам крайне сложно, – снова завёл Терехов. Наткнулся взглядом на лицо собеседника и мигом свернул агитацию. – Хорошо, будь по-вашему. Вы собираетесь заняться только Валерием Громовым?

– Разумеется, нет, – Верховский демонстративно поправил манжету на левом запястье. – Ещё решу, что делать с вами. Отдохните пока здесь… Подумайте, что скажете в своё оправдание.

– Я и так знаю, – проговорил Терехов тихо и как-то печально. Рукав он, тем не менее, покорно закатал. – Но вы не станете слушать.

– Почему? Я постараюсь быть приятным собеседником и – как вы сказали? – руководствоваться чувством справедливости, – хмыкнул Верховский. – Расскажете мне, что, когда и зачем делал этот ваш Подлесный. Давайте руку.

– Вы не представляете, во что вмешиваетесь.

– Зато вы представляете, – Верховский брезгливо взялся за липкое от холодного пота запястье. – Я бы ещё послушал в подробностях про старые методы работы магконтроля. Мой, как вы выразились, нелегал уже поведал кое-что любопытное. После такого трудно удивляться, что вас не пугают никакие… наклонности.

– Мы делали то, что должны были делать, – без капли раскаяния сказал Терехов. – Спокойствие в сообществе пришлось покупать дорогой ценой.

– Про это тоже расскажете, – заверил его Верховский. – Заодно ознакомите меня с современными расценками.

– Оставьте всё как есть, – едва ли не взмолился Терехов. – Уверяю вас, пара дней – и всё разрешится, достаточно просто не мешать.

Пара дней… За пару дней всё может сорваться в пропасть. За пару дней контрабандисты бесследно уйдут в тину, а какой-нибудь не слишком принципиальный учёный доведёт до ума образец «дурман». Не говоря уж о том, сколько погибнет, случайно подвернувшись под руку самозваным блюстителям порядка. Верховский с фальшивым сожалением покачал головой.

– Непозволительная роскошь.

– Вы ведь семейный человек. Неужели не боитесь за супругу? – квакнул Терехов. – Она прошла такой непростой путь, оборвала ради вас все связи… Вы её отблагодарите, поставив под угрозу её жизнь и здоровье?

– Это мы добавим к клятве, – процедил Верховский. Жгуче захотелось выкрутить Терехову руку – так, чтобы тот мог только выть от боли. Что там ещё осталось в рукаве? Бродяжья молодость? Застарелые вины?

– Вы переняли непреклонный нрав вашей покровительницы, – Терехов елейно улыбнулся. – Знаете, между прочим, какими путями она составляла свою знаменитую коллекцию артефактов? Или настолько интимными тайнами она с вами не делилась?

– Либо вы клянётесь, либо я закончу разговор.

Пусть только попробует заикнуться, что его заставили клясться. Терехов, впрочем, всё прекрасно понимал – и не желал проверять, что имелось в виду под окончанием разговора. Он действительно боялся.

Нервно вздохнув, начальник магбезопасности наконец заговорил.

***

Липатов убрал ногу с половицы.

Он не спешил отбегать в сторону: на нём всё ещё висела клятва не ценить своей жизни выше чужой. Он всего лишь дал обеим жизням одинаково ничтожную цену.

Кожу холодным огнём обожгли чары личной связки.

Над головой оглушительно затрещало дерево. От стремительного, почти не рассчитанного пространственного прыжка закружилась голова. Яр сбил Липатова с ног, следом рухнул сам, перекатился по полу, цепляя занозы. По ушам ударил грохот; задрожали, ломаясь, хлипкие перекрытия. В висок врезался тяжёлый кулак. Яр взвыл, давая выход скопившейся боли. Почти вслепую перехватил чужое запястье, отчаянным рывком опрокинул грозно нависшего над ним человека. Проиграть схватку с теперь уже почти минусом? Ну нет, только не сейчас…

Мощный толчок в плечо отшвырнул Яра к пролому. Леший побери! Сил у него, может, и больше, но он по-прежнему легче коренастого противника – и тот об этом прекрасно помнит. Доски, надломленные упавшей балкой, охотно осыпа́лись вниз влажноватой трухой. В два удара сердца Яр вскочил на ноги и отпрыгнул от расширяющейся пасти пролома. Липатов налетел на него, как бойцовый петух, но на сей раз врасплох не поймал. Оба увязли в глухом противостоянии; один тянул к зияющей пропасти, второй – прочь от ненадёжной кромки. Опыта Липатову хватало: он не позволял Яру ни толком высвободить руки, ни сосредоточиться на заклятии. Казалось, он сам не против провалиться в клыкастую тьму, лишь бы утащить с собой и врага тоже.

Но Яр не мог позволить ему погибнуть.

Негаснущее волшебное пламя прокатилось волной по напряжённым мышцам. Совсем немного, малая частица того, дремлющего… Достаточно, чтобы оттолкнуть противника в глубь укоротившегося коридора; слишком мало, чтобы навредить. Сама наставница не нашла бы, к чему придраться. Яр взмахнул ладонью, накрывая Липатова сетью. Тут же, пользуясь передышкой, прижал к уху телефон. Страшась худшего, вслушался в сквозящие пустотой гудки.

Нет. Всё в порядке. Всё хорошо. Очередная прогулка над пропастью волей случая не закончилась падением.

Что ж, здесь тоже всё кончено. Бывший волхв не сумеет стряхнуть крепкие нити чар. С ним теперь справится даже самый неумелый оперативник…

Леший, нет! Ни в коем случае нельзя вызывать оперативников!

Яр механически шагнул к стреноженному противнику. Казалось, пол осыпается прямо под ногами. Липатова нельзя ни сдавать правосудию, ни вовсе подпускать к сообществу. Здешние маги не знают, как можно лишиться дара. Предъявить им угасшего волхва значит разбить вдребезги хрупкую тайну, оберегающую царящий среди одарённых зыбкий покой. Не выйдет даже исполнить данное Верховскому обещание…

– Ну, давай, – сипло каркнул Липатов. Лицо его, озарённое слабым золотистым сиянием, казалось мертвенно-бледным. – Спроси ещё разок. Заставь меня говорить.

– Нет, – Яр качнул головой. Слова срывались с губ летучим белёсым паром. – Ты клялся молчать.

– Умный щенок, – выдохнул Липатов и хрипло рассмеялся. – Если меня убьёт клятва, ты рук не запачкаешь. Ну, хочешь что-нибудь узнать?

Яр молчал. Секунды вязко растягивались в вечность. Ледяной сквозняк хлестал по спине мокрой снеговой плетью. Сердце гулко колотилось в груди, сбивая с ритма и без того беспорядочные мысли.

– Испугался, а? – с фальшивым сочувствием спросил Липатов. – Чистюля… Сам-то понял, чего боишься?

Слова с трудом достигали разума, словно им приходилось продираться сквозь пургу. Медленно и неотвратимо вызревало решение. Дурное, лживое, опрокидывающее казавшиеся незыблемыми принципы. Да что уж там – не впервой ими поступаться…

– Ты моё место займёшь, – презрительно выплюнул Липатов. – Уже почти и занял – вон как рвался… Тогда носик морщить не получится. Будешь людское дерьмо разгребать, как я разгребал. Научишься всех любить и прощать… Сломаешься – сдохнешь. Не сломаешься – тоже сдохнешь, только больнее будет. И не денешься никуда, Стажёр, потому что больше некому…

– Есть кому. Всегда есть, – Яр покачал головой. Как объяснить ослеплённому блеском волшебного пламени, что отнюдь не тайный дар возвышает человека среди себе подобных? – Отвечай мне правдиво, если это не запрещено клятвой. Зачем ты убил Щукина?

– Он тебе верил, – просто сказал Липатов. В его широко раскрытых глазах отражались бледные искры снегопада. – И тогда поверил бы. А мне нужна была моя свобода.

– Почему Лев Субботин?

– Крутился поблизости. Я принимал у него гражданские клятвы, я же их ему и вернул. Он и без внушения готов был на многое… Лишь бы поперёк папкиной воли…

– Где он сейчас?

– Не знаю. Собирался домой за каким-то хреном.

Домой. Мишка поехал именно туда… Ладонь непроизвольно скользнула в карман за телефоном. Нет, Старов сказал, что всё в порядке… Нет резонов ему не верить…

Здесь ещё осталось дело. Тяжкое. Невыносимое. Необходимое.

Глубоко вдохнув колкий ледяной воздух, Яр заговорил. Слова его, переплетаясь с чарами, необратимо отнимали у Липатова кусочки памяти – все, связанные с волшбой, с совершёнными преступлениями, с загадочным нанимателем. Замещали годы половинчатой службы в отделе контроля случайными обывательскими воспоминаниями. Впечатывали в сознание неприятие самой мысли о том, чтобы причинить кому-то вред. Ненадёжный запрет; его сорвёт первое же глубокое потрясение. Не в силах волхва перекроить на свой лад то, что составляет самый стержень личности, но можно хотя бы поглубже спрятать опасное, защитить от принесённых когда-то клятв… Закончив заклятие, Яр вытащил из кармана бумажник и вложил в ладонь растерянного Липатова туго свёрнутые купюры – все, какие нашлись. Коснулся чужого виска, восполняя отступнику исчерпанные схваткой силы. Перевёл дух. Ещё одна вина в копилку.

– Уезжай куда-нибудь, – устало посоветовал Яр. Дыхание вырывалось из груди прерывисто, будто после долгого бега. – Подальше от Москвы. Найди себе там достойное занятие.

Липатов неуверенно дёрнул головой – должно быть, кивнул. Потерянно огляделся по сторонам. Ах ты, леший, все пути вниз ведь разрушены…

– Дай мне однократное разрешение на применение пространственной магии, – приказал Яр, вновь прибегнув к внушению. – И забудь об этом, как только окажешься на улице.

Он следил за каждым шагом человека, который несколько минут назад был ему страшным противником. Дождался, пока тот скроется в складках снежного полотна, за изгибом заметённой просёлочной дороги. Вьюга стремительно заглаживала отпечатки ног на сплошной белой пелене. Остался всего один след, и Яр знал, как его спрятать.

Прижав ладонь к полусгнившему бревну, он вызвал к жизни язычок пламени – самого обычного, не волшебного. Сырое дерево занималось долго, неохотно. Равнодушная стихия обжигала кожу, не давая забыться. Яр терпеливо ждал, пока огонь целиком охватит руины, не позволял ему угаснуть и следил, чтобы разгулявшийся ветер не перенёс искры на подступающий к усадьбе лес. Окрестные жители не спешили спасать нехороший дом; может, и вовсе ничего не заметили в густом снегопаде. Забытое гибнет в тишине.

Белые хлопья сыпались с неба, и вперемешку с ними опадал мёртвый серый пепел. День догорал в свирепом голодном огне.

LIX. Право на забвение

– Говорю под персональную ответственность, – мрачно и веско произнёс Ярослав. Он был бледен, но угрюмого взгляда не прятал. – Липатова больше нет. Я вынудил его нарушить клятву.

– Вот как, – отозвался Верховский, чтобы не молчать. За окнами логова утомлённый ветер проносил сквозь пятно искусственного света комковатые снежные хлопья. – Хорошего мало.

– Знаю, – Ярослав отвёл наконец взгляд. Он сидел, ссутулившись и упершись в колени чёрными от сажи локтями; перепачканные золой ладони накрепко сцепил и держал подальше от устилавших стол бумаг. Нервничал. Верховский и сам нервничал, но не показывать же перед подчинённым… – Миша сказал, Субботина взяли живым. Младшего.

Верховский, помедлив, кивнул.

– Верно.

– Можно мне с ним увидеться?

Зачем? Заработать ещё пару синяков для симметрии?.. Верховский волевым усилием отогнал нахлынувшее раздражение. Да, именно так – раздражение, и ничего больше. Слишком устал ужасаться за последние дни.

– Это вряд ли, – спокойным тоном сказал он. – Сейчас не то время, чтобы выпрашивать встречи в обход протокола.

Сказал – и сам себя выругал за лицемерие. Притихший, обвешанный клятвами Терехов перечить не посмеет, только нет никаких сил заниматься прихотью младшего офицера. Верховский битых три часа провёл, вытягивая крупицы сведений из вусмерть перепуганного Громова; ещё час ушёл на инструктаж для оперативников во главе с Ерёменко. Первая на памяти Верховского жертва «дурмана» от такого поворота дел напрочь растерялась, словно получила ещё одну боевую дозу; должно быть, до последнего распоряжения Терехов отдавал диаметрально противоположные приказы. На безопасников даже злиться толком не получалось. Сам таким был: куда сказали – туда побежал, а обо всём остальном уже подумали за него.

Надежды на парней всё равно мало: не успеют они за остаток ночи переловить контрабандистов и вытрясти из них имена заказчиков. Это не повод ничего не делать, но самое главное, самое опасное и непредсказуемое ускользает сквозь пальцы, как вязкая болотная жижа…

– Тогда хотя бы добейтесь для него пожизненного заключения, – Ярослав нарушил долгое молчание, и слова эти дались ему нелегко. Костяшки переплетённых пальцев побелели под чёрно-серой грязью. – Хватит уже смертей.

Верховский откинулся в кресле и на несколько мгновений прикрыл глаза. Неужто племянник Лидии дал-таки слабину?

– Михаил всё тебе рассказал?

– Да, – просто ответил Ярослав и умолк. Посчитал, что сказал достаточно.

Так оно и есть, леший побери. Чего ещё от него ждать? Это, в конце концов, его тётка выдернула дурно воспитанного профана из-под носа у управского правосудия. Только слишком уж разные тут ставки.

– И что я должен сказать следствию? – прохладно поинтересовался Верховский, старательно не пуская в голос упрёк.

– Что он попал под дурное влияние, – уверенно сказал Зарецкий. Подумал немного, словно решая, нуждаются ли его слова в пояснениях, и осторожно прибавил: – Я когда-то знал человека, до которого дело было только… ну, в общем-то, головорезу. Так вот, он не был жесток сам по себе. Просто не знал, что можно по-другому.

– Что с ним стало?

– Не знаю. Вряд ли что-то хорошее, – Ярослав снова взглянул в лицо начальнику, на сей раз – просительно. – Пожалуйста, попробуйте. Если не выйдет, я вас винить не буду.

Как великодушно!.. Верховский не жаждал ничьей крови, но – убедить судей смягчить приговор, когда так удачно складываются обвинения и все доказательства налицо? Разве что цистерну «дурмана» позаимствовать в «Технологиях будущего».

– Попробую, – с тяжёлым сердцем пообещал Верховский. – Но многого не жди.

– Понимаю. Спасибо, – Ярослав уважительно склонил голову. Странноватый жест для гордеца… Да он и не гордец. Нахал – это да, но не себялюбец и не спесивец. В отличие от покойного теперь Юрия Подлесного. – Новости обсудим сейчас или завтра с утра?

– Завтра с утра будет поздно, – Верховский, поддавшись порыву, положил перед подчинённым нарядный управский циркуляр. Со Старовым он этой нечаянной радостью не делился, отпустил парня на заслуженный безмятежный отдых. – Общественное собрание затребовало внеочередной созыв Магсовета. Восьмого числа, в двенадцать часов.

– Распустят? – проницательно предположил Зарецкий. Он не касался документа, опасаясь запачкать копотью гербовую бумагу, но цепким взглядом пробежал цветистый официальный текст.

– Не исключено.

Ярослав обеспокоенно свёл брови к переносице. Он, конечно, не наблюдал утренние метания Авилова по этому самому кабинету, но и без того нетрудно догадаться, чем пахнет дело. И хуже всего – вырисовывающийся впереди тупик. За какую ниточку ни ухватись, все обрываются, не успев толком свиться.

– Надо проверить членов собрания, – заявил Зарецкий. Он по-прежнему хмурился на бумагу, словно надеялся, что та сама выдаст стоящие за ней тайны. – Кому из них выгодно разогнать Магсовет?

– Не всё так просто, – Верховский с сожалением покачал головой и придвинул к подчинённому утренний выпуск «Зеркала». – Смотри. Эта статейка сегодня у всех на устах. Собрание не может не отреагировать, иначе разгонять будут уже его.

– Кто её написал?

– Поди пойми. Журналисты пишут под псевдонимами.

– Есть такое, – Зарецкий задумчиво перевернул страницу, оставив на сероватой бумаге густо-чёрный след. – Можно заберу?

– Бери. Этим нынче вся Управа завалена, – Верховский сдержал усталый вздох. – Расскажи, что удалось узнать, а потом домой. Не обсуждается, – он повысил тон, заметив, что подчинённый вознамерился спорить. – Если к утру что-нибудь прояснится, ты будешь нужен свежим и полным сил.

Ярослав выразительно хмыкнул, но вслух возражать не посмел. Без новых вводных двигаться ему некуда; волей-неволей придётся подчиниться. Верховский внимательно выслушал скупой на подробности рассказ младшего офицера – скорее из вежливости. Каких-то пару часов тому назад цены бы не было этим сведениям. Зарецкий и сам понял, что опоздал. Додумался он и до того, что Верховский предпочитал не озвучивать: это ведь его, Ярослава, дерзкая идея с вылазкой вылилась в итоге в повод к злосчастной статье, а выходка со снотворным котом превратилась на газетных страницах едва ли не в нападение высшей нежити. Запретить бы ему любые попытки явиться с повинной… Идея-то, может, и его, а дал на неё добро начальник. Начальнику и отвечать. Правда, начальником он после этого останется недолго.

Выпроводив наконец младшего офицера, Верховский пробудил ото сна умиротворённо гудящий компьютер. Леший его знает, будет ли ещё шанс, а Феликсу он сегодня крепко задолжал. Как минимум, жизнь Старова. Досье Владислава Журавлёва, числящегося пропавшим без вести, не успело ещё уйти в служебные архивы; со знакомой фотографии устало смотрел почти неузнаваемый, тощий и кудрявый юный Феликс. Фото, должно быть, осталось с первичной проверки – а на аттестацию парень уже не явился… Коснувшись кварцевого кристалла, предупреждающе блеснувшего рыжим светом, Верховский вписал в графу «дата смерти» далёкий февраль двухтысячного. Леший знает, почему именно эту дату. Будто бы так можно отменить всё то, что с тех пор натворил нелегал…

Зарецкий прав: хватит смертей. Эта, фальшивая, пусть таковой и останется.

Время подбиралось к полуночи. На столе высилась неряшливо сложенная стопка исписанных листов – следы попыток что-то сообразить. Всё, что мог, Верховский из них уже выжал. Ни Михаил, ни Ярослав не принесли ничего нового. Вызывающе красивый циркуляр насмешливо поблёскивал водяными знаками. С ним ничего нельзя сделать, он уже есть. Тлеющий фитиль не потушишь; можно разве что устроить встречный взрыв, не менее мощный, но управляемый… Дело за малым: определиться с направлением и раздобыть подходящую бомбу. Сущий пустяк.

Верховский погасил лампу и встал из-за стола. Даже если он не сделает ничего, завтрашний день мирным не будет. Сообщество уже расколото. Победит ли собрание или совет – неважно; всё равно останутся недовольные, чей гнев несложно раздуть и направить в нужное кому-нибудь русло. Зачинщики неминуемо объявятся, выдадут себя хотя бы тем, в какую сторону погонят разрушительную волну, но тогда уже станет слишком поздно. И чем их спугнуть? Предъявить обществу проколовшегося на преступных методах Терехова? Так это гвозь в крышку гроба для Авилова, на чью бы мельницу ни лил воду нечистоплотный начальник магической безопасности. Вообще всё это: тайные рассадники некромантии, методы работы старого магконтроля, цветущая пышным цветом контрабанда, оборотень Подлесный, сам Верховский с его неприглядной биографией – запросто может стать оружием, обращённым против нынешнего негласного властителя. Одна газетная статейка, и всё пойдёт прахом.

И что – плохо это будет или хорошо?

Сколько лет прошло, а ничего не изменилось. Кто-то сводит счёты чужими руками.

Верховский прикрыл глаза, сосредоточиваясь на пространственном прыжке. Он едва помнил, когда в последний раз садился за руль, и тайком тосковал по дням, когда не приходилось беречь каждую секунду. Настя, наверное, успела за эту неделю позабыть, как выглядит отец. Она, конечно, уже спит в такой поздний час; хорошо бы и Марина тоже спала… Нет, чушь. Марине сегодня вряд ли доведётся отдохнуть, но так нужно.

«Неужели не боитесь за супругу?..»

Сволочь. Сам-то знает, что это значит – отвечать не только за себя?

Марина, как всегда, ждала. Она ждала каждый день всю эту безумную неделю, как бы ни уставала. Сегодняшний вечер не стал исключением. Марина как ни в чём не бывало предложила чаю, спокойно приняла отказ, уютно уселась на диван рядом с мужем. Фальшивое умиротворение безжалостно растворяло её неброскую красоту. Давненько Верховский не видел её по-настоящему счастливой.

– Вам с Настей надо уехать, – не терпящим возражений тоном сказал он, заставляя себя смотреть жене в лицо. – Не знаю, на какой срок. Пока всё не уляжется.

– Мы ещё никуда далеко не ездили, – напомнила Марина слегка растерянно. Не то чтобы она не ждала этих слов – Верховский всю неделю явственно видел, что ждала, – но они всё равно прозвучали для неё внезапно. – И… и я не вожу машину. И всё равно ночь на дворе…

– На поезде, – Верховский непреклонно покачал головой. – Или на самолёте. Хочешь к морю? Там сейчас теплее, чем тут.

– В никуда, – грустно сказала Марина.

– Ну, можешь и к родителям, – скрепя сердце предложил Верховский. Там прежде всего станут искать, если всерьёз понадобится. – Но только не прямо в дом. Куда-нибудь поблизости.

– Они ещё Настю не видели, – невпопад заметила Марина. Леший, ведь и правда… Всё как-то не было времени вырваться, толком познакомиться, разрешить накопившиеся недомолвки. Жена не жаловалась, а он не задумывался, что она соскучилась по родне.

«Она прошла такой непростой путь…»

Знают всё. Про неё, про него. А раз знают, то в первую очередь станут искать не у позабытых родственников…

– Нам всем так будет спокойнее, – увереннее, чем чувствовал, сказал Верховский. – Если всё сложится хорошо, я к вам приеду. На все выходные. Выключу телефон, и никакой работы, будем только гулять по городу и отдыхать все вместе…

– Врёшь бессовестно, – Марина вздохнула. – Зачем? Я же понимаю. Это я так – мысли вслух…

– Может, и не вру, – серьёзно возразил Верховский. Сочинённый второпях прожект стремительно захватывал мысли. Правда, почему нет? Навряд ли на этих выходных, тут Марина права, но вообще… Повинуясь порыву, он привлёк жену к себе, будто так обещания становились весомее. – Не вру, моя хорошая. Обязательно так сделаем.

Марина, помедлив, опустила голову ему на плечо. В проявлениях нежности она всегда была не по-женски сдержанна – и тем больше значили такие вот мгновения.

– Если бы речь шла только обо мне, я бы не поехала, – твёрдо заявила она.

– Знаю, – Верховский, не сдержавшись, усмехнулся. Если бы речь шла только о ней, ничего бы не изменилось.

– Береги себя, – очень тихо и очень серьёзно сказала Марина. Вскинула голову, требовательно взглянула ему в глаза. – Я буду думать, что всё хорошо, пока мне убедительно не докажут обратное.

– Безупречная логика, – похвалил Верховский, обнимая жену. – Как я только умудрился задурить тебе голову?

Марина нервно хихикнула. Стрелки на наручных часах распластались в почти прямую линию; их острые кончики болезненно кололи совесть, убеждая сорваться с места прямо сейчас. Но ведь пара минут спокойствия ничего не изменит. И полчаса не изменят, и, может быть, даже час… Леший его знает, что там завтра случится. Может быть, они видятся в последний раз. Мысль эта не испугала – напротив, придала решимости. Верховский отвлёкся на пару минут, чтобы проверить расписание поездов, а потом снова обнял любимую женщину. Не то чтобы без неё всё остальное было бы зря. В мире много важного; есть и такое, что невообразимо значимее личного счастья. Но без Марины было бы хуже. Намного хуже.

***

Закрыв за собой дверь отдела, Яр на миг замер, чтобы перевести дух. Выгорело. Под слоем сажи начальник не заметил чистую кожу без ожёгов и волдырей, под слоем уклончивой полуправды – наглую ложь. И славно, потому что Яр не поручился бы за себя, если бы пришлось накладывать чары. От одной мысли о том, чтобы вновь прибегнуть к дару внушения, с души воротило. Не теперь, спустя всего пару часов после того, как он необратимо лишил человека памяти.

Решение не было неправильным. Как и требовала наставница, он в точности знал, что и зачем делает, но легче от этого не становилось. Будь волхв-отступник опасен лишь сам по себе, дело обошлось бы нестойкими временными чарами, но он действовал не один. Слишком опасно было отпускать его на все четыре стороны, рискуя, что его отыщут и навязчиво напомнят о прошлом. Яр раз за разом повторял себе эти неумолимо логичные доводы, и всё равно вина царапалась в груди раскалёнными когтями. Пусть он не отнимал жизнь, но много ли это стоит, если человека – каким бы он ни был – уже нет и больше не будет?

Медленно, словно сквозь толщу холодной воды, Яр зашагал прочь от кабинета. Александр Михайлович велел отдыхать. Вряд ли рассчитывал, что подчинённый всерьёз послушается, однако на дельную мысль всё-таки натолкнул. Она тоже была небезупречная и половинчатая, но сулила хотя бы возможность успеха – а значит, была лучше пустого бездействия. И, что уж там, Яр тайком надеялся заодно отвлечься от разъедающей душу пустоты.

Дожидаясь лифта, он ещё раз изучил утащенную у Верховского газету – теперь внимательно, выслеживая между строк крупицы полезной информации. Завтра по негласной власти Кирилла Александровича нанесут открытый удар, но этого мало. Должно быть средство удержать завоёванное. Недозрелый «дурман» не подойдёт: слишком уж он уступает возможностям волхва, искушённого в своём ремесле. Однако есть кое-что другое… Старик Агирлан когда-то жаждал заполучить себе возможность влиять на чужие умы, но он и мечтать не мог о том, что здесь для всех привычно и знакомо: о слове, распространяющемся, как степной пожар, стремительно и неумолимо. Один небольшой текст – и вот уже Общественное собрание не может не вызвать Магсовет на поединок. Ещё парочка – и сообщество встанет на сторону победителя, не вникая в подробности…

Не зная подробностей.

Лифт неторопливо раскрыл створки, выплеснув белый свет в сумрак просторного зала. Яр бездумно нажал кнопку первого этажа, потянулся за телефоном, но набирать номер пока не стал. Итак, газеты – противовес могуществу Кирилла Александровича, и неважно, знают ли противники, в чём оно состоит. Но это всего лишь средство, а какова цель? Что новый владыка станет делать с отвоёванными браздами правления?

Наверное, отменит запреты, в тисках которых задыхается наука… Нет, не вся наука, а отдельные её отрасли. Вот, например, лабораторные исследования разновидностей магии смерти. Такое решение было бы шагом вперёд. Пока здешние учёные не возьмутся за этот капризный предмет, не видать лечебным корпусам мёртвой воды, а колдовским мастерским – амулетов, не требующих ни прикосновения, ни памяти о нём.

Только вот не создали в «Технологиях будущего» ни мёртвой воды, ни амулетов-аккумуляторов. Вместо них – «дурман» и смертоносная металлическая пыль.

А что станут делать получившие волю некроманты, не предскажет, наверное, даже сам неведомый зачинщик. Неминуемо настанет неопределённость. Хаос вместо косного и хрупкого, но порядка.

Яр не знал, чему отдать предпочтение.

Зато он был уверен: след ведёт в редакцию «Московского зеркала». К рядовому журналисту – тогда от исполнителя до заказчика одно-два рукопожатия, не больше – или к руководству – тогда дело, считай, в кармане. Верховский наверняка додумался до того же, но не решил, с какой стороны подступиться к газетчикам. Если бы знал, что у его офицера есть в коммуникациях полезные знакомства, наверняка сам распорядился бы аккуратно задать пару вопросов. Это ведь такой очевидный шаг.

– Рада тебя слышать, – голос звучал слегка сонно. Яр запоздало бросил взгляд на часы. В такое время звонят только по экстренным поводам, но у него именно такой. – Разочаруй меня: скажи, что ты по работе.

– Нет, – солгал он. Ища опоры, прислонился спиной к холодным мраморным плитам, составлявшим строгое убранство лифтового зала. Журналистка Света многозначительно хихикнула в трубку. – Наоборот, хочу отвлечься от дел.

Она ненадолго замолкла – должно быть, взвешивала и перестраивала планы. До сих пор не отказывалась ни разу. И теперь тоже не стала.

– Закрою кабинет и приеду, – кокетливо сообщила Света. Значит, работала допоздна. Неудивительно: наверняка вся редакция «Зеркала» уже несколько дней стоит на ушах.

– Спускайся на первый. Жду тебя здесь.

Он мог бы прямо там, у лифтов, приказать ей выложить всё, что знает, и отправить восвояси без воспоминаний о состоявшемся разговоре. Для дела большего не требовалось. Большего хотелось для себя. Яр дорого дал бы за то, чтобы упасть без сил и заснуть до утра, и знал наверняка: не сумеет. Пусть Света не станет говорить с ним ночь напролёт, не обнимет просто так, напоминая, что она рядом; чтобы дотянуть до рассвета, хватит и простой телесной близости. А там… там будет видно.

Сегодня она смотрела на него с каким-то особенным интересом, с потаённой хитрецой во взгляде. Колкий снег, сонно круживший в морозном воздухе, мало её беспокоил. Она с жадным любопытством разглядывала перепачканную пеплом футболку Яра – совсем не по погоде в крепкую февральскую стужу – и нет-нет да бросала осторожные вопросы, которые он упрямо оставлял без ответов. Света тоже не сказала ему ничего важного. Наверное, он спрашивал не о том или не так, как надо. В какой-то момент он бросил попытки и не возвращался к ним до тех пор, пока не схлынуло пережигающее нервы напряжение, а мысли не обрели вновь способность куда-то двигаться.

Часы показывали третий час ночи. Ещё оставалось время до утра.

– О чём думаешь? – промурлыкала Света, лениво приподняв голову с измятой подушки. Ей не нравилось, что он вовсе может о чём-то думать.

– О том, что будет завтра, – охотно откликнулся Яр. Удовлетворённо отметил интерес, мгновенно вспыхнувший в её глазах. – Мне кажется, не я один.

Девушка кокетливо хихикнула и небрежно качнула головой, заставив роскошные золотые локоны струиться по обнажённым плечам, будто ласковый солнечный свет. Прекрасна, как туманный морок, и так же переменчива. С ней не расслабишься, всё время нужно быть начеку…

– Конечно, не ты один, – Света мелодично хихикнула и дразняще коснулась его груди, словно хотела прислушаться к частым ударам сердца. – А хочешь, погадаю? Предупреждён – значит, вооружён… Вооружён и опасен…

Яр, не выдержав, тихо рассмеялся. Опасен? Он?

– Ты меня с кем-то путаешь.

– Нет, не путаю, – Света обвила его шею руками, тонкими и изящными, как плети полевого вьюнка. – Вы же всегда в гуще событий… На острие атаки… Это так будоражит – знать, что твой мужчина каждый день рискует жизнью…

Будоражит её. А в какое исступление приведёт сочинение некролога для газеты – подумать страшно. Дурак он был три года тому назад. Кате он был хотя бы дорог, а теперь за его жизнь переживает разве что Прохор.

– За гадание мне придётся тебя задержать, – скучным голосом напомнил Яр, недвусмысленно меняя тему. Света не перестала медово улыбаться, но руки поспешно убрала.

– А если я тебе так скажу, без гадания? – она обожгла его призывным взглядом из-под неестественно густых ресниц. Яр на несколько мгновений прикрыл глаза, усмиряя прокатившуюся по телу волну жара. – Хотите сделку, господин офицер? Вы мне – ответ на вопрос, я вам – главный заголовок завтрашнего выпуска… М-м-м?

Он позволил интересу отразиться на лице. Ну конечно, газеты уже готовы. Их верстают заранее под любой исход событий, но она сказала – «заголовок», не «заголовки»… Из этого следует что-то важное…

– Что за вопрос? – осторожно уточнил Яр, не желая ни отказываться, ни соглашаться. Рисковал. Вдруг она знает? Вдруг спросит его об имени?

Нет, не спросит. Если б знала, не ходила бы вокруг да около.

– Ты меня любишь? – прошептала Света убийственно серьёзно и как-то глупо. Что за чушь, они давно обо всём договорились…

– Нет, – слегка изумлённо ответил Яр. Зачем было тратить вопрос на такую ерунду?

Девушка откинулась на подушки и наигранно рассмеялась. Яр стремительно переставал её понимать. Она ведь сама говорила, что ей неинтересно связывать себя заботой и верностью. Лгала? Или он упустил миг, когда для неё что-то изменилось?

Нет, с чего бы? Сама только что сказала: ей бы нервы пощекотать. Любовь – это про другое. Наверное…

– Иди ты к лешему, – давясь смехом, выговорила Света. Она слегка повернула голову, чтобы он не видел её лица. – Завтра в газетах будет про крах Магсовета и роспуск Общественного собрания. Доволен?

– Только про это? Нет тиража на случай другого исхода?

Девушка молча помотала головой. Тяжёлые золотые локоны мягко блеснули в отсветах городских огней, сквозь окно проникавших в спальню. В чём он не прав? Яр мог бы придумать сотню подходящих ответов и не сумел бы найти среди них правильного. Света, наверное, тоже.

– У нас ещё заготовки есть, – бросила она весело и зло, словно нарочно стремясь побольнее его уязвить. – На несколько дней вперёд. Там только вставить описание происшествия и количество жертв. Выходных у тебя не будет, так что лови мгновение…

– Прекрати, – вырвалось само собой, помимо воли. Света тут же испуганно притихла. Чёрт возьми, неужели он правда способен внушать ужас, даже не прибегая к чарам?.. Яр заставил себя сбавить тон и заговорил мягче: – Свет, это очень важно. Откуда вы узнали?

– Я не работаю с… с источниками, – она подобрала скомканное одеяло, подтянулаего к подбородку и наконец отвернулась от окна. На длинных ресницах блестела влага. – Слава… Прости, я лишнего наговорила. Забудем?

– Ты солгала? – Яр чуть ниже склонился к ней, так, чтобы смотреть прямо в глаза. – Отвечай правдиво. Ты просто хотела меня позлить или всё так и есть?

– Всё так и есть, – едва слышно прошелестело в ночной тиши. – Но и позлить… хотела.

Глупая девчонка. Красивая до умопомрачения, но, леший побери, совершенная дура! Она в самом деле не понимает, чем играет, и не хочет понимать. Она вовсе промолчала бы, если бы не желала подразнить его и себя заодно…

– Ещё вопрос, – нарочито холодно бросил Яр, снова сплетая невесомую цепочку чар внушения. Шагу не ступить без проклятого дара. Он едва успевает задуматься, прежде чем пустить в ход волшбу – так привык к вездесущей лжи. Это лучше, чем приказом взводить курок гражданской присяги. – Кто у вас пишет под псевдонимом «апологет»?

– Шеф, – послушно ответила Света. – Это анаграмма. «П.В.О., апологет» – значит «Олег Потапов».

– Ты уверена?

– Да. Я у него стажировалась, – побледневшие губы нервно дрогнули. – Он сам рассказал, только это… ну… секрет…

Яр, не сдержавшись, выругался сквозь зубы. Сбылось самое смелое его чаяние, только радости в этом никакой нет. Глава коммуникаций раньше всех пронюхал про надвигающийся хаос, рассчитал последствия на несколько дней вперёд – да так уверенно, что даже не стал готовить запасные варианты – и сам, лично, поднял шумиху, наверняка для того, чтобы в нужный момент выступить всеведущим пророком. Он умеет добывать сведения и в курсе всего, что творится в сообществе. Он может безо всякой волшбы заставить людей думать так, как ему нужно – и не одного-двух, а всех, кто верит печатному слову… И он состоит в Общественном собрании.

– Не ходи завтра на работу, – раздельно проговорил Яр. – Под любым предлогом. Если потом будут допытываться, скажи, что я приказал.

– У меня статья в печать…

– В другой раз напечатаешь.

– Слава… Не надо…

– Если узнают, что ты мне это всё рассказала, жалеть не станут, – Яр, пересилив себя, успокаивающе погладил девушку по влажной от слёз щеке. Легкомыслие – невеликая вина, для неё-то, никогда не стоявшей лицом к лицу со смертью. – Так что… уезжай куда-нибудь. Хотя бы в другой район Москвы. Подожди, пока прояснится.

Света коротко всхлипнула.

– Можно… можно я тут побуду? – её голос болезненно надломился, но в нём не было отчаяния. Разве что полная скрытого наслаждения жалость к себе. Раньше он не замечал в ней этой фальши. – Пожалуйста… До утра…

– Нет, – Яр на миг прикрыл глаза, сосредоточиваясь на сложном орнаменте чар. Это, как ни крути, для её же блага. Сделанного не отменишь, но есть хотя бы шанс сгладить последствия. – Я тебе надоел. Со мной скучно, правда?

Сколько раз он видел этот остекленелый взгляд… Мимолётно – у тех, кому случилось попасть под чары внушения, и однажды – долго, очень долго, теперь уже навсегда. Но сейчас так правильно. Ничего лучше он не сумеет для неё сделать. Медленно, словно сражаясь с собой, Света кивнула.

– Ты ничего мне про работу не говорила, – мягко продолжил Яр. Пухлые девичьи губы, ещё помнившие его поцелуи, беспомощно дрогнули – может быть, тщились прошептать его имя. – Просто оделась и ушла. Ничего особенного, рассказать-то нечего… Да?

– Да…

Хорошо. Ещё несколько фраз – и оба останутся друг для друга в прошлом. Яр рассеянно отвёл упавшую Свете на лоб золотистую прядку. Будет ли когда-нибудь так, что ему не захочется отпускать?

– Ты не станешь звонить шефу, чтобы предупредить, – веско сказал он. – Лучше вообще выключи телефон до завтрашнего вечера. Включишь, только если без этого будет никак, ладно?

– Ладно…

Жаль её. Безумно, до горького комка в горле жаль – как случайно погибшую саборанскую пленницу, как попавшуюся на пути голодной навьи московскую студентку. Если бы он оставил всё как есть, Света рисковала бы угодить в стремительно закручивающийся водоворот – и не суметь вынырнуть. Она и сейчас рискует, но куда меньше. Теперь она даже под присягой не сознается, что выдала Потапова, и останется жива и невредима, ведь она будет считать правдой внушённые воспоминания. Это её право – всё забыть и жить беззаботно, почти как прежде…

Входная дверь закрылась за ней с негромким, но безжалостно окончательным щелчком.

– Нешто обидел хозяин девоньку? – проворчал вынырнувший из ниоткуда Прохор. Чёртов домовой прямо-таки чуял, когда его хотели видеть меньше всего.

– Твоё какое дело? – буркнул Яр. Обогнув приземистую фигурку, он ворвался в полную тепла спальню и небрежным взмахом ладони заставил телефон перепорхнуть со стола к нему в руки. Ну, где может быть хитрый газетчик в ночь перед великим свершением?

– Какое-какое, – послышался от дверей надоедливый скрипучий голос. – Видала бы хозяйка – со стыда бы сгорела! Разве ж она такому учила?

– Помолчи минут десять, а?

– Я-то помолчу, а совесть молчать не станет!

– С ней как-нибудь разберусь! – рявкнул Яр. Палец застыл над кнопкой вызова. Не звонить же Верховскому, когда тут рядом завёл проповедь не в меру наглый домовой!

– Хозяин любви не ценит, – надрывно пожаловался Прохор. – Куда ж оно годится? Старый хозяин-то говаривал – людей, мол, любить нетрудно, а ты поди заслужи, чтоб тебя кто полюбил…

– Иди к себе в кладовку. Это приказ!

Не смея ослушаться, домовой развернулся и побрёл вон из комнаты. Мохнатыми ушами, широко расставленными в знак протеста, он по дороге цеплялся за стены и попадавшуюся на пути мебель. Взял моду обижаться. И из-за кого? Из-за женщины, которой плевать, жив Яр или нет… Или, леший знает, всё-таки не плевать, но до того ли сейчас! Времени и так исчезающе мало.

Выбросить из головы всю шелуху. Забыть хотя бы на сутки, пока всё не будет решено – в ту или в иную сторону. У него нет права этого не сделать.

Складывая в уме короткое ёмкое объяснение, Яр прижал к уху хнычущую гудками трубку.

LX. Хаос

– Ты остаёшься дома. Это приказ.

Зарецкий возмущённо замолк. Не нужно быть гением, чтобы угадать, какие мысли его обуревают: пусти меня в поле, начальник, это же я добыл сведения, я имею право участвовать! Жертва собственной молодости. Повзрослеет – поймёт, что кому-то надо и тылы прикрывать. Особенно после схватки с опасным нелегалом, наверняка изнурительной и очевидно неудачной. Потапова, если сведения подтвердятся, надо непременно брать живым.

– До моего распоряжения, до экстренной необходимости или до восьми утра, если я до тех пор не выйду на связь, – нарочито дотошно прибавил Верховский. – В последнем случае позаботься о том, чтобы тираж «Зеркала» не поступил в продажу.

– Понял, – помедлив, сказал Ярослав. Вот и умница, что понял. – Вы… зовите по связке, если что.

Верховский, не удержавшись, усмехнулся. Не хватает только пожелания беречь себя.

– Всенепременно, – солгал он и сбросил вызов.

Рассеянный свет, льющийся сквозь стеклянную стену вокзала, грязно-жёлтыми пятнами ложился на мокрый от снега асфальт. В гигантских синих табло, видимых даже с улицы, отражался нерушимый порядок. Полнокровные транспортные артерии не замирают ни днём, ни ночью; в постоянстве царящего здесь деловитого движения есть что-то успокаивающее. Пока, подчиняясь расписаниям, беспрепятственно грохочут по рельсам неповоротливые поезда, можно быть уверенным: никакой катастрофы не случилось.

А случится ли?

– Любые сигареты, будьте добры.

– Извините, не продаём.

– Тогда чёрный кофе.

Мельком глянув на прейскурант, он выложил на прилавок две сотенные купюры. Что дальше? С какого конца хвататься за поиски, кого звать на подмогу, как подготовиться?.. Уставший от снегопада сквозняк лениво задувал в щели между вокзальными постройками. Не исключено, что помощь вовсе не понадобится. Газетчик – не вояка, и вдобавок он не рассчитывает, что его выведут на чистую воду за пару часов до триумфа. На пороге торжества.

В первую очередь – проверить информацию. Ошибки обойдутся слишком дорого.

– Ваш кофе.

– Спасибо. Сдачи не надо.

Нужен Феликс. Он не связан присягой, а значит, не обязан блюсти букву закона. Начинать же надо, очевидно, с редакции «Зеркала» – и, следовательно, в одиночку. Верховский огляделся по сторонам; вокруг вокзала, пусть и не в пример тише, чем при свете дня, суетилась незатихающая жизнь: теснились желтобокие такси, люди рассеянно мёрзли на ветру или целеустремлённо волокли поклажу по расчищенным от снега дорожкам. Собрался защищать тайну сообщества – нечего самому её нарушать. Под разносящийся над площадью потусторонний голос информатора Верховский зашагал к парковке. В мыслях мало-помалу воцарялось отстранённое спокойствие.

Он хотя бы уверен, что с Мариной и Настей всё хорошо. До них не успеют добраться раньше, чем всё закончится – либо рухнет в пучину хаоса. Если рухнет, мало не покажется всем. Но пока ещё ходят поезда, а значит, дела не так плохи.

По соседству с его машиной стыли на крепчающем морозце брошенные хозяевами легковушки. Ни души кругом. Отличное место для пространственного прыжка. Верховский одним глотком допил кофейную горечь, сел в водительское кресло и устроил пустой бумажный стаканчик в держателе, чтобы не плодить без нужды беспорядок. Привычно проверил карманы. Закрыл глаза, сосредоточиваясь на хорошо знакомом кабинете.

Начинается. Или, леший знает, заканчивается.

Он почти физически ощутил, как ожили потревоженные его появлением защитные контуры. Напряглись – и тут же вернулись в полудрёму: пропуск позволяет начальнику магконтроля ходить почти везде, где вздумается. Может, не в оружейную и не в зал собраний, но уж до редакции он как-нибудь доберётся. Не снимая пальто, Верховский сунул в карман охапку ярко-алых ленточек с неактивными печатями и моток бечёвки, которой перевязывал копившиеся в отделе кипы бумаги. Это на случай, если Зарецкий сказал правду.

А если нет?

Он замер посреди кабинета. До подкожного зуда захотелось прижать пальцы к вискам. В ночь Витькиной гибели он решил поверить племяннику Лидии Свешниковой, но ведь и Терехов до недавних пор казался союзником… Кроме Зарецкого и Субботина-младшего, никто не знает, что произошло на злополучном складе, а показания Льва недорого стоят, пока психиатры не подтвердят, что парень вменяем. У стычки между Зарецким и Липатовым – тьфу ты, Подлесным – вовсе нет свидетелей. Пробраться в «Технологии будущего» придумал новоиспечённый младший офицер, и он же наследил там так, что хватило на целую гневную передовицу. И он, между прочим, знал, что предлог для ареста Громова не стоит бумаги, на которой напечатаны предварительные обвинения…

Может быть так, что прошлой ночью Котик явился в палату к Зарецкому не устранять помеху, а мстить за отца? Может быть так, что столь своевременно обнаруженная ниточка ведёт Верховского прямиком в загодя расставленный капкан?

К порогу его собственного мнимого торжества.

В конце концов – при этой мысли его пробрала оторопь – Лидия всегда презирала магконтроль и не считала нужным это скрывать…

Спокойно. Даже если прямо сейчас ему устраивают прогулку по доске, есть обстоятельства, которыми пренебрегать нельзя. Сообщество уже взбудоражено, публичное заседание Магсовета уже назначено. Даже если предполагаемая вина Олега Потапова – не более чем приманка, подведённый к пороховой бочке фитиль стремительно прогорает. Пусть, к примеру, всё честно: пусть глава коммуникаций вправду рассчитывает на воцарение гибельной смуты. Тогда бездействие обернётся бедами для всех одарённых, а то и для минусов, если хаос выплеснется за зыбкие границы сообщества. В предполагаемую западню при самом худшем раскладе попадётся только сам Верховский. Он отнюдь не смиренная жертва, у него есть шансы выкрутиться. Порядок же не защитит себя сам.

С тихим жужжанием открылась дверца маленького упрятанного в стол сейфа. Почти привычно легла в ладонь холодная металлическая тяжесть. Потом безопасность непременно предъявит обвинения и будет права, но сейчас даже хорошо, что в суматохе последних дней так и не нашлось времени дойти до оружейной.

Жаль, Феликса сюда не притащишь.

Словно заурядный обыватель, к отделу коммуникаций Верховский спустился по лестнице. Не спеша прошёлся вдоль коридора. Привыкшие к темноте глаза различали одинаковые белые двери, помеченные крашеными под золото табличками. Логичнее всего начать с типографии: именно там должны лежать готовые к отгрузке взрывоопасные тиражи. Среди громоздких печатных машин соблазнительно легко устроить засаду. Верховский на несколько мгновений прислушался к тишине и, пользуясь магией, заставил дверь медленно распахнуться.

Из сумрака едко пахнуло типографской краской.

Ничего не случилось.

Верховский медленно перешагнул плоский порожек. Чувствуя себя живой мишенью, вошёл в душный зал. На столе у входа и впрямь громоздились ровные стопки свежих газет; им ещё рано видеть свет, но их уже напечатали и сложили, и никто из занятых этим сотрудников не посчитал нужным сообщить, что что-то неладно. Все либо запуганы, либо в доле. Приблизившись, Верховский различил на бледной бумаге жирные чёрные буквы: «Тотальный кризис: Магсовет распускает Общественное собрание и окончательно утрачивает легитимность. Что нас ждёт?» В точности так, как говорил Зарецкий: та самая трещина, которая поглотит расшатанную законодательную власть и крепко займёт исполнительную попытками стянуть края разверзающейся пропасти. Где бы Ярослав ни добыл сведения, они, похоже, правдивы. Что никак не мешает соорудить из них ловушку.

Рукой в перчатке Верховский наскоро пролистал лежавший сверху экземпляр. Весь якобы экстренный выпуск занимали самоуверенные пророчества, без подробностей, которым ещё неоткуда взяться, но довольно логично излагающие подготовленный ход событий. Итак, Общественное собрание возмущено отсутствием реакции на вопиющий инцидент. Оно требует, кроме наказания виновных и возмещения ущерба, дать частным организациям право самостоятельно себя защищать, не раскрывая магконтролю схем этой защиты. Ага, значит, Потапов – или кто бы то ни был – знает, куда тянется след… Если Зарецкий играет на его стороне, это неудивительно. Если нет – тоже, в принципе, ожидаемо: вся до краёв полная слухами Управа в курсе, что начальник магконтроля – ставленник Авилова. Слишком много несвободы, вопит пространство между сухими сдержанными строчками. Дайте нам волю, мы защитим себя сами…

«Одиозные меры», «стопор для прогресса», «пещерные страхи и пережитки прошлого»… Верховский знал женщину, которая точно так же относилась к действующему в сообществе закону. Она никогда не решилась бы выступить вот так, нагло и безоглядно, не считаясь с последствиями… А последствия предугадать нетрудно. Магсовет – то есть Авилов – не примет подобных требований. Кирилл Александрович прекрасно знает, что производили в «Технологиях», и не станет делиться властью с их хозяевами. Он не может не отказать, а отказ не может не вызвать недовольство. Из статьи не понять, что объявят раньше: вотум недоверия Магсовету или принудительный роспуск Общественного собрания, но это и не важно. Нет органов власти – нет и власти; нет власти – нет и закона, а именно на закон опирается гражданская присяга. В статье не забыли напомнить и об этом.

Границы применения дара, ранжирование по категориям, тайна сообщества – всё стремительно полетит к чертям. Большинство, разумеется, не полезет на рожон, но хватит и десятка энтузиастов, чтобы город погрузился в хаос. И хорошо, если только один город… Всё настолько предсказуемо, что, действительно, останется только вписать в тексты заметок количество жертв.

Ради чего?

Что придёт на место сметённого старого порядка? Стоит оно того, чтобы допускать хотя бы вероятность больших потрясений?

К утру прояснеет. А пока пусть детонатор от этой маленькой бомбы побудет в руках у начальника магического контроля.

Он сноровисто обмотал кипы газет бечёвкой, крепкой и отменно горючей. На получившиеся тюки приладил по несколько вызывающе алых печатей – так, чтобы избавиться от жгута, не потревожив «бикфордовы шнуры», сумел бы разве что виртуоз пространственной магии. Убедился, что бумажные ярлычки предупреждающе переливаются ярко-оранжевым сиянием. Если он где-нибудь сгинет, изучать вещдоки безопасникам придётся на расстоянии, не заглядывая дальше передовицы. Ну и ладно. Достаточно и того, что даже в самом худшем случае тираж придётся печатать заново, а это – драгоценное время. Не заботясь больше об оставленных следах, Верховский прошёлся по залу типографии, мимо умолкших на ночь печатных станков. Всё чисто. Никакой засады, никаких брошенных впопыхах улик. Всё готовилось в деятельном порядке, без суеты, и обиднее всего – под самым носом. Действительно, ну кто подумает на газетчиков? Они ведь всего лишь зеркало.

Верховский запер за собой дверь типографии и зашагал к кабинету начальника коммуникаций. Сощурившись, оглядел нештатные цепочки сигнальных чар, оплетающие дверную ручку и запорные ригели. Не слишком замороченные: автору не хватило то ли умения, то ли хитрости соорудить дополнительный контур, который среагировал бы на выход из строя основного заклятия. А может, кабинет не стоил такой мороки. Постоянно хранить что-то компрометирующее прямо в Управе слишком уж глупо. Верховский легко сорвал невесомую паутинку чар и беспрепятственно отпер внушительный замок. Ему не доводилось прежде наведываться к Потапову, но скромный до аскетичности кабинет как две капли воды походил на обиталища прочих здешних начальников. Непременные шкафы для документов, заваленный бумагой внушительный письменный стол, обыкновенное офисное кресло. Нигде никаких чар. Зато, как и следовало ожидать, под вешалкой стоят сменные ботинки. В нынешнюю-то погоду их наверняка обувают каждый день. Усмехнувшись, Верховский взвесил в ладони блестящую кожаную туфлю. Как, однако, неосторожно. Хозяин кабинета не допускал мысли, что его кто-то заподозрит.

Магия подчинилась легко и охотно, не в пример проще, чем было с засохшей на купюре кровью. Сверившись с картой, Верховский примерно очертил местность для поиска: небольшой коттеджный посёлок в ближнем Подмосковье. Надо думать, Потапов мирно почивает в собственной спальне и, может статься, видит сны о власти и богатстве. Все хотят власти и богатства, только мера у всех разная.

– Феликс, – негромко сказал в трубку Верховский. – Извини, что в поздний час. Ты мне нужен.

– Не вопрос, – зевнул в ответ нелегал. – С ребятами?

– Нет. Ребята за нами не угонятся. Сумеешь по точке на карте?

– Чего не суметь. Дело-то мокрое?

– Не хотелось бы.

– Тогда сложнее, – смекнул многоопытный уголовник. Леший побери, кого он собрался впускать в сообщество…

А что делать, если приличным людям доверять нельзя?

Минут пятнадцать они месили снег, выбираясь из лесополосы, и всё это время Феликс шёл на полшага позади и внимательно слушал вводные. Верховский излагал и невесело думал, что прямо сейчас сам немногим ближе к закону, чем его спутник. Это победителей не судят, и то спорный вопрос, а чуть что пойдёт не так – мотать ему срок, как пить дать. С Феликсом вовсе разбираться не станут: казнят, и дело с концом. Он не дурак, понимает. И запросто может прямо сейчас отправить к лешему бывшего приятеля вместе со всеми авантюрами. Но нет, топает, слушает, сосредоточенно щурится, словно чары какие разглядывает на ходу…

– А тебя прям парит всерьёз, – проницательно заметил он, дослушав диспозицию. – Что, неохота обратно на пустырь?

– Конечно, неохота. Мне есть что терять, – легко признал Верховский. – Дело не в этом. Если б оно было однозначно к лучшему, ради какой-то великой цели, что ли… Тогда ещё можно задуматься. А если просто поменяют местами, кто в кабинетах и кто на пустырях, толку с того?

– Вдруг эти новые в кабинетах получше окажутся?

– А вдруг не окажутся? Что тогда – зря всё поломали?

– Ну, так долго спорить можно.

– Потому и хочу поговорить, – Верховский задрал голову, отыскивая в прогалинах между тучами клочья холодного звёздного неба. – Самое паршивое – он не во всём не прав, этот Потапов.

– Мне-то можешь не объяснять. От нынешних я добра мало видел.

– Но беспорядков в городе я не допущу.

– Не допускай. Он хороший, город-то. Красивый. Жалко будет.

– Удивляешь ты меня, – Верховский сдержанно усмехнулся. – Я думал, тебе на всех плевать.

– Так и есть.

– Врёшь. Иначе бы тебя тут не было.

– А-а-а, иди к лешему, – проворчал Феликс. – Вот закончим дело – тогда будешь мне кишки мотать. Только лучше за рюмкой, чтоб не так тошно было.

Поисковая магия указывала куда-то мимо роскошного трёхэтажного дома, в заснеженные глубины двора. Охраны не было, если не считать будки на въезде в посёлок и видеофона на решетчатых воротах. Либо хозяин уверен в собственной неуязвимости, либо незваных гостей ненавязчиво приглашают поглубже забраться в ловушку. Феликс, судя по всему, подумал о том же самом и словно бы невзначай согнул в локте правую руку, так, чтобы удобнее было целиться заклятием. Умный он всё-таки. Некоторым не чета.

«Прикрой», – не без труда припомнив правильный жест, велел ему Верховский. Феликс ехидно осклабился, но подчинился. Садовая дорожка, заботливо расчищенная после вчерашнего снегопада, уводила куда-то в сумрак зимней ночи. Потапов, очевидно, не спит; либо сам участвует в засаде, либо поневоле служит наживкой. А может, решает какие-то последние вопросы: ему при любых раскладах предстоит трудный день. Чтобы не скрипеть слежавшимся снегом, Верховский держался утоптанной тропинки; Феликс бесшумно двигался следом, будто недобрая тень. Считанные дни тому назад этот их союз был невообразимым, сейчас же стал единственно возможным.

Темнота беспокойно шевельнулась. Вдалеке, у самой ограды, неспешно прогуливались двое.

Порыскав взглядом по сумраку, слегка разбавленному отражённым от снега лунным светом, Верховский указал Феликсу на толстый, болезненно изогнутый от беспорядочных обрезок корявый ствол и жестами приказал затаиться до сигнала. Пусть будет козырь в рукаве на случай ловушки. Для себя он выбрал позицию поближе к беседующим, за хиленькой ширмой из торчащих в снегу лысых прутьев декоративного кустарника. Двое мужчин неспешно протаптывали тропинку между сугробов, понемногу удаляясь от по-зимнему мёртвых зарослей. Если бы любители ночных прогулок озаботились чарами тишины, сюда вряд ли долетело бы хоть слово, но эта парочка была абсолютно уверена в собственной безопасности. Или – нельзя забывать – отыгрывала роль приманки.

– …Будут проблемы со всякими ведомствами. Не нашими, – негромко и взволнованно говорил один, тот, что пониже и поуже в плечах. – Так что небольшой бардак для отвлечения внимания очень пригодится.

– А что случилось с курьерами? Отказываются добавить к артефактам сырьё? – недовольно спросил второй. Потапов. Его голос Верховский хоть и смутно, но помнил по многочисленным совещаниям.

– Они остались без прикрытия. Не хотят лишнего риска.

– Н-да, паршиво… Ладно, я тебя услышал.

– И что будете делать?

– Надо подумать. С минусами заигрывать опасно. В крайнем случае займёшь пока своих умников чем-нибудь другим… Только раздобудь мне пару ударных доз про запас. Кирилл страшно упрям, а его люди нечеловечески ему преданны. Чем, интересно, он их держит на привязи…

– Киря – известный коррупционер, – тощий тихонько хихикнул. – Одно удовольствие было разоблачать, пока Маргарита языком трепала направо и налево.

– Толку с этих разоблачений…

– Курочка по зёрнышку… Между прочим, Кирилл про нашу жижу уже всё знает. Будет начеку.

– Да, тут провал, – сдержанно признал Потапов. – Такие планы псу под хвост, и по чьей милости?.. Но до молодого человека я уже не доберусь. По крайней мере, пока наш друг куда-нибудь не денется.

– Он, часом, Кирюше не сын? Бережёт, как зеницу ока – на пушечный выстрел не подойдёшь.

– Какая разница? Шантажа всё равно не выйдет. Он и по жене-то не слишком горевал. Так что вся надежда на твой… стимулятор сговорчивости.

– Это если его цепной отморозок куда-нибудь сгинет.

– Если откуда-нибудь не вылезет. Понять не могу, зачем его убрали. Потом объявится в самом неожиданном месте, как чёрт из табакерки…

– Нам бы хоть каких-нибудь серьёзных вояк.

– Хватит имеющихся. У тебя, в конце концов, есть учёные. Разве разум не побеждает грубую силу?

– Вот встретитесь с этой грубой силой на узенькой дорожке…

Садовая вполне подойдёт. Не дожидаясь, пока удаляющиеся голоса окончательно стихнут, Верховский прицелился заклятием в рослую фигуру Потапова. Остро кольнул перемешанный со страхом азарт. Глава отдела коммуникаций нелепо застыл на месте, а потом медленно рухнул в девственно чистый снег. Его спутник тоненько взвизгнул, склонился над бездыханным патроном, замер так на несколько мгновений, а потом вдруг резко нагнулся, чтобы запустить руку в карман чужой куртки. Заклятие свистнуло над его макушкой, как холостая пуля. Человек прыжком развернулся в собственных следах и заметался беспорядочными зигзагами, топча невысокие сугробы. Верховский выскочил из своего укрытия и высоко вскинул руку, подавая Феликсу сигнал. Если засада – самое время ей себя проявить.

– Я ни при чём! – пискнул тощий. – Меня обманули! Я ничего не знаю!

Он метался очень ловко, как заяц на охотничьей мушке. Никто не спешил к нему на помощь. Феликс выскользнул из теней, комкая в пальцах ярко-алый сгусток заклятия. Сминаемый подошвами снег скрипел оглушительно громко; не ровен час, весь посёлок сбежится поглазеть, что тут происходит…

Но засады нет. Ещё из разговора было понятно, что нет…

Верховский отогнал сторонние, неважные сейчас мысли и попытался сетью поймать скачущего по снегу тощего. Мимо свистнула раскалённая боевая стрела; мёрзлый снег вдоль её траектории мигом растаял до самой земли. Прутья витой ограды, о которые она разбилась, сердито вспыхнули алым.

– Живьём бери! – рявкнул Верховский. Ему нужно было несколько драгоценных мгновений, чтобы соорудить несмертельные парализующие чары. Феликс мог выиграть ему время…

Споткнувшись в снегу, тощий что-то выронил из ладони. То есть не выронил – бросил намеренно, прямо в тонкую полоску обнажённой земли. На миг подумалось, что это поделка вроде тех, что строгал Витькин родич, и, наверное, отчасти так оно и было. Твердь под ногами болезненно дрогнула. Растрескался твёрдый наст, снег пришёл в движение, перемешиваясь с мёрзлой почвой. Из-под слоя рыхлой грязи стремительно, словно тени, поднимались обманчиво хрупкие силуэты. Верховский такие уже видал. Чёртовы умники ухитрились скрестить симпатическое колдовство с магией смерти.

Леший побери, вот почему тут нет охраны!

Не дожидаясь, пока до него доберутся, Верховский швырнул в ближайшее умертвие пригоршню огня. Сверкнула ярко-алая стрела: Феликс сообразил, что к чему. Коротким пространственным прыжком он очутился рядом, встал с бывшим врагом спина к спине. Сколько – и чьих – трупов зарыл вдоль садовой ограды рачительный хозяин? Не затопчут ли его самого собственные охраннички?

Чёрт! Чьей воле они подчиняются?!

В унисон его мыслям где-то впереди неестественно тонко взвыл незадачливый некромант. Нет, не некромант, леший его за ногу и до ближайшего болота! Утащил у покровителя опасную цацку, только и всего, а сам обыкновенный колдун. Волна разогретого воздуха принесла удушливую вонь палёной плоти. Бочку бензина бы сюда, а лучше огнемёт… Верховский силовой волной отмахнулся от подвернувшегося под руку ходячего трупа и вгляделся в недобро шевелящуюся тьму. Успел увидеть, как беглец, споткнувшись о вывороченный из дорожки булыжник, нелепо падает наземь и бессильно вскидывает руки перед нависшим над ним умертвием. Одна за другой прочертили мрак три ослепительно-рыжие огненные стрелы. Шаткий силуэт медленно завалился набок, неохотно занимаясь пламенем. Это всегда самое трудное – защищать гражданских…

Предупреждающе вспыхнула в запястье пока ещё несильная боль. Давая себе отдых, Верховский выхватил из кармана пистолет, торопливо щёлкнул предохранителем. Жаль, пули не артефактные; два дня тому назад Терехов брал с собой оружие, чтобы стрелять в человека, а не в ходячий труп. Прицелившись, Верховский выстрелил по оголённым от плоти коленям умертвия, подобравшегося к занятому схваткой Феликсу. Минус два патрона. Они закончатся раньше, чем мёртвые стражи.

– Поцарапают, – коротко предупредил Феликс и кивнул на стреноженного чарами Потапова.

Верховский и сам знал. Ещё одним выстрелом он отогнал от добычи неспешно ковыляющее умертвие, отправил вслед пуле заклятие-стрелу. Феликс прикрыл его широкой дугой пламени. Потенциал у него будь здоров, плюётся огнём, как чёртов дракон, и даже не запыхался… Такого, пожалуй, только «пиявкой» и свалишь. Хорошо, что прямо сейчас они не враги.

– Помоги-и-ите! – взвизгнул где-то вне поля зрения горе-контрабандист. Сам-то знал, болезный, что именно он приводит в действие?

– Носит земля болванов, – проворчал Феликс, отправляя на голос брызгающую искрами стрелу. – О чём ты с такими говорить-то собрался?

– О правах человека, – рявкнул Верховский. Перебросив пистолет в левую руку, он дважды выстрелил в удачно скучковавшихся мертвецов. Осталось три патрона. – Работа у меня такая: с болванами разговаривать…

Выслушав его незамысловатую ругань, Феликс насмешливо хмыкнул. Очередное его заклятие подожгло свалявшиеся седые патлы существу, отдалённо напоминавшему немощную старушку. Отвлекшись на несколько секунд, Верховский сосчитал наконец умертвий. На ногах оставалось шесть. Они упрямо ковыляли по грязному снегу, перешагивая через упавших сородичей; приказ у них должен быть совсем простой, вроде «уничтожить всё живое». Маг Потапов, пустив в ход это последнее средство, должен был удрать куда подальше пространственным прыжком, а вот колдун… Колдуна кому-то было не жалко. Он тут не главный. Так, не слишком удобный подручный.

– Пойду достану этого придурка, – предупредил Феликса Верховский. Ещё одна пуля врезалась в плечо попавшему на прицел трупу, на пару мгновений замедлив его шаткую поступь. Осталось две. – Прикрой Потапова.

– Вы ж его всё равно потом казните.

– То правосудие, а это – беспредел.

Феликс сердито фыркнул, но не стал возражать.

Увязая во взрыхлённой земле, Верховский приблизился к беглецу. Выступившее из мрака породистое лицо было смутно ему знакомо. Преуспевающий бизнесмен Дмитрий Оленин, скрючившись, сидел на снегу у самой ограды; от него крепко несло позорно освободившимся страхом. Не церемонясь, Верховский сгрёб контрабандиста за ворот шерстяного пальто и рывком заставил подняться на ноги. Стоять самостоятельно у беглеца не получалось: может, ногу вывихнул, а может, так сильно объял ужас. Верховский слегка встряхнул его, надеясь привести в чувство, и кое-как прислонил спиной к прутьям ограды. Оленин не пытался вырваться – только уставился сомнительному спасителю через плечо и испустил невразумительный всхлип. Не отпуская пленника, Верховский обернулся, вскинул руку и выстрелил, почти не целясь. Попал. Следом попал Феликс. Охваченное пламенем умертвие рухнуло в сугроб.

Один патрон.

Но и мертвецы наконец-то кончились.

Без огненных сполохов ночь стала темнее. Вразвалку подошёл Феликс, бдительно замер в паре шагов. Хоть бы только Потапов не умер там от разрыва сердца… Видеть опасность и знать, что с ней ничего не сделать – чудовищно страшно. Надо здесь заканчивать, и поскорее.

– Не виноват! – выпалил Оленин. Его сорвавшийся голос напоминал визгливый собачий брёх. – Всё недоразумение! Меня вынудили!

– Разберёмся, – скупо пообещал Верховский и сунул руку в карман, меняя пистолет на удостоверение. Раз подозрение в контрабанде – достойный повод для ареста, то не грех и ему этим воспользоваться. – Вы задержаны. Ваши права вам разъяснят сотрудники отдела правопорядка, но советую вести себя разумно и сотрудничать со следствием.

А следствие дело не зажуёт, об этом-то магконтроль позаботится. Даже если магконтроля этого осталось – начальник да парочка новобранцев.

– Тьфу ты, – Феликс презрительно хохотнул и вытер ладонью взмокший лоб, размазав по коже жирную копоть. – Кто бы мне сказал, что вот это такие у нас кровопийцы, ни в жизнь бы не поверил.

– А какие они должны быть? – Верховский пожал плечами и вытащил из кармана телефон. – Как упыри, что ли? Тогда изведут очень быстро.

– Твоя правда. А в чём он хоть виноват?

– Я тебе потом расскажу. Спасибо за помощь, – Верховский задержал палец над кнопкой вызова. Пожалуй, теперь можно и сказать. – Ты свободен. Придёшь на аттестацию – позвони, оформлю тебе бумаги.

– О как, – задумчиво протянул Феликс. Оленин затравленно зыркал то на одного, то на другого, но не мог уловить истинного смысла слов. – Квиты мы, получается.

– Получается, квиты.

– Ну, спасибо, – сказал нелегал тихо и веско. – Бывай. Свидимся ещё.

Верховский молча кивнул. Честный ворюга Феликс слов на ветер не бросает. В отличие от холёных управских говорунов.

***

– Идея принадлежала вам?

Голос начальника гулко разнёсся между крашеных бежевым стен. Задержанный – сердитый и встрёпанный, словно вытащенный из притона нелегал, но одетый очевидно дорого – вяло шевельнул скованными кистями рук. Грохот серебра о пластик наполнил комнату, аккомпанируя не успевшему замолкнуть эху.

– Мне.

Мишка, не выдержав, отвёл взгляд. Это ведь высокопоставленный управский чиновник. Почти как Александр Михайлович. Если такие люди идут против закона, то как вообще можно чувствовать себя в безопасности?

– Какие цели вы преследовали?

Конвойный у дверей беспокойно пошевелился. Наверняка знает не больше, чем Мишка. Младшего офицера, спозаранку явившегося в Управу, поймали едва ли не в дверях и отправили присутствовать на допросе. Его не удивили наводнившие вестибюль безопасники – сегодня всё-таки судьбоносное заседание Магсовета, – но насторожили собравшиеся подозрительно тихой группой сотрудники редакции «Московского зеркала». Теперь-то он понимал, что не по своей воле они там кучковались.

– Очевидно, какие. Прогресс и свобода.

Потапов нагло усмехнулся в лицо Александру Михайловичу. Эхо, плодящееся в холодных стенах от каждого шороха, давило на уши, мешало сосредоточиться. Так нельзя. Он же не просто так тут сидит…

– Расшифруйте.

Усмешка на губах задержанного стала ещё шире.

– Жаль, что протокол вынуждает вас прикидываться идиотом. Я бы подискутировал с вами в другой обстановке.

Настала очередь Верховского презрительно кривить губы. Вот бы и Мишке такую выдержку… Шеф словно рождён для своей работы. И Ярослав, наверное, тоже; он на месте Старова не боялся бы оторвать взгляд от клавиатуры раскрытого ноутбука. Но тут уж кто первый пришёл на работу.

– Мне платят достаточно, чтобы не соблазниться вашими предложениями.

Так серьёзно, что даже насмешливо. Потапов при этих словах слегка побледнел, будто понял какой-то намёк, оставшийся для Мишки скрытым. Отважившись, Старов осторожно покосился на своего шефа. Строгое, осунувшееся лицо Верховского оставалось непроницаемым.

– Если всё знаете, зачем спрашиваете? Вы видите, во что мы превратились за двадцать последних лет? Вы считали, сколько Магсовет издал постановлений о прекращении исследований? Сколько разработок уничтожено по тайным сговорам? Сколько, чёрт возьми, народу убила новая присяга?

Спохватившись, что ему положено вести записи, Мишка наскоро напечатал последние фразы Потапова. Протоколист из него аховый… Но неужели правда из-за гражданской присяги погибали люди? Тогда как её вовсе могли утвердить?

– Сколько?

Вопрос застал Потапова врасплох, но газетчик быстро собрался с мыслями. Ему, журналисту, не привыкать складывать слова стремительно и ловко.

– Вам виднее. Вы же начальник контроля.

– Мне интересна ваша точка зрения, – Александр Михайлович холодно улыбнулся. Шеф напоминал сейчас высшую нежить: безжалостный, уверенный в собственном могуществе, слово в ответ сказать страшно. – Как вы оцениваете обозначенные потери?

– Чудовищно, – выплюнул Потапов. – Утрачены бесценные знания. Пущены на металлолом уникальные приборы, понимаете? Ни один учёный не пошёл бы на такое, будь он по-настоящему свободен!

– Что же их заставило?

– Ваше подразделение.

– А что заставило нас?

Мишка, вздрогнув, оглянулся на начальника. Так это что же – правда? Александр Михайлович знал?.. Да нет, не может такого быть. Он всего лишь вытягивает из преступника сведения, капля за каплей, вопрос за вопросом…

– Страх, – бросил Потапов. – Перед всем, что вы не можете удержать в узде. Что угрожает вашему драгоценному порядку.

– Допустим, – Александр Михайлович небрежно кивнул. – А что по людям?

– По каким людям?

– Вы сетовали, что многие погибли от новой присяги.

Потапов возмущённо фыркнул.

– Вы что, пропустили этот скандал? Бедному пареньку едва минуло двадцать… или тридцать… Не так важно. Тогда, после его гибели, должно было случиться то, что будет сегодня. Не знаю, каким чудом всё удержалось. Протянуло десять с лишним лет.

– Так, может быть, и ещё десять протянет?

– Нет. Это всё равно что бить током труп.

– Какое тематическое сравнение, – Александр Михайлович недобро усмехнулся. – К изучению некромантии вас подтолкнул господин Дубинский?

Потапов скривился, словно почуяв нестерпимое зловоние.

– Невольно. Я брал у него интервью по случаю юбилея научной деятельности.

– В печать пошло не всё?

– Разумеется. Но я понял, что за этим – будущее.

– Новая эра в технологиях влияния, – подсказал Верховский. – Так вы держите своих сотрудников в повиновении?

– Вы прекрасно знаете, что нет, – зло процедил газетчик. – Состав несовершенен. И теперь непонятно, доведут ли его до ума. Ваш варварский налёт испортил все планы исследований.

– Какая досада. И всё-таки, почему вас не выдали?

– Я хотел бы знать, почему меня выдали, – Потапов мрачно брякнул наручниками о столешницу, будто заглушая рвущееся с языка крепкое словцо. – Я очень тщательно подбирал команду. Они все верят в наше дело… Вы вряд ли можете сказать то же самое про своих.

Он мазнул насмешливым взглядом по Мишкиному лицу. Вот ведь… Если бы не протокол, Старов сказал бы ему пару ласковых.

– Не могу, – спокойно признал Верховский. Мишка обиженно встрепенулся, но почти сразу сообразил, к чему клонит начальник. – Валерий Громов помогал вам из искреннего сочувствия или у него были более низменные мотивы?

Лицо Потапова приняло странноватое выражение – между брезгливостью и задумчивостью.

– Не из сочувствия точно. С ним работали люди Дмитрия, там… сугубо материальный интерес.

– Кто надоумил его украсть из хранилища ампулу?

А он украл? Когда Александр Михайлович успел это выяснить?.. Мишке всё больше казалось, что он лёг спать в одном мире, а проснулся в другом, суровее и мрачнее прежнего. Впрочем, нет: ширма благополучия начала рушиться ещё вчера, в квартире Субботиных.

– Сам. От испуга. Только хуже сделал.

Это правда. Попытка скрыть улику сказала больше, чем сама улика. С неё, пожалуй, всё и началось. И хорошо, что началось…

Или нет?

– Вы знали, чем конкретно заняты ваши учёные? Ознакомились с методами их работы?

Потапов упрямо наклонил голову, будто собрался бодать неприятного собеседника.

– У прогресса своя цена.

– А у порядка?

Газетчик промолчал. Мишка тоже не знал, что бы стал отвечать, спроси шеф его вместо задержанного. Эта вежливая перебранка казалась пустой игрой слов, но ведь слова важны. За ними стоит слишком много: решения, поступки, жизни и смерти. Потому что кто-то ценит одно, а кто-то другое. И кто прав?

– Что вы собирались делать после успеха своего мероприятия?

Потапов снова осклабился, жутковато напомнив Котика. Но тот-то всё-таки сумасшедший… Даже если и вменяемый, в любом случае – ненормальный…

– Дать людям волю.

– Это я понял. А потом?

– А потом из хаоса родится новый порядок.

– Такой, какой нужен вам?

– Такой, какой нужен людям.

– Вы боитесь творения собственных рук, – уверенно сказал Верховский. Газетчик при этих словах лишь растерянно шевельнул губами, будто в последний миг упустил скользнувшее мимо разума оправдание. – Оно вам даже не нужно. Достаточно того, что перестанут действовать разом все наши законы, верно? Правила лицензирования, ограничения на колдовскую фармакологию, таможенные препоны… Станет намного удобнее, если всё это больше не нужно будет обходить. Останутся только общегражданские кодексы, а с этим проще. Особенно если больше не стесняет присяга.

Потапов рывком подался вперёд – не то в страхе, не то в возмущении. Конвойный тут же шагнул от дверей, вскинул правую руку, левой схватился за кобуру. Не отводя взгляда от задержанного, Александр Михайлович жестом велел безопаснику вернуться на место.

– Вы меня в мелочности обвиняете? – недобро осведомился Потапов. – Думаете, я всё это устроил только ради личной выгоды?

– Вы даже не удосужились просчитать последствия своих действий, – холодно заметил Верховский. – Кстати, где можно почитать ваши с Дмитрием бизнес-планы?

На краткий миг Мишке показалось, что Потапов вот-вот бросится на невозмутимого Александра Михайловича. Но нет, совладал с собой, откинулся на жёсткую спинку стула, словно стремясь оказаться как можно дальше от начальника магконтроля. Грудь его тяжело вздымалась, как после долгого бега.

– А знаете, кто отлично просчитывал последствия? На годы вперёд? На десятилетия? – торопливо и горячо заговорил он, сверкая глазами. – Знаете, кто у нас практику смертной казни восстановил? Кто придумал народ клятвами воспитывать? По чьему приказу тут в подвалах…

Верховский щёлкнул пальцами. Неожиданная тишина хлестнула по ушам; конвойный снова вцепился в табельное и снова не решился его достать. Потапов беззвучно горячился, то бросаясь грудью на стол, то отстраняясь так далеко, как только мог; в неподвижном свете потолочных лампсудорожно сверкала серебряная цепь наручников. Верховский не размыкал губ, но застывшее на его лице бесстрастное выражение неуловимо менялось. Всё это – вопиющее нарушение протокола; в том и смысл допроса, что его проводят при свидетелях…

Но начальник считал, что никому, кроме него, не следует слышать слов задержанного.

– К двери отправь кого-нибудь, – тихо сказал в рацию безопасник и угрюмо замолк.

Мишка не знал наверняка, что это означает.

Тишина висела целую вечность, хоть по часам и выходило не больше десятка минут. Мишка не заметил, в какой момент развеялись чары. Несколько мгновений и Потапов, и Верховский сидели неподвижно, столкнувшись взглядами, а потом Александр Михайлович ровным голосом произнёс:

– Благодарю за беседу. Сержант, займитесь.

Потапов порывисто качнулся вперёд. Он казался… разочарованным? Неужели всерьёз рассчитывал, что его отпустят?

Что он такого сказал?

– Отправляйся в зал заседаний, – устало велел Александр Михайлович, как только за Мишкиной спиной закрылась тяжёлая железная дверь. В коридоре было хорошо: из окна сквозило зимним холодом, пахло старой штукатуркой и гуляли праздные отзвуки. – Ничего страшного там уже не случится, но понаблюдать стоит.

– А вы?

– А мне надо успеть уладить ещё несколько дел, – туманно ответил Верховский. Он непривычно отрешённо глядел куда-то мимо Мишки. Должно быть, начальник вымотался до предела: опять не спал ночь.

– До чего успеть?

Верховский оставил этот вопрос без ответа. Он резко развернулся и двинулся вдоль коридора, разбрасывая между стен мерное эхо шагов. Мишке стало по-настоящему не по себе.

– Александр Михайлович! – окликнул он, торопливо нагоняя начальника. – Кто хоть прав-то? Эти? Или Магсовет?

Верховский остановился и смерил младшего офицера оценивающим взглядом.

– Сам-то как считаешь?

– Я?.. – Мишка слегка опешил, но начальник всерьёз ждал ответа. Хитрить Старов никогда не умел, пришлось говорить как есть. – Ну, вообще… Мне кажется, и те, и другие неправы.

– И я так думаю, Миш, – тихо сказал Верховский, в упор глядя на подчинённого. – И я так думаю.

LXI. На пороге

«Всё спокойно. Пока просто разговаривают».

Яр раздражённо смахнул с экрана Мишкино сообщение и вновь принялся мерить шагами бессмысленно огромную квартиру. Она предназначена для большого семейства, но так уж получилось, что теперь в этих стенах заперт единственный жилец, не считая, конечно, Прохора. Яр механически набрал в очередной раз номер Верховского, выслушал долгие бесстрастные гудки и нарочито медленно, чтобы не дать волю гневу, убрал телефон в карман. Начальник звонил в половину восьмого, продлил на неопределённый срок приказ сидеть дома «до распоряжений или до экстренной необходимости» и с тех пор не брал трубку.

Двенадцать двадцать на часах.

Если Старов напишет, что в зале заседаний началась заваруха, это будет экстренной необходимостью?

Яр бездумно пересёк прихожую и толкнул наугад выбранную дверь. Оказалось, в кабинет. Вот и славно: здесь уютнее, чем в других комнатах, а в окно видна река, прикрытая растрескавшимся тёмным льдом. Как ни в чём не бывало сыплются с неба мелкие снежинки. И вполовину не так свирепо, как вчера. Вчера был ещё пепел…

Неведение душило холодными ладонями.

Яр провёл ладонью вдоль бугристых книжных корешков, зачем-то выдернул один том из плотного ряда, положил на потёртое зелёное сукно. Атлас звёздного неба, один из многих водившихся в этом доме. В очередной раз без толку проверив телефон, Яр вздохнул, уселся за стол и притянул к себе книгу. Для чтения мысли слишком растрёпаны, а вот поразглядывать звёздные карты – в самый раз. В детстве, помнится, его ужасно интриговали паутинки созвездий на разлинованной черноте, изображающей небо. Сейчас стали понятны и утратили всю загадочность. Когда исчезает тайна, то, что она покрывала, неизбежно становится прозаичным или даже неприглядным.

Позвонить бы хоть Свете, узнать, не добрались ли до неё… Но это разрушит его собственные чары – те самые, которые должны её уберечь. Не додумался даже наложить элементарные следящие. Хотя – что бы это дало?

Телефон нервно вздрогнул.

«Говорят про взлом в «Технологиях». По-моему, есть недовольные».

Ещё бы их не было. И это никто не знает, что там нашлось. Иначе недовольных было бы больше.

Яр усилием воли заставил себя раскрыть атлас. Взгляд мгновенно затерялся среди россыпи разновеликих белых точек. Прохладные глянцевитые страницы, наполненные от уголка до уголка самым точным доступным человеку знанием, не могли принадлежать миру, в котором царит разрушительная, злонамеренная суета. Миру, который как-то исподволь оказался на краю неустойчивого равновесия. На пороге перемен.

Чувствовал ли то же самое Драган, наблюдая за войной, пожирающей Северные земли?

Между блестящими листами плотной бумаги лежал пожелтевший тетрадный, сплошь исписанный знакомым угловатым почерком. Яр с отстранённым интересом пробежал его взглядом: даты, ссылки на какие-то труды, неточно обозначенные положения звёзд. Нет, сейчас не сосредоточиться. Как-нибудь потом.

Без пяти час.

«Магсовет взял ответное слово. Сказали, что это всё операция такая. Уничтожение законспирированного нелегального цеха».

Это они смело. Даже безрассудно. Кто-то обязательно спросит про доказательства, а их нет. Таких, которые можно показать всем и не вызвать ещё большего волнения…

«Они идиоты?» – написал Яр и тут же стёр. Нет, не идиоты, шишиге понятно. Задумался на несколько мгновений, исправил на спокойное: «На что они рассчитывают?»

«Ну, Потапова же поймали, всегда можно его привести».

Поймали Потапова. Тогда какого лешего Верховский запретил выходить из дома?! Боится, что кто-нибудь прознает, откуда сведения, и возьмётся мстить? Так ведь Яр способен за себя постоять…

На стыке страниц изогнутой нитью протянулось созвездие Дракона. В ночь одинокой звезды потоки времени выравниваются, а сейчас они как будто вовсе остановились. Если бы не снег за окном, никак бы не понять, продолжается ли мир в собственное будущее. Мера времени – изменения, вот хотя бы в положении стрелок на наручных часах, но для узника собственных клятв сейчас не меняется ничего. Так будет, пока Мишка не напишет что-нибудь важное. Или пока Верховский не возьмёт трубку. Или пока что-нибудь не случится…

Семнадцать минут третьего.

«Голосуют за вотум недоверия».

Здешние законы чертовски запутанны. Это потому, что им приходится быть лукавыми. Слишком сложно то, что они должны упорядочивать.

Яр вскочил на ноги и принялся бесцельно расхаживать по кабинету. Пусть заговор обезглавлен – значит ли это, что он не сработает? Может Общественное собрание всё равно проголосовать за разгон Магсовета?

Он остановился посреди комнаты, невидяще глядя в окно. Да нет, не может. Кирилл Александрович – волхв, и ему ничто не мешало ещё до заседания перемолвиться словечком с парой-тройкой самых влиятельных. Если устранён опасный противовес, способный посеять сомнение в зачарованных умах, всё пройдёт как по маслу.

«Не проголосуют», – уверенно написал Яр.

Спустя два десятка минут Мишка подтвердил: «Не проголосовали».

Всё?..

Если есть запасной план, то нет. Если есть сообщники на свободе, то нет. Света говорила о жертвах…

«Всё спокойно, просто толкают речи».

Кто-то действует. Быстро и тихо, пока в зале заседаний сыплются цветистые слова, пока полсотни обряженных в строгие костюмы магов и колдунов, словно играющие дети, тянут ладони к потолку или пишут тайные записки – Яр понятия не имел, как принято держать совет у здешней власти, розданной в несметное множество рук.

«Расходятся. В коридорах куча безопасников. По-моему, всё хорошо».

Если бы…

Время нехотя сдвинулось с мёртвой точки.

– Хозяин отобедать-то изволит? – сварливо спросил Прохор. Его любопытная морда высунулась из-за полуприкрытой двери и не спешила исчезать. – Чай, уж второй день натощак. Один убыток: стряпай да выбрасывай, стряпай да выбрасывай…

Резкая отповедь уже готова была сорваться с языка, но Яр вдруг передумал. Что толку? Легче не станет, и ничего не изменится.

– Извини. Сейчас приду.

Снег понемногу успокаивался, а к пяти часам почти перестал. Скудного дневного света стало мало, и Яр, вновь устроившись в кабинете, зажёг настольную лампу. Отсутствие новостей, прежде сводившее его с ума, теперь казалось добрым знаком. Мало-помалу его увлёк увесистый трактат из тех, что когда-то советовала прочитать наставница; тонкие желтоватые страницы незаметно копились слева от давным-давно заломленного корешка. Взгляд, однако, нет-нет да возвращался сам собой к лежащему рядом телефону. Яр ждал.

Остро, почти болезненно, как прорвавшийся сквозь тучи луч солнца, по вискам полоснул зов. Яр растерянно покосился на дремлющие нитки сигнальных чар, обнимающие запястье. Нет, глупость, они работают не так… Кто-то звал его по имени; не набралось бы и двух вариантов, кто именно. Кажется, сердце слегка сбилось с ритма: что-то всё же случилось.

Если это не экстренная необходимость, то что тогда?

– Что вам нужно, Кирилл Александрович? – спросил Яр, не спеша оборачиваться. Прямо перед ним посреди обшитой дубовыми панелями стены зияло трёхстворчатое окно, и за оправленными в пластик стёклами тоже сонно кружили невесомые снежные хлопья. Тронутая сумерками городская картина была хорошо знакома Яру, но он привык смотреть на неё с меньшей высоты.

– Заранее прошу твоего прощения, – знакомый бархатный голос звучал нервно. Что так напугало здешнего не-правителя? – Помоги мне пережить этот день.

Вот как. Ничего ещё не кончено.

– Мне говорили, у вас не принято просить друг друга о помощи.

Кирилл Александрович натянуто рассмеялся. Он сидел за письменным столом, чем-то похожим на тот, что стоял в кабинете Николая Свешникова, но не в пример новее и роскошнее. Перед главным московским волхвом, между сияющими тревожным светом мониторами, переливался ярко-алым блеском сигнальный амулет.

– По твоей милости я лишился самого опытного бойца. Считай это неустойкой.

«…Не денешься никуда, Стажёр, потому что больше некому…»

– Вашу просьбу я выполню, – предупреждающе тихо сказал Яр и умолк, давая Кириллу Александровичу услышать растворённые в безмолвии несказанные слова.

«…Но не более того».

– Я так и полагал, – ответил Кирилл Александрович серьёзно и как-то печально. Он, несомненно, желал бы видеть Яра соратником.

Тяжёлая дубовая дверь неторопливо повернулась на петлях. Яр встретился взглядом с возникшим на пороге начальником. Вот, значит, зачем Кириллу Александровичу понадобилась подмога в собственном кабинете, посреди кишащей безопасниками Управы. Много ли у него вовсе осталось его хвалёной не-власти?

– Не мешай мне, Зарецкий, – спокойно сказал Александр Михайлович. Присутствию Яра он, кажется, вовсе не удивился. – Это приказ.

– Отменяю приказ, – быстро сказал Кирилл Александрович. Он торопливо развернулся в кресле, оказавшись спиной к своему ненадёжному защитнику. Лицом к врагу.

Яр усмехнулся. Он даже не обязан выбирать сторону.

– Вы всё для себя решили или готовы меня услышать? – спросил депутат, цепко наблюдая, как глава магконтроля аккуратно закрывает за собой дверь в кабинет.

– Мне не нужно ничего решать. Только реагировать на обстоятельства, – сухо отозвался Верховский. Его взгляд с деловитой сосредоточенностью непрерывно скользил по кабинету. – Один вопрос. Когда вы начинали свои… мероприятия, – Верховский остановился у стола, прямо напротив замершего в кресле Авилова, и теперь смотрел на депутата сверху вниз; правую руку он держал в кармане пиджака. – Вы понимали, сколькими жизнями заплатите?

«Вы дурак или подлец?»

Яр склонил голову к плечу, приглядываясь то к одному, то к другому. Если он хоть что-то понял правильно, между ответами «да» и «нет» разница невелика. Но Кирилл Александрович не скажет ни того, ни другого; он слишком искусен в плетении словесных кружев, и говорить он станет не только – а может, и не столько – для Верховского.

Оставить всё как есть?

Или вмешаться?

– Сбавьте тон, – осторожно сказал Авилов.

Сощурившись, Яр заметил, как между волхвом и магом протянулась тонкая нитка ментальных чар. Тогда, в больничной палате, разглядев у висков начальника изрядно покорёженные, но не утратившие могущества золотистые росчерки, Яр без колебаний приписал их отступнику Юрию; теперь понял, как ошибался.

А вот ошибся ли, сняв их?

– Вы сейчас не в том положении, чтобы делать мне замечания, – холодно бросил Верховский.

Чары бессильно развеялись. Александр Михайлович слишком убеждён в своей правоте, чтобы им поддаваться.

– Я сопоставлял ставку с размером выигрыша, – медленно проговорил Авилов. Яр видел только его спину, но готов был поклясться: он не сводит взгляда с непроницаемого лица Верховского. Всё ещё надеется на дар внушения. – Знаете, что такое цугцванг? Вот в таком мы тогда были положении. Не ужесточи я присягу – всё полетело бы к чертям. Те, кто обладал в равной мере и талантом, и знанием, получили слишком много свободы. Не всем хватило благородства…

– Вместо того, чтобы искоренять причины, вы решили поставить всех на грань гибели, – раздражённо перебил Верховский.

– Это работает, Александр Михайлович, – вкрадчиво сказал депутат. – Я знаю многих, кому клятвы помогают держать порывы в узде.

– А потом вы решили, что знание – удел избранных, – упрямо продолжал Верховский. – Запретили проявлять излишний интерес. Отправили на свалку чёртовы приборы, из-за которых вас ненавидят все тогдашние научники.

– Это было условием сделки, – тихо сказал Авилов. Может быть, он всего лишь играл голосом, но в его словах явственно послышалась горечь. – Мы избавляемся от некоторых разработок – а в обмен нас не трогают. Мне намекали на всякое, от разрыва международных связей до гонений на одарённых, как в дремучие времена… Нас никто бы не защитил. Поверьте, мы обошлись малой кровью.

– То есть вы всё же предвидели последствия.

– Разумеется. Я не привык полагаться на случайности.

Яр вскинул руку ещё до того, как Авилов договорил. Сонные чары, неожиданно яркие от волнения, сорвались с пальцев в тот же миг, как ладонь Верховского почти неуловимым движением выскользнула из кармана. Запаздывая на считанные мгновения, Александр Михайлович повернулся к Яру, попытался отпрянуть – и не успел. Защитная цепочка на его шее сердито вспыхнула и тут же погасла: слишком много мощи Яр в спешке вложил в безобидное заклятие. Мастерство ещё оттачивать и оттачивать… Какая неуместная, лишняя мысль…

– Благодарю.

Авилов, выждав пару секунд, поднялся из кресла и осторожно обошёл стол. Склонился над поверженным врагом, снова выпрямился, бережно держа в руках что-то тёмное и металлически блестящее. Неубедительно усмехнулся.

– Ты, конечно, не убийца, – сказал он, отступив на пару шагов. Сравнивал с прежним подручным. – Знаешь, что это такое?

– На «вы», пожалуйста, Кирилл Александрович, – Яр словно бы невзначай размял пальцы. – Я всё ещё офицер контроля.

Авилов на миг опешил, но стремительно совладал с собой. Снисходительно улыбнулся: мол, так и быть, потешу твоё самолюбие… Только вот не в самолюбии дело.

– Как вам угодно, молодой человек. Так вам знакомо это устройство?

– Говорите, что хотите сказать, – нетерпеливо потребовал Яр. Понятливо ловить намёки значит облегчить Авилову задачу; потом, если спросят, хитрый волхв честно ответит, что не сказал ничего предосудительного.

Кирилл Александрович вздохнул – не столько раздражённо, сколько в попытке успокоиться. Поднял повыше небольшой пистолет; Яр такие видел у безопасников и не раз наблюдал в действии в тренировочном тире.

– Это, уважаемый гость, двигатель прогресса, – значительно произнёс Авилов. Бережно, словно опасался ненароком выстрелить, он отложил оружие на край стола. – Решительный аргумент в конкуренции. У нас, между прочим, ещё есть шанс в ней проиграть.

– У вас, – холодно поправил Яр.

– А вы всё ещё не желаете пачкать руки? – Кирилл Александрович пытливо прищурился. – Не будьте идеалистом, юноша. Мир не таков, каким вы хотите его видеть.

– Мир таков, каким его делают люди, – Яр шагнул вперёд и чуть левее, так, чтобы удобнее было целиться. Долго заговаривать Авилову зубы не выйдет – тот сам кому хочешь даст фору в этом деле. Надо думать быстрее. – Всплыла неприглядная правда, да?

По слегка нервной усмешке, по метнувшемуся из стороны в сторону взгляду – да по всему, что только что случилось! – Яр понял: угадал. Потапов поведал главе магконтроля что-то такое, что никак нельзя выносить на всеобщее обозрение. Что вполне соотносится с делами ручного убийцы господина депутата. В чём соотносится?..

Да всё в том же. В пренебрежении ценой.

– Считаете себя вправе судить? – Авилов нехорошо прищурился и небрежно кивнул в сторону лежащего в беспамятстве Верховского. – Вы оба – считаете себя вправе? Ладно он, человек ограниченный, но вы?

– А вы? – почти презрительно спросил Яр. Он насмотрелся на людей, возомнивших себя вершителями судеб, и не хотел относить себя к их числу. Старый волхв привык к власти, привык поступаться чужим в угоду своему. Наставница когда-то говорила об этом. – Я видел, как лишают силы тех, у кого есть воля. Вы предпочитаете лишать воли тех, у кого есть сила. В этом вас обвиняют, верно? Чем тогда вы лучше изобретателей «дурмана»?

– Плодами трудов, – веско произнёс Авилов. – Сообщество, каким вы его видите, создал я. Да, не всегда гуманными методами. Да, порой в пику собственным идеалам. Но не по своей прихоти! Я возглавил то, что нельзя было остановить, только и всего. Посреди хаоса люди всегда хотят порядка, и я сумел его навести. Смею напомнить, малой кровью!

Он перевёл дух, словно эта недлинная речь до дна выпила из него дыхание. Яр лихорадочно соображал. Если бы он знал то, что выяснил Верховский, принять решение было бы проще. Но чего нет – того нет. Остаётся только бережно выбирать крупицы истины из событий, воспоминаний, слов и дел. Что-то навязчиво крутилось на краю сознания, что-то очень важное, может, ключ к тому самому пониманию, которое одно и оправдывает что действие, что бездействие…

– Если вы думаете, что я не признаю своей вины, вы ошибаетесь, офицер Зарецкий, – тихо сказал Кирилл Александрович. – Я никого не убивал, но мои руки по локоть в крови. Я никем не правлю, но на моих плечах – будущее сообщества. И, само собой, я сражался и буду сражаться за это будущее. В том числе с теми, кто хочет свести на нет уже заплаченную цену.

Почему люди не берегут то, что построили?

Или хотя бы не сжигают сразу то, что уже не спасти…

Авилов ошибается, возлагая на себя все вины сразу. Он – пена на гребне штормовой волны в беспокойном человеческом море, как завоеватель Агирлан, как князь Горислав. Но это значит только то, что, отступись он, на его месте непременно оказался бы кто-нибудь другой. Может быть, более осторожный. Может быть, более жестокий. Вот здесь, в принятых решениях, исключительно ответственность Кирилла Александровича. И… и в ней вся проблема…

– Зачем была тень? – спросил Яр, чтобы выторговать себе ещё несколько мгновений.

Авилов слегка опешил от вопроса – настолько несвоевременным и незначительным он казался. Вздохнул, отвёл взгляд.

– Очевидно, чтобы всё выглядело несчастным случаем.

– Надоела жена?

Депутат хрипло рассмеялся.

– Я не могу позволить себе мыслить подобными категориями. Рита не умела держать язык за зубами и приносила слишком много проблем. Пару лет назад я ещё мог это терпеть, но сейчас, когда всё покатилось в бездну… Мне оставалось либо окончательно свести её с ума, либо избавиться от неё.

– Тоже ради всеобщего блага.

– Я уже говорил вам, молодой человек, что для себя мне давно ничего не нужно.

– Утешайте себя этим, – не удержался Яр. Он сумел наконец поймать ускользающую мысль. Не решение всех бед, но временное успокоение – до тех пор, пока всё не будет готово к решению настоящему. – Кирилл Александрович, вы уже сами всё поняли. Сегодня последний ваш день в этом кабинете.

Авилов гневно вскинул брови.

– Бросаете мне вызов?

– Не я, – Яр кивнул в сторону окна, за которым быстро сгущалась ранняя зимняя ночь. – За день вас дважды чудом не снесли вместе со всем вашим порядком. Значит, непременно снесут. Вопрос времени.

– И что? Сдаться?

– Отступить, – поправил Яр. – Пока не возненавидели вас и то, что вы построили. Если оно вам по-настоящему дорого.

– Разумеется, дорого, – Кирилл Александрович возмущённо хмыкнул. – Разве я могу всё это кому-то передоверить? Кто будет следить здесь за порядком? Кто будет опекать волхвов?

– А нам нужна опека?

Вопрос озадачил Авилова. Он, видно, и в мыслях не допускал, что без него могут обойтись. Что он может быть не нужен. И он-то попрекал Яра тем же самым… Не без повода попрекал – так ведь они оба люди.

– Вы не думали, что мне может быть жаль бросать дело всей моей жизни? – умело играя голосом, спросил депутат. – Или вы достаточно равнодушны, чтобы не принимать это во внимание?

Яр пожал плечами. Здесь всё слишком просто.

– Вы сказали, что для себя не хотите ничего. Я вам поверил.

Авилов коротко рассмеялся.

– Далеко пойдёте, молодой человек, – издевательски заметил он. – Метите на моё место?

– Лет пять тому назад я разочаровался в этой идее, – Яр улыбнулся. Узкая тропка на краю обрыва, бушующие свинцовые волны далеко внизу, ложный союзник, расточающий соблазнительные речи… Тогда он отказался от действия и оказался прав, пусть и по наитию. – Не бойтесь, мы найдём вам замену.

– «Мы», – Кирилл Александрович ревниво оскалился.

– Да. Лидия Николаевна говорила мне, что волхву по обе стороны границы найдётся место.

– А вы на своём слишком удобно устроились. Больше не хотите возвращаться, да? Здесь ведь намного лучше: никаких дремучих фанатиков, тишь да благодать, опять же, электричество везде проведено…

– Вернусь когда-нибудь. Когда будет с чем, – честно сказал Яр. – А вот вашу возможность вернуться в Москву лучше ограничить. Хотя бы на десяток лет. Чтобы ни у кого не было искушения.

– Какая трогательная забота.

Яр промолчал. В прямом противостоянии он будет сильнее – оба это знают. Но даже умудрись Авилов его убить, это ничего не изменит. Хитрый старый волхв прекрасно всё понимает, только принять никак не может – уже леший знает сколько лет.

– Решайте, мудрый, – поторопил Яр.

Снег медленно оседал с другой стороны стекла, копился в маленький плотный сугроб. Избавиться от него теперь можно, только если распахнуть настежь окно. Или если дождаться весны. Весна непременно настанет, неважно, хочет этого кто-нибудь или нет…

– Она когда-то сказала, что однажды я сам приду к тебе за помощью, волхв Зарецкий, – медленно, словно бы и вовсе к нему не обращаясь, проговорил Кирилл Александрович. – Имей в виду: я доверяю не тебе. Я доверяю ей.

Яр улыбнулся – на сей раз искренне.

– Я тоже ей доверяю.

Его не слишком волновало, как именно Авилов намеревается устроить напоследок свои дела. В клятву было вложено главное: оставить депутатское кресло, впредь не вмешиваться в жизнь сообщества без крайней на то нужды и на десять лет покинуть Москву. Жестокое наказание; без своей кипучей деятельности Кирилл Александрович станет всего лишь одиноким стариком – но и в этом нет ничьей вины, кроме его собственной. Выслушав обет, запечатлев в памяти каждое его слово, Яр отпустил уже почти бывшего депутата на все четыре стороны. Авилов мгновенно исчез; не желал терпеть неприятное общество дольше необходимого.

Оставшись в одиночестве, Яр обошёл осиротевший письменный стол и опустился на мягкий узорчатый ковёр рядом с лежащим без движения начальником. Из всех их неприятных разговоров предстоящий будет самым неприятным, но это не повод его откладывать. Сдержав вздох, Яр одним движением сорвал собственные чары.

Ничего не произошло.

Что за чушь! Он, в конце концов, не кот-баюн…

Сощурившись, Яр не увидел ни малейшего отблеска собственной магии. Вместо неё было другое – плотные спутанные нити, налитые чернотой настолько густой, что казалось: там, где они протянулись, мир канул в небытие. Вчера их не было… А может, были, но дремали, почти побеждённые то ли лечебной магией, то ли благоприятным стечением обстоятельств. Не так давно Яр уже видел подобное. Тогда он не справился бы: ещё не знал, что такое та волшба, которая способна дотла выжечь проклятие. Сейчас тоже может не справиться. Может не выдержать и сам Верховский, пусть ещё совсем не старый, но измотанный прошедшими днями и вдобавок ослабленный чересчур мощным сонным заклятием. Но теперь это хотя бы не риск пещерного человека, прижигающего гноящуюся рану головнёй из костра. Скорее, риск хирурга во время сложной операции.

Повинуясь небрежному щелчку пальцев, распахнулась оконная створка. Ворвавшийся в кабинет сквозняк принёс с собой рой мелких снежинок, встрепал бумаги на столе, стремительно вымел застоявшийся аромат одеколона. Среди серебристых искр праздно болтались аккуратно нарушенные нити сигнальных чар; Кирилл Александрович позаботился о том, чтобы появление здесь постороннего никого не побеспокоило. Вот и славно; по крайней мере, сюда не примчится по тревоге отряд оперативников… Но если и примчится, это ничего не изменит. Только слегка усложнит.

Глубоко вдохнув морозный воздух, Яр закрыл глаза.

Как и в прошлый раз, ему почудилось, будто весь мир вмиг заполнило свирепое пламя, но теперь страха не было. Прислушиваясь к затухающему биению чужой жизненной силы, он то бережно делился собственной, то касался нитей проклятия, всякий раз с великой осторожностью отпуская на волю тонкие языки бледно-золотого огня. Не раз и не два останавливался, чувствуя, как теряет контроль над своенравной силой. Зимнее дуновение остужало выступившую на лбу испарину. Так ли чувствуют себя маги-медики, рискующие неловким движением навредить пациенту? В их распоряжении хотя бы есть чуткие приборы… Но маги-медики не справились с проклятием.

А он – сумеет.

Упрямые, напитавшиеся силой чары отступали неохотно. Иной раз упущенный чёрный жгут лишь стремительнее разрастался, пока Яр не прижигал его снова; иной раз опасно замирал слабый, неровный пульс. «Тонкой нитью средь терний и пламени…» Должно быть, поэту Ар-Ассану тоже доводилось прибегать к этому способу врачевания.

Когда Яр вновь открыл глаза, за окном царила ночь – будто побеждённая чернота проклятия выплеснулась наружу и назло волшебному пламени поглотила мирно засыпающий город. Снег перестал; должно быть, минул не один час. Яр бездумно смахнул со лба мокрые от пота пряди. Руки слегка дрожали. Сил не осталось вовсе; так, наверное, чувствуют себя волхвы, лишившиеся дара. Ёжась от холода, он с трудом поднялся на ноги, подошёл к окну и со второй попытки захлопнул створку.

Всё было правильно.

– Л-леший… – Александр Михайлович выругался слабым голосом, без видимых усилий приподнялся на локтях. – Что здесь… Ч-чёрт, привидится же…

– Осторожно, – Яр вновь уселся на упоительно мягкий ковёр, привалился спиной к резной ножке стола. Сейчас его запросто скрутит даже самый бестолковый безопасник. – Лучше пока без резких движений.

Верховский недоверчиво прищурился. В его памяти прямо сейчас воскресали последние запечатлённые мгновения. Если бы Яр и хотел заставить его забыть, сил на это уже не осталось.

– Твоя работа? – неприязненно поинтересовался Александр Михайлович. Потянулся к карману пиджака, помрачнел. Ему тоже не нравилось чувствовать себя беззащитным.

– Моя, – признал Яр и на миг устало прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Говорить не хочется, но придётся – иначе всё коту под хвост. – Выслушайте меня, пожалуйста. Что бы вы ни думали, мы с вами не враги.

LXII. За день до весны

«Мы не воюем. Когда-то немыслимо давно это посчитали настолько важным, что запрет вступать в людские войны встал в один ряд с запретом убивать и с запретом причинять вред при помощи дара. Мои друзья иной раз посмеиваются над этими клятвами, называют их одряхлевшими и говорят, что один пулемёт опаснее десятка боевых магов. Я возражаю им: чтобы отнять жизнь, не обязательно нужен пулемёт – довольно заточенной палки. Что уж говорить о магии! Она, как и любая иная часть природы, не несёт в себе ни добра, ни зла – одну лишь бесстрастную мощь, но почему-то…»

– Может, окно откроем? – попросил Мишка заранее извиняющимся тоном. – На улице тепло…

Тепло – это, пожалуй, громко сказано, но в последние дни солнце и впрямь греет вовсю, медленно и упорно сгоняя с чумазого лица земли закостеневшие снеговые наросты. Придерживая взглядом нужное место в строке, Яр щёлкнул пальцами. Оконную ручку вверх и на себя – совсем несложное преобразование; над такими он давно перестал задумываться. В открывшуюся щель тут же хлынул шальной сквозняк, густо пахнущий мокрой землёй, талым снегом и вездесущим автомобильным выхлопом. Городской весной.

– Продует, – немедленно пожаловался Чернов.

Яр отвлёкся-таки от тетради и обвёл взглядом полупустой кабинет. Нагруженную куртками вешалку у двери венчала грандиозных размеров меховая шапка, наверняка самому же Костику и принадлежавшая. В самый раз.

– Пространственная магия – не игрушка, – обиженно заявил Чернов из-под низвергшегося на него мохнатого купола.

– Кто сказал, что я играюсь? Переживаю за твоё здоровье, – Яр пожал плечами и вновь углубился в чтение. С недавних пор вечно проблемный Чернов его забавлял – не более того.

«…почему-то об этом иногда забывают. Странно: ведь всякий понимает, к примеру, что ядерный распад может напитать энергией огромные города, может обратить те же города в пыль, а может безо всякой цели сжигать раскалённое звёздное вещество. То же и с магией. Она способна дать нам колоссальный импульс для скачка в будущее; только это и видят энтузиасты. Я же смотрю на тысячелетний опыт человечества и думаю, что извечный страх перед одарёнными имеет под собою твёрдую основу. Пока не изжита людская вражда, а это значит – не побеждено то, что её порождает, любая созидательная сила непременно становится оружием. До тех пор, как отгремит самая последняя война, нам следует оставаться в тени и хранить свою тайну…»

Так можно ждать очень долго.

Яр перелистнул страницу и с сомнением покосился на отложенный в сторонку учебник экономики. Против обыкновения, настроения учиться не было вовсе. Будоражило неясное предчувствие перемен – не то во времени года, не то в течении незаметно полюбившейся службы, не то в чём-то неизмеримо большем.

– А ты чего обедать не идёшь? Время уже, – обратился к нему Старов. Мишка сегодня был сам не свой, а от переживаний людям всегда неймётся поговорить.

– Жду, – честно сказал Яр. – Хочу узнать, чем кончится.

– Ну да, – пробормотал Мишка и отвёл взгляд.

– Да ладно, самое страшное уже позади, – примирительно сказал Яр. Лгал, конечно, но это и не было сейчас важно. – Через пару недель все успокоятся, а через полгода вообще забудут.

Костик ревниво зыркнул на коллег, но ничего не сказал. Весь февраль его больно стрекало самолюбие: отдел штормило вместе со всей Управой, а он – самый старший, между прочим, из оставшихся офицеров! – оказался в стороне от водоворота событий. Чернова сложно винить: он великовозрастный тепличный мальчик, тоскующий по приключениям и жаждущий славы. Верховскому стоит пустить парня на серьёзное дело, иначе получится второй Котик…

Котик. С ним ничего ещё не решено.

Унимая тревогу, Яр не глядя схватил со стола карандаш и нервно провернул его в пальцах. Проблем-то осталось немало. Грозящийся взорваться гнойник, конечно, прижгли, но на его месте моментально, прямо в день скоропалительной отставки Авилова, начали вздуваться новые волдыри, болезненные и опасные. Безобиднее всего были слухи. Чего только Яр не узнал о себе через третьи руки; шефу доставалось ещё больше. Но это всё ерунда. Главное – растерянно молчало «Московское зеркало».

Сигнальная нить нагрелась, назойливо напоминая о себе. Не в первый раз за минувшие недели – и не в последний. Яр торопливо спрятал в рюкзак клеёнчатую тетрадь и сосредоточился на протянутых сквозь пространство чарах. Залитый светом кабинет сменился камерой для допросов. К здешним угрюмым стенам Яр успел привыкнуть, но на сей раз у следственной комиссии был особый собеседник. Под бесстрастными взглядами управских вояк мелко тряслась в сдавленных рыданиях журналистка Светлана. Ну конечно… Допрашивают всю редакцию, а раз всю, то и её тоже. Несмотря на то, что Яра больше к ней не тянуло, прямо сейчас захотелось подойти поближе, погладить по плечу, успокоить; не как любовницу – просто как мучимого страхом человека.

– Добрый день, – негромко сказал он, обозначая своё присутствие. Света обернулась на его голос и тоненько всхлипнула, часто моргая покрасневшими глазами. – Чем могу быть полезен?

– Окажи нам информационную поддержку, – доброжелательно, насколько это было возможно, попросил Верховский, но его почти сразу перебил недовольный грузный следователь.

– Задержанная сообщила, что вы можете подтвердить её алиби, – брюзгливо сказал он, шумно пыхтя мясистым носом. Форменная рубашка была ему тесновата, погоны нелепо топорщились на плечах, словно неразвитые крылышки. – Где она была в ночь на восьмое февраля? Говорите под личную ответственность.

При этих словах Света снова всхлипнула и, просительно глядя на Яра, севшим голосом проговорила:

– Слава, скажи им… Пожалуйста… Помоги…

Это несложно. К счастью, её совесть действительно чиста.

– Говорю под личную ответственность, – соблюдая правила игры, сказал Яр. – В ночь на восьмое февраля Светлана была у меня дома.

– До утра?

Сверяет показания. А раз Света под следственной присягой, то и врать не имеет смысла.

– Нет. После трёх уехала, – сухо ответил Яр и, предвосхищая следующий вопрос, прибавил: – Не знаю, куда именно, но совершенно точно не пособничать преступнику.

– Почему вы в этом уверены?

Света совсем затихла, только худенькие плечи продолжали вздрагивать. Могут теперь до неё добраться? Да нет, уже слишком мало шансов…

– Потому что Светлана мне его выдала, – уверенно сказал Яр. Выпуклый лоб следователя собрался складками, как морская гладь в непогоду. – Можете себе представить, как она рисковала.

Воцарилось молчание, будто кто-то зачем-то сотворил заклятие тишины. От матёрых управских ищеек вряд ли укрылось Светино смятение. Она ничего такого не помнит; для неё сказанное – дерзкая ложь, способная, если вскроется, отправить Яра за решётку. Но комиссии-то об этом знать неоткуда. Эка невидаль – задержанная растерялась… Не каждый день за потенциального преступника вступается хоть и младший, но всё-таки офицер магконтроля.

И этот расчёт сработал.

– Что именно сказала задержанная?

– Слово в слово не вспомню, – предупредил Яр и, как только следователь недовольно кивнул, продолжил, мешая правду с лукавой недосказанностью: – Речь шла о статьях в будущие выпуски «Зеркала». Тех самых, в которых были намечены… м-м-м… запланированные события. И ещё о псевдониме Олега Потапова. Так мы смогли сопоставить некоторые факты… А дальнейшее вам известно.

Следователь задумчиво пожевал губами. Яр покосился на Верховского; шеф, хоть и сохранял серьёзную мину, кажется, посмеивался про себя.

– Вы не посчитали нужным защитить задержанную от возможного преследования?

– Посчитал. Потому и попросил уехать, – терпеливо пояснил Яр. – По-моему, прятаться надо там, где не станут искать. В Управе любят сплетни, про нашу связь наверняка знали.

– По-моему, исчерпывающее объяснение, – вклинился Александр Михайлович. Яр готов был поклясться, что заметил, как шеф послал сжавшейся в комок Свете ободряющую улыбку. – Коллеги? Остались вопросы?

– Нет, спасибо, – грубовато буркнул следователь и небрежно кивнул Яру: – Офицер Зарецкий, вы свободны.

«Офицер Зарецкий»… Звучит-то как.

Наверх не хотелось, и Яр остался ждать шефа в коридоре, под сторожкими взглядами безопасников, охранявших железную дверь. Прошло около получаса, прежде чем лязгнули отпираемые замки и на пороге показался следователь. Следом за ним из комнаты стрелой вылетела отпущенная на волю Света. Завидев Яра, она тихонько охнула, бросилась к нему и уткнулась лбом ему в плечо; ткань рубашки мгновенно пропиталась горячей слёзной влагой.

– Спасибо! – прошептала девушка, всё ещё вздрагивая от рыданий. Не фальшиво, нет, но как-то чрезмерно чувственно и совершенно неуместно. Её счастье, что следователь слишком спешил на зов желудка. – Слава, ты прости… Я тогда наговорила… всякого…

– Ерунда, – Яр мягко отстранил её, придерживая за плечи. – Успокойся. Всё хорошо.

– Д-да, – Света кончиками пальцев утёрла слёзы и по инерции ещё разок всхлипнула. – Ты… не сердишься?

– Нет.

Она слабо улыбнулась. Безопасники поглядывали на прелестную задержанную с нескрываемым интересом.

– Тогда, может… ну… начнём с начала? – совсем тихо спросила Света, заглядывая Яру в лицо. – Я… правда не знаю, что на меня нашло…

Он зато знает. Выразительно покосившись на конвойных, без дела возившихся у двери, Яр качнул головой и уклончиво ответил:

– Отдохни пару дней. Ты избежала очень серьёзных проблем.

Света мгновенно погрустнела, будто солнце зашло за тяжёлую снеговую тучу. Отступила на полшага.

– Я поняла, – ровным голосом сказала она и изобразила кривоватую улыбку. – Ну… Тогда пока…

– Всего хорошего.

Яр проводил взглядом её стремительно удаляющийся стройный силуэт и без сожаления отвернулся. Верховский, тактично задержавшийся за вознёй с документами, последним покинул камеру, проследил, чтобы безопасники заново опечатали дверь, и приглашающе кивнул подчинённому: говори, мол, чего хотел. Так же молча Яр указал взглядом на греющих уши конвойных и первым зашагал вдоль коридора. Шеф, разумеется, его нагнал.

– Что-нибудь решили? – осторожно спросил Яр.

Александр Михайлович небрежно пожал плечами. Несмотря на изматывающую круговерть последних дней, выглядел он собранным и свежим; последние отпечатки проклятия бесследно растаяли пару недель тому назад, и это пошло Верховскому на пользу. А может, леший знает, так подействовала отступившая наконец угроза.

– У них не слишком широкий спектр возможностей, – ответил Александр Михайлович. Яр украдкой покосился на бумаги в его руках; в нижнем правом углу, под поблёскивающей ярко-рыжим печатью, по-прежнему значилось «и.о. начальника отдела магического контроля». – Терехова точно оставят на месте. Формально ему вообще нечего предъявить, если мы не хотим огласки.

– Не хотим, – подтвердил Яр. – А вы?

– А на моё место у совета нет кандидатуры, – сухо сказал Александр Михайлович. – Наш общий знакомый считал, что текущее положение дел важнее старых промахов. Похоже, что его коллеги того же мнения.

– Понятно, – Яр помедлил, дожидаясь, пока останется позади шумный вестибюль. – Справляются без него?

– Конечно, справляются, – шеф усмехнулся краем рта. – Они и раньше без дела не сидели. Это забавно, но, похоже, кое-кто переоценивал свою важность для сообщества.

– Чем больше усилия – тем больше хочется признания, – заметил Яр. У лифтов народу было на удивление мало; должно быть, все уже разбежались на перерыв, а время возвращаться ещё не пришло. – Теперь, наверное, все вынуждены прислушиваться друг к другу несколько внимательнее.

– Все вынуждены идти на компромиссы, – прямо ответил Верховский. – Это мало кому нравится и долго не продлится. Но пока ещё возможно всякое.

Он, похоже, всё раздумывает об утопленных в суете прегрешениях двух младших офицеров и о собственном неслучившемся аресте. Будь всё по-старому, сидеть бы ему в соседней с Громовым камере, а незадачливым подчинённым – вылететь из Управы с позором и запретом впредь занимать сколько-нибудь значимые должности, и это, наверное, было бы даже справедливо. Вот только от контроля тогда остался бы один Костик, а отказаться от созданного Авиловым маленького боевого отряда Магсовет ещё не готов. Вышло как вышло; юристы извернулись и выдумали хитрое обоснование сомнительным решениям. Но раз выдумали однажды – сумеют и ещё… Яр без нужды тронул и так горящую алым кнопку со стрелкой вверх и осторожно сказал:

– Так насчёт Субботина…

Верховский остановился у дверей лифта и повернулся к Яру. Сощурился, словно пытаясь разглядеть последствия воздействия «дурмана».

– Тебя только он беспокоит?

– Остальных точно казнить не будут, – напомнил Яр. – Потапову вменили только приготовления к преступлению, а Оленин откупился.

– Ты бы хоть говорил потише, – насмешливо хмыкнул Верховский. – Так почему именно Субботин?

Яр пожал плечами.

– Совестно перед ним, что ли. Если бы я его тогда, в палате, скрутил, не натворил бы он дел.

– Святая простота, – вздохнул Верховский. – Понимаешь ли, психиатры подтвердили, что он вменяемый. Больной на голову, да, но дееспособный. Если б хоть не убийство…

– Ну, вы же уступили с Олениным, – упрямо напомнил Яр. – Пусть взамен уступят вам. Лев же теперь безвредный, под клятвами-то и за решёткой…

Александр Михайлович смерил его проницательным взглядом и усмехнулся.

– Напоминаешь ты мне кое-кого. Ладно, я поговорю с коллегами.

– Спасибо, – искренне сказал Яр.

Однажды их дороги неминуемо разойдутся. Там, в кабинете Авилова, терпеливо объясняя положение дел, Яр понял это как-то вдруг и окончательно. Шеф, плоть от плоти здешнего худо-бедно упорядоченного благополучия, будет до последнего защищать этот уклад. Легко понять, почему: он тоже высоко ценит то утраченное, чем Авилов заплатил за изгнание хаоса. Более того, он и сам застал хаос. Он не видит ничего достаточно весомого, ради чего можно было бы снова поставить всё на кон. Яр пока тоже не видел вполне ясно, но угадывал смутные очертания – из всего, что замечал по обе стороны границы, из слов наставницы, из привитой ею же книжной премудрости. Пусть покацарит спокойствие, пусть его стоит оберегать от ни к чему не ведущих потрясений, но так будет не всегда. Рано или поздно шеф и его офицер окажутся по разные стороны – или баррикад, или границы между мирами. Но пока, и, может быть, даже надолго, им по пути.

– Александр Михайлович, – Мишка поднялся из-за стола, едва завидев шефа в дверях. – Я тут… ну… подпишите, в общем, пожалуйста.

Яр тихо вернулся на своё место. Навостривший уши Костик, уже без шапки, любознательно крутил головой и ни лешего не понимал. Высокородный дуралей.

– Что за демарш, Михаил? – спокойно поинтересовался Верховский, пробежав взглядом поданную бумагу. – Не устраивает зарплата?

– Нет, я… – Мишка замялся, вздохнул и через силу продолжил: – Пользы от меня тут никакой. Не умею я это. Не гожусь. Место не моё.

Чернов от полноты чувств слегка разинул рот. Это что же, читалось в его породистом лошадином лице, кто-то может по доброй воле отказываться от столь завидной должности?!

– А с чего ты взял, что это чьё-то место? – глубокомысленно спросил Верховский. Старов озадаченно нахмурился. – Разнарядки какие-то вселенские изучал?

– Да как-то… – растерянно пробормотал Мишка и снова вздохнул. – У ребят лучше получается. А я – нет, не могу.

– Ребятам у тебя ещё учиться и учиться, – отрезал Александр Михайлович, и Яр отвернулся, пряча улыбку. Не поспоришь: у всякого найдётся чему поучиться. – Нет, если ты, конечно, желаешь окончательно обескровить отдел…

– Нет! – моментально повёлся Старов. Призадумался. – Ну… если так посмотреть…

– …То мы с тобой попусту тратим обеденное время, – Верховский аккуратно сложил заявление пополам и разорвал ровно посередине. – И казённую бумагу, между прочим. А её и без нас изводят предостаточно.

Старов неуверенно хохотнул.

– Давайте до первого промаха, – предложил он, сдавая позиции.

– Давай, – легко согласился Верховский. – Только судить буду я. Молодые люди, прохлаждаемся?

– Так обед же, – невинно напомнил Яр и демонстративно потянулся к учебнику. Костик с удвоенным усердием принялся перебирать бумаги. – На обед – гранит науки.

– Не заработай несварение, – Александр Михайлович скептически хмыкнул, оценив толщину корешка. – Сходите-ка лучше прогуляйтесь. Все трое. Не то чтобы это приказ…

Все трое прекрасно расслышали несказанное окончание фразы. Шефу хотелось побыть одному.

– Погода какая мерзкая, – заявил Костик, едва выглянув во внешний мир из-под козырька над крыльцом. Прикрытое облаками солнце немедленно пощекотало ему ненадёжно прикрытый очками нос.

– Скоро всё растает, и будет хорошо, – напомнил Мишка. Он всё ещё пребывал в растрёпанных чувствах, но уже робко улыбался попадавшимся по пути суетливым служащим.

Человек ко всему привыкает.

Спрятав руки в карманы, Яр неторопливо спустился по широким ступеням, мокрым от талого снега. Коллеги, помедлив, подтянулись. Они тоже не слишком представляли, куда и зачем теперь идти.

– Так, сейчас посмотрим, – важничая, Чернов уткнулся в телефон и принялся изучать карту местности. – Здесь, конечно, не центр, но тоже можно найти приличное заведение…

– Хорошо, что всё кончилось, – невпопад сказал Мишка. – Хотя лучше бы… ну… по-другому оно вышло. Без смертей.

– Без смертей, разумеется, лучше, – осторожно отозвался Яр.

Старов улыбнулся благодарно и грустно: ему, так тянувшемуся к людям, недоставало этой нехитрой поддержки. Жаль было рушить едва образовавшееся в его душе хрупкое равновесие, и остаток фразы Яр оставил при себе. В непроизнесённых словах таилась тревога, немало беспокоившая его самого. Люди боятся неопределённости; так уж сложила их долгая череда сменяющих друг друга поколений. Но Драган учил презирать страх.

«Ничего не кончилось», – признал Яр, щурясь на наливающееся силой предвесеннее солнце. Мимо проносились машины, пешеходы мерили шагами показавшиеся из-под снега городские улицы, время упрямо стремилось из прошлого в будущее, не останавливаясь ни на миг. Так оно и будет, пока длится, перетекая сам в себя, бесконечный момент настоящего. Так оно и будет, пока не придёт мгновение перемены.

Всё только начинается.

Эпилог. Начало

– …Ну и я за ним! Но я-то всю ночь в засаде мёрз, а этот сытый, гад, как упырь на донорском пункте. Бегу – и понимаю: не догоню, если ничего не придумаю… Ксюх, будь человеком, дай аптечку, а?

– Свою иметь надо. На, подавись.

– Да благословят тебя индонезийские боги!.. А ты в курсе, что у тебя тут йод просроченный?

– Яд зато свежий.

Солнечный луч продрался через жалюзи и бесцеремонно лёг на исписанный формулами лист. Не клеится. Сам вывод безупречен, а значит, что-то не так с исходными предположениями, взятыми за основу для рассуждений. Не то чтобы Свешников ошибся – скорее, не хватает какой-то мелкой, но очень важной поправки…

– Завяжи мне бинтик!

– Деточка ты наша балованная… А если б один был посреди поля?

– Ну Ксюх, ты же женщина! Где твоё стремление всем вокруг дарить тепло и заботу?

– Потерпи до дня рождения, Максик. Тогда, может, что-нибудь подарю.

Ага, вот: он почему-то посчитал скорость течения времени одинаковой для всех описанных очевидцами точек набюдения, хотя в разные моменты и на разном расстоянии от разлома она не может не отличаться. Тогда линейный закон в одном из звеньев уравнения следует заместить чем-то другим. Глупость какая: разумеется, на малых расстояниях этими изменениями нельзя пренебрегать…

– Ну и вот, значит, бегу я из последних сил…

– Максюш, сделай милость, прекрати трансляцию, я работать пытаюсь!

– Не могу! Из души льётся! Это ж мой первый должностной подвиг!

– Не можешь – иди в курилку. Если люди способны тратить жизнь на сигареты, то и на тебя найдут пару минут.

– Ну и пожалуйста. Однажды я стану великим магом, и ты пожалеешь, что не ловила каждое моё слово…

– Пожалею, Макс, честное слово! Заткнись только!

Тогда получается, что размеры самой аномалии вовсе не важны. Логично: с пространством у разлома отношения ещё сложнее, чем со временем. Снабжённый исправленной формулой расчёт решительно смёл с экрана неверные графики и накрепко задумался. Яр оставил ноутбук в покое и откинулся в кресле, перестраивая мысли на рабочий лад. Дел выше крыши, и все бумажные. Но это затишье перед бурей: летнее солнцестояние не за горами, там не заскучаешь. Переждать его, потом уступить тёплые августовские деньки рвущимся на море коллегам, а по осени – за край света. На месяц-другой, то есть не больше двух здешних недель. Страшно, но и тянет почти так же неодолимо, как десяток лет тому назад. Хотя нет, не так. Тогда дело было в терзавшей душу тоске, а теперь…

Теперь ему, пожалуй, есть с чем возвращаться.

– Ярик, ты прохлаждаешься? – укоризненно спросила Оксана. – Занялся бы чёртовыми делегатами. Научники кипятком писаются, как хотят с гостями повидаться.

– Научники, – Яр скептически хмыкнул. Эта ещё напасть… С дипломатическим корпусом и то проще. – Не переживай, всё важное они уже попрятали. Пару дней протянем для солидности и подпишем визы.

– А кто их ящики в эвакуацию повезёт?

– Я съезжу на неделе. Не переживай из-за ерунды, Ксюш.

Вчера всё уже переехало на неприметный склад в дальнем Подмосковье, но болтливой Оксане об этом знать незачем. Исследовательский отдел формально всё ещё не имеет права заниматься технологиями в области сканирования и преобразования магфона; если всплывут свежие разработки – будет скандал. Другой вопрос, стоит ли так уж его бояться.

– Хочу в отпуск, – неискренне пожаловалась Оксана и выжидательно покосилась на Яра. Не дождалась реакции и заговорила снова: – Ехать, правда, не с кем. Лёша терпеть не может самолёты…

Яр пожал плечами и потянулся к стопке бумаг, разложенных в порядке убывания важности. Эта работа тоже нужна. Обывателю, в конце концов, ближе к сердцу его личный домовой, а не какой-нибудь упырь, слоняющийся по безлюдной тайге.

Зашуршала, распахиваясь, дверь логова. Ксюша, завидев начальника, мигом притихла и с показным прилежанием завозилась с бумагами. Александр Михайлович бросил рассеянный взгляд в полуприкрытое шторами окно, сощурился на бьющее сквозь стёкла майское солнце. Похоже, всю ночь просидел над каким-то делом. Давно такого не было – года, наверное, полтора…

– Разберись с последним распоряжением по спецархиву, – сходу велел Верховский, остановившись напротив Яра. – Они понизили ограничения по допуску на всё, что старше пятидесяти лет. Настораживает.

– Звучит как благое начинание, – заметил Яр.

– Отставить дискуссию, – усмехнулся шеф. – Там всякого полно. Мало ли, что найдут среди макулатуры пытливые умы…

– Как скажете.

– Не «как скажете», а ноги в руки – и в архив.

Яр послушно поднялся. Прежде чем закрыть ноутбук, он сбросил себе в заметки образовавшийся среди графиков короткий столбик цифр – вожделенные координаты, по которым предстоит теперь заново выверять положения небесных тел. Мысли его витали где-то среди звёзд всю дорогу до подземных этажей; многочисленных встречных, знакомых и незнакомых, он едва замечал. Раздумывать над случайно найденным наброском расчётов Яр начал едва ли не от скуки; его не слишком заботило время наступления ночей одинокой звезды. Но чем дальше шло дело, тем больше казалось, что он следом за давно почившим учёным мало-помалу приоткрывает кулисы бытия, вглядываясь в нечто доселе неведомое. Почти как впервые шагнуть через разлом – только про этот край мира, так далеко отодвинутый прогрессом, никому ничего неизвестно.

– Я даже не знаю, – молоденькая архивистка растерянно поправила очки. – Раз прислали – значит, всё согласовано… Мы и работаем, как предписано.

– Это я понимаю, – терпеливо кивнул Яр. – Могу ознакомиться со списком документов, выданных по новым правилам?

– А… да, конечно, – девушка неуверенно улыбнулась. Заявившийся в пыльное царство старший офицер интересовал её куда больше, чем приведшее его дело. – Минутку… А можете, пожалуйста, подтвердить?..

Она беспомощно протянула ему болтавшийся на хлипком проводке кварцевый сканер. Яр послушно тронул огранённый кристалл и ловко избежал задуманного случайным прикосновения к девичьим пальчикам. Разом поскучневшая архивистка подхватила исторгнутый принтером лист и не глядя положила на конторку. Яр проигнорировал спектакль; наученный горьким опытом, женщин он предпочитал искать подальше от Управы. Пять лет прошло, а про него до сих пор нет-нет да говорят здесь всякое. Ну и пусть; лишь бы сплетни оставались ложью.

Он пробежал взглядом короткий список. Подшивка циркуляров для служебного пользования, доклад о состоянии «специальных отраслей науки и производства», несколько статей на разные темы… «Гравитационная гипотеза о природе магических аномалий». Брал кто-то полузнакомый, кажется, из безопасников. Гриф секретности высшего уровня, но по новым правилам можно всем, у кого первый уровень допуска…

– Могу взглянуть на это сочинение? – Яр отчеркнул ногтем нужную строчку в списке и словно бы невзначай поймал взгляд архивистки.

– У вас есть допуск? – звенящим от строгости голосом спросила бдительная стражница. Леший, а додумайся он приветливо ответить ей на знаки внимания, чары могли бы и не понадобиться…

Но уж как есть.

– Разумеется.

Девушка, помедлив, растерянно кивнула и устремилась в глубины хранилища. Ещё одна мелкая вина на его совести. Если он однажды окажется на скамье подсудимых, одних только нарушений персональной ответственности наберётся достаточно, чтобы закрыть его на полжизни.

В небольшой машинописной работе едва набралось полсотни листов. Почерк, которым были старательно выведены немногочисленные формулы, Яр хорошо знал: точно такими же наклонными угловатыми буквами Николай Свешников записывал в дневник свои размышления. Расчёты вышли грубее: кое о чём учёный ещё не знал, а что-то не позволяла вычислить тогдашняя техника, но шёл он ровно тем же путём. Венчали изложение несколько дат, на которые должны будут выпасть ближайшие «спады активности» – то есть ночи одинокой звезды.

– Двадцать седьмое июня, – пробормотал Яр себе под нос.

– Прошу прощения?

– Нет, ничего. Забудьте.

Об этом знает кто-то ещё. Кто? Прежние знакомцы Кирилла Авилова? Новые, пришлые, ненароком напавшие на след? Что ещё им известно?.. Как было бы просто, если бы он мог притащить любознательного читателя в камеру для допросов! Но тогда придётся объяснять, чем примечательны невинные научные заметки, и заодно выдавать собственную осведомлённость. Нет. Случайное ли это стечение обстоятельств, звено ли в цепи событий, разбираться придётся самому. В одиночку.

Что ж, не впервой.

Время подбиралось к полудню. Всё ещё погружённый в раздумья, Яр пешком поднялся на несколько лестничных пролётов и толкнул дверь, ведущую в коридор третьего этажа. Разломы разломами, а с визами для иностранной делегации и впрямь надо пошевеливаться. Канцелярия и так целую неделю жевала запрос, делая вид, что в поте лица выискивает документы по предыдущим поездкам уважаемых учёных. Канцелярия никого не любит, но контролёров почему-то не любит особенно. Впрочем, понятно, почему; пять лет – слишком малый срок, чтобы отмыться от былой репутации.

В лишённом окон длинном коридоре было сумрачно и прохладно. На душе – тоже. Не то чтобы работа до сих пор текла гладко и безмятежно, но история с «Гипотезой» Свешникова будила тревожные предчувствия. Может быть, преждевременно истекает отпущенный сообществу срок увядающего спокойствия. Может быть, уже упущена точка невозврата. Может быть, стоит самому поторопить готовую сорваться лавину, чтобы она пошла нужным путём и принесла меньше разрушений…

Яр рассеянно постучал в дверь начальницы канцелярии. Делегаты. Сейчас надо беспокоиться о делегатах, а корпеть над звёздными картами и искать пути к действию он будет ночью, в одиночестве, изредка нарушаемом разве что заботливым Прохором. Из кабинета раздался властный голос Анохиной; Яр перевёл дух, выгоняя из разума лишние мысли, и потянул на себя украшенную золочёной табличкой дверь.

Сквозь оконные стёкла в лицо ему хлынул ослепительный солнечный свет.

Оглавление

Пролог. Право на шанс

I. Ладмировы дети

II. Неслух

III. Поделом

IV. За порог

V. Издержки профессии

VI. Счастливец

VII. Несбывшееся

VIII. Холодная черта

IX. Подопечные

X. В огне

XI. Незваные

XII. Западня

XIII. Не к месту

XIV. Истина и ложь

XV. Гиблое дело

XVI. Неодолимое

XVII. Лицемеры

XVIII. Заповедное золото

XIX. Из двух зол

XX. Вольный

XXI. Зёрна и плевелы

XXII. Страж неподкупный

XXIII. Нечто новое

XXIV. Воля богов

XXV. Жребий

XXVI. Чуждое

XXVII. С другой стороны

XXVIII. Тайное и явное

XXIX. Отражения

XXX. Вниз

XXXI. Не враги

XXXII. Грош цена

XXXIII. Вечность

XXXIV. Тонкая нить

XXXV. Обыденное безумие

XXXVI. Закон противоречия

XXXVII. Личные качества

XXXVIII. Стажёр

XXXIX. Ценности

XL. Последствия

XLI. Зуб неймёт

XLII. Безрассудство

XLIII. Лучше всех

XLIV. Последний патрон

XLV. Призраки памяти

XLVI. Справедливость

XLVII. Праздничное настроение

XLVIII. Откровенность за откровенность

XLIX. Вызов

L. Пламя и тернии

LI. Пропасть

LII. Вопрос доверия

LIII. По сходной цене

LIV. Дурман

LV. Старые долги

LVI. Концы с концами

LVII. Новости

LVIII. Соратники

LIX. Право на забвение

LX. Хаос

LXI. На пороге

LXII. За день до весны

Эпилог. Начало