Оглавление

1. 
   О германских служителях культа Вотана

Внимательно проследив за развитием германской культуры, как ее нам представляет история и сказания дохристианского периода существования немецкого народа, и при этом сумев отойти от общепринятых представлений, которые мелочно и предвзято опираются исключительно на христианскую точку зрения, тем самым умышленно или неосознанно омрачая немецкую старину, наблюдатель обязательно заподозрит, а часто и убедится в том, что дохристианские германцы в полном смысле этого слова имели собственную культуру. Причем она находилась на более высокой ступени развития, чем те, которые, как правило, принимаются за образец и предмет сравнения, как, например, культура современных американских индейцев.

Осознание этого возможно благодаря освобождению от уже длительное время распространяемой невероятной клеветы, согласно которой дохристианские германцы были «слепыми язычниками», идолопоклонниками. Но сейчас становится очевидным, что это попросту большая ложь. Вот, например, что пишет Тацит в девятой главе своего труда Germania («О происхождении германцев и местоположении Германии» — прим. пер.): «Впрочем, они находят, что вследствие величия небожителей богов невозможно ни заключить внутри стен, ни придать им какие-либо черты сходства с человеческим обликом. И они посвящают им дубравы и рощи и нарекают их именами богов; и эти святилища отмечены только их благочестием».

И действительно, эзотерическая часть германского культа Вотана рождает такие возвышенные мысли, исполненные глубочайшей мудрости, которые свидетельствуют о мощной работе мысли и богатейшей чувственности души этого народа в целом. И это также свидетельствует о том, почему христианство относительно легко проникло в него — ведь христианская религия в своей эзотерической части не только была понята народом, но и значительно подверглась влиянию древней германской веры.

И именно в связи с этим все историки древнего и нового времени обосновывают государственническую силу немцев. После падения Рима волна новых германских государств не только изменила почти всю Европу, но даже продвинулась глубоко в Африку и вплоть до Канарских островов, где народ ванчей стал последним осколком вандалов. Даже сегодня престолы всей Европы, за единственным исключением султаната Стамбула и королевского дома Швеции (династия Бернадотов) заняты германскими семьями, которые, предположительно, имеют общие корни в древнем роду правителей, сформировавшемся еще в доисторические времена.

Если сама по себе государственническая сила германства признана всеми, если высокая мудрость германской теологии доказана, то можно не только предположить существование целенаправленного обучения духа. И это было скорее плановое образование всего народа в течение сотен лет, и никак не проявление той ступени полудикого существования, которое обычно принимают за неоспоримую истину, обосновывая предвзятыми и полными ненависти сообщениями римских, греческих и франкских источников.

Если же в дохристианское время религия и ее философия была продуктом мощной души народа, если эта религия, которая обожествляла и по сей день живые идеалы немецкого народа, была не только вместилищем национального чувства, но и чувства справедливости, то ее хранители, или, выражаясь точнее и понятнее, ее служители, должны были быть вождями своего народа. И действительно, они не только были, но и остаются ими по сей день. Обожествленные идеалы немцев, понятия о добродетели германского народа живы до сих пор. Немецкий поэт — их служитель, и только в том случае, если немецкий народ предаст свои идеалы, наступит ужасное время Сумерек Богов, ознаменованное погибелью немцев.

Поэтому римское духовенство, как бы оно того ни желало, опасалось на длительный срок становиться на место вождя народа, и по этой же причине все такие попытки исторически приводили к нездоровым последствиям.

Однако если признать выдающуюся власть и влияние дохристианского служителя культа Вотана — которые, несмотря на все попытки, остались недоступными для христианского священника в Германии — то мы неизбежно придем к выводу о том, что служитель культа Вотана являлся наивысшим проявлением всех идеальных понятий воплощения божественного, наделенным высшими добродетелями. Поэтому дохристианский германский король в одном лице объединял тройственность божественной власти — Возникновение, Бытие и Преходящесть — в связи с чем, будучи первосвященником, он свято почитал прошедшее и предсуществовавшее и, будучи королем, управлял сегодняшним, а в своей ипостаси судьи занимался сокращением последствий долга (наполняющегося виной прошлых поколений — прим. пер.). С этим фактом связаны приведенные в семейных и гербовых сагах сказания о божественном происхождении королевских родов, ведь наместником божественного на Земле мог быть только его потомок (по-немецки Koeting — прим. пер.). Это и основа для толкования имен трех норн: Урда, Верданди и Скульд. Они ошибочно расшифровывались как Прошлое, Настоящее и Будущее, но вернее будет их следующее соотношение: Источник, Становление и Долг. Долг — это рок будущего, который независимо наполняется силой своего становления, которую он черпает в виновных поступках. Руководствующийся понятием Долга судья только пытается смягчить этот долг карой и искуплением и не прибегает к отмщению или наказанию; именно поэтому германцам был известен только благоволящий, но не мстительный и гневный Бог.

Очевидно, что государство, каким бы маленьким оно ни было, не может окормляться только одним священнослужителем, как не может в нем быть только один судья; да и король, если понимать его как правящую власть, должен иметь подчиненных, которые его поддерживают. Точно так же при властвующем короле существовали и священнослужители, и судьи, и чиновники, которые занимались исполнением текущих обязательств. При этом они были представителями верховной власти и естественным образом подразделялись по своим рангам.

Такие представители короля, будь то священники, государственные мужи или судьи, составили собственную интеллигенцию своего народа; именно из них вышли те, кто хранил и развивал древние предания и воспроизводил их в народе, учреждая и контролируя учебную и просветительскую деятельность.

Поэтому не требуется дополнительных указаний на то, что та часть народа, которая была призвана хранить свои духовные сокровища, и составила правящий класс, неразрывно связанный с династическим родом и состоящий из народной знати. Это доказывает, что правящие роды германцев защищали свой статус не только щитом и мечом, но и культурой. Часто власть ассоциируют только с атрибутами силы, но это — широко распространенное заблуждение. Дохристианская германская знать в идеальном смысле была именно хранилищем национальных святынь всех видов и целиком и полностью заслуживала свое привилегированное положение. Причины ее последующего одичания, наступившего во времена заката эпохи миннезанга, будут дополнительно рассмотрены в настоящем исследовании.

Служители культа Вотана в дохристианской Германии имели не меньше привилегий, чем родовая знать: как у последней, у них тоже были земли и иные богатства, требующиеся для обеспечения своего важнейшего служения — «служения учительского», выразившегося в учреждении Хальгадомов (буквальный перевод слова Halgadom — «Собор Святости» — прим. пер.).

По сути своей Хальгадомы были первыми монастырями дохристианских германцев. В них проживали служители культа Вотана, как затем в возникших позже на месте Хальгадомов христианских монастырях жили монахи новой веры. В этих духовных центрах, расположенных в лесной чаще или священных урочищах, проживали служители культа, общность которых сложилась тв особое монастырское братство. Там они посвящали свою жизнь не только исследованию религии, но прежде всего астрономии, изучению природы и врачеванию, а также истории, искусству песнопения и всему тому, что впоследствии называли «придворным воспитанием».

Историки не сообщают о существовании в Германии таких школ, как Хальгадомы, но свидетельства о них хранят народные сказания. Да и общий фонд немецкой литературы до прихода христианства в полной мере не известен: дохристианская руническая литература стала жертвой монашеского фанатизма, оставив по себе разве что рунические алфавиты. Но сам факт наличия древней германской литературы свидетельствует о существовании Хальгадомов как института. И не только эти и другие умозаключения позволяют сделать вывод о существовании таких школ в Германии: достаточно обратиться к исследованию параллельных явлений такого рода в Галлии, Шотландии и Ирландии, где сохранились источники и доказательства работы таких школ. И сам этот факт с необходимостью объясняет наличие таких же институтов в Германии. Ведь как там, так и здесь можно сделать вывод о схожих религиозных воззрениях служителей местных древних культов. И не внести Германию в этот ряд было бы подобно разрыву цепи, несмотря на то, что историки формально могли отказывать служителям культа Вотана в наличии школ только потому, что об этом нет упоминания в источниках. К тому же, историк мог представлять себе наличие таких школ чем-то самим собой разумеющимся, и просто умолчать об этом.

Так как школы друидов Галлии наверняка имели большое сходство с учреждениями культа Вотана, мы можем привести выдержку из «Галльской войны» Юлия Цезаря (Bello Gall. VI Cap. 13), в которой он довольно подробно сообщает о школах друидов:

«Друиды принимают деятельное участие в делах богопочитания, наблюдают за правильностью общественных жертвоприношений, истолковывают все вопросы, относящиеся к религии; к ним же поступает много молодежи для обучения наукам, и вообще они пользуются у галлов большим почетом. А именно они ставят приговоры почти по всем спорным делам, общественным и частным; совершено ли преступление или убийство, идет ли тяжба о наследстве или о границах — решают те же друиды; они же назначают награды и наказания; и если кто — будет ли это частный человек или же целый народ — не подчинится их определению, то они отлучают виновного от жертвоприношений. Это у них самое тяжелое наказание. Кто таким образом отлучен, тот считается безбожником и преступником, все его сторонятся, избегают встреч и разговоров с ним, чтобы не нажить беды, точно от заразного; как бы он того ни домогался, для него не производится суд; нет у него и права на какую бы то ни было должность. Во главе всех друидов стоит один, который пользуется среди них величайшим авторитетом. По его смерти ему наследует самый достойный, а если таковых несколько, то друиды решают дело голосованием, а иногда спор о первенстве разрешается даже оружием. В определенное время года друиды собираются на заседания в освященное место в стране карнутов, которая считается центром всей Галлии. Сюда отовсюду сходятся все тяжущиеся и подчиняются их определениям и приговорам. Их наука, как думают, возникла в Британии и оттуда перенесена в Галлию; и до сих пор, чтобы основательнее с нею познакомиться, отправляются туда для ее изучения.»

«Друиды обыкновенно не принимают участия в войне и не платят податей наравне с другими [они вообще свободны от военной службы и от всех других повинностей] 5. Вследствие таких преимуществ многие отчасти сами поступают к ним в науку, отчасти их посылают родители и родственники. Там, говорят, они учат наизусть множество стихов, и поэтому некоторые остаются в школе друидов до двадцати лет. Они считают даже грехом записывать эти стихи, между тем как почти во всех других случаях, именно в общественных и частных записях, они пользуются греческим алфавитом. Мне кажется, такой порядок у них заведен по двум причинам: друиды не желают, чтоб их учение делалось общедоступным и чтобы их воспитанники, слишком полагаясь на запись, обращали меньше внимания на укрепление памяти; да и действительно со многими людьми бывает, что они, находя себе опору в записи, с меньшей старательностью учат наизусть и запоминают прочитанное.»

«Больше всего стараются друиды укрепить убеждение в бессмертии души: душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое; они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость. Кроме того, они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величине мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов.»[1]

На основе этих сообщений Цезаря о друидизме можно сделать довольно уверенные предположения об устройстве немецких орденов служителей Вотана. Однако и в этом случае не следует забывать о том, что немецкий культ не был таким изолированным, как галльский, не был альтернативой или противовесом правящим кругам, но был неразрывно связан с ними. Такая поверхностная характеристика уже объясняет, почему христианство проникло в Галлию намного легче, чем в Германию. Короли Германии видели в приходе христианства ограничение своих властных полномочий — то ограничение, которым пренебрегли правители Галлии.

Что же касается самих школ, то, по сообщению Цезаря, мы видим, что их должно было быть много, и что он определенно упоминает широко известную высшую школу такого рода в Британии. В то время она соответствовала тому, что в Средневековье называли «высшей школой», а затем «университетом».

Но и в германских землях должны были существовать подобные учебные заведения, ведь доказано, что служители культа Вотана уже в ранние времена обладали астрономическими и медицинскими познаниями, которые вместе с практикуемыми ими другими искусствами могли развиваться и передаваться только через настоящие школы — единообразно осуществляемое воспитание народного духа.

Доказано, что готам древних времен очень хорошо были известны двенадцать знаков Зодиака, они понимали ход планет, смены фаз Луны и положения созвездий. Йорнанд свидетельствует об этом, рассказывая о живущих за пределами Скандинавии готах. Аре Фроде, древнейший нордический сказитель саг, пишет следующее:

«Так было, что мудрейшие мужи страны в двух полугодиях четыре дня над тремястами днями считали; [А именно 364 дня по большой сотне древнейшего исчисления, которая состояла из двенадцати десятков, то есть 12х10=120 дней. Это значит, что год рассчитывался так: 3х120+4=364 дня.] это составляет две недели до шестого десятка [52 недели] или двенадцать месяцев, каждый по тридцать ночей и четыре дня сверху. И заметили они по ходу Солнца, что так лето больше к весне передвигалось, но никто не мог сказать им, что еще один день к тому добавить нужно, чтобы равное число недель в обоих полугодиях сохранить, в том и дело было.»

Аре Фроде хотел сказать, что ошибка состояла в том, что раз год разделяли на две равные части, каждая по 26 недель, то в их календарь нужно было добавить еще один день. Затем Аре Фроде упоминает, что исландец Торстер Сурт на всеобщем государственном празднике предложил после каждого седьмого лета добавлять в календарь епакту, равную семи дням. Однако было принято решение о том, что обычный год должен длиться 365 дней, а високосный год должен быть на один день дольше.

Это сообщение о реформе календаря в древнейшие времена со всей очевидностью указывает на наличие передовых познаний в астрономии и на то, что эти знания принадлежали народу, а не поступали откуда-то извне. И это тоже говорит в пользу существования школ, о которых в том числе есть указание в Саге об Инглингах: «С помощью рун и песен передавал Один свои искусства; большинству их обучил он своих служителей, что приносили жертвы, от них учение приняли многие другие, и так искусство волшбы распространилось дальше»

Теперь неудивительно, что знание рун как инструмента письменности было всеобщим, и что даже обычный человек считал смену времен года и отдельные дни с помощью рунических или календарных отметок, которые римский церковный клир объявил языческими уловками, убив эту древнюю традицию и поместив вопросы применения календаря в ведение синода. Например, католический прелат Клаус Магнус пишет, что шведские крестьяне «по перешедшему к ним знанию их предков на своих рунических жезлах все им необходимые расчеты времени самостоятельно проводить могли; имели также переходящие праздничные дни и знали о смене фаз Луны, и так за десять, шестьсот и тысячу лет ранее было».

Этот факт тоже убедительно свидетельствует в пользу всеобщего школьного образования, причем всеобщего до такой степени, которая вновь была достигнута христианской Германией только в новейшее время; но к этому мы вернемся несколько позже.

То, как сильно была распространена руническая письменность, видно из того, что она еще долго существовала и использовалась наряду с латинской, а многие люди умели писать исключительно рунами. Даже сегодня доступные крестьянские календари печатают вместе с похожими на руны знаками, которые рассчитаны на неграмотных.

Если до сих пор для обозначения сохранявшего культ Вотана ордена использовалось слово служитель (в оригинале — Priester, синоним слова священник — прим. пер.), то это было сделано только в целях облегчения понимания; теперь же перейдем к правильному обозначению, которое лучше полнее отражает суть данной работы.

Служителей культа Вотана часто упоминали под названиями, которые привели к путанице — мы говорим о тех, кого называли скальдами и бардами.

Выше уже было сказано, что в школах друидов основное внимание уделялось максимальному развитию силы памяти, которая была нужна для того, чтобы не было нужды поручать тайны и науки изменчивой письменности. Учения этих школ с помощью мнемотехники передавались в форме поучительных стихотворений; для той же цели служило употребление аллитераций. Единственным вспомогательным средством для памяти оставался рунический жезл или руностав (та самая сказочная волшебная палочка, на которой нанесены магические письмена), на котором в ряд были вырезаны руны, напоминающие своему владельцу об аллитерации в строфах. Одни поучительные стихотворения произносили речитативом, другие пели. Служители культа, которые хранили их в памяти, передавали потомкам или сочиняли новые, — это поэты-исполнители или, как их называли раньше, скальды или барды.

Прежде чем продолжить наше исследование, нужно предоставить доказательство того, что оба эти слова, которые обозначают одно и то же, часть немецкого языка, так как существует поверхностное мнение, что слово «бард» имеет свои корни в кельтском языке и обозначает друида, а скальд — явление скандинавской культуры; мы считаем, что следует более подробно рассмотреть возражения против такого толкования.

Слово «бард» имеет в своей основе корень baren, barlan, bairen, что значит громко или звонко шуметь (по утверждению конректора Рюля из Ашерслебена (1720), этот корень восходит к наименованию медведя — Bär). Простонародное употребление этого корня дает производные слова типа blärren, Geblärr, обозначающие шум. Корень Bar обозначает шум (по-немецки Schall (Skall), [шаль (скаль)]. Barde, Bardur, Bardel [бард, бардур, бардель] — это крикун, певец. До сих пор в Тюрингии певцов называют Bardel [бардель], причем это слово может быть даже фамилией. Корень бар встречается в следующих словах: Bardamann [бардаманн] (певец); Bardagemadur [бардагемадур] (поэт); Bardaleodi, Barlyo [бардалеоди, барлио] (бардовская или героическая песня, былина), Barditus [бардитус], имя, которое Тацит использовал, взяв за основу Barit-Bardaleodi [барит-бардалеоди] или Barlyd [барлид]; Siegebard [зигебард] (певец победной песни), Brisbard [брисбард] (столовый бард); Barnveld [барнвельд] (громкая песня, боевой напев, поле, где исполняется песня, Ольден Барнвельд — пример фамилии) и другие. Особенно важно то обстоятельство, что в табулатуре Нюрнбергских мейстерзингеров их пение называется Bar [бар]. Конрад фон Вюрцбург, знаменитый мейстерзингер и скрипач, прямо назвал свою песню для короля Отто Bardengesang [бардовская песня].

Так же, как и Bard, Skald [скальд] — это немецкое слово, которое до сих пор распространено в народе в форме Schall, schallen [шаль, шаллен] (шум, шуметь). Корень слова Skal — шум; Skald — песня; Skala — искусство стихосложения; Skaldskap — наука о песнях, искусство пения; Skalde — певец; skaltan — петь; Skaldasangar [скальдезенгер] — песнопевец, мастер пения, мейстерзингер; Skalvingi [скальвинги] — поэтическое вдохновение. Strubilloskaller [Штрубиллоскаллер] — немецкое женское имя на римском надгробии, найденном у Винер-Нойштадта, означает буквально «дикая кудрявая певица». (Strubilo, struppig [штрубилло, штруппиг] — ср. струп, стружка). Фамилия Gottschalk [Готтшальк] тоже может иметь свои корни в сочетании Kot и Skalde и может переводиться как Gottesknecht [Готтескнехт] — то есть слуга или певец Бога.

Можно продолжать это далеко не полное перечисление немецких корней обоих названий, но мы вернемся к теме нашей работы.

Эти поэты-исполнители и были истинными служителями культа Вотана, составляя орден бардов или скальдов. Сохраняя свои тайные учения в Хальгадомах, они поддерживали существование культа Вотана и распространяли его дальше. Там же они проводили свои мистерии (о них чуть позже), по разным случаям выступали перед народом в качестве певцов и сказителей. В последнем случае они облекали свое учение в мифологические образы, скрывали его в сюжетах сказок, передавая их народу, который пересказывал их далее и сохранил по сей день. Это была экзотерическая — открытая — часть их учения, которой христиане пытались противопоставлять свои религиозные легенды.

Во все времена народ ищет чувственно вдохновляющие формы религии; народ желает почитать персонализированного, человекоподобного Бога — такого, которого готов воспринять наивный человеческий разум; он хочет почитать нижних и младших Богов, более доверительно общаться с ними. Проведем параллель: обычному человеку куда как легче представить свой разговор с камердинером, чем с королем.

После Трилогии асов эту потребность стала удовлетворять и Додекалогия асов с различными ответвлениями и другими божествами мужского и женского пола. Именно скальды стали поэтическими строителями божественных небес — и они населили их единообразно, ведь в основе их творчества лежала система природных мифов вместе с сокрытым в ней морально-философским ядром.

Христианские учители хотели приспособить эту систему под себя, заняв священное небо своими героями, но в этом начинании они были менее удачны. Дело в том, что их творчество шло не из души народа, не из природы — им пришлось черпать вдохновение из абстрактных представлений, уводящих в пустынный лабиринт ложных концепций.

И тут, как всегда, эзотерическое учение граничило с экзотерическим, обусловив двойственность самих скальдов. Скальд как философ и указатель пути разума творил в тиши своего Хальгадома или выступая перед своими посвященными слушателями. Такие выступления обычно проводили под старой священной липой или вокруг круглой башни, которая находилась возле каждого Хальгадома. Но как поэт-исполнитель скальд выступал и перед простым народом, он был мимом (ср. Мимир) во время представления мистерий; он воспитывал фантазию и чувства своего народа. Как указатель пути разума он говорил об общих истинах, как поэт-исполнитель он работал с фантазией и чувством во имя тех же целей — он пробуждал вдохновение и необходимости доводил его до экстатического фанатизма, а слушатели и зрители проникались его чувствами и вдохновлялись на общее дело. Для этого он сопровождал свои песни музыкой: это могла быть игра на арфе, лире, скрипке или флейте, и практически повсеместно — барабанный бой и литавры. Да и само немецкое обозначение скрипки (Geige) родственно корню Gygas, что значит волшебство, чары.

Песни, которые исполняли барды, имели множество подвидов: это богослужебные песни, героические повествования, порицающие и обличающие стихи, песни радости и горя, любовная лирика, миннезанг и свадебные песни, а также множество других.

Таким образом, барды стали инструментами языка — в принципе они занимались тем же, чем занята и современная пресса — через них оказывалось воздействие на народ. Они рассказывали населению городов и деревень не только о героях и доблестных королях — они говорили о седой истории и о древних мифах, и они же готовили народ к новым героическим свершениям, пробуждая в слушателях решимость и храбрость; используя силу своего искусства, они подталкивали людей к принятию тех или иных решений.

Но при дворе короля они занимались воспитанием знати, ведь снова именно барды хранили знания об обычаях и традициях предков; их действия при дворе были сходны с тем, чем по своей должности занимается церемониймейстер. Потому не будет более удивительным то, что шпильманы и фидлеры (придворные исполнители и скрипачи) известны нам как посланники королей; они были не только верными и доблестными героями, но и наиболее образованными и учеными мужами своего народа, которых можно было отправлять с посольством. Со скрипкой в руке видим мы их уже в XII веке: вот они держат путь во все края в качестве герольдов, в их ведение король препоручает переговоры о мире, знатное сватовство и другие сложные задачи.

Играл на скрипке Вербель пред королем своим.

К нему метнулся Хаген, взмахнул мечом стальным

И руку музыканту по локоть отрубил.

«На, получай за то, что ты гонцом к бургундам был!»

Несчастный шпильман вскрикнул: «Где ты, рука моя?

Что вам, владетель Тронье, худого сделал я,

Когда посольство правил и жил у вас в стране?

Чем, руку потеряв, держать смычок отныне мне?»

Вступился шпильман Фолькер за друга своего,

И заходил со звоном смычок в руках его,

Но не по струнам скрипки — по темени врагов.

Их много стало у него меж гуннских смельчаков.

(Подробнее см. АВЕНТЮРА XXXIII. О ТОМ, КАК БУРГУНДЫ БИЛИСЬ С ГУННАМИ — прим. пер.)

В истории и поэзии есть много подобных доказательств, но приведенного выше вполне хватит; мы видим, что, в отличие от друидов Галлии, немецкие барды и скальды не избегали военного поединка и, хотя их и можно отнести к друидам, по своему общественному положению они отличались от друидов так же, как члены рыцарского ордена — от монашествующих затворников.

Важным доказательством тому является сказание о монахе Ильзане, которого тяготит пребывание в монастыре. Это история о том, как монах собрался в дальний поход, столкнулся с противодействием аббата и конвента и силой освободился из-под их власти. Это древний образец военной доблести, портрет старого скальда, на которого давят монастырские стены, ведь он не может привыкнуть к чуждым ограничениям — он не галльский друид, а германский певец-сказитель.

Однако уже в шестом веке все сильнее ощущается таинственное нисхождение германской веры, связанное с проникновением в нее христианства. Насилием и хитростью оно продвигалось вглубь. Принимая и допуская разнообразные местные традиции в свою литургию, христианство пыталось составить конкуренцию культу Вотана и тем самым победить его. Одним из наиболее опасных подводных камней для германской веры стало церковное пение, практику которого учредил Папа Григорий Великий. По его велению народу вместо запрещенной немецкой народной песни предложили церковную музыку. Это хитрое нововведение могло бы еще сильнее навредить бардам, если бы церковные песнопения исполняли на немецком языке, однако этого не случилось; ведь в этом случае церковь оказалась бы непоследовательной в своих денационализирующих устремлениях. К счастью, христианская духовная песня так и осталась мертворожденным жанром, ведь даже сами исполнители этих песен — монахи — мало понимали их содержание. А раз уж специалисты не вполне владели этой темой, то дорога к народу была ей тем более заказана. Ведь как бы кто ни пытался это сделать, в Германии не было подавления или перелицовки родного языка, так, как это произошло с романскими народами,.

Но все-таки культура бардов была вытеснена. Героические песни, которые еще долгое время по всей Германии восхваляли дела вождя племени Херусков Арминия, рассказывали о Зигфриде и Брунгильде, о мести Кримхильды, о Дитрихе Бернском, Нибелунгах и Амелунгах, о героях, чьи имена сейчас уже не вспомнить, появились именно в тех немецких школах скальдов или Хальгадомах, из которых малая часть эпоса смогла перейти в Скандинавию. Благодаря этому она спаслась от уничтожения, чтобы быть переданной в Эдде — хоть и со множеством изменений. Мы можем быть благодарны такому совпадению за сохранение этих текстов. Это и Песнь о Сигурде, которая имеет четкие параллели с Песней о Хельги и сохранила мелкие локальные черты (упоминание Шварцвальда и так далее), в которых видно ее германское происхождение. Именно такие песни стали основой для более позднего возникновения эпоса о Нибелунгах, они стали основой сюжета и повлияли на другие эпические песни.

Как известно, Карл Великий собирал эти песни: ему удалось защитить их от монашеского фанатизма, который в слепой ярости преследовал этот вид творчества, при любой возможности уничтожал и вымарывал его из истории; он собирал их, приказывал их записывать и сам учился их исполнению и искусству сказания. Увы, после его смерти они были утеряны вместе с другими свидетельствами и бесценными памятниками германской древности.

Древние немецкие бардовские песни позабыты и утрачены. Хотя некоторые певцы времен императора Оттона Первого и христианизировали их, воспроизводя в унаследованном древнем стиле, их все-таки постигла судьба их предшественников. Из-за неканоничной манеры исполнения святые отцы перевели их в Павию, где они попали под сильный гнет. Более того, преследования в отношении древней германской литературы доходили даже до того, что тот же Папа Григорий вменял в тяжкую вину епископу Вены Дисдериусу то, что он вместе со своими друзьями читал языческие книги. Он же повелел уничтожить многие древние манускрипты, предав их огню. Так к концу X или, самое позднее, к началу XI века были уничтожены последние остатки литературы бардов. И сделано это было так основательно, что, очевидно, этот пласт культуры попросту исчез из народного сознания. Папа Сильвестр, что, кстати, по-немецки значит лесной черт (Sylvester), вменял монахам в обязанность повсеместно уничтожать любые записи о бардах и скальдах, назвав их колдовскими книгами. Они были написаны рунами — или, как их называет источник, «волшебными письменами» — и, видимо, народная память сохранила легенды именно о таких колдовских книгах. Монахи так старательно уничтожали их, что ad maiorem dei gloriam (к вящей славе господней — прим. пер.) было утрачено почти все наследие, за исключением самих рунических алфавитов и Мерзебургских заклинаний.

Конечно, никого не удивит, что из-за такого упорного церковного преследования скальдов и их творчества Хальгадомы, как и существовавшие на их базе школы, вызывали у сторонников церкви буквально священную ненависть. И у желания в первую очередь уничтожать было два источника. Во-первых, эти Хальгадомы были «крепостью Антихриста, Диавола», рассадниками «слепого язычества», и, во-вторых, они были очень богаты и располагались в прекрасных местах, которые были желанным местом для устройства христианских монастырей. Ведь для них все уже было готово. Это, кстати, объясняет ту стремительность, с которой по Германии прошла волна закладок новых монастырей, которые практически не требовали капиталовложений от своих учредителей. Зачем тратить свой ресурс, если можно залезть за имуществом в чужой карман. Так была заложена судьба, что ждала церковь через 1000 лет, когда накопленные богатства христианской церкви стали причиной для нового передела собственности во время Реформации.

Школа Хальгадомов, конечно же, закончила существование в прежней форме. Однако на смену ей не пришло такого же христианского института, так что этот шаг лишил Германию национальной школы, и с милостивого благословения епископата наступило время невероятного огрубления и оглупления. Монастырские школы развивались медленно и ограниченно, тем более, что преподавание в них велось на латыни, а целью было воспитание новой денационализированной духовной элиты и, по возможности, полное проведение политики денационализации. Устная традиция все еще хранит легенды о дьявольских школах на Венериной горе (Хальгадомах) [ср. Венерина гора в предании о Тангейзере — прим. пер.]: в них Дьявол самолично ведет обучение темным искусствам, а его путешествующие по средневековой Европе «ученики» заявляют, что именно так получили свои знания о черной магии.

Круглые башни Хальгадомов переоборудовали под христианские церкви, причем именно в Германии можно наблюдать такой феномен, когда самые древние культовые христианские строения имеют округлую форму. Эта форма постройки знакома немцам еще с дохристианских времен: устная традиция приписывает ее либо напрямую языческому храму, либо монашескому ордену; возможно, так считается именно потому, что чаще всего монашеский орден ассоциируется именно с тамплиерами, храмовниками. И именно поэтому так несостоятельны попытки объяснить изображения, которыми украшены только такие строения: то их пытаются истолковать по Библии, то объясняют сюжеты игривым настроением (!?) (полемическая вставка фон Листа — прим. пер.) каменотесов, упорно не замечая в этих произведениях миф о Вотане, в который в то время еще были посвящены строители. (Подробнее об этом в моей работе «Deutsch-Mythologische Bildwerke an der Stephanskirche zu Wien», 1889).

Но как немцу могло прийти в голову искать что-то народно-оригинальное и природное у себя дома, у своих собственных предков? В официальной историографии то, что было построено, обязательно должно быть или римским, или средневековым (вероятно) монашеским творением; а то, что какое-либо строение могли воздвигнуть наши дохристианские предки, эти «варвары», которым только монахи смогли «принести свет христианской веры», возвысив их чуть выше уровня американских индейцев, — о таком не мог помыслить еще ни один немецкий ученый. Да к тому же, это и опасно — за такие мысли легко могут обвинить в ереси.

После религиозной экспроприации, будучи изгнанными из своей отчизны, скальды и барды все-таки смогли сохранить память о сокровищах древности. Благодаря использованию мнемотехники и соответствующему обучению, они смогли распространять свои знания, хотя им и приходилось отрицать сам факт обладания ими. Они были изгнаны «как волки (животные Вотана, волхвы) в пустоши». Впоследствии их так и стали называть: народец с пустоши. Все те, кто в Средневековье был заклеймен как нечистый или нехристь, так или иначе были связаны со служителями культа Вотана.

Когда дошло до того, что хранители германских идеалов пошли по миру и стали странниками, когда немецкий народ полностью оглупел и огрубел, ставленник Рима благолепно и самодовольно продолжал править от имени Бога и формировать душу народа и правителей, отгородившись ото всех искусственно созданной стеной тотального оболванивания, которая была отмечена путем в Каноссу, и на основании которой было учреждено жесткое и невероятное подавление. Его результатом стала беспочвенная и тупая гордость дворянства, помноженная на раболепную и лишенную достоинства почти полностью денационализированную душу народа. Рим, которому в свое время не удалось покорить Германию мечом, заковал ее в кандалы, одурманив дымом кадила и кропилом, прокравшись во власянице и босиком через Альпы.

Но все же, как было сказано лучшим из нас:

Бесчестна жизнь двора и люда,

Насилье рыщет в поисках добычи,

Так мир и право смерть несут…

(Вальтер фон дель Фогельвейде)

Миннезингеры были возрожденными бардами и скальдами. Они сохранили старые песни и воскресли вместе с новыми произведениями. Именно в эпоху миннезанга по сохранившимся старым канонам героических саг были созданы великие стихотворения о героях, Песнь о Нибелунгах, Песнь о Гудрун и ряд других поэтических произведений. И большая их часть соответствует этой художественной традиции. Как это могло случиться без прямой взаимосвязи, без тайной передачи правил и учений ордена, сохраненных в тайном союзе, в рамках которого исподволь, но наверняка, охристианенный орден скальдов смог преобразоваться в христианский союз миннезингеров? Ответ заложен в названии Minne-Singer [Минне-Зингер]. Понятие Minne [Минне] подразумевает не любовь, а почтение памяти. Именно почтение памяти стало центральным значением всего этого явления. Но так и должно было произойти! Барды прошлого должны были обрести свое прямое продолжение в миннезингерах, которые только тогда вновь подняли знамя и знак восстановления неотчуждаемых добродетелей германского народа, немецких идеалов, когда они накопили достаточно сил, чтобы появиться на ристалище и выступить за победу немецких идеалов. Под своим гордым знаменем, в то новое время расцвета немецкой песни, немецкой литературы, служители стародавнего культа германской веры совершили деяние, за которое им было воздано так мало хвалы. А ведь именно они вернули немецкому народу почитание женщины. Тот культ, который до той поры был убит враждебным к женщине христианством. Они возносили богиню Фрейю и почитали ее в образе девы Марии, а Всематерь Фруова стала Богоматерью, светлая Перата (германская Богиня весенних гроз — прим. пер.) стала Царицей Небесной и заняла место на алтаре, после чего наступил расцвет христианского Средневековья. Его корни перешли в готические соборы (название которых Dom родственно Halgadom). Тогда же появился образ лазурного мирабилиса — символ культа Марии. И в его образе произошло слияние германства и христианства.

Наследники миннезингеров, ставшие первосвященниками германской веры в бессмертные идеалы, мейстерзингеры заложили основы грядущей немецкой поэтической волны. Так появился лес новых поэтов, каждый из которых мог ощущать себя бардом или скальдом в лучшем смысле этого слова. И хотя часть поэтов изгнали из городов и превратили в «лесной народ», который долго еще не знал о рождении новых поэтов и мыслителей, те самые изгнанные представители новой волны, немецкие народные поэты и мыслители, оставили по себе следы и тропинки, по которым в германскую нацию придут новые творцы и мастера слова.

Но вернемся обратно в дохристианскую эпоху.

Как уже было сказано выше, короли (Koenig) вели свое происхождение от сынов Бога, а кётинги (Koeting), как их описывают мифы, буквально называются потомками богов. Однако это не обожествление правителя в римско-мифологическом понимании, ведь обожествление человека (его самый чистый пример мы видим в цезарях) не было известно германскому язычеству — его дала «римская церковь», которая использовала данную формулировку в чине канонизации. В случае с немецкими кётингами, это было не пустое заискивание, не высокомерие рода кётингов, а необходимое мистическое последствие.

Соответствующий Бог, а, точнее говоря, физически и психически представляемое единое качество Одного Бога (Всеотца), персонификация идеального понятия, приобретает образ божественной персоны, которая стала своим собственным первым священнослужителем, чей статус служителя культа посредством мистерии был передан людям. Эти люди впредь считаются его детьми и детьми его детей, так как он называется Всеотцом — отцом рода, а также служители его культа могут буквально посредством какой-либо мистерии усыновить новых членов, тем самым увеличив свою численность.

Так Вотан был своим собственным первосвященником, в качестве которого он сам себя принес в жертву (ср. Hangatyr [Хангатюр], то есть мученик, принявший свои муки через жертвенное повешение). Первым среди Богов, кто принес себя в жертву Вотану, был длиннобородый скальд Браде, чей язык был испещрен рунами; его жену звали Идуна, она хранила золотые молодильные яблоки. Когда Идуна спустилась с Мирового Ясеня, ее охранял Браде. Это свидетельствует о том, что в то время, когда в душе народа наступает зима (подобно тому, как существует весна народа, так может приходить и его зима), именно его поэты хранят золото поэзии, чтобы при наступлении новой весны снова вернуть его своему народу. Наше благо заключается в том, что Браде защищал Идуну, и для нашего же блага неизвестные скальды и певцы сохранили золото германских мифов, которое уже их потомки — миннезингеры — смогли перековать в новое достоинство.

Но свои священнослужители было не только у Богов, но и у Богинь; их культ хранили целительницы, травницы, ведьмы, колдуньи (труды и валы), норны, чье имя христианство использовало в видоизмененной форме — Nonne, Nun (инокиня), и, в соответствии со своим внутренним женоненавистничествов, запретило женщинам становиться священнослужителями.

А ведь ни у одного другого народа женское священство не имело такого высокого значения, как у германцев. Ведь именно в германском племени женщине оказывали высокое, практически обожествляющее почитание. Доказано, что немало женщин в дохристианской Германии были известны своей высокой, практически сверхчеловеческой мудростью; но это как раз-такилегко объяснимо.

Мужчинами утрачивают чистое, исполненное проницательности чувство природы из-за того, что они подвержены диким порывам и находятся в постоянной борьбе за достаток; но это единство с природой сохранилось в женщине, которая была хозяйкой более узкого, но оттого не менее обширного круга своего предназначения.

Утратив часть этой внутренней сущности, мужчины сохранили лишь последнюю драгоценность — возможность оценить и боготворить то душевное чувство, которое удается сохранить женщине. Это мужское внимание, это почтение к женщине стало основой для появления образцов высокого почитания женщины, известного лишь германцам и восславленного Тацитом. Оно было воспето немецкой нацией в великой поэзии мифа о Вотане, и оно же дало свою прагматическую санкцию, которая закрепила выдающееся достоинство немецкой женщины.

И чем позже, тем меньше оставалось женщин, в которых в полной чистоте смогла сохраниться такая первородность духа, которой ранее прославились такие представительницы германского рода, как Ауриния, Гауна (Кунна) или Веледа. Предки были очень правы, когда приписывали этим женщинам нечто божественное: это было не что иное, как порождаемое ими первично-божественное ощущение — то, что мы и сегодня больше всего любим в наших женщинах, если нам посчастливится это обнаружить. Это божественное свойство женщины точнее всего можно описать словосочетанием сокровенная сущность.

Служительницы культа также были связаны с принципом Тройственности; множество народных сказаний описывают то, как они путешествуют втроем, называют три имени волшебниц и сообщают, что третья в их компании всегда черна лицом и телом. Это соответствует триединой сущности норн: Прошлое, Становление и Последствия долга (Urda, Verdandi и Skuld). Именно поэтому третья женская фигура черна; поэтому третья норна по легенде дает злой совет, который либо ослабляет, либо совсем отменяет добрые советы и наставления первых двух норн. Дело в том, что последствия долга и вины уничтожают счастье и благосостояние целых поколений. Но черные одеяния злой норны скрывают не только последствия самих виновных действий, но и злой рок, ведь человек (впрочем, как и Боги) подвержен влиянию судьбы и не властен над ней. Потому и германскому праву было известно только преступление и возмещение за содеянное, но не месть или воздаяние. И даже то, что мы сегодня называем смертной казнью, в дохристианское время исполнялось только как жертвоприношение, искупающее само преступление.

Народ и сегодня различает три вида объявленных «нечистыми» служительниц древнего культа: это ведьмы, труды и валы/вёльвы. Такое подразделение полностью соответствует триединству Бога, реализующемуся в следующих трилогиях: Wodan, Willi, We [Водан, Вилли, Ве], Wuotan, Donar, Loki [Вотан, Донар, Локи], Freya, Frouwa, Helia [Фрейя, Фроува, Хелия], Urda, Verdandi, Schuld [Урда, Верданди и Скульд].

Концепция священной тройственности как единого целого здесь становится символом созидания, развития или управления и преходящести во имя нового становления. И эта же тройственность пронизала всю историю народа: все, от мельчайшей бактерии и до полноценного государства, будь то право и религия, обороноспособность и трудовая деятельность, или даже распределение по кастам (каста учителей, каста воинов и каста тех, кто их содержит). И сегодня, как на постаменте, на этой закаленной тройственной опоре покоится единогласно и во все века признаваемая государствообразующая сила германцев.

Но подобно тому, как мужской круг служителей культа из орденов бардов и скальдов перевоплотился в союзы миннезингеров, когда с приходом христианства ему был навязан иной ход развития, так же и некогда непоколебимое и священное женское служение, став жертвой монашеской ненависти, приобрело форму жестокого ведовства, впоследствии опутанного всем известными кровожадными и сумасшедшими пороками и наследием темных времен.

И здесь необходимо вспомнить о том обстоятельстве, которое до сих пор не было упомянуто в данном сочинении. Мы имеем в виду колдовское искусство германского природного священства.

В те давние времена силы природы были знакомы человеку только в их чувственно воспринимаемых проявлениях. Это связано с тем, что к тому времени чувственная сторона восприятия была более развита и превалировала над стороной осознанной. Так родилось предположение о том, что эти проявления природных сил были свидетельствами жизни неизмеримо более высокого существа, которому следует поклоняться, чтобы заслужить его милость как в благоприятных, так и в опасных ситуациях. Подобно проходящим по вершинам гор облакам, в мире ощущений человека родилась и сформировалась первая наивная идея Божественного. Она подразумевала, что существуют некие враждующие братья: их противоборство ни на минуту не останавливается, и утешением в нем является непременная победа света, тепла, добра над тьмой, холодом и злом. Так как во время детского сна национального духа и становления нашего народа наши предки находились в более непосредственной связи с природой, чем мы — их загнанные в стойла городов потомки — нетрудно представить, что мы утратили наибольшую часть прежнего восприятия природы, а современная наука смогла заменить лишь толику того, что было забыто. Но именно на прежнем восприятии природы основаны все таинственные явления колдовства или магии, среди которых, например, встречается и симпатическое врачевание, случаи которого получили сегодня много доказательств, хотя современная наука их объяснить не может. Но мы можем рассказать и о более глубоких и загадочных явлениях.

Очевидно, что тут мы говорим о таких силах человеческой природы, которые еще не удалось разгадать современной науке. Это те силы, которые в более полной мере могли проявляться раньше, но сегодня появляются реже и захирели в виду их своей редкости. Причем такое нисхождение прогрессирует тем сильнее, в чем больше мы отдаем предпочтение жизни разума, а не жизни чувств. Если бы эти скрытые потенции человека были изучены (а ведь многие из них только еще предстоит открыть), то мы бы не только смогли найти объяснение ряду доселе необъяснимых фактов, но и переоценить многое из того, что сегодня считается суеверием и подвергается осмеянию. Эти вещи могут быть восприняты с полной серьезностью, ведь часто их отрицают только из-за того, что не могут объяснить и высокомерно не допускают даже возможности поиска соответствующего объяснения. Так рождается склонность объявлять что-либо необъяснимое чем-то попросту не существующим, предрассудком или суеверием.

Эти же причины привели к появлению ужасной исторической ошибки — к появлению процессов над ведьмами, которые за последние 11 веков забрали жизни девяти с половиной миллионов человек, казненных по обвинению в ведовстве. Ошибка состоит в том, что ведовство преследовали по религиозному мотиву, назвав его ересью, в то время, как это было чисто человеческое свойство, не имевшее ничего общего ни с христианством, ни с какой-либо другой религией. Оно заключалось в доступном тогда и ныне утраченном осознанном использовании тайных сил, которые и сегодня время от времени проявляются в человеческом роду, несмотря на то, что они веками пребывали в небрежении.

Возможно, из-за преследования ведьм эти избранные натуры были уничтожены так основательно, что мистические качества человека смогли начать восстанавливаться очень постепенно. Но как Средневековье преследовало ведьм, ошибочно рассматривая их в религиозной плоскости и навешивая ярлык еретиков, так и современная антропология остается во власти этой же ошибки и оценивает ведовство исключительно с позиций ложного Просвещения и, сводя его к обычным суевериям, отрицает его истинную связь с действительностью.

Не исключено, что наука двадцатого века сможет описать и осмыслить ведовство, основываясь на примерах сомнамбул и медиумов.

Из этого следует, что ведовство появилось не в 1485 году, когда Папа Иннокентий VII издал свою пресловутую буллу, ставшую основанием для процессов над ведьмами. Как и ордена скальдов и бардов, искусство ведьм существовало с самой зари германского народа; оно старше христианства, ведь как и женский орден служительниц культа Вотана, общность ведьм пользовалась глубоким народным почтением, в ответ на которое народ получал от ведьм советы по здравоохранению — как в психическом, так и в физическом плане. Словом и делом ведьмы бесчисленно умножали благополучие своего народа.

Однако с ведовством неразрывно связаны пресловутые танцы и шабаши ведьм. И этому явлению следует уделить внимание, ведь танец ведьм — Hexentanz [Хексентанц] — это не что иное, как священная мистерия, схожая с дионисийскими или иными торжествами религиозных систем древности.

Эти священные ритуалы развивались в прямой связи с обрядами женского ордена культа Вотана, в мистериях которого главные роли отводились целительницам и другим знахаркам.

Очевидно, что в этом вопросе мы испытываем еще большую нехватку сообщений современников, чем в случае с немецкими школами скальдов, поэтому для начала нужно найти доказательства существования более ранних мистерий, которые могли в измененном виде сохраниться вплоть до Средневековья. Из данных о средневековых процессах мы можем почерпнуть основные характеристики, которые могут свидетельствовать о древних корнях ведовства.

Поэтому в первую очередь нужно обратиться к семи ступеням посвящения в ведьмы, которые упоминаются в протоколах средневековых судебных процессов. Их объяснение поможет нам продвинуться дальше.

Первая из семи ступеней — это соблазнение. Оно (предположительно) происходило по воле Дьявола, который должен самолично был присутствовать при этом; однако он не принимал собственного образа, а являлся в слиянии образов распутника (инкуба) или распутницы (суккуба). Считается, что большинство ведьм попадали под его власть, нарушив обет супружеской верности, причем стоявшие над ними старшие колдуны попадали в сети Дьявола, занимаясь распутством или даже предаваясь запретной однополой любви.

На вторую ступень ведовства переходили в тот момент, когда совершаемое инкубом или суккубом соблазнение все-таки осуществлялось, и через три, девять или четырнадцать дней успешный совратитель возвращался, открывая свою действительную сущность своей жертве женского или мужского пола. Тот образ, в котором он являлся в этот раз, больше не изменялся. Вознаграждение, которое Дьявол платил золотом, в руках женщин превращалось в конский навоз, а мужчины находили вместо звонкой монеты простые черепки. Первая сцена осознания содеянного погружала совращенную жертву в страх и ужас, ведь они слишком поздно могли осознать, насколько безвыходным было их положение в адских путах. Так они переходили на третью ступень посвящения: теперь (предполагаемый) Дьявол требовал от них отказа от Бога и всех святых. Если они отказывались последовать за новым хозяином, их ожидала неминуемая смерть. После отречения их ждала четвертая ступень, которая предполагала посвящение в ведьму (или ведьмино крещение) и обручение с (предполагаемым) чертом, которое происходило через пару дней и не отменяло законного христианского брака, так как невеста и жених получали другие имена, которые использовались на шабашах. Разумеется, совращенные клялись держать все в тайне: например, они клялись не исповедоваться священникам о том, что случилось, и не есть просвиру при причастии. Причем, в случае с просвирой, давшая клятву ведьма должна была не просто не есть ее, но либо выкинуть на кучу навоза, либо оскорбить и предать поношению иным способом.

Ведьмина свадьба или ведьмино крещение, если считать их реальными церемониями приема в общность ведьм, подразумевают выжигание или вдавливание «ведьминой метки»; то есть это некий кровавый ритуал, и после его совершения раны должны заживать в течение нескольких недель. В описании такого ритуала однозначно сказано, что Дьявол «кровь ее взял из скрытого от взоров места».

Этим отмечается завершение становления и прихода новой ведьмы, которой теперь разрешается принимать участие в шабаше — «ведьминских танцах». Нам вполне известно, как они проходили. Их поверхностное описание в судебных материалах представляет их менее привлекательными, но в реальности это были настоящие дикие оргии, проходившие во всех возможных направлениях и объединяющие наиболее брутальные состояния опьянения духа. (Справедливо замечено, что эта практика не упоминается после XV века). Ко всему прочему, мы бы сильно ошиблись, восприняв выражение типа «полет на метле» в буквальном смысле. На свои собрания ведьмы отправлялись пешком или на лошадях, и если на пути они и занимались колдовством, то сами по себе шабаши ведьм проходили естественным образом. В своей интересной книге Disputatio de conventu sagarum ad sua sabbatha (Виттенберг, 1667) Фогт подтверждает, что шабаши не были плодом фантазии обвинителей, а действительно имели место. Он также доказывает существование плясок ведьм и праздников.

Что же до ведовского зелья, то оно состояло из приготовленного на жертвенной пище отвара. В более ранние времена такой отвар делали из останков человеческой жертвы — мужчины или ребёнка. Умерщвление осуществлялось через повешение, причём повешенное тело разрывали на куски. Позже, когда такой тип жертвоприношения стал недоступен, для жертвы стали брать останки казненных на виселице преступников, чьи тела выкрадывали из петли. Также для этих целей могли использовать эксгумированные тела детей, причем предпочтение отдавалось тем детям, которые умерли некрещеными. Уголь (Spodium или «жженая кость») их прогоревших костей был основным ингредиентом так называемого ведьминского порошка.

Шабаши с плясками проводились три раза в году: на Вальпургиеву ночь, через четырнадцать дней после Иванова дня (ср. Иван Купала, прим. пер.) и на Рождество.

Шестая ступень означает посвящение в колдовские знания, и в судебных материалах эта ступень представлена как время озлобления и склонности ведьм к зловредности. Очевидно, что в более ранние времена эти качества не были присущи ведьмам как определяющие.

Седьмая и последняя ступень заключается в «строжайше тайном» искусстве портить погоду. Это одна из наиболее опасных задач ведьмы: она связана как с опасностью для жизни самой ведьмы, так и с возможностью ее обнаружения, что, в принципе, приравнивалось к смерти.

Ярость, с которой преследовали ведьм, вместе с намеренным умолчанием судей о доводах и аргументах подсудных, которые согласовались со временем следствия и могли быть понятными их современникам, скрыли суть того факта, что освободившись от ужасных характеристик, которые только лишь свидетельствуют о существовании особого тайного общества, отчасти похожего на наши современные собрания спиритов, а отчасти — на дикие и жестокие оргии, картина прошлого предстает в таком искаженном и вырожденном виде, что и какой-нибудь современный прокурор тоже захотел бы расследовать описанные в ней явления.

Так ведовство открылось только к моменту его сильнейшего вырождения и незадолго до его уничтожения; до этого момента оно в большей степени было предоставлено самому себе.

После того, как ведовство явилось в образе тайного общества, во главе всех ведьм поместили (предполагаемого) Дьявола, который, естественно, пришелся к месту, чтобы обыватель в очередной раз сказал что-то типа «с нами Божья сила». Однако в более раннее время место Дьявола занимал Вотан, Всебог-Всеотец, повелевающий магической стезей. Будучи частью ведовского культа, он проникал в мир людей через своего видимого и осязаемого представителя — человека в маске Бога. Такая маскировка руководителей и руководительниц сообщества, которые в лицах разыгрывали общность Богов, обусловила появление игр-мистерий, в драматизированной форме представлявших мифы, связанные с теми или иными праздниками. Так началось драматическое искусство Германии, истоки которого до сей поры искали исключительно в церковных мифах Средневековья и даже не задумывались о том, что если бы это соответствовало истине, то мимы точно не были бы причислены к нехристям или «нечистым». Они подверглись гонениям только потому, что исповедовали старинный культ служителей Вотана, как и шпильманы и палачи, которые до того, как стать инструментом казни, ведали жертвоприношениями. Название Mine [Мине] (ср. русское мина, прим. пер.) соответствует имени великана Мимира, с головой которого Вотан беседовал об истине и который был олицетворением памяти.

Некоторые из этих игр-мистерий сохранились до нашего времени: помимо драматизированных стихотворений из Эдды можно вспомнить народную пьесу «Драхенштих» из Фурта, Бавария, «Игру трех королей» в Штирии и Каринтии и многое другое.

Но судебные протоколы свидетельствуют и об использовании масок. Причиной запрета масок они называют очевидное сокрытие личности — то есть возможность прийти на любое сборище и остаться неопознанным и, соответственно, не понести наказание; истинная причина была уже давно забыта.

Среди присутствующих на таких шабашах преимущественно упоминаются музыканты-шпильманы и скрипачи, о причастности которых к гильдии скальдов и бардов уже было сказано выше. И они тоже в Средневековье считались неверными и нечистыми.

Объявление неверным, нехристем, которое повсеместно приравнивалось к изгнанию, свидетельствует о взаимосвязи этих людей и об их принадлежности к ранее побежденному культу Вотана. Церковь преследовала не только эти разрозненные театральные действия, но и сам танец, а именно — маскарадные пляски и представления скоморохов — объявив эти действия языческим злодеянием. Более того, в своей страсти укрепить позиции церковь дошла до того, что запретила использование языческих флейт и скрипок в ходе церковных музыкальных представлений. Этот запрет сформировал целый ритуал. Недаром сегодня ревностные хранители чистоты церковной музыки — цецилианцы — выступают за то, чтобы в церкви звучали только хоралы в сопровождении органа. Однако сама церковь использовала языческие мистерии в качестве примера для своих вертепов, которые сегодня уже объявляет истоком современной драматической поэзии. Если бы это соответствовало истине, то немецких мимов не стали бы подвергать гонениям, а скорее бы объединили их в какое-либо братство, сообщив им некоторую церковную святость.

Возвращаясь к общинам ведьм, заметим, что количество таких общин росло за счет эротической составляющей, которая имела исключения из правил для мужчин. А именно, им разрешалось вступать в случайные связи, которые дополнялись мистическим смыслом, если простого эротического возбуждения оказывалось недостаточно.

Женщины в ведовских орденах составляли большинство. Это связано с тем женским свойством, которое определяет более глубокую интеграцию женщины в выбранную ей религию. Это обстоятельство уже давно подтверждено жизненным опытом. Женщины более чувственны, чем мужчины; они больше склонны к жизни чувством, а не рассудком. Потому их легче захватывает обман чувств, а вместе с ним приходит глубокая наполненность какой-либо большой или малой идеей с хорошими или плохими целями. Особенно часто это происходит тогда, когда женщина использует мистическую ширму «тайного» общества и привлекает в него новых членов. Пути такого привлечения могут заключаться в особенном воспитании детей и ином влиянии на ближнее или дальнее окружение. Поэтому женщины смогли создать множество ведьминских групп, насчитывавших до 10—12 участниц на одного лидера или мастера ведовства. Так как часто главенствующую роль в группе ведьм занимал мужчина (мастер), то наиболее действенная для женского рода приманка и в этом случае оказывалась объединенной с запретными наслаждениями.

Очевидно, что во время запустения, которое переживало ведовство, одной из его главных характеристик стали различные пороки, что следует из самого названия перехода на сторону ведовства — искушения. За пять сотен лет до этого все было иначе. Тогда ведовство было тайным учением последних приверженцев германской веры, почитателей Вотана, которые проводили свои службы по утраченному и скрытому укладу, приносили жертвы Богу Вотану и участвовали в запретных круговых собраниях — тингах. Это таинство в мужской традиции преобразилось в учреждение «святой Фемы», связанное с древней религией, следы которой до сих пор не удалось уничтожить. Пример тому — обряд баварских крестьян — «Хаберфельдтрайбен» (народный суд, самосуд — прим. пер.), который можно противопоставить выродившимся оргиастическим обрядам средневековых ведьминских плясок. Этот факт указывает на то, что жемчужина рода людского — женщина — не находясь под руководством мужчины, становится подобием корабля без руля и теряется в лабиринтах жизни; в следующем веке современная эмансипация женщин станет новым образом ведьминских плясок и окончится так же печально, как и шабаши Средневековья.

Свидетельства из XI века представляют ведовство хоть и во враждебном, но все-таки не в резко осуждающем свете, в отличие от того, как это сделано в материалах следствия времен охоты на ведьм.

Умерший в 1024 году епископ Буркхардт Второй из Вормса уже упоминает служение Дьяволу в ходе женских собраний. Очевидно, что такие объединения и были теми шабашами ведьм, упоминаемыми в материалах судов. Такое собрание, которое он называет консорциумом, принимало в свои ряды женщин, которые, по словам епископа, были обмануты Дьяволом (a diabolo deceptae), причем они же по его приказанию (ex parecepto) обязательно должны были явиться на такое собрание. Особо важно то, что в его свидетельстве, взятом из народной среды (vulgaris stulitia), любой участник шабаша называется Holda или Hulda [хольда или хульда], что соответствует одному из имен Богини-Всематери Фроувы, которая — сама будучи волшебницей — была супругой верховного покровителя волшбы Вотана.

Устная традиция называла этих ведьм хольдами, из чего следует, что они тогда еще не были переведены в разряд унхольд (то есть нечистых — прим. пер.), как это произошло с ними через пятьсот лет. Не менее важно и то, что епископ Буркхардт далее сообщает, как эти хольды (ведьмы) ездят на животных, но ни разу не упоминает о метлах или вилах. То, что он говорит о вызывании чертей, как раз указывает на его закономерную (и ожидаемую с точки зрения церкви) ненависть к вере в Вотана. Ведь любые почитания самого Вотана церковь последовательно объявляла поклонением Дьяволу. Так, например, говорили о тех скальдах, которые надевали маски асов, ритуально перевоплощаясь в их временных представителей. В остальном сообщение епископа полностью умалчивает о том, что же именно происходило на собраниях таких хольд. Так как все само собой разумеющееся умалчивается и в современных свидетельствах, то молчание епископа может не быть умышленным — таким, каким оно могло бы быть сегодня. Напротив, это, скорее, свидетельство о том, что культ Вотана был либо побочным, либо прежним верованием, которое в те времена еще признавали, с которым боролись, но не могли еще перевести в ранг суеверия.

И все-таки уже в то время ведовство в большей степени оперировало внешним культом, а не учением. Это связано с тем, что на тот момент правящие династии, высшие слои общества и знать уже давно отвернулись от ведовства и, следовательно, от культа Вотана. Такой отход похож на то, что случалось в эпоху Рококо и последующие периоды, когда привилегированные места начали обустраивать на удалении от центров народных праздников. Это был знак прихода нового времени — времени итальянской оперы и французских ассамблей. Эффект этой перемены не заставил себя ждать: миф о Вотане, говоря современным языком, просто вышел из моды. Когда народные праздники утратили свою популярность, они всецело стали достоянием деревенских жителей, которые, в свою очередь, и сегодня празднуют солнцеворот, возвращение птиц и подобные памятные дни, уже давно забытые государством.

Так же и тысячу лет назад короли и знать отстранились от мифа о Вотане, от тогдашнего ведовства, и оставили его крестьянам. Это произошло вместе с установлением моды на христианство.

Но если такой древний народный обычай отмирает, то это значит, что он потерял свою власть уже в самом начале процесса отмирания. Так в одиннадцатом веке случилось с собраниями хольд, от которых остался культ без учения; то же произошло в восемнадцатом веке, когда народные праздники, которые в течение нескольких столетий растрачивали свою религиозно-мистическую основу, уносили с собой в небытие некогда хранимые смыслы германской праверы.

Положение подневольных, крестьян, которые во все времена занимают низшую ступень образовательной системы любой нации (хотя и являются основой ее постоянной регенерации) и выступают с наиболее консервативных (в лучшем смысле этого слова) позиций, стало единственной опорой для утрачивающихся мистерий Вотана. Так что нет никакого чуда в том, что ведовство все сильнее грубело и мельчало. Так оно все глубже уходило в болото, пока не исчезло совсем, растворившись в процессах над ведьмами и следующих за ними двух столетиях забвения — то есть к началу восемнадцатого века.

Опираясь на все вышесказанное, нетрудно понять, почему большинство ведьм вышли именно из крестьянской среды, в то время как бюргеры и представители знати указаны в обвинительных протоколах по делам ведьм лишь в исключительных случаях.

Несмотря ни на что, ведовство так и не было запрещено; лишь одно действие в его рамках было наказуемо: оно состояло в принесении человеческой жертвы, в поедании этой жертвы — мяса детей.

Процессы против ведьм начинаются в 1485 году, когда Папа Иннокентий Восьмой издает буллу, в которой указано, что ведовство — это преступление, которое карается смертной казнью.

Когда при императоре Отто Великом, в Х веке, была жестоко и окончательно подавлена последняя искра мужской германской традиции служения Вотану — древний певческий орден — когда собрания разрозненных служителей Вотана утратили свою теологическую и научную часть (ведь исчезли их руководители), то втайне сохранявшееся учение начало сходить на нет, и некогда существовавшая церемония уступила место обычаю. А он, в свою очередь, все сильнее перерастал в самые порочные оргии, становился прикрытием для блуда и греха — преступлений, грозивших народу полным одичанием; пляски ведьм стали представлять реальную угрозу, однако не в том смысле, какой ее видели гонители ведьм.

Однако в германской древности и даже во время раннего христианского Средневековья, когда такими собраниями руководили специально обученные скальды, эти праздники и танцы не были полностью освобождены от эксцессов, но такие эротические церемонии имели глубокую мистическую подоплеку; они опирались на природную религию и потому не несли в себе никакого деморализирующего заряда; короче говоря, это были мистерии, полностью соответствовавшие дионисийским празднествам древних.

Эти вотанистские мистерии были обращены к плодородию и силам природы и в этом смысле имели мистическую цель: празднование пробуждения природы в ожидании богатого и прибыльного года.

Однако чтобы проводить параллели между германскими плясками ведьм и греческими дионисиями и справедливо соотнести ведьм с вакханками, нужно сравнить обе мистерии друг с другом. Тут мы обнаруживаем невероятные сходства.

Дионисий (или Бахус) зовется также ночным, черноногим или козлоногим; вместе с Деметрой он властвует в Нижнем мире, он бородат, у него есть козлиные рога; из-за этих атрибутов его называют козлобородым, ему в жертву приносят козла, а всем известные сатиры составляют его свиту.

Так как сказания и сцены Боксберга (Bocksberg в переводе значит «Козья гора») известны всем, то достаточно лишь вспомнить козлоногого черта, которого часто полностью представляют в виде козла, и сходство будет очевидно.

То обстоятельство, что черт-соблазнитель принимает вид то мужчины (инкуб), то женщины (суккуб), отражено в образе самого Диониса, который тоже мог менять свой пол по собственному желанию. С этим также связан тот факт, что вокруг него собираются и вакханки, и служители мужского рода. Зеленый цвет Дьявола тоже соответствует Дионису; Wintergruen (барвинок), Immergruen (молодило) и Efeu (плющ) — священные вечнозеленые растения этого бога виноделия и удовольствий.

В свите Бахуса, как и в ходе плясок ведьм, преобладают менады/вакханки, хотя в их сопровождении нельзя не встретить и музыкантов. Как и шабаши ведьм, дионисии тоже проводились на холмах, и в обоих случаях непосвященным отказывали в доступе на праздники. Как и пляски ведьм, празднования в честь Бахуса проводились три раза в год, и в обеих мистериях присутствовал танец в форме большого круга, хоровода, вокруг которого возжигали мистические благовония — ведьмин морок; кстати, последний тоже был частью обоих мероприятий.

Но не только безудержные метания в танце, обжорство и пьянство были одинаково свойственны обеим мистериям, но и ведьминская кухня. Известно, что в ходе дионисий их участники в вакхическом исступлении разрывали на части человеческую жертву, ее куски отваривали в котле, а получившуюся трапезу делили между всеми присутствующими. Эти жестокие жертвоприношения описаны и в протоколах, сохранившихся после процессов над ведьмами. Только позже, когда лежащий в основе празднества миф был забыт и утрачен, когда участники стали исполнять только бездушную церемонию, когда ведовство полностью разложилось, можно было удовлетворяться украденными с кладбищ трупами казненных воров или похороненных детей.

В ходе дионисий человеческая жертва должна была напомнить о том, как Дионис-Загрей был разорван титанами и сварен в котле; однако похожего германского мифа нет, либо он не сохранился до наших дней. Пляски ведьм часто проводили на оборудованных для казни площадях, у виселиц,. С одной стороны, это имело место потому, что хотя их одно время не запрещали, но считали чем-то неподобающим, а с другой — потому что в материалах о ведьмах трупы повешенных воров тоже играли значительную роль. А это значит, что в ранних ритуалах ведовства жертва должна была умереть от удушения, прежде чем стать ритуальной пищей на ведьминской кухне.

Это допущение подтверждает строфа Рунической песни (Runatals-thâttr), в которой Вотан приносит себя в жертву самому себе, оставаясь своим собственным священнослужителем; приведем текст строфы:

Знаю, как буду на хладоветреном древе висеть

Девять вечных ночей,

Копьем пронзенный, Вотану посвящен,

Я сам себя себе посвятил;

На том дереве, что от каждого скрывает,

Где его корни произросли

Высокое мифическое значение, которое эта строфа имеет не только как предисловие к ряду восемнадцати рун, объединенных магическими песнопениями. В ней содержится миф о перерождении, который прямо упоминается в восемнадцатой рунической песне и находит себе необычное подтверждение в мифе об Альрауне.

Согласно германской вере, жертвенная смерть в той же степени священна, как и смерть в бою. Она непременно объединяет жертву (павшего) с Божеством; таким образом жертвенная смерть становится актом личного духовного перерождения. В нем принимают участие все присутствующие при этом мистагоги, которые удостаиваются таких же заслуг, как если бы они сами были принесены в жертву. А так как Вотан сам себя принес себе в жертву, его самоубийство считается самопожертвованием и в той же мере же достойно, как и смерть на боле боя.

Этот мистический смысл и есть сокровенное учение каждой мистерии, и потому он обязан присутствовать во всех мистериях, сформировавших ядро плясок ведьм во время расцвета праверы; эта идея объясняет смысл человеческого жертвоприношения.

Умолчание является общим для всех мистерий (даже для современных — таких как ритуалы вольных каменщиков, нигилистов и др.); то, что ведьме было строжайше запрещено признаваться в своих действиях на исповеди — это наиболее очевидная часть ее обета. И тут тоже присутствует параллель с вакхическими мистериями — в них в течение первых десяти дней неофиты тоже считались принятыми на испытательный срок. У ведьм испытательный срок, в течение которого за новообращенным наблюдали, исчислялся так же (3, 9 или 14 дней). Ведь только по истечении этого времени Искуситель являлся «в своем истинном облике», что означает, что только тогда неофиту открывалось знание.

Утрата мистериями мифа привела к тому, что у них остался только церемониал, который, само собой, был предан забвению и, будучи в итоге неправильно истолкованным, превратился в суеверие и остался узнаваемым только по своим основным признакам. Это искажение ведовской ритуал пережил из-за того, что начал пародировать римско-католическую литургию. Но это произошло уже относительно поздно.

Очевидно, что от старого ритуала осталось только посвящение ведьмы (ведьминское крещение), вкушение ритуальной пищи (как образное ритуальное убийство), пляска, общий антураж и ведьмин котел; ну и еще зеленый цвет одежды, в которой совокупляющийся Дьявол — пародия на священника — совершал свой ритуал. Все остальные обычаи, толкования и символы только лишь сермяжно и по-деревенски грубо показывают, как создатели измененных ритуалов глумились над христианскими таинствами.

Пляски ведьм как мистерии праверы могли сохраниться до времен правления императора Отто Великого, где-то до середины Х века, после чего вследствие утраты строгого литургического руководства и постепенного отхода от мифа они полностью исчезли. Ритуал же передавался дальше, но при этом он сильно дичал, так что некогда торжественные мистерии недостойным образом огрубели и деградировали. Так, в конце концов, пляски ведьм превратились в аляповатые пародии церковных ритуалов и на исходе семнадцатого века подверглись наиболее жестоким гонениям.

По тем же причинам через какое-то время первичная мистерия не только превратилась в бесстыдную оргию, но и к тому же дала значительный толчок иным теневым явлениям — таким как ваганты, цыгане и убийцы-поджигатели.

Есть еще одно достойное упоминания явление, которое может пролить свет на средневековую «нечестивость» определенных личностей, которая казалась доселе необъяснимой. Это сказание о Тангейзере и его жене Венус (Венере или Фенус). (Более подробно читайте об этом в моей книге Deutsch-Mythologische Landschaftsbilder (глава «Венерина гора», стр. 61 — Берлин, Люстенодер).

Ошибка заключается в том, что германскую Венус (Фенус) перепутали с римской Венус (Венерой, Афродитой) и считали, что наши предки проводили ей, позаимствовав образ Венеры у римлян. (Это ошибка того же рода, как подмена Богини Йо на Изиду.)

Имя Фенус — производное от «Фене», имени Фрейи в Южной Германии, причем само это имя значит «Рождающая». Однако ее культ был очень похож на римский культ Венеры. Служительницы этой Богини тоже принимали участие в плясках ведьм, а раннесредневековые миннебурги и миннегофы (крепости и дворы, объединяющие миннезингеров — прим. пер.) стали стенами их храмов уже во времена христианства. Но и они постепенно сходили на нет, так что эти «прелестницы», как называли служительниц культа Фенус в Средневековье, были объявлены нечестивыми, как и все другие женщины и мужчины, имеющие статус священнослужителя в дохристианских культах. Причуда судьбы состояла в том, что все они были казнены (то есть принесены в жертву) старым знатоком этого дела — богобоязненным, властным и при этом ненавистным палачом.

Известно, что палачи как служители культа могли продолжать свое священнодействие только вне городов, взаперти, в ожидании следующего ритуала смертной казни.

Однако как в церкви в ходе службы часть обрядов могут выполнять и непосвященные (служка, министрант, дьяк, причетник и т. д.), так и в отправлении германского культа в разных хальгадомах помимо посвященных участвовало не меньше посторонних лиц. Как сегодня, так и в Средневековье, складывались братства, которые часто охватывали целые цеха, так что у каждого ремесла в немецкой правере смогли сформироваться свои собственные жертвенные ритуалы. Кузнецы были служителями Вотана и Фро, а вместе с ними — и порицаемые сегодня палачи. Пекари и мельники приносили требы Донару, ткачи и портные стали служителями культа Всематери Фруовы (они были связаны с ее жертвенным животным, козой — и сегодня в шутку их называют Meister Meck-Meck «Мастер Мек-Мек»). Еще в Средние века пекарям всегда уступали первое место в игре в кегли, потому что игра в кегли была посвящена Богу-громовth; we Донару. Тут можно привести еще много примеров. Эти служители культа, жертвователи — как уже было сказано — не принадлежали к ученому и посвященному сословию служителей культа. Они не хранили и не передавали высшие формы знания, не имели степеней посвящения в мистерии; это были простые любители — такие же, которые и сегодня приходят в церковь, чтобы выполнить те или иные обязанности.

Также и те служительницы культа Фенус — они не были посвященными, не обладали знанием и никак не могли заменить целительниц. Они выполняли свою службу, будучи певицами и танцовщицами. По их функциям их можно сравнить с индийскими баядерками.

Если взглянуть на нас по прошествии целого тысячелетия, в ходе которого шло слияние между прарелигией германцев и христианством, то сегодня в чистом виде служителями праверы остаются сами германские идеалы. Ведь и сегодня живы Бессмертные Боги германцев, и все мы находимся под голубым куполом общего хальгадома, которого хватит, чтобы такое малоисследованное явление, как германские идеалы, само стало храмом. И еще не наступило оно, самое печальное время для всех германцев — когда наступят сумерки их божественных идеалов!

Вот скальды и барды, вот немецкие поэты, которые стоят во главе этого культа; но где же ведьмы и ведуньи?

И они тоже живут и будут жить до самых Сумерек Богов, они будут приносить жертвы величественной Фруове, ее светлому идеалу, ведь высшее германское достоинство женщины заключено во Всематери Фруове. И когда немка — немецкая супруга, немецкая мать — самоотверженно жертвует себя своему почетному и высокому призванию, она получает наивысшее посвящение религиозного служителя, чтобы занять место среди ведуний, в свите германской Властительницы Небес — обожествленного немецкого идеала женских добродетелей в германском пантеоне Богов.

Многие говорят, что Зима уже близко, но я ни во что не ставлю эту болтовню. Я слышу зов пробуждающейся Весны.

Будь что будет по велению и милости Норн.

[1] Гай Юлий Цезарь (Перевод: М. М. Покровский) Gaius Iulius Caesar. De Bello Gallico