Следы на битом стекле (СИ) [Рина Нарская] (fb2) читать онлайн

Annotation

Как и большинство девушек её возраста, Женя мечтала о любви. И ей повезло: она нашла «своего» человека. Они читали мысли друг друга, делились самым сокровенными мечтами и проблемами. И были лучшими друзьями… пока не встретились.

Следы на битом стекле

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Часть вторая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Часть третья

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Следы на битом стекле

Часть первая

Глава 1

*Он*

Здарова, пройдохи!

Кто со мной? Загибаем пальчики…

Умный. Красивый. Прилежный. Успешный…

Вот таким бы я был, если б меня выбирали предки!

Я…

А: каждые полчаса мыл бы руки;

L: зачитывался бы Достоевским;

E: вместо спортивных джоггеров фарсил бы в твидовых брюках, как у Шерлока… здесь будет справка, когда научусь…

Ииии… чё там дальше?.. А!

то есть…

X: извинялся, кланялся, уступал… и ещё, кароч, много-много глаголов в сослагательном наклонении… придумаете сами, мне впа... лень, кароч...

В общем, увы, но мои прародители, походу, где-то жёстко накосячили, и матушкины мечты об ангелочке с золотистыми кудряшками над башкой… да блин!.. с нимбом над башкой и золотыми кудряшками… да мммать их!.. с золотистыми кудря… какашками, блин… Сев, гаси камеру!..

**

Умный. Красивый. Прилежный. Успешный…

Именно таким бы я был, если бы меня выбирали родители.

Я раз тридцать в день мыл бы руки, зачитывался бы Достоевским и Чеховым, вместо джоггеров и раритетных адиков носил бы лаковые туфли и брюки со стрелками; извинялся, кланялся, уступал… кароч, был бы душкой!

Но нееет, моим родителям так повезти просто не могло! Их мечты об идеальном ребёнке с золотистыми кудряшками и нимбом над головой взорвались, как граната, как только на свет появился я.

Пафосно? Да! Эгоцентрично, «пупоземлично»? Точно! Всё, как вы любите!..

Итак, знакомьтесь — Мистер Я! Или Alex S. Мне семнадцать, и я — непрекращающаяща…

…

Итак, знакомьтесь, с вами Alex S, или Мистер Я! Мне семнадцать, и я вечная головная боль директора пыточной номер девять славного города Н-ска!..

— А точнее заноза в заднице!

Наскочивший сзади Сева сбивает мою руку с селфи-палкой.

— Ну как, на этот раз зачёт?

— Да ну, лучше оставь первую…

Газуем к девчонкам. Солнце. Речка. Музыка. Веселье. Крики и смех.

Мне по кайфу это лето.

— А ты типа влогер? — интересуется блондинистая длинноногость в красном купальнике.

— Я притча во языцех и твоё фантастическое представление о желаемом! — падаю рядом, закидываю руку ей на плечо и заглядываю в потрясные, как моя жизнь, глаза.

— Алекс звезда! — Сева заливает в себя банку колы.

— Ты забыл добавить «будущая», — поправляет Натали. — И то, думаю, не факт. С такой короной, как у Свирида, только дизлайки собирать.

Шлю ей воздушный чмок, задираю нос повыше, ухожу в отрыв.

Бит качает. На дереве подарок Севы: маленькая колонка с басами, как у большой. Мы называем её Лялей, как мою младшую сестрёнку.

— Ну что, купаться погнали?!.

С дикими воплями мы срываемся с места, чтобы на ходу растерять остатки пристойности и одежду…

**

Лето не вечно.

Первое сентября.

Последний старт во взрослую жизнь. Как всегда, запуск производят одни и те же люди. МариВанна Первая, наш глубокоуважаемый директор и мой личный враг намбер ван, толкает слезливую речь.

Я кружу вальс вместо накануне неудачно подвернувшего ногу Севы. В момент поворота в сторону госпожи директора, с перебором ей улыбаюсь. В следующее мгновение делаю каменное лицо. И так много-много раз…

Она это, конечно, видит, и явно психует, чем повергает меня в состояние экзальтации.

Моя партнёрша по танцу, она же Севина партнёрша по взаимному выносу мозга, Натали, или Петровна, как я чаще её называю, больно впивается когтями в плечо.

Когда акт жёсткого надругательства над неокрепшей психикой юных зрителей наконец подходит к концу, мы с ней проскальзываем в щель между учителями и бежим переодеваться. Нужно успеть вернуться в строй к концу линейки.

— Если бы я лично не учила тебя вальсировать, ни за что бы не поверила, что ты делаешь это чуть ли не в первый раз! — на скаку восторгается Натали.

— Всё-таки признаёшь, что я звезда?

— Не звезда, просто схватываешь быстро!

Натали ненавидит мою претензионную самоуверенность, и я всегда использую это как оружие против неё. Так уж сложилось. Обожаю выбешивать.

Натали с Севой вместе с седьмого класса. С тех пор, как на танцах в местном ДК их поставили в пару. А я не представляю, как можно так надолго зацикливаться на одном человеке, когда их столько вокруг.

Мы переодеваемся в учительской комнате, впопыхах предоставленной под это дело нашим извращугой-завучем. Петровна отгораживается дверцой шкафа, хотя подглядывать за ней у меня и в мыслях нет.

— Алекс, а ты уже видел новенькую?

— Нет. А что, на это стоит посмотреть?

— Ну, такое трудно не заметить. Там такие волоса…

— Какие «такие»? Сейчас что, кого-то можно удивить волосами?

— Блевотно-зелёными? Ну… так-то, да. Ты б её видел, наши девки уже поржали над ней…

— Вам бы лишь бы поржать.

— Ой, кто бы говорил! Апостол местный! Вот ни в жизнь не поверю, что ты упустишь такую возможность поставить очередную звёздочку на своём…

Фейспалм. Натали, как обычно, пытается мне нагрубить, но ей не хватает дерзости. А ещё она почему-то считает меня бабником.

— Знаешь, если эта «новобранка» действительно достойна моего внимания, я его ей обязательно уделю, — мои губы растягиваются в эталонной улыбке, пальцы вдавливают последнюю запонку, а взгляд заставляет Натали покраснеть.

Поздно замечаю, что она ещё не совсем одета.

— Свиридов, блин! Ты охренел?! Отвернись немедленно!!!

У каждого есть в жизни моменты, которые никогда не забудутся, правда? Отпечатки в сердце.

Глава 2

*Он*

— О, да! Первое сентября! Выпускной класс! И скоро мы ворвёмся во взрослую жизнь и наведём там шороху!

— Свирид, слезай отсюда, иначе сейчас здесь будет шорох!

Первый урок начинается с суеты и глобального помешательства. Все орут и перебивают друг друга, но громче всех мы с Севой. Наша староста, Ленка Фокина, стряхивает меня с учительского стола, я сигаю верхом на хромого Севу, он хватает меня за ноги и проносится рысью по периметру класса. В процессе этого вояжа мы несколько раз наталкиваемся на кого-то и едва не падаем, свистим и ржём, а со всех сторон раздаются выкрики и возмущённые вопли.

Заканчивается парад безумия с приходом классухи, но только когда её вопли становятся громче остальных.

— Свиридов и Севастьянов, успокоились! Сядьте на свои места!

— МариВанна, мы так рады вас снова видеть, что совершенно не способны держать себя в руках!

— Свиридов, ты за лето так и не вспомнил моё имя?

— Называйте меня Алекс Эсс, мадам!

Кто-то встревает:

— «Эс» по-английски "задница"!

Все ржут. Все ржали и до этого, но теперь дружнее и громче.

— Зачёт! А теперь иди носки кури! — успеваю отрикошетить я, как оказалось, Хоббиту, прежде чем МариВанна взрывается новой порцией гнева.

— Ну хватит уже! Свиридов, сядь уже наконец и прекрати вертеться! И тишина, мои хорошие, полная ти-ши-на!

Детский сад. Ничего не меняется. Всё, как в начальной школе: мы орём и на нас орут. В этом сама суть нашего существования.

Кароч, в таком кипише я совершенно забываю про Новобранку. Вспоминаю потом, вернее мне Сева на неё кивает, пока классуха, уже остыв, о чём-то увлечённо распинается.

Второй ряд, первая парта. Под боком у ботана Костета, который навечно прописался там по причине отвратительного зрения.

С моей позиции — а мы с Севой, естественно, чалимся "на галёрке" — можно заценить только волосы — действительно цвета вырви-глаз… иии.. всё. В принципе, всё. Вроде бы стройная, если, конечно, не поднимется, а там нежданчик в виде полубегемота… Но, не увидев мадам "анфас", я не могу делать выводы.

Сева, поскрипев извилинами, приподнимает три пальца. Шепчу "погоди", с боем выдираю из его рук без того мятый тетрадный листок, комкаю его и запускаю в спину Новенькой. Бумажка не достигает цели, зато классуха снова начинает орать.

Моя фамилия звучит так часто, что я не сомневаюсь, что моя новая жертва её хорошо запомнила.

Кароч… у нас спор. Развлечение. Сева делает ставки, с какого подхода я уломаю девчонку дать мне свои контакты. Или согласиться на встречу. Или ещё что-нибудь, но это не важно. Он обычно ставит больше, я меньше. То есть три пальца — это три подката. Это чисто спортивный интерес. Мы играем на щелбаны, иногда на что-то другое, но нас забавляет сам факт соревнования.

Вскоре нам удаётся не просто увидеть, а в деталях рассмотреть Новенькую. И лицо, и фигуру, и даже красивую родинку над губой.

— Ничё так, — шепчет Сева. — Неделя.

Возмущённо задираю бровь. По моей личной десятибалльной шкале эта принцесса потянет баллов так… на восемь, но что-то есть в ней такое, что смутно намекает, в обычные пару подходов здесь не уложишься.

И я сомневаюсь. Но лучший друг сомневается во мне больше, а это в корне не правильно.

Мистер Я — не я, если мадам не согласится встретиться со мной прямо сегодня вечером.

Приподнимаю один палец, и Сева снова привлекает к нам внимание чересчур азартным возгласом.

**

Так как в первый учебный день от нас решили по-шустрику избавиться, возможность познакомиться с Новобранкой и в который раз испытать силу своего адского обаяния представляется мне очень даже скоро.

МариВанна отпускает нас на вольные хлеба. Я грациозной походкой огибаю угол класса и вырастаю прямо напротив ничего не подозревающей жертвы.

— Очень добрый день, мадам!

Она поднимает глаза, а я стою такой красивый: руки скрещены на груди, нос кверху. Вождь народов, не меньше. Самому смешно. Однако, ещё один мой козырь — умение держать непроницаемую мину при любых обстоятельствах.

— Пока!

Рекламная пауза. Это не слуховая галлюцинация?

Под всеобщий гул и крики неправильная девчонка вскакивает с места, задирает нос повыше моего иии...

Да хорош. Такого не бывает.

— В смысле «пока»? — преграждаю ей путь.

— В смысле, свободен, мальчик! — «поясняет» чей-то визгливо-хрипатый голос.

Опять Фродо. Утомил.

— Давай познакомимся хотя бы?

— Уже знакомы, — отбривает мадам. И отталкивает меня, чтобы пройти. — Меня, кажется, всем представили. Ты Свиридов. Пока.

Она пытается вдарить по тапкам, но я не пускаю.

И не только я: вокруг нас жаждущая зрелищ толпа и куча свидетелей моего фиаско. Все что-то орут, смеются, улюлюкают… Сева наваливается мне на плечи:

— Да лан, Алекс, пойдём!

И усилием железобетонной воли я принимаю ситуацию.

— Прошу, мадам! Удачного дня!.. Солнца!.. Мира!.. Здоровых деток…

Отдаю ей честь и провожаю взглядом с последующим «выстрелом» в спину.

Глава 3

*Он*

Ребя-а-ата… Это просто чума! Реальный облом. Когда жизнь подставила тебе подножку, и тебя отбрила девчонка, главное — что? Не падать духом, правильно! Любая неудача — это твой новый шанс. Посмотри на себя свежим взглядом, найди слабые места и пути решения!

Сегодня проведём такой эксперимент: это одна из самых оживлённых улиц столицы… наверняка, вы её узнали. Это я, Alex S, такой как есть: спортивный гоп-костюмчик, адики… такие только у меня. Кепарик… Это Сева — мой тайный агент, он будет снимать всё в режиме реального времени, и вы сами всё увидите. Итак, сколько девчонок согласятся познакомиться со мной, таким вот простым парнишкой с дырой в кармане ии… За сколько, Сев?..

— Давай из десяти просто, так считать легче!

— Ну да, мы с Севой не очень учились в начальной школе, поэтому умеем считать только до десяти. Итак, пройдохи, опыт намбер раз: прикид а-ля гопота… в принципе, я почти так обычно и выгляжу… Иии… ну и всё, Сев, погнали!..

Субботу мы провели в Москве на Арбате. Я трижды переодевался и познакомился с тринадцатью принцессами. Домой вернулся в 03-33 и уже начинаю верить в магию цифр.

**

Воскресенье, шесть утра. Как обычно, просыпаюсь раньше сородичей, ныряю в шмот, на бегу совершаю утренние процедуры, заправляюсь энергетиком и чашкой кофе, сваливаю.

Мой нелёгкий путь лежит через ряды однотипных пятиэтажных хрущей в «преисподнюю» — место на окраине города, в низине, где находится ближайший гаражный кооператив.

С недавнего времени почти каждые выходные я седлаю свой шоссейник и проезжаю тридцатку в одну сторону, зная, что там, на той стороне, меня очень ждёт один человечек.

Ляля — моя младшая сестричка по матушке. Ей пятнадцать, и она мой лучший друг после Севы и ещё одного виртуального друга, которого, возможно, вообще не существует.

Они с матушкой и отцом Ляли дядей Славиком живут в элитном коттеджном посёлке недалеко от Москвы.

**

Не успевает скрипнуть калитка, как меня оглушают радостным визгом и едва не сшибают с ног, наскочив сверху и обвив своими, походу порядком удлинившимися за неделю, ногами.

— Ааалекссс! Ну наконец-то! Я так ждала!

Кстати, да. В отличие от большинства Алексов нашей страны, которые сами по себе либо Лёши, либо Саши, я и по паспорту Алекс. Так назвала меня матушка, любительница выпендрёжных имён. А вот Лялю Лялей зову только я, и раньше её это выбешивало.

— Николина, не делай так, ты уже не маленькая, — слышу я строгий голос за её спиной.

— Доброго утречка, ма.

Выворачиваюсь из крепких объятий сестрёнки, здороваюсь с вышедшей на крыльцо родственницей намбер ван. Она сухо чмокает меня в щёку, кутаясь в тонкую кофточку.

— Почему опять так рано? Мы можем хоть в выходные нормально поспать?

— Ну мааа! — пищит Ляля. — Спите сколько влезет, кто вам не даёт! А мы пойдём пока на велике покатаемся! — резко повернувшись ко мне, она складывает ладошки в молитвенном жесте: — Ты же прокатишь меня? Помнишь, ты обещал? Ну плиз, плиз, плиииз!!!

И я сдаюсь, хотя на самом деле сомневаюсь, выдержит ли мой старенький шоссейник нас обоих.

В ответ меня снова душат в объятиях и едва не оглушают. Матушка, недовольно поджав губы, напоминает, чтобы недолго, дожидается от меня утвердительного кивка и, сильнее запахнув кофточку, скрывается за непрозрачным стеклом, разделяющим нас надёжнее бетонной цитадели.

**

С велосипедом мы не рискнули. Несмотря на то, что наш общий с Лялей вес не сильно превышает сотку, удержать руль в таком положении (когда мадам взгромоздилась на раму) оказалось не так уж просто. К тому же, шоссейник не предназначен для поездок по грунтовой дороге, а выезжать на трассу в тандеме опасно.

Зато процесс «примерки» получился угарным. Мы наржались до колик над Лялькиными попытками взобраться на «железного коня». Я прекрасно понимал, что она хорохорится, что ей больно и неудобно, но язык мой — враг мой.

За что люблю свою родственницу намбер ту — она никогда не обижается.

В итоге мы в парке. Велик на приколе. Кругом солнечные блики, запах озона и сосен, длинные тени и засранцы-голуби.

Свищу и разгоняю их, обнаглевших, прикормленных здесь толпами отдыхающих, Ляля приманивает семечками.

— Слушай, сколько у тебя их там?! Явно ж не последние!

Пытаюсь сунуться в карман её шорт, она хохочет и извивается:

— Ща, ща, кончатся. Уже кончаются, видишь?

И демонстрирует мне потную ладошку с горсткой сора.

А сама опять за своё.

— Лааадно.

Натягиваю на глаза козырёк, щурюсь в безмятежность бархатного неба.

— Если они навалят на нас сверху, меня хоть кепарь прикроет. А вот кое-кому повезёт меньше, — киваю на её небрежный пучок.

Лялька пожимает плечами.

— Ммм… Алекс, а почему ты меня не предупредил, что собираешься в субботу стримить? Мне девчонки из гимназии сказали. Кстати, они все поголовно на тебя подписаны, ты в курсе вообще? А половина ещё и влюблены, между прочим!

Морщу нос, кошусь на неё.

— Не понял, а где вторая половина?

Она смеётся.

— А если серьёзно, вам не рановато, а, малышарики? Учиться надо, дети!

— Ага, я смотрю, ты много учишься! Сколько у тебя уже роликов? Ты в Инсте тоже есть? А в Тик-токе? Кинь плиз ссылочку!

— Обойдёшься.

— Ну, Алекс! — она отряхивает ручонки.

Отработанная схема. Вытреплет душу. Я сдаюсь.

— Ладно, ладно! Кину… Если пятёрок полный портфель принесёшь…

— Ну Аааалекс!.. Ну, и фиг с тобой. Сама найду. Катьку Славину попрошу — она скинет. А насчёт девчонок я серьёзно… — она мгновенно меняет голос на более противный и писклявый. — Ой, какой он растакой! А он правда твой брат? А познакомишь? А у него есть девушка? Рррр… Достали!..

Подавляю усмешку, ободрительно пожимаю её костлявое плечико.

— Тяжёл крест твой, сестра… Скажи им, моё сердце занято.

— Правда?! — Ляля бьёт по тормозам и по-прокурорски на меня смотрит. — Кем?

— Тобой! — ржу я, немного прифигев от такого напора.

Лялька отстаёт. Нагоняет чуть позже.

— А кстати!.. — У неё в руках каким-то чудом опять возникают семечки. — Говорят, тебя какая-то курица тупоголовая отшила?

— Что?!. Кто?!

Всё никак не привыкну, что моя младшая сестрёнка, походу, резко повзрослела.

— Ну, ты вроде как сам признался. Это рили?

— Ну отшила, и чего. Мне вообще пофик.

— Да лаадно! Она совсем дура? Слепая или тупая?

— Да не слепая, не тупая, просто не захотела общаться.

— Я ж говорю, дура! Братишка, да ты забей, — она вдруг оббегает меня и, резко прибив к себе, принимается бурно, явно переигрывая, успокаивать. — Приезжай к нам в гимназию, за мной зайди, там на части тебя разорвут, вот увидишь!

— Вот уж спасибо! — почти рыдаю я.

Глава 4

*Он*

Воскресенье. Вечер. Холод по спине от остывшего пота. Запах жжёной травы. Сумерки.

Я шагаю по родному Н-ску, уже без велика, уставший с дороги, но окрылённый. У дома напарываюсь на Натали, что ещё издали газует с предъявой:

— Ага, Свирид! Иди-ка сюда, родной.

— Да иду уже, я ж здесь живу кагбэ.

Подхожу ближе, различаю выражение Натахиного лица. Не предвещает ничего хорошего.

— Привет, Алекс, как раз хотела тебя выловить…

— Да ну, Петровна, давай не сейчас. Автографы, фото — всё позже. Мне нужен душ.

Обычно Натали, как только напарывается на мою звёздность, сразу переходит на ультразвук, но тут, походу, серьёзно злая…

— Ещё раз впутаешь Севастьянова в свои патаскунские дела — я не знаю, что я с тобой сделаю...

— Вырубишь с удара? Хук с левой — год в коме?!

Я ожидал чего-то подобного. Натали всегда бесится, когда Сева уделяет больше времени мне, чем ей. И да, по-моему, она им вертит, я б на его месте давно послал… Но я не Сева, и это их дела, я стараюсь не вмешиваться.

— Тебе, блин, смешно?! Мы, так-то, чуть не расстались из-за тебя! Я полдня ревела! Тебе совсем всё равно?!

— Да хорош тебе, Натах! — Я не планировал доводить её до истерик. — Успокойся!

— Хорош?! Успокойся?! Мы едва не разбежались, ты слышишь?! Я же просила тебя, никаких баб! Чтоб даже близко их не было! Если тебе они нужны — иди ищи сам, а его в это дело не втягивай!..

Натали ещё минут семь…сот орёт на меня — я молча обтекаю. Не потому, что считаю себя виноватым — в конце концов, мы с Севой с пятого класса вместе, и я уверен, что это константа, — а потому что в душе я добрый самаритянин и просто решил дать ей выговориться.

Ничего нового о себе я не узнаю. Зато окончательно убеждаюсь, что Сева перед ней прогибается. Оказывается, в пятницу он отпросился у неё якобы с бабулей на даче клубнеплоды корчевать… Пропал, короче, пацан.

Заваливаюсь домой без сил, физических и моральных. Первые оставил на трассе, вторые, вместе с мозгом, высосала Натали. Здороваюсь с батей и ррродственницей. Получаю втык за то, что никого не о чём не предупредил. Плетусь в свою комнату, падаю на диван и…

Хотел бы вырубиться, но одна предательски вторгшаяся в сознание мысль тащит меня к монитору. Плюхаюсь в кресло, врубаю комп.

Преамбула. У меня есть друг, о котором я по сути ничерта не знаю. Он как-то написал мне в ВК, на мою фейковую страничку с аватаркой в виде прицела. Этот профиль я состряпал в пятнадцать лет, когда сильно увлёкся музыкой и спешил опробовать на абсолютно ничего плохого мне не сделавших личностях всю грандиозную мощь своего таланта. На страничку я скидывал сляпанные на коленке аранжировки к собственным будущим супер-мега-хитам, а также всякий хлам, вроде ударивших мне в голову, рифмованных, или не сильно, мыслей.

Один из таких "шыдевров" его и зацепил.

Он — это Он, поскольку вещает о себе исключительно в мужском роде. То есть, не "я пошла", а "я пошёл", а так, в принципе, я ни в чём не уверен. Да и это не важно, ведь исторически так сложилось, что мы списываемся лишь когда у обоих паршивое настроение.

Вот, к примеру, одна из старых переписок:

СF1322: (его ник — Crazy Frog, на авке знаменитая лягушка)

«Привет, АС, как ты там? Давно не выходишь на связь, я даже волнуюсь».

Он называет меня АС, поскольку ник у меня "ВАСдушка". Логика сочинительства была такова: Я — Алекс Свиридов — А.С. Пишу стихи — А.С. Пушкин. Пушкин занято. Окей. — Душкин — А.С. Душкин. Тупо — ВАСдушкин. — Васдушка. Тупо? Ну, попробуйте придумать что-нибудь покруче в пятнадцать лет.

Кароч… Я пытался объяснить происхождение этого ника своему новому собеседнику. Он ничего не усвоил, кроме того, что я АС. Теперь так ко мне и обращается.

Я: «Здарова лягух»

«Был занят»

«Сражался со вселенской несправедливостью»

«Как обычно проиграл».

СF: «Что случилось? Опять родственница?»

Не знаю, как так вышло, но я без задней мысли сливал все свои психотраблы абсолютно не знакомой мне в реале человекоособи. Почему-то это оказалось даже легче, чем поделиться с лучшим другом, особенно когда у того появилась девушка. Рассказал и про ррродственницу, мою типа мачеху, с которой мы до сих пор не нашли общий язык. Всё, кароч, без имён и деталей, но всё же…

Я: «Она»

«Утомила»

«Вчера выгреб по-полной за то что не вписываюсь в её идеалистическую картину мира»

СF: «Такая же фигня. Только я получаю от мамы. Иногда повеситься легче, чем соответствовать её требованиям».

Я: «Вешаться грех»

«Боженька не училка по физике не ставит невыполнимых задач».

СF: «Ха-ха! Ты стебёшься?»

Я: «Вряд ли».

СF: «Ты что, верующий?»

Я: «Местами».

СF: «Какими?)))»

Я: «Не теми на которые ты намекаешь»

«Крестик к телу бог в душе»

«В церковь по воскресеньям не хожу если ты об этом».

СF: «Ясно. А то я уже напряглся, что ты религиозный фанатик. Не куришь, не пьёшь… не слишком ли для идеален для своих семнадцати? Или ты фейк?»

Я: «Я фейк самого себя»

«И у меня достаточно пороков»

СF: «Например?»

Я: «Например я не вписываюсь в идеалистическую картину мира»

Глава 5

*Он*

Здарова, пройдохи, знакомтэс! Это — Карына! Единственный жэншин, с которым Мистер Он изменяит сваэй дэвушке…

Пачиму жэншин?.. Да патаму што такой капрызный… вааай!..

Понедельник, вечер. Мы с Севой, как обычно, в «преисподней». Сева, как обычно, по пояс в Карине, я, как всегда, монтирую видос и отвлекаю друга от дела.

Севе уже восемнадцать, у него есть права, и всё своё свободное от учёбы, танцев и Петровны время он зависает здесь.

Карина — тюнингованная серая «чистапацанская» тачка, с модифицированным движком, спортивным спойлером и, — барабанная дробь, — профессиональной аэрографией в виде акулы из культового ужастика на капоте, ради которой мы впахивали всё прошлое лето.

Это была Севина мечта. И, хотя я настаивал на Спанч Бобе, совместно накопленные деньги мы вбухали в М Е Ч Т У.

— Сев, чего бы ты хотел? — Покончив с видосом, я растягиваюсь в кресле, которое когда-то даже пахло кожей, а теперь покрыто затхлым куском гобелена. — Ну, вообще, после «Челюстей». Какая теперь у тебя мечта?

Мне приходится беседовать с той частью друга, которая видна с моей позиции. И это далеко не лучшая его часть.

— Чтобы родители бухать перестали.

— А ещё?

— Чтобы папка снова вышел на работу.

— А ещё?

— Чтобы я пришёл домой, а там чисто, и никого постороннего, и пирожки с повидлом... И морс ещё... как в столовке.

— А ещё, Сев?

— А ещё?.. — Наконец он выбирается из потрохов Карины, захлопывает капот и разворачивается ко мне лицом, дико порадовав чёрной полоской прям под носом. — Не знаю… На море съездил бы. Никогда там не был.

— Зигани, — шепчу я.

— Чего?

— Зигани, Сев…

Сева долго не догоняет, чего я от него требую, а так как я спецом говорю сначала шёпотом, потом всё громче и громче и, постепенно перейдя на крик на лже-немецком, мастерски пародирую экспрессию Гитлера, в итоге выбешивается так, что кидается на меня сверху и пытается утрамбовать всеми своими, лучшими и не лучшими частями, в кресло.

При этом чопорную краснокирпичность гаража сотрясает такой дикий ржач, что если бы это была чья-то хата, соседи бы точно вызвали скорую.

Когда беспочвенный угар отпускает, Сева отваливается во второе такое же кресло.

— Давай после выпускного на моря дикарями?

— Давай, — отрешённо киваю я. — На Карине?

— Ну а как! Только чур ничё с собой не берём. Только самое нужное. Ну, зубную щётку там… или пасту… Или зубную щётку с пастой… Чё там ещё?

— Туалетная бумага, — добавляю я.

Я не вижу, и не слышу, как он давит смешок, но точно знаю, что он это делает.

А потом мы долго медитируем под доносящиеся извне звуки: шум дождя, лай собак, рёв моторов, чьи-то отдалённые маты, — пока в этой щемящей сердце тишине не раздаётся монофоническая мелодия Севиного рингтона.

У Севы самый годный аппарат из всех, что я видел, каким-то чудом уцелевший с начала столетия. В нём нет тысячи камер, 4G, «Ю-тьюбов», ватсапов, инсты, прочих пожирателей "душ человеческих"… а потому он не вызывает к себе никаких других чувств, кроме… зависти.

Да, даже у таких совершенств, как я, порой бывают сбои. Настолько всё утомляет, что хочется сделать себе виртуальное харакири и снести все акки с различных сервисов и соцсетей. Причём, не только для того, чтобы избавиться от поработившей нас всех грёбаной зависимости. И даже не для того, чтобы скрыться от вездесущего ока Большого брата. А скорее затем, чтобы просто вспомнить себя настоящего и жить реальной жизнью.

Сева — единственный знакомый мне представитель Homo sapiens, у которого это неплохо получается. И потому он мой кумир.

Но никто не говорит, что жизнь кумиров проще.

Я слышу пьяный голос тёть Тани, Севиной матери.

— Тёмааа! — вопит она в трубу, которую Сева держит на расстоянии. — Ну, имей совесть, сынок! Ну кто, кроме тебя, должен это делать? Ну, эта же твоя обязанность, Тёмчка!..

«Обязанность» Севы — бегать за бухлом, когда его родители уже сами ни на что не способны. А потом убирать за ними дерьмо. А потом досыпать на уроках, закидываться пилюлями от головной боли и угорать вместе со мной над шутками Сквидварда*…

Сева — мой кумир.

Но, к сожалению, я мало что могу для него сделать.

Если только время от времени напоминать о мечте.

*персонаж из мультфильма «Губка Боб Квадратные штаны»

**

Следующий день. Пыточная. Мы с Севой слегка перегнули с бесиловом в спорзале и случайно устроили там пенную вечеринку посредством огнетушителей. Естественно, получили головомойку от моего врага намбер ван, а после уроков самозабвенно искупали вину с помощью швабр и тряпок.

Но самый поучительный разговор ожидал меня дома.

Прихожу, переодеваюсь, суюсь на кухню в поисках пропитания.

И тут на мою территорию ступает нога ррродственницы.

— Вернулся, бездельник?

— Здаров, Ленка! — отвлекаюсь от холодоса. — Дай пятюню, братан!

Протягиваю ей ладонь, буквально ощущая, как от напряжения накаляются бигуди на его белокурой головке.

Она не Ленка, и не Галька, и не Ирка… я вообще не помню, как её зовут.

— Как хошь! — возвращаюсь к исследованию запасов провианта.

— Вот скажи, Алекс, тебе сколько лет?

Приходится отложить своё увлекательное занятие. Выпрямляюсь в полный рост, разворачиваюсь к ней лицом, провожу взглядом по «ничё-так» фигурке в отвратительном строгом костюме.

— Много… много… много меньше, чем вам, мадам. Примите мои соболезнования.

Бигуди уже дымятся, однако родственница всё ещё держит марку. Её холёное личико спокойно, и лишь чуть более плотно сжатые, напичканные чем-то губы выдают её подавленную агрессию.

— Да уж действительно, намного меньше. Наверное, лет семь-восемь, судя по выходкам и умственному развитию. Надеюсь, у тебя есть деньги, чтобы заправить школьные огнетушители, потому что твой отец тебе их точно не даст.

— О, нет! Только не это!!! — Плюхаюсь на колени, хватаю её за лодыжки и бьюсь в эпичной, достойной, кстати, «Оскара», истерике: — О, это так ужасно! Пожалуйста, не надо! Пощадите, ваше святейшество! Позвольте мне кровью искупить свою вину!..

Бигуди, естественно взрываются, родственница, с трудом вырвавшись из западни и обложив меня матами, спешно ретируется в тыл, громко бахает дверь их с батей комнаты.

А я наливаю себе кофейку, заправляю бутер мазиком и запрыгиваю на подоконник, чтобы спокойно поужинать.

В ближайшее время ко мне точно никто не сунется.

Глава 6

*Он*

Конец учебной недели. Пятница. Ливень, периодически затихающий, но так и не прекращающийся с начала времён, наконец настигает и меня.

Приношусь ко второму уроку, до нитки мокрый.

— Ааа! — злорадствует Хоббит. — Вот оно, как прогуливать, Свирид! Искупался? Говорила тебе мама, бери с собой дождевик и резиновые сапожки!

Игнорю тупой сарказм, прохожу за свою парту, на которой возлегает неподвижное тело друга.

Сева опять сорвался. С начала лета он не употреблял ничего крепче колы и даже не курил при мне. С начала лета он верил в то, что можно хакнуть вселенную…

— Чё, головушка бо-бо?!

Хлопаю обеими ладонями по столешнице, возвестив о своём появлении. Сева приподнимает помятый скворечник.

— А, Алекс, братишка... это ты...

Мы коротко жмём друг другу руки, но я задерживаю его в своей и по-прежнему нависаю сверху.

— Ноль-ноль в мою пользу, Сев? Какого деверя ты вчера весь вечер гасился?

— А, блин, извини, — скрипит он, обхватив голову и сражаясь одновременно с невминозом и гравитацией. — Телефон вырубился, а зарядку я чёт не нашёл… куда-то она, наверное, завалилась…

— Твою мать, Сева…

С грохотом отодвигаю стул, обрушиваюсь на него вместе со всей своей неподъёмной злостью.

Да, я зол. Да, вчера я оборвал Севе трубу, зная, что если он не берёт, — жди какой-то задницы. В прошлый раз, когда он «чуть-чуть попробовал» я долго соскребал его, размотанного компанией пришлых гопарей, с заблёванных ступенек ДК.

Сева не умеет пить. Сева вообще не создан для того, чтобы пить. Он разросшийся немного вширь, в районе плеч, и сильно — ввысь — ребёнок. Лицо безответственное и порой беспомощное.

И потому моя психика таких приколов не вывозит. Но я всё ещё не теряю надежды словить по этому поводу дзен.

Всё, как обычно: пятнадцать минут покоя, обмен любезностями с очередной МариВанной — и я уже почти натурально скалюсь во все свои неполные тридцать.

Сева это тоже знает, и потому не лезет. Жизнь плавно втекает в привычное русло.

**

Ребя-а-ата!.. Мне плевать, соскучились ли вы, главное, что я по вам соскучился! Это снова Alex S, и сегодня я покажу вам, что такое настоящий отжиг!

Врубаем самый сумасшедший драм-н-бейс галактики… кстати, это Сева, вы его узнали, он же Мистер Он… это Ляля… Сев, сделай погромче!..

Здесь у нас мангальчик, всё как положено… гитарка… но это потом… Заметьте — никакого алкоголя!.. это Кола. Смотрите сюда — ещё р-раз: Со-са-Со-ла!.. Или это реклама?.. Лан, чёрт бы с ним! Чёрт с вами со всеми! Хейтерам привет! Здесь будет реверс. Смотрите на мои красивые зубы: ни-ка-ко-го— ал-ко-го-лллля, пройдохи, PEACE! ЗОЖ рулит! Погнали!..

В пятницу вечером мы откипали у Севы в гараже. Так как он поссорился с Петровной, там были девчонки. Так как я поссорился с батей — ночевал я тоже там, а в субботу рано утром решил внепланово проведать Лялю.

**

Незаконно вторгаюсь на территорию за высоким кирпичным забором (сестрёнка как-то сделала мне дубликат ключей). Цыкаю на поднявшего шум пса, треплю его лохматый загривок, тенью пробираюсь к восточной стороне трёхэтажного здания.

Мой отец всю жизнь вкалывает, как проклятый, но в деньгах мы, как ни странно, не купаемся. Его зарплата раньше полностью уходила на коммуналку, бензин и еду, а когда я подрос и начал тоже зарабатывать — у меня объявилась р-р-родственница. Она нарисовалась в нашем доме, как только мне стукнуло четырнадцать, так что моё финансовое отщепление и её присоединение совпали по времени.

Она не работает. Батя трудится в автомастерской, теперь уже начальником, а я....

Кем я только ни подрабатывал.

В последние месяцы неплохим подспорьем для моих грандиозных, как все считают, запросов стала движуха в сети. Можно больше не кататься в приёмный покой, не выковыривать металлическую стружку из глаз; не ломать в шиномонтажке позвоночник… Сейчас можно просто забить на всё, и, исполнив когда-нибудь все Севины мечты, полностью переключиться на свои собственные.

Хотя нет — все Севины исполнять нельзя. Таким, как Сева, они необходимы…

Водосточная труба и выступы-выемки в стене оказываются достаточно надёжными опорами для того, чтобы я смог взобраться повыше и тихонько постучаться в Лялькино окно.

Она не сразу, но всё-таки открывает.

И едва не палит всю контору бурным всплеском эмоций, а моя бейсболка и очки от её душных объятий пикируют вниз. Не удерживав равновесия, я отправляюсь следом.

— Ауч, прости! Ты не ушибся? — доносится сверху.

— Минус пара пальцев и оригинальные «рэй-бэн», между прочим! — громко шепчу я, тряся вывихнутой в запястье кистью. — А в целом всё идёт по плану! Жду две минуты, выходи…

Ровно две минуты (я засёк) — и Лялька выбегает из дома. На ней, вместо пижамы, рваные джинсы, как у меня, сверху любимая толстовка с капюшоном и надписью «руками не трогать».

— Ты почему не позвонил, что ты будешь? Я бы ждала!

— Телефон сдох, зарядка дома осталась…

Под ослепляющим покровом наконец-то вырвавшегося из недельного плена солнца мы выходим за территорию, цепляем мой велик и по инерции направляемся в парк.

Глава 7

*Она*

«Мы возьмёмся за руки и помчим по раскалённому песку босыми ногами. Волны будут слизывать наши следы, а мы будем их снова и снова оставлять… До тех пор, пока звёзды не вберут их в свою память…»

Жизнь — отстой.

Самые лучшие мальчики всегда достаются самым активным девочкам. А унылые фантазёрки— отшельницы неизменно остаются одни.

Я листаю взлохмаченные страницы толстой тетрадки, вмещающей в себя весь мой покрытый плесенью «богатый» внутренний мир, который, в конечном счёте, никому не нужен.

Визуализации, рисунки, вырезки, стихи... До чего же глупо!

Наивно. По-детски.

Права была Милка, сейчас никто не пишет ручкой, разве что в школе…

Отбросив дневник в гору неразобранного хлама, я перевожу взгляд в пыльное зеркало и принимаюсь рассматривать своё бледное отражение, как что-то, не имеющее ничего общего со мной. Хочу оценить себя без призмы собственных заморочек.

В принципе, неплохо. Да, она очень даже ничего, эта девочка с кислотно-зелёными волосами… Миловидная, хрупкая. Парням такие, как правило, нравятся.

Причём, многим парням.

А это значит, ей не должно быть дела до какого-то Валика!

Валя. Валёк. Валентин. Никогда бы не назвала так своего сына.

Даже если бы он был так же прекрасен внешне.

Даже если б у него были такие же светлые, как у сиамских кошек, голубые глаза и длинный бежевый плащ с капюшоном…

Дурацкий плащ. Беж никого не красит…

**

— О, боже! Мама дорогая, Женька, ты видела, какие у него глаза? А брови? Они же и-де-альны! У меня таких нет! А губы, ты обратила внимание на его губы?... — голос лучшей подруги отзывается эхом в тёмном гулком переходе.

Мы идём, сцепившись под руку и чавкая грязью, к железнодорожным путям, по которым дорога до дома окажется долгой, зато бесплатной.

Пахнет креозотом и сыростью. До нутра пробирает совершенно не июньский холод. И лишь тёплое плечо подруги даёт хоть какую-то надежду на то, что мы будем жить.

— Ничего особенного, — вру я, пытаясь унять бешеный стук собственного сердца, который, как мне кажется, не заглушит даже приближающийся состав.

— А, ну да, ты как всегда, — цыкает Милка. — Я не такая, я жду трамвая. Ну согласись же, вживую он даже лучше, чем на фото! Это просто космос, правда, Жень?!

Не проходит и трёх секунд, как она, не выдержав моего многозначительного молчания, преграждает мне путь.

— Ну, видела? Ну, космос?!

И, подпрыгивая на месте от нетерпения, буквально вынуждает меня кивнуть в знак согласия.

— Вау! Я так и знала — космос! У тебя не было шансов! Ни у кого не может быть шансов, потому что таких красавчиков в мире один на сотню тысяч уродов…

**

Всю сорокаминутную дорогу до станции она восторгалась нашим новым знакомым, заставляя меня чувствовать себя подпольнойсволочью.

Ведь он не должен был мне понравиться! Вернее, должен был, но не настолько и совершенно не так.

Я не должна о нём думать. Я не должна везде видеть его зачёсанные на бок выбеленные волосы. И крутецкую улыбку на одну сторону. И, чёрт бы их побрал, глаза...

Они познакомились в топике «Типичного Н-ска» Вконтакте. Милка ведёт довольно активную виртуальную жизнь и каждый день проводит в сети всё своё свободное время. Постит, репостит, лайкает. В отличие от подруги, я этим делом не болею. Меня даже в соцсетях нет. Вернее, я есть, но не совсем я, а моё альтер-эго под ником Сумасшедшая Лягушка. Причём, она — это «он».

Зарегилась я специально ради того, чтобы следить за творчеством совершенно незнакомого мне чувака, чьи мысли показались мне настолько близкими, что я даже начала переписывать их в свой личный дневник. Возможно, кстати, он ещё «жив», я имею в виду дневник, только лишь поэтому. В нём стихи человека, с которым мы, кажется, родственные души или что-то в этом роде…

Снова тянусь за тетрадью и, взяв её в руки, перелистываю до тех пор, пока не натыкаюсь на те самые строчки, из-за которых я однажды отваживалась написать ему.

Нигде, ничей, из ниоткуда.

Творца просчёт, судьбы причуда.

Свободен, как перекати-поле,

Забыт, как хлам на антресоли,

Раздет до мяса в минус сорок,

До шва, до нитки весь распорот…

Мне тогда показалось, что ему нужна помощь. Просто нужно с кем-то поговорить. Ведь такую боль нельзя держать в себе и бороться с ней в одиночестве.

Понятия не имею, насколько я была в итоге права, но именно с этих строк и началось наше знакомство, вернее, правильнее было бы сказать «общение», ведь мы до сих пор друг о друге мало что знаем. Единственное, что мне, я надеюсь, достоверно известно о «Васдушке» (это ник того парня в сети): что он, судя по всему, действительно парень. Если верить доступным в его профиле данным, ему сейчас семнадцать, как и мне, по гороскопу он козерог, а по вероисповеданию православный христианин… Ха, это очень смешно… Я вспомнила кое-что, но, кажется, отвлеклась от главного…

А главное у нас у всех — Валентин! Нереальной внешки чувак, который, как на зло, оказался ещё и...

Глава 8

*Она*

Милка не знает. Если она узнает — она меня сожрёт. Это будет конец нашей дружбе. Она настолько помешалась на своём Валике, что, кажется, не моргнув глазом всадит мне в спину нож, если заподозрит, что мы с ним пересекаемся…

И как я объясню ей, что мой переезд в Н-ск и переход в другую школу совершенно с этим не связан? Я не собиралась учиться с ним в одной параллели! Я вообще знать не знала, чем он занимается и где учится! Я ничего не знала о парне своей подруги, кроме того, что рассказывала она сама. А именно, что у него опупенные глаза, две красивые губы, особенно верхняя, парфюм с нотками лимона и мяты, и всё в таком духе….

Я не планировала это, но теперь не понимаю, что мне со всем этим делать и как вообще дальше жить. Кажется, я тоже в него влюбилась…

Погодите-ка. А почему, собственно, Милка должна ревновать? Она же не знает о моих чувствах! И, надеюсь, никогда не узнает. Всё, что мне нужно сделать — это как-то самой перебороть их. Забыть о нём, хотя это сложно, когда каждый день видишь его смазливую моську в школе…

Нужно посоветоваться с Васдушкой. В отличие от меня, он всегда чётко знает, что делать, и, наверное, сможет дать дельный совет.

Отыскав, наконец, под ворохом собственных шмоток свой потрёпанный «Редми», я загружаю соцсеть и спешно набираю сообщение:

Я: «Привет, братух! Наконец-то поймал тебя он-лайн»

Пусть будет уверен, что я парень — так легче обоим...

Ответ не заставляет себя ждать:

Васдушка:

«Здаров лягух»

«Ты меня опередил как раз планировал пообщаться»

Неужели? Почему именно сейчас? Мы списывались больше недели назад…

Я: «Иногда мне кажется, что ты читаешь мои мысли. Ну, или я твои ;-) Чем занимался в выходные?»

Васдушка:

«Гонял загород»

«Чилил с родственницами»

Я: «Здорово! Так у тебя, оказывается, большая семья»…

Мы переписывались до глубокой ночи. Я совершенно забыла о том, по какому поводу на этот раз к нему пристала, зато наконец выведала о своём виртуальном друге много нового. Впервые он был настолько откровенен со мной, что рассказал в подробностях о своей семье. Я догадывалась, что жизнь у него не сахар. Знала, что есть мачеха, но не спрашивала почему. Сама ненавижу подобные вопросы.

Так вот. Когда Васдушка был совсем ещё крохой, около года, его мама забеременела от шефа с работы и в итоге ушла из семьи. Много лет она не появлялась в жизни первенца, и Васдушку воспитывали отец и бабушка. Потом бабушки не стало, у отца появилась новая женщина, и, как я поняла, до парня больше никому не было дела…

Сохраняя эти строки в свою тетрадь, я и не подозревала, насколько точно они отражают его действительность:

Мы заложники собственных масок.

«Всё ништяк», «Лучше всех», «Всё классно»

Только ночью, в подушку уткнувшись,

Ты один, не любим и не нужен.

Мы с ним очень похожи. И я разделяю его боль. Потому что после смерти папы я тоже осталась одна.

Одна при живой и, слава богу, вполне здоровой матери.

**

— Женя, вставай!

Сквозь дремотную вату пробивается голос мамы. Это значит, что уже утро, и мне нужно ехать из пункта А в пункт Б, чтобы сражаться со своими новыми одноклассниками.

Как же мне не хочется! Мне вообще не хотелось так круто менять свою жизнь всего за год до окончания школы. Я просила маму дать мне доучиться, просила пожить ещё в Архангельском, но новая любовь, конечно же, оказалась важнее старой дочери.

На станции, как обычно, воняет туалетом, а в маршрутке приторными духами и потом, но я почти не замечаю всего этого за тяжёлыми мыслями о Валентине, Милке и ещё о том, как бы мне с наименьшими потерями влиться в новый коллектив, и вообще, стоит ли в него вливаться.

Возможно, через месяц маме опять приспичит куда-нибудь переезжать? К какому-нибудь Бореньке или Вадику, и я опять буду вынуждена сменить школу…

Да нет. Всё не так паршиво, на самом деле. Это я просто бешусь, что мама так быстро забыла папу. Не прошло и года, как она уже нашла себе нового ухажёра и даже решила с ним съехаться. Хорошо, хоть меня с собой прихватила, а то вон бывает всякое…

По пути от остановки к школе я снова размышляю о Васдушке. Интересно, кто он на самом деле? где живёт? где учится? Хотя бы, как его зовут?.. Впрочем, какое это имеет значение, если мы с ним всё равно никогда не увидимся... Во-первых, он, я надеюсь, не догадывается, что я особа противоположного пола. Во-вторых… Во-вторых, я и сама не горю желанием в нём разочаровываться. Что, если в реале он какой-нибудь придурок?.. Страшный, зубастый очкарик с красными прыщами на лбу и сальными волосами. Ну, или без прыщей и волос, но страшный… Иногда мне, правда, очень хочется узнать его номер, позвонить ему и хотя бы послушать голос. Я редко встречала уродов с приятными голосами, скорее наоборот. Бывает, парень симпатичный, а голос точь-в-точь как у бабки. Но чтобы голос красивый, а парень — бабка — такого ни разу не было.

Правда, и жизненный опыт у меня пока небольшой. Особенно, что касается общения с парнями. Я ещё ни разу ни с кем не встречалась серьёзно, хотя, без лишней скромности признаюсь, претенденты были.

На подходе к пункту Б у меня от волнения пересыхает во рту. Прямо по курсу у калитки толпится стайка местных, и среди них в лучах вырвавшегося из плена туч солнца я узнаю знакомую блондинистую макушку.

На этот раз пройти мимо и остаться незамеченной, кажется, не получится…

Глава 9

*Она*

— Эй, Женя, стоять! Привет, ты что, меня не помнишь?

Да уж конечно… Хотелось бы, да Милка изнасиловала мне все мозги одним твоим именем…

Я оборачиваюсь к выдвинувшемуся из толпы красавчику в бежевом плаще и изо всех сил изображаю удивление:

— Валентин? Привет. Что ты тут делаешь?

Пробежавшись глазами по гораздо более неподдельно, как мне кажется, перекошенным лицам за его спиной, про себя отмечаю те из них, в чьей компании мне совершенно не хотелось бы оказаться.

Три грымзы из параллельного... блондинка Наташа, рыжая Крис и… ещё одну забыла. С ними мы уже успели познакомиться.

Внезапно Валентин хватает меня под локоть и, как щенка, отволакивает в сторону клумб с бархатцами, где я чуть ли не по пояс проваливаюсь в рыхлую землю.

— Вообще-то, я здесь учусь!

От неожиданности я забываю про грымз и во все глаза таращусь на высокого блондина рядом, сходу позволившего себе в мою сторону вольность.

— Учишься…

— Да, разве ты не видела меня в пятницу? По-моему, мы были с тобой на одной линейке, или мне померещилось? Только ты почему-то сделала вид, что меня не знаешь…

Во чёрт, чего он такой злой? Разговаривает со мной, как будто я ему должна. Милка как-то плакалась, правда, что он в принципе не бывает ласковым. Грубит ей, иногда даже издевается. Но сама же потом оправдывала его поведение различным бредом. Типа, он изначально один ребёнок в семье, избалованный мальчик, плюс ещё и такой красавчик… Ну ладно, Милка, но я-то почему должна такое терпеть? Я-то ему вообще никто. Можно ведь и как-то повежливее…

— Жень, алё! — он машет ладонью у меня перед носом. — Ты какая-то шальная. Ну что, мы договорились?

— О чём?!

Я в ужасе. Я прослушала всё, что он мне говорил, и, похоже, веду себя как идиотка. Нужно срочно собраться, иначе от моей самооценки к завтрашнему утру ничерта не останется.

Валентин встряхивает чёлкой и смотрит на меня изучающе. Нет, скорее, как на полоумную. Впрочем, как раз сейчас я этого достойна как никогда.

— Ну, о том, что ты меня здесь не видела.

Я продолжаю хлопать глазами.

— Проснись, Женя! Я говорю, немного приврал твоей подруге, если ты не поняла. Надеюсь, тебе не трудно будет не распространяться о том, что мы учимся с тобой в одной школе? Ну, что я вообще учусь в школе, поняла теперь?

— Ааа! Да без проблем! — нервно усмехаюсь я.

Слава богу, хоть в чём-то мы друг друга понимаем! Я и сама думала, что Милке не стоит об этом знать. Нет, я не собираюсь никого обманывать. Просто… не будем пока касаться этой темы. До сих пор же, кажется, её не сильно интересовало то, чем он занимается на протяжении учебной недели? По крайней мере, мне она об этом не говорила. Как ни напрягаю память, кроме «глаз», «губЫ», мяты с лимонами, а ещё что-то там про «Битлов» и моделей ничего не могу вспомнить.

— Хорошо! Ну тогда до встречи! — внезапно вздёрнув мне нос и даже улыбнувшись, парень моей лучшей подруги размашистыми шагами покоряет школьные ступени и скрывается в кишащей у входа толпе.

А я, забыв про отзвеневший звонок, в недоумении задерживаюсь у порога.

**

«Пятьдесят оттенков скуки» — такое определение учебному процессу дал сегодня один клоун с задней парты. И, увы, не согласиться с ним я не могу.

Уроки напоминают вязкую жижу, в которой все мы барахтаемся, словно сонные мухи.

Если б не выходки того же самого клоуна, который, к счастью, хотя бы больше не пытался ко мне подкатить, я бы наверняка уснула.

А так… Было даже забавно наблюдать за его баттлами с учителями. Вернее, это вряд ли можно с уверенностью назвать баттлами, поскольку с его стороны, как я заметила, ни агрессии, ни грубости проявлено не было. Скорее наоборот, подчёркнутое почтение и вежливость, что, кажется, ещё больше раздражало учителей. Бесило их и веселило нас. Как и то, что он называл их «Мари-Ваннами», всех четверых, поголовно, на разных уроках…

Хотя… я с детства клоунов не люблю.

**

За окном грохочет дорожная техника. На «Московской» рабочие укладывают новый тротуар и вбивают столбы для нового забора. Вряд ли он поможет избавиться от зловония выхлопов, струящихся сквозь форточки, зато, возможно, убережёт чью-то жизнь…

Мой папа не собирался умирать в этот знойный, убаюкивающий жужжанием пчёл, летний полдень. Его гибель стала настолько чудовищной и необъяснимой случайностью, что я до сих пор не в состоянии этого принять. Он просто шёл. Просто шёл пешком в магазин за чёртовым плюшевым единорогом с радужными пайетками на копытцах…

В нашем маленьком совхозном посёлке такой роскоши, как торговые центры, отродясь не водится. Тогда мы приехали в районный центр, чтобы прошвырнуться по магазинам и выбрать мне наряд на будущий день рождения. Это был праздник для меня, как и сам долгожданный папин приезд.

Папа работал вахтовым методом и поэтому редко появлялся дома. Тогда он возводил Крымский Мост и, возвращаясь, всегда рассказывал, что, как только его достроят, мы обязательно прокатимся по нему в Крым. Ещё рассказывал про море, которое я смутно помнила из раннего детства, когда у мамы с папой ещё всё было по-другому… И мы мечтали, как будем жить на его берегу, потому что он собирался купить дом где-нибудь в Феодосии или Керчи, дразнить чаек, ловить рапанов, кидаться медузами и зарываться с головой в песок…

Папа всегда делал мне подарки. Правда, мама этого обычно не одобряла. Они, хоть официально так и не развелись, но, кажется, давно стали чужими друг для друга, и лишь напоказ зачем-то изображали семейное благополучие.

Но в этот его приезд я чувствовала, что что-то изменилось. Я снова видела, как при взгляде на папу горят мамины глаза. И потому это лето обещало стать самым счастливым в моей жизни…

Это я во всём виновата. Мне так понравился этот проклятый единорог. Но мы уже истратили всю запланированную на мои обновки сумму, и огромная плюшевая игрушка так и осталась на витрине.

Чёрт бы его побрал! Чёрт бы побрал меня, большую глупую девочку, отчего-то захотевшую снова стать маленькой! Сдались мне эти радужные копытца!

Кто бы знал, как я винила себя потом…

Но уже ничего не вернуть. На следующий день папы не стало. Он снова отправился в Н-ск за моим идиотским капризом, и какой-то пьяный придурок на внедорожнике сбил его насмерть.

Глава 10

*Она*

Начало учебной недели проходит довольно спокойно. Как ни странно, я без проблем вливаюсь в новый коллектив и даже завожу себе парочку приятелей. А вернее, приятеля и приятельницу — они двойняшки, брат и сестра Алёхины. С братом, по имени Костя, меня посадили за одну парту, а сестра оказалась единственной из всего класса дружелюбно настроенной девочкой.

С остальными же представителями одиннадцатого А школы номер девять пока засада…

Сквозь серые клочья облаков невозможно разглядеть небо. Я иду, то и дело запрокидывая голову и съёживаясь в подспудном ожидании дождя, а в ухо мне вливается знакомая до нотки мелодия.

Как вдруг…

— Что тут у нас?

Кто-то выдёргивает у меня наушник, и не я успеваю даже среагировать, как чья-то холодная ладонь зажимает мне рот.

— Тихо… Спокойно, это всего лишь я, — произносит… Валентин?!

У меня аж дар речи пропадает от удивления. А он, прислушавшись к надрывающейся белой капельке в своих пальцах, продолжает абсолютно невозмутимым тоном:

— Это что, «Ночные Снайперы», угадал? Кто их вообще сейчас слушает?.. Тебе что, сорокет на днях стукнуло?

— Что? — только и способна пролепетать я. — Ты… ты… ты как вообще…

— Ну вообще-то так же, как ты, — перебивает он, возобновив движение. Я сама не замечаю, как шагаю, точно на привязи, следом. — Пешком. Из школы до дома. Мой дом вон там! — он указывает куда-то, но я не свожу глаз с его лица.

Такого серьёзного, даже хмурого, но одновременно магнетически привлекательного.

Погодите-ка. Что ему вообще нужно от меня?..

— Дождь начинается. Ты с зонтом?

Я снова не успеваю ничего сообразить и выгляжу, наверное, опять как идиотка, но самое поразительное, что Валентин, похоже, не замечает и этого. Решив почему-то за меня, что мне противопоказано мокнуть, он берёт меня под руку и тащит куда-то быстрым шагом, при этом не давая вставить в свой монолог ни единого предложения.

— Если мы поторопимся, то успеем до ливня. Переждёшь у меня в гостях, так и быть, напою тебя чаем…

Во чёрт. Что происходит вообще? С чего вдруг парень моей подруги решил вести себя со мной так, будто я его собственность? Не Милка — Я!

— Стой, Валентин! Погоди, я никуда с тобой не пойду!

— Почему это? — притормозив, спрашивает он таким брезгливым тоном, что я тут же начинаю сомневаться в его адекватности.

— Потому что…

Я растерянно озираюсь по сторонам. Где я вообще? Я не совсем хорошо знаю город и легко могу заблудиться во дворах. Да что там дворы! Я из тех бестолковок, что в двух соснах способны заблудиться. А тут целый незнакомый район!

— …Потому что… я тебя не знаю.

— Как это ты меня не знаешь? Мы, вообще-то, знакомы с начала лета. Снимись уже с ручника!

— Ну да, как бы знакомы… Но всё, что я о тебе знаю, это то, как тебя зовут, да и вв…

— А, да это не проблема! — он опять грубо хватает меня за руку и волочит вперёд. — Как раз и познакомимся. Я тебе покажу, какую музыку надо слушать, у меня дома есть все пластинки «Битлз»…

В этот момент на нас стеною обрушивается настоящий ливень, и, взвизгнув от неожиданности, я в панике оставляю попытки сопротивления и бегу едва ли не быстрее Валентина.

Когда мы, топая как табун диких лошадей, влетаем в его подъезд, с нас обоих ручьями хлещет вода. Мои спутанные космы превратились в зелёные сосульки, тушь наверняка растеклась, а чёрно-белые гетры и юбка забрызганы грязью… Вот так видок!..

— Ты как курица мокрая! — ухмыльнувшись, подтверждает мои догадки Валентин.

Сам он стоит, упершись ладонью в перила, и пытается отряхнуться и отдышаться.

Непроизвольно отвечаю улыбкой, а сама думаю: «Какого чёрта…»

Какого чёрта он притащил меня к себе? Какого чёрта он меня унижает? Какого чёрта я не могу ничего ответить, как какая-то размазня…

В целом — какого чёрта?!

И только я собираюсь задать этот, зудящий в каждой клеточке моего мозга, вопрос вслух, как откуда-то сверху доносится:

— Ты совсем с катушек съехал, у нас турнир на носу!

— Не смеши меня. Какой турнир... Так, местячковый междусобойчик… Без меня обойдётесь как-нибудь.

— Ну ты и скотина, думаешь только о себе! У друга своего научился?

— Может, и у него.

— А на меня тебе, значит, пофик?!

— Может и пофик…

— Тогда знаешь, что — пошёл ты! Катись к своему дружку!..

В первую минуту мы с Валентином превращаемся в слух, но потом, пока разборки продолжаются, я шёпотом задаю ему вопрос… Увы, не тот, который собиралась.

— Это кто?

— Аа, — отмахивается он. — Не обращай внимания, у них частенько такое.

— Кажется, этот хриплый голос мне знаком… — снова шепчу я, скорее самой себе, чем всё ещё стряхивающему капли с плаща Валентину.

Но он, как ни странно, слышит:

— Конечно знаком, это одноклассник твой, Севастьянов. Он мой сосед, напротив живёт. А орёт на него Ёрш.

— Кто?

— Ершова Наташка, она со мной в одном классе… Пойдём, что встали здесь, как придурки…

Любопытство усыпляет мою бдительность, и, снова поддавшись какой-то магии, я покорно плетусь за ним.

— Лифтов здесь нет, придётся подкачивать икры…

В какой-то момент мимо нас, стуча каблучками по ступеням, едва не задев Валентина плечом, проносится та самая Наташа, с чьей подачи первого сентября до меня докопались две грымзы… Сама она тогда стояла в стороне, пуская сигаретный дым к закопчённому потолку женского туалета, и лишь ехидно на меня поглядывала.

Несмотря на то, что наше косвенное знакомство произвело на меня не слишком приятное впечатление, сейчас мне даже её немного жаль.

Она пробегает в слезах, не замечая ни меня, ни поприветствовавшего её одноклассника, а долетевший сверху громкий и резкий хлопок ставит жирную точку в неутешительной выводе — у них всё плохо.

— Кажется, они поругались, — заговариваю я.

— Да забей! — Валентин останавливается и вставляет в замок ключ. — Это норм. У них постоянно так. Хорошо, хоть не дерутся.

— А что, бывает и такое?

— Проходи. — Вместо ответа он распахивает передо мной врата своего жилища…

Глава 11

*Она*

Теперь уже не имеет смысла что-то выяснять, и мне остаётся только с достоинством принять ситуацию.

А ситуация такова: я в квартире парня своей лучшей подруги. Парень моей подруги красив, как бог, и я без конца залипаю в его потусторонне— прекрасные глаза. Мы вдвоём, насквозь мокрые, насквозь не… знающие чего друг от друга ожидать, и что со всем этим делать — тоже пока не ясно…

Вдыхаю затхлый душок, обвожу взглядом обшарпанные стены и недоумеваю: как чувак с такой офигительной внешкой может жить здесь… Ремонт времён царя Гороха, мебель старше наших родителей, по углам чёрная плесень и паутина… Всё это не просто не гармонирует со сказочным образом моего провожатого, а буквально рвёт в клочья мою систему ценностей.

Ладно я… Не самая умная, не самая, признаю уж, шикарная девочка с десятком-другим протечек в черепной коробке… Но он?..

— Можешь не разуваться!

Под скрип половиц Валентин сопровождает меня по узкому, длинному, зачем-то оббитому тёмным деревом, коридору к ванной, поправляет вывалившийся из стены выключатель и зажигает свет.

— Мыло там.

И, пока я оглядываю белёсый от налёта кафель и ржавую полоску в умывальнике, вешает на крючок нечеловеческих размеров футболку.

— Это моя. Она чистая.

Раскрываю рот, чтобы что-то ответить, но тут прямо перед моим носом захлопывается трухлявая дверь.

Что ж… В конце концов, не ходить же мне мокрой. И раз уж так сложилось, глупо не воспользоваться ситуацией. Это отличный шанс узнать о Валентине максимум. Не для себя — я всё ещё помню о Милке, которая, хоть и моя подруга, но в отличие от меня, в состоянии влюблённости абсолютно теряет не только бдительность, но и остатки разума.

Ей даже в голову не приходило расспросить его о родителях. Или об увлечениях… А вдруг, он на самом деле садист? мазохист? фашист? И в свободное от сжигания священных писаний время расчленяет белоснежных кроликов? Возможно, сегодня у меня появилась возможность вытрясти хоть часть скелетов из его шкафов…

Облачившись в футболку, которая оказывается мне по колено, я выхожу из ванной со стопкой своих вещей: капли на юбке я замыла, гетры решила просто снять и убрать в рюкзак, а кардиган и блузку развесить на просушку.

Валентин не слишком любезно, но всё же помогает мне со всем этим справиться, и, кажется, я начинаю понемногу привыкать к его манерам.

А на кухне к этому времени уже играет настоящая радиола, какая была у моей бабушки, и из колонок (или как это у неё называется?) льётся:

Yesterday

All my troubles seemed so far away…

— Ого! — восклицаю я. — Если мне сорокет, тогда тебе сколько? Шестьдесят, семьдесят?

— Это классика, — невозмутимо бросает Валентин, разливая кипяток по чашкам. — Хорошая музыка не стареет.

За те полчаса, которые мы сосём из не слишком чистых, как я успела заметить, ёмкостей безвкусный чай, мне удаётся выудить из собеседника немногое: у него есть мама, с которой они живут вдвоём, и, помимо «Битлов», Валентину страшно нравятся Nightwish и Evanescence.

Странное сочетание. Но, и сам Валентин, как я уже успела заметить, чувак со странностями.

Честно говоря, я ожидала, что оказавшись на своей территории, он хоть немного расслабится, с него слетит налёт некоей непонятной мне агрессии, и наша беседа потечёт если не рекою, но бодрым таким, весёлым ручейком. Но, то ли Валентин сам по себе не сильно зажигательная личность, то ли это я не умею находить подход к людям, но, разговаривая с ним, я несколько раз поймала себя на том, что зеваю.

Бывают люди, с которыми сходишься легко. С которыми через минуту— две общения вы уже настолько близки, что так и тянет назвать едва знакомого человека другом.

Так было у меня с Васдушкой. Не знаю, может быть, он в реале совершенно другой, но в сети мы с ним быстро нашли общий язык.

Родственная душа — вот чего мне так остро не хватает после смерти папы. Папа всегда меня понимал. С ним было просто и спокойно. Он был моим другом, моим тылом, и, я уверена, его никто не заменит.

Но как бы всё-таки хотелось, чтобы рядом был кто-то тёплый, надёжный, кто понимает тебя с полуслова, кому просто на тебя не всё равно…

Я смотрю сквозь такое же, как и у нас теперь, заляпанное стекло и представляю, что вместо переполненных мусорных контейнеров за ним огромные валуны, а вместо раскуроченного асфальта — большое-пребольшое, бескрайнее море. Оно облизывает камни волнами, шумит, трепещет и дышит, как исполинский живой организм. И красное солнце, опускаясь на покой в его полные неразгаданных тайн глубины, оставляет на поверхности золотистый отблеск…

— Восхитительно…

Вернувшись в реал, я с удивлением обнаруживаю Валентина, который всё то время (интересно, а сколько прошло?), пока я, запарившись выдумывать темы для разговора, залипала в окно, сидел с закрытыми глазами.

Блин, я понимаю, Ливерпульская четвёрка, всё такое… легенда… но сидеть при девушке… хорошо, при подруге своей девушки… и настолько кайфовать от до дыр затёртой пластинки, что забыть обо всём… Это уже перебор.

В конце концов, это он меня сюда притащил, а не я его.

Твёрдо решив про себя, что пора сматывать удочки, я уже подбираю в голове наиболее подходящую случаю вежливую фразу, как вдруг происходит то, к чему меня жизнь совершенно не готовила...

Глава 12

*Она*

Он молча поднимается с табуретки. Молча протягивает мне руку. И, не дождавшись, как обычно, ничего, кроме бестолкового хлопанья глазами, рывком вытягивает меня на центр кухни.

И мы начинаем танцевать.

Под «Битлз».

На двух квадратах немытого потёртого линолеума.

В бледно-сером свете хмурого дня…

Скрипя песком под подошвами кедов…

И я понимаю, что происходит какая-то бредятина, причём полная, но почему-то ничего не могу с этим сделать, покорно топчась на месте и не в силах отвести от него взгляда.

Он прекрасен. Идеален. У него такие правильные черты лица. Такие красивые полные губы… Во чёрт…

Ужас ледяной змейкой проносится по позвоночнику и, как будто очнувшись от гипноза, я упираюсь в его плечи, чтобы прервать наш поцелуй.

Поцелуй!!!

Во чёрт, чёрт! Что я наделала! Милка мне этого никогда в жизни не простит.

— Извини, мне п-пора!

Заикаясь, вырываюсь из объятий, кружусь в поисках своего рюкзака и вещей, потом, спотыкаясь, бегу в ванную, ищу ванную, забегаю внутрь, до скрежета ногтей вцепляюсь в борта ржавого умывальника и наконец выдыхаю.

Выдыхаю и делаю новый судорожный вдох.

Наконец я готова поднять глаза в зеркало.

Ну всё. Теперь я предательница. Тварь. Не подруга.

Во чёрт, я тварь!

Сползаю вниз на ледяной кафель, размазываю по щекам сопли, пытаюсь успокоиться и дышать… дышать…

Проходит, наверное, целая вечность, прежде чем я выползаю из ванной. Но, к счастью, Валентина это, кажется, волнует не больше, чем липкая лента с засохшими мухами на его люстре. Теперь он ничего мне не предлагает и не спрашивает. Стараясь тоже не смотреть в его сторону, я сухо и скомкано прощаюсь, хватаю свой рюкзак с протухшими, наверное, где-то внутри гетрами, накидываю лямку на плечо и ухожу.

**

Лишь преодолев бесчисленную вереницу ступеней, я прихожу в себя настолько, что начинаю мало-мальски соображать.

Мне ведь ещё как-то нужно найти выход из этого бермудского треугольника, а с моим топографическим кретинизмом это задачка со звёздочкой.

Вылетаю на воздух, облокачиваюсь на железный парапет, отгораживающий крыльцо от идущего на спуск парковочного съезда, и, с тоской глядя в даль, пытаюсь вспомнить, какими козьими тропками я вообще сюда попала.

И тут слышу, как в недрах моего рюкзака заливается трелью сотовый. Достаю и прикладываю к уху холодную трубку.

— Ты где?

— Привет, мам. Я-аа… — озираюсь по сторонам. — Я иду со школы.

— Когда будешь?

— Гм… минут через пятнадцать-двадцать… пять…

Им хватит. Я знаю, мама звонит не потому, что сильно за меня волнуется, а потому что у неё обеденный перерыв, а дядя Витя сегодня дома.

Дядя Витя, мамин мужчина, работает там же, где и мама, на мясоперерабатывающем заводе. Только у мамы график пятидневка, так как она у меня кадровичка, а у него, как и у других электриков, сутки через три.

Он устроился на завод примерно полгода назад, и почти сразу у них с мамой закрутился роман, который они до последнего скрывали. А дело всё в том, что моя мама значительно старше дяди Вити, и она очень долго этого стеснялась. Я сама узнала об их отношениях несколько месяцев назад, когда меня поставили перед фактом, что мы переезжаем в Н-ск.

К сожалению, я не могу за них порадоваться, и это не потому что я такая махровая эгоистка. И даже не из-за папы. Просто мне ужасно не нравится этот мой потенциальный отчим.

Вот не знаю... Он мне неприятен. С самого начала не понравился. Хотя он, кажется, старается для мамы… Дарит подарки ей всякие, цветы… Но как-то это всё не по-настоящему…

Цветы уже подвядшие, игрушки как из автоматов… да и зачем они, в принципе…

В общем, я не могу конкретно объяснить, чем мне не угодил этот дядя Витя. Всё вроде нормально в нём, но интуитивно я не перестаю ожидать от него подвоха.

Как и сама мама, видимо, раз уж теперь ежедневно убегает с работы в обед...

Смотрю на своё отражение в потухшем разбитом экране, пока боковым зрением не обнаруживаю, что я не одна. В метре от меня точно в такой же позе стоит и курит какой-то рослый парень в светло-сером худи и шортах, предупредительно выпуская дым в сторону.

— Привет, — здоровается он, и я тут же узнаю этот тёплый прокуренный голос.

— Привет, — отвечаю нерешительно, отчаянно пытаясь вспомнить имя своего безымянного одноклассника.

Того самого, который везде и всюду рядом с Клоуном, и чью ссору с той самой Наташей я наблюдала уже больше часа назад.

Интересно, давно он здесь?

— Я Артём. Но можешь, как все, называть меня Севой.

Скромная улыбка озаряет его приятное лицо, делая его ещё более приятным и открытым. Это сразу вызывает доверие, и я немного расслабляюсь.

— А я Женя.

— Ну да, я помню.

К моему удивлению, он, слегка хромая и шаркая тапками на босу ногу, спускается с крыльца и относит огрызок сигареты в стоящую поодаль урну, затем возвращается и, продолжая жутко мило улыбаться, возобновляет наш разговор:

— Ты чего, здесь живёшь? А мы думали, ты из Архангельского.

Мы?.. Кого это он имеет в виду?

— Нет, я живу в Н-ске, только на другом конце города, в районе станции. А здесь… — я вдруг понимаю, что мне не хочется говорить ему о Валентине. В принципе, не хочется вспоминать о нём. — Просто немного заблудилась.

Пожимаю плечами и сама улыбаюсь так широко, как могу сейчас.

Иногда лучше выглядеть дурочкой, чем дурой.

— Может, тебя проводить?

— Давай.

— Не вопрос. Только погоди, ща обуюсь…

Честно говоря, я даже рада, что Артём вызвался меня провожать. Тем более, что я действительно боюсь заплутать в незнакомом районе. К тому же, как я успела заметить, он довольно чуткий и доброжелательный собеседник, а мне сейчас просто жизненно необходимо отвлечься от дурных мыслей.

Глава 13

*Она*

— Как тебе наша школа? — спрашивает Артём, когда мы с ним, уже переодетым в спортивные брюки и кроссы, отправляемся по обещанному «короткому» пути до станции.

— Школа как школа, — пожимаю плечами я и, чтобы не показаться занудой, тут же переключаю его внимание: — Я, кстати, часто здесь бывала, я имею в виду в городе, но в вашем районе, кажется, ни разу… Он же «Южным» зовётся, правильно? — Артём кивает. — А ты давно здесь живёшь?

— Вообще-то с детства. Мы тоже со станции переехали. С «Китайской стены», знаешь? — он кидает на меня озорной, лучистый, как бы проверяющий, взгляд.

— Правда?! А я как раз теперь там обитаю! Видишь, сколько у нас уже общего!

Во чёрт, что я мелю...

— Ну да… — к счастью, не замечая моей глупости, Артём продолжает чудесно улыбаться. — Земля круглая, город маленький. А почему именно в нашу школу, почему не поближе, в шестую, например?

Я снова пожимаю плечами:

— Не знаю, мне мама сказала, в шестую нас не взяли, а здесь, к тому же, лучшая в городе.

Мы петляем вдоль абсолютно не отличимых друг от друга стеновых панелей, балконов, деревьев, и, признаться честно, второй раз той же тропой я бы точно не пошла.

Тщетно пытаюсь запомнить хоть какие-то ориентиры: вон там вешала — но без того совдеповского ковра я их не узнаю; вон облезлые скрипучие качели с ревущей девочкой…

А между тем, наша непринуждённая беседа с одноклассником перетекает в несколько другое русло.

— А ты ничего вроде такая, — выдаёт он, чиркнув по мне очередным взглядом, теперь, скорее, оценивающим.

И увлекает за собой вниз по заросшему мокрой травой и бурьяном склону.

И тут мне в голову ударяет ужасная, парализовавшая меня на миг мысль. Но, к счастью, додумать я её не успеваю, ведь Артём как раз вовремя исправляется:

— …Общительная. Мы уж думали, ты вообще нас за людей не считаешь.

— Чего-чего?! Погоди-ка… — подцепив под локоть, я разворачиваю его к себе. — С чего вы это взяли? И вообще, кто это — вы? Кого ты имеешь в виду всё время?

От моей внезапной вспышки одноклассник явно теряется. Да так сильно, что сразу же заливается румянцем.

— Ну… Просто ты ж Алекса отбрила…

— И что?!

Моему возмущению нет предела. «Этот Алекс что — пуп Земли?» — думаю я, но вслух произношу немного другое:

— Вы сразу сделали вывод, что я какая-то зазнайка? А вариант, что он просто не в моём вкусе даже не рассматривается?

Теперь я первой шагаю дальше, высоко поднимая уже промокшие насквозь кеды.

— Что, правда? — удивляется Артём.

— Что правда? Что он не в моём вкусе?.. — от наивности вопроса я сдуваюсь и отвечаю уже со смехом: — Если честно, я его не рассмотрела даже… — и, подумав, добавляю: — Но выскочек я по жизни не люблю.

— Так он… ну, не то чтобы выскочка, — бормочет Артём где-то сзади. — Просто сам по себе такой… весёлый…

Снова резко затормозив, я преграждаю ему дорогу:

— А ты, наверное, хороший друг, — и открыто заглядываю в очень «тёплые» и лучезарные зелёные глаза под каймой пушистых коротких ресниц, какие, если верить одному глянцевому изданию, бывают исключительно у однолюбов.

На что Артём моментом их опускает и ещё сильнее смущается. Это выглядит просто до того умилительно, что за оставшуюся дорогу в пойме реки я ещё трижды вгоняю одноклассника в краску.

**

Как ни странно, дома меня ждёт обед. Или, судя по времени, ранний ужин. Мама подозрительно воодушевлена и, гремя посудой, порхает по кухне, как бабочка, а дядя Витя, совершенно меня не стесняясь, исподтишка шлёпает её по попе.

— Вить, ну прекрати, Женька же увидит, — сквозь смех осекает его мама, думая, что я всё ещё в комнате.

И мне, чтобы её не смущать, приходится задержаться за холодильником.

Дядя Витя бросает на меня хитрый взгляд и зачем-то подмигивает.

А потом мы садимся за стол, и, хотя при нём мне есть не очень привычно и даже неприятно, я, чтобы не обидеть маму, усердно пережёвываю каждый кусочек тефтельки.

— Ну, как тебе школа? — начинает мама. — Уже нашла себе новых друзей?

Каких ещё новых друзей? Что вообще происходит с моей мамой? Раньше она только постоянно кричала, теперь кричит и пилит меня редко, зато ведёт себя так, как будто я вообще не её дочь.

— Нет, — отвечаю без эмоций и равнодушно смотрю на неё в ожидании очередного абсурдного вопроса.

— Ну ничего, ещё не вечер, — смеётся она.

Жесть. Моя мама превратилась в куклу. Или в робота, запрограммированного на беседы по алгоритму. Неужели, когда я по-настоящему влюблюсь, я стану такой же, как она?

По-настоящему… А что же тогда значат мои чувства к Валентину?..

Я вспоминаю наш поцелуй, пытаюсь воскресить в себе те самые ощущения, и прихожу к выводу, что это было… никак. Просто никак. Не скажу, что мне было прям до рвотных позывов неприятно, но красивые губы оказались «не вкусными», если так можно выразиться, напряжёнными и жёсткими, и я прервала это действо не только из-за Милки.

И всё равно я теперь тварь. Даже если не влюблена в Валентина, что самое обидное. Тогда у меня тем более нет оправданий.

Все эти мысли вертятся в моей голове вперемешку с мыслями о маме и дяде Вите. Вот по ним, вернее по ней, сразу видно, что она сошла с ума. Её даже не раздражает его противное чавканье, а отрыжка вызывает смех умиления, как будто он не мужик, а маленький трогательный ёжик. Сю-сю-сю, какой милый… бээээ…. Если так выглядят настоящие чувства — то я точно умру старой девой.

Нет, правда, по-моему, лучше любить идеальный образ, картинку, которую придумаешь и «выносишь» сама, чем таять от нежности при виде чьей-то отрыжки.

— А у нас для тебя новость! — внезапно заявляет мама, когда я уже собираюсь поблагодарить её за трапезу и с миром уйти.

— Какая? — смотрю, как они переглядываются с дядей Витей, и внутри неприятно горчит, как будто я съела что-то тухлое.

— Мы решили продать наш дом в Феодосии, и купить жилплощадь поближе к Москве, чтобы ты могла учиться в университете!

Что?! Остолбенев, смотрю на то, как мама рада, и просто не верю «своему счастью»!

Дом в Феодосии? «Наш» дом?! Это папин дом! Купил его папа! Ремонтировал его папа! А мама собирается продать его, чтобы на эти деньги жить с посторонним мужиком?!

В первые секунды от потрясения я не могу вымолвить ни слова, а мама всё накидывает, тараторя почти без пауз:

— Здорово, правда? ты рада? Дом нам всё равно ни к чему, ну кто там будет что делать, зато мы купим хорошую квартиру, может даже двушку, мы уже присмотрели варианты, я тебе покажу, и нам не надо будет снимать жильё, когда ты будешь учиться, или тебе жить в этих задрипанных общагах… Боооже! Я там жила, поверь мне, это такое убожество!..

— Погоди-ка, стой, мама! — выхожу из анабиоза я. — Ты же не спросила меня! Я вообще-то против!

У мамы от неожиданности отпадает челюсть, и, воспользовавшись паузой, я решаюсь вывалить весь арсенал своих аргументов за раз:

— Ты же знаешь, что папа покупал этот дом для меня! Он говорил тебе, я знаю! Просто не успел оформить бумаги. Ты не можешь продать его, мам! Ты не имеешь на это морального права!

— Вот эээто воспитание, — насмешливо тянет «посторонний мужик». — Ну что, я был прав? В банк идти не придётся?

Он смотрит на маму, и она, похоже, тоже отходит от шока:

— Ну это же всё для тебя, Женя! Чтобы ты смогла учиться в Москве…

— Я буду ездить отсюда, мам!

Мы стоим друг напротив друга по разные стороны стола, а дядя Витя, всё ещё ковыряя добавку вилкой, вальяжно развалился на софе и наблюдает нашу ссору, как какую-то комедию в драмтеатре.

— Нет, ты не будешь ездить отсюда, — начинает заводиться мама. — Потому что это далеко и неудобно. И потому что жить в однушке втроём...

— Тогда я уеду обратно в Архангельский!

— Никуда ты не уедешь! И вообще, перестань разговаривать со мной в таком ультимативном тоне! Как я скажу, так и будет. Мы продадим этот чёртов дом, он нам всё равно не нужен. Витя, между прочим, жертвует своими накоплениями ради нас! Ради тебя, чтобы у тебя было будущее, неужели ты этого не понимаешь!

— Чем он жертвует, мам? Какими накоплениями? Ты их видела? Сама, своимиглазами?! Да он оформит новую квартиру на себя и выгонит нас оттуда под зад коленкой! Это ты ничего не понимаешь, мам!

— Ну это уже слишком! — вмешивается тот, о ком речь. И, поднявшись, грубо хватает меня за руку. — Давай, пшла отсюда! Будет она ещё на мать орать…

И меня выставляют за дверь. Вернее, в единственную в этой квартире комнату, которую действительно непонятно почему предоставили мне в качестве безлимитной ночлежки. Мама с Витей спят на кухне. Точнее не так — они ночью спят на кухне, а когда меня нет, то «типа мой» диван в их полном распоряжении...

Всё это противно.

У меня нет ничего своего.

Ни своего угла, ни своего дивана, ни даже мамы… И вообще, я, похоже, совершенно никому не нужна. Я бы с удовольствием умерла или уехала обратно в Архангельский, но…

Погодите-ка… А почему это «но»?

Мама говорила, что надо будет сдать ту квартиру, но претенденты на жизнь в совхозном посёлке, отставшем лет на двадцать-тридцать от «цивилизованного» мира, до сих пор не нашлись и вряд ли в ближайшее тысячелетие сыщутся.

А это значит, что я могу жить там. Одна. И у меня опять будет Милка…

Милка… Во чёрт…

Глава 14

*Она*

Я решила затаиться до выходных и как следует всё обдумать. Да, теоретически я могла бы поехать жить на нашу старую квартиру, но есть несколько проблем: во-первых, на что я буду там жить — пока непонятно; во-вторых, как и на чём я буду ездить в школу — это тоже надо будет обмозговать; ну, и ещё мне предстоит выработать стратегию своего поведения с Милкой.

Говорить ей о Валентине? Нет, конечно нет! Я не могу признаться в том, что между нами произошло, потому что так я точно потеряю нашу дружбу. Но в то же время — как ей дать понять, что это совсем не тот парень, по которому стоит так убиваться?.. Судя по тому, как он повёл себя со мной, чувства Милки, мягко говоря, не взаимны. Я не удивлюсь, если у Валентина таких дурочек, как Милка, а тем более, как я… которые по первому зову оказываются у него квартире… ну, может и не вереницы, но, уж точно, я не первая.

В общем, мне и подруге как-то хочется помочь, и совесть мучает, и терять нашу дружбу я совершенно не намерена… И поэтому пока решила взять паузу, чтобы разобраться в своих тараканах.

Ночью я почти не сплю, вертясь в постели и вспоминая то лицо Валентина, то Милкины ахи-вздохи, то ухмылки дяди Вити и вести про папин дом…

А утром безжалостный звонок неугомонного будильника в конце концов вырывает меня из лап беспамятства.

Собрав себя в кучу и притащив своё полумёртвое туловище к первому уроку, я с удивлением обнаруживаю, что паршиво сегодня не только мне.

В раздевалке, широко расставив ноги и склонившись между ними, вернее, повиснув на них, сидит ещё одно тело.

И это тело, на сей раз в школьной рубашке и брюках, я узнаю сразу же и с большим удовольствием.

Дождавшись, пока все сердобольные и неравнодушные разбегутся по этажам, махнув на безнадёжный случай рукой, я осторожно подхожу к однокласснику ближе.

— Привет, Артём…

И, замерев, жду, когда он поднимет голову. Немного страшно, что я могу там увидеть.

Но, к моему облегчению, я вижу вполне человеческое и очень даже симпатичное, хоть и немного раскрасневшееся, лицо.

— Ххх, привет… — выдыхает он, усмехнувшись, и фокусирует на мне взгляд слегка мутных, но по-прежнему весёлых и добрых глаз. — Привет, Женька.

— Ты чего здесь сидишь? С тобой всё нормально?

— Да, конечно… — он пытается встать, и его ведёт в сторону…

Во чёрт! Да он пьяный!

— Ты как вообще в школу пришёл?! — ошарашенно смеюсь я, машинально подставляя ему плечо для опоры. — Ты собираешься на уроки идти в таком виде?

— Да не, со мной всё… ой, со мной всё… норм, — пытаясь не наваливаться на меня, он громко икает. — Да, конечно, надо идти, а как же… Алекс меня прикончит… Точно прикончит… Но лучше уж в школу… Извини, Женька, прости меня пжалста…

Это кажется мне почти самоубийством, но я всё же помогаю однокласснику покорить «Эверест», то есть подняться на третий и, придерживая за пояс, довожу до самого кабинета истории, на которую мы уже порядочно опоздали.

К счастью, прямо перед входом он наконец-то берёт себя в руки и выпрямляется, изо всех сил стараясь не шататься и перестать уже икать, и мы без особого палева и отделавшись лишь лёгким упрёком со стороны учителя, попадаем с ним на занятие.

Ясное дело, оставшиеся полчаса урока я думаю уже совсем не о «позднем сталинизме», и даже не о Милке, Валентине и маме, а только о том, как там мой бедолага-Артём.

Несколько раз я оборачиваюсь назад, чтобы удостовериться, что с ним всё в порядке. Меня даже напрягает, что он почему-то сидит сегодня один, и я страшно переживаю, как бы он не вздумал выключиться.

Впервые за всю неделю я сама жду Клоуна, чтобы быть спокойной за Артёма.

И ко второму уроку, дублю истории, наконец-то прилетает Клоун.

Так как нам не приходится никуда бежать, суетиться, собирать вещи, у меня в кой-то веки появляется возможность обратить на него внимание.

Впервые я так пристально смотрю на него. Впервые заинтересованно.

Да, клоунов я не люблю, но этому ведь придётся «доверить» Артёма...

Приходится признать, что внешне он «ничего». Симпатичный. Тёмные короткие волосы, модная стрижка, бритые виски. Глаз не вижу, зато вижу хорошую фигуру в неформенной, мокрой одежде: красном джемпере с необработанным разрезом горловины, обнажающем красивую, на мой избирательный вкус, шею… Да, он очень ничего, но это только внешне, потому что всё остальное: высокомерно задранный подбородок, самоуверенные, резкие движения, наглый… жутко наглый голос и, самое главное, взгляд… такой же надменный и дерзкий, как и сама подача в целом — не вызывают у меня ничего, кроме бешенства.

Мне становится искренне жаль несчастного Артёма, когда я вижу и слышу, как ворвавшийся, как вихрь, Клоун сходу на него наезжает. И мне хочется вступиться за парнишку с самой скромной улыбкой на свете, но, прекрасно осознавая, что не имею на это никакого права, я лишь нервно кусаю губу и кручу в узлы волосы.

Глава 15

*Она*

Я так и не решила ничего заранее: просто взяла и в пятницу вечером поехала в Архангельский. Подумала, увижу Милку, пообщаемся, а там как пойдёт.

А пошло почему-то всё так, что мне стало абсолютно не до решений. Сначала мы встретились у меня: Милка пришла ко мне в гости на старую квартиру. Так как все крупные бытовые приборы там остались, мы с ней приготовили глинтвейн и долго болтали о всяком, сидя за столом.

Я рассказала ей об Артёме и даже о Клоуне. Единственной нетронутой темой так и остался Валентин. Вернее, Милка, конечно, говорила о нём, причём говорила много, но как бы у меня ни чесался язык, как бы ни хотелось мне сбросить груз с души и во всём наконец признаться, я так и не нашла в себе силы сделать это....

Не так… Не сейчас… Я была не готова в одночасье стать для лучшей подруги предательницей. Хотя, по-хорошему, я уже ей стала.

А потом мы вместе отправились по гостям: зашли к нашей третьей подруге Аньке, потом зачем-то к Кукушкиной, а потом всем скопом атаковали местную дискотеку. Это было ужасно, потому что в итоге до нас докопались какие-то чуваки, и мы еле-еле унесли от них ноги.

В целом, было весело, если б не звонки мамы, которая вдруг решила вспомнить о моём существовании…

— Женька… — Милка трогает меня за плечо.

Мы лежим с ней на большом пружинном матрасе. Он уже настолько продавлен, что, кажется, чувствуешь позвонками холодный пол.

— Ты опять грустишь?

— Просто понимаешь... — Я сама не замечаю, как отпускаю пьяные слёзы, и, освободившись, они легко и быстро скатываются по щекам. — Мне так обидно, что я у неё всегда на последнем месте… Какой-то мужик сказал, давай сюда, мы туда, потом он скажет, продайте дом, уже сказал… мама — дом нам не нужен… А то, что папа… что этот дом его…

— Ну Жень, ну хватит тебе! Давай не будем о предках, задолбали. Лучше расскажи ещё раз про Артёма. Какие там, говоришь, у него глаза? Фиолетовые или оранжевые, я что-то не припомню…

Хитрая Милка просекла, что я не могу говорить о нём без улыбки.

— Зелёные! — утираясь, бубню я. — Красивые, добрые зелёные глаза. И вообще, он классный. Только всё это не имеет значения, потому что у него есть девушка.

— Ну, так девушка же не стена! Я надеюсь, в следующие выходные вы приедете вместе?! А?.. А?.. — Милка принимается меня щекотать, и я выгибаюсь в припадке смеха…

**

Милка подкинула огромную охапку дров в костёр моих душевных терзаний.

До нашего с ней разговора я не рассматривала Артёма в качестве своего гипотетического парня. Начнём с того, что я в принципе не рассматривала никаких парней, вернее, не видела себя в отношениях с парнями. По крайней мере, пока. Вообще. Ни в каких. Да, у меня были ухажёры, но дальше лёгкого флирта дело не заходило. Возможно, я сама всё обрубала на корню… Да не возможно, а сто пудов обрубала. Просто я не представляю, как кому-то смогу доверить своих породистых прусаков. А вдруг этот кто-то окажется ненадёжным, возьмёт, например, и исчезнет из моей жизни?..

Но Артём… Не знаю почему, но этот добрый взгляд и милая улыбка сразу вызвали у меня такие тёплые чувства… Я на интуитивном уровне приняла его за своего, человека, который вполне мог бы стать для меня кем-то большим, чем просто приятелем. Да, ни о каких отношениях с ним, как с парнем, пока и речи не идёт, и вряд это изменится в ближайшее время, но что, если попробовать с ним просто пообщаться?..

**

В субботу мы вместе с Милкой поехали в город. На электричке, так как денег на маршрутку после вчерашних посиделок не осталось ни у одной из нас. Милке позвонил Валентин, и как бы мне ни хотелось избежать этой встречи, придумать правдоподобную отмазку я так и не сумела.

Иногда чувствую себя каким-то одноклеточным, не способным на высшую нервную деятельность…

Так. Стоп. Я красивая, умная, классная, крутая… какая ещё там…

Вдыхаю сырой привокзальный воздух, в сотый раз поправляю волосы.

Обаятельная... Во мне есть единственный минус — я ненавижу имя Валентин.

— Вон он! — подпрыгнув от радости, Милка несёт нас против толпы. — Ээй! Мы здесь!

И я вижу, как с противоположной стороны с неотвратимостью приближающегося поезда надвигается ОН. Хмурый, как всегда, даже в лице не изменился.

— Привет. — Сухо чмокнув налетевшую на него Милку в лоб, он простреливает меня таким же сухим, быстрым взглядом, одёргивает чёлку и кисло смотрит куда-то поверх наших голов. — Вы вдвоём приехали? На электроне, что ли? Делать нечего вам…

— А мне пора уже! — сходу прощаюсь я. Растягиваю дурацкую улыбочку и стараюсь не встречаться с ним глазами. — Вы гуляйте, отдыхайте, а я пошла, я тут рядом живу…

— Стой, давай мы тебя проводим! — К моему ужасу, Валентин не спешит остаться с Милкой наедине. — Тем более тут недалеко, как ты говоришь, а нам всё равно в центр города, да, зай?

Повисшая на нём, как гиря, и тающая от его взгляда «Зая», конечно, на всё согласна — и мы направляемся в сторону «Китайской стены».

Ситуацию отвратительнее и выдумать сложно. Почему Валентину так нравится ставить меня в неудобное положение? Такое ощущение, что он нарочно издевается надо мной...

— М, кстати, Женя! — вдруг восклицает он, сплющив моё дрожащее нутро всмятку. — Всё хотел у тебя спросить, тебе понравилась наша школа?

Ошарашенно смотрю на него. Зачем он это делает? Мы же договорились! Он же сам попросил меня не распространяться об том, что мы учимся в одной школе, так какого чёрта он меня подставляет?

— А вы что, учитесь вместе? — просыпается Милка.

И, пока я глотаю воздух, как от удара под дых и пытаюсь придумать себе оправдание, невозмутимый Валентин с лёгкой, словно издевающейся косой ухмылочкой, продолжает:

— Да, а подруга тебе не рассказывала? Да она наверное забыла, у неё первозданный хаос в голове! Представляешь, на линейке смотрю — стоит. Скромненькая такая, в сторонке жмётся, думаю — дай подойду, а она, как будто не знает меня, стоит нос свой воротит…

Ну что за бред он несёт? Непроизвольно сжимаю кулаки и едва держусь, чтобы не вывалить всё, что я о нём думаю, прямо при Милке. Но меня останавливает его прицельный ехидный взгляд, и больше даже то, что в ответ может вывалить он.

Чёрт, я в какой-то ловушке…

От бешеных нервов сама не помню, как оказываюсь рядом с домом. Как что-то бормочу нелепое и прощаюсь с чудесной парочкой, так и не взглянув подруге в глаза.

Часть вторая

Глава 1

*Она*

Никогда в жизни так не ждала понедельника. Но на этот у меня наполеоновские планы. Надо срочно подружиться с одним Артёмом и убить одного Валентина, из-за которого я два часа объяснялась с подругой по телефону.

И хотя, кажется, она мне поверила, или просто согласилась, что я это не со зла, но на душе у обеих остался осадок. Как ни крути, я предала её и теперь гореть мне в аду, даже если про тот поцелуй она так и не узнает…

Чёртов Валентин. Загнал меня в такой тупик, из которого мне без потерь теперь не выбраться.

Еле высиживаю на уроках, чтобы, как маньячка, преследовать взглядом двух друзей-«неразлучников» в надежде, что рано или поздно один из них куда-нибудь спрячется.

Но проклятый Клоун как специально не отлипает от Артёма. Везде и всюду они точно примагничены друг к другу. В столовке — ржут и давятся невкусными котлетами; в коридоре — смотрят что-то в Клоунском телефоне и снова ржут; ну а в классе застать их порознь просто нереально.

И тогда я решаю, что ждать у моря погоды бессмысленно. Переодеваюсь раньше девчонок перед физ-рой, заплетаю спутанные пакли в высокий небрежный хвостик и занимаю стратегическую позицию напротив мужской раздевалки.

Пусть это будет выглядеть странно, но ради Артёма я даже косые взгляды готова потерпеть.

И вот я стою. Переминаюсь с ноги на ногу. И слышу голоса своих одноклассников. Удивительно, но я легко определяю, какие из них принадлежат Артёму и Клоуну.

У Артёма голос с хрипатцой, мягкий и тёплый, как плюшевый плед. В него хочется закутаться с головой… и слушать… слушать… У Клоуна — более чистый, напористый и... Я уже говорила, что он наглый? Так вот — именно так звучит наглость в моей голове. Он меня бесит. И голос, и Клоун, из-за которого мне приходится так долго здесь топтаться…

— Подглядываешь? — Раньше всех из раздевалки выползает претендент на звание «клоун номер два» — говорливый чувак, почти точная копия Элайджа Вуда.

Я огрызаюсь:

— Подслушиваю.

Хорошо, хоть тут он оставляет меня в покое, потому что следующей партией выходят как раз те, кого я жду. На обоих спортивные брюки и футболки с какими-то мультяшками.

— У вас что, команда? — вместо отработанной фразы мямлю я.

— Естественно, мадам! — Клоун снова кривляется.

На секунду я встречаюсь с ним глазами и стараюсь взглядом выразить всю свою неприязнь, но уже в следующую моё внимание полностью переключается на Артёма. К счастью, он, в отличие от друга, не проходит мимо, а останавливается и тепло мне улыбается.

Я счастлива. Я ликую. Пока всё идёт, как надо.

Клоун, бросив «Мне свалить?» и пожав плечами, скрывается в спортзале. Остальные ребята, хоть и медленно, с шепотками и смешками за нашими спинами, но всё-таки тоже рассасываются, и мы с Артёмом остаёмся наедине за высокими распашными дверями, с обратной стороны которых уже доносится стук мяча.

Обрадовавшись, наверное больше даже тому, что наша глупая молчаливая гляделка наконец окончена, мы начинаем почти одновременно:

— Хотел сказать тебе спасибо за пятницу…

— Да перестань! — смеюсь я.

— Нет, правда, это было… смело, что ли, с твоей стороны, — краснея, подбирает слова Артём. — Не каждая девчонка на такое способна...

— Да перестань, — повторяю я. — Просто ты тоже меня выручил на той неделе, помнишь?

Он кивает.

— Ну, вот…

Пока мы оба, похоже, судорожно и мучительно соображаем, что сказать дальше, в повисшую паузу врезается уже знакомый мне девичий вопль.

У меня мурашки сходят по спине. Это Наташа. Я даже стук её каблучков узнаю.

— Отлично, Севастьянов, браво! — ещё издали аплодирует она. — Ты уже нашёл себе новую партнёршу? Как быстро! Как и всё у тебя, впрочем…

Я не знаю почему, но я чувствую себя так, как будто нас застукали на месте преступления. И не сразу нахожусь, что ответить. Как и Артём, похоже, к которому его девушка подходит настолько близко, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

— Нат… — начинает он.

Но тут нас прерывает ещё один голос.

— Петровна! И ты тут! — Это, конечно, оказывается Клоун.

Он выскочил из спорзала, расхристанный и пышущей опасной энергией, как будто пьяный. Но, тут же успокоившись, подходит к нам ближе и… закидывает свою тяжёлую лапу мне на шею!

— Здаров, Натали, ты опять за автографом?

Наташа кривит губы и непроизвольно отступает. Похоже, связываться с Клоуном ей не очень-то хочется.

Мне, кстати, тоже. Но приходится потерпеть, ведь вся эта акция, как я догадываюсь, направлена в защиту Артёма.

— Свиридов, дай поговорить, — шипит Наташа. — Иди куда шёл, я тебя умоляю.

— Так я сюда и шёл, — отвечает он тоном гопника с подворотни. И вдруг совершенно иначе обращается ко мне: — Ты чего застряла? Я уже заждался...

Я не знаю, что это было: неожиданная теплота в его голосе, или, может быть, взгляд… какой-то слишком мягкий, что ли… интимный… или, может, сама близость человека, которого я уже почти демонизировала… Но я точно знаю, что этот миг запомнится мне надолго.

Отхожу от гипноза в момент, когда Клоун перехватывает прицельно летящий в нас мяч и тут же отправляет его по обратному маршруту.

Оказывается, мы уже в зале, и вокруг нас топает целая куча ног...

И тут до меня доходит, что мой звёздный час упущен: Артём остался где-то там наедине со своей Наташей, и теперь она сто пудов прополощет ему мозг. А это значит, что следующий шанс поговорить с ним вряд ли вообще представится.

Во чёрт. Всё из-за него. Я нахожу его глазами — скачущего и уже орущего в азарте игры, явно не страдающего угрызениями совести.

А всё-таки что-то в нём есть. Какая-то привлекательная и одновременно пугающая внутренняя свобода. Раскрепощённость, притягивающая взгляд.

И даже то, как он кривляется, вдруг кажется мне органичным настолько, что, против собственной воли, я засматриваюсь на это снова и снова.

Глава 2

*Он*

Три новости: скучная, так себе и плохая. Начну с плохой. Сева скрыл от меня, что контачит с Новобранкой. Теперь скучная: Новобранка, походу, на него запала. Новость «так себе»: Сева, походу, тоже запал на Новобранку. И я б порадовался за них, если б не Петровна.

В выходные она сплавила моё ухо с телефоном: звонила раз пять в режиме «пылесос», высасывала мне мозг и пыталась дотянуться до совести, но так как та у меня под семью замками, закончила привычными оскорблениями.

О том, что Сева бросил танцы, я тоже узнал от неё.

«Да надоело всё. Я один там, как придурок, среди девчонок. Чибис и Антон давно свалили, теперь в подъездах пиво пьют, а я что, должен один за всех отдуваться? Кому это надо вообще? Мне не надо. Бате с мамкой тоже давно не надо. А Натахе вообще скоро в училище поступать…» — примерно такими словами объяснил своё решение Сева.

И я его понимаю. Кроме шиномонтажки, отец не пытался меня никуда пихнуть. Всё, что я умею в жизни делать, я выбрал когда-то сам, а потому мне совершенно не жаль потраченного времени.

После того, как я спасаю Севину новую любовь от старой, она — я про новую, то есть Новенькую, — сама прилипает ко мне в спортзале.

А у нас игра трое-на-трое: Хоббит, я и Фил против девчонок. Вклинившись четвёртой, она загораживает меня у кольца.

— Что это было?

— Не благодари...

Филатов теряет мяч, и мы на время разбегаемся. Однако, минуты через две я снова обнаруживаю её благоухающий чем-то манящим зелёный хаер чуть ли не у себя в глотке.

— Я же сказал, не стоит благодарности!

— Какой ещё благодарности? Это ты меня должен благодарить!

Фродо лупит по кольцу, и всеобщее «ну, ну… уууу…» снова нас прерывает, а потом я подбираю мяч и добавляю нам очко.

И опять нам с Новенькой приходится расстаться. Вывожу мяч, бодаюсь с дико фолящими ржущими девчонками, парни тоже ржут, затисканный чьими-то руками, из неудобного положения пасую Филу — мяч улетает в аут.

Во время чека смотрю ей в глаза.

— За что? — продолжаю, понимая, что она меня понимает.

— Как за что? Я тебе подыграла, спасла Артёма, друга твоего, так?

— Не так.

— Почему не так?..

— Потому что Натали тебя бы уделала.

— Эээ, вы мячик отдадите? — скулят девчонки.

Меня веселит, но дурацкая, по сути, игра закончится так же дурацки. Мы стоим, забили на всех, и просто перекидываем друг другу мяч.

Причём, каждый раз отбиваем его в пол всё с большим и большим остервенением.

Мне нравится, что мадам не сдаётся и ни на миг не отводит взгляда.

— Откуда ты знаешь, кто кого уделал бы?

— Ух ты, крутышка! Неужели ж ты её? Ты за Севу прям порвёшь, да? Чё, в натуре так понравился?

— Не за Севу! — Её удар настолько сильный, что я едва дотягиваюсь до мяча. — За себя, если будет нужно!

— Нужно. Без вариков. Если ты положила на него глаз, готовь повязку, будешь у нас пиратом.

— Это ты мне угрожаешь?

— Это я знаю Петровну…

Внезапно отрикошетивший мяч угождает ей прямиком в челюсть. Она взвизгивает и падает на корточки, прячет в ладони лицо.

— Язык?

Я подсаживаюсь в облако её аромата.

— Покажи.

— Ты дурак?

— Да покажи ты! — осторожно убираю её руки, а потом и зеленушные пряди с мокрых от слёз глаз. — Ну покажи, не бойся. Просто если ты язык откусила, это ж нужно отметить, значит больше не будешь говорить всякие глупости.

Она бросает на меня хмурый взгляд, называет придурком и, резко спружинив с места, утекает из спортзала.

**

Пока я калечил Новобранку, Петровна калечила Севу. Сначала он получил от неё по лицу, затем они долго выясняли отношения, а потом уединились в раздевалке, о чём мне стало доподлинно известно из уст самого Севы.

Не знаю какого деверя, но меня это злит.

Как и та блаженная улыбочка, с которой он произносит её имя…

Шестой урок. Физика. МариВанна вещает, мы внемлем. В классе слышны монотонное бормотание училки, всеобщее сопение и стук мела по доске.

— Алекс… Слышь, Алекс… — отвлекает меня Сева.

До этого момента, мне казалось, он увлечённо конспектировал, я же, никого не трогая и не мешая даже ему, почти беззвучно обрабатывал последнее видео.

— Аюшки?

— Я знаешь, чё тут подумал…

— Что?

— Давай мож пригласим её куда-нибудь?

— Кого? — делаю вид, что не догоняю.

Сева ожидаемо кивает на Болотную Принцессу.

— Приглашай, — пожимаю плечами.

— Ну блин, ну ты ж понимаешь, я ж не могу…

— Нет слова «не могу», Сев.

— То есть, ты думаешь пригласить? А она согласится?

Его тон звучит до того наивно, что мне приходится действительно прерваться, чтобы взглянуть в кристальные, как у новорождённого пони, глаза. И тут я понимаю, что то, что я изреку сейчас, возможно, станет маяком в бурном шторме его сиюминутных порывов.

— Ладно, Сев. Слушай сюда. Хочешь совет?.. — шепчу я и снова утыкаюсь в видеоредактор. — Попридержи эскадрон своих мыслей шальных… по крайней мере... до тех пор, пока не разберёшься с Натахой, ладно?..

Сева глубоко вздыхает и оставшиеся двадцать минут урока вместо того, чтобы вникать в правило Ленца, пускает флюиды и слюни в сторону Новенькой и что-то задумчиво чиркает на полях тетради.

**

Тот же день, после уроков. Промокшее школьное крыльцо. Ядовитые солнечные блики в лужах.

Я с тоской смотрю на хитросплетение их пальцев в ожидании, пока они, эти пальцы, наконец разомкнутся.

— Ну всё, я пошёл, — бормочет Сева Петровне прямо в распухшие от поцелуев губы.

На что она в триста тридцать третий раз раскидывает свои крылья и со вздохом виснет на его могучей шее. Меня начинает тошнить.

Сдерживаюсь из последних сил и всё-таки пытаюсь ускорить их прощание.

— Лан, Натали, до завтра, мы погнали.

— Да, всё, — поддакивает Сева. — Нам пора.

— Ню ляаадно, — сюсюкает Петровна. — До вечера. Ты зайдёшь за мной вечером? Я буду ждать тебя. Очень-очень…

Отворачиваюсь, пережидаю очередную волну вспарывающих мою психику и будоражащих пищеварительный тракт влажных чмоков и случайно сталкиваюсь взглядом с Новенькой.

И ясно вижу огорчение или разочарование в её глазах.

Не знаю, что за неведомые силы дёргают меня сделать это, но уже в следующую секунду я торчу рядом с ней, прямо напротив, загораживаю влюблённую парочку своим лучезарным аверсом.

— Ну чё, как, прошёл язык?

Замечаю, как она пытается рассмотреть, что происходит за моей спиной, но, насколько возможно, не позволяю ей этого сделать.

— Прошёл, — отвечает она, наконец взглянув на меня хмуро. — А ты что, хотел извиниться?

— Извиниться? — усмехаюсь я. — Разве я виноват, что у вас, мадам, с глазами косяк? Или с руками, я не доктор, диагнозы не ставлю…

Её милое личико снова некрасиво перекашивает, и она решает в который раз оборвать нашу задушевную беседу:

— Всё ясно. Ну и чудесно, тогда пока!

И намеревается снова смыться, но я, сам не осознавая конечной цели завладевшего мной приступа самопожертвования, опять её останавливаю.

— Знаешь, если бы ты была чуток подружелюбнее, я бы познакомил тебя со своей младшей сестрёнкой Лялей.

— Что?! — она внезапно начинает смеяться. — С какой ещё Лялей? Это ещё зачем?

— Не зачем, а почему. Она классная. Тебе бы понравилась. Но вряд ли ты такая понравишься ей.

— Какая такая?! Ты вообще, почему меня оскорбляешь? Сначала бьёт, потом ещё оскорбляет…

— Вообще-то я вас не бил, а спас...

— Вообще-то, я ВАС об этом не просила!.. — Походу, я опять её разозлил. — И почему ты всё время лезешь ко мне? Что тебе вообще от меня нужно?

— Влюбился! — на той же ноте выдаю я.

Кароч, тушите свет…

На крайней моей фразе, которую, если по-честному, только в рамочку да под чёрную ленту, остолбеневшая от такого нежданчика собеседница перестаёт наконец вопить, как потерпевшая, и несколько секунд мы просто тупо таращимся друг на друга.

Но потом, по её переметнувшемуся взгляду и дыханию за спиной я понимаю, что мой перл дошёл не только до её ушей.

Глава 3

*Она*

— Влюбился! — бросает самый бесячий из всех когда-либо известных мне парней, глядя на меня так, что сердце звенит от напряжения.

И я смотрю на него, поражённая не столько резким, хотя вряд ли правдивым, высказываем, сколько взглядом — снова таким же, как у раздевалки, перед физ-рой: серьёзным, тёплым, каким-то обволакивающим и одновременно цепляющим…

Но подоспевший к нам Артём мгновенно выводит Клоуна из несвойственного ему состояния.

— Сева! — резко восклицает Клоун.

Громко и уверенно, по обыкновению задрав голову кверху и тут же забросив на Артёма руку.

— Наконец-то! Я опух тебя ждать! Ну чё, погнали?

— Погоди… Жень, может тебя проводить? — неожиданно предлагает Артём.

— Да чё она, сама не дойдёт? — не даёт мне даже подумать наглый Клоун. — Ты ж дойдёшь сама, не маленькая?

Рррр!!! Как же он меня раздражает! Так и хочется засветить по его Клоунской, вечно кривляющейся, физиономии, чем-нибудь тяжёлым! Желательно старинным утюгом.

— Дойду, — выжимаю я сквозь зубы.

— Она дойдёт! — возвещает Клоун.

И практически выпихивает друга с места.

— Да ну Алекс, погоди ты, — упирается Артём. — Жень, пойдём с нами? Мы тебя до станции проводим. Нам всё равно туда нужно… — он снова смотрит на Клоуна, у которого, как мне кажется, от услышанного буквально отпадает челюсть. — Мы ж хотели шаурмы купить? А там, между прочим, лучшая в городе!

— Вы питаетесь шаурмой? — я улыбаюсь, но больше над реакцией Клоуна, который тут же состряпывает жутко уморительную гримасу.

— Полезно всё, что в рот полезло, ясно? — одёрнув стоящий колом воротничок своей джинсовки, демонстративно задирает подбородок он.

И гордо вышагивает вперёд, похоже, вообразив себя как минимум Наполеоном Бонапартом.

Мы с Артёмом, переглянувшись, давим смешки.

**

— Слушай, а тебя не ругают за форму?..

Ликуя от того, что на сей раз у Клоуна-Бонапарта ничего не вышло, я решаюсь первой заговорить с поверженным.

Мы выходим со школьного двора.

— …Ну, за её отсутствие? Это же нарушение устава, кажется. Завуч тебе ничего не говорит?

— Они устали с ним бороться, — отвечает за друга Артём. — Раньше его чуть ли не каждый день к директору вызывали…

— Не правда, Сев, — оборачивается тот, о ком идёт речь. — Просто МариВанна Намбер Ван меня, на самом деле, обожает. Она мечтала меня выгнать до тех пор, пока я не признался ей в любви. Теперь ей как наяву снится моя умопомрачительная улыбка и природная грация, а как только я приближаюсь, подкашиваются ноги и немеет язык, так что все претензии она теперь может предъявлять мне только в письменном виде…

— Что он несёт? — чуть ли не плачу я, снова переглянувшись с вздыхающим на ходу Артёмом. — Откуда такая мания величия? Ты в прошлой жизни не Наполеоном был случайно? — обращаюсь уже к выбритому виску Алекса.

— Гитлером! — восклицает Артём, и они, видимо о чём-то своём, вместе смеются, а потом Гитлер-Клоун-Бонапарт в одном флаконе опять прибавляет шаг.

Он идёт так быстро, что мы с Артёмом едва за ним поспеваем.

— А ты всем в любви признаёшься? — снова поддеваю я.

Не знаю почему, но сейчас у меня такое настроение, что очень тянет вывести этого дико самовлюблённого чувака на эмоции.

— Только тем, кого действительно люблю, — невозмутимо бросает он, даже не обернувшись.

И я, вспомнив, как ещё десять минут назад он смотрел на меня, неожиданно для самой себя, смущённо замолкаю.

«А меня ты тоже любишь?» — вот что вертится у меня на языке, но воспроизвести это вслух я почему-то не решаюсь.

По-прежнему хочется подковырнуть его, но теперь я не знаю как. К счастью, Артём заводит новую тему.

— Ты когда-нибудь на море была? — ни с того ни с сего интересуется он.

В это время мы выходим с узкого, в выбоинах, тротуара вдоль второстепенного проезда на большой и удобный, отделённый от главной артерии города ограждением и полоской газона. Идти становится немного спокойней, а разговаривать сложнее — шумно.

— Была. В детстве. В Феодосии. А вы?

— Неа, ни разу не были. Ни я, ни Алекс. Вот хотим летом поехать. А Феодосия это Крым? Там прикольно?

— Феодосия — это Крым, — улыбаюсь я. — Я б тоже туда поехала. Скоро, тем более, мост построят.

— Точно, мост! Алекс, мы возьмём Женьку с нами? — неожиданно перекрикивает шум дороги Артём. И, не дождавшись ответа, воодушевлённо продолжает: — Мы с Алексом на машине собираемся. Хочешь, покажу?

— Что покажешь? — не понимаю я.

— Карину он тебе покажет! — внезапно разворачивается Клоун, продолжая двигаться спиной вперёд. И ещё внезапнее хватает меня под локоть и резко стаскивает куда-то в сторону…

Вернее, они оба, как сговорившись, берут меня под белы рученьки и практически несут куда-то вниз, отчего мою дрожащую душонку пронзает такой дикий страх, что я даже взвизгиваю.

— Стойте! Погодите! Да куда мы?!.

Глава 4

*Она*

Возможность перевести дух появляется лишь тогда, когда мы оказываемся в каком-то ГСК перед большими, некогда, видимо, красными железными воротами. Ребята меня отпускают, а Артём, покопошившись в своём рюкзаке, вытягивает оттуда огромный ключ и отпирает массивный навесной замок калитки.

— Добро пожаловать, мадам! — ёрничает Клоун.

Сам он по-хозяйски проходит внутрь, скидывает с плеча сумку, зажигает свет, от которого режет глаза, и плюхается на обшарпанное кресло в передней части довольно просторного помещения.

Помимо кресла, и, как потом оказалось, ещё и второго, здесь умещаются: самодельные полки, стопка каких-то колёс, чей-то велосипед, узкая металлическая столешница вдоль увешанной инструментами стены, разные коробки и бывшие кофейные баночки, но самое главное, как я уже сообразила, машина.

Это, насколько я разбираюсь, Лада «девятка» тёмно-серого цвета с серебристо-чёрно-белым рисунком акульей пасти во весь капот.

— Если ты сейчас не достаточно бурно восхитишься, не видать тебе Севиного сердечка, как своих ушей, — во всеуслышание "уведомляет" меня Клоун.

Я позорно заливаюсь краской, но Артём, кажется, смущается ещё сильней.

Он подводит меня к машине.

— Её зовут Карина… А это Женька. Кстати, а это Алекс! — кивнув на Клоуна, зачем-то представляет он нас друг другу. — Вы же, кажется, так и не познакомились по-нормальному?

— А это необязательно! — вскочив с места, Клоун подходит к нам. — Я уже придумал для неё сотню имён.

— Каких же, интересно? — оставляю в покое волосы и задираю повыше подбородок, чтобы с достоинством ответить на пристальный насмешливый взгляд карих глаз.

Вот пусть только попробует сейчас ляпнуть гадость…

— А этого я вам просто так не скажу, — расплывается он в бесячей самодовольной улыбочке.

Она красивая, эта улыбка, просто сумасшедше красивая, правда, но от этого выводит меня лишь больше.

— Что же вашему императорскому величеству будет угодно? — подыгрываю я.

А сама спохватываюсь, что Артём нас покинул. Он стоял рядом с нами и, конечно же, видел, как я смотрела на него. На Клоуна. Наполеона. Гитлера. Или самого Чёрта, заставляющего меня проваливаться в другое измерение, когда он настолько близко, что я буквально ощущаю его дурную энергетику…

Во Чёрт. Точно Чёрт.

Я прекращаю наш детсадовский разговор и снова поворачиваюсь к Артёму.

К милому, очаровательному, симпатичному Артёму — ангелу на фоне друга.

— Это твоя машина? Суперская акула, как живая, — и цепляюсь взглядом за издевательский жест: Клоун показывает мне «класс» обеими руками.

Только Артём этого не видит. Он придвинул ещё одно кресло к стопке шин и, присев на них, предлагает мне к нему присоединиться.

Придерживая юбку, я плюхаюсь туда, ожидая, что Клоун снова съязвит что-нибудь. Но этого не происходит. Он вообще почему-то не спешит оказаться на "нашей" с Артёмом территории, как будто специально оставляя нас наедине.

Осознав это, я ощущаю дикую скованность. И, подняв на Артёма взгляд, по привычке тереблю прядь волос в судорожной попытке срочно что-то придумать.

Нет, с ним не тяжело общаться, но я не всегда знаю, как победить неловкость, что неизменно возникает между нами. Именно неловкость, не напряжение. Это другое.

Мне приходит в голову мысль, что Артём такой человек, с которым приятно просто молчать. Сидеть в обнимку, не выдумывать темы для разговоров. Он, как потрёпанный плюшевый мишка, такой родной и тёплый. Уютный, «тискательный», расслабляющий. В отличие от друга…

Во чёрт. Я снова думаю о Клоуне. Почему он там вообще затаился? И что значит его «не видать тебе Севиного сердечка»? Я что, нравлюсь Артёму?

Да конечно нравлюсь, я вижу это сама. Он не сводит с меня своих лучезарных глаз и всё время улыбается, пусть не так потрясающе, как его друг-зазнайка Клоун… Гитлер… кто он там ещё… зато безумно мило, так и хочется погладить его по мягкой на вид, слегка взъерошенной русой шевелюре.

— Ну, так что, ты поедешь с нами? — прервав нашу гляделку, заговаривает он.

— Поеду! — отвечаю я практически серьёзно.

Глава 5

*Он*

Два года назад я на спор бросил курить. Спорили с Севой, кто дольше продержится. Как обычно, ноль-ноль в мою пользу, потому как я до сих пор не курю. Хотя иногда очень хочется.

Особенно в такие моменты, как сейчас.

Решаю оставить сладкую парочку поворковать без свидетелей, затыкаю уши выбивающими любую дурь из башки текстами Мирона и забираюсь на облагороженный кожзамом диванчик Карины в надежде хоть на секундочку выключиться.

Но сделать этого не удаётся — перед глазами то и дело вспыхивают картинки-вариации на тему того, чем могут заниматься эти двое в моё отсутствие.

Какого деверя я вообще о них думаю? Она запала на Севу, Сева втрескался в неё, так каким местом туда я? Нафига мне эта мелодрама? Нужно срочно переключиться.

Не проходит и пяти минут, как я вываливаюсь с противоположной двери и обламываю их милое щебетание:

— Так что, погнали за шаурмой?!

**

До сумерек мы гоняем на Карине по городу, подрезаем знакомые тачки. Протягиваем руки через окна, здороваемся с пацанами. Ловим ветер, пробуем на вкус очередной дождь, давимся фастфудом и заставляем давиться им Женьку. Ржём, пишем видео, которое я не собираюсь никуда выкладывать, переписываем видео и опять ржём.

Всё чётко ровно до того момента, пока на очередном вираже Сева внепланово не вспоминает о педали тормоза и не вдавливает её в самый палас, отчего я чуток не впечатываюсь в панельку.

Смотрю на него в недоумении, а он выходит из тачки. И, протерев запотевшее наглухо стекло, я вижу промокшую фигурку Петровны.

По-прежнему льёт дождь, пеленой загораживающий нам картину, однако прозвеневшую во всех измерениях пощёчину я различаю даже сквозь него.

— Это его девушка? — спрашивает Болотная Принцесса с заднего сидения.

— Да, Натали. Если хочешь жить, прикинься, что мы вместе.

— Опять?

Из-за шума дождя и дребезжания тачки я не могу определить, насколько сильно её возмущение.

— Есть предложения получше? — закидываю руку за подголовник, разворачиваюсь к ней.

Она тоже промокшая, хоть с нами и не выходила из машины — ливень достал её через приоткрытое окно. Волосы спутанные. Выглядит, как будто ей холодно.

— Замёрзла?

Я прибавляю печь на всю.

— Немножко.

— Я бы подогнал свою джинсовку, но, боюсь, она тебе не особо поможет, её теперь только в центрифуге отжимать.

— Тогда, может, ты сам сюда сядешь?

От неожиданного предложения я на время ломаюсь и таращусь на неё, пытаясь прочитать что-то между повисших в жжёном воздухе строчек.

— Ну, если я типа твоя девушка, если я тебя правильно поняла, может, будет правдоподобнее, что мы будем сидеть вместе? — поясняет мне, тупому барану, одноклассница.

И я просыпаюсь. Мелодрама никому не нужна. Без лишних слов по-шустрику пересаживаюсь назад.

— Так лучше? Будешь снова мне должна.

Подавляю улыбку, выглядываю в окно, за которым всё ещё наблюдаю две отдельные фигуры, «возвращаюсь» в салон, где в свете тусклой лампочки в миллиметрах от меня сидит одна из самых красивых, признаюсь, виденных мной девушек.

— Почему ты так на меня смотришь? — спрашивает она.

И права же, мать её! Вот нафига я пялюсь?..

— Влюбился, — повторяюсь я. — Ээ, ну где они там? Сева!.. — Пробкой выскакиваю из Карины, получаю порцию ливня в лицо. — Петровна! Завязывайте там! Потом друг друга изнасилуете, не при свидетелях, если можно. Мы вас ждём!

— Мы?! — Петровна газует в мою сторону. — Так всё-таки вы там с бабами! Мало того, что я прождала тебя сегодня два часа… — попутно выносит она кукушку едва поспевающему за ней Севе. — Так вы ещё и с бабами катаетесь!.. Где они?! Свиридов, блин!

— Да хорош тебе, Натах, — смеюсь я, не позволяя ей сунуться через пассажирскую дверь. — Ты сейчас реально на МариВанну Первую похожа. Орёшь, какКМС по ПМС, успокойся. Нет тут никаких баб, только Женька. Она со мной, если что.

— Опять врёшь?! А мне тут знаешь, что сказали? Видели тут Севастьянова с так называемой «твоей» Женькой, обжимались, как родные, говорят, чуть ли не ахались!

Бросаю короткий взгляд на скривившегося то ли от погоды, то ли от услышанного, Севу, и снова перевожу его на Петровну.

— Может, уже сядем в машину и там разберёмся?!

Мой псих действует — все втроём мы просаживаем Карину, попрыгав каждый по своим местам: Сева за руль, я назад, Натаха на переднее, чтобы и дальше обгладывать Севин скворечник.

Только первым делом она принимается за нас. Разворачивается, окатывает взглядом Новобранку, затем меня, а затем, тоном из серии «вам слабо?» предлагает нам прямо здесь при них пососаться.

— Ага, бегу и падаю, — бормочу я.

— А что такого-то, Алекс?! Не помню, чтобы для тебя это когда-то было проблемой! Если она твоя, как ты выразился, докажите это! И я не буду переживать за него! Пососитесь, чего здесь такого-то? Что вам стоит?!

— Да ну хорош, Нат, — Сева вяло пытается угомонить «вздурившуюся бабу».

Я замечаю, что Зеленовласка мимикрировала аж под цвет своих волос, и дико злюсь на друга, от которого порой не дождёшься решительных действий.

— Так значит, вы не пара?! Значит, это всё правда, что про вас... — обращается Натали уже к нему, — с этой говорят! Значит, с ней ты мне изменяешь?..

— Да не изменяю я тебе, с чего ты взяла?!.

— А то я совсем дура! Вся школа уже трубит, что видели вас вместе, а вы мне тут будете зачёсывать!..

— Можно я пойду, ребят…

В какой-то момент натянутая внутри меня струна с треском лопается — я сгребаю Новобранку под локоть и дёргаю на себя.

Получается грубо, но наши губы, столкнувшись, соединяются в поцелуе, и, постепенно успокоившись, я ослабляю хватку.

Всё стихает. Натали с Севой, разглядев наконец, что мы, как она и просила, сосёмся, затыкаются и, походу, очумело глазеют на нас.

Сопротивление Новенькой постепенно слабеет. Я чувствую, как она входит во вкус, и, кажется, ей тоже это нравится...

Мы целуемся так долго, что замечаем, что ехали лишь тогда, когда Карина снова встаёт на дыбы, едва ли не вытряхнув из нас все кости.

Глава 6

*Она*

Если бы утром мне рассказали, как окончится мой день, я бы ни за что не поверила.

И даже сейчас, уже дома, лёжа в постели, я никак не могу до конца принять ситуацию.

Сегодня я целовалась с парнем. И на сей раз это был не Валентин. И даже не Артём, развитие отношений с которым я хоть как-то себе представляла… Это был чувак, от манер которого меня буквально выворачивало наизнанку, и кого, как только он раскроет свой рот, всегда жутко хотелось прибить.

«Клоун» с неиссякаемым запасом дурацких шуточек на все случаи жизни. «Гитлер» и самопровозглашённый «Наполеон» в одном лице…

В общем, это стрём. Но самое стрёмное, что мне всё понравилось. Да, мне действительно было приятно, как он смотрел на меня… эти смешливые отблески в его тёмных глазах; сменяющие друг друга дурашливость, наглость и нежность; лёгкое поглаживание моего затылка и даже временами захлёстывающее нас обоих вожделение. И сами поцелуи, конечно же, подарившие мне всю палитру эмоций и прошедшие все стадии от физической боли до почти полного исступления. Когда растворяешься друг в друге, полностью отдаёшься мгновению и умоляешь всевышнего остановить время…

Я уверена, если бы нас не прервали, я бы могла целоваться с ним всю жизнь.

Погодите-ка, а кто это сделал?..

Кажется, первой запротестовавшей всё-таки была Наташа, которая, похоже, удовлетворилась зрелищем и решила почему-то, что с нас достаточно.

Или Артём, у которого, тоже не ясно по каким причинам, впервые за вечер заглохла машина.

Но окончательно и бесповоротно всё испортил сам Алекс…

Как оказалось, это его реальное имя, и теперь оно много значит для меня…

Когда облако тепла и ласки, исходящее от него, вдруг как по щелчку схлопнулось, и из самого лучшего парня во вселенной он опять превратился в хамоватого полугопника-Клоуна.

**

Я пытаюсь состряпать беззаботный вид. Ну, или наоборот, озабоченный уроками. Болтаю ни о чём с единственной приятельницей из класса Катей Алёхиной, механически списываю у неё домашку и втайне жду, когда они уже наконец появятся.

Они — Артём и Алекс, два брата не по крови, прокравшиеся так глубоко мне в сердце, что я не могу больше думать ни о ком другом.

И даже на Валентина мне теперь стало настолько параллельно, что, завидев его в холле перед уроками, я решила, что не буду у него ничего спрашивать.

Пусть его странные поступки так и останутся на его, наверняка без того запятнанной, совести.

Отныне он не кажется мне идеальным. В нём, на самом деле, гора недостатков: он слишком смазлив для парня, чересчур «гламурен», педантичен и правилен. Он всегда напряжён и хмур, а если и улыбается, то как-то совершенно не искренне, не заразительно и даже немного зловеще. Ну, и главное — он не умеет целоваться. Или просто мне не подошёл, потому что, целуясь с ним, я не испытала абсолютно никаких положительных эмоций. Это было как-то холодно и сухо, так, как будто его самого заставили...

Словом, Валентин — больше не моя любовь. И, слава богу, я со спокойной душой могу «отдать» его Милке.

Во чёрт, я ужасная подруга. И вообще, сама по себе, ужасная. Слишком влюбчивая, падкая на парней. И, может быть, даже обо всём потом пожалею. Но сейчас мне безумно хочется быть счастливой, влюблённой и... кому-то по-настоящему нужной... Осталось только определиться, кому именно…

Наконец они приходят, и я спешу воспользоваться оставшимися минутами до начала урока. Набираюсь смелости и сама подгребаю к их парте. Это жутко волнительно, но я изо всех сил стараюсь выглядеть как можно более уверенной и хладнокровной, хотя ребята так увлечены разговором, что пока меня не замечают.

— Я пригласил его на чай, — ровно, но практически без пауз, чеканит Алекс. — Сказал сегодня вечером жду он сразу начал чё-кать почему типа я должен куда-то ходить типа сам ко мне давай причём резче а после предложения встретиться на нейтральной территории вообще взял и слился кароч походу остался я сегодня без чая…

— Давай тогда по коле? — усмехается, как ни странно понявший друга, Артём. И, случайно взглянув в мою сторону, наконец-то обращает на меня внимание, тут же отозвавшись привычной милой улыбкой.

Алекс же, напротив, меняется в лице.

— Привет, — дружелюбно здороваюсь я с обоими.

Но, едва успеваю произнести это, как меня тут же хлёстко отваживают.

— Пардон, мадам, звонок прозвенел!

И, встретившись глазами с тем, кто посмел это сделать, я тут же считываю его невербальный мессендж. Он звучит примерно так: «Катись отсюда резче».

Но почему?.. За что?!

Мне становится жутко обидно, как будто меня ударили.

И это сделал он. Алекс. Тот, о ком я думала сегодня полночи. Тот, кто так невозможно вкусно вчера целовался, и чей ласковый взгляд так запал мне в душу...

Сдерживая жгучие, накатившие от обиды, слёзы, я спешу вернуться на своё место, проклиная себя за наивность...

Вот дура! Зачем я вообще к ним подошла? Это так унизительно и глупо. Нужно было ждать, пока они проявят инициативу сами. Хотя, судя по всему, никто вообще ничего не собирался проявлять. У Артёма есть девушка. А Алекс… Он просто наглый, самовлюблённый Клоун! Его наверняка позабавило всё вчерашнее, и я значу для него не больше, чем любая другая. Как все училки у него Марьи-Ванны, так и я — всего лишь одна «из». Наверняка, он даже имя моё не запомнил. Проклятый Наполеон! Да пошёл он вообще!.. Пусть только попробует заговорить со мной когда-нибудь…

**

Я прихожу домой с желанием зарыться в постель и больше никогда оттуда не высовываться.

Всё рухнуло. Мои беспочвенные надежды на что-то хорошее в этой жизни рухнули. Мои наивные розовые мечты о чём-то светлом лопнули, как мыльные пузыри. Меня ничего не ждёт. Никто меня не ждёт. И никому я не нужна. И никогда уже нужна не буду.

И зачем я вообще тогда живу?..

А правда. Хороший вопрос. Для чего жить, если всем, включая твоих ближайших родственников, на тебя, по большому счёту, параллельно?

Зачем коптить небеса?

Все мы параллельны друг другу, все живём в собственных, иногда соприкасающихся и даже пересекающихся друг с другом, но всё же разобщённых дурацкими рамками мирках.

Все волнуемся исключительно о том, что нам дорого…

Все мы сами по себе и никому, кроме себя самих, по большому счёту, не нужны.

Тогда в принципе — для чего это всё? Для чего мы созданы?

Чтобы однажды по инерции сойтись с таким вот параллельным человеком, родить ему, возможно, ребёнка… А дальше что? Ну проживёшь ты какое-то время ради этого ребёнка, обманываясь ложным чувством собственной нужности, пока ребёнок будет просто физически от тебя зависим… А дальше?.. Как и зачем жить дальше?.. Для чего?..

Только ночью, в подушку уткнувшись

Ты один, не любим и не нужен…

Я вспоминаю о Васдушке и ощущаю непреодолимое желание пообщаться с единственным человечком, который способен меня понять…

Пусть это тоже самообман, но на нём, возможно, и держится моё существование…

Глава 7

*Он*

Принцип домино всегда срабатывает безотказно. Кто-то где-то допустил ошибку, — и всё по цепочке летит к чертям.

Пытаюсь разобраться.

Флешбэк намбер ван:

Вчерашний вечер. Мы в Карине. Выгружаем Зеленовласку у дома. Она смотрит на меня. Я, как грёбаное радио, настроенное на определённую волну, ловлю каждый микроток в движениях Севы и прощаюсь нейтральным: «Удачи, мадам», даже не взглянув в её сторону.

Натали язвит, спрашивает, всех ли своих девушек я так галантно провожаю.

Потом мы выгружаем и её.

Флешбэк намбер ту:

Гараж. Промокший, пропахший женскими духами, салон Карины.

Играющий желваками, напряжённый Сева, не выдавивший из себя ни буквы с того момента, как отправил Петровну домой, глушит мотор и задумчиво барабанит по рулю пальцами.

Интересуюсь, всё ли норм. Получаю «угу» вместо ответа. Понимаю, что пришло время вскрывать карты и задаю вопрос в лоб.

— В чём дело, Сев? Ты из-за Новенькой такой? Ты ж знаешь, я не отстану, лучше сразу исповедуйся, будет легче обоим.

— Блин, Алекс... — Стук по рулю становится ещё более частым и раздражающим. — Да не буду я ничего говорить!..

— С фига ли? То есть… Кароч, — я сбавляю обороты. — Что мешает тебе поговорить с лучшим другом? Что за кошка пробежала между нами?

— Сам знаешь.

— Не знаю я ничего. Да будет тебе известно, я вообще в последнее время не очень-то вкуриваю, что с тобой творится. Ты, если с Натахой разбегаешься, то так и скажи. Если у тебя планы на эту Женю — озвучь их!

Наконец-то он косится на меня.

— Планы?

Кивает.

— Отлично! Тогда совет вам до любовь! — выпрыгиваю из тачки, пытаюсь совладать с эмоциями, чтобы не встретиться кулаком с какой-нибудь кирпичностью, в итоге плюхаюсь в кресло, выуживаю из прилипших к ляхам джоггеров карманный портал в параллельную вселенную.

Погружаюсь туда, где у меня всё неизменно лучше всех.

Где Мистера Я обожает толпа морально не сформировавшихся личностей обоих полов лишь за то, что он умеет врать складно.

Добавляю в друзья новую порцию Принцесс, выкидываю «сиськи», стучусь в личку к очередному хейтеру.

И тут меня отвлекает от дела протяжный громкий писк.

Поднимаю глаза: Сева стоит напротив, держит в руках мокрого, больше похожего на крыску, наглухо чёрного кошака, и, глядя то на него, то на меня, как ребёнок, нашедший под ёлкой подарок, дико заразительно улыбается…

Если твоё домино рушится, значит, уронил первую фишку ты. Вернись к ней — и, возможно, когда-нибудь, может даже в этой жизни, ты сумеешь всё исправить…

**

— Алекс, я хочу поговорить с тобой, — издалека начинает батя.

Судя по тому, что время второй час ночи, а он сидит на кухне над стаканом загустевшего как чифир чая, разговор обещает быть информативным.

— Я весь внимание, — падаю за шаткий, с неподдающимися ремонту ножками стол, подпираю ладонью висок, утыкаю взгляд в пышную растительность отцовского подбородка.

— Звонила мама… твоя мама, Аня, то есть Руслана… В общем, она беспокоится… Насчёт твоего общения с Николиной… Ты слишком часто приезжаешь к ней.

— В смысле? — перевожу взгляд ему в глаза. — А ей это типа не нравится? Она же сама раньше хотела, чтобы мы подружились, или меня приглючило?

— Ну, не знаю, — темнит что-то отец. — Может быть, и не совсем ей…

— Что-то я не понял, пап! Что плохого в том, что мы с Лялькой дружим? Мы же брат и сестра, так?

— Слушай, Алекс, ну, с одной стороны я их понимаю. Вы с Николиной не росли вместе, у вас может и не быть друг к другу кровных чувств…

— Стоп, стоп, стоп, пап! Чёт я не догнал, это ты к чему? Хотите сказать, что между нами может быть что-то другое? Ты это серьёзно сейчас?

— Я нет. То есть, я так не думаю. Но мама… То есть, даже не мама… В общем, мне Оля, то есть тётя Оля, сказала…

— Ааа!.. Вот оно что! Так я и знал, что без её вездесущества здесь не обошлось! Что она ещё, блин, придумала?! — вскакиваю с места и перехожу на крик тасманского дьявола перед стычкой: — Ээй, тётя, мать твою, Оля! Ты там спишь, что ли, или как?! Иди скорей сюда!

— Угомонись!.. — психует отец, подорвавшись за мной, дёргает за плечо и грубо впечатывает меня обратно. — Она здесь тоже не при чём.

— А кто при чём, пап?! Кто ответит за то, что у моих родственничков коллективно потёк колпак, раз уж они всем своим дружным прайдом решили, что в нашем с Лялей общении есть что-то противоестественное?

— Да я-то всё понимаю! Но и ты их пойми. Ладно ты, взрослый парень, вроде с головой, но Николина, она же девочка совсем… Глупая. И возраст у неё такой… А ты её из дома воруешь, даже мать об этом последней узнаёт. Не дай бог что случится, потом проблем не оберёшься, сам подумай!..

— Даже думать о таком не собираюсь! — я снова вскакиваю. — Что за дичь, пап?! Вы всё считаете, я вконец отмороженный… или что вообще происходит?! Что значит «не дай бог что случится?!» Что при мне с ней может случиться?! Да я наоборот любого за неё порву! Она же сестра моя, папа!.. мать вашу!.. — хватаюсь за голову, матерюсь от отчаянья. — Охренеть просто… Ей же пятнадцать лет...

И пока я пытаюсь собрать растрепавшиеся нервы и мысли в кучу и, стоная, как раненый, слоняюсь по кухне, отец напряжённо болтает в кружке давно остывший чай. А потом резко, звякнув оставленной в стакане ложечкой, поднимается с места и на выходе меня добивает:

— Значит, так. Общаться с их дочерью ты будешь строго раз в месяц и только в их присутствии. Это первое. И второе — с октября ты выходишь ко мне в шиномонтаж.

Грёбанное домино… Когда же всё помчалось по наклонной?..

Глава 8

*Она*

Вторая полноценная учебная неделя превращает мою жизнь в сплошную пытку. Каждое утро, приходя в школу, я наивно жду, что новый день принесёт хоть какие-то перемены в моих отношениях с ребятами. Что хотя бы Артём первым начнёт разговор или предложит снова проводить меня до дома. Что произойдёт хоть что-нибудь, намекающее, что тот сумасшедший вечер понедельника мне не привиделся.

Но Артём, пусть и продолжает приветливо мне улыбаться, почему-то никаких других шагов навстречу больше не делает. Алекс же и вовсе смотрит сквозь меня, как будто это я его чем-то обидела. И всё, что мне остаётся — это развлекать себя занудными беседами с Алёхиными и со стороны наблюдать за теми, кто стал для меня воздухом, тихо умирая от тоски.

Так наступает пятница. Последний день до того, как я должна предстать перед Милкой под ручку с Артёмом, с которым, по её мнению, теперь мы пара…

Я не хотела ничего выдумывать, просто так получилось. Я рассказала ей про тот поцелуй с Алексом, но, видимо, изначально забыла упомянуть его имя, и Милка сразу решила, что я имею в виду того, о ком, как она выразилась, я грезила все прошлые выходные.

Ну, а потом я просто не стала её переубеждать.

Мне было стыдно сознаться, что на месте Артёма каким-то аномальным образом оказался тот, кого я при ней раз двадцать назвала дурацким Клоуном, у кого «язык длиннее, чем полосатый шарф Кукушкиной», и на кого «ни одна уважающая себя девчонка в жизни не глянет».

Вообще, я успела много чего наговорить про него, и только теперь понимаю, что это всё потому, что он зацепил меня ещё в самый первый день нашего так и не состоявшегося знакомства.

Отвязный, яркий, одним только своим видом и манерами всегда и везде приковывающий к себе внимание — никогда бы не подумала, что могу повестись на такого парня.

И не повелась бы, пожалуй, не узнав противоположную, скрытую от посторонних глаз, его сторону…

Вспоминаю каждый взгляд и каждую адресованную мне тогда в машине улыбку, и от ужасающего несоответствия с новой реальностью меня дико кроет.

Почему он вдруг стал так холоден со мной? Почему не улыбается и избегает даже мимолётного общения? Неужели то, что произошло между нами, ничего для него не значит? Неужели он действительно сделал это лишь с единственной целью — выгородить Артёма перед его истеричкой-Наташей?..

А что, если ему просто не понравилось со мной, неопытной в этом деле, целоваться?..

Вопросы изводят, не дают сосредоточиться на учёбе, и я заваливаю сначала тест по географии, а потом и по английскому едва не получаю пару, прозевав текст, который, как оказалось, нужно было воспринимать на слух.

Почти весь класс надо мной потешается. Девчонки перешёптываются, а докопавшийся до меня в последние дни Фродо (или Хоббит, как ещё называют того, похожего на известного актёра, чувака) предлагает мне дать контакты своего репетитора. И лишь в глазах Артёма читается искреннее сочувствие.

Но Артём молчит!

А на помощь мне, как ни странно, опять приходит Алекс. Он ввязывается в словесную баталию со страшной мужеподобной тёткой, ведущей у нас английский.

— МариВанна, вы не справедливы! — заявляет спокойно и серьёзно, без обычной клоунады в голосе.

Все, включая МариВанну, которая на самом-то деле, если я правильно запомнила, Регина Васильевна, устремляют взгляды к последней парте.

— Может, вы мне даже поясните, уважаемый господин Свиридов, в чём конкретно я не права?

— А вот этого не стоило делать, — бойко шепчет мне в ухо Костик, явно взбудораженный всем происходящим. — Сейчас она его порвёт. Во дурак, он же даже к ней не ходит…

— Не поняла, — хмурюсь я.

Но от азарта аж заёрзавший на месте одноклассник меня уже не воспринимает.

— In English, please, — между тем коварно добавляет Регина Васильевна.

И я догадываюсь, что Алекс встрял. Я сама, мягко говоря, не сильна в английском, так как в нашей поселковой школе и без него всегда не хватало учителей. И даже если бы я внимательно слушала этот злосчастный текст, с его переводом на русский я вряд ли бы справилась, а от вступившегося за меня Алекса теперь ещё и импровизация на иностранном требуется.

Но, к моему изумлению, он и здесь не теряется. И свободно, достаточно бойко и без запинок заговаривает с учительницей на английском языке. Причём, продолжает общаться в своей стандартной манере: чётко проговаривая, словно чеканя каждую букву и фразу. И ни мимикой, ни голосом не выдаёт никаких других эмоций, кроме готовности действовать.

Они беседуют уже минут пять, но я по-прежнему понимаю лишь отдельно взятые кусочки, которые, если сложить их в единое предложение, не проясняют мне ровным счётом ничего.

И тогда я шёпотом снова тревожу Костика:

— О чём они говорят?

— У вас что, не было ин яза в школе? — удивляется Костик.

— Был, но очень мало. Можешь мне общими словами просто, о чём это они хотя бы? Тема?

— А ты глянь вокруг, — внезапно предлагает он. — Видишь, все еле держатся, вот-вот лопнут? Я даже скажу тебе, кто будет первым, — и он стреляет глазами на Фродо, а я замечаю, что действительно, почти все ребята в классе из последних сил давят смех. — Просто нам всем интересно, насколько его на этот раз хватит.

— Кого? — по-прежнему не догоняю я.

— Свирида, кого же ещё! Он же с инглишем вообще не дружит! Просто притворяется, понимаешь? Несёт всякую чушь, вперемешку со знакомыми словами, а получается вроде как складно. Он же даже у нас в КВН-е как-то иностранца изображал...

— Погоди, — прыскаю я и прикрываю ладошкой рот. — То есть, ты хочешь сказать, то, что он сейчас городит…

— Да-да. Блеф чистой воды. Ну, или голоса в его голове. Из инглиша там несколько слов всего, и то никак не связанных. Да и дикции нет у него. То есть наоборот, она как раз есть, но чересчур чёткая, понимаешь, а иглиш — это же каша во рту…

Как раз к этому времени одноклассники начинают шуметь и англичанка решает прервать, наконец, представление.

— Достаточно, господин Свиридов… Ну, что могу сказать… уже лучше. За то, что с места — два. За то, что вступились за девушку и за самоуверенность — пятёрка. За знание предмета и произношение — снова два. И зайдёте вы ко мне… сегодня после уроков. Васюкова, кстати, вы пока на карандаше, — вспоминает она про меня. — Тоже зайдите, если вас не затруднит, лучше со Свиридовым вместе…

Глава 9

*Он*

— Прошу, мадам, — галантно придерживаю дверь, пропускаю даму на эшафот первой.

Сева остаётся наблюдать нашу казнь через стекло.

— МариВанна, моё почтение!

Спамерша отрывается от ноутбука и, стянув с носа очки, предлагает нам сесть прямо перед ней за одну (мать вашу!) парту.

— Благодарю, я постою, — дебильничаю я. — Сидячий образ жизни, знаете ли, крайне неполезен для здоровья. Особенного такого юного и прекрасного организма, как мой. К тому же, сегодняшний учебный день уже достаточно приблизил меня к риску появления хронических запоров. А вы же не хотите, чтобы со мной такое приключилось?

— Как вам будет угодно, господин Свиридов, — Англичанке пофик. — Вы можете и постоять. Только попрошу вас наконец запомнить моё имя и впредь обращаться ко мне исключительно по имени. Меня зовут Регина Васильевна.

— Конечно, Регина свет Васильевна, я вырежу это имя тупым перочинным ножичком у себя на сердце.

— Не стоит так утруждаться. Вполне достаточно будет создать небольшую нейронную цепочку в вашем, я уверена, способном, хоть и юном и прекрасном, мозге…

Всё то время, пока мы со Спамершей соревнуемся в колкостях и церемонимся, Болотовласка напряжённо молчит. Она, конечно, водрузилась на предложенное место и ждёт-не дождётся начала расправы.

— Итак, — собирается с мыслями англичанка. — Ответьте мне пожалуйста, господин Свиридов, чем вы планируете заниматься после окончания школы?

— Как минимум три варика... — с готовностью начинаю я. Сигаю на другую, центральную парту, окорочками и тут же принимаюсь загибать пальцы. В прошлый раз было то же самое, только у Спамерши проблемы с памятью, походу, похлеще, чем у меня. — Первый: армия, срочка, контракт. Попадаю в горячую точку, получаю ранение, государство отчехляет мне несказанное баблище. Второй, стандартный, унылый: вышка, армия, работа, дети, возможно семья. Третий…

— Это замечательно, что у вас уже всё так чётко определено, — снова прерывает меня собеседница, так и не дослушав, как обычно, про самое трешовое. — Но я имела в виду несколько другое. Куда вы думаете поступать?.. Ммм… — она на миг нацепляет очки и опускает взгляд, чтобы отыскать моё искорёженное имя в своих корявых записях. — Александр, правильно?

С невозмутимостью Далай-Ламы дождавшись её внимания, я едва успеваю раскрыть рот, как она опять меня останавливает.

— Не спешите отвечать. Я бы посоветовала вам пойти в театральный. У вас к этому определённо есть способности. Ну, и чтобы не отнимать у вас много времени, — внезапно начинает сворачиваться она, — хочу напомнить о том, что я по-прежнему готова видеть вас на своих дополнительных занятиях. И вас, кстати, тоже! — обращается к Новобранке. — Вам бы я особенно порекомендовала уделить как можно больше внимания моему предмету. К сожалению, уровень вашей подготовки на сегодняшний день оставляет желать лучшего, а поступить с такими знаниями в хороший ВУЗ будет проблематично, уж поверьте мне. Хотя, при желании всё можно наверстать и исправить. Пожалуйста, запишите мой номер…

*Она*

От Регины Васильевны мы с Алексом выходим одновременно. Не могу сказать «вместе», потому что он по-прежнему Клоун.

Так же паясничает, кривляется передо мной, как и перед ней, а от его издевательской вежливости уже хочется повеситься.

Кажется, я заработала тяжёлую аллергию на слово «мадам»…

— Ну чё, как? — радушно встречает нас Артём, тут же закинув на Алекса руку.

— Ничего серьёзного, спам, — на ходу отвечает Алекс.

И я вижу, как быстро они удаляются, совершенно забыв про меня, и от разочарования и обиды в глазах печёт.

Но тут вдруг Артём появляется рядом. Как из ниоткуда. Я даже не заметила, когда он успел вернуться за мной.

— Женька! Ты чего тут, раскисла из-за Регины? — бодро, на подъёме, спрашивает он, — и я ощущаю на своём плече тепло его ладони.

Он так же, как только что Алекса, приобнял меня и с такой же сияющей улыбкой на меня смотрит.

И в этом есть что-то настолько искреннее и подкупающее, что я на минуту попадаю под магию его обаяния и не могу оторвать взгляд.

Белая рубашка, улыбка, сверкающие глаза… в него не возможно не влюбиться, хотя бы на эту минуту.

— Да ладно тебе, не загоняйся, — продолжает, поведя меня куда-то вдоль подсвеченных солнцем гулких стен опустевшего здания. — Просто я тебе сразу скажу: тех, кто к ней заниматься не ходит, она съедает заживо. И тебя сожрёт. Она у нас в школе, кстати, недавно. В прошлом году, кажется, пришла… В прошлом же, Алекс?..

И тут я замечаю, что Алекс тоже никуда не исчез: его гармоничная фигура в красном, словно сигнальный маяк, по-прежнему впереди и по-прежнему приковывает к себе внимание.

Бродя в тени прохода в соседнюю рекреацию, он терпеливо нас дожидается.

— Да, кажется, в прошлом, — сам себе отвечает Артём. — Она вроде бы раньше в ВУЗе каком-то преподавала. А потом переехала в нашу глухомань и зарабатывает теперь в основном репетиторством…

Я уже мало слушаю Артёма, я с замиранием сердца смотрю туда, где, низко склонив голову, завис чувак, который заставляет это самое сердце биться чаще, и сумбурные мысли, спотыкаясь друг о друга, вереницей проносятся в моём сознании.

Неужели они возьмут меня с собой? Или идут провожать? Они же не убегут сейчас без меня, правда?..

От радостного предвкушения глаза просыхают, и к той секунде, когда мы равняемся с Алексом, я вновь ощущаю в себе силы улыбаться.

Глава 10

*Она*

Я ликую: мы выходим из школы втроём, и теперь я уверена, что сегодня ребята меня не бросят.

Яркое, солидарное с нашим настроением, солнце заливает всё вокруг: золотит нашу кожу, пёструю листву на деревьях, освещает весь мир, готовый пасть к нашим ногам.

Полной грудью вдыхаю запахи ранней осени и невесомо чиркаю подошвами кедов по шершавому асфальту — мы выходим за калитку, оставив за спинами школьную рутину и правила.

Впереди выходные, а я в компании двух лучших парней во вселенной…

— …Кота! На этот раз он тебе покажет кота! — снова не дождавшись от меня ответа на очередную загадку Артёма, выкрикивает нетерпеливый Алекс. — Там теперь у него такой обнаглевший блохастик живёт!

— Почему обнаглевший? — возмущается Артём. — Не слушай его, Женька! Тебе он точно понравится! Если уж Алекс с ним в обнимку спит!

— Эй, полегче! Я с ним не сплю, он сам ко мне лезет!

— Любишь кошек? — тут же спрашивает у меня Артём.

— С солью или карамелью? — с другой стороны влезает Алекс.

— Не слушай его, у него вообще любимое блюдо — мясо матрёшки.

— Слушай меня, Жень, просто слушай меня…

— Аа, хватит! — Я затыкаю уши. — У меня от вас сейчас голова взорвётся!

— А-тлично, — восклицает Алекс, запрокинув подбородок и сунув руки по карманам (типа крутой).

Так как идёт он на шаг впереди, я могу улавливать каждое его движение. И они меня завораживают: все его жесты, привычки, повадки. Вспоминаю шутку о том, что директриса влюбилась в его природную грацию, и она уже не кажется мне полнейшим бредом: он удивительно органичен, я таких ещё не встречала.

Так, легко и на позитиве, мы незаметно добираемся до уже знакомого мне гаража и, войдя внутрь, все втроём принимаемся тискать маленького чёрного котёнка, по словам Артёма, приблудившегося к ним ещё в прошлую пятницу.

— А как его зовут? — почёсывая пушистика за ушком, интересуюсь я.

— Мы ещё не придумали, — отвечает взявший зверёныша на руки хозяин помещения.

— Его зовут Кот, — отрезает Алекс.

— Блин, да не Кот, — морщится Артём. — Кот — это как-то грубо... Может быть, Котя?

— Тогда тебя будут звать Севя.

— А тебя Алек… сюшечка…

— Сам ты, мать твою, Ксюшечка…

Они дурачатся и смеются. А я, продолжая гладить котёнка, случайно натыкаюсь своими пальцами на пальцы Алекса, и от прикосновения кожи к коже меня вдруг пробирает до мурашек. Судя по молниеносному взгляду, он это тоже заметил, но, в отличие от меня, не залился румянцем, а продолжает спорить с Артёмом и настаивать:

— Нет, хватит, мужик он или нет, его зовут Кот. Да, Кот? — и, приняв из рук друга питомца, или, даже скорее отжав его, отходит и заваливается в любимое кресло, вытянув и скрестив ноги и устроив пушистика у себя на груди.

— Ну вот, — пожимает плечами Артём. — Я же говорил. Сейчас будут мурлыкать на пару.

Я улыбаюсь, но тут мой собеседник, о чём-то резко вспомнив, оживляется и зачем-то начинает расстёгивать ворот своей белой рубашки, которая, надо признаться, делает его настоящим принцем из сказки.

— Сейчас Женьк, извини, пока не забыл опять, надо масло проверить…

И пока он, игнорируя стёбные комментарии со стороны Алекса, переодевается в сдёрнутую со стены рабочую, судя по всему, футболку, я получаю возможность мимолётно оценить его, тоже, кстати, очень даже неплохую фигуру и с удивлением обнаруживаю крупные татуировки в виде орнаментов на запястьях.

Никогда бы не подумала, что такие милые мальчики, как Артём, разрисовывают своё тело.

— Это кельтика? — спрашиваю я. — Можно я взгляну?

— Ну всё, Сев, она твоя! — слышится развязный голос Алекса.

Не обращая на его странный тон внимания, я подхожу к Артёму, который уже успел залезть под капот.

— Покажешь? Я тоже когда-то хотела сделать татуировку, но мама бы меня убила, пришлось начать с волос её подготавливать.

— Да ладно, чё там… — заметно смущается Артём, всё-таки предоставив мне одну из своих украшенных красивыми узорами рук для осмотра. — Ничего особенного. Обычные наколки.

— Нет, это очень красиво, — восхищаюсь я, проведя по рисунку пальцами. — Почему ты их прячешь?

— Да я не прячу…

Видя, как искренне он теряется, буквально не знает, куда себя деть, я решаю оставить эту тему и перехожу на более нейтральную:

— О, а я знаю, как это называется! Это щуп, правильно?!.

**

Этим вечером я снова живу: смеюсь, визжу от восторга, кружась на плече у Артёма, которого успела мазнуть по носу машинным маслом, сражаюсь за бедного котёнка с Алексом, питаюсь пиццей и колой и деру глотку душевными песнями…

В гаражном «Клондайке» Артёма находится даже гитара, и мы в три голоса орём «Сансару», «Хочешь сладких апельсинов» и бог знает что ещё — до тех пор, пока, озабоченная моим долгим отсутствием, не звонит мама.

И Артём заводит «Карину», чтобы довезти меня до дома.

*Он*

Здарова, пройдохи. Смотрите, кто тут у нас… Это Кот. Я хотел объявить конкурс на лучшее имя, но подумал — пошло всё… ну, вы поняли куда… носки курить. Это просто Кот. Чёрный одинокий котяра. Просто мелкий ещё. Сегодня будет самое унылое видео, можете начинать точить пальчики под гневные комментарии… Я расскажу вам одну до соплей пронзительную историю… Вы всё ещё со мной? Тогда слушайте сюда…

Глава 11

*Он*

Суббота. Я, моя новая хрустящая рубашка, родственница намбер ван, дядя Славик, Ляля за большим обеденным столом. Чинно запихиваем в себя печёных, видать, прямо в раскалённом песке, кальмаров, делая вид, что это вкусно, и зубоскалим друг другу, словно больше никогда не увидимся.

— Кстати, Алекс, — матушка промокает губы салфеткой и деловито приподнимает брови. — Давно хотела спросить, ты куда-то поступать вообще думаешь?

Я выстреливаю пальцами себе в висок.

— Что такое? Я что-то не то сказала?

— Извини, ма, просто только вчера отчитывался перед Спамершей.

— Перед кем?

— Неважно. В общем, я, скорее всего, сначала в армию схожу…

— Что?! — довольно натурально пугается она. — Ты с ума сошёл? Даже не вздумай. Ты потратишь в пустую год…

— Чуть побольше, ма. Я планирую по контракту.

— Что?! Ты шутишь?! Слав, скажи ему, что это полный бред…

— Послушай, Алекс, — берёт слово дядя Славик. — Если ты насчёт поступления беспокоишься, то не переживай, я, если что, помогу…

— Воу-воу-воу! — прерываю я, не выдержав кислого душка лицемерия в кондиционированном воздухе. — Полегче, родственнички! Я ещё вашего приглашения на сегодняшний обед не пережил.

Лица матушки и дяди Славика темнеют, они переглядываются, Ляля же, уставившись на меня, замирает с вилкой в зубах.

— Николина, ты поела?! — срывается на ней матушка. — Иди наверх, взрослым нужно поговорить!

— Но я не маленькая, мааам… — недовольно тянет Лялька, однако, взяв с меня слово обязательно зайти к ней после сеанса пюрирования мозга, послушно убегает к себе в спальню.

— Что за сарказм, Алекс, я не понимаю! — Я выдерживаю убийственный холод синих, как ледники Арктики, глаз. — Почему, когда тебе предлагают поддержку, ты ведёшь себя, как какой-то неблагодарный?..

— Ну ладно, хватит, — дядя Славик накрывает её увенчанную камушками руку своей мясистой ладонью. — Я думаю, Алекс не глупый парень, сам всё осознает, впереди ещё год. Но, если что, ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь, — добавляет, обращаясь уже ко мне.

Произнесённые тягучим участливым голосом, его слова надолго повисают в воздухе.

Но в тяжёлом взгляде под нависшими веками я так и не нахожу им подтверждения.

**

— Чего они до тебя докопались? — бунтует сестрёнка, когда я, насытившись сполна и кальмарами, и всем остальным тем более, поднимаюсь в её сиренево-бело-рюшечный, как у диснеевских принцесс, «будуар».

Прохожу к царскому, размером с мою комнату, ложу, падаю на лопатки поперёк него. Воссидающая там же в горе мягких игрушек Лялька прячет пол-лица под капюшон любимой толстовки и беспощадно теребит ухо как-то подаренного мною Микки Мауса.

— Беспокоятся о моём будущем, — выдыхаю я, умолчав о том, что это будущее волнует их лишь с точки зрения вероятной угрозы для общесемейной репутации.

— Не уверена, — задумчиво бормочет она.

И тут я замечаю кое-что, вызывающее у меня ряд вопросов, одним резким движением подцепляю сестрёнку за руку и по локоть задираю ей рукав.

— Это что? — перевожу взгляд с тонких полос на полупрозрачном запястье в «арктические», как у мамы, глаза.

— Ничего! — Она выкручивается из хватки.

— Отлично, тогда всего хорошего! — Подрываюсь на выход, но, ожидаемо, даже до двери дойти не успеваю.

— Стой, Алекс!!! Ну, ладно… Только не ругайся, пожалуйста...

Заваливаюсь обратно. Она подползает и уютно устраивается на моей груди.

— Из-за пацана? — шепчу, обезоруженный её тёплыми объятиями.

— Угу.

— Дурында ты. Ни один пацан, поверь мне, этого не стоит. А ты потом будешь жалеть… Кстати, надо тебя с одним типом познакомить.

— С кем это?

— Да так... Он тоже такой чухнёй маялся. Теперь пришлось себе все руки татухами забить, чтобы не выглядело зашкварно.

— Это который Мистер он, что ли? Сева?

— Ты откуда знаешь?

— Видела. Он как-то сам их засветил. На одной из первых твоих видюх, где вы оба в футболках со Спанч Бобами, кажется.

— У Севы Патрик был, — вспоминаю я. — Стоп… ты что, все мои видосы пересмотрела?

Хитренькие глазёнки мгновенно снимают вопрос, и я отваливаюсь обратно.

— Кстати, его что, нет в "ВК"?

— Кого?

— Ну, Севы твоего.

— А что, очень нужен?

— Ну, вообще, да… помнишь, я говорила, что у нас полгимназии девчонок в тебя влюблены? Так вот, вторая половина умирает по твоему Севе.

— Отлично! — запрокидываю, на сколько это возможно, голову, прикрываю глаза.

От мыслей о том, чем сейчас, вероятно, занят сам Сева, неприятно сквозит в груди.

— Чего отличного? — Ляля возвращает меня к теме. — Так он есть где-нибудь?

— Нет.

— Что, даже в «Одноклассниках» его нет?

— Даже в «Одноклассниках».

— Блин. Засада. Тогда сам познакомишь… Познакомишь же? Обещай!

— Ладно, ладно.

— Чудненько!... Только сперва тебе придётся научить меня целоваться…

Выдав какую-то непереводимую игру слов, сестрёнка на время замирает, а, как только я дёргаюсь, зарывается в мою подмышку (на её счастье, благоухающую морозной грушей и чем-то там ещё — перед застольем матушка отправила меня прополоскаться с дороги) по самый капюшон. И для того, чтобы прощупать её наглое личико на предмет вменяемости, мне приходится насильно её из-под себя выковыривать.

— Ай-ай, ну Алекс, больно! — со смехом брыкается она.

— Надеюсь, мне послышалось? — заламываю её наконец, пригвоздив хрупкие ручонки по обе стороны от её головы к кровати. — Ты пожалуйста не подвергай меня изумлению, ладно?

— Да почему?! — скулит она. И выворачивается, а затем и садится, поджав под себя ноги. — Ну, ты же не старый дед, правильно, должен меня понять! Все девчонки уже давно всё умеют, а я ни разу ещё ни с кем... А с ними я не хочу, это, по-моему, тупо и противно… Ну пожалуйста, Алекс, я разве так часто тебя о чём-то прошу?! Ты же мой единственный близкий человечек, ты мой старший брат, к кому мне ещё обратиться, Алекс!..

— Вот именно, брат, — цежу я.

— Да что здесь такого? Вон Любку тоже брат целоваться научил!..

— Так иди и целуйся с Любкиным братом!

— Но я не хочу с ним, я хочу с тобой!

От душераздирающего вопля сотрясаются стены, и я мгновенно вспоминаю о находящихся, возможно, прямо за одной из них с перевёрнутыми стаканами родственничках — и тут же возвращаю себе пошатнувшееся самообладание.

Спружиниваю с кровати, ищу взглядом футболку, бейсболку и жилет, в которых приехал и которые, если мой воспалённый мозг мне не изменяет, оставил где-то здесь; нахожу их, живо переодеваюсь, но тут сестрёнка преграждает мне выход, привалившись спиной к двери.

— Ты никуда не пойдёшь, — шмыгнув носом, решительно заявляет она.

— В смысле?

— Ты. никуда. не уйдёшь. сейчас отсюда, — повторяет с расстановкой.

Однако довольно быстро, не выдержав моего едкого взгляда, соскальзывает вниз: — Если ты сейчас уйдёшь, мы с тобой больше никогда не увидимся!.. — причитает, обхватив голову и уткнувшись лбом в колени, — потому что у меня нет никого, кроме тебя, потому что в этом чёртовом доме меня все ненавидят!..

— Да что за дичь, Ляля!..

Несмотря на то, что всё происходящее больше смахивает на кромешный трындец, чем на поведение всегда адекватной, знакомой мне, как я считал, во всех ипостасях, Ляли, что-то, вероятно кровные чувства, вынуждают меня прижать её вздрагивающее вместилище древнего зла к себе. А так как сидеть на корточках в обнимку в итоге оказывается почтинереально, нам приходится переместиться обратно на кровать, где я сгребаю все её конечности и усаживаю её всю на себя, себе на колени, как ребёнка.

— Прекрати, Ляль, ну чё за сопли, а? Хватит...

— Да потому что, блин! Потому что всё меня бесит! Потому что мама… потому что ей всё не нравится, я ей не нравлюсь! Потому что даже эту комнату… — она кивает вокруг. — Даже эту чёртову комнату я не могу переделать под себя, так, как мне хочется! Потому что я должна быть принцесской, послушной маленькой девочкой, а не той, кто я есть!..

Я позволяю Ляльке выговориться, поскольку как никто другой её понимаю.

Поскольку почти в том же возрасте почти по той же причине по пьяной лавочке болтался в неуклюже связанной из женского шарфика петле под закопчённым сигаретным дымом потолком собственной комнаты.

Поскольку перерос это и уже практически полностью из себя вытравил.

Но вместе с тем изжил и способность доверять индивидам, у которых на лицо отсутствие игрек-хромосомы.

— Успокойся, — шепчу, когда она, извергнув из себя всё, беззвучно, обессиленно плачет. — Я никогда не брошу тебя, Ляль. Слышишь? Я буду рядом. Всё будет хорошо.

Но тут она поднимает на меня подозрительно быстро просохшие глаза.

— И ты меня поцелуешь?

Глава 12

*Она*

За заплаканным стеклом проносятся яркие блики: мокрые вывески, для чего-то опутанные подсветкой деревья, светофоры, фонари…

Артём везёт меня домой. Туда, где прикрыт тарелкой давно остывший ужин, и насладившаяся уединением с хахалем, уставшая мама снова упрекнёт меня в том, что завтра ей на работу.

Карину омывает начавшийся заново вечный дождь.

А я смотрю в окно и слушаю музыку.

У Артёма в машине всегда чисто, приятно пахнет, и звучит что-то наподобие «Shape of my heart» Стинга, или это я только его запоминаю.

Всё, как и в прошлый раз, но теперь с нами нет Алекса. Он отказался поехать, хотя Артём его почти уговаривал.

— А ты правда не передумаешь с нами на море? — на долю секунды отвлёкшись от дороги, чтобы подарить мне бессменную улыбку и сияющий взгляд, заговаривает Артём.

— Ну, если вы меня возьмёте, — пожимаю плечами я. — А вообще у меня мечта! Знаешь, какая?

— Какая?

— Хочу долго-долго бежать по морскому берегу, по песку, босиком. Взяться с кем-то за руки и бежать так вместе. И чтоб песок был тёплый, и море по ногам, и ветер в лицо, понимаешь?

— Понимаю, — ещё шире улыбается Артём. — Классная мечта. А с кем ты хочешь бежать? Или это всё равно?

— Ну нет, конечно, не всё равно. Изначально я хотела, чтобы это был папа… — вспоминаю о папе, и к горлу ком подкатывает. С трудом сглотнув его, набираю в лёгкие побольше кислорода и продолжаю: — А теперь я хочу…

Периферийным зрением заметив, что Артём уловил в моём голосе горечь и даже собрался что-то сказать мне или сделать, я не позволяю себе раскиснуть окончательно:

— Теперь я хочу бежать с тобой! — договариваю бодро и ловлю в его расширившихся зрачках удивление, перешедшее в тихую радость. — А вы с Алексом давно дружите? — сразу же завожу новую тему.

— Давно, — тепло произносит он. — На соседних горшках сидели. — Задрав одну бровь, кидает на меня тот самый, как в первый лень знакомства, задорный проверяющий взгляд. — Шучу. С пятого класса, с тех пор, как мы на Южку переехали. А там общий двор, гитара…

— Кстати, не знала, что вы играете!

— Да мы и сами не знали! — И он роняет голову в смущённой усмешке...

Милый, жутко милый, плюшевый, вечно сомневающийся скромняга-Артём. Наверное, впервые в жизни я встречаю настолько ангелоподобного парня. Интересно, как должны были сойтись на небе звёзды, чтобы при всех своих внешних данных он вырос таким?

Высокий, симпатичный, даже очень… Возможно, не такой идеальный, как Валентин, но и не такой самоуверенный, как Алекс. Хотя, при всей такой своей «мимишности» он вполне мог бы стать тем ещё сердцеедом, было бы, как говорится, желание…

— А когда у тебя день рождения? — пытливо интересуюсь я.

Согласно накопленным к моим «сединам» знаниям, он просто обязан быть какими-нибудь «весами», «рыбами», либо...

— Летом. Первого июля… — раздаётся громом посреди ясного неба, и ход моих мыслей прерывается.

Ну, нет… Как же так!.. Не может такого быть! Только не эта дата!.. Первого июля не стало папы. Сколько бесчисленных раз я проклинала этот день!..

— А у тебя когда день рождения, Женька? — в свою очередь спрашивает Артём, теперь, кажется, не догадываясь о том, что со мной происходит.

Как же хочется проораться от дикого несоответствия! От напоминания о том дне, на котором жизнь поделилась на «до» и «после»…

— Тоже летом, — я натянуто улыбаюсь. — Тоже в июле, только в конце почти...

**

И вот он, тот торжественный момент, за который я больше всего переживала. Когда мы возле моего дома, Карина тарахтит на месте, а я не могу просто поблагодарить Артёма за то, что довёз, и уйти.

Когда он уже прекратил жевать жвачку, куда-то незаметно её сунул, и, развернувшись ко мне вполоборота, так на меня смотрит.

И когда мне не уйти от принятия решения…

Я знала, что так будет, но к этому невозможно подготовиться, и я веду себя, как какая-то бедная овечка из маминых любимых сериалов: загадочно улыбаюсь, тяну время, интересуюсь всякой ерундой, вроде висящих на зеркале заднего вида деревянных чёток… При этом судорожно подбираю предлог для как можно более быстрого и, желательно, безболезненного, прощания.

Во чёрт. Почему так тяжело?

Как же мне не хочется обижать Артёма! Как же мне не ранить его чуткое сердце своим отказом?..

Я и не думала произносить эту дурацкую фразу, но, всё же потянувшись ко мне, он сам меня вынудил.

— Артём, погоди... Я… пока не готова… — Убираю его тёплую ладонь со своего лица.

Во чёрт, да что за тупость! Гораздо достойнее было бы сейчас провалиться в ад, прямо в кипящий котёл к самому Дьяволу, нежели выжать из себя такой заезженный шаблон!

— Почему? — к моему удивлению, не сдаётся парень с самыми прекрасными в мире глазами. — Это из-за Алекса?

— Почему сразу из-за Алекса?! — ещё более глупо, нервно, не сдержав эмоций, восклицаю я. — Нееет… Просто… ты же… у тебя же девушка есть! — Наконец-то хоть одна дельная мысль приходит мне в голову!

И я попадаю — Артём опускает свои «однолюбовы» ресницы и отстраняется.

— Вообще-то, мы с ней расстались.

— Правда? — спрашиваю осторожно.

— Надеюсь. Я сказал ей, что мне нравится другая…

Другая — это, видимо, я. Тааак…

— И что она?

Возможно, нам сейчас удастся переключиться на беседу «а-ля клиент-психолог»?..

— Как обычно, орала…

Замечаю невесть откуда взявшуюся в его руках запечатанную сигаретную пачку, которой он машинально шуршит и постукивает себе по колену, но открыть пока не решается.

— Поссорились. Послала меня куда подальше.

— А она разве не всегда тебя посылает? — делаю попытку вырулить на менее минорную ноту, но Артём, кажется, не намерен меня поддерживать:

— Нет, Жень, ты мне правда очень нравишься...

И его искренность простёгивает меня насквозь.

На секунду я тону в них, в этих его волшебных глазах… Таких бесконечно красивых, чистых, трогательных… Но, слава богу, мне хватает ума вовремя опомниться — это всего лишь очередная иллюзия. Самообман, от которого всем, включая Артёма, когда-нибудь будет очень больно…

Иногда мне кажется, что я могла бы влюбиться в него. Так, как я мечтаю: до «американских горок» и пресловутых крылатых насекомых в периметре кишечника… Но потом я понимаю, что и так уже люблю этого невыносимо милого, скромного парня.

Люблю, как человека, как любят старого доброго друга, брата… но в такой моей любви нет и доли того, чего он ждёт от меня.

— Извини, — выдавливаю из себя ещё одну «бедную овечку». — Можно, я пойду? Пока! Увидимся в понедельник!

А в субботу я буду долго любоваться на Милкины с Валиком поцелуйчики и слушать их подколки и упрёки… Во чёрт...

Глава 13

*Она*

Это были самые жуткие выходные в моей жизни.

Во-первых, я скучала по Артёму и Алексу. Скучала так, что хотелось выть.

Во-вторых, всю субботу мне пришлось лицезреть обнимашки Валентина и Милки, ловить на себе странные долгие взгляды первого и терпеть придирки второй.

Не знаю, что внезапно случилось с Милкой, возможно, та подстава Валентина так на неё повлияла, но она вела себя, как последняя засранка.

То прям при нём задавала мне неудобные вопросы насчёт Артёма, не произнося его имя, на которые мне пришлось отвечать, также его не произнося. То начинала вдруг сватать мне какого-то вообще непонятного дядю, который, если я правильно поняла, был как раз очень даже определённым дядей, дядей Валентина… Но… ему «как бы не уж много лет», а поэтому он сам «не прочь замутить с какой-то такой», наподобие меня, «симпатичной тёлочкой».

Но добил меня окончательно вечер воскресенья.

**

Я лежу в своей-не своей комнате, на своём-не своём диване, кручу тонкую серьгу-кольцо в ухе и пытаюсь отвлечься от тоски, гадая, что имел в виду Васдушка, однажды выложивший в сеть строки, что я так и переписала, без знаков препинания, в свою тетрадь…

Мой виртуальный друг, к слову, не знаю уж, по каким-то своим идейным соображениям, или просто во имя лени, практически полностью игнорирует пунктуацию. Пользуется только вопросом и точкой, и теми не всегда. И в его «утечках сознания», как он сам это называл, в тех, что я себе сохранила, мне приходилось расставлять эти знаки самостоятельно.

Но конкретно в тот день мне, по-моему, было просто некогда, а со временем, просматривая нашу переписку, я и вовсе поймала себя на мысли, что ему это идёт.

Вот такая ерунда: человеку просто идёт не ставить запятые. В этом есть что-то особенное, какая-та своя маленькая внутренняя свобода. И, если эта его причуда — её элемент, я однозначно за…

Итак, лежу я в комнате и вдумчиво перечитываю:

Без оговорок

Стреляешь в упор

Я тебе дорог

Переводишь в офшор

Вспышка и порох

Памяти всполох

Льдов твоих синих

Извечный укор

Где-то за облаком

Синяя высь

Где-то под пологом

Лучшая жизнь

Я к тебе в колокол

Ты меня волоком

Прямо к неврологам

Буду держись

Я тебя за руку

Ты меня завтраком

Я к тебе с Африкой

Ты меня в Арктику

Я твоим шарфиком

Психика шаткая

Ножками шаркаю

И всё в порядке…

И в очередной раз пытаюсь вспомнить, что же там было за слово… В конце точно должно быть какое-то слово, которое, мне так кажется, он в итоге вырезал. А через день, между прочим, исчез и сам текст, озаглавленный как «синий бред».

Я уже пыталась подобрать рифму сама, но поэт из меня не вышел.

А тут как из-под земли вырастает мама…

— Жееень…

Она опускается на диван, и я поджимаю ноги, а потом откладываю дневник под подушку и сдвигаюсь к стенке.

— Что ты там читаешь? — Делает вид, что ей интересно. — Ну, как хочешь, можешь не показывать… Жень, я хотела поговорить с тобой насчёт дома в Приморском… В общем, я подумала, что мы, наверное, были не правы. И, если тебе этот дом действительно так дорог, мы не будем его продавать. Лучше поедем сами отдохнуть на море, правда? — Она проводит рукой по моим волосам, а я всё ещё настороженно ожидаю подвоха. — Как ты смотришь на то, чтобы рвануть туда летом?

— Втроём? — уточняю я.

Это же папин дом, как мы можем ехать туда с дядей Витей?..

— Ну, конечно втроём, дочь, — неискренне улыбается мама. — Ты же взрослая уже девочка, понимаешь, что мы одна семья. К тому же, без Вити нам там не справиться. Там же нужно подделать что-то, починить. Ну, кто с этим ещё разберётся, кроме мужчины? Не мы же с тобой! Везде мужчина нужен, дочь. Просто нужен по жизни. Кстати, хочу тебя кое с кем познакомить, идём!

Мама поднимается и, поторапливая, как будто за стенкой ожидает какой-то сюрприз, для чего-то выманивает меня из комнаты.

Мы заходим на кухню, и там я вижу то, что отказываются видеть мои глаза: за столом, попивая чаёк на пару с моим, к несчастью, будущим отчимом сидит… кто бы мог подумать… опять Милкин Валик!

Это ещё что за… С какого перепугу он вообще здесь оказался?!

После объяснения мамы вопросов у меня меньше не становится.

— Присаживайся, Жень, знакомься, это Валентин, Витин племянник. Он, кстати, учится с тобой в одной школе, я сама узнала только что.

— Мы знакомы, — строго заявляю я, буравя взглядом хитрое, наглое и вечно хмурое лицо под белобрысой чёлкой.

— Правда? — переглядывается с пожимающим плечами дядей Витей мама. — А я и не знала. Валентин, ты же вроде сказал, что вы…

— Да вы, наверное, не поняли, — вяло, словно нехотя, объясняется он, вальяжно отвалившись на вздувшиеся сухими пузырями обои. — Я сказал, что знаю вашу Женю, но пересекаться как-то не доводилось.

Почему он врёт?! Почему он всё время что-то скрывает и выкручивается? Теперь я окончательно убедилась в том, насколько мне неприятен, почти омерзителен этот скользкий, на самом деле, при всей своей чудо-внешке, парень. Какого чёрта он вообще здесь делает? Что ему нужно от нашей семьи? Что ему опять от меня нужно?

— Да? — обескураженно моргает мама.

Бедная, наверное, думает, что это у неё что-то с мозгами.

Снова смотрю на Валентина, и во рту горчит от того, насколько пристально, я бы даже сказала, хищно, с лёгкой ухмылочкой, заметной мне одной, он за мной наблюдает.

Боже… Он реально пугает уже.

Так и не дождавшись окончания чаепития, я возвещаю маме, что срочно иду гулять, потому что сидеть в такой обстановке становится тошнотворно. И потому что Валентин… Потому что у меня гора претензий к этому странному человеческому экземпляру, на которые, я надеюсь, у него найдутся ответы.

Я знала, что он подорвётся за мной. Я уже почти уверена, что он меня преследует.

Мы выходим из дома. На мне домашняя клетчатая рубашка и джинсы. На нём бессменный светлый плащ.

— Ну, и как ты это объяснишь? — сразу наезжаю я.

— Что именно?

Больше всего бесит, что он, как обычно, абсолютно спокоен.

— Как что?! Что ты делаешь у нас в квартире? Почему ты никогда не говорил, что дядя Витя твой… твой… Погоди-ка... Это что, тот самый дядя, который «не прочь бы замутить»?.. Ты издеваешься?!

— Ты такая забавная, когда орёшь.

— Я не ору!

Тут я случайно запутываюсь в кустах раскидистого шиповника. Цепляюсь серёжкой за ветку, и не могу идти дальше.

Вот позор! И зачем я только напялила эти кольца!

Пытаюсь высвободиться из колючего капкана, а Валентин, чёртов засранец, сунув руки по карманам, с едва уловимой ухмылочкой на всё это взирает.

— Слушай, ну помоги! — наконец взвываю я.

И тут же жалею, потому что вместо того, чтобы легко и быстро расстегнуть замочек самой, вынуждена терпеть физическую близость своего мутного будущего родственника, наверное, с минуту, пока он издевательски-медленно, растягивая своё удовольствие и мою пытку, с этим справляется. Вдыхать его «лимоны и мяты», да ещё и чувствовать себя при этом полным ничтожеством!

Прикосновение к тёплой коже шеи холодных пальцев и насмешливый взгляд «сиамских» глаз вызывает во мне настоящий шквал эмоций, и я еле держусь, чтобы не оттолкнуть от себя «спасителя» вместе с собственным ухом, наверное.

— Фух, наконец-то! — выдыхаю, как только он меня освобождает. — Так что, ты будешь отвечать?

Мы спускаемся во двор, на детскую площадку, где я тут же плюхаюсь на ближайшую скамейку, скрутив волосы в жгут и откинув их за спину, и прищуриваюсь от слепящего солнца, вырвавшегося из-за спины Валентина.

— Нет, — коротко отзывается он, разместившись рядом, и со скучающим видом оглядывается по сторонам.

— Тогда какого чёрта ты вообще за мной попёрся?! — окончательно расхожусь я, резко от него отодвинувшись. — И где вообще Милка, разве вы не должны быть вместе сейчас?

— Я её послал.

От услышанного у меня глаза на лоб лезут. От всего. От его заявления, от жуткого хладнокровия, от мыслей, как там бедная Милка...

— Как это… послал… Она же так тебя…

Я осекаюсь. Не стоит ещё больше раздувать его и без того гипертрофированное Эго. В отличие от Алекса, у которого тоже, и, возможно, даже больше, завышена самооценка, Валентин уж точно этого не заслуживает.

Да, Алекс тот ещё зазнайка, но он, по крайней мере, честен с людьми, которые его окружают и, теперь я в этом почти уверена, отдаст тому, кто ему дорог, буквально всё…

А Валентин?.. Что можно ожидать от Валентина, ну, кроме подставы, обесценивающей все самые положительные его стороны, если таковые вообще имеются…

— Скучно стало. — Наконец до меня доходит смысл произнесённой бездушным красавчиком фразы. — Да блин, сколько можно названивать!..

Глава 14

*Он*

Есть лишь один действенный способ стащить с Севы тот грёбаный панцирь, в который он неизбежно замуровывается, как только что-то не так.

Забить.

Ни больше ни меньше.

В субботу вечером он настолько вызверил меня своей молчаливой загадочностью, что я, чтобы невзначай его не прикончить, решил просто свалить восвояси и завершить день так, как начал: в кругу своих многочисленных ненаглядных родственничков.

И это подействовало лучше всяких уговоров.

Сегодня мы до обеда прорезвились в «преисподней», а вторую половину дня стираем подошвы наших одинаковых неубиваемых «адиков» об индивидуальные особенности «далеко замкадного» асфальта.

Солнце по козырьку кепки, расплавленные улицы, запах сырой земли. Бабье лето в самом разгаре.

На Севе футболка с Патриком, и я вспоминаю наш идиотский разговор с Лялей и данное ей обещание.

— Сев, чё там с Натахой у тебя?

— Да так… разбежались, — отвечает неохотно.

И, чтобы не вогнать его обратно в любимый панцирь, я тут же выкладываю, к чему, собственно, спрашивал.

— Просто тут, оказывается, очередь на тебя. Даже Лялька моя, походу, на тебя запала.

Сева кидает на меня страдальческий взгляд.

— Просит научить её целоваться, прикинь! Видать, чтобы тебя потом наповал сразить своим новым скиллом!

Сева ржёт:

— Серьёзно? И ты чё? Прям так и сказала — учи целоваться? А ты?

— Ну, я хотел её убить, но постеснялся. Кароч, доверяю эту священную миссию тебе, — хлопаю угорающего Севу по плечу. — В смысле, научить, а не убивать, с этим я сам как-нибудь справлюсь. Только потерпи пару-тройку годиков, повстречайся пока с Натахой. Ну или с Новенькой, это уж сам решай…

Я нарочно ковырнул эту тему, недомолвки задрали. С лица Севы мгновенно слетает веселье.

— Да она… Короче, не приглянулся я ей, похоже. Сказала, не готова… пока.

— Сева, твою мамочку! Да тебя что, учить общаться с девчонками? Если она говорит, что не готова, значит ждёт решительных действий. Возьми припри ей цветы, там не знаю… Сверху шариков накидай. Накрайняк в столовку её притащи!.. Чё ты ржёшь?

— При…при, — Сева так закатывается, что не может идти, приняв чуть ли не коленно-локтевую позицию прямо посреди оживлённой улицы. — Припри, блин… Слово-то какое смешное! Как «кря-кря» почти…

— Да уж… — вздыхаю я, соображая, когда он успел накуриться. — Канюля тоже смешное, а на самом деле ни капельки не смешно…

Вожу жалом, напарываюсь взглядом на то, что сам хотел бы развидеть, и экстренно меняю маршрут: ныряю с пешеходной зоны в дебри.

— Идём, Сев.

— Куда? Мы ж за шаурмой хотели!

— Шаурма — это абортированные зародыши котиков. Давай не сегодня.

Поздно. Он тоже замечает знакомую парочку, что, скалясь друг другу, чешут прямо на нас, и врастает в асфальт чётко по центру дороги.

— Погнали, Сев, — почти умоляю я.

Однако ещё через мгновение что-то щёлкает уже у меня, и я думаю — а с какого-то, собственно, мы должны гаситься?..

Значит, не готова она?.. Ничего, сейчас мы это подправим..

— Ладно, Сев, будет тебе шаурма…

*Она*

Если бы я знала, что так получится, ни за что бы не согласилась «размять затекшие булки», как выразился Валентин. Пусть бы они лучше вконец одеревенели, эти проклятые «булки»…

Замечаю две знакомые фигуры, идущие нам навстречу, и сердце радостно подскакивает, но тут же ухает куда-то вниз: я понимаю, что компания Валентина сейчас может всё испортить.

Судя по выражению лица стремительно приближающегося к нам Алекса, я оказываюсь чертовски права…

— Ух ты ж, боженька всевышний, какие люди! — поравнявшись с нами, горланит он. — Здарова, Сквидвард! — Переигрывая с радушием, обеими руками трясёт руку Валентина. — Мадам!..

И, сама не понимаю, как так получилось, прикладывается губами к моей!.. Из предобморочного состояния меня выводит грустная улыбка Артёма.

— Привет, Женька.

На секунду перед глазами застывает его обиженный, как мне кажется, взгляд, но балаган, создаваемый одним лишь Алексом, не даёт ни на чём сосредоточиться.

— Куда чешем, друзья?! — Он вклинивается между нами с Валентином, приобняв нас обоих за плечи, и возобновляет наше шествие. — Предлагаю чесать вон в ту сторону! — не давая никому опомниться, указывает туда же, куда мы, пусть и не целенаправленно, двигались сами. — Сегодня чудный вечерок для того, чтобы устроить какой-нибудь адовый экшн, вам не кажется? Любите кататься на лошадях? Нет, тогда, может, картинг? Нет? Тоже нет? Тогда давайте просто забуримся на речку, сегодня тепло же, бабье лето! Воздух, травка, птички. Валёчек, как насчёт голубей? Может быть, сойки? кречеты?..

Я вижу, что даже Валентин от такого напора теряется, и отвечаю вместо него:

— Мы не против речки! Только насчёт птиц не уверена…

— О, так это прекрасно! Особенно «мммы»! — язвительно выделяет последнее слово Алекс, царапнув мне по сердцу, отчего я тут же замолкаю. — Никто не возражает, если я засниму наш эпичный тусич для будущего человечества?.. — ни на секунду не затыкается он сам, убрав с меня руку, чтобы вытащить из кармана брюк телефон с камерой…

А внутри меня всё клокочет. Начинается буря, затмевающая мне разум. Я с ума схожу от его запаха, близости, от касающегося моей кожи дыхания, от невозможности обнять его и просто успокоить.

И успокоиться самой, прижавшись носом к его мягкой футболке…

Чёрт. Я наконец-то осознала, что просто не выживу без него…

— Ээ, мадам, чё застряли?! — возвращается он за мной, оставив не понятно в какой момент оказавшихся впереди Валентина и Артёма.

И, вновь закинув руку мне на плечи, ведёт меня вслед за ними в подземный переход.

Становится почти темно. И, пока глаза привыкают, я успеваю впитать себя это, не разбавленное зрительными образами, ощущение… Он рядом. Его голос, его парфюм, его тепло… как бы я хотела оставить всё так, как есть в эту секунду!..

— Купаться будем? — блеснув демоническим взглядом из-под длинного козырька кепки, спрашивает он у одной меня.

А я никак не могу собраться, чтобы достойно ему ответить. Я не понимаю, чего он хочет. Так же, как не до конца осознаю, что в его присутствии творится со мной. Что ему нужно? Для чего, или для кого весь этот цирк? Кто здесь главные действующие лица, а кто зрители?

— Холодно же, — отвечаю больше вопросительным тоном.

— А мы согреемся! — радостно провозглашает он так, чтобы это услышали даже с космоса.

**

Не думала, что они реально рискнут полезть в воду. Ведь на дворе уже вторая половина сентября!

— Жень, ты чего стоишь, раздевайся! — сбросив бейсболку в мокрую траву, кричит мне, застывшей на безопасном расстоянии от водоёма, Алекс.

Я отрицательно дёргаю головой.

Подобравшийся к самому берегу Валентин, прекратив, наконец, возмущаться по поводу испачканной в глине обуви, окунает руку под играющую на солнце речную рябь.

— Вода градусов десять, — заключает он, выпрямившись и стряхивая сверкающие капли с костлявых пальцев. — Последствия самые разные: от лёгкой простуды до спазмов грудной клетки и мгновенной остановки сердца и дыхания.

— Вы правда купаться собрались? — всё ещё не веря в серьёзность намерений стягивающего с себя футболку Алекса, спрашиваю я.

И теперь не свожу с него взгляда. Он не улыбается. И по его непроницаемой мине трудно что-либо определить. Решимость — да. Только вот на что он решился?..

И тут я вскрикиваю. Инстинкт самосохранения гонит меня вперёд, куда — не знаю, главное от того, кто с криком «Не вы, а мы!» пускается за мной, скользя, пробуксовывая и едва ли, как и я, не падая в высоких зарослях цепляющегося за одежду бурьяна.

Мы визжим и носимся по склону. Вернее, визжу, естественно, я, больше от страха, хотя и от восторга, конечно, тоже. Визжу, прячусь за спинами то Валентина, то Артёма, пока в какой-то момент предатель-Артём не включается в игру, только, увы, на стороне Алекса.

— Сев, держи её!

Резко развернувшись ко мне, Артём пытается заключить меня в объятия, однако мне удаётся выкрутиться, и я впиваюсь в его шершавые ладони руками, в лучистые глаза — взглядом, и на полном серьёзе, хоть и со смехом, предупреждаю:

— Тём… не смей... Только попробуй меня тронуть, я тебе этого не прощу никогда. Никогда, Тёма, слышишь?!

Я снова вскрикиваю, потому что передо мной всё резко кувыркается верх дном и тут же устремляется в обратную сторону — я оказываюсь на плече у широко и быстро шагающего куда-то Алекса.

Я не знаю, страшно мне, или тошнит, или что вообще происходит, но когда бесконечная тряска, наконец, завершается моим благополучным приземлением на ноги, я готова не только землю целовать...

— Стой, да стой ты, — повторяет, придерживая меня, тот, в чьи губы я едва не впечатываюсь губами. — Ты мне всю спину расцарапала, ты в курсе вообще?

— Я тебя убью вообще… — пытаясь отдышаться, бормочу я, всё ещё инстинктивно за него цепляясь, но, так не удержав равновесия, снова обмякаю в его руках.

— Э-эй, мать, да ты насинячилась, что ли? — он смеётся.

А моё действительно полупьяное сознание фиксирует его искренний, тихий смех прямо над ухом и заглушившее всё вокруг синхронное биение наших сердец…

Во чёрт, я сошла с ума. А он в футболке. Он не собирался меня топить…

Немного придя в себя, я обнаруживаю и остальной мир, который, оказывается, тоже никуда не подевался.

Мы у дороги. Шум города и машины, пыльный ветер в лицо, Артём, накинувший бейсболку поблагодарившему его Алексу, и не совсем адекватная я, повисшая на нём, как будто он мой парень.

— А где Валентин? — отлепившись наконец, вспоминаю я.

И оборачиваюсь вокруг, ища его взглядом.

— Тебе нас мало? — резко меняет тон Алекс.

Я прищуриваю глаза. Он снова в образе: задранный выше крыши подбородок, вызывающие нотки в голосе… Это значит, в ближайшее время с ним лучше не связываться, и я обращаюсь к Артёму.

— Мы что, бросили его у реки?

— Оо, бедный пупсик Сквид! — жёстко перебивает Алекс. — Наверняка, он заблудится, решит перейти полуметровую речку-вонючку вброд, его икроножные мышцы сведёт страшной судорогой, и мир потеряет наиценнейшего представителя рода человеческого!

— Не поняла, — обрываю я. — А ты что, считаешь, что Валентин чем-то хуже тебя, или меня, или…

— Я считаю, что он не маленький, и сам способен выбраться на «большую землю», без посторонней помощи! Если б он не тормозил, он бы мог это уже, если что, сделать, у него было достаточно времени.

— Но мы же пришли туда вместе, и некрасиво было взять и просто оставить его там одного…

— Во-первых, не вы пришли, а мы вас туда притащили, — давя на «мы» и «вы», зло чеканит Алекс, не сводя с меня высокомерно-испепеляющего взгляда. — Во-вторых, пардон, мадам, если помешали вашему вечернему променаду! У вас, я надеюсь, ещё будет возможность его возобновить. В-третьих, если вы не против, разрешите откланяться, потому как лично у меня на сегодня есть чуть более интересные планы, чем наблюдать за барахтаньем двух утопающих, искренне желающих захлебнуться в луже.

И на этом, отсалютовав мне и, кажется, обалдевшему не меньше моего Артёму, он ловко перемахивает через дорожное ограждение и перебегает на другую сторону улицы, чтобы затем, так ни разу и не обернувшись, бодро, сунув руки по карманам, уйти.

— Извини, я не знаю, что с ним, — почему-то оправдывается за друга Артём.

И только по его внимательному взгляду я понимаю, что мои глаза наполнились слезами.

Да, меня ужасно ранило то, как Алекс со мной разговаривал. Его враждебно-надменный тон, его проклятое «мадам», от которого меня уже реально перетряхивает, его непонятная, необъяснимая агрессия и резкое решение бросить нас всех…

Что ни говори, а без него все мы трое: и Артём, и я, и даже потерявшийся где-то Валентин, — как качающиеся на разных частотах маятники, и лишь ему одному под силу нас синхронизировать.

— Проводить тебя, или… — Артём несмело замолкает, заметив кислое лицо наконец поднявшегося по склону Валентина.

— Не надо, — сквозь зубы цежу я, — меня есть кому провожать…

Глава 15

*Она*

Ночью мне снятся его губы. Учащённый стук сердца под ухом. Тихий смех. Ласковый тон. А потом — пробирающий до костей взгляд и бьющие наотмашь, жестокие фразы… «Барахтанье утопающих, желающих захлебнуться в луже.» Кого и что он имел в виду?..

Нет, я не спала, я лишь на время проваливалась в бездну, пока взбудораженное до крайности сознание продолжало меня мучить…

**

Я проспала до обеда. Пропустила школу. Но самое ужасное, легче мне так и не стало…

Как тяжело, когда всё твоё естество настолько зависимо от другого человека, что без него ты просто не способна жить! Существовать — да... Дышать, есть, пить… через не хочу, хоть как-то… даже кое-как следить за своей оболочкой, но не жить в полной мере, как жила до этого…

Никогда со мной раньше подобного не было. Все мои влюблённости теперь кажутся мне банальным недомоганием на фоне проникающей в каждую клетку неизвестной патологии под названием «Алекс».

Я не хочу в него влюбляться!

Я не хочу быть настолько зависимой, слабой, не хочу дышать каждым его взглядом, его безумно обаятельной улыбкой, неизменно превращающей обычного, если рассуждать трезво, не наделённого прям-таки выдающейся внешкой, парня в объект преклонения, от которого невозможно отвести глаз. Не хочу ловить каждый его жест… Не хочу, не хочу, не буду!

Мне нельзя на нём зацикливаться… Нельзя на нём зацикливаться…

Чёрт. Я уже думаю только о нём!

Я забыла даже о моём давнем друге Васдушке и всё реже и реже обращаюсь к нему со своими пустяковыми вопросами.

Вспомнив то единственное, что могло бы сейчас хоть как-то меня утешить, я спешу загрузить свою «сумасшедшую лягушку» и, к дикому моему восторгу, застаю Васдушку онлайн, чего в последнее время с ним почти не случается.

«АС, привет! — тут же строчу я. – Вопрос в лоб — ты когда-нибудь влюблялся?»

Васдушка:

«Здаров»

«Как мин 100500 раз»

Я:

«Нет, так и я влюблялся… Я не про то. Я про то, когда везде мерещится один образ, не можешь есть, спать, дышать… ну, я надеюсь, ты меня понимаешь…»

Васдушка:

«Если не можешь есть и спать это к доктору»

«У меня такое было лечился у невролога помогло».

Во чёрт. Да что такое? Даже с Васдушкой мы словно на разных языках разговариваем.

«Ну ок», — набираю я.

Стираю.

«Ну ок…» — набираю повторно, но, пока решаюсь отправить, он уже сам начинает что-то печатать, и я выбираю вариант подождать.

Васдушка:

«За ночь влил в себя цистерну кофе с утра на энергетиках»

«В груди саб сам слышу. Не могу спать»

«Если это то о чём ты говоришь ну его на»

«Похоже?»

«Тебе кто-то нравится?» — несмело набираю я и так же, дважды стерев, в конце концов отправляю.

Не подумал бы он, что я докапываюсь. Интересно, парень у парня вообще может такое спрашивать?..

Васдушка:

«Пока сам не вкурил»

«Но адски хочется убиться об стенку»

На этот раз мы говорили о любви, об отношениях. Мне понравились рассуждения Васдушки о том, что в этом вопросе главное. Он считает, и я с ним полностью согласна, что в любых отношениях между людьми главное честность. Говорит, что если когда-нибудь и найдёт «своего человека», то индикатором для него послужит уверенность в том, что тот никогда его не предаст, и, что ещё более важно, — что ему самому никогда не захочется обмануть этого человека. Говорит, что такие пока на его пути не встречались. И что, если и встретятся, то есть встретится, то он им, то есть, ей, сочувствует, так как характер у него «made in hell», как он выразился.

Потом мы как-то плавно перешли к теме моей сумасшедшей влюблённости. Конечно, я не забывала, что я «парень», и не называла вещи своими именами, но не смогла удержаться и всё-таки пожаловалась Васдушке на Алекса, вернее, на некую «не вполне адекватную мадам», которая сама, похоже, не знает, чего хочет. И чьи поступки взрывают мне мозг периодически.

У Васдушки, как всегда, всё разложилось по полочкам. Он сказал, что если я «просто хочу её в свою коллекцию», то стоит ей об этом сообщить, в смысле, признаться в чувствах. И там либо да, либо нет, что для меня в любом случае становится положительным результатом.

«Ну, а если не в коллекцию?» — спросила я. — «Если для меня это очень… ОЧЕНЬ важно?»

«Тогда жди момента», — ответил он.

Но «на этом моменте подробнее» у нас не получилось, потому что как раз в это время с работы вернулась мама, и мне пришлось срочно выйти из сети.

*Он*

Понедельник. В пыточной ни Зеленовласки, ни Севы. Я слетаю с катушек, на лит-ре вместо биографии Бунина несу какую-то дичь о пользе полового воспитания. В итоге меня выставляют за дверь, я прогуливаю оставшиеся два урока, травлю свой организм энергетиками и заливаю ещё какую-то дичь в соцсети.

После полудня шарахаюсь по городу. Переписываюсь со своим виртуальным мозгоправом под ником Crazy Frog. Уже почти не сомневаюсь, что это девчонка, но стараюсь об этом не думать, также как не думать о том, где и с кем сейчас проводит время лучший друг детства.

К вечеру желание разбить кому-нибудь нос достигает предела. Забегаю домой, меняю сумку, цепляю «счастливую» бейсболку, в которой чаще всего огребаю, выдвигаюсь в место, где огребаю чаще всего. Это караоке-клуб. Он работает всегда, и хотя по будням народу там обычно намного меньше, шанс потолкаться с кем-то всё же имеется.

Если что, я не сторонник драк, считаю, что любые конфликты правильнее (и скучнее) решать словами, однако порой мне самому до того нужна хорошая встряска, что лучшего способа получить её пока не придумали.

Серьёзно, я проверял: ни мой сосед по комнате Герман, он же манекен для отработки ударов, ни семичасовой заезд на велике, ни очередное знакомство с девчонкой ни разу так ажурно не вправляли мне мозг, как это делал всего один чёткий хук какого-нибудь оголтелого хейтера.

Меня узнают в городе. Особенно в любимом кепарике с розочкой.

И дальше всё происходит примерно так:

— Ты чё, пи***? А ты чё так базаришь?.. А за базар ответишь?..

Но это бывает далеко не всегда, поскольку большинству мой «базар» как раз по вкусу.

Однако сегодня, я надеюсь, мне встретятся и те, кому нет.

Глава 16

*Она*

Когда думаешь, что хуже уже быть не может, становится вообще отвратительно.

Плохо всё. По всем фронтам.

Алекс и Артём куда-то пропали.

Мама «обрадовала» меня тем, что дом в Приморском она всё-таки продаёт. Сказала, что после нашего разговора поняла, что отдыхать там вместе с Витей всё равно не получится, что сдавать его тоже нельзя, потому что там нужно делать ремонт, и что, в целом, это не недвижимость, а одна сплошная проблема.

Ни Милка, ни Васдушка мне не отвечают.

Словом, я осталась одна.

Мои волосы, от привычки нервно теребить их, превратились в паклю, а тихая, притаившаяся в груди истерика, рвётся наружу с завидным упрямством.

А в четверг происходит то, что окончательно выбивает у меня почву из-под ног.

Это случается уже под конец учебного дня, в пропахшем куревом женском туалете с отвалившимся в нескольких местах от стен кафелем.

— Ну, привет, подруга…

Поднимаю глаза, в замызганном, забрызганном холодными каплями зеркале различаю отражение спортивной формы, а затем и желтоватое пятно с чертами лица бывшей (или всё-таки нет?) девушки Артёма, и тут же улавливаю убойный аромат её парфюма.

Не глядя на меня, она неспешно мажет губы ядрёного цвета помадой и тщательно поправляет своё отдающее в синеву блондинистое каре усыпанными стразами нарощенными ногтями.

— Как дела?

— Нормально, — настороженно отвечаю я, завинчивая не завинчивающийся, упорно капающий в ржавую раковину кран.

— Как там твой парень?

— Мой… кто? — И тут я вспоминаю, что в её глазах вроде бы встречаюсь с Алексом…

— Я про Свирида, он же твой парень?..

По намазанному неподходящим тоном лицу ползёт не предвещающая ничего хорошего ухмылка, и, убрав помаду в рюкзак, Наташа переводит на меня надменный взгляд.

— Аа… я не в курсе! — выкручиваюсь я. — Мы с ним больше не вместе.

Сдёрнув сухое полотенце, я быстро вытираю руки и делаю попытку продвинуться к выходу, но бывшая девушка самого безобидного парня во вселенной, шагнув в ту же сторону, что и я, решительно преграждает мне дорогу…

Признаться честно, меня изначально удивляло, почему такой парень, как Артём, выбрал себе в пару такую, мягко говоря, не сильно утончённую девушку.

Да, у неё довольно неплохая, атлетического типа фигура, но при этом она сама по себе настолько крупная, мощная и высокая, что назвать её «миленькой» или «нежной» (а именно такая, как мне кажется, подошла бы ему) как-то язык не повернётся.

С Артёмом они прилично смотрятся лишь за счёт того, что он сам довольно высокого роста, хотя на каблуках она всё равно его переплёвывает.

Что уж говорить обо мне. С моими ста шестьюдесятью пятью и детскими запястьями на фоне Наташи я просто анорексичная пятиклассница…

— Что так? — язвительно продолжает она. — Неужели не ты та избранная, которая однажды снимет чары с нашего заколдованного звезданутого мальчика?

— Что? — не поняв, переспрашиваю я.

— Да так, забей! Просто думала, раз уж видела тебя с ним как минимум дважды… В общем, да, забей. Значит, ты всё-таки не с ним была…

Она задумывается, проводит по мне снизу вверх оценивающим взглядом, а затем её неприятное лицо принимает прежнее холодное и хищное выражение.

— С Севастьяновым что у тебя? — спрашивает резко и, предвосхитив мою реакцию, додумывает что-то самостоятельно: — Только не включай мне здесь дурочку! Я знаю, что между вами что-то было. Говори, что было? Сосались? Или что-то ещё?

— Да ничего между нами не было! — начинаю заводиться я, но тут меня резко дёргают за волосы и больно прикладывают затылком о холодный кафель.

«Так вот почему здесь отваливается плитка!» — осеняет меня.

— Не нннадо врать мне! — в лицо мне рявкает Наташа.— Хотя ладно... — К счастью, вспышка её гнева гаснет так же быстро. — На исповедь я пока и не рассчитывала. Просто знай: увижу вас вместе, плохо будет всем. И на этот раз никакой Свиридов вам не поможет… Он мой, ясно? — напоследок добавляет она. — И я никому. Никогда. Его. Не отдам… До встречи, подруга! Свириду привет! Подари ему там от меня подорожник!..

Уже на ходу выкрикивая что-то и жутко виляя обтянутыми спортивными брюками бёдрами, она наконец-то скрывается в дверном проёме.

*Он*

— Ко-лум-барий… — Развалившийся в кресле Сева задумчиво проматывает ленту «Типичного Н-ска» «ВКонтакте». — Слышь, Алекс, а ты знал такое слово: «колумбарий»?

— Знал. Это такая типа штука, где прах хранят.

— Ага. Прикольное, правда? Вроде и красивое, сразу клумбы с цветами перед глазами представляются, а вроде и какое-то…

— Диссонасное? — подсказываю я.

— Чччего? — Он ищет чем бы швырнуться, но ничего подходящего под его свободной от моего смартфона рукой не оказывается, и она благополучно возвращается к наглаживанию блохастика. — Иди ты! дисонасное… Стрёмное просто... Слышь, а помнишь, мы хотели типа группу замутить?.. «Когда ты сломанный, но не сломленный», — сдерживая улыбку, зачитывает он строчку из какого-то нашего совместного «шыдевра», — помнишь, да? Ну и всё… надо было назвать её «Колумбарий».

— Так есть же уже «Крематорий», — сквозь полусон бормочу я. — Хотя… в целом, да… зачёт… жизнеутверждающее такое название.

— Как и наши красивые рожи на плакатах. — Сева с трудом сдерживает смешок.

Представляю эту картину — и мне тоже становится весело…

Говорят, бойся своих желаний. Так вот, в понедельник моё исполнилось, походу, с перебором. Вместе со мной выхватил и Сева, каким-то дьявольским промыслом нарисовавшийся в том же клубе, причём в компании Петровны, да ещё и оба в умат. Как и зачем они там вообще оказались, и почему вдвоём, я не выяснял до сих пор, если честно, уже не интересно даже, но теперь у нас с ним один огромный бланш на двоих, у него перебинтована рука, ведущая, кстати, левая, и, в добавок, при малейшем движении трескается губища.

— Ай, блин, не смейся! — зажевав выступившую на ней кровь, стонет он. — Ааа! Больно-то как!..

— Сам виноват, — брюзжу я, — не надо было у взрослых дяденек микрофоны отнимать.

По пьяни Сева часто творит дичь, но вырвать микрофон у орущего «Рюмку водки на столе» неандертальца даже для него было перебором. Особенно, если учесть тот факт, что сделал он это исключительно ради того, чтобы принародно признаться мне в чувствах.

Мне, мать его, даже не Петровне!..

Кароч, это не Сева со мной выхватил, а, походу, я с ним. И мой «счастливый» кепарик с цветочком остался не у дел.

— Алекс… Алекс! — страдалец тянет ко мне покалеченную конечность: — Обещай, что когда меня не станет, ты похоронишь меня в колумбарии!

— Да это не клумба с цветами, Сев!

— Да ну и что! Я хочу в колумбарий! Засунь меня в колумбарий, братишка, пожалуйста! Только колумбарий! Ну пожааалста, колумбааарий!!!

— Чёт ты рано на тот свет собрался, — усмехаюсь я.

А потом на миг отлипаю от кресла, чтобы отжать у истерички смартфон, и, заполучив его без боя, плюхаюсь обратно.

— Мы ещё на моря с тобой не дёрнули, — добавляю, улыбаясь над повисшей в гаражном смоге паузой.

— И с Женькой? — С Севы мгновенно слетает маска акрисульки погорелого театра.

Приходится конкретно оторваться от экрана, чтобы в полной мере заценить масштабы безответственности того, кто всего сутки назад полночи лобызался с Петровной.

— Я уже обещал ей, что мы вместе поедем... — умоляет он.

На что я решаю лучше промолчать. Погружаюсь в мессенджер и какое-то время просматриваю сообщения. Но вспомнив, наконец, что был здесь не один, осторожно поднимаю глаза.

Сева по-прежнему в кресле, его пальцы по-прежнему терзают блохастика… Только взгляд его при этом мне не нравится — он потух и упёрт в пустоту. А по раскрашенному, расквашенному лицу, теперь лишённому не только наигранных, но и всяких живых эмоций, ползут мокрые дорожки.

Глава 17

*Она*

В последнее время я заметила за мамой странность. Если раньше она практически никогда не срывалась с работы пораньше и, тем более, не прибегала в обеденный перерыв, то теперь стала часто так делать.

Сначала я не придавала этому значения. Потом стала думать, что мама переживает, что её молодой ненасытный жених может от неё загулять. Теперь я не знаю, что и думать…

«Надень юбку подлиннее, иначе в школе решат, что ты пришла туда не за знаниями».

«Не сиди так, это некрасиво».

«Погуляй лучше до моего прихода, Витя там спит».

Вот лишь несколько чуднЫх маминых фраз, на которые я бы, наверное, не обратила внимание, если бы не разговор, случившийся в пятницу вечером.

К нам снова припёрся Валентин. Кстати, в воскресенье он так и не провожал меня до дома. Как только Артём, которого я, к сожалению, в порыве эмоций довольно грубо отшила, скрылся из поля зрения, я так же невежливо распрощалась и с Валентином. Уж его компания мне была точно не нужна.

За всё то время, что мы с ним, как престарелые, прохаживались по станции, ничего ценного из него выпытать у меня так и не получилось. Ни — почему он расстался с Милкой. Ни — за каким чёртом он вообще с ней встречался. Ни — каким образом он вдруг стал моим потенциальным родственником… Ни-че-го! И поэтому общение с ним отныне не представляет для меня ни малейшей ценности. Более того — он мне практически противен!

Гнусный тип, по каким-то неведомым, одному ему, вероятно, понятным причинам вечно пытающийся мне насолить или выставить меня перед важными в моей жизни людьми не в самом лучшем свете…

А всё-таки, для чего он внедрился в нашу семью?..

Как раз это я и собиралась снова попытаться выяснить, когда мы, опять все вместе поужинав, разбрелись по местам… То есть, мама с Витей остались на кухне греметь тарелками, а нас с Валентином выпихнули в единственную в этой квартире комнату, так как, несмотря на «тонкие» намёки мамы, на сей раз выгуливать его я не собиралась.

Мне всё равно, кто там хочет уединиться. Мне вообще на всех и на всё теперь параллельно…

**

Сначала, ничего не спрашивая, я падаю на диван и впериваю выжидающий взгляд в проступающий под чёрной водолазкой хребет Валентина.

Застывший над старым трюмо, служащим мне больше в качестве письменного стола, чем по назначению, он долго и нудно молчит, пока наши взгляды не пересекаются в отражении заляпанного (на это мне тоже параллельно!), немытого зеркала.

Я вздрагиваю, обнаружив, что всё это время он за мной наблюдал.

По фарфоровому лицу Валентина ползёт косая ухмылка.

— У тебя трусы видно, — равнодушно бросает он.

И, развернувшись ко мне, складывает руки на груди и присаживается на треснутую столешницу.

И, хотя вогнать меня в краску, если честно, у него получилось, я лишь слегка меняю позу и отчаянно стараюсь не терять боевого настроя.

«Хоть бы ты провалился!» — повторяю про себя, но вслух отрезаю:

— А ты не смотри!

— Да мне как-то… но вот мамка твоя, похоже, и без этого ревнует.

— Что? — возмущаюсь я. — Моя мама ревнует? Кого? Тебя?

Уже выпалив жуткую глупость, я мгновенно о ней сожалею, ожидая, что собеседник не упустит такую прекрасную возможность поглумиться. Но Валентин реагирует на удивление спокойно.

— Витька, а не меня, — даже не усмехнувшись, поправляет он. — К тебе.

— Почему она должна его ко мне ревновать? — спрашиваю я, немного ободрённая не сильно язвительным тоном. (Я ожидала чего-то вроде: «Ну, ты тупа-а-а-я», но на этот раз Валентин был неожиданно снисходителен.)

— Может, потому что ты моложе её в два раза? — блуждая по мне взглядом, размышляет он. — И как минимум в сотню раз красивей.

— Моя мама… — от возмущения, или смущения, я не сразу нахожусь с ответом. — Она очень красивая, ясно?

— Но ты же не будешь спорить, что ты намного круче?..

Наконец он останавливает взгляд на моих глазах, и я, мне кажется, снова краснею и нервничаю от того, что, как всегда, доставляю ему удовольствие загонять меня в тупик… Или от того, что у меня не хватает ума или дерзости из этого тупика выбраться…

— Бред! — вскочив, восклицаю я. — Моя мама круче меня, ясно?! И красивей! И ревновать ко мне дядю Витю у неё нет абсолютно никакого повода…

— Правда? — Валентин подходит почти вплотную. — Ты считаешь, что сорокалетней женщине не стоит переживать, когда её двадцатипятилетний любовник остаётся один на один с её семнадцатилетней дочерью?.. красавицей с идеальными пропорциями и тонкой девичьей талией?.. с нежной бархатной кожей, к которой так и тянет прикоснуться губами?..

— Только извращенец!.. — Я смахиваю его руку, подкравшуюся слишком близко к моей шее и щеке. — Только извращенец, ненормальный может заглядываться на дочь своей невесты! И моей маме, чтоб ты знал, совсем не сорок лет!..

— Совсем? — усмехается он. — А сколько? — Отступив-таки на более безопасное расстояние, пренебрежительно вздыхает. — Тридцать девять с половинкой?.. Брось, ты сама прекрасно понимаешь, что такой, как ты, она уже никогда не будет. Время безжалостно к женщинам.

Я киплю от злости, и безумно хочется отвесить этому гаду пощёчину, но что-то останавливает меня, возможно даже то, в чём я самой себе давно боюсь признаться… Да, моя мама, похоже, действительно боится, что её ненаглядный Витенька...

Сколько раз я замечала, как она буквально буравит нас взглядами, когда мы, например, вместе ужинаем. Или, опять же, почему она всё время старается сделать так, чтобы я не приходила со школы раньше, чем она с работы, когда Витя дома?..

Но, боже мой, разве я хоть в чём-то виновата! Разве я давала для подозрений хоть единый повод! Да если маме не нравятся мои юбки, я хоть паранджу на себя нацеплю! Лишь бы только ей было спокойно… Да меня же тошнит даже от мысли о нас с дядей Витей!..

— Моя мама — красивая, самодостаточная и полностью уверенная в себе женщина, — цежу я сквозь зубы. — И не надо говорить про неё… такое.

— Ну не надо и не надо! — неожиданно соглашается Валентин. — Конечно, тебе лучше знать свою маму. Я просто сделал из того, что видел, свои… кое-какие… небольшие такие… выводы. Не факт, что правильные, так что извини!

И, улыбнувшись мне так, что на душе становится ещё гадливее, он уходит.

Глава 18

*Он*

— Я тебе ща в морду дам, тварь ты бессердечная!!!

— Верни денежку, Тёмочка, сынооок!..

Очередной дождливый понедельник. Я у Севы дома, топчу грязными кедами такие же полы прихожей. Обычно мы встречаемся во дворе, но у Севы опять что-то с телефоном, и мне пришлось зайти и в который раз стать свидетелем не слишком приятной сцены.

— Гони, грю, рубь! Иначе, ща на ремни тебя п-порежу! — ревёт Севин отец.

— Не трогай его! — влезает матушка. — Ууу, изверг! Артёмушка, миленький, нам за квартиру платить надо!

— Коммуналку я сам заплачу. И продуктов сам куплю. И только попробуйте здесь ещё что-нибудь тронуть!

— Да как ты разг-гавариваешь, щенок, с родителями!..

Со стороны Севиной комнаты слышится грохот, и я газую туда вместе с Севой усмирять разбушевавшегося родителя. И, хотя тёть Таня отважно вступается за мужа-собутыльника, справляемся мы с этим легко.

По дороге до Пыточной пытаюсь привести друга в форму. Судя по тремору пальцев (Сева курит), ему нужна разрядка до того, как мы осчастливим своим присутствием заскучавших МариВанн.

— Что на этот раз?

— Туфли.

— Туфли? Ты носишь женские туфли?

— Для танцев! — Севе не до шуток. — Да блин!..

Вцепившись в башку, он падает на корточки посреди однополосной дороги, на съезде на главную, так что успокаивать его мне приходится, постоянно озираясь.

— Блин, братишка!.. Туфли! Грёбаные бальные туфли! Как они вообще их продать умудрились?! Кому, блин?! Просто — кому?! Кому они, блин, нафик, вообще могли понадобиться?!

— Ну так, Сев… — рассеянно бормочу я. — Всякие фетишисты ж встречаются… — И, вовремя заметив вылезшую из-за угла дома тачку, сигнализирую водиле, чтоб потерпел слегка с выездом. — Кто-то, может, стринги женские тырит, а кого-то штырит от запаха мужицких потников…

Сева шмыгает носом, утирается так и не выронившей сигарету здоровой рукой, глубоко затягивается и с дрожащим хрипом усмехается:

— Да они ж новые совсем были… Я их, может, раз и надел всего…

**

За неделю наши боевые ранения почти зажили. Серо-жёлтые пятна в пол-лица, остатки от бланшей, удачно скрыл Натахин тональник. И только губа у Севы по-прежнему кровоточит. Сева врёт, что это я его смешу. Хотя на самом деле это дело рук, вернее губ, Петровны.

Теперь я называю её вампиршей, поскольку Севиной кровью она уже не только в переносном смысле питается.

— Ну вот, как-то так… — Вампирша заканчивает с моим «мейк-апом» и, отступив на шаг, как ценитель перед картиной, попадает в объятия к подпирающему копчиком хрупкую штукатурку Севе.

Так как на первый урок всё равно опоздали, мы отсиживаемся в мужской раздевалке, куда и вызвали «гримёра» с миссией превратить наши лица во что-то приятное глазу и хотя бы отдалённо вписывающееся в школьные правила.

— Красавчик! — подытоживает она. — Все твои прыщи наконец замазала!

— Не все, — дебильничаю я. — Самый главный пропустила. Король всех прыщей.

— Это что, — смеётся она, — нос?

— Нет, не нос. Ниже.

— Ниже? Кадык?

— Нет, не кадык.

— Ещё ниже?..

Иногда мне по кайфу нарочно смущать Натаху. Так она становится женственней, что бывает с ней редко, и даже начинает мне нравиться.

Поправка — как человек…

Сева никогда не ревнует, поскольку уверен, что я ни за что всерьёз не буду подкатывать к любой его девушке. Будь то Петровна, либо та, с которой он замутит, поссорившись с первой, на один вечер. Либо даже мифическая, гипотетическая, хоть нано— долей вероятная, но всё-таки его девушка…

Сева точно знает, что к Новенькой я больше не подойду.

И спокойно зажимает Натаху, ведь у него в запасе ещё вагон времени.

Я издевательски-медленно, чуть ли не по миллиметру, приподнимаю перед невольными зрителями край любимого джемпера.

— Ух ты! — восторженно пищит Натаха, рдея ярче него на фоне своих пергидрольных локонов. — Тём, он раздевается?.. Тём, он раздевается! Это нормально вообще? Алекс, ты реально решил продемонстрировать мне свой… прыщ?.. А если я не хочу на него смотреть?.. Да не хочу я на него смотреть! Не нужен мне твой прыщ, всё, расслабься!.. И стриптиза тут нам на не надо!.. Бляха муха, Свирид!.. — выругавшись, как сапожник, она ошеломлённо затихает. — Где это ты так приложился?.. Это, это… кто так тебя? Это что, тогда в караоке?..

Сева, в запале массовой драки тоже упустивший момент, когда об мои рёбра ломали барный стул, удивлённо присвистывает и вслед за Натахой касается моей кожи.

— Нифига себе синячелло, братишка! Круто!..

*Она*

После визита Валентина я долго не могла уснуть. А когда уснула, мне приснился сон. В нём я увидела большое зеркало с моим отражением, и оно разбилось. Я подбирала отколовшиеся части и разглядывала, постепенно узнавая в них лица людей, без которых меня самой, — прежней, целой, тот, что была до падения зеркала, — уже не было.

Помню, там был кусок с отражением Милки. Милку я всегда считала лучшей подругой. Мы делились секретами, поддерживали друг друга, жевали одну жвачку и носили одни шмотки на двоих...

И во сне, как наяву, я задавалась вопросом, почему «моя Милка» от меня откололась.

Был ещё кусок с мамой. Большой, резной. Подняв его, я долго размышляла, как давно пролегла между нами трещина. И пришла к неутешительному выводу. Давно. Очень давно. Ещё при папе, когда они ссорились, я почему-то всегда вставала на папину сторону… Но, всё же, для меня стало неприятным сюрпризом то, что теперь «её» фрагмент вообще лежит отдельно.

«Папин» осколок там тоже был. Самый крупный. Над ним я сидела дольше остальных...

И так я перебирала и перебирала в темноте эти осколки, ловила в их глубине дорогие сердцу образы и задавалась всё теми же вопросами, что истязали меня во время бодрствования: почему и когда моё зеркало разбилось? можно ли его как-то склеить?..

А ещё… пыталась разглядеть отражение в последнем, самом мутном фрагменте зеркала.

**

В понедельник я наконец-то увидела Алекса. Они с Тёмой явились ко второму уроку, получили выговор от нашей классной и предоставили одну на двоих справку, написанную собственной (не сомневаюсь, что это сделал Алекс) рукой. В справке было сказано, что у первого «расстройство внутреннего ребёнка», а у второго «абсцесс совести» и «крах левостороннего подреберья», или как-то наоборот (расстройство подреберья и крах ребёнка, а, может, абсцесс ребёнка и крах совести…) В общем, в итоге Вера Васильевна пообещала, что пригласит и тех, и других родителей к директору и вынесет свой собственный «диагноз».

**

Непогода за стеклом окрашивает бледно-голубые, без того не способствующие аппетиту стены школьной столовки в оттенки смертной тоски и скорби. И даже надрывного света потолочных ламп не хватает, чтобы эту мрачность разогнать.

И оттого так неестественно и чужеродно выглядит весёлый калейдоскоп младшеклассников у линии раздачи. Все эти яркие цветастые рюкзачки, брелочки, пайетки… И весёлый смех, как признак беззаботности и врождённой веры в чудо…

А я тоже верю! Пусть по мне это сейчас не слишком-то заметно. Я сделаю своё «чудо» сама!

И если уж на этот раз у меня ничего не выйдет…

Мои мысли обрываются с приходом тех, кого я жду. Вскакиваю с места, спешу занять свою очередь.

Мне не нужны булки с мармеладом и чай, мне нужен лишь один-единственный разговор с одним-единственным человеком.

— Эй, мелюзга, разойдись! — высокая блондинка разгоняет малышню и вместе с подругами втискивается в начало очереди.

Мне приходится тоже влезть в толпу.

— Эй, ну вы чё, совсем уже! — возмущаются дети.

— Вообще-то, здесь занято!

Кто-то сильно дёргает меня за рукав. Пытаясь не реагировать, я пробираюсь сквозь рюкзачки и успеваю схватиться за стакан с чаем за долю секунды до того, как по нему царапает длинный ноготок со стразами.

— Что за… Ты куда лезешь?! — громко возмущается Наташа, но разглядев, кто перед ней, на миг столбенеет. — Ты?! Это что за выходки, подруга?! Ты ничего не попутала? Здесь стою я!

— Да не ори ты! — обрываю я, поглядывая, как бы нас не услышали её приспешницы.

К счастью, им обеим пока приходится сражаться с возмущёнными уже их наглостью малолетками, и вокруг стоит такой гвалт, что до нас никому нет дела.

Единственная, кто нас прерывает, это повариха, ожидающая от меня ответа по поводу первого.

— Ну, так что, щи берём?!

— Нет, спасибо, — отказываюсь я. И тут же переключаюсь на Наташу: — Разговор есть. Отойдём в сторонку?!

— Что? Какой ещё разговор? Я что, должна, по-твоему, без обеда теперь остаться?

Быстро сгребаю на свой поднос всё, что под руку попадается: вырываю у обалдевшей поварихи суп, ставлю чай, сверху булку и что-то ещё, забрасываю всё это собранными в охапку столовыми приборами.

— Вот твой обед, я заплачу. Ты мне нужна буквально на пару минут, это касается Артёма.

Я нарочно упоминаю это имя, зная, что оно сработает безотказно, как заклинание, и Наташа, хоть и постарается выглядеть так, словно делает мне одолжение, едва ли не вприпрыжку побежит за мной. Так и выходит — и уже через минуту мы остаёмся один на один у тёмного спуска в подвал, куда редко кто-то заглядывает.

— Я решила подружиться, — нервно усмехаюсь я. — Как ты на это смотришь?

Выдавливая из себя внешнюю невозмутимость и даже дерзость, я старательно скрываю жуткое волнение, вопреки решимости завладевшее мной. Оказывается, я пока не готова говорить с Наташей. Не знаю даже, чего я теперь боюсь больше: того, что она снова применит силу, или что откажется мне помогать. А что, если она высмеет меня?.. Что, если завтра о моём позоре будет знать вся школа?

Как бы то ни было, отступать уже поздно.

— Ты головой ударилась? — вспыхивает она. — С чего бы нам с тобой дружиться?

— А почему бы нет? Ведь наши парни лучшие друзья, я подумала, почему бы и нам не стать подру…

— Подругами?! Ха! Так-то смешно! Ты меня за дуру принимаешь? Думаешь, я не знаю, что у вас с Севастьяновым…

— Да ничего у нас с ним не было! Мне вообще не интересен твой Артём! Я хочу помириться с Алексом! Правда! И я надеюсь, ты мне в этом поможешь.

Видя сомнение в Наташиным глазах, я ободряюсь:

— Ну сама подумай, если б мне и вправду нравился Артём, подошла бы я к тебе сейчас? Я что, себе враг? Зачем мне это надо?

— Так ты реально по Алексу сохнешь? — наконец прозревает она.

— Да!!! — почти выкрикиваю я.

И, выдав себя с головой, тут же смущаюсь собственной бурной реакции:

— То есть… он нравится мне... немного... В общем, я просто хочу с ним помириться.

По лицу Наташи растекается удовлетворённая ухмылка, а руки скрещиваются на груди.

— Тогда возьми и поговори с ним, в чём проблема? Зачем тебе моя помощь?

— Пыталась, — я наигранно вздыхаю. — Но он слишком гордый, понимаешь? И всё бесполезно. Поэтому… я подумала… может, ты поможешь нам? Ты можешь устроить нам с ним встречу? Ну, вне школьных стен. Чтобы это было… как-то естественно и не выглядело так, как будто я за ним бегаю?

Наташа задумывается.

— Хм… странно... Почему ты так уверена, что я буду тебе помогать?

— Потому что... — Я собираюсь с силами, чтобы выжать из себя свой главный козырь. — Потому что, если не ты, то мне придётся просить о помощи Артёма...

По дороге на урок меня ещё долго потряхивает. Положа руку на сердце, после "козыря" я готова была к тому, что Наташа вновь попытается меня ударить. Но на этот раз пронесло. Фух, чего только не ляпнешь!.. Зато мысль о том, что свести нас с Алексом в её собственных интересах, теперь, я надеюсь, засядет у неё в голове основательно.

Она ответила, что что-нибудь придумает, сказала, что напишет мне. Мы обменялись номерами. И теперь мне остаётся только выдохнуть и ждать... Но почему же так сложно?

Весь день я тайком поглядываю на Алекса. Ловлю каждый его жест и каждую, увы, не мне адресованную, улыбку, чтобы ещё долго видеть её, закрывая глаза. Я ужасно скучаю. И, признаться честно, ревную. Глупо, но моя кровь кипит даже при виде того, как он общается с другими людьми. Даже с парнями. Даже с Тёмой. Это, наверное, не нормально, но мне хочется, чтобы он смотрел только на меня. А на меня он как раз-таки не смотрит. Словно нарочно избегает этого. Даже когда я отвечаю у доски. Я специально подмечала: каждый одноклассник, хотя бы мимолётно, хотя бы от скуки, мазнул по мне взглядом, пока я читала «Я тебя отвоюю…» Цветаевой. Кто-то прикалывался, кажется, Фродо, кто-то внимательно слушал. И только один Алекс уткнулся в смартфон! Было жутко обидно, и, наверное, отчасти эта эмоция и добавила выразительности моему прочтению. Так, что класс даже поаплодировал мне в конце. Опять же, все, кроме Алекса.

Глава 19

*Он*

— Свиридов, на день самоуправления ведёшь у первоклашек окружающий мир! — пытается перекричать столовский гул Ленка Фокина.

— Не угадали, товарищ староста! — прожевав кусок паршивой школьной пиццы, отзываюсь я. — На день самоуправления я валяюсь синий под партой, и первачки дико радуются, что меня не видели.

— Чё ты брешешь, Алекс, все знают, что крепче «Адреналина» ты ничего не употребляешь! — подхватывают сидящие по правую руку девчонки.

Кто-то начинает развивать эту тему. Сева склоняется ко мне.

— Кстати, пятого у Натки днюха. Она хочет седьмого справлять…

— Свири-дов! — снова влезает Ленка, нависнув надо мной из-за спины и оборвав напряжённый Севин полушёпот. — Окр. мир!

— Я понял.

Староста дожидается, пока я взгляну ей в веснушки.

— Я понял, Лен.

Наконец она отваливает. Но упорно продолжает голосить над моим затылком, так что вникать в Севину трагедию (а, судя по всему, там «предпанцирный» синдром) становится довольно проблематично.

— Итак, я записываю... Математика: Севастьянов и Алёхина, окружающий... Свиридов–Васюкова…

— Ээ, стоп! — снова отвлекаюсь я, теперь уже сам, отклонившись на стуле и повторно встретившись глазами с Ленкой. — Давай наоборот?

— Ты с Алёшей?

— Нет. Мы с Севой, а девчонки вместе!..

В нашей школе есть традиция. Каждый год на день учителя старшаки ведут уроки у малышариков. Ну, это не только в нашей школе такое есть. Но, видать, только в нашей успело превратиться в какой-то адовый культ с ритуальными свистоплясками. А точнее состязание, где жизненно необходимо оказаться круче всех: самым активным, позитивным, креативным, в общем, таким, как я, раз уж первачки уже трижды выбирали меня лучшим.

В прошлые годы нам приходилось отдуваться по одному, но после того, как кто-то из девчонок нагло слился, решили кидать на амбразуру каждой твари по паре. На всякий случай. Но фишку о том, что это будет реально «мальчик-девочка», я узнал только что.

— Да разлепитесь вы хоть ненадолго! — в четыре голоса взвывают девчонки.

— Нет, солнце моё, это уже решено. Ты либо с Васюковой, либо…

— С тобой!

Делаю попытку обаять строгую старосту остатками бланша и своей фартовой улыбкой, но та, несмотря на то, что с пятого класса в меня влюблена (и об этом всем, естественно, кроме неё самой, известно), остаётся такой же непреклонной врединой.

— Я бы с удовольствием, Свиридушка, но на мне видеобзор, а ещё подарки и плакаты, так что подготовиться к уроку мне будет просто некогда.

— А ты что, новенькую боишься? — смеются справа. — Вот Севастьянов её не боится, правда же, Артём?

Все поняли намёк на слухи, что ходят про них с Зеленовлаской в школе, ржут ещё громче, и Сева стискивает зубы.

— Не боюсь, — огрызается он. — Легко!

Девчонки снова закатываются и перешёптываются. Откуда-то, звеня посудой, влезают Фил и Фродо:

— Правильно, Сев, скажи «такая корова нужна самому»!

— Может, хватит уже обсуждать человека у неё за спиной?!

На псих Севы пацаны, потешаясь, сваливают. Девчонки, протянув восторженное «О-о-о!», дружно гасятся, и только тут я понимаю почему — в ту же секунду, обозначив своё эксклюзивное на то право, на Севе повисает Петровна.

— Всем привет! А за кого это ты тут заступаешься, рыцарь мой доморощенный?

— Привет, Наташ! — девчонки срочно прикидываются невинными овечками. — Ты чего так поздно? Твои уже давно пообедали…

Пока Натаху отвлекли, я кидаю взгляд на Севу. Тот нашёл что-то страшно интересное в своём стакане, и играя желваками, скребёт по стеклу вилкой.

Он кипит, я вижу, его бесит Петровна, запустившая пятерню ему в волосы, бесят ржущие одноклассники, даже я его бешу, хотя ничего плохого ему пока не сделал. Всего лишь упустил возможность узнать, что опять не так.

— Все, кто за этим столом, приглашены ко мне седьмого! — возвещает Натали.

— Даже я? — прерываю я дружный вой.

— Ты в первую очередь, Свиридов! Только есть одно условие: приходим со своей второй половинкой!.. Да-да… — Вой усиливается, и Петровне приходится надрывать связки. — Я вам обещаю, будет круто, мои предки снимут огромный дом. Будет ди-джей, конкурсы, всё такое… Но нужно, чтобы каждый был в паре!..

— Свингер-пати? — влезает снова откуда-то вылупившийся Хоббит.

–Ууу, — тянет кто-то. — И тут всех спаривают...

Но их перебивает Ленка:

— А как ты поймёшь, что это именно пара пришла, может я вон с Алексом припрусь под ручку?

— Так, спокойно, спокойно… Предупреждаю сразу. Будет контроль. Вернее, проверка прямо на входе. Кто пососётся, тому и добро пожаловать!

Фейспалм. Я, кажется, понял Севу. С идеями Натали не только стаканы царапать будешь. Точнее, не только царапать. Я бы бил.

— Тогда пардон, мадам, седьмого я занят, — отказываюсь я. — Пришлю вам поздравительную видео-открытку с котиками.

— Да зачем тебе пары вообще? — поддерживает староста. — Так же не интересно! Да и пар у нас, кроме тебя, ни у кого нет! Не боишься, что вы с Артёмом вдвоём останетесь?

— Так в том-то и прикол, чтобы каждый нашёл себе кого-то! — не угоманивается Натаха. — Хотя бы на этот вечер, врубаетесь?

— Ааа… Так это реально можно с Алексом прийти?

— Ну, это уж вы как хотите…

Я фыркаю:

— Я вообще-то здесь!

И, поймав Севин взгляд, окончательно всё понимаю.

Сева не хочет идти без меня. И он знал, что я не соглашусь на Натахины условия. Поэтому так расстроен.

— Итак, — подытоживает Натали, — у вас есть чуть больше недели! Седьмого жду всех красивыми и по уши влюблёнными!..

Глава 20

*Она*

Я никак не ожидала, что Артём будет ждать меня после уроков.

— Женька, ну что, будем репетировать? — Его хриплый голос доносится до моих ушей раньше, чем я замечаю его самого.

Вздрогнув, оглядываю его, повисшего на локтях между вешалок и непривычно серьёзного, потом полутёмную раздевалку, потом, через её решётку, притихший холл. Почти все ушли. Даже Алекс. Только Алёхины ждут меня, видимо.

— Репетировать? — переспрашиваю, не понимая даже, о чём идёт речь, и возвращаю взгляд Артёму.

— Мы с тобой на день учителя математику у первоклашек ведём, ты разве не знаешь? — он прикольно приподнимает бровь.

— Неет, — рассеянно отвечаю я и решаю, что некрасиво задерживать Костю с Катей: — Кать, вы идите, я попозже пойду!

— Ну, хорошо, — дружно отвечают Алёхины.

И уходят тоже. А мы с Тёмой остаёмся один на один в почти опустевшем здании. Он слегка покачивается между перекладин и выжидающе на меня смотрит.

Обрывки слухов о том, что они с Алексом с кем-то подрались, дошли до меня ещё на прошлой неделе, но почему-то только сейчас, в полумраке раздевалки, я явственно вижу характерные следы на его лице: тёмный отпечаток на скуле, кровоподтёк под глазом, чёрную полоску на нижней губе… А ещё потрёпанный бинт на ладони.

Неужели эти два дня я смотрела только на Алекса?

— Ну вот, теперь знаешь, — с каким-то сарказмом усмехается он и, ободрившись, выходит из-за разделяющих нас вешалок и садится сбоку от меня, на скамью, чтобы переобуться.

— Слушай, но я никогда этого не делала! — в свою очередь оживляюсь я. — А ты?

— Я тоже нет. Но ничего, я думаю, справимся. Как говорится, боженька не училка по физике...

— Не ставит невыполнимых задач? — договариваю я, подспудно пытаясь припомнить, где раньше могла слышать эту фразу.

— Точно, — Артём наконец-то добродушно улыбается.

Мы одеваемся и выходим. Нас встречает серый, больше похожий на вечер, день, кутает пеленою липкой промозглости и мороси.

— Погодка дрянь! — морщится мой попутчик.

Я вздыхаю:

— Осень…

И тут, как будто роялем сверху, меня вдруг ошарашивает дичайшим осознанием: эту фразу, по поводу училки по физике, я раньше слышала, вернее видела, только от одного человека! Васдушка. Мой виртуальный друг! АС…

Чёрт. Инициалы Тёмы… Артём Севастьянов… Вооо чёрт!!!

Я встаю как вкопанная. Едва в обморок не падаю. Заметив, что меня накрыло, Тёма останавливается передо мной:

— Жень, ты чего?

— Нич-чего, всё нормально, — я даже заикаться начинаю.

И, когда мы идём дальше, думаю только об одном: неужели Тёма — это и есть Васдушка, парень, с которым я переписываюсь уже чёрт знает сколько, и который давно стал частью моей души? Неужели бывают такие совпадения? Неужели такое бывает?!.

Я судорожно пытаюсь вспомнить всё, что знаю о Васдушке, всё, что он рассказывал о себе… Но, то ли от волнения, то ли от своего природного таланта вечно тупить, не могу извлечь из своей памяти ничего подходящего. Чтобы удостовериться сейчас. Чтобы проверить Тёму...

О что, если это действительно он? Что, если…

— Жень?

— Чего?

— Ты какая-то странная.

— Да?

— Да, я тебя два раза уже спросил, а ты не отвечаешь.

— Насчёт чего?

Не выдержав, Артём снова останавливается, тем самым преградив путь и мне, и, обхватив мои плечи и заглянув прямо в глаза, заговаривает снова:

— Мы будем репетировать, или пусть как пойдёт? — проговаривает он медленно, видно, уже мало надеясь на мою адекватность.

— А… где… Наташа? — зачем-то спрашиваю я.

Сама не понимаю зачем и почему. Наверное, потому что мне вдруг стало страшно. Наверное, потому, что я не знаю, как мне пережить тот факт, что Васдушкой… парнем, которым я так долго восхищалась, который стал моей выдуманной любовью, если можно так сказать, виртуальной несбыточной мечтой… может оказаться Тёма. Живой и вполне осязаемый. Такой милый, клёвый, но… не любимый, увы!

Моё сердце разлетается на ошмётки, эмоции захлёстывают, и хочется плакать. А тёплые губы Артёма прикасаются к моим губам.

Какие-то мгновения я ничего не соображаю. Плыву… Парю. Обмякаю в его руках. Ноги подкашиваются, голова идёт кругом, по лицу струятся слёзы.

Но солоноватый привкус крови во рту наконец меня отрезвляет.

— Боже, Тёма! — одним ударом я отталкиваю его от себя. — Что ты делаешь?! Что мы делаем?! Зачем это?! У тебя есть девушка!

— Да я не хочу быть с ней! Я не люблю её, Жень, понимаешь?! Я никогда её не любил!

— Зачем ты с ней вообще тогда встречаешься?!

— Я не знаю!!! — его крик, прошив меня насквозь, разносится криками галок.

Словно оглушённая ими, я просто стою. Стою, и, тяжело дыша, захлёбываясь влажным холодным воздухом, во все глаза смотрю на незнакомого мне с этой минуты парня.

Никогда не видела Тёму таким. Таким несчастным, как сейчас, и таким отчаянно-красивым.

Куртка на нём распахнута, белая рубашка под ней вздымается от сбитого, как и у меня, дыхания и вся промокла от моросящего невидимого дождя, чёлка потемнела и прилипла ко лбу, а в светло-зелёных глазах, кажущихся сейчас, как и всё вокруг, туманно-серыми, стоит столько надежды, что у меня всё переворачивается внутри.

Я не могу ответить Тёме взаимностью. Даже если он и Васдушка — одно лицо. Потому что всё моё сердце давно уже занято Алексом.

И, пока он не отвергнет меня, я буду на что-то надеяться, и делать Тёме больно.

А я этого не хочу. Он этого не заслуживает. Только не Тёма.

— Мне пора, — выжимаю я из себя. — Я думаю, пусть лучше «как пойдёт»…

И, кутаясь в продуваемую нестерпимым ветром куртку, я выдвигаюсь в непроглядную серость и больше на него не оборачиваюсь.

Глава 21

*Он*

Я отрабатывал апперкот левой, когда она вошла.

Поняв, что кому-то прилетело, резко прекращаю упражнение.

— Ляля? Твою ж… мамочку, ты откуда здесь?!

— Хооо, хрена у тебя тут суровый мужчинка! — держась за нос, стонет Лялька.

— Это не мужчинка, а мальчик для битья.

Провожаю и усаживаю её на диван.

— Вот так гостеприимство!

— Вообще-то, ты могла предупредить, что приедешь, и не прятаться. Стоп, как ты вообще сюда попала, кто тебе открыл?

— Так это… твоя типа… мачеха.

— А, чёрт, я забыл, что она дома. А ты как приехала? на чём?

— На такси, на чём же ещё.

— Такси?

— Да, чего здесь удивительного? Или ты думаешь, что кроме велика других средств передвижения не существует?

— Дай посмотрю, что у тебя там. — Я осторожно убираю от лица Лялькины руки. — Может, лёд?

— Может, ты лучше оденешься, а то ты меня смущаешь!

Чертыхнувшись, сдёргиваю с треноги свою домашнюю футболку, ныряю в неё и снова подсаживаюсь к сестрёнке, только теперь уже на диван, а не на корточки между её коленок.

— Блин, Ляля, — давлю ржаку я. — Ну, мы точно с тобой одной крови!

Сморгнув пелену от слёз перед глазами, сестрёнка наконец разглядывает и моё лицо.

— Ауч, Алекс, с тобой-то что?! Или это тебе тоже мужчинка твой ответил?

— Да нет, это так... Ты чего припёрлась вообще? Откуда ты вообще узнала, где я обитаю? Мамка сдала?

— Ты что! Если она узнает, что я здесь, она меня вздёрнет! Если что, я сейчас у Веры Юрьевны.

— Вера Юрьевна? Что за зверь?

— Бабуля моя, блин.

— Ты называешь её Верой Юрьевной?

— Да! — На мой вопросительный взгляд Лялька, смешно закатив глаза и часто моргая, поясняет: — Поверь мне, если б ты её видел, ты б её тоже так называл!

Мне странно, как это можно называть родного человека по имени-отчеству, но я решаю не докапываться. Для меня все они вообще родственнички под номерами.

— Так почему ты не у Веры Юрьевны тогда?

— Потому что ты меня бросил, Алекс! Ты совсем не приезжаешь!

Я перехватываю Лялькины ладошки, едва не скрестившиеся у меня на загривке.

— Ты забыла, Ляль? Скоро я вообще буду редко к тебе приезжать. Сейчас наши предки разрешают нам видеться раз в месяц, но уже осень, а скоро зима. На велике зимой особо не поездишь…

— Тогда возьми такси, автобус… — Видя, как я качаю головой, Лялька поднимает панику: — Ну, почему? Тебе что, жалко на такси денег? Значит, ты не хочешь видеть меня?! Значит, ты реально меня бросил?!.

— Дело не в том, Ляль. Я не хочу никого бесить. Я вижу, что матушка теперь против, чтобы мы общались. Что она в принципе больше мне не рада. Если вообще когда-то рада была…

— Да ты что, Алекс! — Ляля ёрзает на месте и порывается меня обнять. — Да она знаешь, как рада!.. Да она всегда тебя ждёт!..

— Неубедительно, Ляль! — обрываю я, соскочив с дивана. Хочется зарядить по Герману, но я себя сдерживаю: — Да и вообще пофик, нет никакой трагедии. Я всегда знал, что там меня не ждут. И что она вернулась в мою жизнь только потому, что её заела совесть…

— Алекс, ну я же тебя жду! — сестрёнка всё же нападает с никому не нужными обнимашками. — Я тебя реально жду. Мне без тебя плохо! Мне даже поговорить там не с кем! А ты мне даже не звонишь! Ты вообще забыл про меня! И на связь не выходишь! Твой канал сдох, ты в курсе вообще? Там у девок крыша едет! Где видео, блин, Аlex S?!

— Скоро будет, — я усмехаюсь.

Лялька, рьяно впившись когтями в мои плечи, рычит и меня трясёт.

— Чё за хрень, блин, Алекс?! Что с тобой происходит?! Где контент, чувак?!

— Ладно, хватит! Сказал же, будет! — заломав её одним движением, аккуратно отправляю её хрупкое тельце хребтом на диван.

Лялька, взвизгнув и хохоча, смахивает с лица растрепавшиеся волосы.

— Всё, успокоилась? — спрашиваю, не отпуская до утвердительного кивка её запястья.

— Ага, — тяжело дыша, она снова сдувает надоедливую прядку, щекочущую её слегка припухший и покрасневший шнобель.

И тогда я, оставив её в покое, просто сажусь рядом на край и подпираю кулаком висок. С минуту мы молча любуемся друг другом.

— Я думала, ты из-за того раза обиделся, — робко начинает она. — Ну, когда я целоваться к тебе полезла… Ты правда обиделся, да?

— Нет, — усмехаюсь я. — Но больше так не делай.

— А у тебя девчонка есть?

— Блин, Ляля! — взвываю я. Поднимаюсь с дивана, смахиваю, разблокировав, телефон с «типа» компьютерного стола. — У меня миллион девчонок.

На экране десятый час вечера, и у меня сразу вскакивает к Ляле вопрос, но она никак не унимается:

— Почему, Алекс? Почему миллион, а не одна? Неужели тебе не хочется быть кому-то по-настоящему нужным?

Её странный, приглушённый голос, раздавшийся в полной тишине, задевает какие-то струны моей жалкой душонки, что-то живое, и я отвечаю «на отвали» коротко.

— Нет, Ляль, не хочется.

— Ну ладно! — неожиданно громко возвещает она. И, судя по стуку пятками, соскакивает с дивана и тут же сгребает меня со спины. — А, кстати, помнишь, что ты мне обещал? Помнишь? Ты обещал познакомить меня с Мииистером…

class="book">Она больно утыкается мне в плечо необоснованно острым подбородком.

— Чего? Ляля, ты обалдела? Который час вообще, ты видела?! Тебе ж вставать завтра рано! Тебя твоя бабуля с потрохами сожрёт!

— Не сожрёт! Она дрыхнет, как младенец, я ей снотворного в чай подсыпала…

— Ты охренела, Ляля?!

Мне и смешно одновременно, и я… если не сказать матом, в лёгком изумлении. Развернувшись в настырных объятиях, отцепляю сестрёнку от себя.

— Езжай домой давай! Смотри, чтоб твоя Вера… как её там… кони не двинула…

— Да она не дома у меня! — Ляльке всё ещё смешно. — И ты обещал, Алекс! А обещания нужно исполнять! Сейчас мы с тобой идём к твоему другу, и пока ты нас не познакомишь, я от тебя не отстану! Давай, звони ему! — Она вырывает у меня из рук смартфон. — Ого, ничего себе!.. Вот это сиськи!..

— Я вообще её не знаю! — Выхватываю аппарат с не вовремя открытым мессенджером. — Всё, Ляль, хорош! Пойдём, я провожу тебя, я уже вызвал такси.

— Никуда я не пойду! — орёт она, упираясь. — Ты обманщик! Ты обещал меня с ним познакомить!..

— Подрасти сначала, тебе сколько лет!

— Сколько есть, все мои! Я же не собираюсь ничего такого с ним делать! Просто пообщаться хочу! Он же твой лучший друг!

— Почему-то я не хочу с твоими подругами общаться!

— Очень жаль, кстати, они с тобой очень хотят!

Наша борьба заканчивается с очередным нежданчиком: в мою комнату, даже не постучавшись, вваливается батина пассия.

— Что у вас здесь происходит?!

— О, тёть Оль, скажите ему, что выпихивать ребёнка на ночь глядя под дождь это бесчеловечно!

— Ты что, — удивляюсь я, — знаешь, как её зовут?!

— Алекс, я сейчас позвоню твоему папе! — не понятно на чью сторону резко встаёт ррродственница. — Проводи сестру до дома!

— Так я это и пытаюсь сделать!

В конце концов, закинув себе на плечо, мне удаётся вытащить Ляльку из комнаты. В коридоре она ненадолго делает вид, что смирилась, позволив нам обоим обуться-одеться, а уже возле подъезда концерт продолжается:

— Ну Алекс! Так не честно! Я обижусь на тебя! Я с тобой никогда больше разговаривать не буду! — пытается шантажировать она.

Но я только всматриваюсь в мокрую туманную мглу за её скворечником, чтобы разобрать над приближающимися фарами шашечки. Так и есть, такси.

Лялька впадает в истерику:

— Да блин, а если это маньяк, Алекс?! Он меня изнасилует и закопает, как ты это маме объяснишь?! Скажешь, это была месть за то, что она никогда тебя не любила?!.

На секунду я встречаюсь с ней взглядом. И она сама понимает, что её несёт:

— Прости! Ну, прости, блин! — и порывисто чмокает меня мокрыми губами в веки. — Блин, я не хотела… Просто…

Но тут нас прерывают.

Я ожидал чего угодно, только не того, что разглядел в свете фар…

Глава 22

*Он*

Приближаясь к нам, тёмный, окаймлённый ярким светом и клубами пара силуэт постепенно превращается в Севу. Это охренеть как внезапно, и я на секунду ломаюсь.

— Сева? Ты чё тут? — выступаю ему на встречу.

И тут же улавливаю крышесносное амбре, замечаю шаткую походку и мутный взгляд, и понимаю, что Сева либо вхламину пьяный, либо ещё чего-то обожрался.

Какого, спрашивается, деверя?!.

— Ты откуда такой? — повторяю, но тут между нами вклинивается Ляля.

— О, так это ты Сева! Привет! А я Николина, его сестра!

Ляльку охота придушить, но некогда. Сейчас меня больше волнует, почему эта нечисть расхаживает здесь один… в таком непотребном виде. Он что-то отвечает Ляле, и выбешивающая меня улыбочка ползёт по его расцвеченному всеми цветами радуги лицу.

Я затыкаю ему рот довольно грубо:

— Сев, вали домой!

— Ну зачем ты так?! — вступается Ляля. — Дай нам с ним пообщаться!.. Так значит, тебя на самом деле Артёмом зовут! Классное имя! Тёоомочка… Мне нравится!..

Стиснув зубы и кулаки, сам отваливаю в сторону. Нужно выдохнуть, иначе я кого-то убью. А именно Севу, который, мать его, походу опять за старое! Это было уже. И это мой триггер.

Подгребаю к на удивление спокойно ожидающему таксисту, сую ему налом штукарь, прошу подождать ещё пять минут.

За шумом движка и Лялькиным смехом до меня долетают лишь отдельные фразы воркующей парочки.

— Гараж… Тут не далеко…

Судорожно соображаю, что сейчас делать с Севой, и упускаю что-то важное. А, очухавшись наконец, снова подлетаю к промокшей почти насквозь Ляльке:

— Вы куда собрались? Ляль, ты едешь домой!

— Ну пожалста, Алекс! — она складывает ладошки. — Давай я сегодня с вами побуду! Тёма приглашает меня, то есть нас, котика посмотреть… всего лишь котика, Алекс!

— Тёма ща огребёт, — предупреждаю его я.

— Да блин, Алекс, братишка, ты чё такой не в духе… — Он порывается приобнять меня и тут же получает по граблям.

— Блин, он как старший брат, — щерясь, обращается уже к Ляле: — Хотя реально я его на полгода старше, прикинь? Он с тобой тоже всегда такой серьёзный?

— Да пошли вы! — неожиданно даже для самого себя психую я. — Идите оба в пень, ясно!!! Делайте чё хотите, мне пох вообще!!!

И, развернувшись на ходу, сам не чувствуя ног, куда-то быстро утекаю…

Куда — ХЗ! В голове набатом бьёт мысль о том, что все мои усилия напрасны. Я так долго вытаскивал Севу, столько сил вкладывал, чтобы он, несмотря на пример своих вечно киряющих, бьющих друг другу морды в кровь предков, не становился таким же, как они!..

Я потратил все силы, испробовал все методы! Отвлекал его, исполнял мечты, доказывал, что можно хакнуть эту грёбаную матрицу… и всё впустую!

Он всё равно сопьётся или станет нариком! И закончит свою жизнь в своём долбанном гараже! Намеренно или по ошибке, но он избавит себя от неё!..

Потому что девяноста процентов его жизни — это грязь и безнадёга, творящиеся в его семье и пропитавшие его с самого рождения! А я, хоть и нахожусь рядом с ним почти двадцать четыре на семь, никогда не займу в ней больше каких-то жалких десяти процентов!

Потому что это, мать их, исходники! Данность, впаянная в нас! И я ничего не смогу изменить, как ничего не могу поделать с собственной психикой!

Я не верю в любовь, Сева не верит в жизнь в принципе!..

Мы — два дебила…

**

Первая разумная мысль не поддаётся цензуре. Я оставил Ляльку с Севой! С упитым в хлам, неадекватным Севой, который в подобном состоянии совершенно не хозяин самому себе!

Звоню ему. Твою ж мать! Снова недоступен. Насчёт годного аппарата беру свои слова обратно — это барахло допотопное давно пора об стенку расхреначить!

Мчу в гараж. К счастью, или нет, навесного замка на калитке не оказывается…

Это, с одной стороны, радует… Значит, они здесь, а не упёрлись ещё куда-то…

А с другой — какого, спрашивается, они изнутри заперлись?!

Выругавшись, приваливаюсь плечом к воротине, выдыхаю облачко пара, стучу.

— Сев, это я, открой!

Слышу шум и смех с противоположной стороны, но никто не открывает. Кровь кипит, в голове такие токи, что вот-вот случится инсульт, но пытаюсь абстрагироваться, успокоиться… и стучу повторно, чуть громче, но всё ещё максимально себя сдерживаю.

— Сева… — перевожу дыхание, откашливаюсь, дабы унять позорную дрожь в голосе. — Сев, открой пожалуйста! Лялька с тобой?

— Я здесь! — вдруг раздаётся бодрый голос Ляли. — Только мы тебе не откроем!

Секунда тишины. Проглатываю подступивший псих.

— Почему?

— Потому что ты злой! И не даёшь нам общаться!

Ещё раз сглатываю.

— Ладно, Ляль. Позови Севу.

Снова шорохи, и ещё до того, как сквозь щель калитки просочится голос друга детства, я чувствую, что он рядом.

— Сев, открой пожалуйста, — как можно ровнее повторяю я. — Поговорить нужно.

Но в ответ снова слышу Лялькино:

— Не открывай ему, Тёма!

И тут меня нахлобучивает. Я начинаю орать, что вынесу эту дверь, а Севу на британский флаг порву, матерюсь и долблю по калитке всем, чем только нельзя, в том числе грязными кедами, ломаю щеколду и сами ворота, и громыхаю ими так, что перебаламучиваю всех собак на улицах.

Отовсюду доносится лай, какие-то мужики из другого гаражного пролёта вылезают, как из могил зомби, начинают быковать уже на меня, в ответ шлю их любить родину, и один, самый смелый, устремляется в мою сторону…

Сойтись мы не успеваем — прямо под моим плечом внезапно образовывается пропасть, и я, едва не поломав разом все конечности, с грохотом вваливаюсь в гараж.

Глава 23

*Он*

Сева успевает подхватить меня, громко шаркает щеколдой и тут же получает в челюсть.

Лялька взвизгивает.

Потирая сбитый ещё раньше об железо кулак и занывшее запястье, я пробираюсь сквозь какого-то деверя разбросанные колёса и падаю в кресло, спугнув кошака.

— Всё, угомонился? — сплюнув кровавую нить, усмехается Сева. — Полегчало хоть?

— Иди в пень.

Мне действительно полегчало. Стало спокойно, адреналин отпустил.

Прильнувшая к Севе Лялька, промокая его губы салфеткой, с обидой косится на меня:

— Если б я знала, что ты на такое способен, вообще бы сюда не приехала!

— Так и не нужно было приезжать, Ляль! — отдышавшись, уже без злости отзываюсь я. — У тебя там бабуся под наркозом.

— Вот и не приеду больше!

Я улыбаюсь над тем, как Лялька дуется, и встречаюсь глазами с Севой — тот тоже улыбается.

— Ну чё, кто я? — подзадориваю его. — Звезда?

— Угу. Малосольная.

— Кто ещё?

— Клизма самоходная.

— Ещё?

— Понос трескучий.

— Ещё?..

Сева знает миллион подобных оскорблений, и раньше, когда мы ссорились, всегда грамотно их применял. Но это было лет триста назад. А сейчас почему-то вспомнилось.

Мы продолжаем до тех пор, пока Лялька не начинает смеяться, и мы, вслед за ней, тоже.

— Блин, Сев, так ты ничему и не научился, — подытоживаю я. — Главный скилл, чтобы охмурять девчонок, знаешь?.. Упс, падрон… то есть, пардон, мадам… — заговариваясь, обращаюсь уже к Ляле. — Я хотел сказать, покорять женские сердца… Кароч, главное не ржать над собственными шутками.

— А я не над шутками, я над тобой ржу... По-твоему, Тёма кого-то тут охмуряет? — произносят они почти одновременно.

Я перевожу взгляд Ляльке в глаза. Она, как и Сева, сидит на колесе и комкает в руках пропитанную его кровью салфетку.

— Ну, вы же не просто так здесь закрылись…

Не знаю почему, но меня это больше не злит, скорее забавляет. Да, я вижу, что между ними что-то есть, какие-то флюиды, микротоки, но, помимо этого я вижу, что Сева не «в хлам», как показалось мне сначала. Он адекватен. А значит, по-любому не позволил себе лишнего.

— Лаадно, Ляль… — выдыхаю я и соскребаю себя с кресла. — Пойдём, на такси тебя посажу.

Мы оставляем Севу окончательно трезветь, а сами выдвигаемся в промозглую осеннюю полночь (любимый смартфон дико порадовал отразившимися на разблокированном экране нулями).

Странно, но Лялька вдруг становится покорной и тихой. Идёт, молчит. Как будто думает о том же, что и я.

Рыжий фонарный свет сменяется тёмными провалами с зернистым шумом серебрящейся мороси. Ноги и лёгкие стынут от сырости. Снова рыжий свет…

В какой-то момент я заговариваю первым.

— Извини, Ляль. Не хотел пугать тебя. Просто… блин, я запереживал, честно.

Она косится на меня. Краешек её рта ползёт кверху. Едва заметно, но всё-таки ползёт.

— Насколько запереживал?

— Сильно.

— Сильно?

— Да, Ляль, очень сильно! — Я останавливаюсь, чтобы смотреть ей в глаза. — Больше так не делай… пожалуйста.

Она оглядывает моё лицо, затем почему-то задерживает взгляд на губах, затем выдыхает:

— Лаааадно.

И мы снова шагаем вперёд, к выходу из лабиринта гаражного кооператива.

Ловит здесь плохо, чтобы вызвать или просто найти такси, нужно подняться на склон.

— Знаешь, — меняет тему Ляля, — нам психологиня говорила, что гиперответственность — это зло. Что такие люди не умеют расслабляться, и в конце концов у них бывает нервный срыв…

— Я не гиперответственный, — перебиваю я, поняв, к чему она клонит. — Я, на самом деле, тот ещё пофигист. Просто есть люди, на которых мне не всё равно.

— Но, согласись, не каждый на твоём месте штурмовал бы гараж! А ты что подумал, мы там делаем?

— Не знаю, что я подумал, Ляль, не заводи меня.

— А почему тебя это заводит?

— Да потому что ты мелкая ещё, Ляля! — Снова заряжаю по тормозам. — И я, как старший брат, несу за тебя ответственность!

— А если на минутку представить, что ты не брат мне?

Её холодные пальцы, до этого теребившие шнурок на куртке, внезапно касаются моего лица — и я инстинктивно отшатываюсь.

— Да блин, я пошутила! — закатывается она. — Ты что, реально боишься, что я к тебе приставать буду?! Чё, дурак?..

На ум, кроме мата, ничего не приходит, и мы молча двигаем дальше.

Глава 24

*Она*

Ещё одна бессонная ночь, полная тяжёлых мыслей, тревог и мучительного чувства вины. Перед глазами то и дело встаёт красивое лицо Артёма. Его несчастный взгляд, как будто умоляющий не отнимать последнюю надежду. Словно говорящий, что он на грани, и что только от меня теперь зависит, что станет с ним дальше. И мне безумно жаль его, и сердце сжимается в комок, и с каждой минутой я всё больше сомневаюсь — а права ли я в своём решении?

А что, если Васдушка и Артём — всё-таки одна и та же личность? Что, если нас, как бы заезжено это ни звучало, свела судьба, и именно он тот самый, кого я так ждала всегда, мой единственный «не параллельный» человек?

Конечно, я сто раз перечитала нашу переписку. И, конечно, нашла несоответствия. Васдушке, судя по данным в профиле, семнадцать, он козерог, а Тёма точно совершеннолетний, так как водит машину, и родился он первого июля. Но… я-то там вообще парень!.. А значит, всё возможно. А что, если я собственными руками душу своё будущее счастье, ломаю истинную, ведущую к этому пресловутому счастью, линию судьбы? Погодите-ка… А если представить на минуточку, что мы с Артёмом будем вместе… Могла бы полюбить его?.. Да! Я уже сто раз об этом думала!.. Наверняка да! Ведь он нереально милый, добрый, симпатичный… Но почему же нет у меня к нему такой бешеной тяги, как к Алексу?!.. Почему Алекс не может быть тем самым, «не параллельным»?! Почему он — не Васдушка, а Васдушка — не он?..

На этой мысли меня как будто прошибает током. Я распахиваю глаза.

А что, если Васдушка и Алекс… Да как же я раньше не задумывалась! Он же Алекс Свиридов, А.С.! И ту фразу, про училку, он, получается, тоже мог слышать…

Хватаю телефон и, щурясь от света с разблокированного экрана, поспешно вбиваю в фильтры необходимые данные.

Мне нужна его страничка в соцсети. Я знаю, он какая-то местная звезда, у меня уже были мысли изучить его профиль… Так почему же я так долго тянула?!

**

После бессонной ночи голова весит больше, чем всё остальное тело. А веки больше, чем голова.

Но всё резко улетучивается, как только в классе появляется Алекс. Почему-то один.

Сказать, что я окончательно влюбилась в него за эту ночь — не сказать ничего. Я пропала. Я затёрла до дыр все его видео, на которые вышла по ссылке в соцсети, пересчитала все доступные глазу родинки и выучила улыбки, которых в его арсенале оказалось немало: дурашливая улыбка с ямочками, высокомерная, с задранным подбородком и чертовщинкой в глазах, «дежурная», с которой он общается почти со всеми и всегда, и даже та, самая редкая, немного смущённая, как у Тёмы…

На время я возвращаюсь к мыслям о Тёме. Меня беспокоит его отсутствие после того, что случилось вчера. И я опять явственно вижу его образ. Но силуэт проследовавшего мимо меня Алекса и бодрый голос, донесшийся сквозь общий шум, бесповоротно завладевают моим вниманием.

— Ну что, товарищ староста... — Перевернув и с ходу оседлав учительский стул, он заговаривает с бойкой симпатичной блондинкой с передней левой парты. Её зовут Лена, в первый учебный день она расспрашивала меня, как следак на допросе, но больше мы практически не общались. — Я подумал над вашим предложением... И я согласен!

— О чём ты, Свиридушка? — смеётся Лена.

Я стараюсь не смотреть в их сторону, вернее, делать вид, что занята. Достаю учебники и тетради из рюкзака. Но всё моё естество обращается в слух, потому что то, что я вижу сквозь мельтешащую перед глазами фигуру Костика, мне ужасно не нравится.

Они флиртуют, это явно. Он ей улыбается!.. Дурашливой улыбкой, но всё же!..

— Да ладно, прекрати. Ты так активно уговаривала меня сопроводить тебя к Натахе на пати, а теперь прикидываешься, что мне это приснилось?

— А, ты об этом! То есть... ты хочешь пойти со мной?

— Это ты со мной хочешь, а я любезно соглашаюсь.

— Ах, вот оно как…

Моё сердце колотится, как безумное. Чёрт! Я не могу смотреть на то, как он с кем-то флиртует. До этого я ревновала его ко всем, с кем он заговаривал, но это было не то. Только сейчас я поняла, что ревновать к друзьям или к подписчицам в сети, и ревновать его к реальной девушке — это совсем не одно и то же! Раньше я не задумывалась над этим, но сейчас понимаю, что до этого дня не видела, чтобы он заигрывал с кем-то. Никогда! Он всегда одинаково общался что с парнями, что с девчонками. Одинаково поддевал и тех, и других, шутил и одинаково всем улыбался. А сейчас я отчётливо вижу с его стороны флирт! И для меня это катастрофа планетарного масштаба!

— Ты по физике реферат написала?

Меня отвлекает Костик.

В сумбуре собственных мыслей я даже не понимаю, о чём он говорит. Сую ему блок, продолжая тайно наблюдать за Алексом. Плохо видно, но он сидит, навалившись на спинку стула, за учительским столом, в окружении втянувшихся в их с Леной разговор одноклассников, и глаза в глаза на неё смотрит.

Они смеются. А я за бортом. И от какого-то безумного шага меня удерживает лишь звук входящего сообщения.

*Он*

— Так значит, это с тобой мы будем красивыми и влюблёнными? — морщит нос Староста.

— Я красивым, ты влюблённой, — поправляю я.

— Чё, реально сосаться будете? — вклинивается Хоббит. — Это надо будет запечатлеть. Можно, я пойду в качестве репортёра с места событий?

— А тебя никто не приглашал!

Девчонки, случайно выдавшие фразу хором, вибрируют от хохота, Хоббит фыркает, во взгляде Старосты зарождается что-то похожее на серьёзность.

— Не смотри на меня так, а то я подумаю, что это не игра.

— А это не игра, — сознаюсь я. ­— Это наглая провокация. На самом деле, я к тебе насчёт дня самоуправления опять.

— Ну ты и зараза, Свиридов… — Ленка хватает учебник, чтобы зарядить им мне по очень умной голове.

Но тут нас прерывает очередная МариВанна.

— Всё, всё, всё! Сели все по своим местам! Свиридов, не пробовал запятые расставлять?

Я закатываю глаза. С этого года у нас новая русичка. Молодая, злая и полная сил меня «перевоспитывать».

Падаю на своё место, тоскую по старой-доброй МариВанне, соратнице глубокоуважаемого директора на поприще «профилактики и коррекции моего девиантного поведения».

Той было уже всё равно. Поначалу она тоже сокрушалась извечным «я-не-могу-ему-поставить-пять», но постепенно смирилась и, я уверен, перестала зажмуриваться в тот момент, когда лепила триместровый трояк напротив моей фамилии.

— Скажи пожалуйста, Свиридов, ты считаешь себя потомком Маяковского?

— Нет, это мой псевдоним.

Учителя предсказуемы, а моя участь сочинять разные ответы на одни и те же вопросы, чтобы не было слишком утомительно.

— Твой псевдоним Маяковский?

— Мой псевдоним Свиридов, Маяковский моя настоящая фамилия.

— Прекрасно! — потеряв терпение, восклицает она и швыряет мою тетрадь на центральную парту, чтобы передали. — Что ж, раз ты осознаёшь свою гениальность, я не буду тебе об этом напоминать. А для тех, кто забыл: на прошлом уроке мы писали сочинение по теме «Как я провёл лето»…

— Согласитесь, школьная программа сильно устарела, — перебиваю я и чуть повышаю голос, чтобы перекрыть протяжный разочарованный гул (Курильщикам носков давно надоели мои препинания с учителями). — Она слишком ограничена рамками и похожа на клетку, из которой все мечтают вырваться…

Русичка замирает со стопкой макулатуры в руках, снова устремляет взгляд в мою сторону и даже заинтересованно склоняет голову на бок.

— Ты хочешь сказать, что, игнорируя знаки препинания, ты раздвигаешь эти самые рамки? Ты серьёзно на это надеешься?

— Для себя да.

— А, ну ясно. Очередной идейный нигилист. Базаров! Живу так, как считаю нужным! Нужным, а не правильным, — обращается она больше к классу, — так?! Так вот, спешу тебя разочаровать, Свиридов: большинство из тех, кто пытается бороться с системой, в итоге становятся её частью. Кто-нибудь может мне сказать, почему так?..

— Но у нас же русский, а не философия, — громче, чем дозволено, тянет кто-то, и рассвирепевшая русичка выхватывает робкого недовольного из толпы…

Я бы продолжил вести с ней диспут даже несмотря на то, что она так быстро ко мне остыла, но как раз в это время до меня добралась, наконец, моя застрявшая где-то тетрадь. Я открыл её и наткнулся взглядом на карандашную приписку ниже моего разукрашенного кроваво-алыми росчерками сочинения.

«После уроков в малышковой раздевалке»

Глава 25

*Она*

Меня знобит. Я уже сама не знаю, зачем сделала это. Но в момент… в ту секунду, когда я окончательно удостоверилась, что Алекс и есть Васдушка, я не смогла бы бездействовать. Я бы взорвалась. Это он! Боже мой, это действительно он… С утра я всё ещё сомневалась, отметая все найденные ночью подтверждения, боясь поверить им до конца…

Крестик на видео… «крестик к телу, бог в душе»… на одном из роликов, поцеловав его, он смеялся, что «боженька» покарает его за гордыню и энергетики…

История про котёнка… Это видео я пересмотрела несколько раз. Алекс рассказывал про котёнка, которого предали дважды: как только родился и ещё «не прозрел», и позже, когда «поумнел», «всё осознал» и «навострил уши». Второй раз, как он сказал, было намного больней... Здесь без лишних пояснений понятно, кого на самом деле он имел в виду, и что «кошка-мать», «ради маскировки, видать, даже сменившая имя», это вовсе не кошка…

Тяжело было смотреть этот ролик. Никогда не видела Алекса таким разбитым… Ещё тяжелее стало, едва до меня дошло, когда и где он его записывал. Но мой мозг почему-то упорно отказывался сопоставлять полученную информацию с тем, что я знала о Васдушке, а, сопоставляя, отрицал очевидное.

Даже в тот момент, когда я перечитала сохранённые у себя тетрадке строчки.

«…Я тебя за руку

Ты меня завтраком

Я к тебе с Африкой

Ты меня в Арктику

Я твоим шарфиком

Психика шаткая

Ножками шаркаю

И всё в порядке…»

И наконец сообразила, что там могло быть за слово. Скорее всего, там поместилось бы только «мам», или «ма»…

Однако, даже это меня ещё не убедило.

Видимо, мне просто нужно было время, чтобы свыкнуться: это всё-таки он. Человек, который, пусть в своей, довольно спорной, манере, но всё же пропагандирует ЗОЖ, уважение к старшим, любовь к ближнему, самопожертвование и другие давно забытые ценности. Говорит о том, что необходимо уметь прощать, не зацикливаться на материальном… И при этом ни капли не похож на праведника. Дурной, живой, сильный, харизматичный… это всё мой Васдушка.

Мой человек.

Но я не могу рассказать об этом Алексу! Я не могу ему признаться, что Crazy Frog — это я! И даже если бы призналась, что бы это изменило? Вряд ли он, как и я, верит в предопределение и знаки. И во всю эту чушь с «единственным не параллельным». Скорее всего, ему вообще не понравится эта новость, ведь тогда вскроется ещё и то, что мне известны его больные точки, а он, как я уже поняла, из тех, кто всеми силами стараются казаться неуязвимыми.

Я не знаю, как он отреагирует, и боюсь с ним говорить об этом. Так зачем я сама позвала его сюда?

*Он*

Очередной флешбэк.

Второй час ночера. Отсыревшие гаражные стены. Сизый дым, вонь и жжёная пыль от калорифера.

Сева в кресле из покрышек, я в кресле из кресла. Курим «трубку мира» на двоих.

— Ну, давай, — начинаю я. — Я готов отпускать грехи. Вываливай.

— Чего тебе вываливать? — усмехается Сева.

Передаёт сижку, откидывается обратно, тискает Кота. Я затягиваюсь горьким дымом и молчу.

Долго.

Пока его самого не пробивает на откровения.

— Да всё как-то… паршиво. Надоело. Гнетёт.

— Осеннее обострение?

— Тип того… Никакого просвета, понимаешь? Мать с батей бухают. Всё никак не простят мне тот пятихатник… Она вчера вообще по телефону матом крыла меня, сказала, чтобы домой не приходил больше… С Наткой, блин, та же фигня…

— Ты её любишь?

— Нет.

— Чё не разбежитесь?

— Да ты попробуй с ней разбежаться! Она невменяемая, говорит, сначала меня убьёт, потом на себя руки наложит. Вот, смотри! — он разгрызает и разматывает со своей ладони грязный бинт, и я вижу похожий на язву шрам в самом её центре.

— Это чем? Гвоздём?

— Пилкой для ногтей.

— Насквозь?

— Нет, сил не хватило.

Мы замолкаем. Я и не подозревал, настолько там всё запущено.

— Я думал, это после караоке у тебя, — заговариваю снова.

И возвращаю Севе остаток отравы.

— Угу. А знаешь, в чём прикол? Она сама ржёт, называет меня великомучеником, а вот это, — он кивает на ладонь, — стигматом. Говорит, что послана мне, чтобы я потом в рай попал. И ещё перед всеми унижает по-всякому…

Сева тушит пальцами и яростно трамбует в пепельницу окурок, и, наблюдая за этим, я молчу. Не хочу давить на него, пусть успокоится сначала.

— …И вообще говорит, что мне с ней повезло, потому что, когда мы закончим школу, ей предки квартиру подгонят. И, типа, она меня такого приютит, и мы с ней будем жить нудно и счастливо.

— Какого «такого»?

— Ну, без бабла там… без образования…

— Ты говорил, на физрука пойдёшь.

— Не пойду я никуда. Надо было после восьмого идти в техникум. Теперь в армию только, если возьмут… и в шинку… с тобой, — он усмехается.

Я решаю пропустить подкол мимо ушей. Неприятное напоминание, и он это знает.

— Тебя Натаха в армию не пустит, — выдыхаю, приняв полулежачее положение и уставившись в потолочную плесень. — Она как-то ляпнула, что будет тебе ногу ломать. Походу, не шутила.

— Сломает, — подтверждает Сева. Но потом так круто меняет тему, что я не сразу вкуриваю, о чём вообще речь: — А меня к ней тянет, понимаешь? Не могу с собой ничё поделать. Не было у меня раньше такого ни к кому вообще.

— Ты о чём? — уточняю, засомневавшись уже в его адекватности. — К кому тянет? К Натахе?

— Да к какой Натахе!.. — Он рывком выбирается из колёс, мечется вместе с Котом, от страха оседлавшим его загривок, в итоге наваливается на столешницу. — К новенькой, к Женьке. Я ей стихи написал… прикинь?

— Твою ж мамочку… — я накрываюсь локтями. — Только не заставляй меня это слушать! Мне материться нельзя!..

Последующие минут десять Сева пытается отодрать мои запястья от моих же ушей и зачитать мне прямо в мозг свои слюнявые сочинения. Я, естественно, упираюсь и брыкаюсь. И наша борьба, приправленная криками и смехом, заканчивается, как обычно, ничем: выдохшись, мы расползаемся по разным углам и долго и мрачно, каждый о чём-то своём, втыкаем в стенку.

**

Я смотрю на неё сквозь решётку. Она испуганно смотрит на меня. Минуту спустя она просыпается.

— П-привет. Да, это я тебя позвала. Просто хотела узнать у тебя кое-что… по поводу Артёма…

Глава 26

*Она*

Что-то внутри меня вот-вот кончится, если я не перестану пялиться на него молча. Он пришёл, он уже здесь. Держится за металлическое ограждение, разделяющее нас, и оплавляет меня взглядом, полным вопросов.

Прошу его войти внутрь под предлогом разговора о Тёме. А сама никак не могу успокоиться. Продолжаю потеть, краснеть, или бледнеть, рвать космы и трястись мелкой дрожью — сейчас не лучшее время для того, чтобы остаться с ним наедине. Я боюсь не сдержаться. Боюсь, что у меня сорвёт крышу, и я признаюсь ему в том, в чём признаваться сейчас никак нельзя. Не дотянув до того самого «момента», не поняв, могу ли я рассчитывать хоть на какие-то ответные чувства, кроме презрения или жалости.

Наташа пригласила меня на свой день рождения. Обещала, что Алекс будет там. Но у меня не хватило ума и терпения просто дождаться этой даты. Так хватит ли у меня сил выдержать наш предстоящий разговор?..

— Такое себе местечко для свиданок, — доносится до моих ушей.

Он присаживается на противоположную скамью, у окна. Облокачивается на колени и, в отличие от меня, выглядит довольно расслабленным и, кажется, даже весёлым.

— И разговор содержательный.

Наконец я улавливаю, что это упрёк, но почему-то так мне становится легче.

— Его же не было сегодня. Я хотела узнать, с ним всё хорошо? — уже смелее интересуюсь я.

— Позвони ему, узнаешь, — легковесно выдаёт Алекс.

Да, я помню, он просто мастер «разруливать» по щелчку…

— У меня, кажется, нет его номера.

— Не вопрос, я дам.

Не успеваю вдохнуть, как он оказывается рядом, касается плечом моего плеча, бедром — бедра, и живо и невесомо пробегает своими красивыми пальцами, до которых так и тянет дотронуться, по воскресшему экрану смартфона.

— Готова записывать?

От его запаха, такого до смерти притягательного, дурманящего и отрезвляющего одновременно, опять кружится голова, и мне с трудом удаётся сдерживаться…

Учащённо киваю, копаюсь в рюкзаке, лишь бы не смотреть на него.

Лишь бы он не понял, что со мной творится.

— А лучше, хочешь, провожу тебя к нему? — Поднимаю взгляд и натыкаюсь на его горящие, с задорным прищуром, глаза. — Он немного захворал, ему сейчас не помешает поддержка. Ну что, погнали?

— Давай… — рассеянно блею я.

Мне остаётся лишь принять правила игры. В любом случае, это шанс побыть с ним подольше.

Мы выходим из школы и вливаемся в приглушённую серо-рыжую палитру осени. Под ногами мокрые листья, на Алексе жёлто-коричневая, в тон этим листьям, куртка. На мне бежевая парка и новые ботинки-сапоги со шнуровкой и тракторной подошвой, в которых я почти с него ростом.

И этот факт не остаётся без внимания.

— А ты подросла, — замечает он.

— Стараюсь, — отзываюсь я.

И считаю, что тема закрыта, но он продолжает:

— К Севе тянешься? Если что, ему мелкие девчонки больше нравятся. Он же романтик, хочет на руках всех таскать.

— Всех? А как же его Наташа?

— Да там у них всё сложно. Точнее, кончилось давно. Просто так, от нефик делать, друг друга изводят.

Я ощущаю, как мой, не успевший восстановиться пульс, разгоняется снова. Что он опять делает? Для чего все эти намёки?

И пытаюсь сменить тему.

— А ты? Не романтик? На руках носить никого не планируешь?

— Я предпочитаю, чтобы носили меня, — озорно бросает он. — И мне любая девчонка по кайфу, лишь бы смогла поднять меня, как балерину.

От возмущения я не сразу нахожусь, что ответить.

— Хочешь тест? Поднимешь? — Внезапно он оказывается сзади и, надавив мне на плечи, делает попытку наскочить на меня со спины. — Держи меня! Подхватывай за ноги! Ну, чего ты, держи давай!..

— Ты дурак?! — вырывается у меня. — Что ты делаешь?

— Вот видишь! — Тут же отпустив, он позволяет мне вывернуться и шокированно оглядеть его обнаглевшую, высокомерно задранную физиономию. — Ты не справишься, мать! У тебя нет шансов!

На миг меня пришпиливает, словно мотылька на булавку, его издевательский, но в то же время въедливо-внимательный взгляд и полное осознание: он не шутит! Он всё понимает и даёт мне от ворот поворот заранее, чтобы я даже не думала признаться ему в чувствах.

Но в следующую секунду я отметаю эту мысль — ну не может быть он настолько проницательным! Да, я торможу и залипаю на его улыбку, но, в целом же, веду себя адекватно? Не вешаюсь ему на шею откровенно, не мотаю сопли на кулак, хотя бы при нём, и вообще, интересуюсь больше не им, а Тёмой…

Кстати, о Тёме...

— Это было не смешно. Артём бы себе такого не позволил!

Не знаю почему, но меня так и подмывает задеть эту, «клоунскую» сторону его личности за живое.

— И именно поэтому мы идём сейчас к нему!.. Кстати, давай за апельсинами заскочим? Их в киношках зачем-то в больницу всегда приносят.

— Он что, в больнице? — ужасаюсь я.

— Нет. Но апельсины уважает…

Ближайшей к нам продовольственной точкой оказывается магазин «Атак». Зайдя внутрь, я сразу же направляюсь к стойке с овощами и фруктами и упускаю тот момент, когда Алекс, отстав от меня, куда-то на время пропадает. А потом вдруг слышу сзади его голос:

— Я соврал. У тебя есть шанс! Один из миллиона, не упусти его!

Оборачиваюсь и вижу, что он забрался в магазинную тележку. Люди смотрят на него, кто-то улыбается… А я не знаю, как быть… Почему он ведёт себя как придурок?

— Не хочешь нести, вези меня!.. Эй, иди, говорю, сюда, вези меня!

Меня возмущает его приказной тон и, в целом, поведение! Я, хоть и смеюсь, терпеть такое не намерена, и, делая вид, что я не я, потихоньку ускоряю шаг и скрываюсь за поворотом...

Хватаясь за стойки и громкими воплями привлекая к нам внимание зевак, Алекс кое-как «гоняется» за мной по торговому залу до тех пор, пока к нему не прицепляется охранник…

*Он*

— Слушай, а с тобой опасно связываться! — усмехаюсь я. — Ты так жёстко напирала на охранника, что мне самому очково стало, как бы мне ни прилетело заодно. Я даже про апельсины забыл в итоге.

Она кидает на меня колючий взгляд и смущённо улыбается.

В свете уличной иллюминации её глаза сияют так, что я мог бы смотреть на это вечно.

— Вот и бойся меня.

— Уже…

Пять минут — и мы у дома. Ещё пять — и я корявым ключом ковыряю замочную скважину.

— Это что, твоя квартира? — удивляется Зеленовласка. — Я думала, мы к Артёму идём.

— Его дом напротив.

Я притащил Севу к себе больше из-за руки, мне показалось, она у него гноится.

Батя, хоть и вставил за поздний визит, рассудил здраво и согласился, чтобы он остался. Родственнице, несмотря на возмущение, было поручено заботиться о нём, как о грудном.

Помогаю однокласснице со шмотом, под приглушённое бормотание телека сопровождаю в свою комнату.

Я не сомневался, что Сева будет дрыхнуть. Мы не сомкнули глаз до утра, и не только потому, что мне некуда было лечь. Трепались о разном. И, признаться честно, я бы сам мечтал оказаться на его месте.

Ударяю по выключателю, зажигаю свет.

Бледная, обнажённая съехавшим покрывалом и испещрённая тонкими царапинами спина Севы подаёт признаки жизни. Прохожу, вытягиваю из-под его лохматой гривы запятнанную кровью подушку, переворачиваю и роняю обратно, задёргиваю единственную штору.

Сева окончательно просыпается.

— Женька? — хрипит он, потирая веки. — Ты как здесь… вообще… Блин, а я здесь как… Алекс?..

Не смотрю на него, даже когда ко мне обращается. Ни на него, ни на неё. Перекладываю ключи и телефон из школьной в «тусовочную» сумку, нашариваю среди нагромождения шмота на спинке дивана свою любимую кепку, накидываю на башку, заправляюсь найденным в той же куче чёрным «Холсом», поливаюсь парфюмом и по-английски сваливаю.

*Она*

Недоумение по поводу того, куда Алекс меня привёл, сменяется сумбуром самых безумных мыслей и робкими надеждами, затем лёгким разочарованием при виде Артёма и, наконец, тихим восторгом от возможности прикоснуться к личным вещам чувака, несмотря на все «но» переполнившего моё сердце.

Я осматриваю комнату. Здесь он живёт. Здесь каждая вещь хранит отпечатки его красивых рук и пропитана его сумасшедшей энергетикой.

Компьютер, с которого он, возможно, общался со мной, граффити на стене, старый шкаф, почему-то одинокая чёрная занавеска… А ещё круглая лампа, как у фотографов, боксёрский снаряд в виде человека, какая-то непонятная подставка, гитара…

Но не успеваю я разглядеть всё, как моё внимание приковывает его странное, сильно настораживающее меня, поведение: он вдруг начинает собирать свои вещи и спустя минуту, без какого-либо предупреждения, объяснения или прощания, просто выходит из комнаты, в который раз оставив нас с Артёмом наедине…

А донёсшийся следом из коридора хлопок входной двери окончательно подтверждает самые неприятные мои опасения.

Получается, всё-таки единственной его целью было дотащить меня сюда. Но не для того, чтобы «поддержать» Артёма, как он говорил изначально. Хотя, возможно, «это» у них как раз и называется поддержкой… И даже не для того, чтобы побыть со мной самому, как я уже успела размечтаться на пороге… Оказывается, все эти намёки на шанс, долгие взгляды и улыбки были лишь частью холодного расчёта. Он догадывается, что нравится мне. И пользуется этим по полной, но, самое обидное даже, что не ради собственной выгоды. Он привёл меня сюда только для того, чтобы спихнуть Артёму.

То есть… буквально… подложить меня под него.

В своей квартире, на своей постели. Причём, когда дома кто-то есть…

Чёрт… как же больно и унизительно…

Чувствую себя обворованной, оплёванной, жалкой…

Я не нужна ему, только как игрушка, которой он щедро делится с лучшим другом…

— Он что, совсем ушёл? — Артём, уже одетый, кажется, в ту же самую рубашку и брюки, в которых был вчера, сидит на краю дивана и держится за виски.

Самый косяк в том, что обидеть его я по-прежнему не могу. Мне приходится сделать вид, что всё нормально, и, невзирая на состояние, ответить ему ласковой дружеской улыбкой.

— Похоже, что так. Что будем делать?

— Ну, вообще, если хочешь, могу проводить тебя до станции. Только я в душ по-быстренькому, ладно?..

Глава 27

*Он*

— Свиридов, у тебя с башкой всё нормально? — пылит Натали, прижимая к груди распахнутое пальто и телефон, дымящийся от моих мессенджей.

Оглядываю её с головы до ног и давлю ржаку: на ней сарафан, как у матрёшки.

— Чё ты ржёшь? У нас репетиция вообще-то!

— Я думал, у вас там типа шпильки и короткие секси-платьица, как по телеку, а не это...

— Так то, наверно, латина, а сейчас у меня хоровод! И, поверь мне, такими каблуками можно по яйцам зарядить ничуть не хуже!..

— Воу-воу, я верю! — тут же сдаюсь я. В том, что Натали давно мечтает оставить меня без потомков, я не сомневаюсь. — Просто хотел одолжить веретено!

Последующая шутливая борьба оканчивается её поражением: я скручиваю её, прижав спиной к себе и шепча разный бред ей в затылок.

— Чё те надо ваще? — запыхавшись, рычит она.

— Какая ты дружелюбная. Обожаю людей, которые искренне мне рады.

— Свиридов, блин!

— Лан, Натах, — приходится ослабить объятия. Она вырывается и отряхивается так, будто я бич и её испачкал. — Я просто соскучился, честно. Давно тебя не видел.

— Вчера в столовке виделись!

— Вот и я говорю, давно...

После долгих препинаний нам удаётся найти компромисс: я отпускаю Петровну распрощаться с остальными матрёшками, а сам смирно жду её сарафаншество неподалёку от клуба, в парке, прекратив обстреливать окна здания мелкими камушками.

Она приходит снова насупленнаяи нахохленная от сырого ветра. Встаёт в позу напротив меня.

— Ну и что? Чё те надо? Надеюсь, не физику списать?

— Нет, а что, там что-то стоящее внимания?

— Рефераты всем задали, — отмахивается она.

А потом, матерясь и охая, забирается, как и я, на спинку скамейки.

— Как ты тут сидишь, блин, это ж не удобно!

— Ну я же не в мини сегодня.

Заметив, куда я смотрю, она поправляет пальто.

— Так что? Зачем ты так срочно меня вызвал? О чём так не терпелось поговорить?

— О нас, — напускаю на себя загадочности.

Натали ненадолго ломается, затем её берёт псих:

— Так, хорош! — Она перекручивает мою кепку. — Я не вижу твоих наглых глаз, Свиридов. Повтори-ка, давай, о чём ты там хотел поговорить?

— О ком, Петровна. О нас.

— О нас, это… типа… обо всех нас, блин, о человечестве?!

— Нет, только о нас с тобой.

Она снова ловит баг, и мой томный взгляд стоит мне значительных усилий.

— Тааак… — наконец воскресает она. Нервно заёрзав на месте, тычет пальчиком в кончик моего до того чистого носа. — Учти, Алекс, даже моему ангельскому терпению рано или поздно приходит конец. Говори давай, в чём прикол? Это какой-то пранк, что ли?

— Да не пранк, Натах, — расправив спину, я зеваю и потягиваюсь. — Я просто спать хочу, а мне пойти некуда.

— Дома спать не пробовал?

— С предками траблы.

— Севастьянов где?

Пожимаю плечами.

— Блин, я тоже позвонить ему пока не могу. Мы в ссоре.

— Нафик вы вообще типа вместе, не утомило ещё?!

— Слушай, если б нас это утомило, мы бы давно разошлись!

— Да вы и не пара, только грызётесь вечно. Не понимаю я, кому это нужно вообще…

— Да ты и не поймёшь, Свиридов! Ты потому что никогда ни с кем дольше ночи не задерживался! А у нас, между прочим, тонкая эмоциональная связь!

— М, — хмыкаю я, — настолько тонкая, что вы постоянно с кислыми минами ходите.

— Это мы просто так скрываем нашу страсть! А вот ты… — она делает паузу, смерив меня злющим взглядом. — Хоть бы раз попробовал нормальные отношения! Когда тебя кто-то любит, понимает, разделяет твои…

— Сомневаюсь чёт, что Сева твои разделяет, — перебиваю, бубня себе под нос.

— Чё?

— Ничё. Ты меня к себе приглашать думаешь? Я замёрз уже, как цуцик, мать, имей совесть!

Кароч... мне удаётся напроситься к Натахе в гости. Она живёт на улице Ленина, в старом доме с трёхметровыми потолками и арками, в десяти минутах ходьбы от клуба.

Её родители крутыши, по местным меркам. Отец торгаш, в смысле занимается бизнесом, мать сидит дома с мелкими двойняшками. Но, как выяснилось, пока мы шли, сейчас все они укатили в отпуск до Натахиного дня рождения. Очень удобно.

Мы заволакиваемся к ней домой. Я скидываю промокший от мороси вонючий шмот и кеды в прихожей и без приглашения шагаю наугад в её комнату.

— Ээ, ты куда почесал, Свиридов?!

— Ищу место силы.

— А… ну давай… Может, чаю хотя бы?

— Кофе чёрный пожалуйста… И поп-корн!

Найти Натахину берлогу труда не составляет. У неё оказывается не комната, а косметический салон. С бесчисленными пузырьками и баночками, благоухающими на всю квартиру. А ещё с хрустальной люстрой, лепниной на потолке и огромным зеркалом почти во всю стену.

Падаю на кровать, подминаю под себя подушку, отключаюсь ровно на триста секунд.

Заходит Натаха, с дребезжащим подносом в руках, ставит его куда-то, подгребает ближе.

— Свиридов, ты чё, уже спишь?

— Не могу уснуть один, мне холодно.

Улыбаюсь над тем, как она закатывает глаза, прячу лицо. Через мгновение чувствую, как матрас рядом проминается.

— Поп-корна у меня нет, но я тебе намутила лучший кофе, который ты в своей унылой жизни когда-либо проб…

— Сдурела, что ли, кто на ночь кофе пьёт?

Разворачиваюсь к ней, сунув руки за голову.

— Знаешь что, Свирид… — Кидаю быстрый взгляд на чашку и ложечку в её руках, ставлю ставки, что из этого полетит в меня первым. — Я б тебя послала, да вижу ты оттуда…

Аллилуйа! Милосердие торжествует.

Со вздохом поднявшись с кровати, Петровна отправляет и кофе, и ложку обратно на поднос. И, проследив за ней, я напарываюсь взглядом на экспозицию фоток на журнальном столике.

Сева, Сева, Сева…

Она реально на нём помешана.

— Ты чё, правда спать сюда припёрся?

— А у тебя какие-то другие предложения есть?

Снова вздохнув, как старый дед, она плюхается обратно так, что я вижу всё, что до того скрывалось под подолом её короткого платьица.

— А то!

И по хищной ухмылочке понимаю, что всё пошло не по плану. Что чаши весов качаются, и мы вот-вот поменяемся ролями. Секунду мешкаю, соображая, как дальше быть.

Этой секунды Петровне хватает, чтобы окончательно перетянуть инициативу на свою сторону.

Она наклоняется, и её полуобнажённая глубоким вырезом грудь едва не касается моего лица. Вытаскивает из-под моего затылка мою же ладонь и, положив на себя, с силой стискивает её бёдрами.

— Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь, — шепчет горячо, нависнув надо мной. — Давно смотришь. Хочешь меня, да?.. — И сама выжигает на мне узоры взглядом.

Но ещё через мгновение (что кажется мне вечностью), не выдерживает и смачно прыскает со смеху. — Ха-ха-ха!.. Алекс!.. ты б себя видел!.. Ты испугался, блин… ты в натуре, блин… испугался!.. Ха-ха-ха!..

Пока её рвёт от ржача, у меня есть время собрать весь пазл. Спокойно, это была всего лишь игра. И Натали не так проста, как кажется...

— Ты даже позеленел, по-моему, — никак не может она успокоиться. — Алекс… родной… да ладно… не думала… что тебя реально можно этим шокировать! Может, ты вообще ещё девственник, мачо ты наш недоделанный?!

— Ты его любишь? — резко обрываю я.

— Кого? — выдавливает сквозь потухающий приступ смеха.

— Севу. Любишь?

— Да какая тебе разница! — с пол-оборота заводится она. — Люблю!

— Тогда отпусти его, Натах. Ему с тобой плохо. Он скоро вздёрнется, если ты его не отпустишь…

— Что?! — Она вскакивает с кровати. — Ты охренел, Свиридов! Займись уже своими отношениями, не лезь в наши!

Следую за ней, пытаюсь её вразумить:

— Я и не лез бы, но я вижу, что с ним творится. Я тебе серьёзно говорю, хреново ему с тобой. Ему и без тебя хреново, а с тобой вообще вилы!..

— Заткнись, блин, Свирид! — Натаха зажимает ладонями уши и пытается от меня отвертеться, бродя кругами по комнате. — Не надо мне ничего говорить! Ты сам нихрена не знаешь! Это наши с ним дела, ты не лезь!

— Ваши, мать вашу, ваши дела?! Ты ему руку расхреначила! Это по-твоему любовь?! Ты из него кровь сосёшь, Натах, он не выдерживает уже!

— Если надо будет, я вообще его прикончу! Да, я убью его, ясно, но он будет мой!!!

Тут меня окончательно ломает её поведение. А ещё больше — взгляд, практически полностью утративший связь с внешним миром.

— Понял?! Мой!.. Мой!!! Мой!!! — продолжает дико орать она.

Даже, когда я понимаю, что с таким припадком мне не справиться, и что лучше самому свалить, пока ещё в адеквате.

Даже, когда вылетаю в коридор, срываю с крючка шмот и, на ходу обуваясь, бахаю дверью.

Глава 28

*Она*

Я не знаю, о чём с ним говорить. В голову лезут совершенно ненужные сейчас, «неправильные» мысли. Вспоминается наш поцелуй: шершавость влажного бинта на щеке, металлический привкус его губ, мятное дыхание, ласка холодных пальцев. И меня всю выкручивает от туманного сплетения чувств вины и тоски, от желания немедленно обнять его, такого хорошего, тёплого, доброго, почти родного, и понимания, что не стоит этого делать.

Но, то ли оттого, что Артём сам как-то слишком обречённо молчит, то ли оттого, что мы с ним двинулись той же дорогой, что и в день знакомства, мне удаётся на время отбросить все загоны и попытаться завести с ним непринуждённую беседу.

— Как ты себя чувствуешь? Выспался?

— Дааа, — усмехается он с явным облегчением. — Ещё как. Я столько не спал, наверное, никогда в жизни.

От бессменно милой улыбки становится легче и как будто даже светлей, несмотря на дрянную промозглую погоду и густые осенние сумерки.

— Везёт же! А как там твой котёнок поживает? — вспоминаю я.

— Нормально. Ест только много, — бодро отвечает Артём. Но, вздохнув, продолжает уже не весело: — Я вот не знаю, что с ним делать. Холодно становится, ночью вообще уже холодно. Нужно найти ему какое-то место.

— Хочешь, я его себе возьму?! — не подумав, предлагаю я.

И тут же осознаю, что зря я это сделала. Вряд ли дядя Витя обрадуется ещё одному приживальцу, и моё желание порадовать Артёма может дорого мне стоить.

— Правда, возьмёшь? — с сомнением переспрашивает он.

— Ну, или хочешь, можешь ты взять… — иду я на попятную.

Дура! Если он мог бы, он бы это сделал!

— Да я сам дома редко ночую, — вздыхает Артём, и я ещё больше корю себя за глупость.

Ситуацию выправляет неожиданно вспомнившийся мне стишок. Откуда он в моей голове, я сама не знаю, но почему-то именно сейчас меня распирает прочесть его:

В чистом поле, в белом поле Было всё белым-бело, Потому что это поле Белым снегом замело...

— А дальше не помню, — смеюсь я. — А, кажется, вспомнила! Ла-ла-ла, а концовка там такая:

И в белейшем в мире зале Спал без горя и забот, Спал на белом одеяле Совершенно чёрный кот.*

Я своего добиваюсь: на лице Артёма снова расцветает улыбка, а в глазах загораются привычные ясные искорки.

— Это что, твои стихи? — с каким-то уважением интересуется он.

— Нет, конечно! — смеюсь я снова. — Не мои. Какого-то писателя детского. Но я когда-то тоже что-то подобное сочиняла. А ты?

— Что я? — он как-то сразу напрягается.

— Ну, писал когда-нибудь? Мне кажется, просто, все люди когда-нибудь что-нибудь писали. Ну, я имею в виду стихи. Хотя бы в детстве.

— Я… ну, нет… — тянет он. — Стихи, это не ко мне, это, если что, к Алексу. Я на гитаре только… могу, короче, полабать немного, и то, в общем, три блатных аккорда. А насчёт стихов, то есть текстов… это, в общем, к нему.

— К Алексу? — нарочно повторяю я.

Ещё одно подтверждение, что Алекс и есть Васдушка, мне уже не нужно, но я не могу не поддаться искушению узнать о нём больше, даже несмотря на тут же колыхнувшуюся где-то глубоко внутри обиду.

— Да, он раньше часто что-то выдумывал, прямо на ходу, — рассказывает Артём. — У нас с ним даже союз такой творческий был, типа группа. На компе аранжировки простенькие клепали, мечтали трек записать в настоящей студии.

— Почему, мечта-ли? Забросили почему?

— А, это всё Мирон, — морщится Артём.

— Чего? То есть, кто?

— Да это… так, рэп-исполнитель один, короче. Алекс, когда на него подсел, сказал, что то, что делаем мы, всё фигня. А фигню делать — лучше вообще не делать. Иии... в общем, забросили мы музыку, так и начав... Хотя… перспективы у нас были, мне кажется, по крайней мере, на районе...

— Ого! — не дождавшись его взгляда, восклицаю я. — А мне казалось, Алекс никогда не сдаётся! Он же такой… инициативный весь, всегда везде первый.

Тут я переживаю, что мне не удалось скрыть сарказм и злость, что так и прут из меня, но Артём, как ни странно, поддерживает.

— Это правда, — усмехается он. — Он сам как-то ляпнул, что на соревнованиях, где куда-нибудь нужно влезть без мыла, он бы занял первое место… А по поводу музыки… Так он и не сдаётся. Это гибкость. Он говорит, зачем расшибать лоб о закрытую дверь, когда где-то есть точно такая же открытая… В общем, сейчас он вроде как ищет ту самую дверь. Пробует. Недавно вот видеоблогингом решил заняться. И вроде как неплохо там получается у него…

— Да уж, — задумчиво вздыхаю я, мгновенно вспомнив сразу все пересмотренные за ночь ролики. — И всё-таки ты хороший друг! — восклицаю громко и останавливаюсь, чтобы лучше видеть «тёплые» глаза Артёма.

В эту минуту меня снова распирает от чувств: от безграничной любви, тоски, нежности, ревности, злости… Какие из них к кому — я не знаю, но, поймав растерянный взгляд этих, сто пудов, ещё и самых трогательных в мире глаз, уже не способна держаться. Тянусь к нему и буквально повисаю на нём, прижавшись щекой к сырой дутой куртке и вдыхая какой-то родной, смутно знакомый мне аромат безмятежного детского счастья...

Возможно, это запах табака.

Мой папа тоже курил.

Артём несмело, одной рукой, но всё-таки тоже меня обнимает, и мы долго так стоим, прижавшись друг к другу и просто забыв обо всём, пока в какой-то миг холодная липкая материя под моей щекой не вибрирует от его хриплого голоса.

— А ты когда-нибудь качалась на качелях под дождём?

— Не помню, — пожимаю плечами я. — Вряд ли. У моей мамы была, похоже, какая-то фобия. Она, как только дождь начинался, всегда загоняла меня домой.

— Тогда сейчас у нас, кажется, есть шанс исправить эту чудовищную несправедливость! — улыбаясь, Артём указывает в сторону мокнущей, как и мы, под усиливающейся моросью детской площадки…

*строчки из стихотворения Бориса Заходера

Глава 29

*Она*

Так как одни из качелей оказываются сломанными, а вторые подозрительными, мы решаем не рисковать и впасть в детство на другом аттракционе: большой облезлой карусели, которая, к счастью, хоть и такая же старая, но вполне рабочая.

Артём раскручивает меня, потом запрыгивает на противоположное сидение сам, и мы кружимся, смеясь и визжа от восторга.

— Слушай, будет не очень, — кричу я, — если как в «Трудном ребёнке» получится! Это фильм такой древний, смотрел?

— Это когда всех стошнило, что ли?! — Артём смеётся.

А потом ненадолго залипает в телефон и, убрав его, резко соскакивает на землю.

— Ладно! Пойдём тогда в другое место, я тебе кое-что покажу. Там новую площадку поставили, на ней такие качели прикольные есть, тебе понравятся! Надеюсь, в такую погоду там не людно.

— И часто ты на качелях качаешься? — повинуясь, спрашиваю я.

Мы выходим со двора на какую-то очередную дорожку, в которых я не разбираюсь, и мокрые, ещё уцелевшие на кустах, листья, словно хватаясь и не пуская нас, шелестят по нашей одежде...

На «новой» площадке, куда меня приводит Артём, обнаруживается много всяких штук: лазалки, лабиринты, машинки, паровозы для малышей. А ещё трёхэтажная горка и… абсолютно никого народу!

В размытом свете фонарей я различаю лишь рябь усилившегося до того, что его уже не назовёшь моросью, дождя.

Прикольное чувство рождается внутри — как будто мы захватили этот мир и теперь можем позволить себе всё, что до этого не решались.

Первым делом подхожу к качелям-гнёздам, думая, что ради них мы здесь, и оказываюсь неправа: Артём зовёт меня к другой конструкции, которая движется не только вверх-вниз, но ещё и по кругу.

Взявшись за специальные поручни, мы садимся с двух сторон и, отталкиваясь ногами, взмываем ввысь и тут же ухаем обратно, в бездну, а кружащая вокруг мокрая пыль, дождь и листья создают ощущение полной принадлежности разгулявшейся стихии.

— Класс! — кричу я из-под бьющих по лицу волос. — Ты был прав, это очень круто!

— Да, серьёзно? — искренне радуется Артём. — Тебе правда нравится?!

— Чувствую себя ветром!

— А слабо скатиться с горки? — внезапно доносится с какой-то из сторон.

Я тут же верчусь в поисках источника пронзившего меня до мурашек знакомого голоса: за оградкой, отделяющей площадку от расположенного следом парка, в просвете между деревьями ярким пятном в глаза мне бросается куртка Алекса. Судя по расслабленной стойке с убранными по карманам руками, он не первую минуту там находится.

— Алекс! Ты чего так пугаешь? — Артём останавливает кружение и, спешившись сам, аккуратно придерживает свою сторону, чтобы я смогла тоже спокойно спуститься. — Ты давно здесь?

Алекс перескакивает на «нашу территорию», подходит, и они, как ни в чём не бывало, обнимаются, а мне начинает казаться, что меня одну здесь раздирает вопрос — это что опять за… Почему Алекс ведёт себя так… так непредсказуемо, как минимум! То он исчезает без объяснений, то снова объявляется, словно ниоткуда. А Артём почему-то даже не думает ему за это предъявить!

Словом, я опять в бешенстве. И сама готова Алекса с горки спустить.

И не только с горки…

Однако моя помощь оказалась бы лишней. Несмотря на опасения Артёма, что аттракцион под ними развалится, что им пришлют трёхсоттысячный штраф за него, и всё такое прочее, через минуту они оба уже взбираются по защищённому прозрачным пластиком лабиринту, переходящему в высокую лестницу и закрытый спуск.

— Женьк, ты с нами?! — неожиданно зазывает Алекс.

И тут я понимаю, что теперь подпишусь на что угодно, лишь бы он опять не исчез. И что стоит ему только назвать меня по имени, как я буквально душу готова отдать и пойти за ним, как на привязи, хоть на самый край света.

Чёрт. Я умираю без него! Как бы я на него ни злилась, как бы ни был прекрасен Артём… пока есть он, Алекс, пока он где-то рядом, я не смогу испытывать таких же сильных чувств ни к кому другому.

От осознания этого факта хочется «убиться об стену», как выражался один мой виртуальный знакомый…

Я забираюсь наверх, бубня что-то про клаустрофобию и про то, как же я ненавижу их обоих. Отчасти это правда...

Накатавшись с горки, к счастью, под нами так и не сломавшейся, мы решаем пойти в расположенный за парком торговый центр, что так призывно сияет огнями разноцветных вывесок с «вкусными» названиями.

Подходя к «крутилке», Алекс нарочно опережает нас, оказывается за стеклом и, двигаясь спиной вперёд, строит нам рожи. Вернее, его странные жесты означают сначала «я слежу за вами», затем что-то, понятное, судя по всему, только Артёму, а в конце он успевает выдохнуть на разделяющую нас преграду, но не успевает дорисовать что хотел, и вместо этого «стреляется» из пальцев.

Где-то глубоко внутри меня всё ещё бесит, что он явно пытается свести нас с Артёмом, но в то же время я чувствую какой-то душевный подъём. Пусть даже так, но он рядом, и я хотя бы могу просто любоваться им…

Прозябшие и промокшие насквозь, мы решаем, что неплохо было бы согреться чашечкой кофе, находим кафе и занимаем свободный столик.

Алекс идёт заказывать, а мы с Артёмом, вяло переговариваясь, наблюдаем, как у кассы его узнают и окружают какие-то особы, и с одной из них, уступив свою очередь, он отходит пообщаться.

— Ну всё, похоже, останемся мы без кофе, — барабаня по столу пальцами и закусывая губу, бормочу я.

Наблюдать за тем, как на того, кем я дышу, вешаются всякие непонятные девки, ещё сложнее, чем терпеть его отчуждённость и безразличие.

— И часто такое бывает? — с трудом сдерживаясь, спрашиваю у Тёмы.

— Да нет, — он неопределённо качает головой. — Знаешь, у нас же как, даже если узнал какую-то фигуру из местных, стараешься этого не показать. Типа, он же местный, такой же, как я, нечего его самолюбию льстить, ещё возгордится…

— А ты так говоришь… Ты так не считаешь?

— Насчёт Алекса?

— Нет, ну в принципе. Если бы я, например, стала какой-то знаменитостью, пусть даже на уровне нашего городка, ты бы ко мне подошёл или тоже сделал вид, что не знаешь?

— К тебе бы подошёл, — тепло отвечает он и, засмотревшись в его глаза, я пропускаю момент, когда Алекс возвращается.

— Пардон за задержку. Надеюсь, никто не против, если мадам присоединится к нам?

И он знакомит нас, вернее меня, — как оказалось, Тёма её знает, — с модельного вида блондинкой, старше нас на вид, но очень, надо признать, симпатичной и ухоженной. На ней молочного цвета стёганное пальто, а повязанный на талии пояс выгодно подчёркивает чёртову безупречность её фигуры.

А у меня от такого изящества буквально меркнет в глазах. И, если честно, будто булыжник застревает в горле. Я понимаю, что предстоящего общения я просто не вывезу, что либо вцеплюсь этой блондинке в её идеальные космы, либо наору на Алекса и наконец выскажу ему всё, либо и то и другое, вместе взятое…

И, пока мы посасываем принесённый им кофе, я стараюсь затаиться и быть тише воды, перебарывая внутри эти первые эмоции… но в конечном итоге происходит кое-что, пожалуй, похуже выдранных косм...

В торговых центрах же всегда играет музыка?.. Ненавязчивая какая-нибудь, которую нигде никто больше не слышал. Но почему-то именно в этот день, именно в этот момент над нами зазвучало не что-нибудь, а Тёмин «Shape of my heart», на что мы просто не могли не обратить внимание.

— Ого! — первой замечаю я. — Тём, ты слышишь? Не эту, здесь… Общую… Слышишь?.. Представляешь, твоя песня!

— Это не его, — зачем-то спорит Алекс. — У него другая любимая. Стинг — это так, чтобы не гонять, чисто фон для тачки.

— Я не знаю, какая у него любимая, — с нажимом проговариваю я, наконец открыто ответив на его настырный, если честно, замеченный мною ещё раньше, взгляд. — Но эта ему наверняка нравится.

— Интересно, — перебивает сам Артём, которого, видимо, всё происходящее как-то напрягло. — Как Стинг влияет на процент продаж?

— Повышает, есесено! — резко прервав гляделку и откинувшись на спинку стула, твёрдо заявляет Алекс. — Давным-давно доказано, что медленная расслабляющая мелодия заставляет людей хапать больше.

— А вот и не правда! — вклинивается Настя (так зовут блондинку, которой я уже минут десять мечтаю выцарапать её голубые, с идеально подкрученными ресницами глаза). — Наоборот, бодрые ритмы подстёгивают покупателей быстрее перемещаться по залу.

Во же чёрт, она ещё и умничает…

Алекс возражает:

— Так перемещаться же, а не покупать.

И, не успеваю я тайно порадоваться их разногласию, как он вдруг снимает и оставляет бейсболку на столе и приглашает свою безупречную кралю на танец.

— Разрешите?

— Что, прямо здесь?! — возмущается она.

Однако же, до тошноты восторженно улыбаясь, выходит вслед за ним на импровизированный танцпол.

Они топчутся на границе между отгороженной территорией кафе, в котором, хоть и тихо, но звучит совершенно другая мелодия, и галереей торгового центра, убивая меня взаимными взглядами, переплетением пальцев, улыбками и интимным разговором, даже обрывков которого я теперь не улавливаю.

От отчаяния меня кроет и, наверное, отчасти из-за этого, ощутив прикосновение тёплой руки к руке, я не пугаюсь, а внутренне бессовестно радуюсь этому.

Артём всё-таки решился...

Пусть это выглядит странно, и, наверное, в любой другой момент я бы ни за что не согласилась, но сейчас я хочу и буду танцевать с ним.

В торговом центре. На глазах у хихикающих покупателей.

Я буду танцевать с Артёмом. Буду любить его сейчас. Так, как могла бы любить Алекса. Всё будет так, как он хочет. Как они оба того хотят…

Наш новый поцелуй ещё солоней: он пропитан не только его кровью, но также моими слезами и разрывающими мне сердце на части невыносимой обидой и ревностью.

Глава 30

*Она*

Мама была права: прогулки под дождём не лучшее занятие для маленькой глупой девочки. Наутро я понимаю, что меня продуло. Проснувшись, я не смогла нормально сглотнуть: горло царапали кошки, нос заложило, и я едва смогла продрать опухшие от слёз глаза.

Полночи я проплакала. Опять и снова. Полночи я не могла поверить, что всё потеряно, что я сама сделала шаг, после которого уже нельзя вернуться в исходную точку, туда, на перепутье судьбы, где у меня ещё был шанс поспорить с ней за Алекса. Хотя бы попытаться поговорить с ним.

Но теперь никакие разговоры не имеют смысла — он видел, как мы целовались. И Артём… Отказать ему в первый раз было жестоко, но тогда я ещё ничего ему не обещала. Вчера же, своим поцелуем, я дала ему не просто надежду, я, как говорится, приняла в руки его хрустальное сердце, и теперь мне придётся либо держать его, либо разбить.

Звучит, наверное, пафосно, или даже слишком самонадеянно… Возможно, я просто ему нравлюсь… Просто как какая-нибудь другая девушка, но почему… чёрт возьми, почему же мне так не кажется?..

Я вижу, как он смотрит на меня, как теряется, смущается при моём появлении, как трепетно и бережно относится ко мне…

И пытается всё для меня сделать…

Вчерашний вечер окончательно добил меня. После того, как мы потанцевали, Краля потащила Алекса за «новой порцией капучино» куда-то в туалет, а Артём, сильно извиняясь, на несколько минут оставил меня одну.

А вернулся с единорогом! С почти таким же плюшевым единорогом в пайетках, о котором я когда-то мечтала и которого потом так проклинала, — только маленьким! Он выиграл его в автомате. Ради меня. И, наверное, уж никак не ожидал такой моей реакции: разревевшись навзрыд, я просто выбежала из этого проклятого кафе! И собиралась вырваться на свободу из самого торгового центра, но Артём нагнал меня ещё на эскалаторе.

Мы ехали вниз. Он прижимал меня к груди. И, вытирая моё лицо губами и пальцами, ни о чём не спрашивал.

А потом я сама ему всё рассказала. Пока шли домой. Про единорожку и про папу. И даже про то, что считаю себя причастной к его гибели...

Стало легче. Один камень с души он помог мне снять. И ещё сказал, что мёртвым плохо, когда о них плачут. Они также чувствуют за это вину. И я пообещала больше не плакать о папе, а потом, придя домой, чуть не порезала себе руки лезвием.

Возможно, из-за того, что окончательно потеряла Алекса; возможно оттого, что, освободившись от одного, тут же взяла на себя другой груз: я не смогу теперь предать Артёма, после всего, что он для меня сделал, я его действительно люблю.

И если ему будет больно — мне будет больно. Точнее, когда ему будет больно.

Я давно осознала, что мои чувства к Артёму не соответствуют тому, чего ждёт от меня он; что я люблю его больше как друга, как классного, по всем статьям чудесного чувака: красивого, и внутренне, и внешне, милого, чуткого, безгранично доброго… но, чёрт бы меня побрал, не схожу по нему с ума!

Это не влюблённость, как в парня, это какая-то другая, больше духовная, чем физическая связь. Привязанность и теперь уже ответственность.

Возможно, если б не было в моей жизни Алекса… Да что теперь говорить! Его нет, уже нет, и теперь точно не будет. Но он есть и будет, блин, есть в моём сердце! Вот действительно, выжирать меня изнутри…

Чёрт, как же мне плохо…

Тёма сказал, он ищет другую дверь… Ну и пускай, а я останусь за этой…

**

Я просыпаюсь от прикосновения. По крайней мере, оно мерещится мне в темноте. Тем загадочнее выглядит странная тишина вокруг. В комнате никого. Лишь с кухни слышен тихий свист закипающего чайника. Вскоре стихает и он. Успокоившись, я переворачиваю промокшую от пота подушку, зарываюсь в неё ещё до того, как в разгорячённую голову снова ворвутся мысли, и опять проваливаюсь в больной и тяжёлый сон.

*Он*

Зря я надеялся, что этот адов четверг когда-нибудь кончится…

Обнаружив, что у родственничков гости, делаю попытку улизнуть в свою комнату, но не прокатывает: батя замечает и окликает меня. Вхожу на кухню, тупо таращусь на сидящую за чашкой чая матушку.

Батя шаркает стулом.

— Садись.

— Если что, я всё ещё несовершеннолетний, — предупреждаю я.

Судя по лицам инквизиторов, смерть моя будет долгой и мучительной.

— Можно я с ним сама поговорю?

По просьбе родственницы намбер ван остальные номера спешно выпроваживают друг друга из кухни. И, дождавшись скрипа их двери, я перевожу взгляд на матушку. Она выглядит усталой, но вполне уравновешенной.

— Может, сахару? — дебильничаю я.

Над её чашкой зависает кусочек рафинада.

— Алекс…

Приходится отправить себе в рот.

— Алекс… — она пытается собраться.

— Или ещё чаю?

— Алекс! — качнув стол, она вскакивает. Сгребает пустые чашки, отправляет их в мойку. Затем падает обратно и начинает ровным, непроницаемым тоном: — Николина не ночевала дома вчера. Она должна была остаться у бабушки, сказала, что останется, а выяснилось, что она была здесь. Как ты это объяснишь?

Будто через силу, она поднимает на меня глаза, полные, мать их, недоверия! Я ей никто, она меня не знает. Она боится меня, как чужого. Я и есть ей чужой.

— А почему я должен что-то объяснять? — так же холодно бросаю я. Зачерпываю из сахарницы сразу горстку кусочков и принимаюсь ставить их друг на друга, стараясь не шатать стол. — Она же твоя дочь, не моя. Ты за неё отвечаешь.

— Она твоя сестра, Алекс! И ты тоже отвечаешь за неё! Тем более, что была она здесь, с тобой, о чём ты почему-то сам нам сообщить не удосужился!

— А-а, так я должен был сообщить? Извините, не знал… Можно уточнить, с какого момента я обязан был отчитываться перед вами за события, происходящие в моей жизни? — Кидаю на неё короткий взгляд и возвращаюсь к сахарнице, столу и башне, с каждой новой фразой всё выше возводя её. — С первой двойки?.. Может быть, с подхваченной в детском садике ветрянки?.. Или со сломанной в третьем классе ноги? Когда я должен был позвонить, мам? — Кладу последний, как мне кажется, устойчивый кирпичик.

Башня шатается, но стоит. А прямо за ней влажные глаза матушки.

— Я не прошу тебя отчитываться за себя, Алекс, — почти умоляет она, — но Николина…

— Но Николина же твой ребёнок, — договариваю за неё.

— Ты тоже мой… — Голос её срывается, она на время замолкает. — Господи, я думала, ты простил давно, — наконец шепчет разочарованно. — Ты говорил, что простил.

— Я простил, — тоже шепчу я.

И выгребаю из сахарницы последний кусочек.

Будет чудо, если эта башня устоит…

–…Просто... если вы так ждёте от меня ответственности за Ляльку, вы должны доверять мне. По-другому никак.

Чуда не случается.

Сахар разлетается по столу и полу.

Глава 31

*Она*

Я хотела отлежаться на выходных, но не вышло. Началась новая учебная неделя, а меня всё ещё изнуряют температура и кашель. Обеспокоенный моим пятничным прогулом Артём где-то нарыл мой номер телефона и за то время, что я валялась в бреду, успел накатать мне шестнадцать сообщений. Причём, не по ватсап.

Мы стали переписываться. В основном, о моём здоровье и школьных делах. А вчера он признался, что очень скучает. Я едва не ответила, что тоже, но, подумав, удалила сообщение.

В груди притаилось отвратительное чувство, названия которому я не знаю. Будто я делаю что-то неправильное. Оно топит меня, всё глубже и глубже утягивая в болото очередной депрессии, из которой самостоятельно, боюсь, мне уже не выбраться.

Сегодня, кажется, вторник, и до Наташиного дня рождения, куда пойти я теперь не имею морального права, осталось всего четыре дня. О том, какие сейчас между ней и Тёмой отношения, я даже не догадываюсь. У него спросить, понятное дело, не могу. Я вообще ничего не могу пока и просто плыву по течению…

**

Болезнь размыла границы между сном и явью. Я не замечаю, как просыпаюсь и снова куда-то проваливаюсь, не понимаю, который сейчас час и плохо помню свои мысли.

Но одну из них я запомнила хорошо.

Она пробралась ко мне в субботу. Словно долгожданное прозрение или откровение всевышнего.

В очередной раз открыв глаза, я наткнулась взглядом на единорожку, которую выиграл для меня Артём. Она сидела на окне, в ряд с другими подобными игрушками, подаренными маме дядей Витей.

И тут я подумала, что зря я раньше так пренебрежительно к ним относилась. Ведь наверняка дядя Витя точно так же хотел порадовать маму, как меня — Артём. Ведь наверняка эти игрушки для неё что-то значат, а она, возможно, много значит для дяди Вити.

Если бы я только догадывалась, насколько была не права...

**

— У тебя такая нежная кожа…

Снова очнувшись от прикосновения, я не сразу различаю чей-то шёпот у себя над ухом. Но спустя мгновение меня парализует дикий, утробный страх.

Чувства обостряются, и в тёмном силуэте над собой я распознаю очертания дяди Вити. От запаха его кожи и близкого дыхания тошнит, я хочу вскрикнуть, но потная шершавая ладонь зажимает мне рот, а губы снова касаются мочки уха.

— Не ори, дура, не пугай мать. Будешь лежать тихо — ничего плохого с тобой не случится.

Но тут щёлкает выключатель, загорается свет, и Витя подскакивает с дивана, как ошпаренный.

Он в одних трусах! Во чёрт, он в одних трусах!..

— Что случилось? — спрашивает застывшая в дверях, хмурая, сонная мама.

— Она стонала во сне, — спешит объясниться застуканный на месте извращенец. — Я подошёл проверить температуру…

— Он трогал меня, мам! — судорожно перебиваю я, ещё сильнее ужасаясь от его вранья, такого наглого и такого подготовленного. Поспешно сажусь в постели, натягиваю одеяло повыше и пытаюсь справиться с овладевшим мною до кончиков ногтей тремором. — Он меня трогал!!!

— Ну конечно, я тебя трогал, я проверял температуру.

— Нет, это неправда! Он говорил, что у меня нежная кожа, мам!

Я с мольбой смотрю на маму, у меня сердце трепыхается где-то в горле, пересохшие и потрескавшиеся от жара губы дрожат, а мама… моя мама мне не верит!

— Не выдумывай, Женя! — обрубает она. — Ты наверняка что-то перепутала!

— Ничего я не путала! Он трогал мою ногу!

— Ооо, ну это уже перебор! — возмущается Витя. — Я понимаю, в бреду может всякое привидеться…

— Ничего мне не привиделось, ты врёшь! — нападаю на него, едва не соскочив с постели, но вовремя вспоминаю, что почти раздета.

Мама с дядей Витей продолжают выяснять отношения.

— Зачем ты вообще пошёл в комнату?!

— Я же сказал, проверить, как она там!

— Надо было меня разбудить!

— Я не хотел тебя будить, тебе же вставать рано! И вообще, с хрена ли ты орёшь на меня, ты что, хочешь сказать, ты ей веришь?! Может, ты думаешь, я правда к ней...

— Да, мам! — снова подключаюсь я. — Он приставал ко мне! Он лапал меня под одеялом!

— Замолчи, Женя! Дай нам разобраться!

— Нет, ты слышишь?! Она серьёзно свои фантазии за действительность выдаёт?!

— Зачем ты заходил к ней?!

— Сказал же, температуру проверить!!! Я ещё чё, оправдываться за это должен?! Вы совсем, что ли, Васюковы, попутали? ! Перекрытые, что ли, совсем?! У одной паранойя, что я на её дочь слюни пускаю, у второй, что домогаюсь её! Да вам в лечебницу обеим пора, пригрел, сск, ненормальных на свою голову!..

Взбешённый дядя Витя всё порывается выйти, но мама его не пускает.

— Ну прости, Вить!.. Ну, извини… — совершенно неожиданно переключается она.

А я сижу с распахнутыми глазами и никак не могу в это поверить! Что? Она ещё и прощение у него просит?.. Да как так?! Мама, как так?!

Я ору внутри, но меня никто не слышит. Мама продолжает цепляться за Витю, как за единственную соломинку, он продолжает играть роль обиженного.

— Не уходи, пожалуйста, нам просто нужно во всём разобраться! Давай поговорим по-хорошему, Вить!

— Да не буду я в вашем дерьме разбираться! Вам нужно — вы и разбирайтесь! А ещё лучше катитесь отсюда обе! Собирай давай чемодан!..

— Ну Витя, ну, Витенька!..

Видеть, как мама унижается перед тем, кто только что лапал её дочь, едва ли не хуже, чем терпеть сами его домогательства. Воспользовавшись моментом, пока до меня никому нет дела, я быстро хватаю с постели единорожку, потом ещё джинсы, кофту и носки, и выскальзываю из комнаты, чтобы больше никогда туда не вернуться.

Мама замечает мой побег, когда я уже почти обулась.

— Женя, куда ты собралась?!

Но остановить не успевает, дверь захлопывается так, что осыпается подъездная штукатурка.

Да пошли вы!.. Без вас справлюсь!.. Лучше пусть меня автобус переедет, чем оставаться с вами под одной крышей!..

Уже на улице меня окончательно захлёстывает истерикой: я начинаю всё громче и громче всхлипывать и, в конце концов, реву навзрыд. Перенесённый стресс выходит из меня так бурно, что я даже идти не в состоянии — опускаюсь на корточки и, съёжившись в комок, поливаю бедную затисканную единорожку слезами.

До тех пор, пока до моих ушей вдруг не доносится знакомый голос:

— Жень, ты?

Глава 32

*Она*

Я никак не ожидала попасться кому-нибудь на глаза. Тем более знакомому. Тем более Валентину.

Что он вообще здесь делает?

— Ты чего ревёшь? — Он подходит ближе.

— Тебя забыла спросить, — огрызаюсь я, но от слёз получается невнятно и жалко.

— Что? — не разобрав, переспрашивает он.

Я выпрямляюсь, молча утираю лицо и шагаю куда-то вперёд, пытаясь понять, какое сейчас хотя бы время суток. На улице темно, горят фонари, я думала, что ночь, потому что мама с Витей явно спали, но теперь не уверена — что делать Валентину ночью у нашего дома?..

— Ты что, плакала? — докапывается он. — Ты куда идёшь? Алё, Женя!

— Отстань от меня! — отбриваю я. — Я просто иду… гуляю.

— Странно ты гуляешь. Так поздно. Одна. Тебе не страшно?

— Отвяжись.

Валентин, как глухой, упрямо игнорируя мою недружелюбность, продолжает сопровождать меня в сторону платформ.

А у меня наконец родилась гениальная мысль — я поеду в Архангельский! У меня же есть ключи от квартиры! Я поеду и буду жить там. Раз маме я не нужна, раз она променяла меня на своего извращенца-Витеньку…

— Что ты делаешь в нашем районе? — грубо спрашиваю ещё одного представителя гнусного семейства.

— Ну, вообще-то я со съёмок, — устало отзывается Валентин. — На электричке приехал.

— С каких ещё съёмок? Ты что, режиссёр?

— Нет. Я вообще-то модель. Но планирую поступать в театральный. На актёрский, правда. Я пока в массовке подрабатываю...

— Мм…

Я даже не пытаюсь сделать заинтересованный вид. Теперь понятно, откуда у Валентина «корона», а остальная информация о нём будет для меня лишней.

— А куда ты идёшь? — снова пристаёт он.

Я отвечаю, что как раз на электричку, чтобы уехать подальше из этого проклятого города.

— Так я же на последней приехал. И в сторону Москвы уже ушла. Ты до пяти утра на платформе будешь мёрзнуть?

— Во ччёрт! — взвываю я с отчаянием, осознавав, что пойти мне решительно некуда. — Чёрт!!!

Разбрызгав от бессилия лужу, снова падаю на корточки и запускаю в спутанные волосы ледяные пальцы. Расплавленная жаром голова отказывается соображать, ноги не держат, но возвращаться обратно сродни самоубийству.

Что же мне делать?! Куда идти?..

— Тебя в гости пригласить? — неожиданно предлагает Валентин, протягивая мне ладонь, и я наконец поднимаю глаза на тёмный силуэт в капюшоне.

**

Выбора у меня не было. Либо оставаться на улице до утра, — с ознобом, температурой и вообще, в предобморочном состоянии, — либо согласиться ночевать у Валентина.

Если честно, мне было уже параллельно. Я настолько ослабла, что боялась, что вообще никуда не дойду — дорога показалась мне бесконечным заколдованным кругом.

Валентин что-то рассказывал, как всегда абсолютно неинтересно и безэмоционально, я молила всех барабашек на свете, лишь бы мне не рухнуть.

Наконец мы пришли.

Я почти не помню, как оказалась в постели. Помню только, что там была женщина. Она дала мне что-то выпить и уложила на кровать, заботливо укрыв одеялом.

*Он*

Середина недели. Конец рабочего дня. Шиномонтажка.

Уже третью смену мы с Севой, как и обещали, пашем у моего отца. Пока не сезон — деньги небольшие, но Севе даже они сейчас позарез нужны. А ещё больше ему нужно место, куда можно пойти после Пыточной. Обычно это гараж. Но у гаража есть существенный минус: там не платят.

— Надо Кота покормить, — вспоминает Сева, попрощавшись с пацанами. — А ещё завтра ж день учителя, — морщится он. — Ты готов?

— Всегда готов, — отвечаю я, яростно отдраивая руки полуметаллической щёткой.

В отличие от Севы, я не могусебе позволить идти через весь город грязным и в рабочей робе. Севе всё равно.

— А я вот совсем не готов. Как представлю, что на меня все смотрят, меня аж мутить начинает… А ещё завтра Наткин дэрэ...

На этом я понимаю, что время душеспасительных бесед настало.

Почти неделю Сева носил панцирь. И я не лез. Я видел, как он тайком переписывается с Зеленовлаской; видел Петровну, что раз пять, с задранным носом, даже не поздоровавшись, прошуршала мимо нас; и в общих чертах понимал, что происходит.

Но теперь сам С е в а дозрел до откровений.

Внимание, вопрос: а дозрел ли до них я?..

— Ты пойдёшь? — осторожно спрашивает он.

— А ты?

— Я не знаю… мы так и не поговорили. Тогда, в столовке… помнишь?.. она что-то надулась. Потом написала, что я холодный, и, типа, устала за мной бегать. Ну, я сказал, типа, устала, и пока. Но завтра же у неё день рождения…

— И чё? — фыркаю я, натягивая водолазку. — Не терпится попить коктейльчиков?

— Каких коктейльчиков? А, да нет, ну просто, мы же вроде как не расставались, и она, наверное, ждёт, что я её поздравлю. И вообще, я подарок приготовил… ещё давно.

— Чё за подарок?

— Цепочку. Ну, на шею, там, она давно хотела… Так ты как думаешь, не ходить?

Я накидываю куртку, кепарь, переобуваюсь, и, только когда мы вываливаемся из подсобки, обмениваемся любезностями с продавщицей, прощаемся с нею же и оказываемся наконец-то на бьющем под дых напитанном влагой свежем воздухе, отвечаю:

— Я думаю, Сев, конечно же, сходи! Обязательно сходи… С Женькой! И засоси её на входе там хорошенько, чтобы Натаха обалдела от такого подарочка!

Сева бьёт по тормозам.

— Ты чего?

— А ничего! — развернувшись, пылю я. — Просто ты задолбал, если честно! Я тебе ещё когда говорил, прежде чем Новенькую окучивать, разберись с Натахой!

— Так я и разобрался…

— В башке своей разберись! — перебиваю я. — Разобрался бы — не задавал бы сейчас тупых вопросов!

— А чё ты-то бесишься?! — уже в затылок мне кидает Сева.

Не дождавшись ответа, нагоняет, и мы идём наравне.

— Тебя почему это так трогает… а, братишка?.. Может, потому что Женька тебе самому нравится?

— Может, и нравится! — крутанувшись к нему, гаркаю я. — А может, я влюбился первый раз в жизни… это что-то меняет?

Рекламная пауза...

Считываю с потерянного взгляда Севы глубинный шок и тут же проклинаю себя за слабость. Чертыхнувшись, топаю дальше.

— Стой, Алекс, стой!.. — Сева опять нагоняет. — Это правда?

— Что правда? — сквозь беззвучный смех проговариваю я. — Ты чё, придурок? Саечка за испуг! Я ж прикалываюсь!

— Правда прикалываешься?

— Есесено, Ватсон!..

Секунда слюнтяйства стоит мне дорого, и почти всю дорогу до дома через гараж Сева пытается вытрясти из меня душу, а я вынужден доказывать, что «нафига козе баян». Однако во двор мы заходим, уже похоронив эту тему.

Расходимся. Поднимаюсь на этаж. И тут он звонит. Походу, соскучился.

— Алекс, зайди на секунду.

— Нафига?

— Ну зайди, покажу кое-чё…

Приходится пересчитать ещё сто тридцать восемь ступенек. И, когда я наконец сталкиваюсь взглядом с встречающим меня на лестничной площадке Севой, он кивает на стенку позади меня.

На ней кричащая кроваво-красная надпись:

«Артём С., я люблю тебя!»

И тут же, ниже: «Севастьянов — чудак», только с другой буквы.

— Как думаешь, Натка написала?

— Какую именно? — дебильничаю я.

— Да не знаю, обе. Они одной же вроде краской… А, вообще, краска это или кровь?..

Он спускается на пролёт и осторожно касается раненой рукой липкой надписи. Я тоже подхожу:

— Думаешь, она тут барана разделывала?

— Да не знаю я, после пилки я уже ничему не удивлюсь…

Нас прерывает гулкий скрип двери, раздавшийся в глухоте сопящего дома, будто треск исполинского дерева.

Глава 33

*Она*

— Доброе утро, соня!

Проснувшись в тихом ужасе от голоса Валентина, я долго не могу понять, как такое вообще возможно. Как я могла оказаться в его квартире? Я что, была пьяна? Но, постепенно восстановив в голове ход вчерашних событий, я немного успокаиваюсь и даже с благодарностью принимаю поднесённую мне кружку чая.

— Кхм, тьфу!!! Что это?! — тут же прыскаю, ощутив во рту очень странный вкус, похожий на вкус ополаскивателя для горла. — Я думала, это чай!

— А это и есть чай, — Валентин забирает у меня кружку, чтобы не расплескала. — Травяной. Тебе полезно, между прочим, — и дождавшись, пока я снова в состоянии пить, передаёт мне её обратно с оттенком ироничной гордости во взгляде: — Мама заваривала.

— Прекрасно! — Приняв варево во второй раз, я поднимаюсь в постели, осматриваюсь, и, заметив наконец, что сверху на мне лишь полупрозрачный домашний топ, едва ли снова всё не переворачиваю: — Блин, Валентин!!! Какого чёрта я не одета, кто раздел меня?! Ты меня раздел? Признавайся!

— Тоже мама, — ухмыльнувшись, он вновь отжимает у меня кружку и ставит её на табуретку. — Да не кипишуй ты, чего я там не видел.

— Я надеюсь, ты ничего там не видел! — продолжаю ошалевать я. — И что ты вообще здесь делаешь, ты должен быть в школе!

За окном ещё светло, а на Валентине его домашняя футболка-палатка, и это как минимум странно.

— Между прочим, с твоей стороны невежливо орать на меня, — заявляет он, неспешно направившись к шкафу. — Всё-таки ты у меня в гостях. В школе сегодня короткий день, я уже отстрелялся. А скоро мне на съёмки…

Говоря это, он вдруг без стеснения начинает переодеваться. И не только футболку, но и спортивные брюки с себя снимает, что повергает меня в очередной шок. Приходится отвернуться, и чтобы куда-то деть глаза, я сначала нахожу единорожку, а, прижав её к себе, обвожу взглядом комнату, снова поражаясь убогости обстановки. Даже не убогости, а неопрятности: кажется, здесь нет ничего чистого, как будто в этой квартире живут какие-то алкаши.

Что с образом педантичного, всегда какого-то напомаженного и благоухающего Валентина как-то не очень сочетается...

Но тут в дверях появляется женщина, по-видимому мама, и всё окончательно встаёт на свои места: её, некогда красивое, лицо одутловато, на тощей сутулой фигуре болтается растянутый халат, а в руках даже с расстояния заметен тремор.

— Здрасти, — сиплым, то ли пропитым, то ли прокуренным голосом приветствует меня она и широко улыбается, сияя ещё хорошими, как ни странно, зубами. — Я мама, тётя Рита.

— Здравствуйте, — робко отвечаю я, чувствуя непреодолимое желание провалиться на этаж ниже или хотя бы просто отсюда сбежать.

— Выспалась, красавица? — Не успеваю я ответить, как женщина садится рядом на кровать, обдав меня волной перегара. — А ты куда намылился? — прикрикивает на Валентина.

Такое обращение к сыну кажется мне чересчур грубым, но тот, впрочем как обычно, остаётся абсолютно непрошибаемым.

— Денег подзаработать, мам.

— Вишь, какой? — её тут же распирает от гордости. — В кино снимается! Красавец! Весь в меня! Не сейчас, конечно! — она вдруг страшно и хрипло хохочет, а, откашлявшись, продолжает: — А глаза у него — это в отца! Ты видела, какие глазищи у него? Как кто-то красиво сказал — в них небо отдыхает.

— Без «в них», мам, и вообще, хватит! — неожиданно не выдерживает Валентин, выместив раздражение на вешалке, которую дважды роняет, прежде чем повесить обратно на штангу.

— А что хватит?! — возмущается его мама. — Я что, в кой-то веки не могу сыном похвастаться?! Вон Танька, соседка моя, по любому поводу — «мой Тёмка то, мой Тёмка сё!», а я что, не могу себе позволить? Тем более, ты у меня того же Тёмку по всем статьям за пояс заткнёшь, разве нет? Ты как считаешь, красавица?

Осознав, что это она снова мне, я в ужасе ловлю воздух ртом, но, слава богу, отвечать мне не приходится: уже одетый во всё чёрное, Валентин подходит к нам и быстро чмокает мать в щёку. А затем накидывает капюшон и, не попрощавшись ни со мной, ни даже с ней, выходит из комнаты.

«Час от часу не легче! Даже не взглянул на меня! Как он вообще мог так меня оставить? с этой… своей… мамой?» — про себя сокрушаюсь я.

А тем временем «тётя Рита» продолжает:

— Он у меня скромняга. Это тоже в отца. Я в его годы была… у-уух!

Она снова смеётся, а я понимаю, что некрасиво дальше молчать, и осторожно интересуюсь:

— А где он сейчас? Ну, его папа…

И тут меня ещё больше пугает её резкий хмурый взгляд.

— А… нет его, — размыто отвечает она.

И наконец поднимается, хлопнув по коленям ладонями.

Воспользовавшись моментом, я хватаю свою, найденную ещё раньше глазами, спортивную кофту, быстро натягиваю её, ещё быстрее вжикаю молнией и снова вцепляюсь в игрушку, как в защитный тотем.

— А пойдём с тобой чай пить! — громко, даже слишком, предлагает вдруг гостеприимная, к несчастью, хозяйка.

И я по новой её широкой улыбке я понимаю, что от очередного чаепития мне не отвертеться.

**

Мини-застолье с мамой Валентина стало тяжким испытанием для меня. И дело не только в заляпанном окне и немытых кружках. На протяжении всего этого времени я ощущала себя жутко неловко и абсолютно неуютно под изучающим и давящим взглядом внимательных серых глаз. К тому же болтливая, на мою беду, женщина просто замучила меня бестактными вопросами: о моей семье, о маме, и, самое неприятное, о моих отношениях с её сыном. Почему-то она очень хотела, чтобы я тоже восхищалась им, и всячески пыталась эти восторги из меня вытрясти. Но, поняв, наконец, что сдержанное «угу» является верхним пределом моих эмоций, эту тему в итоге оставила, и дальше мы говорили на более нейтральные.

Но зато благодаря такой её словоохотливости я узнала кое-какие действительно интересные сведения. Оказывается, когда-то, в раннем детстве, Артём с Валентином очень дружили. Они познакомились в танцевальном кружке, куда их привели родители, и сразу же сильно привязались друг к другу. Как она сказала, они тогда были «абсолютно одинаковыми»: замкнутыми, мечтательными, добросердечными и ранимыми. То есть такими детьми, над которыми обычно любят издеваться более испорченные сверстники. Далее следовало длинное отступление о подобранной на улице живности, но его я, пожалуй, опущу. Словом, в один прекрасный день они нашли друг друга.

Тогда семья Артёма жила на станции, в «Китайской стене», а семья Валентина уже здесь, но на станции оставался его дядя (гнусный дядя Витя), что позволяло ребятам видеться не только на занятиях. Потом сложилось так, что семья Артёма тоже решила переехать «на Южку», чему уже будущий пятиклассник (к тому времени бросивший танцы) Валентин был, опять же, по словам его мамы, страшно рад. Так рад, что буквально грезил лишь этим.

В итоге история закончилась печально. Перейдя в новую школу и попав в параллельный с Валентином класс, Артём «связался там с каким-то ихним заводилой», и друзья детства, несмотря на то, что волею судеб стали теперь ещё и соседями, практически прекратили общаться.

«Он так тяжело это всё воспринял, — закончила она про сына. — Даже заболел от расстройства, не знали, чем лечить его. Месяц дома пролежал, а Тёмка, гад этакий, так и зашёл к нему ни разу».

Рассказ тёти Риты меня удивил: не думала, что её сыну в принципе свойственны привязанности и эмоции. Он всегда такой холодный и отстранённый, что кажется, будто люди ему и вовсе не нужны. Достаточно «Ливерпульской четвёрки». Но, на самом деле, она попутно столько хорошего про него наговорила… что он какой-то соседской бабушке, пока та была жива, всегда помогал, что, когда она сама, его мама, болела, сутками не отходил от неё… что я всерьёз задумалась — а не поменять ли мне к нему отношение?

В конце концов, вроде бы ничего уж такого плохого он мне и не сделал. Да, говорил неприятные вещи, но, если разобраться, всё это я знала и без него. Просто не хотела смотреть правде в глаза, а он эту правду передо мной вывалил. Да, грубовато, но, может быть, он просто «хирург»? Хладнокровный чувак, который делает больно во благо…

Чёрт! Да что за чушь!

Валентин — это хитрый, скользкий, самовлюблённый, заносчивый тип, и что у него в голове — одному только Богу известно.

А ещё он поссорил меня с Милкой!

Вспомнив про Милку, я ужасно затосковала по ней. И решила — сегодня же отправляюсь в Архангельский с ней мириться!

Глава 34

*Он*

Бывает, с самого начала что-то идёт не так. И тогда лучше бездействовать по ситуации. Это самый чёткий совет, который я однажды дам своим гипотетическим отпрыскам, ибо проверено лично и не единожды: н е ф и к даже пробовать!

Четверг. Грёбанный день самоуправления.

Засранец-Сева, не взявший с утра трубу. Не открывший даже грёбанную дверь, когда я к нему ломился.

Он не объявился и после того, как я тупым карандашом выцарапал «+1» под его новой ёмкой характеристикой на стене в подъезде. Не звонил. Не отвечал на сообщения.

Стараюсь выкинуть тревожные мысли из головы, уговариваю себя, что я ни разу не Мессинг. Из нас двоих как раз Сева всегда отличался непомерной проницательностью. Частенько что-то угадывал, «ванговал». А вот меня интуиция чаще подводила.

Надеюсь, подведёт и в этот раз.

**

Ленка Фокина уламывает провести у малышариков ещё и математику. Договариваюсь, что в благодарность за свою феноменальную отзывчивость безвозмездно получу от неё отснятое видео и остаюсь на третий урок. Малышарики ликуют и тихо меня ненавидят. Приставленная в качестве писаря одноклассница разноцветным мелом разукрашивает доску. Звенит звонок — и одновременно с ним вибрирует карман моих моднявых рваных «левисов», в которые я, ко всеобщему «культурному экстазу», вырядился.

Номер не определяется, но не взять — значит, не удостовериться, что это не Сева.

— Внимательно…

— Алекс! — в трубе развесёлый девичий голос: — Брателло, привет!

— Лялька, я перезвоню, чё за номер?

— Нет, не перезвонишь, я телефон посеяла! Срочно подходи к своему дому, я буду тебя ждать!

— Не могу, я пока в школе…

— Ну слиняй, сёдня ж праздник!

— Не могу, говорю, у меня тут урок…

Связь обрывается. А на меня уже таращатся около двадцати пар глаз, не считая камеры. Приходится унять шквал мыслей в голове и вспомнить, сколько будет два плюс два, чтоб хотя бы здесь не облажаться.

Урок больше похож на армянскую свадьбу: мне удаётся разговорить даже самых закомплексованных первачков. Они наперебой отвечают на мои тупоумные вопросы, соревнуются, тянут руки, и всё идёт как доктор прописал ровно до того момента, пока прямо за нашими окнами (если что, мы на втором) вдруг не появляется Ляля!

От такого нежданчика у меня чуть прободная язва не открывается.

Она сидит на дереве, на толстой ветке, свесив ноги в мокрых красных «конверсах» с Джокером, умывается проливным дождём, машет мне одними пальчиками и тянет рот до ушей.

Естественно, урок летит к чертям. Малышарики прилипают к окнам. Галдят ещё громче, чем до этого. Я пытаюсь открыть форточку или хоть что-нибудь… И в этот самый момент в класс врывается МариВанна Намбер Ван.

Взъерошенная не меньше моего.

— Что это такое?! Свиридов, это к тебе опять?! Скажи этой ненормальной, чтоб слезала немедленно! Она же убьётся! — и, охая и ахая, куда-то спешно убегает.

Приходится бесславно завершить карьеру учителя и нестись срочняком спасать дурынду-Ляльку.

От охранника, естественно, который уже порывается стянуть её за ногу.

Когда мы оказываемся за воротами, я включаю режим «очень старший брат»:

— Блин, Ляль, у тебя колпачок опять потёк, ты откуда здесь?!

— К тебе приехала! — довольная, орёт она, перекрикивая шум дороги и дождя. — Ты ведь ко мне больше не приезжаешь!

— Да мы только на той неделе виделись!

— Мне мало!

Припираться под дождём — не лучшее занятие, и я беру сестрёнку на буксир и отволакиваю под ближайший подъездный козырёк.

— Ладно, и что мне с тобой делать?

— Ну, либо вымачивать дальше, либо… пригласить к себе в гости? — вопросительным тоном отвечает она.

— Нет, к себе не приглашу, там у меня торнадо прошёлся, а ещё родственница.

— Тогда давай в караоке?.. Серьёзно, давай, день учителя отметим! Песни поорём! Я ж ни разу так и не слышала, как ты поёшь! Хотя мне все, кому не лень, уже сказали, что это стоит услышать! Ну, давай! Ну, пожалуйста, Алекс!..

Кароч… Ляльке удаётся затащить меня в клуб.

Сегодня будний день, и народу немного. Мы берём по безалкогольному Мохито, три порции мороженого, поскольку Лялька не смогла выбрать, направляемся за столик, и тут на мою голову сваливаются ещё и одноклассники.

Их оказывается четверо. Пацаны: Фродо и Фил. И две девчонки: Староста и ещё лучшая подруга Тихонова, кажется, Света (в народе Тиша или Тишь) в резиновых сапогах под похожим на свадебное платьем.

Можно было бы подумать, что у ребят двойное свидание, если б все они, радостно разбрызгивая слюни, дружно не набросились на нас.

В итоге приходится взять вип, а Лялька становится Человеком Года на первую половину вечера.

А примерно часа через полтора я начинаю замечать за сестрёнкой странность. С каждым новым походом с девчонками «припудрить носик» она становится всё загадочней. Но так как обстановка к занудству не особо располагает, я оттягиваю момент истины до появления железобетонных подтверждений.

За это время выясняется, что Петровны сегодня тоже не было в Пыточной, и она не доступна; что за ЧП на малышковой математике меня ждёт инквизиторский костёр; и что по сравнению с экстрим-вокалом Фродо выступление Мэрилина Мэнсона в лучшие годы — блеяние робкой овечки.

Затем наш церковно-приходской хор идёт в разнос. Девчонки, начиная с оправдывающей своё прозвище Тиши, жаждут грязных танцев, походу, с элементами акробатики, раз уж им ширины випа не хватает.

И мы вываливаемся в общий зал.

А там Севины любимые «Круги на воде»*, за которые мне недавно в ТЦ едва не прилетело, и Ленка приглашает на танец. Проверяю взглядом Ляльку (её мокрые «Джокеры» топчут рядом со свадебными сапогами Тиши), вывожу одноклассницу на танцпол.

И там уже начинается…

Сначала Староста долго, но бессвязно боготворит меня за голос, от которого вся наша гоп-компания словила коллективный катарсис. Потом мы касаемся темы предстоящей Натахиной днюхи — она говорит, что без меня не пойдёт. А к концу трека изначально почти пионерское расстояние между нами радикально сокращается, и я с тоской понимаю, что отлепить от себя обмякшее от возлияний тело будет сложно.

Но, пока я пытаюсь это сделать более-менее тактично, к нам подбегает Тиша:

— Алекс, твой сестре там плохо! — Что резко ускоряет процесс.

Через мгновение я уже в випе, стою над скрючившейся в непонятной мне позе и истерике Лялькой, пытаясь разобрать, чё она несёт, прошу поднесшую стакан воды Тишу нас оставить.

— Ты нафига так насинячилась, Ляля?

— Я… это… эт я… — сквозь пьяные рыдания мямлит она. — Это я… должна была… под «Слот»… под эту… песню…

— Твою ж мамочку, Ляля! — Я помогаю ей выпрямиться и попить, проклиная себя за то, что немного не вовремя «бездействовал по ситуации». — Как я теперь тебя такую домой отправлю?..

— Не отправляй! — она испуганными расфокусированными глазами смотрит мне прямо в совесть. — Не отправляй… ик!.. Алекс… пжалста!..

— Ладно, ладно! — сдаюсь я. — Перекантуешься у меня. Утром поедешь…

Лучше б я её отправил…

Глава 35

*Он*

Кое-как доволакиваю пометившую чуть ли не весь путь (видать, чтобы в следующий раз не заблудиться) содержимым своего желудка Лялю до дома, на глазах у Родственницы затаскиваю в свою комнату, укладываю на диван.

— Ой, мне так плохо… Алекс… Я так люблю…ик!.. тебя… — бормочет она.

— Взаимно, — цежу я.

Стаскиваю с неё промокшие кеды, затем носки, затем куртку, джинсы, заворачиваю её всю в одеяло и оставляю почивать до рассвета.

А сам газую в батину комнату.

Я намерен умолять, угрожать, убивать — делать что угодно, лишь бы эта стукачка опять не звонила матушке.

Батя, как обычно, задержался в автосервисе, и его я, скорее всего, теперь увижу только на смене, а вот у его пассии в его отсутствие руки развязаны…

А там такая фантазия... Стивен Кинг отдыхает.

— Оччень добрый вечер, мадам!

Вхожу без стука, но одновременно со вселенской гармонией и божественной благодатью на лице.

Падаю к ней под бочок.

Она вся в какой-то чухне и в халате, лежит, щёлкает фисташки, втыкает в телек.

— Чё зырим? — Перевожу взгляд с блестящей чёрной жижи с глазами в экран, загребаю горстку фисташек, принимаюсь чистить. — А, я такое смотрел, голуби выживут, это точно.

Жижа цыкает:

— Это, вообще-то, классика… И там не о голубях.

— А о чём? — закинув в себя фисташку, уточняю я.

— Блин, Алекс… — сквозь зубы цедит она, почему-то теряя терпение. — Тебе чё надо? Не видишь, я не могу сейчас разговаривать! Оставь меня в покое… Пжалста!

— А чё так… болеете? — сочувственно киваю на засыхающую на её ангельском лике мазутоподобность.

— Сск, уррод, — не раскрывая рта, шипит она.

А «Брата-2» она, значит, не смотрела…

— Да лан те, тётушка Олечка, я, может, подружиться с тобой решил, а ты ругаешься!

— Отвали от меня, Алекс!!! — взрывается она и отлипает от подушек, готовая мне глотку перегрызть. — Ты достал меня! Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай! Иди шпиль своих баб!!!

И тут я смекаю, что она то ли сослепу не разглядела, то ли просто не помнит, как выглядит Лялька, и, походу, приняла её за какую-то левую мадам, коих я, кстати говоря, приглашаю к себе раз в столетие примерно.

А значит, мне сегодня не нужно её убивать.

Аллилуйа!

Советую добавить к жиже чесночку и кетчупа, чмокаю её ручку — единственное доступное глазу чистое место, сваливаю.

**

Вернувшись в свою комнату, обнаруживаю, что Лялька перебралась на пол, — видать, так удобнее, — соскребаю её, укладываю обратно.

Затем плетусь в душ, переодеваюсь в домашние брюки, снова возвращаюсь и, присев рядом с сестрёнкой на край дивана, долго уговариваю себя черкануть матушке, чтобы не волновалась. А ещё думаю, где взять что-нибудь постелить на тот же пол. И вообще, как там уместиться, не отрезав себе ноги... Так долго, что мысли постепенно расползаются, как обдолбавшиеся слизни: вспоминаю вчерашний вечер, сюрприз в подъезде, беспокоюсь о Севе, успокаиваюсь, вспомнив о Натахе, опять тревожусь из-за неё же, пытаюсь дозвониться до Севы, матерю автомат… и сам не замечаю, как меня смаривает…

**

Побудка оказывается бодрой и запоминающейся. По глазам бьёт свет. С меня сдёргивают одеяло. И я моментом обдупляюсь: мы в одной постели с Лялькой, она в трусах, а над нами остолбеневшая матушка!

Прошибает холодный пот. Я вскакиваю. Губы матушки дрожат.

— Между вами было что-нибудь?!

— Нет, мам, ты чего!

— Было или нет?!!

Она на грани. Краем мозга благодарю всевышнего, что хотя бы наполовину одет, пытаюсь приобнять, но тут же получаю по граблям, и сразу же — по лицу. Звонкая пощёчина меня оглушает.

— Мама, ты что?! — ошарашенно стонет Лялька. — Мам, не бей его пожалуйста, это я виновата, я перебрала вчера!..

— Живо одевайся, и домой! — приказывает матушка и рвётся на выход.

Но мы с Лялькой в два голоса её не пускаем:

— Мам, ты обалдела, ты чего там себе напридумывала?..

— Да это случайно, мама, правда!..

Уже в коридоре она резко разворачивается ко мне:

— Лучше бы ты так и не был моим сыном!..

Никогда не думал, что человеческие глаза могут вмещать в себя столько ненависти.

Глава 36

*Она*

Пальцы неуверенно перебирают связку. Вот он ключ — тот самый, что уже который месяц неустанно открывает чужую дверь.

Дверь чужой квартиры. Без навечно поселившейся на холодильнике маленькой ёлки. Без самодельного стеллажа с детскими книжками. Без физалисов и рябины под окнами…

Два дня я провела в Архангельском, налаживая отношения с Милкой. Сказать по правде, это было нелегко. Она, несмотря на то, что уже успела найти себе нового приятеля, никак не могла мне простить тот поцелуй с Валентином, о котором она, конечно же, узнала. И конечно же, от самого Валентина, то ли решившего поглубже ранить её, то ли по каким-то причинам всё-таки намеренного превратить мою жизнь в ад.

Мы долго разговаривали, чуть было не переругались ещё больше, но как раз в этот момент позвонила мама. Милке, потому что свой телефон я оставила в квартире дяди Вити, когда оттуда сбежала. И когда я продолжила ругаться уже с мамой, и, дойдя до точки кипения, срывающимся на хрипоту голосом кричала ей в трубку, что никогда к ним не вернусь, Милка не выдержала и сама подошла утешать меня. И потом мы весь вечер плакали, просили друг у друга прощение и клялись, что впредь ни один парень не разрушит нашу крепкую, проверенную годами, дружбу.

А сегодня я снова приехала в город. Благодаря той же Милке, заверившей меня в том, что именно я должна пойти маме навстречу.

Ну хорошо, я поговорю с ней. Без криков, на которые я сама сейчас не способна. И ещё раз попробую убедить её в том, что прикосновение дяди Вити мне не привиделось. А если не получится, если моя мама снова встанет на его сторону... что ж, тогда я просто вернусь обратно.

Сегодня суббота, и у мамы выходной, а вот дядя Витя, по моими расчётам, как раз должен быть на смене.

Я вхожу и прислушиваюсь. Странно. Дома тихо. Может быть, мама вышла за продуктами?

Разуваюсь, стягиваю куртку и бесшумно продвигаюсь в комнату. Обращаю внимание на то, что постель моя убрана, а диван сложен. Нахожу глазами свой «Редми», так и висящий на зарядке. Снимаю его и притуляюсь пятой точкой на трюмо, чтобы внимательно просмотреть сообщения.

Я почти уверена, что Артём меня потерял, и готовлюсь написать ему что-то в своё оправдание. Но, смахнув непринятые от мамы и напоминание о дне рождения Наташи, не обнаруживаю в своём, видно очумевшем от передозировки энергией, телефоне больше ни слова.

То есть, абсолютно никаких других уведомлений. Ни сообщений от Артёма, ни пропущенных...

Неужели он так сильно обиделся, что я тогда ему не ответила?..

Из задумчивости меня выдёргивает голос.

— Вот она!.. намотана… — усмехается дядя Витя, повиснув в косяках между коридором и комнатой.

По белеющей под распахнутым пальто майкой и бутылке пива в руках я с досадой понимаю, что просчиталась, сегодня Витя не на смене.

— А я знал, что ты сама прибежишь, зря твоя мать переживала.

— Где она? — полушёпотом спрашиваю я.

— В поезде! — Он скрывается, чтобы раздеться и, судя по звукам, разбросать обувь. — Дом ваш в Феодосии продавать уехала!

— Как дом…

— А так!.. — Вернувшись снова, только уже без пива, зато в залитой им майке и трениках, он целенаправленно шагает ко мне, отчего я непроизвольно вжимаюсь в зеркало. — С тобой ведь по-хорошему не договориться!

И тут я почти беззвучно вскрикиваю: приблизившись вплотную, так, что я вдыхаю только жар и вонь его кожи, он резко хватает меня под бёдра и дёргает на себя, и я оказываюсь стиснутой между ним и трюмо с разведёнными его телом коленками.

Меня пронзает дикий страх. В голове тревожной сиреной гремит мысль о том, что с таким боровом, как дядя Витя, мне не справиться. Уж точно не сейчас, когда недельная болезнь иссушила мои силы, и моё горло осипло настолько, что я даже не способна завизжать и позвать на помощь.

И я пытаюсь оттолкнуть его, но получается только хуже: он наваливается ещё и ещё, в итоге перехватив мои запястья одной рукой и вместе с головой пришпилив их к трюмо.

Моя шея свёрнута набок, под правой щекой гладкая холодная поверхность зеркала, левая горит от необъяснимого стыда и давления, и, не имея возможности пошевелиться, не сломав себе что-нибудь, я с паническим ужасом ощущаю, как пальцы дяди Вити орудуют у меня между ног.

Он торопливо лапает меня и дёргает за пояс джинсы, силясь расстегнуть их и стянуть свободной рукой.

— Не рыпайся! Будешь вести себя хорошо, будет почти не больно…

Но мне больно! Мне уже очень больно! Всё моё тело, все кости, каждая мышца и каждая клеточка мозга звенит от напряжения и едва терпит этот зверский кошмар.

Но тут его суетливые движения прерывает внезапный хлопок входной двери, и до наших ушей долетает повелительный, но в то же время абсолютно спокойный голос:

— Не жести, Витя!

Хватка Вити мгновенно слабеет, настолько, что я в состоянии повернуть голову. Но за его торсом мне не видно, кто пришёл, однако по следующей фразе я безошибочно угадываю обладателя этого вечно скучающего, небрежного тона.

— Мы ж договаривались.

Валентин, как всегда хладнокровный, с ног до головы одетый в чёрное, неспешно направляется к нам. А оказавшись рядом, тихо повторяет, убедительно заглядывая в застланные яростью глаза дяди Вити:

— Мы договаривались, помнишь? Отпусти её.

И Витя наконец-то отцепляется.

Пробурчав что-то невнятное, он перебирается на диван. Грузно падает в него, отвалившись на спинку с разведёнными по сторонам локтями, и в одной из его грязных, нагоняющих на меня ужас одним своим видом, лап я различаю свой «Редми».

— Ну что, не ожидала? — без эмоций бросает Валентин.

— Что вам нужно? — потрясённо шепчу я.

— От тебя больше ничего. Теперь дело только за твоей матерью. Если завтра она без всяких выкрутасов подпишет договор купли-продажи…

— Подпишет! — перебивает Витя. — Куда она денется! Там же Ал-ла! Аллах мой, зая моя…

— Ка-ккая ещё зая...

— Жена моя будущая! — закинув ногу на ногу и крутя мой телефон, поясняет дядя Витя. — Вот как только дом будет наш, сразу и поженимся! Наверно. — И, зыркнув на Валентина, он заливисто смеётся.

Я тоже перевожу на хмурого парня взгляд. Голова не работает. Я ничего не понимаю. Всё происходящее кажется мне каким-то тяжёлым, бредовым сном, продолжением болезни.

Хотя в запястьях и шее ещё пульсирует вполне реальная боль. Жгучая и саднящая боль от грубого захвата дяди Вити.

— За что? — спрашиваю, пытливо заглядывая в холодные, задумчивые «сиамские» глаза.

Словно очнувшись, Валентин встряхивает чёлкой.

— А тебе моя мама ничего не рассказывала разве?

— О чём?

— Ну, например, о моём отце, которого несправедливо лишили свободы. На годы, Женя, на долгие-долгие годы...

— Я не понимаю, — едва слышно выговариваю я, чувствуя, как уже к моим глазам, из которых, как я думала, всё окончательно и бесповоротно выжато, снова подкатывают горячие слёзы.

— Ты тупая, что ли?! — едва не срывается с дивана дядя Витя. — Лёху, пахана его, загребли из-за твоего батона-недоумка, который решил вдруг перебежать дорогу прямо перед его машиной! Какого, тварь, хрена?! Там даже перехода не было! Нихрена там не было! Скк, гнида, тварь!!!

— Успокойся, Витя! — снова затыкает его Валентин.

— Какой успокойся?! У нас только-только всё срастаться начало, мы в долги влезли по самые помидоры! А кто теперь за это расплачиваться должен?!! Кто?!

Но тут я перебиваю их обоих:

— Так этого из-за вашего Лёхи погиб мой папа!!! — И, не знаю, откуда во мне берутся силы, с боем кидаюсь на Валентина. — Это вы нам мстите?! Вы — нам?!! Да я вас ненавижу, вашего проклятого Лёху ненавижу, будь он проклят!!! Будьте вы все прокляты!!! Чтоб вас всех самих завтра кто-нибудь переехал!!!

Но внезапно меня отбрасывают обратно в трюмо. Я ударяюсь затылком, но не перестаю биться в истерике и лупасить уже его, дядю Витю, всё-таки сорвавшегося с дивана и уже навалившегося сверху и снова щипающего меня за бёдра.

— Ваш отец… или… или кто он вам… он хотя бы жив… — задыхаясь, хриплю я. — А моего уже нет… и никогда больше не будет!!!

Я не чувствую боли и даже не понимаю, что Витя едва не стаскивает с меня джинсы, пока Валентин буквально не сдирает его.

— Я сказал, не трогать её! Ты что, Витя, тоже в СИЗо захотел?! Ты что творишь вообще, придурок!

— Надо проучить эту тварь!!! — беснуется дядя Витя, порываясь снова до меня добраться. — Надо заставить её раскаяться!

— Да она-то тут при чём?! — встав между нами, прикрывает меня Валентин.

— А ты чё, ты уже жалеешь её?! Ты чё, Валёк, обратку включил? Не ты ли клялся, что заставишь всю ихнюю семейку слезами умыться?! Что, охмурить Малую не вышло, а сам поплыл, что ли, так?

— Никуда я не поплыл!

— Поплыл, поплыл, повёлся на тёлку, так я и знал!.. — продолжает орать дядя Витя, захлёбываясь от ненависти и брызжа слюной.

В конечном счёте Валентин вновь его отшвыривает, сам грубо хватает меня за запястье и выволакивает в коридор, где почти насильно вдевает мои руки в рукава куртки и заставляет обуться. А уже спустя полминуты мы оказываемся в подъезде, а угрозы, пьяный смех и ругательства за дверью стихают лишь по мере нашего удаления.

Глава 37

*Она*

— Вы выслеживали нас?

— Не совсем. Витёк просто на завод устроился. Не специально, просто вакансия хорошая подвернулась, твоя мать сама его резюме нашла. Потом ему кто-то рассказал, тоже случайно, кстати, что она вдова, что муж её погиб при таких-то обстоятельствах. На суде тогда ни Витька, ни меня не было.

— Это ваша мама всё придумала?

— Что всё?.. Нет, скорее Алла, Витина подружка. Витёк очень сокрушался, что ему теперь одному придётся все долги отдавать. Вот она и предложила возместить их стоимостью вашего дома. Мама поддержала. Витёк тоже, ясное дело...

— Откуда они вообще узнали про дом?

— У Аллы в налоговой связи, она заранее всё знала.

Я смогла заговорить минут через двадцать. Когда Валентин уже успокоил мою истерику какой-то ошпарившей мне весь пищевод жидкостью. Стало намного спокойнее. Как-то параллельно даже. И тепло.

Мы стоим, прячась от выскребающей нас мокрыми когтями из укрытия осени в архитектурной арке, соединяющей относительно тихий двор с прилегающей к вокзалу магистральной улицей. Подпираем влажные, расписанные неприличными словами стены и пьём водку прямо из горлышка.

— А Милка? — вспоминаю я. — Милка — это тоже… случайно?

Опрокинув в себя прозрачное, с отблесками огней пойло и сделав ещё один продолжительный глоток, Валентин брезгливо морщится и роняет на грудь подбородок.

— Не-а, — с ухмылкой мотает он головой. — То есть, да. Она тоже сама попалась. Начала что-то за город топить. Патриотизм из меня выколачивать. Я глянул фотки, а там ты, а на тот момент твоя мамка уже с Витьком вовсю крутила. Он мне все уши про тебя прожужжал…

— В смысле, Валентин?

— В смысле, что такая ты… — Он проводит по мне взглядом и не договаривает.

— Какая такая?! Не молчи, Валентин! Что Витя про меня рассказывал?!

— Да что рассказывал! Внешне описывал тебя. Про волосы зелёные. Красивая, сказал… Аппетитная.

Последнее слово он произносит неуверенно, видимо, боясь мне это в лицо сказать. Или стыдясь за своего похотливого родственника.

— Так что, получается, он изначально всё это задумывал?! — ещё сильнее ужасаюсь я. — То, что сегодня произошло! Получается, он вообще… совсем… даже в начале отношений не любил мою маму?

— Не знаю! — гаркает вдруг Валентин. И, отпив ещё, продолжает уже более холодно и как будто даже с отвращением: — Возможно, она ему нравилась. Но дело не в этом. Меня самого настораживало, сколько и, главное, что он о тебе говорит. И тогда я сказал, что сделаю это сам с тобой… — Он снова кидает на меня косой взгляд, а я стою, придавленная его признанием и точно парализованная.

Получается, Валентин собирался… вместо Вити…

— Но за что?! — срываюсь тут же. — За что?! — И снова нападаю на него, беспорядочно размахивая руками.

— Я вас ненавидел! — Он отшвыривает меня подальше. И, пошатнувшись, сверкает из-под густой тени капюшона взглядом, полным обжигающего льда. — Так же вот… как ты сегодня кричала…

— Но ведь это твой отец виноват!!! Он сел за руль пьяным, и это было доказано!!!

— Не был он пьяным, он от силы стопку пропустил! Между прочим, за дело. Они с Витьком торговую точку наконец-то открыли, у нас у всех наконец надежда появилась вырваться из этого дерьма вечного…

— Нельзя садиться за руль пьяным! — перебиваю я. — Это уже преступление! За это в аду гореть надо!!! А он выйдет из тюрьмы и будет жить как раньше!!!

Обессиленно падаю на корточки и снова рыдаю. Не думала, что смогу уже, но новая порция боли порождает новую порцию слёз.

Валентин матерится и с размаху швыряет в стену бутылку. Слышится пробирающий до мурашек звон разбившегося стекла.

А через минуту хруст осколков под тяжёлыми подошвами…

— Да не собирался я ничего с тобой делать! — стонет он, бесцельно кружа по ним. — То есть, этого делать я не собирался! Я не знаю, меня разрывало! Я и отомстить тебе хотел. И сам понимал, что не за что! И не хотел, чтобы Витя тебя трогал. И хотел сам тебя наказать!.. Ты не представляешь, во что наша жизнь вдруг превратилась. Всё изменилось очень круто. Это был ад, Женя, натуральный ад! Витя спивался, мать пила с ним на пару! Они там дрались постоянно… Проклинали вас каждый день, потому что на суде, как сказала мама, была возможность что-то сделать. Доказать, что он не видел его…. Я не знаю… скостить срок… Но твоя же мамка была против! Она сама на рожон лезла! Орала там, как невменяемая, на мою мать, проклинала её тоже… Отца моего крыла. Хотя он, по сути-то, не виноват, в общем… это была просто роковая случайность!.. Да чтоб её!!! — В итоге, отчаянно взвыв, он тоже падает на корточки.

И какое-то время, стиснув зубы, скулит, а потом всё наконец-то стихает.

А затем он подходит и становится надо мной.

— Идём!

Качаю головой, сквозь мутную пелену слёз различая тугую шнуровку его высоких мартинсов с мыслями, что если не повинуюсь, он забьёт меня ими до смерти.

Но он лишь снова грубо дёргает меня за локоть:

— Идём!..

*Он*

На каких бы депрессах после встречи с матушкой я не был, отказать Петровне я не мог. Прежде всего, поскольку с ней был Сева…

Уже третьи сутки они не разлеплялись. Вместе готовились к субботнему отжигу, почти не вылезали из постели и разминали одну на двоих печень чешским нефильтрованным и семилетним «Старейшиной».

И мне так не терпелось посмотреть в глаза ему…

Но, когда я добрался до снятого Натахиным батей коттеджа, оказалось, что тот уже вовсю стоит на ушах. Что в нём, как в загадке про огурец, полна горница людей, и что до Севы я доберусь как минимум через десяток рукопожатий...

**

У порога меня настигает развесёлая именинница и её одноклассницы, толпящиеся в узком проходе, как нагромождение блестящих фантиков.

— Аааалекс! Мы тебя ждали! — Натаха устраивает обнимашки. Я вручаю ей подарочную коробочку с духами. — Ммм, спасибо, дорогой! А ты почему один? Где твоя девушка?

— Кароч, ладно! — Тут же порываюсь на выход, но она вцепляется в меня, как во все сокровища Колчака, и заливается притворным смехом.

— Да куда ты, подожди! Ничего ж страшного, мы тебе тут кого-нибудь подберём! Правда, девки?! Поднимите ручки, кто не против пососаться с Алексом!

— Яаааа!!! — раздаётся со всех сторон, и меня окончательно оглушает взрывом разнокалиберного хохота…

Кароч… не без потерь, но мне удаётся пробиться через первую баррикаду, и я оказываюсь в просторном зале с гуляющими по сплошь знакомым лицам бликами диско-шара и возведённым на пьедестал, тоже знакомым, ди-джеем.

— Где Сева?! — перекрикивая жёсткий бит, спрашиваю у Петровны.

— Чёрт его знает! — орёт она. — Где-то в доме! Ты пить чё-нить будешь?!

— Нет, я не пью!

Петровна отваливает, я принимаюсь бродить по лабиринту трёхэтажного здания, натыкаться на людей, здороваться,здороваться, здороваться…

Наконец, забурившись на кухню, обнаруживаю Севу за столом. Он торчит в одиночестве, подпирает опухший скворечник кулаками, но, как только я вхожу, принимает человеческий облик.

— Здарова, братишка! — дебильничаю я. Плюхаюсь на столешницу, взъерошиваю его гриву. — Чё, как дела? Или дела у прокурора?..

— Привет, Алекс, — его лёгкий ступор сменяется улыбкой, в ответ на которую моя моментом вянет. — Ты, кажется, первый раз меня так назвал.

Обломавшись, я соскальзываю на пол и, как тигр в клетке, гуляю от стены к стенке.

— Так чё, как она?

— Нормально. У меня телефон сломался окончательно. А ещё Кот...

— Чё кот? Сдох?

Не дождавшись ответа, резко оборачиваюсь. Вижу Севино лицо — и тут с меня разом слетает всё бешенство.

Приземляюсь на соседний стул, облокачиваюсь на колени, утыкаюсь в ладони рогом…

— Он замёрз, наверное, — слышу бесцветный хрипатый голос. — Я сегодня утром пришёл, а он, прикинь, окочурился. Я его за гаражом закопал.

— А где ты был вчера? — Я поднимаю взгляд. — А в четверг где ты был, а, Сев? Чё вообще случилось? Ты же не видел их? Я же тебя домой пихнул! Или ты их видел? Видел, или не видел, Сева, не выбешивай!..

Трое суток, вернее три ночи и два дня, не считая сегодняшний, я ощущал, как разъезжается и скрипит шифером моя дырявая крыша. В среду вечером, вернее, уже ночером, когда нас прервали в подъезде, я первым засёк, кто в него вошёл. И, быстро сориентировавшись, что Севе это лицезреть, если не сказать матом, вовсе не обязательно, что-то наплёл ему про соседей, и, пока они поднимались, практически насильно втиснул его в квартиру.

Но я не был уверен, что он не наткнётся на них позже… Утром, например.

— Я соседа на площадке встретил, — подтверждая мои догадки, сознаётся Сева. — С утра перед школой. Он похвастался. Даже фото её показал… у себя в постели.

— Ублюдочный Сквидвард, — шепчу я. А ещё через секунду резко переключаюсь: — Да лан, Сев, ты забей! Я ваще сразу понял, что она из этих… не то леди, не то ляди, знаешь… И ваще, у тебя ж Натаха…

Звучит как издёвка, Сева усмехается.

— Пойдём ща, отожжём? — не сдаюсь я. — Вдарим рок в этой дыре?! Спорим, я с тремя замучу сегодня? Одновременно. Спорим?! — Подзадоривая, я почти силком вытаскиваю его в длинную кишку коридора. — Ща, найду только не самого стрёмного крокодила… — и, вытянувшись, как жираф, пытаюсь высмотреть в вывалившейся из комнаты и бредущей в нашу сторону хохочущей компании первую жертву.

Но тут мой настрой перебивает внезапное явление.

Глава 38

*Она*

Если бы я только знала, куда меня притащит Валентин...

Я была не готова туда идти. Три дня подряд я только и делала, что плакала. Мои глаза опухли, измотанное болезнью лицо осунулось и посерело, волосы превратились в паклю, а одежда испачкалась и вся вымокла от дождя и пота. Должно быть, я выглядела, как потасканная девка, когда Валентин заволок меня внутрь.

Внутрь шикарного, раздутого от чьей-то беззаботности и драйва коттеджа, оглушившего нас не столько громкой музыкой и повстречавшейся прямо у порога целующейся парочкой, сколько всеобщим вниманием, прикованным к нам.

— Оо, какие люди! — Подскочившая из толпы именинница чмокает Валентина в щёку и брезгливо отшатывается от меня. — Не думала, что вы придёте… вместе.

Она многозначительно улыбается Артёму и Алексу, что, глядя на нас, застыли в окружении расфуфыренных красоток, судя по всему, на полпути забывших, куда они направляются.

— Кстати, Валёчек, ты же знаешь условие!.. — успеваю различить я, прежде чем меня сгребают под локоть, практически обездвиживают захватом и холодно и жёстко ударяют губами в губы.

А потом ещё раз, только продолжительнее, чуть менее болезненно, и уже с языком.

А потом ещё…

Странно, но я не нахожу в себе сил для протеста. Их просто нет. Во мне вообще ничего нет больше.

Ни энергии, ни каких-либо эмоций.

Наверное, если бы меня сейчас изощрённо убивали, я бы даже не рыпалась и просто равнодушно подавала инструменты.

Впрочем, это он и делает. Валентин меня убивает.

Медленно. Почти нежно.

На глазах у тех, кто был мне дорог.

На глазах у парня, который должен был стать моей судьбой.

В какой-то момент я ощущаю толчок. Не сильно церемонясь, Алекс чуть ли не между нами протискивается на выход.

— Сношаться на второй, если чё, крайняя комната слева.

Его острый, как осколок стекла, потемневший до полной черноты взгляд, едва чиркнув по Валентину, глубоко вонзается мне прямо в душу. Мы стоим почти вплотную, и в расширившихся до размеров вселенной зрачках я различаю лишь необъятную, сокрушительную ненависть.

— Без тебя разберёмся, — наконец слышится прямо над ухом.

И по лицу, которое я почему-то спешу сейчас запомнить, ползёт такая ухмылка, какой я никогда не знала раньше. Она пугает меня даже больше, чем этот убийственный взгляд, мгновенно переметнувшийся выше моей макушки.

Я опасаюсь, что они с Валентином сцепятся. И стою живым щитом между ними, наконец-то чувствуя, как разгоняется мой пульс, а в висках трещит от напряжения.

Но ничего такого не происходит. Снова посмотрев мне в глаза, теперь с каким-то сожалением, или, может, с отвращением, Алекс, как это ни странно, отступает. Не хлопнув дверью даже, уже в следующую секунду он скрывается за ней. И только тогда я наконец вспоминаю, что кроме нас в этом мире есть ещё и Тёма.

Оборачиваюсь в его сторону, но уже не обнаруживаю ни его, ни Наташи. Остаётся лишь странный, до сих пор не убравший с моего плеча руку и почему-то уже не грубый Валентин.

Только теперь ко мне окончательно приходит осознание. И единственное, что мне нужно, жизненно необходимо в этот момент — это срочно увидеть моего милого «потрёпанного мишку», поговорить с ним и хоть что-то успеть исправить!

Вот кто точно не заслуживает того, что здесь произошло.

Я не хотела, чтобы так получилось. Я не хотела обманывать Артёма, делать ему больно. И я спешу найти его в этом ужасном, полном безразличия и похоти доме. Выскальзываю из объятий Валентина, не слушаю его, кажется, пытающегося воспрепятствовать моему побегу, иду наверх… По инерции заруливаю в одну из комнат, и, только надавив на ручку двери, понимаю, что это та самая, крайняя слева, её назвал Алекс…

Артём с Наташей… Я замираю, различив её голос сквозь громкие звуки музыки с первого.

— Да ты задолбал меня, Севастьянов! Ты вообще долго собираешься от меня бегать? У меня, если чё, типа днюха сегодня, а ты с утра где-то болтаешься, даже сам не подошёл ко мне ни разу! Девки уже ржут надо мной, что я всем отвечаю — хрен знает, где ты!.. Да хорош пить, урод!.. Если б я только знала, что ты из-за какого-то кошака так загрузишься, я б его собственными руками придушила!

— Себя сначала придуши.

— Что?! Ты ничего не попутал? Грёбаный алкаш!.. Хоть бы у своего друга чему-нибудь научился. Тот хоть не бухает. Да хватит, я сказала!..

И тут я снова слышу удар. Не такой пронзительный и резкий, как в арке, скорее стук стекла о мебель. Но только успеваю попятиться назад, как дверь передо мной с размаху распахивается, и из комнаты выскакивает Наташа, сбив и, кажется, даже не заметив меня.

Вскоре цокот её каблуков утопает в громких басах под лестницей.

А я вхожу в согретую тусклым тёплым светом спальню. Вижу мокрое пятно на светло-бежевом ковролине, бутылку на полу, улавливаю расползающийся по углам запах спиртного — лейтмотив сегодняшнего вечера…

Артём сидит на не заправленной покрывалом кровати, обхватив голову обнажёнными по локти руками, и мятая, вся в каплях, рубашка на нём почти сливается по цвету с такой же забрызганной чем-то, мятой, перевёрнутой постелью.

Я подхожу и молча подсаживаюсь к нему, беру в свои ладони его руку.

В его мутных, посветлевших от алкоголя, глазах боль, и мне тоже больно.

Я не знаю, что такого сказать сейчас. Какими словами оправдаться, что пришла с Валентином. Что позволила ему целовать себя. Что так и не призналась, что тоже скучаю…

— Прости меня, Тём… — наконец полушепчу, тяжело вздохнув. — Я давно об этом думала, и, наверное, должна была открыться тебе раньше… Понимаешь, есть один человек…

— Сквид?

— Что?

— Валентин?

— Нет!.. — ужасаюсь я. — Совсем нет… — И, собравшись с мыслями, продолжаю, уперев взгляд в причудливые узоры на его запястье. — Это не Валентин. С этим человеком мы познакомились гораздо раньше, в интернете. Он был моим другом по переписке…

На мгновение поднимаю взгляд и, удостоверившись, что Артём внимательно слушает, продолжаю:

— Даже не так… Он был мне не просто другом. Я не знаю, веришь ли ты в такое… Я верю… Я верю в судьбу, понимаешь? В то, что где-то есть единственный человек, предназначенный тебе свыше. «Твой» человек. Твоя судьба. «Не параллельный». Тот, кто сделает твою жизнь наполненной, яркой, внесёт в неё краски, ты понимаешь меня, Тём?..

Не успеваю я снова поднять глаза, как Артём отнимает свою руку и быстро промокает закатанным рукавом раскрасневшееся, в испарине, лицо.

— А помнишь, ты меня спрашивала про стихи? Умею ли я сочинять… — вдруг перебивает, круто сменив тему. — Так вот. Я пишу. Правда, очень редко… Точнее, недавно стал писать… Алекс, правда, считает, что поэт из меня дерьмовый, но ты послушай, может, хоть ты заценишь…

Внезапно в комнату вваливаются посторонние звуки: музыка снизу, чья-то назойливая телефонная трель, мужские голоса на повышенных тонах. И тут же возникает всё же отыскавший меня Валентин, а следом за ним почему-то… Алекс. Отвлекшись на них, Артём поднимается на ноги, чем заставляет меня тоже встать, но, к моему удивлению, не осекается, а продолжает ещё более настойчиво, торопливо и громко.

Так, чтобы его хриплый голос не потерялся во всей этой адской какофонии.

— Сейчас… вот такой у меня, Женька, стишок. Ты послушай, он коротенький… Вдруг тебе понравится…

Сто двадцать — и лобовое!

Разбит на «встречке» судьбою,

Раскатан своей любовью,

И нет без тебя меня!

Размазан по трассе жизни,

Распят на кресте стылом,

И сделать тебя былью ­–

Последняя мысль моя…

— Не надо, Сев, — влезает между нами Алекс.

И пытается отгородить нас друг от друга, но Артём, не обращая на это внимание, ловит мой взгляд и всё равно продолжает зачитывать.

С каждым словом всё громче и бойче. Словно вонзая мне прямо в сердце ржавые гвозди и глубже и глубже ввинчивая их.

Сто двадцать — и пульс в минус!

Твой взгляд, как в крови вирус,

Твой смех, как богов милость,

Я всё за него отдам!

Сто двадцать — и роковое!

Есть мы, но нас больше, чем двое!

Есть я, только вскрыт болью,

Что вместе не быть нам!!!

На последних строчках, особенно на слове «больше» он срывается на страшный хриплый крик, что до самого нутра меня ошпаривает, отталкивает Алекса, и, заорав: «Ну что, Женька, он прав? Дерьмовый из меня Пушкин?!», высвобождается из захвата Валентина и уносится куда-то, судя по грохоту, по ступенькам вниз.

А я всё ещё вижу его полные слёз глаза.

Пьяные, но по-прежнему самые «тёплые» и трогательные на свете.

Из оцепенения меня выводит внезапный несдержанный тон Валентина.

— Да возьми ты уже наконец эту чёртову трубку!

Глава 39

*Он*

Я не мог с собой справиться. Меня лихорадило. Рвало вышку, сносило чердак.

Я не мог стоять на месте, не мог ни с кем разговаривать, не мог улыбаться.

Мне нужно было что-то крушить.

Ломать. Бить.

Этим чем-то едва не стала надменная физиономия Сквидварда, когда я вернулся с проветривания и снова наткнулся на него в коридоре…

**

Запотевшие стёкла такси. Дворники, отчаянно скребущие по лобовухе.

В башке винегрет из мыслей.

Матушка оборвала мне трубу, прежде чем я ответил. А это значит — что-то серьёзное. Она не сказала что, скинула, но по её голосу я понял — до утра это не потерпит.

Лялька без телефона, и это парит больше всего.

Надеюсь, у Севы хватит ума дождаться моего возвращения. Надеюсь, пакостник-Сквидвард о нём позаботится.

Мать вашу… как же я устал!

— Эй, шеф, это мой любимый трек, сделай громче!..

**

— Она н-нашла ключи от сейфа… Вытащила ружьё… — сходу ошарашивает меня зарёванная, заикающаяся матушка, зачем-то удерживая над моим насквозь промокшим кепарём трясущийся зонт. — Заперлась у себя и… у-угрожает, что выстрелит себе в голову…

— Откуда у вас ружьё?

— Это ох-хотничье, Слава у нас охотник...

Бросаю взгляд на Лялькины окна — в них теплится слабый свет. Краем глаза фиксирую орущего в телефонную трубку дядю Славика в ярких прямоугольниках на первом, газую в дом…

И последнее, что слышу:

— Алекс, она беременна!

И тут из меня окончательно вышибают воздух.

Дальше всё мешается: матушкины вопли, дяди Славика вопли… удары его бетонных костяшек о мой череп… Мольбы, причитания, звон в ушах, мат, много мата, направленного на меня…

В меня.

Наконец сквозь какой-то невыносимый писк, перешедший в моей голове в странные низкие звуки, но почему-то так и не разорвавший меня окончательно, я различаю:

— Пожалуйста, Слав, отпусти!!! Ну прошу тебя, отпусти его, пожалуйста! Пусть они поговорят!!! Ну, подумай о Николине хотя бы, Слава!..

И дядя Славик отползает. Осознав, что снова могу дышать, я кое-как соскребаю себя с пола, кое-как принимаю полувертикальное положение и, машинально пересчитывая языком зубы и нащупывая утопленный в кармане смартфон, цепляюсь за перила и поднимаюсь по лестнице.

Падаю на пол у Лялькиной комнаты, приваливаюсь плечом к двери.

— Ляль, это я, — пытаюсь выговорить, но сам себя не слышу и, сплюнув прямо на пол, стучу и повторяю чуть громче: — Ляль, это я, открой.

Раздаётся щелчок — и меня до хруста костей сплющивает жаркими тисками объятий.

— Алекс! Алекс! — Лялька ревёт. — Прости меня, прости меня!

— Не-е-е, — ухмыляюсь я. — Так не пойдёт. Сначала ты мне всё вывалишь. Кто это сделал, Сева?

Башка заторможенно, но начинает скрипеть извилинами. Лялька заволакивает меня внутрь. Теперь мы так же сидим у её двери, только с другой стороны. Лялька неустанно размазывает по своему лицу мою кровь и собственные слёзы.

— Сева? — повторяю я вопрос, сквозь пелену перед глазами наблюдая за её суетой.

Она вскакивает. Мечется по комнате. Хватает откуда-то салфетки, что-то ещё, падает снова ко мне. У подножья кровати действительно валяется двустволка, в тусклом свете ночника отливая багряно-красным.

— Ляль, ты с ума сошла? — чуть живее заговариваю я, пока она пытается заткнуть мне все щели тампонами. — Тебя перекрыло, или что?.. Скажи мне, это Сева? Это важно.

— Нет, — наконец отрезает она. Уже собранная, видать, моя красивая рожа её резко отрезвила. — Это ты.

— Что я? — огрызаюсь. — Я спрашиваю, ребёнок от Севы?

— От тебя ребёнок!

И тут я не сдерживаюсь. Резко поднимаюсь на ноги, отбросив её от себя вместе со всей её долбанной аптечкой и дебильством, но, почувствовав, что меня шатает, спешно перебазируюсь на кровать.

— Чё за дичь, Ляля? — Выдёргиваю из носа тампоны и склоняю голову между разведённых колен, чтобы капало на пол. — Не до шуток сейчас.

— А я и не шучу!!! — внезапно орёт она. И, тут же накинувшись на меня, уронив на лопатки, причитает мне, оглушённому окончательно, прямо на ухо: — Я люблю тебя, Алекс, безумно, больше жизни! Нет никакого ребёнка, я придумала всё! Но я хочу быть с тобой, я люблю тебя, как ты этого не понимаешь! Почему никто этого не понимает?!!

Как только первый шок отпускает, я снова отдираю и отпихиваю её от себя, отчего она орёт ещё громче и надрывней. Без остановок, в одно предложение, или даже одно бесконечное слово:

–НетПожалуйстаАлексНеуходиЯнемогубезтебяЯнемогубезтебяЯтебялюблюТыженезнаешьничегоЯнесестратебеникакаяАлекс!!!

Разобрав лишь своё имя, я почти успеваю сорваться с кровати, как мой мозг состыковывает: «Я не сестра», — и я отваливаюсь обратно.

Тут же встроившись в меня, как 3-д пазл, обвив всем, чем только можно, уткнувшись мне в шею, Лялька ненадолго затихает. А потом принимается бубнить какую-то ересь:

— То есть… мы с тобой двоюродные, получается. Но я слышала, что так можно. Что такое бывает. Такие пары. Даже у маминой подруги, тёти Светы, сестра замужем за их двоюродным братом. И вообще, раньше это даже модно было… Когда всякие там короли…

Я прислушиваюсь к тиканью её наручных часов. К стуку собственного сердца. И постепенно расслабляюсь и почти успокаиваюсь.

И начинаю уже мирным, хоть и чужим, посторонним голосом:

— Пусти, Ляль. — Она трясёт головой. — Пусти, у меня ещё кровь не остановилась.

Когда она отпускает, я снова сажусь за край и склоняюсь над полом. В этот момент мне кажется, что за дверью кто-то есть, но решаю не заморачиваться.

— Чё за фантазии, Ляль? С чего ты так решила?

— Это не фантазии! — Она подкрадывается ко мне, положив свою горячую ладошку мне на спину. — Я свидетельство о смерти нашла. У Веры Юрьевны. Она, кстати, и твоя бабушка тоже.

— О чьей смерти, Ляль?

— Моей настоящей матери, Русланы Калининой.

Я кидаю на неё злой взгляд.

— Ну, наша мама, то есть твоя мама, она мне не мать, а тётя. Я об этом сама узнала уже после того, как мы с тобой познакомились. Короче, когда они были молодыми, у них там любовный треугольник был: моя мама, твоя… Они, кстати, двойняшками были… И мой папа. Они сначала встречались, тётя Аня с моим отцом, потом разругались, подробностей я не знаю, в общем, она ушла к твоему отцу. Ребёнка родила от него, тебя, то есть… Назло моему, понимаешь… А мои сошлись. Только когда появилась я, моя мать умерла, сразу, в родах, и твоя решила заменить сестру… Представляешь себе такое?

— Ничего я не представляю, Ляль, — бормочу я, давя на виски — башка страшно раскалывается. — И не понимаю ничерта вообще...

— Поймёшь, я тоже не сразу переварила. Короче, ты, получается, мой двоюродный брат.

— И чего, Ляль? Это дела не меняет. Если так, как ты говоришь, почему они сами во всём не признались? Почему ты мне раньше не рассказывала?

— Из-за видео с котиком.

— ?

— Я смотрела то видео. Ты до сих пор загоняешься, что она тебя бросила. Хотя сам предпочитаешь думать, что простил. И, наверно, знать, что она была вынуждена оставить тебя с отцом из-за случайной беременности от другого мужчины всё же легче, чем знать, что ради того же мужчины она променяла тебя, своего собственного ребёнка, на чужого… Прости… — Она касается моего лица с намерением заглянуть в глаза, но этого я не позволяю.

— Знаешь, Ляль, мне плевать! — И всё-таки спружиниваю с кровати, развернувшись к сестрёнке и нашаривая в глубоком кармане джоггеров свой неутихающий сегодня сотовый. — Мне уже давно не важно, какие у неё были мотивы. Она предала меня не тогда. Она предала меня, когда вернулась за мной. Даже не предала, а перепахала как следует… Когда обещала, что мы будем часто видеться. Говорила, что приедет и не приезжала. Когда забывала, что мы договорились где-то встретиться. Когда «лечила» мои подростковые заскоки психологами и неврологами. Когда перепутала день моего рождения, Ляль!

Лялька соскакивает на пол и снова льнёт ко мне, заставив не разбирая смахнуть чей-то вызов.

— Алекс, я сама когда об этом узнала, была в таком шоке! Хотя мне-то это всё преподнесли вообще не так! Для меня из неё сделали почти героиню, та же бабушка… У меня в голове до сих пор не укладывается… Они вообще не хотели, чтобы кто-то знал, представляешь! Никогда. Отец с самого начала поставил условие, что если она превращается в Руслану, то от прошлой семьи она отрекается. Твоего отца он, по-моему, ненавидит до сих пор. И она отреклась. И даже заставила это сделать бабушку. Правда, я думаю, её уговаривать особо не пришлось. Когда мы с ней говорили об этом, с Верой Юрьевной, она сказала, что твой отец ей никогда не нравился. Что он тогда был человеком бестолковым и не перспективным. Она даже склоняла маму аборт сделать. Но та так и не решилась. А потом всю жизнь честно выполняла обязанности матери, моей матери, всю мою жизнь. Только я чувствовала, Алекс, что она меня не любит. Что это просто роль, которую она играет ради отца. И сначала я от этого прям грузилась и даже её винила, а порой и ненавидела, честное слово, а потом поняла, что бывает такая любовь, ради которой пойдёшь на всё… Сумасшедшая, рушащая все барьеры и преграды…

— Это бред, Ляля! — Я удерживаю её руки, чтобы не распускала. — Это не любовь. Я не знаю, что это такое, но никакой любви не бывает! Это всё выдумка и блажь!

— Нет, Алекс, я правда люблю тебя! — Она снова начинает плакать и всё порывается на мне повиснуть. — Если, как ты говоришь, любовь — это блажь, то это блажь, за которую умирают! И убивают тоже… Я сейчас понимаю маму... Если она так же любила отца…

— Перестань, Ляль, между нами всё равно ничего не изменится! Ты моя сестра, полукровная, или двоюродная — это вообще не важно!

— Но я люблю тебя!!! — Лялька заходится в очередной истерике, с новым запалом бросается на меня, но мне хватает ловкости увернуться и поменяться с ней местами.

Попутно подцепляю с пола ружьё, вставляю в упор между нами, к её плечу прикладом, прижимаю с стороны ствола собой, одной рукой придерживаю, второй поднимаю и пытаюсь насильно разогнуть её холодные пальцы.

— Держи. Нажимай на спусковой крючок.

— Заччем? — мямлит она трясущимися губами.

— Стреляй.

— Зачем?!

— Или ты сейчас выстрелишь, или больше никогда не повторишь эту чухню!

— Но…

— Стреляй, я сказал!!!

От испуга она дёргается и, ещё громче разрыдавшись, обрушивается на собственные колени.

Я перехватываю и переламываю ружьё — оно не заряжено. Опускаюсь рядом, кладу и отпихиваю его подальше, закидываю руку на хрупкие подрагивающие плечи.

Трещит телефон.

Минут через десять, не раньше, я готов ответить.

**

Сева дождался меня. Только немного не так и совсем не там, где я рассчитывал.

Ещё двадцать минут я разговаривал с ним, перемолотым в фарш, через разбитое боковое стекло Карины.

Двадцать минут.

Спасатели сказали, это много.

Сева ушёл за полчаса до начала нового отсчёта, в дождливую ночь с седьмого на восьмое октября 2017-го.

Часть третья

Глава 1

*Она*

Лето 2021 года.

Ничего не проходит бесследно*…

До жжения в глазах налюбовавшись чарующей золотой точкой на горизонте, я сворачиваю плейлист, убираю смартфон и наушники в рюкзак и, покончив с привалом, хрущу мелкой галькой под подошвами кедов.

Уже начало смеркаться, а мне ещё необходимо найти улицу и месторасположение отеля, номер в котором я забронировала.

Скажи мне кто-нибудь, что я отправлюсь за тысячу километров от дома одна… Сама не верю. Ещё не так давно я в родном посёлке легко могла заблудиться. На «нашей улице в три дома»*… А сейчас я в Феодосии, на берегу настоящего моря… С ума сойти…

Всё, чего мне хотелось после утомительного перелёта из Москвы в Симферополь и почти трёхчасовой тряски в полудохлом автобусе — это увидеть его, море. Спокойное. Бескрайнее.

Именно такое, каким я себе его представляла. Какое запечатлелось в моей детской памяти.

Море и закат. Соединение двух стихий. Завораживающее зрелище.

Артём тоже мечтал увидеть море.

Мой милый ангел Артём…

Послезавтра тебе бы исполнилось двадцать два года...

Гибель Артёма стала самым страшным ударом для меня после смерти папы.

Это случилось в тот вечер, когда мы отмечали совершеннолетие Наташи. Вернее, как раз я там ничего не отмечала. Я вообще не по своей воле туда попала. Но именно из-за меня всё и произошло.

Снова я. Я самый грешный человек в этом мире.

Чёрт… если б только можно было вернуть время!..

Его пропажу заметили не сразу. Наташа была на него зла и, в отместку заливаясь шампанским, напропалую со всеми флиртовала. Алекс куда-то сорвался после телефонного звонка. Куда подевался Валентин, я даже не задумывалась.

Наконец оставшись в одиночестве, я развалилась на огромной кровати звездой и пребывала в состоянии прострации и полнейшего опустошения.

У меня не было сил ни на что. Ни на переживания, ни на мысли.

Всё, чего я хотела в тот момент — это просто испариться...

И даже когда вернувшийся с улицы, насквозь промокший и бледный Валентин сообщил, что ему не удалось остановить Артёма, что тот сбежал, и что нужно срочно найти его — даже тогда во мне ничего не шевельнулось.

Не было ни предчувствий. Ни страхов.

Я очнулась позже, когда Валентин уже каким-то чудом достучался до Наташи. Не найдя в полном доме народу ни одного трезвого человека, кроме ди-джея, они вызвали такси, и уже в последний момент я успела заскочить к ним в машину.

Помню, как Наташа плакала. Уже после того, как мы добрались до гаража и выяснили, что Артём сел за руль. Как давилась истерикой и неустанно набирала Алекса.

Помню, как плюнув на всё мы вызвали новое такси и, доверившись Валентину, указали водителю красную точку на карте.

Начало длинной пробки.

Но самыми страшными минутами были ещё не те. Самыми страшными оказались те последние полкилометра по трассе, что мы бежали пешком. Спотыкаясь, задыхаясь. И отчаянно надеясь, что мы ошибаемся.

Алекс появился почти одновременно с нами. Я так толком и не разглядела его лицо, но Наташа потом рассказывала, что в первый миг она даже подумала, что они были вместе. Алекс с Артёмом. В одной машине. Говорила, что Алекс был весь в крови. В отличие от Артёма, который, по словам уже Валентина, с первого взгляда, казалось бы, не пострадал.

Именно это и дало нам всем ложную надежду.

Пока мы были там, он словно специально для нас оставался живым и красивым. Только потом мы узнали, что в момент столкновения его сильно зажало рулевой колонкой, раздробило рёбра и разорвало часть внутренностей. И что одно то, что он какое-то время даже с нами разговаривал, можно уже считать чудом.

Он не с нами разговаривал. Только с Алексом. Валентин нас к ним так и не подпустил…

Я останавливаюсь на новый привал. Не оттого, что устала — вес рюкзака на плече ничтожен по сравнению с грузом на душе, от которого мне теперь никогда не избавиться...

Ты учил меня не плакать о мёртвых, но из меня вышла плохая ученица, Тём.

Поднимаю с земли плоский округлый камешек. Запускаю его в море. Слышится тихий спокойный всплеск.

«Круги на воде». Наташа говорила, он любил эту песню.

Глава 2

*Она*

Добравшись до места без особых приключений и заполучив электронный ключ от номера, я решаю ополоснуться с дороги и отправиться на променад по вечерней Феодосии.

И, конечно же, меня как магнитом тянет на набережную. Туда, где вечный праздник, много беспечных людей, запахи хот-догов и сладкой ваты, огни и беззаботные звуки музыки... И где каждый глоток воздуха заряжает желанием сделать следующий.

Почти всё я снимаю на камеру. Больше не для себя, а для Милки, с которой мы должны были ехать вместе, но в последний момент она где-то умудрилась подхватить ангину и сидит сейчас дома на антибиотиках.

Зависаю напротив парка аттракционов и долго созерцаю раскрашенное разноцветной подсветкой колесо обозрения и чудесные карусели, среди которых мне упрямо мерещится силуэт Артёма.

Вспоминаю миг счастья, объединивший наши души… его сияющие глаза…

Иду дальше, снова щёлкаю затвором объектива и напитываюсь новыми яркими впечатлениями, но ощутив, наконец, физическую усталость и голод, вспоминаю, что неплохо было бы подкрепиться чем-нибудь более материальным и существенным.

Забредаю в первую же попавшуюся кафешку с живой музыкой, занимаю один из самых дальних от громыхающих колонок столиков и принимаюсь рассматривать поднесённое официантом меню.

Но, пока мой мозг предельно занят, где-то внутри уже тикает начавший обратный отсчёт таймер, а нарастающее предчувствие чего-то значимого всё сильнее сжимает мне лёгкие… Я поднимаю глаза на подсознательно опознанный с первой же нотки голос — и окончательно забываю дышать: по сцене, переговариваясь с ди-джеем и настраивая микрофон, в синем свечении пола бродит Алекс!

Боже мой, Алекс! Как давно я его не видела!

— Ребят, это будет новый трек, поддержите! — произносит он со смущённой улыбкой, и народ ликует, оглушая даже меня аплодисментами и одобрительными возгласами...

После похорон Артёма, где я присутствовала лишь стоя бледной тенью во дворе его дома и только ради того, чтобы как-то поддержать Наташу, с которой мы потом ещё какое-то время общались, Алекс из моей жизни исчез окончательно.

И не только из моей. Говорили, в тот же день, только уже на поминках, он устроил жуткий скандал у Тёминых родителей, после чего его ещё долго не видели в городе.

На каникулах я вернулась в старую школу в Архангельском, окончила её и поступила в универ на выбранную методом тыка профессию учителя биологии и химии. А он, по словам той же Наташи и Кати Алёхиной, доучился в Н-ске и призвался в армию.

Дальнейшая его судьба мне почти не известна. А всё, что известно, обнесено таким налётом слухов, что считать эти сведения достоверными я всё равно не могу. Кто-то говорил, что он живёт в Москве. Кто-то — что видел его в каком-то столичном клубе на сцене. Кто-то вообще ляпнул, что Алекс теперь наркоман. В общем, предположения были самые противоречивые, причём половина из них основана лишь на том факте, что он забросил свой видеоблог и соцсети.

Кстати, странички Васдушки тоже больше нет…

Я смотрю на него. Он почти не изменился. Если только чуть крепче стал и обзавёлся текстовыми татуировками на боковых сторонах предплечий, от запястий до сгибов локтей. Белая футболка их совсем не скрывает, но с моей позиции всё равно не разобрать, что там за надпись.

Зато я совсем не переживаю, что он меня может узнать.

Во-первых, я давно не крашу волосы и теперь натуральная тёмно-русая шатенка. Во-вторых, в школе я почти не носила брюки. Если джинсы — то всегда обтягивающие. А сейчас на мне шаровары и футболка оверсайз — не слишком женственная, зато не привлекающая внимание одежда.

Я здесь не для того, чтобы бросаться в глаза.

Алекс поёт какую-то незамороченную пацанскую песенку. Народу нравится. Его поддерживают бурно. Особенно компания восторженных малолеток за одним из передних столиков.

Но звучат последние аккорды — и одна из девчонок, обломав всех, повисает у него на шее.

Концерт окончен.

Я захлопываю меню...

Глава 3

*Она*

По дороге до отеля я вою. Не хотела, уговаривала себя, что не надо, но так и не смогла с собой справиться. Слёзы переполнили глаза и нос и наконец-то хлынули бурным потоком.

Это слёзы по безвозвратно ушедшему прошлому, по моей детской наивности и вере в чудо, по Артёму, по папе.

Я жалею себя и кляну судьбу за то, что она отняла у меня счастье прямо из ладоней. Сокрушаюсь и злюсь, что жизнь меня так ничему и не научила.

Я всё ещё идеалистка, всё ещё жду чего-то, и, как бы ни было больно это признавать, случайная встреча в кафе взбудораживала во мне то, что я так отчаянно пыталась похоронить в себе все эти годы…

Алекс… Моя так и не сбывшаяся мечта. Как же я хотела быть с ним!

У него есть девушка. Ну конечно, такой как он не может быть один... Это у меня никого, хотя я честно пыталась завязать отношения. Даже провстречалась с одним полгода…

Нет. Всё. Надо прекращать реветь. Я сюда приехала не для этого. Завтра я выполню самой себе назначенную миссию, вернусь в родной Архангельский и научусь жить по-новому.

**

Таксисты знают всё. Так можно было бы назвать какой-нибудь детективный сериал или книгу.

Мне повезло. «Мой» оказался чуваком начитанным, обладающим почти энциклопедическими знаниями о полуострове, и десятиминутная дорога до Приморского и получасовое кружение по самому посёлку не показались мне слишком утомительными.

И вот он — дом…

Задумка хотя бы краем глаза взглянуть на то, чего мы с мамой, волею судьбы или в силу её страшной ошибки лишились, созрела в моей голове ещё три года назад.

Я даже уговаривала маму поехать сюда со мной после выпускного, чтобы просто посмотреть в глаза той женщине, мошеннице, которая её обманула.

Обманула эта «Алла-Аллах» не только, кстати, её. Насколько я знаю, так мечтавшему за что-то нам отомстить дяде Вите тоже ничего не досталось. И с этой Аллой они так и не поженились.

Когда после сделки мама вернулась в Н-ск, она уже всё знала. Мы встретились на нашей старой квартире в Архангельском, куда мама приехала сразу с вещами. Она даже привезла мне мои телефон и тетрадку, за что я ей безмерно благодарна, а потом, видя, в каком я состоянии, ещё долго от меня не отходила.

Я знаю, ей тоже было тяжело и больно. Я видела, как она глотала таблетки… Но в итоге всё окончилось нашей совместной жуткой истерикой, после которой мы обе решили, что так продолжаться не может.

Очень помогла Милка. Вообще девчонки. Даже Кукушкина. Мы снова сдружились, когда я вернулась в родной класс.

Жизнь постепенно налаживалась.

Но мысль найти этот дом во мне уже укоренилась...

Я никогда здесь не бывала. И даже не знала, как он выглядит, этот злополучный дом в Приморском, пока на сайте объявлений не обнаружила фото. Дом сдавался под проживание отдыхающим. Сдавала хозяйка, с которой мне удалось договориться насчёт одной из комнат на десять дней.

Если честно, я не собираюсь оставаться тут на все десять дней, тем более, что, по словам хозяйки (представившейся, кстати, Мариной), до меня сюда уже заселилась какая-то компания. Но, раз уж, как опять же, она сказала, они не против, я уж как-нибудь потерплю пару дней это вынужденное соседство.

Посмотрю на так и не случившийся папин подарок, взгляну в глаза этой дряни, искупаюсь в море — и поеду обратно.

Толкнув обнаруженную в облезлом деревянном частоколе калитку, я свободно шагаю по вымощенной природным камнем дорожке, в окружении провожающих меня плодовых деревьев, высокой травы и цветов, а также каких-то обнаглевших вконец мошек и солнечных лучей и зайчиков.

Передо мной предстаёт небольшой мансардный домик с двумя верандами: застеклённой, через которую виднеется вход, и летней. Над застеклённой нависает балкончик, выкрашенный в белый цвет. Сам домик тоже светлый, а крыша коричневая.

В общем, с первого взгляда очень даже ничего.

Уже на подходе я замечаю ещё одно строение, похожее скорее на хозяйственный вагончик или баню и небольшой, выложенный тоже из камня, декоративный прудик, заросший водяными лилиями. Её жизнерадостные, ярко-розовые цветки отлично вписываются в общую картину.

«Прямо, парадиз какой-то, — думаю я. — Неплохо же эта Алла поживилась!»

Постучаться я не успеваю — со спины меня окликает приветливый голос, и, обернувшись, я натыкаюсь взглядом на маленькую улыбчивую женщину, что, немного прихрамывая, семенит за мной следом.

**

Как обычно, мама оказалась права: дом уже не раз перепродали, и новая хозяйка Марина не имеет ничего общего с мошенницей Аллой, обманувшей нас.

Странно, но в какой-то момент нашего уютного чаепития на открытой веранде, я поймала себя на том, что ничуть не разочарована. С одной стороны, мне действительно хотелось увидеть эту Аллу-Аллах, и напоследок, перед выездом, хотя бы высказать ей всё, что я о ней думаю, в лицо, а возможно, даже как-то отомстить. Но с другой… Новая хозяйка Марина неожиданно показалась мне такой располагающей к себе, душевной, гостеприимной… Вот бывает же, что к людям как-то сразу проникаешься… что мне даже немного приятно, что вся эта красота в итоге досталась ей.

По крайней мере, и дом и сад теперь под присмотром. Сомневаюсь я, что такая дрянь, как Алла, приложила бы руку к благоухающим розовым кустам, к деревцам инжира или к винограднику. Всё бы заросло и запустело.

Да что там Алла! Даже мы с мамой, прибывая только на лето, не смогли бы поддерживать свой «парадиз» в таком состоянии. А о переезде на ПМЖ в Приморский всё равно не могло быть и речи.

Мама ушла с завода. Из-за Вити. Но по-прежнему каждый день катается на работу в Н-ск. Теперь она начальница отдела кадров в одной частной фирме. Получает больше, да и коллектив ей, кажется, нравится. Особенно один «скромный, но улыбчивый» айтишник.

Словом, мама осталась верна себе, и, в отличие от меня, всё ещё надеется рано или поздно встретить «того самого».

Шёпот ветерка в волосах, ароматы цветения, солнечные блики от прудика... Допив ароматный чай, я ещё некоторое время наслаждаюсь ощущениями и видами своего «потерянного рая», пока отбежавшая «на проверку» хозяйка не приглашает меня в дом.

— Там ребята поселились, — тараторит она, сопровождая меня по узкой извилистой тропке. — Вроде как музыканты какие-то, но тихие. Хорошие такие, мне показалось, по крайней мере, не курят, не пьют. Тебе достанется комната на первом, рядом с кухней. Это даже лучше, потому что санузел как раз на первом этаже, я тебе сейчас покажу всё…

Мы проходим через застеклённую веранду и попадаем в просторное, оббитое вагонкой, помещение, которое хозяйка называет каминной. В нём действительно есть камин, небольшой столик с фруктами, а ещё телевизор и два потрёпанных жизнью кресла. В целом, не шикарно, но довольно чистенько и мило. Марина показывает мне санузел с туалетом и душевой, приоткрывает дверь на кухню, и тут нас прерывает скрип деревянных ступенек.

— Привет! — взмахивает рукой застывшая на лестнице взъерошенная девушка, на вид моя ровесница.

Её дружелюбная улыбка вполне располагает к общению.

— Привет, — отвечаю я, тоже с улыбкой. — Я ваша новая соседка, Женя.

— А я Ника. — Девушка спускается к нам и протягивает мне руку.

Вблизи она кажется ещё более открытой и симпатичной: длинные, спутанные ото сна, светлые волосы, острые, выпирающие под огромной футболкой, ключицы и плечи, весёлые голубые глаза.

— Ладно, вы тут знакомьтесь, а я пойду пока постель тебе застелю, — бормочет хозяйка и, оставив нас наедине, скрывается за незамеченной мною сразу дверью под лестницей.

И мы знакомимся. Оказывается, девушка из Москвы, учится на журналиста, в МГУ, перешла на второй курс. В отличие от меня, никогда не мечтавшей стать учительницей, выбором своей будущей профессии она вполне довольна, как и в целом, жизнью, по её словам, ничем её не обделившей.

— А где твои друзья? — интересуюсь я в продолжении разговора. Общаться с Никой приятно и легко. — Хозяйка сказала, вы приехали большой компанией.

— Ну, насчёт большой это враки, — смеётся Ника. — Мы вообще пока вдвоём, просто Алекс дрыхнет…

Она кидает взгляд на лестницу, а у меня от услышанного сочетания звуков внутри всё мгновенно стынет. Ну нет. Неет!.. Не бывает же таких совпадений!.. Неужели эта Ника — та самая девушка из кафе, а Алекс…

И, пока ­я внутренне молюсь, чтобы «её» Алекс оказался каким-нибудь Сашей, Ника вдруг восклицает:

— Ну наконец-то, проснулся! Иди сюда быро, я вас познакомлю!..

Глава 4

*Она*

Мне кажется, они слышат, как бьётся моё сердце. По крайней мере, я слышу только его. Не щебетание Ники, что-то доносящей до Алекса, не его приветствие, которое я, похоже, считала по губам… только гулкий, отдающий в каждый капилляр, резонирующий в каждой клеточке моего организма ритм сердца. Сбитый и разогнанный допредела.

— Вы что, знакомы? Да ладно! — наконец долетает до меня. — О-фи-гееть! Это ж надо было так влипнуть!

— Да, мы вроде даже в одном классе учились. Ты же Женька? — словно ударом под дых, отрезвляет меня Алекс.

И тут я осознаю, что мои бурные чувства к нему, скорее всего, вообще не имели шансов на взаимность. И всё, что я когда-то себе напридумывала: все эти взгляды, намёки, улыбки — для него были «просто так». Я была «просто так» для него. Просто одна из его бесчисленных девочек. С которой можно сегодня пофлиртовать по настроению, завтра взять и бросить, а послезавтра предложить другу…

Меня спасает скрипнувшая дверью хозяйка и сквозняк, лизнувший щиколотки сквозь тонкую материю брюк.

— Ну всё, Женечка, твоя комната готова. Можешь ступать уже раскладывать вещи. Я там, правда, окно открыла, сетки нет у меня, зато есть фумигатор. Розетка за тумбой, там увидишь… А я пойду уже. Вечером пирожков вам напеку, вы, если хотите, заглядывайте…

Пока Алекс со своей девушкой переключились на тётю Марину, я стремглав улетаю в санузел и защёлкиваю замок.

Только не реви, Женя! Только не реви!..

Машу на себя руками, запрокидываю голову, ощущая, как снова предательски печёт в глазах, стараюсь проглотить удушающий и режущий горло ком и глубоким вдохом хоть чуть-чуть ослабить давление в грудной клетке.

Чёрт! Как же больно! Почему всё так?! Зачем судьба издевается надо мной, спустя столько лет снова сведя нас с Алексом?..

Выкручиваю на полную кран, спускаю с плеча лямку рюкзака и, съехав по гладкой кафельной стене спиной, достаю из его распахнутого нутра свой талисман — когда-то подаренную Артёмом единорожку.

Утыкаюсь носом в мягкий плюш, вдыхаю аромат кондиционера для белья и ещё чего-то необъяснимого, но такого до смерти нужного, и наконец позволяю слезам вырваться…

Проходит, наверное, целая вечность, прежде чем я выхожу из душа. Но для меня время по-прежнему стоит. Я так и не решила окончательно, что теперь мне делать. Первый мой порыв — побежать за хозяйкой, по-человечески попрощаться с ней и уехать — немного попустил, но ему на смену пришло что-то странное, даже патологическое.

Я хочу на них смотреть. Я хочу видеть, как Алекс с Никой общаются.

Мазохизм? Пожалуй, да.

Иначе никак не объяснить моё стремление задержаться здесь. Мне нужна точка. Какое-то доказательство, что они вместе, хотя, казалось бы, всё и так очевидно…

Но я не смогу спокойно спать, пока эта точка не будет поставлена.

Звуки голосов и смеха ведут меня обратно в «парадиз», на открытую, обвитую лозами винограда, веранду. Правда, теперь и виноград, и пышное цветение роз лишь усиливают диссонанс с моим внутренним состоянием: от того, насколько лучезарен «мой рай», мне только хуже.

— Ах ты гадость! — шуточным тоном ругается Ника. — Ща я тебя задушу!

Издалека наблюдаю, как они дурачатся: Ника, обойдя сзади, нападает на Алекса, трясёт его, развалившегося на плетёном стуле, за плечи, а он пытается ущипнуть её оголённые одной лишь длинной футболкой ноги, цепляет за икры и заставляет визжать и смеяться.

Чёрт. Чистый мазохизм.

Я ступаю на веранду, огибаю длинный стол и сажусь с другой его стороны, воткнув локти в аляповатую клеёнчатую скатерть.

Складываю руки в замок и утыкаюсь в него подбородком. Мой прицельный взгляд направлен прямо в смешливые светло-карие глаза.

Через мгновение они становятся немного более серьёзными, но Алекс стягивает с расстёгнутого ворота футболки-поло очки и прячется за их зеркальными линзами.

— О, теперь тогда я в душ, можно? Никто не против? — восклицает, чуть ли не подпрыгивая на месте, Ника. — А потом предлагаю на пляж! Женька, ты уже была на море?

— Вчера в Феодосии ходила. Только не купалась ещё.

— О, мы тоже вчера были в Феодосии! Там, конечно, веселее, чем здесь, но зато здесь море чище. Алекс, ты же зароешь меня в песочек?

— Обязательно, Ляль, с головой и метра на три как минимум.

— Ах ты!..

Они снова обмениваются тычками и другим несерьёзным рукоприкладством, и Ника, продолжая сквозь смех возмущаться и стонать, что теперь ей больно, потирая ладошками то поясницу, то ноги и нарочно хромая, плетётся к дому.

Мы же с Алексом остаёмся один на один. Впервые за неполные четыре года, такие долгие и наверняка для обоих тяжёлые.

Сколько же между нами всего накопилось! Сколько не прояснённых моментов!.. Я вспоминаю, как сотню раз представляла себе нашу встречу, как спрашивала его в своей голове: где он? как он? Чем занимается? О чём тогда разговаривал с Артёмом? Что всё-таки произошло на его похоронах? И ещё столько всего, что хватило бы на полжизни разговоров… Но сейчас почему-то мне не хочется воспроизводить вслух ни один из этих вопросов…

На нём, как и раньше, броская, ярко-красная одежда, на губах едва различимая кривая ухмылка, глаз я не вижу, зато вижу своё искажённое отражение в его непроницаемых «авиаторах», что даёт ощущение, возможно ложное, что он на меня смотрит.

— Тебе идёт этот цвет. — Дёрнув головой, он указывает на мои волосы. — Хотя с зелёными тоже было годно.

Я молчу. Не знаю, чего от меня ждёт. Благодарности за комплимент? Не понимаю пока, как вообще к нему относиться.

— Как жизнь? — так и не дождавшись ответа, вновь бросает он.

И только тут я обращаю внимание на его руки. Не на тату, их сейчас не видно, а скорее на перебирающие что-то пальцы. И на само «что-то» — это деревянные чётки с крестиком, точь в точь такие я видела в машине у Артёма.

— Это Тёмины? — спрашиваю, бережно их коснувшись.

В памяти вспышка:

«Ух ты, это что, чётки? Откуда они у тебя?»

«Да так, подогнал кое-кто, его батя сам сделал. В колонии научился, он сейчас сидит.»

Тогда я не задумалась и даже не заинтересовалась этим. У меня на «повестке дня» был куда более насущный вопрос — как избежать поцелуя с Тёмой… Но теперь меня словно озаряет откровением: а что, если эти чётки подарил ему Валентин… Как же всё в этой жизни связано…

— Да, в Карине висели, — отчеканивает Алекс тем дерзким тоном, за который я когда-то называла его клоуном. В котором нельзя разобрать оттенков эмоций. И за которым он тоже приспособился прятаться. — А ты как тут оказалась вообще?

«Как я тут оказалась? Как вы тут оказались?!» — внутренне надрываюсь я, но всё ещё сохраняю внешнее спокойствие:

— Так же, как вы, наверно. На самолёте, потом на автобусе…

— Мы на тачке, — перебивает Алекс. — По мосту.

Зачем он делает паузу? Зачем он вообще так на меня смотрит? Я не вижу, но буквально чувствую на себе его взгляд. Или это я опять себя накручиваю?

Заметив, что мы всё ещё оба держим, или держимся за чётки, и между нашими пальцами какие-то миллиметры, я быстро убираю руки под стол. Алекс продолжает перебирать деревянные бусины. Что это? Он нервничает? По позе не похоже: он расслаблен, откинулся на спинку стула.

И всё же — что заставляет его подсознательно искать успокоения? Или это простая задумчивость? Значу ли я для него чуть больше, чем эта потёртая цветастая скатерть?

Чёрт, ну почему же так хочется, чтобы это было так? Почему я снова на него залипаю?

Ну это же бредятина! Он здесь с девушкой!..

Мои душевные терзания прерывает внезапная улыбка, отказать которой, как и раньше, за пределами моих возможностей.

— Чё, погнали купаться? — бодро предлагает Алекс.

Глава 5

*Она*

Конечно, мне нужно было остаться, а не идти за ним, как бычок на привязи, продолжая сеанс психологического мазохизма.

Да, мне больно смотреть на них — таких красивых и счастливых! Больно от каждого их прикосновения друг к другу, от каждого, сказанного друг другу слова и каждой подаренной улыбки!

Мне невыносимо. Словно с меня сдирают кожу. И, хотя при мне они не целуются, но я отчётливо вижу и понимаю, насколько они близки.

Они больше, чем влюблённые, больше, чем друзья, они больше, больше…

Я, наверно, повешусь. В этом самом доме…

— Ты чего такая грустная, Жень?!

Самое мерзкое — что мне действительно понравилась эта Ника. Она лёгкая, воздушная, живая и забавная. И наверняка достойна быть с ним рядом…

**

На пляже пытка продолжается. Сладкой парочке весело, мне нет. Они бесятся, развлекаются, плещутся, а я даже не купаюсь и не раздеваюсь… не могу.

Вымученная улыбка и шаблонные ответы на бесячие вопросы Ники, отчаянно пытающейся пробраться мне в душу — это максимум, на что я теперь способна…

Я больше не выдержу. Завтра утром я возьму такси и уеду. И это будет самым правильным моим решением.

**

После пляжа я запираюсь в своей комнате с намерением выйти только утром, привести себя в порядок, позвонить хозяйке и укатить отсюда как можно быстрей. Но уже в одиннадцатом часу вечера моё внимание привлекает сначала какое-то оживление в каминной — звуки музыки и радостные голоса, — а потом в мою дверь настойчиво барабанят ноготками.

— Жень, ты не спишь?

Во чёрт. Опять эта Ника. Меня уже начинает подбешивать её простота и чрезмерное дружелюбие. Я не хочу с ней дружить! Как бы ни была она сама по себе, отдельно от Алекса, мне симпатична, когда он рядом с ней, единственное моё желание — это нещадно проредить её шикарные волосы.

Она что, решила доканать меня?..

— Женька, не спишь? — набрасывается она, как только я ей открываю. — Супер! Иди сюда! — Схватив за руку и забалтывая, она увлекает меня за собой аж до самой веранды. — Смотри, кто к нам вернулся!

И, оторвавшись наконец, чуть ли не с разбегу повисает на шее у… Валентина.

Тут я утрачиваю ощущение реальности происходящего. Мир качается. Предметы плывут и на миг теряют форму.

Нет, это однозначно сон! Какой-то сюр!

Что здесь делает Валентин?! Почему Ника его целует?! Почему сидящий на столешнице Алекс при этом улыбается? Что происходит вообще?

— Привет, Женя!

После школы он несколько раз пытался связаться со мной. Даже раскопал где-то мой номер телефона. Но я хотела вычеркнуть его из своей жизни, как плохое воспоминание, и я это сделала. Очередной телефонный разговор между нами окончился моим грубым «Я больше не хочу ни тебя, ни о тебе ничего слышать!»

Так что же происходит, господи? Почему девушка Алекса вешается на Валентина? Почему при этом все они выглядят так, будто это «норм»?

— Вы чё не обнимаетесь?! — возмущается неугомонная Ника. И, практически подтащив ко мне Валентина, толкает нас в объятия друг друга. — Вы же учились вместе, правильно? Вы должны быть рады друг другу, радуйтесь!..

— Привет, — выжимаю я из себя, погрузившись в ауру до боли знакомого парфюма.

«С нотками лимона и мяты», — проносится в моей голове восторженным писком Милки.

Под распахнутой чёрной рубашкой на Валентине, в отличие от свободной моей, довольно обтягивающая белая футболка, выгодно подчёркивающая явно окрепшие мышцы спины. В целом чувствуется, что он собой занимается.

— Если что, это мой парень! Он на съёмках был, он у меня модель, — снова тараторит не выдержавшая нашего молчания Ника, надавив на мягкое «де» в последнем слове, видно, чтобы как-то его подначить.

Одновременно с этим она влезает между нами, тыкает его в пресс, заглядывает в глаза, а он, цепляя её за руки и жутко мило улыбаясь, также не сводит с неё влюблённого взгляда.

А потом они опять целуются, и это выглядит так искренне, так… страстно, что у меня в мозгу образуется не то что несостыковка…

Это обрыв, провал, пропасть, в которую я ускользаю со скоростью звука их поцелуев.

— Ладно, я пока до магаза! — соскочив со стола, объявляет Алекс. — Жень, ты со мной?

Предложение звучит неожиданно. Но я разрушилась настолько, что не способна логически мыслить и даже не задумываясь иду следом.

Глава 6

*Она*

Мы выходим с территории участка, отбиваясь от настырных комаров и мошек, и только тут я немного прихожу в норму.

Алекс заговаривает первым:

— Оставим их ненадолго? Просто Валька два дня не было, там у них накипело...

Ему весело, а я с ужасом представляю, что было бы со мной, если бы Нике так и не удалось вытащить меня из комнаты, и, лёжа в постели в слезах, я бы сейчас слышала звуки их счастливого воссоединения…

Я бы точно что-то с собой сделала, будучи уверенной, что это с Алексом…

По дороге до набережной мы разговариваем на общие темы, о том, кто куда рванул после школы и кто чем занимается.

Оказывается, Алекс после срочной службы успел перебрался в Москву, где умудрился поступить в МГУ (как это?!), проучиться полгода, вылететь, снять квартиру на двоих с Валентином и заняться сначала организацией общественных мероприятий и праздников, а потом и музыкой. Валентин же, завалив отборочные прослушивания в театральный институт, полностью сосредоточился на карьере модели, в чём в итоге преуспел и теперь, по словам Алекса, «заколачивает неплохие бабки». На мой вопрос, как так получилось, что они сдружились, он ответил иронично и довольно расплывчато:

«Он стал свидетелем одного моего позора. А такие люди либо долго не живут, либо… становятся мне близкими»

Больше я не докапывалась, поняв, что вдаваться в подробности он не хочет.

Вместо похода в магазин мы спускаемся на пляж. Песчано-галечный. К дышащему в густой, почти слепой темноте морю.

Обострённый слух ловит малейшие всплески. Кожа покрывается мурашками от ласкающих дуновений ветра. Вроде бы тепло, но я вся в напряжении.

— Где звёзды? — возмущаюсь в шутку. — Или фонари хотя бы поближе… Ничего же не видно!.. Ай! — Вдруг спотыкаюсь о какую-то корягу, и Алекс подхватывает меня под локоть.

— Держись, мать!

В это мгновение я еле удерживаюсь, чтобы не вцепиться в его руку. Но, как только ловлю равновесие, она опять ускользает.

Почему?!.

Он совсем рядом и в то же время словно в другом измерении. Мы идём по береговой кромке, утопая в мокром ракушечнике подошвами и периодически наваливаясь друг друга, но он сохраняет дистанцию между нами. Невидимую стену в сотню слоёв кирпича и бетона, которую невозможно разбить.

А мне всю выкручивает от желания прижаться к нему, запустить ладони под футболку и провести ими вверх по его спине.

Я хочу его коснуться! Боже, как сильно я хочу его коснуться!

Ну почему же он этого не хочет?!

— А вы первый раз вообще в Приморском? — осторожно интересуюсь я, когда мы останавливаемся у волнореза. — Расскажи, как вы вообще оказались здесь, в том доме?

— Это ты лучше у Валентина спросишь. — Неожиданно он начинает разуваться и одновременно стягивать с себя футболку: — Ты когда-нибудь купалась ночью?

— Если только в ванной…

— Тогда скорее раздевайся.

— Куда раздеваться? Я и так вся дрожу!

— Это не от холода, тебе просто нужно расслабиться…

Блин, да он издевается!

— В воде теплее, ты согреешься.

Что за идиот! Я хочу, чтобы ты меня согрел!!!

Я едва его вижу. Голубоватый свет с горизонта грубыми мазками рисует только линии силуэтов. Но я остро ощущаю тепло его тела рядом. И это сводит с ума. Я сойду с ума, если он сейчас меня не обнимет.

— Ты не пойдёшь купаться?

— Раздень меня!

Во чёрт, это я сказала? Нет, это мой рот, я такого сказать не могла.

— Не вопрос!

К моему ужасу, или восторгу, сама ещё не решила, Алекс с готовностью принимается уже за мою одежду. А именно, изловчившись, чтобы не касаться при этом тела, берётся за края футболки и тащит их вверх, пока моя ничуть не изменившаяся поза не становится для этого препятствием.

— Руки!

Я не дёргаюсь. Внутри меня совсем не тот свежий бриз, что обдувает нас снаружи. Меня штормит. Это буря, во власти которой я нахожусь, и я чувствую, вот-вот — и она из меня вырвется.

— Женя, руки! — повторяет он приказным тоном, и тут меня кроет — я действительно поднимаю руки, но лишь для того, чтобы закинуть их ему на шею и впиться в его губы поцелуем, но в последний момент он ловко выворачивается и делает шаг назад.

— Нет!

— Что нет?! — Я окончательно срываюсь, нападаю на него, цепляюсь… — Почему нет?!! Почему ты ведёшь себя так, как будто у тебя ко мне ничего никогда не было?! Ну не может же быть это правдой, я же не слепая, ты смотрел на меня, я чувствовала!!!

— Женя, Жень, успокойся! — он разжимает мои пальцы, не понятно в какой момент впившиеся в болтавшиеся у него на шее чётки. И медленно проговаривает: — Никто. ни на кого. не смотрел.

— Ну почему?!! — с новой силой взвываю я. — Что я сделала не так?! Чем я тебе не такая?!.

— Такая! — резко гаркает он. — Просто я так решил.

— Ну почему?! — полушёпотом повторяю я, ища в темноте его блестящие глаза и продолжая тянуть к нему руки, которые ему приходится останавливать. — Почему?.. Почему ты тогда делал всё, чтобы свести нас с Тёмой? Почему сам боялся быть со мной? Я же видела, что нравлюсь тебе, я это видела, Алекс! Но ты был готов изображать кого угодно, выглядеть смешно и глупо, как тогда в магазине, зажимать на моих глазах разных девиц, из кожи вон лезть, но чтобы я о твоей симпатии не догадывалась! Но я догадывалась, Алекс, я не слепая и не дура, я нравилась тебе! Я замечала, как ты смотрел на меня, в том же торговом центре. Обжимался с другой, а сам смотрел на меня! Скажи, для кого было то представление? Для чего оно? Ты действительно так хотел, чтоб мы с Тёмой танцевали?

— Я тебе больше скажу, — заговаривает он. — Именно для этого я вас туда и притащил. И именно для этого попросил одного полезного кента поставить для вас Стинга…

— Но зачем, если ты знал, что я хочу быть с тобой! Ты не мог этого не знать, не мог не видеть! Почему ты не боролся, почему изначально уступил меня ему? Только не говори сейчас, что у тебя просто не было ко мне симпатии! Она была! Да, иногда мне казалось, что тебе на меня параллельно. Точнее, не иногда, а тогда действительно казалось так. Но за эти годы я сильно повзрослела, Алекс, многое переосмыслила! Я же чувствовала, что нравлюсь тебе, что тебя тянет ко мне так же, как меня к тебе тянуло! Я видела, что не безразлична тебе, и вижу это сейчас! Да, мне не стыдно в этом признаться и бороться за свои чувства мне не стыдно! За наши, Алекс, чувства! Даже в полной темноте я всегда буду чувствовать тебя!..

С этими словами я всё-таки до него добираюсь. Обвиваю, вжимаюсь крепко, до самого сердца. Утыкаюсь носом ему в плечо, вдыхаю запах кожи…

Если он сейчас не услышит меня — это всё…

Он не сопротивляется. Минуту, две…

Мы стоим, как инь и ян, союз двух противоположностей, невозможных друг без друга. Врастая друг в друга, сливаясь и образуя единое целое.

Мне кажется, я даже ощущаю несмелое приближение его тёплой ладони...

Но тут он снова выкручивается, сорвав мои руки. И, качая головой, опять отходит назад. До тех пор, пока его ступни не погружаются в отхлынувшую волну по щиколотку. Тогда он запрыгивает на волнорез, и больше я его не вижу.

Перед глазами пелена из слёз, я раздавлена, и ноги не держат. Падаю коленями в ракушечник, по крупинкам рассыпаюсь и смешиваюсь с килотоннами песка вокруг. От меня ни остаётся ничего: ни сил, ни веры, ни женской гордости…

А последние его слова, долетевшие с шумом ветра, превращают в белый дым и моё сознание.

— Прости, но я не твой «не параллельный», Женька…

Глава 7

*Она*

Не знаю, сколько так проходит времени. Последней фразой он добил меня, точно контрольным в голову. Получается, он всё знал…

Но как? Когда я могла спалиться? Своей теорией «параллельности» я делилась только с Васдушкой и немного с Артёмом перед тем, как он ушёл навсегда. Неужели он успел рассказать об этом Алексу?..

На мои лопатки ложится что-то уютное и, опознав знакомый парфюм чуть раньше едва различимого в непроглядном мраке образа, я не дёргаюсь, а покорно ожидаю, пока укрывший меня своей рубашкой Валентин приземлится рядом.

— Ты не замёрзла?

— Ты не знаешь, о чём они говорили? — глухо спрашиваю я. — Когда с Тёмой случилось… Алекс… в машине…

— В общих чертах. — Как ни странно, он меня понимает. — Алекс говорил, он был потерянный. Самого момента столкновения не помнил. Спрашивал, не пострадал ли кто-то ещё…

Я вспоминаю ту жуткую картину: смятую гармошкой «девятку» Артёма и практически неповреждённый мусоровоз.

— Больше он ничего не рассказывал?

— Ну, говорил, что подбадривать его пытался, чтоб не отключался, разговаривать. Про море начал, что поедут после выпускного. А Сева, кстати, просил тебя с собой взять.

— А Алекс что? — Я сама не понимаю, откуда во мне берутся силы плакать. — Скажи, что он ответил?

— Я не знаю, честно. Тогда, когда он мне это рассказал, я то же самое у него спросил, естественно. Но он промолчал, Жень.

— Почему, Валентин? Что ему во мне не так?

— Сказать честно? Я думаю, дело не в тебе. Ты видела его руки?

Я учащённо мотаю головой, захлёбываюсь новой порцией слёз и упираюсь лбом в колени. Валентин кладёт ладонь мне на плечо.

— Там у него двойная тату, то есть фраза становится полной, когда он соединяет в линию руки… вот так, например, кулаками. — Ради демонстрации он убирает с меня ладонь, и, даже несмотря на теплые объятия рубашки, я чувствую это так, как будто во мне дыра образовалась. — Только она написана хоть и по-русски, — продолжает он, — но там таким шрифтом, что не разберёшь… Плюс, самое главное, знаешь что? Она зеркальная. То есть, понимаешь, её можно нормально прочитать только в отражении. То есть, Жень, он набил её, походу, чисто для себя.

— Что за фраза-то? — скулю я, не выдерживая.

— А, любовь — это блажь, за которую умирают... Я думаю, это из-за Севы, Жень. Как напоминание о том, что случилось.

По сердцу словно кто-то чиркает зазубренным лезвием.

Это всё. Он никогда не будет со мной, потому что тоже считает меня виновной. Я могла предотвратить гибель Артёма, но я этого не сделала. Более того, это я его довела.

— Скажи, он винит во всём меня?

— Не думаю. Скорее себя. Вообще, мы все виноваты, и я в первую очередь.

— Ты? — Я снова отрываюсь от коленок.

Но, единственное, что мне видно — это светлое размытое пятно футболки и слегка поблёскивающие в темноте зубы.

— Я. Знаешь, почему я из Н-ска уехал и с матерью почти не общаюсь? Я узнал это уже после окончания школы. Чётки видела у Алекса? Это Севины. Я их ему отдал.

— Кстати, — я одним движением утираю слёзы. — Получается, вы что, с ним общались?

— С Севой? Да нет, не особо. Так, в основном, привет-пока. Мы ж соседи. На лестничной клетке просто пересекались. Вот он как-то эти чётки у меня увидел, они ему понравились, я говорю, забирай. Я же не знал тогда, что мать их заговорила.

— В смысле, заговорила?

— Ну не знаю, это она так сказала, типа «сработали чётки». Уже после того, как Сева разбился. Их папка на зоне вырезал, прислал мне в качестве сувенира. А мамка, вместо того, чтоб мне отдать, отнесла их какой-то бабке, как она потом призналась, а после Витьку всучила, чтобы он твоей мамке их презентовал. Он подумал, что за чушь, и передарил их мне, а я, ты уже знаешь, отдал их Севе…

— Но они же теперь у Алекса… — переварив его рассказ, бормочу я. И подрываюсь с намерением куда-то ломануться не думая. — Надо их у него забрать!

— Стой! — Валентин дёргает меня обратно в песок. — Он не отдаст. Я пробовал. Говорит, это единственное, что у него кроме фоток осталось. Севины родоки даже гараж за копейки продали, вместе, кстати, с великом его… И вообще, он в это во всё не верит. Я, если честно, тоже. Просто так совпало. Но я всё равно виноват…

— Подожди, расскажи лучше, как вообще так получилось, что вы с Алексом стали общаться? Вы же, насколько я помню, недолюбливали друг друга.

— Как стали общаться?.. — Валентин вытягивает ноги и откидывается назад, на локти. — Слышала же про скандал на поминках?.. Так вот. Я там тоже был. С матерью. Все разошлись уже, только мы втроём остались. Я, мамка моя и Алекс. Ну, и родители Севины. Сидели за столом. А организацией похорон в основном же Алекс занимался… Я немного помогал, ещё тётка Севина, она откуда-то издалека приехала, ну и Ёрш… Наташа… Кстати, что с ней, где она сейчас, ты не знаешь?

— Сейчас не знаю, — пожимаю плечами я, придерживая рубашку Валентина, чтобы не сползла. — Я последний раз её видела где-то года два назад. Случайно в городе встретились. Она пьяная была, с бутылкой и с каким-то маргинального вида чуваком под ручку. Почему-то решила, что я её в чём-то обвиняю. Стала кричать на всю улицу, что она не виновата, что жива. Если честно, это было ужасно, — вспомнив ту встречу, я сразу замолкаю, но спокойный голос Валентина возвращает меня к теме:

— Понятно. Ладно, бог с ней… — И опять, как я, облокачивается на колени. — Тогда дальше слушай по поводу скандала… В общем, ещё тогда, во время всей этой подготовки, Алекс пытался Севиных предков вразумить, что Сева хотел, чтобы кремировали его. Ну, те ни в какую… Типа, у них родовое захоронение… Пофик, что там уже несколько гробов чуть ли не стопкой друг на друге, и всё, нафик, бурьяном поросло… в общем, нет и точка. А когда сидели, поминали, батя с мамкой Севины, естественно, вдрызг… Весь вечер всякие речи слезливые толкали, типа, наш Тёмочка… сынок единственный… как же мы без тебя… Ну, Алекс в какой-то момент и не выдержал: говорит, как-как, придётся самим теперь за бухлом себе бегать. Короче, слово за слово — понеслось. Он им, типа: это была его последняя воля, а на кладбище вы вообще ходить не будете… В общем, прорвало его конкретно, он им там все Севины обиды припомнил. А Севина мамка сразу быковать давай, на маты перешла тут же, хотя до этого сидела, типа вся такая несчастная, пожалейте её… батя вообще в драку полез… Короче, это был трешак полный... А когда Алекс из квартиры с психом вылетел, я за ним. Думаю, мало ли, я, честное слово, его в таком состоянии не видел никогда. И смотрю, совсем накрыло его… Скулит, психует, кулаком по стене возит... А там, в подъезде, просто надпись была. Про Севу. Просто не очень хорошая. Ну, вот он её и стереть, походу, пытался. Только стирал не надпись, а больше костяшки себе. Я его успокаивать — он мне этим же кулаком кровавым в морду. Тут моя мама вышла, Севины тоже вывалились… Я в итоге сам не помню, как мы уже на улице оказались. Помню только, сидим на земле… бутылку помню… Откуда взялась она не знаю… Пили, на звёзды смотрели, говорили долго…

— И после этого вы стали друзьями? — спустя паузу, которая понадобилась мне, чтобы отойти от услышанного, спрашиваю я.

Валентин, подумав, отвечает:

— Не сразу. До конца школы и ещё год, пока он в армии был, или даже больше, мы вообще не общались. А потом встретились на какой-то тусе в Москве, чисто случайно.

— А как вы в итоге здесь оказались? — продолжаю допытываться я. — То есть, я имею в виду, почему именно здесь? Это же не какой-то престижный курорт. Не Ялта, не Сочи... И почему именно этом дом?

Валентин поворачивается ко мне. То ли мои глаза наконец просохли, то ли стало светлей, но теперь я различаю даже его мимику. Вертикальную складку над переносицей, взгляд, тревожный и напряжённый.

— Я хочу выкупить его, Жень. Для тебя.

— Что? — Поняв, что он серьёзно, я нервно усмехаюсь. — Что значит «выкупить для меня»?

— Думаю, года через два я смогу его купить. Потом хочу вернуть тебе, официально, на бумаге.

— Так… я что-то не поняла… День Святого Валентина вроде бы в феврале…

— Жень, не спеши отказываться, ты подумай.

— Нет, я не буду об этом думать. Это исключено. Таких подарков не делают, тем более чужим людям… — Я едва не вскакиваю на ноги, одновременно возвращая Валентину рубашку, но он придерживает меня за руку.

— Ладно, Жень, поговорим об этом потом.

Его примирительный тон и то, как он вдевает мои руки в рукава, действует на меня успокаивающе.

— Да, потом! — немного расслабляюсь я. И снова пытаюсь сосредоточиться: — Лучше скажи… лучше скажи мне… как ты думаешь, я ему когда-нибудь нравилась?

— Кому, Алексу? Я не думаю, я знаю. Ты ему сильно нравилась.

— Это он тебе сказал?

— Нет.

— Тогда откуда ты это знаешь?

— Да все догадывались. И Сева, кстати, тоже. Иначе о ком, по-твоему, были его стихи?..

— Ты думаешь, он не тебя имел в виду? — спрашиваю, прокрутив в голове впечатанные в самое сердце строки.

«Есть мы, но нас больше, чем двое…»

— Может, и меня тоже. Но Алекс уверен, что его.

Мы ещё долго молчим, погрузившись каждый куда-то на дно своего личного, такого же бескрайнего глубокого моря, и потом я решаю дать нам с Алексом ещё один шанс:

— Валентин, помоги мне. Мне нужно с ним поговорить. Всего один раз, последний. Пожалуйста.

— Пойдём, — он нащупывает мою руку, и мы вместе встаём на ноги. — Они немного дальше отсюда, на песчаном пляже.

Глава 8

*Она*

Волны лижут ступни, вымывая из-под них мелкий ракушечник, образуя под ними провалы и словно пытаясь нас обокрасть. С каждым новым шагом и с каждой волной я обнаруживаю в себе всё меньше решимости.

Первоначальный запал почти иссяк, и теперь я не уверена, хочу ли я этого разговора. Зачем? Для чего унижаться перед чуваком, который если когда-то и испытывал ко мне что-то, то так и осмелился в этом признаться? Видимо, не настолько сильны были его чувства. Видимо, он не любил меня так, как Артём, не любил так, как я его любила, и вся наша история просто глупое, ничего не стоящее, недоразумение.

Ну и что, что мы стали друзьями по переписке задолго до того, как познакомились. Разве это что-то меняет? Возможно, у него таких «подруг» прорва. Это я, наивная, размечталась, что между нами есть какая-то высшая связь. Пора спуститься с небес на землю: никаких «родственных душ» нет. Ни «родственных душ», ни «единственных не параллельных». Бред это всё. Блажь, действительно. Мы с Алексом очень разные. Я живу эмоциями, он любые эмоции подавляет разумом, волей. Я бы не смогла его бросить одного ночью в незнакомом районе, да ещё и в таком состоянии…

— Как вы нас нашли? То есть, ты меня, — с нескрываемой досадой и злостью спрашиваю Валентина.

Он идёт рядом, примагнитившись взглядом к розовеющей полоске на горизонте и зажимая в ладони плетёную ручку перекинутой через плечо огромной пляжной сумки с нашей обувью. Его безупречную причёску растрепал ветер, и это сделало его каким-то тёплым и земным.

— Ну, вас долго не было. Мы пошли вас искать. Алекс ещё телефон, как на зло, оставил… Мы его на «нашем» месте нашли, где обычно купаемся, он сказал, что ты здесь, попросил забрать вещи.

— То есть, он не за мной тебя послал, а за вещами? — Я резко останавливаюсь, словно наткнувшись на невидимую преграду и машу длиннющими рукавами. — Всё, Валентин, иди один.

— Да перестань ты, Жень!

— Нет, иди, я… я сама как-нибудь…

— Что сама, Жень? Идём, ты одна здесь заблудишься!

Он, закинув руку мне на плечи, подталкивает меня вперёд, а я, от накатившей с удвоенной силой обиды, снова впадаю в истерику:

— Да ну и пусть заблужусь! Пусть я вообще здесь утону, в этом чёртовом море! Как будто кому-то есть дело! Как будто ему есть до меня дело! Он меня бросил, Валентин, снова бросил одну! Здесь, в темноте… просто взял и упёрся!

Валентин, успокаивая, прибивает меня к себе и, уткнувшись в его грудь, я окончательно сдаюсь во власть чувству вселенской несправедливости и саможалению:

— Ему пофик! Абсолютно на меня пофик! Он и тогда не хотел быть со мной, и сейчас… Ему вообще на меня параллельно!..

— Не упёрся, — дождавшись паузы, поправляет Валентин.

— Что? — гнусавлю я, оторвавшись от мокрого пятная на его футболке.

— Не упёрся, а уплыл. Жень, давай ты с ним поговоришь? Я не знаю, что он думает насчёт тебя, он не говорит, но я вижу, как ему плохо. И тебе плохо без него. У него за эти годы не было ни одних нормальных отношений…

— Так у него их и до этого не было! — тут же зверею я. — Ему просто нравится так жить: сегодня одна, завтра другая! Никакой ответственности, обязательств, никакого выноса мозга…

— И чувств! — обрубает Валентин. — Только вечная тоска и одиночество… Жень, я знаю, что это такое. До встречи с Никой я тоже так жил. Одна, другая, третья… Вроде прикольно. Вроде ты такой весь классный, востребованный, все тебя хотят, кто-то даже больше, чем на вечер... Только со временем начинаешь понимать, что ты себя растрачиваешь впустую. Что ты не создаёшь ничего, а только разрушаешь и разрушаешься сам, как замок из вот этого ракушечника… — Он сгруживает ногой мокрый песок, и мы вместе наблюдаем, как его неумолимо размывает отступающей морской пеной. — И, поверь мне, Жень, это тоже боль. Она другая. Не острая. Не та, от которой прыгают с крыш или разбиваются на машине. Она привычная, с ней сживаешься, но это всё равно боль.

— Ты так говоришь, будто тебе лет семьдесят. Или Алексу… Он наверняка даже не думает о подобных вещах!

— Одиночество души, Жень, — не среагировав на мой ядовитый тон, Валентин продолжает философствовать, — это хроническая болезнь, и случится она может в любом возрасте. Хотя… как хочешь! — Внезапно переключившись, встряхнув и поправив на плече сумку, он вдруг шагает дальше. — Можешь оставаться здесь. Сидеть, жалеть себя, винить кого угодно, того же Алекса… Только чем ты его тогда лучше? Вы друг друга стоите, оба бараны…

Немного обалдев от такой внезапной грубости, я сама не замечаю, как выдвигаюсь за Валентином.

— Я вообще-то не баран!

— Прости, овца!

— И не овца! — возмущаюсь, пытаясь остановить его и тем самым ускоряя. — Я лев, то есть, львица, царица, между прочим! А вот Алекс — козер! Тут ты прав! Упёртый, упрямый баран, который не может перешагнуть через свои дурацкие принципы!

— Значит, баран победил львицу. Очень смешно, Женя, ты сдалась!

— Ничего я не сдалась! Просто у львицы обязана быть гордость! У меня должна быть гордость, а с ним я теряю её!

— Гордость — не такая уж большая плата за то счастье, которого вы лишаетесь!

Я вновь останавливаюсь, как вкопанная. С минуту наблюдаю за его удаляющейся фигурой, чтобы удостовериться, что он больше не собирается меня уговаривать или ждать, и постепенно осознаю, что он прав, в принципе.

Насчёт того, что я заблужусь, уж наверняка.

Даже точно зная адрес, я действительно скорее всего заплутаю в незнакомом посёлке, тем более ночью. К тому же, оказаться в предрассветный час где-нибудь в эпицентре веселья не связанных нормами морали курортных отдыхающих… ну, так скажем, не слишком заманчивая перспектива.

Словом, мне становится по-настоящему страшно, и, отбросив гордыню и все прочие заморочки, я снова устремляюсь за темнеющим на фоне предрассветного неба силуэтом, который в разы удлиняется тенью…

В конце концов, мы с Алексом можем и не общаться.

А утром я соберу свои вещи и уеду! И пусть он дальше сколько влезет «болеет» своим одиночеством! А я найду себе нормального чувака, заставлю его на себе жениться и нарочно нарожаю ему троих… нет, лучше пятерых детей!..

Примерно такие мысли вертятся в моей голове к моменту, когда мы с Валентином выходим на бескрайний, полностью песчаный пляж, залитый сочащимся со стороны горизонта жидким розовым золотом.

Сгустившиеся тени отчётливо прорисовывают чьи-то идущие далеко вперёд нас следы и осторожно проступающие из глубин сумерек очертания.

Предрассветное затишье, заставившее нас надолго замолчать, постепенно рассеивается: уже слышны отдалённые крики чаек, чириканье каких-то других птиц, и даже море, словно тоже просыпаясь, плавно наращивает звук подкатывающих к берегу волн.

Вот-вот начнётся новый день. День, когда родился Артём и ушёл в иной мир мой папа. И я чувствую, что и на этот раз он станет для меня особенным…

Два тёмных силуэта на почти багровом фоне. Это Ника и Алекс. Сидя у самой кромки воды, они устремили взгляды вдаль.

Мы с Валентином подходим ближе, но, не успеваем и ртов раскрыть, как подскочившая на ноги Ника шикает на нас:

— Тихо! Только молчите! Ты садись сюда… — Ухватив за руку, она подтягивает меня к Алексу. — А ты иди ко мне! Только тихо, говорю, пока что ни слова!..

Ситуация очень странная, но это же и заставляет меня послушно опуститься в мокрый песок и оказаться плечом к плечу с навалившимся на собственные колени Алексом.

Коротко взглянув на меня, он снова переводит взор на восток, туда, где в нестерпимо-яркой полоске света, словно спичечная головка, жарко вспыхивает солнечный диск и лениво поднимается над горизонтом, прогоняя остатки мглы из этого мира и из наших душ всесильными лучами.

— Урааааа!!! — вдруг восторженно восклицает Ника, и одиночные шлепки её же аплодисментов прогоняют на многие километры этот протяжный крик. — А теперь давайте, давайте, встаём, встаём! Берёмся за руки!.. Побежали!..

И, пока я ошеломлена не только её простотой, но и самим приказом (откуда она знает?!), с моей безвольной ладонью внезапно решительно состыковывается крепкая ладонь Алекса…

Наши тёплые пальцы сплетаются, а ноги переходят на шаг… с каждой секундой он ускоряется и становится всё увереннее…

Однажды мне станет известно, что Артём оставил голосовое послание, которое за пять минут до аварии записал видеорегистратор в его машине. Что в этом послании он рассказал Алексу, что я и есть «та самая» виртуальная подруга Васдушки, толкающая теорию о «не параллельных» (как оказалось, они когда-то это обсуждали) А ещё признался, что будет рад за нас… И просил пробежаться по берегу моря, взявшись за руки… и «чтобы песок тёплый, и ветер в лицо», как я когда-то мечтала…

А пока мы все вчетвером исполняем его последнюю волю и одно из самых сокровенных моих желаний. Мчим по мокрому морскому песку, будто по битому стеклу босыми ногами. Каждым движением причиняем себе боль и с каждым от неё же избавляемся.

И оставляем за собой всё новые и новые следы…

Это будут не только наши следы. Это будут следы и всех тех, кто уже не может бежать с нами.

И мы не остановимся ровно до того момента, пока самые дальние звёзды не вберут их в свою долгую-долгую память...

Конец