Непокорëнные (СИ) [AnnaTim] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Две встречи ==========

Краткий и словно бы сердитый звонок в дверь квартиры нарушил спокойную серость весеннего вечера. На пороге, занимая собой весь дверной проем, стояли трое мужчин: высокие, крепко сбитые и, пожалуй, чересчур уж мускулистые. Спокойствие на грани с холодной угрозой виделось в прямом взгляде глаз, разом обратившихся на высокую, худую девушку - почти еще девочку, - молча, но осторожно открывшую дверь. Возле ног троих мужчин стояла, так же строго вытянувшись, собака, здоровая чёрная овчарка, которую один из визитеров держал на широком поводу.

- Дара Карн? – Голос стоявшего ближе всех к ней звучал холодно и бесстрастно, а взгляд бесцеремонно прошелся по всему телу девушки с ног до самой макушки.

- Лада… - отозвалась она тихо, качнув аккуратно причесанной головкой. - Лада Карн. А мамы нет – с сестрой гулять вышла. Отца позвать? – Спросила она чуть слышно, скромно потупив светло-карие глаза перед незваными гостями. Звать его, однако, не пришлось, он вышел сам, заслышав незнакомые голоса, доносившиеся из тесной прихожей – уставший, но осанистый, прямо державший спину, с тёмными волосами, которых уже слегка коснулась ранняя седина.

- ВПЖ, - так же холодно, как и к Ладе, обратился к мужчине пришелец, не затруднив себя приветствием, - велите жене вернуться.

ВПЖ, Временная Проверка Жилья, служба розыска, досмотра и изъятия всего того, что могли скрывать в своих домах неблагонадежные граждане Великой Империи. ВПЖ всегда приходила без предупреждения, в любое время суток, в любую квартиру, в любую семью, и никто не имел права противиться ей. Коменданты ВПЖ приходили, переворачивали вверх дном всё до последнего ящика и уходили писать начальству детальный отчет о проведенном досмотре. Или донос, что, бесспорно, в разы ухудшало ситуацию.

Пока Лада звонила матери по своему крошечному белоснежному мобильному (чуду последних технологий, почти невесомому, на который она тайно откладывала деньги больше года), троица из ВПЖ копалась в её шкафах, на полках, в письменном столе и под матрацем кровати со старым синим покрывалом. Разумеется, к огромному счастью девушки – да и всей её семьи, – ничего запрещённого Уставом, среди немногочисленной литературы (нескольких старых школьных учебников да развивающих альбомов малышки-сестры) обнаружено не было, как не было ни кинозаписей, ни личных дневников, ни чего бы то ни было другого, что в семнадцать лет приличной маленькой женщине из Среднего Сектора иметь не полагалось. Карн в этом плане (хотя и не только в этом) можно было назвать семьёй образцовой – на бесстрастных лицах сотрудников ВПЖ, казалось, даже виделась капля разочарования, что придраться было не к чему вовсе. По крайней мере, так не без гордости за себя и родителей хотелось верить Ладе, прекрасно понимающей, что на самом деле ни тени этого разочарования в их сознании решительно не может быть, равно как и ей самой недопустимо чувствовать эти гордость и облегчение.

Писк электронной карточки ключа в не запертой, как оказалось, двери оповестил тем временем о возвращении Дары, матери Лады, за которую сперва приняли девушку коменданты из ВПЖ. Тонкая, невысокая женщина, на которую Лада была так сильно похожа и лицом, и телосложением, близкая внешне годам к сорока, держала за руку маленькую Ину и выглядела – как всегда во время ВПЖ – немного растерянной и взволнованной, изо всех сил, однако, стремясь подавить и скрыть в себе эти чувства.

- Ребенок почему без берета? – Мрачно отозвался один из визитёров на негромкое и очень вежливое приветствие Дары Карн.

- Ина?.. – Мать растерянно посмотрела на девочку, сжимавшую её руку, затем назад, на вопрошающего, словно не вполне понимая суть прозвучавшего вопроса.

- Да, ребенок. – Холодно повторил тот, глядя прямо ей в лицо. - Без берета почему на улице был?

- Так ей же еще нет пяти…

- А выглядит на все шесть. - Комендант вперил в Ину прямой и по-прежнему суровый взгляд, чем пару секунд назад; девочка будто съежилась под ним и принялась сосредоточенно разглядывать носы своих резиновых сапожек, не выпуская маминой руки из обеих своих, маленьких и холодных.

- Полгода еще до пяти. - Заверила его Дара, роясь в своей сумке, бесформенно свисавшей с плеча. - Документы есть все, что Вы…

Комендант принял карточки документов из рук Дары – белый прямоугольник паспорта с синим уголком и свидетельство о рождении младшей дочери – с зелёным, - и бегло просмотрел информацию, выданную на экране считывающего устройства.

- Нарья… - разве что не скривился, прочтя вслух имя встрепенувшейся малышки. - Не слишком ли длинно для такой короткой девчонки?

- Так можно же пять букв… - испуганно пролепетала в ответ Дара, не то спрашивая, не то оправдываясь перед инспектором. Когда Ина только появилась на свет, мать не раз сокрушалась, что не может назвать ее Инарьей, именем, которое считала самым красивым, но которое было на одну лишь несчастную букву длиннее дозволенного для Средних. Потому в свидетельство о рождении пошло чуть короче – Нарья, хотя дома все звали девчушку Иной, словно на самом деле её имя действительно было Инарьей. А Лада с каждой прошедшей ВПЖ лишь всё сильнее убеждалась в том, что малышка ещё не раз за свою дальнейшую жизнь в душе проклянёт эти пять букв, вызывающих столько ненужных вопросов и придирок.

- Пока можно, - бросил тот как выплюнул, - но не нужно. Из пяти букв, знаете, и у Высоких имена бывают – конечно, Средним не желательно. Со следующего года вот вообще думают запрет вводить. А Вы к врачу обратитесь, вам бы нервы лечить, а то аж трясетесь вся, - посмотрел он на изможденную женщину перед собой, - проконтролируем, не сомневайтесь. - И, кивнув, жестом указал своей команде, что пора на выход, ведь поживиться здесь нечем.

Стоило лишь Ладе отправиться в свою комнату, когда дверь тихо закрылась за незваными гостями, и начать возвращать ей хоть сколько-то приличный вид после тщательного досмотра ВПЖ, как она услышала негромкий оклик матери. Та незаметно появилась в дверном проеме, обращаясь к старшей дочери с просьбой спуститься в магазин во дворе за всеми теми продуктами, которые не успела купить сама, спешно возвращаясь с прогулки ко внезапной проверке. Не имея права отказать, девушка быстро натянула форменное уличное платье, светло-серую шляпку с узкими полями, какую носили все совершеннолетние незамужние женщины, и вышла из квартиры. Вслед ей пахнуло из приоткрытой двери ванной комнаты мылом и влажным теплом. «Нарья, ну куда ты столько воды льёшь? – Донесся оттуда изможденный голос матери. - Ну, я же столько раз говорила, нам необходимо совсем немного, воду нужно экономить…»

А на улице было не по-майски свежо и прохладно. Лада зябко поежилась и на мгновение пожалела, что не накинула на плечи шаль матери, лежавшую на тумбе в прихожей – тонкое синтетическое платье не спасало от порывистого вечернего ветра, блуждавшего по безлюдному двору. Благо, идти девушке было совсем не далеко – пересечь двор, выйти в арку и завернуть за угол в первую же дверь слева – маленький продуктовый магазин с неизменно медлительной, нездорово полной продавщицей и полупустыми стеллажами. Единственным покупателем кроме Лады здесь была сейчас невысокая, не по Уставу хмурая девушка, придирчиво разглядывавшая сроки реализации на синей крышечке бутылки полупрозрачно-жидкого молока. Её темные, слишком короткие для женщины волосы, едва виднеющиеся на шее из-под сдвинутой на самый затылок шляпки, были встрепаны, словно она только что проснулась. А ведь продукты в последнее время своим внешним видом и составом вообще радовали нечасто, а ценой – и того реже, но не ехать же теперь в шестнадцатый квартал в поисках лучших? Да и кто сказал, что там есть лучше? Средний Сектор – он ведь везде Средний, хоть в пятнадцатом квартале, хоть во втором*. Святая Империя, осталось в этом мире еще хоть что-то, сделанное не из сои?

[* Средний Сектор делится на шестнадцать кварталов, первые из которых находятся на периферии, ближе всего к Низкому Сектору, и негласно считаются не самыми благополучными. Последние же лежат ближе к Высокому Сектору, и уровень жизни в них ощутимо лучше по всем параметрам. Лада Карн с семьей живет в одиннадцатом квартале.]

Картошка, яблоки, творожок для Ины, пачка вермишели… Лада вдруг спросила себя, как долго уже не меняется состав потребительской корзины в их семье, и поняла, что не может вспомнить, что «выдающегося» и когда покупалось в прошлый раз: в день, когда отца повысили в январе? Или всё-таки на День Славы Империи, в ноябре давно ушедшего года?.. Странные, мутные мысли роились в её голове, когда девушка вышла из магазина: казалось бы, и ВПЖ прошла хорошо, почти идеально, придраться не к чему, и вообще всё в порядке вещей, но сердце грызла непонятная тоска или даже ожидание, а Лада не могла сказать, чего именно, ведь никаких планов на будущее она не строила, ни мечтаниями, ни иллюзиями или надеждами не страдала, но было тревожно, и было не по себе. Словно стрелки часов встали, и время замерло в ожидании чего-то.

Уже в подъезде, у входа в лифт, она столкнулась внезапно с той самой девушкой, что так внимательно рассматривала упаковку товара в магазине. Руки той были заняты тяжелыми пакетами, и она все никак не могла изловчиться, чтобы нажать кнопку лифта, не поставив при этом свои покупки на не радовавший чистотой, давно не мытый пол подъезда, истоптанный сотнями пар форменной обуви.

- Какой Вам? – Осведомилась Лада, занеся руку над усеянной кнопками блестящей панелью.

- Девятнадцатый, - коротко ответила та, легко кивнув в знак благодарности. Лада было удивленно вскинула брови, но тут же одернула себя, придав лицу буднично строгий вид. Не хватало только, чтобы камеры наблюдения заметили её настроение.

- И мне. Значит, соседи? Я Вас раньше не видела.

- Мы вчера въехали. - Подтвердила незнакомка, разминая покрасневшие пальцы рук, стянутые полиэтиленовыми лямками всё-таки опущенных на пол лифта пакетов. На улице уже зажглись фонари, и теперь белесо-золотые блики ходили по лицам девушек, многократно отражаясь в толстом трехслойном стекле лифта. Да, за что Лада любила свой родной девятнадцатый этаж, на котором провела всю жизнь с самого младенчества, так это за долгий подъем на полностью (за исключением пола) прозрачном лифте, с которого видно было чуть ли не весь Средний Сектор: нескончаемые зубья жилых многоэтажек, оплетённые тремя ярусами вечно гудящей автострады. Новая же соседка девушки, казалось, была немало впечатлена открывшимся вдруг видом: она зачарованно смотрела, не отрываясь, на огни далеких трасс и остававшихся внизу зданий с крышами, утыканными солнечными батареями и редкими зеленными насаждениями. Губы её были чуть приоткрыты, а глаза, блестевшие в полутьме, оказались внезапно по-детски широко распахнутыми и бездонно-карими, темными, а главное – на редкость живыми, каких Ладе давно уже не доводилось видеть.

***

Полотно флага на Доме Управления Средним Сектором, вяло шевелящееся на не сильном, но холодном ветру, изображало серое поле с белым треугольником, разделенным двумя горизонтальными линиями на три неравные части, верхняя и нижняя из которых были значительно уже средней. В этот хмурый майский день главная площадь была полна людьми, как то бывало лишь несколько дней в году; сегодня все они выстроились ровными рядами, лицом к самому Дому Управления - мальчишки в серо-зеленой школьной форме, более или менее явно нервничавшие, ожидавшие указаний к действию.

Пан Вайнке стоял на общем построении, в первой из пары десятков шеренг левой колонны, проклиная в равной мере вездесущий принцип алфавитного порядка и свою фамилию, заставляющие его находиться теперь на самом виду у комендантов, пусть и не в самом центре, но все же в первом ряду. Казалось, это преследовало его с самого детства: фамилия – в первой десятке по списку, первая же пятерка – по росту, когда высокие вышагивали с гордо поднятыми головами, а низкие понуро плелись в конце, - первый же, начавший на горе себе и потеху всем носить очки, первый устроившийся на работу после 3го класса, а теперь еще и первый – наверняка ведь первый из всей этой толпы мальчишек! – кто пройдет обряд Посвящения в мужчины, кто станет совершеннолетним, полноценным членом социума. Пан как всегда был здесь младше всех и чувствовал себя страшным неудачником из-за этого, ведь никому и дела нет до того, в начале ли года тебе исполняется пятнадцать, как тому же Марку Моро, или в конце, как ему самому. Как бы то ни было, 21го июня, в самый длинный день, ты обязан пройти обряд в этот год, дабы не стать изгоем и отбросом общества, автоматически отчисляющимся в Низкий Сектор, к диким, без права реабилитации. Хотя, может и не в Низкий, может и еще чего похуже – только говорить об этом никто в здравом уме не стал бы, даже в свои дурные четырнадцать лет. И угораздило же родителей подарить ему жизнь в предпоследний день года! Какого дикого ему теперь тут стоять и ждать неведомого, секретного, такого пугающего, о чем никто из взрослых не имел права говорить?..

- Боишься, Очкарик? – Послышался ехидный шепот из-за спины, чуть правее мальчишки.

- Не больше тебя, детка, - зло, однако бесстрастно кинул Пан через плечо в ответ. Нет уж, из себя этому задире его так просто не вывести – уж точно не перед столом комендантов, или как их там называют. И никакие давние клички тут не дадут повод прилюдно злиться. Пан вообще-то уже давно не носил очков – лет примерно с двенадцати, когда ему сделали в офтальмологической клинике лазерную коррекционную операцию, исправив недочет, которым наделила его природа с самого детства. Уж что-что, а медицина была на высоте даже в Среднем Секторе, ведь полноценная трудоспособность, отличная физическая выносливость и профессиональные навыки считались важнейшими и ценнейшими качествами, а так же и долгом каждого из граждан Империи. Правда, только сам устроившись на работу через год после этого, Пан смог сопоставить стоимость проведенной операции с собственной заработной платой – и искренне ужаснуться, как его родители решились на такое самопожертвование ради его будущего.

- Боишься, Очкарик… - протянул тот же голос снова, уже утверждая, а не спрашивая, и в голосе этом явно звучала самодовольная улыбка.

- А как не бояться? – Холодно, словно бы ни к кому не обращаясь, тихо вымолвил парень по правую руку от Пана. Он был почти что одного с ним роста, несколько ниже, только – в отличие от чересчур высокого и худого для своего возраста Пана – складно сложенный и красивый, с мягкой россыпью веснушек по носу, выглядевший старше и увереннее остальных, без этой нелепой мальчишеской угловатости, которую так не любил в себе Пан. Его угольно-черные волосы, как не без удивления отметил про себя мальчишка, косясь на него боковым зрением, разом не смея и не позволяя себе вертеться как некоторые из ребят вокруг, были чуть-чуть, буквально на пару сантиметров длиннее стандарта, а форма - очень, даже слишком заношенной и затертой.

Пан посмотрел на него с интересом и едва уловимым уважением, которое тот, по всей видимости, всё-таки заметил и чуть усмехнулся самой малостью уголка губ.

- Тоже трусишь, умник? Или Очкарика вдруг защитить решил? – Открыто фыркнул задира позади.

- Устав нарушаешь, мальчик, - произнес незнакомец спокойно и холодно, как того требовала буква Устава, но со странным ударением на последнее произнесенное слово, едва повернув голову в левую сторону, чтобы тот услышал его, - во-первых, дерзишь, во-вторых, не уважаешь товарищей, с которыми тебе дальше жить и работать, в-третьих, смеёшься тут прилюдно, перед Высокими вообще-то, - он выразительно выдержал какую-то совсем уж ледяную паузу, так и не одарив обидчика даже взглядом, - а в-четвертых, если на тебя написать сейчас жалобу, вовек не отмоешься, даром несовершеннолетний еще. Последний месяц. Да и свидетелей у нас достаточно наберётся… Сколько нас слышат – десять? Пятнадцать?..

Мальчишка позади обомлел от такой явной и неоспоримой угрозы, заклокотал, открыл было рот что-то ответить, но не нашелся, лишь снова фыркнул и, гордо вздернув подбородок, устремил взгляд на стол комендантов, все еще переговаривавшихся между собой и будто бы нарочно тянувших начало сборов, заставляя Средних подростков нервничать.

Пан взглянул на парня справа с едва скрываемым завистливым восторгом и, изо всех сил стараясь придать голосу безучастность и безразличие, тихо шепнул:

- Спасибо. Сильно ты… Как будто тебе не впервой тут стоять.

- За что? – Словно бы удивился тот, все так же чуть-чуть повернув голову в сторону собеседника и не глядя на него даже краешком глаза. - Это мой долг. - По-прежнему безразлично добавил он.

Пана накрыло волной легкого смущения и даже словно бы обиды, что мальчишка не за него вступался, а тупо и бездушно исполнял Устав как сотни других, вздохнул чуть заметно и хотел было уже отвернуться вовсе, как тот спросил:

- Как тебя звать-то, мелкий?

Пан моментально вскипел от такого обращения, но тут же подавил в себе эту обжигающую волну – не хватало еще и самому получить нагоняй от этого умника за недозволенные Уставом эмоции. Да и какой он вообще, к диким, мелкий, когда он на полголовы выше всех вокруг? Нет уж, на провокации он так просто не поддается.

- Пан, - буркнул он своё имя, которое тоже не любил всей душой, какими бы глупыми и бесполезными ни были попытки сопротивления данности. Ох уж эти родители - мало того, что на свет произвели в предпоследний день года, так еще и назвали в три буквы, как будто он из Низкого Сектора, ну честное слово, стыдоба! В Среднем, конечно, имена из трех букв чуть ли не чаще четырехбуквенных встречаются, но всё равно ведь как-то обидно…

- А меня Лекс, - откликнулся парень, и впервые чуть теплая тень легла на его точёный профиль. Он открыл было рот сказать что-то еще, но удар гонга перебил его, заставив мальчишек вытянуться по стойке «смирно» и стихнуть. Первый подготовительный сбор начался.

Могучий голос из мегафона громогласно и решительно начал свою стандартную речь: «С того дня, как Всеединый Управитель поделил Великую Империю нашу на три Сектора и по справедливости отдал каждому гражданину его исконные права; с того самого достославного дня перед каждым мужчиной Среднего Сектора стоит долг честно нести своё имя рабочего и бойца, труженика и защитника – бесстрастного, сильного и твердого. Каждый из вас, дети, стоит теперь пред вратами взрослой жизни, самостоятельности и силы, имя которых – совершеннолетие, и каждый знает, что такая ответственность не может быть дарована любому – её нужно заслужить собственными усердием, терпением и мужеством…» Пана словно передергивало от этих слов каждый раз, как он слышал звучавшую речь, стандартную и заученную наизусть уже много лет тому назад, но лицо его оставалось непроницаемым, хотя чувство, что внутри что-то с хрустом надрывается от каждого слова, комом стояло поперёк горла. У него неприятно засосало под ложечкой, он нервничал и хотел скорее покончить уже с давящим пафосом происходящего, но то было, разумеется, вне его власти. Приходилось лишь, как десяткам других ребят стоять по стойке «смирно» под начинающим накрапывать мелким дождем, неподвижно и натянуто, и делать вид, что он едва не до одержимости горд честью участвовать в предстоящем неведомом испытании, которое все мужчины упоминают, как правило, с ужасом или отвращением – если вообще имеют дерзость упоминать. А обряд Посвящения всегда относился к тем вещам, о которых не говорят вовсе, не спрашивают и не отвечают, хотя официально то и не запрещено Уставом. Впрочем, подобных тем в Среднем Секторе (а, может, и за его пределами, как знать) и так было предостаточно, тем, на существование которых принято закрывать глаза, словно их не существует вовсе.

Первое построение длилось не меньше двух, а то и трех часов, по крайней мере, так показалось Пану, замерзшему почти до дрожи; намокшая сосульками светлая челка неудобно падала на лицо, и холодные капли с нее заливали глаза, но поправить волосы не предписанным Уставом движением мальчик не имел права. Его знобило, словно на дворе был октябрь, а не середина мая, и было уже не до чести и гордости, и было уже совершенно не интересно, что ожидает его и всех этих парней, что маршируют теперь бок о бок с ним по широкому двору. Через месяц, в конце концов, они и так узнают всё сами… Только в какой-то момент Пан всё равно не удержался и чуть-чуть обернулся коротким движением, чтобы посмотреть, где идет тот мальчишка, что вступился за него, столь резко одернув равного себе, и с удивлением понял, что его нет в той колонне, где он должен был находиться. Нет, определенно с ним что-то нечисто.

Ответ на свой вопрос, однако, Пан нашел совсем скоро, с изумлением завидев своего нового знакомого, Лекса, стоящего в стороне чуть поодаль от комендантского стола, с непроницаемо-серьезным выражением лица ведущего беседу с кем-то из должностных лиц. В цветах их формы Пан не очень-то разбирался, наверное, комендант… хотя, как знать, слово «комендант» употреблялось в Среднем Секторе касательно любого Высокого, наделенного некоторой властью – а уж кто их там различит, кто есть кто. Коменданты, советники – он всей иерархии-то знать не знает, какое тут различение. Колонна, в которой шёл Пан, тем временем как раз приближалась к ним, и мальчик отчетливо услышал из уст второго слова: «… и, как всегда, спасибо за работу, Алексис», адресованные черноволосому молодому человеку, только что стоявшим бок о бок с ним самим.

А-лек-сис. Семь букв! Ошарашенный своим открытием, Пан вдруг встретился с ним глазами и, неожиданно для себя самого почувствовав горечь и неприязнь, гордо вздернул подбородок, отворачиваясь. «Лекс». Чтоб его. Злая досада, острая и непонятная ему самому, душила паренька изнутри: какого дикого делал мальчишка Высокого Сектора среди них, каких-то всего-навсего Средних? Следил? Шпионил?

Проклятый подсадной.

========== Глава 2 Личные интересы ==========

Ия знала, что всё это ложь. С самого детства, всю жизнь была уверена, что всё, всё без исключения – одна большая ложь, что лгут все и повсюду, обо всём, а о чем не лгут – о том молчат - тоже нарочно. И что тебе самой надо быть такой же – чтобы выжить. Чтобы не пропасть бесследно, как пропала её мать еще много лет назад.

О нет, разумеется, все детство ей говорили, что мама тяжело болела и умерла в изоляторе, обещали ей, что из её генов эта болезнь была предусмотрительно изъята… Но только потом девчонка подросла и пошла в хорошую школу – не в какие-то общеобразовательные пять классов, а в настоящую школу, где учат девять лет, где учат не только читать и писать, и не только моральным нормам Империи, асексуальному воспитанию и Слову Святому Законному, но даже информатике, химии и немножко физике, после которой можно поступить в закрытый колледж… Замечталась, как же. Колледж – он только в шестнадцатом квартале, самом благополучном, и только для мальчишек, ей там не место. А почему не место, позвольте спросить? Все что-то мямлят в ответ невнятное, а отец-то у нее вообще-то Высокий, пусть и живут они в Среднем Секторе, только вот ей, Ие Мессель, дороги туда нет, и не было бы, даже родись она парнем, и не нужно врать с большими честными глазами, что мама умерла. Будь она из Высоких – да хоть бы и Средних, неважно! – будь она с отцом на законных основаниях, разве бы было дано девчонке имя из двух букв? Двух, куда же хуже, куда же презрительнее?.. Наверняка отец постарался.

Ия знала, что всё это ложь, вся её жизнь от начала и до конца – потому что мамка наверняка была из Низкого Сектора, а отец попросту взял ее силой, наплевав на все нормы, во время очередной экспедиции в закрытую зону. И никто из её, Ии, генов ничего не изымал, потому что развивалась она не в колбе Центра Зачатия, как нормальные граждане Империи, а как дикая, как по Уставу нельзя… Только отцу отказаться от ребенка потом почему-то не дали, вот и пришлось ему в Средний Сектор переселяться, пусть и в один из лучших кварталов, да не в том дело. А куда маму дели – поди, найди, разве кто скажет, разве кто знает, сыщет?.. Иногда, наверное, ей и впрямь словно не хватало чего-то женского, теплого, покровительственного, что так естественно получают девушки её возраста от своих матерей, не хватало… не советов, нет, их она бы спешно отринула, сочтя поучениями, но самой возможности получить ответ хотя бы на некоторые свои вопросы или сомнения. Девушке это порой казалось странным, особенно когда в её голову закрадывались недобрые мысли о том, что без примера матери перед глазами, она не видит и примера женской покорности, насаждаемой Системой, отчего и сама покорной быть не собирается. И всё же это было так на протяжении многих лет – Ия словно вглядывалась в окружавших её женщин на пятнадцать, двадцать лет старше нее, словно искала что-то и не находила, не очень-то веря, что оно, неведомое искомое, и правда существует.

Как же люто ненавидела Ия эти свои слабости, свою жизнь, отца, всю Систему, как же мучительно давилась непозволительной злостью, скрытой за ледяным бесчувствием.

И отчего так не повезло ей родиться девчонкой? Парням, конечно, в пятнадцать испытание какое-то терпеть, да это разве проблема – после всего того, через что прошел среди сверстников в школе? Парням ни замуж не выходить против воли, ни детей растить – та еще суматоха, говорят, - ни сидеть дома, в рутинной клетке, запертыми как все женщины на многие годы… Больше всего в свои семнадцать с половиной противилась Ия замужеству, хотя с мальчишками отчего-то всегда, с самых ранних лет сходилась многим легче, чем с девочками. Вот и тогда, в школе, чуть ли не лучшей в Среднем Секторе, была одной из двух девчонок во всем классе, среди пятнадцати парней, взрослых - и ледяных, как она сама.

Так что уставной запрет на выражение эмоций был ей, пожалуй, даже по душе в той ситуации, что окружала её, словно бы приходился как-то кстати: все безразличны, никто не посмеет над ней смеяться, что она единственная в их обществе женщина, не будет откалывать едких шуточек или еще чего… Хотя на деле им это разве помешает? А всё же запрет на эмоции, надо отдать ему должное, был хоть каким-то спасением от полного бесправия, коим наградила Система женщину, хоть как-то оберегавшим её от повсеместного произвола и притеснения. Да и вообще, неплохо прикрываться этим вселенским безразличием, когда самым главным и самым сильным, что полнит сердце, были ненависть, ненависть и презрение ко всему, что окружало Ию каждый день: к людям-маскам в проклятой уличной, рабочей, школьной или какой еще иной форме, одинаково безликим в своей бесхребетной массе, к отцу – единственному родственнику, единственному, кого она могла бы именовать своей семьей – но ни за что в жизни не стала бы, слишком уж незаслуженно почетно для него это слово, - к рутине ежедневной работы с детишками, такими же безликими, как и их родители, только более глупыми и жестокими, к мусорке новостей с телеэкрана и веб-сайтов, к постоянной и повсеместной слежке скрытых камер за каждым сделанным движением…

В глубине души Ия искренне тешила себя надеждой, что переезд в одиннадцатый квартал из пятнадцатого хоть что-то изменит в этом нескончаемом потоке помоев, что она ощущала непрерывно льющимся на нее – да и всех Средних – отовсюду, однако уже на второй день она убедилась, что ошибалась. Ничто не меняется. В этом мире, во всей проклятой Империи – чтоб её радиацией облучило и еще сильнее изуродовало! – ничто не меняется.

Ия Мессель опустила на пол лифта тяжелые пакеты с купленными в маленьком, порядком подзаплесневелом магазинчике продуктами и размяла пальцы, испещренные покрасневшими полосами. Она так чудесна, женская доля, не правда ли?..

Между четырнадцатым и пятнадцатым этажом, моргнув широкими пластиковыми кнопками на панели, лифт внезапно встал. Свет померк в стеклянном корпусе, зависшем в нескольких десятках метров над вечерним городом, и лишь сотни огней остались мерцать вокруг, над окутанным поздними сумерками Средним Сектором, отблескивая сквозь толстые прозрачные стены. Девушка напротив, почти высокая, очень худенькая шатенка в стандартном светло-сером уличном платье, таком же, как и на самой Ие, но на удивление хорошо сидящем на ней, и такой же серой шляпке незамужней женщины, выглядела завороженной и даже почти зачарованной открывшимся зрелищем – в меру норм и приличий, разумеется.

Ия же, к сожалению, не могла разделить чувств своей случайной спутницы, хотя та и показалась ей не столь мрачной и холодной, как большинство окружавших её каждый день людей, даже несмотря на то, что карие глаза соседки и таили в себе глубокую, безразлично-безысходную усталость. Словно сквозь эту усталость, сквозь коросту грязи пробивались тончайшие лучики света, которые Ие доводилось видеть только лишь у некоторых детей в младшей школе, где она работала, да и то нечасто. Лучики непонятной, почти незаконной надежды, которой нормальные взрослые люди её возраста уже давно перестали забивать свои головы как и прочими пустопорожними размышлениями о «жизни в целом» или «мироустройстве».

На сей раз и самой Ие Мессель было не до подобных размышлений - Ия боялась высоты. Боялась почти панически, до слабости в ногах, до дрожи, которую всегда, всю её жизнь так непередаваемо сложно было скрыть. И теперь, зависнув над миром в стеклянной колбе внешнего лифта, освещенной уличными огнями, она чувствовала головокружение, даже неотрывно глядя себе под ноги, в пол – единственную, к её счастью, непрозрачную часть конструкции. Девушке казалось в те минуты, что у нее нет сил даже сделать несколько шагов к дверям, оторвавшись от металлического поручня, идущего по периметру лифта, и нажать кнопку экстренного вызова службы технической поддержки.

- Как Вы думаете, вызов службы сервиса сработает автоматически или стоит позвонить? – Внезапно обратилась к ней стоявшая у окна девушка, словно прочтя её мысли. В голосе её словно бы звучали едва уловимые нотки разочарования, что она не может весь вечер простоять вот так, пялясь на залитый вечерними огнями Средний Сектор. Ия едва не поморщилась, думая об этом, и отчего-то замотала головой, всё еще не отрывая глаз от пола кабины, слабо сама понимая, хочет ли выразить тем самым какие-то мысли или просто прогнать прочь это наваждение.

- Вы в порядке?.. – Неуверенно произнесла незнакомка, приблизившись к ней и пристально вглядываясь в бледнеющее лицо Ии.

- В порядке, - поспешно и резко бросила та в ответ. Здравый смысл, накрепко вбитый в голову с младенчества, не покидал девушку даже теперь, и свои слабости, пусть и не бывшие её виной, она считала непозволительным открывать постороннему человеку; в конце концов, бывали в её жизни ситуации и посложнее, - разумеется, я в порядке. Надо вызвать ремонтную службу, если мы не хотим провести здесь весь вечер и ночь.

«Следи за собой, Ия Мессель!» - Зло прикрикнула она на себя, понимая, что не в силах сдержать нервозной резкости и поспешности, звеневших в её голосе. Каким-то невероятным усилием воли она оторвала свой взгляд от пола кабины и встретилась с глазами незнакомки, внимательно прищуренных. Ох, не к добру.

- Лада. - Внезапно очень тихо и настороженно представилась та, пытливо вглядываясь в лицо Ии, крайне сдержанная, но даже так – на удивление участливая по стандартным уставным меркам, и едва уловимая мягкая улыбка коснулась на спокойном лице лишь её глаз, когда она зашептала совсем тихо, чтобы камеры наблюдения смогли разобрать как можно меньше слов. - Не надо себя еще больше мучить, я же вижу, что Вам дурно. Надеюсь, работники службы скоро прибудут – для них и приберегите свое мужество, если лифт начнет трясти.

Наверное, где-то в глубине души Ия была потрясена её словами – по крайней мере, именно это ясно увидела в её глазах сама Лада.

***

Утром Алексису Бранту снова – как всегда летом – не спалось. Он поднялся, едва цифры экрана часов на тумбочке у изголовья кровати, моргнув, сложились в 6.00, то есть почти на полтора часа раньше привычного. На улице лило как из ведра, однако в воздухе, ворвавшемся в просторную комнату, когда молодой человек открыл узкую створку стеклостены, витал уже какой-то совсем летний аромат, который неизменно приходит к середине мая, а уходит вместе с июлем, уступая место пряной духоте августа.

Первый день лета не обещал не только жары, но даже, судя по всему, и тепла, однако дурная (как он сам считал) привычка Алексиса вечно распахивать все окна, а потом одеваться в три раза теплее, чем можно было бы, со временем лишь усугублялась. Алексис вообще не любил лето, и дело было отнюдь не в одной лишь погоде, но в том, сколь сильно тяготили его тоска июньского бездействия вкупе с бумажной работой, копившейся день ото дня по мере приближения обряда Посвящения очередной порции пятнадцатилетних Средних. Он чувствовал себя на своем месте, общаясь с самыми разными людьми – что проводя занятия у кадетов-первокурсников, что наблюдая их непосредственно на построениях, - но вся остальная часть работы, ложившейся на его широкие плечи, неизменно вгоняла Алексиса в тоску. И летом, в духоте и жаре раскаленного сотнями пар шин асфальта, это чувствовалось только острее. Помнится, еще много лет назад, во времена его учёбы в Академии Службы Империи в Высоком Секторе, кто-то из одногруппников, любивших вешать на других ярлыки-клички, порывался звать его «Снежным», но прозвище не прицепилось, чем Алексис был абсолютно доволен - снег казался ему слишком рыхлым и податливым, «Ледяной» определенно подошло бы куда больше. Кличек, впрочем, молодой человек никогда не любил – слишком уж откровенно они иногда выводят на общее обозрение то, что показывать не стоит вовсе.

Дождь моросил по зеленым кронам деревьев, умиротворяюще покачивавших свои ветки перед той стеной комнаты, что была полностью из стекла: молодой человек избегал высоких этажей, несмотря на обзор, порой открывавшийся с них; и дело было даже не в акрофобии или чем-то подобном, но, куда вероятнее, элементарно в той самой крайней рациональности, что так настойчиво навязывалась жителям Империи с младенчества. Как правило, Алексис просто не хотел тратить ни одной лишней минуты на лифты и лестницы, чего невозможно было избежать, живя в высотных зданиях, а кроме того… именно эти кроны деревьев, частично мешавшие обозрению через стеклостену, делали квартиру чуть более закрытой, ведь заглянуть в окна четвертого этажа что с земли, что с воздуха чисто технически куда сложнее, нежели в окна первого или двадцать восьмого. А для чего еще нужна стеклостена, если не для этого?

Кофемашина призывно пискнула с кухни, извещая своего владельца, что неизменный двойной эспрессо с соевым молоком и без сахара готов, а экран планшета на столе возле двери в ванную (еще не хватало размещать персональный компьютер в зоне обозрения через стеклостену) – новехонькой модели WARX III, едва-едва появившейся в онлайн-магазинах – потребовал ввести пароль и отпечаток пальца для дальнейшей загрузки.

Каждое лето, накануне обряда Посвящения четырнадцати-и пятнадцатилетних мальчишек в мужчины, Алексис Брант ездил в Средний Сектор наблюдать новичков. Разумеется, он был далеко не единственным, кто занимался выбором достойных из общей серой массы, но глаз его был отлично наметан, а сердце – которое в этом вопросе он отчего-то порой слушал – раз за разом подсказывало верные решения. Алексис Брант в свои стукнувшие лишь пару месяцев назад двадцать лет уже имел должность Мастера, а в придачу к тому завидную перспективу карьерного роста в образовательно-административной сфере Высокого Сектора Великой Империи, сулившую ему уже совсем скоро должность наставника. Говоря откровенно, должность наставника казалась молодому человеку мучительно скучной, а общение с людьми всегда приносило куда большие удовлетворение и даже удовольствие, нежели организация учебного процесса, но ведь и эта должность – не предел, верно? А мероприятия, подобные обряду Посвящения, куда он с напарником год от года ездил заниматься включенным наблюдением, позволяли хоть чуточку отвлечься от зашкаливающего контроля административных корпусов, посмотреть жизнь других людей, пусть и низшего, нежели его собственный, класса и уровня жизни, и сделать вид, что он чувствует себя юным и равным среди пятнадцатилетних пареньков, едва вступающих во взрослую жизнь.

Алексису должно было присутствовать на обоих предварительных построениях, смотреть в оба и не слишком сильно выдавать себя, хотя порой он и поигрывал с этим ограничением, небезосновательно полагая, что подвергающийся стрессу пятнадцатилетний парень, внимательный и сообразительный настолько, чтобы распознать в нем чужака и наблюдателя, достоин не только уважения и похвалы, но, вероятно, и чего-то большего, с той оговоркой, что пройдет отбор и по иным критериям государственной службы. Кроме того, писать отчеты о прошедших наблюдениях и, что самое главное, предоставлять информацию в равной мере о лицах его заинтересовавших, а так же и тех, кто вызвал впечатление неблагонадежности.

Разумеется, ни капли неловкости за свои действия Алексису испытывать было не положено – ведь смущение – это такое же, как и сотни других, чувство, а позволять чувствам овладевать собой Уставом запрещено даже женщинам, не то что взрослым мужчинам, занимающим административные должности. Ведь, как гласило Святое Слово, человеку, обладающему разумом, естественно мыслить, а не потакать своим страстям. То же, что несет угрозу истерического всплеска и мешает рационально мыслить и правильно развиваться, уподобляя людей животным, – то вне закона, вот и всё. В категорию неестественного, разумеется, попадали любые эмоции, равно как, например, злость, похоть, привязанность, любовь, грусть и огромный список прочего, о чем и рассуждать вслух в общем-то было некультурно и вульгарно даже для Среднего Сектора, не говоря о Высоком. Ведь, если уж человек по природе своей наделен разумом, нельзя позволить аффектам и инстинктам брать над ним контроль – на этом и была выстроена вся Система после того, как дикие разрушили доимперский мир, ведомые своими низменными порывами.

Сунув подмышку свой готовый к работе WARX III и почти уже пустую пачку сигарет – в карман любимой бело-синей клетчатой рубашки, - он вышел на слишком уж тесный по меркам его просторной и не по-холостяцки чистой квартиры балкон и сделал большой глоток горячего кофе, вдыхая свежий воздух, ветром гулявший в тишине еще не проснувшегося двора. Отчего-то всякий раз, взяв в руки эту чашку, Алексис невольно задумывался о своем будущем, словно она, купленная в противоречие подаренному матерью на его новоселье огромному и безмерно дорогому сервизу, оглушительно громко кричала о том, что в его жизни никогда не будет столько людей, чтобы использовать целиком всю эту проклятую посуду. Не то что бы Алексис был таким уж затворником, хотя работа в Академии, да и вся Система едва ли оставляли ему много времени на самого себя, но шумные собрания людей, а тем более посторонние «гости» в его собственном доме всегда утомляли молодого человека и выводили из себя. Простите, но добровольно заводить и много лет после терпеть в своей квартире какую-то женщину и ораву галдящих ребятишек в придачу он точно не собирался, пусть хоть весь Высокий Сектор твердит ему о долге перед Империей повышать прирост населения. Нет, семья виделась ему исключительно лишней головной болью, особенно когда в памяти всплывали тройняшки-сыновья его старшего брата, Алберса, которым едва исполнилось три года ушедшей весной. Легче налог на бездетность платить, не разорится, чем терпеть такую головную боль всю жизнь. Тем более, что последняя его и без того мучает почти что хронически.

Алексис выбросил из головы эти странные, непонятно к чему пришедшие мысли и уселся в кресло, напоминающее своей формой половину яйца, с мягкой черной обивкой, подобрав под себя холодные босые ноги и открывая легким касанием сенсорного экрана планшета архив досье на мальчишек, стоявших в этом году на пороге совершеннолетия. Да, всё же утро – отличное время для важных или особенно личных дел: будучи урождённым Высоким и проведя уже не один год в Академии Службы Империи в Высоком Секторе, Алексис прекрасно знал, что внимание стражей порядка, особенно тех, что просматривают внутренние видеокамеры в квартирах и, в меньшей, однако, степени, уличного патруля, наиболее слабо с 4 до 6-7 утра, когда даже самых дебоширов, если таковые вдруг найдутся, уже сморил сон, а добропорядочные граждане еще не успели толком проснуться. Кресло своё, к слову сказать, молодой человек тоже любил именно за то, что в нём, как Алексис ни сядь, никто и никаким образом не смог бы заглянуть ему через плечо в экран личного компьютера.

В этом году привлекших внимание Мастера парней звали Артур Рот и Пан Вайнке. Первый, как показала база, оказался троюродным братом одного из его, Алексиса, давних знакомых, имевшим невезение родиться в Среднем Секторе, обладая достаточными правами на жизнь в Высоком. В принципе, «порода» его была заметна наметанному глазу сразу же, даже уже и в манере держаться – без высокомерия, но с несомненным, безукоризненно холодным чувством собственного достоинства. Второй… а кто его знает, что такого было у второго, что он не выходил из головы Мастера с самого вчерашнего утра и до сего момента. Если верить информации, предоставленной базой данных (а уж этому-то источнику верить стоило безоговорочно, ибо выпуск ежедневных новостей позавидовал бы скорости ее непрерывного обновления), то Вайнке – сама серость и безликость: родня и ногой не ступала за пределы Среднего Сектора, образование – пока что четыре из пяти базовых классов, и едва ли общий доход семьи позволит ему продолжить обучение, заканчивающееся через год… Да, интересный случай – Алексис был, пожалуй, дажеотчасти озадачен собственным вниманием к этому парнишке. И, тем не менее, тот явно что-то заметил – нет, речь не о том, что он видел Алексиса у комендантского стола, что вообще-то тоже отнюдь не было его, Алексиса, оплошностью или упущением, - но заметил что-то в нем самом за те считанные мгновения, что они успели уделить друг другу… Однако он не мог понять, что именно углядел в нем Пан, и это-то и вызывало интерес, если даже не настороженность.

Кроме упомянутых двоих, в списке Бранта значились так же Колин Кое и братья Стеф и Дени Драй, досье на которых подкинул ему Мастер Даниел Оурман, его бывший одногруппник, с которым они вместе проходили последнюю подготовку на должность Мастера, полученную ими в итоге в один и тот же день. Пятью годами старше Алексиса, Даниел, конечно, бывал порой невероятно упёртым занудой, но в целом парнем был неплохим, и работать с ним было лучше, чем со многими. Кроме того, у Даниела был какой-то совершенно удивительный талант находить на плацу во время построений порой совершенно невероятных личностей. Специализацией Оурмана вообще-то были близнецы, столь необходимые Высокому Сектору и Академии в частности, а Стеф и Дени были двойняшками, пусть и не монозиготными, но все же. Не лучший, конечно, вариант, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба, так что Алексису не оставалось ничего иного кроме как углубиться в изучение информации об этих ребятах.

========== Глава 3 Начало [конца] ==========

…вечером родители говорили о свадьбе, Лада слышала. Комната, которую она делила со своей младшей сестренкой Иной, располагалась достаточно близко к кухне, на которой мама с папой и завели этот неожиданно неприятный для девушки, хотя и вполне закономерный разговор. Да тонкие стены и без того пропускали каждый шорох. Мысль о замужестве казалась самой Ладе странной, но ведь ей в марте стукнуло уже семнадцать, а это возраст немалый, да и к тому же почти все ровесницы, с которыми девушка заканчивала школу два года назад, уже успели выйти замуж и даже завести детей… Мама часто так или иначе упоминала об этом, хотя сама Лада никогда не пылала желанием следить за жизнью бывших знакомых, которых не особенно-то любила и в период их общения.

Родители, правда, говорили о другом, о чем Ладе и самой давно уже думать было не очень приятно: налог на бездетность рос в Среднем Секторе вместе с молодым человеком и рос как на дрожжах: если в пятнадцать, в год достижения совершеннолетия, он составлял еще две тысячи крон, то в шестнадцать – уже две двести, в семнадцать – две пятьсот, а в двадцать – почти четыре, хотя какая женщина в своем уме, позвольте спросить, к двадцати годам еще не обзаведется семьей? Да и, кроме того, первые двое детей только снижали указанную сумму до исходной, в то время как полностью её обнуляли лишь третий и последующие… «Один ребенок – обязанность, два – норма, три – заслуга, более - честь» - гласил общеизвестный девиз Центров Зачатия, достаточно четко определяя норму семейной жизни, и, хотя семей с четырьмя детьми Лада знала немного, двое или трое ребятишек действительно были наиболее распространенным явлением в Среднем Секторе.

Слушая вчера ночью под тихое сопение Ины разговор мамы и папы через дверь, Лада чувствовала себя некомфортно: мало того, что в семье Карн двое детей, что не освобождает взрослых от основного налога, так еще и старшая всё еще «в девках», как, говорят, прежде звали незамужних женщин. Лада подавила очередной тяжелый вздох, что так настойчиво рвался наружу из её груди: за последний год ей довелось сменить уже не то пять, не то подавно шесть мест работы, нигде не задерживаясь подолгу и нигде, в итоге, не оказываясь нужной. Ткацкая фабрика, типография, бюро пропусков, курьерская служба и даже отдел кадров сетевого магазина – никому не было дела до закончившей пять базовых классов девчонки без профессиональных навыков или опыта. Лада, конечно, не падала духом – да и что ей оставалось? – но ситуация с каждым днем угнетала её все больше, а теперь, как выяснилось из вчерашнего разговора, затронула и родителей тоже. Девушке, однако, не хотелось думать об этом и замуж в общем-то тоже не сильно хотелось, да разве кто спросит? В конце концов, что в этом пустом «хочется»?.. Лада с трудом приспосабливалась к новым условиям и обстоятельствам и никогда не любила резких перемен в привычном укладе жизни, а появление своей семьи стало бы, наверное, едва ли не самым особенным, что с ней когда-либо происходило… К тому же Лада с трудом находила общий язык с новыми людьми – тем хуже, чем взрослее становилась, - и слишком часто допускала пусть и мелкие, но всё же промашки, которые человек, чересчур преданный Системе, без труда мог бы обратить против нее самой. Зная это о себе, Лада предпочитала вовсе не встревать никуда первой.

…только вот девушка в лифте внезапно изменила привычный порядок вещей – и в общем-то небезосновательно, ведь её вид не на шутку встревожил тогда и саму Ладу. Снова в памяти девушки всплыли эти темно-карие глаза, светившиеся ужасом загнанного зверька. И почему только она снова вспоминает их?.. Прошло уже две недели – какое там, почти три! – с того странного вечера в зависшем над пропастью города лифте, а соседка как в воду канула: за всё это время Лада ни разу не видела её и уже почти готова была поверить, что ей всё и вовсе приснилось… Если бы не эти темные глаза, напряженный взгляд которых едва не кричал о помощи, которые мысленно она снова и снова видела перед собой. Лада не могла понять, почему, но мысли её раз за разом возвращались к тому образу, возвращались каждое утро в момент пробуждения и не менялись, кажется, на протяжении всего дня.

А между тем, проходя мимо квартиры 19-03, Лада видела лишь металлическую дверь, день за днем запертую, словно здесь и вовсе никто не жил.

Ия Мессель. Вот, собственно, и всё то немногое, что узнала девушка о своей новой соседке, когда та представилась работникам ремонтной службы. Только по возвращении домой Лада, к немалому собственному удивлению и даже смущению, сразу же просмотрела все имеющиеся в доступной Средним базе материалы по жильцам третьей квартиры на девятнадцатом этаже, но они показались ей на удивление скудными, словно урезанными и невнятными, что, признаться, даже чуть озадачило девушку:

Мессель, Ия.

(На фото – симпатичная девушка с плавными, округлыми чертами лица, темными глазами, пухлыми губами и прямыми волосами, едва доходящими до плеч).

Возраст: 17 лет (д.р. 21.10)

Рост: 165 см.

Вес: 60 кг.

Образование: с.ш. № 1(с интенсивным обучением) пятнадцатого кв. С.С., 9 классов.

Средний балл: 8.6

Родители: Грегор Мессель (38 лет)

Братья, сёстры: информация отсутствует

Примечания по работе: с.ш. № 3 одиннадцатого квартала С.С., младший учитель.

Примечания по быту: Отметок о нарушении комендантского часа не имеет. Комиссия для допуска к работе с детьми пройдена без замечаний.

Примечания по здоровью: информация отсутствует

Странно. Быть такого не может, чтоб о человеке с именем из двух букв были в архиве какие-то секреты, а информации все равно мало до неприличия – ни у кого из знакомых Лады так мало нет. Девушка коснулась пальцем экрана компьютера, перелистывая страницу, однако то, что она увидела далее, смутило ее лишь сильнее.

Мессель, Грегор.

Доступ к личной информации ограничен.

Грегор. Шесть букв. А у Ии лишь две. Да и вообще, разве о внедрённых пишут вот так открыто? Глупости, не может этого быть. Девушке вдруг стало страшно, почти тошно. Пусть у неё и нет доступа, но имя, имя ведь выдает его с головой! Ох, Лада, не хватит ли играть в частных детективов? Ей бы о другом побеспокоиться – о том, что не надо незнакомым людям давать лишний раз повод удивляться, а уж тем более в критический момент, когда нервы напряжены. А всё же Ия после инцидента в лифте ничего не сказала – ни ей самой, Ладе, ни еще кому. Скажи она, так на Ладу бы проблемы свалились сразу же, а нынче уже середина июня, но все молчат, и даже от ВПЖ не поступило замечаний (кроме маминых нервов, но это не так уж страшно, не в первый раз)…

Лада едва не тряхнула головой, чтобы в очередной раз прогнать вставшее перед глазами видение того вечера, блики ночного города на темных волосах незнакомки. Ооох, Святая Империя, да о чем она вообще думает? Девушка с особым тщанием вперила совершенно невидящий, остекленевший взгляд куда-то вперед, сквозь ряды спин людей, стоящих перед ней, но уловить происходящее всё равно не удалось, ибо мысли девушки были сейчас слишком далеко от еженедельного молельного собрания, на котором она находилась этим субботним утром. Июнь выдался теплым, но не жарким, скорее душным и очень влажным, отчего в многолюдной зале с наглухо затворенными окнами было совсем невозможно находиться в здравом рассудке. Платье Лады, едва не насквозь уже мокрое от пота, на спине липло к коже, равно как и волосы, сопревшие под сдвинутой на затылок плотной шляпкой незамужней совершеннолетней.

«… и да благословенна будет Империя, что дает нам крышу над головой, и дает покой и успокоение, и дает пищу телу и уму…» - слова, сами собой заученные за семнадцать лет ежесубботних молельных собраний, казалось, срывались с губ без какого бы то ни было ее участия, доведенные до полного автоматизма. Лада невольно взглянула на маленькую Ину, которая безропотно стояла возле нее, не доходя ростом еще даже и до пояса окружающим, и подумала о том, как душно и жарко должно быть ей, строгой и сосредоточенной, еще не знающей всех правил этого безжалостного мира: не понимающей всей серьезности ВПЖ, не ощутившей на себе школьной злобы, скрытой как и все прочие эмоции за ледяным безразличием, не чувствующей постоянной, порой почти катастрофической нехватки денег…

«…Святая Империя, что направляет нас на путь истинный, освещая его самой яркой путеводной звездой на небосводе…» - Лада едва нашла в себе сил подавить рвавшийся зевок, ибо кислорода в помещении ей катастрофически не хватало, но даже самому маленькому ребенку ясно, что подобное было бы расценено как крайняя дерзость, если вовсе не кощунство, за которое одним только выдворением из молельного дома не отделаешься. Лада поднялась на цыпочки, пытаясь глотнуть хоть чуточку больше кислорода, но не уловила ни дуновения и снова закрыла глаза, уходя в молитву, чтобы прогнать из головы всё то лишнее, что откуда-то бралось в ней само собой.

«…и да будет каждый из нас достойно носить своё имя и статус Среднего, и да восхвалит Империю, что наделяет его…» - слова застряли, недосказанные, в горле девушки, черные точки заплясали наконец среди цветных пятен перед её глазами, а потолок выскользнул куда-то назад, исчезая из поля зрения девушки, когда она лишилась чувств.

***

Второе построение показалось Пану делом совершенно бессмысленным: по сути своей оно полностью повторяло первое (столь же бессмысленное, кстати), с тем лишь небольшим исключением, что погода в этот раз оказалась милосерднее, нежели в прошлый, и почти совсем безоблачное небо сияло над головами мальчишек, радуя своей синевой.

Парня, представившегося Лексом, который, честно признаться, все дни, прошедшие с первого сбора, не давал покоя любопытству Пана, не было до самого последнего момента: он появился не раньше, чем за минуту до сигнала о построении и отнюдь не выглядел торопившимся или тем более запыхавшимся.

- Привет, - произнес черноволосый негромко, но мальчишка не отреагировал на его голос, - привет, - повторил он, нисколько не меняя интонации, но лишь бросив на Пана мимолетный испытывающий взгляд.

- А я думал, тебя здесь не будет, - холодно бросил тот, не глядя на темноволосого парня. Интересно, проклятые Высокие умеют различать в годами отточенном безразличии все десятки или даже сотни оттенков презрения? Тот не отреагировал – не то из-за зазвучавшей вступительной речи, не то еще из-за чего, Пану в общем-то было совершенно плевать. Он достаточно демонстративно отвернулся от «подставного», с особой тщательностью выполняя звучавшие команды и постепенно полностью уйдя в себя и свои мысли. Странно, но он, в отличие от, наверное, большинства присутствующих здесь сейчас его ровесников, почти не чувствовал страха или особенного напряжения: очевидно, здравый смысл снова одержал верх. Хотя бы даже исходя из того, что в своей жизни он ни разу не встречал человека, кто лично знал бы мужчину, не прошедшего испытания Посвящения, Пан делал вывод, что едва ли и он сам окажется настолько плох. Куда больше его сейчас заботило то, что до окончания базовых классов школы оставался последний год, который начнется уже через неполную неделю после Посвящения, а платить за дополнительные предметы родители, разумеется, не в состоянии (да и не сочтут за необходимость, как всегда ткнув его носом в свое любимое «вот мы же…»); работу свою Пан серьезной не считал, хотя и находил интересной, и менять не собирался в первую очередь из-за удобного графика. Будущее его, таким образом, тонуло во мраке неизвестности, что казалось ему совершенно неуместным для совершеннолетнего молодого человека. Ему почему-то всегда думалось, что этот рубеж – совершеннолетие – должен что-то кардинально изменить в его жизни… как бы ни так! Теперь, когда мальчик стоял уже вплотную к нему, он понимал, что тем единственным, что может теперь поменяться, является лишь еще большее давление родителей и их призывы к самостоятельности, которые, даже не всегда будучи высказанными вслух, являлись для Пана причиной страшной неловкости, его больной точкой, которую никак невозможно было вылечить, пока он сам не понял бы, чего, собственно, ждет и хочет от этой жизни, от мира взрослых людей. А этого Пан упорно понять не мог. Вернее, нет, в глубине души мальчишка, конечно, догадывался, что было бы здорово и правда продолжить учиться – сколько это вообще будет возможно, - а там уже решать, что делать, ведь образование давало куда больше возможностей, чем он имел сейчас… Загвоздка лишь в том, что у него и жизни не хватит, чтобы со своей нынешней зарплатой потянуть старшую школу. Ясное дело, что Средним запретную и тем более интриговавшую его историю и в дополнительной старшей-то не преподают, но ведь можно же иногда впустую помечтать… Только, думая о продолжении учебы, Пан еще сильнее чувствовал себя “каким-то странным”. И правда, кому оно надо - тратить заоблачные суммы на лишние годы сидения за партой, когда все нормальные люди будут уже вовсю работать и приносить пользу?..

- Можно Вас на минуту? - Недавний знакомый возник словно из-под земли сразу же, как только громкоговорители объявили отбой и окончание второго построения, и Пан, давно уже понявший, что его дурная способность с головой уходить в себя до добра однажды не доведет, ведь даже эмоции порой были не столь опасны как выражение задумчивости, словно вынырнул, отключая режим «автопилота» и возвращаясь к окружавшей его реальности. - Полагаю, я чем-то обидел Вас, - начал Лекс, когда толпа подростков вокруг них двоих начала понемногу рассасываться, и посторонних ушей стало чуть меньше, - и обидел немало, что Вы столь демонстративно это до меня доносите. - В голосе его слышались разом интерес, вежливый укор и едва уловимый холод, от которого, однако, Пану стало заметно не по себе.

- Нет, Вам, право, показалось, - Пан невольно вспомнил, как четко, безжалостно и резко этот молодой человек одернул в прошлый раз Эриха, его давнего неприятеля, стоявшего позади них, и так и не сумел поднять глаз на собеседника, скороговоркой произнося эти глупые слова, - простите, если причинил Вам неудобство. – «Обидел». Проклятье, как простые слова могут нести в себе такую жуткую угрозу, если хоть чуть-чуть в них вдуматься.

- Вообще-то эмоции в нашем с вами мире, молодой человек, не то, за что можно отделаться оправданием. Но я не стану доносить на Ваше глупое мальчишество, если Вы все же скажете мне, в чем заключается суть проблемы.

Отлично, еще и шантаж. Ну он и попал… И где только Марка носит? По правде сказать, Пана ужасно нервировал тот демонстративно уставной, чрезмерно вежливый и почти поучительный тон, которым обращался к нему этот парень, тыкая его, словно нашкодившего котенка, носом в его же, Пана, немало серьезный, к слову сказать, промах. И всё же глупый страх, инстинкт самосохранения и привитый с пеленок трепет перед буквой закона делали свое дело.

- Я был зол, что Вы - подставной и следили за нами, когда нам так нервно и сложно, - Пан был краток, голос его звучал уверенно, быть может, даже дерзко, хотя он и старался сдерживать себя как мог, - был зол, что Вы прикидывались заступником, отшив Эриха, который задирал меня, а на деле Вам плевать - на самих людей.

- И как Вы это поняли? Что я – «подставной», как Вы изволили выразиться, - не обратив ожидаемого внимания на упомянутые эмоции, Алексис смотрел Пану прямо в лицо, и тот внезапно отчего-то заметил, какие же красивые, ярко-синие глаза у этого странного типа.

- Ни один мальчишка, прошедший среднюю школу в такой старой и истрёпанной форме как Ваша, не будет в состоянии говорить так решительно, резко и гордо. Вы, видно, не знаете, что такое школа – мясорубка это, а не школа! – и просто надели чужую форму, маскируясь. – Пан отлично понимал, что то, что было только что сказано им, на самом деле говорить совершенно недопустимо, однако он ни мгновения не сожалел о собственной резкости. Ну, по крайней мере, пока она ничего за собой не повлекла. - Хотя какая уж тут маскировка, с такими сияющими ботинками, что в Низком Секторе отсветы увидят… Вы не знаете, что такое школа в Среднем, - качнул он головой, - неужели никто никогда не обращал на это Ваше внимание? Только Высокие могут думать, что Средние все одинаковые, если так положено Уставом, - с обжигающим презрением холодом продолжал Пан, - как бы ни так.

А Алексис смотрел на мальчика со все возрастающим интересом.

- Я, кажется, задел Вас за живое? Простите, если это и впрямь так. А в прямоте Вам не занимать.

- Неважно… - отмахнулся тот. Ему вдруг стало почему-то до ужаса противно – не то от собственных слов, не то непосредственно от того, о чем теперь шла речь. И куда же всё-таки запропастился Марк? - Зачем оно Вам вообще надо?

- Работа, - сдержанно отозвался Алексис, и по его тону было вполне ясно, что едва ли он имеет желание и намерение объяснять что-то. Пан пожал плечами:

- Значит, и правда просто следите за нами… как за подопытными кроликами. Какая дрянь. – Голос мальчика едва уловимо дрогнул от напряжения. - Ну и потом… - добавил он вдруг, чуть смягчившись. - У Вас же имя из семи букв, хоть Вы мне и не так представились. Я слышал, как комендант к Вам обращался, - добавил он, нервно взъерошив светлые волосы на затылке. Ох уж эта его дурная привычка.

Алексис с полминуты молчал, анализируя услышанное, и по лицу его совершенно невозможно было понять ни тени мыслей, бродивших в голове, только вдруг он посмотрел Пану в лицо очень внимательно и пристально, чуть сощурив глаза, отчего по спине Пана пробежал вдруг недобрый холодок, внезапно цепко схватил его за локоть резким движением и повлёк за собой. «Я пропал», - только и пронеслось в голове Пана, едва он завидел, что путь их лежит прямо к Дому Управления Среднего Сектора, и лишь укрепился в своём убеждении, когда два охранника по обе стороны массивных входных дверей отдали Алексису честь. Не церемонясь и не говоря ни слова, тот проследовал через просторный, ярко освещенный холл, почти что протащил за собой Пана на второй этаж по устланной светлым ковром лестнице и, коротко постучавшись в третью дверь по правому коридору, вошел, подталкивая натянутого от напряжения как струна мальчишку перед собой.

- Еще один, наставник. - Отчеканил Алексис, вместо приветствия лишь кивнув головой грузному пожилому мужчине, восседавшему перед ними за своим столом словно король, принимавший просителей. Тёмно-бордовый пиджак придавал ему странное сходство с большой перезревшей ягодой. – Приношу свои извинения, что отвлекаю, но на плацу все наши уже разошлись. - Тот кивнул, смерил Пана внимательным, изучающим взглядом, словно просканировал, потом чуть хрипло спросил:

- Имя?

- Пан Вайнке, - просто отозвался мальчишка. Внутри него словно сжался отвратительный холодный узел. Терять, кажется, было уже нечего.

- Возраст?

- Четырнадцать.

- Посвящение?

- Послезавтра… – почему-то потупился мальчик.

- Значит, пятнадцать. Квартал?

- Пятый, - досада с трудом скрывалась в его отчаянно-звонком голосе.

- Адрес?

- Восемнадцатая, дом 6, квартира 1-04.

- Учеба? Работа?

- И то, и другое. Заканчиваю школу и стараюсь сам себя содержать в меру возможностей.

Во взгляде допросчика впервые проскользнуло нечто, хоть сколько-то напоминающее одобрение.

- Передаю на сверку и рассмотрение. Ваше дело – послезавтра, Вайнке. Спасибо, Мастер Брант, Вы свободны, - отрезал он, всем своим видом показывая, что у него еще куча дел. Какой неприятный тип…

- Да, наставник, – кивнул названный Мастером Брантом, - Храни Империя грядущую встречу, - и, вновь подхватив ничего не понимающего Пана под локоть, поспешно вышел из кабинета.

- Послушайте меня, Пан, - повернулся молодой человек к нему, едва они сошли с широких ступеней парадного входа Дома Управления, - когда Вы пройдете Обряд и получите совершеннолетие, а мы, в свою очередь, проверим по базам все ваши данные, Вы пополните ряды моих учеников в Академии Службы Империи в Высоком Секторе. Для Вас это отличная перспектива вырваться из Среднего Сектора, поверьте. - Синие глаза Алексиса смотрели теперь куда мягче, нежели на плацу не более часа назад, он словно чуть расслабился, хотя, судя по тону его голоса, пусть и утратившему резкость приказов, терпеть ни малейшей капли непокорности он явно не привык. - Если всё получится, Пан, готовьтесь к новой жизни.

- Но… - Пан ошарашено хлопал глазами, все еще не в силах поверить, что всё происходящее вообще имеет к нему какое-то отношение, не говоря уже о том, что теперь, именно теперь, быть может, решается вся его судьба, решается этим синеглазым мальчишкой, всего-то года на три или четыре старше него самого, которого человек из администрации Среднего Сектора приветствовал как мастера… - при чем здесь я?.. Почему я?

- Вы мне подходите. Вы можете слышать больше, чем говорят, и видеть дальше, чем показывают, верно? - Выразительных глаз Алексиса легко коснулось едва уловимое подобие улыбки. - А пока – держите-ка язык за зубами, слышите? Абсолютно ото всех. И выспитесь как следует - послезавтра большой день.

Он похлопал всё еще не пришедшего в себя мальчишку по плечу и, резко развернувшись на пятках, поспешно направил свои стопы назад, к Дому Управления. Пан закрыл глаза и, досчитав до трех, сделал глубоких вдох, затем, убедившись, что это не помогло разжать дрожащих от напряжения кулаков, еще один столь же глубокий. Какого дикого происходит в этом безумном мире? Его с кем-то спутали? Его проверяют? Вот тебе и «выспитесь как следует» перед «большим днем» - даже когда он сможет, наконец, совладать с колотившим его нервным ознобом, едва ли он сможет думать о чем-то ином, кроме происшедшего сегодня. Кроме сказанных слов, таких лишних и необдуманных, кроме этого ледяного Алексиса Бранта - Мастера, в таком-то юном возрасте! – от которого мурашки шли по спине, и о странном блеске его синих глаз…

========== Глава 4 Большой день ==========

Ты такая красивая, словно мне это снится,

Это только сейчас, это не повторится*

[*из песни группы Нервы - “Батареи”]

С Прудов Ия приехала ни капли не отдохнувшая, с сильнейшим кашлем и красными, будто заплаканными глазами. Нужно признать, крепким здоровьем девушка никогда не отличалась (что для нее служило лишь подтверждением теории, что жизнь её началась не в колбе Центра Зачатия, как у всех нормальных людей, но… иначе, как, наверное, у диких из Низкого Сектора, и генофонд её не был выверен и избавлен от дурных предрасположенностей и вероятных болезней, как положено в Центрах Зачатия в Среднем), но свалиться с температурой среди лета было бы уже слишком… Лагерь, который организовала школа на первую половину летних каникул, имел технико-механический уклон, что, пожалуй, и стало единственной для Ии причиной согласиться остаться там воспитателем: чем меньше государственно-уставно-религиозной бурды и чтения моралей, тем лучше, тем более что детишки здесь и без нее были заняты почти весь день, ковыряясь в каких-то деталях и сборных моделях. Что ж, лишние умелые руки Среднему Сектору никогда не помешают, а развивать их для этого стоит с самого детства. Лучше это, чем вступать в Молодежные Дружины Нравственности и доносить на соседей.

Как бы то ни было, но работа в лагере утомила девушку, хотя это, несомненно, было лучше (да и попросту выгоднее финансово), чем оставаться на весь июнь в школе, готовя её к новому учебному году. Пусть летние каникулы и длились целый месяц, но вероятность получить отпуск на все тридцать дней была столь мала, что вернее было бы сказать, её не существовало вовсе. Потому Ия и решила выехать к Прудам – в конце концов, вернуться ненадолго в те края, где провела всё своё детство, девушка тоже была ни капли не против – там и природа есть какая-никакая, растительность, воздух чуть чище, второй ярус дороги чуть дальше… Да и лето выдалось душным, а в городе, пахнущем плавленым асфальтом и тонущем в пыли дорог, наверное, совсем невыносимо.

Домой, однако, девушка вернулась больной и уставшей, нерадостно предвкушая, как проведет остаток каникул в своей кровати с температурой, и, едва сделав шаг внутрь квартиры, поняла, что отец уехал не то в очередную командировку, не то еще куда, даже не удосужившись предупредить её об этом по телефону. Что ж, Ия и маленькой одна справлялась неплохо, не то что теперь, когда ей почти уже восемнадцать лет. А к тому, что его вечно нет, и он ничего не рассказывает о своих делах, ей не привыкать.

То было вчера, а сегодня градусник показал с утра пораньше 38.9, и девушка, тяжело вздохнув, переоделась в свое серое уличное платье и, напялив ненавистную шляпку (зато не видно, что волосы не мыты), вышла на лестничную клетку, удивляясь, каким трудом, оказывается, бывает удержать равновесие собственного тела. Даже сейчас она не взглянула на ненавистный лифт и, мысленно проклиная отца за выбранный этаж, начала свой долгий спуск по лестнице, освещенной режущими глаза светодиодными лампами. Как ни крути, а на Прудах, когда они жили в пятнадцатом квартале, было всяко лучше – не потому даже, что в пятнадцатом уровень жизни повыше, а потому, что там были трехэтажные дома на несколько семей, а не эти чудовищные высотки с прозрачными лифтами, чтоб их проектировщикам самим так застрять…

Девятнадцать этажей вниз показались Ие не то пыткой, не то нескончаемым дурным сном, от которого голова шла кругом, и думать о том, каким будет обратный путь, не хотелось подавно. Этаж за этажом, снова по кругу. Мозг девушки отчего-то непроизвольно считал каждую пройденную ступень, но к четыреста восьмой, когда впереди уже виднелся белый пол проходной, залитый золотистым солнечным светом, ноги словно сбились с размеренного ритма, и девушка чуть не выпала в дверной проем, едва успев ухватиться за металлический косяк. Невольно выругавшись про себя и спешно вернув на лицо маску безразличия, она подняла взгляд…

…и встретилась с теми самыми светло-карими глазами, что около двух недель назад так потрясли ее своей глубоко спрятанной, затравленной добротой. Ия замерла на мгновение, с ног до головы покрываясь мурашками, но голова вдруг предательски закружилась, и девушке пришлось крепче впиться пальцами в дверной косяк, чтобы устоять на ногах. Ну почему каждая их встреча выпадает именно на те моменты, когда Ия выглядит полным убожеством? Гнев и обида бурно вскипели у нее внутри, но нездоровый румянец, пылавший на ее щеках, был и без того слишком ярок, чтобы выдать их.

- Добрый день…

- Эй, Вы в порядке? - Тревога коснулась только голоса тоненькой соседки, но в нем звучала на удивление отчетливо, совсем не так нерешительно, как в предыдущий, первый раз.

- Я… Да, все хорошо. – Ия хотела было обойти её (или попросту спастись бегством?), но что-то внутри не давало ей ступить и шага.

- У Вас же жар… Ия, - та вздрогнула, услышав звуки своего имени впервые из уст Лады, - у меня мама и папа врачи, я знаю… - речь ее звучала по-детски просто, когда девушка потянулась коснуться лба Ии, что стояла в паре шагов от нее, но та отчего-то невольно отшатнулась, тут же судорожно оглядываясь на окошко комнаты консьержа, которого, к ее облегчению, почему-то не было на месте. Вездесущие камеры, конечно, никто не отменял, но все же так отчего-то хоть каплю спокойнее.

- Эй… Ия, Вы куда собирались, я могу… Вам помочь?

- В аптеку. – Хмуро выдавила Ия, все еще не понимая, бредит она или нет, хотя и склонялась куда явственнее к первому варианту. Она сделала еще два шага, выходя за порожек лестничной клетки, и оперлась на подставленный локоть девушки, смутно удивившись, каким тонким и хрупким он был. Ия, конечно, и сама не была такой уж высокой, а тем более полной, но все же миниатюрность Лады, удивительно незамеченная в их первую встречу, теперь совершенно поразила ее.

- Садитесь и ждите меня, - голос той внезапно зазвучал решительно и даже вовсе командно, когда Лада твёрдым движение усадила Ию на узкую лавку у стены проходной, - что Вам купить?

- Ааа?.. То есть…

- Что Вам купить? - Повторила она свой вопрос, прямо глядя в мутные от жара глаза Ии.

- Вот, - сдалась та, протягивая вытащенные из маленького рюкзака деньги и называя лекарства. Лада кивнула сухо и поспешно выскользнула на улицу, оставляя растерянную Ию одну – удивляться, как просто она сдалась и послушалась мягкой настойчивости этой странной девушки.

Вернулась та быстро - благо, аптека располагалась в дальнем конце двора, противоположном от столь сильно не понравившегося Ие магазина, и, отдав Ие купленные препараты со сдачей, вызвала болтающийся где-то наверху лифт. Ия невольно поежилась – в равной мере от нездорового озноба и собственных сомнений – и замялась, когда через минуту или две лифт распахнул свои не очень-то гостеприимные двери.

- Ия?.. – Да что же за манера у нее звать людей по имени, словно они знакомы сто лет, а не по фамилии, как все всегда зовут? И почему только Ия чувствует себя так неловко от этого?..

- Я… то есть… - она замялась, тяжело дыша, как вдруг глаза Лады широко распахнулись от внезапного понимания.

- Так Вы поэтому по лестнице шли? С самого верху… Святая Империя… - выдохнула она, едва сдерживая потрясение, потом снова опустила глаза к полу, но в голосе ее, прежде тихом и покорном, больной девушке послышались приказные нотки, когда Лада, не поднимая глаз, нетерпеливой скороговоркой зашептала. - Ия, заходите же, камеры наблюдают! - Ия вошла внутрь, позволяя дверям тяжело захлопнуться за своей спиной и тотчас же поворачиваясь к ним лицом, чтобы не видеть стеклянных стен и города, вид на который открывался сквозь них.

- Все хорошо, - кажется, странная девушка стояла прямо за ее спиной, но у Ии не хватило ни желания, ни сил обернуться и посмотреть.

Опираясь на локоть соседки, она открыла входную дверь, все еще находясь в легком замешательстве, имеет ли она право пустить Ладу внутрь, но та сама решила все ее сомнения, проворно скидывая мягкие туфли на плоской подошве, проходя на кухню и включая чайник, словно давным-давно знала откуда-то, что где лежит и что откуда взять.

- Вам нужно лечь, Ия, Вы врача вызывали? Вы с кем живете? – Доносившийся с кухни голос девушки был звонким в шуме закипающей воды, и, несмотря на всю нелепость и даже абсурд ситуации, Ия вдруг почувствовала себя так уютно и спокойно, как не доводилось ей чувствовать никогда прежде, почувствовала себя по-настоящему дома – впервые в жизни – и сама подивилась этому неясному теплу внутри. Словно именно так всё всегда и должно было быть, единственно правильно. А может, - вероятнее всего, да, - это просто повышенная температура снова мутила её рассудок…

Лада тем временем принесла в комнату исходящую паром кружку с чем-то сиреневым, дурманяще пахнущим синтетическим ягодным ароматизатором, и, опустив на низкий стол возле дивана, замерла рядом, словно тоже не зная, что произошло и как быть теперь. Потом смущенно кивнула головой.

- Я попрошу отца завтра к Вам зайти, хорошо? Или стучитесь, если нужна будет помощь… У меня сестренка недавно болела, я знаю, как это бывает…- прибавила она спешно, словно оправдываясь за проявленную заботу. А Ия, по-прежнему сидевшая на самом краешка дивана, словно сама была в гостях, а не в своей квартире, всё смотрела снизу вверх на тонкое, бесцветное лицо соседки – лицо изможденной женщины, а не семнадцатилетней девчонки, запечатанное напряженной сосредоточенностью, не отпускающей ее разум ни на мгновенье. И каждая ресница, бесконечно длинная, прикрывающая ее почти постоянно опущенные глаза, казалась ей каким-то удивительным чудом, которого прежде Ие почему-то никогда не доводилось видеть и замечать.

За форточкой стеклостены, совершенно бестолково распахнутой из-за июньской жары, где-то вдали гулко грохнул пушечный выстрел. Лада чуть заметно вздрогнула и невольно обернулась в ту сторону, настороженно замерев, словно лисичка, услышавшая шорох мыши в жухлой траве. «В девятом Посвящение началось» - с тихим трепетом произнесла она.

***

Павильоны на плацу перед Домом Управления Средним Сектором поставили как всегда быстро и четко, за считанные два или три дня. Несмотря на то, что в этом году, как и в предыдущем и, наверняка, следующем, пятнадцатилетних было меньше, чем прежде, ибо демографическая яма прошедшего кризиса давала о себе знать, работы по доставке на плац и установке психоколб, павильонов, ограждений и всего необходимого было по-прежнему предостаточно.

Утро в день Посвящения выдалось жарким и каким-то томительным даже для тех, кто уже минул возраст пятнадцати лет и мог с чистой совестью не вспоминать о пройденном испытании – если, конечно, то возможно было забыть. Воздух пах плавленым асфальтом, пылью и всё нарастающим напряжением: несмотря на то, что успешное прохождение испытания являлось непререкаемым долгом каждого молодого гражданина Империи, день этот (к тому же выпадавший на самый долгий день года) считался торжественным, хотя и не праздничным, и бесспорно занимал центральное место во всех новостных лентах телевидения и компьютерной сети. Фотографы и репортеры беспрестанно сновали туда-сюда среди подтягивающихся к площади мальчишек, чтобы успеть запечатлеть начало церемонии и каждый её уголок, который только оставался доступен и дозволен Средним, не принимавшим в ней непосредственного участия.

Неширокий остекленный коридор, соединявший павильоны, был идеальным местом для наблюдения за происходящими событиями изнутри: во-первых, стекла его стен казались снаружи зеркалами, не дававшими Средним увидеть происходящего в нем, во-вторых, это был попросту самый краткий и удобный путь из одной зоны Посвящения в другую, что тоже было немаловажно. По коридору то и дело сновали люди в форменной одежде: и Средние, обслуживающие мероприятие и следящие за порядком, и Высокие, присланные в этот знаменательный день на территорию Среднего Сектора по более важным делам.

- …говорю тебе, мы не успеем вернуться из второй зоны в первую, чтобы увидеть всех шестерых, - настойчиво убеждал черноволосого Высокого молодой мужчина с непослушно топорщившимися каштановыми кудрями, - либо мы расходимся, и каждый смотрит за своими, что я по итогам прошлых лет считаю на корню неверным, либо я вывожу трансляцию фиксирующей камеры, - он едва уловимо кивнул в сторону стоявшего у его ног дипломата, подразумевая находящееся в нем устройство, подходящее для озвученных действий, - что, на мой взгляд, является меньшим из зол, - подытожил он.

Пять павильонов, что соединял коридор, иначе называемых пятью зонами, делили проходивших обряд Посвящения подростков на группы в алфавитном порядке их фамилий для повышения пропускной способности и ускорения процедуры. Таким образом, из шести мальчишек, что были выбраны парой мастеров в этом году, Пан Вайнке и братья Стеф и Дени Драй относились к первой зоне, Кир Ивлич (которого напарник где-то откопал едва ли не в последний момент второго построения) и Колин Кое – ко второй, а Артур Рот – к пятой, предпоследней, таким образом, что метаться меж ними всеми представлялось молодым людям, ожидавшим начала мероприятия, крайне непрактично. Мастер Брант и Мастер Оурман стояли возле перил, шедших вдоль стеклянной стены коридора, напротив первой зоны, ожидая начала мероприятия, которое их двоих касалось немногим меньше, чем самих проходящих Обряд. Оба они, однако, выглядели сдержанными и преисполненными холодным спокойствием, строго привитым с самых юных лет и отточенным до блеска. Предыдущие два года, что молодые люди работали вместе, каждый предпочитал сам смотреть за успехом своих будущих подчиненных, но в этот раз слишком большое число возникших внезапно противоречий привело их к решению вместе наблюдать весь ход событий, разрешая свои споры по ходу дела, а не откладывая в долгий ящик.

Гулкий удар пушечного выстрела обозначил начало Обряда Посвящения и призвал к тишине выстроившихся в еще не ровные шеренги четырнадцати-и пятнадцатилетних мальчишек, ожидающих своего часа. «С того дня, как Всеединый Управитель поделил Великую Империю нашу…» - начал свою неизменную вступительную речь голос из динамика. В зеркальном коридоре, облокотившись на металлический поручень, Алексис закурил и, сам не отдавая себе отчета, устремил невидящий взгляд на ряд «В». В этом году лишь двое – в противовес предыдущим троим-четверым - из шестерых Средних были выбраны в Академию им, и всё же какое-то непонятное чувство внутри, словно странная рассеянность, не давало ему покоя уже не первый день, как бы ни стремился холодный рассудок убедить молодого человека в том, что всё полностью под его контролем.

- Вайнке, - кивнул Даниел на направившегося к психо-колбе высокого паренька, подойдя совсем близко к Алексису и опираясь подле него на перила; тот выпрямился, кинув окурок в стоящую поодаль урну (и, кажется, не попав, хотя это не имело уже равным счетом никакого значения), и взглянул на экран телефона засечь семь минут. Святая Империя, целая жизнь за бесконечные семь минут.

- Паршиво справился, - констатировал Даниел и без того очевидный факт, пристально глядя, спустя установленное время, на нетвердо вышедшего из капсулы мальчишку, чье бледное лицо отдавало зеленовато-землистым цветом, и сухо добавил, - он слабый. Возможно, слишком эмоциональный.

- Он только что порешил всю свою семью ради буквы Устава и Империи, - холодно заметил Алексис, не отрывая от мальчишки своего взгляда.

- Я в курсе. Я тоже это делал, чтобы получить права гражданина.

- Даниел, сколько можно? – Пан скрылся в «зеленом» коридоре, дававшем право продолжать жить дальше, и Алексис перевел, наконец, глаза на собеседника; голос его звучал натянуто. - Ты мне третий год кряду в этот день напоминаешь, что я не проходил обряда. Это такой толстый намек, что я должен быть там, а не здесь?

- Нет, просто мне нравится выводить тебя из себя, - непринужденно пожал плечами Даниел, - а виртуальная реальность, кстати, штука действительно любопытная – стоит подумать, какой еще толк можно из нее извлечь. У тебя же вроде были связи в охранке, может, подскажут что-нибудь по реализации?

- Прости, мне убить доводилось только в «реальной» реальности, - отрезал Алексис, глядя на товарища прямо и холодно, словно пронзая его насквозь этим взглядом. Потом едва уловимо смягчился, отвечая на поставленный вопрос, - были, только связываться с охранкой по неутвержденному проекту без ведома администрации у меня особого желания нет. Надеюсь, у тебя тоже.

Даниел промолчал, кажется, чуть сконфуженно.

- Послушай, просто мне не нравится Вайнке, - наконец произнес он примирительно и чуть устало, - Йен в позапрошлом году мне тоже первое время не нравился, если ты помнишь.

- А мне не нравится Ивлич, - эхом откликнулся Алексис, снимая порядком уже запаривший светло-серый двубортный форменный пиджак, перекидывая его через ограждение и закатывая рукава белой рубашки, - он слишком… живой. Благонадежные такими не бывают. Я, знаешь, вообще Средних не люблю, но я же не говорю, что их не должно быть. Хотя ответственность за Ивлича, если что, все равно ляжет на тебя. И кстати, осталось четыре минуты до него и девять – до Дэни Драя.

Пока Даниел разбирался с настройками компьютера, Алексис снова уставился на людской муравейник, что открывался его взору сквозь слегка затемненное стекло, но глаза его словно не видели ничего происходящего. Нервничать - означает быть неуверенным в себе. Нет, у Алексиса не было повода нервничать, он всегда получал то, чего желал, и этот раз не станет исключением.

Трансляция фиксирующей камеры второй зоны была на удивление хорошей и четкой, а ракурс съемки – как нельзя более удачный, чтобы возможно было рассмотреть мальчика словно сквозь стекло: Кир Ивлич, невысокий, худенький парнишка с сероватыми, мышиного цвета волосами, вышел из психо-колбы ровно и спокойно, словно делал это прежде уже десяток раз, и окинул стоящих перед ним Высоких безразличным взглядом красивых серо-голубых глаз. Пустых и мертвых. Затем, получив безмолвное согласие, вышел тем же путем, что и предшествующие ему мальчики.

- «Слишком живой», говоришь? – Мастер Оурман был на этот раз совершенносерьезен, и ни капли былой насмешки не слышалось в его голосе. - Кир актер, каких еще поискать, - качнул он головой, - ты поймешь, когда узнаешь его ближе. А от Вайнке у тебя еще будут проблемы, попомни моё слово.

========== Глава 5 Сомнения ==========

- Пап… - начала Лада тихо, едва ее родители ступили на порог квартиры. - Пап, послушай, ты можешь мне помочь? Вернее, не мне… - она замялась и снова потупила взгляд.

- Ближе к делу.

- Наша соседка из третьей квартиры, они недавно въехали только, она болеет. Ты бы к ней не зашел? Она не может врача вызвать, пока регистрацию не переоформила…

- Та Высокая что ли? - В голосе матери сквозь не проходящую усталость явно слышалось неодобрение.

- Высокая? - Дыхание Лады перехватило, и голос вышел каким-то слишком уж чужим и сиплым. Быть того не может, чтобы эта девочка, эта живая девочка была Высокой! Или… Или профиль в базе данных тоже отредактирован и вычищен до блеска, чтоб не возникло и мысли придраться, задуматься? Страх волной захлестнул её – неужто на просто внедренная, чтобы наблюдать и доносить?… От одних только этих мыслей внутри Лады словно бы что-то оборвалось, словно рухнула целая стена – стена глупого, недопустимого доверия, которое она, оказывается, уже успела себе нагородить в отношении к той девушке… Ия… Наивная, глупая Лада, поверила выдуманному имени внедренной! Девушка зажевала губы, чтобы только не дать им задрожать – не от страха, как следовало бы ожидать, но от острой, словно ножом полоснувшей обиды на собственную же несобранность и внезапную доверчивость.

- Ну так. У нее отец комендантские кольца носит, еще бы. - Глаза Эрика Карн сверкнули гневом и даже презрением. - Или не комендантские, а какие там у Высоких есть, поди их разбери… Я видел, как они в начале недели вещи выгружали, приехав. А на следующий день уже без них ходил, будто обычный Средний. Все они такие… Уж на что-что, а на кольца всегда надо внимание обращать. Эх, была б ты внимательнее, девочка…

- Так я его и не видела… - пролепетала Лада в свое оправдание, но отец, кажется, не очень-то слышал ее.

- Вот была бы внимательнее, видела бы! Нельзя Средней быть такой рассеянной, слышишь? Семнадцать лет, а все витаешь где-то, лучше б о замужестве да детишках подумала… Раз уж с работой никак не выходит.

- Так насчет соседей… - напомнила Лада, пытаясь пропустить сказанные в ее адрес только что слова, сделать вид, что не слышала их, чтобы они не сделали ей так больно, как могли бы, и еще ниже опуская голову в ожидании очередной отцовской нотации.

- Все-то тебе до соседей дела, Лада, - по-прежнему устало выдохнула Дара, проскальзывая мимо нее в комнату, - если уж эти Высокие пытаются жить как Средние, так пусть помощи от нас не ждут, запомни это уже раз и навсегда, девочка. Лучше делом займись, хотя бы книжку сестре почитай, в конце концов, она целыми днями одна скучает, как бы ни вышло чего. В пустой голове, знаешь ли, что только не появится, когда взрослые не смотрят.

- Снова про Яниша что ли, книжку-то? - Едва сдержав отвращение, откликнулась девушка. Сборник детских рассказов про храброго и самоотверженного Яниша, принявшего в итоге смерть за Империю и Высоких, она ненавидела всей душой с тех самых пор, как мама читала их ей десять лет назад, и делать тоже самое с маленькой Иной категорически не хотела, хотя и понимала, что никто не спросит о её желании или не желании воспитывать сестру в традициях Среднего Сектора Империи. И что вообще она может выбирать, когда выбора нет?

- Да, почему бы и не про Яниша? – Безразлично отозвалась из родительской комнаты мама, и Лада едва сдержала очередной вздох. Как они могут так?.. Как они могут так жить – вслепую, на ощупь, по чьим-то подсказкам и наводкам, словно болванки на руке кукловода… Ничего не замечая – и не желая замечать – в суете будних дней. Лада снова подумала о сестре, какой тихой и неразговорчивой та всегда была, словно не по-детски напряженной и настороженной, и поняла, что сама была почти такой же в свои давно уже ушедшие четыре года… Только в ее закрытой на тяжелый замок душе тогда бурлила жажда приключений, о которых, даже почерпнутых из одобренных Системой книг, оставалось лишь безнадежно мечтать.

- Мам, а можно - “О трех храбрых?”

Наивная и очень детская, эта книга о трех юных Средних, выслеживавших беглых диких из Низкого Сектора, была едва ли не в наибольшей мере именно тем, что в свое время вдохнуло в Ладу жизнь и глупую мечту стать однажды хоть чем-то нужной этому миру… Разумеется, все это было не более чем наивностью недостаточно взрослого человека, ведь Ладе, рожденной девочкой, ничего подобного и на горизонте не светило, но сам факт того, что она словно бы втайне от самой себя умела мечтать… Даже это порой казалось законопослушной девушке огромной дерзостью. Интересно, Ине понравится “О трех храбрых”? Лада Карн вдруг подумала, что она, на самом деле, не имеет ни малейшего представления о том, что вообще происходит в голове у малышки, с которой живет в одной комнате все четыре с небольшим года жизни той, и все же искренне волнуется за сестру, и боится однажды увидеть подросшую Ину такой же мертвой, безвольной и бесцветной, какими были их родители, и какой всю жизнь была она сама. Или не всю жизнь? Считается ли та детская игра воображения чем-то большим, нежели бесплотной фантазией? Считается ли, если теперь она выросла и даже не знает, чем внутри себя живет её сестра?

- “О трех храбрых” ей не рановато ли? - Голос отца донесся из кухни чуть приглушенно.

- Но вы же мне читали… - негромко напомнила девушка, снова, не отдавая себе отчета в том, потупив в пол глаза, хотя в прихожей уже не было никого, кроме нее – и, разумеется, недремлющих камер наблюдения. Она поспешно забрала за ухо непослушно выбившуюся прядь светло-каштановых волос чуть длиннее острого плеча, и поспешила вслед за отцом на кухню.

- Ты уже взрослая была, лет восьми же. - Гнул свое отец, продолжая чем-то шуршать, пока мать переодевалась в родительской комнате, чтобы не побеспокоить произведенным шумом младшую дочь, уже успевшую заснуть, даже не переодевшись из уличного платья, свернувшись калачиком на своем не застеленном кресле.

- Пап, я в восемь уже к школе готовилась… и сама читать умела, - робко возразила Лада, - может, ты с Лорой меня путаешь?..

О Лоре, старшей сестре Лады, в семье говорить было не принято – негласно, не как о ликвидированных, которых словно стирали из памяти и истории, но каждый почему-то прекрасно отдавал себе отчет, что не нужно называть её имени лишний раз. И всё же молчать о ней было сложно, по крайней мере Ладе, которая всю жизнь хотела узнать о сестре хоть чуточку больше и с жадностью ловила каждое оброненное вскользь слово или намек. Лоре теперь было бы уже двадцать три года… Девушка не помнила ни лица, ни образа старшей – ей ведь лишь два дня как исполнился годик, когда первую дочку Эрика и Дары Карн, семилетнюю, какой-то безмозглый водила сбил насмерть, не справившись с управлением на не по-мартовски обледенелом выезде их жилого комплекса. С тех самых пор вот уже шестнадцать лет Лора оставалась словно призраком, витавшим едва заметно за спиной Лады, и последней казалось порой, что родители, особенно отец, чаще смотрят ей за плечи, чем в лицо.

- Да что ты говоришь? - Кажется, мужчина был так искренне удивлен этим откровением, что даже оторвался от своих дел и посмотрел на среднюю дочь долгим, изучающим взглядом, словно силясь узнать в ней кого-то другого, давно забытого, но быстро опомнился и снова взял себя в руки. - Ну, может, и не в восемь, но уж всяко не в пять лет, Лада. И вообще, ты разве что-то помнишь?..

А Лада помнила, отлично помнила, как отец, еще молодой и здоровый, без седины в густых темных волосах, держал ее на коленях на их старом, кирпичного цвета диване, который уже давно был отправлен на базу переработки мусора. Помнила, как воображала папины колени сидением скоростного монорельса на третьем, самом высоком уровне дороги (где ни разу сама не ездила, ведь третий уровень вел ни много ни мало в Высокий Сектор, а ей там делать было совершенно нечего), и как почти уже видела образы мелькавшей под окном паутины дорог…

- “Трех храбрых” Ине еще рано, верно. - Кивнула вошедшая Дара. Она ведь это говорит, только чтобы против отца не идти, да? Гнев и обида на мгновение вспыхнули в сердце Лады, и девушке осталось лишь поджать губы, сухо кивнув в знак согласия с родителями. И как же ей донести до Ины эту неподъемную гору идеи, что она - “единственная”, а не “одна из”?.. Как, в нерушимой клетке Системы, что бы не сломать и не раздавить жизнь сестры - и самой не стать после этого жертвой её же доноса? Лада путалась, сама не всегда понимая, чего хочет – равно для себя и для Ины, - но вот чего с ними быть не должно – это девушка осознала уже давно, и тем более скрывала, запирала внутри себя, чем осознавала, что никогда не получит желанного. Так не стоит и голову забивать.

Интересно, что сказала бы сейчас Лора?..

***

Пан почти что вывалился из кабины психо-колбы, срывая зафиксированные на висках провода и едва сдерживая сильнейший рвотный позыв. Если головокружение еще можно было списать на побочный эффект подключения к системе виртуальной реальности, то это… Перед глазами мальчика все еще стояло зрелище размозженного выстрелом черепа его отца, своих рук, перепачканных их с матерью кровью, и всего того, что ему только что пришлось сделать, и желудок снова безжалостно скрутило спазмом. Казалось, прошла целая вечность, пара часов, может, и больше, но циферблат на противоположной стене убеждал мальчишку, что в кабине он провел меньше десяти минут. Только теперь, подняв глаза к часам, он увидел внезапно, что стоит, такой жалкий и беспомощный, перед едва ли не целой шеренгой Высоких. Страх, отвращение и легкий аффект во все еще замутненном сознании словно рукой сняло за какую-то лишь долю секунды, мальчишка резко выпрямился (все же невольно ухватившись за распахнутую дверцу психо-колбы, когда в глазах снова потемнело) и посмотрел каждому из стоящих перед ним людей в глаза долгим, пронзительным и обжигающе ледяным взглядом. После секундной паузы они кивнули, разом, почти как один, кроме двух пожилых людей, что ненадолго замешкались, словно в сомнении, и невысокий худой человек, что стоял левее всех, указал Пану на коридор, которым он должен был следовать дальше. Это всё? Он прошел? Ноги Пана едва ощутимо дрожали, когда он отпустил, наконец, дверцу и двинулся в указанном направлении к выходу из этого проклятого помещения. Тошнота всё еще не отпускала ни на мгновенье. Проклятье. Понятно, отчего никто из взрослых не стремится говорить об этом…

И слово бы кто-то другой, из самого дальнего закоулка его сознания вдруг тихо шепнул ему: «Хорошо, что Брант не видит».

Оказывается, полдень минул уже много часов назад, когда Пан вышел из строя и направился к указанной ему психо-колбе. По правде сказать, мальчишке весь уходящий день от начала и до конца виделся каким-то сплошным месивом, размазанным, невнятным, бредовым. Если напрячь извилины, то словно сквозь муть тумана прояснялись воспоминания о том, как после «зеленого» коридора он очутился в какой-то тесной приемной, где получил, наконец, пластиковую карточку паспорта, белую с синим уголком как у всех Средних, подтверждающую, что действительно стал полноценным человеком. А в голове почему-то носились странные мысли о том, готовы ли паспорта на тех, кто не пройдет обряд? И что с ними будет в этом случае? С паспортами, в смысле. Да и с людьми вообще-то тоже…

Теперь же Пан лежал на большой родительской кровати, раскинув руки, и, не мигая, глядел широко раскрытыми серо-зелеными глазами в белый потолок, казавшийся в поздних летних сумерках, наползающих в комнату через стеклостену, почти синим. Светлая, цвета соломы, челка щекотала щеку - надо постричь, а то в школу не допустят… Интересно, сколько времени прошло? Родители даже не позвонили узнать, как его дела… По немому потолку ходили, мерцая, кляксы темной крови. По стенам, по рукам – кровь постепенно заливала всё, а потом куда-то исчезала, чтобы снова и снова пролиться. А может, родители не звонили, потому что все эти психо-колбы – очередной обман Системы, а на самом деле он убил их по-настоящему? Вышиб отцу мозги и… мать… оооо, что он сделал… Мальчишка, едва ворочая собственным телом, перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку, чтобы только не видеть опускающегося потолка. К диким, надо к диким забыть сегодняшний день и никогда больше не вспоминать! Главное – у него есть эта поганая карточка, а все остальное не важно. Всё остальное совершенно не важно…

То, что родители не спросили, как у него дела - это на самом деле хорошо, ведь засомневаться в его благонадежности было бы жутким оскорблением… Да и вообще вызвало бы массу подозрений, если звонок прослушивается. Нельзя же, в конце концов, просто так подойти к человеку после Обряда и спросить, как он себя чувствует. Подтянувшись на локтях, Пан переполз по кровати к тумбочке и стащил с нее на подушку древний родительский ноутбук, каких не выпускали уже, кажется, последнюю пару лет или даже больше.

<= “Поздравляю, Марк”, - Пан всегда предпочитал быть кратким, даже с этим парнем, которого – единственного – мог бы негласно назвать другом - по той простой причине, что им обоим было, что скрывать друг о друге от окружающих. Возле иконки с лицом Марка мерцал статус «online», а это могло означать лишь то, что испытание успешно пройдено.

=> “И я тебя”

=> “Ну что, последний год и свобода?”

=> “Ты работаешь еще там же?”

Во время уходящих летних каникул Пан совсем закопался в работу в сервисе, почти не общаясь с другом, и теперь сообщения от Марка посыпались неожиданным градом, внезапно обескуражив мальчишку. Марк же ничего не знает. Ну, насчет Высокого Сектора, Лекса и всего того бреда, что внезапно свалился ему на голову… Последний год?.. Пан вдруг понял, что совершенно не думал о том, что теперь, наверное, придется бросать школу. Или даже работу. И как-то разрываться между домом и Академией, или как она там называется….

<= “Типа того”.

<= “Я пока не решил, как дальше”.

Вранье. А Марку врать было почему-то особенно противно.

Интересно, тот парень позвонит?..

=> “А я вроде нормальную работу нашел, хочу из школы уйти”.

=> “Предки не дают”.

=> “Такой бред. Будто я их жизнь живу, а не свою”.

“Нормальную работу”… Пан вдруг спросил себя, не слишком ли быстро он сделал свой выбор, такой важный, и не нашел ответа.

<= «А мои даже не спрашивают ничего…»

Или… Он вообще его делал ли? Внезапная мысль едва не ошпарила мальчишку недоумением, близким к испугу. Он снова прокрутил в голове воспоминания о разговоре с тем странным Высоким на плацу, снова и снова воспроизвел слова… Нет, это его выбор. Это точно его, Пана, собственный выбор, что за глупости?.. Странный осадок все равно не хотел покидать его мысли, и внезапные сообщения Марка, никогда не отличавшегося особой разговорчивостью, оставались мерцать на экране не открытыми.

А если бы он отказался?..

Словно читая мысли мальчишки, тишину пустой квартиры внезапно нарушила, заставив Пана вздрогнуть, надоевшая уже до полного отупения мелодия входящего вызова его мобильного, забытого небрежно в рюкзаке в прихожей. В глазах снова потемнело, когда он рывком сел на кровати. Чтоб их… Хотя с его-то телосложением и без психо-колбы немудрено, слишком уж резко и быстро он вырос, не успев набрать нормальный вес.

«Номер не определен» - моргнул экран в ответ на вопросительный взгляд Пана, когда тот на ощупь выудил трезвонящий телефон из привычного бокового кармана. Мальчишка искренне не любил незнакомых номеров, однако все равно, несмотря на это неудобство, всегда отвечал на них, не без основания полагая, что у каждого человека имеют место быть свои обстоятельства, вынуждающие порой пользоваться чужим телефоном для срочного звонка – как было, например, неполных три года назад, когда его отец внезапно загремел в больницу с серьезной производственной травмой.

- Пан Вайнке? – Спокойно спросил приятный мужской голос на другом конце. - Алексис Брант Вас беспокоит. Лекс, помните? – Пан промычал в ответ нечто неразборчивое, думая о том, что хотел бы, наверное, лучше не помнить этого парня, как и все, что происходит с самим Паном в последнее время, но отчего-то внутренне радуясь этому звонку и тому, что о его существовании еще хоть кто-то не забыл без его собственных напоминаний. Тот меж тем продолжал - быстрым, деловым тоном. - Я Вас поздравляю с сегодняшним успехом, даже если и не всё было гладко, так или иначе, Вы теперь полноценный гражданин Империи… не мне, конечно, читать Вам пафосные нотации, Вы их еще достаточно прослушаете, - перебил себя он, едва давая уставшему собеседнику понять, что он в курсе прошедших сложностей, - Пан, Вы помните наш договор? – Безупречно вежливый, но вместе с тем не допускающий никаких возражений тон молодого человека не прекращал поражать с самого первого дня их знакомства. - Вы еще не передумали?

- А я имею право? – Спросил Пан с деланным удивлением в голосе, прозвучавшим внезапно как открытая дерзость. Сомнения, только что откровением пронзившие его сознание, все еще не хотели отпускать мыслей мальчика.

- Имеете, - сухо отозвался голос в трубке, - сегодня еще имеете, хотя я бы не советовал отказываться, если Вы хотите так же иметь шанс выбраться из Среднего Сектора в этой жизни. А вот завтра – уже нет, так что решайте сейчас.

- На самом деле я и не собирался отказываться, правда, - сдержал внезапную улыбку Пан. «И пропади пропадом школа, работа, Средние и всё, что прежде было им самим» - полубезумно ликовало что-то внутри. Или ему просто так нравилось нервировать этого парня и слушать, как тон его голоса меняется буквально каждую вторую секунду?

- Только не будьте легкомысленны, пожалуйста, я жду окончательного ответа. - О, теперь усталость.

- Какое уж тут легкомыслие, - выдохнул Пан словно бы с неуловимым сожалением, - когда я теперь «полноценный гражданин Империи»… - он вдруг понял, что было так странно в общении с Алексисом Брантом, несмотря на огромную, поистине непреодолимую социальную пропасть, разделяющую молодых людей: с ним не было страшно съязвить и чуточку, совсем незаметно подурачиться, хотя именно с ним-то, пожалуй, и следовало бы быть осторожнее, чем с кем бы то вообще ни было. Понял – и сам удивился собственному открытию. А может, дело просто в том, что они по-прежнему из разных миров, и тот мир, которому принадлежит этот человек, не представляется Пану возможным, вообще существующим – вот и относиться к нему со всей серьезностью так сложно… Да и терять после гневной тирады на плацу тоже вроде как нечего, если ему это с рук сошло.

- В таком случае будьте завтра к девяти утра у второго корпуса Дома Управления Среднего Сектора, Вас там встретят – я или мой напарник. И если что, Пан, я всегда на связи по этому номеру. Храни Империя грядущую встречу. - Добавил он, прежде чем попрощаться – так же безупречно вежливо и сухо.

- Храни… - гудки.

«Поздравляю. - Съязвил про себя мальчик, глядя на вновь появившуюся надпись, неизменно гласившую, что данный номер не был определен. - Так вот прям и помчался тебе звонить». Пан сидел на полу в темной прихожей и смотрел, как потухает экран телефона, уткнувшись носом в колени на случай, если улыбка, непокорная, всё же прорвется наружу и выльется тенью на его по-прежнему бледные губы.

========== Глава 6 Неожиданные открытия ==========

На следующее утро в зеркале перед Ией предстало лицо куда более бледное и изможденное, чем она привыкла видеть каждый день: под красивыми, чуть раскосыми глазами цвета крепкого кофе залегли темные, отдающие сизым тени, а лицо, широкое и словно бы все еще по-детски круглое, было совсем бледным, болезненным. Губы, чуть более пухлые, чем девушке хотелось бы иметь, пересохли из-за высокой температуры, спавшей только глубокой ночью. Темно-каштановые волосы, не по Уставу короткие для женщины, спереди едва доходили до плеч, закрывая по бокам подбородок: в последние школьные дни два года назад кое-кто из одноклассников запустил в густые, славные волосы девчонки жевательную резинку, и запустил тщательно, к самому затылку… Выстригать пришлось много, как у мальчишки, но Ия не грустила, хоть волосы росли и небыстро. С короткими хлопот оказалось куда меньше, хотя она и считала, что с длинными выглядела намного лучше – лицо делалось чуть более овальным, чем круглым. К тому же длинные волосы возвращали ей те два-три года возраста, которые короткая стрижка отнимала, делая лицо девушки совсем юным – для работы в школе не самый удачный вариант, когда твои ученики и без того лишь на пару лет младше тебя. Правда, коменданты и молодёжные патрульные дружины порой останавливали вопросом, отчего длина ее волос отлична от утвержденной Уставом нормы, но сейчас это случалось уже значительно реже, а необходимое, чтобы они отвязались, объяснительное письмо (ее же отцом и написанное) у Ии всегда было с собой, так что переживать об этом она давно уже перестала.

Девушка еще раз умылась холодной водой в слабой надежде, что это хоть сколько-то поможет проснуться и на некоторое время привести себя в порядок, и принялась тщательно замазывать синие круги тональным кремом, ставшим чересчур ярким для её нездорового цвета лица. Понятное дело, что косметикой в её возрасте еще не пользуются, но этот тюбик, невесть откуда привезенный отцом, она хранила как настоящую драгоценность – в одиннадцатом квартале таких не продают, да и в пятнадцатом, где они жили раньше, тоже не продавали, - а иметь «на черный день» как теперь, казалось крайне полезно. Хочешь – не хочешь, но сегодня надо идти на работу, проводить с рабочими из электро-сервиса проверку исправности камер и проводки. А на нее, как на младшего учителя и, в общем-то, если быть честной, самого молодого сотрудника, вечно сваливали всю самую мелкую, порой даже хозяйственную работу по обустройству школы. Вернувшись из ванной в свою комнату, Ия натянула преподавательскую форму: бледно-голубую блузку с коротким рукавом, темно-синюю прямую юбку до колена (того же цвета пиджак, слишком теплый для летней духоты, она взяла под мышку) – и перед выходом окинула последним оценивающим взглядом невысокую молодую женщину, смотрящую на нее из зеркала в прихожей. Ладно, вчера всё было куда хуже. Ия закрыла лицо маской безмятежного безразличия, заперла входную дверь в квартиру и, усилием воли заставив себя не бросить взгляда в противоположный конец коридора, вышла на лестницу.

На самом деле было ужасно обидно. Даже не в том дело, что ей так уж необходима была медицинская помощь – и не с таким справлялась, – но… что-то щемило от мысли, что она не ошибалась, что действительно нет смысла никому доверять и ни на чьи обещания рассчитывать. Хотя кто ей что обещал? Подумаешь, соседка сказала, что попросит кого-нибудь из родителей зайти. Глупая Ия. У каждого свои обстоятельства… И всё равно, всё равно приходилось делать над собой усилие, чтобы не возвращаться мыслями ко вчерашнему утру, к солнечным лучам на ресницах… Святая Империя сохрани, что за бред? Нашла тоже красоту…

Подготовка школы к новому учебному году шла полным ходом: запах краски ощущался, кажется, на целый квартал в округе, а темно-бордовая плитка пола в коридоре, щедро обсыпанная повсеместно потолочной побелкой и сухим цементным раствором, проглядывала лишь сквозь отпечатки больших ботинок рабочих, то и дело снующих туда-сюда с какими-то строительными материалами в охапку. В учительской, небольшой, почти тесной комнате на первом этаже, девушку уже ждали, хотя и пришла она вовремя, даже на несколько минут раньше необходимого. Среднего роста (однако казавшийся по сравнению с Ией высоким) бригадир и двое его подчиненных с мелкими, незапоминающимися чертами лица тотчас же предъявили девушке список помещений, указанных начальством к осмотру, и Ия, отметив тихо пискнувшей карточкой своё присутствие, отправилась показывать мужчинам школу.

Коридоры на всех трех этажах п-образного здания. Два кабинета математики. Три кабинета первоклашек. Столовая и кухня с чёрным ходом. Просторный вестибюль. Раздевалки спортивного зала.

И зачем только ее вообще вызывали сопровождать их, когда рабочие и сами прекрасно знают стандартное расположение почти всех камер, а ей остается только стоять рядом, молча глядя на их однообразные действия?.. Ох уж эти общественные работы, сколько преувеличенного смысла в них вкладывают. Почти три часа, убитые на подобную бессмыслицу, немало утомили девушку. Наконец, когда последняя камера на третьем этаже была проверена, и она хотела было уже выдохнуть с облегчением, прикидывая, не купить ли ей по пути домой творогу для кексов (кажется, и правда идет на поправку, раз появились силы для кулинарных подвигов), как бригадир, сложив свою, по всей видимости, ни разу за все время своего существования не мытую стремянку, обратился к девушке с вопросом, поставившим ее в полный тупик:

- Осталось только бомбоубежище, верно?

- Бомбоубежище? – Кажется, удивление всё же проскользнуло в голосе Ии. Они что, её разыгрывают? Конечно, шанс того, что ей, за полтора года работы в школе, сочли ни к чему знать такую информацию, был весьма велик, но… Признаться, Ия была действительно огорошена, причем огорошена всеми полученными новостями разом: то, что у школы есть своё бомбоубежище, она вполне могла понять, как и то, что оно наравне со всеми прочими помещениями снабжено камерами неусыпного наблюдения, но, расколоться Империи, проверять их исправность перед началом нового семестра?.. Они что, к войне готовятся? Кого, с кем? – Да, пожалуйста, - кивнула она поспешно, пытаясь замять собственную неловкость перед испытующими взглядами троих мужчин, - только, позвольте, я у диспетчера уточню насчет ключей… Через минуту буду. - Ия поспешила в учительскую в надежде застать там хотя бы кого-то из старших преподавателей, кто мог бы подсказать ей как минимум местоположение требуемого объекта. «Это ж надо было так попасть впросак!» - кляла себя девушка, всё еще «переваривая» удивительные новости, когда, к своему искреннему облегчению, едва не столкнулась у дверей в учительскую с заместителем директора, грузным седеющим мужчиной с густыми и, не в пример шевелюре на голове, пышными усами.

Бомбоубежище, как выяснилось, когда маленькая делегация, к которой заместитель пожелал присоединиться, прибыла на место пятью минутами позже, оказалось тем невысоким холмиком подле трансформаторной будки за территорией школы, где нередко играли после занятий первоклашки. Удивительно, как она, за пару лет, проведенных здесь сперва помощницей, а теперь и младшим учителем, никогда не придавала значения этому возвышению, учитывая, что безопасность жизнедеятельности населения была в любой школе обязательным предметом. Девушка невольно поёжилась. Ясное дело, что ничего такого на самом деле случиться не может, но зачем-то же оно всё-таки было построено… Низкая дверь, выглядевшая давно уже не использовавшейся, притаилась ровно напротив стены будки и открылась на удивление легко – видать, внешность и правда обманчива. Спуск долгим не был, хотя и стены, и толстые бетонные перекрытия потолка немало впечатлили Ию своими габаритами. Миновав темный тамбур и вторую, куда более тяжелую дверь, делегация очутилась в темном и, как тут же выяснилось после включения тусклых, постепенно разгорающихся энергосберегающих ламп, просторном помещении с длинными, запыленными скамьями вдоль левой стены и какими-то странными конструкциями наподобие двухэтажных нар - вдоль правой, а так же множеством дверей в другие помещения, предназначение которых Ие известно не было.

- Электрощитовая и дизельная электростанция прямо, - сухо махнул рукой заместитель директора, обращаясь к рабочим и словно уже забыв о самом существовании девушки в трех шагах от себя, с едва скрываемым интересом разглядывающей помещение, - фильтровентиляционная – налево, за углом, там же и продовольственная, но о ней можно и позже позаботиться. Санузел и медкомната – направо, туда, верно, - кивнул он одному из рабочих, кто не ушел вслед за товарищами в первые названные пункты, но стоял перед ним, ожидая распоряжений, - запасной ход с тамбуром и предтамбуром тоже проверить обязательно. Что, Мессель, удивлены? – Внезапно обратился мужчина к девушке. - Мотайте на ус, ко всему надо быть готовыми. Война нам, конечно, не грозит, а вот та же радиация, например, может снова расшалиться. Чего нам от природы ожидать, сейчас никто предсказать не может… – Голос его звучал на удивление бодро в этой, казалось бы, мрачной, давящей атмосфере приближающихся насилия и смерти. - Это хорошо, что Вы меня встретили, я давненько сюда не заглядывал, а стоило бы… Да что уж, сюда вообще никто давно не заглядывал, видите? – Он обвел странное помещение задумчивым взглядом, но что-то подсказало Ие, что ей не стоит задавать лишних вопросов, каким бы дружелюбным ни казался сейчас зам. Она прошла глубже внутрь, оглядывая давно – а, вероятнее всего, и вовсе никогда – не использованные столы и лавки, вслушивалась в звенящую тишину, нарушаемую лишь изредка возней рабочих и их тихо переброшенными друг другу словами… и почему-то девушке подумалось о том, как удивительно спокойно, почти даже умиротворенно, оказывается, она чувствует себя здесь, в военном укреплении под землей, таком, казалось бы, мрачном, почти жутковатом, сам факт существования которого она вообще даже и не ожидала открыть. Словно вся городская суета, Сектора и вся, радиацией ее облучи, Система остались где-то далеко-далеко за спиной, в другом мире, которому здесь не место… А здесь – здесь было что-то совсем иное, здесь время словно не было подвластно Системе, оставив маленький островок жизни, совершенно не похожей ни на что, к чему Ия так привыкла за свои семнадцать лет, без чего едва ли вообще могла помыслить собственное существование. Правда, в горле першило от сухости и пыли в воздухе, но это же можно и перетерпеть. Странный трепет закрался в сердце Ии – не то тревога, не то предвкушение чего-то непонятного, почти безумного, названия чему она не знала.

И где, интересно узнать, то место, куда выводят изображение этих камер? Кто там, кому всё это нужно?..

- В электрощитовой и дизельной не работает ни одна камера, - заявил вернувшийся совсем скоро бригадир, нарушив своим появлением тишину мыслей Ии, - там вообще мало что работает, если уж начистоту, элементарно света не включить, до чего запущенное состояние. Фильтровентиляционная – в порядке, кроме всё тех же камер. Медкомната, черный ход со всеми предбанниками в полном порядке, - двое его товарищей подошли с противоположных концов помещения почти одновременно, - продовольственная, санузел и всё это, - начал один из них, кивком подразумевая комнату для укрываемых, в которой и стояла группа людей, - ничего не работает, надо все менять… Камер не проверяли с самого учреждения Устава Империи, верно? – Голос его звучал хмуро, но лицо выражало безразличие столь глубокое, что даже Ия обратила на то свое внимание. - Уж простите меня, но здесь, по большому счету, вообще все требует если не замены, то ремонта…

- Значит, будем менять, - утвердительно кивнул усатый толстяк, перед которым трепетала добрая половина преподавательского состава школы, если не больше, и который у Ии всегда вызывал скорее симпатию, нежели страх, - какие сроки предлагаете?

- Нуууу, - протянул бригадир, всем своим видом говоря: «Не очень-то тут стройте из себя власть имущих», - пока заказать детали, пока их укомплектуют и привезут, пока мы подпишем договор доставки и установки… При хорошем раскладе не раньше осени закончим, - подвел он итог решительно и безапелляционно. Заместитель директора только качнул головой – не то согласно, не то и впрямь сокрушенно, кто уж его разберет.

- Тони, - обратился он к бригадиру совсем иным, деловым, рабочим тоном, - пройдите со мной, выпишу Вам от школы прошение о производстве и поставке. С этой женщиной свяжитесь, как всё будет готово, - кивнув техникам, бросил он, внезапно передавая Ие небрежным движением тяжело звякнувшую в её небольшой, чуть пухлой ладошке связку ключей, и посмотрел ей в глаза своими, водянисто-голубыми, - будете теперь ответственной за это всё – и отчитаетесь лично мне осенью, когда они закончат.

***

Двадцать второго июня, на следующий после Посвящения день, Алексис прибыл в полупустое здание Академии Службы Империи в Высоком Секторе в начале девятого часа. Странная тревога терзала его с самого утра, несвойственные ему беспокойство и рассеянность.

- Доброе утро, Брант, – обогнал его на проходной Мастер Михаэль Рейн, светловолосый молодой человек высокого роста с пронзительными серовато-голубыми глазами, - не ожидал Вас сегодня видеть здесь, неужто решили в этом году отдать первенство Мастеру Оурману?

- Не думаю, - сухо отозвался Алексис, после приветственного кивка, - просто есть пара новичков, которых Даниел хочет разглядеть получше, потому и вызвался сегодня их сопровождать.

- Право, не могу представить, как Мастеру Оурману, с его-то неиссякаемой энергией, хватает терпения год за годом оставаться в Вашей тени, всегда вторым. Ему бы быть Первым Мастером в паре, например, с тем же Бернардом… - задумчиво пожал плечами Рейн.

- Не нам об этом говорить, Вы прекрасно знаете, - мягко, но решительно осёк коллегу Алексис. Вот ещё не хватало, чтоб он вслух высказывал свои сомнения относительно подобных вопросов. Хотя для Михаэля это сейчас нормально, его в октябре повышают до наставника, так что он рано или поздно действительно сможет решать, кому с кем работать. А вот Беллану Аккерсону, его нынешнему напарнику, судя по всему, придется брать на себя “воспитание” новичка, Мастера Виктора Бергена, которого ему назначат вместо Рейна, а такая перспектива едва ли могла порадовать хоть одного из Мастеров, руководящей первым курсом Средних.

Вот ведь сдались Михаэлю чужие дела…

Устало, словно не спав всю ночь, Алексис ввалился в свой кабинет, уже успевший раскалиться на утреннем солнцепёке, включил электрический чайник и тяжело опустился на кресло, пролистывая на экране компьютера страницы внутренних новостей.

В этом году не прошедших обряд было почти полтора десятка, четырнадцать, если быть точным, – крайне много, сколько давно уже не было. Предложить пересмотр образовательной программы? Или, нет, не его это дело, он пока лишь мастер – это не важно, что в его двадцать лет и «лишь мастером» стать, по-хорошему, невозможно, но, провалиться Империи, во-первых, не на «всех» ему ровняться, а во-вторых, надо же как-то вперед двигаться. Только должность наставника прежде следующей весны – прежде девятого апреля, когда ему стукнет двадцать один год, - все равно еще не получить, как ни старайся. Алексис устало сжал пальцами виски. Кажется, даже кондиционер, установленный на неполные 20 градусов, не спасал от этой удушающей жары, что плавила его и без того утомленный рутинной работой и постоянным недосыпанием мозг. Часы над входной дверью напротив его рабочего стола показывали десять – значит, он уже не один час не может толком включить голову и заняться, наконец, необходимыми делами. Может, он просто перегрелся, иначе, чем объяснить весь этот бред?

Алексис резко поднялся и сделал несколько кругов по комнате, не видя ничего вокруг себя, потом щелкнул зажигалкой, и закурил – прямо в помещении, не утруждая себя выйти – его кабинет, к нему за это не придерутся. Снова включил успевший остыть чайник и вернулся к креслу, распахнул форточку стеклостены, откуда его тут же обдало жаром плавящейся улицы, и почти сразу, после второй затяжки, смял сигарету в и без того полной пепельнице на подоконнике. Что-то внутри уравновесилось как по щелчку выключателя, и плечи Мастера как-то сами собой устало опустились, будто бы придавленные внезапно чем-то непосильно тяжелым. Он снова уставился на пепельницу, словно впервые в жизни увидев её, и, подавив вздох, перевернул в стоящее в углу возле стола мусорное ведро. Он разве когда-то прежде курил так много? И вообще, какого дикого с ним происходит? Молодой человек осознал внезапно, сколь безудержно зол был на самого себя, совершенно не понимая, в чем, собственно, причина этого его гнева. Что-то шло не так. Что-то шло не так уже несколько дней, а он совершенно не мог понять своим рассудительным, логически отточенным мозгом, что именно является причиной его постоянной раздраженности. Дело же не в тех четырнадцати идиотах, которые оказались недостойны звания гражданина Империи. Его они вообще не должны касаться, он же за них не в ответе… Однако стойкое ощущение, что он упускает что-то крайне важное, несмотря ни на что, уже не первый день не давало ему покоя. Алексис склонился к столу, обыкновенно безукоризненно чистому и убранному, но теперь непривычно беспорядочно заваленному документами, какими-то папками и проводами, и, небрежно сдвинув их в сторону, взял в руки тонкий телефон, набирая давно заученный наизусть номер, одновременно с тем запивая остывшим чаем очередную порцию анальгетиков почти уже без надежды, что они однажды помогут.

- Даниел?

- Привет, - голос напарника звучал более вопросом, нежели приветствием.

- Ну… как оно?

- Да как обычно. - Это недоумение или ему опять что-то кажется? – Нормально. Парни в сборе, мы в Высоком, всё основное уже почти закончили. У тебя что-то важное?

- Да нет, просто… - Святая Империя, что он несет?

- Слушай, если ничего срочного, я тебе перезвоню, когда закончу, хорошо? Или в Академии пересечёмся. Ты до которого часу там?

- Да, конечно… Я дождусь.

- Брант, ты из-за тех… Ну, тех?.. – Ясно, Оурман не может говорить в присутствии Средних мальчишек.

- И тех, и этих тоже. – Как-то безнадёжно махнул рукой Алексис, словно напарник мог видеть этот жест. – Ладно, перезвони, как сможешь.

- Всё под контролем. - С едва уловимым нажимом повторил Даниел, прежде чем повесить трубку, даже не попрощавшись. Кажется, после этого странного разговора Алексис почувствовал себя лишь еще бόльшим идиотом, чем чувствовал прежде. И какого дикого он сидит сейчас здесь, в горе никому не нужных, а, главное, ему самому глубоко ненавистных документов и личных дел, когда надо быть там, там вместо Даниела! Молодой человек снова тяжело опустился в своё кресло с высокой спинкой и, откинувшись, закрыл глаза, не зная, как унять тупое пульсирование, охватившее всю левую половину головы.

До начала учебного семестра меньше двух недель, а он совершенно не готов. В этом году вообще творилось что-то странное: прежде, все те недолгие два года, что он носил имя Мастера и работал в паре с Оурманом, документами, базами данных и прочей бюрократической галиматьей занимался с подавляющим преимуществом напарник, в то время как он, Алексис Брант, имел дело непосредственно с людьми, втолковывая в их, как правило, потрясающе пустые головы законы нового мира, которым отныне подчинится их жизнь – не самое благодарное, но уж точно куда более интересное занятие. Средние, конечно, вообще народ странный, но работать с ними ему всегда было интересно. Теперь же всё вдруг словно стало с ног на голову. Вот не хватало еще, чтоб и Первым Мастером действительно, как сказал Мастер Рейн, назначили теперь не его, Алексиса Бранта, а Даниела Оурмана… И будет он весь год тут сидеть, как завхоз, обрабатывая заявки о нуждах своих студентов. Даже и не «своих», а куда больше Даниела… Алексис подавил новый приступ раздражения, вспыхнувший на мгновение у него внутри. Да уж, прекраснейшая перспектива. Где-то там, за стеклостеной, через двор, в соседнем здании – рукой подать! – происходило что-то важное, что-то, где он непременно должен был присутствовать вместо того, чтобы теперь метаться по комнате как раненый медведь. Он, даже будучи мальчишкой, никогда себя не вел так неадекватно, дались же они все ему теперь… Может быть, он действительно слишком много думает о работе? Хотя как иначе? Алексис сжал зубы, что желваки выступили на его острых скулах, и, выпрямившись, взглянул на свой стол, как глядит перед битвой воин в глаза своему ненавистному противнику. Прокрутил неосознанным движением широкое кольцо Мастера на указательном пальце левой руки. Странно, но это вернуло молодому человеку чувство реальности, а долгожданный холод спокойствия вытеснил из груди непонятный и ненужный жар. Он – только здесь и сейчас, никаких «бы». И у него еще очень много работы.

========== Глава 7 С чистого листа ==========

If there’s no heart

Then there’s no pain

If there’s no mind

I’m not insane*

[*Англ. «Если нет сердца,

Нет и боли,

Если нет рассудка,

Я не безумен»

Из песни группы Oomph!! – «No heart no pain»]

Ничего не происходило.

День сменялся днем, и минуло уже чуть больше недели со дня обряда Посвящения, и уже незаметно подступил июль, такой же душащий, и ко всему еще и дождливый, но ничто не менялось. Вернее, нет, жизнь, можно сказать, кипела, и конец июня выдался почти что даже богатым на события, ведь в конце июня Лада в очередной раз бросила едва найденную работу и принялась за поиски новой, где заработная плата соответствовала бы приложенным усилиям хотя бы чуточку больше… Стараясь не слушать родительских комментариев на этот счет и не думать о том, как вообще быть дальше, Лада попросту не знала, куда девать себя. Что бы ни происходило в её жизни, на деле ничего не менялось, и это-то угнетало девушку больше всего. Жизнь никогда прежде еще не казалась ей настолько пустой и бесполезной, да и, пожалуй, никогда прежде вопрос, как же быть, не стоял перед ней столь остро и даже болезненно. В кои-товеки девушка проводила много времени с сестренкой, но ничто, даже это, не спасало от разрастающейся внутри пустоты. Постоянные, едва ли не ежедневные вызовы в бюро занятости утомляли Ладу всё сильнее и сильнее, заставляя руки опускаться вместо того, чтобы давать хоть какую-то надежду на разрешение проблемы. Настроение было, откровенно говоря, такое паршивое, что выправить его категорически не получалось, какими бы мыслями девушка ни пыталась себя отвлечь. Родители, даже и мама, что про отца говорить, словно напрочь отказывались понимать происходящее, лишь продолжая пилить наставлениями о том, что делали «они в её-то возрасте», и тихо сетовать вечерами после работы на непутевую дочь. Спасибо, хоть про замужество вроде перестали говорить, хотя, что уж там, Лада, кажется, и на него была почти что согласна – терять нечего, и разницы никакой. В определенный момент девушка просто поняла для себя, что по-настоящему сильно ей хочется лишь одного: спрятаться в какой-нибудь самый дальний угол и просто тихо исчезнуть из этого мира, не оставив за собой и следа. Как исчезла Лора и как исчезнут рано или поздно мама, папа, Ина и все, кто теперь окружает её каждый день.

Было, однако ж, в этом состоянии и нечто иное, что Лада находила крайне странным и сбивающим с толку: о своих сомнениях ей хотелось говорить. Хотелось рассказать и услышать в ответ нечто большее, чем холодные уставные стандарты, которыми вечно сыпали её родители вкупе с никому не сдавшимися поучениями, от бесполезности которых уже только взвыть и оставалось. Хотелось говорить и (вот уж, правда, верх бредовой дерзости) быть понятой. Отчего ей прежде такое и в голову не приходило?

Дни шли, тянулись нескончаемой серой вереницей падений – без взлетов, хотя Лада едва ли могла ответить сама, как такое возможно, - а она продолжала мучить себя странными вопросами и сомнениями, ковырялась в себе, всё пытаясь понять, откуда такие мысли в ее голове…. Пока не докопалась, спустя вот уже добрых дней пять, встретившись в коридоре с соседкой из 19-03. С того дня - 21го июня – это случилось впервые, да и то к Ладе уже приехал лифт, и она поспешила скрыться, зная, что вторая девушка пойдет пешком… Видеть Высокую не хотелось. Лада все еще не могла понять и поверить, как сильно, оказывается, влияет на человека его статус и положение – Высоких, кроме комендантов ВПЖ, разумеется, ей в её еще недолгой жизни встречать доводилось раз-два и обчелся, как, в общем-то, и подавляющему большинству обычных Средних. И что вообще может понадобиться Высоким на территории Среднего Сектора – да так, что бы здесь еще и поселиться? Как ни крути, а ничего иного, кроме внедрения и слежки Ладе в голову не приходило.

Высокие ей всегда представлялись существами какими-то полумифическами, про которых говорилось если не шепотом, то уж точно в полголоса – это про обычных, что уж говорить о наделенных властью и должностью. «Обычных» Высоких, слово-то какое… Такие вообще бывают? Даже звучит смешно, правда, смеяться как-то вовсе не тянуло, особенно если мысли шли дальше, возвращаясь к новому соседству, ставшему так внезапно ужасно болезненным. А ведь она только что, буквально вчера, готова была уже признать, что испытывает к этой странной девушке даже некую симпатию…

Лада вдруг поняла, что еще было «не так»: подумать только, какой дикий спектр эмоций за считанные дни заставили эти две короткие встречи её испытать. Вот уж точно – «дикий», не зря так Низких зовут… Девушке вдруг стало здорово не по себе от такого сравнения: до чего докатилась, что пошла собственные мысли на них ровнять! О диких лишний раз и думать-то едва законно. И всё же… Несмотря на не отступающую летнюю жару, девушка поежилась, словно озябнув: это ж чистой воды безумие – испытывать такую бурю внутри себя каждый день. Как же у них тогда вообще голова работает (а в прочем, да, работает ли?) и когда же жить, если все вокруг такие же безумные?.. Видно, и правда она слишком еще ребенок, что никогда прежде не задумывалась о Системе как цепочке логических причин и следствий, а не некоей изначальной данности, без которой мир не выстоит.

Тьфу, как она вообще до такого дошла? Ладе стало как-то брезгливо на саму себя, словно она замарала чем-то грязным руки, а воды отмыться поблизости нет – вот и стой, любуйся на себя теперь. Начала с Высоких, а закончила какой-то пакостью. Высокие, что уж тут поделать, пугают порой – это ведь в их же, Средних, руках задача жить так, как того требует Империя, вот и нечего будет бояться тогда…

Ответ словно бы сам и пришел к Ладе в руки.

Логика и разум! Лада поняла, что наконец-то вздохнула спокойно, полной грудью, словно огромная тяжесть спала с ее тонких и хрупких подростковых плеч. Ах, как же сильно она ошибалась весь этот проклятый месяц. Хвала Империи, что внедрила к ней эту девушку, теперь всё будет, наконец, в порядке вещей. Еще раз перелистывая в своих мыслях прошедшие дни, прошедшие сомнения и все те нелепости, что приходили в её голову по поводу Ии Мессель, воспитания Ины или еще чего в этом роде, Лада Карн вдруг искренне содрогнулась от того, на какой шаткой грани стояла и сколь близко к падению находилась. Хвала Империи, надо непременно сказать Ие, как глубоко ошибалась и как низко бы пала, если бы не появление девушки. Что-то внутри горделиво затрепетало: «…и да будет каждый из нас достойно носить своё имя и статус Среднего» - всплыли в памяти слова субботней молитвы. Так вот для чего они, Высокие, есть – чтобы не давать нам забывать, кто мы такие, чтобы поддерживать Империю и обеспечивать порядок в нашей жизни… До чего ж сильна Святая Империя, что углядела в такой мелкой, как она, Лада Карн из Среднего Сектора, песчинке, такое большое и разрушительное сомнение, и до чего ж внимательна, что внедрила ей на помощь своего человека, а не ликвидировала её саму, Ладу, сразу же без суда и следствия! Да, этот урок она непременно усвоит и пронесет через всю свою жизнь.

При первой же встрече отдать должное Ие – это ж надо так натурально играть… Особенно тот испуг в лифте. Лада никогда и не думала, что девушкам в Высоком Секторе тоже позволено учиться на внедренных, вот ведь и попалась… Верно отец говорил, внимательнее надо быть, еще внимательнее, всегда начеку. А главное – поменьше думать, о чем не надо. А действительно надо, серьезно говоря, вообще мало о чем, особенно девушке, особенно в семнадцать лет.

А пока что – с новыми силами – найти, наконец, работу и занять своё место в механизме Системы. И стать, наконец, из нелепого ребенка достойной Средней – однажды и на всю жизнь.

***

В небольшом кабинете на третьем этаже здания Академии их было шестеро, шестеро мальчишек четырнадцати и пятнадцати лет, для кого теперь, с этого дня, должна была начаться новая жизнь, кто так или иначе был почему-то избран для нее из сотен других своих сверстников. Мальчики были серьезны и явно напряжены, что чувствовалось в словно бы дрожащем воздухе небольшого помещения, обставленного подобно школьной классной комнате. Очевидно нервничали, пожалуй, четверо из шести, хотя они и старались не подавать виду, пятый, щуплый и неприметный мальчик за второй партой по правую руку от Пана, выглядел безмятежным как бетонная стена, шестой, впереди него, высокий паренек с темными, рыжевато-каштановыми волосами, держался столь свободно, словно провел в Высоком Секторе всю свою жизнь, отчего безмолвная нервозность остальных лишь возрастала.

Пан глубоко вздохнул, считая про себя до трёх – простое, но действенное упражнение, которое он сам придумал и использовал уже много лет. Если в норме дыхание, то и голову остудить не так сложно. Однако Пан действительно был взволнован и не мог солгать себе, чтоб увериться в противоположном: происходящее всё еще казалось ему каким-то нереальным сном, иллюзией, очередной серией из тупого вечернего ток-шоу, что так часто смотрела его матушка. Мальчишка взглянул в стеклостену по левую руку от своей парты и увидел широкую улицу, которая вела от ограды территории Академии к площади Учреждения Устава, центральной площади Высокого Сектора. Наводненная до блеска начищенными автомобилями, каких, живя в Среднем Секторе, он прежде не видел ни разу, она снова напомнила мальчишке о впечатлениях от его первой невероятной прогулки по этой удивительной вселенной, что совершенно потрясла и перевернула весь его внутренний мир так недавно. Напомнила сияющий огнями проспект и красочные витрины многоэтажных магазинов, в которые зайти-то было страшно, напомнила дурманящий запах духов, льющийся время от времени от проходящих мимо женщин, и так много людей, одетых не в форму, но в совершенно невероятную одежду самых разных цветов и фасонов… Напомнила ошеломление, неловкость, недоумение. За один день почти пятнадцать лет жизни в пятом квартале Среднего Сектора показались Пану каким-то невнятным серым месивом, истоптанным форменными ботинками общеобразовательной школы, затхлым воздухом полуподвальной коморки… То было уже больше недели назад, когда на следующий, после Посвящения день все, как выяснилось, шестеро попавших в его положение мальчишек были собраны возле Дома Управления Средним Сектором и пропущены по разрешению Мастера Даниела Оурмана, сопровождавшего их (и куда, кстати, делся тот?), в самый что ни на есть настоящий Высокий Сектор. Через Стену, через двойной паспортный контроль под роспись… У них же теперь есть паспорта. Всё это даже сейчас снова казалось чем-то фантастическим, ненастоящим, невозможным, но сегодня… Сегодня – как, кажется, действительно будет теперь еще много дней – из неясного отражения в окне на Пана смотрел взрослый мужчина, полноправный член общества, винтик механизма Системы. Кадет в безупречно отглаженной черной форме с матовыми металлическими пуговицами, идеально сидевшей на нем, не в пример старой школьной; словно бы сразу похорошевший и впервые не стесняющийся себя и собственной угловатой подростковой внешности… Пану казалось, он родился заново, только произошло это столь внезапно и стремительно, что сам он не успел еще привыкнуть к новому себе. И сколько же времени ему еще понадобится?.. Да и вообще, возможно ли привыкнуть ко всему этому?

Школа…. Где-то там, в родном пятом квартале Среднего Сектора, сейчас, как и всегда, во всю идет первый учебный день их с Марком последнего, пятого класса. Как всегда, без изменений год за годом. Интересно, его парта сейчас пустует? И что вообще им сообщили – что и кому? О том, почему он больше не придет в их школу, Пан, разумеется, сказал только Марку, да и то кратко, хотя тот и задавал непривычно много вопросов, – родителям же позвонили из Высокого (Брант или Оурман? Почему-то от этой мысли становилось как-то словно бы неловко) в тот же день, когда сам он впервые попал на территорию Высокого Сектора…

От этих странных мыслей, роившихся в светловолосой голове, паренька отвлек человек, беззвучно открывший дверь в комнату и широкими шагами прошествовавший к предназначенному ему столу. По старой школьной привычке мальчишки разом встали, выпрямились, и замерли возле своих парт, устремив на вошедшего все шесть пар внимательных глаз. Сегодня Алексис Брант выглядел совсем иначе, нежели на втором построении, где Пан видел его в последний раз уже почти две недели назад: форменный двубортный пиджак такого светлого оттенка, что казался скорее белым, нежели серым, с красновато-кирпичными металлическими пуговицами и такого же цвета брюки с идеальными стрелками придавали ему вид суровый и отчужденно-холодный, черные волосы уложены были волосок к волоску с почти что пугающей тщательностью, и даже мягкие веснушки на его носу не в силах были сгладить всей той строгой безупречности, что внушала его фигура. Алексис окинул внимательным взглядом своих новых подопечных, затем подолгу задержался на каждом из них, словно сканируя с ног до головы, а главное – насквозь, через бесплотное соприкосновение глаз. Словно убеждаясь еще раз, что каждый из присутствующих находится здесь не по ошибке.

Алексис Брант был чертовски красив – видать, родители на славу постарались, планируя генетику будущему ребенку. Не в глупой школьной форме, мокрый от дождя на плацу, но такой…сияющий, каким он был сейчас, в небольшом кабинете с блекло-желтыми стенами, истинный Высокий среди них, шестерых растерянных мальчишек, чьи жизни только что сделали тройное сальто, натянутых как стрела от внутреннего напряжения. Пан понял, что пялится на него как последний болван, и одернул себя, изо всех сил пытаясь придать непринужденность своей позе, когда Высокий жестом позволил им сесть.

- Кадеты, - произнес, наконец, Алексис, заложив руки за спину, - кадеты Академии Службы Империи в Высоком Секторе. Вчера вы были мальчишками, еще даже не закончившими школу, сегодня вы – мужчины, готовящиеся охранять порядок Империи. – Он вновь скользнул внимательным взглядом по их лицами, словно проверяя, достаточно ли ответственно они принимают озвученные им факты. - Кадеты, ваш выбор сделан, но дальнейший путь в ваших руках. Ваша жизнь стала другой – отныне и навсегда, - молодой человек сделал паузу, прежде чем продолжить, - если, разумеется, вы не натворите бездумных глупостей. Все вы – Средние, но Высокий Сектор имеет с привычным для вас миром крайне мало, так что учиться жить здесь и быть его частью вам придется заново – и придется делать это быстро и четко. Существует два главных слова, которые вы должны усвоить и запомнить отныне раз и навсегда: Устав и субординация. Устав Великой Империи – вот главное, что необходимо знать кадету Академии, и то единственное, чем он должен руководствоваться в своих решениях и поступках. Устав – превыше всего, единственный Закон и единственный Смысл. Только усвоив это, вы сможете идти дальше. Устав нужно знать назубок, от начала и до конца, обе его редакции. Субординация. Со всеми, абсолютно всеми любыми вопросами вы обращаетесь в первую очередь ко мне. А уж мне решать, что делать дальше. Кадеты – младшие из учеников, и дисциплина Академии требует полного и беспрекословного подчинения каждому, кто старше вас по званию – разумеется, в рамках Устава. Кадет-первокурсник, как вы можете догадаться, подчиняется всем работающим и учащимся в Академии на старших курсах. Однако не стоит забывать, что, кроме обязанностей, у вас есть и права, которые тоже нужно будет знать и всегда помнить.

Для тех, кто запамятовал – моё имя Алексис Брант, этот год я буду вашим Первым Мастером. Мастер Даниел Оурман, проводивший вас первый раз в Высокий Сектор, - вашим Вторым Мастером. К нам обоим можно обращаться на «ты» - если, конечно, вам хватит дерзости, - добавил он, и нотки насмешки послышались Пану в его голосе, - хотя Мастер Оурман будет это активно отрицать. Но только к нам двоим* .

[*Алексис Брант и Даниел Оурман были единственной в Академии парой мастеров, позволявшей кадетам обращаться к себе на “ты”, целенаправленно сокращая таким образом дистанцию, хотя следовать этому совету решались лишь редкие единицы из всех мальчишек, из-за чего Академия на данную вольность смотрела скорее как на любопытный эксперимент, чем как на жесткое нарушение дисциплины.]

Надеюсь, все здесь присутствующие знают, что значит «Первый» и «Второй» Мастер?

Мальчишки кивнули разом как один, и Пан отчего-то выдохнул с облегчением: несмотря на всю свою невероятную и необъяснимую притягательность, молодой мужчина перед ним не был больше тем «подставным», с которым он совсем недавно говорил на равных, если даже не свысока. Пропасть, лежавшая между ними, изначально была на самом деле куда глубже той, что легла сейчас, однако отношения… отношения складывались ровно наоборот, ведь именно теперь Алексис Брант оказался далеким как последняя звезда на краю небосвода. Теперь, когда Пан будет видеть его почти каждый день и сам, казалось бы, имеет все шансы заслужить рано или поздно статус Высокого.

- Отлично. - Продолжил тем временем молодой человек. – Имейте в виду, мастер – не школьный учитель, и моя, как мастера, задача – не заставить вас зубрить материал, но ввести вас в тот новый мир, в который вы попали, и в котором будет проходить ваша дальнейшая жизнь. Скажу сразу, этот мир не похож на тот, к которому вы привыкли, поэтому, если у вас возникают вопросы, их стоит озвучивать, даже если думается, что все вокруг точно знают все ответы. Поверьте, во-первых, это не так, и всего не знает никто из вас, во-вторых, спрашивать глупости на старших курсах будет куда сложнее. Меж собой извольте знакомиться сами, мы не на линейке начальных классов, а вам это пойдет только на пользу. У каждого из вас будет один час каждую неделю, когда мы будем беседовать в моём кабинете с глазу на глаз – расписание я оглашу позже. Кроме меня занятия в этом семестре у вас будут вести уже названный Мастер Оурман, Мастер Аккерсон, и еще двое наставников, которых вы узнаете чуть позже, - голос его звучал ровно и бесстрастно, цепкий взгляд переходил с одного кадета на другого, словно подмечая каждую мелочь, оценивая и рассчитывая, - к слову о наставниках, раз уж я упомянул. Кто-нибудь из вас в курсе про различия колец?

- Коменданты носят кольца, - неуверенно произнес светловолосый мальчишка в первом ряду, один из братьев, которых Пан еще не научился различать, - два… нет, три.

- Всё? – Мастер снова обвел ребят бесстрастным, вопросительным взглядом. - Верно, Стеф, отчасти. Одно кольцо, - Алексис Брант продемонстрировал ученикам указательный палец своей левой руки с чуть поблескивающем на нем гладким стальным кольцом шириной почти во всю фалангу, - носят мастера. Два – наставники, которых вы едва ли часто встретите вне Академии. Далее, три кольца, - голос его звучал четко, властно, но вместе с тем, кажется, отнюдь не так холодно, как можно было бы ожидать, - три кольца носят коменданты, с кем каждому из вас доводилось не один раз иметь дело во время ВПЖ. Четыре кольца – это советники, не думаю, что вы хоть раз видели их, поскольку наибольшей после самого Всеединого Управителя властью обладают именно они. Всеединый, кстати, единственный вправе носить все пять колец. Да? – Повернулся он к щуплому парнишке, что сидел через проход по правую руку от Пана, тянувшемуся задать вопрос.

- В чем функции названных должностей, Мастер?

Алексис на мгновение задумался.

- Сейчас вам еще рано об этом спрашивать, Кир, но кратко я мог бы пояснить. Мастера – младшие по рангу и, как правило, по возрасту тоже – занимаются связями между Секторами и внутри них, налаживают контакты, скажем так. Наставники - преподаватели, они передают знания, которые имеют сами, что ясно из названия их должности. Наставник – ключевая фигура Академии. Комендант же – фигура силовых структур, охраны и контроля. Хотя среди комендантов ветвление должностей наиболее обширно и сложно, поскольку комендантами становятся не только в нашем – административном – корпусе, но и в охранном. Советники же занимаются основными вопросами политики и управления.

«Знаем мы, как ваши Мастера «налаживают контакты», - пронеслось в голове у Пана. На самом деле он был здорово впечатлен тем, как удалось Бранту ответить на вопрос, так толком ничего нового и не сказав. Неплохо б научиться так самому.

- И еще одно, - продолжал между тем Алексис, - на левой руке кольца носят лишь урожденные Высокие. Средние, дослужившиеся до колец, носят их на правой руке. В истории Империи был лишь один прецедент, когда Средний стал Советником, и четыре – Комендантом. Работайте над собой, работайте для Империи – и в ваших силах будет изменить названную статистику.

========== Глава 8 Ключи ==========

Ия задумчиво крутила меж пальцев два ключа на металлическом колечке, не вынимая руки из кармана свободных домашних штанов (слава Империи, хотя бы где-то она имеет право ходить не в юбке) - не хватало только ими перед камерами светить. Она полулежала на светлом диване в небольшой гостиной их с отцом трехкомнатной квартиры, всё еще заставленной местами не разобранными коробками, делая вид, будто искренне заинтересована выпуском новостей на экране перед собой, и все никак не могла прогнать из головы не дававших покоя мыслей о ключах от двери бомбоубежища. Девушку сперва удивил тот факт, что для столь важного, казалось бы, объекта используют по старинке металлические замки вместо нормальных электронных карточек, потом представила, каково было б такой электронный замок открывать, если заклинит в случае аварии, обесточки или еще чего такого… Глупо, конечно, и думать, что такое вообще возможно - что б электричество отключилось все и разом, все равно, что в самой Империи сомневаться, но ведь бомбоубежище же для чего-то все-таки создано и обустроено. Мысль о том, что они, видать, и сами не знают, к чему стоит готовиться, отчего-то недобро радовала девушку.

Две двери, два ключа.

Ни души. И сломанные камеры.

Что-то в груди недобро ёкало от этих мыслей – а мысли были ой какие заманчивые, почти что даже соблазнительные, словно какой-то необъяснимый голос нашептывал на ухо эти порочные уговоры…

«…предполагает возможное повышение цен на все натуральные продукты питания…» - вещал бездушный женский голос с экрана на стене, словно где-то на периферии сознания, но Ия уже не слышала его: только два ключа на колечке в кармане холодили металлом ее пальцы, будто высасывая из головы все рациональные мысли. Подумать только, как быстро и внезапно все закрутилось (что «всё», интересно?): на следующий же день после проверки электротехников Ие в приёмной директора выписали официальное разрешение по вопросу бомбоубежища, тонко, но вполне ясно намекнув, что, тем лучше, чем меньше голов узнает об этом, казалось бы, таком простом мероприятии. А теперь на дворе уже первое июля, почти неделя прошла, а она все сомневается, насколько игра стоит свеч, и не окажется ли в итоге это мнимое убежище не более чем захлопнувшейся мышеловкой… Девушка снова запустила пальцы в карман штанов, нащупывая словно бы успокаивающий металл ключей, пару раз переключила второй рукой каналы. В общем-то, какая разница, что играет, если всё равно смотришь не ты, а только видеокамеры за твоей спиной?

…и отца сегодня опять не будет допоздна, - вернулись мысли все к тому же тревожному вопросу, - а, значит, не будет и тупых расспросов, если она вдруг сорвется и куда-то уйдет ни с того, ни с сего. Его вот она, между прочим, не расспрашивает так, когда он снова куда-нибудь исчезает из дома! Признаться, первый учебный день в школе немного утомил и даже вымотал девушку, но любопытство и соблазнительный шепот за левым плечом одержали верх. Стараясь выглядеть как можно более сдержанной, Ия посмотрела на часы, словно ей действительно пора было выходить, неспешно поднялась с дивана, выключив телевизор, переоделась в своей комнате в уличное платье с неизменной ненавистной шляпкой, жаркой и неудобной, и вышла из квартиры, мысленно равно проклиная себя и желая себе самой большой, какой только возможно в этом мире, удачи.

Горячее летнее солнце едва зашло за горизонт, и душные сумерки опускались на улицы одиннадцатого квартала Среднего Сектора, погружая его в атмосферу сонливой усталости начавшейся учебы для подростков и очередного рабочего буднего дня для взрослых. Людей было немного – большинство, наверняка, как раз только-только вернулось с работы и ужинает перед вечерним выпуском новостей. Ия невольно поежилась от этих мыслей: всё-таки есть свои плюсы у должности младшего учителя, хотя бы рабочий день не стандартные десять часов, а немного меньше, и можно кое-что дома сделать, не засиживаясь на виду у всех в тесной учительской… Да и вообще, то «окна» между уроками, то еще что… А деньги получает примерно такие же, что все. Нет, с таким моментом как работа ей в жизни определенно повезло. Хоть с чем-то, ага.

Однако с каждым шагом, что приближал девушку к заветной двери, Ия все сильнее и сильнее чувствовала себя… неблагонадежным, преступником, которого уже за одно только выражение лица и нервные повадки смело можно загрести на допрос. Страх и сомнение всё сильнее и сильнее сжимали ее сердце, она еще раз кратко обернулась по сторонам и продолжила путь – идти оставалось немного. Есть такие странные слухи – среди детей, конечно, взрослые слишком заняты, чтобы такими глупостями забивать головы себе, - слухи, что прежде, когда Империи еще не было, а все люди были Низкие, вернее, дикие (вот уж точно, какой нормальный взрослый о таком думать станет, да еще и говорить вслух?), люди с такими, как у нее, Ии, повадками сейчас, звались ворами и чинили всякое беззаконие. Девушка, конечно, с трудом могла себе представить, как такое возможно – взять, например, чью-то чужую вещь, если она была оставлена без внимания хозяина, а уж тем более её отнять силой, или ударить проходящего мимо человека… Ия невольно поежилась и снова мельком оглянулась – словно дикие были где-то прямо за её спиной, готовые в любой момент зачем-то на нее напасть и что-то отнять, было бы что, - и поспешила через косую аллейку позади школьной территории, срезая часть пути по асфальтированному тротуару. С другой стороны, ведь как-то же они жили – дикие, - да и до Империи что-то должно было существовать, то безумное, уничтожившее само себя общество, в противовес которому Пророк, ставший именоваться Всеединым, как говорит Святое Слово, и учредил власть рассудка и контроль эмоций… Несмотря на мрачную дымку полузаконных недомолвок, которая окружала эту тему, Ие на самом-то деле всегда было очень интересно что бы то ни было, связанное с Низкими - не то из-за подозрений насчет матери, не то еще из-за чего… Говорят, в Высоком Секторе, в БИУ, Большом Имперском Университете, было даже целое отделение, специализирующееся на изучении Низких, но так это в Высоком! Хотя, наверное, нервы нужно иметь неслабые, чтобы день за днем заниматься такими вопросами… А тем более, не доведи Империя, отправиться на практику или наблюдения в Низкий Сектор (говорят, и такое бывает, хотя говорят-то вообще много что, дела не зная). Да уж, это вам не воспитывать в первоклашках дух Империи и веру во Всеединого Владыку… Хотя, поди их разбери, кто что говорит, и есть ли среди всего этого хотя бы десятая часть правды. Вот уж точно нездоровый интерес у нее какой-то. Но ведь учатся же как-то, и книги, наверное, должны быть… Еще в школьное время, когда Ия училась в выпускных классах, ей доводилось «случайно» разговорить отца на эту тему - и кое-что о Низких она знала получше, чем подавляющее большинство Средних, но интереса и любопытства девушки эти знания все равно не удовлетворяли. И почему-то сердце тяготила уверенность, что в вопросе диких всё вовсе не так просто, как представляется массам, в чьём сознании они лишь недоразвитые отбросы здорового общества.

Девушка свернула за угол трансформаторной будки и, скрывшись в ее тени, еще раз мимолетно окинула взглядом округу – кажется, никого… «Ия Мессель, ты в своем уме?» - Надрывно кричал в голове здравый смысл, всё громче с каждым шагом, и до жути хотелось зажмуриться и заткнуть уши, только чтобы заглушить его хотя бы ненадолго. И вообще, чего ей прятаться, когда у нее подписанная доверенность на руках? Только подозрения на себя навлекает, дурная голова…

Вторую дверь, что вела из тамбура непосредственно в главное помещение, открыть оказалось многим сложнее, чем первую, входную – и по весу она была почти совершенно неподъемной, и тугими ключами старого образца с непривычки пользоваться оказалось куда труднее, чем девушка ожидала, особенно действуя в темноте, подсвечивая скважину экраном мобильного.

Щелчок за щелчком выключатели по левую руку зажгли ряды тусклых, разгорающихся постепенно ламп на невысоком потолке. Медкабинет, черный ход и… кажется, дизельная (или электрощитовая? Ия едва ли могла различить глубокие значения этих слов) – в этих комнатах, со слов ремонтников, всё было в порядке с камерами, а, значит, появляться там не стоит. Санузел был точно безопасен, как и главное помещение для укрываемых, в котором девушка находилась; оставалась вентиляционная, если Ия правильно запомнила ее название, которая, кажется, тоже в порядке, хотя и не очень-то ее вообще интересует, и продовольственная. Любопытный, кстати, момент, правда ли там есть еда, но про работу камер никак не вспомнить, да и не пойдет же она вот так с порога еду искать в полузаброшенном бункере… Ия Мессель задумчиво качнула головой, отвечая собственным мыслям, и направилась осматривать пыльное царство, в котором очутилась.

Длинные лавки перемежались с такими же длинными столами, какие-то нелепые металлические нары были укрыты сильно запыленными, темно-коричневыми одеялами, местами потрепанными молью. У дальней стены, помимо еще пары дверей (а как вообще различить, которая из них в какое из названных помещений ведет?) – шкафы и большие тумбы с ящиками, больше похожие на огнеупорные сейфы, нежели на нормальную мебель. Ладони сразу же стали черными от одного лишь прикосновения к ним. Ия присела на корточки и нерешительно открыла один – со страшным скрежетом, прорвавшим непроницаемую тишину, укутывавшую подземелье, словно толстое одеяло. Только теперь девушка и обратила на нее внимание – никогда прежде, пожалуй, ей не доводилось слышать подобной, нарушаемой лишь собственным дыханием, словно уши заткнули ватой. В ящиках она нашла противогазы, перчатки и что-то еще, вероятно, тоже какие-то средства личной защиты, запечатанные в большие, плотные целлофановые мешки с номерами и штрих-кодами.

На запыленных стеллажах - книги, старые, бумажные, переплетенные, каких сейчас уже почти не найти. Не то, что бы так уж много, но достаточно, пара длинных рядов на полках. По крайней мере, столько разом ей нигде, кроме хранилища школьной библиотеки, где она, уже теперь, будучи преподавателем, бывала пару-тройку раз, девушке видеть не доводилось. Ия завороженно вгляделась в названия на старых, замусоленных корешках: “Молитвы и гимны Великой Империи”, “Гимны. Слово Хвалы”, “О трех храбрых” том второй (без первого), “По воспитанию достойного Среднего”, “С честью во взрослую жизнь: юношеское пособие для подготовки к Посвящению”, “Устав Великой Империи”… Взгляд девушки задержался на последнем названии: чудеса, да и только! Вот уж что ей действительно всегда хотелось прочесть… Просто так, узнать насколько оно отличается на самом деле от тех “уставных правил”, на которые все ссылаются, а в глаза никто и не видел. Хотя, говорят, «Устав» тоже в двух редакциях есть: для Средних и для Высоких, уж последний-то точно никак не найти… Да, здесь Ия тоже, как и во всем прочем в общем-то, была уверена, что всё – ложь, что не так всё, как представляется Высокими, не так, как безмозгло принимают на веру Средние массы… Даже интересно, что здесь делает эта книга – запрещенной она, конечно, едва ли считалась для Средних, всё-таки, главный Закон Империи, как ни крути, но и заполучить Устав просто так, почитать, казалось совершенно абсурдным для адекватного взрослого человека, тем более, что прочие книги явно направлены были на воспитание духа Империи в подростках-школьниках. Девушка взглянула на часы и, убедившись, что у нее еще есть немного времени в запасе, начала читать – прямо так, стоя, чтобы ни обо что не запачкать платья, жадно глотая слова, и только спустя не менее получаса спохватилась, словно неожиданно вынырнув из-под воды, что пора бы уже думать о возвращении. Да, домой её, конечно, не понесешь… Что ж, значит, будет повод вернуться? Ия спешно втиснула Устав назад на полку и направилась к выходу, сжимая в холодной и грязной ладони два ключа, когда поняла внезапно, что едва заметно, словно бы тайком, сдерживает коснувшуюся губ улыбку, и не на шутку испугалась самой себя.

***

Время было уже послеобеденное, когда Алексис вышел из Академии и стремительно направился вниз по ступеням к припаркованному недалеко от высокого крыльца черному автомобилю, но, едва успев открыть дверцу, услышал звуки знакомого голоса, окликнувшего его издалека.

- Брант! Брант, стой, не игнорируй меня, - Даниел одним широким шагом преодолел последние три ступени, оказываясь возле машины Алексиса и, недолго церемонясь, уже открывая дверку, - подбрось, а? Мне всё никак эту проклятую подвеску не сделают, представляешь? - Устало выдохнул он.

- Так давно надо было устроить им разнос по полной программе, чтоб неповадно было, - холодно ответил тот, опускаясь за руль, - тоже мне техники… В конце концов, ты же им деньги не за просто так платил. И вообще, Оурман, тебе идти несчастных десять минут, не ленись.

- А ехать – четыре, - пожал плечами Оурман, как всегда с деланной невинностью хлопая глазами, - а время, как ты знаешь, - деньги. Давай, сам не ленись, тебе для меня объехать всего один лишний квартал. - Молодой человек в своей неизменно суетливой манере чуть неловко опустился на темное пассажирское сиденье подле Алексиса и, захлопнув дверь, пригладил ладонью как всегда непослушные кудри, едва уловимо отливающие рыжиной в горячих лучах летнего солнца. - Ну что, как оно?

- Даниел, у нас финансирование вообще планируется в этом году? – Вопросом на вопрос ответил молодой человек, аккуратно выворачивая на проезжую часть. - Даже учеба уже началась, а никто ничего по-прежнему не знает. Нормально так… Ладно еще форма, а остальное? Вы смотрели когда-нибудь среднестатистические доходы их семей? Братья Драй – с родителями вчетвером – живут на сто десять тысяч крон в год. Сравнил, да? У меня – и у тебя, если доход Ангелы не брать в расчет, - столько на одного выходит – и уж, прости меня, никак не на целый год.

- Они же Средние, сравнил тоже… Брант, ну ты прям мамаша-наседка, до всего-то тебе есть дело.

- Конечно, есть, это моя работа. Мне что, тоже в кабинете запереться и торчать в электронных базах круглые сутки? Даниел, как прикажешь проводить занятия, когда на дворе июль, а им даже учебные планшеты еще не выдали? В общежитиях ремонт во всю, про заселение никто слыхом не слыхивал… Прости меня, но они нам нужны, и ты прекрасно это знаешь. Даже если не хочешь возиться лишний раз. Ясное дело, тебе своего одного спиногрыза хватает, но ты мастер, так что изволь мириться с Уставом. - Добавил он по-прежнему холодно, едва не фыркнув, потом чуть смягчился устало. – Сколько ему уже, кстати, Карролу?

- Семь в августе стукнет, - кивнул Оурман безмятежно, словно произнесенная только что гневная тирада не имела к нему вообще ни малейшего отношения, - полдетства позади… Ты от темы всё равно не уходи. Как первый день-то?

Алексис, казалось, на миг задумался, не отрывая пристального взгляда от дороги, хотя вся поза его при этом выражала полную расслабленность – насколько, разумеется, то возможно за рулем.

- Ивлич молчит, как воды в рот набрал. Изредка вопросы задает, но сам никогда не отвечает. Прикидывается тенью, сливается с партой, и очень чутко стреляет глазами по сторонам, - ответил он, наконец, с глубокой задумчивостью в голосе, плавно сворачивая направо, - братья все время переглядываются, словно мысли друг друга читают. Уж без слов точно друг друга понимают, не удивлюсь, если и жестами тоже. Их надо попробовать как-нибудь разделить, слышишь? – Он бросил короткий взгляд на товарища и вернулся к дороге. - Двое как одно целое – это тоже неплохо, но надо знать, представляют ли они из себя хоть что-то по отдельности. Ну, «2 в 1» - это твоя сфера, тут я не вмешиваюсь. Артур Рот молчит, как Ивлич, только по сторонам не смотрит. Рот меня пытается взглядом не то просверлить, не то загипнотизировать, - в голосе Алексиса послышалась чуть уловимая насмешка, и едва ли веселая, - и что-то мне подсказывает, что знает он многим больше, чем ему положено… Или как минимум пытается произвести такое впечатление – теоретически, и то, и другое, вполне возможно, время покажет.

Он замолчал на несколько секунд, замечая краем глаза, как Даниел медленно и задумчиво кивает – соглашаясь не то с озвученными мыслями Алексиса, не то со своими собственными, потом продолжил:

- Колин самый… открытый. Заваливает вопросами после каждой фразы и сам не боится высказываться. То ли он дальше всех пойдет, то ли быстренько… выпадет, но скорее, первое. Язык у него, короче, хорошо подвешен, если только, конечно, лишнего мелить не начнет. Он мне, знаешь, тебя в твои двадцать напоминает, шустрый не в меру. - Подвел итог Мастер, замолкая. Спутник посмотрел на него выжидающе:

-…Вайнке?

Лицо того ничуть не изменилось, только пальцы на руле чуть заметно шевельнулись.

- Вайнке… - Алексис поджал губы, поняв внезапно, что не знает, как ответить Оурману на этот простой вопрос. Потому что весь день, все три часа, смотреть на мальчишку было отчего-то до жути сложно, будто, если взглянешь – то уже не оторвешь взгляда. А не смотреть – и того сложнее… Потому что тот глядел всё больше в окно, словно весь был где-то там, в своих мыслях, в небе за стеклом, а когда не в окно – то прямо в глаза, своими, пронзительными и до мрачности серьезными, словно вопрошающими о чем-то, только ему самому понятном, очень взрослыми…

- Алексис… - начал Даниел серьезно и задумчиво, прерывая эти странные мысли, хлынувшие в голову молодого человека за рулем. - Ты не имеешь на это права. Никто не имеет. И я не буду тебя прикрывать.

- О чем ты?

- Ты прекрасно знаешь, о чем я. – Голос Даниела вдруг оказался в равной мере мягким и обжигающе ледяным. – Не прикидывайся идиотом. Просто имей в виду – Я. Не буду. Тебя. Прикрывать.

Вот уж точно, как он, Алексис, сам сегодня сказал мальчишкам: «На старших курсах глупости спрашивать будет куда сложнее». О чем этот парень толкует вообще?.. Молодой человек не позволил крайнему замешательству отразиться на своем лице, хотя внутри него что-то словно мучительно похолодело.

- Даниел, я…

- Брант. – Тот оборвал его резко и напряженно, поворачиваясь, наконец, лицом и явно ища встречи с глазами собеседника. - Если я замечу между тобой и мальчишкой хоть какие-то чувства, ты знаешь, что я сделаю.

Вывернув руль, Алексис резко вжал педаль тормоза, рывком останавливая машину на обочине – как оказалось, почти против самого дома Оурмана.

- Что ты сказал? - Мастер посмотрел в глаза напарнику таким взглядом, какого тот не видел прежде никогда - прожигающим насквозь, разъедающим изнутри. Даниел открыл дверцу и неторопливо вылез из автомобиля на улицу, затем склонился, заглядывая в салон.

- Я сказал, Брант, что ты либо снова включаешь мозги и остаешься в игре, либо ломаешь две жизни. Время пошло.

Даниел с аккуратным щелчком закрыл дверь и, не обернувшись, широким шагом направился в сторону жилого массива.

Алексис долго еще не мог справиться с ощущением, будто чан обжигающего кипятка вылили на его голову. Быть может, даже так же долго, как в тот день, когда первый - и единственный - раз в своей жизни пустил из отцовского пистолета пулю в лицо живому человеку. Только вот в этот раз ощущение было обратное - будто целую обойму только что разрядили в него самого. Какого проклятого дикого происходит в этом больном мире? Сжав губами сигарету и щелкнув заслонкой зажигалки, молодой человек заметил внезапно, что пальцы его едва уловимо дрожат.

Какого… Что ты несешь, Даниел?.. Какие чувства?.. Или же всё это…

Кажется, целый мир, тщательно строимый на протяжении двадцати лет, имел твердое намерение за один короткий миг с грохотом рухнуть, рассыпавшись на куски.

========== Глава 8,5 ==========

То, что происходило с напарником, Мастеру Даниелу Оурману определенно не нравилось и не нравилось в первую очередь по той причине, что сам он затруднялся сказать хоть сколько-то конкретно, что именно с тем творится. Да и проявлялось это только в те редкие минуты, когда Брант, вечно холодный, собранный и немногословный, давал себе чуть-чуть расслабиться, развязать этот внутренний узел и выдохнуть. Наверное, именно из-за этого Даниел отлично понимал, что напарник доверяет ему, как, быть может, не доверяет никому другому, и был готов гордиться этим, потому что слишком хорошо знал, как непросто заслужить доверие, а тем более уважение этого человека. Гордиться Даниел был готов еще и тем, что никто другой, наверное, не знает характера и мыслей Алексиса Бранта так хорошо, как он, работая с ним «на одной волне». Только вот на этот раз все перечисленное стало куда больше поводом для беспокойства, слишком уж непростой выбор вставал перед Оурманом из-за всех этих странных догадок.

Что-то происходило, и происходило что-то решительно нехорошее. Касалось оно исключительно Бранта, так разве ему, Даниелу, должно быть дело?.. Ему было дело. Что-то было с мальчишками в этом наборе такое, чего никогда прежде ни с кем не бывало, но что? Смутная тревога не давала молодому человеку покоя с самой первой поездки в Средний Сектор в ушедшем мае – сперва он списывал свое настроение на усталость и извечную нервозность последнего весеннего месяца, когда нужно успеть подготовить и принять экзамены, съездить на репетицию построений, найти новых кадетов и оформить все документы на всех и за всё. Голова, по правде сказать, шла кругом, но деваться было особенно некуда. Хотя, что уж там, лето всегда было сложным периодом, когда постепенно становилось ясно, чего от кого из новичков-первокурсников стоит ожидать. И в каждом из наборов, которые они прошли бок о бок с Алексисом, ребята были самые разные: совершенно выдающиеся, как Ноэл и Йен два года назад и бесполезно-беспомощные как Кайн или Лео, но никто из них, даже самые слабые, никогда не поднимали в нем такой волны беспокойства как эти, в особенности Колин и Пан.

Ощущение это не покидало Мастера уже не первый день, и последний звонок Алексиса, раздавшийся во время их с мальчишками небольшого собрания в Доме Управления на следующий после Посвящения день, лишь усугубил это состояние: о ком из них он так печется и почему? Словно кто-то из них особенный, но сам он никак не может уловить, кто и, главное, почему, только однозначно понимает, что не Артур Рот и не близнецы Драй. Колин Кое? Нет, тут уже скорее его самого, Даниела, интересует Колин – потому он его и выбрал. Но про Кое и проИвлича Алексис говорит чаще всех, пусть и не особенно лестно, про Вайнке же не говорит ничего. Что из этого важнее? Кое, конечно, трепло, но это может прийтись и на руку, если правильно его наставить, а вот Вайнке казался молодому человеку не более чем несдержанным мальчишкой, благослови Империя, чтоб не неблагонадежным, из-за воспитания которого Алексис еще хлебнет проблем.

«Что же с тобой происходит, Брант, что в твоих мозгах? Ну и головоломку ты мне задал. Мы столько лет знакомы, а я ни разу не видел тебя таким… И рассеянным, и сосредоточенным одновременно, словно ты должен принять решение, стоять ли миру еще немного или же рухнуть навсегда прямо сейчас».

По счастливому стечению обстоятельств, именно в эти дни супруга Даниела Оурмана Ангела внезапно заявила, что ей требуется отдых от шума и жары улиц, от которых у нее раскалывается голова, и, забрав сына и вторую (ныне единственную рабочую) машину, уехала в загородный дом своих родителей в бессрочный отпуск. Что ж, так, наверное, всем будет лучше: отдохнет в тишине и, может, согласится, наконец, на второго сына ближе к осени. Однако вместо отдыха, пользуясь внезапной свободой от семьи, Даниел окончательно погрузился в работу. Общие досье, зачитанные до наизусть еще в первую неделю до и после Обряда, ничего не давали, заставляя энергичного мастера копнуть глубже и поднять материалы внедренных, так или иначе присутствовавших в жизни мальчишек: наблюдателями на уроках, комендантами ВПЖ, а так же отчеты Молодежных Дружин Нравственности. Поиск информации во внерабочее время молодого человека немало утомил, особенно подписание целого вороха прошений на доступ к подобного рода данным и их рассылка на несколько десятков адресов. Результат же – скупой, хоть и небезынтересный, – показался ему в итоге едва ли стоившим затраченных усилий: всё, что удалось узнать сверх общего, уместилось бы на полутора листах, которые оказались в его руках в первый учебный день – первый день июля.

Вайнке, Пан

(На фото – обыкновенный мальчишка, не красивый и не страшный, худощавый, с еще по-детски мягкими чертами лица; прямые волосы соломенного цвета чуть взъерошены, серовато-зеленые, в цвет школьной формы глаза смотрят прямо в объектив.)

Возраст: 14 лет (д.р. 30.12)

Рост: 180 см.

Вес: 57 кг.

Образование: с.ш. №2 пятого кв. С.С.

Средний балл: 6.7

Родители: Икаб Вайнке (31 год) столяр, мебельное произв-во. Майя Вайнке (30 лет) продавец, пищевая продукция.

Братья, сёстры: нет.

Примечания по учебному процессу: леность и отсутствие интереса к учебному процессу.

Примечания по общению в коллективе: Замкнутость. В конфликтной ситуации вздорен и язвителен, однако умеет сохранять внешнее хладнокровие. На провокации не поддается. Всплесков эмоциональной нестабильности за последние три года зафиксировано не было. Применение физической силы исключительно в целях защиты – как себя, так и других, в роли агрессора замечен не был.

Примечания по работе: Работает на ограниченных условиях в службе ремонта (телесервис «Пиксель+») помощником техника. Заработная плата 3500-4000 крон\мес.

Примечания по быту: За нарушением комендантского часа замечен не был. В семье обстановка благоприятная. Для своего возраста и статуса чистоплотен. Данных о курении нет.

Примечания по здоровью: врожденная миопия (4.25 диоптрий). Излечен в возрасте 11 лет 8 мес.

Кое, Колин

(На фото симпатичный парнишка с острыми скулами и резкими чертами лица, зеленовато-карие глаза смотрят серьезно и сосредоточенно, светло-каштановые волосы, чуть волнистые, отблескивают рыжиной.)

Возраст: 15 лет (д.р. 27.05)

Рост: 170 см.

Вес: 62 кг.

Образование: с.ш. № 4 девятого кв. С.С.

Средний балл: 7.9

Родители: Исаак Кое (35 года) учитель с.ш.№4. Дана Кое (36 лет) учитель с.ш.№4.

Братья, сёстры: Крис Кое (17 лет) медбрат, квартальная больница №1.

Примечания по учебному процессу: широкий кругозор, очевидное внешкольное самообразование, однако пассивность на занятиях в классе. Накопление знаний ради самих знаний(?)

Примечания по общению в коллективе: крайне общителен – награни навязчивости, как следствие конфликтность. Может болтать часами, ничего не сказав по сути, т.о. избегая нежелательную\неинтересную ему тему. Умеет поддерживать нейтральные отношения и сглаживать конфликты в коллективе. Всплесков эмоциональной нестабильности за последние три года зафиксировано не было.

Примечания по работе: Опыт работы отсутствует.

Примечания по быту: Имеет отметку о нарушении комендантского часа по причинам, от него не зависящим (нарушение движения общественного транспорта в связи с ДТП). В семье обстановка благоприятная. В быту небрежен и неаккуратен, неприхотлив. Курит.

Примечания по здоровью: дефект речи – функциональная дислалия (звуки [р]-[р’]). Планировался родителями как левша, однако заявление было отклонено Центром Зачатия как чрезмерная индивидуализация.

Интересно, как много о них знает Брант? А главное, что же так крепко привлекло его внимание и мысли, чего сам Даниел заметить в упор не может? Что зажигает синие глаза напарника тем бешеным огнем, который он сам не в состоянии потушить, когда говорит о них? Брант, конечно, тот еще трудоголик и настоящий фанат своего дела, но это… Это – другое, этого прежде не было.

Сидя за своим рабочим столом, Даниел Оурман перезапустил видеозаписи закончившегося недавно урока и снова сконцентрировал всё своё внимание на трёх фигурах из семи.

А если дело не в кадетах, а в самом Бранте? Проклятый мальчишка, что он может скрывать за всем этим беспокойством? Он же себе места не находит… Колина выбрал сам Даниел, напарник – Артура и Пана, но с Артуром все прозрачно. Значит, дело в Пане – напряженном, подозрительном и словно всегда недовольном и озадаченном самим присутствием Второго Мастера на занятиях их группы. А с Брантом он не такой – по крайней мере, не был таким два часа назад на их первом занятии. Бранта он жрёт глазами как…

Горячей волной – с головы до ног.

«Святая Империя сохрани. Брант, это худшее, что ты мог придумать».

Молодой человек взглянул на часы на левом запястье и, запустив пятерню в густые волосы, на мгновенье задумался. Нет, скорее всего, еще не поздно успеть. Одним движением сгреб в дипломат необходимые мелочи и рабочую технику со стола, подхватил серый форменный пиджак и пулей вылетел в коридор, наспех заперев дверь. Выглянул в стеклянную стену коридора и чуть выдохнул – автомобиль на месте, значит, и напарник еще здесь. Бесцеремонно дернул ручку его кабинета – заперта – и, не сбавляя скорости, застучал твердой подошвой новых ботинок по ступеням лестницы. Пролёт, два, три, просторный холл Академии, кивок вахтёру вместо прощания, жаркая улица… и широкая спина Первого Мастера в паре метров от черного автомобиля.

- Брант! Брант, стой, не игнорируй меня! - Даниел одним широким шагом преодолел последние три ступени, оказываясь возле машины Алексиса…

========== Глава 9 В ловушке ==========

Щелчок зажигалки, едкий вкус табака во рту, терпкий, почти жгучий… Лада поперхнулась, неловко кашлянув, и втянула в себя новую порцию дыма - на сей раз без кашля, только ноги почти тотчас сделались какими-то ватными и непослушными. Это был ее маленький, давний секрет, хотя она и не знала, зачем прячет от родителей тот факт, что временами покуривает - когда на душе особенно скверно. Курил, в общем-то, почти весь Средний Сектор, и это было совершенно нормально, тем более в ее семнадцать лет, но все равно девушке словно бы хотелось иметь что-то только своё, взрослое, раз уж совершеннолетие так в итоге ничем и не отличается от детства до тех пор, пока не выйдешь замуж. Разве что родители теперь не знают, куда тебя деть, а ты чувствуешь себя жуткой обузой и тоже не знаешь, что со своей жизнью делать. А курение пошло еще со школы, когда постепенно стало заметно, что на тех, кто курит, и смотрят немного по-другому, так, словно они уже получили совершеннолетие, хотя им и было только по тринадцать-четырнадцать лет. Тогда-то Лада и делала свои первые затяжки: в предпоследнем, четвёртом классе, едва ей самой исполнилось четырнадцать, чтобы показать всем, что она тоже чего-то стоит, несмотря на хорошие и даже отличные оценки в табеле. И, надо сказать, желаемого добилась, и смотреть на девочку стали иначе, когда увидели с сигаретой в тонких, замерзших на весеннем ветру пальцах, - как на равную, ‘свою’, а не растерянного ребенка, каким воспринимали первые три школьных года.

Восьмое июля, понедельник. Прошло уже так много времени, почти неделя, а Ии всё не видать. То ли она работает как проклятая круглые сутки, то ли Высокие и вправду научились читать мысли на расстоянии, и она ее избегает. Нет, сегодня Лада дождется ее, хоть весь день здесь просидит, но дождется! Девушка откинулась на спинку скамейки во дворике своей тридцатиэтажки и, запрокинув голову, вперила взгляд в затянутое тяжелыми тучами небо. Ох, быть грозе. На северо-западе, над Высоким Сектором, уже, кажется, хлынуло… Еще утром совсем синий, небесный свод чернел буквально на глазах, причем именно чернел, а не просто темнел – таких жутких туч, нависших, казалось, над всем миром, Лада вообще не могла припомнить в своей жизни. И в воздухе – ни ветерка, словно вот-вот грянет, с минуты на минуту. Скорее бы уже.

В какой-то неестественной тишине пустого двора было слышно, как с тихим потрескиванием тлеет сигарета, зажатая между указательным и средним пальцами. Нет, сегодня она определенно дождется Ию Мессель и скажет ей всё, абсолютно всё, что думает! Уж вечером-то в понедельник она должна дома объявиться. Ладу вообще за время, что она, откровенно сказать, совсем не по Уставу бездельничала без работы, немало впечатлило то, насколько мертвым и пустым кажется Средний Сектор в будние дни; а она – одна, как пятое колесу у машины, всё никак не может найти себе места в общем механизме…

Сигарета потухла и отправилась в мусорный бачок возле скамейки, Лада выпрямилась и оправила серую юбку, ровно закрывающую острые коленки, и снова окинула взглядом родной двор. Ни души.

Смеркалось. Кучка младшеклассников спешно пересекла двор и скрылась в полутемном входе шестого подъезда, где-то в отдалении просвистел по второму ярусу поезд.

А потом – внезапно, словно кто-то резко повернул вентиль - небеса прорвало сплошным потоком воды, с шумом обрушившейся на пыльный асфальт. Лада вскочила со скамейки, но за пару минут, а то и меньше, что добежала до подъезда, успела промокнуть почти что насквозь. По черному небу ходили молнии, и девушка, спрятавшись на крыльце проходной, отряхивая выбившиеся из-под шляпки локоны, поняла внезапно, что совершенно упивается этим зрелищем и этим моментом. Девушка вообще не очень понимала, как можно считать плохой ту или иную погоду, а тем более грозу – ведь, может быть, хотя бы погода была тем, что приносило какое-то разнообразие во вселенское уныние Среднего Сектора? Гром меж тем рокотал нещадно, после каждой вспышки, и летние сумерки за считанные десять или пятнадцать минут обернулись совершенной ночью. Лада вдохнула полной грудью свежесть грозы, почти физически ощущая, как отступают тревоги, будто смываемые стремительными потоками воды, и сама подивилась тому, как сильно ей хотелось бы, что бы буря стала еще сильнее, чтобы смела весь привычный, устоявшийся миропорядок. Чтобы смыла постоянную усталость родителей, духоту молельного дома по субботам, смыла отравляющие воздух фабрики, дни вторичной воды, отупляющие своим однообразием телепрограммы и постоянно работающие камеры видеонаблюдения…

А потом из-за угла, едва не врезавшись в Ладу, вывернулась, вслед за двумя какими-то незнакомыми женщинами, спешившими к третьему подъезду, Ия Мессель, безуспешно пытаясь справиться с большим, рвущимся из рук сине-черным зонтом. Она замерла на мгновение в удивлении и нерешительности, будто не веря, что перед ней и впрямь стоит Лада, и вдруг едва ли не улыбнулась - совершенно неслыханно! Что-то в груди ёкнуло, и все страхи и сомнения в мгновение ока вернулись в сердце девушки.

- День добрый, как хорошо, что Вы здесь, я с Вами который день хочу поговорить, - Ия опередила едва успевшую открыть рот Ладу, голос ее звучал мягко, без тени волнения по поводу яростной бури над ее головой, словно все шло именно так, как она того и ожидала.

Лада почувствовала, как кровь мигом отхлынула от ее лица и похолодели и без того замерзшие пальцы рук. Нет. Нет-нет-нет, это она сама, Лада Карн, должна начать этот разговор, сама должна сказать, что все поняла, а не оправдываться потом в ответ на упреки Ии, или как бы там ее ни звали по-настоящему!

- Нет, постойте, это я! - Почти горячо воскликнула она, потом спохватилась, испугалась и, сжав за спиной подол юбки, чтобы только не выдать странной соседке своего напряжения, сделала шаг, не то два назад, в пустоту подъезда.

- Я знала, что Вы заметите, - почти прошептала Ия, делая шаг в сторону девушки, - я не сомневалась, что Вы поймете, с самого начала…

Ее невысокий темный силуэт против открытой двери подъезда, отблески грозы, ходившей за спиной. Напряженная до предела, Лада вдруг поняла, что не помнит, когда и из-за чего вообще нервничала бы так сильно, что словно тряслась изнутри как теперь. Вот тебе и хорошая ВПЖ… Ведь все началось именно в тот день, верно? В день последней ВПЖ, в лифте. Что “всё”? Лада осознала внезапно, что запуталась в себе за ушедший месяц так сильно, что сама не понимает собственных мыслей, сумбурных, смятенных и совершенно не поддающихся логическому осмыслению. И дело было не в страхе. Не в страхе оказаться под подозрением этой Высокой (или кем бы там она ни была), или не найти работу и своего места в Системе, не в страхе навязанного замужества, давно ставшего привычным безденежья, нет. Дело было в чем-то совершенно ином, неподвластном логическому осмыслению, навязчивой идее, застрявшей в мозгу, от которой не было спасения ни днем, ни ночью. Лада смотрела на Ию - её невысокий силуэт в форменном учительском костюме, прямые волосы, едва доходящие до плеч спереди и еще короче сзади – и понимала, что, если вся эта заваруха со внедрённой окажется правдой (а она, несомненно, окажется), то сама она, Лада, наверное просто двинется умом от того, что останется в ее бесполезной жизни. А вернее, от того, что в ней уже не останется ничего, стоящего продолжения. Лада не могла этого объяснить, едва ли могла даже понять, но была абсолютно уверена в одном - когда эта девушка исчезнет из ее жизни, все остальное не вернется на круги своя, как было прежде последней ВПЖ, но совершенно потеряет свой смысл - если он вообще когда-то был.

И это осознание, пришедшее так внезапно, совершенно потрясло девушку.

- Тогда, в лифте, Вы мне сказали… - Быть может, Ия говорила что-то после, но Лада уже не слышала того: слова девушки прервал раскат грома поистине оглушительный, и снова далекий отблеск, грохот и - темнота. Лада, все еще стоявшая почти в дверях, не сдержавшись, вздрогнула от неожиданности и изумленно огляделась по сторонам. Весь двор (вернее, та большая часть его, что по-прежнему была видна с порога проходной), окруженный, помимо ее родной тридцатиэтажки, еще четырьмя домами по двадцать с небольшим этажей, погрузился в кромешный мрак: ни в одном из окон, стеной высившихся вокруг, не было ни огонька, как не горели и уличные фонари, и черная дыра проходной за спиной промокшей девушки.

Ия озиралась по сторонам, кажется, не менее ошарашено, чем и сама Лада, потом, задержавшись взглядом на чем-то позади соседки, сделала шаг в сторону, пропуская едва не бегом вылетевшего из проходной консьержа. Тот лишь кивнул в знак приветствия, не прекращая набирать на мобильном телефоне чей-то номер, и заспешил в сторону пятого подъезда – к заведующему домом, наверняка, - даже не оглядываясь по сторонам, даже не захватив зонта, чтоб укрыться.

- Это авария? – Вопрос Лады повис в воздухе, когда она зашла в пустой темный подъезд, обводя его изумленным взглядом. - Провода оборвало? – Голос ее звучал глухо, как-то безжизненно. Проблема скачков напряжения или даже перебоев с электричеством была обязательным пунктом техники безопасности, наизусть заученной еще со школьных уроков ОБЖ, однако в реальности она всегда казалась Ладе бессмысленной и ненужной по той причине, что ни разу за всю жизнь девушки не возникала. Теперь же ей вдруг стало почти страшно от неожиданного ощущения полнейшей собственной беспомощности. – И, что, никто не наблюдает? Сейчас, в смысле… - девушка обернулась на Ию, но увидела лишь слабые отблески её зрачков. Глаза постепенно привыкали к темноте, сумерки, лившие свой тусклый свет через стеклостену, придавали вещам мутные очертания, становившиеся все более и более ясными. – Тогда я сразу скажу, - Лада вдохнула грудью побольше воздуха, набираясь смелости, - Вы были правы, Ия, с самого начала. Система всегда права, а я об этом едва не забыла, - подняв подбородок, девушка внезапно заговорила все решительнее, а вместе с тем и напряженнее, - Вы мне не дали, Ия Мессель, совершить чудовищную ошибку. Я знаю, что Вы – Высокая, но дело не в этом. Дело в том, что я забыла свой долг Средней – и я признаю эту ошибку, непростительную, признаю перед Вами, Ия, потому что хочу выразить свою благодарность, что не дали мне сбиться с пути Империи…

- Довольно, - прошептала Ия едва слышно в шуме грозы и ветра, словно бы чужим голосом, - пожалуйста, довольно.

***

The harder harder you fight

The deeper deeper you get sucked in*

[*Англ. «Чем отчаяннее, отчаяннее ты сопротивляешься,

тем глубже, глубже тебя затягивает»

Из песни проекта Violet UK – «Sex and Religion»]

За окном вагона, если чуть пригнуться, видно второй ярус дороги, внутренний монорельс Среднего Сектора, на котором можно домчаться из второго квартала в шестнадцатый едва ли дольше, чем за полчаса – вместо добрых часов четырех, что потратишь на автомобильные пробки. Белые разделительные линии проскальзывали время от времени на асфальте тут и там между машин, почти бесшумно кативших по нижнему ярусу дороги, сетью извивающейся под колоннами опор двух уровней монорельса.

Пан сидел, прижавшись лбом к оконному стеклу, и внимательно разглядывал ту автомобильную суету, которую столь стремительно оставлял позади себя поезд. Не сказать, что всё это и впрямь так уж интересовало его – просто ужасно хотелось занять голову хотя бы чем-то помимо назойливых мыслей о Высоком Секторе, Академии и Алексисе Бранте. Пан сонно откинулся на высокую спинку: ехать ему было порядка сорока минут, даже дольше, и поезд, бесшумно скользящий по монорельсу, убаюкивал мальчишку.

Утро понедельника, спать хотелось отчаянно. Началась вторая неделя его жизни в качестве кадета, а он всё словно не понимает, что это действительно не понарошку. Подавив очередной зевок, от которого едва не свело челюсть, парнишка вызвал калькулятор на своем старом, избитом и исцарапанном телефоне и принялся считать. Восемьдесят крон на монорельс. Дважды в день. Пять дней в неделю. Четыре недели в месяц. Итого три тысячи двести крон в месяц на один только проезд – да и то если кроме того всюду ходить исключительно пешком. Три четверти всей его нынешней зарплаты! Да что там, почти вся… Пан сжал зубы и мысленно выругался. Интересно, а сможет ли он вообще продолжать работать с нынешней учебной нагрузкой, успеет ли? Снова садиться на шею родителям казалось совершенно немыслимым: клянчить деньги – да на что, на проезд в Академию! – у родителей, которые, как и большинство нормальных Средних, считают дополнительное образование если не блажью, то как минимум странным капризом… Совершеннолетний к тому же. Пан выругался про себя еще раз. Закончил бы школу как все люди и сидел в своем телесервисе с гибким графиком работы, не зная бед…

Нет, эта мысль не понравилась уже и ему самому. Какой, к проклятым диким, телесервис, когда он, быть может, еще и Высоким станет! Станет, как же – когда у него даже на проезд денег не наскрести. Мальчик едва не поперхнулся в попытке сдержать тяжелый вздох и заерзал на мягком и не по-среднему удобном кресле поезда. Перед веками закрытых глаз почему-то всполохом появился образ Алексиса Бранта – Высокого, обеспеченного всем на свете, мастера, слову которого подчинится половина Высокого Сектора, не то что весь Средний, - и горечь с примесью зависти, почти даже ребяческая обида затопила сердце мальчишки. Какого?.. Вот, правда, куда легче жилось, когда он вообще не имел представления о том, каков Высокий Сектор на самом деле, а не по стереотипам Средних….

Опять он об этом думает. Ведь не получается не думать.

Не поддаваясь сонливости, Пан вытащил из затертого, но тем более любимого рюкзака учебный компьютер, который (мажоры проклятые, но как же всё-таки круто!) ему и каждому из прочих его пяти одногруппников выдали два дня назад в качестве необходимого элемента образования. Устав. Экран разом поплыл перед слипающимися глазами. Смешно, всю жизнь прожил по Уставу, а в глаза его видит впервые в жизни. И, честно, лучше б вовсе не видел и дальше. Брант точно головой ударился столько домашки задавать, это ж никакого мозга не хватит. Да уж, Вайнке, хотел продолжить учиться – получи по полной программе…

К обеду небо за окном стемнело, словно собиралась если не гроза, то, как минимум, хороший ливень. День был какой-то словно бы скомканный и такой же паршивый, как и само утро – даже, пожалуй, хуже, и вовсе не из-за погоды, а из-за тех странных домыслов, что возникли в голове мальчишки после сегодняшних занятий с Мастером Оурманом. Домыслов, которые, наверное, должны были появиться вообще-то месяц назад, да почему-то так не появились, когда стоило бы… Сомнение и тревога грызли Пана, когда он, нервно ероша волосы, постучался в кабинет Первого Мастера. И чего он опять голову себе забивает всякими глупостями, всё равно у того приемные часы до четырех пополудни…

Оказывается, Брант был не так высок, как показалось мальчишке на построении – незначительно, но всё же ниже него самого. Он отошел от открытой форточки стеклостены, затушив недокуренную сигарету в пепельнице на краю письменного стола, и кивнул мальчишке разом приветственно и вопросительно.

- Мастер, я… могу задать один вопрос? – Словно внутри что-то ёкнуло от взгляда пронзительных синих глаз Алексиса, и мальчишка снова пожалел, что вообще пришел сюда теперь. Вдох-выдох.

- Разумеется. - Отозвался тот, по-прежнему не отводя взгляда. - Выпрямись.

- А? - Слова Алексиса, произнесенные, не меняя голоса ни на полутон, внезапно сбили Пана с толку.

- Спину выпрями, - повторил тот терпеливо, почти даже мягко, - сутулым будешь.

Мальчик отчего-то был так удивлен этим внезапным замечанием - или тоном, которым оно было произнесено, - что не преминул послушаться, не задумываясь. Потом вспомнил, зачем пришел, и снова смутился.

- Суть этого всего в том, что мы… так или иначе будем подст… внедренными?

- Проницательно, - кратко кивнул Мастер. Дверь в этот момент беззвучно отворилась, и в появившемся проёме возникло острое лицо Кира Ивлича. Высокий кивнул, жестом призывая мальчишку подождать снаружи, и снова перевел взгляд на Пана. Удивительно, как много Высокие умеют говорить одними только жестами. У них с Марком, конечно, тоже есть парочка «секретных» жестов, только им понятных, но так это же совсем другое.

- А если нет? – Пан едва сдержался, чтобы не хмуриться, словно ответ, который он сейчас услышит, решит наперед всю его дальнейшую судьбу.

- “А если”? - От пристального взгляда Мастера Бранта, изучающего, словно ощупывающего, снова стало здорово не по себе. - У Устава не бывает “если”, Вайнке.

- Но…

- Ты сделал свой выбор, - голос Бранта, мягкий, но не терпящий возражений, отдавал холодом стали, - я предупреждал тебя, что назад пути не будет.

- Вот так просто? Выучите меня шпионить за своими же на благо Империи? Или даже за непо… Низкими? – Пан запоздало понял, какие дерзости и каким тоном говорит, но исправляться уже не было возможно. Да уж, надо отучаться от своих «средних» словечек…

- Как ты сказал?

- Низкими. - Пан попытался унять появившееся в голосе напряжение.

- До этого.

- Непокорённые. Так наши смельчаки называют Низких, Вы не знали? – Напряжение само собой сменилось вызовом. И откуда только в нем столько злой дерзости?..

- Нет, Низкие тут ни при чем, Вайнке. Так ты, выходит, смельчак?

- Скорее дурак, - отозвался Пан с досадой.

- Похоже на то. Говорить такие вещи мастеру, да еще и подобным тоном… - пронзительный прищур синих глаз Алексиса словно пытался увидеть мальчишку насквозь, но тот, казалось, лишь выпрямился и приготовился к новому нападению в случае необходимости защиты.

- И как Вы меня такого вообще приняли в свою команду? – С деланным укором качнул головой Пан. - Устав не соблюдаю, чешу языком что попало… Ни двора, ни кола…

- Быть может, в таком случае не эти аргументы ложатся в основу выбора? – Брант присел на край стола, скрестив руки на груди, и по-прежнему не отрывая от первокурсника глаз. Какой же он… Проклятые Высокие.

- Ждете, что я буду подставным в Среднем Секторе, вашей марионеткой? Или что я стану и без того сливать вам всё, что усвоил за четырнадцать лет жизни там, чтобы втереться в доверие и осесть в Высоком подольше? Что вам нужно от меня? – Глаза Пана недобро блестели, хотя голос и сохранял ледяное спокойствие, натянутое, однако, как струна. Алексис смотрел на него изучающе, заинтересованно и, в противовес колючему взгляду мальчика, до странности мягко. - И вообще, Мастер Брант, как ты можешь узнать, подходит тебе человек или нет, если ты едва успеваешь переброситься с ним двумя словами? Боюсь, ты скоро будешь разочарован в своем нынешнем выборе. - И снова мальчишка слишком поздно спохватился, осознав, что нагло обращается к Мастеру на «ты», хотя и было уже поздно, но тот, к превеликому его удивлению, казалось, и вовсе ничего не заметил. Ну да, он же говорил об этом на первом занятии…

- Пан… - в голосе Алексиса Бранта, непривычно назвавшего его по имени, внезапно проскользнули едва уловимые нотки усталости, - не бойся меня. Я дал тебе время обдумать решение, я спросил – и ты дал своё согласие работать под моим началом, а копаться в причинах моего выбора – не твоё, скажем прямо, дело. Теперь поздно убегать.

- С чего ты решил, что я боюсь? – Ладно, продолжаем «ты»-кать, это даже любопытно.

- А на кого ты еще так огрызаешься за любую мелочь? Я что, совсем, по-твоему, дурак не заметить за неделю, что ты каждое моё слово воспринимаешь в штыки и превращаешь в попытку ссоры? Что-то с Мастером Оурманом я за тобой такого не замечал.

- Я не…

- Ты на щенка похож.

- Что?

- Как щенок, которого подобрали и выучили лаять на чужаков, всех без разбора. Хоть тебе и протяни руку ладонью вверх, а ты все равно цапнешь, не посмотрев, что тебе на этой ладони принесли. - Алексис кинул на него столь глубокий и выразительный взгляд, что Пан на мгновение вспыхнул, почувствовав себя раздетым и просканированным рентгеном – больше от взгляда, нежели от слов, да и смысл последних остался не до конца ясен ему. – Ладно, не бери в голову, - смягчился Алексис, видя внезапное смущение мальчика, слишком уж явной тенью отразившееся на его лице, - нам предстоит очень много работы, сложной. Но я вполне уверен, что ты справишься. У тебя будет время подумать и еще раз всё обмозговать. Привыкнешь, – снова чуть устало выдохнул Алексис, - дела остальных тебя касаться не должны, равно как и их - твои. Думаю, не нужно тебя наставлять, чтобы с ребятами ты как минимум первое время держал язык за зубами и не позволял себе тех слов и выходок, что позволяешь со мной, верно? И вообще – будь аккуратнее с ними, особенно с Артуром.

- Мм? – Пан вопросительно взглянул на своего Мастера, оторвав внезапно прилипший к полу взгляд, однако тот не стал повторять дважды.

- Идем, меня еще Ивлич ждет, - Алексис приблизился к мальчишке и мягко подтолкнул его к выходу, но тот, кажется, не собирался уходить.

- Так у меня нет выбора, верно? - Кажется, только теперь масштабы происходящего на самом деле начали доходить до сознания Пана. - И я уже не могу отказаться…

- Вайнке, ты уже сделал свой выбор. Высокий Сектор – не то место, откуда можно просто так взять и выйти; это закрытая зона, откуда не выпускается никакая информация, какой бы незначительной она ни показалась тебе.

- Так я в ловушке, которую сам же себе подставил?

- Ты сделал свой выбор, - повторил Алексис, и по вернувшемуся холодному безразличию его тона было совершенно ясно, что вопрос не подлежит дальнейшим обсуждениям.

- А если что-то пойдет не так? – Теперь Пан был серьезен как никогда, обдумывая услышанное и всю ту странную ситуацию, в которой оказался.

- Что значит «а если», Пан? Все чрезвычайные ситуации есть в Уставе и инструкциях, выучи их и никогда не забывай. И еще не забывай, что ты, по факту, теперь в административном корпусе, где твое внезапное ребячество, которое я имел неудовольствие замечать, совершенно недопустимо. Пан, послушай. Через мои руки прошло уже больше десятка таких, как ты, и ни об одном из них мне еще не доводилось сожалеть. Будь так добр, не создавай исключений из этого правила. Я несу за вас полную ответственность, но я не нянька, я мастер. И имей в виду – я отлично заметил, как сильно ты отличаешься от большинства – так что не стоит этого и дальше так упорно демонстрировать.

Из-за последних слов Мастера Пан почувствовал заметный укол совести: да, он попал не в самую лёгкую ситуацию, согласившись сам не поняв на что, да еще и этот человек… По всем его словам и интонациям Пан понимал, что человек, стоящий перед ним, - не бездушная машина, что где-то в глубине сердца он немало симпатичен мальчику… Однако он нервничал, не понимая, отчего этот парень поднимает в нем такую волну эмоций и чувств – всего того, что показывать совершенно недопустимо в первую очередь при нем же самом.

Высокий сектор. Вот так, по чужой прихоти, Пан попал туда, где оказывался лишь в самых дерзких своих мечтах. Согласился, ни на минуту не задумавшись о том, что назад пути может не быть (что было вообще-то вполне прозрачно и очевидно). А нужен ли он, этот путь? А что, если эта безумная мечта разочарует его? Несметное количество вопросов носилось стремительным роем в голове мальчишки, а он лишь стоял и совсем по-идиотски зачарованно пялился на своего учителя, своего Мастера, не в силах оторвать глаз от него.

========== Глава 10 Лови момент! ==========

Oh no, I’ve said too much

I haven’t said enough*

[*Англ. «О нет, я сказал слишком много,

Я сказал недостаточно» (пер. автора)

Из песни группы R.E.M – «Losing my religion»]

На улице лило как из ведра, и молнии то и дело сверкали здесь и там, озаряя полнеба под звучные раскаты грома. Стоя на школьном крыльце, прижав к груди сумку и всё никак не решаясь открыть зонт навстречу рвущему листья с деревьев ветру, Ия думала невольно о том, как давно не видела ничего подобного - наверное, даже с самого детства, когда ей было лет семь или восемь, и они с отцом еще жили в коттедже на пять семей недалеко от Прудов, а не в этих жутких высотках, которыми Средний Сектор утыкан вдоль и поперек. Тогда буря была и правда сродни стихийному бедствию, и дерево во дворе раскололо ударом молнии. Погода вообще, конечно, пошалить любила: то снег в апреле, то распускающиеся в январе почки немногочисленных деревьев, то едкие, мутные дожди, оставляющие неприятно жгучее ощущение на коже… Говорят, это из-за какой-то катастрофы, после которой мир стал таким, каким стал, после которой и была воздвигнута Империя, да только говорят всё равно только шепотом и недомолвками, ведь, согласно Святому Слову, Империя вечна и не имеет начала или конца.

Девушка с легкой досадой подумала о том, что хотела сегодня снова рискнуть спуститься в бомбоубежище, в котором так и не была с тех пор, как начала читать книгу Устава, вот уже почти неделю, но погода явно была не на ее стороне. Дождь, кажется, едва начался, однако по улицам уже текли стремительные потоки, а небо сверкало молниями такими яркими, каких, по мнению Ии, вообще в реальном мире быть не могло, только в тупых вечерних телешоу, наполовину состоящих из компьютерной графики. На самом деле, внутри себя девушка искренне наслаждалась такими вот необычными происшествиями, словно какой-то дикой свободой, которая давала почувствовать, что не всё в этом мире подвластно людям и Империи, что есть еще хоть что-то, существующее независимо от человеческой алчности, тщеславия или жажды власти. Жаль только, было их всегда меньше, чем хотелось бы. Ия глубоко вдохнула свежий грозовой воздух, пахнущий мокрой пылью, и поспешила к дому. Мутные и почти мрачные мысли блуждали в ее голове весь день.

Когда же уже она наберется смелости постучать в 19-08 и увидеть Ладу Карн?.. Да что там «увидеть», если этот человек (почему она так бездумно не сомневается в истинности своих домыслов относительно этой девушки?) – единственный, кто по-настоящему правильно понял бы даже этот её по-детски глупый восторг от начавшейся грозы? Ия вспомнила то щемящее тепло, затопившее сердце, когда Лада почему-то кипятила чайник на ее кухне, и золото солнца, льющееся сквозь стеклостену на ее щеки, и почувствовала необъяснимую, а вместе с тем совершенно опустошающую грусть. Сумасшедшая ты женщина, Ия Мессель. Мало того, что лазишь книжки читать, куда не положено, так еще и другого в это думаешь втянуть, человека, которого вовсе не знаешь.

Нет, кажется, укор все равно не подействовал.

Тонкий капрон колготок, за два пройденных квартала мокрый до самых колен, неприятно лип к ногам, и никакой зонт не мог и в помине спасти от хлещущих с неба струй воды. Одной рукой придерживая болтавшуюся на плече сумку, а другой - пытаясь перехватить поудобнее выставленный наперевес зонт, не задев при этом каких-то людей впереди себя, Ия буквально влетела во двор, подгоняемая порывами ветра, радуясь тому, что ее подъезд – ближайший к улице. Едва не споткнулась о порожек, подняла загораживающий обзор зонт и встретилась взглядом с карими глазами промокшей до нитки Лады Карн, которую так давно жаждала увидеть. Бывают же совпадения! Ия одернула себя за какой-то почти щенячий восторг, затопивший так внезапно грудь.

- День добрый, как хорошо, что Вы здесь, я с Вами уже так давно хочу поговорить… – Скороговоркой произнесла девушка, словно боясь, что Лада исчезнет, если она не успеет начать разговора. И гроза, и неосуществившееся намерение провести этот вечер за долгожданным чтением Устава – всё это в один миг исчезло из головы само собою настолько гармонично, что Ия, кажется, даже вовсе не заметила того, а все те мысли, что так давно хотелось донести до Лады, как-то разом сложились в слова. Удивление девушки, пожалуй, выдало лишь то, как сильно она побледнела, услышав слова Ии, сделавшей в этот момент шаг или два ей навстречу, в глубь подъезда, еще не успевшего наполниться возвращающимися с работы Средними. – Тогда, в лифте, Вы мне сказали…

Раскат грома, словно бы заполнивший собой внезапно весь двор, не дал Ие договорить, заглушая слова, что уже готовы были политься с её языка бурным, таким опрометчивым потоком. Однако гром оказался лишь малой толикой происшедшего в следующие секунды: боковое зрение девушки уловило какую-то вспышку за окном, и в тот же миг проходная погрузилась внезапно в непроглядную темноту.

Слова замерли на языке, и дыхание перехватило.

Ия сделала нерешительный шаг в сторону и окинула взглядом помрачневший без освещения двор: сквозь открытую дверь и прозрачную, хотя и давненько не встречавшуюся со шваброй мойщицы, стеклостену было видно, что весь дом погружен во тьму, с первого до последнего этажа. Девушке на миг показалось, что время замерло, а сама она забыла сделать вдох. Совсем недавно… она же думала об этом! Тогда, сомневаясь, не слишком ли рисковая это затея – спуститься в бомбоубежище одной, - она думала об электронных ключах и аварийном отключении электроэнергии… Странный холод пробрал Ию, заставляя волосы на затылке пошевелиться. Святая Империя сохрани…

Консьерж пулей пролетел мимо них и выскочил во двор. Ие показалось на мгновение, что она в трансе, что все не по-настоящему, не наяву, а она просто видит странный сон, от которого ее пробудил удивительно спокойный голос соседки:

- Это авария? – Вопрос Лады повис в воздухе. - Провода оборвало? – Голос ее звучал глухо, почти даже безжизненно. - И никто не наблюдает?.. Сейчас, в смысле…

Она перевела взгляд на стоящую перед ней Ию и уставилась немигающим взглядом, словно пытаясь просверлить девушку насквозь, отчего та даже почувствовала себя несколько неуютно, и не дала ей закончить начатую речь, прерывая своей, пламенной и почти что даже вдохновленной, если только то могло быть возможно, не входя в противоречия с Уставом.

А потом что-то пошло не так. Нет, дело не в электроэнергии – на нее Ия, к собственному удивлению, вообще обратила внимания не столь много, сколь следовало бы ожидать, - дело в том, какой ошалелый бред начала вдруг нести Лада: о Высоких, о том, как права Система, и каких-то фатальных ошибках… Голос ее, даже специально чуть приглушённый, звенел в пустой парадной как-то слишком громко, но за деланными уверенностью и безразличием Ие совершенно ясно слышался какой-то истеричный надрыв, от которого по рукам противно побежали мурашки. Что за?..

- Довольно, - сглотнув противный комок, застрявший поперек горла от этой жуткой речи с металлическим привкусом фальши, прошептала Ия едва слышно в шуме грозы и ветра, словно бы чужим голосом, - пожалуйста, довольно.

Где-то наверху, на втором или третьем этаже, вдруг гулко хлопнула входная дверь, но никто не спустился, а Лада словно бы и вовсе не услышала этого резкого звука. Она подняла на девушку взгляд нежно-карих глаз, опущенных к полу на протяжении всей ее спешной и странной речи, и Ия увидела в них разом страх и безысходность, как будто только что разрушала в Средней веру во что-то особенное, жизненно важное, без чего дальнейшее существование всего мира ставится под угрозу, и смутилась, окончательно убеждаясь, что не понимает, что происходит в голове соседки, и к чему вообще прозвучал весь этот странный, уставной имперский бред.

- Ия, у меня нет шансов, да? – Произнесла та, наконец, упавшим голосом. - Я уже больше не могу оправдать себя перед лицом Империи? Я благодарила Всеединого за то, что мне дали возможность исправиться, вернуться в русло Среднего Сектора и начать всё заново, без этих странных… эмоций… - прошептала она, будто сжимаясь в серый комочек от ужаса произнесенного слова.

- Лада, ты что, правда, ничего не понимаешь? – Что-то внутри дрогнуло, Ия резко ухватила соседку за тонкое запястье, не думая о том, как грубо, непристойно ведет себя - ни о чем, пожалуй, не думая вовсе, без капли страха или сомнений, только успев понять внезапно, что впервые вслух назвала девушку по имени, да еще и на «ты». Та вздрогнула, устремив на нее испуганно расширившиеся глаза, и безуспешно, слишком слабо пытаясь выдернуть свою руку из крепко сжатых пальцев Ии. – Ты что, правда не понимаешь, что происходит? Не видишь? Не чувствуешь? – Страшные, непростительные слова срывались с её губ одно острее другого. Не сдержавшись, Ия инстинктивно нервно оглянулась по сторонам, убеждаясь, что они одни в затопленном темнотой подъезде, а двор пуст как минимум в обозримой своей части, и только теперь, кажется, начала осознавать, что электричества и правда нет – не только света, но… вообще… Этого же не может быть! Система не может быть нарушена, невозможно. А если… если дикие?.. Холодный страх сжал внутренности где-то чуть ниже ребер, а вместе со страхом и какая-то безумная, не оформившая себя до конца решительность, заставившая руки задрожать. - Какие Высокие, какие внедренные, Лада, погляди повнимательнее! Послушай себя, а не других, хватит бежать! Ты же смотришь на меня… - она запнулась, переходя внезапно на шепот, словно сама пугаясь сказанного, - ты же смотришь на меня так же, как я смотрю на тебя…

Лада распахнула глаза еще шире, не в силах отвести взгляда от отчаянных темных, что пригвоздили ее к месту, и невольно зажала рот свободной ладонью.

- Не говори так… - прошептала она едва слышно. - Святая Империя, не говори этих слов… так громко… - голос её дрожал, да и сама она вся, кажется, мелко дрожала, напряженная до последнего предела, хотя платье ее, намокшее под холодным дождем, уже почти окончательно высохло. Ни о чем не думая, Ия привлекла девчонку к себе и обняла – так крепко, как не обнимала никого и никогда, едва ли полностью осознавая, что значит этот странный жест, и как хотела обнять уже невероятно долго, наверное, даже всю жизнь. Хрупкую, такую тонкую, словно исчезнет, если сбавит еще хотя бы пару килограммов, такую нежную, беззащитную и… Что-то горячее и влажное коснулось скулы Ии, возле самой мочки уха, она медленно отстранилась и обмерла: Лада плакала. И в тот же момент отвратительный спазм предательски снова скрутил что-то под ребрами коротковолосой девушки, поднялся, пребольно обжигая, через грудь, наверх, заставляя губы дрогнуть нервно… Проклятье, что за?.. Ей-то почему глаза щиплет?

- Тихо, Лада, тихо, не надо… - горячо зашептала она, снова прижимая девушку к себе, чувствуя ее острый подбородок, уткнувшийся в своё плечо, и неловко гладя по вьющимся от влажности волосам в безуспешной попытке успокоить саму себя ничуть не менее, чемсоседку. - Не надо, они же в любой момент могут включить… - Как странно, привычный страх от мыслей о камерах чуть всколыхнулся где-то на задворках сознания, слишком слабый против затопивших грудь тепла и света.

- А могут и не включить! – Со внезапной яростью, обжигающе горячей, прошептала Лада, чуть отстраняясь и поворачивая к Ие своё лицо. Блестевшие в полумраке глаза горели огнем решительным и почти злым, какого последняя никак не ожидала увидеть, и слез больше не было, словно они Ие вовсе привиделись, только странные тени блуждали по щекам, внезапно побледневшим вместо ожидаемой красноты. Признаться, в давящей темноте подъезда, едва освещенного стеклостеной и распахнутой дверью, выглядела она мрачно, если не сказать пугающе. – А, может, мы уже сошли с ума, и нам вообще это все снится. – Пальцы, сжимавшие на спине светлую блузку Ии, нервно дрожали. Та закрыла глаза, зачем-то совершенно безуспешно пытаясь придать лицу привычное безразличие, и снова прижала девушку к своей груди – еще крепче и еще теплее. Не думая даже о том, что они стоят сейчас, обнявшись, в центре подъезда, на самом видном со всех сторон месте.

- …значит, я не хочу просыпаться, - выдохнула она в самое ухо, полускрытое мягким непослушным локоном. Лада не то всхлипнула, не то нервно вздохнула и, наконец, совершенно обмякла в её объятьях.

***

Не прошло и получаса, как ливень за окном, стеной хлынувший во второй половине дня, перерос в настоящую грозу, если и подавно не бурю: молнии полыхали то здесь, то там, освещая обложившие небо темно-сизые тучи, а самые сильные раскаты грома, казалось, сотрясали оконные рамы в классных комнатах.

Как назло, именно сегодня, когда голова почти что раскалывалась от боли, Алберс раз пять названивал по каким-то совершенно тупым семейным вопросам, да еще и Вайнке (хотя, между прочим, первый раз) пришел со своими придирками выяснять отношения. И кто из них вообще мастер?.. Сам же Алексис задержался на вечернее дежурство, а именно – проверку отключения учебной техники от электропитания. Алексис ненавидел дежурства всеми фибрами своей души, считая их не только пустой тратой времени, но и занятием, совершенно унижавшим его достоинство мастера: во-первых, камеры и так фиксируют, всё ли было отключено, и легче было бы посмотреть их запись, чем тратить время на обход четырёх этажей, во-вторых, могли бы найти для этого бесславного дела хотя бы кадета – а то и вовсе простого охранника, - но мастера… Видать, это такое специальное испытание, призванное заставить их почувствовать себя полным ничтожеством на фоне мощи Системы. Кроме того, сегодняшнее занятие у третьего курса, ребят, которые были так недавно его первым набором, совершенно измотало его – Алексис вообще никогда не пылал рвением проводить занятия у старших, потому что мастерам они задавали порой слишком уж неоднозначные вопросы, которых не решались озвучить наставникам и уж подавно комендантам, а головная боль, вызванная, очевидно, тремя почти бессонными ночами вкупе с резкой сменой погоды, добавляла последний красочный штрих к его препоганому настроению.

Тем не менее, как всегда некстати (подобное вообще не бывало кстати), в голову лезли мысли о том, что завтра у него два часа с четвертой группой первого курса, а это значило, что он снова получит возможность видеть истинную причину своей головной боли. Алексис выдохнул, едва не рыча от злости на себя самого, и зашел в очередной кабинет.

Почему этот мальчишка? Почему, внезапно как снег на голову?.. Слова, сказанные Оурманом, все никак не выходили из головы. Безумие чистой воды, с ним, Алексисом Брантом, решительно не может случиться ничего подобного. «Чувства»… Бред. С кем угодно, но не с ним. Со Средними, с Низкими, с неблагонадежными, но не… А всё же, если вдуматься… Алексиса не переставала снова и снова впечатлять та странная двойственность, которую он изначально видел в Пане: каким резким и острым тот бывал с людьми – подавляющим их большинством, – неосторожно дерзким и закрытым, и как при этом странно и неловко зажимался порой, когда дело доходило до хоть какой-то человечности, не говоря уже о тех редких и почти диковатых моментах, которые за всё недолгое время их знакомства можно было пересчитать по пальцам, когда они вдруг оставались один на один. Словно ёж, сворачивающийся клубком в собственные иглы… Алексису казалось, таких, как Пан, видно насквозь, на много шагов вперед – такими были Йен и Кайн с нынешнего третьего курса, Тео со второго, таким может оказаться Колин Кое, когда чуть освоится… У этого же мальчишки каждый поступок и каждое слово оказывались в итоге почти до абсурда внезапными и – наверное, это было бы самым точным из возможных определений – словно бы неподходящими к привычному ходу жизни, не состыковывающимися со всей Системой. Мальчишка покорял не только дерзостью и резкостью каждого своего слова, оставаясь при этом безупречно бесстрастным внешне, но и удивительным чувством собственного достоинства – весьма необычным для четырнадцатилетнего Среднего явлением. И Алексису виделась какая-то страшная сила, незримо рвущаяся изнутри него, которую – Мастер еще не успел понять - Пан не то не осознавал сам, не то, напротив, с гордыней демонстрировал. Быть может, даже и то, и другое в равной мере.

…и это влекло, безумно влекло Алексиса – то, как Пан ничуть не стушевался и не изменил своей крайне вызывающей манеры общения, не смягчил резкой прямоты. Но самым непонятным для Мастера осталось иное – его собственная внезапная уверенность в том, что этому человеку можно доверять, что этот человек…слишком презирает Систему, что бы бояться её. Это безумный риск для него самого, Бранта, - брать под своё начало такого неблагонадежного, но, провалиться Империи, из кого еще, как не из такого «человека без привязанностей» может выйти что-то дельное? Доверять неблагонадежному, прекрасно, лучше ты и придумать не мог.

«Непокорённые»… Признаться, сегодняшний разговор тоже никак не выходил из головы Мастера.

«Непокорённые»…

Нет, Оурман бредит. Это интерес, это не более чем его, Алексиса, заинтересованность мастера в своих подопечных, логичная и понятная, а Оурман точно попросту бредит.

Вдох вышел каким-то неровным и рваным.

Проклятая погода, проклятая головная боль, дежурство, проклятый…

Почему он постоянно о нем думает?

Внезапный всполох молнии за окном заставил Алексиса невольно вздрогнуть и выкинуть из головы все эти странные мысли. Дело, однако, было не в буйстве стихии: свет электрических ламп в классной комнате как-то нервно дернулся – и моментально погас, погружая в непроглядный мрак, как можно было понять по отсутствию огней за окном, не только весь учебный корпус, но и вовсе всю Академию, и еще дальше, сколько мог различить глаз, весь центр Высокого Сектора. Алексис мысленно выругался и почти что ощупью спешно направился к выходу, стараясь, насколько то вообще было возможно, не сломать шеи, споткнувшись ненароком о мебель или высокий порог комнаты. Однако ж… Мысли внезапно смешались в голове Мастера, и нервное возбуждение окончательно одержало верх над всем прочим, что занимало его голову весь этот день. Однако ж одна такая авария может вызвать сбой ни много ни мало всей Системы. Холодок пробежал по спине молодого человека, когда он, скользя рукой по стене безлюдного темного коридора, спешил к электрическому щитку в противоположном его конце: выходит, ни камеры наблюдения, ни пропускные пункты, ни сигнализации, ни элементарно база данных не будут работать до устранения аварии?.. А сколько времени может понадобиться – в такую-то погоду? Широкие шаги молодого человека гулко отдавались в дальних концах пустого коридора Академии. Алексис, никогда прежде за двадцать лет своей жизни не попадавший в подобную ситуацию, почувствовал себя настолько голым и уязвимым, что волосы зашевелились на его голове. Это полное безумие, быть того не может, что б авария коснулась всего Сектора, это же… Это же просто погода! Да что она значит по сравнению с мощью Системы?

Осветив щиток широким экраном телефона, молодой человек по привычке провел туда-сюда картой-ключом (разумеется, не работающим), сообразил, досадуя на себя, в чем дело, и, ловко подцепив крышку, открыл незапертый щиток и щелкнул язычком небольшого рычага в левом его углу. Мягкий красный свет аварийного освещения затопил коридор, придавая ему вид едва ли не еще более мрачный, чем тот имел в темноте. Где-то в левом крыле гулко простучали по лестнице чьи-то спешные шаги. Охрана? Ремонтные службы? Ох, и устроит же он им веселую жизнь, если сейчас не обнаружит хоть одного там, где ему должно быть. Нажимая на ходу сенсорные кнопки телефона, Мастер свернул на лестничную площадку и, не глядя себе под ноги, едва ли не бегом сбежал четыре пролета вниз; в голове его роились отнюдь не самые приятные мысли о том, что можно успеть натворить даже за пять или десять минут полного и повсеместного отключения видеонаблюдения, а короткие гудки в телефоне настойчиво давали понять, что связаться с начальством будет не так-то просто, как казалось всегда… Интересно, насколько всё плохо в Среднем Секторе? В Среднем? Причем здесь Средний?.. Алексис понял внезапно, что головная боль незаметно совершенно отпустила его и, резко вывернув с лестницы за поворот второго этажа, едва не столкнулся с человеком, столь же стремительно шедшему ему навстречу. Мастер резко остановился, чуть не поскользнувшись:

- Доброго… - начал было он, поднимая взгляд, но слова стали комом поперек горла, а сердце подскочило, пропуская удар: в пустом, едва освещенном коридоре, где не работала ни одна из камер, ошарашенный и напряженный, перед ним стоял, широко распахнув свои лучистые серо-зеленые глаза, Пан Вайнке.

О да, его глаза. Взгляд, которым он смотрит на Алексиса на уроках – это не взгляд ученика, это именно то, во что так внезапно ткнул его носом Даниел. Это чувства. Руки Мастера отчего-то покрылись внезапно мурашками, заставляя его вздрогнуть.

И какого дикого он тут опять забыл?

«Святая Империя, Высоких сохрани… - пронеслись в голове Алексиса первые строки праздничной молитвы. - Только не ты, только не сейчас…» За долю секунды весь мир словно сделал тройное сальто, завязавшись к тому же в узел и вывернувшись наизнанку: отключенные камеры, ни души вокруг… «Я не буду тебя прикрывать» - холодно прозвучал в голове голос напарника, и ледяной пот вновь прошиб Алексиса, куда сильнее, нежели прежде. А если электропитание дадут, когда…

Он, что, серьезно думает о том, о чем думает?

Времени сомневаться не было, как не было и сил; здравый смысл лежал поверженный и всмятку раздавленный чем-то куда большим, чем-то совершенно необъятным, душащим изнутри… Сейчас или никогда. К диким Оурмана. Всё к диким. Что-то внутри оборвалось и ухнуло вниз, к самым пяткам.

- Идем, - коротко бросил он, стремительно увлекая растерянного Пана за собой по коридору.

========== Глава 11 Без[д]умные ==========

В этом мире хоть что-то, наконец, изменилось,

Ты вернулась домой не такой, как вчера*

[*Из песни группы СПЛИН – «Совсем другой»

]

На самом деле Лада не была уверена, что когда-то в жизни – осознанной, разумеется, жизни, - при ком-то плакала. По крайней мере, память подобных воспоминаний ей милосердно не предоставляла. Нет, ну случалось, конечно, чего греха таить, в начальной школе, пару раз закрыться в кабинке школьного туалета и размазать по щекам это странную соленую жидкость из глаз, но это было, разумеется, тайком, беззвучно, чтобы не нашли и даже не заподозрили. Но теперь… Ощущение было такое, что странная двойственность, терзавшая девушку все эти дни, куда-то сама собой испарилась, улетучилась, и осталось одно лишь спокойствие, светлое, до краев наполняющее сердце. Смешно, но, собираясь с духом на этот разговор, эту речь, столько раз обдуманную и мысленно проговоренную про себя, Лада как-то даже и не рассматривала вариант, в котором оказывалась не права в собственных выводах, в котором Ия не была бы внедренной – а чего мечтать о несбыточном, когда реальность нечасто это поощряет? И теперь она совершенно не знала, что делать и как быть – теперь, когда жизнь, кажется, несмотря на всю шаткость её нынешнего положения, всё же не утратила своего смысла…

Лада так и стояла, не в силах выпустить Ию из своих объятий, всё ещё потрясённая – её словами, своими слезами, бесконечным теплом в груди, да и по-прежнему самим фактом того, что за ними не наблюдают камеры, и что ощущение это, оказывается, неимоверно отличается от того обычного, что она, уже не задумываясь, привыкла испытывать каждый день. Время, словно бы замороженное в моменте, постепенно начинало оттаивать, возвращало свой ход, снова перенося девушку в привычный ей мир – где всегда было страшно сделать лишнее движение, - и теперь два этих чувства равно боролись в ней:

Отпустить или остаться, рискнув.

Сколько еще продлится темнота?

А если кто-нибудь придет?

Или Ия всё-таки играет, и ей, Ладе, теперь точно крышка?..

Не сдержав тяжелого вздоха, девушка выпрямилась и выпустила новообретенного друга из своих рук, скользнув пальцами по плечам девушки. Та лишь улыбнулась едва заметно самыми уголками губ – или даже одними глазами, поди разбери тут… Глаза, конечно, к темноте привыкли, да только вот по голосу, и телу хотя бы как-то ориентироваться в эмоциях Средних всегда было куда проще, нежели в каменной маске лица, так что освещение тут все равно не помощник. Откуда-то издали, сверху, раздался приглушённый, но гулкий стук, а следом за ним словно бы голоса, едва различимые, заставившие обеих девушек одновременно вздрогнуть и обернуться.

- Кажется, кто-то в лифте… - почему-то уголка губ Лады коснулась едва уловимая улыбка, блуждающая и растерянная.

- И чем мы им поможем? – Мягко отозвалась Ия, всем своим тоном словно говоря на самом деле: «Я никуда не пойду, останусь здесь с тобой, и пусть они делают, что хотят».

- Вот так, наверное, и избавляются от всяких нерациональных страхов, - неожиданно для себя укоризненно съязвила вторая девушка и почему-то подумала, что, окажись они в том проклятом лифте сейчас, Ия бы наверняка не испытывала тех неприятных ощущений, что всегда. Хотя с чего вдруг такая уверенность? Может, этот страх бы, наоборот, лишь всё испортил? А вообще странно, неужто и правда достаточно лишь отключить камеры наблюдения, и все, кто в ином случае пришёл бы на помощь, разом закроют глаза и вот так пройдут мимо, когда она тебе понадобится? Или просто счастье – такой невероятный эгоизм, что не оставляет места самоотверженности и следованию долгу?

- Лада, я ведь тебе… Вам… тебе хотела показать кое-что, - тем временем начала Ия нерешительно, прогоняя прочь разом все сомнения девушки, - затем и весь этот разговор начала, хотя и странный он вышел… – Ия выглядела смущенной и растерянной, но без болезненной нервозности, которую так часто можно было заметить в повадках Средних. Выглядела она утомлённой что ли, или просто такой же опустошённой, как и сама Лада, опустошённой этим странным вихрем чувств, непривычных и каких-то почти нездоровых в своей иррациональности. - Только если не боишься. - Шёпот Ии звучал так твердо, а вместе с тем так безоглядно опрометчиво, что Лада даже на какую-то долю секунды засомневалась, а не боится ли она, действительно, даже сама еще не зная, чего именно, и тут же замотала головой, все еще глядя в чернеющие в темноте проходной огромные зрачки Ии.

«Алло, Анна, Анна, слышишь меня?» - Громкий голос и темный силуэт прошедшей по двору мимо распахнутой двери их подъезда женщины с мобильным телефоном заставили девушек вздрогнуть.

- Разве что может быть страшнее сегодняшнего дня? – Выдохнула Лада, качнув головой и закрывая на мгновенье лицо руками, едва только женщина скрылась из вида и ледяные тиски испуганного напряжения отпустили девушку. - Я словно десять лет прожила за него один…

- И правда, - откликнулась Ия, в очередной раз окидывая проходную мимолетным, но весьма пристальным взглядом, словно невольно ожидая увидеть кого-то, затаившегося в темном углу.

- Прямо сейчас покажете? – Лада заметно оживилась, выражая всем своим видом готовность действительно мчаться куда угодно именно теперь, сквозь тьму и бурю, а потом тотчас поспешно и так привычно потупила взгляд, заметив в лице собеседницы какое-то словно бы отеческое умиление. И почему она себя такой дурой набитой чувствует теперь, когда эта девушка знает о ней так… непростительно много? Нет, нет, решительно не может быть, чтобы она была подставной. Хотелось даже замотать головой, лишь бы только прогнать эти жуткие, почти неприличные мысли из своей головы. Подставные точно не такие! Подозрительные, закрытые или… Святая Империя, да откуда ей знать, какие на самом деле шпионы Высокого Сектора?

Но Ия все равно точно не такая.

Точно.

- Нет, не сейчас, - казалось, в голосе отвечавшей слышалась не то досада, не то разочарование, - сейчас не выйдет, хотя я и собиралась… - она немного замялась, по всей видимости, сомневаясь, насколько много готова выдать Ладе своих секретов, - я напишу, когда возможно будет, хорошо? – От прикосновения ее рук, всё еще полуобнимающих девушку за плечи, было, несмотря ни какие внутренние споры и сомнения, как-то невероятно тепло и хорошо, как-то доверчиво, неслыханно… - Так что ждите от меня странных посланий между строк. - Ия, кажется, заметила, что всё еще сбивается с этого внезапного «ты» на привычное, безжизненное «Вы», губы ее нервно дрогнули, и лица коснулась робкая, сдерживаемая, а вместе с тем безумно настоящая улыбка, мигом изменившая и преобразившая ее едва различимую в темноте внешность. - Ну, ты же умеешь такие читать, да? – Снова пытливый взгляд и сомнение в голосе.

- Угу, - закивала Лада так спешно, будто могла тем самым задержать странное видение перед глазами. В деле заумно зашифрованных посланий она, конечно, едва ли так уж блистала, писать-то особо секретного было за все эти семнадцать тухлых лет считай, что некому, но уж прочитать-то и понять, авось, сможет. - Вы… Ты же меня найдешь? Ну, в сети или по базе дома… - язык отчаянно не слушался, комкая и путая слова, так глупо и неловко, когда Ия снова привлекла её к себе в крепком объятии:

- Уже сто раз нашла, - выдохнула она, всё еще улыбаясь.

***

Кто мы?..

Незнакомцы из разных миров

Или может быть, мы –

Случайные жертвы стихийных порывов?

Знаешь, как это сложно – нажать на курок,

Этот мир так хорош за секунду до взрыва*

[*Из песни группы Flёur – «Русская рулетка»]

- Сюда, – шепнул Мастер, резко свернув за угол, в какой-то короткий, темный аппендикс бесконечно длинного, едва освещенного коридора, железной хваткой дернув Пана за собой, за металлическую дверь с табличкой «эвакуационный выход», втолкнул на тесную лестничную клетку, уходящую решетками на бесконечное число этажей вверх и вниз, и так же резко затворил за собой дверь, повернувшись к Пану.

- Какого… Ты с ума сошел? – Мальчишка смотрел на него непонимающими, чуть испуганными глазами, и сердце билось бешено быстро, словно за ними была погоня, а они чудом нашли спасение своим жизням. «Ты», «Вы» - уже не важно. По лицу Алексиса ходили тени от красной лампочки аварийного освещения, с тусклым подрагиванием озарявшей то странное место, где они оказались, а глаза, казавшиеся почти чёрными, и правда блестели совершенным безумием, столь непохожим на обыкновенную сдержанность Высокого.

- Да, - порывисто выдохнул он, прижимая Пана к стене, - из-за тебя.

Тот не успел ничего ответить – губы Алексиса накрыли его рот быстро и жадно, не давая опомниться от прозвучавших только что слов, всё ещё отдающихся эхом в ушах; он задохнулся, растерялся, попытался отвернуться, как вдруг осознал, что, сам не владея собой и собственным телом, уже отвечает на этот не поддающийся никакому разумному объяснению поцелуй. Отвечает шокировано, неумело и пылко. «Поцелуй». Пан не мог сказать, откуда ему известно это слово - и тем более не был в состоянии задуматься о том, - однако точно понимал, почему и зачем это делается - да только легче от этого не становилось ни на грамм. Темные ресницы и бледно-коричневатые веснушки Алексиса как-то неадекватно близко к его, Пана, широко распахнутым глазам, холод крашеной штукатурки за спиной, и оглушающий барабанный бой крови в висках - ощущение было такое, что все кости в теле Среднего приняли консистенцию желе, готовое стечь со стены сразу же, как только Мастер отпустит его плечи.

Только спустя несколько бесконечных мгновений, Пан дернулся и с силой оттолкнул парня, задыхаясь. Сотня мыслей сменили друг друга в голове мальчишки за десятую долю секунды, и вдруг, моментом какого-то нелепого озарения, ему стало вдруг ясно, на какой жуткий риск решился Мастер, делая всё то, что он делал теперь, ведь любой другой, на месте Пана, попросту сдал бы его первому же встречному в Академии или еще кому похуже, обрекая на… Какие сомнения, естественно, ликвидацию. Или… а сможет ли вообще какой-то мальчишка из Среднего доказать что-то против Высокого, да еще и без записей камеры? Пан судорожно сглотнул подступивший к горлу душащий ком, моргнул широко распахнутыми глазами и почему-то внезапно отрицательно замотал в ответ на выжидающий взгляд Алексиса головой, не понимая – или, быть может, напротив, слишком хорошо понимая, что делает.

Ему конец.

Всему конец.

- Я не… то есть, что… - язык совершенно не хотел слушаться Пана, как, в общем-то, и мозг. Алексис замер, по-прежнему не отрывая внимательных синих глаз от ошалевшего мальчишки перед собой, и открыл было рот сказать ему что-то в ответ, как внезапный шум шагов в коридоре заставил их мгновенно замолчать, замереть и прислушаться. Нет, не сюда. Казалось, даже собственное дыхание было слышно этажом выше или ниже.

- Выйди здесь. - Хрипло прошептал Алексис, когда звук подошв затих. Его лоб снова коснулся лба Пана, горящие глаза были устало полуприкрыты. Недопустимо близко… Проклятье, что он делает? - Я выше поднимусь. – Его рука все еще лежала на плече Пана, словно не хватало сил убрать ее, снова потеряв с ним последнюю связь, - давай же, - он подтолкнул мальчишку к двери, - мы теперь вне закона, парень.

Слова эти почему-то произвели на Пана эффект разорвавшейся бомбы: кто из них был первым потом – уже не разобрать, только, когда рука Пана коснулась дверной ручки, вдруг снова почти объятья, пальцы, сжимающие плотную ткань форменного пиджака, и снова поцелуи-укусы, неумелые, лихорадочные и жадные. К диким Устав. Пытаясь спастись от себя, мальчишка вырвался и пулей вылетел за дверь.

Стоило Пану вывернуться из темного «аппендикса» и притворить за собой дрожащими руками дверь эвакуационного выхода, как он едва не столкнулся лоб в лоб с двумя крупными мужчинами в форме комендантов; те тотчас внимательно оглядели мальчишку с головы до ног, не скрывая немого вопроса во взглядах.

- Я… швабру хотел… найти… - Среднего колотило, но голос, дрогнувший в первые секунды, быстро выправился и сразу стал звучать решительно, когда Пан понял, сколь невелик его выбор: уверенно лгать или же попадаться с поличным, да еще и подставляя Мастера под удар. - Там на лестнице, - он кивнул головой в другой конец долгого коридора, - кто-то воду разлил, в темноте опасно же… - убедительно врать мальчишка отчаянно не умел, что всегда в себе ненавидел, а особенно остро – в моменты, подобные этим, каких в его жизни бывало не так-то и много, когда только ложь может спасти тебя и всё твоё дальнейшее существование.

- Славный альтруизм, коллега, - без малейшей иронии в голосе кивнул один из комендантов, - но уборка - дело не кадетов-первокурсников. А мопная там, - он указал рукой по коридору направо, - вдруг всё же пригодится.

- Спасибо, - коротко ответил Пан, совладавший, наконец, со все еще не покидающей тело слабостью, - я здесь неделю, - пояснил он, - ещё не всё успел узнать.

- Освоишься, парень, не отставай пока от своих. И храни Империя грядущую встречу. - Мужчина коснулся его плеча… Да, того самого плеча, что только что сжимал своими холодными пальцами Алексис. Пана снова словно ошпарило кипятком, он выпал из окружавшего его мира, нырнув в омут жгучих воспоминаний, и даже не слышал уже, как коменданты ушли в глубь алевшего коридора.

- Храни Империя грядущую встречу… - едва слышно прошептал он, словно ни к кому не обращаясь.

«Однако ж угораздило тебя влипнуть, Пан Вайнке». - Пронесся в голове мальчишки его же голос.

На негнущихся ногах – через проходную, долго и упорно тыкая в двойной турникет неработающую из-за обесточки карточку пропуска. С каменным лицом – мимо охранника в форменной черно-серой робе. Задыхаясь, вынырнуть на хмурую улицу, под стеной льющий дождь, сделать жадный глоток влажного воздуха и, открыв зонт, заметить, что пальцы всё ещё мелко дрожат. Массивные ботинки всколыхнули воду и пустили рябь по поверхности широкой лужи, пересекавшей всю хрустящую гравиевую дорожку, ведущую за ворота Академии, когда Пан сделал очередной шаг, не глядя себе под ноги. Дождь заливал их, и никакой зонт не в силах был спасти от падавших сквозь серое небо струй воды.

Пану было страшно. Только теперь он запоздало осознал происшедшее, только теперь понял свою реакцию и свои чувства, только теперь смог дать им имя, и они невероятно смутили его. Страшно было не оттого даже, что, хочешь – не хочешь, ему нужно будет делать выбор, быть может, важнейший выбор в его жизни, но оттого, что выбор-то, по сути, сделан уже был, безоговорочно, слишком быстро… Был сделан только что, без единого слова, в трепещущем красноватом свете на пожарной лестнице, когда он сам, («Сам», - подтверждал себе мальчик мысленно) не ударил молодого человека, когда это стоило сделать. Страшно было из-за нависшей неопределенности, неизвестности. Что это было, Святая Империя? Брант свихнулся? Или проверяет его? Что делать теперь – бежать, стучать? Затаиться? Или пытаться делать вид, что ничего и не было?.. Голова, кажется, была готова взорваться, а сердце все еще отбивало дикий ритм где-то на уровне глаз, тело всё ещё горело. Непроизвольно облизнув губы, Пан закрыл глаза в безуспешной попытки сделать глубокий вдох, мысленно воздавая хвалу Империи, что на улице – на всем обозримом ее отрезке до остановки монорельса – кроме него не было больше ни души.

Однако даже на фоне всего этого самым страшным открытием, оказывается, было другое - полнейшая потеря контроля, притом контроля абсолютно надо всем, что только ему, Пану Вайнке принадлежало: рассудком, чувствами, над всей жизненной ситуацией и даже собственным телом. Бездна и правда разверзлась под его ногами. А Брант точно свихнулся.

И, кажется, не только он.

Понять, проанализировать и «разложить по полочкам» происшедшее только что было решительно невозможно, сотни вопросов отбивали барабанную дробь о черепную коробку. Это не укладывалось в голове. Это бред. Просто невозможно.

…тот самый Алексис, который столь сильно оскорбил его своим обманом во время первой встречи, который непонятно с чего вдруг проявил к нему, Пану, необъяснимо живой интерес (а каждый Средний с детства знал, что быть предметом интереса Высоких ничем хорошим, как правило, не заканчивается), его будущий наставник и учитель… Пан страшно стеснялся сам себя, не понимая, что происходит в его сердце, сердце, что вообще противоречит всем разумным нормам… И голова шла кругом, разом пустая и переполненная до самых краев. «Интересно, он на цыпочки вставал?» Расколоться Империи, что за бред у него в голове? Мальчишке вдруг стало как-то совершенно истерически смешно, и желваки выступили на скулах от того, сколь сильно он сжал зубы. Это не бред, это катастрофа вселенского масштаба.

Вот тебе и вернулся после занятий за забытым в кабинете зонтом.

========== Глава 12 Без страха ==========

Отца, разумеется, как всегда дома не было. Ия окинула квартиру оценивающим взглядом и, едва переодевшись из промокшей учительской формы в сухую домашнюю одежду, принялась за большую генеральную уборку - все равно простой физический труд был единственным, что получилось бы у нее сделать хорошо с тем ветром, что гулял теперь в темноволосой голове.

Девятнадцать этажей - в темноте за руку, девятнадцать - заговорщическим шепотом, задыхаясь. В груди что-то трепетало, словно готовое вылететь и упорхнуть в грозовое небо прямо через распахнутую форточку стеклостены. А ведь на улице всё лило и лило, словно грозясь вдобавок еще и смыть весь Средний Сектор с лица земли… И все же в кои-то веки безмятежное спокойствие на лице девушки не было подделкой, но искренне переполняло сердце изнутри. Казалось, эта странная девочка, Лада, была подобна крепкому анальгетику: много разом принимать страшно, только по чуть-чуть - и сама не заметишь, как боль уходит, даже самая давнишняя. Да, верно, с самого начала так оно и было в том проклятом лифте, да и потом, раз за разом… Ах, как бы хотелось быть с ней больше, чем эти случайные встречи, чем несчастные минут десять на проходной, как бы хотелось говорить, по-настоящему, по-честному, обо всем на свете… Как тогда, в день Посвящения, на одной кухне заваривать травяной чай, печь вместе печенье и не грызть себя мыслью, что это ненормально… Как бы хотелось – вдвоем, без посторонних ушей. И каков всё-таки риск быть пойманными, если ей, Ие, и правда хватит дерзости показать новообретенной подруге бомбоубежище? Но ведь, спаси их Империя, Ладушка поймет, непременно оценит…

Ха, и когда это девчонка успела стать «Ладушкой»?

Электричество в дом вернулось, спустя минут, наверное, пятнадцать, когда девушки, наконец, дрожа от мокрого холода и задыхаясь, достигли семнадцатого этажа. Вернулось, не дав им почувствовать объятий друг друга еще раз, поэтому они простились так неловко, смущенно, одними взглядами, полными удивления, не смея улыбнуться еще раз. А улыбка рвалась, так и рвалась лечь на губы, затопить глаза, переполнить сердце… О сердце, правда, Ие думать было по-прежнему страшно - это ведь уже не шутки, но прямое противоречие Уставу Империи, прямое нарушение закона. И все равно девушку не покидало стойкое ощущение, будто что-то пошатнулось в этот вечер: не только внутри личного мира Ии, но куда шире, важнее: внутри самой Империи, той самой непоколебимой Империи, Великой, всесильной и единственно правой… оказавшейся внезапно такой беспомощной перед стихией дождя и ветра.

Вода в раковине шумно взбивала пеной моющее средство - и когда уже этот несчастный жмот купит домой посудомоечную машинку? Он ведь может себе это позволить… А то пора уже ей, Ие, деньги с него брать за то время, которое она проводит в роли домработницы, убирая за отцом: уборку девушка всегда ненавидела именно за эти мысли и глупую злость, которую они у нее вызывали. Однако у нее был и свой неоспоримый плюс, как и у любой монотонной физической работы – возможность подумать, уйти в себя, отрешиться от мира, разобраться в спутанном клубке мыслей, на которые обыкновенно времени не бывало достаточно.

Интересно, что делали прочие Средние в эти темные минуты бессилия Империи? И есть ли еще хоть кто-нибудь на всем свете такой же отчаянный, кто понял бы то, что творилось теперь в душе девушки, кто в эту треть или четверть часа успел бы сделать что-то важное, человеческое, настоящее?.. Глупости, ладно. Средние попросту не такие, Средние запуганные снаружи и мертвые внутри. А до Высокого Сектора такой беспредел уж точно не дошел - и думать смешно… Интересно, где отца носит?.. Ия вздохнула чуть уловимо и, приподнявшись на цыпочки, убрала на верхнюю полку кухонного шкафчика еще одну стопку блестевших от влаги тарелок, потом вытерла руки о потрепанное полотенце, щёлкнула кнопкой электрического чайника (сейчас бы кофе, но кофе – почти что продукт роскоши, неадекватно дорогой, да и разве найдешь его, качественный, в одиннадцатом квартале, если и в пятнадцатом так сложно?) и включила едва успевшие начаться вечерние новости. Разумеется, о происшедшем за весь выпуск не было сказано ни слова, чему девушка готова была бы позлорадствовать, коли не была бы такой уставшей и искренне довольной. И как-то там Всеединый Владыка сидел в темноте и блеске молний добрых полчаса? Да уж, это горькое ехидство, наверное, никогда в ней не иссякнет… Нет, Империя не совершенна, Империя не всесильна. Удивительно, какое тепло разливалось в сердце от этой мысли. «Все-таки язва ты страшная, Ия Мессель» - подумала девушка со внутренней усмешкой, такой невеселой. Хотя как тут не быть? Они же и правда ничего в общедоступных новостях не скажут, словно ничего не было. Подумаешь, какие-то минут двадцать, когда они всю доимперскую историю держат в тайне, перевирают да наизнанку выворачивают, а ведь должно же было быть что-то «до», и должны же были откуда-то взяться дикие, которые такие… другие. Да и вообще… Про диких-то толковой информации днем с огнем не сыщешь, ни в архивах, ни в Интернете, все какую-то муть детсадовскую городят, мол, отбросы, недостойные быть гражданами Империи, нелюди… Проклятое любопытство. Ия одернула себя, поднялась с трехногого табурета, на который умудрилась, оказывается, уже некоторое время назад опуститься перед телеэкраном незаметно для самой себя, и поспешила в свою комнату к ноутбуку, едва слышно за шумом закипающего чайника пискнувшему извещением о новом сообщении. Что-то внутри девушки невольно сжалось в приятном ожидании от догадки, чье сообщение могло прийти на ее профиль, однако вспыхнувший от прикосновения ее пальцев экран неожиданно удивил Ию. Одно новое сообщение, мерцавшее красновато-коричневым цветом, было принято от ее ученика, второклассника Зоэ Маршалла:

=> «Вы в порядке, учитель? Непогода пугает…»

Признаться, сообщение это заставило Ию смешаться, захлопав удивленно глазами. Интересно, камеры внутреннего наблюдения уже отлажены и заметят ли они эту мимолетную улыбку, коснувшуюся ее глаз? Зоэ был одним из самых тихих мальчиков в классе 2\3, не хорошо, но и не плохо учившийся, предпочитавший отмолчаться, когда острили его сверстники и отойти, когда они затевали потасовку. Изгоем или козлом отпущения при этом мальчишка не был, что всегда приятно удивляло Ию, однако это сообщение подняло в ней странную волну чувств, словно благодарности и окончательного подтверждения появившейся сегодня надежды, что, быть может, и правда не всё ещё потеряно для жителей Империи, что есть еще люди в безликой массе Средних…

<= «Добрый вечер, Зоэ. Непогода не отменяет необходимости здороваться. Всё в порядке, неполадки устранены. Ты напуган? Ты дома?»

Вот так, в меру мягко и в меру строго.

=> «Что это было, учитель? Проверка? А я торчал в темной школе без ключей, не мог дозвониться деду и попасть домой… вот только вернулся».

Ну ничего себе! Ия знала, что у Зоэ нет родителей, но думать о том, сколько времени ребенок одиннадцати лет, покинутый, провел в темном здании школы, было как-то не особенно приятно, учитывая то, как удивительно провела эти минуты она сама.

<= «Тебе было страшно?»

=> «А это плохо?» - Тревога и настороженность отчётливо увиделись Ие в этих словах.

Проклятый Устав! Девушка любила свою работу, несмотря на то, какими пугающе бездушными бывали порой – чаще всего – дети, какими взрослыми все они были с самых ранних лет, лишенные детства, и, хотя Ие и не с чем было сравнивать, ей не переставало казаться, что что-то в них должно было быть иначе, не так… Ах, Зоэ, конечно, Устав не позволяет бояться, ты же прекрасно это знаешь, так к чему такие вопросы?.. Ия вспомнила, какие вопросы задавала себе сама, будучи в возрасте этого мальчишки, и едва сдержалась, чтоб не качнуть головой.

=> «Кому нечего скрывать, тому нечего и бояться. Мы же учили Устав, Зоэ. Законопослушному гражданину Империи нечего бояться».

Даже после всего случившегося Империя по-прежнему является единственной реальностью, а она, Ия Мессель, по-прежнему учитель, которому невозможно в разговоре со своим учеником обойти букву Устава. Бояться нельзя. Всегда было нельзя, а теперь – словно бы почему-то особенно, хотя девушка и не могла уловить для себя, почему. Бояться - это ведь тоже не по Уставу. Ия в общем-то и прежде мало когда и чего боялась – чему быть, того не миновать, полагала она, и то, что у других, наверное, было бы страхом, в ней куда чаще принимало форму злости, агрессии, словно вставшая дыбом шерсть на загривке встревоженной кошки.

<= «Я думал, никто про меня не вспомнит, если я пропаду. А Вы ничего не боитесь, учитель?»

Ия снова представила этого кучерявого, невысокого мальчишку одного на школьном дворе под проливным дождем. Святая Империя, чего бояться человеку – тем более ребенку, еще даже не подростку, – которому не страшно вслух сказать о своих же страхах? Выходит, всё же есть у Империи одна сторона столь сильная, что может затмить собою все прочие, ненавистные – это прямота и бесстыдная откровенность, с которой она порою действует и вынуждает действовать других. Когда не вынуждает так же бесстыдно лгать.

…да только разве этой прямоты достаточно, чтобы уравновесить молчание, держащие тебя в рамках закона, в пределах нормы, в клетке дозволенного?

=> «Я не боюсь того, что со мной будет. Жизнь не должна пугать ни тем, что она жизнь, ни тем, что она исключительно твоя, и никто, кроме тебя, не вправе её прожить. Жизнь не может пугать, Зоэ, потому что это единственное наше, что у нас есть».

***

Хотелось бы знать,

Остаться мне или бежать,

Спасаться или продолжать?*

[*Из песни группы Flёur – «Человек 33 черты»]

В Академии пришлось торчать еще битый час, хотя аварию удалось устранить уже минут через двадцать, а то и меньше, после всего происшедшего. Хвала Империи, что в Академии в это время людей, как правило, оставалось уже не очень-то много, в основном задержавшиеся наставники да охрана, и этот день исключением не был. Весь немногочисленный преподавательский состав, находившийся в это время в здании, долго еще сидел в зале совещаний, за вытянутым овальным столом, переливая, как показалось Алексису, из пустого в порожнее всё то, против чего Высокий Сектор оказался столь внезапно совершенно бессилен. Смысла в этом всём молодой человек не видел никакого – пусть и по-настоящему потрясенный происшедшим, сейчас он был всё же слишком поглощен самим собой, как ни старался собрать всю волю в кулак и выкинуть из головы хотя бы на мгновение распахнутые в пол-лица глаза шокированного мальчишки, его теплые губы и такое странное, безумно нелогичное и неправильное поведение. Нет, нет, провалиться Империи, Мастер ожидал чего угодно, но не того, что получил. Вместе с тем, однако, Алексис был зол, по-настоящему зол, разом и на себя, и на Пана, и на что-то еще, непонятное, будто на весь мир и всякого, кто сидел теперь с ним за одним столом в зале Совета, раздражая молодого человека каждым произнесенным словом. Каменная маска спокойствия на его точёном лице, казалось, сводила скулы и готова была вот-вот разлететься вдребезги, не выдержав давления фонтанирующих внутри эмоций. Только теперь, когда стрелки часов, словно бы замершие в полутьме пожарной лестницы, вновь продолжили свой ход, молодой человек начал в полной мере осознавать всю безрассудность содеянного – и оно вызвало у него обжигающую волну гнева, почти что презрения к самому себе. Страшно не было - было как-то до ужаса пусто, словно в ожидании конца. Вот так бесславно, да? Ну ты и идиот, Брант, - спустить всё, что имеешь, за две минуты помутненного рассудка. Совсем на всю голову больной… Приключений захотелось? Добиваться всего, чего хочется, - это, конечно, отлично, не поспоришь, только вот стоит ли оно того, чтобы рушить к диким всё нажитое? Всё, чтоб тебе провалиться, Брант, к чему ты шёл столько лет своей жизни.

Только снова и снова какой-то отвратительный голос шептал в глубине души: “Стоит!”, и заставить его замолчать оказалось как-то удивительно сложно. Даниел, конечно, бездушный Высокий до самого мозга костей, но и в его словах всегда есть зерно здравого смысла… Только вот поздно уже вспоминать его педантичные наставления, сделано дело. А холодные, пронизывающие взгляды собравшихся, сидевших за вытянутым столом, на протяжении всего этого странного внепланового совещания были направлены словно бы только на него одного, Мастера Бранта. Неотрывные, тяжелые, словно вопрошающие… Ты точно параноик, Брант, им неоткуда было узнать. И все еще не в чем тебя обвинить. Не только параноик, но и кромешный идиот к тому же. Включай уже свои хвалёные мозги и займись делом.

- …в первую очередь нам стоит выяснить, не было ли происшедшее совершено преднамеренно по чьему-то умыслу, - вещал Мастер Рейн жестко и холодно, приковывая к себе взгляды присутствующих в зале Совета, - усилить контроль молодежных дружин, запросить ВПЖ в общежития, провести проверки техники - в срочном порядке… Показать всем, что ситуация в наших руках…

- Мастер Рейн. - Спокойно прервал его речь наставник Фарнан, - Субординация, Мастер Рейн. Принимает меры не Академия, не мчитесь вперед поезда. Ваше дело - донести до ваших кадетов, что ничего не произошло и не изменилось. На данный момент это всё, Вам ясно? Мастера, это касается вас всех, - он окинул взглядом сидящих за столом, будто ощупал, - если будут иные указания сверху, вас своевременно оповестят, не сомневайтесь… - кажется, спокойствие и поучительность тона, с которой он обращался к Михаэлю и прочим, кто был ниже него самого по карьерной лестнице, словно к слепым котятам, с каждым словом раздражали каждую клетку в мозгу Алексиса все сильнее и сильнее.

“Донести, что ничего не изменилось”… Да рухнуть солнцу с неба,если ничего не изменилось! Молодой человек сдерживал волны бешеного гнева, накатывавшие на его горячую голову, не давая им отразиться на своём лице, а в то же время слабые отголоски здравого смысла, что когда-то (еще утром, а, казалось, целую бесконечную жизнь назад) руководил каждым его движением, заставляли задуматься об этом “ничего не изменилось”. Словно ничего не изменилось. Хотя какая теперь разница? Если для него, Мастера Бранта, завтрашнего дня уже не будет… Весь мир выскальзывал куда-то из-под ног молодого человека, растворялся, проходя насквозь… За несчастные двадцать минут вся жизнь, все убеждения и принципы – всё оказалось поставлено под сомнение, всё оказалось опровергнуто.

Система не безупречна.

Власть Империи не безгранична.

Его, Мастера Алексиса Бранта, холодный рассудок дал непоправимую трещину,

а всё его будущее висит на волоске в руках ледяного и расчетливого Высокого и пламенного, нелогичного и совершенно бездумного Среднего.

И всё же… Страшно не было. Чувство было просто сродни цунами, когда тебя накрывает с головой многометровой волной столь стремительно, что ты захлебываешься, даже не успев испугаться, гибнешь, не успев сделать последнего вдоха.

Дома Алексис рухнул на кровать, лицом в подушку, даже не раздеваясь. Взгляд Оурмана на темноволосом затылке ощущался всюду, постоянно… Алексис не сомневался, что тот станет следить за ним куда тщательнее, даже сохраняя при встрече свою обычную суетливую приветливость, что наверняка будет просматривать камеры как минимум в его, Бранта, рабочем кабинете, а то и дома, если сможет как-то добиться получения доступа… Хах, что ж, Алексис тоже не зеленый мальчик в таких вещах, как нарушение запретов. Хотя нет, в этот раз его наглость действительно перешла всякие разумные границы – и здесь Пан Даниела еще успеет опередить… Или?..

Страшно не было. Даже, наверное, странно: ведь если сегодня последний день, если завтра его действительно ликвидируют… Чтоб ему провалиться, этому проклятому мальчишке. Прощай, будущее, карьера, комендантские кольца… Алексис понял вдруг, что снова безумно зол - причем зол теперь отчего-то именно на Вайнке, а не на себя, - зол до какого-то кричащего исступления, от которого хотелось крушить все, что подвернется под руку… А потом все разом схлынуло. Мастер запустил пятерню в растрепавшиеся по лбу волосы и выпустил носом два облачка густого табачного дыма. До чего докатился – курить в кровати. Страшно не было - Алексис ждал. Он просто не мог простить себя за совершённое безумие, не мог простить за ту безрассудную легкость, с которой решился ловить момент и не задумываться о том, что станет с ним дальше, несдержанность и угрозу, которой подверг их обоих. Обоих? С каких это пор он вообще беспокоится о чьих-то чужих делах? Тем более теперь, когда его собственная карьера, его имя, будущее и вообще вся жизнь с треском летели в тартарары, а он - сам! - не только не пытался спасти ситуацию, но лишь наоборот, способствовал собственному надвигающемуся краху как только мог…

И все же нужно было что-то делать, не лежать же пластом в темной комнате до самого утра. Алексис поднялся, включил верхний свет и направился к встроенному в стену платяному шкафу, стягивая на ходу форменный бледно-серый пиджак вместе с рубашкой. На белом, как полотно, лице ненавистные веснушки выделялись еще ярче, чем обычно. Удивительно - кажется, ничего не изменилось, а в зеркале теперь кто-то другой смотрит на него этими до странности пустыми кобальтовыми глазами. Слишком громко хлопнув дверцей, молодой человек, неосознанно прокручивая кольцо на указательном пальце, направился на кухню готовить поздний ужин, по-прежнему погруженный в собственные мысли.

Взгляд Даниела будто бы все еще жег его затылок. Отлично, только паранойи сейчас не хватало… Оурман, проклятье, как так? Ты был единственным по-настоящему интересным человеком во всем Высоком Секторе… Быть может, вообще, если бы не твои слова – тогда, в машине, как снег на голову, - он, Алексис, так и вовсе не понял бы, что за бред заполоняет уже битый месяц его голову. Или… Быть может, Даниел лишь проверял его? Закинул удочку с наживкой, направил подсказкой ход мыслей куда надо (или не надо), а теперь смотрит и удивляется, каким идиотом может, оказывается, выставить себя Мастер Брант? Или, быть может, все это спланировано кем-то выше, а Вайнке – лишь кукла, очередная болванка, тупо исполняющая приказ?.. Нет, нелепо, глаза мальчишки говорили совсем о другом – и не только сегодня.

И все же страшно не было, было лишь какое-то блуждающее, эйфорийное безумие, заставляющее щеки теплеть.

========== Глава 13 И снова перемены ==========

Вероятно, это было чудом или сказкой - так, по секрету говоря, дикие называют нечто, чего по законам логики быть не может, а оно все равно происходит вопреки им. Как, например, разрешить женщине участвовать в делах управления Сектором. Или признать диких полноправными гражданами Святой Империи. Ну, по крайней мере, примерно так это самое загадочное “чудо” представлялось юной Ладе Карн из одиннадцатого квартала Среднего Сектора. Меж тем нечто подобное и происходило сейчас в ее жизни: на следующий после грозы и аварии день девушке позвонил управляющий небольшой хлебопекарни в конце улицы, где та прежде справлялась о вакансии работника кухни. И, кажется, Лада наконец получила место. Уставшая от постоянного поиска и гнетущего безденежья, она без малейших колебаний уцепилась за это внезапное своей простотой предложение и в тот же день буквально прилетела, окрыленная, на место, узнать больше о дальнейших действиях, которых от нее ожидало новоиспеченное начальство. Даже мокрый и хмурый после грозы, Средний Сектор, наверное, еще никогда не виделся девушке таким светлым и счастливым, словно искрящимся каждой невысохшей каплей, и она с трудом сдерживала рвущуюся откуда-то изнутри улыбку. А авария, судя по всему, сразу же перешла в разряд событий и явлений, о которых не говорят и словно бы забывают уже через пару часов после их свершения – и наиболее ясным сигналом к тому было отсутствие каких-либо упоминаний происшедшего в вечерних, а потом и утренних новостях. Потому что одно дело сказать, что за полдня выпала половина месячной нормы осадков, а другое – признать, что Система вот так просто дала сбой и вышла из строя. Удивительно всё же, насколько глубоко в черепной коробке каждого человека запечатлено это деление жизни на то, о чем говорить можно, и то, чего ты словно бы и не видел, не заметил, а так же насколько быстро, с первых же лет жизни юные люди усваивают это правило – и действительно перестают замечать.

Кроме того, Ладу не покидало чувство, что знакомство с Ией Мессель словно ознаменовало собою некий новый виток ее жизни – такой сложной в свой первый месяц и ставшей вдруг совершенно невероятно лучезарной за один-единственный вечер. Будто какая-то широченная черная полоса минула, наконец, в жизни девушки, только страшновато – да и сложновато – было искренне поверить, что это действительно правда, что и у нее, Лады, такой обычной и ничем того не заслужившей, есть теперь нечто невероятно теплое, согревающее изнутри вопреки самым холодным ветрам – если, конечно, уместно говорить о таковых в горячем воздухе июльского мегаполиса, пыльного и душного. Казалось, все сомнения, томившие девушку столько дней относительно соседки (Высокой? Средней? Внезапно стало как-то совершенно безразлично и даже странно вообще задумываться о том, куда и как формально принадлежит эта удивительная девушка), испарились за один вечер так резко, а в то же время естественно, что не возникало более и мысли о том, чтобы ждать от Ии обмана или предательства. Но самым же странным и фантастическим было здесь то, что никогда прежде Ладе не доводилось испытывать такого простого, а тем самым и такого удивительного доверия, какое лучилось теперь в ее сердце, словно освещая все вокруг, категорически затмевая здравый смысл.

Работа в пекарне оказалась делом куда менее простым, чем девушке думалось сперва, ужасно утомительным, но вместе с тем на удивление увлекательным. Вставать приходилось рано, чтобы поспеть к семи часам уже открыть прилавок магазина для спешащих на работу Средних. Ладе, и без того не имевшей никогда ни привычки, ни, как правило, возможности валяться по утрам слишком долго в постели, такой распорядок дня приходился по душе, ведь и освобождалась она на пару часов раньше большинства трудящихся взрослых, а, значит, успевала забрать маленькую сестренку из садика на другом конце ее родного одиннадцатого квартала, и имела вполне разумную причину поскорее лечь спать вечером, не засиживаясь с родителями за пустыми и безвкусными разговорами ни о чем. Для начала девушку обещали научить замешивать в нужной пропорции ингредиенты для теста, формировать и выпекать до румяных боков хлеб и всевозможные булочки, и лишь затем – работать с кассой, какой бы автоматизированной и упрощенной она ни была. Такое положение дел более чем устраивало хозяйственную Ладу, ничуть не заинтересованную в работе с деньгами и людьми, как правило, сонными и совсем мрачными поутру, что уже само по себе не вызывало у девушки энтузиазма иметь с ними дело.

Сама пекарня представляла собой три крохотные комнатушки на первом этаже жилой многоэтажки: первую, казавшуюся совсем маленькой из-за двух стеллажей и широкой витрины, «съедающей» собой добрую треть всего свободного пространства, вторую, оборудованную под кухню, и маленький склад, до самого потолка заваленный мешками с мукой, дрожжами, упаковками сахара и пищевых добавок. Работой Лады руководили Нина и Вея Вадич, сёстры лет тридцати пяти – тридцати восьми на вид, чей отец много лет назад и выступил перед местной администрацией с инициативой открытия магазинчика. Женщины понравились девушке с первого же взгляда: похожие как две капли воды, полноватые, и очень теплые. Да, это было, пожалуй, то самое точное слово, которым Лада могла бы описать своих новых сотрудниц – теплые и по-домашнему уютные. Даже, быть может, чуть более уютные, чем люди в ее собственном доме, да и приняли ее здесь куда мягче, чем она привыкла слышать о себе от своих родителей. Правда, думать об этом в подобном ключе было как-то почти неправильно, даже вовсе неприлично, если бы Империя, конечно, допускала возможность этого самого «неприличия», о котором Лада знала лишь понаслышке, с чьего-то лукавого шепота в школьные годы, и то слабо представляя себе, чем оно может так уж сильно отличаться от простых и общепонятных «ненормально» и «незаконно». Но уж думать о каких-то чужих людях, которых ты первый день знаешь, лучше, чем о собственной семье, где тебя всю жизнь воспитывали – точно относилось к последним.

И все же в пекарне девушке понравилось сразу, хотя и сложно было бы судить по первому дню, насколько утомительной окажется в дальнейшем эта работа. Конечно, огромную роль играло еще и то, что Вея с Ниной произвели на Ладу впечатление куда более приятное, нежели подавляющее большинство Средних, с которыми ей приходилось иметь дело на прежних работах или еще раньше, в школьные годы. Разумеется, это не давало ей ни малейшего повода расслабиться и дать волю всем тем чувствам, что бушевали теперь в сердце, затмевая пронзительный ум девушки, и все же некоторое спокойствие поселилось, наконец, внутри нее, вытеснив былые сомнения и тревоги. Наверное, никогда в своей жизни Лада еще не чувствовала себя такой взрослой и… самодостаточной, как бы странно и нелепо ни прозвучало это слово из уст семнадцатилетней Средней девчонки, незамужней, бедной и абсолютно бесправной волею Империи. И все же что-то в ее груди горело теплым угольком - не мертвенно-тлеющим, но готовым вот-вот вспыхнуть пламенем, засиять, опалить своим жаром все застарелое, застоявшееся… И, стоит сказать, Лада побаивалась этого огонька, побаивалась в равной мере, и того, что он может потухнуть, и вырваться из-под контроля, спалив пожаром все у нее внутри… Однако уголёк этот девушка лелеяла со странной нежностью, упоением и даже отчасти немного любопытством - столь новым и удивительным было для нее это ощущение. На узком крылечке черного хода, за тяжелой железной дверью, что вела в вечно сумеречный двор-колодец, девушка запалила тонкую сигарету, откинувшись спиной на прохладную штукатурку стены, и, даже глядя в серое небо, обложенное сегодня непроглядными тучами, Лада невольно почему-то представляла, что там, выше них, все равно всегда светит солнце. Должно светить каждый день, ведь его не спрятать и не погасить по велению Всеединого Управителя или по букве Устава.

И с каких только пор она стала такой романтичной дурочкой?..

***

Have to look away before it’s too late

Have to put out the fire and memories will fade

And tears will stop flowing and tears will stop flowing

And memories will fade and memories will fade*

[*Англ. «Нужно отвести взгляд, пока ещё не поздно,

Нужно затушить пожар, и воспоминания померкнут,

И перестанут литься слёзы, перестанут литься слёзы,

И воспоминания померкнут, воспоминания померкнут». (пер. автора)

Из песни группы Deine Lakaien – «Over and done»]

- Послушай, мам, - спросил внезапно Пан, чуть убавляя звук привычно бормочущего телевизора, - мааам, - позвал он, привлекая внимание родительницы, не отрывавшей взгляда от экрана, - а что бы ты сделала, если бы я нарушил закон, а ты бы узнала, а?

- Ты? Закон? – Майя Вайнке перевела на сына взгляд светло-зеленых, словно бы водянистых и уставших, но по-прежнему красивых глаз. - Что ты, Пан, ты же никогда не нарушишь закон.

- Почему? – Мальчик пытливо всмотрелся в её лицо, быть может, даже чересчур серьезно и нетерпеливо, запоздало осознавая, насколько провокационно сейчас звучат его легкомысленные вопросы. - Я что, настолько трусливый?

- Ты настолько умный, Пан, - просто пожала плечами та, – надо быть действительно дураком, чтобы пойти против служителей Империи и Системы. – Её тусклый взгляд вновь устремился в жидкокристаллический экран на противоположной стене. Пан подтянул колени к подбородку и уткнулся в них носом.

Да уж. Надо быть действительно дураком. Или психом. Или Высоким, которому всё сойдет с рук…. Что за бред творится? Настроение скакало как сбесившийся баскетбольный мяч – от гнева и ярости к панике, от подкрадывающегося тошнотворными приступами страха к недоумению, от обессиливающего смущения к странному самодовольству. Ненормальный…

День этот, что теперь подходил к концу за совместным с родителями просмотром вечерних новостей, следующий после не дававшего мальчишке покоя инцидента на лестнице, принес иные новости, мысли и сомнения, нежели Пан ожидал накануне. В вестибюле учебного корпуса, на главной доске объявлений, появился приказ о заселении в общежитие кадетского корпуса всех нуждающихся и желающих первокурсников. Не то, чтобы Пан давно и серьезно думал о том, чтобы съехать от родителей, однако, как знать, выпадет ли в его жизни другая такая возможность стать еще ближе к Высокому Сектору? Каким бы оглушительным градом ни сыпались теперь события на голову парнишки, судьба странно благоволила ему в последнее время, и он был готов поверить, что всё это – не просто так, что нельзя закрывать глаза на подобные ее подарки, даже если теперь они заставляют немало поволноваться… С другой стороны, и решиться на переезд было, признаться, страшно, ведь – что, если он всё же не оправдает ожиданий Империи, и ничего не выйдет? Или разочаруется сам в собственных порывах? И как, в конце концов, быть с этим парнем, Алексисом Брантом?

Пан отчего-то очень ждал, чтобы Алексис Брант подошел к нему первым – более того, он отчего-то даже был почти уверен, что так оно непременно и произойдет… Однако он явно ошибся – вопрос с переездом, не говоря уже о другом, куда более важном немом вопросе, застывшем между ними в воздухе, остался открытым, а подходить к Мастеру самому мальчишке страшно не хотелось. Он даже попробовал обсудить тему общежития со своими новыми одногруппниками, однако и здесь получил совершенно разочаровавший его, слабый и неопределенный отклик: братья по-прежнему держались особняком, явно не намереваясь делать ни шагу в сторону сближения с остальными ребятами, Артур и вовсе проигнорировал его вопрос, словно не услышав, Колин, судя по всему, сам пребывал в таком же растрёпанном сомнении, как и Пан, и только Кир отозвался чётким «да». Кир, кстати, из всей группы Пану нравился больше всех – будучи, кажется, единственным, кто не пытался строить из себя невесть что. Кир создавал впечатление нормального взрослого человека, для которого требуемое Уставом спокойствие - не натужная маска, а естественное состояние жизни. Парень, пожалуй, даже немного напоминал этим Марка, невозмутимого, что бы ни происходило у него под самым носом. Только внешне выглядел его полной противоположностью: если Марк был коренастым, хорошо развитым физически, каким-то словно бы квадратным по всем направлениям, то Кир, напротив, выглядел не просто тощим, но даже почти по-девчачьи изящным, что наводило на мысль, что мальчишке не пятнадцать, а от силы тринадцать лет. Однако по поведению он явно оказывался старше них всех, хоть и держался всегда тихо и неприметно. А всё-таки похоже, если так и дальше пойдёт, они до самого выпуска не узнают друг о друге ничего, кроме имён и фамилий, так что разговор этот - какой уж там разговор, пара фраз – отозвался в мальчишке досадой и почти что грустью от какого-то внезапно болезненного осознания собственных одиночества и неприкаянности. И почему на решение такого важного вопроса кадетам отводится лишь несчастных три дня? Специально, чтоб не давать им лишний раз думать? Неужто даже здесь, в Академии… Пану стало тошно от этой мысли. И ведь посоветоваться-то не с кем: к родителям бежать гордость не позволяет (хотелось, конечно, сказать “и статус”, но здравый смысл скептически подсказывал, что до статуса Пану еще как до солнца на воздушном шаре), писать так уж часто Марку тоже не стоило из банальной предосторожности… Одно дело, торчать на уроках и переменах вместе, а другое - проявлять к Среднему товарищу интерес, находясь в Высоком Секторе. Ну и западня эта Академия. Ни себе, ни людям, честное слово. Да и что Марк скажет? Какое вообще право имеет Пан нагружать его своими заботами, когда у него и самого достаточно собственных?

Наконец, многим после полудня, поняв, что нет больше сил бороться с грызущими мозг мыслями об одном и том же, мальчишка собрался с духом и постучался в тяжелую дверь кабинета Алексиса. И как теперь быть вообще?.. Несмотря на ознобом бьющие нервозность и мутный гнев, Пан выбрал путь деланного безразличия.

- Мастер… - начал он, замявшись на пороге совсем как школьник, не решающийся начать разговор перед столом директора, и все горячее закипающий внутри от злости на собственную нерешительность, - по поводу общежития… Вы же в курсе, верно?.. – Святая Империя, каким жалким ребенком он, должно быть, сейчас выглядит.

- Снова ты со своим «Вы», Пан. – Бодро отмахнулся Алексис Брант, вытаскивая кипу каких-то папок из высокого, отблескивающего серебром металла шкафа. На лице его, абсолютно бесстрастном и безупречно правильном, ни один мускул не дрогнул, дабы выдать хотя бы секундное замешательство при виде Пана. О, да мы, кажется, теперь играем в непринужденную самоуверенность! Ну-ну, надолго ли тебя хватит, ненормальный… - Решился переезжать?

- Да, наверное, да… - как-то слишком неуверенно кивнул мальчик, провожая его глазами до стола, куда с шумом опустилась вся извлеченная стопка, - хотел уточнить, что с документами. И вообще… - как-то неловко вырвалось у него.

- «И вообще»? – Вопросительно вскинул брови Мастер. - Документы все у нас, Пан. – Мальчишка всё никак не мог привыкнуть, что в Высоком Секторе наличие полного досье на каждого не является делом негласным, но само собой разумеющимся; его это по-прежнему коробило и отчего-то немного смущало. И еще не мог привыкнуть к тому, как прямо и пронзительно смотрят на него синие глаза Мастера, словно пытаясь проникнуть в самую глубину, под кожу, в самую кровь. Или снова ему невесть что видится?.. - Пан, если ты ждешь моего совета, то, думаю, ты его и так уже знаешь. И вообще, о чем ты думаешь? О будущем? Или о своих сомнениях? Чего ты хочешь – жить в Высоком Секторе или лишь ездить сюда учиться, оставаясь Средним? У тебя есть планы на жизнь? Цели, амбиции?.. Чего ты хочешь, Пан Вайнке? Взвесь всё, и, думаю, ответ так или иначе придет сам.

Пан смотрел на молодого человека перед собой почти до неприличия внимательно и всё отчего-то не мог представить, как его рациональное спокойствие может сочетаться с тем безумным блеском глаз, который ему довелось видеть на пожарной лестнице так недавно. Просто снова всё виделось сном и бредом, в который наутро не верится самому… Да и о том ли он говорит сейчас, о чем кажется?

- Пан, ты вообще меня слышишь? – Теперь в синих глазах Алексиса играла уже совершенно откровенная усмешка, когда он облокотился на эту же самую кипу папок на столешнице, бесцеремонно прямо глядя на мальчишку, спешно опустившего глаза. - Ты здесь или где? Ты пришел мои советы слушать или в пол пялиться? Или на меня?

Слишком безжалостно прямолинейно.

- Советы, а не издевки, - бросил Пан, в равной степени злой на слова Алексиса и собственный смущенный ступор.

- А никто и не издевается, парень, - громко выдохнул Мастер, выпрямляясь и шаря в карманах пиджака в поисках, скорее всего, как всегда пачки сигарет, - даже, наверное, наоборот – слишком печально, что в нашем обществе принято порой молча таращиться в пол вместо того, что бы сделать уже хоть что-то толковое.

Пан взглянул на него не без удивления: глаза Алексиса смотрели всё так же убийственно прямо и на этот раз совершенно серьезно, словно бы до горечи серьезно, а вместе с тем выжидающе, будто сказанное им только что было вопросом, а не утверждением.

- Что ты хочешь от меня услышать? – Продолжал он меж тем, делая первую долгую затяжку. - Ты отлично знаешь, что я не могу сказать больше, чем могу – чего и тебе не советую. Ты живешь свою жизнь, Пан, и весь выбор в ней – твой или, по крайней мере, должен бы таковым быть. Решать не Империи, не твоим родителям, не одноклассникам, не будущей жене и не мне – решать тебе. И конкретно сейчас я могу сказать, что поддерживаю твое решение, если ты его примешь. Что-то мне подсказывает, что ты не дурак это понять и без меня, хотя всё равно пришел теперь сюда. Правильно я понял, зачем ты пришел?

Пан сглотнул странный комок, сдавивший вдруг горло, и неуверенно кивнул.

- Да… - слишком тихо.

- Вот и славно. А лучше обдумай всё еще раз своей головой и не считай, что я решил твою проблему за тебя. Мне кажется, ты не вполне понимаешь, что с тобой происходит.

- Да кто бы говорил… - с дерзкой веселостью в тихом голосе отозвался неожиданно для самого себя Пан, глядя Алексису прямо в глаза, и, вместо ожидаемого ледяного гнева, на долю секунды в них промелькнуло, кажется, нечто сродни улыбки.

- Свободен, у меня и без тебя дел по горло и больше, – только и ответил Мастер, - приходи в приёмные часы.

Уставший, холодный голос и теплые глаза. Удивительный парень. Пан вышел из кабинета и с удивлением понял, что едва в силах сдержать внезапную мягкую улыбку. Нельзя позволять себе верить, что все обойдется, что всё… хорошо. Нельзя. Невозможно. И все же странное тепло до краев наполнило мальчишку изнутри после этой встречи.

Больше ведь не должно быть страшно?..

В этот вечер Пан приехал домой намного позже, нежели обычно, однако стоило ему отворить дверь – намеренно тихо, дабы никого ненароком не потревожить, - как он понял, что все обитатели квартиры еще бодрствуют и, кажется, дожидаются его возвращения, что немало озадачило мальчишку.

- Пан Вайнке, - почти торжественно провозгласил отец, появившийся в коридоре прямо перед ним, стоило лишь тому закрыть за собой дверь, - Пан, мы должны сообщить тебе важную новость. – Глаза Икаба Вайнке, как всегда до бесчувственности спокойные, сейчас чуть заметно горели из-под густых бровей, и мальчишка невольно отметил про себя, что сейчас он, такой же высокий и нескладный, как и его сын, выглядит куда моложе и словно бы живее, чем обычно. – Мы с мамой решили, что теперь, когда ты стал совсем уже взрослым и поднялся на ноги, мы решили, что хотим, чтобы не чувствовать себя такими уж старыми, глядя на тебя, - добавил он как-то не по Уставу слишком добро, - завести второго ребенка. Не зря же ведь говорится: «один ребенок – обязанность, два – норма, три – заслуга, более - честь». Сегодня мы были в Центре Зачатия, оформили всё необходимое и подготовились, однако остался последний вопрос, который мы решили задать тебе…

Ну здрасьте, приехали. Пан, наверное, выглядел немного ошарашенным, переводя взгляд своих зеленых глаз с отца на мать и назад, а они, меж тем продолжали:

- Мы решили спросить тебя, - тихо и по обыкновению бесцветно вклинилась в разговор мать, - кого бы тебе больше хотелось иметь – братика или сестричку? Медбрат сказал нам, что с тем уровнем, на который сейчас вышли технологии оплодотворения и развития, у нас есть не более пяти дней, чтобы повлиять на пол будущего ребенка. Да и ты теперь совершеннолетний, Пан, сам понимаешь, за тебя налог тоже на месте стоять не будет, - в голосе матери слышалось едва уловимое сожаление, - а тебе теперь, наверное, будет не до женитьбы - в Высоком-то… Ну, Пан, не молчи, неужели ты не согласен с нашим решением? – В голосе матери после этой сбивчивой, непрерывающейся тирады внезапно послышались нотки разочарования.

- Н-н-нет, - замотал головой кадет, - просто внезапно… - он взъерошил светлые волосы на затылке своим постоянным движением, когда что-то смущало его. Да они совсем что ли свихнулись? Какие сестренки-братишки, какая женитьба? Еще этот переезд поганый… Больше всего хотелось лечь лицом в подушку и проспать столько часов и дней, сколько потребовалось бы, чтоб все навалившиеся вопросы решились как-нибудь сами, без его, Пана, вмешательства. А потом он вдруг почувствовал себя из-за этих мыслей таким жалким и слабым, что самому стало тошно от себя. Тоже мне, совершеннолетний, да еще и кадет Академии. Бесит. - Я и сам вам нес свои новости… А вообще, - воспрянул он внезапно, перебив себя же, - давайте девчонку. Раз уж я у вас уже есть.

Отец с матерью переглянулись и совсем одновременно кивнули.

- Вот и славно. Мы тоже думали про девочку. А твои новости?

- Дайте разуться хоть, - пробурчал Пан и вздохнул, нагибаясь к шнуркам массивных ботинок, - а то как огорошили…

- Мам, пап, я хотел бы переехать в кадетское общежитие. – «И нечего тянуть», - думалось Пану, когда, спустя не более четверти часа, он проследовал за родителями в комнату и начал разговор сразу с дела. - Не знаю, как пойдёт моё обучение, но я не хочу упускать ни одной возможности. Я сегодня уже говорил об этом с Мастером, - он едва не запнулся о подступивший внезапно к горлу комок, - Алексисом Брантом, он руководитель моей группы… И, вероятно, это будет возможно уже в ближайшие пару недель, - закончил он твердо, глядя родителям в глаза.

- Ты часто говоришь о нем, - заметила мать, вновь услышав ставшее уже знакомым имя из уст сына.

- Да, он… – запнулся мальчишка, почему-то отводя глаза, - все в Академии признают, что он подает огромные надежды… - А вообще поменьше бы язык распускать о чём не надо.

- И ты, при таком раскладе, станешь жить в Высоком Секторе, верно?

- Да. – Кивнул Пан. Он знал, что ни один из его семьи никогда прежде ни ногой не бывали в Высоком Секторе, и в глубине души, самой глубине, куда не мог достать своей силой ни один закон или Устав, страшно гордился этим. - Это почти на границе со Средним, на самом деле, территория Академии достаточно далеко от центра, но всё же в Высоком. Там, говорят, хорошее общежитие, - добавил он поспешно, словно вдруг в чем-то оправдываясь, - все условия, да и до учебных корпусов пять минут… И не надо тратиться на монорельс и проходить контроль на границе дважды в день. – И почему Пана не покидает ощущение, что он неплохо привирает, отпрашиваясь у родителей на двухдневную школьную экскурсию, как в старое доброе время, подтверждая, что всё будет в порядке?..

- Это отлично, сынок, - подтвердил отец, отвлекая мальчишку от этих дурных, смущающих мыслей, - мы с мамой так гордимся тобой.

Ах, эта уставная бесчувственность в таких важных словах.

Перебравшись в свою комнату, Пан вперил невидящий взгляд в экран учебного планшета, в очередной раз пытаясь переварить свалившиеся столь внезапно на его четырнадцатилетнюю голову события. Если уж быть до конца честным хотя бы с самим собой (что почему-то не очень хотело получаться уже второй день), то от заявления родителей в сердце закралась какая-то опустошённость, словно дело не в появлении сестренки, а в откладывании его самого, Пана, куда-то в долгий ящик, мол, отмучились, пристроился. Вот съедет в общагу и вообще поминай как звали. Что же, «настолько умный», что бы нарушать закон, значит?.. Слова матери словно встали душащим комом поперек горла, и губы пересохли от одного лишь воспоминания, накатившего внезапно жаркой волной. И какого дикого он творит?..

Да уж.

Мысли в голове словно бы вели между собой какие-то собственные внутренние диалоги, совершенно от его, Пана, воли не зависящие, и он лишь прислушался к ним повнимательнее, пытаясь найти подсказку к ответам хотя бы на какие-нибудь из великого множества вопросов в мозгу. А сводилось в итоге все к одному: как ни крути, а он попросту зажат в угол. И, кажется, совершенно безвыходно. Учеба не шла в голову - а в конце недели ведь уже сдавать знание первых двух глав. Целиком.

“Я не могу сказать больше, чем могу…”

Что за наваждение? Мальчишка опустился лицом прямо на стол.

То, что произошло, это же просто какая-то загадка, которую ему надо разгадать, верно? Но как, чего от него ждут? Молчания или преданности Системе? Почему этот проклятый Брант снова играет в непринужденность? Как, провалиться Империи, ему это удается? Мальчишка злился – а в глубине души еще и завидовал, что сам не умеет вести себя так же. Он не был готов… Высокие же не умеют чувствовать, быть того не может. Средние-то не умеют… И почему только он один такой ненормальный, что… что правда повёлся..

Внезапная горячая волна окатила его изнутри. Что еще за “повелся”? Ему-то что… Пальцы рук похолодели как-то неожиданно и пугающе ощутимо. Так, стоп. Стоп, Вайнке, сбавь обороты! Он Высокий. Он Мастер, учитель и вообще…

Он парень.

А это-то здесь причем?.. Видимо, вся кровь из похолодевших рук внезапно вздумала прилить к ушам, заставляя их пылать обжигающе горячо. Нет, ну правда, он же не дикий какой-то, чтобы думать о чем-то подобном… Пан вцепился в компьютер, вперив взгляд в текст на экране, но буквы, танцуя, почему-то совершенно не хотели составляться в осмысленные слова, а уши - возвращаться к той температуре, которую им положено иметь.

Устав. Устав! Устав, чтоб его… Ох, как же бесит.

========== Глава 14 Из огня да в полымя ==========

Знаешь, я теряю свободу, когда теряю тебя,

И я теряю голос*

[* Из песни группы Нервы – «Нервы»]

Лада боялась, это было очевидно. Ия и сама, конечно, боялась немногим меньше, в конце концов, ответ, упаси Империя чему случиться, держать перед начальством в первую очередь ей. И все же соблазн был столь велик, что фактически пересиливал здравый смысл – не настолько, разумеется, чтоб назначать соседке встречу в электронной переписке соцсетей (встречи по двое запрещенными не были, но к числу неодобряемых Уставом вполне могли быть отнесены, ведь что, с позволения спросить, такого тайного может быть у двух законопослушных людей, чего они не могли бы обсудить в присутствии прочих лиц, но стали бы встречаться с глазу на глаз?), и девушка второй день искала любой повод выйти если не из дому, то как минимум из квартиры, чтобы натолкнуться «случайно» на подругу-соседку. А Лада же явно боялась лишний раз даже ответить на сообщение, не то что позвонить или зайти.

Словно улитку, накрепко приросшую к своей раковине, Ладу доставать из ее крохотного мирка приходилось осторожно и крайне аккуратно, думая над каждым словом и каждым движением. Теперь, постепенно узнавая девушку получше, Ия все больше удивлялась, как и почему в первый раз, в лифте, та набралась смелости заговорить с ней первой, с чего вдруг решила проявить внимание - в до странности хорошем смысле этого слова, а Ия не была прежде уверена, что у слова «внимание» действительно может быть значение, не подразумевающее слежки, подозрения или угрозы. Но ответа найти все не удавалось, хотя совершенно очевидным оставалось одно: к Ладе тянуло неумолимо, как никогда и ни к кому прежде, словно необъяснимым магнитом.

Вытащить эту трусиху в бомбоубежище, о котором она упоминала девчонке еще во время недавней грозы, и, кажется, добилась согласия, оказалось для Ии делом, мягко говоря, не из самых простых. Никто, в общем-то, и не обещал, что будет легко, и все же Ие думалось, что юная Карн окажется легче на подъем, чем ей пришлось увидеть и испытать впоследствии. За неполный день переписки – иносказательной, туманными намеками, - у девушки сложилось стойкое впечатление, что Лада боится всего на свете, что только возможно и невозможно, каждого сделанного шага и каждого невысказанного слова, каждого взгляда, брошенного на нее случайным прохожим. Признаться, Ие это было странно: в ее жизни и жизнях людей, окружавших ее каждый день, ответом на возможную угрозу куда чаще была едва сдерживаемая агрессия нападения или, как минимум, упёртый спор за отстаивание собственных немногочисленных прав; здесь же все представлялось совсем иначе – Лада убегала. Пряталась улиткой в свою раковину, сдавалась, подчинялась и убегала от любых дальнейших взаимодействий, а уж конфликтов и подавно. Словно запирала сама себя на тяжелый замок с давно потерянным ключом (если вообще когда бы то ни было существовал этот самый ключ), ее саму же камнем на шее тянувший вниз.

Как бы то ни было, назначить место и время этого странного свидания, наконец, удалось. Встретились девушки в поздних сумерках за зданием школы, ничего не сказав друг другу, лишь согласно моргнув глазами, пытаясь придать походке непринужденность запоздалого пешехода, задержавшегося на работе. Ие вдруг подумалось, что неплохо было бы, пожалуй, если их общение войдёт в то русло, которого она так жадно желает теперь, придумать свои жесты или специальные слова для обозначения всего того, что вслух они произнести не могут. Надо предложить ей…

До комендантского часа оставалось еще минут сорок, быть может, даже чуть больше, но терять попусту время думалось совершенно недопустимым. Поблизости от заросшей кустами трансформаторной будки, по счастью, никого не было – Средние редко задерживались вне дома допоздна, – и Ия тотчас скрылась в зарослях, до неловкости спешно поворачивая ключ первой двери, а затем и второй, когда услышала приближающиеся шаги – помоги Империя, только бы Лада! Сердце трепыхалось в грудной клетке неровно, но безудержно громко, словно желая выдать своим стуком присутствие девушки в неурочное время в неурочном месте, и пальцы, сжимавшие ключ, дрожали. Какое безумие, святая Империя, какое безумие она затеяла, да еще и ввязывая в это другого человека…. Ведь теперь, случись что, выданная школьной администрацией доверенность уже не спасёт. Голова едва не шла кругом от осознания происходящего, от одной лишь мысли о том, что будет с ней и с ними обеими, если…

Она отворила первую дверь, когда Лада показалась в паре шагов от нее в зарослях черемухи - вот интересно, а не специально ли она посажена именно здесь и именно так, чтобы закрывать вход в потайное помещение? Глаза девушки блестели каким-то, как показалось Ие, лихорадочным нетерпением, которого она от Лады, столь упорно не желавшей искать приключений на свою голову, никак не могла ожидать теперь. Словно полевые мыши в свою норку девушки шмыгнули во тьму приоткрытой двери предтамбура, разом радуясь и досадуя, что сквозь кусты, окружавшие спуск под землю и трансформаторную будку, нет возможности видеть творящегося вокруг них, и, толкнув совместным усилием вторую, более тяжелую дверь, очутились во тьме бомбоубежища. С тревогой наблюдавшая весь вечер за реакцией соседки, Ия включила свет и повернулась к ней, понимая, что не знает, что сказать, но слова, судя по лицу второй девушки, оказались бы сейчас лишними. Лада окинула помещение зачарованным взглядом и, кажется, забыла вовремя сделать вдох, дико озираясь. Воздух был затхлым и сухим от пыли, длинная лампа в дальнем конце помещения нервно подрагивала.

- Идем, не стой, - прикосновение Ии отозвалось на предплечье девушки роем разбежавшихся мурашек, - сейчас это мое царство.

- Твое? Точно никто не придет? Ты же говорила о ремонте… – Лада сделала несколько неуверенных шагов вперед, словно ожидая не то какого-то подвоха, не то просто опасаясь проснуться от этого странного сна. Во взгляде её, однако, не было сейчас ни тени усталости и того затравленного страха, который Ия так часто замечала прежде.

- Они звонят мне каждый раз, отчитываются, что сделали. – Отозвалась девушка. – Славься Империя, но камеры они оставили напоследок. Видать, так делают, что сами не рискуют перед камерами светиться, - усмехнулась она, - правда, это только до осени…

Но Лада, кажется, уже не слышала ее последних слов, устремив взгляд на противоположную стену, куда-то мимо длинных столов и нар.

- Книги, - выдохнула она зачарованно, - бумажные книги! - Она перевела взгляд на Ию и удивленно заморгала, словно не веря собственным глазам. - Так много бумажных книг в одном месте, с ума сойти… Ты их читала?

- Ну, кое-что читала… - замялась девушка, опускаясь на корточки возле замершей подле нижних полок с книгами подруги, - Там ничего особенного нет, кроме… кроме Устава, представляешь? – Одним звуком выдохнула она.

- Устава? – Лада взглянула на подругу расширившимся от удивления глазами. - Полного Устава?

- Только для Средних, конечно, с ума сошла – полного… - Ия недобро фыркнула, - Мы нашей-то части в глаза не видели кроме тех считанных глав, что с младенчества вбиваются в голову, а ты говоришь «Полный»…Может, Высокое издание – вообще миф, кто их знает, что у них там творится. Отец, конечно, не рассказывал никогда, да иногда всё-таки случалось обмолвиться, ну, и вообще, многое же говорят, - она выпрямилась, помогая подняться и Ладе, крепко вцепившейся руками в запыленную книгу, - многие же говорят, что там совсем другой мир, а Высокие – совсем другой расы, нежели мы. - Ия не смогла отчего-то сдержать вздоха, хотя и едва ли сама отдавала себе отчет, о чем конкретно подумала в тот момент: об отце, о матери или же обо всей Системе в целом.

- Еще бы не другой, - тихо отозвалась Лада, - мы – муравьи, тупая рабочая сила. – Она опустилась на самый краешек длинной скамьи, глядя расфокусированным взглядом куда-то в пустоту перед собой и словно бы совершенно забыв о присутствии Ии в этом странном помещении. - Они требуют от нас быть идеальными, соответствовать всем параметрам нормы – только требования их невыполнимы, потому что невозможно так себя убить, оставшись живым. Не знаю уж, как для Высоких, но для Средних – точно невыполнимы. Удобно, да? Этими невыполнимыми нормами они заставляют нас чувствовать себя виноватыми и чуть ущербными, но вместе с тем вроде как и стремиться стать лучше, идеал-то перед глазами… Хотя где это он перед глазами? Он только в Уставе и в идеологических воспитательных рассказах, а на деле мы его не видели никогда и даже не замечаем этого. Только смотрим друг на друга и на себя самих и сравниваем с этой самой «нормой», прячем еще глубже свои и без того затоптанные эмоции, и окончательно убеждаемся в своей несостоятельности… - голос ее был абсолютно бесцветным и сухим, идеально для Устава, который девчонка теперь держала в своих тонких руках, но у Ии недобро засосало под ложечкой, - Система отлично отлажена, не придраться.

- Лада… - неуверенно начала было Ия, но та и правда словно не слышала ее, продолжая свою речь, обращенную в пустоту перед ее взглядом, словно выговориться было для неё единственным важным сейчас, вопросом жизни и смерти..

- А еще, например, смотри: обычная трудовая норма в Среднем – десятичасовой рабочий день, положим, плюс-минус час на обед. Средние работают в большинстве своем на то, чтобы попросту свести концы с концами и оплатить все нескончаемые счета и налоги, непрерывно растущие и множащиеся. С девяти до половины восьмого, каждый день, представь. Мы счастливчики, что еще почти дети, что можем так или иначе получить послабление, да и то, часто ли? Но однажды Система полностью сожрёт и нас обеих, мы станем такими же: работа по будням и полный дом детей по «выходным», стирка, уборка, готовка, и молельные собрания, разумеется… Средние изо дня в день приползают с работы никакие от усталости, включают телевизоры или социальные сети, чтобы хоть как-то отвлечь мозг, и без того не у всех утруждаемый, потом ложатся спать, чтобы на следующий день повторить тот же путь до работы, а с работы – до дома… А чего ради? Ты прежде спрашивала себя об этом? – Лада подняла лицо и посмотрела на Ию таким светлым, незамутнённо чистым взглядом, никак не подходившим к сказанным ею словам, что к горлу второй девушки подступил какой-то душащий ком. – Высоким ведь нужны наши пустые головы, верно? Высоким нужны наши покорность и бессилие, да просто усталость… И все это знают, ну, многие, наверное, только вслух никто не посмеет сказать. Упаси Империя такое сказать вслух…

Ия смотрела на соседку заворожено, почти напугано, будто увидев в новом свете эту маленькую женщину, болезненно хрупкую, ссутулившуюся под тяжестью собственного молчания.Что-то происходит в ее аккуратно причесанной головке, о чем никто, кроме нее самой, Лады Карн, никогда и ни за что не узнает? Сколько слов прячется за молчанием и сколько гордости – за покорностью?.. Всю жизнь считавшая себя взрослее, умнее и – из-за этого – почти даже выше своих ровесников, а то и старших людей, теперь Ия чувствовала растерянность и смущение. Кто эта удивительная девушка перед ней, за какие заслуги – и ради чего? – послала ей её судьба?.. Странность, почти абсурдность ситуации, в которой они находились теперь, помещения и той невероятной доверчивости, которую вдруг обнажила перед ней Лада, выбивали Ию из колеи привычной жизни, спутывали мысли. Щеки отчего-то жарко горели. Такого ведь не бывает, не может, и всё же…

И всё же они здесь и сейчас, всё еще не потерявшие самих себя в средних буднях Империи. Вдвоём.

***

И на кой этот мальчишка теперь пришел? Алексис был зол. Пан что, думает, что он, Алексис, вот так просто возьмет и скажет: «Переезжай давай, хватит комедию ломать»? Черта с два! Он еще не настолько сошел с ума в этом внезапно свалившемся ему на голову бреду, чтобы забыть свое место, работу и достоинство. Каких, позвольте спросить, советов он от него ждет? И все же было в этой встрече и в этом странном спектакле, разыгранном парнями в его, Алексиса Бранта, кабинете, нечто, принесшее несомненное удовлетворение и даже некоторое душевное спокойствие – пусть уж лучше оба они будут упрямствовать или играть в поддавки, чем всё (кстати, что «всё»?) закончится, даже толком не начавшись, чьим-то доносом. Нет, все не так просто, все выходит за рамки привычных сюжетов: мальчишка его не сдаст. Горячей волной поднималось внутри какое-то неописуемое, восторженное ликование. Мальчишка вообще… Нет, нет, нельзя себе позволять эту безумную надежду. Или он уже позволил ее себе?.. Странное дело, но, когда схлынула это аффективная внутренняя дрожь, осадок остался куда более приятный, чем Мастер мог бы от себя ожидать. Осталось какое-то лукавое самодовольство и совсем мальчишеское любопытство, живой интерес, что же будет дальше, как выпадут кости, если Пан Вайнке и правда таков, каким уже успел его так легкомысленно (и тем самым так не похоже на себя самого) придумать себе Алексис. Но именно эта встреча и этот странный, даже, на самом деле, весьма дурной разговор полунамеками, который теперь произошел между ними впервые после того инцидента, открыли ему этот совершенно очевидный факт: Пан не донесет, ему самому, каким бы бредом безумца это ни показалось, как минимум любопытно, что же будет дальше. И мысль эту все сложнее было прогнать из головы, когда она так крепко зацепилась там и так настойчиво порывалась вылиться шальной ухмылкой на лицо Мастера. И страх - это омерзительное чувство, что накатило тошнотворной волной в день грозы, странно смешавшееся после поцелуя с безумием ликования, - постепенно отступал, освобождая место для чего-то иного, нового, чему молодой человек не мог дать названия, не имея опыта испытать подобного прежде. Единственное, что он мог сказать с уверенностью - что холодный, отточенный логикой ум его оказывался бессилен перед водоворотом сумбурных чувств, не дававших более Алексису покоя ни днем, ни ночью.

Асфальт плавился в лучах палящего летнего солнца, уже достаточно низко нависшего над линией горизонта, однако все такого же раскаленного, и отдаленный шум широкой дороги наполнял двор высокого дома монотонным гудением, многократно отражаясь от пыльных стен из бетона и металла. Редкая листва деревьев, маячивших перед балконом Бранта, еще недавно такая зеленая, уже, казалось, готовилась к приходу осени, сероватая, запыленная, словно уставшая от духоты июля. Жара выбивала Алексиса из колеи, даже кондиционер, выставленный едва ли на 20 градусов, не спасал от умопомрачающей духоты, преследовавшей его как в Академии, так и дома. Мастер сидел в своем напоминающем половинку яйца кресле с легким компьютером на коленях, и быстро-быстро скользил пальцами по плоским клавишам, когда внимание его, едва успевшее снова сосредоточиться на работе, а не посторонних мыслях, было вновь отвлечено – на этот раз звонком Даниела.

- Привет. Занят, отвлекаю? – Как всегда сухо и суетливо начал он, невольно заставляя Алексиса несколько напрячься.

- Да нет, тесты составляю.

- Ооо, А я как раз по ним хотел кое-что прояснить. Ты в первой части делаешь по главам или по приоритетности? Мне для таблицы и графика надо быть в курсе. Сколько уже готово? Потом кинешь сверить? – Поток вопросов полился из мобильного как вода из лопнувшей трубы, в извечной манере Оурмана, и Алексис позволил себе немного расслабиться, понимая, что звонок напарника действительно относится к учебной части, а не выяснению их личных дел. Даниел тем временем выдержал несколько секунд тишины, давая Алексису шанс ответить по всем озвученным пунктам, а затем спросил. - Как думаешь, кто отличится?

- Артур, - не то задумчиво, не то безразлично, но весьма уверенно отозвался Алексис, - или Колин. Но точно не Кир. И не Стеф.

- …и не твой Вайнке, - подвел черту напарник.

- Такой же мой, как Кир – твой, - холодно произнес Алексис, запоздало понимая, как крупно сглупил, попавшись в ловушку напарника, заострив внимание на одном несчастном слове, а на другом конце трубки, спустя долю секунды, послышался едва различимый долгий выдох.

- Все-таки ты кретин, Брант, - холодно произнес Даниел, - полнейший кретин. Ты что, все еще не уяснил и не понял сам? Ты не имеешь права на то, что творится в твоей башке, Брант – и никто не имеет. Только у меня нет доказательств против тебя, настоящих доказательств, а не пустых слов, над которыми кое-кто не успел вовремя подумать головой. Не давай мне их в руки, слышишь? Я не собираюсь идти против Святой Империи лишь из-за того, что один болван пошел наперекор собственным мозгам, я тебе это уже говорил и буду говорить до тех пор, пока ты не убедишь меня в моей неправоте. Или пока сам не погоришь с поличным.

- Так зачем повторять? - Кажется, где-то внутри, в самой глубине, Алексиса бил озноб, причем озноб отнюдь не нервный, но куда более злой на то, каким поучительным и снисходительным тоном говорил с ним напарник.

- Чтобы лучше отложилось, а то вдруг мозги совсем откажут, - отрезал Даниел, словно подводя итог разговору. Алексис невольно поежился, радуясь в глубине души, что Мастер не может сейчас видеть его вживую.

Все же, какая бы холодная война ни разыгралась между ними теперь, как ни крути, а мастер Оурман – честный парень, с этим не поспоришь. Иначе Бранта, наверное, здесь бы уже не было… Признаться, он чувствовал себя совершенным заложником – и своего напарника, и обстоятельств, и не было даже ни сил, ни времени обратить взгляд внутрь себя, на собственные мысли, кипевшие все так же яростно, несмотря на все буйство событий, происходивших вокруг него, за всеми которыми надо было успевать, следить и больше ни за что не позволять ситуации выходить из-под контроля. Проверки технического обеспечения после обесточки, первокурсники со своими переездами и общежитиями (благо, не все рвутся обсудить с ним, Первым Мастером, каждую мелочь своей жизни, как этот Вайнке), составление проверочных тестов, третьекурсники с выбором профиля дальнейшего обучения, которые, хотя под его руководством уже не учатся, всё равно за советами идут почему-то к нему… Голова шла кругом в водовороте рабочих забот и как всегда смертельно болела в самые неподходящие для того часы.

- …Брант, даже если закрыть глаза на то, на чем я тебя ловлю второй раз, ты слишком много им позволяешь – в частности тем, что говоришь с ними на равных.

- Опять ты о старом? – Устало выдохнул Алексис. - Важно не то, как я говорю с ними, а как они говорят со мной. – «Оурман, всё-таки ты упёртый зануда». - Поверь мне, в их жизни будут самые разные люди, и не все из них станут вести себя по Уставу - вот тогда-то они и вспомнят меня.

- Брант, нужно быть жёстче, они должны уже сейчас, сразу понимать, что к чему, разве нет? А ты с ними обращаешься как… однокурсник, а не Мастер.

- Даниел, мне нужно их узнать - максимально быстро и глубоко проникнуть в их головы, а с ними это возможно только в неформальном общении. Ты, правда, думаешь, что хотя бы один из них покажет настоящего себя какому-то левому Высокому? Я имею полное право сам решать, как мне с ними общаться.

- Ты просто пользуешься привилегией своей фамилии. Но если что-то случится, Брант, даже на твою фамилию просто закроют глаза, это ты понимаешь?

Вот только не надо про фамилию, а? К счастью, последние слова Мастера Оурмана оказались приглушены короткими гудками звонка на второй линии, тем самым давая Алексису отличный шанс закончить этот ставший внезапно не самым приятным разговор.

- Ладно, отбой, мне кто-то еще звонит. Потом обсудим, - сухо бросил Алексис, почему-то чувствуя себя совершенно втоптанным в грязь, и, оторвав мобильный от уха, коснулся клавиши переключения. Знает же Оурман его слабые места… Негромкий, чуть отдававший нездоровой хрипотцой мужской голос встретил его почти в тот же самый миг.

- Алло, Мастер Брант?

- Да, здравствуйте. - Алексис не мог узнать голоса, и напряжение словно бы неприятным покалыванием проникло во все его тело.

- Берген, Кристоф Берген. - Неудивительно, этого наставника Алексис и правда знал неважно. - Мастер Брант, срочная мобилизация из Совета, слушайте меня внимательно, но не смейте ничего предпринимать, пока Вам лично не будет приказано. Час… Уже почти два часа назад было совершено покушение на жизнь Всеединого Владыки. Он жив, хотя и ранен, хвала Империи, не так опасно, как мог бы быть в данной ситуации. Террористы захвачены и обезврежены, о них, однако, я сейчас не могу говорить многого, что сказать стоило бы, особенно именно Вам… - в четком и до настороженности серьезном голосе Кристофа можно было услышать далекий отзвук досады. - И все же мой долг - сообщить то одно, что Вам действительно крайне необходимо знать сейчас: в числе преступников, мастер Брант, был Ваш кадет из нового набора. Вас скоро вызовут. Готовьтесь.

========== Глава 15 Метаморфозы ==========

Girl,

You lived your life like a sleeping swan

Your time has come

To go deeper*

[*Англ. «Девочка, всю жизнь ты жила как спящий лебедь,

Пришло время для чего-то большего» (пер. автора)

Из песни группы The Rasmus – «No Fear»]

Наверное, если бы Ладу спросили, как она решилась и зачем она это делает, она бы не смогла ответить. Сумасшествие того вечера все еще четко стояло перед глазами девушки: как и что (о, расколоться Империи!) она позволила себе говорить там, вдохновленная пьянящей дикостью свободы, как зачарованно смотрела на нее Ия, которой так восторгается она, Лада, сама, и как выползала на четвереньках из двери предтамбура, словно пятилетний ребенок, чтобы увидеть сквозь более редкие стволики кустов, есть ли во дворе школы люди в столь поздний час, и как почти бегом бежала домой, одна, чтобы успеть вернуться в последние минуты комендантского часа, придумывая на ходу какие-то неловкие версии, почему она не купила ничего в магазине, в который, якобы, ходила…

Еще очень долго после этого лежала Лада Карн в своей постели, глядя широко распахнутыми глазами в темный потолок, и сердце по-прежнему колотилось бешено громко, словно желая разбудить тихо посапывающую под боком Ину, не давая уснуть и самой девушке. А завтра снова вставать ни свет, ни заря, месить тесто… Странно, но привычная для неё жизнь, день за днём складывающаяся из часов, проведенных на работе, и часов, проведенных с семьей, сейчас казалась девушке безумно далёкой и нереальной, словно это в ней что-то было не так, а не в безумии подземного бункера и не в тех страшных словах, которые она позволила себе так опрометчиво произносить вслух. Сон все не шел, напрочь выбитый волнением от пережитых эмоций. Теперь, в очередной раз вспомнив реакцию родителей на ее ложь насчет закончившегося молока в первом магазине и закрытого второго, что чуть дальше, а не во дворе, - а именно безоговорочную веру ее глупым словам и ни одного лишнего вопроса, - девушка осознала одну очень странную, даже поразившую ее мысль: у них нет повода не верить ей, она же их не обманывала прежде. Всегда законопослушная, тихая, как и положено женщине, совершенно безропотно покорная, всегда и всюду пунктуальная, исполнительная и… А что, если на самом деле она не такая? Что, если девчонке удалось и саму себя убедить так, что она поверила, не заметила, как слилась с этой ролью, столь глубоко ненавистной и претившей ей на деле… Новая тревога закралась в сердце Лады, тревога и удивление: что, если все это, все эти семнадцать лет - не более чем самообман, а сама она – совсем не такая, и способна на что-то большее, чем тихо вянуть и угасать в бесцветном мире Среднего Сектора?.. Хотя на что бы?

Впрочем, что за мысли такие, она же не собирается ничего… Она уже собралась и уже сделала, что б ей пусто было. Ооо, Святая Империя, и как она могла только послушать Ию и решиться на это безумие?.. Если тогда, во время грозы, она могла еще на что-то списать замыкание, произошедшее в ее голове, могла оправдать собственную несдержанность, то теперь…

Право, что-то невероятное творится в ее жизни последние пару месяцев, да что в ее! Во всей Империи…И все изменится. В смысле, не прекратит происходить, быть может, даже станет серьезнее… Нет, это, конечно, преступление – такое помыслить, да и как возможен порядок вне Империи, подумать смешно… А жить тогда, что, как дикие? Холодок пробегал по спине от такой мысли. И все же что-то теперь непременно будет иначе, что-то словно шевелится внутри всего механизма, винтиком которого она и сама являлась, что-то рокочет тихо-тихо, но так угрожающе голосами непокорённых… Ах, что-то будет! Будет скорее и серьезнее, чем помыслить дозволено, страшно будет… Если б только маленькую Ину вытащить еще из этой средней трясины! Если б только понять, «прощупать» эту самую «другую» Ладу, что зашевелилась внутри, будто от спячки многолетней проснувшись, если б только стать сильнее, и решительнее, и попросту лучше…

«Средняя». Слово это всегда звучало для Лады клеймом, приговором - средняя во всем и всегда, никакая. Особенно теперь, когда она узнала новую Ию, смелую и дерзкую, умеющую и не боящуюся использовать обстоятельства в свою пользу. Умеющую оставаться в Системе, неуловимо и незримо выходя за ее рамки, такую особенную… После этого вечера хотелось выть и лезть на стену: разом от осознания своей никчемности в Системе, осознания себя не более чем расходным материалом Империи, о котором сама же она и говорила, а в то же время - прыгать восторженным щенком от одного воспоминания об Ие Мессель и того совершенно невероятного места, в которое последняя ее привела, и от щемящего доверия, и от эйфории становящихся словами мыслей, мыслей, что гудящим ульем в голове не дают покоя так часто, да что там, каждый вечер после главного выпуска новостей, после каждого разговора родителей о закончившемся рабочем дне, после каждого восхваляющего Всеединого Владыку стишка, рассказанного маленькой Нарьей наизусть… Святая Империя, как же хочется сбежать из этого мрака и быть как Ия, дорасти до нее, взять ту же планку находчивости и бесстрашия. И не важно даже, сколь немного Лада знает о ней сейчас, этого достаточно, совершенно достаточно, чтобы все стало понятно – ей одной, разумеется, вернее, им двоим… Достаточно, чтобы мечтать немножко о большем, да что там… чтобы просто мечтать. И стремиться. И быть лучше – во всем. И строить новую себя, пусть и в самой глубине, под коркой уставных норм, просто чувствовать ее, настоящую, каждой клеткой. Хотя бы перестать для начала, наконец, до дрожи бояться собственной тени.

Словно головой в ведро ледяной воды опустили – и так же резко вынули, и кожа горит и теплеет на воздухе. Лада уткнулась лицом в подушку так глубоко и плотно, что едва не начала задыхаться, и улыбнулась широко-широко, с каким-то словно победным ликованием, зажмурилась, что слезы выступили в уголках глаз, тотчас впитываясь в белую ткань наволочки. Святая Империя, что же творится с ней?… Что же ты делаешь, Ия Мессель, что ей теперь еще так долго не уснуть…

Странно, но слова, вслух произнесенные самой Ладой в тот странный вечер, заставили девушку немного иначе взглянуть на события нового и многих последующих дней. С работы пришлось отпроситься пораньше – чтоб успеть по просьбе матери доехать и попасть в приёмные часы в Управление Жилым Фондом Среднего Сектора по Одиннадцатому Кварталу, что всегда почему-то оказывалось делом долгим и непростым. Семнадцатилетней Ладе, частенько прозябавшей часами в очередях, занимаясь оплатой домашних счетов, всегда было удивительно, отчего нельзя перенести весь этот процесс в виртуальную систему, отчего каждый раз необходимо паспортом и своим присутствием подтверждать свою, налогоплательщика, личность… Не всё ли равно, кто платит, если платит регулярно и честно? Тем более, если карта безналичной оплаты уже сама по себе предусмотрительно встроена в паспорт гражданина. Или хотя бы, на худой конец, почему нельзя платить разом, в одном и том же разнесчастном окне и за электроэнергию, и за воду, и за обслуживание дома, и за занимаемую жилую площадь?.. Почему нельзя разделить Управление Жилым Фондом хотя бы на пару частей и разнести по разным концам квартала, чтобы не весь одиннадцатый пытался разом впихнуться в три окна, но его половина?

«Высоким ведь нужны наши пустые головы, верно? Высоким нужны наши покорность и бессилие, да просто усталость… Что бы мы чувствовали себя неполноценными». И как только она посмела сказать это вчера?

Второе окно. Восьмое. «Девушка, у меня система зависла, подождите. Так много людей сегодня». Четвертое. «Девушка, а я за этим молодым человеком стояла, он Вам что, не сказал?» Снова второе. Серая форма, серые стены, серые лица. Жужжание старого кондиционера, истерически рвущего спёртый, жаркий воздух. И, наконец, последнее подтверждение, крыльцо, глоток свежего летнего воздуха. Ну уж нет, она больше не поддастся на эту провокацию. Она человек, и не может такого быть, что бы один человек был первого сорта, а другой – второго.

***

Все же удивительно, сколь быстро человек привыкает к хорошему (к плохому в общем-то тоже, если прожил так всю жизнь, но речь не о том): в Высоком Секторе Пану нравилось. Нравился льющийся со всех сторон поток рекламной информации, навязчиво намекающей жителям, что они не смогу почувствовать себя достойными и полноценными Высокими без предлагаемых товаров и услуг, нравилось, как выглядят люди, позволявшие себе выйти на улицу не в форме (интересно, а ему самому, кадету, можно ли появляться на улице свободно одетым? Черт возьми, он даже таких мелочей все еще не знает… Хотя это как-то даже и не представляется толком), нравилась неслыханная чистота тротуаров без привычного для пятого квартала слоя пыли, нравились красивые автомобили… И пусть здравый смысл и шептал на задворках сознания, что, чего бы Пан ни смог достичь на своем новом пути, он навсегда останется в этом сияющем мире чужим и второсортным, но было и что-то еще, что каждый раз доставляло ему удовольствие от возвращения, рисуя Средний Сектор с каждым днем все более и более мрачными красками. Да и как вернуться к той, прошлой жизни, когда в глазах бывших одноклассников он смотрится теперь едва ли не предателем, купленным Высокими за красивую жизнь, от которого и ожидать-то только доноса?.. Уже не дома там и еще не дома здесь, Пан завис где-то на границе жизней, завис так шатко и ненадёжно. Кто их знает, конечно, этих Высоких, что происходит за закрытыми дверям их квартир, но не может же оно быть хуже, чем в пятом квартале Среднего… Только, несмотря на восторг от своего нового мира, Пан чувствовал себя потерянным и разбитым на куски – слишком очевидна и ужасна была эта пропасть несоответствия между Высоким и Средним, слишком радикально требовалось ему пересмотреть все свои прежние устои и убеждения относительно всей жизни, а он не был к этому готов. Четырнадцать лет в пятом квартале дали ему совсем другой мир, и, как признать само право на существование Высокого Сектора таким, каким он оказался на самом деле, мальчишка еще не знал.

Между ребятами из группы отношения оставались по-прежнему напряженными, хотя Пану и хотелось списать это на понятную нервозность подростков, чья жизнь сделала внезапно такой резкий поворот. Пан только знал, что Кир уже заселился в общагу, а Колин, как и он сам, собирается со дня на день перевозить вещи, да это разве общение? Парни - не считая братьев - держались все больше особняком, приглядываясь друг к другу, очень разные, но Пан все же чувствовал меж ними некое единство и почему-то был уверен, что именно вместе они могли бы стать в будущем отличной командой.

Дожить бы еще до этого будущего.

А еще Мастер Оурман. Косится на него, глаз не спускает… Вообще-то этот Оурман - парень неплохой, только бы говорил не так бешено быстро и не бросал на него, Пана, такие странные взгляды украдкой. На других он почему-то так не смотрит. Или это уже привет от мании преследования?..

Первый тест написали кое-как, не радуя мастеров и наставников выдающимися высокими результатами: больше всех отличился Колин с 74 баллами, Пан замыкал список, чуть-чуть не дотянув до 60, на что Первый Мастер в ультимативной форме холодно заявил своим подопечным, что оценки ниже 75 вообще недопустимы, и на экзамене всех без исключения мальчишек можно считать отчисленными, включая Колина Кое, которому тоже, между прочим, нечем гордиться. Пан почувствовал себя втоптанным в землю и жутко разозленным - ну нет уж, он еще покажет этому проклятому Бранту, на что способен.

В перерыве перед последним учебным часом, найдя на доске объявлений ссылку “общежития” в левом углу панели главного меню, Пан пробежал глазами недлинный список фамилий первокурсников:

“Вайнке, Пан - к. 4, ком. 2-06. Антон Штоф”.

Интересно, что за парень этот Антон Штоф? В корпусах парнишка ориентировался еще не очень хорошо, стоило бы сходить найти этот четвертый, да поглядеть комнату заранее, чем тащить вещи из Среднего Сектора. Да и с новообретенным соседом познакомиться заодно…

- Антон Штоф? – Брови Алексиса едва заметно скользнули наверх, но даже этого было достаточно, чтобы уловить немалое удивление на его обыкновенно непроницаемом лице. Алексис вообще был какой-то словно бы дерганый весь этот урок, не то словно опаздывая куда-то, не то нетерпеливо чего-то ждущий… Облизывал тонкие губы и постоянно поглядывал на циферблат часов на запястье, будто время подгоняя – Пан никогда не видел его столь напряженным, что это стало бы заметно стороннему наблюдателю. Однако убегать из аудитории прежде собственных учеников, когда звонок отмерил да отрезал очередной академический час, молодой человек отчего-то не спешил, словно оттягивая именно тот момент, который, казалось бы, так нетерпеливо подгонял все занятие. Делая вид, что попал сюда случайно, мальчишка догнал его на крыльце Академии.

- Знаешь его? – Пан не был уверен, что ему удалось скрыть напряженные нотки в своем голосе.

- Знаю, - кивнул тот, - весьма… ммм… способный мальчик.

Пан едва заметно нахмурился, не сводя с него глаз.

- Что? – Холодно откликнулся Мастер. - Что не так в этот раз, придира? – Алексис Брант выудил из кармана пачку сигарет и закурил этим своим непередаваемым движением, от которого почему-то решительно невозможно было оторвать глаз.

- Просто интересно, что ты знаешь о нем, - холодом на холод, вызов принят. Пан безразлично пожал плечами, - мне с ним жить еще вообще-то. Будучи не в самых лучших отношениях с законом по кое-чьей вине. - Многозначительно добавил он шёпотом.

Алексис не сдержался и громко фыркнул.

- Во-первых, мальчик, ты «по кое-чьей вине» вообще выбрался из дыры своего родного Среднего Сектора. Во-вторых, несмотря на эти твои внезапные вспышки ревности, - надо быть совсем глухим, чтобы не услышать это поганое самодовольство в его голосе! - я могу снова сообщить тебе, что ты далеко не единственный молодой человек, с которым мне доводилось иметь дело, став мастером. Хотя Антон Штоф и провел под моим руководством лишь несколько уроков, после чего был определен в другое отделение. – Алексис сделал короткую паузу, словно сомневаясь, назвать упомянутое отделение или нет, а затем продолжил. - И, наконец, в-третьих, Пан Вайнке, не имея права разглашать информацию, касающуюся других кадетов, могу сказать тебе лишь одно: будь внимательнее и осторожнее, когда дело доходит до Антона. Догадываюсь, что это может быть отнюдь не так легко, учитывая то обстоятельство, что вы будете жить с ним в одной комнате, но все же просто имей в виду. Если, конечно, ты вообще меня слушаешь, - добавил он всё тем же, ничуть не изменившим ледяного тона, голосом.

Пан оторвал залипший взгляд от сигареты в пальцах Мастера и почувствовал, как горячеют его щеки.

- Хватит ко мне придираться. - Осадил он Алексиса внезапно четко и резко, тут же получив в ответ молчаливый, но такой выразительный взгляд, что едва не запнулся. Ах, если б только самому научиться такому самообладанию! Дыхание его стало реже и глубже, словно в попытке найти гармонию души с телом, что получалось так редко. – И хватит со мной обращаться как тупым ребенком, который ничего не понимает…

- Это почему же, позволь спросить, если ты сам не считаешь нужным признавать совершенно никаких правил и так себя ведешь?

- Потому что бесит твой самовлюбленный эгоизм, Алексис, - зеленоватые глаза мальчишки, сузившись, смотрели убийственно прямо, а тихий голос, наконец, зазвучал ровно и безразлично, - потому что ты требуешь от меня – и других – соблюдать то, на что открыто плюешь сам. В конце концов, если ты действительно хочешь чего-то от меня, - мальчишка сделал ударение на это слово, - а не «кадета Вайнке», будь готов не только брать, но и давать. А если нет, то к чему… к чему это всё было? Пусть я всего-навсего Средний, но я по-прежнему человек, а не кукла - твоя, Империи или чья бы то ни было еще.

Славься, Империя, голос не дрогнул.

Не давая Мастеру ответить, Пан развернулся и двумя шагами спустился со ступеней высокого крыльца, ногти остро впивались в ладони. И почему они никогда, ни разу не могут поговорить нормально, как полноценные граждане Империи, как взрослые люди?.. Только щеки горели от чего-то, напоминающего досаду, чему мальчишка не знал названия. Вот просто один раз увидеть запись с этой камеры – и поминай как звали. Ну он и кретин. Да чтоб Алексису провалиться…

Семимильными шагами – через двор, не оборачиваясь, обогнув западное крыло, по кривой к жилым корпусам. Территория Академии занимала не очень большую площадь, однако отведенное ей пространство было использовано настолько продуманно и рационально, что вмещало в себя, кажется, куда больше, чем то физически было возможно. Разлапистые каштаны затеняли неширокие гравиевые дорожки, ветвившиеся паутиной к корпусам, и навевали тихим шелестом своих листьев удивительное умиротворение. Кажется, внутренняя дрожь, колотившая Пана после этого вновь вышедшего из-под контроля разговора, постепенно уходила, уступая место куда более любопытству, нежели тревоге. Четвертый корпус оказался почему-то вовсе не четвертым, а вторым зданием, если смотреть на жилые строения от Академии – такая же, как и прочие, крохотная, в один подъезд, башня-восьмиэтажка из бетона и стекла, еще не сочившегося в этот светлый послеобеденный час светом плафонов и экранов мониторов.

- Нечего без дела шастать, кадет, - сухо бросил консьерж в ответ на вежливый вопрос Пана, имеет ли он право найти и посмотреть отведенную ему комнату прежде перетаскивания в нее своего немногочисленного имущества, - первый и последний раз, а то в учёте числа проходов потом проблем не оберетесь.

“А сколько раз я в туалет выхожу, вы тоже будете считать?” - Зло пронеслось в голове у парня. Вдох - выдох. Не стоит это всё его лишних нервов, правда. Пан тремя шагами взлетел на свой второй этаж и, открыв дверь в общий коридор, остро пахнущий древесиной и стружками, замер, завороженный.

В корпусе шел ремонт и несколько взмокших от жары и работы строителей клали полы, каких Пану в его жизни видеть не доводилось никогда: они были деревянными. Не бетон, не плитка, не камень или стеклоплиты, но мелкие деревянные брусочки, тщательно подогнанные друг к другу, образуя хитроумный орнамент. Кажется, такой красоты мальчишка не видел даже в Доме Управления в тот единственный раз в день второго построения, когда Алексис Брант затащил его в комендантскую. Там, кажется, был цветной камень, да разве ему тогда было до полов?.. Расколоться Империи, и это - общага для второсортных Средних? С такими-то полами, когда натуральное дерево является одним из самых дорогих материалов? Проклятые мажоры… Да чтоб им пропасть, он будет здесь жить. Совладав с волнением, мальчик прошел к номеру 2-06 и, отворив дверь, тихо ступил внутрь.

- Добрый день…

Молодой человек, сидевший за ноутбуком, обернулся и посмотрел на вошедшего первокурсника внимательно, но едва ли слишком заинтересованно. Ему было, наверное, лет восемнадцать или девятнадцать, совсем светлые, еще светлей, чем у самого Пана, волосы чуть отливали рыжиной, равно как и брови, и медово-карие глаза на красивом, хоть и немного непропорционально вытянутом лице.

- Антон, - протянул он широкую, горячую ладонь, не поднимаясь со стула, - Антон Штоф.

- Пан Вайнке, - кивнул мальчик, - мы теперь, кажется, будем соседями. Так, оглядеться зашёл, завтра въезжаю.

- А я как раз гадал, заселится ли кто-то в этом году или нет. В прошлом мой псевдо-сосед, что числился в списках, так и не въехал. Так что я, признаться, уже здорово привык жить один. Будешь меня переучивать, Пан. Позволишь сразу на «ты»?

- Разумеется… - Пан рассеянно озирался по сторонам небольшой, но очень опрятной и светлой комнаты, очевидно тесноватой для двоих (по крайней мере, от жилья в Высоком Секторе он ожидал чего-то явно попросторнее). - Надеюсь, не причинил беспокойства?

- На то оно и общежитие, - безразлично пожал плечами Антон, и пальцы его вновь понеслись по клавиатуре ноутбука, а Пану подумалось вдруг, что рядом с ним будет, наверное, очень холодно. Хотя к этому разве привыкать?..

========== Глава 16 Truth or dare* ==========

[*Truth or Dare: «Правда или действие» - игра, по правилам которой участник должен либо ответить правду и только правду на заданный вопрос, либо совершить дерзкий, глупый и просто из ряда вон выходящий поступок, не зная заранее, что именно ему предстоит.]

ОБЖ, да еще и у второго класса, Ия любила как и технические, трудовые предметы: во-первых, 2\3 был отчего-то одним из её любимых классов, с которым она проводила больше всего времени, во-вторых, программа ОБЖ не требовала особых религиозно-уставных отступлений, необходимых во всех гуманитарных направлениях. В конце концов, спасая себе или товарищу жизнь, об этом ты будешь думать уж точно не в первую очередь. Да и вообще, теперь, после грозы, можно было приводить наглядные примеры на уйму гипотетических ситуаций, чем Ия и не преминула воспользоваться, рассказывая детишкам о возможной эвакуации при пожаре. Класс 2\3, второгодки, был тихим и на удивление прилежным – конечно, по первым месяцам едва начавшегося обучения сложно было говорить точно, но какое-то непривычное взрослое спокойствие, которое они излучали, было невероятно приятно для девушки, особенно учитывая то эмоциональное если не напряжение, то уж точно пресыщение, которое так непривычно полнило Ию все это лето. И вот теперь двадцать с лишним одиннадцати-и двенадцатилетних ребятишек вперило в нее взгляды своих по-детски больших глаз, ловя каждое слово, произнесенное ее устами. Удивительно все же, как меняются эти ребята за пять школьных лет, сколь другими они выходят из этих стен в пятнадцать и шестнадцать, чтобы пройти свое Посвящение в имперских граждан… Вспоминая свои бесконечно долгие годы в колледже, Ия теперь невольно неуютно вела плечами, словно от холода. Нет, определенно младшая ребятня легче и приятнее, чем жесткие подростки – не по годам взрослые, безжалостные и эгоцентричные. Разумеется, урок не давал девушке уходить в свои мысли и свой мир в той мере, в которой ей хотелось бы, особенно теперь, когда, спустя от силы четверть часа с начала занятия, звучный голос пробил внезапно громкую связь школьных коридоров и кабинетов.

«Вниманию учителей и учащихся. Вчера группировкой Средних, незаконно проникшей в Высокий Сектор, было совершено покушение на жизнь Всеединого Владыки Святой Империи. Силами охранной организации и властями Управления злоумышленники задержаны, а жизнь Владыки находится вне угрозы. Нагло и беспардонно наведя беспорядки и смуту в обоих цивилизованных Секторах Великой Империи, преступная группировка создала немногим раньше чрезвычайную ситуацию, подорвавшую работу большинства органов и предприятий, обеспечивающих стабильное функционирование Системы, а затем обманом проникла в Высокий Сектор, представив тем самым угрозу для жизни нашего Благодетеля и всей Империи. Сегодня каждый из виновных в происшедшем был подвергнут допросу и ликвидирован, а здоровью и жизни Всеединого, равно как и целостности Системы ничто более не угрожает. Каждый из вас, слушающих эту новость Средних, может сделать бесспорный вывод о непоколебимости закона и том, что ни один смельчак и глупец, восставший против него по своей умственной неполноценности, не в силах изменить установленного Системой порядка, и лишь во Всеедином Владыке, извечном и бессмертном как сама Святая Империя, зиждется правда и светлый путь к мировому процветанию…»

Вот оно. Ия невольно оперлась копчиком о свой письменный стол, перед которым стояла, читая ученикам лекцию, потому что в ушах зашумело, несмотря на мертвую тишину, повисшую в классе. Вот оно. Покушение на жизнь Владыки… Уж ежели дошло до такого абсурда, такого безумия… И правда, видимо, Средние не все сидели сиднем, обескураженные недавней обесточкой. Неужто и правда все подстроено лишь несколькими людьми? Но как?.. И что-то отец обо всем этом знает, хотелось бы выяснить…

Гам вопросов, поднявшийся внезапно чуть ли не в каждом уголке классной комнаты, вторя ее собственным мыслям, заставил девушку вынырнуть из глубокого омута этих размышлений – дети, кажется, услышанным впечатлены были не менее нее самой, и на каждый заданный вопрос, разумеется, каждый из них требовал своего полноценного ответа, так неохотно шедшего в голову потрясенной девушки. Вернуть в класс тишину и порядок оказалось не так-то сложно, а вот пресечь дальнейшие попытки сорвать занятие целым сонмом животрепещущих вопросов – куда тяжелее. Однако обсуждение подобных тем Ия вынесла на внеклассное занятие для всех жаждущих поговорить об услышанной новости (число желающих узнать ее мнения, ответа или совета разом сократилось примерно втрое) или на дополнительное домашнее задание (последние любопытствующие тоже отпали сами собой). С этого момента, кажется, это был самый скучный и длинный урок за всю ее учительскую практику. Дети притихли, один за другим переставая вникать в информацию урока, да и самой Ие хотелось поскорее уже сбежать из этой комнаты, поговорить с отцом, поговорить с той, которая сейчас, наверное, тоже стоит, ошарашенная, замерев, в своей пекарне по локоть в муке…

Грегор Мессель вернулся ближе к ночи, притащив откуда-то упаковку душистого кофе, за что Ия готова была тут же простить ему все его промахи и прегрешения. Сварил две порции душистого напитка, сожрал добрых полкастрюли тушеной с курицей картошки, только что приготовленные Ией на «автопилоте» в состоянии какой-то полной несостыковки с окружающей реальностью, разумеется, не подумал и сказать “спасибо” за ужин, и собрался было засесть с планшетом и сигаретой в зубах за какие-то свои неведомые дела, когда дочь тихо подошла к нему и села рядом.

- Пааап… - Ия не знала, с чего начать и с какой стороны подобраться к теме, что не давала ей покоя весь день, - работы много, да?

- Ммм… - неопределенно отозвался мужчина, не отрывая взгляда от экрана.

- Из-за того, что случилось, да?

- Ммм…

- Пааап, ну скажи…. Что там случилось? Ну, на самом деле…

- А у вас объявления не было на работе?

- Было, но… Ты же больше зна… - подумает еще, что она не просто так выспрашивает.

- Да что там знать-то, - отмахнулся тот, подняв, наконец, взгляд на дочь, - мальчишка из третьего квартала, сама понимаешь, какой это уровень. Ну, не то знал, как и к кому подмазаться, не то заговорщики его вытащили в Высокий после Посвящения - дикие их там разберут, уроды маленькие. Бред вообще, куда они в Академии смотрят? Я всегда был против этих их Средних “приемышей” - вот и получили по полной за свои благие идеи, а чего они хотели? Мастера, мастера… мальчишки сопливые эти их мастера, им не внедренных воспитывать, а самим бы за партой посидеть. Внедренные - это прекрасно, только чистой воды идиотизм - выставлять Средних, да еще и детей, против своих же, они ж безвольные тряпки… Играют в войнушку да шпионов – а как что на деле случилось, так все сразу попрятали головы, страусы, то ж мне…

Брюзга. Злая обида комом встала в горле девушки от тщательно скрываемого, но все равно каждым вставшим дыбом волоском ощутимого отвращения в тоне голоса Высокого. Конечно, Средние - это “они”, он-то тут ни при чём… Хотя и про Высоких-то он, оказывается, не многим лучше отзывается – Ия даже удивилась. Святая Империя, как бы она хотела не ненавидеть этого человека, а просто, как и полагается по Уставу, ничего к нему не испытывать… Кто там кого воспитывает против своих, какие мальчишки?.. Слишком много отрывочной информации, полученной в ответ на заданный вопрос, совсем не той информации, которую хотелось услышать, но в которой разобраться было бы тоже до одури интересно (на свою голову, знает же, что в дела Высоких лучше не соваться совсем). Мозг лихорадочно старался повторить про себя и запомнить каждое отцовское слово…

И все же. Значит, Средний мальчишка из третьего квартала? Одного из самых дурных, бедных и обделенных вниманием кварталов… Да, не мудрено, ребята оттуда, наверное, и не такое сумеют, дай только волю. И все же, в уме не укладывается, как ему это могло удаться. Даже в Высокий-то Сектор попасть, не то что до самого Владыки дойти… Ох, что-то Лада скажет на это безумие? Один, в Высоком Секторе, в несчастные пятнадцать лет отдать всё за единственную попытку… Мурашки побежали по ногам Ии от этих мыслей. Имперцы - ясное дело, но знать, что есть кто-то, кто-то совсем рядом, может, в соседнем доме, кто готов променять свою такую недолгую жизнь на… Ия сжала и без того искусанные губы в напряжённую линию, чтобы не дать им внезапно задрожать, и это напугало ее - жалость к мальчишке-преступнику из деградирующего третьего квартала, которого сама она и вовсе отродясь не видела… Совсем что ли крыша слабину дает?..

***

Это были мучительные два часа. Кажется, в переговорной собралась почти вся управленческая верхушка кроме, даром, самого Всеединого и пары его ближайших помощников, и каждый из присутствующих стремился задать как можно больше вопросов насчет мальчишек-кадетов, обряда Посвящения, насчет Оурмана (которого, кстати, здесь сейчас почему-то не было) и некоторых других людей, с кем Алексису доводилось иметь общение в последние месяцы.

Отвечать на их многочисленные вопросы, рассказывать о мальчишках все, что он знал, наблюдал и успел понять, проанализировав, было почему-то совершенно омерзительно, словно лезть голыми руками внутрь живого человека, и Алексиса немало удивило это чувство. Рассказывать все, что знаешь, и почти все, что можешь, чтобы равно не создать впечатление недосказанности и не подставить под удар того, кому это сейчас ох как не нужно… Алексису было мерзко. Нервное напряжение сменилось холодной собранностью, а тошнотворное презрение пришло вместо первого испуга. Он - мастер, он не имеет права держать секретов от Империи. Так почему же происходящее вызывает в нем волну таких отвратительных чувств? И где, чтоб его, Оурман, он-то что и о ком расскажет?

Проклятье, а ему самому, кажется, и правда ничего не собираются объяснять. Алексис стиснул зубы. У какого из этих болванов хватило ума так нарваться? И такой отчаянной дерзости идти просто напрямую к гибели… Спасибо старшему Бергену, хоть ввел в курс дела, а то эти снобы, похоже, опять почитают его, Мастера Бранта, за зазнавшегося мальчишку, которому не обязательно быть при делах. Волна гнева вкупе с не отпускавшим беспокойством разлилась по телу молодого человека. Допрос был долгим, детальным и жестким, без объяснений и церемоний, будто сам Алексис был виновником происшедшего - хотя, чего душой кривить, конечно, был, слепец, настолько поглощенный собственным безумием, что проворонил самое главное. Или это Вайнке так просто обманул его? Что-то внутри надорвалось от этой жуткой мысли. Нет, нет, прочь, не может быть.

Алексис чувствовал себя провинившимся ребенком, которому взрослые даже не снизойдут объяснить, что, собственно, происходит, и чего именно ждут от него самого - признаться, чувство это немало нервировало, если не сказать ужасно злило: в конце концов, он мастер, а не кадет, и ему, как и остальным присутствующим в кабинете, должно быть в курсе происходящего. Кристоф Берген тоже был здесь – впрочем, немудрено, ведь он преподавал первокурсникам Бранта основы экономических структур (какие уж им экономические структуры, право, когда они первые главы Устава-то нормально выучить все еще не в состоянии), но шанса и подходящей минуты сказать ему простое слово благодарности за преждевременный звонок Алексису так и не выпало. В общем-то, кому оно надо, такая мелочь, но отчего-то искренне хотелось, даже если б и выгляделонесколько странно и непривычно. И все же эти два часа выжали его, кажется, до последней капли, еще оставшейся в организме на фоне последних безумств, когда Мастер сел, наконец, за руль своего автомобиля и направился домой, милосердно выставленный высшим начальством из кабинетов Академии. Неудовольствие и какой-то презрительный гнев грызли его изнутри, заполняя все мысли лишь одним-единственным вопросом: «Кто?» Кто, дикие всё забери, ввязался в эту дрянь? И как, Святая Империя, заговорщику удалось забраться так далеко и так глубоко? Как не заходил еще ни один из Средних. Информации катастрофически не хватало, и напарник звонок за звонком не поднимал трубку.

Уже совсем поздно ночью, отключив, наконец, свой обожаемый WARX III, молодой человек устало повалился на широкую кровать, такую одинокую в просторах полупустой спальни, неровно освещенной уличными огнями, пробивавшимися сквозь зелень деревьев перед стеклостеной. Стянул майку и, оставшись в мягких домашних штанах, не стал даже укрываться одеялом. Ну и деньки пошли, один покруче другого… Когда это все заварилось – неужто еще в мае, когда он вымок до нитки в этой дурацкой школьной форме Среднего и почему-то встретился взглядом с нескладным зеленоглазым мальчишкой? Алексис ни за что не поверил бы, что одна встреча может изменить всю дальнейшую жизнь, но судьба, кажется, всеми силами стремилась его в этом переубедить. Прошло два месяца – и что? Всё с того дня летит кувырком и наперекосяк. Ох, Пан… Неужто и правда Пан, дурная твоя голова…

Жуткая усталость – более нервная, чем физическая, хотя и последняя тоже, – навалилась ватным комом, подмяв под себя Высокого, стремительно вдавив в глубокий сон без сновидений и головной боли, чего у молодого человека так давно уже не было, как, не прошло и часа, настойчивый телефонный звонок выдернул его из приятного забытья. Вспомнив, кажется, все возможные и невозможные проклятья, которые знал, Мастер, не открывая глаз, нашарил ненавистно вибрирующее устройство где-то под подушкой и снял трубку.

- Алексис… - голос Даниела звучал тревожно и спешно, тихо почти до шёпота и чуть хрипловато, что сонный Высокий даже не сразу узнал его. - Алексис, старина, мне крышка, - нервный смешок, отчетливо слышимый на другом конце провода, ввел и без того не проснувшегося Мастера в окончательный ступор, а напарник меж тем продолжал, не давая ему вставить и слова, - это был Ивлич, представь? «Мой» Кир Ивлич среди тех, кто стрелял во Второго. Насмерть его застрелили, я знаю, что тебе не сказали. И не скажут. А Кир меня перехитрил, всех нас… Короче, Брант, ты же дельный парень. Не ломай все, слышишь? - Алексис невольно вздрогнул, все более и более потрясенный каждым словом напарника и таким непривычным тоном его голоса, и окончательно проснулся. - Я тебе не нянька, ты сам все понимаешь… Короче, я не знаю, что будет, Брант. Со мной и со всем прочим. Империя ходуном ходит под ногами, чувствуешь? То одно, то другое, ты тут еще… - Даниел не то хмыкнул, не то недобро фыркнул. - Ладно, время. Счастливо тебе там… дальше. Прощаюсь.

Короткие гудки в трубке оборвали голос молодого человека, но Алексис так и остался еще несколько минут сидеть, слушая их, вперив невидящий взгляд в темноту комнаты. Жуткое ощущение, что он слышал этот голос в последний раз, грызло сердце молодого человека, заставляя волосы на голове шевелиться.

«Насмерть»…

Разумеется, никто не должен знать этого. То, что за именем Всеединого Владыки стоят три человека, являлось одной из наиболее строго охраняемых тайн Империи, к которой не допускался ни один, кто не прошел бы по целому ряду критериев: и пол, и возраст, и статус, разумеется, должность, и еще огромное количество прочего. Второй убит, Святая Империя… Убит Средними, убит, быть может, самим студентом его напарника, а он даже не знает, как все произошло…

Даниел, проклятье, как?..

А утро следующего дня началось с дивного известия о том, что напарник Алексиса Бранта смещён со своей должности, и место его займет отныне Виктор Берген - младший брат звонившего накануне наставника, Кристофа. Виктора Бергена, получившего кольцо всего лишь в прошлом ноябре, Алексис едва знал, но перспектива заиметь его в новые напарники, мягко говоря, не приходилась ему по душе. Такой зеленый мальчишка (не имеет значения, что Виктор на полтора года старше него самого) - и в группу этих бездарей первокурсников, среди которых один оказался мятежником и террористом, а другой… Расколоться Империи! Кажется, еще никогда личная выгода Алексиса не шла настолько вразрез с рабочими обязанностями и долгом Высокого.

Разумеется, среди кадетов в классе одно место пустовало. Мальчишки, кажется, были озадачены этим, ведь пропуск занятия без веской на то причины был чреват отчислением (а что стоит на самом деле за этим «отчислением» никто старался не спрашивать и не вникать), и обеспокоены известиями, и в комнате висела напряженная тишина, время от времени подогреваемая чьими-то вопросительными взглядами. Алексис сделал шаг в классную комнату, подавив глубокий вздох не то усталости (уснуть той ночью ему больше так и не удалось, и теперь лицо, которое он увидел в зеркале перед выходом на работу, имело под глазами круги почти того же глубокого синего цвета, что и сами глаза), не то облегчения, что вторая парта у окна по-прежнему занята тем же, кем и всегда.

- Кадеты. Не сомневаюсь, что все вы уже в курсе последних известий – и на данном этапе я воздержусь от каких-либо комментариев к ситуации, хотя не сомневаюсь, что мы еще не раз коснемся этой темы на наших занятиях. С особо желающими мы можем поговорить на личных встречах в моём кабинете. Сейчас же пустые разговоры лишь займут время, необходимое для вашей подготовки. – Алексис задумчиво пожевал губы, переводя взгляд с одного лица на другое, потом продолжил без долгих церемоний. – Место Второго Мастера займёт на неизвестный пока что срок Мастер Берген, Виктор Берген, вы с ним познакомитесь на следующей лекции. Я по-прежнему остаюсь вашим Первым Мастером, имейте в виду - вас будут ставить в известность всего, что вам должно знать. А пока перейдем к делу.

Лекция вышла донельзя по Уставу – механически бесстрастной, четкой и лаконичной. Мальчишки, по всей видимости, улавливая его настроение, молчали как рыбы, не решаясь озвучить ни одного из вопросов, чему Алексис был несказанно рад, хотя и не сомневался, что вопросы эти наверняка в немалом количестве крутились в их головах. Они еще поговорят, непременно, ведь заполнять мозги ребят тем, что необходимо, и ограждать от всего прочего - его прямая обязанность, но все же не теперь, когда не хватало только самому опростоволоситься из-за острой нехватки информации. Пусть лучше денек молча побоятся его нынешнего угрожающего вида – всем на пользу пойдет. К счастью, лекций сегодня было только две – первая и четвертая, с большим перерывом между ними на решение личных вопросов, чем Мастер и не преминул заняться, едва часы отбили десять утра, а именно – окончание первого урока.

И как только Оурман мог так просчитаться?.. В голове сами собой возникли слова, которые Даниел говорил ему в день Посвящения. «Кир актер, каких еще поискать». Ох, Святая Империя, твой Ивлич тебя же и переиграл… Как же неприятно признаваться себе, что представлять дальнейшую работу без Оурмана почти невозможно. Спешным шагом Алексис спустился на второй этаж в западное крыло, в свой кабинет, бросив невольно короткий взгляд на соседнюю дверь, где еще вчера работал Даниел, а сегодня запертую и опечатанную, и отворил свою, успокаивая сбившееся внезапно дыхание. Швырнул на стол мягкий чехол планшетного компьютера, закурил в неизменно открытую форточку стеклостены и позвонил брату договориться о встрече завтра. Потом щелкнул кнопкой электрического чайника (по счастью, еще наполовину полного воды) в противоположном углу комнаты и тяжело опустился на стул, шаря по захламленному какими-то канцелярскими мелочами верхнему ящику стола в поисках таблеток анальгетика. Если б можно было такой же кнопкой включение и отключения регулировать собственные мысли. Алексис сжал виски пальцами - голова заболела просто нестерпимо еще в начале занятия – и, неосознанным движением теребя кольцо на указательном пальце, постарался хотя бы на пару минут отвлечься от окружавшей его реальности, когда раздался громкий, но вместе с тем словно бы неуверенный стук в дверь.

“Только не ты, пожалуйста, кто угодно, только не ты сейчас!” - Взмолился мысленно Алексис и громко разрешил ожидавшему войти. Разумеется, это не мог быть никто иной, кроме как Пан Вайнке. Он в этом кабинете, что, поселиться собрался?

========== Глава 17 [Раз]очарование ==========

А было бы славно сменить униформу на платье

Из голубой органзы

И засыпать вместе, не разжимая объятья,

Под звуки дождя и далекой грозы

[ Из песни Flёur – «Мы никогда не умрём».]

- Нас запугивают, но, спорим, никому нет до нас дела? Особенно теперь, когда вся Империя, должно быть, на самом деле на ушах из-за покушения и прочих забот… – Лада сидела по-турецки напротив Ии на нижнем ярусе жестких нар бомбоубежища, аппетитно поглощая еще теплую булочку с шоколадной крошкой – собеседница ее уже прикончила свою за увлекательным разговором, сама того, кажется, не заметив. - На самом деле ничто не поменялось - у них времени нет за всеми следить, не думаешь? Ну, найдут они для виду парочку-другую неблагонадежных, раструбят на весь свет… Но я уверена, что им сейчас не до того – да и Средние наверняка в большинстве своем напуганы так, что шагу лишнего не ступят…

- А, по-моему, сейчас, кстати, как раз самое удобное время, чтоб действовать. Помнишь, когда все случилось – ну, гроза, электричество гикнулось, мы с тобой…друг друга нашли… Так вот не мы одни, оказывается, да? Не знаю уж, что нам наврали, а чего недосказали о случившемся (и сейчас, и тогда), но только я, знаешь, что поняла? Не все сидят и боятся, Лада, не все. Средние сильнее, чем сами о себе могут подумать. Потому им и не дают шанса действовать никогда – потому что не Средние Высоких боятся, ну, должны бы бояться, - а Высокие – Средних. И еще знаешь, что? Система «вы - нам, мы - вам», конечно, в балансе, но Высокие от Среднего Сектора зависят сильнее, чем мы – от Высокого, - Ия говорила горячо и проникновенно, глядя Ладе прямо в глаза, отчего той стало в какой-то момент даже немного не по себе, - я имею в виду промышленность и заводы. У них – наука и политика, а у нас – еда и топливо. У них технологии, у нас – производство. А если бы мы начали действовать? Мы без их науки вперед не пойдем, но продержаться продержимся, а они без наших заводов и рабочих рук – вряд ли.

- «Действовать»? – Неуверенно переспросила Лада, тревожные и настороженные нотки звучали в ее тихом голосе.

- Ну, нашлась бы еще парочка-другая таких храбрецов, как тот мальчишка, авось и прикончили бы Владыку… А то на пустых словах ругать Систему многие, наверное, горазды, а вот набраться такой ненависти, чтоб начать действовать…

Лада задумчиво кивнула, когда вдруг легкий морозец пробежал внезапно по ее спине: Святая Империя, да о чем они говорят, что вообще городят? Они же одобряют мятежника, психа, преступника… Открыто одобряют, без страха облечь эти чувства в слова! Однако произнесла отчего-то нечто совсем иное.

- На ненависти не построить… ничего, ровным счетом, - задумчиво качнула гладко причесанной головкой Лада Карн.

- А что ты предлагаешь мне взамен ненависти? – Глаза Ии недобро сверкнули. – Смирение и покорность? Да я лучше сдохну, чем буду раздавлена и перемолота в мясорубке Системы.

- Нет, Ия, послушай! Невозможно, все это невозможно, если действовать вопреки, назло, наперекор. Невозможно – на ненависти и страхе, должно быть что-то другое… Что-то, для чего, ради чего можно было бы идти до конца.

- «Ради» чего? Ну ты прям Яниш из детских рассказов, – тихонько фыркнула Ия, - только вот ему было, за что умирать – за Империю, - а меня лично за нее не особо тянет коньки отбрасывать, да еще и в таком возрасте как он был или я теперь пребываю. Ох, Лада, - смягчилась девушка, - да все люди в Империи делятся на два типа: имперцев-Высоких, повернутых на своей идее и своей красивой жизни, и задавленных страхом всех прочих…

- И среди них, этих «прочих», вдруг возникает пятнадцатилетний мальчишка, «задавленный страхом», и добирается до самого Владыки? Нет, не так, все не так, ты что-то упускаешь, Ия. Что, если дело – в другом? – Лада чуть наклонилась к своей собеседнице, странно сощурившись. - Ия, представь, подумай, переверни всё вверх дном в своей голове. Представь, что дело - в другом, не в том, чего у тебя нет, не в том, где и как тебя ограничивают, уничтожают и ломают, представь… что главное – другое, главное – то, что есть, что у тебя не отнять никакими запретами. Можешь? Я… я сама, наверное, пока не очень понимаю, о чем говорю, как можно так думать и как объяснить, но я где-то на грани самого важного! – Вечно бледные щеки девушки запылали жаром, а голос звучал так, словно она запыхалась после долгого бега, но она была как-то непередаваемо свежа и красива, словно цветок, умытый утренним дождем. - Им не отнять тебя, понимаешь? Того, что ты на самом деле, того, как ты любишь, что ты ценишь, никакими запретами не растоптать, даже если ты спрячешься, как ёжик в собственные колючки… Оно там, внутри, оно всегда внутри тебя. Может, это даже и есть «ты сама», может, даже еще глубже… Система может ломать наши жизни, наши тела, представления о мире, но… но наше сердце… Они ведь правы, дикие правы, – Ладе самой не верилось, что она действительно осмелилась произнести столь страшные мысли вслух, но ее было уже не остановить, - дикие со своей любовью, со своим шальным сердцем, непокорным, непокорённым… Это ничего, что нам запрещено чувствовать, запрещено самостоятельно думать… Это ничего, пока мы продолжаем это делать, пусть и тайно, пусть и давясь самими собой… Главное только не останавливаться и не сдаваться.

«Такие, как она, творят историю, - пронеслось в голове у ошарашенной силой ее слов Ии, - такие, как она, ломают Систему и ведут за собой толпы. Такие, как она, а я – просто жалкая актриса на её фоне».

А Лада смотрела на девушку широко распахнутыми глазами, равно боясь и ожидая реакции той, ответа, если не вердикта, и ногти больно впивались в ее ладони – боль все же отличное средство отвлекать себя от страхов и нервов реальности. Смотрела, глубоко и прерывисто дыша, вздрагивая внутренне и едва не плача от ужаса осознания себя, своих мыслей и своих слов, и какая-то огромная мозаика собственной жизни будто складывалась перед внутренним взором девушки.

Сперва ты просто хочешь видеть человека - как можно чаще, потому что мысли о том, что он просто есть, становится недостаточно. Ты ищешь с ним встречи всеми возможными и невозможными путями, смотришь, смотришь на человека, пока не выучишь наизусть каждую его черту… Дурацкое чувство. Хочется знать о нем всё, жадно, до последней капли, до последнего слова, последней мысли, каждую мелочь, о которой сам он и не думает никогда. Рассказать всё-всё, что дорого и важно, и непременно быть понятым. Потом понимаешь, что и этого мало, хочется прикоснуться к нему - просто с ума сойдешь, если не почувствуешь его под своими пальцами, в своих объятиях… Глупое, проклятое чувство, когда ты сидишь в своей комнате, уткнувшись в компьютер, и пытаешься убедить себя, что всё в порядке, что всё на своих местах, и отвлечься – хотя бы на что-то… А на самом деле не можешь ничего сделать с этим ощущением абсолютной беспомощности, потому что – скучаешь. Не просто так хочешь оказаться рядом и увидеть, но… готов всё, абсолютно всё, что имеешь, отдать за короткий звонок, за голос, и весь мир – всю неладную Империю! – за то, чтобы обнять, прижать к себе так крепко и так долго, чтобы забыть, наконец, обо всём на свете. Опустошающее бессилие, а в нем – всё, в нем и злость на своё трусливое бездействие (которое почему-то зовется мерзким «осторожность»), и отчаянная, до слез пронзительная боль от того, что словно кусок от тебя самого отрезали – а назад не приставить. И нетерпение, словно внутри всё свербит, и томительное ожидание следующей встречи, которое на деле – сам ведь знаешь, - только раздразнит, раззадорит, разбередит рану осознания, что никогда по-настоящему вместе вам не быть. Ни здесь, ни еще где, ни сейчас, ни потом, ни еще когда. Невозможно.

А потом к ужасу своему Лада вдруг резко осознала другое, странное, не дающее покоя желание: Ию хотелось поцеловать. Поцеловать прямо в губы, дико, по-настоящему, пусть она и не очень-то сама и понимала, что это “по-настоящему” значит, и какое тогда может быть “не по-настоящему”. Мысль это повергла девушку в шок и крайнее замешательство: что за безумие, они же друзья? Ведь все школьные годы на уроках асексуального воспитания им раз за разом вдалбливалась непристойность физического контакта интимнее рукопожатия, мерзость диких инстинктов… Да и к тому же, они же обе женщины, такого просто не бывает… Лада даже не могла с уверенностью сказать, которое из этих утверждений представлялось ей более абсурдным и вызывало больше причин задуматься о состоянии собственного психического (или даже физического?) здоровья. Она свихнулась, расколоться Империи, она точно спятила! Внезапно отчего-то внутри стало очень даже весело – и правда, наконец-то все изменилось в этом сером среднем мире. Хотя какая разница, кто это будет, если это так и так незаконно?

- Убей меня, Ия, но, мне кажется… – голос, как и губы, предательски задрожал, когда она легко коснулась пальцами щеки девушки, - я начинаю влюбляться в тебя…

***

Об исчезновении Кира в группе не говорили - видимо, каждый из ребят понимал, что это не то дело, в которое им сейчас стоит совать свои носы, да и попросту не настолько привыкли друг к другу, чтоб доверить какие-то серьёзные мысли или догадки. Кира просто больше не было с ними - и этот факт нужно было принять, как есть, не вдаваясь в излишние подробности, запрятав грызущее любопытство куда подальше. “Ликвидировать”. Едва ли не самое страшное из слов в Империи звучало на задворках сознания Пана, словно зудел укус какого-то насекомого. Нет, быть не может того, что бы Кир был среди виновных! Как? Он же просто… самый обычный мальчишка, такой же, как и все они… Хотя Мастер Оурман тоже исчез. А Брант – на месте. Головоломка никак не хотела сходиться воедино в голове мальчишки, стремительная лавина событий уносила куда-то все дальше и дальше, лишая последней возможности затормозить хотя бы ненадолго, хотя бы отдышаться…

Признаться, Пану было жутко одиноко. По природе своей общительный и живой - даже порою чрезмерно для тех обстоятельств, что ограничивали и связывали его всю жизнь по рукам и ногам, - мальчишка вдруг столкнулся с полнейшим отсутствием отклика со стороны окружавших его людей (кроме разве что Мастера Бранта, да с ним все не так просто). С Антоном явно было особо не поболтать - слова Алексиса на его счет лишь подтвердили личные впечатления мальчика от нового соседа, - а из Среднего… Ну, в общем-то кроме Марка все прочие неплохие парни, с кем можно было иметь дела, от него, мягко говоря, отвернули носы сразу же после дня Посвящения, когда просочилась первая информация о том, что Пан был выбран. Ну да, ожидать следовало, но, честно говоря, было страшно обидно и противно - как будто он теперь и правда подсадной, ну фу. Как-то совсем не думалось и не представлялось, что он может им действительно однажды стать, что бы ни говорили окружающие. Хотя с его-то нынешней успеваемостью… Ох, хочешь – не хочешь, но до стипендии надо дотянуть. Хоть ты тресни, но надо. Знать бы еще, как.

Школа – дикие с ней, со школой, но вот что правда было почти обидно, так это родители, которые ни разу со дня его переезда в Высокий Пану не позвонили. Мальчишка, впрочем, и так не особенно знал, о чем с ними говорить, даже когда имел право что-то рассказывать, и всё же… Даже это формальное «как дела? - нормально» виделось ему приятнее этого по Уставу бесчувственного молчания.

А с Брантом вообще было странно: его хотелось ненавидеть изо всех сил - и почему-то совсем не получалось. Хотелось доверять – но тоже никак не выходило, несмотря на одну странную тайну на двоих. А самым идиотским было то, что больше вообще ничего не происходило. Казалось бы, проклятая гроза и те безумные поцелуи, о которых и вспоминать-то было не по себе, должны были быть началом чего-то, должны были вести к чему-то кроме этих странных взглядов… Или нет? А чего, собственно, он ждёт? С какой радости он вообще чего-то ждёт?.. Когда Пан поймал себя на этой мысли, щеки отчего-то горячо вспыхнули. Как же сложно о нём не думать…

Мальчишка невольно облизнул губы и, услышав негромкое разрешение, вошел в кабинет молодого человека. Тот, признаться, сегодня выглядел на редкость неважно, хотя это и придавало ему хоть какое-то сходство с реальным человеком, а не неким идеальным образом, которого в привычной Пану атмосфере пятого квартала Среднего Сектора существовать не могло даже в теории. И все же, несмотря ни на что, какое-то внутреннее ехидство подсказывало порой, что любые его, Пана Вайнке, слова, сказанные один на один этому человеку, далекому как луна на небе, сойдут ему с рук безнаказанно; и мысль эта не давала мальчишке покоя, даже если сам он никогда не признавался в ней перед самим собой.

- Что с Ивличем, Мастер?

- О ком ты?

Он что, смеется?

- Ты прекрасно знаешь. Что происходит?

- Как ты со мной разговариваешь, мальчишка? – Его холодное, уставное и впрямь совершенно безразличное спокойствие бесило сегодня, на фоне полного молчания по единственному вопросу, не дававшему покоя чуть ли не всему хоть сколько-то адекватному населению Империи, еще сильнее, чем когда бы то ни было прежде. За кого их держат, за детский сад? Они кадеты Академии Службы Империи в Высоком Секторе, а им не удосужились сказать ни слова по поводу происшедшего!

- Как считаю нужным, так и разговариваю. Ты со мной тоже беседы ведешь не очень-то как положено, - глаза его дерзко блестели.

- Если бы я их вел с тобой как положено, Пан, тебя бы здесь уже давно не было. Хватит вести себя как малый ребенок.

- Что с Ивличем, Алексис?

- Он выбыл, - глаза Мастера внимательно сощурились, но он, к превеликому удивлению Пана, даже не одернул мальчишку за то, что тот назвал его по одному лишь имени, - лучше забудь о нем.

- Что… Что произошло? – Нет, волнение не коснется его голоса.

- Он не прошел отбора, Вайнке, такое тоже бывает. - Алексис словно каждой нотой своего голоса давал мальчику понять, что этого разговора происходить и вовсе не должно, но Пан с равным ему упорством продолжал делать вид, что не понимает очевидного.

- И… что теперь будет?

- С тобой – ничего. Остальное тебя касаться не должно.

- Но… Это же из-за происшедшего, да? – Выпалил Пан на одном дыхании.

- Слишком много вопросов, Вайнке. – Пан скорее почувствовал, нежели услышал уже не скрываемую угрозу в голосе Мастера и, взглянув в его все такие же синие, но словно бы покрытые коркой льда глаза, уже не в первый раз подивился тому, как ласково и безумно они порой смотрели на него.

- Его скинут в Низкий? Или… или… - совсем тихо произнес он, не отводя глаз от каменного лица Мастера.

- Устав, кадет. Помни свое место. – И без того тонкие губы Алексиса сжались в линию. - Кира Ивлича в этом мире не существует и никогда не существовало, а всё, что ты о нем думаешь – не более чем плод твоего уставшего воображения. Ты меня понял?

Так значит, предчувствие не подвело, и Кира действительно ликвидировали? Пан почувствовал себя так, словно все его внутренности скрутили разом в один какой-то скользкий и холодный узел. «Алексис такое же чудовище, как и все Высокие, - Средний проглотил липкий ком, вставший внезапно вдруг поперек горла, и едва нашел в себе сил не сжать кулаков, - а мне… я его…по-настоящему…»

Один – два – три – выдох.

- Да, Мастер, - едва слышно прошептал он, не глядя на темноволосого молодого человека перед собой.

- Нет, Вайнке, - безжизненно откликнулся тот, - еще раз.

- Да, Мастер! – Отчеканил Пан, выпрямившись, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голоса, ярость затопила его изнутри горячим потоком и наверняка сверкнула во взгляде светло-зеленых глаз, поднятых на Высокого. Святая Империя, как же он бесит.

Тот лишь кивнул в ответ.

- Свободен. - Внезапная безграничная усталость в голосе Алексиса в миг опустошила Пана, словно из переполненной бочки его гнева резким движением выбили разом всё днище, и он, не обернувшись, понуро вышел из помещения, бесшумно затворив за собой дверь.

Настроения заниматься не было, а Виктор Берген, худощавый темноволосый молодой человек, на фоне шебутного, неизменного энергичного Оурмана произвел впечатление растерянного, даже напуганного кадета, а вовсе не Мастера. Пан же витал в облаках, все стремительнее теряя последнюю надежду на свою стипендию, и урок упорно не шел в голову, а сердце грызло необъяснимое чувство вины, вины за эту усталость в голосе Алексиса, однако, как это возможно, где логика в этих чувствах, мальчишка уловить упорно не мог. Извиниться что ли? Хотя за что? Подумает еще… Ну уж нет, пусть только попробует подумать, что этот его «мастерский авторитет» что-то для него, Пана Вайнке, значит.

Только отчего-то полтора часами позже, спустившись по широким ступеням крыльца главного корпуса Академии, кадет все же догнал шагающего далеко впереди Алексиса и, оглядевшись украдкой по сторонам, дабы избежать лишних ушей, набрал в легкие больше воздуха, однако совсем не те слова, что думалось мальчишке, слетели внезапно с его губ:

- Что значит «ликвидировать» на самом деле? – Пан поднял на молодого человека свои очень серьезные серовато-зеленые глаза и буквально впился взглядом в его лицо. Тот лишь молча вскинул брови. - Все понимают, а на деле никто не знает, так ведь? Знают только, что – с концами. И все боятся, все Средние боятся Систему с самого первого дня.

- Закончи хотя бы Академию – может, узнаешь. - Пробормотал Алексис куда-то в сторону, словно пытаясь скрыться от этих глаз.

- Лекс… - Произнесенное так непривычно мягко и тихо, имя удивило, кажется, и самого Среднего. - Психушка? Тюрьма? Низкие? Смерть?..

- Не зови меня Лекс, я не ровня, - бросил, не оборачиваясь, Мастер.

- Да мне плевать, - отозвался Пан как-то отчаянно просто, - ответь мне.

- Когда как, Пан, когда как, - устало и шумно выдохнул Алексис все еще глядя куда-то в сторону, - ты просто подумай как-нибудь, зачем Империи могут быть нужны лишние Низкие? Хотя иногда психушки хватает, чтоб человек забыл, кто он…

От голоса Бранта, такого усталого, тихого и задумчивого, словно он размышлял вслух сам с собой, волосы зашевелились на голове кадета, и почему-то совершенно отпало всякое желание расспрашивать дальше, что тот имеет в виду под этими словами. Пан поежился и снова отчего-то почувствовал себя страшно виноватым за весь сегодняшний день, и ни прохладный ветер, разгоняющий летнюю жару, ни красота коридора общежития, снова потрясшая мальчика, ни домашние задания не смогли уже отвлечь мальчишку от этого щемящего чувства.

А в жилом втором корпусе как, видимо, и всегда кипела жизнь, и сновали туда-сюда возвращающиеся с занятий подростки. Антон Штоф, кажется, куда-то собирался, занимал собой разом все пространство комнаты, перебирал какие-то папки на полке над кроватью и что-то хмуро бормотал себе под нос, безуспешно пытаясь кому-то дозвониться, но на удивление смягчился при появлении соседа на пороге их теперь уже общего жилища. Пан не был настроен на разговор – больше всего хотелось повалиться на кровать, уткнуться носом в подушку и сделать вид, что сегодня не было никаких неприятностей, разговоров и сомнений, а на завтра не надо учить очередную порцию параграфов Устава. Однако дела не ждали, а отделаться от Антона парой дежурных фраз не удалось.

- К Бранту втираешься? – Голос молодого человека звучал столь спокойно и буднично, словно он спрашивал, не хочет ли Пан чаю.

- Что? - Мальчик поднял на соседа удивленный взгляд, не успевая нацепить маску безразличия.

- Ой, да ладно тебе, это нормально, - в глазах Антона вспыхнули на долю секунды какие-то недобро лукавые искорки, - только если хочешь пробиться, не к нему надо идти, а как минимум к его братишке - а то и еще куда повыше.

- Да с чего ты взял вообще? И что с его “братишкой”?..

- Пан, ну не надо, ладно? У Брантов все в семье большие шишки, неужто еще не знаешь? Брат – комендант, а папаша – советник. Думаешь, кадеты каждый день бегают после занятий с Мастерами поболтать? Парень, есть два пути к хорошей должности: хорошенько втереться в доверие или быть родней изначально. Подозреваю, что второе тебе не светит, вот и делаю простой вывод из того, что вижу собственными глазами.

- Я не… - внутри у Пана похолодело.

- И, тем не менее, я вас видел как минимум из этого самого окна на этой самой дорожке перед третьим корпусом. - Холодно закончил Антон, - Я смотрю, перваки нынче амбициозные пошли. Так чего ты хочешь?

- Вот и я думаю пока… - неуверенно произнес Пан, теряясь.

- Ладно, темни дальше, - качнул головой Антон, - не мое дело, в конце концов. Только что-то мне кажется, внедренный из тебя выйдет неважный, все на лице написано. Выбери что попроще, для твоего же блага будет. Младший Брант, конечно, личность легендарная, но с него, по-моему, еще рано брать.

- Легендарная?

- Ох, совсем зеленый… - в голосе Антона проскользнула не то насмешка, не то сочувствие, что показалось Пану совсем уж неправдоподобным. - Алексис получил совершеннолетие лет не то в десять, не то двенадцать… Не знаю уж, кого ему для этого пришлось укокошить, но факт остается фактом - прецедент, не писанный в Уставе. Его за это одна половина Академии на дух не переносит, а другая пророчит великое будущее… Хотя, ясен пень, всем по большому счету дела нет.

“Укокошил”? В глазах Пана едва не потемнело. Чтоб им всем пропасть, во что он ввязался?..

- А ты?

- А я. А какая разница? - Пожал плечами парень, потом подошёл к своему шкафу и принялся переодеваться в форму своего направления - темно-зелёную с белыми вставками, Пан так и не выяснил еще, к какому учебному подразделению она принадлежит, - явно давая понять, что разговор окончен.

Скользкий, однако ж, тип.

========== Глава 18 Узы ==========

Время шло бесконечно долго, словно тягуче, почти даже липко – от минуты к минуте, от часа к часу, даже как-то противно, словно в мутном тумане. Едва не попавшись прямо из кустов вокруг бомбоубежища в круг митинга МДН – молодежной дружины нравственности, - решившей вдруг собраться отчего-то именно возле ее школы (словно больше во всем квартале подходящего места не было!), Ия надвинула шляпку поглубже на глаза и поспешила выйти с другой стороны трансформаторной будки. Лады видно не было, значит, всё же не попалась, и то хлеб. Только уже возле самого дома, под аркой, ведущей во двор, какой-то парнишка-дружинник с синими полосками на фуражке придирчиво цыкнул и качнул головой, задержав взгляд на чересчур коротких волосах девушки, выбивавшихся из-под головного убора, однако ничего не сказал и поспешил в сторону круга собрания. Ия поморщилась внутренне – всегда терпеть не могла этих напыщенных, не по Уставу самодовольных ребят, строящих из себя невесть что: мол, взрослые никогда не вложат свои мозги в головы подрастающего поколения, и только изнутри должны расти чувства ответственности и долга. То есть патрулирующие дружинники вроде как и не запугивают, ведь они ровесники, да еще и с благими намерениями, а вроде как и перед Системой выслуживаются. Девушка на них нарывалась едва не каждый день, когда еще только произошла эта паршивая история со жвачкой в волосах, и они, непослушные, торчком стояли, хоть ты даже весь день в шляпке проходи. Неприятных историй тогда было хоть отбавляй – а вместе с ними, кстати, и жизненного опыта тоже, но теперь возраст и должность на работе позволял ей чуточку больше, все-таки школьный учитель – это уже куда значительнее, чем обозленный котенок из старших классов. И все же… дружинники ни у одного нормального Среднего ничего, кроме презрения или страха, отродясь не вызывали. Ладно, коменданты со своими ВПЖ, к ним хотя бы привыкнуть можно (давненько их, кстати, видно не было в ее доме), раз никуда не деться, но выскочки-подростки из МДН – это уже ни в какие ворота. Прихвостни имперцев. А, впрочем, какая разница? Не тронули – и то благо, а об остальном не стоит и думать, раз минуло.

Вечер вышел какой-то никчемный, и отец не вернулся даже к ночи, когда девушка так долго и тщетно пыталась уснуть, и все, наверное, было бы как обычно, если бы не сегодняшний разговор, отдающий каждый словом как ударом в черепную коробку; если бы не все то, что произнесла сегодня Лада, окончательно спутав и смешав мысли и чувства девушки. Мало ей было тех откровений о диких, о чувствах?.. Только после того краткого поцелуя – подумаешь, казалось бы, мимолетного прикосновения, - что подарила Ие Лада в мертвой тишине бомбоубежища, что-то внутри словно надломилось.

«Начинаю влюбляться в тебя».

Нет, невозможно. Любовь – это болезнь диких, древняя форма безумия, которую Империя искоренила у цивилизованного народа уже много-много лет назад, ей неоткуда было взяться сейчас! Но даже теперь голос Лады все еще стоял в ушах Ии. Девчонка сошла с ума, точно сошла с ума, если говорит о таком. Да и вообще, после всего, что наговорила Лада за последние их встречи, голова шла кругом. Любовь… Абсолютно все, что читала в книгах и учила в школе Ия, единогласно предостерегало читателей от этого пагубного чувства, делающего человека безвольным и жалким, неверным и слабым… Чувства, охватывающего всё человеческое существо, не оставляя место здравому смыслу и рассудку, не позволяя человеку адекватно действовать и вообще смотреть на вещи. Неужто теперь жизнь преподносит именно ей такое испытание, такой жуткий выбор? Нет, не с ней, с кем угодно, только не с ней. Она и так зашла уже слишком далеко… Они обе.

Чем больше смотрела девушка на Ладу, чем больше слушала ее речи, становящиеся все более и более абсурднными, тем сильнее пугалась, во что ввязала своё бывшее когда-то спокойным существование – со своими, разумеется, проблемами и вопросами, со своими неразрешенными тайнами, с почти ненавистным ею отцом, с работой и прочим. Променяла – на что? На тайные незаконные свидания в подземелье с безумной девчонкой, открыто одобряющей диких, девчонкой, зашедшей столь далеко, что дерзнула подарить ей поцелуй, это странное, нежное прикосновение, от которого сердце пропустило почему-то удар, и то страшное, неведомое безумие, что зовут любовью? Нет, невозможно. Ия не такая. Она взрослая, трезвомыслящая и вполне себе законопослушная Средняя, а не преступница.

Но самое странное – и почти даже пугающее - при всем этом было то, что сама она, Ия, знала в глубине души, что ничто не напрасно, что игра (однако ж, «игры» у нее…) стоит свеч, что она не хочет ни о чем жалеть. И все же, нет, «влюбляться», это, конечно, слишком, это Лада уже загнула лишнего. Ия вспоминала себя, которой она была еще так недавно, в начале лета, и вспомнила Ладу, трепещущую от малейшего шороха листьев, и вспомнила всю ту нежную заботу, которую так хотелось подарить девочке, их робкую дружбу… Так почему теперь она боится, да и чего? Что изменилось? Разве в них изменилось что-то, из-за чего она так отчаянно хочет теперь бежать, не оборачиваясь, и снова прятаться от всего мира?

«…я начинаю влюбляться в тебя»

И в чем, развалиться Империи, вообще разница между тем, что связывало их тогда, во время грозы, и теперь, что связывает их в школьном бомбоубежище?.. Разве могут несколько слов, произнесенных тихим шёпотом, изменить что-то настолько радикально и резко? Ия не знала, что ответить себе, а безымянная неизвестность пугала ее более всего прочего, неизвестность грядущих изменений, вновь неслышно подкравшихся к ее спине, изменений и внутри, и снаружи нее, которых, как ни старайся, уже невозможно было бы избежать. Она словно не успевала за Ладой Карн, не успевала понять и принять того, что происходило с последней, не успевала в их редкие встречи, от разлуки до разлуки, прочувствовать и перенять всего, что бурлило в душе ее подруги.

Подруги…

Нет, правда, Ладу хотелось беречь словно какое-то тайне сокровище, охранять от всех невзгод, хотелось сделать счастливой, дать забыть обо всем дурном, забыть обо всем мире, что злит или обижает ее… С Ладой хотелось всегда быть рядом, всегда видеть, слышать ее, чувствовать тепло хрупкого тела, каждое легкое движение; делиться с ней всем, что у нее самой, Ии, есть, и доверять все мысли, даже самые крамольные, которые никто более не поймет, просто быть нормальной, настоящей, быть собой, не притворяясь ради Империи кем-то другим. С ней хотелось весь мир делить напополам, на двоих, так жадно и эгоистично, навсегда, без Уставов и Систем…

Но «влюбляться» или «любить», потеряв рассудок… Убереги Империя от этих страшных слов.

Что же они наделали? Как быть дальше и как смотреть теперь этому человеку в глаза снова? Ия не находила себе места, как не могла найти и ответов на многочисленные вопросы, перемешивавшие в кашу все, что было в ее голове, даже и на следующий день. Урок за уроком отчеканивая положенный второклашкам материал, урок за уроком – с безжизненной маской на лице, запершись внутри себя на замок потяжелее того, что ограничивал вход в бомбоубежище. Лада… Нет, невозможно, она не имеет права потерять этого человека из-за одной своей растерянности, из-за своего страха. Делать вид, будто ничего не было? Ия не знала, не могла понять, что же будет тяжелее и обиднее для Лады – не для себя, - и как избежать этого, как обойти, если обойти уже невозможно. Ах, это страшное слово «любовь», зачем, зачем, Лада, ты сказала его, зачем, когда можно было остаться, когда можно было остановиться в том огромном, что они две и так имеют! Зачем было рушить?.. И почему одно это глупое слово пугает ее, Ию Мессель, куда сильнее, нежели всё то, что наполняет ее сердце все это уходящее лето, что изменило ее жизнь так резко и внезапно?..

Не задерживаясь после занятий и лишних десяти минут, девушка покинула здание школы и спешно направилась к выходу со двора, прощаясь попутно со знакомыми ей учениками, когда две третьеклассницы, о чём-то спорившие горячим шёпотом возле самых ворот школьного двора, привлекли к себе её внимание.

«Только он. Никто больше не узнает!» – Упрямо повторила красивая темноволосая девчонка, дергая себя за косичку, вдруг встретилась взглядом с Ией и, вытянувшись по струнке, опустила глаза; во взгляде её собеседницы промелькнула тень страха.

- Кто не узнает о чём? – Мягко поинтересовалась Ия, замедляя возле них шаг. И угораздило же этих дурёх выбрать для обсуждения своих дел место прямо под камерами наблюдения…

- Мой брат, - побледнев, пролепетала та (кажется, её звали Фида, но с их классом девушка была знакома неважно), - он из МДН, мне нужно с ним поговорить…

- Брат?

- Мил Грэм… - совсем тихо произнесла третьеклассница, - можете…

- Не думаю, что школа – подходящее место для обсуждения с одноклассниками вопросов, касающихся МДН, - мягко перебила ее девушка, - и что для обсуждения МДН вообще существует подходящее место.

Ия скользнула взглядом по лицам школьниц, но так и не поняла, уловили ли они её намёк. Не умеет девчонка врать, ох, не умеет. И место для своего заговора они выбрали неважное. Девушка едва сдержала тяжёлый вздох, пытаясь разобраться в собственных мыслях, пытаясь переспорить голос разума внутри самой себя, твердящий ей, что она не имеет права не только работать с этими детьми, но вообще приближаться к ним. И, наверное, впервые в жизни Ие по-настоящему хотелось снять эту глупую форму, увести их куда-то далеко-далеко и поговорить с ними – любым из них, кто захотел бы – поговорить не как учитель с учеником, но как подросток с подростком и как человек с человеком.

***

- Мастер Брант, я могу у Вас что-то спросить? – Карие глаза невысокого мальчика смотрели чуть исподлобья настороженно, даже тревожно, но вместе с тем решительно и отнюдь не глупо. Колина Кое Алексис вообще, пожалуй, считал самым способным в группе, несмотря на чрезмерную болтливость порой – хотя и это многим, как не раз имел опыт отметить Мастер, играет на руку. По крайней мере, в часы индивидуального общения, которых пока что с Колином прошло всего два, Алексиса не раз посещало ощущение, что не он приставлен наблюдать за мальчишкой, но тот – за ним.

- Разумеется, я же говорил, - кивнул головой Высокий, - не припомню, чтобы ты когда-нибудь еще и спрашивал на это разрешение.

- Ну… - мальчишка замялся, провожая взглядом выходивших из классной комнаты одногруппников. Алексис выжидающе взглянул на него.

- Мастер Б’ант, - карие глаза вновь встретились с синими, и мальчишка, очевидно, занервничав и не совладав с собой, выпустил на свободу свой дефект, начав невольно глотать звуки, - Кир Ивлич и Масте’ Оу’ман как-то связаны с… последними событиями? Вы нам ничего не гово’ите, и никто не гово’ит, но мы же не слепые котята… - в тихом и голосе мальчика едва уловимо проскользнула какая-то грустная досада, - мы все-таки кадеты, но мы не имеем п’ава знать, да? С’едним в новостях гово’ят хоть что-то, пусть и неправду, а мы, мы кто? Если нам даже неп’авду не говорят… - спокойствие ровной, но быстрой речи Колина немало удивило Алексиса, особенно в своем сочетании с тем, что он говорил. Если бы не его хромающая «р», было бы и вовсе не понять, что он крайне напряжен.

- Колин,язык твой без костей, - задумчиво качнул головой Мастер, - поберегись лучше что ни попадя молоть, а? Ты дельный парень, но разве можно так?

- Вы сами на пе’вом занятии сказали сп’ашивать все вопросы, даже глупые, - глаза его вдруг сверкнули разом упрямством и виноватым смущением.

- Глупые и лишние, ты чувствуешь разницу между ними? - Алексис посмотрел на кадета строго, но вместе с тем изучающе, и продолжил, не дожидаясь ответа. - Не сомневаюсь, что тебя бы здесь не было, если бы нет. Послушай, это, наверное, со временем войдет к тебе в привычку, но просто имей в виду, что то, о чем не говорят, наверное, сказано быть не должно. А главное, те, о ком не говорят, названы быть не должны. Забудь имена, которые ты только что произносил. Этих людей нет. Объясняю это как Первый Мастер, просто потому что позже за подобные вопросы ты можешь и здорово влипнуть в неприятную ситуацию, ты ведь понял меня, Колин?

- Да, Мастер. - Кивнул тот спокойно и снова поднял на Алексиса глаза. – П’остите, Мастер. - Отправить что ли Пана к этому мальчишке научиться спокойствию и покорности? Высокий внутренне усмехнулся этой мысли, представляя взрыв возмущения, которым тот ответил бы на подобное предложение.

- Не строй лишних домыслов и не распускай пустых слухов, кадет, - отозвался он, - ты молодец, что осмелился подойти, но на твой вопрос ответа можешь в ближайшие годы не ждать. Тем более что ответ ты на самом деле и так знаешь сам. Выбрось это из головы. До завтра, и храни Империя грядущую встречу.

- Храни Империя… - эхом отозвался Колин, выходя из помещения.

Нет, все-таки в этом году его ребята молодцы. Самый сложный из всех первых курсов, что ему доводилось вести, и, однозначно, самый интересный. Только вот безумное безрассудство Пана, кажется, и правда заразно.

А между тем для всего Высокого Сектора, как очень скоро удалось убедиться Алексису, покушение на Всеединого Владыки стало потрясением - тем большим, что произошло это событие непосредственно в Доме Управления, среди комендантов, советников и прочих важных должностных лиц. Само собой, новости, направленные на Средний Сектор, трубили, что враги Империи были схвачены, а цель теракта не пострадала. Отчасти, быть может, это и не было такой уж ложью, но лишь отчасти: двое из трех преступников были убиты запоздало среагировавшей охраной на месте, и лишь одного удалось взять живым. По погибшим Высоким ниже комендантского уровня траур спускать не стали - слишком велик был риск утечки информации, - так что и сам Алексис, которому, по-хорошему, знать всё это было не должно, держал рот на замке относительно даже тех скромных и отрывочных данных, что были ему известны от Даниела или кое-каких других полезных знакомых, и старался все более слушать, нежели вмешиваться в дела большого начальства. Уж что-что, а молчать Алексис отлично умел с самых юных лет.

Комендант Алберс Брант, сотрудник Законодательной Комиссии Высокого Сектора, к дому которого теперь подъезжал автомобиль молодого человека, жил в спальном, отдаленном районе Высокого Сектора, каких в Империи уже почти не осталось, скорее походившем на загородный поселок, заметно контрастируя с шумным мегаполисом, в большом трехэтажном доме со скромным подобием садика, в дальнем от дороги углу которого рабочие устанавливали небольшую детскую площадку. Видать, племянники и правда совсем выросли.

Статный молодой мужчина как минимум на полголовы выше Алексиса с такими же, как и у него самого, темными волосами, но яркими, зеленовато-карими глазами, Алберс отворил дверь самолично вместо привычного уже дворецкого и, приветственно кивнув брату, пропустил его в просторный светлый холл.

- Сколько лет, сколько зим, Алексис, тебя совсем не видно и не слышно, - качнул он головой без малейшей укоризны, - я уж думал, ты вообще забыл о моем существовании, неужто мастера нынче и впрямь такие занятые? Хотя… нынче-то как раз таки, наверное, и занятые, верно? – Алберс обернулся за следовавшим за ним по лестнице братом и, миновав еще одну комнату, вышел на балкон, жестом приглашая его следовать за собой. Судя по непривычной тишине, царившей в доме, Милана Брант с сыновьями отсутствовали.

- Здесь камеры нет, - спокойно пояснил комендант, словно говоря о чем-то само собою разумеющемся, опускаясь в плетеное кресло и кивком предлагая брату последовать его примеру, - обошли стороной, довольно того, что это улица. - Алексис одобрительно кивнул, но внутренне поморщился, и злая зависть обожгла его. - Так о чем ты хотел поговорить? Я, конечно, догадываюсь, но давай-ка сразу ближе к делу и довольно всей этой приветственной мишуры.

- Это правда, что Второго убили, а не ранили? – Младшему из братьев явно пришлось по душе это предложение, но голос его все равно резал холодной сталью тщательно скрываемого напряжения.

- Ох, Алексис… - качнул головой Алберс. – Почему ты вечно так любишь совать свой не в меру любопытный нос туда, где ему совсем не место?

- Потому что у меня кадеты, брат, оказавшиеся влипшими в грязное дело, их не касающееся. И потому что у меня больше нет напарника, - Алексис закурил, все так же упорно глядя старшему прямо в глаза, - а со мной обращаются, словно я и сам еще кадет, даром не школьник. Я думаю…

- Ты, правда, полагаешь, что кому-то интересно теперь, что ты думаешь, младший? – Голос брата, спокойно безразличный до этого, теперь стал холодным и жёстким. – С тобой обращаются так, как считают должным. Если ты не вызываешь доверия у них - это твоя проблема. После провала Оурмана это совершенно логично и понятно, скажи еще, будто нет. Второй убит, это так. Хвала Империи, не твоим Киром, но у него были помощники, сумевшие забраться куда глубже первого курса Академии. – Где-то внутри Алексиса снова едва уловимо передёрнуло от той лёгкости, с которой Алберс вслух говорил о ликвидированных. – Да, у Ивлича изначально были старшие сообщники - а то и товарищи - в Высоком Секторе. Он с самого начала знал, что имеет шансы быть выбранным, знал, как вероятнее этого достичь, либо знал внедренных в лицо. Как ни прискорбно, наши мало чего смогли добиться от того, кого взяли. Но ты будешь круглым идиотом, братец, если решишь, что Оурман заслуживает каких-либо оправданий после того, как дал себя так просто обдурить этому мальчишке. Пятнадцатилетнему Среднему! Всё было запланировано еще давно, они всё продумали - а гроза с происшедшей по её причине аварией просто сыграли им на руку. По крайней мере, всему Высокому Сектору безмерно хочется верить в то, что к аварии эта шайка не имела никакого отношения. А как иначе? Или, думаешь, кто-то из наших захочет взять на себя ответственность?

- А Оурман, значит, попал под горячую руку?

- «Под горячую руку»? – Алберс многозначительно вскинул брови. - А не он ли принял мальчишку в ряды кадетов, Алексис? Ты представляешь, как близко к его участи был ты сам? Абсолютно вероятно, что твоё лицо Кир Ивлич тоже знал и искал – тебя это не тревожит? Считай, что тебя спасло только то, что кое-кто обратил внимание на твои слова и ваш с Мастером Оурманом спор во время обряда Посвящения. Святая Империя, никто из Брантов никогда не стоял так близко к краю пропасти, как ты теперь. – Глаза Алберса сверкнули нескрываемым гневом. - Половина Академии после того, что произошло десять лет назад, тычет в тебя пальцами как в надежду Высокого Сектора и образец для подражания, а ты позволяешь себе быть таким расслабленным и невнимательным? Это же твоя работа, твоя прямая обязанность…

- Я не для твоих лекций сюда пришел, брат, - холодно отозвался Алексис.

- Ты еще отца не слышал…

- И не желаю. Не надо примешивать его к моей жизни. Мне уже не пять лет и не десять, я в состоянии справиться сам – даже с этим.

- Пф, давно ли мы такие самостоятельные? – Качнул головой Алберс. - Ты о себе всегда был высокого мнения, младший, - спокойный упрёк в голосе брата снова отозвалось в молодом Мастере злостью, - неужто тебе до сих пор не дает покоя эта твоя зацикленность на том, что ты всегда всё «сам»? – Глаза коменданта внезапно потеплели, а взгляд чуть смягчился. - Покажи мне Высокого, занимающего нормальную должность без крепких связей и глубоких корней…

- Не делай из меня наивного идиота, Алберс. Да и не о том речь вообще-то.

- Не о том, - согласно кивнул тот, - только ты просто имей в виду, что без отцовского слова тебе теперь места наставника к будущему апрелю, как ты планировал, не видать, это я скажу наверняка. Даже не знаю на самом деле, когда видать… - добавил он задумчиво, - с мастера тебя еще долго не отпустят, пока не научишься сразу людей видеть. И воспитывать, как полагается… И все те вольности, которые вам с Оурманом из-за тебя и твоей фамилии позволялись в общении с кадетами – не удивляйся, если им тоже придет конец совсем скоро.

«Так им мало?..» Алексис сжал зубы, давясь подступившей к горлу яростью. Едва ли молодого человека удивило то, сколь больно его задело это известие – куда болезненнее, чем многое прочее, звучавшее в этом не самом приятном разговоре. Когда, дикие их забери, хоть кто-то в этой семье увидит в нем взрослого человека, а не ребёнка, выросшего на всём готовом? Что он должен сделать, чтоб доказать им – убить кого-нибудь ещё?

- …даже не знаю, чего тебе посоветовать, чтоб реабилитироваться в их глазах, - качнул головой Алберс, продолжая разговор, как ни в чем ни бывало, - наставники в Академии априори почти единогласно считают этот набор провальным.

- «Провальным»?

- Еще бы. По одним только оценкам видно, что провальный, а тут еще и Ивлича накрыли. Даже до меня – там – кое от кого из Академии доходит молва о четвертой группе первого курса, имей в виду. Тебе, конечно, больше нашего известно – должно быть известно, - как-то недобро поправился старший, - и все же, имей в виду, что, если их расформируют к концу года, тебя по головке никто не погладит.

- Пф. – Алексис качнул головой и с удивлением понял, что в этот раз слова брата не подняли в нем ожидаемого гнева. - Все по-другому, брат. Средние…

«Средние – не такие. Не такие, как о них привыкли думать Высокие, совсем не такие. Неужто это и в правду именно то, о чем говорил ему тогда Пан Вайнке? О том, что Средние – разные, а не бесцветная каша. Самому не верилось, хотя какое-то внутреннее чутье и подсказывало, что мальчишка прав, снова, треснуть миру, прав. И ему, Алексису Бранту, одному из лучших Мастеров Академии Службы Империи в Высоком Секторе, до знания и понимания Средних еще как до Луны пешком. Но Средние – не такие. И им, Высоким, какими бы правами, благами или знаниями они ни были наделены и одарены, никогда не понять и не узнать, какие эти самые Средние на самом деле, хоть ты полжизни проживи внедренным. Потому что точно так же, как закрыт Высокий Сектор для Средних, так и Средний Сектор на самом деле в сути своей всегда был и остается закрытым и недоступным для Высоких».

- …Средние мне виднее, чем тебе, как ни крути. Дело Ивлича их не касается. А с оценками, думаю, мы в силах разобраться сами. - Алексис поднялся из удобного кресла, не дожидаясь ответа брата, и, сухо поблагодарив за разговор, широким шагом направился к выходу.

«А что, если все-таки попытаться понять?..»

========== Глава 18,5 ==========

We were the ones who weren’t afraid

We were the broken hearted

We were the scars that wouldn’t fade away*

[*Англ. «Мы были теми, кто не боялся,

Мы, с разбитыми сердцами,

Мы были шрамами, которые не исчезнут»

Из песни группы Red – «Who we are»]

Солнце стояло уже высоко, когда парень продрал, наконец, глаза и заставил себя подняться с кровати. Проспал, проклятье. Видать, электричество ночью опять отключали в целях экономии, потому что заряд телефона сел и не разбудил звонком вовремя - теперь ребята его точно убьют. А нечего было ему вчера до рассвета мозги промывать, достали, честно. Как будто он сам не знает, сколь много от него зависит… сегодня.

Сегодня.

Проклятье. Еще раз прокрутив в голове это странное слово, Кир вышел из комнаты и направился в ванную: ничто так не способствует пробуждению, как холодный душ, особенно в такой жуткий летний день.

Сегодня он убьет человека.

Капли воды струйками стекали с непослушно торчавших после сна русых волос.

Сегодня он убьет главного человека в Империи. Единственного. И всё. План не может провалиться, план безупречен. Столько лет ушло у старших ребят на то, чтобы обдумать каждое движение…

9:57 на часах на кухне. Футболка, как всегда слишком широкая, липла ко влажному, тощему телу подростка. Привыкший к трех-четырехчасовому сну, мальчишка чувствовал себя на удивление разбитым, проснувшись так поздно, и это было ему не на руку - не сегодня. Сегодня нельзя. Сегодня слишком важно. Кир усилием запихал в себя пару бутербродов с сыром и чем-то еще, найденным в холодильнике, совсем, кажется, не ощутив вкуса пищи, и пошел в комнату собираться.

Интересно, что произойдет после, когда все уже случится? Что произойдёт с Империей, с Системой, Секторами? Кир не знал. Кир в общем-то даже не думал об этом - не стремился думать, ведь сейчас было что-то куда более важное и значимое, что зависело от него как ни от кого другого. Эрнст вчера так уверенно и убедительно твердил, что Средние поднимутся на восстание, что терпение их уже совсем скоро приблизится к точке кипения, что ему просто невозможно было не поверить - вот уж кому в лидеры идти, а не ему, Киру Ивличу из задрипанного четвертого квартала… Хотя вот Ули ему так и не поверила, а этой девчонке на слово можно положиться, она всегда зрит в самую суть - ох, не к добру. Ули вообще, конечно, баба стальная - еще бы, единственная девчонка на Восстании, кого хочешь построит так, что не забалуешь… Сигаретный дым вышел густым комком вместе с едва уловимым смешком. Если сегодня все получится… Если сегодня он останется жив… Если что-то в Системе, наконец, изменится, он, наверное, даже предложит ей выйти за него - то-то парочка из них получилась бы! Даже и внешне, не говоря уж про два бурных вулкана характеров: он - совсем еще по-детски тонкий и невысокий, до какого-то противного ему самому изящества, голубоглазый и почти даже красивый, и она, Ули Виртер, низенькая белокосая пышка с озорным, а порой и суровым огоньком в серьезных карих глазах. Придется, правда, подождать чуток: Ули в позапрошлом месяце только четырнадцать исполнилось, ей замуж пока рановато - да и едва ли хочется, Ули ведь из тех уникальных людей, кто до последнего будет отстаивать крупицы своей свободы.

Ну вот, ему сегодня, может, последний день жить, а он о девчонке думает, балбес.

Спортивная сумка с каким-то трепьём - вдруг нужно будет на досмотре у пограничной стены объяснять, почему шляется туда-сюда в неурочное время. Подумаешь, какой-то всего-навсего кадет переезжает в общагу…

Брюки, рубашка с коротким рукавом и жилетка с блестящими серебром пуговицами, все безупречно черное - в таком костюме бы со сцены выступать, а не на учёбу ходить… Массивные высокие ботинки и пилотка с гербом Академии, все сидело на парнишке идеально. Только выглядело сегодня почему-то траурно, а не парадно. Нет, право, в таком виде по Среднему Сектору и ходить-то страшно, за версту Высоким несет… Кир вскинул на плечо объёмную, но не тяжелую сумку, звякнул в кармане колечком с двумя пластиковыми карточками-ключами и, сбежав два пролета лестницы, вышел из дома.

Под тихий, едва различимый свист мчавшегося поезда монорельса недолго было и уснуть. Вагон был полупустым, лишь небольшая группа аккуратно одетых мужчин, кажется, с кольцами на пальцах, занимала место в его дальнем конце, да подросток в форме кадета Академии убивал время, уткнувшись в экран планшета, чуть поодаль. Несмотря на тщедушное телосложение и совсем еще детские черты лица, его окружала атмосфера полного спокойствия и душевного равновесия, не гипсовой маской приклеенных к передней стороне головы, но честно и просто идущих изнутри него, словно жизнь парнишки, наконец, вошла в то русло, по которому ей должно было течь, предначертано было еще задолго до его первого вздоха - чем он был полностью доволен.

Еще минут двадцать, и он будет на месте. Контроль – это минут двенадцать-пятнадцать. Зайти для виду в общагу – еще минут двадцать…ну, полчаса, если вдруг кто задержит или заболтает, хотя кому бы, он так толком ни с кем и не познакомился. От Академии до места – еще минут сорок от силы. К часу дня должен поспеть. В смысле, непременно поспеет, не стоять ему на этой земле! Там встретиться с Петером. Петера парнишка знал только по фотографии – большего сообщникам друг о друге знать было и не положено, на всякий, как говорится, пожарный случай. Петер должен предоставить ему место переодеться. И оружие. Кир невольно повел плечами, словно от этой мысли ему стало внезапно холодно.

Оружие. Потому что сегодня

он убьет человека.

Нет, всё верно. А потом Петер проведет его к Абелю – и там всё случится. Там всё получится, как и…

На экране телефона кобальтовым огоньком моргнуло новое сообщение:

11.12 Абель Т. => «У меня трудности»

У Кира противно засосало под ложечкой. Нет. Нет, не сметь даже давать ход подобным мыслям. Всё будет хорошо. Всё пройдет, как и задумано. Вдох получился какой-то рваный, напряженный, а пальцы рук оказались внезапно ледяными.

Досмотр вещей прошел, кажется, даже быстрее, чем пятнадцать минут, отведенных под него напряженным мальчишкой с безразличной маской на лице. Кир шел дальше. Что же могло случиться у Абеля, что он называл бы «трудностями»? Разве роль Абеля была не самой простой из них всех? Больше всех, конечно, рисковал Петер, у него и место, и оружие, и вообще… Ивлич на деле и сам не больно-то уж в курсе, кто что еще должен был подготовить и сделать для общего блага, кроме тех немногочисленных пунктов, что напрямую касались его самого, но всё же…

Крошечная лампочка на замке двери в комнату загорается зеленым светом, позволяя обладателю ключа ступить внутрь – здесь никого нет. Своего соседа Кир видел в прошлый раз, собственно, единственный раз, когда еще бывал в этой комнате, заранее зная, что не будет в ней жить, - то был черноволосый старшекурсник, не красивый и не страшный, высокий и сонный, имя которого кадет даже не утрудил себя запомнить. Товарищи поговаривали, будто перваков всегда намеренно подселяют к тем, кто постарше, устраивая их под дополнительный присмотр… Кира коробило от этой мысли, такой правдоподобной.

Он вытащил из сумки половину её содержимого, не глядя, и так же, не глядя, запихнул его в тумбочку в ногах кровати. Какая разница?..

12.03 Абель Т. => «Он говорит, поздняк отменять».

Горячая, почти паническая волна обожгла парня с головы и дошла прямо до ног. Всё так плохо? Что за?.. И какого дикого ему дан строжайший запрет писать Петеру? Ладони, спрятанные в карманы, до боли сжались в кулаки, но дрожь унять не удалось. Двумя шагами мальчишка очутился в ванной, едва не сунув под струю холодной воды не только лицо, но и всю голову целиком, задохнулся, фыркнул и, дернувшись, больно ударился локтем о полочку этажерки в углу.

Нет.

Стоп. Если отменять уже «поздняк», значит, он пойдет до конца и не подведет их, какие бы там трудности ни случились, у Абеля ли, у Петера ли, у него ли самого…

Он вытер лицо и слипшуюся от холодной воды челку, сел на крышку унитаза и, прикурив, глубоко затянулся; рука противно ныла. Может, это вообще не его дело, что у них происходит? Может, оно не так уж и повлияет, а парни просто напрасно пытаются перестраховаться? Или нервы сдают… В голове Кира роилась сотня не то причин, не то отговорок, почему Абель должен быть не прав, но поверить в них отчего-то упорно не получалось даже самому.

Спустя десять минут, под ногами Кира Ивлича уже снова хрустел гравий дорожек, ручейками вливающихся в широкую дорогу, ведущую к Академии Службы Империи в Высоком Секторе. Парень шел спешно, не замечая, кажется, ничего вокруг себя.

12.47 Абель Т. => «Поворачивай назад»

12.49 Абель Т. => «пожалуйста»

Даже мелкий и, казалось бы, не сильный, дождь быстро залил его плечи и колени, заставляя ткань противно липнуть, сбегал каплями по щекам. Дождь был каким-то до странности соленым и теплым, словно…

Это были слезы. И это было нельзя.

========== Глава 19 Трудности ==========

Ия молчала. Это было разом странно, обидно и почти страшно. Удивительное дело, но за время, проведенное с ней, Лада, кажется, и правда почти забыла, как это – когда постоянно страшно, не из-за чего и из-за всего разом. А теперь, после тех дурных слов во время их последней встречи, после того безумного порыва, что соединил их губы, теперь Ия молчала. Обрывать провода звонками, конечно, было бы нелепо, опасно и до абсурда глупо, но нервы почему-то успели за прошедшие дни так расшалиться и расшататься, что Лада почти готова была уже пойти и на этот глупый шаг, разве что не в глазок подглядывать, когда Ия домой возвращается. Несерьезно, конечно, только и правда уже хотелось.

Полный сомнений и сожалений, август тем временем навалился душащей ватной подушкой, погрузившей Средний Сектор в сплошную пелену пыли над перегретым асфальтом, и никакое дуновение ветра не было в состоянии хоть немного разогнать густой воздух даже на уровне верхних этажей. Печь в пекарне топила нещадно, заставляя девчонку обливаться на работе потом, и каждая минута, выкроенная на глоток воздуха у двери черного хода, казалась едва ли не райским наслаждением в этой вечной духоте, повторяющейся неизменно день за днем. Только внутри все трепетало и почти даже тряслось, когда мысли возвращались к происшедшему эпизоду – а возвращались они регулярно, - и ощущение было такое, словно где-то там, вдали от нее, Ия решает теперь судьбы мира, к которым ей самой доступ отчего-то закрыт уже навсегда. В голову непременно лезли воспоминания об июне, о первых их встречах, о тех сомнениях, почти истеричных, когда она, Лада, подозревала в Ие подсадную Высокую, которые теперь казались столь абсурдными, что хоть смейся. Только вот смеяться не хотелось. Удивительно – всего-то два месяца минуло, как они знакомы, а ощущение, будто никакого «до» этого знакомства и этого человека вообще не было в ее жизни и быть не могло.

И все же вечер, следовавший за очередным рабочем днем, такой же душный и невыносимо жаркий, принес после скромного ужина известия, заставившие девушку слишком уж резко вернуться к реальности, как раз, наверное, той самой, что и была этим самым «до» их с Ией удивительного знакомства.

- Лада, послушай, - начала Дара Карн тихо и спешно, почти сбивчиво, явно нервничая от мыслей о том, что собиралась сообщить дочери, - послушай меня, пожалуйста. Эрик… В общем, у папы на работе случилось недоразумение. Его подставили, Лада, это не его вина, что так вышло…

«И чего она его вечно выгораживает, вечно стелется?.. Ну, накосячил он в чем-то, дальше-то что? У всех бывает, а он как будто сверхчеловек, как же…»

- …словом, папа потерял работу.

«Что?»

- И мы решили… - Дара взглянула на дочь, потом спешно отвела глаза. Удивительно, как невыносимо тяжело в какой-то момент становилось на сердце, если общаться с мамой чуть дольше обычного, если заметить эту ее манеру речи, неровную, словно всё время в чём-то оправдывающуюся… - Лада, помнишь Шински, Мора Шински, они работают… Работали раньше на одном этаже с папой, помнишь? Его сын, младший, Карл, вы с ним в детстве играли, не помнишь? Так вот Карл, да… Вы с ним отлично ладили, правда же? Это для твоего же блага, понимаешь, я папу вообще не знала, когда меня за него выдали в шестнадцать.

Что? Замуж? За Карла Шински? Сейчас?.. Комната со всей мебелью куда-то плавно поплыла перед глазами девушки.

- Вы с ума сошли, мам?.. – Прошептала она ошарашено. - Я же работаю, я могу сейчас свой налог сама платить… При чем здесь папа вообще? Как вы могли это связать? - непонимание, гнев и паника разом захлестнули Ладу тяжелой волной, не оставляя сил сохранить внешнее благоразумие. - При чем здесь я? – Она искала взгляда матери, но та упорно отводила глаза, разглядывая ромбы на потертой кухонной скатерти. - Маааам… А они уже знают, ну, Мор и Карл, вы сказали им уже? Вы что, уже все решили?..

Нет, не может быть такого. Невозможно. Не с ней. С кем угодно, но не с ней. Никак… Не сейчас…

- Мору…

- Мору Шински уже сказали? Уже, правда, всё решили? А он что? А Карл? – Тысяча вопросов билась о черепную коробку, пытаясь найти выход. - Как вы могли, мам, почему вы не спросили?..

Лада поняла внезапно, что руки ее, крепко стиснув подол домашнего платья, мелко и часто дрожат – разом от шока, напряжения и закипающего где-то в глубине груди негодования. Голос сел в шепот – иначе сорвался бы в крик – и казался ей самой каким-то чужим и незнакомым.

- Лада, успокойся. – В голосе матери, всегда тихом и нерешительном, внезапно послышалась незнакомая холодная твердость. - Это совершенно нормально, я не понимаю, чего ломать трагедию. Тебе семнадцать лет, ты взрослая женщина, способная помогать семье и платить налог, сама же говоришь. Так что мешает сделать следующий шаг? Что за паника такая ребяческая? Успокойся, пожалуйста, и соблюдай Устав. Ну что в этом плохого, подумай сама…

Лада с трудом проглотила подступивший к горлу ком. Собраться. Надо собраться. Может, мать права, какая разница? Или… а если ее выставят жить к этому Карлу? А если квартиру дадут неизвестно в каком квартале? А если Ия… Сломаться Империи…

- Да, мам.

Маленькая Ина осторожно выглянула из комнаты, стоило лишь Даре Карн выйти из кухни, сочтя разговор завершенным.

- Ладу увезут? – Тихо произнесла девочка, как всегда чуть исподлобья глядя своими по-детски огромными глазами.

Девушка вздрогнула и подняла на малышку взгляд – та лишь сверлила сестру своим в этой удивительно взрослой, задумчивой манере.

- Не знаю, моя маленькая, - как выразить эту ласку, когда на нее нет ни слов, ни сил, ни малейшего дозволения? Лада подошла к Ине и, погладив по голове, скользнула мимо нее в их общую комнату, полутемную в летних сумерках, - не знаю. - Внутри внезапно стало пусто и гулко, только бился, конвульсивно сжимаясь, какой-то холодный комок на уровне живота. Девушка опустилась на одно колено и неловко, словно пугливо прижала девчушку к себе.

Дело ведь не только в Ие.

Странным оказалось и осознание этой волны эмоций, что захлестнула ее с головой от услышанной новости. Почему? Ведь и не такое случалось в жизни, да и не такое делала, согнув собственную волю, а теперь вдруг такой закатила концерт, что хоть стой, хоть падай. Словно какой спусковой крючок нажали внутри, разблокировав эту многотонную стену, что отделяла ее всю жизнь от внешнего мира.

Тесная, захламленная лоджия и тонкая сигарета в дрожащих пальцах. И шум улицы, словно где-то в отдалении, мутным пятном на краю сознания. Гудки в телефонной трубке.

Пропади все пропадом.

- Алло? – И словно дрожью по телу.

- Ия… - шепот Лады звенел дрожью. - Ия, можешь говорить?

- Здравствуйте… - осторожничает. - А что случилось? – Лада буквально увидела перед глазами её чуть нахмурившееся лицо, тонкие темные брови, съехавшие на переносицу против всех Уставов, какой она бывала только в убежище, когда разговор заводил девочек в совсем уже бунтарские и беззаконные дебри.

- Меня… замуж выдают. Потому что мне уже семнадцать, у папы проблемы, и все считают… считают, что… - голос девушки оборвался, задушенный рыданиями без слез. - Что пора стать взрослой, наконец, - выдохнула она, собрав в кулак всю свою волю.

Тишина.

Только не молчи, Ия, пожалуйста, только не молчи. Скажи что угодно, скажи даже, что тебе даром не сдались мои проблемы после той глупой выходки, что знать меня не хочешь больше, сумасшедшую, только скажи. Просто чтобы знать, чтобы не иметь пустой надежды, что еще можно что-то сохранить, вернуть, спасти. Только не молчи.

- Как и в прошлый раз, хорошо? Завтра.

Значит, в начале пятого она окажется проходящей мимо школы. Святая Империя, как только дожить до этого «завтра»?

- Да… - выдох, а в трубке уже снова гудки. А она, Ия, должно быть, где-то совсем рядом, направо по коридору, за железной дверью, всего за парой стен – и так невыразимо далеко, мучительно и непреодолимо.

Завтра.

***

Кажется, все самые масштабные катастрофы, преследовавшие Пана все это заканчивающееся уже лето, свелись внезапно к двум вещам: дома (вернее, в общежитии, ибо, где сейчас находилось это самое «дома», сказать было сложно) – готовка, в Академии – рукопашный бой. Если с первым еще можно было найти хоть какой-то выход – свалить на выходные к родителям или питаться исключительно макаронами с сосисками (даже яичница, чтоб она неладна была, всегда находила способ пригореть), то второе и подавно вгоняло мальчишку в уныние. Нет, помахать кулаками Пан в свои неполные пятнадцать был не дурак, но только это как-то вовсе не вязалось с отработкой каких-то там сложных захватов на Мастере Бранте на виду у всех одногруппников. Не только на нем, конечно, с тренером по физ. подготовке все было как-то проще, хотя тоже не подарок, но Алексис… Вечно из-за него все идет кувырком.

А так жизнь, в общем-то, постепенно устаканивалась: на кадетскую стипендию мальчишка смог-таки вытянуть свои паршивые оценки, да и зазубривать страницы Устава или иерархии власти Высокого Сектора постепенно привык, и с покушением шумиха утихала… Даже холодный взгляд Антона, ощущаемый внезапно на своей спине, Пан научился выдерживать, не выказывая признаков дискомфорта; Марк писал редко и писал все какие-то пустяки, хотя, что еще ему писать? Пан и без него достаточно хорошо знал скуку пыльного и душного августа, проведенного за школьной партой – даром, что его нынешняя школа покруче, чем у оставшихся позади Средних одноклассников. Не жаловаться же теперь. Наверное, именно сейчас Пан мог бы с полным правом сказать, что жизнь, наконец, вошла в то новое русло, которое в мае напророчили ему на плацу, и постепенно потекла в новых берегах. Было, правда, пусто и немного одиноко, и как-то не находилось удачного повода припереться невзначай в кабинет Алексиса Бранта… А его, чего греха таить, видеть и слышать хотелось просто зверски, и никакие часовые лекции и близко не могли притупить этого чувства. Потому что учиться, к сожалению, тоже было нужно, а смотреть, думать и одновременно с этим еще и вникать в смысл того, что он рассказывает, было совершенно невозможно. А потом рано или поздно приходило время тренировок по борьбе, и все ухало куда-то в бездну прямо из-под ног – потому что он не может. Как бы ни было порою сильно в нем это желание отдубасить этого высокомерного индюка за все, что произошло в его, Пана, жизни за уходящее лето… Нет, не в жизни – в нем самом. Только на деле глупости это все. Обида, смущение и странная благодарность опускали его руки в самые неподходящие для того моменты.

А потом приходило иное: приходило странное ощущение, что все это было неправильно, невозможно, как-то до отвращения неестественно. Весь этот Высокий Сектор, и Академия, и Мастер, и сам Пан, и… Вообще всё, вся Система, когда копнешь ее хоть чуточку внутрь, вглубь. Ощущение, что быть этого не могло, и вообще не должно было случиться - только если с кем-то другим, а не с Паном Вайнке, что он не должен был всего этого знать и видеть. Такое странное настроение приходило внезапно, какими-то вспышками озарения, выворачивая всю реальность наизнанку, и каждый раз надолго выбивало мальчишку из колеи, словно внезапный удар под дых, которые он теперь частенько получал на тренировках. И, нет, былое его презрение к Системе и Высоким больше не имело никакого отношения к реальности, к тому, что окружало мальчишку теперь – теперь словно все детские догадки внезапно обернулись правдой, такой горькой, что вставала поперек горла комом обиды и злости, которые невозможно было снова проглотить, узнав в полной мере. Невозможно было простить – подавишься, если простишь, сам собою подавишься, всеми своими принципами и всеми своими убеждениями, которые даже для пятнадцати лет слишком уж тверды и непоколебимы; сам себя не простишь, если примешь все таким, какое оно есть, каким оно выглядит в твоих лучистых юношеских глазах. Пана коробило, коробило почти даже физически, когда в выходные дни он возвращался в Средний Сектор, когда шел по пятому кварталу, - от грязи и мусора, от мертвого безразличия на лицах прохожих, от разрухи и запустения, потертых вывесок магазинчиков и пыльных листьев на деревьях, серых вместо должной зелени. Пана коробило, когда вечером воскресенья он возвращался в Высокий Сектор, когда сияющая стрела поезда несла его по третьему ярусу монорельсовой дороги, когда под ногами тихо и уютно хрустели гравиевые дорожки, соединяющие жилые и учебные корпуса Академии; коробило от огромных супермаркетов на красочно освещенных улицах, от аккуратно одетых людей, свободных от формы хотя бы несколько часов в сутки, от дорогих машин и цветочных клумб во дворах жилых домов… Коробило от собственной беспомощности, от возможности лишь наблюдать – и ничего не делать, от своего же желания остаться здесь так долго, как только будет ему по силам, от желания сбежать из того обветшалого прошлого мира и никому о нем не говорить, никогда, и даже, быть может, постараться забыть самому… От желания ткнуть их носом, каждого из этих сияющих Высоких, в разруху и безнадегу пятого квартала, от своей ненависти к этой их беспечности, их нежеланию знать…

Все это было неправильно, невозможно, но оно грызло мальчишку изнутри все чаще, словно червяк, точащий яблоко, всё стремительнее с каждым днем пробирающийся наружу. Он смотрел на своих одногруппников, неизменно сдержанных и напряженных, и всё чаще спрашивал себя, неужто они не видят этого? Неужто могут так просто закрыть глаза… Пан даже не успел сам сообразить, как и чем снова умудрился нахамить ему, когда снова оказался в кабинете Мастера Бранта - удрученный, разбитый и виноватый. А Мастер задумчиво мерил кабинет шагами, курил и даже не смотрел на мальчишку, так непривычно, что тому стало жутко не по себе, словно зябко в неожиданно дождливый день. Да, разумеется, играть с ним в прятки уже почти вошло в какую-то дурацкую привычку Пана – хотя кто еще первый начал этот бред? В белобрысой голове кадета снова зашевелились мысли о том, что было бы, если бы тогда ничего не произошло, если бы не было дождя, аварии и пожарной лестницы, если бы обстоятельства сложились иначе, если бы… Разве он когда-нибудь принял бы этот свой поистине щенячий восторг от этого молодого человека за что-то… что-то большее? Разве он когда-нибудь понял бы, признался бы себе?

Невозможно. Так же невозможно, как и переезд в Высокий Сектор, как и все то, что происходит с ним теперь, все то, что уже происходит с ними.

Треснуть Империи.

- А теперь слушай меня, кадет Пан Вайнке, - мысли мальчишки, сумбурные и отрывочные, что крик утопающего в стремительных волнах, были прерваны голосом Мастера, ровным и спокойным, без лишних эмоций, без капли дружеской симпатии, но и без холода социальной пропасти Высокого и Среднего, беспощадно разделявшей их. И все же это обращение отчего-то невольно резануло слух мальчика, - если кадет еще хоть раз повысит голос на мастера, он будет отправлен с рейдерами на зачистку Низкого Сектора. Если кадет не понимает слов, ему объяснят более доходчиво. Если кадет за два месяца так и не удосужился уяснить для себя свои немногочисленные права и куда более многочисленные обязанности, носить имя кадета Академии СИвВС он не имеет ни малейшего права тем более. – Алексис поднял на мальчишку взгляд: синие глаза смотрели убийственно прямо, уверенно и спокойно. - Если тебе все понятно, Пан Вайнке, - свободен. Если нет, и тебе всерьёз надоело здесь учиться - даю три дня на размышления, после чего готов обсудить все твои вопросы… правда, через три дня у меня будут дела далеко отсюда… - последние слова Мастер произнес отчего-то медленно, словно сомневаясь, все ли правильно и достаточно ли доходчиво говорит, но взгляд его чуть изменился на этих словах с холодной уверенности на немой вопрос. - Тебе ясно? Пан Вайнке…

- Да, Мастер, - отчеканил Пан, выпрямившись, - я… обещаю подумать эти дни. - Выдохнул он, чувствуя, как предательски горячеют уши. - Хорошего дня. И храни Империя грядущую встречу

Мальчишка вывалился из кабинета на деревянных ногах и не очень-то успешно попытался сделать, наконец, полноценный глубокий вдох, но грудь словно не разжимал тугой металлический обруч.

«Пан Вайнке»… Святая Империя, чтоб тебе сгинуть.

«В конце концов, если ты действительно хочешь чего-то от меня, а не «кадета Вайнке», будь готов не только брать, но и давать». Мозаика из слов судорожно складывалась в голове, и сердце колотилось как бешеное, не позволяя мозгу поверить в правильность собранного смысла. Ему сейчас угрожали чем-то худшим, чем отчисление, или назначили свидание, а он успел согласиться?..

Вот псих ненормальный. Да чтоб они все там провалились, эти Высокие психи, дикие их разберут, чего они хотят, думают, а потом еще и делают. Только все утряслось… В смысле, с пожарной лестницей и этим вселенским замыканием - во всех смыслах этого поганого слова, - только этот проклятый Мастер хоть ненадолго покинул его, Пана Вайнке, дурную голову, как - на тебе! Хоть стену зубами грызи с досады и бессилия. Хотя почему сразу так уж бессилия? Пан вообще-то сам тоже хорош хоть куда - одно слово Бранта, как он уже мчится на всех парах, виляя хвостом. Как же бесит. Сам себя бесит, дожили…

========== Глава 20 Без масок ==========

День сменялся днем, но не случалось ничего, что позволило бы иметь хотя бы какую-то надежду думать, что всё изменится, что произошла некая ошибка, недоразумение, что девчонки смогут еще как-то на что-то повлиять. Внезапный звонок Лады, заставший Ию вечером врасплох за очередным одиноким ужином под тихое бормотание телевизора, произвел эффект разорвавшейся бомбы, после которой этот странный мирок, что, оказывается, успели построить для себя две девушки, уже едва ли мог бы вернуться однажды в свое прежнее состояние. Весь день, думая о назначенной на вечер встрече, вспоминая дрожащий голос Лады, Ия сжимала зубы покрепче, лишь однажды мимолетно позволив дрожи пробиться наружу, коснуться рук, заставив пальцы сжаться в кулак.

Рассеянность невозможна, непростительна.

Ия, кажется, прокрутила в голове сотни сюжетов, вариантов и идей, как помочь Ладе, как избежать родительского решения, столь глубоко противного ей (да что там, им обеим), но ни один из них на деле не представлялся хоть сколько-то возможным и разумным.

Встречу подле школьного двора Лада Карн перенесла стоически, бледная и суровая, не вымолвив ни слова, лишь кивнув приветственно неуловимым движением скорее глаз, нежели всей своей аккуратно причесанной головки, юркнула за трансформаторную будку и только в гробовой тишине убежища дала волю слезам, явно давно уже стоящим комом поперек горла. Даже говорить и рассказывать ничего не стала – не могла, задыхаясь. Только на слезы её смотреть было мучительно невозможно, словно внутри что-то резали по живому, словно сама вот-вот расплачешься вместе с ней, не в силах объяснить, отчего именно.

- Так, Лада, быстро собралась и утерлась, - Ия, кажется, удивилась, как смело и твердо звучал ее голос, когда внутри все так трепетало, даже почти дрожало от неуверенности и волнения, - слышишь меня? - Девчонка, жалобно всхлипнув, притихла и подняла на любимую заплаканные глаза насыщенного, но мягкого карего цвета, и робко кивнула, словно ожидая дальнейших указаний к действиям. Ия замялась на миг, смущенная той нечеловеческой, скорее щенячьей доверчивостью, почти жалобной, что сквозила в том взгляде, и крепко обняла девушку, целуя в макушку.

- … Ничего не изменится, слышишь меня? Просто будем более осторожными, да? - И как она собирается устроить это самое “ничего не изменится”, хотелось бы знать?.. Врунья несчастная, себе самой поверь сперва. - Да, Ладушка?

Девушка вздрогнула, услышав столь странное обращение, и по неосознанной привычке оглянулась, словно ища глазами кого-то, кто услышит, кто отнимет у нее Ию за такую дерзость.

- Тсс, с ума сошла? – Успевшие уже припухнуть и порозоветь от слез глаза изумленно округлились. - Ишь загнула, семь букв…

- А ты всё о буквах думаешь? – С досадой качнула головой Ия. - Да пропади они пропадом со своими буквами, со своими Уставами, с проклятыми камерами! Слышать не желаю… Кто они такие, чтобы всё за нас решать?

- Легко говорить, когда это не про тебя. Знаешь, лучше бы всем было наплевать, - в голосе Лады прорвались внезапно злые, досадующие нотки, коих Ие не доводилось от нее слышать никогда прежде, кои стали для нее теперь внезапно неприятным открытием, - лучше бы всем было на меня наплевать, чем такое внимание…

Что? Она что, завидует ей, Ие, её изуродованной «семье» и её одиночеству? Девушка не могла поверить своим ушам, не могла поверить в истинность услышанных слов. И почему так больно от них теперь?..

Ия закрыла глаза, делая глубокий вдох, а, открыв, увидела растерянность и почти даже панику в глазах Лады, понявшей, кажется, внезапно, какие непростые слова она ляпнула столь бездумно.

- Прости… – прошептала она. - Прости меня… я… я не хотела. Я тебя люблю.

Ия вздрогнула, и её пальцы, обнимавшие плечи и талию второй девушки, невольно напряглись. Святая Империя, что же она творит? Обида и стыд за собственные страхи и сомнения больно ожгли ее, словно внезапной пощечиной по лицу.

- Ты что же, Ия,меня боишься? – Лада чуть отстранилась, съежилась, но в глазах, кроме печали, явно таились искры надежды, легкой, совсем невесомой, и все же накрепко не желающей отпускать девушку. Искры именно той жизни, которая произвела на Ию такое неизгладимое впечатление в самую первую их встречу в зависшем над пропастью города лифте. Святая Империя, сколько же всего произошло с тех пор!..

- Я сама себя боюсь больше всего… - выдохнула та в ответ, словно ныряя с головою в ледяную воду, позабыв уже все свои сомнения, только безумно отчего-то смущаясь собственных слов и всего того, что стояло за ними на самом деле.

Лада лишь улыбнулась – тихо, опустив глаза к пыльному полу, довольно. Только потом снова словно лопнула какая-то натянутая нить внутри нее, и снова хлынули слёзы по щекам, таким мягким и нежным, когда касаешься их губами…

- Тихо, тихо, - Ия обняла подругу за плечи, изо всех сил сдерживая собственную дрожь, - Ладушка, девочка моя… Все будет в порядке…

- Но мы переедем…- снова всхлипнула та.

- И что же? Наше место никуда ведь не исчезнет от этого. У нас почти целый месяц в запасе, слышишь? А потом, потом найдем новое, даже ближе к тебе, если нужно, да?

Как-нибудь.

Только рано или поздно все равно приходило время расставаться. Ия обвела взглядом пыльное помещение, за пределы которого они с Ладой так и не рискнули ни разу выйти в другие двери, закрыла глаза и вдохнула полной грудью пыльный воздух. Удивительно, сколько свободы может быть даже в самой маленькой и тесной бетонной коробке, если находишься в ней с человеком, который понимает твой внутренний мир и смеет принять преступность собственных чувств. А, может быть, ничего этого на самом деле нет, а они просто путают своё неожиданное доверие с тем, что у диких звалось когда-то любовью? Почему им кажется, что они знают, как это – любить, если никто никогда не говорил им об этом?

Лада заколола выбившуюся на глаза челку, влажными салфетками привела в порядок раскрасневшееся от слез лицо, и так тщательно стряхнула пыль с серого платья, направляясь к выходу подземелья… Только что-то, наверное, изменилось, настолько изменилось за этот вечер, за этот разговор, что смотреть на нее и идти домой одной стало решительно невозможно, и отпустить её руку стало невозможно, потому что тогда твои собственные неумолимо начинали мелко дрожать тоже – как и губы, сжатые в нить. И думать о том, как снова жить без нее, снова делать вид, что не ждешь встречи, что в силах продолжать, как и прежде, одна. Снова сходить с ума от невозможности просто обнять её. «Просто»…

Да пропади оно все пропадом, лучше б не было ничего. Не было этого безумия, этой эйфории, граничащей с болью, не было страхов и сомнения, не было постоянного ожидания, занозой ноющего в сердце, не дающего спокойно жить… Даже счастья встреч лучше бы не было, если оно дается такой ценой и такими усилиями! Пропади оно пропадом, такое счастье, даром не надо.

- Лада, Лада, постой, - перехватив тонкую руку Лады, лежащую уже на тяжелом засове двери предтамбура, Ия повернула девушку к себе, прижимая к груди в последнем объятии, - я так сильно тебя люблю…

***

How can I reach you I’m not even close to you

You don’t see me

How can I touch you the way I’m supposed to do?

You don’t see me

How can I tell you that I’m still in love with you?

You don’t see me*

[*Англ. «Как мне достучаться до тебя, если я не могу даже быть к тебе близко?

Ты не видишь меня.

Как мне прикоснуться к тебе так, как, наверное, стоило бы?

Ты не видишь меня.

Как мне сказать, что я по-прежнему в тебя влюблен?

Ты не видишь меня».

Из песни группы The Rasmus – You don’t see me.]

У мальчишки в голове каша, жуткая, не поддающаяся никоему рациональному анализу каша, от малейших попыток понять которую его самого, Алексиса Бранта, голова готова была буквально трещать по швам. Ни грамма логики и рассудка, хоть ты тресни. А самое чудовищное, что он, кажется, и весь мир воспринимает подобным образом, пропуская через эту кашу… Хоть головой об стену бейся. Видимо, чтобы понять мальчишку и донести до него хоть что-то так, чтобы он не извратил каждое твое слово на свой лад, нужно просто отключить здравый смысл (какое там, вообще весь рассудок) и попытаться говорить его же языком. Через призму его же каши, ага.

Или он только в Академии такой дурной? Интересно было бы посмотреть на него, когда он дома и в спокойном состоянии, если такое бывает. А ведь действительно… Смешно (было бы смешно, если бы не было так грустно и было бы разрешено), но вне Академии он ведь никогда толком не разговаривал с Паном. Что-то словно больно резануло молодого человека изнутри – и почему, интересно, эта мысль так неприятна ему? Вне Академии… была встреча на плацу – сперва восхищение в глазах подростка, потом презрение. И были те безумные поцелуи на лестнице в грозу. Испуг и полное…наплевательство, наверное. На всё. Не безразличие, нет, ни разу. И жадный ответ. Неужели это – всё, что он на самом деле знает о мальчишке? О настоящем Пане, а не о Среднем, не о кадете из пятого квартала, не о своем ученике… О мальчишке, не поддающемся никакому пониманию, никакому анализу, резком, отчаянном, искреннем и… влюбленном. И презирающем. Действительно ставящем себя выше них, Высоких, именно будучи Средним… Алексис не понимал. Ломал голову, выворачивал наизнанку все известные ему факты о Среднем Секторе – и не понимал, как подобное возможно. Как возможно это упёртое, гордое непокорство Пана, когда все прочие, бывавшие на его месте, так быстро понимали своё новое место и делали всё возможное, чтобы задержаться на нем как можно дольше? Как возможна его дерзость – не глупая, нет, но абсолютно осознанная, растущая из того самого презрения без капли уважения, которое он снова и снова демонстрировал Мастеру? Это обиженное и высокомерное презрение, сквозившее в каждом слове, сквозившее куда явственнее, нежели запрятанная в самые недостижимые глубины влюбленность и восторженность… Алексис не мог не чувствовать их. Нет, не понимал головой и не видел глазами – но чувствовал чем-то внутри себя, что не могло обманывать его, даже если порой и почти пугало своей нелогичностью.

И это казалось ему невероятным и вовсе невозможным, если бы не происходило с ним здесь и сейчас, каждый день, каждую минуту.

Из тех трех дней, что Алексис дал мальчишке на раздумье, один и правда пришлось провести «далеко отсюда», как в воду глядел, намекая на встречу «где-нибудь не здесь»: нужно было передать кое-какие документы отцовскому сотруднику, что жил за городом, примерно в том же районе, где у самих Брантов был летний дом. Лишних вопросов о том, что за сотрудник и почему бы не пересечься на работе, Мастер задавать, разумеется, не стал – не его дело, а свою часть уговора он выполнил. О пропущенной им лекции в Академии никто даже и не заикнулся – видать, папаша свое слово замолвил. Вечно он сует свой нос, куда не надо, словно Алексис сам своих дел не в состоянии решить…

Встречу с Паном назначили кое-как, мимоходом в коридорах – неловко, глупо и как-то неправильно, хотя мальчишка и выглядел скорее заинтригованным, нежели подозрительным. И как-то он будет от вопросов Антона отбиваться? Не его, Алексиса, в общем-то, забота, но всё же это настораживало – не только из-за того, что напрямую касалось его самого, но из-за ответственности за каждого из этих Средних ребят, лежавшей на его плечах. Мало он мальчишке уже проблем доставил, так теперь и совсем с ума сошел… О том, что Пану вольно одеваться, выходя на улицу, пока еще запрещено, Алексис, разумеется, помнил – потому и оделся так сам, благо у Мастера с этим сложностей нет, в светлые брюки с темно-зеленой рубашкой. А то хороши же они будут каждый со своими «опознавательными знаками» в сумерках парка – хочешь – не хочешь, а заглядишься. Не то, что бы Алексис нервничал, но что-то внутри все же опасливо шевелилось – не то сомнением, не то едва уловимым волнением… да уж, не каждый день ему доводится с собственными учениками гулять. Кольцо на указательном пальце, конечно, немало его смущало, однако бинт мог бы вызвать слишком много ненужных вопросов, а снять кольцо рука не поднялась тем более – уж лучше её в карман почаще прятать.

Полупустой вечерний автобус и шум метро словно лишь подчеркнули странность, если не абсурдность происходящего – Алексис не смог бы навскидку ответить, как давно последний раз пользовался ими, а не личным автомобилем, оставшемся на своей площадке 38-А минус третьего яруса подземной стоянки. Алексис разглядывал безразличные лица людей, окружавших его в вагоне и на эскалаторах, и чувствовал себя инопланетянином среди них, инопланетянином, по какой-то нелепой насмешке судьбы принявшим человеческую форму. Мастер чувствовал себя рассеянным и напряженным, и в голове его словно гулко гуляли какие-то зыбкие образы и тени мыслей, никак не связанные меж собой. Всё было не так – не так, как положено, как надо, как нормально, как ожидаемо, как привычно – и это буквально сводило молодого человека с ума.

Всё было так, как хотелось.

Нелепо, но это странное и такое непривычное ощущение затмевало и сводило на нет все прочие сомнения.

Мальчишку Алексис увидел, едва выйдя из метро, - видимо, на одном поезде приехали, идеальный вариант; ускорив шаг, он догнал Пана, шагавшего в нескольких метрах впереди. Кадет заметно вздрогнул, ощутив на своем плече прикосновение чьей-то ладони, и чересчур резко обернулся.

- Ээээ… Добрый вечер.

- Привет, Пан. Здорово вышло, что никто никого не ждал. Идем?

- Угу. – Мальчишка растерянно кивнул, явно не зная, как вести себя и что вообще предпринять, словно все еще не понимая происходящего, и послушно направился вслед за Мастером в арку главного входа.

Главное, не дать ему даже заподозрить, что и Мастер может внутри себя быть не более уверенным, чем сам Пан.

В парке было не особенно людно и уже совсем по-осеннему мрачно в этот пасмурный августовский вечер, какие-то студенты сидели на лавочке рядком, что воробьи, уткнувшись каждый в свой учебный планшет, молодая женщина с коляской неспешно прошла мимо… Высокие же имеют полное право выйти на прогулку вечером, так отчего он чувствует себя преступником? Только всё окружающее в какой-то момент остро показалось Мастеру не более чем безвкусной декорацией, не имеющей по сути своей ровным счетом никакого отношения к происходящему на самом деле, и это ощущение выбило его из колеи, заставляя перевести взгляд на шагавшего плечом к плечу с ним мальчишку в кадетской форме. Интересно, о чем он думает сейчас?

Алексис свернул с выложенной крупной плиткой, идеально чистой дорожки на какую-то узкую тропку, уводящую в глубь высоких, сероватых от летней пыли кустов, хоть немного подальше от чужих ушей, даже если никому и нет до них дела; кадет напряженно следовал за ним.

- Ну что, хватит притворяться, Пан? - Слова, негромко произнесенные, наконец, Алексисом, прозвучали для него самого словно предложение перемирия, долгожданное, но стоящее большой крови и немалых усилий.

- Я и не… - Пан запнулся, кажется, уловив в голосе Мастера эти почти мягкие нотки, и глаза его оттенили удивление и сомнение. - Только после тебя. - Пробурчал он даже как-то смущённо. Алексис сдержал невольную улыбку:

- Мы оба, Пан. - Кивнул он, глядя на мальчишку.

- И что ты предлагаешь? Как? То есть… - Вопросы тотчас посыпались градом - а он как всегда в своём репертуаре…

- Да как хочешь, Пан, - пожал плечами парень, - просто надоело до смерти, нет? - Высокий вопросительно взглянул на мальчика, читая в лице того все большее изумление, и почувствовал, как, теплея, чуть-чуть ослаб этот жуткий узел, стягивающий его грудь с тех самых пор, как он поцеловал этого балбеса, и завертелась вся эта жуткая заварушка.

- Что надоело? - Вот ведь любопытный еж, высовывающий нос из норки в неурочный час.

- Всё. - Тяжело выдохнул Алексис, доставая из пачки сигарету и закуривая. - А тебе - нет?

- Ну… - Пан явно замялся, словно все еще ожидая от этой встречи какого-то подвоха.

- Слушай, парень, брось уже меня бояться, - взгляд зеленых глаз стремительно уткнулся в землю, встретившись со взглядом синих, - ага, и вот это тоже. - Алексис внезапно понял, что хочет отчего-то в голос смеяться над бредовостью и невозможностью ситуации, смеяться истерично и безумно, но от всего сердца, как не бывало, наверное, никогда в его жизни. - Ты меня не сдал, когда было положено, мог, а, может, даже и хотел - и это многого стоит. По крайней мере, для меня, Пан Вайнке.

Мальчишка, погрузившись в свои мысли, молчал достаточно долго - настолько, что Алексису, признаться, уже даже успело стать чуть не по себе, потом произнес тихо и задумчиво, но удивительно спокойно:

- Не хотел. Знаю, что должен был. Думал даже, что ты меня нарочно проверяешь - и не хотел.

- Типа мне теперь всех кадетов перецеловать? - Алексис едва не поперхнулся едким табачным дымом. - Хорошего ж ты, Средний, обо мне мнения…

- Я о вас всех еще и не такого мнения… Обо всем, расколоться Империи, происходящем, - почему-то теперь недовольное бурчание мальчишки вызывало не головную боль, как обычно, а какое-то странное, почти уютное умиротворение. Точно мозги текут.

- Я думал, ты ненавидишь Средний Сектор.

- Высокий ненавижу сильнее. - Алексис с интересом наблюдал, как меняется выражение лица Пана, непривычно слабо сдерживаемого маской холодного безразличия: глаза того блеснули неизменным упрямым презрением, напряженным, словно всегда ожидающим нападения или толчка в спину. - Вы себе даже не представляете… Никто из Высоких не представляет, какой бывает жизнь. - Губы мальчишки неожиданно дрогнули, наверное, нервно, и это почему-то больно резануло Мастера где-то внутри. - Да и ну их к диким, да? - Внезапно встрепенулся мальчик, странно взглянув на Алексиса. - Мы же сегодня не о работе будем говорить, верно?

Вот что точно сводило с ума, так это лукавый блеск в этих живых глазах.

========== Глава 21 Внутреннее и внешнее ==========

Если и впрямь существует где-то ад, то существует он в голове подростка, вынужденного чужой недоброй волей подавлять себя, скрывать и топтать свою истину, считая её непристойной и недопустимой, считая тем самым непристойным и недопустимым себя самого, выбивающегося из рамок общепринятого стандарта, а оттого неправильного и словно бы подпорченного червоточиной. Вынужденного давлением общества ненавидеть и отрицать что-то важное для себя по той нелепой причине, что едва ли найдет понимание и одобрение среди окружающих, а оттого боящегося даже браться за поиски. Существует этот ад спутанным комом извивающихся змей, жалящих отравой болезненной, а порой и смертоносной – для этой скрываемой, отрицаемой истины, хотя и для самого юного человека порою тоже. Растекающейся по венам, смешивающейся с кровью, пропитывающей всю глубину организма. Такой личный ад не дает покоя ни днем, ни ночью, заставляя все мысли и чувства раз за разом возвращаться к одному и тому же, биться в одну и ту же стену – стену несоответствия внутреннего и внешнего, личного и общего, искреннего и лживого, ад отрицания себя.

***

‘Cause a heart that hurts

Is a heart that works*

[*Англ.«…ведь сердце, которое болит –

Это сердце, которое работает» (пер. автора)

Из песни группы Placebo – “Bright Lights”]

А может быть, все это и не стоило слез?

Когда пыльные ступени бомбоубежища остались позади, когда позади осталась и Ия, отпустившая, наконец, девушку из своих объятий, и желтеющие уже кусты, столь удачно окружающие трансформаторную будку, Лада сделала большой круг по двору, зашла в дальний магазин, словно бы сосредоточенно выискивая что-то среди скудного ассортимента моющих средств, вышла, так ничего и не купив, и направилась спешным шагом домой. Низко надвинутая на лоб шляпка должна была скрыть раскрасневшееся лицо, все еще, наверное, припухшее и нездоровое. Легкие летние сумерки уже легли смутными очертаниями на улицу и двор, куда так некстати стекались постепенно молодые люди и девушки с круглыми нашивками Молодежной Дружины Нравственности на форменной одежде. Странно, но их, некоторые из которых были вовсе младше нее, Лада боялась, пожалуй, куда больше, чем даже комендантов ВПЖ – за непредсказуемость придирок, за мелочность и безжалостность выставляемых обвинений, за острую и чудовищно искреннюю приверженность Системе. А сейчас, когда лицо девушки, быть может, всё еще выдает её неблагонадежность, когда на душе и без них слишком неспокойно – какое уж там «неспокойно», буря бушует! – особенно. Хотя, что еще, кроме ухода в собственные мысли, может наложить на ее лицо эту жуткую маску безразличия ко всему происходящему вокруг? А, может быть, всё это действительно не то, ради чего стоило бы по-настоящему расстраиваться? Девушку словно бы грызло изнутри неведомое сомнение, что всё должно было (или могло было?) быть иначе, если поменять что-то внутри себя самой, а не во внешнем ее окружении… Интересно, не будь Ии, не будь они знакомы, не будь всех тех разговоров, что между ними успели произойти за это лето – как отреагировала бы она, Лада Карн, на вчерашнее известие о скором замужестве? Не случись покушения на Всеединого Управителя, снова зажегшего в ее сердце эту искру детских мечтаний о подвигах и героизме, о том, что можно прожить жизнь по-иному, - разве плакала бы она теперь? Не стань её сердце живым, разве огорчилась бы она? И стоят ли на самом деле её слез чьи-то решения, навязанные перемены, когда теперь внутри нее горит такой огонь, что сожжет на своем пути все неугодное ему?..

Да, разумеется, многому придется учиться заново. Лада знала и помнила, что доступ Ии в бомбоубежище скоро снова будет невозможен, что сама, вероятнее всего, переедет жить к Карлу, если его условия лучше ее (вряд ли уж они останутся жить впятером в двух комнатах, с родителями и Иной), или на новую квартиру, что выделяет Империя молодожёнам, но об этом девушка не имела пока ни малейшего понятия. Придется наверняка долго друг к другу притираться и привыкать, ездить другими путями на работу, менять весь ритм и образ жизни, редко видеть сестрёнку… Только что-то говорило ей, что всё это, оказывается, может быть отнюдь не самым важным, не решающим и не определяющим всю ее жизнь, говорило, что внутри себя девушка не имеет ни малейшего отношения к тому внешнему, что делает Система с её телом, что, там, внутри, огня уже не погасить. «Представь, что дело - в другом, не в том, чего у тебя нет, не в том, где и как тебя ограничивают, уничтожают и ломают, представь… что главное – другое, главное – то, что есть, что у тебя не отнять никакими запретами. Можешь?» Странное ощущение, что эти ее слова, горячо произнесенные девушкой так недавно, словно опередили каким-то удивительным образом события её же жизни – а она только теперь действительно смогла понять их смысл, словно кто-то другой говорил тогда ее губами. Сейчас эти слова показались ей несвоевременными, хотя и едва ли являлись таковыми на самом деле.

Свет фонарей во дворе сменился с бело-желтоватого на красный, оповещая Средних о приближающемся через тридцать минут комендантском часе, Лада нырнула в подъезд многоэтажки, здороваясь мимоходом с уткнувшейся в небольшой портативный телеэкран консьержкой и, дождавшись, когда затворятся за ней двери лифта, прильнула к стеклянной стене его кабины. Перед внутренним взором вопреки ее воле сонмом встали призраки ушедшего лета, живые глаза Ии (такой острый, режущий взгляд по сравнению с тем почти что мягким спокойствием, которое видит она в них теперь), скрытый испуг, недоверчивая благодарность… Призраки эти частенько посещали ее, особенно в этом, казалось бы, с детства привычном месте, но Ладе всё же было странно внезапно осознать, что именно она сделала тогда первый шаг навстречу этой девушке, без которой теперь не представляет собственной жизни ни в прошлом, ни в будущем. Странно, потому что сама она давным-давно привыкла считать себя таким же нелюдимым и запуганным человеком, как и все прочие Средние – такие, какими она привыкла видеть их каждый день… Девушка подумала, а что было бы, если бы в тот вечер она не подала соседке руку помощи – и едва не усмехнулась. Слишком часто что-то она стала задавать себе этот нелепый вопрос «а если бы?..» по любому поводу и почти что без него. И даже не потому, что всё именно так, как оно есть, и лишь так, но потому, что какая, расколоться Империи, разница, что было бы, если сейчас, имея то, что она имеет, она дерзнет назвать себя непонятным доселе словом «счастливая». Закрыв на несколько секунд лицо холодными с улицы ладонями, словно проверяя украдкой кончиками пальцев, спал ли нездоровый отек с век, Лада тихонько улыбнулась своим мыслям самыми лишь уголками губ: какое же это все-таки, оказывается, невероятное чудо – чувствовать, да и попросту даже ощущать в себе эту странную смену настроений и мыслей, кружащихся осенними листьями на ветру…

Освещенный красными огнями, Средний Сектор выглядел словно бы торжественно-мрачным, и зрелище это почему-то показалось Ладе как нельзя более подходящим к ее собственному настроению: переполненная решимостью, ей самой не вполне ясной, девушка словно подвела для себя какую-то невидимую черту – отныне она-внешняя не имеет никакого отношения к ней-внутренней. И ничто внешнее никогда и ни за что не посмеет погасить её внутреннего света.

***

Быть может, весь мир и впрямь сошел с ума, или только сам он, Пан, окончательно спятил – как тогда, когда не было электричества, и он позволил какому-то безумному фонтану, бьющему изнутри, одержать над собою верх. Нет, не «сам он», а как минимум они оба: Пан Вайнке и Алексис Брант. Тот странный восторг, который он испытал впервые под дождем на плацу, переросший со временем в глубокое восхищение, белую зависть и жгучее желание самому стать подобным, стать таким же… совершенным, как этот парень, - все это перемешивалось внутри мальчишки со злым осознанием реальной невозможности происходящего, давая в итоге лишь едкость и язвительность, каменной стеной отгораживающие его от Мастера.

Только тогда, на лестничной площадке, когда Алексис вдруг так жадно целовал его губы, эта его, Пана, установка внезапно дала трещину – и что теперь? Нет, Алексис всё-таки псих, причем псих, каких Империя не видывала! Потому что он настоящий даже будучи Высоким. Да, теперь в этом не оставалось сомнения: все взаправду, всерьез… «Тем страшнее» - хотелось сказать голосу здравого смысла, но мальчишка отбрасывал его, не стесняясь. Плевать. Сколько настоящих людей доводилось ему встречать за свои четырнадцать с половиной лет жизни - живущих, думающих, чувствующих?.. Пожалуй, что один только Марк. Ну и те, кого он видел, два раза в жизни побывав в подпольном баре, хотя их он не знал, и все они были раза в два, если не три старше него. Так вот, этот парень был настоящим. Был живым. И почему-то обратил свое внимание на несуразного Среднего.

Пану вдруг захотелось перемотать время назад и сделать всё иначе, изменить свою глупость, изменить себя – и тоже стать настоящим, и показать Бранту, что он тоже чего-то стоит, что он… не разочарует ожиданий Мастера. Просто не имеет на это права перед самим собой. Перемотать время и не говорить и половины тех глупых дерзостей, по-детски злых и непростительно слабых, не бросать ему в лицо обвинений, в которых он повинен только по факту их урожденного неравенства – Империя повинна, а не сам Алексис. Пан никогда не думал, что внутри человека может разом сосуществовать, взаимодействовать и бурлить такая уйма ощущений разом – или чувств, не приведи Империя вслух такое сказать. Разом проклиная себя последними словами и паря, окрыленный, в воздухе, возвращался он в общагу из парка, не веря себе, обдумывая и словно «перематывая» в голове каждое произнесенное Алексисом слово, каждую интонацию, каждый взгляд – ох уж этот взгляд, словно насквозь пронзающий раскаленной жердью от макушки до пальцев ног!

Тогда, после пройденного Посвящения, после железной хватки Алексиса на своем локте, Пану думалось, что грядет новый мир, начало новой жизни… как бы ни так! Ни учеба в Академии Службы Империи, ни одна на двоих с Антоном Штофом комната, ни лекции по праву, делопроизводству и физиологии, ни даже сияющие улицы Высокого Сектора – ничто это не дало ему новой жизни, пусть и здорово расширило границы его скудных познаний об Империи. Нет! Быть может, те поцелуи были первыми электрическими разрядами в грудной клетке – но только сейчас Пан, пожалуй, смог бы признать себя живым – не так, как то бывало считанные разы в их по-настоящему глубоких разговорах с Марком, но стремящимся к чему-то и до пьянящей одури жаждущим стать лучше, достойнее, взрослее.

Алексис Брант был человеком. Настоящим человеком из плоти и крови, таким близким, что можно было даже руками потрогать (ух и идиотом бы выглядел он, сделай это), человеком на несчастных пять с хвостиком лет старше самого Пана… Оказываясь при этом пришельцем с другой планеты. Его жизнь, его взгляды, убеждения, его возможности, бывшие для самого Мастера чем-то самим собою разумеющимся, словно отбрасывали кадета не на эти пять – на сто пять лет назад. Пан чувствовал себя дикарем, вышедшим из пещеры во Свет Империи и цивилизации; Пан проклинал себя за то, как с открытым ртом таращился на этого вычищенного, вымытого, выдрессированного и выученного человека подле себя, как жадно поглощал сыпавшуюся на него информацию, а главное – не понимая в упор, чем вообще мог оказаться интересен этому дивному созданию. И, тем не менее, он оказался.

Алексис Брант был человеком. Да, как ни странно, это его, Пана, требование видеть в нем не только кадета, но и личность, имело свойство действовать и в обратную сторону! И сила личности Алексиса показалась мальчишке сногсшибательной. Если прежде то был в первую очередь Высокий, Мастер, учитель, то теперь, теперь это вдруг оказался молодой мужчина удивительно острого и цепкого ума, больших амбиций и ни капли не заниженной самооценки, кругозора настолько широкого, насколько то вообще могла позволить Система, железных нервов и… да, горячего сердца. Пан не знал, что значит это выражение, выцепленное им из какой-то полулегальной книжки давным-давно, знал только, что ничего хорошего – и что это именно то, что роднит и сближает их двоих теперь: Высокого и Среднего, Мастера и кадета, учителя и ученика, мужчину и мальчишку, жадных до настоящего и живого в мире мертвых и бездушных подделок. Осознание этого вводило почти что в какой-то необъяснимый экстаз – как и воспоминания о встрече, о стремительном, возбужденном шёпоте разговора, льющегося непрерывно почти три часа кряду, пока парни не спохватились о комендантском часе, о том, как из дебрей полудикого парка еще спешить до метро и поспеть в общагу… Казалось, проговорить можно вечно или даже еще дольше – настолько невероятно интересен был собеседник, как бы странно и смущенно ни чувствовал себя Пан перед ним, открываясь куда больше, чем привык, пожалуй, даже перед самим собой. Алексис тоже был открыт и до неловкости прям – Пан знал, разумеется, что никакой этой «неловкости» по правилам Системы быть не может, и все же с каждым произнесенным ими обоими словом что-то всё больше заставляло кожу покрываться мурашками словно от щекотки, и эта невесть с чего свалившаяся на голову откровенность смущала его. А Мастер был так приветлив и прост, словно всё происходящее было для него в порядке вещей, словно он проходил через это уже десятки раз… думая так, Пан отчего-то впадал едва ли не в паранойю, не желая признаваться себе же, что категорически отказывается верить в реальность того, что он по-прежнему и неизменно лишь один из кадетов.

Он не был им.

Диссонанс категорически противоречивших друг другу фактов сводил с ума. Но, даже несмотря на него, в глубине себя Пан знал все ответы и мог назвать вещи своими именами. Только тогда почему-то щеки – да что там, всё тело – начинали нестерпимо гореть, и сделать с этим ничего не выходило. Нет, того истерического безумия, что охватывало мальчишку после первого поцелуя, больше не было – но было что-то иное, глубже, спокойнее, увереннее и смелее, говорившее, что именно теперь они оба шагнули за край – как люди, а не человеческие фигуры в форменных костюмах.

Только вот одного теперь Пан не знал - как дальше? Снова на неопределенный срок, от встречи до встречи в бессменно наблюдаемых скрытыми камерами коридорах, ловя взгляды друг друга и разговаривая ими не хуже всех взятых вместе слов?… Пан знал, что теперь пройдена еще одна точка невозврата, после которой всё станет только сложнее, только запутаннее, знал, что никогда больше не сможет взглянуть на этого человека прежними глазами и никогда не увидит прежнего в глазах Алексиса, без оглядки на те простые, такие человеческие разговоры, которые они вели сегодня. Хотя, по большому счету, о будущем Пан сейчас не думал – да и каков смысл?

«Мы теперь вне закона, парень».

Он закрыл глаза на пару секунд, вдохнул, выдохнул и открыл дверь своей комнаты.

Первое, что бросилось в глаза Пану, стоило ему зайти внутрь, был страшный беспорядок, словно бы все помещение перетрясли, уронив в довершение картины пару раз на бок, словно кукольный домик. Антон обернулся, заслышав шаги соседа, и, кивнув в знак приветствия, продолжил приводить в порядок вещи в своем шкафу.

- Что… что здесь случилось? – Пан замер на пороге, судорожно перебирая в голове варианты, что и кому могло потребоваться искать в вещах кадетов.

- ВПЖ, - бесцветно ответил Антон, не отвлекаясь от своего занятия.

- Но… разве ВПЖ проводят не только в Среднем Секторе? – Мальчишке удалось быстро справиться с захлестнувшими его изумлением и отчасти так же испугом, хотя он и был уверен, что ничего запрещенного среди его немногочисленного имущества не хранилось. Голос его быстро выровнялся и зазвучал как всегда уверенно.

- Нет, здесь, в кадетском общежитии, скидок никто делать не собирается. В конце концов, здесь же тоже полно Средних.

Пану послышалось в его тоне едва уловимое презрение, словно «Средний» прозвучало в его устах сродни «неблагонадежный», если не что-то еще хуже: еще бы, сам он, Антон, по рождению чистокровный Высокий, и хвала Уставу, запрещающему ему в честь сего факта задирать нос перед окружающими его уроженцами Среднего. «Интересно, знает ли он, что я как раз из них?» - пронеслось в голове кадета. Несмотря на совместное проживание в одной комнате, молодые люди почти совсем не общались, да и вообще не так-то часто оказывались дома в одно и тоже время – их расписания были схожи лишь пару дней в неделю, а на выходные Антон предпочитал возвращаться домой (или уезжать куда-то, Пан не имел желания вникать в подробности жизни парня), однако ж разве это означало, что нет иных путей получить интересующую тебя информацию о конкретном человеке? Особенно будучи уже не новичком-первокурсником, да еще и урожденным Высоким… «Ненавижу Высоких»,- в очередной раз подумал Пан и тут же словно бы одёрнул сам себя.

- Разумеется, найти им было нечего? – Наполовину спросил, наполовину констатировал он, обращаясь к Штофу.

- А ты полагаешь, кому-то из нас есть, что скрывать?

«А мало ли, к чему они могут придраться», - хмуро ответит внутренний голос мальчишки на прозвучавшее недвусмысленное высказывание, однако вслух Пан ответил лишь холодное «разумеется, нет» и отправился на свою половину комнаты разбирать разбросанные вещи.

- Пан Вайнке, тебе не стоило бы сомневаться в Системе. - Голос Антона прозвучал на удивление мягко, словно он говорил с неразумным ребенком.

- Что? – Пан обернулся к нему, выжидающе глядя на молодого человека.

- Мне кажется, тебе стоило бы оставить позади свои прошлые предрассудки, понимаешь? В конце концов, после получения совершеннолетия ты родился заново – для общества, Империи и Системы… А такой вопрос из уст взрослого в Высоком Секторе… Это совершенно недопустимо, Пан. И будь на моем месте кто-то другой, тебе могло бы здорово влететь, узнай руководство о таких высказываниях.

«Он меня шантажирует?» - Пан пристально смотрел на соседа, размышляя, какого ответа тот ждет от него.

- Да, Антон, - просто и бесцветно кивнул он, отворачиваясь к своей кровати, - да, ты прав, что-то я и правда сегодня устал, что голова не работает совсем…

Гнев и возмущение кипели в нем словно раскаленное масло на закрытой крышкой сковороде, глубоко запертые и не имеющие ни малейшего шанса быть выпущенными наружу. Всё же Алексис Брант («просто Алексис» - почему-то с недовольством поправил внутренний голос мысли мальчишки) был прав, надо быть еще осторожнее с этим парнем. Или это действительно сам Пан так расслабился и слюни распустил, что все никак не может влиться в новые условия игры, забывая даже следить за собственным языком, безголовый он безумец?

Вдох-выдох. Он отлично умел гасить пламя гордыни и гнева, едва ли они вообще знакомы ему. Надо быть стойким. Сейчас это отчего-то совсем не казалось сложным.

========== Глава 22 В работе ==========

В суете школьных уроков, домашних заданий и одиноких ужинов дома день сменялся новым днем, а новостей от Лады снова не было. Ие было боязно, что девушка, не столько убитая горем, сколько сама его себе придумавшая, выкинет что-нибудь недопустимое, что ее погубит, сделает только хуже, но вместе с этим что-то, однако, останавливало ее, требуя пока не вмешиваться, даже если это решение ей самой и представлялось неверным.

Вечерами Ие не хотелось возвращаться домой, и всё чаще после уроков она бродила бесцельно по улицам, погружённая в собственные мысли – совсем как в детстве, чего не было, признаться, уже очень давно. На работе сказали, что последние штрихи – камеры да сигнализации – поставят в бомбоубежище двадцать восьмого августа, через неделю, и мысль эта повергала Среднюю в уныние. Честно говоря, даже сейчас уже идти туда снова было страшновато: не зная точно, где девушки еще могут скрыться от глаз вечно подсматривающих камер, да и не будучи уверенной, в каком состоянии пребывает сейчас Лада, столь сильно встревожившая и напугавшая Ию своей истерикой в последний раз. Признаться, Ия уже не представляла, где и как теперь сможет хоть сколько-то спокойно встретиться с девушкой, поговорить – нет, не «так, как говорили они в бомбоубежище», об этом и думать смешно и нелепо, - но просто нормально поговорить, обнять её… Поцеловать? О нет, поцелуй был бы сейчас полным безумием. Хотя разве эта дикость уже сама по себе не есть безумие? Разве эта близость, такая странная и неестественная для гражданина Святой Империи, пробуждающая столько чувств и ощущений, не есть чудовищное безрассудство, после которого шанс вернуться назад и попытаться сделать вид, что ничего не было, так стремительно мчится к нулю?.. Теперь, лишенные своего тайного укрытия, где они и зародились, их взаимная симпатия и привязанность казались девушке почти что невозможными, выдуманными так опрометчиво.

Мысли о Ладе и ее молчании опускали руки, и Ия с головой ушла в работу. Уроков у нее было достаточно много, хотя одну из параллелей второгодок ей так и не дали, пусть и грозились этим летом; двух орд первоклашек и классного руководства в 2\3 было вполне достаточно, чтобы закопаться в оценки, табели, домашние задания, отчётность и электронные письма по самый нос, сбежав от проблем реальности, занозой ноющих где-то внутри девушки. Кажется, в школу по утрам самой первой приходила именно она – и самой последней она же уходила. Кроме того, Ия взяла на себя два факультатива для четвертого класса, что было ей в новинку, отчего на подготовку уроков уходила уйма времени, часами она зависала в сети за чтением статей по экологии и защите окружающей среды – той немногочисленной, что еще осталась после всех легендарных доимперских катаклизмов, - разрабатывала для ребят с факультатива программу по поддержке и восстановлению школьного сада (вернее, двора, ибо от сада за последние годы остался от силы пяток деревьев да одна грядка), строила какие-то графики и таблицы с таким остервенением, что даже заместитель директора, покачав головой, отметил ее похвальное усердие.

Четвероклассники, мальчишки и девчонки лет тринадцати-четырнадцати, входящие в наиболее беспокойный период своей жизни, считавшиеся негласно самым сложным классом из всех школьных лет, и те, кажется, удивлялись рвению учителя Мессель донести до них весь ужас озоновых дыр, опустынивания, гибели лесов и последствий не столь давно минувших войн, сровнявших с землей едва ли не весь доимперский мир. Однако не то её пример и впрямь оказался достаточно заразительным, не то факультативность занятия сделала свое дело, но ребята, посещавшие курс, воспринимали её идеи с энтузиазмом и тщательно выполняли задания – наверняка в ущерб основной учебе, догадывалась девушка, но ей это не было сейчас важно. А намного важнее было то, что ребята здорово заряжали ее энергией, и этот возврат, который она получала теперь от них, был, кажется, в разы больше, чем сама она изначально вкладывала в этот спонтанный факультативный проект – более, наверное, для себя, нежели для них. Подростки, однако же, оказались заинтересованы происходящим и вполне симпатизировали новому учителю, бывшему немногим старше них самих, а оттого частенько понимавшим их куда лучше, чем старшее поколение. Ия погрузилась с головой в кутерьму докладов, для подготовки которых приходилось перерывать адаптированные для Среднего Сектора статьи по ботанике и даже основам химии, в составлении недельных расписаний на дежурство и работы на школьном дворе, и дни проходили за днями всё быстрее.

Помимо этого, видя успешность её работы, начальство решило воспользоваться моментом и повесить на молодого учителя проведение внеклассной лекции по Слову Святому: благо, самой Ие не нужно было её читать, но пришлось собрать «своих» детей после субботней службы в молельном доме и стоически выдержать вместе с ними еще почти полтора часа поучительных наставлений Оратора о святости Всеединого Владыки. Вообще-то суть лекции, насколько думалось до этого Ие, должна была состоять в объяснении детям иерархии Ораторов и их преемничества, а так же о священности Устава и прочей рекомендуемой молодежи литературе, но, по всей видимости, думалось Ие неверно, а сам Оратор счел куда более важным продолжить молебен еще часа на полтора.

- …Вы входите в опасный возраст, дети Империи, - говорил он, а Ия лишь не переставала поражаться, сколько же речей и наставлений она, оказывается, успела заучить за свою жизнь наизусть или почти наизусть, прослушав и повторив бесчисленное количество раз, - когда животные инстинкты, не достойные человека, все чаще будут пытаться овладеть вами через ваши тела. Когда вы начнется меняться физически, готовиться ко вступлению во взрослую жизнь. Возраст этот полон опасностей и искушений, с которыми вы должны будете бороться едва ли не каждый день, о которых не посмеете открыть рта ни в одном приличном обществе, ибо никакой гражданин Империи не должен идти на поводу животных страстей, которые несут одно лишь разрушение. Ибо каждый из нас, дети Империи, стремится внутри себя к тому, чтобы полностью искоренить в себе все то, что может сделать нас не достойными именования людьми. И, если покажется вам, что это естественно - не верьте, потому что желание есть причина неудовлетворенности и нестабильности, а страсть - причина войн и смертей. То, что несет в себе угрозу, не может быть естественно и нормально для разумного человека на том уровне развития своего, на коем находится сегодня наш с вами мир…

Словом, в своих мыслях девушка проклинала его последними словами, как, вероятнее всего, и школьники, чьи юные лица выражали такой потрясающий спектр едва сдерживаемых оттенков тоски всех сортов, что ей стало даже несколько весело.

Однако эта «экскурсия» и предшествующая ей комендантская проверка в школе заставили Ию невольно вынырнуть из кутерьмы школьных дел и собственных переживаний и оглядеться вокруг – и тогда в голову Ии закрались вдруг смутные подозрения, что что-то всё же происходит в Империи, и покушение на Всеединого не прошло на самом деле просто так, какой бы жалкой неудачей ни выставляли это событие в новостях Среднего Сектора. В этот раз под очередной проверкой, устроенной в школе накануне осени, подразумевалось методическое присутствие комендантов ВПЖ в учебных заведениях в течение целой недели как на уроках, так и на переменах. Одни говорили, они смотрели на поведение подрастающего поколения (отчего последнее, остекленев, ходило по струнке, едва осмеливаясь лишний раз вздохнуть), а успеваемость их нисколько не интересовала, другие считали, что это просто вербовка подростков в молодежные дружины, третьи – что все в порядке вещей и подобные комиссии всегда проводились в учебных заведениях с некоторой периодичностью… Ие наиболее правдоподобным казался отчего-то первый вариант, хотя она и не показывала виду, что вообще хоть сколько-то заинтересована происходящим. Другие учителя, как правило, тоже не особенно распускали языки, однако изредка обрывки чьих-то приглушенных разговоров всё же долетали до ушей девушки. Отца ни о чем спрашивать в этот раз она не стала, просто держалась максимально тихо и незаметно, делая вид, что вообще не видит коменданта, сидящего во время урока на соседнем с ней стуле, а сама непрерывно пыталась сложить воедино кусочки «мозаики» услышанных и увиденных здесь и там обрывков информации – которой всегда так сильно не хватало… Быть может, это просто паранойя, саркастично усмехалась она в своих мыслях, и она сама, имея нечистую совесть, начинает придумывать себе невесть что и видеть в самых обычных делах признаки неведомых заговоров…

А Лады всё не было, словно она и вовсепровалилась под землю, и поговорить было катастрофически не с кем. От этих мыслей сердце сжимала тоска, и Ия Мессель гнала их прочь из своей головы. И почему только летом они сталкивались в коридоре, подъезде или на проходной едва ли не каждый день, а теперь словно оказались в двух параллельных мирах, не имеющих возможности пересечься? Даже этот странный парадокс начал казаться девушке частью чьего-то недоброго умысла.

В сопровождении заместителя директора и бригадира ремонтной службы Ия в конце месяца спустилась в последний раз в ставшее вторым домом – настоящим домом - бомбоубежище с проверкой, а после написала директору отчет о проведенной под ее контролем работе и заслужила очередной (из многочисленных за весь август) «плюсик» напротив своей фамилии в табеле учительской деятельности. Наверное, именно этот эпизод и стал тем завершающим штрихом, после которого в свете своей последней деятельности Ия получила от начальства легкий намек на возможность близкого повышения её до старшего учителя. Наверное, произойди то немного иначе или в других обстоятельствах, и девушка гордилась и ликовала бы внутри себя, однако сейчас Ие было всё равно, ведь Лада по-прежнему молчала.

Мутный и гнетущий, август закончился. Пришла осень.

***

Знаешь, думать и париться – бесполезная тема

Мы с тобой поднимаемся по лезвию в небо

И не хочется сдержанным быть и обыкновенным,

Когда ты это бешенство запускаешь по венам*

[*Из песни группы Нервы – «Батареи»]

Последующие дни Алексис пребывал в казавшемся невероятным ему самому смятении, не отпускающем молодого человека ни на минуту. Порой ему думалось, что он нездоров и бредит в горячке, что это безумие должно вот-вот отпустить его мечущийся рассудок, но день ото дня этого не происходило, день ото дня он не мог нормально уснуть, из-за чего стал пить снотворные таблетки, жуткой сонливостью и тошнотой давящие его днем, стал пить еще больше кофе, поднимающий давление до головной боли, стал пить анальгетики, от которых снова не мог уснуть по ночам, и порочный круг его бед замыкался. Мастер был измотан и измучен физически, но то, что творилось в его сердце, становилось подчас еще невыносимее: Алексис был влюблен. Алексис был счастлив.

Наверное, никогда за всю свою двадцатилетнюю жизнь он не сделал разом столько открытий относительно себя самого, сколько довелось ему сделать за этот и недолгий предшествующий ему период; откуда-то изнутри рвалась неописуемая буря чувств, о которой хотелось кричать на весь свет до исступления, о которой хотелось рассказать всем и каждому, осветив счастливой улыбкой неизменную скуку окружающего мира. Вместо этого он ходил по струнке с такой строгостью, какой не показывал никогда прежде, высоко подняв острый подбородок и выпрямив и без того ровную, широкую спину. Сжав губы (и едва не кусая их до крови изнутри) днем, ночью, не в силах заснуть один в своей большой, полупустой спальне, он сердито мычал в сжимаемую зубами подушку, давая хоть какой-то выход переполняющему его потоку, чтобы выпустить всё, чтобы никто не услышал, не узнал, не понял…

Видеть Пана хотелось каждую минуту, каждую без исключения. Хотелось видеть его, слышать его голос, хотелось снова прижаться к нему губами, живому и горячему, просто чтобы почувствовать, что всё это – не бред, не затянувшийся сон, что он, Алексис, действительно еще жив, а всё творящееся с ним происходит на самом деле. Нет, признать это было страшно, страшно до ужаса, льдом пробирающего от затылка до самого копчика, накатывающего внезапно и сжимающего в непонятный комок все внутренности, но ему было уже не до него – он словно смирился с тем фактом, что рассудок покинул его, и полностью, с головой ушел в бездну своего тайного счастья.

Дни в огне.

Только теперь, по прошествии достаточно долгого времени, Алексис почувствовал, что может, наконец, вдохнуть глубоко, словно освободившись от тугого ремня, стягивавшего его грудную клетку. Внутри него равно боролись два чувства: странное сожаление, а с ним и облегчение на грани парящей эйфории. Не то, что бы он наживал свое счастье на чужой беде, но исчезновение Оурмана, неприятно саднившее где-то в глубине груди, подарило Алексису и ни с чем не сравнимое чувство свободы, позволявшее, наконец, хоть немного отвлечься от внешних забот и посмотреть внутрь себя, разобраться в том хаосе чувств, что бурлил, не стихая, с самого начала лета. Да, без Даниела было странно. За годы, проведенные вместе – сперва пару лет одногруппниками, потом почти три - напарниками, - они умудрились настолько синхронизироваться в своих действиях, что почти читали мысли друг друга, обходясь без слов и зная наперед, кто как поступит… С Виктором же всё было по-другому. Виктору казалось совершенно невозможным звонить во втором или третьем часу ночи, как невозможным было и посылать его время от времени на фиг, с Виктором не очень-то тянуло вместе обедать, если совпадало расписание перерывов, да и в принципе лишний раз заходить к нему в кабинет просто так. С ним вообще трудно оказалось держаться на равных, потому что вел он себя немногим выше кадетов-старшекурсников, только что прошедших распределение на углубленные направления. Зато был у Виктора тот неоспоримый плюс, что его взгляд не прожигал спину в коридоре и не приковывал к креслу, как это делал в последнее время взгляд Даниела. Да и вообще, Алексис не мог не признаться, что именно тот факт, что Даниела он потерял для себя еще прежде, чем совершилось покушение, и был той обезболивающей таблеткой, которая оказалась сейчас необходима: чувство облегчения оказалось сильнее чувства утраты, и Алексис позволял себе немного закрыть глаза на собственные ощущения. Да, по долгу службы он еще однажды бывал у Ангелы, супруги (хотя не правильнее ли было бы называть ее теперь вдовой?) Оурмана, - так уж велит Система, что семья ликвидированного имеет право обращаться за помощью или поддержкой лишь опосредовано, через третьих лиц, - но непроницаемая маска ее накрашенного и поджаренного в солярии лица не вызвала у Мастера ровным счетом никаких трепетных чувств. И этот странный осадок, который неизменно оставался где-то внутри от мыслей о бывшем напарнике, немного туманил ареол зашкаливающего настроения, а вместе с тем так необходимо отрезвлял рассудок на фоне рабочих будней. Несмотря на то, что инцидент с Оурманом был полностью на совести самого напарника, дорого заплатившего за собственную ошибку, Алексис чувствовал себя отчего-то ответственным за… За что? За его семью? За его дела? Нет, ни в коей мере, но всё же было что-то, что, оказывается, связывало их эти несколько лет совместной работы, о чем Алексис никогда не задумывался, и что не давало покоя теперь – и что, наверное, и не дало самому Оурману накатать на самого Бранта здоровый донос, который одним движением перечеркнул бы всё будущее последнего. Однако произносить это слово даже мысленно, перед самим собой, молодой человек запрещал себе категорически.

Тем не менее, в конце августа Алексис поднял всю имеющуюся у него документацию по планам их совместных с напарником проектов, к которым Даниел имел прежде самое что ни есть прямое отношение, черновики и наброски, к которым имел доступ сам, из проекта «2 в 1» и отправился к наставнику Ронану Байну, курирующему исследования в этой области. Небезызвестный в управлении Академии проект «2 в 1» был направлен на воспитание идентичных внешне монозиготных близнецов внедренными в качестве одного человека, что позволяло планировать и фактически разыгрывать непредсказуемые для непосвященного человека, получать дополнительные данные и сведения о поведении людей и еще много чего прочего, во что Алексису в общему-то соваться официально разрешено не было. Кое-что от Даниела он всё же знал: по минимуму, но всё же больше, чем ничего, и эта тема даже интересовала его, хотя времени копнуть чуть глубже у молодого Мастера никогда не хватало.

- …наставник Байн, у нас с предыдущим напарником была идея проекта, которую мы не успели воплотить, а мой новый напарник, боюсь, еще не очень готов браться за это. – Ронан Байн, сухой и поджарый мужчина средних лет, обратил на вошедшего молодого человека короткий, но суровый взгляд бледно-голубых глаз, едва заметно оторвавшись от экрана компьютера. Следуя каждой букве Устава, Алексис держался в меру холодно и почтительно, ясно давая понять, что знает себе цену, но покорно подчиняется каждому, кто по званию стоит хоть на полступени выше него, не называл ликвидированного по имени и не выказывал ни малейшей заинтересованности в происходящем. - Поэтому я решил обратиться к Вам, как лицу, имеющему достаточно полномочий помочь мне или отказать, не нарушая тем самым установленной субординации.

- Я Вас слушаю, Мастер Брант, однако после сказанного Вами сейчас у меня найдется уже как минимум один встречный вопрос. Рассказывайте.

- Мой предыдущий напарник специализировался на близнецах - так вот, в моей группе есть братья, разнояйцовые близнецы, наблюдая которых первую пару учебных недель, мы пришли к идее просить о разрешении разделить их. Вы, наверное, знаете, он делал большие успехи в проекте “2 в 1”… Так вот, на нынешнем этапе необходимо начать углубленное тестирование их личностей: в “2 в 1” они вряд ли пройдут ввиду не абсолютно идентичной внешности, но их способности сильно рознятся, и физические, и ментальные…

- Я Вас понял, Мастер Брант, только ответьте мне на два вопроса: во-первых, из каких действий Вы сделали вывод, что Ваш нынешний напарник “еще не очень готов браться за это”, а во-вторых, на каких основаниях Вы позволяете себе вмешиваться в дела Вашего предыдущего напарника и проект, который не имеет к Вашей работе никакого отношения?

- Касательно первого вопроса, наставник, я неправильно выразился, позвольте пояснить: Виктор Берген не принимал участия в обсуждении данного вопроса, и имеет крайне косвенное отношение к проекту в целом, отчего мне видится равно невозможным как взваливать исследование на плечи занятому и недостаточно компетентному Мастеру, так и полностью отказываться от проекта, уже одобренного Советом Академии, коим я сам так же не могу заниматься единолично в силу собственной неосведомленности в вопросах исследования близнецов. Касательно второго вопроса, наставник, проект, как я уже сказал, был одобрен Советом, из чего я делаю вывод, что Империя желает видеть его результат. Более того, я являюсь Первым Мастером четвертой группы первого курса, где учатся братья Драй, о которых идет речь, и я готов предоставить их руководителям проекта для ведения исследований, о которых писал мой предыдущий напарник.

- Хорошо, - кивнул наставник, очевидно, удовлетворенный данными ему ответами, - я вижу, Вы принесли черновые работы? Оставьте их здесь, - он указал на единственный свободный угол своего рабочего стола, - соглашаясь тем самым, что более не имеете к ним свободного доступа. Ежели в Вашем распоряжении имеются электронные копии, Мастер Брант, пусть у меня они сегодня так же появится. Они и подтверждение отсутствия материалов на ваших персональных компьютерах. Обо всем дальнейшем Вас уведомят по мере необходимости. Свободны, храни Империя грядущую встречу.

- Храни Империя грядущую встречу. - Эхом отозвался Алексис, покинув кабинет.

Безупречно.

Алексис с неприятным для себя удивлением осознал внезапно, что чувство это, бывшее доселе не только привычным, но и само собою разумеющимся, сейчас вызывает у него чуть ли не самодовольство и гордость, и это заставило какую-то струну внутри него дрогнуть. Кажется, все двадцать лет именно эта безупречность и была одним из основных столпов, на которых стояла так крепко вся его, Мастера, жизнь, а теперь, как первоклассник, он вдруг снова гордится ею перед собой? Безупречность столь привычная и естественная, что никогда не осознавалась особым качеством, неотделимо была частью него самого, безупречность, бывшая достигнутой целью, сопровождавшей каждый его шаг столько лет… Сколько же глупостей и промахов нужно было совершить в прошедшую пару месяцев, чтобы упасть так далеко назад?..

Да плевать.

Да уж, легче от этой мысли точно не стало. Но сердце Алексиса сжалось так некстати от какого-то щемящего восторга, он больно прикусил изнутри и без того уже истерзанную губу и, расправив плечи, отправился на занятие.

Наверное, никогда прежде в своей жизни Мастер не чувствовал такого разлада внутри, такого несогласия с самим собой и такого экстаза, впервые за двадцать лет не думая о том, что будет после того безумного порыва запрещенного законом живого сердца – и это было сложно. Сложно было оставаться сухим и холодным, сгорая изнутри, сложно было быть непредвзятым, когда он опять писал тесты через пень-колоду, сложно было читать уставные лекции, когда мир летел вверх тормашками… И совершенно удивительным было то, какое необъяснимое спокойствие внезапно окутывало все его, Алексиса, существо, когда этот мальчишка просто был рядом, когда он просто смотрел на него и говорил с ним – вот так, в маленькой аудитории с бледно-желтыми стенами, среди прочих мальчишек-первокурсников, отвечал выученные уроки, ошибался, исправлялся, был таким по-человечески настоящим… И Алексис справлялся. С головной болью и преподавательскими совещаниями, с собственной усталостью – моральной, ведь физическая, ломившая все тело после регулярных тренировок, помогала лишь ненадолго перекрыть первую, - с раздиравшими изнутри противоречиями… Покуда у него была возможность видеть лихорадочный блеск в серо-зеленых глазах, смотрящих на него со второй парты, Алексис справлялся со всем на свете. Это было по-своему легко и по-своему тяжело, и молодой человек не мог объяснить собственного состояния, не вписывающего ни в какие из определений, когда-либо прочитанных им в учебных книгах. Потому что все учебные книги до одной можно было просто взять и стереть из всех программ и вообще из жизни человеческой, ибо она всё больше и больше, всё явственнее оказывалась для Мастера чем-то совсем иным, не похожим ни на один параграф, описывающий существование достойного гражданина Святой Империи.

И никогда прежде Алексис не знал, что прятать под маской безразличия рвущееся наружу сияющее счастье, оказывается, куда сложнее, нежели все злость, страх и боль вместе взятые.

Солнечный и головокружительный, август закончился. Пришла осень.

========== Глава 23 Прилежание ==========

Август вышел какой-то суетный и быстротечный: Лада работала, знакомилась с родителями Карла, да и с самим Карлом по большому счету, ведь она его почти не помнила с тех немногочисленных встреч в детстве, когда вечерами они, пятилетние, висели вверх тормашками на лесенке во дворе дома. По сравнению с тем мальчишкой, чей смутный образ отпечатался в памяти Лады, Карл оказался теперь совсем взрослым мужчиной выше ее отца ростом, темноволосым и весьма непримечательным внешне. Жили они, хвала Империи, в том же одиннадцатом квартале, что и семья Карн, только не доезжая несколько улиц до десятого, что на деле оказалось дальше, чем девушке всегда думалось. Ладе за ее не очень долгою жизнь по Среднему Сектору путешествовать доводилось не так-то много, как, наверное, хотелось бы, хотя едва ли она часто задумывалась об этом: кроме родного одиннадцатого квартала девушка бывала еще в двенадцатом, десятом и девятом – мимоходом, едва ли считается. Отца тогда какие-то знакомые с предпредыдущей работы попросили съездить к их родне с обследованием, ребенок подцепил какую-то заразу, пытаясь вылечить подобранного на улице раненого голубя. Ему, разумеется, здорово потом влетело от родителей за такие глупости, но восьмилетняя Лада о том особенно не задумывалась – для нее непростой задачкой было всеми правдами и неправдами уговорить отца взять её с собой в это, как ей казалось тогда, почти что кругосветное путешествие. Только по итогу вышло, что почти ничего, кроме одинаковых, полутемных улиц, залитых светом фонарей, девочка из окна рабочей отцовской машины так и не увидела, а девятый квартал произвел на нее впечатление ничем не отличающегося ни от десятого, ни от одиннадцатого. А в двенадцатом Лада бывала три-четыре года назад почти регулярно: Ина, несмотря на работу врачей в Центре Зачатия, оказалась не вполне здоровой, с жуткой аллергией на всё, что только можно и нельзя представить, а за препаратами, необходимыми для постепенного приведения в норму её физического состояния, семью Карн направили в двенадцатый квартал за неимением их в одиннадцатом. Мама тогда была сильно занята с малышкой постоянными процедурами, вот школьнице Ладе и приходилось путешествовать, по два часа трясясь в автобусе в пробке на переезде второго уровня. Девчонка тогда позволяла себе время от времени чуточку задерживаться, глазея в магазинах на то, чего в их квартале отродясь не появлялось, хотя денег всё равно никогда не было достаточно – так соседний квартал и остался для нее чем-то немного загадочным, а воображение не раз рисовало ей удивительные и невозможные диковинки, которые, должно быть, доступны людям в пятнадцатом или шестнадцатом кварталах. Страшно, правда, даже и представить, сколько часов тащиться туда в душном автобусе…

Вечер знакомства вышел тихим и по Уставу безразличным, хотя и показался Ладе каким-то скомканным изнутри, словно участники его сами едва ли смогли бы ответить на вопрос, а что, собственно, они делают здесь и зачем вообще происходит эта встреча, которая, по большому счету, ни на что уже не влияет и никакого значения не имеет. Какое-то внутреннее чувство заставляло девушку, скромно потупив глаза, наливать гостям чаю и больше вскакивать из-за стола по разным мелким поручениям, нежели участвовать в вялом разговоре взрослых о работе и каких-то телешоу. И без того никакой, вечер, правда, испортить всё-таки удалось окончательно, когда звонком в дверь возвестили о своем приходе два коменданта с собакой. Как выяснилось, не для ВПЖ, просто кто-то из соседнего дома, видать, оказался встревожен таким большим сборищем людей за стеклостеной напротив, вот и позвонил патрульному отряду охраны разобраться, не затевается ли чего незаконного под видом этих странных семейных посиделок. Как взрослые разрешили опасную ситуацию так быстро, Лада так и не поняла – да и не стремилась понять, только украдкой обняла сестрёнку и смогла, наконец, переброситься с будущим супругом наедине какими-то простыми фразами. А Карл, кажется, даже оказался вполне ничего, если не принимать во внимание грубую прямоту его речи, с удивительной регулярностью чередующую осмысленные слова с парой-тройкой невнятных междометий.

Инцидент, однако, был вскоре исчерпан, да только последние искры разговора угасли как-то сами собой после ухода комендантов, и все трое Шински (у Карла, кажется, было еще два брата и сестра, старшие, но они, к большому облегчению Лады, решили не осчастливливать четверых Карн своим визитом) отправились домой, благо, до красного света, как именовался в народе комендантский час, оставалось не так уж много времени.

Только потом, совсем уже поздним вечером, чуть обнимая в кровати Ину, девушка вдруг осознала, что совсем ничего не чувствует, словно всё это происходило не то что не с нею, а с кем-то, в принципе не имеющим к ней никакого отношения, и ощущение это равно удивило и успокоило её – пусть. Пусть так и будет впредь, пусть эту жизнь, разыгранную по чужому сценарию, проживет за нее кто-то другой, а сама она навсегда останется запертой в подполе школьного бомбоубежища, так немыслимо далеко отсюда.

Август шел день за днем, и Лада, словно забыв обо всем, все больше времени стремилась проводить с сестрой, читая ей свои любимые книги, разгадывая какие-то детские кроссворды, которые та притаскивала из детского сада, складывая мозаики, хранившие на своей оборотной стороне нравоучительные стишки.

Лада чувствовала себя виноватой. Виноватой, наверное, в равной мере перед маленькой Иной и перед любимой Ией, хотя и вела себя с ними так по-разному. Лада чувствовала себя несправедливой, но она все же отлично помнила слова Ии про их убежище и знала, что его отнимут со дня на день, и с каждым днем спускаться туда было бы для них все опаснее, было, наверное, уже и вовсе невозможно… Она избегала Ию. Пыталась представить свою будущую жизнь без нее и без их встреч, пыталась, наверное, заранее привыкнуть к ней, перестроиться под нее. Девушке казалось, что так, должно быть, ей станет легче - им обеим станет легче потом, а сейчас… Лада не была уверена, что ей хватит сил вести себя с Ией на людях так, как того требовал холодный рассудок и страх камер, впитанный организмом вместе с той странной зеленоватой жидкостью из пробирки, где каждый из Средних провел первые девять месяцев своей жизни. И даже думая о девушке, ей хотелось порою невольно оглядываться, не заметит ли, не поймет ли лишнего кто из них, ведь теперь, в отличие от всех прошлых лет её жизни, у нее был реальный повод быть настороже.

И Лада искала утешения у сестры, понимая, что этот-то человек, в отличие от запрещенной Уставом любимой, ускользнет и исчезнет из ее жизни куда скорее, ведь Система всегда добивается своего, и этому ребенку никуда не деться от ее жестких рук. Пожалуй, Ладе было странно осознавать это, но она чувствовала себя не менее родителей ответственной за воспитание и будущее Ины - быть может, оттого, что в глубине души не чувствовала себя частью Системы и хотела бы показать сестре мир своими глазами, даже если сама боялась этого, понимая, какую угрозу навлекла бы на нее. А это противоречило всему. Девушка смотрела на сестренку и пыталась вспомнить себя в ее возрасте, пыталась понять, что может происходить в ее маленькой, кучерявой головке – и не могла. Тот факт, что ни с кем иным, как с Ладой, Ина не была так ласкова и ни к кому иному не льнула украдкой так жадно и нежно, заглядывая в лицо своими огромными серьезными глазами, заставлял что-то внутри девушки трепетать. Раз за разом она тихонько напоминала младшей основные правила поведения, напоминала о недремлющих камерах, напоминала обо всем, что могло бы привести к беде в случае небрежности…и, не сдержавшись, украдкой гладила ее по спине или брала на руки под каким-то невинным предлогом, просто чтобы ощутить тепло ее маленького, детского тела и чтобы отдать ей частичку своего – в двойном размере. Хотя, что там, в двойном, в тройном, ведь самой Ладе оно казалось избыточным сейчас, и отдавать его виделось ей единственным желанным и доступным удовольствием.

Ии не хватало катастрофически. Не хватало ее легких объятий и вкрадчивого, приглушенного голоса, не хватало попросту даже ее мнения и советов, столь важных для Лады в этот непростой период, но назло себе Лада училась жить без них, училась уже сейчас играть новую роль - роль взрослой, роль жены, роль человека, о котором у новой семьи не будет предвзятого мнения. У которого рядом, в соседней квартире, не будет светлого друга с одним на двоих безумием, а в квартале от дома – подземелья, пьянящего недозволенной свободой речей. Только вот, думая об этих самых ролях и мнениях, девушка всё более и более убеждалась, что снова ничего не меняется в болоте Среднего Сектора, и снова именно этот образ как нельзя более удобен, полезен и попросту безопасен для нее в новой жизни. Что ей не избавиться от этого проклятья, которое она сама выбрала для себя.

Тихий и увядающий, август закончился. Пришла осень.

***

- Сильнее!

Удар.

- Сильнее, Вайнке!

Удар.

- Сильнее! – Громкий голос Мастера отливал металлом. - Я не из фарфора, Вайнке, сильнее.

Снова удар и снова Алексис перехватывает его руку. И пусть это действительно лишь занятия и тренировки, однако Пан не может пересилить себя, когда дело доходит до Алексиса. Эти проклятые тренировки, всплывшие невесть откуда, словно сводили на нет все его новые успехи и достижения, разрушая всё на свете. А энергия тем временем бурлила в мальчишке как, кажется, никогда прежде: второй раздел Устава мальчишка сдал на 77 баллов, став, таким образом, третьим после Артура и Колина (братья по-прежнему не поднимались выше отметки 67), и даже Антон отметил то усердие, с коим дома Пан обкладывался учебниками – как вдруг начались они. Нет, драться мальчишке доводилось отнюдь не раз и не два, и в этом он был весьма неплох, но то было другое, то было махание кулаками, а не какие-то там навороченные приемы борьбы, которые теперь портили ему жизнь. И если на основных занятиях с тренером еще возможно было порой как-то совместить эти захваты и подсечки со своим нескладным длинным телом, то на контрольных с Мастером Брантом словно срабатывал какой-то стоп-кран, заклинивавший все и без того недостаточно отточенные движения Пана, отчего хотелось не то взвыть и выйти через окно, не то начистить его красивую мордашку как, в прямом смысле слова, рука возьмет.

- Еще раз! – Голос Мастера звучал властно и сильно, ему нельзя было не повиноваться, недопустимо, невозможно. И снова неудача, и Пан, получив короткий и меткий удар под ребра, сгибается пополам, хватая ртом воздух.

- Следующий. Рот, Артур!

Удар – поворот, удар – снова мимо. Молодые люди двигались четко и красиво, каждое движение, пронизанное силой, было просчитано, казалось, до миллиметра; даже тяжело дыша сквозь сжатые зубы, Пан невольно любовался ими и любовался Мастером, проклиная себя за свою слабость – отнюдь не физическую слабость, - и невольно, наверное, завидовал им и сердился оттого еще больше – на себя.

Удар, захват, и вот уже Алексис прижимает Артура к себе, сдавив поперек горла сгибом локтя его шею; невысокий паренек сипло дышит, замерев, едва касаясь носками мягких спортивных ботинок пола. Секунды тянутся, кажется, бесконечно долго, и терпение Мастера лопается:

- И дальше, Рот? Будешь ждать, когда противник свернет тебе шею? – Он шевелит рукой, явно желая показать кадету, как тот сделает это, и Артур шумно выдыхает, зажмурившись, потом дергается, безуспешно пытаясь попасть пяткой в сгиб щиколотки противника, но Мастера не взять столь простым приемом.

- А если толстый сапог? Думай головой, Рот, голова или жизнь! Что б в следующий раз показал, что делать при таком захвате. – Он бесцеремонно отталкивает кадета в сторону и всё так же бесстрастно вызывает следующего. В его движениях нет ни тени усталости.

Взлёты и падения. Будни и выходные. Препирательства в его кабинете и почти физически ощущаемые соприкосновения взглядов. Привычное одиночество, когда каждый сам за себя, а потом вдруг улыбка глаз украдкой и переполняющая эйфория. Сияющий Высокий Сектор, такой яркий, такой любимый и такой ненавистный. День за днем, день за днем, в занятиях, строгости и… счастье. Нелепом, влюбленном счастье, о существовании которого запрещено даже догадываться, пьянящем и дающем сил свернуть горы – только проклятые тренировки, правда, в эти «горы», похоже, не входят.

Учеба Пану нравилась. Несмотря на вопиющую сложность некоторых предметов (думать без содрогания о старших курсах и вовсе не получалось), несмотря на всё ещё выбивающие иногда из колеи подробности Системы, о которых так часто шла на занятиях речь, несмотря на катастрофический объем требующих зубрежки данных и вечно ноющие мышцы, учеба Пану нравилась. Средний Сектор, школа, работа в телесервисе – всё это казалось теперь настолько далеким от мальчишки, словно и вовсе лишь приснилось ему когда-то давно. Пан старался. Старался изо всех сил, мучительно краснея и бледнея от каждого промаха, однако ж, не дрогнув, сжимая зубы, твердил себе снова и снова, что всё сможет, что станет, провалиться Империи, достойным – достойным той жизни, которую за какие-то непонятные заслуги свалила на его дурную голову судьба в лице Алексиса Бранта. Да, сейчас жизнь эта казалась ему и впрямь подарком, несмотря ни на какие сложности: зубрить до глубокой ночи и писать едва ли не ежедневные проверочные работы, тренироваться до боли в каждой мышце, направлять внутрь себя тот безудержный поток энергии, что стремился излиться наружу, и ощущать себя живым как никогда прежде, ощущать себя на своем месте, на верном пути – даже если сам он, Пан Вайнке, не имел пока что ни малейшего представления, куда дальше может завести его этот самый путь.

На выходных у кадета раз за разом находились какие-то дела, не дающие ему съездить к родителям, в пятый квартал, да и сам он не сильно стремился разбираться в собственных чувствах относительно того, так ли сильно хочет он приезжать туда каждую неделю. В Академии ходили какие-то невнятные слухи, будто бы со временем частота их, кадетов-приёмышей, посещений Среднего Сектора будет значительно сокращаться, однако даже это не было аргументом более весомым, чем нежелание Пана, поддавшись на уговоры матушки, идти с родителями в центр зачатия смотреть на то, что по выходу из мутной пробирки станет его сестренкой. Марк упорно молчал, не то закопавшись в работу, не то присоединившись к прочим, кто теперь воротил нос от Пана – мальчишке, признаться, не особенно хотелось об этом думать, но с возвращением под отчую крышу он пока не спешил. Глупо, конечно, но что он сможет сделать и рассказать, если приедет? Марка отчаянно не хватало, но не хватало здесь, а не там, и не хватало его понимания – да оно разве теперь возможно, когда они живут в разных мирах?.. Полностью признавая собственную трусость, Пан упорно продолжал бежать прочь от этих мыслей.

Кроме того, Антон Штоф, не сказав ни слова, в середине августа пропал из комнаты на полторы недели, и Пану эти дни показались чуть ли не самыми теплыми и спокойными за всю прошедшую жизнь в общежитии. Едва ли мальчишка мог сам объяснить, что именно в Антоне так напрягало и почти пугало его – тот был тих и, кажется, совершенно безразличен ко всему, что бы ни делал Пан, но последнему ловить на себе время от времени его спокойный и холодный взгляд было почти что невыносимо, словно его и без того прогрессирующая мания преследования обрела плоть. В какой-то момент молчание Антона начинало буквально сводить мальчишку с ума, и тот находил любой предлог, чтобы хотя бы на четверть часа сбежать из их комнаты – на открытую пожарную лестницу («воздухом подышать»), в столовую или в общий спортивный зал на первом этаже, снова и снова проклиная себя за эту нелепую глупость. Пану начинало казаться, что Антон делает это всё нарочно, чтобы свести первокурсника в могилу, потом он вдруг отбрасывал эту идиотскую идею и едва не смеялся сам над собой, но, вернувшись в комнату, снова вжимался в свои стул, лишь бы не думать об Антоне лишний раз. Бред какой-то. И всё же как-то раз, на третий или четвертый день отсутствия соседа, словно бы между делом, парнишка собрался с духом спросить на пропускном пункте, скоро ли ждать возвращения Штофа и куда, собственно, он подевался, на что к своему немалому удивлению тотчас получил ответ: Антон Штоф со всеми прочими студентами старшей группы экспериментальной медицины отбыл на десятидневную практику. Мальчишке почему-то на мгновенье стало нехорошо от словосочетания «экспериментальная медицина», но виду он, разумеется, не подал и, поблагодарив вахтера, поспешил по своим делам.

Вернулся Антон одним прекрасным (или, если судить по погоде, скорее, ужасным) вечером бодрый и сосредоточенный, бросил сумку в ноги своей кровати и, едва сняв ботинки и пиджак, уткнулся в свой ноутбук, с бешеной скоростью скользя пальцами по клавиатуре. С этого дня, как мог судить Пан, Академию сосед больше почти совсем не посещал, по крайней мере, когда бы Пан ни уходил и ни приходил, Антон был в комнате, неизменно за компьютером, со стаканом чая или, вернее, заварки с лимоном. Лишь иногда он, не переодеваясь в форму, брал подмышку учебный планшет и распухшую замусоленную тетрадь и уходил к кому-то из соседей, а возвращался через пару часов пропахший табаком (Пан ни разу не видел, что бы Антон курил) и едва сдерживающий нервное возбуждение. Снова заваривал в прозрачной кружке чай и, перебросившись парой нейтральных фраз с мальчишкой, погружался в свой неведомый мир, пока однажды любопытство не одержало над Паном верх и он не спросил:

- Слушай, Антон, о чем ты так одержимо пишешь? Это же диссер, да?

Рыжевато-золотистые глаза парня повернулись от экрана ноутбука и встретились с серо-зелеными глазами Пана.

- Диссертация, ага. Сейчас идет разработка нового уровня контроля над эмоциями, ты слышал? – Обратился к мальчишке Антон, нажимая кнопку сохранения файла и окончательно переключая свое внимание на первокурсника. - Вернее, разработка уже завершена. Говорят, в Среднем участились истерические случаи, не замечал?..

- Истерические?

- Эмоциональные всплески. - Пояснил старший из парней тоном уставшего твердить одно и то же учителя. – Не говори мне, что вы все еще не читали Мархойма и Кранца, пора уже знать элементарную терминологию.

- Угу, - буркнул Пан в ответ, с неудовольствием припоминая, как те же две фамилии твердил им Мастер Берген, когда кто-нибудь из мальчишек терялся во время ответа в дебрях терминологии, - так что со Средними-то? И с разработками…

- Универсальное лекарство от эмоционального возбуждения. В шестнадцатом и пятнадцатом квартале, как в самых благополучных, в два центра зачатия уже прислали наших врачей: операция на головной мозг делается на девятый-десятый после оплодотворения месяц. Так вот, я поддерживаю тех, кто утверждает необходимость вмешательства на более раннем уровне, когда мозг эмбриона сформирован еще не до конца, поскольку это повысит эффективность действия. К сожалению, мои оппоненты, коих в научном сообществе большинство, все как один твердят, что столь раннее вмешательство может дать обратный результат и привести к росту агрессии, если мы говорим о воздействии на миндалевидное тело. Хотя, вот увидишь, не пройдет и полугода, и как минимум на экспериментальном уровне они все равно попробуют сделать так, как настаиваем мы, потому что их способ значительно менее эффективен. Вот так вот. – Просто пожал плечами Антон, явно готовясь вновь нырнуть в свою исследовательскую работу.

- Круто… - выдохнул Пан, вкладывая в свой голос допустимый максимум одобрения и минимум продравшего его от услышанных новостей ужаса.

- Ну да, как-то так, - спокойно пожал плечами Штоф, облокотившись на спинку своего стула, - а ты как, подумывал уже о том, куда на старших курсах идти?

- Ну… - Пан замялся, отчего-то удивленный этим вопросом – больше всего ему хотелось ответить на прозвучавший вопрос вопросом «А что, уже пора?», но здравый смысл подсказывал ему, что в глазах Антона он окончательно падет ниже плинтуса, и мальчишка придержал язык, - ну пока мне нравится… то, что сейчас проходим. В смысле, нравится психология, основы полит. учения и… сравнительное право тоже, только оно мне плохо дается. Пока. – Голос его звучал неуверенно и как-то глупо, как подумалось самому Пану, но сосед оставался на удивление спокоен и серьезен, без тени ожидаемой насмешки в медово-золотых глазах.

- Хочешь стать внедренным?

Неожиданный вопрос Антона отчего-то выбил мальчишку из колеи: что-что, а это ему всегда казалось самым последним делом, а теперь, выходит, он сам говорит, что ему это нравится? Или он не это говорил?..

- Ясно все с тобой, - смягчился старшекурсник, - ну, это нормально для первого семестра, не бери в голову. Внедрение – самый широкий путь, с него почти все начинали, кто сейчас что-то значит в Академии. А потом уже расходились по переквалификациям.

- И всякие наставники тоже?

- И «всякие наставники» тоже, - кивнул Антон, а Пану снова стало чуточку не по себе от его тона, - мастера же вас так и вытаскивают из Среднего. По-своему, конечно, но тоже вполне себе внедренные, разве нет? Я бы даже сказал, не обязательно быть мастером, чтоб быть внедренным, но обязательно – внедренным, чтоб стать мастером. Другое дело, что многие хотят идти дальше или специализироваться уже. Тот же Брант, он же у тебя Первый Мастер, верно? Мы с ним фактически учились вместе, только нормальные люди в пятнадцать поступают в Академию, а он уже заканчивал. Он же меня старше на самом деле на неполный год, - пожал Антон плечами невозмутимо, - а учился на последнем курсе, когда я только пришел. Ну, а дальше уже по распределению на узкую специализацию, я – в медицину и естественные науки, он – в управление, тут и разошлись. Хотя, нет, он у меня потом еще однажды даже занятие вел, прикидываешь? – Антон как-то неопределенно повел плечом, и Пану отчего-то в этом жесте увиделись не то презрение, не то дискомфорт и неприязнь. - Нелепо, когда учитель твой ровесник…

«А может, он просто ему завидует?» - Пронеслось внезапно в голове Пана. Отчего бы и нет, правда? Штоф, кажется, карьерист будет еще похлеще самого Бранта – только дается ему все, кажется, куда сложнее, вот и бесится… Кто их, Высоких, разберет, чего они хотят – хотя разве они кроме власти чего хотят на самом деле? Мальчик подавил шумный вздох. Как же иногда тяжело с ними, право. С ними, да и вообще просто тут.

- А ты сам? – Помня, как обычно реагирует на этот вопрос Антон, Пан немалым усилием придал голосу уверенность. – Что дальше?..

- А я на будущий год в БИУ, - на удивление просто отозвался старшекурсник, потягиваясь через спинку стула, - сразу на третий курс, а потом в НИИ и всё.

Что «всё», Средний решил не уточнять, и без того получив куда больше, чем смел надеяться. Подумал только, как, наверное, просто и спокойно живётся, когда знаешь наперёд на много лет всю свою жизнь – спокойно и скучно. Подумал и сам себе удивился.

До одержимости энергичный и вдохновляющий, август закончился. Пришла осень.

========== Глава 24 Дела семейные ==========

Компьютер включаться не захотел. Просто не захотел, и всё тут, хоть что с ним делай. Это было, конечно, как нельзя более «кстати» - Ие сегодня надо было получить с добрый десяток писем с решенными тестами и законченными эссе от своих второклассников и все их проверить. Именно сегодня, без возможности перенесения работы на завтра. Девушка потерла виски, перепроверила все возможные и невозможные варианты механической поломки, снова взглянула в темный, мертвый экран компьютера и качнула головой. В технике она разбиралась неплохо – и здесь нужно было отдать должное мальчишкам из школы, у которых, сколько бы конфликтов между ними ни случалось за годы учебы в одном классе, она кое-чему неженскому и полезному все же успела научиться.

Интересно, а отец не даст ей свой компьютер ненадолго? Глупая, конечно, идея, но ей ведь действительно немного надо, только почту…

Девушка вышла из комнаты и робко заглянула в отцовский кабинет:

- Пааап, послушай, у меня комп умер, можно мне на минутку с твоего?.. Мне только почту…

- Что, совсем никак без этого? – Грегор едва обернулся на голос дочери.

- Буквально пять минут, только домашку скачать, мне проверить сегод… - голос Ии утонул в громком телефонном звонке, от которого оба едва не подскочили.

- Сейчас… - бросил ей отец, снимая трубку. – Да? Да. Да. Сейчас? Нет, мы друг друга не поняли, я этого не говорил… Да, да, это другое дело, но он должен иметь в виду… Как «никого не беспокоит»? Стоп, стоп, я через несколько минут буду у Вас, и объясню иначе… - мужчина спешно выскочил из комнаты, неловко натягивая в прихожей свой тонкий сине-черный плащ – за окном сегодня лило как из ведра – и продолжая сурово спорить с кем-то в трубке.

- Паап… - Ия поняла, что сейчас точно останется ни с чем, потому что про ее существование просто забудут – как всегда – и тихонько напомнила о себе. Грегор шепнул ей что-то нечленораздельное мимо трубки и принялся спешно шарить по карманам в поисках ключей.

- Пап! – На сей раз ответом девушке послужило еще менее понятное высказывание на безмолвном языке жестов, после чего отец выскочил за дверь, даже не заперев замка.

Святая Империя, кто бы только знал, как её бесит это все! Как ей недоело жить в собственном доме на правах не то домработницы, не то умственно отсталого котенка, не то и того, и другого одновременно! Ну, что она имеет? Тычок пальцем в нее, затем на комнату отца, затем два раза по пять пальцев, тычок на него самого и входную дверь. Ладно, тем лучше, значит, десять минут, пока отца нет, она может, не мешая ему, работать и, не тратя собственных нервов под его взглядом, занять его компьютер и сделать свои дела. И пусть это будут, наконец, его проблемы, если она его не так поняла. Камеры ей свидетели, читать мысли она еще не научилась.

От легкого прикосновения Ии экран, не успевший еще отключиться и затребовать пароль, моментально ожил, скользнул бледной цветной рябью и, словно не желая слушать никаких пожеланий девушки, открыл новостную ленту – по всей вероятности, читаемую ее отцом только что. Девчонка почувствовала себя неловко и потянулась было сменить страницу, когда несколько фраз, случайно выхваченных её проницательным взглядом, заставили пальцы девушки замереть в воздухе. Затаив на миг дыхание, она прочла:

«…рассматривается проект по увеличению числа рейдов в Низкий Сектор. По имеющимся данным, число Низких уменьшилось за последний год почти в полтора раза, что, тем не менее, кажется Всеединому Управителю недостаточным. По недавнему заявлению Третьего, «Мы слишком привыкли приуменьшать опасность, исходящую от Низких, в то время как даже Средний Сектор продолжает подтверждать свою несостоятельность в качестве полноправной ячейки Великой Империи. Расходный материал, черпаемый сейчас из Низкого Сектора не является незаменимым, покуда в Империи существуют ликвидированные и неблагонадежные. Частоту карательных рейдов необходимо увеличить как минимум до двух раз в месяц». Кроме того, как подтвердил Третий, территория Низкого Сектора может быть использована куда более рационально под нужды Империи, в связи с чем на следующую неделю был назначен вывод в НизкийСектор первой группы Корпуса Разведки. Законопроекта, подтверждающего принятие политики приращения числа зачисток, пока что нет, однако начало его обсуждению было положено…»

Что? Расколоться империи, что это за сайт? Она даже названия такого не видела никогда. Неужто у отца есть доступ туда, куда не достанет ни один компьютер Среднего Сектора? Волосы зашевелились на голове девушки, но сил оторваться от экрана уже не было, и она лишь продолжила жадно заглатывать обрывки информации, доступные без перехода на другие страницы.

«…усиление охраны Всеединого Управителя в связи с делом Кира Ивлича и Абеля Тароша одобрено единогласно. С рядом внесенных поправок можно ознакомиться по ссылке».

«…препарат PiA4 пробно введен в медицинское обслуживание шестнадцатого квартала. Как говорит шестая исследовательская группа, возглавляющая работу над PiA4, препарат проверен и готов к использованию, однако, третья и восьмая исследовательские группы утверждают необходимость оставить вопрос о сроках ввода препарата открытым…»

«…Как показывают статистические данные, полученные в ходе операции, повышенное внимание к четвертому кварталу способствует выявлению неблагонадежных среди Средних. Предложение Грегора Мессель распространить внимание на кварталы с первого по пятый вызывает недовольство с точки зрения финансирования, в то время как оплот бунтовщиков в четвертом найден всё еще не был. Противники Грегора утверждают, что его проект актуален лишь для запугивания Средних, но вместе с тем помешает нынешней поисковой операции, занимающей центральное место в работе внедренных».

Грегор Мессель? Что-то внутри Ии дрогнуло, заставляя ее снова перечитать последний абзац. «Предложение Грегора Мессель распространить внимание…» Думай, Ия, думай! Кир Ивлич и Абель Тарош, четвертый квартал, Всеединый Владыка… Угроза из Среднего Сектора… Ааа, провалиться всему пропадом, что же случилось там на самом деле? Покушение на Всеединого, провал террористической акции…

…зачистка Низкого Сектора…

Ия не знала, что за сила заставила ее, наконец, отпрянуть от экрана и выскочить из отцовской комнаты, сердце бешено колотилось, и горели щеки. Думай, думай…

Сохрани её Империя, если это сойдет ей с рук.

Не прошло, наверное, и пары минут, как входная дверь отворилась, и вернулся Грегор Мессель; не по Уставу хмуро заглянул к ней в комнату: «Идем, Ия, сделаешь, что тебе нужно было». Словно в тумане девушка поднялась и прошла за ним следом, молясь, что бы экран успел потухнуть, открыла свою почту, раздираемую двадцатью одним новым сообщением, отправила файлы на печать и, забрав из принтера ещё теплые сероватые листы вторичной бумаги, тихо поблагодарила отца.

Ворох домашних работ лежал на рабочем столе в уютной, скромно обставленной комнате девушки, едва ли не брошенный, как попало, а Ия, сидя перед ним, не очень представляла себе, как заставить мысли течь в нужное русло. Осколки мозаики в её голове никак не хотели складываться в полную картинку, сводя с ума своей нескончаемой перетасовкой, бешеной пляской. От мыслей о том, что может знать и чем занимается человек, с которым она всю свою жизнь живет в одной квартире, которому готовит ужины каждый день, девушку колотило.

***

- Подожди-ка, Брант, дело есть! – Беллан Аккерсон, смуглый, темноволосый мастер лет не то двадцати восьми, не то двадцати девяти (Алексис никак не мог запомнить дату его рождения), скользнул следом за последним в дверь его кабинета. С Аккресоном, Первым Мастером второй подготовительной группы первого курса, Алексис имел дело лишь в рамках работы, да и то нечасто, а наслышан был все больше от Даниела, однако имел о нем отчего-то предвзято хорошее мнение, словно отзывы бывшего напарника все еще имели для него какое-то значение.

- Да?

- Брант, видел указ о переводе?

- Нет ещё, что там?

- В диспетчерской появился с самого утра, взгляни. У нас с тобой обмен в рамках «2 в 1». Твоего Дени Драя на моего Ники Даниша.

- Лихо, - сухо отозвался Алексис, недовольный внутри себя тем, что узнает последним такие важные новости, - и почему именно Даниш?

- А ты как всегда зришь в корень, - сдержанно хмыкнул Мастер Аккерсон, - могу сказать – за остроту ума, могу – за остроту языка, тебя как больше устроит?

- Послушай, Беллан, у меня что, класс корректировки для трудных подростков? Мне теперь все решили сливать свои проблемы, раз случай подвернулся? Дени вообще-то неплох – что Дени, что Стеф – тихушники, конечно, те еще, хоть я в лепешку расшибусь, а разговорить их почти не получается, но хотя бы не террористы как тот и не остряки как Вайнке, а теперь мне еще и твой Даниш сдался? – Холодное негодование сквозило в голосе Алексиса; он закурил и, скрестив руки на груди, опустился на угол своего рабочего стола, не предлагая Беллану сесть, несмотря на наличие в кабинете двух свободных кресел. - Студента слили, напарника слили, кто следующий?

- Брант, не я выбирал, кого тебе отдавать. – Примирительно отозвался тот. - Моё дело – подчиняться приказам. Да ну и кто еще с ними справится кроме тебя?

- Что?

- Я не знаю, что ты с ними делаешь, но они же в тебе души не чают. В тебе и твоем предыдущем, даром, что его больше нет…

Алексис взглянул на мастера второй группы с нескрываемым удивлением, пытаясь «переварить» только что услышанные слова, произнесенные им.

- Ты действительно не в курсе? – Тон Беллана явно смягчился. - Слушай, Брант, я не подмазываюсь, ты же прекрасно знаешь, что мир клином не сошелся ни на Дени, ни на Ники, тем более для нас с тобой, надо будет – снова их перетасуем, хоть всех. Ты просто всё-таки послушай как-нибудь с камер, что про тебя твои же говорят, очень познавательно окажется, не сомневайся. Странный этот курс выдался, что уж тут попишешь… - добавил он задумчиво. - Но ты умеешь как-то очень благотворно на этих парней влиять, не думал об этом? Не страхом, как прочие, а чем-то другим. Может, этой вольностью поведения, на которую они хоть и редко решаются, зато ориентируются всегда… Ты же с ними всеми бегаешь как с писаной торбой – и всегда бегал, взять того же Ноэла. Жалко, у тебя старших еще нет, мне жуть как интересно будет на них посмотреть. Не моего ума дело, конечно, но многие оттуда, - молодой человек как-то неопределенно вскинул голову наверх, - поговаривают, а не сделать ли тебе отдельную экспериментальную группу на особых условиях. Ты же в общем-то и так уже к этому близок – никто больше во всей Академии так с кадетами не обращается, не разговаривает и не держится, как ты. Оно и ясно, конечно, ты им по возрасту больше в однокурсники годишься, чем в мастера… Но, кто бы что ни говорил, из того, что я вижу своими глазами, я делаю вывод, что им это только на пользу. В общем, наставник Байн еще тебе сообщит, но мне просто показалось, что тебе неплохо быть в курсе событий, раз я тоже в курсе. Ты присмотрись к Ники, он неплох – уже хотя бы раз он здесь.

- Один из тех тоже был здесь, - коротко и очень тихо бросил Алексис, немало на самом деле впечатленный откровенностью внезапной тирады Аккерсона, - но я тебя понял, спасибо. А про моих действительно рановато говорить, первый выпуск только в следующем году, но первый, сам знаешь, всегда комом… Да еще и когда набрал их в восемнадцать лет. – Алексис с трудом сдержал внезапную улыбку от воспоминания о своей первой группе, когда неясно было, кто из них еще больше не понимает, что здесь происходит, - пятнадцатилетние мальчишки Средние или он сам, восемнадцатилетний мастер, которого, носи он другую форму, куда легче было в коридорах Академии принять за кадета, многие из которых были уже старше него, чем за мастера.

Кир Ивлич… И все же интересно, будь на его месте Вайнке, и самого Алексиса бы тоже не было здесь сейчас, как теперь нет Мастера Даниела Оурмана – и никто никогда не успел ни узнать, ни даже подумать, что между ними есть связь какая-то иная кроме как наставник-ученик. Хотя какая? Как её назвать? Алексис потушил сигарету и вернулся к делам, мягко намекая Беллану, что и тот вполне может заняться своими. Мастер второй группы, впрочем, и сам явно стремился к тому же, что заметно облегчило молодому человеку задачу.

Ники Даниш… С фотографии в личном деле на Алексиса смотрел белокурый подросток, выглядевший немного старше своих лет, примерно на шестнадцать, не по-среднему красивый, с детской наивностью в голубых глазах. Мастеру вспомнились отчего-то те совсем мертвые глаза Кира в день Посвящения, и он невольно повел плечами словно от холода. Да уж, на внешность полагаться никогда не стоит.

Возраст: 15 лет (д.р. 17.08)

Рост: 166 см.

Вес: 67 кг.

Образование: с.ш. №3 шестнадцатого кв. С.С.

Средний балл: 9.2

Родители: Яков Даниш (33 года) электрик. Арина Даниш (32 года) учитель, тех. колледж №.1

Братья, сёстры: нет.

Примечания по учебному процессу: первый в рейтинге класса по успеваемости.

Примечания по общению в коллективе: немногословен, но в высказываниях категоричен и язвителен, нередко выступает в роли провокатора.

Примечания по работе: опыт работы отсутствует.

Примечания по быту: за нарушением комендантского часа замечен не был. В семье обстановка благоприятная. Дважды внесен в табель молодежных дружин за уличную агрессию, в одном из случаев выступал инициатором драки. В быту небрежен.

Примечания по здоровью: особых указаний нет.

Мда, Ивлич хотя бы морды на улице никому не бил… Ладно, поживем – увидим. Даниш так Даниш, его-то какое дело?.. Такое ощущение, что в этом году весь Средний Сектор в возрасте Посвящения как с цепи сорвался.

Наставник Байн вызвал молодого Мастера в свой кабинет уже во второй половине дня, после занятий, едва лишь тот успел переодеться в чистую форму после физкультурной тренировки. День был какой-то мутный, Алексис в меру возможностей был погружен в собственные мысли, был скучен и чувствовал себя на редкость уставшим. Нового, по сравнению с Белланом Аккерсоном, Наставник Байн сказал крайне мало, и Алексис невольно злился, чувствуя себя вызванным к директору школьником, и окончательно убеждался, что кольца наставника к апрелю ему не видать, а принять это оказалось отнюдь не так просто, как хотелось бы. Ему бы радоваться, что вообще место не потерял в связи со всем происходящим, а он все никак тщеславие не смирит…

Когда Алексис отправился, наконец, домой, уже почти совсем стемнело, и за окном машины проплывали яркими огнями фонарей и витрин улицы Высокого Сектора. Это странно умиротворяло Мастера, и он вдруг задумался о том, видел ли когда-нибудь Пан Высокий Сектор таким, и тотчас, отчего-то смутившись этой мыслью, прогнал ее прочь. Наверняка видел, и наверняка ничего особенного в этом нет, вот и всё. И зачем только он снова думает не о том, о чем надо, почему всё еще не может достать эту глупую занозу, зудящую комариным укусом так долго?

Что-то происходило в Академии и, более того, имело к нему самое прямое отношение, а он не то в упор этого не видит, не то его попросту изолировали. Действительно, словно все что-то между собой решили, а ему не говорят, как сюрприз готовят, чтоб им пусто было… Или Аккерсон сказал правду, и ему, Алексису Бранту, действительно хотят собрать группу каких-то «особенных» ребят, которые оказались в Высоком Секторе волей нелепого стечения обстоятельств?.. С другой стороны, Виктору же с ними не справиться, а они теперь напарники. Даниел справился бы, но это уже невозможно, так чего гадать? А Виктора они сожрут с потрохами, тот ни оглянуться, ни поставить их на место не успеет, это даже не вопрос, только очередная головная боль. А всё же надо бы послушать, что мальчишки такого особенного о нем говорят, да и кто говорит. Да, давненько он такими глупостями не маялся, последние года полтора своего преподавания как минимум…

Алексис понял внезапно, что уже несколько минут назад зашел в продовольственный супермаркет с намерением купить еды домой, а теперь едва плетется вдоль стеллажа молочных продуктов, которые он, кстати, всю жизнь терпеть не мог, и глядит на них стеклянными глазами. Молодой человек покосился украдкой в свою корзину, словно стесняясь признаться себе, что даже мог успеть положить туда какого-нибудь, упаси Империя, творогу, и с облегчением выдохнул, увидев ее пустой. Нет, крыша едет, конечно, нещадно, но все же пока лучше, чем могло бы быть. Да пропади оно пропадом, приедет домой и по-человечески закажет доставку, собравшись с мыслями.

Проклятье, нельзя быть таким рассеянным.

Когда молодой человек вошел в квартиру, часы показывали уже начало девятого, и по стенам спальни, в которой отчего-то проходило девяносто процентов времени его краткосрочного пребывания дома, ходили блики проезжающих по улице машин и тени загораживающих стеклостену деревьев. Думать ни о чем не хотелось, равно как не хотелось ничего делать, однако Мастер всё же заставил себя выбросить из головы не дающие покоя мысли и заказать на дом продукты, так и не купленные в магазине. А потом вдруг откинуться на кровати, глядя в потолок, и прислушаться к царящей в квартире тишине. Странно, но тишина эта, нарушаемая лишь шумом проезжавших время от времени машин, внезапно почти напугала его, словно спрашивая: «Что есть у тебя?..» Тишина, всегда казавшаяся такой умиротворяющей, спокойной и настоящей, теперь словно прокрадывалась на цыпочках в комнату, желая проникнуть внутрь него, разлиться по венам вместе с кровью, задушить изнутри…

Прогнал ее внезапный звонок, поступивший на лежавший на кровати подле молодого человека WARX III: «Мать».

- Вечер добрый, Алексис.

- Добрый.

- Алексис, - женщина выдержала небольшую паузу, словно выжидая, не ответит ли сын прежде, чем вопрос будет задан, - ты помнишь, какой сегодня день?

- Третье сентября.

- И?..

- Да?

- Сегодня день рождения твоего старшего брата.

- Поздравляю.

- Не меня, а его, Алексис. Ты позвонил ему?

- Нет. – Молодой человек включил функцию видеосвязи в слабой надежде, что мать, увидев его лицо сейчас, поняла бы немного больше о его “желании” продолжать и завершила бы разговор.

- Алексис, ты похудел, - безапелляционно заявила она вместо того.

- Да, мам, я устал.

- Алексис, тебе не кажется, что пора бы уже, наконец, задуматься о семье, которая хотя бы будет ждать тебя дома с работы? Ты слишком себя изматываешь.

- Мама. Я уже много раз говорил, что ни жёны, ни дети меня не интересуют. - Алексис изо всех сил старался смягчить тон своего голоса, но это, кажется, неважно ему удавалось. - Меня интересует моя работа. Получу третье кольцо - там и посмотрим, а сейчас я не желаю это снова обсуждать.

- Как дела в Академии? – Женщина на экране планшета сокрушенно покачала головой. Удивительно, с каких это пор она сдается в своих нравоучениях так быстро?

- Прекрасно. Только и делаю, что работаю вместо того, чтобы есть и спать. Слушай, все хорошо, правда, просто очень загружен. Сейчас позвоню Алберсу, пока.

И что за тупая традиция? Рождение – это у диких, а у нормальных людей это созревание плода и покидание клиники, что шуму-то наводить?.. Бредовая дикая традиция. Интересно, старшему девятого апреля она также напоминает о дате рождения брата? Святая Империя, почему он так сильно ненавидит ее, эту женщину с идеально красивым лицом, не тронутым еще ни одной морщинкой, вечно собранными в идеально ровный пучок рыжими волосами, с кукольной жестикуляцией и кукольной же жизнью? Женщину, которая всё время пытается влезть в его жизнь, просто потому что «так надо», и которой никогда не было рядом, когда это было действительно необходимо… Алексис почувствовал, что его едва не трясет и, порывисто поднявшись, направился в кухню за стаканом холодной минералки, зажимая плечом телефонную трубку. Отличное завершение дня, ничего не скажешь…

«Алло? Привет, Алберс…»

Нельзя. Нельзя этого делать. С ними нельзя портить отношений, что бы ни случилось. Они гордятся им, даже если и не знают его – не желают его узнать, – но нужно оставаться сыном этих людей. Нужно оставаться Брантом, что бы ни происходило, и нести вперед себя своё драгоценное имя, если оно станет его пропуском в сердце Империи. Оставаться с этой сияющей на лбу этикеткой, за которой никто никогда не подумает увидеть лица. Выжать её по полной.

========== Глава 25 Каждый сам ==========

Я рассказал бы тебе всё, что знаю,

Только об этом нельзя говорить

Выпавший снег никогда не растает,

Бог устал нас любить

[* Из песни группы СПЛИН - «Бог устал нас любить»]

В новостях, тихонько бубнивших на кухне, говорили, что на северо-западе первого и второго квартала с неба опять лилась какая-то дрянь - не кислота, конечно, но кожу щипала и в темноте ночи отсвечивала голубоватым. Всеединый на сей счет красноречием не злоупотреблял: “Мы по-прежнему вынуждены расплачиваться за безответственность наших предков” – заявил он и от дальнейших комментариев воздержался. Хотя, если чуть покопаться в прошлом, то о подобных явлениях говорилось на памяти Лады уже отнюдь не впервые, пусть подробностей таких локальных катаклизмов новости и не сообщали, а уж их достоверных причин и подавно. Да, погода в этом году и правда как-то расшалилась совсем уж не на шутку… Лада раньше никогда не считала возможным, что какой-то всего лишь дождь или ветер мог нарушить весь установленный ход жизни – пусть и ненадолго, но всё же, а теперь словно все вероятности – даже самые, казалось бы, невероятные, как бы комично и парадоксально то ни звучало, - сошлись клином на одном единственном человеке – на ней самой, Ладе Карн, вернее, Ладе Шински.

Свадебная церемония много времени не заняла: заявление написали, карточку паспорта перекодировали, на новую униформу разрешение дали, в центр зачатия доступ открыли. Строгая черная шляпка хрупкой Ладе шла, несомненно, куда больше безотрадной серой, хоть и делала её бледное личико еще белее, а новая фамилия пока звучала непривычно – вот и все изменения, касающиеся формальной части процедуры. Смена места жительства, конечно, заставила их с Карлом вдоволь набегаться по паспортным столам и отделениям Службы Контроля и Регистрации Пребывания граждан, но к этой неизбежной бюрократической процедуре Лада отнеслась с удивившим её саму неподдельным спокойствием, несмотря на необходимость несколько раз отпрашиваться с работы, теряя тем самым оплачиваемые часы. В целом, однако, замужняя жизнь была, кажется, не так уж страшна, как отчего-то думалось Ладе всегда прежде – по крайней мере, никаких сверхъестественных изменений в ней не случилось, кроме, пожалуй, самого переезда, что девушка пережила стоически, сжав зубы и не дрогнув ни единым мускулом. Удивительно всё-таки, как сложно, оказывается, становится сдерживать слезы, если однажды позволил себе их пролить. Переезд дался девушки и правда нелегко: покидать стены этого дома было куда более странно, нежели пробовать на вкус свою новую фамилию, заполнять множество анкет в окошке СКРП или смотреть в лицо человеку, с которым теперь, оказывается, связана ее жизнь на многие годы вперед. Девушку не покидало пугающее ощущение, что она закрывает за собой эти двери насовсем, навсегда, что какая-то незримая стена встает против ее воли между нею и всем тем, что вот-вот может остаться теперь в прошлой жизни… И мужчина, придерживавший большую сумку с вещами Лады, стоявший подле нее в стеклянной колбе лифта, являет собой не более чем какую-то нелепую карикатуру на всё то дорогое, на то бесценное сокровище, которое так внезапно появилось в жизни девушки за столь стремительно ушедшее лето.

Ей было всё равно – внутри себя она улыбалась, и видела за закрытыми веками неизменно чуть раскосые темно-карие глаза, светившиеся теплом, любовью и жизнью.

Квартира, в которой теперь жили они с Карлом Шински, досталась молодому человеку в наследство от почившей в позапрошлом месяце тётки, сестры его отца, что, собственно, и послужило отчего-то для его родителей причиной идеи женить младшего сына, - мол, чтоб не пропадало добро даром, раз уж в одиночку он, как любой Средний, не имеет права в нее въехать. Из одиннадцатого квартала Ладу не увезли, хотя передвинуться пришлось порядочно – минут на сорок пути от отчего дома. Внешне, разумеется, это ни на что повлиять не могло и не должно было – приехать в гости в семью не проблема, можно даже все так же забирать Ину из детского садика время от времени, когда позволит график, хотя пора бы уже вообще-то и отцепляться от мамкиной юбки, когда тебе семнадцать и у тебя есть своя новая семья. Карл на этот счет ничего не говорил, однако Лада почему-то прекрасно отдавала себе отчет, что то – лишь до поры до времени, и скоро мотаться с работы под родительскую крышу станет как-то само собой «неправильно»… Сейчас она пользовалась каждой доступной ей минутой. Дело, конечно, было не в одной только Ине, да разве скажешь кому о том, что каждый раз едешь туда караулить вечно запертую соседскую дверь да совсем пропавшую соседскую девчонку? Почти каждый день, выходя с работы, Лада находила причину забежать домой хотя бы на пять минут. А кто знал об этом, кроме консьержа и никогда не спящих камер? Родители в это время еще работали, Карл и подавно, а сестренке хватало простого рассказа о том, какие из оставленных в прошлый раз вещей оказались теперь внезапно необходимы. Лада не знала, что происходило в голове малышки, подозревала ли та что-нибудь, или это невыносимое неизменное спокойствие на её личике действительно было настоящим, а не наложенной маской, но врать ей раз за разом становилось все отвратительнее – Лада ненавидела себя за это и за то, что не могла сказать правды сестре, не могла объяснить, сколь многим хотела бы пожертвовать для ее блага… Только вот это самое «благо» для маленькой Нарьи Карн определяла не Лада, но Империя и Устав, определяла Система, вне которой, как показывали школьные уроки истории, человек был не более, чем диким животным, не подвластным ничему, кроме своих бушующих страстей. И даже теперь, после стольких десятилетий Порядка, установленного Всеединым Владыкой, когда прошлое было искоренено и забыто, их отголоски всё еще слышались порой, проливаясь кислотными дождями на окраинах пограничных с Низким Сектором кварталов Среднего.

После переезда работа стала выматывать намного сильнее. Даже привыкнув вставать утром в начале шестого часа против прежнего седьмого, даже получая удовольствие от большей части выполняемой ею работы, Лада не могла отменить простой человеческой усталости, накатывающей порой внезапными волнами, опуская руки, едва не подкашивающей ноги. Дело, разумеется, было не в работе и не в вопросе раннего начала рабочего дня, и не в вопросе общественного транспорта, частенько глохнущего старыми двигателями. Девушка спрашивала себя порой: «Что я делаю здесь?» и вдруг оказывалось, что простой и очевидный ответ «Зарабатываю деньги на своё существование» отчего-то катастрофически не устраивал её. Должна же была быть какая-то другая причина, другая цель…

Карлу, например, было, наоборот, наплевать – на всё, по большому счету. Лада смотрела на этого высокого, темноволосого парня крепкого телосложения, выглядевшего на фоне хрупкой девушки и вовсе силачом, и спрашивала себя – задавал ли он себе хоть когда-нибудь такие вопросы? Они же фактически ровесники – ему лишь на полгода раньше, чем ей, мартовской, в конце осени стукнет восемнадцать. Карл работал на сталелитейном заводе, работал от рассвета и многим дольше заката, с каким-то сумасшедшем числом переработок, и дома появлялся только спать и есть, и за первую неделю совместной жизни у Лады сложилось четкое впечатление, что ничто иное его вообще и не интересует в этом мире. Но ведь так же не может быть. Или может?.. Девушка вспоминала тот разговор в бомбоубежище, когда будто кто-то другой говорил её устами, и снова и снова спрашивала себя, неужели действительно была так близка к истине? Неужели Средним Сектором правит на самом деле не страх, как она полагала прежде всю жизнь, но усталость, простая усталость, равно моральная и физическая, прививающая полное безразличие ко всему на свете, попросту не дающая ни сил, ни времени ни на что иное, кроме предписанного?.. До пятнадцати лет, до совершеннолетия, ты еще не успеваешь прочувствовать и понять этого, а после ловушка уже захлопывается, обрушивая на твою голову налоги, семью, детей, работу – и тебе не остается ничего другого как примкнуть к сонму «взрослых» - а на деле лишь попросту до безразличия уставших людей.

Первая неделя новой жизни завершалась – как, впрочем, и все предыдущие недели – в молельном доме. Родители, разговорившись с семейством Шински (а это был первый раз, когда Лада увидела всех шестерых её членов вместе), задержались где-то во дворе, а девушка, не желая держать сестренку на холодном осеннем ветру, зашла внутрь раньше прочих. Ничего нового, разумеется, как и ничего интересного на службе не происходило: те же гимны, что и всегда, те же строки, те же слова, давным-давно проговариваемые автоматически без капли осознанности.

«…и да будет каждый из нас достойно носить своё имя и статус Среднего, и да восхвалит Империю…»

Интересно, где бы и кем бы она была, если бы родилась не у своих родителей? Лада, кажется, и сама удивилась своим мыслям, всколыхнувшим внезапно сознание. Глупости, невозможно, она же здесь… А если бы она была Высокой? Или… увидела доимперский мир. Дикий мир, где люди не контролируют себя. Мысль эта словно тяжело ударила ее по голове. Нет, дикие – это очень страшно, это постоянная опасность и нестабильность…

- Лада! – Ина почти дернула ее за руку, и добавила едва различимым шепотом, - ты спишь? Я в туалет хочу…

- Нет. – Тряхнула головой та, выныривая из своего омута. - Идем, Ина, найдем папу и маму. Или сразу пойдем домой, хочешь?

Оказывается, девушка даже не заметила, как молитва подошла к концу, и Оратор благословил слушателей на день отдыха, и толпа пришла в плавное движение, направляясь к выходу, заполняя огромную залу тихим гудением пчелиного улья.

- А ну стоять, Карн. – Уже возле самого выхода чьи-то пальцы потянули рукав ее нового платья, широковатого для тонкой руки, и девушка замерла испуганно, задержав в груди последний вдох. - Больше никуда от меня не убежишь, - Лада вздрогнула, словно облитая внезапно из ведра ледяной водой, и тут же успокоилась, узнав любимый голос. И снова занервничала, едва сдерживаясь, что бы не обернуться по сторонам в поисках устремленных на нее взглядов родни, - только попробуй еще когда-нибудь так поступить, - шепот девчонки, кажется, походил более на шипение, клокотавшее разом негодованием, досадой и облегчением, - не знаю, что я с тобой сделаю… К следующей субботе, - продолжала она всё тем же едва слышным шепотом, - ты мне составишь план, когда, зачем и насколько долго ты будешь у родителей, когда будешь забирать из детского сада сестру и когда будешь заходить в магазины. А стоять в молельном доме ты будешь около четвертой колонны женской половины. Запомнила?

Лада поежилась и внутренне улыбнулась:

- Да.

- И подумай, когда тебе удобнее будет узнать новости.

Не взглянув на нее больше, Ия скользнула вперед и растворилась в толпе, вылившейся из молельного дома на широкий двор-площадь.

- Кто это был, Лада? – Маленькая Ина выглядела почти любопытной.

- Кто? – Девушка отвела максимально безразличный взгляд от лица сестры и теперь пристально высматривала кого-то впереди себя, по-прежнему крепко сжимая ладошку девочки.

- Тётя, которая подошла, она разве ничего тебе не сказала?

- Да учились вместе, откуда-то про мою свадьбу узнала. Пойдем, маму с папой найдем.

***

Измочаленный нудной духотой молельного собрания, Пан, наконец, закончил конспект восьмой главы «Теории и структур управления (Пособие для начального уровня)», подписал разрешение на проведение субботней ночи в Среднем Секторе и, закинув в рюкзак неизменный планшет, телефон да смену белья, направил стопы к платформе третьего уровня монорельса, благо, от Академии путь до него занимал не более получаса, а длинными ногами мальчишки – и того меньше, да на самом монорельсе минут сорок-пятьдесят. Правда, до темноты домой теперь все равно вряд ли добраться…

- Всеединый нас сохрани, Пан, да ты совсем… - матушка всплеснула руками так нелепо эмоционально, что мальчишка невольно внутренне напрягся.

- Мам, тише…

- Икаб, ты только взгляни на нашего мальчика! - Воскликнула она, оборачиваясь в короткий коридор, соединявший прихожую с кухней, из которой веяло теплом и запахом тушеных овощей (и как только матушка за четырнадцать лет так и не уяснила, что он морковку и кабачки на дух не переносит?). - Совсем как не наш, дай я на тебя посмотрю! - Женщина взяла сына за плечи, стремясь повернуть и осмотреть со всех сторон, будто не видела полгода, а не три или четыре недели.

- Мам! Мама, спокойнее будь… - Пан спешно обернулся вокруг своей оси для нее и осознал внезапно, что на последней фразе повысил голос. Ему снова стало не по себе.

- Даа, суровый мальчишка-то стал, - спокойно качнул головой отец, появившийся в дверном проёме, - не то, что мы, Средние, да, Майя?

- Кадет как кадет… - тихо и сдержанно отозвался тот, расшнуровывая массивные ботинки и думая невольно тяжело о предстоящем ужине. «Да я сам становлюсь проклятым Высоким» - мысль эта внезапно горячо ожгла Пана отчаянием и презрением, граничащими с паникой.

В комнате Пан скинул пилотку, пиджак, стянул через голову, расстегнув лишь до половины, рубашку, сменил форменные брюки на мягкие домашние штаны и откинулся на спину на узком диване. Смешно, как эта тесная комнатушка все еще хранила какую-то его тень, уже не являясь в полной мере его комнатой. А пройдет несколько лет - и она будет принадлежать какой-то девчонке, которая еще даже не появилась на свет… А он… Он к тому времени будет заканчивать Академию Службы Империи в Высоком Секторе.

Какая нелепость.

Пан поднялся и, проверив, нет ли новых сообщений на телефоне, отчего-то досадуя, вышел из комнаты к родителям. Ну а чего и от кого он, интересно, ждал? Простой ужин состоял из тушеных овощей с жареными куриными голенями, чая с рассыпчатым печеньем и огромного количества вопросов, которые родители, кажется, копили и берегли специально все эти дни, прошедшие с его последнего визита домой - хотя был ли это теперь его, Пана, дом?.. Мальчишка отвечал неохотно и сухо, если вообще отвечал – подавляющая часть того, о чем любопытствовали родители, разглашению не подлежала.

- Что у вас там, про того психопата-то говорили? - Простота и прямота, с которой Икаб Вайнке, высокого роста худощавый мужчина лет тридцати-тридцати двух, чьих светло-русых волос уже коснулась ранняя седина, задал сыну этот вопрос, отозвалась в мальчишке странным, саднящим чувством.

- Психопата?..

- Ну, мальчишку-бунтаря, что сверх новостей?

- Сверх новостей? - Бесцветно переспросил Пан. - Да все тоже самое… - он закрыл лицо ладонями, понимая внезапно, что даже не знает сам, что говорили о покушении в новостях Среднего Сектора, а так же как отчаянно хочет спать и как больно отчего-то ему быть здесь и сейчас и вести эти странные разговоры с матерью и отцом, которые не имеют ни малейшего представления о том, чем он вообще живет, что происходит с ним в последние полгода и в какую дикую, нелепую историю он ввязался в день их первой с Алексисом встречи. (Опять он, расколоться Империи, называет его по имени…)

- Мам, пап, давайте до завтра, а? Устал, что сил нет. А вы мне тогда и про сеструху расскажете, наконец, идет?

- Конечно, Пан… - Ему показалось на какое-то мгновение, что при упоминании о мелкой от матери почти что физически ощутимо повеяло теплом, но он отогнал эту странную мысль прочь и поднялся из-за стола. Мальчик вдруг очень остро и четко почувствовал, что в этом доме к нему сейчас относятся куда более как к коменданту ВПЖ, нежели как к сыну Средней семьи, и любые его слова и даже просьбы будут услышаны его родителями исключительно как приказы. Мороз продрал по спине от этого открытия.

А в пятом квартале, казалось, ничего и не изменилось вовсе. Аккуратно ступая следующим утром по изломанным бетонным плитам, Пан взобрался на второй этаж полузаброшенной фабрики: несколько лет назад всё правое крыло разворотило взрывом газа (а, может, и не газа, чему-чему, а новостям не верить парнишка научился отлично), а до восстановления так дело и не дошло – не то финансирование не дали, не то еще что помешало… Это крыло Пан знал отлично, как собственную комнату в родительском доме, потому что это было их с Марком и Туром любимое местечко в школьные годы. Сейчас, правда, Тур от него быстро сделал ноги как от чумного, да и не велика потеря, переживет. Уж что-что, а хватать и просить остаться он никого не собирается, бесчувственное он бревно. Да уж, Высокий Сектор выглядел, конечно, садом цветущим по сравнению с этой промзоной. Да что там, он в принципе выглядел садом цветущим…

Раньше народ тусовался под автодорожным мостом, только об этом быстро не то разнюхали, не то настучали, и лавочку пришлось экстренно сворачивать. Пану тогда как-то совершенно случайно повезло, он в день облавы внезапно слег с температурой под сорок и вместо моста пошел в поликлинику, а то кое-кому, говорят, и не поздоровилось. До ликвидации, конечно, не дошло, но у страха глаза велики, да и что с них, двенадцати-и тринадцатилетних сопляков было взять, но проблем разгребать всё равно пришлось достаточно. Здесь же ребята никого не встречали, только однажды какую-то девчонку, испуганно выбросившую недокуренную сигарету при звуке их шагов – хотя и сами бывали здесь далеко не часто.

Марк Моро не заставил себя долго ждать: в неизменной серовато-зеленой школьной форме, вечно взлохмаченный пятнадцатилетний мальчишка с очень темными, почти черными глазами и такого же цвета волосами, густыми, торчащими в разные стороны, словно он только что оторвал голову от подушки.

- О-оу. - Присвистнул Марк, окинув чуть прищуренным взглядом кадетскую форму Пана, в которой мальчишка на бетонном остове фабрики и без того чувствовал себя крайне неловко и напряженно (хвала Империи, большинство Средних хотя бы не знает, что эта форма значит), и едва заметно качнув головой. - Однако ж ни шиша себе ты теперь мажорчик. - Пан почувствовал, как отчаянно горячеют его уши от этих слов товарища, и сам не понял, что означает эта странная неосознанная реакция. Взгляд Марка меж тем снова стал привычным, почти что по-братски мягким, хотя и жутко усталым, и Пан вдруг ощутил себя таким же школьником, как и бывший одноклассник, словно не было всего этого наваждения с Посвящением, с кадетским общежитием, Высоким Сектором и Первым Мастером.

Марк говорил немного и все больше спрашивал – как и родители, хотя, в отличие от последних, явно ожидал, что не получит и половины желанных ответов; Пан отнекивался ровно настолько, насколько позволял здравый смысл.

- Говорят, в четвертом квартале позавчера разоблачили группировку бунтовщиков, вдохновленных той историей с вашим мальчишкой, слышал?

- “Нашим мальчишкой”?

- Ну… А нет? - В голосе Марка слышалось сомнение, граничащее с недоверием. - Разве не кадет типа тебя воду замутил? У нас, знаешь, всякие ходят слухи…

- А ты их поменьше передавай, дружок, - хмуро отозвался Пан и отвернулся, - и что за группировка?

- А что за история с мальчишкой?

- Марк, я не могу, ты же понимаешь…

- Что, не знаешь? Вам тоже, значит, самим ничего не говорят, да?

- Немногим больше. - Нехотя отозвался мальчик. И как он так все видит? - Но он с нами учился. Со мной, в одной группе, ясно? - И что это за холодная ярость внезапно прорвала деланное безразличие его голоса? - Пацан как пацан, чего ты хочешь услышать? Историю а-ля “я-то сразу понял, что к чему, и помог разоблачить преступника”? Ни хрена я не понял, никто ни хрена не понял - просто не успел, ясно? Никто и подумать не мог, что мальчишка в пятнадцать лет пойдет и пожертвует своей дурацкой жизнью, чтобы изменить хоть что-нибудь в этом треклятом мире! - Кипя, слова лились из Пана горячим шипением. – И, что бы вам о нем не наплели, я учился с Киром в одной группе, и никаким монстром и чудовищем он не был.

- Стой, стой, ты чего так завёлся-то? - Марк поежился и хмуро посмотрел на товарища, потом себе под ноги, куда на несколько метров вниз спускалась разбитая бетонная стена, исписанная у основания яркими пятнами букв. Где-то поодаль залились лаем сторожевые собаки фабрики. - Я ничего и не говорил вроде…

- Да, прости, - тихо отозвался Пан, с усилием выдавливая из себя каждое следующее слово, - я как не в себе со всем этим… Знаешь, как сложно? Да и вообще… Слушай, я ведь… скоро не смогу сюда просто так возвращаться.

Марк удивленно взглянул на собеседника.

- Ну да, такие вот правила. – Нехотя бросил Пан. - Предки еще не знают. Мать разноется… Хотя она теперь всегда ноет, они ж с отцом мне младшую заделали. Такая сразу стала… Как клушка, Всеединый, прости.

- Да ладно?

- В июне еще… Только, наверное, я ее никогда не увижу. Нам, говорят, со следующего года - обычного, в смысле, не учебного - только раз в месяц можно будет в Средний выбираться… А там, глядишь, и того меньше.

- Да уж, - поежился Марк, сосредоточенно туша хвостик сигареты о бетонный парапет и наблюдая, как он улетает вдоль стены вниз на добрый десяток метров, - как-то никогда не верилось, что это все правда, да? – Со странной тенью улыбки произнёс он, изо всех сил отводя глаза. – Ну, что каких-то счастливчиков действительно забирают из Среднего. А тебя тут на нашем фоне уже и не отличить от урожденных Высоких.

- «Счастливчиков»? – Пан не то хмыкнул, не то хрюкнул от вскипевшего возмущения, потом задушил что-то внутри себя кратким усилием воли и продолжил спокойно и тихо. - Не говори так, ладно? Высокие все такие… такие… ты себе не представляешь, Марк. Я не хочу быть как они. – Чтоб ему провалиться, что он несёт? – Там всё другое, все… Святая Империя, - прошептал Пан едва слышно одними губами, - они же ничего не знают о жизни и не понимают…

- Совсем спятил, Вайнке? – Марк закурил очередную сигарету (даже проклятый Алексис не курит столько, сколько делает это Марк) и встретил взгляд мальчишки очень пристальным взглядом своих черных глаз. - Тебе повезло так, как почти никому никогда не везло, а ты смеешь заикнуться, что тебе не нравится происходящее? Тебе завидуют все, кого ты знал в Среднем Секторе, они не боятся того, что из тебя вырастят там, Пан, они завидуют! А ты… Только вякни при мне еще раз, что ты чем-то недоволен, только попробуй… – Марк говорил горячо и хлестко, но вместе с тем ровно и абсолютно беззлобно. - Другое дело, что ты сам себя боишься – но только тебе же и хуже от этого. Даже думать не смей сдаваться, болван, уж если ты выжил в пятом квартале, в Высоком Секторе выживешь подавно. Не знаю я, что у вас там происходит, что ты сам не свой с тех пор, как был выбран, но слить такое я тебе не позволю, и не надейся – первым по шее дам, когда приедешь сопли на кулак наматывать на моем плече, имей в виду. Знал бы ты, как мне всё это не нравится – но я же молчу. Так что не смей, слышишь? Даже думать не смей отступать, Пан, лучше покажи им там всем, чего стоят Средние и чего стоит наша жизнь. Чтоб хоть всё это было не зря.

========== Глава 26 Бунтари ==========

Do you live, do you die, do you bleed

For the fantasy

In your mind, through your eyes, do you see

It’s the fantasy*

[*Англ. «Живешь ли ты, умираешь ли ты, истекаешь ли кровью

За свою фантазию?

Понимаешь ли ты, видишь ли,

Что это лишь вымысел?» (пер. автора)

Из песни группы 30 Seconds to Mars – “Fantasy”]

- Их звали Кир и Абель. – Темные глаза Ии сверкнули странной смесью гордости и сожаления. - Тех ребят, которые напали на Всеединого. И я обещаю не забыть этих имен.

В пять часов пополудни девушки стояли во дворе детского сада номер четыре, ожидая окончания занятий у маленькой Ины и делая вид, будто встретились случайно, ведь Ия пришла обсудить со старшим воспитателем условия приема своего (разумеется, несуществующего) двоюродного брата на будущий год. Двор, пока что пустующий, был достаточно большим: напротив ворот, у дальней части забора, стояло само трехэтажное здание, имевшее, как и все прочие детские сады, форму буквы «Т», с правой стороны от него, ближе к воротам, располагался небольшой спортивный комплекс турников и лесенок, с левой же возвышалось несколько раскидистых каштановых деревьев да стояла тройка давно не крашеных скамеек. Девушки остановились поодаль от скамеек, зная, что в любую минуту их могут занять другие пришедшие за детьми мамочки (хотя едва ли их будет так уж много, ведь ребенок, занимающийся в детском саду, уже достаточно самостоятелен, чтобы запомнить номер квартиры и дойти домой), ближе к спортивной площадке, памятуя, однако, и о том, что на нее по банальным правилам техники безопасности непременно будут смотреть камеры. Девушки, конечно, понимали, что негоже им, взрослым, а тем более Ладе, носящей черное платье замужней женщины, висеть на детских лесенках, но соблазн был всё же крайне велик. Разумеется, они сдержали себя.

Едва слышным шепотом Ия кратко поведала подруге обо всем, что успела прочесть в отцовских новостях, что смогла понять из них, не одну полубессонную ночь потратив на то, чтобы сложить в своей голове известные ей фрагменты в единыйрисунок, и голос ее вздрагивал и замирал порой. А Лада – Лада порою даже опережала её рассказ своими вопросами, с полуслова понимая, куда приведет следующая ее фраза.

- Это правда, да? – Лада пытливо взглянула Ие в лицо, словно пытаясь найти в нем ответ на еще не прозвучавший вопрос, терзавший её сердце столь давно и безвыходно, - это ведь правда, что диких – да что там диких, весь Низкий Сектор, - время от времени «чистят»?.. У тебя же отец должен знать. И ты знаешь, да?

Ия поджала губы, отводя глаза. Наверное, ответ даже не требовался – стоило лишь взглянуть в этот момент на выражение её помрачневшего лица, и всё становилось понятно само собой.

- Чистят, - кивнула девушка медленно, будто нерешительно, и губы её внезапно дрогнули, - намного чаще, чем я думала, - прошептала она совсем тихо, - я потому тебя и позвала, наконец, увидеться, что узнала что-то новое об этом всем…

Глаза Лады широко распахнулись, она сжала холодной ладонью пальцы Ии и почувствовала её легкую дрожь. Потом вдруг опомнилась и выдернула свою ладонь из руки девушки.

- Они так боятся… - молвила она едва слышно, - они так боятся за свою Систему?.. Неужели Низкий Сектор действительно представляет для них такую угрозу? Когда, Ия, когда? Насколько часто?

- Раз в месяц… или два… теперь. – Ответила та, не поднимая глаз, словно сама была виновна в том щемящем ужасе, о котором говорила. - И сейчас планируют участить рейды. Низких же всё еще немало, да и стоят они друг за друга стеной. Они не выдают, кое-кто в моей школе в пятнадцатом поговаривал, даже на допросах не всегда сдаются… а ведь чувствуют, понимаешь, что самое жуткое, они же чувствуют, как нам и не снилось. Даже нам с тобой. И держатся. Я не могу этого понять, - девушка говорила горячо, и глаза её мутно блестели как блестят от нездоровья и высокой температуры, – так давно думаю, и все равно не могу понять: Империя же сильнее, правда, Лада, нас в Империи – и Высоких, и Средних – чувства не смущают и не тревожат; у нас закон и спокойствие, а у них? Слушают «сердце», как это у них называется, идут вслед за эмоциями и желаниями, живут в анархии и разрухе, а в итоге все равно сильнее нас… Я не понимаю, как это возможно, хоть и сама, как ты знаешь, не из самого упертого и бесчувственного имперского десятка, но даже так Система настолько глубоко внутри меня всю жизнь, что я не могу выглянуть за её край, не могу отбросить этот образ мысли. Мне вот все детство твердили, что диких так много из-за детей, у них же секс, - добавила она, чуть смущенно понизив голос, - не клиническое зачатие как у нас… Я, правда, и того не понимаю, как они на всё это идут: вынашивать внутри себя, потом мучиться и умирать, выпуская наружу… - девушка заметно поёжилась, вспоминая жутковатые фотографии, которые им показывали на уроках асексуальности. - Но ведь не может же только в этом быть дело, правда? Ведь и это тоже должно быть как-то связано… С эмоциями, с чувствами, с жизнью и всем тем, что у нас вне закона, угрожая порядку.

- Ия, а прогнозы? У них есть прогнозы? Ну… по «чистке»?.. – Лада говорила еще тише, словно едва дыша, будто каждое новое слово давалось ей с трудом и немалым усилием воли, а голос звучал глухо и потерянно.

- Говорят, пара лет или меньше, но откуда мне знать? Их дети не успеют вырасти, даже те, кто сейчас подростки. Там голод, Лада, голод и болезни, некачественные, давным-давно просроченные лекарства… - она замялась и снова дрогнула, - промышленность давно стоит. Там ничего нет, понимаешь… только дикая свобода, безысходная, как анархия.

- Откуда ты всё это знаешь?

- Ну… всякое говорят… - чуть неуверенно повела плечом Ия.

- Всякое говорят, да не всё правда. Но власти всё равно боятся. – В голосе Лады слышалось странное удивление и подозрение. - Делают всё, чтобы лишить Низкий Сектор надежды и шансов на выживание, а сами все равно вынуждены устраивать чистки?.. Ох, Ия, не сильна я в политике – да и не хочу, грязь это всё, - но не так все здесь просто… Низкие обессилены, разве они поднимутся против двух Секторов? С чем, с лопатами? Что у них есть?..

- А за что они борются? Эй, скажи мне, за что они стоят насмерть, почему всё ещё не примкнули к Империи? – Мурашки пробежали по рукам и спине Ии, и она заговорила так жарко и эмоционально, что, казалось, почти повышала голос – с едва слышного до громкого шепота, замерев на мгновенье, провожая взглядом зашедшую на территорию садика и направившуюся к скамейке молодую женщину. - Ради чего они терпят всё, что с ними делают? И как вообще возможно жить, зная, что тебя и твою семью могут в любой день убить или забрать на опыты, или что еще они там с ними делают?.. Если имперцы хотят вбить нам в головы, что дикие - не люди, зачем они вообще их держат в этой жуткой резервации, как опасных зверей? Не легче ли выставить их за общую стену, где, говорят, ничего нет и жить невозможно, а самим занять их территорию? - Глаза девчонки блестели подступившими слезами, но голос даже не дрогнул.

- А может, они просто не хотят? – Задумчиво произнесла Лада, словно рассуждая вслух сама с собой. – Ну, не хотят показывать, что вмешиваются?.. Скажи, сколько их, много ли тех, кто знает всё это как ты и твой папа? Цель Высоких - показать нам, что дикие не выживут вне Системы, что они просто изживут самих себя без порядка…

- И что, кто-то поверит? - В голосе Ии отзвуком слышалось недоверие на грани горькой насмешки. Два мальчишки лет двенадцати в школьной форме заскочили в открытые ворота и нырнули под широкие ветви деревьев, нагибаясь к земле в поисках созревших и упавших каштанов.

- В том-то и дело… Люди не вдумываются, - качнула головой Лада, наблюдая за ними, - просто не хотят брать в голову чужие проблемы лишний раз. Верить же проще, чем думать. Мама с папой, Вея и Нина, даже Карл, который наш с тобой ровесник… Все так увязли в своем выживании, что и не задумываются, касается ли их что-то еще. Вот Нина и Вея, те обе как одна говорят: “Надоело-надоело”, - а на деле? Что, скажи, мешает им что-то изменить? “Да где и кому мы нужны? - Твердят они, если речь заходит о смене работы. - Разве мы найдем условия лучше, чем здесь, где работал наш отец?” И в итоге они так ничего не делают – в итоге никто ничего не делает, просто потому что у нас нет надежды и нет даже жалкой задней мыслишки, что человек – каждый из нас – достоин чего-то большего, чем предписал ему его статус гражданина Империи. Почему так страшно что-то поменять, а? Потому что у нас нет надежды даже на надежду получить что-то большее, мы и помыслить не можем, что есть что-то за пределами нашего серого мирка, одинакового для всех. Что-то за пределами Системы. Вот он, наш «порядок». Знаешь, Ия, поднимись непокорённые на восстание – и мы, Средние, мы бы проиграли, потому что нам не за что бороться, потому что всё, что у нас есть – это порядок, данный Уставом и Системой, это стабильность и спокойствие за то, что Империя не даст тебе остаться без крыши над головой и помереть с голоду завтра, случись что с тобой или твоей семьей. И народ еще десять раз посомневается, менять ли ему эти стабильность и уверенность на преследования, неизвестность и смерть. Только вот стабильность эта – железный ящик, на который всё та же Империя повесила свой замок – и нам лишний раз не вздохнуть и, если Низкий Сектор сотрут и забудут, уже никогда не выбраться.

- Так…надежда? – Голос Ии звучал неуверенно, но очень серьезно, быть может, слишком серьезно для семнадцатилетней девушки, продирающейся через политические дебри. - Хочешь сказать, у них есть надежда, которой нет у нас? Я не знаю, Лада, я не знаю… - устало выдохнула она, - я не была в их мире, и мне их не понять.

- Ой ли?

Ия бросила на собеседницу быстрый, полный почти испуганного удивления взгляд. Из открывшейся входной двери появился мальчишка лет трех, устремившийся сразу же к сидящей на скамейке женщине, за ним – две пяти-или шестилетние девочки в беретах. Лада сощурилась, вглядываясь в детские лица.

- Хочешь сказать, мы так уж отличаемся? – Продолжила она, не глядя на собеседницу, и странные, недобрые нотки звучали в её спокойном, ровном шепоте. - Мы с тобой, сейчас, устроив свидание в неурочный час, ведя беседы на такие темы… Ия… на чьей ты стороне? – Она перевела внимательный взгляд в девушку, и Ия поежилась. Нет, едва ли она сомневалась в откровенности Лады с ней, но слишком хорошо она знала, что «подсадных», соглядатаев, можно – и нужно – ждать откуда угодно, когда живешь всю свою жизнь в одной квартире с преданным Империи комендантом.

- Вот и я на их стороне, Кира и Абеля. – Коротко шепнула Лада, не дождавшись её ответа. – И меня – нас с тобой, - поправилась она, - даже за мысли и слова такие могут просто взять и ликвидировать, кому, как ни тебе, это знать. Всё, звонок прозвенел, иди, узнавай условия приема для своего «брата».

Лада вспорхнула что маленькая птичка с дерева и спешно направилась к главной дорожке, по которой уже во всю лился поток мальчишек и девчонок, закончивших свой долгий учебный день, и Ия отчего-то вздохнула с облегчением. Беседа вымотала её, как вымотало и постоянное ощущение тревоги – а ведь еще один разговор, на сей раз бессмысленный и нелепый своей надуманностью, теперь только предстоит ей… Хотя что уж там, кто из Средних не умеет красиво и непринужденно врать?

***

And even if you say it’s better this way,

maybe it’s better for you but what about me?*

[*Англ. «И даже если ты говоришь, что так будет лучше,

Может быть, так лучше для тебя, но а как насчёт меня?» (пер. автора)

Из песни группы 4lyn – “Hello! (for you I’m dying)”]

- Итак, молодые люди, начнем с нескольких объявлений. Во-первых, я надеюсь, все вы помните, что третья неделя сентября у вас аттестационная. - От мальчишек почти ощутимо повеяло напряжением и неудовольствием. - Кроме того, во-вторых, существует немалая вероятность, что скоро в наших с вами рядах произойдут некоторые изменения, - сидящий и без того непривычно прямо, Пан, кажется, вытянулся еще сильнее, впившись взглядом в лицо Алексиса. Глаза последнего не задержались на нем слишком долго, - однако об этом мне рано говорить. Сегодня мы с вами рассмотрим систему устройства и иерархию кабинетов Дома Управления Среднего Сектора и, если успеем, перейдем кратко к Высокому Сектору. Но прежде вы напишете и сдадите мне ответ на вопрос, какие параграфы пятой главы Устава Великой Империи отсутствуют в адаптационном издании Среднего Сектора, а какие - добавлены.

После окончания занятия задержались почти все – кроме братьев Драй, чьи поведение и успеваемость в последнее время были Алексису совсем не по душе, - с теми или иными вопросами насчет аттестации. Даже удивительно, насколько сильнее прочих в подобных ситуациях беспокоятся те, кто и так учится лучше прочих – и Колин как всегда не был исключением. Вообще наблюдать за тем, как мальчишки меняются и насколько все они оказались разные, было по-настоящему интересно: как блестяще стал учиться по всем предметам Колин Кое, казавшийся изначально не более, чем отличным болтуном, и как ни капли не раскрыл себя чрезмерно самоуверенный Артур Рот, по рождению стоявший куда ближе к Высокому Сектору, чем все прочие первокурсники вместе взятые. Как сердито борется с каждым словом и каждой страницей текста Пан Вайнке, бурлящий изнутри чем-то неведомым, но вместе с тем очевидно обжигающим, бросающий на Первого Мастера взгляды равно очарованные и презирающие; как по-прежнему никого не подпускают к себе братья Дени и Стеф, словно воспринимающие всё происходящие в их жизни как дымку сна, который рано или поздно исчезнет как-нибудь «сам собой»… И как осталось пустовать место Кира Ивлича во втором ряду.

Последовав совету Мастера Аккерсона, Алексис вчера вечером посмотрел кое-какие из записей камер и в общем-то был немало удивлен тем, что наибольшее число хороших отзывов о себе услышал из уст именно братьев, бывших всегда преисполненными скучающего безразличия по отношению к нему, а так же от Колина. Артур был, как правило, недоволен – не столько Мастерами, сколько крайней медлительностью учебного процесса, - хотя высказывался и без того очень редко; Пан же всё больше насмешничал – словно невзначай и между делом, однако, не исключено, что целенаправленно рассчитывая на просмотр записей. Открыто, конечно, мальчишки почти не говорили – да и вообще никаких важных вещей обсуждать не стремились, но даже такие мелкие обрывки давали человеку проницательному неплохое представление об общей картине происходящего за кадром. Словом, Алексис, и без того немало любящий наблюдать за людьми в самых разных жизненных ситуациях, остался удовлетворен обнаруженным.

Вопросов у первокурсников оказалось немало: начиная с организационных, к которым кадеты на деле почти и вовсе не имели отношения, и заканчивая непосредственно необходимым к сдаче отчетности материалом. Алексис поймал себя на мысли, что из Колина лет через семь-восемь выйдет отличный Мастер, здорово похожий на Даниела по своему характеру, и тут же отбросил ее подальше, едва почувствовав странную волну тепла внутри своей груди. Да, было бы приятно увидеть его однажды в такой же светло-серой форме и с кольцом на указательном пальце правой руки – только самому к тому времени переодеть форму как минимум на вишневый костюм наставника, а лучше – темно-синий комендантский. Хотя когда еще это будет?..

Последним из мальчишек задержался, разумеется, Пан, который, едва только Артур покинул комнату, не долго думая, приступил к делу:

- Алексис. - Он стоял, чуть наклонившись, опершись руками на стол Мастера, и взгляд его был прямым и полным такой решимостью, какой тот не видел у него, кажется, никогда прежде, а голос звучал тихо и спешно. - Я не знаю, какие изменения в нашем составе вы запланировали, но я хочу высказать просьбу, раз уж зашла речь об этом. Алексис, я хочу уйти в другую группу. – Кажется, что-то внутри Мастера вздрогнуло от этих слов кадета, моментально выбив из головы прежнее спокойное, почти что легкомысленное настроение.

- В чем дело? - И когда мальчишка научился так держать лицо?

- Я не могу учиться у тебя, Алексис, и ты это должен понимать нисколько не хуже меня.

- Нет.

- Почему? – Серовато-зеленые глаза упрямо вспыхнули, а голос зазвучал еще горячее, опускаясь порой до шёпота. – Мастер, я не собираюсь сбегать и знаю, что, даже пожелай я того, меня уже никто не выпустит… И я хочу продолжать, хочу учиться и развиваться, хочу чего-то достичь, но, что бы ни говорили о тебе в Академии - а о тебе разное говорят, ты знаешь? - именно твое руководство и тормозит мое обучение. - Алексису показалось, или губы мальчишки правда нервно дрогнули на этой фразе? – Я очень много думал, и понял, что это единственный выход. – Ощущение было такое, что, дотронься сейчас Алексис до стоящего перед ним первокурсника, тот просто рассыплется в ничто от терзавшего его морального и физического напряжения, какой бы решительностью ни пылал его взгляд.

- Нет, Пан, грядущая перестановка ни тебя, ни меня ни в коей мере не затрагивает, и я отклоняю твою просьбу. – Нет. Нет, немыслимо потерять его сейчас, когда между ними едва-едва начало появляться доверие. Нет, пожалуйста. Только бы не дрогнули пальцы, скользящие по экрану планшета.

- Так что же, Мастер, тебе нужен кадет или игрушка? - Уж не насмешка ли это слышна так четко в его злом шепоте?

- Пан… - Как же дать ему понять это, не выпуская наружу ни капли лишней мягкости? Как, чтобы он, наконец, понял?.. - Я уже начал опасаться, что поспешил.

- С чем?

- С тем, что сделал тогда. Что выбрал тебя. – Святая Империя, какими же двусмысленными звучат сейчас эти слова. – Но ты наконец-то повзрослел. Пан, кадетов у меня достаточно, а из игрушек я давно вырос. Мне нужен ты. – Кажется, в серо-зеленых глазах, наконец, проскользнула мимолетная тень сомнения.

- Мастер… – Тяжело выдохнул Пан, упорно глядя куда-то в сторону. – Я так не могу. Я уже ничего не могу – из-за тебя, - и я устал от этого. Одно дело – учеба, другое – вся остальная жизнь. Какой аргумент ты приведешь? Субординацию, порядки Академии? Или просто «потому что я так сказал»?

- Пан, успокойся и послушай меня, хорошо? Нам давно уже пора поговорить нормально…

- «Нормально»? – Краем глаза Мастер успел заметить, как сжались в кулаки ладони выпрямившегося внезапно мальчишки. Как же неприятно смотреть на человека снизу вверх. - Да пошел ты, Алексис Брант. Ты просто жить не можешь спокойно, если есть кто-то, кто тебе не подчиняется. А я тебе не нужен - никогда не был и не буду.

- …но хотел бы. Даже уходя, хотел бы… - Как-то сами собой слова эти точно прозвучали утверждением, а не вопросом. «Если бы только мир был устроен иначе».

- Пошел ты… – прошептал Пан совсем неслышно, качнув головой, и, подцепив на ходу лямку валявшегося на полу у его ног рюкзака, вышел.

Да, видимо «нормально» поговорить им действительно совершенно невозможно. Где бы набраться еще такого нечеловеческого терпения, чтобы выдержать это всё и не сломать мальчишку прежде, чем он сможет сам всё понять.

На следующую пару, проходившую, по счастью, у второго курса, а не первого, мозг, нашептывающий всякие неприятные мысли, удалось отключить, отведя занятие сухо и кратко, только ехать домой почему-то совершенно не хотелось. Алексис зашел к Мастеру Аккерсону и убедился, что никаких новостей о переводах пока еще нет, зашел к Мастеру Бергену, не узнал ровным счетом ничего хотя бы сколько-то важного, вернулся в свой кабинет, неспешно собрал вещи, сам не отдавая себе отчета, зачем снова тянет время, словно ждет чего-то или кого-то, выкурил сигарету и, заперев дверь, вышел, наконец, на улицу к своей машине.

Где-то на задворках сознания мелькнул отчего-то тот июньский день, когда Даниел догнал его на ступенях Академии с просьбой подбросить до дома, а потом, в машине, говорил странные вещи, ошарашившие Алексиса так надолго: «Брант. Если я замечу между тобой и ним хоть какие-то чувства, ты знаешь, что я сделаю».

Разве кто-то еще, кроме предыдущего напарника, сказал бы ему такое? Разве кто-то предупредил бы? Или, может, действительно что-то является не тем, чем кажется, и хватит уже вести себя как слепой кретин, а стоит хотя бы попробовать посмотреть на вещи с другой стороны? Глазами ликвидированного напарника или глазами кадета, считающего себя игрушкой…

«А я тебе не нужен - никогда не был и не буду».

Если единственный способ не потерять его – отказаться от него (или только от всего того, что сам Алексис успел придумать себе в своей дурной голове?), готов ли он пойти на это? Просто представить каждый день без его серо-зеленых глаз и соломенных волос, без его дерзостей и рвущихся изнутри лучей ликования от каждого даже самого маленького успеха в учебе. Без постоянного – пусть и не вполне осознанного – ожидания, что постучавшимся только что в дверь кабинета окажется именно он с очередной порцией претензий и какой-то совершенно не по возрасту детской наивности в проницательных и живых глазах.

Просто увидеть однажды в бледно-серой форме мастера не Колина Кое, похожего на Даниела Оурмана, а его, Пана Вайнке. Не похожего ни на кого.

«Потерять, чтобы не потерять? Какого же дикого ты творишь со мной, мальчишка?.. Подчинение… Да я сам полностью в твоей власти».

Остаток дня пролетел незаметно за подготовкой аттестационных тестов под тихий шелест какой-то полупознавательной передачи с телеэкрана, редкими звонками младшему Бергену и чтением никак не желавшей влезать в голову книги о важнейших принципах работы Совета и советников. Только под вечер всё то, что пряталось весь день в самой глубине сознания, прорвало что вулкан, сжигающий потоком лавы все на своем пути. Да и пропади всё пропадом, хватит безумия. Так будет правильнее – и они оба это знают. И он сам, Мастер Алексис Брант, никогда не позволит Пану отправиться из-за него на место Кира Ивлича. Всё правильно, мальчишка должен идти дальше…даже если это возможно только без него самого.

Гудки на другом конце трубки быстро прервались вопросительным «Да?»

- Пан? Мои извинения, что так поздно.

- Всё в порядке, Мастер, разве кто перед аттестационной неделей ляжет спать в двенадцатом часу?

- Лечь – не ляжет, а беспокоить не положено. Пан, я просто хотел сказать, что рассмотрю твоё сегодняшнее заявление. Но едва ли заранее могу обещать желаемый результат – не помню подобных прецедентов.

Пауза. Ну же, почему теперь ты молчишь?..

- Хорошо. – И почему его голос звучит теперь так глухо, неуверенно и безжизненно?.. – Завтра об этом поговорим, Вы были правы. Храни Империя грядущую встречу.

Не сломаться бы самому прежде мальчишки.

========== Глава 27 Много и мало ==========

Who’ll save your world

If not you tell me who

I will guide you I will guide you

Who’ll save your world

If not you tell me who

Let me guide you and then follow you*

[*Англ. «Кто спасёт твой мир,

Если не ты сам, скажи мне, кто?

Я поведу тебя, я поведу тебя

Кто спасёт твой мир,

Если не ты сам, скажи мне, кто?

Позволь вести тебя, а потом последовать за тобой» (пер. автора)

Из песни группы Deine Lakaien – «Who’ll save your world»]

Наверное, никогда прежде за семнадцать лет жизни Лада не ждала субботней молитвы с таким горячим нетерпением и никогда так воодушевленно не ходила в магазин, забрав Ину из детского сада.

В магазине они с Ией даже не здоровались – только поглядывали друг на друга украдкой между стендов и прилавков, а потом, рискнув, поднимались вместе на лифте каждая до своей квартиры. Порой Ладе казалось, что большего счастья не может и быть – и память услужливо затирала часы и минуты, проведенные наедине в подвале бомбоубежища, и тот странный день в середине июня, когда она внезапно обнаружила себя незваным гостем на кухне дома у простуженной Ии. Лада знала, что так теперь будет, наверное, еще не один раз, что стоит придумать какую-то систему встреч с Ией без Ины, чтоб девочка, упаси Всеединый, не заподозрила чего дурного… Опасаться доноса сестры было вообще ужасно тошно и обидно, но Лада оправдывалась перед собой тем, что желает уберечь и девчонку от…Чего? «Собственного дурного влияния» - сказала бы Ия не без этого своего спокойного сарказма в голосе, и, наверное, была бы права. Как бы то ни было, малой необходимо было остаться в стороне, Ина не должна была даже догадываться о самой возможности своей сестры оказаться неблагонадежной, не должна была даже задуматься об этом. И от этого чувства Ладе снова становилось не по себе, ведь как далеко, оказывается, зашла паранойя и преступность её поведения, если она уже начинает искренне бояться четырехлетней Ины… Тем не менее, что бы ни чувствовала девушка к Ие Мессель, сестра не перестала быть для неё чем-то особенным, светлым сокровищем, которому ни в коем случае нельзя было дать запылиться и поблекнуть, которое недопустимо было запятнать собственной грязью.

Несмотря ни на что, минуты эйфории от кратких, ничем, казалось бы, не заполненных встреч, перевешивали с лихвой часы скуки в домашнем быту или усталости на работе. Минуты эйфории не только и не столько, быть может, от самих встреч или даже от самого факта существования Ии Мессель, сколько от дурманящего ощущения полной власти над собственной жизнью, несмотря ни на какие внешние обязательства. Лада знала – а главное, ощущала всем своим существом в эти дни, - что она может. Даже не имея права, не имея средств, она может всё, потому что она жива, потому что она видит, слышит, мыслит, любит, и список этот можно продолжать бесконечно долго! Эйфория самой жизни переполняла девушку, давая столько сил и энергии, сколько прежде ей не пришло бы и в голову ожидать от хрупкого человеческого тела, а вместе с тем сама она едва не взлетала в небо, неподвластная более силе гравитации.

В звуках почти всюду и почти постоянно включенного телевещания девушка каждый день жадно ловила отзвуки важных новостей – кажется, никогда прежде она не относилась столь трепетно к деталям и мелочам, на которые в другое время не обратила бы и половины своего нынешнего внимания. Порой она замирала за рабочим столом, выпустив из рук очередной треугольник теста, которому должно было вот-вот стать рогаликом, или влажную тряпку для уборки и вслушивалась в голос диктора, едва различимый за шумом кухни. Девушка и сама с трудом могла объяснить себе, чего именно ждет услышать нового или важного, хоть сколько-то правдивого, а не перекроенного на «Средний» лад, но только два имени не давали ей теперь покоя ни днем, ни ночью.

Кир Ивлич и Абель Тарош.

Которые ни единого раза не прозвучали ни в одном новостном выпуске. На деле она ничего не знала о них, но только в одном ужасно глупом и наивном суждении была уверена на все сто, а то и больше, процентов: если бы только возможно было вернуться назад во времени и переместиться в пространстве вовсе неизвестно куда, она была бы с ними – тогда или теперь, - и за закрытыми дверями, в «Высокой» части интернета ее имя стояло бы в одном ряду с их именами. И здесь сейчас её бы уже не было.

Её бы уже не было.

Она ничего не знала о них – догадывалась, правда, что всё как всегда, как и в детских фантазиях свелось бы к тому, что она девчонка, а девчонкам положено до скончания веков сидеть дома и не рыпаться, и кто она вообще такая… Нет, они были не такие. Они просто не могли быть такими! А потом она внутренне горько смеялась над собой, мол, придумала себе опять сказку, в которую поверила, нашла нового кумира, которого в глаза не видела никогда (и никогда уже не увидит), а готова чуть ли не полмира отдать за то, чтобы быть… такой. Быть на него похожей. Не ждать кого-то, кто придет и будет, но быть им самой. Чтобы не терять свою жизнь, прячась за полками магазина, но вести людей вперед и давать им то, о чем у них не хватает сил или смелости мечтать самим. Хотела сама быть лучше и сильнее – во всем, - чтобы донести до каждого эту эйфорию жизни, что захлестывала её теперь с головой, чтобы каждый узнал, что он может, что он достоин…

Только на деле вместо всех тех битв и революций, что происходили в голове девушки, Лада снова мучительно придумывала причину или хотя бы пустой предлог, под которым смогла бы сбежать на ближайших выходных из мужниного дома, не вызывая подозрений или желания проверить правдивость её слов, и уши ее, скрытые полями черной шляпки на улице и кромкой белого поварского колпака на работе, огнем горели от подобных мыслей.

«Не смей говорить себе, что шанс упущен, Лада Карн! - Зло шептал неведомый голосок внутри ее сердца. - Не смей сомневаться!»

А меж тем осень золотила листву деревьев и кустов на немногочисленных газонах одиннадцатого квартала. Листья умиротворяюще похрустывали на ветру, едва слышно в непрерывно звучащем гуле всех трех ярусов дорог, причудливыми щупальцами опутывающих жилые высотки. Лада это заметила первый раз именно во время их с Ией позавчерашнего разговора во дворе детского сада, когда порыв ветра, показавшийся ей внезапно на удивление холодным, сорвал с одного из каштанов совсем уже сухую желтую лапу и бросил в траву девушкам под ноги.

Из небольшого, наполовину загороженного холодильником окошка кухни на работе девушка могла видеть лишь дурно заасфальтированный мешок внутреннего двора без единой травинки, куда нечасто пробивался солнечный луч, и времена года словно вовсе обходили его стороной. Солнечный луч, конечно, и без того не был частым гостем в Среднем Секторе, особенно осенью (и почему только Ладе так отчаянно не верилось, что в Высоком постоянно царит такая же безнадежно унылая погода?), но совсем не видеть деревьев и неба меж постоянными потоками машин на всех трех ярусах дорог казалось ей чем-то неправильным, до отвращения неестественным. Из каких-то книг Лада знала (хотя и с трудом могла это представить), что слово «лес» употреблялось прежде относительно деревьев, а не каменных столбов, уходящих на многие метры вверх подпирать монорельс и прочие творения умелых человеческих рук, но представить разом столько деревьев – зеленых деревьев с раскидистыми кронами, за которыми почти не видно неба, - нет, у девушки не хватало ни дерзости, ни наивности, ни воображения.

А может, их, Средних, еще до изъятия из пробирки специально «настраивают» воспринимать добрую половину цветовой гаммы в блеклых тонах? Быть может, на самом деле весь мир… совсем не такой, каким знают его они, специально лишенные способности увидеть? Девчонке вдруг стало по-настоящему страшно от этой мысли, и она спешно выкинула ее из своей головы. Нет, глупости, не может быть. Того леса, который из деревьев, говорят, даже в Низком не осталось, хотя про Низкий чего только не говорят. Лично ей, почему-то, Низкий Сектор и без того всю жизнь представлялся выжженной пустыней как и то, что, вероятно, лежит за пределами Империи, какой бы бескрайней и всеобьемлющей она ни представлялась в Святом Слове. «Говорят, говорят…» А что вообще они, Средние, знают не понаслышке, не подкорректированным под Устав? Ия вон, несмотря ни на какие свои домыслы, учит своих детей как все, как положено, словом, «как надо». А как надо? Есть ли хоть капля правды в том темном море установленных правил, окружающем их день и ночь? Да и будет ли правдой такая правда, если она отлична от нормы? Ох, и заносит тебя, Лада, порой… А ведь кое в чем Высокие, будь они неладны, точно просчитались: вся эта ручная механическая работа, не требующая специального образования и глубоких знаний, однажды все равно непременно входит в привычку, заучивается до автоматизма – и тогда в свободную голову могут тихо-тихо закрасться мысли.

***

Do you care now? Do you know how?*

[*Англ. «Теперь тебе не всё равно? А ты знаешь, как это?»

Из песни Cher – “All or nothing”]

Лишь плотно затворив дверь за своей спиной, он позволил себе выпустить сквозь плотно сжатые зубы весь имевшийся в грудной клетке воздух, что прозвучало едва ли не шипением. “Но хотел бы”. Дикие его забери, самодовольный мажор! Что-то внутри Пана дрожало, когда произнесенное Алексисом замечание вновь звучало в ушах, и готово было вот-вот оборваться, разбившись на осколки.

Он ему еще покажет…

Трясло его, кажется, до самой общаги, где волей-неволей пришлось, выдохнув, взять себя в руки – мало ли, у Штофа глаза на затылке, или он эмоциональный фон человека поверхностью кожи чувствует.

- Привет, Антон. Слушай, могу я тебя попросить о небольшой помощи? – Пан придал голосу почти непринужденной уверенности, что, признаться, было не так-то просто, как казалось сперва.

- Попросить можешь, - откликнулся тот как всегда бесчувственно, не отрываясь от висевшей над его письменным столом серебристо-белой проекции человеческого мозга, в которой от прикосновения его стилуса некоторые зоны загорались зеленым или красно-оранжевым цветом, - если помощь в моих силах.

- У меня в базовой модели поединка не выходит захват с плеча, никак, - начинать, так сразу с самой сути, - я вообще самый слабый в группе по рукопашному бою, а ведь рост должен быть моим преимуществом. Ты можешь провести со мной пару тренировок? Если есть время, конечно…

«Чтоб я сдох, я должен суметь, - зло крутилось в мозгу Пана, - даже Антона вытерплю лишний час, но я покажу этому… этому… чего я стою!»

- Не в росте дело, Пан, - качнул головой Антон, выйдя из-за стола и подтолкнув Пана в центр комнаты, потом встал чуть позади него, как это делал на тренировке Алексис, и начал объяснять по отдельности, в деталях, каждое движение. Ниже соседа почти на целую голову, Антон двигался удивительно легко и четко, ничуть не уступая Мастеру Бранту, твердо направляя руки и тело мальчишки своими руками:

- Смотри, здесь правая рука идет назад, а левая… Нет-нет, хватая меня за шкирку, ты ничего не добьешься. Тааак, потом чуть наклон… По сути, ты должен перебросить меня через себя… - к удивлению Пана, Антон оказался и правда очень неплохим тренером, и все же он чувствовал себя неловко, - …то, что я ниже тебя, сейчас будет на руку, но надо быть проворнее, с одного взгляда оценивать противника, в чем твое преимущество, а где – слабые места. И решительнее. Следи за реакцией, Пан, ты по сути должен предупредить удар, а не защититься. Запомни, что тренировка ничем не отличается от настоящего поединка.

Тренировка-то не отличается, а вот Алексис… Проклятый мальчишка!

В замедленной драке, словно в танце, молодые люди неловко балансируют между мебелью в центре тесной комнаты.

А вечером он позвонил – Мастер Брант – и сообщил, что согласен с выдвинутым кадетом требованием. Пан, наверное, и сам не понял, что именно в минуты этого разговора кольнуло его так больно, что делать больше уже ничего не хотелось. Только сухо поблагодарить Антона за этот краткий урок и лечь спать носом к самой стенке, без ненавистных снов, где все по-другому.

Занятия у четвертой группы были на следующий день только после большого перерыва, во второй половине дня, а с Первым Мастером еще пуще – только последний час, во время которого Пан молчал словно рыба и всячески делал вид, что его здесь вообще нет, хотя от проверочного теста его это, разумеется, не спасло. Алексис внешне был по Уставу сдержан и почти даже меланхоличен – хотя, может быть, мальчишке и показалось невесть что, слишком уж несовместимыми казались ему два этих понятия. Только парни – Артур и Колин – в конце дня задержались немного, подозвав Пана к себе, спросили, не знает ли он, отчего Дени не было на занятиях, что Стеф такой бледный? Пан, конечно, не знал, да и едва ли сам бы обратил свое внимание на этот факт, очевидно связанный с теми самыми переменами, о которых вчера говорил Мастер.

Да, Мастер. Он уже запирал дверь в свой кабинет комбинацией цифрового замка, когда Пан спешно подошел и чуть замялся, потом словно вспомнил, что пришел не нагоняй получать, а качать права, и выпрямился, решительно глядя сверху вниз на стоящего в двух шагах перед собой Мастера. Получилось всё равно неубедительно.

- Ну… Вот. Насчет вчерашнего разговора…

- Ох, Пан, - выдохнул тот, - пройдемся? Поговорим, заодно покажу кое-что, - Мастер перехватил поудобнее папку и зачехленный компьютер и направился в сторону западного крыла. Широкий и недлинный остекленный коридор упирался здесь в немного потертую металлическую дверь и расходился на два рукава направо и налево; Алексис отворил дверь – явно тяжелую, однако незапертую, - и скользнул внутрь. Несколько узких лестничных пролетов (совсем как там, на пожарном ходе, воспоминание о котором заставило Пана сейчас неуверенно поежиться) отмерили два или три этажа, когда Алексис, наконец, подал голос:

- Знаешь, что здесь? - Он обернулся на ходу, потом отворил вторую такую же дверь, пропуская кадета вперед себя, и вышел вслед за ним, удивленным, на крышу здания. – У Академии есть свой небольшой центр наблюдения за погодными явлениями. Вообще-то вход сюда свободный для всех желающих подышать свежим воздухом, и дверь не запирается, но почему-то мало кто об этом знает. Мы с предыдущим напарником частенько тут на перерывах курили и обсуждали дела…

Пан огляделся – отчего-то вид, открывающийся на Высокий Сектор даже со скромной высоты четвертого этажа, почти заворожил его, и территория Академии со всеми входящими в нее учебными и жилыми корпусами, со своими зелеными газонами и гравиевыми дорожками казалась последним кусочком какого-то старинного умиротворения в гуле широких улиц, наводненных машинами, и высотных зданий из стекла, металла и бетона. Почему-то здесь три яруса дороги, лентами оплетавшие дома на фоне белого моря пышных кучевых облаков над горизонтом, смотрелись совсем иначе, нежели в постоянной дымке пятого квартала, смотрелись почти утонченно изящно, а главное – тихо, будучи закрытыми стеклянными трубами, а не пыльными громадами дорог. В отличие от подавляющего большинства крыш Среднего Сектора, эта не была сплошь заставлена солнечными батареями или утыкана зелёными насаждениями, но имела весьма большую, ничем не загроможденную площадь, по которой свободно перемещались люди.

- Классно, - выдохнул он, обернувшись к Мастеру, запоздало понял, что снова держится совсем не так, как планировал изначально, и спешно перевел взгляд на множество устройств и приборов, что располагались практически по всей поверхности крыши.

- Здесь тоже проходят наши исследования, - отозвался Алексис, не то действительно не заметив, не то сделав вид, что не видел замешательства мальчика, - с помощью пиранометра и гелиографа наблюдают активность солнца: силу радиации, интенсивность и продолжительность солнечного сияния в течение дня; нефелометр и дисдрометр – это облака, осадки и всякая дрянь, которая в них содержится после всего прошедшего… Там, - он махнул рукой в сторону небольшого стеклянного павильона в дальнем конце крыши, - тоже множество весьма нужных приборов. В Большом Имперском Университете, конечно, метеорология развита получше нашей, но мы этим тоже занимаемся, не знал, верно?

- Нет, - качнул светловолосой головой кадет, снова оглядываясь по сторонам – на этот раз с явным удовольствием, а не изумлением, потом посуровел, взяв себя в руки:

- Эй, а мы не слишком на виду?

- Знаешь, Пан, всегда остается большой шанс, что всем плевать.

- И давно ли такая беспечность?..

Алексис не то фыркнул, не то хмыкнул и немного помрачнел.

- Нет, недавно. Но в том, что мы сейчас здесь, действительно нет ничего предосудительного. В конце концов, тебя ждет выбор, а моя обязанность – правильно тебя и каждого из моих первокурсников к нему подвести. Вдруг ты решишь изучать химикаты, что валятся на наше славное Отечество с небес. Ладно, выкладывай, что за муха тебя укусила.

- Никакая не муха… - Всеединый сохрани, как же сложно подбирать подходящие слова! – Я просто не могу так, понимаешь? Я же здесь для дела, да? А получается… бред какой-то. Ничего в итоге не получается. - Нет, он не скажет ему, ни за что не скажет ему, что думать ни о чем, кроме него, не может…

- Короче. В тебе проснулся карьерист, почувствовавший вкус жизни, который небеспричинно хочет быть успешным, когда ему выдался такой дивный шанс, но ему мешает дурной мальчишка, которому чувства (и это слово Мастер произнес беззвучно, одними лишь тонкими губами) затмили разум. И ты как-то хочешь пойти на поводу у этого мальчишки, но только как-то так, чтобы не потерять заодно еще, кстати, не обретенного успеха. Так?

- Не вали на меня! - Вспыхнул Пан.

- Не отнекивайся передо мной. - С леденящим спокойствием во взгляде парировал Мастер.

- Нет, не так. – Потупился Пан, смущенный прозорливостью Бранта. – То есть…

- Святая Империя, как же ты мне надоел… - Выдохнул Алексис облачко табачного дыма. - Хуже девчонки, честное слово. Реши уже, наконец, чего ты хочешь, а? А потом выставляй какие угодно требования, только так, чтобы я смог рационально и адекватно объяснить их Наставнику Байну или прочим вышестоящим лицам.

- Я тебе надоел? – Пан, казалось, едва не поперхнулся от негодования. - Тогда какого фига ты меня держишь? Мне надоело играть в эти тупые игры, у которых ни правил, ни смысла ни на грамм, и я не собираюсь дальше терпеть твои выходки!

- Так чего же ты терпишь уже столько времени? Что же ты мучаешься, валишь к другому Мастеру, а не взял и не настучал всему миру о том, какое я чудовище, еще два месяца назад? Чего ты ждешь? - Пан не был уверен, что хотя бы раз слышал в свистящем шепоте Мастера такую обжигающую ярость, что захлестнула его теперь с головой, вспыхнувшую внезапно словно спичка, заставляя щеки кадета так не вовремя сделаться горячими. Даже после всех разговоров, что когда-либо бывали между ними, теперь мальчик засомневался, что хоть раз видел Алексиса по-настоящему рассерженным, но голос Мастера уже зазвучал иначе, спокойно, просто и с едва уловимым оттенком непонятной Пану досады. - Хватит терпеть, иди и делай, если тебя на самом деле так бесит мое существование, только прекрати, наконец, ныть и возмущаться попусту. Что, понравился Высокий Сектор? Ты уже один из нас, Пан, сколько ни убеждай себя, что это не так. Ты стал одним из нас с самого первого раза, как вышел из вагона и огляделся - и тебе понравилось, только вот признаваться тебе в этом нет ни малейшего желания - ты же залепил Высокий Сектор клеймом абсолютного зла… Ты думаешь, мы не люди? Ты думаешь, только у Средних бывают трудности и проблемы в этой жизни? Быть мастером – это не привилегия, Пан, это огромная ответственность, море обязанностей и тяжкий труд. Ни к кому во всей Академии не предъявляется столько требований, как к мастерам – я не имею в виду кадетов, - потому что наши ошибки могут стоить кому-то жизни, я думаю, ты уже успел это понять. Мы не имеем права ошибаться ни в кадетах, ни в себе, ни в каком своем действии, и не нужно считать, что Высокие обладают лишь привилегиями и правами – при всем этом обязанностей у нас куда больше, чем у вас. Средним достаточно контролировать себя – и свои семьи до определенного возраста, - Высокие же должны контролировать всё и всех, всегда. И, если ты хочешь двигаться дальше, ты должен очень четко это уяснить для себя. Факт того, что я – Высокий, не дает мне ни капли права делать всё, что мне вздумается, напротив. А факт того, что я Мастер и что я, как все любят мне напоминать, Брант, только окончательно связывает меня по рукам и ногам, лишая последней свободы действий. Да, я могу в определенных случаях пользоваться тем, что стоит за моей фамилией – фамилией моего отца, - поправился он, - который давно уже ушел далеко за пределы всех этих рамок, но без нее о любых малейших вольностях можно забыть. И мне надоело выслушивать твое вечное нытье, Пан Вайнке, о том, как тебя “бесит” все то, что на самомделе тебе до одури нравится, а ты попросту трусишь признаться себе, что уже стал частью нашего мира, что ищешь любой предлог стать ею еще глубже, чтобы только не возвращаться назад, не оставить ни одного шанса вернуться назад. Так вот, знаешь, Пан, меня бесит это твое лицемерие, и плевать я хотел на то, отдаешь ты себе в нем отчет или нет. И знаешь, почему меня это бесит? Потому что мне не все равно. Потому что я не хочу, что бы ты зарвался так далеко, что б вылететь отсюда как пробка. Потому что мне не все равно, что с тобой происходит, идиот, и дело не в том, кто чей Мастер и кто над кем стоит по Уставу. Потому что я тоже человек, Пан, ты не поверишь, и я не железный, чтобы всю жизнь жить, стиснув зубы, глядя, как рушится, еще даже не построившись, все то немногое, что хоть сколько-то мне важно и дорого. Я думал, ты это поймешь… - мальчишке показалось на миг, что в голосе Алексиса, давно уже остывшем и успокоившемся после это внезапной вспышки, послышались нотки не то горечи, не то сожаления, а губ едва коснулась вскользь непонятная полуулыбка, от которых, вместе взятых, кадету стало не по себе многим больше, нежели от его гнева. Почему, почему, провалиться Империи, он уже столько времени никак не может понять, что происходит в голове этого человека? Только бьется, как о стену, и никак не может найти ни одной трещины, чтобы попасть, наконец, внутрь… - Иди, если хочешь. Я тебя держать не буду. Если ты действительно этого хочешь. – Что-то во взгляде Алексиса, прямом, открытом и непривычно теплом, заставило Пана съёжиться и отвести глаза.

А что, если он уже внутри?.. Что-то в груди мальчишки ёкнуло остро и больно, и он понял, что пойдет. За ним. До конца. И гори оно всё огнем.

Только сперва всё равно уложит его на лопатки хотя бы раз.

========== Глава 27,5 ==========

…Её имени Грегор уже не помнил. Не то Линда, не то Лайла, не то Лилия – какое-то бесформенно мягкое и возмутившее всех участников рейда своей длиной, не подобающей не то что диким, но и Средним подошедшее бы с немалой натяжкой. Помнил, что волосы у нее были очень сильно курчавыми, тёмными, стянутыми над шеей в хвост черным платком. Его, девятнадцатилетнего, это тогда так удивило, что отпечаталось в голове лучше лица женщины. А женщина была, наверное, значительно старше него, лет тридцати, с худым лицом, усыпанным веснушками и тонкими руками. Хотя, быть может, и несколько младше, просто не по возрасту изможденная и уставшая. Одета она была в истертый джинсовый комбинезон, бывший когда-то, вероятно, голубым, но приобретший со временем какой-то серовато-белесый цвет, и очень просторную вязаную кофту темных тонов, а что было под ними, он не помнил. Помнил только, что Низкий Сектор, сколько бы раз он ни бывал там – а бывал он там за три года раз, наверное, семь или восемь, - всегда производил на него впечатление какого-то временного лагеря нищих беженцев, вызывая тем естественную неприязнь и отторжение. А сами эти дикие, так и не сумевшие поднять свое существование на обломках истребившей саму себя цивилизации до человеческого уровня, упрямо решившие помереть в истерии и разрухе вместо того, чтобы принять простую логику и правила Святой Империи… Что ж, значит, они заслужили всего этого.

Когда рейдеры пришли, женщина закричала что-то, едва завидев их, а из соседнего дома с треснувшим стеклом в окне первого из трех этажей раздался звон ударов, словно кто-то отбивает поварешкой по алюминиевой кастрюле, подавая, вероятно, сигнал к тревоге. В квартале тотчас началась суматоха, какую Грегору и прочим рейдерам не раз уже доводилось наблюдать: кто-то выбегал на улицу в попытке унести ноги, кого-то, прятавшегося в подвалах, находили позже, при более тщательном осмотре. Четырех или пятерых женщин под лазерами прицелов оставили на улице, возле обшарпанной стены одного из покосившихся высотных домов, все они были разные, согласно одному из обязательных условий Верховенствующих: высокие и низкие, темноволосые и светлые, девчонки и взрослые женщины. Одеты они были кто во что горазд, в какие-то невероятно пестрые тряпки, с непокрытыми головами, а двое и вовсе в мужицких штанах, как ни одной цивилизованной Средней (что уж о Высокой говорить!) и в голову не придет одеться… Кто-то плакал и причитал, кто-то просил пощады; Грегор поежился от этой какофонии суматошных звуков. Та, в джинсовом комбинезоне, тоже была в их числе – стояла навытяжку, высоко подняв острый подбородок, теребя в тонких пальцах клапан кармана под грудью, и внимательно изучала лица стоявших перед ней молодых Высоких с оружием на взводе.

Когда Командующий Тарсен отрапортовал во всеуслышание, что живых в квадрате М-15 больше не зафиксировано (одну из девушек у стены, самую молодую, вывернуло после этих слов, а еще двое истерически зарыдали), Низких закрыли в металлической коробке перевозочного фургона и отправили с двумя сопроводительными машинами в Экспериментально-Исследовательскую Клинику №2 в Высокий Сектор.

Наверное, если бы Грегор знал тогда, что в добровольно-принудительном порядке окажется с этого дня втянутым в эксперимент, он сделал бы всё возможное, чтобы не оказаться в числе охранников, а просто вернуться с остальными на базу как бывало всегда прежде.

В клинике привезенных тут же развели по кабинетам – мыть, переодевать, приводить в чувство и брать необходимые анализы. Черноволосая женщина вела себя тихо – в отличие от многих прочих, с кем Грегору доводилось иметь дело, тех, кто успокаивался лишь после большой дозы седативов, как, например, низкорослая блондинка лет семнадцати, которую только что силой приводили в сознание, прежде чем ввести в соседний кабинет. Черноволосая, чьё недопустимое имя начиналось на букву Л, сперва очень долго молчала, только смотрела внимательно на всё происходящее вокруг, а потом вдруг спросила удивительно спокойно и ровно, глядя прямо в его глаза:

- Как такому юному мальчику хватает сил творить такие жестокости?

- Наша работа и наш долг, - ответил он, - поддерживать порядок в Империи и действовать во имя её блага. Мы не знаем жестокости, мы знаем норму.

- Но мы – не Империя, мы же люди, - отозвалась она, не без труда оборачивая к нему голову с высокой кушетки, на которой уже были надежно зафиксированы её запястья и щиколотки.

- Низкие тоже часть Святой Империи. Люди не могут существовать вне Империи, вне порядка и вне здравого рассудка – иначе они становятся подобны диким животным, готовым рвать друг друга на части… Как вы этого не понимаете, живя так, как живёте? Разве не очевидно – если сравнить вашу разруху с нашей цивилизацией. К чему пришли мы, а к чему – вы, когда начинали все с одного и того же?

Доктор Крауш прервал их странный диалог тогда, отозвав молодого рейдера Мессель в лабораторию – так последний тоже стал частью эксперимента, донором семени для рождения ребенка, которого он никогда не желал.

В те девять месяцев, что Низкая, чьё имя он так быстро забыл, вынашивала своё дитя, Грегор приходил иногда в клинику и наблюдал за ней с другими врачами, хотя это и не было его обязанностью или его учебным профилем. Входить с ней в контакт ему теперь было строжайше запрещено, да женщина и сама ни с кем почти не говорила – только с наблюдающим плод доктором Краушем, - а если говорила – то гордо и горько, жалея почему-то их, а не себя.

- Вы заберете её? – Удивительно просто спросила женщина на следующий после родов день. Она была еще бледнее обычного, и веснушки на ее щеках казались почему-то желтоватыми, словно капли дождя на тонкой газетной бумаге.

- Да, - отозвался доктор, не отрываясь от компьютера, на экране которого показывал Грегору какие-то абсолютно непонятные тому графики.

- А меня убьют? «Ликвидируют», это же у вас так называется, да?

- Да, ликвидируют.

- Спасибо, - прошептала она, - что я не годна жить по вашим правилам. Надеюсь, она больше моя дочь, чем Ваша. – В светло-серых глаза не было ни тени страха, только самая малая капля едва уловимой грусти (нет, не грусти, чего-то шире и даже, быть может, проще, для чего молодой рейдер не знал подходящего слова). Это был последний раз, когда Грегор видел черноволосую Низкую, и последнее, что она ему сказала.

А девчонка, рожденная из женского чрева, а не из лабораторной колбы, оказалась на удивление здоровой, только куда более крикливой и беспокойной, чем прочие младенцы, в чье эмбриональное развитие вмешивались по обыкновенным просьбам родителей. Грегор Мессель смотрел на ее сморщенное личико, на ее беспомощность и снова слышал голос той женщины с платком, стягивающем густые волосы: «Как такому юному мальчику хватает сил творить такие жестокости?»

Под предлогом того, что этот ребенок – его, девчонку передали Грегору Мессель, а самого его перевели из рейдерского отдела в пассивное наблюдение за Средним Сектором, со свободной передвижения, достойной пенсией, однако без права на апелляцию как минимум в обозримом будущем. Он назвал дочь Ией и почти возненавидел за свою сломанную жизнь и недостигнутые из-за ее появления цели. Первые три или четыре года он регулярно таскал ее на медицинские исследования, писал отчеты о её здоровье и составлял таблицу сравнительных анализов Ии и стандартного ребенка, выращенного в Центре Зачатия – начальство по-прежнему не питало интереса, как минимум открытого, ни к нему, ни к его нежданной дочери. Двадцатидвухлетний, полный энергии и амбиций, он делал все, что считал возможным и допустимым, чтобы не дать бывшему начальству забыть о своем существовании, поддерживал связь с теми четырьмя, кто оказался в той же ситуации, что и он сам, разбивался в лепешку, чтобы только продолжать делать хотя бы что-то, что смогло бы изменить его жалкое положение… А девочка все росла, и все явственнее в ее лице проявлялись черты не то Линды, не то Лилии, которое Грегору так сильно хотелось забыть. Иногда только едва слышимый внутренний голос нашептывал ему отчего-то, что в его нынешнем существовании, ставшим внезапно застойной лужей, виновата не девчонка и не та темноволосая женщина старше него на добрый десяток лет, имени которой он не помнил, но те, кто пустил его самого на расходный материал для своих экспериментов… Кто запер его в бетонной коробке жилой многоэтажки Среднего Сектора, запер - и забыл, как дети забывают пройденную игру или дочитанную книгу.

========== Глава 28 В поисках правды ==========

Проверки в школе постепенно сходили на нет, и происходило это, похоже, не только внешне, но и действительно изнутри – об этом Ия могла судить, во-первых, по тому, что коменданты все реже появлялись теперь молчаливыми наблюдателями на уроках, хотя и пребывали в учительской почти круглые сутки, а во-вторых, саму её словно постепенно и невзначай начали вдруг вводить в курс школьных дел более, чем когда-либо прежде. И так же, как ушедшим летом она внезапно узнала о существовании бомбоубежища, так и теперь постепенно начали все чаще всплывать какие-то, казалось бы, мелочи, по которым, однако, если вдуматься, можно было составить картинку куда более полную, чем Ия видела раньше. А узнала она, например, о том, что коменданты, прежде чем завершить свою работу, проверяли личные дела всех учеников и учителей на наличие заметок об административных нарушениях или эмоциональной нестабильности. Или, например, проверяли причины отсутствия и тех, и других на каких бы то ни было общественных мероприятиях за последние почти полгода. Или даже расспрашивали её саму, Ию Мессель о профессиональной деятельности её родителей – и это неожиданно показалось ей по-настоящему мерзко. Самая главная загвоздка была в том, что девушка даже не успела как следует подумать и понять, чего именно они хотят услышать от нее: что она знает о матери? Или насколько она в курсе текущих дел Грегора? Уж они-то сами точно были в курсе… Святая Империя, что может быть хуже, чем иметь отца-коменданта?.. Если всё это – тоже составляющая часть ее повышения, то и даром оно ей не сдалось, заберите назад. Да, как сообщил вчера директор школы, это действительно была последняя неделя Ии на должности младшего учителя, а со следующей она уже шла немного выше.

Только, думая об этом, вместо того, чтобы радоваться или гордиться, девушка каждый раз внутренне почти что содрогалась: неужто действительно вот так неблагонадежные и существуют в Системе, еще и продвигаясь по ней? Неужто те двое, кто попытался изменить существующий строй, тоже пробрались туда, на самый верх…как-то? Новости тогда заявляли, что покушение было совершено группировкой Средних, да Ия и сама не поверила бы, что террористы могли быть Высокими… Но как? Девушка вообще не очень представляла себе, как Средние могут оказаться (вот так взять и прийти, ага) в Высоком Секторе, а уж найти сам Дом Управления и проникнуть внутрь… Они должны были знать! Должны были четко представлять, кто где находится и куда идти, они должны были иметь какое-то отношение… Однако дальше этого момента девушка в своих размышлениях пробиться не могла. Или просто новости так бесцеремонно врут, а покушение было совершено на самом деле Высокими? Но зачем им? А Средние… Когда мальчишки из класса, в котором она училась, достигли возраста обряда Посвящения, в их рядах ходил одно время странный слух о том, будто единицы избранных в этот день имеют шанс попасть в Высокий Сектор, однако на каком основании такое возможно, никто не знал, - потому-то Ия никогда особенно не верила в подобного рода молву. Да и здесь, в школе, где теперь она преподавала, не случалось ни единого прецедента, чтобы мальчишку, прошедшего Обряд, выбрали для каких-то великих дел – да и для каких, разве Высокие когда-нибудь признают их годными (не говоря уж «достойными») оказаться в своей среде? Хотя ведь отец вечером в день покушения упоминал каких-то «приёмышей»… И так же, как девушке не хотелось думать о том, для чего могут быть нужными Империи Низкие, не очень-то светлые мысли шли и насчет якобы «избранных» Средних. А уж после покушения на жизнь Владыки – подавно.

Нет, что угодно, только не эксперименты. Уж лучше сразу смерть.

Было, однако, и кое-что еще помимо обещанного Ие повышения и школьных проверок, что заставляло девушку неважно спать по ночам: Фида Грэм из класса 3\1 пропала. Та самая по-взрослому красивая, темноволосая девочка тринадцати лет, которая так горячо убеждала недавно свою собеседницу, что «никто больше не узнает», перестала появляться в школе. Ребят из этого класса Ия знала неважно, лишь пару раз заменяя у них преподавателя по асексуальному воспитанию, но Фида тогда запомнилась ей закрытой и очень серьёзной, внимательно ловившей каждое её слово, устремив на учителя тёмные глаза. Теперь же её личного дела больше не было в общем архиве, и ребята шептались в коридорах школы, то и дело кидая по сторонам озабоченные взгляды – их Ия, семнадцатилетняя, но принадлежавшая тем не менее к лагерю учителей, успела поймать на себе не один и не два. На памяти девушки это был первый раз, когда подобное происходило с учениками её школы, и теперь она едва ли знала, как вести себя – казалось, холод внутри был похож на головокружение. А что, если Фида думала, будто именно тот разговор с Ией выдал её планы? От мысли о подобном девушку едва не замутило. Святая Империя сохрани, она не спасла её. Она не смогла бы её спасти. Кажется, ужас, острый и пронзительный, и не отпускающее чувство вины навалились на её плечи весом многотонной плиты.

И всё же это беспрестанное беспокойство, непрерывно борющееся внутри нее с леденящим отчаянием, Ия, наверное, могла бы назвать жадностью – жадностью до информации, коснувшись самого маленького краешка которой, уже невозможно было остаться спокойной, а главное – удовлетворенной имеющимися жалкими крохами. Разумеется, здравый смысл действительно твердил ей, что сделать тоже самое еще раз – и в этот раз сознательно против прошлой случайности – обстоятельства ей ни за что не позволят, как ни крути… Ноутбук отца, стоявший в его комнате, больше не давал покоя мыслям девушки, но ни одной хоть сколько-то здравой идеи о том, как снова добраться до его содержимого законно или хотя бы безнаказанно, упорно не приходило в ее голову.

Все эти дни, догадываясь, что совсем скоро свободного времени станет еще меньше, чем прежде, Ия не один час проводила в информационном фонде школы - кабинете электронных книг. Дома, в сети, доступ к большинству книг будет заблокирован, а здесь девушке приходилось изворачиваться, как только могла, чтобы история поиска выглядела как подборка работ по праву, обществознанию и тому минимуму истории, что был доступен человеку её социального статуса, - а на деле жадно выискивала информацию, настоящую информацию за десятками и сотнями страниц нравоучений, примитивных разъяснений и до одури скучных рассуждений о невозможности полноценной человеческой жизни вне Системы.

Найти что-то стоящее было сложно: детские адаптации девушка отмела сразу, а более серьезные работы, дозволенные к просмотру, можно было буквально пересчитать по пальцам. Вероятно, получив повышение, она сможет копнуть еще хоть чуточку глубже? И всё же, чтобы владеть информацией, нужно перечитать от корки до корки чуть ли не все написанное, невзирая ни на что, просто потому что иногда странные обмолвки встречаются даже у самых популярных авторов… По таким именно обмолвкам девушка узнала, например, что между собой Низкие («как писал один из очевидцев», - позвольте спросить, каких?) называют друг друга именами не в две или одну буквы, но куда длиннее, невзирая ни на какие положения Устава, или что однажды, шестнадцать лет назад, Средний получил четвертое кольцо (до этого, очевидно, уже имея три, что само по себе не могло не могло не вызывать целого ряда вопросов). Неужто эти слухи об «избранных» действительно правдивы? Нужно собраться с духом и спросить отца… Или даже рассказать ему о прошедшем разговоре с проверяющими… Вдруг его самого это заденет за живое?

Был, кроме того, и иной сюжет, немало заинтересовавший Ию, упоминание которого девушка нашла почему-то лишь в одном учебнике: девять лет назад, оказывается, произошел побег двух диких из лаборатории Высокого Сектора, куда они были привезены накануне утром после рейда в Низкий Сектор (и снова мороз по коже и уйма сопутствующих вопросов). Одного из них удалось захватить почти сразу же, другой попытался сесть в автомобиль, припаркованный возле места происшествия, но был тут же застрелен оставшимся в салоне ребенком, не растерявшись, выхватившим отцовское оружие из бардачка. Волосы слегка зашевелились на голове Ии Мессель от этого абзаца. Книга оказалась редкая, девушка, неплохо разбиравшаяся по долгу службы в разного рода литературе, прежде не встречала даже фамилии автора – вероятно, и попала она сюда случайно, если только возможны такого рода случайности. И, как бы ни пугали ее подобного рода статьи, остановиться было уже невозможно.

Эта жажда, пожалуй, и правда напоминала физическое желание пить или есть – не оставляющее сил ни на что другое. И собрать всю свою волю в кулак, чтобы быть безупречно собранной и бесстрастной, не бывало так сложно уже давно.

От пекарни до автобусной остановки, откуда Лада ехала теперь домой, ходу было от силы пять-семь минут, но, несмотря на усталость, она сама упросила Ию, «ненароком» ее встретившую после работы, пройти одной остановкой дальше.

- Знаешь, а я бы поехала туда… - шепот Лады, спешно курившей на ходу, был едва слышен Ие в шуме близкой дороги. Ни приветствия, ни глупых вопросов – сразу к делу, которое, видать, не одной Ие спать не дает по ночам. - Если бы только знала, куда. Третий, ты говорила, квартал?

- Четвертый. Глупая, даже не знаешь, куда. Загребли бы сразу, и что? – Эта горячность, столь внезапно открывшаяся в подруге в последнее время, одновременно умиляла и немало тревожила Ию, заставляя опасаться, не выкинет ли она чего необдуманного, что погубит её, похоронив разом все эти идеи, мечты и грёзы.

- Но… послушай, они же там делают… что-то. Что-то важное.

- Уже не делают. Не слышала? Вчера в ночных новостях говорили, что всех соратников тех преступников вычислили. – Странно было называть «теми преступниками» людей, которых ты куда более охотно назвала бы героями-мучениками, да ничего не попишешь, осторожность прежде всего. – Да и как? Куда идти, кого искать, с чего они вообще поверят и примут кого-то?

- Неужто… - Лада опустила глаза, - что ни делай, а Империя все равно сожрет всех и вся? И какая тогда разница, здесь быть или там, если все равно будешь растоптан?..

- «Какая разница» - дело твое. Думаешь, им двоим совсем не было разницы? По-моему, только мы сами устанавливаем цену… - Ия невзначай замолчала на полминуты, пропуская идущую в недоброй близости от девушек женщину лет сорока, потом продолжила еще тише, едва сдерживаясь, чтоб беспокойно не обернуться по сторонам, - …некоторым вещам и событиям, которые непосредственно нас касаются. И своей жизни тоже. Правда, думаешь, что нет никакой разницы, сделали бы они это или не сделали бы? Даже проиграв… Так ли сильно они проиграли, если заставили бурлить всю Империю? Если хоть кого-то, хоть двоих, нас с тобой заставили подумать… А ты опоздаешь на него, если не поспешишь, - прибавила она значительно громче, подталкивая подругу вперед. Та лишь кивнула и, не попрощавшись, легко побежала, придерживая шляпку, к уже открывшему двери автобусу. Какой же славной, нежной и красивой она была…

И какую же цену готова заплатить сама Ия за эти минуты? Какую цену готова заплатить за свою жизнь, если в её силах что-то изменить в этом проклятом мире?

***

Бинго! Святая Империя, да неужто хоть в этот раз мальчишка, наконец, понял все сказанные слова верно? Слишком уж очевидно изменилось что-то неуловимое в его лице, слишком уж непривычно он не нашел подходящей колкости в ответ. Только прошептал почти беззвучно что-то сродни «Прости» и пулей вылетел на лестницу. Догонять его Алексис не стал – пожалуй, им обоим стоит еще кое о чем подумать.

Удивительно, но после всего сказанного молодой человек не почувствовал себя ни слабым, ни униженным, ни каким еще неполноценным как ожидал, скорее даже наоборот – ощутил какую-то необычайную легкость… правда, уже под вечер, когда леденящий нервный узел внутри живота, наконец, развязался, дав вдохнуть полной грудью. Наверное, то, что Алексис ощущал внутри себя сейчас, наиболее близко можно было бы назвать любопытством. Да-да, простым любопытством о том, как же пойдут дела далее – спокойным, без истерии, но живым любопытством, заставляющим самого Мастера почувствовать себя немного придурком и почему-то махнуть на это рукой. И даже, наверное, закуривая сигарету на пороге распахнутой на кухне балконной двери, под уютные равно звук и запах жарящейся на сковороде картошки, он думал не о предстоящих завтра делах (а их намечалось действительно немало), но о происшедшем разговоре и едва ли не каждом слове, которое произнес… Странно, но конец мира не настал в один миг оттого, что на несколько минут он, Алексис Брант, показал вдруг, что может проявить слабость. Оттого, что он говорил со Средним на равных, и цель полностью оправдала средства. Непонятно было другое, а именно – почему эта слабость и весь происшедший разговор не ранят его самолюбие и не вызывают презрения к самому себе, и как вообще удалось мальчишке одним своим взглядом свести в нем на нет все эти такие ожидаемые и логичные чувства? И не потому ли вместо сломленной гордости он ощущает теперь спокойствие и легкость, что Пан, наконец, понял его правильно?..

А следующий день был первым днем новенького, Ники, в четвертой группе. Парнишка был невысокий, коренастый, но ладно сложенный, с совершенно белыми, сильно курчавыми волосами, пуховой шапкой лежащими на его голове, и красивыми светло-голубыми глазами. Девичья какая-то внешность, хотя широкие плечи и всё телосложение его явно говорили о весьма развитой мускулатуре и отнюдь не женской силе. По такому лицу и не подумаешь, что парень, во-первых, Средний, а не Высокий, а во-вторых, к тому же привлекался за агрессию. Интересное сочетание. Хотя разве среди этих ребят вообще бывают обычные?

- Добрый день, кадеты, в нашем составе произошли некоторые изменения, - произнес Алексис, пропуская мальчишку вперед себя и кладя руку ему на плечо, отчего тотчас же буквально физически ощутил на себе холод потяжелевшего взгляда пары вспыхнувших зеленым глаз подле окна, - …и вместо Дени Драя с вами продолжит учиться Ники, Ники Даниш.

Новичок сдержанно кивнул в знак приветствия и сел позади Стефа, нездорово бледного и очень напряженного, на место, которое только позавчера занимал его брат, и еще не раз за время занятия бесцеремонно оглядел, словно ощупал, каждого из ребят пристальным взглядом. А занятие вышло оживленное: с легкой подачи Мастера мальчишки обсуждали статью по основам включенного наблюдения – со спорами, аргументами, диаметрально разными точками зрения… Не замечая, правда, того очевидного факта, что весьма пристальным наблюдением за ними занимался всё это время сам Алексис. Удивительно, насколько невнимательными они умудряются оставаться до сих пор к таким простым мелочам. Молодого человека раз за разом забавляло это чувство, равно как и то смущение, которое они, наверняка, не смогут от него скрыть, когда он укажет им на эту простую промашку.

Уже после занятия, покинув классную комнату и направившись в свой кабинет, Алексис впервые не без удивления почувствовал какую-то легкую неловкость от мысли, что собирался сегодня и ближайшие несколько дней наблюдать через камеры за Ники и прочими ребятами – он этого без особой необходимости почти никогда не делал, став Мастером, но последние обстоятельства и промашка, стоившая, вероятно, жизни Даниелу Оурману, вынудили его несколько поменять свои взгляды. Да и не в Оурмане с Ивличем дело, чего греха таить. Молодой человек вывел на экран компьютера аудиторию, в которой только что покинул своих подопечных, а сам уткнулся в документы, принесенные ему утром Виктором. По голосам, звучавших с записи, он ребят и так различит без труда, а так совместит два полезных дела.

- Ну что, кто у нас тут? Болтун, ворчун, любимчик-провокатор и аутсайдер? - Ники вопросительно вскинул светлые брови, словно ожидая от мальчишек подтверждения своим словам, едва только сам Брант покинул аудиторию.

- Ты еще задиру-новичка с цыплячьей прической забыл. - На удивление спокойно и холодно отозвался Пан, не отрываясь от экрана планшета, в котором и так как будто прятался всё прошедшее занятие.

- Почему ж задиру, это ты всё дерзостями сыпал, не я…

«Да он еще не знает, что для Пана дерзость», - усмешкой пронеслось в голове Алексиса, но разговор ребят явно привлек его внимание. Кажется, Ники – мальчишка действительно внимательнее, чем молодой человек ожидал после разговора с Мастером Аккерсоном.

- Так, значит, в фаворитах у нас Вайнке, да? – Парнишка в очередной раз смерил Пана оценивающим взглядом и явно поставил на нем в своих личных заметках отрицательную оценку.

- В фаворитах у нас Мастер Брант, - отозвался на его реплику Артур, не давая никому вставить своего слова, - у них отношения банного листа: как один ни изворачивается, а второй от него не отлепляется. Так что с «любимчиком» ты, пожалуй, промахнулся.

- Парни, завидуйте молча, - отозвался Колин из-за спины Пана, потом наклонился к нему через стол, - не слушай их, - чересчур громко шепнул он, явно не заботясь о том, услышат ли его одногруппники, - народ реально просто завидует твоему упорству и твоей прямоте. Все же понимают, что только через постоянное внимание к себе можно чего-то дельного добиться, а Мастер тебя, похоже, всё еще не послал – это добрый знак для тебя. Ты всех нас опередил, вот мы локти и кусаем теперь. Мастер Оур… п’едыдущий Вто’ой Мастер, - спешно одернул себя кадет, - я думал, будет круто учиться у него… а не вышло, видишь. Слушай, а пойдем, покурим?

Согласившись мысленно со словами кадета, Алексис закурил и вывел на экран обозрение двора. Да уж, если качество записи у всех камер подобное до индивидуальной подстройки, то можно о них вообще спокойно забыть и не переживать, не разобрать же ни единого слова. (Настучать бы им по голове, этим славным механикам, да разве ему самому теперь есть резон?..) К тому времени, как настройки были выставлены, Пан уже успел продолжить прерванный разговор, прислонившись спиной к высокой ограде на небольшом расстоянии от входа:

- … обще козёл он, этот Ники.

- Да ладно, он п’отив нас не попрет. Роту мозгов отмолчаться хватит, а нам оно ‘азве надо? – Колин сейчас говорил тихо, очень спешно и чуть картаво, глотая некоторые звуки, - как всегда, когда выказывал волнение, и это отчего-то немного удивило Алексиса, ведь видимых причин на то, по сути, не было. - Стефу особенно, ты его видел, он зеленый аж ходит после того, как остался без б’ата. Я так понял, они их не только в учебе разделили, да, а вообще насовсем, да? И кому только такое в голову пришло?.. А’тур, он вонючка, но не подлец, а вот насчет этого Ники я пока не уве’ен… Первое впечатление – отстой. А ведь из лучшего квартала, гово’ят. А ты, кстати, из какого?

- Из пятого, - нехотя отозвался Пан, сосредоточенно пиная носком ботинка металлическую перекладину ограды.

- О. Ладно, тогда не бухчу, я из девятого. А Рот?

- Кто его знает, я с ним дело не имел и не особенно хочу. - Сухо отозвался Пан, по-прежнему глядя себе под ноги. На несколько секунд воцарилось молчание, прерванное репликой Колина, оказавшейся, судя по всему, одинаково внезапной как для Алексиса, давно уже оторвавшегося от бумаг и не пропускавшего ни единого произнесенного слова, так и для самого Пана:

- Слушай, а ты, похоже, но’мальный.

- Что?

- Ну… - Колин отвел взгляд. - Ты мне сперва показался немного того… не того, - парнишка, похоже, совсем засмущался и пожал плечами, - ст’анным, короче. Ну, как будто ты на самом деле живешь в каком-то д’угом мире… А это все - так, деко’ацией. Хотя у меня иногда ощущение, что это я сам не совсем понимаю, что здесь на самом деле п’оисходит, - почти шепнул Колин, едва позволяя Алексису разобрать эти слова, - словно на самом деле все как-то по-д’угому, а не так, как кажется. Ладно, забей, я сам, видимо, уже “не того”. - Ловким щелчком Колин отправил окурок в урну, убрал упавшие на глаза волосы (кстати, давно пора сказать ему, чтоб постригся), глянул на циферблат часов и присвистнул. - Елки-моталки, две минуты! Погнали, а? Ты ж знаешь Бе’гена, к нему и через минуту после начала не войти.

«А ты, похоже, нормальный», это ж надо было так сказать… Едва сдержав усмешку, Мастер вернулся к просмотру камер кабинета, где остались Артур и Ники, и с легким разочарованием обнаружил, что остаток перерыва эти двое провели в молчании. Идея еще целый час смотреть на занятие Виктора большого энтузиазма у Алексиса не вызывала, да и того, что он успел услышать за последние минут десять-пятнадцать, было более чем достаточно, чтобы как следует задуматься – о Колине в первую очередь. Надо бы расспросить Пана, что он сам думает о мальчишках, и об Артуре вообще-то тоже, уж больно хороша его реплика насчет банного листа. Только вот подумать Мастеру толком не дали: не прошло и четверти часа, как от размышлений Алексиса оторвал внезапный звонок телефона.

- Мастер Брант, - Виктор заговорил поспешно, очевидно нервничая, не по Уставу не дав собеседнику и рта раскрыть. Даниел еще мог бы себе это позволить, но Виктор… - в сто пятнадцатую, пожалуйста. Стеф Драй… Сорвало парня. Я позвоню, кому надо, только приходите сейчас, - напарник запнулся, словно внезапно осознавая, насколько неадекватно ведет себя, и замер на какую-то едва уловимую долю секунды, - пожалуйста.

- Виктор, Вы что себе позволяете? – Голос Бранта прозвучал холодно властно. - При кадетах? Немедленно успокойтесь. Я сейчас буду.

Наверное, на то, чтобы запереть дверь кабинета и оказаться этажом ниже в другом крыле здания, у Мастера ушло считанных несколько секунд. Артур и Ники сидели на своих местах, Пан и Колин стояли навытяжку, словно одеревенев, не зная, куда деть себя, возле стола Стефа, сам Виктор Берген говорил по телефону в нескольких шагах от них, не отрывая взгляда от мальчишек. Уронив лицо на ладони, один из близнецов что-то шептал себе под нос и крупно дрожал.

- Стеф, Стеф Драй, ты меня слышишь? – Склонившись к мальчишке через стол, Алексис потряс его за плечо, но реакции не последовало; двоим комендантам-охранникам, вошедшим в кабинет полуминутой позже него самого, он порывистым немым жестом приказал пока не вмешиваться. - Стеф!

- …не могу без него, - прошептал Стеф, поднимая к Алексису пустые глаза и словно продолжая думать вслух, - я просто… просто… Как без него? И дальше тоже - без него. Всё. Они же не передумают, да?.. Я даже уснуть не могу без него. - Голос мальчишки звучал сипло и тяжело, словно он едва не задыхался от усилия, приложенного к произнесению каждого следующего слова. - Я не хочу без него! – У Алексиса внутри словно что-то похолодело от этих слов, но времени копаться в себе не было. В голосе мальчика явно послышались звенящие вызывающе-истеричные нотки, он внезапно вскочил, шумно сдвинув парту ровнехонько по ногам Бранта, и, сжав ладони в кулаки, наконец, совершенно осознанно взглянул полными гнева темными глазами в синие. - Если мы попали сюда для того, чтобы быть разделенными - сгори оно всё, я этого не просил! И Дени этого не просил!

Мальчишку вывели. Стеф не сопротивлялся, просто словно снова обмяк в их руках, вылив всю оставшуюся у него энергию в этот последний рывок. Не нарушив воцарившуюся тишину, Алексис вышел, успев-таки поймать самым краешком взгляда бледное, ошарашенное лицо Пана, и шумно выдохнул, едва закрыв за собой дверь.

Неужто минус еще один так скоро? Кто из них - кажется, Колин? – спрашивал в самом начале, как много выбранных доходит до конца… И неужели брат был прав, называя этот курс провальным?

«Я не хочу без него», Святая Империя…

Ноги противно саднило.

========== Глава 29 [Мир] ==========

Что, если я не успею сказать

тебе о самом главном?*

[*Из песни группы Fleur «Взрывная волна»

]

Вечером Ину увезли на «скорой» в больницу. Вернее, нет, случилось это еще днем, просто Дара Карн позвонила старшей дочери уже почти вечером, за полчаса до окончания ее рабочего дня, чтобы не отвлекать от дел. В этом она была, несомненно, права, поскольку эти последние полчаса растянулись для Лады на целую вечность, забитую к тому же каким-то непроглядным белым туманом, никак не дававшим ей сосредоточиться. Мать, конечно, сразу оговорилась, что всё уже в порядке, и жизни девочки ничто больше не угрожает, однако волнения Ладе это не особенно убавило. Нина даже, узнав, в чём причина ее рассеянности, отослала девушку с кассы прочь на кухню, не позволив закрывать в таком состоянии рабочий день и считать деньги. Едва ли Ладу хоть сколько-то это задело. На рабочем месте она давно уже освоилась и чувствовала себя совершенно уверенно как за прилавком, так и на кухне – особенно когда не задавала сама себе лишних вопросов в духе того «для чего всё это?», который озвучила не так уж давно Ие. Сейчас этот вопрос остался где-то далеко позади, сейчас нужно было только дотянуть эти бесконечно долгие минуты до закрытия смены и скорее мчаться к малышке.

Проклиная пробки, вместо которых пешком можно было бы добраться до места едва ли не быстрее, до больницы «номер два» одиннадцатого квартала Лада доплелась минут за сорок, если не больше. Второй ярус дороги возле самой больницы снова не то достраивали, не то расширяли - отчего по первому, наполовину отгороженному облезлой зеленой сеткой, проехать было решительно невозможно. Кажется, путь по этим последним ста метрам занял времени больше, чем все предыдущие несколько километров. Злая и взмокшая, Лада вышла из автобуса со стойким ощущением, что отныне всегда и всюду будет ходить исключительно пешком. В одиннадцатом (как и во всех прочих кварталах) больниц было две – по одной в обоих концах его территории. В вестибюле и коридорах было сейчас почти безлюдно: какие-то серьезные заболевания, которыми, как рассказывали в школьное время, страдали только дикие, в Империи из развивающегося организма эмбрионов изымались (Лада даже не знала толком их названий, будучи не особенно подкованной в медицине, хотя постоянные детские аллергии Ины и забрали за последние четыре года у семьи Карн более чем достаточно сил, нервов и денег), а незначительные простуды… Разумеется, никто не хотел лишний раз тратить свое время на очереди (которые неизменно возникали словно из ниоткуда каждый раз, когда ты приходил ко врачу, случись то хоть раз в полгода) и больничные, предпочитая переносить легкие заболевания на ногах.

Кипенно-белый холл, казалось, почти светился в неярких лучах вечернего солнца, то скрывающегося за облаками, то снова пробивающегося сквозь них, и белизна эта вдруг показалась девушке какой-то неестественной, почти нездоровой, несмотря на то, что должна была, наверное, возыметь ровно противоположный эффект. Кажется, стоило только Ладе ступить внутрь больницы, как она невольно возненавидела отчего-то абсолютно всё здесь, начиная с белых стен и заканчивая этим странным запахом, витавшем в воздухе, запахом, чуждым человеку… Запахом, как отчего-то подумалось ей, которым должна была бы пахнуть сама Империя, стерильная, дезинфицированная и неживая.

В окошке регистрации Ладе сообщили, что Дара Карн уже ушла, убедившись, что состояние Ины стабилизировалось – с работы надолго отлучиться не дали, но не приехать вовсе она не могла – это Лада поняла сразу еще по голосу матери, беспокойно прошелестевшему в трубке ее телефона чуть больше часа назад. Ах, если бы только врачи закрыли глаза на ее состояние, у нее ведь и так более чем достаточно записей о повышенной нервной возбудимости в личном деле.

В безлюдной комнате с шестью кроватями Ина одна лежала на больничной койке, маленькая и бледная, словно теряясь в складках тяжелого одеяла, утыканная медицинскими приборами – капельницей из левой руки и дыхательными (или какими-то еще) трубками из носа и рта. Врач, проводивший Ладу до палаты, сказал, что Ину доставили, когда она почти уже задохнулась, - со слов воспитателя детского сада, девочка сунула что-то в рот и, кажется, вдохнула… Только вот в реанимации выяснилось, что ребенок, по всей видимости, решил попробовать на вкус кусок полимерной глины для лепки, однако не то пластификатор, не то пигмент, входящий в состав массы, за считанные пару минут вызвал аллергический отек гортани. К счастью, проглотить треклятую смесь девочка не успела, и извлечь её особенного труда не составило, однако на избавление Ины от последствий должно уйти еще несколько дней.

Долгое время Лада просто смотрела в тишине пустой комнаты на девочку, такую хрупкую, не думая о том, сколько времени уже прошло, и вдруг спросила себя, что было бы, если бы сестру спасти не удалось: и с ней самой, и с родителями, и вообще… Маму бы точно загребли куда-нибудь нервы лечить, после последней ВПЖ - однозначно. Напичкали бы седативами до состояния овоща. А у нее… Странно, до этого лета, даже думая о Лоре, она никогда не представляла ситуации, в которой могла бы лишиться Ины. Наверное, потому что кроме Ины у нее никогда и не было ничего, что она вот так боялась бы потерять. Опять же, до этого лета. Мысль о том, что умри сегодня сестра, и у нее, Лады, осталась бы Ия, почему-то показалась девушке почти отвратительной – как минимум, настолько неправильной и неестественной, что даже оставлять ее в голове не хотелось, хотя сама она едва ли могла объяснить себе причин подобного чувства. Разве можно одну заменить другой? Разве можно сравнить одну из них с другой? И, если нет, то почему, ведь она так сильно, так нежно и искренне любит их обеих?..

Ладе на какое-то мгновение подумалось, что те последние дни или даже недели, в которые она изо всех сил старалась как можно больше времени уделить сестре, могли быть своего рода предзнаменованием грядущей трагедии, которое она не разглядела… Это её внезапное стремление дать ей чуть больше тепла, чем положено, пока Ина не стала таким же полуавтоматом, как прочие люди, не задумывающиеся об огромном количестве таких важных вещей… Да нет, абсурд какой-то. Что еще за предзнаменования, когда ребенок просто изучает окружающий его мир таким вот нелепым образом. Удивительно, сколько времени и сил может быть потрачено на воспитание этого маленького создания, когда одного кусочка массы для лепки окажется вдруг достаточно, чтоб перечеркнуть разом все дальнейшие планы и сомнения. И не будет иметь уже никакого значения, про Яниша ты ей вчера читала книжку или «О трех храбрых».

А если бы эти последние дни были посвящены не сестре, но Ие – а малышки Ины вот так в один день не стало бы? А если Ии сейчас… Лада осознала вдруг, что не может – и никогда, наверное, не сможет разорвать себя и свою любовь между двумя этими людьми, не сможет поделиться надвое ради того, чтобы каждая из них получила равную половину ее сердца, ее внимания, ее заботы, ее тепла… Просто потому что каждой из них она готова отдать всё своё сердце целиком – и никогда не сможет. Мысль эта отчего-то до дрожи больно отозвалась в сознании девушки. Лада, конечно, и прежде понимала, сколь неправильной, не соответствующей нормам Устава была ее привязанность к сестре, но теперь, когда появилась Ия, когда появилось что-то куда более явно незаконное в ее поступках и мыслях… Осознание собственной безнадежности – вкупе с твердой уверенностью, что всё в своей жизни сейчас она делает абсолютно правильно – заставляли что-то внутри девушки сжаться. Потому что, несмотря на все страхи и сомнения, Лада ощущала почти что гордость за то, что творилось сейчас в ее душе. За несгибаемую уверенность, что правда на ее стороне. За всё то, что делало её человеком под холодным небом Империи.

***

Настроение былостранное. Еще несколько дней поговорить с Мастером никак не удавалось – да Пан и не был уверен, что очень уж хотелось. Последний их разговор, произошедший на крыше Академии, произвел на него очень странное впечатление: с одной стороны, как-то больно кольнул, отвратительно вызывая чувство вины, с другой – почти что успокоил, так, что вина эта не поднимала в мальчике волну негодования, как то бывало обычно. Но разговор с Алексисом ему сейчас не очень-то представлялся – не то нужно было время что-то утрясти внутри себя, не то еще почему… Может, Алексису и самому не хотелось? Он ведь всегда находил возможность что-то сделать, если действительно того желал… Странно, но то, что Алексис оказался внезапно не безупречным, не идеальным, каким виделся прежде, не разочаровало Пана ни на каплю, только вызвало странную неловкость, словно смущение, за которое он теперь не знал, чем оправдаться. Словно влез куда-то значительно глубже, чем ему было положено (куда-то внутрь), а странное это смущение словно лишало его отныне права дерзить так же как прежде.

Может быть, Пан действительно многого не знает? Может быть, Высокие – как и Средние, о чем он сам не менее возмущенно говорил в июне Мастеру, - тоже не такие, какими заклеймили их в своем сознании Средние, а он, слепой, в упор не желает этого увидеть? Или Алексис Брант – лишь исключение из общей картины, именно такой, какую они себе и представляют?

Только, несмотря на все эти вопросы, после того разговора Пан словно отпустил всю свою неуверенность, свою нервозность и отдался течению жизни. Наконец, всё пошло правильно. Вряд ли он сам смог бы объяснить, что означают эти слова, просто словно кто-то шептал время от времени на ухо: «Всё хорошо». И всё было хорошо.

Стефа вернули через два дня, только был это не Стеф, а кто-то совсем другой. И прежде мало с кем, кроме брата, общавшийся, нынешний Стеф вовсе не замечал окружающих мальчишек, реагируя только на стоявшую перед ним фигуру Мастера или Наставника. Признаться, это было страшновато – словно он вовсе был не живым, а был заведенной куклой, которая будет работать, пока не сядет заряд, работать бездумно и монотонно. Или идеальным Средним с каменной маской на лице – таких Пану тоже доводилось видеть не раз, и они всегда вызывали в нем какое-то невольное напряжение, если не сказать отторжение.

Как и о Кире Ивличе, о Стефе Драй никто из кадетов ничего между собой не говорил. Наверное, держать язык за зубами, каким-то шестым чувством ощущая, когда это жизненно необходимо, - вот чему он научился в Высоком Секторе лучше всего. Алексиса Бранта это, правда, не касалось (хотя Алексиса Бранта почему-то вообще почти ничего из общепризнанных негласных правил не касалось), но в Среднем Секторе всегда можно было найти какие-никакие лазейки, чтобы обойти установленные правила, сделать или сказать чуть больше, чем было дозволено, и при этом не нарваться на неприятности. В Среднем Секторе был, в конце концов, Марк, с которым можно было говорить вообще обо всём, чём угодно, если найти для этого подходящее место, но здесь… Здесь, чтобы выжить, можно было быть лишь безупречным – и в этом Стеф превзошёл теперь их всех.

Кроме случая с братьями прояснилось и кое-что другое: Пан в какой-то момент поймал себя на том, что Ники вызывает у него ровно то же чувство, что и Антон Штоф – острую, резкую неприязнь, граничащую с каким-то почти животным страхом, не объяснимым никакой логикой. Словно резкая стена разделяла их как человека и не-человека, как живое и мертвое. Какое-то почти брезгливое отторжение, которому сам мальчишка не мог пока дать никакого рационального объяснения. Если в ситуации с Ники это еще можно было объяснить острым языком новичка (а Пан язвительностью одногруппников в свой адрес еще со школы был сыт по горло), то с Антоном… Дело, наверное, было даже не в нем – но в том, как очевидно он наблюдает за каждым движением соседа и в каких-то жутковатых тайнах, которые он так спокойно и хладнокровно хранит.

Почему именно теперь Пан вдруг никак не может привыкнуть к этому?

На занятие по рукопашному бою он шел как всегда неохотно, в мрачном расположении духа, и все слова поддержки, произносимые Колином (чья непрерывная болтовня мальчишке уже порядком надоела), казались сейчас не более чем пустым звуком. Колину-то легко говорить, он свой зачет получил еще в начале прошлой недели и теперь пришел просто посмотреть, справятся ли, наконец, Пан и Стеф. Вот ведь неймется человеку.

Сухие листья хрустели под ногами на еще сырой после вчерашнего дождя гравиевой дорожке, ведущей в спортивный комплекс Академии. Удивительно, как это внутреннее «всё хорошо» умудряется сочетаться с такой массой внешних неурядиц. Нет, не сочетаться, но уживаться вместе со всем тем, что происходит вокруг…

В пустом спортивном зале каждый их шаг отдавался гулким эхо. Тренировочный бой Алексиса со Стефом шел дольше обычного – прежде оба брата, подобно Пану, ни разу не показывали выдающихся результатов. Сейчас же Стеф двигался заметно четче и точнее, однако медленнее, – но, хотя одержать победы ему все равно пока не удалось, Мастер выглядел запыхавшимся. «В следующий раз – последняя попытка, Драй» - бросил ему Брант вместо прощания. Стеф лишь молча кивнул и направился к раздевалкам.

- Мастер, что с ним? – Коротко шепнул Пан, подойдя к Алексису, и находясь, наконец, на приличном от стоящего у стены Колина Кое расстоянии.

- Ничего, - качнул головой тот, ставя в ведомости зачета очередной прочерк напротив фамилии Драй.

- Его… Его просто стерли, его нет, ты разве не видишь? Что вы с ним сделали?

- “Мы”? Не лезь не в свои дела, Пан. Пожалуйста, - и снова в голосе Алексиса усталость затмевала эту неизменную сухую строгость.

- Да он…его же просто нет… - выдохнул мальчик, ужасаясь собственным словам и этому столь непривычному «пожалуйста», только что произнесенному Мастером.

- Я знаю, Пан. Я не слепой, - отозвался Алексис совсем тихо, - будет чудо, если он протянет до конца года; и пока еще не решено, прекращать ли эксперимент.

- Так это был эксперимент? Святая Империя, чудовища.

- Нет, не это. Послушай, Пан. Пусть Колин и на твоей стороне, но давай-ка твои одногруппники остановятся на идее «отношений банного листа», а? Того, что сейчас болтают или хотя бы думают Артур и Ники, более чем достаточно.

Сердце пропустило удар, и что-то внутри пребольно надорвалось.

- Так ты следил за мной? – «Какого?.. Нет, нет, не говори этого». Пан задохнулся негодованием и острой обидой, поняв, что никак иначе Алексис не мог услышать того разговора.

- Нет, - коротко и просто бросил Алексис в ответ, - за Ники. Нам пора начать.

Удар.

Пан уклоняется, резко перехватывая руку Мастера, но пальцы скользят по рукаву, тот выворачивается и наносит следующий удар, которого Пану удается избежать.

«…за Ники». Почему он не может ему верить? Почему у него не получается? Просто потому что он Высокий? Только из-за этого одного слова? Неужели одно это проклятое слово может вот так построить целую стену между ними? И кому тогда он должен верить – Средним? Ники Даниш вон тоже Средний, да только бежать к нему со всех ног как-то совсем не тянет.

Шаг, еще одна ошибка, на лицо Алексиса ложится на какое-то мгновение тень недовольства и разочарования – и кажется, что ничто никогда не задевало кадета так больно, как этот последний отблеск в синих глазах. «…хватая меня за шкирку, ты ничего не добьешься» - звучат внезапно в ушах Пана слова Антона. Сжав зубы, мальчишка снова изворачивается, отскакивает назад на полшага вместо целого, и наносит внезапный удар, от которого Мастер едва не сгибается пополам – но мальчишка слишком зол, сам не понимая, на себя ли или на него, или на всё то, что он не может сказать и сделать, когда видит его…Кипящая горечь, необъяснимая и столь сильная, что пугает внезапно самого Пана, накатывает волной, захват удается ему неожиданно легко, и, резким наклоном вперед, он перекидывает противника через себя, шумно швыряет на пол и, задыхаясь, едва не падает рядом сам.

С медленным, болезненным выдохом, Алексис Брант открывает глаза и, встретив взгляд стоящего над ним кадета, видит в нем холодную злость, необъяснимое безумие и искры самодовольного ликования, и этот взгляд в какую-то долю секунды опустошает его, не оставляя сил подняться, и пригвождает к полу, словно тяжестью наваливаясь на и без того ноющую грудную клетку, потому что он не узнает в нем того человека, которому принадлежат эти глаза на самом деле. А потом, словно бы неестественно резко, взгляд мальчишки смягчается, словно воин возвращается в сознание берсерка, становится на этом невероятном контрасте еще более теплым и любимым, и Пан, подавшись вперед, помогает Алексису Бранту подняться на ноги. «Браво, Вайнке, - выдыхает тот, все еще не в силах полностью разогнуться после полученного под дых удара, - браво».

- Я же говорил, что у тебя получится, Пан. – Голос Колина, звонко разнесшийся по пустому спортивному залу, звучал в меру спокойно, а вместе с тем достаточно доходчиво передавал Пану: «Ура, ты это сделал!» - Мастер Брант, Вы в порядке?

- Да, Кое, в полном, - ровно отозвался тот, поднимаясь на ноги. На какую-то едва уловимую долю секунды что-то в лице Мастера судорожно дрогнуло, он прижал предплечье к животу и, делая вид, что ничего не произошло, нагнулся, отряхивая одежду. «Твою ж…» - едва различил Пан в его шумном выдохе.

- Прости, - почему-то шепнул мальчишка, и на короткое мгновение ему показалось, что уголка губ Алексиса, качнувшего черноволосой головой, коснулась непонятная ему улыбка.

========== Глава 30 Головокружение ==========

- …Вы ведь понимаете, что «старший учитель» - это не только слова, но и новый спектр обязанностей, шире, чем прежде… - голос заместителя директора звучал тихо, вкрадчиво, почти поучительно, однако, то, что стояло на самом деле за этими интонациями, было, наверное, и дураку понятно с самого начала.

- Да. - В общении с начальством главное – краткость, а все остальное идет лишь во вред тебе же, это Ия давно уже усвоила.

- Вот и прекрасно. Этим летом Вам было поручено контролировать выполнение ремонтных работ в подземном бункере, и Вы без проблем справились со своей задачей. Дело, конечно, не только в бомбоубежище, Ваши показатели в преподавательской деятельности и до того были высоки. Посовещавшись, мы решили, что Вы обладаете необходимыми для этого повышения качествами, и согласились дать вам месяц испытательного срока… Полагаю, месяца будет вполне достаточно, чтобы и Вы, и мы получили представление о том, справитесь ли Вы с новыми обязанностями.

- Да. Благодарю Вас.

Ия Мессель сидела в кабинете этого грузного мужчины с пышными усами и неизменном темно-сером костюме, смежном с кабинетом директора школы, маленькой комнатке, в которую едва помещались стол с двумя стульями и высокий шкаф, до отказа набитый всевозможными папками и коробками, и, механически отвечая на его вопросы, думала о том, бывают ли на самом деле случайные совпадения в этом проклятом мире, или все, что всегда происходило и сейчас происходит в Империи, на самом деле не более чем один большой заговор власть имущих? Почему именно теперь, когда она с головой погрузилась в поиски хоть какой-то правды о том, что же творится в окружающем её мире, когда она начинает находить хоть что-то стоящее внимания, её нагружают новыми заданиями, на которые уйдет ровно всё то время, которое сейчас… Может, всё это подстроено, и на самом деле они всё знают? Потому и делают вот так, словно бы невзначай, невозможными все её попытки узнать больше… Паранойя какая-то. Пусть Ия и не ощущала постоянной усталости, как то неоднократно бывало прежде, но нервное напряжение, не отпускавшее ни на день, все же давало о себе знать. В какой-то момент девушка даже подумала, не пропить ли ей курс каких самых простых седативов, чтобы хоть немного расслабиться и выбросить чувство постоянной тревоги из головы, но после, почитав в интернете информацию о большинстве продающихся в аптеке таблеток, быстро распрощалась с этой идеей. Лучше уж понервничать и научиться справляться с этим, как она научилась справляться со всем остальным, чем впасть невзначай в овощное состояние.

Тем хуже при этом всём было молчание Лады, которое отчего-то действовало сейчас на Ию особенно угнетающе. Вероятно, после последнего их разговора девушка просто слишком боялась, что та осуществит свои замыслы, озвученные в прошлую их встречу, осуществит, ничего не сказав и не предупредив, и дело не в том, что девушке они не нравились или претили, дело было в том, что Ия не верила в них. Только признаться в этом Ладе казалось совершенно некрасиво и нечестно с ее стороны, не поддержать девушку, которую она так сильно и искренне любила – разве это правильно? Даже если идея эта кажется ей абсурдной и немыслимо опасной… Должна ли она быть вместе с ней, Ладой Карн (вернее, Шински, да разве это имеет какое-то значение?) в безумии, угрожающем их жизням, или наоборот, должна ли оградить её от опасности, идя вразрез их привязанности и их чувствам? Ия не знала ответа, но чувствовала себя предателем, убегающим, поджав хвост. А тут еще столько новых дел теперь…

Кутерьма с повышением на работе так же не оставляла ей времени – а, главное, сил – придумать способ вытащить любимую на встречу – такую, как прежде, в бомбоубежище, где не было бы никого, кроме них, где можно было бы говорить так же свободно, не смущаясь и не боясь быть услышанными чужими ушами. Где можно было бы снова стать настоящей хотя бы на десять-пятнадцать минут… Хотя, кому она лжет, разве таких крох им было бы достаточно, когда и целой вечности не хватит?..

После того разговора в директорской работа заставила Ию пройтись по значительному количеству врачей в больнице для обновления медицинской страховки (и без того еще действующей, хотя это и не волновало школьную администрацию, если свод правил работы учителей утверждал иное), подтвердить в налоговой службе даты начала работы в школе и перехода на новую должность, подать заявление на переоформление пропуска… К концу третьего дня голова шла кругом, а ежедневник в телефоне буквально ломился от переполнявших его памяток. Это меж тем было ещё отнюдь не всё. Помимо прохождения всей этой бюрократической кутерьмы, девушке было поручено ознакомиться (а иными словами, знать едва ли не на зубок в кратчайшие сроки) со внушительного размера мануалом, подробно описывавшим её новые должностные обязанности и полномочия, и повлекшим за собой знакомство с несколькими еще ему подобными, описывающими обязанности должностных лиц, к которым она теперь так же имела косвенное отношение… Прежде, чем последние попали в ее руки, девушку потрясло и нечто иное, а именно – бланки на 6 листов каждый, в заполнении которых, как сказал ей заместитель директора, она ответственна по трем преподавателям: Хане Бри, Але Асмин и Виру Каховски. Стоило Ие только открыть бланк, как перед ее глазами 6 листов запестрели столбцами вопросов как то:

«Составление психологического портрета сотрудника…»

«Отметьте по шкале от 0 до 5 эмоциональную неустойчивость лица…»

«Оцените отношения лица внутри рабочего коллектива…»

«Оцените исполнение основных должностных обязанностей лица…»

…и что-то слегка онемело внутри.

Да меня же сожрут. Мне семнадцать, а я стою над ними, тридцатилетними, и оцениваю их? Они меня сожрут с потрохами и не поперхнутся, если хотя бы догадаются…

Что они вообще понимают под этой «оценкой исполнения основных должностных предписаний»? Она же не инспектор из Высокого Сектора в конце концов… Даже после полутора лет работы в школе разница эта была для Ии огромной: одно дело - наставлять детей на правильный, предписанный Уставом путь, но другое – указывать взрослым людям на неточности их поведения. А вернее, почти открыто доносить на ошибки сотрудников начальству. Почему-то разом это повышение показалось девушке какой-то ошибкой, а новые обязанности – вовсе не стоящими той почти не ощутимой денежной прибавки, которую сулил ей новый статус. Только отказаться, наверное, уже никто ни за что не позволит. А, правда, интересно, что будет, если она не пройдет испытательного срока?

И вообще, неужто и сама она была все это время таким же предметом изучения для кого-то из старших учителей, и ее тоже оценивали по шкале от 0 до 5? Ия, конечно, и так догадывалась обо всем этом прежде, хоть никто никогда и не говорил ей, что занимаются этим старшие учителя, а не левые коменданты из Высоких, как всем всегда думалось, но увидеть все это вот так, своими глазами… Прежде, оставаясь на самой низкой ступени своей карьерной лестницы (как громко звучит и какой гнилой несет в себе смысл!), Ия полагала, что обязанности старшего отличаются лишь какой-то дополнительной документацией по ученическому составу, но теперь, выходит, что и к ней самой был приставлен кто-то из старших всё это время?..

А «какую-то дополнительную документацию по ученическому составу» ей, разумеется, тоже всучили: в начале и конце каждого учебного года должностными обязанностями девушке вменялось теперь составлять краткий статистический портрет каждого учащегося из классов, у которых она вела уроки. Да-да, всё это подразумевалось успевать делать, составлять и заполнять параллельно с преподавательской деятельностью. А портрет этот, как гласила инструкция, был призван «с большей наглядностью показывать изменения, происходящие в юной личности стараниями школы». Сумасшедший дом, одно слово.

***

Что будешь делать ты,

когда застучит в твоей груди часовая бомба?*

[* Из песни группы СПЛИН «Что ты будешь делать?»]

Можно хоть всю жизнь играть того, кого в тебе видят окружающие, и искренне верить, что это ты и есть. Но однажды, вероятно, произойдет что-то, после чего ты больше не сможешь продолжать так дальше. Что-то, что откроет тебе глаза на тот простой факт, что ты – другой. И ничто и никто больше никогда не сможет тебя переубедить. Что ты будешь делать? Сможешь ли ты вообще себе самому поверить и самого себя отстоять?.. Что, если нет? Сломаться? А что, если да? Возможно ли это на самом деле – жить, принимая себя «не таким»? «Не таким» равно для самого себя и для общества, неизвестно, что еще тебе в итоге окажется сложнее.

Странные и недобрые мысли ходили в голове Алексиса весь следующий день, не давая толком сосредоточиться на работе.

Что останется от него самого, если снять все ярлыки и этикетки? Если отбросить светло-серую форму и кольцо Мастера, если забыть о том, что он Брант, что он Высокий, что у него нет права на ошибку и нет права обнять того человека, которого единственного за всю свою жизнь ему так сильно хочется обнять. Что останется от него самого, если выбросить из головы само существование Устава, должностных обязанностей и прочей Имперской шелухи?

Земля дрожала под его ногами.

Кем он окажется - бунтарем? Нет. Диким? Нет. Высоким? Да нет же. Неужто, как и Пан Вайнке, он окажется не более чем мальчишкой, умеющим лишь виртуозно лгать и притворятся кем-то другим, прячась и скрываясь за этим выдуманным образом?.. А меж тем, что-то же должно остаться. Что-то, что окажется неподвластно всем этим классификациям. Или все-таки нет? Ведь неспроста люди так сильно боятся мыслить себя вне придуманных ими рамок и ярлыков, добровольно навешивая их на себя все больше и больше. Так и получается тот самый порядок, о котором так сильно печется Империя. Выходит, Империя все-таки права, и люди не могут оставаться адекватными без нее, логично? Логично. Тогда почему что-то здесь всё равно кажется ему неправильным?

Самое жуткое, однако, было в другом, а именно в том, что кроме всех прочих, и сам Пан не видит в нем, Алексисе Бранте, ровным счетом ничего дальше этой блестящей этикетки – вернее, не хочет видеть, пока сам не ткнешь его носом. Хотя, если посмотреть с другой стороны, разве не стало бы все еще хуже, если бы он увидел? От осознания своего страха быть воспринятым в глазах Пана таким же потерянным мальчишкой Алексису стало тошно. Или не от страха, а от самого себя – за то, что позволяет себе испытывать этот страх и позволяет себе не доверять этому человеку. Хотя куда уж доверять больше?.. Да и разве стал бы он говорить мальчишке все, что говорил, и делать все, что делал, если бы тот действительно видел одну лишь эту «этикетку»?.. Если бы мальчишка был таким же, как и все прочие…

- Мастер Брант… Простите, к Вам можно? – Напарник нерешительно сунулся в приоткрытую дверь.

«Нет», - так и подмывало Алексиса ответить ему, но такую роскошь он явно не сможет позволить себе еще очень долго – до получения второго кольца как минимум, а то и до третьего.

- Конечно, Виктор, - отозвался он, словно пытаясь всё еще ухватить исчезающий конец той последней мысли, которая так отчаянно улепетнула из головы от голоса Второго Мастера, чтобы вернуться к ней чуть позже.

- Мастер Брант, мне тут пришли документы на индивидуальные тренировки. Что у нас насчет выездов в этом году?

- Выездов? – Алексис, едва сдержав вздох, опустил голову на руку. - Ну да-да. Совсем вылетело из головы. В декабре, как всегда.

- Мастер Брант, Вы поедете? У меня ведь десятого операция… Но я могу в начале месяца…

- Виктор. – Алексис прервал его неуверенную речь решительно, но вполне мягко. - Во-первых, выезды должен проводить один и тот же человек, чтобы видеть работу каждого по отдельности. Во-вторых, на них обычно ездят Первые Мастера, так уж заведено, что мы с кадетами имеем больше общения, чем вы.

- Но ведь в прошлом году…

- В прошлом году ездил мой предыдущий напарник только по той причине, что мне ровно накануне Криске сломал запястье, и я не успел вовремя ночью попасть в клинику. – Надо кстати, поинтересоваться, как у него дела, у талантливого мальчишки Ноэла Криске с третьего курса, давненько он его не видел. – В этом году, вне всяких сомнений, поеду я. Так что подготовь мне в ноябре их личные дела и выбрось это из головы.

- Благодарю.

- Даже не вздумай. Без индивидуальных выездов в этом году ты вполне проживешь, Виктор, а вот без новых легких – вряд ли.

- Ну да… Просто выходит как-то глупо – свалился Вам на голову с бухты-барахты, толку от меня нет, на весь декабрь пропаду… Я, наверное, смогу из больницы работать если что. Только не сразу…

- Моё сломанное запястье моему предыдущему напарнику тоже не очень-то кстати пришлось в последний месяц года, но ничего, справились же. Так что забудь об этом. Подготовишь все документы и уходи на больничный, когда будет необходимо. А вообще постой-ка. Раз уж речь зашла, давай сразу их и распределим, - Алексис перелистнул тонкий экран настольного календаря на три месяца вперед, задумался на мгновенье и продолжил, - смотри, всё как раз отлично складывается, в декабре пять выходных… Рот, Кое, и Вайнке справятся без особых усилий, в этом я более чем уверен, так что их ставим в конец – в этом же порядке, шестнадцатого, двадцать третьего и тридцатого числа соответственно. Кое и Вайнке хваткие и находчивые, они из любой ситуации выберутся, да еще и удивят своим решением, Рот… Рот, конечно, теоретик и консерватор, а не практик, но, думаю, поразмыслив, тоже все решит. С Данишем сложнее – Даниш агрессор, ему бы в рейдеры идти, а не во внедренных… Но этот может взять свое простой физической силой. Давай Даниша на девятое-десятое, а Драй у нас так и так пойдет первым – если дотянет до декабря, конечно. Мда, с Драем сложнее всего, он сейчас исключительно исполнитель, ему транквилизаторы не дают принимать самостоятельные решения. Они ему вообще ничего не дают сейчас… - качнул молодой человек темноволосой головой. - Посмотрим, может, придется советоваться с медкомитетом, что с ним делать, если он не потянет.

- Хорошо, слушаю Вас. – Кивнул младший Берген с каким-то едва уловимым облегчением в голосе. - Я сделаю им объявление сегодня же, у нас занятие через два часа.

- Спасибо, Виктор.

Алексису показалось, или этот мальчишка, чуть не выпорхнувший сейчас за дверь, реально боится его до стука зубов?

Тридцатое декабря… Что ж, прекрасно. И даже не пришлось ничего придумывать.

========== Глава 31 Раны ==========

Как странно бывает,

Но даже нежность порою

Нам причиняет боль*

[* Из песни группы Flёur – «Два Облака»]

Тишина. Тишина была внутри, переполняя каждое мгновение её жизни. Тишина была снаружи, затапливая больничную палату. Тишина была даже на работе, заглушая все посторонние звуки.

Отек окончательно спал уже к следующему утру, но выписать Ину врач обещал только на третьи сутки, хотя на следующий после происшествия день девочка уже была почти в норме. Увидев сестру, малышка встрепенулась и посветлела, почти, как показалось Ладе, улыбнувшись – как минимум, глазами. Медсестра, проводившая Ладу в палату, правда, тотчас напомнила Ине (а заодно и предупредила тем самым Ладу), что говорить девочке, равно как и принимать твердую пищу, пока нельзя – горло было немного повреждено дыхательной трубкой, и царапинам внутри еще нужно время, чтобы полностью зажить.

«Ох, девочка моя, и угораздило же тебя… - только и смогла, качнув головой, вымолвить Лада, когда медсестра покинула палату. - Мама обещала к тебе вечером заехать, часов после семи-восьми. Надеюсь, посещение разрешат, ведь раньше она с работы уйти не сможет…»

Пока Ина не спала, Лада, не очень представляя, о чем может рассказать четырехлетней сестре, вынужденной молчать, не вовлекая ее в разговор, тихонько читала вслух «О трех храбрых», однако мысли её были где-то далеко. Даже не в прошлом, не в детстве, когда она воображала себе подобные приключения в каждом походе от дома до детского садика, но с настоящими храбрыми, которые, оказывается, действительно существовали в этом странном мире.

Сестра, правда, совсем скоро заснула, и Лада, сидя у постели малышки, внезапно поймала себя на том, что снова думает о том парне, Кире Ивличе, а именно, каким, наверное, отчаянно одиноким нужно быть, чтобы решиться вот так просто отдать свою жизнь, не думая и не переживая о судьбе кого-то, кто дорог тебе, но может пострадать из-за этого твоего поступка. Кто может попасть под подозрение, если твое преступление будет раскрыто. Да, Лада и прежде не раз думала о бунте, восстании или чем-то подобном, но только теперь отчего-то в её голову закралась мысль, что в первую очередь, провались такое дело, пострадают те, кто хоть что-то для нее значат, те, кто хоть сколько-то знают её-настоящую. Она сама, конечно, тоже пострадает, но на это можно закрыть глаза, а вот Ина… Возможно ли осмысленно идти на такой шаг, зная, какую цену будет стоить неудача? Кир Ивлич, наверное, был безумно одиноким, если ему нечего и некого было терять… Но в то же время – ведь он был не один. Был еще некто Абель Тарош, были, наверное, и другие, чьи имена уже не узнать, кто помогал им… Что-то в этом стройном ходе мыслей не совпадало, но девушка не могла определить для себя, где именно ошибается, слишком уж малой долей информации она владела, все более опираясь на собственные домыслы. И всё же нужно быть бездушным человеком, чтобы подвергнуть такой опасности других – а вместе с тем бездушный человек и не пойдет против Системы, но станет ее идеальным винтиком. Нет, Лада была уверена, Кир Ивлич не был таким. Хотя откуда ей вообще знать, каким он мог быть, этот отчаянный мальчик, так много изменивший в её мире?

Когда девушка, словно вынырнув из этих размышлений, подняла глаза на сестру, та уже спала, одеяло ровно вздымалась на её груди, и щеки, чуть тронутые румянцем, начали, наконец, приобретать здоровый вид.

Лада смотрела на Ину и все острее ощущала, как эта тишина, давно уже затопившая полупустую больничную палату, незаметно пробирается из комнаты внутрь нее самой, ощущала её в собственном теле… Смотрела и чувствовала, что за прошедшие сутки что-то словно перерубили внутри нее самой, что этот маленький человек больше ей не принадлежит – как не принадлежал, впрочем, никогда прежде, хоть она и думала иначе всю её жизнь. Смотрела и видела, что останется жить, даже если сестры не станет, как и та останется жить без нее по той странной причине, что их жизни – отдельны, что на самом деле их не связывает ничего, кроме каких-то палочек в цепочке ДНК, и пары одинаковых родительских клеток, из которых когда-то обе они выросли в центре зачатия одиннадцатого квартала. Она смотрела на сестру, на «свою» еще так недавно Ину и думала о Лоре, прах которой ветер давно уже разнес по всей Империи, а может быть и за её пределы, если такие правда существовали, о Лоре, лицо которой и она, и Ина знают только по фотографиям, о Лоре, для которой, быть может, была когда-то такой же единственной младшей сестренкой… Без которой сама она, Лада, нормально живет всю свою жизнь.

А потом что-то надорвалось внутри, и Лада поняла, что проще удавиться, чем оставаться здесь, оставаться наедине со всем этим. И было даже не важно, сколько тревоги принесет это сообщение Ие в первые минуты, ведь она все равно всё поймет, что бы ни случилось.

<= «Добрый день. Сможете встретить меня через час у второй больницы?»

Ответ Ии, столь же чопорно-официальный, пришел незамедлительно:

=> «Да. Вы в порядке?» Ах, как же много граничащей с паникой тревоги читалось за этими словами…

<= «Да. Спасибо».

Ия примчалась даже быстрее, чем через час – видать, и правда летела, бросив все свои дела, на каких-то неведомых крыльях над пыльной дорогой, и явно выдохнула с облегчением, увидев Ладу целой и невредимой. Идти по домам пешком, конечно, было неблизко, но хотя бы небольшую часть этого пути было решено всё же пройти, сделав вид, что обе они забыли, сколько дел еще ждет их дома. Говорить об Ине больше, чем необходимый минимум, Ладе не хотелось – особенно о том, что она чувствовала только что в больничной палате, - однако и нагружать друг друга какими-то будничными мелочами казалось еще более чем всегда, абсурдно.

- Как ты думаешь… для чего это всё? – Тихо произнесла, наконец, Лада после непродолжительного молчания, не поднимая взгляда он земли, и Ия даже не могла увидеть ее лица за полями черной шляпки.

- Что именно?

- Всё. Жизнь. Тебе никогда не хотелось понять, кто ты, найти своё место?..

- А того места, которое дала Империя, мало?

- А если оно не нравится? – Лада подняла голову на Ию, и карие глаза ее гневно сверкнули. – Если я хочу сама выбирать?

- Боюсь, не в этой жизни, - качнула головой та, явным усилием сдерживая себя не хмуриться. – В этой выбирают только меньшее из зол.

Девушки замолчали ненадолго, минуя скопление людей на перекрестке, свернули с узкой 27ой улицы направо, на широкую 12ю, и, пытаясь держаться хоть сколько-то в стороне, продолжили этот тихий разговор.

- Знаешь, - задумчиво произнесла Лада, - наверное, это здорово – быть нужной. Даже не кому-то – не тебе, Ине или маме, - но вообще… Чувствовать себя причастной к чему-то… - она замерла на миг, потом встрепенулась, - и правда, вдумайся: «причастной», быть частью чего-то…

- Это все Система, - холодно отозвалась Ия на слова девушки, - это она вбивает в наши головы мысль о том, как важно быть винтиком в механизме, как важно поддерживать рабочее состояние механизма, работу без сбоев.

- Нет. Нет, Ия, это другое, и Система тут ни при чем. Послушай, я же прекрасно понимаю, что без моего хлеба в семь утра никто не умрет с голоду, а Средний Сектор останется стоять на своем исконном месте. Просто, понимаешь… ты, наверное, не понимаешь, если говоришь то, что говоришь, но иногда я думаю о том, что… что я словно и кому-то другому делаю приятно своей работой. А не только полезно и «как надо». А если не работой, если как-то еще… Должен же быть способ? – Карие глаза в обрамлении темных ресниц смотрели на Ию так по-детски наивно, что какой-то неприятный комок невольно сжал той горло. - Что-то, что изнутри подействует, что разбудит их… Чтобы им захотелось жить.

- Опасное дело ты затеяла, Лада Карн, - задумчиво качнула головой Ия, - заставить людей чувствовать…

***

Позабудь хоть на миг,

Кто есть я, кто есть ты,

Пусть два лёгких облака

Станут одним

Где-то на краешке неба*

[*Из песни группы Flёur – «Два облака»]

Пан так и не понял до конца, что же это было: в случайные совпадения он с некоторых пор не верил наотрез, но на подстроенную встречу, судя по пылавшим глазам Алексиса Бранта, это тоже не было похоже. Пан теперь частенько проводил большие перерывы на крыше – не то желая уединения, не то в слабой и недозволенной надежде встретить там Алексиса. В общем-то, надежда эта была не пустой, и его он действительно частенько там видел: утром Алексис курил, еще более хмурый, чем сентябрьское небо над их головами, а пятеро старшекурсников снимали показания с тех самых приборов возле него, которые в прошлый раз так удивили Пана. Разумеется, они даже не поздоровались, лишь сдержанно кивнули друг другу. А потом, когда уже близился вечер и голова пухла от правил и сроков хранения документов разной степени важности (после лекций Мастера Бергена голова почему-то и так всегда пухла, а тут он еще огорошил какими-то странными новостями про полевые сборы в декабре… Пан так ничего и не понял про них, только разозлился, что последний выходной в году и тот придется учиться), Алексис неожиданно возник как из-под земли. Пану он показался каким-то непривычным, даже встревоженным, а потом вдруг выяснилось, что завтра вечером они встречаются «как и в прошлый раз» - у входа в парк в 19.00

Хоть Пан и пришел минут на десять раньше назначенного срока, Алексис Брант уже ждал его на скамье чуть в стороне от входа. По сравнению с прошлым разом, сегодня в парке было почти безлюдно, однако молодые люди все равно забрели в какую-то глушь (Пану даже показалось на один глупый миг, что блуждать в поисках выхода он будет очень долго, останься здесь один). Оказывается, в парке был даже небольшой прудик, заросший ивами по берегу и тиной по дну, возле которого и решено было осесть.

- Остановимся здесь?

- Нет, чуть дальше. - Тихо отозвался Алексис. - Смотри, так солнце светит тебе прямо в глаза, верно? Всегда, слышишь, всегда, о чем бы ты ни говорил, садись к солнцу спиной - так ты сможешь увидеть тень, если кто-то подойдет сзади.

Пан неуверенно хмыкнул ему в ответ, чуть озадаченный, что не задумывался об этом, и еще более озадаченный тем, насколько странным был сегодня Алексис, каждым своим словом лишь усугубляющий это впечатление.

- Будь повнимательнее, Пан. Особенно когда ты в своей форме в общественном месте. И особенно когда ты в общественном месте со мной… - совсем тихо и очень серьезно добавил Мастер.

- Ладно… - пробормотал Пан, все еще не сумев уловить настроение своего спутника. Эта его серьезность – не холодная и жесткая, как всегда, но какая-то отрешенная – смущала и почти даже пугала мальчишку. - Вот доучусь до твоих лет… - попытался съязвить он.

- Некоторые вещи стоит знать с детства, - отозвался Алексис, мягко ступая по желтеющей траве.

- Да кто в четырнадцать лет… - махнул рукой Пан, - ты же сам был таким же…

- Я был другим, - коротко и сухо отрезал Алексис.

- Пф. Все в четырнадцать…

- Я. Был. Другим. И я – не «все». Ты не поверишь, но и ты – не «все», Пан. Ты просто очень многого даже не пытаешься увидеть.

- А что я о тебе знаю, чтоб увидеть “тебя”? - Пан ненавидел эти его вечные перепады от нормального общения к формальному, вызванные ничем иным кроме как желанием Алексиса подчинить его, Пана, своему уставному авторитету. – Я лично вижу только честолюбивого Высокого с редкими приступами помутнения рассудка, из-за которых он начинает проявлять ко мне повышенный интерес. И слышу кучу чужих недомолвок о том, какой ты особенный, от которых меня уже почти тошнит.

- А я знаю, Пан, что ты знаешь далеко не только это, - примирительно мягко отозвался Алексис, опускаясь на траву возле мальчишки, - хотя… Что, хочешь, чтоб я рассказал?

- Да, - просто и как-то очень грустно отозвался мальчишка, чуть удивленный недоверием тона, которым Мастер задал вопрос, - конечно, хочу.

Алексис долгим-долгим взглядом посмотрел мальчишке в глаза и качнул головой.

- Смотри, не пожалей потом. Началось всё, наверное, с того, что отец втемяшил себе в голову, что я должен идти в управление за ним с Алберсом, моим братом… Оно понятно, хотя, моя б воля, пошел бы в генную инженерию, ну или нейрохирургию на худой конец, - молодой человек безразлично пожал плечами, словно говорил о чем-то совершенно будничном и обычном, - я, в общем-то и не жалуюсь, с людьми интересно иметь дело, но… Попадешь вот так как мой напарник - и что? – Мастер поднял задумчивый, а вместе с тем какой-то словно небрежный взгляд синих глаз куда-то вверх, и в них, кажется, отразилась на мгновение не то досада, не то затаенная грусть. - Здесь одна ошибка может стоить жизни, Пан, и никто не посмотрит, кто ты есть и кем ты был… Во всем Высоком Секторе, не только в Академии – хотя в ней, конечно, более всего. Не о том речь. К одиннадцати годам я точно знал, что будет со мной дальше: да, ты был прав – средней школы я не знал, учили меня по большей части индивидуально и исключительно по тем предметам, которыми отец счел нужными, полезными для будущего административного служащего. Остальные же, какими оказались, например, интересные мне химия или физика, я учил сам, тайком от него, даром что не под одеялом прятался тёмными ночами. Странно, знаешь, - добавил он задумчиво, - всё было интересно. Весь мир казался одной огромной загадкой, несмотря на этот непомерный груз обязанностей, уроков… Я иногда думаю, что изменилось с тех пор? Вроде, дел немногим больше, а то порой и меньше, только словно ни на что, кроме них, больше не хватает сил, хотя знаешь ведь, что на самом деле еще горы свернуть можно, было бы желание. Желание, - усмехнулся Алексис едва уловимо, прерывая тем самым ровное спокойствие своего голоса,- в итоге все равно рано или поздно встаешь перед вопросом «а зачем?» Кому оно надо, кроме тебя, в этом мире? И выходит раз за разом, что на деле никому, что, сколько бы ты ни самосовершенствовался, всё равно сгореть в крематории, отмотав срок в нашей славной Империи. – В голосе его Пан не без изумления услышал нотки презрения, столь, казалось бы, несовместимы с человеком, в свои двадцать лет уже почти занимавшего должность наставника в Академии Службы этой самой «славной Империи». Да что там, Алексис вообще едва ли был сейчас похож на себя, каким привык видеть его мальчишка. – И как-то раз, - продолжал меж тем Мастер, - отец меня отвозил к моему учителю и, вспомнив про какие-то свои важные дела, остановился у ЦМИ*, велел подождать и ушел.

[*Центр Медицинских Исследований]

А потом появился дикий. Я тогда дикого увидел-то первый раз, а он подскочил прямо к машине и попытался влезть внутрь, видимо, не заметив меня, я тогда ростом совсем мелкий был. А мне почему-то стало так страшно, я как с катушек съехал, совершенно забыл все нормы и свои прошедшие уроки… Вспомнил только, что у отца в бардачке всегда лежало оружие – ну и выстрелил, благо, это я хорошо умею, руки сами всё сделали. Кровищи было… - Алексис смотрел куда-то в небо, но глаза его явно видели в этот момент что-то совсем иное, что-то, о чем Пану, вспоминая невольно день Посвящения, думать совсем не хотелось. – Отец был так горд моим «бесстрашным поступком», что у него усы топорщились. – Усмешку, коснувшуюся тонких губ Алексиса, едва ли можно было назвать веселой. – Конечно, подсуетился, чтоб мне преждевременно даровали статус совершеннолетнего и освободили от обряда Посвящения. Взвалил на меня, одиннадцатилетнего, ношу взрослого мужчины – Высокого – и никому, ни одному из них всех, прикинь, ни одному не пришло в голову, что перед ними вусмерть напуганный ребёнок, а не взрослый Высокий, следующий за своими немереными амбициями с детсадовского возраста… Жалко, мне тогда не хватило мозгов понять, что что-то в Светлой Империи может действительно оказаться не так, как принято думать… Что вообще есть что-то кроме того, о чем принято думать. Ну, не дорос, значит. - Просто пожал плечами Алексис, но на следующих словах деланно небрежный тон его голоса резко изменился. – А он приходил ко мне каждую ночь… с простреленной головой. – Молодой человек замолчал, покусывая губу, потом, невесело усмехнувшись, тряхнул головой и продолжил. – Они пару месяцев всыпали в меня таблетки, а летом уже взяли в Академию – самого юного за всю ее историю кадета. Вот так вот. Я, наверно, поэтому так и вскипел в прошлый раз, когда ты заявил, что Высокие ничего не стоят по сравнению со Средними. Оказывается, ни мы, ни вы не умеем воспринимать друг друга людьми, да?

- …ты их презираешь, да? Ну, отца там… - Пан вдруг понял, что за всё то время, что Алексис говорил, ему почему-то так ни разу и не хватило смелости взглянуть Высокому в лицо.

- А что мне с ними делать, любить? Да они меня первые за это в дурку сдадут. Или под суд. Отца, который засунул меня в кадетку в одиннадцать лет, не подумав спросить, чего я хочу? Спасибо, не в рейдеров… Матушку, которая скидывала меня на бестолковых воспитателей, чтоб прогуляться с другими светскими куклами по парку вечером? Или зануду Алберса, вечно толдычевшего, что дураком бы я был, пойди я в науку, а не в управление? Да плевать я хотел, если и они пекутся только о своём имени, мне не нужна их забота. - Спокойно отозвался Алексис, глубоко затянувшись, и, замерев на миг, выдохнул долгую струйку густого дыма. Пан, разумеется, никогда о том не говорил вслух, нооторвать взгляд от того, как он делает это, порой казалось вовсе невозможным, и каждое едва уловимое движение, о котором Алексис и сам, наверняка, никогда не задумывался, до одури очаровывало мальчишку.

- Можно? – Спросил внезапно даже для самого себя Средний, коснувшись едва начатой пачки, лежавшей возле руки Алексиса. На самом деле Пан никогда прежде не пробовал курить и догадывался, что сейчас, конечно, будет нелепо кашлять (как, по крайней мере, всегда говорилось о первых затяжках); он и сам едва ли мог объяснить этот странный порыв, но затянувшуюся паузу требовалось чем-то разбавить.

- Нет, - вдруг слабо качнул головой в ответ Мастер, накрывая пачку сигарет ладонью и прямо глядя в глаза удивленного Пана.

- Э? – Тот, казалось, ожидал любого ответа кроме того, что прозвучал теперь.

- Нет, нельзя, - холодно повторил Алексис, - еще не хватало, чтобы ты с моей подачи травился этой дрянью, - он снова невозмутимо затянулся, словно все сказанное его самого ни в коей мере не касалось, - тебе вообще сколько лет, с ума сошел?

- Я совершеннолетний! – Пан, казалось, клокотал внутри от нахлынувшего вдруг возмущения.

- Тебе еще даже пятнадцати нет, - вскинув брови, напомнил Мастер.

- Да иди ты, я прошел обряд, - бросил Пан, насупившись. Алексис тихо хохотнул, выдыхая очередную порцию дыма, потом вдруг скривился – видимо, недавний удар еще отзывался болью в его теле, - и стал меланхолично-серьезным, как всегда.

- Вон младшему Бергену, между прочим, новые легкие в декабре вставлять будут.

- Он разве курит?

- Не-а. - Флегматично пожал плечами Алексис. - Но должен же я был привести хоть какой-то аргумент, чтоб ты меня услышал, раз ты не признаешь авторитетов. На самом деле я сам с тринадцати начал, - чуть улыбнулся он, взглянув на Пана, и его едкий, самоуверенный тон заметно смягчился, - всё в той же самой Академии. С ума сойти, полжизни ей отдал… – Мягкая улыбка Алексиса (вернее, даже и сама его способность улыбаться) выглядела сейчас такой странной, а оттого будто еще более нереальной. Казалось, он был в этот момент таким живым и настоящим, таким ощутимо теплым в этой непривычной клетчатой рубашке вместо бледно-серого двубортного пиджака, что Пану не удалось даже рассердиться на него. Хотелось просто обнять его, чтобы не упустить ни единой частички этого тепла, закрыть глаза и забыть хоть на мгновенье, кем оба они являются.

========== Глава 32 На верном пути ==========

Мне бы только

Мой крошечный вклад внести,

За короткую жизнь сплести

Хотя бы ниточку шёлка…*

[*Из песни Flёur – «Шелкопряд»]

Заставить людей чувствовать.

Изнутри, а не снаружи, светом, а не насилием.

Что-то произошло только что там, меж четырех белых стен лазарета, что-то, чего вспять уже не повернуть, отчего Лада изменилась раз и навсегда… Но говорить об этом она явно не намерена – или даже боится об этом говорить, не желая бередить свежую рану. Не желая, очевидно, не то беспокоить, не то ранить тем же еще и её саму, Ию Мессель. Мысль эта не столько обидела девушку, сколько растревожила не на шутку, ведь прежде, кажется, абсолютно обо всём, даже самом безумном, Лада со всех ног мчалась поделиться именно с ней… Теперь же любимая словно убегала отчего-то сама, ища убежища у Ии, а вместе с тем и не желая рассказывать о своем страхе, словно страх этот напрямую был связан с ней, даже если речь при этом шла о младшей сестре Лады.

Путаясь в бурных потоках собственных чувств, Ия возвращалась домой озабоченная и задумчивая, а вместе с тем и словно окрыленная, находясь всё еще под впечатлением от жадных до света и жизни речей своей спутницы. Словно Лада явилась Ие тем судьёй и проповедником, который одобрил и благословил всё то, что еще так недавно девушка бы затоптала и выкорчевала с корнем внутри себя, заклеймив неправильным и больным. Теперь же бурной зеленью внутри нее распустился дивный сад эмоций, в котором было всё, абсолютно всё, начиная с отчаянной, не находящей выхода любви, продолжая тем заразительным и по-детски наивным стремлением Лады нести свет в этот серый мир и заканчивая стойкой убежденностью в собственной правоте, собственной человечности, пусть и незаконной, в противовес всем прочим ценностям, данным ей Святой Империей.

Мы живы, лишь пока ощущаем себя живыми. Но что же было тогда все предыдущие семнадцать лет, если прежде мы никогда этого не знали? И как можно снова стать никем, однажды почувствовав, что значит быть собой, быть настоящей, дышать полной грудью, даже будь оно запрещено?.. Удивительно, как пыльный и душный бункер бомбоубежища оказался для нее теперь символом абсолютной свободы в противовес тюрьме улиц и школьных классов. Только вот выйдя из этого бункера на свет, девушка раз и навсегда увидела весь мир совсем иным, совсем не тем, каким он казался ей всю жизнь… А разве можно снова закрыть глаза, увидев всё буйство красок, наполняющих каждый миг и каждый сантиметр этого мира? Разве можно добровольно стать снова слепой? Должен быть какой-то способ, какой-то план, как показать людям небо, синее небо, даже когда за черными тучами не видно этой ясной синевы, как раскрасить для всех и каждого эту серость, не загремев после того в сумасшедший дом…

Ия чувствовала, как тот теплый свет, что зажгла в ней Лада, наполняет её, словно тонкий сосуд, готовый вот-вот перелиться через край, заполнить всё вокруг неё. Да, эта идея, озвученная теперь Ладой, явно была ей куда больше по душе, чем все недавние почти фанатичные рассуждения девушки об Ивличе и Тароше (удивительно, сколько еще имен, быть может, куда более важных, они даже не знают, и как при этом цепляются за эти два) и о восстании. Здесь, по крайней мере, Ие виделось куда больше шансов на успех – ей виделся хоть какой-то шанс на успех – и сама она готова была принять самое что ни на есть непосредственное участие в осуществлении задуманного… Понять бы еще, как. На этот вопрос ответа у девушки пока еще не было.

Однако мысли, перетекшие плавно на тему все еще не менее насущного повышения, родили постепенно иной план, поражающий своей простотой и даже, кажется, практически полным отсутствием какого-либо риска. Назывался он «А не сыграть ли нам в наивную дуру?» и, в случае ее выигрыша, имел немалое количество позитивных сторон, в случае же поражения не приводил вообще ни к малейшим потерям – кроме разве что некоторого шанса выглядеть в глазах отца конченой идиоткой, да к этому разве привыкать? К пережитым сегодня сомнениям на почве прошедшей встречи с Ладой этот план отношения фактически не имел, однако в дальнейшем достигнутые результаты (если таковые будут иметься) могут оказаться весьма на руку ей самой, а то даже и им обеим. План заключался в курсе на плавное и ненавязчивое сближение с отцом и воплощен в жизнь был практически немедленно по возвращении домой.

- Знаешь, пап, а меня повысили на работе, - невзначай бросила за ужином Ия настолько скучающим голосом, насколько то вообще было возможно. Они сидели за узким кухонным столом и ели под тихое бормотание новостей из телеэкрана, на который Грегор Мессель регулярно бросал безразлично-хмурые взгляды. Был у него такой особенный тип взгляда, когда вроде и Устав не нарушен, а вроде недовольство и неодобрение так и сквозят из всех пор тела.

- Да что ты говоришь? – Отец перевел взгляд на сидящую рядом дочь и, кажется, впервые за всю свою жизнь девушка увидела в его лице тень удивленной заинтересованности.

- Да… Старший учитель теперь. Всё то же самое, только больше бумажек и каких-то анкет по другим сотрудникам. Слушай, пап, а если у тебя время есть – сейчас или попозже как-нибудь, - может, ты мне сможешь объяснить, как это все делается, а то я что-то не очень всё поняла…

- Ну… давай, попробуем, - не то задумчиво, не то действительно неуверенно протянул мужчина, потерев подборок, - тащи сюда.

Не желая терять ни секунды, словно отец может успеть передумать за это время, девушка выскочила в коридор за оставленной в прихожей сумкой, всё еще не веря в истинность происходящего; уши её, прикрытые, к счастью, волосами, предательски горели.

Засиделись они допоздна. Перелистывая один за другим файлы на экране ноутбука, Грегор Мессель курил и давал разного рода ценные указания насчет наблюдений и заполнения бланков, давал примеры проступков и недочётов, за которые в оценочных листах снимаются баллы, и какие аргументы стоит или не стоит приводить в комментариях. Рассказал он много, даже, пожалуй, больше, чем девушка ожидала услышать. Говорил отец кратко и сухо, но по делу и явно со знанием этого дела, ни секунды не смущаясь этих знаний, не церемонясь ни по каким вопросам. Ие показалось в какой-то момент, что эта многотонная каменная стена, разделявшая их всю жизнь, даже дала, наконец, какую-то трещину, сквозившую надеждой на перемирие… Утверждать то девушка, конечно, не спешила, но что-то в ней самой, кажется, сдвинулось с мертвой точки – а может, и в нем тоже, увидевшем, что его дочь движется в его же сторону, которую он, несомненно, считал единственно верной. О том, откуда у Грегора все эти знания, ни он, ни она, разумеется, не говорили, даже вопрос, откуда в ней такая уверенность, что он может помочь здесь, не прозвучал и даже не висел тяжелым комом в воздухе. Ия, пожалуй, вообще была потрясена той легкостью, с которой весь этот разговор – какое там, весь этот вечер! – прошел, не оставив трудностей или подозрений между ними. Быть может, если Грегор Мессель с такой легкостью открывает ей эту сторону себя, есть и что-то еще, куда более глубокое и важное, о чем она даже не догадывается, а внедренное наблюдение – лишь малая верхушка огромного айсберга? Почему-то сегодня вечером Ия не хотела об этом думать. Она лишь жадно впитывала каждое слово отца, каждую его интонацию, отчаянно прогоняя все сторонние мысли, что лезли в её голову, не желая отвлекаться ни на миг.

Хоть пропущенных на сотовом и не было, девушка привыкла, что телефон всегда был при ней, в непосредственной близости, и почти срослась с ним физически, отчего сразу же после долгого разговора с отцом (во время которого она и вздохнуть-то лишний раз побаивалась) заскочила буквально на пару минут в свою комнату, чтобы захватить забытую вещичку и убрать на место компьютер, когда внимание ее привлек внезапно шум воды, раздавшийся из кухни. Озадаченная, девушка вернулась и не поверила своим глазам: склонив над раковиной по-комендантски прямую спину, отец мыл посуду, оставшуюся после их совместного приема пищи, - зрелище столь невероятное, что Ия невольно застыла на пороге, боясь прогнать дивное видение.

- Завтра день вторводы, - как ни в чем не бывало, напомнил Грегор, не оборачиваясь, очевидно, услышав её шаги, - сегодня объявление повесили на проходной, ты видела или нет? Так что помойся лучше сегодня, если нужно. Не знаю уж, как ты, а я терпеть не могу её запах.

День вторичный воды, в общем-то, никакой глобальной катастрофы собой не представлял, и проводился с регулярностью раз в десять-пятнадцать дней в целях экономии ресурсов. Вода в этот день шла тонюсенькой струечкой непонятного буроватого цвета, исключительно холодная и весьма неприятно пахнущая какими-то помоями, так что большинство Средних предпочитало избегать стирки, мытья посуды и принятия душа в ней. Ия почему-то здорово сомневалась, что день вторводы хоть как-то способствует реальной экономии – уж во всяком случае, меньше, чем беспрестанно растущие цены за коммунальные услуги, - однако выбирать возможности не предоставлялось.

- Да, спасибо… - растерянно отозвалась она, и правда не видевшая упомянутого объявления. Что же с ним случилось так внезапно из-за одной её этой дурацкой новости? А если дело не в ней, то в чём?

***

Ist Macht böse? Ist das Böse Macht?

Ist Macht Glaube? Ist Glaube Macht?

Ist Macht Wissen? Ist Wissen Macht?

Ist Macht Alles? Ist Alles Macht?*

[*Нем. «Власть зла? Зло – это власть?

Власть – это надежда? Надежда – это власть?

Власть – это знание? Знание – это власть?

Власть – это всё? Всё – это власть?» (пер. автора)

Из песни группы Goethes Erben – “Kondition: Macht!”]

- А на самом деле пустое это все - насчет прошлого, - качнул головой Алексис после нескольких минут тишины, - в общем-то, мне не на что жаловаться, и меня вполне устраивает то, как легли карты. В конце концов, даже знания, получаемые в БИУ*, не дают той власти, которую я могу в потенциале обрести в Академии.

[*Большой Имперский Университет. Находится в Высоком Секторе и готовит передовых специалистов во всех сферах науки.]

- И ты так просто меняешь то, что тебе было важно, на “власть в потенциале”? - В тихом голосе Пана, кажется, были чуть различимы нотки разочарования.

- Наоборот. В Империи только власть дает дорогу свободе - свободе выбирать и хоть сколько-то располагать собственной жизнью. Даже не свободе, шансу на нее. Ты еще увидишь это сам… - добавил он задумчиво, - надеюсь, мне удастся показать тебе. Да и ты ведь произнес это слово только что - “было важно”.

- А сейчас? Что важно сейчас? - Пан смотрел на него выжидающе, почти испытующе, словно вызывая на поединок.

- Что жизнь всегда дает нам именно то, к чему мы меньше всего готовы. – Наверное, его язык никогда не повернется сказать то, что так сильно хочет сказать сердце. - И, как оказывается, не только мне или нам, но и всей Империи. Думаешь, кто-то из Высоких мог ожидать, что Средние провернут то, что сумели провернуть этим летом?

- Так это правда? – Пан встрепенулся, и его глаза, посмотревшие на Алексиса, вспыхнули. - Всеединый правда существует? Ха, вы в курсе, что многие Средние вообще не верят в него, говорят, мол, Высокие сами себе управа, а в новостях не более чем очередная подставная утка…

- Их трое, - кратко шепнул Алексис, изо всех сил перебарывая в себе желание обернуться по сторонам..

- Что? – Пан удивленно взглянул на парня, не вполне понимая, о чем идет речь. - Кого трое?

- Всеединый Управитель – это три человека. И Второго один из тех мальчишек убил. - Шепот Мастера стал похож уже более на шипение. - И за одну эту фразу, сказанную мной и услышанную тобой, нас обоих можно прямо сейчас ликвидировать без суда и следствия, ты в курсе?

- То есть как?.. Постой, подожди, ты о чем? - Нотки непонятного, но совершенно явного восторга прорвались в голосе Пана.

- Не будь кретином, - в синих глазах Мастера сверкнули недобрые молнии, - я уже все сказал. Они боятся, понимаешь? Или, как говорят наши, «не исключают вероятность», что что-то может случиться… Что-то сродни происшедшему, ага? Но на деле всё равно оказываются не готовы. Представь, если Всеединого Управителя укокошит какой-нибудь мальчишка из Средних… Нелепость! Но они страхуют друг друга. Ведут дела. Выбирают преемников, что заместят их, ведь Всеединый бессмертен как сама Империя. Думаешь, почему никто никогда не видел его, а голос искажает компьютер? Потому что всю историю Империи это были три человека.

- И те парни знали об этом?

- Нет. Они зашли так далеко, как не заходил, кажется, еще никто и никогда, но этого-то они и не учли. Даже те из них, кто успел уже освоиться в Высоком Секторе. Такие вещи не положено знать даже мне, но тут семья делает свое дело… Я удивлен, что Даниел знал куда больше, чем ему было положено. И при этом так смачно угодил в их западню, взяв этого треклятого Ивлича… - Наверное, это были скорее мысли вслух, чем те слова, которые кадет должен был услышать, но подумал об этом Алексис, когда было уже слишком поздно.

- Кир был таким же, как и мы, одним из нас, - голос Пана звучал взволнованно и горячо, - а то, что ты оказался с ним по разные стороны баррикад, не делает тебе ни капли чести…

- Да что ты говоришь? – Алексис не был сам уверен, задели ли его слова мальчишки или более разозлили. Умеет же он цепляться к словам… - А ты? Ты сам что, был с ним заодно? Какое право ты имеешь высказывать мне претензии, я, по-твоему, должен был бросаться грудью на его защиту, когда он пытался убить Всеединого? Даже если дойти до абсурда и отбросить все ранги, это уже как минимум преднамеренное убийство, Пан.

- Ты тогда не думал об этом, - губы мальчишки сжались в линию, - ты тогда даже не задумывался, что вы одинаковые. Кир был одним из непокорённых – одним из нас.

- Во-первых, да, Пан, да, разумеется, тогда я думал о чем-то совсем ином, и уж прости меня, но в этом тебе меня не упрекнуть. Когда посреди ночи тебя будят звонком, что один из твоих кадетов – террорист, прости, но я действительно думал о другом! А во-вторых, мы с ним не одинаковые и никогда не были такими – ни тогда, ни теперь. Так уж сложилось, что я рожден Высоким, а он – Средним, ставшим бунтарем. Мы те, кто мы есть, Пан. К счастью или к сожалению. И мы не всегда в силах это изменить, хотим мы того или нет.

- Всегда. – Недобро блеснули глаза мальчишки. – Если бы действительно захотели, то изменили бы. Просто всех всё устраивает, но они перед кем-то пытаются оправдаться. А ты боишься, да? – Злая досада слышалась в звенящем голосе Пана, садящемся время от времени до шёпота. - Тогда к чему это все было? Зачем ты меня и вообще всех нас, кадетов, вытащил из Среднего, если «мы не в силах ничего изменить»? Я человек, дикие все забери, что бы ни пыталась сделать из меня Империя, я человек, и я проклятый Средний – но я тебе ровня, и мы одинаковые. А ты просто боишься потерять свою власть из-за меня, да?

- Да, боюсь, - просто и спокойно отозвался Алексис.

- Да пошел ты…

- Боюсь втянуть тебя в ненужные проблемы и потерять власть, которая позволяет нам чуть больше, чем остальным, которая может стать нашим ключом к свободе,- продолжил он, все так же прямо глядя в глаза Среднего.

- Я тебе не верю, - прошептал Пан севшим вдруг голосом, отводя глаза, - и никогда не верил.

- Правильно, - что-то внутри, кажется, надорвалось от собственных слов, но ни один мускул на лице не дрогнул, - никому в Империи нельзя доверять, Пан.

Мальчишка сжал губы и неровно выдохнул, слишком очевидно пытаясь подавить бурлящую внутри бурю. Потом произнес, по-прежнему не глядя на Алексиса:

- Зачем ты так говоришь? Ты же не такой. Я же знаю, что ты не такой…

- Затем, что иногда лучше прикинуться мертвым, чтобы хищник прошел мимо тебя, если у тебя нет сил вступать с ним в равный поединок. Только ты оказался слишком живым даже перед лицом нашего хищника, и я не знаю теперь, как мне быть: прикидываться мертвым не желаешь ты, а вступить в схватку не дает здравый рассудок мне.

- «Здравый рассудок»… Лекс, опомнись! – Пан выразительно помахал ладонью перед самым его лицом. - Здравый рассудок давно уже отдыхает…

- Не зови меня Ле… - молодой человек осекся, заметив, как мальчишка картинно закатил глаза, и, мягко качнув головой, чуть уловимо улыбнулся. Бесполезно…

- Пф. У тебя это всё вообще в голове не отзывается разногласием правого и левого полушария?

- Чем? – Мастер взглянул на него с недоумением.

- Диссонансом, - коротко отозвался Пан, сам удивляясь, какие умные слова теперь знает, - ты всю жизнь стоишь на верхушке пирамиды и смотришь вниз, как людишки копошатся у ее подножья, боясь на тебя лишний раз взглянуть, а потом вдруг оказывается, что, если взглянут, тебе же самому только и будет худо, нет? Ты Высокий, Лекс, Высокий, так или иначе управляющий Системой, но на деле – дикий, не более, идущий ей же наперекор. Тебе самому мозг не сворачивает от этого в трубочку?

- Ммм… нет вроде, - неуверенно отозвался Мастер, пристально вглядываясь в лицо мальчика, - а, думаешь, должно?

- Думаю, должно, и еще как. Подумай об этом как-нибудь на досуге, может, поймешь что-нибудь новое… - Отчего-то в тоне мальчишки Алексис отчетливо услышал горькую, почти пренебрежительную обиду и непривычную, никогда прежде не пробивавшуюся усталость, - пойдем уже, «красные огни» на носу…

Значит, этот бесконечный поединок упрямства не из него одного высасывает все силы, а прятаться внутри себя Пан, такой вызывающе прямолинейный внешне, умеет, вероятно, куда лучше даже него самого, Алексиса Бранта, всю жизнь думающего о себе невесть что. Впервые в жизни молодой человек пожалел о том, что отчаянно не может не только выйти, но даже и выглянуть за рамки этой треклятой маски Мастера, давно уже приросшей ко всему его существу, не может извернуть свой мозг так, чтобы понять до конца всё то, о чем только что сказал ему мальчишка (сам, к слову говоря, не так-то часто способный адекватно оценивать собственную жизненную ситуацию)… И есть ли у него вообще хоть малейшая надежда выбраться из этой безумной трясины, затягивающей с каждым днем всё глубже и глубже их обоих?

Впервые за свои двадцать с половиной лет Алексис подумал о том, какой короткой на самом деле окажется, должно быть, его жизнь.

========== Глава 33 Будни ==========

Приехать к Ине в больницу еще раз до того, как девочку выпишут, Лада не смогла. Не смогла не физически, но морально, внутри себя. Написала сестре смс, что домашние дела навалились комом, и, закрыв глаза, тяжело выдохнула. Объяснить это было невозможно, простить себя – тоже непросто, но сделать девушка с собой ничего отчаянно не могла. Наверное, как-нибудь потом, попозже, все вернется на круги своя… Лада не очень-то в это верила, да и вообще старалась не думать – слишком уж страшными остались в ее памяти те минуты откровения в палате сестры, когда она поняла, что ровным счетом ничего не может сделать – никогда не сможет и это правильно, единственно возможно. Нырнув в работу и быт, она холила внутри себя иные мысли, куда более светлые, но не находящие пока что выхода – мысли о том, как сделать мир лучше и светлее в условиях, когда это невозможно. Только с каждым разом это ей тоже давалось все сложнее и сложнее: что бы она ни думала, какие бы варианты ни пыталась осуществить внутри своей головы, все они оказывались пустыми и невыполнимыми, слишком хорошими или слишком плохими, но неизменно провальными, касались ли они клиентов на работе, семьи или новоиспеченного мужа. А время шло, и Лада закрывалась внутри себя все сильнее – да и возможности что-то сделать у нее особенно не было, а может, не было сил. С Ией она пока не связывалась, объясняя это для себя отсутствием новостей и хоть сколько-то значимых событий, а быть пустословной после предыдущей встречи ей не хотелось.

Это все осень, говорила она себе, осень, проклятая, темная и холодная… Осень была, кажется, вообще идеальной причиной - а вместе с тем и отговоркой - для всех негативных настроений и моментов жизни теперь. Устала - осень, соскучилась - осень, не выспалась - осень, опять не получилось встретиться - тоже почему-то осень… Да, это время года и прежде имело над ней некоторую власть, будто высасывая силы, но сейчас девушка ощущала это давление еще сильнее, наверное, как никогда прежде. А ведь октябрь только начинался.

А начинался он, к слову сказать, с очередной неожиданной ВПЖ – сразу по возвращении с субботней молитвы (на которой ей так и не удалось перекинуться и парой слов с Ией, как и всегда теперь стоящей около четвертой колонны). Путь от молельного дома до квартиры занял несколько больше времени, чем обычно: сперва дорожная пробка, после они с Карлом заходили в супермаркет в честь начисленной обоим накануне зарплаты… А потом, подойдя с тяжелыми пакетами к двери, обнаружили там троих неизменных мужчин в форме с крупной собакой. Лада впервые задумалась о том, как сохраняют спокойствие они, вот так, например, прождав лишний час под дверью тех, кто должен был в ту же секунду после звонка впустить их внутрь хозяйничать в своем доме… Подумала – и едва не улыбнулась к собственному удивлению. Неужто то, что она почувствовала сейчас, называется жалостью? Жалостью – к комендантам ВПЖ? Было что-то удивительное в этом открытии, а главное – удивительно скрасившее невидимой улыбкой настроение во время не только самой проверки, но и грандиозной уборки после нее.

Меж тем домашние дела, о которых девушка написала сестре, после нескольких вечеров, проведенных в больнице или на работе, и правда немного, да накопились. Стирка (на покупку стиральной машины денег пока что не было, так что процесс этот отнимал времени куда больше, чем в отчем доме, особенно когда Карл приходил со своего завода перепачканный как печник), глажка, приготовление еды, уборка… Здесь, на углу 18ой и 5й улиц, они жили теперь на втором этаже против родительского девятнадцатого, и вся, абсолютно вся пыль одиннадцатого квартала, кажется, каким-то невообразимым магическим образом собиралась именно в их квартире. Какой-то песок с улицы, крошка сухих листьев и вечная пыль второго яруса – все они словно разом решили набиться именно в их окна, и никакая влажная уборка, проводи ее хоть дважды в день, не помогала избавиться от серого налета на подоконниках и рамах, не говоря уже о самой стеклостене.

Муж обычно возвращался домой между девятью и десятью часами вечера, ужинал, смотрел телевизор и иногда рассказывал какие-нибудь истории о том, что происходило сегодня на работе, никогда, однако, не задавая подобного встречного вопроса Ладе. Ладу это не беспокоило, да и что интересного найдет для себя взрослый мужчина в ежедневных рассказах о выпечке булок? Несмотря на некоторую жалость, которую вызывал в ней порой Карл своим распорядком жизни, вмешиваться ей отчего-то совсем не хотелось – они оставались друг другу абсолютно чужими людьми, и, кажется, такое положение дел устраивало не только её.

Карл искренне верил тому, что говорили и показывали в телевизоре, не читал в своей жизни никаких лишних книг, кроме того десятка, что обязательны к прохождению в школьной программе, даже почти не пользовался интернетом, словно не вполне имея представление, что в нем можно смотреть, и весьма не по-уставному удивился, однажды услышав от Лады опасное высказывание о том, что субботнее молельное собрание есть не более, чем пустая трата времени. На вопрос о том, а что же это, в таком случае, такое, однако, четкого и вразумительного ответа девушка не получила, только услышала достаточно занудно заученное школьное рассуждение о том, что воспитание духа Империи в гражданах должно происходить на протяжении всей жизни. Нет, этот парень не был упертым фанатиком-имперцем, Лада была уверена, что, спроси его, как он относится к Империи, и он только глаза округлит – разве к Империи можно как-то относиться? Разве можно как-то относиться к смене дня и ночи? Семнадцатилетний парень, полтора года назад еще сидевший за школьной партой, Карл пахал с утра и до ночи шесть дней в неделю как проклятый и тем самым, несомненно, заслуживал уважения, а на седьмой день шел на службу в Молельный Дом и воспитывал свой дух согласно предписаниям Устава. А после смотрел дома телевизор, чтоб не думать о предстоящих следующих шести днях работы – хотя он ведь и так не думал.

Идеальный Средний.

А Лада думала, и думала о многом. Смотрела на мужа и думала еще больше, еще усерднее – о том, что же нужно сделать или сказать, чтобы сотни и тысячи таких как он не округлили больше удивленных глаз, но задумались сами, в глубине себя, по-настоящему. Чтобы не сказали себе и своим семьям: «Хвала Империи, нас это не касается», как то было с делом Ивлича пару месяцев назад, но захотели бы вмешаться, захотели бы хоть что-то изменить… И чем больше девушка думала об этом, тем в большее отчаяние впадала, не находя ровным счетом никакого ответа на свои многочисленные вопросы.

***

Пока октябрь не залил холодными дождями, крыша Академии оставалась для Пана любимым местом. Он частенько оставался здесь после занятий - делал домашние задания, читал или просто тупо зависал в интернете, витая в своих мыслях. Дело было не только в том, что здесь можно было увидеть лишний раз Алексиса, но и в нежелании мальчика оставаться в общежитии долгими вечерами. Антон в последние дни был как-то особенно заинтересован его делами, а, возвращаясь с крыши, можно было, не соврав, отвечать, что был в Академии допоздна. В общежитии мальчишка делал вид, что усиленно выбирает свой путь в дальнейшем обучении, на деле же учёба с трудом лезла в его светловолосую голову. Последний раз, когда пару дней назад он спросил Антона, почему тот выбрал именно медицину, Штоф взглянул на него чуть задумчиво, а вместе с тем бесконечно холодно, словно оценивая, какого ответа тот достоин, а, услышав его голос, мальчишка и сам, наверное, пожалел, что вообще поднял эту тему.

- Потому что это необходимо. - Антон был лаконичен и прям. - Переоценка и прогрессивное изменение направления русла развития человеческого организма, - казалось, он отвечал не на поставленный вопрос, но заученную тему из экзаменационного билета или доклада с научной конференции, - мы ведь говорим не об одном человеке, но о всей Империи. Одного человека можно вылечить лекарствами и процедурами, но целую нацию необходимо растить здоровой, предупреждая отклонения, а не излечивая их постфактум. Медицина, которой занимаемся мы, Вайнке, - это не терапия, это созидание. Мы создаем новых людей, которых не нужно будет учить уставным истинам, но которые будут жить ими с самого рождения. PiA4 ведь уже одобрен в Первом Экспериментально-Исследовательском отделе и начинает вводиться в использование… Не так, к сожалению, как считает наш отдел, но это лишь вопрос времени. – И как ему удается быть настолько уверенным в собственной правоте и оттого таким спокойным? Ведь это не самомнение, а настоящие фундаментальные знания… Не хватало еще Антону завидовать, дожил. – К концу этого учебного года уже будет подведен итог первого этапа эксперимента в тех клиниках шестнадцатого квартала, с которыми подписан контракт на введение препарата, я тоже как раз закончу обучение и смогу отправиться туда на стажировку…

- Ты до этого вообще был в Среднем Секторе? – «А то как-то сомнителен и удивителен твой энтузиазм». Антон посмотрел на него почти что с укором.

- На внедрении два года назад. В десятом квартале. Но, сам понимаешь, нет смысла начинать эксперимент с PiA4 в младших* кварталах – в шестнадцатом народ, увидев первые результаты, сможет уже сам оплачивать дальнейшее развитие проекта, а уж потом мы дойдем волной и до самых дальних уголков Среднего.

[*Неофициально, в обиходе, кварталы Среднего Сектора иногда делят для удобства на младшие (с первого по восьмой) и старшие (с восьмого по шестнадцатый).

«Хвала Всеединому, что я из разнесчастного пятого, - пронеслось в кивнувшей голове мальчишки, - сеструха хоть успеет появиться на свет без этой дряни. Надо бы позвонить матери, узнать, есть ли у нее уже имя… Пусть хотя бы из четырех букв придумают, пока не поздно».

Разговор с Антоном, конечно, ни на какую учебу мальчишку не настроил – скорее даже наоборот, еще глубже окунул в странную, горьковатую меланхолию, граничащую вместе с тем с нервозностью, которая давно уже владела им безраздельно и самому ему ужасно не нравилась. Штоф – это так, последний штрих к общей декорации, лишь нелепый способ отвлечься от мыслей о собственном, съехавшем с катушек мире.

“Важно, что жизнь всегда дает нам то, чего мы меньше всего ожидаем”.

И почему тогда, в парке, ему так отчаянно и наивно хотелось услышать другое, то другое, чего он никогда не услышит от того человека? Почему ему все еще так больно от чего-то, что он придумал себе сам?.. Брант, конечно, слепой идиот - не то правда не понимает себя, не то попросту боится, - только обидно было всё ещё почти до отчаяния, обжигающего и безысходного. Отчаяния оттого, что Пан слишком хорошо знал и понимал, что хочет невозможного, несбыточного - и хочет так жадно, что ни о чем другом не может и думать. Зачем он вообще задал этот дурацкий вопрос? Знал же…

Бранта хотелось ненавидеть - и не получалось, как не получалось и не вспоминать постоянно тот разговор, как конфету обкатывать во рту каждое слово, что было произнесено тогда. Легче размозжить себе голову и забыться, чем перестать чувствовать это - проклятое слово, которое невозможно произнести вслух. Оставалось только прикусить губу и молча давиться собой.

Святая Империя, какой же он жалкий.

Дни шли, в Академии ничего не менялось. Колин по-прежнему держал курс на сближение, время от времени вытаскивая Пана за компанию подышать воздухом, пока сам курил, бесконечно о чём-то болтая (от чего Пан всё чаще отказывался по причине отвратительной погоды), Артур и Ники держались отдельно, и враждебная язвительность последнего, кажется, всё больше шла на спад. Стеф за первой партой третьего ряда порой казался Пану призраком, телом молчаливо зависшим в этом мире, а разумом – в каком-то ином, откуда вытащить его едва ли представлялось возможным. Фигура Стефа угнетала их – всех, включая даже некоторых Мастеров и Наставников, кто вёл занятия у четвертой группы не столь часто, как Брант и Берген. Напряжение в классной комнате день ото дня лишь возрастало.

Возвращаясь в эти дни в общежитие после занятий, Пан как-то раз поймал себя на том, что почти беззвучно напевает себе под нос одну песню, услышанную давным-давно, и лишь снова сжимал зубы, прогоняя видения тех дней. Всеединый сохрани, как же тоскливо без Марка. После того вечера, однако, еще на много дней вперед тоскливо стало не только без Марка, но и без музыки, о которой прежде мальчишка вспоминал так редко. Разумеется, не хвалебным Имперским гимнам, подобным стихам без мотива, но той музыки, которую несколько раз ему довелось услышать – и хватило этих раз на всю жизнь. Именно в такие тяжелые и мрачные вечера год-полтора назад они с Марком изредка вытаскивали друг друга в одно сомнительное заведение, исцеляющее от всех душевных недугов: в Среднем Секторе существовал так называемый подпольный бар (ни организаторы, ни посетители которого не знали значение последнего слова, но так уж было почему-то положено называть), где по вечерам порой можно было послушать старые записи, невесть кем и как сохраненные. Сперва «Пункт», после - «Станция», хотя это название и не прижилось, а как называлось это место сейчас, Пан даже не знал, да и как он туда теперь заявится? Хоть мальчишка и помнит в лицо всех их постоянных посетителей (равно как и они его, наверняка), не может же он появиться там в кадетской форме Высокого Сектора, распугав всех и вынуждая заведение тем самым к очередному переезду, которые и без того были весьма частыми в целях безопасности от внезапной облавы. Однако и в штатском была угроза – теперь уже для самого Пана, ибо быть остановленным без формы в Среднем Секторе было бы для него чревато не самыми приятными последствиями, а прикрываться секретными заданиями (да и попросту красиво врать, импровизируя) мальчик, к своему неоднократному сожалению, умел далеко не так виртуозно, как ему всегда хотелось.

Да и вообще, в определенный момент Пан заметил, что страх стал чересчур уж частым его спутником, чего давно уже не было прежде… Почти пятнадцать лет жизни в Среднем Секторе, четыре из которых к тому же были проведены в общеобразовательной школе, дали ему достаточно представлений о том, что можно, что нельзя, а что нельзя, но можно, если очень уж хочется. Надо признать, в последнем он весьма неплохо преуспел, начиная с захлестывающих эмоций, выливающихся в драки со старшеклассниками на старой фабрике и заканчивая дружбой с соседом по парте, Марком, и их совместными походами в тот самый «Пункт», он же «Станция».

Теперь же ситуация резко изменилась, и мальчишка почувствовал себя в совершенно подвешенном состоянии, не зная, как быть, и возможно ли обратиться к кому-то за подсказкой к решению этой дилеммы. Единственным, кто мог бы подойти на эту роль, Пан считал Алексиса (может, еще и Колина, но Колину надо порядком подрасти, чтоб дослужиться до того доверия, коим обладал тот же Марк Моро), но чувства разом интереса и резкой антипатии к Мастеру слишком туго и странно переплетались в душе Пана. Да и вообще, не пойдет же он к нему спрашивать, какие из предписаний Устава в Высоком Секторе можно с оглядкой нарушить, а какие лучше не стоит – и так постепенно становится понятно. Если в Среднем Секторе, чтобы нарушать Устав и прочие правила, даже негласные, нужно быть безоглядным и дерзким храбрецом, которому наплевать на всё, то в Высоком… Так значит, никакое отчаянное и безрассудное бесстрашие тут не помогут, пока у тебя нет хоть капли власти? Пану было тошно от этой мысли. Если даже до свободы или, как сказал тогда Брант «хоть шанса на свободу» нужно дослужиться, идя по пути Устава и покорности Системе, тогда какая это, к диким, свобода?

Пан вдруг почувствовал себя ужасающе одиноким и несчастным как никогда в жизни, настолько, что самому сделалось противно. Жил себе не тужил четырнадцать лет, плавал с Марком и Туром как рыба в воде в своем паршивом пятом квартале, чесал языком о чем не надо, шлялся фиг знает где до самых «красных огней», работал понемножку и бед не знал. Тогда у него было два (ладно, полтора, Тур все-таки козёл оказался тот еще) друга, с которыми можно было всё, что было нельзя… А сейчас? А сейчас у него нет и треклятого Алексиса Бранта, с которым нельзя даже то немногое, что можно. Хорошенький обмен, ничего не скажешь. Есть только Антон Штоф на соседней кровати да «власть в перспективе». Власть, как же. Дурка у него в перспективе – дурка и ликвидация.

========== Глава 34 Тучи сгущаются ==========

Сентябрь закончился, и начался октябрь, что означало приближение сроков сдачи первых отчетов по «преподавательской деятельности». Сказать, что Ия от этой мысли впадала в панику, было бы, конечно, неверно, однако неприятное ощущение важного невыполненного задания грызло её настойчиво и неумолимо. Хоть последний разговор с отцом и не вывел их общение на доверительный уровень, девушка, наконец, начала ощущать себя хоть сколько-то вправе задавать определенные вопросы и вообще заводить с Грегором речь о работе – своей, разумеется, однако прощупывая при этом почву и под ним самим. Девушка играла в разведчика и сама в душе смеялась над собой – понятно, что он никогда и никому не расскажет и не объяснит больше, чем дозволено и положено, и абсурдно даже надеяться на что-то большее, чем она имеет сейчас, особенно принимая в расчет, что и этого у нее никогда не было.

Читая свои отчетные листы, она невольно примеряла их на отца. Ничего толкового, конечно же, из этого не получалось, однако, выискивая какие-то выдающиеся мелочи в поведении преподавателей, она хотела и в его наружности увидеть что-то особенное, чего сам он показывать не желал. Едва ли сам Грегор был столь безупречным – куда скорее что-то не получалось у Ии, потому что и в школе она не могла уловить почти ничего лишнего, кроме того, что Хана Бри ходит курить чаще, чем дозволено по количеству ее рабочих часов, а Вир Каховски два дня назад очень звучно хлопнул дверью, выходя девушке навстречу из учительской, и его полное, раскрасневшееся лицо едва не дергалось от напряженно сдерживаемого гнева.

Всё это казалось ей не стоящими внимания мелочами по сравнению с постоянным брожением мыслей и сомнений внутри ее головы. Девушка давно уже перестала ощущать себя грязной и отвратительной за то, чему училась теперь, но стремилась максимально использовать себе не пользу новые знания. Прислушиваться к каждому шороху, замечать любое движение в противоположном конце классной комнаты, обращать внимание на слова, которые выбирают для выражения своих мыслей её же ученики. Всё это словно вливалось внутрь нее густым потоком, заполняя не только голову, но и всё пространство внутри нее. Однако едва ли не более, чем прочее, девушка выискивала в словах и взглядах подростков хотя бы малейшую подсказку о причинах исчезновения Фиды Грэм, чей испуганный взгляд все еще всплывал время от времени в памяти Ии. Доступа к школьным камерам у нее, разумеется, не было даже теперь, после повышения, а форма возводила между ней и шептавшимися в коридорах девочками ту непробиваемую стену отчуждения и непонимания, которой не выстроила бы даже самая большая разница в возрасте. Мысли о Фиде не давали Ие покоя, хоть она так и не рассказала о ней Ладе, и порой казались почти что зловещим предупреждением о том, что делает с тобой Империя, когда ты непоколебимо уверен, что «никто не узнает».

Ия менялась, но это больше не пугало её. Ия знала, что сейчас ей это необходимо как никогда – не для работы, для того, что бы догнать убежавшую далеко вперед нее Ладу, не отстать и не потеряться в собственном болоте. Девушку не покидало ощущение, что за всё то время, что они вместе (если этот период, конечно, можно назвать таким громким словом), она словно разбудила Ладу ото сна, подняла ее на ноги, но дальше Лада уже вполне может идти сама, без помощи и опоры, одна – и эта мысль отзывалась в сознании Ии каким-то болезненным страхом. Словно, остановись она сейчас, и тут же потеряет из виду Ладу, далеко убежавшую вперед. Притормозит ли та, станет ли ждать, станет ли тащить на себе отставшую? И кто окажется прав, если ответ на этот вопрос – «нет»? Ия ненавидела своё сомнение, раз за разом спрашивая себя, разве имеет она вообще право в ком-то сомневаться, на кого-то за что-то обижаться? У каждого и так достаточно собственного одиночества…

И какая же жалость, что учиться всему, чему она учится теперь, у нее совершенно нет времени!

После очередных четырех часов сна и восьми с половиной часов, проведенных в школе, Ия поймала себя на ощущении, что голова её готова в любую секунду взорваться, и, распихав необходимые вещи со своего стола в сумку (о да, главной роскошью повышения стал личный стол в учительской), Ия мучительно выползла из школьного здания и направилась в сторону дома, когда внимание девушки вдруг привлек непривычно ярко-зеленый передник, завязанный на поясе какой-то девочки поверх блёклого серо-зеленоватого школьного платья. Девочка, стоявшая на перекрестке вквартале от школы Ии, была явно не из ее учеников, и вся ее поза передавала смущение, тщательно скрываемое напускной сосредоточенностью на лице. Ей было лет четырнадцать или пятнадцать, наверное, выпускница, с бесформенной сумкой через плечо, необычайно красивыми золотистыми волосами, заплетенными в не тугую, пышную косу, и большими темно-серыми глазами. Очевидно, уловив на себе задержавшийся взгляд девушки, школьница каким-то неведомым образом в два шага оказалась возле нее.

- Добрый день, меня зовут Рона Валтари, я говорю от лица организации «Зеленый Лист», Вы не могли бы уделить мне две минуты своего времени? – Скороговоркой отчеканила девчонка, заглядывая в лицо Ии с нескрываемыми надеждой и ожиданием. Ладно, будь по-твоему.

- Могу, - кивнула Ия так дружелюбно, как только могла при той усталости, в состоянии которой находилась. Должен же хоть кто-то порадовать сегодня этого ребенка.

- Вы что-нибудь знаете о нашей организации? – Девчонка заметно воодушевилась, видимо, Ия была одной из немногих, кто дал согласие на ее предложение потерять несколько минут своего времени.

- Нет, совсем ничего.

- Ну… раньше это было традицией нашей школы – третьей школы одиннадцатого квартала… Это не здесь, - едва заметно махнула она на здание, из которого только что вышла Ия,- это в четырех улицах отсюда, - затараторила Рона, - но потом, то есть теперь, мы получили одобрение от Дома Управления…

- Ближе к делу, пожалуйста.

- Да. «Зеленый Лист» занимается восстановлением природы и зеленых зон в Среднем Секторе Империи. Наша сеть распространилась уже на четыре квартала. Мы сажаем растения в своих кварталах, поддерживаем посадки на Прудах… Вы знаете об открытии Парка Славы в двенадцатом квартале? – Ия чуть качнула головой, и Рона оживилась еще больше. - Парк Славы будет открыт следующей весной, и там мы тоже работаем – не только с растениями, Управление выделило нам целый экопавильон для выставок, работы и агитации. У нас будет своя машина по переработке вторбумаги и наглядная система фильтрации воды, чтобы дети могли с ранних лет понимать важность… Парк Славы планируется как зона просвещения и духовного отдыха, вот, посмотрите, пожалуйста, наш буклет, здесь есть информация о пользе растений для очищения воздуха, Вы ведь знаете…

- Да, знаю, - устало кивнула Ия, принимая из рук девочки глянцевую бумажку, более напоминающую некачественную клеёнку, сложенную в три раза. Поток информации, вылившийся на нее за прошедшую, наверное, минуту, гулом отдавался в тяжелой голове.

- Славно… Обычно людям нет дела до кустов в их дворе и переработки вторсырья, пока они сами не попадут под кислотный дождь… - протянула вдруг задумчиво Рона, опустив глаза, и тут же опомнилась. - Ой, простите, я задумалась. Просто я тут уже третий час стою, а Вы – первый человек, кто нашел эту пару минут, чтобы меня послушать. Простите.

Странно, но слова девчонки, показавшиеся сперва не более чем утомительной болтовней, с каждой секундой всё более и более трогали что-то внутри Ии. И чем больше она смотрела на Рону, тем четче видела перед собой на её месте Ладу – тонкую, хрупкую, в таком же ярко-зеленом переднике на черном платье. Парк Славы… А что, если?..

- Рона… - задумчиво произнесла Ия, и голос её показался ей самой чужим, - оставьте мне свой номер, пожалуйста, я с Вами, наверное, скоро свяжусь. Спасибо.

***

I have done terrible things

I must pay for the sins I’ve done

And now my world is in pieces*

[*Англ. «Я делал ужасные вещи

Я должен заплатить за свои грехи

И теперь мой мир разбит на осколки» (пер. автора)

Из песни группы The Rasmus - «Sky».]

Среди мастеров прополз какой-то дурной слушок о том, что кто-то из старших (может быть, бывших кадетов Аккерсона и Рейна, а может быть, и нет) в первые дни октября наложил на себя руки, - только никто ничего больше не знал, а если знал, то не говорил, а если говорил, то недомолвками… Насколько успешно прошла эта акция, тоже известно не было, только Алексису всё это ой как не понравилось – не столько даже сама новость, сколько сгустившаяся в Академии атмосфера напряжения и какой-то по-детски недоброй язвительной подозрительности, словно кто-то один сверху распускает мелкие слухи и невзначай наблюдает за реакцией остальных, как муравейник разворошив. Слова, подходящего для описания этого странного ощущения, у Алексиса не было, только словно все молодые люди – и мастера, и кое-кто из старшекурсников, что готовились ими стать, обернулись внезапно снова мальчишками из-за школьных парт, перешептывающимися и переглядывающимися, неизменно держащими ухо востро и вместе с тем абсолютно осознанно балансируя на той тонкой черте дозволенного, с которой так просто вмиг рухнуть в пропасть… С ума что ли все посходили разом?

Алексис мусолил кончик ручки, едва касаясь его тонкими губами, и невидящим взглядом смотрел через стеклостену на затянутое темно-сизыми тучами небо. Мальчишки занимались самостоятельной работой, классная комната тонула в предгрозовой тишине. Курить хотелось отчаянно, и снова начинала болеть голова – удивительно, но за последние дни – и даже недели – он уже почти успел блаженно забыть про свою постоянную головную боль…

В мозгу, сметая друг друга, теснились равно мысли и домыслы касательно происходящего в Академии и воспоминания о том неловком поцелуе, от которого он так и не смог удержать себя, когда пришла пора покидать своё зеленое укрытие в парке; о Пане, отвечающем ему и отталкивающем его, сжимая в пальцах ткань рубашки на его груди… Мастер обвел кадетов взглядом: Пан, ровно напротив, неизменно у стеклостены, подперев лоб ладонью, смотрит в экран планшета, губы его беззвучно шевелятся, взгляд серьезен. Колин, через узкий проход от него, на месте, где прежде сидел Кир, задумчиво смотрит куда-то мимо, на улицу, в стеклостену, потом чувствует на себе взгляд Мастера, встречается карими глазами с Алексисом и, смутившись, утыкается в текст. Артур, перед Колином, за первой партой среднего ряда, сосредоточенно бегает пальцами по сенсорным клавишам, Ники, в дальнем левом углу кабинета, читает, подперев щеку рукой, на лице его изображена смертная скука. Стефа – первая парта левого ряда - сегодня снова нет, об этом молодой Мастер предупрежден. На фоне слухов о самоубийстве (или его попытках, что не делает большой разницы) подопечного Аккерсона, пусть и «старшего», отсутствие второго из братьев выглядит теперь куда подозрительнее, чем могло бы быть, и наводит на мысли о начинающейся паранойе.

Того, что Пан просто был в Академии, просто видеть его почти каждый день, было уже, разумеется, совершенно недостаточно. Даже так, на уроках, встречаясь взглядом с его глазами время от времени, Алексис наравне с неизменно теплым спокойствием чувствовал и нечто иное, сродни злой беспомощности, к которой совершенно не был привычен и мириться с которой решительно не собирался. Хотя был ли у него выбор? Ведь рано или поздно оно должно было прийти – чувство жадной неудовлетворённости, недостаточности всего того, что он мог позволить себе, не имея на самом деле права даже думать о чем-то подобном…

Мастер еще раз обвел взглядом мальчишек перед собой, напряженных и сосредоточенных за работой, усилием воли заставляя себя не задерживаться на светловолосой голове возле окна. Ну и выкопал же он себе яму - воспитывать будущих внедренных, когда самому за собой следить надо куда внимательнее, чем в оба…

Четверо, уже четверо против шести, что были набраны изначально. И Даниел Оурман. А ведь прошло меньше полугода – из полных четырех… Этот вопрос, который в последнее время всё чаще закрадывался в голову Алексиса, который он так отчаянно гнал прочь, которого он так исступленно боялся, снова всплывает перед глазами, словно складываясь из капель уже начавшегося дождя на стекле: а потом? А дальше, Брант, что дальше? Что ты собираешься делать, какой твой план? Где твоя власть, где твоя сила, где твоя проклятая слава? Где всё то, что ты так холил и лелеял, если на самом деле оно не стоит и выеденного яйца перед лицом настоящей жизни, с которой ты так внезапно теперь не знаешь, что делать?

«Зачем ты меня и вообще всех нас, кадетов, вытащил из Среднего?»

Глаза его тогда были совсем зелеными, словно светящимися изнутри гневом и недоверием, так больно ранящим… И правда, зачем? Разве ты не знал с самого начала, что не быть ему очередным кадетом как и все прочие? И разве тогда ты мог себе представить, что всё зайдет так далеко?..

Самое страшное - это думать о том, что будет потом. И молчание, и непонимание, и вспышки тихой ревности время от времени – всё это меркло и тускнело на фоне одного лишь слова, ударом колокола вышибающего все прочие мысли… Что потом, что дальше? Что ты будешь делать, Алексис Брант, будь ты хоть трижды Мастером, но что ты будешь делать, когда однажды он спросит тебя об этом со всей своей убийственной прямотой? Что ты сможешь сделать, чтобы игра стоила свеч, чтобы этот мальчишка, что сидит теперь через одну пустую парту напротив тебя и так сосредоточен на своей работе, не ушел однажды раз и навсегда просто потому, что ты не оправдал – и никогда не смог бы оправдать – этого огромного, чистого ожидания, затаенного в лучистых глазах…

Да и надолго ли хватит тебя самого?..

Едва занятия закончились, Алексис вскочил за руль и умчался прочь, словно убегая сам от себя, и руки его мелко дрожали. Безумие. Ощущение действительно было сродни одержимости, когда все мысли, что с ними ни делай, все равно упорно вертятся вокруг одного, и их ничем и никак не направить в иное русло. Дома, в просторе трех одиноких комнат, обставленных стеклом, металлом и кожей, покоя он нашел не больше, чем в Академии. В поисках этого покоя и хотя бы какого-то душевного равновесия молодой человек сделал то невероятное, чего не делал уже сам не зная, с каких пор: отправился гулять. Оставил в гараже под домом свой автомобиль, сменил стандартную форму Мастера на по-прежнему непривычные (и ровно в той же мере удобные) светлую толстовку с капюшоном и черные джинсы, и отправился, послав куда подальше все свои дела, блуждать по улицам Высокого Сектора. Один. Бесцельно.

Ноги вели его сами, когда улица сменяла улицу, и шум центральных дорог понемногу стихал. В подступающих сумерках ветер волнами гнал туман, казавшийся рыхлым в свете фонарей и уличной иллюминации, что едва начала зажигаться. Алексис вдохнул сырой воздух так глубоко, как только позволяла грудная клетка, и привычно щёлкнул зажигалкой. Выходя из дома, молодой человек хотел, что бы вечерняя прохлада освежила его голову, хотел попросту подумать и разобраться во всем сумбуре, что так давно не давал сосредоточиться, но промозглая сырость лишь пробралась глубоко под одежду, а голова стала ужасающе пустой. Ничего не помогало - и ничего не хотелось.

Ложь.

Он остановился - едва не замер - подле ограждения автомобильного моста, по пешеходной зоне которого шел, и вгляделся в огни, мерцавшие всюду, куда ни кинь взгляд.

Ложь.

Даже если его холодный и так остро отточенный ум не мог понять всего происходящего - это очевидно. Очевидно, что от себя не убежать, как бы страшно ни было оставаться наедине с самим собой. И еще что он не хочет больше этого обжигающего льдом безграничного одиночества.

Снова ложь.

Алексис накинул капюшон на успевшие уже стать сырыми черные волосы и продолжил свой путь без цели. Одиночество здесь ни при чем - он просто хочет видеть подле себя одного-единственного, вполне конкретного человека - и всё остальное совершенно меркнет на фоне этого поистине нездорового желания.

“Видеть”.

(Святая Империя, как же много он курит!)

Чувствовать, касаться, слышать, как он постоянно пререкается, сверкая глазами, просто слышать его голос. Обнимать его. Целовать. И… Просто обладать им, полностью, всегда. Да только разве им можно обладать? Пф. Кто еще в чьей власти…

Дикие всё забери, вот тебе и “видеть”. Слов не хватало - не хватало даже и мыслей - чтобы самому почувствовать собственные эмоции. Только внутри от них все неизменно скручивалось в узел, болезненный и омерзительно приторный. Нет, невозможно, не с ним. С кем угодно другим, но не с ним. Внутри словно все восставало, кричало: “Быть того не может!”

Туман, казалось, светился в желтых бликах фонарей. Экран телефона показывал лишь половину восьмого вечера - и, разумеется, ни одного пропущенного вызова или непрочитанного сообщения.

“введите текст…”

“…отмена”.

Он не имеет права. Он не имеет права рисковать - в конце концов, кому, как ни ему самому знать, что любое сообщение действительно может быть прочитано, а звонок - прослушан. Он не имеет права, и всё, что остается, - лишь крепче сжать телефон в ладони, сжать зубы. В маленькой забегаловке-пиццерии на углу 9й и 24й улиц Алексис взял эспрессо, опускаясь на грязновато-белый угловой диван и в пол-уха слушая, о чем говорят люди вокруг, но внезапно их разговоры кажутся вмиг чем-то пустым и бессмысленным, а проблемы – высосанными из пальца. Мужчины как один о работе, женщины – о каких-то магазинах. Слава Империи, ему невозможно говорить вслух о том, что происходит в его голове. Телефон упорно молчал – а если бы и зазвонил? Кто, как не он, Алексис, первым устроил бы мальчишке взбучку за неосторожность? Хотелось усмехнуться, правда, смешно не было и в помине.

Словно читая мысли молодого человека, телефон, коротко пискнув, тотчас вспыхнул экраном: «1 новое сообщение».

Да чтоб тебя, Пан! Тянуло в равной мере смеяться и плакать.

=> «Я больше так не могу».

Ну вот, и ты туда же. Всё же, читать между строк – равно как и писать – удивительное искусство. Алексис лишь качнул головой.

<= «Ты всё можешь, ты сильный».

Хоть бы раз кто сказал эти слова ему, Алексису Бранту. А то уж слишком скоро он перестанет верить в них сам…

=> «А если не настолько?

Опять это твоё треклятое «а если»…

<= «Настолько».

Алексису ясно представилось, как мальчишка украдкой хмурится, недовольный его лаконичностью. Нет, они оба сильные именно настолько, что бы со всем справиться. Молодой человек устало выдохнул – оставаться не хотелось, уходить – тоже, особенно представляя предстоящий путь назад, шумную и неизменно душную подземку, которой он не пользовался, не считая тех двух вылазок в парк, уже так долго - с тех давних пор, как ознаменовал покупкой машины получение кольца Мастера в неполные восемнадцать лет.

Снова накинув капюшон, молодой человек вышел во влажный сумрак улицы.

========== Глава 35 Zweisamkeit* ==========

[*Нем. «Одиночество вдвоем»]

言葉の無い世界で僕等は愛を語*

[*Яп. «В мире без слов мы говорим о любви».

Из песни Okina Reika – Tsuki no Curse]

- …«Зеленый Лист»? Нет, не знаю такого. А в чем смысл? – Тонкая бежевая сигарета с золотой каёмочкой и каким-то сладковатым запахом тлела в пальцах Лады, тихо говорившей в окно по телефону. Гениальность идеи Ии вступить в эко-организацию до нее в упор не доходила и отчего-то начинала тихо раздражать, несмотря на то, сколь приятно и славно было слышать голос любимой девушки, ощущая её почти физическую близость. Даже удивительно, как много может значить такая, казалось бы, мелочь: сколько ни трави себе душу, что её нет рядом и никогда не будет (по-настоящему никогда), что больше всего на свете ты хочешь сейчас обнять ее… когда тебе вдруг придет смс с одним словом, одним, ты поймешь, что этого достаточно. То есть вообще, в принципе достаточно - чтобы жить. Чтобы закрыть глаза на эти неизбежные приступы жалости к себе самой и, вдохнув поглубже, продолжить двигаться дальше, осознавая, что больше, чем у тебя, нет на самом деле ни у кого. Ну, разве что у неё. И за эту пару минут, что длится ваш разговор, проходит целая жизнь, солнечное тепло которой дает заряд света еще на много-много дней, а то и недель вперед.

- …Смысл в озеленительных работах. Вы слышали о Парке Славы в двенадцатом квартале?

- Мм, кажется, что-то говорили в новостях время от времени.

- «Парк отдыха с пользой для тела и духа», такой, говорят, у него будет девиз. Свежий воздух для первого и, разумеется, неизменные ценности Святой Империи для последнего. Парк готовят к открытию будущей весной – посетителей пока не пускают, а рабочих рук не на все хватает, людей слишком мало. Да и не все возможно доделать зимой – не сажать же кусты в самые заморозки. Но «Зеленый Лист» все равно принимает активное участие – и сейчас, и потом, - и получает в ответ выставочный павильон для продвижения своих идей и донесения до граждан всякой важной и полезной информации. «Зеленый Лист», кстати, не единственные, кто в этом участвует, но про других я мало знаю.

Ага, так вот в чем дело – повод не только чаще видеться, но укрываться хоть иногда от лишних глаз в недостроенном парке. Что ж, а при таком раскладе, пожалуй, стоит задуматься всерьез, хоть и времени это будет отнимать наверняка немало. Озеленительные работы… Так и представляется картина маслом, как они с Ией, сгорбившись в каких-то кустах и канавах с горшками саженцев, втихаря строят великие планы по свержению Всеединого Владыки.

- Интересное предложение, Ия Мессель, - Лада едва сдержалась от распиравшего её смешка и улыбки, которую из окна второго этажа так легко было увидеть на улице в сгущавшихся сумерках, - есть, над чем подумать. Я Вам перезвоню в ближайшие дни по этому вопросу. Завтра, наверное. Спокойной ночи. И храни Империя грядущую встречу.

Девушка коснулась кнопки отключения звонка и несколько секунд смотрела зачарованно в еще яркий экран телефона, словно сама Ия была там, целиком, и этим последним взглядом можно было хотя бы ненадолго задержать её исчезновение. Телевизор монотонно бубнил что-то в противоположном конце кухни, нарабатывая положенную норму часов, по тротуару прямо перед окном двумя ровными потоками навстречу друг другу спешили домой после работы Средние…

Странное послевкусие разговора всё еще таяло где-то внутри девушки – вместе с горьковатым дымом карамельной сигареты; осенний воздух, влажный после дневного дождя, приятно холодил лицо. Да и мысли в голове ходили странные – о том, как это, оказывается, сладко и как жестоко, слишком жестоко - уметь любить и иметь возможность быть любимым… И при этом навсегда, от начала и до конца своей жизни быть обреченным на неизлечимое одиночество. Дело не в Империи – Империя подавляет и то, и другое ощущение (и, быть может, не так уж и во вред большинству), но дело в чем-то большем, до чего так непросто докопаться – в настоящем, глубоком осознании своей отдельности от каждого из этих людей. Как оказывается, таких разных и удивительных, что ты не знаешь даже, за какие такие благие дела жизнь подарила их тебе… Таких неповторимых, не знающих порой самих себя, не умеющих и до паники боящихся выражать что словами, что делами свои чувства и мысли. А ты можешь никогда в жизни их на самом деле не понять, просто потому что никогда не увидишь мира их глазами и не вдохнешь воздух их грудью, и никогда не влезешь в их голову, чтобы посмотреть сны и почувствовать их желания. Ты можешь только стоять рядом с ними, за невидимой стеной и просто - так просто! – осознавать абсолютную невозможность быть с ними единым целым. Никогда. Просто потому что каждый – единица, и, как ни складывай единицы, получится только множество. А два или три выйдет, только если эту несчастную единицу согнуть, скрутить, изломать и узлом завязать.

И не важно, что ей, Ладе Шински, это дала понять сестра, ведь все сказанное относится и ко всем другим людям, относится и к семье, и к Ие, и теперь, с самого момента осознания, до самого конца жизни, будет с ней, потому что повернуть назад, однажды что-то поняв, уже не выйдет. Горечь и легкость одновременно переполняли всё существо девушки, и мир казался таким новым, каким не был еще никогда прежде. Хотя нет, кому она говорит эти пафосные слова? Каждый день, прожитый после появления Ии в жизни Лады, стал новым и наполненным неповторимыми открытиями и истинами, доселе неведомыми ей. Даже если открытия эти оказывались порой столь сложными для понимания и еще более сложными для внутреннего согласия или хотя бы смирения. Потому что в каждом из них было что-то, что невозможно принять и равно невозможно отрицать. Ведь тогда - что тогда? Как тогда? Вот так - на всю жизнь, да? На всю жизнь с раненым сердцем?.. А если ей не хочется быть единицей – ни прямой, ни изогнутой? Да и множеством при этом быть не хочется тоже, довольно, достаточно за семнадцать лет… Было во всем этом какое-то странное противоречие, в котором выражалась, наверное, вся суть проблемы и непонимания, терзавших Ладу: почему и как, ощущая свою единичность, она не чувствует себя больше одинокой – и никогда не почувствует впредь так, как чувствовала раньше, не ощущая этой единичности? Как, будучи единственной во всем мире, она может быть сейчас не одна?

Да и как вообще «должно быть на самом деле»? Ответов на всё множество этих вопросов у Лады не было.

«А я всё равно буду нарушать все эти правила столько, сколько хватит сил, - слова эти, мантрой повторенные уже много-много раз, въелись, кажется, во всю её суть, - Ты только, пожалуйста, не переставай давать мне сил на всё это».

Да и гори оно всё. Была – не была.

«Телефонная книжка» => «Ия Мессель» => «Вызов»

…или ей просто хочется снова услышать голос любимой девушки?

- Ия, добрый вечер еще раз. Простите, я уже поздно?… - Святая Империя, она, кажется, и правда уже спит… Какой у нее милый сонный голос и как неловко будить её, наверняка уставшую после работы… Воображение мигом нарисовало Ию, встрепанную со сна, высовывающую из-под одеяла одну только руку в поисках телефона, затерявшегося возле подушки, и этот образ отчего-то ужасно смутил Ладу. Как та ситуация, когда она заваривала Ие лекарство на кухне, только ещё сильнее, пусть девушка и не могла найти логичного объяснения этому румянцу, вспыхнувшему вдруг на щеках. - Я хотела только сказать, что согласна работать с Вами вместе в «Зеленом Листе». Давайте завтра обсудим вопрос встречи с Роной Валтари?

- Угу…

- Еще раз простите! – И, смягчившись, словно касаясь губами её щеки. - Доброй ночи…

***

I am purity

They call me perverted*

[*Англ. «Я – чистота, они называют меня извращенным» (пер. автора)

Из песни группы Manic Street Preachers – “Faster”]

Удивительно, как один-единственный час пути на монорельсе и сам Средний Сектор с первых же минут превращают в сон все прошедшие в Высоком дни и недели. Ты просто однажды открываешь глаза на родной улице пятого квартала и абсолютно четко понимаешь, что всё, что происходило в твоей жизни в период с последнего дня здесь по нынешний момент, - не более чем греза, которой никак не возможно исполниться. Без тени смущения Пан мог бы сказать, что его всякий раз пугало это жуткое чувство.

Оказывается, имя будущей сестре родители уже почти выбрали: вариантом матери была Нэна, вариантом отца – Клоя. Идеи предложить Пану поучаствовать в выборе у них почему-то не возникло, так что он вдвойне порадовался, что вмешался так вовремя – и выбрал без малейших колебаний Клою, слишком уж «Нэна» смахивает на кличку для ручной обезьянки. Матушка, конечно, не согласилась с его ассоциацией, но выбор оспаривать не стала, хотя и качнула головой, мол, слишком уж мальчишечье какое-то имя, твердое как камень – и тут попала в точку, ведь именно это стало основным критерием для выбора, с точки зрения Пана. Лучше уж пусть девчонка будет камнем, чем ручной обезьянкой. В центр зачатия его, кстати, тоже затащили, но то, что он увидел в широкой колбе, заставило какой-то липкий ком подступить к горлу. После Обряда Посвящения, в общем-то, у него уже мало что могло вызвать подобную тошноту, но никаких приступов любви и нежности к увиденному недосуществу у мальчишки не возникло, хотя матушка уже во всю над ней ворковала.

Клоя… Когда она появится, ему будет пятнадцать, он закончит первый курс Академии, может, выберет, наконец, специализацию… Когда она пойдет в детский сад, он закончит обучение и станет… кем-то. Кем-то, кому уже нельзя будет приезжать на выходные в Средний Сектор, поэтому она не запомнит его лица. Просто будет знать, когда вырастет, что у нее где-то очень далеко, в другом мире, есть старший брат. А может, их с Алексисом к тому времени обоих уже ликвидируют, и не будет у Клои никакого старшего брата, которым она смогла бы гордиться всю жизнь. Может, она вообще о нем никогда ничего не узнает.

От последней мысли стало почему-то здорово не по себе, и Пан едва не поежился, словно замерзнув. О чем-чем, а об этом думать подобным образом как-то совсем не хотелось; о будущем думать вообще почему-то не получалось, особенно о том, что за стенами Академии, за рамками обучения. Наверное, потому что там в действительности было лишь ничто, чернота космоса, в которую нырять по собственной воле совершенно не тянуло. Казалось, что до окончания Академии не четыре года, но целая вечность, которая никогда не закончится, и быть не может никакого «после». Или просто он слишком упорно не хотел думать об этом?

- Идем, Пан, нужно соблюдать световой режим, - положил широкую руку на его плечо отец, - слишком много света для нашей Клои – неправильные условия, так что нам пора, а ей нужно отдохнуть.

Удачно слиняв от родителей из Центра Зачатия, Пан направился в сторону фабрики, где теперь установилась, похоже, какая-то традиция встречаться с Марком. Последний уже ждал его на втором этаже одного из корпусов, у которого отсутствовала почти полностью торцевая стена и половина верхнего этажа, обнажая всю внутреннюю планировку помещений. Сидел в каком-то укромном уголке, невидимый снаружи, почти сливаясь со стеной – если не считать курчавой копны темных волос.

- А ты уже опять изменился, Пан, - бросил он вместо приветствия, поднимаясь навстречу кадету, - каждый раз приезжаешь новым.

- Ффф. И как оно?

- Выглядишь уставшим, - голос Марка звучал привычно спокойно, а глаза смотрели проницательно, почти пронзительно – тоже, впрочем, как и всегда, - изнутри уставшим, будто из тебя там все соки пьют.

- Да не… - отмахнулся Пан.

-… и запертым на замок. Что они там с вами делают?.. – Вопрос этот явно с самого начала задавался как риторический, слава Империи.

Пан только качнул головой, ничего не ответив.

- Сам как? – Только и смог выдавить из себя он.

- Да как всегда, что со мной будет? Школа стоит, уйти – духу не хватает, да и осталось уже вроде всего ничего. Сеструх замуж выдали, обеих. Дана съехала, Лая с нами осталась… С этим своим, как его… Киром.

- Киром? – К собственному неудовольствию Пан едва не вздрогнул от звуков этого имени, прозвучавшего из уст Марка.

- Ну да, Кир Стаган, муж ее.

- Аа.

- Ты все-таки, правда, странный, - качнул головой Марк

- Какой есть, - огрызнулся Пан хмуро.

- Может, тебе просто выспаться надо?

- Тоже неплохо было бы. Прости.

- Да не парься, - махнул рукой парнишка, глядя куда-то вдаль, - просто не успеваю каждый раз привыкнуть к тебе-новому. Уставшему, нервному и слишком взрослому.

Что в Марке всегда поражало, так это его прямота – без этих глупых иносказательностей, без ханжества, стеснения и сомнений. Почему-то от Марка никакие слова и фразы никогда не звучали грубо или дерзко – он просто говорил все как есть тебе в лицо, а ты оставался глазами хлопать, потому что ни возразить, ни ответить нечего. Пан этой его способности всегда как-то по-хорошему завидовал, только, сколько ни пытался подражать товарищу, выходило всегда что-то не то, выходило всегда как-то по-детски, глупо и напрасно. А теперь ведь так не помешало бы…

- Кстати. Ну, не «кстати», а просто… - Пан выудил из кармана пачку сигарет и протянул другу. – Сувенир из Высокого, я подумал, тебе может быть любопытно.

Марк посмотрел на него пристально и задумчиво, потом качнул темноволосой головой, глядя куда-то мимо.

- Не нужно. Я не возьму.

- Ну здрасьте. - Фыркнул мальчишка. - Это еще почему?

- Вот сдался мне ваш Высокий Сектор… - В голосе Марка он явственно услышал холод и раздражение.

- И куда мне их, по-твоему, девать?

- Куда хочешь. - Безразлично пожал плечами тот, по-прежнему глядя куда-то в сторону.

- Марк, не будь свиньёй. - Пану вдруг стало ужасно тошно - от нелепости ситуации, своей идиотской обиды и непроходимого упрямства Марка. - Я вообще-то свои деньги на эту фигню тратил. Немногочисленные деньги. - Видимо, что-то в его голосе действительно прозвучало иначе, чем он сам того хотел, но Марк посмотрел на него долго и задумчиво, потом как-то неловко усмехнулся.

- …но только из уважения к тебе твоей дурацкой сентиментальности. - Примирительно произнес он, убирая пачку в карман. Потом вдруг заметно оживился. - Слушай, а ты же теперь что угодно можешь там достать, да? - Темные глаза Марка блеснули недобрым огнем. - Пан - барыга… - нараспев протянул он, давясь восторгом собственной идеи.

- Громче ори, а то не все услышали. - Поморщился мальчишка. - “Что угодно”… Через границу-то, очень смешно. Всю жизнь мечтал на чём-то таком попасться. – «Чём-то таком». Может, и правда лучше уж на таком, чем на том, что на самом деле… - Слушай… - начал мальчишка неуверенно, изо всех сил отводя глаза куда-нибудь в сторону мутного в дымке многоэтажек заката. - Тебе кто-нибудь когда-нибудь нравился?

- В смысле? – Марк сейчас наверняка смотрит на него, чуть нахмурившись, пытливо, но Пан не стал поворачивать головы.

- Ну… Помнишь, во втором классе кто-то притащил книжку, где было про Низких? Почему они зовутся дикими и всё такое…

- Помню, конечно. Нэйт и притащил, он это всегда умел.

- Да. Там говорилось о болезни… ну, которая эмоциональная, а не физическая. Когда ты перестаешь контролировать себя и адекватно рассуждать… из-за другого. Как патриотизм, только… к человеку.

- Любовь, - тихим шепотом подсказал Марк, медленно кивая.

- Да. – Как, Святая Империя, как сказать это вслух? Пан понял внезапно, что пальцы его рук мелко дрожат, и обнял колени, сжав ладони в замок. - Что ты думаешь про это?

- Тебе нужно моё мнение для друга или мой ответ для кадета? – И снова эта проклятая прямота.

- Совсем рехнулся? – Пан обескуражено уставился на него. А Марк, кажется, тоже поменялся…

- Тебе нужно моё мне… - все так же ровно и твердо повторил свой вопрос парень, глядя ему в глаза.

- Конечно, твоё! Буду я…

- Может, однажды и будешь, не зарекайся. – В его задумчивом голосе едва уловимо слышались нотки грусти, от которых Пан невольно поежился. Святая Империя, как же не хватает ему этого человека там, за партой Академии, в общежитии Академии, на её крыше, вообще в той жизни… Сколь многое, наверное, пошло бы совсем по-другому, если бы все они были там вместе: Марк с его поразительной спокойной прямотой, молчун Тур, одним ударом руки умеющий отправить кого угодно на тот свет, проныра Нэйт, вечно таскавший в школу какие-нибудь диковинные книжки и вещицы хвастовства ради…. Отличная команда из них вышла бы.

Или он опять уже думает как кадет из Высокого, а не как нормальный человек?..

- Так что?

- Не жнаю… - просто пожал плечами Марк, сжав губами еще не зажженную сигарету и хлопая себя по карманам в поисках зажигалки. - Что ты имеешь в виду? Отдавал ли я себе когда-нибудь отчет в том, что веду себя неадекватно по причине переизбытка эмоций? Да, но эмоции были другие, гнев обычно, а мне с ними всегда было сложнее справиться, чем тебе, – «Что?» - слишком много сил уходило на это, так что я никогда не стремился в себе ковыряться вилкой. «Нравился»? «Как патриотизм, только к человеку»? Просто есть люди, с которыми нужно держать Устав, а есть, - с которыми можно чуть дать себе слабину. Семья, говорят, - вторая Родина, вот он и патриотизм к людям, но ведь мать с отцом и сёстры – тоже не то, о чем ты толкуешь, верно? А так… Да никогда у меня никого не было ближе, чем ты, это считается? Мне кажется, нет, но аргументировать не смогу – недостаток данных. К чему вопрос-то?

- Да так… - неопределенно махнул рукой Пан, отчего-то раздосадованный ответом друга, - хотелось бы услышать из первых уст, как оно бывает.

- Не бывает «да так», когда речь идет о чем-то, что связано с непокорёнными. Даже тупо из праздного любопытства, так что колись, я же ответил, как мог. Надеюсь, и ты мне хочешь что-то сказать.

Каким-то невозможным усилием мальчишка заставил себя, наконец, взглянуть на бывшего соседа по парте, и слишком многое, кажется, тот прочел в этом взгляде.

- Опочки, - выдохнул Марк ошарашено вместо ожидаемой Паном мрачности, не отрывая своих темных глаз от отчаянных серо-зеленых напротив, полных такой безумной смесью чувств разом, что парнишке стало немного не по себе, - ты это серьезно? Я.. я правильно понял? Приёёём…

Тишина. Так вот в чём дело.

- Паааааан?… - и вот уже по физиономии Марка начала расплываться тщательно зажёвываемая, но всё же неумолимо ехидная мальчишечья улыбка.

- Молчи. – Выдохнул Пан; лицу стало вдруг ужасно жарко. - Убью.

========== Глава 36 Sehnsucht* ==========

[*Нем. «томление, страстное желание, устремление»]

‘cos without your love my life

Is nothing but this carnival of rust*

[*Англ. «…потому что без твоей любви моя жизнь – лишь карнавал тлена» (пер. автора)

Из песни группы Poets of the Fall – “Carnival of Rust”]

Своё восемнадцатилетие Ия встретила с надеждой в сердце, потому что сегодня они с Ладой должны были, наконец, увидеться. Не желая открывать глаз, пока не прозвонит будильник, до которого оставалось еще почти четверть часа, она лежала в постели, укрывшись одеялом до самого лба, и тихо улыбалась. Со дня их последнего телефонного разговора прошло уже больше недели, и это были, кажется, самые невыносимые дни в жизни Ии. Октябрь заливал дождями, работа засыпала домашними заданиями и отчетами, ВПЖ перевернула вверх дном всю квартиру, отец подцепил какую-то мерзкую простуду и четыре дня безвылазно хандрил дома – а Лада всё молчала. Встретиться с Роной на следующий же после их разговора день не удалось – как не удалось и после, и еще через один: то у одной, то у другой, то у третьей девушки вечно находились какие-то дела, не позволявшие вырваться на общее собрание «Зеленого Листа», а звонить друг другу снова так скоро и Ия, и, по всей видимости, Лада, уже побаивались.

Настроение металось как пожелтевший лист на осеннем ветру, взмывая до самых свободных высот над вершинами облезлых деревьев и падая в полные октябрьской грязи лужи по краю дороги. Если говорить кратко - всё было не так. Этого невозможно ни объяснить, ни передать какими бы то ни было словами – просто всё было не так, всё валилось из рук, вгоняя тем самым в отчаяние столь глубокое, что хотелось просто сесть и расплакаться. Словно внутри что-то трепетало, готовое вот-вот оборваться из-за одного неловкого касания, и почему-то было совершенно ясно, что тогда вообще весь мир рухнет как карточный домик, схлопнется – и назад уже будет не собрать, не сложить, не склеить… Всё было не так. Особенно она сама – не так, не там, не с теми… Чувство было, словно все тело ломит – с каждым часом без нее всё сильнее и сильнее, и от этого ощущения избавиться было невозможно ровным счетом никак, оно высасывало все силы, опустошало и изматывало – на пару с холодной осенью. И казалось, что можно отдать полжизни за короткий звонок, за минуту разговора, за одно прикосновение… Да что там, хоть всю жизнь. За то, чтобы хоть на минуту забыть о том, что невозможно, неисполнимо, недостижимо. Чтобы хоть на мгновение избавиться от этого отчаянного желания плакать, казалось бы, без каких бы то ни было на то оснований.

Ия любила ее жадно, тоскливо, не представляя уже своей жизни без нее. Она любила ее, потому что по-хорошему завидовала ей, хотела так во многом походить на нее, и завидовала оттого, как сильно любила. Порой девушке казалось, что она лишь спит, а все происходящее снится ей в одном каком-то мучительно сладком и долгом сне, и от мысли, что однажды она проснется, вернется в свой прошлый мир, девушке становилось не по себе. Она словно бы уже не разделяла себя и Ладу, не могла представить своей жизни без нее - как не могла и вспомнить, какой была сама прежде их встречи, как не могла поверить, что какая-то жизнь и впрямь существовала тогда… Дни, когда ее не было рядом, проплывали мимо в дымке лунатизма, в мутном сумраке существования; часы и минуты, что они проводили вместе, растягивались счастливой бесконечностью, в которой не существовало ничего, кроме этой любви, дружбы, нежности, кроме их единства, кроме неразделимого существования их двоих, становившихся одним целым, кроме этой истины, исключительно верной и ценной… Больше ей ничего не было нужно – это взаимопонимание стирало границы и с лихвой заполняло собой всю ту пустоту, что была негласно предписана каждому Среднему Уставом.

Без нее не было ничего: не было надежды, смысла, не было жизни, не было будущего, не было даже самой себя. Без нее не было ничего.

Жить от встречи до встречи было так мучительно, но и почти что сладко, жить, переполняясь тоской по тому, от чего на самом деле в жизни девушек есть лишь странная иллюзия, переполняясь предвкушением и счастьем проведенных вместе мгновений, сказанных и не сказанных слов, переполняясь почти что гордостью за собственные силу и стойкость, собственное мужество, какая бы мука за ним ни стояла, переполняясь глупой, ложной надеждой, что однажды всё будет хорошо…

Сегодня же утро обещало изменения, от которых в животе словно сладкой тревогой скручивался какой-то странный узел, с которым Ия никак не могла совладать, но сейчас у нее было еще пятнадцать минут, которые она могла целиком и полностью забрать себе, чтобы прочувствовать каждый миг этого странного предвкушения – нервного, волнительного, болезненного и счастливого одновременно. В прошлую субботу в молельном доме Ладу удалось увидеть только самым краешком глаза, она была с семьей и, кажется, Ию не увидела вовсе, отчего странная обида кольнула ту где-то внутри. Сегодня же они непременно увидятся (не просто увидят друг друга, но поговорят и, быть может, даже соприкоснутся хоть на мгновение пальцами в выходящей из молельного дома толпе) и потом, с Роной, тоже проведут вместе драгоценные минуты или даже часы…

Были, однако, и другие мысли в голове девушки, что странно примешивались к мыслям о Ладе - двадцать первого октября Ия каждый год отчего-то неизменно думала о матери. Думала о том, что же на самом деле произошло в этот день теперь вот уже восемнадцать лет назад, и по-прежнему не знала ответа, теряясь в догадках и домыслах. Думала о том, каково это было бы – поговорить с ней сейчас хотя бы раз? Смогла бы ли она рассказать хоть о чем-то, хотя бы самую малость того, что происходит в её жизни сейчас? Да и что ответила бы мама? Хотя, если трезво оглядеться вокруг, на ту же Ладу или на родителей своих первоклассников – разве у кого есть такие матери, с которыми можно вот так поговорить?.. Смешно же тешить себя надеждой, что она могла бы быть не такой, как отец, не такой, как прочие Средние кроме Лады, что она смогла бы понять всю эйфорию и весь мрак отчаяния её чувств. Смешно…

Говорят, у Низких день рождения – праздник, который всегда ждут и отмечают как что-то из ряда вон выходящее, словно ты всему миру сделал огромное одолжение, что явился на свет. Хотя у Низких вроде и само рождение на свет происходит иначе, в крови и муках, от которых порой даже умирают, так что, наверное, какая-то логика во всем этом тоже есть. В цивилизованной же части Империи на день рождения обычно не принято никаких пышных празднований, отвлекающих холодный рассудок, хотя пару приятных слов от родни дождаться можно. Если, конечно, отец не забудет о дате, как это случалось в их жизни уже не один раз.

На встрече с девушками, правда, выяснилось, что с Ладой они о датах рождения не говорили, и сама она тоже не знает о сегодняшнем дне: Рона, все в том же ярком переднике поверх школьного платья, слишком броском в осенней серости, привела их в маленькую комнатушку где-то на задворках средней школы номер три и попросила заполнить кое-какие анкеты. Скользя тонкими пальцами по сенсору экрана, Лада, кажется, отчего-то ужасно смутилась, случайно узнав из них, что сегодня Ие исполняется восемнадцать, и тут же рассыпалась в тысячи извинений настолько бурно, что её пришлось даже украдкой пнуть под столом носком ботинка, сверкнув глазами в сторону Роны. Рона, однако же, всю встречу смотрела на девушек с нескрываемым интересом, словно на давних подруг, которых уже очень давно не видела, а теперь, наконец, снова случайно встретила и никак не может свыкнуться с происшедшими в них изменениями. Ия даже сама начала сомневаться, а не были ли они действительно уже знакомы где-нибудь в прошлой жизни, что, впрочем, тут же признала совершенно невозможным, ведь Роне совсем недавно, в начале сентября, минуло четырнадцать лет, а, значит, ни школа, ни работа никак не могли бы свести их вместе, ведь всего, казалось бы, четыре года были огромной социальной пропастью даже для жителей одного и того же квартала.

В школе в субботу было тихо и безлюдно, да и непривычно – как Ие, работавшей в другом здании, пусть планировка у всех них абсолютно одинакова, так и Ладе, не бывавшей в школьных стенах уже больше двух лет, с тех пор, как сама закончила обучение. Маленькая комнатушка,куда пригласила их Рона, была чистой и аккуратно убранной, несмотря на высокий шкаф, стоящий поперек и делящий и без того тесное помещение на два еще меньших, и концов каких-то досок и обрезков пластика, выглядывающих из-за него словно с любопытством.

- Это у нас подсобка, Вы не подумайте… - засмущалась девчушка, - в Парке будет, наконец, где развернуться нормально…

Про Парк Славы и про великое будущее «Зеленого Листа», спасающего весь мир, она говорила еще очень много – да что уж там, за все почти полтора часа их встречи Рона говорила, не замолкая почти ни на минуту, кроме тех нескольких вопросов, что задали ей девушки, и темно-серые глаза её светились изнутри так ясно и тепло, что Ия невольно поёжилась, сдерживая весь день рвущуюся наружу улыбку, и это было лучшим из всех возможных подарков. Сидя на какой-то потертой подушке за низким столиком, она невзначай касалась своим предплечьем тёплой руки Лады и, глядя в эти лучистые серые звездочки напротив, почти физически ощущала, как тепло разливается изнутри по всему её телу. Не это ли звалось когда-то странным, запрещенным нынче словом «друзья»?

Всё-таки не одни они живые в этом мире.

***

Клянусь я первым днём творенья,

Клянусь его последним днём,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака,

Я дам тебе всё, всё земное -

Люби меня!..*

[* Из песни группы Unreal - «Демон» (на стихи М.Ю. Лермонтова)]

Если прежде, в начале лета, Алексиса вели твердое упрямство, холодность и непрошибаемое ожидание подчинения, то теперь… Усталость словно стала всем его существом, словно подчинялись теперь не ему, но он сам – непонятно только, чему именно. Подчинялся, едва поднимая голову под какой-то незримой тяжестью, и шел, едва переставляя ноги, задыхаясь на каждом шагу. Быть может, внешне того и мало кто заметил бы, и мало кто обратил бы внимание, однако внутренне это ощущалось даже слишком явно, слишком сильно. Словно твердость, уверенность и холодная сдержанность, бывшие всегда его истинным лицом, теперь отделились от его существа и наложились силиконовой маской, не дававшей дышать. Мастер не хотел, что бы Пан видел этого, узнал о странной перемене, происходящей в нем, не хотел, что бы Пан вообще догадался, что что-то в нем, Алексисе Бранте, идет не так. Не по-другому и не по-новому, но именно не так, неправильно, как быть решительно не должно.

И в те часы, когда пьянящая эйфория любви покидала его, Алексис ощущал себя опустошенным, выжатым до последней капли, словно зажёванная соковыжималкой половинка горького грейпфрута. Только теперь он полностью понимал, почему Святая Империя стоит так строго на позиции контроля эмоций, - только понимал он это теперь не мозгом, но сердцем, когда было уже слишком поздно, и оттого снова всё летело под откос.

Любовь делала его слабым – по крайней мере, так считал сам Алексис. Эта нелепая, случайная, внезапная привязанность к мальчишке из Среднего Сектора, томившая молодого Мастера, разом сводила на нет всю предыдущую жизнь, все убеждения и устои – и личные, и общественные. Эта привязанность заставляла его колебаться, сомневаться в себе и своих поступках, подозревать свое ближайшее окружение, едва не выдавать собственное напряжение перед глазами своих кадетов. Постоянные мысли о другом человеке и постоянное желание быть с ним сбивали Алексиса с толку, постоянное напряжение из-за возможного преступления закона – не за себя, за другого, - высасывали все его моральные силы, не оставляя ровным счетом ничего, что могло бы лечь в основу новой почвы под его ногами. Оставаться холодным и собранным на глазах у всех прочих людей он умел без труда, будь то кадеты, Виктор или матушка, так потрясающе не вовремя отчего-то в очередной раз загоревшаяся идеей найти младшему сыну подходящую невесту, но, стоило Алексису остаться одному наедине с самим собой, как всё летело из рук, и пелена темного отчаяния застилала глаза. Эмоции переполняли его. Эмоции, чувства, ожидания и мечты захлестывали молодого человека с головой, окрыляли, зажигая синие глаза ни с чем не сравнимым блеском… Желания, которым не дано было сбыться, стремления, не находящие выхода – они сжигали изнутри огнем, оставляя лишь черные угли.

Теперь, думая о том самом проклятом «потом», Алексис снова и снова спрашивал себя, что именно тревожит его так сильно, что не дает покоя, опустошая? Один из возможных ответов оказался странным и неожиданным: он жаждал дать мальчишке всё. Как Высокий – всё, чего у Среднего никогда не было. Как… кто-то другой – всё, что имел – и снаружи, и внутри себя, - всё, чем мог и не мог обладать. Он был готов бросить всю проклятую Империю к его ногам, даже если то едва ли было бы ему по силам, – но Пану она не была нужна. Да и вообще пересекалось ли это его, Алексиса Бранта, «всё» хотя бы с чем-то, чего хотел сам Пан? Он делал всё, что мог. Он делал больше, чем мог, изо всех сил пытаясь смотреть на всё происходящее глазами не Высокого, не Мастера, но кого-то другого, кто был бы Пану ближе и понятнее, и раз за разом терпел поражение - сила ярлыка, гирей висевшего на его шее, оказывалась слишком большой. Он не заметил, как сам оказался у ног мальчишки, которого не сумел усмирить как усмирял многих до него. Он знал, что конец близок, и не сожалел ни о чем, что успел сделать для него.

Перед самим собой он признавал своё полное поражение – и заключалось оно в первую очередь в том, что он признавал поражение и перед этим проклятым мальчишкой, навсегда перевернувшим его жизнь.

Разочарование заглушало даже усталость. Разочарование во всей своей жизни, на глазах теряющей прежний смысл, разочарование в прошлых идеалах, разочарование в себе самом, оказавшемся внезапно бессильным и беспомощным словно младенец.

Мысли разбегались, не помещаясь все одновременно в его черноволосой голове. Работа. Академия и кадеты. Устав и Империя. Нормы поведения. Мать с её дурными идеями. Пан и будущее, их будущее.

Смешно было бы рассчитывать, что сигареты – хоть вторая, хоть пятая, хоть десятая – помогут на несчастные несколько минут избавить перерыв между занятиями от этих мыслей.

На крыше сегодня было удивительно людно – хотя все люди и рассредоточились достаточно равномерно по всей её площади. Две группы старшекурсников в стороне метеорологического оборудования, трое наставников поодаль, несколько младшекурсников меж ними всеми. Находиться среди людей, особенно незнакомых, сейчас было отчего-то неизменно приятно – наверное, потому что помогало забыть о собственной «ненормальности» и хотя бы ненадолго почувствовать себя причастным к ним.

- Мастер Брант! – Молодой человек обернулся на знакомый голос и в очередной раз удивился, как Пан, столь часто теперь ошивающийся на крыше Академии, еще не начал курить как все те прочие, кто использовал данное место исключительно с этой целью. Хоть повод был бы… - Алексис… - начал Пан тихо и чуть неуверенно, подойдя к тому совсем близко, - слушай, у тебя… На День Славы Империи есть… планы?

Алексис посмотрел на мальчишку мягко и, кажется, так и не сумел скрыть в этом взгляде сожаления.

- Присутствовать, Пан, - качнул он головой, понимая, к чему тот клонит, - как Мастер я обязан присутствовать на главных мероприятиях.

- А… - коротко кивнул Средний в крайне безуспешной попытке скрыть свое разочарование. Он посмотрел куда-то вдаль, очевидно, обдумывая сказанное и пытаясь смириться с этим чувством, и сильнее закутался в чересчур тонкий осенний плащ – такой же черный, как и вся прочая кадетская форма. Ветер сегодня и правда был пронизывающим. День Славы Империи… Нет, здесь Алексис был совершенно беспомощен - он не имел права ни отказаться, ни увильнуть от того, что ему предписано Уставом.

- А после?.. Ну… - мальчишка снова смущенно замялся. - Там же два выходных получается, да?

- Два. - Кивнул Алексис утвердительно и сумел-таки сдержать рвущийся наружу тяжелый вздох. Святая Империя, Пан, как же ты не понимаешь, что он всё еще не в праве безнаказанно наплевать на свой долг перед Империей… - я не думаю, что выйдет, Пан, очень много дел. Правда. Есть вещи, на которые я никак не в состоянии забить, - мальчишка, конечно, не то дулся, не то злился, - мне очень жаль. Давай позже что-то придумаем? - Алексис изо всех сил старался не дать усталости прорваться сквозь его голос, но не был уверен, что это хорошо ему удалось. - Тебе бы и самому, на деле, не помешало присутствовать, слышишь? Ты все же по-прежнему кадет. Здесь или в Среднем, но быть надо.

- Да пошли бы они… - прошептал Пан, явно намереваясь покинуть место их встречи с очередной драмой. Атмосфера в Академии что ли такая?

- Пааан, - окликнул его Алексис, когда тот уже навострил лыжи в сторону лестницы, - а ну стой, - Святая Империя, как же сложно ограничиваться словами, когда так много всего хочется сделать! Тот, однако ж, и правда остановился, так и не поворачиваясь к Мастеру лицом. Ладно, и то неплохо, хоть не придется кричать ему вслед через всю крышу о том, о чем кричать в присутствии других ой как не стоит, - Пан, если ты собираешься не пойти на парад второго числа, сделай хотя бы так, что бы Штоф подумал, что ты был там, слышишь? И тогда можешь дуться на меня, сколько душе угодно будет. Пока я не исправлюсь.

Пан, кажется, сдавленно фыркнул на это последнее замечание и вышел, как всегда не попрощавшись.

«Дурак, поступи хоть раз так, как надо! Сам, пожалуйста… Я не могу управлять тобой и не могу вести тебя. И как Мастер, и как человек я терплю полный крах, когда пытаюсь достучаться до тебя, расшибаюсь в лепешку, и ничего не могу с этим сделать. Не могу даже сказать какие-то самые простые и очевидные вещи так, чтобы ты их услышал! Услышал именно их, а не то, что домыслит твой кривой мозг в вечном стремлении на меня рассердиться. Почему ты никогда не веришь мне, упрямый мальчишка, а обязательно должен сам расшибить лоб о свои ошибки, вместо того, чтобы один раз прислушаться к моему совету? Плевать на Устав, плевать на субординацию, плевать уже на всё, даже на треклятую власть, будь она неладна, но почему ты никогда не желаешь меня понять, не желаешь уступить даже в самой малости, не желаешь допустить даже мысли, что мне нужно от тебя вовсе не подчинение?.. Что я должен сделать, чтобы ты понял, наконец, что твое подростковое самодурство не выводит меня из себя и тем более не «ставит место», что еще я должен сказать тебе, чтобы мы оба могли стать людьми хотя бы в глазах друг друга?..»

Святая Империя, как же далеко он зашел.

Тупик. Выхода нет.

========== Глава 37 Недовольные ==========

Приготовления ко Дню Славы Империи шли уже полным ходом – на улицах развешивались тут и там флаги, окна и стеклостены тщательно мылись и приводились в приличное состояние, жухлая листва собиралась по узким газонам в огромные черные мешки («Вот куда «Зеленому Листу» смотреть-то надо и возмущаться, столько полиэтилена переведут вместо биопакетов, а мы, видите ли, цветочки в парке сажать собираемся» - возмущалась внутренне Лада), школьники вспоминали и разучивали марши, репетируя во дворах перестроение колонн, ритмично шагая форменными ботинками.

- На День Славы Империи как всегда будет парад, слышишь? - Голос Ии звучал совсем заговорщически. - Все уйдут смотреть, а кто не смотреть, тот работать… Никто не заметит, Лада! Просто потеряемся в толпе… – Девушки ждали Рону, намеренно придя на встречу чуть раньше, чем было необходимо, чтобы урвать хотя бы несколько минут на себя. Сегодня они должны были ехать вместе в двенадцатый квартал, в Парк, знакомиться с прочими ребятами из «Листа» и просто разведывать обстановку. По самому тону Ии Лада без труда поняла, как непросто было девушке выкроить время на эту, как думалось, пожалуй, им обеим, почти бессмысленную поездку, съедавшую едва ли не весь субботний день после утренней молитвы. Радовала, правда, мысль о том, что уже через несколько дней появится внеплановый выходной по случаю Дня Славы Империи, но сейчас даже это утешало слабо, ведь выходные эти положено было по самое не хочу забить Уставной чепухой всех видов и сортов.

Несмотря на всю заманчивость озвученного предложения, Лада явно колебалась. Ия в глубине души почти ненавидела эту ее постоянную неуверенность, так резко, однако, сменяющуюся почти неадекватно фанатичным блеском в глазах, и ничего не могла поделать - отчего лишь сильнее сама так очевидно заводилась.

- Ну же, надо только заранее договориться, где встретиться, и тихо слиться из толпы…

- Хорошо, - выдохнула та, наконец, к немалому облегчению Ии, - хорошо, идет, будь по-твоему. Я постараюсь… И куда мы пойдем?

Ия задумалась, вглядываясь в электронное табло расписания автобуса второго уровня, на остановке которого они стояли теперь.

- На пруды далеко, да? Слушай, а если к тому же «Зеленому Листу» и пойти? В Парк. В двенадцатый. Слушай, а правда? Попросим какое-нибудь ознакомительное задание, им и прикроемся, если что… Сегодня заодно узнаем, какие у них самих там планы на второе число…

- Это только если дождя не будет, - скептически отозвалась Лада, качнув головой, - ты же знаешь наш ноябрь.

- А если будет, еще что придумаем! Или в том хвалёном павильоне устроимся, - решительно кивнула Ия, немало довольная тем, что смогла убедить девушку на риск, - у нас еще четыре дня есть подумать, не забывай. Все равно они нас скорее не заметят, когда мы будем у них под самым носом, чем если по углам прятаться. А оттуда и к параду поспеем – в двенадцатом же, ближе к обеду, нас там все равно никто не знает и не узнает…

Внешне двенадцатый квартал ничем особенным от одиннадцатого не отличался: те же многоэтажки, те же улицы, те же редкие облезлые островки газона тут и там. Территория парка была обнесена высоким забором – нижняя половина из кирпича, верхняя – кованая. Почти сразу свернув с главной аллеи на тропинку поуже, ведущую влево среди тоненьких, облетевших молодых деревьев, три девушки вскоре увидели невысокое серое строение без каких-либо вывесок или опознавательных знаков.

- Пришли, - решительно кивнула головой Рона, - у нас еще не готово ничего, но это как раз и есть наш павильон. О, а вон и ребята. Неужто нам фильтры, наконец, пришли… - девушка направилась к двум молодым людям, девушке и пареньку, вскрывавших и сортировавших какие-то коробки на небольшой асфальтированной площадке возле входа в павильон.

- Хэй, народ, это Лада и Ия, наши новенькие, - окликнула их Рона.

Двое ребят обернулись к девушкам и выпрямились. Они оба были невысокого роста, с сероватыми, мышиного цвета волосами, по первому впечатлению – ничем не выделяющиеся из сотни таких же молодых людей.

- Кай, - представился он.

- Кая, - вежливо кивнула головой она. Сквозь серые глаза обоих просвечивали едва заметно лукавые огоньки. Ия, кажется, едва заметно вскинула брови.

- Ну да-да! - Нетерпеливо воскликнул парнишка, не давая никому сказать ни слова. - Можно уже начинать расспрашивать, почему у нас имена одинаковые.

Лада едва сдержала улыбку – импульсивность мальчишки позабавила её, хотя и удивила немало – как, впрочем, и вся странность ситуации.

- И почему же?

- Ну, просто родители хотели близнецов, но почему-то не получилось, - видимо, наследственность не та. Поэтому пришлось брать клетку одного и из весенних циклов для меня и летнего - для Каи, чтоб сделать вот так вот вид, что мы и правда близнецы. Ну, мы и делаем, – пожал плечами он, - только, по-моему, одинаковых имен это всё равно не объясняет… Да и дела не меняет, лица-то у нас все равно разные. У каждого свои причуды, короче. У кого-то братья и сестры младше собственных детей – и вроде ничего, живут. – Парнишка быстро скользнул глазами по черному платью Лады и остановился на сером, в которое была одета её спутница. - Так, «Лада и Ия» я слышал, а кто из вас кто?

- Ия, - положила Рона ладонь на плечо невысокой девушке, - это она к нам еще и Ладу решила привести.

- О, чувствую, тут тоже можно истории про имя рассказывать? – Не отставал мальчишка, но, заметив, как та напряженно поджала губы, осекся. – Хотя до этого, наверное, еще дослужиться надо, да? Все вы, девчонки, одинаковые…

- Зато будет повод продолжить общение, - мягко отозвалась Лада. Признаться, столь резвый интерес нового знакомого к Ие её не очень-то порадовал, но всяко лучше заранее смягчить все возможные углы.

- Ладно, ребят, не отвлекаем вас, - как нельзя вовремя подала голос Рона Валтари, обращаясь к брату с сестрой, - а мы дальше пошли, потом пообщаетесь.

- Агааа, - загадочно протянул Кай им вслед.

- Никакие они не близнецы, - тихо пробурчала Рона, - Кая милая, а Кай – придурок. Наши родители давно знакомы, - как-то смущенно принялась объяснять девчонка, стоило им отойти лишь на пару метров от ребят, - и хотят нас с Каем поженить, когда я стану совершеннолетней, ему-то уже шестнадцать. Вот он на всех девчонок и бросается как на потенциальную жертву, чтоб только кого-нибудь найти и на мне не жениться… - она обиженно поджала губы. - Он парень-то неплохой, но времени у него уже не очень много осталось, никуда он не денется.

«Вот это страсти кипят! Не хуже вечернего телешоу. А вы говорите, Средние-Средние…»

Старшеклассница тем временем открыла тяжелую дверь павильона и жестом пригласила девушек заглянуть.

- Здесь еще почти ничего нет, но оглядеться можно… - В бетонной коробке неотделанного помещения было холодно и сыро. В противоположном её конце находилось непонятное подобие сцены, наполовину заваленное каким-то хламом, и, кажется, виднелся неясный контур двери, ведущий еще куда-то; мутная от пыли стеклостена, судя по всему, не мылась ни разу с момента постройки павильона. Коробки и строительные материалы, вперемешку устилающие ровным слоем пол, оставляли лишь узкую тропинку, ведущую от двери до сцены. За столом (единственным предметом мебели в помещении) прямо напротив входа красивый, светловолосый молодой человек сосредоточенно ковырялся отверткой в каком-то механизме.

- Это Молчун Паул, - тихо произнесла Рона и махнула ему рукой. Тот кивнул, не задерживаясь на девушках задумчивым взглядом, - он никогда не говорит, - добавила она тихо, когда все трое вернулись на улицу и двинулись дальше, вдоль павильона, - ребята, с которыми он учился, шепчутся, что это после аварии – то ли у него кто-то погиб, то ли сам повредился… но я не знаю правду. – В голосе Роны едва уловимо проскользнула нотка грусти и сожаления. - Паул замечательный парень, у нас он, можно сказать, на позиции техника, а то и изобретателя: сейчас занимается тройным фильтром для воды, да еще и как бы в разрезе, чтобы наглядно видно было. Он вооон там будет стоять. Я потом покажу – а, хотя, что там, сами увидите ближе к открытию. – Ненадолго она замолчала, когда троица вышла из павильона, а потом продолжила, резко меняя тему. Кажется, три минуты были максимальным лимитом молчания для этой девочки. - Вы, кстати, не слышали, что насчет камер в Парке говорят, нет? Говорят, Парк Славы Империи будет первым, где камеры планируется монтировать прямо в деревья. Все-таки, как ни крути, а это единственный в своем роде парк Среднего Сектора, на Прудах-то все равно зона отдыха, куда на пол выходного дня не съездишь, так что там и правила другие, понятно, что там в домиках все как везде, а тут… Ну, просто, нам же эти деревья сажать и растить, а мы всё еще не в курсе сами, как они хотят это всё организовать. Тем более что деревья… - девчонка осеклась, едва не столкнувшись с вывернувшей из-за угла высокой девушкой, чей ярко-зеленый передник был весьма неожиданно повязан на голову вместо косынки, собирающей длинные каштановые локоны; черное платье, утепленное болотного цвета дутой безрукавкой, доходило до самых щиколоток; в руках у нее был глубокий и явно весьма тяжелый таз, до краев полный воды.

- Эми Хансен, наша старшая. - Представила её девчонка. - Добрый день! А мы тут с новенькими осматриваемся…

- Добрый день, девчонки, но мне совсем-совсем некогда, - скороговоркой воскликнула она, едва окинув троих взглядом каре-зеленых глаз, и проскользнула мимо, едва не расплескав воду на стоящую ближе всех к ней Ладу. Несмотря на строгость во взгляде, девушка оказалась весьма молодой, лет двадцати пяти, не больше, хотя её Лада разглядеть почти не успела. Даа, куда ни кинь, а личности одна любопытнее другой.

Вечером, однако, возвращаясь домой и подводя итоги дня (Хвала Империи, Рона заявила, что ей надо немного задержаться, и девушкам удалось уехать вдвоем), Лада могла бы с уверенность сказать, что время в «Зеленом Листе» прошло утомительно – не столько физически, сколько морально, принеся лично ей куда больше разочарования, чем удовлетворения. К тому же автобус всё никак не хотел приходить, как всегда отставая от указанного расписания, и девушки еще долгое время стояли на платформе, поделив на двоих несколько бутербродов с колбасой, бережно сохранённых Ией до вечера.

- Всеединый прости, из чего они теперь её делают? – Скривилась последняя, едва надкусив свою порцию. – Вообще же вкуса нет никакого, как ластик жую.

- Из синтезированных волокон, наверное, - флегматично пожала плечами Лада, всё так же пристально вглядываясь в городские дебри, из которых должен был появиться долгожданный автобус, - или, в лучшем случае, из сои. А ты, что, ластик пробовала?

- Да. – Совсем мрачно отозвалась девушка. – В младшей школе. И дрянь, скажу тебе, та еще. – Лада, кажется, едва заметно усмехнулась, когда ответ девушки потонул в гуле подъезжающего, наконец, транспорта.

- Короче, эксплуатируют этот ваш «Зеленый Лист», я смотрю, по полной, - вынесла, наконец, свой суровый вердикт она, садясь на потертую синюю обивку кресла, - за один несчастный павильон чуть не весь парк на своих плечах тащат, и хоть бы кто пикнул! Какая экология, когда весь ремонт и все обустройство полностью на этих детях! В марте они открытие запланировали… Да к марту тут будет одна корка ледяной грязи и всё, хоть ты сегодня, завтра и еще два месяца спину надорви копаться. Глупости это, а не экостанция, и всем там, - она гневно мотнула головой, очевидно, изображая тем самым верх, - глубоко плевать, что тут эти школьники сейчас делают, потому что смысла в этом – ни на грамм. Прости меня, Ия, но тратить своё время на все эти игры у меня настроения нет ни капли, а стирки с уборкой мне и дома хватает…

- Шшш, сбавь-ка обороты на минутку, - Ия пытливо заглянула девушке в мрачное лицо, кажется, изо всех сил стараясь смирить гнев в голосе. Странно, но это, кажется, первый раз, когда несогласие в ее словах так сильно похоже на начинающуюся ссору. - А логово без камер тебя вообще никак не прельщает? Ты вообще слышала, что Рона про камеры сказала? Со всеми твоими планами по… – она осеклась, - думаешь, всем все даром достается? Придется, милая, побатрачить чуток! Или ищи что другое, а у меня лично вариантов уже нет. И лишних сил и времени их искать тоже нет. Не хочешь – не надо, только не ной потом, что бессильна что-то изменить или улучшить. А я устала от этого и отказываться, когда само в руки идет, не желаю. Понятно, что и мне там без тебя делать нечего, но это отговорки всё, вот увидишь. Уже второго числа и увидишь. А пока на носу воскресенье – отдохни и взбодрись…

***

В Академию Пан едва не опоздал – Антона не было ни вечером воскресенья, когда мальчишка вернулся из Среднего, ни утром понедельника. Не то учился, не то шлялся где, Пана это мало интересовало, только его возни утренней он не услышал, а потому проснулся на полчаса позже необходимого. Впервые за все месяцы пребывания в Высоком Секторе влетел в Академию за три минуты до начала занятия, тихонько сунул нос в приоткрытую дверь аудитории и, увидев, что Мастера Аккерсона еще не было, выдохнул с облегчением. Все мальчишки-кадеты были в сборе (кроме Стефа, появлявшегося лишь один-два раза в неделю, ситуация с которым пока не двигалась ни в позитивную, ни в негативную сторону, и которого Пан лично для себя уже списал со счетов) и о чем-то в полголоса грызлись.

- О. Любимчик пришел. - Ники заметил его появление первым.

- Завали, - отозвался Пан безразлично. Благодаря тому, что дурацкие клички, данные всем Данишем в его первый же день в четвертой группе, не воспринимались всерьез никем, кроме него самого, Пан по поводу своей тоже переживал не так сильно, как мог бы. - Доброе утро всем.

- П’ивет, у нас тут дискуссия, - поспешил доложить Колин, возбужденно картавля, - ну-ка поведай нам, что ты знаешь насчет жилья в Высоком?

- В смысле?

- Вооот, я тоже никогда толком не задумывался, а кое-кто, - он стрельнул глазами в сторону спины Артура, - оказывается, тут кучу всего знает и молчит, даже не подумав делиться знаниями с това’ищам по па’те.

- В чем дело-то?

- Короче, - встрял Ники, - если выбросить все подробности, без которых Болтуну будет не о чем говорить, то останется только то, что в Высоком можно за деньги купить хату, съехать от всех и жить одному, как это, оказывается, делают Мастер Брант и многие другие, наверняка.

- Одному в целой хате? – Алексис не говорил ему… Хотя он ведь и не спрашивал ничего такого. – Боюсь узнать, в скольких комнатах.

- Этого история умалчивает, - пожал плечами тот, - попробуй, спроси у него, если интересно.

Пану стало как-то не по себе от этой шутки.

- Откуда информация-то?

- В моей семье его давно знают, - обернулся к нему Артур, - а про жильё, я думал, все и так в курсе… Знал бы, что такую шумиху разведете – молчал бы, надо больно…

Продолжить мальчишкам не дали – Мастер Аккерсон спешно вошел в классную комнату, жестом призывая к тишине вместо приветствия, и начал занятие. Пан же крепко задумался, подперев кулаком висок.

В Среднем от старшего поколения съехать можно лишь в двух случаях: первый - если кто-то из твоей родни почил, и то лишь с условием, что ты уже женат. Второй - квартиру выделяет Империя новорожденному. Три поколения не должны жить вместе, так что, зачав ребенка в центре, можно хоть в тот же день подавать заявление на получение жилья - все равно раньше седьмого месяца его не получить. Пан подозревал, что это делается, чтоб избежать спекуляций недвижимостью, если в развитии ребёночка произойдет сбой, и он не появится на свет, но общественное мнение утверждало, что последние два месяца даются на переезд и привыкание будущих родителей к новому месту…

В Высоком Секторе, оказывается, все было по-другому. В Высоком квартиры могли продаваться и покупаться как какие-то личные вещи, и эта новость в голове Пана укладывалась пока что как-то со скрипом. Мысль о том, что человек может жить один, вообще была почти абсурдной - однако Алексис вот, оказывается, не будучи женат, действительно живет один, без родителей - по меркам Среднего Сектора не просто роскошь, но явление вовсе абсолютно невозможное. Не говоря уж о финансовой точке зрения. Пан и сам не совсем еще мог разобраться в своих ощущениях от этой новости: с одной стороны, наверное, здорово иногда бывать наедине с собой и свободно распоряжаться своими действиями, пространством и временем, с другой - какое же жуткое одиночество и оторванность от всего мира будет испытывать этот человек! Одиночество казалось Пану однозначно неестественным состоянием для человека. Теперь ясно, почему этот проклятый мажор еще и такой сноб… Да с ним, наверное, и так никто не ужился бы.

Возвращаться в общагу после всех этих разговоров было как-то особенно противно. Вроде только-только привык и смирился с Высоким Сектором и его мажорскими принципами, как снова его носом тыкают в их, Средних, неполноценность. Они вот с родителями втроем всегда жили в двух комнатах по 13-14 метров каждая, Марк с предками и двумя сестрами - в трех, примерно таких же, а тут, оказывается, можно жить одному на куда большей площади, ну что за фигня? Еще и продавать и покупать квартиры как какие-то вещи… Поднимаясь на свой второй этаж, Пан невольно поймал себя на мысли, что даже красота коридора (Алексис как-то упомянул, что такой пол называется наборным паркетом) уже не впечатляет его как прежде. Или он сам зажрался и не заметил? Святая Империя, как же бесит. Видимо, никогда у него не получится смириться с некоторыми вещами здесь…

Ко всему прочему эта неделя была еще и периодом его дежурства по кухне - а одна кухня прикреплялась к каждым пяти двухместным комнатам, каждый из жителей которых, очевидно, считал своим главнейшим долгом уделать ее как нельзя сильнее. С готовкой сам Пан уже хоть сколько-то начал находить общий язык, хотя и предпочитал питаться чем-нибудь хотя бы наполовину готовым (столовая была заведением разорительным даже по меркам кадетской стипендии), хотя продовольственные магазины и располагались далековато от Академии. И почему нельзя за собой по-человечески убрать, а не взваливать это на окружающих? А лучше уж тогда и на уборщиках не экономить, кадеты вроде тоже не прислуга…

Словом, настроение мальчишки уже не первый день оставляло желать лучшего, не переставая его самого удивлять, когда он стал таким ворчуном, завистником и чистоплюем.

По-детски злая обида, душившая Пана после последнего, такого краткого разговора с Алексисом на крыше, постепенно сходила на нет, да и порыв вообще взять и уехать на День Славы Империи к родителям – тоже. В конце концов, что ему там сейчас делать? Снова не отвечать на сотню их вопросов? Выкручиваться перед Марком? (Вот и угораздило же его язык распустить в тот раз! Как теперь тому вообще в глаза смотреть? Спасибо хоть, почти ничего ни про кого не выпытал…) И после всего этого единственному во всем пятом квартале тереться на параде в черной кадетской форме? Всеединый сохрани от такого счастья. Хотя Алексис, конечно, опять незнамо что о себе возомнит, когда все-таки увидит его в Высоком Секторе… Занят он, видите ли… Как он свободен, так Пан отчего-то все свои дела бросает, а как… Да ну его.

Сомнения Пана, однако, совсем скоро, буквально на следующий день, развеял Колин Кое – на очередном перерыве утащив мальчишку за ворота курить (Хвала Империи, этот хоть не знает дороги на крышу, а то и последней капле спокойствия можно было бы сказать «Прощай») и немало удивив Пана словами о том, что все перваки чуть ли не впервые в жизни, как выяснилось, по-настоящему с интересом и любопытством смотрят в сторону грядущего торжества. О том, как парад будет проходить в Высоком Секторе, да еще и для кадетов Академии, Пан, оказывается, в своем сумбуре чувств и правда особенно не задумывался. А Колин, услышав о его планах свалить в Средний, только вытаращил свои рыжевато-карие глаза: «Совсем дурак? Круто же тут посмотреть!» Значит, путей к отступлению и правда не осталось, если своим отъездом в эти дни он вызовет только большее количество вопросов.

Впрочем, как сказал Виктор Берген на одном из занятий немногим позже, от первокурсников Академии, кроме присутствия на параде, ничего особенного и не требовалось; это уже потом, ближе к третьему курсу, после распределения, каждое направление должно в своей колонне идти и что-то там представлять из себя (об этом Мастер, конечно, тоже так толком и не рассказал ничего, но хоть снял всеобщий нервный ажиотаж). Естественно, предложил мальчишкам отправиться вместе всей группой – и, естественно, встретил в ответ вяло-вежливое «может быть», однозначно трактующееся как «вот уж вряд ли». Вытащить что ли, правда, Колина на торжественную часть? С ним точно не соскучишься, а пойти вдвоем без остальных парней он наверняка будет не против. А то ведь так и совсем стухнуть можно.

========== Глава 37,5 ==========

Sinä ja minä liikennevaloissa,

Sinä ja minä slummitaloissa,

Sinä ja minä aamukasteessa*

[*Фин. «Ты и я на светофоре,

Ты и я в городских трущобах,

Ты и я по утренней росе» (пер. автора)

Из песни группы Negaive – «Sinä ja minä»]

После того, как Пан ушел – или, вернее сказать, даже сбежал, - сославшись на то, что уже поздно, а ему еще вещи собирать и в Высокий ехать до комендантского часа, Марк некоторое время сидел всё там же, на краю второго этажа фабрики, молча курил и думал обо всем, что происходит теперь в их жизнях, всем сказанном и еще больше – всём не сказанном.

Сейчас, конечно, засиживаться где-то до вечера для мальчишки стало значительно легче: после того, как Дана съехала к мужу, можно хотя бы меньше грузиться по поводу поздних возвращений домой (какое там «поздних», он позже девяти-то нечасто приходил, когда комендантский час официально установлен на 23:00). Старшая из сестер уже не первый год помешана на своих молодежных дружинах – и муженька себе нашла там же, под стать себе, так что для Марка не станет удивлением, если теперь их и без того не самые теплые отношения совсем сойдут на нет. С ней-то было совсем тяжело – ни себе, ни людям, и домой возвращаться не хочется, и шляться неизвестно где не получится. С Лаей всегда дела обстояли как-то проще: Лая, во-первых, старше него всего на год, а не на четыре, а во-вторых, всегда была тихоней, у каких, наверняка, в глубине души все не так спокойно, как кажется… только на разговор об этом ее никогда не вытащить – боится, как бы ни вышло чего. Может, это просто игра воображения, но Лая, кажется, с переездом Даны тоже вздохнула чуточку свободнее.

Больше всего, конечно, Марк опасался, что и Пан вернется, став очень быстро высокомерно расчетливым, каким представлялись ему Высокие на примере выскочки-сестры. Ну или бесконечно запуганным (что, впрочем, является двумя сторонами одной медали), как, наверное, любой на его месте, однако этого не произошло, и бывший одноклассник возвращался почти таким же… Почти. По осколкам рассказов Пана Марк словно складывал новые и новые детали мозаики – только осколки эти были вечно слишком мелкие и слишком мутные, а друг лишь качал головой и опускал глаза, поджав губы. Марк не задавал лишних вопросов, и, ставя себя на его место, признавался самому себе, что абсолютно теряется и не имеет ни малейшего представления, что должен испытывать сейчас Пан – неловкость? Злость? Сожаление?

Только Пан всё равно менялся.

Приезжал каждый раз другим человеком, новым и уже почти чужим, и сам этого абсолютно не замечал. Словно замороженный, и снаружи, и изнутри, настолько, что хотелось отогреть и растормошить его, заорать прямо в ухо, чтоб он немедленно вернул того непоседливого, невыносимо едкого и совершенно легкомысленного внешне подростка, с каким сам Марк сидел за одной партой два года. Этот же молодой человек был застегнут на все пуговицы, и в прямом, и в переносном смысле, хотя глаза его, слишком взрослые для его четырнадцати лет, и выдавали безумие, граничащее с безысходностью. И чем больше Марк думал обо всем этом, тем более уверялся, что эта стерильность Высокого Сектора пугает его (именно пугает, что для парня было, в общем-то, не очень свойственно) значительно сильнее, нежели так красочно расписываемая во всех учебниках грязь и жестокость Низкого.

То, что сказал Пан (вернее, показал без слов, одними глазами), выбило Марка из колеи еще очень надолго. Хотя он же толком даже ничего не сказал, только навел мысли в нужное русло. Ненужное, конечно, но куда уж тут деваться, когда твой единственный друг совсем спятил в своем проклятом Высоком Секторе. Казалось бы, вот так живешь себе, вроде знаешь человека уже лет пять, почти как облупленного, и тут вдруг оказывается, что он свихнулся. И хоть стой, хоть падай, а сделать ты ничего не сможешь, как минимум потому что он теперь ужасно далеко от тебя, в другом мире, и твоя жизнь с его пересекается от силы на несколько часов в месяц. Нравится тебе это или нет, а сделать ты ничего не сможешь – только спрашивать и (втайне от себя же) немножко тревожиться, как же жить дальше. Следовало ожидать, конечно, но не отсюда же.

Как всё это могло случиться, Марк решительно не понимал. Начиная с того, как Пана вообще выбрали (не каждый в пятом квартале верил, что такое на самом деле возможно), продолжая тем, что этот удод не вылетел со свистом назад в первую же неделю, и заканчивая последними, поражающими своей непредсказуемой оригинальностью, новостями. Очень в его духе, конечно - вляпаться в какую-то неведомую фигню, а потом ходить и вопить, что он ничего такого не говорил, не делал и даже не собирался подумать. Нет, ну всякое, конечно, бывало, но такое… Хотя ведь было, отчего взвыть - к Высокой-то, небось, вот так просто, будучи до мозга костей Средним из пятого квартала, не подкатишь. Интересно вообще, какие они там, Высокие девчонки? И ведь даже не рассказал ничего, засранец.

Конечно, Марк завидовал товарищу. Завидовал по-хорошему, радуясь, соболезнуя и тревожась, любопытствуя, хоть и понимал, что в такие дела своего носа лишний раз – а лучше и вовсе – совать не стоит. И все же каждый приезд Пана был для него событием важным и долгожданным - тем более что с Туром они сейчас общались все меньше, явно чувствуя, как расходятся их дороги, а о Пане не говорили и подавно - резкий негатив Тура, вспыхнувший в адрес бывшего одноклассника, Марка немало выводил из себя, но осознание того, что не его это дело по большому-то счету, затыкало ему рот. Да и не в его привычке было кому-то что-то доказывать. Переезд Пана - а, вернее, его возвращения, - и все новости, которые он приносил, все больше взращивали в Марке ощущение, что время, отведенное ему (он всегда думал, что им, а оказалось, что только ему), стоит на месте, в то время как жизнь Пана бурлящим водоворотом уносится куда-то вдаль, мимо. Уносит его одного, неизменно оставляя Марка позади. Нет, судя по проблемам, с которыми парень каждый раз возвращается на родные улицы, сам Пан остается все тем же раздолбаем, что и в прежние дни, да только проще и веселее от этого почему-то не становилось. Понятно ведь, что однажды он исчезнет из его, Марка Моро, жизни - и, скорее всего, в тот момент это пойдёт во благо им обоим. По крайней мере, представить Пана с какими-нибудь комендантскими кольцами(!), да еще и на развалинах фабрики вечно задымленного пятого было абсолютно невозможно - вполне резонно невозможно. Так что, может, лучше сейчас, чем потом? Сейчас хотя бы не так больно.

Честно признаться, мальчишка чувствовал себя последним выжившим на краю мира: сестры разом обе выскочили замуж, у них теперь другие заботы, единственный настоящий друг не просто свалил в другой мир, так еще и влюбился там в кого-то, предатель; школа через полгода закончится, а за ней - вообще пустота. Работать, очевидно, придется в отцовском магазине, хотя, было ли его желание на это, Марк и сам не знал. Жениться? Тоже странно. И вроде совершеннолетний уже, да только храбрости выбирать (так пафосно) свой жизненный путь это не прибавляло ни на грамм.

Пятнадцать лет, первый рубеж, ни рыба, ни мясо.

========== Глава 38 День Славы Империи (часть 1) ==========

世界が朽ち果てても　変わることのないものがある

涙をこらえてでも　守るべきものが僕らにはある*

[* Яп. «Даже если весь мир прогнил насквозь, кое-что останется неизменным,

Даже если мы едва сдерживаем слёзы, в нас самих существует нечто, что стоит защищать».

Из песни группы Orange Rage – «O2» ]

- Не этого они хотели, - покачала головой Лада, прислушиваясь к отдаленному шуму города, - и не за это боролись. Не за такие «праздники», не за Средний Сектор, не за серую умеренность и не за пустое выживание.

- Кто? О чем ты? – Ия удивленно подняла на нее глаза. Девушки сидели на заботливо принесенной кем-то из ребят еще в прошлый раз перекошенной скамейке недалеко от павильона и сортировали агитационные брошюры по трем коробкам. Желание девушек поработать в Парке Славы второго ноября у ребят из «Зеленого Листа» ни подозрений, ни возражений не вызвало – часть из них, будучи еще школьниками, были призваны оттрубить дополнительное (праздничное) занятие по патриотическому воспитанию, после чего следовать на парад со всеми. Признаться, Ия и сама не вполне поняла, почему на классы в ее школе (и нескольких других) проведение подобного же мероприятия повесили досрочно, первого числа, но спрашивать не стала – от греха подальше, ведь перспектива провести весь этот день с любимой вдали от посторонних глаз привлекала её несравнимо сильнее всех прочих альтернатив.

- Помнишь учение о Пророке? – Всё так же серьёзно взглянула на нее Лада. Пусть ребят, кроме время от времени маячащего где-то в дальней части Парка Паула, и не было рядом, говорить громче, чем в полголоса, переходя иногда вовсе на шёпот, девочки не решались. - “И вышел Один средь уцелевших и рёк: “Все беды людские есть из страстей людских, а существу, наделенному столь мощным разумом, не должно идти на поводу страстей своих и инстинктам як животным. И да будет человек человеком разумным, дабы разум не допустил боле тех катастроф, что вызваны были страстным порывом.” И пошли за нём люди, слушавшие его разумом человечьим, а не животной жаждой, объявляя себя людьми равными, братьями и сестрами по чистым мыслям, а те, кого коснулся Пророк рукою своей, получали часть света Его, становясь ближе к Истине, а те, кто оказались слабыми и неразумными, жались в стороне. Всем же на новой земле нашлось место под дланью Его”… – Голос её, быстро цитирующий строки Святого Слова Империи, звенел от волнения. - Так вот, те, кто пережил катастрофу в древние времена. Те, кто просил равноправия и безопасности, создавая Империю, те, кто «жались в стороне», их обманули, а когда они возмутились, их назвали дикими и заперли в резервации, бросив все силы на дрессировку новоиспеченных Средних. А те, кто не оказался заклеймен диким, кто вовремя просёк, что же происходит, стали Высокими, потому что получили «часть света Его».

- Да с чего ты взяла это всё? – И снова горячность, с которой Лада убеждала свою собеседницу,отчего-то заставляла последнюю насторожиться, словно сжавшись в комок, тщательно вслушиваясь в каждое прозвучавшее слово.

- Не знаю, - прошептала девушка, качая головой, губы ее мучительно дрожали, - а ты думаешь, все просто собрались – все, кто был тогда «диким», кто всю жизнь был «диким»! – и разом согласились на такой режим? Не верю я в это. Хоть что со мной делай, не верю. И обещали им другое.

Весь Средний Сектор походил сегодня на пчелиный улей, переполненный насекомыми, гудевший и вибрировавший от голосов, каких-то объявлений, смутно квакающих из десятков рупоров, и шума тысяч шагов, слаженно стучащих по влажному асфальту. Несмотря на свою монументальную торжественность, день Славы Империи всегда производил на Ладу впечатление гнетущее, особенно теперь, и она даже в мыслях своих оттягивала тот момент, когда им с Ией придется тоже влиться в поток шествующих к главной площади, как могла. О том, чтобы добраться пешком до плаца перед Домом Управления в девятом квартале, конечно, и речи быть не могло, главная площадь же двенадцатого квартала, если верить картам в телефоне, лежала не так уж далеко от Парка. Только всё равно успеют они двое туда только к самому концу.

- Знаешь… - задумчиво произнесла Лада, глядя куда-то вдаль, в небо, полусокрытое серо-желтыми, почти облетевшими вершинами деревьев, ещё совсем юных и хлипких, вздрагивающими на порывистом ветру. - Знаешь, я очень часто – да что там, почти всю жизнь, наверное, думаю в этот день о том, что мне жить… страшно что ли. Не то, что собой быть страшно, куда там… Оно, конечно, запрещено, но это другое, понимаешь? – И, не дожидаясь ответа Ии, продолжила. - Мне по сторонам смотреть страшно бывает, на людей: они все серые, одинаковые, они не люди, Ия, они словно машины, работают, пока заряд не сядет… Ходят на эти парады треклятые… Я вот всегда завидовала тем профессиям, которые обязаны на работе оставаться даже сегодня. Ну, врачи там… - речь её звучала очень тихо, неуверенно, то и дело перескакивая с одной мысли на другую. – И знаешь еще, отчего страшно? Я самого главного понять не могу: они просто боятся жить, как и я? Или они действительно… такие на самом деле? Неужто большинству и правда ничего не нужно, кроме стабильности, кроме работы, телеэкрана и одинаковых беретов под серым небом?.. Неужто правда ничего не интересует, не важно… Или они даже не думают, что бывает что-то другое, кроме этой рутины, кроме этого омута страшного, из которого не выбраться, если с головой однажды уйдешь в него?

- А что еще есть, а? – Ия повернула к девушке лицо и напряженно нахмурилась.

- Ты это серьезно? – В голосе Лады прозвучали неподдельные изумление и испуг.

- Нет, правда, ответь. Что есть?.. На самом деле, как ты говоришь…

Лада замялась, не то не находя слов, не то пытаясь выстроить мечущиеся в голове мысли хоть сколько-то стройным порядком.

- Жизнь есть, Ия, жизнь. – Голос её звучал твердо и уверенно, немного чуждо, и нотки прорывающегося отчаянии слышались в нем.

- Жизнь?.. – Переспросила та, переведя взгляд грустных темно-карих глаз в серо-синее небо. - Где? Как? Какая? Ты смогла бы объяснить им?.. Смогла бы – так, чтобы за тобой пошли? Чтобы было убедить, что эта твоя «жизнь» стоит им рисковать своей «жизнью», спокойной и стабильной, пусть она тебе и не нравится? Чтоб не повторить судьбу тех ребят, про которых нам даже ничего так и не рассказали…

- Но как, Ия, как можно жить всю жизнь – вот так? – Воскликнула Лада, переполненная эмоциями, вглядываясь в лицо любимой, и снова перешла на шепот, по привычке оглянувшись по сторонам, словно затравленный зверёк. - Мне страшно, мне так страшно думать о том, что и мне предстоит такая жизнь, что вот я уже вышла меня замуж, подарю Империи парочку, а то и тройку детишек-Средних, обрекая их на такую же, точно такую же безнадегу, как всё то, что мы видим каждый день… На бесцеремонные ВПЖ, на синие беретки в 5 лет, серые шляпки – в пятнадцать и черные… Сохрани Всеединый, не в те же пятнадцать… И ходить до самой смерти с каменной маской на лице, словно ты робот, до смерти уставать на монотонной работе с понедельника по пятницу, стоять на тупых молельных собраниях по субботам и заниматься накопившейся уборкой по воскресеньям. Неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом. А по вечерам смотреть лживые новости и тупую рекламу того, что на самом деле тебе не нужно, нарабатывая норму телевизионных часов, за энергопотребление которых потом тебе же и платить, и безотказно встречать комендантов ВПЖ, словно тебе не мерзко от того, что какие-то чужие, ненавистные тебе люди ставят вверх ногами твой дом, бесстыдно копаясь в твоих вещах… «Дикие то, дикие сё»… А наши «цивилизованные» спокойствие и безопасность разве стоят того, что мы за них отдаем? Знаешь, я иногда просто хочу исчезнуть. Чтобы никогда не было ни меня для этого мира, ни этого мира – для меня. Только я сейчас понимаю, что, прежде, чем исчезнуть, нужно сделать хотя бы что-то, что может остаться. Что может дать смысл самому факту, что я вообще когда-то была.

Тяжелое молчание опустилась на пустой павильон и весь Парк, позволяя обеим девушкам погрузиться ненадолго в собственные невесёлые мысли касательно всего, что было так горячо произнесено только что. Щелчок зажигалки, тихий всполох в пасмурном и влажном воздухе.

- Ты думала когда-нибудь о том, что будет дальше? - Лада теребила в пальцах прядь волос, щекоча ее кончиком свои тонкие губы и сосредоточенно рассматривая темнеющий, а затем белеющий пепел на кончике своей сигареты. Голос её был ровным и спокойным, почти безжизненным не в пример предыдущим горячим речам. Ия почему-то сразу почувствовала, что вопрос этот дался ей ой как непросто, а назревал задолго до этой паузы и всего этого разговора.

- Конечно, думала. - И еще почему-то Ие совершенно не хотелось озвучивать сейчас свои мысли на этот счет любимой девушке - слишком хорошо было время с ней и слишком мрачны мысли о будущем.

- И как? - Разумеется, спросила Лада, так и не глядя собеседнице в лицо.

- Ну… Если самый дурной вариант минует, нас не ликвидируют в ближайшее время. Жить долго и счастливо так, как мы живем сейчас, когда обзаведемся семьями и детьми… Возможно ли? Возможно, конечно. Только отчего-то совсем не хочется, правда? Ну а что тогда остается - идти грудью на баррикады ради сомнительного светлого будущего для всех? Будет ли такое будущее светлым для большинства? Ты же сама говоришь, что нам не узнать, какие они на самом деле… А революция… Революция должна быть вот тут, - девушка коснулась пальцем виска, - а не в террористических действиях. Ведь люди погибнут, не один, и не два, и власть снова может попасть в чьи угодно руки. Кто из нас знает, что с ней делать, с этой властью? Кому хватило бы сил и ума управиться с ней достойно – Высоким, Средним? Или Низким? Что бы делала ты, Лада Карн, если бы прямо сейчас вдруг оказалась на вершине мира? На обломках Империи в центре радиоактивной пустыни. Если мы придумаем, как, если мы все осуществим… Поднять восстание и даже вести его не так сложно, как отвечать потом людям, которые в тебя поверили, чего ради все это было. Как разбираться, кто какую носит маску, и что на самом деле находится под ней? Мы в своей жизни Высоких-то не видели, кроме ВПЖшников да моего папаши, а придётся… пришлось бы, - поправила себя девушка, - решать, что с ними, да и со всеми остальными, делать.

- Так значит, не будет у нас счастливого конца? – Прошептала Лада, заправив за ухо выбившуюся прядь волос и по-прежнему не глядя на Ию, а та поймала себя на мысли, что немного завидует ладиной сигарете, хотя сама и не курила. И как только сигареты всегда так драматизируют любую ситуацию?

- А счастливой середины тебе не достаточно?

Лада повернула к девушке свое лицо, и на губах ее играла мягкая улыбка.

- Ну что, тогда поможешь сначала придумать, что будем делать после Империи?

***

Can’t you see that you’re smothering me

Holding too tightly afraid to lose control

Cause everything that you thought I would be

Has fallen apart right in front of you

Every step that I take is another mistake to you

And every second I waste is more than I can take*

[*Англ. «Разве ты не видишь, ты душишь меня,

Держишь слишком крепко, боясь потерять контроль,

Потому что то, чем я, как ты думал, стану

Разрушилось прямо на твоих глазах.

Каждый шаг, который я делаю, - для тебя очередная ошибка,

И каждая секунда, которую я теряю, - куда больше, чем я могу себе позволить» (пер. автора)

Из песни группы Linkin Park – «Numb»]

- …я ничего тебе не обещал, - раздельно произнес Пан, и в глазах мальчишки Алексис увидел непривычно недобрую тень, - никогда.

- А я ничего не могу с этим сделать! Не могу перестать чувствовать то, что чувствую! – Алексис почти кричал; они стояли на пустом плацу, где познакомились полгода назад, под хмурым небом Среднего Сектора: Пан отчего-то в школьной форме, сам Мастер – почти в штатском, черной водолазке и камуфляжных серо-желтых штанах, какие носят обычно рейдеры. Вокруг них – ни души, словно человечество вымерло, и они двое остались последними на всей Земле, только черные тучи сумраком затягивали горизонт.

- А хотел бы? – Глаза Пана горели тем самым зеленым огнем, что выдавал в нем злость или обиду, с которыми так непросто было совладать, - хотел бы, что б ничего этого не было?

Слова эти отозвались в Алексисе гулко и пусто, словно удар колокола. Как, как, провалиться ему на месте, мальчишка умеет задавать именно те вопросы, на которые у него самого всё еще нет ответа?..

- Я не знаю, - просто и очень тихо выдохнул Алексис, встречая этот взгляд своими синими глазами, - иногда мне хочется ненавидеть тебя за то, что ты сделал с моей жизнью, иногда – ненавидеть всю прошедшую жизнь за то, что в ней никогда до тебя не было самой жизни. Чего ты хочешь услышать от меня?

- Только правду, - прошептал Пан. Хоть глаза его всё еще зло горели, губы, которые он нервно облизывал, явно готовы были в любой момент дрогнуть, - только не притворяйся, что тебе всё равно. Мне…

Резкий звук нового сообщения, донесшийся откуда-то из-под подушки, заставил Алексиса, едва не подскочив, вынырнуть из омута этого странного сновидения. Грёбаный сон, грёбаное подсознание и грёбаное утро. Кого там еще несет?

“Доброе утро, Мастер” - жизнерадостно известили входящие сообщения. Алексис упал лицом в подушку и вымученно улыбнулся. Проклятый мальчишка. Проклятое утро. Ладно, в честь Дня Славы Империи он даже не станет устраивать ему втык за такую дурную легкомысленность. Наверное, целой жизни не хватит, чтобы произнести вслух все то, что стояло за этими тремя словами. И уж тем более на фоне такого откровенно издевательского сна.

На часах 7.14, до будильника 6 минут. Казалось, спать бы еще часов пять-шесть… И куда только делась эта его вечная манера вскакивать ни свет, ни заря? Еще эти сны теперь. Мало ему вчерашних близнецов с их истеричным “Я не хочу без него!”, которые, признаться честно, не первый раз уже появляются. Проклятье. Хоть таблетки пей, чтоб это всё заглушить.

Кроме сна странным в это утро оказалось еще и очень неожиданное для Алексиса ощущение холода, таившегося где-то внутри позвоночника и пупырышками мурашек выступавшего на руках от прикосновения босых ног к кафелю пола. Почти непривычным для себя движением молодой человек закрыл широкую створку стеклостены (и как он не заметил, что за окном уже ноябрь, оборвавший последние бурые листья, а не такой привычный август?), мельком увидев, что термометр застыл на отметке +8, и ушел отогреваться в душ. Удивительно, но ни горячая вода, застелившая густым паром всю комнату, ни почти кипящий кофе справиться с ознобом так и не помогли.

Не помогло, признаться, вообще ничего - голова, по-прежнему чугунная, соображать отказывалась категорически, даже за руль садиться было как-то не по себе. Расколоться Империи в этот славный день, почему все это - именно сегодня, когда нужно быть собранным как никогда? Серая форма, специально отутюженная вчера в химчистке, черный дипломат в руке, волосы, еще чуть сырые после душа, и темные круги под глазами. Все, довольно, соберись, Алексис Брант, сегодня важный день, отдыхать будешь потом. Уж чем-чем, а нытьем ты точно ничего не добьешься и не сделаешь лучше - никому, а себе в первую очередь. Вдох-выдох. Отпустило? Да, как ни странно, немного отпустило. Или это только сила самовнушения?

Улицы Высокого Сектора, проплывавшие за окном автомобиля, словно вымерли, затихнув перед бурей.

Святая Империя, как же, оказывается, он устал. Буквально за неделю – или и того меньше, дней за пять, - до Дня Славы Империи все навалилось как-то разом: Виктор совсем выбыл из строя со своей подготовкой к операции, проводя с лечащим врачом куда больше времени, чем с напарником и студентами, так что вся его бумажная (и не только) работа легла на плечи Алексиса; репетиции к параду и оттачивание строевого шага (хвала Всеединому, его это почти не касалось, но присутствовать иногда приходилось), да и повседневные занятия никто не отменял… Хотя мальчишки из четвертой группы, признаться, его, наконец, начали радовать – кажется, поняли, что им в таком составе еще не один год сосуществовать, и хоть сколько-то начали друг к другу притираться, словно почву прощупывая. Странно, но в прошлые годы всё это происходило как-то быстрее и легче, и дичились они не так долго. Что ж, поживем – увидим, по крайней мере, и результаты последнего теста были далеко не так ужасны, как первые два-три, хотя во многом и оставляли желать лучшего. Ники вел себя вполне пристойно и начал, наконец, говорить с Мастером на индивидуальных часах, рассказывать какие-то истории о своём прошлом в Среднем Секторе или наблюдениях относительно других парней из группы. Со Стефом всё оставалось по-прежнему – появлялся он один-два раза в неделю, похожий больше на машину, чем на человека, но ни в какие подробности происходящего Алексис не вдавался, не его это дело. Быть может, он вообще сожалел, что сунулся во всю эту муть с программой «2 в 1», только признаваться в этом и думать об это ему отчаянно не хотелось, и он гнал эти мысли прочь. Лишь во сне снова видел уже дважды тот эпизод после разделения, слышал те отчаянные слова, произнесенные Стефом, которые так глубоко отпечатались в его сознании. Сказать бы Пану кое-что, да он наверняка не так все поймет… Хотя что там, на Пана времени тоже толком не было, и тот последний разговор на крыше (какой уж разговор, куцый его обрывок) оставил за собой неприятный привкус сомнения – а как же Алексис ненавидел сомневаться!

Двор Академии встретил его ровными рядами младшекурсников в черных форменных костюмах, нервно вытянувшихся по стойке “смирно” и словно боявшихся лишний раз пошевелиться, хотя команда еще и не звучала, а так же маленькими группами старшекурсников в зеленой, бурой, кирпичной, темно-сизой и прочей форме, очевидно более спокойных, тихо переговаривавшихся между собой. Интересно, Пан среди первых или действительно додумался свалить домой? Странно было осознать, что он, Алексис, действительно не знает этого. И почему он вообще считает, что должен быть в курсе каждого шага проклятого мальчишки? Как бы попробовать отпустить и себя, и его, наконец, и хоть полдня не думать об этом всём?

В общем-то задача всех присутствующих во дворе сложной не была: стройным маршем проследовать до Большого проспекта и, влившись там в основную колонну парада, дойти до площади Учреждения Устава. Если кадеты после этого вольны были действовать по своему усмотрению, то ему, Мастеру, как и прочим должностным лицам, необходимо было оставаться на площади еще пару часов, во время которых Советники будут говорить свои речи, обращенные к Высоким, шествующим по Большому вместе с прочими демонстрантами. Говорят, в этот раз, после летних событий, охрану обещали не то что утроить - удесятерить, хотя подробностей Алексис не знал, и без них тошно. И без них до смерти хочется согреться и уснуть. А “тошно” преувеличением и правда не было: голова кружиться начала еще в самом начале шествия - не настолько сильно, чтобы вызвать беспокойство, но земля из-под ног выскользнуть то и дело норовила. Проклятье, ну за что именно сегодня, именно на параде?..

Соберись же, еще немного.

Небо постепенно мрачнело - видимо, как обычно, разогнанные к торжеству тучи уже к ночи вернутся и будут выливаться еще несколько суток нескончаемым ноябрьским дождем. Что вещали Советники, Алексис не слушал и не слышал - стоял на трибуне площади плечом к плечу с прочими мастерами, выпрямившись и подняв подбородок, руки по швам, и только сжимал изо всех сил зубы, чтобы они не стучали друг о друга из-за бившего его озноба. Время тянулось бесконечно. Время попросту исчезло, словно пройти могло равно двадцать минут или десять часов.

Соберись же, еще совсем чуть-чуть.

Отрывки каких-то слов, гул аплодисментов, пушечный залп. Шум в ушах и плавный поклон, когда кланяются все вокруг него - очевидно, речь дошла до “…Мастера, беспрерывно ведущие налаживание отношений со Средним Сектором и подготавливающие необходимые Высокому Секторы кадры”. Все как всегда. Только холодно как никогда прежде…

- Ты как? Эй, ты как? - Кажется, голос, прозвучавший прямо над его ухом, задавал какой-то вопрос, адресованный, ко всему прочему, ему же.

- Что?

- Ты как? – Голос Виктора был чуть встревоженным, хоть внешне напарник того и не показывал. Площадь Учреждения Устава, только что (или уже вечность назад?) расчерченная колоннами людей на ровные квадраты, теперь походила более на разворошенный муравейник.

- Нормально, - сухо кивнул Алексис, едва справляясь с новым приступом головокружения и делая неуверенные шаги ватными ногами. Не свалиться бы сейчас на этих словах с трибуны кубарем вниз.

- А выглядишь паршиво как никогда, - мрачно отозвался молодой человек, подхватывая напарника под локоть, - пойдём.

Алексис не сопротивлялся – всяко лучше доковылять, хватаясь за Виктора, до медпункта Академии, чем гордо рухнуть где-нибудь здесь же, в людном месте. Даже как-то плевать, что напарник ни с того, ни с сего перешел на “ты”. Почему его это вообще должно беспокоить?

- Ты как меня вообще нашел в этой толпе?

- У нас вообще-то фамилии во всех списках почти подряд идут, - покачал головой младший Берген. В голосе его слышались нотки почти что жалости – сейчас Алексису было все равно. Дороги до Академии он почти не помнил, словно шел с закрытыми глазами, и мостовая мутно плыла перед его взглядом.

А доктор Вессер, врач Академии, остававшийся на дежурстве во время всего парада, только плечами пожал: «Обычное переутомление, самый распространенный диагноз среди Мастеров – четвертый случай за последние две недели. Лекарства тут бессильны - три дня в постели, а там поглядим, может, и еще придется подождать. Спать, есть и к работе даже не прикасаться. Мастер Берген, сможете отвезти его домой?»

========== Глава 39 День Славы Империи (часть 2) ==========

愛したあなたさえ助けられなくて

心が張り裂けて狂いそう

愛したあなたさえ助けられなくて

無力な自分が許せない *

[*Яп. «Не в силах спасти тебя, мою любимую,

Я словно схожу с ума, сердце разрывается.

Не в силах спасти тебя, мою любимую,

Я не могу простить себя, такого беспомощного»

Из песни группы DAMIJAW-無力な自分が許せない]

- Ну что, тогда поможешь сначала придумать, что будем делать после Империи?

- Помогу. Только, боюсь, сейчас почти никаких вопросов это все равно не решит.

- Интересно, у тех парней была программа?.. – Задумчиво произнесла Лада, обращаясь скорее сама к себе, чем к сидящей рядом девушке.

- Наверняка. – Отозвалась Ия. - Их ведь было больше, и готовились они явно дольше и тщательнее нас… Затеять такое дело, пойти ва-банк, не имея ничего взамен – рисковое дело. Хотя они и без того шли ва-банк, - невесело усмехнулась Ия, - и здорово продвинулись, кстати. Средние, да в Высоком Секторе…

- Откуда ты знаешь?

Ия лишь пожала плечами, не глядя на любимую девушку.

- Новости, наверное, навели на мысли… Я знаю только один путь, как Средний мальчишка может оказаться в Высоком Секторе, и шанс – один на много тысяч. Они не могли идти вслепую, они все подстроили заранее.

- Святая Империя, с каких пор ты веришь новостям? С каких пор – что их было больше, что мальчишка вообще был Средний? Что они что-то планировали… Может, это вообще свои же и были, а валят все на нас.

- Да что с тобой, Лада? – Воскликнула в сердцах Ия. - Что ты сегодня каждое мое слово выворачиваешь наизнанку?

- Я просто не могу больше тянуть и бездельничать, - горячо прошептала та, грея дыханием окоченевшие тонкие пальцы, - мы говорим «надо подумать», а на деле не движемся вообще никуда – а, значит, движемся назад. Уже ноябрь, Ия, ноябрь месяц, а мы по-прежнему над чем-то «думаем».

- Слишком несвоевременно, - качнула головой Ия.

- Не бывает “несвоевременно”! - Сверкнула глазами Лада. - Ты либо делаешь, либо нет, а остальное - пустые отговорки.

- Но нельзя, понимаешь, невозможно бросаться в такие дела, очертя голову, бездумно и неподготовленно.

- Ты говоришь, как… Как Средняя! - Странно, но из уст Лады сейчас это слово прозвучало оскорблением.

- А я и есть Средняя, - зло выдохнула вдруг Ия, - жалкая помесь Высокого с Низкой. Среднее уже просто некуда. Не нравится - ищи другую, не такую “среднюю”, как я. - Ия порывисто поднялась, небрежно бросая полпачки листовок назад в коробку. - Мне, кстати, давно на парад пора, как нормальной Средней. Что я здесь делаю вообще?.. – Ия сжала в кулак край ярко-зеленого передника, потом так же резко отпустила, словно безнадежно махнув рукой, и, подняв с лавки свою сумку, не взглянув на Ладу, кажется, чуть нерешительно направилась в сторону выхода.

- Ия! Ия, подожди, пожалуйста. – Святая Империя, да неужто за семнадцать лет в Среднем у нее еще осталась гордость, через которую может быть сложно перешагнуть? Двумя шагами Лада догнала девушку, хватая за руку. - Ты же знаешь, я не это имела в виду…

- А что же? – Темно-карие глаза Ии недобро блестели.

- Я боюсь медлить, Ия. Правда, очень боюсь тянуть и терять время. Мне кажется, его и так у нас немного…

- А я боюсь действовать, не думая, - парировала та, прямо глядя в глаза Лады, - боюсь бросаться в самое пекло без плана и без надежды; что ты на это скажешь? Что я не права? Может быть, Лада, может быть, я не права, и у нас действительно мало времени, но это не значит, что права ты и только ты. И не тебе меня тыкать носом в то, что я родилась Средней. Что мой папаша оказался таким козлом, каким, я догадываюсь, он был. Думаешь, легче тебе было бы, родись я по праву нормальной Высокой, а? Жила бы себе там, не зная бед, а ты жила бы тут… Тоже, быть может, не зная. Да, мне страшно, ау, слышишь меня? Мне никогда в жизни не было так жутко страшно, как теперь, - неожиданно губы девушки, искривленные прежде гневом, задрожали, - и что ты прикажешь мне делать, бессмысленно и безнадежно отдавать свою жизнь за несбыточную мечту, погибать с тобой, или попробовать хоть чуть-чуть подумать, сбавив обороты, идя против тебя? Я тебя не спасу, Лада, ты это понимаешь? – Святая Империя, слезы градом полились по ее раскрасневшимся щекам. Лада ошарашено и напугано обернулась по сторонам, больше всего на свете боясь увидеть сейчас хоть одного живого человека рядом, и прижала девчонку к своей груди, всё еще потрясённая ее последними словами. - Если сейчас ты правда пойдешь туда, если ты станешь делать вслепую всё, о чем говоришь, я тебя не смогу спасти, я тебя потеряю… а зачем тогда… это всё?.. – Зажимая рот ладонью, девушка захлебнулась в рыданиях, буквально повиснув на шее Лады и забыв, кажется, обо всем на свете.

Двенадцатый квартал на День Славы Империи от одиннадцатого ничем толком не отличался, только больше незнакомых улиц и незнакомых лиц. Народу уже было не очень много, да и немудрено, стрелки часов подходили уже к двум часам дня, а к этому времени все основные речи и события на площадях заканчиваются. Движение транспорта по-прежнему было перекрыто (и откроется лишь к вечеру, не раньше начала седьмого), а потому трудно было разобрать, кто, куда и откуда идет во всем этом бесконечном потоке тел. Странно, и почему она никогда прежде не обращала внимания на то, как просто было в этот день заниматься какими бы то ни было своими делами, маскируясь делом общим и общей целью. Однако все равно обе девушки шли, кажется, словно в полусне, мало смотря по сторонам, погруженные каждая в свои мысли. Успокоить Ию оказалось не так-то просто – наверное, потому что не было подходящих для этого слов, - и потребовалось некоторое время на приведение ее моментально раскрасневшегося лица в нормальный вид. Странно, но это, кажется, действительно был первый раз за прошедшие полгода, когда между ними разломила землю и пролегла такая глубокая трещина несогласия – и это почти пугало девушку. Наверное, только теперь в первый раз Лада действительно по-настоящему задумалась об этом «потом», о котором так много твердила Ия, - задумалась не о революциях и переворотах, не об Империи, не о судьбах мира, но об их собственных жизнях, о том будущем, которое могло бы ждать их самих, какой бы путь они ни выбрали. Неужто она и правда была всё это время настолько слепой, настолько не видела и не знала Ию, не понимала настоящего смысла всего, что та говорит? Неужто за всеми этими разговорами и взаимным согласием у Ии стояло лишь полное разочарование в людях, с которым сама она ничего и не собиралась сделать? Или это Лада сама лишь накручивает себя, сгущая тучи там, где было лишь легкое облако? Какая же, все-таки, жестокая ирония судьбы - до семнадцати лет девушка искренне считала, что любви действительно не существует, и она есть не более чем выдуманная старшими байка о диких. В семнадцать же с половиной она вдруг пришла к выводу, что было бы, пожалуй, легче, если бы это и правда оказалось так.

Слезы Ии ранили её ужасно. И слезы и слова, стоявшие за ними, потому что – как теперь? «Потом»… В своих грёзах девушка всегда и неизменно видела лишь их совместное будущее, будущее в мире, где нет ничего преступного в смехе или поцелуях, где закатное солнце грело пестрые занавески на кухне, где можно было…

А время всё шло и ничего не менялось. И даже если Ия, закрыв свои темные глаза, видит тоже самое, что и Лада, как достичь желаемого, если они, оказывается, собираются идти разными дорогами? Если на деле оказывается, что обе они настолько по-разному видят и воспринимают одну и ту же реальность?.. И даже теперь, идя в считанных двадцати сантиметрах от Ии, Лада не смела коснуться её пальцев своими. Как, как провалиться всему на свете, тут можно думать? И как, сколько еще притворяться «нормальными», притворяться лишь пушечным мясом Империи…

- Кто же тогда будет людьми, если нам запрещено ими быть? – Прошептала Лада, словно бы ни к кому не обращаясь. - Кто же проживет за нас наши жизни, если не мы сами? Кто исполнит наши мечты?..

***

Подводя итог, можно было смело сказать, что День Славы Империи прошел спокойно и, кажется, без особых чьих бы то ни было косяков – и даже вечер с Антоном не перечеркнул мальчишке хорошего настроения. Пройдя вместе со всей колонной до площади Учреждения Устава, Пан хотел было задержаться и разглядеть на трибунах Алексиса (какое же всё-таки счастье иметь, наконец, хорошее зрение), однако Колин и Ники, в последний момент почему-то изъявивший желание таскаться вместе с ними двумя, вынудили его поспешить и отправиться дальше по Большому проспекту, в центр Сектора – смотреть, что происходит там. Артура они сегодня даже толком не видели – только во дворе Академии, где он трепался с кем-то из старшекурсников («Наш пострел везде поспел», - не мог не съязвить Колин на сей счет). Противиться одногруппникам Пан не стал – не хватало еще вызвать у парней лишних дурацких вопросов, лучше потом уж как-нибудь спросит у самого Алексиса, как все прошло, если будет особенно любопытно.

Удивительно, насколько не похож был День Славы Империи в Высоком Секторе на то же самое событие в Среднем. Если Высокий в этот день оживал, переполненный невесть откуда возникшими людьми, то Средний, наоборот, словно вымирал – весь, кроме главных улиц кварталов. Вернее, нет, не так: люди шли потоками – не только на центральную площадь пятого, но иногда даже на плац, где проходил Обряд Посвящения, а он ведь располагался, ни много ни мало, в девятом квартале. В День Славы Империи в Среднем Секторе не ходил никакой транспорт, поэтому совершить такой поход было, пожалуй, целым актом паломничества. Пан только однажды был там в этот день – прошлой осенью, когда их потащили всем классом – мол, заодно посмотреть, где им предстоит быть во время грядущего Обряда. Однако ничего, кроме смертельной усталости, в нем этот поход не вызвал. Высокий Сектор сиял торжеством и полнился людьми, продолжавшими спокойно гулять с чувством выполненного долга после парада; Средний Сектор (по крайней мере, пятый его квартал) на этом контрасте походил больше на последствие всеобщего гипноза или душевной болезни, переполненный бессмысленными телами, блуждающими по улицам, потому что сегодня положено вместо работы блуждать по улицам. Нет, ничего шокирующе незаконного, разумеется, в Высоком не было и близко – ни слез и смеха, ни еще каких бурных радостей, но была какая-то удивительная атмосфера… спокойствия. Спокойствия, что хотя бы раз в году ты можешь отправить смс, которую не сможешь отправить ни в какой другой день, что ты можешь гулять, не вызывая сам у себя подозрений, не боясь косых взглядов людей вокруг. И пусть на самом деле это было нечестно до слез, Пан был счастлив находиться сегодня здесь, а не там.

Только вечером, возвращаясь в общежитие (удивительно, но впервые вместе, хотя и жили все, как оказалось, в одном корпусе), ребята столкнулись в толпе на проходной с Антоном. Пришлось представлять и знакомить, куда деваться. Его-то где носило так долго, парад уже часа два-три как закончился…

- Ну что, как вам День Славы Империи у нас? – Антон, как и все прочие студенты и сотрудники Академии, одет был с иголочки и почти светился изнутри распирающей его торжественностью. Честно сказать, Пан и не заметил бы его среди окружавших парней в такой же темно-зеленой форме с треугольниками белых вставок на плечах, отчего в очередной раз укорил себя за невнимательность. Вот и ври после этого, что хочешь заниматься внедренным наблюдением.

- Познавательно, разумеется, - тотчас отозвался Колин, кстати, на удивление молчаливый сегодня, - кто бы мог подумать, что нам выпадет такая удивительная возможность увидеть обе стороны этого дня.

- И как вам такое сравнение обеих сторон?

- Познавательно, разумеется. - С многозначительной задумчивостью повторил Колин, направляясь к лифтам в конце коридора. - Вынужден вас покинуть, но мне на седьмой. – Ники проследовал за ним молча, едва кивнув на прощанье головой. Смешно, но Пан до сих пор не знал, на каком этаже обитает последний присоединившийся к их группе мальчишка. А Колину, видать, Штоф тоже с первого же взгляда не понравился. Что это вообще сейчас было?

Антон лишь молча качнул головой им вслед и вернулся к прерванному разговору. Только теперь, вернувшись в комнату, Пан понял, как устал за этот день – в кои-то веки более физически, чем морально. Ну вот, завтра второй выходной, свободный с утра и до вечера, – невиданная роскошь! – а Брант, видите ли, занят…

День этот, правда, как и следовало ожидать, пролетел молниеносно – в домашках, интернете и очередных (как всегда неудачных) попытках научиться нормально готовить еду. За окном весь день лило как из ведра – оно и не мудрено, здесь, значит, точно так же, как и в Среднем, разгоняют тучи, проливающие на следующий день утроенную порцию осадков… Пан подумал о метеостанции на крыше Академии, и что-то внутри него сжалось холодной тоской. Странно, но даже отсутствие Антона, снова невесть где пропадавшего в такую «чудную» погодку, отозвалось внутри мальчишки странным холодом. Как же всё-таки здорово было бы жить вот так в одной (или хотя бы соседней) комнате с Марком и не дергаться от каждого шороха…

Первый после праздничных выходных учебный день принес сюрприз столь неожиданный, что на первую пару часов вызвал одно лишь обескураженное недоумение, и только потом – бурю прочих эмоций: Бранта не было. Мастер Берген просто пришел и, ничего не объяснив, начал вести занятия, которые, можно сказать, испокон веков находились в распоряжении Алексиса, и это, наверное, стало первой причиной для немалого беспокойства, закравшегося в сердце Пана. Куда, провалиться Империи, он мог деться? Именно сейчас, после Дня Славы Империи… Однако его не было и на второй день, и на третий тоже, и постепенно эти непонимание и беспокойство сменились тихой паникой, сжигающей Пана изнутри. Что такого могло случиться там, на площади Учреждения, что теперь его?..

Нет, стоп, стоп. Когда убрали Оурмана, об этом, хоть и бестолково, но объявили сразу же, и кабинет его опечатали в тот же день. Кабинет Алексиса, кажется, пока в целости (Пан специально пару раз за день невзначай прошел мимо него, прислушиваясь и принюхиваясь), и Виктор Берген ничего такого о напарнике не говорил. И все же спросить у него хотя бы что-то казалось Пану безумием чистой воды, всё равно что с повинной прийти, а звонить или писать самому Алексису (чей «неопределяемый» в Среднем Секторе номер, оказывается, был совершенно свободно доступен в Высоком)… Ну, знаете, ли. Сегодня, расколоться Империи, уже не День Славы, чтобы быть таким легкомысленным. Но ведь второго числа утром он ответил. Нормально ответил «добрым утром» и краткой поздравительной фразой, а, значит, еще тогда все с ним было в порядке.

Или это мог быть не он? Он-то нормально обычно отвечать не умеет…

А если он не появится? Вообще, совсем. Мысль эта ожгла мальчишку, словно кипяток, но так же быстро и схлынула. Нет, невозможно. Если что-то, правда, случилось, Пан будет едва ли не первым, кто отправится на допрос следом за Алексисом, слишком уж много к чему можно придраться, просмотрев одни только записи камер. Постепенно на смену аффекту пришел страх, пришел тошнотворным холодом – страх от осознания собственной беспомощности в этой странной ситуации. Что он может сделать сейчас? Один против… неизвестно чего в этом проклятом, равно любимом и ненавистном ему Высоком Секторе. Может ли он хоть как-то помочь Алексису – или тот специально оставил его за бортом, чтобы не впутывать в собственные проблемы? Признаться, второй вариант, даже будучи куда более безобидным, чем первый, вызвал в Пане лишь еще большую волну внутреннего протеста.

Впервые за всё время пребывания здесь молчание остальных мальчишек, бывшее всегда единственной правильной линией поведения, показалось ему не более чем ребяческим малодушием. Потому что именно теперь, когда это по-настоящему важно для него, любой лишний произнесенный вслух вопрос привлечет за собой на фоне этого молчания слишком уж явный – и слишком ненужный – интерес к его скромной и, по большому счету, ничего не стоящей персоне. Этого Пан допустить не мог.

Думать о том, как все пойдет дальше без Алексиса, не хотелось – да и не представлялось. Никогда в жизни Пан не чувствовал себя таким безумно одиноким – особенно если перекладывать это состояние на всю жизнь вперед. Слова эти сознание воспринять упорно отказывалось. Хотя как иначе, если его… больше не будет? Пути назад из Высокого Сектора у мальчишки нет – а, значит, нет и выбора, есть только дорога вперед, продолжать, идти дальше, даже если сейчас у него нет ни малейшего представления, как это возможно. Не физически – морально. Остаются только Колин, Ники да Артур, а кто еще? Не Виктор же Берген. Впервые за все прошедшие месяцы Пан почувствовал себя в одном ряду с прочими мальчишками из группы, и удивился, насколько, оказывается, на самом деле всё это время был другим – и насколько еще более одинокими и потерянными все это время они должны были себя чувствовать.

Но самым же противным было, оказывается, другое – то, сколько предметов и мест в Академии (да и вообще в Высоком Секторе, как минимум в центральной его части) напоминали Пану о каких-то моментах, словах и взглядах, словно населяя их призраками, всплывавшими как нельзя более некстати. Ни на минуту не давая покоя. Сколько еще это продлится? А, может быть, это очередная проверка, испытание? Персонально для него, как же. И всё же, что он будет делать, останься один сейчас? Несмотря на то, сколь сильно не хотелось об этом даже думать, мысль возвращались к этой теме снова и снова, не оставляя мальчишку в покое.

Нет, не может быть. Не с ним. Как угодно, но не по-настоящему и не с ним. Он точно вернется. Обязательно.

Кажется, даже после того, что произошло во время грозы, паранойя не накрывала парня так сильно, как теперь. Ждать было невыносимо. Ждать невесть чего, замыкаться на одном и том же раз за разом, зацикливаться всем своим существом так, что весь мир вокруг исчезал – исчезал не на пустых словах, но по-настоящему, отчего, выныривая, становилось почти страшно. И тогда хотя бы ненадолго этот страх помогал осознать себя живым – ровно до того момента, когда снова становилось плевать, плевать на всех и вся вокруг. А мысли – мысли, чувства, всё существо – вновь возвращались к своему. Беспомощность сводила мальчишку с ума. Сперва бурым комом неясной хандры наползало смутное неудовольствие – почти необъяснимое, апатичное недовольство каждой мелочью, на существование которой прежде ты никогда не обращал и не обратил бы внимания. А потом, через недолгую раздражительность, гневом клокочущую где-то между грудью и горлом, за сжатыми зубами, приходило отчаяние. Темное отчаяние, опускавшее руки, не оставляющее сил и трезвого рассудка делать то, что необходимо было делать. Что, проклятье, что могло случиться с ним, что никто опять ничего не объясняет?

«Ох, Алексис Брант, появись только, ну я тебе и устрою».

========== Глава 39 День Славы Империи (часть 2) ==========

愛したあなたさえ助けられなくて

心が張り裂けて狂いそう

愛したあなたさえ助けられなくて

無力な自分が許せない *

[*Яп. «Не в силах спасти тебя, мою любимую,

Я словно схожу с ума, сердце разрывается.

Не в силах спасти тебя, мою любимую,

Я не могу простить себя, такого беспомощного»

Из песни группы DAMIJAW-無力な自分が許せない]

- Ну что, тогда поможешь сначала придумать, что будем делать после Империи?

- Помогу. Только, боюсь, сейчас почти никаких вопросов это все равно не решит.

- Интересно, у тех парней была программа?.. – Задумчиво произнесла Лада, обращаясь скорее сама к себе, чем к сидящей рядом девушке.

- Наверняка. – Отозвалась Ия. - Их ведь было больше, и готовились они явно дольше и тщательнее нас… Затеять такое дело, пойти ва-банк, не имея ничего взамен – рисковое дело. Хотя они и без того шли ва-банк, - невесело усмехнулась Ия, - и здорово продвинулись, кстати. Средние, да в Высоком Секторе…

- Откуда ты знаешь?

Ия лишь пожала плечами, не глядя на любимую девушку.

- Новости, наверное, навели на мысли… Я знаю только один путь, как Средний мальчишка может оказаться в Высоком Секторе, и шанс – один на много тысяч. Они не могли идти вслепую, они все подстроили заранее.

- Святая Империя, с каких пор ты веришь новостям? С каких пор – что их было больше, что мальчишка вообще был Средний? Что они что-то планировали… Может, это вообще свои же и были, а валят все на нас.

- Да что с тобой, Лада? – Воскликнула в сердцах Ия. - Что ты сегодня каждое мое слово выворачиваешь наизнанку?

- Я просто не могу больше тянуть и бездельничать, - горячо прошептала та, грея дыханием окоченевшие тонкие пальцы, - мы говорим «надо подумать», а на деле не движемся вообще никуда – а, значит, движемся назад. Уже ноябрь, Ия, ноябрь месяц, а мы по-прежнему над чем-то «думаем».

- Слишком несвоевременно, - качнула головой Ия.

- Не бывает “несвоевременно”! - Сверкнула глазами Лада. - Ты либо делаешь, либо нет, а остальное - пустые отговорки.

- Но нельзя, понимаешь, невозможно бросаться в такие дела, очертя голову, бездумно и неподготовленно.

- Ты говоришь, как… Как Средняя! - Странно, но из уст Лады сейчас это слово прозвучало оскорблением.

- А я и есть Средняя, - зло выдохнула вдруг Ия, - жалкая помесь Высокого с Низкой. Среднее уже просто некуда. Не нравится - ищи другую, не такую “среднюю”, как я. - Ия порывисто поднялась, небрежно бросая полпачки листовок назад в коробку. - Мне, кстати, давно на парад пора, как нормальной Средней. Что я здесь делаю вообще?.. – Ия сжала в кулак край ярко-зеленого передника, потом так же резко отпустила, словно безнадежно махнув рукой, и, подняв с лавки свою сумку, не взглянув на Ладу, кажется, чуть нерешительно направилась в сторону выхода.

- Ия! Ия, подожди, пожалуйста. – Святая Империя, да неужто за семнадцать лет в Среднем у нее еще осталась гордость, через которую может быть сложно перешагнуть? Двумя шагами Лада догнала девушку, хватая за руку. - Ты же знаешь, я не это имела в виду…

- А что же? – Темно-карие глаза Ии недобро блестели.

- Я боюсь медлить, Ия. Правда, очень боюсь тянуть и терять время. Мне кажется, его и так у нас немного…

- А я боюсь действовать, не думая, - парировала та, прямо глядя в глаза Лады, - боюсь бросаться в самое пекло без плана и без надежды; что ты на это скажешь? Что я не права? Может быть, Лада, может быть, я не права, и у нас действительно мало времени, но это не значит, что права ты итолько ты. И не тебе меня тыкать носом в то, что я родилась Средней. Что мой папаша оказался таким козлом, каким, я догадываюсь, он был. Думаешь, легче тебе было бы, родись я по праву нормальной Высокой, а? Жила бы себе там, не зная бед, а ты жила бы тут… Тоже, быть может, не зная. Да, мне страшно, ау, слышишь меня? Мне никогда в жизни не было так жутко страшно, как теперь, - неожиданно губы девушки, искривленные прежде гневом, задрожали, - и что ты прикажешь мне делать, бессмысленно и безнадежно отдавать свою жизнь за несбыточную мечту, погибать с тобой, или попробовать хоть чуть-чуть подумать, сбавив обороты, идя против тебя? Я тебя не спасу, Лада, ты это понимаешь? – Святая Империя, слезы градом полились по ее раскрасневшимся щекам. Лада ошарашено и напугано обернулась по сторонам, больше всего на свете боясь увидеть сейчас хоть одного живого человека рядом, и прижала девчонку к своей груди, всё еще потрясённая ее последними словами. - Если сейчас ты правда пойдешь туда, если ты станешь делать вслепую всё, о чем говоришь, я тебя не смогу спасти, я тебя потеряю… а зачем тогда… это всё?.. – Зажимая рот ладонью, девушка захлебнулась в рыданиях, буквально повиснув на шее Лады и забыв, кажется, обо всем на свете.

Двенадцатый квартал на День Славы Империи от одиннадцатого ничем толком не отличался, только больше незнакомых улиц и незнакомых лиц. Народу уже было не очень много, да и немудрено, стрелки часов подходили уже к двум часам дня, а к этому времени все основные речи и события на площадях заканчиваются. Движение транспорта по-прежнему было перекрыто (и откроется лишь к вечеру, не раньше начала седьмого), а потому трудно было разобрать, кто, куда и откуда идет во всем этом бесконечном потоке тел. Странно, и почему она никогда прежде не обращала внимания на то, как просто было в этот день заниматься какими бы то ни было своими делами, маскируясь делом общим и общей целью. Однако все равно обе девушки шли, кажется, словно в полусне, мало смотря по сторонам, погруженные каждая в свои мысли. Успокоить Ию оказалось не так-то просто – наверное, потому что не было подходящих для этого слов, - и потребовалось некоторое время на приведение ее моментально раскрасневшегося лица в нормальный вид. Странно, но это, кажется, действительно был первый раз за прошедшие полгода, когда между ними разломила землю и пролегла такая глубокая трещина несогласия – и это почти пугало девушку. Наверное, только теперь в первый раз Лада действительно по-настоящему задумалась об этом «потом», о котором так много твердила Ия, - задумалась не о революциях и переворотах, не об Империи, не о судьбах мира, но об их собственных жизнях, о том будущем, которое могло бы ждать их самих, какой бы путь они ни выбрали. Неужто она и правда была всё это время настолько слепой, настолько не видела и не знала Ию, не понимала настоящего смысла всего, что та говорит? Неужто за всеми этими разговорами и взаимным согласием у Ии стояло лишь полное разочарование в людях, с которым сама она ничего и не собиралась сделать? Или это Лада сама лишь накручивает себя, сгущая тучи там, где было лишь легкое облако? Какая же, все-таки, жестокая ирония судьбы - до семнадцати лет девушка искренне считала, что любви действительно не существует, и она есть не более чем выдуманная старшими байка о диких. В семнадцать же с половиной она вдруг пришла к выводу, что было бы, пожалуй, легче, если бы это и правда оказалось так.

Слезы Ии ранили её ужасно. И слезы и слова, стоявшие за ними, потому что – как теперь? «Потом»… В своих грёзах девушка всегда и неизменно видела лишь их совместное будущее, будущее в мире, где нет ничего преступного в смехе или поцелуях, где закатное солнце грело пестрые занавески на кухне, где можно было…

А время всё шло и ничего не менялось. И даже если Ия, закрыв свои темные глаза, видит тоже самое, что и Лада, как достичь желаемого, если они, оказывается, собираются идти разными дорогами? Если на деле оказывается, что обе они настолько по-разному видят и воспринимают одну и ту же реальность?.. И даже теперь, идя в считанных двадцати сантиметрах от Ии, Лада не смела коснуться её пальцев своими. Как, как провалиться всему на свете, тут можно думать? И как, сколько еще притворяться «нормальными», притворяться лишь пушечным мясом Империи…

- Кто же тогда будет людьми, если нам запрещено ими быть? – Прошептала Лада, словно бы ни к кому не обращаясь. - Кто же проживет за нас наши жизни, если не мы сами? Кто исполнит наши мечты?..

***

Подводя итог, можно было смело сказать, что День Славы Империи прошел спокойно и, кажется, без особых чьих бы то ни было косяков – и даже вечер с Антоном не перечеркнул мальчишке хорошего настроения. Пройдя вместе со всей колонной до площади Учреждения Устава, Пан хотел было задержаться и разглядеть на трибунах Алексиса (какое же всё-таки счастье иметь, наконец, хорошее зрение), однако Колин и Ники, в последний момент почему-то изъявивший желание таскаться вместе с ними двумя, вынудили его поспешить и отправиться дальше по Большому проспекту, в центр Сектора – смотреть, что происходит там. Артура они сегодня даже толком не видели – только во дворе Академии, где он трепался с кем-то из старшекурсников («Наш пострел везде поспел», - не мог не съязвить Колин на сей счет). Противиться одногруппникам Пан не стал – не хватало еще вызвать у парней лишних дурацких вопросов, лучше потом уж как-нибудь спросит у самого Алексиса, как все прошло, если будет особенно любопытно.

Удивительно, насколько не похож был День Славы Империи в Высоком Секторе на то же самое событие в Среднем. Если Высокий в этот день оживал, переполненный невесть откуда возникшими людьми, то Средний, наоборот, словно вымирал – весь, кроме главных улиц кварталов. Вернее, нет, не так: люди шли потоками – не только на центральную площадь пятого, но иногда даже на плац, где проходил Обряд Посвящения, а он ведь располагался, ни много ни мало, в девятом квартале. В День Славы Империи в Среднем Секторе не ходил никакой транспорт, поэтому совершить такой поход было, пожалуй, целым актом паломничества. Пан только однажды был там в этот день – прошлой осенью, когда их потащили всем классом – мол, заодно посмотреть, где им предстоит быть во время грядущего Обряда. Однако ничего, кроме смертельной усталости, в нем этот поход не вызвал. Высокий Сектор сиял торжеством и полнился людьми, продолжавшими спокойно гулять с чувством выполненного долга после парада; Средний Сектор (по крайней мере, пятый его квартал) на этом контрасте походил больше на последствие всеобщего гипноза или душевной болезни, переполненный бессмысленными телами, блуждающими по улицам, потому что сегодня положено вместо работы блуждать по улицам. Нет, ничего шокирующе незаконного, разумеется, в Высоком не было и близко – ни слез и смеха, ни еще каких бурных радостей, но была какая-то удивительная атмосфера… спокойствия. Спокойствия, что хотя бы раз в году ты можешь отправить смс, которую не сможешь отправить ни в какой другой день, что ты можешь гулять, не вызывая сам у себя подозрений, не боясь косых взглядов людей вокруг. И пусть на самом деле это было нечестно до слез, Пан был счастлив находиться сегодня здесь, а не там.

Только вечером, возвращаясь в общежитие (удивительно, но впервые вместе, хотя и жили все, как оказалось, в одном корпусе), ребята столкнулись в толпе на проходной с Антоном. Пришлось представлять и знакомить, куда деваться. Его-то где носило так долго, парад уже часа два-три как закончился…

- Ну что, как вам День Славы Империи у нас? – Антон, как и все прочие студенты и сотрудники Академии, одет был с иголочки и почти светился изнутри распирающей его торжественностью. Честно сказать, Пан и не заметил бы его среди окружавших парней в такой же темно-зеленой форме с треугольниками белых вставок на плечах, отчего в очередной раз укорил себя за невнимательность. Вот и ври после этого, что хочешь заниматься внедренным наблюдением.

- Познавательно, разумеется, - тотчас отозвался Колин, кстати, на удивление молчаливый сегодня, - кто бы мог подумать, что нам выпадет такая удивительная возможность увидеть обе стороны этого дня.

- И как вам такое сравнение обеих сторон?

- Познавательно, разумеется. - С многозначительной задумчивостью повторил Колин, направляясь к лифтам в конце коридора. - Вынужден вас покинуть, но мне на седьмой. – Ники проследовал за ним молча, едва кивнув на прощанье головой. Смешно, но Пан до сих пор не знал, на каком этаже обитает последний присоединившийся к их группе мальчишка. А Колину, видать, Штоф тоже с первого же взгляда не понравился. Что это вообще сейчас было?

Антон лишь молча качнул головой им вслед и вернулся к прерванному разговору. Только теперь, вернувшись в комнату, Пан понял, как устал за этот день – в кои-то веки более физически, чем морально. Ну вот, завтра второй выходной, свободный с утра и до вечера, – невиданная роскошь! – а Брант, видите ли, занят…

День этот, правда, как и следовало ожидать, пролетел молниеносно – в домашках, интернете и очередных (как всегда неудачных) попытках научиться нормально готовить еду. За окном весь день лило как из ведра – оно и не мудрено, здесь, значит, точно так же, как и в Среднем, разгоняют тучи, проливающие на следующий день утроенную порцию осадков… Пан подумал о метеостанции на крыше Академии, и что-то внутри него сжалось холодной тоской. Странно, но даже отсутствие Антона, снова невесть где пропадавшего в такую «чудную» погодку, отозвалось внутри мальчишки странным холодом. Как же всё-таки здорово было бы жить вот так в одной (или хотя бы соседней) комнате с Марком и не дергаться от каждого шороха…

Первый после праздничных выходных учебный день принес сюрприз столь неожиданный, что на первую пару часов вызвал одно лишь обескураженное недоумение, и только потом – бурю прочих эмоций: Бранта не было. Мастер Берген просто пришел и, ничего не объяснив, начал вести занятия, которые, можно сказать, испокон веков находились в распоряжении Алексиса, и это, наверное, стало первой причиной для немалого беспокойства, закравшегося в сердце Пана. Куда, провалиться Империи, он мог деться? Именно сейчас, после Дня Славы Империи… Однако его не было и на второй день, и на третий тоже, и постепенно эти непонимание и беспокойство сменились тихой паникой, сжигающей Пана изнутри. Что такого могло случиться там, на площади Учреждения, что теперь его?..

Нет, стоп, стоп. Когда убрали Оурмана, об этом, хоть и бестолково, но объявили сразу же, и кабинет его опечатали в тот же день. Кабинет Алексиса, кажется, пока в целости (Пан специально пару раз за день невзначай прошел мимо него, прислушиваясь и принюхиваясь), и Виктор Берген ничего такого о напарнике не говорил. И все же спросить у него хотя бы что-то казалось Пану безумием чистой воды, всё равно что с повинной прийти, а звонить или писать самому Алексису (чей «неопределяемый» в Среднем Секторе номер, оказывается, был совершенно свободно доступен в Высоком)… Ну, знаете, ли. Сегодня, расколоться Империи, уже не День Славы, чтобы быть таким легкомысленным. Но ведь второго числа утром он ответил. Нормально ответил «добрым утром» и краткой поздравительной фразой, а, значит, еще тогда все с ним было в порядке.

Или это мог быть не он? Он-то нормально обычно отвечать не умеет…

А если он не появится? Вообще, совсем. Мысль эта ожгла мальчишку, словно кипяток, но так же быстро и схлынула. Нет, невозможно. Если что-то, правда, случилось, Пан будет едва ли не первым, кто отправится на допрос следом за Алексисом, слишком уж много к чему можно придраться, просмотрев одни только записи камер. Постепенно на смену аффекту пришел страх, пришел тошнотворным холодом – страх от осознания собственной беспомощности в этой странной ситуации. Что он может сделать сейчас? Один против… неизвестно чего в этом проклятом, равно любимом и ненавистном ему Высоком Секторе. Может ли он хоть как-то помочь Алексису – или тот специально оставил его за бортом, чтобы не впутывать в собственные проблемы? Признаться, второй вариант, даже будучи куда более безобидным, чем первый, вызвал в Пане лишь еще большую волну внутреннего протеста.

Впервые за всё время пребывания здесь молчание остальных мальчишек, бывшее всегда единственной правильной линией поведения, показалось ему не более чем ребяческим малодушием. Потому что именно теперь, когда это по-настоящему важно для него, любой лишний произнесенный вслух вопрос привлечет за собой на фоне этого молчания слишком уж явный – и слишком ненужный – интерес к его скромной и, по большому счету, ничего не стоящей персоне. Этого Пан допустить не мог.

Думать о том, как все пойдет дальше без Алексиса, не хотелось – да и не представлялось. Никогда в жизни Пан не чувствовал себя таким безумно одиноким – особенно если перекладывать это состояние на всю жизнь вперед. Слова эти сознание воспринять упорно отказывалось. Хотя как иначе, если его… больше не будет? Пути назад из Высокого Сектора у мальчишки нет – а, значит, нет и выбора, есть только дорога вперед, продолжать, идти дальше, даже если сейчас у него нет ни малейшего представления, как это возможно. Не физически – морально. Остаются только Колин, Ники да Артур, а кто еще? Не Виктор же Берген. Впервые за все прошедшие месяцы Пан почувствовал себя в одном ряду с прочими мальчишками из группы, и удивился, насколько, оказывается, на самом деле всё это время был другим – и насколько еще более одинокими и потерянными все это время они должны были себя чувствовать.

Но самым же противным было, оказывается, другое – то, сколько предметов и мест в Академии (да и вообще в Высоком Секторе, как минимум в центральной его части) напоминали Пану о каких-то моментах, словах и взглядах, словно населяя их призраками, всплывавшими как нельзя более некстати. Ни на минуту не давая покоя. Сколько еще это продлится? А, может быть, это очередная проверка, испытание? Персонально для него, как же. И всё же, что он будет делать, останься один сейчас? Несмотря на то, сколь сильно не хотелось об этом даже думать, мысль возвращались к этой теме снова и снова, не оставляя мальчишку в покое.

Нет, не может быть. Не с ним. Как угодно, но не по-настоящему и не с ним. Он точно вернется. Обязательно.

Кажется, даже после того, что произошло во время грозы, паранойя не накрывала парня так сильно, как теперь. Ждать было невыносимо. Ждать невесть чего, замыкаться на одном и том же раз за разом, зацикливаться всем своим существом так, что весь мир вокруг исчезал – исчезал не на пустых словах, но по-настоящему, отчего, выныривая, становилось почти страшно. И тогда хотя бы ненадолго этот страх помогал осознать себя живым – ровно до того момента, когда снова становилось плевать, плевать на всех и вся вокруг. А мысли – мысли, чувства, всё существо – вновь возвращались к своему. Беспомощность сводила мальчишку с ума. Сперва бурым комом неясной хандры наползало смутное неудовольствие – почти необъяснимое, апатичное недовольство каждой мелочью, на существование которой прежде ты никогда не обращал и не обратил бы внимания. А потом, через недолгую раздражительность, гневом клокочущую где-то между грудью и горлом, за сжатыми зубами, приходило отчаяние. Темное отчаяние, опускавшее руки, не оставляющее сил и трезвого рассудка делать то, что необходимо было делать. Что, проклятье, что могло случиться с ним, что никто опять ничего не объясняет?

«Ох, Алексис Брант, появись только, ну я тебе и устрою».

========== Глава 40 [Человеческое] ==========

Сказать, что Ия жалела обо всем, что произошло на День Славы Империи – да что уж там, куда раньше, всём, что происходило в её жизни уже несколько месяцев, - было бы, наверное, не вполне верно. Сожаления в ней не было – всё, что было сказано, должно было быть рано или поздно сказано, и лучше рано, чем поздно. Полгода, подумать только, полгода быть с человеком настолько близким, и при этом так толком его и не узнать – лишь придумать. Придумать себе после разговоров всё то, что казалось неоспоримой истиной, что казалось едва ли не сутью этого человека…

А на деле всё выходило по-другому.

На деле Ия не знала, что сказать – а, главное, как сказать это Ладе, - чтобы та услышала её, поняла её правильно, без домыслов, чисто… Чтобы задумалась над её словами, а не отвергла их столь безапелляционно и резко, как она сделала это теперь. Ия не жалела ни о сказанном, ни о своих слезах, внезапной истерикой забивших горло, ни даже о приступе отчаянной злости, звавшей её действительно бросить всё как есть и уйти, но что-то не давало ей сделать этого. И теперь, возвращаясь в рутину школьных будней, возвращаясь к отчетам и домашним заданиям, думать о Ладе было всё сложнее – а выбросить из головы и вовсе невозможно. Что делать дальше, Ия не знала. Как отделить то, что она сама придумала себе в образе любимой девушки, от того, что было в ней на самом деле, как объяснить, что вкладывала в свои слова совсем иной смысл… И, если они так и не услышат друг друга, как быть тогда?

Словно после тех слез внутри стало глухо и пусто – потому что без нее не было бы ничего, а с ней – было бы ли что-то с ней? Возможно ли? Теперь, когда восторг общих интересов и идей так резко развернул их лицом к столь очевидному несовпадению средств достижения, казалось бы, одной и той же цели. Водоворот школьных дней после двух выходных захлестнул девушку с головой, только ощущение, что живет она все равно как в тумане, не покидало ее ни на минуту – и занятия шли сухо и кратко, словно заученные наизусть, потому что думать о них не хотелось – думать не хотелось ни о чем. Даже о Ладе.

Первый, второй, большая перемена… Уроки шли один за другим, сменяя друг друга, одинаковые и серые, третий день кряду, пока однажды, каким-то отрезвляющим звонком омут ее мрачных мыслей не нарушили звонкие голоса Майи и Эммы, девочек из 2\3 класса, выскочивших на перерыве после урока следом за Ией в коридор из-за угла.

- Учитель! Учитель Мессель!

- Да? – Остановилась она, окидывая их вопросительным взглядом.

- Учитель, там мальчишки дерутся, - выпалила светловолосая Элла, ловя взгляд Ии. Глаза ее, отражавшие не столько испуг, сколько шок и удивление, были распахнуты в пол-лица.

- Дерутся? – Недоуменно переспросила Ия, поудобнее перехватывая сумку, и направляясь к школьницам.

- Кто, что случилось, вы что-то знаете?

- Зоэ! И Люка. Я не знаю, они далеко от нас были, но Зоэ ему врезал…

Зоэ Маршалл? Тихоня с последней парты, забытый в школе во время грозы? Что еще за новости?..

Мальчишки сидели в дальнем конце классной комнаты, окруженные одноклассниками, явно готовыми, если придется, снова разнимать нарушителей порядка. Люка, высокий беловолосый парнишка, поджав губы, прижимал к скуле заботливо принесенный кем-то из аптечки охлаждающий пакет. Лицо его даже теперь выражало самоуверенность, граничащую с надменностью, словно все вокруг выглядели для него маленькими, бестолковыми детишками. Зое сидел молча, опустив глаза в парту, однако подбородок его был вздернут чересчур высоко для человека, который считал бы себя проигравшим в происшедшей потасовке.

- Что здесь произошло? – Еще с порога произнесла Ия, пробираясь ближе к ребятам между нескольких сдвинутых в сторону парт, но услышала в ответ лишь тяжёлое напряженное молчание. - А ну объясните мне, что здесь произошло? Зоэ… Это правда? Вот это сюрприз, от тебя-то я точно не ожидала… Ты ударил его?

- Да, учитель, - голос мальчишки натянутой струной трепетал от волнения.

- И?.. В чем причина?

- Он меня оскорбил.

- Не оскорбил, а открыл глаза на правду, - холодно отозвался Люка, не отрывая пакетика от скулы.

- Люка Ренер, тебе я слово еще не давала. - Холодно сверкнула глазами в его сторону Ия и перевела взгляд на Зоэ, похожего в этот момент на свернувшегося в клубок ёжика.

- Так в чем дело?

- Он меня оскорбил, - упорно повторил мальчик, по-прежнему не поднимая темно-серых глаз.

- Я поняла тебя, - с нажимом отозвалась девушка, - что он сказал?

- Это неважно.

- Важно, Зоэ! Ты понимаешь, что в твое личное дело сегодня запишут акт агрессии? Насовсем, навсегда. Так что лучше бы тебе объяснить, в чем вообще дело. И еще лучше – сейчас, пока все остальные не начали давать своих показаний как свидетели нарушения. Даже если это была провокация – сравни провокацию и физическое нападение. Шанс получить запись за провокацию всегда в разы меньше. Ты же должен понимать, что оскорбление, не несущее под собой никаких оснований, хоть сколько-то сможет тебя оправдать, но если ты ничего не скажешь… Тогда может быть, Люка нам что-то объяснит?

- Он назвал меня диким, - сухо бросил Зоэ куда-то в сторону, всё ещё не глядя ни на Ию, ни на одноклассников.

- Неправда, - подал голос Люка, переводя полный холодной самоуверенности взгляд с ударившего его мальчишки на учителя, - этого я не говорил. Я предупредил его, что он влюбился.

- Влюбился?.. - что-то больно сжалось внутри девушки, моментально возвращая ее мысли к тому, о чем она так сладко успела забыть на эти несколько минут. И вы туда же, ребята, в ваши-то одиннадцать-двенадцать лет… Сохрани вас Всеединый…

- Это неправда!

- Да. Дико и безнадежно влюблен. - Мальчишки заговорили хором, но Люка оказался настойчивее и решительнее. – Как та девочка, которой больше нет. – Его темно-серые глаза недобро сощурились, с вызовом глядя на Ию. – Только не в пятиклашку, а в Вас, учитель. Не видите, как он за вами хвостом везде ходит и в рот заглядывает? Небось письма еще по ночам пишет – Вы не получали, нет?

- Заткнись! - Крикнул, перебивая его, Зоэ. На острых скулах его выступили желваки.

«Как та девочка, которой больше нет». Кажется, на какое-то мучительное мгновение Ия усилием воли заставила своё тело задеревенеть, чтобы не совершить ненароком лишнего движения – а больше всего ей сейчас хотелось закрыть лицо руками и снова, как два дня назад, расплакаться от душащей ужасом беспомощности. Фида, Всеединый сохрани, Фида была влюблена и жестоко поплатилась за свои чувства.

- Люка. Зоэ. – Негромко, но четко и решительно прервала их Ия, едва находя силы сохранять самообладание, чтобы не дрожали ни руки, ни голос. - Тихо. Ребята, - она обратилась к стоящим вокруг, - всё это произошло при вас?

- Да, - отозвалась большая часть присутствующих, и лишь несколько человек отрицательно качнули головами.

- И все это слышали?

- Нет, учитель, нет, - тут и там раздавались робкие голоса.

- Я тихо сказал. – Спокойно произнес Люка. - Не хотел раздувать. Но, видимо, по больному попал…

- Я поняла тебя. Он говорит правду? – Обратилась девушка к Зоэ, запоздало понимая, сколь неправильно поставила озвученный вопрос, и вспыхнувшие щеки мальчишки стали тому лишним доказательством.

- Он сказал это, учитель, - тихо отозвался тот, несомненно, тоже заметив какой-то подвох в её вопросе. Теперь подумает еще, что она специально…

Святая Империя, как же сложно выбрать правильный путь. Как же сложно не изменять себе, не изменять Империи и не ломать этих ребят одновременно! Зоэ одиннадцать лет, Люке двенадцать – и это, наверное, единственное, что спасет их обоих, безмозглых спорщиков. После пятнадцати лет подобные заявления с рук уже так просто не сойдут… «После пятнадцати». Фиде ведь не было еще и четырнадцати… Понятно, что разбираться в этом всем до конца не учителю, а лицам, наделенным властью досматривать вещи и читать чужие переписки, но даже сейчас, как ей быть, что говорить, и как рассудить этих детей, имевших неосторожность произнести такие опасные слова?.. Ей, как учителю, куда вести этих детей, когда сама она в любой момент может оказаться на месте Фиды Грэм? Ия смутно припомнила вечер того дня, когда гроза изменила её жизнь, ведь именно тогда Зоэ Маршалл писал ей о чем-то важном – и она точно так же не знала, как объяснить ему, что человек должен оставаться человеком, даже когда это почти невозможно…

Нарушая вереницу мыслей девушки шумом открывающейся двери, в кабинет буквально ввалился Вир Каховски, грузный, лысеющий мужчина лет сорока, и, заметив странное собрание, едва не замер прямо на пороге. Вир Ие не нравился никогда – он словно каждым своим движением и словом выдавал отчаянный страх влипнуть в какую-нибудь историю, ненароком нарушить какое-то из правил или, что еще хуже, потерять последнюю каплю авторитета (если таковой вообще когда-либо был) в глаза учеников, а не учителей. За это, наверное, Ия и не любила его больше всего – или даже почти презирала, если говорить по-честному. Как можно так очевидно бояться этих детей, которых нужно наставлять, которых нужно ухитриться не изуродовать за те несчастные пять лет, что они проводят с тобой бок о бок в этом здании каждый день, как можно так дергаться от каждого шороха и так жестоко пресекать любую их попытку остаться детьми еще хотя бы немного?…

Ия тотчас поднялась, приветственно кивнув в его сторону, давая мужчине понять, что присутствует и контролирует ситуацию, и, прежде чем уйти, снова обратилась к понуро опустившему кудрявую голову Маршаллу:

- Зоэ. Не важно, что о тебе говорят, важно, что ты делаешь и как при этом себя ведешь. Сожалею, но наш разговор еще не окончен. После этого урока с вами обоими мы встречаемся возле директорской.

…и даже если ничем катастрофическим эта потасовка для мальчишек не закончится, на душе девушки скребли кошки, потому что абсолютно очевидным был для нее тот факт, что Люка Ренер будет признан правым, а Фиду уже точно не вернуть.

***

Остаток Дня Славы Империи и практически весь первый день после него Алексис проспал как убитый. Вечно ненавидевший столь бесполезную трату драгоценного времени, в этот раз молодой человек был как никогда счастлив остаться в постели целый день. Снов ему не снилось, и даже из Академии его побеспокоили лишь двумя звонками – которые он благополучно проспал, сняв с себя ответственность за все возможные последствия. До вечера подождут, если он не перезвонит, не сломаются. А если действительно важно – и так из-под земли достанут.

За четыре дня, что Алексис провалялся в постели, к нему дважды приезжал доктор Ирвиш, работающий с их семьей всё то время, что Алексис помнил себя, и даже еще дольше, подтвердивший всё сказанное младшему Бранту в медпункте Академии. Доктор притащил целый мешок лекарств, начиная с витаминов и имунномодуляторов и заканчивая чуть ли не ноотропами, которые сразу же после его ухода заняли, не открытые, своё место в дальнем углу и без того переполненной домашней аптечки. Если действительно есть все таблетки, которые прописывают местные врачи, можно, наверное, не есть больше ничего, и останешься сыт. А таблетки Алексис с некоторых пор ненавидел лютой ненавистью. На второй день, когда он уже мог не только вставать с кровати без риска тут же грохнуться назад, но и дойти до кухни чего-нибудь съесть, к Мастеру заскочил Виктор, притащил кипу каких-то документов к декабрю, запретив к ним пока даже прикасаться и сославшись на то, что позже у него не будет возможности этим заняться. По словам напарника, всё шло своим чередом – и славно. Наверное, Алексис и правда все еще не готов ни к каким повышениям, если новость о том, что и без него всё и все продолжают жить, работать и функционировать, приносит ему некоторое облегчение. Хочется верить, что и правда все.

Кроме них двоих на исходе третьего дня внезапным стихийным бедствием едва не притащилась матушка, узнавшая обо всем, очевидно, от врача. Убедить ее, что ее визит сейчас лишь усугубит дела, только-только пошедшие в сторону выздоровления, было непросто (легче уж сразу прикинуться мертвым), однако что-то в голосе Алексиса, видимо, все-таки подействовало отрезвляюще на эту невозможную женщину. Кого-кого, а её едва пришедший в себя молодой человек видеть сейчас хотел, пожалуй, вообще меньше всех прочих.

Возвращение в Академию отозвалось в Мастере едва ощутимым теплом – всё же бездельничать дома, даже пребывая в таком жалком состоянии, с каждым часом последнего дня становилось всё более и более невыносимо. И, хотя доктор Ирвиш и порекомендовал своему пациенту не торопиться с возвращением в суету работы так скоро, тот настоял на закрытии больничного листа по прошествии четырех суток. Однако ж им всем здорово повезло, что всё это приключилось с ним сейчас, а не в следующем месяце, когда Виктор ляжет на операцию, а самому Алексису каждые выходные нужно будет пасти мальчишек на стрельбище. Даже думать не хочется, что бы администрация решила делать с четвертой группой, если бы Алексис не смог провести намеченные мероприятия.

Первым, кого Алексис встретил в вестибюле Академии, оказался Мастер Аккерсон, буквально на пару шагов опередивший его на турникетах проходной. Что ж, сейчас, наверное, каждая встреча окажется как нельзя кстати для Мастера, на столько дней «выпавшего» из работы.

- Беллан! - Молодой человек впереди обернулся и приветственно кивнул.

- Добрый день, Брант. Как ты?

- Лучше не бывает. - Спокойно отозвался Алексис, досадуя, что среди мастеров, кажется, всё знают даже те, кому в этом нет никакой необходимости. – Беллан, как там Дени?

- Старается, - задумчиво произнес Аккерсон, едва уловимо помрачнев, - ну, пару раз в неделю, конечно, его забирают, но он очень старается. Нервный, тревожный… И моим, кажется, это тоже передается. Но очень старается. Знаешь, некоторым из моих даже стоило бы у него поучиться.

- Ясно…

- А Стеф?

- А Стеф не старается. - Коротко и сухо бросил Алексис. – Ладно, не буду задерживать. Спасибо за информацию.

Несмотря на то, что никто из мальчишек, естественно, о его отсутствии ничего не спрашивал, атмосфера в классной комнате в день его возвращения совсем неуловимо, но все же, несомненно, была оживленнее и доброжелательнее, нежели обычно. А ведь Мастер Аккерсон, кажется, действительно был тогда искренен, говоря, что в Алексисе и его предыдущем напарнике кадеты почему-то неизменно «души не чают». Хочется верить, только вот лицо Пана, на котором при появлении молодого человека, кажется, отразились разом облегчение, восторженная радость, негодование и острое желание дать Алексису в морду, весьма недвусмысленно говорили о другом. Ооо, что ж, очевидно, после этого занятия Мастера как всегда ждут большие разборки. Святая Империя, какой же Пан все еще ребенок… Да, внезапную улыбку от этих мыслей сдержать Алексису удалось непросто.

- Ну что ж, молодые люди, начнем?

Чтобы понять, где и с кем Первый Мастер четвертой группы проведет следующий после занятия перерыв, долго гадать было не нужно: заслужив очередной гневный взгляд зеленых глаз тем, что задержался, отвечая на вопросы Артура по домашнему заданию, Алексис плотно затворил дверь в пустой класс и отправился на метеорологическую площадку. А на сердце было почему-то невыразимо легко, и хотелось смеяться.

Пан стоял возле ограждения крыши - не там, где обычно, поэтому Алексис даже не сразу его увидел, - и что-то задумчиво листал в экране лежащего на парапете планшета, второй рукой придерживая пилотку, явно намеревавшуюся слететь, подхваченную ледяным ветром. Судя по всей его сгорбленной и скукоженной фигуре, мальчишка успел уже крепко замерзнуть, что наверняка только подольет масла в огонь его и без того взрывоопасного настроения. Черный плащ, надетый поверх кадетской формы, явно был тонковат для ноябрьского холода. Хотя… пиджак Мастера, едва накинутый на его плечи поверх рубашки, тоже был не самой подходящей одеждой сейчас. Алексис вдруг поймал себя на том, что снова едва сдерживает не то улыбку, не то усмешку, а не раздражение из-за всего этого, и мысль эта немало удивила его.

- Ну и где тебя носило, Брант? – Как и во сне, глаза кадета горели тем самым зеленым огнем, что выдавал в нем злую обиду, только тон тихого голоса был поддельно-безразличным и почти спокойным. Святая Империя, что тут произошло за эти четыре дня, что Пан научился сдерживаться? Видимо, почаще надо пропадать из поля его зрения…

- Дома. Спал. – Мягко отозвался Алексис, снова невольно ловя себя на мысли о том, как же давно не видел его и не говорил с ним, словно целая вечность прошла. Только недоумение, возникшее в глазах мальчишки, снова вызвало желание рассмеяться. - Мне на параде плохо стало, чуть не отключился. Ничего страшного, просто нужно было чуть притормозить.

- Ты болел? – Поверх недоумения, еще не исчезнувшего, легла тень тревоги. Кажется, от этой не то обиды, не то злости, уже не осталось и следа.

- Ну да, - просто пожал плечами Алексис, - думал, я не умею? – Провалиться Всеединому, судя по неловкой паузе, он и правда так думал.

- Почему ты ничего не сказал? – Да, тихий укор – это тоже нечто новенькое. Или дело только в камерах, без которых он бы уже получил от мальчишки очередной выговор с этой его хронической подростковой истерикой? - Я уже не знал, что думать… чуть парту не сгрыз – вслед за карандашом… - Мальчишка снова повел плечами и зябко поежился – видимо, действительно не на шутку замерз. Надо бы идти…

- А как я мог сказать? Ты же понимаешь…

- Захотел бы – смог. - Пробурчал мальчишка. – И не такую фигню творили.

Пауза затягивалась, небо темнело набегавшими тучами. Стрелки часов по одной секунде сокращали время до начала следующего занятия. И правда, пора идти.

- Спасибо, Пан. – Тихо произнес Алексис, выдыхая дым, смешанный с паром собственного дыхания, вглядываясь куда-то вдаль. Только бы мальчишка понял, что он отворачивается сейчас не от него, а от камер…

- Что? – Неуверенно переспросил тот, очевидно, тоже, как и Мастер, с минуты на минуты ожидая иную реакцию в ответ на свои слова. Больше всего сейчас его хотелось сгрести в охапку и прижать к себе. Согреть. - Это еще за что?

- За то, что тебе не все равно. Да еще и настолько.

Наверное, мальчишка действительно понял, потому что не стал ни кричать, ни придираться - а вместо этого только отвернулся сам, пряча едва заметную улыбку в ноябрьском ветре. Тоже пряча её не от Алексиса.

Подхваченный очередным резким порывом, бычок сигареты отправился куда-то мимо урны.

- Идем, ливанёт с минуты на минуту.

========== Глава 41 На несколько дней старше ==========

Говорили, что в Среднем участились проверки ВПЖ и аресты. Сперва говорили Нина и Вея – о какой-то их общей знакомой, потом говорила мать о сотруднице на работе, чей муж говорил про своего двоюродного брата, потом говорили и в новостях… Лада давно уже не верила всему тому, что говорили – почти независимо от того, кто это делал, но в этот раз ей снова отчего-то стало не по себе. Говорили и об увеличении числа камер, и об усилении групп МДН, и еще много о чем в этом духе – словно искали кого, как тогда, в июле. А, может, сами МДНовцы и пускали всем пыль в глаза – кто же их разберет? Слишком сложно было, как девушка ни старалась, продраться сквозь это хитросплетение лжи, иносказательности и недомолвок, которыми пестрели газеты, интернет-порталы и телевизионные новости. А, может, и вообще никогда правду не узнать, как ты ни ломай голову над тем, что слышишь и видишь, - только верить всё равно не хотелось. Уж если даже в Парке Славы Империи собираются цеплять камеры к деревьям, каким уж тут новостям удивляться? Не пропустить бы только этот момент, а то снова с единственным убежищем можно будет смело прощаться – а тогда что? Тогда и весь этот несчастный «Зеленый Лист» коту под хвост. Да, «Зеленый Лист» Ладу не впечатлял, и признаться в этом Ие она нисколько не стыдилась – но сейчас он казался единственным способом видеться дольше и чаще, чем десять минут один раз в неделю, как это было, когда девушка только переехала к мужу, а уж без камер, пусть и временно, - вообще несказанная роскошь. С другими ребятами она толком не общалась, хотя все они в целом вызвали скорее симпатию, кроме, разве что, Кая, показавшегося ей в первую их встречу не более чем недалеким задирой. Работы в парке было много, да и площадь его была велика, так что собираться всем вместе и подолгу чесать языками возможности практически не было – только мимоходом перебрасываться парой слов с оказавшимися внезапно рядом, шедшими по своим делам парнями и девчонками.

Ладу это устраивало. Порой, правда, ее и саму пугало то, как изменилась она за последнее время, какой закрытой и почти нелюдимой стала, однако чаще она просто закрывала на это глаза. Кому какое дело?.. В конце концов, разве не такой она была всю свою жизнь до встречи с Ией?

Когда она впервые почувствовала этот жгучий страх не успеть, который затмил собой все остальное – когда Ину увезли на скорой? Глупо, ведь Ия здесь вовсе ни при чем – а попадает, пожалуй, что единственная под её горячую руку. Мысль о том, как больно она умудрилась ранить Ию в последнем их разговоре, день ото дня не давала Ладе покоя. Наверное, они обе просто слишком сильно устали – устали от безнадежности, не от работы, не от «Зеленого Листа», не от чего-то еще… «Счастливая середина», говоришь? Нет, Ия, значит, тоже не верит ни в какой счастливый конец «их истории», только сказать об этом прямо никак не могла. Да разве середина может быть счастливой, когда нет почти никакой надежды на счастливый конец? «Почти». Только это слово, пожалуй, было главным – «почти». Потому что, пока оставалась хоть маленькая крупица надежды, оставались и силы идти дальше, по пути этой надежды – а они каким-то невероятным образом действительно оставались. Только для нее самой, Лады Шински, эта надежда и крылась в действии, с которым Ия так просила ее повременить, без которого все остальное было бы уже неважно.

Провалиться Империи, как же она несправедлива к этой девушке! Как же эгоистична в своих мыслях и действиях – и как беспомощна на самом деле. Хотя… Может, именно тот факт, что она так ничего все еще и не сделала, и является тем последним, что ее оправдало бы? Оправдало перед Ией, просящей и настаивающей сохранить хотя бы каплю благоразумия. Только вот благоразумие это видится самой Ладе все тем же непроглядным болотом, в котором она существовала все семнадцать лет своей жизни, пока не встретила, наконец, Ию Мессель. А теперь оказывается, что все ее отчаянное стремление стать лучше для нее, стать достойной её, стать сильнее и ярче – все оно идет прахом – ради нее же. И выбраться из этой петли все никак не получалось. Ждать, ждать, ждать непонятно чего, замыкаясь в себе… «У меня нет больше сил!» - хотелось кричать, но она знала, что силы есть, что сил этих хватит еще надолго, им обеим, только вот все планы действий, шедшие в ее голову, здорово попахивали чистой воды самоубийством. Не нужно и объяснять, почему Ия так сильно того не хочет.

Нет, меньше доверять Ие она, хвала Империи, не стала. Просто почувствовала на какое-то краткое мгновение, что даже они могут оказаться чуть более разными, чем представлялись друг другу изначально. И в этом нет ничего страшного… Как и с малышкой Иной. Это не то, что помешает им жить бок о бок и любить друг друга. По крайней мере, очень хотелось верить.

И извиниться.

И почему она такая? Почему вечно перекладывает свой смысл на других и другое? На Ину. А если ее не станет – на Ию? А если Ия… не пойдет дальше вместе с ней, что тогда? На революцию, восстание? Ия права, она не сможет одна. Тем более не сможет, пока не научится быть сама себе смыслом – только она быстрее с катушек съедет на своей же идее фикс и своем одиночестве… И почему только она не может спокойно, нормально, как все прочие люди идти, не замахиваясь на великое, не придумывая себе что-то из ряда вон выходящее?.. Почему непременно надо гнаться куда-то вперед за призраком далекой мечты, почти несбыточной, и разбиваться о стену…

«Почти».

Снова это треклятое «почти», не позволяющее закрыть хотя бы для себя эту тему и отложить в дальний ящик, забыв, чтобы вернуться к нормальной жизни. Дающее надежду на…

- Ваши пятнадцать крон…

- Двадцать пять, - поправила её женщина, - двадцать пять, а не пятнадцать.

Лада рассеянно взглянула на чек, потом на деньги в своих руках.

- Да, простите. Двадцать пять, пожалуйста…

- Да что с тобой, Лада? – Вздохнула Вея, как оказалось, наблюдавшая диалог, стоя в двух шагах позади Лады. - Иди-ка ты проветрись пять минут, Нина вон тоже как раз только что на черных ход пошла. Я тут побуду.

Фраза «на черный ход» обозначала у Веи «курить», когда женщина не хотела даже произносить это слово вслух. А дело было в том, что от этой дурной привычки она избавилась лишь пару месяцев назад, что оказалось для нее мучительно сложно, поэтому сейчас те короткие перерывы, которые позволяли себе время от времени её сестра и Лада, неизменно вызывали у нее сухое ворчание.

- Чего случилось, клиента обсчитала? – Почти добродушно похлопала ее по плечу Нина, кутаясь в толстую, видавшую виды куртку своего отца, висевшую возле самого черного выхода на крючке именно для этого случая. - Со всеми бывало. Если вовремя исправилась, то и переживать нечего. Ты чего такая, темнее тучи который день, случилось что?

Лада пожала плечами, тоже поглубже кутаясь в своё пальтишко, и закурила.

- Нина… Вам хотелось когда-нибудь что-то изменить в своей жизни? – Наконец, произнесла она, глядя куда-то в сторону. Женщина ненадолго задумалась.

- Хотелось бы, наверное, лучше учиться в школе. Или дольше. Я, конечно, понимаю, что и на любой другой работе все точно так же с утра и до ночи, но хотелось бы, наверное, чуть больше работать головой, а не только руками. Дома-то теперь разве найдешь время к учебникам вернуться, хотя у меня старшой в выпускном классе, да средняя в первый пошла, учись с ними – не хочу. А я все никак, то стирка, то уборка, то младшаянабедокурит… Своим говорю, мол, учитесь, пригодится, а они только отмахиваются, а ведь потом поздно будет… Да я и сама ведь понимаю, что старший вот сейчас закончит, а дополнительные классы я ему оплачивать не смогу, даже с мужниным пособием – он-то на инвалидности у меня. А себя вспомню в пятнадцать – так ни родители не смогли бы денег набрать, ни мне самой тогда нужно не казалось… Хотя мы же с Веей тогда уже прекрасно понимали, что никуда нам не деться от пекарни, хотим мы этого или нет, какие уж тут дополнительные классы.

Лада лишь согласно кивнула, задумавшись.

- Ну а ты? – Просто продолжила Нина, подняв на девочку мягкий взгляд светлых глаз. - Хотя куда тебе менять, у тебя еще все впереди…

- Ну да… - на автопилоте кивнула та. Только что-то внутри резануло так остро и больно, что слезы едва не навернулись на глаза. – Нет, – шепнула она, кусая губы, качнув головой, - неправда это, я бы много чего хотела изменить.

- Лада?.. – Чуть встревоженный, хотя более удивленный, голос Нины потонул в звуке открывающейся двери и шагах Веи:

- Девочки, ну вы тут решили до самого вечера сидеть? У нас ржаной заканчивается и отруби назавтра нужно заказывать.

- Чур, я на тесто, - поспешила Лада протиснуться мимо Веи, стягивая на ходу пальто и уже не замечая, как женщины перекидываются удивленными взглядами.

Просто, как ни крути, начинать нужно с себя.

***

I don’t know what’s worth fighting for

Or why I have to scream

But now I have some clarity

To show you what I mean

I don’t know how I got this way

I’ll never be alright

So, I’m breaking the habit

I’m breaking the habit

I’m breaking the habit

Tonight*

[*Англ. «Я не знаю, за что стоит бороться,

И почему я кричу,

Но теперь мне кое-что понятно,

Я могу объяснить тебе, что имею в виду,

Я не знаю, как стал таким,

Я никогда уже не буду в порядке,

И я завязываю с этим,

Завязываю с этим сегодня же» (пер. автора)

Из песни группы Linkin Park – «Breaking the habit»]

-…для выполнения данных задач назначается ответственный за документооборот, - Мастер Виктор Берген говорил как всегда ровно и монотонно, будто специально вызывая у каждого из слушателей отчаянное желание спать. Хотя говорил он и не медленно, и не быстро, записывать за ним казалось решительно невозможно, просто потому что слова смешивались в голове какой-то однородной кашей, жидкой и растекающейся, теряющей всякий смысл, - в нашем случае это Второй Мастер, который осуществляет организацию делопроизводства и архивного хранения документов, регистрацию, распределение и контроль исполнения документов и поручений, обеспечивает их учет, сохранность и использование, подготовку и организацию уничтожения документов. Он же разрабатывает информационно-справочные документы по вопросам, касающимся учебного процесса и пребывания кадетов в Академии, включая их проживание в общежитии, и контролирует соблюдение установленного порядка работы с документами. Еще раз повторюсь – не стоит забывать о том, что хранение и использование всех документов Академии, с которыми вам, вероятно, придется иметь дело, осуществляется как в электронном, так и в бумажном виде…

Вот, однако же, паршиво быть Вторым Мастером…

Буквально за десять минут до окончания занятия, когда надежда на избавление, забрезжившая далеко на горизонте еще почти час назад, стала уже совсем близка к претворению в жизнь, речь Мастера Бергена была прервана внезапным стуком в дверь. Ответа его стучавшие дожидаться не стали, тут же отворив дверь и войдя внутрь: ими оказались двое комендантов (только форма у них была какая-то не совсем комендантская, больше смахивавшая на рейдерскую, а при том вроде и не рейдерская), с рюкзаками и металлоискателями, как полноценные ВПЖшники. Что еще за новости?

- Досмотр, - сухо произнес один из них вместо приветствия, наверняка отвечая разом на все невысказанные вопросы, родившиеся в головах присутствующих, - содержимое сумок на стол, - и замер в ожидании беспрекословного исполнения своего распоряжения. Мальчишки засуетились, не вполне удачно скрывая растерянность и почти смущение, выкладывая на парты перед собой телефоны, зарядные устройства с мотками проводов, ручки, жвачки, паспорта, деньги, связки электронных карточек-ключей и прочие мелочи в том же духе.

- Мастер Берген, к Вам это тоже относится.

- Простите?.. – Казалось, шорохи, издаваемые в молчании кадетами, на какую-то секунду одновременно стихли, и все они как один подняли глаза на стоящих перед ними Высоких, не веря своим ушам.

- Вы прекрасно меня услышали и поняли, Мастер Берген, - с едва уловимым нажимом отозвался один из мужчин, - приказ относится и к Вам.

Не произнеся больше ни слова, Виктор Берген подчинился. Быть может, то была лишь игра света, но лицо его показалось Пану белее бумаги. Самым уголком глаз, не поворачивая головы, он взглянул на Колина, сидящего через проход по правую руку от него, и поймал в ответ взгляд столь выразительный, что любые комментарии были бы здесь абсолютно излишними. Видимо, не ему одному больше всего на свете сейчас хотелось провалиться под землю.

Когда всё закончилось, а нежданные гости молча покинули помещение, Мастер Берген предпринял не самую удачную попытку вернуться к недосказанной лекции, однако успеха в этом не достиг, будучи сам слишком явно напряженным и обескураженным, не менее прочих мальчишек.

- ..К следующему разу приготовите мне по одному образцу на каждый из разобранных сегодня типов, - сухо подвел он итог, - учтите, что не существует “каких-то бумажек” и “каких-то списков”, существуют документы, подотчёные документы, и, если они оформлены как “какие-то бумажки”, это ваша проблема, и это не документы. И обратите свое внимание, что бланки вы тоже составляете исключительно самостоятельно. С графическими редакторами Мастер Аккерсон вас уже знакомил, так что все реквизиты вставляем. Вариант “не умею” не принимается.

- А на кого заполнять, Мастер? - Подал голос Ники из своего дальнего угла.

- Друг на друга. Представьте, что делает Мастер, когда формирует свою группу.

- Но у нас же нет и половины данных…

- У вас есть язык, Даниш, мозги в голове и уникальный шанс узнать друг о друге все то, чего вы так и не удосужились узнать за прошедшие полгода. Если все ясно, и вопросов нет, то все свободны.

Разумеется, никто из кадетов не упустил шанс как можно скорее воспользоваться этим заманчивым предложением, как попало закинув назад в сумки и рюкзаки все то, что только что было методично из них извлечено.

- Святая Империя, на занятия Виктора Бергена мне хочется сдохнуть. – Выразительно выдохнул Колин, закуривая, не успев даже спуститься с высокого крыльца учебного корпуса. Интересно, он просто так безмозгло рискует (хотя кто бы говорил, конечно) или тоже откуда-то знает, что на улице – во дворе, на балконах или на той же крыше – звук на камерах пишется неважно? Дело и в шуме дорог, и в расстояниях, и в ветре… Сам записей Пан, разумеется, никогда в глаза не видел, но наслышан был кое от кого достаточно, чтобы говорить вне помещений чуть смелее, чем прежде. Забавно, если Колин в курсе.

- …или кинуть в него чем-нибудь тяжелым, чтоб он и сам проснулся, и всех остальных разбудил. - Вместо прощания хмуро шепнул Ники, обгоняя парней, и направился куда-то за ворота Академии.

- А, по-моему, сегодня было весьма интересно, - чуть слышно процедил сквозь зубы Пан. Колин лишь пристально посмотрел на него, став на какую-то едва уловимую долю секунды настолько серьезным, что даже, кажется, почти до неузнаваемости изменился в лице, однако поддерживать тему не пожелал, тотчас вернув себе свой привычно легкомысленный вид.

- Нам ведь вроде еще его брата в следующем семестре терпеть, да? Но Петер, мой сосед, говорил, что старший нормальный. Хотя… – Колин мотнул головой, словно не соглашаясь вдруг с собственными словами. – По-моему, мы зажрались, да, Пан? Кого не взять из наших преподов – один лучше другого. Виктор Бе’ген же реально среди всех один такой зануда, как будто его специально в п’отивовес предыдущему нашли. А остальные все… как на подбор. Да у меня девятом квартале на всю школу было два но’мальных препода - и те мои предки. А остальные… на работе как на каторге срок мотали, честное слово. Ты-то в пятом, наверное, сам знаешь…

- Угу…

- А еще мне до смерти интересно, что будет на тех выездах, о которых Мастер Берген говорил… ну, тогда, давно еще. Я прям очень жду. – Карие глаза Колина и правда блестели неподдельным любопытством.

- А мне, знаешь, вот ни разу не интересно, - хмуро отозвался Пан, явно не поддерживая энтузиазма одногруппника и по-прежнему размышляя над происшедшим только что в классной комнате, - тебя хоть на нормальное время поставили… Какого, двадцатого?

- Двадцать третьего.

- Вот-вот. А у меня опять бред какой-то, 30е-31е. Прикинь, все будут отдыхать как нормальные люди в последний день года, а я - по сугробам где-то в глуши корячиться, красота. У меня, может, вообще день рождения в этот день.

Колин сдавленно хмыкнул, качнув головой.

- Серьезно? Тебе еще пятнадцати нет что ли? Ну ты неудачник… - он соболезнующе хлопнул Пана по плечу и направился в сторону общежития.

И снова спасибо на добром слове, Колин Кое… Только странная мысль, мучительно свербящая, словно укус насекомого еще с самого дня исчезновения Алексиса, не дала Пану отпустить его сейчас так быстро.

- Колин! – Окликнул он товарища, спешно догоняя его. Тот остановился, выжидающе глядя на мальчишку. - Колин, - возбужденно произнес Пан, пристально глядя в его темные глаза, - почему есть вещи, о которых никогда не говорят? Сейчас, вчера, месяц назад… Почему мы о них не говорим? Кто остался – ты, я, Ники… да Артур не в счет… Мы вымрем как динозавры, если продолжим молчать, когда люди вокруг нас пропадают один за другим. Да, мы первокурсники – пока, а потом? Мы так и будем молчать, став Мастерами? (Как же странно звучат эти слова, сказанные тобой самим!) Рано или поздно нам придется учиться говорить. И поздно это для нас же будет хуже, если ты помнишь, о чем говорил Мастер Брант.

Колин лишь снова посмотрел на Пана снизу вверх исподлобья тем же пронзительно серьезным, очень взрослым взглядом, и, не ответив, поспешил своей дорогой дальше.

- Колин! – На какое-то мгновение мальчишке послышалась в собственном требовательном голосе едва ли не угроза. Нет, только не смей уходить так просто и… молча. И, кажется, проклятый голос снова звенит, выдавая напряжение. Ну почему он никак не научится держать себя в руках?.. Парнишка остановился и обернулся, глядя Пану прямо в глаза.

- Я услышал тебя. - Спокойно произнес он в ответ.

========== Глава 42 Отчаянные (Пан или пропал) ==========

Find your truth

Face your truth

Speak your truth

And be your truth…*

[* Англ. «Найди свою правду,

Смотри в лицо своей правде,

Говори свою правду

И будь своей правдой»

Из песни группы Manic Street Preachers – “Judge Yr’self”]

- У меня получилось! – Глаза Лады странно блестели, когда она, скользя, догнала девушку в конце обледенелой аллеи. - Кажется, правда получилось… Ия, Ия, надо говорить. Надо спрашивать, заставлять задуматься… И они задумаются. Все правильно, как ты и говорила, всё внутри, в головах, и мы ничего не добьёмся, делая что-то извне, хоть мы митингуй, хоть взрывай!

- Постой-постой, о чем ты? – Признаться, Ия сегодня здорово не выспалась, составляя отчет о происшедшем незадолго до того инциденте с мальчишками из ее класса, безуспешно пытаясь прогнать навязчивую мысль о судьбе Фиды Грэм, и теперь с некоторым усилием воспринимала окружающий ее мир.

- Во-первых, прости меня, ладно? Пожалуйста, я… я просто совсем с ума схожу, я не хотела тебя обижать, правда. – Шепот ее полился вдруг стремительным потоком, и на бледные щеки лег непривычный румянец. Хотя, может, это просто ноябрьские заморозки дают о себе знать? – Я… это все из-за Ины, - выдохнула она, наконец, - когда я поняла, что она была в шаге от смерти так неожиданно для всех, оказалось, что все остальное, всё что было, говорилось и делалось накануне и раньше, всё это уже не имело смысла. И… Я боюсь сама… так же… Уйти прежде, чем дам какой-то смысл. Поэтому я так тороплюсь, не думая. Прости меня.

«Святая Империя, что же эта девочка творит… с ней?» Каким-то грустным теплом разлилась эта мысль по всему телу Ии.

- Уже не уйдешь, - тихо отозвалась она, глядя на шагавшую возле нее Ладу, - ты уже сделала это.

Та лишь отрицательно замотала головой.

- Мало, - прошептала она, - этого слишком мало. Один, два человека… Этого недостаточно. Так вот… Я вчера просто спросила у Нины, когда мы курили, есть ли что-то, что она хотела бы изменить в своей жизни. Скажи, разве такой вопрос на что-то намекает?

- Вроде нет… - задумчиво отозвалась та. - Хотя смотря кому задавать… Да и смотря, как.

- Да. Мне тоже так кажется. Я вообще ничего такого не имела в виду, просто была подавлена немного и хотела её разговором занять, а потом уже поняла, что ведь можно куда больше… Другие вопросы, другие люди… Они ведь не стадо баранов и не роботы, как кому-то кажется… Надо просто говорить. Надо… дать им понять, что они по-прежнему люди. Если уж мы хотим действовать изнутри, а не очередным террором.

- Ты ведь помнишь, с чего всё началось? – Едва заметно улыбнулась Ия самыми уголками губ. Удивительно, как быстро мысли в её голове из хаотичного роя, навеянного горячим Ладиным шёпотом, строятся в четкую цепочку, дающую так много ответов на вопросы, так давно уже терзающие её изнутри.

- С грозы…

- Нет. Ты нажала кнопку лифта, когда мои руки были заняты, и ты меня успокоила, когда я чуть в истерику не впала в этом поганом лифте. Так что началось все с помощи и с участия. Может, и не только на меня подействует, а? Та же Рона, когда мы с ней познакомились, сказала… Да не помню я, что она сказала, я просто была первым человеком за несколько часов, кому оказалось не все равно – не до бумажек и не до «Зеленого Листа», а до девчонки, которая мёрзнет на улице и тратит своё время, пытаясь донести что-то до людей… Которым дела нет ни до чего. Святая Империя, Лада… - выдохнула она, качая головой и закрыв рот ладонью, словно опасаясь внезапно вскрикнуть. Куски мозаики стремительно складывалась в ее голове в единое целое. - Такой простой ответ перед носом, а мы всё тормозим. Или даже слишком простой? Говорить, вынуждать шевелить мозгами и помогать просто так – неужели этого правда достаточно, чтобы людям стало не все равно? Только вдвоем мы не сможем спасти всех, понимаешь? – Пытливо взглянула она на Ладу, напряженно ожидая от той всплеска протеста – которого, по счастью, не последовало. Девушка лишь кивнула неуверенно головой. - Пожалуйста, это важно понять! Но даже если прислушается и задумается хотя бы несколько человек, трое, четверо, - будет достаточно для нашей победы. Не перед Империей… перед людьми. Или перед самими собой, я не знаю, но всё, что угодно, будет сейчас лучше, чем безразличие. Лучше для всех, потому что когда тебе все равно, ты почти что мертв. А мы – живые. И все – живые! Только Система делает всё возможное, чтобы они этого не знали…

- Или другие поймут…

- Да уж… - выдохнула Ия, впечатленная всем тем, на что вывел их этот внезапный разговор, - Святая Империя, Лада, я же вообще о другом хотела тебе рассказать!

- Мм? – Лада взглянула на нее, кажется, настороженно, вмиг посерьезнев.

- Меня вчера Кай и Кая в сети нашли, говорят, пришло поручение делать плакат – ну, тот, который будет над входом в парк во время открытия. Делать-то будем вроде не мы, но их Эми просила измерить габариты, а они сегодня не смогут прийти, так что мы договорились, что я помогу…

- И?.. – в глазах Лады все еще читались настороженность и тревожность.

- Лада. – Шепнула Ия, невольно воровато оглядываясь по сторонам. Сердце, кажется, готово было в любой момент остановиться, напуганное самоубийственной идеей, родившейся в голове девушки. - А что, если мы сделаем свой плакат? Точно такой же, только слова другие. А накануне открытия заменим их… Будет трансляция, все увидят. Это ведь уже март будет, кто знает, что к тому времени случится, какими будем мы, какими будут другие… После всего, что ты сказала. Сейчас у нас есть все шансы начать, пока камеры не установили – потом будет поздно. Вот тебе и дело, кстати, за которое ты сейчас можешь схватиться, чтоб ничего больше не ждать. Спрячем, а ближе к делу посмотрим – может, и люди найдутся, может, и ситуация как-то поменяется… А если нет, если испугаемся, если безнадежно – так в крайнем случае сожжем и забудем.

Лада замерла на мгновение, потом вперила в нее пристальный, пугающе серьезный взгляд.

- Ты с ума сошла. Они же весь “Зеленый Лист” перевернут… и ликвидируют, с них станется. Будут искать тех, кто это сделал, пока не найдут. А не найдут, так всех сожрут, еще и похвастаются. Нельзя так, ребята ничего такого не сделали…

- Мы еще у ребят, кстати, не спросили кое-чего. А вообще, значит, коль припрет, сдамся только я, - глаза Ии блеснули недоброй решительностью, а голос зазвучал холодно и твердо, - а ты пойдешь дальше и продолжишь. До победного. Посмотришь на реакцию наших – или еще кого, - наверняка найдешь единомышленников… Не может быть такого, чтобы всем было плевать.

- Ни за что, - казалось, зубы Лады скрипнули, - без тебя - ни за что. Да чего я стою одна? - Голос ее задрожал отчаянием, будто все, о чем они только что говорили, непременно должно было произойти уже завтра. - Даже думать не смей меня бросать. Нам просто нужны еще люди, хотя бы несколько человек, хотя бы пара…

- Найдем. – Твердо произнесла Ия, заметив влажный блеск в глазах своей собеседницы. – До марта – найдем.

Молчание затягивалось. Девочки, с головой ушедшие в собственные мысли, шквалом обрушившиеся из-за этого безумного разговора, механически, словно на автопилоте, только перекинулись пару раз какими-то незначительными фразами по работе (в ближайшую неделю, пока не стало слишком поздно, нужно было установить над несколькими клумбами некие конструкции, напоминавшие не то палатку, не то теплицу, чтобы окончательно не заморозить уже прижившиеся растения). Руки отчаянно мерзли, а под ногами уже похрустывали иней и ледяная корочка луж. И какой в этом смысл – уже померзло всё напрочь! Даже несмотря на отдаленный гул дорог, в парке было тихо и пустынно, и Ия подумала вдруг, что таким и сохранит его для себя в своем сердце – молчаливым, безлюдным и одиноко-спокойным, как бы ни изменился он весной после официального открытия.

Натянув последний квадрат похожей на полиэтилен материи и закрепив углы, Ия глубоко выдохнула, согревая пальцы и, не успев еще оторвать глаз от земли – кажется, единственного не скользкого островка во всем парке, - как почувствовала внезапно крепкое объятие сжавшихся на ее животе рук. Горячее дыхание Лады обожгло её замерзшее ухо.

- Люби меня, - прошептала девушка как-то почти отчаянно, - пожалуйста, люби до самого конца. Я не смогу больше одна.

“До самого конца”?

- Лада… - Ия нахмурилась, оборачиваясь к любимой и не зная, как ей реагировать на такие слова, понимая, что не имеет ни основания, ни права переубеждать ее, как бы ей самой того ни хотелось, но Лада не дала ей продолжить.

- Тсс, молчи, - она приложила холодный палец к мягким губам Ии, - ничего не говори! Просто люби…

- Но я устала “не говорить”, Лада! – Почти зло прошептала Ия, сверкая темными глазами. - Я устала всю жизнь никому ничего не говорить, слышишь? Я знаю, что “слова пустые” и “человек по делам узнается”, но, сгори оно все огнем, мир без слов был бы просто поганым убожеством! Он… И есть… Такой. - Закончила она внезапно, словно сама удивляясь этому озарению, и уставилась на Ладу широко распахнутыми глазами.

Та лишь улыбнулась - тоже одними глазами на уставшем взрослом лице, по этой дурной привычке, от которой никогда, наверное, не избавиться - да и упаси Империя избавляться…

***

Tell me how could I forget

Mistakes we´re made of

Maybe there´ll be no perfect world

But there has to be something better than this*

[*Англ. «Скажи, разве я могу забыть

Все те ошибки, из которых мы состоим?

Быть может, идеального мира не существует,

Но должно же быть что-то лучше этого» (пер. автора)

Из песни группы Sinew – «The allegory of the cave»]

- Пааан, - Нет, рано или поздно это придется сказать. Только бы он понял, пожалуйста. Кажется, негромкий голос Алексиса прозвучал в этот раз слишком уж неуверенно, - Пан, могу я попросить тебя об одной очень важной вещи?

Разумеется, встретились они потому, что и так давным-давно уже не разговаривали вдвоем, вдали от глаз и ушей Академии, однако мысли, не дававшие покоя Алексису еще со Дня Славы Империи (а, если быть честным, то куда раньше того), требовали быть высказанными, как бы самого его это ни пугало и ни смущало.

Первый снег, шедший, видимо, всю ночь и прекратившийся лишь к обеду, застелил промерзшую землю парка слякотной, водянистой кашей. Печально, теперь на земле не посидишь – местечко возле пруда, найденное парнями в прошлый раз, было бы прекрасным укрытием от посторонних глаз даже сейчас, когда листва с деревьев уже облетела, а задерживаться на лавках в людных аллеях совсем не хотелось. Странно, прошлый раз они были здесь, кажется, в начале сентября – прошло целых два месяца, а Алексис даже не смог бы толком сказать, много это или мало, слишком уж большое количество перемен успело произойти с тех пор, и слишком уж редкими виделись ему их встречи вне классных комнат.

Судя по тому, как нахмурился Пан, тон молодого человека ему явно не понравился.

- Конечно, Лекс… - настороженно отозвался он, называя Мастера тем самым важным именем, которое услышал из его же уст впервые. Именем, которое, по большому счету, никогда ничего не значило, появляясь лишь раз в год на плацу Среднего Сектора, и которое стало теперь внезапно таким особенным, даже если и примерять его на себя – как имя Среднего – казалось дико и неправильно.

- Пожалуйста, Пан, никогда, слышишь, никогда не обещай, что будешь со мной всегда, что бы ни случилось. Хорошо? Не говори, что не отпустишь меня или что не сможешь продолжать без меня.

- Лекс?… - в мрачном голосе Пана звучал вопрос, а вместе с ним и легкие, едва уловимые нотки почти истеричного напряжения, и ни тени ожидаемого гнева в ответ на такой дерзкий подтекст просьбы Мастера. - Лекс, я не… я не могу… то есть, постой, ты меня пугаешь. Что случилось?

- Меня тоже много что пугает, Пан, - выдохнул тот тяжело, - а тебя не пугает… так жить? – Алексис посмотрел на него, жестко сощурившись. - Ты же понимаешь, что будет только хуже. Тебе разве не стало сложнее… из-за меня, теперь, после всего, что было? – Если бы только мальчишка знал, с каким трудом дается ему каждое это треклятое слово… - Просто, пожалуйста, Пан, если что-то случится… с одним из нас… Пусть второй пойдет дальше. Останется в стороне от всех разбирательств и пойдет дальше. – Понимает ли Пан, что такое возможно только с ним, что Алексису никогда не остаться в стороне, пойди речь о его студентах? - Я не могу больше постоянно нервничать, что из-за любого моего неосторожного взгляда, лишнего взгляда, не такого, как положено, с тобой может что-то случиться. Понимаешь меня?

Судя по взгляду Пана, слова его произвели на мальчика весьма странное действие: больно задели, заставили немало задуматься и ожесточили одновременно.

- Какая самоуверенность. – Выдохнул, наконец, Пан слишком неестественно возмущенно – на самом деле злится он совсем иначе, и глаза его сейчас отражают только грусть и растерянность. - С чего это ты вообще взял, что я не смогу… - неуверенность его выдало то, что он запнулся, не договорив предложение до конца, - без тебя?

- Какая есть, - усмехнулся Алексис, потом продолжил, снова не то погрустнев, не то посерьезнев, - с того, что я сам слишком боюсь привыкнуть к тому, что ты рядом. А я уже привык. И, судя по нашему последнему разговору, ты тоже привык, - добавил он, едва сдерживая улыбку, чтобы только смягчить тяжесть каждого сказанного только что слова.

- Но я же смог сдержаться!

- Ты всё можешь, Пан. Я знаю. О том и говорю…

Щеки мальчишки вспыхнули, и он отвел глаза, словно внимательно рассматривая что-то под ногами. Удивительно, как все-таки просто его смутить такими простыми словами…

- Это из-за Стефа, да? – Произнес он словно бы безразлично, по-прежнему, не глядя на Мастера.

- Да. – Просто отозвался тот. Сохрани Всеединый этого мальчишку узнать, что Алексис считает себя единственным виноватым в том, что случилось со Стефом – ведь кто просил его соваться в дела Даниела после того, как тот исчез? Быть может, всё могло бы быть иначе, не приложи он руку… - Да, это из-за Стефа.

- Но я же не Стеф. Нет, Лекс, послушай ты меня, - Пан поднял глаза, явно ища встречи со взглядом Мастера, и набирая в грудь побольше воздуха. На этот раз голос его был совсем иным – спокойным и решительным, по-взрослому твердым, - скажи, что я сумасшедший, если ты так и правда считаешь – или сочтешь после того, что я сейчас предложу тебе, - только сразу скажи, чтобы без стен. Мастер, если что-то случится – давай свалим? – Глаза его странно блестели, а румянец, окрасивший щеки, выдавал волнение и возбуждение. - Какая, к диким, разница, если все равно умирать? Свалим в Низкий Сектор. Я так хочу узнать эту свободу, прежде чем… - а у мальчишки, кажется, эти слова тоже поперек горла встают.

- Пан… ты псих, - голос Алексиса Бранта прозвучал хрипло и глухо, - такой псих, что я даже не знаю, чем тебе возразить.

- Так и не надо мне возражать… - чуть улыбнулся Пан, и глаза его светились дерзкой решимостью, словно он готов был прямо сейчас мчаться исполнять озвученное предложение.

Алексис уронил лицо на ладонь, качнув головой, обескураженный и растерянный. Сотни мыслей роились в его голове, выталкивая одна другую, спутываясь и суетясь. Безумие. Чистой воды безумие. Ооо, Святая Империя, как он может о таких вещах - так просто?..

- Да ты себе вообще представляешь, что они сделают, если найдут нас там? – Почти беззвучно, Алексис внезапно рассмеялся так, что слезы блеснули в его небесно-синих глазах; в смехе этом отчетливо сквозила истерика помешательства.

- Думаешь, что-то худшее, чем найдя нас здесь? – Жёстко сощурился Пан.

Алексис нервно повел плечом, вмиг погрустнев.

- Не забывай, что я по-прежнему Высокий, и я Мастер. С меня и спрос больше. Всеединый сохрани, Пан, да ты вообще представляешь?..

- Нет, не представляю, - качнул светловолосой головой мальчишка. Голос его звучал просто и спокойно, словно его эта озвученная только что мысль томила так же долго и тяжко, как предыдущая просьба – Алексиса, и избавиться от нее было для него немалым облегчением. И куда только делся тот Пан, который так безрассудно и непокорно плевался ядом на каждое его, Алексиса Бранта, слово еще в начале лета? Невозможный мальчишка.

- А как же семья, сестра?

Лицо Пана на какой-то миг изменилось, словно ожесточившись.

- Они без меня смогут, - тихой скороговоркой произнес он, - и Марк сможет. Он уже может.

- А как же будущее, разве ты не хотел его? И Академия?..

- А как же я? - В голосе Пана резко зазвучала отчаянная смесь обиды и горечи. - Хватит искать отговорки, ищи причины. Выбирай. Выбирай, наконец, Алексис Брант, я или твоя треклятая “власть в потенциале”? Пойми уже, что мы с ней несовместимы, а мне надоело быть непонятно чем для тебя. Выбирай, чтоб тебе провалиться, что тебе важно на самом деле, и остановись и дай мне уйти, если это не я…

Что он несет, он же никуда не двинется отсюда один…

- А ты не знаешь, что я выберу? – Он и правда… всё ещё?..

- Нет, не знаю. В том-то и беда, что я не знаю, Алексис, дикие тебя забери, что ты выберешь. Даже после того, что ты сказал только что… Расколоться Империи, как же меня достали все эти недомолвки. – Шепот его звучал горячо и почти отчаянно – однако снова даже без намека на ту высокомерно истеричную претензию, что слышалась в нем всегда прежде.

- Уймись уже. - Прошептал Мастер, привлекая и прижимая мальчишку к себе. – Я уже давно выбрал, дурная твоя голова.

- …и всё равно не говоришь. – Горько выдохнул Пан. - Зачем ты это делаешь? Зачем раз за разом отталкиваешь, а потом просишь о таких вещах?

- А что я смогу дать тебе, если “притяну” к себе? Что ты можешь получить стоящего от меня? – «Святая Империя, ты действительно думаешь, что я такой совершенный, такой идеальный, что я никогда не сомневаюсь? Что мне не страшно сломать тебя и потерять?.. Пожалуйста, Пан, прекрати меня мучить, я не могу сделать больше, чем могу»…

- Кретин… - прошептал мальчишка сокрушенно.

- Паан…

- Пятнадцать лет уже Пан. – Огрызнулся мальчишка. – Как я могу тебе доверять, даже если мы оба этого хотим, когда ты делаешь и говоришь все возможное, чтобы этого не произошло?

- Пан, я не умею… - И снова эта проклятая усталость в его спокойном голосе.

- А кто умеет, Брант? - Перебил его Средний с какой-то почти ликующей, но недоброй улыбкой на лице. Вау, кажется, по одной фамилии он звал его, только когда был и вправду зол. - В первый раз никто никогда ничего не умеет! В первый, во второй, в третий… Невозможно быть безупречным уже по факту своего рождения, хоть ты десять раз будь Высоким. Просто кто-то учится, переборов страх выглядеть идиотом, а кто-то даже не пытается. Так что шиш тебе. Учись.

- Не получается у меня. – С досадой отозвался Алексис, почти ненавидя себя за весь этот проклятый разговор. - И прежде не получалось, а теперь ты просишь меня отказаться от всего своего мира, выстроенного за двадцать лет, ради… Дай мне время. Если я так быстро согнусь еще сильнее, я просто сломаюсь, понимаешь? Я в тупике, в котором не был еще ни разу в жизни, и я не знаю, что я должен делать, чтобы вытащить нас обоих из него.

- Себя, а не нас обоих! – Горячо возразил Пан. - Прекрати думать за меня, прекрати придумывать, как я подумаю, все равно не угадаешь. Думаешь, я, правда, такой кретин, что за меня нужно делать каждый мой шаг? Как я могу тебе доверять, когда ты так очевидно не веришь мне?.. Время… Как будто я могу заставить тебя что-то выбрать. Думай, - пожал мальчишка плечами безнадежно, - только смотри, как бы время не вышло прежде, чем ты надумаешь.

========== Глава 43 Запертые ==========

Плакат… Расколоться Империи, это безумие, чистой воды безумие! А ведь начало этому безумию сама она и положила, разве нет? Ведь Ия ни за что не пошла бы на такое по собственной инициативе… Значит ли это, что именно Лада и должна быть в ответе за то, что может произойти в результате этой дикой затеи?.. Ощущение странной дрожи где-то в животе напоминало ей те первые дни после грозы, когда эйфория и ужас в странной смеси точно так же какими-то невероятными скачками сменяли друг друга. Словно один человек кричал внутри нее что есть мочи: «Одумайся, это самоубийство!» А другой шептал: «Да сделай же, наконец, то, что нужно, чего ты всегда так хотела…»

А ведь на пять с половиной метров ткани очень много можно уместить. Вопрос только - что? И снова, когда доходило до дела, которого, казалось бы, Лада чуть ли не всю жизнь ждала и жаждала, внезапно оказывалось, что она совершенно не готова, растеряна, и вообще не знает, с чего начинать. Какие слова выбрать, чтобы быть услышанными и быть понятыми? Какие слова, что уместятся на пять с лишним метров ткани, чтобы их успели прочесть до того, как сорвут надпись или отключат эфир? Одно Лада почему-то знала точно: слова должны призывать и утверждать новое, а не опровергать привычное. Только “дни на раздумье”, взятые ими с Ией, всё шли, снова возвращая девушек к тому же, с чего началась последняя (и она же, кстати, первая) их ссора, - к бездействию. Только в этот раз бездействие Ладу больше не угнетало - потому что всё было решено.

Всё было решено.

Слова эти звучали внутри головы так, словно ими девушка сама подписывала себе приговор. А, впрочем, какая разница - после всего, сказанного в бомбоубежище, будь оно хоть кем-нибудь услышано, будь оно даже просто подумано, они обе уже не жильцы.

А дни темного ноября шли один за другим, и девушка всё сильнее крепла в том своем давнем убеждении, что все происходящее - внешнее, будничное, - на самом деле не имеет никакого отношения к ней самой, настоящей, потому что её жизнь - внутри. И впервые в жизни ей не было жалко уходящих дней, не было тяжело от их одинаковости, потому что она больше не теряла их впустую, как думала прежде. Внутри себя она не потеряла ни минуты.

С очередного вечера, проведенного в «Зеленом Листе», домой Лада вернулась поздно - пожалуй, позже, чем когда-либо прежде, и Карл, оказывается, уже был дома и даже успел приготовить еду… Только за ужином оставался не то мрачным, не то как всегда уставшим и неразговорчивым. Начав издалека, о том, как непривычно видеть мужа дома вовремя, без задержек на переработки, и как непривычно возвращаться так поздно самой, о происходящих в жизни переменах, Лада постепенно подводила разговор к тому самому вопросу, который так удачно сработал с Ниной несколько дней назад. Неуверенно, осторожно, словно прощупывая шестом болотистую почву прежде, чем сделать шаг. Однако реакция молодого человека на эту её речь, даже не успевшую дойти до основного вопроса, внезапно поставила девушку в тупик. Карл взглянул на нее странно, очень пристально, однако не хмуро, скорее удивленно и задумчиво.

- Неужели мы с тобой впервые говорим об одном и том же, Лада? - Спросил он. Голос его звучал ровно, но вместе с тем не так безжизненно, как всегда прежде, но серьезно и спокойно, очень… по-взрослому, хотя прежде молодой человек всегда отчего-то воспринимался Ладой как младший. - А то я уж начал было думать, что мы друг другу так и останемся забытыми… детьми, с которыми вместе играли давным-давно.

«О чем это он?..»

- Мне тоже не нравится то, что происходит с нашей семьей, - продолжал меж тем он, - вернее, то, что с ней ничего не происходит. Семьей-то сложно назвать. Знаешь, Лада, я вчера, наконец, собрался-таки и позвонил на обеденном перерыве в Центр, - продолжал меж тем молодой человек, - они говорят, в любой день можно приехать на первичные анализы. Они даже в субботу работают, вторые полдня после службы…

Центр, анализы… Кажется, до Лады постепенно начал доходить смысл произнесенных мужем только что слов.

- По-п-постой, ты что, о ребенке говоришь? - Едва выдавила из себя девушка, ошарашенно глядя куда-то на стол, не в силах поднять взгляд на Карла. Нет, он не должен сейчас видеть этого в ее глазах… - ты решил, что мы должны зачать ребенка?

- Лада, мы уже два с лишним месяца женаты - для чего, если не для этого? А уж про налоги тебе напоминать тем более нет смысла, правда? Ты же знаешь, мы не богаты, - вилка в руке Лады, бездумно ковырявшей в своей тарелке остывающие макароны с тушенкой, замерла, - на налог сейчас уходит пять тысяч в месяц…

- Так выйдет же то же на то же, - тихо произнесла девушка, - мы с первенца тысячу только сэкономим, а растить-то ребенка тоже на что-то надо…

- Еще будет выплата от ЦЗ*, - всё с той же убийственной серьезностью возразил Карл. Святая Империя, он же уже всё решил и распланировал… - и у нас осталось меньше месяца на подачу заявления, если мы хотим на нее рассчитывать, да? Она ведь только первые три месяца после свадьбы действует.

[*Центр Зачатия]

Треклятая имперская беспардонность. Говорить о новом человеке как о сделке на приобретение какой-то вещи… Как он мог решить всё за нее? Внезапная волна паники накатила каким-то жаром изнутри, пересушив губы.

- Дай мне время подумать, - тихо произнесла она, потупив глаза, как и всегда прежде, до появления Ии, до грозы, до «Зеленого Листа» и всего этого безумия, при общении с кем-то старшим. Непривычно властным движением Карл взял пальцами ее подбородок и повернул лицо к себе, глядя прямо в глаза решительно и почти сурово.

- О чем думать, Лада? Думать надо было раньше, а лучше - не думать, делать как положено женщине, и не шляться невесть где, цветы в парке сажать с какими-то школьниками. Ты взрослая, так и веди себя как положено взрослой.

- Я не шляюсь… - тихо возразила Лада после короткой паузы, постепенно отстраняясь. Слишком уж внезапным было такое поведение вечно пассивного и какого-то почти аморфного Карла. - И дело не в цветах… У нас, например, один мальчик уже почти закончил модель фильтра, которая поможет сократить количество дней вторводы во всем Среднем Секторе, если его выпускать… А деревья, между прочим, воздух очищают, ты знаешь? Представь, чем мы дышим, их же почти нет. И… - может, хоть этот странный аргумент подействует на него? - Представь, чем наши дети будут дышать… Ведь раньше, говорят, и воздух, и деревья…

- Лада. - Карл оборвал ее резко и серьезно. - Много что говорят. Но сегодня звонила твоя мать.

Что?

- …Твои родители крайне обеспокоены тем, что с тобой происходит…

- А что со мной происходит? - Не выдержав, перебила мужа девушка. Нет, дело не в протесте - с этим она давно уже в состоянии справиться куда лучше, чем прежде, - дело в том, что именно в её поведении они заметили…

- Да, - кивнул Карл, - что с тобой происходит?

Проклятье. Ладно, главное - держать лицо и изображать покорность.

- Карл, я впервые в жизни задумалась о той пользе, которую могу - и очень сильно хочу - принести людям. Всему нашему обществу, нашим потомкам, Империи… То, что я женщина, естественно, практически лишает меня возможности получить хорошее образование и устроиться на работу, которая мне позволила бы это… А «Зеленый Лист» дает мне шанс помочь многим людям, может быть, сделать чуть-чуть лучше или легче их жизнь… Поэтому я так ухватилась за работу с ними. Я знаю, я не такая, какой должна быть по Уставу, какой… ты меня хочешь видеть, - последние слова дались ей с явным усилием, - и мама с папой. Но я не хочу просидеть всю жизнь без дела, паразитируя на труде других людей. Это недопустимо для Средней. И сейчас, когда у меня есть, наконец, возможность быть полезной, я не хочу её упустить.

Ах, Карл, какое же счастье, что ты не знаешь истинного смысла всех этих слов.

- Прекрасно, - неожиданно кивнул головой Карл, - когда, ты говорила, у вас открытие парка?

- Первого марта… - Кажется, голос всё же выдал настороженность и недоверие девушки по отношению к внезапно бодрому тону мужа и сказанным им словам.

- Прекрасно, - повторил молодой человек, поднимаясь из-за стола, - значит, у

тебя времени даже больше, чем достаточно. До августа, девять месяцев. Не один, а два парка открыть можно. А в четверг я отпрошусь с работы раньше, и мы пойдём в ЦЗ.

Девять месяцев.

«Ты меня не сломаешь», - прошептала Лада беззвучно, одними губами.

Хотя её всё равно ликвидируют раньше. Или Ию – а тогда будет уже всё равно…

***

А осень так некстати выдалась холодная. В родном Среднем в декабре-то снег нечасто увидишь, а тут, оказывается, с середины ноября уже сыпет… Хотя теперь разве кто знает, чего вообще от погоды ожидать? В прошлом году вон ливни с января месяца начались – и закончились почему-то к сентябрю, когда им только следовало бы начаться, всю весну и всё лето прополоскав без остановки. В этом – то засуха, то шторм с глобальной обесточкой, то, видите ли, снег в ноябре – жуть, одним словом. Ни на улицу, ни на крышу не выйдешь лишний раз, и в комнате сидеть тоже тошно. А впереди еще целая зима…

Странно, чем больше Пан думал обо всем сказанном, тем меньше озвученная им самим идея виделась ему такой уж страшной и безумной, как, кажется, отразилось на лице Алексиса после того, как он услышал ее. Дело, наверное, просто в том, как долго уже Пан размышлял над ней – сперва праздно, словно беззвучно смеясь сам над собой и своим безумием, спрашивая себя, как далеко оно может зайти, потом – всё более и более рационально и серьезно, пытаясь представить, возможно ли такое на самом деле. Учитывая то, что вход в Низкий Сектор охраняется едва ли не строже, чем вход в Высокий… А выхода из Высокого другого и вовсе нет. «Другого». Из Низкого Сектора выхода вообще нет…

А Алексис, кажется, и правда был потрясен озвученной идеей. Хотя оно и понятно – это Пану легко было менять свой треклятый пятый квартал на блеск самого сердца Высокого Сектора. Ему-то времени «на подумать» никто не давал… А наоборот? Если он сам уже сейчас так прекрасно отдает себе отчет в том, что никак, никогда и ни за что не захочет уже вернуться туда, почувствовав и увидев однажды всё это, Высокий Сектор. Интересно, бывал ли Алексис когда-нибудь дальше главного плаца да Дома Управления в девятом квартале, понимает ли, о чем вообще идет речь? Хотя, судя по всему, он-то как раз понимает лучше Пана. Ведь никогда прежде, даже во время грозы, на пожарной лестнице, Пан не видел этих синих глаз такими.

Естественно, мальчишка не может и не имеет никакого права заставлять Мастера решать что-то сейчас – да разве его вообще возможно заставить? «Никуда он за мной не поедет, - мотыльком об лампочку билась в голове мальчишки отчаянная мысль, - да я и сам его непотащу… Кто я такой вообще, чтоб он весь свой мир по одному моему зову разрушил? Это я как идиот…» И от мысли этой хотелось просто тихо удавиться. Только вот чем дольше Алексис собирается молчать, тем выше риск для Пана заработать себе конкретную паранойю и забить и забыть, что вообще что-то предлагал. Потому что никакие слова Алексиса о том, что выбор уже сделан (сказанные, кстати сказать, немного о другом), не снимут с Пана этой ноши сомнения. Да уж, легко упрекать в недоверии другого, когда сам не можешь побороть в себе точно того же. Когда же уже хоть кто-то из них двоих махнет рукой на свою проклятую упрямую гордость и позволит себе поверить?..

Кажется, вот уже добрых полчаса мальчишка сидел на кровати, тупо уткнувшись в учебный планшет, и ничего не мог поделать с сонмом метавшихся в голове мыслей, упорно не дававших ему сосредоточиться на деле, когда голос пропадавшего где-то Антона возвестил из-за открывающейся двери о возвращении соседа.

- …нет, Николаш давно не звонил, но ты же знаешь, что он появляется только когда что-то не так. - Антон заметил Пана, сидящего на своей кровати, молча кивнул в знак приветствия и, протиснувшись в дверь (руки его были заняты посудой с кухни, а плечом он зажимал телефон), прошел к своему столу. - Как успехи с твоей частью исследования?

Стеф… Мысли мальчишки почти сразу же вернулись туда же, где были только что. Сколько ни кори себя в том, что нельзя на месте кадета Академии быть настолько невнимательным, а толку, судя по всему, так никакого и не будет. Признаться, Пан никогда не сравнивал себя со Стефом, никогда даже не задумывался о том, сколь похожими на самом деле выглядят их ситуации, и слова Алексиса – подтверждение собственной догадки – неприятно зацепили его. Рухнуть Империи, как Алексис вообще заставил себя сказать ему всё то, что сказал? Стеф и Дени были братья, невероятно к тому же похожие друг на друга… Пан никогда не знал, как это – расти вместе с кем-то каждый день, постоянно находясь вместе, наверняка действительно не представляя уже себя без другого… И всё же мальчишку это почти даже пугало, казалось чем-то совсем не тем, скорее, невидимыми физическими путами, связывающими людей, путами, от которых стоит как можно скорее отделаться, оторваться. Хотя, вероятно, он был и не прав. У Алексиса вот есть брат – только о семье он говорил неохотно и холодно на грани того раздражения, которое лучше в нем не будить, потому что закончится оно непременно приказами, против которых Пан по-прежнему почти ничего не может сделать. А если и может, то непременно в итоге выглядит идиотом последним. Только дело все равно не в Стефе, а в них самих.

- …да, - где-то на заднем плане негромкий голос соседа звучал монотонно и усыпляюще, хотя, судя по всему, он достаточно горячо о чем-то спорил со своим собеседником, - по мере угасания активность в инфралимбической зоне возрастает, потому что она является своего рода тормозом для миндалевидного, а целенаправленное раздражение нейронов инфралимбической зоны приводит, соответственно, к угасанию страха… - удивительно, как можно говорить с человеком на одном языке и при этом не понимать ни слова из сказанного им.

Думая о Стефе и Дени, Пан всё равно вспоминал в первую очередь Марка, с которым знаком, не считая, конечно, родителей, дольше, чем с кем бы то ни было еще, - уже больше четырех лет. Но снова переложить на него ситуацию братьев никак не получалось. А Алексис?.. Алексис явно видит в них нечто совсем другое, проводит слишком жуткую параллель, после которой озвучивает еще и не менее жуткие просьбы.

Нет, лучше сдохнуть, чем довести себя до седативов и того состояния, в которое впал один из братьев.

А еще лучше продолжить жить, что бы ни случилось. Только от мысли, что он уже никогда в жизни нигде не почувствует себя в безопасности, становилось здорово не по себе.

- …понимаешь, - продолжал где-то на задворках сознания голос Антона, - получается, с одной стороны, уменьшенная амигдала, с другой – отсутствие белка статмина. Если мы говорим об амигдале, вопрос повышенной агрессии никуда не девается, и его надо решать. Если мы говорим об изъятии статмина, мы говорим о ликвидации – ну, или уменьшении – проявления врожденного страха и формирования приобретенного, а еще о социальной активности и об отсутствии «материнского долга»… Нет, нет, у нокаутных по статмину экземпляров гиппокамп и пространственная память не нарушены, и к обучению они одинаково способны… А? Ага. Ага. Ладно, хорошо, давай. Да, до завтра.

…А ведь этот человек старше всего-то на каких-нибудь лет пять, но для него почему-то такие вот разговоры в порядке вещей. Жуть. Пану почему-то очень слабо верилось, что хоть через пять, хоть через десять лет он сможет понять хотя бы на пару слов больше, чем сейчас. Пять лет. Смешно, Алексис ведь тоже старше него на те же пять лет… Хотя с ним общаться немногим проще.

- ….да? Эй, Пан, ты завис? – Антон щелкнул пальцами напротив его лица, заставляя тотчас опомниться. Оказывается, сосед уже к нему обращается…

- Да. – Холодно отозвался мальчишка, не взглянув на молодого человека, стремительно поднявшись с кровати. - Пойду-ка разомнусь, мозг плавится.

- Эй, всё в порядке? - Как бы ни смягчался тон его голоса, верить тому, кто так запросто говорит о ликвидации формирования приобретенного страха, как-то не очень получается.

- Да, в полном, - просто отозвался Пан, натягивая футболку вместо форменной рубашки. Кажется, взгляд золотисто-медовых глаз Антона ощущался каждой клеткой тела как укол иглы.

Если спуститься на первый этаж, но не выходить из проходной, а пройти мимо лифтов и повернуть налево, попадешь в общие залы: один из них напоминал, пожалуй, переговорную - две пары диванов с двумя низкими столиками меж ними возле окна с одной стороны, и три компьютерных стола с другой; второй зал был оборудован как малый спортивный - с несколькими турниками, парой беговых дорожек и велотренажеров, боксёрской грушей в дальнем углу и настольным теннисом напротив входа. Кажется, с того самого дня, как Пан переехал в общежитие Высокого Сектора, он ни разу не видел (и не слышал) этих комнат пустующими - в какое бы время дня или ночи он ни проходил мимо. (Ночью, конечно, он там и не оказывался, однако табличка на двери, гласящая “Соблюдайте тишину после наступления комендантского часа”, ясно давала понять, что жизнь кадетов в это время вполне может только начинаться).

Удивительно, но первый, кого Пан, спустившись, увидел среди немногочисленных присутствующих в малом спортивном зале, был Колин Кое.

- О. - Сказал тот, замедляя темп беговой дорожки. - А я тебя тут не видел раньше…

- Просто по улицам шляться слишком холодно стало, - тихо произнес мальчишка, - а шляться где-то хочется.

Колин взглянул на него с едва уловимой тенью беспокойства.

- Всё настолько?..

- Да нет, - отмахнулся Пан, - если я не могу объяснить суть проблемы, значит, и проблемы нет, сам дурак.

Колин только качнул головой.

- Виктор Берген - полумертвый, Алексис Брант – дёрганый, Ники Даниш с какого-то перепугу вдруг тихий и вежливый, ты еще туда же… Осеннее обострение у вас всех, что ли? Ты видел, да, что с Мастером Бергеном творится? - Куда тише спросил Колин, отводя глаза в сторону. - Все зеленеет и сереет с каждым днем. Дышит как пылесос. И почти не разговаривает, да? У нас же уже все его занятия перешли в режим самостоятельных… Было бы интересно, не будь так жутко…

- Угу… - слабо отозвался Пан. Алексис, кажется, говорил что-то о лёгких, тогда, когда не позволил ему закурить в парке, да только Пан, разинув рот, конечно, тогда всё это пропустил мимо ушей, чем теперь оказался немало раздосадован.

- Ни фига тебе не инте’есно, Пан, - сокрушенно выдохнул Колин, внезапно отчаянно картавля, - и опять ты где-то не здесь, как в начале года, когда я всё не мог понять, что с тобой не так. Когда тебе инте’есно, у тебя глаза го’ят - а сейчас ты спишь на ходу.

Пану вдруг подумалось, как, наверное, на самом деле тяжко Колину приходится - и еще придется, - когда, как ты ни управляй своими эмоциями, а твоя несчастная буква «р» тебя вся равно сдаст, если ты заинтересован в разговоре хоть чуточку больше, чем хочешь то показать.

- Слушай, может, нам тебя Антону сдать на опыты, а? - С напускной задумчивостью произнес мальчишка, уводя разговор в менее опасное русло. - Выправит тебе твою “р”…

- Угу. Он мне еще что-нибудь вып’авит заодно. Извилины, нап’имер. Вып’ямит и назад ск’утит. Спасибо, мне и так неплохо. - Мрачно отозвался Колин. Темные глаза его блестели смехом.

========== Глава 44 Danse Macabre* ==========

[*”Пляска смерти”, сюжет средневековой живописи, призванный напоминать человеку о быстротечности его жизни и всеобщем равенстве перед лицом смерти.]

- Итак, молодые люди, предлагаю вам принять участие в небольшом проекте, который мы озаглавим… - Ия задумалась на мгновение. - «Сделай мир лучше»? Или «Что мы можем»? Слишком банально, да? Тому, кто придумает достойное название проекту, полагается пять дополнительных баллов. – Главное – начать с интриги, а когда хотя бы в десяти из двадцати пар глаз напротив появится тень любопытства, можно приступать и к сути. – Итак. У каждого из вас бывало в жизни что-то, что вы хотели бы изменить, правильно? Может быть, необдуманный поступок, может быть, неоправданная ложь, может быть, затаённые невысказанные слова, не дающие по ночам уснуть, а может, вы всю жизнь хотели понянчиться с младшим братом как взрослые, но почему-то не решались спросить у родителей разрешения. У нас в классе есть четыре человека с записями об актах агрессии в личных делах, но я не собираюсь утверждать, что для них именно это – то, о чем им стоит жалеть. Не поймите меня превратно, - пояснила она, заметив несколько недоуменных взглядов, - есть в жизни каждого человека поступки куда менее значимые с первого взгляда, но которые могут в дальнейшем повлиять на его жизнь куда в большей степени – а запись в личном деле и без того служит достаточным наказанием со стороны общества на протяжении всей жизни. Сегодня мы говорим о том, что важно лично для каждого из вас, а не только для всей Империи. Как бы странно и даже неправильно это ни прозвучало, но в этот раз мы постараемся выйти за рамки шаблона «Благо для Империи есть благо для каждого из нас» и рассмотреть собственную жизнь чуть в отрыве от него. Кроме того, вы можете так же привлечь к проекту своих родителей, узнать, чего не хватило им или в чем ошибались они, и что хотели бы передать вам вместе с прочим своим опытом. Ведь не обдумав и не проанализировав собственные ошибки, мы никогда не сможем сделать из них никакого полезного вывода, верно? Считайте, что урок общеклассного сплочения в этот раз будет так же частично и уроком внутрисемейного сплочения, что тоже никогда не бывает лишним. Так вот, часто ли вы говорите с родителями о подобных вещах? Думаю, что нет, потому что мне самой тоже было когда-то одиннадцать лет. Однако задуматься о сказанном родителями всё же бывает полезно чаще, чем нам всем кажется в этом возрасте.

- Снова поучения… - тоскливо выдохнула светловолосая девочка за второй партой третьего ряда.

- Нет, Мила, не поучения – поучения вы всё равно не слушаете. Я хочу от вас объективности. Поймите, вы не должны прийти в школу все как один со стоном «мама говорит, я должен хорошо учиться» - а она наверняка скажет именно это. Но вы должны спросить у нее, почему она считает это необходимым. Почему в первую очередь желает для вас именно этого – или чего-то иного. Если вы не услышите этого от нее, постарайтесь понять сами, разобраться. Будьте готовы отвечать мне именно на вопросы «Почему?» и «Зачем?»

- Я могу сразу, учитель, - как всегда с почти вызывающим безразличием в голосе отозвался с противоположного конца классной комнаты Люка Ренер, - я бы хотел быть рожден Высоким. И, думаю, почти все со мной согласятся…

Кто-то сдавленно хмыкнул и тут же утих под метнувшимся в его сторону пронзительным взглядом Ии.

- Почему же, Люка?

- У них всё есть. – Безразлично пожал плечами парнишка.

- Что есть у Высоких, чего нет у нас? – Да уж, давненько Ия не чувствовала такого душевного подъема и такого глубокого удовлетворения – и даже искреннего удовольствия – от своей работы, от этих детей, таких взрослых, но всё же детей, от всей жизни и собственного желания поделиться всем этим с другими. Интересно, и кто еще больше получает с этих разговоров, они или она сама? Класс замер в тишине, предвкушая что-то интересное. Да уж, из Ренера точно вырастет тот еще фрукт – если, конечно, не дать ему свернуть с этой дороги куда не надо.

- Всё… - чуть сконфуженно повторил Люка, словно начиная сомневаться в своей правоте под двумя десятками устремленных на него взглядов.

- «Всё»?

- Ну… уровень жизни…

- Что такое уровень жизни?

- Деньги.

- Имей в виду, что сейчас ты фактически приравниваешь слово «Высокий» к слову «деньги» - не думаю, что за пределами школы, не говоря уж о Высоком Секторе, такое мнение было бы принято кем-то с энтузиазмом. Но на то мы сейчас и в школе, чтобы предполагать, ошибаться и учиться, так что – допустим. А кроме них? Что лично ты делаешь, чтобы их заработать и стать ближе к тому, чего тебе хочется?

- Ничего… - чей-то ехидный шепот прорвал опустившуюся на класс тишину. Люка вспыхнул и сжал зубы.

- Неправильно, - подняла Ия палец, отмечая ошибку неизвестного остряка (вернее, Ие-то, конечно, было совершенно ясно, что неизвестным остряком был никто иной как Лиза Корваш, но сейчас, в данный момент, это не имело особенного значения), – каждый из вас сегодня, завтра и каждый день наполняет свои головы новыми знаниями, которые останутся с вами на всю жизнь. На этих знаниях – стань вы врачами, пожарными или слесарями – будет строиться ваша работа. И ваши деньги, Люка, и ваш уровень жизни. Так чему мы завидуем? Высокие – люди, и Средние – люди. Высокие подчиняются тому же Уставу, что и мы, со своими поправками, многие из которых едва ли легче наших. Мы обеспечиваем их и свою жизнь, они обеспечивают нашу и свою безопасность – это известный всем вам баланс Системы. Молодые люди, нам не нужно становиться кем-то другим, чтобы сделать свою и чью-то еще жизнь лучше, тем более, вы сами уже достаточно взрослые, чтобы понимать, что Средние такие же разные между собой как и на сравнении с Высокими. Нам просто невозможно стать для этого кем-то другим – мы живем свою жизнь, и, более того, это единственное правильное, что мы можем делать. Разумеется, Устав Великой Империи еще до момента вашего рождения уже определяет ваше место в Системе, но важно то, что каждый может сделать это место лучше – для себя, тех, кто его окружает, и тех, кто придет однажды ему на смену. Поэтому важнее всего то, что в ваших головах, потому что именно оно – единственное – будет с вами всю жизнь, на этом ваша жизнь и будет строиться. При этом мы можем по-прежнему исправлять то, что не дает нашей жизни быть лучше. «Быть Высоким» не решит никаких проблем, если вы сами не умеете или не хотите их решать. Ну что, поняли, каких примерно ответов я от вас жду?

Неуверенное «да» тут и там.

- Славно. – Ия, наконец, позволила себе отойти с середины классной комнаты (ведь нет более верного способа усыпить ребят, чем сидеть весь урок за своим столом) и вернуться к доске, всё еще не садясь, ведь на прощальной фразе всё равно нужно снова встать. - Подготовить к пятнице, крайний срок – понедельник, но только с уважительной причиной. Подумайте. Вам не нужно ни считать, ни зубрить, ни прописывать буквы – подумайте, и будьте уверены, это самое сложное из заданий, которое вы когда-либо получали в школе - и не важно, что задано оно на уроке общеклассного сплочения, а не математики или родной речи. На сегодня все свободны, помним, что завтра дежурство, приносим бейжди, приходим на пятнадцать минут раньше. Храни Империя грядущую встречу.

«Храни Империя грядущую встречу» - хором отозвались ребята, шумно поднимаясь из-за парт и вытягиваясь по стойке «смирно».

Да уж, и правда любопытно, что из всего этого получится.

Убрав в сумку ежедневник (толстый, бумажный ежедневник, который она чудом умудрилась купить в одном маленьком магазинчике, еще когда жила в пятнадцатом квартале), телефон и прочие немногочисленные мелочи, девушка, окрыленная, отправилась домой. Всё шло так, как и должно было быть – всегда. Лучше некуда. По-настоящему.

Удивительное дело - если ощущать себя влюбленной в Ладу она уже почти привыкла (а можно ли к этому привыкнуть?), то влюбленной во всю жизнь…

Невысокая тоненькая женщина, стоявшая, ожидая, на проходной возле лифта в их доме, кажется, даже не взглянула на Ию, когда та поздоровалась с ней. Стараясь быть незаметной, девушка внимательно рассматривала ее, пока они поднимались вместе на девятнадцатый этаж. Удивительно, насколько Лада похожа на свою мать – фигура, волосы, тонкие черты лица… Ия вдруг спросила себя мысленно, какими будут они обе (сама она) лет через двадцать, в возрасте Дары Карн? Не о том, будут ли они вместе, будут ли у них дети от других мужчин, но о том, что однажды ей, Ие Мессель, восемнадцатилетней, наверняка будет тридцать, сорок, пятьдесят лет, и мысль эта, такая естественная, отозвалась в ней странным смущением. С какими чувствами она будет вспоминать тогда эти дни?..

Отец, как всегда, когда бывал дома по вечерам, курил на кухне под тихое бормотание телевизора. Есть не хотелось, Ия заварила чай и, стараясь выглядеть как можно более спокойной и уравновешенной, опустилась на табурет рядом с ним.

- Скажи, пап, - начала Ия, на удивление себе самой, решительно и прямо, с такой непривычной для нее самой беззаботностью в голосе, - если бы что-то в твоей жизни можно было бы изменить, что бы это было? Что бы ты выбрал?

Грегор Мессель медленно подвернул лицо к дочери и взглянул на нее разом задумчиво, пристально и словно бы оценивающе.

- Знаешь, - быстро пояснила Ия, вдруг чувствуя себя маленькой девочкой, а не старшим учителем и классным руководителем, - мы с ребятами делаем проект-исследование, хотим выяснить, кому в какой возрастной категории что важнее в жизни. Они и своих родителей спросят… Вот мне и интересно, есть ли у тебя что-то такое?

- Я бы нашел любые причины, чтобы не выйти на работу в один из дней много лет назад. – Произнес он сухо, но в этих словах Ие отчетливо услышались нотки почти даже не скрываемой горечи, однако, куда больше, чем это, девушку потряс сам факт того, что Грегор Мессель вообще ответил на ее вопрос. - Или, как минимум, сел бы в другую машину на обратном пути. Только сейчас, Ия, моё сожаление уже ничего не изменит. А детям о таком еще рано думать. Интересно спросить, что бы изменила ты.

В десятую долю секунды мурашки покрыли всю поверхность тела девушки.

- Попыталась бы найти с тобой общий язык лет на пятнадцать раньше. - Тихо выдохнула она. Неужто и в её голосе тоже проскользнули нотки такой же горечи?

***

Виктор позвонил в начале последней недели ноября и сообщил задыхающимся шепотом, что угодил в больницу раньше срока. Извинился добрую сотню раз, снова вдруг перейдя на “Вы”, и, совсем закашлявшись, наконец, замолчал.

- Во-первых, Виктор, больше ни слова, - отозвался на его внезапную тираду Алексис, - если что-то нужно - пиши, а не звони, я всегда на связи. Тут, знаешь, уже даже первокурсники задергались, что с тобой не так. Во-вторых, скинь мне свои планы занятий, я их хоть вспомню к завтрашнему дню… И, в-третьих, лечись там и не забивай голову работой, пока не выйдешь из больницы. Напиши, когда операция.

Качнув головой, Алексис завершил вызов и перешел в раздел переписки. Ответ Виктора уже моргал оповещением на экране.

=> “Пока неизвестно, анализы покажут. Но явно раньше, чем планировалось. До декабря, наверное, и не дотяну”.

<= “Ясно. Держи меня в курсе. Заеду, как время будет. Если что нужно - пиши”.

Вот уж внезапно. И что за беда у него с напарниками в этом году?..

Дел по горло, а он снова думает невесть о чем. И всё равно, сколько ни прокручивал в своей памяти молодой человек тот последний разговор в парке, мозг, воспитанный Системой в правильном русле, отказывался видеть в возможном бегстве в Низкий начало чего-то нового, показывая лишь конец жизни Высокого – всей жизни – и это буквально рвало Алексиса на части. Поцелуй во время грозы разверз пропасть под его ногами? О нет, то было лишь мелкой крупицей. Внезапный страх перед собственным будущим и следовавшее из него острое отвращение к себе, граничащее с презрением, не оставляли молодого человека в покое ни на один день. Первые несколько суток после разговора с Паном Алексис пребывал в глубочайшем смятении, то пытаясь, то, наоборот, категорически отказываясь принимать внутри себя просьбу мальчишки – хотя назовешь ли её просьбой? Словно что-то внутри него орало и восставало. А потом вдруг столь же резко отмерло и замолчало – и это показалось молодому человеку едва ли не страшнее. Потому что весь тот холодный и отточенный его ум, который Алексис так уверенно взращивал всю свою жизнь, бывший всей его сутью на протяжении двадцати лет, оказался загнанным в угол и беспощадно растоптанным.

Возможности хоть как-то поговорить с Паном с глазу на глаз не было – а привлекать к себе внимание лишний раз, разумеется, не стоило. На уроках Пан почти всегда молчал, но взгляд его, с которым время от времени пересекался взгляд Мастера, таил в себе грусть и почти обреченность – Пан ему не верит, это очевидно.

Ха, да он и сам себе не верит…

Стоило только повесить трубку после разговора с Виктором, как новый звонок отвлек его от очередной попытки прогнать из головы этот взгляд и осмыслить присланные напарником файлы.

- Алло? Добрый день, Алексис, - голос брата звучал как всегда ровно и сухо, - послушай, сегодня Хелена вернулась, отец хочет по этому случаю собраться, решил, что тебе это тоже будет интересно. Надеюсь, ты приедешь?

- Хелена? - Переспросил Мастер с деланным спокойствием. «Решил»… Почему в этой семье все так и хотят решить что-то за него? «Интересно», «нужно», «хорошо»… Тошнит уже. - А матушка что, опять за сватовство взялась? - Лучше уж Алберсу думать, что Алексис слишком легкомыслен, чем узнать, насколько нервирует его этот общесемейный сговор и насколько ему была бы интересна эта встреча на самом деле.

- Хелена Эсмин - рейдер, Алексис, - чуть холоднее, чем обычно, отозвался брат своим неизменно поучительным тоном, - и она старше тебя на шесть лет. Ей нет никакого дела до двадцатилетнего Мастера.

- Скажи это завтра матери так же убедительно, - бросил тот, сдерживая усмешку, - и еще скажи им, раз уж они назначили тебя ответственным за эти переговоры, что я буду. Во сколько? - Святая Империя, чем ему пожертвовать ради этой встречи - работой, подготовкой документов к декабрьским выездам, визитом к Виктору или как всегда сном? Нет, при всей его загруженности и ненависти к семейным встречам Хелену он непременно должен увидеть.

Родители с недавних пор жили в одной из новостроек возле самой площади Учреждения Устава, куда переехали в начале весны, и Алексис бывал у них, кажется, всего один или два раза. Кроме них на пороге квартиры его встретила среднего роста девушка с длинным темными волосами, забранными в высокий, тугой конский хвост и решительностью во взгляде серьезных глаз. Удивительно, какой противоположностью она была всем тем штампованным куколкам, бессмысленно подражающим одна другой, коих бессчетно плодил Высокий Сектор Великой Империи. Даже на такой почти семейной встрече одета она была в форму по всей строгости правил: Хелена относилась к той малочисленной категории женщин, кому по роду занятия не только дозволялось, но и полагалось носить штаны - грубые, бесформенные рейдерские штаны, которые каким-то непостижимым образом лишь подчеркивали её женственность, как не сделали бы ни одна юбка и ни одно платье. И в чем же, интересно, заключается эта женственность, если ни одежда, ни оружие, ни грубая физическая сила не отнимают ее?..

- Здравствуйте, Алексис, - приветственно кивнула она. Забавно, когда они виделись последний раз, ему было лет шестнадцать, и она обращалась к нему на “ты”, глядя сверху вниз, несмотря на то, что он уже заканчивал тогда Академию, небеспричинно рассчитывая на получение кольца Мастера, а она уже не первый год оставалась лишь рядовым.

- Добрый вечер, Хелена, - отозвался он.

Несмотря на годы, отделявшие Хелену Эсмин от последнего общения с Брантами, - а, может быть, из-за них, разговор шел с куда большим трудом, чем Алексис представлял себе днем. Сам он предпочитал молчать и слушать, даже когда речь, не представляя ни малейшего интереса, шла о тех годах, когда её покойный отец работал вместе с его отцом. Глядя на девушку, сидящую перед ним, Мастер вдруг думал о том, как мало, оказывается, на самом деле видел в своей жизни: несмотря на удовольствие от своего дела и интерес в общении с разными людьми, даже будь они Средними… Как же невероятно мал и тесен тот мир, в котором он жил до весны уходящего года. А может быть, и живет до сих пор.

- …в первом квартале всегда спокойно, - продолжала Хелена, словно говоря о простых, самих собой разумеющихся вещах, - возле стены наших всегда много, так что на общую дисциплину жаловаться не приходится. Даже во втором всё вполне тихо - а вот третий и четвертый всегда оставляли желать лучшего. Теперь и пятый, - добавила она, чуть покусывая пухлую губу, - люди стали агрессивны, куда менее сдержанны, чем в прочих кварталах…

«О да, это точно» - усмешкой пронеслось в голове Алексиса.

- После дела Ивлича-Тароша Средние напуганы чистками, - задумчиво продолжала меж тем она, - но… словно бы сомневаются. Слов не подобрать, просто в воздухе такое напряжение висит, что не продохнуть. Никогда прежде я такого не ощущала…

Голос её потонул в потоке собственных мыслей Алексиса. Святая Империя, о чём говорят они, и о чём говорил так недавно он? Что он делает здесь, среди них? Кто эти люди, которые не знают и сотой доли того, что происходит в его жизни?.. Роберт и Эланор Брант. Он - Советник Третьего Круга при Всеедином Управителе. Она – кукла, необходимая ему для поддержания своего статуса. Алберс Брант, Комендант, сотрудник Законодательной Комиссии Высокого Сектора. Хелена Эсмин, рейдер-разведчик, видавшая в свои двадцать шесть лет всю Империю от края до края и даже то, что лежит за ней.

Каждый день вершащие судьбы людей, которых даже не считают людьми.

И он… Он, день за днем нарушающий Устав, он, потерявший голову из-за мальчишки четырнадцати лет, не желающего подчиняться ему, он, усомнившийся в Системе…

Так что же, думая о том, о чем он думает теперь день за днем, жертвует ли он тем, о чем мечтал всю жизнь, или же сбрасывает тяжкое бремя, якорем тянувшее его все эти годы на дно? Платит ли он ценой жизни за безумную одержимость или лишь избавляется от лишнего груза, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха?

В темноте ноябрьского вечера с высоты двадцать шестого этажа едва ли не вся Империя искрилась огнями. Алексис закурил, зябко одергивая темно-синий пуловер, и едва сдержался, чтоб не обернуться, заслышав позади себя шаги. Естественно, это была она - в его семье никто, кроме него, не курил. Что ж, значит, его маневр удался - не зря же он оказался сейчас именно на том балконе, где отец в свое время настоял не подключать камер.

- Как Ваши дела, Алексис? - Мягко спросила она, доставая свою пачку сигарет. - Удивительно, сколько лет прошло с последней встречи, я ведь Вас помню совсем мальчишкой… Вы тогда не были таким молчуном.

- …так давайте вернемся на “ты”, как прежде? - Отозвался молодой человек. Хелена кивнула. - Значит, в Среднем неспокойно?

- Ты не ответил на мой вопрос. - В голосе девушки слышались нотки укоризны.

- Здесь тоже неспокойно, Хелена, - кажется, впервые за вечер он посмотрел в её каре-зеленые глаза так прямо и пытливо, словно с немым вопросом, которого сам он никак не мог бы озвучить, - моего напарника ликвидировали, ты, наверное, знаешь. Из-за покушения – один из тех парней был в моей группе. – Потом чуть смягчился. - Странно, да? И ты, и я работаем со Средними, но в итоге видим абсолютно противоположные их стороны…

- Угу. И неизвестно еще, чья работа в итоге опаснее.

- А Низкие? Ты давно была там последний раз?

- Давно, - Алексису отчаянно хотелось, чтобы эта едва уловимая нотка удивления в её голосе оказалась не более чем игрой его воображения, - я сейчас всё больше на окраинах Среднего. Да что Низкие, там-то всегда всё одно…

-… а снаружи?

Хелена качнула головой, как показалось Мастеру, мрачно и неодобрительно, но в глазах её словно вспыхнул огонек живого интереса.

- Любопытство, Алексис, никому еще не шло на пользу.

- Тем не менее.

- Да ничего. - Сухо бросила девушка, быстро выдыхая тонкую струйку дыма. - Ничего пригодного для жизни, как всегда. Они словно всё подчистую снесли. Куда ни поедешь и не полетишь, везде всё одно - ни воды, ни нормальной почвы, только пустыня, остовы городов и радиация. А чтоб снарядить экспедицию еще дальше… да это всю Империю надо пустить на синтез топлива, а нам и так-то впритык. И, чем больше я слушаю наших, кто там бывал, тем больше утверждаюсь в том, что мы последние, Алексис Брант, и других кроме нас уже не будет. Понятно, что у нас своих диких более чем достаточно, но дело ведь не в них, дело в ресурсах и биологическом совершенствовании…

…а если свобода – не во власти – над собой или другими, как думалось всегда? Ведь никакая власть не даст ему того, что может дать один-единственный человек…

Вмиг мертвое молчание внутри превратилось в неописуемую лёгкость. Ему ничто не принадлежит. Кем бы он ни был, кого бы ни строил из себя – пусть у него и есть право властвовать над другими, но на самом деле ничто во всем мире не принадлежит ему и никогда не будет. С властью или без, он и так свободен, абсолютно свободен внутри себя, и всегда таким был, кто бы, как ему казалось, ни распоряжался его жизнью. Всегда это был только он сам.

Страх погас на темном кончике сигареты.

Системы не было снаружи него, Система рухнула. Была только свобода.

========== Глава 45 [Не]решительные ==========

Удивительно, как быстро приходит тот день, которого ты меньше всего ждешь, и как долго приходится обычно изнывать в предвкушении желанного. Те несколько суток, что отделяли Ладу от обозначенного четверга, пронеслись, казалось, за считанные часы, а она так и не успела придумать никакого плана спасения, и так и не решилась выйти на связь с Ией. Проклиная себя, девушка позвонила только Роне, предупредив, что не появится в парке как минимум на этой неделе, а то и того больше, - всё равно Ия через нее узнает. А там как-нибудь…

В просторной проходной Центра Зачатия было светло и стерильно чисто, и на удивление людно – как Лада узнала чуть позже, четверг был единственным днем приема какого-то замечательного доктора, к которому неизменно собиралась целая чуть ли не многочасовая очередь желающих, а его кабинет находился как раз на первом этаже.

Высокая рыжеволосая женщина в белом халате и шапочке за стойкой регистратуры, спросив пару общих вопросов и взяв у молодой пары паспорта, тут же завалила их кипой анкет на заполнение данных как о самих будущих родителей, так и о желаемом ребенке.

- Это будет мальчик, - произнесла Лада уверенно, едва взглянув на Карла, внимательно вчитываясь в каждое слово на электронном экране регистрации перед ней, - и его будут звать Йен. – Странно, даже произнеся эти слова, практически почувствовав их непривычный вкус у себя во рту, девушка всё еще не ощущала и не могла осознать в полной мере, что всё это действительно происходит с ней и происходит на самом деле. Ребёнок. У нее будет ребёнок и она уже выбрала ему имя, внешность, в некоторой мере даже будущее – а сама так и не поверила еще, что он правда будет.

- Знаешь, у нас в семье почему-то обычно принято называть детей в честь кого-нибудь из старшего поколения…

- Мм. – Слабо отозвалась Лада, начиная заполнять бланк.

- Лада, это был такой намек. - Чуть более холодно пояснил Карл, безуспешно пытаясь подступиться сбоку к экрану с документом, который оформляла его жена.

- Я поняла, - она подняла на него свои карие, в обрамлении темных ресниц, глаза, но в этом взгляде молодой человек не прочел бы сейчас ничего, кроме спокойствия и решительности, - но моего сына будут звать Йен. Нет. Йонас.

- Ты не думаешь, что пять букв…

- Нет, не думаю. Уставом пока не запрещено. Его будут звать Йонас. – Она обернулась к женщине за стойкой регистрации и обратилась уже к ней, продолжая начатый с Карлом разговор, и больше не глядя на него. - У него будут темные волосы – как у Карла, не мои, - чуть волнистые, и карие глаза, совсем темные (не может она сказать «как у Карла», потому что – как у Ии. Только об этом нужно молчать и не говорить никому, никогда). Родинка на щеке – здесь, - указала она пальцем на собственную левую скулу, - рост чуть выше среднего, но не чересчур, где-то средне между Карлом и мной. Без склонности к полноте, лучше худой. Естественно, все наследственные проблемы со здоровьем убрать – по моей линии в первую очередь могут быть аллергии и опухоли. И ранняя седина. Карл, по твоей… - обернулась она было к пораженному ее дерзостью мужу, но передумав на полуслове, вернулась к женщине за стойкой, - а, впрочем, вы же сами всё это увидите по результатам анализов.

- Лада, ты не хочешь… - а он, кажется, и правда потрясен её поведением.

- Нет, не хочу, - всё так же твердо и уверенно прервала она мужа, - ты уже решил за меня то, что не должен был решать один, так что теперь решать буду я.

Карл лишь качнул головой, кажется, неприятно задетый её мрачной решительностью, и больше не делал попыток влезть в это дело. Когда все данные были внесены, рыжая женщина с бейджем «Лика Штайн, первичный приём» нажатием какой-то кнопки распечатала и протянула Ладе талон с номером 42, предлагая подняться на второй этаж в двадцать первый кабинет.

В коридоре возле указанной комнаты посетителей не было, и Лада, набрав полную грудь воздуха, постучалась и приоткрыла дверь. Неожиданно красивая и ухоженная для Средней женщина лет тридцати семи-сорока со светлыми волосами, аккуратно забранными простой заколкой наверх, поздоровалась, поднимаясь навстречу девушке из-за своего стола.

- Лада Шински? Проходите, - женщина вежливо кивнула оставшемуся в коридоре Карлу и закрыла за девушкой дверь в небольшой светлый кабинет, пахнущий тем же тихим ужасом, незаметно заполняющим тебя изнутри, что и палата, в которой лежала так недавно маленькая Нарья, - раздевайтесь ниже пояса и присаживайтесь вон там на кресло. Вещи можно положить на кушетку, сюда. Меня зовут Элиза Ольсен, я буду Вашим консультантом и наблюдающим врачом. Скажите, начало Вашего последнего цикла?..

- Три недели, даже чуть больше.

- А длительность?

- Двадцать семь, иногда двадцать шесть…

- Угу… - Элиза сделала запись, потом подошла к девушке, - я сейчас возьму Ваши анализы, Вы потом зайдете в девятнадцатый кабинет – это на первом этаже в самом конце, и сдадите кровь, однако для сдачи яйцеклетки непосредственно на зачатие Вам есть смысл подождать более благоприятной фазы, это около десяти дней или даже двух недель. Хотя, знаете, с кровью тогда тоже лучше будет пока подождать.

- Хорошо, - выдохнула Лада, едва скрывая холодящее руки облегчение.

- …можете одеваться, - произнесла врач, спустя несколько минут обследования, - есть еще кое-что, о чем мы должны поговорить.

- Да? – Страх и неуверенность снова подступили к горлу одевающейся девушки неприятным комом, она опустилась на стул возле Элизы, всё еще подтягивая толстые колготки, и вопросительно взглянула на женщину, уже почти успевшую ей понравиться.

- Вы и Ваш сын можете стать участниками экспериментальной программы, начавшейся недавно во всём Среднем Секторе. Сейчас в Империи идет разработка препарата, который поможет людям легче справляться с эмоциональными всплесками – Вам, как девушке, наверное, тоже должно быть неплохо знакомо, насколько сложно порой блокировать в себе это, особенно когда оно вызвано внутренними причинами – гормоны, усталость на работе… Вы понимаете. Так вот, мы сейчас предлагаем всем будущим матерям помочь своим детям, а кроме того, и помочь Империи в лечении такого неприятного недуга, выйти на новую ступень развития всего общества и каждого человека.

«А Средняя ли она?» - Пронеслась внезапным порывом странная мысль в голове застывшей от речей Элизы Лады.

-…Условия программы таковы, что сейчас, если Вы подпишете соглашение, Вы оплачиваете лишь базовую стоимость препарата, который будет введен плоду на определенном этапе его развития. После, когда Ваш сын выйдет на свет и откроет глаза, ему будут обеспечены ряд льгот и социальная опека – денежные выплаты, регулярные медицинские обследования, причем и Вы, и он сможете выбирать для этого любую клинику Среднего Сектора. Ну и, конечно, уважение и признание со стороны общества за то большое дело, которое Вы с ним будете делать. – Элиза на мгновенье замолчала, увидев, по всей вероятности, замешательство в глазах Лады, и добавила. - Прошу прощения, наверное, некорректно было говорить только с Вами, без Вашего супруга. Не думайте, что мы хотим взвалить на плечи такой юной женщины столь ответственное решение, Вы можете посоветоваться с мужем, и можете отказаться, времени до принятия окончательного решения у Вас есть еще достаточно. Если причиной отказа будут служить финансовые трудности, мы можем предложить Вам гибкую систему отсроченного платежа…

- Я Вас поняла, - тихо выдохнула Лада едва шевелящимися губами, стараясь совладать с мурашками, в ужасе бегавшими по всему её телу, - мы подумаем… Я… могу идти пока?

- Да, конечно, - кивнула Элиза, - я Вас жду через десять-двенадцать дней с готовым результатом анализа крови. Если возникают какие-то вопросы, Вы всегда можете мне их задать, на Вашей больничной карте есть адрес онлайн-консультации. И подумайте с мужем о том, что я сказала, хорошо?

Развалиться Империи, если Карл узнает хотя бы слово из произнесенного доктором Ольсен только что.

- Подождите, Элиза, - тихо произнесла Лада, - выпишите мне, пожалуйста, направление. А то мой муж не поверит в назначенную отсрочку. «Позвонит Вам и узнает много лишнего», - добавила она мысленно. Врач взглянула не нее, кажется, почти озадаченно, - просто он хотел сделать это как можно скорее. - Сухо пояснила Лада, опуская глаза в пол. – У нас три месяца после заключения брака истекают через две недели. Сможете?

- Разумеется… - кивнула женщина в белом халате, забегав пальцами по клавишам, потом протянула девушке карточку. - Пожалуйста. И храни Империя грядущую встречу.

Дорога домой времени из-за начинающихся пробок заняла немного больше, чем дорога в медицинский центр. Каждый раз, когда Лада была вынуждена пользоваться общественным транспортом, она снова и снова возвращалась мыслями к одному и тому же: как же мягко и ненавязчиво Система вынуждает их, не задумываясь, строить свою жизнь так, как ей будет наиболее удобно – во всём. Например, дорога, наводнённая машинами, разбитый зимней грязью асфальт… Три полосы, две из которых глухо стоят, а одна, выделенная, предназначенная только для электромобилей, полупустая. Ну и, конечно, покрытие дорожной полосы для электромобилей по сравнению с обычным асфальтом - зеркало. Как будто специально намекает, мол, меняйте свой транспорт на новый, более экологичный… Какое там намекает - откровенно кричит. Только не подсказывает заодно почему-то, где на него еще денег взять. Или это она сама что-то не понимает? Почему бы, например, не перевести автобусы на электропитание, не пустить отдельной полосой без пробок?..

Карл молчал, гоняя по экрану телефона какие-то пестрые шарики, молчала и Лада, ушедшая в себя, невидяще глядя в окно на засыпанные сероватым порошком снега улицы. И почему вообще она теперь думает о проклятых дорогах, опять убегая от тех мыслей, что уже давно так сильно её пугают?

Как сказать ей? Святая Империя, как сказать Ие обо всём этом?.. Еще десять дней отсрочки, да разве они что-то изменят? Отчаяние из-за собственной беспомощности не давали мыслям выстроиться в нормальную логическую связку. «Препарат, который поможет людям легче справляться с эмоциями»… Одна только мысль об этом вгоняла девушку в тихий ужас. Нет, ни за что. Многие ли соглашаются на это, какими бы заманчивыми не были льготы в дальнейшем?

«Прости, Йонас, что твоя жизнь начинается с таких жутких разговоров…» Проклятье. Его еще и в Центре нет, а она уже начинает с ним говорить. А самое странное – что она уже приняла это внутри себя. Наверное, потому что всегда знала, что однажды этот день придет. Но только теперь, когда он пришел, как сказать вслух, как сказать Ие? Только поставить её перед фактом, что ничего не могла сделать?.. Святая Империя, как же страшно говорить.

***

Жизнь шла своим чередом – дни декабря проходили под флагом простуды и семестровых экзаменов. Нельзя сказать, что то или другое особенно радовало Пана, однако, несмотря на ряд неприятных мелочей, настроение его было весьма приподнятым. Антон, правда, ворчал время от времени на его непрекращающийся насморк и вездесущие носовые платки, но желания тратить время на поликлинику у мальчишки не было – что он там не видел? Лекарств вагон и маленькую тележку ему и мать может потелефону насоветовать… Если, конечно, он ей позвонит и спросит – звонка от родителей мальчишка за месяцы в Высоком Секторе дождался лишь дважды, и то уже казалось сдвинувшимся с мертвой точки прогрессом. А сосед куда чаще был настолько поглощен своими исследованиями, что вовсе не обращал никакого внимания на то, присутствует Пан в комнате или нет – и это последнего устраивало куда больше.

Стефа в Академии не было весь декабрь – ни в те дни, когда ему была назначена дата того самого загадочного выезда, о котором пока никто ничего не говорил, ни на начинавшихся зачетах и экзаменах тоже, и что-то здорово подсказывало Пану, что в группе их осталось теперь четверо, и дальше Стефа можно уже не ждать.

Еще в начале декабря (по удачному стечению обстоятельств раньше, чем Пан умудрился простыть) проходил общий медосмотр, на котором его - уже не в первый раз - осчастливили новостью, что для своего возраста он слишком высокий, а для своего роста слишком худой. Вот ведь достали со своими нормами. Уж какой есть – вводите ограничения, если не нравится. Как будто он себе сам выбирал такое нелепое телосложение… Зато через пару дней после медосмотра им всем выдали, наконец, зимнюю форму одежды. Декабрь, конечно, для зимы был неважный, больше похожий на октябрь, с постоянными перепадами от заморозков к потеплению и наоборот, сухой и бесснежный, но в брюках, в которых он проходил всё лето, давно уже стало слишком холодно. Особенно если подумать о том, что ему скоро целый день, а то и больше, торчать не то в лесу, не то в поле, не то дикие знают где.

Несмотря на тени, которые снова, как перед Днём Славы Империи, легли вокруг глаз на бледное лицо Мастера Бранта, выглядел он как никогда живым и энергичным, но подобраться к нему на разговор шанса решительно не выдавалось – и сам он, кажется, занят был сильнее некуда. Прозвучавшее в классной комнате известие о том, что Мастера Бергена не будет до самого нового года, а то и дольше, после разговора с Колином Пана ни капли не удивило. Ему же лучше, в конце концов, если эти занятия будет вести Алексис – ни спать не захочется, ни убивать. Да и вообще… Хотя, конечно, даже как-то немного жалко парня, если представить масштабы навалившихся на него одного дел в последний месяц года – неудивительно, что он носится всё время как заведенный и никого вокруг не замечает. Видимо, до конца декабря можно даже не надеяться увидеть нормального Алексиса, а не того уставного, которому приходится сдавать все эти проклятые зачёты, будь они неладны. Странно, как можно умудриться скучать по человеку, если и так видишь его каждый день? И еще страннее, как один и тот же человек может быть таким…Непохожим на себя здесь и там. И скучаешь-то вроде не по этому, а по тому, но как увидишь – всё равно в жар бросает.

Провалиться Всеединому, как же он устал от этого – раз за разом заталкивать внутрь себя всё то, что рвётся наружу бурным потоком.

Съездить бы на выходных к родителям, хоть на сутки отключиться и забыть обо всем этом наваждении, да только тогда сразу встает вопрос, как быть с Марком? Ведь быть там и не встретиться с ним, казалось самому Пану каким-то невозможным свинством, а говорить о чём-то (о ком-то), о чем не хочется, подобно пытке… А делать вид, что ничего не было, Марк разве ему даст? Или уж забить сейчас и постараться тридцать первого успеть приехать на несколько дней, а там будь что будет? Хотя какой смысл загадывать, что будет через две недели, если он всё равно сегодня завалит эту поганую физиологию, и всё пойдет прахом.

- Пан, слушай, ты что в седьмом вопросе отвечал? – Подал вдруг голос из своего угла Ники, не отрываясь от экрана планшета. До начала зачета оставалось считанных три-четыре минуты, а они сидели в классной комнате почему-то всё еще втроем с Артуром, каждый уткнувшись в свой компьютер и пытались урвать последний шанс что-то запомнить (хотя сейчас, считал Пан, уже легче просто рукой махнуть на это всё).

- В седьмом… это который?

- Который про три этапа… Да ну чтооооб тебя… - выдохнул, перебив сам себя, Ники, безнадежно роняя руки на парту.

- Что такое?

- Да планшет вырубается сам, когда не надо, - отозвался тот нехотя, - достал уже.

- Дашь на вечер – разберу, посмотрю. – Неожиданно для самого себя предложил Пан, осознавая вдруг, как давно уже не занимался этой привычной и на удивление любимой работой. - Ронял?

- А кто не ронял? – хмуро пробурчал Ники.

- Пф. Я не ронял, - пожал плечами Пан, - я только чинил за такими как ты. Артур, - мальчишка перегнулся через стол в попытке дотянуться до однокурсника и ткнуть его тупым концом карандаша, чтоб хоть как-то привлечь его внимание, - ты же наверняка вообще никакую технику никогда не ронял, не бил и не портил? – Тот лишь отрицательно качнул головой, явно давая мальчишкам понять, что разговор бессмыслен и унижает его достоинство. Пан разочарованно сел на место, а дверь тем временем стремительно отворилась, и в нее влетел запыхавшийся Колин, раскрасневшийся с холода улицы и трех лестничных пролётов.

- Колин, а ты ронял? – С каким-то неожиданным наездом воззвал к нему Ники вместо приветствия.

- Чегоо?

- Вот, видишь, Колин тоже не ронял, это ты криворукий, - поспешил получить выигрышное очко Пан, замечая краем глаза, как снова отворяется дверь, и, не давая плюхнувшемуся на своё место Колину даже рта открыть, Ники громко и невозмутимо обращается на той же ноте ко входящему:

- Мастер Брант…

- Даниш, имей мозги! – Вау, видеть флегматичного Артура разозленным Пану, кажется, еще не доводилось. Глаза того гневно сверкали, обращенные к Ники, уже успевшему войти в азарт, явно давая понять, что не поздоровится сейчас всем.

- Да, Ники? – Невозмутимо отозвался тем временем Алексис, кажется, скрывая удивление, а то и любопытство от этой странной сцены.

- Добрый день. – С деланной учтивостью обратился к нему мальчишка, вставая, потом снова опустился на стул, перевел взгляд небесно-голубых глаз на безмолвно закипавшего Артура и спросил ровно, но вместе с тем почти встревоженно:

- Артур, у тебя всё в порядке?

Да уж, игра в «как не заржать» всегда давалась Пану сложнее, чем игра в «как не выйти из себя и не дать по роже». Хотя на месте Артура, конечно, спорный вопрос…

- Всё. – Отрезал тот. - А вот у тебя, кажется, нет. – Угроза слышалась в его тоне, и желание ржать как-то резко отпало. Пан с Ники невольно переглянулись заговорщически и снова поджали губы, не давая незаконным шкодливым улыбкам изменить натянуто-каменное выражение лиц. Плюс один к навыку выведения Артура из себя. И с каких вообще пор Пан заодно с Ники?.. Или это просто нервное уже?

- Молодые люди, я здесь вообще-то. - Весьма прохладно подал голос Алексис, пристально изучавший их взглядом всё это время. - Надеюсь, вы не забыли, что пришли сдавать зачёт, или мне всё же стоит спросить, что здесь происходит, а, Ники?

- А что «Ники»? – Невозмутимо отозвался тот. - У меня всё в порядке… Это Артур какой-то дерганый сегодня…

- Я поддался на глупую провокацию, Мастер, - всё так же чересчур холодно произнес Артур, - если Вы сочтете нужным, мы поговорим об этом на перерыве.

Алексис молча кивнул, еще раз окинув мальчишек пристальным взглядом, и начал занятие.

Хвала Империи, зачет по физиологии проходил в виде письменного теста – устные экзамены давались мальчишке как-то уж совсем неважно – особенно когда принимал их Алексис Брант. Удивительная все-таки штука – сидишь вот так в паре метров от человека и ничего не можешь сделать. То есть вообще ничего - ни сказать, ни дотронуться ни даже лишний раз взглянуть. Хотя ладно уж, чего греха таить, пялился он все равно только так – когда другие отвечали свои вопросы. А как садился перед ним сам, не мог взгляда от стола оторвать, не то что в лицо взглянуть. Но само ощущение, что человек перед тобой словно за какой-то невидимой стеной живет, через которую никак не пробраться, всё равно казалось жутким и неестественным.

Пану вообще как-то слишком часто сейчас думалось о том, как же крепко вошло в его привычку прятаться, молчать и делать вид, что ничего не происходит, маскироваться под остальную массу тел… На каждом шагу, что бы он ни делал. Бывшая всю жизнь на уровне инстинкта самосохранения, теперь эта привычка почти коробила его. После прошлого зачета, каких-то дурацких объяснений по общей иерархии управления, которые постоянно норовили вылететь из головы, если столкнешься внезапно со взглядом синих глаз, от которых теперь волосы дыбом почему-то встают, уже который раз Пан вспоминал о том, что предложил Алексису в их последнем «нормальном» разговоре, вспоминал с какой-то досадой, и никак не мог понять, почему испытывает теперь именно это чувство? Неужто только время и молчание могут так сильно давить и угнетать, что поставят с ног на голову внутри всё то, что казалось только что единственно правильным? Почему, спустя две недели взаимного молчания, он снова кажется самому себе наивным идиотом, придумавшим невесть что?..

Часы тикали оглушительно громко, когда все работы были сданы, и Мастер поднялся со своего места, чтобы озвучить полученные результаты.

- Вайнке – 76, Даниш – 76, Кое – 89, Рот – 87. Молодые люди, вы все можете лучше. Пан, Ники, у меня нет слов, как я вами недоволен. Мы, конечно, можем вспомнить ваши оценки за первые тесты – да, Ники, твои я тоже знаю, и они не блистали - и признать несомненный прогресс, но на первом курсе сдавать тесты на один балл выше минимального проходного – это позорно. Это ваша база, во многих предметах даже смежная со школьной программой ваших школ в Среднем Секторе. Что вы будете делать дальше, если не знаете даже её? Словом, подумайте над тем, что я сказал. А пока все свободны. Артур, надеюсь, ты помнишь, что я жду тебя в своем кабинете после трёх часов.

Что-то острое пребольно кольнуло Пана изнутри. Ну что за?.. Ясно же, что речь идет не об инциденте на перерыве, не о чем-то еще, а об индивидуальных выездах, так же, как и с Ники на прошлой неделе. Алексис, не глядя на кадетов, убирал в простой, но весьма солидный чехол свой ноутбук; Пан отвернулся – достаточно поспешно, чтобы не показать подступившей внезапно непонятной (и неприятной) нервозности, и вышел, бросив тихое «До встречи, Мастер Брант». Единственное, что он уяснил для себя в этой странной какофонии чувств, было то, что он давно уже не чувствовал себя таким идиотом, да еще и без какой бы то ни было адекватной на то причины – не считая, конечно, нелестного отзыва Алексиса о его успеваемости, но к этому ему, видимо, не привыкать. Счастье, что вообще сдал. И почему он как всегда последним узнает, что такое происходит в этом декабре? Если только Колин, конечно, не проболтается, а это при желании наверняка можно устроить.

========== Глава 46 В преддверии ==========

После занятий Ие все же удалось заскочить домой на четверть часа: еще на первом уроке она вдруг вспомнила, что забыла взять кое-что очень важное сегодня, за чем непременно пришлось бы вернуться. В своей комнате она открыла узкую боковую створку шкафа и достала широкий кошелёк из темного кожзаменителя. Здесь она хранила часть сбережений «на черный день» - вдруг что случится, и с банковской карты будет не снять? Ей это в голову пришло после грозы, неясно только, из-за чего – из-за обесточки, когда встала работа всего Среднего Сектора, или того, о чем они с Ладой в тот день говорили. Больше двух тысяч крон ей едва ли понадобится, так что еще две такие же тысячные купюры Ия оставила на прежнем месте. Немного, конечно, но девушка всё равно чувствовала себя куда увереннее, имея хотя бы такое количество отложенных денег.

Лада не появлялась уже почти две недели, как в воду канула, и с каждым следующим днем её молчания Ия начинала всё больше и больше тревожиться, не случилось ли чего. Рона вот в их последнюю встречу сказала, что ей та звонила – предупреждала, что не сможет пока приходить некоторое время, и Ие такая постановка вопроса не понравилась уже окончательно. Странно всё это. И хорошего ничего не предвещает.

Сама же Ия, напротив, который день пребывала в приподнятом настроении и, кажется, почти уже придумала те самые слова, которые хотела предложить в качестве возможной надписи. Девушка жаждала поделиться ими с Ладой, поделиться всем, что происходит в ее жизни, школьным проектом, всё улучшающимися отношениями с отцом… Но Лады не было, и писать ей было слишком опасно, а время всё шло.

- Сколько? – Вскинула на ее взгляд пожилая продавщица в белом переднике, надетом поверх темного, коричнево-красного форменного платья.

- Пять с половиной, - отозвалась Ия, всеми силами стараясь скрыть охватившее ее волнение, - и товарный чек, пожалуйста. Ох уж эти школьные постановки… - словно бы невзначай прибавила она. Женщина не то не услышала ее, не то просто не обратила внимания, сосредоточенно отмеряя и отрезая озвученную девушкой необходимую длину грубоватого белого полотна.

И что теперь? Рулон получился увесистый (да и недешёвый, почти на полторы тысячи, но это сейчас уже не играло решающей роли, ведь в денежном вопросе Лада ей всё равно помочь не сможет, даже если очень захочет и будет громко возмущаться), но в рюкзак влез – да, ради этого пришлось даже найти утром где-то в недрах антресолей старый рюкзак, с которым Ия ездила летом со своими учениками на Пруды, а до того еще несколько лет ходила в колледж. Вопрос, где и как теперь его до встречи с Ладой хранить и прятать? Ох, где же ты, Лада Карн, когда ты так нужна?..

Акрил, гуашь, какая-то автомобильная эмаль в спрее. Гуашь потечет, если будет дождь, а спрей наверняка будет невыносимо вонять на весь павильон. Ия вспомнила площадь захламленной подсобки, где едва могли разойтись три человека, и подумала, что проветривать там в декабре месяце, да еще и с учетом единственной крошечной форточки под самым потолком, будет проблемой. Ладно, была - не была, методом исключения остается только акрил, хотя девушка даже близко не представляла, что это за штука, как она может лечь на ткань, и сколько будет сохнуть. А цвет? Универсальный, конечно, черный, но отреагируют ли на него, привлечет ли он должное внимание? Чуть поколебавшись, Ия взяла две баночки красной краски и две неширокие кисти. Должно хватить. Прости за это самоуправство, Лада. Но если не начать сейчас, они так и не начнут никогда.

Теперь пути назад уже точно нет. Расколоться Империи, как же страшно.

- Привет, Ия, - затараторила Рона, едва завидев девушку, входящую в павильон. Длинная темно-зеленая куртка на девчонке была распахнута, словно на улице было по-весеннему тепло, а лужи не хрустели под ногами корочками льда, но щеки розовели холодом, - Ия, нам парни, наконец, обогреватели подключают! – Рона почти схватила девушку за руку и спешно повела в подсобку. - Теперь хотя бы здесь тепло будет, даже жить можно.

Всё и без того небольшое свободное пространство подсобки занимала стремянка, у подножия которой стоял Паул, как всегда безучастно и одновременно с тем сосредоточенно глядевший наверх, где Кай, тихо бормоча себе что-то под нос, прикручивал к потолку крепление плоского инфракрасного обогревателя.

- Добрый день, ребят, - произнесла Ия, украдкой обшаривая взглядом помещение и по-прежнему обдумывая вопрос, куда бы спрятать содержимое своего рюкзака. Паул кивнул, Кай, последним уверенным движением затянув болт, обернулся на голос Ии, выпрямился и, звучно ударившись головой об потолок, вместо приветствия издал какой-то свистящий звук, напоминающий «П-шщщ».

- Привет, Ия. - Выдохнул он, потирая макушку и спускаясь на одну ступень ниже. – Что ж за невезуха-то сегодня?..

- Каааааай… - сокрушенно протянула из-за спины Ии Рона. - Ты нам теперь потолок сломал…

- То есть мой проломленный череп тебя вообще ни капли не волнует? – Укоризненно отозвался парень, оборачиваясь наверх, к потолку. Там, где он только что ударился, одна из квадратных потолочных панелей была чуть смещена, открывая щель не то в вентиляцию, не то еще куда. Подцепив панель пальцами снизу, Кай вернул её на нужное место с задумчивым «Надеюсь, вниз не шарахнет» и двумя шагами спустился с лестницы.

- Как там у Каи дела? – Взглянула на него Рона, давая Паулу пройти к выходу.

- Ничего, жить будет. - Отмахнулся Кай, складывая – а вернее небрежно заталкивая – набор отверток в чемоданчик для инструментов.

- А если серьезно?

- Серьезно, - с наигранным сочувствием посмотрел на девчонку парень, - будет.

- Да ну тебя. - В голосе Роны слышалась неподдельная досада. - Вечно ты…

- Да нормально с ней всё. Гастрит и обострение хитрости, на работу идти не хочет, валяется в постели и усиленно делает вид, что ей невозможно плохо. Хотя врачи с ней не согласны. Ты что, сестру мою не знаешь? Ей только дай повод…

- А кем она работает? - Мягко вклинилась в разговор Ия, словно невзначай переводя явно неприятную Роне тему. - И ты…

- Она в регистратуре больницы на телефоне висит. А я там же части тел вправляю.

- В смысле, какие части?..

- В травме. Но я еще учусь немножко. Так что скорее студент, чем врач, до врача мне еще далеко.

- Видишь, - едко вклинилась Рона, - Ия тоже удивлена, что ты на самом деле не такой уж балбес, как кажешься.

- Вау, правда? - Обернулся он к Ие с неподдельным любопытством во взгляде темно-серых глаз. – Смотри-ка, Рон, а она засмущаа…

- Кай! - Непривычно резко прервала его девчонка, сверкнув глазами, и в голосе ее звучало предостережение. - То, что до нас все еще не добрались камеры, не значит, что можно себе позволять… такие слова.

Кай закатил глаза и молча вышел.

- Ну вот что я опять сделала не так? - Почти жалобно обратилась Рона к Ие. – Он же кого-нибудь так и подставит случайно рано или поздно. – Однако ж хорошенькая из них выйдет парочка, если все действительно сложится так, как упоминала девчонка. А ведь он ей нравится, даже если она сама об этом пока еще не знает – а она, похоже, готова придумать себе уйму других слов, чтобы только не признаться в единственном верном.

- Рона, я сейчас переоденусь быстро и тебя догоню, - произнесла Ия, спешно стягивая учительское пальто, - мне теперь неудобно в верхней одежде, как бы не замарать. А ты мне расскажешь про Кая, да?

- Нечего там рассказывать… - понуро промямлила Рона, выходя за дверь.

Скинув рюкзак на пол, неизменно заваленный каким-то мелким барахлом, девушка включила новое чудо техники в розетку; внутри нее что-то странно подрагивало. Прислушалась, затаив дыхание, достала из рюкзака шуршавый пакет и, двумя шагами одолев половину ступеней, подцепила пальцами легкую пластиковую плитку. Та поддалась даже слишком просто, хотя в этом, пожалуй, в данный момент был свой неоспоримый плюс – слишком уж неудобно было одновременно вскрывать потолок, держаться за шаткую лестницу и зажимать подмышкой скользкий пакет, так и норовивший свалиться на пол, вытряхнув все свое преступное содержимое. Еще шаг наверх, и девушка смогла даже чуть-чуть заглянуть в открывшуюся щель – там было темно и неприятно пахло сырой пылью, в носу отчаянно засвербело. Звук высокого женского голоса, внезапно донесшийся с улицы, заставил Ию вздрогнуть и еще крепче схватиться за верхнюю перекладину лестницы. Всеединый сохрани, как же страшно, как же не хватает её, которая просто возьмет за руку и скажет, что всё будет хорошо. Протиснув в образовавшуюся щель отчаянно хрустевший пакет и даже чуть сдвинув его куда-то в сторону, Ия вернула ненадежную часть потолка на её исходное место и едва ли не одним неловким прыжком оказалась на полу, когда дверь неожиданно отворилась и Рона, защебетав что-то про забытые перчатки, нырнула в одну из коробок у входа.

- Поможешь убрать, раз уж ты тут? – Как можно более спокойно обратилась к девчонке Ия, всё еще сжимавшая в побелевших пальцах перекладины лестницы. - Никогда они за собой ничего на место не ставят, а она ведь тяжелая…

Кажется, сердце готово было разорваться на куски.

- Кстати, Ия, - обратилась к девушке Рона, отряхивая руки, грязные после металлических перекладин лестницы, когда последняя вновь оказалась на отведенном ей месте, - Эми позавчера сказала, когда ты уже ушла, что из-за того, что мы уже выполнили и начали перевыполнять план на этот год, с двадцать девятого по второе числа не надо приходить, все отдыхаем. Не знаю, как у вас, взрослых, а нам, школьникам, точно не до отдыха, это ведь как раз последний шанс спасти свои оценки за семестр, - сокрушенно качнула она головой. Судя по тону девчонки, спасти их в её ситуации было уже почти невозможно, - так что всё просто невероятно кстати.

- А для нас, учителей, это неделя очереди из таких, как вы, жаждущих отчитаться за свои единицы и двойки… - сдерживая грустную улыбку, отозвалась старшая девушка. – Я поняла тебя, спасибо за информацию, - кивнула Ия, - здорово, что так вышло.

И, правда, «невероятно кстати».

«Исходящие»:

16:48 Лада К. <= «Лада, 29го и 30го Зеленый Лист Вас очень ждёт».

***

- Брант! Алексис Брант! – Молодой человек обернулся на голос, выдыхая облачко табачного дыма, и, увидев за оградой в нескольких метрах позади себя Мастера Аккерсона, всем своим видом изъявлявшего желание догнать его, остановился. - Доброе утро, - молодой человек неодобрительно покосился на сигарету в пальцах Алексиса и обошел его с левой стороны, где дым не попадал бы на него. - Брант, как дела у Стефа?

Тот лишь отрицательно качнул головой, сжав сигарету чуть сильнее, чем стоило бы. Темные глаза Беллана смотрели пытливо и внимательно, но отвел он их первым.

- Так и думал. – Тихо бросил он. - Брант, я не обещаю, что смогу вытащить Дени, если он сорвётся. Он всё знает – я по нему понял, что… он один остался. – Проклятая эта обязанность, вошедшая уже в привычку, не называть имен тех, кого не стало по неким причинам. А ведь Даниел бы смог вытащить… Да что там, Даниел бы вообще не допустил всего этого безобразия.

- Он не на твоей ответственности, Беллан. Хоть и в твоей группе. - Сухо произнес Алексис, но в глазах его собеседника мелькнуло на долю секунды что-то странное.

- Паршиво их терять, да? – Интересно, есть ли на самом деле что-то за этим холодом в его голосе? – Правильно ведь, а всё равно паршиво. Это первый из твоих, да?

- Стеф второй. Кир был первый. – Тихо отозвался Алексис. «И Даниел». Но о нём он не скажет, потому что это другое. И потому что не нужно никому знать, что с ним, Алексисом, происходит сейчас. Достаточно того, что он помнит их имена и признает факт их существования.

- А у меня первым был Милош Жданич три года назад. – Так же тихо и задумчиво протянул Беллан. Скрыть свое удивление от произнесенного вслух имени Алексису оказалось сложнее, чем думалось. - А потом еще трое…

- Пойдем уже, Мастер, - Алексис мягко подтолкнул молодого человека к ступеням крыльца, пока оба они не наговорили еще больше лишнего, - ворошить прошлое, да еще и с утра пораньше – не лучшая идея.

- Это точно, - кивнул тот, - как там Берген-младший?

- Всё успешно прошло. Хотя протянули, конечно, до последнего. Я, правда, у него сам не был всё еще, ни минуты свободной нет вообще… но списываемся с ним регулярно.

- Еще бы… - качнул головой Аккерсон. - Алексис, опять хочешь как тогда свалиться? За троих же пашешь, не за двоих даже. Лучше сбавь обороты, пока не поздно.

- Куда ж сбавлять, когда на мне одном сейчас всё? – Развел руками молодой человек. Собеседник его лишь снова качнул головой.

Удивительно всё-таки, куда девается всё это по мере того, как человек взрослеет и продвигается вперед? Куда деваются эти участие и человечность – не уставная, безжизненно разумная, но настоящая, - когда мастер становится наставником, а наставник – комендантом? И разве с ним самим такое может произойти? Особенно теперь…

Привыкнуть к своему новому состоянию было сложно – Алексис чувствовал себя парящим и опьяненным, словно всё, что он видел вокруг себя, он видел в первый раз в жизни, словно незаметно задремал серой зимой, а, проснувшись, вдруг обнаружил, что на дворе уже во всю цветет весна. Глупо, конечно, было бы думать так сейчас – оттого, что изменилось что-то внутри него самого, ничего в Империи в общем-то не поменялось, хотя… поменялся же он сам, верно? А он такая же часть Империи… Странные мысли, что лезли в голову Алексиса, к сожалению, почти не было времени анализировать, а по вечерам, когда, засыпая, он, наконец, оказывался с ними один на один, на это уже совсем не хватало и сил.

До Виктора Алексису удалось добраться лишь под конец второй недели декабря, однако на момент его приезда тот оказался спящим, и будить напарника Мастер, разумеется, не стал, слишком уж измученным и бледным выглядел младший Берген даже во сне. Щеки впали на его и без того узком, почти мальчишеском еще лице, имевшем какой-то чуть землистый оттенок, мышиного цвета волосы успели за проведенное в больнице время неровно отрасти, уже, кажется, начав выходить за рамки дозволенной Уставом длины, однако аккуратно перебинтованная грудь, наполовину укрытая тонким больничным одеялом, вздымалась ровно, не вызывая у спящего ни хрипов, ни кашля. Только тумбочка возле его кровати завалена была добрым десятком каких-то баночек, ампул и блистеров, от одного лишь взгляда на которые молодого человека внутренне передернуло. Выходя из палаты, Алексис едва не столкнулся с младшей сестрой Виктора и Кристофа, Агнией, изящной девушкой лет восемнадцати, о которой сам Виктор говорил на памяти напарника лишь пару или тройку раз, однако похожи они были настолько, что никем иным это сероглазое создание быть не могло. Агния Алексиса, разумеется, не узнала, не будучи с ним знакома, лишь кивнула с какой-то осторожной вежливостью и скользнула мимо него в дверь палаты.

Вечером, досадуя, что Брант его не разбудил, Виктор написал, что сестра упоминала случайную встречу с «привлекательным молодым человеком с тревожным взглядом», от которой ей почему-то стало не по себе. Алексис лишь улыбнулся мысленно: тревога – далеко не худшее, что, наверное, можно увидеть в его взгляде, но в палате напарника он, в отличие от многих других ситуаций, был совершенно спокоен, а это уже повод задуматься.

В Академии, как и всегда, декабрь буквально звенел напряжением. Экзамены сдавали неважно – нервничали, ляпали глупые ошибки, путались в простейших терминах и, сжав зубы, продолжали биться над учебными пособиями дальше. Слушая экзаменационные ответы мальчишек, Алексис чувствовал себя никчемным, даже отдавая себе отчет в том, насколько нынешние результаты выше исходных данных. И речь, к сожалению, шла не только о Пане. Нет, с этой группой определенно надо что-то делать. Кажется, измочаленные происходящими последние месяцы переменами (и в своей жизни, и в группе, и во всей Академии), кадеты, равно как и их Первый Мастер, мучительно ждали окончания года и маячивших уже не за горами почти недельных каникул, суливших долгожданную передышку, и ни о чем другом думать уже были не в состоянии. Средний балл по итогам экзаменов составил 83,3, что в общем рейтинге отбросило четвертую группу на четвертое же место – предпоследнее из пяти. Максимальный из полученных за эту сессию баллов – 92, по общей иерархии управления в Среднем Секторе – получил Артур, самый низкий – по введению в делопроизводство и ДОУ – ко всеобщему изумлению, - Колин, притащившийся на экзамен с температурой и перепутавший всё, что только мог. Сделав мальчишке скидку на болезнь, Алексис с немалым трудом вытянул его на минимальные 75 и, когда остальные мальчишки ушли, устроив нагоняй за молчание о своем самочувствии (как дети малые, честное слово), срочно отправил в медпункт – через четыре дня Колину предстоял выезд, проводить который в его нынешнем состоянии Мастеру казалась как минимум ненормально.

Как и следовало ожидать, на стрельбище, вдали от посторонних глаз, маска болтуна очень быстро спала с паренька с этой кличкой, и Колин открылся Мастеру с новой стороны - которой тот прежде не видел, но давно уже ждал рано или поздно увидеть. Мальчишка был спокойным и уравновешенным, больше слушающим, нежели говорящим, и спрашивающим время от времени очень правильные и дельные вопросы. Слушая его и глядя на него, Алексис снова отчего-то невольно вспоминал бывшего напарника, Даниела, и сердце неприятно щемило. Даниел за партой Академии был как раз таким - даже если легкомысленным внешне, то внутри всегда очень взвешенным, анализирующим каждую мелочь, внимательным и честным. Всегда думающий куда больше, чем говорящий, даже если рот его не закрывался почти ни на минуту.

В этот день внезапное осознание того, насколько невероятно ему повезло встретить некоторых людей за какие-то лишь двадцать лет своей жизни, глубоко потрясло Алексиса.

Артур же и Ники были другие. Закрытый, холодный и почти даже высокомерный, Артур не раскрывал рта, пока ему не был задан конкретный вопрос, и даже тогда отвечал кратко и безразлично, словно показывая всем своим молчаливым видом, что знает даже более, чем то необходимо, и находиться здесь ему неинтересно, хоть он и вынужден пережидать всё это, чтобы достичь каких-то своих целей, давно уже поставленных на будущее. Ощущение того, что всё его поведение – так же, как и у Колина Кое, не более чем прочная маска, не только не пропадало, но лишь укрепилось в Алексисе после пребывания с мальчишкой один на один. Что ж, время покажет. Ники же, напротив, задавал много вопросов, пытливо заглядывая в глаза Мастеру, однако ответы на девяносто процентов этих вопросов узнать ему было еще рано – если вообще полагалось когда-нибудь узнать. Не укрылось от Алексиса и то, что на протяжении всего времени, проведенного с ним, мальчишка отчего-то заметно нервничал, то и дело принимаясь теребить что-то в пальцах и тут же бросая, и, кажется, злился на себя за это, не желая, что бы Мастер заметил его напряжения. Однако Мастер заметил, не подав, разумеется, виду, и не на шутку задумался, что же происходит с этим мальчишкой, таким разным в разных условиях, таким неожиданным теперь. Словно он всё время, ежечасно спорил о чём-то сам с собой и никак не мог прийти к согласию.

Несмотря на возраставшее с каждым днем напряжение, висевшее в воздухе, возрастало отчего-то и спокойствие внутри Алексиса, снежное, зимнее спокойствие, окутывавшее одеялом уверенности, что всё идет как надо, несмотря ни на какие сложности и ни на какую усталость сомнения. И, несмотря на подступавшую всё ближе дату еще осенью запланированного им безрассудства, внутри него было только спокойствие.

========== Глава 47 Forever’s gonna start tonight* ==========

[*Англ. «Вечность начинается этой ночью» (пер. автора)

Из песни Bonnie Tyler – “Total eclipse of the heart”]

Она прячет улыбкой слёзы,

Она редко мне смотрит в глаза,

Мы спешим разными дорогами

На один вокзал*

[*Из песни группы Високосный год – «Метро»]

Первым человеком, которого встретила Лада, стоило ей только оказаться на территории парка, была Эми Хансен, шедшая ей навстречу, кутаясь в широкий шарф, явно потрепанный временем, но по-прежнему красивый, с зеленовато-бордовыми полосами. Эми взглянула на девушку растерянно и невольно остановилась.

- О, Лада… - в голосе её слышались сожаление и даже, кажется, чуть смущение, - Тебе ребята не сказали, да? - Вообще-то да, действительно не сказали. Интересно, о чем это она сейчас?.. – Мы до следующего года уже не будем собираться, я вот только что как раз инвентаризацию провела и всё выключила…

- Оо… - Так вот, в чем дело. Интересно, выглядит ли растерянность Лады так же натурально, как у Эми? – Ладно, мне все равно надо было кое-что из вещей забрать, я там в подсобке кофту оставляла.

- Ты болела, да? Тебя подождать? Вместе поехали бы… - Эми, самая старшая из всех ребят «Листа», молодая женщина двадцати четырех лет, была не только руководителем организации, но и одним из главных активистов-инициаторов создания Парка. Лада знала о ней немного, но то, что знала, всегда отчего-то её вдохновляло и оставляло надежду, что вполне возможно совмещать семью, работу и любимое дело. Муж Эми, Янош Хансен, работал где-то в администрации парка, хотя жили они (с двумя милыми дочками – восьмилетней Римой и шестилетней Реей) в далеком четырнадцатом квартале. Однако Парк Славы Империи, даже голый и незавершенный, был для Эми и всей её семьи вторым домой, без преувеличений, и каждый день, проведенный здесь, девушка буквально излучала тепло и светлую женскую силу, о которой Ладе только мечталось.

- Вроде того, - опустила глаза Лада, - не нужно ждать, тебе всё равно в другую сторону ехать, мне же в одиннадцатый.

- Ладно, - отозвалась девушка, - не задерживайся там, холодно. Спасибо вам за проделанную работу. Хороших дней, отдохни.

- И тебе, Эми…

В павильоне было темно и тихо, спускавшиеся на Империю ранние декабрьские сумерки с трудом пробивались через стеклостену, выходящую на северную сторону. Едва не прильнув к ней всем телом, Лада сумела разглядеть фигурку Эми, покидающей территорию парка, затворив за собой половинки ворот, и выдохнула. Тишина звенела в ушах. Часы показывали без шести минут четыре, значит, звонить Ие еще рано. На душе было равно спокойно и почти страшно – едва ли сама Лада могла понять, как уживаются внутри эти такие разные чувства одновременно.

В подсобке тоже никого не было, и пахло пылью, холодом и какой-то бытовой химией. Пальцы мерзли. 16:01 на часах.

Ия появилась легкой тенью, с трудом различимой в сумерках, заставив Ладу невольно вздрогнуть.

- Привет, милая. - А Лада, кажется, уже успела совсем отвыкнуть от того, какими крепкими бывают ее объятья. Единственное, чего хотелось – чтоб время остановилось, закончилось, чтобы дальше этого момента уже ничего не было, но не смерть, нет, а по-другому, как в реальной жизни, конечно же, не бывает…

- Я так соскучилась, - только и смогла выдавить она, зарываясь лицом куда-то в ворот пальто Ии, - я так соскучилась…

- Я тоже, - выдохнула та, безуспешно пытаясь чуть отстраниться и взглянуть в лицо Лады, - столько всего было… - глаза её сияли. Лада с трудом сглотнула колючий ком, вставший почему-то поперек её горла и, тщетно пытаясь придать бодрости своему голосу, спросила:

- Может быть, всё-таки объяснишь, что здесь происходит?

- Идем. - Внезапно засуетившись, Ия увлекла её в подсобку, попутно изливая на ее голову необъятные потоки информации - про школу, про Кая с Роной, про каких-то рабочих, маячивших всю прошлую неделю «возле того павильона, который возле теплиц, ну, ты же помнишь». До того места, куда так уверенно вела Ия, девушки, правда, так и не дошли, потому что, несмотря ни на какую нежность, чуть ли не через край лившуюся, избавиться от ощущения, что молчание сейчас приравнивается ко лжи, было почему-то совершенно невозможно.

- Ия, Ия, послушай. – Лада остановилась, едва они вошли в подсобку и затворили за собой дверь, и, взяв Ию за плечи, заглянула в темные глаза девушки каким-то совсем детским, просящим взглядом, - ты… ты только не уходи сразу, ты послушай, ладно?

Та заметно напряглась, поддавшись перешедшей на нее нервозности, и спешно закивала, мол, не томи, Лада.

- У меня… мы… То есть, Карл хочет ребенка. Вернее… Он настоял… – Выпалила она на одном дыхании, отводя глаза и не имея смелости взглянуть в глаза любимой девушке. – Он говорит, дело не в деньгах, хотя и в них тоже, я же знаю, просто, ты пойми, он всё так рассчитал… - Ия вдруг сгребла ее в охапку и прижалась к ее груди, обрывая горячую и порывистую речь. Лада так и замерла, не закрыв рта, а потом уткнулась носом в шею той и замолчала, сомкнув глаза. В памяти почему-то всплыл тот сумасшедший летний вечер, когда гроза оборвала провода, словно специально давая девушкам шанс выяснить, кто и что для кого значит, вспомнились объятия Ии – впервые, - и показалось на миг, что с тех давних пор ушла уже целая жизнь, быть может, даже не одна…

- Прости меня… - шепот Ии выдернул девушку из омута воспоминаний. - Пожалуйста, Ладушка, прости меня… - только и твердила она, когда Лада взглянула ей в лицо и увидела дорожки слез на щеках девушки.

- Святая Империя, Ия, ты чего?.. – Ей стало вдруг как-то безудержно страшно, словно почву выбили из-под самых ног: Ия Мессель, суровая, волевая, гордая, живая, а теперь…

«Пожалуйста, прости меня…»

- Я не могу тебя спасти, ничего не могу сделать, не могу тебе дать, Лада, я не могу… ничего не могу для тебя… Только погублю…- шепот срывался, задушенный слезами, что всё еще текли так безудержно по ее щекам, дыхание сбилось, сотрясая плечи крупной дрожью, совсем как на День Славы Империи. - Девочка моя… Ладушка…

Что делать, когда ломается то, что всегда было самой надежной опорой? Как быть, когда плачет так безудержно тот, кто всегда утешал и поддерживал, не позволяя пасть духом? Пожалуй, Лада ожидала от Ии прежде всего злости: на неё, на Карла, на Империю, на что угодно, но это… Ия все плакала, и плакала, и утешить ее казалось совершенно невозможным. Тогда Лада просто взяла лицо девушки в свои ладони и поцеловала ее – крепко, долго, с каким-то отчаянным упоением, словно желая прогнать из ее головы все мысли и заставить забыть обо всем на свете, кроме ее, Лады, горячих и сухих губ.

Какой Карл? Какие дети? Системе никогда не победить бьющегося сердца.

- А теперь собралась и прекратила, - тихо прошептала она, отстраняясь и заглядывая в черные глаза, которые так хотела бы передать своему сыну, - я думала, ты рвать и метать станешь, а ты… Рёва-корова… - Тонкими, холодными пальцами – стирая со щек Ии дорожки слёз. - Разве можно так?.. Даже я не плачу, видишь? Это ведь я должна просить прощения, а не ты… Ия, не надо меня спасать, - произнесла она мягко, снова заглядывая той в лицо, - ты уже меня спасла… И не важно, что будет дальше. Правда. Потому что мы всегда будем вместе, слышишь? Мы с тобой - навсегда…

…Из непривычно маленького окошка подсобки наползала вечерняя темнота, чай стыл в крышке термоса, использованной вместо чашки.

- Его… будут звать Йонас, - тихо произнесла Лада, всё еще сомневаясь, стоит ли говорить обо всем этом снова, или станет лишь хуже, если бередить лишний раз то, что и без того болит. Они сидели на коробках с брошюрами, плечо к плечу, и никак не могли наговориться после затянувшегося молчания, - я подумала, может быть, когда он вырастет, буквы имени уже не будут тем, что они есть сейчас?

Ия почему-то усмехнулась, всё еще немного неровно после слёз, и подняла блестящие глаза на Ладу.

- А я думала, Кир. - С какой-то чуть озорной улыбкой произнесла она. Щеки Лады почему-то стали отчаянно горячими.

- Я тоже думала, - смущенно пробурчала она, потупившись, - но как-то это… неправильно. И всё-таки слишком опасно сейчас, особенно для него самого. Я бы назвала, конечно, Йоханнес, но это уж совсем ни в какие ворота, да? – Улыбнулась Лада. - Даже для Высокого. А Йохан мне не нравится.

- А что Карл?

- Плевать. – Мигом посуровела Лада. - Если он ставит меня перед фактом, то и я имею на это право. Считай, мы сейчас в состоянии холодной войны… Не лучшее, конечно, что можно было бы пожелать, но я не собираюсь идти у него на поводу, хватит с меня. Просто не знаю пока, как с этим жить, - чуть погрустнев, вздохнула Лада, - мне кажется, я уже люблю его, Йонаса, а я ведь никогда этого не хотела… Его ведь еще толком даже нет. И, как подумаю, сразу столько вопросов – а как потом? А как наш… замысел, мы сами? А как же Ина и мама?.. И хочется сразу спрятаться и сделать вид, что за тебя это всё как-то решится… само. Закрыть глаза, заснуть, а проснуться уже без проблем… - девушка потупила взгляд, словно стесняясь собственных слов, - я ведь не смогу уже от этого всего отказаться и забыть.

- Поражаюсь я тебе, Лада, - качнула головой Ия, глядя на нее долго-долго, словно не то искала какие-то перемены, которые могли произойти в лице девушки за этот бесконечно долгий месяц, не то пыталась запомнить каждую чёрточку её лица. Как бы то ни было, взгляд этот, зачарованный, почему-то отчаянно смутил Ладу. – Как тебе хватило мужества всё это принять? Как тебе хватило сил решиться – тогда, в первый вечер, да и потом… Выбрать… это, а не спрятаться от меня куда подальше, когда еще была такая возможность… Теперь-то уже нет, я тебя из-под земли достану. - Рассмеялась девушка, снова прижимая Ладу к себе. - Нельзя же так просто отпускать человек, который знает о тебе столько недозволенного.

- Да я и не выбирала ничего…

- Выбирала, Лада, - очень серьезно посмотрела на нее Ия, - и я до сих пор не понимаю, как ты решилась. Просто… ты самая смелая девушка из всех людей, которых я когда-либо знала. – Объятья её были тёплыми и самыми родными, успокаивающими и нежными на свете. - Чтоб мне провалиться, да я даже делать ничего не смогу сегодня, - брови Ии почему-то внезапно поползли вверх, словно девушка собиралась снова вот-вот расплакаться, и она прикусила все еще улыбающиеся губы, некстати дрогнувшие, - просто не отпущу тебя…

***

Чудеса начались сразу после полудня, когда Пан, официальным документом освобожденный от субботнего молельного собрания, собрав рюкзак, выскочил из общежития на побелевший после вчерашнего снегопада двор и, выйдя за ворота территории Академии, щелкнув дверцей и изо всех сил борясь с желанием нервно оглянуться по сторонам, опустился на пассажирское сиденье черного автомобиля, принадлежащего Алексису Бранту.

- Вижу, ты в духе сегодня, - едва заметная улыбка звучала в голосе Мастера вместо приветствия.

- Почему бы и нет? – Уклончиво ответил Пан. - Интересно же. Да и вообще…

Когда уже он научится говорить прямо, без этих тупых «вообще»? Или хотя бы сможет съязвить, как раньше, мол, кто бы говорил?.. Что бы он там ни сказал Колину в прошлом месяце, плюсов у этого дня явно было значительно больше, чем минусов, в чем бы ни заключалась суть этого самого выезда.

- Да всё там тоже самое, что и в школе было, - отмахнулся Алексис, словно прочтя его мысли, - только с ориентированием на местности, какой в пятом квартале нет. Но это тоже не страшно. Поехали, быстрее начнем – быстрее закончим.

Наверное, первый раз в жизни Пан не горел желанием закончить занятие как можно быстрее.

- Тогда почему всё окутано такой тайной – если то же, что и в школе?

- Потому что важно на самом деле не столько то, что делается, сколько то, что говорится, - отозвался Алексис, - когда еще Мастер может говорить с кадетами один на один практически без камер? И еще потому что едем мы в место, о котором не говорят.

- Умеешь ты нагнетать атмосферу, - проворчал Пан, - с кем из наших о чем вы говорили, ты тоже, конечно, не скажешь?

- Нет, не скажу, - качнул головой Алексис, - об этом – точно нет. Прости.

- И далеко нам? – «Прости», провалиться Империи, он еще и извиняться научился что ли? Мимо проплывали заснеженные силуэты Высокого Сектора, но смотреть отчаянно хотелось в другую сторону, на профиль человека за рулем, сосредоточенного на дороге. Смотреть приходилось в окно. В лобовое. Эдакий компромисс с самим собой.

- В Высоком всё близко, - отозвался Алексис, - даже испытательный полигон. А ты пока скажи мне, Пан, что ты думаешь насчет дальнейшего распределения?

- Ты знаешь, что я думаю, - внезапно напряженно и сухо отозвался Пан. Алексис бросил на него короткий, мрачный взгляд.

- И все-таки?..

- Да не знаю я. От медицины у меня мурашки по коже, экология или административные документы – скучно, от внедрения – тошно, а Мастер из меня не выйдет.

- Еще есть экономика и налогообложение.

- Ну-ну.

- Пан, цель Академии - не сделать вас Высокими. Цель Академии - научить вас мыслить как Высокие, оставаясь Средними. Достаточно хорошо знать Средний, но не быть и не считать себя его частью. Быть посредниками между теми и другими. Ладно, пойдем другим путем. Что ты умеешь? - Не отрываясь от дороги, спросил Алексис. Пан задумался и заметно погрустнел. Ничего он и не умеет на самом-то деле. Потом на мгновение воспрянул:

- Я технику чинил, когда в Среднем жил. Подрабатывал в сервисе.

- Техника, - кивнул медленно Мастер, - отлично. Второй Мастер первой группы, Иштван Радич, он у вас будет на втором курсе информационную безопасность вести, думаю, тебе интересно будет ним пообщаться на эту и некоторые другие темы. Запомни это имя. Еще?

- Это всё. – Пробурчал он. Как же сложно быть перед ним таким беспомощным…

- Пан, а ты в курсе, что ты единственный из группы проявил хоть какие-то лидерские качества? Единственный, кто пытался выйти на контакт с другими ребятами ради общей пользы – да и просто выйти на контакт, поговорить… Единственный, кто спрашивал у остальных про общагу, кто спрашивал у меня, что случилось с Киром, и, в тот день, когда Стефа забрали, только вы с Колином бросились на помощь, даже не соображая, можете ли чем-то помочь. Ты заинтересован не только в своей собственной жизни – и это меня в тебе восторгает. Учеба, конечно, тебе дается неважно, но разве кто-то говорил, что на одной только учебе здесь далеко уедешь? Нужно уметь говорить, уметь думать и уметь себя вести. И, хотя с последним у тебя все еще хуже, чем с учебой, говорить и думать своей головой ты умеешь хорошо. Настолько, что за тобой пойдут, если ты поведешь – определенные круги, конечно, - понимаешь? Прямо скажу, это не каждому дано. Разумеется, те, кто умеет молча и сосредоточенно учиться, тоже никогда не будут лишними, но здесь, в Академии, в первую очередь смотрят на другое. За учёбой и наукой идут в БИУ, к нам же идут работать с людьми.

- Хочешь сказать, я могу стать лидером в нашей группе? – Недоверчиво сощурился Пан. - Это с Ники-то и Артуром? – А на самом деле как-то очень уж странно слышать от него вдруг столько хорошего о себе. Даже почти невероятно.

- Не совсем это – дело не в вашей конкретной группе, я говорю о том, что куда шире. Но тебе не хватает уверенности в себе. Щщ, не перебивай, еще некоторое время я буду занудствовать и говорить с тобой как Мастер, а не как Алексис. Тебе не хватает уверенности в себе, - повторил молодой человек с ударением, - и это нормально, потому что любой Средний в Высоком Секторе почувствует себя не в своей тарелке. Но ты это пытаешься задавить самоуверенностью и дерзостью – они тебе к лицу, Пан, - чуть улыбнулся он, - но на пользу не пойдут. Даниел на меня всё время ругался, что я даю нашим с ним кадетам слишком много воли, мол, им – вам – это только во вред, но я всё равно по-прежнему не согласен с ним…

- Алексис, разве… его имя не должно исчезнуть вместе с ним? Его и Ивлича…

- Но я не хочу забывать имя Даниела, Пан. Я могу сколько угодно делать вид и поступать согласно правилам, но я не хочу его забывать, - неожиданно горячо отозвался Алексис, потом вновь спокойно вернулся к тому, о чем говорил, - так вот, Пан, тебе нужна цель. Чёткая цель, чего ты хочешь, к которой ты будешь идти, не распыляясь по сторонам – и тогда у тебя много чего получится. Я знаю, что я тебе мешаю в этом – и дальше собираюсь мешать, - снова невесело усмехнувшись, продолжил он, - вижу, что тем же Бергену и Аккерсону тебе легче отвечать на уроках, чем мне, до сих пор не понимаю, как ты вообще экзамены сдал… Но ты же сдал. Пан, тебе нужно научиться разделять меня-человека и меня-Мастера, понимаешь? Как сейчас. Иначе ничего не выйдет, - молодой человек повернулся на пару секунд взглянуть в лицо Пана и увидел в нем смущение. Хм, странно. Давно ли? – Мы, кстати, почти приехали.

Дорога упиралась в стену, высокую, хотя и значительно ниже, чем стены, разделявшие Сектора (по крайней мере, Высокий и Средний, стену Нижнего Пану видеть не доводилось); дорогу преграждали металлические ворота контрольно-пропускного пункта. Пока мальчишка исподтишка изумленно озирался по сторонам, Мастер вышел из машины и, ненадолго скрывшись в будке охраны, вскоре вернулся, и машина въехала в открывавшиеся ворота.

- А ты думал, мы будем в палатке в лесу жить? – Судя по едва уловимой улыбке в голосе Алексиса, исподтишка таращиться Пан всё-таки не умеет. - Святая простота. Это учебный полигон, так называемая «Зона «А», куда без пропуска не попадет ни один Высокий. И только попробуй сейчас заявить, что не знаешь обозначений «А», «В» и прочих, это у вас в билетах было пять дней назад. - Чуть улыбнулся одними глазами Алексис, потом вновь посерьезнел. - Полигон, конечно, не наш, а Охранного корпуса, Академия договаривается каждый раз только на определенные дни и занимает только одну площадку. И тут уж не имеет никакого значения, как мы называем это место между собой, и как называем для вас – лесом, полем, чем угодно, «Зона «А» всегда остается «Зоной «А». В первую очередь он для рейдеров - разведчиков, карателей, для охранки, - их здесь готовят к самым разным условиям, внизу, под нами, огромная тренировочно-испытательная база. Вы туда на старших курсах еще попадете – по крайней мере, часть из вас, это зависит от специализации. Там проходят тренировки на психоколбах и много чего еще.

- Здесь есть камеры? – Осторожно уточнил Пан.

- Обычно я говорю, что нет, - отозвался Алексис, глядя прямо в его глаза, - но тебе на этот счет врать не стану. Так что - в большей части есть, но не везде. Я скажу, где нет.

Всё-таки странный он какой-то сегодня. Слишком живой, хотя и говорит как Мастер на занятии. А вроде и не делает ничего такого, чтоб показаться живым…

- А остальные? – Ладно, пока Алексис в таком странном настроении, стоит успеть задать побольше тупых вопросов, которые иначе Пан никогда не задаст. – Где и когда занимаются остальные наши группы?..

- Все остальные – здесь же, на площадке «семь», к ней наиболее открытый доступ. Но по времени они все разбиваются кто как. Мастер Аккерсон, например, всегда берет для этого вторую неделю января, снимает своих с занятий, Мастер Элверт иногда вообще до февраля тянет… А еще, Пан, вы – первая группа, которую я тащу туда на ночь глядя. Не на утро как Аккерсон, не на день, как Оурман в прошлом году, а на полдня и ночь.

- Зачем? Тебе заняться больше нечем? – Хмуро спросил Пан. Тот посмотрел на него как на умственно неполноценного. Видимо, день тупых вопросов дошел до своей триумфальной кульминации.

- Ну конечно, нечем, каждый день только и придумываю, как бы время убить… - проворчал Алексис. - Затем, что это первый раз, когда мы законно можем остаться вдвоем с глазу на глаз, балбес. А это стоит того, чтобы проторчать четыре субботние ночи на полигоне. На котором еще и курить запрещено. - Мрачно закончил он.

- Ладно, приехали, начнем с главного. Стреляешь хорошо? - Спросил Мастер, выходя, спустя пять минут, из машины возле длинного одноэтажного павильона и открывая тяжелую металлическую дверь электронной карточкой, каких на его связке было не менее десятка.

- Ну да. После операции вроде хорошо. Ну, по военке в школе проблем не было.

- Про школу я в курсе, но она не показатель. Хорошо, что хорошо, сейчас будешь демонстрировать. Сначала огнестрельное – на открытой местности, пока светло, потом лазерное – это уже здесь, в помещении.

Внутри павильон оказался оборудован как лазерный тир дополненной реальности – это Пан понял даже до запуска системы. И было в нем что-то, сразу же напомнившее о психо-колбе, отчего мальчишку замутило. Нет, не думать об этом. Здесь – другое.

По крайней мере, хочется верить.

Алексис тем временем скрылся за неприметной дверью позади него, в торцевой части павильона, и, пока Пан разглядывал полупустое помещение, отделенное от него прозрачной стенкой, успел вернуться.

- Держи, - прозвучал за его спиной голос Алексиса, - разобрать и собрать, стол там, - Мальчишка обернулся и замер, поперхнувшись, потому что в своих руках, с этой своей вечной почти что неприличной непринужденностью, Мастер держал автомат.

- У нас в школе вообще-то пневматический пистолет был… - неуверенно выдавил Пан, продолжая не то очарованно, не то чуть напугано разглядывать оружие, перешедшее в его руки.

- Ага, остальные парни меня уже об этом оповестили. Прекрасная логика – собирать и разбирать автомат, но стрелять учиться на пневматике, - сарказм в его голосе отчего-то позабавил Пана. Да уж, Брант, вот такой он, Средний Сектор, это тебе не Академия. – К счастью или к сожалению, но здесь не школа, Вайнке. Так что давай разделаемся с этим и пойдем дальше.

Стрелял Пан и правда хорошо, и в этом была заслуга в первую очередь Тура, брат которого, числясь в МДН, имел право на хранение пневмата, который Тур время от времени тырил пострелять с Марком и Паном под тем самым мостом, где происходило так много интересного в их школьные годы. В очках, конечно, стрелялось неважно, а после операции стало едва ли не праздником - доказательством себе же своей полноценности, которую так любили отрицать некоторые парни из школы. А автомат им на уроках ПВП * показывали, конечно, во всех подробностях, но в руки толком не давали – и правильно делали, как думал про себя Пан, несмотря на всеобщее негласное возмущение. Легкость, с которой сейчас оружие попало в его руки, немало смутила мальчишку.

[*Первичная военная подготовка]

- Смешно, да? – Тихо произнес он, когда двое молодых людей вышли из павильона на промерзшую площадку стрельбища и направились в сторону ограничительной черты. - У нас оружие считается дефицитом, доступным в Среднем лишь единицам, а на деле каждый еще в школе, ребёнком, проходит для чего-то экзамен по ПВП. Разбирать-собирать автомат, а стрелять из пневматики… Бред, но ведь на самом деле все так логично, да?… Сделать вид, что всё это нам, конечно, не нужно, но зачем-то подготовить. На всякий случай. В кого на всякий случай стрелять – в диких? Или друг в друга?.. – Слова эти оказались вдруг отвратительными самому Пану, и он пожалел, что вообще заговорил об этом. - У Кира ведь было оружие, да? - Задумчиво произнес он, переводя тему и глядя куда-то в сторону одного из боковых земляных валов. - И он стрелял…

- Я не знаю, Пан, - Мастер отозвался так же тихо и, кажется, чуть напряженно, - я не знаю, кто из них стрелял. Мне сказали, что это был не он, однако я не уверен, насколько могу верить этим словам… Но оружие они точно где-то получили. А вообще интересно, если бы Ивлич дошел с нами до этих дней, он бы меня здесь и порешил из этого же автомата? – Едва слышно произнес Алексис – скорее мысли вслух, нежели живой интерес, однако мальчишку эта его фраза немало задела за живое. Странно всё-таки, как можно считать абсолютно «своим человеком» и Кира, и Алексиса, прекрасно между тем отдавая себе отчет, насколько последний прав сейчас в этом жестоком высказывании.

- А если бы Киру и ребятам с ним удалось… то, что они хотели… – Нерешительно и совсем тихо начал Пан. - На чьей стороне ты бы был?

- Тогда или теперь? - Чуть тревожные нотки послышались в голосе Алексиса.

- А в чем разница?

- В том, что тогда я еще не получил от тебя никакого ответа и не знал, как далеко всё зайдёт. - Что-то внутри Пана словно разом и надрывалось, и теплело, когда он осознавал, что говорит Алексис. Когда Алексис говорил что-то, что Пан, пытаясь поставить себя на его место, не был уверен, что смог бы сказать. - Тогда я не знал, что будет дальше. И мне бы не оставили выбора… Нет, я бы сам не оставил себе выбора, на чью сторону встать. А теперь, - молодой человек невесело усмехнулся, - впрочем, теперь я тоже его себе не оставляю.

- …и тоже не знаешь, что будет дальше… - чуть улыбнулся мальчишка.

- Да. Но я не думаю, что это может теперь кардинально что-то изменить. - Странно посмотрел на него Алексис.

========== Глава 48 [Не]нормальные ==========

We’re climbing high, we’ll fly away

We’re fearless indeed*

[*Англ. «Мы взбираемся всё выше, мы улетим,

Мы и правда бесстрашные» (пер. автора)

Из песни группы Wolfsheim – “Approaching lightspeed]

- Ладно, - выдохнула, наконец, Ия, закручивая крышку термоса, - время-то идет, а времени-то у нас не особенно много. Ты до скольки сегодня можешь остаться?

- До восьми – край, - скривилась Лада, - Карл не раньше девяти вернется, а мне бы к его приходу тоже стоит быть дома, чтоб он не начинал опять… Завтра-то он раньше освободится, завтра точно узнает, что меня нет, так пусть хоть сегодня… Мы же завтра тоже здесь, да?

- Конечно. Тогда смотри внимательно. - Ия поднялась, выглянула осторожно в павильон, снова затворила дверь и, поставив стремянку почти под самый обогреватель, ловко взобралась наверх, открывая свой тайник. – Пять с половиной на полтора, - отчиталась она, показывая из пакета белый уголок ткани, Лада лишь спрятала лицо в ладонях.

- Сумасшедшие… - выдохнула она, по всей видимости, только сейчас осознав, что всё это происходит на самом деле. - Всеединый сохрани… Ия, мы же весь «Зеленый Лист» обрекаем…

- Мы же уже всё решили, нет? – Ия знала, что голос её прозвучит холодно и напряженно, но меньше всего сейчас ей хотелось снова поднимать эту тему. Всё получится. Всё будет хорошо. И ей совсем не страшно. Только внутри что-то скрутило ледяным узлом. – Надеюсь, вешать тот плакат будут Высокие, тогда, может, легче всё пройдет…

Лада лишь качнула головой, словно всё ещё боясь выглянуть из-за своих узких ладошек.

- Смотри, мой вариант – вот так, - Ия достала из сумки планшет и спешно нарисовала на экране длинный прямоугольник с надписью внутри, - красным цветом, чтоб внимание привлечь, а то чёрный да серый и так на каждом углу.

- Угу… - промычала Лада, явно серьезно обдумывая каждое слово, если не каждую букву. - Думаешь, слово «человек», ну, то есть «люди», будет нормально? – Взглянула она на девушку и задумчиво нахмурилась. - Не слишком ли Империя изуродовала его смысл? Получается, мы начинаем с одного, а заканчиваем чуть ли не противоположными – ну, с первого взгляда, если не вдумываться… Может быть лучше будет сказать «настоящие»?

- Ха, а ты думаешь, люди настоящими умеют быть лучше, чем быть людьми? – Невесело усмехнулась Ия ей в ответ. - Мне кажется, наше дело как раз в том, чтобы отмыть слово «человек», чтобы он перестал быть бездушной машиной, чтобы кто-то задумался – даже если не поймет, если, как ты сказала, подумает, что мы начали об одном, а закончим о другом, - чтоб задумался, в чем эта несостыковка, и есть ли она вообще… Показать им, что человек, он как раз такой, - махнула она рукой на экран в руках Лады, - он живой, а не Имперская кукла…

- Слишком сложно для первого взгляда, - качнула головой Лада. Её каштаново-русые волосы, непривычно распущенные сегодня и успевшие, оказывается, отрасти уже заметно ниже лопаток, красиво струились по худеньким плечам, укрытым теплой кофтой. Серьезная и сосредоточенная, без тени страха, она была как-то особенно красива сейчас, словно полна какой-то не поддающейся ни описанию, ни пониманию женской силы, твердой и мягкой одновременно, - но давай начнем, а там, быть может, что-то передумается, да? – Она заправила легкую прядь за ухо тонкими пальцами, взглянула на Ию и, поймав на себе её взгляд, очевидно, почувствовав что-то, стоящее глубоко за ним, вспыхнула и уткнулась взглядом в пол. Потом улыбнулась и снова взглянула на девушку. Глаза её сияли теплом.

…Краска была густая и тягучая, но ложилась легко и как-то даже приятно, если пытаться описать ощущения от процесса. С головой погруженные в свое дело, девушки молчали, чуть заметно вздрагивая и настораживаясь, если какой-то звук вдруг нарушал царившую в павильоне и всем парке тишину. Буквы получались высокие и тонкие, аккуратные одна к одной, только выводить их было неудобно, сидеть приходилось на коленях, быстро затекших и замерзших, освободив несчастный квадратный метр пространства на грязном и захламленном полу. Только, несмотря на всё это, было что-то почти волшебное, очаровывающее в происходящем, в сосредоточенной и почти тёплой тишине, подушкой накрывшей хмурую подсобку… Только снег валил за маленьким темным окном густыми хлопьями.

Лада покусывала тонкие губы, сидя напротив Ии и выводя вверх ногами яркую «В», и взгляд её казался таким сосредоточенным…

- Это безумие. Ооо, Святая Империя… - простонала вдруг девушка, нарушая эту странную тишину, очень непривычную для встречи наедине, и уткнулась лицом в ладони, плечи ее затряслись от беззвучного смеха – истеричного, почти не отличимого от плача. - Во мы даем, да? Совсем того уже…

Ия вдруг поймала себя на том, что сама захлёбывается едва сдерживаемым хихиканьем – видать, и правда крыша совсем съехала. Она вдруг словно выпрямилась во весь рост и отошла на несколько шагов, наблюдая со стороны это невероятное зрелище: две девчонки, рисующие провокационный и, разумеется, противозаконный плакат и хихикающие при этом как ненормальные истерички, словно ничего смешнее в их жизни никогда не случалось. А правда, случалось ли? Что-то более абсурдное, нелепое и невозможное… Ия почти уронила кисточку на крышку банки с краской и постаралась успокоиться, обмахивая лицо ладонями, но Лада под боком похрюкивала так заразительно, что удержаться было практически невозможно.

- Что ж за бред-то, больные мы люди…

- Да прекрати ты!

- Аххыыы… - Протянула та невнятно, потом вдруг резко собралась, словно ничего этого и не было, и прочистила горло. - Да. На чем мы остановились?

- На том, что ему надо где-то сооохнуть… - снова не вовремя хихикнула Ия и поджала губы. – Без шуток. Я не знаю, как его засунуть назад в потолок, не смазав, - голос её звучал неровно, и даже ей самой непросто было понять, задыхается она от смеха или от рыданий.

- А есть другие варианты?

- Пока нет… Надо подумать…

- Было бы время думать! – Горячо воскликнула Лада с нескрываемым возражением в голосе и всё еще диковатой улыбкой, блуждавшей по ее бледному лицу. - Нам самое позднее через полчаса надо мчаться на всех парах по домам. – И прибавила тихо и безнадежно. - Всеединый Сохрани, что ж мы творим?… На всю голову больные… О-хо, перерыв, не могу больше…

Засунуть размотанный тканевый хвост назад, в потолочную дыру, не размазав еще свежую краску и не перепачкав белую ткань в толстом слое пыли, оказалось на деле не так-то просто, как думалось сперва – вернее, сперва об этом и вовсе не думалось. Лишь под самый конец действа, подстелив под будущий плакат какие-то драные газеты, найденные в дальнем углу подсобки, и перемазавшись по уши в грязи, Ия с немалым удивлением обнаружила, что свободно скачет по шаткой лестнице вверх и вниз, практически не придерживая её руками и даже не задумываясь о том, что еще пару месяцев назад ни за что не полезла бы добровольно выше несчастной второй ступени. Открытие это заставило её отчего-то невольно улыбнуться, словно разливая тепло по всему затекшему и закоченевшему телу.

- Как там твои школьники, что написали в итоге? – Спустя пять минут, Лада безуспешно пыталась оттереть с рукава пиджака Ии пыльное пятно влажными салфетками; время поджимало и пальцы её едва заметно дрожали.

- Да всё как всегда, - просто отозвалась Ия, приглаживая свободной рукой растрепавшиеся, непослушные волосы, – отличники сожалеют, что недостаточно учатся и не смогут позволить себе продолжить учиться после пятого класса, а непоседы жалеют, что слишком ограничены в действиях и выборе. Девочки мечтают о замужестве и не доверяют родителям в выборе жениха, мальчики мечтают о работе, которая позволит им оплачивать налог на бездетность – в более редком варианте содержать семью, - и жить спокойно. Жалеют больше всего о сказанных глупостях – ссорах, обидах. Им ведь двенадцать лет, ну, плюс-минус, совсем дети… Хотя своей головой уже вполне учатся думать… Надеюсь, им это всё же пойдет на пользу. Отдам им эти ответы перед выпуском, пусть сравнят и снова подумают. Не знаю, я бы хотела ожидать большего, но не всё же сразу получится, да?

- А что Зоэ?

- Зое… Написал, что хотел бы избавиться от некоторых ненужных мыслей, которые его беспокоят, - Ия чуть нахмурилась, вспоминая туманные намеки мальчишки на что-то, что до конца ей разгадать так и не удалось, - по-моему, он просто… Чувствует. А потом считает, что что-то не так с ним, и хочет быть «нормальным». Но сам при этом не знает, что такое это «нормально» - даже вдумываться не хочет, потому что боится, что появится кто-то, кто будет вести себя с ним как Люка Ренер. Да и вообще, знаешь, когда такие секреты вдруг вся округа узнает, хочешь – не хочешь, а занервничаешь. – Ия неожиданно поняла, что ничего не рассказывала Ладе о Фиде, и сердце снова больно защемило. А, может, и правильно, может, и не стоит? – Короче, сложно, я пока еще не решила, как до него достучаться… Или хотя бы успокоить его, что не такой уж он ненормальный…

- А как это, по-твоему, - «быть нормальным»? – Неожиданно недобро сощурившись, взглянула в ее лицо Лада.

- По-моему, это быть настоящим собой, - отозвалась после полуминуты раздумий Ия, - думать самой и чувствовать сердцем. А если по-имперски, то это быть как все, не высовываться и не давать другим повода сомневаться в Системе. Зависит от того, кто какой ответ выберет…

- Так ты, выходит, ненормальная, учишь детей быть нормальными? Как?

- От ненормальной слышу… - усмехнулась Ия по-дружески язвительно.

- Я знаю. - На удивление тихо и печально прозвучал вдруг ответ Лады, только что захлёбывающейся смехом, и окончание фразы так и застыло на языке Ии, невысказанное.

- Неужто жалеешь? - Недоверчиво и удивленно отозвалась девушка, вмиг посерьезнев. - Неужто хочешь быть “нормальной”, как все?

- Хочу, чтоб “норма” у “всех” была другой, - сощурилась Лада зло и горько, как выплюнула, дрогнувшими так по-человечески некстати губами.

***

Будем заново учиться ходить по небу,

Никаких светофоров, разделительных полос,

И где бы я не был, где бы я не был,

Иди на мой голос, иди на мой голос…*

[*Из песни группы Дом Кукол – «Ходить по небу»]

- Мы уже уезжаем? – С явной тревогой в голосе спросил Пан, когда позади остались нормативы стрельбы, несколько часов ориентирования на местности и полоса препятствий, а стрелки часов перешагнули семь.

- Да. – Просто отозвался Алексис. - Дальше у нас другие планы. Сядь, пожалуйста, на заднее сиденье, там тонированные окна, тебя не так видно будет…

- Что ты придумал? А как же пропускной пункт, разве там не ставят время?..

- Не бери в голову, это моя забота. Здесь люди умеют молчать. А у меня, к тому же, кроме кольца Мастера, есть еще и тайный пароль.

- Какой еще пароль? – Кажется, мальчишка был окончательно растерян и сбит с толку.

- Есть такие имена, Пан, которые открывают двери и закрывают рты. Здесь, на полигоне, такое имя – Хелена Эсмин, но, где бы то ни было, мне очень не хотелось бы озвучивать его лишний раз. Хотя во многих ситуациях моё тоже к таким относится – имей в виду, им можно пользоваться, если что случится.

- Кто такая Хелена Эсмин?

Алексис на мгновение задумался, и это мгновение, кажется, Пану почему-то ужасно не понравилось. Вот ведь ревнивец…

- “Друг детства” прозвучит слишком громко, да и не друг она мне. Скорее уж “товарищ семьи”.

- А почему ее имя?..

- Семья. У нее все в семье – рейдеры. – Судя по внешнему виду Пана, если он сейчас скажет еще хоть что-нибудь про семью и «снова заведет о том, как круто быть Брантом», Пан его точно стукнет. Алексис едва сдержал внезапную улыбку и ничего больше не сказал. Если бы только мальчишка знал, как это мучительно и утомительно порой – быть Брантом.

- Так мы что, правда, уже уезжаем? А как же…

- А катись оно. – Выдохнул Алексис. - Всё. К диким. Или ты действительно хочешь вернуться на стрельбище и продолжить подготовку?

- Просто…

- У нашей семьи есть за городом небольшой дом, - произнес Алексис, глядя куда-то мимо окна невидящим взором, как только КПП остался позади, - мы с матерью раньше там проводили много времени, когда я был еще совсем мелким. У нее тогда в городе часто случались панические атаки, вот мы и обитали чаще там. Отец и Алберс – в городе, а мы с матерью – за его чертой. Потом отец получил кольцо Советника, мы вернулись в город, а он стал использовать дом как личный кабинет, для совещаний с подобными себе. Понимаешь, какая штука, Пан, в Высоком Секторе в общественных местах отсутствие камер недопустимо, первая же проверка повлечет за собой большие проблемы, но в частных владениях… Всё зависит от статуса владельца. Естественно, что никто из Высоких – по-настоящему Высоких, не таких, как я – не желает вообще лишний раз светиться на записях… В нашем доме осталась в итоге одна камера – на входе, но ведь войти можно и через гараж… Отец с Алберсом там частенько бывают – для деловых встреч с теми, о ком я говорил только что, а то уезжают время от времени привести в порядок дела, мысли и нервы. Это мне-то хорошо одному жить, без жён и детей, а вот братишка иногда конкретно на стену лезет… - не сдержавшись, усмехнулся он. - Дом, конечно, небольшой, две комнаты да полчердака, да садик в две аллеи, но этого достаточно, чтобы забыть шум и отключиться ненадолго от Высокого и работы. Я сам там бываю редко, раз или пару раз в год, один-два дня в конце декабря, когда заканчиваются выезды, мои все уже привыкли к этому расписанию и не появляются, благо ключи у меня есть, и машина давно… Ты же понимаешь, к чему это всё, да? – На какое-то мгновенье Алексис встретился в зеркале заднего вида взглядом с глазами Пана. Судя по выражению лица, мальчишка вполне понимал.

- И туда никто не приедет? – Кажется, в голосе Пана звучало не только недоверие, но почти даже потрясение. – Вообще?

- Нет. Знаешь, в моей жизни есть только две вещи, которые уважает моя семья: кольцо мастера и потребность в личном пространстве, без которого я не могу нормально работать. А саму работу признают только в связи с возрастом. - И почему он вдруг рассказывает мальчишке обо всем этом, о чем и думать лишний раз не любит наедине с самим собой? – Хотя младшим я не перестану быть, даже стань я Советником. Я там бываю редко, потому что обычно не до того, и необходимости нет, а отца лишний раз не хочется провоцировать… Не думаю, что он мне верит, Пан. – Наверное, мальчишке стоит это знать… - Считает, что общение со Средними, тем более в таком масштабе, как у меня, никому не пойдет на пользу. Ха, а он ведь оказался близок к истине, - внезапно хмыкнул Алексис, закуривая.

- Ты издеваешься? – Убийственное спокойствие в голосе Пана одновременно озадачило и не на шутку развеселило молодого человека.

- Нет, Пан, – мягко качнул головой Мастер, уже заранее ожидая от своего спутника очередной вспышки на тему «проклятые мажоры, ненавижу», - помнишь, в парке я как-то говорил тебе про стремление к власти, а ты на меня взъелся, потому что я сказал не про тебя? – Судя по тому, как отчаянно запылали щеки мальчишки, он отлично это помнил, - Так вот это оно и есть, - как ни в чем не бывало закончил Алексис, - то, что я имел в виду.

- Хочешь быть как он, как твой отец?

- Нет. – Кажется, голос его прозвучал куда резче, чем ему того хотелось. - Нет, - повторил он, смягчившись. – Но власть – удобный инструмент для достижения собственных целей. Моей целью всегда была свобода. Хотя теперь оказывается, что я и близко о ней ничего не знал…

Пан не ответил, только сполз на сиденье так низко, как только мог в силу своего роста, невидящими глазами провожая мелькавшие улицы, и поежился. Алексис молчал, устремив взгляд на дорогу впереди себя, разговор как-то сам собой угас. Дороги здесь были удивительно пустыми, словно все жители Высокого Сектора заперлись в своих квартирах и офисах, отчаянно хватаясь за последние дни года в надежде завершить накопившиеся дела.

- Лекс! - Не выдержал в конце концов мальчишка, и тон его вышел отчего-то совершенно возмущенным – как и взгляд, плохо различимый в сумрачном отражении автомобильного зеркала. - Лекс, это вообще нормально?

- Что?

- Всё! Всё, что мы творим!

- Нет, - кратко ответил Высокий с каким-то совершенно убийственным спокойствием, - нет, Пан, это бредово, дико, преступно и совершенно ненормально. Легче стало?

Мальчишка фыркнул и отвел взгляд, усиленно делая вид, что ему интересно, что происходит за окном, и Алексис не без удивления уловил почти физически нервное напряжение мальчишки.

- А если завтра – конец мира, парень? – Спросил он, скорее чтобы просто нарушить это странное молчание, и вопрос этот почти удивил его самого.

- И?

- Что ты будешь делать?

- Целовать тебя в самом людном месте, какое только найду. – Удивительно мрачно для таких слов. - И еще сожгу к диким все исследования Антона Штофа и его товарищей по разуму. – Алексис фыркнул в ответ на его слова и слабо улыбнулся. Вечно Пан отвечает, не думая… - А ты?

- Не знаю, наверное, объявлю во всеуслышание, что Система – обман, что её нет нигде, кроме наших голов. Что можно быть свободными – хотя бы на один этот последний день… - устало добавил он. - Что мы и так свободные, просто загоняем себя в рамки Системы и не видим ничего, кроме её стен. Но твой вариант мне тоже по душе.

- Жестоко ты, - качнул головой Пан. Кажется, в голосе его проскользнули нотки удивления и даже почти… уважения, настолько непривычного, что Алексис с трудом смог разобрать их, - хотя такие новости, верно, для многих сделают последний день желанным избавлением.

- Думаешь? Люди сильнее, чем кажутся, Пан. Все, что бы они о себе ни думали.

- Лишь немногие. Представь, что будет, если вот так просто взять, и объявить Низких полноправными членами общества? Что сделают Высокие? Тебе это лучше должно быть известно, чем мне самому… А Средние? Поняв, что вся их ушедшая жизнь гроша ломаного не стоила… - Пан взглянул в синие глаза Алексиса серьезно и даже почти испытующе. - Не знаю, как там ваши, а наши, Средние, слишком привыкли мыслить стереотипами, что с рождения и до смерти вкладываются в их головы извне. Вашими, наверное. - Скривился он невольно. Нет, несмотря ни на что, ни на какие изменения в его жизни, Пан, видимо, никогда не перестанет противопоставлять своих и чужих, «наших» и «ваших», Средних и Высоких, пусть и сможет сам по-настоящему выбраться из своего прошлого. – Они не поймут. Потому что им не полагается понимать. Ненавижу…

- То “ненавижу”, то “слов нет, как нравится”… Объясни, наконец, свое отношение нормально, а?

Пан, кажется, смутился на мгновенье и задумался, потом, наконец, заговорил, отворачиваясь куда-то в окно, горячо и быстро:

- Дело не в Высоком, дело в Среднем. Высокий невозможно не полюбить. Его невозможно принять, пожив в Среднем. Это лицемерие, сплошь одно лицемерие, сказать, что Высокий может не понравиться - да язык отсохнет скорее! Но жить в Высоком, закрыв глаза на убогий Средний, делая вид, что теперь-то все хорошо, - лицемерие еще хуже. И я так не могу. Не могу быть здесь, принимая Высокий как данность, и не могу - не заставлю себя - вернуться туда, жить там, словно я не знаю, какой бывает нормальная жизнь. Мне мерзко и тошно от себя, Алексис, - прошептал мальчишка неровно как-то совсем отчаянно, - потому что мне не повезло родиться таким безупречным как вы, и потому что я не могу довольствоваться собственной скромной долей. Плевать я хотел, почему у тех, выживших, были причины строить именно такую Империю, но я уже никогда не смогу закрыть глаза и сделать вид, что не вижу, не знаю, что меня все устраивает. Даже если на деле я ничего не смогу изменить. Я никогда не смогу стать прежним снова – ни в Высоком, ни в Среднем, и меня пугает то, как быстро я привыкаю ко всему этому…. – совсем уже тихо прошептал мальчишка, по-прежнему не глядя на Мастера, замолчал ненадолго, словно сомневаясь, стоит ли говорить то, что собирается сказать, и, словно махнув рукой, продолжил. - Я сперва думал, какие же счастливые люди живут здесь, всю жизнь, с самого детства среди того, что их окружает… С теми возможностями, которые имеют… А потом, знаешь, глядя на них, я пришел к выводу, что они на самом деле ни разу не такие счастливые, как я представляю - потому что они привыкли, и им не с чем сравнивать. Баловни судьбы… Да многим даже в голову не придет, какой убогой и жалкой бывает жизнь, для них это - нормально, так, как должно быть, а не нечто запредельно прекрасное. А вот меня, прожившего четырнадцать лет в Среднем Секторе, пребывание здесь делает действительно счастливым… Словно я каким-то тайным знанием владею. Поэтому я сперва был таким… сверху вниз на вас смотрел, - добавил он, потупившись, - потому что ни шиша вы не понимаете о том, где и как живете… И ценить это всё не умеете.

- Когда тебе четырнадцать, никто вокруг вообще ни шиша не понимает… - едва сдерживая тёплую улыбку, отозвался Алексис. И зачем он опять смеется вместо того, чтобы сказать, как глубоко, до самых костей, пробрала его эта внезапная тирада? Пан вспыхнул и задохнулся от возмущения. Потом произнёс тихо и удивительно спокойно:

- Ну и пусть я был дураком. Зато я всегда был честным дураком. А ты бывал там? В Среднем, кроме главного плаца в девятом?..

- В шестнадцатом и в четырнадцатом был.

- И как тебе? – Недобрые нотки прозвучали в голосе Пана.

- Нормально.

- И девятый? Что ты там делал? Заходил во дворы, в магазины? Видел людей?..

- Видел, - просто отозвался Алексис, - хочешь вернуться к тому разговору насчёт Низкого Сектора?

- Я тоже был. – Ответил мальчишка, пропуская его вопрос мимо ушей. - С девятого по третий - где-то проездом, а где-то на своих двоих. И по третьему… ходил. И, знаешь, ни один человек в здравом уме не захочет добровольно там не то что жить - появляться.

- А ты что же там делал?

- Гулял, - хмуро повторил мальчишка, - ты так и не понял, что я к ним не отношусь? К тем, кто в здравом уме…

- А если без шуток, Пан, то твое чувство справедливости – обостренное до неприличия – меня восхищает, - произнес Алексис задумчиво. Мальчишка, кажется, напряженно замер, - и почти пугает. Тебе ведь совершенно не важно, как ты сам живешь сейчас – тебе важно, как живут люди вообще. Ты можешь быть здесь, но ты не перестанешь думать о тех, кто остался там – не потому, что они твои друзья или твоя семья, а потому, что они просто есть, потому что им может быть плохо или сложно. Потому что вы не равны – только дело не в равенстве Средних, дело в другом равенстве, в том, которого люди достойны, а не к которому их принуждают. Только, знаешь, что? Попади это твое чувство справедливости не в те руки, мы получим Систему похуже нашей Империи. Так что береги-ка его от чужих глаз и ушей – но погаснуть не давай. Ни за что. Хорошо?

========== Глава 49 Вне времени ==========

- Знаешь, а Ина, кажется, здорово обрадовалась, когда я ей сказала, что у нее племянник будет. Глазки аж загорелись. Ну конечно, грустно ей одной, наверное… Тут хоть будет, с кем поиграть, он же ей по возрасту как брат. Не скоро это еще будет, правда, да и сама она уже совсем вырастет… - На следующий день, тридцатого декабря, девушки снова сидели в захламленной подсобке, выводя краской слова на белой полосе ткани, всё же измазавшейся немного в потолочной пыли, ели принесенные Ладой бутерброды с невкусной колбасой и болтали, словно всё происходящее было для них в самом обычном порядке вещей. Рассказывая о вчерашнем визите родителей, к которому она так и не успела приготовить ужин, спешно вернувшись из Парка Славы, девушка с немалым для себя самой удивлением думала о том, что, кажется, умудрилась за один вчерашний вечер снова, как летом, сладко и мучительно привыкнуть к Ие – вот такой, настоящей и теплой, без стен и без постоянных оглядок. Ие, которая украдкой так смущающее любуется ею, которая готова так на многое, и которая вместе с этим так не хочет и так боится потерять всё нажитое вместе, что они успели накопить за ушедшие месяцы… И казалось, что весь мир ограничивается на самом деле лишь этой каморкой с окнами, смотрящими в черноту декабрьского вечера, а всё остальное: Карл, родители, работа – остались в каком-то другом измерении, далеком и неосязаемом. - Я ведь сама такая же тихая была, всё себе что-то придумывала и придумывала в голове, а наружу боялась выпустить. Лоры тогда уже не было, в садике я тоже всегда особняком держалась, а в школе уже как-то и не до того было, нужно же было взрослую из себя строить…

- И как, успешно? – Чуть усмехнулась Ия. Настроение у нее сегодня было какое-то странное, непривычно едкое, и приноровиться к нему сперва показалось Ладе задачей весьма непростой.

- Успешно – когда начала курить демонстративно и пытаться свысока на учителей смотреть. Ты же знаешь, в школе главное образ себе сделать, чтоб все поверили, а не искренне ему следовать, - качнула она головой, - а на деле ничего у меня не получалось. Я даже думала, как некоторые, попробовать глаза накрасить маминой косметикой, - хмыкнула, покраснев от одного только воспоминания, как самых отчаянных бунтарок умывали и оттирали насильно салфетками в учительском туалете, - только не нужно оно мне всё было. Я тогда думала, знаешь, что выставляются напоказ, вот так, только пустышки, а настоящим это не нужно. А я-то себя считала «настоящей». Потому что думала слишком много, наверное. В школе, конечно, не так, не до того уже было, а мелкой была – постоянно кем-то другим себя представляла: делаю что-нибудь, а при этом всё воображаю, что какие-то тайные задания выполняю для Великого Блага… Что я – это вовсе не я, а кто-то другой, значимый, как Лев, Марк и Мэй, ну, из «Трех Храбрых»… - Лада почему-то всегда – а теперь, повзрослев, еще сильнее – испытывала жуткое смущение, когда говорила о книжках, которые так захватывали её сердце и разум в юношеские годы.

- Аххаа, еще бы! – Расцвела внезапно Ия, и глаза ее вспыхнули. - Вот уж и не думала, наверное, всерьез, что станешь сама такой, когда вырастешь, да? Только почему-то в жизни всё не так храбро и лихо… - Прибавила она словно сама себе, чуть погрустнев, однако улыбка не исчезла с ее лица, только пальцы сжали кисточку как-то слишком очевидно сильно. – И сам себя будешь считать скорее чудовищем, чем героем. Тебе, кстати, кто из них больше нравился? – Встрепенулась она, перебивая саму себя и мрачные эти мысли.

- Ну, Мэй, конечно, - пожала плечами Лада, почти даже удивляясь, что Ия может сомневаться или ожидать от нее другого ответа, - кто ж еще-то?..

- А мне Мааарк, - упоенно протянула та, - ясно, что не Лев, он же такой зануда, - хохотнула она, встречаясь озорным взглядом с глазами Лады, - а я тебя, знаешь, все равно не представляю такой – ну, такой, как ты описываешь. Мрачной маленькой девочкой, которая от всего мира на десять замков закрылась. Для меня ты – светишься. Не можешь не светиться, и так словно всегда было… Задолго до нашего знакомства. Может быть, просто где-то глубоко внутри, ты сама значения не придавала, но все равно всегда светилась. Иначе одной встречей такого огня не зажечь – такого пожара. – Ия посмотрела на нее долгим-долгим взглядом, внимательно и мягко, словно обняла, и снова взялась за кисть, оценивающе оглядывая проделанную работу, кричаще-красные буквы на светлом полотне. - А я, знаешь, все детство взаправду загадки разгадывала, даже играть не нужно было, - девушка отложила кисть пересела поудобнее, обняв свои коленки, - почему отец на меня так посмотрел, почему эдак сказал, почему мы живем,где живем, почему меня зовут Ия, когда его – Грегор, и почему я не знаю, как звали маму… Сейчас вообще понять не могу, как он так меня воспитал, что я в детстве этому даже не удивлялась? Но этого вот во мне, кажется, и не убавилось даже, вечно крупицы какие-то собираю, склеиваю, верчу так и сяк, пытаясь все картинку увидеть… Хотя общаться – тоже толком не общалась ни с кем. Нас в классе всего две девчонки было. В эту школу, говорили, девчонок вообще не берут - вот они туда и не суются даже, там еще тест вступительный был, представляешь? Простой такой. Мне отец говорил, мол, нет, точно не сдашь, не умеешь ничего, не пойдем даже. А там же учатся девять лет, а не пять, начинают с шести, то есть я совсем мелкая тогда была еще. Ну так я одна и пошла, тайком, пока он на работе был где-то, и ему назло поступила. Он, правда, в меня так и не поверил все равно… - грустно усмехнулась она, чуть качнув головой. - А с мальчишками странно было. Вроде я среди них всегда, а вроде с ними никогда и не была – они меня не пустили бы, да я и сама не хотела. Хотела только быть наравне, а то и лучше них, чтоб никому и в голову не пришло шпынять за то, что я не такая. Я учёбой так, как Кира, вторая девочка в нашем классе, никогда не блистала, хотя училась всегда неплохо и с удовольствием, а чем мне при таком раскладе уважения добиться? – Голос девушки звучал странно, чуть горьковато, но вместе с тем совершенно твердо и как-то просто, словно показывая с жуткой откровенностью, что Ия ни о чем не жалеет, никого ни в чем не винит, и абсолютно спокойно принимает всё своё прошлое и всю свою жизнь до последней минуты. От голоса этого по телу Лады разлилось какое-то удивительное тепло умиротворения и, наверное, совсем чуть-чуть, светлой зависти, что сама она так не умеет и никогда не умела, вечно занятая внутренней войной с самой собой, что бы ни делала, что бы ни происходило в ее жизни. А Ия меж тем всё продолжала. - Дралась, конечно, только так… Когда за имя из двух букв дикой дразнили. Тут уж я не стеснялась, знала, что за это оскорбление учителя меня оправдают… Хотя теперь думаю, что мне просто скидку делали, как девчонке – и хвала Империи, я тогда этого не понимала! Сейчас на своих ребят из второго класса смотрю и поражаюсь, неужели и я такая же была? Оторви и выбрось… Те обзывают - я бросаюсь, не пощечиной – кулаками, как мальчишка, как они. Ни в чем от них не хотела отставать. В пятнадцатом, знаешь, как-то сильнее эта разница между мужчиной и женщиной, здесь у нас мягче. Да и возраст не тот уже, когда будешь кому-то что-то доказывать с пеной у рта. Хотя в итоге всё равно отомстили они мне, - выдохнула Ия, грустно улыбнувшись, - вернее, думали, что отомстили. У меня всё детство волосы были до пояса – вроде к лицу, а я их ненавидела, все отцу угодить пыталась, девочка же вроде как-никак… А он заметил всё равно только тогда, когда выстригать пришлось – одноклассник мой, что позади меня сидел, дурной такой мальчишка, перед самым окончанием жвачку залепил, да смачно так. Здорово получил потом, - добавила она с недоброй веселостью, - и все, кто лишнего сказал, тоже. Но выстригать всё равно пришлось – уж я рада была, кто бы только представить мог… Я б налысо побрилась – им назло, - да нужды не было.

- А отец что сказал?

- Да что он скажет? - Махнула рукой Ия. - Какое ему дело до моих волос? И до меня… Хотя… Знаешь, было кое-что, во что я до сих пор поверить не решаюсь. Я когда заканчивала уже, буквально за полгода, отцу сообщили, что переведут в одиннадцатый квартал – мы же тогда в пятнадцатом жили, совсем недалеко от Прудов, чудесное местечко такое, во всем Среднем таких больше наверняка нет… Ну, я мысленно со своим вожделенным дипломом из этой школы и попрощалась, а он даже у меня не спросил ничего, просто уперся перед своим начальством, мол, до лета – никуда. Из-за меня, представляешь? Не было других причин. Я сама в это поверить не решаюсь, но не было у него других причин. Из пятнадцатого квартала, ясное дело, даже в одиннадцатый не хочется переезжать, но… не в этом всё-таки дело было. Мы с ним тогда, конечно, об этом не говорили – да и вообще ни о чем почти не говорили, - добавила девушка с мрачной усмешкой, - а сейчас и смысла нет поднимать то, что было… Хотя любопытно, конечно. Может, стоит попробовать его разговорить как-нибудь? А в одиннадцатом мы сначала прям возле второй больницы жили, ну, я рассказывала, уже, по-моему, да? – Лада утвердительно кивнула, не переставая дивиться рассказу Ии – а может, и не столько самому рассказу, а тому, что, уже столько времени проведя вместе с ней, всё еще не знает о ней таких, казалось бы, простых вещей. - У нас там было две комнаты, большие-большие, на пятерых бы хватило, а здесь три, хотя эти три меньше тех двух… Так ты же и видела, ты же была у меня. - Ия замолчала на мгновение, видимо, возвращая в своей памяти тот странный день, когда Лада неожиданно для самой себя так по-хозяйски взялась орудовать у нее на кухне, и чуть заметно улыбнулась. - Ну вот, я и в школу тогда устроилась работать, а там и переехали в ваш дом, спустя полтора года – а дальше ты знаешь всё.

Лада лишь кивнула.

- Странно, да? – Задумчиво произнесла она, нарушая, спустя несколько минут, воцарившуюся внезапно тишину. - У меня ощущение, будто мы тысячу лет знакомы, а на деле выходит, я о тебе почти ничего толком и не знала… Только придумываю всё – и вроде совпадает, а вроде и не всегда, - потупилась она грустно, вспоминая День Славы Империи, - а я так пугаюсь, если не совпадает…

- А мне кажется, мы друг друга знаем лучше, чем кто бы то ни было, - улыбнулась Ия, щекоча своим дыханием щеку Лады, - не друг о друге, а друг друга – это ведь такие разные вещи. Остальное – только любопытство… Ты ведь, зная, какой человек, можешь и не знать, что с ним было в прошлом, верно? А зная только, что с ним случалось когда-то, разве ты будешь знать, какой он есть сейчас? То, что было когда-то, и вполовину не так важно, как то, что мы имеем на данный момент – внутри себя… Мне вот очень нравится, какая ты – сейчас, со мной. И нравится узнавать новое из таких вот внезапных разговоров – но они едва ли уже что-то решат в моем к тебе отношении. И, знаешь, не нужно «пугаться, если не совпадает», мы разве не для этого говорить умеем? И пишем то, что пишем… – Она снова улыбнулась, взглянув на почти уже завершённый плакат, и снова обняла Ладу, зарывшись лицом в волосы, рассыпанные по ее плечам.

***

My, my, I tried to hold you back but you were stronger

Oh yeah, and now it seems my only chance is giving up the fight

And how could I ever refuse

I feel like I win when I lose*

[*Англ. «Я пыталась сдержать тебя, но ты был сильнее

И, кажется, сдаться – мой последний шанс

Да и как я могу отказаться?

Проигрывая, я чувствую себя победителем» (пер. автора)

Из песни группы ABBA – “Waterloo”]

- Приехали. - Негромко произнес Алексис, скользя взглядом по автомобильным зеркалам. И как он что-то вообще видит в такой темнотище? – Постой, Пан, не выходи пока. – В синеве его внимательных глаз таилось что-то странное, смесь тепла и настороженности, к которым, наверное, пора уже было бы и привыкнуть, но почему-то всё никак не привыкалось. Алексис вышел из машины, впуская внутрь холодный воздух с роящимися в нем колючими снежинками, и едва уловимым движением огляделся по сторонам, набирая комбинацию цифр на маленьком экране сбоку широких ворот. На несколько минут скрылся внутри, затем вернулся к машине и, скинув верхнюю одежду на пассажирское место подле себя, снова уселся за руль. Миновав ворота, ведущие на частную территорию, и проследив, как они снова затворяются, Алексис ловко завел машину в подземный гараж под небольшим двухэтажным домом и снова одним лишь нажатием кнопки пульта запер все отворенные двери. Замки как на военном полигоне, что они там такое прячут?

- Теперь всё, - просто выдохнул он, - выбирайся, будь как дома. Нет, - молодой человек вдруг перебил сам себя и замер, словно задумался на мгновенье, споря с собственным мыслями, - не будь как дома. Будь собой.

Немного ошарашенный (а впрочем, это состояние не отпускало мальчишку на протяжении целого дня) таким заявлением, Пан вопросительно взглянул на Алексиса, но тот, кажется, не захотел замечать его взгляда. Да что с ним происходит сегодня? Подобных слов Пану вообще никогда и ни от кого не доводилось слышать, даже от Марка, а уж с Марком о чем они только ни позволяли себе говорить.

- Да, Мастер… - рассеянно кивнул он, закидывая на плечо свой рюкзак и безуспешно пытаясь оглядеться в темном помещении.

- Святая Империя, Пан, давай сегодня без «Мастеров», - замотал темноволосой головой тот, судя по голосу, поморщившись, - просто забудь об этом всем – об Академии, Империи… Пусть до завтрашнего дня больше не будет Уставных инструкций?

Не найдя, что ответить, мальчишка молча кивнул и последовал за Алексисом. Впотьмах они поднялись по узкой лестнице в дальнем углу гаража, после чего оказались в темной, давно не топленной комнате – не то гостиной, не то вообще кухне – этого Пану понять по смутным силуэтам мебели в сумраке плотно затворенных металлических жалюзи на окнах казалось решительно невозможно. Едва только дверь закрылась за ними двумя, окончательно погрузив комнату в темноту, как Пан почувствовал холодные руки Алексиса, обнявшего его поперек груди, и теплое дыхание чуть ниже своего белобрысого затылка. А еще он осознал внезапно, что совсем не знает, что делать теперь, и как это вообще возможно - «быть собой». Подумал, что никогда толком не понимал, кто он, какой на самом деле, да и вовсе, наверное, никогда таким не был, играя лишь предустановленную кем-то роль. Открытие это отозвалось в мальчишке каким-то отвратительно болезненным страхом, очень быстро, однако, снова заглушенным безумной странностью всего происходящего.

«Просто забудь об этом всём»

- Какого дикого мы творим? – Нервно усмехнулся Пан, закрывая глаза на все свои мысли, и повернулся лицом к Алексису, тотчас чувствуя его губы на своих губах.

Что ж, оказывается, забыть обо всём было на деле куда проще, чем всегда думалось.

Неудивительно, что они запрещают это – эмоции, любовь… Той бури, что поднялась где-то внутри мальчишки, хватило бы, как ему казалось, чтобы перевернуть весь мир – который, впрочем, и без того уже летел куда-то в тартарары, уводя землю из-под ног. Бури столь сильной, что могла бы без следа стереть с лица земли остатки цивилизации и раскрошить в пыль любые оковы, связывающие по рукам и ногам… Понимая каким-то остатком ускользающего здравого смысла, что теряет контроль над собой, Пан спешно вывернулся из этих объятий и едва не оттолкнул Алексиса, делая шаг назад, и не в силах почему-то оторвать от его лица испытующего взгляда широко распахнутых глаз. Словно током ударило – только совсем по-другому…

- Прости, - почему-то произнес Алексис и, сделав пару шагов, щелкнул где-то на стене выключателем, заставляя Пана сощуриться от неяркого света, залившего помещение. Комната, в которой находились молодые люди, была неправильной, г-образной формы, и совмещала в себе и кухню, и столовую, и даже, пожалуй, гостиную заодно. Помимо главной входной двери по левую руку от Пана (видимо, той самой, над которой снаружи и располагается последняя уцелевшая камера), и двери в гараж, через которую они только что вошли, здесь была еще одна, простая межкомнатная дверь, а так же ниша с фантастической витой лестницей (созданной, очевидно, каким-то безумцем, потому что кому в здравом уме понадобится такая конструкция?), уходившей на второй этаж. Не веря своим глазам, Пан провел рукой по светлому дереву ступеней, разглядывая залитую неярким золотистым светом комнату и всё больше и больше поражаясь всему, что его окружает. О-хре-неть, да во всем пятом квартале даже дерева столько нет, сколько в одном этом доме.

- Отец решил оформить дом «под старину», - отозвался Алексис, проследив взгляд мальчишки, - говорят, прежде, всё правда было так вот помпезно… - молодой человек пожал плечами, явно сомневаясь в правдивости собственных слов. - Мне как-то не представляется. Да и не нравится, слишком уж непрактично. Пойдем, покажу, где что. - Кажется, улыбнулся он впервые с момента их приезда – и то как-то ужасно измученно, устало и напряженно. – Здесь кабинет, – молодой человек отворил дверь в противоположной стене, представляя взору Пана маленькую, уютную комнату в темно-зеленых тонах – такую же странную, как и первая, - с письменным столом, тремя небольшими, но массивными шкафами, несимметричным диваном, похожим больше на больничную кушетку, и электрическим камином, какой Пану доводилось видеть только в общей комнате на первом этаже общежития Академии, – тут интересного немного… Шкафы: отца, Алберса и мой, хотя я всё равно своим не пользуюсь. Какой смысл копить все эти тонны макулатуры, да еще и на всеобщем обозрении, если все они тысячу раз влезут в мой комп? Ну, - снова пожал плечами молодой человек, - у каждого свои причуды, вот уж не мне судить, - усмехнулся Алексис снова как-то совсем невесело, - «под старину» так «под старину»… Там, - он топнул пяткой об пол, и Пан только теперь заметил на нем очертания люка, - винный погреб, но мы туда не полезем, ладно? Ну, только если захотим совсем ужраться, но меня за это убьют, не сходя с места. – Пан невольно хмыкнул от подобной постановки, не вполне понимая, о чем вообще идет речь, и, по всей видимости, слишком очевидно сбитый с толку таким огромным количеством впечатлений и невысказанных вопросов за такой короткий промежуток времени, и тотчас поймал на себе почти смеющийся взгляд Бранта. - Идём дальше? Туалет и душ внизу, где гараж, только направо с лестницы, а наверху спальни…

Несмотря на свое ужасающее неудобство, витая лестница, каждым шагом грозящая разбить поднимающемуся лоб, привела Пана в какой-то неописуемый восторг – и кому только в голову пришло такие вещи создавать?.. Хотя, по большому счету, подобный вопрос можно было задать касательно практически любого предмета, который мальчишка встречал на своем пути в этом безумном доме – ничего похожего на него Пану не доводилось видеть даже в Высоком. Коридор-мансарда со смотрящими в темное небо окнами потолка на втором этаже соединял две маленькие спальни, обставленные почти одинаково стандартным набором мебели: широкой кроватью, парой прикроватных тумбочек да невысоким комодом с зеркалом.

- Не знаю, что за гости у отца бывают, но семьей мы тут давно уже не собираемся, а раньше, конечно, ночевали… - смутно объяснил Алексис. - Дальняя комната была детской, это её не так давно переделали… Отец, конечно, думает еще достраиваться, но…

- Ты вообще себя слышишь, а? - Перебил его совершенно бесцеремонно Пан, в голосе которого искрились нотки истеричного смеха. - Проклятые вы мажоры, Лекс, – он больше не сдерживал этого смеха, плечи его вздрагивали, - ненавижу Высоких. Ты вообще понимаешь?.. – Никаких подходящих слов, чтобы описать своих чувств, у мальчишки не находилось, он лишь стоял, запустив пятерню в светлую челку, и сдавленно смеялся, сокрушенно покачивая головой.

- Э? – Алексис, чуть качнув головой, вопросительно уставился на Пана, замерев возле открытого комода (тоже, чтоб его, полностью деревянного, да еще и с декоративной резьбой), в котором что-то искал.

- Да пошло оно всё… За один этот дом можно весь пятый квартал купить. И четвертый в довесок… - ни капли злобы, лишь смех бессилия сотрясал плечи Среднего. Алексис тем временем, стягивая форменный пиджак, выцепил из шкафа бежевую водолазку. - Может, и третий еще заодно. Да уж, понятно, почему говорят, что хоть ты тресни, а Высокими не становятся, а только рожда… - почему-то от вида переодевающегося Алексиса слова вместе с истеричным смехом встали поперек горла, - …ются.

- Тебе какую-нибудь одежду дать? – Словно вообще не слышал его слов. За одну только эту непринужденность в его голосе Алексиса иногда до жути хотелось удавить.

- Нет, спасибо, - неожиданно флегматично отозвался мальчишка, рассматривая невидящим взглядом светлые обои где-то позади молодого человека. Щеки отчаянно горели. С этим миром определенно что-то не так.

- Мы пить сегодня будем? – Вопросительно взглянул на мальчишку Алексис, когда, спустя немного времени, они стояли внизу, в закутке кухни, и Высокий, решительно заявивший, что умирает от голода, уже принялся разбираться с какими-то продуктами из холодильника.

- Что?

- Алкоголь, - отозвался тот, потом пояснил, увидев, что вопрос в глазах мальчишки не исчезает, - знаешь такое слово?

- Нет, - хмуро ответил Пан, в очередной раз чувствуя себя последним кретином. Да что ж за день-то такой сегодня?

- И правильно, оно под таким запретом, что даже из Высоких мало кто знает, - почему-то очень тяжело выдохнул Алексис, - это такая дрянь, выпив которую начинаешь творить дикие знают что.

- О, это я и без алкоголя умею, - жизнерадостно отозвался Пан. Кажется, состояние тихой, затянувшейся истерики отпускать его не собиралось. Алексис только хмыкнул.

- Так как? Не страшно?

- Мне после всего увиденного и услышанного сегодня уже ничего не страшно. - С мрачным, ироничным безразличием качнул головой Пан.

Алексис присел на корточки перед открытой дверкой кухонного гарнитура, выбирая, судя по выражению его лица, не то меньшее, не то большее из возможных зол, потом выглянул, улыбаясь снизу вверх:

- Считай, что сегодня просто вечер чудес из другого мира. Короче, есть крепко, но омерзительно, есть прилично, но не крепко. - Пану подумалось в этот момент, что в человеке, которого он видит перед собой теперь, нет ни капли общего с тем, кого он узнал в последние дни мая на широком плацу у Дома Управления. Даже внешне – потому что тот человек не умел так улыбаться.

- Приёём… - Тихо напомнил о заданном вопросе Алексис, кажется, едва сдерживая смех.

- «Крепко?» - Непонимающе переспросил Пан, витая в своих мыслях где-то далеко.

- Ладно, пусть будет так, - ответил, кажется, сам себе молодой человек, доставая тёмную бутылку.

- «Вечер чудес»… предупреждать хоть надо, а то я от твоих сюрпризов скоро шарахаться начну… – проворчал Пан, отмечая про себя, что к Алексису на смену этой жуткой мрачной усталости начинает, кажется, возвращаться обычная непринужденность, а нервозность, слишком очевидная по приезду сюда, постепенно отпускает его.

- Я все-таки не перестаю тебе поражаться, Пан, - сокрушенно качнув головой и мягко улыбнувшись, молодой человек принялся вскрывать плотно запечатанную бутылку, - каждый раз, что бы ты ни говорил или ни делал… Просто фантастика. Держи, - он протянул мальчишке странную, равно изящную и нелепую стеклянную посудину с темно-бордовой жидкостью, заполнявшей ее не более чем на четверть, - его пьют из фужеров – причем раньше, похоже, даже из разных пили, в зависимости от сорта, наверное…

Еще одно новое слово из мира Высоких. Интересно, сколько их таких в голове этого парня, о существовании которых Пан даже не подозревает? Это поэтому он сегодня так не похож на себя, что он из другого мира? И вот как после этого перестать чувствовать себя хронически ущербным?

Или это потому, что ему странно было показать этот мир Пану?..

- С Днем Рождения, - улыбнулся Алексис, легко касаясь зачем-то своим фужером фужера в руках мальчишки. Тихий звон соприкоснувшегося стекла словно повис на несколько секунд в воздухе.

- Ооо. Проклятье, Алексис… - Пан тихо рассмеялся. Провалиться Империи, откуда он помнит? - Проклятье, спасибо. – Это всё, что, из-за этого?..

- Я уже понял, что ты забыл, - снова улыбнулся Алексис с деланным укором в голосе, - я столько дат и встреч подогнал и переставил, что б быть сегодня здесь, а ты забыл.

- Вспомнишь тут…. - Пан нюхнул жидкость в фужере, нелепо большом для количества его содержимого, и чуть нахмурился. - Так что это?

- Вино.

После первого глотка мальчишка сморщился – как вкус может быть одновременно и кислым, и сладким и словно бы жгучим? - однако радикально заявлять, что пить это невозможно, не стал.

- Вообще это как раз «прилично, но не крепко», - вскинул брови Алексис, наблюдая изменения в лице мальчишки, - я решил, что для первой пробы другого наливать не стоит.

- Почему? – С искренним интересом спросил мальчишка.

- Потому что ты мне живой нужен, - хмыкнул Алексис, - так что пей аккуратно.

- Ну правильно, сначала надо заинтриговать… - Снова проворчал Пан. - Легко тебе, ты ко всему этому привык…

- Откуда ты знаешь, что мне легко, а что нет? – Горечь в тихом и снова вдруг ужасно изможденном голосе Алексиса на мгновенье обескуражила Пана. - Видишь, из какого я мира? Высокие – это не Академия и не Устав, Пан, Высокие – это пожизненное молчание о своих – и чужих - бесчисленных тайнах. А с тобой я как будто по обрыву иду с завязанными глазами, на ощупь, и каждый раз не знаю, какое слово сказать, чтобы ты меня услышал и понял хоть сколько-то правильно. Дело не в работе, и даже не в том, что вся моя жизнь за несчастные несколько месяцев раскололась на куски – дело в том, что я до смерти устал, что не могу лишний раз посмотреть на тебя, не то что коснуться тебя или заговорить с тобой, устал бояться, постоянно, каждый миг, приходя из дома на работу и возвращаясь с работы домой, что могу потерять контроль над тем, что происходит, устал постоянно сводить себя с ума мыслями о том, как могло бы быть – и никогда не будет… Я думал, ты орать будешь, когда увидишь это всё – с твоим-то чувством справедливости… Но, если здесь единственная возможность быть с тобой – не с кадетом, не со Средним, а с тобой, - то плевать я хотел на все эти тайны и на то, кто что подумает…– Глаза Алексиса полуприкрытые, смотрящие куда-то в пол, странно блестели, а пальцы, нервно крутящие нож, едва заметно дрожали.

- Я тебя тоже люблю, Алексис Брант, - тихо выдохнул Пан, вынуждая молодого человека встретиться взглядом со своими, чистыми и чересчур взрослыми для пятнадцатилетнего паренька, глазами. Прежде этого момента он никогда и подумать не мог, что Мастер, вечно холодный и острый как сталь, способен краснеть так безудержно жарко, - и ты представить себе не можешь, как меня бесит это ощущение. Но я буду повторять это тебе, пока ты, наконец, не начнешь мне верить. И пока не дождусь от тебя ответа.

Алексис беззвучно рассмеялся, качнув головой и кусая тонкие губы, и уронил лицо на ладонь.

========== Глава 50 Наизнанку ==========

Ich bin das Fleisch auf dem Gabentisch der Macht*

[*Нем. «Я – мясо на столе с дарами, преподнесенными власти»

Из песни группы Goethes Erben – “Himmelgrau”]

Плакат был почти уже готов, последние буквы закрашивались уверенными мазками – куда быстрее и проще, чем первыми пугливыми движениями. Даже время еще оставалось в запасе, только Ию всё равно рвало на части противоречием, остаться, задержаться, провести вот так еще хотя бы пять лишних минут, или, напротив, отправить Ладу домой поскорее, чтобы не давать Карлу лишнего повода усилить контроль над непутёвой жёнушкой. Хотя, с другой стороны, он же сам сказал, что девять месяцев у нее еще есть, - так пусть и не пеняет потом… Удивительное дело, но Ию, кажется, Карл нервировал значительно сильнее, нежели саму Ладу – а, может, она и правда так тщательно скрывала это, что даже вечно подозрительная Ия невольно ей поверила…

- … Понимаешь, в чем проблема? – Продолжала меж тем щебетать младшая из девушек. - В том, что мне все мои идеи – да и не только мои, а все, что касаются восстания, - видятся какой-то сказочной идиллией, словно не будет ни слёз, ни смертей, ни разрушенных семей… Я как будто говорю, а сама не понимаю о чём, в голове только героизм да желание спасти весь мир – а так ведь не бывает, да? – Говорила она спокойно и очень вдумчиво, без этого почти пугающего Ию порой фанатизма в голосе, а вместе с тем и без горечи о собственном бессилии, и речь её, несмотря на передаваемый смысл, звучала так мягко и по-человечески искренне. – Не бывает, чтобы все всё разом поняли и договорились, даже если долго-долго готовить почву. А у меня только книжки да сказки в голове - стены разрушены, люди счастливы… Ну, кроме Высоких…

- А Высокие – не люди? – Как-то совсем уж невесело усмехнулась Ия.

- Люди, конечно, но это не то, мы же о других говорим.

- А что же?

- Ты же понимаешь, что это другое. Ну, хватит придираться, Ий…

- Да я и не придираюсь, - рассеянно произнесла Ия. Обрывки недодуманных до конца мыслей призраками носились в голове, - я бы сама хотела понять, что же это получается. Почему мы видим только Высоких, Средних и Низких? Почему мы видим только мужчин и женщин, детей и взрослых? Почему - только учителей, врачей и продавцов, почему мы не видим людей? Дело ведь не в том, как я к ним отношусь, да? Они не перестанут от этого быть ни Высокими, ни людьми, даже если для меня невозможно ставить знак «равно» между двумя этими понятиями… Понимаешь, мы ведь когда говорим о Средних – ну, с тобой, разумеется, говорим, - мы кричим о том, какие все мы разные на самом деле, так? – Лада неспешно кивнула, вдумчиво и заинтересованно глядя на собеседницу. - А когда говорим о Высоких, пытаемся как будто сами себе доказать, что одинаковые, что равны… Так как это? Как такое возможно – быть разными и быть одинаковыми просто из-за одного единственного слова «люди»? Как-то это неправильно…

- Правильно, - произнесла мягко Лада, глядя ей в глаза. Какая-то почти восторженная улыбка легла на её бледные губы, - по-моему, это-то как раз и правильно. Потому что настоящее, а не подстроенное кем-то, кому это выгодно. Даже наоборот, наверное, - это почти никому не выгодно, и слишком сложно, но… разве не прекрасно? Я бы хотела жить в таком мире, Святая Империя, как бы хотела! В мире, где можно быть одновременно и равным, и разным… со всеми. - Она прикусила нижнюю губу, кажется, пытаясь скрыть лёгкую дрожь, и отвела взгляд, потом продолжила задумчиво и грустно. - Но ведь рано или поздно придут новые Высокие и новая Система, да? Даже в таком прекрасном мире мы – люди – не сможем жить сами по себе и править сами собой. Почему люди этого не умеют?..

- Так что, получается, всё это, - Ия окинула взглядом полотно ткани, лежащее перед девушками, да и всю окружающую их комнатку, - всё это – напрасно? – Противный ком подступил внезапно к горлу, не давая глубоко вдохнуть. - Получается, мы всё это время говорили только о себе? Только о собственной выгоде от того, что делаем? Ладушка, мы ведь и хотим стать этими самыми новыми Высокими – и сделать такими всех Средних… – Впервые в жизни Ие стало по-настоящему страшно от того, что она говорит. Потому что даже на День Славы Империи, когда она так просто решила, что возьмет развязку всей этой затеи с плакатом на себя, чтобы Лада могла идти дальше, даже тогда страшно почти не было – ведь когда то будет, да будет ли… Неопределенность планов словно сглаживала все самые острые их углы, а здесь… Слишком страшным стало для нее это внезапное открытие.

- Нет, не Высокими, - качнула головой Лада, - Низкими.

- По сути – одно и то же. Просто перекроить мир под себя, не задумываясь, кто пострадает, хочет ли этого кто-то кроме нас, или нет.

- А вот и нет, всегда есть выбор. Просто большинство боится и не хочет его делать.

- И мы собираемся оставлять кому-то выбор? – Кажется, Ию начинало уже тихо колотить изнутри от ужаса собственных мыслей. Не может этого быть. Не-мо-жет. Только, если рассуждать по логике, а не как сердце говорит, то выходит, что может, еще как.

- Да кто мы такие, чтобы давать или не давать другим выбор? Ия, одумайся, ты не права, - Лада смотрела на нее почти напугано, - мы никогда не говорили, что править будем мы. И никогда не считали себя способными к этому. Дело не в том, что придут другие Высокие, кто бы ими ни стал, дело в том, что люди должны быть людьми… Что людьми стоит быть, без разницы, какой статус у тебя сейчас! И не нужны будут статусы, если все поймут…

- Это же просто оправдание…

- Да не оправдание это, опомнись! – Наполнившись внезапным гневом, речь девушки зазвучала быстрее. - Я хочу, чтобы люди поняли! Хочу что-то донести до них! Не восстанием, но словами. А Высокие - такие же люди, как и мы, и если бы только кто-то из них понял…

- Но они этого не хотят. И никогда не захотят…

- Я тоже никогда не хотела становиться преступницей! - Глаза Лады отчаянно блеснули. - Не хотела в тебя влюбляться и не хочу, чтоб из-за меня под удар попадали другие люди! Но если никто не поймет, что он человек, никакие нормы, никакие законы и никакие революции человеком его никогда не сделают. Ни Среднего, ни Высокого, ни даже Низкого. А если не быть человеком, то кем быть - пушечным мясом? Безмозглым телом, тупо выполняющим заданную функцию? Винтиком Системы, работающим на болото стабильности? - Голос девушки зазвенел слезами, но глаза, яростно блестевшие, оставались сухим. - Мне семнадцать лет, и я хочу жить. Хочу так жадно, как не хотела никогда в жизни. Хочу любить тебя и быть с тобой. Воспитывать сына, не забивая его голову Святым Словом, хочу слышать его смех. Хочу обнимать свою сестру и видеть ее счастливой. Знать, что мама перестала пить таблетки и дергаться от каждого шороха. Хочу иметь выбор, голос и право распоряжаться собственной жизнью. И провалиться мне на месте, если я не сделаю все возможное, чтобы хоть на шаг к этому приблизиться и приблизить других, кто тоже хочет этого, но молчит, боясь себя. А на самом деле – грош цена нашим мыслям, пока они не станут словами, и грош цена всем разговорам, пока мы ничего не делаем. Мне страшно, Ия, а от того, что ты говоришь сейчас, - еще страшнее, - прошептала Лада, срываясь. Губы её дрожали, глаза, только что горевшие обжигающим огнем, были полузакрыты и обращены куда-то наверх, словно для того, чтобы выступившие слезы не полились по щекам, - мне так страшно, что я проживу впустую, ничего не успев и не сумев сделать, изменить, сказать. А я уже так устала. Не бросай меня, пожалуйста. Только не сейчас – хотя дальше будет только хуже и сложнее. Что я буду делать, когда появится Йонас? Как мне разорваться? И как не поставить его – и всех – под угрозу? Я как заложница сама себе… А главное – уже не убежать, потому что невозможно вернуться к тому, что было до этого всего. Невозможно вернуться в клетку, однажды узнав свободу. А я, мне никогда уже не стать той, кем я была прежде - и это из-за тебя…

- А ты против? Тебе не нравится?.. – Горечь в последних словах Лады больно зацепила что-то внутри Ии, и все сомнения насчёт Системы, только что переполнявшие ее сердце и ее голову, мигом куда-то улетучились.

- Нет, Ий, что ты… - качнула головой та. - Я просто всё еще поверить не могу. И принять, что всё – по-настоящему, всерьёз. Когда же я уже научусь верить в это счастье?.. Прости меня, что-то я совсем сегодня расклеилась, - деланно оживилась Лада, шумно втягивая носом воздух, - давай уже заканчивать с этим, времени много… - она поднялась на ноги, оправила юбку, и принялась сматывать длинный тканевый хвост назад в рулон с того конца, где буквы, написанные вчера, уже успели высохнуть, потом взобралась на верх стремянки, аккуратно расправив еще не высохший край. Алые буквы горели в свете тусклой лампочки огнём.

- Ну и как его туда?.. – С первой попытки справиться с пачкающейся тканью у девушки не получилось – пришлось доставать и снова расправлять, и снова запихивать всё в тайник, когда Ия вдруг вздрогнула и резко обернулась, сама испугавшись собственного страха.

- Эй, ты чего так дергаешься? – С тревогой взглянула на нее Лада, устанавливая на исходное место потолочную плитку. – Я сама аж чуть не упала…

- Прости. Показалось, что там кто-то есть, - нахмурилась Ия, - пойду взгляну… - Девушка приоткрыла дверь и, дав глазам чуть привыкнуть, оглядела тёмный павильон – никого. Постояла пару минут, пытаясь успокоить дрожь в руках, но павильон был пуст и нем.

- Видать, совсем крыша едет, - прошептала девушка, заходя назад в освещенное помещение, ставшее их укрытием на последние два вечера, - всё в порядке, Лада, - с трудом выдавили она из себя улыбку. Святая Империя, какой же уставшей девушка вдруг почувствовала себя, - мы по отдельности поедем, да?..

Боясь лишний раз вздохнуть, Рона Валтари, едва успевшая присесть за составленные друг на друга коробки с буклетами, замерла, молясь не выдать себя никаким случайным звуком. Две девичьи фигуры, которые она без труда узнала по голосам, по очереди вышли из павильона.

Святая Империя, что задумали эти девчонки? И что же теперь делать ей?

Время, кажется, остановилось – по крайней мере, Рона не могла сказать, сколько его прошло, прежде чем она выбралась из своего укрытия и, войдя в еще теплую подсобку, пристально огляделась по сторонам.

***

Этот город погас

В этот утренний час,

Только сон продолжает сниться*

[*Из песни группы БИ-2 - «Научи меня быть счастливым»]

Сигареты кончились еще в шестом часу утра, часа три назад, что всё это время немало удручало, потому что ощущение, что всего его перетряхнули и вывернули наизнанку, даже теперь, за рулем движущегося в сторону Академии автомобиля, Алексиса не отпускало.

Мальчишка уснул, кажется, сразу, едва они сели в машину, и теперь в зеркале заднего вида отражалась его лохматая голова, от одного только взгляда на которую Алексис невольно поражался, какой тот теплый, сонный и живой, безумно уютный, непричесанный и, наконец, настоящий. Неужто и правда удалось? А он, он сам? Что стало с ним? Пока что Алексис чувствовал себя просто изжёванным и измочаленным, однако усталость, эхом отдававшаяся во всем теле, в кои-то веки ощущалась не опустошающей, но, напротив, переполняющей, эмоциональной, а не физической, умиротворяющей, а не изматывающей. Уходящая ночь, становясь постепенно хмурым утром, казалась с каждой минутой всё более похожей на сон, но обрывки разговоров кружились в голове цветным калейдоскопом, словно силясь доказать, что происходили когда-то на самом деле.

- Ладно. Ладно, хорошо, - мальчишка словно спорил сам с собой и, наконец, принял какое-то бесповоротное решение, глаза его отчаянно блеснули. А ведь Алексис, кажется, за ушедшую ночь уже успел почти привыкнуть к этому странному тону, которым Пан пересиливал сам себя, говоря о чем-то, о чем говорить ему явно было сложно, будь то эмоции, внутренние установки или вся Система, - тайна за тайну. Ты знаешь, что такое музыка?

- Знаю, - отозвался Алексис настороженно, - относительно, - поправился он, - в теории.

- Ну да, глупо было бы… - Пана, кажется, расстроил этот ответ.

- Нет, не глупо. А с чего вопрос?

- Ты открыл мне много нового – алкоголь, всё это… – Пан окинул взглядом комнату, имея в виду весь дом. - Я, конечно, вряд ли тебе смогу открыть, но, может быть…

- А откуда ты знаешь про музыку? - Признаться, крайне удивить Высокого ему и правда удалось – уже не впервые за эту ночь.

- Мне было тринадцать - только исполнилось, когда Марк меня вытащил в одно… Место. – Говорил Пан задумчиво, тщательно подбирая слова, глядя куда-то мимо Алексиса, и вертел в пальцах свой мобильный – разумеется, отключенный, - на который всю ночь время от времени поглядывал, словно считая уходившие минуты. В серой толстовке Алексиса, которую он в конце концов согласился надеть вместо своей неудобной форменной рубашки, он выглядел жутко непривычно и словно старше, хотя последнее, конечно, зависело отнюдь не от одежды, не от места, где находился, и не от каких-то еще внешних факторов. – Ему тогда уже четырнадцать было, он же старше меня без двух месяцев на год, да и знакомых… всяких… у него всегда было больше…

- Так что за место?

- Оно часто переезжает, не знаю, как сейчас, но тогда находилось в четвертом квартале и называлось “Пунктом”. Там… - казалось, Пан все еще сомневается, не зря ли затеял разговор об этом, - у одного парня были записи, - выпалил он на одном дыхании, - музыка. И мы собирались их слушать. Человек пять-семь. Однажды было одиннадцать. В основном парни, конечно, хотя пара девчонок тоже бывала. Я там был три раза - два с половиной даже, один - всего ничего, но это было… Странно. - Пан говорил удивительно спокойно, а вместе с тем и несколько нервно, явно прекрасно отдавая себе отчет, насколько нельзя делать то, что он делает. Хотя какая теперь разница? Разве есть еще какие-то слова, которые смогут затмить всё то, что уже сказано? – Не странно, удивительно. – Продолжал меж тем Пан. – Потому что это звуки, которые заставляют тебя чувствовать разные эмоции, и непонятно, откуда они берутся. А мы… просто приходили туда в условленное время, слушали, общались… Иногда обсуждали – там много разного было…

- Мм, то есть делать то, что мы делаем сейчас, - это для тебя еще цветочки, - хмыкнул Алексис, - круто же я ошибся.

- Да ну тебя, - смутился Пан, недовольно сверкнув зелеными глазами.

- Так к чему ты это ведешь?.. – И пусть только попробует сказать, что «ни к чему» или «да просто».

- Сам знаешь, - буркнул мальчишка, снова глядя куда-то в сторону, - но это невозможно.

- Хорошо, тогда я скажу за тебя. - Странную улыбку, блуждавшую по лицу, невозможно было спрятать, даже искусай ты все губы в кровь. – Я хочу туда, Пан. Хочу туда с тобой.

- Но…

- Я знаю. Только зачем ты тогда рассказал обо всём этом, если теперь собираешься отпираться?

- Да что б тебя, Алексис! – Вспылил Пан, не выдержав. В голосе и взгляде его, однако, не было злости, только то удивительное негодование, которое еще непонятно, на кого было обращено – на Алексиса или на самого Пана. - Зачем ты это делаешь? Зачем ты постоянно заставляешь меня чувствовать себя конченым идиотом?

- Затем, что нам пора уже, в конце концов, научиться говорить друг с другом. И у тебя уже очень неплохо получается. – Щеки мальчишки вспыхнули, но глаз он не отвел, мучительно долго выдержав взгляд Алексиса. Странно, но ощущение это последнему здорово понравилось. - И идиотом себя чувствовать не нужно, ты не такой. А вообще я более чем серьезен, Пан, - смягчившись, чуть улыбнулся он, - если ты решишься, мы найдем способ, как это сделать. Обещаю.

А потом, уже под утро, когда пора было собираться и ехать, Пан все-таки задал его – тот жуткий вопрос, который мучил Алексиса еще с осени:

- А дальше-то что, Лекс? – Он смотрел на него прямо, и лицо у мальчишки, несмотря на твердость голоса, было такое отчаянное, что внутри Алексиса словно резанули чем-то острым. – Дальше всё будет по-старому, да? Академия, Устав и субординация…

- А что ты предлагаешь?

- Я уже всё предложил, если ты помнишь. - Кусает губы.

- Прости, - выдохнул Алексис. Давненько слова не давались ему с таким трудом, - я пока ничего не могу предложить.

Снег, выпавший вечером, стремительно таял, оставляя лишь мутные лужи на дороге, а небо, затянутое тяжелыми тучами, казалось таким низким, словно лежало на крышах высотных зданий, среди которых змеилась паутина дорог.

- Пааан, - негромко позвал Высокий, чуть оборачиваясь, - Пан, проснись, приехали почти.

- А? – Мальчишка резко выпрямился, словно не понимая, где находится, и выдохнул, растирая ладонями лицо. - Прости, что-то меня подкосило…

- Да не страшно. Мы ехали-то меньше получаса… - И теперь уже не важно, насколько сильно ему хотелось продлить безумные ночные разговоры на эти полчаса. - Вот видишь, нам даже удалось прожить бок о бок целые сутки и почти не поцапаться.

- Ага. Это потому что ты не строил из себя Высокого начальника.

- Это потому что ты не вел себя как упрямый баран с уязвлённым самолюбием. - Парировал Алексис, едва сдерживая смех и возводя очи горе. Всё, Брант, конец сказке, они снова здесь и снова те, кто есть, Мастер и кадет. Держи себя в руках. Еще поворот, и машина затормозила у ворот Академии. - Ну… до пятого?

- Да, - кивнул мальчишка, снова кусая губы, и, глядя куда-то в сторону, неловко выбрался из машины, - до пятого.

- Постой, Пан… - Святая Империя, что он делает?

- Да? – Растрепанная голова в открывшейся снова дверце.

- Я люблю тебя.

Алексис щелкнул выключателем и, стягивая ботинки, окинул взглядом полутемную квартиру. Невероятное чувство одиночества и какой-то необъятной внутренней пустоты затопило его изнутри тяжелой волной. Молодой человек неровно выдохнул и закрыл глаза, отворачивая лицо от недремлющих камер. Что с ним происходит? Что с ним, провалиться Империи, происходит, если ему, всегда наслаждавшемуся этой свободой независимой жизни, теперь кажется легче уйти, куда глаза глядят, сбежать в город, в Академию, в больницу к Виктору – куда угодно, только не оставаться здесь одному. Даже если это бегство не даст ему и сотой части того желанного тепла, к которому он успел так невероятно привыкнуть за одну эту несчастную ушедшую ночь.

Глаза, уставшие без сна, болели от света – без него темные комнаты казались еще больше и еще холоднее. И шум закипающего чайника, кажется, никогда прежде не звучал так оглушительно громко. Дверь балкона нараспашку, холодный воздух, несколько сигарет одна за другой. Спать не хотелось, и начинала болеть голова – оказывается, он и не помнил уже, когда приступ головной боли посещал его в последний раз.

Моргнув, погасло уличное освещение. Десять часов утра на часах, туманный сумрак последнего декабрьского дня за окном. Пустота.

========== Глава 50,5 ==========

Кажется, началось всё с того, что за семестр лучшие из ее оценок оказались не выше 7 баллов. Спасибо, хоть отец был на работе, а то он бы наверняка присоединился к маминому ворчанию. Рона, конечно, прекрасно понимала, что действительно не права, потому что обещала еще с прошлой сессии, что в следующий раз «пятерок» у нее не будет совсем… и с позапрошлой, кажется, тоже, но что поделать, если у нееявно напрочь отсутствует тот самый «ген грамотности», который почему-то в ее семье есть у всех остальных? А у нее, что, извлекли случайно, вместо какой-то болезни? Обидно, конечно, было не за оценки, а за то, что перед матушкой снова не сдержала обещания как маленький ребенок, и по-прежнему к ней не будет доверия как ко взрослой. Хотя, вот как с братьями сидеть, так взрослая, а как задержаться подольше «на работе», как она громко именовала «Зеленый Лист», так еще мала. И ответить матери на хмурое «мытьё посуды на тебе до конца недели» тоже на самом деле было нечего, потому что – заслуженно, хоть и обидно до жути. Аина, конечно, в коридоре шепнула ей на ухо своё любимое: «Забей», но уж это-то как раз у Роны получалось всегда хуже всего. Аине хорошо, ей уже шестнадцать, школа позади, а наступающий год начнется с замужества и переезда из этого дурдома в собственную с мужем квартиру… Дома ведь покоя действительно не было ни на минуту: Аина и Рона в одной комнате, девятилетний Эдди – в другой, а в третьей - родители с мелким, двухлетним Эрни, всё еще продолжающим иногда вопить по ночам. Без Аины, наверное, вообще удавиться можно будет, это ведь единственный человек, кто за нее, Рону, всегда горой стоит, кто бы в чем ни был виноват.

А вечер, кажется, и правда не задался, потому что потом вдруг выяснилось, что Эдди успел залезть в компьютер девчонок и наворотить там каких-то чудес так, что стало вообще не понятно, как и зачем с таким компьютером жить дальше, если он вместо включения запрашивает невесть что и ничего не может прогрузить. На суровый допрос сестер мальчишка только пожал плечами и помчался жаловаться маме, что те себя не по Уставу ведут. Будешь тут по Уставу, как же…

Ну а последней каплей на фоне происходящего стало внезапное открытие, что Рона на каком-то из экзаменов ненароком умудрилась порвать взятые «напрокат» лучшие колготки Аины, в которых та собиралась через полчаса ехать знакомиться с родителями будущего мужа, и оказалось, что всё-таки не всегда она стоит за сестру горой. Вдоволь наслушавшись стонов на тему «Ну и как мне в этом ехать? Эти тоненькие, а те старые как наша прабабушка…», Рона натянула кофту потеплей и, подхватив рюкзак, направилась в сторону прихожей.

- Аин, уходишь? – Мамин голос, звучавший с кухни, заглушал шум воды. «Бжжжж» - прошуршала по полу маленькая зеленая машинка, следом за которой с топотом промчался, размахивая руками, Эрни, поскользнулся на линолеуме, и звучно шлепнулся на пол, удивленно хлопая глазами. – Эй, ты куда вдруг собралась? – Вытирая руки полотенцем, матушка выглянула в прихожую, не без удивления обнаруживая в ней среднюю дочь вместо старшей.

- Нам в магазине надо что-нибудь купить? – Вопросом на вопрос отозвалась Рона, глядя куда-то в сторону.

- Да, молоко. Только возьми то, которое полтора процента, а не соевое, хорошо? У Эрни, похоже, из-за сои та сыпь… – Женщина печально качнула головой и протянула Роне помятую купюру в пятьдесят крон. - Так куда…

- Просто прогуляюсь, - бросила Рона, выходя из квартиры, - вы меня не ждите с ужином, если папа раньше придет. - Не говорить же, что у нее сил уже нет никаких быть послушной и хорошей девочкой, которая всегда ко всем бросается на помощь по первой просьбе.

Предпоследний день года, жидкая слякоть под ногами. Если бы только новый год действительно принес что-то новое, лучшее, принес изменения и надежду… Почему-то от этих мыслей отчаянно хотелось плакать. Вот и чего она разнылась? Все ведь хорошо на самом деле, на носу несколько выходных дней (не стоит, правда, вспоминать, что выходные означают то, что дома будут разом вообще все, и никуда толком будет не спрятаться, потому что у нее самой тоже дел нет никаких), в новом семестре можно будет все исправить, сестра съедет – авось, оставят её одну в комнате… В конце концов, ей самой в наступающем году исполнится пятнадцать, авось тоже съедет… А если к Каю? Только утешения все равно действовали как-то слабо, а настроение никак не поднималось.

Тёмные улицы сияли огнями автомобильных фар, уличных фонарей и магазинных вывесок. При желании дойти от дома девочки на самой окраине одиннадцатого квартала до Парка Славы вполне реально было и пешком, но холод декабря, пусть и не особенно ощутимый в этом году, заставил Рону догнать уже отходивший с остановки троллейбус. И зачем только она туда едет?..

Еще не подключенный к уличному освещению, тёмный и безлюдный Парк выглядел мрачно и почти даже пугающе. Рона поёжилась – скорее от этой гнетущей атмосферы, чем от ветра, и направилась в сторону ставшего уже почти родным павильона «Зеленого Листа». Странно, но в нем, кажется, горел свет – не в самом павильоне, в подсобке, где окошко совсем маленькое. Не могла же Эми забыть отключить электричество? Ощущая лёгкую тревогу где-то под ребрами, девочка, затаив дыхание, тихо ступила внутрь павильона, надеясь, что тонкий слой строительного мусора, равномерно покрывающий весь пол, не выдаст ее ненужными звуками. Нет, Эми, конечно, могла задержаться, для нее ведь «Зеленый Лист» - любимое детище, наравне с настоящими детьми… Мысли Роны были, однако, неожиданно прерваны чем-то, что заставило ее замереть и даже, кажется, задержать на мгновение дыхание – прерваны странным звуком, едва слышно донесшимся из-за закрытой двери подсобки. Девочка невольно замерла, сомневаясь, не ослышалась ли, ведь звук, который заставил ее остановиться, походил в равной мере на смех и на всхлип. Нет, смехом, конечно, этот звук назвать было сложно, скорее какой-то почти безмолвный шелест, но никаких сомнений насчет того, что этот звук означал, оставаться решительно не могло. Там, за закрытой дверью подсобки, прямо сейчас кто-то не то смеялся, не то плакал.

Рона замерла, напуганная собственной внезапной досадой на то, что кто-то опередил её, заняв укромное место, и, опешив от такого хода собственных мыслей, похолодела изнутри, как вдруг оцепенение ее было нарушено зазвучавшими внезапно голосами: «… Дело ведь не в том, как я к ним отношусь, да? Они не перестанут от этого быть ни Высокими, ни людьми, даже если для меня невозможно ставить знак «равно» между двумя этими понятиями…»

Мигом забыв обо всех своих мелких невзгодах, Рона замерла возле двери, боясь дышать, и провела так еще очень много времени. По-хорошему, конечно, ей бы немедля войти, а то и позвать сюда кого посерьезнее – патрульных-то по выходным на улицах всегда в достатке, но что-то сдерживало девочку, как бы страшно ей ни было стоять здесь и подслушивать невольно этот разговор. Невольно ли? Видеть говорящих, чтобы узнать их, Роне не было никакой необходимости – голоса и без того были слишком знакомы ей, но слова, которые они говорили… От них какой-то отвратительный, парализующий страх проникал в тело девчонки всё глубже, лишая последней возможности убежать, пока не стало уже и так слишком поздно.

«…я тоже не хотела в тебя влюбляться!..»

Провалиться Империи, зачем? Зачем она здесь сейчас, зачем слышит всё это? Ия, Лада… Как, на одном дыхании, обо всём этом? О перевороте, о любви, о свободе…

«Мне семнадцать лет, и я хочу жить…»

Слова всё лились и лились, произнесенные слишком громко, что бы сложно было попытаться убедить себя, что что-то было понято ею неправильно, а Рона стояла, не в силах двинуться с места, и горячие слёзы почему-то безудержно катились по её щекам. И на фоне услышанных слов собственные слёзы уже не пугали.

Святая Империя, что эти девчонки затеяли, во что впутались, как посмели?..

Высокие, Средние, люди… Их разговоры заставляли волосы Роны снова и снова шевелиться на её голове, но хуже всего было не это. Хуже всего было какое-то очень просто и быстро пришедшее осознание того, что у нее самой, Роны Валтари, всё услышанное не вызвало праведного негодования, да и страх, узлом стянувший её внутренности, имел отношение не к тому, к чему ему следовало бы относиться, не ко внезапной встрече с неблагонадежными, но к судьбам двух этих девушек, вставших на страшный путь сопротивления и задумавших, очевидно, что-то куда большее, чем «пустые» разговоры в павильоне «Зеленого Листа».

А вот по-настоящему страшно было от другого – от вопроса, что же станется дальше с ними всеми – Ладой и Ией, Каем, Эми, - когда всё это, происходящее здесь и, кажется, только начинающееся, всплывет наружу – оно ведь непременно рано или поздно всплывет…

========== Глава 51 Привязанности сердца ==========

Все выходные дни, с которых начался новый год, Карл пребывал в каком-то удивительно благостном настроении – не то отдых так на него подействовал, не то все самые острые вопросы между ним с Ладой как-то сами собою оказались исчерпаны и закрыты. Но даже когда Лада вернулась слишком поздно со своего последнего «собрания» «Зеленого Листа» - а случилось это из-за того, что, выходя на своей остановке из вагона, девушка умудрилась как-то страшно неудачно поскользнуться и пребольно потянуть лодыжку, еле доковыляв до дома к комендантскому часу, молодой человек только покачал головой, скорее соболезнуя, чем укоризненно, и отправился на кухню заваривать чай. Чай, кстати, Карл добыл у кого-то из своих сотрудников, ездивших неделю назад по делам в шестнадцатый квартал, какой-то чудной и мудрёный, очень бледный, однако нежно и сладко пахнущий цветами, отчего Лада, едва удержав себя в руках, впала в тихий восторг. В родном одиннадцатом она такого отродясь не видела и не пила.

Первые дни января Лада провела в отупляюще благодушном безделье. Ходить она почти не могла – только хромать по квартире, от комнаты до кухни да санузла, и больная нога стала неожиданно уважительной причиной отдохнуть от бешеной кутерьмы последних дней декабря, которые, как сама она осознала с запоздалым удивлением, немало её вымотали – скорее морально, чем физически. Нина с Веей единодушно согласились позволить девушке задержаться дома еще на пару дней, продлевая её выходные аж до пяти суток. Почти как зимние каникулы в былые школьные годы – те так вообще неделю длятся. Удивительно, но, несмотря ни на что, Ладе было хорошо. Неинтересные старые сериалы по телевизору, постельный режим и окончание холодной войны с мужем, дурацкие разговоры ни о чем – всё стало, наконец, как-то само собой просто, и не хотелось думать ни о каких «но», о которых можно было бы друг другу напомнить. Хотя есть ли смысл бередить всё то дурное, что только-только утихло и успокоилось? А, кроме того, разумеется, воспоминания о светлых вечерах с Ией грели её изнутри теплым огоньком любви и благодарности. Воспоминания о странных разговорах, которые они вели тогда, о тайнике под потолком – всё это отзывалось в сердце девушки тихой радостью, и никакие мысли о том, что самое страшное теперь только начинается, не могли её пересилить. Потому что забыть всё это будет невозможно – никогда. И одно только это может сделать её счастливой так надолго…

В один из этих ленивых дней, когда Карл уже вышел в смену на завод, к Ладе ненадолго заглянула после работы мать – Ина, оказывается, впервые вернулась в тот день из садика домой одна и, позвонив маме, заявила, что бы та не волновалась за нее, а ехала лучше навестить сестру, «у которой болит ножка». Святая Империя, ну как, ну зачем, ну разве можно скрывать это безумное тепло, улыбкой озаряющее лицо от таких чудесных новостей?.. Сидя напротив матери за столиком на тесной кухне, Лада вдруг подумала о том, как же невыносимо мало на самом деле в своей жизни говорила с ней, по-человечески говорила, а не болтала о каких-то глупостях, как же плохо она знает эту женщину и как никогда, оказывается, даже не задумывалась об этом, не то что не пыталась этого изменить…

- Скажи, мам… - чуть неуверенно начала девушка, когда короткий дежурный разговор о том, как обстоят дела на работе, был закончен. – В твоей жизни есть что-то, что ты хотела бы изменить, или тебя всё в целом устраивает?

- Конечно, я хотела бы, чтоб Лора была жива. - Коротко и чуть напряжённо отозвалась Дара Карн, глядя куда-то в сторону, будто разглядывая бледные обои. Лада, кажется, чуть замялась. Вот дура, могла бы и сама догадаться…

- Ну… нет, из того, что ты сама реально могла бы изменить…

- Я могла бы держать её за руку, когда мы выходили на улицу. – Девушка увидела в глазах матери отчуждение и давно позабытую горечь и очень ясно вдруг поняла, как далеко они с Ией на самом деле зашли, сами того не заметив, и поняла, что уже не сможет задать этот вопрос снова.

Когда нога девушки, спустя дня три, перестала ныть, Лада с Карлом в очередной раз съездили на консультацию в Центр Зачатия. Умолчать о декабрьском предложении доктора Элизы Ольсен Ладе удалось без особых трудностей, однако теперь, каждый раз, когда они оказывались в кабинете врача вместе с мужем (хвала Всеединому, случалось такое весьма нечасто, лишь пару раз), ей становилось ужасно не по себе, и мысленно девушка произносила все молитвы, какие только могла вспомнить, лишь бы Элиза не обмолвилась о препарате снова – при Карле. Меж тем доктор Ольсен, когда процедура забора половых клеток молодых людей была завершена, записала пару на какие-то курсы для будущих родителей (чему Лада, признаться, особенно рада не была, ведь где взять время на всё то, что нужно, и то, чего требует сердце?), впарила уйму образовательных брошюр, однако доступ в саму лабораторию, где начиналось развитие нового человека, всё еще не открыла – слишком строгое требовалось сейчас соблюдение режима тому, что станет однажды Йонасом Шински, объяснила она, освобождая обоих супругов от посещения Центра аж на целый месяц, до начала февраля.

Не то это было осознание четкой границы, которую девушка поставила еще летом между «собой-внешней» и «собой-внутренней», не то какие-то иные изменения, произошедшие внутри нее, однако Лада все эти дни не чувствовала ни негатива, ни бессилия страха, ни былого неприятия происходящего. Январь словно принес ей удивительное умиротворение и светлую меланхолию, внутреннее тепло осознания, что, что бы ни происходило с ней в действительности, она не одна – и никогда уже не будет одна, даже если Ии нет рядом день за днём, даже если судьбе суждено рано или поздно разлучить их, - потому что слишком много вобрала она в себя за прошедшие полгода, впитала со словами и взглядами, объятьями и поцелуями, впитала с каждым прикосновением и каждым сообщением, написанным между строк в будничном «привет как дела».

А еще, взглянув однажды утром в зеркало в ванной, Лада вдруг словно не узнала собственного отражения, почувствовала себя ужасно взрослой – работа, муж, ребенок… Как бы Карл не пытался скрыть этого, даже теперь, помогая ему с поклейкой обоев в большой комнате (удивительное всё-таки дело: как нужна помощь в ремонте, так будь добра, помоги, а как иметь собственное мнение и собственные планы и дела, так «ты же девушка!»), Лада прекрасно слышала в каждой его фразе, сказанной простым, будничным тоном, какое-то невозможно восторженное: «Вот когда Йонас подрастет, мы с ним…» И скрыть внезапную улыбку от этих слов ей отчего-то было очень непросто. Ей-то с чего от этой мысли становится тепло, она ведь никогда этого не то что не хотела – боялась как огня, считала домашний быт хуже самой страшной тюрьмы… Лада чувствовала внутри себя странные перемены, которые прежде неизменно страшили её – теперь же они вдруг переполнили её странным, неведомым доселе умиротворением, хотя страх осознать однажды, что всё это – лишь очередная ловушка Системы, и шевелился едва уловимо где-то на задворках её сознания. Как-то слишком уж внезапно она стала взрослой. Весной ведь только была девчонка девчонкой, а тут вдруг всё это… Хотя с весны-то минул уже почти год, если посчитать, и до следующей лишь два месяца осталось. Только бы не обернулось это внезапное спокойствие топкой трясиной – но разве не в ее руках всё изменить? Разве не к этому она идет так упорно и отчаянно уже который месяц? Привыкшая никому – и себе самой в том числе – никогда не верить, Лада словно искала невольно какой-то подвох в том, что чувствовала, неизбежно ждала западни и разочарования, где-то в глубине души надеясь при этом оказаться неправой, ведь слишком хорошо было сейчас ей на душе – и это пугало. Нет, пугало бы, если бы девушка позволила себе копнуть чуточку глубже, снова поднять на поверхность похороненные страхи.

Она курила в окно свои тонкие сигареты с золотистой каёмочкой и вспоминала отчего-то тот вечер осенью, когда, стоя там же, где стояла сейчас, на этой же кухне, говорила по телефону с Ией, предлагавшей ей вступить в «Зеленый Лист», когда обе они еще и представить не могли, на какую самоубийственную дерзость пойдут, спустя считанные дни и недели… Почему сейчас ей больше не страшно?

Удивляла девушку отчего-то еще и мысль о том, как человек, что с ним ни делай, рано или поздно (а на деле – куда раньше, чем сам того ожидает) привыкает ко всем тем внешним обстоятельствам и условиям, в которых оказывается вынужден по тем или иным причинами жить. Скажи Ладе еще совсем недавно, год или два назад, что она совершенно спокойно съедет от родителей и сестры жить к какому-то полузнакомому человеку, и она ни за что не приняла бы этот факт спокойно, просто не поверила бы, что согласится. И, скажи ей сейчас кто, что однажды она станет жить в Высоком Секторе, или в Низком, или вообще с Ией вне Империи – она не поверит точно так же… Да и вообще лишь этой весной все те мысли и, тем более, чувства, которыми теперь она так спокойно и упоённо живет, показались бы ей верхом абсурда и безумия… Сейчас же всё это видится не таким-то уж и страшным – куда там, единственно возможным. Быть может, и с другими так? Быть может, напрасно все так боятся перемен, боятся, что придется меняться им самим? Да и что в этом плохого? Почему вообще люди так жадно цепляются за это кажущееся постоянство жизни, стремятся связать себя по рукам и ногам стабильностью, если рано или поздно всё равно неотвратимо привыкнут к новым условиям, к любым изменениям, произойди они в их жизни? А они ведь непременно рано или поздно происходят…

И впервые в жизни Лада почувствовала себя абсолютно свободной – от мнимых ценностей, которые никогда не были её, от всего прочего, что никогда ей не принадлежало. Не бунтующее подростковое неприятие, но спокойную и светлую свободу – внутри себя, в своих мыслях, в своем отказе от всего мелкого и незначительного, что было в окружающем её мире. Быть может, в этом и есть какая-то не поддающаяся описанию великая ценность – что всё, абсолютно всё, что ты считаешь своим, будь то вещи, работа, места или даже люди, тебе однажды придется отпустить?.. Лада вдруг ощутила себя лишь странником и гостем в этой жизни, и, несмотря на подступивший к горлу душный комок слёз, почувствовала, как переполняется теплом и лёгкостью. И будни, и работа, и усталость, и споры с Карлом, и вся Империя оказались внезапно ровным счётом ничего не значащими внутри неё. Осталась только переполняющая любовь.

***

Once upon a time I was falling in love

But now I’m only falling apart

There’s nothing I can do

A total eclipse of the heart*

[*Англ. «Когда-то я влюблялась,

а теперь только разваливаюсь на части (или «теряю голову», игра слов)

Я ничего не могу сделать, это полное затмение сердца»

Из песни Bonnie Tyler – “Total eclipse of the heart”]

Ничего так не хотелось после той ночи, как провалиться сквозь землю – Пан вообще слабо представлял, как дальше жить и смотреть в глаза этому человеку после всего, что было сказано и сделано. Хотя, нет, если честно, спать всё равно хотелось сильнее.

Зайдя минут на пятнадцать в общежитие (хвала Империи, Антона там не оказалось) и едва не проспав свою остановку монорельса, к полудню Пан был уже в родительской квартире, где, упав на диван, уснул до самого вечера. Дабы не портить эйфории безумия и переполняющего счастья на сердце, думать не хотелось вообще ни о чем.

Зацикливаться на том, что в пятом квартале всё как всегда по-прежнему, тоже, в общем-то, не было никаких сил. Свалив в первый день наступившего года из дома с утра пораньше, Пан знакомыми улицами отправился прямиком на остатки фабрики, хотя настроения рассказывать что-либо Марку у него не было и в помине. Да и что тут расскажешь? Рюкзак по старой привычке болтался где-то в районе поясницы - спасибо, здесь хотя бы не найдется кого-то (в лице, как правило, Антона Штофа), кто непременно сочтет своим долгом сделать замечание о неподобающем внешнем виде.

- Ну что, как тут? – Признаться честно, мальчишка и сам не знал, было ли ему интересно узнать ответ на свой вопрос, или задан он был просто потому что надо же было как-то начать разговор, и ощущение это ему ужасно не понравилось.

- Да паршиво, - тихо и просто отозвался Марк, глядя себе под ноги. Они сидели на своем любимом месте, на втором этаже правого крыла, у которого полностью отсутствовала стена фасада, и оба словно бы не знали, с чего начать, - вторводу уже чуть ли не два раза в неделю пускают, в школе все как одурели, родители пилят… Летом им не нравилось, что я толком не учусь, а пытаюсь работать, теперь – что не работаю, а на шее сижу… Цены растут, зарплата – нет, всё как всегда. – Пожал плечами, потом внезапно оживился. - Зато тут Эллу замуж выдали, прикинь?

- Всеединый сохрани, - выдохнул Пан, вспоминая главную ябеду своего предыдущего класса, - она даже родителями что ли так надоела? И кто новый обладатель такого счастья?

- Не знаю, не из наших, - пожал плечами Марк, - но мне его уже жалко. Ей же в МДН прямая дорога. – Потом, после пары минут слишком уж очевидно напряженного молчания, наконец, произнес. - Ну рассказывай. Что, тебя уже послали? – Пан лишь мотнул головой и снова уткнулся острым подбородком в колени.

- Нет.

- Тогда в чем проблема?

- В том, что я люблю этого человека.

- Ммм, - многозначительно отозвался Марк, - а он об этом не знает?

- Знает. И даже ответил.

- Тогда в чем проблема-то?..

- В том, что так нельзя, - сухо и почти зло бросил Пан, поднимая лицо, - разве сам не понимаешь? В том, что мы никогда не сможем… - Провалиться Всеединому, как же сложно сказать это вслух. – Не имеем права. Святая Империя, я такой трус. Трус и дурак. И дальше становится только хуже. Всё хуже и хуже, а я уже так устал, - прошептал он, - устал чувствовать себя неправильным, ненормальным… Что я делаю не так? Ну? Почему я не имею права на то, что чувствую, и то, что происходит? Почему кто-то всю жизнь живет и не парится, а я как не пойми что… – На какое-то мгновенье Марку показалось, что глаза друга блеснули подступившими слезами, и от этого видения стало ой как не по себе, потому что этого он не видел прежде никогда, в какие бы передряги они ни попадали. – Потому что так решила Империя? Потому что я Средний? Потому что я… Да чтоб им всем пусто было.

- Нет такого человека, который не имел бы права быть счастливым, Пан! - Неожиданно горячо перебил его Марк, заглядывая другу в лицо. - Мы прожили столько лет в пятом квартале - пятом, чтоб его, квартале - мы столько всего передумали и научились делать, чтоб не свихнуться совсем от скуки, а теперь ты вот так просто заявляешься и говоришь мне, что не имеешь права? Да ты вообще себя слышал? Ненавижу ваш грёбаный Высокий Сектор, ненавижу все, чему вас там учат, но не смей даже думать, что ты не имеешь права на счастье, кем бы ты себя не считал! Смотреть противно, Пан, – в голосе его, заметно, однако, смягчившемся, не было и тени укоризны, написанной на лице, только тревога и беспокойство, - с каких это пор ты такой унылый и безнадежный? Наверняка же есть какие-то лазейки… Не может не быть.

- Угу, - слабо отозвался Пан. Марк только вздохнул.

- Да уж, приключения ты всегда умел находить…

- И не говори, - отозвался Пан с щедрой долей сарказма.

- А я, между прочим, предупреждал, что первый тебе по шее дам, когда ты ко мне придешь сопли мотать. Я только одного не понимаю – почему ты это всё говоришь мне, а не ей? Потому что честь и гордость? Мне кажется, вам двоим было бы полезнее поговорить о том, кто на что имеет право…

- Не осталось там уже никаких ни чести, ни гордости. – Сказал, как выплюнул. «Ей». Проклятье, Марк, ну вот как тебе сказать, что все еще хуже? Что хуже просто уже некуда… - Дай сигарету.

- Чегоо? – Вытаращился на него Марк.

- И ты туда же? Что слышал. – Устало выдохнул Пан. - Пожалуйста.

Марк молча вскинул брови и протянул другу помятую пачку с зажигалкой. Горло ободрало чем-то едким и жгучим, а ноги и пальцы рук моментально сделались ватными. С трудом сдерживаясь, мальчишка сдавленно кашлянул.

- Ну хорош уже на меня так смотреть, всё со мной нормально…

- Угу. Я вижу. Если бы ты только знал, Пан, как мне всё это не нравится, - качнул головой Марк, - всё, что с тобой творится с тех пор, как ты там. Моя б воля…

- Твоя бы воля - и что? – Взгляд Пана вдруг пронзил злостью. - Забрал бы меня оттуда? Сюда, в пятый?

- Да дикие его знают… - Тяжело выдохнул парень. - Какое я имею право за тебя решать, что тебе лучше, да? Только ты себе не представляешь, как жутко видеть тебя каждый раз всё более изломанным и измученным. Я-то боялся, что ты будешь становиться всё более Высоким, а выходит… Лучше б уж Высоким, чем так.

- «Так». - Невесело усмехнулся Пан. Неужто и правда единственное, что видит в нем теперь Марк, - это усталость и уныние? Неужто и правда это единственное, что он в силах и хоть сколько-то в праве показать изо всей этой невероятной бури, что бушует в нем последние полгода? Но спросил отчего-то совсем иное. - Как ты думаешь, есть ли что-то, ради чего человек готов будет отказаться от всего, что имеет?

- Идея, - не раздумывая, отозвался Марк, - общее благо. Мир, конечно.

- А личное?

- Не понимаю разницы, - нахмурился он, - вернее, понимаю, но ответы от этого не изменятся… Или поясни тогда.

- Да нет, - вяло отмахнулся Пан, - Не забивай голову…

- С каких пор ты мне не веришь, Пан? Я не про это конкретно, я вообще про всё. – Устало выдохнул Марк, не глядя на друга, и тут же отвечая на свой вопрос. - С тех пор, как упёрся в Высокий. А я тебе ничем не могу помочь, потому что ты мне не говоришь чего-то самого важного. Не знаю, чего, - просто пожал он плечами, - но не говоришь. То ли нельзя, то ли не хочешь, то ли почему-то боишься меня. Хотя не такой уж ты и трус, как расписываешь тут. Ну вот что я должен сделать? Сказать тебе, что всё будет хорошо, хотя сам в этом сомневаюсь не меньше твоего? Сказать, чтоб ты забил и не парился? Но я же вижу, что тебе плохо. Или подтвердить тебе, что ты действительно редкостный кретин, а я умываю руки, потому что ничего не могу сделать? Выслушать я тебя выслушаю, но как я могу тебе помочь, если ты сам не хочешь, чтоб я тебе хоть как-то помог? Я не знаю, честно. – Марк ковырял носком ботинка щель в стене, пытаясь поддеть застрявший в ней осколок раскрошившегося кирпича. - Детский сад прям какой-то. Скажи хоть что-нибудь что ли…

Ну вот и что тут скажешь, а? Пан не нашел слов, а Марк, так и не дождавшись от друга никакого ответа, продолжал:

- Ты стал похожим на них, - сожаление отчетливо слышалось в голосе Марка, - тебе теперь ничего нельзя мне говорить, даже если я вижу, что ты этого хочешь. Что тебе это нужно.

- «Похожим на них»? А какие они? – Поднял на друга взгляд кадет.

- Что?..

- Они все такие же разные как и мы, Марк. А я стал изгоем, - хмуро отозвался Пан, туша недокуренную сигарету. Ну и дрянь, - хотя они зовут это «посредником».

- «Посредником»… - повторил темноволосый парнишка с какой-то едва уловимой досадой. Весь этот разговор явно жутко не нравился ему, но он почему-то продолжал. - Когда ты говоришь «домой», Пан, что ты обычно имеешь в виду? Пятый или свою общагу там?

- Когда как… - растерянно выдохнул Пан. Очевидно, конечно, куда клонит Марк, но сама эта мысль показалась мальчишке странной и неправильной. - Хотя чаще общагу, - вызов в его голосе, кажется, оказался слишком очевиден. Марк ничего не ответил, только едва заметно кивнул в ответ своим мыслям.

- Ты мне скажи только одну вещь, - произнес он, глядя куда-то в сторону, – ты жалеешь? Ты бы хотел, чтобы ничего этого не было? Того, что вообще сейчас с тобой происходит, с тех пор, как ты там, о том, о чем ты мне не говоришь.

- Нет, - ответил Пан, не раздумывая, - нет, не жалею. Ни минуты.

- С этого и надо было начинать, - скривился Марк, - всё у тебя, значит, в порядке, как бы ты тут ни ныл. Если не жалеешь, значит, в порядке. Так что, может, расскажешь всё-таки, кто она?

Что-то внутри вздрогнуло и сжалось. А может, и правда сказать, а? Забить на все и сказать? Марк вроде не такой уж клинический случай… Только сердце все равно колотится как ненормальное.

- Слушай, Марк. Мне, наверное, правда, надо тебе кое-что сказать. – Расколоться Империи, как же стрёмно. – Пойдем, может, покрасим, я с мыслями соберусь… – Вопросом на вопрос отозвался мальчишка, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду от налипшего мусора и пыли. Снегом в пятом квартале этой зимой явно даже и не пахло.

Дальние закоулки фабрики, куда редко кто-то забредал, были сплошь размалёваны цветными не то узорами, не то надписями, не то просто полосами и потёками, в зависимости от степени бездарности творца. Краски, которыми проводилось время от время расцвечивание руин, хранились в подвале другого крыла и были, по сути своей, ничьими - или общественными, что означало примерно одно и то же. Просто каждый из тех, кто грешил “наскальной живописью”, хоть раз, да приносил в этот негласный тайник один-другой баллончик. В школе такие художники всегда считались ребятами отчаянными на грани безрассудства, особенно те, кто «на слабо» рисовал не в самых глубинах, а достаточно близко к тем частям строений, которые выходили на более-менее людные улицы, потому что спалиться за таким занятием означало бы проблемы по-настоящему крупные, почти независимо от смысла слова или рисунка, который этот человек создавал. Пан рисовать пробовал только однажды, но, быстро придя к немало огорчившему его выводу, что таланта к художеству не имеет категорически, забил.

- Если тебя это разговорит. - Без особого энтузиазма откликнулся Марк, пожав плечами. И правда, весь этот разговор не на шутку утомил и расстроил его. Однако слова парня потонули в низком мужском голосе, заставившем его тоже тотчас вытянуться по стойке «смирно».

– Кто здесь? – Всё-таки сколько бы Мастера ни говорили, что Академия – не военное учреждение, а выдрессировали их всё равно на славу. Из-за отколотого зуба стены перед мальчишками появились внезапно двое комендантов и собака, на одного меньше, чем всегда, когда приходит ВПЖ… - Что здесь происходит?

Краешком глаза мальчишка заметил, как побелело лицо Марка. Да уж, и правда, с каких это пор она шастают тут, на фабрике, где обычных-то людей отродясь не бывает, не то что комендантов… Защитная реакция, однако, сработала отнюдь не так, как ожидал от себя Пан.

- Пан Вайнке, кадет Академии Службы Империи в Высоком Секторе, - неожиданно для самого себя отчеканил, ни на секунду не запнувшись, мальчишка. Уныние словно выбило из головы в один момент, - первый курс, четвертая группа. Занимаюсь внедренным наблюдением по индивидуальному заданию, полученному в ходе полевых сборов. Пожалуйста, паспорт, удостоверение кадета и разрешение на пересечение границы, - Пан протянул мужчинам электронные карточки документов, - проверьте.

- И ваши, - обратился второй мужчина к Марку.

- Да, конечно, - кивнув, тот зашарил по карманам куртки, потом протянул свои документы.

- Одноклассники? - Вопросительно взглянул на Пана мужчина, изучая паспортные данные Марка.

- Бывшие.

Мужчина лишь кивнул.

- Хорошо, - вернул по-прежнему бледному от напряжения Марку белую с синим уголком карточку его паспорта, потом обратился к Пану, - кто Ваш руководитель?

- Мастер Алексис Брант, - кажется, никогда еще произнести это имя вслух, да еще и при ничего не подозревающем Марке, не было так невыносимо сложно, однако иного выхода мальчишка даже не стал пытаться искать – сейчас есть вещи и поважнее.

- Ему будет направлен запрос на подтверждение и отчёт, - кивнул комендант, - Храни Империя грядущую встречу.

- Храни Империя грядущую встречу, - отозвался Пан, потом, не меняя безжизненно-холодного тона, обернулся к Марку, - следуйте за мной.

По боковой лестнице, полуразрушенной и засыпанной обломками кирпича, стремительно вниз, едва разбирая дорогу.

- Да чтоб меня, Пан, - выдохнул, наконец, Марк, ошарашено глядя на друга, когда мальчишки оказались на достаточном расстоянии от комендантов, - что это было? Даже я сам тебе поверил, - мальчишка неровно выдохнул и облизнул губы, снова потянулся за сигаретами.

Пан только невесело усмехнулся.

- Ну вот, теперь ты видел. И нечему тут не верить. А было это то, из-за чего меня теперь боятся мои же родители, - к его собственному удивлению, голос сквозил злостью, - «Детский сад», говоришь? Что они тут забыли?..

Однако ж и достанется ему по возвращении в Академию.

- Пойдем-ка мы лучше по домам, а не красить, а? – Голос Марка был по-прежнему полон крайнего напряжения, когда Пан, чуть посомневавшись, согласно кивнул ему в ответ. - Чего ты сказать хотел?

- Да не важно уже… - прошептал мальчишка с досадой и направился в сторону выхода. Уверенность его как рукой сняло.

========== Глава 52 [Не]знающие ==========

- Ия! Ия, подойди на минуту, - громкий голос Грегора, донесшийся из его комнаты, нарушил спокойное воскресное утро. Позволив себе поспать дольше обычного, теперь, в одиннадцатом часу утра, Ия сидела на кухне, меланхолично жуя бутерброд с каким-то удивительно резиновым, безвкусным сыром, вперив взгляд в почти не затыкающийся круглый сутки телевизор.

Еще одно преимущество своей работы, за которую девушка не раз уже возносила хвалу судьбе, давшей ей шанс получить образование из девяти, а не пяти классов, были, разумеется, каникулы, полагавшиеся школьникам в первую почти что целую неделю января. На нее, конечно, эти каникулы не очень-то распространялись, и в школе за последние дни она побывала уже не раз, и от отчётных документов за триста шестьдесят пять дней прошедшего года никто её не освобождал, однако спокойствие выходных всё равно давало о себе знать. По крайней мере можно было выспаться и невзначай порадоваться нескольким лишним дням тишины, которых Ие порой так не хватало в вечно шумных буднях школьных коридоров.

- Да? – Отложив свой завтрак, девушка заглянула в приоткрытую дверь, что вела в комнату отца, и на мгновение замерла, потому что картины, представшей перед её взглядом, видеть прежде ей не доводилось. Мужчина стоял перед зеркалом, поправляя (а, вернее, сбивая куда-то вбок еще сильнее) тёмный, почти чёрный галстук; одет он был в тщательно отутюженную, идеально сидевшую на нем тёмно-синюю комендантскую форму, на левой руке отсвечивали все три кольца. Заслышав звуки появления дочери, Грегор повернулся к ней и сделал шаг навстречу.

- Посмотри, всё везде в порядке? – Сказано это было тоном первоклассника, готовящегося к линейке, и Ие на мгновение стало даже смешно, хотя весёлость эта улетучилась очень быстро.

- Да, в порядке… - неуверенно произнесла она, оглядев отца с ног до головы. Привыкшая видеть его в тёмно-сером будничном костюме Средних (хотя плащ осенью он и носил иногда комендантского цвета), теперь девушка была потрясена, каким статным и помолодевшим лет на пять может, оказывается, выглядеть её отец, - галстук только поправь… - она потянулась помочь ему и почему-то слегка смутилась того, как близко к нему находится. - А что за торжество?

- Сегодня слушание, - отозвался Грегор Мессель, собирая со стола какие-то мелочи в барсетку, - в Высоком Секторе. Все говорили, что это невозможно, но я попробовал подать апелляцию – и меня согласились принять. Ия, - выдохнул он, очень серьезно и прямо взглянув в глаза девушки, - я хочу – пытаюсь, - поправился он, - вернуться в Высокий. Прошло восемнадцать лет, как я здесь. Это почти половина моей жизни, всё время которой я беспрекословно подчинялся тому, что от меня требовали, каждому слову, с которым я часто бывал не согласен внутри себя. Ты выросла, Ия, я уже давно не несу за тебя ответственности. Я выполнил всё, что касалось тебя – даже больше, чем требовалось, - и теперь я хочу попробовать вернуться.

- А слушание… когда ты узнаешь ответ? – Смысл слов, сказанных отцом, с каким-то мучительным трудом укладывался в голове, хотя, наверное, ничего невероятного на деле в нем не было.

- Когда меня введут в курс дела, - холодно развел руками Грегор, - Ия, я не знаю, сколько времени может потребоваться на рассмотрение и окончательное решение.

- Но я… ведь останусь здесь, да? – Неуверенно произнесла девушка, изо всех сил стараясь не хмуриться, потрясённая всем услышанным.

- Если меня восстановят? Полагаю, что да, но, повторюсь, шанс того, что это произойдет, крайне мал. Слишком много времени прошло… Сейчас от меня уже ничего не зависит, и я не хочу загадывать невесть что.

- Но ведь квартира… Я же не могу одна… - и не может же он забрать её туда. Ни он не может, ни она не пойдет. Ни за что. Провалиться Империи, что же происходит?..

- Выйдешь замуж, - пожал плечами Грегор, направляясь в прихожую обуваться, - Не проблема, подходящих молодых людей несложно найти. Но, повторяю, загадывать слишком рано.

«Выйдешь замуж»… Как всё просто.

Ия стояла в прихожей, прислонившись плечом и виском к стене, провожая невидящим взглядом темных глаз каждое движение отца, пытаясь привести мысли в порядок и унять едва уловимую дрожь пальцев.

- Всё, до вечера, - быстро кивнул Высокий, застегнув последнюю пуговицу на толстом пальто и отворяя входную дверь.

- Да… удачи, пап. - Едва слышно прошептала Ия как-то очень напряженно. Грегор бросил на девушку чуть удивленный взгляд, словно ожидая, что она скажет что-то еще, и, не дождавшись, вышел за порог.

Странный осадок остался на душе Ии, когда дверь затворилась за её отцом, и сама она в задумчивости вернулась на кухню допивать остывающий чай. С одной стороны, новость, такая внезапная, обескуражила её, заставив подумать о том, что привычному ходу жизни – её и их, о чём она никогда особенно не задумывалась, - в любой момент, оказывается, может прийти конец, и вовсе не по той причине, откуда девушке казалось логичным его ожидать. С другой стороны, Ия почувствовала какие-то странные смущение и неловкость за собственное ребячество, за неожиданную детскость своих представлений о неизменности и «вечности» жизни в отчем доме. Мысль о том, что рано или поздно этот день должен был бы настать, застигла Ию врасплох. Мысль о том, что всё это время она не представляла, как в данной реальности, а не в своих мечтах, где они всегда были с Ладой вместе, жить без отца, которого всю жизнь почти презирала, и к которому, оказывается, так невозможно привыкла, показалась ей нелепой и легла на её щеки теплом стыда. А с третьей стороны, которая сейчас, несомненно, занимала, и даже задевала девушку больше всех прочих, в сознании Ии происходило теперь постепенное осмысление сказанных отцом слов, и странное чувство сродни состраданию закрадывалось в её сердце.

Святая Империя, хоть кто-то в этом мире живет счастливо, живет так, как ему того хочется? Неужто даже среди сильных, владеющих миром, нет довольных своей долей? «Я бы не вышел на работу в один из дней много лет назад». Ведь так он ответил на её вопрос, да? Что же там случилось, что столько лет он был заключён в Среднем без надежды на возвращение? Что он сделал не так, да еще и против своей воли, подчиняясь чьим-то приказам?

Ах, мама, мама, если бы только тебя увидеть… Может быть, ты знала?..

Девушка включила электрический чайник и, прибавив для виду громкость каких-то очередных новостей по телевизору, села на свое прежнее место, поджав под себя босые ноги, успевшие замёрзнуть. Всё-таки от стеклостены зимой одна мука, никак квартиру не согреть. А ведь было и что-то еще в этом разговоре, в этом странном утре, холодно светившем в окно, что не давало Ие покоя: никогда прежде в жизни девушки Грегор Мессель не представлялся ей таким живым и настоящим человеком, нормальным, а не таинственным чопорным Высоким, с которым она почему-то вынуждена делить кров. И никогда прежде он не вызывал в ней стольких чувств разом, противоречивых, но очень живых, почти осязаемых…

Представить, как можно жить в ожидании чего-то, как говорят эти загадочные «все», совершенно несбыточного и невозможного в течение восемнадцати лет, Ие решительно не удавалось – да и не мудрено, когда восемнадцать лет – это вся твоя жизнь. Но то, что она чувствовала теперь, поднимало в ее груди волну какого-то едва уловимого трепета.

Так, значит, среди Высоких тоже есть свои Высокие и свои Средние? Те, кто приказывает, и те, кто подчиняется, даже будучи не согласным с этими приказами на протяжении восемнадцати лет? Но Грегор Мессель – комендант, и только две должности, по логике вещей, должны стоять над ним и иметь право отдавать ему распоряжения, которых он не может ослушаться…

И всё-таки странно. Средние, не важно, в пятнадцатом они квартале живут, в восьмом или в третьем, знают с самого детства, что они – Средние, что они одинаковые, и эти слова звучат для них почти что синонимами. Несмотря на то, как сильно различается уровень жизни во всех этих кварталах, у всех них одна форма, одни мысли, один Устав и одна жизнь, одинаковая для всех и каждого. И в шестнадцатом, и в десятом, и в пятом квартале все знают, что теоретически имеют одинаковые права и шансы учиться девять классов вместо пяти, свободно передвигаться по всему Среднему Сектору – не только когда Империя выделяет по причине замужества квартиру,но и в любое свободное время, если ты такое найдешь, - знают, что везде одинаковое количество часов вторводы, количество школ, детских садов и больниц…

А еще знают точно так же, что в шестнадцатом квартале, как самом близком к Высокому Сектору, можно найти некоторые редкие лекарства, которых нигде больше не встретить, знают, что в третьем и в шестом находятся самые крупные заводы, так что воздух в них, а так же четвертом и пятом, наиболее отравленный и вредный, знают, что в первом, возле стены, постоянно шныряют патрульные машины (а, может, и не патрульные вовсе), знают, в каком квартале производство каких продуктов находится, и цены на какие из «местных» товаров ниже…

Но всё это не отзывается в головах Средних никаким противоречием – потому что они одинаковые, всю жизнь до самой смерти, на работе, в школе, в детском саду, в Центре Зачатия… Просто у одних есть что-то, чего нет у других, а у других – что-то, чего нет у первых. И Система держится в балансе.

А как у Высоких?

Не может того быть, чтобы им так же с первых клеток развития вдалбливали, что они одинаковые. Нелепо и подумать, «одинаковые» - синоним «Средним», а «Высокие»? Какой их синоним? Раньше Ие казалось, что это слово настолько исчерпывает само себя, что не может нуждаться и вовсе ни в каких объяснениях, теперь она поняла, что и это были мысли Средней, а Средней она себя давно уже не считала…

Так что же «Высокий»? «Управлять»? «Властвовать»? Но Грегор же подчиняется, даже имея на своих пальцах три кольца, которым, как Ия вполне успела понять за свою жизнь, придает невероятное, почти иррациональное значение. А как же тогда те, кто ниже него по должности или статусу? Ведь, даже выполняя чьи-то приказы, они совершенно очевидно отличаются от Средних.

Или же Высокие – это те, кто знает Систему изнутри? Знает, как устроена Империя на самом деле? И не важно, как при этом они вынуждены себя вести, пользуются ли они этими знаниями, осознают ли их вообще… Но из-за этих знаний все они на разных ступенях.

«Знающие».

И дает ли это знание право быть Высокими?

***

Наступление нового года ознаменовалось для Алексиса Бранта поистине феерическим известием о том, что кадет группы 1-04 Пан Вайнке занимается в пятом квартале Среднего Сектора внедренным наблюдением по его же, Мастера, индивидуальному заданию. Только когда секундное замешательство сменилось минутой закипающего гнева и сошло на нет с приступом какой-то неадекватной веселости, молодой человек нашел в себе силы подтвердить пришедший из отдела Временной Проверки запрос.

Да, мальчишка, однако ж, не промах. Ясное дело, что уж кто-то, а он-то точно не мог не воспользоваться предложением Бранта – вернее, конечно, разрешением, а не предложением, - но не на следующий же день после того, как оно было озвучено! Хочется надеяться, что он хотя бы ожидает теперь какого-нибудь страшного нагоняя, а то даже почти обидно за собственный, и без того никогда не признаваемый этим парнем авторитет.

А вообще январские выходные, несмотря ни на какие опасения Алексиса, прошли в спокойствии. Пустота, затопившая и немало, признаться, напугавшая тем самым молодого человека по возвращении домой, отступила, притупив непривычно обостренные чувства, и оставила место чему-то сродни меланхолии. Так необходимый ему отдых и несколько полезных встреч, на которые в последние пару месяцев никогда не хватало времени, заполнили собой эти несколько дней, не давая молодому человеку погрузиться в уныние, навеваемое теперь так часто собственными размышлениями.

Расписание на новый учебный семестр, к сожалению, оставлял желать лучшего – занятия шли вразброс, занимая собой порой целый день с утра и до самого вечера, перемежаясь со свободными часами, которые далеко не всегда теперь хотелось проводить в Академии. Кажется, выпасть из бешеного темпа декабря в эту неделю спокойствия, а потом еще и вернуться в ритм новых учебных дней, виделось в этот раз задачей почти непосильной.

На самом же деле Алексиса сжигало изнутри чувство неудовлетворенности. Собой, тем, что он делает, рамками, которым вынужден соответствовать, самим фактом того, что когда-то его всё это устраивало. Где-то посредине между тоской и раздражением, логикой и чувствами.

Напарник ввалился в кабинет рано утром, когда, кажется, Академия была еще полупустой, и Алексис, приехавший в первый учебный день намеренно раньше необходимого, так безнадежно надеялся побыть один, чтобы собраться с мыслями.

- Доброе утро, Виктор. – Кивнул он, приглашая молодого человека войти. - Чего так рано, у тебя разве не третий и четвертый час сегодня?

- Давненько тут не был, - качнул головой молодой человек, - а ты сейчас сильно занят? Есть время на разговор?

- Найдется, у меня сейчас “окно”, - отозвался Алексис, - я тоже раньше приехал. Расписание какое-то совершенно неадекватное, ты видел уже?

- Наверное, еще утрясут по ходу дела, нет?

- Наверное, - безразлично пожал плечами Первый Мастер, - чай будешь? – Раз уж от долгого разговора все равно уже не отделаться, то пусть хоть он проходит с каким-никаким комфортом.

- Да, не откажусь, спасибо, - кивнул напарник и, пододвинув стоящее чуть поодаль кресло ближе к рабочему столу Алексиса, непривычно тяжело в него опустился.

- С тобой-то всё в порядке?

- Да, спасибо. Теперь куча всяких ограничений, конечно, но всё хорошо прошло. Как будто родился заново, давно, оказывается, забыл, как это у нормальных людей… Так что, введешь в курс дел?

- Ну и прекрасно. – Бесцветно отозвался Алексис. - Конечно, только сперва, наверное, расскажи мне сам, что и про кого из наших парней ты можешь сказать за тот недолгий период, что ты с ними работал? Чтоб я хоть имел представление, какими их видишь и знаешь ты.

Виктор, кажется, на долгое мгновение задумался, потом, наконец, произнес, глядя куда-то в стеклостену за спиной Алексиса:

- Колин – самый сильный из них. Кем бы он ни прикидывался. Он прекрасно говорит, прекрасно знает материал – ну, по тем предметам, с которыми лично я имею дело, - и прекрасно умеет себя вести. Однако он дефективен, и это многое портит – едва ли не всё перечёркивает. Удивлён, что его вообще одобрили. Мне кажется, в наших с Вами обязанностях что-то с этим сделать, как минимум, направить в клинику – полагаю, дело в психологии, а не в ортодонтии, но я не врач. Артур умеет учиться и умеет себя вести – но не умеет поддерживать общение, даже формальное. Нет, полагаю, умеет, но не желает. Причины могут быть самые простые, а могут – и нет. Надо разбираться. Ники ленив. В его личном деле средний балл в предыдущей школе – 9.2, это в лучшем квартале Среднего, а у нас он едва наскребает на 77? Программы разные, конечно, но это просто нелепо. Он даже не старается. То же самое с поведением: он как будто пытается выставить себя хуже, чем он есть на самом деле. Вопрос – зачем? Мне непонятно. Пан… Пан у нас не продержится. Даю максимум год и, если он полностью не пересмотрит и не переделает себя, он отсюда вылетит. Потому что нельзя Среднему требовать чего бы то ни было от Высокого Сектора, да еще и не давая ничего взамен. А он считает себя центром мира и удивляется, если это внезапно оказывается не так. Стеф…

«Но если ты действительно хочешь чего-то от меня, будь готов не только брать, но и давать в ответ!» - Другие слова поднялись внезапно со дна памяти всем сказанным напарником. И горячее отчаяние в зеленых глазах. Странное, так долго и яростно отрицаемое им самим осознание того, сколь похожи они с Паном бывают порой, всё чаще прорывалось сквозь эту неприступную стену, выстроенную когда-то в его голове.

- Единственный Драй – в группе Мастера Аккерсона, - спокойно, но многозначительно прервал его Алексис.

- Ясно. – Кивнул тот. – Простите.

«Так значит, их единодушная нелюбовь к Виктору еще и взаимна?» - Усмешкой пронеслось в голове Алексиса, когда Виктор замолчал. Это любопытно. Даже то, что ни один из них на деле Бергену ни капли не по душе. Или… чего он хотел от должности мастера у первого курса? Конечно, они Средние, конечно, далеко не безупречные… Да, для своего первого набора мальчишка Берген весьма неплох, раз так быстро разглядел некоторые важные мелочи, но только сработаться им будет еще сложнее, чем казалось сперва. Потому что для него эти парни – как сломанные вещи, которые нужно сперва починить, а потом уже ждать, что из них выйдет что-то дельное, а для Алексиса – подростки, которых надо научить и поставить на ноги. Даниел бы… а впрочем, какая теперь разница? Как бы то ни было, а от Виктора толку оказалось куда больше, чем Алексис ожидал.

- В общем-то ты прав, но мне есть, что добавить. – Брант потянулся было за сигаретой, потом вспомнил о проблемах сидящего перед ним молодого человека и одёрнул себя. - Артур с нормой перебарщивает, как бы странно это не прозвучало. Он не по Уставу высокомерен и это только усугубляется со временем. Если прежде ему было все равно на мальчишек, то теперь, когда все друг к другу притерлись, он стал ставить себя выше остальных и почти не пытается этого скрывать. Естественно, им, с их гордостью, это желания идти с ним на контакт не прибавляет. Объективно, конечно, придраться не к чему, но я думаю его осадить, когда замечу это снова. Ники уже порывался его задирать, не думаю, что он сдастся так уж просто. Пан, он… Импульсивный не в меру. Может держать каменное лицо, когда этого от него совершенно не ждешь, а может вдруг прийти и такого наговорить, что лучше б и не слышать. Ему над собой работать и работать, но я не думаю, что он вылетит, как ты говоришь. Пан – не дурак, не нужно. А Ники… – «У него же не маска, - дошло внезапно до самого Алексиса, и в последний момент он успел удержать язык, чтобы не ляпнуть лишнего, - у него защитная реакция. Вопрос только, на что, неужели всё еще на новые жизненные обстоятельства?» - Ты не представляешь, каким нервным он был на выезде - я никого таким не видел уже очень давно. Он как будто чего-то боится внутри - и даже сам совладать с этим не может. - Да, Виктору стоит это знать, вдруг (хотя едва ли) он сможет понять и объяснить что-то еще, связанное с этим странным обстоятельством.

- А Колин?..

- Насчёт Колина ты всё совершенно верно заметил, хотя насчёт дефекта я так серьезно не думал, прямо скажу. Всегда находились вещи поважнее. Здесь, знаешь, одно время даже ходили слухи, что нашу четвертую хотят не то расформировать, не то сделать “особым отделением”… Кто только чего не говорит.

- Да, слышал, - отозвался Виктор, - это еще при мне было, осенью. Но я в это не верю.

- Почему же?

- Потому что ты Брант. - Просто выдохнул Виктор, удобнее устраиваясь в кресле. - И с этим никто ничего не сделает. Поэтому и с твоей группой тоже ничего не сделает.

. «…но только прежде, чем сделает что-то со мной самим, наивный ты мальчишка» - мрачно подумал про себя Алексис. «Твоей группой». Хорошенькая постановка, ничего не скажешь. Что, интересно узнать, такого произошло за время болезни Виктора, что из растерянного и не знающего, за что хвататься, мастера-первогодки он вдруг стал таким резким и ледяным критиком.

А вслух лишь бросил безразлично:

- Я по-прежнему только мастер, Виктор.

========== Глава 53 Apart* ==========

[*Англ. «Порознь»]

Попробуем забыть

О том, что мы больны,

О непоправимом, о неизлечимом,

О том, что нам до конца

Так и не высказать вслух*

[*Из песни группы Flёur – «Два Облака»]

Январь шёл куда-то мимо нее, холодный и тёмный, по-прежнему бесснежный, нелюбимый. Даже теперь, когда зима выдалась значительно тёплее многих предыдущих, Лада всё время мёрзла, сколько бы слоёв одежды ни надевала на себя, и чувствовала себя постоянно уставшей. В «Зелёный Лист» они с Ией вместе смогли выбраться за весь месяц лишь однажды, и тот раз получился каким-то скомканным и дёрганым, принёсшим, несмотря на жадное ожидание встречи, больше разочарования, чем радости, потому что поговорить из-за постоянно снующего туда-сюда народа почти не получилось, как не получилось и обнять её хоть раз, чего Лада так давно и мучительно желала. Одной Ладе ездить в «Зеленый Лист» не хотелось и вовсе – хоть сколько-то тёплые отношения из всех ребят она поддерживала лишь с Роной, которая половину января проболела дома. В остальном девушка по-прежнему считала волонтёрство в парке очевидной и несправедливой эксплуатацией, с которой не хотела на деле иметь ничего общего. Может быть, она и была слишком резка в этом своем суждении, однако пока что Парк Славы не дал ей ни одного повода изменить своего нынешнего мнения.

А между тем одной той встречи с Ией – первой и единственной в наступившем году – оказалось достаточно, чтобы понять, что Ия изменилась. Если до нового года она была, хоть и резкой, решительной, но мягкой, то теперь внутри нее словно образовался несгибаемый металлический штырь, льдом отсвечивающий в глазах. Нет, она не стала ни бесчувственной, ни холодной, но что-то в ней определенно пошло по-другому. Для нее будущее заканчивалось первого марта, и изменить это казалось уже невозможным. Лада не знала, отдавала ли сама девушка себе в этом отчет, но считала, что не имеет особого смысла спрашивать, поднимать лишний раз и без того неприятную тему. Сейчас все шло именно так, как и было задумано, кроме одного - от Ии словно веяло смертью. И без того утомлённую и морально, и физически, Ладу это открытие пригнуло еще ниже к земле. Всю эту встречу, когда девушкам только и оставалось, что переглядываться издалека, общаясь друг с другом и со всеми, согласно Уставу, Лада смотрела на Ию и вспоминала свои летние размышления о том, что двигало теми ребятами, вдохновившими её на все эти безумия, о том, какими одинокими, должно быть, были Кир Ивлич, Абель Тарош и те безымянные, кого девушка никогда уже не узнает, если решились на такой шаг… Нет, напротив. Теперь она точно знала, что одинокий человек, которому не за что бороться – не за кого, - не пошёл бы на всё это. Парадокс, не дававший ей покоя уже так много времени, разрешился сам собой – у каждого из них, наверняка, были семьи, родители, быть может, жёны и дети… Как и у них с Ией. И всё это делалось из-за них, ради них. Ужасающая ирония судьбы. Даже просто думать об этом, не пытаясь снова и снова примерить на себя, Ладе казалось почти страшным.

Только главный вопрос для неё всё равно оставался в другом, в том, имеют ли они – имеет ли хоть кто-нибудь – право подвергать опасности или причинять вред другим людям ради собственной идеи, которая, как они полагали, должна в конечном итоге освободить «большинство» от Системы, да и сможет ли их идея вообще дойти до этого «конечного итога»? Сомневаться тоже было очень страшно. Сомневаться в себе, своей идее, правильности своих поступков, если они призваны повлиять не на двух или трех людей, но значительно большее их число… Не сомневаться, однако ж, виделось теперь куда неправильнее. Особенно когда ты и без того до смерти устала постоянно бояться.

Внутри себя, с трудом позволяя себе такую откровенность, девушка не знала, где найдет силы, как сможет не опустить рук, если всё действительно пойдет так, как они обсуждали, если совсем скоро она останется одна. Через несчастные пять с половиной недель. Считать дни до этого приближающегося конца казалось невозможным тем более.

Иногда Лада думала, что и в её глазах, наверное, появился тот же отблеск холодного металла, что и в глазах Ии.

А между тем, с возвращением череды одинаковых рабочих будней, меланхолия ушедших январских выходных как-то неуловимо перетекла сама собой в тягостное уныние. Снова пекарня, снова тесто, снова ряды булок на противнях, снова касса, камеры и ужины дома. Лада жила, словно на «автопилоте», но мысли её были неизменно далеко от всего этого. Как без Ии – потом? И сколько это «потом» будет длиться? Что будет после дня открытия Парка? Будет ли Лада одна или сможет найти поддержку?.. Не думать обо всем этом было невозможно, но ответов девушка не находила, словно откладывая их в долгий ящик раз за разом. Да и как сейчас загадывать наперёд, если не предугадать, в каких обстоятельствах она будет вынуждена действовать? Но и остаться в итоге одной без какого бы то ни было плана дальнейших действий казалось ей таким жутким…

Двадцать пятого января малышке Нарье исполнилось пять лет. Удивительно, как всё-таки летит время: только что она была еще совсем крохой, которую школьница Лада всегда немного опасливо баюкала перед сном на руках, а теперь уже получила свою первую форменную беретку и пойдет в среднюю группу детского сада приближающимся летом… Да и ей самой, Ладе, через полтора месяца исполнится уже восемнадцать – отчего-то эта цифра смущала её, хотя на деле и не должна была нести никаких радикальных перемен, ведь все возможные перемены, казалось, уже произошли с ней: свадьба, смена фамилии, переезд, Карл Шински, каждый день ожидавший её дома, и Йонас, малыш Йонас, которого она еще ни разу не видела в тёмной лаборатории Центра Зачатия… Даже думая обо всём этом, Лада никак не чувствовала себя взрослой, словно ей, несмотря на все свалившиеся внезапно обязанности, по-прежнему четырнадцать, и мир вокруг нее, неизменный, стоит на месте, не ожидая, что она когда-то повзрослеет, - что она уже повзрослела.

Все эти мысли лишь возвращали её в болото Системы, твердившей внутри её головы, что нельзя, неправильно, невозможно даже и думать о «великих свершениях» и мировых переворотах, неся на плечах весь груз обязанностей взрослого человека, что замахиваться на подобное может лишь глупый подросток, наивно полагающий, что весь мир лежит у его ног, и давно уже пора бы вырасти… Прогнать их было очень непросто. Прогнать и искренне поверить внутри себя, что собственной жизнью распоряжаешься на самом деле ты сам, а не Система, как бы она того ни хотела, что бы ни твердили люди вокруг тебя, сколько бы лет тебе ни исполнялось… На двенадцатый день после открытия Парка Славы. Когда всё уже произойдёт. Думать об этом не получалось, потому что не было и быть не могло никакого «после», если тогда Ии с ней уже не будет. Если против всего мира останется только она одна.

***

I have no plan but that’s alright

Can you trust me when I’m mad

Have no time to set things right

Can you love me when I’m sad*

[*Англ. «У меня нет плана, но это не страшно,

Можешь ли ты доверять мне, если я псих?

У меня нет времени разбираться с делами,

Можешь ли ты любить меня, когда мне невесело?

Из песни HYDE – “Midnight celebration”]

Делать вид, что ничего не изменилось, оказалось невыносимо сложно. Январь навалился подушкой тяжёлой зимней темноты и горой учёбы нового семестра; больше всего Пану хотелось забиться куда-нибудь в дальний угол и проснуться уже после конца мира, когда всё станет другим, когда не нужно будет ходить каждый день в Академию и делать вид, что тебе всё равно, ведь ты с детства приучен контролировать каждую свою мысль и каждое движение. Столько времени прошло, а мысли в голове всё еще звучали какофонией звуков, осколков разговора с Марком и ночи в доме Брантов, не оставляя места ни на что иное, куда более необходимое в той реальности, в которой, хочешь – не хочешь, проходила жизнь мальчишки.

В Академии было тихо. Тихо, пожалуй, в каком-то непривычно плохом смысле слова, параноидальным подозрением, что все вокруг молчат так же, как и он сам, пряча что-то, о чём нельзя говорить вслух. Молчал и Алексис, от которого Пан с первого же учебного дня ожидал гневной тирады за свою неосторожность… Но тот словно и вовсе не замечал его присутствия в классной комнате.

В эти дни, однако, Пан вдруг осознал странную вещь – за последние полгода он умудрился привыкнуть к тому, что в его жизни постоянно что-то происходит, что-то интересное и важное, будь то разговоры, новые знания с лекций или личные отношения с человеком, такие сильные эмоции, которые он испытывал каждый раз. Если раньше их с Марком вылазки под мост или на фабрику были ребяческим порывом хоть редко и не надолго, но вырваться из унылого болота своего пятого квартала, то теперь вся его жизнь по сути своей свелась именно к таким моментам, всё чаще и чаще имеющим место быть, несмотря на опасность, которую они неизбежно несли с собой. Пан ждал их, вспоминал их, буквально дышал ими, в то время как будни оказывались не более чем декорацией, задним планом ко всему этому настоящему, без чего мальчишка давно уже никак не мог и не желал представлять свою жизнь. Осознание всего этого почти пугало его. Как, когда он успел вывернуть наизнанку всю Систему и не заметить этого? Ведь одно дело, когда тебе тринадцать, и ты никогда всерьез не думаешь, что тебя могут застукать на месте преступления (а если и могут, что с того, раз ты несовершеннолетний?), а другое – когда ты считаешься взрослым, несешь всю ответственность… и совершенно осознанно продолжаешь делать только хуже, потому что тебе это важнее правил. Потому что ты уже не можешь иначе. Потому что вернуться в старое русло жизни, хоть однажды вырвавшись за привычные рамки, становится еще сложнее, и пустота будней чувствуется еще острее и безнадежнее. Мальчишка не решался верить себе теперь, но тишина, заполнявшая собой всё вокруг все эти дни, тишина, от которой он тоже уже совсем отвык, ему почему-то решительно не нравилась – и короткая встреча с Алексисом на крыше в один из первых учебных дней лишь усилила это чувство.

- Что-то происходит, Пан. - Тихо, чуть тревожно прошептал Мастер, глядя куда-то в сторону, едва только тот приблизился к нему. - А я как дурак последний не понимаю, что. И мне это ужасно не нравится.

- Ммм? - Мальчишка взглянул на него вопросительно, но тот лишь качнул головой.

- Я не знаю. Может, просто крыша уже едет… Хочется верить, но не верится. Виктор вернулся совсем другим, ты еще не заметил? То ли ему там мозги промыли, то ли он что-то знает, на шаг меня опережая. То ли я совсем с ума схожу…

- Не думаю, - мрачно отозвался Пан, - мне тоже всё это ужасно не нравится…

- Ты сможешь сегодня прийти туда же, куда и раньше? Поговорить надо…

- Конечно. – Ох и не нравится ему всё это…

И как же сложно усидеть на уроках, когда так сильно ждёшь вечера.

- Знаешь, - начал Алексис, едва только полутёмная аллея парка показалась ему достаточно безлюдной, чтобы пойти бок о бок с Паном и начать разговор, - своей глупой выходкой ты подкинул мне одну забавную идею.

- Какую же? - Скептически отозвался тот.

- Дать парням задание на внедрение, - задумчиво произнес Алексис. Озвучивал он сейчас явно от силы десятую часть тех мыслей, что ходили в его голове, а то и сотую, - какое-нибудь простое, посмотреть, кто из них на что годен в этом аспекте, и тебя прикрыть.

- Меня? Что, все так плохо? – Холод неожиданного страха пробрался куда-то в позвоночник. - Что они написали, что требуют?

Алексис взглянул на него, кажется, чуть озадаченно, потом выдохнул.

- Ты про фабрику что ли? Все там нормально, не парься. Хотя лихо ты, конечно, выкрутился, - искорка усмешки коснулась синих глаз, - браво. – Он что, даже ругаться не будет? - Но я сейчас про другое - про то место, о котором ты говорил мне тридцатого, - глаза Мастера блеснули недоброй решительностью, - и про то, как нам туда попасть. На тебя надеть школьную форму, на меня… Тоже что-нибудь найти, уж это не впервой. Играть в ряженых, так всем вместе, - усмехнулся Алексис и, качнув головой, закатил глаза. “Всеединый сохрани, неужели я, правда, это делаю?” - Отчетливо увидел Пан в этом жесте. И почему-то не ощутил от Алексиса ни капли негатива. Скорее почти рассеянность и такое глубокое погружение в самого себя, какого Пану еще никогда прежде не доводилось за ним наблюдать.

- Мм, и после этого ты называешь мою “выходку” “глупой”?

- Моя - так просто верх идиотизма. - Снова качнул головой Алексис. - Смех смехом, конечно, но увлекаться тоже не стоит. - Резко посерьезнел он. А Пан лишь снова отметил про себя, каким дёрганым и напряжённым молодой человек теперь постоянно выглядит. Даже сейчас, так далеко от Академии, в простом черном пальто с клетчатым шарфом вместо уставной формы, так далеко от него самого, Пана Вайнке, шагая лишь в полуметре от него…

- Всё-таки я поражаюсь, Алексис. У тебя всё это время было такое идеальное прикрытие, и ты никогда им не пользовался? – Мягко перевёл он тему.

- Как-то не было необходимости… - пожал плечами Алексис. - Не задумывался особо. В Средний я могу попасть совершенно спокойно и в рабочей форме, и в какой угодно другой, и никто меня ни о чем не спросит, покажи я по первому требованию паспорт и кольцо, а из праздного любопытства там гулять у меня времени нет, хотя и случалось пару раз, когда учился на старших курсах. Другое дело, что любой форме Высокого в этот раз туда и соваться бессмысленно. Так что надо подумать, как переодеться. А парни нам послужат только прикрытием.

- Да тебя, я смотрю, совсем с катушек сорвало… - невесело усмехнулся Пан, сам не зная, шутит он или искренне ужасается происходящим с Алексисом. – С каких это пор я готов напоминать о здравом смысле тебе? - Тот лишь пожал плечами, едва ли, кажется, вообще его услышав, и надолго замолчал.

- Алексис, да что с тобой? – Не выдержал, наконец, мальчишка, первым нарушая это молчание, остановившись и вперив в лицо Мастера тревожный взгляд. – Где ты вообще? Что происходит?

Тот взглянул на него, словно увидел в первый раз, потом заметно смягчился, и взгляд его потеплел.

- Да тут я, тут. Всё в порядке, не переживай. – Только верилось всё равно с трудом, особенно когда даже обнять его нельзя. Потом, уже направляясь в сторону выхода из парка, Алексис вдруг продолжил, словно из-под воды вынырнув так неожиданно, что Средний едва не вздрогнул, тоже успев уже уйти в собственные мысли. - Послушай, Пан. Скажи мне, а как ты вообще себе это представлял? Ну, про Низкий Сектор…

Он что, об этом?.. Мальчишка взглянул на Алексиса с тенью удивления – с чего это он снова поднимает эту тему, которую они, кажется, уже закрыли, даже дважды – и задумался. И правда, как? Почему-то, предлагая эту странную (а на деле куда скорее жуткую, чем странную) затею Мастеру, он был совершенно уверен, что тот-то, если согласится, непременно найдет, придумает и осуществит все возможные и невозможные «как». Проклятье. Пан вдруг почувствовал себя жутким кретином и окончательно смутился.

- Понятно, - задумчиво кивнул головой Алексис, очевидно, улавливая перемену в его настроении, - так и думал.

- Эээй! – Гневно сверкнул глазами Пан и тотчас запнулся, понимая, что снова ведет себя глупо.

- Что?

- Ничего. - Пробурчал он, поджав губы. Алексис только невозмутимо пожал плечами.

- И я тоже ничего…

- А ты что, всерьёз об этом думаешь? – Пытливо взглянул на него Пан. Да что с ним вообще происходит такое? – С чего вдруг…

- А ты умеешь думать не всерьёз? – Вскинул брови Алексис. – Хотя ты-то, наверное, вполне умеешь…

- Угу, издевайся… - и правда, лучше уж так, чем эта ужасающая мрачная нервозность и каменная стена, оградившая его так внезапно от всего мира. Ведет себя как ребёнок…

- …Ладно, иди, - оторвав, наконец, взгляд от асфальта под ногами, Алексис поднял голову и, заметив виднеющиеся в сотне метров входные ворота и человеческие силуэты на их фоне, сбавил шаг, едва взглянув на Пана, - не знаю, когда теперь… надо подумать. И будь осторожнее.

- Ты тоже. – Голос Среднего прозвучал отчего-то куда мягче, чем он сам того ожидал. «Люблю тебя». – До встречи…

Резко ускорив шаг и оставляя Алексиса позади, мальчишка на мгновенье зажмурился и неровно выдохнул. Проклятье. Проклятье, Всеединый сохрани, как долго еще возможно протянуть эту пытку? Странный осадок остался на его сердце от этого разговора, короткого, скомканного и тревожного. Странное ощущение того, что всё это время, несмотря ни на какие безумства, всё шло слишком гладко и легко, что, несмотря ни на какие внутренние истерики, он отдал слишком мало, чтобы так много получить. Так безумно много, что порой уже начал забывать это ценить. Он мог бы отдать и больше, но разве у него осталось еще хоть что-то? Кроме жизни…

Марк был прав, он имеет полное право любить и быть счастливым, в этом весь смысл. И Система бессильна помешать ему, потому что его эмоции и чувства можно отнять только вместе со здравым рассудком, но в таком случае будет ли он прежним собой? Или с жизнью, а тогда Система окажется бессмысленна тем более.

Будь, что будет.

В первое же воскресенье после их разговора, третьего февраля, неожиданно для самого себя Пан с утра пораньше уже выходил из поезда на до боли знакомой платформе пятого квартала Среднего Сектора, на ходу набирая сообщение своему другу.

11:02 => «Ты где?»

11:04 Марк <= «В магазине возле дома».

11:05 => «Хлеб не забудь».

Какое всё-таки счастье, что Марк умеет не задавать тупых вопросов. Через пять минут после этой краткой переписки Пан подхватил на входе в супермаркет корзинку и спешно направился в хлебный отдел. Марк стоял лицом к нему по другую сторону этажерки с какими-то сушками, которые Пан тут же принялся рассматривать с невероятным интересом.

- Спасибо, что откликнулся так внезапно. - Мягко бросил он, словно ни к кому не обращаясь.

- Всегда пожалуйста, ты же знаешь. Что за дело?

- «Пункт» еще… того? - Тихо прошептал мальчишка.

- Агааа… - протянул Марк, и черные глаза его сверкнули какой-то недоброй улыбкой.

- Хотел наведаться как-нибудь. Хотя не думаю, что раньше марта удастся. – Придать тихому голосу безразличие оказалось на деле куда сложнее, чем думалось прежде.

- Только он переехал, дважды уже вообще-то. 4й, 3я «С». – Добавил его собеседник едва слышным шёпотом. – Теперь «Бункер».

Пан вытащил из кармана сотовый, усиленно делая вид, что занят чем-то срочным и важным.

- 3 коротких, 1 длинный, по четвергам, - невзначай добавил Марк, оглядывая полупустой отдел блуждающим взглядом покупателя, забывшего дома список необходимого, потом спросил значительно громче скучающим тоном, – что пишут?

- Да так… - Во взгляде Пана мелькнула благодарная искорка. - Сам-то бываешь?

- Какое там, - качнул головой Марк, - сейчас работа, учёба, времени вообще ни на что нет…

«Тем лучше», - невольно пронеслось в голове Пана, и мальчишка ощутил явный укол совести за свои мысли.

- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. – В тихом голосе Марка не было ни тени тревоги, однако что-то подобное ей едва уловимо маячило в его темных глазах. - Мне сегодня – завтра никуда не выбраться, так что не знаю, когда увидимся. Ты уж пиши в следующий раз, когда приедешь, я хоть дела перенесу. – Нотка укора едва уловимо пробилась сквозь будничное спокойствие. – И береги там себя, ладно?

- Спасибо, Марк. Правда, спасибо. И, кстати, со вчерашним шестнадцатилетием тебя.

- Спасибо. - Хмыкнул тот, явно с трудом сдержал улыбку. Всё-таки удивительно, как много решили эти несчастные два дня, отделявшие день рождения Пана от следующего года – ведь, появись он на свет чуть позже, и не сидели бы они с Марком за одной партой столько лет, и не факт, что вообще были бы знакомы…

Что ж, значит, по четвергам. Чуть расстроенный невозможностью пообщаться с Марком дольше и хоть немного более продуктивно, мальчишка, зашёл к родителям, немало удивив их своим неожиданным визитом, и засел на полдня за чистку родительского ноутбука, отмазавшись тем самым заодно и от визита в лабораторию к Клое. Простите, конечно, но ему теперь все эти лаборатории вообще только об Антоне Штофе и напоминают. Вот уж где он точно ничего не забыл…

А Марк, видать, и правда занят, раз не смог выкроить даже часа на разговор. Хотя Пан ведь действительно не предупреждал, что сорвётся так внезапно в Средний. Дома было тихо. Родители, так же не ожидавшие приезда сына, добрых полдня отсутствовали в клинике, так что мальчишка несколько часов подряд провёл один в своей комнате, неожиданно для себя поражаясь, как давно отвык от этого странного, такого умиротворяющего ощущения. Воскресенье, правда, оказалось днём вторводы, и Пан с неприятным для себя удивлением заметил так же, что успел уже совсем забыть и об этом сомнительном удовольствии, ведь в Высоком вторичной воды не было даже в общежитии Академии. Странно, но мысль эта почему-то отдалась в нем едва уловимой грустью, а не злостью, как всегда прежде. Высокие, Средние… Он ведь увяз уже так, что не выбраться.

Четверг.

Расколоться Империи, неужели они действительно в это ввяжутся?

========== Глава 54 Усталость ==========

We were the tears that passion cried

We were the sacrifice

We were the flame that wouldn’t die inside*

[*Англ. «Мы были слезами страсти,

Мы были принесенными в жертву,

Мы были пламенем, которое не погаснет внутри».

Из песни группы Red – “Who we are”.]

Февраль начался с дождя – не то мокрого снега, кто его разберет, – превратившего мёрзлую землю в грязную кашу, но в воздухе уже веял едва уловимо весенний запах, и день становился длиннее на глазах, словно давая, наконец, лёгкую надежду, что тепло однажды всё же непременно придёт. Уставшие от промозглой, бесснежной зимы, Средние словно бы искали в каждом ясном дне первые искры весны – и, кажется, даже находили, несмотря на то, что календарь обещал еще три с лишним недели февраля. Между тем, Парк постепенно наполнялся жизнью, новыми людьми и едва уловимой суетой движений: мельком познакомиться, правда, девушки успели только с тремя парнями из ботанического павильона, самого ближнего к экологическому, где располагался «Зеленый Лист», однако людей, имевших в Парке какие-то дела, с каждым днем становилось очевидно всё больше и больше. И каждый раз, когда Ия замечала это, её не покидало ощущение, сходное с подготовкой школьной постановки: усталость, смешанная с удовлетворением от проделанной работы и немного волнительным ожиданием результата.

Едва разделавшись с рабочими отчётами за январь, Ия отправилась в «Зелёный Лист», где за весь прошедший месяц появилась лишь дважды, вытащив заодно и Ладу, по которой успела соскучиться так, словно не видела её добрых полгода. Лада выглядела мрачной и напряженной, к тому же еще и наполовину простуженной, одолеваемая время от времени приступами сухого, захлёбывающегося кашля. «Совсем замучили мою девочку», - только и прошептала Ия, украдкой обнимая её в пустой подсобке.

Тайник проверять не полезли, слишком уж велика была угроза быть застуканными на месте преступления: кроме Кая и, кажется, Эми Хансен, которая ни разу еще не попалась Ие на глаза, весь «Зеленый Лист» был сегодня в сборе, отчего павильон и его окрестности казались непривычно многолюдными. Кроме того, Рона, несмотря на свой юный возраст стоявшая в условной иерархии организации ближе всех к Эми, то и дело сновала туда-сюда от павильона до домика администрации с какими-то бумагами на подпись и новенькой девушкой по имени Миа.

Кай сегодня был на дежурстве, поэтому его сестра, вечно всюду ходившая за ним, словно они были сиамскими близнецами, неожиданно прибилась к девушкам – мало, признаться, их тем самым порадовав. Миа, с её слов, в Парке появлялась уже третий раз, но держалась пока что особняком, всё больше общаясь с Роной, чем прочими ребятами. Девушек постоянная близость Каи немало удручала, заставляя каждый раз оглядываться на всякий случай по сторонам, отчего разговоры их получались какими-то куцыми и отрывочными.

Рассказ Ии про отца Ладу, кажется, здорово озадачил – по крайней мере, вопросов вызвал достаточно, хотя большая их часть и не имела пока что хоть сколько-то внятных ответов.

- За Кая вон выходи, - криво усмехнулась она, - и он счастлив будет, и ты в квартире останешься… - потом смягчилась и посерьезнела. – На самом деле ничего в этом такого нет… Ну, в том, чтобы «взрослеть». Какая разница, что ты под родителями, что под мужем? С мужем-то, кстати, еще и поспорить можешь, если повезет, а с ними…

Лада прервалась, едва уловимо провожая взглядом Каю, забравшую из подсобки ведро и снова вышедшую из павильона, потом снова тихим шёпотом продолжила уже о другом:

- Вообще странный он человек, отец твой. Словно всю жизнь пытался смириться со своей судьбой, и так и не смог. Интересно, конечно, что он такого сделал?.. А, может, дело и не в нём? Может, он тоже на Систему за что-то зуб держит?

- Он же Высокий…

- И что?

- Ну не знаю… - неуютно повела плечом Ия. Кая снова появилась в дверях павильона с пустым ведром в руках.

- Девчонки, там с теплицы пленка отошла, поможете поправить? Я одна не дотянусь. – Обратилась она к замолчавшим заговорщицам, разминая пальцы замёрзших рук. – Кошмар, там всё опять в ледяной корке…

- Отогревайся давай, мы сами справимся, - отозвалась Ия, слишком уж резво отставляя в сторону коробку со схемами Парка Славы, которые пересчитывала, - у меня как раз уже ум за разум зашёл от этих бумажек. В этой коробке сто по пятьдесят, а в той… А, ну я запишу сейчас, чтоб потом не забыть.

- Спасибо, - кивнула Кая, пока Ия искала на захламленном столике упаковку маркеров, - там на второй аллее по левую руку, третий квадрат, вы сразу увидите… Только рукавицы какие захватите, а то тоже отмёрзнете. Там, кстати, Паул пришел, принёс свой фильтр – посмотрите, лихая штука. Хотя он сюда наверняка зайдёт еще…

- Угу. – Кивнула Ия, оказываясь, наконец, на улице. Вот уж неудивительно, что Кай так не хочет жениться на Роне, если на него и без того каждый день обрушивается такой словесный поток… - Слушай, Лада, - спешно зашептала она, едва они свернули на упомянутую аллею, - дальше-то что-то надо делать. А то камеры установят, как мы тогда в наш тайник полезем?

- Думаешь, заранее стоит достать? – Серьезно посмотрела на нее вторая девушка.

- Конечно, а как иначе? Двадцать восьмого, во-первых, уже всё в камерах будет, а, во-вторых, не факт, что нас сюда вообще допустят. Ты же знаешь все эти их мероприятия: понаедет тьма Высоких, а Средние будут в сторонке молча стоять, пока им – нам – не будет позволено шевельнуться… Только вот не знаю, куда деть потом, как оттуда достанем. Я бы прямо в павильоне не побоялась оставить, на самом видном месте прятать всегда надежнее, чем по углам, да только кто их поймет, кому и когда в голову может прийти разгребать этот хлам? Ты же знаешь Эми, она ни у кого ничего не спросит, сама все разберет и разложит, и где потом искать?.. Хоть с собой в рюкзаке таскай…

- С ума сошла? Это же до первого патруля и всё, с концами.

- Да я понимаю….

- Угу… Если кто и в курсе про камеры, то, думаю, только Эми с Яношем. – Предположила Лада. – С ним-то я не знакома толком, а у нее надо будет на днях как-нибудь невзначай спросить, вдруг давно уже всё известно, и только мы с тобой на отшибе жизни…

- Должно быть известно… А то время не ждёт. Мне, знаешь, уже даже снится… всякое. – Тревожно шепнула Ия, невольно отводя глаза. Говорить о своих снах другому человеку странным казалось даже ей, так далеко ушедшей от уставных норм едва ли ни во всех сферах жизни, но сны… То, что сны есть не более, чем еще один физиологический процесс, было фактом общеизвестным, но говорить о том, что именно ты видел… Легче уж сразу принять факт собственной неблагонадежности, чем так бездумно подтвердить, что не в состоянии совладать со своими неосознаваемыми чувствами. – И про нас, и про… всё это… - Ия неопределенно качнула головой, - и мне страшно, вдруг я однажды буду во сне говорить? Вдруг отец что-то поймёт? Или камеры в спальне. Я иногда вижу, как за нами приходят, Лада, кричу и просыпаюсь – молча, хвала Всеединому, - просыпаюсь, а меня колотит, что пошевелиться страшно. А иногда снится, что мы с тобой… - Ия осеклась, смущенная так, как не могли бы её смутить никакие поцелуи, и с усилием продолжила, - …и что Империи нет, а мир какой-то другой, и мы… можем быть… - она прикусила задрожавшую внезапно губу и замолчала, не глядя на Ладу.

Та лишь выдохнула как-то слишком громко и ничего не ответила.

Когда сорванная ветром плёнка была закреплена на прежнем месте, порядочно испачкав колготки Ии талым сероватым льдом, а Лада, воспользовавшись моментом тишины и спокойствия, выкурила свою сладковато пахнущую сигарету, девушки неспешно направились назад, к павильону, готовые в любой момент разжать крепко сцепленные пальцы.

- Меня еще, знаешь, что пугает? – По-прежнему шёпотом начала Лада, глядя себе под ноги. - Что я не знаю, чего ждать – ну… первого числа. Догадываюсь, что никаких очевидных результатов мы не увидим. Ни сейчас, ни даже потом, в обозримом будущем. А это пугает меня чуть ли не больше остального, я ведь не могу никому в голову залезть, узнать, о чем кто подумает.

- Ясно, что не увидим… По себе суди, разве ты когда чего показывала, сколько бы ни поняла и ни осознала? Ведь то, что люди не реагируют, не значит, что они не слышат и не понимают. Нас приучили быть такими, и вырваться ой как непросто. Но ведь «непросто» не значит «невозможно», верно?

- Надеюсь… То есть, мы вообще вслепую идём, да? - Снова зажевала тонкие губы Лада.

- А как еще? Те дошли до Всеединого, а мы даже ничего толком не узнали бы, если бы не постарались узнать, - и никто не узнал. Всё мы делаем правильно, не бойся, - голос Ии зазвучал горячее, а пальцы крепче сжали ладонь спутницы, - мы с тобой начнём, но нас слишком мало, надо только продержаться до момента, когда будет, кому продолжать…

Девушка открыла было рот, чтобы продолжитьсвою мысль, однако не успела, спешно пряча в карман руку, только что сжимавшую пальцы Лады. Вокруг павильона «Зеленого Листа» царила оживлённая кутерьма, кажется, даже пара молодых людей из биологического подтянулась помочь Паулу, не справляющемуся со свалившейся внезапно на его плечи работой.

- Вас только за смертью посылать, честное слово, - укоризненно качнула головой Кая, едва завидев девушек, - нам всё для рассады привезли, даже, вон, землю хорошую, - кивнула она головой в сторону парней, скидывающих поодаль на тачку пластиковые мешки из грузовой машины, - сажаааать будеееем… до самого лета. – Ни капли радости от собственных слов девушка, судя по интонации, с которой были произнесены последние слова, не чувствовала. – Авось даже что-нибудь, да взойдёт…

- Ну и чего это вы там расслабились в сторонке? – Улыбка звучала в голосе окликнувшего их молодого человека, помогавшего Молчуну Паулу. – Для вас тоже найдётся дело, там еще пачек семян не перечесть…

Кая картинно закатила глаза и направилась к нему, увлекая за собой и Ладу, когда внимание Ии, на миг замешкавшейся, привлекло сверкнувшее из-за машины золото длинных волос, неизменно собранных в пышную косу.

- Рона! Рона, постой, - девочка чуть сбавила шаг, услышав оклик, и та тотчас нагнала её, - не знаешь, сегодня где-нибудь можно Эми найти?

- Её не будет сегодня. - Качнула золотоволосой головой та. Новенькая, Миа, полная, темноволосая девочка лет пятнадцати, к неописуемому облегчению Ии направилась помогать ребятам с семенами, едва только Рона остановилась на этот разговор. - А что?

- Да нет… - задумчиво произнесла Ия, потом вдруг воспрянула. Была – не была. - Скажи, может, ты знаешь, когда у нас камеры-то монтировать начнут? А то уже вроде февраль, а от них ни слуху, ни духу, странно. Мы вот сейчас всё наконец помоем-уберем, разложим, а из-за них всё равно придется все опять переставлять и перемывать…

- Ууу… - Только и качнула головой школьница. - В это меня тоже никто не посвящает. Когда придут, тогда и придут… - потом вдруг чуть сощурилась и спешно зашептала. - Ия, я слышала, есть все основания полагать, что они уже это делают. По ночам, пока никого нет. А когда с официальным визитом заявятся, тут уж никто не знает. Им же весь парк обставить – это сколько часов работы? Они не успеют ничего, если еще не начали. Не думаю, кстати, что Эми больше моего знает. – Добавила она еще тише, а вся та многозначительность, с которой Рона смотрела на Ию, девушке отчего-то ужасно не понравилась.

- Вот как? – Придать напряженному голосу спокойное безразличие оказалось не так-то просто. - Ладно. Спасибо…

***

I tried so hard

And got so far

But in the end

It doesn’t even matter

I had to fall

To lose it all

But in the end

It doesn’t even matter*

[*Англ. «Я так старался и так многого достиг,

Но в итоге всё это не имеет никакого значения

Я упал, потеряв всё, что имею,

Но в итоге всё это не имеет никакого значения»

Из песни группы Linkin Park – «In the end»]

После той короткой, неловкой встречи в парке, с Паном они не общались еще долгое время. У Алексиса от нее, этой встречи, осталось смешанное чувство, хотя многое ли сейчас оставляло его спокойным и безразличным? Ощущение того, что что-то происходит за его спиной, постепенно ослабло, однако молчаливое напряжение, сходное с тем, что витало в Академии в начале октября, по-прежнему неизбежно висело в воздухе.

Зима, мрачная и слякотная в этом году, очевидно измотала всех – и мастеров, и кадетов, и небо, такое же мрачное, как и их лица, тёмное и бессолнечное, тяжёлой подушкой давило словно бы всё сильнее с каждым днём. Учёба шла своим чередом. Алексис смотрел на четверых своих подопечных и всё больше убеждался, что именно в таком составе они пойдут дальше и дойдут до конца – если, конечно, дойдут. Не то дело было в этой невыносимой февральской усталости, не то еще в чём, но впервые за прошедшие полгода в четвертой группе царило спокойствие – не такое, быть может, как обычно имеет место у старшекурсников, но всё же спокойствие, словно каждый нашел своё место в этом маленьком коллективе, перестав, наконец, использовать все возможные и невозможные средства, чтобы показать себя «во всей красе» - вернее сказать, не себя, а свою привычную маску.

Объявлять в классе об упомянутом Пану задании молодой человек пока не стал, сочтя необходимым ввести в курс намечающихся дел своего напарника, о чем, впрочем, тотчас же пожалел – Виктор оказался категорически против, а его появившаяся невесть откуда резкость лишь усугубила положение дел.

- Я, конечно, понимаю, - отозвался он, скрестив на груди худые руки и глядя прямо в лицо курившему в открытую форточку напарнику, - что моё слово ничего в итоге не решит, но всё же надеюсь, что Вы к нему прислушаетесь. Мне кажется, Вы перегибаете, Брант. Ясно, что хочется всего и сразу, но им еще рано этим заниматься – особенно когда у них на глазах и без того за шесть месяцев убрали троих человек. Вы требуете от них невозможного, а главное, чего ради? Брант, ни один мастер во всей Академии не потребует от первого курса выполнения такого задания. Я прекрасно понимаю, почему Вы так торопите время, но одумайтесь, иначе мы потеряем еще и остальных, и на второй курс перейдем с одним или двумя человеками в группе. Вы понимаете, что они не справятся? Разве что Артур, и тот вряд ли. Вам, конечно, мои слова придутся не по душе, но, несмотря ни на что, я Ваш напарник, а не подчинённый, и я имею полное право говорить то, что думаю, прямо.

- Разумеется, - спокойно отозвался Алексис, прекрасно скрывая досаду от услышанных только что слов, - я никогда не говорил, что не имеете.

- Только, тем, не менее, Вы так считаете, это я вижу достаточно ясно.

- Давайте обойдёмся без детского сада и не будем придумывать за других, кто как считает, Виктор, мы взрослые люди. А касательно того, что Вы сказали – потому-то я и хочу сделать задание добровольным, спросить сперва их мнения, готовы ли они, хотят ли они, а, главное, смогут ли…

- Вы, правда, думаете, что они в состоянии что-то решать? – Искреннее изумление слышалось в голосе молодого человека. – Такие сложные вопросы?

- Я думаю, Виктор, что я здесь для того, чтобы научить их. Научить их спрашивать, говорить и думать головой.

- «Думать»? Вы серьезно? – В светло-голубых глазах Виктора скользнула тень недоумения. - Они Средние, и единственное, что от них требуется в ближайшие несколько лет, это подчиняться. И вообще, если Вы полагаете нормальным спрашивать их, тогда почему Вы не считаете нужным спрашивать меня? Я Ваш напарник, Брант, а Вы кадетам даете больше свободы, чем мне, и слушаете каких-то Средних больше, чем меня!

- Потому что Вы мастер, Виктор, и я, поверьте, не ожидал, что Вам в некоторых вопросах придется уделять внимания не меньше, чем кадетам-первокурсникам. – Кажется, разговор этот начал порядком утомлять Алексиса – слишком уж быстро собеседник из логичных аргументов скатился в излишне эмоциональный протест. И вообще, с каких это пор он снова обращается к Виктору на «Вы»?..

- «Уделять внимание»? – Переспросил меж тем тот, едва сдерживая новую волну холодного негодования. - Да Вам вообще нет до них дела. Вы преследуете исключительно свою цель, а они – лишь инструмент, который рано или поздно перестанет приносить Вам пользу, и Вы про него забудете… - Внутри что-то противно похолодело. Проклятая Империя, нет, не забудет. Но как же он прав. – И дураку понятно, что ради должности Вы готовы по головам идти, но они дети, Брант! - …Только вот боится Виктор на деле не за мальчишек, а за себя, за то, что его первый набор провалится и будет расформирован, а сам он – отправлен на переподготовку. И плевать на самом деле ему, ведь ему от этих ребят было бы совершенно достаточно лишь подчинения и отсутствия всех тех проблем, что свалились разом на четвертую группу первого курса. Дети, Средние… Кажется, Берген готов найти добрый десяток причин, почему ими можно и нужно лишь командовать и управлять.

«…ты просто жить не можешь спокойно, если есть кто-то, кто тебе не подчиняется. А я тебе не нужен - никогда не был и не буду», - гулким эхо прозвучали в ушах Алексиса хлестнувшие однажды так больно слова. Проклятье. Как же они с Виктором похожи, и как же далеко оба зашли, преследуя собственные эгоистичные цели.

- Они не дети, они совершеннолетние, - бросил он сухо и холодно, - и, чем сильнее Вы хотите заставить их подчиняться, тем выше шанс их сломать. А вовсе не давая им выбор и право голоса. А в нашей группе, к сожалению, и так осталось уже слишком мало кадетов, что бы еще кого-то терять.

- «В нашей»? Это Ваша группа, Алексис. Я не имею к ней никакого отношения, и не желаю иметь, но меня никто не спрашивает, чего я хочу, поэтому я здесь. И Вас, Брант, несмотря ни на что, тоже никто не спрашивает, меня Вы хотите видеть своим напарником или нет. Я, поверьте, свой первый набор и своего будущего напарника тоже представлял совсем не так. Не понимаю, как Даниел Оурман столько времени терпел Ваше самодурство. – Бросил младший Берген, сощурив серо-голубые глаза.

О-оу, мальчик, а ты далеко зашёл.

- Понятия не имею, о чём Вы говорите. - С холодным спокойствие отозвался Алексис, скрестив руки на груди. Виктор побледнел, запоздало осознавая свою промашку. – В отличие от Вас, Виктор, я здесь, потому что я хочу быть здесь. И я работаю с этими мальчишками, потому что хочу с ними работать. И, несмотря на то, что они Средние, я хочу научить их мыслить и выражаться, вместо тупого подчинения приказам – за этим стоило бы идти в охранку, но мы с Вами здесь, а не там. И, если бы вся моя цель заключалась, как Вы говорите, в одной лишь должности, мне было бы плевать, подчиняются они, ломаются или хоть сколько-то продвигаются вперед, а этого нелепого разговора не было бы и в помине. По-моему, вся Академия давно знает, что я – мы с моим предыдущим напарником - работали не так, как большинство остальных мастеров. Вам стоило быть в курсе. А зачем Вы стали мастером, Виктор? Чего Вы хотите добиться? Вы говорите, что они дети, а я их сломаю тем, что научу излишне много думать? Полагаете, молчаливое подчинение их не сломает? Да еще и подчинение непосредственно Высоким? Как и когда, по-вашему, они смогут стать взрослыми, если ничего не смогут решать? Понимаю, непросто начинать с чужой группой, проблемной группой, да еще и после такого долгого перерыва по здоровью, но, знаете, потерпеть еще один семестр и попробовать летом начать всё заново для Вас было бы логичнее и правильнее, чем искать – или создавать – повод запрашивать нового напарника. Тем более, что Вам его всё равно не дадут как минимум до тех пор, пока еще два человека не получат колец мастера – штат укомплектован. Даже Мастер Рейн сейчас не получит второго кольца – пока Мастер Аккерсон остается без пары. – Несмотря на ледяное спокойствие голоса, изнутри Алексис готов был закипеть и вспыхнуть в любую секунду. Каков реальный шанс того, что Виктора перенаправят к Беллану? Каков шанс, что, вновь оставшись без напарника с проблемной группой, Алексис, как мастер, сумеет сохранить свои особые права? – Как бы то ни было, научитесь себя вести или запомните хотя бы, что ликвидированные не упоминаются, потому что никогда не существовали.

По-прежнему бледный, Виктор посмотрел на молодого человека долгим, куда более задумчивым, нежели оценивающим или враждебным взглядом и, едва уловимо кусая нижнюю губу, направился к выходу, так ничего и не произнеся.

- И еще, знаете, что? – Обратился к напарнику Алексис, вынуждая его остановиться. - Если бы Системе они не были нужны – мыслящие Средние, а не только подчиняющиеся, - в Академию их бы не набирали вовсе. Спасибо за прямой разговор.

Едва Берген-младший покинул его кабинет, Алексис тяжело опустил голову на ладони, выдохнул и, только спустя несколько мгновений, закурил. Святая Империя, как же он устал. Устал, как ни удивительно, не жить две такие разные жизни одновременно, но устал от прежнего себя, который, сжав зубы, вечно кому-то что-то должен, с которого каждый считает своим непременным долгом что-то требовать, который всегда должен соответствовать чьим-то представлениям, который впервые за пару лет имел возможность отдохнуть, только свалившись в день парада от переутомления… Странное ощущение того, что всё, прозвучавшее в этом разговоре, Мастер уже однажды слышал – от другого человека – неприятно саднило где-то внутри него. Удивительно, как близки к истине оба они были, и Пан тогда, и Виктор теперь, и как сильно вместе с тем заблуждались. А главное, как много воды успело утечь со дня того разговора, сколь многое стало по-другому. Одно только точно осталось неизменным: он всё такой же упёртый баран, привыкший считать, что весь мир вращается лишь вокруг него одного.

Алексис затушил сигарету и, тут же взявшись за вторую, взглянул на часы – до занятия с третьим курсом оставалось семь минут, значит, можно пока не спешить. 3-04, первая набранная им группа, всё ещё поднимавшая в нём странную волну тепла, пять человек, ни один из которых ни разу не причинял и десятой доли нынешних беспокойств… Может быть, хотя бы они смогут вернуть ему утраченное душевное равновесие?

«…а они – лишь инструмент, который рано или поздно перестанет приносить Вам пользу, и Вы про них забудете…»

Чёрта с два, он никого не забывает. А ведь иногда стоило бы.

========== Глава 55 Живые ==========

- Так-так, ребята, послушайте меня минутку! – Громко объявила Эми, хлопнув в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание волонтёров, уже не в первый раз стоящих небольшим полукругом возле грузовой машины у главных ворот Парка. – Мы сейчас смотрим внимательно: всё, что на пересадку и в теплицы – вот с такими жёлтыми ярлычками, - относим пока к нашему павильону. Лучше сразу внутрь, чтоб не помёрзли, только, пожалуйста, аккуратно, а то потом земли не выметем. Всё, что для наружного украшения, уже посажено в горшки, - девушка указала на целый ряд разного размера кадок с лысыми, полуживыми растениями, - пока не маркируем, их надо распределить, что где будет стоять, а потом, скорее всего, тоже в наш павильон. Или к биологам, мне еще должны дать указания на этот счёт. Ну, если нет, то сами будем придумывать, что куда подойдёт, и расставлять. А всё, что в маленьких ящиках без ярлыков, несем в биологический, они сами разберутся и, если что лишнее, то вернут. Задача ясна?

Ответом ей было несколько отрывочных «да» и «ага» тут и там.

- Я сейчас разберусь с накладными и сразу же к вам присоединюсь. – Неизменно бодро кивнула Эми и умчалась в домик администрации, оставляя вяло принявшихся за работу ребят одних.

Февраль неожиданно для всех в первую же свою неделю завершил сонную зиму резким потеплением, отчего дух «Зелёного Листа» едва уловимо пошёл на подъём. Несмотря на свой всё ещё не стихающий кашель, Лада поспешила сменить тяжёлое и неуклюжее зимнее пальто на лёгкий плащ и старалась каждый свой вдох делать полной грудью в надежде уловить запах приближающейся весны. В Парке теперь было неизменно суетно – а девушки, кажется, всё свободное от работы время проводили именно там. Времени, конечно, было не особенно много, учитывая то обстоятельство, что будильник, призывавший Ладу собираться на работу, был каждый день неизменно заведён на 5:40 (Нина и Вея по-прежнему предпочитали по возможности брать на себя вечерние смены), а на дорогу до Парка Славы уходило обычно не менее сорока минут в один конец. У Карла с середины января началась на работе тоже какая-то немыслимая суматоха, отчего он снова, как и в первый месяц их с Ладой совместной жизни, стал возвращаться домой в одиннадцатом часу вечера, проводя дома не больше времени, чем его своевольная супруга. У Ии в школе, кажется, наоборот, всё, как и всегда в начале семестра, было более-менее спокойно, отчего девушка не только могла, но и искренне желала пожертвовать несколькими часами своего времени на встречи с Ладой. Говорить, правда, теперь, после непонятных недомолвок насчёт камер, двое старались чуть меньше и куда тише, но молчать вовсе было, разумеется, невозможно – особенно когда столько нерешенных вопросов всё еще висело над ними тяжёлым камнем.

- Эй. - Шепнула Лада, едва уловимо толкнув Ию в бок, стоило только Эми уйти, а остальным ребятам – Роне, Кае и Каю – взяться за озвученное задание. - Горшки.

- Что?

- Они же огромные, ты только посмотри…

Ия вперила пристальный взгляд в лицо подруги.

- Ты думаешь?..

- Ага. Туда же по три таких свёртка поместится. Надо только узнать, где какие кадки встанут. – Глаза её блеснули решительностью. – И момент подгадать. Два раза… - Решительности во взгляде Лады поубавилось, давая место скорее мрачности. – Проклятье… Ладно, какое-никакое, но это всё же решение.

- Да. И неплохое, по-моему, - задумчиво кивнула Ия, - понять бы еще, что у нас всё-таки с камерами, а то будем мы с тобой двадцать восьмого под прикрытием ночи только что установленные клумбы раскапывать… Загляденье!

Сил сдержать вырвавшийся смешок от изображенной Ией картины у Лады не хватило, пришлось делать вид, что зашлась в очередном приступе кашля, очень быстро перешедшего из поддельного в настоящий.

- Двадцать восьмого, боюсь, нас сюда уже не пустят… - продолжила Ия совсем тихо, медленно направляясь со своей партией рассады к ботаническому павильону. – Но у Роны я больше ничего спрашивать не хотела бы. Как-то тревожно мне от неё… - качнула девушка головой.

- Я всё-таки у Эми спрошу при случае про план мероприятия, - уверенно отозвалась Лада, - она должна знать. А насчёт Роны… Не знаю, по мне, так ей можно доверять. Она, когда подрастёт, руководителем будет получше самой Эми, ей только надо чуть меньше брать на себя и чуть больше распоряжаться другими. Если ей это всё, конечно, не наскучит раньше. - Мягко добавила Лада, сама, кажется, удивляясь теплу, сквозившему в своём голосе. – А, знаешь, не хотелось бы, мы ведь – «Зеленый Лист», в смысле - уже столько всего сделали, а это лишь самое начало…

- Подожди-ка, - как-то совсем уж лукаво сощурилась Ия, - хочешь сказать, тебе всё-таки тут понравилось?

- М? – Лада вопросительно взглянула на девушку, пытаясь понять, о чём та говорит ей таким заговорщическим тоном.

- Ну, помнишь, ты как-то говорила, еще когда Ина в больнице лежала, что хотела бы быть полезной, хотела бы перестать задавать себе вопрос, как обычно на работе, мол, что я здесь делаю? Мы с тобой когда только пришли в «Зеленый Лист», ты всё ворчала и ворчала, что тебе тут делать нечего, что это всё – наглая эксплуатация, и, если бы не наш план, тебя бы вообще здесь не было…

- Ну, помню… - неуверенно отозвалась та, присаживаясь на корточки и расставляя – а, вернее, куда более делая вид, что расставляет – аккуратным рядами горшки и поддоны всех форм и размеров, в немалом количестве накопившиеся уже перед запертой дверью ботанического павильона.

- Так вот, знаешь, Лада, я теперь смотрю на тебя… - продолжила Ия, кажется, едва сдерживая улыбку, - и вижу, что тебе здесь нравится. Что ты не спрашиваешь, зачем это всё, помогаешь ребятам на равных, что ты здесь проводишь по возможности всё свободное время… Как-то это не вяжется со всеми теми словами, да? – Сквозь голос Ии пробивались едва уловимо нотки искренней радости, тёплой и довольной, и в глазах ходили огоньки чего-то близкого к этим эмоциям, словно она победила в каком-то важном споре, но победила без тени ехидства или горького злорадства, так часто сквозившего едва ли не во всем, о чём Ия говорила, когда девушки оставались один на один и могли быть хоть сколько-то свободными в своих речах. – И, знаешь, даже если дело не в «Зеленом Листе», а… в той затее… Даже если просто в том, чтобы дома с Карлом не сидеть, я рада, что сейчас всё вот так, как оно есть. Что ты – такая… На своём месте, словно расцвела. Точно! – Тёмные глаза Ии сверкнули чем-то невероятно тёплым и родным. – Всё была бутоном – какое там, почкой, - когда мы познакомились, а теперь вот совсем распустилась… - Голос Ии вдруг переполнила какая-то душащая нежность, почти грустная, и она отвела глаза, словно собираясь с духом сказать что-то еще, когда Кая неожиданно оказалась возле них с большим пакетом цветочных луковиц в руках.

- Неужели всё ещё никто не пришёл? – Недовольно взглянула она на закрытую дверь павильона. - Не знаете, Лео сегодня будет? О чём разговор? – Как всегда бесцеремонно затараторила она, даже, хвала Империи, не заметив, что девушки резко замолчали, стоило ей только появиться рядом.

- Не знаю. – Бесцветно пожала печами Ия, помогая подруге аккуратно расставлять самые маленькие упавшие стаканчики с ростками. – Разговор о цветах, - продолжила она, и вот теперь-то её голос вполне ясно полнился этим едким, непринуждённым сарказмом, который, наверное, действительно непросто было уловить, не зная, о чём на самом деле шла речь прежде, чем Кая так беспардонно перебила подруг своим появлением. - О том, как много времени им нужно, чтобы распуститься, как много усилий для этого иногда стоит приложить, и как же они оказываются прекрасны, если дождаться момента цветения.

Кая взглянула на девушку с тенью удивления, а Лада неожиданно для себя ощутила, что отчаянно краснеет от этих слов.

- Ну конечно, а как же иначе, - судя по блеску глаз и горячности тона, Ию понесло. Ох, не к добру, - мы с вами вместе столько сил и времени положили на то, чтобы это место стало зелёным оазисом в городских джунглях Среднего Сектора! Столько сил и времени, а теперь, совсем скоро, нам выпадает возможность своими глазами увидеть, как Парк будет открыт, и не только увидеть, но прогуляться здесь на своих двоих в качестве гостей, отдыхающих, а не волонтёров «Зелёного Листа»… А главное, увидеть, как будет расти и цвести вся та зелень, которая сейчас в наших руках куда больше похожа на засохшие прутики, чем на будущие деревья! Ты только представь, Кая, на пороге какого огромного исторического события мы стоим, сколько поколений Средних после нас будут нами гордиться и ровняться на нас, когда Парк зазеленеет и распустится тысячью веток среди этих серых высоток и паутины дорог. Мы своими руками творим историю…

- Ну… да… – Как-то совсем неуверенно отозвалась девчонка, почти что опасливо глядя на Ию и фанатичный блеск её глаз. – Как-то я не думала… в таком масштабе…

- Подумай, - глубокомысленно произнесла Ия, словно призывая Каю покаяться в каких-то страшных грехах, - и ты поймешь, что цветы – это лишь тысячная часть того, что мы делаем на самом деле…

Кая, заметно смутившись, закивала головой и поспешила ретироваться.

- Мне кажется, ты её напугала, - произнесла Лада, чуть ошарашенная разыгравшейся перед ней сценой, такой двусмысленной, отчаянно надеясь, что кровь уже отлила от её щёк.

- Вот и прекрасно, ей же на пользу, - весьма нелюбезно бросила Ия в ответ, потом, словно по щелчку выключателя заметно смягчилась, едва сдерживая улыбку, - пусть уж считает меня фанатичной имперской дурочкой, нам же лучше. Авось и других в этом убедит…

- Тебя бы на диктофон записывать, - прыснула в кулак Лада, снова давясь смесью смеха и кашля, - а потом Карлу включить, чтоб он прозрел, какими великими делами я тут занимаюсь…

- Как Карл, кстати? – С тенью тревоги взглянула на нее Ия сверху вниз, выпрямившись в полный рост.

- Не знаю, - чуть раздраженно пожала плечами та, поднимаясь с корточек и направляясь следом за уже ожидавшей её Ией в сторону разгружаемой машины, - нормально. Забил. Он мне дал девять месяцев, я их использую. По полной. Надоело мне на «автопилоте» жить, понимаешь? Усталость эта надоела… Неважно, много я делаю или мало, я так и так к вечеру валюсь с ног, только иногда довольная сделанным здесь, а иногда бездумно измотанная какой-нибудь тупой стиркой дома после работы. Не хочу я так, понимаешь? – Вернуть своему тихому голосу былое спокойствие оказалось катастрофически сложно. - Девять месяцев – это потолок, не будет у нас этих девяти месяцев, у нас максимум остался один, и я не хочу ни одного лишнего часа в этот месяц быть дома или на работе, быть без тебя. Хочу наслаждаться каждым днем – особенно, если их осталось так мало. Каждой минутой, когда ты рядом. Ия, ты мне нужна! Поэтому я здесь – потому что хочу видеть тебя. Быть с тобой как можно чаще, каждый день, каждую минуту делить с тобой. Не могу я без тебя, Ий. Ну что я буду делать, если и впрямь останусь одна? Я не хочу больше быть одна, слышишь меня? Я же увяну… – совсем тихо добавила она, снова почему-то краснея. – Ни Йонас, ни Ина не вернут мне тебя. Давай пойдем вместе? Пожалуйста…

- Но кто тогда пойдет дальше после нас? Если нас уже не будет… – Голос Ии звенел чем-то ужасно похожим на испуг, а распахнутые широко глаза блестели разом растерянностью и почти отчаянием. – Думаешь, мы успеем кого-то как-то найти, когда мы даже не знаем, что самим дальше делать? – Лада прижала руку к лицу, из всех сил стараясь унять дрожь и подступающие слёзы.

- Прости. – Тихо проговорила она наконец. – Мне просто никогда в жизни не было так страшно. Я справлюсь. Обязательно. Не подведу. Разозлюсь как следует и справлюсь, что бы ни происходило потом. И тогда никто уже меня не остановит.

***

Сильные мира вдали от земли

Не понимают, что мы короли*

[*Из партии «Короли ночной Вероны», мюзикл «Ромео и Джульетта»]

Кажется, еще никогда прежде время не летело для Пана настолько быстро: четыре дня словно бы уложились как один - в двадцать четыре часа. Мальчишка, конечно, слукавил бы, если бы сказал, что хоть сколько-то жалеет об этой очередной безумной затее, но не признать, что ему было катастрофически не по себе, было невозможно.

На предложенное Алексисом задание кроме него из группы согласился лишь Ники – да и то Пан отлично понимал, что едва ли вызвался бы сам, если бы имел выбор как прочие первокурсники. Конверт с заданием мялся на дне рюкзака, распечатанный лишь для отвода глаз – мальчишка лишь однажды пробежал глазами его содержимое и выбросил из головы. В конце концов, у него в запасе еще целый месяц, а думать об этом сейчас он явно не в состоянии - сейчас визит в «Пункт» виделся ему испытанием куда большим.

Кажется, как и летом ушедшего года, настроение «К диким всё, и будь, что будет» снова стало девизом его жизни с той лишь разницей, что теперь всё шло по плану, а не экспромтом. И Пан прекрасно отдавал себе отчёт в том, что они с Алексисом оба ведут себя как эгоистичные дети со своим непоколебимым «хочу», и почему-то шёл на поводу у этого общего желания. Если летом за этим «…и будь, что будет» шло мучительное ожидание скорого конца, то теперь за ним всё больше следовал план, как этого конца избежать – из безумного самоубийцы мальчишка словно бы превратился в собственных глазах в расчётливого бунтаря, и от этого не по себе становилось только еще сильнее.

И когда на уроках Пан смотрел на парту Кира по правую руку от себя, занимаемую теперь Колином, в груди что-то душно сжималось.

Антон Штоф, кажется, тоже уловил какие-то перемены, происходящие не то в голове, не то в сердце соседа, но отвечать на его ненавязчивые расспросы последний решительно отказывался, уводя разговор в сторону или отмахиваясь безразлично-беспечным «всё в порядке». Антон смотрел ему в лицо пристально и ничего не отвечал, возвращаясь к своим делам, но ощущение, что увидел он намного больше, чем ему стоило бы, еще подолгу преследовало Пана.

Кажется, эти четыре дня, пролетевшие как один, нервных клеток сожрали у мальчишки больше, чем весь последний год.

«…Так вот, если в одиннадцать начинается комендантский час, значит, покинуть четвертый квартал нужно будет не позже половины десятого – итого в их распоряжении, если всё пойдёт без сбоев, оказывалось около трёх часов. Неплохо»…

На платформе четвёртого квартала Алексис появился двадцатью пятью минутами позже Пана – на следующем поезде, ходившем на третьем ярусе два раза в час, и нагнал его, успевшего порядком задержаться в компьютерном магазине, четырьмя кварталами дальше. Видеть Алексиса в повседневной форме Среднего Сектора было как минимум нелогично и странно – хотя и от своей средней школьной формы мальчишка тоже успел уже достаточно отвыкнуть. Оставшиеся до указанного места два квартала Мастер проследовал за Паном словно тень, оставаясь на почтительном расстоянии, однако и не отставая ни на шаг, и поравнялся с ним уже только у самых дверей по адресу 3 «С».

«Прачечная», - гласила невзрачная бело-голубая вывеска.

«Режим работы: пт.-вт., ср. и чт. – выходной.

Выдача белья по средам и четвергам осуществляется до 16.00. Звоните».

Часы показывали 18:17. Три коротких, один длинный. Напряженная пауза, и в приоткрывшемся дверном проеме возникла фигура невысокого молодого человека, одетого в стандартную повседневную форму, примерно ровесника Алексиса, с затаённым интересом во взгляде, окинувшем двоих гостей.

- Добрый вечер, чем могу быть полезен?

- «Пункт сбора» теперь «Бункер»? – Осторожным шёпотом обратился к нему Пан.

- Давненько тебя не видел, - кивнул ему молодой человек, одновременно словно ощупав Алексиса внимательным взглядом, и пропустив двоих внутрь.

- Знаешь, почему «Пункт»? – Вместо приветствия украдкой шепнул своему тайному спутнику мальчишка, когда двое проследовали за молодым человеком внутрь, мимо самой прачечной, располагавшейся в помещении по левую руку, в дверь с табличкой «Вход только для персонала». – Потому что чей-то острый язык его однажды назвал «Пункт сбора неблагонадёжной молодёжи». Алексис ничего не ответил, но тень его едва заметно качнула головой.

Еще одна облезлая дверь в комнате «для персонала» скрывала за собой лестницу в подвал. Что находилось в этом помещении раньше, сказать было сложно, однако сейчас здесь было весьма людно. Кроме высокого, узкого стола, нескольких стульев и длинной лавки у дальней стены, мебели в помещении практически не было, и народ устраивался, кто как мог, на каком-то хламе, принадлежащем, вероятно, самой прачечной, притащенных с собой подушках (была и такая парочка) и просто на полу несколькими кучками человека по два-три. Окон в подвале не было, что в глазах человека, привыкшего жить всю жизнь перед стеклостеной, делало его практически бетонным мешком, а в глазах напряжённого неблагонадёжного – и вовсе колодцем, из которого некуда бежать. Пан поёжился от этих мыслей и вдруг подумал, а не предложить ли этому парню «переселиться» на фабрику? Потом, правда, вспомнил свою последнюю встречу с ВПЖшниками, и как-то сам собой передумал. Да и звукоизоляция там никакая, а это помещение, если как следует приглядеться, было на самом деле отнюдь не таким уж заброшенным и бесхозным, хотя подобный вид ему явно тщательно придавался.

- Друзья, напоминаю, что у нас не курят, не шумят и уходят не более чем по двое, - вежливо обратился к ним молодой человек, когда все трое спустились с лестницы, - безопасность, сами понимаете… - развел он руками.

- Конечно. Простите, как я могу Вас называть? – Впервые за вечер тихо произнес Алексис, невероятно, даже по сравнению с Паном, напряженный и настороженный.

- Не стоит, - легким жестом остановил его тот и отошел к высокому столу, где стоял его ноутбук.

- Большая часть народу тут предпочитает не знакомиться и не знать ничьих имен, - шепнул Пан, - а уж тем более, если ты тут в первый раз. Я и сам до сих пор не знаю, как его зовут – хотя он помнит, какая музыка мне больше по душе. Удивительный вообще парень… - продолжил было мальчишка, а потом махнул рукой – всё-таки не болтать они сюда пришли. Хотя наболтаться, наверное, и вечности не хватит…

Народу сегодня было много – больше, чем в любой из предыдущих раз, что Пан бывал в этом странном заведении, человек, наверное, пятнадцать-шестнадцать. Кто-то сидел по углам, ближе к стоящим на полу колонкам, и молчал, закрыв глаза, словно превратившись в один только слух, кто-то тихо переговаривался; возле лестницы компания из четырех молодых людей лет двадцати – двадцати двух оживлённо спорила о чём-то громким шёпотом. На скамье три девчонки в школьной форме, примерно ровесницы Пана, смущенно хихикали и пихали друг друга локтями, кидая время от времени выразительные взгляды на кого-то из этой четвёрки; еще нескольких человек в противоположном углу не было видно за высоким столом.

Тем временем резкие электронные биты, плавно затихавшие во время их появления в «Бункере», сменились другим звуком, словно вибрирующим, приближающимся издалека, нарастающим и становящимся всё тяжелее и напряжённее, пока, наконец, звук этот словно бы не разлетелся на добрый десяток других, совсем разных, а вместе с тем удивительно гармоничных, и, глубокий и чуть хриплый, но одновременно с тем приятный мужской голос лег поверх них. Пел он почти резко, а вместе с тем удивительно красиво, и, хоть язык исполнителя не был знаком мальчишке, ему почему-то всегда думалось, что речь в песне должна идти о свободе, жизни или чём-то ещё в этом духе. Хотя какое там, когда музыка сама по себе уже была для него знаком почти невозможной свободы… Пан невольно растянулся в улыбке, почти физически ощущая, как жуткая нервозность последних дней уходит постепенно из его тела, благодарно кивнул парню за ноутом, всё ещё помнившему его музыкальные вкусы, и внезапно расхохотался (чем даже привлек к себе несколько удивленных взглядов, хотя и ненадолго), увидев, как глаза Алексиса Бранта, и без того оставаясь размером с чайные блюдца, словно принимают постепенно квадратную форму.

- Где… Расколоться Империи, как, дикие вас возьми, вы это нашли?..

- Что, вам у себя такое не снилось? – Снова уже почти беззвучно рассмеялся Пан. Говорить он старался как можно тише, хотя то было и не очень-то легко, ведь музыка звучала негромко, а почти все люди, присутствовавшие в помещении, тоже между собой переговаривались, стараясь не мешать друг другу, однако создавая своими голосами некоторое подобие гула пчелиного улья.

- Сумасшедшие. - Только и смог выговорить Алексис, ошарашено улыбаясь. Закрыл глаза, прислушиваясь, потом снова обвел взглядом это странное сборище. – Так что, все Средние, правда, такие сумасшедшие?..

- Нет, но думаю, что многие. - Лукаво улыбнулся Пан. – А вот так на голову больной, по-моему, только я один. – Мрачно добавил он и снова широко улыбнулся. Святая Империя, как же, он тосковал по этому ощущению… Безумная и безудержная улыбка рвалась наружу лучами раскаленного света, он тихо рассмеялся, не в силах сам объяснить, чем же именно вызван этот смех, и снова прижал к себе Алексиса, искренне восторгаясь потрясению, не сходящему с лица того. «1:1», ничья. Безымянный парень-привратник ухмыльнулся, встретившись своим взглядом с глазами счастливого мальчишки, и, подмигнув, снова вернулся к своему ноутбуку. - Что, Лекс, у каждого свои представления о настоящей жизни?.. – Выпустил его, наконец, из объятий Пан. - Хорош столбом стоять, пойдём, опустимся куда-нибудь.

Место нашлось в противоположном от стола углу, который только что покинули двое молодых людей, пересевших к компании под лестницей. Алексис долго молчал, словно бы иногда забывая дышать, и заворожено разглядывал всех этих людей в полумраке подвала; в его ошалевшем взгляде явно виделась фантастическая смесь потрясения, восхищения, замешательства и, кажется, почти что зависти. На смену той песне уже пришла другая – не песня, потому что слов в ней не было, только удивительно нежная, а вместе с тем мучительно печальная мелодия, очевидно, исполняемая на каком-то другом инструменте, или даже нескольких инструментах, этого мальчишка уловить не мог. Потом что-то, очевидно, сбилось в настройках, парень за ноутбуком тихо извинился и, поставив мелодию сначала, кажется, снова пошёл наверх открывать дверь очередному (или, вероятно, очередным) прибывшим – этого Пан уже не видел, потому что Алексис повернулся к нему и начал целовать – прямо так, без оглядки, на виду у всего «Пункта» - вернее, «Бункера», - целовать крепко и упоённо. Кто-то из сидящих рядом выразительно присвистнул, Пан невольно зажмурился, улыбнулся сквозь поцелуй и почувствовал, как улыбается Алексис, лишь еще крепче притянув его к себе. Святая Империя, сколько взглядов было устремлено сейчас на них двоих? Мальчишка не думал, потому что это было круче любой «нормальной» встречи впервые за огромное количество дней. Круче любой бескомпромиссной дерзости, которую только можно было позволить себе сказать. Это была свобода, эйфорийная и пьянящая, безумная и сводящая с ума, в существование которой не так-то легко было поверить в однообразной серости имперских будней. Это было счастье.

- Спасибо, Пан. – Прошептал Алексис. Его лицо было так близко, что Пан невольно вспомнил пожарную лестницу Академии и снова едва не рассмеялся. Святая Империя, как же давно это было… - За то, что всё так, как оно есть. За то, что на глазах у людей, которые слушают музыку, тебя не страшно поцеловать.

Мальчишка улыбнулся, отчаянно почему-то краснея, отвел глаза… И, скользнув по чьим-то ногам взглядом снизу вверх, увидел стоящего в паре метров от себя Марка, чьи вскинутые брови придавали парню настолько непередаваемо недоумевающий, заинтересованный и офигевший одновременно вид, что уши и щеки Пана резко потеплели.

- У вас мозги вообще есть, больные вы люди? – Как всегда невероятно невозмутимым тоном произнес Марк.

========== Глава 56 Свои и чужие ==========

День шел за днем, но новостей от Грегора не было – не то сам он по-прежнему оставался в неведении относительно успешности – или неуспешности – прошедшего слушания, не то просто не желал вводить дочь в курс своих дел. Ия старалась не проявлять никаких признаков интереса на сей счёт, ведь повлиять ни на что она в любом случае не смогла бы, а лишний раз волноваться… для этого у нее и без того хватало причин. Медленно и незаметно февраль подошёл уже к своей середине, и атмосфера в Парке с каждым днём словно становилась все напряженнее и напряженнее, передаваясь, словно по цепочке, от одного человека к другому. Экологический павильон, кроме того, постоянно кишел народом, не давая девушкам вовсе никакой возможности остаться наедине хотя бы ненадолго, постепенно поднимая в Ие волну нешуточной тревоги о том, когда они смогут, наконец, перепрятать свою тайну в другое временное хранилище – большие кадки для цветов уже распределили и развезли по местам, новостей об установке камер по-прежнему не было, а времени до первого марта оставалось с каждым днём лишь меньше и меньше.

Пожалуй, единственное, что по-настоящему радовало Ию в этой накалённой атмосфере – кроме встреч с любимой Ладой, разумеется, - это вовсю уже витавший в воздухе запах приближающейся весны, тёплым ветром теребивший волосы, отчего на сердце теплело, несмотря ни на какие затаённые страхи. Весна с каждым годом приходила всё раньше, а зима всё реже морозила, едва устилая землю снегом на пару дней – и то, если верить прогнозам погоды, не во всём Среднем Секторе, - однако Ию все эти аномальные отклонения более чем устраивали, как бы ни сгущали в новостях краски их последствий. Да и разве может стать еще хуже, чем уже есть сейчас?..

- Минуту внимания! – Стараясь отчего-то не особенно повышать голос, воскликнула влетевшая в павильон Эми. Щеки ее горели, сама она, высокая и гибкая как молодое деревце, выглядела как всегда решительной, только взгляд сквозил напряжением на грани со страхом, почти даже паникой. Ия, Лада и только что присоединившаяся к ним Кая затеяли, наконец, капитальную уборку в павильоне, и теперь прикладывали немало усилий, чтобы разгрести все коробки, мешки и остатки строительных материалов и найти в захламленной подсобке хотя бы одну швабру для мытья окон. - Девушки, к нам визитёры с проверкой. Делайте, что делаете, и не заостряйте на них внимания, хорошо? Надеюсь, общения со мной и Яношем им будет достаточно, но дело в другом - у нас гостья. Она с ними, кажется, сестра одного из них. Или дочь… Вроде не в форме и совсем юная. Я не знаю, что с ней делать, - добавила она почти совсем неслышно, одними губами, и выскочила за дверь, оставив троих девушек в полном замешательстве.

- А мы знаем? – С едва уловимой ноткой сарказма произнесла Кая, поправив марлевую повязку на лице и вновь взявшись за веник с совком. Дышать в павильоне сейчас действительно было сложно – косые солнечные лучи, сквозившие через стеклостену, искрились клубами пыли. – Она ж сама первая и убежит, только заглянув в нашу мусорку…

Визитёры долго ждать себя не заставили – девушки только-только успели набрать воды в ведра и оценить масштабы предстоящей им работы. Судя по разномастной форме, кого здесь только не было: несколько человек в комендантском синем, форме, почти неотличимой от парадной формы Грегора Мессель, в которой так недавно он ездил на своё слушание, хотя от внимательной девушки не укрылось, что пиджаки этих мужчин были двубортными, не такими, как у него, а, значит, какое-то различие в их с отцом должностях наверняка должно было иметь место. Кроме комендантов был здесь еще один статный мужчина в светло-сером костюме, выглядевший существенно младше них, и трое – в грязно-бежево-желтом, ВПЖшном, причем нижняя часть лица одного из последних до самых глаз была закрыта треугольно сложенным темным платком.* Вся эта картина Ие отчего-то до ужаса не понравилась.

[*Комендантом, как упоминал однажды Алексис, можно стать в Академии, по иерархии после мастера и наставника (и заниматься управлением и политикой, как Алберс Брант), а можно – в охранке, где готовят рейдеров. Охранный корпус фактически является военным учреждением со своим ветвлением иерархий. Так комендант Грегор Мессель до рождения Ии относился крейдерам карательного крыла, а Командующий Хелена Эсмин относится к рейдерам разведки. Кроме того, существуют не раз упомянутые коменданты ВПЖ, работающие в Среднем и частично в Высоком, и некоторые другие. Всё это – разные направления, особенностей которых Средние по факту не знают и не различают. У комендантов охранки\рейдеров может быть два вида формы: на задании – типа серо-желтого хаки, а повседневная, как и у комендантов из администрации, темно-синяя, отличная лишь покроем – здесь перед девушками комендант, закончивший Академию, а не Охранный корпус, хотя им это, даже если Ия заметит какие-то отличия, мало о чем скажет. ]

«Прям как во сне», - подумала она с содроганием, вспоминая всё то, что не раз уже мучило ее по ночам. Вежливо поздоровавшись с Высокими, девушки продолжили свою работу – теперь уже и вовсе молча.

А потом, следом за ними появилась она. Девушка была очень изящной, с чуть раскосыми зелеными глазами и густыми золотыми, чуть рыжеватыми волосами, собранными в тугой хвост повыше шеи. Одета она была в белое, с едва уловимым кремовым оттенком плотное платье чуть ниже колена длиной. Поверх платья - такого же цвета короткое и весьма облегающее пальто, похожее больше на кофточку, на одной перламутровой пуговице под округлой грудью, кисти рук обтянуты полупрозрачными перчатками, на ногах - кожаные бежевые ботинки, в меру изящные, но очевидно крепкие и тёплые. Головного убора на девушке не было, длинные ресницы казались неестественно начерненными в ее светлом образе.

«Какая красивая… - едва слышно выдохнула Лада, вперив взгляд в девушку перед собой. - Как будто сияет…»

Ия на какое-то мгновенье тоже словно застыла, поражённая красотой гостьи и тем, насколько очевидно не вяжется её образ с окружающей всех их грязью и суетой уборки, потом вдруг отчего-то, вспыхнув, рассердилась на себя и отвела глаза.

- С вашего позволения мы сейчас отправимся в административное здание, где Янош Хансен подробно введет вас в текущий курс дел, - обратилась к Высоким Эми, отвлекая Среднюю от появившихся в голове недобрых мыслей, - а после я проведу вас непосредственно по Парку, вы сможете всё увидеть своими глазами и обсудить на месте…

Удивительно, как спокойно и уверенно Эми держится, и как ей это удается? Ия подумала, что, несмотря на пару лет своей преподавательской деятельности, наверняка бы запиналась в каждом слове, выпади ей необходимость вести такую делегацию и что-то еще говорить её членам. Тем временем молодой человек, чье лицо было закрыто платком, едва уловимым движением увлёк это воздушное создание на пару шагов в её сторону, так, что даже при всём желании не слушать, не услышать их Ия не могла.

- Полина, я не могу тебя нянчить весь день, - чересчур горячо зашептал он, судя по голосу и тому, как осторожно он держался, совсем еще юный парнишка, каждый раз с усилием перебарывающий в себе сомнение прежде, чем обратиться к кому-то из своих спутников, - может, ты с ними останешься пообщаться? Мы сейчас все равно будем административные вопросы решать, тебе разве интересно? Ты же понимаешь…

Девушка недовольно мотнула головой, золотистые волосы заструились по плечам.

- Вот ещё. – Процедила он, блуждая взглядом по грязной дорожке у себя под ногами; подбородок её, однако, был поднят так, словно девушка с большей вероятностью разглядывала крышу павильона. – Не вздумай оставить меня здесь одну, отец тебе голову оторвёт, если узнает.

- Странно, что он тебя вообще отпустил. - Холодно пожал плечами парень. – Дело твоё, как хочешь… - С этими словами он поспешил присоединиться к своим спутникам; девушка, поджав губы, с чрезмерной аккуратностью засеменила за ним.

- Они к нам что, как в зоопарк будут теперь приезжать? – Зло прошептала Ия, когда делегация медленно двинулась следом за Эми Хансен к административному домику. - Посмотреть как на зверей в клетках? Мало нам ВПЖшников, так теперь еще и девки какие-то?..

- Ий, ты чего? – Почти напугано уставилась на нее Лада. - Ты чего вдруг так завелась?

- Спрашиваешь… Ты ее вообще видела? Как она перчатки поправляет, словно запачкаться боится.

- Конечно, боится, ты на себя давно смотрела последний раз? – Едва сдержала примирительную улыбку Лада. – Я бы тоже напряглась, если бы сама уже не была по колено в грязи.

- Вот же кукла. – Фыркнула Ия в ответ, недовольная собственной вспышкой негодования и злой зависти, пытаясь усмирить эту бурю возмущения, что все еще бушевала внутри нее под впечатлением от этой неожиданной встречи. Подумать только, она ведь вообще сегодня первый раз в жизни своими глазами увидела Высокую… И почему-то не испытала от этого вообще ни капли радости.

- Знаешь, мне всё это не нравится уже совсем, - наконец выдохнула Ия напряженно, когда, спустя несколько минут, визитёры скрылись из поля зрения за высокими кустами в стороне ботанического павильона, - давай-ка мы его заберем оттуда? – Шёпот девушки звучал взволнованно, но уже совсем не так, как недавно, без этой злой, почти детской обидой на нездешнюю красоту Полины. Теперь это снова была всё та же Ия, что и все прошедшие месяцы – серьезная, резкая, не ожидающая от окружающей её реальности ни капли тепла, слишком долго не желающая признавать свою затаенную веру в людей и добро. – Не знаю, зачем они пришли, но… Такая делегация… Теперь, увидев эту девку, я бы точно удивилась, если бы они рискнули приехать к Средним на территорию, где нет камер. Кто их знает, куда еще они доберутся…

- Да, - так же коротко кивнула Лада, не задавая лишних вопросов в духе «и куда потом его девать?», которые, несомненно, её головы не покидали так же, как и головы Ии. – Они ведь из административного должны дальше в Парк идти, верно? – Девушки спешно отложили свои тряпки и оконные швабры и, почти что считая каждую секунду, направились в сторону подсобки – павильон был пуст. Кая-то куда делась? Кровь бешено стучала в висках, словно обе они только что победителями завершили стометровый забег; даже стремянка показалась как будто в два раза тяжелее, чем прежде.

- Мы с тобой, конечно, умеем выбрать момент… - Кажется, пальцы Лады, стискивающие холодные перекладины, дрожали.

- Да уж. – Почти беззвучно согласилась Ия мрачно, взбираясь на ступени. Голос почему-то сел.

- Я пока выйду, задержу, если кто зайдёт… - шепнула Лада, стремительно направляясь к двери. – Хотя они еще не скоро должны тут снова появиться. - Ия только кивнула, ничего не ответив. Проклятье, у нее же сегодня с собой не тот большой рюкзак, а обычная сумка.

- Лада, в твою сумку влезет?.. – Всё так же тихо просипела она, но та, уже взявшись за дверную ручку, кажется, не услышала её.

- О, вот вы где, - почти одновременно с Ией пропел нежный голосок, едва только Лада приоткрыла дверь, - вас та девушка искала… - оторвавшись от экрана телефона в своих изящных ручках, Высокая осеклась, когда её томный, картинно скучающий взгляд вдруг упёрся в Ию, только-только успевшую приоткрыть тайник в потолке. - Кстати, меня зовут Полина, - тихо пропела она с той же неестественной непринуждённостью, плавно кивнув головой, - Полина Курсваги. А что это вы делаете?

***

Please forgive me, but I care

I scream as loud as I can scream

But you don’t hear me*

[*Англ. «Пожалуйста, прости меня, но мне не всё равно

Я кричу так громко, как только могу,

Но ты не слышишь меня» (пер. автора)

Из песни группы 4lyn – «Nostalgia»]

- Ну да, - скептически поджал губы невысокий темноволосый мальчишка, - в общем-то понятно, Пан, почему ты мне так упорно ничего не хотел говорить. Пожалуй, что правильно, я б не оценил. – Он бросил на Алексиса тяжелый, изучающий взгляд, который отнюдь не поспешил отвести, когда Высокий перехватил его, потом снова взглянул на Пана. - А если бы здесь вместо меня сейчас был Тур? Или Эрих с компанией? Он вообще-то тоже сюда по-прежнему наведывается иногда. – Голос его звучал удивительно спокойно, учитывая обстоятельства их встречи.

- Знаешь, - задумчиво протянул Пан, - да я их как-то не боюсь уже давно.

- Да ты и не успеешь забояться, они тебя раньше по стене размажут. А то и вас обоих. – Мальчишка снова посмотрел на Алексиса, весьма заинтересованно слушавшего препирательства двоих, и чуть смягчил своё нескрываемое недовольство. - Простите, дурное знакомство выходит. Я Марк Моро, - представился он, протягивая Алексису руку для рукопожатия, - как мне Вас называть?

- Лекс, - с сухим спокойствием отозвался Мастер, тотчас получив от Пана неслабы тычок под ребра, и, проигнорировав его, опередил еще не заданный вопрос, застывший во взгляде темных глаз Марка, - просто Лекс, с Вашего позволения.

- Как скажете. - Пожал плечами парень. – Не хочу портить вам праздник жизни… но всё-таки, пожалуй, испорчу. - Криво улыбнулся он, усаживаясь рядом с ними. Однако ж самообладанию этого парня только позавидовать.

- По-моему, это первый раз за все те годы, что мы знакомы, когда я не очень-то рад тебя видеть… - пробормотал Пан, нервно ёрзая.

- А ты, что, серьезно думал, что я буду сидеть дома, когда мне выпадает исключительный шанс увидеть человека, по которому ты так сохнешь уже который месяц? - Да уж, не очень-то похоже, что эта насмешливая фраза была случайно построена именно так, особенно судя по убийственному выражению, с которым Пан посмотрел на друга. Алексис по привычке прикусил губу, едва сдерживая улыбку. «Так сохнешь»… Интересно, что в таком случае знает обо всем происходящем этот парень?

- Издевайся-издевайся… – пробурчал Пан. - Тебя разве не учили, что врать – нехорошо?

- Ой, чья бы корова, Пан… - отмахнулся тот. – Ты даже врать-то толком не умеешь, у тебя всегда всё на лбу большими буквами написано. - И, бросив на Алексиса еще один короткий, но пристальный, изучающий взгляд, опустил голову на ладони, замолчав, лишь беззвучно шевеля губами в такт зазвучавшей песне с бодрым, а вместе с тем едва уловимо грустным мотивом. А Высокий снова невольно поймал себя на удивительной мысли, что мог бы сидеть так, наверное, целую вечность, просто слушая… Невероятно всё-таки, как сочетание звуков может вызывать такой шквал чувств. И как же часто, значит, этот парень бывает здесь, если знает слова песен на память?..

- Ну Маааааарк! - Пан энергично помахал рукой у него перед лицом, не выдержав опустившегося молчания. - Ну скажи уже хоть что-нибудь! – Пана, признаться, было отчасти даже жалко, таким потерянным и взвинченным он был, не зная, куда себя деть, несмотря на легкомысленную ребяческую маску. Вот уж, правда, ни минуты покоя… Алексис едва уловимо скользнул пальцами по ладони мальчишки, тот на мгновенье сжал их, потом почти оттолкнул и так и не посмотрел ему в лицо.

- Отстань, - отозвался Марк, не поднимая головы, - у меня и так все с ног на голову, дай хоть в себя прийти. А то я тут сейчас просто разнесу всё к диким.

- Что, неужели не весело иметь друга кретина? Не нравится?

- А что мне может нравиться, Пан? – Какая-то отчаянная, дёрганая полуулыбка легла на губы поднявшего лицо Марка, в одну секунду сбивая с Пана всю его деланную весёлость. – Что в этой грёбаной ситуации мне может нравиться?

- Например, то, что я счастлив, - пожал плечами Пан с едва уловимым оттенком грусти в голосе.

- Подлиза. - Возмущенно мотнул головой Марк. – Да тебе, что, вообще жить надоело? - Внезапно вспылил он и поправился, переводя взгляд на Алексиса. - Вам обоим! Вы вообще… Ооо, сохрани Всеединый, Пан, как ты мог так вляпаться? Мозги в Среднем забыл?

- А, то есть, до этого вечера всё, что я рассказывал, было нормально? – Ощерился в ответ Пан.

- Звук убавь, - холодно и тихо оборвал его Марк, - народ музыку слушать пришёл, а не нас.

- А я и не думал… - начал было Алексис, но договорить начатое Марк ему не дал.

- Я вижу, что Вы не думали. – Резко повернулся к нему мальчишка, грозно сверкнув глазами. - Ни тогда, ни теперь, заявившись сюда. И плевать я хотел, что Вы там делаете в своем Высоком, но впутывать в это его… Подростка, который даже… понять не успел, что происходит с его жизнью! У меня нет слов. – Он выудил из кармана пачку сигарет, потом с досадой мотнул головой, очевидно, вспомнив, что не должен здесь этого делать, и небрежно затолкал её назад.

- Вы так говорите, Марк, как будто он Ваш ребенок, а я его злодейски похитил. – Спокойно произнес Алексис в ответ на негодование парня. Странно, но от спора с ним ощущение оставалось совсем не такое, как после постоянных претензий Пана в начале их знакомства или даже недавнего конфликта с Виктором. А еще Алексис вдруг подумал о том, как же давно он не говорил – пусть и на таких не самых дружелюбных тонах – с равным ему человеком, не думавшим, кто какое место занимает в Системе, вообще не обращающим ровным счетом никакого внимания на Систему, словно ее нет вовсе…

- Он мой друг. - Гневно сверкнул глазами Марк тем временем. – Почти брат. И да, считайте, что похитили, потому что вернуть его я не могу. - …и взрослый он совсем не так, как это слово принято понимать подростками Среднего Сектора.

- Не, ребят, ну имейте совесть, я ж не предмет какой, чтоб меня вот так обсуждать и делить… – как-то почти жалобно подал голос Пан, но тот, кажется, не хотел его слышать, продолжая говорить всё с тем же напряженным, холодных спокойствием.

– …а то, что Вы – Высокий и живете всю жизнь в том мире, не дает Вам права делать с людьми то, что Вы делаете.

- Марк, Вы не правы, - мягко отозвался молодой человек. От претензий Марка на удивление не болит голова, и его не нужно ставить на место, потому что он и так на своём месте… - Высокий здесь ни при чем.

- Тогда почему всё это?.. – Неожиданно устало выдохнул мальчишка.

- Потому что я люблю его. - Просто произнёс Алексис, глядя прямо в темные глаза Марка. Пан, кажется, снова нервно заёрзал.

- И всем от этого, конечно, стало легче. – Насмешливо развел руками его собеседник.

- Легче – не стало. – Качнул головой Алексис, заметно посуровев, и голос его зазвучал куда жёстче и холоднее, чем прежде, как звучал, пожалуй, только в Академии, пресекая любую попытку собеседника возразить. Несколько высоких девичьих голосов из колонок в паре метров от этой странной троицы на какую-то долю секунды отвлекли внимание молодого человека. – Ни мне, ни ему, ни Вам, ни кому другому, Вы прекрасно это понимаете. Не надо сарказма.

- Не надо глупости делать – не будет и сарказма…

- Не делать глупости? – Фыркнул со своего места Пан. – Совсем уже забыл, что имеешь дело со мной?

- Да тебя вообще проще один раз придушить, чем всю жизнь потом терпеть. – Тихо отмахнулся Марк, но улыбка, коснувшаяся его губ, была на этот раз тёплой, без тени былой горечи.

- Вот поэтому-то я и не хотел тебя здесь встречать…

- Да уж, и правда проще. – Качнул головой Марк. - Имейте в виду, - посмотрел он на Алексиса с деланным сочувствием, - а вообще - не смейте говорить таким тоном – со мной, с ним, с кем бы то ни было здесь. Вы выйдете отсюда, - с нажимом произнес Марк, - и снова станете Высоким, а мы - Средними. Но пока мы здесь, мы все одинаковые.

- И здесь тоже – одинаковые? – Горько усмехнулся неожиданно для своих собеседников Пан. – Одинаково незаконно собираться поговорить о том, какие все разные? Если мы все здесь точно так же все одинаковые, Марк, то почему ты так бесишься, что я – с ним? – Одним взглядом зеленых глаз указал он на Алексиса.

- Что?

- Смешно, да? - Горячо и почти зло прошипел Пан сквозь стиснутые зубы. – Еще со школьной парты шептаться о том, какие все разные на самом деле, бунтовать - молча, разумеется, ничего не предпринимая, - против этой одинаковости и серости, среднести, а на деле так отвратительно бояться и отрицать тех, кто оказался волей каких-то обстоятельств по-настоящему другим, кто делает не тот выбор, к которому привыкли все вокруг. Люди никогда не смогут быть настоящими и никогда не смогут жить свои жизни, потому что все они панически боятся оказаться этими самыми другими, думают, лучше уж быть никакими, чем другими… – голос его становился постепенно все громче и громче, потом снова упал. - Мы - то, что общество отрицает, на что закрывает глаза, Марк, хоть ты не отрицай меня, а? Мы ведь и так все другие - друг для друга…

- Я отрицаю не тебя, - задумчиво и словно бы грустно отозвался Марк, - а Высокого рядом с тобой.

- Одно и тоже. - Как-то сипло бросил Пан, по-прежнему не глядя на Алексиса. – Для меня – одно и тоже. - Уши мальчишки заметно пылали даже в полумраке подвала.

- А ты что-нибудь делаешь, чтобы это изменить? – Хоть в голосе парня и сквозили ощутимые напряжение и удивление, своим самообладанием Марк действительно впечатлял. - Лично ты. Или только молча бьёшь себя в грудь, что ты – «настоящий», а все остальные не правы? И кому до этого есть дело?.. Хотите, открою Вам один секрет, Лекс? – Несмотря на совсем уже спокойную усталость его голоса, тёмные глаза Марка недобро сощурились, когда он перевел взгляд на Высокого. - Один равно неприятный и приятный и для вас, и для нас секрет. На самом деле всем плевать. На всех и всё. Думаете, вы там у себя делаете великие дела, вершите судьбы? Да Средние даже не знают, не задумываются, чем Высокие занимаются каждый день. Вы думаете, вы управляете нами и Системой? Система управляет вами точно так же. Система управляет всеми. Мы думаем, за нами каждый миг следят? Всем плевать на нас, мы просто привыкли так думать и привыкли бояться, жить в страхе и напряжении – а Высоким остается только поддерживать свою репутацию набегами ВПЖ и повышением цен даже на самые убогие продукты. Дело не в истерических всплесках и не в эмоциональной нестабильности – вот уж чего нет, того нет. Их мы давно победили – не Империя, не Высокие, не Устав - мы сами. И знаете, как? Мы сказали себе, что ничего не можем изменить, мы дали кому-то другому решить свою судьбу – и теперь всем плевать. На учебу, на работу, друг на друга, на всю жизнь! А если кому-то вдруг становится не наплевать – то он ненормальный, псих. Просто потому что он живет сам и думает своей головой. А Система не любит, когда думают своей головой, ой как не любит. Вы, я думаю, в курсе побольше моего.

Знаете, я не могу Вас ненавидеть только за то, что Вы «из них», а не «из нас» по праву рождения – хотя хочу. Не могу, потому что, если Вы здесь сейчас, Вы всё-таки «из нас». Но принимать Вас я не желаю, что бы ни говорил мне Пан. Если Вы с нами, мне должно быть плевать, кем Вы были рождены, но мне, к сожалению, не плевать. Видите ли, эта штука не всегда срабатывает на руку.

- Но решать только Вам, Марк, - тихо и задумчиво отозвался Алексис, - Вы ведь, к счастью, умеете думать своей головой. И, знаете, мне искренне жаль, что у нас так мало времени, чтобы нормально поговорить, забыв о том, кто из нас кем является вне этих стен.

Парнишка взглянул на него, заметно смягчившись, и лишь задумчиво усмехнулся своим мыслям, так ничего и не ответив.

А песня сменяла песню, одна удивительнее другой.

- Марк, - наконец неуверенно нарушил долгое молчание Пан, - могу я… Тебя попросить? Если, конечно, вы оба всё-таки успокоились, - добавил он с деланной едкой обидой, - и перестанете меня затыкать.

- Прости, Пан, мы не… - отозвался было Алексис.

- Угу. Я понял… - Буркнул Пан. Это еще вопрос, кстати, кого сегодня затыкают… - Так что?

- Можешь, наверное…- меланхолично пожал плечами темноволосый парнишка.

- Если я… – очень серьезно, даже с трудом начал Пан, едва выдавливая из себя каждое слово. - Однажды… исчезну. Если ты это поймёшь… Ты можешь сказать моим родителям, чтобы они не говорили Клое… О том, что я вообще был?

Марк посмотрел на него так, словно в равной мере хотел придушить мальчишку и расплакаться.

- Нечестно. - Сдавленно выдохнул он почему-то. - Нет, Пан, не могу, не проси. Это не мне решать и даже не тебе. Все равно что перед самим собой сделать вид, что никогда тебя не знал. Ты бы смог? – С тихого, почти шепчущего, голос его стал вдруг возмущенным, а черные глаза вспыхнули. - Да пошел ты, Пан, куда ты денешься… - злость и горечь захлестнули его, вынуждая отвернуться и прикусить губу.

Всё он прекрасно знает, кто куда может деться.

Пан молча мотнул головой, словно отвечая каким-то своим невесёлым мыслям, нехотя взглянул на часы и поднялся, молодые люди встали следом за ним. Мальчишка, так ничего и не сказав, пожал другу руку, потом, словно поддавшись какому-то внезапному порыву, притянул его к себе и крепко обнял, выдохнув: «Пока, Марк». Кажется, прошептал что-то еще, и, так же резко отстранившись, почти что оттолкнув его, поднялся по лестнице и вышел, не оборачиваясь.

Марк выглядел обескураженным. Скользнул взглядом по Алексису, отвел глаза и, вернувшись на своё прежнее место, опустил лоб на ладони. Когда стрелки часов отмерили еще четверть часа, Высокий поднялся на ноги, в очередной раз окинув долгим взглядом это странное место и людей, которых, как оказалось, уже почти не осталось в «Бункере».

- Храни… До свидания, Марк, - тихо произнёс он, обратившись к пареньку, - и спасибо за этот вечер. – Тот лишь рассеянно кивнул в ответ, глядя невидящим взглядом куда-то мимо Высокого, на лестницу, по которой только что ушел Пан.

- Лекс… – Негромко окликнул он молодого человека, когда тот уже сделал несколько шагов в сторону выхода. - Знаете… я ведь его давно не видел таким, как сегодня. Таким живым. И счастливым - даже несмотря на наше с Вами безобразное поведение. Он же аж светится весь. Хоть и смущается страшно. Никогда его таким не видел, если говорить откровенно. Просто имейте это в виду, хорошо? – Несмотря на тепло, почти физически веявшее от произнесенных Марком слов и тона, которым они были сказаны, прямой и открытый взгляд его черных глаз переполняла нескрываемая боль.

========== Глава 57 На грани ==========

Я никогда не говорил

«Люблю тебя», смущался.

Мы жизни плавили края,

Нас смерть учила танцам.

Ты пахнешь запахом моим…*

[*Из песни группы Ночные Снайперы - «Бонни и Клайд»]

Кажется, немая сцена затянулась несколько дольше, чем ей стоило бы. Осколки тысячи мыслей, падающими звездами пронесшихся за эти бесконечные мгновения в голове Лады, кажется, совпали, сложившись в одну цельную картину, с осколками, на которые разбилась и Ия. Сохраняя потрясающее спокойствие, вторая девушка аккуратно приладила потолочную плитку на её исходное место и, опустившись на пол, взглянула на Полину.

- Поправляем то, что случайно испортили, - мягко отозвалась она. Только голос её, если достаточно хорошо знать каждую его возможную интонацию, звучал сейчас глухо и словно бы чуждо, так непохоже на обычный, решительный и горделивый, - что-то не так?

Полина посмотрела на нее долгим взглядом, отнюдь не таким мечтательно-рассеянным, какой доводилось наблюдать Средним девушкам весь этот день, и так и не ответила, только в её тонкой ладони вновь появился телефон, и пальцы нежно заскользили по экрану.

- Корнель, мне кажется, вам стоит заглянуть в экопавильон, здесь что-то происходит, пока вы там со своими глупостями время теряет… – протянула девушка в трубку всё тем же скучающим, а вместе с тем и чуть раздражённым тоном, когда долгие, громкие гудки прекратились, и вызываемый абонент поднял, наконец, трубку. - Нет, братец, я приехала не тебе мешать, а развеяться после колледжа. Угуу… Ну, можешь и один, если двум девчонкам тебя не одолеть. Конечно, для них тоже. Разбираться – ваша работа, а не моя. – Сердито фыркнула Полина, касаясь кнопки завершения вызова и переводя взгляд на замерших в холодящем сердце ожидании девушек, чьи пальцы, оказывается, уже как-то словно бы сами собой сплелись в тугой замок, спрятанный за спиной в складках юбок. – Ничего личного, девочки, я всего лишь законопослушный гражданин, которому происходящее здесь кажется странным, - пожала плечами она, - а сама разбираться я почему-то не имею права…

Упомянутый Высокой Корнель Курсваги – тот самый молодой человек, чье лицо было наполовину закрыто тёмным платком – не заставил себя долго ждать, появившись в сопровождении еще одного мужчины из первоначального состава делегации, так же, как и он сам, одетого в рейдерскую форму.

- Ну и что у тебя в этот раз, Полина? – Как-то слишком уж прохладно обратился он к сестре, едва взглянув на двух напряженных девчонок, всё ещё стоящих, словно вытянувшись по стойке «смирно», бок о бок посреди захламлённой подсобки.

- Там в потолке снимается плитка, - пропела девушка, - когда я вошла, они её зачем-то двигали… Она. – Девушка указала изящной ладошкой, обтянутой белым кружевом, на замершую Ию.

– Зачем вы туда полезли? – Обратил свой взгляд на Средних девочек второй мужчина, почти уже пожилой на контрасте со своим очевидно юным спутником, когда Корнель, жестом отстранив их со своего пути, двумя шагами длинных ног оказался на верху лестницы и, легко сняв плитку, заглянул внутрь тайника.

- Чисто! – Коротко бросил он, не давая девушкам ответить и тут же снова оказываясь на земле. Сердце пропустило удар. Ледяные пальцы Лады сжали взмокшую от напряжения ладонь Ии. Как? Провалиться проклятой Империи, что происходит?

- Поправить… - тихо произнесла Лада, опережая открывшую было рот Ию. – Я черенком швабры задела, хотела в тот угол дотянуться, видите, где паутина, а ткнула неаккуратно, вот она и отошла. Пыль, грязь, мало ли что там, а мы этим дышим… - страх, объявший девушку до какого-то почти что головокружения, кажется, сам шевелил её пересохшими губами. - А ради одной плитки мальчиков звать на помощь – только отвлекать их лишний раз от дел поважнее… Сейчас ведь такая суета, все заняты. Тут и мы сами можем справиться, только лестница тяжёлая, вот мы вместе её и притащили…

Проклятье, что же происходит? Уши девушки, хвала Империи, скрытые волосами, отчаянно пылали, словно упрекая девушку в той уверенности, с которой она теперь врала, прямо глядя в глаза троим Высоким, лицо же, напротив, кажется, мертвенно побледнело – хоть этим их, к счастью, в данной ситуации не удивить…

Они ведь не знают. Ничего не знают про плакат – исчезнувший плакат, - и у них сейчас действительно нет повода для обвинений… Страх, паника и облегчение разом дурнотой кружили голову девушки, подгибали острые, худые коленки. «Ну уж нет, Лада Карн, они уйдут – и тогда хоть в обморок грохайся, а сейчас и думать об этом не смей». У них на глазах – ни за что.

Да чтоб им всем пропасть, кто мог забрать плакат?

Отчаянное желание посмотреть на любимую было ужасно сложно подавить, но озираться сейчас по сторонам казалось почему-то куда подозрительнее и опаснее. Словно сразу выдать, что они и правда сообщницы… Хотя теперь – в чём же?

- Полин, чтоб еще хоть раз я тебя взял с собой, - с холодным негодованием прошептал тем временем молодой человек, обращаясь к сестре, - мы тут не в шпионов играем, а занимаемся серьезными делами.

- Подумаешь… - Полина мечтательно закатила глаза. – А если бы там что-нибудь было?..

- Но там ничего не было. – Отрезал Корнель Курсваги, и Лада почему-то подумала сквозь шторм еще не до конца отпустившей её паники, что он, наверное, на деле неплохой парень, раз эта противная девчонка раздражает его не меньше, чем их самих. Только вот не видеть его лица за этой странной тряпкой все равно казалось как-то странно, почти неестественно и неправильно, словно она призвана была стереть из его облика последнюю тень эмоций, которая могла ненароком отразиться на лице молодого человека. – …а мы с рядовым Лоу из-за тебя с этими пустяками пропустили половину обсуждения открывающего мероприятия, а уж это поважнее будет, чем дыра в потолке. Альберт, мы идём? – Повернулся мальчишка к своему спутнику, уже, кажется, вовсе забыв о существовании двух Средних в этом помещении.

- Да, сейчас, - отозвался мужчина, не поднимая головы от экрана планшета, на котором что-то спешно строчил, и погруженный явно в какие-то свои мысли, далёкие от происходящего вокруг него, - возьми документы на всякий случай.

- Ваши паспорта, пожалуйста. – Корнель сделал пару шагов в сторону Лады с Ией, и солнечный луч, пробившийся через узкое окно подсобки, золотом зажёг его рыжеватые волосы, непослушным ёжиком торчащие в разные стороны. А ему ведь и правда от силы лет девятнадцать, даже несмотря на совсем взрослую серьезность его зеленых глаз, одинаковую и у пяти-и пятнадцати-и у двадцатипятилетних, независимо от их имперского статуса.

Девушки засуетились, шаря в своих сумках в поисках карточек паспортов. Заставить себя, подчинившись приказу, расцепить ладони, оказалось почему-то мучительно сложно, словно это прикосновение было тем последним, что удерживало Ладу твёрдо на ногах и в трезвом рассудке. Руки мелко дрожали, борясь с застёжкой сумки. Несмотря на то, что первоначальная паника ожидания неизбежного конца постепенно утихала, новое смятение успело слишком быстро занять её место. Смятение от мысли, что кто-то всё же выследил их, не то предав, не то успев спасти. Что, как бы то ни было, драгоценный план их провалился, а угроза, нависшая над двумя девчонками-бунтарями, не уменьшилась ни на каплю по сравнению даже с тем паническим ужасом, что горячей волной накрывал девушку только что.

- Лада Шински и Ия Мессель, - тихо обратился после проверки карточек молодой человек с платком на лице ко второму мужчине в серо-желтой форме, возвращая девушкам спустя пару минут их документы и больше не глядя на них, - данные сохранить?

- Да, сохрани для отчёта, - отмахнулся второй, кажется, всё еще едва слушавший его, потом вдруг пристально посмотрел на рядового Курсваги, убирая планшет в поясную сумку, - ты сказал «Мессель»?

Внутри словно что-то похолодело. Изо всех сил стараясь скрыть накатившую волну паники, Лада как можно медленнее, словно бы и вовсе не заинтересованно, перевела взгляд на Ию – та выглядела бледной и как-то очень не по-доброму решительной.

- Дочь отставного Грегора Мессель? – Взглянул на девушку названный рядовым Лоу.

- Да.

- В таком случае я вынужден вас задержать, - с холодным безразличием произнес мужчина, переводя взгляд на Ладу, - вас обеих. Корнель, вызови его сюда.

***

Домой – вернее, в общагу – в тот вечер Пан добрался поздно, почти к самому комендантскому часу, и сразу лёг спать, делая вид, что не замечает вопросительного взгляда Антона, то и дело словно невзначай на нем останавливающегося, пока мальчишка переодевался и готовился ко сну. Уснуть, правда, всё равно не получалось еще несколько часов - разговоры «Бункера» никак не выходили у Пана из головы, тяжёлым камнем давя на грудь. Думать обо всём этом, честно говоря, не хотелось. Да и какой смысл, если всё равно ничего уже не изменишь.

Святая Империя, какой же ты кретин, Пан Вайнке. Мог бы ведь и своей головой додуматься…

А в Академии на следующее утро, как и следовало ожидать, всё было по-прежнему – холодно и напряжённо. Ники болтал более обыкновенного, но никто его словно бы не слышал, привыкнув не обращать внимания на его язвительные попытки вывести хоть кого-нибудь из себя. Колин, напротив, непривычно молчал, целиком и полностью поглощенный собственными мыслями, стреляя время от времени острым взглядом по сторонам, Артур и вовсе словно бы не замечал присутствия троих в одной с ним комнате. Мастер Берген держался еще холоднее и отчуждённее, чем прежде, то и дело находя повод сделать кому-нибудь из первокурсников замечание, Алексис Брант выглядел сосредоточенным и чуть уставшим. И, чем больше Пан смотрел на него – да и не только на него, вообще всех и всё вокруг, - тем больше поражался, каким удивительным бредом стала так внезапно его жизнь. Ведь именно сейчас, подогреваемая такими свежими воспоминаниями о вчерашнем вечере, живом, полном, настоящем, эта мысль нагоняла на него тоску еще большую, чем когда бы то ни было. Стоит ли то, что он получил, что он имеет сейчас, хотя бы десятой части того, что он добровольно, совершенно бездумно отдал уже почти год назад? Даже вспоминая самые яркие и самые счастливые моменты здесь, теперь Пан не был уверен в собственном ответе, и ощущение это тянуло его на дно тяжёлым якорем. Когда же он уже перестанет сомневаться – не в себе, в тех, кто хоть что-то для него значит? Поверит ли когда-нибудь в них до конца?.. От собственных сомнений мальчишке было тошно.

Да и сколько еще дальше так – по однообразному кругу день за днем, до тошноты – всю жизнь? А если не здесь, если там, дома, в Среднем – разве что-то сильно отличалось бы? Пан еще раз посмотрел на них – мальчишек в кадетской форме, Мастера, что-то рассказывающего им по новой теме, случайно встретился взглядом с устремлёнными на него глазами Колина и понял внезапно, что дело не в учёбе в Академии, и не в каких-то из вчерашних слов Марка, не в их с Алексисом странных отношениях, и не в проклятом Антоне Штофе с его чудовищными экспериментами… Дело в том, как ужасно Пан устал всё время делать вид, что всё в порядке, всё нормально, что снова и снова он ничего не чувствует.

- Слышал, ты взял дополнительное задание. - Обратился к нему Антон, отрываясь от экрана своего ноутбука, стоило соседу только появиться на пороге их общей комнаты после занятий. Даже проторчав добрых полчаса на крыше, Алексиса мальчишка так и не дождался, хотя, несмотря на удручающее желание поговорить с ним, разговор этот сейчас ему представлялся слабо. А, может, и к лучшему это всё, чтоб не сорваться на ком не надо, слишком уж разбитым он чувствует себя весь день.

- А это имеет значение? - Безразлично пожал плечами Пан. Всё-то он знает… Как будто и правда готовил вопросы еще с самого вчерашнего вечера.

- Очевидно, имеет, раз ты согласился, когда у тебя был выбор. – Всё так же спокойно отозвался сосед. – Ты из-за него что ли вчера пропадал до ночи?

- Отчасти. – Совсем уже сухо бросил Пан, делая вид, что внимательно изучает список необходимых к подготовке назавтра глав. Как же ему уже надоели все эти домашки, кто бы только знал. Особенно когда голова и так не в ту сторону работает.

- Странно, что вам сейчас предложили этим заняться. - Нет, ну он когда-нибудь уже заткнётся? – Задание-то не для первого курса. И многие согласились?

- Двое. Из четырёх. – Интересно, если ему соврать, что он сделает? Почему-то уверенность, что Антон и без того знает ответы на все свои вопросы, давным-давно укоренилась в сознании мальчишки.

Штоф задумчиво кивнул, явно погружённый в какие-то свои мысли.

- В общем, если тебе нужна будет помощь - обращайся. – Произнес он, наконец.

- Нет, спасибо. - Решительно посмотрел на него мальчишка, едва справляясь с изумлением. “Приехали. Помощник тоже нашелся… Чего он от меня хочет?” – Думаю, я как-нибудь сам.

- И всё же имей в виду. – Повторил сосед, когда его телефон вдруг гулко завибрировал на столе.

«Привет. Да, всё в порядке. Да, работаю, конечно. Что Анита? О. Ну поздравляю…» Хоть Пан и старался не вслушиваться в его разговор, отдельные фразы всё же доходили до его сознания, не в первый раз заставляя мальчишку возвращаться к безрадостным мыслям о том, зачем ему самому вообще нужен теперь этот проклятый телефон, когда о его существовании дома вспоминают от силы раз в пару месяцев?

- Я стал дядей в третий раз. – Безразлично объявил Антон, откладывая телефон и возвращаясь к работе. Пан даже не сразу понял, что последняя произнесенная реплика была адресована ему.

- Что?

- Третий ребенок у моей дражайшей сестрицы, - все с тем же спокойным безразличием пояснил тот, - кстати, у тебя есть братья или сёстры?

- Нет, - автоматически отозвался Пан, потом вдруг спохватился, - то есть, уже почти есть. Сестра.

Антон, кажется, открыл было рот спросить что-то еще, но дверь в комнату в этот момент тихо приоткрылась, и в ней, к немалому удивлению Пана, показалась взъерошенная голова Колина.

- Вечер добрый, - кивнул он Штофу, потом повернулся к Пану, - прогуляться не хочешь?

Наверное, во взгляде Пана облегчение и благодарность читались слишком уж очевидно. Мальчишка лишь кивнул с деланной небрежностью, откладывая планшет, и выскользнул из комнаты следом за одногруппником, надевая на ходу свой форменный черный плащ.

- Спасибо, - коротко бросил Пан, едва только двое подростков оказались на улице за воротами Академии, - ты прям вовремя появился. Не могу я с ним в одном помещении находится, хоть что со мной делай. Опять он допросы устраивает… Хвала Империи, несколько месяцев до выпуска осталось.

- Смотри, неизвестно, кого еще потом подселят… - чуть усмехнулся мальчишка в ответ, щёлкая зажигалкой, потом заметно посерьёзнел. - Как думаешь, в чем дело? - Скользнул взглядом по лицу Пана, спешно затягиваясь.

- Ты о чем?

- Ой, да ладно тебе, - отмахнулся Колин, выдыхая легкое облачко дыма. В светло-карих глазах блеснула тень укора, - не прикидывайся, что не замечаешь, всё равно не поверю. Ты, конечно, под дурака косить умеешь, но ду’аком же и надо быть, чтоб этого не понять.

- Я смотрю, у тебя талант к сомнительным комплиментам, - хмыкнул Пан, но Колин, по-прежнему удивительно серьезный, пропустил его колкость мимо ушей. Покинув территорию Академии, мальчишки дошли почти до поворота и остановились возле ограды, сливаясь черными тенями с вечерней темнотой.

- Я о Масте’ах, Пан и о том, что никогда в жизни не чувствовал на себе постоянно чей-то взгляд так ост’о. – Тревожно продолжил он. - Так и до паранойи недалеко. Зачем мы им сейчас? И кто из нас, инте’есно знать.

- Думаешь, кого-то снова ищут? - С деланным безразличием отозвался мальчишка, всё больше поражаясь, насколько непохожим на привычного себя был сейчас Колин Кое. - Ничего же вроде не происходило…

- Они всегда ищут, нет разве? - Хмуро и очень тихо бросил Колин, отправляя окурок в урну. Ненадолго замолчал, пропуская идущего мимо пешехода. - Только иногда более отк’ыто, а иногда - менее. А Антон твой только добавляет штрихов в ка’тину. Наверное, здорово было бы учиться в нормальной группе, да? – Вдруг ещё тише и почти даже грустно произнёс он, не отрывая взгляда от асфальта под ногами. - Где люди не исчезают с’едь бела дня и где поговорить хочется – и возможно – со всеми, а не только с одним человеком. Всё же держалось только на Мастере Бранте с… тем. Он один сейчас всё не уде’жит, а Мастеру Бе’гену мы да’ом не сдались. Ты не замечал, как он на меня смот’ит? Как на Стефа все тогда смотрели – как на уще’бного. Ущерррбного, - с усилием выговорил по буквам Колин, и голос его становился всё горячее и почти даже злее, - всё-таки, как ни к’ути, а, выходит, так мы и будем всегда никому не нужными С’едними – здесь или там, какая разница?

- Ты чего это вдруг нюни-то распустил? – Не без удивления взглянул на товарища Пан. Ничего себе его проняло… Тот лишь передернул плечами.

- А сам-то не об этом ‘азве сегодня думал? – Усмехнулся мальчишка, отворачиваясь. Что-то в его позе неожиданно привлекло внимание Пана, когда вдруг он понял, что уже несколько минут Колин повторяет за ним каждое его движение. «Он, что, пытается под меня подстраиваться?» - Изумлением пронеслось в его голове. Официально, конечно, их этому ещё долго никто бы не научил, да и сам Пан имел о подстойке лишь поверхностное представление, прочитав пару статей после нескольких заинтересовавших его фраз, брошенных в начале семестра Мастером Оурманом, однако маленькое открытие, что Колин пытается проводить над ним эксперимент, озадачило мальчишку. И на удивление позабавило вместо ожидаемого негодования. Да что с ним такое? А Колин меж тем снова погрустнел и продолжил свои неожиданные откровения. - Надоел мне весь этот ци’к. У каждого свои цели, ясен фиг, но всё это давно уж стало куда больше походить на лицемерие, чем на игру актё’ов-недоучек. Помнишь, ты мне как-то сказал, что нам однажды станет невозможно дальше молчать и рано или поздно придётся начать гово’ить? Я об этом раньше-то как-то не думал особенно, а теперь всё из головы выкинуть не могу - до сих пор. Ко’оче, Пан, не знаю я, что у тебя на уме, но оно мне нравится всяко больше, чем то, что у А’тура или Ники. Аналитик из меня, конечно, не фонтан, но разглядеть-то кое-что я могу. П’осто хотел, чтоб ты знал, что я, если что, на твоей сто’оне.

Пан коротко выдохнул и качнул головой.

- Спасибо, Колин… - только и смог произнести он в ответ. Интересно, у Колина есть кто-то вот так же несбывшийся, с которым нельзя и без которого невозможно? По которому он так же никогда не перестанет тосковать и которому никогда не найдёт замены, даже если сможет заставить себя довериться кому-то еще… Потом, спустя несколько молчаливых минут, уже возвращаясь к воротам, ведущим на территорию Академии, спросил, почему-то немало смущаясь, - ты поэтому меня гулять что ли вытащил?

- Да. – Колин вдруг посмотрел ему прямо в глаза. – А то вд’уг они найдут того, кого ищут, и шанса это сказать уже не будет.

Что-то внутри мальчишки словно замерло, похолодев. И на кого из них двоих он сейчас намекает? И что он успел понять? Вот тебе и паранойя, приехали. Так ничего и не ответив, Пан зашел следом за одногруппником в жилой корпус и, кивнув в знак прощания, отправился на свой второй этаж, оставляя Колина на проходной дожидаться лифта.

========== Глава 58 Шах ==========

Though we never thought that we could lose

There’s no regret

If I had to do the same again

I would, my friend, Fernando*

[*Англ. «И хотя мы никогда не думали, что можем проиграть,

Сожалений нет

И если бы мне пришлось снова сделать то же самое,

class="book">Я бы сделала, друг мой Фарнандо»

Из песни группы ABBA – “Fernando”]

Ждать пришлось достаточно долго, но самым дурным и неприятным было, как ни удивительно в этой ситуации, то, что, даже стоя так близко к Ладе, девушка совершенно не могла ни снова сжать её ладонь, ни поговорить с ней - какое там! – лишний раз на нее взглянуть. Хотя, почему не могла?

Ия повернулась к ней и посмотрела в любимые глаза мягко-карего цвета, и увидела в них, наверное, то же, что и Лада могла увидеть в её: спокойную решительность, свет и безграничную любовь, переполняющую девушку изнутри. Ни тени того страха, который наверняка, как и саму Ию, снова и снова парализовывал её изнутри. Словно что-то внутри нее – всё плохое, злое, едкое, трусливое и сомневающееся – выключилось щелчком какого-то невидимого рубильника, оставив лишь свет, тепло и любовь. Ничто не имеет значения – ничто, кроме этого, кроме тех лучей, что рвутся из переполненной груди в желании объять весь мир, зажечься искрой в каждом сердце…

В голове было удивительно пусто и спокойно, словно сейчас всё это происходило не с ней, а с кем-то другим, не настоящим, туманной фигурой, которая не может вот так просто кануть в небытие, проиграв это странное сражение, эту безмолвную войну, которую они с Ладой затеяли, оказывается, всерьез и по-настоящему, и которая не была детской игрой, как порой казалось девушке. Мысли о том, кто, куда и, главное, зачем мог забрать их с Ладой провокационный плакат маячили где-то на задворках сознания, едва ли представляясь сейчас такими уж важными. Так, значит, тогда, под новый год, ей действительно не показалось, что кто-то кроме них двоих был в тёмном павильоне… Ия думала о том, что она может предпринять сейчас, что может изменить – бежать? Сопротивляться? Молчать? – и приходила в итоге лишь к спокойному принятию происходящего. Страха не было, только минуты текли мучительно долго и медленно, пока телефон одного из мужчин не зазвонил, и они не направились в сторону выхода, отослав рядового Курсваги с сестрой в административный корпус, к остальным.

На пути до ворот Парка Славы странной делегации повстречался из всех знакомых девушкам ребят только Кай – замерший на миг, словно запоздало понимая, что могло произойти, и тотчас со всех ног бросившийся куда-то в глубь аллей. Что ж, если знает Кай, то знают, можно считать, все. Возле самой ограды Парка стоял припаркованный фургон серо-желтого цвета, такой же пыльный и грязный, как и сухой, почти уже весенний асфальт под их ногами, возле открытых дверей кузова двоих девушек и их конвоиров ожидал среднего роста мужчина в подобного же цвета форме.

- Ты?.. – Только и смогла выдавить из себя Ия, которая едва ли могла сама понять, что именно потрясло ее сильнее: то, что это был её отец, Грегор Мессель, или что он, как и прочие, был одет в рейдерскую форму, какой до этого она на нём никогда не видела. – Почему ты?..

- Помолчи, пожалуйста, - тихо произнес он, подхватив под локоть и подсаживая в высокий фургон обеих девушек по очереди. На какое-то мгновение взгляд Ии встретился со взглядом Лады, отряхивающей подол своего чёрного платья прежде чем опуститься на скамью, привинченную ко внутренней стене фургона, и вместо былого спокойствия девушка увидела в нем теперь мрачную, почти злую решительность, уверенность и удивительное достоинство, с которым та расправила юбку и выпрямила спину, сев в фургон.

Словно её едут короновать, а не ликвидировать.

Ия почувствовала, что едва сдерживает улыбку, глядя на свою спутницу, и поняла, что на самом деле не имеет ни малейшей крупицы надежды на спасение.

- Что происходит, пап? – Негромко произнесла она, когда двери кузова затворились, тяжело стукнув друг о друга, и клацнул засов снаружи. Девушки сидели на неудобной металлической скамье, узкой и решётчатой, холодно врезающейся в кожу даже через юбку и колготки, и двое мужчин сидели напротив них – Грегор Мессель и Альберт Лоу, до ужаса похожие друг на друга в своей одинаковой форме.

- Ты смотрела то, что не имела права смотреть, – коротко бросил первый. Потом пояснил так же сухо, - мой компьютер. По крайней мере, с этого всё началось. Ты же помнишь, что как-то просила проверить почту, а мне нужно было уйти?

Святая Империя сохрани, нет даже смысла отпираться. «И это всё? - больше всего хотелось сказать ей, - несчастный компьютер полгода назад – это единственное, из-за чего вы развели тут такую шумиху, не зная о плакате?»

- …а потом всплыло много другого, - добавил Грегор куда более мрачно, - всплыло, когда я подал апелляцию, и они начали всё проверять. Твои сомнительные вопросы на уроках, твой страх, из-за которого ты пешком таскаешься на девятнадцатый этаж, общение с этой… девчонкой… - мужчина качнул головой в сторону не отрывавшей от него глаз Лады, по-прежнему не проронившей ни слова, - у меня нет слов, сколько всего всплыло. Я-то уже как наивный школьник поверил, что сейчас всё, наконец, образумится… А потом пошли камеры в Парке. И ваши… поцелуи. Смех. – Ия ощутила, как резко горячеют её уши от этих слов. Проклятье, как они могли?.. Девушка вдруг почувствовала себя словно облитой грязью и ужасно, невыносимо уставшей. Так вот, значит, что они нашли. – Ваше счастье, что звук на тех камерах еще не отлажен – представить дурно, что там можно было бы услышать.

- Теперь твою апелляцию отклонят, да?

- А ты как думаешь? – Холодно отозвался отец, потом чуть смягчился, и голос его зазвучал не более чем устало. – Ах, Ия, ты вообще понимаешь хоть чуть-чуть, во что ты ввязалась?

- Конечно, понимаю. В том-то и загвоздка, что я слишком много понимаю, пап. – Девушка говорила спокойно, но решительно, без излишней горячности, однако достаточно эмоционально, чтобы напроситься на замечание. – С нами или без нас, но Империи не выстоять, потому что однажды люди поймут, что их дурачат. Что невозможно взять и выключить то человеческое, что Система зовёт диким. А главное – что такая жизнь не стоит и выеденного яйца. Мы такие, какие мы есть, мы люди, а не просто куски мяса – к сожалению для Империи. И когда люди это поймут, вам лучше бы быть на нашей стороне.

- Довольно об этом, - холодно посмотрел на нее Грегор Мессель, - ваша эмоциональная нестабильность и без антиимперской агитации является достаточным основанием для обвинений.

- Мы стабильны, папа. – Мягко, уже без былой режущей холодности отозвалась девушка. – Наша стабильность – чувствовать, ваша – делать вид, что не чувствуете. Мы с вами одинаковые внутри, только по-разному себя ведём. И не потому что вы можете сдерживать себя, а мы – нет. Потому что мы хотим счастья, а вы – покоя. Знаешь, пап, беда ведь не в том, что тысячи людей взяли за аксиому, что им всё равно, - беда в том, что им не оставляют выбора, не показывают другой путь, не позволяют выйти из замкнутого круга – наоборот, только глубже и глубже заталкивают назад…

- Но почему, Ия? – Совсем тихо произнёс Грегор, непонимающе качая головой. – У тебя прекрасное образование, хороший уровень жизни, интересная работа… Почему ты оказалась на этом пути? Таком глупом и безумном… Из-за неё? – Глаза мужчины скользнули взглядом в сторону Лады.

- Потому что я дикая, папа. – Горячо прошептала Ия, с вызовом глядя в глаза отца, такие же тёмные, как и у нее самой. – И всё, что я делаю, думаю и говорю, - это мой собственный, осознанный выбор, и я готова им гордиться.

- Мы готовы. – Поправил её тихий, но твёрдый голос, и холодные пальцы Лады сжали ладонь Ии.

- Мы готовы, - эхом повторила за ней Ия, - потому что нам не всё равно.

Грегор Мессель набрал полную грудь воздуха и медленно-медленно выдохнул. Потом извлёк из нагрудного кармана пачку сигарет и, щелкнув зажигалкой, закурил. Не спросив позволения, Лада последовала его примеру, улыбнувшись самым уголком губ, когда Ия удивленно взглянула на нее, но мужчина не дал девушкам продолжить этого безмолвного разговора.

- Не помню, Ия, может быть, я упоминал уже… - Медленно и словно бы всё ещё неуверенно произнёс он. – Макс Герц – сын Адриана Герца, моего бывшего сослуживца, мы всё еще поддерживаем общение… Нас – и вас – было пятеро в эксперименте. Макс – тоже сын Низкой. Я думал… когда это всё еще не всплыло, что, если вы с Максом поженились бы, это могло бы стать продолжением эксперимента – и последним аргументом для меня самого. Но она все-таки оказалась права… - Грегор Мессель качнул головой и поднял на дочь глаза, полные такой безнадежной и темной горечи, что Ие стало почти страшно, и сердце, и без того глухое, пропустило удар.

- Кто? - Выдохнула она, заранее зная, какой ответ получит. - Скажи, мне же теперь нечего терять. Да и тебе.

- Твоя мать, конечно. - Грегор выдохнул облако дыма, разглядывая неровный пол у себя под ногами. - Когда сказала, что ты будешь похожа на нее, а не на меня. Накануне ликвидации.

- Как ее звали? - Воздух сипло прошелестел по пересохшему горлу.

- Я не помню. Для нас она была Номером Два.

Слабая улыбка, теплым цветком распустившаяся внутри девушки, не смогла заглушить хлынувших из глаз слез, которых теперь уже не было смысла скрывать.

«Спасибо, мама. За то, что дала мне сердце».

***

Пан всю следующую неделю выглядел измученным – не уставшим, не грустным, не ушедшим в себя, но измученным и опустошённым, а в пятницу, сразу после их визита в «Бункер», судя по всему, еще и совершенно не спавшим. Напрасно всё-таки Марк не сказал Пану того, что сказал ему самому, Алексису Бранту. Такими темпами Пан себя, глядишь, скоро совсем сгрызёт.

А вообще, думая о Пане в связи с последними событиями, молодой человек почему-то всё чаще вспоминал слова своего бывшего напарника, ударившие словно гром среди ясного неба тем жарким июньским днём: «…либо ты остаешься в игре, либо ломаешь две жизни», - и тем глубже Алексис задавался вопросом, что же на самом деле значит это самое «сломать», так ли много он испортил – если принимать это слово его синонимом – в своей жизни, открыв для себя чувства, музыку, искренность, доверие?.. За Пана, конечно, думать было сложнее, да вообще-то и не очень хотелось, слишком уж мало, несмотря ни на что, он на самом деле знал о той жизни, на которую так часто пенял ему мальчишка. И всё же вечер в «Бункере» словно давал Высокому понять, что не так уж много нового открыл он на самом деле Среднему, как тот – ему самому. Но сейчас Пан выглядел опустошённым и нервным, закрытым от всего мира на добрый десяток тяжёлых замков, даже когда подошел на одном из перерывов, бросив натянутое «Надо поговорить».

Разумеется, надо…

Мало что Алексис ненавидел так люто, как собственное бессилие.

Встретиться, правда, удалось лишь к концу следующей недели, в четверг, когда занятий и у того, и у другого было не так много, как в прочие дни, и, хотя свободного времени всё равно ни на что отчаянно не хватало, почти час на эту встречу Алексису выкроить всё же удалось. В парк не поехали, просто прошли бок о бок несколько улиц, стараясь не привлекать ничьего внимания тихим разговором.

- Что-то случилось? – С тревогой взглянул на мальчишку Высокий, едва только тот подошёл.

- Колин что-то знает. Или делает вид, что знает. Как человек человеку, не как кадет мастеру. – Прибавил Пан, пытливо и как-то почти вопросительно взглянув на Алексиса.

- Конечно. - Кивнул тот. - Что именно? - Еще более тревожно спросил Высокий. Вот уж, откуда не ждали.

- Поди разбери его. – Всё так же безразлично пожал плечами Пан. - Выспрашивает, что я думаю о происходящем. И говорит, что он ” на моей стороне”. Мило, конечно, но не с моей теперешней паранойей. Я ему на самом деле доверяю, но хотелось бы понимать, что происходит в его башке. Да и не настолько доверяю… - Добавил мальчишка чуть мрачно.

- Спасибо, что сказал. Хотя с такими новостями лучше бы не тянуть. Попробуем разобраться, ко мне он тоже вроде неплохо относится… Ты сам вообще как? – Снова взглянул на него Алексис, не в силах скрыть тревоги. - Всё в порядке?

- Ну да.. - пожал плечами мальчишка.

- Я имел в виду тот вечер. Ты же всю неделю витаешь где-то далеко отсюда такой грустный, что смотреть больно.

- Да нормально. - Как-то совсем безжизненно повторил Пан, глядя себе под ноги. Ну зачем он спрашивает? - Я знал, что так и будет, если он узнает. Просто не был готов.

- Не вешай нос. - Чуть улыбнулся Алексис одними своими невозможно синими глазами. - Знаешь, Пан, у тебя замечательный друг. Будет грустно его потерять. Но не в этот раз, я уверен. Всё он понимает. И примет, дай только время.

- Да, я знаю… - потупился мальчишка, ероша волосы на затылке. «Будет», не «было бы». - Марк, он… да что там, огонь и воду вместе прошли. А вы с Даниелом? – Вдруг поднял он глаза на Алексиса, спокойно произнося запретное имя и, кажется, весьма удачно уводя тему разговора в другое русло. - Вы были друзьями? Ты о нем, конечно, редко говоришь, но, когда говоришь… то словно были, я же вижу, но не мог же он…

Алексис коротко выдохнул и качнул головой.

- Хороший вопрос. А что значит «быть друзьями»? Лично я не смогу ответить, даже откинув по мере возможности Имперское воспитание. А мы с тобой, Пан? Мы с тобой - друзья? Отчасти - конечно. А от другой части? - Не ожидая от своего спутника ответа, Алексис качнул головой, словно пытаясь прогнать из нее мысли, которые ему самому почему-то ужасно не нравились. - Всё так относительно, Пан… Хотя, знаешь, удивительно, насколько невозможно понять некоторые вещи, пока не почувствуешь их на себе. – Еще более задумчиво произнес он. - Узнай я лишь год назад, что что-то подобное мне сейчас творит Даниел, я бы ему шею свернул. Не задумываясь даже. А теперь вот оказывается… - он снова качнул головой и продолжил, словно рассуждая вслух сам с собой. - А он, значит, подумал, и хорошо подумал.

- Он знал? - Что-то сродни потрясению мелькнуло в глазах Пана, почти совсем серых в этом освещении.

- Да, он знал. Все понял раньше меня самого, в первые же дни… И, как ни удивительно, сам своими словами подтолкнул меня к действию.

- Тогда почему… Я думал, Даниел не тот, кто станет молчать…

- Да, но он был честным парнем, и у него не было доказательств. Он бы и без доказательств смог меня слить - но не стал, потому что… А дикие его знают, почему. Может, мы все-таки правда были друзьями? Только дело, - Алексис понизил голос до шёпота, - Ивлича-Тароша его погубило. А нас с тобой тем самым спасло.

- “…Тароша”? – Так же тихо повторил за ним Пан.

- Да, так оно числится в Высоком.

- Кто такой…

- Давай, я потом расскажу, а? Где-нибудь подальше отсюда.

- Как скажешь… - растерянно отозвался мальчишка.

- И Марк, кстати, такой же. – Задумчиво продолжил Алексис спустя несколько молчаливых секунд. – Тоже явно хотел мне шею свернуть – не задумываясь. А потом передумал… Полагаю, у него еще будет время всё обмозговать ещё раз.

- Марк как будто вообще вне Системы живет – я не понимаю, как, - пожал плечами Пан, - но его это всё словно бы не касается. Пластичный он что ли… Или просто спокойный, - чуть грустно усмехнулся он, - в этом я ему всегда завидовал на самом деле. Хотя тогда он был вне себя. - Поежился мальчишка. – Есть у него такой особый огонь в глазах, который ничего хорошего никогда не сулит…

- Понимаю, о чем ты, - кивнул ему в ответ молодой человек, - но всё-таки просто поверь мне, хуже относиться к тебе он после того вечера не стал. Мне сейчас надо в Академию, но сперва заехать домой, так что предлагаю нам на этом разделиться. За Колина – спасибо, я подумаю, как бы его вывести на разговор в ближайшие дни.

- Спасибо. - Отозвался мальчишка мягко и, кажется, по-прежнему грустно. Его длинный силуэт в угольно-чёрной кадетской форме быстро скрылся в подземном переходе.

До дома было не особенно далеко – быстрым шагом минут двадцать, и совсем скоро, захватив необходимые бумаги и переодевшись в привычную рабочую форму, Алексис уже снова выходил на улицу из своего дома – а вернее, выезжал из подземного гаража. В опускающихся на Высокий Сектор февральских сумерках территория Академии была вечером почти пустой, да и не мудрено, когда имеешь представление о том, каким объемом домашних заданий нагружают кадетов по каждому предмету, так что на пути к третьему корпусу Алексису встретились лишь два человека. Однако возле четвертого жилого корпуса внимание молодого человека привлекла небольшая группа людей, в числе которых, помимо двоих мужчин из ВПЖ, он тотчас узнал своего первокурсника Ники Даниша.

- …вообще что себе позволяете? - Свистящий шепот мальчишки резко осекся, стоило только Мастеру подойти, хотя глаза его и продолжали недобро пылать.

- Все в порядке? - Обратился Алексис к первокурснику, затем перевел взгляд на комендантов. - Что-то не так?

- Все в порядке, - отозвался Ники вызывающе сухо и напряженно, и в этих словах Мастеру четко услышалось “Не лезьте не в свое дело”.

- Просто проверка документов, - кивнул комендант, - в комнате кадета проводилась ВПЖ, теперь нам нужен его паспорт, поскольку сам он не присутствовал.

- Понял Вас. С Вашего позволения я задержусь, не обращайте на меня внимания.

- Разумеется, - кивнул комендант. Алексис отошел на пару шагов и встал в стороне, не сводя со странной троицы глаз. Губы Ники нервно дрогнули. Да что с ним такое? Перерыв, кажется, полсумки, мальчишка, наконец, выудил из нее пластиковую карточку; считывающее устройство в руках коменданта пискнуло, экран загорелся данными, которые мужчина в молчании прочел, кивнув головой, и вернул Ники документы, причем от взгляда Алексиса на ускользнул тот факт, что карточек в его руках было вместо двух или трех как-то непривычно много.

- Благодарю, Вы свободны, - обратился комендант к кадету, затем кивнул молодому человеку, - всё в порядке, вопросов больше нет. – Воспользовавшись краткой паузой, Ники поспешил в сторону проходной общежития и скрылся в дверях прежде, чем Алексис успел его окликнуть.

- Храни Империя грядущую встречу. – Отозвался Алексис, заметно ускоряя шаг на пути к третьему корпусу, однако, отдав в бухгалтерию папку с необходимыми документами, молодой человек направился не к своему автомобилю, ожидающему его возле ворот Академии, но зашёл в учебном корпусе в свой кабинет, совсем уже сумеречно-тёмный, и, запустив работу компьютера, вывел на экран запись камеры № 96 квадрата М. Звук на записи оказался настолько неважный, что слов было почти не разобрать - особенно того, что говорил Ники, быстро и очень тихо.

Вот мальчишка здоровается, передает документы… Но коменданта в них что-то не устраивает – и Ники дает ему другую карточку. “Приблизить”, “Очистка изображения”… Надпись на ней не видно, слишком неудачный угол обзора. Проклятье.

«…бе позволяете…» - доносится до молодого человека обрывок разговора с записи, когда в кадре появляется он сам. Очередная карточка, переданная коменданту, вновь привлекла внимание Мастера. “Приблизить”. Еще раз, больше. “Очистка изображения”…

“Николаш Даниш” - гласила белая с красным уголком карточка в руках мальчишки. Второй паспорт, который потребовал у него комендант, который он так нервничал показывать при Алексисе, стоило тому подойти.

Ну конечно. Его поведение, его успеваемость, манера речи, внешность, его внезапно появляющаяся нервозность… «Он как будто пытается выставить себя хуже, чем он есть на самом деле»…

Провалиться Империи, ну конечно. Ники Даниш - внедренный Высокий.

Проклятье, в этой группе есть вообще хоть кто-нибудь нормальный?

========== Глава 59 Мат ==========

Wedding bells ain’t gonna chime

With both of us guilty of crime

And both of us sentenced to time

And now we’re all alone*

[*Англ. «Не будет звона свадебных колоколов,

Мы оба виновны в преступлении,

Мы оба приговорены ко времени,

И теперь мы совсем одни» (пер. автора)

Из песни группы Placebo – Protect me from what I want]

Когда фургон остановился и Мессель с Лоу помогли девушкам выбраться, те быстро узнали главный плац Среднего Сектора в девятом квартале. Странно, когда Лада думала об аресте, ей представлялись крики, наручники и едва ли не наряд охраны, на деле же всё оказалось совсем иначе – тихо и удивительно просто. Двое мужчин шли по обе стороны от девушек, всё еще не отпускающих крепко сцепленных ладоней, тот, кто был за рулём, так и не показался из машины. На залитом солнцем высоком крыльце Дома Управления Лада вдруг почувствовала ужасную усталость, словно ноги – да что там, всё тело – разом налились свинцом и стали невыносимо тяжёлыми, и поняла, что ждёт только одного, ждёт, что бы всё это поскорее закончилось.

В Доме Управления Средним Сектором было красиво: широкая лестница, устланная светлым ковром, вела из просторного, безлюдного холла на второй этаж, расходясь пролётом на две более узкие; высокие стеклянные двери отделяли от него два коридора на первом этаже. Девушек пропустили в первый и повели какой-то бесконечной, петляющей дорогой, которую Лада, как она ни старалась, едва ли смогла запомнить.

Душная зала, залитая закатным солнцем, в которую двое попали через несколько минут, была небольшая, несмотря на то, что её пол поднимался тремя широкими ступенями от одного угла к противоположному. Возле одной из стен в центре стояла небольшая кафедра, в другом, возле окон, заливавших помещение тёплым солнечным светом, - ряды пустующих скамей. В третьем – нечто наподобие большой клетки из перекрещенных металлических прутьев. Едва только девушки оказались внутри нее, Ия обняла Ладу, на мгновенье опустив голову ей на плечо, потом чуть отстранилась.

- Вот и всё, да? – Прошептала она и улыбнулась, не отрывая своего взгляда от бледного лица Лады, улыбнулась широко, мягко и очень устало. – Знаешь, даже если всё должно было пойти не так, я рада, что мы вместе…

- Тишина в зале. – Громко произнес голос, заставляя девушек повернуться на звук. За кафедрой напротив «клетки» стоял, неизвестно, откуда взявшись, пожилой мужчина в темно-синем двубортном пиджаке, по правую руку от него на одной из длинных скамей сидели Грегор Мессель, Альберт Лоу и еще какой-то человек, разглядеть которого Ладе из-за слепящего вечереющего солнца толком не удалось. – По определённым Уставом правилам судебного следствия…

Что он говорил дальше, девушка уже практически не слушала – да и какой смысл, если и так всё понятно? – смотрела на пустой зал, просторы главной площади за окном, на стоявшую совсем близко к ней Ию… На непослушные тёмные волосы, выбивающиеся из-под как всегда лихо сдвинутой на затылок шляпки, на серый плащ, накинутый поверх такого же серого платья, на чуть пухлые пальцы, сжимавшие её собственные, тонкие и холодные, на обрамлённые тёмными ресницами глаза и нежные губы… Смотрела, словно видела всё это в первый раз, пока та, не почувствовав её взгляда не обернулась и не вспыхнула румянцем, чуть улыбнувшись.

«… Лада Шински, урожденная Карн, Средняя, семнадцать лет и одиннадцать месяцев, обвиняется в неповиновении Уставу Великой Империи – осознанно, преднамеренно и долгосрочно, что проявлялось в открытой и крайне вызывающей эмоциональной нестабильности, в преступной, недостойной Среднего гражданина Империи связи со своей сообщницей Ией Мессель, приговор которой будет озвучен ниже. Кроме того, Лада Шински, урожденная Карн, обвиняется в попрании чести Империи и Всеединого Управителя кощунственными высказываниями, не имеющими под собой никаких оснований и отрицании святости Устава. Отягощающим обстоятельством в деле Шински единогласно поддержано решение принять факт ее вступления в брак с Карлом Шински (брачный договор номер 60335498 от 3 сентября) и зачатия ребенка (клинический акт номер 085174 от 28 декабря).

Ия Мессель, Средняя, восемнадцать лет и четыре месяца, на соответствующих основаниях обвиняется в неповиновении Уставу Великой Империи – осознанно, преднамеренно и долгосрочно, что проявлялось в открытой и крайне вызывающей эмоциональной нестабильности, в преступной, недостойной Среднего гражданина Империи связи со своей сообщницей Ладой Шински урожденной Карн, приговор которой был оглашен выше. Кроме того, Ия Мессель обвиняется в попрании чести Империи и Всеединого Управителя кощунственными высказываниями, не имеющими под собой никаких оснований, отрицании святости Устава и чтении недозволенной литературы. Отягощающим обстоятельством в деле Мессель считать, во-первых, Высокое происхождение её отца, бывшего рейдера, отставного в наблюдении Грегора Мессель, во-вторых, должность старшего учителя, якобы дающую ей полномочия нести антиправительственную агитацию среди малолетних учеников школы.

В заключение озвученных фактов, было вынесено на обсуждение и единогласно поддержано следующее решение: Лада Шински, урожденная Карн, и Ия Мессель приговариваются к заключению в исправительном заведении №1, лечению психозов и эмоциональной нестабильности и возвращению в русло Системы. Учитывая отягощающие обстоятельства обеих обвиняемых, был так же вынесен запрет на прием любых посетителей, включая близких родственников, общение с прочими пациентами и друг с другом с возможностью досрочного пересмотра дел обеих подсудимых в случае улучшения их психического здоровья…»

- В утиль. - Едва слышно прошептала, ни к кому не обращаясь, Ия, пристально глядя на мужчину за кафедрой. Губы девушки кривила нервная и очень недобрая улыбка, которую она даже не пыталась скрыть. – Ты слышала, Ладушка, они не назвали сроков? Нам отсюда уже не выбраться… И как же давно, интересно, они планировали эту тупую постановку?

Так вот, значит, как это – «ликвидировать». Ия права, да всем ведь и так понятно, что озвученные слова – приговор не к заключению, но к тому, что зовется «ликвидацией», и невозможно никаких «досрочных освобождений». Просто однажды они обе перестанут существовать – не в настоящем и будущем, но и в прошлом, которое все – мама, папа, Карл, Рона с ребятами, Нина и Вея – как-то сами собой забудут. Да что там, сам этот приговор и так ничего не значит, пустые слова для видимости судебного процесса. А они обе на самом деле уже не существуют…

- …А как же последнее слово? – Громкий, нервно-звонкий голос Ии словно ножом прорезал духоту зала заседания, выдёргивая Ладу из мутного омута этих мрачных размышлений, как только монотонный голос, зачитывающий эти страшные, но почему-то совсем не пугающие слова, наконец, замолчал.

- Что? – Впервые комендант обратил к девушкам свой взгляд, словно только что вообще заметил их присутствие в помещении.

- Устав Святой Империи, редакция для Среднего Сектора, - отчеканила Ия громко и холодно, - Раздел третий, глава пятнадцатая, «О судебных делах». По итогам следственного разбирательства и вынесенного вердикта даже Средние имеют право на последнее слово. Хотя обычно не знают об этом. – Лада заметила мурашки, заставившие тонкие волоски на руках Ии встать дыбом, и почувствовала, как покрывается ими сама – с ног по спине, до плеч и пальцев рук. Какой же все-таки невероятной силой обладала эта девушка, что стоит теперь возле нее! Стоит, быть может, в последний раз…

- И что же Вы собираетесь сказать? – Нет, не может быть, чтобы это была насмешка в таком безразличном, почти скучающем голосе коменданта.

- Только то, что все мы люди, - Ия обратила свой твердый взгляд в почти пустой зал, по очереди в глаза каждого из сидевших напротив неё мужчин, и голос ее зазвучал четко, спокойно и решительно, - и все мы равные. Равные не как Средние, но как люди - и как люди все мы разные. В этом наше счастье и наша суть. В чем мы виноваты - в том, что любим? Что посмели думать, говорить и любить вопреки вашему лицемерному порядку? Гори он огнем, если ради него мы должны сжать зубы и умереть бесчувственными чурбанами. Гори он огнем, если ради него мы должны сломать себя и притвориться чьими-то вещами, пустышками, мертвецами. Мы люди, чтоб вам провалиться, даже если все будут это отрицать, мы люди и навсегда ими останемся, как бы вы ни придумали нас травить. Кто будет людьми, если нам запрещено ими быть? Кто будет любить, кто проживет за нас наши жизни, если не мы сами? Вам мы этого больше не позволим.

- Разумеется, не позволите, - холодно и спокойно отозвался комендант, кивнув охране. Дверь «клетки» отворилась, и девушек, по-прежнему крепко сжимавших ладони друг друга, вывели из зала в боковую дверь, которую до этого момента Лада даже не замечала.

- Знаешь, почему не страшно? – Шепнула в последний момент Ия, обжигая ухо Лады горячим дыханием. – Потому что мы правы. И все это знают.

***

Когда Пан проснулся, солнце нещадно светило прямо ему в лицо. Удивительно, но спать не хотелось, несмотря на то, что до будильника, призванного поднять его в десять утра к субботнему собранию в молельном доме, оставалось еще почти полчаса. По комнате из приоткрытой форточки ходил сквозняк, но воздух был уже совсем тёплым и пах как-то по-весеннему, апрелем, хоть на календаре еще оставались февральские дни. На соседней кровати, закинув руки за голову, дрых Антон – удивительное дело, но Пан едва ли мог вспомнить, когда последний раз просыпался раньше него или ложился позже. Видимо, это какая-то специальная черта Высоких – уметь спать по четыре часа и не чувствовать себя после этого протухшим овощем. Интересно, что Антону снится по ночам? В голову сразу полезли какие-то дикие глупости, и мальчишка, едва сдерживая приступ хохота, уткнулся лицом в подушку. Спасибо, но он не хочет этого знать, ему своих хватает выше крыши.

Мдааа, нашёл, о чём думать с утра пораньше…

А если серьезно, то давно уже он не просыпался по утрам в таком хорошем настроении – да хотя бы вообще в нормальном настроении, а не с желанием не просыпаться вовсе. Повода для этого, по большому счёту, не было, несмотря на то, что впереди ждали полтора почти полностью свободных выходных дня, а что с ними делать, мальчишка толком еще не придумал: в Средний ехать – это неизбежный разговор с Марком. Надо, конечно, но стрёмно. Как-нибудь в следующий раз. В Высоком оставаться… Алексиса фиг куда вытащишь, он и без того весь вчерашний день был дёрганый, будто на поезд опаздывал, с Колином теперь вообще непонятно, что делать… Не с Антоном же сидеть целый день, да еще и в такую чудную погоду. Ладно, всегда же можно, как и в Среднем когда-то, отправиться куда глаза глядят в поисках «неисследованных территорий», где он никогда раньше не был. Заодно взять с собой форму, раз так и так вечером собирался дойти, наконец, до большого спортивного зала…

Сладко потянувшись, Пан вылез из-под одеяла, оделся и, закинув в рюкзак смену одежды и какие-то еще мелочи, тихо выскользнул из комнаты. В общежитии было людно – и в коридорах, и в столовой, и на проходной – впрочем, как и всегда по утрам в субботу, когда все, вне зависимости от расписания занятий, вместе, словно муравьи в муравейнике, управляемые единым разумом, отложив свои дела, собираются и стекаются в одно и то же место. Здесь, на территории Высокого Сектора, ежесубботние собрания в молельном доме, к которому были прикреплены кадеты Академии, для Высоких и Средних проходили раздельно. Вернее даже было бы сказать, что существовало два разных молельных дома, прикреплённых к Академии: один - для Высоких, другой – для Средних. Не удивительно в общем-то, учитывая, насколько сильно, должно быть, рознятся их тексты… Вообще над всей этой религиозной мишурой Пан никогда особенно не задумывался, принимая её как некую данность, которую не выбирают – тот же Устав по сути, только переложенный на другой лад. Трата времени, конечно, но от нее никуда не деться, всё равно что сказать, что не хочешь ходить в школу, потому что тебе там не интересно. Сегодня, однако, острое нежелание встречать на собрании всех своих знакомых пересиливало все прочие чувства, отчего Пан еще долго просидел в столовой, листая новости социальных сетей, в очередной раз пытаясь не думать ни о чем, что тревожило его уже так долго. Потом, наконец, поднялся и, подхватив рюкзак, направился к молельному дому, располагавшемуся в двух кварталах от Академии. Если пройти еще пару кварталов дальше, упрёшься в стену и восточные ворота, связывающие Высокий Сектор с объездной автострадой Среднего…

А на улице было солнечно и тепло, только это сейчас почему-то совершенно не радовало. Удивительно всё же, как стремительно падает настроение, если возвращаться из собственных мыслей к окружающей его реальности, в которой, хочешь – не хочешь, приходится как-то жить. Какой же ты всё-таки идиот, Пан, когда же ты уже поймешь, а, главное, признаешь, что у тебя нет ни единого малейшего шанса на исполнение твоего желания? И не имеет никакого значения, где и что ты будешь делать сегодня, завтра, через неделю… Ничего не изменится, хоть ты об стену расшибись. В лучшую, разумеется, сторону не изменится…

Святая Империя, как же ему всё это надоело.

Всё, в этом главная загвоздка. Весь мир. Вся его суть. Потому что выхода нет, как ни крути… Не сломают тебя, так сломаешься сам. И, чем лучше ты относишься к человеку, тем хуже в итоге ты можешь ему сделать, тем сильнее подставишь его под удар.

А главное, кому скажи, сразу ответят, что тебе ж пятнадцать, это всё возрастное, это глупости, это пройдёт… Вырастешь – поймёшь, что всё на самом деле нормально.

А если не пройдёт? (Опять это проклятое «а если?»)

Нет, серьезно. Если не пройдёт? Вырасти, жениться, упахаться на работе и сделать вид, что ты как все, ты нормальный, что так всегда и было, что никогда не был живым? Никогда не чувствовал, не любил и не хотел удавиться от всего этого? Только делать вид тогда нужно уже сейчас – полгода назад нужно было делать вид, а теперь поезд ушёл, теперь остался только тот треклятый вопрос: «а дальше-то что?»

А ничего.

Дальше – ничего. Дальше по кругу – не сломаешься сам, так сломают тебя.

А если «пройдёт» только у кого-то одного из них – тогда что? Если у кого-то «пройдёт», а у кого-то нет. «Пройдёт», слово-то какое идиотское – мимо, что ли пройдёт? Мимо уже не пройдёт, поздно… А, может, он вообще не хочет, чтоб у кого-то что-то «проходило», может, ему так хорошо? С чего он вообще должен этого хотеть? Нет, а правда, лучше же, чем не чувствовать вообще ничего, будучи нормальным…

А ведь кадеты, все как один в идентичной чёрной форме, стекающиеся одной и той же тропой к молельному дому, и правда похожи на муравьёв.

Откуда они взялись, Пан, полностью поглощённый собственными недобрыми мыслями, понять не успел. Два рейдера со здоровой овчаркой – кажется, именно рейдера, а не коменданта ВПЖ, чья форма была так похожа на их. Различать их было всё еще слишком сложно, даже изучая все эти иерархии в Академии, однако кое-что во внешнем виде двоих не позволяло их перепутать ни с кем: лица мужчин были наполовину закрыты черными платками, так, что виднелись лишь глаза, хотя у второго и глаза было видно с трудом из-за надвинутого низко капюшона. Пан слышал, что многие рейдеры, выполняя задания («по зачистке», можно было бы продолжить негласно) среди гражданских, носят такие платки, желая скрыть свои лица и оставаться в дальнейшем неузнанными, однако в живую мальчишке этого видеть никогда не доводилось – а выглядело это, признаться, жутковато.

- Пан Вайнке? – Глухо произнес тот, что был выше и стоял ближе к кадету. Голос говорившего, и без того низкий, тонул в ткани платка. Тот лишь кивнул. Не нужно было даже оборачиваться, чтобы заметить и понять, сколько взглядов было обращено сейчас на них троих. – Следуйте за нами.

Внутри что-то похолодело, замерло… и ухнуло вниз. Глупо было бы спрашивать себя, что случилось, но ноги идти категорически отказывались, словно онемев.

- Но… - Рейдерам сопротивляться бессмысленно, это и трехлетний знает, Пан и сам едва ли смог бы объяснить, что хотел сказать или спросить, - говорили в нем, скорее, растерянность и накативший внезапно страх, льдом сковавший всё тело. Странно, как может черепная коробка быть разом и такой пустой, и переполненной какими-то разодранными ошмётками мыслей?

- Выполнять без вопросов, - рыкнул тот, сжимая сильные пальцы на его плече. Всё вокруг словно исчезло, непослушные ноги вдруг сами повели туда, куда направился рейдер. Второй, в капюшоне, с собакой на широком поводу, шёл с другой стороны, по правую руку, на пару шагов позади. Тишина, опустившаяся, оказывается, на двор Молельного Дома, внезапно оглушила Пана. Перед глазами предательски темнело. Бесчисленное множество вопросов носилось в голове, сминая друг друга. Кто? Куда? А как же?.. Наверное, единственный вопрос, которого не было в этом жутком месиве – «Почему?» Это мальчишка и так знал слишком хорошо.

Машина – такого же, как и форма мужчин, грязного желтовато-зеленого цвета фургон с решетчатыми окнами – стояла чуть дальше за входом на территорию молельного дома, за рулём, кажется, ждал еще один человек. Отворив тяжелые двери кузова, второй из конвоиров проворно забрался внутрь и, подхватив Пана под локоть, словно какую-то вещь легко и бесцеремонно втащил внутрь фургона. Потом, промедлив полминуты в ожидании запрыгнувшей вслед за ними овчарки, закрыл двери на тяжёлую щеколду и постучал в закрытое решеткой окошко, смежное с кабиной водителя. Первый, очевидно, уже успел занять пассажирское место в ней, потому что машина, чуть дёрнувшись, тотчас тронулась с места. Мужчина едва уловимо потрепал пса по холке, опустился на металлическую скамью возле слабо соображающего Пана и очень тихо произнес, стягивая на шею черный платок:

- Прости, что пришлось тебя так напугать, это было необходимо. - Синие глаза встретились с широко распахнувшимися серо-зелеными. – Я принимаю твоё предложение. – Улыбка Алексиса Бранта, измученная и изможденная, сквозила теплом и смущением.

========== Глава 60 Непокорëнные ==========

Комната была маленькая, с узким, вытянутым горизонтально окном под самым потолком. В комнате все было белое – пол, потолок, стены, постельное бельё… Окно, шедшее словно бы щелью вдоль потолка, проливало тусклый свет, но в комнате всё равно было полутемно. Сколько же времени прошло? Кажется, только что они вышли из зала суда, а теперь, оказывается, уже совсем вечер…

Лада лежала на узкой койке, что крепилась прямо к обитой каким-то мягким материалом стене, и бессмысленно смотрела в потолок в двух метрах против своего лица. Слёзы, которых, пожалуй, девушка была готова ожидать сама от себя теперь, не шли. В общем-то ничего не шло, отчего невольно закрадывалась мысль – а не таким ли и должен быть идеальный Средний? Таким, чтоб не нужно было бы прятать эмоций просто потому, что их вовсе не будет?.. Что же надо сделать с человеком, чтобы довести его до подобного?.. Лада содрогнулась внутренне и где-то в самой глубине души вздохнула с каплей облегчения: она еще может чувствовать, она еще жива, она еще человек. И это – самое важное, что ей нужно сейчас знать и помнить.

«Не надо ярлыков, мы просто люди! Мы люди, чтоб вам провалиться, даже если все будут это отрицать…»

Когда они покинули Дом Управления, плац был залит солнцем, совсем уже по-весеннему тёплым и по-весеннему оранжевым. «И куда только всё это вмещается… - подумала она, зачарованно глядя куда-то вверх, возводя глаза к небу. - Вся эта любовь внутри меня? Такая огромная, словно вот-вот разорвет на части…»

- Я люблю тебя, Ия. – Тихо позвала Лада, едва только их пальцы, соскользнув, расцепились.

- И я люблю тебя. Навсегда… - было ответом той. Лицо её, тоже залитое закатным солнцем, было светлым и спокойным, и губы, тронутые мягкой улыбкой, почти не дрожали.

- Отставить разговоры. – Холодно одёрнул их голос одного из рейдеров, уводя Ию вперед, вниз по широким ступеням. Грегора, оставшегося с комендантом в зале суда, с ними уже не было.

- К кому Вы обращаетесь? – С деланным удивлением обратила на него девушка дерзкий взгляд чёрных глаз. – Мы ликвидированы. Нас нет.

Ну конечно, кто еще, кроме неё, будет способен сейчас на такие слова? Сейчас, когда уже никто ничего не может им сделать, находясь в тисках Системы, потому что они двое, Лада Карн и Ия Мессель, ей больше не принадлежат… Смех и слёзы разом подступили комом к горлу девушки, искажая её лицо неровной улыбкой. Всё еще видя в паре шагов перед собой темноволосый затылок любимой, Лада вдруг почувствовала, что ужасно устала и проголодалась, ощутила жуткую слабость, от которой ступени поплыли перед глазами, пульсируя черными кругами, и, наверное, лишилась чувств, поддавшись переполняющим ее все эти бесконечные часы страху и волнению. «Навсегда, Лада, слышишь?» – Эхом донеслось до неё уже где-то на границе сознания, и злая весёлость звучала в этом голосе.

Пробуждение приятным назвать было бы сложно – Лада очнулась в кромешной тьме, не сразу понимая, что её глаза завязаны чем-то, не пропускающим света. Странно, если она, судя по беспощадной решетке скамьи, в одном из тех фургонов, то он почему-то стоит на месте, а не едет… Голова соображала с трудом, но, судя по отсутствию боли в каких бы то ни было частях тела, там, на крыльце, девушку успели подхватить, не дав ей упасть.

- …да, да, двое, обеих разом… - говорил чей-то голос в отдалении. – …куда ж еще?..

Лада неуклюже пошевелилась, пытаясь выпрямить затёкшие ноги, и другой, незнакомый голос, совсем молодой, прямо возле нее произнес как-то слишком громко:

- Рядовой Лоу, она очнулась!

- Пусть, - отозвался издали первый, словно бы небрежно махнув рукой, - теперь уже не принципиально. – Фургон вздрогнул под чьими-то шагами, клацнул закрывшимися дверями и тронулся с лёгким толчком. Интересно, Ия сейчас где-торядом? А потом – так странно – был звук тяжелого удара, словно металла о металл, и что-то вокруг изменилось, потому что машину перестало трясти по вечно разбитым, ущербным дорогами, а гул еще двух ярусов дороги сделался ощутимо тише. Стараясь оставаться максимально расслабленной, как будто еще не до конца пришедшей в себя, Лада чутко прислушалась к своим ощущениям, что с закрытыми глазами оказалось не так-то просто. Где же они?..

Когда фургон остановился, всё тот же молодой голос по правую руку от нее спросил, очевидно, обращаясь к своим спутникам – или спутнику, этого девушка не знала:

- А с ней как?

Так значит, Ия тоже здесь? Мгновение восторга резко сменилось уколом тревоги: но с ней что-то не так?

- Выходите. – Сухо отозвался тот, не отвечая на заданный вопрос. Наверное, это Лоу, Альберт Лоу.

Сильные руки помогли Ладе выбраться из кузова, не снимая повязки с глаз, провели несколько метров по улице, пискнув картой, открыли дверь и подтолкнули девушку внутрь.

- Шестнадцать ноль пять, «А+». – Коротко произнес голос всё того же человека, что сопровождал её всё это время, обращаясь к кому-то, кого Лада так же не могла видеть. Ответа не последовало, но последовал шорох, вслед за которым поток новых звуков словно влился в тихое помещение – очевидно, открылась дверь, в которую они тут же вошли – или вышли?

Лифт ехал совсем недолго, этажа, наверное, четыре, не больше, после чего её вели куда-то еще: поворот налево, долгий коридор, направо и снова налево, это Лада специально запомнила со всей тщательностью.

Интересно, «Шестнадцать ноль пять, «А+»» - это её конвоир или она сама теперь?

В конце пути была эта белая комната.

Странно, но только теперь мысли девушки вернулись к событиям ушедшего утра (интересно, а сколько сейчас времени, длится ли этот бесконечный кошмар день или уже ночь?..), к пустому тайнику в подсобке павильона. Странно. Осознания того, что всё кончено, не было, не было ни истерики, ни ужаса, ни тоски…

«Мы старались, Ия. Мы ведь, правда, так старались…»

Было спокойствие. И грусть. Надежда, что там, за этими стенами, есть кто-то, кто завершит начатое. Что, даже невысказанные, их слова были услышаны. Лада улыбнулась, блуждая взглядом по потолку. Завтра будет истерика. Завтра будет безысходность, завтра будет ужас. Сегодня же есть только спокойствие – не бесчувственное, настоящее. И вера в то, что они, правда, делали всё, что могли.

Йонас, которого она успела увидеть один раз в жизни, так похожий на головастика. Малышка Нарья. Мама и папа. Ия Мессель, девушка, которую она любит всем сердцем. Которую будет любить до конца, даже если никогда больше не встретит.

Если закрыть глаза, их всех так просто увидеть.

«Знаешь, Ия, а мне кажется, у нас всё-таки получилось», - прошептала она, обращаясь к тишине белой комнаты.

***

- Я тебя точно когда-нибудь убью, Брант, чтоб тебя! - Пан со стоном опустил лицо на руки, едва сдерживаясь, чтоб не повысить и без того звенящий, срывающийся голос. - У меня как вся жизнь перед глазами прошла! Трындец… - облегчение, злость и остатки испуга смешивались внутри мальчишки убийственным коктейлем, не дававшим совладать с колотившей всё тело дрожью. - Я чуть кони из-за тебя не двинул…

- Прости. - Примирительно произнес Алексис; голоса его, кажется, коснулась улыбка. - Правда, прости. Я не хотел тебя так пугать. И не стал бы, если бы можно было по-другому. Прости, так они хотя бы не станут теперь тебя искать…

- Что? - Пан поднял глаза на Высокого. Кажется, только сейчас смысл происходящего начал слабо доходить до его сознания.

- Я говорю, что нет большей гарантии безопасности, чем заграбастать тебя под видом рейдеров на глазах у нескольких десятков гражданских, - Алексис снова выглядел собранным и серьезным как никогда, хотя и непривычно было видеть блеск этих глаз из-под низко надвинутого коричневатого капюшона, - никому в голову не придет тебя искать после этого. Какое там, вообще о тебе вспоминать лишний раз. А это сейчас лучшее, что можно придумать - просто исчезнуть.

Звук приглушенного удара, прозвучавший внезапно где-то совсем рядом, заставил Пана, и без того взведенного, заметно вздрогнуть.

- Это восточные ворота, - мягко пояснил Алексис, положив руку на плечо мальчишки, - мы выехали из Высокого. – Слова эти отдались где-то в глубине черепной коробки гулким эхо, разогнав последние из витавших там мыслей; ощущение абсолютной нереальности и невозможности происходящего словно держало непослушное тело в невесомости. Так это всё, что, правда?

- Алексис… что происходит? – Пан вдруг почувствовал себя безумно уставшим, едва в состоянии ворочать языком, чтобы произнести эти слова. Где-то изнутри его по-прежнему колотило крупной дрожью.

- Послушай, тебе что-нибудь говорит имя Николаш?

- Ммм, - задумался на несколько секунд мальчишка, пытаясь собрать в одну кучу растекающийся студень мыслей и собственного тела.

- Это очень важно, пожалуйста, подумай.

- Да. Его Антон как-то упоминал. По телефону. Говорил, вроде, что от Николаша нет новостей. Только не помню, плохо это или хорошо, хотя он говорил. А что?

- Давно?

- В ноябре примерно. После Дня Славы Империи. Или позже…

- Хорошо. Это очень хорошо. Значит, хоть тогда они еще не знали… Спасибо.

- Объясни, может, в чем дело-то? – Едва ли мальчишка сам был уверен, так ли ему интересно узнать, или же единственное, чего он хочет сейчас, это чтоб его просто оставили в покое и больше не трогали.

- Всё плохо, Пан. Я еще не разобрался. Хотя едва ли уже разберусь…

- Так хорошо или плохо?

- Не знаю. – Качнул головой Мастер, и глаза его отблёскивали лёгким безумием. - Но мы под колпаком уже очень давно. Николаш Даниш, - прошептал молодой человек севшим голосом, - он Высокий. И всё это время Высоким и был. Вопрос только, кто об этом знал, а кто нет, но я точно не должен был знать. – Речь Мастера лилась горячо и спешно, словно он сам с трудом удерживал себя в руках. – Внедрённые могут молча наблюдать очень долго, иногда годы, считать твои ошибки, выучить тебя наизусть – и в итоге опередить на шаг, когда ты решишься, наконец, совершить нечто. Хорошие внедрённые копят информацию, а не бросаются на человека за первую же ошибку – а Ники был с нами уже около полугода, верно? Думаю, нет смысла напоминать тебе, что за эти полгода он мог в тебе, мне или нас углядеть, учитывая, что углядел что-то даже Колин. – Алексис задумчиво, даже совсем хмуро качнул головой, и глубокая тень залегла между его тёмных бровей. – Ну да, а ведь выходит логично. Может быть, дело было не в Данише и не в нашей группе, а в Антоне – он что-то просёк первым? Тогда, судя по всему, еще в начале осени… Не знаю, какими путями, но Даниша, сдается мне, тоже с его подачи могли прислать, хотя, вероятно, у меня съехала крыша, и я ошибаюсь. – Неожиданно флегматично пожал плечами молодой человек. – Но то, что они знакомы – это факт, а после твоих слов – тем более. Штоф меня никогда не любил, хотя мы с ним толком-то и не общались, или, может, завидовал просто, кто уж его разберет.

- Ну да, он нас видел вместе. Как минимум когда Кира убрали.

- И ты молчал? Чудесно…

- А что я должен был сказать? «Мастер, за мной следит мой сосед»? – Возмутился Пан. - Тогда-то? Да ты б меня послал. Как всегда. – Пробурчал он.

- Кто тут еще кого посылает обычно, - хмыкнул Алексис.

- И как много человек знает, что мы здесь? Что ты здесь… – Спросил Пан, пропуская последнее замечание своего собеседника мимо ушей. Строить теории заговора – это, конечно, занятие увлекательное, но есть сейчас вопросы и куда более важные. – Они, - мотнул он головой в сторону двоих в кабине, - а еще?

- Они – нет, - качнул головой Алексис, - они знают только, что должны подчиниться всем моим приказам, когда мы окажемся на территории Низкого. Они простые рядовые, даже лица моего не видели. Так что по факту знает только один человек.

- Та девушка?.. - Начал мальчишка.

- Да. Она помогла мне с людьми и досмотром – вернее, его отсутствием. Зачем мне всё это нужно, она тоже не знает – хвала Империи, в охранке люди приучены не задавать лишних вопросов. Я сказал ей, что не знаю сам, насколько могу задержаться, но рано или поздно меня начнут искать, и рано или поздно даже она что-то расскажет. – Голос его звучал мрачно и напряженно. - Так что всё это – куда скорее отсрочка, чем спасение. Прости, я не смог сделать больше.

Куда уж больше?.. Пан не ответил, пытаясь привести сумбурные чувства хотя бы в маломальский порядок. Ну, кто тут думал, что ему всё надоело? Получил? Ааааа, проклятье… Слов, хоть сколько-то подходящих для описания происходящего, у Пана не было, было только странное ощущение, что все внутренности смотали жгутом и затянули в узел, - тошнотворное, болезненное и никак не дающее голове заработать нормально.

- Страшно? – Тихо спросил вдруг Алексис, задумчиво и словно невидяще блуждая взглядом по мрачным стенкам фургон.

- Вот еще… - вспыхнул тот.

- А мне страшно, Пан. - Мальчишка уставился на молодого человека изумленно, едва ли не потрясенно: что бы Алексис – и сказал такое… Глаза Высокого меж тем смотрели на него мягко и просто, кажется, так честно, как никогда прежде, чистые, как у ребенка, словно надрывая что-то внутри своей ясной синевой. По крайней мере, Пану захотелось сжаться в комок от этого взгляда, да и слова, такие едкие, будто все разом присохли к языку. Алексис слабо, вымученно улыбнулся и потрепал его по волосам. - Даже не знаю, из-за чего больше: что нас могут в последний момент поймать или что всё это действительно удастся. - Он качнул головой, словно отвечая каким-то собственным мыслям, потом отмахнулся от них. - Прости, парень, - голос его все равно звучал рассеянно, - нужно быть сильным и всё такое… А всё равно ведь не хочется быть ликвидированным, когда едва начал жить… Прости, что втянул тебя во всё это… - мальчишка лишь горько усмехнулся, не веря собственным ушам, и качнул головой. - И, знаешь, если завтра, правда, конец мира… Спасибо, Пан. Я так многому у тебя научился. У тебя, с тобой, и из-за тебя… Спасибо.

Наверное, его глаза в этот момент Пан запомнил до конца своей жизни.

***

Комната была маленькая, с узким, вытянутым горизонтально окном под самым потолком. В комнате все было белое – пол, потолок, стены, постельное бельё… Судя по свету, пробивающемуся через щель окна, сгущались сумерки – это если освещение там, снаружи, было естественным, а не настроенным ими на необходимую им волну. Прожившая всю жизнь в аквариуме стеклостен, при отсутствии последних Ия чувствовала себя странно – чувствовала бы, если бы это сейчас тревожило ее хоть немного.

Итак, сколько ей быть здесь? Год, два, десять? Вынесенному приговору Ия не верила, просто знала, что выйдет отсюда значительно раньше – вопрос только в том, как она покинет это помещение, повстанцем или куском мяса для опытов? По крайней мере, другие варианты в её голову идти пока отказывались. Для начала нужно выяснить, есть ли в комнате камеры. Разобраться с режимом дня. Понять, как организована охрана, попробовать дотянуться до окна и выглянуть наружу…

«Ах, Ия Мессель, как всегда в своём репертуаре – еще не поняла, что произошло и где находится, как уже продумываешь побег…»

Девушка сидела на узкой койке, уткнувшись подбородком в колени, и что было сил пыталась вспомнить, как оказалась здесь – да и где «здесь»? – и понять, сколько времени прошло с того момента, как она отключилась.

Когда подсудимые покинули зал суда и спустились с крутых ступеней крыльца Дома Управления к фургонам, припаркованным чуть в стороне, глаза Ие, как, скорее всего и Ладе, завязали, и она не была уверена, ехали ли они после этого в одной машине или разных (хотя отчего-то была уверена, что сидела едва ли не бок о бок с любимой, не решаясь поверить в это). Задавать вопросы, да и вообще говорить ей запретили – запретили таким тоном, что ослушаться действительно не хотелось, а потом, почти сразу после того, как фургон начал движение… Наверное, она что-то вдохнула, потому что дышать на мгновенье стало сложнее от какого-то едкого запаха, невесть откуда взявшегося, и девушка моментально провалилась в сон. Проснувшись, она обнаружила себя уже здесь, на узкой койке, переодетая в белый балахон сорочки. Старой одежды и своих вещей девушка нигде не нашла.

Ах, мама, мама, ты ведь тоже видела эти стены?

Странно, но утро этого безумного дня – «Зелёный Лист», Полина, тайник – казалось теперь каким-то совершенно нереальным, прозрачным, словно сон. Так значит, кто-то всё же был там вместе с ними в предпоследний вечер ушедшего года? Кто-то, кто всё узнал… Хотя теперь разве этим её удивить, если проверка докопалась до того, что было еще в начале осени? Внутри, где-то в груди, между рёбер и словно бы чуть ниже, было пусто и холодно.

Если всё это время она так упорно, уверенно и почти гордо шла именно к этому, к этой белой комнате, почему же сейчас эта пустота так мучительно разъедает её изнутри?

Время от времени, если сделать случайно резкое движение, Ию начинало слегка мутить, отчего её домыслы насчет снотворного лишь укреплялись – а, может, это просто нервы, до предела измученные этим безумным днём? Интересно, где сейчас Лада? За стеной или в другом корпусе? Что с ней, в порядке ли она?.. «В порядке», смешно. Лада, милая Лада, как же дальше? От мыслей о Ладе губы почему-то мучительно задрожали, и их пришлось сжать, еще ближе приникнув лицом к коленям.

Нельзя плакать. Нет, только не плакать. Только не давать лишнего повода накачать себя таблетками, только оставаться в сознании. Всегда оставаться в сознании.

Только не забывать.

И не бояться. Ничего не бояться, ведь сила, оказывается, не в том, чтобы скрывать свои истинные чувства и прятать то, что для тебя важно, в страхе показаться кому-то слабым. Сила в том, что бы позволить себе прямо смотреть в глаза любому, что бы набраться смелости показать окружающим, какой ты на самом деле, не боясь узнать их реакции…

Пальцы дрогнули, сжимаясь в кулаки, когда треснула и с грохотом рухнула какая-то невидимая плотина, сдерживавшая всё то, что рвалось наружу уже, оказывается, так давно.

- Мы были не правы. - Прошептала Ия, глотая текущие по щекам слезы, которые вдруг оказалось не остановить, только размазывать по лицу, продолжая делать перед самой собой вид, что их нет вовсе. - Мы ошиблись в самом важном, милая. Нельзя бояться. Нельзя было бояться, Лада, потому что игра стоила свеч. Нет, просто потому что нам так и так всё на свете терять… – голос ее прервался очередным спазмом беззвучных рыданий, когда она уткнулась лицом в колени, оставляя влажные круги на белой ткани мешковатой сорочки. - А мы ведь знали сразу, что идем по лезвию, знали, что проиграем…и всё равно боялись отдать себя полностью, - тёмные волосы, порядком уже отросшие за последние полгода (и как она не замечала?) упали на покрасневшие глаза, - я так жалею, Лада, о, как я жалею… Как я жалею обо всем том, чего так и не решилась сделать…

Только не сходить с ума. Только не забывать.

Только не сдаваться.

***

- А как ты себе это представлял? – В тревожном голосе Алексиса отчетливо звучала горечь сарказма. – Хотел ехать заранее в Средний, собирать чемоданы и прощаться со всеми знакомыми? – Окон у фургона, разумеется, не было, кроме того маленького, закрытого решёткой, что соединял его с кабиной водителя, и сориентироваться во времени и на местности было едва ли возможно, тем более, человеку, впервые ехавшему по этой автостраде. Хотя наручные часы и утверждали, что с начала их пути прошло уже около сорока минут, собственное ощущение времени молодого человека словно бы вовсе покинуло. Зато Пан, кажется, успел уже хоть сколько-то прийти в себя.

«Святая Империя, Пан, прости меня за всё это».

- Нет, конечно, но…

- Что у тебя с собой? – Не дослушав, прервал он мальчишку.

- Комп, телефон, провода всякие… Часть денег с карты. Ключи, документы, воды бутылка, - Пан заглянул в собственный рюкзак опасливо, словно сам не рисковал окунаться в эту черную дыру без лишней необходимости, - ну, из того, что всегда с собой, нож складной и отвертки всякие… - почему-то смутился мальчишка. – Таблетки вон какие-то… - озадаченно протянул он, читая надпись на упаковке. – Матушка что ли когда-то успела?.. - Пожал он плечами. – Еще одежда для спортзала. Короче, ничего, что может понадобиться. – Мрачно подытожил он.

- Ну, это еще неизвестно. - Качнул головой Алексис. – Ладно, у меня тоже кое-что есть, но толком собираться я не рискнул, они и так знают слишком много, а я не знал, сколько времени есть в моём распоряжении. Честно говоря, удивлён, что нам дали целые сутки. Только вот, где нас – или меня – искать, они вполне догадаются, если приспичит. Так что не нужно думать, что мы вот так хитро спаслись и вырвались. И еще, Пан, нам стоит как следует пораскинуть мозгами, какую историю мы будем рассказывать там, чтобы Низкие не считали нас, как ты любишь выражаться, подсадными и не выставили сразу же за порог. А времени у нас на это уже совсем в обрез. И, честно говоря, я в полном замешательстве.

Пан только кивнул, словно бы на автомате, с головой ушедший в свои мысли. Святая Империя, вот бы знать хотя бы примерно, о чём он думает. Тысяча вопросов теснилась в голове Алексиса, не находя ответов, а ответы были ой как нужны… Безумное нервное напряжение, страх и удивительная уверенность в правильности собственных действий словно накатывали волнами, сменяя одно другое.

- А парни? – Спросил вдруг Пан, хмуро взглянув на него. Как, как, расколоться миру, ему удается даже теперь думать о ком-то… кто уже не имеет никакого отношения к его жизни, и без того висящей на волоске?

- А что парни? – Отозвался Алексис. – Остались ровно те двое, за кого можно не переживать, думаю, их просто раскидают в другие группы. Помурыжат, конечно, допросами, а потом переведут к другим мастерам. Ну а с Ники пусть сами разбираются, он свое дело провалил. Жаль, конечно, слишком много ликвидаций на их глазах за такой короткий срок… Но тут уж ничего не попишешь, это Высокий Сектор, и к этому тоже приходится привыкать. Артур и Колин справятся, не сомневаюсь, они большие молодцы. Не думаю, что им грозит опасность, они же за меня не в ответе. Хотя прецедент, конечно, тот еще… - Алексис расхохотался почти беззвучно, и подумал, что никто из окружавших его всю жизнь людей никогда не знал, что же такое на самом деле этот самый «истерический всплеск», о которых всегда так много говорилось. - Виктор Берген далеко пойдет, но я рад, что пойдёт не рядом со мной. – Пожал он плечами. – Я ошибался, думая о нём, к сожалению, лучше, чем он того заслуживает. Святая Империя, покажите мне хоть что-то, в чём я не ошибался…

- Хочется верить, что это «что-то» сидит сейчас перед тобой. – Всё так же хмуро буркнул мальчишка, но в зеленых глазах его уже снова поблёскивали те самые искорки лукавства и недопустимой дерзости, которой он сам, так редко это осознавая, искренне наслаждался.

- А уж сколько раз я ошибался в тебе, Пан, лучше вообще даже не вспоминать. – Улыбнулся Алексис. Уши мальчишки, кажется, заалели, когда он отвёл взгляд.

- Нет-нет-нет, подожди, - вдруг замотал головой мальчишка, словно неожиданно вспоминая что-то важное, о чём во всём этом сумбурном безумии успел невольно забыть, - ты, правда, хочешь сказать, что мы вот так возьмем и уедем? Туда?- Голос Пана, снова уронившего лицо на ладони, кажется, звенел нотками едва сдерживаемой истерики.

- Ты спрашивал: «Что дальше?» - Тревожно отозвался Алексис. – У меня не было вариантов лучше… А здесь нам долго не продержаться. Ни тебе, ни мне, ты же понимаешь…

- Туда. Насовсем. Вдвоём. – Раздельно повторил мальчишка, не поднимая головы.

Что-то внутри Высокого словно похолодело, и руки опустились сами собой. Ну всё, приехали. Сейчас будет тирада на тему «я не это имел в виду», «я пошутил», «ты не понял», а потом… А потом – что?

А потом – ничего. Потому что это конец.

- Ты. Со мной. Насовсем. Алексис, ты понимаешь, на что ты подписался? – Дикая, победная улыбка блуждала по лицу мальчишки, когда тот, наконец, посмотрел на Мастера. - Ты Марка вообще слышал?

- Слышал, конечно… - выдохнул Алексис, едва справляясь с колотившей его изнутри крупной дрожью. Да чтоб его, проклятый мальчишка, он даже сам не понял… - И что это, по-твоему, должно было изменить? Я сделал выбор. Прости, что снова решил за тебя, от этого сложно избавиться… Да и времени обсуждать, боюсь, уже не было…

- Брант, ты идиот. И конченый эгоист к тому же. - С каким-то обреченным облегчением развел руками мальчишка.

- От этого тоже сложно избавиться… - меланхолично пожал плечами Алексис. С этими словами он медленно стянул с левой руки перчатку без пальцев и задумчиво – а вместе с тем словно невидяще – взглянул на свою ладонь и снял с указательного пальца кольцо мастера. От этого ведь избавиться куда легче, да? Качнул головой, словно отвечая собственным мыслям, и долго-долго выдохнул, закрыв глаза.

Где-то позади них с глухим ударом захлопнулись ворота Среднего Сектора.

========== Эпилог ==========

Шестнадцать Советников, руководящие всеми кварталами соответственно и составляющие Большой Совет Среднего Сектора, были сегодня здесь, перед Парком Славы, в двенадцатом квартале. Средние на саму церемонию открытия допущены, разумеется, не были, однако прямая трансляция события забила, кажется, все теле-и интернет-каналы. Помпезность, с которой было обставленное данное мероприятие, поражала своим размахом: пожалуй, даже на День Славы Империи не всегда можно было услышать такие торжественные речи и увидеть столько чопорных и холодных пафосных лиц. Да и неудивительно, попытка возрождения второго после Прудов островка природы в Среднем Секторе – событие действительно уникальное.

Хмурое небо, снова ставшее на несколько дней зимним, но впервые официально названное сегодня весенним и мартовским, ходило белесыми тучами, не тяжелыми, но зябкими и неуютными, и холодный ветер, казалось, проникал в каждую из комнат, где был включен эфир, - а таких в Среднем Секторе было большинство, дабы выполнить месячную норму часов просмотра и убедиться своими глазами, что всё сказанное насчет Парка - правда. Мужчины, здесь и там прохаживающиеся по аллеям едва завершенного Парка, еще по-прежнему полупустого и голого, выглядели тоже скорее хмуро, чем безразлично, и причиной тому наверняка был все тот же ветер, нещадно заползающий под их темно-коричневые форменные пальто, ведь ни социальный статус, ни огромный объем полномочий не могли защитить их от пронизывающего холода.

Два темно-серых флага с изображением разделенного двумя горизонтальными полосами треугольника, установленных по обе стороны главной аллеи возле арки входа, слабо вились на зябком ветру.

Торжественные речи провозглашались Советниками одна за другой со временной трибуны, установленной возле входа в парк, пока ещё преграждённого красной лентой. Речи, похожие друг на друга все как одна, похожие на тысячи других, возносящих хвалу благодеяниям Всеединого Владыки, речи, в которых без труда можно было предугадать, какое слово или даже предложение прозвучит следующим. Монументально тяжёлые, торжественно холодные, единственно возможные.

Быть может, виной тому было низкое небо, желающее того и гляди разразиться дождём или снегом, или чёрные остовы молодых деревьев, обглоданные долгой зимой, но телезрителя, наблюдавшего из своего дома за происходящим, наверняка могло терзать сомнение, не сломался ли его экран, показывая всё в приглушённых, чёрно-белых тонах? И лишь алая лента, рассекавшая пополам черноту ворот, была единственным, что не дало бы ему в этом окончательно увериться.

Честь перерезать ленту выпала, как ответственному по данной территории, Советнику двенадцатого квартала. Сдержанные аплодисменты нарушили опустившуюся на минуту тишину, после чего мужчина в темно-коричневой форме отошел в сторону, передавая кому-то ножницы вместе с лоскутом алой ткани, и уверенным движением нажал кнопку крошечного пульта дистанционного управления, не подозревая, что на другом конце Среднего Сектора тоненькая школьница по имени Рона Валтари, сидящая в комнате родителей перед телеэкраном, испуганно зажмурила глаза, почти с головой спрятавшись в потрепанный плед, и затаила дыхание.

Белое полотно, скрученное жгутом на арке входа, с хлопком развернулось, демонстрируя всему эфиру яркую надпись, крупно выведенную красной краской:

“Любите. Говорите. Будьте Людьми”.