Сазаны [Константин Александрович Федин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Константин Федин Сазаны
Нас было три товарища: Коля, Саня и я. Мы жили в одном дворе и очень гордились, что всем троим нам было тридцать лет. Саня любил подраться, но мы вдвоём с Колей были сильнее его, поэтому он нас не трогал. Ему дали прозвище «Санька Широкий Нос». Он сердился, когда его так звали. Один раз осенью мы сидели на лавочке у палисадника и разговаривали. День стоял ясный. Желтобокая синица, насвистывая, винтом вилась по веткам ивы в палисаднике, и мы пристально смотрели за ней. — Ни капельки не боится, — сказал я. — Попробуй поймай, — сказал Коля. — А что лучше ловить: птиц или рыбу? — спросил Саня. — Рыбу, — ответил Коля. — Как бы не так! — сказал Саня. — Птицу поймаешь, посадишь в клетку, она поёт. А рыбу не успеешь поймать — она уснула, куда её? Коту Ваське, обжоре. — Да ты порядочной рыбы никогда и не ловил. Наверно, только чехонь таскал, — засмеялся Коля. — А ты что таскал? Баклешек? — рассердился Саня. — И сазанов ловил, — строго проговорил Коля. Тут я не выдержал: — Зачем ты, Коля, врёшь? — И ничуть не вру! Нынче летом на Волге, в Беленьких, я ловил сазанов. — А я прошлым летом с мамой жил в Беленьких, — сказал я, — там сазаны не ловятся. — Ты в каком месте ловил? — И с берега ловил и с дощаников. — А надо с конторки. Там они здорово берут. — Ты, поди, вот такого поймал? — спросил Саня и показал мизинец. — Я в три ладони поймал! — опять строго сказал Коля и отмерил на руке три ладони, до локтя. — Завирай! — тряхнул головой Саня. — Вот как дам тебе… — Попробуй! — сказал Коля и подвинулся ко мне. Я тоже подвинулся к нему, и Саня отвернулся от нас в сторону. Синица в этот момент оторвалась от ветки и быстро полетела, ныряя в воздухе, а ивовая ветка долго раскачивалась, точно прощаясь. Я глядел вслед синице, пока она не исчезла, и мне вдруг стало грустно, что лето прошло и не возвратится, и я увидел, что и Саня с Колей тоже подумали о чём-то грустном, только Саня всё ещё сидел отвернувшись. — Ты правду говоришь, что в три ладони? — спросил я. — Знаешь что, — сказал Коля вместо ответа, — давай с тобой поедем в Беленькие. Он глядел на меня своими жёлтыми смелыми глазами, и я подумал: «Нет, Коля врать не может». — Как же мы поедем? — Очень просто, на пароходе. Утром поедем, после обеда — назад. — А деньги? — Пустяки какие! — сказал Коля, ткнулся подбородком в моё плечо и шепнул на ухо: — У меня деньги есть, хватит. Саня встал, сделал три шага, обернулся, сказал нам: — Не больно надо, завиралы! — и ушёл. — Санька Широкий Нос! — крикнул я ему вдогонку. Он погрозил нам кулаком, а мы стали обсуждать, как поедем ловить сазанов. Через день, как обычно, мы с Колей вышли поутру в школу, но на полдороге повернули в другую сторону и пошли тихо улицей на Волгу. Сначала мы не глядели друг на друга, чтобы кто-нибудь не догадался, что мы в сговоре. У нас в карманах были волосяные лески с крючками, а в школьных сумках — завтраки. Мы шли всё быстрее и быстрее и наконец пустились бегом.
Когда мы прибежали на берег, раздался отчальный гудок парохода, на котором мы должны были ехать. Гу-гу! — прогудел он коротко, что на пароходном языке означало: «Прими сходни, я поехал». Мы бросились со всех ног на пристань. Сходни были убраны, носовая чалка уже отдана, и капитан громко скомандовал с мостика: — Отдай кормовую!
Молодой парень бежал к кормовой чалке, а мы неслись следом за ним. — Ну, давай прыгай! — крикнул он, протягивая нам руку, и мы прыгнули с пристани на корму парохода, а парень сбросил чалку в воду. Это был небольшой пароход, из тех, какие ходили в ближние сёла и назывались «купцами». Вся его палуба, и корма, и нос были завалены пустыми корзинами из-под яблок, и весь он пахнул яблоками, точно шёл не по воде, а по саду. На корму явился помощник капитана, и Коля важно купил у него билеты. Мы разлеглись между корзинами, стали смотреть, как бурлит под винтом вода. Пароход подходил ко всем маленьким пристаням, понемногу выгружая корзины. Мы с Колей проголодались, долго терпели, потом решили съесть один завтрак, но не удержались и съели оба: очень разыгрался аппетит от свежего ветра и яблочного духа.
Наконец мы приехали в Беленькие. Коля пошёл на ручей, в орешник — вырезать удилища, а я отправился копать червей. Я хорошо помнил места, где водились черви, и очень обрадовался, когда всё в деревне начал узнавать: там за целый год ничего не переменилось.
Мы вернулись с Колей на конторку, сели на самом носу, спустив ноги за борт, быстро смастерили и закинули удочки. — Вот как раз тут и берутся сазаны, — сказал Коля. Осеннее течение было тихо, поплавки относило вниз медленно, и мы перекидывали удочки очень редко. Сверху приплывали золотисто-лиловые, сизые и зелёные разводы нефти, кружились около наших лесок и ленточками уплывали дальше. Мы сидели молча. Рыба не клевала. — Надо погодить, — сказал Коля. — Ведь сазаний клёв начинается позже. Мы посмотрели на солнце. Оно немного опустилось. Снизу пришёл «купец», заставленный корзинами с яблоками, добавил с пристани ещё яблок и ушёл в город. А у нас ни разу не клюнуло. — Может, ты всё сочинил? — сказал я, когда надоело перекидывать удочку. — Я тебе расскажу, как было, — быстро отозвался Коля, будто обрадованный, что я с ним заговорил. — Мы удили здесь с папой. У нас сперва тоже не клевало, и мы собрались уходить. Вдруг у папы стало тихонько клевать, долго, долго, потом сразу как поведёт вбок! Он и подсек. И говорит: «Это, наверное, сазан. На, говорит, держи удочку, я хочу, чтобы ты вытащил». Я как взял — насилу удержал. А папа говорит: «Ты сильно не дёргай, оборвёшь леску, а дай ему поводить, он устанет, ты его и вытягивай». И правда, как стал он водить то в эту сторону, то вон в ту, я подумал: «Оборвёт всё на свете». Потом он немножко присмирел, я его как выхвачу прямо вот сюда и схватил руками. Красивый! — Ну, а какой? — спросил я. — Ты бронзу видал? Ну, такую, тёмно-золотую. Вот у него такие бока. А спинка чёрная, а животик белый. Башка толстенная, тупая, и ротик ма-аленький, и он им всё время чвакает. Так вот: чвак, чвак. Живучий!
Мне опять страшно захотелось поймать сазана, и я снова принялся перекидывать удочку. Но клёва всё не было. Пришёл ещё один, «купец», сверху, с пустыми корзинами. Коля решил купить что-нибудь поесть, потому что обеденное время уже миновало. Он принёс из пароходного буфета булок с яблоками, и только мы принялись за еду, как поплавок на моей удочке — тюк-тюк, тюк-тюрю-рюк! — пустился тихонечко приседать. — Сазан! — шепнул мне Коля. У меня булка выскочила из рук — и плюх в воду! Коля толк меня в бок и шепчет: — Ты с ума сошёл! Не подшумливай! Поплавок опять заплясал: тюк-тюрю-рюк!
Меня так и подмывало дёрнуть. А Коля учит: — Погоди, не торопись. Тогда поплавок остановился и замер. Я осторожно потянул удочку вверх и неожиданно вытащил из воды рыбу — узенькую, длинную, вроде селёдки, и такую же серебристую, с чуть вогнутой спинкой. Когда я её выкинул на конторку, она один раз вздрогнула и сразу обмерла: глаза у неё помутнели и чешуя стала терять блеск и синеть. — Чехонь! — сказал я горько. В этот момент Колин поплавок тоже заплясал. Коля схватил удилище и тоже вытащил чехонь. Так и пошло: то я вытяну рыбку, то он, не успеваем закидывать удочки. Скоро мы натаскали целую кучу рыбы, и она валялась на полу конторки, сухая, бледно-синяя. Мы вымазались в чешуе, потому что чехонь линяла от одного прикосновения, но мы не обращали на это внимания: мы были рады, что начался такой весёлый клёв.
Внезапно позади нас раздался голос: — Вы что тут нанавозили? Мы обернулись. Над нами стоял старый усатый матрос. — Кто вас сюда пустил? — закричал он. — Мы, дяденька, сазанов ловим, — вежливо сказал Коля. — Са-за-нов? — закричал он громче. — Вот я сейчас ваших сазанов!.. Неизвестно откуда у него взялась метла, и он начал изо всей силы сметать чехонь в воду. — Убирайтесь с конторки, живо! Мы наскоро забрали своё добро и сошли на берег. Только тогда мы увидели, что Волга была огненно- красная, будто её зажгли со всех концов. Солнце наполовину опустилось за небосклон. Вниз по течению плыла наша чехонь худенькими животами вверх, и животы были розовые от заката. Мне стало жалко рыбу. И вдруг я подумал: «Что теперь с нами будет?» — Влетит нам дома, что мы пропадали, — сказал я. — Сейчас придёт «купец», мы как-нибудь словчим, сядем, — ответил Коля. — Зачем же ловчить? Купим билеты и поедем. — А на что ты купишь? — Как на что? Ты сказал, что у тебя денег хватит. — А ты яблоки с булкой ел? — Яблоки ел, а булка уплыла. — Ну так что же, уплыла: всё равно я за неё заплатил. — И не осталось ни копейки? — Ни копейки. Коля был встревожен, но смело смотрел на меня своими жёлтыми глазами. Мы больше не разговаривали. Мы выбросили удилища, смотали лески и стали дожидаться парохода, изредка кидая камешки по поверхности воды и считая, сколько раз они подскочат, перед тем как утонуть. Эта игра называлась «блинчики». «Купец» пришёл уже в огнях. Мы захотели прыгнуть с конторки на нос парохода, но показалось слишком высоко. Тогда мы пробрались к корме. Только что мы спустили ноги за борт конторки, как вдруг появился усатый матрос — вешать фонарь на мачту. Свет фонаря упал прямо на нас, и матрос заорал так, будто поймал мошенников: — A-а, вы опять тут? Зайцами ехать удумали? Мы бросились прочь и не успели сбежать на берег, как пароход загудел и отчалил. Он уходил со своими светлыми окнами и фонарями, а вокруг нас становилось темнее, темнее, и мы с Колей поняли, что пришла ночь. — Будет ещё пароход? — спросил я. — Из города. — А в город? — А в город — утром, — грустно ответил Коля. — Знаешь, — сказал я, — идём к бабушке Ниловне. Мы с мамой у ней прошлый год жили. Она нас пустит.
Изба Ниловны стояла недалеко, окнами на Волгу, и мы дошли скоро: я и в темноте хорошо различал дорогу. Ниловна не сразу меня узнала, а потом зажгла лампу и, пока я рассказывал, как мы очутились в Беленьких, всё трясла головой и твердила: — Ой, бедокуры, ой, бедокуры! Она напоила нас парным молоком, постелила в передней горнице на полу овчинный тулуп и велела ложиться спать. Мы с Колей подвернули под головы большущий воротник тулупа, прижались друг к другу спинами и быстро согрелись. Но сон ко мне не приходил, и я чувствовал, что Коля тоже не спит. Очень ясно я увидел свою комнату с кроватью, покрытой синим мохнатым одеялом. На кровати сидела мама и плакала, а отец стоял у печки и сердито говорил: «Вот твоё воспитание: растёт бессовестный балбес!» «Бессовестный балбес» — это отец говорил обо мне. Но он ошибался, совесть меня мучила: мне было страшно жалко маму и стыдно, что она из-за меня плачет. Я сам чуть не заплакал в тулуп и опять ясно-ясно услышал мамин голос: — Нет, он не такой плохой мальчик. Голос был настолько отчётлив, что я приподнял голову. Дверь в горницу отворилась, и вошла Ниловна с лампой, а за нею мама. Я схватил Колю за руку, и мы вместе вскочили. — Мама! — крикнул я. — Ну что, рыболовы? — сказала мама негромко и так нежно, как не говорила никогда в жизни. Я бросился к ней. Она обняла меня. Я шепнул ей тихонько, чтобы никто, кроме неё, не слышал: — Ты меня простишь? Она крепче прижала меня к себе. — Как же ты нас нашла? — спросил я. — Это моё дело, как нашла, — ответила мама, взглянув на Колю, и покачала головой. Вдруг она сказала: — Тише! Слушайте. Мы притихли. Издалека доносились то короткие, то долгие гудки парохода, как будто он о чём-то просил. — Пассажирский, лодку требует, — сказала Ниловна. — Он идёт в город? — спросила мама. — Снизу, в город. — Ну, живо, собирайтесь! — сказала мама. — Если поспеем на лодку — может, пароход нас посадит. Она поцеловалась с Ниловной и велела нам поблагодарить её за приют. — Спасибо, — сказал я. — Спасибо, — сказал Коля. Мы вышли в темноту. Богатый большой пароход, весь в огнях, приближался тихим ходом. Гудок опять заревел. В ответ на берегу, около конторки, замахали слабым жёлтым огоньком фонаря. Мы побежали на огонёк. Человек в лодке, приладив фонарь к носу, поднял весло, чтобы оттолкнуться от берега. — Подождите! — крикнула мама. — Возьмите, пожалуйста, нас! Может быть, пароход посадит. Нам нужно в город. — Ладно, скорей! — раздался грубый голос. Я сразу узнал по голосу матроса, который прогнал нас с конторки. Я толкнул Колю, а Коля — меня: он тоже узнал матроса. Мы забрались в лодку, сели на боковые скамеечки: мама — с одного бока, я и Коля — против неё, для равновесия, а на поперечную скамью сел в вёсла матрос. Он грёб сильно, отрывистыми короткими ударами, и вёсла легко, как поплавки, выскакивали из воды, вспыхивая жёлтым отблеском фонаря. Мелкая волна булькала о днище лодки. Кругом лежала тьма. Далеко-далеко во тьме хлопал по воде колёсами и шумно сопел пароход. Постепенно его свет начал достигать лодки. Я увидел всполошённые лица Коли и мамы, а матрос сидел к пароходу спиной, и у него только просвечивали концы длинных усов.
— Вдруг он уйдёт? — сказала мама испуганно. — Кто это? — спросил матрос. — Пароход. — Он уйти не может, — гордо сказал матрос. — Он на мой сигнал ответил. — На какой сигнал? — спросил я тихо. — Я ему огнём помигал, что, мол, ожидай, выходим. Пароходные огни росли, росли, лодка вошла в их разноцветные отражения, танцевавшие в воде, мамино лицо становилось попеременно розовым, зелёным, жёлтым. Шум и свист пара накатывались на лодку, уже слышны стали крики с парохода, и нас страшно быстро потащило к его борту. — Ах! — вскрикнула мама. Матрос бросил вёсла, прыгнул на нос лодки, поднял руки. Мы пронеслись мимо остановившегося колеса парохода. Оно было огромное, выше матроса в три раза, и с его красных плиц лилась и капала вода, забрызгав меня и маму. На нас пахнуло горячим, душным запахом машинного масла и нефти, потом вдруг — вкусных щей. Над нами, в узенькой ярко-красной дверке, показался повар и вытер полотенцем пот с лица. Опять пролетели мимо круглые светлые огни, и мы обрушились в темноту и остановились. Матрос держался обеими руками за нижнюю ступеньку железного трапа, почти повиснув на нём, и кричал, задрав голову: — Есть пассажиры! Принимаешь? — Сколько? — прокричали с кормы парохода. — Давай скорей! Пароход немного сработал колёсами, чтобы не уносило течение. Лодка начала нырять на волнах, матрос то подтягивался на трапе, то опускался, выпрямляя руки. — Ну, полезай, живо! — скомандовал он нам. Он подсадил одной рукой сначала Колю, потом меня, и, когда я схватился изо всей силы за трап, он, шутя, хлопнул меня сзади широкой ладонью и прикрикнул: — Эх вы, сазаны! Забравшись на корму, я обернулся и глянул вниз. Матрос очень бережно подсаживал маму, и усатое лицо его, чуть видное глубоко в темноте, показалось мне очень добрым. Быстро спустились по трапу пассажиры, для которых вызывалась лодка, и пароход пошёл полным ходом. Я насилу отыскал позади, в чёрной ночи, крошечный жёлтый огонёк, скоро исчезнувший бесследно: это поплыла к далёкому берегу лодка. И я подумал, что нигде не было бы страшно с усатым матросом. Мама нашла удобное место недалеко от машины, чтобы было теплее. Когда мы с Колей устроились, я спросил у него шёпотом: — Знаешь, кто, наверно, про нас всё рассказал? — Санька Широкий Нос, — шепнул Коля. — Давай ему ничего не скажем про чехонь! — А про сазанов? — А про сазанов скажем, что мы их съели. — Ага, — согласился Коля. Всё было ясно. Я почувствовал, что мама положила мне на плечо руку и что тёплым, шумным, как машина, приливом меня понёс куда-то сон.
Последние комментарии
8 часов 15 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад