Дело не только в возрасте (СИ) [Мария Полуночная Koda Aleru] (fb2) читать онлайн

========== Intro (What am I to you?) ==========

Мне девятнадцать, а тебе тридцать четыре.

Я усердно грызу гранит математических знаний, ты успешно руководишь небольшой, но востребованной компанией по производству деталей для различного вида техники.

Я хочу познакомить тебя со своими друзьями, а ты отказываешься и никогда не предлагаешь представить меня своим. Ты ни в коем случае не желаешь, чтобы кто-либо из твоего окружения узнал обо мне.

Обидно, честно говоря.

Я пью кофе с молоком и ложкой сахара, ты отдаешь предпочтение либо крепкому черному чаю, либо виски. Ты не любишь китайскую кухню, но не прочь индийской. Ты терпеть не можешь, когда где-то видно пыль или паутину, поэтому мне приходится убирать каждые два дня.

Чёртов Мин Юнги, иногда мне кажется, что ты видишь во мне только служанку.

А еще иногда кажется, что мне совсем не кажется.

Ты далеко не плохой человек, Мин Юнги. Но и хорошим тебя трудно назвать.

Если не ты, я бы так и умерла на улице, наверное, дня через три после того, как меня вышвырнули из приюта.

Но, с другой стороны, ты относишься ко мне гораздо хуже, чем к своим собакам-охранникам. Их ты хотя бы чешешь за ухом и хвалишь иногда, мне же достаются одни только приказы и «перед глазами не мельтеши, раздражает».

Тебя раздражает моя учеба и две подработки, ты ненавидишь моих знакомых, в особенности Чонгука и Чимина, а преподавателя в лице Ким Намджуна ты почему-то видишь своим врагом, хотя даже не знаком с ним. Или я чего-то не знаю?

В тебе столько чертовых недостатков, Мин Юнги, что мне даже лень их посчитать, а главный твой недостаток…

Ну, наверное, это моя любовь к тебе.

Я рада, что ты её не замечаешь. Что я, несмотря на больше двух долгих лет жизни вместе, так и не перестала быть пустым пятном в твоих глазах. Наверное, если бы ты заметил, то вылил на меня маленький океан грязи, и приправил это изгнанием из своего дома. Или еще чего похуже придумал.

Поэтому не удивляйся, Мин Юнги, что я живу только желанием уйти отсюда и забыть тебя.

Чем живешь ты, я не поняла до сих пор.

========== Where do we go from here ==========

Where do we go from here

Where do we go from here

How do you fly without wings

How do you breath without dreams

Where do we go from here

From here

Жизнь кажется откровенно дерьмовой, когда тебе семнадцать и ты на улице.

За плечами старенький потрепанный рюкзак, который держится на одном лишь честном слове, в пошарпанной джинсовке совсем не тепло, а легкие потрепанные кеды вовсе не соответствуют совсем не теплым двенадцати градусам, которые угрожающе ползут до нуля. Либо я в дерьме, либо скоро буду.

Мимо меня проходят редкие офисные работники, несколько девочек-одногодок, которые смотрят то с сочувствием, то с отвращением, и один такой же бездомный, как и я. От этого нет никакого сочувствия, нет и не будет, запоздало понимаю я, когда меня начинают грубо отталкивать от удобной скамейки, употребляя не очень и цензурную лексику. Я, конечно, и похуже слышала, но неприятно, да и страшно всё равно.

— Отпусти её.

Меня решили спасти? Вовремя, а то меня уже приперли к дереву, нависая сверху. Нос морщится от неприятного запаха немытого тела, я вижу грязь и сбитые колтуны волос, с ужасом понимая: мне грозит либо подобное, либо смерть. Не знаю, что и лучше.

— Сейчас же отпусти девушку.

— А не то что? — другой бездомный ничуть не пугается, а вот мне страшно. Неожиданный защитник кладет руку на мой локоть, аккуратно оттаскивая меня к себе, и с кривой улыбкой отвечает:

— Думаю, ты не хочешь этого знать.

Нападник еще несколько мгновений сверлит нас обоих взглядом, но уходит. Я замираю перепуганным сусликом, стоит мужчине потянуть меня в сторону дороги.

— Пойдем со мной.

Голос у него приятный, но слишком уж холодный. А вот ладонь — теплая, и тянет он меня с большой осторожностью, будто бы пытаясь не напугать. Одетый с иголочки, такие вещи шьют на заказ, скорее всего, а не покупают готовые; в руке кожаный портфель стоимостью за всю мою жизнь, и образ богатенького бизнесмена довершают очки без оправы. Не сказала бы, что очень красивый, но… Что-то в нем притягивает взгляд, да.

— Не бойся. Я тебя не обижу.

Ой, неловко получилось. Он, наверное, думает, что я его боюсь и от шока застыла, или еще что, а я просто стою и его рассматриваю.

— Я не боюсь, — вполне искренне отвечаю, делая несколько неуверенных шагов. Черт, а ноги-то трясутся. — Я вполне здраво опасаюсь.

Он дергает уголком губ, что я решаю воспринимать, как улыбку, и ненавязчиво ведет себя за мной. Прогулка немного развеивает испуг, но начинают появляться сомнения: а что меня ждет дальше?

Чего я точно не жду, так это семейного ресторанчика и твердого: «Сиди здесь и жди». Мой спаситель о чем-то переговаривается с женщиной за стойкой, я нервно постукиваю большим пальцем и думаю, нужно ли мне сейчас сбежать, выжимая из себя все силы, потому что дальнейшие планы на меня неизвестны, и это действительно пугает.

Но когда перед мной ставят чашку с какао, причем не из автомата, а заваренного по всем правилам, желание сбежать медленно ползет ко дну.

— Хорошо, что ты не ушла, — голос тихий, но приятный. Женщина за стойкой весело подмигивает мне, когда я ошеломленно смотрю то на нее, то на какао. — Пей. Продрогла же.

Вот всегда считала, что какао — это земной вариант нектара и амброзии. Жаль, в приюте нам его почти не перепадало.

— Ты из детского дома, так ведь?

Испуганно поднимаю глаза, крепче удерживая чашку в ладонях. Это так заметно?

— Сбежала или просто было время уходить?

Проглатываю соскальзывающее с языка «Выгнали» и пытаюсь спокойно ответить:

— Второе.

Мужчина удивленно осматривает меня, хмыкает своим мыслям.

— Тебе же не больше шестнадцати.

— Семнадцать. Какая разница? — мне неуютно. Какао медленно заканчивается, и я с сожалением смотрю в пустую чашку, слизывая последние капли лакомства с ободка. Черт. Дурацкая привычка.

— Большая, — ко мне пододвигают вторую чашку, но я смущенно качаю головой. Нет, это уже слишком. Чашку просто пихают мне в руки, заставляют сжать пальцы и сделать глоток. Вот зараза великовозрастная. — В таком возрасте ты еще должна находиться под опекой государства.

— И быть проданной на панель? — скрываю лицо за кружкой, делая глоток. Судя по звуку, мой спаситель давится своим кофе.

— Повтори.

— Наш приют имеет дополнительный способ заработка. Половозрелых девушек, скажем так, отдают в подопечные. Лет так с пятнадцати… Или даже и четырнадцати, — мужчина смотрит вроде бы спокойно, но я вижу, как у него напрягаются кулаки. — Я просто хороша в прятках. Вот и меня выгнали, ибо не «работаю», значит, и нефиг на меня деньги тратить.

За наш столик приносят еду, и да, я не виновата, что у меня дыхание перехватывает от обилия и разнообразия блюд. Мясо мы в приюте видели только во время проверок, в основном питаясь безвкусным рисом или кашами. Я только пытаюсь справиться с собой, чтобы не смотреть с завистью на мужчину, особенно когда он с аппетитом отправляет в рот очередной кусочек отлично прожаренного мяса.

— Хочешь обидеть хозяйку?

— Простите? — непонимающе мигаю, когда мне кивают на вторую пустую тарелку.

— Здесь неплохо готовят, попробуй.

Так это… мне?

Видимо, вопрос откровенно читался на моем лице, ибо мужчина нахмурился. Я приготовилась выслушивать нотацию на тему своего идиотизма…

— Просто возьми палочки и поешь. Только медленно и хорошо пережевывая, а то живот заболит.

Не знаю, чем я заслужила такое счастье, но отказываться от него глупо. Очень глупо.

«Неплохо»? Он сказал об этом прекрасном, необыкновенно вкусном мясе простое «неплохо»? Не знаю, чем привык питаться этот мужчина, но по моим меркам мясо тянуло как минимум на «отлично».

Проходящая мимо хозяйка только весело улыбнулась, смотря на то, как я уплетаю пищу богов за обе щеки.

— Эй, помедленнее. Никто не отбирает.

Мне стало стыдно. Подозреваю, до лихорадочных красных пятен на скулах. Опустила глаза в тарелку и принялась разрезать мясо на маленькие кусочки, боясь посмотреть на мужчину, которому совершенно точно смешно или даже отвратительно с такой невежей рядом сидеть.

Доедали мы молча. Мужчина копался в телефоне, время от времени с кем-то созваниваясь и тихо переговариваясь о чем-то важном, скорее всего, рабочем.

— Мин Юнги.

— А? — меня после еды разморило, и я сонно смотрела из-под полуопущенных век, допивая третью чашку какао. Подумать даже боюсь, как потом платить за это всё.

— Мин Юнги. Мое имя, — смотрит, как на идиотку, и мне становится стыдно.

— Киа Юнджи.

— В семье были японцы?

— Откуда мне знать? — веду плечами, пытаясь неловко улыбнуться.

— Прости, не подумал, — Юнги-шши смотрит как-то… непонятно, и я поплотнее запахиваю джинсовку. Он трактует это по-своему и протягивает свой шарф с таким выражением лица, что даже спорить не хочется. А шарф пахнет вкусно.

— Убирать умеешь?

— Простите? — смотрю недоуменно, ощущая, как тепло окутывает изо всех сторон. Давно мне так уютно не было. Наверное, никогда.

— Убирать и готовить умеешь?

— Убирать могу, и хорошо, с готовкой плоховато, но я быстро учусь, — отвечаю честно, понимая, что это пустой разговор.

— Тогда живешь у меня, а за это убираешь и готовишь. Идет?

Смотрит серьезно, а у меня мурашки по коже и предчувствие плохое.

— Убираю, готовлю… и всё? Больше ничего вы у меня требовать не будете? — спрашиваю с опаской, боясь поднимать взгляд от столешницы.

— Я похож на насильника? — А теперь в голосе слышится насмешка. Приходится посмотреть мужчине в глаза и честно ответить:

— Иногда очень хорошие на первый взгляд мужчины оказываются полными сволочами.

— Но ты же… — и взгляд внимательней, будто внутрь заглядывает. Не удивлюсь, если это и правда так.

— Сбегала и пряталась, да. Но если меня потом находили наши же, приютовские, всё равно плохо было.

Молчим. Я гоняю ложечкой по кружке остатки какао, он снова залипает в телефон, время от времени кривя свои идеальные тонкие губы. Потом протягивает мне гаджет и просит:

— Покажи свой.

Шарю по страницам различных детских домов, нахожу то исчадие ада, в котором провела всю жизнь и уверенным жестом возвращаю телефон. Что бы он ни сделал: попытался вернуть меня им, связался с кем-то из «покровителей», да хоть в милицию позвонил, мне уже всё равно. Но мужчина не оправдывает ожидания, он просто расплачивается с хозяйкой, забирает у нее увесистый пакет и жестом подзывает меня встать.

— Уборка и готовка. Я серьезно.

Даже если он и соврет, сейчас мне очень хочется ему верить.

***

Мне выделяют огромное пушистое полотенце, новую зубную щетку, футболку явно с мужского плеча и отправляют спать на огромный диван в гостиной.

Ясное дело, уснуть я не могу.

Диван удобный, хотя и немного жесткий, подушки идеальной мягкости, на стене время от времени отбиваются блики от уличного фонаря и мимо проезжающих машин, из-за хорошей звукоизоляции ничто не мешает…

Но уснуть-то не получается!

В коридоре загорается приглушенный свет, и тихий голос Юнги-шши слышно хорошо, пока он идет на кухню. Я честно пытаюсь не слушать, но случайно зацепившиеся за уши слова заставляют поднять подушку с головы.

— Накопай мне на этот приют всё, что только возможно. Особенно удели внимание тому, куда пропадают девочки подросткового возраста. Не уверен, но всё возможно. Материалы сначала мне скинешь, а после уже решим, стоит ли обращаться в полицию.

Голос стал почти неразличимым, и я наконец уснула, уже не зная, что почти всю ночь мне поправляли одеяло и следили, не проснулась ли я вдруг от кошмара.

Все эти мелочи и детали я узнаю намного позже.

***

Меня впервые не будят в шесть, но организм сам просыпается, и я понимаю, что ненужную привычку искоренять придется долго. В сонном состоянии плетусь в ванную, на автомате чищу зубы и до меня наконец доходит.

Я не в приюте. Не. В. Приюте. Больше никакой травли, побоев и боязни быть очередной «подопечной». У меня есть надежда на то, что я буду жить по-человечески. Гадкий внутренний голос тут же выдает ехидное: «Пока ты ему не надоешь».

— Ты чего так рано? — меня в коридоре ловят за руку, и я начинаю завидовать этому мужчине. Только что из постели, а выглядит точно так же, как и вчера, даже волосы не потрепаны. Может, он спит на спине и не ворочается во сне? Да не, таких людей не существует.

— Завтрак приготовить, — нахожу отмазку, медленно вытягивая ладонь с крепкого захвата. — Утро ведь.

— Аджума вчера собрала нам с собой. Иди досыпать.

И дверь в свою комнату закрыл. Сказала бы, что смешной, но о старших так нельзя.

Интересно, сколько ему? Двадцать пять? Двадцать семь?

— Тридцать два, — мы завтракаем, когда я решаюсь задать этот вопрос. Хорошо, что в этот момент я ничего не жую. — И лучше бы тебе воздержаться от шуток на эту тему.

Будто бы я когда-то решилась на подобное.

— Какие планы на день? — спрашивает так, будто бы мы обыкновенные сожители. Хотя, теперь так и есть. Надеюсь.

— Школа до шести, после я буду свободна.

— Сможешь прогулять последний урок? Нам нужно будет пойти в полицию, дать показания и освободить тебя от опеки тем детским домом, — и всё это таким спокойным тоном, будто каждый день он спасает людей. А мне почему-то расплакаться хочется, поэтому я просто киваю и начинаю мыть посуду.

Да я ради этого готова не только урок прогулять.

***

Оливковое масло, лимонный сок и чуточку перца. Посолить, взбить, две столовые ложки вылить в салат, аккуратно перемешать, чтобы не поломать листья зелени, сверху украсить петрушкой.

За эти три дня я научилась готовить курицу, филе рыбы, различные салаты и оладьи. Юнги-шши любезно нагрузил меня кулинарными книгами сразу же после того, как мы вышли из участка полиции, заверил меня в абсолютной всеядности, отвез домой и пропал. По тому, что еда из кастрюль исчезала каждый день, я понимала, что мужчина еще жив, поэтому не беспокоилась — взрослый человек, взрослые проблемы, да и меня это не касается. Комплект ключей мне выделили еще в первый день, поэтому я просто делала то, за что мне позволяли жить в роскошной квартире: готовила, мыла посуду и убирала огромное помещение по частям.

Говядина пахла просто изумительно, хрустящая зелень так и манила попробовать ее, а тушеные овощи почти выбили меня из сознания.

Накрыть кастрюли, поставить на стол, прикрыть полотенцем. Запихнуть батончик в рот, потрепанный рюкзак на спину и быстро-быстро побежать, чтобы успеть на автобус. Уроки до шести, на перерывах еще бы успеть сделать домашнее, после на подработку, за перерыв успеть доучить задания и после пешком в дом Юнги-шши, да так, чтобы не нарваться ни на каких подозрительных личностей.

Двенадцать ночи, я дома.

Шесть утра: пропылесосить гостиную, прежде проверив, есть ли хозяин дома, чтобы вдруг не разбудить, после приходит черед ванной — ее я оставила на сам конец, ибо убирать много. В половину восьмого вытащить с вечера замаринованное мясо, отправить его в духовку вместе с овощами, порубленными на мелкие кубики. Запихнуть батончик в рот…

Кажется, я не продержусь так долго и снова окажусь на улице.

***

Воскресенье. Наконец-то, да, наконец-то я смогу отработать полный рабочий день и получить оплату. Но сейчас нужно поднять себя с кровати, пойти на кухню и сделать какой-нибудь суп и, наверное, стоит сегодня сделать что-то с грибами. А еще вчера в холодильнике появился перец, его можно нафаршировать легким салатом…

Голова немного кружится, пока я мою грибы, и приходится часто мигать, но противные черные точки перед глазами не пропадают. Я знаю это состояние, у меня было подобное, когда меня заперли в карцере на неделю, снабжая при этом только водой и черствым хлебом. Увы, я слишком хорошо помню все ощущения.

— Ты чего всегда в такую рань подрываешься? — Юнги-шши вежливо стучит в дверной косяк, опираясь на него плечом. Даже в воскресенье он выглядит так, будто провел часа три перед зеркалом, а это всего лишь пижамные штаны и футболка. Везет же человеку, а.

— Доброе утро, — вспоминаю, что почти всю неделю, что здесь живу, его не видела. — Привычка просто.

Он кивает, еще несколько секунд смотрит на то, как я нарезаю грибы, и тихо уходит. Я с облегчением выпускаю из рук нож…

И через несколько секунд почти падаю на пол сама.

— Что случилось? — как он успел? Вроде бы вышел только, как он успел меня поймать? Дергаю плечами, пытаюсь сбросить чужую руку, и нехотя отвечаю:

— Голова закружилась.

— Врач нужен? — подводит к креслу, усаживает и протягивает бутылку с водой.

— Нет, всё в порядке.

— Ладно, — кивает, принимая мой ответ, берет нож и начинает резать грибы под моим удивленным взглядом. После почему-то хмурится.

— Это все?

Медленно киваю, боясь сказать что-то. Мужчина напряженно пересматривает продукты на рабочем столе, почему-то ведет указательным пальцем по картофелинам и спрашивает:

— Почему здесь всего на одну порцию?

И в голосе что-то такое… неприятное. Ежусь под его взглядом, опускаю взгляд в пол. Молчу.

— Я хочу услышать ответ, — подходит ближе, нависает сверху, и я рефлекторно закрываю руками голову. Молчание длится, наверное, добрых три минуты, и когда я слышу голос Юнги-шши, мне почему-то становится еще больше неуютно. — Я не собираюсь тебя бить. Никто больше не поднимет на тебя руку, пойми.

Легко ему говорить, ага. Я все еще прижимаюсь спиной к стене и не могу опустить руки. Не верю. Мужчина на это только вздыхает.

— Просто на будущее: ты готовишь для двоих, то есть для меня и себя. Если вдруг тебе будет плохо, ты сразу же говоришь мне, а не прячешь это. А сейчас иди в кровать.

Киваю, бочком по стене пробираюсь к двери и просто падаю на свой диван. Мне душно, мне непонятно и интересно, что решил сейчас делать Юнги-шши.

Чего я не жду, так это наваристого бульона с еще теплыми булочками и изумительно протушенного мяса. Тарелку ставят на журнальный столик перед диваном, командуют есть и следят за тем, чтобы и крошки не осталось.

Это после, годы спустя я узнаю, что Мин Юнги на самом деле просто злился на себя, что не заметил, не был рядом и не объяснил с самого начала то, что считал и так понятным. Что было очевидным для него, но не для оборванки из приюта, которая в его присутствии боялась дышать.

========== Game of survival ==========

There’s no surrender

And there’s no escape.

So are we the hunters?

Or are we the prey?

Жизнь кажется дерьмовой, когда тебе семнадцать и ты рукожоп.

Я разбила вазу. Смахнула слишком сильно тряпкой для пыли по столу, зацепила ею посудину и… бабах! Треск, грохот, Армагеддон — и всё это только в моей голове.

Теперь он меня точно выгонит.

На часах почти десять вечера, ужин почти остыл, и я слегка не знаю, что с ним делать — хозяин квартиры еще не дома, хотя и обещался к часам восьми прийти. Ну, хотя бы успею убрать вазу… то есть, то, что от нее осталось.

Входная дверь открывается с грохотом, и я невольно сжимаюсь — сейчас точно будут ругать, блин, да у меня уже чутье на это.

Юнги-шши вваливается в квартиру одним огромным комком. Пиджак помятый, галстук перекошенный, глаза усталые. Смотрит на осколки в моих руках, горько вздыхает и просто садится на пол.

Мне полный трындец.

— Есть что-то на ужин? — спрашивает спокойно и почти естественно, будто бы мы живем вместе уже давно, а не какие-то несчастные пять недель. Я неловко сжимаю пальцы и киваю в сторону кухни.

— Остыло уже. Сейчас разогрею.

— Да я что, сам микроволновку не включу? — еще раз вздыхает, стягивает наверняка дорогущие туфли небрежно, просто наступая на пятки, тяжело поднимается и идет мыть руки. — Ты ешь со мной.

— Но я уже…

— Ану цыц.

Окей, если Юнги-шши говорит цыц, значит цыц. Значит молча собрать разбитую вазу, выбросить, помыть тщательно руки и сесть за стол, где хозяин уже счастливо наминает рагу с тушеными ребрышками.

— Да не парься ты, — он лениво жует мясной пирог, запивает его мятным чаем и продолжает: — мне ту вазу бывшая подарила. Я её терпеть не мог.

Облегченно улыбаюсь, прячу усмешку за огромной чашкой и прикрываю глаза, чтобы не показать сытое удовлетворение.

Вот так и живем.

***

Мне полный, полнейший трындец.

Ну ладно, ваза или две тарелки, это еще было не страшно.

Да даже когда фарфоровый чайник я разбила, споткнувшись о порог, а чайник этот подарила мама Юнги-шши…

На часах почти три ночи, я иду домой пешком. Старенький телефон разрядился давным-давно, еще до начала времен, не то что моей смены в закусочной, и я хорошо помню, как Юнги-шши с нажимом в голосе объяснял, что возвращаться домой после 11 вечера в одиночку — никак. Простите, Юнги-шши, в этот раз я правда не виновата.

В квартире горит свет, на балконе четко просматривается силуэт мужчины, и я только обреченно киваю на требовательный подзывающий жест рукой. Сейчас будут ругать. Или просто дадут рюкзак с вещами и покажут на дверь. Блин. Ну блин же. Ну всё так ведь хорошо было.

— Разувайся и иди на кухню, — боги, сколько же он скурил, что так голос хрипит? — Я сейчас подойду. Поешь пока.

Какое еще поешь? Ну какое? Да я сейчас кусок в горло запихнуть не смогу, так мне страшно.

Это после, когда я буду гораздо старше, то пойму, что просто боялась физических наказаний, коими в приюте совсем не брезговали. И человек может сколько угодно говорить «Нет, я никогда не ударю тебя», я не поверю ему, даже будучи взрослой женщиной.

Но сейчас, когда я сижу на кухне и дрожащими руками держу чашку с почти остывшим чаем, я даже не думаю о причине страха. Просто подскакиваю прямо на стуле, видя взгляд почти черных глаз, в котором разобрать не могу ни единой эмоции.

— Рассказывай, почему опоздала.

Неуверенно поднимаю глаза, вижу всё тот же взгляд, прячу свой за чашкой и дрожащим голосом объясняю.

Что отработала свою смену хорошо.

Что собиралась уже идти домой.

Что меня остановил менеджер и попросил остаться на еще одну смену, ибо моя сменщица заболела.

Что телефон разрядился, а зарядку я оставила дома, а номер Юнги-шши наизусть я не помню, поэтому предупредить не могла…

Меня останавливают коротким и тихим «Хватит». Я послушно затыкаюсь, но, не выдержав, всё же прошу.

— Не отправляйте меня в приют. Пожалуйста.

Молчание длится слишком долго. Господи, да скажи же хоть что-то, я же сейчас от волнения упаду.

— Ты… — наконец выдает, и я инстинктивно сжимаюсь, пытаясь стать еще меньше и незаметней. — Боги, ну какой же ты ребёнок.

От удивления даже поднимаю взгляд, тут же снова пугаясь, когда мужчина быстро подходит ко мне.

— Глупый, глупый ребёнок, — шепчет в макушку, пока его руки удобно устраиваются на моих плечах, — да как я могу тебя кому-то отдать?

Меня аккуратно обнимают еще несколько минут, после ласково треплют волосы и оставляют нежный поцелуй на лбу.

Юнги-шши уже давно ушел, а я всё еще сижу, нервно сжимая чашку. Сердце колотится, трепыхает, будто перепуганная бабочка, и кажется, что сейчас оно просто пробьет грудную клетку.

Что за чертовщина со мной происходит?

Спустя 2 года

— Юнджи-я, не отнесешь конверт менеджеру?

— Секунду, аджосси! Только заказ отдам.

Летние каникулы — это прекрасно. Смены на полный рабочий день, возможность спать восемь часов в сутки и блаженное ощущение свободы. Недолговечное, правда, потому что через неделю у меня первый день в колледже, куда поступить просто настоял Юнги-шши, аргументируя это тем, что он уже оплатил все годы учебы. И от моего обещания выплатить всю сумму, хоть и по частям, отказался полностью. И не то, чтобы я не была благодарна… Наоборот, очень, потому что колледж — это не то, что безымянный выходец из приюта может себе позволить, каким бы умным он не был.

Но такой щедрый подарок любого заставил бы смутиться, верно?

— Хи-ним, вам попросили передать.

— Кинь где-то на стол, позже гляну.

Менеджер мне нравится. Немного раздолбай и абсолютный ленивец, но каким-то чудом у него всегда всё в полном порядке: документация, кафе, даже салфетки на столах.

После того случая, когда я вернулась домой в три ночи (прекрати краснеть, Джи, всё равно это больше и не повторялось), Юнги-шши нашел это место и устроил меня работать, ведь зарплата тут получше, да и домой идти всего ничего — минут пятнадцать. Вот почему он всегда всё преподносит так, что я не могу это не принять? Изумительное умение.

Взрослые мужчины вообще… изумительны.

— Юнджи-я, спроси на кухне, нет ли у нас запасной кофеварки? Эта что-то барахлит.

— Да, аджосси.

И о чем ты только думаешь на работе, Киа Юнджи?

***

— Я дома.

А дома пусто. Как и всегда, фактически, мне вообще иногда кажется, что Юнги-шши здесь только спит и ест. Да и то не всегда, сколько же раз было такое, что еда оставалась нетронутой, а постельное не разобранным? Ну, это не мое дело.

Юнги-шши оказался хорошим соседом. Тихий, спокойный, вечно серьезный и с маленькой морщинкой между бровями, он никогда не сказал мне ни единого кривого слова, а когда я наконец, смущаясь, подняла тему оплаты жилья, просто тыкнул мне в лоб два пальца и сказал завязывать с глупостями.

Но как парень… Он хорош, отрицать не буду. Вот есть такой тип взрослых состоявшихся мужчин, которые очаровывают совершенно неосознанно, настолько они харизматичны. Уверенные в себе, рассудливы, можно даже сказать, что холодные, но когда ты замечаешь на дне глаз смешливые искорки, мысли о прохладности тут же испаряются.

А эта его привычка всегда носить костюмы… Эх, любовалась бы и любовалась.

И это я еще молчу о том, что он иногда читает в очках. Таких обычных очках, без ободка вокруг овальных стеклышек, но когда он смотрит в них на тебя из-под челки, дыхание перехватывает.

В общем, взрослые мужчины — это круто.

Вот только влюбляться в них очень легко.

***

— У тебя же завтра нет смен? Ты свободная?

Окей, гугл, как не умиляться на тридцатилетнего мужика, который весь такой из себя солидно-офигенный стоит перед тобой в кигуруми? Хотя, ему идет быть коровкой.

— И сегодня тоже, — ставлю перед этим сонным чудом чашку кофе, себе наливаю двойную дозу — спала плохо, а на ногах держаться надо. Юнги-шши на это только хмыкает и отбирает у меня кружку.

— Тогда ты идешь спать.

— Но…

— Спать, — безоговорочно отрезает и после добавляет слегка ласковым голосом, видя мое уныние, — ты почти полночи ворочалась, простыня сейчас вообще на полу валяется, если ты не заметила. — краснею и опускаю взгляд. — Давай, иди спать. Что, я сам себе завтрак не приготовлю? Разбужу тебя где-то ближе к обеду, или тебе поесть принесу в гостиную, если не уснешь еще.

За какие заслуги в прошлой жизни мне попался этот мужчина?

***

Он правда приносит мне поесть, и сидит рядом, пока я с аппетитом уминаю за обе щеки обычную яичницу с беконом и теплые слоеные пирожки с курицей. Сначала я не понимала, как он так быстро и тесто замешивает, и пирожки лепит-печет, а потом увидела в морозильнике уже порезанные на квадраты листы теста. Еще Юнги-шши прекрасно варит бульон, а у меня он всё никак не получается, хотя, казалось бы, что тут сложного? Мясо, вода, специи, парочка сушеных грибов — а у меня не получается. Грр.

В общем, меня накормили, напоили сладким чаем, в который мужчина точно что-то подсыпал, судя по тому, что я даже не допила до половины чашки, а меня срубило.

Проснулась я в четыре дня. Да нет, он точно мне сделал чай с сюрпризом в виде снотворного, ибо я никогда не спала десять часов подряд, без перерывов.

Вот только через секунду мне стало на всё это плевать.

Квартира превратилась в сборище коробок. Эти маленькие картонные монстры заполонили собой все свободные поверхности, уже заклеенные и подписанные.

Он же… Он же обещал, что не…

Тяжело душу и пытаюсь успокоиться. Ну, обещал. И что? Взрослые очень редко сдерживают обещания. Ну выбросит меня, ну и что? Не впервые. Кроме того, в этот раз у меня немного денег есть в заначке, не пропаду, хватит хотя бы на три месяца снять комнату и на рамен, а там заработаю.

— Юнджи-я, ты уже проснулась? — мужчина говорит это совершенно спокойно, просто проходя от своей комнаты к коридору. Будто бы уже не впервые спрашивает, и на ответ даже не ждет.

— Угу.

Мин-шши останавливается уже у входа в кухню, разворачивается и идет ко мне. Всё еще в своем дурацком кигуруми, всё еще заспанный, он взъерошивает мои волосы и объявляет:

— Тогда марш вещи собирать. Мы завтра переезжаем.

А? Чего?

***

Уже когда я упаковываю последнюю коробку, до моего тормозящего мозга доходит всё то, о чем мужчина заливался соловьем рядом со мной почти час. Но, если кратко, то мы переезжаем в дом, от которого будет близко и к его работе, и к моему колледжу. Домик двухэтажный, но небольшой, зато рядом с ним есть вполне милый сад, и я смогу учить уроки на свежем воздухе. И пусть я не парюсь, Юнги-шши давно уже хотел переехать.

Весь следующий день мы вдвоем отмываем до блеска дом, раскладываем вещи и пытаемся подключить плиту самостоятельно. Не получается, конечно же, и поэтому вызов специалистов мы откладываем на завтра, а сегодня просто закидываемся раменом.

Дом действительно превосходный. Светлый, чистый и уютный, перед ним маленькая клумба с цветами, которые посадили прежние владельцы, а под тенью деревьев большие качели.

Для меня этот дом — сказка.

Но наибольшее чудо оставили на конец. Два маленьких пушистых комочка мокро лижут мне пальцы и скулят, и меня ошарашивают известием, что щенки останутся в доме, пока не вырастут, а после будут гордо охранять дом снаружи.

Мне плевать, что будет потом.

Сейчас крохотные мягкие счастья греются у меня на коленях, на мое плече устало опирается мой опекун, а сквозь открытое окно слышно стрекот сверчков.

Я счастлива.

***

О нет, здесь слишком много людей.

Я крепко сцепляю зубы, глубоко вдыхаю и пытаюсь вежливо улыбнуться, идя вперед, к небольшой группке студентов.

Мне здесь еще четыре года учиться. Нужно не испортить всё хотя бы в первый день.

И… я ничего не порчу.

Здесь нет никого из моей школы, что меня очень радует; ребята с моей группы дружелюбные и даже милые, и когда они зовут вместе отметить первый учебный день, а заодно узнать друг друга поближе, я с удовольствием — и удивлением для самой себя — соглашаюсь. Сначала мы просто падаем в парке на лужайку, потом парни недовольно бормочут, что они проголодались, и я почти шокировано ловлю себя на том, что беззлобно подтруниваю смущенных мальчиков вместе с другими.

Расходимся мы поздно, наверное, где-то после десяти, и когда оказывается, что некоторым со мной по пути, то я впервые в жизни ловлю себя на мысли — эй, а вместе ходить веселее будет.

Несколько девочек сворачивают на одном углу, еще двое — на другом, и с каждой я обмениваюсь номером и электронной почтой на всякий случай. После уходит Чимин — тот самый мальчик, который первый проголодался, и другой парень — Чонгук — вызывается проводить меня домой, хотя ему не совсем со мной по пути.

— Да я с работы всегда сама возвращаюсь, всё в порядке, — пытаюсь заверить, но это чудушко только весело хмыкает:

— Ну если я могу это сделать, то почему бы и нет?

Ладно, на этот аргумент я возразить не могу.

Чонгук оказывается занимательной личностью: у его старшего брата своя фотостудия, и он там уже несколько лет работает фотографом. Шутя говорю не разглашать это другим девочкам, потому что его же разорвут, и когда парень горько вздыхает, я не могу удержаться от смешка.

Ми-и-и-илый же.

— До завтра тогда?

— Угу, увидимся!

Своим первым днем в роли студентки я очень удовлетворена.

Юнги-шши на это только хмыкает и бормочет что-то типа: «Эх, молодость».

Ну да, нашелся «старик».

***

— Ну-ка стой.

Я уже почти заношу ногу над порогом, когда меня ловят за капюшон.

— Фто фвуфилось?

— Прожуй сначала, — снова ерошит мне волосы и тянет назад в дом. — Не бойся, не опоздаешь, — Я на это недовольно ворчу и запихиваю гренку в рот целиком. Опекун на это улыбается своей фирменной улыбкой — уголками губ, и протягивает мне коробку. — и не вздумай возражать. А теперь пошла.

Вооот, а теперь меня вытолкнули из дома, заперли за моей спиной дверь, и я просто стою на дорожке, щенки ластятся к моим ногам, а я держу в руке навороченный телефон.

Ну нет, это переходит все границы.

Всё началось с того, что однажды Юнги-шши зашел в мою комнату (до сих пор не могу привыкнуть, что она у меня есть) и просто кинул на кровать несколько коробок со словами «Только вздумай отказаться». Я ворчала, пыхтела, спорила, но мне закрыли рот, снова чмокнули в лоб и, пользуясь состоянием амебы, заставили сказать: «Спасибо за подарок». Те вещи я носила, потому что хорошие, удобные и качественные, но попросила больше такого не делать.

Такого — не было.

Было, что меня затащили в торговый центр после известия, что я теперь состою в драмкружке, и заставили примерить кучу вещей, а после просто вручили мне их, демонстративно порвав чек. Потом вдруг Юнги-шши случайно заказал вместо мужских туфель сорок второго размера женские кроссовки тридцать шестого, и мои возражения, как всегда, не слушали.

Что же, спорить не буду, телефон мне действительно нужен, потому что старый доживает последние дни, иногда выключаясь просто так, но всё же, я бы обошлась моделью гораздо проще и дешевле.

Ну разве меня он послушает?

Хотя всё равно это слишком неловко.

***

Юнги-шши подвозит меня совершенно случайно: ему в этот день нужно куда-то по работе, мне просто ко второй паре. В том, что это была плохая идея, я убеждаюсь, стоит мужчине выйти из машины — я растяпа, которая забыла на заднем сидении важную тетрадь.

— Юнги-я? Ты, что ли?

— Хён, какая неожиданность, — мой опекун с улыбкой жмет руку Сокджину-шши, преподавателю высшей математики, и мне под его презрительным взглядом хочется исчезнуть.

— Ты почему тут?

— Подопечную на пары завез, она, вроде как, приболела немного, решил не рисковать.

Не буду скрывать, я от этого в шоке. То, что у меня небольшая температура и горло дерет, будто кошка когтеточку, я молчала. Как он узнал?

— Прости, хён, мне на работу, — Юнги-шши совсем по-дружески стукается с Сокджином-шши кулаками, как не делал ни с кем на моей памяти, и уезжает.

Неловкая ситуация остается.

— Ты же понимаешь, что сейчас он просто играет в отца? — чуть хриплый голос произносит то, что я так боялась признать сама себе. Что же, придется.

— Вполне.

— И когда ты ему надоешь, то вполне можешь оказаться на улице? — он смотрит… обеспокоенно? Странно. Я думала, та неприязнь была направлена на меня…

— И это понимаю, сонсэнним.

— Ладно, — он просто кивает и подталкивает меня в спину в направлении к входу. — Если что, не стесняйся обращаться.

Заметил ведь, да? Не мог не заметить, как я на него смотрю, как вздрагиваю, если он говорит обо мне или касается.

Заметил.

Два далеких года назад, когда мне было семнадцать, я действительно считала это просто благодарностью за спасенную жизнь.

Это сейчас, когда мне уже горьких девятнадцать, я понимаю, что со мной происходит. Почему я, как несчастное яблоко Ньютона, свернула со своего привычного пути, пока не достигла осознания. Сейчас я знаю, почему мое сердце непрерывно мечется между небом и землей.

Это моя чертова первая любовь.

========== Whose side are you on? ==========

There’s a war in my head and I don’t understand

How we ended up here

There’s a tear in my heart where your lies left a mark

And now nothing is clear

Whose side are you on?

Всё не может быть хорошо и просто всегда, ведь так?

Вроде в колледже всё неплохо: меня хвалят преподаватели, учеба интересная и лично мне немного сложная, с группой нет никаких проблем, а между мной и Чонгуком завязалось некое подобие дружбы… и мы оба надеемся, что это перерастет во что-то большее, крепкое и нерушимое, и нет, я говорю совсем не о романтической любви. Еще и один из преподавателей, Ким Намджун, подкармливает печеньками и учит заплетать косы, но успокаивает то, что он так обращается со всеми девушками в колледже. Но приятно.

Всё хорошо, легко и уютно, и это как раз напрягает, потому что я привыкла — если дела долго идут без запинки, значит в скором времени жизнь влепит тебе нехилый такой поджопник. Но нет, я без любых проблем заканчиваю первый курс, завожу еще несколько друзей и подруг, и вовсю наслаждаюсь жизнью. Счет в банке тоже растет, что не может не радовать — подработку никто не отменял, да и Юнги-шши прямым текстом заявил, что заработанное я могу тратить только на себя. Конечно, не сильно я его в этом слушала, всё еще отказывалась брать от него на карманные расходы (в первую очередь из-за неловкости). Конечно, три года жизни вместе — это значительно, это и супчики в постель во время простуды, и вкусняхи в рюкзаке, и новые кроссовки, и непонятно откуда взявшиеся книги на столе, которые мне всегда были интересны и нужны. И да, со своей стороны я пыталась, чтобы это работало и в другую сторону, но как сделать это помимо своих привычных обязанностей, я не могла даже представить.

Всё же есть в этом что-то. В том, что у меня не было семьи, то есть, потому что когда в первый год нашей совместной жизни Юнги-шши притащил ёлку и заявил, что мы вместе будем её наряжать, меня это настолько растрогало, что я всю ночь носом шмыгала и так и не могла заставить себя уснуть. А он, заметив, что что-то не так, тоже не спал и приходил ко мне почти что каждый час — температуру на лбу измерить ладонью, одеяло поправить, и ведь даже не знал, что я бодрствовала всё это время. А потом, под самое утро, притащил целый ворох свертков в разноцветных обертках и запихнул под ёлку.

Мне тогда даже стало неловко. Всё же, особыми финансами в то время я не располагала, поэтому решила использовать старый навык — мы в приюте вязать учились лет с десяти, причем обычно не на новых нитках, а на нитках из старых растянутых свитеров, которые уже невозможно было носить. Тогда их распускали и вязали новые. В этот же раз возможность выбрать пряжу, приятную на ощупь и цвет, у меня была, так что я потратила несколько недель, чтобы связать длиннющий черный шарф и варежки к нему.

И всё равно нервы брали. Весь день, пока мы убирались под праздничную музыку, толкались локтями на крохотной кухоньке, готовя ужин, было так страшно, что ему не понравится, что просто засмеет, или наоборот — сделает вид, что всё круто, а на деле запихнет куда-то в шкаф подальше или же выбросит.

А он не выбросил.

Огладил крупную вязку с нечитаемым выражением лица, и пока я почти что ногти грызла от переживаний, молча на меня смотрел.

— Мне теперь даже неловко как-то, — сказал, заматывая шарф вокруг шеи и улыбаясь по-особенному, так, как только он и умеет, — ты мне своими руками подарок сделала, а я просто купил.

В общем, после этого уже мне пришлось, запинаясь, хвалить подарки и заверять, что это лучшие рождественские подарки в моей жизни.

Он не знал, что они были лучшими только потому, что он старался, выбирал, переживал, а еще это вообще были мои первые в жизни подарки.

Перчатки и шарф, кстати, он до сих пор носит. А под подаренным на второе Рождество вязанным бордовым пледом проводит всю зиму и просто дождливые дни.

На третье Рождество подарок приходилось выбирать вдумчиво, чтобы не показать то тягуче-непонятное чувство, которое начало терзать вроде и недавно, но всё равно показывать его не стоит. И тогда началось: а не будет ли слишком личным дарить рубашку? Или одеколон? А что вообще такое это личное? Он мне покупает дохренища вещей, даже чулки и белье (то есть приходит со мной в магазин и ждет, покавыберу, но всё равно!), так что есть ли для подарков между нами границы? Или они должны быть только с моей стороны?

Закончилось всё тем, что я нашла идеальный вариант — сплести браслет из кожи. Обычный такой, плетенка-косичка, кожу найти не проблема, разве что сначала неудобно, потому что ремешки выскальзывают и расплетаются.

Он этой безделушке радовался, как ребёнок. Конечно, в своем понимании: приподнял уголки губ, одобрительно кивнул, потрепал по макушке и терпеливо подождал, пока я открою все свои подарки, со всё той же мягкой теплотой наблюдая за моей реакцией и упиваясь восторгом.

В общем, так и живем.

Второй курс колледжа радовал меня всё больше и больше: с Намджун-сонсэннимом мы нашли общий язык, обмениваясь рецептами печенек, Чонгук перешел в разряд любимого чудика, с которым и пива выпить, и личное обсудить (хотя я о наличии личного отмалчивалась, он же соловьем разливался обо всех своих пристрастиях), и домой вместе возвращаться — всё равно ж поблизости живем. Щенки выросли и заматерели, встречали меня после работы всегда, и в их понимании лучшее проявление привязанности — это стать на задние лапы, передними навалиться мне на плечи и жарко облизать лицо. В общем, волкодавы волкодавами.

А еще я неожиданно получила главную роль в драмкружке. И хотя радости моей не было границ, но подготовка к ведущей партии забирала гораздо больше времени, чем к второплановой. Кроме того, моим напарником по сцене оказался Намджун-сонсэнним (этот всегда не отставал от студентов, с удовольствием принимания участие в наших заварушках), а он оказался весьма сведущим в театральном искусстве и восполнял мои пробелы в каждую свободную минуту.

И вот тогда у нас с Юнги-шши начались проблемы.

Их причину я понять не могла никак. Свои обязанности я успевала исполнять всегда, в доме было чисто и уютно, холодильник полон еды, одежда чистая и выглаженная. Да, дома я теперь только спала и училась — преимущественно ночью, но свое время тратила не зря.

Поэтому внезапную прохладу по отношению к себе понять не сумела.

Наши отношения постепенно, за каких-то месяц–полтора из неплохих приятельских бесед за ужином превратились в короткие приказы и рубленые фразы. Мне почему-то начало казаться, что Юнги-шши не нравится во мне совершенно всё: и легкий макияж, который научили наводить в кружке, и книги по театральному искусству, и переписка с друзьями, и внешний вид, и… Продолжать можно до бесконечности.

Просто теперь на свое неловкое «Доброе утро» в ответ я получала молчание или захлопнутую перед носом дверь.

Дело было не в оценках — я упрямо старалась, чтобы они ни в коем случае не снизились, и преуспела в этом даже слишком — некоторые предметы даже возрасли; дело было не в обязанностях — дом каждое утро вылизывался дочиста, дело было не в разнице поколений — мы успешно сосуществовали уже некоторое время.

Значит, дело было во мне.

Значит, он узнал или начал догадываться о моих чувствах.

В конце концов всё дошло к тому, что убирать и готовить я начала ночами, только бы не пересекаться с ним и не нарваться на «Вон из дома!».

И даже к тому, что однажды ночью он это увидел, рассердился и начал объяснять мне, что я — студентка, и моя обязанность ночью спать. В довершение грюкнул кулаком по столу…

И я впервые за последние три года забилась в угол, прикрывая голову руками.

Он не говорил ничего. Не успокаивал, как сделал бы раньше, не объяснял своим невозможным сиплым голосом, что насилие — не его метод, просто сел рядом, так, чтобы своим плечом касаться моего.

Просидели мы так до утра. И когда он уже собирался уходить на работу, я неуверенно сумела позвать его к нам на спектакль.

— Я честно старалась ради этого. Пожалуйста, приходите, а?

В ответ же получила только:

— Я подумаю.

Через пару минут хлопнула дверь, а я снова уткнулась носом в колени.

Сколько же времени осталось до того, как он меня выбросит?

***

— Выглядишь, как дерьмо, — Чонгук прижал холодную баночку газировки к моему виску, жестом останавливая уже готового кинуться к нам Намджун-сонсэннима, которого словила режиссерша. — Ничего не хочешь рассказать?

— А что, у меня часто бывает желание поделиться? — цепляю банку за прохладные бока и отталкиваю друга от себя. — Что у нас на сегодня?

— Не уходи от темы, — Чонгук пересаживается, чтобы лицом к лицу, и упрямо ловит мой взгляд. — Что-то с опекуном? Юнджи, ты уже несколько месяцев ходишь, как в воду опущенная, и дергаешься на каждый звук.

— Отвали, Шерлок, — чувствую, что еще пару слов — и распсихуюсь. — Всё в порядке.

А дальше, хвала небесам, меня спасает режиссер. Еще парочка генеральных репетиций, окончательная примерка костюмов — и выступление. И наконец-то всё закончится… Думаю, включая мое проживание в том доме.

Нам выдают каждому по несколько билетов, и парочку я сразу же отдаю заинтересованным подругам, только один оставляю себе — и сразу же на следующее утро оставляю его на кухонном столе.

И сбегаю.

Да, трусливо, но слышать что-то наподобие «Нафиг оно мне сдалось?» не хочу.

Юнги-шши, к большому удивлению, сам ловит меня вечером. Стучит, прежде чем войти в комнату, где я усердно вгрызаюсь зубами в неподдающийся гранит науки, и машет ярким клочком бумаги.

— «Джейн Эйр»? Серьезно?

— Мы это голосованием выбрали, — пытаюсь говорить спокойно, учитывая, что и опекун настроен вроде как благожелательно (в кои-то веки…). — Были еще «Тысяча и одна ночь» и «Чалыкушу — птичка певчая».

— А корейских историй не было? — смотрит из-под стекол очков, и вроде бы расслабленный весь из себя, но что-то всё равно держит в напряжении. Или это я уже напридумывала себе сама?

— Были, но настолько грустные и слезливые, что мы еще на обсуждении сценария разрыдались. Сокджин-шши, кстати, дольше всех продержался… мы так думали, а после поняли, что он как-то умудряется только одним глазом плакать.

Криво улыбается, и я облегченно выдыхаю — напряжение на несколько градусов понизилось.

Какая наивная ошибка.

— Значит, история о любви с большой разницей в возрасте? Вроде как в двадцать лет? И у тебя главная роль? — и хмыкает настолько многозначительно, что мне на душе холодно в одно мгновение становится. — Вместе с этим вашим… Намджуном, да?

— Да, — сипло выдавливаю из себя, — сонсэнним и правда органично вписался в роль мистера Рочестера. Ему идет.

Смотрит на меня неожиданно зло, несчастный билет в руке сжимает так, что тот почти рвется.

— Посмотрю, смогу ли прийти, — цедит сквозь зубы, уходя.

Напряженно выдыхаю.

Вот и поговорили.

***

— Он знает… Или не знает? Или знает?

Бормочу себе под нос, нервно накручивая волосы утюжком, и другие ребята из труппы проходят мимо, подозрительно косясь, но после забивают — у каждого нервы перед спектаклем сдают по своему, так что, скорее всего, это воспринимают какой-то мантрой.

И только Чонгук появляется рядом в своем амплуа Сент-Джона, с высветленными по такому случаю волосами, выдирает у меня из рук утюжок и сам начинает аккуратно сооружать симпатичную прическу.

— Если ты сейчас не успокоишься, мне придется прибегнуть к типичному дорамному способу, — он обеспокоенно всматривается мне в глаза. — Что с тобой? Целое утро выглядишь так, будто хочешь повеситься. Если бы не знал тебя, мог бы подумать, что ты из-за спектакля нервничаешь, но… В чем дело?

— То, что мы пару раз по пьяни целовались и даже провстречались целых три часа, не значит, что ты можешь меня дорамным способом успокаивать, — цежу сквозь зубы, пока обтянутая перчаткой рука по привычке тянется растрепать волосы. — И как ты можешь утверждать, что хорошо знаешь меня?

— Уверенно, — отвечает, хитро улыбаясь. — Как минимум потому, что в тот единственный раз, когда ты перебрала и откровенничала — я был трезвым. Так что? Он узнал?

Обреченно стону, и даже колени от нервов подкашиваются. Конечно же, Чонгуку я могу рассказать всё — и он не проболтается, но всё равно… Обнажать свои чувства — настолько дико для меня, что я даже не могу ответить нормально.

— Наверное, да. Я не уверена, но… Мне уже двадцать, еще пара месяцев — и он с чистым сердцем сможет выбросить меня из дома. Ему неприятно находиться рядом со мной.

— Ну-ну, — друг хмыкает на это насмешливо, а после советует. — Ты бы с ним поговорила, а то твои слова как-то мне не кажутся похожими на реальность. Ну вот, теперь готово, — он поворачивает меня к зеркалу, демонстрируя действительно неплохую прическу: типичный для Джейн строгий пучок, заколотый шпильками. — Тебе идет. С макияжем сама справишься?

Здесь уже более уверенно киваю. В этом деле я и правда лучше, чем в прическах.

Если нужно, ты делаешь из себя милую аккуратность, хотя чувствуешь себя раздраженной, испуганной и агрессивной. Карандашом под веки, матово-нежной помадой по губам, после прибавить немного твердой упрямости во взгляде и расслабить плечи.

Я должна отвечать за свои чувства и поступки. Если я ошиблась — мне нужно исправить всё, если я кого-то обидела — мне нужно извиниться.

Если я влюбилась… Что же, мне нужно только молчать и не выказывать себя даже взглядом.

В принципе, это именно то, что в силу своего воспитания я умею лучше всего.

***

Как только я ступаю на сцену, всё остальное отходит на задний план. История моей героини настолько близка мне по духу, что вжиться в её образ хоть и сначала доставляло неудобство, но сейчас это получается настолько естественно, что я переживаю каждую её эмоцию.

И это восхищает.

Каждый из нашей небольшой труппы идеально отыгрывает свою роль, и я не могу не восхититься Намджун-сонсэннимом, который со своим гримом действительно кажется старше лет на десять реального возраста.

Когда спектакль заканчивается, и аплодисменты шквалом обрушиваются на актеров, я наконец замечаю в толпе Юнги-шши и открыто улыбаюсь ему — вроде как, смотри, я хорошо поработала и горжусь собой!

Вот только опекун сухо кивает, вперяется злым взглядом в меня и Намджун-сонсэннима и уходит, не дождавшись меня.

— А он не очень любезный, — сонсэнним уже в гримерке подсаживается как можно ближе ко мне и помогает вытягивать шпильки, которых Чонгук не пожалел, из волос. — Мог бы хоть сюда подойти и, не знаю, похвалить. Ты правда была изумительной сегодня.

— Не знаю, — пропускаю мимо ушей толстый комплимент и пытаюсь не слишком удрученно выглядеть, хотя на деле на душе кошки скребут, — он скептично отнесся к моей головной роли с самого начала.

— Постой, — сонсэнним начинает как-то понимающе улыбаться, хочешь сказать, ты рассказала своему опекуну, что играешь вместе со мной? Еще тогда, когда мы только разрабатывали всё?

— Ну… да. И что в этом такого? — непонимающе рассматриваю мужчину, который уже начинает открыто смеяться.

— Ничего. Совсем ничего. Так вот почему Сокджин-хён говорил, что твой опекун — жесткий собственник.

Всё равно ничего не понимаю.

***

Когда возвращаюсь домой, меня ждут только псы, жмущиеся к ногам и нежно обласкивающие языками ладони. В комнатах пусто, нет ни намека на Юнги-шши, и от этого всего, от его равнодушия становится настолько пусто на душе, настолько больно и обидно, что я впервые за весь этот период негласной ссоры сажусь перед входной дверью и начинаю плакать. Волкодавы обеспокоено трутся рядом, вылизывают лицо и скулят, и я утыкаюсь лицом в мягкую шею одного из них.

За что мне эти чувства?

За что эта вымученная тяга? Желание сделать всё как можно лучше? Стать идеальной в чужих глазах?

За что мне эта отчаянная боль?

***

— Ты на нее так смотрел, будто готов был убить прямо на сцене, — Сокджин ухмыляется агрессии, с которой Юнги почти что бросает бокал на стол. — Или сделать кое-что другое.

— Ты не помогаешь, хён, — цедит сквозь зубы, а руки трясутся от еле сдерживаемой злости. — Ты видел, как они друг на друга смотрели?

— Как Джейн Эйр на мистера Рочестера, — Сокджин насмешливо пожимает плечами, — хорошо вжились в роль ребятки. Только ты разводишь здесь психоз.

— Она липла к нему, как… — но не договаривает, потому что старший оперативно запихивает ему в рот закуску.

— Лучше не стоит, — с мягким предупреждением советует, — ты же так на самом деле не думаешь, и если сейчас скажешь, то после будет стыдно. А если ты сожалеешь о чем-то, дорогие тебе люди от этого страдают. Думаешь, не видно, что малышку ты довел до нервного срыва?

— Ни до чего я её не доводил.

— Значит, она просто так выглядит, как зомбак.

— Это всё из-за её драмкружка! — возмущается, вскидываясь от, как ему кажется, несправедливого замечания. — Если бы не тратила на него время, то и высыпалась бы нормально.

— Ты и правда не понимаешь, да? — Сокджин зарывается пальцами в волосы, со снисходительной жалостью объясняет. — Она дерганная и уставшая не из-за репетиций, а из-за кого-то, кто свое нереализованное желание переводит в агрессию.

— Нереализованное желание? Ты о чем вообще, хён? — Юнги нервно улыбается, прикрываясь выпивкой. — Не надоело еще придумывать и приписывать всякое и мне, и Юнджи?

— Ты думаешь, я слепой? Это девочка может думать, что просто тебе надоела и ты собираешься её выбросить, — кривая ухмылка Юнги бледнеет и он собирается перебить, но Сокджин демонстративно указывает на тарелку с закуской, — а вот и мне, и Намджуну очень хорошо понятно, что ты в действительности хочешь её намного ближе.

— На чьей ты вообще стороне, хён? — Юнги устало вздыхает, уставившись в пол. Сокджин крутит между пальцами ножку бокала, опускает его со звоном на стол и смотрит в глаза другу.

— Хотел бы сам знать.

Хлопок по плечу друг друга, грустные улыбки запутавшихся мужчин и щелчок закрывшейся двери.

Юнги совершенно не хочет признавать, что Сокджин прав.

========== War of Hearts ==========

Казалось бы, хуже, чем было, уже не будет.

Наивная, глупая я.

На крыльце в обнимку с волкодавами я провела часа полтора, пока уже не начала трястись от озноба, но опекун так и не вернулся за это время. Пока отогревалась в душе, пила горячий чай, прошел еще час – и его нет, хотя я была готова ждать, даже несмотря на очевидно неприятный разговор, предстоящий нам. Смогла успокоиться только близко к трем ночи, при этом пришлось пустить псов в свою комнату и лечь между ними на полу, укутываясь в тепло огромных волкодавов. И только мне удалось забыться беспокойным сном…

Как с грохотом и двухголосым смехом открылась входная дверь.

Я знала, конечно же, я знала, что у Юнги-шши были женщины – он здоровый молодой мужчина, было бы странно, не заводи он интрижки или постоянные отношения. Мы никогда об этом не говорили, настолько личные вещи вообще не обсуждались в этом доме, но всё равно это было заметно. За почти четыре года совместной жизни у него точно было двое постоянных отношений – от него пахло где-то три-четыре месяца только одними духами. Тогда он как минимум дважды в неделю ночевал не дома, а на спине временами виднелись заживающие следы от царапин. Были у него и короткие, на одну ночь женщины – всего четыре или пять раз, когда от него пахло чужими духами, но он никогда не водил ни их, ни постоянных партнерш к нам домой. Это давало мне какую-никакую, но иллюзию уверенности, что у меня есть право голоса в этих стенах.

До сегодняшней ночи.

Они запираются в комнате Юнги-шши, и нетрезвый смех со временем сменяется гортанными женскими стонами.

И вот тогда меня и срывает.

Не скрываясь, спускаюсь вниз, в гостиную, где без любого чувства стыда забираю из бара виски, падаю на мягкий белый ковер из чьей-то шкуры, и встревоженные псы облизывают мои запястья, скуля от тревоги, пока я бесцеремонно напиваюсь прямо с горла. И мгновенно пьянею, как же иначе?

Я сейчас такая же, как псы. Готова скулить.

Чёртов Мин Юнги. Как же меня выламывает по тебе.

Мне надо тебя.

Нужно видеть, касаться, дышать тобой, жить тобой.

Ты мой личный дьявол и персональное безумие, ты нож в яремной впадине и заточенное лезвие под кожей.

Ты мой ад и рай одновременно, ты сборище всех вообразимых и невообразимых клише в одном флаконе идеальности.

Ты – мудрость и уверенность, ты – холод арктических полей, ты – воплощение серьезности и педантизма.

Разбуди меня, открой меня, вынуди меня распахнуть не только веки, но и душу.

Ты отвратительный до безумия.

Ты идеален до сумасшествия.

От тебя в дрожь бросает больше, чем от всех ледников этого мира.

Ненавижу тебя.

Обожаю тебя.

Виски проливается на любимый тобой белоснежный ковер, который я вынуждена пылесосить каждые два дня, но мне сейчас так восхитительно всё равно.

И на то, что хрен я отстираю этот гребанный когда-то белоснежный ковер.

И на то, что ты проводишь ночь с какой-то чужой женщиной.

Просто наплевать.

Меня просто выламывает по тебе.

Но видеть я тебя больше не смогу.

Пустая бутылка выползает с пальцев, а я прячу заплаканное лицо в шерсти пса и наконец засыпаю.

***

Пробуждение приносит две вещи: надо меньше пить и надо поскорее сваливать отсюда. Псы встревоженно ворочаются – на мягком боку одного я и спала, второй грел мне ноги, так что приходится вяло почесать их за ушами, чтоб успокоить. Затуманенным взглядом наконец разбираю положение стрелок на напольных часах – без десяти восемь. Я должна была встать два часа раньше, чтобы убрать дом и приготовить завтрак…

К черту.

Надоело.

От входной двери слышно скомканное прощание, и я успеваю отскрести себя от пола как раз до того момента, как очевидно недовольный – кто бы сомневался? – Мин Юнги заходит в гостиную.

- Что ты здесь устроила? – мрачно, сиплым голосом – сорвал ночью, что ли – и в глазах такое всеобъемлющее осуждение. Чего он ждет, извинений? Или чего-то еще? Не знаю. Достало.

- Кто бы говорил, - огрызаюсь, машинально стягивая с волос резинку и переплетая хвостик. А ковер и правда вряд ли спасти. – Женщину я привела, что ли?

- Какого… - а теперь он сердится. Замечательно. Прохожу мимо него, показательно не касаясь – хотя он всё еще пахнет чужим человеком, и это дико бьет по и так болящему сердцу. – Ты не будешь говорить со мной в таком тоне.

- А ты что, ждешь, что я пресмыкаться буду? На колени упаду? Или буду покорно кивать со словами «Да, хозяин», - он следует за мной в мою комнату, не дает закрыть перед его носом дверь и выглядит слишком уж взбешенным. Еще бы, какая-то оборванка мало того, что наглеет, так еще и говорить неуважительно посмела. – Я не хочу видеть в своем доме всякую шваль.

- В моем доме у тебя вообще никакого права решать нет!

И кулаком по стене, почти что рядом с моим лицом – сантиметром левее, и светила бы фингалом. Замираю на мгновение прямо с открытым рюкзаком в руках, не в силах пошевелиться – и да, именно потому, что на меня в один миг обрушиваются все запрятанные под семи замками болезненные воспоминания. Когда отмираю, почти что на цыпочках отодвигаюсь в сторону, кидаю в сумку него кошелек и документы, пару джинсов и толстовок; Юнги всё это время стоит в дверном проеме с нечитаемым лицом. Встаю прямо перед ним, чтобы глаза в глаза (хотя и страшно до дрожи), и впервые за нашу совместную жизнь признаюсь.

- Я так и знала, что ты это когда-то скажешь.

Он молчит, когда я с грохотом запираю входную дверь.

Что же. Значит, наигрался в папочку.

***

- О Господи…

Чонгук открывает дверь стремительно, я даже не успеваю нажать на дверной звонок, и с порога заключает в крепкие объятия. На фоне выглядывает заинтересованное лицо его мамы, женщина приветственно машет и возвращается в свой кабинет – у нее какой-то очень важный проект, сроки горят, в общем, бизнес-вумен во плоти. Друг же затаскивает меня в дом, так и не выпуская из крепкой хватки своих рук.

- Мама тебя в окно увидела, предупредила, чтобы я тебе комнату подготовил, - как это в духе их странной семейки. – Или сегодня хочешь со мной переночевать?

И всё это без любого подтекста. На самом деле, я уже не раз ночевала у семьи Чон, и первые пару раз Чонгук посреди ночи будил меня от кошмаров, а после устраивался рядом, обнимая до утра. После некоторых таких случаев никакие кошмары в этом доме мне не снились, но Чон-мама подстебывала нас за близость, впрочем, по-дружески – она отлично понимала природу наших взаимоотношений.

- Я буквально на пару дней, пока жилье себе подыщу, - шмыгнула носом, и только сейчас поняла – а лицо у меня еще от вчера заплаканное, опухшее, так что всё понять можно за одно мгновение. – Простите за беспокойство.

- Да ну тебя, - фыркает мне в волосы, ненавязчиво подталкивая к дивану, где ноги вполне логично подгибаются, и ему удается уложить меня в пышную мягкость подушек. – Мама не против, чтобы ты оставалась и подольше.

- Мама определенно не против, - подтвердил приятный женский голос, заставив меня рассмеяться. – Хотя уже и разуверилась в возможности получить от вас внуков.

Мы с Гуком тихо рассмеялись, он накрыл меня пледом, смешливо чмокнул в нос и ушел на кухню – готовить чай, скорее всего. Как только за ним закрывается дверь, его мама въезжает в гостиную на своем компьютерном кресле, ободряюще хлопает меня по ноге и с детской непосредственностью интересуется:

- Тебе необходимо что-то из того дома забрать? Документы там или вещи какие?

- Документы у меня с собой, как и всё мои вещи, - то есть куплены именно мной, а не Юнги-шши, - а больше ничего я не хочу забирать.

- Зря, - флегматично припечатывает, - я бы на твоем месте выгребла из дома всё-всё, к чему только дотянешься. Оставайся у нас, пока экзамены не сдашь, хорошо? С жильем помогу. Всё наладится, веришь?

Верю. Жизнь вообще имеет особенность сглаживать острые углы.

Вот только при этом всё равно остаются шероховатые потертости.

***

- Ты в порядке, - Сокджин-шши ловит меня в коридоре перед его парой, облегченно выдыхает это и, оглянувшись по сторонам, затягивает в свой кабинет. – Я уже и не знал, что думать. Почему ты ко мне не пошла?

- Простите? – недоуменно морщусь, в то же время выбираясь из крепкой хватки. – А с чего бы мне к вам идти?

- С того, что ты ушла из дома и ночевала, скорее всего… - но тут он вынужден прерваться, потому что сквозь приоткрытую дверь заглядывает Чонгук и, игнорируя преподавателя, напрямую обращается ко мне.

- Всё в порядке?

- Да, - пытаюсь спокойно улыбнуться. – Скоро подойду.

- Я с той стороны подожду, - и только теперь уставляется на Сокджина-шши, будто эти слова предназначены ему. Преподаватель в немом удивлении приподнимает бровь, на что я просто молчу. Он всё же решает уточнить.

- Это у него ты провела ночь?

- Ночевала, - подмечаю, потому что мне никакие недоразумения не нужны, - как и десятки раз до этого, когда мы вместе готовились к занятиям. А что?

- Ну… Юнги все эти разы думал, что твое «к другу учиться с ночевкой» значило «я к своему парню, чтобы спокойно заняться сексом», - прямолинейно отвечает преподаватель, а я от его ответа просто выпадаю.

- Кто бы, чёрт возьми, говорил… - шепчу себе под нос, но Сокджин-шши каким-то образом это умудряется услышать.

- Понимаешь, - к моему удивлению, начинает он как-то неуверенно, - всё совсем не так, как ты думаешь.

- То есть вчера утром мне не указали на дверь? – скептично поднимаю бровь, но, к моей растерянности, мужчина на это согласно кивает.

- Именно. Юнги совсем не так… то есть, не это хотел сказать. Он просто… переживает, - уклончиво, а смотрит совсем не на меня – куда-то в сторону. – Лучше тебе вернуться и поговорить с ним самой.

- Моей ноги там больше не будет, - к удивлению, получается ответить совершенно спокойно, хотя внутри трясет. – Мне хватило вчерашнего… и семнадцати лет в детдоме, чтобы понять, когда стоит делать ноги.

И покидаю кабинет, не слушая больше ничего. Пишу Чонгуку короткое сообщение, что мне плохо и я больше не хочу сидеть на парах, только после этого ухожу, хотя еще две пары сегодня. Ну и плевать, если честно.

Пятнадцать лет разницы.

Я знала, что будет непросто как минимум потому, что он с высоты своего опыта легко сумеет распознать природу моих чувств к нему – и точно не спутает с обычной благодарностью. Вот чего понять не могу: почему он и правда настолько взбесился именно сейчас, именно тогда, когда я принимала участие в постановке?

К черту. Меня больше не должно интересовать творящееся в мозгах опек… Юнги-шши. Если он не соизволил мне ничего объяснить, несмотря на осторожные вопросы, значит, не стоит и заморачиваться. Хотя да, я всё еще чувствую вину…

И, к сожалению, страх.

Даже Чонгуковых объятий сначала напугалась, надеюсь, он этого не заметил, да и Сокджин-шши когда схватил, сердце чуть ли не остановилось. Утром, когда мы с Чонгуком шли на пары мимо стройки, и оттуда послышался грохот, пришлось остановиться на пару минут, чтобы успокоиться. В общем…

В общем и целом, я зла и расстроена, но просто так выбросить из головы чувства, живущие уже несколько лет, я всё еще не могу.

Чон-мама с порога вручила мне чашку горячего какао, ободряюще хлопнула по плечу и сообщила, что заказ с едой уже едет, он оплаченный, а ей кровь из носу необходимо бежать в офис.

Забыться сном после еды так и не получается. Отвлечься на учебу или книги – тоже, потому что в черепушке всё время бьются за первенство воспоминания.

Как вместе отскребали дочиста дом.

Как кормили щенков из бутылочки, когда те вдруг заболели.

Как вместе отмечали праздники.

Как он впервые залепил мне снежком в спину, а после просил пощады.

Эта ночь проходит так же бессонно, как и предыдущая, хотя Чонгук ответственно спит рядышком, готовый проснуться в любое время и успокоить. Вопреки всем ожиданиям – даже своим – я не плачу. Совсем.

А еще через три дня при выходе из университета меня ловит необыкновенно серьезный Юнги.

- Нам нужно поговорить.

И я, глупая, соглашаюсь, взмахом руки отпуская Чонгука домой (хотя и знаю, что он не хочет меня бросать на съедение).

Мы безмолвно ужинаем в том же ресторанчике, куда он привел меня в день нашего знакомства, и мясо сегодня выше любых похвал. Юнги-шши всё время бросает на меня взгляды, которые я даже не берусь идентифицировать, но решается нарушить молчание только тогда, когда я пододвигаю к себе чашку с какао.

- Прости меня.

Чуть не обливаюсь чертовым какао. Вот этого я точно не ждала, о чем пытаюсь сообщить как можно спокойнее.

- А чего ждала? – и взгляд такой… тяжелый. Пожимаю плечами.

- Ничего, собственно. Не ждала даже увидеть рядом со своим универом, не то что извинений.

- Я был возмутительно неправ… И не только в то утро. Конечно же, с моей стороны это было минимум некрасиво приводить кого-то в наш общий дом…

- У меня же нет на него ни единого права, - напоминаю, но дело в том, что я и правда так считаю. То, что надо мной оформили опекунство, еще не значит, что я буду претендовать хоть на что-то, да я даже вещи старалась носить как можно бережнее… чтобы была возможность их вернуть. Юнги-шши с шумом выдыхает, морщится, но продолжает.

- … не посоветовавшись с тобой. И орать я совершенно не должен был, и говорить то, что сказал. Блин, да я внес тебя в совладельцы дома еще при его покупке, если не веришь – у меня бумаги с собой! – снимает очки и устало потирает покрасневшие глаза. Всё выглядит так, будто он тоже не спал эти четыре ночи. – И моя резкость в последние месяцы… я не могу её объяснить, но мне жаль. Искренне жаль. Это непростительно – сначала пообещать тебе защиту и уют, а после самому же их отбирать, даже этого не замечая.

- Это всё, конечно, звучит очень хорошо, - медленно тяну слова, обдумывая каждое, и упрямо пытаюсь не обращать внимания на скребущих нутро кошек, - но что дальше?

Мужчина улыбается одними уголками губ, вводя меня в замешательство, но после предлагает то, чего я уж никак не могла предполагать.

- Я прошу тебя вернуться домой. В наш дом, - и это наш он так выделяет, что мне на мгновение неловко, но после я вспоминаю те адские ночи, когда тряслась в сухой истерике как можно тише, чтобы не разбудить лежащего рядом Чонгука. Юнги-шши, видя откровенную неприязнь на моем лице (надеюсь, что смогла показать именно её), поспешно уточняет, - конечно же, когда тебе это будет удобно. И если ты захочешь этого сама. Я приму любое твое решение, но если решишь остаться где-то иначе или найти новое жилье, пожалуйста, сообщи мне – я хотя бы привезу все твои вещи.

***

Чонгук смотрит с хитрой улыбкой, и я понять не могу, почему он так лыбится, но на всякий случай отодвигаюсь.

- Ты точно ничего ему не говорил? – в который раз уточняю, но друг снова отрицательно машет головой.

- Ты правда не понимаешь, почему я настолько доволен? – теперь уже моя очередь мотать несчастной головушкой, будто я игрушка. – Он тебя умолял вернуться к нему.

- Ничего он не умолял, - отмахиваюсь, хотя если учесть обычное поведение Юнги-шши и сравнить с сегодняшним, то Чонгук близок к правде. Друг нетерпеливо ёрзает на кровати.

- Так как ты поступишь?

А вот это мне и самой интересно.

- Промаринуй его в неизвестности еще пару дней, - советует добренький Чонгук, но он не знает основного: мне и самой некомфортно вдали от дома. Я ужасно хочу в свою маленькую комнату-крепость с самой удобной в мире кроватью, цветастым одеялком и десятками подушек – упасть туда и забыться спокойным сном хотя бы на день. Когда я сообщаю об этом Чонгуку, он только улыбается и советует:

- Тогда лучше сейчас беги. Твой опекун как раз через полтора-два часа должен домой возвращаться, разве не так?

Лицо Юнги-шши, когда он открывает дверь на кухню, а там уже ждем я и ужин – бесценно.

Он безупречно вежлив во время приема пищи, только ловит за руку (и да, я отдергиваю её в то же мгновение под его расстроенным взглядом), когда я иду мыть посуду, и просит присесть.

- Я отлично понимаю, что ты меня не простила, - согласно киваю, ничуть не скрываясь – такие вещи не прощаются в одно мгновение. Он продолжает, - да и понимаю это. Вот только, раз ты решила вернуться, я хочу немного сменить наши правила. Нет, ничего такого, - видя мою напряженность, сразу же пытается успокоить, - просто теперь мы делим все обязанности по дому поровну. Это обязательное условие, пойдет?

- Но вы же меня держите… - начинаю, но у мужчины в одно мгновение лицо становится настолько несчастным, что замолкаю. Молчим пару минут, пока он собирается с мыслями.

- Я тебя не «держу» ради чего-то. На самом деле, я думал, что ты давно это поняла… Мой очередной недочет, - никогда не видела его настолько раздраженным – на себя. - Вообще-то, мне знакомый психолог посоветовал дать тебе чем-то заняться, чтобы ты сначала могла адаптироваться в доме и принять свою свободу. А потом – каюсь, я настолько привык, что просто… Чёрт. В общем, обязанности поровну, потом составим расписание. Идет?

Молча киваю, чувствуя себя, как три года назад – подобранным с улицы щенком. Мужчина продолжает:

- И второе: если ты вдруг захочешь кого-то привести, просто напиши мне сообщение. С моей стороны… больше такое не повторится.

- Мне некого водить, - осторожно уточняю, от чего лицо опекуна на мгновение становится нечитаемым, а потом он по своему обыкновению улыбается. – И вы тоже… в общем, делайте всё, но только предупреждайте.

- Какие твои годы. И нет, я не буду никого водить, - твердо и уверенно. Ну ладно, как хочет.

(Признаваться себе, что после этих его слов железные тиски вокруг сердца разжались, я не собираюсь.)

- Кроме того, я надеюсь, что ты не собираешься искать жилье сразу же после окончания колледжа. То есть я понимаю, если ты захочешь действительно жить отдельно и наслаждаться этим – то пожалуйста, но если только потому, что боишься стеснить меня или считаешь, что моя опека живет только до твоих двадцати одного, то ты ошибаешься.

Мужчина напротив настолько восхитительно серьезен, что дыхание перехватывает. И да, в глубине души я всё еще сердита на него, вот только… его слова дают четко понять: для него я всего лишь воспитанница.

Девушки он во мне не видит.

***

В спокойном, размеренном темпе проходит еще год. Мы мирно сосуществуем, наверное, даже слишком осторожничаем друг с другом, излишне вежливы и предупредительны… Ну и к черту. Я действительно остаюсь жить с ним после окончания колледжа, хотя на самом деле уже трижды полностью собирала свои вещи в твердой уверенности, что уйду.

А потом спускалась в гостиную, где Юнги работал, сидя на полу и будучи обложенным псами со всех сторон. Он поднимал взгляд, коротко улыбался – одними уголками губ, как всегда, интересовался, не хочу ли я какао с только что испеченными булочками… И меня отпускало напряжение, я кивком соглашалась и возвращалась к себе – разбирать сумки и нервно кусать губы.

Мои чувства? Они никуда не делись, наоборот, крепли с каждым днем, заставляя просыпаться посреди ночи, тяжело дыша – в снах Юнги отвергал мои признания раз за разом.

В остальном мы почти что вернулись к привычному образу жизни. Юнги ненавязчиво таскает мне еду, когда я простужена, подвозит на пары и опекает в своей привычной манере – осторожно и не напрягая. Когда пришла пора искать мне работу по специальности, он даже отменил все свои планы на работе и ответственно ходил со мной на все собеседования. Ждал, правда, у входа или где-то в парке неподалеку, но мне и этого хватало для ощущения себя значимой.

Театральный кружок я, кстати, не забросила, а после выпуска так и вообще нахально предупредила Намджун-сонсэннима, что теперь он не отвертится от совместных вечеров с выпивкой. Он ничуть не возражал, кажется, точно так же привязался ко мне, как и я к нему.

Что самое странное в общей жизни с Юнги – так это взгляды. Непонятные, пристальные и внимательные, которыми опекун одаривает меня почти всегда, когда думает, что я не замечаю.

А еще…

Чонгук почти что при каждой встрече ненавязчиво намекает, что пора бы уже попробовать перевести отношения с Юнги на новый уровень. Мол, работа у меня теперь стабильная, даже если и мои чувства отвергнут, то найти жилье сейчас совсем не будет проблемой, и так далее, и тому подобное, а, может, опекун и сам жить без меня не может, чего это я только хожу и вздыхаю, вздыхаю и хожу…

Достал меня друг этим так, что когда он в очередной раз завел об этом беседу, я просто оставила деньги за свой заказ и ушла. Чонгук потом тропинку протаптывал под окнами моей комнаты, так как пускать его внутрь я запретила (мне, наверное, показалось… но Юнги-шши при этом выглядел настолько довольным, что я даже удивилась) и время от времени звонил. Звонки я сбрасывала, но втихаря подсматривала в щелочку между штор, как друг ходит туда-сюда, а за ним заинтересованно топотят псы, тоже туда-сюда. Простила я друга только после сообщения с обещанием, что он больше никогда эту тему не поднимет.

Юнги так скривился, когда я попросила его впустить Чонгука, что я смеялась еще долго. Правда, Гукки надолго не остался, лишь вручил мне извинительный торт и смущенно попросил прощения, после заинтересовано зыркнул в сторону опекуна, награждающего самого Чона презрительным взглядом, неожиданно развеселился и пообещал прийти на стандартные пятничные посиделки. После ушел, привычно чмокнув меня в щеку, а Юнги после этого весь вечер крутился рядом, очень палено пытаясь узнать причину ссоры с лучшим другом. Пришлось краснеть и отшучиваться, а после вообще сбежать в свою комнату под предлогом подготовки к работе.

Тот день закончился тем, что Юнги привычно зашел мне пожелать спокойной ночи, невозмутимо подоткнул сползшее на пол одеяло (я редко во сне укрываюсь) и с абсолютным кирпич-фейсом коснулся губами моей щеки. Точно там же, где и Чонгук несколькими часами ранее.

- Территорию метит, - ржал Чонгук на следующий день, когда мы во время обеденного перерыва встретились выпить кофе. В отместку за вызванное его словами смущение оттоптала ему пальцы.

На самом деле, я отлично понимала, что друг прав. Так долго продолжаться не может, обуревающие мое юное и неопытное сердце страсти со временем станут настолько очевидны, что даже абсолютно слепой заметит, и тогда я потеряю контроль. Мне уже мало быть тем, кем я есть в его жизни – девочкой со значительной разницей в возрасте, которая для него что-то среднее между ребенком и младшей сестрой.

В общем и целом, жизнь налаживалась, что заставляло с каждым днем всё больше и больше ждать от нее пинка под задницу.

Он пришел.

В лице Сокджина-шши, который пришел на наши пятничные посиделки вместе с Намджуном-шши, многозначительно переглядывался с ним и Чонгуком весь вечер, из-за чего те двое слиняли всего через час после начала. Я тоже собралась потихоньку свалить, но мой бывший преподаватель ловко схватил за шкирку и усадил обратно. Ну ладно.

- Всё же вы из-за меня пришли, - печально резюмировала в ожидании скучной полуторачасовой лекции. Почти все наши встречи оканчивались тем, что Сокджин-шши с упорством носорога пытался мне объяснить туманными намеками то, чего я упорно не могла понять (как минимум потому, что не слушала).

- Чонгук сказал, что ты наложила вето на обсуждение Юнги с ним, - и ехидно осклабился. Зараза. – Меня ты слушать будешь.

- Почему это? – ну так и я уже не тот зашуганный ребёнок, мне почти двадцать два, за плечами внушительная школа жизни. Сокджин-шши жестом фокусника подозвал официанта и торжественно заявил.

- Потому что мы с тобой сейчас напьемся вусмерть!

И кто такому противиться будет?

***

О чем бы не шла речь в том баре, но несколько часов моей жизни будто выпали из моей головы. Пришла я в себя на пороге дома, отчаянно цепляясь пальцами за вешалку и смутно понимая, что если еще хоть немного потяну, то она отвалится. Рядом стоял откровенно ошарашенный степенью моего опъянения Юнги и, кажется, не знал, с чего начать – то ли отцепить меня от вешалки, то ли помочь снять обувь, то ли просто взвалить на плечо и отнести в ванную, где запереть до утра.

- Это я еще не пьяна, - неторопливо объясняю, - Сокджина-шши в такси вообще заносили.

- То есть ты добиралась домой на такси? – со вздохом облегчения. Мне приходится отвести руки от вешалки, чтобы показательно развести их в стороны. Несчастное приспособление всё же отваливается от стены.

- Не помню. Ой. Я её завтра… сегодня… прибью назад, короче.

- Что ты вообще делала с Сокджином? – с каким-то отчаянием спрашивает опекун, помогая выпутаться из куртки. Внезапно на меня накатывает грусть и я очень незаметно (ага, как же) принимаюсь шмыгать носом.

- Он мне мозги на место вставлял, - на самом деле, это единственная фраза, которую я запомнила из разговора с Сокджином-шши. Грусть накатывает совсем уже неконтролируемо, и я всхлипываю. - Он меня дурой назва-а-а-ал. И сказал, что хоть у меня должны быть стальные я…

- Хватит, я понял, - куртка летит на пол, ботинки тоже, а опекун тихо ругается себе под нос. Мои всхлипывания обретают конкретную причину – я наконец-то вспоминаю, почему вообще пила и что чувствую к этому замечательному мужчине, и вот тогда начинается неконтролируемое слезовыделение с тихими подвываниями.

Самое плохое то, что я отлично понимаю, как же мне завтра будет стыдно за эти слёзы, за истерику и то, насколько трепетно и близко ко мне этот чертовски горячий мужчина.

- Чшш, ну ты чего, - и неловко по спине ладонью, приобнимая второй рукой, - что-то из ряда вон выходящее должно было случится, чтобы ты так… расстроилась.

А в ушах – словно вода. Все звуки будто и слышу, но они так далеко, так непонятны, а вот близко и четко – изгиб шеи, терпкий запах, острая ключица.

И кожа под губами такая соленая…

- Ты что творишь? – шепчет с такой неожиданной уязвимой болью в голосе. – Настолько перепила?

- Я этого столько лет хотела, - выдыхаю нервно, пока дрожащими руками как можно крепче цепляюсь за его рубашку. – Почти что все те пять лет, возможно, даже с того дня, как ты меня подобрал.

- Ты просто пьяна, - пытается уговорить, пока я нервно расстегиваю пуговицы, обнажая такую восхитительно нежную кожу. Надо же, выглядит худым, а на деле есть чем полюбоваться. – Тебе стоит выспаться, и только тогда…

- Что? Снова будешь делать вид, что меня не существует? Или что я для тебя всего лишь ребёнок? –вдумчиво вожусь с последней пуговицей, но и она падает жертвой моего упрямства. Покачиваюсь, чуть не падая на левую сторону, и расстроено понимаю – и правда пьяна. Вот только действия мои вполне осознанные и обдуманные давным давно, даже если трезвой я запрещала себе это принимать. – Я устала от этого. И уйти хочу, как только найду жилье, - Юнги на этих словах содрогается, и я только грустно улыбаюсь. – Да уж, простите, вам придется искать себе новую домработницу… А деньги за колледж я обязательно отдам.

- Остановись, - когда я с него рукава рубашки стягивать начинаю. Но только просит, сам и пальцем не шевелит. Вот только смотрит так, как редко получалось словить, с непонятной тягучестью в потемневшем взгляде. – Неужели ты и правда думаешь, что мне важно только это? Уборка и готовка? Я думал, мы разобрались с этим уже давно.

- Нет, еще стирка, покупки и много чего другого, - только бы он не заметил, как у меня пальцы трясутся!

- Малышка, - шипит сквозь зубы, прикрыв глаза, когда я стягиваю с себя мокрую от пролитого алкоголя майку и прижимаюсь к его голому торсу своим, - в последний раз предупреждаю – остановись. Я не хочу, чтобы всё было так…

- Ни. За. Что.

И когда получается словить его губы своими, мозг наконец-то отключается.

***

Почему-то я твердо уверена, что просыпаться не хочу.

Вот только я же не тюха слабохарактерная, я – закаленное улицей дитя, прошедшее не самую легкую школу жизни. Если есть проблема – встреться с ней лицом…

Только если это не лицо твоего опекуна.

Зажмуриваюсь обратно под его тихий смех и со стыдом осознаю собственную (и не только) обнаженность. Юнги проводит горячей ладонью по моей спине и притягивает поближе к себе, почти что заставляя уткнуться пылающим от унижения лицом ему в плечо.

- С добрым утром.

Я хочу умереть.

- Чего ты, маленькая? – когда я в почти что истерике срываюсь на скулеж, и невесомо плеча касается губами. А дальше встревожено: - Или ты ничего не помнишь?

Вот дело как раз в том, что я помню.

И как рыдала, и как раздевала, и как без какого либо стеснения раздевалась сама, и как говорила-говорила-говорила, не фильтруя ни единой мысли, ни единого слова или воспоминания, которые глодали мою душу из года в год и были связаны непосредственно с Юнги.

И как он в конце концов ответил на поцелуй, притянул к себе близко-близко и горячие ладони огладили спину и бока. И как касался ласково, почти что каждую минуту спрашивая, не против ли я его рук, его губ на себе, не стыдно или страшно, и как больше нравится… А мне как раз стыдно и было – от его ласкового шепота прямо в душу, от нежных поцелуев всё ниже и ниже, от умелых рук, которые были, казалось, везде…

- Так помнишь, или нет? – хотя ответ уже знает, вон как самодовольно ухмыляется. Издаю невнятный писк и сползаю еще ниже, накрывая одеялом голову.

- Мы не переспали.

- С технической точки зрения – нет, - уклончиво отвечает, - но всё равно это был секс.

Будто бы мне от этого легче!

- Но можем это исправить, - и ловким движением вытягивает меня из-под одеяла обратно. – Эй, ну что за ребячество? Открой глаза.

- Ни за что, - вот только возмущения в его голосе не слышно, разве что только ласковую смешливость. – Я открою их только тогда, когда окажусь здесь одна.

- Вообще-то, это моя комната, - медленно отвечает, одновременно ведя кончиками пальцев по позвоночнику, - и я отсюда никуда уходить не собираюсь, - довольно заканчивает коротким поцелуем в макушку. – И я был бы очень рад, если бы и тебе не захотелось отсюда уходить.

- В душ хочу, - признаюсь, пытаясь не думать о том, что рядом со мной лежит человек, в которого я была безответно влюблена столько времени… - И Сокджину-шши надо позвонить, сумел ли он вчера нормально добраться домой… Ай!

- Ты отвлекаешься на что угодно, чтобы не думать о сложившемся положении, - укоряет, и вполне справедливо, потому что так и есть, а после достает с тумбочки халат и подает мне. – Ты же после душа не убежишь?

- Да куда мне бежать… - ворчу, быстро укутываясь в приятную махровую ткань. Упрямо пытаюсь не смотреть на Юнги, настолько упрямо, что когда он ловит меня за запястье, зажмуриваюсь. Он смеется.

- Я тогда завтрак пока сделаю.

Интересно, если я в халате попытаюсь вылезти в окно и сбежать к Чонгуку, что именно подумают соседи и прохожие?

***

За несчастные десять минут, что я принимаю душ, у меня уже готова целая речь. Полна решимости, быстро вытираюсь и одеваюсь (пока эта самая решимость никуда не сбежала), а после набираю полные легкие воздуха и вхожу на кухню.

В тот же миг всю уверенность сдувает, разворачиваюсь и пытаюсь по-тихому свалить, но останавливает ласковое:

- Останься. Я тебе сделал ту ужасную штуку без сахара, которую ты называешь кофе и гробишь им сердце. И круассаны уже в духовке, через десять минут готовы будут.

Бьет по больному, я же обожаю круассаны. Сажусь на краешек стула, чинно складываю руки на коленях и наконец-то осмеливаюсь поднять взгляд. Юнги смотрит ласково, с улыбкой, так что я вспыхиваю и снова зажмуриваюсь под тихий смешок.

- Завтракать тоже будешь с закрытыми глазами?

- Если бы ты был на моем месте, как бы себя вел? – огрызаюсь, потому что лучшая защита – нападение. Приоткрываю один глаз, потому что нос уже уловил аромат кофе поблизости, значит, надо взять кружку и ничего не расплескать, чего не сделаю без зрения. Юнги садится напротив, обхватывает ладонями свою чашку с ужасающе сладкой бурдой, которую он называет кофе, и вполне спокойно отвечает.

- Не знаю… Я уже и не помню, каким был в двадцать два, но думаю, что не сильно отличался от себя теперешнего. Чёрт, Юнджи, я понимаю, что слишком тебя смущаю, но и меня пойми – у меня тут мечта последних лет сбылась.

- Переспать с подопечной? – ворчу почти что обиженно, но он лишь отрицательно качает головой.

- Услышать о том, что небезразличен, от любимой девушки.

Давлюсь кофе, но он этого будто не замечает, продолжая, смотрит прямо в душу и улыбается такой улыбкой, которой я еще никогда не видела.

- Иметь возможность поцеловать её, обнять не только, как друг; провести ночь в объятиях с ней, наконец позволив себе любить её так, как столько времени хотелось. Понять, что ей не страшна разница в возрасте, что она готова принять меня со всеми моими заскоками, и уверить её в том же… Ничего не напоминает?

Мои мысли. Будто точь в точь, будто списаны с холста пятилетних размышлений…

- Ты думала, я просто так тебя подобрал? – внезапно спрашивает, пока духовка пиликает оповещением. Вытягивает из нее противень с аппетитно пахнущими круассанами, но я отмечаю это автоматически.

- А разве нет? Я думала, это было спонтанное решение, типа котенка приютить во время грозы.

- С одной стороны, ты права, - он посыпает круассаны сахарной пудрой и кокосовой стружкой, ставит передо мной тарелку и мягко объясняет. - Ты была точно такой же, как я. Одинокая, выброшенная, будто использованная вещь, смотрела пустым взглядом на человека, который собирался выместить на тебе свою злость к этому миру. Я не всегда был богатым и успешным, знаешь, - нет, не знаю. Об этом я слышу впервые. - Мне тоже пришлось начинать с самого низа, с почти бездомности, когда меня выбросили из приюта. И мне тогда никто не помог, вот что самое неприятное. Я не хотел, чтобы в такую ситуацию попала и ты.

- Неожиданно. То есть, я всегда думала, что ты в размолвке с родителями или еще что, но… Почему ты не рассказывал? – а сама уже начинаю себя накручивать. Юнги садится – в этот раз рядом, а не напротив – и накрывает своей ладонью мои пальцы.

- Не хотел, чтобы ты себя чувствовала неловко. Ты и так все эти годы ощущала обязанность передо мной, как перед спасителем, я же хотел, чтобы ты воспринимала меня обычным человеком. Сначала просто мною двигало желание помочь и позаботиться, потом выяснилось, что с тобой интересно и весело, а через некоторое время дошло – я в тебя по уши. И да, предупреждая твой вопрос – я ревновал тебя к Намджуну, когда вы вместе играли в спектакле. Что я думал о Чонгуке, тебе лучше не знать.

- Но…

- Не знать, - твердо и немного виновато. – Это сейчас я знаю, что он просто друг и точно так же заботится о тебе, но раньше мне ему шею свернуть хотелось.

- Ему тебе тоже, - не могу удержаться от подколки, на что мужчина смеется.

- В этой беседе есть положительный момент, знаешь ли, - и переплетает наши пальцы.

- И какой же?

- Ты больше взгляд не прячешь.

И правда.

- Это не отменяет тот факт, что мне стыдно за мое поведение прошлой ночью, - предупреждаю, на что он снова смеется и неожиданно целует в кончик носа.

- Кому стыдно, а кому всё понравилось, - философски отмечает, ненавязчиво опуская свободную руку мне на талию. Дыхание перехватывает, когда тонкие, вечно поджатые в упрямую линию губы накрывают мои. – Так что, подопечная, будешь встречаться с мужиком, старшим за тебя на пятнадцать лет?

Ну и что я могу ему ответить?

***

Суббота, 18.15

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

Ты там после вчерашнего в порядке?

Суббота, 18.16

Кому: Чонгук

От кого: Юнджи

Он охренезно целуется

Суббота, 18.16

Кому: Чонгук

От кого: Юнджи

И не только

Суббота, 18.25

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

Постой

Суббота, 18.25

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

Что

Суббота, 18.25

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

ЧТО?!

Суббота, 18.26

Кому: Чонгук

От кого: Юнджи

И не беспокой меня до понедельника. Я тут счастлива, вообще-то

Суббота, 18.30

Общая рассылка: Намджун, Сокджин

От кого: Чонгук

ХЁНЫ, СВЕРШИЛОСЬ!

========== Special. Hold Your Breath ==========

— И как прошел день, Юнджи-я?

Он улыбается мягко, принимает в свои объятия и аккуратно касается губами макушки.

Оказывается, трезвой я не настолько смела.

Юнги-шши же таким не страдает. Он открыто — то есть как для него — выражает свои чувства, без единой капли смущения одаривает меня сладким касанием губ перед работой и ловит в свои объятия после, сразу же утягивая на диван, где одними поцелуями доводит до потери здравого смысла. И каждый раз хочется всё больше и больше, чтобы его руки наконец-то скользнули под рубашку, огладили ребра и спустились вниз, стягивать чулки.

Чулки — это отдельная тема. Мое тело — несуразное, нескладное, совсем не идеальное, всё еще во время стресса тощее из-за резких потерь веса — также, потому что он и слышать не хочет о моем самокопании, и когда всё же ему получается уделить мне больше, чем спокойные поцелуи, то это сопровождается сотнями сладких слов и обожествления.

И это всё — мне?

Это всё — для меня?

В любом случае, проблема опять же типичная: взрослый уверенный мужчина знает, чего он хочет; и мелкая пацанка, которая тоже в курсе своих желаний, но их все перекрывают смущение, стыд и неловкость.

И, кажется, мой бывший опекун отлично это понимает.

Поэтому сначала — только поцелуи. Сладкие, выносящие душу, он всегда начинает с медленных и неторопливых, пока подводит меня к дивану в гостиной (наши спальни дальше, да и я пока стесняюсь оказываться с ним в одной кровати). После — усаживает рядом, хотя мы оба знаем, что как только я перестану нервничать и немножко осмелею, то он возьмет — да, вот так, под бедра — и одним резким рывком пересадит себе на колени. Вот и сегодня его руки удобно устраиваются на моей спине, ласково, успокаивающе поглаживая, пока я — глупая, неопытная девчушка — несдержанно зарываюсь пальцами в его волосы, изо всех сил пытаясь прижаться поближе, вплавиться телом в чужое, худое и жилистое, но сильное. Пока он сладко покусывает мою нижнюю губу, после её аккуратно зализывая, его ладони вдруг сползают вниз, пальцы еле весомо кружат на нижнем шву рубашки, будто бы раздумывая — нырнуть под ткань или еще нет?

И вот здесь, наверное, у меня совершенно отказывают мозги.

Потому что я разрываю неторопливую пытку наслаждением, роняю голову ему на плечо и тихонько выстанываю:

— Прикоснись ко мне уже.

Он замирает.

Я застываю тоже.

Чёрт.

Чёрт!

Чёрт-чёрт-чёрт!

А если он не хотел? Если ему это не нужно? А вдруг я совершенно не так поняла, о небеса, как мне ему теперь смотреть в гла…

— Сладкая, — хрипло зовет, и я чувствую короткий поцелуй в макушку, — ты уверена, что я могу? То есть — я хочу, я очень этого хочу, но… Ты хочешь?

— Я, чёрт возьми, сижу у тебя на коленях, — прерывисто выдыхаю слова и снова не могу сдержать стон, когда он — случайно ли? — царапает ногтями обнаженную кожу поясницы, — с задранной юбкой, у меня сердце колотится, будто я марафон пробежала, меня целует самый горячий мужчина в этой вселенной — а ты спрашиваешь, готова ли я?!

— Ладно, ладно, — он тихо смеется, но когда я поднимаю взгляд — скулы у него залиты румянцем. Ладно. Хорошо. Ему тоже нравится, когда ему говорят приятности? — Но ты тогда не против, чтобы мы перешли в спальню?

После нескольких секунд раздумий и короткого кивка он неожиданно бросает «держись» и легко поднимает меня на руки.

— Обхвати меня ногами за талию, — говорит, и я слушаюсь, пока мой лишенный фильтра мозг выдает:

— Странно, я думала услышать это от тебя в другой ситуации.

И когда понимаю, что ляпнула (а понимаю это от того, что он спотыкается на ровном месте), снова прячу лицо в изгибе шеи. Такой белоснежной, вкусно пахнущей грейпфрутовым гелем для душа, соленой от пота и совсем не зацелованной — и лучше я буду это исправлять, чем слушать его довольный смех и ощущать горячие ладони даже сквозь одежду. Вот только и его смех сбивается на несдержанный стон, стоит нам сесть на кровать, а мне уже более уверенно расстегнуть верхние две пуговицы на его рубашке, обнажая ключицы, к которым сразу же припадаю губами.

— Что же ты со мной творишь, милая… — и в ответ бессовестно задирает на мне рубашку, стягивая её через голову, даже не расстегнув. Ладно. Хорошо. Как никак, мы вместе живем уже пять лет, он не раз видел меня в одном белье, да там и нет ничего особенного… — Восхитительная, — шепчет, наклоняясь вперед и ведя языком по шее. — Такая вкусная, — почти что урчит, спускаясь к ложбинке цепочкой коротких поцелуев, пока ладонями чутко оглаживает бока и спину. — Хочу тебя всю зацеловать, — доверительно сообщает, зубами немного стягивая лифчик вниз. — Везде.

— Юнги!

— Что? — мажет языком по освобожденной из тесного плена груди, а потом еще и еще, пока у меня совершенно не отказывают мозги, и сдерживать тягучие стоны совсем нет сил. — Я еще тогда хотел, но ты всё стеснялась, еле уговорил, чтобы хоть рукой разрешила тебе помочь — а то ты всё время «нет, не стоит, я сама могу справиться»…

— Мин Юнги!!! — стыд заливает всю сущность, вытесняя возбуждение на второй план, и я просто прячу лицо за ладонями. — Т-ты совсем уже…

— Я люблю тебя, — просто отвечает, пытаясь отвести мои руки в стороны, но я упрямо держусь. — Ну же, малышка, посмотри на меня. Прости, я сглупил. Давай лучше мы сейчас остановимся, я сделаю нам кофе…

Еще и лифчик обратно натягивает, идиот.

— Назад стяни, — командую, а когда он не спешит слушаться, поднимаю взгляд и злобно зыркаю. — Стягивай давай. А то придумал — возбудить, распалить, заставить мозги отключиться, а после взять и уговаривать меня пойти пить кофе? Да если ты сейчас же не стянешь с меня эти тряпки, я в твою кровать вообще больше не при…

Услышал, понял и, кажется, даже принял, судя по тому, с какой ловкостью бюстгальтер оказался где-то у изголовья, а строгая юбка, давным давно изомнувшаяся, дрожащими руками была расстегнута и сброшена на пол.

— Меня просто ужас как по тебе кроет, — прошептал, одаривая первым поцелуем живот. — Можно, я пока оставлю чулки? Или тебе в них жарко, неудобно или еще что?

— Тебе чулки нужны, или я? — ворчу, а сама под шумок с него стягиваю рубашку и футболку. — И зачем вообще ты столько одежды дома носишь, ума не приложу, ходи вообще без верха, я буду любоваться и мечтать… Юнги, ты чего?! — взвизгиваю, когда он неожиданно хватает меня за бедра и подтягивает вверх, после наваливается всем телом сверху и жарко, глубоко целует. — Ты меня пугаешь, — жалобно тяну, стоит ему отстраниться, потому что видок у него и правда не самый мягкий: волосы всклокочены, черты лица напряженные и оттого чуть более резкие, чем обычно. Он смотрит мне в глаза и неосознанно облизывает губы, судорожно сглатывает и очень тщетно пытается не опускать взгляд ниже глаз. Понимание накрывает девятым валом вместе со смущением. — Ты что… Ты на меня?..

— Прости, — хрипло извиняется, и я только сейчас понимаю, что он всё это время дышит глубоко и правильно, успокаиваясь. — Мне очень жаль, что я тебя напугал. Просто я… Ну, я не привык.

— К чему? — бестолково хлопаю веками, а его скулы неожиданно заливает румянец смущения. — Юнги, любовь моя, я что-то сделала не так?

От обращения он вздрагивает, и я запоздало начинаю понимать. Внутри растекается тепло от понимания, что я так на него действую, и еще много-много других чувств.

— Юнги, — наклоняюсь к нему и касаюсь губами виска. — Ты восхитительный, — перехожу к щекам, — невероятный, — коротко чмокаю в нос, и он рефлекторно морщится, — невыносимо красивый, — лоб, — и я ужасно люблю видеть тебя без рубашки, — шепчу финально, после накрывая его губы своими и проскальзывая языком в жаркий требовательный рот. Мои руки живут своей жизнью: оглаживают твердую мужскую грудь, ласкают острые ключицы, переплетаются с его пальцами. В какой-то момент этот великолепный смущенный мужчина принимает сказанное мной и начинает отдавать себя в ответ, и я теряюсь в его прикосновениях, его мягкой и теплой любви, иногда обжигающих кожу поцелуях, потому что слишком сладко, слишком хорошо, и от этого чувствительность скачет вверх на сотни процентов.

— Моя любимая девочка, — выцеловывает бедра, одновременно успокаивающе поглаживая живот, потому что я время от времени теряюсь в его касаниях, — моя сладкая малышка, — шепчет, а глаза полные обожания и преданной нежности. — Я сейчас позабочусь о тебе, хорошо? Так сильно мечтал об этом, так давно хотел показать тебе свою любовь…

***

А утром я просыпаюсь от коротких поцелуев в щеки и шею, ощущения себя в самых надежных и ласковых руках в мире, а этот невозможно чудесный и прекрасный человек широко улыбается мне, и в глазах его полно чувств.

— С добрым утром, любовь моя, — шепчу, и он счастливо смеется, склоняясь ко мне для поцелуя.

— И тебе, моя любимая малышка.