Ступени к Храму [Светлана Сергеевна Графная] (fb2) читать постранично

Светлана Сергеевна Графная
Ступени к Храму

Вместо предисловия

Птичница 

Мало на свете воронов, да ещё бы меньше было, если б все птичники только голубей любили…

Солнышко, уже почти скрывшееся за шпилем небольшой часовенки, затейливо выплетало кружева последними тёплыми лучиками. Пылинки плясали в потоках света, на землю устало оседала щекочущая ноздри пыль, длинные контрастные тени рассекали предзакатное марево. На деревню медленно опускался душный летний вечер.

Марья неспешно шла вдоль пыльной дороги к колодцу. Старые руки заботливо держали ведро, уже плохо видящие глаза любовались закатом. А внутри горькими до сладости каплями прибывало то старое, но не забытое ещё чувство: придёт.

Не дойдя пятнадцати шагов до колодца, Марья приметила фигурку девушки. Незнакомой. Что тем страннее, что в деревне-то всего с полсотни жителей, все друг друга знают наперечёт, а коль к кому гости завернули - так событие, вся деревня встречает.

А тут - незнакомка. На вид - дурёха на выданье и без приданого. Но хороша: тонкий, как берёзка, стан, толстая коса до пояса, губы алые, сарафан красный без единой морщинки сидит. Стоит, из пригоршни воду пьёт.

– Ты, девица, чья такая будешь?

– Я… да так, просто мимо иду… Мне в город надо, - отчаянно покраснев, уставившись в землю, пролепетала та.

– Да куда ж ты на ночь глядя собралась-то? Чай до следующей деревни не один час пешком идти, до ночи не успеешь.

– Да ничего, я и в поле заночую. Я привычная, не впервой, - совсем тихо прошептала девушка, теребя тонкими пальцами деревянное колечко-оберег.

– В поле! Эк придумала! А разбойники? Иль думаешь, они тебя, молодую-красивую, пожалеют, стороной обойдут?

– Авось, да и обойдут, - скорее угадала по шелесту губ, чем услышала Марья; а глаза всё так же в землю, и во всей фигуре, во всех жестах лишь одно желание - уйти поскорей отсюда, из этой деревни, от этой бабки, прекратить никчёмный разговор.

– Чего на ночлег-то к кому не попросишься? - не отставала Марья, чувствуя: что-то в этой девушке не то. Что-то неправильно. - Чай не звери какие, лю?ди - пустим!

И тут она подняла глаза. Черные, как вороново крыло. Пронзительные до боли. Ведьмовские. И во взгляде горькая насмешка плещется.

Так три года назад на Марью смотрела умирающая волчица в лесу. Словно говорила: "Знаю, жалко тебе. И сердце разрывается. И вину свою как будто передо мной чувствуешь. Но не поможешь. Никогда и ни за что. Потому что я - волк, а ты - человек. Ты меня боишься и ненавидишь. Даже умирающую. Так чего ты здесь стоишь? Иди!"

Марья отвела глаза. "Как же тебя так в семнадцать-то лет угораздило? Как же ты ещё здесь-то стоишь, а не в речку кинулась?"

Девушка усмехнулась и опустила голову. Дескать, вот видишь - а ты ещё спрашивала, зачем не попрошусь.

– Пошли.

– Что?..

– Пошли, говорю, мой дом последний слева. У меня заночуешь. И глазами нечего сверкать. Сказала же - не звери.

Девушка знала, что значил её взгляд. И помнила, как, пока она стояла, опустив голову, сердобольные крестьяне наперебой зазывали её, молодую-красивую, на ночлег, а только стоило поднять глаза - и те же самые крестьяне, будто самого чёрта узрев, шарахались в стороны, осеняя себя крёстным знамением. Хорошо, хоть народ не кликали - ведьму жечь. Да молода больно - вот глазам своим и не верили. И, поднимая голову, девушка ждала лишь одного: Марья так же отшатнётся и прекратит задавать свои глупые надоедливые вопросы.

Не знала ведьма: волчицу бабка Марья вы?ходила.

Пустое Марьино ведро так и осталось сиротливо стоять у колодца…

– Зря вы так на зверей. Они хорошие. Уж точно лучше, чем люди, - вдруг угрюмо промолвила девушка, уже переступив порог Марьиного дома.

– Но-но, ты сравнениями-то не разбрасывайся, потом жалеть будешь. Много ты в людях понимаешь? Мала ещё…

Черные глаза злобно вспыхнули яростным светом, пламя отразилось в их бездонной глубине - и ведьма отвернулась. "А ты сама много понимаешь? Ты людские глаза видела, когда в них только два чувства: страх и ненависть; и только одно желание - убить?! Волки не станут убивать собаку только за то, что она - не волк…"

Марья пытливо заглянула девушке в лицо. В глаза. А в них - уверенность, насмешка, презрение и горечь, горечь, горечь… она отравленной коркой льда затянула всю душу, притупляя чувства, обостряя разум и заставляя инстинкт самосохранения держать руку на пульсе: выжить. Она росла, с каждым днем становясь все толще и толще, превращаясь в непробиваемую душевную броню, но оставила одну-единственную полынью… боль. Слава Хранящим!

– Садись на лавку. Сейчас чайник поставлю.

Девушка как-то неловко примостилась на краешке лавки, словно боясь лишний раз коснуться стены или пола. Села, поджав под себя ноги, невидящим взглядом уставившись на закипающий чайник.

Бабка Марья растерянно покачала головой. Ведьма! Да если б не глаза - ни в жизнь бы не поверила, что эта дуреха на