Doused (СИ) [Mo Chou] (fb2) читать онлайн

========== Part 1. Carry me home and never leave (but I know you will) ==========

Nbsplv — Untouched

Ощущение дома теряется бесповоротно. Оно тонет в накрахмаленных простынях в доме Барбуров, в просторной комнате Энди, разделенной на двоих, в блеске тщательно отполированных кухонных приборов из серебра высшей пробы и в блёклых красках полотен известных художников, украшающих высокие стены. Оно растворяется в горячем воздухе на юге Невады, в песках пустыни Мохаве и в давно не менявшейся воде в бассейне у дома в Лас-Вегасе. Известнейший город-курорт не привлекает, а отталкивает с первой же минуты. Длительный перелет эконом-классом лишает физических сил, а моральных нет и подавно.

Новое жилище отца встречает затхлым воздухом, пронзительным собачим лаем и полным отсутствием уюта. Светло, но холодно даже в летний зной. Тео сочувствует Попперу и прикидывает, что они теперь, по сути, в одной лодке. От одиночества только и остается, что завыть. Ощущение дома навсегда умирает в тесной съемной квартире в Нью-Йорке, каждый уголок которой напоминает о матери. Тео больше никогда туда не возвращается.

Вскоре начинается школа, в которую совершенно нет желания идти, но это единственная альтернатива пребыванию в доме отца и возможность увидеть что-то кроме приевшихся четырех стен. Больших надежд и ожиданий не наблюдается: еще один пустой год, вдоль и поперек перечеркнутый унынием. Однако совершенно неожиданно в жизнь приходит нечто грандиозное. Тео знакомится со своим будущим безумием в первый же день учебы. Они оба, не привыкшие к школьным автобусам и оттого неосознанно занимающие самые неудобные места, в буквальном смысле сталкиваются лицом к лицу. Прямо в лоб прилетает не слишком остроумная шутка: Гарри Поттер. Сколько раз это уже звучало в его адрес? Надоело считать. Тео уверенно посылает наглого мальчишку нахрен. Он нравится ему с первой минуты.

Он не умеет кататься на скейте, просто не любит солнце. Он носит с собой большой зонт для прогулок по пустыне и никогда не застегивает молнию на рюкзаке, когда его оттуда достает. Так в песках Мохаве теряется несколько тетрадей и ручек, но до того никому нет дела. Главное, чтобы тот самый зонт всегда был под рукой, не то Борис Павликовский рискует превратиться в пепел. Он много говорит и мало чего боится. Коверкает слова, смешивает языки, скалит зубы и смеется над тем, над чем другие бы плакали. Он супергерой сегодня и антигерой уже завтра. У Тео от него голова идет кругом.

— Поттер? Поппер? Вы сговорились, что ли?

— Вообще-то, меня зовут Тео. Если ты вдруг еще не слышал.

— Хмм, так не годится. Амил? Нитрат? Кусака? Или… Попчик!

Порой Борис невыносимый. Он игнорирует имя Тео с момента знакомства, дает его псу самолично выдуманные клички, устанавливает свои правила. Он провоцирует ради веселья, не умеет обижаться или злиться. Остается нечитаемым. С ним время летит с неумолимой скоростью, и Тео чувствует себя почти дома. Только с ним и ни с кем больше даже спустя годы.

— Оставайся, — предлагает Тео в один из многих вечеров, проведенных вместе, и Борис не отказывается. Они не спят до глубокой ночи, потому что как минимум одному из них слишком хочется поговорить. Словно до этого не было часов псевдофилософских размышлений на тему капитализма, глобального потепления и бог знает еще чего, что происходит с этой безнадежной планетой. Тео нравится его голос и акцент, а если пропускать мимо ушей часть ничего не значащих слов, то вообще идеально. Можно записывать аудио и ставить на повтор перед сном. Тео улыбается — сегодня, вчера и завтра.

Борис абсолютно безбашенный. Это одно из лучших его качеств.

— Nekulturny, — чужое словцо, украденное и с удовольствием заученное, бесценно в определенные моменты. Например, когда Борис чистит зубы пальцем, оставив дверь ванной открытой нараспашку. Тео заглядывает к нему из праздного любопытства, а потом начинает гоготать, за секунду до вспомнив то самое слово. Борис показывает два средних пальца в отражении зеркала и сам начинает смеяться. Он, ясное дело, не собирается возвращаться к себе домой за одной лишь зубной щеткой, а на новую из принципа не тратит деньги. Тео уже сам хочет купить ему эту несчастную щетку, но в последний момент меняет свое решение и не покупает, а крадет. Так, как его учили великие мастера своего ремесла. Борис сияет от восторга и говорит, что это самый лучший подарок на свете.

Отец и Ксандра нечасто бывают дома, а если и появляются, то в настолько неадекватном состоянии, что обычно лучше к ним не подходить. Не то чтобы так сильно хотелось. Не то чтобы правда было нужно. Заботиться о себе самостоятельно становится и привычкой, и необходимостью. Заученное наизусть правило: или ты сам, или никто вместо тебя. Тео крепко сжимает зубы, лишний раз не открывая рта. Не имеет смысла. Мамы нет, чтобы поплакаться в жилетку, никто больше не погладит по голове. Детство умерло в одном из разнесенных взрывом залов галереи.

— Моя мать перепила и выпала из окна, — признается однажды Борис, допивая вторую бутылку пива. Он улыбается самой стеклянной в мире улыбкой. Его взгляд обжигает, пока обескураженный Тео не находится с ответом.

— Ты скучаешь по ней?

Это первый и единственный раз, когда Борис позволяет задать подобный вопрос. Он может сколько угодно говорить о своем отце, но только не о матери. Тема быстро закрывается. Они снова предаются веселью, как ни в чем не бывало. А потом кто-то блюет прямо в бассейн. Кажется, уже не впервые.

С Борисом даже рутина становится сумасшедшей. Рассыпать жирные куриные крылышки, измазав белый ковер в гостиной ядовито-оранжевым соусом? Без проблем. Ползать по крыльцу дома на четвереньках, посреди ночи пытаясь найти ключи? Пожалуйста. Ключи, стоит заметить, волшебным образом обнаруживаются на трассе: по дороге до дома Борис запутался в своих ногах и, рухнув на землю, утащил с собой Тео за компанию, а потом они долго возились в пыли, поочередно укладывая друг на лопатки. Еще Тео внезапно понравилось лежать на асфальте посреди проезжей части, и Борис едва смог его оттуда утащить.

— Поттер, ты совсем сдурел?! Дебила кусок, а если бы фура в этот момент проехала? А если бы…

— Мне весело-о, — Тео заливается смехом, хохочет, как заведенный. У него на глазах выступают слёзы, и он небрежно трет веки, приподнимая очки. Он думает о том, как забавно было бы потерять ключи не на дороге, а в пустыне, и совсем немного — о фурах. Он правда о них думает, и не только в этот день, но на утро неизменно забывает.

В прихожей их встречает взволнованный Попчик (даже отец перенимает привычку так его называть), весь день неистово скучающий. С ним бы погулять, но сил снова выходить на улицу уже нет. А еще он наверняка голодный, вот только, в отличие от них, еду себе самостоятельно добыть не может. Борис принимается кормить его чипсами с рук, усевшись на корточки, словно пятилетний ребенок. Тео замирает на пороге кухни, зачарованно наблюдая за этой картиной. Грудную клетку сжимает тисками.

Порой им самим нечего есть. Они питаются шоколадными батончиками из дешевых автоматов, алкоголем и святым духом, как любит говорить Борис. Тем не менее, с его же слов, это лучше, чем всё, что было с ним в Украине. Тео не хочет знать подробности и перерывает все кухонные шкафчики, лишь бы друг убрал тонкую руку с жалобно урчащего живота и несчастное выражение — с лица. Он не называет его королем драмы. Он учится готовить чай так, как Борис любит: с тремя кубиками сахара, обжигающе горячий. Борис пьет его, читая книги на чужой кровати и щедро уступая немного места хозяину.

Порой они дерутся. Мутузятся на матрасе, на ковре, на голом полу, у бассейна или где-то в пустыне. Зависит от настроения и степени опьянения. Они никогда не задевают друг друга всерьез. Бывает, Борис кричит Тео в лицо: ischezni! Даже если это дом Декеров. Ty ne vidish? Ty menia dostal! Тео больше понимает по тону голоса и мимике. Борис не умеет злиться, но, случается, расстраивается по только ему понятным причинам. Тео стойко терпит все его выпады, потому что Борис терпит его надсадные крики и задушенный вой из-за ночных кошмаров. Борис кладет ему на грудь спящего Поппера или обнимает сам, нашептывая на ухо русские колыбельные, убаюкивая и успокаивая. Тео хочет хотя бы раз сказать спасибо, но никогда не может.

— У вас есть горячая вода каждый день! Чертовы счастливчики, я до сих пор к такой шикарной жизни до конца привыкнуть не могу! — из-за вечного перепоя дойти до душа удается не всегда, но всё же, когда это происходит, Борис превращает свои банные процедуры едва не в священный ритуал. Он переворачивает все вещи в шкафу Тео в поисках самого лучшего полотенца, с особой требовательностью перебирает его пижамы, тщетно надеясь, что хотя бы одна окажется по размеру. В итоге он берет с собой в душ одну из рубашек отца (не мистера Павликовского, конечно, а Декера), но неизменно выходит оттуда в одном нижнем белье, держа ту самую рубашку комком в руке.

— Бесплатный стриптиз решил устроить? — пытается пошутить Тео, потому что правда не знает, как на это реагировать. Он догадывается, что мальчики не должны реагировать на других мальчиков так, но на других он и не смотрит. Только на Бориса.

— Чего? — непонимающе моргает Борис, бросая рубашку на кровать и шлепая по полу босыми ступнями, а затем подходит ближе, чтобы достать с полки над кроватью любимую книгу. Тео приходится задержать дыхание. — Я же не голый. И да, можешь меня за это поблагодарить, — он плюхается рядом, поджимая ноги и упираясь острым коленом Тео в бедро.

Темные кудри влажные после душа, даже на расстоянии чувствуется запах свежести и шампуня с ментолом. Тео волнуется. Волосы Бориса постепенно высыхают и вновь обретают привычный объем. Он всё же надевает рубашку, явно ему большую и немного спадающую на одно плечо, потому что ему лень застегивать верхние пуговицы, затем — растянутые домашние штаны. Если не одеться после душа в течение получаса, можно простудиться, поясняет Борис. Если неотрывно наблюдать за Борисом всё это время, можно словить инфаркт, думает Тео.

Момент неловкости повторяется. Борис ходит по комнате в одних трусах, что-то суетливо ища, а Тео разглядывает его без зазрения совести. Белая, как молоко, кожа, выпирающие позвонки, худые бедра и длинные ноги. Он весь тонкий и изящный, обманчиво хрупкий. Обманчиво, потому что умеет держать удар. Проверено неоднократно. А еще внимательный и чуткий настолько, что порой кажется, будто у него вторая пара глаз на затылке.

— Засмотрелся, Поттер? — хмыкает он, очевидно смущенный, и сокращает расстояние. Тео непроизвольно отодвигается дальше, почти упираясь спиной в стену. Щеки Бориса розовеют. Он берет руку Тео и кладет себе на ребра, помогая нащупать одно конкретное.

— Что ты…

— Вот это мне когда-то сломал отец. Болело, зараза, очень долго. Я тогда на него впервые по-настоящему разозлился.

Борис рассказывает, как однажды зимой, еще в Украине, он выманил пьяного отца на улицу, а потом закрыл перед носом дверь в дом и не открывал до утра. Отец завалился в снежный сугроб и заснул. Он мог замерзнуть насмерть, но выжил. Потом его не было дома три дня, и это единственное, что спасло его сына от его же расплаты. Повезло, что мистеру Павликовскому отшибло память. Кажется, Борис до сих пор сожалеет о том своем поступке. Это было глупостью с его стороны. Но Тео вспоминает его окровавленную рубашку, заплывший глаз и красные зубы. То, как мистер Павликовский избил его тростью. Лупил по ногам, спине, лицу. Беспощадно. Только потому, что Борис огрызнулся. Только потому, что хотел спасти Попчика. Тео больше не сомневается, что этот человек действительно тогда мог убить их собаку, запросто, без особой на то причины, если такое сотворил с собственным сыном. Наверное, Тео никогда не поймет слепой любви Бориса и готовности оправдать каждый проступок отца, даже если это была жестокость по отношению к нему самому. Их воспитывали совершенно по-разному, и, наверное, это к лучшему.

Тео проводит ладонью по бледной коже дальше, чем только по ребрам, прикасаясь дольше, чем положено. Борис не отстраняется.

На День благодарения они впервые пробуют кислоту. У них много еды и пустой дом. Сначала в ход идет алкоголь, потом наркотики. Перед глазами проносятся целые вселенные, а собственный голос звучит словно откуда-то с другой планеты. От смеха начинает болеть горло. Они дома или в пустыне? На качелях или прямиком на асфальте? Тео чувствует губы Бориса у себя на шее и больше ничего не хочет знать. Он хочет только одного: ответить ему.

Наутро Тео ничего не вспоминает, а Борис не рассказывает.

Время не замедляет свой бег. Они знают друг друга почти два года, они вместе всё это время. Борису шестнадцать, и он расцветает. На него хочется смотреть секунду за секундой, пока те не сложатся в вечность.

— Prazdniki! Поттер, ты чего такой хмурый? Совсем скоро prazdniki, я весь год ждал! Ну давай же, возвращайся на землю! — Борис тормошит его, не терпя отказов. Он почти говорит «возвращайся ко мне». Тео устало моргает и протирает стекла очков. Попчик сидит у него на коленях, но прыгает к Борису по первому зову. Неверный.

— Думаю, отец и Ксандра снова куда-то уедут. Останемся втроем на Рождество.

— Так здорово! Я буду твоим самым лучшим подарком! — восторг бьет ключом. Правда, только у одного из них. Тео совершенно не радуется грядущему торжеству. Он думает о вещах, о которых раньше не задумывался. На душе тоскливо. Каждая его мысль связана лишь с одним человеком.

Что-то идет не так. Возможно, всё. Они снова пьют и закидываются наркотиками до абсолютно невменяемого состояния. Тео становится нехорошо во всех смыслах, и это не похоже ни на один раз из всех, что были, когда они догонялись вместе. Кайф внезапно больше не кайф — он бы посмеялся над такой формулировкой, если бы чувствовал себя немного лучше. Собственное тело кажется чужим. Тео без объяснений покидает гостиную и ползет по направлению к своей комнате — в буквальном смысле ползет, потому что принять вертикальное положение в данный момент непосильно. За спиной слышатся вопросительные оклики, но он не обращает на них внимания. В одном замкнутом пространстве с Борисом становится невыносимо душно.

— Blyat’ nu stoi… Podozhdi!..

С трудом пересекая порог комнаты, Тео так и остается распластанным на полу. Силы покидают, разве что удается перевернуться на спину и уставиться расфокусированным взглядом в белый потолок. Однако чужое шумное дыхание и волна негодования всё равно его настигают: Борису кое-как удается проследовать сюда же на своих двоих, но он резко теряет равновесие, перецепившись через ногу Тео, и нескладной башней падает прямо на него. Он гогочет. Тео жалобно хнычет о том, что ему больно, потому что Борис врезается в его тело всеми своими острыми углами.

— Durachok. От меня никуда не денешься. Усек?

Тео не кивает в ответ. Неведомым маневром Борис затаскивает его на кровать и сам безвольно растекается по постели рядом. Меньше, чем на расстоянии вытянутой руки — всего лишь в жалких сантиметрах от. А потом он кладет руку Тео на грудь, чувствуя сумасшедший пульс, и не убирает её бесконечно долго. Тео не считает минуты, потому что у него кружится голова, и всё тот же потолок ходит ходуном. Нет сил снять очки или убрать неподъемный груз с груди. Едва удается дышать.

Борис не сдвигается с места, пока не приходит относительное успокоение. Они молчат и вдыхают в такт. Картинка наконец-то обретает четкость, сплошное белое пятно отступает. Борис нависает сверху и требовательно заглядывает Тео в глаза. Его ладони упираются в подушку по обе стороны от его лица. Бежать некуда.

— Мне холодно, — задушено признается Тео. Не потому что за окном рождественский мороз — в Вегасе такого не бывает. Не потому что в доме что-то не так с температурой. Что-то не так с ним самим. Перед Борисом он как на ладони. Ему страшно.

— Sonechko vtomylosya svityty. Liube sonechko. Bo moye* — скорее всего, Борис никогда бы не нашел в себе храбрости сказать это на доступном языке для того, кому предназначается это интимное откровение. Тео не понимает, и это его нервирует, но он поразительным образом догадывается — по интонации, хрипотце в голосе и потемневшему взгляду. Желание разрыдаться в этот же момент стремительно заполняет всё существо, но он столько раз сдерживался перед Борисом, из-за Бориса, что побеждает себя и в этот. Мальчики не плачут перед другими мальчиками. И разве это не то, что становится их единственным путем по жизни — каждый день побеждать самих себя?

Тео трясет, но Борис держит его крепко.

— Тихо-тихо, Поттер, — шепчет он, касаясь губами мочки чужого уха. — Это же я.

У Бориса нет никого ближе. Раньше он не представлял, что можно позволить кому-то подобное, довериться и по-настоящему захотеть этой близости. Он не менее растерян и напуган, чем Тео. Сбит с толку. Он не знает, как себя вести и что делать, чтобы всё не испортить. Он очень боится потерять то, что так неожиданно обрел.

Борис не может сказать, но хочет показать, что испытывает.

Горячо и ново. Губы Тео дрожат, совершенно не сопротивляясь робкому и долгожданному поцелую. Ресницы трепещут. Борис сам снимает с него очки и откладывает подальше. Тео отвечает с нескрываемым волнением и искренностью. Они оба в ужасном виде, но, ей-богу, видели друг друга всякими, поэтому любая фальшь отпадает. Не бывает идеальной формы, суть в наполненности. Есть честность и есть чувства. Они возвращаются к Тео только рядом с Борисом.

Есть взаимность.

И то, что выходит из тени — желание стать еще грязнее. Оно побеждает, не оставляя Тео шанса. Красный вязаный свитер Бориса летит на пол, открывая взору точёное, по-особенному привлекательное в своей граничащей с нормой стройности тело. Тео не помнит, что было на День благодарения, не проводит параллелей, а просто тянется к шее Бориса, чтобы оставить на нежной коже свой след. Это кажется необходимостью. Он не знает толком, как это делается, потому что пробует нечто подобное впервые, но Борис жарко выдыхает и ему, похоже, нравится. Это единственное, что имеет значение. За эти шумные вздохи и приглушенные стоны можно продать душу.

Тео переворачивает его на спину и спускается вниз. Сердце бьется где-то в горле, а до Бориса смысл происходящего доходит с замедлением. Руки не слушаются, но кое-как всё же удается расстегнуть чужую ширинку. Падение ощущается плавно, оно сладостное и тягучее, поэтому не хочется останавливаться. Борис возбужден и удивительно послушен. Тео рискнул бы даже пошутить, не будь так увлечен лаской. Он пробует на вкус и старается не задеть зубами. Солоно и влажно. Пьяняще.

Стыд тонет в грязи. Так, как он и хотел. И эти стоны — громче, откровеннее. Восхитительно.

А потом Тео прерывают, и дымка перед его глазами развеивается.

— Так не пойдет, Поттер. Я так не хочу.

Борис притягивает его к себе и скорее кусает за губы, нежели целует. Но даже это приятно в его исполнении. Тео изучает языком его рот и позволяет лишить себя одежды. Чтобы кожа к коже. Борис мурлычет от удовольствия. Они вновь меняют позиции, и Тео оказывается прижатым к постели чужим весом. Ему приходится по душе. Он разводит колени в стороны, чтобы подпустить Бориса ближе, потому что отчаянно хочет этого, нуждается в его близости. Между их телами проходят искры. Совершенная красота в обнаженности и интимном соприкосновении плоти. Борис нерешительно двигается, имитируя фрикции, и Тео тонет в нём без надежды когда-либо забыть. Рассудком полностью правят эмоции.

Борис целует Тео на пике наслаждения. Между их животами мокро и липко, в душе — полный раздрай. Кто-то ищет счастья, а кто-то изобретает тысячу и один способ саморазрушения.

— Moi. Ne smei zabyvat’.

Тео кажется, что он правда умрет, если не скажет Борису, что любит его. Но если признается, то умрет тоже, наверняка. В итоге Тео так и не выжимает из себя ни звука на прощание. Они расстаются на неопределенное время, возможно, навсегда.

Тео живет дальше и поначалу удивляется, что так можно. Затем привыкает. Воспоминания о Борисе как чертова жвачка в волосах, но ему удается. Он почти не надеется встретить его вновь.

*Сонечко втомилося світити. Любе сонечко. Бо моє (укр) — Солнышко устало светить. Милое солнышко. Потому что мое.

========== Part 2. Welcome to Antwerp, my love (stay with me) ==========

Nbsplv — Majestic

Декабрь одаривает Амстердам пушистым снегом, крепким морозом и пронизывающим ветром, что вонзается в кожу сотней холодных игл. Абсолютная глупость — оказаться в такую пору на улице в одной рубашке. Или же острая необходимость, чтобы вдохнуть запах жизни, уцепившись за неё озябшими пальцами. Борис принимает правильное решение. Борис делает всё возможное, чтобы спасти.

Два пальца в рот и дрожащей ладонью по сгорбленной спине. Плотно обернуть руки вокруг чужой талии, помогая хоть как-то удержать равновесие, и вперед по отельным коридорам к выходу, навстречу той самой жизни. Ни за что не позволить ей ускользнуть. Не позволить ей покинуть Тео.

Нужно идти. Давай же, Тео. Ножками, вот так, потихоньку. Молодец. Ты слышишь меня? Тео?

Борис вытаскивает его с того света, беря на себя ответственность поставить в чужих играх со смертью жирную точку.

— Ни черта пить не умеешь, господи боже, за десять лет так и не научился, двинутый ты суицидник!.. А если бы я задержался дольше?!

— Самому смешно. Представляешь?

Таблетки, запитые крепким алкоголем в номере отеля в Амстердаме и феерическое появление Бориса в самый нужный момент. Животный страх, предшествующей этой встрече, вовек не сотрется с памяти. Ведь Борис мог больше не появиться. Тео сдался, боясь больше никогда его не увидеть, и сделал то, к чему всё шло долгие годы.

Пока что Тео не понимает, сожалеет ли — и о содеянном, и из-за того, что попытка осталась лишь попыткой. Рядом сидит Борис, словно отныне боится отойти хотя бы на шаг. Он щедро платит хозяину небольшого кафе, чтобы тот открыл для них заведение раньше положенного по графику времени и подал завтрак из меню. В протопленном зале наконец-то удается согреться. Борис и сам замерз до стука зубов, пока приводил неудавшегося смертника в чувства, но осознал это только сейчас. Паника с его стороны могла бы лишить их последнего шанса, единственное, о чем он мог думать, это как помочь Тео. И он справился.

— Ешь. Тебе нужно поесть.

Тео принципиально отодвигает тарелку. Он чувствует себя отвратительно, но чувствовать себя после произошедшего — уже большая удача. Борис реагирует спокойно, демонстрируя достойное уважения терпение, и рассказывает правду Тео о его zolotoy ptitse. С плеч Тео словно спадает тяжесть мира. Ptitsa по-прежнему не может летать — он тоже не сможет никогда — но её больше не коснутся недобрые руки.

— Может, это судьба. Ты и я. То, что с нами произошло, и к чему в итоге всё это привело. Я не знаю, Тео, но разве это не хорошая концовка? Для нас с тобой тоже? — у Бориса дрожит голос, когда он это произносит, а у Тео дрожит всё внутри.

— Спасибо тебе, — только и может он ответить. Облик Бориса размывается из-за наполнившей глаза соленой влаги. В детстве они никогда не плакали друг перед другом, как бы тяжело ни доводилось, но оба дают волю слезам сейчас. Это жизнь. Это всё, что они потеряли и обрели.

Возвращение к истокам неизбежно.

— Выпей хотя бы кофе. Пожалуйста, Тео.

Он соглашается и долго смотрит на Бориса, пока тот долго смотрит на него. По всему телу разливается волнующее тепло. Когда-то давно они сидели на кухне дома мистера Декера и пили дешевый чай из пакетиков, делая его сладким настолько, чтобы сводило зубы. Сейчас на них дорогие, хоть и прилично испачканные костюмы, пуды съеденной соли и горький опыт за плечами. Лишь только улыбки всё те же, когда они друг для друга.

Они говорят о чем-то еще, но уже с целью заполнить тишину. Борис мимолетно упоминает своих детей — признается, что в будущем планирует отправить их в лучшие университеты, в Англию или в США. Обязательно и при любых обстоятельствах, потому что хочет, чтобы хотя бы они «выросли людьми». Тео слушает отстраненно. Он просто смотрит на Бориса. Глаза в глаза.

— С Рождеством, Поттер.

Тео соглашается полететь с Борисом в Антверпен. Совершенно разбитый, он не сразу понимает, какой смысл несет в себе это приглашение. Совершенно разбитый, он внезапно больше не хочет сдаваться.

***

Салон бизнес-класса Бельгийских авиалиний вызывает доверие даже у того, кто всей душой ненавидит самолеты. В детстве перелеты не знаменовали ничего доброго, отпечаток тех маленьких-больших тревог навсегда остался на сердце. Но сейчас всё иначе: Тео направляется в хорошее место с надежным человеком. Предавший и преданный — это о Борисе. Хочется верить, что последнее в нём взяло верх и чаши весов больше никогда не сместятся.

Тео удивляется тому, что всё еще может во что-то верить. Более того, верить во что-то светлое в людях. Но, пожалуй, не в самом себе.

— Заканчивай хмурить брови, Поттер. Я собираюсь устроить тебе те еще каникулы, вот увидишь! — Борис не скрывает радости видеть дорогого друга рядом с собой. Он своего добиваться умеет, ведь уговорить Тео принять приглашение было непросто.

Рейс Амстердам-Антверпен занимает менее двух часов. «Не успели сесть, как уже нужно вставать», — ворчит Борис, впрочем, не особо расстраиваясь. За первые тридцать минут полета он почти допивает бутылку шампанского. Тео же ограничивается двумя бокалами и практически не чувствует опьянения.

После измены Китси и отказа Пиппы у Тео вместо смеха из горла вырываются только надсадные хрипы. Уголки губ тянутся вверх, обнажаются отбеленные зубы, а глаза горят черным огнем — черным, потому что он сжигает только изнутри. «Щегол» отныне в чужих руках. Так было в течение более чем десяти лет, но правда всплыла совсем недавно, и как с ней мириться, пока не до конца понятно. Как вообще мириться с жизнью — чертова загадка. Тео хотел бы возненавидеть Бориса, но не может. Сколько бы боли он ему ни причинил, Тео сам направит на себя лезвие и с самоотдачей полоснет по коже. Он долгие годы жил «Щеглом», вот только ни на мгновение не забывал, что после взрыва в галерее и смерти матери именно Борис снова научил его жить. Лас-Вегас сделал их несокрушимыми.

Горечь предательства ничем не разбавить, как и горечь утраты. Тео вздрагивает, когда Борис кладет голову ему на плечо, намереваясь вздремнуть во время полета. Осталось совсем немного, и это почти не имеет смысла, но Борису так хочется, а если он чего-то хочет, он всегда это получает. Тео всегда удивляла его способность восстанавливать силы, даже если это получасовой сон. В любом месте и в любое время, в любых условиях — поразительное проворство, земная магия. Наверное, и правда жаль, что рейс такой короткий. Тео не двигается, чтобы не потревожить чужой покой, и находит в этом положении странный комфорт. Ему самому не удалось бы заснуть, сколько бы часов ни довелось лететь.

Самолет благополучно идет на посадку. Проснувшийся Борис несколько раз хлопает в ладоши, сонно моргая и очевидно считая этот маленький ритуал беспрекословной традицией. Суеверный до мозга костей. Многое в нём так и остается недоступными для понимания простых смертных.

— Добро пожаловать в Антверпен. Ей-богу, люблю это место!

Город оказывается поразительно красивым. Через окно машины, управляемой верным и молчаливым Юрием, Тео рассматривает архитектуру мелькающих зданий. Отсутствием вкуса Борис никогда не страдал, разве только в выборе девушек в школьные времена. Впрочем, это было очень и очень давно, словно в другой жизни.

Привыкший к вечной суете Нью-Йорка и найдя в ней парадоксальный комфорт для своей беспокойной души, Тео чувствует себя немного не в своей тарелке, попав в тихий, уютный город, население которого в разы меньше его родного. Это сбивает с толку. Краем уха Тео слушает Бориса, который буквально поет соловьем: «бриллиантовый город», «жемчужина Европы», «лучшее, что я видел, а ты знаешь, что побывал я много где». Путешествия и переезды из неизбежных мер со временем превратились в любимое всей душой дело. Благо, весь накопленный опыт и впечатления наполнили Бориса смыслом, а не опустились на плечи неподъемным грузом. О себе же Тео знает главное: его всегда тянуло лишь в одно место на земле, и ему никогда не хотелось его покидать, но жизнь распорядилась иначе.

Центр и яркие районы остаются позади, Юрий везет их в направлении окраины. Там еще тише и малолюднее. Полная идиллия, удовольствие в которой Тео вряд ли найдет, потому что идиллия для него противоестественна. Борис хочет показать ему свой дом. Верится с трудом, что у него наконец-то появился настоящий дом, словно это нечто, возможное лишь в параллельной вселенной. Глубоко в душе Тео рад. Кто бы мог подумать, что из них двоих именно Борис остепенится первым. Что кто-то из них в принципе сумеет остепениться. Всю жизнь всё шло наперекосяк, и это стало настолько болезненно-привычным, что по-другому видеть мир стало невозможно. Исчезли и способность, и желание.

— Неплохо устроился, — резюмирует Тео, выходя из машины и рассматривая представившееся взору сооружение. Два этажа, современный стиль, светлые стены и огромные окна, чтобы внутрь попадало как можно больше света. Невольно вспоминается отцовский дом в Лас-Вегасе, и по телу проходят мурашки. Светло, но холодно — до появления там Бориса.

— Внутри еще лучше! — Борис сияет. Юрий получает заслуженный выходной и уезжает, а они двигаются вперед.

Признаться, Тео ожидает увидеть на пороге семью Бориса, однако дом оказывается пустым. Миссис Павликовская и трое их детей — реальность, кажущаяся удивительнее любой фантазии. Борис хранит их фото у себя в бумажнике, но не носит обручальное кольцо. Тео ни о чем не спрашивает, сдерживаясь из последних сил.

— Располагайся. Чувствуй себя как дома и бла-бла-бла. Сейчас всё организую. Я — радушный хозяин!

«Ты нисколько не повзрослел», хочется сказать, но это будет неправдой. За те десять лет, что они не виделись, Борис словно прожил тысячу жизней. Хорошие и плохие, долгие и короткие, но все насыщенные. К Тео приходит осознание, что Борису не составляло труда найти его в любой момент, но он решился на это только после утери «Щегла». Горько и досадно на первых порах, но затем негативные эмоции выветриваются, а чувства смягчаются. Святых здесь нет. Зато есть случай, который вновь заставил их тропы пересечься.

Расставаться не хочется до скрежета зубов. Тео пытается смириться с этой мыслью.

Горячий душ и чужая одежда, предоставленная тем самым радушным хозяином. Везет, что Борис предпочитает домашнюю одежду на пару размеров больше необходимого, иначе Тео ничего бы не подошло. Его почти пробивает на хохот: в детстве всё было с точности до наоборот, и если Борис одалживал у него пижаму, рукава были короткими, а штанины не доходили до щиколоток. Глядя на друга в таком виде, Тео хохотал как заведенный, а Борис хмурился. Не в черном цвете он казался совершенно беззащитным и оттого трогательным. Подобные моменты были на вес золота.

— Что, думал, я надеваю Прада, когда полирую собой диван? Ай, Поттер, что за денди, ничего не изменилось! — хотя бы один из них всё еще может беззаботно смеяться, и второй отвечает ему слабой, но искренней улыбкой.

— Я думаю, что ты вообще не человек, Боря, — сокращенная форма въевшегося в подкорку имени непривычно смакует на языке, Тео нравится. У Бориса черти пляшут в глазах — это нравится тоже.

Огромный диван в огромной гостиной еще как нуждается в полировке. Стол щедро заставлен едой и в особенности изобилует морепродуктами. Рядом стоит ящик пива. Немного странно, что не водки — видимо, настроение Бориса в той или иной ситуации определяется небесными силами. Наркотиков нет, о них даже не заходит речь. Что ж, Тео принимает такие условия на этот день. Им есть, чем заняться, объявляет Борис. Он включает на шикарной плазме старые фильмы, которые они вместе смотрели в детстве, и чокается открытой бутылкой пива. Тео задумывается, видел ли Бориса хотя бы раз настолько довольным жизнью. Он испытывает умиротворение, глядя на него. Собственные печали уходят на второй план.

Борис стал еще красивее. Его стрижка короче, чем была раньше, но пышные кудри такие же непослушные. Черные вихры, сводящее с ума совершенство. Он по-прежнему изящен, не лишившийся доли обманчивой хрупкости. В нём просматриваются черты мальчика, который когда-то давно стал лучшим другом сбившегося с пути сироты Тео Декера. Больше, чем другом. Всё внимание Бориса сосредоточено на подходящей к развязке комедии, поэтому можно продолжать рассматривать его без зазрения совести — старые привычки. Блеск юности в его глазах не испарился. Бледная кожа и чувственные губы не стали менее привлекательными, лишь наоборот.

Борис прекрасен. Со всем своим внутренним добром и злом. Со всеми демонами и благодетелями.

Мальчик, который крал вещи Тео и отдавал взамен всё, что имел сам. Мальчик, который спал в его постели и владел им. Разрушал и воскрешал, не давал упасть в пропасть отчаяния и погубить себя, одновременно ломая и приручая. Тео чувствует, как по коже бегут мурашки. Он бы не смог забыть, даже если бы хотел.

Сейчас Тео гость в его доме — в доме, построенном для семьи. Во-первых, до сих пор не удается принять тот факт, что Борис теперь муж и отец. Во-вторых, Тео думал, если Борис когда-нибудь определится с выбором спутницы жизни, ею наверняка окажется славянка. Как минимум, женщина, способная полностью понять его культуру. Возможно, тогда удастся понять и самого Бориса. А всё вышло совсем по-другому. Похоже, это Тео — единственный, кто так и не смог понять до конца.

— Если хочешь сказать что-то, можешь прямо словами через рот, я это поощряю, — нет, Борис не нервничает и не провоцирует. Ему управляться со словами гораздо легче. Тео понимает намек. Его тайные взгляды никогда тайными не оставались, и это еще одно воспоминание из совместного прошлого. Борис заглядывает ему в глаза и терпеливо ждет. Ответа не избежать.

Похоже, этому вечеру не быть простым и уютным. Это время самых болезненных вопросов и откровений.

— Почему ты позвал меня сюда, но решил не знакомить с семьей?

— Они улетели в Швецию. Так совпало.

Тео не помнит имени его жены. Не стремился запоминать и, если честно, не слишком хочет знать. Не имеет значения. Достаточно будет просто говорить «она». И нет, ему не стыдно.

— Почему не кто-то из Украины? Или из России? Польши? Ты окружаешь себя исключительно людьми оттуда, доверяешь им. И я правда думал, что рано или поздно ты туда вернешься. Так почему?

— Знаешь, когда мы играли свадьбу, я заказал много-много фейерверков. Мы смотрели, как они взрываются, полчаса без перерыва. В Украине это было практически единственной радостью в детстве — увидеть фейерверк. Там это называется salyut. Их запускают прямо во дворах жилых домов, на спортивных стадионах и детских площадках, да буквально где угодно, потому что люди умеют выжимать из жизни всё. По-настоящему радоваться мелочам, понимаешь? Без понтов, просто и честно. Покупаешь фейерверк, делаешь salyut, делаешь себе prazdnik. А что может быть лучше, чем хороший prazdnik? Поэтому на моей свадьбе было именно так. Prazdnik, Поттер. Большой и громкий prazdnik.

Борис мастерски съезжает с темы, давая информацию, которую еще стоит расшифровать. Он любит загадки. Вот только у его собеседника в этот раз нет для них настроения.

— Ты любишь её?

Тео внутренне напрягается, словно натянутая струна, готовая вот-вот порваться с надсадным писком. Борис медлит с ответом.

— Я её ценю.

Тео выдыхает, но не расслабляется. Хождение по мукам только начинается.

— И ты изменяешь ей с Мириам?

— Не только с Мириам, — легко признается Борис, словно это совсем ничего ему не стоит, и не сразу закрадывается мысль, насколько на самом деле ему легко или же сложно. Сколько он хочет и решается показать, а где поддается сомнениям. — Мы прекрасно понимаем друг друга в этом вопросе. Моя личная жизнь её не касается, точно так же, как и её — меня.

— Женская психология так не работает.

Тео сам не знает, зачем говорит это, но ему очень хочется — хоть как-то задеть в ответ. Это несоизмеримо. Признаться, это безнадежно.

— Правда? Расскажи мне о женской психологии, Поттер. Интересно послушать твои мысли, — он не насмехается и не веселится. Взгляд его глаз серьезен как никогда. Борис прав. Чертовски прав. Тео даже не может злиться на него за это.

Единственное, что сейчас нужно, это успокоиться.

— Ладно-ладно. Победа твоя.

— Здесь не в чем побеждать.

Борис подает ему новую бутылку пива и сам же её открывает, вручает прямо в руки, соприкасаясь пальцами. Они у него отчего-то холодные, несмотря на то, что система отопления в доме включена на полную мощность. Он вытягивает ноги и касается босыми стопами таких же босых стоп Тео, сидящего с прижатыми к груди коленями. Ноги Бориса тоже ледяные, словно кто-то заставил его пройтись по снегу в одной пижаме. Он смотрит выжидающе. Тео несмело касается его озябших конечностей, пытаясь согреть их в своих горячих ладонях.

Процесс теплообмена завершается лишь в тот момент, когда оба физических тела достигают температурного равновесия — внезапно вспоминается один из школьных уроков, который Борис в итоге сорвал своим шумным поведением. Он без конца отвлекал Тео, а тот не мог это игнорировать, и в итоге их обоих отправили к директору. Было забавно, потому что вызывать их отцов не имело смысла, и все об этом знали. Вечер того же дня утонул в алкоголе и смехе.

Борис выглядит благодарным. У Тео из закромов души поднимается почти забытое чувство удовольствия оттого, что делаешь приятно кому-то другому. Удовольствие оттого, что он делает приятно Борису. И это тепло в глазах — только для него.

А еще Тео не в силах отогнать беспорядочные мысли о том, какие тонкие у Бориса лодыжки. Он касается их с греховной нежностью. Ему хочется поскорее в ад.

Становится тяжело дышать. Тео сжимает ладони крепче, но не намеревается подходить к черте, ибо боли физической он куда больше предпочитает душевную. Это его самая большая зависимость, сильнее любого испробованного наркотика.

— Зачем ты тогда меня поцеловал?

Прошло столько лет, а это почему-то продолжает иметь смысл. Они делали многие вещи под влиянием алкоголя и различных препаратов, но никогда это не покидало четырех стен. Никто не имел возможности быть свидетелем. Вся тайна перечеркнулась, когда Борис поцеловал его на улице, на глазах у таксиста и, как тогда ощущалось, всего мира. Тео испугался, а потом долгие годы ненавидел себя за то, что так и не смог признаться.

— Потому что хотел. И видел, что ты хочешь этого тоже. Но ты, Поттер, никогда бы не решился первым.

Прямое попадание в самое болезненное место. Нарочно ли Борис делает это, не узнать вовек. Они оба умеют изощренно причинять боль. Они, похоже, этой болью дышат — и всем, что связано друг с другом.

— Я любил тебя.

Что-то внутри Тео ломается с хрустом.

— Я знаю.

Что-то внутри Бориса разбивается вдребезги.

Стопами по стопам. Выше, по икрам и до колен. Руками по рукам. Пальцы в сумасшедшем переплетении. Места соприкосновения кожи горят.

Борис никогда не признается, что никого в жизни не любил так, как Тео. Даже если придется пойти ко дну, даже под дулом пистолета — он уже успел это испытать, желая искупить грехи и вновь стать чистым. Но это совсем другое. Это страшнее смерти — не убьет, но разрушит без шанса на восстановление. Борис едва обрел чувство целостности. А затем в его жизни снова появился Тео Декер.

От тех, кого любишь, стоит держаться подальше, повторял себе как мантру Борис. А сейчас он забирается к Тео на колени и забывает собственное имя, когда его вовлекают в медленный, несладкий поцелуй. Хмельной вкус делится на двоих. Ладони касаются щек, даря сокровенную ласку, а затем дрожащие пальцы вплетаются в буйные кудри, мягко оттягивая их в стороны. Чтобы Борис не терял ощущения реальности. Чтобы Тео в подробностях вспомнил, каково держать его в своих руках.

Горечь сопутствует им по жизни — она всегда будет третьей.

— Sonechko. Тео.

Бориса трясет, он хватается за человека, в котором когда-то мог найти опору. Со временем он научился находить единственную опору в себе самом, и точно так же произошло с Тео после их расставания. Теперь они снова вместе. Ближе, чем когда-либо. В школе Тео едва доставал Борису до плеча, сейчас же всё наоборот: это Борис маленький и хрупкий на фоне окрепшего, статного Тео. Он не признается, что ему это нравится, а Тео не будет заставлять. Он видит это по глазам. Борис выбирает роль ведомого.

Их раскачивает маятником. Чем сильнее оттянешь влево, тем больше он впоследствии двинется вправо, и так поочередно, пока колебания не прекратятся. Равновесие потеряно, в первую очередь, духовное. Борис двигается, медленно скользя вверх и вниз по самому чувствительному, широко раскрывая бедра и доводя до исступления. Ему жарко. Он чувствует чужое желание и не скрывает свое. Его брови заламываются, лицо искажается выражением сладостного удовольствия. Слишком хорошо знакомо, сколько бы ни прошло лет. Тео снова целует его, на этот раз куда грубее и требовательнее. Борис кусается в ответ. Каждое его действие преисполнено чувств.

Минуту или двеназад они всего лишь разговаривали. Всего лишь выворачивали друг перед другом души наизнанку и вскрывали старые раны, проводя невидимым лезвием по бледным шрамам. Они плавно двигались к неизбежному. Разве это не является единственным правильным?

Робкий шаг вперед. Под пижамой у Бориса больше ничего нет — Тео уверяется в этом на ощупь. В детстве, когда он невольно становился свидетелем принципиальной нелюбви Бориса к ношению нижнего белья, когда черные джинсы спадали ниже приличного и обнажали запретные участки бледной кожи, он чувствовал, как краска поднимается от шеи к кончикам ушей, а низ живота затапливает неконтролируемым жаром. Воображение рисовало картинки одну краше другой, ведь одновременно хотелось и не хотелось знать, куда вела тонкая полоска волос, спускающаяся от пупка. Борис не сразу показал ему всего себя, но когда это произошло, Тео запомнил его до мельчайших деталей. Совершенство. Лакомое сумасшествие.

Борис бесстыжий и искренний. Тео хочет вновь увидеть его всего, вновь любить. Он ласкает его, захлебываясь обожанием, и больше не противостоит этому чувству. Больше не страшно. Тео хочет вновь в Борисе утонуть. Потеряться, забыться, раствориться. Он готов сделать всё, что Борис пожелает, лишь бы тот помог ему снова собрать себя воедино.

Это помешательство. Это единственное, о чем можно мечтать.

— Ты вырос, Поттер, — сам Борис в долгу не остается, медленно водя рукой по чужому члену под тканью одежды, а затем вытаскивает его наружу. Он рассматривает крепкий ствол и влажную головку, облизывает губы и сжимает сильнее, двигает рукой быстрее, дразня и наслаждаясь. Плоть в его ладони стремительно твердеет, собственное возбуждение накрывает душными волнами. Тео рефлекторно толкается в тугое кольцо пальцев и жарко выдыхает. Это сносит крышу сильнее, чем самый безбашенный секс с любой девушкой, что были в его жизни. Сейчас он стоит на краю обрыва. Его очки давно покоятся где-то на столике, заботливо отложенные туда Борисом. Зрительный контакт становится еще более острым.

Провокация.

— Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Минута для последних сомнений. Борису кажется, что если между ними ничего не случится этой ночью, этого не будет уже никогда, и он не простит ни себя, ни Тео. Но если он вновь подпустит Тео к себе настолько близко, то может потерять всё, что так долго строил в своей жизни. И самого себя.

— Хочу.

Тео никогда не узнает истинную цену этого решения и то, насколько в чужом создании происходящее близко к окончательному падению. Никогда не сможет почувствовать всю остроту и звенящую боль надрыва, с которым Борис соглашается и признается.

Решение окончательно. Борис полностью открывается. Всё, что у него было, он всегда готов был отдать Тео. Просто взять и подарить, включая самого себя. Словно ему совсем не страшно оказаться перемолотым в пыль или превратиться в пепел. Солнце, что на небе, Борис ненавидит. Но свое личное солнце — любит больше на свете.

Тео валит его на лопатки, уверенно нависая сверху, и целует так долго и самозабвенно, что сбивается дыхание. На тонкой бледной шее расцветают алые метки бескомпромиссной претензии на обладание. Борис обнимает Тео руками и ногами, жмется ближе, доверяется.

— Moi, moi… Ty zhe ne zabyval?

Больше эта уловка не сработает — говорить о важном, умышленно оставаясь непонятым, признаваться вслух и не получать ответа. Тео страдал этим языком из-за Бориса, потому что не мог выбросить из головы воспоминания о них. Страдать для него словно дышать, и это давно не тайна.

— А ты сам? Помнил все эти годы?

Широко распахнутые глаза служат лучшим ответом.

Дальше всё происходит как в диковинном, гипнотическом танце: Борис растягивает себя, седлая чужие бедра, и Тео наблюдает за ним, затаив дыхание. Непристойное шоу для единственного зрителя. То, как он шумно дышит, изгибается, вздрагивает от резких прикосновений и растягивает губы в ухмылке, видя, как его жаждут. То, с каким голодным видом он раскатывает по стволу чужого члена презерватив и смазывает лубрикантом, как несколько кратких мгновений торопливо ласкает себя, томясь от нетерпения.

Удержать Бориса на одном месте практически невозможно, но Тео не успокоится, пока не уложит его ноги себе на плечи. Медленное проникновение, откровенные стоны и пленительная узость. Борис принадлежит только ему, не зная других мужчин. Тео берет его под звуки старых фильмов из детства, раз за разом терзая и так измученную шею, и старается причинить как можно меньше боли, выбирая плавный ритм движений. Борис утопает в этой нежности и чувстве наполненности, гладит Тео по волосам и вытягивает из него душу тягучими поцелуями.

Кажется, так можно больше никогда не оказаться над поверхностью — лишь только глубоко-глубоко на дне. Борис просит обращаться с ним грубее. Это единственная его просьба, которую Тео не может выполнить. Он любит его, заставляя выстанывать свое имя. Борис меняет позиции и вновь седлает чужие бедра, двигаясь неровно и торопливо. На его висках блестят капельки пота, дыхание сбивается. Тео поощряет его инициативу, поддерживая за бедра и стараясь поймать один ритм, но вскоре он вновь укладывает Бориса спиной на постель и в такой позе доводит до оргазма. Борис особенно красив в этот миг — Тео хранил в своей памяти его образ, как зеницу ока, и вновь имеет счастье созерцать. Он не хочет делиться им ни с одной душой в этом мире. Тео накрывает его весом своего тела и хочет застыть в этом моменте. Борис что-то неразборчиво шепчет и целует в висок. Тепло-тепло.

До глубокой ночи они продолжают смотреть старые фильмы, и Тео понимает, что никогда в жизни не видел Бориса настолько удовлетворенным.

— Жаль, Попчика здесь нет…

— Знаешь, всегда чувствовал себя с вами третим-лишним.

Они смеются так, что в уголках глаз собираются слёзы. Преданный пёс, уже совсем старый и неповоротливый, столько времени мог ждать только самого любимого своего человека, и Тео понимает его как никто другой. Он тоже ждал верной собакой, не прекращая верить, пусть это ломало его изнутри.

Они засыпают в одной постели и забывают, что когда-то боялись быть уличенными в своей не платонической связи и наутро сгорали от стыда друг перед другом. А вечером всё повторялось, и не могло быть ничего лучше.

— Останься со мной.

Из Бориса не выйдет примерного семьянина — это ясно, как божий день, и не стоит строить иллюзий. Сомнения и ошибки делают людей людьми. А еще — умение прощать.

Тео улетает обратно в Нью-Йорк на следующий день, но знает, что обязательно вернется.

========== Part 3. New York golden cage, Stockholm syndrome and freedom (finally, my dear) ==========

Комментарий к Part 3. New York golden cage, Stockholm syndrome and freedom (finally, my dear)

Спасибо всем за комментарии к предыдущим частям и поддержку! Третья глава изначально не планировалась, но вот она, внезапно, и я ей радуюсь :) Без ваших отзывов не было бы вдохновения, шлю лучи любви :3

Nbsplv — V Temnote

Синие стены в доме Барбуров, увешенные изысканными полотнами, передающимися из поколения в поколение, и белые стены картинной галереи, пепел и мертвая тишина. Затхлый воздух в маленькой съемной квартире в спальном районе Нью-Йорка, след помады на пустой чашке с кофейной гущей на дне и плесень на недоеденном бутерброде, так и оставленном на тарелке. Бордовый свитер, небрежно брошенный на кровати и не убранный в шкаф. Словно она всё еще может вернуться. Тео так хотел бы, чтобы она могла вернуться.

Он кричит. Таблетки, предложенные миссис Барбур, не помогают. Никто в их доме не может ему помочь. Китси и Тодди выглядят отвратительно довольными, Плата не видно на горизонте, мистер Барбур остается безмолвным. Энди предпочитает обойтись без объятий, а прощальный поцелуй миссис Барбур холодный, словно лёд. Тео больно.

Он кричит. Реальность путается со снами. Лишь раскрыв глаза, удается вновь вспомнить, как давно это было. Всё в прошлом, в ушедшей, потерянной жизни. После кошмаров Тео подолгу трясет, они становятся навязчивее и беспощаднее. Близится первая годовщина смерти матери. Если бы Бориса не было рядом, Тео кажется, что однажды он мог бы просто не проснуться.

Весна больше не радует. Тео пьет больше, чем обычно, и совершенно себя не контролирует. Борис, никогда не теряющий голову, смотрит на него долгим пытливым взглядом, выпуская изо рта густые облака дыма. Он курит красные Marlboro легко и с удовольствием. Тео тошно от их тяжелого запаха и от себя самого, но он наслаждается тем, что может смотреть на Бориса в ответ. Сколько захочет.

Тео протягивает ему свое запястье.

— Туши.

— Чего? — не понимает Борис. Или не хочет понимать.

— Сигарету. Потуши.

— Не сходи с ума, Поттер.

Борис хочет выбросить дотлевающий окурок куда подальше, но Тео резко тянется за его рукой и намеревается сделать то, о чем только что просил. Его грубо отталкивают.

— Я такого не делаю и никогда не буду! И тебе не позволю, придурок! — Борис почему-то кричит. Ошарашенный, Тео смотрит на него так, будто видит впервые.

— Прости.

Борис притягивает его к себе. Тео снова трясет, но уже не от страшного сна. Кошмары преследуют наяву, они в его голове и они правдивы. Нет ничего ужаснее реальности.

Пусть утром из памяти полностью стирается инцидент минувшей ночи, кому-то приходится полностью осознать произошедшее. Борис чувствует мучительный груз недетской ответственности на своих плечах. Но Тео уже не замечает чужой дрожи и страха. Страха за него.

— Ты счастливчик, если просто дышишь, Поттер. Никогда об этом не забывай.

Тео не удается. Он думает, что лучше бы Борис утянул его — тогда — на дно. Легкие жгло огнем, а перед глазами снова был тридцать второй зал картинной галереи, усеянный пеплом. Мамы нигде не было, хотя Тео пытался её найти. Он догадывался, куда она ушла. Он хотел к ней. Ему казалось, что стоит коснуться плитки на дне бассейна, и перед ним откроются врата Преисподней. Это его вина. Мать никогда его не простит и не захочет видеть — даже в другом мире.

Борису правда не стоило его отпускать. Тогда Тео в первый и единственный раз по-настоящему замахнулся на него. Борис щедро дал сдачи, и Тео почти сказал ему спасибо.

Десятки писем Пиппе остаются неотправленными. Когда у Бориса появляется Котку, Тео ревнует так, что темнеет в глазах. Борис ходит по его сердцу лунной походкой и оставляет следы своих потрепанных ботинок.

***

После Амстердама и Антверпена проходит несколько месяцев, новая весна переступает порог. Тео не радуется её приходу и, пожалуй, уже не сможет радоваться до конца дней. Мало кто знает, как трудно держать себя в руках в эту пору, сколько бы ни прошло времени. Рана никогда не затянется, дыра в груди — тоже. У него внутри пустота, полное отсутствие смысла. По возвращению в Нью-Йорк боль обостряется. Казалось, что найдены все ответы, но в итоге вопросов становится только больше.

Хочется всё исправить. Наладить бизнес, наконец-то сделав его честным, отмыться от грязи. Помириться с Хоби, вновь заслужить его доверие и расположение. Забыть Китси и её предательство. Отпустить Пиппу. Понять, что на самом деле является желаемым и необходимым. Найти себя.

Всё казалось проще, когда Борис был в его руках, но Тео сам решил уехать. Ему нужно время. Глупо было поверить минутному ощущению, что с Борисом хоть что-то может быть простым. Не в этой жизни. Их отношения ломанные-переломанные. И каким бы это ни было богохульством, но их связь свята.

«Скучаешь, Поттер?»

Не то чтобы были варианты кроме единственного и неизменного:

«Скучаю»

После этого Борис долго не отвечает, но Тео и не ждет, равно как и не задает встречных вопросов. Привык. Легко оправдываться занятостью, возможно, даже пытаться отвлечься на других людей, лишь только не позволяя им лезть в душу. Сокровенное остается для сокровенных людей. Борис часто в разъездах, порой Тео даже не знает, где именно тот находится в определенный момент. Мир большой и красочный, Борису по-прежнему нравится его изучать. Ему тоже нужно время.

В делах с головой — как лучшая отговорка, — но связь не теряется. Уж этого они не допустят ни за какую цену. Что-то подсказывает, что больше никогда. Что-то дает стимул верить всем сердцем. Сообщения и звонки, зачастую ночные и долгие. Тео услаждается непобедимым акцентом Бориса, его голосом и тихим смехом в трубку, его шепотом и звуком дыхания. Они говорят о многом.

Иногда удается увидеть друг друга на экране, такой формат однозначно выходит самым эмоциональным. Однажды Борис совершает видео-звонок из своего дома — Тео узнает оформление кабинета, хоть и видел его мельком — и посредине разговора к нему подбегает ребенок. Один из близнецов. Очевидно, дверь была не заперта.

— Малыш, поздоровайся. Помаши ручкой.

Тео замирает, не моргая. Видя его реакцию, Борис целует сына в макушку и мягко просит пойти поиграть в гостиную «пока папа занят». Мальчик его беспрекословно слушается. Совершенно очаровательный ребенок.

— Такое вот внезапное знакомство, Поттер.

— Она знает? — Тео отмирает, так до конца и не поняв суть нахлынувших чувств.

Борис адресует ему странно-пристальный взгляд.

— Если у кого-то из нас начнется что-то серьезное вне семьи, об этом уже нельзя умалчивать.

«Но семья останется семьей». Тео так устал от этого сумасшедшего мира, что готов принять подобное. Как и когда-то давно — он готов принять Бориса любым, его настоящего целиком и полностью. Борис единственный в этом сумасшедшем мире, кто может ответить ему взаимностью. Пусть Тео не будет знать до конца, каким сложным является этот выбор. Пусть не будет знать, через что пришлось и приходится пройти Борису — ему, возможно, никогда не признаются, посчитав это слабостью. Борис часто снится ему, Тео засыпает и просыпается с мыслью о нём и о них, думает, пока не потеряет на то последние силы. Иногда от этих мыслей жарко и душно, а иногда холодно и горько-сладко. Бориса невыносимо не хватает. Тео употребляет еще больше, чем обычно.

Несмотря на отсутствие объективных препятствий, Тео не возвращается в Антверпен. Все преграды — только в его голове. Нью-Йорк не отпускает, а другие варианты принципиально не рассматриваются. Борис не давит. Тео кажется, что он вот-вот решится, но этого так и не происходит. Он медленно, но верно тонет в принесенной весной боли, ожидая наступления черной даты. Ему не удалось пережить её спокойно ни в один из годов. Он не хочет никого видеть в это время и тем более, чтобы кто-то видел его. Теодор Декер теряет свою отработанную перед зеркалом безупречность и становится настоящим собой — разбитым и беззащитным.

А потом он снова собирает себя по частям до следующей годовщины. В Антверпене он принял решение больше не сдаваться. Отныне это должно стать нерушимым правилом.

Борис сам прилетает к нему в Нью-Йорк. Словно чувствует: сейчас он нужен рядом. Год выдался чертовски тяжелым — не для всех отсчет идет от января. Борис знает Тео лучше, чем тот думает. Время, в котором они нуждались, чтобы провести порознь, истекло. Борис знает всё, что связано с Тео, видит его насквозь, понимает без слов. Борис им дышит, предпочитая не говорить об этом вслух. Однажды Тео должен сам это открыть.

— До чего шумное местечко, что тебе вообще здесь нравится, Поттер? — вопрос риторический. Борис просто не умеет подбирать приветствия.

Тео растягивает губы в улыбке, не отвечая. Он прижимает его к себе, утыкаясь носом в кудрявую макушку, чувствует горячие ладони у себя под свитером, и на задворках сознания мелькает мысль, что полы его расстегнутого пальто успешно скроют всё от излишне любопытных глаз. Борису же нет никакого дела до посторонних. Он смело касается того, что ему принадлежит. Всегда.

— Хочешь меня прямо в аэропорту? — ухмыляется Тео, опаляя дыханием чужое ухо, и совершенно не хочет размыкать объятия. Ему тепло впервые за долгое время.

Борис щипает его за бок, преисполненный почти что детского озорства и наверняка парящий мыслями где-то высоко над планетой. Он улыбается, но при этом ментально закрывается в один миг. Тео это чувствует, вновь держа его в своих руках.

— Сначала я хочу прогуляться по городу. Твоя очередь быть экскурсоводом.

— Будто ты не был в Нью-Йорке десятки раз, — не до конца понятно, шутка это или нет.

— Не особо часто, чтобы просто отдохнуть. Работа, сам понимаешь. Хочу знать, что тебя здесь так магнитит.

Конечно, Борис знает и так, но об этом вновь лучше не говорить. Тео соглашается, хоть и без заметного энтузиазма. Улицы родного города больше не кажутся приветливыми, тая в себе воспоминания о давних и недавних происшествиях и неудачах. О падениях и невозможности вновь взлететь. Словно на шее постепенно затягивается невидимый узел. С Борисом рядом становится легче дышать — не так, чтобы на полную грудь, но уже без навязчивого ощущения того, словно легкие сжимаются в крошечный тугой комок. Сплошное недоразумение — он, Теодор Декер. Борис треплет его по волосам и обо всём, черт возьми, догадывается. Видит. Миллион прожитых в одной жизней дали ему возможность тому научиться.

Нью-Йорк светится океаном ослепляющих огней и нескончаемыми рядами неоновых вывесок. Они катаются по городу, сколько душе угодно. В первую очередь, душе Бориса. Он полон энергии, как и всегда, он не знает пресыщения и усталости оттого, чтобы что-то в себя впитывать. Тео не смотрит в окно, лишь только на Бориса. Больше ничего в этом мире не интересует. На двоих делится литровая бутылка отборной водки, еда берется на вынос, потому что останавливаться в каком-либо заведении нет желания. Борис много шутит, заставляя смеяться, и много смеется сам. Тео надеется, что эта поездка-прогулка не станет повторением прошлой, судьбоносной, когда Борис признался в краже «Щегла». Чего-то подобного Тео рискует больше не выдержать.

Когда яркие картинки за окном надоедают, остановка совершается в спальном районе. Детская площадка и двойные качели на цепях. Как когда-то в Вегасе. В груди что-то щемит. Тео часто моргает, следуя за Борисом и делая несколько больших глотков водки подряд. Борис же нисколько не кажется пьяным.

— Присядем.

Будто им снова по четырнадцать и в голове лишь одно — благословенный ветер.

— Ты помнишь?

— Такое не забывается, Поттер.

«Тебя не забыть»

Неловкости нет. Повисшее ненадолго молчание окрашивается густыми красками понимания и принятия. Они всегда знали, что значат друг для друга, но боялись признаться.

— Как ты провел эти месяцы? — попытка перевести тему, и неспроста. Тео важно получить ответы на конкретные, не самые легкие вопросы.

— Неплохо. Вполне плодотворно. Был то там, то здесь. Узнавал что-то новое. Так вот случается, — Борис пожимает плечами, и что-то в этом мимолетном движении выдает легкую нервозность. Он напрягается, догадываясь, куда дальше пойдет разговор.

— А кроме работы?

Борис медлит с ответом, и от этого у Тео почему-то мороз по коже. Он догадывается, что сейчас услышит.

— У меня было несколько женщин за это время.

Тео хочется раздавить стеклянную бутылку у себя в руке, чтобы осколки больно впились в плоть и смочились кровью. Тео правда этого хочется, потому что Борис умеет ранить его как никто другой в этом мире. Порой Борис абсолютно безжалостен. Давняя история повторяется.

— А ты?..

— Нет.

Тео, наевшись предательства на всю жизнь, никогда бы не смог так поступить. Может, это не к лучшему: было бы проще. Но он не привык выбирать легкий путь. Он может ненавидеть себя сколько угодно, ненавидеть хоть весь мир — это ничего не изменит. И у него на самом деле нет сил на ненависть. Их едва хватает на жизнь.

— Браво, Поттер, ты… — дальше Борис запинается. Он поражен. Вместе с тем он красиво и убедительно играет то, что считает нужным сыграть. Тео, в отличие от него, не настолько проницателен, чтобы понять и раскусить. Тео слишком разбит и не может это скрыть.

— Это не в моих правилах.

Повисает на этот раз неудобное молчание, а потом Тео отрезает:

— Забудь.

Борис послушно кивает и сам себе удивляется. Им лучше поговорить о чем-нибудь другом. Сменить тему в очередной раз, переключиться с одной болезненной вещи на другую, рискнуть вскрыть старые раны. Иначе у них не бывает. Вечные палачи друг для друга и вечные ангелы-хранители.

— Я был дома. В Украине.

Тео давится новым глотком водки, которой осталось на самом дне. Похоже, потребуется еще одна бутылка, потому что новости сваливаются на голову слишком неожиданно. Это даже на мгновение отрезвляет.

— Впервые за всё время?

— Впервые за всё время.

Борис кажется отстраненным, но вполне настроенным поделиться. Он не упоминал столь важное событие ни в одном из их предыдущих разговоров. Наверное, это случилось в один из многих моментов, когда Тео понятия не имел, где находится Борис. Случилось ли так из-за недостатка доверия? Хочется верить, что нет. Ведь у Бориса всегда есть свои причины.

— И как это было? — Тео хочет знать. Ему это по-настоящему важно. Всё, что касается Бориса, важно. Сколько бы боли он ему ни причинил. Тео просто не в силах это побороть. Да и разве он хочет?

Борис вздыхает. Подбирает слова.

— Не так плохо, как я ожидал. Но и не так хорошо, как могло бы быть. Там… другой мир. Он не для всех.

— Твой мир не терпит слабых, Боря, — Тео вновь использует эту форму, но Борис больше не улыбается.

— Порой он не терпит и сильных. Я не нашел никого из своих старых друзей, но пытался что-то о них разузнать. Пришлось постараться.

Тео почему-то кажется, что лучше будет не вытягивать подробности. По лицу Бориса сложно что-либо прочесть в этот миг, но Тео так чувствует и не сомневается.

— Собираешься вернуться туда еще?

Борис не отвечает. Возможно, он еще не готов ответить самому себе. Поэтому Тео попытается ответить за него, пусть и совершенно другими словами.

— Знаешь, мне нравится этот язык. Правда. Я его не понимаю, но он… теплый?

— Я редко говорю по-украински. Слишком редко, чтобы иметь наглость туда возвращаться.

На этом разговор обрывается. Тео так и не понимает, что именно Борис намеревался этим сказать. Загадка Сфинкса — его обожаемое безумие.

— Что-то холодно, — Борис встает со своего места, обнимая себя за плечи. Маленький и уставший, расстроенный. Больше не желающий притворяться. — Пора обратно.

А затем Борис упирается ладонями Тео в бедра и наклоняется, чтобы наконец-то поцеловать. Тео жадно отвечает.

Они снимают просторный номер в дорогом отеле, чтобы позволить себе всё, что захочется. Тео мог бы отказаться, но он просто не в силах устоять: Борис готов вновь ему принадлежать. После неоднократной измены Тео готов вновь его принять, заточив в жаркие объятия, и, быть может, это нездорово, но ему плевать. Тео вновь позволяет делать себе больно и вместе с тем вновь позволяет себе любить и быть любимым. Цена всегда была высокой. Более того, он самолично поднял её до небес. Тео себя не жалко: пожалуйста, Борис, бери.

— Ты правда поверил? — спрашивает Борис в перерыве между поцелуями. Воздуха едва хватает. — Поттер. Какой же ты наивный.

Тео не понимает.

— Я думал о тебе и дрочил, как подросток. Вторая юность, блять. Ни к кому я, кроме тебя, не прикасался. Уже не вышло бы. Ты, нахуй, довел. Доволен?

Борис в ярости. Тео — в эйфории.

Кровать оказывается расслабляюще-мягкой, когда они на неё падают, небрежно сбрасывая друг с друга одежду. Борис преисполнен желания, что мучило его после расставания в Антверпене, и в каком-то промежутке времени он был уверен в том, что расставание это бесповоротно. Мысль об этом сводила с ума. Сейчас же, когда они снова вместе, приходит отпущение. Слова больше не нужны. Дыхание Тео тяжелеет от возбуждения — Борис уверенно укладывает его на спину и покрывает его тело поцелуями, неприкрыто восхищаясь и еще более откровенно любя. Кожа под его губами горит.

Он медленно спускается ниже, доводя до исступления, и увлекается минетом. Поначалу выходит неуверенно, но затем всё лучше и лучше, сочнее. Борису нравится слушать стоны Тео и чувствовать его вкус. Изведенный сладкой пыткой, Тео вплетает пальцы в чужие непослушные волосы и дерзко задает темп. Борис доводит его до пика.

Они целуются голодно и горячо. Одному из них нужно немного времени, чтобы вновь зажечься, а второй уже сгорает, неистово пытаясь прильнуть как можно ближе, навсегда забыв обо всех страхах.

Больше всего Борису нравится чувствовать Тео внутри, принимать его полностью, несмотря на боль. Перерыв был затяжным. Тео долго трахает Борис одними пальцами, заставляя просить о большем, нависает над ним, поедая собственническим взглядом. Чтобы неповадно было даже подумать о ком-то другом, даже на мгновение. Борис видит всё это в чужих глазах напротив и понимает, признается и обещает самому себе, что подобного больше не повторится.

— Давай же. Пожалуйста.

Он почти обещает вслух.

Тео заполняет его плавным движением и чувствует чужие зубы у себя на плече. Борис безуспешно пытается душить в себе стоны. Распластанный на подушках, пригвожденный к постели весом парящего жаром тела и хватающий ртом воздух, он беззащитно хватается за крепкие плечи, раскрываясь до конца. Его ноги смыкаются у Тео на талии, и менять эту позицию уже никто не позволит. Так оно желанно и так оно правильно. Тео любит его в ответ, так долго, насколько хватает сил, доказывая свое обладание, потому что это нужно им обоим. Действительно нужно. Под конец он срывается на неровный, резкий темп с глубокими толчками и дозированной грубостью. Борис приходит в восторг. После оргазма он еще некоторое время не выпускает обессиленного Тео из себя, обнимая и любовно гладя по волосам. Он шепчет ему самые ласковые слова, на которые способен. И еще он говорит то, что является необходимым сказать. То, что имеет наибольший смысл.

— Я никогда не предам тебя. Слышишь? Больше никогда, Поттер. Тео. Поверь мне, если сможешь.

Тео верит.

Следующий день встречает их ярким солнцем, решившим наконец-то появиться из-за туч. Мрак отступает. Улицы кажутся чуть более приветливыми, чем обычно, и становится странно-легко дышать. Этим ощущением хочется упиваться. Борис сияет, готовый одарить хоть весь мир своей лучезарной улыбкой, и Тео покорно следует за ним, позволяя вести себя за руку, словно это не он коренной житель Нью-Йорка. С Борисом лёд в душе и в сердце стремительно тает.

— Какие планы?

Очевидно, у Бориса есть свой сценарий. Либо же он блестящ в импровизации. Его предложения банальны и заманчивы одновременно, ни от одного из них не кажется возможным отказаться. Для их маленьких приключений, дабы они правда были приключениями, Борис предпочитает отказаться от машины. Не так удобно, но гораздо свободнее. Он хочет воспользоваться общественным транспортом — говорит, что никогда не видел Нью-Йоркское метро. Его глаза полны подлинного детского любопытства, и Тео ловит себя на мысли, что, наверное, исполнил бы любой его каприз. Лишь бы только Борис всегда оставался таким.

Во времена студенчества Тео приходилось каждый день спускаться в подземку, чтобы добраться до колледжа. Путь занимал немало времени и отнимал силы, однако тяга к знаниям, как бы избито ни звучало, преобладала. Пользоваться метро не приходилось последние несколько лет, привычка напрочь забыта. И пусть они с Борисом контрастируют на фоне большинства других пассажиров, выделяясь своей дорогой одеждой и аксессуарами, поездка выходит веселой. Нет ни надобности, ни желания смотреть на часы.

Дальше по составляемому на ходу плану — обед, плавно перетекающий в ужин, потому что график изначально сместился из-за позднего пробуждения. Провести утро вдвоем в постели и подняться лишь к полудню было чистейшим блаженством. Борис заявляет, что хочет обычного фастфуда, и Тео в который раз ему поражается.

— Вы, американцы, нихрена не умеете ценить то, что у вас есть. Izbalovannyie. Я с детства не могу наесться ваших бургеров и картошки! Ни на одной сковородке так вкусно не выходит, я столько раз пытался! Смеешься, да? Забудь о лоске, когда ты со мной, Поттер.

— Можешь приготовить только для меня, я оценю. Посмотрю на взрослого тебя в фартуке. Можешь даже больше ничего под него не надевать. Мм?

Правда, Тео давно так не смеялся. Им гораздо ближе к тридцати, чем к двадцати, а Борису приходит в голову бросить в него нескольким ломтиками фри. Что еще удивительнее, Тео приходит в голову то же самое. Они заливаются смехом, совершенно не волнуясь о том, что их могут попросить на выход из заведения за подобные глупости. Ни один ресторан не сравнится с этой атмосферой — безусловно.

— А теперь я хочу в кино. На последний ряд.

Тео по-прежнему готов исполнить любой каприз этого невозможного мужчины. Признаться, некоторые из них приходятся ему очень даже по вкусу. Он отвечает на предложение с очевидным подтекстом довольной ухмылкой.

Они выбирают самый непопулярный фильм, чтобы в зале было как можно меньше людей, и покупают билеты на обещанный последний ряд с удобными кожаными диванчиками, успешно оказываясь на нём единственными зрителями. Не проходит и десяти минут после начала фильма, как Борис решает воспользоваться преимуществом атмосферной темноты кинозала. Его ладонь бесцеремонно ложится на ширинку Тео, заставляя того резко вдохнуть от неожиданности. Дальше быстро приходит предвкушение, а за ним и удовольствие. Борис касается его мягко и больше дразнит. Тео в ответ сжимает его худое бедро.

— А если нас увидят? — спрашивает Тео, сам прекрасно зная ответ.

— Это возбуждает меня еще больше.

Зал большой, ближайшие зрители находятся только на средних рядах. Если никто не решит обернуться, проблем не будет. Услышать их не смогут точно. И да, это очень возбуждает. Тео буквально чувствует, как электризуется воздух. Притяжение к Борису не оставляет шанса сохранить рассудок трезвым. Сидящий на первом ряду работник кинотеатра осторожно покидает зал, очевидно, расценив минимальную аудиторию как возможность выйти передохнуть. Тео же расценивает это как зеленый свет к действию. Он оказывается между разведенных коленей Бориса, поражая того своей решительностью. И достойно справляется с задуманным.

Их так никто и не замечает.

Обратно они снова едут на метро, глупо шутя и смеясь всю дорогу. Везет попасть в пустой вагон, не теряя возможности урвать еще несколько мгновений близости друг друга. Словно приходится воровать у самой вселенной, испытывая укол волнения на каждой остановке. Но их не беспокоят. Борис не сразу, но всё же перемещается на колени к Тео, и тот крепко держит его за талию. Борис обнимает его за шею и целует в щеку. Это почему-то кажется слишком трогательным, совершенно не похожим на Бориса. Тео медлит долю секунды, а затем смело тянется к чужим губам.

Тео давно не испытывал столько положительных эмоций — они почти кажутся чужеродными. Он учится их принимать.

Перед возвращением в отель возникает желание еще немного прогуляться пешком по ночным окрестностям Нью-Йорка, потратив на то последние силы и нисколько не жалея. Небо кажется недостижимо высоким, ясным и холодным. На нём нет звезд, потому что огни мегаполиса не гаснут никогда. Тео помнит, как над пустыней в Вегасе рассыпался целый калейдоскоп крошечных белых брызг света, и казалось, что на это можно смотреть вечно. А ведь из всех звезд была нужна лишь одна. Тогда Тео держал Бориса за руку и боялся признаться. Сейчас же он переплетает их пальцы и говорит Борису, что он только его.

Тео никогда не устанет тосковать и скучать по Борису, когда нет возможности его увидеть, желать и ждать его, верить только ему. Тео никогда не устанет в Бориса влюбляться.

Остаток дней, выделенных на поездку в Нью-Йорк, проходит ярко, но так быстро, что не угнаться. Это необратимо приближает разговор, который должен окончательно расставить всё по местам. Тео выглядит готовым. Борису необходимо знать о его решении. Признаться, он с трудом припоминает, чтобы чьи-то решения имели для него такой вес. Чтобы они могли определить его дальнейшую судьбу.

— Каков итог, Поттер? — спрашивает он в лоб и больше не пытается скрыть волнение.

Тео смеряет его долгим взглядом, от которого становится тяжело. Словно это вынесение приговора. Трудно подобрать слова. С Борисом отступает всё плохое. Борис заставил его забыть о плохом. Но Тео цепляется не только за это. Борис значит для него гораздо больше.

— Что ж, тогда сначала скажу я. Я тебя не отпущу. Где бы ты ни был, всё равно не отпущу. Даже если надоем тебе. Даже если…

— Я люблю тебя.

Борис моргает, часто дыша. И злится, и благодарит небеса. Приговор оказался помилованием.

— Если я узнаю, что ты снова думаешь о той рыжей, если ты снова начнешь этим себя изводить — только попробуй. Я…

— Это в прошлом, Борис. Верь мне в ответ.

Тео внезапно обретает спокойствие. Он настроен говорить и слышать только правду. Он чувствует встречную решительность окончательно всё прояснить и перед собой, и перед Борисом.

— Она того не стоила. Никто такого не стоит. Понимаешь?

Борису слишком больно, чтобы так просто это оставить это в покое. Тео терпит стойко. Он наконец-то понимает. Борис продолжает. Так уж выходит, что говорить больше приходится ему.

— Я уже предлагал это тебе, но скажу снова: поехали со мной. Я хочу, чтобы ты работал не на меня, а вместе со мной. У нас получится. Может, не сразу, но обязательно. Когда нам было легко? Так ведь не интересно, согласен?

Тео улыбается. Кивает.

— Покинь свою золотую клетку. Ты не та ptitsa. Этот город тебя душит. Как это называется? Стокгольмский синдром? К херам, я тебе не позволю так больше продолжать.

Тео улыбается, хотя больше хочется плакать. Борис расщепляет его на атомы своими словами.

— Будь со мной. Я не хочу никого другого. Господи, я не думал, что смогу снова подпустить к себе кого-то так близко. Снова сойтись с тобой. Но вот он я, и ты, думаю, догадываешься, что это для меня значит. И как мне… страшно. Я у тебя как на ладони. Можешь дергать за ниточки, а можешь их порвать. Что хочешь делай — уже не смогу этому сопротивляться. Я… Я не смогу без тебя, Тео.

— Ты не сказал самое главное, — нет, Тео не добивает. Он знает, но хочет услышать. А еще знает, как важно самому Борису это сказать.

— Я люблю тебя.

Тео обнимает его, крепко прижимая к себе. Борис держится только за него.

— Я хочу быть с тобой. И покинуть Нью-Йорк. Оставить всех и всё, что меня здесь держит.

Борис чувствует Тео как никто другой и он будет рядом, поэтому есть надежда на что-то счастливое. Так начинается их новая история. Со взлетами и падениями, смехом и слезами, любовью и еще раз любовью. И свободой.

История, в которой ни Тео, ни Борис больше не будут страдать.