Опиум [Евгений Осипович Венский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Евг. Венский
Опиум Библиотека сатиры и юмора «ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА» Москва ЛенинградБогоспасаемые
В с. Палшцах (Спас-Клепиковского у.) вол. ячейкой организован культпросвет, в который вошли: брат батюшки, попадья, два местных дьячка, поповна и четверо детей дьяков. (Из газет)Тарасовна и Степаныч, придя в культпросвет, растроганно сказали: — Умиление! — Райское житие! Перед яркими иконами теплилась лампадка. По стенам цветистостью восхищали душу картинки из жизни святых. От двери к столу протянулся разноцветный половичок. За стеной шла спевка хора, навевая благоговейно грустное настроение. Семь человек крестьян слушали вокруг «молнии» чтение псалтыря дьячком. Библиотекарша — поповна сидела у шкафа вместе с ритором Васильекесарийским. Ритор меланхолично тренькал на гитаре, а она элегически подмурлыкивала:
Семо и Овамо
— Пожалуйте, товарищ Кошкин, милости прошу к нашему шалашу. Вот сюда, пожалуйста, на диванчик-с. Кулебячки-с прошу. Замечательная сегодня кулебяка сработана. И этой вот зелененькой прошу для аппетита. Сам не потребляю, как сочувствую советской власти, но для здоровья дома всегда держу-с. Даже не привержен и по причине революции и нового быта, чтобы по матушке и насчет питейного. — Вы не удивляйтесь, товарищ Кошкин, что у нас так патриархально, можно сказать. Видимость одна, и больше ничего. Икон, например, огромное множество, по надо знать, для чего и па какой мотивировке-с. Только для агитации и пропаганды-с, ей-богу. Смотрят наши детки и поучаются, сколь оно нелепо. — и ясно, что атеистами произрастут для славы и пользы советской России. — Я вам по душе признаюсь, товарищ Кошкин. Вот болтают, будто сокращение и будто и меня тоже за компанию, якобы бюрократ я, волокит и с замашками. А инициативы будто не могу фиксировать. Хе-хе-хе, какое гибельное заблуждение! Да я за новый быт и революцию родному отцу глотку перерву и хоронить не позволю, не только что, не говоря уж про мать, родная которая… Прошу пригубить, товарищ Кошкин. Бог видит, как боролись, крови и здоровья не жалея. А относительно нового быта осмелюсь доложить, что такого ярого приверженца вряд ли и по всему городу, ей-богу… Я сам всем пример, видит бог… — Изволите видеть, товарищ Кошкин, — послал мне господь пару близнецов Оба близнецы, извините-с. Ну, супруга, конечно, человек погрязший — трактор религии и танк старого завета. И потому пришлось младенцев оных крестить… во храме пресвятыя богородицы… по церковным канонам и догматам. Один — Мишка, а другой — Гришка. Но одновременно- с сим сам лично сходил в ЗАГС и дал наименование по новому быту-с. Первого назвал в честь нашего вождя революции-Зиновьева — Григорием, а второго в честь нашего старосты все российского товарища Калинина — Михаилом. Вот-с как. — Да-с… Я был бы в Риме Брут, в Афинах Периклес, но не горжусь, а токмо скорблю. Стараюсь, чтобы как по-новому, а они «сокращение»… «сокращение»… — Мало сего. У сестры своей Анилины Савватьевны, что за замзавом Пыльтреста обретается в замужестве седьмой год, вчера сына крестил по-новому. Сама сестра назвала его по-церковному в память деда нашего жандармского полковника — Иегудиилом Петунниковым, но я отверг. Не позволил. Крестить крести, но и меня пусти. И на своем настоял, и младенца Иегудиила в ЗАКС сносил и переименовал. Да-с… В честь святителя Мирликий… тьфу в честь его император… виноват… наименовал в честь нашего уважаемого товарища Бухарина— Николаем-с, ево же память празднуется 8 декемврия но старому стилю, а по новому — 19-го… — Вот-с как. А они жужжат: — «сокращение»… «сокращение»… «сокращение»… Ну так и сокращай, которые по- старому живут и нового ничего не желают, а не таких же… Еще прошу, товарищ Кошкин, вот этой зелененькой… Знаменитая вещь-с… — Так как вы теперь, товарищ Кошкин, наш уважаемый красный директор, как вы полагаете по этому поводу: полагается мне теперь сокращение, или брех один без соответствия… Очень кулебяки я вас попрошу: знаменитая сегодня кулебяка…Икономика
(Подлинное происшествие в затоне «Памяти Парижской Коммуны» на Волге). Затон весь на ногах: бабы, старухи, молодежь, ребята… — Почему народ? — Насчет икон приказ пришел. — Каких икон? — Которые в материальном складе со всех пароходов сложены. — Ну?. — Приказ пришел из госпароходства: «усе иконы распродать на предмет нужд госпароходства». Вон и объявление. — Очень это приятно. У меня маловато. Надоть присмотреть.* * *
— Товарищи и граждане! Просю слушать без несознательности. Изживем неорганизованность, — и приступим к делу. — Продаются с торгов иконы различных угодников и прочих вышеизложенных святых, — кто дороже, по причине имеющейся нужды у госпароходства, которые есть опиум народа и вообще никому вещи ненужные. — Чисто тебе губернский аблакат!.. — Тише, анафемы. Тут иконы, а вы мативируете… — Икона матери божией-троеручицы, еже помогает родити, аршин вверх и с боков поменьше, — очень симпатично нарисована и дешевле рыночной цены на 50 % Кто дороже, — 20 коп.? — 25 даю, батюшка. — А еще кто? — За троеручицу тридцать можно. — Раз, два, два с половиной, три! Бери, Терентьев, троеручицу, — твое счастье! Апостол Павел с ключами в руках, первая пропаганда опиума в Риме и его окрестностях, 15 копеек! Кто дороже? — 20. — 25. — Еще кто? Раз, два, три. Получай, тетка Степанида. Тише дьяволы. Вот Георгий-победоносец. Едет на змию, держит в ручках копию, колет змия в непоказанное место, за 40 коп., в виду, как народный герой. Кто дороже? — Полтинник! — Бери! Варвара-лапшенница и Федор-тирон, еже помогает отыскать вора, — тридцать. — Давай сюда! Полтинник! — Шесть гривен! У меня телку украли… — Николай-угодник, от всех болезней, первый заступник рода христианского. Арию по морде заехал по причине убеждения за антирелигиозную пропаганду, как памятник первой дискуссии насчет церковного обновления, — 3 рубля по себестоимости! — Три с полтиной. — Четыре. — Пять… — Раз, два, три. Берите, Софрон Капитоныч, ваш Николай! Тише! Параскева-пятница. помогающая от женского сладострастия в постные дни за пять рублей…* * *
— Здорово! Вот-то нам госпароходство спасибо скажет. — А что? — Все до одной продали. То-есть, даже завалящей не осталось. — Ловко! Теперь на красную доску запишут: — «такого- то захвоста, как героя трудя, записать»… — А зато сколь и крови пролил! Вспомнил вчера, что одну икону из склада в клуб брали на спектакль. Я к ним: — «Подай народное достояние на бочку». Они искать… А ихний художник, сукин сын, увзял эту икону и к ней приделал очки и трубку вставил. Я ему в ухо. Он — мне. Он за мильтоном. Я — ходу. Смотал. — Неужто? — За пять рублей!* * *
— Караул! Православные! Что же это? Мошенничество!.. — Что ты, Митревна? Пожар, что ли? — Глядите, православные: купила с укциону рождество Христово, а он в очках и в роте трубка с дымом! — С трубкой?.. Это, милые, пропаганда! Ты иди, Митревна, и деньги обратно стребывай. Какое же это — рождество, если в очках и с трубкой. Иди, иди милая. — И пойду! Я ему, захвосту, очки поправлю!* * *
— Товарищи! Это неорганизованность и полное свинство. Гжели рождество Христово — народное достояние, то никак не полагается ему очки и трубка. Для вас, сукины дети, смех, а госпароходству убыток. Пять рублей мимо пальцев проскочило! Обратно отдал…* * *
— Ну вот. А ты говорила, Тарасовна. — советская власть!.. — Да я ничего… — То-то ничего… Было у нас шесть икон, а теперь гляди, но бедности, все 12 завели… Благолепие… — Да, это уж что говорить… Не будут ли еще лампадки с укцивону продавать, нам бы дюжинку. — Благолепие!Ряса
Решили ставить пьесу «Поп Иван». Сочинение хотя и Софьи Белой, но шесть ролей мужских, пять женотдельских. Распределили роли, обсудили характер главного героя, начали чай пить. А во время чаю вспомнили: — Монашками одеться не хитро, — черная юбка да черный платок, а где вот поповский гардероб взять? — Если на хозрасчете сделать, так можно — предложил режиссер. — То-есть пальто… простое пальто, а поверх платенцем подпоясаться… вместо пояса… — Балаган будет… Что уж… — Я так несогласна, — заявила героиня. — Я стараюсь, роли на зубок, хлопочу, ночей не сплю, а вы будете балаган устраивать. — Да, это не модель… — согласились все. — Айда к попу Гавриле — предложил Николай Спиридонов. — пускай даст свой лапсердак. — Идея! — сказал Степан Спичкин. — Айда делегацией! — загорелся Филипп Маратов. Напились чаю и пошли. Поп Гаврила тоже пил чай, когда в калитку забарабанило десять рук. Накинул на рубашку подрясник и вышел на крыльцо. — Здрасте, отец. — Здрасте! Чего вам? Откуда такие? — Комсомольцы мы. По делу. — Что за дело? — Из клуба «Юный Коммунар». Рясу нам надо. — Рясу?., мою? — Вашу. — Гм! Очень приятно. А ежели я милицейского побеспокою? — Да мы не даром. — Гммм! Не даром? Так-с! Одначе не понимаю. На какой предмет вам требуется сие одеяние? — «Попа Ивана» ставим, так что же, по-вашему, во фраке его, что ли, играть? — Гммм! В «Юном Коммунаре» говорите? — В нем. — В каковый день? — В воскресенье. — Так, так… Рясу, значит? Три целковых, чада мои, потому прозодежда, яко глаголется. — Три целковых гоните об это место и берите рясу. Пошептались. Соображали, что-то выкладывали на пальцах, посчитали и согласились. — Извольте. Давайте рясу. Поп Гаврила немедленно подрясник снял, деньги получил и внимательно сосчитал. — Правильно. Идите с господом. Только после игралища немедленно обратно, ибо не буржуй есмь и лишних гардеробов не имею. — Вернем. Не бойся. Николай Спиридонов шел в клуб от попа в рясе и спрынцовке. Публика дивилась, а бабы подперев рукой щеку, плевались.* * *
Спектакль сошел на ять. Хлопали без конца, вызывали актеров без счету. Товарищ «УРС» в местном органе напечатал хвалебную рецензию, причем упомянул и о рясе попа-героя. — «Тов. Спиридонов, игравший роль „попа Ивана“, был выше похвал… Ряса пришлась по фигуре так, как будто была на него сшита по заказу духовным портным. Моментами хотелось подойти к нему и позвать на панихиду. Очень заразительно смеялась игуменья Марфа, чего совсем нельзя сказать о декорации второго акта»… Три дня все клубники ходили по городишку, задрав носы кверху и презирая все остальное человечество. И решили поставить «Попа Ивана» еще раз. И снова забарабанили в калитку попа Гаврилы. Отец опять пил чай, но на стук вышел немедленно. Увидев комсомольцев, сделал ехидную гримасу и встал на крыльцо во весь рост. — Здрассте! — Здрассте!.. Ну? — Насчет рясы. — Пять. — Жирно будет. Она и новая-то пяти не стоит. — Купите. Посмотрю, как купите. — Да для одного-то разу? — Пять нешто можно? Эксплоатация!.. — А это вам собака? Отец вытащил из кармана «Красное Знамя» и щелкнул пальцем по обведенной синим карандашем рецензии тов. «УРСА». — Видали! Чего там! — Видеть мало, соображать надо. После сицей рецензии оную рясу может взять для сценического представления даже Московский Государственный Художественный Театр для американских и иных заграничных местностей, идеже ныне гастролирует. Да-с.. — Много пять! — упорно сказал Николай Спиридонов. — Художественный и сто дать может, он государственный, а мы на хозрасчете… — Эксплоатация предметом первой необходимости, — подтвердил самый ученый из делегации Степан Спичкин. — Ну, тогда четыре, — согласился поп Гаврила. Немного подумали, заплатили деньги и взяли рясу. Когда Николай Спиридонов шел по городу в этом подряснике, уже смотрели с почтением и комментировали: — Замечательный актер будет. Мейерхольду очков тридцать даст, если тот захочет. А рясу носит, словно в ней родился.* * *
После спектакля пили чай. Актеры и артистки, замученные овациями, качаньем и игрой, сидели в трепете и цыганском поту. Пил чай в сторонке и гроза всего артистического мира города тов. «УРС», похожий на испанского гранда: с острой бородкой и в пенснэ. Он уже писал что-то в блокноте и ехидно щурился. Артисты искоса посматривали в его сторону и, не будь все сплошь безбожниками, наверное, читали бы «Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его»… Не спали всю ночь. Не спали и другую. — Что-то там он напишет… Пес ведь. Ни свет, ни заря сошлись все около газетчикова киоска и стали ждать. Пришла газета. Купили семь номеров и впились в рецензию. — Хорошо! вздохнули все разом. — Вот так пишет! И все правильно… Молодчинище. «УРС» отдал всем должное. Кого обругал, кого похвалил и дал совет: «Надо еще несколько раз поставить эту прекрасную, действительно революционную вещь»… И два раза упомянул о рясе. «Ряса, в которой играл тов. Спиридонов, достойна всякой похвалы. Не иначе, что в ней ходил раньше глава живой церкви епископ Антонин». Через три дня в. Комсомол заявился собственной персоной пои Гаврила и забарабанил в дверь клуба. Высунулось несколько лохматых фигур и прыснули. — Здрассте! — Здрассте! — По какому случаю? Поп Гаврила положил на стул узел в черном платке, развязал его и кратко молвил: — Ряса! — Али в деньгах нужда? Еще не подсчитывали. Ничего не выйдет. — Без денег. Жертвую. Отец свертывал платок аккуратно и прятал его в карман. — Даром? — Даром. Молчанье длилось ровно три минуты. Затем поп Гаврила объяснился: — Оба раза присутствовал на представлении, где принимало деятельное участие сие одеяние, мне принадлежащее. Исходя из собственных соображений, а равно руководствуясь аттенцией товарища «УРСА», знаменитого местного писателя, нахожу, что могу обойтись и одной люстриновой, а оную жертвую вам. Сице. А за сим мое почтение. И будьте любезны: на представление билетиком не обессудьте. Прощевайте. — На весь сезон пришлем. Вот так спасибо. Все расскрыли рты и почему-то замерли. А отец надел соломенную шляпу по самые уши и вышел.* * *
В тот вечер чай пили с пирожным и даже распили в тестером одну бутылку пива: — За здоровье долгогривого попа Гаврилы и рясы его!..Первый блин
I
Член драмкружка Полдевятов лежал в помещении команды, лежал с вдохновенным лицом и упивался своим могуществом. Более смелые или совсем отпетые деловито, по-журавлиному, подходили к герою дня и искусственно-равнодушно, но трепещущим фальцетом задавали вопрос: — А что, товарищ Полдевятов, можно, примерно, ежели, будучи, вроде как пригладить захвоста, как вон, даве говорили, будто, насчет крупы недовес?.. — Я подумаю… — отвечал деловито Полдевятов: — вы думаете, мне что завхоз! Тоже!.. Тьфу! У меня инструкция. Главное быт. А на завхоза я с полным презрением, безо всякой видимости. — Болтают, будто вам, тов. Полдевятов, мандат собственноручный выдан, али занапрасну ляскают? Полдевятов небрежно цедил сквозь зубы, еле сдерживая распиравшие его чувства. — Нам без мандата нельзя. Примерно — шеф. Проистекает, скажем, парад. На параде — народный губисполком, командующий военным округом и я. Почему я?.. А вот извольте — мандат. И больше ничего. Нам без мандата нельзя ни одной минутки. Он комиссарственно-величаво — доставал запкнижку и выбрасывал из нее мандат, выданный газетой, «Краснопропадинская Правда» рабкору т. Полдевятову за солидной печатью редакции и тремя подписями, из коих одна была начертана красными чернилами, В этот момент самые отпетые храбрецы начинали по-заячьи трепетать, отчего мандат/в их руках ходил ходуном, молча отдавали его обратно и, преисполненные благоговения, отходили, давая доступ к рабкору другим паломникам.II
Ужинать Полдевятов не пошел. Его распирали самые фантастические грезы, наполеоновские волшебные замыслы и практические грезы. Было совсем не до супа, в коем неуверенно плавало 2–3 таракана, и совсем не до каши, которая бесспорно была много хуже той, что подавалась при посещении шефом и исполкомами. Полдевятов отметил в сердце своем и суп и кашу и сверкнул во тьму каюты глазами. — Будьте покойны, товарищ завхоз. И за кашу и за суп. Не прежнее время, чтобы тараканами шамать. Будя!.. Тем не менее, новый рабкор презрительно улыбнулся своим думам. — Я доберусь! Суп — дело маленькое. Мне на суп плевать с высокого, но зеленого тополя. Я, брат, все насквозь вижу. От меня, брат, не скроешься. Буржуазная закваска, идеология царизма и марксистское непонимание задач современного быта, направленное против. Я браг, все инструкцией прежучу. У меня — мандат.III
По случаю воскресенья Полдевятов весь день писал в уголке клуба корреспонденции, а вечером пошел в околоток и сообщил по секрету своему закадычному другу, фельдшеру, о написанном. Эскулап проникся важностью момента и надел шапку, хотя сидел в жарко топленной каморке. — Читай, кого протащил. Я, брат, в этом деле — во. Не утаю. Правду-матку на стол и скальпелем. Жарь! — Ну, вот. Первая — «Наследие старого режима. На прошлой неделе наш руквод литературным кружком т. Труженников сидел на диване в клубе, закрытом расписанием занятий, с дочерью служителя опиума — псалмодера Лизочкой, которая регистраторша в Коммунхозе. Она хихикала, а он говорил. совершенно бессознательно прижимая руку к сердцу: — „клянусь богом“. Тот же тов. Труженников издавна происходит из. нетрудового элемента, кончивши два городских училища, а наши пожарники ходили и слушали, как он просвещал их относительно аннулированного бога. Подтянитесь, тов. Труженников. Будьте сознательным. Рабкор Пол — в»— Здорово! Заммечательно!.. — взвизгнул фельдшер и от ража ударил об пол шапкой. — Читай дальше. То-есть, ты прямо Вересаев: «Записки врача!» — Вот вторая. Гм. К-ха. «Остатки крепостничества. В то время, как трудящиеся всех стран с замерзшим сердцем взирают па реакцию в Берлине, Мексике. Болгарии и Испании, не говоря уж про Ирландию и Индию, паша библиотекарша гр. Сикорская тянет в сторону. Некоторые товарищи просят у ней что-нибудь почитать, а не прокурить, революционного из полного собрания Неверова, а она совершенно бессознательно с подвохом выдает сочинения Островского для пропаганды капитализма. Пора вспомнить, гражданка Сикорская, что это недопустимо. Рабкор Пол — в». — Ну?.. Как эта? — Замммечательно! — задохнулся от восторга фельдшер. — Теперь она завертится. Так ей и надо. Ну дальше шпарь. Эх, и талантище же ты, брррат! Еще одна. Вот: «Подкоп под рабочую власть. В воскресенье наш брандмейстер гр. Сутковой октябрил своего урожденного ребенка и назвал его в честь якобы тов. Ярославского — Емельяном, чтобы подыграться к новому строю. На самделе дедушка урожденного был тоже Емельян, и он назвал в память дедушки, а вовсе не тов. Ярославского. Так как настояла его совершенно несознательная жена. Красные пожарники, не поддавайтесь напору фашистских сотен и высоко держите знамя ликбезграмотности. Рабкор Пол — в». — Ну? Как? А?.. — Э! — сказал фельдшер. — Тут, брат, завинчено. Высшая политика. Это, брат, и до центра дойдет. За это, брат, но головке его не погладят. Сумятица начнется. И как это ты пронюхал. Голллова! — Рабкор, брат, должен все знать, — скромно опустил веки к носу Полдевятов — нам, брат, надо все знать… Мы всегда на посту. Пост такой… Умиленный, растроганный, осчастливленный высоким гостем фельдшер занялся приготовлением чая для дорогого приятеля, а рабкор гордо смотрел па двор на играющую с фокстерьером брандмейстера дворнягу сторожа и о чем-то серьезном и высоком думал.
IV
В четверг пришла газета. Все бросились к номеру и впились в него сотней глаз. Заметок Полдевятова не было, но в «Почтовом ящике» находился ответ:«Тов. Полдевятову. Глупости пишете, товарищ. Читайте внимательно газету и учитесь, смотрите, что пишут другие. Не тратьте даром времени и бумаги на ваши пустяки».Весь клуб покатился от хохоту. А самый отпетый, тов. Чапанкин, запел, как настоящий протодьякон, «вечную память» товарищу Полдевятову и помахал над ним ремнем, яко кадилом… Рабкор почувствовал озноб, головокружение и сердцебиение. Перед глазами пошли зеленые, синие и серо-буро-малиновые с крапинками круги. Он пошел в околоток. Фельдшер иронически осмотрел больного приятеля, ткнул пальцем в живот и поставил суровый диагноз: Глупостями занимаетесь, товарищ. А потом шляетесь лечиться. Учиться надо, внимательно читать газету… Да-с! А то глупости пишете, а потом лечиться. Примите вот касторки и ступайте спать. Пи-са-те-ли! Полдевятов подавился касторкой и совершенно бессознательно выругался на четыре этажа.
Теплые ребята
Человек в обхмыстанном теленке и ржавой кепке прислушался, пожевал губами и прошел в ворота. — К кому прешься? — рявкнула ему в шиворот парусиновая прозодежда. — Я, товарищ, рабкор из местного газетного органа. — Рабкор? Ето на манер как из попов, что ли? — Рабкор — это, товарищ… Я в газете пишу. — В газете? Знаю! «Прымается подписка». А тебе тут чего? — С кем мне тут поговорить? Кто у вас тут делегат? — Делегат есть, только он сейчас дрыхнет. — Ну, а кто у вас еще есть, так сказать, самый сознательный, самый развитой? — Мишку спросите. Очень развитой. Хучь узлом завяжи, — разовьется. — Ну, вот… мне бы его. — Вот он сюда прется… Только у ево чичас на чердаке престол… Апосля вчерашнего… Мишка, тебе звут. — Дрясти. — Здравствуйте, товарищ. Я — рабкор из местного газетного органа и желал бы узнать о жизни вашей мастерской. — Есть… Все есть. И мастерская и жизнь. Общежитие. — Как культурная работа? Ведется? — Ведется… Культурная… Четыре с боку — ваших нет. — Газеты выписываете? — Три месяца выписывали, а теперь нет. Ни к чему. — Какую газету? — «Пищевик» и еще какую-то. Большую. На пятьсот собачьих ножек хватает. — Газеты сообща читали? — Сначала мы их не читали. Они лежали у делегата. А надысь видим, много бумаги накопилось, потребовали. — Ну! — Разделили. Теперь свою бумагу курим, а то покупали. Оно и накладно. — Вот как! Оригинально! — Очень даже неоригинально. Что бумага печатная, что белая, — разница. Хотим письмо писать, чтобы газету посылали без грамоты, — пущай чистую бумагу посылают. — А как политграмота? — Я и говорю, что ися мастерская грамоту палит, а от ее в грудях стеснение. Коли ежели махорку, то отшибает, а полу-крупку — ни в рот ногой. — Так-с… Может, спортом занимаетесь? — Занимаемся. — Кружки есть? — Не. Больше одним кружком сидим. — Гимнастика, что ли? — Разное… В козыри, в козла, в подкидного… — Хорошо организовались? — Сознательно. С рыла но монете, — и колоду купили. В три листика, начали заниматься, да делегату но вкусу не пришлось. — Почему? — Очень просто… Занимались это кружком ночыо, а он и подкрадись. Ему тоже сдали. — Ну! — Ну и налетел на 16 рублей. — Очень хорошо. Еще чего просветительного ист ли? Словесность, например? — Есть. Словесность у нас едовитая. Как учнут поливать, ястреба на лету падают, машина останавливается и даже мастер в обморок надает, со всех своих четырех ног. У нас, мил человек, в общежитии ни один человек не выдерживает. А ежели баба подойдет, то от словесности моментально вверх ногами встает… — Так… так… Рабкор в теленке постоял еще с минуту и пошел обратно: А сзади него, словно улей, гудела мастерская, и из общего гомона вырывались отдельные: — Встань до сдачи. Рюпь в банку! — Мать-пымать, за отца замуж отдать! — Расшибу! — Караул! Режут! — Ставлю сапоги на-кон! — Двойка, в три господи-бога!..* * *
Рабкор посмотрел по сторонам, сел на тумбу и записал в обмусоленный блокнот:«Несознательная колбасная Пищетреста № 17».Задумался, посусолил карандашом и положил орудия производства в карман. — Организованно живут дьяволы… И булавки не подточишь!..
Последние комментарии
7 часов 3 минут назад
7 часов 5 минут назад
12 часов 56 минут назад
17 часов 1 минута назад
17 часов 36 минут назад
1 день 14 часов назад