Хемлок Гроув (ЛП) [Брайан МакГриви] (fb2) читать онлайн

Хемлоук Гроув

или, Мудрый Волк

Брайан МакГриви

Слишком много животного деформирует цивилизованного человека, слишком много цивилизации делает больными животных.

- Карл Юнг

Рост болиголова часто сопровождается «черным потоком». Этот необычайно темный по цвету поток, является результатом медленного распада игл и другого растительного материала болиголова. Периодически высокая вода их смывает, и процесс потемнения начинается заново.

- Департамент Охраны Природы Пенсильвании

ЧАСТЬ I

НАБРОСОК

Что-то Произошло

Одинокий волк воет, чтобы воссоединиться со стаей, от которой был отделен. Но зачем воет стая, когда ни один из ее волков не потерян?

Разве это не очевидно?

Потому что нет других способов сказать об этом.

***

В ночь, после Осенней Луны, было обнаружено тело. Приближался Октябрь, и солнце было все еще теплым, но листья теперь падали более интенсивно, а ночи стано- вились холоднее. Питер шел домой с автобусной остановки, когда увидел мерцающие огни пожарной машины впереди в Килдерри Парке. Он подумал, не произошел ли там несчастный случай. Питер, которому было семнадцать на момент, когда я писал это, любил несчастные случаи: современные времена чертовски структурированы. В до- бавок к огням пожарной машины, он увидел несколько полицейских машин и скорую, но никаких признаков аварии. Проходя мимо, он повернул голову в их сторону, но там не было ничего выходящего за норму, на что можно было бы посмотреть. Двое копов прочесывали местность в знакомой ему манере; они останавливали его пару раз в обя- зательном для копов порядке так что, по опыту Питера, любая униформа была уни- формой СС. Скорее всего у какого-то наркомана случился передоз или что-то похожее.

Был тут один лентяй, болтавшийся в округе – старый чернокожий парень с желтыми и черными зубами и одним омертвевшим глазом, похожим на грязный мрамор, кото-

рый мог быть не таким уж старым на самом деле. Однажды Питер дал ему прикурить, но никаких денег. Лучше он расплатится ими за собственные наркотики. Его интерес упал. Проблемы старого черного наркомана новость не интереснее, чем вероятность завтрашнего дождя. Затем, он услышал это – одно предложение: «Никаких следов ору- жия, Шериф». Питер взглянул снова, но не заметил ничего, кроме разрозненной груп- пы униформ возле линии деревьев и, засунув руки в карманы, пошел дальше.

У него было плохое предчувствие.

Николай всегда говорил ему: он родился с необычайно восприимчивой Свад- хистана чакрой и, что под поверхностью материи, иллюзией иллюзии, лежит секрет, священные частоты вселенной и, что Свадхистана – канал, через который она будет тебе петь. И Свадхистана располагается прямо за яйцами, потому он всегда-всегда должен верить своим яйцам. Питер не знал, что это было, но что-то в сцене в Килдерри парке привело его яйца в состояние возбуждения.

Придя домой, он сказал своей матери:

-Что-то произошло.

-Хмм? – ответила она. Она курила и одновременно смотрела викторину. Трейлер был теплым и пах сладостями, горошком и печеными яблоками.

Колибри! – крикнула она вдруг, в ответ на вопрос: «Как зовут единственную птицу, способную лететь назад?».

Он рассказал ей, что видел. Поведал о плохом предчувствии.

Из-за чего? – спросила она.

Не знаю, оно просто есть, – ответил он.

Она задумалась.

Чтож, это все чушь, – произнесла она.

Он отправился на кухню. Она спросила, был ли он в городе.

Да, – ответил он.

Пока она опустошала его рюкзак от вещей настолько маленьких и скромных на вид, что это вряд ли можно считать за кражу, Питер выскребал ложкой остатки сахара и старался подавить свое предчувствие. Предчувствие, что чтобы ни произошло в Кил- дерри парке, это было не хорошо. И не в каком-то великом экзистенциальном смысле, но «не хорошо» с его именем на нем. На полке стояла кофейная банка с персонажем комиксных стрипов Кэти на ней и маленький зажим, в виде акульего зуба, который держал теряющуюся мелочь. Он опустил свою руку в банку и, вернувшись к двери, разбросал горсть монет на каменной плите снаружи трейлера.

Зачем ты это сделал? – спросила Линда.

Питер пожал плечами. Он сделал это потому, что хотел услышать нечто диссони- рующее и красивое.

Ты довольно странный, знаешь об этом? – произнесла Линда.

-Ага, – ответил ей Питер.

В Этом Нет Ничего Странного

И помни: Плоть настолько же священна, насколько нечестива. Я забыл это.

Упс.

***

Зеленоглазый парень сидел в одиночестве во дворике ресторана, трогая пальца- ми иглу в своем кармане. Шприц был пустой и не использованный, он не пользовался шприцами. Он пользовался иглами. Зеленоглазый парень – его звали Роман, но пер- вое, что вы замечали, так это его глаза – одетый в эксклюзивную миланскую спортив- ную куртку, с одной рукой в кармане, и голубых джинсах. Он был бледен, худ и очень красив, и в его вопиющем стиле и снобизме чувствовался безнадежный контраст с ресторанным двориком пригородного торгового центра, в котором он сидел и рассея- но смотрел перед собой, возясь с иглой в своем кармане. А затем он увидел девушку. Блондинку в мини-юбке, наклонившуюся в ней так, словно она не смела поступить иначе, или будто дразня некими мистическими откровениями своей недоступности.

Так же, как он заметил, в одиночестве.

Роман встал, застегнул верхнюю пуговицу на своей куртке и ждал, пока она закончит заказывать свое клубничное мороженое, и, когда она справилась, он после- довал за ней. Сохраняя безопасную дистанцию, он прошел за ней через главный зал и остановился у магазина женской одежды, куда она вошла, наблюдая через витрину, как она выбирает белье и наконец-то заканчивает с рожком мороженого. Она оглянулась

по сторонам и, засунув в сумку белье, вышла из магазина. Ее язык выглянул наружу, чтобы собрать оставшиеся крошки с ее губ. Он продолжал следовать за ней до парков- ки. Она вошла в лифт, и, не увидев в нем других пассажиров, он крикнул «Подождите, пожалуйста», и забежал внутрь. Она спросила его, какой ему нужен этаж, и он отве- тил, что самый последний, ей должно быть туда же, поскольку это была единственная кнопка, которую она нажала. Они ехали вверх, и стоя позади и вдыхая аромат ее пар- фюма и думая о кружевном белье в ее сумочке, он бесшумно протолкнул иглу через ткань куртки.

- Ты когда-нибудь закрывала глаза и старалась обмануть свой мозг, что на самом деле едешь вниз? – сказал Роман.

Девушка не ответила, и, когда дверь открылась, тут же вышла наружу, словно он был какой-то маньяк, хотя он просто попытался завести дружелюбную беседу. Но она всегда так. Игра, вечно в движении.

Он достал шприц и зажал его в ладони, когда выходил из лифта, и, опережая цо- канье ее каблучков, сократил между ними дистанцию. Сейчас она была уже убеждена в своих сомнениях о преследовании им, хотя не оглянулась и даже не предприняла по- пыток побежать, когда он подошел к ней вплотную и ткнул иглой, через ее юбку, тру- сики прямо в плоть ее ягодицы, и так же быстро, как она вскрикнула, пробежал мимо

нее прямо к своей машине.

Положив шприц в другой карман, он сел на переднее сиденье, все равно тут же вернув его на место. Он расстегнул свои джинсы, высвобождая эрекцию, и сцепил руки в замок за головой. Он ждал. Через пару мгновений открылась пассажирская дверь, девушка забралась на сиденье, а он закрыл глаза, в то время как ее голова опу- стилась к его коленям.

Несколькими минутами позже она открыла дверь, наклонилась к земле и сплюнула. Пальцы Романа расцепились и его руки опустились вниз и так же есте- ственно, как они легли на нижнюю часть е спины, так же естественно и погладили ее. В этом нет ничего странного, равно как и в мыслях об этом, ты гладишь спину девуш- ки, потому что она тут. Но от ощущения его прикосновений она резко выпрямилась и отшатнулась. Роман смутился.

Тебе это не нравится? – спросил он.

О, нет, милый, – ответила она. – Это очень приятно.

Но она лгала, и лгала, заметил он, с самого начала, и об игле и сосании его чле- на, и о том, о чем он спросил ее в лифте, и, о ее ненависти к человеческим прикоснове- ниям в конце. Внезапно его захватила депрессия и подавленность от незащищенности жизни перед этой лживой шлюхой, он хотел, чтобы сейчас она ушла, чтобы наконец-то покинуть этот ебаный торговый центр.

Мне понадобится насос, чтобы выкачать этот пролетарский запах из моих ноздрей, – произнес он.

Бедный малыш, – сказала она, даже не зная и не стараясь понять, что он имел в

виду.

Он залез рукой в куртку и, достав пачку наличных, протянул ей. Пачка выглядела

неправильной, и она пересчитала купюры. В ней было на 500 долларов больше огово- ренной суммы. Она взглянула на него.

-Знаешь мое имя? – спросил он.

- Да – ответила она. Было бессмысленно говорить иначе, все знали его имя. Он посмотрел на нее:

-Нет, не знаешь.

Болезненное любопытство

Подробности появились на следующий день. Покойной оказалась Брук Блюбелл, девушка из Пенроуз, соседнего городка. То есть, найденная ее часть. Подкожные раны и укусы соответствовали следам от нападений диких животных, но судмедэксперт не мог определить каких именно – койотов, медведей, горных львов. Убийство не рассма- тривалось, но слухи не были столь однозначными. Изнасилование, сатанинский обряд, и ряд других, таких же безумных… Во время урока физкультуры, Алекс Финстер, зная, что Питер в радиусе слышимости, сказал, что слышал, якобы это были цыгане, ебаные цыганские каннибалы, для которых она была как курица по вкусу.

-Вообще-то, человеческое мясо больше похоже на бекон, – сказал Питер.

Эшли Валентайн посмотрела на него с отвращением.

-То есть, так говорят, – добавил Питер.

В главном корпусе Питер столкнулся с проректором Спирсом, выходящим из уборной факультета. Проректору Спирсу никогда не было что сказать Питеру. Он был счастлив претворяться, что Питера и вовсе не существует, пока Питер не давал ему ни- каких оснований для обратного. Ни один из них не был против этого соглашения. Но этим утром, он многозначительно посмотрел на Питера и сказал:

Это просто ужасно, не так ли? Питер кивнул:

Просто ужасно.

В такой день и в таком возрасте. Питер покачал головой:

Такой день. Такой возраст.

-Подобные вещи заставляют задуматься, – сказал проректор Спирс.

Скорее всего, это был медведь, – ответил Питер. – Бьюсь об заклад, это мед-

ведь.

Идя дальше по коридору, Питер чувствовал глаза мужчины меж своих лопаток,

словно это были уколы булавкой.

Он подошел к своему шкафчику. На другой стороне секций было некое подобие разговора. Он остановился, словно не мог сопротивляться, быть вовлеченным не в свое дело, и прислушался.

Ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их, и водить их на живые источники вод… –

Он продолжил свой путь, пройдя мимо двух девушек и миссис МакКоллум, сто- явших со склоненными головами. Глаза миссис МакКоллум были открыты, готовые к преследованию за это смешение церкви и государства, и направлены на Питера, полы- хая возмущением. Смутившись, Питер поднял большой палец вверх. Миссис МакКол- лум закрыла свои глаза, раздраженная предполагаемым Сатанинским благословением подростка.

… и отрет Бог всякую слезу с очей их.

За три недели, предшествовавшие обнаружению останков Брук Блюбелл из Пен- роуз, Питер так и не завел друзей, умудрившись потерять одного.

Питер и Линда Руманчек переехали в Хемлок Гроув в середине лета. Двоюрод- ный брат Линды, Винс, погиб от алкогольного отравления и оставил свой трейлер на отшибе города другой двоюродной сестре, Руби. Но, Руби только вышла замуж за вла- дельца ломбарда, который посещала, и не нуждалась в использовании настолько пле- бейского жилья. Итак, она передала его Линде в обмен ан пол пачки сигарет и массаж. Руманчеки предпочитают благотворительность торговле, к тому же Линда мастерски делает массаж. Время было достаточно благоприятным. Линда и Питер жили в малю- сенькой квартирке в городе около двух лет и уже устали от этого. Два года, неестест- венно долгий срок – находиться на одном месте – для Руманчеков; это дает косность мышления.

Хемлок Гроув, на момент написания этого, был меняющимся городом. Его про- шлое: Замок Годфри, долгое время это было разговорным названием среди металлур- гов, для располагающегося на берегу реки, забитого ставнями и полуразрушенного завода в поле, испещренном золотыми и белыми Анютиными глазками. Сталелитейная Компания Годфри, основанная в 1873 году Джейкобом Годфри, в свой расцвет рас- полагала нарядами на сталь, охватывающими 640 акров и требующими найма 10,000 рабочих для усилий по постройке страны в двух осях – вертикальной, в Манхэттане

и Чикаго, с высококачественной сталью из мартеновских печей, и горизонтальной, на западе с его железной дорогой из Бессемерских преобразователей: мембраной, об- разовавшейся между небом и землей, окутавшей солнце в облака черной пыли, что заставляла жен сталеваров развешивать белое белье внутри дома и покрывала зубы скота стальными опилками на многие мили вперед. Но теперь это старое, мертвое здание, мешающее расти цветам. Его будущее: здравоохранение и биотехнологии, два крупнейших работодателя в Долине Пасхи теперь – Больница Хемлок, ведущее пси- хиатрическое учреждение региональной системы университетов, и следующее – част- ный Институт Медико-биологических Технологий, управляемый Годфри. Последнее

– ублюдок сталелитейного искусства, 480 футов несоответствия из стали и стекла, чей пик, самая высокая точка в округе. В разговорах его зовут Белой Башней, поскольку за двадцать лет своей работы он ни разу не потемнел. Итак, спустя столетнее наследие промышленного города, большинство в Хэмлок Гроув превратились в безупречных представителей среднего класса. Но, в то время как кровь индустрии могла высохнуть, шелуха, как Замок Годфри, стояла по-прежнему. Сортировочные станции, шахты и выброшенные на берег угольные баржи: все демонстрировали степень заброшенности и распада, с прожилками слез ржавчины, они контрастировали с лесопосадками, де- ревьями и реками и холмами, день ото дня выделяясь на фоне гниющего экзоскелета империи Годфри, трухлявых церквей, ушедших тем же путем, что и сгинувший рабо- чий класс.

Так почему бы и нет? Смена обстановки. Трейлер Винса Руманчека располагал- ся в лесистом тупике в конце Киммел Лэйн, вниз по холму от Килдерри парка и прямо за дорогой – традиционным разделителем между служащими и управляющими, по сей день говорящим о социально-экономическом статусе. Но, тем не менее, все же лучше выбраться из города и дать своим мыслям некий простор. Ближайшими соседями была пожилая пала, Вендаллы, живущие полумилей выше в доме над прудом, в котором Пи- тер иногда плавал голым поздно ночью. Вендаллы были довольно любезными. Прино-

сили приветственные бисквиты и осыпали Винса эвфемистической похвалой – чуть ли не присвистывая – и скрывали свой дискомфорт от татуировок Руманчеков. По край- ней мере, тех, что они видели. Они оставались спокойны даже к толерантности Линды, касательно семантических диспутов ее сына с определением Содружества здравоох- ранения Пенсильвании о «незначительном» количестве алкоголя – он выражался в количестве Будвайзеров, приконченных им за время их короткого визита – и к тому, как мало провокационной лености Питера, было достаточно ей, чтобы начать осыпать его проклятиями на старинном языке, или к удушающе близким объятиям, которыми она наградила каждого из них перед их отъездом. (Впервые, когда я ощутил на себе объя- тия Линды, мне на ум пришло чувство, словно она пытается выдавить остатки зубной пасты через колпачок моей головы.)

Несколькими днями позже их навестила внучка Вендаллов, Кристина. Кристине было тринадцать, но она выглядела младше своего возраста. Девочка с облезлым лаком на ногтях и худыми коленками и черными, как гнездо ворона волосами, обрамляю- щими ее лицо, словно бледное яйцо. Кристина была одновременно молода и взросла для своих годов; она никогда не проявляла, перехватывающего дыхания, любопытства ребенка, свойственного всем, кто познает вселенную – Что это? Откуда это взялось?

Почему это похоже на то и ни на что другое и как это работает с другими вещами? Почему? Почему? Почему? – и единственная личность ее собственного возраста, кото- рая знала, что хочет быть никем другим, кроме как Русским романистом. Естественно, она считала необходимым испытать эти непостижимости из первых рук, и не разоча- ровалась. Какие странные и захватывающие, эти Руманчеки! Ее собственные родители были аналитиками службы поддержки в городской фирме, и что этот образ жизни сво- боды и пантеистической непочтительности существовал и был, в какой-то мере, допу- стим, сбивал ее с ног. Особенно она удивлялась Питеру, настоящему цыгану примерно ее возраста.

Полукровка, – поправил он ее. Николай, его дед, был чистокровным румын- ским Калдерашем с Карпатских гор, но после эмиграции женился на женщине гаджо.

Что все это значит? – спросила Кристина.

Значит, что нашему роду вечно суждено скакать по земле на двух лошадях с одной задницей, – ответил Питер.

Это задало тон их отношений: ее конфуз от того, о чем он говорит и нескрыва- емое удовольствие, что он от этого получал. Половину времени она не понимала, о чем он говорит, а другая половина, просто сбивала ее с толку. Например, связка сухого

чертополоха и золототысячника, висевшая над дверью, как он сказал ей, служила сред- ством от Злого Глаза. «Но – чьего?»

Это как пристегиваться ремнем безопасности, – объяснил он. – Никогда не зна- ешь, когда пригодится.

Или его заявление, что ее прибытие к их дверям было предвещено сажей на фи- тиле свечи, или сложная пентаграмма, которую Питер вырезал на стволе дерева. (- Не потому что Сатанисты, – сказал он ей, – но поскольку каждая сторона означает элемент и часть души, и потому что это выглядит охуенно круто.)

Хватит! Она потребовала от Питера признаться, сколько из сказанного им было правдой.

Он пожал плечами:

Это должно быть довольно чистоплотно.

Чтож, это, скорее всего, лучшая в мире вещь, к твоему сведению, – сказал он. - Так и тут.

-Правда? – спросила она.

Очевидно.

Она затихла, но ее разум все еще крутился. И мысли, как яблоки, падали с ветвей ее мозга! Но из тысячи и одного актуального вопроса, который она могла задать, ее рот выпалил этот:

А я могу стать оборотнем?

Теоретически, – уклончиво ответил Питер.

Он встряхнул руку, несколько раз щелкнул пальцами, и Фетчит вернулся и обли- зал обратную сторону его ладони.

Мелкая колючка, – сказал Питер.

Ты укусишь меня? – спросила Кристина.

Не будь дурой, – ответил Питер.

Да ладно. – Она подняла ногу так, что внутренняя часть ее бедра стала на од- ном уровне с ним. – Смотри какая юная и чувствительная.

Убери эту тощую, жалкую палку от моего лица, – сказал Питер. – Из этого все равно не выйдет ничего хорошего. У тебя больше шансов получить столбняк и уме- реть, чем обратиться.

Ага, точно. Я думаю, ты просто эгоист. Он задумался.

Чтож… может быть и другой способ. Ей не терпелось:

Какой?

Дать мне пива и перестать меня изводить.

После начала учебного года, Кристина прекратила проводить дни на лужайке их дома и Питер видел ее только в коридорах школы, но это было показателем их отноше- ний, как в первый день, она подошла к нему, чтобы обняться на виду у своих друзей, идентичных близняшек Алексы и Алисы Сворн, таких же красивых и коварных, как тигры альбиносы, которые были так потрясены, словно она не могла иметь ничего общего с этой ходящей фабрикой по производству герпеса, к которому нельзя прикос- нуться, не использовав после чистящих средств. Хотя Питер не принял ее последую- щую отстраненность на свой счет, ведь это не праздник быть девушкой ее возраста.

Но днем позже, когда большая часть девушки из Пенроуза была найдена в Кил- дерри парке, Питер и впрямь пожалел, что сказал Кристине, будто он оборотень.

***

Питер заставлял людей нервничать, а они даже не знали, что раз в месяц он сбра- сывает свое человеческое одеяние и блуждает в компетенции тайных и непокорных богов, чтобы чувствовать это: он не один из них. Питер не возражал. У него была своя семья и внутренний путь, и он не мечтал ни о чем больше, и если это было его платой за сохранение этого, чтож. Было столь многое чему поучиться у каждого места. Или,

по меньшей мере, нечто, на что стоит посмотреть. Кто был влюблен в парня своей лучшей подруги или девушку друга, кто резал себя, кто голодал, кто запирался в туале-

те, чтобы подрочить или поплакать, кто был зависимым, а кто был кем-то изнасилован

– это было повсюду, удивительный мир тьмы и желания прямо под ревущими трибу- нами, если у ваши глаза на месте. Но в коридорах Старшей Школы Хемлок Гроув, на сегодняшний день, величайшая концентрация любопытства и интриги принадлежала двум студентам, брату и систре: Роману и Шелли Годфри.

Роман также был старшим, что включало в себя больше привилегий и популяр- ности. Имя Годфри было настолько же суверенным, как Дюпон или Рамзес, и он не предпринимал никаких попыток скрыть это, начиная с его волос, он, не задумываясь проводил половину учебного дня в городе, чтобы уложить и обесцветить их (цвет его кожи подразумевал естественную темноту, не говоря уже об общем недомогании, что- бы играть на улице), или маленьких, но впечатляющих медикаментов, что он держал

в коробочке от мятных леденцов. И самое очевидное – машина. Желание быть обре- мененным имуществом, было одним из тех, от которых в первую очередь скрывался Питер, но как подросток с кровью путешественника, он не имел ничего против двига- теля внутреннего сгорания и факта того, что автомобиль был полностью из железа. Но Роман, с другой стороны имел мало общего с другими богатыми детьми, экспонируя практически абсолютное отсутствие уважения к социальным ожиданиям. Его поведе- ние, не слишком бунтарское, чтобы выражаться в немотивированном протесте против каждого несоответствия момента с его переменчивым настроением, а чувство права такое же фенотипическое, как и его зеленые глаза. Эта характеристика его династии берет свое начало от первого предка, его трижды пра-прадеда, легендарного стального барона, Джейкоба Годфри. (Зеленый, само собой, это цвет денег.) Они отображали его хватку.

Но ни что из этого не было тем, что Питер нашел столь притягательным в Рома- не Годфри.

В моей школе учится упырь, – сказал Линде Питер в первую неделю своей уче- бы. Его Свадхистана делала его чувствительным к подобным вещам.

Святой Боже, – отреагировала она, спросив, – И какой он?

Не знаю. Выглядит нормально.

Но Питер не старался завести с Романом любого рода знакомство. Упыри были странной породой. Николай рассказывал ему истории, по большому счету неправдопо- добные даже для старых цыган и доверчивых детей, о невидимых тенях, проходящих сквозь туман, но Питер прежде встречался с ними лично лишь однажды, когда они с Линдой жили на севере штата. Он бродил по берегу озера, на собственности находив- шейся глубоко в лесу Озера Эйри, той Снежной Луной. Снег был плотным, и стволы деревьев выглядели как черные нити, натянутые под белоснежным бельем, и там были трое из них, один мужчина и две женщины. Они пили вино в патио и говорили на французском, обнаженные, кроме одной женщины, статной мулатки, на которой был колпак Санты. Питер тут же понял, что-то странное было в этих людях. Помимо оче- видного.

Оборотень, – воскликнула мулатка, увидев выходящего из деревьев Питера, и они начали звать его к себе с большим воодушевлением. Он поднялся по ступенькам, и они с восторгом начали подлизываться к нему, похлопывая и поглаживая, водрузили колпак ему на голову. Сделали его душой вечеринки, и он был рад, найдя таких счаст- ливых друзей. Но затем, прямо за патио, в темноте, раздался странный, низкий хныка- ющий звук, и белая девушка, издав симпатичное «о-оу», словно услышала голодного

младенца, взяла кусок сыра с подноса на столе и протянула его фигуре, свисавшей с ветви дерева, что вплотную приближалось к дому. Питер пододвинулся ближе, чтобы лучше рассмотреть. Его живот сжался в комок. Фигура оказалась лисой, с задней ла- пой, попавшей в петлю. Лапа была сломана, и по ее жалкому истощенному виду было ясно, что она висит тут уже какое-то время. Женщина почесала лису за ухом и поднес- ла сыр на дюйм или около того ниже досягаемости животного. Морда лисы тщетно пыталась его достать, и тогда она подняла руку позволив зверю достать до куска толь- ко вытянутым языком, затем, с нарочито неуклюжим видом она бросила сыр на землю. Мужчина улыбнулся Питеру – разве не веселая игра? – и протянул ему кусок сыра. Пи- тер был парализован. Множество раз после, он проигрывал этот сценарий, где обладал силой духа и мужеством, чтобы облегчить участь лисы, сломав ей шею, но в жизненно важный момент, он не обладал ни единым качеством. Это было живым существом с сиянием, застывшим в его глазах и он дал бы что угодно, за смелость лишить их этого блеска. Трясущимися руками он аккуратно вернул сыр на поднос, и спустившись по ступеням, вернулся назад к полосе леса, не встречаясь с ними взглядом. «Как вульгар- но!», услышал он голос белой женщины позади себя и почувствовал легкий удар на своей спине. Питер обернулся, убедиться, что не находится в опасности от каких-ни- будь их снарядов, но это был просто кусок сыра, который она бросила в него. Муж- чина выкрикивал оскорбления и, размахивая своей задницей, решительно хлопал ее ладонью, на что мулатка смотрела с прохладной отрадой. Питер быстро кинулся в лес, колпак мягко упал в снег позади него.

Несколько дней он никак не мог прекратить плакать, но после того, как Линда наконец-то заставила его поведать об инциденте, она просто покачала головой и выпа- лила:

Французы.

Питер не мог сказать, насколько похожим на тех личностей, был его однокласс- ник; тем не менее, проявлять осторожность рядом с Романом Годфри, не казалось ему такой уж плохой идеей.

Но эта политика не оградила Питера от проявления особого внимания к состоя- нию упыря в день, когда появились новости о девушке из Пенроуз.

Между вторым и третьим уроком Роман купил амбициозно большое количество кокаина у местного дилера, с которым длительное время вел решительный спор, кто победит в схватке между Бэтменом и Росомахой, а затем прогулял четвертый урок, дремля в своем автомобиле, Ягуаре 1971 года выпуска, с багажником, похожим на телегу, крепящуюся позади машины. Во время ланча он бросил печеный картофель прямо между грудей Эшли Валентайн, и остаток перерыва провел сидя на столике для пикника, общаясь с Летой Годфри, старшей и первой кузиной Романа, не разделяв- шей большинство его выделяющихся качеств, кроме, что было очевидно, зеленых глаз Годфри. На уроке Английского, миссис Писарро, которая относила особое поведение Романа к проявлению схоластике, вызвала его прочесть отрывок из поэмы «Базар Гоб- линов»:

Кивнула им, дрожа. И – распустила косы.

Приметив взмах ножа, Едва сдержала слёзы.

К удивлению Писарро, как и для большинства в классе, его чтение было спокойным и почтительным, а слова мертвого языка, как и все остальное, наполнены достоинства.

По-детски торопясь, Припала к кружке с соком.

Напиться не могла Им, купленным за локон, –

Прозрачным, как вода, Хмельней вина любого.

В тот миг была отдать И голову готова!

В классе царила тишина. Эшли Валентайн закрыла свои глаза. Писарро была взволно- вана. Хотя, технически он делал то, зачем она его вызвала, за всем этим чувствовалась какая-то дьявольская подоплека.

Сок лился, как река,

И всё не шёл на убыль… Она пила, пока

Не заломило зубы…

Бедная девочка, – сказал Алекс Финстер.

Дункан Фритц тут же заявил, что прочел бы и лучше. Роман устало обвел их взглядом:

Гордитесь собой, ебаные филистеры?

-Мистер Годфри!

Простите, миссис П., – произнес он искренне. – Мне кажется, мы все немного испу- ганы происшествием в Килдерри парк.

Уши Питера оживились.

А после школы Роман подвез свою сестру домой.

Если Роман Годфри был загадочным, Шелли являлась эпическим прелюбодеянием тай- ны и загадки – на протяжении всех своих разнообразных путешествий, Питер не встре- чал такой вид. Шелли не была упырем, и Питер откровенно был в замешательстве,

кем во имя всех святых, ее вообще можно назвать; она была белым пятном для Свад- хистаны. Хоть она и училась в первом классе Старшей Школы и анатомически была девушкой, рост Шелли достигал семи с половиной футов, голова и плечи, огромные и сгорбленные, а кожа так же сера, как небо в конце Ноября. Паралич уже и без того деформированной половины ее лица не позволял произносить хоть какие-то связные слоги. Но второй, странной в ней вещью, были ее «ботинки», за неимением лучшего

определения. Она носила на своих ногах два герметично спаянных пластиковых куба, напоминавших размером ящики из-под молока.

Самым необычным было свечение.

Шелли забралась в машину, брат сел за руль и они поехали, Роман повернул свою голову и посмотрел прямо на Питера, встретившись с ним взглядом. Лицо маль- чика откровенное и бесстрастное, не оставляло никаких сомнений – он знает, что за ним следят. Роман постучал пальцем по носу: «Держи его чистым». Автомобиль раз-

вернулся, и Шелли помахала ему своей огромной ладонью. Питер ответил тем же. Он создал прецедент доброжелательности к этому существу, проходя мимо, подмигивал или коротко кивал, один раз остановил его и своей ногой избавил от клока туалетной бумаги, прилипшего к подошве одного из ее кубов. Годфри скрылись из виду.

Питер повернул голову к своему автобусу и обнаружил, что не единственный играет в Сегодня я шпион: из-за флагштока за ним наблюдала Кристина; обнаруженная она встрепенулась и скрылась в потоке учеников. Питер залез в автобус и сел, вытянул руку перед собой, изучая симметричные указательный и средний пальцы вместе, он сделал вид, словно проверяет маникюр. Его яйца были возбуждены.

***

Этой ночью Питер отправился в парк. Не было никаких следов девушки, кро- ме предупреждения от полиции, заявлявшей, что любой пойманный за вторжение на территорию в нерабочее время окажется под замком. Он вошел, перебирая кончиками пальцев решетки на заборе, и принюхался, пока не обнаружил это. Слова, что тут не осталось никаких следов – преувеличение, земля всегда хранит память подобных ве- щей. Это было за кустом, возможно в десяти шагах от периметра леса. Меньше, вы бежали. Место. Он лег там, где Брук Блюбелл была убита и, сцепив руки за головой, смотрел вверх на звезды и деревья на холме и несколькими милями далее на верхушку Белой Башни. Свет в ней никогда не гас.

Ее образы возникали в его голове. Не то чтобы он чувствовал любое родство с нею, кроме болезненного любопытства, но видел то, чем овладели все информацион- ные агентства, коллективно пожелали, ее Фото. Знаете, одними из тех, где она в форме болельщицы и улыбается кому-то мимо камеры, возможно, своей сестре или лучшему другу, или парню, или любому другому из бесчисленного количества людей, привлек- ших ее внимание, когда ее снимали. Фото, порнография вкупе с трагедией.

Он задумался, не сделал ли это Роман Годфри. Питер был на холмах этой ночью и что-то почуял, смутную, но и неприступную недоброжелательность. Но это было не- что, что соединилось со временем, и с больницей для душевнобольных вниз по дороге, можно ожидать самые неожиданные вибрации, проявляющиеся при полной луне. И

это был не первый случай, когда он почувствовал некие оккультные веяния в городе. Здесь было что-то еще, незримо присутствующее, ползущее под ногами, не имеющее ничего общего с живущими под солнце. Питер не мог ухватить это понятие целиком, но он знал, оно было тут, древнее холмов, под которыми находилось. Случались не- сколько раз, когда он, дремля в гамаке, видел змею, Библейски черную змею медленно и чувственно пожирающую себя с хвоста. Но затем его глаза резко открывались, и он глядел на небо через переплетения ветвей и раздраженно выталкивал этот образ из разума. Питер обладал величайшим талантом не терять сна из-за вопросов, на которые он не знал ответа, потому этот нарушитель его дремы действительно пошатнул равно- весие. Но это, чем бы оно ни было, живущее в самом темном месте под землей и гораз- до древнее холмов, не было тем же, что убило Брук Блюбелл из Пенроуз. Он знал это своей Свадхистаной. Мир это тело, и различные его части транслируют частоты

по-разному. Некоторые интенсивнее других, они находятся ближе к пульсации таин- ственной подоплеки, иллюзии иллюзий. Хемлок Гроув как раз такое место, и сущность под холмами – если она не была преувеличением – являлась частью этого, страшного и

неизведанного, как «сущность», что надзирает за тем, чтобы животные вдыхали то, что выдыхают деревья.

Могла ли девушка стать жертвой молодого, дикого упыря? Возможно. Это не их традиционный стиль, но потомство способно к сильной трансгрессии. Как и старые жены. И, хотя Роман не совсем подходил под этот тип, Питер сам был прямым доказа- тельством, насколько ошибочным может быть первое впечатление. Подул ветер, неся с собой запах травы, и он поднял руки, позволив ему пройти между пальцев, когда уви- дел нечто возле деревьев: свечение – нет, двойной блеск, светящиеся глаза: это была пара глаз, мерцающих, как у кошки. Питер поднялся. Появился Роман Годфри. Они стояли на расстоянии, глядя друг на друга. Их одежда шелестела на ветру, а цикады безразлично пели.

Каково это? – спросил Роман.

Каково что?

Роман колебался, руки вместе, ерзают. Испугался?

Убить ту девчонку.

Не ты один

Я не убивал ее, – сказал Питер. – Я думал это ты.

Роман, в замешательстве:

Я? Зачем мне это делать?

Питер пожал плечами:

А мне зачем?

Люди говорят ты оборотень, – ответил Роман.

Ты веришь всему, что говорят люди?

Роман продолжил:

Тогда, зачем ты сюда вернулся? Это твоя территория или типа того?

Шерсть на загривке Питера опустилась, определив никакой угрозы нападения.

Он сел по-индийски.

Территория это так буржуазно, – бросил он небрежно.

Роман, всматриваясь в него:

Уверен, что это был не ты?

Мог бы хоть постараться сдержать разочарование, – сказал Питер.

Просто спросил, – произнес Роман. Теперь он тоже сел и подобрал ветку, отломившу- юся от куста. – Тогда кто это был?

Медведь, – сказал Питер. – Пума. Оригинальное самоубийство.

Роман сломал ветку ниже середины и зажал половину между пальцев.

Странно, – сказал он. – Я знал ее. То есть не знал-знал ее. Но видел ее. На вечеринках и прочих штуках. Ей нравилась моя машина. – Ветка сломалась на четверть. – А те- перь, она мертва. Как, блядь, такое бывает?

Ага, машина симпатичная, – сказал Питер.

Также я знал твоего дядю, или кем он там был.

Винса? – спросил Питер.

Ага. Иногда, мы разводили костры, и он появлялся с бутылкой самогона. Мне нрави- лись его истории. Девчонок они пугали до чертиков, но знаешь, это же девчонки.

Питер кивнул, вторжение алкаша, пренебрегающего бритьем с пятнадцати лет, было такой вещью, которая могла поставить девушек с ног на голову.

Я не особо его знал, – сказал Питер. – Он называл меня Пити, и это мне не очень нравилось. Но он всегда давал мне договорить, когда Линда прерывала меня, и иногда он падал в обморок, все еще сидя за столом с открытыми глазами – это казалось мне каким-то фокусом. – Поддался он воспоминаниям. – Думаю, у него были серьезные проблемы.

Серокрылая моль пролетела рядом, и рука Питера дернулась ее поймать. Склон- ность к оппортунистическим зрелищам была у Руманчеков в крови, и он был абсо- лютно уверен, что сможет получить двадцать баксов от этого богатенького паренька, поспорив, что съест ее. Но его руки были не достаточно быстры, и моль упорхнула прочь.

Роман разломил ветку еще на половину и дал ей упасть на землю.

Я помню, как приходил сюда с отцом, – сказал он. – У меня мало воспоминаний о нем, но я помню, будучи еще совсем мальчишкой, был здесь, и что-то ужалило меня в ногу, знаешь, типа в перепонку между пальцами на ногах, помню его лицо. Насколь- ко беспомощным оно казалось. Потому что не мог понять, почему я так сильно плачу. Пока моя нога не опухла настолько, что пальцы начали походить на сосиски.

Что с ним случилось? – спросил Питер.

Роман сложил руку пистолетом и изобразил, как вышибает собственные мозги.

Бля-я, – отреагировал Питер.

Бля-я, – повторил Роман.

Мама говорит: мой отец мертв или типа того, – сказал Питер. – Не вдается в подроб- ности. Божья коровка.

Роман стряхнул божью коровку со своего лацкана.

Каково это, – спросил он. – Жить как, ну знаешь. Таким, как вы.

Питера не тревожило называться «Таким, как вы» – это уважаемая, фундамен- тальная граница жизни: имущих и неимущих. Питер не относил себя к беднякам.

Я думаю, всегда есть что-то за холмом, что я должен увидеть, – сказал он. – Напри- мер, что кроется в ботинках твоей сестры?

Лучи от пары фонариков высветили их в темноте и бесшумно загорелись поли- цейские мигалки.

Черт, – сказал Питер.

Все в порядке, – успокоил его Роман, но Питер уже бежал в сторону линии деревьев. Он остановился в той же тени, из которой появился Роман, который беззаботно глядел на фонари.

Заблудился, приятель? – сказал самый низкий, без шеи, с весом жира, как у штанги- ста.

Я в порядке, но, спасибо за заботу, офицер, – ответил Роман.

Это мальчишка Годфри – произнес другой, высокий и худой, с пронзительно агрес- сивным носом, тянущим к земле, согнутый как лук, готовый выстрелить.

Ты в курсе, что сейчас не детское время, – сказала Шея.

Я ночная сова, – ответил Роман.

Тебе нельзя здесь находиться, умник, – вступил Нос. – И мне плевать на твое имя.

Я кому-то мешаю, офицер? – спросил Роман.

Кто это был с тобой? – снова Шея. – Не тот ли грязный цыган? Что вы, две инкубаци- онные птички, делали тут такого, что не заслуживает порицания?

Разговаривали.

О чем?

О тайнах смертности, – парировал Роман.

Ладно, пошли, – сказал Нос.

Роман посмотрел на него, он смотрел в его глаза и на короткое время его соб- ственные блеснули как у кошки, что ранее и привлекло внимание Питера к нему, и он произнес, с нажимом, словно учил актера репликам:

Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице. Нос молчал. Его лицо побледнело.

Затем, он несколько раз коротко моргнул и выдавил:

Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице.

Что, – спросил Шея.

Роман посмотрел в его глаза:

Ага. Иди, парнишка.

Ага, – повторял Шея. – Иди, парнишка.

Слушаюсь, офицер, – сказал Роман.

Они вернулись к джипу, Шея бормотал:

Маленький жуткий засранец.

Как только они ушли, Питер вернулся к Роману.

Спорю, у тебя не часто отнимали деньги на завтраки, – пошутил Питер.

Герметичная почва, – сказал Роман. – Вот, что в ее ботинках.

Язык Питера замер на полпути между молчаливым принятием информации и попыткой ее понять.

Он ничего не сказал.

Роман лег на землю и приложил свое ухо к земле, как в фильмах про индейцев.

Ты чувствуешь это? – спросил он.

Что?

Чтобы это ни было оно… там, внизу.

Оу, – произнес Питер. – Это.

Хорошо, – сказал Роман. Он встал – Хорошо узнать, что не сходишь с ума.

Или, не ты один, – ответил Питер.

Облака проплывали над Белой Башней. А где-то явственно слышался звук поез-

да.

***

Из архивов Доктора Нормана Годфри:

Кому Тема: Позволь им есть гренки!

Дорогой Дядя,

Очередная неделя и снова обращаю к вам свой лепет. Мне кажется, вы открыли Ящик Пандоры, если бы не было так трудоемко нажимать клавиши кончиком ластика накарандаше – эти кончики пальцев, Всевышний (с помощью Доктора П.) счел обе- спечить возможностью, назовем ее, обильной, нажимать по одной клавише за раз. Мне кажется, будет достаточно легко попросить маму заказать мне какую-нибудь клавиату- ру с менее чувствительным сенсором, но я ценю, что каждое слово, выбранное мной

продукт целенаправленных усилий. Кажется многие, кому не надо столь тщательно подбирать слова, не ценят этого.

Итак, какие же новости с моего прошлого письма заслуживают внимания ласти- ка? (Ирония, избегавшая моего внимания, до этого момента – как удивительно!) Конеч- но – вы будете мною гордиться, Дядя, я последовала вашему совету и утвердила свою независимость перед мамой. Мы обедали в клубе, мама, Роман, и я, и когда принимали наш заказ, я заметила волнующее попурри, самых разнообразных цветов. И пока мама говорила Дженни, что я буду «как обычно», я безудержно схватила меню и энергично ткнула в него пальцем.

- Ты хочешь это, дорогая? – спросила Дженни, моя самая любимая из персонала клу- ба.

Нет, нет, – поправила мама, – мы возьмем ей «как обычно», я думаю.

Что означало, конечно же, тарелку нарезанной говядины.

Но, я покачала головой и снова принялась жестикулировать, указывая на свою прихоть.

Милая, – сказала мама, – тебе необходимо твое мясо.

На что Роман сделал едкую ремарку. Дженни, с которой он постоянно заводит легкий флирт (и, возможно, нечто большее за пределами ее работы – как утомительно пытаться следить за внеклассными занятиями моего братца), ухмыльнулась. Мама не показала взаимности.

Ее обычный заказ будет вполне удовлетворительным, – сказала она своим вопрос-у- лажен голосом. Который, признаюсь, убил мою решительность на корню, если бы не благословенное вмешательство Дженни.

Положив свои руки мне на плечи без намека на отвращение, она сказала:

О, она просто заботится о своей фигуре. Все эти милые мальчишки в старшей школе.

Я хотела расцеловать каждый из ее пальцев, один за другим, но сдержала себя глупой усмешкой, глядя на которую Роман с сожалением приложил платок, остановить потекшую слюну.

Хорошо, Шелли, – сказала мама, пугающая рациональность ее тона отражала повы- шенное раздражение нашей сплоченности, – какое бы решение ты не приняла, тебе с ним жить. Мне кажется, мы обе знаем, ты закончишь, сожаления, что не делала долж- ного выбора.

Она посмотрела на меня, очевидно ожидая молчаливого согласия. Как это уди- вило ее, когда я уверено, ткнула в меню еще раз. И хотя мама была, фактически, права

мой живот снова начал урчать, еще до того, как мы вернулись домой – я сдерживала голод всю ночь, чтобы доказать, я действительно способна жить с принятыми решени- ями. Без единого сожаления! – притягательный вкус различия между сладким абрико- сом и горьким шпинатом, чрезмерным перцем и лихим луком, целомудрием миндаля и сладострастием томата: праздник, если не живота, то духа. И, самое важное, я почув- ствовала, что мама заметила: я больше чем, какая-то живая – хоть и громоздкая – ма- рионетка, которая беспрекословно танцует под манипуляцией ее нитей; как вы мило подметили, я умная, автономная личность с собственными желаниями. Я верю, этим противостоянием ваша племянница заслужила немного, смеет ли она говорить такое?, уважения.

К другим новостям, я считаю перевод в Старшую Школу достаточно гениаль- ным. Моя учеба идет полным ходом; я продолжаю прогрессировать вопреки стандар- тизации: пока большая часть моих продвинутых одноклассников борются с сослага- тельными наклонениями Испанского и тригонометрическими функциями, я в своем углу – моем храме – позади, снимаю кости с классического Греческого и квантовых гипотез Бома (пища для ума – я признательна за рекомендации). Я также, это долж- но быть приятно вам услышат, завожу друзей в положительно головокружительном темпе! Кристина Вендалл одаривает меня добрым взглядом, когда никто не смотрит

прокладывает себе путь, я уверена, к надлежащему знакомству (словно слова могут предложить больше, чем благодать окна души); твоя Лета остается, что, я уверена, для тебя не новость, таким же добрым ангелом; и этот цыганский мальчик, о котором я пи- сала прежде, продолжает выражать мне свою прелесть. Какой же он дьяволенок! – на

несколько дюймов ниже парней его возраста, но шире в плечах (конечно, он все равно кукольных размеров по сравнению с вашей ласковой писательницей). У него смуглый цвет лица с черным хвостиком, подразумевающий использование вазелина, словно его прическа – результат выбора. Роман говорит, он оборотень. Мама говорит, он вреди- тель, и не иметь с ним ничего общего (естественно Роману – ей и в голову не взбредет включить меня в эти наставления).

Я надеюсь, что он не причастен к инциденту в Килдерри парк. (Я так плакала, когда услышала.) Конечно, если мне жить с принятыми решениями, полагаю, я должна заботиться о вопросах, на которые предпочитаю не знать ответа.

Всегда твоя, Ш.Г.

Ангел

Девственница положила аппликатор на полку, сполоснула руки и села на край ванны, ожидая. Не ответа; ответ она знала. Тест был для них, для доказательства, в котором, как она знала, они нуждаются. Или, по крайней мере, для определенной сте- пени доказательства, чтобы быть уверенной, что разговор начнется.

Свяжитесь с вашим доктором, если получили неожиданный результат, говори- лось на коробке. Это было одним способом все уладить.

Девственница посмотрела в окошко аппликатора. Она не боялась, а тем более, когда вспомнила, как он светился, нимб над его головой, сияющий не просто золотом, но всеми цветами мерцающего света. Она поднялась, глубоко вдохнула, надув живот, и, задержав дыхание, погладила руками сверхъестественную округлость, оставшиеся угли его идеального света внутри нее.

***

Оливия Годфри встретилась с Доктором Норманом Годфри в баре отеля Пенроуз в следующий полдень. Оливия была неприятно красивой женщиной неопределенного возраста. Она носила белый брючный костюм, с равнодушием Старого Света, что День Труда прошел уже неделю назад, с головным платком обрамляющим черные волосы и солнцезащитные очки «Джеки О». Она потягивала мартини. Доктор Годфри, статный человек среднего возраста с преждевременно седеющими волосами и бородой, и гла- зами, что в обычных обстоятельствах блестели великодушием, это было результатом сожительствующих черт его характера: глубочайшей доброты и практически полного отсутствия смирения. Но это не были обычными обстоятельствами и он его зрачки вы- ражали целеустремленность, его зеленые глаза Годфри стреляли вокруг, как при замед- ленной съемке. Она поставила скотч на стойку бара перед ним, когда он прибыл, что было им проигнорировано.

Что ты за это хочешь? – спросил он.

Хотя бы «Спасибо, Оливия», – сказала она своим аккуратным британским акцентом с крупицами континентального. В свое время она была актрисой в каких-то лицеях, и даже в момент крайней импровизации ее слова окутывало кольцо былого мастерства.

Он ровно посмотрел на нее. Ее самообладание было впечатляющим.

Не думай, отвечай. Была ли ты или этот ходячий комплекс Бога как-то причастны?

Ради всего святого, Норман, тебе на самом деле нужно быть чуть более конкретнее, – ответила она.

-Лета беременна, – промолвил он.

О. – Ее губы вытянулись в идеальную форму этого звука. – Чтож, думаю, ты пони- маешь, что я физически не способна на такое, а Йохан, мы оба прекрасно знаем его… наклонности несколько другого толка.

Я тут, блядь, не шутки шучу, – выпалил он. Бармен оглянулся на них.

Сбавь тон, – сказала она. – Сядь. – Она указала на стул рядом с ней. «Давай, Давай». Он сел:

Оставь сейчас же этот покровительственный тон, – сказал он.

Чтож, ты должен признать это довольно удивительное обвинение.

Мы не разбираем степень обвинения. Прямо сейчас это просто вопрос и ты дашь мне на него прямой ответ.

Нет, Норман, я к этому не причастна, – сказала она. – Ни, как я знаю, доктор Прайс, и откровенно, то, что ты сейчас спрашиваешь, выходило бы за рамки возмутительности, если бы было хоть на йоту менее мистическим.

Он наклонил свой стакан сначала в одну сторону, затем в другую, глядя как ли- кер доходит до каждого из края.

Ее тон снова став деликатным:

Тебе не приходило в голову, что, возможно… она не особо жаждет делиться со своим отцом спецификой обстоятельств зачатия?

Он поставил стакан, постучал по нему пальцем и горько усмехнулся.

Не желает? Нет. Этого нет – сказал он. Она взглянула на него.

Она говорит, что все еще девственница, – сказал Годфри. Она молчала. Он ответил на ее молчание.

Она говорит, – продолжил Годфри, – это был ангел.

Она молчала.

Она говорит он посетил ее летом, и она не говорила ничего до сих пор, потому что не хотела, чтобы мы все не приняли в изогнутом виде – ее слова – но она почувствовала, пришло время когда ей понадобилась наша помощь с… ребенком. И она взяла тест на беременность, так что ее положение точно не галлюцинации.

У нее есть парень? – спросила она.

В последнее время никого.

Она ходила в церковь?

-Когда это кто-то из нашей семьи посещал церковь, когда никто не умер?

А каково твое… профессиональное мнение?

Он взглянул на нее. Действительно ли она спросила.

Изнасилование – сказал он. – Она была изнасилована и ее разум отвергает его факт с помощью фантазии. Клинический термин для таких случаев – психогенная амнезия.

Ты говорил с полицией?

О чем? О своих подозрениях, что что-то произошло прошлым летом, чего она даже не подтвердит? Моя единственная надежда надеяться разговорить ее и все выяснить.

Ее брови поднялись:

Думаешь, это к лучшему?

Пытаться противопоставить ее убеждению, что ребенок, которого она носит, в свои семнадцать, есть продукт непорочного зачатия, возможность, что в любую минуту на поверхность всплывут реальные события, после того как бесповоротное решение будет принято?

Она кивнула.

А теперь, могу я спросить? Что могло натолкнуть тебя на мысль, о моем участии в этом?

Он изучал свое отражение, в настенном зеркале бара. Он обнаружил, что когда его волосы начали седеть, поддерживаемые аккуратной бородой, на него легла печать определенной архетипической авторитетности: у меня все под контролем. На самом деле он не мог найти разумного объяснения, почему он здесь. Прошлой ночью, его плачущая жена вышла из комнаты, оставив его сидеть, и его ребенок протянула к нему руку через стол с изяществом рассвета, и в этот момент, когда больше не осталось ничего рационального, у него появилось предчувствие. Мрачно и смутно с дерзким апломбом на любую рациональность, он ощутил влияние Оливии во всем этом. И это чувство, должно признать, не находилось под его контролем. Он не было разумнее объяснений его дочери. Оно делало его бороду лжецом. Но независимо от абсурдности его интуиции, беспомощности попытки озвучить ее, он понимал теперь правдивость и уродство ее маленькой функции. Она давала ему что-то для ответного удара.

Потому что я, блядь, не имею ни малейшего понятия, на что ты можешь быть способ- на боясь потерять меня.

Он уставился на нее. Она сняла свои солнцезащитные очки и встретилась с ним взглядом.

И тогда, твердая и злобная маска, защищающая его, к большому облегчению раскололась, он закрыл лицо руками и заплакал. Группа полупьяных юристов, претво- рялась, что не смотрит на него. Оливия нежно погладила своей рукой его сзади по шее. Другой, она вернула очки на место и взяв зубочистку с нанизанной оливкой, облизала ее своим языком.

***

Они зашли в свой привычный номер и занялись привычным разочаровывающим антагонистическим сексом, как делали уже несколько лет. После, Оливия лежала на его животе, куря сигарету, хотя, с некоторых пор, курить в этом номере было запреще- но, мысли о выборе другого, были настолько же не серьезны, как мысли птиц, решив- ших лететь зимовать на север. Это был не тот способ, которым все делается. Вниз, по

позвоночнику Оливии, там где заканчивался копчик, словно рельефная карта гор, блед- ный, округлый шрам, остаток грубого хирургического вмешательства. Доктор Годфри встал, заправив свою рубашку в брюки. Его глаза уставились в пол.

Где мой… – Он увидел, как ее нога элегантно раскачивалась в воздухе с его галсту- ком, зажатым между пальцев. Он потянулся за ним, но ее нога покачнулась прочь. Взяв ее за лодыжку, он забрал галстук и подошел к окну, обернув его вокруг шеи. Видимый через реку, берег Хемлок Гроув, с потоками пламени высвобождающегося из труб газа от разработки кокса, в настоящее время этим предприятием руководит Люксембург- ская сталелитейная компания, но однажды она была частью загрязняющей промыш- ленной династии Годфри, много жизней назад.

Он сел на край кровати и натянул носки. Оливия выдохнула дым и сцепила паль-

цы.

Я боялась, что ты серьезно имел это в виду, – сказала она. – В последний наш раз. Последний раз, который был еще весной, он сказал, что не думает, что позво-

нит снов. Это было новостью для них обоих, он сказал, что удивлен, возможно, даже больше чем она. То, как самая очевидная вещь, может быть самой немыслимой. Атлант пожал плечами.

Ясно, – сказала она, наконец.

У меня просто больше нет сил, – сказал он, объясняясь.

Сил для чего? – спросила она. Это был риторический вопрос, и в то же время самый верный. Их положение же не требовало ни одного. Сейчас это был вечный двигатель, старше приливов. Он знал женатых мужчин, убивших бы за такой шанс. Мужчин, убивших бы за нее. Ему пришло в голову, что когда-то он был таким мужчиной, заслу- живающим зависти и жалости.

Он ничего не сказал. Его лицо было как часто используемая губка, не способная держать влагу уже много лет.

Пожалуйста, – сказала она. Спокойное достоинство, с которым она произнесла это слово, противоречило тому, как она его использовала. – Пожалуйста… подумай об этом.

Без малейшего милосердия он солгал, что подумает, хоть и не собирался. Вместо этого он взял стакан, как эмоциональный новокаин. Если бы смыслом новокаина было онемение онемения. В свои последние годы без любви, Джейкоб Годфри был известен, за проведение долгих часов, стоя перед фасадом здания, который спроектировал на вершине самого высокого холма в долине. Он рассматривал свои владения, которые заработал, по собственному мнению, кровью и огнем, и знал, в эпилоге своей жизни, что все это мелочные, преходящие вещи, не имеющие в себе ни крупицы значимости, и что вот он одинокий и бесполезный богач с домом на холме, видимым и до сих пор забытым. Доктор Годфри провел всю свою жизнь, опасаясь той же участи и каждый, сделанный им шаг, был сопротивлением против этого, каждый шаг он делал к призва- ниям настолько противоположным, что приводили к одному: состраданию. Потому он и занялся психиатрией, встречей материи и духа. Он помогал людям, множеству лю- дей, и что еще можно об этом сказать? Я помогал. Скажите, что еще тут можно доба- вить.

Наконец он встал и сказал:

Я имел это в виду. Я не хотел, чтобы это произошло. Это было…

Из злобы, – перебила она.

Из слабости, – поправил он.

Согласимся согласиться.

Она протянула окурок сигареты. Он взял его в ванну и бросил в унитаз, затем, повернулся к зеркалу и поправил прическу. Оливия разминала руками свое лицо.

Страшный инцидент, – сказала она. – Девушка из Пенроуз.

Твоя дочь считает, это был оборотень.

У моей дочери впечатляюще богатое воображение. – Она перекатилась на спину и вытянулась в всю длину. – И все же, это ужасно эротично. Быть загнанным и растер- занным грубым зверем. Этого достаточно для кого-то, чтобы задрожать.

Он выключил свет в ванной и подошел к двери. Она не сделала ни единого дви- жения прикрыть наготу.

Я серьезно, Оливия, – сказал он. Она задумчиво улыбнулась:

Почему ты думаешь, что я этого не знаю?

***

В третью субботу Октября Роман подвез Лету и несколько друзей из кино. К этому времени разговоры о Брук Блюбелл зашли в тупик. Не было ни мишени для об- винений, ни лиц, кому выразить возмущение, ничего, что можно сделать, кроме числа охотников, пытающихся выследить существо, которое оставило призрачно ничтожное количество следов, нечего было сказать, кроме того, как бессмысленно, абсолютно бес- смысленно все это было. Оставляя невысказанным то, что все молчаливо принимали: по крайней мере, она была не здешняя.

Вскоре их осталось всего двое в машине Романа и он достал из своей куртки фляжку с водкой, которую выпил на протяжении фильма и наполнил заново, и поднес ее прямо к лицу Леты. Она отказывалась от нее весь вечер, что он считал ужасными упущениями ее манер. Она не сделала ни единого движения, чтобы взять ее, потому он потряс фляжкой, на случай если та как-то избежала ее внимания.

Она скрестила руки перед собой в виде креста и сказала ему убрать ее.

С каких пор? – спросил он.

С тех самых, – ответила она.

Повзрослев, Роман и Лета почти не виделись друг с другом; встреч их семьи не происходило со смерти отца Романа и двое из них не имели регулярных контактов до Старшей Школы. До этого Лета ходила в частную Эпископальную академию, но затем поняла, что элитарность ей не по душе: Роман не рассматривал ни одну из частных школ со стороны, кажущейся вполне логичной для такого как он, с простой и немысли- мой стороны находиться подальше от дома. Таким образом, когда они потворствовали своему взаимному любопытству, это было вызвано кровной связью, нежели друже- скими отношениями. Лета была маленькой и песочно-блондинистой девушкой с очень своеобразными особенностями, которые были настолько же далеки от общепринятого смысла этого слова, насколько и симпатичны, и если Роман был ртутным, лета была мистичной. У нее всегда было очень странное мировоззрение, она обозревала вещи

с видом, словно только что очнулась от затянувшегося сна. На самом деле эта черта только сблизила их – обстоятельство, кое ни в коей мере не радовало ее отца.

Роман сделал удивленное лицо:

Сделай глоток как цивилизованный человек.

Следи за дорогой, – сказала она.

Роман свернул налево на 443-ю. Они въехали в пасть лесного протока между двумя холмами, и темные ветви с обеих сторон, висели решетками над их головами.

Не будь грубой, – сказал он.

Мы можем это оставить? – попросила она.

Мы это оставим, когда ты прекратишь быть «Увидимся в следующий вторник» и выпьешь.

Роман, перестань.

Что? Ты беременная что ли?

Они ничего не ответила. Он посмотрел на нее.

Да ну нахуй, – он, ошеломленно.

Она нервно погладила свои волосы.

Я, блядь, просто не верю, ты врешь! – выпалил он.

Я… просто ждала подходящего момента.

Он выпил, и наконец-то бросив фляжку через плечо, остановил машину. Трасса 443 была дорогой с множеством ям и слепых углов, из-за которых происходили много- численные аварии.

Роман, заведи машину, – сказала Лета.

Он неподвижно сидел с головой, опущенной на руль.

Может я не сказала тебе, потому что не хотела, чтобы ты изображал королеву драмы.

Это Тайлер? – спросил он.

Тайлер был парнем, с которым Лета встречалась весной, о котором Роман думал не более как о капле от влажного полотенца, оставленного на кровати. Но теперь Ро- ман сидел глядя перед собой и в центре своего мысленного взора он увидел другого парня, в то время как пара когтистых рук, мрачно мерцающих по краям, обвивались вокруг его лица.

Это не Тайлер, – сказала она. – А теперь, пожалуйста, заведи машину и хватит драма- тизировать.

Тайлер покинул его разум, но эта темная фигура продолжала танцевать внутри, слишком близко.

Кто? – спросил он.

Я не хочу говорить об этом, пока ты не заведешь машину.

Он опустил стекло, вынул ключи из зажигания и бросил на землю снаружи.

Кто? – повторил он.

Видишь? Я знала, что ты устроишь из этого федеральное расследование.

Кто?

Она, скрестив руки на груди:

Ты звучишь, как самая глупая в мире сова.

Он закрыл глаза, желая, чтобы тени в голове пропали, но им было плевать от- крыты или закрыты его веки. Он открыл глаза, оторвал одну руку от руля и нажал на клаксон, раздался длинный пронзительный гудок.

Кто?

Роман, прекрати это.

Кто?

Роман, прекрати.

Он сконцентрировал внимание на руке, лежащей на клаксоне, слыша гудок слов- но находился под водой. Он на самом деле здесь, убеждал он себя, все меньше в это веря.

Хватит, Роман!

Палец, как чужой непослушно описывал круг в воздухе.

Боясь, она сняла его руку с руля и крепко сжала между своих ладоней.

Это был ангел, – сказала она.

Тень исчезла из его внутреннего взора и он ощутил растущее давление, давление ее рук на его. Он действительно здесь.

Это было что? – спросил он.

Это был ангел, – повторила она. Он молчал.

Буквально?

Это был ангел.

Он снова замолчал.

Расскажи мне об этом, – попросил он.

Как рассказать о танце тому, кто лишен ног? – спросила она.

У меня есть ноги, и они никуда не собираются уходить, – сказал Роман. Но, как и все, кто являлся по природе берущим, он знал, когда получал именно столько, сколько собирался получить. Хотя до этого момента он не получал настолько больше и вместе с тем настолько меньше, чем хотел.

Он открыл дверь автомобиля, наклонился наружу и подобрал ключи. Сделав большой глоток из фляжки, завел двигатель и выехал назад на дорогу.

Рассказала своим? – спросил он.

Они… осведомлены, – ответила она.

Роман поднял брови. Представил себе эту картину.

Мама пытается свыкнуться и признать это. Отец… отец хочет, чтобы я сделала аборт.

Святая корова, – сказал Роман.

Он думает, я все выдумала.

Роман не прокомментировал.

Но я рожу этого ребенка. – Заявила она со спокойной, не ищущей оправданий, несо- крушимой авторитетностью. – Смиритесь с этим.

Я вообще молчу, – сказал он.

Смирись с этим, – повторила она.

Роман аккуратно объезжал впадины, его пьяное вождение всегда более сосредо- точенное, когда Лета в машине. Никто из них не проронил ни слова, пока он обдумы- вал услышанное.

Она доверилась ему. Она не наслаждалась сокрытием этого от тех, кого любила. Ложь! На самом деле обладание этим чудом наполняло ее радостью воришки, наткнув- шегося на заброшенный храм – это было ее, только ее! Но теперь пришло время де- литься этим; это больше не принадлежало одной ей. Досадно.

Роман не стал заводить разговор снова, он взял свой iPod и запустил их песню в аудиосистему. Их песней была брит-рок баллада о богатой девочке, которая имела интимные отношения с бедным мальчиком во время каникул в младших классах. Их совместная любовь к этой песни была личной шуткой между ними, единственными членами из собственной группы, которые способны оценить уникальную позицию рождения с привилегиями. Лета начала напевать, и Роман добавил громкости еще на четверть и подхватил вместе с ней.

Ты никогда не делала, что большинство…

И вскоре громкость было уже некуда прибавлять и они вместе, Роман и Лета, пели во весь голос, ее волосы развивались из стороны в сторону, пока она танцевала сидя на пассажирском сиденье, а он болтал коленями и изображал, что барабанит по рулю.

Ты никогда не будешь смотреть на свою жизнь, как раньше…

Они начали другую песню, когда заметили бродягу, ошивавшегося в Киллдери парк, лежащим посреди дороги, прямо на их пути. Роман ударил по тормозам и маши-

на с визгом, повернувшись перпендикулярно, грубо остановилась. Воздух наполнился горечью горящей резины, а радио продолжало.

Потому что нет ничего другого делать…

Роман выключил музыку и спросил Лету в порядке ли она.

Она кивнула, глядя на мужчину. Он лежал на своей спине, морщась и интенсив- но сжимая пальцами виски, словно пытался что-то оттуда выжать.

Мы должны ему помочь, – сказала она.

Роман выразил несогласие. Но как же все сложно с этими девчонками и их мне- ниями. Он включил аварийные огни.

Тебе лучше остаться здесь, – сказал он.

Они оба вышли, но лета осталась у машины, а Роман аккуратно подошел к муж- чине. На его рубашке был рвотный след, и он пах как помойка. Роман спросил, все ли с ним хорошо и мужчина решительно замотал головой из стороны в сторону из негодо- вания от услышанного вопроса от Романа.

Это не правильно, – сказал мужчина.

Хотите поехать с нами, – спросила Лета.

Роман поморщился:

Вызвать скорую, тоже хороший вариант.

Я не хочу видеть, – сказал мужчина, инфантильно скуля. – Я не хочу виде-е-е-е-ть эт- о-о-о.

Роман отступил в сторону и набрал 911, а Лета подошла ближе. Он старался остановить ее, пока ждал ответа, но она уже наклонилась к мужчине.

Как ваше имя? – спросила она.

Я не знаю, здесь мужик на дороге, я его чуть не сбил, – сказал Роман в трубку. – Я думаю он шизофреник или около того.

Мужчина посмотрел на Лету с ужасом непонимания. Оболочка его мертвого гла- за дернулась.

Как ваше имя? – снова повторила Лета, со сверхъестественно мягким врачебным так- том, словно медсестра в исполнении Ингрид Бергман.

Ох, 443, – продолжал Роман, – двумя милями южнее Белой Башни. Прямо перед Ин- дейским ручьем.

Во взгляде мужчины чувствовалась какая-то отчаянная важность, необходимость высказаться.

Уроборос, – прошептал мужчина.

Так вас зовут? – спросила Лета.

Он просто, уф, он просто был тут, посреди дороги. Ему действительно нужна кака- я-то помощь.

Его взгляд соскользнул с ее лица. Слезы хлынули из единственного глаза.

Сегодня я видел Дракона… – сказал мужчина.

Она протянула руку.

Не… – крикнул Роман.

Но мужчина уже взял ее руку и сжал, как цветок, который, как известно, завянет после него.

Я Лета, – произнесла она.

Что? – сказал Роман. – Мое имя?

Он повесил трубку и осторожно отвел Лету в сторону.

Слушай, друг, – начал он, – как насчет того, чтобы тихонько отойти в сторону, чтобы нас никто не сбил?

Он проглотил собственную антипатию и предложил мужчине руку. Глаза бродя- ги встретились с его. Видящий глаз, как окровавленное молоко, блестел на свету фар, а затем с опаской замигал. Роман попытался выдавить нечто вроде улыбки, эти усилия

выглядели, будто он пытался поднять несколько тон камней над головой. Видящий глаз превратился в шип, вонзившийся в Романа, и мужчина поднял свои руки, словно защи- щаясь, и они трепетали и махали из стороны в сторону, безумные и изнеженные, пока он кричал во все горло.

Боже! – сказал Роман, отпрянув назад.

Мужчина отчаянно начал ползти к краю дороги

ТЫ! – кричал он. – ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ!

Роман спокойно стоял и молчал. Он почувствовал давление на свою руку; Лета тянула его к машине. Его глаза уставились на мужчину, который продолжал двигать- ся к кювету, а его ноги продолжали беспомощно толкаться об землю, как машинка на пульте управления, в руках злобного ребенка.

Я не хочу видеть, – жалостливо сказал он себе, и повторял эту фразу еще долго после того, как машина исчезла из виду.

Она сидели в машине в гробовом молчании. Как только они пересекли Индей- скую реку, Лета взглянула на Романа. Лунный свет на его безразличном лице, скользил как шелк на серости камня. Ее рука нежно легла на его и застыла.

Позже тем же вечером, Роман сидел за столом в темной столовой комнате, потя- гивал из фляжки и медленно считал количество кристаллов, из которых состояла лю- стра – 160, он хорошо знал, но производное 40 и четырех звучало комфортнее и спо- койнее для него – когда эти кристаллы озарились, от слабого света

Что ты делаешь? – спросил Роман.

Шелли занимала весь дверной проем. Она была одета в бесформенную ночную рубашку и излучала слабое свечение, ее индивидуальная особенность, когда она пере- живала волнение или тревогу.

Жажда? – сказал он, предлагая фляжку.

Она не пошевелилась, и в ее глазах было оправданное опасение, что после при- вычной тишины, дом Годфри разразится взрывом.

Я в порядке, – неубедительно произнес он. – Я… просто думал.

Ее свечение мягко плескалась в перекрытиях люстры, как свет в крытом бассей- не. Он отодвинулся от стола.

Я уложу тебя, – сказал он.

Они поднялись на чердак, где Шелли спала на груде королевских размеров ма- трасов, скрепленных вместе лентой, натянутой крест-накрест. Шелли не очень-то дружила с кроватными каркасами. Стены от пола до потолка были выложены книгами, в одном краю размещался мольберт, а в другом старинная астролябия, составленная из латунных концентрических колец. Потолок был испещрен множеством светящихся в темноте наклеек звезд и луны.

Шелли села на кровать. Роман стоял возле астролябии и расположив пальцы на внешнем кольце, следящим за орбитой. Он рассматривал потемнение пыли на кончике пальца, глубокомысленные завитушки и водовороты, дающие отпечаток, но не под- сказку. Снаружи, раздался крик совы, и свет Шелли расплылся под ее рубашкой.

Он вытер палец об джинсы и подошел, сел на край ее кровати, отвернувшись от нее. Она ждала, что он что-то скажет.

Мягко он начал напевать с закрытым ртом. Она широко улыбнулась и присоеди- нилась к нему. Он начал петь текст, а она продолжала держать мелодию.

- Этот маленький мой свет, – пел он, – Я дам ему светить…»

Он повернулся и провел пальцами по щеке Шелли, оставив слабый, светящийся след на пути.

Давай, – произнес он. – Почистим твои зубы и сменим обувь.

29 Октября после полудня, Роман удивил Питера, отправив ему на Английском запи- ску. Прошел месяц; сегодня ночью была Луна Охотника. Отношения между ними не развивались с их ранней встречи, что, как считал Питер, было к лучшему. Роман был нестабилен, как монета, крутящаяся на столе: чем ближе она к остановке, тем с боль- шей скоростью одна сторона сменяла другу. Он не был ни орлом, ни решкой. И все потенциальные результаты их продолжающейся ассоциации не казались Питеру ис- ключенными из обширной Иерархии Дерьма Без Которого Он Мог Бы Жить.

Но, затем, без предупреждения, хотя и в соответствии с его подвижной натурой, Роман передал Питеру вырванный кусок бумаги с обезоруживающе простым вопро- сом:

Можно посмотреть?

Передаем записки, мистер Годфри? – сказала миссис Писарро.

И не думал об этом, мадам, – ответил он.

После звонка, Питер подошел к Роману. Он спорил сам с собой весь урок и при- шел к выводу, что удовлетворить любопытство парня куда разумнее, чем укрыватель- ство – отговаривать его, только подольет масла в огонь. Но, по правде, его кровь Ру- манчеков не позволила ему упустить возможность покрасоваться.

Приходи к пяти, – сказал он.

Ебаный страус, этот цыганский анальный пират зовет тебя на свидание? – спросил Дункан Фритц.

Съешь тампон, неотесанный монголоид, – огрызнулся Роман.

Небо было под иерархией красного, когда Роман прибыл к Руманчекам. Питер прово- дил его в трейлер, полным библейского наследия и удобно расположенного недостатка мебели, и ладана, и лечащих камней, и коллекции Голливудских музыкальных пласти- нок, и фигурок мастеров времен Ренессанса, и невозвращенных библиотечных книг, и уголка, посвященного Индийскому Богу Ганеша, светящейся Рождественскими огня- ми, как Гваделупская Дева Мария. Роман сконфуженно остановился у последней. Он спросил, являются ли они индусами или кем-то таким.

Питер помотал головой.

Это Бог нового начла. Но, я не уверен, знал ли это Николай. Он всегда называл его Джамбо и просил одарить его между ног тем же, как его нос. Ник был настоящим неу- чем, – добавил он.

Он провел Романа в кухню и представил Линде, которая засовывала противень с печеньем из арахисового масла в духовку. Она была удивлена, когда Питер проин-

формировал ее, что упырь посетит их после школы: с момента, как ее сын будет отсут- ствовать вечером, это дает ей кого-то, для кого можно готовить. Она усадила ребят за кухонный стол и спросила, хотят ли они молока.

Конечно, – сказал Роман.

Милый? – спросила Линда.

Молочная кислота, – ответил Питер.

Точно, точно, – опомнилась она. Наполнив Роману стакан молока, указала на свой живот, вращением пальца. – Оно делает смешные вещи с его животиком, – объяснила она.

Глаза Питера блуждали за окном, наблюдая закат. Он дышал, как заметил Роман, с некой тревогой, потирая руками оба бицепса, как курильщик, вспоминающий, как давно он затягивался сигаретой в последний раз.

Итак, – начала Линда, – какие планы после выпуска?

Роман пожал плечами, словно это был вопрос такой же важности, что и о планах на выходные.

Думаю, мама купит мне какое-нибудь неплохое местечко в колледже.

Здорово, – сказала Линда.

Рука Питера схватила нож для масла со стола, независимо от каких-либо сзна- тельных мышечных команд. Она положила свою руку на его.

Он нервничает перед этим, – объяснила она. – Гормоны.

У меня есть «Занакс», – сказал Роман. Питер отказался.

Может чуть-чуть, попробовать на зубок, – сказала Линда.

Роман вынул свой контейнер для мятных леденцов и выудил две таблетки, одну он дал Линде.

Это больно? – спросил он Питера.

Питер покачал головой:

Не заметишь, если тебя переедет автобус.

Ты все еще… ты? – поинтересовался Роман.

Питер посмотрел на него. Гадая.

Линда потянулась и ухватила грубую щеку сына.

Он хороший мальчик – сказала она, подергивая плоть своими пальцами с жестоко- стью истинной любви. – Он радость его матери, милый маленький кролик.

Несколькими минутами до половины шестого трое из них вышли наружу. Лин- да проводила Романа к двери, в то время как Питер уже стоял на улице. Он снял свою одежду. Его тело коричневое с густыми островками черных волос. Пенис не обрезан. На правой стороне его ребер была вытатуирована буква, маленькая «г».

Что значит эта «г»? – спросил Роман.

«Гуляй, гондон» – ответил Питер.

Он шел вперед, распуская хвостик и волосы падали ему на плечи. Казалось, будто запах ниспадающей ночи успокаивал его расшатанные нервы и он двигался с грацией и авторитетом, не меньшим, чем выражала земля под его ногами. Воздух был практически беременный ожидаемой магией и угрозой, что с запозданием почувство- вав, Роман спросил в безопасности ли они тут.

Все в порядке, – успокоила Линда. – Просто стой позади.

Роман щелкнул пальцами и сказал:

Блядь.

Что? – спросила она.

Забыл принести Фрисби.

С тяжестью шамана, Питер поднял средний палец. Он взглянул на остатки солн- ца, закатывающегося за горизонт, как красный Меркурий и опустился на колени, голо- ва наклонена и волосы спадают на лицо. Он ждал, пока прозвучит тайное имя. Линда сжала руку Романа. Фетчит сел, с задранной вверх ногой и неторопливо принялся вылизывать себя.

Затем по плечам Питера пробежал спазм. Его ладони сжались, и пальцы врылись в грязь. Хватка Линды стала крепче. Питер закричал так, как нечто, о существовании чего на земле Роман даже не догадывался. Питер упал на бок, его лицо исказилось, словно его вытягивали тысячи невидимых крючков и мускулы задрожали, как змеи в безумной пляске, под кожей. Кот забежал в трейлер. Питер вцепился в пульсирующую плоть на своем животе, оставив мясистые раны, с пробивающейся через них влажной щетиной. Он схватился за кожу и решительно разорвал, плоть сошла, словно костюм для подводного плавания, обнажая кроваво-матовый жилет меха. Роман зажал ладонью нос, как только зловоние падали заполнило воздух, и небрежно то, что еще раньше было известно, как Питер сломилось в своей задней части, его нижняя часть била ла- пами освобождаясь от человеческого одеяния. Мокрый хвост прорвался и распрямил- ся. Оно выло все чаще и жалобнее, пока пасть прорывалась через его губы, раскрыва- ясь и закрываясь, его старое лицо было натянуто вокруг, как устаревшая маска. Оно перевернулось на четвереньки и яростно отряхнулось, разбрызгивая кровь, превращая ее в туман и лишая себя остатков людской кожи в буйной тряске.

Теперь перед ними в сумерках стоял волк. Роман пошатнулся к Линде; он поте- рял центр гравитации. Он не совсем знал чего ожидать от сегодняшнего визита сюда, гораздо меньше, чем открытие двух важнейших истин жизни: что человек может стать волком и, что если у тебя есть привилегия наблюдать подобную трансформацию, то это самая правильная и естественная вещь, которую ты когда-либо увидишь.

Бля, – прошептал Роман.

Волк был огромным животным, высоким и гладким и царственным, как королева луна, сверкнувший желтыми глазами новорожденного, он поднял губы, обнажив белые клыки, и вытянул передние лапы, мех шевелился в воздухе. Глаза Линды увлажнились, наполнившись абсолютом материнского эгоизма, и Роман с чистым восхищением за- видовал клыкам, тем белым, блестящим клыкам, злорадствующим над теми, у кого их нет. Конечно клыки оборотня более длинные и искривленные, больше присущие се- мейству кошачьих. За ними последнее слово; как только челюсти сомкнуться, ничто на земле не вырвется из них. Лупус сапиенс: мудрый волк. Так, Роман, живущий тут всю свою жизнь, наконец-то увидел, истинного хозяина леса. Все остальные – слуги.

Превращение полностью завершилось, Фетчит вышел из трейлера и подошел к волку, который императивно и отчужденно обнюхал кота, прежде чем обратить свое внимание на остатки плоти, из коей он был рожден, и погрузиться носом в ее кучу, с характерным хлюпающим звуком.

Можно мне… погладить его? – спросил Роман, немного придя в себя. Не совсем до той степени в которой он был.

Не когда он ест, – ответила Линда.

Питер, – позвал Роман.

Волк закончил ужин и оглянулся, нос комично был выкрашен красным, и не- возможно было сказать, было ли, или нет узнавание людей в этих старых глазах. Что, однако, было, это уверенное отсутствие типичного для собак проявления привязанно-

сти или интереса. Оборотни, в отличие от других видов, которых они представляют, не вьючные животные. Что определяло полный смысл быть оборотнем. Это было дикое существо, космическое и непостижимое, как все по-настоящему дикие существа, и, ведая всем миром запахов, он развернулся и манерно пошел к деревьям и с шорохом исчез.

***

Через три дня после Ночи Охотника, Кристина Вендалл пробиралась через лесные заросли за своим домом к Валгринс, сделать тайные покупки. Тайлер Лэйн, одиннадцатиклассник, позвал ее в пятницу на свидание, и, мало того, что она побо- рола себя, согласившись, она также планировала сделать что-то, чтобы превзойти его ожидания. Кристина не обладала такой репутацией – на самом деле е репутация была полностью противоположной – но недавние внутренние предзнаменования, связанные с приливами и отливами, предполагали некоторые изменения. Люди меняются – кто сказал, что нет? Алекса и Алиса не покупали это и смеялись, что она все еще краснеет при слове менструация. Кристина краснела. Но люди могут меняться, и если она хочет стать великим писателем своего времени у нее есть обязанности расширять свои го- ризонты. Итак, она запоздала с развитием, это давало ей Персонажа – перипетию, как они называли это в классе драмы, поворот – но теперь, ей нужен был Материал. Близ- няшки благополучно сформировались, когда им было по десять, потому они не пони- мали ее. Они думали, что знают все, но это не так. Насколько они знали, у нее даже не было первого поцелуя. Были вещи, которые они не ведали. Кассирша неодобрительно поджала губы, но молча оформила покупки Кристины. Пизда! возмутительно гремел голос Кристины в ее разуме, с таким пылом, что она мгновенно встрепенулась, не ска- зала ли это вслух.

Видите! Кто будет подозревать девочку, неспособную произнести вслух слово менструация, разгуливающую и называющую людей пездами и жирными старыми коровами у себя в голове? Маленькая дерзкая сучка! Она увидела отражениесвоей ми- молетной улыбки в зеркале на потолке. Заплатила свои деньги, но у нее все равно было чувство, будто она крадет.

Возвращаясь тем же путем, она крутила пакет на запястье по и против часовой стрелки, когда увидела в земле кроличью нору. Остановилась. Это напомнило ей ее сон. Она посчитала это очередным неблагожелательным оккультным индикатором внутренних изменений, возвращение повторяющегося сновидения, не посещавшего ее годами. Это был простой сон. Она внутри завода, в котором была и прежде, в его тем- ноте можно почувствовать обе стороны своей кожи, и что-то находилось рядом с ней.

Существо того же цвета и запаха, что и тьма. Но, она различала его присутствие; есть разница между местом, где ты единственное живое существо и где ты не один, и что-то здесь – живое. И только одно место, чтобы спрятаться: в темноте она может разглядеть контуры только большого котла, завалившегося на бок. Конечно, если она не знает что здесь за существо, она не может знать чего оно хочет, и есть ли причины прятаться. Но она не может пойти на такой риск, потому она подходит к котлу, кладет руки на край и всматривается вглубь. Что если спрятаться, значит отрезать путь к бегству? Что если внутри котла что-то страшнее? Или там вообще ничего нет? Настоящее бездонное ничто? Но здесь, на заводе, темное существо рядом с ней, и она может чувствовать,

как его не тень падает на нее, оно прямо за ней, и она не знает, что оно захочет с ней сделать, если она обернется посмотреть. Она парализована. Она не знает что делать, повернуться и встретиться с этим лицом к лицу или Прыгнуть В Дыру.

А затем она проснулась.

- Порой ты бываешь такой странной. Тебе надо повязать голову платком и пойти в Са- рай Мозгов, – сказала Алиса. (Сарай Мозгов было распространенным прозвищем для Нейропатологической Лаборатории на холмах Хемлока, в котором хранилось свыше трех тысяч образцов человеческого мозга, являвшихся предметом огромного внимания среди местных подростков.)

Ну и что с того? У некоторых людей забавные сны. И бывают моменты, когда они чувствуют, что каждая клеточка их тела заражена раком, или что когда они дышат, они выдыхают чистый кислород, а вдыхают углекислый газ. Или заливаются исте- ричным рыданием, когда смотрят видео в Интернете, где слон рисует собственный портрет, как недавно Кристина в компьютерном классе, по не более выразительной причине, чем показавшееся ей, что вся безымянная грусть, когда-либо пережитая ею или вся эфемерная жизнь, заключенная в эфир матрицы, есть лишь часть этого видео, созданного для легкого развлечения. Она, поздно и таинственно повзрослевшая, с

назначенным на пятницу свиданием с одинадцатиклассником и с планами просто пока- зать кому-то, что личность способна меняться, такая вот перипетия и что ж!

Пройдя кроличью нору, чуть дальше по тропинке, что-то еще попало в ее поле зрения – нелепое цветное пятно – ткань, платье. Сначала она подумала, что это бродяга и напряглась, но… разве бродяги носят розовое? Она подкралась на несколько шагов, взглянуть. Это была девушка. Лежала на сухих листьях, примерно одного с Кристиной возраста, чуть старше. Лицо красивое, но по-клоунски облепленное мошкарой и тело блестит, словно она не смыла вчерашний макияж, и кем бы она ни являлась, Кристи- на не была знакома с ней по школе, хотя у нее было легкое чувство узнавания. Глаза девушки широко открыты и смотрят в небо застывшим, невидящим взглядом так, как представляла себе Кристина взгляд людей, сидящих на Фенциклидине, хотя даже не знала что такое Фенциклидин, кроме как по нескольким случайным историям отца близняшек, о людях его употребляющих.

Кристина шагнула вперед и начала спрашивать девушку в порядке ли та, но осеклась. Она уронила пакет, содержащий один блокнот, одну перьевую ручку, один диетический чай, и одну упаковку презервативов.

Девушка лежала на земле, ветки и листья застряли в ее распущенных волосах, руки вывернуты под неправильным углом; на груди ее розового платья непристойное изображение кекса и ее кожа и губы оттенком схожи с резиновым клеем, и, как это укрылось от взгляда Кристины: нижняя часть девушки отсутствовала.

Кристина нагнулась к стволу дерева. Нет, сэр. Очевидно это розыгрыш, какой-то дурацкий прикол. Это даже не выглядело правдоподобно со второго взгляда. Скоро Хэллуин и какие-то ребята притащили это из торгового центра и бросили здесь, чтобы какая-нибудь глупая маленькая девочка, прямо как она, нашла это и испугалась. Она, скорее всего, видела ее где-то, на какой-нибудь витрине ужасов, вот почему она «уз- нала» ее. Наверняка ее снимает скрытая камера. Хорошо, если такова ваша игра, она сделает несколько изменений, вот ее золотой шанс.

Ох, – сказала она торсу, – ты меня действительно напугала. – Ее голос изображал, как она представляла себе, тон из порнографии. С которой она не была лично знакома, но

иногда близняшки имитировали. – Ох, ты выглядишь немного бледной. Хочешь… рот в рот?

Она была очень удовлетворена собственным представлением. Невидимые шут- ники где-то в деревьях получат настоящую бомбу для их розыгрыша. Чтож, держите свои штаны, ребята. Она встала на колени, вспыхнула от собственной смелости – что за маленькая шлюшка!

Боже, – сказала она, – у тебя такие милые губки.

Она поднесла свой рот к манекену. Рот манекена был серым и мутным и пах так, как ели бы вы не смогли перебороть смутное желание понюхать банку с компостом.

Кристина отпрянула назад, ее тошнило. Именно тогда она заметила серо-белое дви- жение в нижней части живота, что она сначала подумала, было что-то, что пыталось найти путь наружу. Но затем, как удар, она рассмотрела много и много маленьких пульсирующих жрущих штучек, которые не пытались выбраться; это было последнее, чего они хотели.

***

Кто я? Какая у меня собака в этой борьбе? Я убийца.

Бу.

ЧАСТЬ II

БОЖЕСТВЕННОСТЬ

Орден Дракона

Из архивов Доктора Нормана Годфри:

НГ: Никто не использует это слово, мистер Пульман.

ФП: Это ебаная психушка, это между строк. Проверьте мои записи. Моя удача – дерь- мо, не моя голова.

НГ: Я проверил. Никаких признаков психоза, и ваше МРТ в порядке, но что-то случи- лось в субботу ночью, вы согласны?

ФП: …

НГ: Вы что-нибудь помните об этом?

ФП: Проверьте мои записи. С моей головой все в порядке. НГ: Хотите обсудить это?

ФП: У вас есть имя?

НГ: Мое имя Норман. Доктор Норман Годфри. ФП: Зачем вы мне это говорите?

НГ: Зачем вы спросили?

ФП: Думаете, я не знаю кто вы?

НГ: Разве это важно как меня зовут? ФП: Зачем вы со мной говорите?

НГ: Довольно честно. Потому что моя дочь попросила. Вы встретились с ней в суббо- ту, помните?

ФП: …

НГ: Давайте поговорим о той ночи, мистер Пульман. ФП: Если мы заговорим о ней, вы запрете меня здесь.

НГ: Френки, вы уже сказали больше, чем достаточно об этом, чтобы волноваться об этом. Я просто хочу дать вам шанс, объяснится. Итак, вы постоянно повторяли параме- дикам, что «они» сделали это с вами. Кого вы имели ввиду?

ФП: …

НГ: Вы сказали, «они» убили вас. ФП: …

НГ: «Они» это правительство?

ФП: У меня что, хуй во рту? Я, блядь, не сумасшедший. НГ: Это голоса?

ФП: …

НГ: Они говорят с вами? ФП: Я вижу вещи.

НГ: Как например? ФП: (неразборчиво)

НГ: Что вы видите, мистер Пульман? ФП: Кто умрет еще.

НГ: … Мы можем на минуту вернуться назад и разобраться с тем, что вы подразумева-

ете, говоря, что были убиты?

ФП: А что, блядь, это обычно значит? НГ: Но вы сейчас сидите передо мной. ФП: Они вернули меня назад.

НГ: Как они это провернули?

ФП: Кардиоцеребральное воскрешение.

НГ: Понятно… Можете мне рассказать про Уроборос, мистер Пульман? ФП: Где вы это слышали?

НГ: Это еще одно, что вы постоянно повторяли. Можете рассказать мне об его значе- нии?

ФП: Куда девается душа? Вот почему они убили нас. План, это все их план. Это не правильно. Это не правильно, что теперь мы видим эти вещи. Я не хочу их видеть. НГ: «Нас»?

ФП: Сегодня я видел Дракона…

НГ: Мне трудно вас понимать, мистер Пульман. ФП: Я видел это. Я видел это внутри нее.

НГ: О чем вы говорите? Что внутри кого? ФП: Это внутри вашей маленькой дочки.

***

Если Брук Блюбелл только покачнула улей, Лиза Уиллоуби ударила по нему ку- лаком. Как Брук, Лиза была родом из Пенроуза, но зверь, ответственный за это, оста- вался местным. Поскольку тело не было обнаружено несколько дней, некоторые части до сих пор оставались, не найдены, но самым затруднительным было продолжающееся отсутствие следов. Следы рассказывают историю. Они рассказывают историю, что это за животное и чего оно хочет и как это вплетено в полотно его экосистемы. Животное таких размеров оставляет следы, они рассказывают его историю, у них нет выбора. Но природа не терпит пустоты, и длинные языки готовы более чем заполнить ее. Страх зажигательная смесь; он разжигается с тупостью. Сбежавшее цирковое животное, сбе- жавший сумасшедший, Снежный человек, тайный эксперимент инопланетян, тайный эксперимент Белой Башни, оборотень. Шелли Годфри.

5 Ноября, Роман поймал двух парней загнавших его сестру в секцию шкафчиков девятиклассников. Она сидела на полу, голова между коленей, стоная и пуская слюни, пока толпа смотрела, как парни издеваются над ней.

КТО ЛУЧШЕ НА ВКУС – ТЫ ДЕЛАЛА ЭТО МЕДЛЕННО ИЛИ БЫСТРО – КТО СЛЕДУЮЩИЙ – КТО СЛЕДУЮЩИЙ –

Роман расчистил локтями путь через школьников, и воцарилось молчание, когда он остановился, его зеленые глаза Годфри были отнюдь не добрыми. Парни попяти- лись к шкафчикам, тщетно и глупо лепеча о своей невиновности. Роман посмотрел на свою сестру, на полу. Ее голова все еще наклонена вперед, и массивные плечи подра- гивали от слез. Он перевел взгляд на глаза второго парня и тоном, поражающим своей причинностью сказал:

Поцелуй его. Поцелуй его милый маленький ротик.

Второй парень схватил своего друга и их губы соединились. Первый парень выкинул сжатый кулак в дружеское ухо. Роман уперся одной ногой в шкафчик и помог

Шелли подняться, пока двое друзей боролись на полу, первый яростно отбивался коле- нями и ногтями, пока второй продолжал к нему тянуться. Шелли и лампы под потол- ком асинхронно замерцали.

Когда перерыв закончился, Роман подошел к Питеру, который стоял у стены здания, напевая модную современную R’n’B песню и вырезал непристойные иероглифы на кирпичном фасаде, позаимствованным из кабинета биологии лезвием. Новости о вто- рой девушки не удивили его, лишь время, которое заняло ее нахождение. Теперь он знал, что происходит, или, по меньшей мере, достаточно, чтобы знать, что он предпо- чел бы думать о чем угодно, кроме этого, но, конечно, теперь ему придется стряхнуть упыря со своего хвоста.

Пау- Вау, – сказал Роман.

Прозвенел звонок и они пошли на баскетбольную площадку и сели, облокотив- шись на сетку забора, спугнув несколько голубей.

А ты… уверен, что это был не ты? – спросил Роман.

Я никогда не гуляю на пустой желудок, – ответил Питер.

Есть трава? – сказал Роман.

Питер достал немного из кармана.

И это был не я, – продолжил Роман.

Знаю, – отозвался Питер.

Роман скрыл свое уныние от отсутствия подозреваемого. Он указал на тротуар, имея ввиду землю, то, что под ней.

Думаешь это…

Нет, – сказал Питер. – Это что-то… страннее.

Насколько страннее?

Питер пожал плечами и прикурил косяк. Роман знал, он знает больше, чем гово- рит, и Питер смакует удовольствие, оттягивая момент.

- Варгульф, – произнес он.

- Что? – переспросил Роман.

- Варгульф, – повторил Питер. – Волк нападает, только если голоден, или спровоциро- ван. Если он в порядке. Варгульф, это волк, который сошел с ума.

Как это сошел с ума? – спросил Роман.

Не ест то, что убивает, – ответил Питер. – Это не способ. Это болезнь.

Ты уверен, что это именно оно? – сказал Роман.

Питер передал косяк Роману, кивнул. Он ощутил это еще в первую луну, и в по- следнюю он наткнулся на его запах, но не мог избавиться или разгадать свое открытие; это было не похоже ни на что, что он когда-либо встречал; это не говорило ничего о поле другого волка или намерениях, это был просто запах… злобы.

Это кто-то, кого ты знаешь? – спросил Роман.

Я никогда не знал никого другого, кроме Николая. Но это странный городок. Я это яйцами чую.

Роман кивнул. Он запрокинул голову назад и выдохнул дым.

Теперь, я полагаю, мы найдем его, – сказал Роман.

Питер не понял:

Кого?

- Варгульфа, – уточнил Роман.

Питер снова не понял:

Зачем?

Чтобы остановить его, – снова уточнил Роман.

Питер рассмеялся.

Не смейся надо мной, – возмутился Роман, имея в виду больше, чем произнес.

Прости, – сказал Питер.

Он разорвал девчонку пополам.

Питер молчал. И?

Роман теперь понял, как лучше объяснить:

Ты когда-нибудь слышал об Ордене Дракона?

Питер посмотрел на него. Лучше бы это было к добру.

Это была группа рыцарей крестоносцев. Моя мама рассказывала нам истории о них.

Питер смотрел на него: в основном на него.

Я… я всегда хотел быть воином, – признался Роман.

Питер пришел к молчаливому выводу, что этот разговор был о том, как перепры- гнуть несколько ступеней его Иерархии.

Роман отщелкнул окурок, и он упал недалеко от штрафной линии. Он молча продолжал считать параллелограммы, сформированные наложением рисунка противо- положной баскетбольной сетки. Это было сложно для него, признаться. Он никогда не говорил об этом, даже с Летой.

Ты когда-нибудь нападал? – спросил он. – Как волк?

Нет, – ответил Питер.

А когда-нибудь… хотел?

У меня никогда не было причины.

А я никогда не верил в Бога, – сказал Роман, быстро, как когда выбалтывают незакон- ные признания.

И Николай в свои предсмертные дни не верил, что белка не вылупляется из яйца, – отреагировал Питер, используя расчетливую бойкость как защиту. Он не был готов к такому уровню близости. Ему не нравилось к чему это идет. Внешние слои слетели, чтобы выявить другие внутренние нужды мальчика. Нужды, что, как он думал, Питер сможет помочь удовлетворить. Единственная вещь, пугающая Питера больше, чем нужды людей, была клетка, хотя, в конце концов, какая разница?

Роман продолжил откровения:

Иногда, я вижу вещи. Я вижу эти… тени, и не всегда знаю, реальны они или нет.

Итак, ты все так получил это. Позади этого неприступного и бойкого фасада ве- лось сражение, и он должен был решить: Быть ему Героем или Злодеем? И что может быть более черным – и – белым, чем приключение победить монстра, терроризирую- щего провинцию? Вау. Питер не хотел влезать в это, даже чужим членом.

Роман, – произнес Питер, – может быть это то, о чем тебе стоит поговорить с психо- логом?

Роман какое-то время не произносил ни слова.

-Думаешь, можешь бросить меня одного теперь? – сказа он.

Питер встал и пошел прочь с площадки, оглянувшись один раз на тонкую чер- ную спину Романа, облокотившуюся о решетку забора.

Очень Волосатый Молодой Человек

После школы Питер без футболки лежал в гамаке, лени слушая свой iPod и почесывая темные волосы ниже пупка. Он чувствовал нехарактерное колебание раска- яния. Конечно, было бы благородно предложить упырю какую-то поддержку, но Питер всегда был очень подозрителен к благородным импульсам. И хотя он сожалел о причи- ненной варгульфом боли, и будет продолжать, по всей видимости, до самого его само- уничтожения, боль была огромной частью этой жизни, как лето и зима и дождь, и нет большего идиота, чем тот, кто верит, что ты можешь ее излечить. Что ты должен. Пи- тер не считал себя пораженцем, но Николай учил его не чесаться там, где не чешется, и у него было высокоразвитое чувство того, что является, а что нет его проблемой.

Он услышал звук колес на дорожке гравия и взглянул, чтобы увидеть прибытие машины шерифа. Снял наушники и поднялся, когда она остановилась на дороге и Шея и Нос вылезли из автомобиля, сопровождая черную женщину в джинсах и водолазке. Не полицейская. Ее появление, настолько же нежелательное, как социальных работни- ков, которые не были редкостью на пороге Руманчеков. Но есть лягушки смертоноснее акул, и она пахла не менее сладостно, чем пивная буря неприятностей.

Питер Руманчек? – начал Нос.

Привет, офицеры, – сказал Питер дружелюбным голосом достаточно громким, чтобы Линда внутри услышала его и избавилась от всего, от чего лучше бы избавиться.

Хорошо дремал тут, маленький Питер? – продолжил Шея.

Да, сэр, – ответил Питер.

Вот это жизнь, милая маленькая послеполуденная дрема, не так ли, Пити?

Да, сэр.

Чтож, мы постараемся отнять у тебя не слишком много времени здесь. Просто не- сколько вопросов, если ты не возражаешь.

Он произнес слога, нарочно имитируя Британскую интонацию.

Не возражаю, сэр.

Женщина сделала шаг вперед и протянула руку. Питер был ниже среднего роста для своего возраста, но она доходила ему только до подбородка. Она взглянула на его торс.

Ты очень волосатый молодой человек, не так ли? – сказала она.

Вы должны пояснить, что вы подразумеваете под волосатым, мэм, – отреагировал Питер.

Внутри показалась вспышка света, а затем в дверях появилась Линда. Питер оглянулся и осторожно покачал головой, говоря не волноваться. Пока.

Это значит, прости, что скажу это, мохнатый, – объяснила она.

Оу. Виновен, мэм. Род Руманчеков обладает здоровым количеством тестостерона.

Шея хихикнул.

Хорошо – сказала она. – Питер, меня зовут доктор Чоссер, я Специальный Агент Службы Охраны Рыболовства и Диких Животных.

О, Господи, мэм, не думал, что я настолько волосатый.

Шея захохотал.

Нет, нет, – сказала Чоссер. – Я просто… Оу, привет. – Фетчит начал тереться о ее ноги с любовной настойчивостью. Присела к нему и почесала за ухом.

Она взглянула на Питера снизу:

Я здесь прекратить нападки животного.

Яйца Питера сжались.

Есть теории на этот счет? – спросила она.

Нет, мэм. Но я слышал несколько.

Спорю, что слышал. – Она встала и дружелюбно его осмотрела. – Полагаю, нет ника- ких шансов, что ты оборотень, Питер?

Прошу прощения? – сказал Питер. Несколько языков проклятий старого языка вспых- нули за его глазами.

Когда наступает полная луна, ты гуляешь в обличии волка?

Нет, сэр, – ответил он. – Мэм – поправил себя.

Хорошо, – продолжила она. – Теперь это улажено.

Могу я спросить… откуда такие идеи, мэм?

Ты знаком с Кристиной Вендалл?

Да, мэм, – ответил он.

И ты знаешь, что это она обнаружила Лизу Уиллоуби.

Да, мэм.

Ты не знаешь никаких причин, заставивших ее поверить, что ты оборотень, Питер?

Питер думал быстро:

Я ей сказал. Мэм.

Была ли конкретная причина, по которой ты сказал ей это?

Чтож… потому что она спрашивала.

Была ли конкретная причина, по которой она спрашивала?

Мои средний и указательный пальцы одной длины. – Он выставил вперед ладонь. Шея присвистнул.

И это атрибут оборотня? – спросила Чоссер.

Я думал, это значит, что ты лесбиянка, – сказал Шея.

Мне кажется твоя отсылка на несоответствующую длину указательного и безымян- ного пальцев у гомосексуальных женщин объясняется высоким уровнем андрогенов – отреагировала Чоссер. И обратно к Питеру:

Итак, это значит ты оборотень.

Она посчитала так думать, мэм. Но я не особо-то эксперт во всей этой вашей оборот- не/лесбийской ситуации.

Значит, ты продолжаешь отрицать все обвинения, что ты оборотень?

Да, мэм. Они не существуют, мэм.

И ты правда в это веришь, Питер?

Я думал это научный факт, мэм.

Доказывать отсутствие это злоупотребление сразу двумя терминами наукой и фактом, Питер.

Он щипнул свои пальцы:

Я думал это было довольно близко к научному факту, мэм.

Она кивнула:

-Ты когда-нибудь слышал термин клинической ликантропии, Питер? – спросила она. Каждый раз, как она использовала его имя, это было как помещение кусочка масла на ломтик ботулизма.

Нет, мэм.

Он описывает состояние, заставляющее субъекта верить, что он оборотень – и дей- ствовать соответственно.

Ну, в мире всякое бывает, мэм.

Вы знали Лизу Уиллоуби или Брук Блюбелл?

Нет, мэм.

Что вы с Романом Годфри делали в Килдерри парк ночью, второго Октября, – поинте- ресовался Нос.

Ловили светлячков, сэр.

Нос рассердился, но быстрый взгляд женщины моментально усмирил его есте- ственный инстинкт. Питер, который был в эти дни человеком, вызывающим интерес у множества правительственных служб, удивился (помимо прочих вещей) откуда специ- алист Службы Охраны Рыболовства и Диких Животных знает столь спокойную и лов- кую технику допроса человека.

Роман Годфри считает себя оборотнем? – спросила Чоссер.

У меня нет полномочий его адвоката, – ответил Питер.

Попробуй предположить.

Думаю, нет.

Фетчит начал играть со шнурками Носа, и Нос посмотрел вниз на такую неслы- ханную дерзость. Питер взял кота в свои руки.

Кошатник?

Люблю всех созданий больших и малых, мэм. – Он поцеловал кота, чтобы выкроить секунды передохнуть от допроса, пока тот извивался на его руках, пытаясь улизнуть от неожиданных проявлений любви.

После завершения интервью Питер ждал, пока багажник машины не скроется из виду, прежде чем зайти внутрь, надеть свитер, и сказать матери не ждать его. Она по- просила захватить хлеб и сигареты на обратном пути, и быть осторожным. Он ответил:

Буду.

Несколько Других Прилагательных

Дом Годфри был массивным и утилитарным строением в колониальном сти- ле, смотрящим на реку с самого высокого холма в городе, доказательство положения семьи, их возвышение над остальными, кто ниже, тупыми и озлобленными людьми. Собственность была огорожена с трех сторон лесом красных дубов, дающих кров смутным рогатым формам, низко и спорадически кричащих хуу хуу… хуу хуу… На подъездной дорожке стоял «Ягуар» Романа и черный пикап Форд Ф-150. На черда- ке горел свет. Питер позвонил в дверь, и ему открыла мама Романа. Она была одета в

белую робу и ее волосы влажные, она стояла и двигалась как молоко, переливающееся при полной луне, и хотя у нее не было ни времени, ни возможности нанести косметику после душа, ее губы шокирующе красные, выражали отвращение, что одновременно заставляло член Питера расцветать и увядать. Он пытался представить себе, как Шел- ли Годфри рождается из… этого. Николай говорил ему, мир упырей странный и запу- танный для простого волка. Питер подумал еще о нескольких других прилагательных.

Да – сказала Оливия тоном, подразумевающим, он должен благодарить ее, что она не захлопнула тут же дверь перед его носом. Но эта возможность еще не исчезла.

Роман дома? – спросил Питер.

Могу я узнать, кто спрашивает?

Питер. Мы в одном классе по Английскому.

Можно узнать причину визита?

Домашнее задание, – ответил он.

Мм. – Этот звук выражал ее внутренние дебаты – сказать сыну о визитере или пока- зать свою власть.

Я позову его, – сказала она. И спустя минуту промедления. – Можешь войти.

Питер остался ждать в прихожей, пока она удалилась по коридору. На одной стене висела старая, потрескавшаяся и лоснящаяся картина жирного гротескного херу- вима, слоистые ямочки жира, комично маленькие крылья, и улыбающийся рот испач- канный шоколадом. Наверное, шоколадом. На другой, в рамке была больших размеров фотография налитой кровью и разноцветной вульвы гермафродита. Брови Питера поднялись. Нет – это цветок, крупным планом изображены тычинка и рыльце в пламе- ни тюльпана. Питер все еще был зачарован этой сложной цветочной непристойностью, когда появился Роман.

Да, – спросил он, с холодной отчужденностью презренной женщины.

Пау Вау, – сказал Питер.

Роман проводил его в свою комнату, размерами практически с весь трейлер Пи- тера. На двери была картинка распятия с обвивающей его змеей. Змея кусала свой хвост. Кроме этого, здесь было полнейшие отсутствие декораций, кроме стоявшего у стены сцепления между вагонами поездов, старое, деформированное и покрытое кор- розией. Которое, несмотря на свою скудную внешность, как уже знал, без каких-либо объяснений, Питер, было самым ценным, чем владел Роман.

Итак? – начал Роман, с холодной, отчужденной удовлетворенностью презрительной женщины, под чей кров вы приползли обратно.

Началось, – сказал Питер. Он описал Роману послеобеденных визитеров.

Роман оценил историю с уклончивым выражением:

И, что? Девчонка Вендаллов полностью сошла с ума. Они не могут воспринимать ее всерьез.

Все не так просто, – ответил Питер. – Эта женщина, она говорила так, словно ненави- дит Мексиканские фейерверки.

Роман кивнул, все обиды, что он мог чувствовать от их ранней встречи, пропали под гнетом этой интриги.

Кто она? – спросил он.

Она ищейка, – сказал Питер.

Роман пожал плечами. И что с того?

Единственные люди, действительно знающие кто ты, твоя мама и я. – Произнес он оборонительно. – А я знаю, как молчать.

Я здесь не поэтому, – произнес Питер, соврав: одной из причин его визита было убе- дить упыря не раскрывать свой рот.

И что ты боишься, она раскопает?

Николая, – сказал Питер.

Он все еще жив?

Нет. Но если она капнет достаточно глубоко, она узнает.

Роман взглянул на него.

-Николай был убийцей.

Вкус Страха

По природе Николай был добряком. В свои последние годы он дал имя каждой утке, которую кормил, и музыка заставляла его плакать. Больше, чем что-либо, он любил свои воскресенья с Питером. В эти дни он позволял Питеру помогать ему, ког- да он шатался по округе с молотком и тележкой, высматривая машины с вмятинами, требующими ремонта. Питер помогал, претворяясь умственно отсталым, поскольку люди чаще нанимали парня с умственно отсталым ребенком, и это заставляло его чув- ствовать себя умным и полезным. Затем, они незамедлительно шли тратить всю долю Питера на мороженое и аркады. Николай никогда не позволял ему оставлять деньги; богатый человек, говорил он, тот, кто потратил миллион. Позже, кода дело дошло

до Питера, превращение, Николай был тем, кто показал ему правильный путь быть волком, не копаясь в мозгу, но объясняя важное: Не нападай, когда не голоден; когда охотишься, заходи с тыла, чтобы избежать рогов и копыт; и когда ты полон песни все- ленной, дышащим духом, охватывающим все вещи, закинь свою голову назад и закрой лаза и насладись этим.

И, хотя сердце Николая сделано из золота, вещество его мозга не самый ценный товар: когда он был молод, он проебал множество вещей в своей жизни. Он был ча- стью табора в старой стране, и поскольку он один из семи сыновей Руманчека, а Ру- манчеки были так же полезны в удержании сплетен, как женщина с картой, факт того, что он раз в месяц сбрасывал свое человеческое одеяние и бродил по тайным областям под покровом непослушных богов, был не только хорошо известен, но также превра- тил молодого человека в более известную фигуру, чем даже самые именитые танцоры или музыканты. Старые женщины кудахтали, а молодые хихикали, когда Руманчек хорохорился в свои годы. Он действительно жил роскошью борова. Итак, чтобы уве- личить его положение, вошло в традицию среди его братьев и их друзей, настоящий джентльменский клуб, смотреть, как Николай напивается перед превращением, потом крадет свинью или овцу и пожирает ее. Лучше, чем кино! Конечно, старые и мудрые качали головами, из-за одной простой морали из этой истории – дети, играющие с огнем, добиваются того же, что и пьяницы играющие с оборотнем – итак, это и случи- лось: в ночь, когда весельчак из их компании решил, будет смешно вырвать кость из волчьей пасти.

Другие сначала испробовали палки и камни и только потом оружие, но было уже слишком поздно. Как только волк ощутил вкус страха, единственное, что остает- ся делать – медленно пятится назад, избегая дальнейшей провокации, а затем бежать, бежать и молиться, что кто-то другой из твоей компании окажется медленнее.

Так оно и произошло. Все было кончено, еще не начавшись. Все было кончено.

Убить другого человека, это не выход в цыганских кругах. Это немыслимо. И чело- век, сотворивший такое, немыслим. Не было ни наказаний, ни санкций против таких вещей, несовместимых с дыханием духа, что проходит и объединяет все в мире. Это просто конец для одного, совершившего такое, он больше не существовал. И нет нака-

зания страшнее, чем лишить кого-то сердца. Следующим утром Николай проснулся в одиночестве на голой земле, где кровь его друга покоилась на растаявшем снегу, и был слышен звук, уезжающего табора с его братьями, звук его сердца вынутого из тела.

Вот откуда это, – сказал Питер.

Он указал на свои ребра с татуировкой «г» на них.

Это значит гаджо. Изгой. Николай был изгоем всему миру, а я был с Николаем.

Как он попал сюда? – спросил Роман.

был только один способ. Он был невидимкой для всех своих людей и умер бы со сво- им большим пальцем в заднице, если бы не два его старейших в мире друга: его ноги. Он пошел. Он шагал дни и ночи, и в дождь и в солнце и не остановился, пока не попал в Америку. И тут он начал все сначала.

Невозможно прийти в Америку, там же океан, – сказал Роман.

Ну, он нашел способ выпить его, – ответил Питер.

Роман взглянул на него.

Это из Библии, - уточнил Питер.

В Библии это чудо, ты не выпиваешь океан, – запротестовал Роман.

Ну, а он сделал, – сказал Питер. – Это было на письме, а Николай не знал даже, как расписаться, и ему было плевать, правильно ли он говорит. Итак, он ходил вверх и вниз по пляжу, а затем, он пошел вглубь страны, пока не нашел водоем, где привязал листья кувшинок к свои ботинкам. И вот как он пришел в Америку.

Роман не был удовлетворен. Но так как исследование этой истории, все равно вело в тупик, он сменил тему. Он спросил как это все касается Питера.

Это моя кровь, – ответил Питер. – Кровь… пятна.

Роман взял соединение вагонов и задумчиво взвесил в руках.

Бля-я – сказал Роман.

Бля-я – поддержал Питер.

Как думаешь, кто такая Чоссер на самом деле? – спросил Роман.

Уж точно не второе ухо на моем члене, – сказал Питер. – Единственное, что меня вол- нует, не оказаться в клетке.

Роман, помолчав:

И, что теперь?

Сделаем, как ты и сказал, – ответил Питер. – Найдем варгульфа. И остановим его.

Роман ударил соединением по ладони несколько раз:

Как?

Если есть время до следующего полнолуния, поможем ему, – сказал Питер. – Воз- можно, он даже не знает, что делает.

А если нет?

Я убью его.

Роман посмотрел на другого мальчика, внутри которого скрывался волк.

Ты сможешь?

Я сделаю то, что необходимо, – ответил Питер, который в прошлый момент истины не смог свернуть шею лисе даже из необходимой жалости и не мог обещать себе, что он сделает или не сделает при повторении такого сценария. Но, он знал, ему необходи- мо казаться куда более значительным на глазах упыря.

Так, если мы собираемся сделать это, – сказал Роман, подчеркивая слова, пытаясь избавиться от любого сомнительного впечатления в своем голосе, – с чего начнем?

Лизу Уиллоуби, – ответил Питер.

Похоже, там тупик, – вставил Роман.

Что от нее осталось, – произнес Питер. – Нужно найти, где ее похоронили.

Зачем?

Мы ее выкопаем.

Питер не был уверен в радостном всплеске зеленого света в глазах Романа Годфри, ознаменовывает ли он в будущем хорошее или полностью ебнутое партнер- ство между ними.

Мы не будем называть себя Орденом Дракона, – добавил Питер.

Ты… знаешь, какой он, – поинтересовался Роман, запинаясь. – Вкус страха?

Питер не знал, что ему больше не по душе: идея формулирования стоящего от- вета на этот вопрос или что он был задан. Потому он избрал стратегию, использую им в делах с противоположным полом: ответить естественно, словно ведется абсолютно другой разговор.

Бродяга, шатающийся по Килдерри парк, – сказал Питер. – Мы также можем попы- таться поговорить с ним – кто знает, может он что-то видел.

Роман молчал.

Какой бродяга? – спросил он.

***

Из архивов Нормана Годфри: НГ: Вы хотели меня видеть?

ФП: …

НГ: мистер Пульман? Френсис? ФП: Я… видел это.

НГ: Что?

ФП: Есть и другой. Я не знал, что есть еще один. НГ: Другой кто?

ФП: …

НГ: Вы не знали, что есть еще один? ФП: Еще одна девушка.

НГ: Что вы видели, Френсис?

***

Лета спала, когда что-то неясное разбудило ее и она увидела в дверном проеме силуэт с ощутимой болезненностью в нем.

Папа? – сказала она.

Прости, – отозвался Доктор Годфри. – Я не хотел будить тебя.

Все в порядке, но… с тобой все хорошо?

Он подумал над ответом:

-Нет.

Идем сюда.

Минуту казалось, он не расслышал. Но затем, словно в трансе, он подошел к ее кровати и сел. Положил руки на колени. Она учуяла аромат скотча от него, и в ее со-

стоянии это было тошнотворно для нее, это был запах мужчины в великой боли. Она тронула его за руку.

Тебе не нужно беспокоиться за меня, – сказала она. – Я буду держаться подальше от леса. Я не гуляю одна. Я буду в безопасности, папа. Я знаю, волноваться – твоя работа, но моя работа быть в безопасности. – Другая ее рука легла на ее живот.

Он посмотрел на маленькую руку, ручку маленькой девочки, покоящуюся на его ладони. Выслушивание истории Пульмана ранее этим вечером, повлекло за собой подтверждение деталей об убийстве Блюбелл от департамента шерифа, подробности,

не оглашенные прессе: хотя тело было выпотрошено, животное ответственно не трону- ло внутренние органы, удовлетворившись только жиром. Что значило, она была жива; она были жива, и смотрела, как ее пожирают. Когда газетчики попросили его сделать заявление, он заявил о чрезвычайно ситуации. Но разве есть другой термин для воспи- тания ребенка? Существует ложка дегтя в бочке меда, характерная для исследований разума, когда субъект исследования, также его инструмент, как микроскоп под микро- скопом. Он посмотрел на древовидную сеть ветвей, высвечиваемых уличными фонаря- ми на ее жалюзи теней.

Папа? – спросила она. – Почему ты плачешь?

***

МИСТИЧЕСКОЕ СОЗДАНИЕ: АДСКИЙ ПЕС?

Тодд Палермо, «Easter Valley Bugle»

В настоящее время не идентифицированный хищник, ответственный за смер- тельное нападение на Брук Блюбелл и Лизу Уиллоуби в Хэмлок Гроув был описан очевидцами, как «громадная черная собака, ростом с человека, три сотни фунтов, как минимум, со сверкающими желтыми глазами».

Френсис Пульман, 53 года, пациент в Институте для Душевнобольных, заявил вчера ночью, что видел первое нападение. Пульман – бездомный ветеран Армии США. Он говорит, что спал в Килдерри парке ночью 30 сентября, когда его разбудил крик.

Жертва, Брук Блюбелл, выбежала из леса, преследуемая «адским псом».

«У нее было преимущество в десять-пятнадцать шагов, но как только они вы- бежали на открытое пространство, он набросился на нее. Я видел раньше, как собаки охотятся за кроликами и это было совсем иначе. Это не было естественно.»

Пульман, который поступил в Институт на прошлой неделе в высоко возбуж- денном состоянии, извинился, что не сказал ничего ранее, поскольку это было глубоко травмирующим опытом для него.

Когда мы попросили комментарий, Доктор Норман Годфри, заведующий психи- атрией в институте, отказался говорить насчет Пульмана, сославшись на врачебную тайну.

«Все, что я могу сказать: все родители должны признать – это чрезвычайное по- ложение», – сказал он. – «Если вы не уверены в местонахождении вашего ребенка, это неприемлемо».

Шериф Томас Сворн, однако, предупредил не доверять безоговорочно рассказам Пульмана.

«Мы склонны учитывать возможность, что Мистер Пульман был свидетелем

трагедии, и благодарны ему за любой свет, что он может на нее пролить, – сказал он в официальном пресс-релизе. – Но исходя из экспертной оценки, к которой мы прибег- нули в этом деле, хотя оставленные раны, определенно соответствуют большому жи- вотному, просто не существует такого вида собачьих на планете, которого он описал, и, тем более, не оставляющих никаких следов».

Шериф Сворн подчеркнул, была ночь, у Пульмана есть пристрастие к наркоти- ческим веществам, и добавил: «иногда разум играет с нами. Я просто не хочу начала паники. Найти эту штуку – наша работа, и как отец двух девочек, я обещаю вам, мы найдем ее. Скоро».

До тех пор, он рекомендует жителям продолжать принимать меры предосторож- ности, «но против типичного большого животного, а не какого-то призрачного пса. Эти зубы довольно реальны».

Плохой Вкус

Из архивов Доктора Нормана Годфри:

Кому Тема: Лучший друг девушки

Дорогой Дядя,

Ужасные новости этим утром. Я читала свою газету («адский пес»? ужас, ужас…), когда Роман спустился к завтраку, и мама тут же накинулась насчет его вче- рашнего гостя, неожиданно нанесшего визит мальчишки цыгана, Питера – который, я решила, определенно не наш адский пес… хм, почти точно – с которым у них был

длительный разговор за закрытыми дверями. (Как бы мне хотелось подслушать! – но, увы, смелость вашей очаровательной племянницы находится в обратной пропорции от ее размеров; боюсь, я не смогла бы преуспеть в карьере плаща и кинжала в заговоре слепых, глухих и немых – даже они, в конце концов, раскроют меня.) Мама спросила

его делах. Роман ответил, они участвуют в школьном проекте. Мама не удовлетвори- лась таким уклончивым ответом.

Хочешь правду? – спросил Роман.

Да, – ответила мама.

Роман сделал многозначительный графический жест гомосексуальных отноше-

ний.

Но не волнуйся, – сказал он в кульминации, – это только [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ]. Не нужно говорить, как мало времени прошло, прежде чем они начали обмени-

ваться обычными стропами и ядовитыми стрелами. И, несмотря на мое несчастное знакомство с феноменом, он до сих пор ускользает от меня: как два настолько любя- щих друг друга человека могут говорить такие ужасные слова. Может, я пойму в один день, но я не нетерпелива к озарениям.

Я возмущена сообщить, что это не единственное свидетельство ухудшения на- строения мамы в последние дни. На прошлые выходные я с Романом ходили в торго- вый центр (Мне нужна была новая копия «За гранью Добра и Зла»; я разорвала свою пополам в приступе ярости, но обдумывая это, решила, есть несколько пунктов, га- рантирующих – даже если предварительно, Герр Ницше - переоценку), и кого же мы встретили, как ни Дженни из клуба! Она отсутствовала во время нашего последнего ужина, и каково же было мое удивление увидеть ее продавцом в бутике серег. Я ткну- ла Романа, совершенно случайно уронив его, и кое-как сдержалась, чтобы не схватить его, как чемодан, чтобы ускорить наше движение (иногда я становлюсь очень взволно- ванной).

Но на наш визит Дженни отреагировала с удивительным отсутствием энтузиазма и не проявила никаких признаков узнавания. Конечно, я ломала и напрягала мозги, си- лясь вспомнить, чем я могла обидеть ее. Мое первое предположение было, как всегда, что это моя вина.

Мой брат, однако, с его характерной беспечностью на лице к капризам настрое- ния слабого пола, спросил как ее дела.

Потрясающе, – сказала она категорически. – Твоя психо [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] матьуволила меня.

Я сиюминутно ужаснулась из-за мамы и из-за того, как Дженни говорит о ней.

Ага, она [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] на ходулях, – ответил Роман. – Хватит грузиться.

Это было даже более некомфортно. Конечно, в наших стенах он выражался и хуже, но говорить так на публике… Я засмеялась, как нервная собака (по-домашнему дружелюбно).

Но комичность моего брата имела надежный эффект на мадмуазелей – которые получают очевидное удовольствие от слишком легкого романтизирования цинизма наследника трона.

Думаешь у тебя проблемы? – продолжил Роман, восхищенный своим собственным представлением. – По крайней мере, ты не кончишь с вышибленными на стенку мозга- ми.

Мои колени ослабели, и я думаю, этот рассказ, вряд ли доставит вам наслажде- ние, но вы мой доверенный доктор вдобавок к роли дяди, и я завишу от вашего про- фессионального и семейного сострадания. Уверена, вы слышали вульгарные шутки, о причастности моей матери к великой трагедии этой семьи, и в большинстве случаев

я способна пропускать мимо ушей такие глупые инсинуации, но слышать такие без- думные вещи, срывающимися с губ моего брата… Потребовалась вся моя волю, чтобы остаться спокойной – не говоря уже о вертикальном положении.

Дженни рассмеялась так, как представительницы слабого пола смеются рядом с Романом.

Ты плохой, – заявила она. И оправившись от своей первоначально угрюмости, повер- нулась ко мне, с лицом, украшенным одной из тех улыбок, что так много раз освещала наш обед, и мое уныние стало неоплаканным воспоминанием. Поистине удивительно, как много мировых проблем может быть стерто постой улыбкой. Она указала на свои уши и сказала:

Пришла за покупками, милая?

Я вернула ей улыбку с собственным низким факсимиле и покачала головой.

Знаешь, что смотрелось бы на тебе волшебно? – сказала она, открыв витрину с оби- лием эксклюзивного товара, и взяла пару серег с бриллиантами, очень похожими на одни из тех, что были у мамы.

Это лучшие из тех, что у нас есть, – добавила она. – Они ждали подходящую леди. Идем.

Я наклонилась в безумной радости и посмотрела в зеркало, пока она держала одну серьгу у моего уха, и даже сопоставление ее хорошенькой руки с этим чудовищ- ным лицом (которое, хоть и есть моя внешность, я не стану называть своим отражени- ем) не омрачило мой дух. Вместо этого, мы обе, такая миленькая Дженни и ее анти- тезис Шелли, были в равной степени удивлены нежным фарсом того, как вещь столь деликатной красоты может найти место на таком гротеске.

Красивая девушка! – заявила Дженни на французском. – Что скажешь, большой брат? Это не за пределами твоего финансового лимита?

Великолепно, – сказал Роман. – Мама будет [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ].

Просто, твоя мама не любит соперниц.

Трудно было заметить под солнечным светом, но я начала немного светиться.

Но скоро прозвенит звонок (восьмой урок, он звонит по тебе). Кристина сегодня снова отсутствует, бедная девочка. Никто не может представить какое влияние способ- на оказать встреча с делами рук адской собаки на таких невинных созданий. Я послала ей открытку со скромным маленьким стихотворением, надеюсь, оно придаст ей муже- ства (нет! я не буду повторять ее здесь), а также упомянула твое имя, если ей захочется поговорить с профессионалом. Не смотря на мое собственное препятствие на фронте ораторского искусства, у вас никогда не будет боле красноречивого защитника нужда- ющихся.

Я знаю, это тяготит вас, дядя. Тяжесть чувствуется меж ваших слов. Простите мое высокомерие, но когда я ищу согласия с собой – по крайней мере, стараюсь! – я иногда нахожу удовлетворение для сердца, отдельного от страха, вспоминая эти стро- ки:

«Я не знаю, как он мчится, верхом на ветре и как взмывает в небо. Сегодня я ви- дел дракона.»

Неудержимо ваша, Ш. Г.

***

Лета шла к своему автобусу после школы, когда Роман потянул ее за лямку сум- ки и сказал, что подвезет ее домой. В его машине ждали Питер и Шелли; он был одет в унаследованную клетчатую водительскую кепку и жонглировал тремя шариками, она увлеченно затаила дыхание. До сих пор впечатлением Леты от Питера было лишь от- вращение. Ни то чтобы у них было хоть одно настоящее общение, но он показался ей одним из тех маменькиных сынков с соразмерно завышенным чувством собственной крутости. Ее не слишком смущал его социальный остракизм в общем видении пути,

но это не умаляло его извращенских взглядов, на каждую проходящую мимо юбку, которые он бросал с абсолютным убеждением, что его вытаращенные глаза на них есть своего рода лесть. И эта самореклама, прямо сейчас, нечто бессмысленно грустное и глупое в выражении бессмысленных навыков, что требовали часов практики несовме- стимых с ценностью результата, как скейтбордисты, которым она всегда мысленно ставит подножку. Фактически, если другие люди кажутся тебе придурками, еще не делает тебя самого придурком. Затем, кульминация: Питер опустился на одно колено

и поймал два мячика в свою кепку и безупречно изобразил на своем лице выражение, словно он что-то забыл, прежде чем поймать третий. Шелли оживленно аплодировала. И хотя этого было недостаточно, чтобы Лета изменила свое мнение, нижняя часть ее сердца открылась и начала раскачиваться взад-вперед, как на шарнирах. Если вы ни- когда не были молодой девушкой, вам никогда не узнать что это за чувство на самом деле.

Есть еще фокусы? – спросил Роман.

Не те, что подходят для присутствующих дам – ответил Питер, подняв брови на Шел- ли. Она с ликованием спрятала свое лицо за руками.

Они сели в машину и выехали на дорогу. Роман спросил, представлены ли друг другу Питер и Лета.

Лета повернулась к заднему сиденью. Она была в замешательстве. Как-то, от ее

оценки его круглого коричневого лица и диких, глубоко посаженных миндалевидных глаз, напрасных и вульгарных, ускользнуло, что это было, возможно, самое интересное лицо, которое она видела в своей жизни, загадка, стремящаяся к разрешению – тщес- лавные и пошлые близнецы охранники некой непознанной тайны самой себя, которой она, разумеется, должна была обладать. Она оставила свою руку на подлокотнике, по- скольку опасалась, что если протянет ее для рукопожатия, не выдержит и дотронется до его лица, по этой причине она ненавидела музеи. Кому понравится сидеть и смо- треть на вещи без дела?

Питер удивился, почему кузина Романа смотрит на него так, и почему она не пожала его руку. Ох уж эта семейка.

Не окажешь нам услугу? – сказал Роман.

Роман Годфри, только не говори, что у тебя есть скрытые мотивы, – ответила Лета.

Помнишь того парня, которого мы чуть не сбили? Того, что видел Брук Блюбелл?

Она с подозрением:

Да.

Поговори с отцом. Вдруг сумеешь узнать о нем больше. Нечто, о чем не говорилось в газетах.

Вот они, проблемы. Ее внутреннее предположение, что Роман болтается с дру- гим мальчиком не только для того чтобы позлить свою мать, но и ради других идиот- ских и потенциально опасных ситуаций, не стало сюрпризом.

Что вы оба задумали? – спросила она.

То, что нам очень нужно, – сказал Роман.

Мы хотим поймать адского пса, – вставил Питер.

Роман посмотрел на него в зеркало. Питер пожал плечами. Открытое заявление об их миссии, конечно, сделало ее менее зажигательной, чем очевидный тон заговора.

- Вы не посмеете – сказала Лета, менее противоречиво, чем желала.

Нам кажется, у нас есть смягчающие обстоятельства, – сказал Роман.

Она дала ему взгляд, означающий Разве?

Адский пес, настоящий человек, – произнес Роман.

Ты что пьяный? – спросила Лета.

Лета, этот парень ранит людей, – ответил Роман.

Лета загибала пальцы:

(А) это не человек, это оно; (Б) скажем, у вас есть достаточно хорошая причина ду- мать, что это человек, но вы же не думаете, что справитесь лучше, чем специально об- ученные профессионалы, выслеживающие его; и (В) помимо А и Б, что, как вы думае- те, душевно больной пациент может вам рассказать?

Роман молчал.

(Г), – сказала она, – допустим это человек, и вы его нашли: Что вы собираетесь с ним делать?

А как ты думаешь, дорогая? – спросил Роман. – Избавимся от него.

Лета повернулась назад к очевидным мозгам (если для этого есть слово) опера- ции со взглядом сердитой матери, с которым рождаются все женщины.

Думаешь, из этого выйдет что-то хорошее?

Он встретил ее взгляд с лицом, выказывающим большую редкость: ни намека на необходимость самооправдания.

Нет, – сказал он.

Они остановились на красный рядом с мусоровозом, и она изучала его, и боро- лась с конфликтующими порывами титанических усилий сохранить Романа от самого себя, и в ее новом, полном веры состоянии, сказать «да» на что угодно, о чем бы этот чудаковатый идиот не попросил ее, пока ее уши были полны звуков перемалывающе- гося соседского мусора.

***

Роман высадил Питера, после Леты, и сказал, что подберет его около полуночи. Он добавил, что будет лучше, если Питер больше не будет приходить к нему домой – быть замешанным в раскрытии серии ужасных убийств, есть именно то, что его мать, рассматривает как появление на званном обеде без бутылки вина: плохой вкус. Питер не расстроился. Он не был убежден, как и большинство его предков, что Дурной Глаз может убить, хоть и не поставил бы на это семейную ферму.

На кухне, Линда смотрела в окно, наблюдая, как больной гигант подпрыгивал в машине, пока та по кочкам уезжала за холм. Она скосила глаза, и пепел с ее сигареты упал в кстрюлю.

- Будь я проклята, – сказала она.

***

Близняшки пришли проведать Кристину. Они принесли ей домашнее задание и коробку печенья, которую они смогут вытошнить позже, и сборник песен «поправляй- ся». Алиса сказала, что у нее теперь убийственная репутация и Кристина ответила, что это мило. Алекса спросила ее, давали ли ей крутые транквилизаторы, и Кристина отве- тила, что давали. Алиса спросила, в состоянии ли она поговорить об этом.

Тут не о чем особо говорить, – сказал Кристина. – Я нашла половину человека.

Близняшки молчали.

Кроме того, я дурачилась с ней, – продолжила Кристина.

Близняшки молчали.

Знаете, я думала, это подделка, – продолжила она. – Как чья-то шутка. И я поцелова- ла ее. Я думала, это будет очень смешно.

Близняшки переглянулись. А затем, одновременно, начали безудержно хохотать.

Лесби! – крикнула Алиса.

Кристина не поддержала общее настроение. Не то чтобы она была расстроена, но звук их смеха, впервые заставил ее почувствовать себя живой с того момента, как она нашла останки жертвы оборотня, и она была слишком занята, пытаясь сохранить эти воспоминания, побыть с ними еще немного дольше.

Тон Алексы снова стал осторожным, и она спросила Кристину, видела ли та газе-

ты.

Кристина, теребя застежку на пижамных штанах:

Ага. Мама пыталась спрятать их от меня, но я слышала кое-что по радио и видела в сети.

Ты все еще… думаешь это тот парень? – спросила Алиса.

Это он, – ответила Кристина.

Алекса открыла привод для компакт-дисков. Она резко встала и сказала:

Я собираюсь поставить это. О, Боже, это так шикарно. Все некрофилы были бы в вос- торге.

Она вставила компакт-диск. Алиса села на край постели, рядом с Кристиной и позвала ее к себе, и Кристина положила свою голову на руки другой девочки и закры- ла свои глаза, когда трек начал играть, а Алиса гладить ее волосы. Первой песней шла популярная два лета назад композиция, которую на протяжении нескольких месяцев, они втроем пели множество раз на своих ночевках и в бассейне и в торговом центре и на заднем сиденье несчастной машины шерифа, пока не наступила осень, и они цере- мониально не расплавили альбом в микроволновой печи с коллективным отвращением к вещи, еще недавно так заветно любимую. Кристина лежала здесь с этими пальцами, пробегающими через ее волосы, и беззвучно шептала текст. Со стороны это выглядело, как непроизвольное дыхание, поскольку, когда ты бодрствуешь, ты можешь сам решать дышать или нет. Затем рука Алисы остановилась без предупреждения и Кристина от- крыла глаза, чтобы увидеть склоненное над ней сверху перекошенное лицо девочки.

Что это? – спросила Алиса.

Кристина не поняла.

Что «что»? – вмешалась Алекса. Она опустилась рядом и склонила лицо рядом с Кри- стининым.

Алиса просеяла волосы Кристины и отделила прядь, вытащив ее наверх для исследования, и глаза Кристины порхали от одной девочки к другой, изучающих ее с пристальным вниманием. Близняшки взволнованно переглянулись. Лицо Кристины покраснело, ее дыхание участилось, и она недоумевала от того, что могло стать пред- метом столь взволнованного изучения, когда эффектным движением запястья Алиса вытянула прядь дальше, позволив ее владелице увидеть самой: прядь волос стала бе- лой, такой же белой, как луна.

***

В 00:40 Питер и Роман перебросили пару лопат и сумок через стальные прутья забора, окружающего Кладбище «Святейшего Сердца» и перебрались сами. Они шли через ряды в сторону свежей могилы, зарытой после спектакля горя, который они про- пустили. Ночь была ясной и холодной, и они начали копать. Металл вгрызался в зем- лю, в воздухе висел пар их дыханий. Влажный запах падали в земле, смерти и отсут- ствия жизни.

Ты знал, что люди раньше считали, что мертвые возвращаются, превратившись в кровососов, потому что их внутренние органы разбухали, заставляя извергаться всякие жидкости из легких? – спросил Роман.

Ужасно, – ответил Питер.

Единственная причина, по которой мы начали хоронить своих мертвецов, чтобы не позволить хищникам вкусить аромата человеческой плоти – продолжил Роман.

Ты это узнал в летнем лагере для серийных маньяков? Роман замолчал. Они копали дальше.

На скольких похоронах ты был? – снова начал Роман, после того как промолчал столько, сколько мог сдерживаться.

Питер задумался, с трудом подсчитывая число:

Руманчеки часто подыхают из-за своего позитивного образа жизни, – ответил он.

И на что похожи похороны у таких, как вы? – продолжил Роман.

Питер, многозначительно:

Церемонии, – наконец сказал он. – Тебе нельзя есть, Зеркала завешивают, а вещи по- койного сжигают.

Зачем?

Потому что Руманчеки не должны запоминаться в этом мире за свое барахло.

Бля-я, – сказал Роман.

Бля-я, – повторил Питер. Они копали.

Как умер Николай? – спросил Роман.

Рак кишки, – ответил Питер. Он был задумчив. – Мне было тринадцать и я только начал превращаться в тот год. – В ласковых воспоминаниях он покачал головой. – Чу- вак, Николай это нечто. Глядя на него, ты мог поклясться на Библии, что его ноги не дотрагиваются до земли.

Питер облокотился на черенок, вынул бумажник, и показал Роману старую, потертую фотографию. Это было изображение худого белого волка, бегущего между стволами деревьев и можно поклясться на Библии, его ноги не трогают землю. Линда сделала снимок, когда они уже знали, ему осталось не долго. Оглядываясь назад, Пи- тер никогда не уставал восхищаться старым, терпеливым белым волком. Не возражав- шим против мешающегося под ногами молодого щенка. Быстрейшим существом на четырех лапах, никогда особо не спешившего. Это до сих пор находилось за пределами понимания Питера: нестареющая мудрость, позволяющая тебе ждать других, чтобы поймать. Что за ум.

Роман вернул фотографию, и они продолжили копать.

Но в последний раз, в превращении Николая, что-то было не так. Той ночью белый волк смылся, оставив Питеру никаких шансов догнать его или следов, чтобы последовать. Питер искал его всю ночь, но без надежды на успех: Николай имел дела,

в которых Питеру не было места. Питер высказал свое одиночество, слушающим ушам ночи и пошел назад к дому и царапал заднюю дверь и лег к ногам матери в ее постели. Они не обсуждали это; Питер должен был понять такое самостоятельно. Старик умер еще до рождения новой луны.

Они разрешили мне сделать это, – сказал Питер. – На похоронах Ника.

Сделать что? – спросил Роман.

Отрезать его голову. Если этого не сделать, после смерти с нами происходят всякие вещи.

Они копали.

Так… какие вещи? – не удержался Роман.

Плохие вещи, – ответил Питер.

За холмами был слышен слабый шум летящего вертолета. Они копали.

Со временем, не смотря на холод воздуха, их лица начали сиять от пота на их коже, и Роман поднял свои глаза и взглянул в ночь, где кольцо облаков закручивалось на ветру. Он поставил свою ногу на кучу земли и скрестил руки на черенке, отдыхая.

Я был на двух похоронах, – начал он. – Одни были моего отца, в 99-ом. Только фраг- менты. Я помню услышал выстрел и спустился по лестнице. То, как мама сидела на диване, ее взгляд, словно она забыла, зачем вошла в комнату, ну, знаешь. Он был на полу. Пахло ее любимыми духами, он облил себя ими. Помню, я еще подумал, сколько

же у него будет проблем за то, что потратил их.

Он задумался, другие фрагменты проявлялись в его разуме. Его дядя пришел позже той же ночью. Он был единственным, кого она позвала, именно тогда Роман узнал о них. Он был слишком мал, чтобы понять, что он знает, но тем не менее. Его мама сидела с ним каждое утро и громко читала вслух, что писалось в газетах. Если он хотел это услышать, он хотел услышать это от нее самой. Доктор Прайс нянчился с Шелли – глядя на нее, как отец никогда не смотрел. Словно на что-то свое.

Люди любят болтать, что это была мама, но это не так, – сказал Роман. – Она никогда бы не сделала это на том ковре.

А чьими были вторые похороны? – спросил Питер.

Шелли.

***

Было ближе к рассвету, и нити тумана размотались вокруг надгробий, словно их клубком поиграли котята, когда они наткнулись на крышку гроба. Роман выбрался на поверхность и потянул свои ладони, чтобы размять затекшие пальцы, и ночной воздух приятно обдувал мозоли на его руках. Питер уперся одной ногой в край могилы, всу- нул лопату в паз гроба и нажал на черенок. Лиза Уиллоуби была облачена в сатиновую блузку, наглухо застегнутую на все пуговицы, и окружена кучей ее игрушек; каждая обладала болезненной не идеальностью, свойственной самодельным поделкам. Ниж- няя половина гробы уложена мешками с песком, начинавшимися там, где заканчива- лась Лиза Уиллоуби. Питер наклонился к ней, расстегнул пуговицы на блузке и попро- сил Романа подать ему сумку, но не получил ответа.

Роман уставился на что-то рядом с ее головой: плюшевый кардинал, давший обитель луне в своих черных глазах. Роман смотрел в эти черные глаза, почти потерян- но, обретая забытые воспоминания детства, одни из ранних. Третьи похороны, почти избежавшие его. Он был в постели и резко проснулся одним утром после позднего зимнего снега от фигурки, ударившейся об окно. Он поднялся и открыл его, высунув голову наружу. Внизу, на земле лежал кардинал. Был поздний февраль, и он лежал там, в снегу, крылья растопырены. Он спустился вниз по лестнице и наклонился над ним, загипнотизированный удивительной красотой и деликатностью птицы. Ее черные глаза дрожали, и он ждал, что они выкатятся вниз, как слезы. Он смотрел, не замечая холода, не зная как долго просидел. Пока не прекратилась дрожь. Он почувствовал руку, опу- стившуюся на его шею, и взглянул вверх на маму.

Куда оно попадет? – спросил он ее.

Она указала на небо, и он постарался проследить за ее пальцем, но пришлось отвернуться из-за яркости солнца.

Земля вызывает мудака, – сказал Питер.

Прости, – отозвался Роман и подал ему сумку.

***

Когда шериф забрал Алексу и Алису тремя часами позже, обе сказали «Дробо- вик», но, как говорил их отец, Алиса была прытковолосой, и он указал на нее пальцем, как на победителя этого соревнования. Алекса расстроенно забралась на заднее сиде-

нье и их отец , сказав им держаться, дал Алисе стакан кофе из «Dunkin’ Donuts». Он начал отъезжать и спросил, как держится Крисси.

Мы же сказали тебе, больше не называть ее Крисси, это так инфантильно, – сказала Алекса.

Она все еще уверяет, что адский пес – Питер Руманчек, – подхватила Алиса. Они нае- хали на камень, и часть кофе пролился ей на руку. – Ой, горячий кофе, – сказала она.

Она сказала, это случится снова. Следующим полнолунием, – продолжила за сестру Алекса.

Он взял кружку и многозначительно отхлебнул. Кипяток обжег небо, прежде чем отправиться дальше в желудок.

Неужели, – сказал он.

Шаг за Шагом

Этим полднем у Питера была за ланчем компания. Это было необычно. Какое-то время он сидел за столиком с парнями, носящими собачьи ошейники и не правильно цитировавших экзистенциалистов, но потом они стали сидеть в другом месте, даже де- вушка по прозвищу Чесотка, Питер был уверен, это она оставила ему анонимное голо- совое сообщение, в котором лишь пару раз простонала. Он не последовал; лучше есть одному, чем гоняться за девушкой по имени Чесотка. Но сегодня коричневая сумка опустилась на место напротив него и он взглянул поверх своего журнала о мотоциклах и сиськах, чтобы увидеть, как Лета Годфри присоединилась к нему. Она открыла кон- тейнер с фруктовым салатом с преувеличенной небрежностью и сказала:

Ходят слухи, что ты оборотень.

Питер глотнул своей апельсиновой содовой. И подавился от ее слов.

Так ты он? – спросила она.

Он посмотрел на нее. А как ты думаешь?

Знаешь, ты действительно пугаешь людей, – продолжила она.

Он пожал плечами. Он был темнее и беднее ее и имел свой заметный стиль.

Людям не нужно находить своих маленьких девочек, разорванных на кусочки, чтобы ненавидеть таких как он.

Что ты делал с моим братом? – спросила она.

То, что было необходимо, – ответил он.

Ты же знаешь, что мы в кафетерии, а не в фильме Клинта Иствуда?

Когда ты идешь в банк ты просишь деньги двадцатками или тачками? – отреагировал он.

Глупо! – сказала она. – Деньги не делают тебя тупой.

Питер не противоречил – они просто заставляют людей считаться с тем, что вы думаете.

Вам нужна моя помощь или нет? – спросила она.

Если вещи продолжатся в том же ключе, кто-то очень важный мне, скорее всего, мо- жет пострадать.

Кто?

Я, – ответил он.

Она была раздражена, обнаружив, что не может проследить логику; она уже решила, что с ними в деле, словно ее исключение было выбором, но решила заставить его поработать усерднее ради ответов.

Чтож, в любом случае я рада, что вы друзья, – сказала она. – У романа их не так уж и много. То есть, среди таких людей. Она мотнула головой в сторону обеденного столи- ка Романа. – Но все, о чем они заботятся это имя. Никто на самом деле его не знает. И меньше всего, сам Роман.

Она склонилась к нему с конфиденциальным видом и пристально посмотрела на него, и теперь Питер ясно видел. Свет ее души, большеглазый мистицизм, отлича-

ющий ее от всех остальных засранцев. Верно. Роман не знал этого, но он был в этом ради, Ордена Дракона. Хорошо знать, хоть это и не так.

Пообещай мне кое-что, – сказала она. – Обещай, ты не позволишь всему зайти слиш- ком далеко. Обещай, что не дашь ему совершить какую-нибудь глупость.

Питер сделал непроницаемое лицо и улыбнулся про себя: он наслаждался це- ремонией и впечатлением от давания обещаний, независимо от того собирался ли их выполнять.

Обещаю, я не позволю этому случиться, – сказал он.

Они молчали посреди галдежа кафетерии. Она закинула под столом одну ногу

на другую, намеренно задев его голень, за что она лживо извинилась, но он не обратил внимания, заставив ее желать пнуть его. Затем она обнаружила, что это оказалась нож- ка стола, которую она задела, и на ее лице спроецировалось выражение обратное тому, что она чувствовала внутри.

Можно спросить? – начал Питер. Она кивнула.

Что ты можешь сказать о маме Романа?

Тети Оливии? А что?

Любопытство.

Еще бы, уверенно решила она.

А что ты хочешь знать?

Что ты знаешь о ней?

Она задумалась и пожала плечами. По правде, ничего. Никто не знал. В 80-х Джей Ар не видел возможности конкурировать с китайцами и решил перейти от про- мышленности к биотехнологиям. Он отправился на изучение некоторых предприятий и вернулся обратно помолвленным с самой красивой и презираемой женщиной в исто- рии города.

Где они познакомились? – спросил Питер.

В Англии, я думаю.

Она оттуда родом?

Она не была уверена.

А что с ее родней?

Она пожала плечами.

Как думаешь, есть шанс, что твой папа знает больше про эту историю?

Может. Он был ее наживкой.

Выражение лица Питера не изменилось, но появился вдохновленный нескрывае- мый коварный лик.

Не думал, что ты можешь рыбачить в округе, ища чем заполнить некоторые дыры, – сказал он.

Смешанная метафора! – ответила она.

Он взглянул на нее так, что каким-то образом заставил почувствовать ее глупой, хотя это именно она была той, кто использовал смешанную метафору. Что за парень!

Чтож, я не думаю, что жизнь стала достаточно интересной, – сказала он.

Жизнь всегда интересна, – отозвался он.

Ты украл это с постера какого-то фильма? Он открыл коробку «Крекеры Джека».

О, можно я найду приз? – попросила она.

Он протянул коробку, расширив отверстие своей хваткой, и она, с закрытыми глазами, залезла туда рукой, достав пластиковый пакетик.

Питер смотрел на приз и молчал. Она, открыв глаза:

Хм, странно.

Она держала розовое полупрозрачное пластиковое колечко, немного утолщен- ное в середине, как схема планеты на орбите. Змея – змея, пожирающая собственный хвост.

Питер протянул руку, она отдала ему кольцо. Он открыл его:

Надень его. Оно на счастье, – сказал он.

На другом конце комнаты, Роман наблюдал как Лета протянула свою руку и Пи- тер надел что-то на ее палец.

***

В тот же полдень доктор Чоссер в атриуме Института Биомедицинских Техноло- гий Годфри ждала разговора с его директором. На стойке в приемной стоял маленький человек в розовой, в стиле вестерна, рубашке, с хрустальными пистолетами на плечах, поддерживая развлекательные журналы со светскими сплетнями. На мраморном полу возле входа была выгравирована горизонтальная линия, за ней знак омеги, а за ним еще одна горизонтальная линия:

***

Она спросила, имеет ли этот рисунок какое-то значение. Человек за стойкой по- жал плечами. Он облизал палец и перевернул страницу журнала.

За ее спиной раздался звук шагов, доносящийся со стороны лифтов, и она обер- нулась, увидеть мужчину, выглядевшего не старше сорока, хотя был старше на десять лет. Его черные волосы уже содержали седину, что отражало его настоящий возраст, а на лице лежала печать полиэтнической смеси. Необычайно плотная мускулатура про- глядывалась через его костюм. Он протянул руку. Его руки были маленькие, по сравне- нию с его размерами, и почти по-женски слабыми, без мозолей, что любопытно, свой- ственных всем культуристам.

Доктор Йоханн Прайс, – представился он и чувствовалась чрезмерная гладкость в нем, а его улыбка тут же напомнила ей растекающуюся радугу в луже нефти.

Доктор Клементина Чоссер – ответила она.

Служащий за стойкой, пивший диетическую Колу, неожиданно подавился и вы- плюнул ее обратно в бутылку. Они взглянули на него. Он, ткнув в свой таблоид:

Он женился на этой шлюхе!

Прайс спросил Чоссер, не возражает ли она провести разговор за ланчем. Чоссер ответила, что не против, и Прайс проводил ее наружу, за здание. На пе-

редней лужайке, был огороженный закуток, окруженный аккуратно ухоженным садом камней, завивающийся спиралью, как раковина улитки. Она проследовала за ним к белому фургону на стоянке, с тем же символом омеги на двери.

Иероглиф, он для красоты, – ответил Прайс, предупредив на долю секунды заданный ею вопрос. – Адаптированный из кодекса самураев: неважно насколько долог путь, он

должен осуществляться шаг за шагом, как ползущий червь.

Она взглянула снова и увидела, что это было буквальной визуализацией описы- ваемого процесса:

***

Он вынул связку ключей и, нажав кнопку, открыл фургон.

По правде говоря, этот перерыв на ланч, самое большее из отдыха, который я получу на этой неделе, – сказал он.

Она посмотрела на Белую Башню.

Это не сводит вас немного с ума?

Имя Ноа Дреснер вам о чем-нибудь говорит?

Не говорило.

Он был архитектором института, который стал работой всей его жизни. Дреснер был сродни Ахаву сакральной геометрии: последовательность Фибоначчи, геомагнитные выравнивания, все эти фокусы-покусы. Его целью было выстроить свое наследие, гра- ничащим с осью мира: соединительной точкой между землей и небом. По завершении своего детища, он хотел подняться на лифте на высший уровень, но ему это не удалось

умер на пятом этаже от кровоизлияния в мозг.

Чоссер догадывалась, что это не совсем ответ на ее вопрос.

Прайс постукивал по боку фургона своим кулаком. Шаг за Шагом.

Они переместились в первоклассный азиатский ресторан рядом с торговым цен-

тром.

Говорят их суши шеф очень хорош, – сказал Прайс, садясь. – Сам не знаю. Если вы скажете, что соус тартар поверх пенопласта – объедение, скорее всего, я вам поверю. Для меня это все лишь глюкоза. Кстати, я не азиат.

Вы германо-бразилец, – сказала Чоссер. – Родились на три месяца преждевременно, но после высвобождения или же побега из вашего собственного инкубатора, вам было диагностировано состояние миотонической гипертрофии. Суперсила, если простым языком. И у вас аллергия на арахис.

Вы читали воскресный «Times», – ответил Прайс, ссылаясь на статью в Нью- Йоркском журнале «Times» прошлой зимой, озаглавленную «Человек и Сверхчеловек» темой которой был он сам, некоего рода кремовая прослойка между коржами торта, сфокусированная на сенсационных аспектах его биографии, которым он порой под- чинялся, чтобы прятаться на виду, отвлекать внимание от возникающих проявлений необычайной чувствительности.

На самом деле, у меня нескрываемо сильная привязанность к кроссвордам, – сказала она. Но, давайте продолжим.

Его рот улыбнулся раньше глаз.

Вы будете записывать наш разговор? – спросил он.

-Я не собиралась, доктор Прайс.

Йоханн. И чтобы вы знали, я собираюсь. Что, кстати говоря, я делал все это время. Просто чтобы вы знали. Вы понимаете.

Она не отреагировала.

Так, чем вы на самом деле занимаетесь, Йоханн?

Притворяетесь, что не знаете?

Мы незнакомцы в поезде.

Он улыбнулся неожиданно начавшейся посреди рабочего дня игре.

Я директор Института Биомедицинских Технологий Годфри.

Вау, Нелли, это так «неожиданно». Чем конкретно вы там занимаетесь?

Многим. Проектирование диагностического оборудования, протезов, искусственных органов и так далее, возглавляем авангард фармацевтических исследований, генетиче- ских манипуляций, и современной нанотехнологии. Мы близки к выпуску серии био- синтетических масок для жертв ожогов, способных передавать выражение лица нося- щего, по принципу зеркала.

Это мне объясняли у вас в приемной?

Сначала он был сконфужен, пока не понял, что это ее очередная попытка пошу- тить, и снова постарался показаться понимающим суть сарказма.

Нет, мы не несем ответственности за слова Цезаря. На самом деле, если хотите ком- мерческую тайну, весь ненаучный персонал, нанимается в основном на основе снижен- ного чувства природного любопытства.

Не хотите, чтобы кто-то задавал вопросы?

Определенно, не хотим.

Какими видами генетических экспериментов вы занимаетесь?

В принципе, генной терапией, – ответил он. – Джей Ар Годфри предвидел, и правиль- но, что в то время как пластичность материальных свойств было определением важ- нейших достояний девятнадцатого века, пластичность самой жизни то, что определяет двадцать первый. Таким образом, его мандатом стало, что его имя должно ассоцииро- ваться с тем, что теперь лечит спины, которые раньше оно же и ломало, что соответ- ствует и моим собственным убеждениям. Я не могу, на самом деле, обсуждать многое из этого, но, скорее всего, вам, по долгу службы, станет любопытно лечение стеноза у взрослых собак.

Вы проводите тесты на животных?

Я уважаю ваше усердное любопытство, но мне, правда, нужно на это отвечать?

Как именно вы получили эту работу?

Получил, поскольку в моей рабочей сфере нет никого соответствующего уровня.

Но ваша собственная зона специализации является очень спорной, – сказала она. – Экзобиология, высоко обсуждаемая сфера урегулирования возможных неземных си- стем жизни. Если честно, я испытала трудности с предпосылками, после вашей первой публикации и других бумаг. Я не нашла нехватки… интерпретаций, так что, не могли бы вы просветить меня?

Прайс кивнул.

Вы имеете в виду публикацию под названием «Реинкарнация через химию», конечно. Теоретически, если взять существующую, но неодушевленную основанную на углеро- де структуру…

Труп, – вставила она.

… который еще находится в более-менее лабильном состоянии…

Детский труп.

… то, можно воткать в существующую структуру элемент фосфора, который спо- собен формировать цепь молекул достаточной длины и сложности для поддержания жизни, новой жизни. Но один только фосфор опасно нестабилен. Однако – в теории

стабильная связь может получиться в комбинации с азотом. Не тем, что получается

из деревьев: молекула азота очень инертна и трудно превращается в энергию – необ- ходимость организма, состоящего из частей. Но, более лучшее решение может быть найдено в мире бобовых. Бобовые содержат в своих корнях бактерии, что исправляют основу азота в обмен на ресурсы хозяина. Так, субъект, как описано, может выжить, содержа эти бактерии в, скажем, только ради аргумента, ногах, требующих просто со- держания их в свежей почве. В теории.

Теория, дискредитировавшая вас в глазах ваших коллег, еще до того как началась ваша карьера. Вы были, если я могу говорить откровенно, самым провокационным выбором для самой компетентной должности в вашей области.

Самым страстным! – поправил Пирс. – Ох, в один день они будут кусать локти. Но, как Вестингхаус покровительствовал будущее переменного тока, Джей Ар был чело- веком, чьи руки тянулись больше к невиданным горизонтам, нежели хватались за жир- ную сиську ортодоксальности. Он не был, если говорить простым языком, узколобым идиотом. Что нельзя сказать о многих моих современниках.

Она отметила, что он не использовал слово сверстники.

Не возражаете, – сказала Чоссер, – если я задам вам личный вопрос?

Поскольку мы говорим о моей работе, все ваши вопросы были таковыми.

Она кивнула, как понимающий человек.

Что привлекло вас в такую противоречивую дисциплину?

Его выражение лица замерло и немного притупилось, словно анимирующая энергия начала абсорбироваться на какую-то внутреннюю работу, и изучение этой пустоты, навело ее на мысль, что она в первый раз видит его настоящий, естественный характер. И, как некто, кто уникально владеет способностью скрывать свои эмоции, она увидела, что этот субъект противоположно ей владеет техникой заставлять свое лицо выражать чувства, не свойственные ему вовсе.

Если кратко, в свои восемь лет я впервые прочитал самую важную книгу из когда-ли- бо написанных, «Происхождение видов путем естественного отбора», – сказал Пирс.

Чоссер кивнула, подтверждая, что она и впрямь превосходная.

Я был в восторге, – продолжил он, – и в то же время обеспокоен чем-то, что не мог распознать, пока не взялся и не произвел простые вычисления. – Он указал на нее, для примера. – Существует экспоненциальный рост сложности систем через восходящий прогресс уровней организации. Итак, я подсчитал статистическую вероятность систе- мы настолько сложную, как человеческое существо, вытекающее из случайных мута- ций геологического взросления Земли. И я пришел к выводу, что это не так. Вероятно. Или, если хотите, возможно. Путем случайной мутации. Выводы делайте сами.

На данный момент, у нее их была уже масса.

А теперь, не возражаете, если я сам задам вопрос? – спросил доктор Пирс.

Она сделала жест рукой: Давайте.

Вы защитили докторскую по этологии хищников в Университете Техаса в 2004, – ска- зал он.

Она не ответила. Это был не вопрос, и он не выбирал бы эти слова случайно.

Как это относится к вероятным интересам Службы Охраны Рыболовства и Диких Животных США? – продолжил он.

Она посмотрела вниз. Стеклянная столешница пропускала и отражала свет от своей поверхности таким образом, что она видела в ее отражении своего двойника, заглядывающего в ее глаза из освещенного овала. Она капитуляционно подняла глаза

на Пирса.

Подловили, – сказала она. – Не относится, полагаю. Они просто дали мне полномо- чия делать мою работу, а у меня свои методы. Он немного овальный. – Она указала на стол.

Если не ошибаюсь, согласно вашим знаниям в области социобиологии, у вас есть некоторый опыт применения техники опроса Рейда, и вы задаете тангенциальные вопросы для установления взаимопонимания с подозреваемым, а также отслеживаете симптомы проявления правды и лжи, подготавливая к более прямой конфронтации.

Йоханн, есть вероятность, что одно из ваших подопытных животных могло сбежать?

Нет.

А что насчет испытуемых?

-Вы о людях?

Да.

Ни один.

Она оценивала его. И если моментом до этого, вакуум основных человеческих выражений на его лице был моментной слабостью, теперь он задействовался в стра- тегических целях: оно стало настолько пустым, словно он дремлет перед ней с закры- тыми глазами, или вообще скончался. Раньше она никогда не смотрела в глаза другого живого человека, чтобы не найти там неопровержимых доказательств человеческой души. Она не видела ничего более пугающего.

Она щелкнула пальцами.

Крысы. И вот я кажется решила эту проблему. У вас нет никаких своих идей о нашем адском псе?

Все его естество говорило – ты получишь лишь то, что я сам тебе дам – что Прайс страдает от имитации жизни, восстанавливая свои черты.

Я понимаю существо не оставило следов? – сказал он.

Она кивнула.

Как я понимаю псовый помет, обнаруженный в том месте, содержал множество чело- веческих волос, принадлежащих взрослому мужчине, но ни один мужчина не пропал. Также, я понимаю, что анализ помета выявил повышенный уровень надпочечных глю- кокортикоидов, говорящих, что животное не только недавно не выражало агрессию, но и по своей природе не агрессивно.

Она не стала выяснять, откуда он владеет этой информацией.

Ваше заключение, Йоханн? – спросила Чоссер.

Мое заключение, я рад, что это ваша работа, понять смысл всего этого, а не моя, – ответил он. – Однако, проведя параллель между двумя убийствами, я вычислил вероят- ность, что это не преднамеренные действия патологического сексуального маньяка, в пределах величины одного на десять миллионов.

Но человек не способен сделать то, что произошло с телами. Не голыми руками.

Доктор Прайс кивнул. Он потянулся к своему нагрудному карману и вынул дик- тофон. Он держал его на своей, женственной руке и, дав ей улыбку коллеги, сжал ее в кулак и сжимал его сильнее и сильнее, пока корпус устройства не раскололся, а смятые внутренности не начали падать на стол, кои он аккуратно смахнул в салфетку и отло- жил в сторону.

Если проблема не может быть решена в рамках задуманной системы, решение лежит в переформировании проблемы, – сказал он.

Привет, Красавчик

Высадив Шелли, Роман тут же обошел машину, чтобы отцепить прицеп. Оливия вышла на крыльцо и наблюдала за ним. Она могла видеть: кто-то сидел в машине, но на ней не было ее солнцезащитных очков и, отражающиеся от оконблики, резали ее глаза, и она прикрывала их рукой. Роман присвистнул.

Куда ты? – спросила Оливия, массируя свои веки и вызывая неоновые вспышки ни- тей капилляров.

Никуда, – ответил Роман.

Соизволите ли вернуться снова к пяти?

Мы посмотрим, – сказал он, убирая прицеп и продолжая насвистывать.

Она моргнула и через туман призрачного света, машина ее сына отъезжала, раз- драженно определила личность пассажира, ссутуленного и суеверно прячущего свои глаза от ее прямого взгляда: Питер Руманчек. Оливия легко провела пальцем в воздухе, отмечая путь автомобиля мимо железнодорожных путей и вглубь леса.

Она повернулась и вздрогнула, увидев Шелли, стоящую рядом и рассматриваю- щую ее. Светящуюся с нервной чувствительностью к изменениям настроения матери. Оливия сделала над собой усилие, чтобы сгладить в себе напряженность, заметную дочери.

Что, – начала она – мы говорим о людях, которые незаметно подкрадываются?

Она попыталась сцепить руки за спиной Шелли, достав лишь до ее боков, и их дом затрясся от громоподобного смеха.

***

На подъездной дорожке Роман сказал:

Что это было за милое маленькое свидание за ланчем?

Она жалеет меня, – ответил Питер. Ему не нужно было выставлять палец на ветер, чтобы определить с кокой стороны движется шторм.

Она очень добросердечная. Они въехали в туннель.

Можно спросить? – произнес Роман.

Валяй.

Что ты делаешь, когда становишься похотливым, во время превращения?

Питер смотрел вверх на две параллельные линии света, сходящиеся в одной бе- лой точке в конце туннеля. Он не ответил.

Они ехали в соседний от Питсбурга городок Шедисайд, делая по пути покупки в магазинах здорового питания, пока наконец-то не прибыли к полуразвалившемуся желтому кирпичному дому. Питер позвонил в домофон квартиры на втором этаже, дверь открылась, Роман шел следом за Питером вверх по лестнице. Пожилая итальян-

ская женщина прошла мимо них и, предугадав их место назначения, опустила глаза на

ковер и взялась за распятие, висевшее на груди, бормоча:

Ведьма.

Питер остановился у нужной двери и постучал, и их встретила молодая женщи- на, чуть младше тридцати. Она была смуглой, как и все Руманчеки, и носила детскую футболку «G.I. Joe», обтягивающую ее скромную грудь, – когда все женщины в их семье были эпически пышногрудыми – и маленькие хлопковые шорты. Ее худые руки, ноги и живот, обладали тугими и упругими мышцами, бросающими вызов пристра- стию к упражнениям, с необходимостью в коих сталкиваются многие молодые жен- щины из этнических групп, видевшие огромное количество представительниц своего пола неожиданно распухающих к третьему десятку. Она сжала Питера в объятиях и поцеловала в щеку, подергала за его лошадиный хвостик и спросила, не завел ли он девушку, которая заставит его отрезать эти идиотские волосы.

Питер представил ее Роману, как свою кузину Дестини Руманчек. Роман про- тянул руку, которую она, вместо рукопожатия, взяла и перевернула ладонью вверх и, осмотрев с нахмуренными бровями и спекулятивно пробурчав что-то, отпустила.

- Входите, – сказала она. – Я закончу кое с кем, но это будет не быстро.

Они проследовали за ней в квартиру, которая в отличии от неблагоприятного состояния остального здания была выкрашена в приятные цвета, на полу лежал лами- нат, стояла привлекательная и эргономичная скандинавская мебель и успокаивающий фонтанчик, который вы можете видеть в журналах в самолете и удивляетесь кому, кроме массажных салонов придет в голову купить его. Дестини удалилась в спальню,

в которой Роман мельком заметил тучного чернокожего мужчину, лежащего на кровати со спущенными до колен штанами, а на его гениталиях лежали тряпки для мытья по- суды с веществом, настолько острым и горьким ароматом, что оно заполняло все поме- щение. Дестини захлопнула дверь. Питер сел и включил телевизор, ища спортивный канал. Роман прислонил ухо к закрытой двери.

Давай посмотрим, как у нас тут дела, – сказала Дестини.

Возникла пауза, а затем раздались вздох и всхлипы. Роман взглянул на Питера, но он сосредоточенно смотрел игру.

А теперь ты должен слушать мой голос и глубоко-глубоко дышать своей диафрагмой,

произнесла она.

Всхлип превратился в длинный и протяжный вздох.

Смотри, как хорошо у нас получается! – сказала она. – Теперь ты должен предста- вить, что твое солнечное сплетение, как шарик для гольфа, светящийся внутри. По- чувствуй потоки энергии и любви внутри него, и пока он светится, я хочу чтобы ты передвинул свою энергию вниз из своей Манипуры, твоего города сокровищ, который также содержит богатства и любовь, и взглянул на этот маленький мячик – он яркий и счастливый и он может дать тебе свет!

Дыхание увеличивалось в темпе и объеме, пока не прервалось и не стало нераз- борчивым бормотанием.

Йай! – вскрикнула Дестини, хлопнув в ладоши.

Вскоре, они оба вышли. Щеки мужчины блестели от слез. Он не обратил внима- ния на Питера и Романа, или даже не заметил их.

Теперь, – сказала Дестини, – я хочу, чтобы ты каждый день находил время на осмыс- ление любви и богатства, вылетающих из твоей Манипуры, и отказался от сахара.

Только цельное зерно и крахмал. И если все еще будут жалобы – чтож, еще есть много

рыбы в море.

Он поблагодарил ее, рассчитался, и вышел. Питер вопросительно посмотрел на Дестини.

Я подсыпала ему немного «виагры» в чай, – сказала она. – Но на самом деле ему нужно было просто почувствовать внизу пару рук, которым не важно загрузил ли он посудомоечную машину.

Он кивнул. Среди тех, кто занимался магией, было обусловлено, что ее нельзя тратить на бедные души, которые пытаются купить ее; как и с любовью, ее успех на открытом рынке зависел от потребности покупателя верить в ее аутентичность.

Я обманула его насчет сахара, – сказала она доверительно. – Просто подумала, что неплохо бы поправить его диету. Итак, джентльмены, что у вас есть для меня?

Сначала Питер вручил ей пакет из магазина здорового питания, содержащий коробку органического темного шоколада. Роуманчеки принципиально предпочитали обмен благотворительности, а шоколад был ахиллесовой пятой Дестини.

Какая прелесть! – воскликнула она.

Затем, Питер поставил на стол прозрачную банку полную внутренностей Лизы Уиллоуби. Дестини нагнулась, уперев ладони в колени, и уставилась на банку.

Мне нужно знать? – спросила она.

Нет, – ответил Питер. Она выпрямилась.

Посмотри на меня и скажи мне, почему это лучше, чем убежать.

Питер вздохнул.

Сейчас это все равно, что выбирать между быть выебанным в рот или в задницу, – по- яснил он.

Она неопределенно кивнула, взяла банку и открутила крышку. Роман и Питер прикрыли свои носы. Она подошла к окну, где на подоконнике стоял папоротник, опу- стила свои пальцы в сырую землю, и после непродолжительного копошения вынула червя, худого, но вдвое длиннее фасоли.

Привет, красавчик, – сказала она. Она вернулась обратно и пометила червя в банку, закрутив на ней крышку.

Как долго? – поинтересовался Питер.

Через ночь, в лучшем случае, – ответила она, и направилась на кухню помыть руки. Роман пристально следил за удалением ее шорт к раковине.

Мне кажется моей Манипуре, нужно немного любви, – произнес Роман.

Питер ударил его в плечо.

***

Доктор Прайс стоял и смотрел из окна в своем офисе. Свет был затенен соседни- ми холмами и призрак его отражения, словно висел над ними.

Он снова оказался перед лицом многолетней загадки Американского эксперимента двоеточие, – сказал он, привычно симулируя диктовку своей биографии, чем он зани- мался в свободное время и с которой не собирался ни с кем делиться. – Единственным следствием доморощенной философии стали запятая конечно запятая прагматизм и трансцендентализм запятая и чем выше первый почитал последнего запятая тем боль- ше тот попадал в кабалу точка. Эта дилемма полностью воплощена в знакомстве ранее

этим днем запятая о котором она не переставал думать точка. Не то чтобы эта женщина представляла серьезную угрозу тире скорее дело было в том запятая насколько невеже- ственна она была в ставках в этой игре тире но камешек остался в ботинке запятая од- нако запятая эллипсы человеческих отношений слишком двойственны над тем запятая что она найдет запятая когда ее вопросы неизбежно приведут ее к дому Годфри точка.

Он заметил отраженный блик на экране своего компьютера и повернулся к столу, прочитать сообщение. Его пальца барабанили по столешнице.

Естественно абсурдно запятая что оба вторжения в один день могут быть совпаде- нием запятая, – сказал он, – но это было ожидаемо с тех пор запятая как началась эта фаза проекта запятая в которой дамба может прорвать непредвиденным способом запятая и запятая будьте уверены запятая для этого его палец всегда лежит на кнопке в готовности точка.

Он нажал на кнопку интеркома и попросил своего ассистента проинформировать доктора Годфри, что он будет здесь всю ночь. Через сорок пять минут он принял второ- го посетителя сегодняшнего дня.

Норман, давно не виделись, – сказал он. – Поздравляю. Как оно?

Доктор Годфри проигнорировал протянутую ему руку.

Что такое Уроборос? – спросил он.

Я могу предложить тебе выпить? – сказал Прайс. – Бренди? Диетический «Доктор Пеппер»?

Йоханн, – требовательно надавил Годфри.

Прайс изучил своего начальника. Мужчина никогда не выглядел хуже за два десятилетия их знакомства. Его отношения с младшим братом Джей Ар всегда носили состязательны характер, он был именно тем, кто с самого начала был против назначе- ния Прайса на эту должность из-за моральных аспектов (его позиция заключалась в том, что руководить должен человек более подходящий с моральной точки зрения), и после инцидента с Шелли, он рассматривал его, по меньшей мере, как научного пре- ступника, суда над которым так долго может жаждать Гаагский суд. Однако, антаго- нист стоящий перед ним был меньше львом имперского лицемерия, чем бумага пропу- щенная через размельчитель и склеенная скотчем вновь. Прайсу было грустно видеть его таким. Именно поэтому он ненавидел политические сложности своего положения; оставшись один в своей башне, он не имел душевных сил, которые мог бы расходовать на такие ненужные и ошибочные чувства, как эмпатия.

Уроборос, – начал он, – это проект, над которым мы работаем, он не очень значимый. Гадюки обладают органами чувств, терморецепторами – способностью видеть тепло

позволяющими им видеть в темноте, которые мы изучаем касательно применения к глазу, чтобы победить слепоту. Боже, Норман, взгляни на себя. Я налью тебе бренди.

Почему, – произнес доктор Годфри, – бездомный человек, что у меня под присмотром говорит о гадюках?

Прайс вынул бутылку с бренди из бара и наполнил стакан. Годфри не отказался.

Это случайно не Френсис Пульман, не так ли? – спросил Прайс.

Годфри не ответил.

Мистер Пульман был добровольцем в нашем эксперименте.

Добровольцем?

Да. Мы тайно вербовали добровольцев для некоторых исследований. Это не незакон- но, а просто не рекламируемо. Ты, конечно, вправе проверить это в наших записях, как

член правления. Это конкретное исследование включало снотворное, разрабатываемое нами, с полной эффективностью барбитуратов, но без побочных эффектов. Нам еще следует его доработать, в некоторых случаях оно выступало как галлюциноген. Вскоре, конечно, стало очевидно, что мистер Пульман, хоть и обладает чистой историей болез- ни, тем не менее, страдает от не диагностированного случая ПТСР. Но, мы не психиа- тры. В любом случае, касательно мистера Пульмана препараты… противопоказаны, и мы исключили его из исследования. И дали более чем адекватную компенсацию, могу добавить. Но мы не можем быть уверены, что уже попало в его вены.

Годфри кивнул и посмотрел на Прайса обвинительно.

Этого не достаточно. Почему оба, он и моя племянница, ссылаются на паранормаль- ную сущность и зовут ее Драконом?

Если угодно, – сказал Прайс, – я покажу.

Рациональность

Прайс и Годфри стояли перед длинной змеей в Китайском стиле. Ее тело было огненно красным и оранжевым и у нее были белые брови и усы. На ее туловище была эмблема спортивной команды, в когтистых лапах палочки для еды, которыми в свою очередь она держала собственный хвост. Ее челюсти были открыты для первого укуса, а один глаз закрыт, подмигивая. Фреска покрывала двойные двери Лаборатории Герпе- тологии, и под ней была цитата:

«Я не знаю, как он мчится, верхом на ветре и как взмывает в небо. Сегодня я видел дракона» – Конфуций.

Лаборатория Сна в эту сторону, – сказал Прайс, указывая дальше по коридору. – Так- же, иногда, я привожу сюда Шелли, для обследования ее здоровья.

Он повернулся обратно к дракону и улыбнулся, словно родитель, гордый рисун- ком ребенка.

Я поощряю маленькие прихоти, как эта. Это способствует сплочению группы. И в свете того, что мы делаем, напоминает, что мы все еще люди. Заглянем?

Он шагнул вперед, двери раздвинулись. Он пропустил Годфри вперед. На пер- вый взгляд она не очень отличалась от других лабораторий в Башне, кроме десятков и десятков прозрачных пластиковых контейнеров содержащих нечто, на первый взгляд похожее на темные, гибкие трубы. Но затем: глаза. Прайс подошел к технику, сидяще- му у монитора, и похлопал по плечу.

Что скажешь? – спросил Прайс.

Кое-какие интересные расхождения между Цейлонской Куфией и Каменистым Щито- мордником. Ой, подождите, нет. Тут десятичное число.

Годфри был неохотно впечатлен. Он знал, что находился на стадии правдоподоб- ного отрицания, и только Бог знал почему, и если он позволит ему, это поднимет лишь еще больше вопросов о его собственной объективности о балансе контроля между ним и Оливией, который бол крайне сомнителен. Он мог лишь придерживаться курса, со- гласно которому с первого дня верил, чтобы однажды настал конец Прайсу: нужно не отнимать, а наоборот, дать тому веревку.

Годфри взглянул в один из контейнеров и встретил чувственный взгляд черной кобры и к своему удивлению, его сознание перенесло его на девятнадцать лет назад в подвал Кентукийской церкви пятидесятников одним августовским утром. Номиналь- но он занимался изучением феномена обработки змей, но, на самом деле, он и Оливия просто искали повод, чтобы провести вместе ночь, они даже не добрались до службы, остановившись в темном подсобном помещении подвала, где Оливия села на метал- лический ящик и его рука скользнула под ее платье и пот скатывался по ним, когда они услышали металлический звук, словно кто-то ударил кулаком по контейнеру, на котором сидела Оливия. Они остановились, не зная, что думать – мог здесь быть кто-

то еще? Последовал еще один удар, и еще. И они поняли в один и тот же момент. Это была змея. Она «видела» их тепло и инстинктивно тянулась к нему, их чисто физиче- ское желание притянуло животное.

Норман? – позвал доктор Прайс. Годфри увидел достаточно.

Они вернулись в офис прайса, где он обновил стакан посетителя. Годфри держал его между пальцев, указательным и большим.

Это вряд ли единичные примеры умов поддавшихся фантазии, в этих стенах, – сказал Прайс. – Они не отличаются от церквей, в своей тенденции подталкивать наших гостей к воображению. Но серьезно, Норман, ты ужасно выглядишь. Как тебе спится?

Если ты хочешь дать мне какие-то таблетки, то я пас.

Прайс улыбнулся:

Ты выглядишь как кто-то, кому нужен человек, чтобы выговориться.

-Мы не друзья, Йоханн.

О, Боже, я и не спорю. Но это не значит, что я не могу увидеть, когда на человека давит слишком большой стресс. Если бы ты был моим работником, я отправил бы тебя в отпуск.

Но это ты работаешь на меня, – сказал Годфри, более покорно, чем с нажимом.

Кстати об этом, – произнес Прайс. – С тобой свяжутся из организации «Lod LLC», насчет покупки твоей доли.

Годфри не удивился; не в первый раз Прайс вступал в заговор с загадочной тре- тьей стороной ради своей эмансипации.

И сколько слоев грязи мои адвокаты должны будут выкопать, чтобы выяснить, чьи интересы на самом деле представляет «Lod LLC»? – спросил он.

Слишком много, чтобы тратить на них время человека, который вскоре потеряет весь Институт. Так проще для всех. Ты сможешь купить себе самую дорогую лошадь в мире и приятное чувство для своего сердца, только ради того, чтобы показать тем, кто еще не знает, какого это родиться в Доме Годфри.

Я до сих пор не могу решить, к своему профессиональному стыду, ты зло или про- сто аутист, – сказал доктор Годфри. – Но твое предложение не имеет никакого смысла, без оглашения той фантастической суммы денег, которая перевесит мое желание от- править тебя в тюрьму, зародившееся с того дня, когда ты в первый раз протянул свои руки к моей племяннице.

Прайс откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы.

Ты предпочел бы, чтобы она умерла? – спросил он.

Она итак умерла. Я предпочел бы, чтобы ты был честен с моим братом о той проце- дуре.

Я не думаю, что там было место недопониманию. Он знал о последствиях.

Он был убит горем. Ты знал, он не был эмоционально компетентен, чтобы обдумать выбор, к которому ты его подтолкнул.

Я знал, но мы не могли позволить себе ждать. И сможешь ли ты сказать нашей девоч- ки, что видишь ее концепцию, как результат эмоциональной некомпетентности?

Чтож, это единственная нормальная вещь касательно ее, черт побери! – воскликнул Годфри.

Они смотрели друг на друга и улыбнулись с легкостью старейших врагов.

Годфри покончил с выпивкой и обновил ее сам.

Когда мы впервые встретились, – начал он, – я отвел Джей Ар в сторону и сказал: ‘Ты не можешь на самом деле хотеть нанять этого социопата’. И он ответил мне, что соци- опат сделает для медицины то, что Бессемер сделал для стали. Он сказал – ты гений. Я ответил: ‘Как и Менгель’. – Он опустил свою руку, сжав пальцами листок орхидеи.

У меня дочь подросток. Завтра я веду ее к гинекологу, – продолжил он. – Если у меня появится хоть какое-то доказательство о твоей причастности к этому, я тебя убью. И это не преувеличение.

Он осушил стакан, оставил его на столе, и вышел. Прайс закинул руки за голову, ошеломленный.

Конечно запятая, – сказал Прайс – если он и выучил какой-то урок в ГУЛАГе науч- ных кругов запятая это было то запятая что любой запятая кто принимает решения ру- ководствуясь предпосылкой запятая что другие человеческие существа рациональны и действуют в соответствии получения наивысшего блага для себя и окружающего мира запятая является тупой пиздой точка.

***

Оливия неожиданно заметила себя, как бывало время от времени, за покусыва- нием. Она и Шелли смотрели какой-то старый фильм, когда она заметила, что посасы- вает манжет собственной рубашки, недостойная привычка ее ранней юности, ставшая проявляться позже в моменты выражения нервозности. Она осмотрела ткань, ее слюна блестела на собственной коже. Вот. Черт. Как ребенок. Она почувствовала покалыва- ние и увидела, что волосы на ее руке встали дыбом. Как случалось, когда рядом с ее дочерью ею овладевали сильные эмоции. Оливия погладила бедро Шелли с раздражи- тельной ненавистью; в годы ее опыта в театре и с последующими образцами молодого женского пола, которых он привлекал, она никогда не сталкивалась с таким чертовски высоким уровнем чувствительности.

Ох, Шелли-Белли, – произнесла Оливия.

Затем она услышала, как снаружи подъехала машина, и Оливия почувствовала дрожь, пробежавшую по ее волоскам на руке, как от дуновения мягкого ветерка; и од- новременно Оливия ощутила нарастающее беспокойство дочери от возможного гнева матери. Входная дверь открылась, и Роман прошел через фойе. Оливия обеззвучила телевизор.

Роман Годфри, – сказала она.

Он появился и встал с руками в карманах куртки, и ждал со скучающим видом, и Шелли напряглась, спина прямая руки неестественно под прямым углом лежат на ко- ленях, и Оливия внезапно почувствовала себя слишком уставшей от всего этого, чтобы продолжать. Как ночь, когда электричество крайне нестабильно, но шоу должно про- должаться. Семейная идиллия. Времена, когда кто-то интересуется, Медея это трагедия или просто чертово исполнение желаний.

Не хочешь с нами чем-нибудь поделиться? – спросила Оливия.

Не особо, – ответил Роман.

В сегодняшних новостях сказали, что была осквернена могила Лизы Уиллоуби, – про- должила Оливия. – Они обещают десять тысяч долларов за информацию о вандалах.

Ты не мог бы быть поконкретнее о своем социальном времяпрепровождении?

Он не ответил.

Тебе повезло, что я еще не позвонила в полицию, – сказала она.

Да вперед, – ответил он. – Только дай мне минутку припудрить нос, на случай, если я окажусь на первых полосах завтра.

Дыхание Шелли стало хриплым и неглубоким.

- Сарказм, враг остроумия, – уничтожающе проговорила Оливия.

Сильно, – кивнул Роман.

Ее лицо потемнело, и она заговорила вновь с пугающим спокойствием:

Можешь думать, что сумеешь спрятаться за свое имя, как всегда, но я, кажется, четко высказала свое мнение об общении с этим цыганским мусором. И что бы это ни была за нелепая, проклятая игра, в которую вы играете, чтобы вывести меня из себя, у тебя есть гораздо больше что потерять, помимо твоей глупой, пустой башки.

Роман ответил не сразу, и, желая меньше всего на свете привлечь к себе внима- ние, Шелли задержала дыхание, оставив в комнате лишь жужжание беззвучно работа- ющего телевизора.

Боже, тебе надо срочно потрахаться с кем-нибудь, – сказал Роман.

Шелли ахнула и выскочила и комнаты. Оливия смотрела на Романа. Он был слишком доволен собой, чтобы закончить, и она ждала.

Неужели Норм занят? – спросил он.

Это был край! Она поднялась и встала перед ним, рассматривая дитя с клокота- нием желчи. А затем она ударила его ладонью по лицу с такой силой, что он отлетел к другому краю стола, и он не делал никаких попыток защитить себя, когда она подлете- ла к нему и начала хлестать по обеим сторонам его щек до тех пор, пока они не приня- ли пунцовый цвет. После, почувствовав отдышку, она отошла и, развернувшись, ушла, оставив его лежать на спине. На стекле мерцал, отражаясь, экран телевизора. Отвер- гнутая героиня фильма курила в шезлонге с вялой враждебностью. Оливия заворожен- но уставилась на экран, в то время как изображение начало смешиваться в причудли- вой игре света и тени, и она почувствовала, что погружается в него, как-то впадая и выпадая из него в одно и то же время…

Она почувствовала пару сильных рук на своих плечах, и Роман поймал ее прямо перед тем, как она упала.

Эти Милые Создания

Доктор Годфри сидел в комнате ожидания отделения акушерства-гинекологии, где транслируемый ситком, к которому он не забыл отвращения, перекрикивался исто- щенной молодой женщиной на третьем семестре, излагавшей громким голосом под- робные детали ее сексуальных похождений, так часто заканчивающихся оглашением решения суда в дневных новостях. Рядом с ней примостилась болезненно тучная под- руга или родственница, кивающая и хмыкающая в такт ее разговору, словно слушает проповедь на церковной скамье. С другой ее стороны находился худой мужчина, стар- шее ее по возрасту, в униформе шерифа и носом, длина которого не только определяла направление при ходьбе, но и заставляла сутулиться. Его рука обнимала беременную девушку. Годфри листал одинокий журнал «Sport Illustrated», лежавший тут, дабы уменьшить шансы будущих отцов на преждевременное бегство.

И я сказала ‘Мам’, я сказала ‘Мам’, просто передай ему, чтобы эта блядская сучья свинья и все, что она провоняла, исчезли за эти выходные, или он никогда не притро- нется к ним снова.

Мм-хммм… Мм-хмм…

Не смотря на очевидное сексуальное право собственности относительно его приза, Нос не слишком-то принимал участия в разворачивающейся драме; вместо этого, его глаза остановились на Годфри, которому он послал уже несколько острых, как кинжал, взглядов, чтобы считать их совпадением, было ли это из-за какого-то пра- вонарушения, о котором Годфри не знал, или же это просто театр военных действий, развертываемых против другого альфа-самца с дорогими запонками и начищенными ботинками, часто вызывающих раздражение у работяг, трудно сказать.

Годфри занялся умственными упражнениями. В молодости он прочитал руко- водство, изменившее курс его жизни: Первый шаг к свободе – уважать права других. Оно сделало его чем-то вроде уродца в семье Годфри; идея, что любая и каждая душа, с которой ты делишь планету, не важно насколько отлична, более или менее ужас-

нее тебя, достойна эмпатии и уважения в любых обстоятельствах. Итак, упражнение заключалось в продолжении сидения тут с журналом, вызывающим раздражение, и попытаться найти капельку великодушия по отношению к этим конкретным челове- ческим сегментам, вместо побега обратно в свою машину, где он сможет глотнуть из фляжки, которую, как он подумал, он не скрывал, поскольку она лежала в бардачке, а в нем не было тайника, вполне невинный отсек. Что отличало упражнение от наказания, являлось вопросом степени, а не намерения.

Вдруг, раздался звук как от стрельбы из пистолета и голова Годфри тревожно встрепенулась. Но опасности не было, никакой опасности для не его дочери, и проис- хождение шума стало тут же ясно, как только жирная девушка соскользнула на пол: на месте стыка сиденья с ножками стула, одна из них отвалилась, не выдержав ее веса.

Она ошеломленно распласталась на спине, похожая на перевернутую черепаху, выре- занную из масла, пока ее подруга хихикала в телефонную трубку:

Ох, ты ж ебаный в рот! – сказала ее подруга. – Угадай, чей жирный зад сломал крес- ло!

Годфри отложил журнал и поднялся. Он подошел к упавшей девушке и протянул ей руку.

Вы в порядке? – поинтересовался он. – Вы в порядке, дорогая?

Позже, проезжая мост, он спросил Лету, не хочет ли она заехать на ланч в клуб.

Ты уверен, что у тебя есть время? – спросила она.

У него не было. Но он кивнул.

У нее есть радужная оболочка, – сказала она.

Он не знал, что она имеет в виду. А затем догадался и в ту же минуту ощутил моментальную потерянность, как если бы слова еще не изобретены, но вот-вот будут.

Интересно, какого цвета у нее глаза? – спросила она. – Мне нужно немного свежего воздуха, ладно?

Он не возражал против свежего воздуха, и она приоткрыла окно, ее челка танце- вала на ветру.

***

Вверх по реке от моста Оливия облокотилась на капот своего пикапа, куря си- гарету в тени Дракона. Это было местной скульптурой, созданной в виде головы змеи из кислородных шлангов и арматуры. Она стояла высотой примерно в тридцать фу- тов между зданием завода и воздухонагревателями Замка Годфри. Автор скульптуры оставался загадкой; впервые фигура начала появляться примерно в 1991, следом за неудачной попыткой устранения конвертера Бессемера на металлолом, при которой погиб один рабочий и полдесятка получили травмы. Боясь что это дело рук какого-то злобного культа, департамент шерифа уничтожил статую, только для того, чтобы вско- ре ее место заняла другая тех же пропорций. Этот процесс повторялся несколько раз, прежде чем стал неотъемлемой частью пейзажа, как порнографические граффити или куча лома от взрыва электроприборов или остатки мебели, сброшенные местными подростками с моста.

Солнце отразилось от воды, в результате чего Оливия вздрогнула и из ее губ выпала сигарета. Она раздавила ее носком туфли и на каблуках неровно двинулась к заводу, вошла внутрь. Прошло несколько минут. В помещении дул ветер и в его потоке парил ястреб, сложив крылья, став похожим на катающегося на бревне ребенка. Затем с громким скрипом раскрылась старая дверь, и Оливия вошла, спотыкаясь, прижалась к стене, и ее вырвало темной, клееобразной жижей. Перестав тошнить, она облегченно опустилась на землю и лежала там на спине. Она выудила свой телефон из костюма и набрала номер. Заняло примерно минуту, чтобы ее соединили с нужным ей человеком.

- Шериф Сворн, Оливия Годфри… Да, да, и ваши… Чтож, я хотела бы узнать, не бу- дет слишком трудно попросить ваших людей понаблюдать, нет ли никакой необычной активности рядом с заводом… Точно… Вполне… Спасибо.

Она опустила руку и окунула свой палец в лужу жижи и поднесла его к губам.

***

На школьной парковке Питер показывал Шелли карточный фокус, когда подошел Роман и сказал, что лучше бы он его не продолжал. Питер взглянул на него любозна- тельным взглядом, и показал Шелли карту Повешенного человека. Она потрясла своей головой, и он убрал карту в колоду.

Трусики фюрера в корзине, – произнес Роман. – Я заеду к тебе утром.

Питер вынул карту Проповедника. Она снова покачала головой, и карта верну- лась на свое место.

Чего она так боится? – спросил Питер.

Что что-то выскользнет из ее когтей, – ответил Роман.

Питер кивнул. Затем его нос сморщился и, согнувшись пополам, он чихнул, и карта вылетела, упала на землю у ног Шелли рисунком вверх. Колесо фортуны. Шелли зау- лыбалась.

Черт, хотел бы я быть достаточно крутым, чтобы знать магические фокусы, – сказал Роман.

Он отвез Шелли домой. Фургон Института был припаркован на подъездной дорожке. Когда Шелли увидела его, она захлопала в ладоши и выпрыгнула из тележки, которая после этого начала раскачиваться из стороны в сторону. Она приземлилась, из- дав звук, похожий на ‘вхуум’, который прокатился по траве, подбежала к двери и резко остановилась, чтобы не снести ее с петель. Сдерживая себя, она попыталась правильно повернуть ручку, как полагается дамам. Но была избавлена от усилий, поскольку в этот момент дверь открылась и ее мама вышла наружу.

Дорогая, – сказала она, – у тебя посетитель. Доктор Прайс появился в поле зрения.

Привет, Светляок.

Шелли обняла его и подняла в воздух, приложив все силы, дабы сдержать и не начать радостно крутиться с ним на месте.

Поставь его, милая, – попросила Оливия.

Шелли вернула доктора Прайса обратно на землю. Он снисходительно улыбнул-

ся.

Не хочет ли моя самая дорогая девочка присоединиться со мной для прогулки?

Она быстро закивала головой, как ребенок, воодушевленный перспективой но- вой игрушки.

Здравствуй, Роман, – поздоровался доктор Прайс.

Привет, – ответил Роман, проходя мимо. Между ними с Прайсом никогда не было ничего, кроме установившихся поверхностных светских отношений. Доктор попадал в одну из тех редких категорий людей, которые пугали даже Романа.

Планы на вечер? – спросила Оливия.

Найн, – отозвался Роман, резко отсалютовав нацистское приветствие рукой. Он во- шел в дом.

Доктор Прайс продел свою руку через руку Шелли, они двинулись вокруг дома к трассе, через линию деревьев. Она оставляла прямоугольные отпечатки на земле,

и опавшие листья прилипали к ее ногам. В сумеречном свете, пробивающемся через деревья, он заметил кончик дождевого червя, торчащего из почвы. Наклонившись, он подцепил его и вытянул на поверхность, подставляя грязное и извивающееся существо

свету.

Это может вызывать сомнения, – начал он, – есть ли другие животные, которые игра- ли бы столь важную роль в истории мира, как эти милые создания.

Они рассматривали его несколько секунд, прежде чем он нежно вернул его на- зад. Они пошли дальше.

Хочешь узнать секрет, Светлячок? – поинтересовался Прайс.

Она посмотрела вниз на него. Неужели такое нужно спрашивать?

По каким-то причудам бытия, я родился с полным осознанием себя, – произнес он.

Можешь представить что-нибудь ужаснее? Это чувство, словно ты просыпаешься

и чувствуешь сразу ужас от незнания где ты и вместе с тем видишь самый страшный ночной кошмар наяву. И, словно этого недостаточно, я родился на двенадцать недель раньше. Не было никакого хлопка по заднице с последующим вручением меня в лю- бящие руки, нет – я попал на милость искусственной нелюбящей утробы. Мои первые недели, в качестве разумного существа, протекали в абсолютной изоляции. Но я всегда не соглашался с этим высказыванием. Среди прочего, мне повезло не развить тенден- цию к агорафобии; микрокосм отражает макрокосм, от частиц атома к далеким про- сторам вселенной, занимающей тридцать в степени десять площади космоса, все было в пределах разума: небесный свод, зажатый между противоположными сторонами стекла. И в этом мирном одиночестве, полном трепета и ужаса: я узрел это. Судьба не более чем выполнение потенциальных возможностей, скрытых внутри нас. Кора чело- веческого головного мозга это один лист, содержащий больше нейронов, чем находит- ся звезд в известной нам вселенной, скомканный до размеров, способных вместиться в емкость объемом с кварту; в одном человеке столько потенциальной энергии, что при ее высвобождении она сравнится с силой тридцати водородных бомб. Судьба – ничто, чтобы на нее уповать! И тогда, я увидел свою собственную. И приложив всю свою силу воли, чтобы выбраться из инкубатора, поскольку работа всей моей жизни вспых- нула передо мной светом, как какая-нибудь прекрасная и одинокая звезда в ночном небе, и у меня не было времени, чтобы его терять.

На их пути оказалось сломленное в четырех футах от земли дерево. Шелли при- подняла его над своей головой, чтобы они могли под ним пройти, и бросила его позади себя.

Я понимаю, – продолжил Прайс – у тебя с твоим дядей установилось некое доверие. Она напряглась в ожидании порицания. Он спокойно положил свою руку на ее.

Я не ругаю тебя. Я не Оливия. Но есть нечто, что я должен сделать, нечто очень важ- ное, и по необходимости крайне секретное. Ты когда-нибудь показывала свои стихи маме?

Она тревожно посмотрела на него.

Именно. Нет ничего плохого в секретах. Знаешь, алхимики верили, что творческая работа это вид жизни полностью независимый от создателя, расположенный одно- временно в мирах психики и материи, и ни в одном из них. Они называли это, тонким телом. Можешь представить что-нибудь более красивое и прелестное? Все творческое выражение обратно эвхаристики: создание духовного тела! Можешь подумать, что бы ты ни сделала, дабы защитить столь хрупкое творение? Потому нет ничего постыдно- го в тайнах. Ты не сделала ничего плохого, но, Светлячок, я должен попросить тебя,

личном одолжении, не рассказывать никому, что я тебе говорил. Никому. Уроборос

слишком важен и ценен. Просто… поверь мне, так будет лучше.

Глаза Шелли встретились с его и она серьезно кивнула.

Я в долгу перед моей красавицей, – сказал он, – и буду еще больше, если она мне улыбнется.

Она захихикала.

Полагаю нам пора возвращаться. Никогда не знаешь, на что можно наткнуться в лесу в наши дни. И не думаю, что это подходящее место для наслаждения тыквенным пиро- гом.

Она оживленно закивала. Они повернули назад, и низко весящая ветка застряла в ее волосах.

О, милая, – сказал он и остановился у большого камня, нежно убирав и выбросив сухую ветку подальше к деревьям.

Я так тобой горжусь, – произнес он. – И есть за что. За твое время в инкубаторе.

Ее щеки смутно вспыхнули, как свет за облаками

***

Дестини стояла у раковины, открыла банку и, повозившись там пальцами, вы- удила червя, поднеся его под воду из крана. Она окрасилась из белого в мутный си- не-красный цвет, а худое до этого создание, стало сладострастно пышным.

Вниз по трубе, – сказала она и, откинув назад голову, проглотила его всего. Она при- села и кивнула Питеру. На кухонном столе лежало два кожаных ремня. Питер обмотал одним ремнем ее живот и руки и крепко его завязал. Она скрестила лодыжки, и он привязал их к креслу вторым.

Твои ноги боятся щекотки? – спросил Питер.

Это будет последнее, что ты сделаешь на этой Земле, – ответила она. – Не отходи да- леко. Меня может начать качать.

Питер встал за ней, держа ее за плечи. Неожиданно она втянула в себя воздух, словно при резкой боли в животе.

Поспеши, – вздрогнула она. – Он двигается быстро.

Сразу после этих слов ее голова дернулась вперед и оба ремня туго натянулись, застав врасплох Питера, в результате чего он потерял хватку; он едва успел поймать спинку стула, прежде чем она начала падать вперед. Ее дыхание стало хриплым и неустойчивым, она дернулась назад, ударив своими волосами Питера по лицу; ее спи- на выгнулась дугой, а тело стало жестким, конечности напряглись, она болезненно выдохнула через нос и стала ожесточенно дергаться в разные стороны; стул качался и трясся в руках Питера. Затем она опала, и выдох прокатился по комнате, вырываясь из ее носа. Ее волосы упали вперед и все, что он мог видеть, были ее губы, со свисающей с них нитью слюны.

Через мгновение Питер спросил:

Ты можешь говорить?

Да. – Голосом хрупким и прозрачным, словно крылья мертвого насекомого.

Что ты можешь мне рассказать?

Я ненавидела ириски. Я была аккуратной и мне нравилось шить. Больше всего в жизни я боялась плавать там, где не видно дна, но в один день, просто перестала. Со- биралась сделать Минет Скотту Бьюфорду на его день рождение, но потом струсила.

Мои родители всегда любили меня больше, чем сестру. Я надеялась, что они с этим разберутся.

Что ты можешь рассказать о своей смерти? – спросил Питер более конкретно.

Я приехала в Хемлок Гроув, потому что меня пригласили. Было темно, и я ничего не видела вокруг, но я думала это часть этого. Я припарковалась поодаль и отошла назад, как было сказано. Но я не боялась, пока что. Я замечталась. И затем он подошел ко мне, медленно. Как друг. Я разглядела, это была собака, но не похожая на других со- бак. Он был таким большим. Таким большим и таким черным. Он подошел ко мне, и я подвинулась, протянула руку погладить его, потому что мне всегда нравились собаки. Вблизи я увидела, каким высоким он был, его голова на том же уровне, что и моя. И такой тощий, это ранило мое сердце. Худой, но все еще сильный. У некоторых живот- ных можно просто чувствовать эту ауру силы вокруг них. Но я не боялась. Я любила собак. Я потянулась погладить его щеку, и тогда я увидела его глаза. Ужасные желтые глаза.

Что за приглашение? – спросил Питер. – Где ты была?

Дестини вздрогнула. Она взглянула на Питера глазами, смотрящими далеко сквозь него.

То, как он посмотрел на меня этими глазами, – сказала она. – Так беспомощно смо- трят собаки, когда не могут сказать тебе, что им нужно.

Сразу после слов Дестини рыгнула раз, затем еще два, ее голова упала вниз и червь выскользнул из ее рта и упал на пол. Она посмотрела на Питера.

Помоги встать.

***

После уборки, Дестини протянула руку и задержала Питера у двери, схватив за плечо.

Еще кое-что, – произнесла она. – Как много ты знаешь об этом месте, Хемлок Гроув?

Это место, – сказал он, стараясь выглядеть ужасно пресыщенным.

Можешь сколько угодно изображать мистера Мне На Все Плевать, но я видела твои заплаканные глаза, когда Николай сказал, что коммунальщик был Кожаным Лицом.

Что мне нужно знать? – спросил Питер.

Тебе нужно быть осторожным рядом с Романом Годфри и его матерью, – ответила она.

У маленького принца нет зубов, – сказал Питер. – И королева лишь актриса. Под ее маской кроется только скука.

Это у него пока нет зубов. Но я вижу своим Третьим Глазом проблемы с чакрой Ана- хата, так как я знаю, что будет, у него проблемы с линией судьбы и линией жизни. Ему предстоит сделать труднейший выбор, из когда-либо принятых, и во время его паде- ния, большие, очень большие последствия стоит ожидать тем, кто окажется рядом. И тебе нужно следить за актрисой, так или иначе, она упырь. Поскольку никогда не зна- ешь, сколько масок эта сумасшедшая сука носит.

Питер кивнул. Она ослабила хватку.

Нельзя ошибаться на счет их вида, – сказала она. – Однажды я влюбилась в упыря. Когда-нибудь, когда я достаточно напьюсь, я расскажу тебе об этом. Но пожалуйста, запомни мои слова: Никогда не забывай кто он такой. Особенно, если он сам забыл.

Ладно, – произнес Питер, нетерпеливо. Никогда нет бальзама, утолить ваши соб- ственные сомнения, собственно это все равно, что недержать их под контролем.

Он остановился.

Что ты думаешь об ангелах? – спросил он.

Ангелы посланники, помогающие нам понимать Бога, – ответила Дестини. Она взгля- нула в его глаза. – Почему ты спрашиваешь меня про ангелов?

Из-за девочки в моей школе.

И что между тобой и этой чокнутой девчонкой?

У него не было на это ответа. Но хотелось, чтобы был.

Нет Верхнего Предела

Тем же вечером Роман стоял обнаженный перед зеркалом в ванной с лезвием, прижатым к его лобку, и сделал маленький надрез. У него была привычка резать себя время от времени – ничего особенного – по груди или животу; не для того, чтобы выс- вободить внутреннюю боль или привлечь внимание, но просто потому, что ему нрави- лось, нравилось ощущать теплую кровь, стекающую вниз по его животу или ногам или по его члену, любил взаимозависимость от того, что жизнь по сути в жидкости, а не

в тверди. Он смотрел в зеркало и видел отражение кривой струйки стекающей по его внутренним сторонам бедер, на ногах поднялись волосы, тепло, по сравнению с холод- ным полом под ступнями. Он напрягся, сжал ягодицы, вызывая более сильное кровоте- чение.

Кровавый водопад! – вскрикнул он.

Зазвонил его телефон; на звонке стояла песня «Давайте Люди».

Бля, – выругался он, нащупывая рукой полотенце.

Этажом ниже, Роман сказал матери, что пойдет к Лете. Она изучила его лицо и, найдя следы непонятного свечения, каждый раз вызываемого у него мыслями о кузине, которое невозможно было подделать, сказала:

Ладно.

Он продолжил путь, но она его остановила.

Минутку, милый, у тебя ресничка упала.

Она протянула руку к его лицу и взглянула в его глаза.

***

-Где Питер? – спросила Лета.

Занят в другом месте, – ответил Роман.

Он лег на ее кровать, а она села на пол на индийский манер.

Итак, ты раскопала что-то грязное для нас?

В точку, – сказала она. – Если честно, я сильно удивилась, что смогу вовлечь в это отца, но он просто такой беспокойный в последние дни, он казалось, с облегчением рассказал об этом. Он не может от этого избавиться. Оно со всех сторон. Но он проры- вается через это. Он справится с этим, когда подержит моего ребенка.

Роман не ответил.

Оказалось, до того как Пульман видел нападение, он был испытуемым в программе исследования сна в Белой Башне, – сказала она. – Он думает, что это как-то связано

с проектом под названием «Уроборос», в котором его убили и затем снова вернули к жизни.

Хах, – отозвался Роман, думаю о внезапном визите прайса. – Что думает твой отец?

Он не знает что думать. Учитывая отсутствие следов, если то, что видел этот мужчи- на, на самом деле галлюцинации, то… это придает смысл тому, что вы, ребята, правы.

Она взглянула вниз и подняла соринку с ковра. – Что это сделал человек.

Роман кивнул. Затем он резко остановился и взглянул на нее с пустым выражени- ем лица.

Что? – спросила она.

Институт один из передовых медицинских центров в мире, – ответил Роман. – Един- ственная важная на данный момент вещь, это где ребенку будет безопаснее.

Прошли секунды, и Роман продолжил кивать, но теперь с каким-то смущением. Она тоже была смущена. Они посмотрели друг на друга. Прошло. Лета повернула го- лову на бок, хрустнула шеей, и потянулась назад, хрустя позвонками.

Хочешь помассирую спину? – предложил Роман.

Она усмехнулась, как эгоистичный человек, предлагающий бескорыстно помочь другому.

Давай, – сказал он. – Ты не можешь отрицать, что эти сиськи не напрягают твою спи- ну.

Заткнись! – Она скрестила руки вокруг своей груди. Роман похлопал по одеялу. Она закусила губу.

Ты не проведешь меня своим напускным сопротивлением, – произнес он.

Да, да, – пробурчала она и, забравшись к нему, легла на живот. Он выпрямил ее и за- нял свое место на ее ягодицах, откинув ее волосы в сторону.

Извини, если мой массаж удастся не на все сто, – сказал он. – Я как-то не привык делать его через одежду.

Ты такой испорченный! Если бы я хотела слышать о твоих постельных делах, я бы больше врмени сплетничала в женском туалете.

Он уткнул свой палец в ее позвонок и сделал медленное круговое движение, дви- гаясь так вниз до самого копчика.

А ты в этом мастер, – сказала она. – Пошляк!

Ее нос неожиданно сморщился от чесотки, и она потерла его тыльной стороной своей ладони. Он взял ее запястья и заметил на пальце кольцо.

Что это?

Приз. Питер сказал, он на удачу.

Роман промолчал. Он напряженно массажировал низ ее спины, затем его пальцы скользнули под ее майку и сжали ее талию и потянули всю ее плоть назад к, позвонку.

Прямо тут, да. О, мой Бог, да, – сказала она.

Прозвучал короткий стук, и Мэри Годфри вошла, не дождавшись ответа.

Милая, началось твое любимое танцевальное шоу, – сказала она.

Спасибо, мам, – отозвалась Лета.

Мэри застыла в дверях, решая в своей голове головоломку, о неодобрении и тео- ретической почвы для протеста.

Оо, я следующая? – спросила она с настолько неприятным смехом, что ее собствен- ные уши не пожелали его признавать как ее.

Конечно, – сказал Роман, подмигнув ей.

О, ма-ам – сказала Лета – Я думаю перейти на обследование в институт. Знаю, что папа будет в гневе, но это наиболее передовой медицинский центр в мире, и един- ственное, что сейчас важно, это где ребенку будет безопаснее.

***

Доктор Годфри сидел с телефоном, прижатым к уху, барабаня пальцами по по- крытию стола, на котором стояло два, размером с кулак малиновых мотка ткани: сеть кровеносных сосудов головного мозга, созданного из полимеров – подарок от Женско- го Психиатрического Общества за его вклад в их дело. Он спросил у жены, что именно он должен с этим сделать.

Она, извиняясь:

Я имела в виду, позвонить кому-то у кого есть хоть какой-то контроль над тем, что происходит под его крышей, – сказала она.

Тоновый гудок резанул его ухо. Его рука дернулась в сторону, но он не убрал телефон в карман. Сидел глядя на мертвые отверстия трубки.

***

Черт побери, как загадочно, – сказала Оливия.

Она закрыла за собой дверь в кабинете Годфри.

Месье, вызывал? – спросила она.

Он не встал из-за стола. Она села на диван, облокотилась на спинку.

Что с Йоханном? – поинтересовалась он.

Откуда мне-то знать? – ответила она.

Каждый раз, как я пытаюсь натянуть его поводок, он идет и прячется за твою юбку. С чего бы это?

Пока я получаю ежеквартальные отчеты, я как можно меньше связываюсь с тем… чтобы там Йоханн не делал, – объяснила она.

Моя дочь решила обследоваться в институте.

Резонно, – сказала она.

Пока я жив, этому не бывать.

Ты так на меня смотришь, словно я должна отстаивать что-то, что меня вообще-то совсем не касается.

Как насчет попытки купить мою долю? Это тебя касается.

Если кто-то хочет тебя выкупить, для меня это новость, – безразлично сказала она.

Когда ты врешь о чем-то, что я знаю, ты знаешь, во что именно ты хочешь заставить меня поверить?

Она поднялась, подошла к стене кабинета, взяла там бутылку скотча.

Из того, что я видела, люди верят именно в то, во что хотят верить, независимо от наших усилий, – сказала она и наполнила стакан.

Годфри наблюдал за ней. Это первый раз, когда она была в его кабинете, с ее ле- чения у него. Выявляя в нем ту же реакцию, что и тогда: возмущение неспособностью сдерживать свои чувства.

Как ты можешь быть такой безразличной после того, что он сделал с Шелли? – спро- сил Годфри, уши горели красным от ярости сильнее, чем у любого пьяницы. – У тебя же не антифриз течет в венах?

Она не ответила.

Что ты за мать? – сказал он, обвиняюще, нечестно, грубо и горько.

Она вернула скотч на полку, положив бутылку на бок, не закрутив горлышко

крышкой, и захлопнула дверцу бара. Вернулась на диван под звуки струящегося между щелей стены и по панелям на ковер алкоголя.

Годфри встал и подошел к дивану, нависнув над ней.

-Встань, – потребовал он.

Слава Богу, – сказала она. – Я уж испугалась, что ты позвал меня только потому что Мэри надоело слушать твои чувственные откровения.

Он забрал стакан из ее рук и поставил на стол, затем опустил свои руки под ее юбку и сорвал трусики, спустив их до ее щиколоток. Они посмотрели друг на друга. Она дышала скотчем ему в лицо.

Теперь тебе это помогает возбуждаться? – спросила она.

Он взял ее за плечо и, повернув, силой опустил ее на колени, прижав к дивану.

Он скомкал и собрал ее платье вокруг ее талии и с силой шлепнул ее по ягодицам. Она тяжело задышала. Он шлепнул снова, и снова, и снова, и она начала вскрикивать и уперлась руками в спинку, помогая себе встать. Он передвинул свою левую руку и схватил ее сзади за шею и держал так, пока она пыталась вырываться, затем успоко- илась, и ее плечи сотрясали рыдания. Он смотрел, как ее плоть розовеет над влагали- щем, словно закат, как марево над одиноким шоссе, и он не смог больше сдерживать свое желание. Он наклонился, начал круговые движения вокруг ее гениталий своей рукой и приложил свои губы и язык сзади, чуть ниже поясницы. Она оттолкнулась,

повалила его на пол, потянула к себе, руками начала нащупывать его ремень и дергать его из стороны в стороны, пытаясь расстегнуть. Она скинула свои трусики, и он раз- двинул ее ноги, лег мягко и поцеловал засыхающие слезы на ее лице. Она нетерпеливо смотрела на его лицо.

Давай, – сказала она.

Он вошел.

Да, – прошептала она.

Он начал быстро двигаться в ней. Он чувствовал себя как бешенный маленький грызун. Он чувствовал себя богом разрушения. Не так важно, что именно он чувство- вал, перед тем, что он вообще испытывал чувства.

Позже он встал и взял коробку с бумажными полотенцами со стола и протянул ей. Она схватила его за руку.

Иди сюда – сказала Оливия.

Он позволил потянуть себя вниз. Он лежал, положив свою голову ей на грудь, и она гладила своей рукой вниз и вверх по его спине. Их первый раз на этом полу был много лет назад. Если тогда казалось, что он не может чувствовать себя хуже, то только потому, что был слишком молод, чтобы осознавать цикличность жизни, что нет верх- него предела количеству случаев совершения ошибок.

Мой бедный, бедный Норман – сказала она.

Ему хотелось бы лежать тут и плакать какое-то время, но слезы в нем высохли.

Казалось, вся доброта мира собрана в гладящей его ладони.

Большое Несчастье

На следующее утро Роман и Питер приехали на Ройал Оакс Драйв 7 в Пенроуз.

Возле гаража был припаркован минивен с наклейкой на бампере с одним из Респу- бликанских кандидатов, проигравшем выборы в губернаторы. На крыльце висел при- спущенный флаг ко Дню Благодарения, под ним стоял полностью забитый мусорный пакет, и рядом коврик для ног с надписью «Добро Пожаловать», где каждую букву «о» заменяло изображение лапы животного. Дверь открыл бледный мужчина средних лет. На его переносице покоились очки с отпечатками пальцев на одной из линз, торс при- крывала старая, растянутая футболка, на ногах пижамные штаны, шея и подбородок розового оттенка с красными следами порезов бритвой. Ногти на ногах он не стриг уже долгое время.

Чем могу помочь? – спросил он.

Мистер Уиллоуби? – вступил Роман.

Да. – Он был равно безразличен к их личностям и цели визита.

Миссис Уиллоуби дома? – спросил Роман.

Нет, ее нет.

Роман посмотрел в его глаза:

Вы хотите немного поспать.

Мистер Уиллоуби вошел внутрь, подошел к дивану и лег на него, повернувшись спиной к комнате, как мультипликационный пьяница. Питер направился к лестнице, но Роман двинулся к мужчине. Он снял с него очки и, подышав на линзы, протер их своим блейзером. Питер посмотрел на Романа и кивнул головой по направлению к лестнице. Глаза на выкате. Роман положил очки на журнальный столик и последовал за ним на второй этаж, где они начали открывать двери. Питер на шел ванную, а Роман то, что оказалось комнатой девочки подростка. Питер заглянул внутрь и произнес:

В этой кровати спали.

Следующая комната принадлежала Лизе. Постель была заправлена и ею еще не скоро воспользуются. На одной из стен висела доска с фотографиями Лизы и ее дру- зей, прикрепленными вместе с изображениями популярных музыкантов, экзотических мест ее путешествий и вырезками из журнала о фитнесе. На ее столе был искусно созданный манекен, наряженный в миниатюрное бальное платье, делающий пируэт в сторону швейной машинки. Роман принялся копаться в ее гардеробе, а Питер в столе. Питер перебрал все ее письма и школьные тетрадки и брошюры колледжей. Он обна- ружил каракули, скорее всего нарисованные ею на одном из уроков, женщина Пили- грим убегает от коренного американца с огромной эрекцией, поднимающей его набе- дренную повязку, и один лист, распечатанный на принтере с заголовком на нем: КАК ИЗМЕНИТЬСЯ. Остальные листы бумаги были пусты. Он вернул все на место в том же виде, как и было.

Что-нибудь? – спросил он у Романа.

Роман поднял вверх пару белых трусиков с помпоном сзади, на манер кроличье-

го хвостика.

Вуаля, – ответил он.

Питер направился к ее шкафу, Роман вытянул коробку ее детских снимков и вос- поминаний из-под кровати.

Что если это в ее машине? – спросил Роман, перебирая фото начальной школы и бу- мажные валентинки. – Или в ее сумочке?

Никогда не знал что человек может делать с таким количеством туфель, – сказал Питер, сам он носил лишь одну пару, меняя их только в соответствии с погодой или по необходимости.

Роман бросил в кучу старую программку концерта «Лебединое Озеро». Он дер- жал в руках снимок одиннадцати или двенадцати летней Лизы в костюме бездомного времен Великой Депрессии с черной щетиной, сделанной из войлока.

Пешком по шпалам, – задумчиво произнес он.

Что вы ищете? – спросила девушка, стоящая в дверях.

Роман и Питер обернулись. Ей было пятнадцать, почти так же красива, как и ее сестра, но толстовата. Роман взглянул на Питера, который поднял свою руку в преду- преждающем знаке: Он справится сам.

Мы ищем письмо, которое пришло твоей систре, – сказал Питер. – Мы думаем, ее кто-то убил.

Кто-то как вы? – спросила она.

Туше, – произнес Роман.

Роман. – Сказал Питер. – Закрой блядь свой рот.

Это вы те парни, что выкопали е тело? – спросила девушка.

В комнате повисла тишина.

Мне все равно, – продолжила девушка. – Будто это может быть хуже того, что уже случилось, когда ты умираешь. Есть вещи внутри тебя, они живут там и поедают тебя изнутри. Их называют симбиотами. Мама называла меня «сентиментальной». Она поехала усыплять Гари. Она не больше не может находиться рядом с собаками, а отец не мог позволить, чтобы у пса, которого так любила Лиза, появились новые хозяева. Я всегда думала, что он маленький доставучий засранец, но все равно это через-чур для Бостонского терьера.

Девушка смотрела на них матовыми, как свечной воск, глазами.

Оно у меня, – сказала она. – То, что вы ищите. Я принесу. – Она удалилась.

Роман посмотрел на Питера.

Прости, – сказал он.

Питер ничего не ответил.

Моментом позже девушка вернулась с черным бумажным конвертом.

Я хотела позаимствовать пару носков и нашла его, – сказала она. – Я тоже хотела пой- ти, но она не взяла меня. У меня… была, я не знаю, вспышка. Возможно, тогда это и

не было вспышкой, просто мне так кажется, когда я оглядываюсь назад. Знаете, каково это, когда ты зол на кого-то, когда они уезжают, что часть тебя думает, Что если что-то случится, и ее больше никогда не увижу и что я сказала сейчас это последнее, что я когда-либо ей скажу? И я посмотрела на нее, а она всегда была так блядски симпатич- на и я сказала, что надеюсь, она подохнет в мусорном баке.

Она протянула конверт Питеру.

Я показывала его родителям, но они просто взбесились, – сказала она. – Они думают,

это было просто животное. Думают, я просто хочу получить внимание.

Питер открыл конверт и вынул черную бумажную карточку с вырезанными и приклеенными на нее буквами и почел. Перевел взгляд на Романа.

Ты Роман Годфри, не так ли? – спросила девушка.

Откуда ты знаешь кто я? – переспросил он.

Ты Годфри, – ответила девушка.

И что? – сказал Роман. – О чем это говорит?

Я думала, что ты можешь прийти сюда и ради меня тоже, – ответила девушка.

Питер протянул ему карточку. Роман посмотрел на нее и промолчал.

Наверное, нет, – сказала девушка, угрюмо.

Карточка оказалась приглашением на вечеринку. Вечеринка ТОЛЬКО ДЛЯ ПРИ- ГЛАШЕННЫХ о ней не должна знать ни ОДНА ЖИВАЯ ДУША. ТСССССС – говори- лось на ней. Вечеринка была назначена в Замке Годфри в ночь полной луны.

У тебя есть идей, кто мог прислать ей это? – спросил Питер.

Нет, нету. У нее не было друзей из Хемлок Гроув, о которых бы я знала. Но кто-то стащил у нее из сумочки кошелек в «Старбакс» пару недель назад. Я подумала, что он может быть у вас, ребята.

Роман не ответил, казалось, что ему все это больше не интересно. Он держал приглашение со своим именем на нем, словно какой-то сакральный текст.

Спасибо, – сказал Питер. – Ты нам очень помогла.

Зачем вы его ищете? – спросила девушка. – Того, кто сделал это.

Потому что он должен присоединиться к Гари, – ответил Роман.

***

Оливия взяла Шелли в библиотеку. Внутри они пошли в разные секции, Шелли в физику, а Оливия в периодику. Шелли прошла мимо детского отдела. Женщина в глу- боком кресле читала детям, собравшимся в кружок, сказку.

Семь к секрету, что нельзя выдавать, – произнесла она.

Затем она остановилась, когда вошла Шелли, и дети обернулись. Шелли застыла

все эти маленькие лилипутские глазки. Маленькая девочка подползла и дотронулась до одного из кубов Шелли с благоговейным интересом. Правая сторона лица Шелли растянулась в улыбке. Темное, мокрое пятно начало формироваться на штанишках у мальчика, и он принялся плакать. Сказочница опустилась на колени перед мальчиком, чтобы его успокоить, но плач начал распространяться от одного ребенка к другому слишком быстро, чтобы сказочница успела его пресечь. Шелли двинулась дальше.

Оливия услышала громкий хор голосящий от страха и, напевая про себя, выбра- ла журнал «Уолл Стрит». Обычно считается, что богатые семьи выстраивают свою удачу в три поколения, и Джей Ар будучи четвертым и полностью ответственным за спасение состояния Годфри от разорения, верил что этому в значительной степени послужила способность самостоятельно разбираться с финансовыми отчетами без помощи лакеев. В самом начале образования его жены были неудачи, но она удиви- тельно быстро обрела навыки, после понимания отношения предприятия в рамках ее собственного искусства: после разъяснений, рынок, как сердце, просто стал очередной зоной, в которой желание приводит к войне. Пожилой человек, один из тех, что ходят в библиотеку и сидят с периодическими изданиями за соседним столом, сказал:

Не хочу звучать старомодно, но всегда удивлялся женщинам, сующим нос в бизнес. Она повернулась к нему, и увидев, что нос в бизнесе о котором он говорил, при-

надлежит Оливии Годфри, любезность пропала с его лица и губы вытянулись в глупой, мертвой улыбке.

Чтож, спасибо, – сказала она, сама достаточно старомодная, чтобы понять компле- мент мужчины в том духе, в котором тот предназначался.

Оливия и Шелли встретились у двух кресел на втором этаже, повернутых к окну.

Пружины в кресле Шелли прогнулись практически до пола, когда она села и откры- ла книгу. Оливия вытянула шею и, заглядывая через плечо дочери, громко прочитала вслух:

Конечно, минута, как и ее воздействие, могут существовать в нашей физической вселенной, факт квантовой запутанности заключается в следующем: если одна логи- чески необъяснимая вещь существует, то она позволяет существовать всем логически необъяснимым вещам. Вещь может быть неправдоподобнее других, но суть в том, что находясь под водой – в пяти ли футах или пяти морских саженях от поверхности, вы все равно будете мокрым.

Шелли захлопнула книгу и обиженно скрестила руки. Но затем ее глаза заго- релись (это не оборот речи) и она поднялась, оживленно размахивая руками. Оливия повернулась. Объектом энтузиазма ее дочери была девочка примерно ее возраста в со- провождении старухи со стопкой дрянных детективов. Маленькая девочка с черными, как воронье крыло, волосами и с одно белой прядью в них, которая по авторитетному мнению Оливии, не было произведением работы красителей. Эта девочка, если она не ошибалась, обнаружила Лизу Уиллоуби.

Кристина ответила на доброе приветствие своей одноклассницы милой улыб- кой, которая дрогнула, когда ее глаза встретились с черными зрачками Оливии. Она поспешила к своей бабушке.

Разочарованная, Шелли села, и тем самым перестала заслонять яркий свет, от- ражающийся от лобовых стекол, припаркованных на улице машин, что резанул глаза Оливии. Оливия старалась перевести взгляд, но не могла. Неожиданно и бесповоротно сдавшись на его милость. Свет пронзал ее, приближалась тень. Тень ждала, пока она просто отвлечется, на сияющее золото свет, которое…

Шелли взглянула на свою мать, которая выкинула одну руку и уперлась ей в под- локотник кресла, а другой мягко провела по своему лицу, закатила глаза и сказала:

Подсолнечники…

И после этого упала на пол.

***

- Это просто пустое, отдаленное место, – сказал Питер, вылезая из машины. – Оно ничего не значит.

Роман посмотрел вдаль на голые камни в горах, среди которых росло одинокое дерево.

Знаешь как это называется? – спроси Роман. – Когда корневая система находится пря- мо в камне? Как это называют?

Я не знаю, – ответил Питер. – Наверняка существует какое-то название.

Они договорились встретиться позже вечером, и Питер зашел внутрь, где Линда

смотрела телевизор и складывала паззл.

Линда сказала Питер, что к нему заходила Лиза.

- Лиза? – спросил Питер.

***

Из архивов Нормана Годфри:

НГ: Я говорил с доктором Прайсом. ФП: …

НГ: Френсис, ты знаешь кто такой доктор Прайс? ФП: Да. Я знаю его.

НГ: Он сказал, ты участвовал в медицинском эксперименте в Институте Годфри. Это так?

ФП: И что с того?

НГ: Почему ты не упоминал этого раньше? ФП: Я говорил вам. Они убили нас.

НГ: Согласно доктору Прайсу, ты принимал крайне экспериментальный барбитурат. ФП: Я блядь не какой-нибудь обманщик.

НГ: Никто это и не говорит. Я просто хочу лучше понять через что ты прошел. ФП: Они нам дали какую-то дрянь, да. Они убили нас и вернули обратно.

НГ: Френсис, ты можешь помочь мне понять… механику этого процесса? ФП: Сегодня я видел Дракона…

НГ: Ты можешь описать вещи, что видел? ФП: Вещи… они приходят в моей голове. НГ: Какие вещи?

ФП: Ребенок в луже крови. Река светящаяся красным. Собака вылупляющаяся из боль- шого черного яйца. Игла размером с меч. Демон с короной света.

НГ: Эта игла – в ней какой-то наркотик?

ФП: Дело не в чертовых наркотиках! Это зло, неестественное дерьмо, которое не должно происходить. Вы думаете это просто какой-то берд наркомана, поговорите с другими, посмотрите как они спят. Я даже скажу вам имена, посмотрите на них. Варга. Поговорите с блядским Варгой прежде чем начинать смотреть на меня так, словно это я виноват во всем этом дерьме.

НГ: Френсис, пожалуйста, успокойтесь. Я пока не делаю никаких выводов.

ФП: Да. Твое блядское имя Годфри. Спорю, тебе очень хочется прийти к заключению, что это все ебаное пиздабольство старого нигера наркомана.

НГ: Френсис, пожалуйста, я здесь чтобы помочь вам. Я доктор, я просто хочу по- мочь… чем-то.

ФП: … НГ: …

ФП: Тогда заставьте это прекратиться. (Вошла медсестра Котар.)

МК: Простите, что прерываю, доктор, но у вас срочный вызов.

Тебе хотелось бы так думать?

Оливия сидела под деревом, надев свои солнцезащитные очки и скрестив ноги на уровне лодыжек, и ощипывала одуванчики. Шелли старательно стояла над ней, об- разуя тень. Оливия подняла на нее глаза и притянула ее за руку.

Глянь-ка на это кислое яблоко, претворяющееся, что он не рад нас видеть – сказала она.

Что произошло? – спросил доктор Годфри.

Закружилась голова. Чувствую себя немного опустошенной.

Почему ты не позвонила в скорую?

Она махнула рукой, показывая какую глупую идею он высказал.

И кто бы отвез Шелли домой? – спросила она.

Почему не позвонила сыну ?

Пыталась. Безуспешно.

Думаю, тебе нужно в больницу.

Она поморщила нос, словно он предложил надеть ей стразы до заката – идея проявления внимания к чему-то ценному, как здоровье, казалась ей нелепой бутафори- ей, разворачивающейся на сцене театра ужаса в больнице.

-Я буду здорова, как лошадь, после сна, – сказала она.

Годфри раздумчиво почесал свой подбородок. Она оторвала последний лепесток одуванчика и отбросила стебель.

Он повернулся к Шелли:

- Не поможете ли мне с пациенткой, сестра?

Шелли улыбнулась.

Годфри вез их домой в грузовике Оливии. Оливия поинтересовалась здоровьем

Леты.

Давай не будем говорить о наших детях, – сказал Норман.

Чтож, это звучит чертовски привлекательно, – ответила она.

Она скинула свои туфли и задрала ноги на панель перед собой.

Не против, если закурю? – спросила она.

Против.

Она вернула прикуриватель на место.

В доме Годфри, после того, как Оливия наконец-то была уложена в постель, Шелли зависла в дверном проеме, но мама сказала ей уйти и набираться сил.

Шелли неохотно перевела взгляд с Оливии на доктора Годфри, с тоской из-за пути, которым закончилось их маленькое приключение.

Мама очень устала, милая.

Шелли уныло развернулась и зашагала вверх по лестнице. Годфри стоял в ногах кровати, руки скрещены.

Спи, – сказал он. – И, поешь что-нибудь. Если это произойдет снова, я настаиваю, чтобы ты обратилась к врачу.

Подойди – произнесла Оливия.

У меня нет причин подходить к тебе.

Норман, пожалуйста, можешь поцеловать меня на прощанье, как взрослый мужчина.

Годфри просунул свои большие пальцы в петельки для ремня брюк и подозри- тельно посмотрел ей в глаза.

Оливия, ты это симулировала?

Она рассмеялась.

Тебе хотелось бы так думать? Нет, вообще-то, я бы не поставила под угрозу свое чертово здоровье и сохранность моей дочери, ради привлечения твоего внимания. Мне просто была нужна помощь и спасибо, что протянул руку.

Ты принимаешь лекарства?

Ты четко высказал свое мнение на этот счет.

Это не то же самое, что «да».

Да, – ответила она. – Веришь ты или нет. Я не отношусь легкомысленно к твоим медицинским заключениям. Даже если у тебя манеры прикроватного монголоида. А теперь хватит быть хамом и поцелуй меня на прощание.

Годфри взглянул на свои часы, не проверяя времени. Затем подошел к двери спальни, и закрыл ее.

***

Твой офис, эта кровать. Мы ходим кругами, не так ли? Не пора ли нам как-нибудь ночью прошмыгнуть на завод?

Годфри выскользнул из ее объятий и, сев на край постели, рассматривал свои сброшенные на пол брюки, распластанные, как отброшенная змеиная кожа.

Сейчас не тогда – сказал он.

Кто знает. Тогда эта чертова голова лося Джей Ар, так была довольна собой, глядя на нас, хоть и висела над каминной полкой.

Он ничего не ответил. Она подвинулась к нему и, свернувшись, как вопроситель- ный знак вокруг, положила голову ему на колени. Она могла услышать свой запах от него. Она улыбнулась, но он не смотрел.

Норман, посмотри на меня.

Он смотрел вперед.

Норман, посмотри на меня.

Он опустил глаза и встретился с ней взглядом.

Институт один из самых передовых медицинских центров в мире, – сказала она. - Единственное, что сейчас важно – безопасность ребенка.

За окном, из-за деревьев выскочила лань, остановилась, наклонила голову и принялась слизывать с пня соль. Это было так скучно, собственно как со всеми оленя- ми. Он не уверен, смотрел ли он в окно несколько секунд или день. Она взяла его руку, отвела ее назад, и засунула себе между ног.

Ты все еще заставляешь меня мокнуть, как и всегда, – сказала она.

Он встал, чувствуя себя жалким. Он не знал из-за нее ли это, или из-за себя, по- тому что сделал это снова.

***

Роман шел вдоль Индейского ручья к своей машине. Он выбросил трусики Лизы Уиллоуби в воду и вытер руки о свои брюки. Там лежала пустая пивная банка на его пути, и он ее пнул, ударившись о камень, она приземлилась ровно в середине ручья.

Гол! – воскликнул он.

Он достал из кармана телефон и включил его. Одиннадцать пропущенных вызо-

вов.

Бля, – произнес он и побежал к автомобилю.

Когда он приехал домой, доктор Годфри сидел за обеденным столом со стаканом

в руе.

Твоя мама спит на верху, – сказал он. – С ней все в порядке. – Затем, в ответ на неза- данный вопрос. – Я жду такси.

Я могу отвезти тебя домой, – предложил Роман.

Годфри отмел подозрения.

Спасибо, оно уже едет.

Не проблема. Я-то прямо здесь.

Все в порядке.

Роман пожал плечами и прошел дальше, вышеизложенный обмен фразами был самым большим между ними, за последние месяцы. Годфри отхлебнул, задержал напи- ток на языке, проглотил.

Сначала допью.

Когда «Ягуар» отъезжал от дома, ни один из них не заметил обиженно сгорблен- ный силуэт, наблюдающий за ними через чердачное окно.

Как у нее дела? – спросил Годфри на трассе. – Твоей матери. В общем?

Психованная, – ответил Роман. – А так, более или менее сохраняет статус кво.

Годфри покачал головой и направил взгляд в окно. Они проехали торговый центр, на автобусной остановке которого, был молодой, пухлый черный парень в фут- болке с Черепашками Ниндзя, скомканными на складках его живота, у него было мо- роженное, которое он не ел, а просто пялился на него, оно стекало, стряхивал на зем- лю, смотрел, снова стекало, снова стряхивал капли, словно это было задание, данное ему в вечное наказание в загробном мире.

Роман посмотрел на него.

Как ты? – спросил он.

Годфри удивился вопросу. Но почему? Парень делит с ним кровь и имя; почему должно быть удивительно, что отпрыск двух ближайших людей в жизни Годфри, тоже является человеком? Он не знал как ответить и заметил, что испытывает замешатель- ство: в данный момент он не был ни отцом, ни доктором, ни даже любимым дядей и, фактически, не имел никакой ясной роли или ожиданий.

Ты не знаешь, от кого залетела моя дочь? – спросил он.

Нет, – ответил Роман. – Если бы знал, сейчас он уже был бы на дне реки.

Это так поразило Годфри, что он понял, как пропустил момент, когда его моло- дой племянник стал таким заботливым молодым человеком. Роман, как воспитанный одной лишь матерью ребенок, жаждал одобрения старшего, и старался подумать о чем- то полезном, что можно добавить.

Если узнаю больше, чем ты, то скажу, – произнес Роман. – Если это то, о чем ты про-

сишь. Но, все, что я могу сказать: кажется, она… счастлива. Не знаю хорошо это или плохо.

Они проехали мимо открытого канализационного люка, мужчины в касках вытя- гивали из его темноты что-то тяжелое, напряженно таща опущенную в его чрево верев- ку.

Как и я, – ответил Годфри.

***

Лета сообщила Питеру, что он как раз вовремя, чтобы сопроводить ее за покуп- кой замороженного йогурта. Они пошли в «Твист» и она поведала ему вторую часть информации, выведанной у отца.

Итак, тетя Оливия не самый обожаемый член семьи, но я немного узнала про нее.

До сих пор не уверена откуда она родом; думаю, Джей Ар влюбился в нее, увидев на сцене. То есть, он определенно влюбился. (Черт, не знаю сколько козлов надо принести в жертву, чтобы выглядеть как она, в ее-то возрасте…) Но когда она была пациент-

кой отца, мне казалось, что у нее были достаточно серьезные проблемы, до рождения Романа. Но в итоге рассудок потерял именно Джей Ар. Очевидно, он сделал несколько довольно диких обвинений на ее свет.

Питер взял соломинку и разгладил ее.

Например, какие?

Он не рассказал мне ничего конкретного, но должно быть это что-то очень сумасшед- шее; папа до сих пор очень этим расстроен. И, оказалось, есть предсмертная записка, она пришла с почтой… днем позже. Он никому ее не показывал. Я хотела спросить

его, что там говорится, но по его лицу поняла – пора менять тему.

Он вставил один конец соломинки в другой – получился овал.

Что именно вы ищете? – спросила она.

Он переломил овал в нескольких местах, превратив его в окно, через которое смотрел на нее.

Что будете делать если найдете? – спросила она.

Он откусил кусок пирога и задумчиво прожевал, делая вид, что у него есть ответ, и в нем слишком много ответственности, последствий и других штук, чтобы делиться им. На самом деле он не знал что сказать.

Неожиданно, она наклонилась вперед.

Ты знаешь их?

Он проследил за ее взглядом. Два близнеца тарантула в костюмах маленьких девочек, вьющихся возле Кристины, сидели за соседним столиком, и пялились на них.

О, они просто думают, что я оборотень, – сказал Питер.

Лета взглянула на их столик.

Кто хочет быть следующей?! – громко сказала она им.

Близняшки отвернулись и принялись тихо щебетать меж собой.

Люди отстой, – заявила Лета.

Люди просто люди – сказал Питер, наслаждаясь чувством быть одновременно оби- женным и великодушным.

Маленькие шлюшки, – произнесла Лета.

Питер улыбнулся; он получал особое удовольствие от вспышек женского сопер-

ничества.

Лета хотела стереть эту придурошную улыбку с его лица; она хотела обклеить ею свои стены, чтобы чувствовать ее, даже с закрытыми глазами.

Веселье, что может быть у девушки, без обнажения

Это было жутко. Окрашенные ими ранее волосы не только снова вернули свой белый цвет, но и их количество увеличилось вдвое.

Алекса нахмурилась.

Это раздражает, – сказала она.

Но это не твоя вина, – добавила Алиса, осуждающе глядя на Кристину.

Они помогали Кристине подготовиться к свиданию, поскольку решили между собой – Кристину даже не спрашивали – что нет ничего лучше, чтобы оправиться от травмы нахождения половины мертвой девушки, чем свидание с целым и живым пар- нем.

Тут ничего не поделаешь, – устало сообщила Алекса. – Ты уже придумала в чем пой- дешь?

Кристина показала им, во что собиралась нарядиться и получила сиюминутное и синхронное «нет».

Эти джинсы слишком… пугающие, – утешительно произнесла Алекса.

А рубашка больше в стиле церковного пикника, чем в стиле дикой богини секса, – заявила Алиса.

Я не уверена, что стиль дикой богини секса мне подходит, – сказала Кристина.

Но они ее проигнорировали; на самом деле они спросили ее исключительно из- за социальных норм общения – они принесли то, что она должна была надеть.

Мне нравятся эти джинсы, – сказала Кристина.

Конечно. Если ты собираешься выглядеть милой на чьей-то картине, – сказала Алиса.

Алекса положила на кровать футболку цвета розовой глазури с имитацией брызг на ней.

Я… я не могу это надеть, – произнесла Кристина.

Кристина, не будь сложной, – сказала Алекса.

Я не могу это надеть, – заявила Кристина.

Кристина, мы только… сука!

Алиса сильно ущипнула Алексу, зажав между пальцами кусочек кожи на локте, и взглядом указала на Кристину. На бледность на ее лице.

Ладно, – сказала Алекса. – Все хорошо, милая.

Они выбрали свитер кремового оттенка, который после небольшого обсуждения, оказался вполне сносным, как они решили, если первые полчаса она будет строить из себя стервозную сучку, а затем, объединив усилия, попытались втиснуть Кристину в выбранные ими джинсы. После они вернулись к ситуации с волосами. Процесс был чужд и таинственен для Кристины. Она не была посвящена в практический смысл странного и перевернутого с ног на голову предприятия Быть Девушкой, в котором, казалось бы, естественные вещи, например, обсуждение сибирских тигров о которых ты узнал по каналу «National Geographic» неожиданно являются странными, но абсо- лютно странные вещи касательно самого себя, например, раскрашивать свои веки ка-

рандашом, полностью нормальные, и не было конца впечатлению, что это все продукт дотошных усилий близнецов, которые они так легко и прекрасно производили, чтобы казаться женственными. Но это работало – они всегда были такими, такими красивы- ми.

В семь часов заехал Тайлер и повез ее на роликовый каток. Изначально Алиса объявила этот план глупым, и детским, но Алекса подумала о нем и заявила, что он открывает двери к держанию за руки, что с виду может и казаться детским и глупым, но внутри несет в себе музыку для размышлений о чем-то более серьезном. Кристина не стала вставлять, что она любит кататься на роликах.

На коньках Тайлер был привлекательно прост, и это успокаивало часто бьющее- ся сердце Кристины. Он сказал, он не вставал на коньки годами, и когда они вышли на каток он качался взад и вперед, стараясь удержать баланс, и вскидывал вверх руки при каждом гипотетическом шансе упасть.

Держись, – сказала Кристина, протянув ему руку.

Уверена? – спросил Тайлер. – Если я упаду, то и ты упадешь.

Она отметила: его ладонь была такой же влажной, как и ее. Чтож!

Тайлер и Кристина впервые сблизились во время занятия в классе драме, ког- да стали партнерами для зеркальной игры. Тайлер был долговязым парнем, состоял сплошь из локтей и коленей, и был звездой на комедийной сцене в Старшей Школе Хемлок Гроув. Когда Кристина пропустила несколько дней школы, он занес ей DVD с первым сезоном «Хора». В нем не было ничего привлекательного, кроме факта, что он другого пола; когда же они переобувались на катке, Кристина заметила, его мизинец проглядывал через дырку в носке, как очаровательно он пытался это скрыть.

Они проехали мимо сильно беременной дамы в коротких джинсовых шортах и молодого парня в зеленой футболке, катающегося со скоростью молнии.

Я рад, что тебе лучше и вообще, – сказал Тайлер.

Ох, я в порядке, – ответила Кристина, показывая напускную беспечность.

Хорошо выглядишь, – произнес Тайлер, и Кристина покраснела.

Беременная женщина сделала пируэт и Кристина увидела у нее длинную кры- синую эспаньолку, и поняла, что это вовсе не дама, а мужчина одетый как женщина, прячущий свой пивной живот.

Привет, сестра! – сказал Тайлер, и Кристина засмеялась, близняшки проинструктиро- вали ее смеяться над всем, чтобы он ни сказал. У нее были свои сомнения на этот счет

казалось, такое поведение заставит человека чувствовать себя цирковым клоуном – но близнецы оказались, как обычно, правы: она заметила, что чем больше она хохота- ла, тем больше он выглядел довольным.

Через несколько минут каток потемнел и медленно опустился диско шар. Время для парочек. Играла песня Мадонны. Другие посетители взялись за руки.

Теперь я не единственный, кто выглядит как идиот, – сказал Тайлер.

Когда ты зовёшь меня по имени, это как молитва.

Его пальцы сжались сильнее. Просто случайность или он специально?

Стою на коленях, хочу забрать тебя туда.

Движения его ног перестали быть такими идиотскими и дергающимися, вошли в ритм вместе с ней. Они сделали полный, гладкий круг.

Ты справляешься, – сказала Кристина, имитируя воркование, которое, как она поду- мала, близняшки точно бы одобрили.

Упс, – произнес Тайлер.

Его левая нога сбилась, и он упал, растопырив ноги, и Кристина тут же рухну- ла на него сверху. Это был первый раз, когда она чувствовала под собой тело парня, твердое и мягкое. Она отметила про себя позже записать ощущения, бедный невинный мальчик, он и понятия не имел, что станет жертвой каталога впечатлений начинающе- го писателя! Затем она поняла, что, скорее всего, нужно с него встать; возможно, ему очень больно. Но он смеялся через гримасу и какой-то «мудрый» парень прокричал, чтобы они сняли комнату, а Тайлер сказал:

Я тебя предупреждаю.

Когда они закончили кататься, он спросил ее, чем бы она хотела заняться, на что она ответила пожиманием плечами. Ей можно было не возвращаться домой еще час.

Мы можем просто, ну, решить это в машине, – произнес Тайлер, надевая ботинки.

Кажется, уже решили, подумала Кристина и, потянувшись, схватила его за мизи- нец, выступающий в дырке носка.

Этот поросенок пошел в магазин, – сказала она.

Они поехали к обрывы, возвышающемуся над рекой.

Хочешь чего-нибудь? – спросил Тайлер, произведя на нее впечатление рыцаря.

Она ответила:

Вишневую Колу, если можно.

Он вышел наружу, но не закрыл за собой дверь. И она беспокоилась, полсекун- ды, не будет ли грубо, если она это сделает сама, но машина была припаркована в тени ближайшего фонаря, и одного взгляда в темноту хватило ей, чтобы захлопнуть дверь и нажать на кнопку. Просто предосторожность; здесь нечего бояться.

- Напоминание, что тебе нечего бояться – это Стратегия Позитивного Мышления, – сказала она себе.

Ее руки были беспокойны от ожидания, потому она опустила козырек и посмо- трела на себя в зеркало. Катание на коньках растрепало ее волосы, но вместо того, что- бы поправить прическу, она решила, что ей это нравится – вместе с белыми прядями получился очень привлекательный эффект. Даже жесткий в каком-то смысле – словно выпустили из клетки дикое животное, не зная о последствиях! Так ли это? На самом деле она, скорее всего, просто выглядела уставшей. Неожиданно, что порой происхо- дило регулярно, она возненавидела близняшек. О чем они думали, отпустив ее сюда одну? Как же она хотела, чтобы сейчас они оказались с ней.

Кто-то дернул ручку дверцы, и она удивленно встрепенулась, но, конечно же, это был Тайлер, который открыл дверь и протянул ей вишневую колу.

Напугал тебя, – сказал он.

Они сидели глядя через ограждение. Темные верхушки деревьев на холмах на противоположном берегу, как ощетинившаяся шерсть зверя и мерцающая река – высо- кая женщина в черном, блестящем платье.

Здесь очень красиво, – заметила Кристина, сжав бутылку обеими руками и спрятав их между коленей, чтобы скрыть свою нервозность.

Я знал одного поклонника кладбищ, – сказал Тайлер, кивнув на магазинчик. – А те-

перь там какая-то толстуха. Скорее всего, ее подруга с «Фейсбука» только что ее бро- сила.

Кристина кивнула. Сейчас ее основная задача ждать и смущаться, так мало, насколько это возможно. Но ждать чего? Ее живот сильно напряжен. Она знала каких вещей обычно ожидают парни в подобных ситуациях, но находясь в ней сама, не имела ни малейшего представления чего он ожидает. Она говорила себе, раньше, что готова куда больше, чем кто-либо мог от нее ожидать, но теперь, когда эта большая, теплая штука начала занимать все пространство рядом с ней, ей было страшно. Может ли это быть настолько же приятным, насколько невыносима эта напряженность?

Они сидели и смотрели через лобовое стекло. Полумилей вниз по реке зижди- лись остатки Замка Годфри, его желоба и печи придавали кошмарный бурлеск парка аттракционов ужасов.

Я была там однажды, – сказала Кристина, указав на завод. Начала разговор, потому что просто сидеть здесь, не произнося ни слова, казалось миллисекундой, когда, после визга шин, не знаешь последует ли столкновение, и эта миллисекунда все тянулась и тянулась.

Правда? – спросил он.

Мы с друзьями как-то гуляли и просто бродили рядом.

Как там, внутри?

Она протерла влагу с запотевшей бутылки большим пальцем.

Он… такой большой. И очень пустой. Кроме огромной емкости – котла, в которой они делали сталь. Он как большое черное яйцо с отверстием на верху, он до сих пор там, лежит на боку. Наверное, он проклят или типа того. Потому я решила проверить, изнутри. И засунула туда голову.

Засунула голову?! – сказал он.

А, знаешь, – сказала она беззаботно. – Просто собирала материал.

Ты действительно хороший писатель, – восхищенно заявил Тайлер.

Она не стала упоминать, что несколько недель после этого не могла спать без ночника, что она никогда ненавидела или не понимала жестокость близнецов больше, чем тогда, когда они позволили ей это сделать, когда знали, что сделает, потому что этого они от нее хотели.

Тайлер кивнул. Он вспомнил о своем коротком опыте встречи с Летой и о том, что никогда не мог знать точно, букет оторванных кукольных голов, прикрепленных к пластиковому цветочному стеблю в ночь премьеры прошлой весной, был связан с ней или нет.

Эти Годфри, – сказал он. – Тебе повезло, что та девочка слониха не выпрыгнула и не съела тебя.

Шелли нормальная, – ответила Кристина, порицательно. Она была удивлена и обра- дована собственным заключением, пришедшим на защиту другой девушки.

Я не имел в виду ничего такого, – сказал Тайлер.

Все в порядке, – произнесла Кристина. – Я просто не знаю, может мы ее… достали.

Они молчали. Затем, без предупреждения он потянулся и дотронулся до ее белой пряди. Она вздрогнула. Он убрал руку.

Прости, – сказал он. – Я… подумал это круто.

Все хорошо, – ответила она. – Хорошо… прости. Ты… и должен был.

Она нервно дотронулась до волос. Он тронул свои в том же самом месте. Она по-

няла, что он играет в зеркало. Засмеялась, и подыграла ему. Чувствуя себя более спо- койно, она сделала руками так, словно играет джаз, он повторил. Он вытянул губы. Ох, он сделал это! Она вытянула свои. Он приблизился, она тоже. Она ощутила сладкое дыхание и почувствовала неопытные губы мальчика. Мягкую настойчивость его губ.

Влажных, двигающихся губ.

Он издал звук, что-то между выдохом и стоном и не заметил, как растопырились пальцы на обеих ее руках, как она прижала свои руки по обе стороны его лица, и по- лоснула ногтями, вниз, затем отпрянула к дверце, выскочила из машины, упав на тро- туар, кричала, кричала, и кричала.

Тигель

Я чувствую, кода ты это делаешь, – сказала Мари. – Я могу чувствовать это, когда ты просто лежишь тут, волнуешься. Это мешает мне спать. Может, ты спустишься вниз?

Годфри инертно встал и подчинился. На кухне он налили себе скотч, и нацедил равное количество воды назад в бутылку. Он подозревал, что она проверяет. Взглянул на свое отражение в окне, поймав себя в действии, изобразил рукой пистолет.

Бах, – произнес он.

Распад: буквально, потеря целостности. Но если разум может быть описан как одно из субъективных переживаний мозга, тогда я, есть набор флуоресцентных ней- ронных созвездий, где конкретное состояние сознания определяется амплитудой и сочленениями ртутных соединений? И все же: он никогда не был убежден, никогда не был в силах поколебать убеждение: ему есть, что терять… Он пил. Правда ли его

жена следит за ним? Мари управляла Фондом Годфри, семейным благотворительным предприятием, и должно отметить, насколько хороша она была в отделении работы от дома. Но, если быть честным, если она и следила, это не было лишено справедливости, с учетом того, сколько он пил, хоть и по своему собственному врачебному наставле- нию: по его медицинскому мнению, если есть возможность выбирать между физиоло- гическим повреждением, вызванным репрессивным, убивающим нейроны стрессом и интоксикацией, кто выберет первое?

Его глаза уставились на его мобильный телефон, но он отвел их. Нет. Только не

это.

Уничтожать себя алкоголем – одно дело, но трахнуть Оливию дважды за день

впервые за последние тринадцать лет от беспомощной ярости потенции, будет насили- ем над его душой. Опасно даже снова думать о ней. Как они трахались на старых ме- стах, думать о ней так, как он думал раньше. Скучать по ней, как он скучал раньше.

Он налил больше ликера в стакан и еще больше воды в ликер. Входная дверь от- крылась, застав его врасплох, он чуть не выронил бутылку. Но это же абсурд. Считать, что его могут поймать на том, что он думает об Оливии. Это полнейший абсурд.

Лета? – сказал он.

Она вошла на кухню, к его радости. Но теперь у него должна быть причина, почему он ее позвал, не так ли? Имя, лицо. Он мог бы попросить ее о чем-то большем, взамен самого факта ее существования. Например, сделать аборт. Убить это, убить это пока еще есть время. Годфри пытался приучить себя к мысли попытаться увидеть по- тенциальное добро, способное вылиться из ее решения; странные штуки случались во время его профессионального опыта. Но они так и оставались на работе; он ненавидел это, ненавидел существо внутри нее и оно заставляло его живот сворачиваться, как от кислоты, каждый раз, когда он об этом думал, что надо сказать, происходило все время. Постоянно чувствовал себя так. У него появилось знакомое желание осушить одним глотком только что налитый стакан, зажатый в руке.

Мне сказали, что в полдень тебе звонил молодой человек, – произнес он. (На самом

деле, ему сказали, что она ушла гулять с каким-то хулиганом с конским хвостом.)

О, – сказала она. – Питер.

Что за Питер? – спросил он.

Руманчек. Он новенький.

Оборотень, – сказал он.

В любом случае, он очень милый, – ответила Лета. – Мне сказали, ты сегодня был рыцарем в сияющих доспехах для тети Оливии. – Продолжила она, меняя тему.

Он почти разлил свой напиток. Она не знает. Каким-то образом, все еще, никто не знает. Подвиг преднамеренного незнания, настолько же впечатляющий, как пирами- ды.

Кроме Романа. Невысказанная осведомленность четко читалась в глазах пар- ня сегодня днем. Дом Годфри полон секретов, и он знал, как никто другой, их можно раскопать, приложив немного хитрости и креативности. Но в этом деле узнать точно можно лишь спросив напрямую, в этом расследовании он не имел никакого интереса. И, предположив, что мальчик знает, он не распространяется об этом. Преступление,

неоцененность им великодушия сына брата. Но все же услышать имя Оливии от Леты, было пугающе странно. Когда Мари произносила его, слышалась обнадеживающая злоба; то, как произносила его Лета, превращало ее в чью-то милую старую тетушку.

Она упала в обморок, – сказал он.

Кто упал в обморок? – не поняла Лета.

Она поцеловала его, пожелав спокойной ночи, и он обнаружил себя полностью погруженным в сложное и целостное чувство одиночества, для отвлечения которого было лишь одно хорошее средство – современные технологии. Подошел к компьютеру и начал отвлеченно просматривать новости. Нераскрытые преступления, рецензии на книги, с каждым годом он читал их все меньше, вульгаризмы, посмотрел их значения

в словаре. Затем, из любопытства, он набрал в поиске «Лод». Не то чтобы он ожидал увидеть что-то конкретное, но просто решил посмотреть. И к удивлению было не- сколько результатов, и ни один из них не связан с корпоративной сферой. Лод – город в Израиле: место рождения одного из самых почитаемых святых Ортодоксального Хри- стианства, Святого Георга. Он посмотрел на эту бесполезную неуместность на экране

и выпил, теплое онемение наконец-то дало ему обещание крепкого сна.

Но былое кое-что еще, что он хотел посмотреть, нечто очень важное. Но что? Что еще? Он набрал «Х. Варга» в надежде найти какую-либо контактную информа- цию. Ее не было, зато нашлась маленькая новостная статейка, датированная несколь- кими неделями ранее. Так что не было возможности получить у Холлиса Варги под- тверждение истории мистера Пульмана: его тело было выловлено рядом с Пенроуз

с железными гирями в карманах и запиской, на вырванном из блокнота линованном листе:

Сегодня я видел Дркона

Годфри выключил компьютер и откинулся в кресле, вперившись взглядом в детский снимок Леты на другом конце стола. Итак, что мы имеем? Он знал достаточно об их крови, которую она собиралась разделить с ребенком, и о скользкости Йоханна, которого нельзя ни в чем обличить, не испачкавшись самому. Потому он принял един- ственное верное на тот момент решение: оставить в стороне свою гордость и быть отцом, который ей необходим в столько трагичный и важный момент жизни. У Леты будет ребенок. Институт один из самых передовых медицинских центров в мире. И

единственное, что имеет значение – безопасность его ребенка.

***

Роман остановился на гравийной подъездной дороге рядом с сортировочной станцией, и Питер сказал ему выключить фары. Роман ответил, что в этом нет смысла, потому что всем насрать на происходящее тут, но Питер настойчиво повторил просьбу. Роман погасил свет и проехал еще немного вперед, прежде чем припарковаться возле электроподстанции.

Питер вышел из машины, но Роман остался.

Что? – спросил Питер.

Роман смотрел на часы в холодном поту: 1:11. Не было никакой возможности передать словами, насколько фатальным предвещает быть их задание, если приступить к нему, когда на часах ряд простых чисел, к тому же самых ужасных и не счастливых, потому он промолчал. Он дождался, пока стрелка не покажет 1:12 – кумулятивное 4.

Он облегченно выдохнул и вышел тоже. У них обоих были фонарики, а у Романа еще и кусачки. Они прошли мимо Дракона. Роман поднял свои руки и, начав ими ше- велить в воздухе, произнес:

Уу-га буу-га!

Пожалуйста, не надо, – сказал Питер.

Что не надо?

Смешить меня.

Они подошли к главному входу Замка Годфри. Роман перекусил цепь, заметив, что на ней нет пыли; ее явно недавно поменяли. Он вытянул перекушенное звено, отбросил цепь и распахнул двери. Скрип петель эхом раздался в здании завода. Они вошли внутрь. Холодно, пахло металлом и илом. Пол был покрыт грязью и графитом и битым стеклом, хрустящим у них под подошвами.

Знаешь звук, когда закрываешь уши, и твое сердце звучит, словно маленький человек, гуляющий по снегу? – спросил Роман.

Ага, это странно, – ответил Питер.

Они включили фонарики. Увидели кран, на конце которого висело что-то огром- ное, темное, как мертвый или заснувший кит. На стене был логотип компании сталева- ров с надписью: БЕЗОПАСНОСТЬ – НА 1 МЕСТЕ! Золотом.

Есть идеи, что мы ищем? – спросил Роман.

Водительские права, – ответил Питер. – Карту соц. страхования. Дневник сновиде- ний.

Поцелуй мой большой черный зад, – отозвался Роман.

Они разделились, отправившись в разные стороны завода. Питер направил свой фонарь на нечто, оказавшееся котлом Бессемера. Он был больше его трейлера и лежал на боку, трещины в цементе, указывали на силу, с которой он ударился при падении.

Питер присел около ряда поддонов и осветил пространство под ними. Пусто. Роман взобрался по ступеням крана, но ничего не обнаружил, и направился в раздевалку

в том же конце зала. Питер вошел в офис. Он посветил лучом в угол и заметил там спальный мешок. Подошел, наклонился и провел пальцем по слою пыли на нейлоне.

Увидел ложку, почерневшую, а рядом с ней строительные чертежи и журналы. Его

луч выхватил на полу пятна, образующие симметричную форму пары крыльев. Кровь,

снежный ангел из крови. Питер обернулся – позвать Романа – но передумал. Было ясно, что пятно тут появилось гораздо раньше варгульфа, и, не зная, что самому с этим делать, он решил, что энергию Романа лучше сохранить нерастраченной на такие пу- стяки.

Свет фонаря упал на пару ботинок, по меньшей мере, таких же старых, как и спальный мешок, и за ними еще одну пару крыльев на полу. Быстрое движение фона- риком выхватило, возможно, еще полдесятка на стенах и потолке и Питер похолодел. Пора идти, неожиданно понял он. Выбираться отсюда, и особенно вывести отсюда Романа. Здешняя энергетика не предвещала добра, ничего хорошего, если Роман уви- дит это – чувство, продиктованное его яйцами. Но, повернувшись к двери, луч осветил внутренность ботинка, вместе с чем произошла странная вспышка вдохновения, ему

не понравившаяся, ему вообще все это было не по душе. И не в последнюю очередь потому, что она значила задержаться тут еще немного.

Неохотно делая каждый шаг, Питер вышел из офиса, двинулся обратно по этажу, и остановился перед котлом Бессемера. Он отшатнулся от исходящего из него злово- ния, как от чего-то гнилого дыхания и, зажав нос, посветил внутрь. Он держал фона- рик внутри, а взвившаяся пыль танцевала в его луче, он молчал.

Что? – спросил Роман. Он подошел к Питеру. Вонь достигла его и он резко прижал руки к лицу и отпрянул, но прежде успел заглянуть внутрь.

О, боже, – тихо произнес Роман.

Оболочка внутренностей котла была инкрустирована чем-то черно-коричневым и слизистым, а в его основании лежало то, что на первый взгляд выглядело, как комич-

но огромные мясные рычаги. Мясные рычаги носили стриптизерские туфли с высоким каблуком. Оставшаяся половина Лизы Уиллоуби.

Может, стоит… рассказать кому-нибудь? – спросил Роман.

Что рассказать? – переспросил Питер. Он опустил свой фонарик.

Роман притих, его взгляд задержался на содержимом котла. Трусики, что он украл, пахли свежестью и сладостью, как от кондиционера для белья.

Я хотел бы уйти, – сказал Роман.

Они пошли в тишине, и когда выбрались на свежий воздух Роман начал искать в карманах сигареты. Затем тени черных им начали подниматься и опускаться, как спи- цы вращающегося колеса, когда через них проходит свет и Питер и Роман, переглянув- шись друг с другом, все поняли в один момент. Другая машина.

Внутрь, – скомандовал Питер, уже отойдя назад в густую тень завода.

Он увидит машину, – ответил Роман, пытаясь получше разглядеть приехавшего.

Это не значит, что надо тупо стоять тут и ждать от него ебаного поцелуя, – прошипел Питер переменившимся голосом.

Роман подчинился, и они оба увидели машину, подъехавшую по гравийной до- рожке и остановившуюся рядом с их автомобилем. Джип департамента шерифа. Поя- вились две фигуры: Шея и Нос. Они рассматривали «Ягуар».

Молодого мистера Годфри, если память не изменяет, – пробурчал Шея.

Нос посветил в сторону завода и Питер с Романом прижались к стене.

Тебе лучше вытащить свою тощую задницу наружу, потому что если мне придется идти за тобой, тебе не поздоровится, – сказал он.

Питер, взглянув на Романа:

Иди, избавься от них.

С большим удовольствием, – ответил Роман, и было что-то в том, как он сказал это, что заставило Питера сомневаться, но ничего уже не поделать, Роман вышел наружу.

Чтож, бычок сам идет на убой, – провозгласил Шея.

Скорее мышонок. Сыр в этой стороне, парень, – сказал Нос.

Я могу вам чем-то помочь, джентльмены? – спросил Роман с тактичностью, не успо- коившей Питера.

Можешь начать с того, какого хуя ты тут делаешь, – сказал Шея.

Чтож, я тихонько сидел в одиночестве и играл тут сам с собой, – произнес Роман. – Надеюсь, я никому не помешал?

Яйца Питера сморщились, как у престарелого пса. Шея агрессивно приблизился к Роману.

Думаешь, мы тебя не арестуем, маленький панк?

Роман повернулся назад, начиная жест, который, как боялся Питер, может быть своего рода подмигиванием или в равной степени махание рукой, что выдаст его по- ложение, но вместо этого его рука театрально обвела здание – для какой цели, Питер не знал и не мог понять, что останавливало упыря от использования той единственной вещи, в которой он был хорош.

Глаза, – отчаянно прошептал Питер. – Сделай свои безумные глаза.

На деле, то на что указывал Роман была шестифутовая белая надпись на стене здания : СТАЛЕЛИТЕЙНАЯ КОМПАНИЯ ГОДФРИ. Сегодня слишком много непра- вильны вещей было связано с его именем, чтобы прибегать к театральным штучкам; реальные вещи были под угрозой и их необходимо исправить.

Хорошо, я признаюсь вам, – начал Роман.

Мы все внимание, – отозвался Шея.

Вообще-то я дрочил на фотки ваших матерей и хотел бы немного приватности, если вы в буквальном смысле не съебетесь отсюда – с моей частной собственности – я доло- жу на вас двух, безграмотных придурков, за преследование, – сказал Роман.

Шея и Нос обменялись взглядами.

Это лучшие новости за эту неделю, – произнес Нос.

Он взял руки Романа, грубо завернул их ему за спину, заставив издать сдавлен- ный крик боли, и резко прижал лицом к стене строения.

По просьбе Оливии Годфри, я помещаю тебя под арест, – сказал он.

Как только габариты джипа исчезли, и Питер оказался в полной темноте, он сно- ва начал нормально дышать. Он в последний раз взглянул на котел и вышел из здания завода. Ключи были все еще в «Ягуаре». Разворачивая автомобиль, он заметил белое пятно, привлекшее его внимание. Кусочек бумаги. Он оставил машину заведенной, вы- брался и присел к земле. Это была страница, вырванная из книги, засыпанная мелкой галькой. Стряхнул ее и поднял под свет луны.

Кивнула им, дрожа. И – распустила косы.

Приметив взмах ножа, Едва сдержала слёзы.

Те, Кто Может, Приглашаем Вас Подняться

По дороге домой Роман сидел на пассажирском сиденье пикапа, прислонившись головой к окну. Он постукивал костяшками пальцев по приборной панели, каждый раз, когда они проезжали телефонный или фонарный столб. Глаза Оливии устремлены впе- ред, между ними царила тишина, и каждый ждал, пока другой ее нарушит. Роман потя- нулся включить радио. Оливия ударила по тормозам, неожиданно остановив машину посреди дороги.

Господи, – сказал Роман.

Она грубо схватила его за подбородок и повернула лицом к себе.

Господи! – повторил Роман.

Я тебя вышвырну без гроша в кармане, – произнесла она. – Думаешь не сумею?

Он посмотрел на нее, ничего не говоря.

Думаешь не сумею?

Ее пальцы оставили белые пятна на его челюсти. Воздух из его носа прокатывал- ся теплом по костяшкам ее пальцев. Он опустил глаза вниз.

Мне жаль, мам, – сказал он. – Мне правда жаль.

Она отпустила его и положила руку на ключ зажигания. Ее рука тряслась.

Я просто… – начала она, – все, что я хотела…

Она не закончила предложение, ее глаза дрейфовали по работающему с перебоя- ми фонарному столбу, свет которого то вспыхивал в нити накаливания, то рассеивался тусклым бликом, почти гас и вспыхивал снова, и дрожь ее руки прошла по всему ее телу. Ее веки затрепыхались.

Мам, ты в порядке? – спросил Роман.

Она с усилием выдохнула и ее глаза расфокусировались.

Мам… я тоже их видел, – сказал Роман.

Оливия снова завела мотор и положила свою руку на колено Романа.

Все, что я хочу, так это лучшего для моих детей.

***

Из архивов Нормана Годфри: Кому: Тема: Без темы

Для начала, тупое признание, потому что вряд ли имеет смысл начинать без него.

Поразмыслив, что ты и мама имеете – какая тревога от того, что слова нельзя забрать назад – сексуальные отношения, честно, не удивительно. Даже ужасно банально. Об- щая банальность: такие вещи случаются. Словно заурядность может их упростить.

Рождение распространенно, за час перед восходом солнца. Предательство. Что может

быть распространеннее?

Но лезть в твое сердце не мое дело и не моя цель, я просто чувствую, что долж- на быть честна с тобой, поскольку если не буду – необратимо потеряю тебя. Так что, пожалуйста, прости мне мою честность, чтобы я могла простить твою. Я не могу поте- рять тебя, дядя.

Итак, прошлой ночью Романа арестовали. Он был пойман на территории завода (в компании, как можно предположить, Питер Руманчека, но относительно цели их визита, мои предположения так же скромны, как и твои), где он огрызался, в непод- ражаемой манере Романа, на пару полицейских, которые забрали его за «намеренное причинение ущерба». Достаточно сказать, что этот инцидент не сгладил мамин нрав. Что касается меня, я испытала большое облегчение: закрылась на весь вечер у себя в комнате и думала, что текущее событие может отвлечь внимание от меня. Но сегодня их отношения пришли к поразительному примирению. Манеры Романа были вежливы- ми, даже заботливыми, безмолвный (что не соответствует его характеру) жест раская- ния, и злоба мамы (что также не характерно) не оставила после себя никаких следов.

За ланчем они мило обсуждали Монако или Прованс выбрать на Рождество, все это время моя голова была опущена, я считала секунда, прежде чем смогу уйти, не привле- кая внимания.

Только стало возможным без подозрений покинуть стол, я почувствовала это, первые предпосылки. Пылинка: осадок двигателя судьбы. И затем я чихнула – безна- дежно нарушив свою, в основном уложенную, прическу.

Роман пожелал мне здоровья, прежде чем увидел. А затем перевел взгляд, туда же, куда и мама.

И тут мы должны вернуться в позавчерашний полдень когда, в одиночку, я со- вершила экспедицию в торговый центр, где моя замечательная приветливая Дженни была рада стать соучастником преступного заговора по отмщению маме за, чтож, за то, что она моя мама. И да, изучив последствия, я легко могла бы снять и убрать серьги,

но нет нужды в первичном ознакомлении с тайнами психики, чтобы понять, что страх последствий никогда не пересилит желание. И это нечто большее, чем детский протест

когда Джении впервые достала зеркало и я почувствовала простой женский трепет от ношения чего-то созданного, чтобы женщина чувствовала себя как женщина…

Я уродлива, дядя. Нет другого способа объяснить это. Но это не значит, что у меня нет гордости, нет радостей, нет тех же прав чувствовать заслуженность любви от тех, кто не связан со мной кровью. Я могу быть уродливой, но не вижу причин, чтобы действовать как урод.

Мама, конечно, всегда другого мнения, настаивает, чтобы я носила платья и прическу настолько обычные, насколько возможно (и это в семье, где на одежды мамы и брата тратится средств больше, чем поступает от наших скромных доходов). Это не из-за произвольной тирании, нет: исходя из того, что любое внимание, которое я при- влекаю – даже дерзость, если я надену костюм нормального человека – подвергнет меня ненужным страданиям и насмешкам. Только мое благополучие она имеет в виду, пытаясь задушить любые мои попытки расширить гардероб безвкусным гротеском.

Без сомнения, жестокость из блага.

Так что ты можешь представить ее лицо. Не прошло и полдня после вызволения сына из офиса шерифа, как тут новое огорчение. Шок и удар по ее суверенитету.

-Что, – начала она, тут же продолжив, – ты с собой сделала?

Не имея надежного ответа, я тщетно и глупо опустила голову и прикрыла свои уши руками. Он потянулась ко мне и убрала их прочь, зажав одно из запястий между своими пальцами с поразительной ожесточенностью.

Ты удивительно идиотическое создание, – сказала она. – Ты величайшая, неуклюжая тупица.

Она повернулась к Роману и рассматривала его, силясь узнать приложил ли он к этому руку.

На его лице читалось противоречие, желание разделить и усилить свою вину сопротивлялось с его осознанием и без того шаткого положения. Он покачал головой, и конечно я частично была разочарованна, что он не пришел мне на помощь, но также и рада: я приняла решение и оно мое собственное.

Я… – произнесла мама, ее внимание снова переключилось на меня, – я просто не- доумеваю. Ты хочешь сделать из себя посмешище? Ты потакаешь собственному уни- жению? По крайней мере, я думала у тебя есть [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] мозги. По крайней мере, я так думала.

В прошлом, естественно, были времена, когда я раздувала факел неудовольствия мамы, но никогда, в отличии от Роман, не делала этого преднамеренно. И мама, по тем или иным причинам, ведомым только ей, делал над собой усилие, сдерживалась и тер- пела меня, что сильно расшатывало ее нервы. Нужно сказать ей это давалось нелегко.

Она никогда на меня не кричала.

Я беспомощно всхлипывала. Она продолжала.

Знаешь что такое настоящее уродство, Шелли? Самое невыносимое и отталкивающее из всех? Глупость. Думаешь я считала тебя слишком юной, что ты не понимаешь, как твой отец называл тебя?

«Выкидыш». Она попросила его не называть меня так.

Пора кончать эту пародию, – сказала она. – Сними эти [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ] штуки.

Я потянулась к своим ушам, но мои пальцы, не самые ловкие в подобных обсто- ятельствах, безнадежно тряслись. Она наблюдала, ее раздражение росло от нетерпения по мере того, как мои попытки становились еще плачевнее. Сжалившись, она схватила мои запястья, чтобы сделать все самостоятельно. И тогда это произошло: все строение нашего дома сотряслось от одного слова: «Стоп».

Твердо, без ярости, с тем, что как я верю, можно честно назвать горем, Роман сказал ей остановиться.

Не лезь в это, – пренебрежительно бросила мама.

Но Роман повторил слово. Не глядя ни на нее, ни на меня, его лицо было опусте- ло, как у марионетки чревовещателя.

Отстань от нее, – сказал он.

Простите, – произнесла мама менее пренебрежительно, – это сейчас была команда?

Он положил свои руки на стол и посмотрел на ее лицо.

Оставь ее в покое, – сказал он. Мама тонко рассмеялась:

Поразительно, – сказала она некой воображаемой и невероятной аудитории и еще раз потянулась с пугающей деликатностью к моим ушам. – Сиди смирно.

Роман уперся ладонями в стол, поднялся на них и подошел к нам. Он сжал свои пальцы вокруг руки мамы. Моя голова походила на воздушный шарик, который завяза-

ли узлом, и мое дыхание стало трудным и сиплым.

Отпусти, – сказала мама.

Оставь ее в покое, – повторил Роман.

Она ударила его тыльной стороной свободной руки. Он сжал свои пальцы вокруг и этой рука. Она старалась освободиться, но он держал ее. Моя голова упала на стол, я начал ритмично поднимать ее на дюйм, два и опускать снова. Посуда звенела.

Да поможет мне Бог, – начала мама, – ты закончишь в сточной канаве, ты [ВЫРЕЗА- НО ЦЕНЗУРОЙ] маленький крысеныш.

Капелька крови показалась в уголке его рта там, куда она его ударила.

Я видел завещание, – сказал Роман.

Мама молчала. Мои удары подвинули стакан к краю стола, и он упал. Разбился.

Роман отпустил ее, но она не двигалась. Я остановила свою голову, смутившись значением этого признания.

В прошлом году, – сказал Роман, – когда тебе не понравилось, как Аннет урегулиро- вала инцидента на Черном Дерби. (Напомню, если ты мог забыть – или, по какой-то причине, не был в курсе – дело о правовых осложнениях у мамы, когда она, недоволь- ная уровнем обслуживания коктейль-бара, переквалифицировала диспут с барменом в оскорбление его действием.) Помнишь, как ты назвала ее? Никому не нравится, когда с ним так говорят. Тогда она позвала меня в офис и показала мне завещание, просто в отместку тебе, твоим психованным [ВЫРЕЗАНО ЦЕНЗУРОЙ]. Я знаю.

Мама опустилась в пустое кресло, и он произнес слова, что ослабили и без того хрупкое взаимопонимание в нашей семье.

Это все мое, – произнес он. – Я единственный наследник. И на свой восемнадцатый день рождения я получу контроль над всем трастом. Все это мое. Мой дом, мои деньги и всегда были моими.

Он поднял салфетку – его салфетку – и вытер кровь из уголка губ. Она мимо него. Фрагмент, маленькая алмазная радуга, блеснула по столу – его столу – отразив- шись от люстры. Вот что привлекло ее внимание.

Он отступил от нее и зажег сигарету. Курение никогда не поощрялось за обе- денным столом. Мама взглянула на этот алмаз и Романа, курящего сигарету. Я ин- стинктивно хотела прильнуть к ней, но в этот момент каждому было понятно, что только у Романа есть право на движение. Он бросил сигарету на пол и потушил ногой. Он был так же напуган как и мы тем, куда нас все это завело.

Снаружи, облака, должно быть закрыли солнце и радуга исчезла. Голова мамы наклонилась, думаю, она кивнула. Мы оставались в тишине, которая существовала какое-то время перед зарождением мира, и хотя мама безмолвно ушла в свою (или, Романа) спальню, где находится до сих пор, а я в моем (Романа) чердаке, и Роман уда- лился в собственную вотчину, в этой связывающей тишине мы и остаемся, также как и я остаюсь

Твоей, Ш. Г.

***

Роман стоял в дверном проеме. Она села на стопку матрасов и глядела в окно. Ее рука столь же широкая, как ребенок, с вытянутыми руками, светилась под огромной

рубашкой в такт ее дыхания. Она не повернулась к нему. Матрасы прогнулись под ней в форме улыбки.

Это не то, чего я хотел, – сказал Роман. – Я не хотел этого делать.

Она не ответила.

Я никогда не сделаю того, что причинит нам вред, – продолжил он. – Ты же знаешь это, да?

Теперь она повернулась и смотрела на него. Это был первый раз, когда она на- звала его лжецом.

Я пойду, – сказал он.

Она выразила протест. Он подошел к кровати. Она легла, и он лег подле нее, по- ложив свою руку ей под голову. Она знала, что его рука начнет неметь и колоть от боли через минуту, но он переживет это. Он заметил, она сняла серьги. Он потушил ночник, и засияли наклейки со звездами и луной.

Позже, когда ее дыхание стало равномерным и спокойным, Роман вынул свою руку и встал. Подошел к двери, стряхивая онемение с руки. Мольберт притянул его внимание. Она какое-то время работала над рисунком, почти закончила. Белая верти- кальная линия, поверх путаницы ночи, прямо под которой были подземные камеры, на одной из которых было какое-то кольцо с узлом на его вершине.

Змея, пожирающая свой хвост.

Роман оторвал руки от двери и направился назад к кровати и, упершись руками, подтя- нулся и приложил свою щеку, слушая эхо ее сердца.

Мера Беспорядка

тил.

Зазвонил телефон, прервал короткий и беспокойный сон. Доктор Годфри отве-

Хорошо, – наконец произнес он. – Хорошо, успокойся. Скоро буду.

В темноте он отыскал пару джинсов и свитер.

Это была Оливия? – спросила Мари.

Нет, – ответил он отстраненно. На уровне подсознания он подумал, насколько же правдоподобным и предательским было то, что его жена подумала в первую очередь именно об этом. Но переживать об этом он будет позже; этому вопросу придется встать в очередь. Он выглянул в окно. На стекле запотевшая рома превращала ночь снаружи схожей с вином в бокале и у него появилась странная и приятная мысль: Сейчас не время для плавания. Понял, что мог сказать это вслух, но не был уверен, и Мари не подала виду. Он надел ботинки.

Лета была в ванной дальше по коридору. Она услышала шаги отца, и как он тихо вышел из дома, и выждала еще несколько мгновений, прислушиваясь, не проснулась ли мама. Затем, она прошмыгнула к нему в кабинет и, опустившись на колени, начала изучать документы.

***

Полиция уже находилась в лаборатории Невропатологии, ожидая прибытия Годфри. Сестра Котар подошла к нему. Ее глаза красные, а волосы выглядят так, слов- но она всю ночь ворочалась в постели, появление в таком виде явно пророчило беду.

Он положил свои руки на ее плечи и сказал идти домой и взять пару выходных.

Она отрешенно кивнула, затем аккуратно прижалась к нему и всхлипнула, как ребенок.

Иди домой, – снова сказал Годфри, его учтивый тон скрывал обиду, что утешает он, а не его.

Шериф Сворн подождал пока она уйдет, потом подошел к Годфри с хмурой улыбкой.

Забавная штука, – начал он. – У вас сильно тревожный пациент и простой – по край- ней мере, в эти дни – суицид, полностью заснятый камерами. Но. С безопасностью тут не до шуток, правда?

Это был риторический вопрос, но Годфри и так не видел ничего смешного.

Дело в том, – продолжил Сворн, - что на кассете не зафиксировано проникновения, но и никто другой не заходил тоже. – Он остановился, словно задумавшись о мире, в котором происходят вещи далекие от его определения понятных. – Дверь, она просто открылась для него. Словно… хм… говоря: Давай, дружище, входи.

Доктор Годфри посмотрел на пол в другом конце Мозговой Фермы. На полу лежал Френсис Пульман. В его руке зажат поршень шприца. Отломанная игла торчит

из виска. Как же там говорила Дороти Паркер? “Лучше бы передо мной поставили бу- тылку, чем предложили лоботомию”. Годфри задушил единственный разумный ответ на эту ситуацию в зародыше, особенно учитывая гротеск образцов стоящих в ряд на полках. Задушил единственный ответ, который может быть у квалифицированно вме- няемой личности в психиатрической лечебнице. Ведь человеку его положения в таких обстоятельствах лучше сдержать смех.

***

С первыми лучами солнца двери главной спальни открылись, и в них появилась Оливия. Она была одета в белый атласный халат, пошла дальше по коридору и оста- новилась у двери с нарисованным на ней драконом, вошла. В комнате было темно; утренний свет виднелся по краям штор. Он все еще спал. Она подошла и остановилась подле него. Его голая грудь и шея были длинными и белыми. Она положила палец на его шею и почувствовала живое чудо, биение молодого сердца в груди, связь его и ее собственным. Он открыл глаза. Она погладила его лицо и кожу головы.

Скоро нужно будет снова тебя обесцвечивать, – сказала она. – Уже видны корни.

***

По пути в свой класс Питер остановился у шкафчика и обнаружил торчащий из его прорези слоенный вдвое лист бумаги. Он взглянул на него и знал, своей Свадистха- ной, что он был отправлен тем же человеком, что послал приглашение Лизе Уиллоуби. Он взял страницу и развернул ее. На ней не было ни слова, только рисунок. Сырой на- бросок коричневой волчьей головы, отрезанной. Голова лежала в луже крови, которая по цвету и текстуре была определенно настоящей, да и сама голова на первый взгляд, казалось, нарисована коричневым кремом для обуви, но нет. Он понял, спустя мгно- вение, это не то, чем кажется. Питер мрачно сложил рисунок и убрал его в сумку. Его взгляд привлек постер на стене, с изображением вытянутого указательного пальца и надписью: КОГДА УКАЗЫВАЕШЬ ОДНИМ ПАЛЬЦЕМ, ТРИ ОСТАЛЬНЫХ УКАЗЫ- ВАЮТ НА ТЕБЯ.

Бля – сказал он.

Он повернулся, намереваясь пойти дальше, но заметил Романа.

Бля, – повторил он.

Они вышли через восточный выход и по коридору добрались до кладовой, дверь из которой вела наружу. Оставили дверь открытой, подперев ее кирпичом, чтобы она не захлопнулась за ними, и Роман прикурил две сигареты, передав одну Питеру.

Питер огляделся. В такие дни как этот птицы не летали. Они сидели десятка- ми на электропроводах, напоминая черные прищепки, держащие шифер небосвода, с которого Бог, подув ветром, поднимал их и скручивал в вихрь, через секунду уже воз-

вращающийся на свои насиженные места, но в этот раз они полетели в другом направ- лении. Что бы это ни было, но что-то находило на птиц в дни, как этот.

Мне кажется, в Белой Башне что-то происходит, – сказал Роман. Питер курил и наблюдал за птицами.

Не знаю, связано это или нет, но я могу провести нас внутрь, – продолжил Роман.

На небе появились черные штрихи. Будет дождь.

Роман видел это по его лицу.

Ну и? – спросил он.

Нет, – ответил Питер.

Что значит нет? – не унимался Роман.

Все кончено, – ответил Питер.

Что ты несешь?

Все кончено. Я не в деле.

Роман взглянул на него и понял, что он серьезно. Неожиданно, ему неудержимо захотелось вырвать этот ебаный пидорский хвостик из его головы. Он захотел найти какие-нибудь слова, чтобы заставить его передумать.

Почему? – спросил Роман.

Питер не ответил. Ему не нравился этот разговор; вещи подобного рода были не менее удушающими для него, чем, когда он был младше, и старший брат поймал его, завернул в одеяло и сел сверху, почувствовал, что это хуже, чем смерть. Путаясь в чув- ствах других людей, оставалось винить лишь себя. Аеще он обвинял Романа.

А при чем тут копы? – спросил Роман. Его тон подчеркивал скуку и банальность ин- цидента. – Ты сказал избавиться от них, что я и сделал. О, и, кстати, очень деликатно с твоей стороны, бросить мою машину с пустым баком.

Он постарался увидеть, изменила ли ситуацию, вставленное им легкомысленное замечание – оказалось, что нет.

Ладно, – сказал Роман. – Ладно, это было глупо. Действительно глупо, я идиот, и что тут еще сказать, кроме того, что я идиот, но хватит уже. Подумай о том, что ты дела- ешь. Ты не можешь уйти из-за такой глупости, как эта, не можешь. Нельзя уйти от… этого.

Он произнес это с идеальной фонетической четкостью, но, между строк, послед- ним словом было «от нас».

Питер размышлял, как бы объяснить все Роману, не расстраивая его еще боль- ше. Объяснить, что они не похожи, что как бы не чувствовал себя Роман отдельным от всего мира, он все еще богатый и потому не особо-то и другой. Он не знает, как обсто- ят дела у таких, как Питер, он не боится клетки. Клетка, которая куда хуже любой из возможных смертей. Он не знал способа, как объяснять такое кому-нибудь как Роман, как нельзя подойти к тигру в джунглях и сказать: Ты хоть знаешь, насколько ты свобо- ден? Потому что как он может знать какую-либо другую жизнь? Не имея возможно- стей обрисовать эту картину в сознании Романа, потому он убрал ногу с перил, думая, получится ли уйти, избежав каких-либо слов, помимо тех, которые он уже произнес.

Блядь, да ты скажешь хоть что-то? – не вытерпел Роман.

Ты должен уйти, – сказал Питер. – Для тебя тут нет ничего хорошего. Ты должен бе- жать от этих смертей, города и своего имени. Начни все с чистого листа. И, я не знаю. Выясни сам как все сделать.

Роман посмотрел на свою руку. Она тряслась, не в силах более удержать сигаре- ту, потому он бросил ее.

О! Спорю, ты доволен, – взвился он. – Уверен, тебе это очень удобно, ты цыганский кусок дерьма! Знаешь, если ты трахаешь мою кузину, я убью тебя!

Питер посмотрел на него.

Ты не лучше меня, – сказал он поникшим голосом.

Питер продолжал на него смотреть.

Роман, отвернувшись:

Этот ебаный лошадиный хвостик.

Питер встал и вошел внутрь. Роман поднял голову на мрачное, свинцовое небо.

Бля, – произнес он. Его горло сжалось.

Затем, краем глаза он заметил какое-то движение. Питер возвращается, он не оставит его тут. Как и раньше, Питер снова сделал все вещи невыносимыми, но снова возвращается к нему. Такой уж он есть, доводит все до крайностей. Роман позволит ему вернуться, примет его. Но дверь не открылась, и Питер не вышел, а движение, что он видел, на самом деле было на противоположном конце его внутреннего взора, слов- но темные пальцы черной тени, ловко машут ему, стараясь привлечь внимание. Веки

Романа затрепетали. Он наклонился, поднял кирпич, отчего тут же захлопнулась дверь, и бросил его в сторону холма. Раздался металлический звук, завыла сигнализация автомобиля, Роман сел, упершись спиной о запертую дверь, и через мгновение поднял свою все еще дрожащую руку и растопырил пальцы, наблюдая танцы невесомой пау- тинки между ними.

***

Когда занятия кончились, Лета подошла к Питеру на автобусной остановке, он не стал задавать ей вопросы, пока они стояли бок о бок. Он занял свое привычное место

в конце и пригласил ее сесть, что она и сделала. Открыла сумочку и вынула наружу старый, помятый конверт, который протянула Питеру. Адресовано ее отцу, обратного адреса нет. Он поднял брови и она кивнула, довольная собой.

Ты читала? – спросил Питер.

Она, обиженно:

Я не читаю чужую почту. Только если она не обо мне.

Он положил письмо в задний карман сумки, вместе с отрывком из «Базара Гоб- линов» и уродливым рисунком. Он не знал, образуют ли они в итоге что-то значимое, как те рисунки из различных точек, которые в итоге складываются в одну картину, если смотреть на нее из далека; если стоишь на другом конце вселенной, пытаясь най- ти решение, в итоге чувствуешь себя законченным идиотом.

Когда они проезжали Килдерри парк, Лета выглянула в окно и сказала:

Он умер.

Кто? – спросил Питер.

Френсис Пульман. Единственный, кто видел. Он ударил себя шприцом в мозг про- шлой ночью.

Ох, – произнес Питер.

Лета подвинула руку, как если бы хотела взять руку Питера, но изменила направ- ление, дотронувшись до клейкой ленты, прикрывающей прореху в кожаной обивке их сиденья. Автобус остановился в устье Киммел Лэйн и они вышли, направившись вниз по холму. Ни один из них, до сих пор, не отметил вслух, что все это за пределами нор- мального хода событий.

Роман какой-то странный сегодня, – сказала она.

Он злится на меня, – ответил Питер.

За что?

Потому что большое белое пятно по имени Роман, мешает Роману видеть всю карти-

ну.

Что случилось в субботу ночью? – спросила Лета. – Ты был там, когда его арестова- ли?

Когда твоя мама использует департамент шерифа, чтобы немного охладить тебя – не то же самое, что быть арестованным – сказал он.

Что ты не договариваешь?

Питер не ответил.

Не нужно умалчивать что-то, потому что я девушка, – сказала она.

Питер взглянул на нее, убедиться, правда ли она в это верит. Но так ничего и не сказал.

Я тебя сейчас стукну, – сообщила Лета.

Когда они проходили трейлер, дождь, собиравшийся весь день, начал легонько накрапывать. Они побежали внутрь. Машина отсутствовала, значит, все место в их распоряжении. Они сели на диван и слушали дождь.

Ты веришь в ангелов? – неожиданно спросила она.

Питер не знал, как выбраться из этого разговора и второй раз за один день пожа- лел, что лишь единожды в месяц он имеет возможность сбросить человеческую кожу.

Она похлопала по животу ладонью.

Это пугает моих родителей, потому что они не верят мне. Но, думаю, я бы тоже не поверила на их месте. Знаю, это звучит немного безумно.

На самом деле это звучит полностью безумно, – ответил Питер.

Ты мне веришь?

-Я не знаю.

Ты сказал, что не знаешь, потому что считаешь меня сумасшедшей?

Чтож, я думаю, ты, скорее всего, сумасшедшая, но я все равно не знаю.

Она посмотрела на него, но он смотрел в другую сторону. Он чувствовал, что она до сих пор разглядывает его и хотел, чтобы она перестала, но все же старался сделать свой профиль как можно красивее для созерцания. Кот прыгнул на кофейный столик и сел на паззл, который все еще собирала Линда и начал кататься, не разрушая рисунок, но доказывая, что ему это по силам.

Каждый кот это женщина, подумал Питер.

Ну и!? – с напором произнесла Лета.

Ну и что? – спросил Питер. Он знал, но давно выучил, если и есть какое-то преи- мущество у мужского пола, это то, что твою тупость не следует недооценивать; если притвориться, будто не знаешь в чем проблема, в половине случаев она исчезает сама.

Ты собираешься попытаться меня трахнуть? – заявила она.

Питер вдохнул, сжав зубы.

Итак, дело дошло до этого, – сказал он.

И что это должно значить? – она, повысив голос.

Питер скорчил лицо.

В чем дело? – спросила она.

Его гримаса стала жестче, он облизал заднюю сторону зубов.

Роман, – ответил он.

И какое ему дело до цены на рис в Китае?

Сама знаешь.

Она помолчала.

Я тебе нравлюсь?

Питер пожал плечами. Она ему не не нравилась. Как таковая.

Ты уверен, что дело не в… – Она положила руки на свой живот.

Нет, – сказал он. – Даже довольно сексуально.

Извращенец! – засияв лицом, вскрикнула она.

Слушай, – начал он. – Если на рельсах лежит динамит, ты дважды подумаешь, пре- жде чем сесть на проходящий там поезд.

Красиво говоришь!

Они оба молчали.

Ты это серьезно? – спросила она.

***

Роман стоял в своей комнате, рассматривая железнодорожное соединение, при- слоненное к стене. Хотя оно и выглядело, как ненужный мусор, это было первым изде- лием, произведенным Джейкобом Годфри для Пенсильванской железной дороги. Его ценность была за пределами всего: целая империя выросла на нем. Роман поднял его

и, прижав к сердцу, надавил так сильно, как только смог, но безрезультатно, не гнется, даже через сто лет, после его производства: это была сталь Годфри. Он поставил пред- мет на место и подошел к гардеробу, где покоились стакан водки, лед, небольшое коли- чество кокаина и оловянная коробочка. Он вынул свой контейнер для мятных таблеток, где хранил лезвие для резки коробок и немного соломы, разделил кокаин на несколько дорожек и вдохнул их. Сделал большой глоток водки. Посмотрел на себя в зеркало.

Сталь Годфри, – сказал он себе.

Он прижал лезвие к уголку глаза и быстро полоснул им вниз по щеке. Закрыл глаза и почувствовал, как теплая кровь стекает по его лицу. Поднял веки, дотронув- шись пальцем до пореза, провел им вокруг глаз и по губам, имитируя макияж матери. Он прищурил глаза перед зеркалом и сомкнул губы.

Заткнись и поцелуй меня, – произнес он.

В дверь позвонили. Испуганный, Роман поспешил в ванную, умыл лицо и за- клеил порез пластырем. Захватил свой стакан и вышел в фойе. Посетителем оказалась маленькая черная женщина, одетая в темный плащ, со значком в руках.

Ты Роман Годфри? – спросила она.

Да, – подтвердил он.

У тебя кровь, – сказала она.

Неудачно побрился.

Позволь взгляну.

Все в порядке, – ответил он.

Стой спокойно.

Она отклеила пластырь, тут же отметив про себя, что порез поверхностный и нанесен самостоятельно. То, что мальчик был опьянен и его сердце разбито, делало его неосмотрительно беззащитным для ее целей. Она сказала ему держать рану в чистоте, и что она не смертельна. Затем, представилась, но, очевидно, в этом не было необходи- мости.

Ты знаешь кто я? – спросила она.

Вы собаколов – ответил он.

Можно узнать откуда ты это знаешь?

Маленький городок.

Твоя мама сейчас дома?

Нет.

Она скоро будет?

Он пожал плечами.

А сестра?

Моя сестра не выходит наружу.

Как думаешь, можно мне с ней поговорить?

Она не разговаривает.

Это ничего, я просто поздороваюсь. Если ты не против.

Зачем вы хотите видеть Шелли?

Может мне стоит вернуться, когда твоя мама будет дома?

Этот блеф превзошел подозрения парня: он не мог добросовестно сделать ответ- ственный выбор.

Роман проводил ее вверх по лестнице, и она резко остановилась в коридоре вто- рого этажа.

Это твоя дверь? – спросила она.

Ага.

Что это? – она указывала на крест и змею.

Это из видеоигры, к чему вопрос?

Просто выглядит очень знакомо.

Они продолжили путь на чердак. Дверь была закрыта, из-за нее раздавались мяг- кие звуки струнной музыки. Он постучал и спросил:

Шелли, у нас посетитель, который хочет встретиться с тобой.

Чоссер отметила, как смягчился его голос. Некоторые вещи для него священны.

Образовалась пауза, затем послышался громкий скрипучий звук, а за ним несколько медленных тяжелых шагов. Ручка повернулась, дверь приоткрылась, Роман толкнул ее и вошел. Чоссер за ним. Музыка играла на компьютере; на экране был плотный текст научной статьи по биомиметике. Роман отступил в сторону, его сестра предстала перед ней.

Доктор Чоссер была знаменита своим умением сдерживать определенные физи- ологические реакции – ее слава в пределах отделения ее Корпуса резко возросла после одной ночи покера, когда она выиграла банк с флеш-роялем на руках, не проронив ни слова, и первому мужу, который больше не сможет слышать «Я люблю тебя» от жен- щин, не вздрагивая. Но сейчас ей потребовался весь ее талант, чтобы не вскрикнуть, когда она увидела посреди комнаты слона: руки, как перчатки с руками внутри нервно дергают складки платья, грубое лицо с глазами, яркими, чистыми и очень печальными.

Это доктор Чоссер, – сказал Роман. – Она тут, чтобы отщипнуть кусочек от варгуль- фа.

Она, повернувшись от девушки к парню:

Простите?

И теперь она увидела – он стоял там не случайно: стратегически поместил себя, чтобы скрыть мольберт, но края рисунка не вызывали сомнений. Уроборос.

Она повернулась назад к Шелли и с улыбкой произнесла:

Не хочу быть грубой, милая, но, думаю, мне нужно пообщаться с твоим братом с гла-

зу на глаз.

Звук, словно тысячи мягких пальцев колотят по крыше чердака: начался дождь.

Роман и Чоссер спустились в гостиную и сели. Она превратила свои глаза в скальпели и резала ими его на сотни маленьких кусочков.

И? – сказал он с плохо скрываемой ненавистью.

Она продолжала смотреть на него, он отпил из стакана, ему дискомфортно.

Роман, я хочу задать тебе несколько вопросов – начала она. – Но, прежде чем мы нач- нем, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Я хочу, чтобы ты подумал, каким чело- веком ты хочешь быть. Я тут, потому что пострадали люди, и чем честнее ты будешь со мной, тем больше это поможешь мне что-то с этим сделать. Хочу, чтобы ты подумал об этом немного, хорошо?

Роман посмотрел вниз на стакан в своих руках. Он поставил его на кофейный столик и кивнул.

Какая у тебя связь с Питером Руманчеком?

Мы… веселимя вместе.

Есть еще что-нибудь, что ты хочешь рассказать мне о ваших отношениях?

Роман молчал.

Питер верит, что он оборотень?

Нет, – ответил Роман. – Так просто о нем болтают люди.

Есть мысли, почему они так о нем говорят?

Они боятся его. Вам бы послушать, что они о нас говорят. Думаю, вы уже слышали.

У них есть причины бояться?

Нет. Питер никого и никогда не обидит.

Почему ты пошел на место первого убийства?

На какое-то время слова повисли в воздухе, как колечко дыма, прежде чем испа- риться. «Убийство».

Я следовал за Питером.

А что там делал Питер?

Просто любопытствовал.

Вы выкопали Лизу Уиллоуби?

Нет.

Она залезла в карман пальто и вынула значок, положив его лицевой стороной на столик.

Вы выкопали Лизу Уиллоуби?

Я же сказал, это не мы – ответил Роман.

Она посмотрела на него.

Да, – вздохнул он. – Это мы.

Зачем?

Это был ритуал или типа того. Какие-то цыганские штуки. Не знаю. Точно не осквер- нение.

Тогда что?

Питер… думал, что сможет ей помочь.

Она мертва.

Питер танцует под собственный ритм, – ответил Роман.

Наверху ты использовал слово варгульф. Почему ты сказал это слово?

Потому что не хотел, чтобы вы тревожили сестру.

Почему ты думаешь, что я бы потревожила твою сестру?

Я не хочу, чтобы вы подумали, что она варгульф.

Когда ты используешь это слово, что ты думаешь оно значит?

Он посмотрел вниз и разгладил свои и без того гладкие лацканы.

Это что-то типа болезни, – сказал он. – Как… голод без аппетита.

Она была ошеломлена.

Откуда ты узнал это слово?

Не знаю.

Откуда ты узнал это слово? – повторила она.

От Питера.

Можешь что-нибудь рассказать об эксперименте в Институте Биомедицинских Техно- логий Годфри, под названием «Уроборос»?

Я знаю, что этот символ что-то значит. То есть, все символы, конечно же, что-то зна- чат, но этот значит что-то – я не знаю, что что-то… случится.

Он поднял стакан, отпил и поставил на место. Но потом снова потянулся и под- нял его. Кольцо от конденсата, образовавшееся в том месте, куда он в первый раз по- ставил стакан, объединилось с кольцом, от второго раза и изобразив на столике знак бесконечности.

Иногда я вижу всякие вещи, – сказал он.

Она кивнула.

Не знаете что это значит? – спросил он.

Она рассматривала парня: нарциссичный, нестабильный, сверхчувствительный, наследник огромной компании, выросший без должного родительского контроля, с проблемами злоупотребления психоактивными веществами и гомоэротической тенден- цией – было бы странно, если бы он не видел «всякие вещи».

Я не могу знать, что они значат для тебя, – ответила она.

Он сгорбился и провел пальцем вверх и вниз по запотевшему стакану.

Я могу вам помочь, – сказал он.

Твое сотрудничество очень полезно.

Я могу больше. Белая Башня. Уроборос – я могу выяснить что это. Мой отец постро- ил это место. Мое имя Годфри.

Имя, это просто имя, – сказала она.

Он немного засомневался.

Хорошо, что ты хочешь помочь, – произнесла она. – Это здорово. Но ты не можешь.

Она наблюдала за его неумелыми попытками утаить насколько глубок его порез и насколько интимна его боль. Нет нужды ранить его сердце, пока.

Почему нет? – спросил он.

Она посмотрела в его влажные глаза с неподдельным состраданием. Она знала, что ему необходимо услышать, первый и фундаментальный принцип, на котором ба- зируется вся е остальная подготовка, хотя маловероятно, что мальчик готов был услы- шать больше, чем она в годы своей вербовки, когда битва важнее понимания за что она ведется. Подростки. Как же она благодарна, что предназначена для чего-то другого –

не материнства.

Бог не хочет, чтобы ты был счастлив, он хочет, чтобы ты был сильным, – сказала она.

Первоначальный ответ Романа должен был вонзить отравленный зубец прямо

в сердце этого высокопарного высказывания, но его язык застыл неподвижно, неожи-

данно став неуверенным: это самое дерьмовое промывание мозгов или самая важная вещь, которую он когда-либо слышал.

Она потянулась за своим значком. Оставаться здесь больше нет смысла: кроме боли, тут ничего не откопать.

Роман, не представишь ли наших гостей?

Она оба обернулись, чтобы увидеть маму мальчика у входа, держащую пакет с продуктами. Чоссер выглянула в окно и увидела черный пикап. Еще минуту назад

его там не было, его силуэт омываемый дождем, придавал сходство с неким древним монолитом. Мать стояла в белом велюровом спортивном костюме и солнцезащитных очках – абсолютно сухих.

Могу я спросить о цели вашего визита? – вежливо поинтересовалась она.

-Есть определенные нестыковки в моем расследовании, – ответила Чоссер. – просто расставляю точки над «и».

Больше ни слова, – сказала Оливия. – Мы, конечно же, очень рады предложить все, чтобы вам ни понадобилось в расследовании. Все, что угодно. Могу я предложить вам чая или, возможно, бренди? Снаружи сейчас не слишком приятно.

Чоссер не могла представить себе более угрожающие климатические условия, чем улыбка, с которой эта леди предлагала ей остаться в Доме Годфри. Чоссер извини- лась и взглянула на Романа, и это взгляд отчасти был мольбой.

Когда они остались наедине, Оливия взяла стакан Романа и отпила. Ее глаза опу- стились вниз, на мокрые круги на столике, которые она вытерла своим рукавом.

Знаешь, – сказала она, – в этом доме всегда есть подставки.

Он пробурчал извинения.

Что с твоим лицом?

Просто царапина.

Она грустно улыбнулась.

Глупая обезьянка.

В этот момент зазвонил его телефон, он ушел в соседнюю комнату и ответил.

Мари в истерике, – сказал ему доктор Годфри. – А у меня тут просто цирк, и нет шан- са пока вырваться. Есть идеи, куда могла подеваться Лета?

Он встал у окна, глядя наружу на дождь и деревья.

Да, – ответил Роман. – У меня есть догадка.

***

Ты приятно пахнешь, – сказала Лета. – Чем-то сладким, как щеночек.

Она сидела верхом на нем на диване, его рубашка снята, но они все равно были еще одеты. Он провел своим пальцем вниз по ее руке.

Она вздрогнула и, улыбнувшись, сказала:

Гусиная кожа.

Ее палец проследовал вниз по волосам на его груди к его животу, на который она положила ладонь. Его живот был волосатый и выпуклый, как стакан, наполненный до краев.

Расскажи мне каково быть цыганом, – попросила она.

Почему никто не замечает, что я еще на половину Итальянец? – удивился Питер.

Точно, но всем наплевать! – сказала она в ответ.

Питер задумался об этом.

Однажды, Николай поймал фею.

В смысле фею?

Он был раздосадован.

В прямом. Фею. Какой еще тут может быть смысл? – Он привстал. – Одной летней ночью я был у него дома, мне было восемь или девять, и Ник сказал, что хочет мне что-то показать, выключил свет и дал мне банку с маленьким светлым пятном внутри.

Я сказал, «Ник, это светящийся жук». А он ответил: «Приглядись получше». Так что я пригляделся и это был не светящийся жук, там был человечек, девочка, не выше ногот- ка, с крыльями, как у стрекозы. И она светилась.

Во что она была одета?

Питер вскинул брови.

Я сказал, «Ебать, Ник, где ты нашел ее?» и он ответил, что она просто летала рядом с лампой на крыльце вместе с молью. Сначала он попытался поймать ее руками, но она ужалила его.

Феи жалят?

Смеешься что ли? Феи страшнее даже ебанных пчел.

Эта новость удивила ее.

Что ты с ней сделал?

Держал у себя какое-то время.

И чем ты ее кормил?

Мухами.

Она возмутилась:

Милые феи не едят мух!

Конечно едят. Ловят их прямо в полете и разрывают на части. Зрелище получше, чем тарантул, охотящийся на сверчков.

Она задумалась.

Что с ней случилось?

Она умерла. Они не живут долго в заключении. В один день на дне банке просто лежала худая, бледная старуха. Ее крылья отпали. Сначала я подумал что она просто спит, потому легонько встряхнул банку. Она была определенно мертва.

Ты не хлопнул в ладоши? Он взглянул на нее.

Ну, это же фея, – сказала она. – Они волшебные.

Питер философично пожал плечами.

Смерть – вот блядское волшебство, – сказал он.

Лета молчала. Затем резко приблизилась и зависла над ним, лицом к лицу.

Прости, но такие вещи мне не по душе.

Он стянул через голову ее футболку, отбросив к своей, покусывая ее язык, кон- центрировался на снятии лифчика. Ее груди свободно выпали из него, по их краям следы полос на коже, от узкой ткани. Она сделала облегченный выдох. Питер провел своей рукой по ее животу.

Ты серьезно?! – улыбнулась она.

Она переместила его руки на свою грудь, положив свои на его и немного сжав. Удовлетворенно выдохнула. Питер рассматривал этот дар – свои руки на ее опухших грудях – с двойственным чувством.

Ты должна знать, я не очень подхожу для отношений, – сказал он.

Она удивленно посмотрела на потолок.

Скажи мне, как такой большой, волосатый идиот, может так хорошо пахнуть?

Я хотел сказать, то о чем ты говоришь это большое дело и все такое, – сказал Питер.

Ебля? – спросила она.

Для молодого человека, который посвятил предсказуемое количество душевных ресурсов на то кого и как он хотел бы трахнуть, ему не нравилось, что она употребляет это слово. Оно не создано для девушек, и ему было не по себе.

Она сидела на нем верхом и наслаждалась его дискомфортом. Она могла назвать точный момент, когда решила, что Питер переспит с ней сегодня, и он был этим утром, когда примеряла и отбрасывала в сторону многочисленное нижнее белье, поняла, что делает это только из-за него и если он вынуждает ее делать такое, то ему лучше выпол- нить свою часть сделки.

Но что касается ее девственности. По ее мнению причина, почему в большин- стве случаев девушки хранят девственность, кроется в их желании чувствовать себя особенными, а ни какими-то старыми шлюхами. Лета никогда не считала подобные доводы за собственную мотивацию. Она рассматривала это верхом тупости, когда

кто-то относился к этому «не выбору», как к некой разновидности достижений и если девушка хочет иметь секс с кучкой парней или кучу секса с одним парнем и это делает ее счастливой, что может быть в этом плохого? Что плохого в желании того, что делает тебя счастливой? Потому она сказала себе, что когда она встретит человека, которому очень-очень захочет показаться без одежды, чтож тогда ставки сделаны; она просто ждала, когда почувствует это.

Лета не знала правильно ли иметь секс с Питером Руманчеком; но не могла най- ти доводов почему бы и нет. Но затем случилось нечто. Ангел, с нимбом, подарил ей чудо и после этого, нельзя больше врать себе, правильное отменяется. И если уж быть честной с собой, Лета желала дать познать себя без одежды нескольким парням – она хотела чувствовать их дыхание на своей коже и держать их пенисы в руке, но то, что ее по настоящему сдерживало, была идея «не выбора» переходящая в некое достижение, понимания что она особенная, а не просто какая-то шлюха. Это больше не приемлемо; врать самой себе, не та опция в мире, что оставляет за собой благо.

***

Роман смотрел.

Струи дождя стекали по стеклу, и Роман видел их обоих внутри. Они были на диване. Она лежала снизу, он был на ней. Ее рука раскрыта и его пальцы лежат между ее. Роман стоял в кустах с прилипшими ко лбу волосами и мертвыми, опущенными руками и смотрел. Питер подсуну под нее свою руку и начал ласкать клитор, ее рот издал стон, его волосы упали на ее лицо и ее рот закрылся. Она сосала их. Сосала его блядские крысиные волосы. Дождь бил по земле под его ногами, как тысяча булавок, падающих на стальной лист.

Роман отвернулся и пошел назад, к своей машине. Его влажная одежда прилипа- ла к коже, он старался стереть дождевые полоски с лобового стекла дворниками – без- результатно – они собирались вновь. Ничего кроме высшей меры беспорядка. Вот что это было.

Тени, танцевавшие в уголках его глаз, теперь собрались вместе в безжалост- но-черном милосердии.

***

Стены окрасились белым с новым блеском молнии, мир словно разрывается на части. Эшли Валентайн вскрикнула, когда погас свет. Ее сердце подпрыгнуло в темно- те, и она засмеялась. Мы не можем знать смеемся ли мы над собой за наши глупости или чтобы забыть, что мы не глупы и, чтобы убедить самих себя, что мы все еще здесь.

Как и во множестве случаев, скорее всего из-за того и другого вместе. Эшли подошла к окну и выглянула наружу, проверить, кто еще остался без света. Весь квартал был во тьме, потому у нее заняло некоторое время заметить странную фигуру во дворе. Чело-

век. Мужчина. Странный мужчина стоял у нее во дворе, не двигаясь. Ее сердце екнуло, но в этот раз она не издала ни звука. Ее родителей не было дома и не будет дома еще долго. Она потянулась к своему телефону, не в силах отвести глаз с человека под дож- дем и его странной спокойности. Начала набирать полицию, когда заметила машину –

«Ягуар». Она захлопнула телефон и, спустившись вниз, открыла входную верь.

Роман? – позвала она.

Сначала она подумала, что он ее даже не заметил; он оставался совершенно не- подвижным как какой-нибудь садовый гном. Но затем он повернул к ней лицо и сказал:

Нет света.

Роман, ты в порядке?

Он выставил свои ладони и смотрел, как сквозь пальцы сочится дождь.

Просто дождь, – ответил он.

Роман, я думаю тебе лучше зайти.

Он не отказался, но и не двинулся с места, и тогда она протянула к нему свою руку. Послышался глубокий раскат грома. Он взял ее руку, и она провела его наверх, в ванную, дав ему свое розовое кимоно фирмы «Секреты Виктории».

Тебе должно пойти, – сообщила она.

Он вручил ей свою мокрую одежду через дверь, она развесила ее на сушилке, затем зажгла несколько свечей в комнате. Когда он вошел, она прижала ладонь ко рту, стараясь сдержать смех - эта детская розовость и его бледность, смешное сочетание.

Сюда, – сказала она. Она усадила его на свою кровать и обернула его плечи пледом, сама же села в кресло-качалку и смотрела на него. Он здесь, Роман Годфри, полуразде- тый на ее постели. Ее сердце билось, щелкая, как желатиновое.

Не то чтобы она хотела Романа. Он был не просто худшим типом тщеславного придурка, но по-настоящему больным идиотом, одним из тех, кто может подойти к вам на танцах и обернуть вас в корсаж из туалетной бумаги – что он и сделал в девятом классе – и она всегда гордилась собой за иммунитет к необъяснимой привлекательно- сти, производимой им на других девушек. Но вот он перед ней. Это бедное промокшее создание, отрешенно смотрящее на пламя свечи – и даже если у тебя есть абсолютный иммунитет к чарам – и Роману Годфри, как твое сердце не может не трепетать от жало- сти к нему сейчас? Что за неудачник!

Что с тобой? – спросила она.

Он опустил голову, чтобы не встретиться с ней глазами. Свеча вырисовывала строгие геометрические линии на его лице. Она заметила красный подтек из-под пла-

стыря на его щеке.

Роман, что случилось?

Он смотрел, не мигая и его щеки блестели, потому что он плакал.

Все в порядке, – сказала она. – В порядке, эй. – Она подошла и присела рядом с ним, взяв его за руку.

Эй, – отозвался он, не поднимая головы.

Почему бы тебе не рассказать мне обо всем? – продолжила она. – Может тебе нужно выговориться кому-то?

Он закрыл свои глаза и опустил лицо на жесткий, уродливый кулак. Затем рас- слабил его.

Роман, – позвала она.

Я урод, – сказал он.

Что?

Я урод. Я уродливый человек.

Роман! – запротестовала она.

Во мне есть уродство, и это невозможно любить.

Он вынул свою руку из ее, закрыл лицо ладонями и заплакал. Покрывало спало и его лопатки, рельефно проступая через халат, поднимались вверх и вниз, словно он пытался летать.

***

Довольно скоро одни вещи сменились другими, и Роман взял одну руку Эшли и прижал ее к деревянной решетке кровати, рядом со второй. Он вытянул пояс из кимо- но, в который до сих пор был одет и связал им ее запястья сложным и видимо часто практикуемым узлом. Она сказала, что он сошел с ума. Он поцеловал ее чуть выше линии трусиков, и в своем мозгу она произнесла: Наконец-то… Тут же скомандовав разуму заткнуться.

Он стянул ее трусы. Ее сердце колотилось, и грудь часто поднималась, но где

бы он ни выучил узел, он был не для представления – сопротивление делало его лишь туже. Он встал на колени над ней, халат распахнулся, обнажив его торс, похожий на плетеную веревку. Он раздвинул ее ноги и опустил между ними голову. Изголовье кровати закачалось. Через несколько минут он остановился, приподнялся, и она почув- ствовала его дыхание.

Твой черед, – сказала она.

Он посмотрел на нее. Было что-то детское во влажности на его лице, и вместе с растрепанными светлыми волосами его облик походил на херувима эпохи Возрожде- ния.

Твоя очередь, – повторила она.

Он поднялся и снял с себя трусы. Ее язык задрожал от его твердости.

Развяжи меня, – попросила она.

Роман проигнорировал ее и, взяв за голени, перевернул ее, но поскольку ее руки были связаны, она не смогла сделать это полностью и в итоге лежала с ногами скрещенными, как ножницы, и неожиданно все изменилось. Эшли слышала истории девушек, попавших в такие ситуации и передумавшие, что делало их жертвами даль-

нейших событий, будто это так работает: ты заходишь так далеко, и в тебе что-то пере-

ключается, и уже не винишь себя за то, что ты маленькая шлюшка, жаждавшая член. Но теперь она поняла: это все не так. На самом деле ты не меняешь свое решение, то, что меняется, это твое тело, говорящее что правильно, а что нет, и до сего момента она не подразумевала, что подобные вещи могут резко начать казаться столь неправильны- ми. Она начала бороться с узлом, но он держал ее крепко.

Роман! – сказала она.

Чувство присутствия исчезло с его лица, его зеленые глаза были окнами в ничто.

Они были как ртуть.

Роман, пожалуйста, развяжи меня, – попросила Эшли. – Мне это не нравится, Роман.

Он, крепко зажав ее бедра, надавил и вошел в нее. Она была очень влажная от собственных выделений и его слюны, и было нечто уникально ужасное в легкости его насилия.

Роман! Роман, хватит. – Сказала она в надежде, что он просто увлекся, как иногда это свойственно парням. Но в его глазах она увидела другое: что-то ушло из них, и она не знала куда.

Он двигал своими бедрами быстро и сильно. Она попыталась скрестить ноги, поме- шать ему, но он твердо держал их своими руками.

Роман, хватит!

Самое страшное, что он хотя бы мог выглядеть, будто ему хочется этого. Часть ее не ощущала связи происходящего с ее телом с насилием, лишь, шатающаяся в такт, спин- ка кровати напоминала ей об этом. Она была слишком напугана, чтобы говорить, но слышала свои мольбы, слышала свой плач и всхлипы и звучала именно как истеричная девка, которая сама себя бьет или режет или что-то еще. Она приказала телу замолчать. Как бы он не желал от нее другого, он не получит ее страданий.

Но ее тело не хотело сотрудничать. Она слышала, как оно продолжает бороться и ума- лять его и отказываться принять, что позволить этому продолжиться, пока все само не закончится – лучшая идея. Оно отказывалось принимать такое обращение с плотью. И она смирилась: ее глупое тело не так уж и ошибается.

Затем Роман остановился. Он наклонился и приблизил свое лицо к ее. Он смотрел ей в глаза. Его глаза были окнами в ничто. А затем в них не стало окон, осталось только ничто.

Ты хочешь, – сказал он.

После этого она снова почувствовала себя, ощутила себя в этой комнате, в этой крова- ти, трахающейся с Романом. Худой, выделяющиеся на его шее и руках вены, кимоно, развивающееся эфирным призраком позади него – и она хотела больше, чем уже полу- ченное могло ее удовлетворить.

Он посмотрел в ее глаза и приказал сказать ему, что он урод – она подчинилась. Заста- вил повторять ее снова и снова. И каждый раз ему было больно от ее слов. Он смотрел в ее глаза.

Кончи, – сказал он.

Она вскрикнула одновременно с тем, как эта команда прошла по самым потаенным и скрытым уголкам ее тела.

***

Роман взял свою одежду и вернулся в комнату, начав работать с узлом, ослаблять

его и освобождать ее. Он натянул на ее ноги трусики, а после и пижамные штаны. Он поднял ее руки и через голову надел на нее футболку. Подтянул ее плед, укрыв ее до подбородка, и взял ее за руку.

Он смотрел в ее глаза.

- Меня тут никогда не было, – сказал он. – Представь себе что-то хорошее.

Ты Не На Твердой Земле

Воздух был влажным и пах грязью, и яркое солнце пело вылезших на поверх- ность червей, заставляя Романа выбирать, куда ступать на подходе к Белой Башне. Он остановился и вынул немного кокаина из кармана своей куртки, в итоге чувствуя себя хорошо из-за безграничных возможностей, что дарило это новое утро. Вся эта черто- ва аккуратность шла вразрез с его генетической предрасположенностью, и если он и вынес какой-то урок из истории, величайшими убийцами всегда оказывались не те, на кого думали. Джейкоб Годфри однажды сказал, что единственное, что может зависеть от других людей – их воздействие на работу твоего желудочно-кишечного тракта, и никогда прежде Роман не понимал его слова так остро, как сейчас. Именно Годфри по- строили этот город, и только они могут спасти его от самого себя. Они ему не нужны. Они могут идти сосать друг другу хуи. Они ему больше не нужны. Он вдохнул кокаи- на каждой ноздрей. Солнце отражалось от одной стороны Башни и он поймал себя на том, что наблюдает за ним, свет бил ровно в его глаза и тень начала застилать разум…

Он встряхнул головой. Только не сейчас.

Чертова аккуратность, – сказал он, возобновив шаг.

Могут сосать друг у друга хуи, – произнес он.

Вошел в здание, стерильный воздух окутал его, и он с решимостью подошел к Приемной, где худощавый мужчина поднял на него глаза, оторвавшись от газеты с гороскопами.

Чем могу помочь? – спросил он.

Мне нужно увидеть доктора Прайса. – ответил Роман.

Доктор Прайс вас ждет? – поинтересовался мужчина.

Нет. Но мы увидимся с ним.

Могу я узнать цель вашего визита?

Роман, положив руки на стойку и наклонившись:

Как твое имя?

Мужчина сделал лицо говорящее: Боже, дай мне сил и ответил:

Мое имя…

Роман перебил его.

Да мне насрать. Мое имя Роман Годфри. И я здесь – увидеть доктора Прайса.

Мужчина затих, затем поднял трубку. Вот как тут все делается.

Ожидая, он водил уставшими ногами по полу. Свет ламп, как желейные рыбки, плавал по полу.

Эй, – сказал мужчина, привлекая его внимание. – Какой у тебя знак?

Овен – отозвался Роман.

Мужчина уставился в газету.

«Чувства будут обманчивы, как сны вещи. Вы не на твердой земле. Не смотрите вниз».

Это что, хайку? – спросил Роман.

Мужчина только принялся считать слоги, загибая пальцы, как доктор Прайс вы- шел из лифта и подошел к ним. Любое возмущение, которое он мог испытывать из-за того, что его прервали или от того, что тут делал парень независимо от своей матери, на стороне которой он был, как хирургический скальпель для общественных функций, где их влияние было ограничено рамками города, не было очевидно по его лицу.

Большой начальник, – с улыбкой сказал Прайс, здороваясь с ним за руку. – Вот так сюрприз. Что привело тебя к нам?

Роман, улыбнувшись в ответ:

Проект Уроборос.

Прайс, поджав губы, в замешательстве:

Чтож, не думал, что тебе это будет интересно.

Похоже, что стало, – ответил Роман.

Они смотрели друг на друга. Вошло несколько лаборантов и остановилось, на- блюдая за необычным отношением между лордом и вассалом. Наконец, Прайс пожал плечами и предложил Роману проследовать за ним. Он повел его в Лабораторию Гер- петологии и воссоздал то же представление, что и для Нормана Годфри.

Ой, подождите, нет, – сообщил лаборант. – Тут десятичное число.

Прайс обратив лицо к Роману, примирительно произнес:

Не самая волнующая минута, я полагаю, но надеюсь именно это ты и искал. Если хочешь, можем посмотреть на протезы – у нас есть рука робота, которую можно заста- вить играть в Ninrendo сигналами твоей мозговой деятельности.

Роман, не глядя на лаборанта, приказал:

Выйди вон.

Лаборант посмотрел на Прайса.

Ты что, только что попытался схватить меня за член? – спросил Роман у лаборанта.

Лаборант был встревожен.

Я прямо сейчас позвоню в службу защиты детей и скажу, что ты пытался потрогать меня за член, – сказал Роман.

Прайс кивнул лаборанту и тот вышел.

Твой отец был таким же жестким, – любезно произнес Прайс.

Покажи мне то, ради чего я пришел, – велел Роман. – Проект Уроборос. Настоящий проект. Он под землей и я хочу, чтобы ты отвел меня туда.

Прайс, рассмеявшись:

Если здесь есть какой-то секретный подземный эксперимент, уверен, я тоже хотел бы на него посмотреть.

Не смей блядь смеяться надо мной! – крикнул Роман.

Прайс перестал смеяться. Он предложил Роману присесть. Роман не сел. Они посмотрели друг другу в глаза.

Расслабься, – сказал Прайс.

С кем, по-твоему, ты говоришь, Йохан? – спросил Роман. До этого он никогда не называл доктора Прайса по имени. Ему нравился сегодняшний день. Вчера и каждый день до этого, он позволял этим тупым пидорам заказывать музыку, но посмотрите кто сейчас воин.

Прайс вынул ручку из нагрудного кармана и начал крутить ее между пальцев.

Конечно, – сказал он. – Нет ничего, более приводящего в бешенство, чем выслуши- вать угрозы от мальчика, коим ты был, но не от мужчины, которым ты стал. Итак. Что

я могу для вас сделать, молодой человек?

Не думал, что мне нужно повторяться, – ответил он.

Есть, однако, сложность в том,что ты пытаешься влезть в обувь своего отца, – сказал Прайс. – Точнее, несколько, которые будут преследовать тебя вплоть до твоей смерти. По моему опыту…

Разве я сказал тебе: «Разговаривай со мной, как с маленькой пизденкой»? – властно спросил Роман. Его зрачки горели нетерпением и чернотой.

Он пристально посмотрел в глаза Прайса.

Расскажи мне… – приказал он.

Прайс щелкнул ручкой три раза подряд. кликкликклик. Это полностью уничтожи- ло сфокусированность Романа. Три. Атональные, ассиметричные, аморальные. Лю- бимый номер неудачи, он ассоциировался с дьявольскими уловками. Роман бормотал, пытаясь избавиться от этого наваждения, переместить его в темное место.

Прайс ждал.

Роман потряс головой, восстановился, взглянул в глаза Прайсу с новой силой.

Расскажи мне…

кликкликклик

Роман забормотал снова и затем стал спокоен и удивительно тих. Прайс, теперь озабоченно глядя на него спросил:

Может стакан воды?

Роман быстро заморгал и уставился на него, желая переместить всю ярость в фокус на его глазах.

Расскажи мне…

кликкликклик

ЧЕРТПОБЕРИ! – неразборчиво вскричал Роман и, вырвав ручку из рук Прайса, швы- рнул ее через всю комнату. Она тихо отскочила от клетки, заставив ее жителя, вяло поднять голову, понять, что не происходит ничего интересного, и вернуться к своей медитации

Роман упал в кресло, ранее предлагаемое ему, и повернулся на нем, глядя в дру- гую сторону от Прайса. Его глаза наполнились бесполезной влагой, и щелчки отдава- лись эхом в мозгу, как капли воды, падающие в пропасть, на дне которой озеро.

Прайс подошел к нему сзади и нежно массировал шею парня.

Шаг за шагом, – сказал он.

Роман дышал и позволил усталости высвободиться под нежным нажимом рук позади него; он просрал слишком много достоинства, потому не оставалось ничего, кроме как подчиниться.

По моему опыту, – сказал Прайс, словно его и вовсе никогда не перебивали – быть человеком содержит в своей основе принятие того, как мало мы получаем из того что хотим, именно тога, когда мы этого хотим.

***

Снаружи, Роман шел вниз, прогуливаясь. Плечи сжаты, а щеки горели так, слов- но после пощечин, и настолько острым было его раздражение и смущение от произо- шедшего, что он почти, даже не задумываясь, чуть не упал с холма, занеся ногу над пустотой обрыва, он успел ее убрать в самый последний момент. Он потрясенно по-

смотрел вниз, едва избежав катастрофы.

Ебаный Питер! – крикнул он. – Ебаный Питер!

На следующем круге прогулки он заметил дождевого червя, облепленного чер- ными точками – муравьями – и, наступив на них ботинком, он возобновил свой шаг. кликкликклик

Роман обернулся вокруг, дико тараща глаза, но здесь никого не было.

Дыши, – приказал себе он. – Дыши.

Он почувствовал землю под ногами. Оно было тут. Он вынул свой коробок для мятных конфет, вытряхнул остаток кокаина на тыльную сторону ладони и резко вдох- нул его обеими ноздрями, испачкав его белым. Оно действительно тут. Он вытер нос рукавом куртки и продолжил идти.

кликкликклик

Роман застыл. Его кровь похолодела. О, нет. Оно добралось до него. Оно забра- лось в него и, используя маленькое долото, оно кликкликклик кликкликклик кликклик- клик работало над ним. Оно работало с какой-то целью. Оно хотело чего-то.

Роман захныкал. Он закрыл руками лицо. Он не знал его ли это собственные руки или уже чьи-то другие. Темные. Он не знал что здесь и откуда оно взялось, из какого темного места, оградиться от которого так отчаянно он желал.

- Пожалуйста, – молил Роман.

кликкликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик клик кликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик клик- кликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик кликкликклик клик- кликклик КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИК- КЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИК- КЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИК- КЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИККЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК КЛИККЛИККЛИК

И затем снова воцарилась тишина, и граница между Романом и темным местом ис- чезла прочь, его глаза обернулись назад и он увидел другую сторону, он четко увидел нечто, что однажды знал, самое запрещенное из того, что можно знать, то, что Френсис Пульман увидел, когда заглянул в его глаза. То, что уже произошло, но еще не случи- лось.

Роман закричал, его колени подкосились и он, крича, упал на лужайку, и земля вокруг него подогнулась, по форме идеальной окружности, теперь обрамляющей его, но он не заметил, как земля, став рельефной начала проваливаться, и он сам был про- глочен ямой.

***

Норман,

Забавно как можно смотреть на что-то тысячу раз и не видеть этого. Это случи- лось со мной впервые, когда я увидел слово «джентльмен» на печати и по какой-то причине действительно впервые увидел это. ДЖЕНТЛЬМЕН. Ох, подумал я, это мой брат. Джентльмен – это мой брат, Норман.

Но она не позволит этому существовать. Она вытащит на поверхность все

плохое в тебе, и когда ты обнаружишь, что это случилось, будет поздно, потому что она уже уничтожит все лучшее в тебе. Я мог видеть тот взгляд в твоих глазах, во время нашего последнего разговора, надеюсь, ты поймешь, насколько я серьезно имею это в виду:

Не позволяй ей уничтожить тебя.

Также, просто для факта, сначала я испробовал другой способ, но не удалось.

Она не позволила убить ее. Джей Ар

Уменьшение

Из архивов доктора Нормана Годфри: НГ: Как себя чувствуешь сегодня, Кристина?

КВ: Здесь очень мило. Чуть раньше я впервые прогулялась. Это была приятная прогул- ка, хотя всюду валялись ветки. Наверняка это последствия вчерашнего шторма. Мой дедушка назвал бы его пожирателем сараев.

НГ: Да, так и есть. Надеюсь, он тебя не расстроил.

КВ: О, я люблю штормы. Я могла бы сидеть и смотреть на него весь день. Для меня они, как триллеры, что читает моя бабушка. Никакой ценности, конечно, но кровь закипает в жилах и сжимается сердце! В такие моменты ничто не может сравниться с безопасностью, когда все вокруг ломается и бушует, понимаете?

НГ: Ты чувствуешь себя тут в безопасности?

КВ: Я хотела сказать, я не знаток психиатрических институтов, но тут, как на борту пиратского корабля. Шучу, я шучу. Но, да. Чувствую. Словно ничто не может достать тебя здесь.

НГ: …

КВ: Вообще-то, я его знала. НГ: Прости?

КВ: Вы думаете о нем. Об этом психе. Простите, я не должна называть его психом. Но он тоже был вашим пациентом, не так ли?

НГ: Да, он был.

КВ: Мои бабушка с дедушкой живут рядом с Киллдери парком, потому я часто его там видела. Думаю, я не должна была говорить, что ЗНАЮ его. У него была своя жизнь, родители и все остальное, а я не знаю ничего об этом. Кроме очевидного.

НГ: Очевидного?

КВ: Он видел, как он сделал это. Он видел Питера Руманчека пожирающего ту девуш- ку.

НГ: …

КВ: Доктор, вы в порядке, может вам выпить стакан воды?

***

Когда доктор Годфри вернулся с работы, его встретило характерное молчание.

Мари была на кухне, чистила столешницу, вокруг ее шеи и плеч кружились вихри напряженности. В прошлые времена он мог просто положить свои руки на ее плечи, и это сняло бы с нее любую нервозность. Тогда доброта их отношений существовала не только на публике, но и сама по себе, а темами их разговоров служило нечто большее, чем сегодняшние взаимные обвинения. Он стоял в дверях, она знала, что он там. В нем обострилось нехорошее предчувствие – не стоит ждать ничего хорошего от женщин

Годфри, выполняющих самостоятельно работу по дому, и он ждал с привычным фата- лизмом выплеска годами копившихся внутри обиды, разочарования, враждебности – о близящемся вселенском наказании. Потому что она все еще была влюблена в него.

Он посмотрел на лицо на двери холодильника. Цельное безглазое лицо, гоблин сделанный фирмой «Силли Питти». И он поддержал идею сводить Лету на ультразвук, потому что… потому что утратил последние силы сказать ей нет.

Она мне ничего не сказала, – наконец произнесла Мари. Она даже не повернулась к нему. – Она смотрела на меня, как на чертова инквизитора. Может тебе повезет боль- ше. Доктор.

Во время своего почти десятилетнего обучения медицине, ему никогда не при- ходило в голову, что гордый титул, которого он добьется по окончанию, когда-нибудь плюнут ему в лицо таким образом.

Он зашел в комнату Леты. Она полулежала в своей кровати и, делая домашнюю работу по математике, не подала виду, что обратила внимание на появление отца. В его голове появилась противная картинка, того «косматого цыгана» вытворяющего вся- кое с его дочерью. Такова участь мужчин: ты начинаешь жизнь желторотым птенцом, чтобы моргнуть и в одночасье превратиться в отца молодой девушки, которую трахает другой желторотый птенец.

Думаю я сбегу и присоединись к Кальвинистам, – сказал он.

Она проигнорировала его. В дни, когда он сам находился в возрасте ухаживаний, он не мог представить себе боли сильнее, чем отказ во внимании от собственной до- чери. Что усугублялось и другими причинами. Одним из наибольших факторов поя- вившегося в их доме раскола стало неместное восприятие происходящего Мари; с ее точки зрения между ними был заговор: ее муж и дочь объединились против нее. Так и было; они объединились, поскольку он делал все возможное, дабы поощрить это. Итак, выбора нет. Ему придется присоединиться к Мари, даже при риске оттолкнуть от себя дочь, дочь, которая смотрит на них с таким явным разочарованием. Если он хочет по- чинить хоть что-то, что в его силах, ему придется занять сторону ее матери. Войдя он закрыл дверь.

Я здесь не от мамы, – сказал он.

Она посмотрела на него, и он почувствовал, что, как знал, должно быть послед- ней вещью, которую ему допустимо сейчас ощущать: что победил. Но сейчас его та- лантам нужна фокусировка, нельзя отвлекаться. Он присел на край ее кровати и сделал вид, словно отпускает свою отцовскую сторону прочь, принимая профессиональный нейтралитет. Как факир, который глотая меч, передвигает свои внутренние органы. В мире возможны все.

Это был твой первый раз? – спросил он, и тихо добавил, – так сказать.

Да.

В этом нет ничего плохого, – сказал он. – Никогда не позволяй забивать себе голову, что это плохо.

Хорошо, – произнесла Лета.

Но… ты должна понимать нашу обеспокоенность. Смотри, милая… Все дело в не- знании. Ты должна понять, каково нам было не знать, где ты находишься.

Но, дело не в этом, – возразила она. – Все дело в Питере. И именно поэтому я никому не сказала где я. Потому что не хотела врать вам, но знала, что вы отреагируете именно так. По крайней мере, она точно.

Он скрыл удовольствие, от ее отношения к Мари.

Она такая же поверхностная, как все остальные, – сказала Лета. – То же самое с Ро- маном. Это подтверждение предвзятости. Она уже все решила, и будет видеть только то, что подтверждает ее правоту.

Я должен свериться со своими сводами родительских правил, но я не уверен, что тебе можно разбрасываться терминами о предвзятости – ответил он.

Пластиковая нить свернулась на ее одеяле и, вытянув ее, он позволил ей свер- нуться вновь.

И, – продолжил он, – я должен тебя спросить, как много ты знаешь об этом парне?

Он мог заметить, как это тронуло ее по глазам, в которых читалось практически физическое сопротивление.

Лета, я слышал кое-что, – сказал он. – И это кое-что чаще всего рассказывают именно о нем. Сейчас, я стараюсь оградить себя от преждевременных заключений, но у этого молодого человека довольно странная репутация.

Она молчала, и он не был уверен, что это признак проигранного сражения. Если есть какой-то способ обсудить все, не заставляя ее возненавидеть его? Если цена этому поражение, он это переживет.

Но затем она посмотрела на него, глаза словно стеклянные, и сказала:

Папа, я люблю его.

Он ничего не ответил. Его глаза остекленели тоже.

Люди видят, что хотят видеть, – продолжила Лета. – Они видят кого-то, как Питер, и он для них просто белый лист, на который можно изложить все, чего они боятся. Ты же знаешь какие бывают люди.

Он знал. Но также он знал маленькую девочку, говорившую с ним ранее с незем- ным авторитетом, что, скорее всего, было признаком ее безумия.

Он положил руку на кровать. Она положила свою сверху. Они молчали. Открылась дверь и вошла Мари. Вторжение, вот на что это было похоже. Воз-

никло ощущение, что кто-то вторгся на частную собственность их приватности. Он надеялся, что Лета не уберет свою руку и она не убрала. Итак…

Звонила Оливия, – сказала Мари.

Итак, вот в чем было дело. Он знал, что последует дальше, что ждало его все эти дурацкие годы, но несмотря на неизбежный рок, которого он ждал, он казался все еще не готовым встретиться с этим лицом к лицу, но окрыленным. Окрыленным, потому что это было не в его собственных силах покинуть ее.

Он держал руку дочери и ждал, когда это произойдет.

Роман в коме, – добавила Мари.

***

Роман находился на чердаке Дома Годфри. Прайс сказал Оливии, что его ЭКГ стабильно, но он сильно настаивает не переводить его домой. Этот совет был проигно- рирован. Шелли настояла на том, что хочет, чтобы он был с ней на чердаке, и получила согласие матери. Шелли сама перенесла туда его кровать. И теперь он лежал на ней

в больничном одеянии. Они стояли подле него, Годфри и Оливия и девочки. Годфри посмотрел на парня, племянник лежал перед ним, но в нем отсутствовало присутствие, которое отличало его от простого спящего человека, воспоминания и запахи этого чер-

дака, так знакомые с детства, мешали ему дышать полной грудью и он попросил Оли- вию спуститься с ним вниз. Девочки остались. Лета взглянула вверх на Шелли. Глаза Шелли были озабоченно вытаращены и казались такими же твердыми, как кварц. Лета обхватила руками талию Шелли. Ее руки не смогли сцепиться сзади.

Годфри и Оливия стояли в патио. Свет датчиков движения отбрасывал от них на лужайку худощавые тени.

Ему нужно быть в больнице, ты это понимаешь? – спросил он.

Он останется здесь, – твердо заявила она.

Годфри посмотрел на вытянутого мужчину – свою тень на траве. Он говорил ей однажды, очень давно, что он без промедления заберет от нее детей, если ему только покажется, что на то есть причина. Но в данных обстоятельствах, где вмешательство полностью оправдано, он не испытывал никаких иллюзий насчет своей совести не ис- полнять свое обещание.

Как это произошло?

-Передозировка. Он был под ними и устроил сцену в Институте.

Почему он был там? – спросил Норман.

Я не знаю.

Он нажал пальцем на вершину пирамидки, украшающей конец перил.

Оливия, скажи мне правду, – сказал он. – Ты что-нибудь знаешь о проекте Уроборос?

Я говорила тебе, я не знаю ничего о том, что там происходит, лучше тебя. Это имеет какое-то отношение к Роману?

Почему он был там? – повторил Годфри. – Там что-то произошло, ты не можешь дей- ствовать, словно это не так.

Она повернулась к нему и посмотрела с отсутствующим, что было по его опыту для нее непривычно, взглядом. В ее глазах полнейшая пустота.

Норман, последнее, что меня сейчас заботит это действовать, – ответила она.

Она прикурила сигарету. Свет датчиков ушел в другом направлении. Огонек ее сигареты осветил слезы на ее щеках.

Лив, – сказал он. Он не называл ее этим вопиющим омофоном очень долгое время.

Лив, Лив, Лив, – произнес он, качая головой.

***

Этой ночью, после полуночи, зазвонил телефон Годфри.

Здравствуй, – ответил он, а затем, – о, ради Бога… – и потом - нет-нет, я уже еду. Он положил трубку, повернулся к Мари и начал свое оправдание, но не закон-

чил; это было излишне. Ее безразличие насчет его неожиданного бегства из их постели вызвало в нем болезненный импульс, желание закончить его. Он завис над ней, сжав

ее руку, и сказал, что вернется так скоро, как сможет. Она показала ему, что нет нужды пытаться говорить правдивее, чем есть на самом деле.

Реабилитированный, он второй раз за день поехал к Дому Годфри и залез в дру- гую постель, после чего началась его активность с Оливией, которой не было долгие годы, с тех пор как последний раз он называл ее сокращенным именем. Они спали вме- сте. Фраза, которую он никак не мог понять, в качестве эвфемизма для секса, словно слово трахаться, несло в себе больше сложностей и последствий.

Через несколько часов, он неожиданно проснулся, ощущая животную сконфу-

женность от нахождения не в той постели. Сейчас он лежал один, и быстро сориенти- ровавшись в пространстве заметил ее сидящей на подоконнике. Она была обнаженной, одна нога закинута на другую и шепот сигаретного дыма кружился над ее головой.

Потерянная в собственных мыслях. Мыслях о мире, где такие вещи могут случиться с нашими детьми и мы ничем не сможем им помочь.

***

Питер и Лета доедали свой ланч в кафетерии, когда он почувствовал приближе- ние этого. Он заметил некую нервную энергию, исходящую от нее, отчетливое женское напряжение, если высвободить которое, никто не спасется. Он ощущал это своей Свад- хистаной. Прошла уже неделя. Роман был все еще без сознания и Питер не делал ниче- го в их расследовании. Он вообще ничего не делал; он знал, что битва близится, но не знал какие формы и облики примут последствия, если он продолжит пытаться нащу- пать что-то. Сейчас, единственное верное решение было принимать вещи такими, как они есть, и не влезать в какие-либо сложности. Сейчас, он занимался только этим. Но то, каким образом Лета ковыряла ложкой свой йогурт, означало, что, что бы ни было у нее на уме, скоро это станет и его заботой.

Вау, твои серьги подобраны к кошельку? – сказал Питер. Как правило, по его наблю- дениям, модные решения девушек всегда были направлены на определенные диверси- онные цели.

Я хочу, чтобы ты пришел ко мне на обед, – произнесла она.

Питер молчал.

Это очень важно для них, – продолжила она. – это… очень важно для меня.

Питер приказал своему внутреннему взору представить, как заходит солнце, рас- текаясь медом по осенней траве, тихий бегущий поток, обвивающий круглые речные камни и первые серебристые лучи новой луны. Итак, мы дошли до «Этого». И разве это не тот самый разговор, который ведет к парню и обязательствам и другим словам, на которые у него была аллергия. Девчонки. Как только вы повторно настаиваете на вполне разумных границах, они повторно напирают на вас со всей мощью бульдозера. А вся ирония в том, что это еще мужчин считают видом охотников.

Она выжидающе смотрела на него. Ожидая десять миллионов вещей, которые могут крутиться в девичьей голове, чтобы ожидать. Очевидно, он позволил зайти все- му этому слишком далеко. Очевидно, если он скажет ей «Мне нужно немного личной свободы», она вместо этого услышит звон свадебных колоколов. Он знал, как с этим справиться. Как говорил Николай: «в девяти из десяти раз, когда женщина заставляет болеть твой живот, решением служит взять ее домой и заняться сексом». Так и было. Он так и поступит, просто возьмет ее домой и займется сексом, как это было раньше,

и больше тут не о чем говорить. Он улыбнулся ей и кивнул, она улыбнулась в ответ, ду- мая, что добилась своего.

Последующим вечером Мари Годфри трудно сдерживала свое недоверие, что сидит за одним столом с ходячим переносчиком блох, грязным хулиганом, делясь хле- бом, как с любым другим школьным приятелем дочери. Все годы терпения и труда, что она посвятила этой семьи, читались на ее лице, готовые рухнуть за один вечер. Но это был все еще ее стол. Вполне подходящий для жертвоприношения того, что еще оста- лось святого. Классовая ненависть! Такое нервное отношение было последствием того,

что Мари Ньюпорт сама росла дочерью необразованного сталевара по другую сторону железной дороги, и что ни ее муж, ни ее дочь, знали об этом не более, чем они ведают о темной стороне луны. Она не хотела ей такой участи – потому создавшееся положе- ние напоминало ей принимающий форму, древний роман Джейн Остин, где родители обеспокоены, как бы их единственное чадо не закончило жизнь, прозябая в сточной канаве. Словно это имело значение, сколько было положено усилий или отрезали ли вы себе руку, лишь не голосовать за республиканцев; один взгляд на подобных Пите- ру Руманчеку и у вас есть ответственность за, хоть и отвлеченное, но важное понятие своего класса. Только если ваше имя не Норман Годфри. Если вас зовут так, вся ваша ответственность в сопротивлении предку, мертвому уже более сотни лет. Но ни что из этого не было истинной причиной беспокойства Мари. Больше всего ее беспокоило

ее собственное сотрудничество со всем этим фарсом. Когда у Леты впервые появи- лось это предложение, ответом Мари стал хрупкий и гадливый смех, неприятный ее собственным ушам, и «Категорическое Нет». Но Лета не трудилась спорить с ней или даже взглянуть на нее. Она посмотрела на своего отца с безошибочным знанием: он с этим справится. Справляться с безумными – его работа. Мари стало интересно, есть ли определение тому, в кого она превратилась. Это будет противоположно эху, тело, отде- ленное от голоса. А все, что хочет голос, если его кто-нибудь сможет услышать, просто спросить, как они позволили всему этому произойти.

После ужина, она, извинившись, ретировалась, заявив о неожиданно настигнув- шей усталости, а доктор Годфри налил себе выпить и предложил Питеру. Парнишка заслужил выпивку, высидев под пристальным светом прожекторов, излучаемых госте- приимством Мари.

И сейчас, при встрече с обвиняемым лицом к лицу, доктор Годфри стал более доброжелательным к точке зрения своей дочери: Питер был совершенно другим. Он не был нашим соседом. Он не хотел вещей, которые хотим мы. Если вы скажете ему вы- прямиться и лететь прямо, он посмотрит на вас с искренним недоумением: в его мыс- лях он и так это делает. Кроме того, он был виновен в самом немыслимо преступлении перед цивилизацией, такой же неестественной, как резкая хромота: он не принадлежал никому.

Он не хотел находиться сейчас здесь, это было очевидно. Но он был. Он был здесь, потому что Лета попросила его, это демонстрировало базовый уровень целост- ности, что по оценке Годфри давало пару очков парню. Его сильнейшим страхом была возможность, что придуманная история Кристиной Венделл об оборотне есть психоло- гическая защита от более тревожной реальности, но его профессиональные инстинкты толкали его к другой теории насчет его пациентки. С другой стороны, все было очень просто: люди напуганы и кто-то должен за это поплатиться, а Питер был как раз Не Одним Из Нас. Но вот он тут, старается (хотя это действительно мучает его носить гал- стук), и кроме того, нельзя списывать со счетов, как добр он с Шелли. Единственное из всего, что нельзя списывать ос счетов.

Годфри протянул Питеру бокал, который Питер поднял, чтобы чокнутся с ним.

За… Романа, – сказал Годфри. Он, конечно, хотел сказать что-то безобидное и забав- ное, но вышло это.

За Романа, – ответил Питер, и в его глазах стояло странное выражение, которое, как заметил Годфри, проблескивало во время обеда, не зрелость, нет, но словно ясность и понимание всего вокруг, как если бы в них читался истинный облик его души, прожив-

шей не одну жизнь и в этой, спрятавшись за песочной маской лица Питера.

Годфри заметил, как он сжал ногу Леты, но к его удивлению это порадовало его. Да, он был рад. Рад, что его странная дочка, нашла странного кавалера, что в ее жизни есть человек, который так к ней прикасается. Перед ним сидела женщина, которую он создал.

Как только со стола было убрано, он сделал скептическую маску от слов Леты, что она подвезет Питера домой, потому что сам он выпил, и никому не хотелось рас- сматривать идею тревожить из-за этого Мари. И теперь он отрекся от своего престола, от права частной собственности, от того, чтобы быть помехой между ними. Они спра- вятся и без его вклада. Он дал им напутствие веселиться, надеясь, что они будут дей- ствовать наоборот. Они будут жить.

Она уже настоящая женщина. Что ты знаешь об этом?

***

Из архивов доктора Нормана Годфри:

КВ: Мне снова приснился тот сон, где я на заводе. Но в этот раз он был другим, в этот раз, когда настал момент, я не знала прятаться ли мне или обернуться и встретиться

с этим лицом к лицу, но вдруг я увидела кого-то снаружи, кого-то за окном. Это был Френсис Пульман. Я думаю, потому что… Боже, ненавижу говорить такое вслух, но из-за его странных глаз. И это единственное, что изменилось во сне, он просто стоял, не произнося ни слова, а я все так же застряла в том же месте, но с мертвецом, наблю- дающим за мной.

НГ: Есть какие-нибудь мысли, какую роль Пульман или его призрак играли в твоем сне?

КВ: Я… Это прозвучит немного безумно, доктор. НГ: Ничего, ты в нужном месте.

КВ: его лицо.

НГ: Что ты имеешь в виду?

КВ: Он ничего не говорил, но я знала, он говорит мне что-то, глядя на его лицо. НГ: Ты можешь рассказать, о чем он говорил?

КВ: Он говорил мне… Ты потеряешь свою душу. НГ: …

Иерархия Дерьма

Без Которого Питер Мог Бы Жить

Последний день перед Снежной Луной, прозвеневший звонок после восьмого урока не только высвободил тела школьников оставшемуся дню, но также и последние горячие минуты отрицания со стороны Питера, откладывавшиеся им последние две недели: теперь он должен сказать ей. Женщины и разговоры, всегда идут рука об руку, как нечто приятное и четвертование. Он шел из своего класса к автобусу, морщась та- кой перспективе, когда Алекс Финстер и Том Даблик появились перед ним, и еще двое, вдобавок, позади него. Не такую отсрочку от разговора желал Питер.

Завтра полнолуние, – сказал Алекс.

Питер промолчал.

У тебя что, сперма в ушах, Руманчек? Я с тобой говорю, ты грязный цыганский кусок дерьма.

Питер не отрывал взгляда от таблички «Выход» в конце коридора.

О, наверное, он просто расстроен из-за своей девчонки в коме, – сказал Том.

Решение, знал Питер, было простым: добраться до автобуса. Они только и жа- ждут, чтобы он дал им повод. Если люди хотят напасть на тебя, она просто нападают; этим же говноедам нужна причина. Так что самым очевидным и простым выходом было держать свой рот на замке и добраться до автобуса.

Алекс назвал его цыганским пидором и когда они вместе проходили через две- ри, дверной проем прижал их тела друг к другу и Алекс, повернув свою голову, горячо дышал в ухо Питеру.

Скорее всего, он спешит домой отсосать у своей Спящей Красавицы, – произнес Том.

Просто держать рот на замке еще немного, чтобы добраться до 89-го автобуса.

Они хотят от него повода, но Питер достаточно бывал на месте избитого в потасовках, чтобы знать: ничто не стоит этого. Вот что отличало Питера от Романа; Питер обладал контролем. Если они смогут отнять и его, у тебя не останется больше ничего, что те- рять.

Том поднес два пальца к своему носу и, глубоко вдохнув:

Не пизденкой ли тут запахло?

Теперь они вышли наружу, и автобусы находились у остановки, не далее чем в пятнадцати ярдах от них.

Пятнадцать ярдов до заветной цели. Алекс, положив руку на плечо Питера:

Так откуда взялась твоя волчья половина, а?

Он думал, эта навязчивость заставит Питера отреагировать. Но тот был доста- точно умен, чтобы просто желать добраться до автобуса.

Твоя мама засунула кость между ног и сказала: «Идите и возьмите ее, парни»? – про- изнес Алекс.

Питер ударил Алекса по яйцам.

Алекс согнулся, запнувшись о собственные ноги, упал. Другие парни были пря- мо за ним, но секундное замешательство между ними – все, что необходимо, чтобы добежать до автобуса, любого что поблизости, за который он может зацепиться и отпи- нываться. Его глаза пробежались по окнам автобуса, и на короткое время он встретился взглядом с девочками, близняшками Сворн, уставившихся на него маленькими испу- ганными глазками, если бы их взгляд был самым худшим, нет, тут были вещи похуже, чем просто глаза зрителей.

Он начал подниматься по ступеням в кабину, когда глаза одной из сестер расши- рились (у какой? – уже не узнать) и она закричала:

- Берегись!

Но Питер знал: поздно. Рука схватила его за косичку и стянула со ступенек авто- буса, толкнула на тротуар, где он оказался зажатым парнями в кольцо, смотрел прямо на Дункана Фитца, 210 фунтового Дункана Фитца, который не искал драки, но теперь, когда ее дух витал в воздухе, не мог от нее отвернуться. Вот чего стоит тебе драка: пра- ва абстракции, такой как «честность». Это одна из вещей, которых стоит тебе драка.

Питер попытался поднять свои руки для защиты, но прежде чем он смог, Дункан уда- рил его по лицу. Это было как вспышка очень яркого света, и быстрое продолжение с полдесятка вспышек зажглись следом, прежде чем Питеру наконец-то удалось поднять руки, прижать колени к груди и выплюнуть кровь на ладони и начать ждать начала из- биения.

Но затем острые локти разорвали кольцо, окружавшее его, еще один боец всту- пил в драку и он почувствовал вес нового тела и руки, обвивающиеся вокруг его шеи. Вес был не большим и руки тряслись и тонкие, как у девушки. Это и была девушка.

Это была Лета. Лета закрыла его собой.

Все снова стало тихо. Лета прижалась к нему, дрожа. Из центра ее тела текла энергия такой силы, что Питер мог чувствовать ее своей Свдхистаной, и она заставля- ла ее тело дрожать в намерении не отпускать его из объятий.

- Вот, бля, – неожиданно произнес кто-то. Вечеринка закончилась прежде, чем началась: неожиданное вмешательство Леты, как прибытие кого-то властного заста- вило толпу отступить, понурившись. Также неожиданно, как сакраментальная жажда насилия возникла в толпе, также беременная девушка быстро уняла эту мощь.

Лета помогла Питеру подняться. Его волосы были растрепаны, а лицо красное и кровоточит из порезов над глазом и ртом. И хотя он теперь стоял на ногах и был в

порядке, то, что она видела внутренним взором, были продолжающиеся удары другого парня снова и снова, склонившегося над ним. Раньше она никогда не видела такой же- стокости, но инстинктивно знала, что однозначным выходом из драки было равнознач- ное и противоположное ей действие, и она поцеловала его лицо. Она покрыла лицо, которое другой парень покрывал ударами, своими поцелуями, легкими, как трепыха- нье крыльев моли. Глаз за глаз. Питер наклонил свою голову к ней. Он протянул свой большой палец к ее рту и вытер с ее губ кровь. Она плакала, и сопли текли и ее носа.

Он положил свой указательный палец на ее губы.

Сопли, – сказал он.

Он вытащил запасные резинки из кармана своей сумки и собрал волосы в хвост.

Взял ее за руку.

Пошли, – произнес он.

Эй! – рявкнул голос, словно удар по тарелке барабанной установки и рука замдекана Спирса схватила Питера за локоть. – Куда это ты собрался?

Он идет со мной.

Замдекана отпустил Питера. Его лицо дважды побледнело в двойном отражении солнцезащитных очков Оливии Годфри.

***

Питер и Лета отправились с Оливией. Шелли, за ней и приехала Оливия, устро- илась в багажнике пикапа, а трое остальных в кабине, Лета посередине, наклонив ноги в сторону коробки передач. Оливия вытерла лицо Питера своим головным платком, и теперь он держал его прижатым к окровавленному рту. Внутренняя сторона его щеки прокушена, и он обследовал ее своим языком. Оливия, в ответ на вопрос, который еще не был задан, ответила:

Он по-прежнему.

Она дотронулась до коленки Леты, что на первый взгляд выглядело, как жест сочувствия – но ей нужно было место, для переключения передач.

Она везла их к трейлеру Руманчеков.

Мне придется отвезти тебя домой, дорогая, – сказала она Лете.

Лета ничего не ответила. На лице Оливии возникло выражение обдумывания своей ответственности, как взрослой, и, смягчившись, она произнесла:

Хотя бы позвони маме. Она и так на пределе в последнее время.

При виде опухшего глаза Питера и разбитой губы, у Линды заняло не меньше пятнадцати минут на выражение своего горя и злости. Она, плюясь на собственную грудь, декламировала такие проклятия утробам, породившим тех монстров, что мог- ли сотворить такое с лицом такого милашки, как ее сын. Затем она приняла властную материнскую позицию, отмыла его и дала ему чашку чая с двумя таблетками аспирина и отправила его в постель, дав ему кусок замороженной отбивной, которая нужна от отека. Оливия осталась, чтобы поговорить с Линдой.

В спальне, Лета легла с ним и закинула руку и ногу поверх его тела. Суеверно ограждая собой его от постороннего мира.

Он снова ткнул языком в отверстие в щеке. Лета возмутилась:

- Прекрати так делать. Я вижу, что ты это делаешь.

Питер взглянул на нее. Забавная маленькая девочка, которая положила всю свою любовь внутри между ним и избиением, еще неизвестно чем это все могло закончить- ся. Одним из главных критериев Николая в определении качества женщины, было: поможет она или нет при перестановке мебели. Он имел в виду не какие-то женские дела, типа перенести лампу или коробку с посудой, но чтобы она наравне с мужчинами сжала зубы и тянула диван. Чтобы ты сказал на это, Ник?

Это напомнило ему тот факт, что он до сих пор не сказал ей то, чего избегал в последнее время. Он должен сказать ей, что произойдет завтра ночью и ей это не по- нравится. Ей не понравится услышать такое не больше, чем ему понравится говорить ей об этом. Но это не меняет факта, что ему нужно все рассказать ей, и ожидание сде- лает все только хуже. Он закрыл глаза и вдохнул аромат ее волос. Через минуту.

В дверь постучали. Линда и Оливия вошли вместе. Они согласились, что Питеру

может быть тут не безопасно.

- Полная луна может привести сюда людей, – сказала Оливия.

Питер кивнул, не в состоянии противиться такому несчастливому стечению обсто- ятельств. Он поднялся и начал упаковывать рюкзак необходимых вещей для ночи в Доме Годфри.

***

Оливия выделила Питеру гостевую спальню. В ее углу находилось старинное зеркало, установленное на деревянном цапфе и наклоненное немного вверх, и с того места, где стоял Питер, в нем отражался портрет на стене, на нем был пожилой чело- век с ястребиным лицом и зелеными глазами, улыбающийся словно только что воткнул вам нож в сердце, а вы и не заметили.

Оливия положила руку на плечо Леты.

Я возьму на себя смелость самой позвонить твоему отцу.

Она повернулась к Питеру, глядя на его искаженное лицо. Он не мог видеть ее выражение за солнцезащитными очками. Она прикоснулась пальцами к его лицу, но он не вздрогнул. Мягкое знание об ее прикосновении не навредит ему.

Она вышла, дав им несколько минут наедине.

Мальчишки… – сказала она на выдохе, выходя. – Мальчишки…

Питер смотрел в зеркало. В такие моменты его Свадхистана посылала ему стран- ные и высокочувствительные сигналы, но он был рад, что они никогда не добирались до его Третьего Глаза. Третий Глаз всегда прорывался, удручающе буквально. Но зав- тра ночью произойдет то, что неизбежно должно случиться с тех пор, как Роман по- зволил себя арестовать. Но на самом деле, это было неизбежно с той ночи, когда они нашли Брук Блюбелл. Он должен найти варгульфа, выследить его и вырвать его глотку. Это делало его слабым, и он хотел просто лечь, но продолжающаяся боль от избиения поддерживала его на ногах. Боль не дает ничего, кроме ощущения приоритетов. Сей- час он желал, чтобы его Третий Глаз показал ему, как гадалка через хрустальный шар, каким будет мир на утро послезавтра, но все, что он видел это собственное уродливое, избитое лицо. В зеркале, руки обвились вокруг его груди и сцепились на ней в замок.

Пойдем, навестим его, – сказала Лета.

Они поднялись на чердак. Шелли находилась внизу; когда она не спала, она берегла приватность брада неприкосновенной. Он лежал подле окна. Пара совьих глаз мерцающих между деревьями, блестели неустанным бдением. На голове Романа отрос- ло больше натуральных черных волос, и его щеки неравномерно покрывала щетина.

Лета опустилось рядом с ним на колени.

Я даже не знала, что он красит волосы, – сказала она. Она смотрела на его лицо. В лунном свете она могла различить крошечные вены в его глазах.

Если ты соберешься сбежать отсюда, ты мне скажешь? – спросила она.

Я не сбегу, – ответил Питер.

Я с тобой, если сбежишь, – произнесла она.

Он выглянул наружу на диск луны.

Я не достаточно быстр, чтобы обогнать это, – сказала он.

Она посмотрела на ротер в ухе Романа и знала, что грядет нечто большее, и она будет это ненавидеть так же сильно, как ненавидит, что ее лучший друг в коме, и на-

блюдать, как избивали ее первого парня, которого она любит всем своим телом. Она знала, чтобы он ни собирался сказать, это будет также ужасно, потому она сфокусиро- валась на светящемся медицинском приборе в ухе Романа и ждала.

Я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что, – начал Питер. – Завтра ночью, мне нужно чтобы ты пообещала, что с захода солнца ты будешь с кем-нибудь дома, и чтобы ни произошло не выйдешь до восхода. Всю ночь.

Что ты собираешься делать? – спросила она бессмысленно. Она точно знала, что он ответит и то, что он произнесет это вслух, ничего не исправит, значит, нет необходимо- сти слышать это.

Я собираюсь убить это, – сказал он.

Она едва могла слышать дыхание Романа выходящего из его носа.

Ты же знаешь, что ты просто человек, да? – спросила она. – Как и все мы. Мы просто люди.

Через час после заката, – начал Питер. – Ни при каких обстоятельствах не покидай дом. И ни при каких обстоятельствах не позволяй никому войти.

И что потом? В следующий раз я увижу тебя в тюрьме? Или на твоих похоронах? Я вообще увижу тебя после этого?

У Питера не было ответа на ее вопросы, а они сыпались так быстро, что его го- лова не могла работать над ответами достаточно быстро.

Я думаю, ты полон дерьма, – сказала она. – Я думаю, в вас обоих полно дерьма. Ты думаешь, я единственная, кому нужна защита? Чтож, посмотри на себя. Что должно случиться, чтобы ты понял, что это не какая-то игра? Это жизнь.

Питер все еще не отвечал: не потому что не было ответа, но потому что слишком устал, чтобы слушать самого себя. Вот что произойдет, два последних превращения снова случится завтра ночью, и весь город знал это. Только если он не убьет это. Эта штука знала кто он и не было ничего, что он мог сейчас сделать, чтобы оградить себя от бытия частью всего этого. Только если он не убьет это. В нем теперь был страх куда глубже страха клетки и это страх, что с ней случится то же, что произошло с двумя другими девушками, страха, что она будет еще жива, и увидит, как клыки и когти вгры- заются в ее живот, рвут его на части, с едой в желудке, младенцем и дерьмом, пока вся жизнь не вытечет из нее кровью. Только если он не убьет это. Эта жизнь – игра, с са- мыми высокими из возможных ставок, и потерять их выше его понимания. Он не был убийцей, он не хотел убивать никого, к черту все эти убийства.

Он искал нечто хрупкое, но не ценное, для пунктуации, а не страсти. Он выбрал настольную лампу и швырнул ее об пол. Лета испугалась этого насилия, который до- стиг желаемого эффекта, и он ненавидел этот эффект.

Либо ты сделаешь так, как я говорю, или ты никогда меня больше не увидишь, тупая маленькая сука, – произнес он.

Снаружи показался проблеск света; приехал ее отец. Лета отпустила руку Рома- на и стерла слезы со своих щек. Она встала и поправила юбку, посмотрела на Питера. Ее заплаканные глаза Годфри были красными и зелеными, как самое ужасное в мире Рождество.

После ее ухода, Питер присел на кровать Романа. Положил руку ему на голень и потряс его.

Тут никого кроме нас, цыплят – сказал он.

Раздался скрип и он обернулся, обнаружив Шелли стоящей в дверном проеме, не

осмеливающуюся вмешаться. Она смотрела на разбитую лампу, но ей не нужны были доказательства, чтобы понять – кому-то здесь делали больно. Питер молчал. Он накло- нился и снял один ботинок, затем его пару. Он подбросил один ботинок в воздух, затем второй, и онанаблюдала, завороженная элегантностью, с которой он ими жонглировал в темной комнате.

***

Следующим утром, Питер проснулся от толчка своей матери. Его щека был пур- пурной и темное пятнышко запеклось на его губе, перед этим отпечатавшись ночью на подушке. Он хотел чувствовать себя лучше сейчас, чем прошлой ночью, к тому же его мама была тут, но его чувства не изменились. Вчера случилось, равно как и случится сегодня, и ничто не изменит эту огромную черную дыру неудачи.

Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

А как я выгляжу? – ответил он вопросом.

Она натянула на ладонь свой рукав и вытерла его губу.

Завтрак, – сказала она.

Оливия дала Линде власть над кухней, что тут же выразилось в куче предложе- ний блюд. Бывают времена, как эти, требующие от нас величайшей силы и сдержан- ности, они-то и убивали Линду прошлой ночью, потому что она не могла покормить своего ребенка. Шелли старалась кушать с чрезмерной деликатностью, чтобы компен- сировать увлечение едой, ставшее следствием ее нервов, но, тем не менее, ее ложка слишком часто стучала о края чашки с манной кашей, стоявшей перед ней. Когда их глаза встретились, Питер наклонил голову на один бок и приподнял противоположную наклону бровь, вызвав слабую улыбку, но когда он попытался улыбнуться в ответ, у него получилось лишь поморщиться из-за распухшего синяка. Оливия, в это время, спряталась за улыбкой в глазах и весело сплетничала о недавнем скандале с участи- ем знаменитости, словно довольная внезапным прерыванием своей рутины. Питер не знал, что заставило упыря стать неожиданно гостеприимной, и ему было все равно.

Его ум был занят реакцией Леты, когда он бросил лампу, и последним взглядом в глаза Роману, прежде чем он отвернулся от него и луной, которая теперь находилась на дру- гой стороне земли, но все еще могла оказывать громадное напряжение на его блуждаю- щие мысли.

После завтрака Оливия поднялась отвезти Шелли в школу. Линда взяла ее за

руку.

Твоя кухня, просто мечта, – сказала она.

Оливия, скромно:

Это зависит от того, кто готовит на ней.

Когда Питер и Линда остались одни, Линда отправилась к бару. Она вынула бу- тылку виски и приправила им свой кофе.

До фермы Тома и Кристал меньше дня пути, – сказала она. – Мы можем быть там до твоего превращения.

На его кружке была трещина, и он провел по ней ногтем.

А что если она следующая? – спросил он.

Они смотрели друг на друга: больше нечего сказать.

Питер отхлебнул из кружки. Когда он глотнул, его горло было, как угольное

ушко. Линда встала и подошла к нему, он обвил свои руки вокруг нее и зарылся лицом в складки ее живота и плакал и плакал и плакал.

К черту все эти убийства, – произнес он.

Кто-то вошел в столовую и Линда обернулась. Это был Роман. Он, казалось, не выражал удивления вторжению Руманчеков в его столовую в той же мере, как и люди, проявляющие глупость после пересыпания.

Который час? – спросил он.

ЧАСТЬ III

ВЕЧНЫЙ ВОЙ

Изгородь

Питер и Роман сидели на капоте «Ягуара», солнце было розовым сквозь деревья и тень от электрической подстанции медленно, тянулась к ним, напоминая формой локоть.

Я смогу идти следом? – спросил Роман.

Нет, – ответил Питер.

Роман выбросил окурок, в уже образовавшуюся кучу бычков и зажег еще одну сигарету.

Прости, что был такой занозой в заднице, – сказал он.

Не переживай насчет этого.

Роман посмотрел на пересечения путей на сортировочной станции и, расправив руки, рассматривал сплетения вен у локтей. Пути передачи железа.

Ты ее любишь? – спросил Роман.

Питер наклонился вперед, опершись локтями на колени.

Да, – ответил он. – Или типа того.

Бля-я, – сказал Роман.

Бля-я, – повторил Питер.

Они замолчали. Питер полез в карман, вынул отрывок «Базара Гоблинов» и вру- чил ему.

Что это? – поинтересовался Роман.

Я нашел это тут в прошлый раз, – сказал Питер.

Как думаешь, что это значит?

Питер не ответил. Он был занят попытками решения волчьей проблемы своими людскими навыками.

Зачем ты дал мне это? – спросил Роман.

Питер не сказал этого. Но если сегодня все пойдет через задницу, Роман будет единственным, кто пойдет дальше по следу. Боже, помоги нам. Он сменил тему.

Помнишь хоть что-нибудь, пока был в коме?

Нет, – ответил Роман. – Только чувства. У меня было чувство. Словно дежавю, но не оно. Как… что-то должно случиться, но я забыл что именно. Думаю, я узнаю это, когда увижу.

Он посмотрел на Дракона и теперь знал, ах, если бы он знал раньше. Что оно стоит для чего-то более могущественного и более важного, нежели что-либо связанное с именем Годфри, и смеяться над ним было бы огромной ошибкой.

Они молчали.

Бля- я, – сказал Питер.

Бля- я, – повторил Роман.

А затем, Питер почувствовал это. Услышал, что вот оно. Все начинается, ког- да ты слышишь его, в камнях и деревьях и небе. Слышишь, как называют тебя твоим тайным именем. Он сполз с капота машины и разделся. Распустил конский хвостик

и встал на четвереньки. Когда мудрый волк перестал отряхиваться и красный туман осел, он посмотрел на Романа. Вид он имел поплотнее, чем в прошлую луну; это поя- вился зимний мех.

Питер? – позвал Роман.

Волк посмотрел на него, но, не узнавая, а затем отвернулся в сторону. Он подо- шел к входу на завод с опущенной головой и принялся царапать дверь, просясь войти. Роман приблизился, впустил его внутрь и отошел назад, как только волк вошел, опу- стив нос к земле. Роман ждал в стороне; он наконец-то принял концепцию, что важной частью доблести является знать, когда ты мешаешься. Через минуту или две волк вер- нулся и, обнюхав выход, повернулся к сортировочной станции.

Есть след? – спросил Роман.

Волк поднял нос.

Нашел его?

Волк помчался через сортировочную станцию для древесины. Тут же стало ясно: ничто на двух ногах не в силах угнаться за ним. Роман наблюдал, как волк пробежал по грязной окраине двора и прыгнул через изгородь. Волоски на руках Романа встали ды- бом от прыжка волка: с чистотой бритвы и непревзойденным изяществом тот пронесся над оградой, его шерсть колыхалась, как ветерок над полем и, если бы его лапы никог- да больше не соприкоснулись бы с землей, Роман был бы также счастлив, как был бы счастлив наблюдая, что его друг научился летать.

Затем, быстрее Роман сумел проследить его путь, все накрылось пиздой. Волк издал болезненный визг и начал подкашиваться еще в воздухе, тело перевернулось ногами вверх и рухнуло в кусты. Скуля он поднялся, спотыкаясь, попытался двинуться к лесу, но его дрожащие ноги выводили пьяные пируэты, ударив его прямо об ствол березы.

Питер! – крикнул Роман, и побежал к изгороди.

Волк тряс головой и старался сделать еще несколько шагов, прежде чем его ноги окончательно сдались и распластались по земле.

Что случилось?! – кричал Роман, паника в его груди была настолько мощной, что он не понимал, что разговаривает с собакой.

Последняя конвульсия пробежала по телу волка, и он неподвижно застыл. Роман снова и снова выкрикивал имя Питера, но волк просто лежал, не шевелился. Его язык вывалился. Ребра поднимались и опускались. Длинный, тонкий шприц, теперь Ро- ман увидел его, торчал из его грудной клетки. Вот эта штука, чем бы она ни была, эта штука ранила его друга. Роман схватился за забор и начал подниматься. Наверху была колючая проволока, но он не думал так далеко. Он просто видел, что его друг беспо- мощно лежит за изгородью с длинным, торчащим из тела шприцом, и этого пока было достаточно для действия.

На землю!

В кустах раздался шорох и из них, несколькими ярдами дальше, появился чело- век, по другую сторону изгороди. Это был Чоссер. Она была одета в камуфляж – тем- ное хаки, пропитанное оленьей мочой, чтобы сбить собственный след – и держала винтовку с прицелом, на ее плечах висел рюкзак, и Роман понял, что ужалило волка: дротик.

Вы не понимаете, – начал он, все еще держась за изгородь.

Она остановилась, уперла приклад в плечо и прицелилась в него.

На землю! – скомандовала Чоссер.

Роман спрыгнул с забора на ноги.

Послушайте меня, – сказал он.

Не смотри мне в глаза! – крикнула она. – Сделай десять шагов назад. Держи руки так, чтобы я их видела. В глаза не смотреть.

Роман отвел взгляд.

Это не он.

Чоссер положила свою винтовку и рюкзак на землю подле Питера. Она не пока- зывала, что услышала сказанное им.

Я же сказал, это не он!

Откуда ты знаешь? – спросила она, меньше, чтобы поддержать беседу и больше для того, чтобы держать его занятым, пока она сделает то, что должна. Она может усыпить и его, если потребуется, но не хотелось бы чтобы дошло до этого. Для глаза, выстрел лишь геометрия, метраж и ветер, но для бьющегося сердца нажать на курок, держа в прицеле другое живое тело и смотреть, как оно бездвижно падает, не самое приятное чувство. Если ты, конечно, не психопат или мужчина.

Потому что… – начал Роман. Откуда он это знает? – Я был с ним в прошлый раз. Всю ночь.

Ты врешь, – сказала она. Расстегнула рюкзак.

Если навредишь ему, тебе конец! – пригрозил Роман. – Слышишь меня? Конец! – под- черкнул он патетически.

Он в порядке, – ответила Чоссер. – А если снова будешь мне угрожать, я переберусь через ограду и выбью все твои ебанные зубы.

Она вынула тонкое пластиковое кольцо из рюкзака и надела его на передние лапы Питера и затянула его. Роман прижал костяшки пальцев к своему лицу, сдержан- но и отчаянно.

Простите… – сказал он. – Но… я говорю вам, вы не знаете, что вы сейчас делаете.

Она затянула еще одни пластиковые наручники вокруг задних лап и выудила из рюкзака устройство из кожи и стали.

Это не Питер, – произнес Роман. – Мы выслеживали его. Вот зачем мы здесь. Чтобы взять след.

Она засунула язык Питера ему в пасть и, сомкнув его челюсти, надела устрой- ство. Намордник.

Сколько из того, что, как тебе кажется, ты знаешь, тебе рассказал он?

Роман беспомощно смотрел вверх на растекающиеся по небу кляксы ночи. Его нога ковыряла землю, отбрасывая в сторону комья грязи. Он резко щелкнул пальцами и решительно ткнул пальцами на свежие отпечатки лап.

Варгульф не оставляет следов! – заявил он.

Она, не отвлекаясь, затягивала ремни намордника.

Вы меня слышите? – вскричал он. – Питер оставляет следы, убийца – нет!

Их просто не нашли, – отозвалась она.

Роман направился вперед, к изгороди, и она предупреждающе положила руку на винтовку.

Это будет вашей виной, – сказал он. – Если будет еще одна сегодня, то по вашей вине.

Она, затянув ремни:

Роман, все, что может быть сделано с меньшим количеством предположений, стано-

вится напрасным с большим. Это не твой друг. Это не человек. Я знаю, тебе тяжело это принять, и, верю, что и ему тоже. Я верю, что ты хочешь найти монстра, и он тоже. Но лишь потому, что он не может знать про себя. Ты не можешь знать такое о себе и про- должать быть человеком.

Роман потряс головой.

Херня, – сказал он. – Просто какая-то херня.

Она проверила узлы на Питере еще раз и поднялась.

Это животное, – произнесла она. – Вот, что он такое.

Роман посмотрел на нее умоляюще. Она повторила свою команду о зрительном контакте.

Если вы ошибаетесь, сегодня ночью кто-то погибнет, – сказал Роман. – Разве вы не видите, что я просто стараюсь помочь? Почему вы не даете мне помочь?

Потому что ты не веришь в Господа, – ответила она.

Она вытащила из Питера дротик.

Пожалуйста, направляйся к своей машине и уезжай по своей воле. Я очень расстро- юсь, если ты вынудишь стрелять в тебя.

Какое-то время Роман оставался неподвижным, если не считать игру теней на его двигающихся челюстях. Затем он повернулся спиной к изгороди и побрел прочь.

Бог не хочет, чтобы ты был счастлив, Он хочет, чтобы ты был сильным, – сказала она ему вслед.

Она перевела взгляд на поистине блестящий образец под ее ногами, дышащий последними глотками свободы. Вопросы о правильности и справедливости в сторону, волк все равно умрет в клетке. Его вид не знает, как жить в них. Она опустилась на колено и поместила свои ладони на его грудь и живот и почувствовала его дыхание, позволив себе единственный момент жалости, прежде чем сделает то, что должно быть сделано. Смерть свободы оплакивают больше всего.

***

Фургон был припаркован в полумиле дальше от сортировочных путей. Чоссер, посидев несколько минут на заднем бампере и переведя дыхание, наклонилась вперед и затем вверх, потянувшись во весь рост. Больнее, чем должно быть, тащить груз так далеко. Она не знала было ли дело в ней или в ее задании, но нахождение на этом поле заставляло ее чувствовать себя моложе. Она поднялась закрыть дверцы, но останови- лась, взглянув на секунду на грязные лапы. Сомнения грызли, но метод преобладал: воспроизводимые наблюдения и измерения материалов явления. Здравомыслие науки

в апостольской потребности торговли с загадками мира, Бог есть самая необходимая гипотеза. Она заперла мудрого волка в фургоне.

Возьми же меч: его свет дает веру, его тяжесть дарует надежду, его острота несет ми- лосердие, – сказала она.

Она взглянула на реку. На другом берегу несколько фонарных столбов отража- лись в воде, создавая ряд повторяющихся восклицательных знаков – !!!. Она вынула телефон. Держала кончики пальцев на шее близ распятья, но, не дотрагивалась до него. Набрала номер.

Он связан, – произнесла она. – Готовьте постель.

Она завершила разговор и смотрела на тихо гаснущий свет экрана мобильного,

затем обошла фургон вокруг, подойдя к водительскому месту, и встретилась лицом к лицу с Оливией Годфри.

И, снова здравствуй, – сказала Оливия. Она одета в вечернее атласное платье, столь же белое, как и ее усмешка и Чоссер не могла понять, как нечто, столь абсурдно оде- тое, вдруг напугало ее, но это не приоритетно.

Чоссер вытащила из кобуры свой пистолет 38-го калибра и направила на Оли- вию. Стрелять в другое живое тело не так уж и просто.

Оливия смотрела на нее с приподнятой головой.

Крестик, что ты носишь, – начала она, – он не твоего ордена.

Миссис Годфри, – сказала Чоссер, – я дам вам лишь одну возможность медленно положить ваши руки на капот, и если вы сделаете хоть один шаг в мою сторону, я убью вас.

Оливия склонила голову набок.

Святой Иуда. О, Маленькая Мышка: Почему ты чувствуешь себя такой запутавшей- ся?

реке.

Она шагнула вперед. Ее платье переливалось, как отблеск поднявшейся луны на

***

И, Питер проснулся.

Он не знал, что случилось или где он находился. Он не знал ни хрена об этой херне. Не тот путь, которым нужно идти по жизни, подумал он. Он сфокусировал- ся. Он был голым и в незнакомой комнате – но он был здесь и раньше – он был в ком- нате для гостей в Доме Гофдри. И кто-то стоял рядом с ним. Роман. Роман ждал, пока он проснется. Это было в его позе и взгляде. У Романа были плохие новости.

Питер попытался сесть, но это было не просто. Он услышал тяжелый стон и понял, что он исходит от него. Попытался определить последнее, что помнит, но это было, как смотреть под водой: ничто не похоже на реальные вещи и любая тварь может сожрать тебя там.

Мое сердце действительно надрывается из-за Питера. Он не заслужил ничего из этого, я с большой меланхолией описываю его, мочащимся на дерево, или алмазы

решетки от гамака на его спине или его манеру затягивать волосы на лице, чтобы быть похожим на кузена Итта, или как он гонит белку – оп, слишком медленно! – до оврага, потому что знаю, что он не заслужил ничего из происходящего. Питеру нравится быть Питером, его жизнь, как палитра красок, выплеснутая на холст дня – завораживающе разная и непредсказуемая картина. Он не заслуживает… И, нельзя сказать, что это его вина.

Что случилось? – спросил Питер, с тяжелым чувством, будто к его словам были при- вязаны огромные мешки с песком.

Алекса и Алиса Сворн – ответил Роман. – Варгульф добрался до дочерей шерифа.

Питер посмотрел в потолок. Он не знал, что делать с этой информацией; это не уважительный способ идти по жизни. Затем он резко схватил Романа за руку и крик- нул:

Линда!

Бог не хочет, чтобы ты был счастлив,

Он хочет, чтобы ты был сильным

Когда Роман проезжал Килдерри парк, он увидел струйку черного дыма, ис- ходящего откуда-то из низины холма, у него засосало под ложечкой. Он торопился, но добравшись до дома Руманчеков, увидел ничего, кроме сожженного дотла остова

трейлера. Выбрался из машины и встал так близко к черному и обгоревшему металлу, насколько позволяла доносившаяся жара. На земле ковром распластался пепел и му- сор, и воздух что-то стукнул об его куртку. Он поднял это, зажав пальцами; опаленный фрагмент картинки «Снуппи», некогда красовавшийся на дверце холодильника. Роман осмотрелся и отвернулся от трейлера. Маленькое зеркальце, сломанное, лежало на земле, раскрытое, как ракушка. Оно треснуло и мутно отражало черный дым в белизне облаков.

Зазвонил его телефон. Питер. У Дестини было видение – Третий Глаз – и она увезла Линду ночью. Они находятся в городе.

На что это похоже? – спросил Питер.

На последний раз, когда Шелли делала тосты, – ответил Роман. – Возможно, коктейль Молотова. Или граната.

Питер молчал. Затем произнес:

Что случилось прошлой ночью?

Я не знаю, – сказал Роман. – Последний раз, когда я тебя видел, ты лежал на земле, и Чоссер собиралась забрать тебя, а я ничем не мог помочь. И я уехал, просто ехал вдоль реки, пока не придет что-нибудь на ум, и тут позвонила мама и сказала возвращаться домой и присматривать за тобой. Я приехал домой, ты был уже там. Ее не было. Она еще не вернулась?

Нет, – ответил Питер.

Чтож, похоже, я не привезу тебе сменную пару носков. – Он потер лицо и заметил, что на руках остались черные следы копоти. – Я видел, как ты превращался обратно сегодня утром.

Снова пауза.

Да?

-Да. Это… это было… красиво.

Ладно, – сказал Питер.

Я не педик! – отозвался Роман. Он повесил трубку, заметив темную фигуру в боко- вом зеркале машины, и повернулся, чтобы увидеть кота, сидящего неподалеку от него. Животное смотрело на него, пламя лизало мениски его глаз. Роман взглянул на кота.

Тот смотрел на его лицо загадочно и неописуемо, как сама ночь. Роман шагнул вперед, расставив руки на уровне колен, и быстро схватил ими кота.

***

Питер повесил трубку и заметил себя в том же зеркале, что и прошлой ночью, думая, что какое отражение оно покажет на утро после Снежной Луны. Бесполезно, ничего кроме лица мрачного и серого, на день старше. Лицо без мыслей. У него была одна. Чьим сыном он был? Он сильно шлепнул себя ладонями по голому животу и, спустившись на кухню, подошел к холодильнику. На нижней полке лежало двадцать две унции говядины, в мокрой и красной от крови бумажной обертке. Он поставил металлическую сковороду на плиту и повернул ручку газа на максимум, вытащил мясо из бумаги. Подождал минуту, пока сковорода достаточно прогреется, прежде чем бро- сил в нее стейк, который тут же издал жгучий крик, крик, словно был живой и умирает только что. Он дал ему лишь несколько секунд обжариться и, схватив руками, пере- вернул. Затем выключил пламя, убрал сковороду и взял стейк в руки. Его поверхность стала коричневой, но изнутри сочился красный сок и внутри он был все еще розовым, и когда он откусил первый кусок, центр его казался практически пурпурным. Да да да да да да да да. Он едва успевал жевать и глотать, прежде чем откусить новый кусок,

и следующий. Сок стекал вниз по его рукам и подбородку и волосам его торса. Жадно держа мясо обеими руками, и отводя голову назад, чтобы было удобнее его рвать зуба- ми, он заметил, что Лета стоит у входа.

Питер остановился, его лицо блестело, и кроваво-жирные струйки сбегали по его груди. Ни один из них не знал что сказать. Вечная загадка: о чем может думать человек в любой момент жизни. Затем, движимый безымянным стимулом, он бросил стейк на пол, и они прильнули друг к другу, крепко обнявшись.

Что мы будем делать дальше? – наконец спросила она.

Думаю, мы будем стоять здесь, как сейчас, пока что-нибудь не произойдет само, – от- ветил Питер.

Она вжалась лицом ему в подмышку. Он был липкий, словно провел прошлую ночь в лихорадке и пах так же плохо, как выглядел, но его идея звучала прекрасно.

Распахнулась входная дверь.

Питер, схватив Лету за руку, подтолкнул ее к задней двери. Не думая, просто беспечно отдавшись своему самому основному инстинкту, фундаменту, на котором зиждились все остальные. Лес, всегда беги в лес. Они пересекли лужайку и двор, но прежде чем достигли линии деревьев, услышали шум у задней двери дома и вместе с ним команду:

Стоять!

Они остановились. Медленно повернулись. В дверном проеме стоял Шея. Оде- тый в джинсы и свитер он, тем не менее, направлял на Питера служебное оружие.

Питер слышал о теории большого взрыва и идеи, что целая вселенная может всосаться в маленькую черную дыру, но это никогда не было чем-то, что имело для него смысл, пока он не заглянул в дуло пистолета, наставленного на него. Появился Нос, также в повседневной одежде.

Руки вверх, – сказал Шея.

Они подняли свои руки.

Ты! – произнес Шея, выделяя Питера. – На землю, живо, ты больное животное!

Шея держал его на мушке, пока Питер ложился на живот. Трава прикоснулась к его коже, и он внезапно понял насколько холодный сегодня день, насколько холоден он

сам. Тот вид холода, словно ощущение, что больше никогда не согреешься. И, как знал Питер, он больше не согреется. Нос вышел вперед и грубо завел руки Питера ему за спину.

Аккуратнее, – слабо проговорила Лета.

Нос опустил колено между лопаток Питера и достал пару наручников.

Питер Руманчек, – начал он, – у вас есть право остаться выебаным, ты ебаный кусок преступного дерьма.

Он начал вставать, перенеся весь вес на колено. Питер ахнул.

У вас есть право выебать самого себя, – продолжал он. – Если вы выберете восполь- зоваться этим правом, ваш зад будет выебан для вас в зале суда.

Он пнул Питера. Лета закричала, чтобы он остановился. Он ее игнорировал. Он только сел на своего конька. Поставил Питера на ноги. Боль в плечах, нежеланное от- влечение от боли в запястьях, куда впился металл наручников.

У вас есть право, – сказал Нос, почти напевая, – отсосать волосатый член у любого языческого бога, ждущего тебя, идиот – чертвозьми!

Лета пыталась оторвать его руки от Питера.

Я вам не позволю! – кричала она.

Отойди, – сказал Шея.

Я вам не позволю!

Она звучала глупо, как ребенок, и вонзила ногти в суставы Шеи.

Не надо, – сказал Питер.

Ее вмешательство ранее, спасло его от толпы парней, но здесь были мужчины с оружием и миссией, и борьба с ними могла сделать лишь одно отличие: это произойдет здесь на ее глазах или где-нибудь возле реки, под мостом, свисающим как брюхо змеи. Придурки.

Отвали! – крикнул Нос, стряхнув ее. Она упала на землю, а Нос сильно обхватил Пи- тера за горло. Питер начал беззвучно хватать ртом недостающего воздуха.

Лежи смирно или я сломаю его чертову шею!

Он подтолкнул Питера в сторону дома. Лета наблюдала, опустевшая от собствен- ного бессилия. Состояние, которое, похоже, у людей с именем Годфри вызывало боль- шие проблемы с пониманием.

Питер встретился с ней глазами и постарался сказать несколько важных вещей этим взглядом.

Когда у тебя ничего нет, есть только достоинство, – хотел он сказать. Николай всегда повторял ему это и он никогда не знал, как поведет себя на практике.

Скажи Линде, когда придет время, что последний плевок я потратил, плюнув им в лицо, и последний вздох ушел, проклясть их, чтобы их члены отвалились, – говорил он глазами. – Скажи Линде, когда она почувствует ветер перед первым весенним дож- дем – это мой дух, залетел проверить, что она все так же толста, как и сегодня.

И, Роман. Помоги Роману стать мужчиной путем света и любви. Ни одним другим путем. Скажи Роману… все, что я мог.

Ты полна любви и света больше чем кто-либо, кого я знал, – говорили его глаза. – Про- сти, что никогда не увижу, как ребенок будет висеть, присосавшись к твоей груди.

Мне жаль, что я больше не увижу твою грудь. У тебя прекрасные сиськи и я буду скучать по ним.

Нос опустил кулак на почки Питера.

Он потеет, как нигер, старающийся читать, – сказал он.

Превозмогая боль, мысль поразила Питера – разве он не почувствовал как холод- но вокруг?

Раздался треск и на крыльце появилась Шелли. Шея взглянул на нее и произнес:

Блядь, просто замечательно.

Зайди обратно в дом, – приказал Нос.

Шелли не пошевелилась.

Иди обратно в чертов дом!

Шелли начала раскачиваться из стороны в сторону. Она издавала низкий причи- тающий звук, как встревоженное жвачное животное.

Идеально блядь, – сказал Нос.

Вам не обязательно кричать на нее, – вмешался Питер. Он знал, что последует удар, но просто был обязан: рука мужчины тяжело ударила его по лицу. Нытье стало без- звучным воплем, когда Шелли закрыла лицо и пошатнулась.

Ты разберешься с этой чертовой тварью? – произнес Нос, разминая костяшки паль- цев.

Но внутри раздался еще какой-то шум, и Шея встал у двери, стараясь разглядеть, не решил ли еще кто-то присоединиться к их вечеринке.

Вы не должны этого делать, – тихо сказала Лета, все еще сидя на земле. – Вы думае- те, что Да, но это не так.

Лицо Носа стало красным, как у пьяниц, а на шее вздулись вены.

Еще одно слово и твой засранец будет выпотрошен, как рыба, прямо тут!

Шелли начала непроизвольно светиться.

Что за черт!? – сказал Шея.

Из дома появился Роман. Все, кроме Шелли замолчали. Роман обвел взглядом сцену. Он не видел Шею, стоявшего за дверью.

Вот так, – произнес Шея, – пистолет направлен тебе в голову. Не, повторяю, не обора- чивайся.

Роман обернулся.

Назад! – крикнул Шея.

Роман пристально посмотрел ему в глаза.

Засунь пистолет себе в рот, – сказал он.

Шея сунул дуло в свой рот. Нос начал двигаться к Роману, но Роман навел на него палец, не сводя глаз с Шеи и сказал:

Если он двинется, нажми на курок.

Шея выпучил глаза и хрипло, неразборчиво – из-за дула – проворчал, и Нос остановился. Роман подошел к Шелли. Он положил свои руки ей за голову и притянул вниз, на корточки, чтобы приложить свой лоб к ее и дышать вместе с ней, успокаи- вая. Он успокаивал, потому что сам был спокоен. Он совершал ошибки по глупости, но только не сейчас, когда он подъезжал, он услышал звук, говорящий, что его сестре нужна помощь, и это все, что ему нужно было для концентрации.

Лета стояла рядом с Питером. Она не понимала, что только что увидела, но ей и не надо было. Она дотронулась до его лица и убрала пряди волос с его глаз, заправив их ему за уши. Ей нужно было это сделать.

Роман, обращаясь к Носу:

Сними наручники.

Нос колебался.

Роман взглянул на Шею. Его лицо обливалось потом, и он тяжело дышал через ноздри.

Если он не снимет наручники, пока я считаю до трех, нажми на курок.

Один – начал Роман.

Нос освободил руки Питера. Питер потер красные кольца, оставшиеся на запя- стьях. Нос с яростью и страхом опустил глаза в землю: отражение подростка встретив- шего ненавистных копов.

Питер взял Лету за руку. Он видел как Шелли, заметившая эту маленькую бли- зость, немного залилась краской. Никто о тебе не забыл.

Сейчас пойдешь к своей машине, – Роман инструктировал Шею. – Этот пидр повезет тебя по 19 шоссе до границы с Аллегхени.

Нет причин называть его пидором, – сказала Лета.

Хорошо, тогда, когда этот… яйцеголовый довезет тебя оттуда по 79-му до границы с штатом Вирджиния, ты сможешь вытащить пистолет изо рта. И ты, – обращаясь к его напарнику, – ударь себя в нос.

***

Кто-то рассказал ей, – сообщила сестра Котар. – Мы собирались подождать, пока вы не приедете решить, как справиться с… ситуацией. Но она знает.

Годфри глубоко вздохнул и постарался обдумать все причины не пробить кула- ком стену из гипсокартона, но только одна приходила на ум. Он бы не смог.

Каково ее состояние? – спросил он.

Кататония. Не плачет, не говорит. Я дважды проверила, убедиться, что она моргает. И, доктор. Ее волосы.

Он вошел в комнату Кристины Венделл. Она в кресле, ноги на полу, руки лежат прямо, на коленях. В обычном состоянии она была так полна нервозности, что в этот момент он не смог вспомнить ничего грустнее, чем видеть ее руки в покое. Ее волосы стали полностью белыми. Годфри поежился, окно было открыто. Но ее руки голые.

Она была одета в простую майку на бретельках и ее тонкие руки и плечи оставались безразличны к холоду.

Кристина, – позвал Годфри. Она взглянула на него, но он не ожидал ответа, и она

не дала его ему. Его сердце, все равно было не на месте. Вещи между ним и ей прямо сейчас были величественнее, чем может предоставить любая благотворительность. Он взял одеяло с ее кровати и обернул вокруг ее плеч. Этот родительский рефлекс породил еще одни, который ему нужно обуздать. Но он был отцом и человеком, и он пытался.

Он откинул волосы с ее лица и поцеловал ее в щеку.

Дверь открылась, Годфри молниеносно выпрямился. В проеме стояла сестра Ко-

тар.

Почему окно открыто, – спросил Годфри, отвлекая от неуместности собственных действий.

Простите, доктор, я не знаю. Но, звонит ваша дочь. Она сказала это срочно.

Мудрость там, где мозг встречает сердце

Часовня находилась напротив линии деревьев под серым небом, достаточно близко к тени, чтобы казаться запоздалым наброском, выполненным одной и той же кистью. В святилище, сумеречный свет наполнил зал, и паутина между скамей про- блеснула в нем и маленькие дьявольские пылинки залетели снаружи, пока доктор Годфри не захлопнул тяжелые дубовые двери. Он оценил ситуацию и вскоре после, взял с собой назад в больницу Романа за необходимыми вещами, Питеру все еще нуж- ны были одежда, а Годфри хотел получить информацию, которую легче узнать, разде- лив подозреваемых. Годфри положил руку на плечо племяннику.

Хорошо видеть тебя здоровым, дружище. И, что за чертовщина тут происходит?

Иногда… – начал Роман, и остановился, колеблясь.

Иногда что? – подтолкнул его к ответу Годфри.

Иногда волк сходит с ума и не ест то, что убил.

Первым импульсом Годфри было счесть это за уклонение от ответа, но что-то древнее и более глубокое продиктовало ему обратное.

Когда ты говоришь о волке, что именно ты подразумеваешь?

Я говорю об оборотне.

Годфри задумался. В любой другой день своей взрослой жизни, он бы абстраги- ровался и занял свой ум анализом этих слов, что достаточно ясно не были ложью. Но он решил, в синеве сумрака, глядя в свой кофе, видя завихрения сливок, и зная точно, что он стал свидетелем переселения душ, зная, что это случится вновь, но не случит- ся с ней и был так за это благодарен, как никогда прежде; когда-то он решил выйти из Мира Теней в пользу Рационального объяснения происходящему, но теперь, в дневном свете, было необходимо наконец-то отказаться от разума, в пользу непрактичных и нелогичных фактов. Этому не было объяснения. Итак, освобождая себя от непримири- мых противоречий (интересно, куда они деваются?). В Хемлок Гроув обитает оборо- тень. Как очевидно. И более поразительным, чем простая доверчивость, было понима- ние, что во тьме и потаенных уголках его разума, он уже это знал.

Он указал на скамью и сел.

Это Питер? – спросил он, съежившись внутри в ожидании ответа.

Это не Питер.

Питер не оборотень?

Он оборотень. Но это не он.

Годфри был не уверен, что он чувствует на этот счет.

Я был с ним прошлой ночью, – сказал Роман.

Годфри, кивнув:

И вы пытались найти этого… плохого оборотня?

Он не плохой, на самом деле, просто больной, – ответил Роман.

Но вы не нашли его?

Я был в коме.

Годфри сглотнул. Ах, это.

Полагаю, – продолжил Годфри, – вы подвели итоги узнанного, которые мы можем использовать.

Роман подумал об этом. Пожал плечами. Гофдри ждал, что он что-то скажет, но понял: пожатие плечами и было ответом.

Он положил руку на колено Романа и вздохнул.

Я думаю, – сказал он, кивнув по направлению к церкви, – они способны развлечь друг друга достаточное количество времени, чтобы мы успели дойти до моего офиса и выпить.

Они встали и на ходу продолжили:

Итак, у нас есть еще месяц для поиска плохого волка, – сказал Годфри.

Варгульф.

Как угодно, – произнес Годфри. – А в это время оградим «нашего» от факелов и вил?

Роман кивнул. Более или менее.

Годфри отломил с ветви край засохшего березового листа. По сравнению с по- вседневной жизнью с головой в пасте льва Питера, его пресыщенность и непрони- цаемость – ничто, что тут еще можно сказать? Мудрость там, где мозг соединяется с сердцем и то, что он сейчас чувствовал, было буквальной разницей между жизнью и смертью. Он ощущал нечто, что не чувствовал с тех пор, как прекратил попытки закон- чить отношения с Оливией. Он чувствовал желание выпить, чтобы наконец-то очнуть- ся от всего этого.

Где твоя мать? – спросил он.

Роман смотрел на дорожку, по которой шел.

Она с Шелли.

***

Почти стемнело, и они двое были абсолютно одни. Доктор Годфри вернется после заката, принесет еду и заберет ее домой. Они лежали на куче одеял, расстелен- ных на алтаре, Питер с щетиной и Летой на руках был одет в свитер Годфри. Над ними стекла витража тревожил небольшой дождь.

Они были в постели, – сказала Лета. – Шериф уехал на вызов. Он оставил снаружи патруль, но они ничего не видели. Что бы это ни было, оно пробралось неувиденным и… сделало это. Это не дикое животное. Какой человек способен на такое?

Кот прыгнул на подоконник и уселся на нем; его оборванный хвост раскачивал- ся, маятником считая время. Питер запустил руку под ее футболку и медленным кру- говым движением провел по ее животу. Она же игралась с кольцом змеи, обнявшим ее палец.

Как думаешь, у пластика есть сознание, как у камня или дерева? – спросила она. – Думаешь, он помнит, где он был?

Она взяла его руку и нежно потянула, обняв ею себя, какое-то время они лежали так и слушали дождь. Она думала о жизни, растущей в ней и о тени всех этих смертей. И если все определяется в контрасте, тогда что такое жизнь, как не тень смерти. Тай- на смерти не может быть плохой, потому что без нее не будет и жизни. Жизнь вредна, но она просто случается, как неотъемлемая часть добра. И не остается ничего делать, кроме как родиться и надеяться, постоянно надеяться и чувствовать и не терять время

на проигрыш – реванша не будет.

Она положила его руку себе на грудь.

- В… церкви? – изумился он.

Позже они упали без движений, раскрасневшиеся и задыхающиеся. Она лежала на нем, не двигаясь, в повседневной женской практике мужчины игнорируют после- дующее тепло человеческого тела в подобных обстоятельствах, но ранее этим же днем он понял, что больше никогда снова не будет теплым, потому спокойно принимал его. Неожиданно черная тень промелькнула перед глазами Питера; кот спрыгнул с окна. Он выглянул наружу как раз вовремя, чтобы заметить движение по другую сторону стек- ла, мелькнувший силуэт исчез раньше, чем он смог что-либо предпринять, кроме как испытать мимолетный ужас от увиденных белых волос.

***

Шелли все еще дрожала, когда Роман вернулся домой, так что он тут же заклю- чил ее в объятия, сказав, что приготовит ужин. Упаковка со стейками все еще лежала на кухне, розовые потеки подсыхали на белоснежном кухонном покрытии, а куски мяса на полу, на них наступали. Он прибрался и уже заканчивал промывать горячей водой швабру, когда Оливия сказала:

Что случилось с передней дверью?

Роман обернулся. На ней длинный белый кардиган с рукавами, закрывающими руки вплоть до кончиков пальцев, а волосы собраны в хвост; в ее поведении не было ничего, что могло бы выдать ее отсутствие на протяжении целого дня и ночи или собы- тий, произошедших в это время.

Где ты была? – спросил он.

В Институте. У меня было что-то вроде приступа. Но Йоханн сказал, что тут не о чем волноваться.

Они смотрели друг на друга.

Теперь мне гораздо лучше, – прервала она молчание.

Роман выжал швабру.

***

В другом доме Годфри Мари ждала возвращения своего мужа и дочери. У док- тора Годфри было дурное предчувствие, при столкновении с ней в прихожей. Она знала, что Лета была с ним и даже звонила, дважды, узнать, когда они окажутся дома. И что теперь?

- Приехали так скоро, как смогли, – сказал он, упреждая ее нападки.

Она не ответила. Она подошла, напряженная, как снег, сжатый в кулак, и обняла Лету, крепко. Ее плечи дрожали. Она не злилась, ей просто было нужно обнять свою дочь.

Лета была наверху и Годфри сел в кресло в гостиной и облегченно выдохнул.

Трудный день. Длинный, длинный день. Мари села на подлокотник кресла и, положив руку сзади его шеи, массировала. Они не смотрели друг на друга, он просто сидел и чувствовал приятное давление на своей шее.

Ты ел? – поинтересовалась Мари.

Годфри покачал головой.

Я сделаю тебе мышку, – сказала Мари, сделав свой голос немного гортанным в паро- дии актрисы Рут Гордон. – Милую шоколадную мышку.

Годфри улыбнулся, его плечи затряслись и он засмеялся. Объяснение, почему для них это было смешно, уходит корнями далеко назад.

Годфри сообщил, что собирается принять душ и, что ее предложение звучит про- сто превосходно.

Годфри мылся, и разбирал с беспечной усталой ясностью вину, которую чувство- вал из-за своих уродливых мыслях о жене, женщине, чьим величайшим преступлением было отдать лучшие годы своей жизни браку с человеком, любящим врага, который, как она знала, обладает силой разрушить ее семью. И он пришел ко второму открове- нию за сегодняшний день, более решительному и непосредственному по сравнению с принятием мысли, что человек время от времени становится волком. Ему было стыд- но. Он стыдился, как и Мари, стыдился все эти годы, что они не могли произнести вслух: он был женат на женщине, которую не любил с тех пор, как впервые увидел Оливию.

Он посмотрел вниз и у него было ведение мертвых кусков плоти, срывающихся

с его торса и падающих в смыв ванны. Чтож, тут что-то не так. Что-то не так с тем, как он живет.

Он повернулся, при этом его позвоночник хрустнул. Шесть месяцев, решил он. Шесть месяцев были разумны для выполнения своих обязанностей. После рождения. Прошло уже двадцать лет, но эти шесть месяцев кажутся вечностью. Все эти званые обеды, медленный, но сладкий яд затянувшейся встречи глаз, звон, стоящий в его ушах несколько дней, после чоканья с ней бокалами; полный провал, как врача и мужа и брата, взять ее в качестве пациентки, женщину, ради которой он выдумывал любую причину для встречи, только бы почувствовать, как ее пальцы касаются его ладони, пока она смеется. Знал еще до того, как увидел сам, что ее зад был похож на застыв- шую каплю росы на лепестке розы – двадцать лет назад, шесть месяцев, что прошли, прежде чем он впервые овладел этой прекрасной задницей, были мучением.

Отвлекшись от сорока, насыщенных событиями, часов бодрствования, Годфри почувствовал нечто, что сначала затруднился распознать. Что-то, что в реальном мире едва может быть менее очевидным или неотделимым. Он чувствовал свободу. Просто представьте. По прошествии такого громадного количества времени, времени, когда колеса хоть иповорачивают назад, но все же постоянно движутся вперед, он был всего в каких-то шести месяцах от окончания самого длинного и вместе с тем изо дня в день более удивительного приключения. Он будет жить правильно и будет верить в любовь. Он станет дедушкой, и женится на Оливии.

Позже, в постели, доктор Годфри наконец-то провалился в самый приятный сон в своей жизни.

А затем, прозвенел его телефон, известить, что Кристина Венделл исчезла.

Цена

С тревожным чувством дежавю Питер был разбужен Романом на второй день.

Я заказывал рыженькую, – сказал Питер.

Роман не поддержал шутку.

Что? – поинтересовался Питер.

Роман подошел к кафедре и сложил руки. Надеясь, поза поможет ему… он не знал в чем. Но делать все равно нечего, потому он сказал то, что должен был.

Еще одна.

Еще одна что?

Прошлой ночью. Еще одна девушка. Питер помолчал какое-то время.

Кто? – выдавил он.

Они не знают. Нет головы. Но это не она. Я пришел сюда от нее.

Питер молчал. Он провел пальцем по пыльному полу, написав на древнем языке слово Спасибо, а затем стер его ладонью.

Это была не та луна, – сказал Роман. – Это же невозможно, так?

Конечно, – ответил Питер.

Кот запрыгнул на кафедру и поднял свой зад вслед за рукой, которой роман по- гладил его от головы до хвоста.

Что теперь? – спросил Роман. Питер лег и закрыл глаза.

Нужно поговорить с Дестини, – сказал он. – Дестини знает больше о протоколе, не- жели я. У нее может быть идея.

Он не добавил «лучшая идея», поскольку своих у него не было вовсе.

Если ты куда-нибудь поедешь, тебя подстрелят, – сообщил Роман. – Подстрелят, это еще в лучшем случае.

Поедешь ты. И поспеши. Ты должен вернуться к Лете к закату. Присматривай за ней, чтобы не было никаких шансов. Теперь она под твоим присмотром, пока все не закон- чится. Теперь это твоя работа.

Роман посмотрел на Питера. Пылинки в свете, упавшем между ними, занима- лись собственными делами.

Знаю, – ответил Роман.

Кот перевернулся на спину, и Роман почесал его живот. Он свернулся, как боль- шая черная бархатная перчатка вокруг его руки и укусил его.

Эй-эй-эй, – проговорил Роман. – С зубами ты не такой милый.

Он пробирался по тропинке, не далеко от часовни, протоптанной от больницы между холмов. Другой конец дорожки выводил на шоссе 443, и доктор Годфри велел использовать ее для своих приходов и уходов. Не подозревая, что их предосторожность провалилась, не предотвратив шпионаж Кристины Венделл за дядей и его племянни- ком, шедшими вчера по этой тропе. Как мало все-таки мы знаем.

Роман приехал к дому Дестини в Шедисайде. Паркуясь, он заметил на улице во- рону, занятую чем-то плоским и черным на тротуаре. Задавили. Что-то и как-то. Роман вышел и увидел, что ворона питалась останками дугой вороны. Черное перо торчало из клюва обедающей птицы. Это очень огорчило Романа.

Эй! – прикрикнул он увещевательным тоном недовольного туриста. – Ты… а ну пере- стань! Прекрати, Хосе!

Ворона посмотрела на него, но когда он не двинулся ближе, она продолжила бесхитростно клевать своего собрата, словно от скуки, а не ради чего-то еще и Роман почувствовал тошноту бессилия перед надвигающейся карой, что предрекало зрелище. Он встряхнулся, как только смог, поднялся по лестнице, и был встречен Линдой, кото- рая так резко и плотно сжала его в объятиях, что воздух пулей вылетел из его диафраг- мы.

Как он? Как мой мальчик?

Он в безопасности, – отозвался Роман.

Что ему нужно? – спросила Дестини.

Роман быстро выпалил все. Дестини поджала губы, и еще некоторое время, по- сле окончания его рассказа, продолжала механически качать головой.

Как такое случилось? – спросил Роман.

Ей было не комфортно. Она подняла солонку соли со стола, отсыпала немного себе в ладонь и бросила через левое плечо. Холодный комфорт.

Законы магии, как любые законы, – сказала она. – Они работают, потому что ты под- чиняешься им.

Можно их просто нарушить? – спросил он.

Не бесплатно, – ответила она.

Как нам с этим бороться?

Она посмотрела на него.

Пришло время тебе понять – это не твоя битва.

Как Питеру бороться с этим? – спросил он.

Как обычно дерутся волки? – ответила она вопросом.

Питер может сделать также? Превратиться в неправильную луну?

Не бесплатно, – сказала она.

Линда молчала, но теперь вмешалась:

Какова цена? – поинтересовалась она.

Я не знаю, – повернулась к ней Дестини. – Единственный человек, который может знать на это ответ – сам Питер. Я могу дать ему то, что поможет найти ответ, но долж- на сказать тебе, Лин, я настроена пессимистично. Пессимистична, потому что не уве- рена, есть ли ответ, что не окажется большим сэндвичем с дерьмом, который он дол- жен будет съесть.

Линда поняла ее.

Брат человека, которого убил Николай, нашел нас спустя много-много лет, – неожи- данно произнесла она. – Николай дважды стал убийцей за одну свою жизнь; пожар проходит, но угли остаются. Если все не закончится сразу, это будет прятаться за углом каждый последующий день его жизни. И если не позволить мальчику стать мужчиной, то никто не виноват, кроме тебя самой, что ты до сих пор потираешь ему зад, когда он уже должен подарить тебе внуков.

Дестини ничего не сказала. Она подошла к этажерке и принялась рыться в ящи-

ках.

Линда взяла обе руки Романа в свои, и, глядя ей в лицо, знал, что смотрит на

человека, совершающего самый тяжелый поступок в своей жизни. Он знал, что ему придется видеть это лицо вечно, если он облажается.

Я скучаю по временам, когда он был малышом, – сказала она. Если бы я могла нажать на выключатель, я бы жила в мире полном младенцев.

Вскоре, Дестини дала ему провизию, просимую Питером, но остановила от сию- минутного ухода. Она стояла перед ним и разглядывала, сосредоточила глаза на вер- хушке его головы, затем закрыла их. Через минуту, снова раскрыв глаза, она сказала:

Хорошо.

Что? – спросил он.

Твоя Сахасрара, – ответила она. Она держала руку над своей собственной макушкой, указывая на нее. – Иногда она светится.

***

Они зажгли пять восковых свечей и по их периметру сделали концентрический круг мелом, в его центре Роман вытряхнул содержимое сумки, сделал горку из пепла коры ивы и порошкообразной тли, недвижимая точка среди вращающегося мира.

Они держались за руки, ганглия их ладоней незаметно разгоралась с нервной ча- стотой, и Питер произнес древние, древние слова, пока они трижды обошли круг. Сде- лано, хотя Роман не знал, должен ли он ощутить какую-то перемену в балансе вещей, но у него не было такой чувствительности как у Питера.

Мы… в деле? – спросил он.

Питер не ответил. Роман не говорил, ему не нравился взгляд, который он только что прочел на лице Питера, как и Питеру, владельцу взгляда. Питер опустился под ска- мью, встав на колени. Затем выпрямился, вернулся, держа в руках Фетчита. Вошел в круг. Огни свечей пугали кота, он старался высвободиться, но Питер его держал креп- ко, даже когда сопротивления усилились и в ход пошли когти и странный вой, похожий на человеческий вопль.

Но… я доверял тебе, думал кот.

Что ты делаешь? – спросил Роман.

Возможно, ты захочешь отвернуться, – ответил Питер.

Что ты делаешь? – повторил Роман.

Питер посмотрел на него. Роман отвернулся, теперь глядя на орган, и звук ко- шачьего сопротивления резко оборвался хрустом, как при вывихе плеча. Это было наихудшим, что он когда-либо слышал.

Все кончено, – сказал Питер.

Но Роман не поворачивался. Он теперь ненавидел еду в своем животе. Он нена- видел невысказанное облегчение, что это действительно была битва Питера. Он услы- шал, как Питер открыл перочинный нож.

Я выйду наружу на минуту, – сообщил Роман.

Хорошо, – ответил Питер. – Это нормально.

Роман вышел и сел на ступени у входа. Над головой плыли тучи, словно кто-то стоял на холме и разбрызгивал черную краску на холст неба. Роману было любопытно, каково сейчас тем, кто летит в самолете над облаками, закрывают ли они свои окна от

слепящего солнца? Роман порылся в карманах куртки и вынул контейнер для мятных конфет. Открыл его, достал Ксанакас, прожевал и проглотил его, немного задержав массу на языке. Немного позже, дверь за ним открылась, и появился Питер.

Что ты творишь? – удивился Роман. – Тебе нельзя появляться снаружи.

Но Питер не смотрел на него, и Роман замети: его глаза стали глазами волка, глаза не желающие поддерживать разговор. Он подошел к линии деревьев и исчез. Ро- ман разжевал еще Ксанакс, полотно облаков осветилось, на мгновение став цвета ярко- го синяка, беззвучно озарившись блеснувшей молнией.

Роман ждал на ступенях.

Какого хуя… – сказал Роман и его глаза стали горячими от слез, – Чертов кот.

Несколькими минутами позже из деревьев появился Питер и сел рядом с Рома- ном на ступени. Он ничего не говорил. Он просто смотрел в пустоту, как человек, кото- рый только что съел огромный сэндвич, полный дерьма. Роман ждал, пока он что-ни- будь произнесет.

Бекон, – наконец вымолвил Питер.

Роман ждал, что он скажет больше чем это.

Мне нужен жир от бекона, – сказал Питер.

Так ты победишь его? – спросил Роман.

Ага.

И это… цена? – спросил Роман. Питер почесал свое лицо.

Это мое лицо, – ответил Питер. – Цена – мое человеческое лицо.

Роман поднялся, положив руки в карманы, словно хотел пройтись, отдышаться.

Но остался на месте. Он просто стоял тут, на ступеньках, рядом с Питером, держа свои руки в карманах.

Николай правда пересек океан с листьями кувшинок на ногах? – спросил Роман.

Нет. Он украл машину на ближайшей ферме и продал ее за билет на самолет.

Ох, – удивился Роман.

Мне понадобится жир от бекона, – сказал Питер. – Много.

Конечно.

***

В Доме Годфри, Роман стоял над стальной сковородой полной бекона, скворча- щего и плюющегося жиром, как мини шабаш у костра, когда почувствовал, как пара рук массажирует его шею.

Я думаю, – начала Оливия – тут достаточно холестерина, чтобы впасть в старческий маразм.

Роман поправил бекон на сковороде лопаткой.

Все закончится сегодня, – сказал он. – Сегодня мы убьем это.

Она сжала его шею.

Включи вытяжку, а то свининой воняет уже до небес.

Когда он закончил, Роман вылил жир в банку, а бекон завернул в вощеную бума- гу и отложил для Шелли. Он направился к своей машине, Оливия последовала за ним и положила руку ему на плечо. Он обернулся к ней и постыдился своей мягкости в церкви, обернувшейся черствостью здесь, с ней. Он собирается помочь Питеру. Ничто

не помешает ему помочь Питеру.

Ты не мог бы уделить секунду своей матери? – спросила она.

Он изучал ее лицо, удерживая свое суровым и жестким. Она держала тонкий черный кейс.

Пожалуйста, Роман, – сказала она.

Он положил банку на пассажирское сиденье, она взяла его за руку и повела назад в дом, где он увидел, что она вытащила большое напольное зеркало из гостевой спаль- ни в патио. На его овальной поверхности простой линией был изображен волк, нарисо- ванный белым лаком для ногтей, с красной точкой на груди. Сердце. Она вручила ему кейс и сказала открыть. Внутри находился маленький и декоративный топор с двой- ным лезвием. Он был сделан из серебра, ручка состояла из двух переплетенных змей,

с расплющенными у режущей кромки головами. Он был отполирован до блеска, но это лишь косметический уход: без сомнений, он очень-очень древний. Она подвела его к зеркалу и встала позади. Положила руки ему на плечи и сказала посмотреть в стекло, что он и сделал. Она спросила, что он видит.

Он не понимал.

- Я вижу нас, – ответил он.

-Приглядись.

Он встретился с отражением ее глаз, его веки затрепетали, незримые пальцы вынырнули из тьмы и окутали его поле зрения, все потемнело. Но был звук. Его уши наполнились звуком пульса, но не его собственного. Он чувствовал, как пульс звенит во всех его нервных окончаниях и взглянул снова, он видел, чрез покровы теней, как солнце пробивается через облака и знал, что стоит на пороге чего-то, знал, что ре- ально: зеркало, и в зеркале сердце волка, живое и бьющееся, вот, что его мать хотела, чтобы он увидел.

Это было его Убийство.

Роман поднял топор над головой и почувствовал обратной стороной шеи улыбку своей матери, и опустил топор прямо в нарисованное, но бьющееся сердце.

Разбившееся стекло привело Романа в чувство, он отшатнулся назад, задыхаясь и потея на морозном воздухе. Оливия вынула топор из расколотой деревянной рамы и, положив его обратно в кейс, вручила Роману.

Постарайся не потерять его, – сказала Оливия, – на его истории очень долгий путь.

Он не знал что сказать. У него не было слов для благодарности. Она приложила ладонь к его лицу и произнесла.

Нам не нужны слова.

Ты пошевелилась

Закат в 16:55. Наверное, ты захочешь это знать.

***

16:12.

Чоссер очнулась и увидела ангельские крылья. Они были на стене над ней, цве-

та ржавчины и предзнаменования, одновременно проклятие и благословение для глаз смотрящего. Она попыталась пошевелиться, но обнаружила оба своих запястья и ноги скованными ее собственными наручниками. Перекатилась на бок. Пол, на котором она лежала, покрыт бумагой и осколками, и несколькими ярдами дальше располагалась дверь, ведущая на основной этаж сталелитейного завода, часть котла Бессемера вы- глядывала над перилами лестницы. Она перекатилась на другой бок. Там была другая пара крыльев на полу близ нее, и еще больше таких же на потолке. Хоть и нехотя, она признала восхитительность увиденным: художественный дух в его чистейшем прояв- лении, непредназначенный для глаз живых. Но более актуально для ее разведки: сам художник отсутствовал, оставил ее на какое-то время одну, и недалеко было западное окно, улыбающееся осколками битых стекол, как сломанными зубами, через которые виднелось заходящее солнце, изумительно зажатое между верхушкой холма и полот- ном облаков, как выглядывающий Божий глаз, настолько же удивительный и непо- вторимый взгляд, как каждый закат в ее жизни. Итак, еще один дар, два краеугольных элемента сценария «убежать и скрыться»: время и возможность.

Она перекатилась на живот и подползла к стене. Вдруг ей пришло в голову, она больше не ощущает запах мочи, которую использовала для маскировки следов, а в данном случае свою эвакуацию, что было неотъемлемым следствием нахождения без сознания дня или больше. Она была вымыта, ее одежда постирана. И она чувствовала между ног странное, но знакомое присутствие: продукт женской гигиены, слишком длинный и неподходящий для нее, не самый любимая марка. Значит, по меньшей мере, два дня, если это было правильное время ее цикла. Она не могла соединить свои по- следние воспоминания с ее нынешним положением, но неважно как она попала сюда, важнее как выбраться. Позже, смогла встать на колени, подтянуться на подоконнике

и перевести себя в стоячее положение. Начала поворачиваться, уперлась локтем для стабильности и, поднеся пластиковые наручники к осколкам стекла, принялась совер- шать ими движения вперед и назад. Руки. Те скромные придатки без зубов и когтей, обеспечившие то маловероятное доминирование обезьяноподобного гомо сапиенса над другими хищниками. Она представляла руки, что вымыли ее, переодели и засунули в нее тампон, те, что она собирается вырвать из плечевых суставов и, прости Господи, прибить их к входной двери. Возьми же меч: его свет дает веру…

Внезапно наручники соскользнули и ее руки опустились вниз, стекло встрети- ло плоть ее ладоней и отломилось, когда она упала на спину. Больно, но на боль нет

времени; она вытянула руку оценить повреждение и кровь не целомудренно закапала из-под кусочка стекла. Она зажала осколок между зубов и вытащила его, сжала крепче и, поднеся к нему наручники, наконец-то разрезала их. Но победа была коротка: она почти проглотила стекло, когда услышала шум поворачивающегося кремневого колеса за собой.

Чоссер взглянула на Оливию, обозревающую ее из дверного проема. На ней были ее солнцезащитные очки, в руках зажженная сигарета и Чоссер неожиданно за- сомневалась, стояла она тут или нет, все это время, вдруг несколько минут раньше она просто проглядела ее, как радугу, видимую лишь под определенным углом.

Оливия ничего не сказала, наблюдала, и не смотря на очки, Чоссер знала куда направлен ее взгляд, словно нарисованный в воздухе пунктирной линией: она смотре- ла на ее рану. Как женщина военнослужащая, Чоссер думала, что знает каково это, но реальность была абсолютно другой: быть в чьих-то глазах как… мясо. Чоссер засунула свою руку под футболку, подальше от ее взгляда. Она перевела взгляд с Оливии вверх на крылья, разочарованная. Непредназначенные для глаз живых, но готовые декорации для ее собственного черного театра. Ебанная актриса.

Чоссер боролась за воздух, пытаясь вдыхать и выдыхать. Конечно, она представ- ляла свое мученичество; это было частью ее тренировки. Но когда спала с любовни- ком, никогда не могла лежать лицом к лицу, потому что в любое время ее собственные вдох-выдох соединялись так близко с вдохами и выдохами другого, что она станови- лась полностью убеждена, что дышит чистой двуокисью углерода. Она никогда не думала, что будет себя так чувствовать, словно все было как-то неправильно.

Кровь из руки Чоссер выступила на футболке пятном. Она почувствовала взгляд Оливии на нем, он никуда не исчезал. Чоссер закрыла глаза.

- Хммм, – произнесла Оливия. Это напомнило ей светлые воспоминания. – Когда я была маленькой девочкой, я играла в игру со своими кузенами, истинные воплощения зла. Игра называлась «Волки в лесу», и «играла с ними», наверное, немного искажает это, подразумевая мое согласие на участие. Как бы там ни было, после восхода луны, они вытаскивали меня в лес, в заколдованное место в полном смысле этого слова, наполненное загадками и безымянными опасностями, таящимися во тьме, и нам при- шлось бы не сладко, поймай нас там. Они клали меня на постель из мха – я до сих

пор могу ощущать его на своей шее – и я должна была лежать с закрытыми глазами и неподвижно тихо, пока они кружили вокруг деревьев на цыпочках, глубоко рыча и предупреждая меня, что волки вышли охотиться на маленьких девочек, и малейшее движение с моей стороны выдаст меня и я буду сожрана в один миг. Конечно, я была в ужасе за свою жизнь и здоровье, и делала все возможное, чтобы избежать ужасной

судьбы, но чем сильнее я концентрировалась, чтобы не выдать себя, тем сложнее было удержаться от улыбки. Провал! Раздавался громкий клич – ты пошевелилась! ты по- шевелилась – и с криками и воем они опускались рядом и покрывали мое тело с ног до головы поцелуями.

Чоссер открыла глаза.

Напиши это на подошве своей обуви, чтобы дьявол смог прочитать, – сказала она. Оливия сняла очки и положила в сумочку. Она взглянула на Чоссер. Не было никакой разницы между зрачками и радужкой ее глаз, они были словно обложенные

золотом лепестки роз с внутренней подсветкой, сияющей против солнца. Она постави- ла сумочку на землю.

Ох, Маленькая Мышка, – сказала она. – Ты пошевелилась.

***

16:39

Последние лучи солнца заходили и холмы стали темными с двумя маленькими

булавочными уколами света, они встретились с единственным источником света здесь, когда фургон Института припарковался рядом с машиной Оливии: противоположные кусочки игры, такой же древней и эзотерической, как тотем, излучающий его. Доктор Прайс вышел, неся простую холщовую сумку. Он увидел бочку между горячими печа- ми и рекой, с оранжевым бликами света на воде, и подошел к ней. Рядом с бочкой сто- яла сумочка Оливии и остатки того, что напоминало ее одежду, с малиновыми прожил- ками на ней и охваченные огнем. Он посмотрел на воду. Не принадлежащая ей белизна нарушала гладь реки, словно исключение из бессознательного разума воды. Оливия стояла обнаженной, по пояс в воде, неотрывно смотря на две иголки света на холме и теребя покой воды медленными возвратно-поступательными движениями рук. Глаза Прайса уловили маленький шрам на ее пояснице, подтверждая у нее наличия земного тела. Он ничего не говорил, представление слишком безупречное для нее, чтобы она

не заметила аудиторию. Наконец она повернулась и двинулась назад, выйдя на берег и встав перед ним. Покрытая гусиной кожей, ее соски маленькие и темные, под глазами следы потекшей туши. Прайс передал ей сумку и оперся руками на арматуру, торча- щую из земли.

Там, – сказала Оливия, указывая на здание завода. – Еще теплая, для чего бы она тебе ни была нужна.

ЛОД не будет от этого в восторге, – произнес Прайс.

Если хотят часть Нормана, пусть учатся, – ответила она. – Они знали, куда посылали своего маленького Голливога.

Она тряхнула головой. Можно подивиться их изобретательности: завербовать женщину, которая гомосексуалист и военный ветеран на фоне старой сексуальной травмы, вероятно, потребовалась ратификация внешней патриархальной фигуры. Но, честно: «Орден Дракона» – полнейшая туфта.

Это было безответственно, – высказался Прайс. – И… необязательно.

Он ждал ее реакции; за всю историю их отношений он ни разу не регистрировал такого прямого неповиновения.

Она пытливо разглядывала его лицо и сочувственно произнесла:

Она тебе нравилась.

Прайс молчал; ничто в том положении утилитарной двойственности, на которую вынуждало его их договоренность, не раздражало так, как ее окончательное нарушение границ: знание того, что он чувствует в любой момент.

Оливия вынула из сумки пару больничных брюк и рубашку. Он смотрел, как она одевается.

Почему ты единственная из всех, кто не спрашивает меня, чем я там на самом деле занимаюсь? – спросил он.

Она посмотрела на него «а сам как думаешь» взглядом.

Потому что мне все равно, – ответила она.

Ты знаешь, кто убил всех тех девушек?

Она взяла свои мокрые волосы обеими руками и выжала из них воду.

Конечно, знаю, Йоханн, – сообщила она. – Я же мать.

Она нагнулась и подняла свою сумочку. Подол рубашки задрался, открывая бе- лизну ее спины.

Знаешь, я могу исправить это, – сказал он. – Твой шрам.

Она достала карманное зеркальце и всматривалась в свое отражение, вытирая потеки туши.

Чем меньше ты будешь затрагивать эту тему в разговоре, – начала она, – тем больше шансов, что мы останемся друзьями.

В это же время, где-то в долине, раздался выстрел из ружья. Она вскинула голо- ву, но не от удивления – он понял, что за Шоу Оливии, она закаляла себя все время для грядущего: не помогло. Последовало еще несколько выстрелов, дрожь пробивала ее тело с каждым из них, и она не пыталась скрыть это, она не могла. Настолько напугана она была.

Затем снова наступила тишина, и она убрала зеркало и прошла мимо Прайса, деликатно ступая босыми ногами.

Прибери там – скомандовала она.

Он не обернулся, услышав зажигание машины и, как она уезжает прочь. Огонь

в бочке прогорел до углей, пепел смешался с пеплом от предыдущих горений, оставив только золу, для следующего раза, когда Оливия сожжет свой наряд. Теперь он пошел вниз по реке, ища, где виднеется крыша Института за хребтом холма.

Маяк, направляющий одинокий сосуд через воды зла, если он когда-либо вообще су- ществовал точка, – сказал Прайс. – Он напомнил себе запятая снова запятая что какой бы ни была жертва личной совести запятая даже его человечность требовала от него скудного покаяния точка. Тело запятая которое он создал для девушки не совершенно запятая и пока он не усовершенствует процедуру возрождения Шелли Годфри в тело запятая чтобы заставить мир любить ее также запятая как он, обязанность поддержи- вать свет запятая маленькая цена точка.

А затем огни Белой Башни погасли.

Что за чертовщина?! – сказал Прайс.

***

16:25

Доктор Годфри остановился на подъездной дорожке Дома Годфри, чтобы обнару-

жить ее свободной от машин. Он выбрался из автомобиля, подошел к крыльцу и сел на ступени. Последней вещью, о которой можно жалеть сейчас это момент звонка своей милой; чувство, будто крадешь у богов. Его маленькая остановка, перед тем как зайти

в городской морг и увидеть последнюю девушку; если она та, о ком он думает, то это многое для него значит. Но, к его удивлению, тело слишком половозрелое, чтобы быть Кристиной; удивился, потому что надеялся, что это будет чье-то другое тело, чья-та другая девочка, которую забрали этой ночью, и он знал, что, так или иначе, поплатить- ся за это. Это не больно, думал он. Быть растерзанным диким зверем, на самом деле, не так уж и больно, страх вырабатывает природные опиоиды, работающие в качестве анальгетика. Так умереть не больно: будешь находиться в мягких объятиях эйфории страха. Затем он опомнился: обеспокоенный сосед позвонил, интересуясь, есть ли

у нее шрам от ожога внутри левой ладони, и последняя жертва обрела имя. Годфри остался один с необходимостью в женщине, полной жизни и похоти и всех тех жутких вещей, что этот зверь растерзал в других с огромной любовью. Для столь внезапных плотских императивов, какой лучше всего подойдет архетип? Но ее тут не было, как и не было между ними каких-либо контактов последние несколько дней. Это и не важ- но, правда; он потратил так много лет возводя рациональную империю слов в войне против собственного рода, что теперь ему не было никакого дела до того говорят о нем или нет, вместо этого он был одержим чем-то, чего желал на самом деле. А он желал повергнуть монстра и спасти свою семью. Он почувствовал легкое покалывание в за- пястье и посмотрел вниз, обнаружив длинные, тонкие ножки, перебегающие по нему. Он поднял руку на уровень глаз и наблюдал за осторожными, словно впервые вступил на такую поверхность, движениями паука.

Даже если это самая ебанутая семья в мире, – сказал он.

Послышался скрип и он почувствовал своим задом движение досок. Стряхнул паука с руки и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Шелли села. Они оба смотрели вдаль, туда, где заканчивалась долина. Скоро наступит ночь, и уличные фона- ри зажгутся вдоль дороги. Он потянулся и погладил ее между лопатками.

Скоро все закончится – произнес он.

Он сказал это, как утешительную банальность, но в то же время сам понял, что это – правда; как спящее тело, знающее о скором звонке будильника, может его почув- ствовать заранее. К счастью.

Все в безопасности, – продолжил он. – Лета дома. Ребята в часовне. Твоя мама…

Он вдруг понял, что у него нет четкого представления, где она может быть, и ни одному из них нет дела до ее безопасности в той же мере, как и до внезапной инверсии силы тяжести или когнитивной нежизнеспособности в космосе.

Между твоей мамой и мной все сложно – сказал он. – Так же сложно, как устройство адронного коллайдера. Прости, что приходилось врать тебе. Мы лгали об этом так дол- го, я почти что забыл, что есть кто-то, кто до сих пор мне верит. Но это не делает вещи приятнее.

Он остановился, помолчал, затем продолжил.

Ты свет, – произнес он. – Ты освещаешь людей, а еще показываешь самое светлое в них и самое темное. С тобой я всегда становился лучше, поскольку ты освещала мой путь. Потому, наверное, это даже хуже, как ты узнала обо всем. Но, это твоя трагедия, и ничто не разбивает мне сердце больше: ты всегда будешь окружена людьми, не до- стойными тебя.

Шелли повернулась к нему. В ее глаза влажные, но слез пока не было: просто влажный фильтр света. Годфри отвернулся, в горле застрял ком. Никогда в своей жизни он не видел более чистого обещания искупления и не чувствовал, что не достоин.

Зазвонил его телефон.

Извини, – сказал он, голос дрожит. – Я… я должен ответить.

Он ответил. Это был Интаки. Он долго слушал, а затем сказал, что будет так бы- стро, как сможет.

Подожди пока у меня в кабинете, – сообщил он. – Постарайся удержать все до начала третьего акта.

Повесил трубку.

Мне нужно идти, – произнес он. – Шериф не в себе и не сдает свое оружие. Семья

Фредериксов нашла его сидящим на их лужайке с ружьем в руках, поющим песни Пет- си Кляйн. Никогда не доводило до добра держать огнестрельное оружие в настроении, когда готов петь такие песни.

Шелли вопросительно посмотрела на него.

Дженнифер Фредерикс, – сказал он. – Она была последней.

Она уставилась на него. Свет в ее глазах внезапно обжег, как если смотреть пря- мо на полуденное солнце, а затем отвернуться, моргая.

Ты в порядке? – спросил он. – Шелли…

Она встала. Из нее вырвался гул, низкий стон звериного опустошения: преда- тельство, словно все ее личные раны разновидность его предательства, и неверия в то, что такие вещи на самом деле происходят; ты позволяешь им происходить.

Милая, – начал он, потянувшись к ней, но ухватил только воздух, когда она нео- жиданно уклонилась от него вперед, оставив ступени, что заставило вздрогнуть все крыльцо, когда она, упав на лужайку, растянулась на всю длину вдоль автомобиля. Годфри беспомощно смотрел, как она поднялась и пересекла лужайку, огни фонарей внезапно начали тухнуть, когда она проходила под ними, и продолжали гаснуть дальше по холму; он слышал перкуссию ее шагов, когда она уже скрылась из виду, и резкий, возрастающий крик ужаса и отчаяния, который, казалось, мог достичь самых небес.

Годфри был потерян. Ничто в его опыте общения с племянницей не говорило, что она может так двигаться, или что такой плач способен быть ее. Это как когда он впервые увидел котел Бессемера в детстве: пугающий всплеск огня и пара из пасти дракона, но это было не все – скрытый потенциал стали, прячущийся на виду, пока не настанет время выйти наружу.

Он вынул свой телефон, но он не работал. Подошел к машине, она не работала тоже. Как, подумал он, и любое другое электронное устройство, после ухода Шелли. Он стоял под потухшим фонарем, чувствовал не надвигающуюся кульминацию, но возбуждение ее приближения; что-то должно случиться и случиться сейчас, и вот где он сейчас, на скамейке запасных. Одинокий и бесполезный богатый человек возле дома на холме, видимый и забытый. Он увидел на дорожке белое перо, которое поднял и держал на ладони и дул на него изо всех сил. Оно поднялось, закружившись, и вновь приземлилось на землю, жертва сил, которые невозможно ни изменить, ни преодолеть.

Он посмотрел вдаль, и тьма обволокла его. Луна – сломанный орнамент на черни воды, а Белая Башня стала отчетливо видна.

Боже мой, – произнес он.

Затем, вдалеке он услышал серию выстрелов, и последующее молчание одно- значной власти. И вот что это было: конец. Чтобы он ни значил для каждого.

Конец, – сказал Годфри. Ни горю, помощи, или другим спекуляциям, где он возмо- жен. Просто конец. Он смирился с этой мыслью.

Все кончено и больше уже ничего не случится.

Затем погас свет в Белой Башне.

***

15:32

Во время возвращения Романа обратно, по радио передавали новостную сводку:

«Продолжаются поиски подростка из Хемлок Гроув Питера Руманчека, подозрева-

емого в причастности к серии жестоких убийств, ранее ошибочно приписываемых животному. Третья жертва резни прошлой ночью, была опознана, как местная жи- тельница Дженнифер Фредерикс…».

Что-то шевельнулось в Романе, что-то настолько же мелкое и глубокое, как кусок пищи, застрявший в зубах и не желающий убираться языком.

«Предполагается, что убийца мог дрессировать одного или более волков, для дальней- шего использования в своих ужасных преступлениях. Скончавшийся Френсис Пульман, заявлял, что был свидетелем первого убийства – Брук Блюбелл, атакованную огром- ным, черным демоническим псом, пока прошлой ночью не поступили множественные донесения жителей о большом белом волке…»

Роман выключил радио. Могло ли все это время их быть больше одного? Один черный, один белый…

И затем он свернул на одну из дорожек и сбил почтовый ящик, сломав боковое, пассажирское зеркало, которое повисло на проводах, как не до конца отрезанная часть тела. Он сдал назад и, сделав поворот на 180, вдавил педаль в пол. Коричнево-желтые листья трепыхались вслед уносящимся колесам его машины.

***

15:43

Это забавно! – сказала Лета. – Можешь представить: у меня никогда до этого не было чайной вечеринки? Разве это не заставляет хотеть обращаться к себе по-королевски на

«мы»? Так, подай нам свою чашку и мы ее снова наполним.

Снаружи раздался шум приближающейся машины, на крайне агрессивной ско- рости. Скрипнули шины и остановились у ее дома. Лета осторожно взяла чашку из трепещущих рук гостя и, подойдя к окну, раздвинула шторы.

О, все в порядке, – сообщила она. Она смотрела на бледную и сгорбленную фигуру у себя на кровати. – Не бойся. Все в порядке.

Снизу раздался звук открывшейся двери и шагов, переступающих по две ступе- ни за раз.

Хорошо, – сказала Лета. – Хорошо, если хочешь, можешь просто подождать тут, лад- но?

Роман позвал ее по имени в то же время, что и шаги остановились у ее двери.

Минутку, – произнесла Лета. – Просто подожди тут. – Прошептала она.

Она подошла и приоткрыла дверь на четверть.

Ты в порядке? – спросил Роман.

Я, да, – ответила она. – Я только хотела ускользнуть и встретиться с вами обоими, как вы ребята и сказали. А что?

Ты в порядке? Все хорошо?

Я нормально. Не переживай, я хорошо.

Они оба подозрительно посмотрели друг на друга. Тут он заметил, глянув через ее плечо, на комоде чайник. Две чашки.

Кто с тобой?

Ладно, только не выходи из себя.

Кто там?

Хорошо, я хочу, чтобы ты держал себя в руках. Ты должен подождать тут, ладно?

Она попыталась закрыть дверь, он уперся в нее рукой и мягко, но настойчиво остановил ее, просунув в щель пальцы, которые она побоялась прищемить. Она ото- шла к шкафу.

Эй, – сказала она. – Эй, это просто мой брат, и он увезет нас туда, где мы будем в безопасности, хорошо? Никто тебя не обидит. Мы никому не позволим обидеть тебя, ладно? А теперь я открою дверь.

Лета открыла дверь, и Роман застыл на месте, когда перед ним появилась Кри- стина Венделл. Она смотрела на него, а он смотрел на нее.

Мы все смотрели друг на друга.

Черное бегство

Реми вытянула шею Лебедем из камышей… Юный тополя побег – Рост его сдержать сумей!

Корабля со стапелей

Не удержишь вольный бег!

Пока ей не исполнилось одиннадцать, завод никогда не приходил к ней во сне. Хоть он и пугал ее в то время, и каждый раз после, когда она его видела, но уже вос- принимала его как эхо, отголоски меньшего шума, становящимся огромным отскаки- вая от стен, или как чувство тьмы одновременно снаружи и внутри под твоей кожей; она больше не боялась его, как не боялась чердака у бабушки с дедушкой или пещер, которые посещала, будучи в летнем лагере, или любого другого места, требующего не так много воображения, чтобы представить, что может случиться в таком месте с ма- ленькой девочкой. Она больше не думала о заводе, кроме странных дней, когда ее тело пробивала дрожь.

Пока не начались сновидения, а они не начались до поэмы. Она наткнулась на стихотворение благодаря Дебби, ее няни. Близняшки смеялись, что у нее до сих пор есть няня, но она не возражала, правда – она читала триллеры своей бабушки, она знала, какого рода вещи происходят с маленькими девочками. Дебби читала стихотво- рение для урока по Английскому. Она закончила его, подняла свои брови и сказала:

- Ну, мальчишкам оно точно понравится.

Естественно, Кристина захотелось прочесть его.

Она даже не смогла прочитать его с первого раза. В первый раз ее сердце колоти- лось, руки дрожали, а процесс дыхания походил на глотание камней. Дебби спросила, все ли с ней хорошо, и она ответила, что просто закружилась голова. Она отдала книгу Дебби и сказала, что пойдет спать. В своей комнате она нашла копию в Интернете и теперь читала ее снова и снова и снова. Слова – источники энергии. Эта энергия вошла в ее систему и стала кинетической в ней, в ее пальцах и по ту сторону век. Состояние вещества изменилось. Ее сердце стало жидким и растеклось под ногами, а она превра- тилась в водяного жука, мчащегося верхом на молекулах.

Дай нам локон золотой».

Прощай, дружочек завиток!

Как летний дождик, слез поток… Припав к плодам, глотает сок. Он слаще меда скальных пчел, Он крепче вин из дальних сел,

Свежей струи ключа лесного, – И Лора припадает снова.

Она не имела представления, что оно захочет от нее, если они встретятся. Она парализована. Она не знала, повернуться ли ей и встретиться с этим лицом или поглуб- же залезть в черное отверстие котла.

Высасывая сердцевину, Опустошила бы корзину, Но уж она устала.

Что ж, кожуру пустую прочь, Лишь косточку в кулак зажала И с натружёнными губами,

Не ведая, то день иль ночь, – Домой неверными шагами.

Были вещи, которые никто о ней не знал. Вы бы не узнали, что у нее был первый поцелуй, а он у нее был, тайно. Это случилось прошлым летом, одним днем, в сумер- ках, она подошла к домику Питера и обнаружила его спящим в гамаке. Ей нравился Питер – больше, чем другие парни – потому что с ним было легко просто находить-

ся рядом, не надо было переживать, что он сочтет твой приход или тебя странным, поскольку он сам был самой странной персоной, которую вы когда-либо встречали. Например, однажды он ткнул пальцем ей в живот и сказал, что там, как она уже зна- ла, живут неписаные истории экстатического ужаса вселенной, идиот, а потом взял и перевернул ее так, что голова и пятки поменялись местами. Она произнесла его имя, но он не проснулся, потому она подошла ближе и принюхалась, от него пахло пивом. Затем он всхрапнул, наполовину, как это делают поросята; и вот он перед ней, забав- ный спящий здоровяк, ей открывший мир безграничных возможностей, и что еще ей оставалось делать?

Близняшки же были менее целомудренны. Тем летом они обе дошли до конца, Алиса с Беном Новаком, а Алекса с Марком Смутом. Это было для нее невероятно. Ей было достаточно и прикосновения своих губ к мальчишеским, потому что это было прекрасным ощущением момента, но думать о нем всем, сверху на ней, и его часть, финальная загадка природы, что находится между его ног, и войдет между ее…

Две головки золотые, Две голубки молодые

В свое гнездышко легли, Свои крылышки сплели. Два цветка на стебельке, Две снежинки на листке, Две точеных трости

Из слоновой кости.

Это было просто невероятно, что Алиса потеряла свою девственность, и Алекса вслед за ней, чтобы не отставать. Вопрос даже не в том, как протекает сам акт, а в том, что ты раздвигаешь ноги и позволяешь этому проникнуть в тебя, желаешь это полно- стью в себе. Но ее скептицизм не отличался от того, если бы они подсунули ей яд в

напитке, он был как тысяча игл, вонзившихся в сердце, и они доставили информацию ей с застенчивым ликованием, что она должна тоже принять в этом участие.

Как они могли с ней такое делать.

Ночь уставилась на них, Ветер песню напевает, Мышь летучая на миг Звезды заслоняет.

Локоны сплетаются,

С щечкой щечка, с грудью грудь В гнездышке смыкаются.

Идентичны! Да ты шутишь! Она могла бы отличить их друг от друга с закрыты- ми глазами.

Она искала это и обнаружила, что есть другой путь, стать оборотнем, не будучи укушенной. Не тот путь, где один человек что-то должен сделать с другим. Не в ее го- лове. Она не была так обижена близняшками, чтобы на следующий день пойти искать способ превратиться в монстра. Жизнь не так проста, как кажется. Жизнь вообще не проста. Это были недели, после рассказа близняшек и она пережила это, в основном. Сердце абсорбирующая мышца, в основном. Зачем, тогда, становиться оборотнем?

По той же причине, что и поцеловать кого-то. Перипетия. Важный для ее писательства Материал. Но откуда ей было знать? Откуда ей было знать, что это на самомделе сра- ботает?

Рано утром после Кукурузной Луны, когда она знала: нет опасности, что Питер проснется, она обыскала землю вокруг трейлера, пока не нашла то, что искала. Следы. Следы рассказываю историю, кто это животное, чего оно хочет и как оно вплетено в ткань экосистемы. До тех пор, пока животное верит в себя.

Она встала на колени и налила воды из бутылки в самый глубокий отпечаток, затем встала на четвереньки и выпила ее. Но жидкость быстро впиталась и она больше упилась грязью, чем водой из следа оборотня. Вот к чему привел ее любознательный темперамент: грязь на ладонях, коленях и губах. Она не очень надеялась.

Но в следующий цикл, ей снова приснился завод, только теперь сон не закончил- ся, как прежде, неразрешенным. В этот раз оно было позади нее, во всей своей неиз- вестной необъятности, и отверстие котла перед ней, и она сделала свой выбор. Она могла не поворачиваться. Могла не смотреть этому в лицо. И потому, не зная, что дела- ет, в ночь Осенней Луны она выбрала залезть в отверстие котла.

Слезы хлынули, как ливень

В знойный день на степь сухую.

Еще горем, страхом, болью Лору долго сотрясало… Лизоньку свою с любовью Ртом голодным целовала.

Что произойдет, если не отрезать голову, после смерти оборотня? Она будет об- речена рассказывать свою историю. Вечный вой.

Кристина была одновременно младше и старше своих лет; она никогда не про- являла, перехватывающего дыхания, любопытства ребенка, свойственного всем, кто познает вселенную – Что это? Откуда это взялось? Почему это похоже на то и ни на что другое и как это работает с другими вещами?

Почему? Почему? Почему?

Сейчас она сама себе греческий хор, и она очень, очень сожалеет обо всем, что произошло.

Перипетия, Возвращение

Ребенок на борту, – порицательно сказала Лета.

Роман выбросил свою сигарету в окно.

Сейчас мы поедем обратно в клинику, – сообщила Лета. Она сидела на заднем сиде- нье с Кристиной. – Только не переживай, рядом с ней сейчас самое безопасное место.

Девочка сказала, что не хочет возвращаться в свою палату. Сказала, ее комна- та холодная и полна призраков. Лета взяла с Романа обещание не рассказывать это ее

отцу. Роман с готовностью поклялся; у него не было намерений посвящать во все Нор- мана. Там, где дело доходит до клятвы Гиппократа, его вотчина, спорная и тернистая. Но сейчас действуют законы оборотня; и только Питер знает, что делать.

Роман очень надеялся, что Питер действительно знает, что делать.

Часовня – сказала Кристина. Лета ответила:

Да.

А он… он там будет?

Питер? – спросила Лета. – Да. Но он не причинит тебе вреда, я обещаю. Ты же зна- ешь, я никому не позволю навредить тебе, да?

Да, знаю, – отозвалась Кристина.

Грудная клетка Леты давила ей на сердце от одной мысли о том, как храбрится девушка, после всего, что случилось с ней, ее друзьями… Глаза Леты намокли, но она не могла себе позволить плакать, когда даже эта девочка не плачет. Она обняла Кристи- ну за плечи и сказала:

Ты же знаешь, что все будет в порядке, да?

Кристина прижалась к ней и положила руку на живот Леты с удивленным взгля- дом: внутри этого живет маленький человечек!

Странно, что «невозможно» вообще существует, даже как слово, – сказала Кристина.

Руки Романа крепче сжали руль. Небо было черным, а солнце стало кровавым желтком. Роман сделал разворот, поворачивая к магазину.

Что ты делаешь? – спросила Лета.

Питеру понадобятся кое-какие вещи, – ответил Роман.

Что за вещи?

Удлинитель.

Что он будет с ним делать?

Я не спрашивал.

Почему просто не взял из дома?

Вылетело из головы.

Как это могло вылететь из головы? – спросила она, риторически.

Впереди, по их полосе движения, только в противоположном направлении, вниз по горке скатывался старик в моторизованном инвалидном кресле. Старик склонился вперед в бесполом спортивном костюме с подогнутыми штанинами, бесполое седое лицо, глаза тусклые и безразличны, наблюдающие за повторами старых телесериалов.

Кто-то должен бросить перед ним банановую кожуру, – вяло сказал Роман.

Это глупо, – отозвалась Кристина.

Он иногда бывает глупым, – пояснила Лета.

Роман задумался, каково это вставить себе на день женский мозг, как много смысла тогда обрели бы бессмысленные вещи.

На парковке Роман нашел свободное место, но как только двинулся вперед, с другой стороны на то же самое место двинулся желтый пикап. Боясь столкнуться оба остановились. Пикап просигналил, Роман сдал назад. Нашел место рядом.

Осторожнее, – попросила Лета.

Другой водитель прошел мимо. Он был тощим, но с внушительным пивным жи- вотом, молодым человеком в глупом комбинезоне, половину его лица занимала одна из тех родинок, что походят цветом на загнивающую розовую блевотину. Он посмотрел на Романа и агрессивно схватил себя за промежность.

Роман повернулся к Лете.

Пойдешь со мной?

Я подожду с ней – ответила она.

Кристина посмотрела на него с задумчивым выражением.

Оставь ключи, чтобы мы смогли послушать радио – попросила Лета.

Роман вошел внутрь и остановился, раздумывая, не проще ли пойти в отдел Спортивных Товаров, взять пистолет и покончить с ней, пока она еще девочка. Но он отказался от идеи, потому что не уверен, что это то, чего хотел бы Питер. Не совсем. Причина, по которой он решил не делать этого в том, что ему необходимо, чтобы это решение исходило от Питера.

Он проходил мимо примерочной, когда из нее вышел мальчик лет десяти-один- надцати. Парнишка пухлый и, мягко говоря, умственно отсталый, одетый в пару девча- чьих джинсов с клубничками, вышитыми на них, в которых он начал крутиться вокруг, разглядывая себя с разных сторон преувеличенно дефилируя перед зеркалом. Роман старался не пялиться, но честно…

Нет! Нет! Нет! – сказала мама мальчика с безошибочным только не снова выраже- нием, хватая ребенка и заводя его назад в примерочную, попутно одарив Романа нена- вистным взглядом, но честно, леди!

Роман отвернулся и почти столкнулся с еще одним покупателем, маленькая Ази- атская женщина с тонкой и хрупкой красотой керамической куклы. Они смотрели друг на друга с взаимным изумлением от образовавшегося неожиданного и интимно близ- кого контакта глаз с незнакомым человеком, и Роману захотелось нежно взять ее руку и приложить к своему лицу, лишь на миг, и сказать: Она, блядь, просто маленькая де- вочка, маленькая девочка, как и те, другие, не так все должно быть – не то чтобы он ожидал удовлетворительного ответа от женщины, или что таковой существует, но, по крайней мере, всего на секунду она могла бы дотронуться до его лица своим мягким, чувственным восточным пониманием. Но прежде чем у Романа появилась возмож- ность действовать согласно этому позыву или просто пробормотать извинения, женщи- на резко повернулась и зашагала прочь, и Роман мимолетно рассмотрел ее, открыв, что половину ее головы занимает ожоговый шрам, размером с ладонь, если бы ее прижали раскаленной, на этом участке не росли волосы, а кожа, как масло, расплавилась и за- стыла снова, на месте же уха – отверстие, в которое вы можете смотреть как в щель, для ключа.

Ну, и ладно, – сказал Роман. Он вошел в мужской туалет, почувствовав себя плохо, но обе кабинки были заняты и воздух наполнен запахом дефекаций, он направился к

писсуару, чтобы обнаружить, как по его стенкам, прямо в центр стекают, вперемешку с мочой, розовые струйки крови, словно кто-то до него также прибежал сюда с кровоте- чением из носа.

Ну, и ладно! – снова сказал Роман, найдя в себе силы сдержать тошноту. Выпрямил- ся, расправил лацканы и отправился в отдел Бытовых Товаров, вернувшись к перво- начальной цели. Он купил двадцати пяти футовый удлинитель, на кассе расплатился наличными, чтобы на всякий случай не оставить денежный след. И хотя общая сумма покупки чуть превышала 22 доллара, кассир дал ему целых 3 доллара сдачи. Роман побледнел.

Нет, – сказал он.

Кассир начал пробивать покупки следующего клиента, хотя Роман еще стоял

там.

Мне нужна моя сдача, – сообщил он.

Простите? – ответил кассир.

Моя сдача, – сказал Роман, протягивая обратно третью купюру дрожащей рукой.

Кассир взглянул на него, гадая всерьез ли он. Роман сморгнул слезы отчаяния.

Он держал доллар в одной руке и чек в другой.

Мне нужна точная сдача, как в чеке, – сказал он.

Зачем? – удивился кассир, который оказался тощей серенькой девушкой, обладающей духом противоположным благотворительности, который наполняет некоторых, при виде нуждающихся.

Потому что я не могу уйти, – неосторожно признался Роман. – Мне нужно, чтобы вы мне дали ту сумму денег, которая указана в чеке, прежде чем я смогу уйти.

Сэр, я обслуживаю другого покупателя.

Роман приказал своим ногам сойти с того места, где они стояли, но они не пе- редвинулись ни на йоту. Он отдаленно почувствовал, что что-то забыл, а потом снова начал дышать. Но факт оставался, пустой и безжалостный: числа не складывались и он не мог уйти, пока не сложатся, это давило на него, как рукопожатие с мелкочленным Божком.

Старушка рядом с ним в очереди одарила его нервным взглядом, отдавая кассиру свои деньги.

Я… я не нормальный, – промямлил он, извиняясь, а затем, внезапно, втиснулся меж- ду старухой и прилавком и протянул свою руку к кассовому аппарату, когда тот от- крылся, загребая целый кулак мелочи. Рванул к выходу, чувствуя за спиной растущее волнение, и попутно отсчитывал точное количество своей сдачи, выбрасывая лишние деньги за спину, тяжесть мелкочленных Небес уменьшалась на его плечах.

***

В роще, вдоль 443 шоссе, где к нему прилегало начало тропы, Роман остановил машину.

Мы пойдем через лес? – просила Лета.

Закат начнется только в 16:45, – сказал Роман.

Лета тревожно посмотрела на длинные тени от стволов деревьев. Взглянула на

Кристину.

Мы идем к дому бабушки, – произнесла Кристина.

Они выбрались наружу, Роман вытащил покупки. Кристина взяла Лету за руку, и они вошли в рощу.

Мне понести что-нибудь? – спросила Кристина.

Я справлюсь, – отозвался Роман.

А что в кейсе? – поинтересовалась Кристина.

Бумаги.

Какие бумаги?

Список Рождественских покупок.

Это не правда, – сказала Кристина. – Мы заглянули в него, пока ты был в магазине.

Они были на пути. В конце пути их ждет предначертанное. Роман решил, что другие детали излишни.

Им ты собираешься вырезать его сердце? – спросила Кристина.

Ладно, хватит, – снисходительно сказала Лета.

Они шли дальше по тропе. Сухие листья хрустели под ногами, в благоговейной сумеречной тиши. Они прошли мимо одинокого экскаватора фирмы «Cat», его дно проела ржавчина, а ковш затерялся в густых зарослях травы. Впереди был холм разре- занный вдоль оврагом, на дне которого не валялись привычные автомобильные шины, словно сама Земля отвергла это уродство, а одна сторона представляла собой чистый скалистый обрыв с выгравированным по ее длине Драконом. Кристина остановилась.

Эй, надо продолжать идти, – сказал Роман. Не тут их место назначения.

Кристина провела пальцем по линии спины Дракона, ее пальцы окрасились цве- том белого мела породы. Она серьезно посмотрела на Романа и сказала:

Хочешь, расскажу секрет?

Не тут их место назначения!

Давайте идти, – ответил Роман.

Кристина кивнула и снова взяла Лету за руку, другой сжала руку Романа и заша- гала между ними. Ее руки холодные и сухие, как мелованная бумага.

Мне кажется твоя сестра хороший человек, – сказала она.

Да, она такая, – подтвердил Роман.

С ней очень приятно – сказала Кристина.

Он кивнул, не заметив шипы кустарника, которые оцарапали его бровь. Он втя- нул сквозь зубы воздух и подавил громкие ругательства. Хоть в этом, в таки-то обстоя- тельствах, он добился успеха, проследив за своим языком.

Ох, – произнесла Кристина, остановившись и дотронувшись до его брови.

Он посмотрел ей в лицо, и ему пришло на ум, что он просто может сделать это.

Здесь и сейчас. Им не обязательно идти туда, куда шли, Питер не должен решать в одиночку. Роман мог бы дать ей свое лезвие и сказать ей, перерезать собственные вены на запястьях и на внутренних сторонах бедер и шею и в любом другом месте, откуда кровь потечет быстрее и оросит собою грязь. Может он даже внушит Лете забыть об этом. Насколько он знал, он мог и это. Он взглянул на нее. Попытался объединить на- мерение и концентрацию воина, коим себя чувствовал глядя недавно в зеркало, но она не картинка с волком, она человек. Маленькая, блядь, девочка. Роман больше не чув- ствовал себя воином.

Они пошли дальше, а когда тропинка кончилась, Роман сказал, что пойдет впе-

ред убедиться, что все в порядке, и затрусив к часовне, осторожно вошел внутрь. Он представил себе, как с ним заговорил бы механизированный голос системы GPS. Вы прибыли на место назначения. Роман прижал палец к его губам прежде, чем Питер успел что-либо сказать. Питеру не надо было ничего объяснять. Оно здесь. Роман при- вел это сюда, пока на небе было еще светло. Он взглянул на Романа.

Хорошо, – сказал он. – Ты проделал отличную работу.

Роман не ответил. Он протянул Питеру сумку с удлинителем. Со ступеней, Лета спросила, все ли у них в порядке.

Питер ожесточился.

Что она тут делает? – прошипел он.

Это сложно, – ответил Роман. – Все хорошо, – крикнул он сестре и они с Кристиной вошли внутрь. Глаза Питера и Кристины встретились, а Лета переводила взгляд с од- ного на другого, не зная как, но уверенная, что совершила огромную ошибку; взгляд на ее лице такой же, как когда осознаешь, что ведомая тобой машина, больше не слушает- ся поворота руля.

Мне жаль, что я говорила всем будто ты оборотень, – призналась Кристина.

Питер подошел к ней. Он на ходу разматывал шнур удлинителя. Она посмотрела на него своими мечтательными глазами. Из шнура он сделал петлю.

Лета спросила, что он делает. Питер не ответил ей.

Уведи ее отсюда, – скомандовал он Роману.

Роман подошел к Лете и положил ладонь ей на руку, но он застыла на месте. Она могла лишь тупо смотреть на происходящее. Роман нежно сказал ей: - Пошли, – но она не двинулась, и он не стал ее принуждать, потому что не мог уйти и сам. Теперь никто никуда не пойдет, даже моль не улетала от света; все законы привлекательности были сломаны.

На колени, – приказал Кристине Питер.

Лета почувствовала прилив тошноты, Кристина повиновалась. Питер надел пет- лю ей через голову и туго затянул на шее. Она стояла перед ним на коленях, послуш- ная, пока он отошел и привязал другой конец к ближайшей скамье, привинченной к полу. Он вернулся к ней и встал рядом.

Ты можешь контролировать это? – спросил он.

Она сонно посмотрела на него.

Прошлой ночью это произошло само собой или ты помогла произойти этому? – вы- прашивал он.

Она не ответила ему.

Ты сама заставила себя обратиться, или услышала это? Ты услышала свое имя?

Она не отвечала. Она словно спала с открытыми глазами. Он взял удлинитель и дернул его, она свалилась на обломки.

Тошнота Леты превратилась в головокружение. Роман опасался, она может упасть, и проводил ее к скамье, она позволила ему посадить себя. Стоячее положение не приносило никакой пользы в данных обстоятельствах.

Если ты мне не ответишь, – продолжил Питер, – я задушу тебя прямо сейчас.

Кристина встала обратно на колени.

Я так решила, – сказала она. – Я этого хотела.

Хорошо, – кивнул Питер: хоть что-то, и он повторил снова. – Хорошо.

Он присел, они оказались на одном уровне.

Если решишь превратиться сегодня, умрешь.

Ты убьешь меня, Питер?

Да, – ответил он.

Ты меня ненавидишь? – спросила она.

Нет. Я не ненавижу тебя.

Она просияла.

Почему она? – задал вопрос Питер. – Почему ты пошла к ней?

Кристина посмотрела на Лету. Вчера, видя, как Роман и доктор принесли еду и одеяла в часовню, она знала, что Питер там. Она не сомневалась в этом так же, как в местоположении собственного сердца. Питер сделал ее, теперь он часть ее. От себя уже не спрячешься, только не в конце.

Потому что когда я увидела тебя здесь с твой уродливой маленькой штучкой в этой шлюхе, больше всего на свете я захотела ощутить ее страх на своем языке, хруст ее костей между моих зубов и тепло ее крови стекающей по шерсти на моей шее.

Она посмотрела на него с надеждой.

Мы можем съесть ее вместе, – сказала она. – Я всегда оставляла тебе куски поболь- ше.

У Леты появилось двойственное чувство. Она погружалась в то, что первое впе- чатление от ошибки происходящего, за которым она наблюдала, больше не относилось к объекту – девочке – но легче от этого ей не стало.

Питер побледнел и он уперся на одно колено, чтобы не упасть. Кристина улыба- лась с задумчивой меланхолией.

Все в порядке, – произнесла она. – Раз ты меня не ненавидишь, можешь убить меня. Тебе лучше сделать это сейчас, пока я такая, как ты хочешь. Это уже случилось, у тебя мало времени. Я не могу больше себя контролировать, как ты не можешь поменять местами день и ночь. Делай, что должен, пока еще день. Ты создал меня. Я твоя.

Она положила руки на пол и подползла на четвереньках, остановившись, когда между их лицами осталось не больше дюйма.

Ты мой создатель, можешь делать со мной все, что захочешь.

Питер встал на колени в последних лучах дневного света, падающего на глаза, которые теперь, в подлунном мире, едва казались живыми.

О, Боже, – сказал он. – Пожалуйста, прости меня.

Она снова улыбнулась.

Я никогда не слышала своего имени, – прошептала она, хотя это уже не был голос, говорившей до этого девочки, это был звук похожий на скрип шарниров в воротах ада, звук опаснее всех вещей на свете, которым даже нет наименования.

А затем она превратилась.

Рот Леты открылся, готовый издать громкий вскрик, который так и не прозвучал.

Роман схватил ее за руки, поднял и отвел обратно к алтарю. Питер перекатился назад за скамью. Кристина дрожала и выла и монстр в ней, был куда больше и злее ее са- мой, вырвался наружу сквозь лопнувшую, как от взрыва, плоть, словно детонировала огромная бомба эффективного насилия. Превращение было мгновенным и беспово- ротным. Теперь животное. Теперь убийца. Стоит, размерами с голодающую лошадь, а на ее белом меху висят окровавленные куски одежды, кожи и плоти. Убийца до кончи- ков волос. Оно посмотрело на Питера. Все было написано у него в глазах. Присело на тонкие спичечные ноги, затем распрямило их в бурлящей ярости и зверь, опьяненный

витающим в помещении страхом, бросился, чтобы убить.

Но произошло то, что могло показаться смешным в других обстоятельствах: про- вод удлинителя отдернул это назад в воздухе с подрезанным визгом, все тело, щелкнув позвонками, рухнуло на землю. Оно рвалось вперед, царапая пол когтями, и чем силь- нее были попытки сопротивления, тем туже затягивалась петля удлинителя. Из лязга- ющей пасти брызгала пена, ее белые хлопья попали Питеру на лицо, когда он появился из-за скамьи. Лицо Питера спокойное и понимающее. Понимающее зверя. Его имя, не такое уж тайное, было Боль.

Роман, заграждая собой Лету, возился с кейсом, наконец, достал секиру и наде- ялся, что у Питера еще остались какие-нибудь карты в рукаве, потому что, держа ее сейчас в своих руках перед лицом примитивной ярости, выпущенной из клетки, он осознал – нет такого оружия, которое способно победить этого зверя. Еще меньше ком- форта доставляло то, что Питер спокойно стоял там, наблюдая, как белый волк зарычал и вспенился, напрягшись так сильно, что чуть не удушился, и шнур уж точно долго его не удержит, а Питер просто стоит там, будто смотрит как догорает сарай, от попавшей

в него молнии, или на любой другой природный феномен, происходящий по случайно- сти.

Сделай же что-нибудь! – крикнул Роман. У него не было лучшей идеи.

Питер отвернулся от белого волка и Роман заметил теперь, что он что-то держит в руках, ранее лежавшее за скамьей. Банка. Питер вытер волчью слюну с лица. Затем открыл емкость и погрузил в нее руку. Это не то, что имел в виду Роман. Белый волк отступил и предпринял еще одну попытку броска, дернулся в другую сторону, шнур запутался вокруг его задней лапы. Как актер, наносящий сценический грим, Питер натер жиром свое лицо и повернулся обратно к белому волку. Роман понял.

Питер! Нет!

Но Питер проигнорировал его. Белый волк, зажав провод в челюстях, сомкнул их вместе с режущим слух щелчком и поднялся во весь рост с перегрызенным удлините- лем вокруг шеи. Оно двинулось вперед и остановилось перед Питером. Лета закрича- ла, наконец-то присоединившись к происходящему, и впилась ногтями в плечо Романа, стараясь вырваться от него, но он крепко держал ее, помня, что у него есть работа, которую нужно делать и он ее делал. Стоять между этим и ею.

Белый волк обнюхал лицо Питера и пробно облизал. Питер стоял. Он закрыл свои глаза. Как будто оценивал аромат духов или ожидал поцелуя. Но на самом деле он вспоминал. Это был первый волк, с которым он столкнулся после Николая, он вспом- нил с внезапной живостью чувство языка Николая. Прекрасное воспоминание, пойдет для последнего, прежде чем он лишится своего человеческого лица.

Белый волк прыгнул и сорвал лицо с его тела.

Лета продолжала кричать, но Роман не был уверен: что-то не так с его слухом или же крик где-то далеко, далеко позади. Питер сжался на полу, а белый волк опустил голову и лакомился остатками жира. Плохой знак, зверь погрузивший морду в лицо

его друга, и перед глазами Романа всплыла старая цитата, которую Джейкоб Годфри счел важной записать позади своего портрета: НАША ЛЮБОВЬ НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ СУЩНОСТЬЮ СЛОВ И МИЛЫХ ТОЛКОВ. ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ ОТРАЖЕНИЕМ

ДЕЙСТВИЙ И ИСКРЕННОСТИ. Роман кивнул. Настал его момент. Этот зверь не хочет его, он хочет ее, и этому не бывать. Оно придет за ней, и он бросится на него и, возможно, сумеет убить, хотя, скорее всего, оно убьет его, но, в любом случае, сперва

оно должно пройти через него. Он видел в зеркале бьющееся сердце, его Убийство,

и он знал, сердце было его собственным, как и все сердца, от этого не спрятаться. Но ради нее он готов, может он и не был воином, но одно точно управляло им – величай- шая и эпическая сила любви.

Белый волк наконец-то закончил и поднял голову, оставив на полу что-то блестя- щее, и поднял глаза на них. Роман схватил Лету за запястье и сказал:

Когда крикну, беги! Беги за больничный блок, и спрячься так хорошо, как сможешь. Справишься?

Она не ответила ему, и он увидел ужас и скорбь в ее глазах, понял, чтобы она сейчас не попыталась сделать, она ошибется. Варгульф сделал первый шаг от Питера к ним.

Роман заглянул ей в глаза.

Переживи это.

Но затем раздался испуганный визг, белый волк отпрянул в сторону. Челюсти коричневого волка сомкнулись на его горле. Варгульф дико забился, потянув за собой полностью сформированного волка из разорванной куколки кожи и плоти, которая еще мгновение назад была парнем по имени Питер. Белый волк отчаянно трясся, но клы- ки коричневого сжимались лишь с еще большей непримиримостью, потому он был вынужден изменить траекторию, вжаться в себя, вывернуться и вонзить клыки в тело врага. Клыки оборотня закончат историю.

Роман смотрел, как два зверя рвут и кромсают друг друга с яростью, отбрасы- вающей их назад и толкающей вперед, бьются об стены, перелетают через скамьи и вертятся на полу; белый волк в три раза больше, но коричневый не выказывал страха, только намерение, намерение сдерживать и сдерживать его, даже за пределами разум- ного, просто сдерживать его. Намерение, которое сломает лишь смерть. И, пока они ка- тались и кусались и царапались, с прижатыми ушами и раскрытыми пастями, обнажив белые зубы и черные десна, а земля под ними окрашивалась красным, оба сохраняли тишину все это время – как только началась битва, оборотни не произнесли ни звука

зная, к чему ведет их столкновение. К смерти. В громогласной тишине, было ясно одно: ни один не выживет в этом сражении.

Белый волк оторвал половину уха коричневого и его острые когти вонзились тому в брюхо и распороли его, но он не мог доставить боль такой силы, чтобы из-за всей своей дикой мощи коричневый смог ее осознать. Все, как заведено. Добро про- тив зла во всей своей сырости и элементарности проявления. Но стоя, признательным абсолютному катарсису происходящего, что раньше казалось Роману необходимой данностью, теперь становилось утомительным. Утомительным, поскольку он преждев- ременно почувствовал тяжесть того, насколько, блядь, грустно ему будет до конца его дней.

Он уловил тихое бормотание рядом со своим ухом. Это была Лета. Она моли- лась. Она молилась своему ангелу. Ах ты, сумасшедшая сучка, подумал Роман и тоже начал молиться.

Именно в этот миг, потемневший за окном свет, принял чудаковатый голубой оттенок и вместе с ним раздался низкий и отдаленный гром. Но свет не пропал, как это бывает при ударе молнии. Он начал становиться ярче. Что бы это ни было, оно двигалось. Приближалось. И Роман, почувствовав дрожь в коленях, понял, что грохот был не от грома, тряслась сама земля. Между тем, собачий бой все продолжался. Лета

замолкла, а Роман задался вопросом, могло ли произойти столь смехотворное боже- ственное вмешательство. Неужели на их мольбы кто-то ответил?

Свет продолжал становиться ярче, прорываясь через щели под дверьми, высве- чивая пыль, кружащую в его лучах; основание часовни трепетало. И в этот миг связь, что ранее ускользала, неожиданно щелкнула в голове у Романа: Дженнифер Фреде- рикс. Дженни.

Ох, – произнес Роман, и толкнул Лету на пол, закрыв ее своим телом, тут же двери сорвались с петель и дождь из стекол разбитых витражей пролился ему на спину, ком- ната залилась ярчайшим светом, который можно заметить из кабины самолета, и разъ- яренный гигант взревел в тишине. Последовали звуки отвратительной мести, жестокие и короткие. Сначала стук отброшенного от драки тела одного волка, затем хруст и короткий вой другого ломающегося тела.

И так же неожиданно все прекратилось. Роман заморгал, привыкая к освеще- нию, как ослепленный снегом, разглядывал последствия. Двери сорваны и отлетели к скамьям. Коричневый волк истекает кровью и неподвижно лежит у стены. На коленях в профиль против сумерек его сестра, грудь вздымается, а руки качают еще одно обна- женное тело мертвой девушки, спина изогнута и из нее торчит фрагмент позвоночни- ка. Шелли взглянула на своего брата. Ее глаза бездонные, величиной с блюдца. Впер- вые в своей жизни она приняла решение навредить другому живому существу.

Он встал, осторожно стряхивая пыль и осколки с рукавов. Подошел к ней.

Положи ее, – сказал он. – Положи ее, Шелли.

Положил руку ей на спину. Ее лицо прижалось к его. Он взял себя в руки, чтобы выдержать его вес. Сказал ей, что все будет хорошо. Снова попросил, положить девуш- ку. В этот миг он увидел, что это еще не конец. Именно тогда он заметил мужчину.

Мужчина стоял снаружи. На самом деле он пришел сюда, чтобы прогуляться, проветриться, зная, что хор его мыслей не придает чести не ему, ни тем более тем, кого он потерял. Но теперь, привлеченный шумом в часовне, он стоял снаружи с ненави- стью в сердце и дробовиком в руках, и его глаза не воспринимали ничего, кроме убий- цы еще одной мертвой девочки.

Женская часть аудитории, возможно, захочет сейчас закрыть свои глаза.

Крики Романа утонули в звоне первого выстрела шерифа. Шелли покачнулась от попавших пуль, но не упала, зато Кристина Венделл скатилась с ее рук на пол. Роман сделал необдуманное движение, начал махать руками в воздухе, заставляя шерифа це- лить в него, а не в сестру. Шелли грубо схватила его за шиворот и отбросила в сторону. Роман отлетел назад и подальше от угрозы, в то время как следующий выстрел попал ей в грудь.

Роман продолжал кричать и пытаться встать на ноги, но тут Шелли зашевели- лась. Она неуклюже спускалась по ступеням и издала низкий звук боли, когда шериф Сворн выстрелили в нее в третий раз, но она добралась до земли и вприпрыжку бро- силась мимо него, и он развернулся и заряжал следующий патрон, когда винтовка выскользнула у него из рук из-за неаккуратно поспешного передергивания затвора, и Роман подошел к нему и заглянув в глаза сказал металлическим голосом: - Не стреляй- те в нее. Пожалуйста, не стреляйте в нее, – и побежал следом за Шелли, выкрикивая ее имя. Но она не остановилась, она не могла остановиться, она была, как запущенная па- ровая машина, которая способна только набирать и набирать обороты, быстрее убегая

в лес и вверх по одинокой тропинке, и Роман бежал следом на звук сломленных веток,

пока она продиралась через них вверх по холму, снова начиная светиться, с каждым шагом все более ярко и импульсивно, оставляя в воздухе тонкие лучи света, а ветки и даже целые деревья ломались и падали, пока гигант стремительно несся в одном

направлении, они, все, что оставалось после нее на земле, и далеко позади нее Роман достиг вершины холма, чтобы увидеть только повисшее в сумраке голубоватое свече- ние; с высоты она выглядела как светлячок, бегущий к Институту, месту своего созда- ния, приближаясь все ближе и ближе прежде, чем начать мигать, а потом окончательно скрыться из его поле зрения, словно сама земля проглотила ее. Роман остановился и перевел дыхание. Его джинсы были холодными спереди. Видимо, в какой-то момент его мочевой пузырь не выдержал, а он не заметил. Он увидел нитку от платья Шелли, зацепившуюся за куст, вытер насухо руки и принялся распутывать. У Романа была се- рия предписаний, необходимых для поддержания порядка и баланса в мире. Например, у него был союз с простым и гармоничным числом 4 и кратными, но непримиримая война с простыми числами; простые числа эмиссары тьмы. Он нажимал кнопку отклю- чения будильника фиксированное количество раз, в зависимости от часа, в который тот сработал, предпочел бы наступить на гвоздь, чем на трещину, не мог уснуть, пока не удостоверится, что все ящики и шкафы в доме плотно закрыты, заходил в воду с левой ноги, и всегда развязывал узлы. Но работая трясущимися руками, освобождая одно волокно и еще одно и еще, отчаянно терял индивидуальность и четкое видение нити в свете Института, впервые в жизни его посетила мысль, что то, что он делает, не имеет никакого смысла. Что не существует протокола, который может уладить вещи, произо- шедшие сегодня во имя добра или зла, не важно. Он бросил нить на землю, не закон- чив работу. Он никогда раньше не поступал так. Даже не мог представить себе такого. Он упал опустошенный. Он никогда не представлял себе такой пустоты.

А затем, в Белой Башне погасли огни.

***

Лета подошла к волку. Он лежал на боку, безвольный, хрипящий и заляпанный кровью. Она легла рядом, притянула его тело к себе и заглянула в глаза. Волк посмо- трел в ответ и это были глаза Питера. Она единственная поняла истинный секрет Пите- ра: даже волком, он никогда не был «им», только собой, всегда Питером. Она зарылась лицом в его мех и вдыхала его собачий запах, пока мудрый волк умирал. Она лежала с его телом, в своих руках и закрыла глаза.

Когда она открыла их снова некоторое время спустя, ее щека утыкалась не в мех, а в плоть, розовую и влажную и теплую. Человеческую. Ее руки поднимались и опускались вместе с его грудью: он дышал. Она села ошеломленная и взглянула на

Питера. Питера сплошь розового и влажного. Она не знала что делать, начиная с неко- его оккультного понимания, возвышающегося над всеми законами природы, что по- просить еще одно чудо, будет не просто чрезмерным, но сделает ее самой эгоистичной персоной из живущих на свете.

- Я приму это, – прошептала она.

Питер застонал и сжался, но не очнулся. Она подвинулась ближе, ее губы почти касались его лица. Она не понимала произошедших только что вещей, ей и не надо было. Как говорят: Смерть это блядское волшебство. И с нежностью, которой не полу- чишь от поцелуя, она лизнула его.

Ты Должен Обратить Свое Сердце В Сталь

Зима была холодная, но за ней наступила весна. Прошло уже шесть месяцев с инцидента в часовне и, хотя после той ночи осталось множество вопросов, они были риторическими. Поскольку убийства прекратились. Как и Почему – все равно, что ловить приведение за хвост; убийства прекратились и жизнь в Хемлок Гроув пошла дальше. Белая Башня снова освещена, как и всегда, но контрольный пакет акций ушел от Нормана Годфри. Основными владельцами теперь были Оливия Годфри, по дове- ренности ее сына, пока ему не исполнится, уже скоро, восемнадцать леи т «Лод ЛЛС». Время от времени Оливия, доктор Прайс, и человек властной наружности, да военной выправки, с перстнем, при ближайшем рассмотрении, в виде змеи и креста, могли быть увидены прогуливающимися по спиралевидной тропинке вокруг Института, по какой причине, кроме наслаждения неожиданно потеплевшей погодой, все могли толь- ко догадываться. Доктору Годфри остались лишь вопросы, да и те были тоже ритори-

ческими. Вопрос это дверь, а не открытая дверь просто часть стены и пока она таковой остается, она справляется со своим предназначением. Убийства прекратились. После получения единовременного платежа, невероятной суммы, от «Лод ЛЛС», переведен- ной с банковского счета в Люксембурге, он вложил их в «Благотворительный Фонд Годфри», поставив своей жене условие, что, чтобы ни было на них построено, оно может иметь любое название, но с его именем в нем. Также были планы переделать завод в интерактивный индустриальный музей и центр обучения, а главным аттракци- оном выставки должен был стать аутентичный котел Боссемера. (Были слухи, что там живут приведения.) На деревьях щебетали кардиналы и щеглята, а на земле лежала жадная, до всасывания в себя ваших ботинок, грязь и наконец, тринадцатого апреля, после самого долгого за последние годы заморозка, Питер наверстывал упущенное время со своим гамаком, когда резкое тепло разлилось по его Свадхистане. Он прислу- шался к звукам ветра: как рев далекой толпы.

Ну, значит, я буду… – сказал он.

Через секунду зазвонил телефон, и он вошел внутрь. Последний звук ветра забе- жал за ним через открытую дверь трейлера, теперь вдвое большего. Он ответил на зво- нок, ожидая приятных новостей. Это было предрешено; она могла разродиться в лю- бой момент, но некоторые вещи никогда не могут быть ожидаемы, неважно как сильно вы к ним были готовы. Питер ничего не сказал; будучи философом, он сохранил мол- чание. Фетчит прыгнул на кухонный стол и мяукнул. Черный кот, недавно нашедший дорогу к двери Руманчеков. Питер зажал телефон плечом и, подойдя к шкафу, достал банку тунца.

Ну! – сказала Лета, на другом конце провода.

Прости, я кормлю кота, – ответил Питер.

Приятно слышать, что у тебя есть более важные дела.

Дети должны рождаться, а коты должны кормиться – справедливо отметил Питер.

Теперь тишина была на другом конце линии, предполагающая, что, возможно, он захочет переосмыслить свой ответ.

Милая, – начал Питер, – в моем сердце просто нет слов. Твоя улыбка заставляет расти цветы, а твои груди способны вырубить носорога. Я люблю твой зад и все, что из него выползет тоже. Это лучшая новость, за весь сегодняшний день.

Ох, уже подали мою колесницу. Встретимся на другой стороне.

Она повесила трубку. У них было соглашение, что он не будет присутствовать при родах в палате: она чувствовала важным справиться самой. Питер не протестовал

он как-то видел видео деторождения на уроке биологии и его желудок оказался для этого слабоват.

Позже, в полдень, Питер и Роман встретились в Килдерри парке. Несколько студентов играли рядом во фрисби. Питер и Роман сели на скамейку для пикника возле павильона. Роман облаченный в винтажные итальянские солнцезащитные очки, став- шие его последней страстью, достал две сигары. Питер кивнул. Милая догадка.

Дядя Роман, – сказал Роман.

Слава святой Марии, источнику благодати, – произнес Питер.

Роман вручил Питеру сигару. Питер спросил, нет ли прогресса с Кошатницей, и он покачал головой.

После внезапного закрытия Проекта Уроборос в ноябре, Роман еще питал на- дежду найти какие-либо следы своей сестры, о которой не осталось никаких записей. Никаких следов. Последним шансом была медиум, к которой его направила Дестини, работавшая в заповеднике пум в Западной Вирджинии.

Роман поджал губы. Кошатница вошла в транс в попытке связаться с Шелли, но тут же свалилась на пол, словно ее кто-то толкнул, и бессвязно зашептала что-то о

линии судьбы, линии сердца, нечестивом общении и головных болях, и ее дом тут же окружило низкое шипение и рыки, когда ее волнение передалось ее питомцам. Роман вставил ручку ей между зубов и перевернул ее в безопасное положение, ожидая пока она, очнется и проводит его до машины, чтобы не быть выпотрошенным пумами. На прощание она извинилась, что не смогла быть полезной – хоть и не отказалась от своей платы – но в конце прошептала ему эти слова: «Сталь. Она пытается сказать «сталь»». Роман бы вычеркнул всю экспедицию, как глупую трату денег, если бы не ее бормо- тание о головных болях, которые становились у него вся интенсивнее. А повышенная светочувствительность обременяла его ношением солнцезащитных очков на протяже- нии всего дня, практически до наступления полных сумерек.

- Тупик, – сказал он.

Питер кивнул. Одновременно рационально и инстинктивно он верил в бесполез- ность поисков Романа. Шелли пропала. И куда бы она ни делась, искать ее не имело смысла. Но он никогда не выказывал свой пессимизм Роману, для этого не было причи- ны. Он сомневался, что Роман сам верит, что его поиски чем-то отличаются от донки- хотских, в итоге, для него самого же лучше быть хоть чем-то занятым.

Роман поднял взгляд на небо, копья солнечного света пронзали облака, он мол-

чал.

Иногда я ее вижу, – начал он. – Во снах.

Питер посмотрел на него. Зачем он обманывает?

Не во снах, – признался Роман. – Я пробовал… это на себе.

Питер сначала не понял, но быстро осознал. То, о чем они не разговаривали, по- тому что когда у одного друга есть такая сила, не говорить о ней куда проще, чем гово- рить. Сила, скрывающаяся за его глазами, и значение этой силы.

Я смотрел в зеркало, и сказал себе увидеть ее, – поделился Роман. – Я все время ее чувствовал, но я сказал себе увидеть ее. И все потемнело, я почувствовал себя на по- роге чего-то и не знал, что по другую сторону, там, где тени. Но внутри был свет. И я знал, это свет ангела, а ангел это она.

Это она, – повторил он, словно это оспаривалось. – Она там, и я хотел подобрать- ся ближе, но не мог. Я испугался того, что могло случиться, если бы я зашел дальше.

Затем она начала звать меня, но она так далеко, что я мог ее только слышать, не видеть. И она говорила: «Ты должен обратить свое сердце в сталь».

Он закончил и посмотрел на Питера. Питер ерзал, ему неудобно. Он мог чув- ствовать, когда Роман собирался поднять тему о той ночи в часовне, и хотя он не был против стать отличным слушателем, отнюдь не горел желанием добровольно просить об этом. По правде говоря, у него почти не осталось воспоминаний о случившемся, и, тем не менее, он не хотел их приобретать. Вся суть возвращения из мертвых в том, что твоя жизнь продолжается, и он не желал на этом зацикливаться. Предчувствие неопла- ченного долга, о котором он совсем не хотел вспоминать или думать.

Почему ты сделал то, что сделал? – спросил Роман. – Почему тебе не было страшно?

Это был не тот вопрос, которого ожидал Питер. Сначала он был ошеломлен, потом рассмеялся и покачал головой, словно усмехаясь над неправильным произноше- нием слов иностранца.

Роман был сбит с толку, как китайский турист.

Что? – спросил он.

Я никогда в жизни не был напуган сильнее. Я бы мог никогда на это не решиться, если бы не знал, что вы тоже там.

Они замолчали. Роман смотрел на вершину холма, с семью оттенками вечнозеле- ного цветения.

Ебаные ангелы, – произнес он.

***

Снаружи, луна белоснежная как бивень кабана, и совы глядели на нее своими глазами, размером с монеты, в то время как в спальне не было ничего, кроме звука работающего мотора проектора. На стене, в качестве экрана, висела белая простыня, и проигрывалсяфильм, принадлежащий еще к эре немого кино, черно-белый с оттен- ком зеленого, который по моде тех времен, добавляли для создания атмосферы тайны и загадочности. На экране звуковая сцена – звуконепроницаемый театральный пави- льон, которая на самом деле не была звуковой сценой, но экспрессионистской деко- рацией, более того, там, где тени отбрасывались дуговой лампой прожектора, даже

самые прямые линии, казались грубой, шипастой мазней кисти художника. Факсимиле павильона, построенное в самом павильоне, иллюзия, пропущенная по кругу в вашем мозгу. Или наоборот. И в звуковом павильоне единственный актер, женщина. На ее глазах чрезмерно густой макияж, что было просто модой тех лет и ничем более. И в этом соборе бесконечности и избирательности искусства она танцевала. Танцовщица переживала, грустила по покрытым туманом горам дома, от которого была так далеко, и запредельно дальше от возможности вернуться в него, и этот танец некрасиво снят

на скорости шестнадцати кадров в секунду из-за технических ограничений того време- ни, вызывал одновременное ощущение ускоренного и заторможенного движения. Но

ущербность съемки, только придавала поэтичности движениям. Существенные истины обреченные потеряться при переводе. Существенность красоты, а не идеальности, с обреченностью стремления к последнему.

Оливия лежала в постели и смотрела, смакуя, как вино, многовековую боль в собственных костях, одновременно с тем, как женщина на экране медленно танцевала о своем горе, медленное путешествие домой, а при повороте спиной к камере, можно заметить ее собственные дефекты. Это было на спине танцовщицы, выше копчика, как рисунок горы, на рельефной карте, бледный, длиной с мизинец шрам – отпечаток по- сле грубой операции.

***

Питер, в своей комнате, проснулся от резкой боли в паху, которую изначально он по ошибке принял за острую нужду помочиться, но, когда добрался до туалета, понял, что не свою боль мочевого пузыря чувствует, а совершенно другую плоскость сигнала в целом. Он глупо стоял, с членом в руке, ожидая наводнения или падения метеорита или чего-нибудь еще, что могло так сильно подстегнуть его Свадхистану. Но тут он по- нял, и в тот же миг зазвонил телефон. Он не собирался на него отвечать. Он стоял там, уже зная. Звонки продолжались, пока наконец-то Линда не взяла трубку. Он услышал, как она ответила, а потом просто слушала. В конце ее разговора простое шипение: «О, нет, о нет, нет, нет, о, нет». Он натянул на себя свои трусы и, схватив свои собранные

в хвост волосы одной рукой, другой открыл дверцу шкафа над умывальником и вынул пару ножниц. Опустил крышку унитаза вниз и сел, отрезал хвост и разжал ладонь, выпуская пряди, они разметались по полу, когда он услышал приближающиеся к двери шаги и стал ждать нежного, нежного стука.

***

Прайс получил звонок, извещающий о постороннем в операционной, и отдал приказ не вставать на пути. Он повернулся и встал у окна кабинета, глядя вверх на небо и звезды.

Где же ты? – сказал он.

Прижал к окну палец, ощутил холод стекла.

Почему ты отнял ее? – продолжал он.

Вскоре у двери раздался звук, не стука, а жестких и настойчивых пинков. Он открыл дверь и в коридоре стоял доктор Годфри. В его руках завернутый в простыню сверток. Глаза окрашены красным, как и простыня в его руках.

Сделай это, – сказал Годфри.

Прайс не ответил.

Верни ее назад, Йоханн, – произнес Годфри.

Норман, зайди и присядь – ответил Прайс.

Ты должен вернуть ее, – сказал Годфри. – Делай, что необходимо. Просто верни ее.

Норман, как насчет присесть и поговорить об этом?

Она холодеет! Верни ее. Ты думаешь, что иррационален, но это не так. Я выпишу тебе чек на любую сумму, что пожелаешь. Верни ее мне.

Норман, – произнес Прайс. Он вышел в коридор и потянулся забрать сверток из его

рук. Годфри отшатнулся с дико горящими глазами.

Норман, отдай ее мне, – попросил Прайс.

Ты это сделаешь? – спросил Годфри.

Норман, позволь мне взять ее.

Годфри не хотел, но подчинился.

Сделай это немедленно, – сказал Годфри.

Прайс выждал, пока сверток не окажется полностью в его руках и ответил:

Нет.

Годфри молчал. Сумасшедшее вдохновение, пославшее его на это задание, нео-

жиданно и полностью погасло. Другие пожары импульсов потухли тоже. Он присло- нился к стене и сполз на пол.

Она слишком взрослая, Норман, – объяснял Прайс. – А что с ребенком? У меня может получиться с ребенком.

Годфри уперся в колени. Квадратные флуоресцентные лампы отражались от мра- морного пола, походя на длинный ряд коренных зубов.

Нахуй ребенка, – сказал он.

Прайс отнес сверток в свой кабинет и положил его на пол. Он отдернул просты- ню и посмотрел на лицо, которое застыло в маске беспощадной, уродливой смерти. Он позвонил в Больницу Хемлока и попросил прислать машину, затем вышел в коридор, закрыл за собой дверь, и сел на пол рядом с Годфри. Он вдохнул запах дезинфицирую- щего средства. Он никогда прежде не понимал, почему людям не нравится, как пахнет в больнице. Раньше он не догадывался, насколько не комфортно в них может быть.

Прости меня, Норман, – прошептал Прайс. – Я не Бог.

***

Оливия настояла вести машину сама, хотя Роман, как говорят, держался. Но, она знала, это не только обманчивое, но и очень опасное состояние. Она знала, что значит держаться. По крайней мере, он поспал – она прописала ему водку с несколькими та- блетками успокоительного – и сидела на краю его постели, как месяцы назад, во время ужасного происшествия с той маленькой мертвой лесбиянкой. Когда он проснулся, она спросила, куда бы он хотел поехать, и успокоилась, когда он просто сказал: «– К Пите- ру». За ночь до этого ей звонил Прайс, она поняла: и так слишком многое свалилось на ее плечи; она не готова еще и к Норману. У нее есть свои приоритеты.

Пока они ехали в тишине, Оливия раздумывала предупредить ли его, но решила этого не делать. Он мог просто возненавидеть вестника, не смотря на то, как сильно вестник любит его, больше, чем кто-либо и когда-либо. Нет способа сделать это легче для него, неважно как сильно терзает ее сердце быть ему шофером и везти его туда, где он не представляет, что обнаружит, а точнее чего не обнаружит. Он сидел рядом с

ней, держался. Она потянулась и дотронулась до его лица. Он отпрянул; единственное, чего его внутренне сердце сейчас не хотело – прикосновений, но она не убрала руку.

У матери есть определенные права, и когда человек не может утешиться, раздражение порой лучше других помогает дать ему понять, что он здесь, он прямо здесь. Они про- ехали парк и свернули на лужайку.

Как и предполагала Оливия, когда они добрались до места Руманчеков, машины уже не было, а дверь трейлера осталась открытой на распашку; они даже не побеспо-

коились закрыть ее за собой. Вышли наружу и Роман посмотрел, слегка озадаченный, словно искал кусочек головоломки, которой не было в коробке. Затем его глаза напол- нились неожиданно ужасным осознанием. Очевидное, к коему она не могла его подго- товить: Цыгане есть Цыгане. Они украдут кольца с твоих пальцев или любовь из серд- ца, и исчезнут, не оставив ничего после себя, кроме следов дыма в ночи. Но она ничего не сказала, видя, как это давит на сына, но внутренне, от осознания, что изначально была права, она улыбнулась. Но лишь чуть-чуть. Как не подготовлен ее мальчик к таким врагам! – смерть, это одно, она порой неожиданная и непроизвольная. Но дезер- тирство. Не существует сильнейшего разрушителя миров, чем оно. Она завела руку за спину и тихонько провела рукой по тонкому следу шрама через ткань блузки.

Много лет назад Оливия, еще маленькая девочка, в местах далеко за лесами, и самая уродливая из двух сестер. Ни то чтобы она не обладала красотой, способной обе- щать многое в жизни, но некой серой андрогинностью, которая при сравнении с красо- той ее сестры, казалась порочной шуткой. И, главная изюминка, внизу ее спины, про- стирающийся в длину, как большой палец: ее хвост. Но, тем не менее, она всегда была счастливым ребенком, нежным существом, который мог пропустить весь день, гуляя

по долине подсолнухов и поя самой себе, всегда под защитой отца и старшей сестры, которые верили, что даже все богатство мира не сможет сравниться с радостью заботы о такой простой и домашней девочке.

Но их огромная любовь не могла помешать сбыться их страхам, и в свои тринад- цать лет Оливия познала вкус первого страдания, от которого так долго опекалась. Его имя было Дмитрий, и он был рабом. Это было обыденностью, во времена аристокра- тии, и не было имени древнее или хваленее, чем ее отца, обладавшего бесчисленными цыганскими рабами, она никогда не думала о них больше, чем о лошадях и свиньях.

Для понимания, даже такому нежному и чувствительному существу, порочности мыс- ли обладания людьми наравне с лошадьми и свиньями, от нее потребовалось бы ду- мать, что цыгане, фактически, люди – понятие, которое даже ребенок не воспринимает всерьез. Но, потом был Дмитрий. Нет, покупка этого раба не сдернула окончательно пелену с вопроса таксономии, нет, она лишь до бесконечности все усложнила. Не то чтобы она поняла, что Дмитрий такой же человек, как ее отец или его друзья, но, об- наружила, что он существо достаточно не похожее на других мужчин или цыган, ког- да-либо встречавшихся ей.

Отец Оливии купил Дмитрия за немыслимую стоимость – двух быков, за ко- торых можно было приобрести целую семью. Но он действительно был беспреце- дентным существом: его плечи и бедра не такие сильные и мощные, как у жвачных животных, за которых он был продан, его ум или красота не примечательны тоже; но в нем был определенный талант, прославивший его по всем горам, и сделавший его

столь ценным. Будучи представителем танцующего и поющего народа, он мог со своей скрипкой заставить плясать и дьявола.

Эта история древнее сказок. В первый, как маленькая девочка, любившая пес- ни, увидела демонстрацию цыганским рабом своего навыка с инструментом, ее хвост зашевелился. Оливия, обладающая наряду с сестрой самыми лучшими вещами, что только может желать девочка, в мире, никогда не чувствовала боли зависти в душе от желания, чтобы какая-то вещь стала ее собственностью, пока, сквозь свои, наполнен- ные слезами глаза, не увидела пальцы, бегающие по деревянной лебединой шее скрип- ки. Но Дмитрий, не был подарком ей, или экстравагантным приобретением отца для

собственного развлечения. Дмитрий предназначался в приданое ее сестре.

Сердце Оливии походило на влажное полотенце, досуха выжатое руками сила- ча. Она любила свою семью и никогда бы не поставила свое счастье выше нее, но с Дмитрием это не было вопросом счастья, а уникальной породой страдания, которой является первая любовь, которой она не могла добровольно противиться так же, как и силой воли остановить биение своего сердца. И вот перед нами девочка, чей нежный дух отныне также вечно уныл, как беспрецедентно ее лицо. Она нарушила закон своих земель и крови и украла его.

Дмитрий, который был столь же искусным знатоком сердец молодых барышень, как и музыкантом, не нуждался в объяснениях, когда дочь его нового хозяина отперла казарму и бесшумно повела его через древнейшие катакомбы на свободу, к подножию гор, где она оставила дожидаться их двух лошадей. Они скакали весь день и всю ночь, не отдыхая, пока не достигли реки, расположенной достаточно далеко, чтобы их не обнаружил поисковый отряд. Дмитрий взял свою несчастную избавительницу на руки и мыл в реке ее волосы. Они едва ли обменялись парой слов, кроме необходимых ин- струкций, за все это время, но тут он сказал ей, что им нужно поспать; еще слишком большой путь ждет их впереди. Но спать было немыслимо! Теперь, когда они были здесь, должен был начаться процесс его обучения до последней мелочи о ней; нет вре- мени, которое может быть потеряно в столь оперативном и комплексном деле. Однако две бессонные ночи достигли ее, и магическое поглаживание рук цыгана убаюкало де- вочку, которая умиротворенно осознала, что время теперь, в действительности, прости- рается перед ними бескрайним лугом, полным подсолнечников, когда она наконец-то безраздельно владела им.

Когда он проснулась на рассвете от щекочущих лицо лиан деревьев, Дмитрий, обе лошади, и кольца на ее пальцах исчезли.

Оливия обыскала берег реки, пока не нашли кусочек гальки, формой с раковину устрицы. Она задрала юбку. Посмотрела вверх и открыла рот, чтобы присоединиться к шепоту ветра в листве с ее любимой песнью, но, нахуй это, нахуй песни и откуда они берутся.

Когда поисковый отряд набрел на нее на следующий день, она лежала лицом вниз и не шевелилась. Ее юбка, задранная до талии, так пропиталась кровью, что на расстоянии выглядела, как куст ярко красных роз. Одна рука вытянута и между паль- цами зажато нечто, похожее на бледный огурец.

Прошло время. И что-то случилось с девочкой – свет невинности погиб в ее гла- зах, вместе с тем, как лицо бесперспективного домашнего уюта перестраивалось, явив в себе неприятную красоту. До конца трансформации потребовалось девять месяцев,

и в ее конце, она смотрела на новорожденную девочку в руках своего отца с маской жестокого совершенства.

Скажем, что она твоей сестры, – сказал он. К тому моменту она была уже замужем, и это ни у кого не вызвало бы подозрений.

Рабская кровь порождает рабов, – ответила Оливия. – Отдай Это свинопасу.

Так ребенок был отдан свинопасу, старому Руманчеку, и был обречен навечно нести его низкое имя испорченной родословной, а Оливия сообщила отцу, что собира- ется поступать в академию в городе, чтобы обучаться актерскому мастерству.

Сейчас, она стояла наружи, в то время как Роман дрожа, подошел к входной двери и ступил внутрь. Она ждала. Не далеко от ее уха раздался гул. Ее рука выстре-

лила и схватила толстого, дородного шмеля прямо в воздухе, ее пальцы сжали тело насекомого и бездыханный он упал к ее ногам. Она посмотрела на маленькую розовую точку, оставленную им, и, вонзив в нее свой ноготь, вытащила жало. Она ждала. Потом это случилось: изнутри трейлера раздался оглушающий крик. Она стояла там же, где

и была, в то время как крик рос и становился величественнее, окутывая собой опусто- шенность места; она ждала, когда жалкий вой мальчика пойдет на убыль, и он затихал, затихал, а ее сердце выло и страдало вместе с ним.

Она была здесь, она было прямо здесь.

***

На протяжении недели он почти не покидал комнаты. Тишина в коридорах, я всегда буду слышать ее эхо. Какое испытание, даже для такого закаленного сердца! Может ли что-нибудь быть более эгоистичным, чем материнская любовь? Как они могут оставаться сильными, когда не можем мы? Не существует подходящего отве- та…

Он был апатичен к обнаружению, что Норман у нас в заключении, или, по край- ней мере, оболочка, что с трудом отзывается на имя Нормана. Такая жалость. Я любила этого мужчину, это без сомнений. Какая возвышенная сука ирония, кроется в том, что, наконец, завоевав одного представителя династии Годфри, я утону в люб- ви с другим. Немыслимо! Итак, в итоге я делю крышу с отцом и сыном. По крайней мере, с тем, что осталось от отца. Возможно, со временем, он восстановится; он же сделан не из сахарных конфеток. В любом случае, ночами мне будет не так холод- но. Если подумать, после всей этой суеты и беспокойств последних лет, его уход вы- звал не больше чем «Му-у», от его старой коровы (окончательная победа над ней, не такой уж и малый приз; я получила уникальную привилегию жить достаточно долго, чтобы видеть падение или ожирение моих соперниц, но я не могу назвать ни одного более удовлетворительного случая). И мой ребенок тоже не выказал реакции больше, чем, если бы я купила новое растение.

Я не вмешивалась; я отвечала на его горе суровым состраданием, но цель оста- лась прежней. Мы вышли из родины, которая никогда не завоевывала других, или отталкивала захватчиков, потому мы все еще живы. Мы делаем то, что необходимо. И осталась всего неделя до его дня рождения. Спустя все это времени, времени не осталось вовсе. Немного своевольно, я хочу подождать именно до этой даты, но во всем должно сохраниться чувство меры; я презираю тех матерей, что безвольно раз- решают залезать в чулки со сладостями, раньше кануна Рождества. И, наконец-то, та самая ночь, ночь ответов! – во мне порхает столько бабочек, что я не удивлюсь, обнаружив свои ноги в воздухе, а не на земле, но, как учил нас отец, нетерпеливость

и спешка от дьявола, еще я добросовестно ввела Нормана в экстаз из опасения, что программа этой ночи убьет его физически. (Сколько лет нам было, прежде чем мы усовершенствовались в трансе? А Роман в свои семнадцать уже адепт? Мои волосы зашевелились.) Затем я постучалась в дверь Романа и позвала его со мной на чердак на несколько минут.

Вообразите мизансцену! Он не заметил обновления: теперь комната стояла без мебели, по прошествии стольких месяцев, что ее не трогали, огоньки девяносто девя- ти черных свечей расставлены вокруг алтарного камня, а на камне: колыбель. Непо-

нимание в глазах мальчика, древняя – неужели мы действительно настолько древние?

мудрость в материнских.

Он застыл в бессловесном монологе с собой. Я держала его лицо в своих руках, мои глаза в его глазах, и освободила его, экстаз освободил его от незнания, в коем он пребывал, необходимого до этого самого момента. Все эти секреты, шепоты снов, теперь развеялись. Наконец-то! – больше никаких секретов: настало наше время снова стать одним целым и я дам ему все и сразу. Расскажу, сколь ужасающим было мое испытание – так много лет и слез, так много надежд и разочарований для од- ного чрева, потраченные впустую усилия, вместе с их безутешными плодами – пока, наконец-то, не появился он! Мое чудо, обернутое в красный сальник, который я соб- ственноручно сняла с его морщинистой кожи и проглотила за раз со скромной бла- годарностью. Покажу, как я могла не верить в мою удачу, когда Шелли тоже роди- лась в оболочке, в упоении от своего успеха я обжарила все в вине с лесными грибами

только вот ребенку пришлось заплатить цену за мою излишнюю разнузданность. Как часто, за все это время Роман считал меня не любящей, старой пиздой, которую я играла, но из материнской любви к моему самому драгоценному сокровищу (чтож, возможно, иногда и потому, что он был маленькой сволочью). Расскажу, как никогда не существовало никакого «ангела», лишь причудливый побочный продукт воображе- ния птичьего мозга, как, на самом деле, у него никогда не было кузины – Годфри, что дал ему свое имя, не был его настоящим отцом, не был плотью и кровью, и как девять месяцев назад он посетил Лету Годфри, ее родной брат, неспособный сопротивлять- ся своим темным желаниям. (Мальчишки остаются мальчишками!) И вот, перед ним, продукт их порочной связи, не мертворожденный, лежащий во сне не дальше, чем в десяти шагах.

Я продолжала смотреть ему в глаза, улыбаясь, в надежде, что он поймет, что неважно, насколько горька правда, его мать всегда будет тут с ложкой сахара. Но

я также боялась, что он обнаружит себя мультяшным койотом, только что поняв- шим, что шагнул с утеса скалы. В молчании, он повернулся ко мне спиной и со скрипом сел на верхнюю ступеньку, вяло позволив своему весу упасть на меня и положив лицо мне на бедро.

Сразу после этого, когда ребенок проснулся и начал кричать, по телу Романа по- бежала дрожь. Ты и я оба знаем как это тяжело, он понял своим сердцем, что будет дальше. Он обнял мои ноги своими руками и подвинулся, дрожь стала сильнее, окру- жила его сердце, он боролся. Он как стружка стали, брошенная на магнит. Он чув- ствовал давление, но сопротивлялся ему. Кульминация, не было ни единого момента

в его жизни, который бы не оказался шагом на пути сюда. Все это время я вела его сюда. Он сжал подол моего платья и начал шептать себе. Те же слова, снова и снова, но я не могла их расслышать. Я ждала и чувствовала, его боль передавалась и мне, но я знала, это обязательная часть, и вскоре он ее преодолеет, как и все мы.

Внезапно он встал и, спотыкаясь, пошел к окну. Немного разочарована, должна признаться – думала, будет больше борьбы, чем эта. Как я его понимаю! Он обхва- тил себя обеими руками и смотрел в свои глаза, проделывая с собой самое тяжелое, повторяя теперь громче то, что до этого шептал себе: Ты должен обратить свое сердце в сталь. Я поняла: он пытается использовать экстаз на себе! Мой вундеркинд! Я с гордостью светилась, даже преждевременно зная о провале его стратегии, выра- зившейся в его позе, прежде чем он снова повернулся ко мне. Он спросил, почему я это

делаю.

Но он знал. Компас сердца всегда укажет на истинный север. Кровь это жизнь.

Все, чего я хотела в мире, это лучшего для моего ребенка, – сказала я.

Он посмотрел на меня, по его лицу пробежала уверенность, решимость.

Тебе не победить, – заявил он.

Он залез в нагрудный карман и достал маленький контейнер. Открыл его и вы- нул маленькое бритвенное лезвие. Он прижал лезвие к венам на руке и резанул им от локтя до запястья, а затем повторил это с другой рукой. Он сполз по стене и смо- трел на себя, пока жизнь, пульсируя, вытекала из него. Она не нашла себе места на полу, вместо этого взобралась по стенам вокруг него, чтобы сформировать самые идеальные ослепительные крылья.

Мой мальчик летает!

Наконец, его голова упала, и я подошла к нему. Положила его себе на колени и закрыла его глаза и держала пальцы на его безжизненной шее. Я пела ему, так же, как пела нашим подсолнухам, чтобы они расцвели. Так оно и случилось: жизнь забилась

под моими пальцами, и эти глаза открылись обновленными, мой собственный, драго- ценный подсолнух расцвел. Он взглянул вверх, на меня. Вся неуверенность, амбивалент- ность, отвращение ушли из этих глаз. Он знал. Я убрала руку и он поднялся. Рука об руку мы стояли у колыбели. Ребенок успокоился, глядя на своего отца. Кровь от крови. Я отпустила руку Романа и отступила назад, когда плоть на моих руках затрепета- ла. Я могла слышать это в его венах. Это случилось. Я наблюдала самое деликатное чудо превращения. Никогда в жизни я так сильно не хотела кричать. Так что я заво- пила и он Стал собой, закаленный, как это необходимо нашему роду, в печи непереда- ваемой потери, наконец, наконец, наконец, вытянулись его девственные клыки – что

за клыки! белые и идеальные, как ангельские, и он опустил голову в колыбель, чтобы напиться.

Подумать только! – как это блеющее стадо обращается к нам в эпитете: тра- гически абсурдно находиться в лучшем состоянии и счастливее с Богом, будучи нежи- вым, чем не мертвым!

До скорого, О.

***

Сталь. Ты должен обратить свое сердце в сталь.

Мальчик, Который Мочился Лентами

Они все еще ехали. Она сказал, они будут ехать, пока он не скажет, а он еще не сказал. Она потянулась рефлекторно пробежаться своими пальцами по его волосам, забыв, что их больше нет, и погладила его колючий скальп, горящий красным от брит- венного ожога, жалкая бледная плоть, по сравнению с остальной кожей. Она спросила, не голоден ли он, он ответил, что поест позже. Это самое сложное, с чем можно ми- риться. В свои школьные дни, тощая, как спичка, она узнала, что листья и трава пита- ются солнечными лучами, взамен всему, что питают сами листья и трава и с тех пор она поняла и свято верила, что отворачиваться от мира еды все равно, что отвернуться от мира света. Но даже в самых отдаленных провинциях за ночью следует рассвет, и он обязательно проголодается.

Они добрались до городской тюрьмы. Песочный берег и трава, как солома примята налево, и окно Линды пропускает соленый воздух. Голова питбуля свисает из грузовика перед ними, язык развивается в смертельной усмешке, как непривязанная красная лента. Николай сказал ей как-то, когда она была беременна, что у него было ведение, в нем он держит младенца и младенец писает на него, и моча ребенка вы- ходит как красные шелковые ленты, одна за другой, так он узнал, что у Питера будет очень высоко восприимчивая Свадхистана.

Я знаю, что жизнь этого аленького зассанца будет долгой и полной приключений – сказал он. – И это до боли пронзает мои кости грустью. Потому что в жизни, настолько долгой и славной, есть место грусти и темным закоулкам, которые не могут быть по- няты теми, кто живет день ото дня так, словно уверенные, что за ними точно настанет еще один день. И я уверен, что тот ком, внутри твоего огромного живота, однажды вырастет в прекрасного человека, с красивыми плечами и большим сердцем и они оба понадобятся в его приключениях, которые множество раз проведут его через Реки Воя и Плача. И, хотя эти старые кости грустят из-за него, на моем лице сияет улыбка, по- скольку мальчик, который мочится лентами Руманчек и это Америка, и кто знает, кто знает…

Где-то рядом звук сирены. Собака впереди подняла нос в небо и закрыла глаза.

Питер тоже закрыл глаза. Он не открывал рта, но суть и так понятна.

Да, – сказал Питер. Суть понятна.

Да, говорю я, и вы вместе со мной. Да.

А-УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ, – сказал пес.

А-УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ…