За городской стеной [Мелвин Брэгг] (fb2) читать постранично

Мелвин Брэгг ЗА ГОРОДСКОЙ СТЕНОЙ

Часть первая ЗЕМЛЯ КОКЭЙН

Земля Кокэйн. Так называлась сказочная страна, средневековая Утопия, где жизнь — нескончаемая вереница дней, проходящих в роскошной праздности. В Кокэйне текли винные реки, дома были из пряников и ячменного сахара, улицы вымощены пирожными, а лавки отпускали свои товары даром. Жареные утки и гуси бродили по улицам на потребу жителям, и тушенные в масле жаворонки сыпались с неба, как манна.

Британская энциклопедия.

Глава 1

Быстро, жадно шагал он по тихому проселку; глаза его алчно шарили по сторонам, высматривая добычу в самых будничных канавах, живых изгородях и полях; руками и то он размахивал слишком уж неистово, будто обирая воздух, горстями вырывая из него свет, прежде чем тот успеет померкнуть и раствориться в надвигающихся сумерках.

Он приехал в Кроссбридж всего несколько часов назад, и, хотя ему казалось, что деревня прочно стоит у него в памяти с того единственного утра, теперь выяснилось, что он почти ничего здесь не помнит. И оттого, что с земли медленно подымался сумрак и темный колышущийся туман, струясь, непрестанно менял как будто знакомые приметы, ему, конечно, было не легче. Однако эта неопределенность ничуть не омрачала его радостного настроения: свобода, казалось, начинается именно так — с отсутствия определенности.

Он дошел до перекрестка, но названия на покосившемся, будто спьяну, указательном столбе ничего ему не говорили. Проверив, достаточно ли прочно стоит холодный столб, он полез на него и тут же увидел горную тропинку, которую искал. Все, что ему было нужно, — это снова оказаться там, где несколько месяцев назад созрело его решение; нужно было чуть-чуть сдобрить суеверием плоды здравых рассуждений, в конце концов приведшие его сюда, просто-напросто восстановить в памяти тихое утро, когда вдруг в его смятении ему показалось, что только в одиночестве он снова обретет ясность мыслей. Он спрыгнул со столба и зашагал по дороге с таким видом, будто был хозяином земли, по которой ступал. Или, вернее, мог быть ее хозяином, да не хотел обременять себя недвижимостью; каждый жест его говорил о сознании своего непререкаемого господства, которое приходит вместе с новообретенной уверенностью в себе.

Навстречу ехал трактор; поравнявшись с ним, тракторист приветствовал его кивком. С трудом удержавшись от того, чтобы не заорать в ответ «добрый вечер», он ограничился столь же сдержанным кивком и остановился посмотреть на широкий след гусениц, тянувшийся до самого перекрестка. Тишина засасывала тарахтение машины, и Ричард напрягал слух, чтобы поймать его замирающий пульс. А затем тишина снова обступила его, не оставив никаких звуков, кроме слабых толчков его собственного дыхания да щебета каких-то птичек, оповещавших изредка о наступлении теплого летнего вечера.

Ричарду Годвину было двадцать четыре года. Выглядел он изможденным, но был недурен собой, пожалуй даже красив, во всяком случае, лицо его — с тонким овалом, некрупными и достаточно пропорциональными, хотя в отдельности малопримечательными чертами — вполне отвечало современному стандарту красоты. Быть может, все дело было в стрижке, мастерски выполненной бритвой и создававшей впечатление, будто он ходит с длинными волосами, тогда как на деле все это были коротенькие прядки, незаметно переходившие одна в другую, может быть, именно стрижка и заставляла иногда подумать мимоходом, что он хорош собой. В остальном внешность его была вполне ординарна, хорошел он разве в минуты увлечения, когда рот его, казалось, немного увеличивался и становился мягче. Рост и вес его ни капельки не изменились с того дня, когда были зафиксированы в последний раз в школе, семь лет назад. Средний. Нормальный. Одет он был сугубо современно: костюм с накладными непрочными карманами из коричневого вельвета, давно не имеющего ничего общего с материалом, носившим это же название, который в былое время мог прослужить рабочему человеку в том же Кроссбридже полжизни.

Он был исполнен какой-то нецеленаправленной энергии, которая могла распылиться, так и не оправдав надежд, но с таким же успехом могла и выковаться в решимость. В данный момент он был настроен решительно, хоть и не без некоторой издевки над собой. Он старался побороть в себе эту страсть к самоуничижению, за последние годы превратившуюся в сущую пиявку, огромную и зловещую, как порок, изображенный Иеронимусом Босхом, — она высасывала из него волю, и ему нужно было от нее освободиться.

Он дошел до места — старой скамьи, давным-давно подаренной приходу священником, который любил отдохнуть здесь, плюхнулся на нее, сразу же почувствовал, как от соприкосновения с сырым деревом брюки прилипли к коже, и четкое ощущение собственного тела утихомирило его нервы.

Успокоившись, он взглянул вниз, на деревню, обозначенную тремя