Мостики капитана [Юрий Александрович Горюхин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Юрий Горюхин Мостики капитана
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
Юлька и Савельич
Кузьма Савельевич выздоровел, он тяжело вздохнул и открыл глаза: — Юлька, сколько времени? Юлька молча выписала из заданного на дом упражнения все краткие и полные страдательные причастия, потом отложила ручку и сказала не поднимая головы: — Зачем тебе? — Зачем, зачем. Должен же я знать сколько часов проспал. Юлька сложила в портфель учебники с тетрадками и вздохнула: — Пол второго. Кузьма Савельевич сел на кровати, запустил дрожащие пальцы в спутанные кудри и закряхтел: — Заспался… А ты что же в школу собралась? Сегодня же воскресение. Юлька сняла с вешалки чистенькое, аккуратно заштопанное на локтях платьишко, послюнявила указательный пальчик, быстренько коснулась раскаленной поверхности утюга и, удовлетворенно услышав шипение, принялась старательно гладить воротничок. — Сегодня четверг. — Как так? Вчера было восьмое марта, я тебе кроличью шубку подарил. Сегодня значит… Юлька поставила утюг на железную подставку и, вспоминая многосерийную гордую Анжелику, высоко подняла остренький подбородок и в глубоком презрении опустила веки. — Да ладно… Уж выпить немного нельзя на праздник… — Мою шубку ты пропил тринадцатого, а сегодня девятнадцатое. — Как так? Юлька взяла платье и ушла на кухню переодеваться. Кузьма Савельевич тяжело поднялся с кровати и, покачиваясь, зашагал следом. — Юлька, у нас чего— нибудь осталось? Юлька поморщилась и, изогнув за спиной руки, с трудом протолкнула неподатливую пуговку в петельку. — Ничего не осталось — все запасы выпил! — Что ж теперь делать— то? Юлька быстро прошла из кухни в комнату и стала собирать портфель. Кузьма Савельевич прислонился к косяку и тоскливо посмотрел на Юльку. — Деньги тоже?.. Юлька достала из портфеля пенал, отодвинула крышечку и вытащила свернутые в тугую трубочку купюры: — Все что есть. Половину вчера доктору отдала, чтобы вывел тебя из запоя. Пока я в школе, купи сахар, дрожи и ставь кислушку — надо самогон варить, а то скоро жить будет не на что. Кузьма Савельевич мелко закивал головой, застенчиво поднял указательный палец и хотел сказать что— нибудь доброе и хорошее, но Юлька, сдерживая улыбку, махнула портфельчиком и, мурлыкнув, выбежала из дома. Кузьма Савельевич умылся, побрился, взял сумку на колесиках и отправился на рынок.* * *
До первого мая Юлька и Кузьма Савельевич жили хорошо. Юлька ходила в школу, покупала в магазине продукты и варила в большой кастрюле щи. Кузьма Савельевич поздними вечерами доставал сваренный из нержавеющей стали самогонный аппарат и перегонял мутную бормотуху в крепкий прозрачный самогон. Потом разливал его по бутылкам и продавал круглые сутки. Но первого мая Кузьма Савельевич опять заболел.* * *
Юлька смотрела в землю и вела за руку сильно ослабевшего Кузьму Савельевича из больницы домой. — Как ты, Юлька?.. — Никак. — Как жила-то? — Никак. Бутылки собирала. — Ничего, сейчас денег займу — мне дадут, нагоним самогонки и опять заживем. Юлька остановилась и отпустила руку Кузьмы Савельевича. — Ты самогонный аппарат пропил. — Как так? Юлька снова взяла за руку Кузьму Савельевича и повела дальше. — Ты, Юлька, того… Чего-нибудь придумаем. Всю дорогу до дома Юлька молчала, а Кузьма Савельевич тихо вздыхал.* * *
Три дня Юлька убиралась по дому, заваривала на обед китайскую лапшу быстрого приготовления, учила уроки и иногда тихонько плакала в ванной комнате, а Кузьма Савельевич ходил по квартире и постоянно проверял стоящие у батареи фляги с бормотухой. В ночь на четвертый день после выписки Кузьма Савельевич закрылся на кухни, достал большое оцинкованное ведро, залил наполовину кислушкой, установил над ней миску и плотно вдавил в края ведра эмалированную чашку наполненную холодной водой, после чего всю конструкцию установил на газовую плиту. Всю ночь Кузьма Савельевич, перезаправляя ведро свежей кислушкой, гнал самогон. Под утро, перегнав все сырье, Кузьма Савельевич слил в двадцатилитровую бутыль последнюю порцию первача и усталый, надышавшийся сивушными парами, пошел спать.* * *
Юлька, поймав губами солнечный зайчик, сладко потянулась и встала с постели. Она окинула взглядом спящего в одежде Кузьму Савельевича и сразу загрустила. Юлька прошла в ванную комнату, почистила зубы, с мылом вымыла лицо, вытерлась чистеньким вафельным полотенцем и зашла на кухню. На полу посреди кухни стояла наполненная до винтовой крышки бутыль. Утренние солнечные лучи входили в чуть мутноватую жидкость и разливались по потолку и стенам фиолетово — желтыми разводами. Юлька захлопала в ладоши и пропела: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», потом побежала в комнату, обняла Кузьму Савельевича и поцеловала в небритую щеку.Переходный возраст
Стою на улице и ничего не помню. Что было минуту назад, что было час назад, что было год назад, что было… — нет, маму помню, а остальное, как в прокисшем кефире, кстати, может быть, я шел в продовольственный магазин за многочисленными покупками? Нет, карманы пусты, авоська не болтается на указательном пальце, полиэтиленовый мешочек не потеет в кулачке — значит, я вышел побродить на свежем воздухе просто так, набраться впечатлений и нагулять капризный стариковский аппетит. А что показывает объективный самоанализ? Старикашка я, откровенно, так себе: не меньше восьмидесяти, отсутствие памяти говорит о присутствии атеросклероза, на носу очки с толстенными линзами, ковыляю кое-как, рот открыт, челюсть болтается, легкие свистят, может быть, я еще и мочусь под себя? — одно успокаивает: на мне теплое шерстяное двубортное пальто и мякенькая, как ладошка младенца, фетровая шляпа, правда на ногах какая— то войлочная гадость — «прощай молодость», кажется. Что будем делать, старый хрыч с отшибленной памятью? Можно предположить, что живу где-то рядом, и допилил до угла дома из ближайшего подъезда, но можно и не предполагать, лучше спросить у тетенек, отдыхающих на подъездной скамеечке. Ох, ноженьки, мои ноженьки, тяжелы старые кости, накопил извести за жизнь. Кажется, доплелся, теперь чего-нибудь прошамкаем слабеньким голоском: — Простите, вы меня не знаете? Интересно, а еще более идиотский вопрос я могу придумать? — Тебе чего, дед? С этой милой тетей мы, похоже, близкие друзья. — Я своему, своей, своим, в общем, хотел передать, что в магазин пошел. Вы никого из них не видели? А то бы сказали, что и как. Какой неподдельный интерес в глазах свежих пенсионеров, люблю дружеское участие. — Каких своих, дед? Ты откуда здесь взялся? — Так вы ничего не знаете? — Ты заблудился, что ли? А кудрявенькая мисс Марпл ничего соображает. — Да ну что вы, мне почему-то подумалось, что вы знаете моих близких родственников, но, судя по всему, я ошибся, извините. — Веселый старичок! Передайте, говорит! Что ж, оставим двойные подбородки в покое.* * *
Почему я не очнулся лет пятьдесят назад, пивка бы пошел попил, позаигрывал бы с буфетчицей, ущипнул бы официантку, разгромил бы в бильярд парочку сытых завхозов, не зло бы подрался с кем-нибудь, а потом домой в крепкие объятья ненаглядной супруги — хорошо жить в расцвете сил. А вариантов дальнейших действий немного — пойду на остановку общественного транспорта, там много постоянно меняющихся людей и, вдруг, я кого-нибудь или меня кто-нибудь узнает, к тому же на ближайших столбах полно объявлений о потерянных кошках и собаках, отчего не быть объявлению о потерянном глубоко любимом папе, дедушке, прадедушке, председателе общества «В здоровом теле — здоровый дух!» Вот на эту лавочку я сяду, ручки положу на видавшую виды палочку, подбородок на ручки. Мельтешат пешеходы и чего мельтешат? — Расселся! Дома бы у телевизора сидел, место занимают без толку! Какая противная бабка. — Да вы как будто тоже не отягощаете себя телевизионными новостями. — Чего?! Старый пень! Будет тут меня учить. Как бы мне ее оскорбить поадекватнее. — Закрой хайло, падла! Неплохо, еще бы голосок мне покрепче и глазки не слезящиеся. — Как вам не стыдно! Старый человек, а ругаетесь! Кто это у нас? Портфель с большой хозяйственной сумкой — учительница начальных классов? — А разве ругаться — это прерогатива молодых? — Да он пьяный — уголовник несчастный! Давай бабка проваливай. И ты, голубушка, тоже проваливай проверять тетрадки с домашними заданиями или сейчас не задают домашних заданий? — Домашние задания сейчас задают? — Задают… Какие домашние задания? Вы что меня знаете? Вы дедушка кого-то из моих учеников? Вам должно быть втройне стыдно за свое поведение. Ловко я попал в десятку. — Не знаю я вас и никого не знаю, помогите мне лучше подняться, а то мой автобус подходит, а спина не разгибается без посторонней помощи. Спасибо, родная, но все же позвольте вам заметить, что у вас троекратно завышена самооценка. Честь имею. Ручкой я махнул красиво, только какого черта залез в автобус неизвестно куда едущий.* * *
— Садитесь, дедушка. — Спасибо, дочка. Лучезарная девочка, так бы и чмокнул в щечку. А вдруг у меня такая же внученька голубоглазая сидит сейчас у окошечка и ждет своего дедушку, а дедушка не идет и не помнит ее к тому же, свежий носовой платок у меня есть? Приятно укачивает в мягком кресле теплого автобуса, раскисаешь удивительно быстро и с удовольствием. До чего замечательная полянка в огромных ромашках с очень ловкими пестренькими бабочками, моя внученька никак не поспевает за ними со своим смешным сачком. Давай я тебе помогу, моя ненаглядная, какая ты у меня красивая, я еще тогда в автобусе догадался, что ты моя кровинушка, моя родненькая. Пойдем, я тебя на лодочке покатаю, больших ленивых карпов покормим, белые кувшинки посмотрим, поплескаемся. Что же это я гребу, а лодка не плывет? И сухая ветка торчащей из воды коряги за плечо зацепилась и никак ее не стряхнешь. Как сильно и странно она мотается вместе с моим плечом. — Алло! Алло! Ты что умер, отец?! Приехали! Домой иди, спи. У меня обед, я дальше не поеду! Все! Приехали! И что он орет, и как тяжело выплывать из сонных грез.* * *
Прохладный ветерок, наверное, свойственен окраине города и лесок вдалеке свойственен и унылые пограничные многоэтажные дома свойственны и чего только не свойственно этой окраине. Будем копать землянку или будем отыскивать теплый подъезд с теплым подвалом? Нет, надо сначала посетить большой стеклянный универсам, где, возможно, я утолю подступающий голод. Пахучий кафетерий внутри магазина как раз мне подходит, только чем это он мне подходит, пока не знаю. Неужели сразу опускаться до объедков на залитых зеленой жижей шатающихся туда-сюда столиках, не лучше ли своровать чего-нибудь вкусненькое — поймают, бить, думаю, не будут пожилого человека, а если будут, то я им сам своей палочкой наподдаю по загривкам. — Что улыбаешься, почтеннейший, неужели жизнь радует? Потертый портфель и сарказм в очках, наверное, домой к себе позовет пообедать и тут же предложит погостить неограниченное количество дней. — Радует, как не радовать. Живу хорошо, большая пенсия, дети все в люди выбились, внучата замечательные, дом полная чаша, люди кругом веселые и доброжелательные, сильная внешняя и мудрая внутренняя политика, огромные перспективы и возможности, успехи здравоохранения и космонавтики, дайте мне денег взаймы, а то я бумажник дома забыл, а взад— вперед ходить у меня сил нет? — Мне тут самому еще, да, вообще, что за манера ни с того, ни с сего деньги просить! Пусть дети твои или внуки ходят за продуктами, а то черти чего, елки-палки, совсем совесть потеряли! Ушел, помахивая пузатым дерматиновым портфелем. Что у него там? Бутылка водки с мутным стаканом или незаконченная диссертация о траектории полета тунгусского метеорита. Скорее всего, и то и другое вместе. Пора расслабить мышцы и подтянуть поджилки — время воровать в пустынном торговом зале продукты. Некоторые граждане тыкают в булочки и буханки длинным пальцем с длинным ногтем, а некоторые специальной вилочкой, заметил ли кто из них, как я ловко опустил две булочки в глубокие карманы пальто? Украсть бы еще пакет с кефиром и на сегодня запаса хватит, много ли надо калорий старому организму — двигаюсь медленно, сосудики узенькие — кровь гнать изношенному сердцу легко, мозг работает почти на одних рефлексах, вполне хватит. Куда только засунуть неудобный, жесткий пакет с кефиром? — за пояс штанов — заметят, а может быть, не заметят. О, холодный кефирчик, как неловко его нести, но пальто хорошо скрадывает мою шестимесячную беременность, вот только две пигалицы в белых халатах около пустых полок уставились на меня чересчур пристально, шли бы лучше покупателей обсчитывали, чем косточки перемалывать ухажерам с малосерьезными намерениями. — Смотри, смотри, пошел к выходу, странный дед какой-то, толкался, толкался около молочных, ничего не взял, теперь назад двинул. — Контуженный. А потом я Людке говорю, что за нее работать не собираюсь, она развернулась и пошла нос к верху. Внимание обратили, хорошо, что не обыскали виртуозы прилавка. Надо поскорее дойти до укромного безлюдного пространства и переложить все поудобнее.* * *
— У меня мячик укатился за забор, помогите мне его достать, пожалуйста. Ну, ты даешь, карапуз, нашел кого просить, уж не воображаешь, что я смогу перепрыгнуть через этот забор? — Как же я его достану, мальчик, я ведь старенький и сил у меня не на много больше, чем у тебя, ты бы кого помоложе попросил. — А у вас палочка есть, а дяденек я просил, но они мимо идут. Сообразительный паренек, палочкой, пожалуй, его можно подкатить, только, как мне на корточки присесть, чтобы одновременно не развалиться. — Подержи пакет кефира, а то он мне мешает согнуться. Сейчас подкатим твой мячик, сейчас, еще немного, а потом сквозь эти ржавые прутья он, наверное, пролезет. — А зачем вы кефир в штанах держите? — Иначе его никак не украдешь, мальчик. — Хотите, я вам дам чистый мешочек, вы туда свой кефир поставите? — Хочу. Держи свой резиновый апельсин. — Спасибо. А зачем вы воруете? — По необходимости, мальчик. До свидания. — До свидания. Мешочек вроде бы, как и в самом деле чистенький, в него вместятся и две мои булочки. Теперь у меня вполне респектабельный вид тянущего лямку жизни одинокого старичка, которого ждет в запущенной однокомнатной квартирке старая, капризная болонка и дешевая открытка с приглашением на собрание ветеранов чего-нибудь. А было бы совсем неплохо: лохматой мымре я размочил бы булочку в кефире, из открытки вырезал снежинку и подарил бы своему новому другу, ноги погрузил бы в теплые тапочки, включил бы свистящий и искрящий телевизор и дремал бы себе в кресле— качалке, уронив на пол газетку с местными новостями. Но вместо счастливой старости — очень редко моющиеся окна подъезда, теплые, липковатые батареи парового отопления, черствая пресная булочка и свежий, хорошо утоляющий голод, кефир. Сосущий голод прошел, наступила вялая скука и ничего удивительного, что душа потребовала развлечений, мне не надо изысков не знающих жизни молодых — спущусь на три этажа вниз и вытащу заимообразно из почтовых ящиков какой-нибудь журнальчик с красочными фотографиями и небольшими текстами из крупных букв. Квартира сорок семь выписывает журнал «Веселые картинки», а квартира пятьдесят девять выписывает толстые газеты и журнал «За рулем». Чистые ступеньки, хорошее освещение, волнующий запах типографской краски — мой досуг наполнил меня удовлетворением и зыбкой радостью жизни. Все же «Веселые картинки» мне понравились больше красивых автомобилей в различных проекциях. Я прочитал все считалочки, стишки, отгадал почти все загадки — разве такое удовольствие сравнишь со статьей бисерным шрифтом о трансмиссии БМВ. Надо вернуть печатную продукцию и подумать о неотвратимости захода солнца. Ох, ну и щели в этих ящиках — никак аккуратно не пропихнешь непослушные журналы. — Здравствуйте, а вы что наш новый почтальон или просто подрабатываете? Господи! Как ты меня напугала, красавица, чуть очки не слетели — куда бы я пошел почти слепой и заикающийся? — Подрабатываю, конечно. Пенсия небольшая — вся на деток уходит. Старшая свою зарплату на тряпки пускает, младший в карты до копейки проигрывается, вот и приходиться тащить их на своей шее, а куда денешься — не помирать же им с голоду? — Что ж они совсем не помогают? А то вы очень уж старенький, тяжело, небось, сумки с газетами таскать? — Тяжело, поэтому я и ношу по два журнальчика. Озадачилась круглолицая. Ничего, зато есть повод заглянуть к соседке, и переброситься парой фраз, пока не распластается в луже свежезамороженный хек.* * *
Судя по всему, надвигаются сумерки. Моего юного друга с резиновым мячиком, наверное, позвали домой смотреть мультфильмы и пить вечерний чай с плюшками, теперь вместо него появились сплоченные группы ребятишек постарше, беседующих между собой на пределе запаса прочности голосовых связок. А там вдалеке не бойлерная? Если не ошибаюсь, все приличные люди спешат туда после заката солнца. Пойду по тропинке, через лаз в заборе, надеюсь, протиснусь, а там и рукой подать. Сколько кругом крупногабаритных стройматериалов, и как бы не застрять в ржавых клубках водопроводных труб — тяжело немолодому пешеходу пробираться задними дворами промышленных учреждений. В большую красивую дверь я стучаться не стану — там наверняка сидят начальники в белых касках и пьют черный кофе с секретаршами. А вот обшарпанная дверка с облупленными буквами «служебного входа» вполне мне подходит. Темно, сыро, тепло, лестница вверх и вниз, лучше вниз, еще дверь, что-то журчит, но темно. Проклятая труба! Черт бы ее побрал! Очки целы? Голова как гудит. Не свернуться ли прямо здесь калачиком? Что это там брезжит вдалеке? Окошечко под потолком, заделанное стеклянными блоками. О! Да тут лежанки, ящики, телогрейки, стаканчики и еще много-много следов обитания. Свой выбор я остановил на ящиках из— под эквадорских бананов около большой горячей трубы. Ну и: белый мякиш булочки за щечку, глоток кефира и поудобнее свернуться калачиком на упругих ящиках, как следует укутавшись в пальто.* * *
Желтый противный свет проник сквозь мои сомкнутые ресницы. Ну, сколько можно?! — Ты кто?! Бесцеремонный толчок. Болонья куртка в клочьях, ушанка из свалявшегося искусственного меха, дранный красный свитер и непонятного цвета штаны. — Я тут немного потерялся, можно мне у вас переночевать? — Деньги есть? — Нет. — Выпить есть? — Нет. — Ночуй. — Может, вы хотите булочку? — Пошел ты со своей булочкой! Похоже, у хозяина выдался неудачный день, и поэтому так печален его взгляд в земляной пол с втоптанными в него оранжевыми бычками, докуренных до фильтра сигарет. — Генка приходил? — Нет, вроде бы не приходил, никто не приходил. — Нажрался, наверное, где-то козел. У тебя точно ничего нет? — Нет, ничего нет. Сидеть тяжело — глаза слипаются, а ложиться неловко, когда хозяин бодрствует, неприлично не поддерживать компанию. Как на счет побеседовать о том, о сем, поспорить по-доброму о чем-нибудь, но можно, конечно, и помолчать, спать только хочется. Все, лимит моей тактичности выработался, я ложусь продолжать свой отдых от назойливой реальности, и пусть гостеприимный друг дуется сколько ему угодно, лампочку бы еще лишить электричества.* * *
— Это кто? — Нажрался, гад! Что не мог принести хоть немного? — Да ладно, там и было то. Пришел долгожданный друг Гена и хочет со мной познакомиться. — Мне ваш друг разрешил у вас переночевать, я вашу лежанку занял? — Я тогда тебе принес пол флакона, когда ты умирал, ну я тебе это припомню, я тебе это точно припомню! — Серый, подожди, Серый, подожди в натуре, Серый, подожди! Как-то неловко я ворвался в чужой разговор. Не лучше ли продолжить свой отдых? Дремать под бубнящие звуки совсем неплохо, а легкое журчание воды по горячим трубам даже приятно. Желтый свет мутной лампочки напоминает о существовании летнего солнышка, белого песочка и голубой прозрачной воды лагуны, в которой барахтаются черные карапузы, с достоинством омываются гибкие, как лианы девушки, а старики в желтых соломенных шляпах клюют носом, держась двумя руками за бамбуковую удочку с давно объеденным червяком на крючке. Что-то тихо и неуютно. Что это на мне? Какая отвратительная засаленная телогрейка! А где мое пальто?! Старый дурак! Как я мог довериться люмпен-пролетариям! Что ж мне так не везет! Остается закрыть глаза и не видеть свое жалкое состояние.* * *
— Дед! Дед! Вставай, дед! Что им еще от меня надо, я старый больной человек и мне нужен отдых. Так быстро пропили мое пальто, деклассированные личности? — Дед! Пить будешь? Давай, дед, мы угощаем. — Мне кажется, что, скорее я вас угощаю, если позволите. — Дед, ты сюда пришел? — пришел! Тебе место дали? — Дали! Ты смотри, сейчас махом отсюда ноги сделаешь. Будем считать, что это чувство вины и повышенная совестливость заставляет двух друзей хамить и угрожать пожилому человеку. Избежим эксцессов осуждающим молчанием. — Что не хочет, старый валенок? — Нет, обиделся. Дай ему кусок рыбки, пусть пососет. — Спасибо. Пересоленная и скользкая селедка ароматно запрыгала в моих ладонях. Где они ее откопали, не на помойке же, черт их побери! — Ну, давай. — Давай. Странный ящик — низенький и картонный, или бутылки сейчас плашмя укладывают? Все меняется в этом мире. Ой! Что это Гена такое достал в маленьких плоских флакончиках? Бог ты мой! Променять мое пальто из стопроцентной шерсти на ящик «Шипра»! Где тот парикмахер, самодовольно перевязывающий мое аккуратно свернутое пальто? Не ждет тебя счастье, цирюльник, — твои руки воняют наживой, а стричься у тебя будут только призывники, да больные педикулезом. — Тебе разбавлять? — Смеешься что ли? Каждый раз спрашиваешь. — Да ты же знаешь, что когда я пью, то ничего не помню. Дед! Тебе разбавлять или так выпьешь? — Спасибо, мне уже не под силу отечественная парфюмерия. А долговязый Гена тоже не в ладах с памятью, значит мы с ним больше, чем друзья — мы братья. А если и моя частичная амнезия, как у Гены вызвана долговременным запоем, а не атеросклеротическими бляшками, катастрофично влияющими на нежное число Рейнольдса? — Давай, Серый, чтоб не последняя. Когда Гена и Серый опьянеют, то будут хулиганить или сразу бросятся в черные объятья Морфея? — Дед, ты лопух, я тебе больше предлагать не буду. Отвернись к стенке и спи, чтобы я тебя больше не видели, а то ты меня раздражаешь. Наверное, Гена прав, либо полноправно участвуй в действе, либо не отвлекай и сворачивайся калачиком.* * *
Я опять немного подремал. Мои голуби тоже уснули крепким сном, раскинув натруженные руки по полу и их, конечно, не могли разбудить многочисленные шаги и приглушенные разговоры: — Вот они тут, готовые. Милиционеры. Молодые, красивые милиционеры, которые сейчас нас арестуют, потому что жить в подвалах противозаконно. — Ну что берем? Их, наверное, тащить придется — накачались. — А вон дедок вроде бы трезвый. — Эй, дед, друзей своих потащишь, а? Или рассыпешься, а? — Ладно, хватит! Ты с Величенко берете длинного, а Чисов и Баймуратов второго. Пошли, старик, забирай свои манатки. Если бы у меня остались какие-нибудь манатки, то тогда я, конечно, их собрал бы. Да что ворчать себе под нос — не бьют изящными дубинками и то ладно. Тело Сережи волочится безжизненно, а мужественный Гена напряг копченую шею, и его буйная голова мотается не так безвольно, как у Сережи. — Отец, ты телогрейку возьми, а то не доживешь до участка.* * *
Вот и прохладный, свежий воздух, сколько ярких звезд и как равнодушна бесконечность и… — В машине места нет, давайте старика отпустим. Не надо меня отпускать, ребятки, — я же замерзну. — Ладно, отец, иди. — Куда же я пойду — мне некуда идти, вы меня хоть в тюрьму посадите, мне не выжить на такой свободе. — Да? Ох, и морока с этими бичами. Втискивайся к своим друзьям, в отделении что— нибудь придумаем. — Ну, помоги ему, Баймуратов, что стоишь? Спасибо, Баймуратов, а ты, Сережа, извини, но я сяду на твои колени, иначе мне никак. Когда же ты мылся в последний раз, Сережа?* * *
— Приехали! Вылазь! Быстро мы добрались. Стеклянные перегородки, звенящие телефоны, строгие лица и интенсивное движение, только бы я не потерялся в суматохе. — Ну что там? Зачем вы этих хануриков сюда привезли, у нас здесь что, вытрезвитель? — В вытрезвитель их не возьмут, они услуги не оплатят, пусть пока в камере переночуют, а потом на сутки отправим. — Толку от всего этого. Хорошо, забрасывай их во вторую. Надо поспешно кашлянуть в сухенький кулачок, а то про меня забудут. — Да, вот еще тут непонятный старичок с ними оказался, его куда? — Ты откуда, старик? Давно бичуешь? Трезвый как будто? На какой из трех вопросов мне ответить сначала? — Я не помню, дело в том, что, похоже, возрастные изменения в организме вызвали у меня частичную потерю памяти. — Частичную говоришь? Вышел погулять, все забыл и не вернулся домой? Знакомый случай. И что вас всех из дома куда— то тянет? Давай так: сегодня переночуешь в камере, а завтра отвезем в дом престарелых, где и поживешь какое— то время, пока не вспомнишь чего— нибудь или тебя не вспомнят. — Хорошо. — Величенко, проследи, чтобы старика никто не обидел в камере. Дом престарелых — это же мечта, общество ровесников и ровесниц, клубы по интересам, душевный персонал, хорошая еда, концерты шефов с завода резинотехнических изделий, организованные походы в театр, цирк, стадион — мне трудно скрыть слезящуюся радость.* * *
Камеры находятся, конечно, в подвале. Открывай, сержант Величенко, тяжелую дверь. Что-то здесь тесновато, да и воздух тяжеловат. Ну вот — куда мне теперь лечь? Ни в одной стране строительство тюрем не поспевает за ростом преступности, воображают еще, что вот-вот с ней покончат. — Ничего, отец, ночь перекантуешься, а утром тебя отвезем, не бери в голову. Спасибо, сержант Величенко. — А куда мне примоститься? — Сейчас, отец, устроим. Эй ты, буйвол! А ну уступи место! Теперь братва будет ко мне относиться с уважением, и никто не посмеет обидеть недобрым словом или посмотреть исподлобья. Буйвол, конечно, не такой уж и буйвол, но все же страшный и лохматый. Спросонья не может понять существа происходящего. — Вот, отец, сюда ложись. — Да мне надо совсем немного, я бы где-нибудь с краешку. — Ничего, занимай место, если кто-нибудь будет бузить, скажешь — я ему вертолет устрою. Ушел. Подействует ли на буйвола угроза умиротворяюще или он будет трясти меня за воротник и выговаривать свои претензии. — Старик, вали с моего места — спать хочу. А вложишь — разберу по мослам. Лаконично и доходчиво. Спи, мил— человек, ты прав — мы не в дребезжащем трамвае, чтобы почтительно приглашать немощных на свое место. Где же тут самая теплая стенка, около которой можно было бы присесть? Пол жесткий, но не холодный, сил нет, глаза ничего не видят, в голове шум ручейка во время паводка. Лягу на левый бочок, положу шершавые ладошки под шершавую щеку и буду ждать утра, которое непременно наступит.* * *
— Старик, старик! Вставай тебе говорят! Что буйволу от меня надо, надеюсь не поговорить за жизнь? — Что вы хотите? — Иди, старик, ложись на мое место, мент придет, скажешь, что всю ночь там спал, понял? — Понял. Эх, буйвол, буйвол — боишься наказаний. На нарах, конечно, удобнее.* * *
— Тропиков! — на выход! А вот и утро, брякает алюминиевая посуда, потягиваются нарушители законов, хмурятся в бесконечные бумаги следователи, затягивают портупею оперативники, а вдруг обо мне совсем… — Батя, выспался? — пойдем скорее, пока машина есть, отвезем тебя. Пойдемте, сынки, пойдемте. Хорошие вы ребята, только что вы мне в ухо орете — старость и глухота не сиамские близнецы-сестры.* * *
— Что, дед, ничего не помнишь, а? Крути баранку, водила, и не отвлекайся. — Да нет, кое-что помню. — От бабки, наверное, сбежал, а всем мозги парит, что ничего не помнит, так ведь, дед? Какой ты веселый, сержант. — В самую точку. Резко тормозишь, сержант, нельзя быть таким импульсивным, не высидишь в засаде — спугнешь опасного преступника. — Дед, а сколько тебе… У, черт! Куда прешь?! Не отвлекайся, не отвлекайся, сержант, следи за дорогой и оставь меня в покое, я не хочу разговаривать. Впрочем, мы, судя по зданию с незаштопанными дырами обвалившейся штукатурки и колыханию унылости вокруг, уже приехали.* * *
Белый халатик, белая шапочка, черные туфельки, сонные припухлости, готовность к выяснению анкетных данных. — Здрасьте, мы звонили вам. — Да-да, я в курсе. — Вот это наш дедушка, теперь будет ваш. — Пусть будет. — А мне можно у вас остаться? — Покараулить старичков хотите? — Ха-ха. — До свидания, у нас еще куча неотложных дел. Дед, не скучай и не теряйся больше. — Постараюсь. Милиционеры хлопнули дверью, тетенька поправила шапочку и тоже уцокала. Посидим на расшатанном старичками стульчике и поглядим, что есть на столе тетеньки — ничего нет, только стекло, а под стеклом календарь: молодой, красивый, накрашенный мужчина и женщина с грустными глазами, еще записка в уголке — почерк не для моего зрения. Ну что там такое, доченька? Куда ты запропастилась? Где душевное участие и сердечная теплота? Идет, влажные руки о халатик вытирает — ну извиняюсь, извиняюсь, откуда я знал. — Так, фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка? — Если бы я мог ответить на ваши вопросы, то, наверное, сразу бы пошел домой. — Не умничай, дедушка. Не помнишь, значит? Оформить без документов мы вас, конечно, не можем, но на какое-то время приютить в наших силах. Сейчас придет санитар, помоетесь, возьмем анализы, потом в палату номер три. — А по прошествии некоторого времени, что со мной произойдет? — Не бойся, дедушка, на улицу вас никто не выбросит. Непонятно, мы на ты или на вы. О, — санитар.* * *
Большая белая дверка с маленьким черным номерком три, надо ли мне постучаться, прежде чем схватиться за массивную ручку? Голова как чешется после жесткого мыла и пальчик болит — зачем тыкать так глубоко своими иглищами? Здравствуйте, братья и сестры! Извиняюсь, здесь, наверное, только братья. Что рот открыли, я не апостол Петр — это вам показалось. — Доброе утро, я ваш новый сосед. Молчат мудрые аксакалы — это только молодость разбрасывается словами. А ну, встрепенулись! На зарядку становись! А где моя кроватка? Это около самой двери? — Мне здесь расположиться? Опять молчат, не иначе, компания злоупотребляет аминазином, но ничего, мне необходимо как следует поспать после ночных приключений и тихое общество вполне мне подходит.* * *
— Вы новенький? Сколько я спал? И сколько мог проспать еще, если бы у моего коллеги не восстановилась синоптическая связь в обоих полушариях. — Да, я новенький. — Можно я присяду на вашу койку? — Пожалуйста, присаживайтесь. — Вас как зовут и, сколько вам лет? — Меня зовут Зигмунд Карлович и мне восемьдесят один год. — Я вас старше на два года, в нашей комнате все самые старые. Они думают, что если нас всех вместе собрали, то мы не будем травмировать остальных частой смертью, а сами— то мрут быстрее нас. Хе-хе-хе, Боярошниковой всего шестьдесят пять было — вчера хоронили, сын с дочкой приезжали на такси, вы видели, как дочка плакала? — притворялась. А я один совсем, у вас-то есть кто? — Да как вам сказать… — А, понятно. Что ему понятно, когда мне самому ничего не понятно. — А вы что же не русский? — Почему? — Имя у вас странное, таких у русских не бывает. Национальный вопрос существенен, а кем я предположительно могу быть? — Зато у меня фамилия русская — Иванов. — Тогда другое дело, а я украинец Степан Загуло — да ну что я вам рассказываю — вы то меня знаете, меня все здесь знают. Пойдемте телевизор смотреть до завтрака, сейчас новости будут. — Нет, спасибо, я еще немного подремлю. Зачем я ему наврал, теперь буду до конца дней в этих пропитанных лекарствами и сбежавшим молоком коридорах Ивановым Зигмудом Карловичем — кошмар!* * *
Все ушли. Четыре плохо заправленные продавленные койки, большое окно, за окном дерево, за деревом голубое небо. Хорошо не спеша побродить в лесистых окрестностях, пособирать съедобные грибочки, пожарить их на постном масле и съесть. Пойду-ка позавтракаю, если, конечно, резвые старушки не разобрали мою порцию на добавки. А где расположена столовая в этом доме? Да что тут думать — верный путь идти по запаху манной каши и кофейного напитка «Утро». Ба! Сколько тут собесовских сотоварищей, гудит улей, но в целом бабушки и дедушки выглядят вполне опрятно — одобряю. Зашушукались. Новенький— новенький. Правда не вчера, а сегодня привезли, на счет милиции верно, только зачем так преувеличивать. Каша пшенная и компот из сухофруктов, а также маленькие кругленькие и хрустящие булочки — не возражаю. — Простите, здесь свободно? — Свободно. Что такие недовольные? Не собираюсь я влезать в ваши перешептывания. — Откуда появился? Сердитые лохматые брови, но вопрос неясный — в прошлом сильно пьющий руководитель производства? — В каком смысле? — В прямом. Уж очень сурово, а второй гражданин совсем невзрачный и очень блинообразный. Булочка замечательная, да и кашка сладенькая. — Вас интересует мой адрес? — Вот и разговаривай с ними! Спросить бы еще добавку компотика, но стесняюсь. — У нас посуду за собой убирают! — Уберу, не беспокойтесь. Вы-то почему сидите, кашу размазываете по тарелке, у вас что, водка во внутреннем кармане?! Окружающие встрепенулись и сконцентрировали на мне свое внимание. Что скажешь, бровастый? Пятнами покрылся, а блинообразный, напротив, равномерно изменил свою пигментацию. Обязательного для нашего брата нитроглицерина и валидола в моем кармашке нет. Надо ковылять отсюда.* * *
Если телевизор орет на полную мощь — эта комната отдыха. Газеты, журналы, шашки, шахматы, Степан Загуло. — Извините, вы не могли бы мне показать дом, что и где расположено, как и куда пройти? Неужели ты меня не узнаешь, Степа? Ну, потряси вихрастой головой! — Нет, не могу, потому что я сейчас смотрю телевизор. — Я не имел в виду сиюминутность. — Это меняет дело, но вам придется значительно подождать. Возьму журнальчик, полистаю у себя на кроватке, а то в красном уголке меня инсульт хватит от децибелов. — Газеты и журналы из комнаты отдыха выносить нельзя! Наверно, старушка ищет со мной знакомства, надо ей объяснить, что из-за слабой концентрации тестостерона в организме, сморщенные тетеньки меня уже не интересуют. — Ради бога, я не знал. — Не упоминайте бога всуе. — Больше не буду, черт меня побери. Устал.* * *
Как быстро пробежит остаток моих дней в этом коллективном хозяйстве? Милиционеры оформят документы, где назовут Найденовым, и буду я жить поживать — добро наживать, превращая в копоть деньги налогоплательщиков, которые запросто можно было бы с пользой потратить на изготовление какого-нибудь танка. — Вас сегодня привезли? — Да. — Пойдемте, за вами дочь приехала. — Дочь?! — А что вас так удивляет? Дочери и сыновья бывает заглядывают к нашим постояльцам. Доченька приехала, как я разволновался, пуговки на рубашке не могу застегнуть — руки ходуном ходят, что же делать-то? Где бы расческу найти, ширинка, надеюсь, не нараспашку? — Ну— ну, не надо так переживать — все будет в порядке, дедушка. Коленки подгибаются, где моя палочка? Белая дверь — петли специально не смазывают, чтобы жалобный скрип заставлял сжиматься сердца посетителей. Эта моя дочь сидит на стуле? — Папа! Ну что же это такое?! Как же так можно-то?! Господи, как мы тебя искали — все морги обзвонили, все больницы! Я тоже сейчас заплачу, только я никак не ожидал, что ты у меня такая толстенькая и кудрявенькая. А паспорт у тебя проверили, красавица? Не всколыхивается отцовское чувство в груди, хотя слезу пустить не мешает, они у меня и так текут по поводу и без повода. — Папа, возьми носовой платок. Мы быстро сейчас распишемся, где надо — и домой.* * *
У дней есть свойство быстро исчезать в ночной безвозвратности. Сижу в уютном обволакивающем кресле и смотрю в окно. Так ничего и не вспомнил, заучиваю наизусть имена родственников, значительные события, даты рождений и мировоззренческие убеждения окружающих. У дочки Лены есть муж Костя, а у меня уже нет жены Виктории, внуки учатся в далеких больших городах, кот Гегемон абсолютно ко мне равнодушен. Сегодня вечером придут гости из наследников второй и третей очереди, будут поздравлять дочку Лену с пятидесятилетием и, перешептываясь, разглядывать мою потерянную во времени, но найденную в пространстве личность. Специально для меня готовится протертый до гомогенного состояния рыбный салат без лука, а заботливый зять Костя купил слабоалкогольный сладенький сидр, который я разопью с ковыряющими в носу несовершеннолетними родственниками. — Пап, позвони, пожалуйста, Семену Алексеевичу, он хочет с тобой поговорить. — Хорошо. А кто такой Семен Алексеевич? Что-то я плохо выучил — это мой двоюродный брат или участковый психиатр? В пухлой записной книжке на столике с телефоном кроме равнодушного номера ничего нет. — Алло, здравствуйте, будьте добры, Семена Алексеевича позовите к телефону. — Геша, это ты? Георгий — это Геша? Да, наверно, это я. — Да, Сема, это я, как поживаешь? — Нормально, Геша, а ты как, отошел от своих приключений? — Отошел, Сема, спасибо, все хорошо. Как твое-то здоровье? — Да никак, сам знаешь, с моими болячками разве может быть какое-нибудь здоровье. А почему ты меня стал Семой называть — никогда раньше не называл. — Не знаю, как-то вырвалось само собой, извини, если что не так. — Да ну что ты, Геша, мне напротив приятно. Значит, лады? — Лады, лечи болячки. — Я так рад, что ты позвонил. При чем тут лады? И как я его называл раньше? — Пап, позвонил? Помирились наконец? Слава богу. Хочешь апельсиновый сок? — Хочу. Вот тебе и лады — уж не помирился ли я с кровным врагом, которого знать не знал десять лет? Сема, Семочка, в следующий раз надо будет уточнять детали, хотя какое это все имеет значение — белая, густая краска замазала все. Котяра раздраженно зыркает — на его месте сижу. Позыркай еще! Как дам пинок под зад, боров кастрированный. — Пап, Костя хочет пропылесосить квартиру до прихода гостей. Может быть, посидишь на лавочке у подъезда, свежим воздухом подышишь, а то ты что-то приуныл? Да и Косте будет сподручнее. — Я не против. Коричневое пальто хоть и уступает черному двубортному в солидности, но ни чуть не менее элегантное, и за него тоже можно выручить ящик «Шипра». Хорошо почистили шляпу, а от нового нежного шарфика я просто в восторге. — Лена, у меня кроме этой войлочной обувки больше ничего нет? — Георгий Михайлович, зачем вам хорошая обувь у подъезда сидеть? Полчаса можно и в валенках переждать. По моему, он мне хамит. — Пусть надевает, если хочет. Какое тебе дело?! Сейчас, папа, достану ботинки. Да, моя доченька будет поглавнее. Цыц, Костик! — Папа, только сиди на скамеечке и никуда не уходи, ты ведь все помнишь? Если что, во внутреннем кармане у тебя блокнот, где все подробно написано, но ты все равно никуда не уходи, обещай мне. — Обещаю, доченька.* * *
А на скамеечке под березкой уже сидят две бабульки — старичок как раз им будет в придачу. — Здрасьте. — Здравствуйте, Георгий Михайлович, что-то давно вас не видно было. — В камере предварительного заключения долго сидел. — Бог ты мой! — Ну что ты, Лиза, — Георгий Михайлович всегда любил пошутить. Внуки пишут? Еще не отучились? — Пишут — чего им не писать. И учатся — чего им не учиться. Все-таки надо размять кости, а то сидеть совсем скучно. — Пойду дочке подарок куплю к юбилею. — Леночке уже пятьдесят? Как время идет! Хорошая бабушка, но время никуда не идет — это мы идем через него. Приятно шагать, опираясь на новенькую лакированную палочку. Воробьи скачут у самых ног. Опавшие листья шуршат, и ничего, что в них затерялся мой блокнот. Звенят голубые трамваи, урчат автомобили у мигающих светофоров. Солнце неоплодотворенным желтком висит над высокими домами — я не хочу оборачиваться, потому что мне все равно, что там за спиной.Превратности
Дмитрий Владимирович Привалов заболел и еле— еле выздоровел. Друг Дмитрия Владимировича Игорешкин сказал ему, что сердечная недостаточность лечится ежедневным приемом не менее ста граммов коньяка. А старенький благообразный доктор Иванов сказал, что сто грамм коньячка — это неплохо, но учтите: сейчас лето, значит, в моргах ремонтируют компрессоры, холодильные камеры забиты под потолок — протухните, пока похоронят, да и, вообще, слабоумие не по моей части. Дмитрий Владимирович обиделся на доктора Иванова, а Игорешкину сказал, что он его единственный и настоящий друг, но все же, когда Игорешкин протянул Дмитрию Владимировичу в тяжелом резном хрустальном стаканчике играющую на солнце жидкость цвета красного дерева, то Дмитрий Владимирович поднял вертикально правую ладонь и закачал головой.* * *
Паша Ровелко сидел на кухне и смотрел, как желтая оса ползала в стакане свысохшем на дне позавчерашним пивом — Николе вчера дали десять суток за то, что пинал милицейский уазик и кричал, не контролируя себя, о недостаточном усердии в борьбе с преступностью сержантского состава, а он, Паша, убежал, когда Николу слегка придушили и постучали головой о гулкий капот автомобиля. Паша испытывал некоторую неловкость оттого, что его товарищ в томлении занимается общественным трудом, а он сидит уже два часа за столом, отрешенно куда — то смотрит, немного раскачивается на табуретке и ничего не делает, чтобы помочь Николе.* * *
Пролистав на даче пыльную подшивку журнала «Здоровье» десятилетней давности, Дмитрий Владимирович Привалов хмыкнул и сказал жене Элеоноре: — Представляешь, работе сердца, так или иначе, помогают практически все мышцы организма и поэтому… Элеонора Панкратовна обожглась о кастрюльку с яблочным вареньем, сморщила маленький носик и стала дуть на короткий мизинец с полуторосантиметровым слегка облезлым ногтем: — Как ты любишь преподносить общеизвестные факты словно это открытия по спасению человечества. Тебе уже давно все толдычут, что надо бегать трусцой, а не сидеть у пруда с идиотской удочкой и хлестать водку с этим дураком Игорешкиным. Дмитрий Владимирович побагровел и уже собрался ответить жене должным образом, как резко закололо сердце, и белые губы стали беспомощно хватать ускользающий воздух.* * *
Паша Ровелко передал Николе через чуть-чуть пьяного прапорщика Савельева четыре пачки «Примы» и одну пачку плиточного чая. У Паши осталась позвякивающая в кармане мелочь, три яйца в холодильнике, матерчатый мешок с сухарями и две пустые пивные бутылки с отколотыми горлышками. Паша загрустил, загрустил настолько, что подумал: может быть, съездить к матери на садовый участок, пополивать там чего — нибудь, гусениц пособирать, вдруг выпить с маманеным дядей Толей, в лес сходить за грибами — только где там лес? и, вообще, какого черта?! Паша включил телевизор, порадовался тому, что два месяца, как бросил курить и тут же смертельно захотел затянуться чем — нибудь крепким и вонючим, и, бессильный сопротивляться желанию, открыл платяной шкаф в поисках возможной махорки от всепожирающей моли. Махорку Паша не нашел. Паша нашел увесистый флакон туалетной воды «Свежесть», припрятанный бережливой матерью, и почувствовал, как проходит грусть, как жизнь наполняется смыслом, и танцы народов мира по первой программе телевидения совсем не так отвратительны, и есть что — то грациозное в движении коренного жителя Австралии, когда он ловко запускает в зрительный зал воображаемый бумеранг.* * *
Дмитрий Владимирович Привалов вместе с Игорешкиным зашли в большой магазин спортивных товаров и растерянно двинулись вдоль длинных рядов со всевозможными предметами для укрепления физического здоровья граждан. — О, смотри какие гирьки интересные! Игорешкин резко дернул двухпудовую гирю до колена, серьезно пожал плечами и с уважением аккуратно поставил гирю на место: — Мышцу, кажется, потянул, зараза! Дмитрий Владимирович поморщился и отошел от Игорешкина, интенсивно мявшего себе бок, к ярким красивым велосипедам. — Дим, это же подростковые велосипеды, тебе на таких несолидно будет, да и велосипед — это же опасно, их постоянно сбивают. Кстати, анекдот… — Да сам знаю, что не то. — Так вот, анекдот: из морга звонят в магазин спорттоваров… — Чего?! — Ты не подумай, Дим, это же анекдот, я совсем не то хотел — просто анекдот… Дмитрий Владимирович подержал в руках дорогие легкие изящные пластиковые лыжи, провел пальцем по выемки и поставил на место: — Классный инвентарь стали делать. — Только до зимы еще далеко. — Причем тут зима! — Так. Очки для плаванья, недолго повертев их в руках, Дмитрий Владимирович тоже отложил, а Игорешкин сказал, что в бассейнах теперь плохо подогревают воду и для людей со слабым кровотоком в венах и артериях это не очень полезно. В отделе рыболовных принадлежностей Дмитрий Владимирович, следуя указательному пальцу Игорешкина, купил множество блестящих крючков, грузил, лесок, безинерционную катушку, садок, складной стульчик, набор туристической посуды и два поплавка.* * *
Паша Ровелко стянул с головы мамин чулок, пахнущий нафталином, задумчиво посмотрел на длинную очередь маленьких дырочек вдоль шва и решил, что это не то, потому что пока его натянешь, пока вытащишь большой и очень тупой кухонный нож, трусливая женщина с сумочкой, набитой крупными купюрами, или трусливый хилый немолодой мужчина с кучей выигрышных лотерейных билетов во внутреннем кармане, поднимут крик, начнут размахивать руками или даже просто убегут. Вот если бы Никола был рядом, тогда бы они чего — нибудь конечно, а так как — то не так. Паша скрутил чулок в жгут, повязал им правый глаз, выдвинул вперед челюсть и замахнулся ножом на зеркало — лопоухий курносый бандит с щетиной только что вырвавшейся из состояния пуха тоже не очень убедительно поднял на него дрожащий кинжал. Паша объективно вздохнул и стал размышлять, как бы придумать все с одной стороны попроще, а с другой поэффективнее. И как долго Паша не думал, как долго не рисовал в маминой тетради по учету доходов и расходов голых женщин, ничего лучшего, чем, незаметно подкравшись сзади, нанести удар по затылку увесистым кулаком и после этого отобрать причитающиеся ценности, не придумал.* * *
Дмитрий Владимирович Привалов на дне рождения двоюродной сестры Верочки налил себе в фужер минеральной воды, и в ответ на недоумение во взгляде мужа Верочки Станислава сказал, что совсем плохо со здоровьем. Станислав хохотнул, громко рявкнул, что у всех здоровье дрянь и попытался горлышком открытой бутылки поддельного коньяка столкнуть ладонь Дмитрия Владимировича с пузатой рюмки. Гости за столом развеселились, а дядя Станислава Роман Георгиевич повернулся к Дмитрию Владимировичу и тихо сказал: — А у меня ничего не болит, хотя я старше вас лет на двадцать и сейчас запросто могу выпить водки сколько захочу. — Это уж у кого какой организм, да и нервничать, наверно, много не приходилось, а у меня работа… — Да полноте, Дмитрий Владимирович, дело не в организме и работе, а дело в том, что я всю жизнь на работу и с работы ходил пешком в отличие от вас — и все. — Пешком говорите? А я как раз собирался какой — нибудь гимнастикой заняться, может быть, действительно пешком ходить, вы как считаете не поздно начинать? — Да бог с вами, почему поздно — то?! С завтрашнего дня и начинайте, главное не откладывать.* * *
Паша Ровелко высосал из носика заварочного чайника бледную безвкусную жидкость, сплюнул в раковину застрявшие в зубах чаинки, открыл форточку и поежился противному сырому, холодному утру. Паша сунул в носок под штаниной нож, положил в клеенчатую сумку куртку и кепку на случай быстрой смены внешности и вышел из дома на промысел. Сначала Паша хотел идти поздно вечером, но, здраво рассудив, что ночью гуляют только милицейские наряды, злобные конкуренты, да домашние песики, перекусывающие от нечего делать черенки совковых лопат, решил идти рано утром, когда можно встретить одинокого хорошо зарабатывающего трудоголика, и, к тому же, темноты боятся не только добропорядочные граждане.* * *
Дмитрий Владимирович Привалов оделся в вельветовый костюм спортивного покроя, мягкие замшевые туфли, отставил в сторону жесткий дипломат и повесил через плечо яркую кожаную сумку. На улице Дмитрий Владимирович с удовольствием втянул в себя холодный сыроватый воздух и бодро зашагал мимо гаража с автомобилем, мимо остановки общественного транспорта прямиком через дворы сонных многоэтажек к офису своей работы.* * *
Паша Ровелко сутулился, мышцы его подрагивали, а два плохозапломбированных зуба на нижней и верхней челюсти время от времени постукивали друг о друга. Паша сунул нос под толстый воротник свитера и попытался несвежим дыханием согреть зябкое тело. Кухонный нож больно натирал ногу, и постоянно казалось, что он вот — вот выпадет из — за вытянутого эксплуатацией носка. Под кроссовками хрустел, скрипел, лязгал, ныл, визжал, вытягивал все нервы вязкий изматывающий гравий. Паша занервничал и, чтобы унять дрожь в коленях, присел на сильно покалеченную подростками скамейку в кустах развесистого шиповника.* * *
Дмитрий Владимирович Привалов быстро и относительно легко шагал по пустынным улицам. Он вошел в ритм и удовлетворенно чувствовал, как наполнено пульсирует кровь в сосудах, мышцы становятся упругими, дыхание глубоким и здоровым, мысли приобретают ясность и четкость, а освежающая сырость воздуха приятно омывает разгоряченный организм. Дмитрий Владимирович сошел с асфальтированной дорожки, зашуршал по влажному гравию и улыбнулся, с удовольствием вслушиваясь в легкое эхо своих шагов, навевающее что — то ностальгически детское.* * *
Паша Ровелко сидел нахохлившись на краю скамейки и поплевывал в забитую до отказа различным мусором урну. Чтобы меньше мерзнуть, Паша сунул руки подмышки и зашевелил пальцами в холодных кроссовках. Мимо Паши прошла пенсионерка Третьякова с пустым бидоном. Паша кисло посмотрел на ее резиновые калоши, а Третьякова покрепче сжала в левом кулачке платочек с завязанными там мелкими деньгами. Потом мимо Паши мягко прошел белый лоснящийся кот, потом прилетели два воробья и стали что — то клевать в смятых бумажках около урны, но грузно приземлившейся голубь их разогнал, а когда Паша на него плюнул, то и он шарахнулся в сторону, потом за маленькой сукой пробежала стайка довольно крупных кабелей, а потом вдалеке показалась туманная фигурка какого — то мужчины.* * *
Дмитрий Владимирович Привалов не удержался и остановился, сбивая с ритма упругий шаг — ему непременно хотелось сорвать ароматный цветок шиповника, взять его с собой на работу и подарить Люсеньке или просто поставить в стакан на своем широком письменном столе. Дмитрий Владимирович два раза укололся, но довольно успешно справился с задачей: цветок был чист, свеж и в нем ползала только одна маленькая букашка. Дмитрий Владимирович аккуратно положил цветок в сумку и с еще более приподнятым настроением зашагал навстречу трудовому дню.* * *
Паша Ровелко заинтересовано вглядывался в приближающуюся мужскую фигуру и очень удивился, когда из — за ее спины появилась еще одна мужская фигура и дружески положила руку на плечо первой мужской фигуре. Паша недовольно сплюнул в маленькую наплеванную до этого лужицу и опять насупился. Две мужские фигуры поравнялись с Пашей и Витек Бутусов сказал Руслану Кудашеву чтобы он спросил у этого невзрачного парнишки закурить. — Браток, дай закурить? Сил нет. Умираем. — Я сам бы покурил — нету. Витек Бутусов сказал Руслану Кудашеву, что парнишка врет, потому что у него под ногами лежит дымящийся окурок. — Браток, ты же нас обманываешь, у нас сил нет — умираем, а ты не даешь закурить. — Да в натуре… Но Витек Бутусов не стал слушать Пашу, он ударил его кулаком по лицу и сказал, что Паша врун, а он терпеть не может, когда его обманывают, даже, если это делает любимая жена Зуля. Руслан Кудашев тоже ударил Пашу по лицу кулаком, но никак не стал объяснять своих действий, правда, потом и Витек бил Пашу тоже без объяснений. Паша очнулся в цепких объятиях шиповника, с трудом выдрался из колючек, его правый глаз затек, губы распухли, а под носом засохла тоненькая струйка крови. Паша ощупал языком зубы — кажется, все были на месте — это успокаивало, правда, совсем немного. Паша не стал лезть в гущу кустов за повисшей там сумкой — итак от колючек зудели руки и ноги. А кухонный нож вместе с носком и кроссовкой Паша так и не нашел, поэтому побрел к дому, осторожно ставя ногу и остро ощущая правой подошвой камешки, еще непрогретые утренним солнцем.* * *
Дмитрий Владимирович Привалов поднялся в лифте на свой этаж, зашел в туалет, вымыл лицо и руки, почувствовал, что от него немного пахнет потом, но смущаться не стал, а, напротив, торжествующе оскалился в зеркало и хмыкнул. — Люсенька, это вам, поставьте его в стакан с водой. — Спасибо, Дмитрий Владимирович, какая прелесть! А как ваше здоровье, Дмитрий Владимирович? — Все нормально, Люсенька.* * *
Двадцать восьмого февраля в одиннадцать часов сорок минут Дмитрий Владимирович Привалов, перебегая перекресток по улице Менделеева на красный свет, поскользнулся на не сколотом льду посреди дороги и щучкой въехал под заднее колесо троллейбуса номер четырнадцать. А в это время фрезеровщик третьего разряда завода «Геофизприбор» Павел Ровелко присоединился вместе с другими фрезеровщиками из бригады к общезаводской забастовке, требуя выплаты зарплаты за все месяцы, начиная с декабря.Мостики капитана
— Сергей. — Чего? — Это… Забыла, что хотела сказать. Сергей Иваныч вышел из кухни, зашел в спальню, достал из шкафа рубашку, посмотрел на воротничок, понюхал швы под мышками и решил, что ее можно проносить еще дня два. — Сергей! — Чего? — Купи вечером сухого вина и морковки — в субботу Беляшевы придут. — У меня работа… — А у меня не работа?! В школу за Игорешкой ты пойдешь?! Я должна и то и это, а потом еще бежать за водкой для твоих Беляшевых?! — Ладно. Сергей Иваныч затянул узел галстука, зачесал волосы сначала вперед, потом немного вправо и запоздало негромко запротестовал: — Почему водку, ты же говорила про вино? И с каких пор твои родственники стали моими? Шумно заурчал смывной бочок, Екатерина выскочила из туалета и с разгона налетела на Сергея Иваныча. — О, господи! Сергей Иваныч, не спеша, выполз из шлепанцев и влез в старые растоптанные башмаки. — Опять ты в своих лаптях. Вон Семенов, твой подчиненный, как элегантно одевается. — Зато ноги не натру. — Зато! — Ладно. Так чего купить водку или сухое вино? — Чем ты слушаешь?! Я же тебе внятно сказала: купи белое сухое грузинское вино, буженину, сыр, лук, зелень и морковку! — Ладно.Сергей Иваныч постоял на крыльце, помял пальцами беломорину, дунул в нее, закусил и ожесточенно зачиркал спичками. — Помочь, Сергей Иваныч? — А?.. А это ты Семенов. Как в наших краях оказался? — Да случайно. Вы же бросили курить, Сергей Иваныч, — я все расскажу Екатерине Михайловне. — Угу. — Я на машине, звонили из отдела — здесь рядом убийство, похоже, бытовуха. Заедем? — Давай. Сергей Иваныч тяжело забрался в жигуленок и водрузил на колени пузатый портфель. — Ваша-то, что, в ремонте? — Нет, в гараже догнивает. — А что так? — Да руки как-то. — Понятно. А я свою поменять хочу. Два года откатала — пора на новую менять. — Угу.
Семенов стремительно пробежался по коридору, заглянул в туалет, кладовку и нырнул в спальню, Сергей Иваныч прошел на кухню. Посреди кухни на табурете сидел всклоченный, чрезвычайно худой мужчина в лоснящейся майке, а за ним стояла полная женщина в ситцевом халатике и стеснительно прикрывала пухленькой ладошкой левый глаз. Сергей Иваныч поставил портфель на пол, налил в мутный стакан воды из— под крана и выпил. — Подрались, что ли? Всклоченный мужчина всунул пятерню в спутанную шевелюру и заговорил: — Да нет, так тут как-то… Ну… Вчера это… Мишка блин… А потом я че? Ну она е… И… Чего, дура, ментов вызвала?! Полная женщина всплеснула руками и тоненьким пронзительным голоском заверещала: — Ой, он не виноват, это я сама, мне померещилось, я шла, шла, а потом об дверь случайно… Не забирайте его!! Это я сама! Он спал, я шла, шла, а потом случайно об дверь! — Тихо, тихо. Сергей Иваныч раскрыл портфель, пошарил на его дне и достал завалявшуюся подушечку жевательной резинки. — Сергей Иваныч! — Чего? — Ложный вызов, нет никакого трупа. Этот орел напился, всю ночь орал матерные песни, кидался с балкона пустыми бутылками, укусил за ухо соседа, обещал поджечь вытрезвитель, избил жену… — Сам ты петух. — Чего?! Да я тебя! — Ладно, Семенов. — Сергей Иваныч, может, оформим его по 206– й? — Зачем тебе это, Семенов? Пусть участковый разбирается. Поехали в контору. — Как скажите. — Я сама. Я шла, шла, а потом случайно об дверь! — Хорошо, хорошо.
Сергей Иваныч достал из ящика стола кипятильник, большую кружку с отбитой ручкой, покрытую изнутри чернотой бесчисленных заварок, и поставил кипятить воду. — Семенов. — Да, Сергей Иваныч? — Какое сегодня число? — Одиннадцатое. — Сухое белое грузинское вино где можно купить? — В «Ниагаре» есть. — А овощи там продают? — Там все продают, Сергей Иваныч. — Понятно. Семенов развязал лямочки на папке дела номер 223, тихонечко зевнул в кулак и, незаметно оттянув рукав пиджака, взглянул на часы. Семенов еще минут пять тасовал бумаги, потом резко встал и бодро сказал: — Сергей Иваныч! Мне надо в центральный архив съездить, не возражаете? — Нисколько. Семенов быстро сложил бумаги в папку, аккуратно завязал лямочки, приветливо улыбнулся Сергею Иванычу и вышел из комнаты. Сергей Иваныч только заварил крепкий чай, как загорелась лампочка селектора, потом старенький динамик протяжно завыл и выплюнул: — Аныч! Сергей Иваныч открыл шкаф, посмотрелся в зеркало, поправил галстук, пригладил волосы и пошел к начальству. — Альберт Борисович, можно? — Заходи, Иваныч. — Вы по селектору что-то сказали — у меня там треск, я ничего не понял. — Как?! Еще не наладили?! Валентина Павловна! Я когда распорядился, чтобы все селекторы отремонтировали?! Валентина Павловна, мягко покачивая роскошными бедрами, не спеша, подошла к Альберту Борисовичу и взяла его указательный палец в свой кулачок. Альберт Борисович сделал глотательное движение, а Валентина Павловна сказала: — Еще раз показываю, Альберт Борисович, нажимаете эту кнопку, потом вот эту, потом кнопку нужного абонента и отпускаете — не держите ее, как делаете вы, а отпускаете, и тогда не слышен треск, а слышен ваш мужественный голос. — Да я так и делаю, Валентина Павловна, что я маленький что ли! — Ничего вы так не делаете. Валентина Павловна повернулась спиной к Альберту Борисовичу и плавно удалилась. Альберт Борисович сделал еще одно глотательное движение и повернулся к Сергею Иванычу: — Вот, елки-палки! Еще только месяц здесь работаю, а уже совсем на шею села. — На шею? — На шею… Альберт Борисович сладко задумался, но быстро выплыл из грез и встрепенулся: — Ты что, Иваныч, пришел? Когда с трупом в подвале универсама разберетесь?! — Так труп вышел из комы и теперь у него ломка. А на счет пришел — вы же сами меня вызвали. — Ах, да! Съезди в управление к Столярову, прими дело Фигурнова и передай вот сводку, хорошо? — А почему нам Фигурнова? Это же кировский район. — Ну так мы с Файзуллиным договорились — давай, вперед. Твой Семенов на машине? Вот быстро и слетаете.
Из управления Сергей Иваныч проехал до супермаркета «Ниагара», купил там все, что наказала Екатерина и, чтобы не таскать с собой на работу сумку, повез ее домой. Около соседнего дома Сергей Иваныч приметил за помойкой белый жигуленок, очень похожий на жигуленок Семенова, поднялся на свой этаж, попытался открыть дверь ключом, но не смог, несколько раз позвонил, потом махнул рукой и пошел на остановку. Сергей Иваныч тяжело вошел в кабинет, Семенов поднял голову от заваленного делами стола и приветливо улыбнулся Сергею Иванычу: — Что-то вас долго не было, Сергей Иваныч. — Откуда ты знаешь, Семенов? Семенов немного смутился, но тут же нырнул под стол и вытащил бутылку коньяка «Белый аист»: — Это вам, Сергей Иваныч! — За что, Семенов? — Ну, вы же спрашивали, где можно купить хорошую выпивку — вот. — Я спрашивал про сухое вино, и у меня сейчас уже нет денег. — Да бог с вами, Сергей Иваныч, сочтемся как-нибудь. — Ну, если только как— нибудь.
Екатерина налила Сергею Иваныч чаю и беспокойно спросила: — Что пишут? Сергей Иваныч удивленно поднял брови из-под края газеты и буркнул: — Как обычно. Сергей Иваныч прошел в зал, сел за письменный стол, достал из портфеля дело Фигурнова, заточил карандаш и включил телевизор. Екатерина вошла следом, смахнула тряпкой несуществующую пыль с мебели, открыла и закрыла балкон, поправила занавески и, вдруг вспомнив, резко повернулась к Сергею Иванычу: — Игорешка тройку по-английскому получил. — Надо ему… — Нет, он то учит, просто их учительница, представляешь, ставит заниженные оценки, потом предлагает себя в качестве репетитора, представляешь? — Н-да… — Я уж думаю, может быть, намекнуть ей, кто у Игорешки папа, как ты считаешь? — Криминала нет — не поможет. Екатерина побарабанила пальцами по ручке кресла: — Что-то дверной замок стал заедать — ты не заметил? Сергей Иваныч нарисовал на листочке в ряд четыре квадратика: — Заметил, в обед дверь не смог открыть. — Ты в обед приходил? А что ты приходил? Ты же говорил, что занят. — Продукты купил, по пути хотел занести. — А я уж подумала, что ты… Екатерина, вдруг стала покрываться пятнами, схватила тряпку и выбежала из зала: — У меня что-то на кухне подгорает! Сергей Иваныч рядом с квадратиками написал: «сильно ограниченная женщина из четырех букв», потом достал ластик, стер квадратики и надпись.
Бледный и помятый Семенов сказал Сергею Иванычу: — Здрасьте. Вчера одноклассник из Владивостока приехал, вам икры красной не надо? — Не знаю, у жены надо спросить. Сергей Иваныч обошел лежащее на полу большое грузное тело мужчины и присел на диван к маленькому худенькому молодому человеку в очках, загораживающему всхлипывающую женщину, забившуюся в угол. — Вы кто? — Я любовник. — А зовут как? — Петров. — А вас как? — Алевтина Николаевна. — А на полу кто? — Муж. — Что ж вы, любовник Петров, лишили Алевтину Николаевну мужа? — Он первый начал. — Да, мужья имеют свойство начинать первыми, а любовники кончать последними. — Попрошу без пошлостей. Сергей Иваныч посмотрели на молодого человека с удивлением, а Семенов даже проглотил раздробленную крепкими зубами спичку. — Чем же вы его, Петров? — Кулаком. Сергей Иваныч опять посмотрел на молодого человека с удивлением. — Поподробнее, пожалуйста. — Он зашел, стал ругаться, угрожать, замахнулся на Алевтину, я сделал ему предупреждение, он не послушал меня, а, напротив, толкнул, я возмутился, он стал трясти Алевтину за плечи и говорить ей нелицеприятные слова, я еще раз предупредил его, он схватил меня за шиворот, я выскользнул из пиджака и нанес ему удар кулаком в солнечное сплетение, он побагровел, потом упал и умер, мы вызвали милицию. Сергей Иваныч оценивающе взглянул на маленький кулачок Петрова: — Вы что же, занимаетесь восточными единоборствами? — Нет, но за себя и за женщину постоять могу, — Петров с достоинством поправил очки и покровительственно взглянул на Алевтину Николаевну. — В камере и на зоне вам это здорово пригодится. Петров быстро снял очки, протер их платочком, спрятал во внутренний карман и хрипло спросил: — Почему в камере? Я же не убегу. Я же защищался. К Сергею Иванычу наклонился судмедэксперт и сказал, что у трупа есть слабый пульс, но, похоже, произошел обширный инфаркт.
— Замечательное вино! — Какой салатик восхитительный! Екатерина обрадовано махнула рукой: — Скажите тоже! В этот раз совсем салат не получился, обычно я все продукты покупаю в «Ниагаре», а в этот раз попросила Сергея купить, так он взял и приобрел все в ближайшем продуктовом. Екатерина захихикала, а Сергей Иванович удивленно взглянул на супругу, вытянул из аккуратно составленного букета салфеток розовую, развалил бумажную икебану и вытер уголком салфетки сухие губы. Беляшев снисходительно улыбнулся: — Ничего, Иваныч, твоя сила в другом. Ты выше житейских проблем. А что если нам чего— нибудь покрепче, а? — Виль, ты же обещал, — тяжело зашептала Беляшева. — Да ладно. — Сергей! — Екатерина широко раскрыла глаза и, кивнув остреньким подбородком в сторону кухни, добавила: — Ну! Сергей Иванович грузно поднялся, прошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки, перелил ее в тут же запотевший хрустальный графин, и неспеша вернулся к гостям. — Иваныч! Ну, Иваныч! — Виль, ты же обещал. — Да ладно. Сергей Иваныч разлил водку по рюмкам, а Екатерина встала и сказала длинный путаный тост за всех присутствующих.
Сергей Иваныч открыл глаза, послушал храпящих на два голоса в их супружеской кровати Беляшевых, встал с дивана, стараясь не разбудить Екатерину, заглянул в детскую, взял со стола сына тетрадку с ручкой и прошел на кухню. Сергей Иваныч переложил с маленького столика в мойку два больших грязных блюда из-под салата и на освободившейся поверхности расстелил тетрадку. Сергей Иваныч надолго задумался, потом вздохнул и стал вписывать в голубые клеточки короткие и длинные строчки, периодически их зачеркивая и переписывая. Так проработав часа полтора, он, наконец, поставил точку и прочитал сам себе чуть слышным шепотом большое рыхлое несвязанное стихотворение про жизненный путь, полный опасностей, бытовых и социальных неурядиц, предательств, но освещенный светом какой-то далекой не очень яркой, зато таинственной звезды. Сергей Иваныч налил себе полстакана сухого вина, выпил, потом вырвал из тетради исписанные листы, скомкал их и сжег в пепельнице. — Сергей, ты что?! — Да так. — Иди спать ложись, хватит вино пить. Екатерина протяжно зевнула и, прикрыв ладошкой рот, тряхнула головой. Сергей Иваныч грустно отметил в ряду пустых бутылок у стеночки подаренную ему на долгую память полковником Саркисяном бутылочку коллекционного коньяка, дошел до дивана, лег и ворочался с боку на бок до самого утра.
— Аныч! Сергей Иваныч посмотрел на селектор, поправил галстук, пригладил волосы и пошел к начальству. — Альберт Борисович? — Заходи, Иваныч, присаживайся. Альберт Борисович выкладывал из сейфа личные вещи и складывал их в объемный кожаный портфель. — Что-то случилось, Альберт Борисович? — Ухожу, Иваныч, на повышение. — В управление? — Бери выше, Иваныч. В администрацию пресс-секретарем. — Круто. — Тебя, Иваныч, я рекомендовал на свое место. Ты же мой человек? — Конечно. — Но, Иваныч, пока удалось протащить тебя только на И. О. — остальное зависит уже от тебя. Так что все в твоих руках. — Понятно. Альберт Борисович вынул из сейфа старенькую электробритву «Агидель» и нежно ее погладил: — Когда в сельхозотделе работал, приучился все свои вещи в сейф прятать, а то, как из комнаты выйдешь, так обязательно какой-нибудь колхозник чего-нибудь свистнет. Альберт Борисович закрыл портфель на застежку и хлопнул ладонью по пачке белой бумаги для принтеров: — Принимай дела, Иваныч! Надеюсь, ты не возражаешь, если Григорий в последний раз довезет меня до дома? Сергей Иваныч растерялся от такого вопроса, и пока путался в собственном бормотании, Альберт Борисович надел шляпу, махнул рукой и удалился с хмурым Григорием.
Сергей Иваныч достал из коробки лакированные туфли, присел на маленький стульчик, поправил новый нейлоновый носок и с помощью длинной ложки втиснул свою широкую ступню в узкое кожаное пространство. Екатерина стряхнула с плеч Сергей Иваныча возможную перхоть, вырвала из рук взятую по привычки кепку и протянула купленную накануне шляпу. Сергей Иваныч сдвинул немного маловатую шляпу на затылок, затолкал непослушный пояс нового плаща в непривычно глубокий карман и открыл дверь: — Сегодня приду поздно. — А как же… — Дел по горло!
На работе Сергей Иваныч провел совещание, в начале длинных водянистых докладов которого снял под столом натершие ноги туфли, а в конце чуть не забыл надеть их снова. Потом Сергей Иваныч съездил в управление, сделал длинный водянистый доклад о состоянии и перспективах на тамошнем совещании, после чего плотно пообедал в управленской столовой вместе с другими начальниками и их замами. После обеда Сергей Иваныч приехал на работу, вызвал Семенова и строго ему сказал: — Семенов, приказ о твоем назначении я подписал, теперь сам понимаешь, вся ответственность за работу нашего отдела на тебе. — Понимаю, Сергей Иваныч. — И давай с делом Фигурнова оперативнее разбирайся. После Семенова зашел хмурый шофер Григорий и сказал, что сегодня домой Сергея Иваныча не повезет, потому что ему надо тормоза прокачивать. Потом забежал зам по хозчасти, долго что-то объяснял и заставил подписать целый ворох бумаг. Потом звонили из управления. Потом была вечерняя оперативка. Потом в конце дня, когда стало смеркаться, в кабинет неслышно зашла Валентина Павловна: — Все уже ушли, а вы все работаете, Сергей Иваныч. — Все? — встрепенулся Сергей Иваныч, — а вы что же? — Мне нельзя уходить раньше начальника. Хотите кофе с ликером? Сергей Иваныч отрицательно замотал головой и сказал: — Хочу.
Валентина Павловна ловкими пальчиками застегивала рубашку Сергей Иванычу: — Ничего, Сергей Иваныч, не расстраивайтесь. Вы сегодня устали, перенервничали, как— нибудь в другой раз, если захотите. Кстати, Альберт Борисович обещал перевести меня на четырнадцатый разряд, вы не в курсе? Сергей Иваныч тяжело вздохнул: — Я приложу все усилия. Валентина Павловна быстро завязала Сергею Ивановичу галстук и громко чмокнула в левую щеку.
Альберт Борисович положил в сейф электробритву «Агидель» и достал из портфеля теплую чекушку водки. — Эх, Иваныч, подсидели меня. Давай за возвращение, что ли! — За возвращение, Альберт Борисович… — Но, Иваныч, расслабляться нельзя. Что там у тебя с делом Фигурнова, разобрался? Давай не тяни. — Разберемся. — Ну ладно, Иваныч, иди — у меня еще работы полно. Валентина Павловна! Надо составить план работы, поэтому сегодня придется задержаться.
Беляшев двинул ферзя на левый фланг: — Шах. Иваныч, ты не расстраивайся. Твое призвание — преступников ловить и изобличать, а бумажки перебирать — это не твое. Сергей Иваныч взял слоном пешку. — Через два хода мат. Беляшев отставил в сторону стакан с пивом. — Погоди, не может быть. Нет, не может быть. Где же я зевнул. Но тут палка тоже о двух концах — если вовремя наверх не поднялся, то потом уже никогда не поднимешься. Сергей Иваныч взял телефонную трубку и услышал голос Семенова: — Иваныч, в твоем районе расчленение — ты разбирайся без меня, я потом подъеду. И не тяни с делом Фигурнова. — Хорошо, Владислав Владеленович.
Служба спасения и скорая помощь уже уехали, только пожарная команда немного замешкалась, оформляя протокол ложного вызова. Усатый сержант ввел в комнату крупную высокую девочку лет четырнадцати и крупного высокого подростка того же возраста. Сергей Иваныч предложил девочке сесть, а подростка спросил: — Зачем же вы, молодой человек, пугаете свою, так сказать, возлюбленную? — Так надо. — Я в кино с ним не пошла. — Вы, молодой человек, оторвали от дела два десятка очень занятых людей. — Ну и че? — Намылить бы тебе шею. — Прав не имеете. — Но штраф все равно придется заплатить, молодой человек. — Гы! А у меня денег нет! — Да это понятно. За тебя заплатят твои родители. Подросток вдруг загримасничал, превратив свое мясистое лицо в сморщенный кулачок, и неожиданно громко басовито заревел: — Я больше не буду! Не говорите папе — он меня выпорет!
Сергей Иваныч присел на кивком предложенный стул и подумал, что зря пришел в понедельник. Редактор отдела прозы тяжело выдохнул воскресный перегар себе за правое плечо и хрипло спросил: — Что у вас? Рассказ про работу мент… милиционеров? — Вы знаете, не совсем, тут как бы это… — Хорошо, через месяц позвоните. Сергей Иваныч заерзал и неожиданно для себя вдруг выпалил: — Извините, может быть… Скоро обед… Рассказ пять страничек… Времени нет… Работа… Вы мне сразу, а?.. В «Огоньке»? Случайно вот «Белый аист». Редактор отдела прозы восемь с половиной секунд объективно оценивал собственное состояние и, поняв, что сил сопротивляться предложению Сергей Иваныча нет никаких, сказал: — Вы знаете, пить я, конечно, с вами не буду, но из уважения к вашей занятости прочту в обеденный перерыв ваш рассказ. Ну и чтобы, так сказать, совместить чтение с трапезой, лучше всего это сделать действительно в «Огоньке».
Сергей Иваныч разлил остатки коньяка, я накрыл образовавшуюся около моего стакана маленькую лужицу его рукописью: — Ну так вроде бы… Может втиснем куда— нибудь после подписки… Да! А вот концовки нет. Давайте так, вы дописываете концовку, в крайнем случае, доверяете это мне, и после этого я готовлю рукопись к набору. Сергей Иваныч махнул рукой и легонько стукнул своим граненым стаканом о мой граненый стакан: — Если вам не трудно, вы бы сами как— нибудь, а? Я уже два месяца его переписываю. Я устало кивнул и медленно выпил. Сергей Иваныч тоже выпил и тут же полез во внутренний карман за удостоверением, заметив приближающегося к нам милиционера, который до этого толковал с буфетчицей, и она указала на нас своим коротким толстеньким пальчиком.
Последние комментарии
14 часов 7 минут назад
16 часов 11 минут назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 23 часов назад