Последний приход Дёмы [Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский] (fb2) читать постранично

Собраніе сочиненій Каронина (Н. Е. Петропавловского) V Послѣдній приходъ Дёмы

— Ежели мы всѣ, сколько насъ ни на есть, цѣльнымъ опчествомъ, разбредемся, кто-жь станетъ платить, а?

Отвѣта на этотъ вопросъ парашкинцы не нашли.

Парашкинцы сами себѣ задали этотъ вопросъ, но отвѣчать были не въ силахъ, частью потому, что вопросъ былъ изъ такихъ, въ отвѣтъ на который можно только выпучить гляза и молчать.

Не зная, что говорить и, можетъ быть, боясь говорить, парашкинцы такъ и сдѣлали. Они собрались на сходъ и долго недоумѣвали. Это было лѣтомъ. Сходка имѣла мѣсто возлѣ сборной избы. Размѣстились, кто какъ могь. Одни усѣлись на гнилой колодѣ, поставленной около плетня; другіе стояли, заложивъ руки назадъ и сдвинувъ шапки на затылокъ, третьи лежали на животѣ, а нѣкоторые усѣлись на плетень между колышками и болтали ногами. Всѣ почти были въ сборѣ, но никто не хотѣлъ начинать разговоръ о дѣлѣ, которое возбуждало злобу во всѣхъ и каждомъ.

Дѣло вышло изъ-за Дёмы, Дёмы Лукьянова. Дёма рѣдко находился дома. Зарабатывалъ онъ хлѣбъ на сторонѣ; со стороны же и подати платилъ. A на деревнѣ считалъ себя лишнимъ, даже невозможнымъ. Но нынѣ онъ прямо заявилъ міру, что душу свою онъ покидаетъ, подушное платить не можетъ и не будетъ. Сказавъ это, Дёма высморкался, сѣлъ на траву и сталъ ждать, что изъ всего этого выйдетъ.

Парашкинцы, послѣ долгаго молчанія, начали говорить разныя разности, совершенно не идущія къ дѣлу. У жены Ильи Малаго мальчишка попалъ въ кадушку съ гущей. Лукерья родила въ канавѣ, что возлѣ Епифановыхъ владѣній…

Иванъ Ивановъ съ пьяныхъ глазъ опоилъ бурку, который раздулся… Иванъ Заяцъ поймалъ у себя на полосѣ девять сусликовъ, продалъ ихъ шкуры и радуется… О Дёмѣ же ни полслова, какъ будто парашкинцы старались по возможности дальше отвлечь свои мысли отъ дѣла, которое каждаго задѣвало за живое и возбуждало злобу, требуя напряженія всѣхъ ихъ умственныхъ способностей.

Дёма долго ждалъ. Но, наконецъ, не вытерпѣлъ и заговорилъ съ тѣмъ разсѣяннымъ видомъ, который былъ вообще присущъ ему. Онъ какъ будто продолжалъ свой отказъ и говорилъ какъ будто съ собой однимъ.

— Ежели на чугунку не удастся, — ну, тогда въ Питеръ махну… Здѣсь же мнѣ невозможно… Или еще можно на заводъ Шелопаева, а то спички дѣлать… A то еще…

Дема былъ прерванъ. Его словами всѣ возмутились.

— Да что у тебя, шальной ты человѣкъ, мысли-то ходуномъ ходятъ? — заговорили ему въ отвѣтъ многіе голоса. — Tо онъ остается на деревнѣ, то глядь — онъ ужь въ Питеръ ѣдеть, то спички!.. Какъ же послѣ этого валандаться съ тобой, шальной человѣкъ?

Парашкинцы вдругъ всѣ поднялись съ мѣстъ, зашумѣли и взволвованно произвесли слѣдующую рѣчь:

— Это что-жь такое? Платить онъ не можетъ, не будетъ… въ какомъ смыслѣ? Уйдетъ въ бѣга — и лови его!.. Душу бросаетъ, хозяйство въ разоръ — по какой причинѣ? A тамъ плати за него… Плати, вѣрно!.. Ты за него не только плати, а прямо спину подставляй; за ихняго брата порютъ!.. Да, какже! Онъ душу свою измотаетъ, бѣжитъ, а міръ въ отвѣтѣ? Сколько ужь такихъ-то! Каждый норовить дать деру… Да, какже! Онъ отъ міра ужь отстранился, ужь ты его сюда калачомъ не заманишь; все на міръ валитъ!.. Довольно ужь у васъ такихъ… Петръ Безпаловъ — разъ! Потасовъ — два! Климъ Дальній — три! Кто еще?… A Кирюшка-то Савинъ?… Четыре!.. Семенъ Бѣлый… это который? — пять! Семенъ Черный — шесть! Дема вотъ… Да ихъ не перечесть!.. Что же это такое будетъ? Я не буду платить, онъ улизнетъ, Чортъ Иванычъ Веревкинъ наплюетъ на міръ, — что же такое произойдетъ, а?… Бра-а-атцы! Пущать ихъ не надо! Совсѣмъ ихъ не надо пущать… Сиди и плати… Оно такъ-то лучше… Это вѣрно — сиди и плати!.. Ахъ, вы, голоштанники! Доколь же намъ отдуваться за вашего брата, а? Нѣтъ, ты посиди тутъ, дома-то… A какъ же ихъ не пущать? Народъ они вольный, бродяги-то… Кочевые народы!.. Ты ему на головѣ теши колъ, а онъ не внимаетъ!.. Онъ вонъ задеретъ хвостъ — и лови его, Дёму-то!.. Господи Боже мой! эдакъ всѣ въ бѣга… Я хозяйство брошу, другой броситъ, третій… бѣжимъ всѣ, ищи насъ свищи, кто-жь останется?… Кто будетъ платить, ежели мы всѣ въ бѣга, а? Кто?

Вся эта рѣчь произвела сильное впечатлѣніе, въ особенности послѣдній вопросъ. Даже Дёма, рѣшительно ко всему равнодушный, пораженъ былъ возможностью исчезновенія всѣхъ парашкинцевъ. Онъ также всталъ на ноги и тоже что-то заголосилъ, но его никто не слушалъ до тѣхъ поръ, пока не замолчалъ весь сходъ.

Конечно, Дема скоро оправился и, попрежнему, заговорилъ разсѣянно и вяло, настаивая на томъ, что обрабатывать надѣлъ свой онъ не можетъ, уходитъ на заработки и проситъ міръ уважить его — снятъ съ него душу.

— Никакъ нельзя по-другому, — сказалъ онъ. — Чай, видали? Хозяйка моя какъ снопъ лежитъ, работать гдѣ-жь ей? изнурилась; мать также… Ну, и не въ мочь держать надѣлъ. Ежели бы еще полдуши, да и то…

Дёма нахнулъ рукой, показывая тѣмъ, во-первыхъ, что онъ и полдуши боится принять, и, во-вторыхъ, говорить ему надоѣло. Онъ вяло высморкался