2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
– Садитесь, – сказал Евгений Афанасьевич Покровский. Пустой правый рукав его рубашки покачивался под ровной струей воздуха. Мягкие резиновые лопасти вентилятора слились в круг, и сквозь этот круг полное лицо Евгения Афанасьевича с брюзгливо опущенными вниз уголками губ выглядело еще более серо-розовым, чем всегда: серым на подбородке и над верхней губой и розовым на щеках, висках и лысине, осеняемой пучком длинных и светлых волос.
Оля села на стул перед столом Евгения Афанасьевича на самый краешек. Она надела сегодня новое платьице из вискозного трикотажа, трикотаж этот очень мялся, и сзади уже образовались мелкие складки, но на этот раз, перед тем, как сесть, Оля не решилась провести сзади обеими руками и оттянуть платье, как поступала обычно. Ее муж утверждал, что этот жест выглядит двусмысленно и в присутствии посторонних людей совершенно недопустим.
– Я хотел с вами посоветоваться по одному важному вопросу, – сказал Евгений Афанасьевич.
Оля напряглась, вынула носовой платок из полосатой, в тон платью, сумочки и провела им над верхней губой.
«Посоветоваться по одному важному вопросу». Так заместитель директора издательства всегда начинал неприятные разговоры, которые иногда заканчивались выговором с предупреждением и даже увольнением работников, допустивших ошибки, недисциплинированность и иные проступки, подходящие под статью 47 Кодекса законов о труде.
– А что я такого сделала? – спросила Оля. – Я ничего такого не сделала.
И она опасливо посмотрела на стол, где лежал толстый справочник по электронике, перевод с французского. Это была уже вторая научная книга, выпущенная под ее редакцией.
Оля была маленькой, пухленькой, очень хорошенькой, и недавно, на 8 Марта, в специально выпущенной стенной газете ее фотография была помещена трижды в виде этакой диаграммы роста: она поступила в издательство курьером, потом стала корректором, заочно закончила университет, и ее назначили на должность редактора.
– Вы читали эту книгу? – спросил Евгений Афанасьевич и левой рукой подвинул к себе справочник. Правая у него была только по локоть.
– Читала, – ответила Оля.
Это был риторический вопрос. Оля могла бы и не отвечать Евгению Афанасьевичу. Он прекрасно знал, что в конце книги указано: «Редактор О. Л. Гарбузенко».
– Тогда объясните мне, что это значит. Евгений Афанасьевич раскрыл книгу в месте, заложенном канцелярской скрепкой, и прочел вслух:
– «Голый проводник бежал по вагону». – Он посмотрел на Олю сквозь сияющий круг и еще ниже опустил уголки губ. – Как вы это себе представляете?
– Не знаю, – ответила Оля. – Это какие-то электротехнические термины. Я смотрела во французском оригинале.
Евгений Афанасьевич помахал пустым рукавом.
– При чем здесь оригинал? Ну представьте себе хоть на минутку: железнодорожный вагон, люди стоят перед окнами, любуются природой, и по коридору бежит проводник, извините, в чем мать родила. Так, по-вашему?
– Не знаю, – сказала Оля и провела платком над верхней губой. – Но так в оригинале. В этой французской книге. Я сама удивилась и еще раз проверила. Я учила французский… В университете…
– Какая у вас была оценка?
– Пятерка. У меня были все пятерки.
– Хоть у меня по-французски были тройки, – сказал Евгений Афанасьевич и повернул левой рукой вентилятор так, чтоб он дул на Олю, – я тоже посмотрел оригинал. Там сказано нечто другое: «Оголенный провод проходил в вагоне». Понимаете?
– Понимаю, – отклонилась Оля от приятной прохладной струи воздуха. – Но я смотрела в словаре…
– А почему у вас вместо трех электрон-вольт – три миллиона электрон-вольт? – спросил Евгений Афанасьевич, снова раскрывая книгу в месте, заложенном канцелярской скрепкой.
Оля встала, заглянула в книгу.
– Так, наверное, в оригинале, – ответила она шепотом.
– Нет, в оригинале совсем не так. Хорош справочник, в котором допущены ошибки в миллион раз. Сколько вы весите?
– Шестьдесят килограмм, – ответила Оля и откашлялась.
– Если бы такая ошибка была допущена по отношению к вам, то это значило бы, что в вас веса Шестьдесят тысяч тонн и, чтоб вас перевезти, нужно шестьдесят эшелонов… А теперь посоветуемся: что же с вами делать?… Может, у вас какие-то семейные неприятности?
– Нет, – сказала Оля. – У меня нет семейных неприятностей.
Она внимательно смотрела на расплывчатый, сияющий круг вентилятора. Семейные неприятности. Она собиралась разводиться с мужем. Она больше не могла жить с этим громадным Павлом, который ел так много мяса и ревновал ее ко всем прохожим. Он следил, не оглядываются ли на нее на улице. Он дежурил возле издательства: с кем она выйдет.
– А дочка здорова? Сколько ей уже?
– Здорова. Три с половиной.
– Как это незаметно, – Евгений Афанасьевич спрятал книгу в ящик. Он был добрым человеком, и ему было противно смотреть на эту книгу. – Кажется, еще вчера…
Для нее это не было незаметно. И Маринка болела. Врач сказал, что у нее тонзиллит и что ей нужно удалить миндалины. Как Маринка будет жить без отца? Потому что она обязательно с ним разведется. Так жить нельзя. Вчера Маринка вернулась из детского сада, прижалась к Оле, потом отошла на шаг и подняла вверх свою круглую мордочку: «Мама, я люблю тебя за то, что ты хорошо пахнешь, никогда не бьешь меня, а когда бьешь – жалеешь». Недавно она ее нашлепала. Маринка сказала Павлу, что на улице к ней с мамой подошел военный дядя и подарил им много красивых цветов.
– А может, вам пойти в отпуск?
– Я недавно была в отпуске, – ответила Оля обиженно. – И мне больше не полагается.
– Как недавно?
– В феврале.
Это был плохой отпуск. Много мокрого снега. Она попробовала научиться ходить на лыжах, но подвернула ногу. Павел чуть не затеял драку с начальником конструкторского бюро, под руководством которого работал, когда этот начальник поднял Олю и на руках понес по тропинке. Павел сбросил лыжи и бежал к ним, по пояс утопая в рыхлом снегу. Он рычал, как медведь. Ни одного слова нельзя было понять.
– Гм… А может, вам перейти на другую работу?
– На какую?
Глаза у Оли наполнились слезами, она вытерла их платком, и на платке остались черные следы – от туши.
– Нужно подумать, – Евгений Афанасьевич смотрел в стол. – Ну, скажем, снова корректором. У вас это как-то лучше получалось. И главное, ошибок не было.
– Я не хочу корректором, – сказала Оля. – Я уже была корректором.
Она всхлипнула.
– Да ведь я ничего не говорю, – помахал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – Вы сами подумайте… Чего вам хочется… Чтоб работа была вам интересна… Я ведь вас пригласил только посоветоваться…
Ей не хотелось быть корректором. И редактором тоже. Ей было неинтересно читать эти рукописи об электричестве и еще о каких-то «гармонических квадриках конгруэнции». Она не понимала, какие это «гармонические квадрики». Но она не знала, чего бы ей хотелось.
«Вот просто так, – подумала она вдруг, – полететь. Вылететь за окно, подняться над домами и поле сеть над садами, над рекой, медленно и легко».
И вдруг она ощутила, что отрывается от пола, что тело стало каким-то невесомым, и струя воздуха от вентилятора подхватила ее и вынесла за окно. Она не испугалась, потому что не падала, а летела. Но на улице между деревьями было много проводов, совсем как сеть, и она подумала, что нужно быть осторожной, чтобы не задеть провода, в которых есть эти самые «электрон-вольты» и «гармонические квадрики», так как они могут ударить ее и даже убить.
Она ловко проскользнула между проводами, поднялась над домом издательства и увидела, что крыша покрашена в какой-то желтовато-розовый, в какой-то лососинный цвет, а она об этом никогда даже не догадывалась. И внизу по улице ехали машины, а она их сверху никогда не рассматривала, и сверху они были очень красивыми, эти «Волги», «Москвичи», «Жигули», – длинными и стремительными, они были значительно красивее, чем когда смотреть на них сбоку.
…Евгений Афанасьевич минутку посидел молча, глядя на спинку пустого стула, а затем негромко взвизгнул и бросился к окну. Цепляясь левой рукой за раму, он посмотрел вниз, затем взобрался на подоконник и осмотрел улицу. По тротуару между деревьями шли прохожие, а по мостовой ехали автомашины.
– Ой, как жарко, – сказал Евгений Афанасьевич, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу. – Она тут сидела, а потом как-то вылетела… Неужели я заснул?
У него болел затылок, во рту было сухо, он выпил теплой, сильно хлорированной воды из графина, подошел к телефонному столику и нажал на кнопку звонка.
Вошла Анна Владимировна – секретарь.
– Пригласите ко мне редактора Гарбузенко, – сказал он. – И в ответ на недоумевающий взгляд Анны Владимировны добавил: – Ну, Олю.
– Она ведь только что у вас была, – ответила Анна Владимировна. – Мне показалось, что она и не выходила… Там к вам технорук из типографии. Я ждала, пока она выйдет, – ему не срочно.
…По реке мчался белый катер на подводных крыльях, и Оля летела вслед за ним, не отставая. Теплый ветер слепил глаза и забивал дыхание, подол платья стал упругим и жестким и колотил по ногам над коленками. Оля зажала подол между ногами и подумала, что пора спускаться. Медленно она спустилась на пустынный песчаный остров посреди реки. Только у берега росли кусты краснотала, солнце разогрело их, и от них пахло горько и сонно. Оля пошла по песку к воде, сняла босоножки и села на песчаном берегу, опустив ноги в воду.
Она медленно водила пятками по илистому дну и думала о том, что бывают удивительно реалистические сны. С ней уже однажды так было. Ей приснилось, что она стала «кибером», что мозг ее теперь состоит из «гармонических квадриков», и все расчеты и формулы в книгах она теперь может проверять сама. Во сне она решила, что это все-таки сон. Потом ей приснилось, что она ущипнула себя за руку, чтоб проверить: а может она взаправду «кибер». И почувствовала боль.
«Но если даже это сон, – она зажала в кулаке мелкий песок, но он просыпался между пальцами, исчезал, – что должны были подумать обо мне прохожие, которые видели, как я лечу над городом? Или пассажиры катера на подводных крыльях, когда махали мне руками? Скорее всего, они должны были подумать, что это такой спорт… Что где-то вверху летит воздушный змей или шар, а я вишу на незаметном снизу тросе. Я читала что-то такое…»
Она встала, подобрала босоножки и медленно пошла по островку. Ноги утопали в песке, который серой коркой облепил мокрую кожу, под кустами валялись бутылки, полузасыпанные песком газеты, обугленные палки.
«Как же я отсюда выберусь? – испугалась Оля. – Неужели я останусь здесь? Как Робинзон?»
Она слегка двинула лопатками и сразу же стала подниматься над островом.
«Какой хороший сон, – обрадовалась Оля. – Только надо решить, где мне опуститься. Как-то неудобно – соберутся люди, начнут расспрашивать, удивляться… А что я им отвечу? Лучше я полечу прямо домой».
Как и многие другие городские люди, она очень плохо ориентировалась, а сверху было особенно трудно отличить, где ее улица.
«Нужно лететь так, как едет троллейбус, – решила Оля. – В троллейбусе не заблудишься».
Она поднялась еще выше и медленно, как крыльями, взмахивая руками, полетела к своему дому. Осторожно проскользнув над самой крышей, Оля опустилась на балкон на шестом этаже, где жила. Дверь на балкон была открыта. Она постояла минутку, прислушиваясь. Павел был на работе. Маринка – в детском саду. Оля вошла в комнату и вдруг с испугом увидела, что навстречу ей идет муж.
Павел изумленно уставился на Олю.
– Здравствуй, – весело сказала Оля. – Откуда ты взялся?
– …? – поперхнулся Павел. В одной руке он держал кусок хлеба, а в другой здоровенный кус ветчинно-рубленой колбасы, как отметила про себя Оля, от нее сильно пахло чесноком. – У меня – обед. А вот откуда ты взялась?
– Я была… на балконе.
– Что ты выдумываешь? Может, ты еще скажешь, что прилетела по воздуху? Я выходил на балкон. Там никого не было. Я еще с ума не сошел. Может, ты в шкафу сидела? И не одна?
Павел подошел к шкафу, раскрыл дверцы, заглянул, затем стал на колени, посмотрел под тахту.
– Выходи!
– Как тебе не стыдно, – сказала Оля. – Я сидела на балконе, мечтала, не хотела двигаться с места, особенно когда услышала, с каким аппетитом ты ешь на кухне.
Павел откусил кусок колбасы, которого вполне хватило бы Оле на завтрак.
Она пошла за Маринкой в детский сад. В гастрономе, где была очередь в колбасный отдел, Оля все время ловила себя на мысли, что ей хочется полетать. Хоть немного. Но она себя сдерживала-Боялась.
Ночью Оля тихонько встала. Луна висела на подкрашенном фонарями небе. За стеной что-то журчало так, словно там лилась вода. Маринка быстро и невнятно бормотала что-то во сне и вдруг по слогам сказала: «Ги-ги-ена».
«Не может быть, чтоб человеку снился такой длинный сон, – подумала Оля. – Сейчас я все узнаю».
Она вышла на балкон и стремительно рванулась вверх, больно ударилась плечом о балкон на седьмом этаже, отлетела в сторону, поглаживая рукой поцарапанное плечо, и уже медленней, уверенней приблизилась к окну своих соседей. Это была трехкомнатная квартира начальника отдела кадров конструкторского бюро, в котором работал муж. Начальник отдела кадров Петр Федорович Шевченко спал почему-то поперек тахты, полураздетый, ноги его в начищенных, словно лакированных, желтых полуботинках свешивались на пол.
Оля поднялась выше. Откуда-то едва слышно доносилась скрипка. Вальс. В лад музыке она покружилась над крышей. У самой ее щеки бесшумно пронеслась летучая мышь. Оля махнула на нее рукой, прошипела «киш», опустилась ниже и влетела прямо в свою балконную дверь. Замерев под потолком, она прислушалась к храпу Павла и опустилась на кровать. Ей очень захотелось спать.
«Павел когда-то обозвал меня ведьмой, – думала она. – Но разве ведьмы такие? Молодые, красивые и добрые? Или мне это только кажется, что я красивая и добрая? И вообще, разве ведьмы существовали на самом деле?»
Она заснула.
Утро, как всегда, началось в спешке, знакомой лишь пожарникам и солдатам, поднятым по боевой тревоге. Умыть и одеть Маринку. Приготовить и подать Павлу завтрак. Позавтракать самой. Не опоздать в детский сад. Вовремя поспеть на работу. И все время короткая, острая мысль: «Что же это было?… Неужели это было?»
– Проснись! – рявкнул Павел. – Что ты мне дала?
– А что?
– Ты соли мне насыпала в кофе. Соли! Попробуй!
Оля попробовала.
– Нет, – сказала она, – это – сода.
– Садитесь, – сказал Евгений Афанасьевич. Неподвижные лопасти вентилятора, который стоял на его столе, как-то обвисли и формой своей напоминали уши Микки Мауса. – Я хотел посоветоваться с вами по одному важному вопросу.
Оля напряглась, провела сзади обеими руками, оттянула платье и присела на краешек стула.
– Куда вы вчера исчезли?
– Не знаю, – не сразу ответила Оля. – Как-то странно получилось. Я не хотела…
Она замолчала. Евгений Афанасьевич тоже помолчал немного, встал из-за стола, подошел к открытому окну, посмотрел вниз, закрыл окно и вернулся на свое место.
– Да, действительно странно. И давно это с вами?
– Что? – спросила Оля, делая вид, что не понимает Евгения Афанасьевича.
– Ну вот это… что вы… Ну, как бы это сказать… вот так… за окно…
– Недавно, – сказала Оля. – Со вчерашнего дня.
И рассказала Евгению Афанасьевичу обо всем, что с ней случилось.
– Вы не шутите? – спросил потрясенный Евгений Афанасьевич.
– Ничуть.
– Вы только не сердитесь… Но вы в самом деле можете так вот подняться… Подождите, я только закрою дверь.
Он опустил защелку на английском замке. Оля прижала руками платье над коленками и, как воздушный шарик, поднялась к потолку.
– Осторожнее, – встревожился Евгений Афанасьевич, – не упадите.
Оля опустилась прямо на стул, все так же придерживая платье.
– Это замечательно, – помахивал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – Это великое открытие!
Нужно немедленно познакомить с ним ученых. Вы должны сейчас же позвонить в Академию наук!
– Я боюсь! – сказала Оля.
– Вам совершенно нечего бояться. Если хотите, я это возьму на себя.
Не прошло и получаса, как Евгений Афанасьевич имел все основания пожалеть о том, что «взял это на себя». Оля ушла на свое рабочее место – в комнату, где между одиннадцатью столами приходилось пробираться с некоторой осторожностью, а Евгений Афанасьевич позвонил академику Орлову.
Глеб Владимирович Орлов обычно слегка грассировал, но, когда сердился, «р» произносил четко и определенно.
– Это очень интересно, – сказал он, раскатывая «р» в слове «интересно», как отзвук приближающегося грома. – Но у меня сейчас нет времени заниматься бредовыми шутками.
Слово «времени» перекатилось в слово «бредовыми» электрическим разрядом, и осталось только удивляться, почему при этом не видно молнии.
Впрочем, и молния не заставила себя ждать. Через несколько минут в кабинет Евгения Афанасьевича вошел директор издательства.
– Что случилось? – спросил он смущенно и встревоженно. – Вы звонили сейчас Глебу Владимировичу?
– Звонил.
– Гм… Глеб Владимирович утверждает, что вы пришли на работу в нетрезвом состоянии.
– В нетрезвом? – замахал пустым рукавом Евгений Афанасьевич. – С утра? Ну хорошо же… Раз он так…
Евгений Афанасьевич шмыгнул в дверь мимо изумленного директора, вбежал в редакторскую, чертыхаясь и натыкаясь на столы, пробрался к Оле, ухватил ее за руку и потащил на улицу. Там он остановил такси и, усаживаясь в него с Олей, сердито бормотал:
– Выходит, мы с вами с утра нетрезвые… Может, нас еще, как шоферов, заставят «дыхнуть». – Водитель такси оскорбленно оглянулся. – Ничего, мы и «дыхнуть» можем. И все равно мы им докажем…
Однако «доказать» оказалось совсем не просто.
– У Глеба Владимировича совещание, – негромко возвестила секретарша академика с той ледяной благожелательностью, которая не оставляет никаких надежд. – Сегодня он вас принять не сможет.
Светлые, добрые глаза Евгения Афанасьевича заморгали по-детски обиженно и растерянно. И Оля вдруг решилась.
– Ладно, – сказала она. – Если в кабинете только открыто окно… Я влечу, а вы подождите. Я скажу, чтоб вас впустили.
Глеб Владимирович был настолько огорошен, когда увидел, что через раскрытое окно к нему влетела женщина, придерживая у колен подол полосатого платья, что в ответ на ее слова – она сказала: «Здравствуйте, Евгений Владимирович», а он не любил, когда путали его имя, – сказал:
– Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо, я постою, – ответила Оля и опустилась на пол.
Особенно смущала Олю мысль о том, что она помешает важному совещанию, но в большом кабинете со старинной мебелью, с креслами и стульями, оббитыми кожей, со столом, покрытым зеленым сукном, были только Глеб Владимирович и ученый секретарь Федор Прокофьевич. Ученый секретарь спокойно смотрел на Олю сквозь очки, так словно он каждый день видел летающих женщин. Он уже ничему не удивлялся.
– Если можно, – сказала Оля, – впустите сюда Евгения Афанасьевича. Он ждет в передней.
И на этот раз Глеб Владимирович не сказал, что это «приемная», а не «передняя», сам пошел к двери и попросил войти Евгения Афанасьевича.
– Простите, – прокартавил он, обращаясь к Евгению Афанасьевичу, – но я никак не мог ожидать… А скажите, – повернулся он к Оле, – на какую высоту вы можете так подняться?
– Не знаю, – ответила Оля, – я не пробовала очень высоко. Это у меня первый раз. Но я поднималась немного выше домов…
– Замечательно. А каким образом вы это делаете?
– Не знаю.
– Ну, что вы делаете для того, чтоб летать?
– Ничего.
– Гм… Да вы садитесь, садитесь, пожалуйста. И когда все сели, Глеб Владимирович спросил
у Евгения Афанасьевича:
– А как вы считаете? Неужели это левитация?
– Что значит – левитация? – удивилась Оля.
– Полет по собственной воле, преодоление поля гравитации…
– А – гравитация?
– Ваш сотрудник, – с укоризной посмотрел академик Орлов на Евгения Афанасьевича. – Гравитация – это земное притяжение. В общем это не важно. Мы соберем компетентных ученых, которые разберутся в этом вопросе… Случай, конечно, необычный, и мы должны избежать нездоровой сенсации. Но, с другой стороны, могут открыться новые, еще неизвестные перспективы…
– Вот видите, – с упреком сказал Евгений Афанасьевич. – Теперь вы сами говорите, что случай необычный. Зачем же было утверждать, что я в рабочее время пью алкогольные напитки…
– Главное – избежать нездоровой сенсации, – почти не грассируя, повторял академик Орлов.
И все-таки «нездоровая сенсация» просочилась сначала в вечернюю газету, затем в молодежный журнал и, совершенно неожиданно, в очередной том грузинского энциклопедического издания. В ответ в одном из еженедельников появилась статья академика К. П. Сытникова под названием «Наука не терпит сенсаций».
Константин Павлович Сытников подробно рассказал читателям об эксперименте, который он и его жена Елена Николаевна вот уже шестой год проводят на себе. До сих пор в науке существуют противоречивые взгляды на то, какое количество соли нужно человеческому организму. Константин Павлович и Елена Николаевна на протяжении более шести лет ежедневно съедают по пачке соли даже с такими блюдами, какие не принято солить, чай они пьют по-киргизски – только с солью, и тем не менее оба они сохраняют отменное здоровье. Заканчивалась эта статья такими словами: «Слухи же и сплетни в науке дают результаты еще более отрицательные, чем в семейной жизни. Я не верю слухам. Пусть мне покажут эту летающую даму – и тогда я поверю. Может быть».
– Не обращайте внимания! – решительно сказал Оле известный физиолог Валерий Федорович Костенко, молодой человек, настолько близорукий, что глаза его за уменьшительными стеклами очков казались пересаженными па его крупное лицо с лица лилипута. – И никаких полетов. Мы займемся более серьезными проблемами. Вообще не могу попять, как вы решились на это. И нам, и вам совершенно неизвестна природа этого явления, и представляете себе – вдруг, когда вы в воздухе, вам отказывает ваша способность. Ведь вы попросту могли разбиться. Нет, так это не делается. Все должно быть, как в самолетостроении. Сначала – теория, затем исследования наземные, и лишь после всего этого испытательные полеты. Но при этом с надежным парашютом.
В этой большой комнате столы стояли тесно, как в редакторской. И на каждом столе – непонятные приборы из стекла и металла, связанные между собой резиновыми и стеклянными трубками или проводами. Всюду циферблаты, шкалы, на графленой бумаге зубцы, оставленные перьями самописцев. Единственный прибор, который Оля сразу узнала, был микроскоп – он стоял на отдельном столике, но и он был соединен с каким-то устройством, похожим на разобранный автомобильный мотор.
Шли исследования. Энцефалограммы и кардиограммы, анализы слюны и крови, пищи, которую Оля ела, и воздуха, которым дышала. Производили бесчисленные измерения, исследовали Павла и Маринку. Отыскали в селе Олиных дедушку и бабушку и производили всевозможные анализы, опросы.
Оля присутствовала на ученых совещаниях. Здесь подводились итоги, и ученые сначала мягко и вежливо, а потом все более резко спорили между собой, потому что итоги были неутешительными. У Оли все было в пределах нормы. Впервые она узнала, что и ссоры с мужем и болезни ребенка тоже считаются в пределах нормы.
Пригласили даже одного из эстрадных телепатов – пожилого человека с шишковатой головой и проницательными глазами. Надеялись, что ощущения, которые он испытывает во время своих сеансов, в чем-то похожи с ощущениями Оли во время ее полетов. Оказалось, что и в этом не было ничего общего. Но телепат внимательно посмотрел на Павла, затем на Олю и негромко заметил, что, может быть, ее левитация объясняется постоянным желанием улететь хоть ко всем чертям от такого мужа.
Во время совещания телепат рисовал на листке бумаги домики с бесчисленными рядами окошек и, когда совещание окончилось, отозвал Олю в сторонку.
– Скажите, девочка, – спросил он, – сколько они вам платят за все это?
– Меня зачислили в штат лаборатории как младшего научного сотрудника.
– Без степени?
– Да.
– Бросьте все это, девочка. Идите в цирк. Человек должен уметь использовать способности, которыми наделила его природа. Вы станете богатой, как популярный гомеопат. За выступление вы будете получать больше, чем получаете сейчас за месяц. О вас будут писать все газеты мира. На ваше выступление будет ломиться публика Парижа, Лондона, Нью-Йорка. Шутка сказать: первый раз в истории мира – полет человека по собственной воле.
– А как же с исследованиями? – возразила Оля. – Нужно все-таки понять, почему у меня это получается.
– Кому нужно? Вам или им? – он кивнул головой в сторону участников совещания. – Для вас чем непонятней, тем выгодней, а главное, девочка, никто ведь не знает, как долго продержится в вас эта способность. – Он посмотрел на Олю с участием. – Все свои способности мы получаем на время. Певицы поют, пока могут. Поэты пишут стихи. Изобретатели… Способности – самое большое достояние, которое может человек получить от судьбы. И нужно уметь их использовать прежде всего для себя.
– А как же люди, которым для себя ничего не было нужно, которые все свои способности отдали для счастья других людей?… Как Тарас Шевченко… Или Карл Маркс?…
– О боже мой, – сказал телепат. – И давно вы стали мыслить такими категориями?
Когда Оля редактировала справочник по математике или еще эту книгу с «гармоническими квадриками конгруэнции», ей казалось, что науке все известно, что все в ней стройно и гармонично, как эти «квадрики». Но теперь на совещаниях ученых она узнала, что и к науке, и к ее собственной судьбе имеет прямое отношение то, как нескоро люди отказались от Птоломеевой системы и приняли систему Коперника. Она впервые узнала о том, как и что писали о теории относительности Эйнштейна, какими насмешками осыпали кибернетику, как преследовали генетику.
– Почему людям иногда снится, что они летают? – спросила Оля у Валерия Федоровича.
Профессор Костенко внимательно посмотрел на нее своими уменьшенными очками глазками и ответил:
– Считается, что это проявление одного из немногих человеческих инстинктов. Страх перед падением. Наши волосатые предки, вероятно, жили на деревьях. И боялись с них свалиться.
– А может быть, эти самые волосатые предки просто были левитаторами? Ведь сны каким-то образом отражают действительность. Может быть, в наших снах и осталось воспоминание об этом.
– Между догадками и научными фактами лежит огромное расстояние. Известно, что в минуты опасности человек может совершить прыжок, на который он в нормальных условиях совершенно не способен, – сказал Валерий Федорович. – Было много случаев, когда люди падали с большой высоты: с крыши, балкона, даже с самолета. При этом без малейшего ущерба. Может быть, человек действительно способен генерировать какое-то еще неизвестное науке х-поле, близкое к гравитационному, но с противоположным знаком. Но нам сейчас нужны не догадки. Нам нужно выяснить природу этого явления. А понятие природы даже более простых явлений дается нам с большим трудом. Вот, например, в последнее время появилось много людей высокого роста. Мы не знаем, чем это вызвано. Имеется догадка. Предполагают, что в городах сильно загрязнен воздух, и поэтому люди, как растения, стремятся подняться повыше. Эта догадка не выдерживает научной критики.
– А радиация?
– Мы не знаем. Чем больше мы узнаем, тем больше для нас остается неясных вопросов.
На очередное совещание приехал академик К. П. Сытников. Слегка похлопывая по фотокамере, которая висела у него на животе, он рассказывал присутствующим своим негромким голосом человека, к которому всегда прислушиваются:
– Вы, конечно, знакомы с моим отчетом о поездке на конгресс в Дели. Но в отчете я не рассказал о случае, который, как я уверен, связан с нашим сегодняшним совещанием. Всех нас, участников конгресса, среди которых, кроме меня, были и другие ученые с мировыми именами, повели смотреть выступление факира. Этот факир – пожилой индиец – на наших глазах стал крутить между ладонями грязную веревку. И она, эта веревка, в противоречие со всеми законами природы, медленно поднималась вверх, пока не достигла высоты примерно третьего этажа; потом он пустил по этой веревке обезьяну неизвестной мне породы, размером с годовалого ребенка. Обезьяна взобралась по веревке на самый верх, а затем возвратилась вниз на руки факира. Присутствующие были в полном недоумении. Я тоже недоумевал, но не забывал при этом время от времени нажимать на спуск фотоаппарата, который, как сейчас, висел у меня на животе. В первой же попавшейся мне на дороге фотографии я проявил пленку и даже не стал летать отпечатков. На пленке было совершенно ясно видно, что веревка не перпендикулярна, а параллельна поверхности земли, то есть просто лежит на траве, а обезьянка не поднимается по ней вверх, а прогуливается вдоль нее на четвереньках. Очевидно, это был случай массового гипноза.
– А что такое «массовый гипноз», вам уже известно? – спросил Валерий Федорович.
– Этого еще никто не знает, – возмутился Константин Павлович. – Но веревка-то вертикально вверх не поднималась. Поэтому я утверждаю: не верьте глазам. Только объектив, так сказать, объективен. И сейчас намерения у меня простые. Я из них не делаю секрета. Пусть ваш левитатор поднимется в воздух, а я все это сфотографирую, проявлю пленку, а уже потом поговорим, могут ли существовать явления, противоречащие научным представлениям о природе.
В свободной части зала заранее были расстелены толстые маты из поролона. Оля в спортивном костюме забралась на маты и смущенно улыбнулась. Она знала, что сейчас полетит, и радовалась этому, и стеснялась того, что ей снова придется совершить акт, противоречащий представлениям науки о природе.
Последние комментарии
22 часов 22 минут назад
22 часов 40 минут назад
22 часов 49 минут назад
22 часов 51 минут назад
22 часов 53 минут назад
23 часов 11 минут назад