Город, который построил Я. Сборник. Том 3 [Марс Чернышевский – Бускунчак] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Город, который построил Я (03-ий том)
Марс Чернышевский – Бускунчак
Я сейчас приду
Одно из главных событий в моей жизни произошло тогда, когда я понял, что у меня есть отец и он находится где-то здесь. Папы бывают разные – хорошие, плохие, строгие, добрые, пьяные, трезвые и т.д. Главное, чтобы они были. Про моего родителя многие говорили, что он настоящий талант, другие – гений, третьи – ловелас и, что он загубил из-за этого карьеру. Четвертые говорили, что он слишком бесхарактерный, чтобы постоять за себя, пятые – что он слишком раздраженный, шестые – что он все забывает, седьмые – еще какую-нибудь чухню, а восьмые вообще ничего не говорили и не говорят до сих пор. Я был девятый. Девятым, вообще, очень повезло, так как они никогда не думают, почему у них папы не стали теми, кем должны были стать, по мнению тех, кто занимает, например, третью или, скажем, шестую позиции.
Случай, о котором сейчас пойдет речь, очень короткий и непримечательный, хотя именно он характеризует моего отца в полной мере, даже не как личность, которую все обязаны уважать и ценить, а просто как человека со своими обычными человеческими очертаниями.
1 января 199… года, мы со своим другом Валентином Учебловым сидели на кухне в доме моего отца на ул.Горького и смотрели в стену, которая возвышалась над газовой плитой. Анатолий Дмитриевич или просто дядя Толя (это имя моего отца и героя данного рассказа) здесь редко появлялся потому, как был очень занят на четырех или пяти работах, чтобы прокормить несколько семей – родную и ряд неродных. Я приехал сюда пожить, благо здесь было все необходимое для холостяцкой жизни, полной творческих мечтаний и иллюзий, а именно: пианино "Волга", телевизор "Рекорд" и холодильник "Саратов". В дальнейшем ко мне присоединился и стал тоже мечтать Валентин. Но на самом деле мы мечтали редко, всего два или три раза в день, когда встречались на кухне почаевничать, все остальное время мы пытались быть музыкантами. Учеблов изо всех сил старался стать гитарным виртуозом – эквилибристом, я же, кое-что наигрывал на фо-но. Но это совершенно не важно, а важно то, что первого января мы сидели на кухне и ничего не делали, даже не разговаривали, а просто смотрели в стену.
Вдруг раздался звонок, и я пошел открывать дверь:
– Опять нижняя, – подумал я.
Помню, очень долго занимался, и кто-то позвонил в дверь. Это была соседка с нижнего этажа, которая была не довольна моими успехами на инструменте:
– Сколько можно! Целый день одно и тоже! Прекратите немедленно, а то милицию вызову или, что еще хуже, мой муж придет разбираться. Имейте совесть! – негодовала она.
Я стоял перед ней, как плохой ученик и во всем соглашался. У меня с детства была дурная привычка, которая мешала мне делать ощутимые успехи в музыке, а именно, я всегда пытался войти в положение соседей, и моему состраданию не было предела. Соседка этим пользовалась, периодически устраивала мне сцены управдома и неблагополучного жильца. Но этот театр для нее продолжался недолго, т.е. до поселения моего друга в нашем скромном жилище. Успехам Валентина она тоже была не рада и позвонила в дверь.
– Сколько можно! Целый день одно и тоже! У меня сын тоже играет на гитаре, но он в отличие от вас имеет чувство меры.
На что Валентин отпарировал:
– Передайте, мамаша, своему сынку, что из него никогда ничего путного не получится. А вам я советую забыть сюда дорогу навсегда!
Дорогу, правда, она на следующий день вспомнила и пришла с полной тарелкой свежеиспеченных пирогов и мы ничего не имели против.
Странный какой-то рассказ, получается, обещал рассказать о своем отце, а получилось опять о себе. Но, ведь, без себя-то, тоже ничего хорошего не бывает.
Итак, первого января позвонили, и я пошел открывать. Но вместо надоедливой соседки и запахов пирогов с малиной в дверях стоял Анатолий Дмитриевич со своей неразлучной виолончелью за спиной. Мы очень обрадовались и стали накрывать на стол, благо у нас после новогодних торжеств осталось много закуски.
– Ну, вы даете, ребята, откуда у вас столько всего съестного? – радостно поинтересовался Анатолий Дмитриевич.
– Тебя все ждали, вот и наготовили, – ответил я, не менее весело.
– Так.., давайте пока разливайте, а я сейчас приду, только спущусь на две минутки к подъезду, позвонить срочно надо.
Телефона дома не было, поэтому приходилось ходить каждый раз на улицу, из-за какой-нибудь ерунды набирать на автомате чей-то номер.
Прошло пятнадцать минут, но отца пока не было.
– Замерзли, наверное, телефоны, вот и пошел по Горького искать работающий автомат,– сказал Учеблов.
– Наверно, – согласился я.
Но его не было и через час. Так просидели мы с другом целый вечер вдвоем, бесполезно прождавши Анатолия Дмитриевича или просто дядю Толю. Он не пришел ни на следующий день, ни через неделю.
Помню, как-то, через полгода я шел по Покровке и увидел мчащегося куда-то отца с виолончелью за спиной по противоположной стороне улицы. Я его окликнул:
– Привет, пап!
– Ой, привет, привет! Как ты?
– Я – ничего, а ты?
– Я тоже. Ну ладно, созвонимся, – закончил он разговор и убежал.
Звонить было некуда, так как, там где мы жили, телефона не было, а где он проживал, никто не знал. Я смотрел на удаляющуюся фигуру отца с виолончелью за спиной, и меня вдруг наполнило чувство смирения и некой упорядоченности. Людская толпа, которая поднималась вверх по широкой улице, и в центре которой был отец, преобразовывалась в моем сознании в поток бесконечной энергии, неся с собой тысячи жизней, и бросая их в пучину и круговорот событий для неведомой никому высшей цели. Но есть ли она, эта высшая цель? Не знаю. Мне почему-то в этот момент показалось, что есть просто беспрерывный, отчасти бессознательный мировой поток, и не где-то высоко во Вселенной, а именно сегодня и сейчас, в данную минуту, на Покровке.
Но долго стоять и размышлять об этом, было нелогично, так как это противоречило бы моим новым умозаключениям. Это значит – быть вырванным из всеобщего движения жизни и потери только что неожиданно приобретенного смысла. Поэтому я, повернувшись в противоположную сторону удаляющегося отца, двинулся в направлении площади Минина.
Эх! Валера… Валера
Как-то раз (а может быть даже и не раз), мой товарищ детства Валера Силантьев, занимался дома ипсацией. Он был подвержен мощным атакам бесовской конницы из далекой восточной страны Малакии. В этот неподходящий момент в квартиру вошла его мать. Увлеченный важным делом, он не услышал звуки отворяющих дверь ключей и был очень удивлен…
Печаль, обнаруженная Валерой на лице матери, была глубокой, с признаками горького разочарования и тихого отчаяния. Так они простояли минут пять, молча, опустив головы, не смея нарушить тишину момента. После чего, не сумев перебороть в себе шквал интенсивных противоречивых чувств, тетя Клава захлопнула дверь и покинула квартиру. В плену жесточайших угрызений совести, Валера бросился по лестнице за ней:
– Мама! Вернись! Я тебе сейчас все объясню!
Рапсодия в светло-синих тонах
Ему тогда было лет сорок пять – сорок семь, и у него только-только стал прорезаться бархатный бас-баритон. Мечта детства стать оперным певцом не давала покоя, и он ездил в Дзержинск на уроки вокала к Раисе Михайловне три раза в неделю. Раиса Михайловна была педагогом со стажем, она работала уже пятьдесят лет и пропустила через себя не один десяток тысяч студентов.
На выходные все ездили к ней в Кузнечиху, в маленькую двухкомнатную квартиру и распевались. Распевка продолжалась целый день, и картина была при этом следующая: к восьми часам утра у пианино одновременно мычалo пятнадцать – двадцать пять певчих, и постепенно этот состав пополнялся вновь прибывшими. Ротация происходила постоянно, кто уставал – уходил, но приходили еще чаще, поэтому в квартире в среднем к концу рабочего дня присутствовало человек сорок.
Во время сеанса учительница пения сидела за пианино и грызла сухари. На пюпитре у нее стояла "Книга о вкусной и здоровой пище", а в ванной тарахтела стиральная машина "Вятка". Затем, когда вечерело, все рассаживались за большим прямоугольным, с подбитыми углами, столом и принимались пить чай с овощами.
В будни же, вся эта толпа любителей пения "закрытой манерой" осаждала холодные, заплеванные семечками вагоны электрички, и ехала с Раисой Михайловной в музыкальное училище в Дзержинск попеть гаммы.
Я тоже был тогда среди них и не терял возможности прокатиться в город химиков погорланить, а на уикендах у преподавателя меня всегда ждал стакан жиденького чая с укропом или редькой. Так продолжалось почти год, и под конец учебного семестра он подошел ко мне с просьбой:
– Марс, Вы бы не могли мне саккомпанировать несколько романсов?
Он работал в Дзержинском музучилище в качестве преподавателя концертмейстерства и прекрасно владел фортепиано. Я же закончил нижегородское им.Балакирева по классу ф-но (хотя и начинал учиться именно в Дзержинске) и владел искусством аккомпанемента если и чуть хуже, то только из-за недостатка опыта.
– Конечно! – ответил я с энтузиазмом, – мне только нужно заранее заглянуть в ноты.
– Я думаю, в этом нет ни малейшей необходимости, – учтиво отреагировал мой собеседник – там нечего играть, партии очень простые – Кюи, Варламов, Даргомыжский.
– Ну, тогда я готов! – не имея желания возражать ни одному слову и чувствуя гордость за предоставленный мне шанс проявить себя, я, будучи человеком, не очень организованным, но всегда очень щепетильным в вопросах времени, спросил:
– Где и когда?
– Что, где и когда? – переспросил он, явно не ожидая моего быстрого согласия и немного смутившись.
– Будем репетировать?
– Ах, да… Приходите ко мне завтра, допустим, в семь часов вечера. Вас это время устроит? – деликатно поинтересовался он.
– Сейчас, посмотрю только в мой блокнот – ответил я, хотя это была с моей стороны просто инсценировка занятого и востребованного человека. У меня не было тогда ни работы, ни заказов, а только лишь вечно туманные перспективы начинающего композитора, – ОК, у меня совсем мало свободного времени, но как раз завтра в семь я смогу.
Ровно в 18.58 следующего дня я вошел в просторный сырой подъезд "сталинки" и позвонил в дверь. Он встретил меня с недоумением на лице, как будто бы и не было никакого разговора.
– Добрый вечер! – отчеканил я бодро.
– Здравствуйте Марс, как все же, хорошо, что вы пришли!
– Да, но мы же договаривались.
– Да, ну, конечно, – несколько застенчиво произнес он, – проходите, пожалуйста, располагайтесь в гостиной, а я пойду пока чай поставлю.
Мне нравилось, что он иногда использовал при наших случайных беседах в электричке или на распевках старомодные слова, например: "верьх", "в четверьх", вот сейчас – "гостиная". В нем с самого начала я обнаружил породу и некую стать, которая его выделяла, но не возносила среди прочих учеников Раисы Михайловны.
Через некоторое время он вернулся в комнату, где я сидел, ожидая начала репетиции.
– Что-то Вы Марс, совсем заскучали, – произнес он участливо и, всучив мне свой семейный альбом, опять куда-то удалился.
Под аккомпанемент мощного душевого напора, доносящегося из ванной комнаты, я листал страницы альбома и поражался малым числом персонажей в жизни певца. Их было всего два – это он сам и красивая молодая женщина, вероятно, его жена. Но ее фотографии были сделаны давно, судя по старомодным прическам, отличающихся от современных своей моральностью и незатейливостью. Да и от самой фотобумаги веяло ностальгией по чему-то, навсегда ушедшему.
– Это моя мама, – послышалась реплика из-за моей спины.
Меня как кипятком ошпарило от неожиданного комментария. Он уже давно стоял, опершись руками о дверной проем, и из коридора наблюдал, одетый в махровый пестрый халат. На ногах желтые носки и домашние матерчатые тапочки придавали обстановке дополнительный колорит. На его лице высвечивалась игривая улыбка, видимо ему нравилось мое погружение в его семейную жизнь и он, усевшись рядом, начал свой автобиографический экскурс:
– А это я маленький. Не правда ли, мало изменился?
Он рассказывал, смакуя каждый эпизод, связанный с отдельной фотографией и я, увлекшись, не заметил, как его правая ладонь ласково будоражила мое левое плечо. Я сидел, как вкопанный, не решаясь ничего предпринять. Его интонация была настолько мягка и театрально безупречно выстроена, что резко встать или сбросить его руку было бы делом грубым и постыдным для людей моего толка и порядочности. Что еще остается делать в моем положении и при моем характере? Только выжидать.
Томиться пришлось немало времени, и я думал, как можно так нудно смаковать историю жизни, лишенную не только хоть каких-то событий, но и в некотором роде, смысла. Но шли мгновения, минуты, перетекающие в целую вечность, и пот уже градом лился из моих пор, удары сердца отдавались в каждой клетке Вселенной, я терял равновесие. Его ладонь опускалась все ниже и ниже и вот, миновав предплечье, она достигла моего локтя.
Ну, как же быть… Как же быть?
Надо было решаться на какой-то отчаянный шаг, но я его не обнаруживал в своем арсенале экстренных действий и продолжал изнывать.
– А вот и моя тетя!!! – он взвизгнул почти старушечьим голосом, и рука его при этом смодулировала с моего локтя на поясницу. Это была уже катастрофа!
Но… О, чудо! Поперхнувшись от чрезмерной эмоциональности и подавившись слюной, Игорь Николаевич (я думаю, что уже нет смысла скрывать его имя, все и так догадались) кашлянул, инстинктивно прикрыв рот той самой ладонью, которая чуть не ввела в состояние психологической комы и библейского ужаса молодого аккомпаниатора.
Мне нужно было только резко встать и сославшись на головную боль или забывчивость, благодаря которой, выходя из дома не выключил чайник или утюг, попросить извинения за непродолжительную репетицию и ретироваться как можно быстрее.
Так я и сделал. Через две секунды я был уже в коридоре и надевал пальто, а еще через две, уже выбегая из подъезда, я услышал вслед фразу:
– Марс… Нам нужно встречаться чаще!
P.S. Ровно через год я с ним случайно встретился на Покровке. Мы шли с Валентином Учебловым, и он мне очень эмоционально рассказывал о своей фуге, законченной двумя часами ранее. На противоположной стороне улицы я вдруг увидел двух интеллигентов в длинных пальто, в вязаных шарфах поверх и с зонтиками. Пара настолько сильно отличалась от остальных, прогуливающихся и куда-то спешащих, что я невольно стал пристально всматриваться, жертвуя комментариями друга о прохождении темы в увеличении.
– Ба! Знакомое лицо! – вскрикнул я про себя, но не показал виду.
Пройти бы дальше, не останавливаясь, но мне почему-то показалось, что они нас заметили, и я окликнул:
– Игорь Николаевич! Вы ли это? Здравствуйте!
Мы подошли к смущенной паре, а у меня было выражение лица такое, как будто встретил с поезда близкого родственника, не видевшего десять лет. Я протянул ему руку, но вместо дружественного мужского пожатия, Игорь Николаевич удивленно и немного жеманно посмотрел на своего товарища, после чего несмело и как-то по-девичьи, всунул мне свою, холодную и узкую. В этот момент мой взгляд упал на спутника Игоря Николаевича – лицо его побледнело, тело зашаталось, на глазах проступили слезы. Все молчали в недоумении, и вдруг он, бросая осуждающий взгляд на своего партнера, истерично вскрикнул:
– Проститутка! – И побежал прочь, обезумев, сталкиваясь с прохожими.
Наш герой помчался вслед за исчезающим партнером:
– Николай, сударь мой, подожди!
И мы смотрели им долго вслед, пока бегущая пара совсем не исчезла в дали.
Red Room Blue
В 2010 году я записал в Швеции свой сольный альбом под названием "Red Room Blue", что означает "Красная комната печали" или "Печальная красная комната", или "Красная комната в синих тонах", или еще как-нибудь, как хотите. На буклете, на лицевой его стороне, мой художник-дизайнер изобразил обгоревший дом с пылающими изнутри комнатами. В целом, оформление диска получилось очень ярким и запоминающимся, но дело совершенно не в этом.
А в том, что в 2011 году, светлым апрельским днем я со своей семьей, прогуливаясь по центру города (местам моего детства), забрел на улицу Нижегородскую (бывшую Карла Маркса). Эта улица, несмотря на ее неухоженный и совсем несовременный и поныне вид, оставалась частью моей души, и каждый двор на ней проявлялся в моей памяти местом детских военных баталий или футбольных игрищ. Раз или два в год, когда удается побывать в тех краях, моим биографическим воспоминаниям нет предела:
– Вот гостиница "Нижегородская" со знаменитым открытым кафе на крыше ресторана и с винтовой лестницей. Каждую неделю я с родителями посещал это заведение, откуда открывался вид на всю нижнюю часть Горького… А вот и улица Заломова, ведущая от нашего дома к откосу. В последствии я назвал ее улицей "не свершившихся надежд". Я бегал по ней с откоса домой в надежде, что родители на сей раз купят мне игрушечный трактор, но каждый раз что-то мешало моей мечте осуществиться… А вот и мой дом, где я родился…
Этот дом был довольно известный в округе. Во-первых, он был одной из самых старых построек в исторической части города, во-вторых, когда мне было пять лет, в этом доме снимался фильм ленинградского режиссера Леонида Макарычева "Удивительный заклад"(1971г.), в-третьих, в этом доме за печкой жили домовые, а в коридоре стоял огромный старинный сундук. Ключи от него были утеряны уже как двести лет, и никто не знал, что там внутри, хотя моя бабушка как-то мне призналась, что там нечто невероятное. В-четвертых, наш дом был очень музыкальным и веселым, мои родители были виолончелистами, я, играя на пианино, всегда задирал свою сестру, осваивавшую скрипку, а наверху, на втором этаже, постоянно пели. И в-пятых, после всевозможных перипетий по наследию нашего дома и присвоения ему звания исторического архитектурного памятника, он непонятным образом, перейдя в муниципальное ведомство, превратился в пункт сдачи стеклотары. Данный статус сделал его сверх популярным, и, казалось бы, бессмертным…
И так, светлым апрельским днем я со своей семьей, гуляя по улице Нижегородской, решил навестить свое родовое поместье… Перед нами стоял наполовину сгоревший дом с обугленными изнутри комнатами, перелистнувшими очередную страницу моей жизни.
Последние комментарии
20 секунд назад
18 минут 38 секунд назад
27 минут 23 секунд назад
28 минут 53 секунд назад
31 минут 30 секунд назад
49 минут 17 секунд назад