Дом слёз [Вячеслав Еропов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Вячеслав Еропов Дом слёз
Вас когда-нибудь преследовало чувство, что вы находитесь в замкнутом пространстве и не можете выбраться наружу? Нет, я не имею в виду домашний арест из-за пачки сигарет, найденной в вашем кармане. Это совершенно другое. Меня зовут Колин Вуд. О своем возрасте я предпочитаю не распространяться малознакомым людям. Прочитайте хотя бы треть моей истории, тогда я вам начну доверять. Под конец, возможно, даже открою страшные тайны своего маленького городка Неверона, где и находится дом слез. Но давайте обо всем по порядку, замедлим пульс повествования. Отмотаем пленку и вернемся в то время, когда я еще жил с родителями.Колин Вуд
Мама говорит, что ночью по нашему городу бродят монстры, поэтому заставляет меня ложиться спать до одиннадцати. Я ей не верю. За кого она меня принимает? Это ведь очередная выдумка для устрашения мнительных детишек. Однажды мы проезжали мимо бара со странным названием «Удильщик Неверона». Случайно заметив его, мама что есть сил надавила на педаль, разогнав машину под сотню! Интересно, кто еще из нас мнительный. Ничего не поделаешь с этими родителями. Я живу в небольшом доме на самой тихой улице Неверона. Сюда не то что монстры, даже люди не заглядывают. Идеальное место, чтобы провести лето перед началом изнурительного учебного года. Все было заранее спланировано. Стопка старых книг ждет меня на прикроватной тумбочке. Рядом лежат яблоки, налитые июльским жаром. Комната надежно закрыта, а я защищен от непрошенных гостей. И вот я уже вдыхаю аромат сирени, цветущей под окном. Надкусывая яблоко, ощущаю во рту приятный холодок. Сухие страницы шелестят под пальцами… Как вдруг с первого этажа доносится: – Колин, ты опять не доел завтрак! Для кого я готовила? Это моя мама, человек-пулемет. Тра-та-та-та. Перевела дыхание. Перезарядилась. И снова стрелять: «Колин… тра-та-та. Колин, опять… тра-та-та». Вам лучше этого не слышать. – Миссис Вуд, я ничего не понимаю. Не могли бы вы повторить чуть громче? Мама быстро поднимается на второй этаж, стучит в дверь. Если я не открою, меня точно расстреляют. – Будешь язвить, отправлю тебя к тете Розвуд, – процедила она сквозь зубы. – Открывай. – Да, миссис Вуд. Тетя Розвуд – настоящая пороховая бочка в сто двадцать килограмм, вспыхивающая при малейшем упрямстве со стороны мальчишек. Никакие монстры с ней не сравнятся. Что-что, а угрожать мне родители всегда умели. Я лениво открываю дверь, встречая негодующий взгляд мамы. – Хватит называть меня миссис Вуд, – строго предупреждает она. – Ты обещал помочь отцу. – Я помню. Но ведь сейчас только утро, а он возвращается в полдень. – Выходит, ты свободен? Мама берет меня за руку, и мы спускаемся по ступенькам прямиком на кухню в царство немытой посуды. Как вы уже догадались, в этом доме я – местный Посейдон. Все работы, связанные с водой, на мне. – Съешь манную кашу и прибери за собой, – продолжает наступать мама. – А я схожу в магазин. Нужно успеть приготовить лазанью к возвращению твоего отца. И сходи наконец к парикмахеру, я устала собирать с пола твои отростки. Мама любит готовить. А я, разумеется, просто обожаю мыть посуду. Вместе мы отличная команда, которая работает на папу. По этой же причине нам совсем не хочется появляться на первом этаже. Спальня родителей рядом с моей комнатой, через стенку, и они постоянно выясняют отношения. Мне уже не десять лет, чтобы непрекословно выполнять все их указания (попробуйте угадать мой возраст, в дальнейшем эта информация вам пригодится). Так вот, с недавнего времени мой возрастной статус позволяет еще немного пофасонить и даже закрыться у себя в комнате. Но манную кашу я все-таки съем. У нас далеко не самая богатая семья, чтобы выкидывать еду. Каждые полгода на город обрушивается ураган и уносит около двадцати человек на тот свет. В этом году он разрушил мастерскую отца, прошел в нескольких метрах от нашего дома. Как я молился, чтобы этот ураган когда-нибудь забрал с собой школу. К сожалению, Неверон – не город чудес. Так что каждый день с трех до семи часов я помогаю отцу восстанавливать мастерскую, которую он недавно переименовал в гараж (да, нам хватило денег на подержанный автомобиль). Со сверстниками почти не общаюсь. Так вышло, что персонажи книг куда интереснее людей, которые меня окружают. Либо в этом замешана магия писателей, либо мои одноклассники – очередная ошибка природы. В позапрошлом учебном году они подожгли волосы рыжему парню, чтобы тот походил на Джонни Шторма из «Фантастической четверки». Этих ребят всегда было сложно контролировать, но в последнее время они стали чересчур жестокими. Ну вот, говорю уже как пятидесятилетний старик, всем-то недоволен. На самом деле у меня просто хорошо развиты зеркальные нейроны, которые отвечают за эмпатию. Я прочел о них в одной из книг Иоахима Бауэра. Кстати, некоторые ученые сходятся во мнении, что большинство психических отклонений – это нарушение функции зеркальных нейронов. Может, все мои одноклассники больные, а я просто попал не в ту школу? Однако с учителями у меня тоже не все гладко. Я наотрез отказываюсь читать старую литературу, которую суют под нос, вроде Шекспира и Твена. К Чарльзу Диккенсу разве что у меня нейтралитет, но как же раздражают его идеальные и безупречные персонажи, которые не меняют своих убеждений после многочисленных унижений и гонений. Так в жизни не бывает, это сказки. Я не верю этим авторам. А возьмем математику? Зачем изучать логарифмы, когда их можно посчитать с помощью калькулятора? Жизнь – это форма времени. А наше образование застряло в прошлом. Учителя не понимают, что сейчас нужно читать другую литературу, решать уравнения иными способами. Что-то я разошелся, пока мыл посуду. Со мной такое бывает, не обращайте внимания. Я заранее знал, что от меня требовалось в мастерской, поэтому незамедлительно выдвинулся в сторону маленького магазинчика строительных материалов, расположенного на соседней улице. Отец вернется через три-четыре часа, я даже успею завязать нервы в узелок и заглянуть в городской парк. Целая миля пешком ради монтажной пены и герметика? Все-таки я был для этого создан родителями. Город, сотканный из тишины, только-только начинал просыпаться. Ветер еще не успел разогнать облака, воздух – наполниться запахом цветов, солнце – сжечь сухую траву. Утром сложно выйти из дома. Ноги вязнут во влажных тенях. Прохожие растекаются по асфальту, идут на работу, поддаваясь слабому пульсу Неверона, его неспешному ритму. Быстро добраться до магазина не получится. Только не утром. Добрых полчаса я шатался возле городского парка, любуясь низкорослыми деревьями и миниатюрными фонтанчиками, пока поднявшийся ветер не выбросил меня на улицу Дифирамб прямо к порогу строительного магазина. В нос тут же ударил запах бензина и едких моющих средств. Внутри оказалось совсем пусто и бедно, ни одного человека, кроме самого продавца – старого мужчины в потрепанной клетчатой рубашке и дешевых джинсах клеш. Я его знаю. Это Спенсер Форд, отец моего бывшего одноклассника, пропавшего без вести год назад. Когда Спенсер потерял сына, дела у него стали совсем плохи, сейчас он едва сводит концы с концами. Надеюсь, ураган никогда не разрушит этот небольшой магазинчик, иначе Спенсеру придется искать новую работу, а в нашем городе найти ее очень непросто. – Доброе утро, мистер Форд, – поприветствовал я, придерживая входную дверь. – Вы не поможете? Мне нужна монтажная пена и огнеупорный герметик за два доллара. Спенсер направил на меня растерянный взгляд, потом оглянулся по сторонам, словно не понимая, где находится. – Мистер Форд? – Да-да, – слабым голосом отозвался он. – Заходи, Колин. Посмотрим, что у нас есть. Он медленно, прихрамывая, поковылял в кладовую и спустя пару минут принес стремянку. – Ох, только один тюбик остался, – тяжело проговорил Спенсер. – Придется лезть наверх. – Предоставьте это мне. Я поднялся по стремянке и потянулся к последнему тюбику герметика, приняв позу парашютиста, готового самоотверженно спикировать на землю. Вы не замечали, что все важное постоянно находится в недоступных местах? Наша жизнь подчинена какому-то вселенскому абсурду. – Готово, – весело сказал я. – Может, вам что-нибудь спустить вниз? Тут еще остались сверла и фрезы. – Нет-нет, они нерабочие. Я их специально туда положил. Спускайся, Колин. Вернувшись на землю и встретив потерянный взгляд Спенсера, я тут же растерял радостное оживление. Все-таки зеркальные нейроны – удивительная штука. Да, эту важную часть мозга я называю «штукой». Штука, которая делает нас людьми. – Монтажная пена и огнеупорный герметик, верно? – уточнил мистер Форд. – За все два доллара. Я встал на носочки, вынул помятую двухдолларовую купюру из кармана и положил ее на огромный стол рядом со счетной машинкой, чтобы Спенсеру не пришлось далеко тянуться. Уголки его губ дрогнули, и он неожиданно спросил: – Готов к новому учебному году, Колин? Каникулы подходят к концу. Обычно Спенсер ни с кем не начинает диалог, и люди ему отвечают тем же. Нужно отметить, что и со мной никто не общается… Ла-а-а-дно, я обманываю, пытаясь выставить себя в выгодном свете. Давайте начистоту. Я. Ни. С кем. Не. Общаюсь. Мы со Спенсером – два продавца в круглосуточном аттракционе под названием «странная жизнь». Один сменяет другого, когда рабочее время заканчивается. Тысячи людей проходят мимо, берут билеты и отправляются в незабываемое путешествие. Тысячи людей сходят с ума, подлетая в воздух на «орбите амбиций» или в «стратосфере желаний». Тысячи людей… а мы стоим с кислыми минами и со стороны наблюдаем за этим безобразием. Мы легко можем продать билет в другой мир, но сами туда ни за что не сунемся. Да, мы боимся всех этих сумасшедших аттракционов. Я понимаю Спенсера как никто другой, потому что Спенсер – это я. – Не знаю, мистер Форд. Школа мне не нравится. Лучше бы я работал по восемь часов вместе с вами, чем учил логарифмы и пределы. Миссис Вуд состоит в родительском комитете с другими незанятыми мамочками, мечтающими получить грамоту за активную работу с учениками. И никому до меня нет дела. Отец пропадает на работе, а в свободное время занимается машиной. За стеной постоянно слышны крики о коробке передач и о плохих машиностроителях. А я все это слушаю и думаю: может, мне стоило родиться травоядным животным и жить в Каролинском лесу, скрываясь от браконьеров и хищников? Мистер Форд сделал движение двумя пальцами, подзывая меня поближе. – Ты кому-нибудь рассказывал об этом? – О чем? – недоуменно спросил я. – О том, что хочу жить в лесу? Спенсер кивнул. – Нет, – быстро ответил я. – Родители не поймут, и тогда появится еще больше проблем. Психологи, собрания, кружки всякие. – Говори чуть тише, – попросил Спенсер, оглянувшись по сторонам. – Нас могут услышать. – Кто? – Разведчики. Лампочки Неверона. Загораются преимущественно ночью, но и днем никуда не исчезают… – Лампочки Неверона? – переспросил я. – Никогда о них не слышал. Мне стало очень неловко. Бедный Спенсер. Совсем потерял связь с реальностью. Но что я мог сделать? Сказать старику, что мне пора идти? Это было бы очень грубо. – Они забрали моего Джона, – шепотом продолжил Спенсер. – Они его забрали, Колин… – Джона забрали? Куда? Спенсер помолчал секунду, затем наклонился ко мне и прошептал на ухо: – В дом слез. Дом слез. Дом слез. Дом слез. – Они забрали Джона… Они его не отпустят раньше срока, – произнес прерывисто Спенсер. – Запомни, Колин, никогда не выходи на улицу ночью. И берегись огней. Они следят… за каждым следят и не остановятся, если узнают… – Что узнают? – шепотом спросил я, чувствуя, как по рукам пробегают мурашки. – Сомнения… Если у тебя есть сомнения, они это обязательно узнают. Внезапно открылась входная дверь Спенсер быстро схватил меня за запястья, притянул к себе. В магазин проник запах тухлой рыбы и болотного ила. Воздух наполнился влагой, прохладный ветер поднял мои волосы вверх. Сзади прозвучал странный голос, такой металлический, до скрипа противный: – Вам пос-с-сылка от Виктора Бормана. Мистер Форд дал мне сигнал, чтобы я не вздумал оборачиваться. Загадочный посетитель подошел к нам вплотную. Спенсер крепко прижал мое лицо к своему телу. Но одним глазом я все-таки успел заметить склизкую длинную руку посетителя, тянущуюся через огромный стол. Мертвенно-бледную руку утопленника, с темно-синими пятнами. Зловоние ударило в нос. Казалось, меня с головы до ног облили застоявшейся водой. – Виктор будет ждать вас-с-с в «Удильщике Неверона» завтра в полночь. Не опаздывайте. Произнеся это, посетитель удалился с невероятным скрипом и скрежетом, оставив после себя лужицы неизвестной субстанции по всему полу – от входной двери до стола. Мне стало совсем жутко. – Кто это был? – тихо спросил я, все еще держась руками за мистера Форда. Тот посмотрел на меня с опаской. – Тебе лучше не знать, Колин. Я уже и так много разболтал… иди домой и постарайся не оборачиваться. – Разболтали? Но этот человек… – Нет, Колин. Это не человек. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду? Я ошеломленно попятился назад, ступив ногой в склизкую лужу. Мне это все мерещится из-за того, что я надышался алкидной краской. «Удильщик Неверона», мама тогда испугалась этого заведения. Вы помните? У меня прямо молния в голове вспыхнула. – Иди домой, Колин. Пожалуйста, забирай герметик, пену… иначе тебя заметят… и тогда точно заберут. – Хорошо. Миновав минное поле, оставленное загадочным посетителем, я изо всех сил побежал домой, прижав к груди герметик с монтажной пеной. У Спенсера странные знакомые. Да и сам он, похоже, совсем из ума выжил. Лампочки Неверона, дом слез, это похоже на страшный сон.Один день в мастерской
Никогда бы не подумал, что работа в мастерской спасет меня от навязчивых мыслей о монстрах. Часто нам говорят о том, что нужно ценить каждый миг, проведенный с родителями. Так вот, я ценю. Стою возле папиного форда и смиренно улыбаюсь, испачканный с ног до головы в машинном масле. Масло применяют для снижения трения между движущимися деталями поршневых и роторных двигателей внутреннего сгорания. Поэтому в него добавляют модификаторы трения, а также защитные присадки, наделяющие противозадирными и противоизносными свойствами. Ну как по-вашему, готов я к вступительным экзаменам? Отец: Колин пойдет учиться в институт машиностроения! Мама: Колин станет первоклассным юристом в Невероне! Колин: Я хочу жить в лесу… У меня внутри с недавнего времени поселилось такое съедающее чувство, будто на самом деле это я – ошибка природы. Будто там, наверху, всем смертным хорошо прописали характер, логичное поведение, мотивацию, а на меня просто не осталось божественных чернил. – Колин, не стой как истукан, – сказал отец. – Подай мне ключ на восемнадцать. Ключ на восемнадцать. Я каждый день подаю ключ на восемнадцать. – Снова воздушный фильтр забился? – с поддельным интересом спросил я. – Недавно ведь проверяли. – Неполадки с холостыми оборотами. Думаю, да, стоит еще раз взглянуть на фильтр. Иногда мне кажется, что у отца нет других увлечений, кроме бесконечной возни с машиной. С этим старым фордом образца девяносто восьмого года. Мне больно смотреть, как отец каждый день капля за каплей выливает свое драгоценное время в канистру с бензином, чтобы потом залить чудодейственную смесь в проклятую машину. Залить. Воспламенить. Сжечь. И вот уже время отца вылетает в выхлопную трубу вместе с углекислым газом, растворяясь в воздухе. Если меня в будущем спросят, как умер отец, я отвечу – в двигателе внутреннего сгорания. – Папа, у тебя никогда не возникало ощущения, что наш мир работает неправильно? Отец недоуменно взглянул на меня. – Интересно, как он может работать неправильно? – спросил он. – Может, и океан тогда работает неправильно? – Океан? – Да, океан. Вопрос отца озадачил меня. – Но… разве океан похож на нашу жизнь? Отец рассмеялся. – Разумеется, похож! Океану плевать, как он работает. Он просто есть, и все тут. – А те, кто в нем обитают? Разве им плевать? – Им – особенно. А что они могут сделать с океаном? Выпить его? Жизнь такая штука, приходится шевелить плавниками. Ведь если утонешь, всем будет что? Правильно. На-пле-вать. А некоторые даже обрадуются. Большая рыбка всегда ест маленькую рыбку. – Обрадуются чужой смерти? – Да-а, – устало протянул отец. – Меньше конкуренции. Ну и ну, радужные перспективы вырисовываются. – Не хочу я жить в этом океане, – коротко заключил я. Отец вновь залился смехом. – Не бери в голову, – с улыбкой добавил он. – Это я образно говорю. Раз уж зашла речь про образы, может, спросить о монстрах? Хоть мне и запрещают поднимать эту тему, стоит попробовать. – Папа, ты что-нибудь знаешь о лампочках Неверона? – Лампочки Неверона? Первый раз слышу, – ответил отец, отбрасывая в сторону подшипники. – А о доме слёз? Отец высунул голову из капота машины, подозрительно глянул на меня. – Ты что, вчера нарезал круги вокруг детского дома? – Нет, – смущенно ответил я. Нельзя рассказывать отцу об инциденте с мистером Фордом, иначе у старика возникнут проблемы. Родители его завалят вопросами и обвинениями, я их знаю. Ладно, спрошу прямо. – Мама говорит, что ночью по нашему городу ходят монстры. Это правда? Отец снял перчатки, аккуратно закрыл капот и, облокотившись на него, обнял меня за голову, притянул к себе. – Эх, Колин-Колин. Какие только монстры не ходят по нашим улицам ночью. Убийцы. Наркоманы. Воры. Тебе огласить весь список? – Нет, это другое, – я попытался высвободиться из отцовских объятий. – Я имею в виду настоящих монстров. Понимаешь? – Так это и есть самые настоящие монстры, – сказал отец. – Поэтому тебе нельзя гулять в незнакомых местах без разрешения. – Я не шучу, папа! Мне нужно знать, что происходит в нашем городе ночью. Почему мама, например, боится заведения «Удильщик Неверона»? Лицо отца внезапно изменилось, в глазах промелькнула темная искорка. – Откуда ты узнал об удильщике? – серьезно спросил он. Если сказать, что об удильщике я узнал от мамы, отец начнет выкручиваться, играть со мной. А мне сейчас не до смеха. Совсем. – Я сегодня видел Виктора Бормана, – солгал я. – Он предложил мне зайти к нему в бар. – Что-что тебе предложил Виктор Борман? – Заглянуть в его заведение. Черт побери, смотреть прямо в глаза отцу и откровенно лгать – не самое комфортное занятие. У меня даже коленки задрожали, но взгляда я не отвел. Если уж начал крутиться – крутись, пока не остановят. – То есть Виктор Борман подошел к тебе сегодня, представился и предложил пойти вместе с ним в бар? – Да, сказал, что в полночь там начнется интересное представление. Ну и я сразу отказался, побежал обратно домой. Странный какой-то этот Виктор Борман. – Страннее в городе не найти, – задумчиво добавил отец. – А не обманываешь ли ты меня, Колин? Посмотри-ка в глаза. – Нет. Не обманываю, – через силу выдавил я. – Мне просто… страшно ходить по незнакомым улицам. Еще и этот удильщик Неверона, звучит очень мрачно. Может, все-таки, расскажешь о нем? Отец глубоко вздохнул, взял меня за плечи и медленно проговорил, делая акцент на каждом слове: – Тебе. Лучше. Не знать. – Нет, – воспротивился я. – Знать – это всегда лучше! Отец тактично промолчал. Хотя мог бы уже придумать целый рассказ, чтобы я наконец успокоился. Например, Виктор Борман – сумасшедший, потерявший сына несколько лет назад, поэтому теперь пристает ко всем мальчишкам, держись от него подальше. Неужели фантазия в этом доме работает только у меня? – Тебе действительно так сложно ответить? – В удильщике обитают странные личности, – устало ответил отец. – Держись подальше от этого места. – Я уже понял. Но что за странные личности? – Монстры, Колин. Монстры. Допытывать отца бессмысленно, он уже начал иронизировать. А на что я надеялся? На честность и открытость родителей? Ладно, я ведь и сам хорош, подставил Виктора Бормана, хотя даже не знаю, кто это. Может, он обыкновенный человек, а я все выдумал? Так или иначе, весомых аргументов и доказательств, кроме прилипшей слизи на ботинках, у меня нет. Одни догадки. Единственное, тело Джорджа Форда так и не нашли. Раньше я не задумывался над причинами его исчезновения, но после встречи со Спенсером мне стало совсем жутко. – Раз уж ты удовлетворил свое любопытство, давай начнем штробить стены, – сказал отец, выпуская меня из объятий. – Нужно закончить ремонт до начала осени. Мы работали четыре часа. Я замазывал мелкие щели герметиком, отец орудовал болгаркой, проводя ровные борозды от одной стене к другой. Время от времени мне приходилось придерживать стремянку, пока отец возился с потолком. Мелкая бетонная пыль сыпалась на лицо, забивалась в нос, передавая воздушный поцелуй моим легким. Но – все закончилось, я отработал половину рабочего дня и теперь мог претендовать на законный отдых. – Уже уходишь? – спохватился отец. – А как же обнять своего папу? Мне стало вдруг очень смешно. Ох уж этот внезапный порыв родительской любви, неожиданный, как ураган весной. Я неохотно вытянул руки вперед, уже готовый отдать свое бренное тело богу объятий. Но не тут-то было. Отец внезапно подкинул меня вверх и так громко засмеялся, что задребезжали старые оконные рамы, осевшая бетонная пыль поднялась в воздух. И мы начали кружиться в ней, кружиться вихрем. – Папа! – крикнул я. – Не надо! – Когда ты был совсем маленький, мы с тобой играли каждый день, – напомнил он, продолжая кружить меня. – А что теперь? – Папа, я помню. Но ведь я уже не маленький! – Если я могу поднять тебя в воздух, то какой же ты? Для нас с мамой ты всегда будешь маленьким. – Ладно-ладно, только остановись! Или у меня сейчас голова взорвется. Отец опустил меня на землю, взъерошил мои волосы, затем развернулся и (не поверите) молча, как ни в чем не бывало, открыл капот, надел перчатки и принялся копаться в машине. Чуть пошатываясь, я поковылял к выходу. Конечно, «Когда ты был совсем маленький, мы с тобой играли каждый день. Что же теперь? А теперь ты подрос, Колин, поэтому давай как-нибудь сам. Тем более у меня недавно появилась маленькая машина. Теперь я буду играть с ней. Читай, что называется, между строк. И вообще, Колин. Взрослым тоже нужны игрушки. Войди в положение, ведь когда-нибудь ты и сам станешь взрослым. Как только почувствуешь, что твое время безвозвратно утекает в канистру с бензином или в грамоты от родительского комитета. А хотя, знаешь, Колин… к черту все! Никогда не становись взрослым. Иначе глазом не успеешь моргнуть, как твое время полностью утечет в вещи, и в какой-то момент ты сам станешь вещью. Вещью не в себе. Подделкой. Насмешкой». Мне нелегко общаться с родителями. Иногда хочется от них абстрагироваться, заняться своими делами…а иногда прижаться к родному, взять за руку и никогда не отпускать. Это сложное чувство. Я хочу, чтобы от меня отстали. И в то же время никуда не отпускали. Не меняли ни на машины, ни на комитеты. Что-то я опять разгорячился. Вы все еще тут? Да, я не сахар. Мне очень сложно выплескивать эмоции, так что я их коплю в себе. Если моя мама – это автомат, то я скорее бомба замедленного действия, которая совсем не хочет взрываться и задевать посторонних людей. Это ведь мои проблемы, и они других не касаются. – Колин! – голос мамы внезапно донесся из прихожей. – Помоги прикрутить полки над шкафом. – Но я ведь только освободился. Мама, дай отдохнуть! – Отдохнешь потом. Скоро наступит осень, и кто тогда будет домом заниматься? Меня, между прочим, назначали в этом году председателем родительского комитета. Это большая ответственность! Нужно набросать перечень изменений в вашем классе, а еще организовать годовые и праздничные фотосъемки… – Это меня не касается. Скоро наступит вечер, мне тоже хочется заняться своими делами. – Завтра будешь заниматься, чем захочешь. А сейчас иди сюда. Быстро! Ага, займусь, как же. Я заперся у себя в комнате, забаррикадировался книгами. Давай, Патрик Зюскинд, замаскируй меня от родителей, сделай невидимым. – Колин! Давай спускайся! Колин! Пуля «Колин» еще не достигла цели, а мама уже перезаряжалась. – Колин! Нельзя останавливаться, пока враг не повержен. Мама не меняет укрытия, она безотрывно стреляет и стреляет во все стороны, как в фильме про гангстеров из восьмидесятых. – Колин! – Колин! – Колин! Ладно. Я глубоко вздыхаю и неспешно открываю дверь. Работу до ночи мне обеспечили, о безделье в этом доме можно не беспокоиться. Но когда-нибудь я куплю и надену маме на ее стрелялку глушитель. – Где там эта полка?Лампочки Неверона
Ночь выдалась неспокойной. Родители что-то бурно обсуждали за стеной, мамина автоматная очередь беспощадно решетила гипсокартонные стены: «ты-ты-ты-ты сам воспитывал его, ты-ты-ты-ты». Голоса папы я почти не слышал. Возможно, он уже лежал на кровати, истекая кровью. Интересно, это мама так из-за меня разошлась? Я приник ухом к стене, пытаясь узнать, о каком воспитании идет речь. – Ты понимаешь, что это значит? Каким образом он узнал о Викторе? Ты совсем забыл о сыне. Это ты должен был позаботиться о безопасности. … – И ты ему поверил? Ты что, не знаешь Колина? Ты должен завтра с ним поговорить. Сегодня ты не разговаривал, а веселился у себя в гараже. Только о машине и думаешь. … – Скоро наступит осень. Мне будет некогда возиться с вами двумя! Почему я вынуждена обсуждать это в час ночи вместо того, чтобы спать? У меня завтра целая куча дел. Я что, железная, по-твоему? Чтобы я больше не слышала о Викторе Бормане и о его удильщике. Понятно? … – Все, хватит! Ложусь спать, пока у меня не случился нервный срыв. Боже, когда-нибудь я свихнусь с вами двумя. А ты чего лежишь? Иди лучше проверь входную дверь, не дай Бог она окажется опять открытой. На прошлой неделе кто-то оставил на нашем пороге разбитые лампочки. Шутники. Чтоб эти лампочки у них перегорали каждый день… Разбитые. Лампочки. Неверона. У меня аж сердце защемило. Я прыгнул обратно под одеяло. Дверь в комнату родителей внезапно открылась. Папа торопливо спускался на первый этаж, видимо, чтобы проверять входную дверь. Родители что-то скрывают… неужели монстры действительно существуют? Кто такой Виктор Борман на самом деле? О каком доме слез рассказывал Спенсер Форд? Стоит это выяснить, пока родители будут спать. Все просто. Нужно прокрасться к ним в комнату, залезть в интернет через ноутбук. Раз они не хотят ничего рассказывать, придется проявить смекалку. Все тайное становится явным. Так ведь говорят взрослые? Пусть теперь отвечают за свои слова. Я дождался трех часов ночи, встал с кровати и на цыпочках прокрался в комнату родителей, не наступив ни на одну доску, которая скрипом могла бы выдать меня. Я эти доски, как предателей, давно вычислил в своем доме. Они мои самые главные враги. В комнате полный порядок. Папа громко храпит, а раз на это не обращает внимание мама, значит ее не удастся разбудить даже пушечным выстрелом. Я быстро оббегаю кровать, включаю в розетку вайфай-роутер, забираю с папиной тумбочки ноутбук, крадусь к выходу, бесшумно закрываю за собой дверь. Вроде, пронесло, у меня аж руки задрожали, дыхание участилось. Мне ведь не разрешают брать ноутбук из-за порнографических сайтов, которые смотрят родители после очередной ссоры. Это у них что-то вроде семейного кино на ночь. Через стены я и не такое слышу, но рассказывать вам о своих открытиях, разумеется, не стану. Просто помните, что я давно не ребенок, и знаю абсолютно все то же самое, что и вы. Но не только это нас объединяет. Мне тоже очень интересно, что происходит в Невероне. Почему родители запрещают мне выходить на улицу после десяти часов вечера? И кто такой Виктор Борман? Не спрашивайте, почему я раньше не додумался посмотреть информацию в интернете, просто я не придавал особого значения всей этой истории с монстрами, но сегодняшний случай в магазине Спенсера будто открыла мне глаза. Ведь если рассудить, я никогда не уходил далеко от дома, гулял только по городскому парку и топтал траву на улице Дифирамб, где и расположена моя школа. Что происходит на самом деле в городе? Пришло время выяснить. Отключаем звук и вбиваем в поиск «монстры Неверона». Информационный дождь тут же заливает экран: «Люди уезжают из Неверона. Преступники заполонили город»; «Найден шкаф с мертвыми людьми возле ресторана «Апероль»; «Дети продолжают исчезать из Неверона. Кто стоит за похищениями?» Боже, у меня сейчас сердце выскочит из груди. На одном сайте я нашел фотографию странной комнаты с огромным шкафом, который был весь перепачкан кровью, а из его полуоткрытой дверцы торчала огромная когтистая лапа, сжимающая голову девушки с золотыми волосами. Тело, должно быть, осталось в шкафу. Я быстро закрыл вкладки, выключил ноутбук. Меня бросило в дрожь, руки затряслись. И я уже хотел было возвращаться в комнату родителей, как внезапно в окне появился чей-то темный силуэт. Из-за плохого освещения уличных фонарей я не мог разглядеть его. Раздался звук. Тук-тук. Тук-тук. Мое сердце на мгновение замерло. И только было слышно короткое «тук-тук, тук-тук», и легкая вибрация оконной рамы. – Колин, – проговорил силуэт за окном. – Помоги мне. Колин. Не раздумывая, я подскочил с кровати и побежал в комнату родителей, скрипя всеми досками и стуча дверьми как можно громче. Я положил ноутбук на тумбочку и начал трясти отца. – Папа, просыпайся. Папа! Там за окном кто-то стоит! Папа! Отец меня не слышал, продолжал храпеть. Я попытался разбудить маму, кричал «проснись, ну же!». Я резко развернулся, чтобы закрыть дверь, но тут в комнате родителей вновь прозвучало короткое: тук-тук, тук-тук. Силуэт появился в окне. – Родители тебя не слышат, Колин, – произнес он. – Они никогда тебя не слышали. У незнакомца был слабый голос, невнятная речь. И такая странная, вздутая интонация, будто он наглотался воды. – Кто ты такой?! – крикнул я как можно громче. – Почему они не слышат? – Они спят. И не проснутся раньше восьми утра. – С чего ты взял? – Они не проснутся, пока ты будешь с ними, – невозмутимо ответил силуэт. Я взглянул на часы. Секундная и минутная стрелки замерли на двенадцати, а часовая – на трех. – Как это? – недоуменно спросил я. – Часы остановились. – Время для нас играет очень важную роль. Солнце не выглянет, пока я не выполню задание. – Кто ты? – Неужели ты меня не помнишь? Силуэт приблизился к окну, и сквозь мутное стекло я с трудом разглядел: передо мной маячило измученное лицо… Это был Джон Форд, сын хозяина строительного магазина. Он очень изменился с нашей последней встречи, кожа его стала мертвенно-бледной, восковой, ненастоящей. Поблекшие волосы прилипли к шее. И только глаза горели ярким желтым светом во тьме. – Джон Форд, – ошеломленно сказал я. – Ты живой. – Наполовину, – ответил слабым голом Джон. – Это не важно. Ты должен мне помочь, Колин. Я очень хочу есть. Не питался вторые сутки. – Я разговаривал сегодня со Спенсером… – Да. Отец уже внес залог за меня, осталось только доставить тебя к Виктору. – Меня? – переспросил я. – К Виктору Борману? – Именно так. Солнце не выглянет, пока я не приведу тебя в «Удильщик». Так что не медли, собирайся прямо сейчас. Нам предстоит долгая поездка. Я попятился назад. – Никуда мы не поедем, я сегодня увидел достаточно. – Нет, Колин. Самое интересное тебе еще предстоит увидеть. Голова Джона внезапно начала сжиматься, зрачки расширились, нос исчез, а губы сползли вниз, будто расплавились на восковом лице. И единственное, что осталось от Джона, – это глаза, с новой силой вспыхнувшие во тьме, словно рождественские огни. – Смотри на меня, Колин, – сказал Джон. – Смотри на лампочки. Давай-ка начнем с самого начала. Я уставился на загадочные огни, хранящие внутри себя нечто прекрасное, притягивающее. На секунду, на одно мгновение мне даже показалось, будто я поймал на себе взгляд божественного существа. Будто огни были вовсе не огнями, но чем-то большим, глубоким, и внутри них, за мякотью света хранилось твердое ядро моего предназначения. Эти огни могли указать путь к моей истинной, настоящей жизни, не имеющей ничего общего с той подделкой, с тем плевком судьбы, которого я был удостоен сейчас. – Колин, я заблудился, – с улицы донесся дрожащий голос Джона. – Ты не знаешь, где папа? – Спенсер Форд? – выдавил через силу я, продолжая смотреть на огни. – Он должен быть сегодня в «Удильщике Неверона». – Ты проводишь меня туда, Колин? Мне очень страшно ходить одному в городе. – Да, конечно, – спохватился я. – Только я не знаю дороги. – Иди за мной и не отрывай взгляда от лампочек, – сказал Джон. – О родителях не волнуйся, о них позаботится Виктор Борман. И оставь все свои вещи в доме, они тебе больше не понадобятся. – Да, разумеется. – Поспеши, Колин. Время не любит стоять на месте. Я вышел на улицу в одной пижаме, голоногий, осторожно наступая на мокрый асфальт, чтобы случайно не поскользнуться. Ко мне подошел Джон Форд. Огни на его лице загорелись еще ярче, озарив улицу золотистым светом. Мне стало заметно теплее. Минуту спустя к нам подъехала старинная машина, похожая на огромного черного жука, пыхтя двумя выхлопными трубами, выглядывающими из-под порогов. Я знаю все автомобили, которые ездят по нашему городу, но подобного никогда не встречал. Знакомый голос прозвучал у меня в голове: – Колин, садись скорее в машину. – Тебе все объяснит Виктор Борман, – спокойно сказал Джон. – Не отрывай взгляд от лампочек. Я покорно смотрел на огни. – Садись в машину. Я послушно открыл дверцу, сел на заднее сиденье. – А теперь спи. Я закрыл глаза и тут же погрузился в сон. Огоньки продолжали гореть у меня в сознании, сиять во сне.Обитель монстров
Очнувшись, я увидел, что нахожусь в престранном месте, похожем на дорогой ресторан. Посетители неотрывно смотрели на меня, и взявшись за руки, медленно двигались по кругу. Играла классическая живая музыка, огромная комната была обставлена старинной антикварной мебелью, в воздухе витал горький запах табачного дыма. Я сидел на удобном стуле, положив ладони на колени, словно послушный ребенок, ожидающий начала занятий. Напротив меня сидело странное существо с длинным акульим носом. Заметив, что я пришел в себя, монстр похлопал в ладоши. У него были хищные, острые зубы. Он держал ими сигарету, перекидывая ее с одного уголка рта в другой, и задумчиво разглядывал меня своими раскосыми глазами. – Добро пожаловать, мой дорогой, – произнес монстр. – Мы тебя очень долго ждали. – Что? – робко спросил я. – Где я? – Ты находишься у нас в гостях, – ответил монстр. – В заведении «Апероль», хотя некоторые люди по ошибке называют его «Удильщиком». У монстра был низкий, уверенный голос. Несомненно, он был владельцем этого старинного ресторана. – Кто вы такой? Вы Виктор Борман? Монстр медленно кивнул. – И что вам от меня нужно? – Мне очень важно понять, что ты из себя представляешь, мой дорогой Колин. Заранее прошу прощения за дешевые спецэффекты Джона Форда, который по неопытности остановил время до самого утра. Теперь оно свободно для людей, поэтому наша встреча не затянется надолго. Я не нашел, что ответить, поэтому Виктор спустя несколько коротких секунд продолжил: – В этом заведении редко появляются живые люди. Ты очень ценный гость, и я лично гарантирую, что тебя никто здесь не тронет. Но нам также очень важно знать, не представляешь ли ты опасности для нашего заведения. Поэтому я задам несколько простых вопросов, и если мы решим, что ты не опасен для нас, то сразу же тебя отпустим. – Да, конечно, я вам отвечу на все вопросы, – быстро проговорил я. – Только от меня будет мало пользы, ведь я совсем ничего не знаю. Виктор слегка улыбнулся, обнажив острые зубы. – Тебе нужно всего лишь честно отвечать, – сказал он. – Знания здесь бессильны. – Х-хорошо, – проговорил я. Виктор Борман затушил сигарету о край стола, расслабленно откинулся на стуле. – Итак, самое важное, что я хотел бы прояснить, пока беседа не набрала обороты. Доверяешь ли ты этому миру, Колин? – Доверяю ли я миру? – робко переспросил я. – Что вы имеете в виду? – А имею в виду абсолютно все. Расскажи, что ты думаешь про этот мир. – Даже не знаю, что вам ответить. Папа говорит, что мир похож на океан. Большая рыба всегда ест маленькую. Что нет справедливости в этом океане, и всем на эту справедливость плевать. Виктор Борман задумчиво щелкнул острыми зубами, посмотрел мне в глаза. – И ты согласен со своим папой? – Ну… папа старше меня. И я ему полностью доверяю. – Но разве взрослые не могут ошибаться? – усмехнулся Виктор. – Зрелость страшится подвижности, а идеалы требуют стойкости. Как ты считаешь, может ли взрослый человек иметь полное представление об изменяющемся мире, опираясь на свои неизменные установки? – Наверное, – задумчиво ответил я, плохо понимая, о чем речь. – Я никогда не задумывался об установках и изменениях… У меня всегда были сложные отношения с абстрактными понятиями. Но мир мне нравится. Улыбка пропала с лица Виктора Бормана, голос его изменился, стал резким: – Мы ведь договорились отвечать друг другу честно, Колин. Я хотел было возразить, но язык прилип к небу. Виктор Борман достал очередную сигарету и, не отрывая от меня взгляда, закурил. – Я осведомлен о твоих увлечениях, мой дорогой Колин. Ты очень любишь обманывать и приукрашивать. Свою маму ты называешь автоматом, а отца… двигателем внутреннего сгорания. – Виктор не удержался и, выпустив изо рта огромное облако дыма, тут же рассмеялся в него. – Однако это далеко не самое интересное, что касается твоих творческих навыков. Как ты уже заметил, все посетители этого заведения не отрывают от тебя взгляда. Они не могут приступить к еде, не узнав, с кем проведут эту долгую ночь. И потому как ты отказываешься рассказывать им правду, я осмелюсь взять на себя эту задачу. Голос Виктор Бормана вновь изменился, приобрел странную текучесть, мягкость. Лицо его расплылось в улыбке. Он оглянулся по сторонам, как бы охватывая взглядом собравшихся посетителей, двигавшихся вокруг нас, и громко сказал, чтобы услышали все: – Наш дорогой Колин Вуд пишет книги. Прошу заметить, что это единственный живой писатель, который остался в Невероне! У нас сегодня великий день. Нас наконец-то зафиксирует человеческая история. И не какая-то семья Лорейн, а сам Колин Вуд. Если он, конечно, станет знаменитым. И мы его не съедим. Окружающие так громко засмеялись, что ножки старого антикварного стула затрещали подо мной. – Колин Вуд при этом бывает не совсем честен со своими читателями и очень любит устраивать с ними игры на внимательность. Например, сегодня днем он написал, я цитирую: «у меня очень хорошо развиты зеркальные нейроны, которые отвечают за эмпатию». Но спустя несколько часов он нагло врет прямо в лицо своему отцу. И даже не моргает. А вот моя любимая часть, опять же сегодня днем: «в этом учебном году мои одноклассники подожгли волосы рыжему парню». Но Колин Вуд забыл упомянуть, что он единственный обладатель рыжих волос в школе. Он ничего не рассказал об этом происшествии родителям, потому как те давно находятся за бортом его подростковой жизни. Бедного мальчика настолько затравили, что он боится даже писать о своих травмах. Он пытается казаться более человечным, более социализированным, привычным для своих читателей, чтобы им понравиться. – Это неправда! – осмелев, крикнул я и, оглянувшись по сторонам, добавил: – Вы ведь монстры, верно? – Верно, – кивнул Виктор. – Так что вам все-таки нужно от меня? И откуда вы знаете, что я пишу книги? Виктор рассмеялся. – Он удивлен тем, что мы что-то знаем. Но его совершенно не волнует то, что некоторые из нас способны останавливать время. Теперь вы понимаете, почему я обеспокоен нашим Колином? Он очень похож на человека. – О чем вы говорите? Я не понимаю. – Мы тоже ничего не понимаем, – сказал Виктор. – И поэтому боимся. В этом вся дилемма, дорогой Колин. Перед загадочными огоньками, которые ты сегодня видел у Джона Форда, бессильны исключительно монстры. Эти огоньки обладают особой притягательной силой для всех существ, лишенных места в мире людей. Ты, как бы это сказать… безбилетник. А мы – твои кондукторы. И так как билета у тебя нет, ты можешь быть опасен и для людей, и для нас. Мне вдруг захотелось рассмеяться. Все это походило на дурной сон. – Вы сумасшедший, – сказал я. – Не понимаю, к чему вы клоните? – Ты – монстр, Колин. Не до конца сформированный, еще не созревший. Но все же монстр. Не выдержав, я наконец засмеялся. Теперь у меня не было сомнений: я либо сплю, либо меня кто-то с утра накачал наркотическими веществами. Иного объяснения происходящему не было. – Этот мир тебе не подходит, – продолжил Виктор. – Ты не способен жить среди людей, элементарно не в состоянии принять их систему ценностей. В конце концов, я отвечу за тебя на свой же вопрос: ты не доверяешь этому миру. – Чушь, – воспротивился я. – Вы пытаетесь мне промыть мозги. Что-то подсыпали сегодня утром. Так делают террористы. Промывают мозги и вербуют в преступные группировки. Я вам не верю. Вы сумасшедший. Виктор пропустил мои слова мимо ушей и продолжил: – И так как мы уже определили, что ты представляешь опасность для окружающих, тебя отправят в дом слез. Это специальное место, которое определит твою дальнейшую трансформацию. Либо процесс превращения прекратится, либо тебе придется присоединиться к нам. Джон Форд – твой бывший одноклассник – уже находится на последней стадии превращения. Теперь он смотрит на мир совершенно иначе. Освещает его своим великолепием. Освещает огнями. У нас в гостях находится его отец, Спенсер Форд. Он так долго стучался к нам в дверь, чтобы взглянуть на своего сына. Давай позовем его? Спенсер Форд, не стесняйтесь, входите. Издалека послышались тихие шаги. Круг монстров разделился на две половины, давая пройти мистеру Форду. – Спенсер Форд – уникальный человек. Преждевременно покинув дом слез, он сохранил способность видеть монстров в истинном обличии, однако сам монстром так и не стал. Неудивительно, что ты, Колин, сразу почувствовал с ним родственную связь. Спенсер подошел к Джону и, немного помедлив, взял его за руку. – Мы можем идти домой, Джон, – сказал Спенсер. – Пойдем? Мальчик напоминал манекен. Казалось, стоит дотронуться до его лица, и на пальцах останутся следы воска. Он не двинулся с места, даже когда Спенсер взял его за руку, чтобы отвести к выходу. Джон определенно уже не был человеком. – Джон? Сынок,ты меня слышишь? – Джон Форд не ел вторые сутки, – сказал Виктор. – Поэтому у него слегка заторможенная реакция. Спенсер перевел растерянный взгляд на Виктора. – Это мой сын! – крикнул Спенсер. – Я забираю его! – Разумеется. Но прошу заметить, что вы также, господин Форд, до последней капли крови принадлежите вашему сыну. Спенсер продолжал смотреть на Виктора, тщетно пытаясь найти в его словах смысл. – Так или иначе, уговор есть уговор, – сказал Виктор. – Вы забираете Джона Форда, а Колин Вуд остается у нас. – Что? – я вопросительно посмотрел на Спенсера. – О каком уговоре идет речь? – Спенсер Форд проинформировал нас сегодня ночью, что возле площади Дифирамб живет необычный мальчик. Как уже было сказано, Спенсер сохранил способность видеть монстров. И он увидел его в тебе, мой дорогой Колин. Иными словами, Спенсер выдал тебя нам, тем самым в очередной раз подтвердив свою человечность. От услышанного в ушах зазвенело. Теперь понятно, как монстры меня нашли. В голове потихоньку начала складываться полная мозаика сегодняшних событий. – Прости, Колин, – пробубнил Спенсер. – Но мне нужно было забрать Джона из дома слез. Виктор осклабился. – Не держи зла на господина Форда, Колин. Спенсер – человек со всеми присущими ему слабостями. Разве можно его винить за это? Но управлять людьми мы тебя научим. Управлять временем. Материей. А то, что находится за пределами материи, мы осветим огнями. И тогда ты удивишься, насколько наш мир отличается от мира людей. Я хотел было возразить, но Виктор выпустил изо рта протяженное «т-с-с-с-с», после чего указал на маленькие часы, висевшие на стене. Я перевел взгляд на часовую стрелку, остановившуюся на цифре «пять». – Сейчас покажется солнце. Самое завораживающее – это зачатие нового дня в утробе Неверона. – Виктор махнул рукой в сторону огромного рояля, стоявшего посередине огромной залы, и там в ту же секунду материализовался пианист. – Винсент, будь так добр, исполни первые три этюда Ференца Листа. Начнем с прелюдии, за которой последует стремительный этюд в характере токкаты. И когда Джон Форд закончит свою трапезу, а Колин Вуд перестанет кричать, нам останется лишь исполнить светлый и лирический «Пейзаж», укутанный, как новорожденное дитя, в утренние лучи солнца. Теперь Виктор пристально смотрел на старика Спенсера. – Спенсер Форд, а вам пора покинуть наше заведение. Благодарим за визит. Все существа должны подчиняться законам той формы, которой принадлежит их сущность. И потому как мир людей находится в недоступной для монстров форме, мы не имеем права к людям прикасаться, и уж тем более их убивать. Но ведь вы, господин Форд, давно пребываете одновременно в двух формах, безбилетником передвигаетесь в двух мирах. И так как человеком в полной мере вас уже не назовешь… боюсь, мы вынуждены вас убить, господин Форд. Дом слез вас больше не примет. Заиграла веселая музыка. Глаза Джона Форда внезапно зажглись яркими угольками. Старик Спенсер судорожно схватился за руку, которую, судя по всему, сильно сжал Джон. – Вам не стоит беспокоиться по поводу посетителей, Спенсер, – сказал Виктор. – Они вас не тронут. Как я уже говорил, сегодня вы до последней капли крови принадлежите своему сыну. – Он все еще человек. – Спенсер поднес руку к лицу Джона. – Он не тронет меня. – Джон Форд не ел вторые сутки, – напомнил Виктор. – Я бы посоветовал вам закрыть глаза. Лицо Джона Форда исказилось, угли глаз вспыхнули красным пламенем. Восковая кожа расплавилась, опалив руку Спенсера. Кровь хлынула на пол. Я закричал и хотел уже бежать к выходу, как невидимая сила придавила меня к стулу, заставив наблюдать кровавый спектакль. Лицо Джона Форда пенилось, пузырилось, все глубже засасывая руку Спенсера. В воздухе витал солоноватый запах горячей крови. Я продолжал кричать, в тайне надеясь, что меня все-таки отпустят, пока в один момент не заметил, что мой крик постепенно начинает приобретать иное звучание. – Кричим более прерывисто, – Виктор дирижировал рукой возле моего лица. – Протяжными долгими legato. Переходим ко второму этюду! Меняем темп на andante, опустившись на сильные доли. Восхитительно! Музыка для моих ушей! Утренний свет проник в просторную залу, зажег кровавые пятна на полу. Музыка сменила темп, и я наконец перестал кричать. Виктор удовлетворенно выдохнул. Посетители медленно, один за другим, побрели к выходу. – Всем спасибо, господа. Представление окончено. Восхищайтесь человеческим миром так же, как люди восхищаются таинственностью нашего. И не забывайте пить слезы перед сном. Встретимся следующей ночью. Лицо Джона Форда приняло человеческие очертания. Он облизнул губы, согнав с них алую кровь мистера Спенсера. Затем повернулся к выходу и медленно поковылял к остальным посетителям. – Монстры не любят солнечный свет, – произнес Виктор. – Днем они перестают видеть огни. Это их парализует. – Вы убили Спенсера, – прошептал я, – и с самого начала не хотели отпускать меня. – Это была игра, мой дорогой Колин. Всего лишь игра. Разумеется, я с самого начала знал, что ты опасен. Но мне необходимо было на живом примере показать тебе, что бывает со смельчаками, сбежавшими из дома слез. И если ты не хочешь оказаться на месте господина Форда, будь послушным мальчиком. – Как я понимаю, вас не переубедить? Я не хочу никуда уезжать. Я хочу вернуться домой. – У монстров нет права выбора. В этом мы отличаемся от людей. Поэтому я не могу тебя отпустить, Колин. Мне очень жаль. Вставай. Я пересилил себя и с трудом встал на затекшие ноги. – Винсент перенесет тебя в дом слез. Предупреждаю, тебе будет неприятно. Буквально несколько секунд. Чуть-чуть больнее, чем было Спенсеру Форду. Слова Виктора нисколько меня не насторожили. После всего того, что я сегодня увидел, мне хотелось только одного: поскорее покинуть это странное заведение. Я даже был готов умереть, лишь бы поскорее все закончилось. Спустя минуту ко мне подошел высокий человек приятной внешности, совсем не похожий на монстра, со странным ошейником на шее. Он легонько тронул меня за плечо и четко проговорил: – Мы покидаем человеческий мир. Твой организм, возможно, не выдержит нагрузки и погибнет. – Хорошо. – Но по прибытии в дом слез ты быстро восстановишься, – добавил Виктор. – Мертвый в данный момент ты нам не нужен. Винсент проследит, чтобы твое восстановление прошло без последствий. Винсент поднял меня в воздух невидимой силой, взял на руки. Затем произошел воздушный хлопок, и окружающее пространство свернулось. В руках и ногах резко закололо, в глазах потемнело, тело вздулось пузырем, готовым разорваться. В тот момент я действительно хотел умереть, потому как понимал – смерть неизбежна. Но в этом своеобразном вакууме умирание бы слишком затянулась, и я быстрее бы сошел с ума от разрыва нейронных связей, чем от остановки сердца. В какой-то момент боль стала настолько невыносимой, что я просил Винсента убить себя. И скорее всего, он меня убил, потому что я наконец отключился.Дом слёз
Если вам кажется, что вас где-то обманули по ходу повествования, значит вы потихоньку начали втягиваться в игру Виктора Бормана. Винсент говорит, что все люди со временем сходят с ума. Сумасшествие очень заразно, поэтому не стоит расстраиваться, если у тебя, например, внезапно появился воображаемый друг. Монстры не превращаются обратно в людей. То, что сгорело – просто сгорело. И нечего тут романтизировать. – На самом деле смерти не существует, – говорит Винсент. – С чего вы взяли? – Я очень наблюдательный, – ответил Винсент. – Кажется, Виктор говорил, что ты умрешь. – Говорил. – И ты не выжил. – Почему я тогда разговариваю? – Потому что смерти не существует. Если вам кажется, что вас где-то обманули по ходу повествования, значит вы уже в игре. Думаю, мне стоит внести ясность по поводу своего цвета волос. Да, у меня действительно темно-рыжие волосы, оттенком напоминающие серную спичечную головку. И мне за это несколько раз прилетало, а однажды – стало очень жарко. Сумасшествие, как праздник, рано или поздно всегда зажигается. – Мы уже на месте? Я ничего не вижу. – Твое зрение еще не восстановилось, – ответил Винсент. – Не волнуйся, ты не умер. Но и живым тебя не назовешь. Через шесть часов ты проснешься в своей новой комнате, и я тебе все объясню. Сто двадцать седьмой этаж теперь полностью в твоем распоряжении. – Какой этаж в моем распоряжении? – удивленно переспросил я. – Дом слез – это что-то вроде гостиницы? Винсент промолчал. Трудно поверить в происходящее, если ты ничего не видишь. Возможно, мое воображение настолько разыгралось, что я даже придумал запах старого дерева, витающий вокруг меня. Но если все происходит на самом деле, я теперь знаю, что в этом загадочном доме слез обитают как минимум сто двадцать семь человек. Если, конечно, часть этажей не пустуют. Интересно, здесь все из Неверона? И на каком этапе превращения? У меня нет желания становиться чертовым манекеном. Если в этом месте не предусмотрен лифт, значит домой я вернусь с окрепшими и подкаченными ногами. Но в том, что я вернусь, можно не сомневаться. Спустя час, проведенный в полной темноте, я наконец-то уснул. Мне снилась мама. Как всегда, она кричала что-то неразборчивое (на этот раз со странным акцентом), пытаясь вывести меня из себя. И так до тех пор, пока наш диалог не превратился в коктейль из причудливых слов, которые дети любят выводить на заборах. Мама грозилась тем, что отправит меня в детский дом, а я стоял напротив нее и напрягал все пятьдесят семь мышц на своем лице, пытаясь улыбнуться. Если вы заметили у человека неестественную улыбку, знайте – фитиль внутри него уже зажегся. Вот-вот рванет. В детский дом меня грозились отправить по одной простой причине: я украл пять долларов из отцовского бумажника, чтобы купить себе чипсы, бутылку колы, шоколадный батончик и пачку Mallboro. Как я уже отмечал, у нас в семье были проблемы с деньгами. Мне запрещали есть фастфуд, потому что это дорого и вредно для организма. К слову сказать, курить мне никто не запрещал. Когда тайное в конце концов стало явным, отец заявился в мою комнату с кожаным длинным ремнем. – Хорошие сигареты, – сказал он. – Ты, как я понимаю, тонкий ценитель табачного дыма? Что-то вроде современного Уолтера Рейли? – Нет, пап. Я скорее похож на Илона Маска, который первый раз попробовал бахнуть дыма. Да, ему не особо зашло, но проблемы у него все равно появились. – Ну ничего себе, как ты завуалировал собственную тупость. Может, тебе податься в журналистику? Или, чего доброго, станешь писателем? – Нет, пап. Я же не сумасшедший. Отец смеялся. Незажженная сигарета «Mallboro» лениво свисала с уголка его рта. Мы недолго покурили, после чего он меня выпорол. – Пап, простишь меня? – За что? – Ну-у… Я ведь взял деньги из твоего бумажника. Отец испытующе взглянул на меня. – Ну а я тебя выпорол, – просто сказал он. – Так что проси прощения за тупость у своего седалища. Ведь в следующий раз, когда ты решишь забрать что-то чужое, никому не будет интересно твое «прости». Привыкай отвечать за все хорошее пятой точкой. Запомни, всем плевать, что ты будешь говорить. – Ладно. А маме? Ей я должен что-нибудь сказать? – Нет, – ответил отец. – Я уже с ней все обсудил. – И в детский дом не отправите? – Посмотрим на твое поведение. Наверное, слова отца содержали тайный смысл, потому что прошлой ночью Виктору Борману было плевать на то, что я говорил. Если рассмотреть всю хронологию моей приключенческой жизни, то никому никогда дела не было до моих слов. Меня просто кидало в самую гущу событий с неярким намеком на то, что я где-то допустил ошибку. Вот теперь моя пятая точка греет пол в доме слез, и никто толком не объясняет, какое преступление я совершил. Может, дом слез – это что-то типа детского дома, только для сумасшедших? Похоже, очень скоро я это узнаю. Винсент начал будить меня. – Просыпайся, Колин. Мне нужно показать тебе все достопримечательности сто двадцать седьмого этажа. Я открыл глаза. Предлагаю «На периферии моего зрения» плавал смутный силуэт Винсента. Он был похож на белое говорящее пятно, петляющее из стороны в сторону, как солнечный зайчик. Тяжело передвигая деревянными ногами, я двинулся вперед, не разбирая дороги. Пол был холодным и немного скользким. – Странный сон, – тихо сказал я. – Такой осознанный, как будто я и не спал. – Монстры здесь не спят, – ответил Винсент. – Форма нашего существования не позволяет находиться в человеческом мире продолжительное время. Сорок лет, проведенных рядом с людьми, для монстров приравнивается к четырем дням непрерывного сна. Ощущение идентичны. После чего они «просыпаются», возвращаясь в исходную точку. – Интересно. Если монстры здесь не спят… выходит, я все еще человек? А меня так убеждал в обратном ваш Виктор Борман, что я прошлой ночью чуть с ума не сошел. – Твое превращение всего лишь вопрос времени, – продолжил Винсент. – Виктор Борман увидел спичку и не задумываясь положил ее в коробок. Возвращаемся к вопросу о реалистичности твоих сновидений. Потому как монстры не спят, ты видишь вовсе не сны, а свою прошлую жизнь, пребывая в необычном трансе. Как только превращение подойдет к концу, ты перестанешь отличать реальность от сна… – Ладно-ладно, как-то заумно все это. Просто скажите мне, как отсюда выбраться? – Словами невозможно описать, – спокойно ответил Винсент. – Пройдет некоторое время, прежде чем ты освоишься в доме слез. Я прекрасно понимаю, незнакомое место похоже на неразношенные ботинки: давит и трет со всех сторон. Но выбора у тебя нет. Просто информирую, что я тебе здесь не приятель. Моя задача – следить за порядком и рассказывать об устройстве дома новоприбывшим. – Ага, понял. Вас бессмысленно допытывать. – Абсолютно верное заключение, – согласился Винсент. – Рекомендую оставить время разочарований в прошлом и проследовать за мной. – Ну разумеется, – сказал я. – Как скажите, господин Винсент. Зрение практически вернулось ко мне. Мы стояли в длинном прямоугольном помещении, растянувшемся, как мне показалось, на целую милю. На ровных, покрытых белым глянцем стенах висели странные картины. Походя мимо них, на секунду я улавливал собственное отражение. Например, вместо лица Наполеона видел свое собственное, – издевательски довольное и преувеличенно-приветливое. Между картинами, как солдаты во фронт, тянулись двери, довольно низкие, в них бы не смог свободно войти человек ростом выше ста восьмидесяти сантиметров. Над дверьми висели миниатюрные лампочки, отталкивающие приятным голубым светом темноту. И больше ничего. Ни номеров, ни других опознавательных знаков. Только тихий, практически бесшумный плач доносился сквозь стены. Будто тысячи мертвых душ, пытающихся вернуться в мир живых, были замурованы под толстым слоем старого дерева. Я чувствовал себя особо уязвимым в этом месте. Как человек без кожи. Как человек без зрения, который идет вслепую до первого оврага. Несмотря на белый глянец, бросающийся в глаза, здесь было очень мрачно, темно и сыро. – Холодно, – пожаловался я. – Можно мне потеплее одежду? – Она тебе не понадобится. – ответил Винсент. – Когда ты начнешь умирать, тебе будет не до температурных условий. Эти стены поглотили крики сотни людей. А пол, на котором ты стоишь, впитал слёзы самых маленьких, даже еще не осознавших свою участь, одиноких детей. И никто из них не жаловался на холод. Винсент взял меня за шею и грубо подтащил к стене. – Прислушайся хорошенько, – приказал он. – И ответь, до сих пор ли тебе холодно? Винсент прижал мое лицо к стене. И тогда я ощутил, как внутри старого и изношенного дерева, покрытого тонким слоем глянца, кипит горячая кровь, обжигая мое лицо. – Отвечай, – сказал Винсент. – Как тебе? Я попытался выбраться из хватки Винсента, но тот сжал руку на шее еще сильнее. – Отвечай мне, – повторил Винсент. – Тебе все еще холодно? – Нет, – сдавшись, проговорил я. – Не холодно! – Ну хорошо, – удовлетворенно кивнул Винсент. – Тогда представим, что этого диалога не было. Знай, что в доме лучше не лить слёзы понапрасну. Пройдем дальше. Теперь Винсент точно дал понять, что он мне не союзник. Собравшись с силами, я задал главный вопрос: – Где я буду жить? – Ты можешь выбрать любую комнату для своего проживания, – сказал Винсент. – До тебя на сто двадцать седьмом этаже жил Джон Форд. Так как он завершил свое превращение вчера в ресторане, я еще не успел забрать его вещи. – Джон Форд жил здесь? Можно тогда… другой этаж? Мне не по себе после той ночи. – Нет. Нельзя. – Ну что ж, хорошо. Господин Винсент, проинформируйте меня тогда, зачем здесь так много комнат, если я буду жить один? – Комнаты отличаются по функциональности. Думаю, ты уже догадался, что этот дом живой. Он состоит из маны людей. Каждая его комната – это отдельный музей воспоминаний. Поэтому не вздумай здесь ничего ломать, закончится очень плохо. Для тебя. – Я, конечно, ничего ломать не буду. Чужое имущество там, и все такое. Только подскажите, где здесь выход на первый этаж? Винсент удивленно взглянул на меня. – На первом этаже нет ничего интересного. Зачем тебе туда? – Мне просто любопытно, я живу на самом верхнем этаже? Здесь сто двадцать семь несчастных, приговоренных к обитанию внутри этого… живого существа? И все из моего города? Если это правда, то очень интересно, кто же находится на первом этаже. – Там живут люди в возрасте, – немного помедлив, сказал Винсент. – Вот как… А на самых последних, как я понимаю, дети? – Молодые люди, – поправил Винсенст. Если этот монстр в человеческой обертке не хочет мне говорить, как отсюда выбраться, я разузнаю все у других. Нужно вытрясти из него побольше информации. – Мне можно ходить по другим этажам? – осведомился я. – Такая возможность есть у людей, прошедших первые метаморфозы. – И когда наступают эти ваши метаморфозы? – Дому необходимы сильные эмоции, сопровождаемые слезами. Он питается ими. Как только он получит необходимую энергию, носитель слез впадет в транс, заснет. А как проснется, получит новые… способности. И так будет продолжаться до тех пор, пока носитель окончательно не перевоплотится. – Чем питается дом? Слезами? – удивленно переспросил я. – Ты все правильно услышал. Слезами. – Почему именно ими? – Так решил архитектор, создавший это место. Если подвернется случай и ты с ним встретишься, Колин, то можешь спросить, почему он выбрал именно слезы. – Не понимаю, господин Винсент. Это вы так пошутили? Винсент ничего не ответил. Он резко остановился, повернул ручку одной из дверей и жестом пригласил меня внутрь. В комнате были широкая двуспальная кровать, два высоких стула, огромный длинный стол, подогнанный к углу комнаты, покрывало из натурального кроличьего меха, потолок и стены, выкрашенные белой глянцевой краской. Четыре старинные картины, по одной на каждую стену. «Дорога с кипарисами и звездой» Ван Гога. «Закат» Фердинанда дю Пюигадо. «Театр абсурда» Михаила Хохлачева. «Над городом» Марка Шагала. И в этих картинах было нечто живое и пугающее. В разноцветной краске шумела теплая кровь. – Все комнаты похожи, – сказал Винсент. – Поэтому нет смысла останавливаться на каждой. – Ну хорошо. Тогда я остаюсь здесь. Только все не могу понять, зачем мне давать в распоряжение целый этаж? Это же непрактично. – Скоро ты все поймешь, Колин Вуд. Чтобы осознать свое место среди монстров, нужно провести некоторое время в доме. – Просто отлично. Как видите, вещей у меня нет. И так как остальное я пойму сам, вы уже можете оставить меня одного? Винсент кивнул и в следующую секунду испарился, оставив после себя противный запах горелой кожи. Как назло, здесь не было окна, чтобы проветрить комнату. Конечно, монстры ведь терпеть не могут солнечный свет. Эти поганцы все предусмотрели, я теперь даже не узнаю, какое время суток. Побродив по комнате несколько минут и не найдя никакого дела, я вышел наружу. Нужно как-то пометить свое новое обиталище, чтобы не заблудиться в коридоре. Под рукой не оказалось ничего острого, поэтому как следует разбежавшись, я со всего размаху зарядил ногой по двери, надеясь ее несколько деформировать для видимости. Та распахнулась, ударилась о стену и вернулась обратно, влепив мне деревянную пощечину. Я отлетел назад, уронил картину. «Черт побери! Какое же проклятье этот дом, – выругался я про себя. – Неужели мне придется каждый раз спать в новой комнате?» – Эй, хватит шуметь! —раздался незнакомый голос в голове. – Разве Винсент не просил тебя ничего не ломать? Дом сейчас разозлится! – Кто здесь? Ответа не последовало. Я с подозрением взглянул на упавшую картину. Она называлась «Автопортрет». Ван Гог смотрел на меня с легким презрением, как бы намекая, чтобы я повесил его на место. Но не успел я моргнуть, как «автопортрет» преобразился в мое собственное отражение. Лицо художника стало моим. И тут мне захотелось закрыть глаза, подремать, забыться и уплыть в далекое-далекое… Я сплю. Кудрявые облака заплетаются в снежные косы. Распускаются лиловые ирисы, синие волны вздымаются вверх. Ван Гог приветливо улыбается мне. Я сплю. Звездная ночь заплетается в мягкую рыжую пряжу. Рыжая пряжа вытягивается в закатную нить. Сейчас тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Вместе Винсентом Ван Гогом мы лежим в клинике для душевнобольных. Прекрасный город Сен-Реми-де-Прованс укрывает нас от монстров. Назовите нас сумасшедшими, и мы весело кивнем вам в ответ. Ведь мы – не само сумасшествие. Но те, кто пытается его укротить. Превратить сон в реальность. Хотите знать, кто действительно сумасшедший? Тот, кто создает Ван Гогов и Колинов Вудов. Мы перемещаемся в пространстве. Идем по протоптанной старой тропинке. Ветер гладит широкой ладонью золотистую гриву полей. Нам нужно успеть запечатлеть перезревшее солнце, которое упало на землю и разбрызгало повсюду свою мякоть. Винсент называет это явление простым словом «закат». Он говорит, что ночь уже близка, и мне пора возвращаться в дом слез. Я неохотно просыпаюсь. Вы ничего не поняли и, возможно, даже ужаснулись. Не сошел ли Колин Вуд с ума? Спешу вас обрадовать, подобных наркотических снов в моем рассказе больше не будет. С тех пор я боялся причинять вред дому, так как понимал, что он может меня свести с ума – легким щелчком. Он действительно был живым, вот что меня пугало больше всего. Я очнулся и обнаружил, что стою, уткнувшись носом в картину Ван Гога «Пшеничное поле». Как странно. Либо здесь картины и двери меняются местами, либо дом играет с моим воображением. На удивление мне было совсем не страшно, происходящее воспринималось как сновидение, в котором невозможно причинить себе вред. Поэтому я спокойно развернулся, открыл первую дверь и вошел в комнату. На письменном столе меня ждала зеленая тетрадка в клетку. Что-то подобное всем школьникам выдают на первых занятиях по письму. Я подошел к столу, взял в руки тетрадь. Маленькие буковки запрыгали на языке.Дневник Джона Форда. Запись первая. Уже четыре дня я чувствую необычное головокружение. Никогда подобного не испытывал. Я вижу во снах отца. Он говорит, что разочарован во мне. Запись вторая. Головокружение не отступает, все стало гораздо хуже. Теперь я вижу не только отца, но и мать, постепенно собирая пазл своего забытого детства. Дом слез – это музей воспоминаний. Бесконечное количество дверей и коридор, которому нет конца. Запись третья. Я набрал достаточно информации о монстрах Виктора Бормана за два месяца пребывания в этом проклятом месте. Оказывается, нас разводят в мире людей, как маленькую тлю, чтобы потом выдавить все соки. В доме слез мы перестаем быть людьми, превращаемся в газированные напитки, шипящие и брызгающие слезами во все стороны, стоит нас только открыть. Стоит нас только встряхнуть. Запись четвертая. Прошло полгода, за это время я вспомнил все. Если мне удастся каким-нибудь фантастичным способом выбраться отсюда, первым делом я найду и убью отца. Запись пятая. Каждый раз, когда я обращаюсь к воспоминаниям, внутри меня все рвется. Тело сковывает паралич, из глаз струятся слезы. Мне невыносимо больно от осознания того, что в мире людей я был никому не нужен. Это сводит с ума. Запись шестая. Я долго гнал от себя эту мысль, но больше не могу. Мне кажется, я превращаюсь в монстра. Каждый раз, когда я теряю слезы, внутри меня происходят превращения. Сегодня я взглянул на картину под названием «Сын человеческий» и увидел в ней собственное отражение. Моя кожа стала мертвенно-бледной, гладкой, как глянцевые стены в этом доме. Запись седьмая. Прошел год. Я слышал, что на сто двадцать шестой этаж прибыл новичок по имени Дэнни. Дом его выпил за неделю. Дэнни больше нет, теперь он один из них. Запись восьмая. Не могу думать. Трудно писать. Запись девятая. Один. В пустоте. Запись десятая. Джон хочет есть. Запись последняя. Есть.
Бедный Джон. Прошло больше года, прежде чем он сошел с ума, хотя некоторым было достаточно и недели. «Нас разводят, как тлю». Что это могло бы значить? Дом слёз – это фабрика по производству монстров? Странное ощущение после дневника… «Почему мне не страшно? – смутился я. – Я не хочу бежать и искать выход. Здесь нет выхода». Я поднес дневник Джона к глазам. Обыкновенная бумага, ничего необычного. Кроме нескольких свежих разводов – вода? Или, возможно, слезы. Я дотронулся до одного пятна. У меня вновь закружилась голова. Стол с тетрадями рассыпался, превратился в пыль, комната поплыла перед глазами. Я зажмурился, сжал кулаки. Мое тело снова падает в темноту, его уносит время и пространство обратно в человеческий мир. Через несколько секунд ноги коснулись твердой земли. Я открыл глаза и обнаружил себя… В учительской?.. Рядом Джон, его родители и завуч Шерли Гарлон. Они бурно что-то обсуждают. Ш-ш-шерли – так мы с одноклассниками протягивали ее имя, пытаясь придать ему форму огромного танкера, терпящего крушение в «тихом» океане нашей учебной деятельности. Если выразиться совсем просто, приход Шерли Гарлон в наш класс знаменовал конец света. Каждое ее появление я удачно пропускал, ссылаясь на то, что моя мама забыла выключить утюг и мне нужно как можно скорее вернуться домой. Да, Виктор Борман подловил меня, когда сказал, что я люблю обманывать. Но вам, мои читатели, я никогда не лгал. Разве что упускал незначительные детали. Например, детали своей внешности. Но какая разница, какие волосы – рыжие или темные – будет трепать ветер, когда я сбегу из дома слез? Вы бы поменяли мнение обо мне, будь я чернокожим? Надеюсь, что нет. Джону всегда плохо давалась учеба, поэтому он был частым гостем Шерли Гарлон. Сейчас этот девятилетний мальчик стоял в центре учительской, испуганно оглядываясь по сторонам, временами он пытался спрятаться за спиной Спенсера Форда. Мое же присутствие для всех осталось незамеченным. Я был чем-то вроде приведения. – Ваш сын не усваивает школьную программу, – сказала Шерли. – Он отказывается даже взять ручку с парты и решить простое уравнение. – Это все из-за незнакомых ребят, – ответила миссис Форд. – Вы же знаете, Джон плохо переносит изменения в коллективе. Пройдет месяц, может быть два, и тогда он адаптируется. – Он отстанет от программы. Перетасовка в коллективе происходит каждый год, и что же теперь? Джон всегда будет белой вороной? Это только усугубит ситуацию. Я думаю, вам стоит обратиться к психотерапевту. – Джон нормальный, – сказала миссис Форд. – Ему не нужен психотерапевт. Спенсер Форд взял за руку жену и произнес ей на ухо: – Я поговорю с Джоном с глазу на глаз. Не понимаю, зачем его пригласили в учительскую вместе с нами. Миссис Вуд согласно кивнула. – Спасибо вам за рекомендации, – обратилась она к Шерли Гарлон. – Мы поговорим с Джоном и постараемся решить проблему без помощи психотерапевта. – Ему нужна социальная адаптация. Запишите его в кружок по интересам. Ребенок должен учиться, а не считать ворон. Спенсер Форд взял Джона за воротник и повел к выходу. За ними пошла миссис Форд, я – следом. – Мне нужно заехать на работу, – сказала миссис Форд по пути. – Дома остался куриный суп. Как вернусь, приготовлю гуляш. – Разумеется, дорогая. Мы будем тебя ждать. Джон и Спенсер сели в машину. – Что случилось? – строгим голосом спросил Спенсер. – Как долго ты будешь позорить нас с матерью? – Ничего не случилось, – тихо ответил Джон. – Просто… мне страшно, когда вокруг кричат люди. – На тебя кто-то кричит? – Да. – Ну и кто? Говори прямо. Почему из тебя вечно нужно все вытягивать? – Все кричат. Лицо Спенсера было мрачным. – Ты в курсе, что у нас есть другие проблемы, Джон? Ну конечно, ни черта ты не в курсе. Только попробуй загреметь в дом слез. Я тебя оттуда забирать не буду. – В дом слез? – Да, в дом слез. Ты знаешь, что это за место? – Нет, не знаю. – Что ж, я тебя просвещу. Если учителя решат, что ты необычный мальчик, Джон, тебя увезут в такое место, где не будет ни твоих любимых книг, ни фильмов про человека-паука, ни твоей коллекции lego. Даже нас, мамы с папой, там не будет. Я знаю, о чем говорю. Потому что я был в этом доме, Джон. Самое худшее время в моей жизни. Если ты не хочешь попасть туда, будь послушным мальчиком и выполняй все требования учителей. Играй с ребятами. Не стой манекеном в углу. Чаще разговаривай, делись своими открытиями. Джон молчал, прижавшись щекой к боковому стеклу автомобиля. – Ты меня слышишь?! – сорвался Спенсер. – Джон! – Да, папа. – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Повернись! Джон робко взглянул на отца. – О чем я только что говорил? Повтори. Джон молчал, перебирая в руках маленькую связку ключей. Именно в этот момент я ощутил, как он сильно хочет вернуться домой. Я это четко осознавал, как будто сидел на месте Джона. Чувствовал все то же самое, что и он. – Вот почему на тебя все кричат. Ты иначе не понимаешь, – сделал вывод Спенсер. – Дома я тебе устрою порядочную порку. Тогда заговоришь. – Папа… ты рассказывал мне про дом слез, – неохотно произнес Джон. – Что я там окажусь, если не буду слушать учителей. Спенсер глубоко вздохнул. – А я уж грешным делом подумал, что ты совсем дурачком стал. Ну хоть человеческая речь до тебя доходит. Ты не попадешь в дом слез. Эти монстры ни черта не получат. Утрутся. Маме ничего не говори. Ты понял? – Да. Джон немного помедлил, глядя в недовольное лицо отца. Затем опустил глаза на педаль газа, сжал в ладонях ключи от дома и спросил дрожащим голосом: – Папа… мы уже может поехать?
Меня резко подбросило в воздух, как на карусели «орбита», где у людей прихватывает сердце, и они просят остановить аттракцион, хотя их никто не слышит. Несмотря на абсурдность происходящего, я был абсолютно спокоен, так как знал, что это всего лишь сон. Чужой сон. Аттракцион, который способен разве что напугать, но никак не убить. Невидимая сила собирала пазлы воспоминаний Джона, чтобы показать мне полную картину событий. Удивительно. Сначала передо мной материализовался книжный шкаф, а спустя секунду – разбросанные по полу книги. По маленьким кусочкам собрались Спенсер, Джон и миссис Форд. – Иди в свою комнату, Джон! – крикнула миссис Форд. – Сейчас же! – Нет, – злобно прохрипел Спенсер. – Никуда он не пойдет. Ему через три месяца стукнет десять лет. Я в этом возрасте работал на стройке по десять часов! Каждый день! А не сидел и не пялился в монитор. Он уже не маленький мальчик и должен отвечать за свои слова! Две недели назад клялся мне, что возьмется за учебу! – Джон, прошу тебя, уходи, – попросила миссис Форд. – Нам нужно поговорить с твоим папой с глазу на глаз. Похоже, я угодил в самый эпицентр семейной ссоры. Джон стоял возле книжного шкафа, дрожащей рукой вытирая слезы с красных щек. – Эй, не вздумай мне тут рыдать! – рявкнул Спенсер, подскочив к Джону и нависнув над ним. – Чтобы ни одна слезинка не упала на пол! – Спенсер, не надо так, он ведь… – Молчи, когда я говорю со своим сыном! Он никуда не пойдет! Мисс Форд притихла, завороженно глядя мужу в глаза. Спенсер отошел от сына, поднял с пола книги, после чего продолжил гневную тираду: – Он ни черта не хочет учить. А ты всегда была с ним слишком мягка. Посмотри теперь, во что это вылилось! Наш сын стал инфантильным куском пластилина. Но ничего-ничего, я займусь его образованием. Он у меня побежит в среднюю школу. Я эти книги ему в голову затолкаю. – Не надо, – голос миссис Форд упал до шепота. – Прошу тебя… Спенсер, не становись монстром. Напряжение росло. Глаза Спенсера налились кровью, он злобно глянул на жену. – Я не монстр. Не смей меня так называть, – с пугающим спокойствием проговорил он. – Монстров ты не видела, дорогая. Поэтому следи за своими словами. – Ты не можешь указывать… – Я тебе и не указываю. Я настоятельно советую меня не злить. Потому что когда я злой – а тебе это очень хорошо известно, лучше всех в этом доме, – я способен на многое. На очень-очень многое. Спенсер положил книги на письменный стол, затем схватил Джона за шею и поволок за собой. – Мужчина не должен плакать. Слезы превращают его в чудовище, на которое противно смотреть. У меня сердце сжалось. Это не тот старик Спенсер, которого я знаю. Хотя тут вернее было бы написать, что Спенсера – истинного и неподдельного – я никогда на самом деле не знал. Всего лишь додумывал его образ в своей голове. – Я забираю Джона и уезжаю к маме, – осмелев, произнесла миссис Форд. – Когда ты придешь в себя… тогда и поговорим. Спенсер встал на пути Форд, перегородив ей выход. Он продолжал держать рукой шею Джона. – Последнее слово в доме всегда принадлежит мужчине, – сказал Спенсер. – Женщина должна поддерживать мужа, но никак не перечить ему. Иначе зачем она нужна? Я больше не собираюсь выслушивать нытье. Ты можешь уезжать к своей маме, но Джон останется здесь. Спенсер – это домашний тиран, привыкший всех держать в ежовых рукавицах. Я о таких читал. Стремление подавлять, подчинять и унижать прячется в подсознании и управляет поступками человека. Спенсер, конечно, не признается себе в такой некрасивой склонности, и чтобы объяснить свои поступки, рационализирует их. Он начинает рассуждать о патриархальных традициях, оправдывать тиранию желанием защитить семью. На самом деле не только Джону, но и его отцу не мешало бы сходить к психотерапевту. Я встал за Спенсером, чтобы как следует рассмотреть обстановку дома. Никогда не был в гостях у семьи Форд. Книжный шкаф и письменный стол из древесно-стружечной плиты с потрескавшейся шпоновой облицовкой, дешевый выцветший линолеум, гнетущая темно-коричневая краска на стенах. Старый календарь и сломанные часы, минутные стрелки которых застыли в одном положении. Дом слез, наверное, казался Джону не таким уж и жутким местом, если учесть, где он вырос. Повисло молчание. Похоже, семейная ссора наконец-то закончилась. Удовлетворенный своим собственным заключением, я развернулся глянуть, не уехала ли миссис Форд, как и обещала. Но от увиденного у меня перехватило дыхание. Джон и миссис Форд замерли, а Спенсер выжидательно смотрел в одну точку налитыми кровью глазами. Смотрел и не моргал, как хищник, готовый сорваться с места. Он смотрел на меня. – У меня еще в машине было предчувствие, что кто-то наблюдает за моей семьей с другой стороны, – нервно произнес Спенсер. – Говори, кто ты такой? Я молчал. – Ты приспешник Виктора Бормана? – спросил Спенсер. – Я вижу твою тень. Отвечай мне. Похоже, Спенсер меня еще не знает. Либо, как он выразился, видит лишь тень. Мы находимся в прошлом, когда мне и Джону было по девять лет. «Дом слез – это музей воспоминаний», кажется так писал Джон в своем дневнике. – Я вам не враг, – как можно мягче сказал я. – Извините за неудобство… – Лжешь. Тебя отправил ко мне Виктор Борман. Говори как есть. – Нет, я в воспоминаниях… – Да-а-а, – злобно протянул Спенсер. – Никто больше не мог найти мои слезы, кроме Виктора. Я попытался двинуться с места, но у меня ничего не вышло. Ноги прилипли к полу. – Отвечай, откуда у тебя мои слезы? Быстро! – крикнул Спенсер. – Отвечай прямо сейчас или, клянусь, я выжгу тебя изнутри. – У мня нет вших слез, – быстро проговорил я, от испуга проглотив несколько гласных. – Я попал сюда случайно! Вы меня еще не знаете, но в будущем мы с вами встретимся. – Ты лжешь, поганец. Меня можно было вычислить только по моим слезам. Если только… Спенсер замолк, ужас осознания мелькнул в его глазах. – Виктор сказал, что мой сын прольет за меня те слезы, которые я задолжал дому после своего побега. Спенсер резко сжал кулак. Мне стало очень больно, в груди будто факел зажегся. – Как ты сюда попал? – В доме слез… в комнате, – задыхаясь, сдавленно просипел я. – В комнате Джона… Спенсер ослабил хватку. – Так-то лучше. Значит, ты не приспешник Виктора Бормана, но тебе он все-таки знаком? – Да, – выдохнул я. – Он отправил меня в дом слез. – Вместе с Джоном? – Одного. – Когда? В каком году? – В две тысячи восемнадцатом. – Черт! Зараза… Джона все-таки забрали у меня. Чтоб этот Виктор подавился нашими слезами! – выругался Спенсер. – А я еще и дурак, время остановил… Теперь нас точно вычислят. Спенсер с ненавистью взглянул на меня, вновь сжав ладонь в кулак. – Я не знаю кто ты, но из-за твоей любознательности у моей семьи теперь очень большие проблемы. – Простите, – хрипло произнес я. – Не хотел… это случайность… – Что ж, придется тебе случайно исчезнуть из дома слез. Мне не нужны лишние тени в сознании Джона. Спенсер занес руку над моей «тенью», и я был уже готов отправиться на тот свет, как внезапно мое тело провалилось сквозь пол. Несколько секунд я летал в полной темноте в каком-то оцепенении, мышцы мне не подчинялись. Наконец мое тело шлепнулось плашмя на письменный стол. Первое, что я увидел, поднявшись на ноги, – каменное лицо Винсента. – Я несколько удивлен, что ты обнаружил комнату Джона Форда, – холодно произнес он. – Видимо, дом подсказал правильную дверь? – Я не знаю, все произошло так быстро… Старик Спенсер, – ошеломленно сказал я, – он чуть не убил меня. – Опасно пить чужие слезы. – Я ничего не пил. Винсент взял в руки дневник Джона и принялся внимательно его рассматривать. – Разводы от слез исчезли. Выходит, ты все-таки их выпил. Возможно, неосознанно. – Я просто думал, что нахожусь во сне, – сказал я. – Мне не было страшно. Только любопытно. – О состоянии сна я предупреждал несколько часов назад, – напомнил Винсент. – Так или иначе поздравляю с первыми завершенными метаморфозами. Весьма быстро. – Метаморфозами? – ужаснулся я и начал осматривать свое тело. – Я скоро стану похож на монстра? Совсем как Виктор? – Нет. Не всегда метаморфозы сопровождаются внешними изменениями. Прежде всего они затрагивают сознание. – Сознание… Ах да, я видел записи в дневнике Джона. Он медленно сходил с ума. Это было ужасно. – Судьба Джона определена задолго до его появления в доме слез, – сказал Винсент. – Ты многого не знаешь о семье Форд. Безумие рождает большее безумие. – То есть? – Спенсер морил Джона голодом до тех пор, пока тот не выполнит все домашние задания, – принялся охотно объяснить Винсент. – Три года назад у него умерла жена. Она пыталась вызвать полицию после учиненного Спенсером погрома. Он избавился от ее тела и стер своему сыну память. Ваша полиция была бессильна, ничего не могла поделать без весомых доказательств и улик. – Боже… Поверить не могу, что старик Спенсер это сделал, – тяжело проговорил я, у меня все еще горело горло. – И вот откуда у Джона этот голод… – Метафоры бывают ироничными, а внешность обманчивой. Если бы Спенсер не сбежал из дома слез… – Джон бы не стал монстром? Винсент задумался. – Не могу сказать. Судьбы людей известны только Виктору Борману. Дом привел тебя в комнату Джона неслучайно. Мы бы никогда не выследили Спенсера, если бы он не остановил время. Ирония в том, что он пытался всячески уберечь своего сына от дома слез. Но сам же его туда и отправил. – Хотите сказать, что Спенсер сам себе подписал смертный приговор? – уточнил я. – Когда мы говорим, что у монстров нет выбора, мы подразумеваем, во-первых, их собственную предсказуемость, а во-вторых, предсказуемость мира, в котором они обитают. Виктор Борман точно знал, что Спенсер погибнет от рук сына. Мы даже не придали особого значения его побегу и тому, что он спрятал свои слезы. – И когда прекратятся эти дурацкие сны с чужими воспоминаниями? – Как только дом привыкнет к твоему присутствию. Еще несколько дней ты, вероятно, будешь видеть события из жизни Спенсера и Джона. Это пройдет. В воздухе все еще витает их мана. – Что-что витает? – Мана. Пока что не бери в голову. На тебя много навалилось за сегодня. Я на секунду задумался. – А если бы Спенсер действовал более осторожно? Если бы он… не знаю, изменился, стал… более человечным? – Суть в том, что ты ничего не знаешь, Колин. Именно поэтому у тебя, как у человека, есть иллюзия выбора. А Виктор Борман знает все. И у него иллюзий выбора нет. Надеюсь, я смог донести мысль. – Ну хорошо. Если вы такие всемогущие, скажите тогда, что будет со мной? Когда я проявлю свою чудовищную сущность? Да вы просто взгляните на меня. Какой из меня монстр? – В дом слез попадают не только маньяки и убийцы. Я бы даже сказал, что маньяки и убийцы здесь редкие гости. Тут живут люди, которые не могут найти себя в человеческом мире. Об этом вчера говорил Виктор Борман. – Но ведь подобных людей миллионы. – А мы очень голодные, Колин. И не ограничены временем. Что же касается твоего вопроса, когда ты проявишь свою чудовищную сущность… Винсент помолчал несколько секунд, после чего с легким энтузиазмом в голосе выдал: – Я уверен, твоим читателям понравится развязка истории.
Хамелеон в хамелеоне
На днях Винсент приложили мне отвлечься от скуки и сыграть в кости. Стоя в дверях его комнаты, я внимательно наблюдал за тем, как он вытягивает из шкафчика маленькую куклу с золотистыми волосами. Заметив меня, Винсент быстро положил куклу обратно в шкафчик, исчез в пространстве и тут же оказался напротив меня. – Хорошо, что ты уже пришел, Колин Вуд, – сходу сказал он. – Пойдем, сегодня мне нужно показать тебе игральную комнату. – Пойдемте, господин Винсент. Интересно, как развлекаются монстры? Надеюсь, они никого не убивают, не грабят, не издеваются. Словом, не делают тоже самое, что обычно вытворяют люди, когда им становится скучно. – И на какой этаж сегодня? – На пятидесятый, – ответил Винсент. – В самое сердце дома. – А как выразвлекаетесь? Обычно у монстров такое каменное выражение лица. Вы что, никогда не смеялись? У людей есть выражение «проглатывать смешинку». Вы не проглатывали смешинку? Винсент серьезно взглянул на меня. – Нет. – Тогда вы, наверное, никогда и не были живым. Винсент взял меня за рукав, и мы переместились на пятидесятый этаж, обставленный старинной мебелью. В правом углу стоял футляр с гитарой, посередине располагался огромный рояль, на котором лежали светящиеся игральные кости. На потолке мерцал тусклый свет, медленно тающий в воздухе, слабо освещающий темные лица обитателей дома. Здесь они еще больше напоминали призрачные тени, влекущие свое жалкое существование, не в силах оторвать свое худое отражение от холодного пола и скользких стен. Мне стало по-настоящему жутко, когда я сделал шаг вперед и провалился в вязкое и липкое нечто, расплывающееся под моими ногами. – Что это? – спросил я у Винсента. – Оно не отпускает мою ногу! – Это пол, – спокойно ответил Винсент. – Он странный и жуткий…помогите мне выбраться. – Он обыкновенный. А странный здесь только ты. – Я? – повернувшись лицом к Винсенту, растерянно переспросил я. – Почему? – Дом не хочет тебя пускать в игральный зал. Но мы можем это исправить. Прямо сейчас. – Нет! – крикнул я. – Не надо ничего исправлять! Несколько теней промелькнули возле Винсента, взъерошив его длинные темные волосы. Игральные кости подлетели в воздух, комната сжалась, стены треснули, земля резко ушла из-под ног. Воздух сгустился, и меня охватила дрожь. – Смотри! – сказал Винсент, опустившись на колени. – Игра уже начинается. Что-то необъяснимое заставило меня опуститься на пол рядом к Винсенту. Окружение рассыпалось на цвета. Тени застыли в пространстве. – Я буду играть. Ты будешь свидетелем, – Винсент взял меня за руку. – Перемещаемся. Когда мы очутились возле огромного рояля, кости упали прямо в руку Винсента. Таинственные огоньки заиграли на его пальцах, кожа приобрела прозрачный цвет, стала бумажной, выцветшей. Я тронул Винсента за край рубашки. – А что это за игра? – Покер на костях, – ответил Винсент. – Единственное, что нам доступно в доме – это собственная судьба и остатки слёз. Каждый сам выбирает, что поставить на кон. – И что вы собираетесь ставить? – поинтересовался я. – Мне известна собственная судьба с детальной точностью. – А остальным? – Остальные боятся судьбы. И поэтому будут ставить слёзы. Винсент подался вперёд, присел на кожаный стул. – Кто будет играть со мной? – спросил он. – Ставка пять капель слёз. Тень пронеслась возле рояля, упала на стул и тут же материализовалась, превратившись в крупного монстра. Я отступил на несколько шагов назад, провалившись в вязкую тьму. – Не отходи от нас, Колин, – предупредил Винсент. – Иначе отправишься в мир мёртвых. Монстр взглянул на меня черными бездонными глазами, выпустил когти. – Кто это? – зловеще спросил монстр. – Это наш новенький, – ответил Винсент. – Недавно прибыл в дом, ещё не успел обратиться. – Он живой? – Наполовину. – Ненавижу живых, – монстр обвел меня хищным взглядом. – А вот полумёртвых обожаю. Что с ними ни вытворяй, покинуть дом они не могут. – Когда-то и мы висели на волоске жизни, – вмешался Винсент. – Я ставлю судьбу на кон. Сорок лет пребывания в мире живых. – А ты смелый, Винсент, – весело отозвался монстр. – Твое щедрое предложение в обмен на пять капель моих никому не нужных слёз? И всего-то? – Я знаю, что больше у тебя нет. Это твои последние слёзы. Монстр приглушенно засмеялся, уголки его губ слегка дрогнули. – Всё-то ты знаешь, – медленно проговорил он. – Сразу виден неподдельный отпечаток Виктора Бормана. И не боишься проиграть? – Я ничего не боюсь. Твои вопросы не касаются игры. Если ты пришел поболтать, освободи место для других. – Подожди, – монстр замолк на секунду, согнав с лица улыбку, и продолжил серьезным тоном. – Мне не нужны твои сорок лет, Винсент. – Чего же ты хочешь? – Я хочу, чтобы ты снял свой ошейник! – резко прорычал монстр. – И показал нам, кем ты являешься на самом деле! Мы хотим знать, насколько предан пёс Виктора, которого не держат на поводке! Мы все хотим знать, что скрывается под твоей фальшивой человеческой обёрткой! Винсент замолчал, лицо его окаменело. Он даже не дышал, только сосредоточено смотрел на монстра. В воздухе повисло напряжение. – Всего лишь несколько минут правды взамен на сорок лет пребывания в мёртвом мире, – продолжил монстр. – Ну разве я не душка? Предлагаю такие сказочные условия. Монстр громко засмеялся, отчего зазвенела вся огромная игральная комната. – Ну так что, Ви? – спросил он. – Ты согласен? Или уже не уверен в собственной судьбе? А может быть тебе просто не нужны наши слёзы? Разве ты не пьешь их вместе с Виктором по вечерам, наслаждаясь этюдами Ференца Листа…или как его там? – монстр презрительно плюнул во тьму. – Аристократы чертовы. Винсент задумчиво положил кости на корпус рояля, взглянул сначала на меня, затем на монстра. – Ну хорошо, – сказал он. – Твои условия – и моя победа. Колин будет следить за комбинациями. Монстр поймал на себе мой растерянный взгляд, улыбнулся, обнажив хищные зубки. – Колин – мое любимое имя, – произнес он. – В моем списке два Колина, но Виктор Борман любит цифру три. На каком этаже ты живешь, мальчик? – Не твое дело, – не растерявшись, быстро ответил я. – Здесь люди играют, а не задают вопросы. – Здесь нет людей, – монстр продолжал разглядывать меня голодными глазами. – Как только я узнаю твой этаж, я все тебе здесь покажу. Будешь моим мальчиком. – Если ты выиграешь, – напомнил Винсент. – Ведь если проиграешь и потеряешь последние слёзы, тебе придется покинуть дом и выполнять поручения для Виктора. Ну что, начинаем? – Начинаем! Пять светящихся кубиков подлетели в воздух и с грохотом упали на рояль, взбудоражив спящие тени. – Три пятерки от Винсента и две единицы. Фулхауз. Семнадцать очков! Тени закружились возле рояля. Тьма залила помещение, и только кубики, подсвеченные таинственными огоньками, пробивались сквозь мертвенную черноту. Мне вдруг стало очень тяжело дышать. – Короткий стрит от соперника Винсента. Двадцать пять очков! Таинственные огоньки рассыпались на сотни красно-желтых искорок, когда кости в очередной раз упали на рояль. Завеса тьмы на секунду разошлась, и я судорожно вздохнул, набрав побольше воздуха в легкие. – Длинный стрит от Винсента. Последняя попытка! Тьма полностью заполонила комнату, поглотила меня, налилась в легкие, перехватив дыхание. И тогда я понял, что задохнусь. Если игра не закончится прямо сейчас, мне придет конец. – Покер от соперника Винсента. Пятьдесят очков! У нас победитель! Таинственные огоньки погасли, игральные кости растворились в воздухе, тьма отступила, и я вновь смог дышать. – Ты проиграл, Винсент! – крикнул монстр. – Снимай свой тугой ошейник, каменный пёс! Давай! Живее! Винсент покорно снял кожаный ремень со своей шеи. И тут на его коже выступила шерсть, ноги подкосились, согнулись по-кошачьи. Затем шерсть спала на пол, кожа обернулась в крупные кристаллы, засветилась голубыми огоньками. После этой метаморфозы Винсент застыл в пространстве, окончательно окаменел. – Это же хамелеон! – завопил монстр. – Уникальная тварь. Тени противно зашуршали сухими языками: – Убьем его. – Убьем его. – Убьем его. – Нет! – крикнул монстр. – Тогда он вернется обратно и перебьет нас. Давайте лучше попробуем его слезы на вкус. – Это не входило в условия победы, – промямлил я и тут же осекся, удивившись собственной тупости. Ну вот, внимание монстров переключилось на меня. – Рыженький, я совсем забыл о тебе, – улыбнувшись, проговорил монстр. – Мало того, что ты только-только прибыл в дом слёз, так тебе еще хватает наглости стоять прямо на моих приятелях? Я испуганно посмотрел вниз и обнаружил, что под моими ногами, внутри подпольной тьмы, плещутся тени. Монстр быстро телепортировался ко мне, схватил меня за рукав. – Пришло время нам узнать друг друга получше, не так ли? – он достал из кармана пузырек со светящимися слезами. – Ну так что, сам выпьешь? Давай на брудершафт, ты читаешь мои воспоминания, а я твои… – Да иди ты к черту, – выдавил я и оттолкнул монстра от себя. Он резким движением вонзил в меня острые когти. И я, согнувшись пополам, закричал от нахлынувшей боли. Но в эту же секунду Винсент, перевоплотившись в огромного зверя, одним ударом выбил монстра из пространства и времени, разорвав его тело на части, оставив лишь тень, упавшую вниз, в необъятную тьму мёртвого мира. Затем Винсент взглянул на меня яростными, налитыми кровью глазами. Я отступил, сделал несколько шагов назад, пока не ощутил нечто холодное и липкое, скользящее по моим ступням. – Кожаный ремень, – прорычал Винсент. – Одень его на меня! Быстро! Я осторожно наклонился, переселив самого себя, взял в руки ошейник и аккуратно закрепил его на шеи Винсента. – Благодарю, – процедил сквозь зубы Винсент и спустя секунду уменьшился в размерах, перевоплотившись обратно в человека. Затем щелкнул пальцами, и мы в мгновение переместились на сто двадцать седьмой этаж. С тех пор я больше не появлялся в игральной комнате и старался по возможности избегать встречи с Винсентом. Дом слёз – это место, где безумие приобретает форму.Гори-гори ясно
Мне снился сон с воспоминаниями из прошлого года. Я тогда нагрубил боевой школьной троице: Флойду, Роби и Кенту. После занятий они отвели меня в глухую чащобу, чтобы как следует проучить. – Стойте! Не надо! – Гори, Джони! Гори ясно, чтобы не погасло! Смотреть на то, как огонь поглощает один рыжий волосок за другим было особенным удовольствием жирного Флойда. Надутые щеки, налитые кровью глаза. В локте зажата моя шея. Балончик с дешевым одеколоном сплевывает смесь на мои волосы. Горящая спичка подлетает в воздух и… – Эй, школьный костер Неверона! Гори, гори! – Держите его, чтобы он не вырвался! – истошно пищит Роби. Роби – это ревнивый чертенок, готовый динамитом взорваться, если на его драгоценную Джуси посмотрят чужие глаза. Обычно такую агрессию проявляют слабохарактерные люди, которые не уверены в себе, либо в своем партнере. Так вот, Роби – слабак. Ему повезло с низкорослой и не выделяющейся внешностью. Будь у него темное-рыжие волосы или длинный нос, в больничной палате заранее бы бронировали койки на его имя. Только посмотрите на него. Наворачивает вокруг меня круги и пронзительно тявкает: – Души его, Флойд! Души! Лес, куда меня отвели после школьных занятий, насквозь пропах кипящей кровью, страхом и приближающейся смертью. Никто не отдавал себе отчет в происходящем. Все хотели просто повеселиться. Огонь пляшет на кончиках волос, перепрыгивая с одного ростка на другой, как огненный кузнечик. Жирный Флойд заливается смехом, все сильнее сдавливая мою шею. Он весит килограммов семьдесят, если не больше. Я чувствую запах отвратного пота, струящегося сквозь его нестиранную рубашку, смешанным с горелым запахом моих волос, но не могу никак вырваться. Сдвинуть с места этого жиртреса – это все равно что сдвинуть материк. – Джони, разве ты не умеешь управлять огнем? – с издевкой спрашивает Кент. – Давай, покажи нам свои фокусы. – Этот придурок умеет только языком чесать, – ответил Флойд. – Он смотрел на Джуси! На мою, блин, Джуси! Давай, врежь ему, Флойд! Кент был подонком, каких стоит поискать в Невероне. Издевался над учениками, учителями, домашними животными, дикими животными, насекомыми и микробами, которым не посчастливилось оказаться на его одежде. Наверное, он издевался даже над самим собой, когда ему становилось слишком скучно. Несмотря на то, что он был туп, как пробка, благодаря влиятельным родителям ему удалось доучиться до старших классов, так как те спонсировали школу. Если вы имеете состояние и живете в маленьком городке, то вы местный Бог. – Отпустите! Мои волосы исчезают с огненным хлопком одеколона, издавшего предсмертный хрип. Кожа на голове горит, превращаясь в жженную корку. Не в силах терпеть адскую боль, я вырываюсь из влажных объятий Флойда и резко отпрыгиваю в одну сторону, затем резко в другую, как загнанный заяц, пытающийся запутать хищников. Но меня быстро ловят и валят на влажную землю. – Не отпускайте! Или он побежит жаловаться! – Кто-нибудь заткните ему пасть! Орет, как резанный. – Если мы его отпустим, нам крышка, – сказал Флойд. – Эй, Кент, гони сюда тачку своего отца. Кент застыл в нерешительности. – Тачку отца? – переспросил он. – Да, тормоз! Тот самый мерс, о котором ты нам все ушли прожужжал утром. Тебе ведь отец разрешает его брать? – спросил Флойд у Кента и тут же ответил за него: – Разрешает! Вот и увезем на нем рыжего подальше в лес. Через каменистый утес. Ходят слухи, что даже животные его избегают. Оно проклято! – Тогда зачем нам туда ехать? – Чтобы рыжий дорогу обратно не нашел, тупица! – взорвался Флойд. – Или он настучит своей мамочке, что его волоски подпалили. А та в полицию сразу побежит, ты же ее знаешь. Ну, хочешь проблем с копами? – Нет, – неуверенно ответил Кент. – Но…слушайте, ведь рыжего в любом случае будут искать. – И что? – вмешался Роби. – В лесах Неверона каждый год пропадают люди. И никто их не находит. У нас маленький городок на краю карты. Мы ведь не в Нью-Йорке живем, забыл? – Ладно, – сдался Кент. – Подождите. Щас пригоню мерс. – Стой. Сначала свяжем рыжего. Вдвоем с дохлым Роби можем и не удержать, – сказал Флойд, доставая из рюкзака джутовую веревку. – Я на этот случай даже подготовился. Полутораметровый Роби согласно кивнул. Если бы у него был хвост, он бы им вилял от нахлынувшего счастья. Мне стало очень страшно. Меня убьют, если я ничего не предприму. Нужно действовать, пока не поздно! Задрыгав ногами, извиваясь всем телом, я попытался выбраться из хватки. Но Флойд намертво уперся коленом мне в шею. Кент быстро связал руки и ноги, после чего опрометью побежал к дороге. – Ждите! Я щас, пацаны! Щас! Прошло полчаса. Становилось холодно и зябко. Лунный свет пробивался сквозь листья деревьев, падая на наши уставшие лица. Не в силах освободиться от веревок, я вскоре затих. Флойд с Роби нервно курили сигареты, время от времени поглядывая на меня. Вот уж где твари водятся. Самые настоящие твари Неверона обитают не в лесах. – Ну и где этот придурок? – пожаловался Флойд. – Скоро ночь наступит. Не хочу простыть. – Кинул нас, – сказал Роби. – Струсил. – Пусть только мне завтра в школе попадется. Пасть порву. Флойд гневно надул щеки. Его лицо распухло, покраснело, готовое взорваться кровавой гранатой. Он немного постоял в смятении, затем присел на корточки возле меня. – Слушай сюда, Колин. Городок у нас маленький, все друг друга знают. Если заложишь меня с Роби, нужные ребята тебя р отвезут в лес. Причем реально закопают. – Ты же не красный, верно? – поддержал его Роби. – И не будешь жаловаться. – Не будет, – Флойд похлопал меня по плечу. – Он нормальный у нас пацан. А пацаны не жалуются. Я согласно кивнул. Лишь бы меня скорее отпустили. – Молодца. Только без глупостей, понял? – Флойд развязал веревки на ногах, помог подняться, отряхнув от хвойных иголок. – Вот так, братан. Как новенький. – Ну ты пацан, Колин. Реальный пацан. Не то что Кент. Если бы не его отец, он бы давно тут сам плясал. «Уроды, – подумал я про себя. – Чтобы вы подохли в этом лесу». Мне стало до того противно внутри, что захотел разрыдаться. Из-за того, что меня отпустили. И из-за того, что все это приключилось именно со мной. Всего пара выкинутых слов про умственные способности Флойда – и я бы уже никогда не вернулся домой. – Ну все, до города сам дойдешь, – сказал Флойд. – А если мамка докопается, откуда этот спектакль на голове, скажи, что с болгаркой баловался в мастерской. – Или придумай что-нибудь получше, – добавил Роби. – Ты ведь умный, книжки там читаешь и все такое. – Да, – холодно ответил я. – Что-нибудь придумаю. С тех пор обманывать вошло как-то в привычку. Это стало основным правилом выживания в мире подростков. Объяснившись с матерью коротким и банальным «взял болгарку у отца», я быстро поднялся на второй этаж, забаррикадировался в комнате и, упав без сил на кровать, громко разрыдался. В школе разросся грандиозный скандал. Мать искала виноватых, опрашивала учителей, одноклассников, но так ничего и не нашла. Я молился на последние годы в школе, надеясь в конце концов выиграть войну и уехать из города, пусть даже и проиграв несколько сражений с Флойдом и его тупой компанией. Однако спустя год внезапно пропал Джон. А спустя еще один год – пришла моя очередь. Война оказалась проиграна. Люди исчезают из Неверона, потому что здесь властвуют монстры. И в мире живых, и в мире мертвых. Маленький городок – это настоящий символ бессилия. Сначала твои родители переезжают сюда, желая отгородиться от невыносимого шума мегаполисов или из-за трудного финансового положения. Затем покупают дом по цене гораздо меньшей, чем предлагают в городах покрупнее. Находят неплохую работу, заводят знакомства, собаку, кошку, сажают дерево. Жизнь налаживается, время монотонно плывет, значит пора бы им подумать и о будущем. И тогда происходит самое счастливое событие в их жизни – твое появление на свет. И вот ты, с рождения замотанный в их тягучую паутину, отчаянно пытаешься выбраться из маленького города. Но даже сейчас, когда границы очень сильно стерлись и жизнь стала мобильней, у тебя нет ни одного шанса уехать в другое место до восемнадцати лет. Маленький город – это когда ты встречаешь каждый день одинаковые лица. Маленький город – это когда чтение книг доставляет тебе больше удовольствия, чем прогулка по знакомым местам. Маленький город – это когда ты уже ничего не ждешь от жизни.Слезы счастья
Вы верите в Бога? Согласны с тем, что мир возник как результат Божественной эманации? Это я, собственно, к чему задаю такие странные вопросы. За месяц, проведенный в доме слёз, я сделал один любопытный вывод: монстры верят в религию. Религия их определяет. Она их направляет. У монстров нет выбора, но есть предназначение. Только пролив достаточное количество слез, пройдя огонь, воду и медные трубы, они наконец находят свой истинный путь. Путь, освещаемый загадочными огоньками, о которых, к слову, вообще ничего неизвестно большинству монстров. Только сейчас я начал задумываться: кем бы был этот Виктор Борман без нас? Что бы он делал? Ему пришлось бы переоборудовать свой старинный ресторан в лабораторию для синтеза искусственных слез. Звучит забавно, если не задаваться более сложными вопросами. Например, что собой представляет дом слёз? Святыню или завод по производству монстров? Думаю, ответ лежит где-то на поверхности, но нам его никогда не узнать. Потому что здесь нас постоянно разворачивают то туда, то сюда чужие воспоминания. Это не дом, а настоящий водоворот безумия. Да, прошел целый месяц. Я научился перемещаться между этажами, управлять собственными и чужими сновидениями, воспоминаниями. Небольшая ремарка: когда я говорю «управлять», я не имею в виду возможность переписывать чью-то историю. Для этого необходимо иметь нечто большее, чем пара капель слез. Вчера у меня получилось разболтать Винсента и выяснить, что единственный, кто способен изменять человеческий мир, – это Виктор Борман. У него в груди бьется человеческое сердце, что позволяет ему пребывать одновременно в людском и «пустом» мире (я называю монстров пустыми, потому что они высушены до последних слез). Винсент говорит, что сердца и слёзы людей нужно воспринимать как метафору. На его вопрос, не хочу ли я порассуждать о символизме и его применении в постмодерне, я ответил что-то вроде: «современный символизм… это как-то связано с Билли Айлиш?» В общем, ничего толкового я не сказал. Если вы все правильно прочитали, то на вашем лице должно выскочить такое же презрительное удивление, какое было и у Винсента. Кстати, больше он со мной не разговаривал. Хотя я всегда ему твердил, что манипуляции абстрактными понятиями – это не мое. Пролетев почти сотню этажей, я могу с уверенностью заключить, что мне здесь делать нечего. Я не странный, как Дже с восьмидесятого этажа, который зовет себя Хай и уверяет, будто его придумал шотландский писатель. Что это за имя вообще такое – Хай? Он свое отражение в картинах видел? У него ведь рост сто шестьдесят сантиметров. А возьмите Огастуса, который прошел через ад вьетнамской войны. Он до сих пор слышит предсмертные крики и автоматные выстрелы. На его этаже невозможно находиться из-за запаха напалма, этого горящего загущенного бензина. Безумие – это засадный хищник, который готовится к прыжку. На четвертом этаже живет Рональд Сполдинг, университетский философ и доктор каких-то там наук. Виктор сказал ему, что через пару дней он умрет. А вот отойдет он в мир иной человеком или монстром – неизвестно. Говорят, он живет здесь очень давно. Мне он представился маленьким человеком со смуглой старческом кожей, испещренной морщинами. Мы с Рональдом сразу же нашли общий язык. Не знаю почему, но с необычными людьми общение у меня завязывается гораздо быстрее, чем с остальными. У Рональда погиб единственный сын, задолжавший крупную сумму букмекерским акулам. Жены не стало еще раньше, лет десять назад, из-за рака сердца. В один день Рональд не выдержал, поджег себя вместе с домом. Тогда-то в его судьбе и появился Виктор. Всех подробностей истории Рональда я не знаю, а выпрашивать у него слезы, чтобы докопаться до истины… будем честны, идея так себе. Сейчас я понимаю, будь ты хоть философом, хоть художником, хоть папой римским, в первую очередь ты человек. Маленький кусочек жизни, который может в любой момент трансформироваться в монстра. Стать безвольным оружием в руках Виктора Бормана. Возможно, именно это имел в виду Виктор, когда говорил, что Рональд умрет. Ведь известно, что в каждом оружии спит смерть. Выбор – это произведение искусства. Так мне сказал Рональд Сполдинг. – На наших этажах неслучайно висят картины, – говорит Рональд. – Человеческая судьба подобна созданию полотна. Основополагающими являются первые штрихи, после чего художник действует согласно композиции и не может выйти за установленные рамки. Цвет, тени, перспектива. Попробуй их нарушить, и никто не оценит картину. – Разве художнику так важна оценка? – А ты думаешь, для чего они рисуют? – усмехнулся Рональд. – Теперь проведи параллель с человеческой судьбой. – Первые шаги, а потом… – А потом ты действуешь согласно правилам, – добавил Рональд. – Нарушил? Либо ты гений, либо сумасшедший. Так или иначе твою судьбу легкой не назовешь. Мне не нравится эта аналогия. Я вот хотел «выйти за рамки», уехать из города и жить в лесу, как меня тут же закинули в дом к безумцам. Просто взяли и закинули. А до этого спорили, стану я первоклассным юристом или машиностроителем. Художник рисует свое произведение один, сам. Моя же судьба – что-то вроде граффити на стене, к созданию которого не приложил руку только ленивый. Мои воспоминания, по сравнению с воспоминаниями остальных обитателей дома, – это простейший пазл. Картинки, разукрашенные яркими снами. Мои слезы – холодное вино. Детский невинный сон. Тихий маленький центр вселенной, до которого можно дотянуться языком. Напиток, неспешно растворяющийся в крови. Он напоминает монстрам, что человеческий мир может быть прекрасен. Я часто обмениваю свои слезы на интересные книги или журналы. Вы должны знать, что здесь все пьют чужие слезы, для нас это приравнено к развлечениям. Что-то вроде просмотра душераздирающей драмы или сногсшибательного боевика. Зависит от того, чьи слезы ты взял напрокат. Точнее, от того, с кем у тебя сложились дружеские отношения. У меня есть парочка приятелей. Обязательно познакомлю вас с Майки, но чуть позже. Мое любопытство остановилось на сто десятом этаже. Не хочу даже знакомиться с новыми обитателями, потому как знаю (разумеется, от Винсента), что подростков дом выпивает за две недели. Джон Форд продержался целый год, отчаянно сражаясь с собственными демонами. Но любой человек, который сражается в одиночку со своим темным прошлым, обязательно проигрывает. Как своим любимым читателям, я вам покажу свое любимое воспоминание. Можно сказать, в этой главе вы попробуете мои слезы на вкус. Перенесемся в две тысячи десятый год.Ночь перед Рождеством Встречайте, семилетний я. Рыжий огонек, петляющий по улочкам в одну из последних декабрьских ночей. – Вы меня никогда не поймаете! – набрав в легкие холодного воздуха, пытаюсь крикнуть я. – Ах ты маленький поросенок! – доносится сзади. – Далеко тебе не убежать! Мой папа – ледяной призрак Неверона, способный мчаться быстрее ветра после двух бокалов вина. Я – ночной охотник за светящейся в небе пыльцой, который пытается отгадать рецепт звездного меда. Странная игра? Я ее сам придумал! Папа же решил свести все к банальным догонялкам. – Колин, только не убегай далеко! – издалека кричит мама. Я люблю свою маму. Когда в мире чего-то не хватает, она восполняет это своим присутствием. – А вы меня поймайте! Тогда и не убегу! – Ну все, Колин! Предупреждаю, ты добегался. Сугробная авария через три… О нет… сугробная авария. Папа разгоняется, рывками взметая фонтаны снега. – Две… Снежные хлопья кружатся возле моего лица, ветер поднимает волосы вверх. Папа уже близко! – Одна… От ледяного призрака Неверона не скрыться! Он догоняет меня, хватает за руки, и мы вместе падаем в огромный сугроб, мое лицо скользит несколько колючих секунд по снегу. Папа смеется, выплевывая снег изо рта. Я отдираю прилипшие к варежкам снежные репейники. – Так нечестно, папа! – возмущаюсь я. – У тебя ноги длиннее. – У ледяного призрака нет ног! – подыгрывает мне папа. – Поэтому с ним шутки плохи. В очередной раз он поймал охотника за звездами и спас наш любимый Неверон. – Без снежной королевы призрак Неверона никогда бы не узнал, где прячется охотник за звездами, – мама помогает папе отряхнуть снег с одежды. – Ну что, наигрались? Пойдемте домой? Скоро полночь. – Да-да-да! – я подпрыгиваю от нахлынувшего счастья. Скоро наступит Рождество, подумать только! – А подарки будут? – Конечно будут. Что за Рождество без подарков? – Тогда пойдемте, пойдемте! Мы возвращаемся домой праздновать Рождество. Темные тропы Неверона скользят ледяной змеей прямиком в наше теплое гнездышко, где нет ни холода, ни мрака. В прихожей я быстро снимаю верхнюю одежду и прыгаю в мягкое кресло рядом с прекрасной рождественской елкой, скрывающей под своей тенью маленькие красно-белые коробочки. Все готово к празднику! Мама успела накрыть стол, пока мы с папой играли в догонялки. – Санта Клаус принес подарки? – Разумеется! Пока вы с папой играли, он заходил к нам домой, – сказала мама. – Дождемся двенадцати и откроем все вместе подарки. – Хорошо! Я неотрывно слежу за часовой стрелкой. Но вот она остановилась на заветной цифре двенадцать. Родители незаметно (это они думали, что незаметно) переглянулись, затем достали из-под елки три коробочки. Мне досталась среднего размера, маме самая большая, а папе – маленькая. – Ты первый, сынок, – сказал папа. – Открывай. Я аккуратно развязал праздничную ленту, отложил в сторону коробку-домик. Внутри оказалась книга под названием «Лето, прощай» в восхитительной матовой обложке, дневник в праздничном оформлении и ручка с декоративным пером на конце. – Вау! Это же книга, – удивился я. – Санта Клаус хочет, чтобы я ее прочитал? – Может быть, – ответил с улыбкой отец. – А может, он хочет, чтобы ты сам начал писать? Бывает, что волшебники указывают нам путь, но часто мы не замечаем их подсказок. – Ха-ха, я обаятельно прочту эту книгу. А что он вам подарил? Мам, пап? Отец открыл маленькую коробочку. – Ключи от машины, – ошеломленно произнес он, поглядывая на маму. – Но разве это нам по карману? – Именно так, – сказала мама. – Сегодня мы можем положить волшебство в карман, милый. Мама открыла большую коробку. Там оказалось белое кружевное платье. – Я всегда хотел по-особенному сказать, как тебе идет белый цвет, – папин голос слегка дрогнул. – И то, как я тебя люблю. – Я тебя тоже люблю, милый. Мама с папой крепко обнялись. А я, почувствовав себя ребенком, которого оставили и забыли, сразу же спохватился и кинулся к родителям, чтобы обнять их двоих. – Я вас тоже люблю! Горячая слеза скатилась по моей щеке, и я посмотрел в окно. На небе горели тысячи волшебных белых свечей, зажигая ночь перед Рождеством. Конец воспоминаний
Слёзы, наполненные детским счастьем, высоко ценятся в доме. Я собираюсь их продать, но пока не решил, кому именно. Возможно, они пригодятся новоприбывшему, чтобы он не сошел с ума за несколько недель. Дом слёз – это что-то вроде аквариума. Не успеваешь дать имя новой рыбки, как она сразу умирает. На сто девятом этаже живет женственный Эрл, которому на днях должно стукнуть двадцать три года. Когда мы с ним виделись в последний раз, он был похож на маленькую аниме-девочку с большими глазами, круглым бледным лицом и тонкими губами, на прорисовку которых у Создателя очевидно не хватило времени. После метаморфоз он, скорее всего, стал выглядеть симпатичнее. Эрл предлагал мне посетить его комнату, чтобы познакомиться с тремя любовными игрушками: Эроса, Людуса и Сторге. Я тут же отказался и постарался забыть, что в доме слёз существует сто девятый этаж. Из чистого любопытства мне стоит попробовать заглянуть чуть выше. Возможно, удастся выиграть в лотерею и найти адекватного человека или монстра.
Язык безумия
– Тебе сюда нельзя, Колин Вуд. – Почему это? Винсент стоит напротив и с каменным лицом пятый раз повторяет, что мне нельзя телепортироваться на сто десятый этаж. – Значит, что-то здесь нечисто, – говорю я. – А может, на сто десятом этаже находится выход? Что-то вроде портала в другой мир или, на худой конец, окно, через которое можно увидеть местные достопримечательности? Они, кстати, вообще существуют? – Никаких окон нет, – спокойно отвечает Винсент. – Но есть то, что тебе видеть совсем не обязательно. Если ты хочешь выбраться из дома слёз человеком, разумеется. Ага, хитрый Винсент начинает игру «хороший монстр». Знаю я эти приемчики. – Послушайте, уважаемый повелитель камня. Я торчу здесь уже целый месяц. Меня не удивишь дешевыми фокусами. Скажите, что вы прячете на сто десятом этаже? Впервые я наблюдаю, как брови Винсента медленно хмурятся и нерешительно поднимаются вверх. Он что, не может определиться, прийти в бешенство или остаться равнодушным? – Всего лишь месяц, и ты уже вообразил невесть что, – напряженно говорит Винсент. – Некоторые годами не могут привыкнуть к этому месту. – Да-да. А большинство сдаются за две недели, мне это известно. И меня волнует вопрос, что происходит в дальнейшем с людьми, которых вы обратили? – Они продолжают существовать в человеческом мире около сорока лет, после чего уходят в мир мертвых. Я об этом неоднократно говорил. Тебе следует внимательнее слушать, Колин. – В мир мертвых? – переспросил я. – В первый раз слышу. Можете рассказать поподробнее? – Что конкретно ты хочешь узнать? – Ну, допустим, вы были в мире мертвых? – Да, – невозмутимо ответил Винсент. – Я часто там выполняю задания по поручению Виктора Бормана. – И люди туда попадают после смерти? – Разумеется. Они отправляются в исходную точку. Как и монстры. – Оказывается, мы с вами так близки, когда дело касается смерти. И кто же там всем заправляет? Виктор Борман? Винсент отвел взгляд в сторону. – Ну, скажите? – Мир мертвых принадлежит Юргену Лаосу. – А этот Юрген управляет Виктором? – Нет. – Тогда кто главный в вашей фантастичной иерархии? Я же должен понимать, к кому обращаться в случае гибели своих родственников. Вдруг я захочу вернуть их с того света? Или самому вернуться, если меня убьют. – Ты уже наполовину мертв, Колин, – напомнил Винсент. – Или забыл, почему видишь чужие воспоминания и способен перемещаться в пространстве? Ты вернешься в мир живых, если выберешься из дома слёз. – Признайтесь, вы же хотите, чтобы я выбрался, а не превратился в монстра? – Я ничего не хочу, – сказал Винсент. – Всего лишь информирую. – Тогда проинформируйте, что находится на сто десятом этаже. Я ведь не отстану. Винсент промолчал. – Не хотите рассказывать? – уточнил я. – Вы странный монстр, Винсент. Обсуждаете с людьми такие сложные темы, как символизм и постмодерн… а сказать, что находится на сто десятом этаже, не можете. И как после этого тебя воспринимать всерьез? – Меня давно не тревожит, что обо мне думают люди, – равнодушно отозвался Винсент. – Я здесь по поручению Виктора Бормана. Если человек не желает начинать со мной диалог, я не буду настаивать. Но если ему интересно узнать строение нашего мира, я поделюсь известной мне информацией. – И как я понимаю, сто десятый этаж не входит в вашу образовательную программу? – Правильно понимаешь. Словесная перепалка ни к чему не привела, и я в итоге отстал от Винсента. Раз он не понимает человеческий, значит придется говорить с ним на его родном языке. Языке безумия. Если вы хотите больше узнать о мире мертвых, то вам следует ознакомиться с другими произведениями Юргена Лаоса. Моя история не связана напрямую с миром мертвых и поднимает другие проблемы. В доме слёз я совсем не тот мальчик, которого знают родители. Язык безумия становится моим родным. Это как однажды попробовать сочное американо и навсегда отказаться от разведённого латте. То есть это нелогично и совсем не обязательно, но иначе уже не можешь. Организм как-то сам перестраивается, а ты просто стоишь и наблюдаешь со стороны. Чтобы попасть на сто десятый, нужно отвлечь Винсента. Если я начну все крушить, то очень быстро потеряю сознание или вообще свихнусь. Поэтому следует действовать умнее, то есть найти ребят, которые сами учинят погром. Десять капель слёз с воспоминаниями о том, как одноклассники поджигали мои волосы, – и этот дом тряханет мама не горюй. Десять капель слез – максимальная доза для монстров, чего уж говорить о людях. Осталось только выяснить, кому их можно отдать. Я перемещаюсь на сто двадцать шестой этаж. Здесь живет Майки. Вечный весельчак. Представляете, он даже рад тому, что попал в дом слёз. Говорит, никогда не испытывал настолько ярких ощущений от жизни. Майки играет с чужими воспоминаниями, как обезьянка с гранатой. – Привет, Майки, – говорю я. – Есть дело. Я застал его в небольшом коридоре, рисующим на белых глянцевых стенах странные иероглифы, похожие на египетский язык. У Майки была единственная комната, зато какая! Обставленная работами известных импрессионистов, имажинистов, постимпрессионистов, всякими кисточками разных размеров, листами бумаги, карандашами…короче, если бы у Майки была жилка предпринимателя, его этаж назывался бы «Художественный магазин для сумасшедших». – Секундочку, – отвечает он, не отрываясь от своего занятия. – Еще один штрих. Самую малость. Ух, как же у меня внутри все полыхает. Буквы так и прыгают! – Дом разрешает рисовать на стенах? – удивляюсь я. – Еще бы! Я же художник. Здесь таких любят. Разве не видишь? Тут картина, там картина. А я чем хуже? – Не знаю. Может, тем, что ты еще жив? Дом таких не любит. – Я живой всего лишь наполовину. Майки закончил выводить последний символ, затем откинул в сторону кисть, которая через мгновение исчезла в воздухе. – Ну так что за дело, Колин? Я протянул ладонь, и в ней материализовалась маленькая колбочка со слезами. Майки с любопытством приблизил пунцовое лицо к моей руке. – Эти слёзы с огоньком, – говорю я. – Десять капель. – Десять капель?! Да ты спятил, чувак! – Целый месяц копил. – Нужно их с умом потратить, – заволновался Майки. – Это же реально билет в один конец! А что, кстати, за воспоминания? Кайфовые? – Там много боли. – Круто! Болевой аттракцион! – Я не хочу, чтобы ты их пил, Майки. Это может плохо для тебя закончится. – Посмотри в какой мы дыре, брат! – воскликнул Майки. – Все плохое с нами уже случилось. Что ты хочешь взамен этих слёз? Хочешь я грохну Винсента? Я задумался на секунду, наблюдая за тем, как он впился жадным взглядом в колбу со слезами. Заманчивое предложение, но есть один нюанс. – У тебя не получится, – говорю я. – Но ты можешь помочь кое-чем другим. Ты ведь живешь здесь уже три месяца. Знаешь каких-нибудь плохих ребят? – Ну да, – задумался Майки. – Живет тут один. Уникальный тип. Я как-то попробовал его слезы на вкус и чуть не поперхнулся. Та еще гадость. – Что за человек? На каком этаже живет? – Да не человек он. Настоящий монстр. Маньяк и убийца. Живет на семьдесят пятом этаже. Из комнат время от времени доносятся крики и предсмертные всхлипы, аж стены дрожат. Это дом так впадает в эйфорию. Наслаждается, блин, чужими страданиями. – Все понятно. Поможешь мне с этим монстром? Хочу отвлечь Винсента, чтобы проникнуть в одно место… Майки улыбнулся, злоба зажглась в его темных зрачках. – Конечно помогу, брат! – весело отозвался он. – Но мы его не сможем убить. Он должен обратиться в монстра буквально на днях. – Я и не хочу убивать. Всего лишь отвлечь Винсента. Думаю, дом будет в огненном восторге. – Не знаю, брат… – Да это я иронизирую. Конечно, дому будет очень больно. Но мы ведь ни при чем? Просто дали слёзы. – А-а-а. Просто дали… Ну ты соображаешь! – До Майки наконец дошло. – Действительно, мы вообще мимо проходили. – Тогда перемещаемся сейчас? – Секундочку! Я кое-что захвачу. Подожди меня, никуда не уходи. Иногда я думаю, что Майки в космос полетит, стоит ему указать пальцем на лунный модуль. У всех есть такие знакомые… Ладно, таких, как Майки, нет ни у кого. Хотя я не желаю, чтобы вы думали, будто он «не-такой-как-все». Он обыкновенный, простой. И в этом его главная прелесть. Спустя минуту Майки вернулся, держа в руках деревянную подставку размером со средневековый щит. – Что ты притащил? – Это, друг мой, называется мольбертом. Безмолвный друг художника. – И зачем он нам? Ты что, собрался рисовать портрет нашего монстра? – Я не делаю портреты, я разукрашиваю жителей в их домах. – Чего? – Ничего. Просто выкинь из головы. Ты не художник, тебе не понять мои мотивы. Я заметил, что Майки с трудом пытается скрыть раздражение. – Как скажешь. Главное не задерживаться. Ты ведь знаком с этим монстром? Он опасен? – Разумеется знаком, – ответил Майки. – У него внутри сидит маленький ребенок и переодевается в женские наряды. Я тебе на полном серьезе говорю, он странный. Ему, кстати, тридцать два года. – Маленький ребенок? – Верно. Маленький ребенок, который любит купаться в чужой крови. В общем, сам все увидишь. – А что насчет слёз? Думаешь, ему хватит десяти капель? – Разумеется! – рассмеялся Майки. – Нашел, что спросить. – А тебе понравились те слёзы, которые я тебе дал на пробу неделю назад? – Не то слово. Приятель, твои слезы… это же ростки хаоса. Убойная вещь! Подкидывает так, что неделю не встанешь. Представить даже не могу, на что способны десять капель… – Скоро мы это узнаем. – Как же классно… Мы как будто в фильме про двух приятелей. Идём разбираться с маньяком в темном и страшном доме, приняв все тяготы и вызовы судьбы. – Я хочу просто отвлечь Винсента, – напомнил я. – О да, Винсент будет в шоке.Семьдесят пятый этаж заметно отличался от остальных. Нас окружали стены из темного дерева, покрытые толстым слоем пыли и сажи. Вдобавок в коридоре стоял противный запах ржавчины, старого железа. Майки тронул меня за плечо, направил указательный палец вверх. Я остолбенел от ужаса. С потолка медленно струилась, как из огромной рваной раны, густая бардовая кровь. – Как-то здесь мрачновато, – заметил Майки. – Три месяца назад было иначе. Давай проверим комнаты, найдем этого придурка и подкинем его. Поиски не увенчались успехом. В комнатах лежала незыблемая тишь и пустота. Ни мебели, ни записей, ни засохших пятен от слёз. – Может, нам позвать его? – предложил я. – Как зовут этого… монстра? – Келен, – сказал Майки. – Выходи, Келен! – У нас слёзы, – добавил я. – На продажу. До наших ушей донеслись едва уловимые звуки. Скрип дерева, напоминающий плач ребенка. Слабое бульканье. В следующую секунду перед нами предстало существо ростом с полметра, с обмякшей и свисающей кожей на оголенных костях, перепачканное в саже, одетое в легкое летнее платье. – Мама, – прошептало существо. – Это ты? Мы стояли в растерянности, тревожно переглядываясь. – Три месяца назад он выглядел иначе, – сказал Майки. – Выше и… живее. – И что нам теперь делать? – нервно проглотив комок в горле, шепнул я. – Я не буду давать слёзы ребенку. – Он не ребенок. Ты же видишь, это монстр. Существо устремило пустой взгляд на меня, затем мгновенно исчезло и материализовалось совсем рядом. Оно потянулось рукой к колбочке со слезами. – Дай, – хрипло произнесло существо. – Дай. – Чувак, отдай ему слёзы. Это маньяк. Он перевоплотился в это подобие ребенка, потому что мать в детстве заставляла его надевать девчачью одежду. И пацану снесло голову в конце концов. Я пил его слёзы. Все знаю о нем. – Это просто ужасно… – Добро пожаловать в дом слёз, Колин! – засмеялся Майки. – Ну хватит… Мы ведь пришли сюда развлекаться! Давай начинать. Хуже нашему другану Келену уже не будет. – А если будет? – Значит, на то воля Виктора Бормана. Он ведь всевидящий, ха-ха! Значит, одобряет наши действия. Капля крови с потолка упала мне на лоб, зашипела на коже. – Ай, жжется! – вскрикнул я. – Дай, – повторило существо. – Слёзы. Я бессильно разжал кулак. Монстр выхватил колбочку, поднял ее в воздух, ударил об пол и принялся жадно слизывать разлившиеся слёзы. – Ну наконец-то, начинается! – обрадовался Майки, раскрывая мольберт. – Сейчас будет интересно! Он толкнул ногой входную дверь, чтобы та плотно закрылась. Проскользнул между мной и монстром, установил мольберт на пол и крикнул: – Держи его, Колин! Сейчас он начнет вырываться! Давай! Я закрыл дверь, чтобы он не убежал. Вот монстр погружается в мои воспоминания… Секунда – и остатки волос на его голове вспыхивают красным пламенем. – Держи! У него во рту булькает кровь, просачиваясь между зубами. Я чувствую, как Келен задыхается. Бегает из угла в угол, словно дикий зверь, подпаливший шкуру. Потолок над нами рушится, кровь льется из всех щелей. Я хватаю монстра за шею, валю на пол. Он пытается вырваться, дрыгает ногами. – Вы сейчас мне всю картинукровью зальете! – жалуется Майки. – Хотя… так даже лучше. Продолжай, Колин! Молодчина, души его! Кровь закипает в жилах монстра. Он истошно рычит, надрывая горло. Стены вспыхивают ярким пламенем. – Я назову эту картину – дом в огне. Просто и понятно. Когда-нибудь критики найдут в этом произведении параллель с концом эпохи… а в горящем монстре – смерть искусства. – Майки, мне это не нравится. Давай закончим! – Да-да, мы почти закончили! Чуть левее локоть, Колин! Не нарушай композицию, иначе придется начинать все заново. На голове Майки пляшет пламя, сжигая волосок за волоском. А он смотрит на меня и улыбается, размахивая кисточкой, как дирижерской палочкой. Монстр внезапно перестает дышать. Из его обугленного рта темным гейзером вырывается плотный поток сажи и взлетает вверх. – О, черт! – вскрикивает Майки. – Это блуждающая сажа! Маленькие живые пылинки. Мана Келена! Она сейчас здесь все разъест! – Что?! Майки бросает мольберт на пол, хватает меня за руку. – Сваливаем отсюда, вот что! Я посмотрел на черную лоснящуюся голову Келена, тяжело сглотнул и побежал вместе с Майки к выходу. Сажа понеслась за нами, разъедая стены, потолок, все, чего касалась. Горячая кровь хлынула на нас со всех сторон. Воздух сгустился, стало совсем тяжело дышать. Поток крови унёс нас в коридор, резко развернул и выбросил за пределы комнаты, впечатав меня прямо в деревянную стену. От сильного удара закружилась голова, так что несколько секунд я не мог подняться, глотая чужую кровь. – Телепортируемся, сейчас! – крикнул Майки.
Мана
Мы переместились на сто двадцать шестой этаж. Выплюнув кровь Келена, я судорожно глотал воздух. – Вау! Это было круто! – подскочив, радостно сказал Майки. – Чувак, мы чуть целый этаж не разнесли. У дома аж истерика началась! Ты видел?! Скажи, что ты видел, умоляю! – Что это, черт побери, было?! – отдышавшись, крикнул я. – Это было обалденно! – Я говорю о черной саже! – А-а, так это мана Келена. Кажется, мы его убили. Придется теперь вернуться через неделю к нему, дорисовать портрет. Может, он к тому времени и не вспомнит, кто в ответе за его вторую смерть. – Что еще за мана? И как мы могли убить Келена, если он уже мертв? Объясни! – Ха-ха, удивлен? А ты, верно, решил, что все знаешь о доме? – Майки засмеялся. – Нет, приятель. Самое интересное тебе еще предстоит узнать. Мана… Ну если коротко, то это квинтэссенция жизни. Но проявляется она только во время смерти. Диалектика Гегеля. Шаришь в этом? – Нет, – отдышавшись, ответил я. – Не шарю. – Вот и я не шарю. Просто передал слова Винсента. Он мне целый час пытался объяснить суть немецкого идеализма. Странный тип этот Ви. Кстати, он будет в шоке, когда увидит, что осталось от Келена. Надеюсь, все твои слёзы смыло кровью, иначе нас накажут. – Больше к этому Келену не пойдем, даже если он вернется, – уверенно сказал я. – Мне хватило того, что я увидел сегодня. – Но как же… портрет… Кто-нибудь остановите меня, или я разнесу еще один этаж. Майки плевать на всё, он думает только о своих картинах. Не выдержав, я взял его за плечи и начал трясти, мотать из стороны в сторону, как большую плюшевую игрушку. – Майки, вот объясни мне! Какого черта ты продолжал рисовать, когда вокруг все полыхало? Ты что, совсем чокнутый? – Чувак, не обижай… Это же для истории. Я, может, хочу оставить след в этом доме. Как и все известные художники, чьи картины висят на стенах. Мне раньше все говорили, что я странный, а я просто видел вещи иначе. Ну и был более активным, чем остальные ребята… – Не хотел называть тебя чокнутым, – смутился я. Весь мой гнев куда-то пропал. – Извини. У меня просто в голове не укладывается. Ты всегда такой веселый? – А чего грустить? – Но мы ведь чуть не погибли! Майки засмеялся. – Мы уже мертвы, Колин. Приговорены. Кто знает, может, меня не станет завтра или послезавтра? Нужно относиться к жизни проще. Наплевать. – А мне не плевать. Я не хочу превращаться в монстра. И то, что мы сегодня сотворили… издевались над этим существом. Келен ведь не виноват, что дом превратил его в чудовище. И я хотел просто отвлечь Винсента, но не убивать никого. – Чува-а-а-к, ну как ты не понимаешь, – устало протянул Майки. – Не дом делает из нас монстров, а люди. Мы становимся мертвыми задолго до того, как нас убивает время. Будешь хорошим мальчиком, удобным для общества, – и Виктор Борман тебя никогда не найдет. Но ты ведь не такой? И все, кто в этом доме, не такие. Мы мертвы для остальных людей, не нужны им. – У каждого человека есть психологические проблемы, если ты об этом. Но ведь не все попадают в дом! И не каждый обязан становиться монстром. – Да-да. Это все равно, что говорить: у всех млекопитающих есть мясо. Но почему-то разводят куриц, свиней, гусей, а не леопардов и белок. Мы просто удобны для монстров. Наши слёзы для них наиболее… питательны. Ты, конечно, можешь сопротивляться и пытаться сбежать. Я же давно свою судьбу принял. Да, я не такой, как все. И лучше превращусь в монстра, чем проведу остаток лет рядом с людьми, которые меня не принимают. – А я попробую поверить. – Во что? – В людей, – выпалил я и сам удивился своему ответу. Майки залился смехом, а потом произнес с наигранной улыбкой: – Я с тобой, брат! А, стоп… нет! Проблема в том, что я не верю людям. После всего случившегося не верю. Вот ты доверяешь огню, который тебя обжёг? Сначала один раз, затем второй, третий… Доверяешь, ну? То-то же. – Огнём можно научиться управлять. – О-о-о, а вот в тебе и заговорил Виктор Борман. Он обещал научить нас управлять людьми. И я ему верю. Он, в отличие от людей, никогда не обманывает. – И ты согласен превратиться в монстра… вот в это существо, которое мы сегодня встретили? – Ха-ха, Колин-Колин. Именно так нас и воспринимают люди. Плевать я хотел на внешний облик. Мне важно совсем другое – чтобы меня признали. Сказали, Майки, ты рисуешь лучше всех. Чтобы относились ко мне, как к достойному художнику. – И ты готов ради этого… продать себя? Улыбка пропала с его лица. Он грозно посмотрел на меня. – Я так и знал, что до тебя не дойдет! – вдруг надрывно крикнул он. – Я ошибочно принял тебя за другого, потому что ты тоже занимаешься творчеством. Тебе ведь должно быть известно, с какой целью создаются произведения искусства. Чтобы их кто-то оценил! – Жизнь не стоит этого, – сказал я. – Вот в чём я уверен. – Жизнь – это игра, Колин. Всего лишь игра. Как хочу, так и ворочу. – Эти слова я уже слышал от Виктора Бормана. Майки вновь наиграно смеется. – Я не хочу с тобой ссориться, приятель. Давай забудем этот дурацкий разговор. Время покажет, кто из нас был прав. Но я готов поставить мольберт, что у тебя не получится выбраться из дома слёз. – Посмотрим, Майки. Не важно, выберусь или нет. Я просто хочу остаться человеком. – Ты вроде куда-то собирался, – напомнил Майки. – Уходи, пока Винсент не закончил с Келеном. – Верно. Спасибо за помощь, Майки. Если тебе что-нибудь потребуется, прилетай на мой этаж. – Конечно. Удачи тебе. Сегодня я совершил то, на что никогда бы не решился в реальной жизни. Попробовал поговорить с монстрами на языке безумия. Мне хочется написать вам, что я нормальный, адекватный. Что во всем виноват дом, и как сильно замкнутое пространство давит на психику. Что нельзя винить Майки за то, что он самовыражается нестандартным способом. Я очень хочу посильнее приукрасить детали. Показать, что монстры – всего лишь жертвы системы. Ошибки природы, благодаря которой она так биологически богата. Но это будут всего лишь оправдания моего эгоизма, боязни одиночества. Этот роман не о том, как мы постепенно сходим с ума и превращаемся в букеты из собственных страхов. Я хотел показать, чего не хватает каждому персонажу, кто угодил в дом слёз. Человеку нужен человек, как и монстру – монстр. Только с помощью чего определить, кем ты являешься на самом деле? В этом мне помогла По-ли, моя По-ли. Для людей она была ледяной статуей, неподвижной формой существования. Для монстров – сосредоточением загадочных огоньков – с невероятной притягательной силой, способной уничтожить дом слёз. Но кем она была для меня? Не побоюсь напускного пафоса и отвечу вам, что именно для меня она была всем.Сто десятый этаж представлял собой холодную обитель с ледяными прожилками, тянущимися от одной картине к другой, словно древесные вены с застывшей кровью. Это место не подчинялось даже законам дома. Но что меня поразило больше всего – коридор длиною около ста метров, с одной единственной комнатой. Это выход, – подумал я. Что еще это могло быть? Проведите месяц в замкнутом пространстве, и вы начнете видеть выход даже в норках, где живут мыши-белозубки. Добравшись до заветной двери, я вдруг почувствовал странное волнение воздуха. Неспешное дыхание. Там, внутри комнаты, спала девушка. Я ощущал её так же явственно, как ощущают утренний сон перед самым пробуждением. Но сделай я всего лишь шаг, открой дверь – и девушка проснётся, испугается непрошеного гостя. Я стоял несколько секунд в нерешительности, обводя пальцами дверную ручку. Медленно, почти бесшумно приоткрыл… Раздался короткий глухой скрип. Стиснув зубы, я принялся ждать самого страшного – возврата шума, длинного эха. Но все обошлось, комната проглотила звук, и я аккуратно, на цыпочках, вошел. После чего начал беспокойно бродить, скользя беспомощным взглядом по старым стеллажам, серым шкафчикам, ледяным прожилкам в отчаянной надежде все-таки увидеть выход. И вдруг: – Что ты здесь делаешь? Конечно, разбудил. Я обернулся. Передо мной стояла красивая девушка, облаченная в простое платье из легкой белой ситцевой ткани, как у полупрозрачных призраков в мрачных фильмах. Зрачки девушки горели яркими огоньками, которые мне посчастливилось однажды увидеть у Джона Форда. Промолчав секунд пять и не найдя подходящих слов для оправдания, я выдал короткое: – Ничего. Девушка испытующе глядела мне прямо в глаза. Она подошла на два шага ближе и спросила: – Как тебя зовут? – Колин Вуд. А вас как? – Поли Лаос. – Поли? По-ли, По-ли, – я повторил несколько раз имя, пробуя его на вкус. – Почему вас охраняет Винсент? – А разве ты не чувствуешь? Я опасна для дома, – сказала Поли. – Опасна? – Да. Здесь холодно и совсем пусто. Меня не выпускают из комнаты, потому что я могу всех заморозить. Нечаянно. – Вы… человек? – немного помедлив, спросил я наконец. – Да, – просто ответила Поли. Мне стало очень неловко. С девушками у меня никогда не клеилось, при знакомстве я обычно нес какую-нибудь ерунду типа: «у вас такая аристократичная внешность, вы как будто Анна де Бель, сошедшая с картины Барокко». Девчонок это пугало, а я не мог начинать с банальностей: «Привет, классная погода, не хочешь погулять?». Это странно, наверное, обращаться к пятнадцатилетним девочкам на «вы». Но мне всегда хотелось выделиться, показать, что я отличаюсь от обычных парней. Весь из себя такой джентльмен. И сейчас не самый подходящий момент для светской болтовни, но все-таки. Надёжный берег молчания остается позади, и я вхожу в темное море дурацких вопросов: – Почему у вас горят глаза? – Очевидно, потому что ты видишь ману. – Ману? – переспросил я. – Огоньки – это мана? Девушка слабо кивнула. – Да. Ее видят только мертвые. И со мной можно на «ты». – Ладно. Я несколько опешил. Второй раз сегодня слышу это необычное слово. И тут меня осенило. – Фамилия Лаос, – сказал я. – Тебе кем-то приходится Юрген Лаос? Поли смущенно отвела взгляд. – Это мой отец, – тихо ответила она. – Ого. Выходит, ты из мира мертвых? – Отец отправил меня к вам, чтобы оживить. Но ничего не вышло. Я просто… так и осталась мертвой. – Не так уж и страшно. Мы в доме слёз все мертвы. Нас отправляют сюда живыми, но потом все меняется. – Да. Виктор избавляется от людей, которые опасны для вашего общества. Но здесь вы не мертвы, пока дом вас не выпьет. И есть шанс вернуться обратно в мир живых. – Выходит, тебя сюда отправили, потому что… – Нет. Я знала, на что иду, – внезапно перебила Поли. Однако тут же осеклась и добавила сдержанней: – Прости, что перебила. В вашем обществе я чувствовала себя лишней. По настоящему мертвой. И в итоге не выдержала, задействовала ману… после чего меня сразу же нашел Виктор. – Ты помнишь, как попала сюда? – Да. Меня отвели в старый ресторан. После чего мы с Винсентом переместились во времени и пространстве, оказались между миром живых и мертвых. На границе двух фаз. – Тоже был в ресторане. Только я потерял сознание и сразу же отключился, – сказал я. – Поэтому ничего не помню. Но может, оно и к лучшему, сейчас сложно судить. Ты не знаешь, как отсюда выбраться? – Нет, к сожалению. Но я знаю, что это место живое, – ответила Поли. – Оно питается чужой маной, и если его не кормить, то оно тебя выбросит обратно. Либо в мир мертвых, либо в мир живых. – Обычно отсюда никто не возвращается в мир живых, – сказал я. – Да. Если люди поддаются дому, он превращает их в ходячих мертвецов, выпивает до последней капли маны. – А что потом происходит с людьми, ты не знаешь? – спросил я. – После превращения? – Большинство блуждают в мертвом мире в поисках маны. А некоторые остаются на границе фаз вместе с Виктором Борманом. Он дает им ману в качестве пропитания. Взамен они ищут подходящих людей для дома или выполняют другие поручения. «Как они все ловко устроили, – подумал я. – Теперь, кажется, понял, почему монстры слабеют и теряют контроль при виде огоньков. Для них это капля воды в пустыне. И один раз я тоже поддался им». – Ты не похож на остальных, – сказала Поли, как будто отвечая на мои мысли. – Я думаю, твое пребывание в доме – это ошибка. – По правде говоря, я всегда хотел уединенного места подальше от шумного города и людских забот. Ну что можно сказать, желания сбываются, – горько усмехнулся я. – А разве здесь не шумно? В доме всегда неспокойно. Я чувствую страх и боль находящихся здесь людей, пытаюсь заглушить, но безуспешно. У меня не получается владеть маной на должном уровне, элементарно фильтровать её. – Ты чувствуешь боль и страдания других? – Да, – ответила Поли. – Это особенность маны, она связывает живые формы существования в одно целое. – Ничего не понятно, но очень интересно. Сколько ты здесь находишься? Месяц? Два? – Пятнадцать лет. Повисло неловкое молчание. Пятнадцать лет – это почти вся моя жизнь. Пятнадцать лет – это весь школьный курс и университет. Что здесь можно делать столько времени? – Да ну, ты шутишь? – сказал я. – Это невозможно. Пятнадцать лет здесь никто не вынесет. Что здесь можно делать столько времени? – Я учу французский. Encore apprendre et apprendre, – задумчиво ответила Поли. – Меня держат взаперти, потому что дом и монстры нуждаются во мне. – Нуждаются? – удивленно переспросил я. – Это связано с тем, что твой отец владеет миром мертвых? – Не совсем. Я немного способна управлять маной. Тебе это, конечно, ни о чем не говорит. Но если я разозлюсь, то я могу неосознанно сжечь все. Сейчас мне грустно, и потому у меня… немного холодновато. Во мне очень много маны. Больше, чем в любом другом живом существе. Поэтому я и нужна монстрам. – Но если ты так опасна, почему тебя держат именно здесь? – спросил я. – Ты ведь можешь навредить дому. – Я не знаю. Наверное, у них не было иного выбора. – Это похоже на правду… У монстров действительно нет выбора. Они все подчиняются Виктору Борману. – Он очень загадочный персонаж. Он способен предсказывать будущее. – И ты веришь этому будущему? Виктор тебе что-нибудь говорил? – При нашей первой встрече он попытался забрать всю мою ману, но что-то его остановило, и он отправил меня в это место. Сказал, что однажды я встречу прозрачного человека, который исполнит волю Юргена Лаоса и наконец-то сделает меня живой. А также добавил, что если я попытаюсь сбежать, то меня отправят обратно в мир мертвых. – Сделает живой? Ничего себе, прямо как в сказке Рапунцель, – ответил я. – Только вместо принца прозрачный человек. – А вместо ведьмы – злой Виктор Борман, – поддержала Поли. – И еще в конце произведения слёзы должны вернуть прозрачному человеку его истинный облик. – Ну ты даешь! – восхитился я. – Это ведь отсылочка к слепому принцу! Не знал, что в мире мертвых знают наши сказки. Поли слегка улыбнулась. – В мире мертвых обитают обыкновенные люди, – ответила она. – Они были когда-то живыми и, соответственно, читали сказки. А ты думал, что мир мертвых – это отдельная планета во вселенной? – Я ничего не думал, – честно признался я. – Мне до сих пор с трудом верится, что я живу в доме с безумцами где-то между двумя мирами. Внезапно из коридора послышались шаги. Я насторожился. – Винсент возвращается, – сказала Поли. – Тебе пора уходить, иначе будут неприятности. – Я, конечно, уйду. Но, может, мы… как-нибудь пообщаемся еще? – Может быть, Колин Вуд. Поли достала из шкафчика маленькую колбочку, легонько дотронулась до своих глаз. Несколько капель слёз упали в нее, растеклись по стенкам. – Возьми. Будем знакомы слезами. Я спохватился, достал свою колбочку, в которой сохранил детские воспоминания о Рождестве. – У меня тоже кое-что есть, – сказал я. – Там праздничное настроение. Поли взяла колбочку. – Винсент отправляется по поручению Виктора Бормана в мир мертвых ровно через месяц, – сказала она. – Встретимся у меня. – Хорошо.
Девочка с таинственными огоньками
Я всегда считал, что женское сердце наполовину пустое, и ему никогда не будет достаточно всего лишь одной любви. Ну то есть вы понимаете, да? Пессимист из меня тот еще. По этой же причине я старался при знакомстве с девушками как-то заполнить эту вторую половину. Подарками, сладостями, вниманием и всякой другой ерундой, которая выставляла бы меня возвышенным романтиком. Да-да, прямо сейчас вижу, как вы закатили глаза. Мне говорили, что не нужно пытаться кем-то казаться и просто быть собой. Расслабиться и насаждаться жизнью, а любовь возникнет сама собой. Наверное, у большинства людей и дети возникают сами собой? И работа, и деньги, и друзья? А у меня какая-то ерунда в голове, поэтому я сижу в доме слёз, вместо того чтобы просто наслаждаться жизнью Я же считаю, что ничего само собой не возникает. Если Виктор Борман действительно всевидящий, значит моя встреча с Поли неслучайна, и он заранее все спланировал. Получается следующее: я искал выход на сто десятом этаже, а нашел причину остаться здесь. Знакомый почерк? Виктор Борман любит все эти штуки, связанные с иронией судьбы. Я уже начинаю чувствовать себя стариком Спенсером Фордом. Чего скрывать, мне понравилась Поли, начиная с ее кудрявых волос и карих глаз, хранящих таинственные огоньки, заканчивая легкой дрожью в голосе при произношении ее имени. По-ли. Красиво имя. Почему она сразу мне так понравилась? Возможно, все дело в таинственных огоньках? Когда стоишь на пороге чего-то неизведанного и опасного, всегда хочется сделать шаг вперед. И вот сейчас я держу в руках колбочку с холодными слезами, уже чувствуя на языке присутствие незнакомого вкуса. Резиновая пробка слетает с горлышка, и моя рука сама тянется к губам. Несколько капель слёз падают вниз, мгновенно растворяясь у меня во рту. Я говорю: «здравствуй Поли», и она тут же отвечает мне, создавая небольшое головокружение и перенося в свой удивительный мир.Первое воспоминание Поли Мир загадочных огоньков, наполняющих каждую частичку. От самых маленьких растений до огромных каменных великанов, заслоняющих горизонт. Наподобие того, как каждый человек имеет свой собственный уникальный запах, каждое живое существо в этом мире обладало собственным неповторимым светом: от ярко-желтого до бледно-синего. И среди разнообразия оттенков, замеченных моими глазами, четко выделялся только один единственный – красный цвет. Пульсирующий, горящий, стучащий, подобно сердцу мертвого мира, огонёк Юргена Лаоса. Я почувствовал его сразу же, как только попал в воспоминание Поли. Сам же Юрген представился мне высоким мужчиной с темными вьющимися волосами и яркими голубыми глазами. Взгляд его был спокоен, голос тверд, а руки, державшие Поли за плечи, крепки. Я чувствовал Юргена так точно, будто я был его частью. Маленькой песчинкой в урагане мертвого мира. Несомненно, он тоже чувствовал меня, но ни разу не взглянул в мою сторону. Внимание его было сосредоточено на своей дочери. – Однажды мы встретимся, – сказал он Поли. – В мире живых, как подобает настоящей семье. Поли стояла на цыпочках, обнимая руками шею Юргена. – Папочка, мне страшно, – шепотом произнесла она. – Я ведь не умею контролировать ма…ману. – Она тебе больше не понадобится, – ответил Юрген. – Мана не знакома живым людям. – А ты? Разве не пойдешь со мной? – Боюсь, что нет. Я больше не проводник между мирами. И мне суждено навсегда остаться здесь, в мире мертвых. – А мама? Мама ведь никогда… Прежде чем Поли договорила, Юрген отрицательно покачал головой. – Я буду искать маму в нашем мире, пока не прервется наш цикл. Боюсь, моя Поли, что встретитесь вы в мире живых еще очень нескоро. – Почему же я должна уходить туда? – Поли еще крепче прижалась к Юргену. – Что мне там делать без вас? Юрген нежно прикоснулся к лицу Поли. – Мир мёртвых переполнен воспоминаниями. И я не хочу, чтобы моя дочь пребывала здесь, оставаясь всего лишь блеклой тенью по-настоящему живой Поли. Ты родилась не здесь, моя дочь. – Мама перед уходом сказала, что ты мог пойти со мной! – сказала Поли. – Что ты мог навсегда покинуть мир мёртвых. – Тогда бы мне пришлось бросить и твою маму. Кем бы я тогда был? Я бы не смог жить с таким грузом. Поли замолчала на секунду, сжала маленькие ручки в кулачки. – Почему я должна идти одна? – на глаза у нее выступили слезы. – Папа…не прогоняй меня из дома, пожалуйста! Либо иди со мной, либо не прогоняй… Юрген осторожно поставил дочь на землю. – Я не могу, Поли. Когда-нибудь ты поймешь, что иного выхода у нас с мамой не было. Мы еще увидимся. – Прошу тебя… – Ты заслуживаешь жизни больше, чем твой отец. В другом мире тебя ждёт семья Мейденов. – У меня уже есть семья… – Ты родишься заново, Поли. Чистым ребенком в семье Мейденов. Твоя новую маму зовут Сью, а отца – Гэрри. Конечно, воспоминания постепенно начнут возвращаться к тебе, как и способности к мане. Но я прошу, как только это произойдет, не вздумай возвращаться в мир мёртвых и искать меня. – Папа-а, – жалобно протянула Поли. – Пора, мое солнце. Пора. Деревья согнулись, красный утренний свет залил горизонт. И на том воспоминания прервались, перекидывая меня на следующий этап жизни Поли.
Воспоминание 2 Я очутился возле мужчины и женщины, сидевших за небольшим столиком с опущенными вниз головами, будто ожидающие с минуты на минуту объявления смертельного приговора. Женщина выглядела на бодрых тридцать лет, а мужчина – на сорок с коротким хвостиком. Судя по всему, это были новые родители Поли – Сью и Гэрри Мейдены. Интересно, в какой год я попал? Нужно оглядеться. Небольшой частный домик с деревянном мебелью, – старой, изношенной. По стенам проползли небольшие щели, заделанные чем-то белым и пушистым, похожим на медицинскую вату. Из окон вырисовывался дивный лесной пейзаж, подожжённый вечерним заревом. На тумбочке стоял выключенный телевизор с антенной – пластмассовая коробка, популярная в девяностых. – Как ты могла забеременеть, дорогая? Мы ведь предохранялись. – Без понятия, – сказала Сью. – Ответь честно, ты забыл о защите? – Я никогда не забываю, – растерянно произнес Гэрри. – Все это очень странно…и что же мы будем делать? – Задержка четыре недели. Теперь уже поздно метаться, – Сью выкинула целлофановый мешочек с тестами в урну. – Боже мой, Гэрри, я не хочу этого ребенка. – Так нельзя. Конечно, у нас уже есть Бланки, второго малыша будет сложно потянуть… – Тогда медикаментозное абортирование – это наш единственный выход, – с тяжестью уронила Сью. – Нужно будет обратиться к гинекологу за консультацией. – Но ведь это преступление против природы, – сказал Гэрри. – Страшно подумать, какая кара нас ждет потом…во время судного дня. Нужно еще раз все обдумать. – Гэрри, ты надо мной издеваешься? – сквозь слёзы спросила Сью. – Ты же сам сказал, что второй ребенок будет нам только в тягость. Какого черта ты начинаешь приплетать свою религию?! – Я не начинаю, – робко возразил Гэрри. – Наверное, ты права. Нужно как можно быстрее позвонить гинекологу, пока ситуацию можно контролировать. Сью трясущимися руками достала из кармана мобильник. – А если что-то пойдет не так? – тяжело ворочая языком, спросила она. – Боже, Гэрри, мне так страшно, я не хочу второго ребенка, но и аборт… пусть и медикаментозный…это тоже слишком. – Все будет хорошо. – Это какая-то магия, Гэрри, заговор… Только не вздумайте смеяться после слов «заговор, магия». Только представьте, какой-то Юрген Лаос щелкает пальцем – и вы девять месяцев жонглируете перед женой солеными огурцами, молоком, бисквитным печеньем и сырой землей. Смешно? Да ничерта это несмешно. Мне искренне жаль семью Мейденов. Держу пари, таблетки не подействуют. Или случится так, что последний гинеколог в городе внезапно испарится. Вы думаете, что внезапный ребенок – это судьба (при условии использования контрацептивов), а это на самом деле всего лишь легкий щелчок пальцев какого-то чувака из другого мира. Ну разве не в безумном мире живут люди?
Воспоминание 3 – Мы не справимся, Гэрри! Боже мой, я больше не вынесу, – отчаянно произнесла Сью, упав на пол. – Никакие таблетки мне не помогают. – Успокойся, дорогая, – Гэрри опустился на коленки к жене. – Что тебе сказал гинеколог? – Ничего хорошего. Организм продолжает вырабатывать прогестерон, хотя я следовала всем инструкциям. Гинеколог с таким впервые сталкивается, такого просто не может быть. Предлагают прибегнуть к вакуумному абортированию. Гэрри помог Сью подняться на ноги, затем взял ее на руки и аккуратно донес до кровати. – Выходит, Бог все-таки смотрит на нас, – сказал Гэрри. – Он говорит нам, что нужно сохранить этого ребенка. – Гэрри! – сдавленно вскрикнула Сью, заливаясь слезами. – Я не хочу ребенка! Чувствую, что быть беде, если он появится на свет. – Что ты такое говоришь? – опешил Гэрри. – Я найду вторую работу. Мы выстоим, Сью. Ну, посмотри на меня. Гэрри заботливо отвел волосы Сью, прилипшие к щекам, приподнял ее подбородок, и встретившись с ней взглядом, нежно поцеловал в губы. – Все будет хорошо. Я обо всем позабочусь. Сью глубоко вздохнула, растерянно переглядываюсь по сторонам, в поисках еще одной эмоциональной опоры. – А Бланки? – она обратилась к мужу. – Ты забрал его с детского центра? – Да, не волнуйся. Он спит. – Боже, маленькие дети никогда не спят, – тихо сказала Сью. – Если мы заведем второго ребенка, в доме начнется настоящий армагеддон. Детские болезни, этот вечный страх, гадкие наклонности. Мы действительно этого хотим? У меня были совершенно другие планы на жизнь. – Дорогая, у тебя замечательный возраст для родов, – как можно мягче сказал Гэрри. – Если не сейчас, то когда? Бог дает нам шанс, и если мы им не воспользуемся, то кто знает, что будет через несколько лет? Это ведь касается твоего вопроса о жизни. Если она меняется каждый день, удобного случая можно и не дождаться. – Да, я понимаю, – неохотно согласилась Сью. – Просто чувствую…женским сердцем чувствую, что не наш это будет ребенок. – А чей же? – Не знаю, Гэрри. Как будто из другого мира. Чужой.
Воспоминание 4 – Тужьтесь сильнее! Сью крепко впилась рукой в простыню, выкрикнув громкое надрывистое «нет». – Тужьтесь! Тужьтесь! Лицо Сью налилось бордовой кровью, тупая боль сдавила бедра. – Дышите ровнее. – У нее кровотечение. Срочно анестезию. – Будем делать переливание. Подключите ее к ингалятору. Я чувствую, как Сью теряет сознание, капля за каплей теряя жизненные силы, переливая их в Поли. Еще секунда, короткая, бесконечно короткая секунда – и она появится на свет. Лицо закрывают ингалятором. Акушеры переходят из одного места в другое, быстро передают из рук в руки инструменты, как будто играют в горячую картошку. – Вводите ей анестетик. Потихоньку. – Пульс в норме. Спустя несколько минут палата проглатывает первый крик Поли, Сью Мейден остается без сознания, но жизнь в ней все еще теплится. Акушер выходит, чтобы поведать радостную новость. Гэрри открывает глаза, встает со стула. – У вас девочка, – сказал акушер. – Очень красивая. Гэрри почувствовал внутри неуютно чувство радости, смешанное со страхом. – А что с Сью? Она в порядке? – Ей требуется время, чтобы прийти в себя. Роды были сложные. – Но ведь все обошлось? – обеспокоенно спросил Гэрри. – Все в полном порядке, беспокоится не о чем, – с улыбкой ответил акушер.
Воспоминание 5
– Какое счастье, что все обошлось! – Гэрри восхищенно смотрел на новорожденную Поли. – Но нужно будет сделать анализы. Проверить, здорова ли малышка. Займешься этим, дорогая? – Она меня чуть не убила, – возмущенно ответила Сью. – И теперь будет потихоньку высасывать из меня все соки. Разумеется, я проверю! – Сью…ты чего? – удивленно спросил Гэрри. – Все хорошо? – Нет. Ты разве не видишь? Я не могу дотронуться до еды уже вторые сутки. Бланки вечно что-то ломает у соседей! А ты…ты совсем перестал обращать на меня внимания. – Дорогая, но я ведь…постоянно работаю…ты же знаешь. – Это была твоя идея завести второго ребенка. – завелась Сью. – Твоя! А теперь у тебя, видите ли, нет времени на него. Гэрри не нашлось ничего ответить, поэтому он замолчал, осторожно поглядывая на жену. – Что ты молчишь? – крикнула Сью. – Отвечай! – У тебя послеродовая депрессия, и с этим связаны проблемы с питанием, – собравшись с мыслями, спокойно ответил Гэрри. – Я позвоню сегодня психотерапевту. – Нет у меня никакой депрессии. Это все ребенок, Гэрри. Он меня убивает! Тянет из меня душу. – Сью…пожалуйста, успокойся. Мы все решим. А пока просто приляг и отдохни. Сью резко встала, схватила деревянный стул и швырнула в сторону двери. – Уходи на свою работу! Давай, проваливай! – на щеках Сью засветились слёзы. – Сама справлюсь! Ты мне и с Бланки никогда не помогал, только мать твоя крутилась вокруг меня. Гэрри несколько секунд стоял в нерешительности, затем аккуратно обогнул Сью, и, поставив стул на место, вышел из комнаты, в спешке набирая номер психотерапевта. – Проклятый ребенок, – продолжала Сью надломленным голосом. – Это все из-за него.
Воспоминание 6 «Палька Мейден, говорящая кукла» – надпись на обложке дневника Поли. Класс заполнялся многоголосыми криками, странным мальчишеским жужжанием и четко звучащим «Полина Мейден – уродина». Девочки расчесывали волосы, перебирая одну прядь за другой, завистливо поглядывая на блестящие кудри Поли. «Что она о себе возомнила? – навязчивые мысли крутились у них в голове. – «Светится, как принцесса в блестках, просто отвратительно». Я ощущал атмосферу в классе. Эту едкую смесь злорадности, смешанной с презрением к Поли. Она была из другого мира, маленькая девочка, одетая в простую одежду из секонд хенда, в окружении обеспеченных детей. Конечно, никто не видел ее внутреннего «манного сияния», однако все отмечали, что чувствуют себя предельно странно рядом с ней. Я знаю это, сознание детей как-то слилось с моим собственным. Довольно странное ощущение, как будто видишь одновременно десятки снов с одной и той же картиной, но под разным углом. – Она кукла. Просто дешевая кукла. Кто из мальчиков дотронется до Пальки, станет паленым. – Я слышал, что ее ненавидят родители. А еще она не знает таблицу умножения, хотя ей уже одиннадцать лет. – Тогда неудивительно, почему родители ее не любят. – Миссис Джардин сказала, что ее отправят на второй год. – Ну и позорище. Я бы скорее сдох, чем согласился учиться с малолетками. – Ты и сам малолетка, Джек! Тебе же нет еще и десяти. – Нет, не слушайте ее. Она врет! – Заткнись, Джек. Или будешь сидеть с кудрявой. – И глотать вместе с ней унитазную воду после уроков. – Как на прошлой неделе. Помните? Кто-то из параллели кинул ей привет-бомбочку в туалетную кабинку. Ой сколько шума-то было-о-о. После услышанного мне захотелось раздавить каждого в этом классе. Как жаль, что я не смогу раздобыть слёзы этих мерзавцев и отдать их на пробу Майки. Он бы точно повеселился с ними в туалетной комнате. И почему их не отправляют в дом слёз, пока они не успели поломать психику другим детям? Догадываюсь, потому что на жестокости держится вся империя монстров, и не важно, кто ее источник. Но вот школьный буллинг – это долгий и неконтролируемый процесс, который невозможно остановить. Это как химическую реакция. Нужно знать определенные правила работы с токсиками (негативно настроенными людьми). И абсолютно неважно, как реагируют на это взрослые, потому что у детей свой собственный мир. Если ты расскажешь родителям или директору, что над тобой издеваются, твое окружение тебя съест, как только возгласы возмущенных мамочек поутихнут. Пытаться образумить ребенка – это все равно, что запускать сигнал в далекий космос в надежде услышать отклик в течение двух-трех месяцев. Я же лично для себя усвоил, что сражаться – это единственный доступный выход, когда против тебя весь мир. Кстати, мои волосы передают пламенный привет всем мамочкам, которые состоят в родительских комитетах и думают, что с их ребенком все отлично. Теперь же мне приходится беспомощно смотреть на бедную Поли, не в силах ничего предпринять. Кто я здесь? Всего лишь тень в ее сознании. Она бы сама никогда не могла сказать, когда ее убивают изнутри. Ни директору, ни родителям, ни полиции. Ее детский мир представлял собой глубокое темное дно, где водятся страшные твари, скрытые от чужих людских глаз. Вот, например, один из них: – Эй, кудрявая, – мальчик по имени Джек подал голос. – Ну-ка быстро скажи всем, что между нами нет ничего общего. Поли растерянно переглянулась в поиске поддержки, но встретила только враждебные взгляды. Учитель французского, насколько я мог судить из воспоминаний детей, опаздывал на занятие. – Кудрявая! – свистнул Джек. – Ты там оглохла? – Иди сюда, тебя никто не обидит, – добавила девочка с редкими рыжими волосами, завидно поглядывая на локоны Поли. – Если не подойдешь, мы расскажем миссис Джардин, что это ты опрокинула ее любимую орхидею. – Нет, – Поли отвела взгляд. – Я не хочу. – Тогда пинай на себя. Улыбнувшись мерзкой улыбкой, Джек медленно подплыл к подоконнику, взял в руки большой горшок, размером с собственную голову, и бросил с жутким грохотом вниз. Земля рассыпалась темным бисером по полу вплоть до входной двери, закатилась под парты, забилась в углы. – О нет, что же ты натворила? – продолжая улыбаться, Джек обратился к Поли. – Миссис Джардин будет в ярости, когда узнает, что произошло. – Да, ты подставила нас! – крикнул кто-то на заднем ряду. – Вместе со своим любовничком Джеки. – Да! Джек, почему ты не следишь за своей любовью? Она испачкала дорогой линолеум, который твоя мама выбирала целых шесть месяцев. – Тебе придется за ней убрать! Или миссис Джардин нас всех порешает. Поли выдохнула, когда внимание переключилось на Джека. Цепная реакция с минуты на минуту могла привести к взрыву. Детям абсолютно неважно, кто станет их следующей жертвой, они не видят границ. Сегодня вы вместе гуляете и смеетесь, рассказыая забавные истории, а завтра лучший друг позорит вас на глазах у всех. Я сейчас имею в виду не всех детей. Подружиться с адекватным ровесником и, что гораздо важнее, сохранить эту дружбу, победа в лотереи. Хватит с меня жестоких сцен. Я щелкнул пальцем, чтобы, как на лифте, переместится на следующий этаж жизненного пути Поли.
Воспоминание 7 Гэрри меня озадачил. Это был очень сдержанный светловолосый мужчина с крупными чертами лица, полная противоположность его жены: темноволосой алармистке, демонстрирующая всем своим ядовитым видом, что в воспоминаниях Поли она – главный антагонист. Только представьте, если бы вы узнали, что с самого рождения были нежеланным ребенком? Что может быть хуже? Только если мать говорит тебе это прямо в лицо. Несмотря на свою сдержанность, Гэрри был просто овощем, который лежит на диване. Типичный такой среднестатистический мужчина, который обзавёлся семейством и стабильной работой. – Ты вновь прогуляла школу, – голос Сью звучал сдержанно, холодно, беспощадно. – В качестве наказания будешь стирать старое тряпье белизной. Голыми руками. Тонкий указательный палец Сью (внешне напоминающий старую деревянную указку) упал в сторону огромного таза с грязным бельем. – Я не прогуливала, – попыталась оправдаться Поли. – Всего лишь опоздала на несколько минут. – Она опоздала! – язвительно повторила Сью и обвела взглядом Гэрри, читающего газету на диване, уверенная, что он разделит ее презрение. – Может тебе следует перед сном на голову привязывать будильник? – Нет, – прошептала Поли. – Путь долгий, а школьный автобус не останавливается у нашего… – Тебе что, пятьдесят лет, что ты не можешь вовремя добежать до школы? – грубо перебила ее Сью. – Миссис Джардин говорит, что ты напрочь отказываешься понимать математику. – Зато французский у меня хорошо идет, – стеснительно проговорила Поли, опустив голову, готовясь поглотить следующий удар Сью. – Гэрри, ты слышал? Говорит, что знает французский. Значит, будет тебе помогать на работе. Гэрри лениво посмотрел в сторону жены, поправил подушку под головой, и выдал короткое: – Превосходно. Сью наклонилась к маленькой Поли и прошептала ей на ухо: – А математика у тебя не идёт, потому что врач тебе в детстве поставил диагноз «энцефалопатия», это заболевание мозга. Гэрри подтвердит, можешь уточнить. Так что не обольщайся насчет французского, со временем ты сойдешь с ума. Поли тяжело сглотнула, в глазах у нее стояли непролитые слёзы. – А теперь иди в уборную и принеси на стирку оставшиеся вещи твоего брата. Я попытался проникнуть в сознание Сью, чтобы понять причину такого отвратного отношения к родной дочери, но ничего толкового не узнал. Только навязчивые мысли о том, что Поли чужая и что она представляет опасность для семейства Мейденов. Поли – противная заноза, от которой невозможно избавиться. Поли – это раковая опухоль, живая смерть. Мне стало не по себе после пребывания в голове Сью. Неужели в жизни Поли не было ни одного светового пятна? О чем только думал этот Юрген Лаос, когда выбирал ей это ужасное семейство? Вот что, в мире мертвых абсолютно все чокнутые. Поли совсем маленькая, милая девочка, чистая душа, не знающая куда приткнуться. А Сью – это раздутая бочка, с трудом перекатывающаяся из угла в угол, готовая переехать любого на своем пути. Как же она растолстела за одиннадцать лет. Взять бы ее и растрясти как следует. Спустя минуту Поли вернулась, держа в руках тазик с грязным бельем Бланки, пахнущем настолько отвратительно, что он мог вполне зайти за портал в мир мертвых. Вдохнул чудодейственный аромат – и исчез. Тут Гэрри внезапно подал голос: – Поли, оставь это дурацкое белье и подойди ко мне. Она послушно подалась вперед, присела на корточки рядом с диваном. – Мама с ума сошла, да? – спросил Гэрри. Поли молча кивнула. – Раньше она была гораздо мягче, женственнее. Что-то с ней произошло после родов. Мы ходили целый год к психотерапевту, ее каждую неделю штормило паническими атаками. Расстройство в итоге удалось приглушить, но все же иногда случаются заскоки. Я это рассказываю, чтобы ты понимала: мама любит тебя, просто иногда ведет себя неадекватно. – Разве любит? – Конечно. Поли замялась. – А мы не можем… – начала она и тут же замолчала, как бы осознавая бестактность будущих слов. – Чего не можем? – сочувственно спросил Гэрри. – Уехать от мамы, – выдохнула Поли. Гэрри слегка усмехнулся, удивляясь наивности дочки. – Нет, зайчик, не можем. Мы ведь полноценная семья, помнишь? Сью любит тебя, но иногда в ней просыпаются демоны и она ведет себя…немного странно. Мы через это пройдем, вылечим твою маму. – Может и меня надо вылечить? Сью сказала, что у меня проблемы с головой, – продолжила Поли. – Энци…энци… – Ах, энцефалопатия, – догадался Гэрри. – Такой диагноз ставят всем детям, чтобы родители лучше следили за своими детьми. – То есть я здорова? – Ты в полном порядке, зайчик мой, – улыбнулся Гэрри. – Расскажи-ка лучше, что у тебя с учебой? Все еще не понимаешь математику? Мы ведь в прошлом году занимались, помнишь? – Да, я помню. Просто не идет…я стараюсь, но ничего не выходит. Миссис Джардин говорит, что у меня лучше развито правое полушарие, которое отвечает за интуицию. А еще я неплохо рисую. Она это тоже отмечает. – Да, я видел твои рисунки, – согласился Гэрри. – Может тебе и нужно знать в совершенстве математику? У каждого человека свое предназначение. – Наверное, – Поли застенчиво подняла уголки губ. – Постараюсь не разочаровать вас с мамой. – Умница. Но школу ты все-таки должна закончить, поняла? – серьезным тоном добавил Гэрри. – Посмотрим, может быть получится отправить тебя в художественную школу. – Спасибо, папа! Беру свои слова назад. Гэрри был не так уж плох по сравнению с его больной женой. Вот уж кого надо было отправить в дом слёз, так это Сью Мейден. Но, с другой стороны, кто я такой, чтобы судить незнакомых людей? Мне просто жаль маленькую Поли. Пока что она не замечает моего присутствия, но когда-нибудь ее способности проявятся. Если она нападет на меня, то я отправлюсь бродить по миру Юргена Лаоса в поисках маны, чтобы вернуться в дом слёз и сказать Поли большое спасибо. Винсент меня предупреждал, что пить чужие слезы опасно. Но я обязан выяснить, что произошло с бедной Поли, когда она вернула себе память и встретила Виктора Бормана.
Воспоминание 8 В две тысячи втором году Поли исполнилось пятнадцать лет. Несмотря на трудное финансовое положение семьи, она каждый понедельник, среду и пятницу посещала художественную школу. При этом успевала подрабатывать с восьми до десяти часов вечера уборщицей в небольшом продуктовом магазинчике напротив дома. Сью продолжала расти в размерах, пялясь в экран телевизора, где круглые сутки транслировали первый сезон «Клиники». Гэрри читал газеты, изредка заглядывая в новые выпуски журнала «Ридерз дайджест». Бланки играл в солдатиков (хотя, на секундочку, он был старше Поли на три года), отрывая конечности южноафриканским захватчикам, вознося американский флаг над сухим материком. – Получайте!Получайте! Получайте, черные! – визгливо кричал он. У этого юного и мерзкого расиста была отдельная комната на первом этаже, оборудованная старым телевизором и игровой приставкой «SEGA», что было непозволительной роскошью для малобюджетной семьи в то время. Поли же достался чердак, скромно обустроенный и мрачный, способный похвастаться лишь одинокой лампочкой на ветхой деревянной крыши и старым столом из ДСП, расположившимся в самом центре (в любом другом месте свет бы просто не смог дотянуться до стола). – Ты чужая, – говорил Бланки. – У тебя темные волосы. А у папы и мамы каштановые. У индианок волнистые и блестящие волосы. Или у африканок. Тебе не место в нашей стране, проваливай! Четыре года совместной жизни с Бланки не прошли бесследно. Время беспощадно впитывало в себя «давайте выгоним Поли из дома», и «отдай мне мой дневник, Бланки», и даже «смотрите, у Поли месячные, месячные, месячные, заткните кто-нибудь ее кран». Все четыре года, наполненные болью и унижением, готовы были вырваться из Поли наружу при первой же удачной возможности. Она заметно изменилась за четыре года. В ее сердце уже вовсю горел огонь. Во снах она путешествовала по миру мертвых, пытаясь найти отца, подозрительно поглядывая в мою сторону, словно догадываясь, что за ней кто-то ведет слежку. Мне особенно отчетливо запомнился день, когда в милой и безобидной Поли зажглась искра злобы. Это случилось двадцать пятого декабря две тысячи второго года, в шесть вечера, когда часовая и минутная стрелки застыли на одном месте. – Бланки! Отдай, это моё! – Ха-ха, сними с себя одежду и покажи, что спрятано под ней. Тогда отдам. – Ты с ума сошел?! Кретин! – Я жду. Считаю до пяти. Один. Два. Неужели тебе не нужна эта бумажка? – Бланки, пожалуйста, отдай мне мою картину. Я ничего тебе не буду показывать. – Три. Четыре. Пять. Кто не снял одежду, я не виноват! Чумазыми смуглыми лапами Бланки растянул бумажный лист с рисунком. Прозвучал сухой треск…и картина Поли разошлась на две одинаковых части. И тут малышка внезапно почувствовала сильное жжение в груди, как будто внутри нее зажгли факел. Невыносимая боль прошла по всему ее хрупкому женскому телу. – Ты…мерзавец, – сквозь зубы выдавила Поли, упав на колени. – Я тебя ненавижу… – Ненавижу! Ненавижу! И что ты мне сделаешь? – дразнил ее Бланки. – Все равно родители больше любят меня! – Бланки… – Заткни свою щель! – перебил ее Бланки. – Женщины из южноафриканских стран, между прочим, должны на коленях ползать и благодарить за право жить вместе с коренными неверонцами. Он прыгал от радости и плясал вокруг Поли, как шаман возле костра, размахивая бумажным листом. – За-ткни-щель. За-ткни-щель. За-ткни-щель. И тут в глазах Поли загорелись таинственные огоньки, мана вспыхнула внутри и цепной молнией пробежала по каждому нерву. В следующую секунду Бланки подлетел в воздух, словно куча тряпья, и с грохотом упал вниз. – Что это было?! – завопил Бланки. – Это ты сделала?! Я все расскажу матери! Но внутри Поли уже вовсю горел огонь. Она быстро приблизилась к брату, взяла его за волосы и, подняв его над собой, ужасным, совершенно чужим голосом проговорила: – Только попробуй еще раз прикоснуться к моим картинам или закинуться про одежду, я переломаю тебе все пальцы. – Она неожиданно удирала Бланки в область паха, отчего тот судорожно задрыгал ногами. – Ты уяснил? Бланки хотел было закричать, но Поли резко выхватила у него клочок бумаги и грубо затолкала ему в рот. – Заткни свою щель, – медленно проговорила она. – А теперь проваливай к своей мамочке. В тот момент во мне заиграло приятное чувство. Поли – дочь короля мертвых – наконец проснулась, затмив собой милую пай-девочку, крохотную и беззащитную «поли». Я был этому несказанно рад. Добро должно быть с кулаками, как и девушка – с особым стержнем. Даже если откинуть магию, ману (все сверхъестественное), в наше время женский пол должен уметь защищать свои границы. И не стесняться бить в лицо каждому мерзавцу, который решит посягнуть на их свободу. Даже в моем две тысячи восемнадцатом году мир все еще сотрясает громкое эхо патриархата, и нестандартное поведение женщин и мужчин подлежит всевозможной критике. Людей до сих пор вгоняют в рамки мужественного и женственного поведения. Постоянно кормят сомнительными ценностями. Заряжают нас с детства, как автоматы, чтобы мы потом шли и стреляли в своих друзей. Тра-та-та-та, ты вырядилась, как проститутка. Тра-та-та-та, ты зачем покрасил волосы. Тра-та-та-та, не смей самовыражаться. Как я писал в самом начале, жизнь – это форма времени. А люди живут прошлыми ценностями. Поэтому я надеюсь, что когда-нибудь культура изменится, и человеческий мир придет к равновесию. Вскоре после случившегося, когда Бланки скатился задницей по крутой лестнице на первый этаж, а Поли, потеряв все силы, грохнулась на кровать и уснула, дом семьи Мейденов взорвался красной маной. Монстры Виктора Бормана пробудились, почуяв необычную, страшную силу, спящую внутри ребенка. В маленьком городке «Калька». Сто двадцать пятый квартал. Дом на углу. Девушка с карими глазами. Мана Лаосов.
Воспоминание 9 – Иди сюда, маленькая дрянь! – звонкий голос Сью разбудил спящую Поли. – Как ты посмела тронуть моего мальчика?! Дом разрывался от криков Сью. Гэрри ошарашенно смотрел на Бланки, рыдающем в углу родительской комнаты, закрывая руками багровое лицо. Никогда Гэрри еще не видел сына в таком жалком состоянии. – Открывай, мерзавка! – Сью навалилась стокилограммовой тушей на входную дверь. – Когда я тебя достану, ты ответишь за все страдания, которые принесла нашей семье. Гэрри! Помоги мне! – Нет. – Гэрри попытался образумить Сью. – Давай узнаем у Бланки, что произошло. А потом спокойно выслушаем Поли. – О Боже, с кем я живу! С мужчиной или куском бревна?! – взорвалась Сью. – Я ведь тебе говорила! Слезь, наконец, со своего дивана и помоги мне разобраться с этой тварью! Внутри Поли сгущалась непривычная смесь страха, ненависти и любви к семье. За любовь отвечал Гэрри, за ненависть – Бланки, а за страх – Сью. И все это смешивалось, разливалось в грудной клетке, разгоняя горячую кровь. Входная дверь внезапно открылась. Взгляд блеклых глаз Поли обнял возмущенную Сью, готовую насквозь пронзить свою дочь первым попавшимся предметом. – Я здесь, мама, – спокойно произнесла Поли, уже привыкшая к семейным ссорам. – Ты хотела меня видеть? Сью надулась, как красный воздушный шарик, готовая лопнуть от налившейся злобы. Гэрри застыл в нерешительности, кого же ему поддерживать? – Я тебе не мама. Придушила бы тебя на месте, если бы позволял закон, – прошипела Сью с таким звуком, как будто кто-то «выпустил духа» из штанов. – Из-за тебя у моего ребенка теперь психологическая травма. Что ты сделала с ним?! Отвечай, мерзавка! Бланки заливался слезами, однако ощущал внутри полное блаженство от происходящего. Какой мерзавец, вы бы только видели его. – Не реви, – Гэрри обратился к сыну. – Тебя что, убивают? – Она хотела, отец! Хотела! – запищал Бланки. – Я ведь вас предупреждал, что она что-то замышляет. И вот…позвала сегодня к себе, чтобы опробовать какую-то новую ловушку…а я подлетел в воздух…упал прямо головой на землю. – Это ложь, – быстро ответила Поли. – Он сам пришел ко мне. Забрал рисунки. И начал шантажировать. – Нет! Она все выдумала! Не верьте ей! – Достаточно! – Сью стукнула ногой об пол с такой силой, что дом на секунду вздрогнул. Затем взяла огромными ручищами Поли за плечи и откинула в сторону двери. – Сью! – вмешался Гэрри. – Ты с ума сошла?! – Я больше не вынесу жить с ней, – Сью внезапно разрыдалась, речь ее стала совсем неразборчивой. – Она убивают нашу семью. Я ведь тебе говорила, Гэрри. С самого рождения убивает…разве ты не чувствуешь? Мне с трудом верилось, что такое может быть. Поли несколько секунд лежала на полу, ощущая, как из ее жизни пропадает Гэрри со своей любовью, падает в необъятную пропасть, а за ним исчезает огромный, навислый страх перед Сью Мейден. И неспешно приходит осознание того, что ей отныне придется жить одной. Что в данный момент времени нет лучшего решения, чем уйти из дома и начать новую жизнь. Поли, пятнадцать лет от роду, против целого мира, который ее ненавидит. – Я уйду, – неспешно прошептала Поли, как бы все еще прожевывая эту мысль у себя в голове. – Нет, – ответил Гэрри. – Мы никуда тебя не отпустим! Он хотел было подойти к дочери, чтобы помочь ей встать, но Поли подняла руку вверх и неосознанно остановила Гэрри, так что он замер в пространстве, не в силах пошевелить даже бровями. Бланки направил растерянный взгляд на сестру. – Я ведь вам говорил, – сказал он. – У нее какие-то странные фокусы! Всего секунду Бланки смотрел на Поли, затем подлетел в воздух, как легкий целлофановый пакет, совершенно пустой внутри, кружась в невесомом вихре маны, не способный вернуться обратно на землю. Сью от увиденного завопила от ужаса, однако крик ее быстро прервался, споткнувшись о время. Окружающее пространство застыло. Комната поплыла перед глазами… И тут во входную дверь кто-то тихо постучал. Поли испуганно оглянулась по сторонам. Все члены семьи смотрели на нее, с заставшим ужасом в глазах, и не моргали. Тук-тук. Тук-тук. Звук стал заметно смелее, четче. Открыть дверь? А если там…полиция? Вдруг соседи услышали крики и решили позвонить по горячему номеру? Если они увидят, что здесь произошло…тогда ее точно посадят в тюрьму. Нет, маленькая Поли. За дверью притаилось нечто гораздо хуже, чем полиция из вашего живого мира. Монстры Виктора Бормана. Я чувствовал их присутствие, как травоядные животные чувствуют резкие запахи хищников. Не открывай, Поли. Не вздумай! Тук-тук. Тук-тук. Удары стали еще сильнее. Тот, кто стоял снаружи, явно терял терпение. Поли пустилась бежать, но не успела сделать и трех рывков, как входная дверь разлетелась в щепки. В дом вошли четыре загадочные фигуры, излучающие бело-голубой свет. Они будто были сотканы из чистой маны. Внешне они напоминали метаморфов из мертвого мира: полулюдей-полуживотных. – Добрый день, – аккуратно перешагнув через порог, произнесло существо с длинным акульим носом и мертвенно-бледной кожей. Это был Виктор Борман, я его сразу же узнал. За ним вошли еще трое, полупрозрачных человекоподобных существа, напоминающих приведения из фильмов ужасов. Сияли они гораздо слабее Виктора. Видимо, маны в них хранилось немного. Поли зажмурилась от страха и попыталась поднять загадочных гостей в воздух. Однако Виктора, судя по всему, только позабавила эта попытка. – Неплохо, дорогая, – с улыбкой произнес он. – Но мы тоже так умеем. Не бойся, мы не причиним тебе вреда. Лучше покажи нам свои прекрасные глазки. Поли покорно открыла глаза, силясь унять дрожь. Что-то владело ею, управляло изнутри. – Ах, вот они. – Виктор материализовался возле Поли и нежно отвел ее густые волосы, прилипшие к лицу. – Вы видите, господа? Обратите внимание на зрачки. Наконец-то зажглись наши огоньки. – Любопытная аномалия, – произнес один из приспешников Виктора. – Она способна взаимодействовать с людьми, но не вписывается в их мир. – Это человек? – спросил второй монстр. – Она сияет, как мертвая. – Да, человек, – ответил Виктор. – Но маленькая Поли Мейден не так проста, как кажется на первый взгляд. – Мейден? Из семьи того самого Галена Мейдена? – уточнил третий монстр. – Именно так. Обратите внимание на брата Поли. Расист в семье Мейден. Какая ирония судьбы. После смерти ему предстоит встреча с Галеном Мейденом. Монстры гулко зашумели. – Не завидная участь его ждет. А что же касается нашей малышки. – Виктор улыбнулся. – Внутри нее пляшут красные огоньки! Течет смесь Мейден и Лаосов. Монстры жадно оглядели Поли. Сияние их тел стало заметно ярче. – Она опасна, – сказал один из монстров. – Ее нельзя оставлять в мире живых. – И в мир мертвых отпускать нельзя. Ее нужно выпить, пока Юрген Лаос ничего не заподозрил. – Господа, не нужно преувеличивать могущество короля мертвых, – вмешался Виктор. – Юрген Лаос не вернется в мир живых, так как его источник иссяк. Цикл подходит к завершению. Можете не сомневаться, ведь я вижу это. Мы будем выпивать его дочь постепенно, растягивая удовольствие. – Мана Лаосов имеет невероятную ценность на черном рынке, – напомнил приспешник Виктора. – Архитекторы будут довольны. – Отправим ее в дом? Или сразу же на рынок? – Не так быстро, мои хорошие, – Виктор приобнял монстров. – Большая часть огоньков скрыта. Если Поли умрет раньше времени, ее мана перетечет в мертвый мир, так и не успев раскрыться. А нам она нужна. Вся. До последней капли. – И что же раскрывает ману? Виктор загадочно улыбнулся и медленно, по слогам произнес: – Лю-бовь. Монстры удивленно переглянулись между собой. – Она зажигает невероятные чувства. Конечно, господа, вам любовь не знакома. Как, собственно, и мне. Но уверяю, что если мы обратим Поли Лаос сейчас, то потеряем огромный потенциал для наших архитекторов. – Или если она не умрет прямо сейчас. Наша малышка задыхается, – монстр указал пальцем на дрожащую Поли, дрыгающую ногами. – Ах, моя дорогая, прости нас за бестактность, – Виктор обратился к Поли. – Стоим здесь, как у себя дома, и обсуждаем твою дальнейшую судьбу. Он щелкнул пальцами. Поли открыла рот, судорожно глотая воздух. – Вы…кто вы такие? – все еще дрожа, немного заикаясь от страха, спросила Поли. – Тени, – быстро проговорил Виктор. – Не бойся нас. Всего лишь маленькие тени. – Тени? – недоверчиво переспросила Поли и пошатнулась. Невидимая сила сжимала ее ноги, пытаясь повалить на землю. – Мертвые тени, не способные ощутить дуновение ветра, брызги солнца… и даже тепло женского тела. – Виктор осторожно дотронулся до нежной шеи Поли. – Лишь вечный голод терзает нас. Поли боязливо попятилась назад, но тут же упала на пол. – Когда-то мы были людьми. Но общество нас не приняло, выкинуло за борт, забило в угол, – продолжал холодным голосом Виктор. – И если бы ты только знала, моя дорогая Поли Лаос, как долго мы молили твоего отца о смерти. Как громко…что даже в мире живых был слышен наш отчаянный возглас. Бесслезный сухой плач. – Бесслезный сухой плач, – хором повторили монстры, окружив Поли. – Как долго мы желали вкусить запретный плод жизни. Попробовать божественную ману. Овладеть таинственными огнями. – Таинственными огнями. – И вот…после стольких пролитых слёз, наполненных страхом и отчаянием, милосердный Юрген Лаос все же решает отправить нам свою дочь. Маленькую беззащитную Поли. – Маленькую беззащитную Поли. – Чтобы мы, наконец, утолили свою жажду, – Виктор уткнулся длинным носом в шею Поли, обнажил острые зубы. – Жажду! – Жажду! – Жажду! – Ты не создана для мира живых, моя хорошая. Не переживай, мы это исправим. Как только разберемся со свидетелем, – Виктор направил на меня свои раскосые акульи глаза, налитые кровью. – Господа, верните нашего юного и любопытного друга обратно в дом слёз. Монстры двинулись на меня. Путей для отступления не было, и я приготовился сражаться. Однако привычной драки, к которой я привык со школьных лет, не состоялось. Монстры Виктора задействовали странную магию. Пространство резко изменило обличие, стало зеркально-острым, твердым на ощупь. Стоит лишь пошевелиться, и меня разорвет в клочья слабый ветерок. Ты как будто смотришь в зеркало через другое зеркало, будучи застрявшим в зеркальной комнате. А потом появляются монстры Виктора, и бьют тебя в каждое отражение. Бьют быстро и больно. Не продержавшись и пяти секунд против чудовищных противников, я падаю в пропасть, сквозь воспоминания Поли, возвращаясь в дом слёз.
Судьба Мейденов
Окружающий мир способен меняться до абсурдности. Даже предметы пытаются тебя убить. Из ниоткуда возникают зеркальные копии, способные чувствовать тоже самое, что и ты. Это похоже на магию или, скорее, на дурной сон. Я не способен противостоять монстрам. Еще не готов. Подумать только, они способны изменять пространство, останавливать время. А я только недавно научился телепортироваться. И как Поли умудрилась остаться в живых, если ее выпили пятнадцать лет назад? Возможно, у них ничего не вышло, или она умерла…Еще целый месяц до нашей встречи. Я не могу столько ждать, нужно встретиться с ней сегодня. – С пробуждением, – внезапно сзади послышался знакомый каменный голос. – Как прошло твое путешествие внутри чужих воспоминаний? Все отрывки успели пройти через сознание? Проклятый Винсент…что он здесь делает? – Да, – растерянно ответил я. – Практически все. – Прекрасно. А то я уже начал беспокоиться. Ведь ты несколько недель был в полной отключке. Виктор Борман велел мне пристально следить за твоим состоянием. – Несколько недель? – удивленно переспросил я. – Чуть больше месяца, – ответил Винсент. – Твои метаморфозы за это время значительно развились. Прошу, не пугайся, твоя внешность не претерпела изменений. Однако мы оценили твое внутреннее состояние. – Разве? Я не чувствую никаких изменений, – честно признался я. – Так ведь не бывает, что бабах – и ты проснулся другим человеком? – В доме слёз довольно часто происходит так называемый «бабах». А изменения в первую очередь замечают окружающие, – ответил Винсент. – Любопытно, чьи воспоминания оказали на тебя такое сильное воздействие? Слишком далеко заходит наш диалог. Нельзя, чтобы Винсент заподозрил о моем знакомстве с Поли. – В этом доме все способны оказать на меня воздействие, – сказал я. – У каждого из жильцов своя собственная и уникальная боль. Винсент недоверчиво перевел взгляд на пустую колбочку, где хранились слёзы Поли. Он определенно что-то знает…или хотя бы догадывается. – Что произошло, пока я был в отключке? – я решил резко сменить тему. – Уже прибыли новенькие? – Разумеется, – охотно отозвался Винсент. – Сто двадцать шестой этаж отныне свободен от Майки Морриса, а семьдесят пятый – от Келена Грея. – Сто двадцать шестой свободен? Это значит, что вы отпустили Майки? – На этаже Келена Грея был найден мольберт Майки Морриса. Достаточно было всего лишь прикоснуться к нему, чтобы увидеть, кто был причастен к убийству Келена. Мы выпили до последней капли Майки Морриса. Винсент приблизился ко мне, наклонился и змеиным, ядовитым шепотом произнес: – И его напарника, который подсунул Келену десять капель своих огненных слёз, ждет та же незавидная участь. Как только Виктор Борман даст команду, мы опустошим этого умного мальчика. Колючие мурашки пробежали по спине. Майки больше не вернется в дом слёз, и все из-за проклятого мольберта, который он взял с собой! Спокойствие, главное спокойствие. Я глубоко вздохнул, пытаясь смириться с произошедшим. Винсент все знает. Он избавится от меня, как только я перестану быть нужным Виктору. Но только с какой целью я ему понадобился? Почему он меня не прикончил еще в воспоминаниях Поли? – Как видишь, Колин, в отличие от людей, мы не оставляем преступников безнаказанными, – продолжил Винсент. – Это просил передать тебе Виктор. Время для монстров не играет существенной роли. Ты все поймешь, когда мы будем тебя убивать. С этими словами Винсент растворился в воздухе. Черт побери! Я подставил Майки с этой дурацкой затеей отвлечь Винсента. Мне нельзя ни с кем контактировать, особенно с Поли, иначе у нее возникнут куда более серьезные проблемы. Наверное, одиночество – это все же судьба. Я как будто переживаю все события своей никчемной жизни заново, только будучи уже мертвым. Смотрю вниз с крыши огромного пятнадцатиэтажного дома под названием «Колин Вуд», вокруг которого горит одна сплошная пустота. И с каждым годом в доме становится на этаж больше, и пустота разгорается сильнее. Если тебе суждено быть одному, значит ты будешь один, и неважно, в доме слёз ты находишься или сидишь за школьной партой. Внезапно в комнате стало очень холодно, синие огни, освещающие коридор, погасли. Темнота залила пространство. Я испуганно подскочил с кровати. Неужели меня вновь окружают тени, как в игральной комнате? Если так, то нужно действовать немедленно, срочно телепортироваться… – Стой, Колин, – нежный знакомый голос прозвучал у меня в голове. – Прости, что напугала. – Поли? Что ты здесь делаешь? – вслух произнес я. – Тебе нельзя со мной находиться. Винсент нас двоих сдаст Виктору Борману. – Прошу, пожалуйста, ничего не говори, – вновь прозвучало у меня в голове. – Нам не нужно привлекать лишнее внимание. Мне не нашлось ничего ответить. Мелодичный голос Поли неспешно растекался по моему сознанию: – Ты не пришел на встречу, и я начала беспокоиться, не выкинул ли тебя дом в мир мертвых. К счастью, все обошлось. И Винсент пока что не знает о нашей встрече, но нам нужно спрятаться. Я задумался. Спрятаться. Но где? Нас везде найдут зоркие глаза Винсента. Только если не переместиться в картину… –Хорошая идея, – ответила Поли. Похоже, она читала мои мысли. – Внутри картины наша мана будет скрыта. – Ван Гог и «Сент-Мари», – подумал я. – Когда-то я уже был внутри его картин. – Тогда перемещаемся. Комната, погруженная во тьму, на секунду вспыхнула красным огнем. Сейчас начнется, мир разлетится на цвета, а мое тело будет несколько секунд летать в невесомости. Я настолько привык к перемещениям сквозь чужие воспоминания, что встреча в картине меня уже никак не удивляет. Скорее воодушевляет. Вот это да! У вас такого не было. Держу пари, вы бы с ума сошли. Как и предполагалось, вскоре мы оказались возле трех белых хижин, внутри картины Ван Гога. В воздухе витал непередаваемый цветочный аромат тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. Небеса горели красным огнем. Мана Поли поджигала облака, как мягкую хлопковую вату. – Это для защиты от нежелательных гостей, – поймала мои мысли Поли. – Пусть горит. Мана не даст Винсенту нас обнаружить. – Как ты это делаешь? – Что именно тебя интересует? – Абсолютно все. Почему я не умею, например, самостоятельно перемещаться в вымышленные миры. Или залазить к кому-нибудь в голову. Управлять маной. Она ведь у меня есть? – Да, есть, – коротко ответила Поли. – Но ей нужно учиться управлять. Не всем дано. – А у меня есть шансы? – Зависит от тебя, Колин Вуд. Мана проявляется только у мертвых. – Ладно, – сказал я. – Ладно, – повторила Поли и улыбнулась. – Некоторое приходит только со временем. Когда она так застенчиво поднимает уголки рта, во мне просыпается ликующий и пылкий Колин, затмевая собой томительных и занудных «Вудов». О чем это я вообще? Я наконец-то оказался рядом с Поли. – Я видел твои воспоминания, – неожиданно для самого себя произнес я. – Если бы я мог поменяться с тобой местами, отдать свою спокойную жизнь взамен на твою, я бы не задумываясь это сделал. Потому что никто не заслуживает тех ужасных страданий, которые приключились с тобой. Поли, похоже, несколько шокировали мои слова. Она явно не ожидала услышать подобное после расспросов о мане и магии мертвых. – Я даже…не знаю… спасибо, конечно, – попыталась она подобрать правильные слова. Но багровый румянец на щеках ее все-таки выдал, а другого ответа мне и не требовалось. – Но я успел посмотреть не все, – добавил я после паузы. – Виктор выкинул меня из твоих воспоминаний, как раз на том моменте, когда монстры вломились к вам в дом. – Это был не мой дом, – отозвалась Поли. – В вашем мире каждое слово имеет магическое значение. Поэтому у меня просто язык не повернется назвать гнездо Мейденов своим родным домом. – А мир мертвых? Это твой дом? Поли отрицательно покачала головой. – Нет у меня дома, – с горечью произнесла она. – И вряд ли когда-нибудь появится. – Знаешь…Виктор Борман говорит, что мы не созданы для мира людей. А может он прав? Ты никогда не задумывалась? Стоит ли нам пытаться вернуть все обратно? – Не знаю. Может быть мы и не созданы для мира людей, но и с монстрами я жить не хочу. – Я тоже не хочу, – задумчиво ответил я. – Сейчас все так неоднозначно. Если бы Виктор хотел от меня избавиться, то убил бы еще когда я находился в твоих воспоминаниях. Он просто…как будто специально не дал мне дочитать книгу, чтобы я потом захотел встретиться с автором, и все у него выяснить. – В тот день меня пытались обратить, – сказала Поли. – Но у них ничего не вышло. – Обратить? – недоуменно спросил я. – То есть, иными словами, убить? – Не совсем. Я никогда и не была живой, – попыталась объяснить Поли. – Мой отец не знал, что в вашем мире действуют другие законы. Оживить ведь недостаточно, чтобы нормально существовать и взаимодействовать с людьми. Поли достала из нагрудного кармашка своей белой рубашки маленькие колбочки со слезами. – Это слёзы моего брата. А это слёзы Сью Мейден. Еще у меня есть слёзы одноклассников и остальных людей, которые причиняли мне боль. Виктор дал мне их, чтобы я могла отомстить. Сказал, что мир любит равновесие, поэтому боль должна быть возмещена. – И Виктор, как всегда, прав? – я задал решающий вопрос. Если она ответит «да», значит я отправлюсь вместе с ней вытрясать из Бланки человеческую дурь. Если же скажет «нет», значит на то воля Виктора. – Да, – немного помедлив, ответила Поли. – Я хочу отомстить всем. Но в то же время мне страшно, ведь это как-то… – Не по-человечески? – догадливо продолжил я. Поли кивнула. – Если человеческий мир нас не принимает, почему мы должны следовать его законам? —спросил я. – Давай-ка, повторяй за мной. К черту рамки. – К черту…рамки, – неуверенно протянула Поли. – К черту лицемерие и вранье! – К черту лицемерие и вранье, – голос Поли стал чуть-чуть сильнее. – К черту правила и законы! – К черту правила! И к черту законы! – Никому не позволяй делать себе больно, – сказал я. – И не глуши свою боль в надежде, что со временем она сама рассосется. Время – это не ящик, куда можно спрятать обиды и спокойно пойти по своим делам. – Я знаю, – согласилась Поли. – Время ничего не лечит. Я и не хочу больше ждать. Меня учил Гэрри Мейден, что от мести нет никакого толка, особенно на горячую голову. Но вот прошло уже пятнадцать лет. И сейчас, с холодной уверенностью я могу заявить, что он был прав. Однако мне следует все же навестить своих обидчиков. Во имя справедливости и равновесия. – Ты хочешь отомстить всем людям, которые тебе причинили боль? – спросил я напрямую. – Тогда нас ждет долгое путешествие. – Не всем, – ответила Поли. – Только тем, кто намеренно и в течение долгого времени меня убивал. Семье Мейденов. – Кроме Гэрри? – Кроме Гэрри, – холодно подтвердила Поли. – Винсент покинул дом. У нас есть немного времени. Она подняла свою тонкую руку наверх, и красная мана, полыхающая в небе, в одно мгновение растаяла. Дымчатая синева Ван Гога залила горизонт. – Красиво, правда? – произнесла она шепотом, словно стесняясь своих наблюдений. – Как забавно…ведь это даже ненастоящий мир. – Потому он так и притягивает, – почти неслышно добавил я. – Творческий путь Ван Гога был мучительным и безызвестным. А теперь любой обыватель может повесить его картину себе на стену и считать себя ценителем высокого. Хотя в наше время тоже хватает своих «Ван Гогов», влекущих жалкое существеннее во имя творчества, только все плевать хотели на них. – На моей памяти много художников прошли через дом слёз, – поддержала Поли. – Но никто из них не вернулся обратно в мир живых. – И нам там тоже делать нечего, – уверенно заявил я. – Мы просто не вписываемся в привычную картину мира. Пора набраться смелости признаться в этом хотя бы самим себе. «Ты что, не-такой-как-все? Считаешь себя уникальным? Да ты просто слишком много о себе возомнил! Пытаешься выделиться, как самовлюбленный павлин! Нет в тебе ничего уникального.» Знакомо? Я подобное пренебрежение слышал в свой адрес от каждого второго. Почему так происходит? Потому что общество просто терпеть не может неудобных людей. Если какой-то индивид выбивается из системы, он сразу же попадает в мир слез. – Знаешь, Колин…я полностью согласна с этими мыслями. Прости, что без разрешения лезу в твою голову, это выходит неосознанно, – Поли повернулась ко мне и доверительно посмотрела в глаза. – Наверное, между нами образовалась связь. – Ну да, мы ведь с тобой общаемся. – Нет, я о другом. В мире мертвых все друг с другом связаны нитями маны. И таким образом один человек может передавать другому свои чувства и мысли на огромные расстояния. Я ощущаю, что у нас проявилось нечто похожее. Слабое, но все-таки… – Вот это да! – восхищенно сказал я. – Значит тебе нужно будет научить меня пользоваться маной. Я тоже хочу читать твои мысли. Поли скромно улыбнулась. – Если бы я только сама умела ей владеть в совершенстве. – Тогда бы ты победила Виктора Бормана? – Возможно, – Поли задумчиво улыбнулась. – И заняла бы его место. – Да. Это достаточно коварно. – Но недостаточно коварно для женщины, – пошутила она. – Ты бы смог подчиняться мне? Воспринимать, как лидера? – Думаю, что да, – немного подумав, ответил я. – Вообще, все мужчины и так подчиняются женщинам. Просто последние умело маскируют свое влияние. – А некоторые и не стараются маскировать. Взять хоть Сью Мейден. – Это уже домашнее насилие, и оно весьма симметрично. Зависит скорее от темперамента, чем от половой принадлежности. – Ты, наверное, неплохо разбираешься в человеческой психологии, – заметила Поли. – Несмотря на свой возраст, что очень удивительно. – Сейчас дети развиваются гораздо быстрее. Слишком много информации проходит через них. В общем, не хочу оправдывать свой возраст. Да, я читал популярные книги по психологии, чтобы понять, что конкретно со мной не так. Почему меня не принимают люди. Может быть ошибка в моем поведении? – И как, удалось найти разгадку? – Конкретного ответа нет, – немного подумав, ответил я. – В книгах советовали менять окружение, чтобы найти своих людей. Но как его помять, когда ты живешь в маленьком городе с одной единственной школой? И в этом городе у папы стабильная работа, у мамы друзья в этом дурацком родительском комитете, где ее уважают и ценят. Родители бы никогда не согласились уехать в другое место. Они давно нашли себя в жизни. А я…ну да, я жду своей участи в доме слёз. – Я считаю, что мы с тобой очень похожи в этом плане, – сказала Поли. – И общество монстров нам не подходит, и мир людей. Мы где-то посередине, ни туда ни сюда. – Поэтому между нами и образовалась связь, – предположил я. – А что? Звучит весьма логично. – Согласна. – Ну так что, когда создадим свою рок группу? – Когда выберемся из дома слёз. – Заметано! Поли открыла маленькую колбочку со слезами, выпила половину содержимого, после чего предложила мне допить остатки. – Вдвоем будет не так противно, – сказала она. – В голове моего…любимого брата. – Интересно, что мы там найдем? – переспросил я. – Не знаю. Ну не убивать же мы его будем, – ответила Поли. – Смерть Бланки в любом случае настигнет. А в мире мертвых им займется Гален Мейден. Персонаж гораздо страшнее меня и Виктора Бормана. – Страшнее Виктора? Кто такой этот Гален Мейден? – Ледяной призрак мертвого мира. Он чуть его не уничтожил, – объяснила Поли. – Но мой отец ему помешал. – Можно было догадаться, что твой отец непростой парень, – я слегка усмехнулся. – Тогда твоему брату предстоит еще и встреча с ним. Не думаю, что Юрген Лаос будет в восторге. – Тоже так думаю, – согласилась Поли. – Давай, пей быстрее. Время внутри воспоминай течет быстрее. Нас может застукать Винсент. Защиту я поставить не смогу, так как моя мана будет сконцентрирована в сознании Бланки. – Хорошо. Холодные слезы стекают по языку, отдавая противной горечью. Картина Ван Гога рушится, и мы перемещаемся в две тысячи шестнадцатый год. Город Хот-Спрингс. Маленький пятиэтажный дом. Первый этаж. Маленькая комната. Двойная кровать, придвинутая к стене. Пыльное одеяло, прячущее мягкий комок жизни под названием Бланки Мейден. Под кроватью лежат журналы с обнаженными женщинами. На прикроватной тумбочке покоятся зеленые маленькие солдатики с оторванными головами. Надо же, прошло пятнадцать лет после исчезновения Поли, а он все не наигрался. – Похоже, жизнь его не особо пощадила, – сказал я. – Он живет один, совсем бедно. – Ага. Но скоро у него появится веселая компания, – взгляд Поли упал на прикроватную тумбочку. – Только вот я не чувствую Гэрри Мейдена. Его нет в этом мире. Это значит…он уже мертв. – Ужасная новость, – я несколько опешил. – Мне очень жаль. Сколько ему было? Вряд ли больше шестидесяти. – Пятьдесят восемь. Он был единственным, кто обращался ко мне по-человечески. И время решило его забрать раньше всех. А вот Сью Мейден жива, – голос Поли звучал холодно и беспощадно. – Но к ней мы заглянем чуть позже. – Как скажешь, так и будет. Поли подошла к прикроватной тумбочке, взяла зеленого солдатика в руки, затем посмотрела на меня. В ее взгляде было нечто, предвещающее беду. Таинственные огоньки. Мана, полыхающая красным огнем. – Отец учил меня, что мана является продолжением нас самих, – произнесла она. – И что с помощью нее можно оживлять предметы. Так они становятся частью нас. Отдельным органом, которым можно управлять. Красные искры заиграли на тонких пальчиках Поли. Зеленый солдатик, лежавший вниз животом на ее ладони, резко поднялся на ноги. У меня аж дыхание перехватило от увиденного! Он ожил! И вслед за ним на ноги поднялись остальные, спящие на тумбочке. – Удивлен? – Поли обратилась ко мне. – Я наполнила их своей маной. И теперь они выполняют мою волю. – Круто! – воскликнул я. – Да это же карманные миньоны! Только зеленые! – Кто-кто? – Переспросила Поли. Видимо, ее удивило слово «миньоны». Конечно, она не смотрела мультфильм «Гадкий я», ведь он вышел в две тысячи десятом, а оно оборвала связь с миром людей в две тысячи втором. – Ну-у это… слуги. Карманные слуги! – я выдал первое, что попало в голову. – И что ты будешь с ними делать? – Сейчас покажу. Солдатики начали наступление на Бланки. Сначала они окружили его кровать, затем скинули одеяло на пол и направили свои пластмассовые штыки на врага. – Враг обнаружен! – крикнул командир. Бланки от страха подскочил с кровати. Один из солдат кольнул его в бок пластиковым штыком. – Приступить к задержанию террориста! Зрачки Бланки расширились, и лицо надулось, как у жабы, когда он увидел перед собой наступающих безголовых солдатиков. – Я сплю! – выкинул Бланки. – Я точно сплю. Пластиковая пуля вылетела из дула игрушечного ружья, пролетела полметра и, насытившись маной Поли, ударилась об затылок Бланки. Тот закричал от боли, схватившись за голову. – Бланки Мейден. Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения, приговаривается к публичной казни через расстрел. Согласно законам республики Сом. – Стойте! – завопил Бланки. – В чем меня обвиняют?! – В идеологических воззрениях, в основе которых лежат положения о неравноценности человеческих рас, – пояснил безголовый солдат. – А также в чрезмерно раздутом чувстве собственной важности. Привести приговор в исполнение! – Нет, подождите! Это ошибка! Давайте договоримся! Солдаты забрались на тело Бланки и замерли со штыками в руках. Поли испытующе посмотрела на меня. – Ну что, пощадим моего брата? – спросила она. – Или наши солдаты не знают подобных слов? – Ты хочешь закончить после всего, что он натворил? – уточнил я. – Мы ведь только начали. – Я не садистка, – призналась Поли. – Честно скажу, ничего внутри не ощущаю, когда вижу испуганное лицо Бланки. Никакого злорадства. Абсолютная пустота. Наверное, Гэрри был все-таки прав. Месть бессмысленна, хоть на горячую, хоть на холодную голову. Мы стояли несколько секунд в полной тишине. Бланки что-то неразборчиво кричал, вцепившись в спинку кровати. Да, он подонок. И время таких не исправляет. Есть теория, что люди вообще не меняются. Соответственно, мы никак не сможем повлиять на Бланки, если продолжим его мучить. Только потешим свое самолюбие. А он станет еще большим подонком. – Ты права, – сказал я. – Но у меня есть одна идейка…почти безобидная. Он ведь хочет договориться с солдатами. Так давай предоставим ему шанс? – Дай угадаю. Придумал что-то веселое? – спросила Поли. – Не совсем. Пусть твои солдаты повторяют за мной. Поли согласно кивнула. – Итак, Бланки Мейден. Мы дадим вам последний шанс исправить свои ошибки, – снисходительным голосом начал командир. – Если вы вступите в наш элитный отряд интернет-бойцов. – Что-что? – удивленно переспросил Бланки. – Это не… – Дам вам один совет, Бланк, – перебил его командир. – Первый раз бесплатно. За каждый последующий вы будете платить своими журналами. Когда вы ведете переговоры с вооруженным человеком, лучше избегать слов «нет», «подумаю», «но» и «может быть». – Но я… Несколько солдат залезли под кровать, вытащили оттуда стопку журналов и принялись их рвать на части. – Стойте-стойте! Хорошо, я понял! – Прекрасно. В ваши задачи будет входить война за равноправие людей! Согласно законам вселенной, мир стремится к равновесию. А значит мы исполняем божественную волю! Боремся за правое дело! Только от нас зависит будущее культуры. – Культуры? Может быть лучше… Солдаты разорвали осенний выпуск «Extra Magazine», так что от него не осталось даже упоминания про «мисс сентябрь». – Да-да, я все понял! – опомнился Бланки. – Война за равноправие! Я преданный член «SJW»! Готов умереть за феминизм и мультикультуризм! – Я слышу в ваших словах долю иронии, – сомнительно протянул командир. – Вы должны пользоваться не уничижительными терминами вроде «SJW», а стать настоящим борцом за социальную справедливость! Выступать за политическую корректность! – Да! Я это и хотел сказать. Просто…из меня случайно вырвалось. Честно! – Бланки Мейден, вы обязуетесь к принудительным работам на таких сайтах, как «Reddit», «4chan» и «Твиттер». За отстаивание современной культурной позиции на форумах против людей с однобоким узким мышлением! – Так точно, сэр! Поли легонько ткнула меня в плечо. – Колин! – Что? – Это слишком жестоко. Мы сломаем ему психику. Он ведь на полном серьезе будет выполнять все, что мы ему скажем. – Ты ведь даже не знаешь, что такое SJW? – Не знаю, но звучит неприятно. Мы Бланки до смерти напугали. – Ну лааадно, – разочарованно протянул я. – Извини. Немного увлекся. Зеленые солдатики слезли с Бланки, задвинули журналы обратно под кровать. – Мы будем пристально за вами следить, Бланки, – отчеканил командир. – Как только у нас появятся новые задания, мы с вами свяжемся. Бланки растерянно кивнул. – Так точно, – произнес он, все еще держась за спинку кровати. – Вольно, боец! Солдаты забрались на подоконник, перелезли через открытое окно и покинули дом Бланки – этот тридцатичетырехлетний комок страха и одиночества, забившийся под одеяло. Любопытно, что произойдет с Бланки через лет пять-десять? Он ведь даже не догадывается, какие приключения его ждут в мире мертвых. Я бы хотел на него взглянуть. Мы пришли сюда за справедливостью, восстановить равновесие, отплатить болью за боль. Но человеческая судьба все решила за нас. Та самая, которой жонглирует Виктор Борман, и которую нам никогда не понять. Мы с Поли просто бессильны, если рассудить здраво и без прикрас. Что может человек или монстр, пусть даже обладающий магией мертвых или маной – это своеобразной метафорой жизни – когда он встречается с судьбой? Мы можем только наблюдать со стороны. Поли внезапно взяла меня за руку. В голове будто молния пронеслась, волосы встали дыбом. Красные искорки приятно защекотали пальцы. – Я хочу навестить Сью Мейден, – сказала Поли. – Прямо сейчас. – Хорошо. У тебя есть ее слезы? – Разумеется, – она достала серебристую колбочку. – Отправляемся. Мана Поли вспыхнула красным пламенем, и окружение в мгновение растаяло. В глазах все потемнело. Мы перемещались сквозь пространство и время, пока не прибыли в дом Сью Мейден, где Поли прожила большую часть своей мрачной жизни. Детство, забившееся в каждой частичке этого старого дома. – Я пойду одна, – сказала Поли, отпустив мою руку. – С тем ужасом, что спит на втором этаже, не справится никто, кроме меня. – Мне тебя подождать? – Да, Колин. Спасибо тебе большое. Если что-то случится… – Я сразу же перемещусь к тебе, – сказал я. – Для этого ведь ты меня и взяла, не так ли? Кто знает, что может произойти. – Не только поэтому, – добавила Поли. – Но в остальном ты прав. – Я жду. Поли телепортировалась на чердак, оставив меня одного. Интересно, почему Сью Мейден теперь живет именно там? Ей сейчас уже около пятидесяти лет, точно возраста я не знаю. Но полностью уверен, что старые люди – перевернутые во времени дети – не должны оставаться одни в полуразрушенных домах. Иначе чем они отличаются от тех, кого забирает Виктор Борман? Долгая старость – это подарок судьбы или наказание? В случае с Сью я бы оставил этот вопрос открытым. Теперь люди могут переезжать в поисках работы не только в пределах страны, но и мира. Со временем старики становятся обузой. Особенно в бедности. Я сомневаюсь, что Бланки в состоянии обеспечить хотя бы собственную жизнь на нормальном уровне. Он сам живет в какой-то старой комнатушке, которую, очевидно, снимает. И он далеко. Очень-очень далеко. Кроме исчезновения Бланки и Гэрри в доме все осталось по-прежнему. Первый этаж нисколько не изменился в своей угрюмой привычности. Все тот же пыльный диван и хромой стол, облокотившийся на старый буфетный шкаф. И даже семейное древо, расписанное на целую стену, не прибавило новых имен за последние пятнадцать лет. Посередине располагалась Дебра Мейден, женщина с огромным курносым носом, слева от нее Гален Мейден, молодой мужчина в приталенной рубашке, с яркими выразительными глазами, хищным орлиным взглядом. Справа Вебер, за ним Лиана, Агнес Мейден, маленькая светловолосая девочка. Затем несколько стертых веток…и трудно различимые изображения…портрет раздутой Сью, щупленького Гэрри и маленького Бланки. Поли на семейном древе – не существовало. В воспоминаниях Сью стояла удушающая жара. Палящее солнце высилось над горизонтом, пронизывая лучами дом Мейденов. Комнатные цветы страдали от недостатка влаги, поджимая длинные листики ближе к стволу. Сухость внезапно подступила к горлу, легкие сжались от раскаленного воздуха, а глаза заслезились. Меня всего будто высушили, откачали последнюю каплю воды из тела. Я начал быстро задыхаться и метаться из угла в угол. Беспощадное солнце плавилось надо мной и во мне. Горелоизнутри, будто в мое тело засунули электрическую лампу. Несколько долгих и очень жарких секунд я бегал по комнате, пока случайно не сбросил со своей руки красный огонек Поли. Он упал на пол и, разбившись на сотни маленьких искорок, быстро потух. Меня тут же отпустило, электрическая лампа в голове отключилась, солнце исчезло, спрятавшись за кудрявыми тучами. Я устало плюхнулся на диван. Мое необычное состояние явно было как-то связано с огоньком Поли, прицепившимся ко мне. Это ведь мана была? Явно она. Сейчас главное ничего не трогать и спокойно дождаться Поли. Или я натворю что-нибудь и проснусь в доме слёз, посаженный в цветочный горшок. Прошло полчаса. Сумерки сгущались над домом Мейденов. Сквозь окно я смотрел на прохожих людей, петляющих между улицами, блуждающих в каменном лабиринте. Работа. Вечная погоня за деньгами. Жизнь из угла в угол. А что потом? Неужели этих людей ждет что-то хорошее и светлое? Хочется верить, ведь если существует дом слёз, то существует и «дом радуги». Мир любит равновесие. Я читал работы экзистенциалистов. Альберт Камю утверждал, что изначально у человека нет смысла жизни. Это сизиф труд, бесконечное и бестолковое толкание камня в гору. И люди должны радоваться своей судьбе, благодарить природу за камень и гору. Яркий пример: персонаж из романа Камю – «Мерсо». Его приговорили к смертной казни, но он не был расстроен. Он принял это как данное, и продолжал жить, как обычно, даже находясь в тюремной камере. Большинство людей живет своими мелкими заботами, радостями, от понедельника до воскресенья, из года в год и не придает своей жизни целенаправленного смысла. Человек тратит энергию, силы, наполняет себя смыслом, пока в один момент не осознает, что любое его движение неминуемо приближает смерть. В конце концов его ждет ничто. Голая пустота. И человек отчаивается, сжимается во времени, страдает. Хотя ему следовало бы благодарить мир за возможность жить и возможность умереть. И знаете что? Альберт Камю был прав, но прав по своему обычному, по человеческому. Виктор Борман бы рассмеялся ему в лицо. Ибо смерти не существует. Я очень боюсь именно такой судьбы. Прожить, работая по восемь-двенадцать часов в сутки ради бесконечной гонки за деньгами. На одежду. На еду. На семью. Я боюсь поддаться, стать обыкновенным человеком, как бы это надменно не звучало. Я боюсь слиться с пейзажем, стать невидимым, плыть по течению всю свою никчемную жизнь, чтобы в конце спуститься вниз по водопаду в мир мертвых. Вы сейчас думаете, что все с ним понятно. Он не зря попал в дом слёз, ведь он чокнутый, ничем не лучше Майки или Джона. Но поймите, что я не хочу быть лучше кого-то, я хочу просто быть другим. Для меня жизнь – это не спортивное мероприятие, где нужно каждый день сражаться, после чего хвастаться своими достижениями ради продолжения рода. В мире людей для меня каждый предмет – это целое открытие. Каждый живой организм – шкатулка с необыкновенной музыкой. Когда ночь опустилась на город и тьма залила дом Мейденов, Поли вернулась. Тихими шажками спустилась на первый этаж и молча присела возле меня на диван. Прождав несколько минут в полной тишине, я все-таки подал голос: – Ты как, Поль? – В порядке, – коротко ответила она. – А как прошло? – Нормально. – А что было-то? Поли глубоко и устало вздохнула. – Колин… Она внезапно упала в мои объятия, вся в слезах, налитая красной маной. – Я не смогла, – проговорила она сквозь силу. – Стояла там почти два часа, и для чего? Думала с помощью маны вернуться в мир живых. Я хотела, чтобы Сью посмотрела мне в глаза…и прочувствовала всю боль, которую я пережила за то время, пока находилась в этом доме. Но все это не имело никакого смысла. – Почему? – Мне стало ее жалко. Очень-очень жалко. Ты бы ее видел. Старая никому не нужная женщина, спрятавшаяся на чердаке. Она не может больше находиться на первом этаже. Из-за Гэрри. Он умер прямо здесь. На диване. У него началась внезапная фибрилляция желудочков. Долго не мучался, быстро потерял сознание и умер. А Сью ничего не могла предпринять. Скорая приехала слишком поздно. – Это ужасно. – Она до сих винит себя в смерти Гэрри. – Но не винит в том, что делала с тобой… Поли холодно взглянула на меня, как бы осуждая мою грубость. Я замолчал, осознавая бестактность своих слов. – Ты прав, Сью не винит себя в моем исчезновении. Но не только потому что она бесчувственная эгоистка, а еще и потому что ничего не помнит! – заявила Поли. – Виктор стер ей воспоминания обо мне. Меня никогда не существовало в мире живых. Даже на семейном древе Мейденов нет. – Я не подумал об этом, – честно признался я. – Получается, тебя вообще нигде нет? Даже в архивах? – Не знаю. Дело ведь в другом. Сюда было бессмысленно заявляться с самого начала. И Виктор знал об этом. Это не слёзы моих обидчиков. Это пустышки. Вода. Потому что никто ничего не помнит. Никто ничего не делал. А я, получается, просто все выдумала, как сумасшедшая. – Поли… – Но ведь получается именно так! Поли достала колбочки со слезами и со злостью выбросила их в окно, затем отвернулась в сторону. Повисло молчание. Влажная тьма надавило на горло. И сухая пустота застыла на кончике языка. Что я могу ей посоветовать в таких ситуациях? Мне нечего сказать… – Он играет с нами, Колин. Ему это доставляет удовольствие. Следить за нашими мучениями. Мы как будто неразумные телята в его волчьем логове. – Я все это знаю. Виктора пытается вывести нас на эмоции, – сказал я. – Чтобы мы отдали ему последние слёзы и превратились в монстров. – Он никогда не получит нас, – уверенно произнесла Поли и посмотрела мне прямо в глаза. – Никогда мы не станем служить ему. – Меня хотят убить на днях из-за происшествия с Келеном, – напомнил я. – Как только Виктор отдаст приказ, меня отправят в мир мертвых…. – Обойдется. Я кое-что придумала. Самую здравую мысль за пятнадцать лет. – Что именно? – Сбежать из дома, – усмехнулась Поли. – Я боялась сражаться против всего мира в одиночку, но сейчас…ты со мной? – С тобой, – быстро ответил я. Ее рука легонько касается моей руки. Между наших ладоней выскакивают красные искры, а на пальцах играет огонь. Я чувствую необычное напряжение. Непредсказуемое, приятное, опасное. Будто само сердце бьется в руке. А внутри сердца едва слышно тикает, тикает бомба. Сожмешь – умрешь. – Давай уйдем из воспоминаний Сью. Больше нам здесь нечего делать. Я медленно сползаю с дивана, держа Поли за руку. Красные огоньки танцуют на моем мизинце, делая большой прыжок через безымянный палец, мягко приземляясь на средний. В голове резко загораются сухие образы бегоний, орхидей…в легких расцветает колючий белый пух, так что становится совсем невозможно дышать. Вновь подступает невыносимое чувство духоты и слабости. – Хорошо, мы уйдем, – хриплым голосом отвечаю я. – Но сначала польем цветы.Свидание в картине
Древняя китайская пословица гласит: «невидимой красной нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства. Нить может растянуться или спутаться, но никогда не порвется». Мы договорились с Поли встретиться в зимней картине Уиггинса. Винсент вот-вот должен был отправиться на задание в мир мертвых. Но я неудачно встретил его на сто десятом этаже, когда перемещался к Поли. Об обвел меня мертвым взглядом и произнес: – Как хорошо, что ты сам явился ко мне, Колин Вуд. Виктор велел тебя как следует разогреть после инцидента с Келеном. Он сильно мучался перед смертью. А значит будешь мучаться и ты. У меня есть пара минут на тебя. Так что небольшая просьба – не сопротивляйся. Не хочу вам рассказывать в подробностях, что со мной сделал Винсент. Перед тем как испариться, он сделал мне очень-очень больно. Сейчас я стою возле кровати Поли, весь в огне, пытаясь сохранить спокойствие и создать подобие улыбки на своем обугленном лице. Что не делай с полумертвыми, а дом до полного превращения в монстров они покинуть не могут. Дело даже не в боли, а в унижении. Винсент говорит, что это только первый этап моего наказания. Да, я его заслужил, когда дал Келену десять капель своих слёз. Но этого того стоило, ведь иначе бы я не встретил Поли. Она почти проснулась. Мне следует ступать осторожно и говорить шёпотом, чтобы ни один звук, сорванный с моих губ, не долетал до ее слуха. Я должен быть бесшумным, а мое сердце – тихим, чтобы не выдать влюблённость, разогнанную до ста двадцати ударов в минуту. Но самое важное – зима под нами должна таять. Так сказала мне Поли, когда выбирала для свидания картину Уиггинса. Рональд Сполдинг, который живет на четвертом этаже, как-то рассказывал мне, что в каждой девушке есть невидимое зеркало, открываемое первой любовь. И что следующие партнеры всегда будут неосознанно видеть в своей женщине отражение того самого – первого мужчины – повторяя его манеры и поведение. Именно поэтому в первой влюбленности есть своя магия. Быть первым – в какой-то мере значит быть и последним. Женщина никогда не скажет мужчине, чего она именно хочет, так как она сама не знает. Для этого у нее есть внутреннее зеркало. «Здесь под зеркалом я подразумеваю не только химию в голове, – уточнил Рональд. – но и нечто большее, что еще не открыто мной». Поли наконец проснулась. – Колин, – сонно и невнятно говорит она. – Что ты здесь делаешь. Тебе опасно появляться… – Все в порядке. Винсент только что ушел. У нас есть в запасе немного времени, чтобы спрятаться в картине. Протерев глаза, она встает с кровати, смотрит на меня и вскрикивает от ужаса: – Боже, Колин! Что у тебя с лицом? – Ничего, – отвечаю я. – Винсент разукрасил. Скоро пройдет. – Тебе не больно? Нет, я не могу на это смотреть. Она аккуратно дотронулась до моего лица, задействовала ману. Обугленная кожа отшелушилась, а на ее месте появилась новая, – чистая, румяная. Я видел свое отражение в картине, висевшей напротив кровати Поли. – Ну все, – сказала она. – Как новенький. – Спасибо большое, – отозвался я. – А ты знаешь, меня недавно осенило. Оказывается, ты спишь. – Ну да, – ответила Поли. – Сплю. Тебя именно это удивило? – Тебе Винсент разве не говорил? – Что не говорил? – Монстры не спят в доме слёз. Выходит, ты живая. – Я опасна для людей, поэтому и нахожусь здесь. Кроме того, я нужна Виктору. Я ведь тебе уже говорила. – Да, я помню, – согласился я. – Дело в другом. Я не сплю уже около месяца. Раньше получалось, а сейчас нет. Меня выталкивает из сна обратно в дом слёз. А ты спишь несмотря на то, что живешь здесь уже пятнадцать лет. Это меня и удивило. – Это значит, дом тебя выпивает. Меня же он просто боится. Надо выбираться отсюда, вот что, – решительно сказал Поли. – Обсудим побег внутри картины. «Зима в Нью-Йорке» Гай Уиггинса висела прямо над кроватью Поли, идеально вписываясь в ее ледяную комнату. Она задействовала ману, и сухие краски в мгновение ожили. Громко запыхтели, похожие на толстых продолговатых жуков, старинные машины. Улица, обставленная высокими белыми домами, вспыхнула яркими огнями. Прохожие двинулись вперед вдоль тротуара, возвышая над головами зеленые, красные, синие зонтики. – Потрясающе! – воскликнул я. – И как ты это делаешь? С помощью маны? – Да, – кивнула Поли. – Я могу оживлять предметы. Как и в случае с солдатиками Бланки. – Я тоже так хочу. – Хотеть не вредно, – с улыбкой сказала Поли. – Allons voyager. Мы переместились внутрь картины. Мое тело обдало легким холодом, ветер взъерошил волосы. Возле нас пронеслась желтая машина, поднимая вверх снежные хлопья. Поли закрыла лицо руками, а я высунул язык. Одна из снежинок упала мне в рот и тут же растаяла. – Вау, – удивился я. – Они настоящие! – Это из-за моей маны. Она привела в движение краску. Можно сказать, ты только что проглотил частичку меня. – Ой, простите, – усмехнулся я. – Кстати, был довольно необычный вкус. С мятными нотками. Поли пожала плечами. – Свою ману я совсем не ощущаю. А вот чужую распознаю за несколько десятков метров. – И ты еще говоришь, что плохо владеешь ей? Да ты мастер! – Эх, если бы. – А вот все эти люди, которые идут с зонтиками…они действительно существуют? Они способны мыслить? – Нет, – быстро ответила Поли. – Иначе бы мы были Богами. Они всего лишь исполняют мою волю. Как только я перенаправлю ману, краски засохнут, и все вернется на свои места. – А представь, что мы тоже всего лишь краски на чьем-то полотне. И что мы движемся только благодаря Божественной мане. Являемся продолжением самого Бога. А он просто наблюдает за нами и считает неразумными. – Никогда об этом не задумывалась. Ну, надеюсь, ты доволен. Теперь я тоже не смогу заснуть с мыслью в голове, что все мы – всего лишь волшебная краска. Я глупо засмеялся в ответ. Снежный мох покрывал камни и стволы деревьев. Куда не наступи – испортишь красоту, которую рисовать в течение нескольких часов или дней. Хотя мне не стоит переживать по поводу картины. Когда мы вернемся обратно в дом слёз, краски встанут на свои места. И все же было очень неловко сделать первый шаг. Поли взяла меня за руку. Я сделал шаг. Еще один. И еще. Если она берет меня за руку, я могу ходить босиком по колючим сугробам снега и не ощущать холода. – Мне, наверное, стоит быть скромнее, – теплые пальчики Поли выскользнули из моей руки. – Никого никогда не держала за руку. Для меня это знак доверия. Хотя странно, конечно, доверять человеку, которого встретила несколько дней назад…но я чувствую, что есть между нами связь. – Я тоже это чувствую, – ответил я. – Причем с самого начала. Во время нашего знакомства я даже подумал, что со мной играет Виктор. Ну чтобы я остался в доме и не пытался выяснить, как отсюда сбежать. – А я ничего не думала. Просто доверилась внутреннему голосу и отдала свои слёзы. – И я решил отдать свои, – сказал я. – Это ведь тоже своеобразный знак доверия. – Да. Меня, кстати, это очень поразило. Никогда не пробовала слёзы счастья. Такие искренние чувства были внутри, неподдельная детская радость. То, чего мне всегда не хватало. – Можно сказать, мы действительно нашли друг друга. Жаль, конечно, что при таких неудобных обстоятельствах. Но если подумать, то именно это нас и сближает. Поли задумчиво кивнула. – По поводу побега, – напомнила она. – Есть несколько вариантов. Первый – сражаться против дома. В нем гораздо больше маны, чем имеется у нас двоих. Но если нам каким-то чудом удастся победить, то мы проснемся в текущем времени. В две тысячи восемнадцатом году. – А можно проснуться в другом году? – Да. Именно поэтому есть и второй путь. Отправиться в мир мертвых и заново родиться. И для этого достаточно просто умереть. Монстры Виктора, конечно, попробуют нам помешать. Но мы их победим. Наверное, ты уже был в игральной комнате и видел проход в мир мертвых? Всех высушенных или проигравших в кости скидывают вниз, в подпольную тьму. Это и есть наш выход. Осталось только добраться до него. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Но подожди секунду…ты серьезно?! Родиться заново? – А что? – недоуменно спросила Поли. – Я так уже делала. – Но ведь мы ничего не будем помнить! – Ты хочешь выбраться из дома, сохранив ману, или выбраться сухим монстром? – Я хочу остаться Колином Вудом. Ну уж нет, – сказал я. – Уверен, что есть другой выход. – Буду рада услышать твои варианты. Я задумался. И вдруг меня осенило. – Спенсер Форд как-то сбежал из дома. Вряд ли он сражался с домом. Осталось выяснить, на каком этаже он жил, и прочесть его воспоминания. – В принципе, хорошая идея. Ты найдешь комнату Спенсера? Я кивнул. Это будет несложно. Скорее всего, он жил на том же этаже, что и Джон Форд. То есть на моем. Будет сложно остаться незамеченным в его воспоминаниях, но я постараюсь себя не выдать. Еще несколько минут мы бродили внутри снежного мира Уиггинса, держась за руки. Я даже задумался на секунду, зачем мне возвращаться в мир живых? Только если ради родителей. Вот уж кого мне действительно жалко. Интересно, как они там сейчас без меня? Виктор стер им воспоминания? Уж лучше так, чем известие о том, что я погиб.Открытие
Мы договорились встретиться в картине «Дорога с кипарисами и звездой». Я беспомощно молчу, как будто во рту надули воздушный шарик. Поли мне что-то говорит, а я мучаюсь с языком, жую губами и считаю время. Секунда. Полсекунды. Четверть. Что идет после четверти – я не знаю, и шарик лопается. Изо рта со свистом выдувается протяженное «привееет», будоража огонек Поли. По-ли. В каждой букве хранится мягкость, воздушность. По-ли. На языке медленно плывут два слога, отдавая приятным холодком. Будто надкусываешь маленькими порциями мороженное и даешь ему растаять во рту. Чувствуете магию? Это настоящая поэзия. Удивительно, как несколько букв способны повлиять на сознание человека. «По» – и твое сердце начинает стучать быстрее, «ли» – и по телу пробегают колючие мурашки. А потом ты соединяешь их вместе, создавая в новом слове химию. Как будто два слога занимаются любовью, рождая в порыве страсти прекрасное имя «Поли». – И тебе привет, Колин, – она улыбнулась одним уголком рта. – Как я понимаю, ты долго копил в себе приветствие? – Очень долго, – я выдал первое, что пришло в голову. – Мы ведь не виделись очень давно. Почти три дня. – Винсент к тебе не заходил? – Нет, – солгал я. Я писал, что нахожусь здесь около месяца. Так и было по моим ощущениям. Хотя вполне возможно, что я живу в доме слёз уже несколько лет. Время течет иначе, когда ты блуждаешь между мирами. – Ты врунишка, Колин. – По-о-нятно, – догадливо протянул я. – Опять читаешь мои мысли? – У тебя на лице все написано, – сказала она. – Когда люди обманывают, их лицевые мышцы работают несинхронно. И это видно невооруженным глазом. – Даже невооруженным маной? А я думал, что мы связаны. И поэтому ты знаешь обо мне все. Поли едва заметно усмехнулась. Похоже, она все-таки сидит в моей голове. Надо представить что-нибудь отвлеченное. – Ты ничего не умеешь скрывать, – говорит она. – Особенно свою симпатию. – А может я и не пытаюсь? У меня с необычными людьми быстро налаживается контакт. И я всегда с ними открыт. – Опять обманываешь, – Поли засмеялась. – Придумай что-нибудь получше. Или отвечай честно. – Вообще-то я хорошо лгу, – я засмеялся в ответ. – Просто кто-то сидит в моей голове. Только представь, если бы я тоже умел владеть маной. И знал бы все-все о тебе. – Ты читал мои воспоминания. – Твои воспоминания пятнадцатилетней давности? – Сильно я не изменилась с тех пор, – ответила Поли. – Впрочем, неважно. Сегодня будем учиться использовать ману, чтобы противостоять Виктору. – Подожди немного, – сказал я. – То есть ты будешь меня учить? Тогда…может сначала расскажешь, что из себя представляет мана? Это какая-то особая энергия? И чем она отличается от магии Виктора Бормана? Потому что сейчас у меня каша в голове. – Мана – это продолжение тебя самого, – начала Поли. – Твое внутреннее сияние. Словами описать невозможно. Мана очень бурно реагирует на эмоции. Твое окружение меняется в зависимости от настроения. Если ты, например, чувствуешь боль, то гибнет все, с чем ты связан. Именно поэтому маной нужно учиться управлять. А магия мертвых… Виктор обучает своих соратников этому мастерству. Но я считаю, что это не больше, чем дешевые спецэффекты, которые тоже зависят от маны. Сам подумай. С помощью магии можно остановить время и даже вернуться в прошлое. Но ускорить время – нельзя. И изменить прошлое способны далеко не все. Для этого нужно иметь больше… – Чем пару капель слёз? – догадливо продолжил я. – Мне Винсент целую лекция зачитал месяц назад о правилах мертвого мира. Только я тупой, что все равно ничего не понял. Вот, например, почему монстрам нужны именно слёзы? Почему не кровь? – Очень просто. Все дело в сильных чувствах, которые в тебе зажигают ману. Боль, например, очень хорошо очищает поток. Проблема в том, что сама по себе мана нематериальна. Ей нужен сосуд, хранилище. Кровь содержит ману, но в очень малых количествах. Иначе бы нас просто убивали, а не держали здесь. – Поэтому они забирают наши слёзы, – догадливо продолжил я. – Мана в них сконцентрирована. – Верно. А что касается сердца…я думаю, Винсент имел в виду любовь. Слёзы счастья, например, очень высоко ценятся монстрами. Но люди, которые любят и сами являются любимы, здесь не живут. Монстры не имеют права к ним прикасаться. – Интересно, кто придумал эти правила? – Тоже интересно. Воспоминания из мира мертвых все еще восстанавливаются. Я помню, что есть метаморфы, полулюди-полуживотные, которые похожи на монстров. Но вот конкретно о приспешниках Виктора ничего не знаю. Наверное, отец скрыл их от меня. – Кое-кто мне говорил, что мана проявляется только у мертвых людей, – я вспомнил разговор с Майки. – Это правда? – Да, – подтвердила Поли. – Тогда почему монстры ее не используют? – Я думаю, здесь замешаны две причины, – ответила Поли. – Первая: мана слишком сложна в изучении по сравнению с фокусами, вроде остановки времени или перемещения в пространстве. Будучи мертвым, сотворить подобное не составляет труда. Вторая: монстры не связаны друг с другом. Они пустые. И ману добывают для Виктора Бормана, чтобы в последствии ее поглотить. Управлять они ей не умеют. Все на уровне инстинктов. – Хм. А ты не задумывалась, зачем Виктору столько маны? Они в доме выпивают людей целыми литрами. – Они так поддержат свое жалкое существование, – объяснила Поли. – Я же говорю. Без маны нет жизни. – А если они готовятся к чему-то большему? – я задумался. – В твоих воспоминаниях они говорили о каком-то рынке и об архитекторах…странно, не так ли? – Наверное, продают ману, – предположила Поли. – Меня они не посвящали в свой мертвый бизнес. – Уверен, рано или поздно нам откроются тайны Виктора. – Если мы выберемся. Да, мы обязательно выберемся. У меня даже есть гениальная идея, как это можно провернуть. Я все-таки нашел воспоминания Спенсера. Ему удалось выиграть свое право на жизнь у другого монстра в игральной комнате на пятидесятом этаже. Но Поли о моей задумке сейчас знать необязательно. Она будет против. – Кажется, ты хотела показать мне, как управлять маной. Тогда чего медлим? – спросил я. – Давай начнем прямо сейчас. На лице Поли появилась улыбка. – Чуть больше уважения к своему учителю, Колин, – произнесла она. – Я все-таки старше тебя на пятнадцать лет. – Прошу прощения, – опомнился я. – Мой учитель, позвольте узнать, когда начнется первый урок? – Из жуткого гнезда, именуемого «домом слёз», я вижу весь мир от края до края, и потому со своей высоты без малейшей тени сомнений провозглашаю, что урок начнется прямо сейчас. – Да будет так, как сказала Поли Лаос! – подыграл я ей. – Единственная дочка Юргена Лаоса, принцесса мертвых, властительница заблудших огоньков! Тридцать лет отроду, еще столько же в мире мертвых…или дальше больше. Она ничего не ответила на мою глупую иронию, решив сходу залить чудодейственную ману мне в голову. Я замолчал. Диалог завершен. А ведь могло быть забавно, если бы мы учились управлять маной с помощью слов. Верно, Поли? Я ведь знаю, что ты читаешь мои мысли. – Словами ничего не объяснишь, – произнесла она. – Ты хотел знать, когда мы начинаем? Я ответила, что прямо сейчас. В воспоминаниях Сью Мейден я чувствовал себя отвратительно. Будто всю мою сущность переместили в стебель комнатной орхидеи, – сухой, совершенно безжизненной. Но куда сложнее чувства здесь, в этой цветочной картине, где голубой цвет сливается с оливковым, и багровое солнце закручивает тебя в жгучий вихрь. Здесь, в этой искусственной форме, созданной красками, мне куда проще чувствовать себя человеком, чем в мире людей. В выдуманном Ван Гогом мире мне все кажется живым, пульсирующим, стучащим. Вот напротив меня стоит прекрасная Поли. Ее плавный профиль, приоткрытые пухлые губы, длинная шея и темные волосы, поднимаемые пламенным вихрем солнца. Я ощущаю теплоту ее тела, быстрое движение крови. И ее кровь – моя. Ее тепло – мое. Она вся – во мне. Это одновременное приятное и очень страшное чувство, когда сознание разделяется на две части. И эти части совершенно не совместимые, совершенно разные, однако вынуждены находиться в одной среде. Будто в воду добавили растительное масло, и они не смешиваются из-за молекулярных свойств. У нас же с Поли были совершенно другие силы, связанные с женской и мужской природой. Это сказывалось на отличительных свойствах маны. Мое сияние было гораздо слабее, гораздо тусклее и холоднее. Поли горела диким красным цветом, как сигнальный огонь, как маленькая звезда, как настоящее живое солнце. – Я сейчас потеряю сознание, – ошеломленно произнес я. – Никогда не испытывал ничего подобного. «Пожалуйста, ничего не говори, – мысленно попросила Поли. – Это твой первый опыт использования маны. Не отвлекайся, я все тебе объясню после занятия». Я похож на огромного раздутого паука, восседающего в центре паутины и дергающего ниточки маны то в одну, то в другую сторону, представляя себя хищником. Картина Ван Гога просторна, но здесь нет ни одного живого (или подобия живого) существа, кроме Поли. И ничто меня не отвлекает. Никто способен порвать холодную жемчужную сеть, растянувшуюся над нами, от земли до самого солнца… – Достаточно, – произнесла Поли, оборвав нашу связь. – Иначе у тебя закончится мана. – Это… – начал я и не смогла договорить. – Странно и необычно… – снова сказал я. Вокруг Поли горел яркий красный световой ореол. – Я все еще чувствую твою ману внутри себя. – И как тебе? – Слов нет! Я бы попробовал еще разок! Поли иронично хмыкнула. – Тебе просто повезло, что мы идеально подходим друг другу, – произнесла она насмешливым тоном. – Иначе бы моя мана разорвала тебя изнутри. – Что?! – испуганно выкрикнул я. – И почему ты меня не предупредила? Поли засмеялась. – Ну вот, смотри как быстро ты пришел в себя. – То есть мы на самом деле… – Нет, – Поли подхватила мою мысль. – Мы подходим друг другу. Но разорвать человека изнутри своей маной я могу без проблем, так как плохо ей управляю. – Не знаю, как реагировать в таких случаях, – отозвался я. – Вроде и засмеяться хочется, и убежать подальше. А если ты решила выбрать меня в качестве боксерской груши? Тренировать свою ману. Поли пожала плечами. – А кто сказал, что со мной будет легко? – Никто, – ответил я. Ее рука – маленькая и теплая – плавно скользнула в мою, чтобы передать частицы своей маны. Кровь вдруг прилила к пальцам, сердце забилось быстрее. Если ко мне прикасается девушка простая, как ромашка на цветочной поляне, то в игру вступает Колин-обыкновенный. Если же она странная, необычная, как пассифлора в саду, то во мне просыпается Колин-вдохновенный поэт. А если меня держит за руку Поли, этот уникальный цветок – мой «люблюмпен» – то Колин превращается в бессмертного, страстного, неуязвимого воина, который не страшится погибнуть из-за маны. – Э-э-й, Колин. Очнись! – Поли легонько дернула меня за руку. – Хватит летать в облаках. – Прости, – спохватился я. – Немного задумался. – У нас осталось не так много времени. Тебя ведь хотят отправить в мир мертвых, ты помнишь? – Да-а, – задумчиво протянул я. – Что-то такое припоминаю. – Винсент к тебе заходил, я уже поняла, – произнесла Поли. – Что он сказал? И не пытайся обманывать. Я устало вздохнул. – Даже если я тебе расскажу планы Виктора на меня в детальных подробностях, мы все равно ничего не сможем предпринять. – Что за пессимизм? Как это ничего не сможем? Я думала, что ты хочешь вместе со мной убежать. – Бежать бессмысленно, – выкинул я. – Нас все равно поймают. Лучше выиграть немного времени. – Как? Ты предлагаешь продолжать бездействовать? – удивилась Поли. – И это после всего, что пережил? – Нет. У меня есть одна идея, как по выбраться из дома, чтобы нас не преследовали сорок лет. У монстров есть особые правила, связанные со слезами. Можно этим воспользоваться. – Правила? Любопытно, когда это ты решил им следовать? Мы ведь на днях кричали с тобой «к черту правила» и «к черту монстров». Забыл уже? – Именно поэтому я и не хотел тебе ничего рассказывать, – объяснил я. – Потому что ты будешь против. Да, я немного противоречу сам себе, так как пытаюсь решить нашу ситуацию мирным путем. – Это каким? – Я расскажу. Только пообещай, что не будешь мне мешать, – попросил я. – Ничего не буду обещать, пока не узнаю, что ты там выдумал. Я задумался на секунду. В самом деле, что мне скрывать? И от кого? Поли, если захочет, залезет мне в голову. – Ну хорошо, – согласился я. – Два месяца назад, когда я только начал знакомство с домом, Винсент играл в кости на свои слёзы. Получается, если я выиграю, то смогу выбить нам место в мире живых. Целых сорок лет. Также сделал и Спенсер Форд. Услышав мое предложение, Поли ужаснулась. – Нет, прошу тебя, не вздумай играть с монстрами! – крикнула она. – Ты с ума сошел? Я не хочу потерять человека, с которым нашла общий язык. И общую ману! Пожалуйста, не надо! – Вот видишь. Ты боишься, что я проиграю? Или сам факт договора с Виктором? – Да, боюсь, – призналась Поли. – Не важно, выиграешь ты или проиграешь, Виктор Борман никогда не допустит, чтобы мы выбрались из дома. Как же мне ей ответить? Признаться, что меня больше всего волнует ее происхождение? Дочь Юргена Лаоса никогда не будет в безопасности. И пока мы не избавимся от Виктора Бормана, о свободе можно забыть. Дом слёз меня выпьет, если я не выиграю себе хотя бы сорок лет жизни. – Виктора Бормана можно убить? – спросил я. – Или сделать так, чтобы он исчез навсегда? – Я не знаю. Это существо не состоит из маны или какой-либо другой энергии. Он не живой и не мертвый. Просто существует, как нематериальная субстанция… – Вот видишь. Это же дьявол, – сказал я. – От него бессмысленно бежать. И невозможно победить. Во всяком случае, мы не знаем как. При таких раскладах игра на судьбу – наш единственный выход. Поли задумалась на секунду, затем отрицательно покачала головой. – Мы сможем победить Виктора, – сказала она. —В мире мертвых можно найти ответы на эти вопросы. В доме слёз и в мире живых их искать бессмысленно. – Ты не вернешься в мир мертвых, это безрассудная идея, – воспротивился я. – Тем более отец запретил тебе появляться там. – Запретил, – вздохнула Поли. – Плевать, что мне запрещают! Я тебя совсем не узнаю, Колин. Да и тем более…если бы отец знал, во что я тут вляпалась, он бы сам меня забрал в мир мертвых. –Как интересно у нас с тобой получается. Ты хочешь отправиться в мир мертвых, а я – наоборот, в мир живых. Давай определимся, мы точно планируем победить Виктора? Ведь из мира мертвых практически невозможно вернуться обратно. Ты сама это говорила. – Ну говорила, – недовольно согласилась Поли. – Но иначе нельзя. – Меня хотят прикончить. Что мне терять, если я проиграю? – Если ты проиграешь, будешь служить Виктору сорок лет, – сказала Поли. – И ты потеряешь меня. Подумай. – Ты что, сорок лет не сможешь подождать? Пятнадцать лет уже сидишь в доме слёз. Она холодно взглянула на меня. Либо я сказал глупость, и в мир мертвых меня отправит Поли, а не Виктор. Либо все обойдется, и она воспримет мои грубые слова как шутку. – L’erreur est humaine, – посерьезнев произнесла Поли. – Делай то, что считаешь нужным. – Я пытаюсь найти решение для нас двоих, – сказал я. – Если я выиграю, ты еще будешь благодарить меня! – Обойдусь. Поли резким движением оттолкнула меня от себя. Я упал в горячую пустоту, сжался в пространстве, словно нагретая фольга. Она что, решила убить меня?! От страха я закрыл глаза, ожидая самого худшего. Однако спустя минуту жар отступил, а пространство вернуло мое тело обратно в материальный мир. Открыв глаза, я обнаружил себя в коридоре, стоящего напротив картины под названием «Дорога с кипарисом и звездой». Поли рядом не оказалось. Ее, очевидно, обидели мои слова, но убивать…В гневе женщины бывают очень страшными, совсем непредсказуемыми. Ну и ладно, мне не привыкать разгребать навалившиеся проблемы в одиночку. Пора проверить свою судьбу на прочность. Если мне суждено покинуть дом вместе с Поли, значит я выиграю при любых раскладах. Особенно в моем запущенном случае. Я ни разу не играл в кости, даже в руках их не держал. Но я не могу проиграть. Мы вместе с Поли не монстры. Значит все должно получиться.Исход игры
Возле входа в игральную комнату меня встретил Винсент. Он удивленно оглядел меня с ног до головы, будто не веря своим глазам, что это действительно я стою перед ним. Изо рта у него вылетел небольшой смешок. – Поразительно, – произнес он. – Кажется, ты говорил, что больше ноги твоей не будет в игральной комнате. – Говорил, – неохотно согласился я. – Но в отличии от монстров, люди со временем меняют свои убеждения. Или что, господин Винсент, вы меня не пропустите? – Ты пришел посмотреть на спектакль теней или играть в кости? – Играть. – В таком случае пропущу, – медленно проговорил Винсент, все еще оценочно рассматривая меня. – Правила ты знаешь? – Напомните, – попросил я. – Каждый игрок по очереди бросает пять игральных костей, набирая очки. После трех бросков выбирается победитель с наибольшим количеством набранных очков. Важное уточнение: играть можно только на слёзы. И только с обитателями дома. Если игрок ставит все свои слёзы, то он играет ва-банк. В таком случае остальные игроки либо ставят все свои слезы на кон, либо пасуют и автоматически отдают победу. – Иными словами, если я ставлю все свои слезы, то могу выбить себе место в мире живых? – Именно так, – подтвердил Винсент. – Тогда я играю ва-банк. Три броска в обмен на три жизни. Так ведь можно? – Одержать победу три раза подряд? Какая уверенность, – надменно произнес Винсент. – Ва-банк – это игра на собственную судьбу. Человек ставит на кон то, что ему дороже всего на свете. Именно тогда проявляется его истинная сущность. Когда жизнь висит на волоске от смерти, а внизу плещется океан смерти, человек меняется. Становится настоящим монстром, готовым убить за небольшой пузырек чужих слёз. А ты собираешься взять на себя ответственность за судьбы чужих людей? И служить Виктору восемьдесят лет? – Я готов отдать свою жизнь за тех, кто мне дорог. – Глупость. Впрочем, от тебя ничего дельного я никогда не слышал, Колин Вуд. – Вы так странно реагируете, как будто вам не плевать, что со мной будет. Я думал, вы наоборот будете злорадствовать, что у меня ничего не вышло. – Я исполнял волю Виктора. Мне не доставляет никакого удовольствия наблюдать за мучениями людей. – Слабо верится. – А я тебя и не пытаюсь убедить, Колин Вуд. Ты спросил – я ответил. Иди, тебя ждут. Винсент подтолкнул меня ко входу, после чего демонстративно захлопнул дверь. Я наступил в липкую тьму, принявшую меня, как родного монстра. Чуть больше месяца назад я проваливался вниз, в мир мертвых, пытаясь ступить на пол. А сейчас водоворот тьмы сам несет меня прямиком к игральному роялю. Вот она – обитель скорби. Большинство собравшихся монстров молча играли, но многие, неотрывно глядя на игральные кости, истошно плакали. Рыдали изо всех сил, пытаясь выдавить последние слезы, лишь бы отыграться и вернуть собственное право на жизнь. Я знаю эти уловки. Если ты проигрываешь хотя бы раз, то ты побежден. Не стоит даже пытаться отыграться. Ты будешь только проигрывать. Вновь и вновь. Так работает человеческая психология. И закон азартных игр. Либо играешь на все, либо не играешь вовсе. – Играю на все, ва-банк! – заявил я. – Ставлю на кон свою жизнь. Кто готов принять вызов? Тени замерли в пространстве. Игральные кости упали на рояль и затухли во мраке. Монстры озадаченно переглянулись между собой. Повисла полная тишина. Только водоворот тьмы под моими ногами издавал всплеск за всплеском, – призрачный, практически бесшумный. Никто из присутствующих не хотел ставить на кон свои последние слёзы. – Разве я один хочу выбраться из дома? – я перешел на провокацию. – Или никто из вас не уверен в собственной судьбе? И вновь в ответ тишина. Неужели они чувствуют…они явно подозревают, что со мной лучше не играть на судьбу. План был хорош, но как всегда невыполним. – Я с тобой сыграю, – знакомый металлический голос прозвучал у меня в голове. Возле меня материализовался, расцвел, словно темно-алый цветок, Виктор Борман. Во мраке засветились его хищные острые зубы. В воздухе расплылся горький сигаретный дым, смешанный с ярким цитрусовым букетом. Я несколько опешил от его внезапного появления, но виду не подал. – Добрый вечер, – приветливо протянул Виктор. – Должен признать, Колин Вуд, ты умеешь выбирать время для игр. Я только-только закончил свои дела. Он достал из блестящего портсигара толстенную сигару и предложил ее мне. – Я знаю, какое у тебя пристрастие к табаку, – произнес Виктор. – Возьми же, не отказывай себе в удовольствии. – Благодарю. Но никаких уловок и подарков от вас мне не нужно. Виктор изобразил досаду на своем акульем лице и вернул сигару обратно в портсигар. – Ну что же. Я разочарован в тебе, мой дружок. Ты действуешь нерасторопно для человека, которого собираются убить. Неужели тебе жизнь совсем не мила? Ты решил пустить все на самотек. Довериться случаю. Поставить на кон абсолютно все. Безрассудно. Ай как безрассудно. – Я решил, что моя судьба никак не связана с вашей гнилой компанией, – смело произнес я. – Мне не место среди таких, как Винсент или Джон Форд. Виктор задумчиво выпустил дым изо рта, затем щелкнул пальцем. Мы в мгновение оказались возле игрального рояля. – Присядем, Колин. Побеседуем. Пока ты не натворил глупостей. – Нет. С вами я ничего обсуждать не буду. – Я сказал – сядь. Невидимая сила вдавила меня в кресло. – Ай-ай-ай. Колин Вуд, – насмешливая улыбка заиграла на лице Виктора. – Как же ты будешь существовать в мире людей, если не обучен элементарному этикету? – Я пришел сюда играть, а не вести переговоры. – Наглый врунишка. Твое появление связано с желанием выбраться из дома, а не с пристрастием к азартным играм. Поэтому давай обсудим в спокойной обстановке твое освобождение. Зачем же играть, если нам двоим это не доставляет никакого удовольствия? Идти на поводу у Виктора – самая глупая затея. Чего он так завелся…как странно, никто из монстров не хочет со мной играть. Даже всемогущий Виктор Борман. Подозрительно. – Вы не поняли. Я не хочу разговаривать именно с вами. С существом, которое меня сюда забросило. Так что вы либо играете, либо освобождаете место. – А если я скажу, что никто не будет с тобой играть? Ни один монстр. Даже самый заядлый игрок. Что тогда предпримешь? Вопрос поставил меня в тупик. Мне не нашлось ничего ответить. – То-то же, – удовлетворенно произнес Виктор и довольно откинулся на стуле. – Ну хорошо, – неохотно согласился я. – Говорите. Пожалуйста. Я все равно не верю вам. Ни одному слову. Потому что знаю вас. И прекрасно понимаю, зачем вы забираете людей в этот дом. Вы самый настоящий дьявол, который питается чужой болью. – Ошибаешься, дорогой, – Виктор самодовольно осклабился. – Ты ничего обо мне не знаешь. К слову, это одна из причин, почему ты все еще жив. Поэтому настоятельно советую тебе общаться со мной вежливо. Ибо грубость в твой адрес ни один из моих подчиненных себе еще не позволял. – Хорошо-хорошо. Что вы от меня хотите? – Я хочу предложить тебе сделку. – Сделку? – переспросил я. – Как со Спенсером? – Как со своим союзником. Я деланно рассмеялся. Ох уж эта внезапная дружба, которая начинается с азартных игр. – Вы остряк! – Глупый мальчик, – небрежно процедил Виктор. – Прежде чем смеяться, внимательно послушай то, что я тебе сейчас скажу. – Я вас слушаю вас, господин Борман. – Мы можем с тобой прямо сейчас кинуть кости, и ты проверишь, насколько судьба благосклонна к нам двоим. Но результат тебе не понравится, и ты вернёшься к первоначальной точке. Либо же мы можем договориться. И ты обретешь счастье в мире живых. Получишь абсолютно все, что только пожелаешь. – Абсолютно все? – скептично переспросил я. – Все, что нужно человеку для счастья. Так ли это много? Твоя семья бедствует уже несколько лет. Подумай о маме с папой. Они честно трудятся каждый день во благо своего единственного сына. Если бы у них была возможность заключить со мной сделку, чтобы освободить тебя, они бы это сделали без промедления. Вспомни также о знакомых, которых ты втянул в свою безрассудную и опасную игру. Виктор протянул ладонь. На ней появилась загадочная сфера, похожая на снежный шар. Только вместо кирпичного домика в ней находился живой человек. – Приглядись, Колин Вуд. Как тебе мое произведение? Я наклонился чуть ближе к ладони Виктора. Внутри сферы бегал из стороны в сторону Майки. Он кричал что-то неразборчивое, похожее на «горю-горю-горю». – Горит-горит-горит, – весело произнес Виктор. – Как Келен Грей, только заметно ярче. Я тоже умею создавать шедевры. Как Перилай, соорудивший медного быка. – Отпустите его! – Как же я отпущу Майки Морриса, если он не посвятил мне ни одной слезинки? Магия, Колин Вуд. Судьба – это настоящая магия. И моя специфика, прошу заметить. – Если я соглашусь, вы отпустите Майки? – Разумеется. – Что от меня требуется? – стиснув зубы от злости, спросил я. Виктор аккуратно поставил сферу с Майки на игральный рояль. – Мне нужна Поли. Вся до последней капли. Мое сердце готово было остановиться. Он знает о Поли. Но как?! Мы ведь скрывались от Винсента. Проклятье… – Я знаю все, – улыбнулся Виктор. – И поэтому советую принять мое щедрое предложение. – Нет, – резко ответил я. – Я не продаюсь. Тем более за мнимую свободу и человеческие идеалы! А по поводу вашей провокации…из семьи украли меня именно вы! Майки Морриса засадили в дом именно вы! И Келена Грея убили именно вы! Мои слова, похоже, не понравились Виктору. В его глазах загорелся вызов. «Ты ведь знаешь, что меня не победить, – говорил его взгляд. – Но все хочешь таишь желание поиграть с огнем». – Кидай кости, Колин Вуд, – голос Виктора зазвучал холодно и беспощадно. – Покончим с этим. – Покончим! Я отыграю сначала свою жизнь. А потом жизнь Поли. И жизнь Майки. Виктор рассмеялся. – Наивной мальчик. Но я не смею тебе мешать. Три броска. Один бросок – одна жизнь. С горячей уверенностью я взял в руку кости, но тут же почувствовал резкую боль. Мана, которая таилась внутри кубиков, зашипела на моей ладони. Монстры засмеялись, высунув языки. – Бросай, – приказал Виктор. Моя рука сама отпустила кубики. Помещение залила липкая тьма. И я задержал дыхание. – Три двойки и две четверки, –Виктор испытующе взглянул на меня. – Всего десять очков. Да ты везунчик. Монстры вновь залились смехом. Воздух сгустился. Тени запрыгали на стенах, словно темные зайчики. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Десять очков – это очень мало. Винсент месяц назад набирал по пятьдесят, и то проиграл в конце. – Добро пожаловать в семью, Колин Вуд, – произнес Винсент и бросил кости. Кубики подлетели в воздух, вспыхнули синим пламенем и со звоном ударились об рояль. Один. Один. Один. Три. Три. Тьма отступила. – Десять очков. Я выиграл! Выиграл! – радостно выкрикнул я, выдохнув тьму из легких. – Я ведь говорил! Судьбу не обманешь! Виктор злобно сжал ладонь в кулак. Монстры резко упали вниз, провалившись в подпольную тьму. Тени закружились в вихре. Глянцевая белая краска сползла со стен. Кулак Виктора железно впечатался в игровой рояль, раздавив сферу с Майки. Радостное оживление тут же покинуло меня. Майки…Виктор убил его. Так быстро. Так неожиданно. – Ну что, повеселился? – Винсент смотрел на меня хищными, налитыми кровью, глазами. – Во время нашей первой встречи я сказал, что человеческая жизнь – это всего лишь игра. Спустя почти два месяца ты так ничего и не понял. Тебе еще и хватило наглости принять Винсента за беспомощного котенка, который не способен уследить за комнатой Поли? Ваши тайные встречи внутри картин Ван Гога нас очень повеселили. Чтобы ты понимал, насколько твое ничтожное существование подчиняется мне, я проведу небольшую хронологию событий. Твое появление внутри дома неслучайно. Как и убийство Келена. Как и встреча с Майки, как и оставленный им мольберт, как и угрозы Винсента. Иначе бы ты не познакомился с Поли и не решил играть на слёзы. Твоя неожиданно вспыхнувшая симпатия к ней – с первой же секунды – также неслучайна. А ты думал, что это невероятная удача? Ваша идентичная мана и похожая боль, связанная с непониманием со стороны одноклассников и родителей? Нет, мой дорогой. Не радуйся раньше времени своей победе. Ведь я знаю, чем закончится твоя история. Ты мне еще послужишь. Даже если сам этого не хочешь. – Три броска! – напомнил я. – Три жизни! Первую я отыграл. Виктор довольно осклабился. – Никаких бросков. Играть в кости на судьбу имеют право только обитатели дома. Но так как ты выиграл свое право на жизнь, дом слез более не является твоим обиталищем. Я чуть не потерял сознание от услышанного. Меня провели, как неразумного ребенка. Виктор щелкнул пальцем, и пространство разошлось по швам. Меня резко подбросило вверх, окружение поплыло перед глазами, кроме акульего лица Виктора. Я ничего не мог предпринять, теряя сознание, пропадая из мира монстров. Однако металлический голос Виктора все еще отчетливо звучал в моем сознании. – Совет на будущее, дружочек. Когда приглашаешь дьявола на танец, выбирай сам музыку.Возвращение домой
Свет утреннего солнца заиграл на моем спящем лице. Я неспешно вдохнул свежий воздух, почувствовав в нем приятные нотки знакомой сирени. Неужели… – Колин! Колин! Просыпайся! Ты опять взял без разрешения ноутбук! Возмущенный мамин голос был музыкой для моих ушей. Я открыл глаза и…да! Я действительно находился в доме своих родителей. В своей родной комнате! Боже, какое счастье! Почти два месяца я не спал, представляя этот момент. – Мама, я так рад тебя видеть! Ты не поверишь, что со мной произошло! – Дай угадаю. Хороший сон приснился? – Нет. Хорошим его точно не назовешь. Вот она – стоит и улыбается, немного согнувшись от усталости. Родная мама. На ней было серое миткалевое платье с коричневым кухонным фартуком. Волосы заплетены в косичку. Взгляд – добрый, любящий. На первом этаже меня явно уже ждет добротный завтрак. И сейчас…сейчас мне так захотелось разрыдаться. От радости и от горя одновременно. Помните, что я вам писал в самом начале пятой главы? Если вам кажется, что вас где-то обманули по ходу повествования, значит вы уже начали втягиваться в игру Виктора Бормана. Какой я дурак, что не послушал Поли. Какой толк от моего возращения, если рядом нет моего человека? Единственного, кто меня понимает. Я не могу ее бросить на произвол судьбы. Мне нужно вернуться обратно в дом слез, пока не стало слишком поздно. Поли запросто может убить себя, чтобы переместиться в мир Юргена Лаоса. – Мама, какой сейчас год и месяц? – я подскочил с кровати и в спешке напялил на себя первые попавшиеся вещи. – Две тысячи восемнадцатый год. Октябрь месяц, – настороженно ответила мама. – Ты что, забыл где живешь? – Что-то вроде того. Октябрь. Меня не было дома два месяца, и родители ничего не заметили? Это явно связано с магией мертвых. – Куда это ты спешишь? – спросила мама, после чего улыбнулась и ответила за меня: – В школу. Наконец-то мой Колин взялся за ум. – Нет уж. Ни в какую школу я сегодня не пойду. Мне нужно забежать в одно место. И вообще, ты не замечала ничего странного за последние два месяца? – Колин Вуд, имей советь! Твоя мать состоит в родительском комитете. Ты пойдешь в школу! И никаких возражений! – Нет, не пойду, – быстро ответил я. – И хватит мне указывать. Я уже не маленький. Сам решу, чем буду заниматься. Если я сказал, что мне нужно срочно бежать – значит нужно! Мама перегородила мне путь, встала изгородью в дверном проеме. – У меня слов нет, Колин Вуд. Сегодня же расскажу отцу о твоем наглом поведении. Ты идешь в школу. Через полчаса приедет школьный автобус. И это не обсуждается. – Но мне нужно, мама! Пропусти! Это вопрос жизни и смерти! – Ну, актер! Вот что придумал, а! – усмехнулась она. – И куда же ты намылился? – В удильщик Неверона! Ответ маму явно поразил. Она надулась от возмущения и отрицательно качнула головой. – Все понятно. Связался с наркоманами! А может ты и вовсе продаешь эту гадость? А ну-ка покажи свои руки! – Какими еще наркоманами? Все, я так больше не могу! С меня хватит! Не выдержав, я остановил время. Быстро прошмыгнул мимо мамы, спустился на первый этаж и побежал изо всех сил в сторону удильщика, проваливаясь босыми ногами в колючий снег. Да, в Невероне снег выпадает в конце октября. И зима продолжается около шести месяцев в году. Весь город скрипел под порывом ветра, подгоняемым мною. Я мчался, казалось, быстрее света. По мере приближения к удильщику дорога сужалась, сдавливаясь стволами голых деревьев. Город терял очертания, менял свое темное обличие на блестящие снежные горы. Спустя несколько секунд я наконец-то прибыл на место. Вот он – предел Неверона. Безмолвная белая пустошь. Ни одного здания в округе, кроме готического ресторана со странной облицовкой, отражающей солнечный свет. Удильщик буквально горел сигнальным огнем, как морской черт, демонстрируя своим ужасным видом, что к его порогу лучше не приближаться. Иначе дверь захлопнется, и свет навсегда исчезнет вместе с нежданным гостем, осмелившимся войти в обитель монстров. Виктор Борман и его приспешники должны быть там. Я осторожно двинулся вперед, приоткрыл входную дверь и неспешно вошел внутрь, пытаясь в полутьме разглядеть внутренности помещения…как внезапно пасть удильщика захлопнулась. Тьма залила мои глаза, и без того отвыкшие от солнечного света. Тело резко подбросило в воздух, закружило в магическом вихре. Я провалился в пространстве и спустя секунду плашмя шлепнулся обратно к себе на постель в доме родителей. – Колин! Колин! Просыпайся! Ты опять взял без разрешения ноутбук! Мамин голос…стойте. Меня вновь провели. Я переместился обратно к себе в комнату. Сделал петлю во времени. – Вставай! Через полчаса приедет школьный автобус! А ты еще даже не завтракал! – Мама? – Мама! Кто же еще будем будить тебя? Давай скорее, а то опоздаешь в школу. Я поднялся на ноги, одел ту же самую одежду, которая была на мне минуты назад, и настороженно спустился на первый этаж. Меня выкинуло из удильщика, как в компьютерной игре, когда у тебя не хватает очков опыта для открытия новой локации. Безусловно, это была магия Виктор Бормана. Сумасшедшая сила, которой я не мог ничего противопоставить. Он щелкает пальцами – и мир выворачивает наизнанку. – Мама, ты ничего подозрительного не замечала последние два месяца? – Нет. Если, конечно, не считать, что твой папа стал больше зарабатывать. Кстати, сегодня вечером он должен прийти к нам со своим новым начальником на ужин. – Папа устроился на другую работу? Мама удивленно подняла брови. – Колин, у тебя вообще что-нибудь в голове откладывается, кроме дурацких сериалов и книжек? Твой папа уже две недели работает разнорабочим на стройке. Неподалеку от нашего дома решили открыть новый ресторан. Вместо какого-то старого и никому не нужного строительного магазина. – Строительного магазина? – переспросил я. – Там, где работал Спенсер Форд? – Не знаю, кто там работал. Ешь лазанью! Автобус приедет через десять минут! – Только не говори, что ты не знаешь Спенсера? Это отец Джона Форда, моего бывшего одноклассника, который пропал год назад. В новостях писали, что люди пачками исчезают из Неверона. – Ну конечно не знаю, – с сарказмом ответила мама. – Я ведь не слежу за вашим классом, и мне абсолютно безразлично, кто учится вместе с моим мальчиком. – Я серьезно, мама. – Ни о каком Джоне Форде я никогда не слышала, – довольно заключила она, одним глотком выпив целую кружку компота. – Эх, хороший все-таки компот я приготовила. И лизанья ничего вышла. А ты чего нос воротишь? Ну-ка быстро отполировал тарелку своим языком. За маму и за папу! Легкий щелчок двух пальцев – и семейства Форд никогда не существовало. Только подумать, если бы я не вернулся в мир живых, обо мне бы даже никто и не вспомнил. Интересно, сколько людей Виктор уже обратил? И сколько, вообще, исчезло? Взять хоть мой маленький городок. Нужно узнать, что произошло, пока меня не было. От мамы ничего не добьешься, как и от остальных «живых». Значит стоит начать поиски со строительного магазина Спенсера. Если, конечно, его еще не снесли. – Спасибо за завтрак, мама. Я пошел. Она встала из-за стола, подошла ко мне вплотную и остановилась, уперев руки в бока. – Вот когда доешь лазанью, тогда и пойдешь! Я целый час возле плиты бегала из стороны в сторону, как теннисистка на олимпиаде, а ты даже не притронулся к еде! – Мама взглянула на настенные часы и добавила: – До автобуса еще пять минут. Выбирай: либо ты съедаешь прямо сейчас лазанью, либо я кладу ее тебе в рюкзак. – Тогда в рюкзак. Я мог бы остановить время и спокойно пойти по своим делам, но тогда это было бы беспредельной наглостью с моей стороны – использовать ради такого пустяка магию мертвых. Лучше ей не злоупотреблять, тем более я до сих пор не имею полного представления, как она влияет на мир живых. Мамину стряпню я обязательно съем, но сначала выясню, как вернуться обратно в дом слёз, чтобы забрать оттуда Поли. – Автобус приехал. Колин, давай на учебу! Контейнер с лазаньей лежит у тебя в рюкзаке во втором отделе. – Спасибо, мам! Автобус подъехал к дому, выдохнув облако серого дыма. Улизнуть, пока меня не заметили? Но ведь водитель начнет гудеть под окнами, пока кто-нибудь не выйдет из дома. Мама, блин, специально его попросила, чтобы я не прогуливал школу. Ладно, придется все-таки сесть и провести несколько незабываемых минут со своими замечательными одноклассниками. Я надел легкий демисезонный пуховик и вышел на улицу…как вдруг почувствовал что-то неладное. Знакомый рыбий смрад, смешанный с болотистым, водянистым запахом. – Доброе утро, Колин, – шершавый голос прошелся возле ушей. – С-с-садитесь с-с-скорее в автобус. Безносый высокий мужчина носом стоял возле двери, протягивая мне длинную скользкую руку. Поперхнувшись удушливым запахом, я отупил назад на несколько шагов. – Кто вы? – спросил я. – Это не важно. Мне велено вас-с-с-сопровждать. – Не надо меня сопровождать. – Надо, – настоял он. Я насторожился, пытаясь вспомнить, где я еще мог видеть этого странного человека, как вдруг меня осенило. – Вы приспешник Виктора Бормана. Точно. Вы были в магазине Спенсера Форда два месяца назад. – Будем знакомы, Колин Вуд. Меня зовут Рассел Хьюз. И вы немного ошиблись. Я не приспешник Виктора. У нас-с-с-семья, а не преступная группировка. Из автобуса вышел юноша в темной одежде и пузыристой, восковой кожей. Это был Джон Форд. – Не делай глупостей, Колин, – сказал он. – Садись в автобус. У нас мало времени для пребывания в мире живых. – Счет идет на с-с-екунды, – добавил Рассел. – Поговорим, пока вос-с-споминания о доме не выветрились из вашей головы. – Как это? Что значит «пока не выветрились»? Рассел схватил меня скользкой рукой за край футболки и по-змеиному прошипел: – Это значит с-с-садитесь в автобус, уважаемый Колин Вуд. Быс-с-стро. – Хорошо. Сажусь. Я послушно подался вперед, отметив про себя ироничность ситуации. Только я хотел выдвигаться на поиски монстров, как они сами объявились. Узнаваемый почерк Виктора Бормана. Но это и к лучшему. Не придется тратить лишнее время на строительный магазин. Вот он, Джон Форд, стоит прямо напротив меня, готовый вести диалог. Как только я вошел внутрь автобуса, одноклассники окинули меня насмешливыми взглядами. Интересно, что со мной было последние два месяца? Надеюсь, никто из этих весельчаков не поджигал мои волосы. И никому прямо сейчас не придет в голову лезть ко мне со своими дурацкими шуточками, вроде «школьного костра Неверона» или «Джони, Джони Шторм, ты горишь». – На нас не должны обращать внимание, – Рассел обратился к Джону. – О-с-с-танови время. – Это лишнее. Спустя минуту они пропадут из этого мира. – Вы что, собираетесь убить моих одноклассников? – внутри меня вдруг разгорелась смесь ужаса и безмерной радости. – Нет, – спокойно ответил Джон. – Они просто будут заняты своими смартфонами. – А-а-а, – удивленно протянул я. – Понятно. – Надо будет тоже купить себе один, – добавил Рассел. – С-с-самсунг эс-девять. Я видел недавно романтичную рекламу, поразившую меня до глубины. Джон испытующе взглянул на него, вздохнул и с огорчением в голосе выдал: – Я разочарован в тебе, Рассел. Такой важный монстр, а ведешься на дешевые маркетинговые уловки. Ведь всем известно, что нет ничего лучше, чем айфон-икс. – Эй, смотрите! – толстяк Флойд направил на меня указательный палец. – Это же Колин Вуд собственной персоной! Паленый! Эй, Вуд! Гори-гори ясно, чтобы не погасло! Не прошло и секунды, как к Флойду змеей подполз Рассел. Он взял толстяка за волосы, и, прижав его лицо к окну, медленно прошептал на ухо: – С-с-с-п-и-и-и. Флойд в мгновение потерял сознание. Я в ужасе оглянулся по сторонам. К счастью, никто не взглянул на нас. Одноклассники продолжали пялиться в экраны смартфонов, даже не замечая присутствие Флойда и Рассела. – Все-таки гениально, – заключил я. – Настоящая магия. – Колин, ты должен кое-что знать перед тем, как потеряешь память и вернешься в мир живых, – сказал Джон. – Виктор просил передать тебе воспоминания моего отца. – Я потеряю память? – Как и способности к магии, – добавил Джон. – Ты не забыл, что все еще представляешь опасность для людей? Мир не изменился, Колин. Только ты теперь видишь его иначе. – Объясни. – Мана, Колин. В доме слёз ты открыл ее в себе. И теперь она представляет серьезную опасность для тех, кто тебя окружает. На подробности у нас нет времени. Все ответы найдешь в дневнике Спенсера Форда. Он передал мне несколько мятых листков бумаги, склеенных между собой хвойной смолой. Довольно необычный способ склейки. Я бы даже назвал его античным. – Будь у нас больше времени, мы могли бы все объяснить тебе обыкновенным языком, но Виктор настоял на дневнике. – Эмоции всегда превалируют над логикой, – добавил Рассел. – В этом ос-с-обенность человечес-с-с-кой природы. Джон посмотрел на часы. – Ну чтож, немного ошибся. У нас еще есть в запасе немного времени. Поэтому я расскажу тебе, Колин Вуд, что с тобой будет происходить в течение следующих лет, пока Виктор не наберет достаточно маны, чтобы встретиться с тобой в мире живых. – Отлично. Выкладывай. – Из твоей памяти исчезнет все, что происходило в доме слёз. Глазом не успеешь моргнуть, как пропадут монстры и твоя подружка. Ты обретешь долгожданное счастье в городе Майами, купив домик на берегу океана. И на протяжении сорока лет будешь прожигать мирную и спокойную жизнь. Обеспеченный писатель, любимый своими детьми и красавицей женой. Но годы улетят. Воспоминания потускнеют. Дети вырастут, оставив твой дом. И когда пробьет шестой десяток, Виктор Борман придет за тобой. Та мана, что однажды открылась в тебе, спустя сорок лет разрушит все, что ты полюбил. И в конце пути тебя, безусловно, будет ждать тихая и безболезненная смерть. Но одно будут помнить в мире мертвых всегда. Как Колин Вуд бросил единственную дочь Юргена Лаоса и бежал в мир людей, решив поиграть со своей судьбой. Я стиснул в руках дневник Спенсера, опешив от ответа Джона. Я не хотел возвращаться в мир живых без Поли… – На самом деле ты проиграл в кости, – добавил Джон. – Именно это Виктор Борман и хотел тебе сообщить. Тебя ждет та же участь, что и моего отца. Только в замедленном темпе. – Я прекрасно знаю о своих ошибках. И не поверишь, очень хочу вернуться в дом слёз и все исправить. – Исправить? Нет-нет-нет, Колин. Дом тебя больше не примет. Ничего исправить не получится. Либо ты навсегда уходишь в мир мертвых, либо остаешься среди людей. – С-с-среди этих нас-с-секомых. – Наше время подходит к концу. Отсчет начался, у тебя есть время до вечера. Выбирай сам, чей мир тебе ближе, мы еще вернемся. И не пытайся использовать магию. Виктор за тобой следит. – С-с-сам выбирай, – прошипел Рассел. – До вс-с-с-стречи. Автобус резко остановился около школы. Я пошатнулся и, не удержав равновесия, упал на ближайшее сидение. А когда поднялся, Джона и Рассела уже не было. Они растворились в воздухе горьким противным дымом. Одноклассники принялись вываливаться на улицу. Толстяк Флойд пришел в себя, подошел ко мне и грубо произнес: – Эй, рыжий. Что ты встал возле прохода? Широкий что ли?! – Извини, – с раздражением в голосе отвечаю я. – Проходи, Флойд. – Что это ты такой нервный? Слышь, ты давай повежливее со мной! Я поворачиваюсь к нему лицом, сжимаю кулак, готовясь прописать по его жирной роже смачный удар. Я не в настроении, если мягко сказать. Чертов Флойд. Знал бы ты, как я тебя ненавижу. Ведь это из-за таких как ты я попал в дом слёз. – Эй, паленный! Оглох что ли?! Без промедления, глядя прямо в тупые глаза Флойда, я со всей силы засаживаю кулаком ему в нос. Алая кровь брызжет на асфальт. Его удивление. Мое ликование. Неплохо, хотя удар вышел не особенно сильным. Да, кровь повсюду, как в добротных фильмах Тарантино. Но ее слишком мало для толстого и жестокого Флойда. Я вновь заряжаю кулаком по его лицу. За рыжие волосы, горящие адским пламенем. За каждую слезинку, которую я пролил. За каждого беднягу, который попал в мир мертвых по его вине. Горячая кровь течет у него из носа, булькает в горле. Он пораженно падает на асфальт, словно мешок с мусором. И это я еще не использовал магию. Окружающие кричат во все горло, набирая трясущимися руками номер полиции. – Давай, вставай, Флойд, – говорю я. – Шутки кончились. Я из тебя такую котлету сделаю, что даже твои тупые друзья не опознают. Флойд поднимается, замахивается кулаком, но я действую быстрее и решительнее. Удар – и его верхняя губа рвется. Удар – и его зубы встречают мои костяшки. Удар – и Флойд пятится назад, пока вновь не падает на асфальт. Я слышу звук полицейских сирен, хватаю дневник Спенсера и убегаю прочь. Я – преступник. Кто бы мог подумать, что Колин Вуд пойдет по косой дорожке. Родители не выдержат, когда узнают, что здесь произошло. Хотя отец, наверное, даст мне пять. А потом всыплет с такой силой, что я улечу обратно в мир мертвых и без помощи Виктора. Как бы там ни было, Поли я не брошу. Ни за что. Ни за какую свободу. Ни за какие деньги. Потому что только однажды я испытывал неподдельную радость. Это было, когда мы сидели с ней на крыше в зимней картине Уиггинса. Держались за руки. Ловили пушистые снежинки ртом. И смеялись, смеялись, смеялись. Зачем же мне целый мир, когда у меня есть Поли? Погоня продолжалась. Я чувствовал суетливое движение города. Десятки лиц, испуганных кровавым театром, поставленным возле школы, искали виновного в произошедшем. Они жалели Флойда и ненавидели меня. Словно травоядные зверьки, приютившие хищника. Неужели кроме меня никто не знал, какой дьявол сидит во Флойде? Я бежал по рыхлому снегу, проваливаясь в сугробы. Поскальзывался, поднимался и проваливался вновь. От быстрого бега в глазах стояли сухие слёзы. Нужно вернуться домой и хорошенько обдумать сказанное Джоном.Мама стоит на крыльце, прямо возле входной двери. Ее суровый взгляд обещает мне хорошую порку. Видимо, она уже знает о произошедшем. Ну вот, сейчас меня накроет автоматная очередь. – Колин! – кричит мама. – Что ты сделал с Флойдом Лочем? Ты его избил! Теперь у нас будут очень большие проблемы! Меня исключат из родительского комитета! И как минимум выпишут штраф. – Правильно сделал, что ударил, – небрежно отвечаю я, проходя мимо мамы. – И если бы не полиция, то врезал бы ему еще разок. – Как ты можешь! – Она резко схватила меня за руку. – А ну-ка стой! – Ну уж нет, мама! Хватит меня воспринимать как ребенка. Ты можешь хоть раз побыть мне другом, а не отчитывать? Да, блин, ударил. На виду у всех! А надо было, видимо, как Флойд. Исподтишка за школой или в лесу. Чтобы ты знала, это он мне поджег волосы. Это он издевался надо мной со своей тупой компанией. Лицо мамы исказилось от злости. – Что?! И почему ты молчал?! – взорвалась она. – Когда я искала виновных! – Да потому что ты бы сделал только хуже! Мне вот это выгораживание, какой я маленький и беспомощный, вообще никогда не нужно было! Потому что всех Флойдов не истребишь, у них там целая мафия. Я хотел просто элементарного сочувствия, что да, фигово сложилась жизнь. Раз в таком маленьком городе нет ни одного человека, с которым бы мне удалось найти общий язык. А не эти прикольчики, что Колин только книги читает да сериалы смотрит. Да, блин, смотрю и читаю! – Колин! Немедленно замолчи! – Ни на юриста, ни на машиностроителя я не пойду учиться. Это не мое. Работать по восемь-двенадцать часов в день на какого-то дяденьку, чтобы он обогащался и хвастался своими финансами перед друзьями. А потом еще и слушать, что мир держится исключительно на таких добрых дяденьках, которые дают нам работать. Вот это да! Вся эта человеческая иерархия мне в горле стоит и не дает нормально дышать! Не хочу я такой жизни! Я истерично рассмеялся, взглянув наверх. – Эй, почему здесь нет возврата средств? Я хочу обменять свою тупую жизнь на что-нибудь получше! Мама внезапно отвесила мне оплеуху. – Я не могу, – отрывисто проговорила она. – Больше это слушать! Мы с твоим отцом столько труда вложили. Столько сил. Воспитывали, а ты… – А я не хочу быть нормальным человеком! Ты это хотела сказать?! Видишь, ты меня совсем не слушаешь! Я очень хочу быть нормальным, но не могу! Только не там, где ты меня родила! Моя щека вновь встречает горячую оплеуху. – Замолчи, Колин Вуд! – процедила она. – Замолчи! Ты сам нагородил кучу проблем, а разгребать их нам с отцом. Ты всегда думаешь только о себе. Нам тоже жизнь несладка в Невероне. Но мы живем и надеемся на лучше. – Я не хочу надеяться на случай, мама! Ну как ты не понимаешь. И разгребать за мной ничего не надо. Сам заварил – сам разберусь. – Мы несем за тебя ответственность. Вот стукнет тебе восемнадцать, и вали куда хочешь! А пока слушай нас. – Конечно, мама, слушаю! И очень хочу послушать, что скажет отец. Где он? – На ненавистной тобой работе, где он зарабатывает деньги, чтобы ты мог купить себе очередную книгу. Или чтобы ты не умер от голода. Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Да, я полный мудак. Но наконец-то мне хватило смелости признаться в этом родителям! Боже, так хочется вновь истерично рассмеяться и убежать. Хорошо, что в кое-то веки у меня действительно появился выбор. Ну не могу я жить в этом мире. Пытаюсь, но не могу. Внутри меня будто что-то лопнуло несколько лет назад, и все. Нет живого Колина Вуда. Только его тень блуждает по Неверону. Слишком долго объяснять про мир мертвых. Мне не хватит времени до полуночи, да и какой в этом смысл, если я уже все решил? Мне никто не поверит. Все подумают, что у меня крыша поехала. Виктор Борман меня просто вычеркнет из истории. И дело с концом. Единственное что мне остается – это нормально попрощаться с родителями, ведь я их больше никогда не увижу. Никогда. Никогда. Никогда. Пугающее слово. И не менее пугающее будущее, которое за ним кроется. – Да, мама, я не сахар, – сказал я волнительно, пытаясь правильно подбирать слова. – Извини, что не смог оправдать ожидания, которые ты на меня возложила. Не выйдет из меня юриста. Как и нормального человека со здоровой психикой. Наверное, надо было раньше работать с этим. И сразу сказать, что жизнь в Невероне – это сущий ад для меня. Но я все ждал и ждал, когда же наконец можно будет уехать из этого дурацкого города и начать новую жизнь. И так вышло, что сейчас мне уже ничего ждать не нужно. Я вернулся домой только для того, чтобы с вами попрощаться. – Что значит попрощаться? Ты что, собрался уехать из города? – ужаснулась мама. – Но ты ведь еще даже школу не закончил! – Можно и так сказать. Да. Уезжаю из города. – Нет-нет-нет! – быстро приговорила мама. – Мы тебя никуда не отпустим. Разберемся с Флойдом и остальными, кто тебя обижает. Объяснимся с полицией. Скажем, что ты оборонялся. Придумаем что-нибудь! И вообще…почему ты ставишь нас в известность только сейчас? Она была готова задохнуться от того, что слишком быстро говорила. На нее много сегодня навалилось. – Мам, я хочу заехать к отцу на работу, чтобы с ним все обсудить. Если к нам заявится следователь, можешь сказать, что я к ним в отдел как-нибудь сам приду? Завтра там или послезавтра. Она взяла меня за руку, будто ребенка, который собирается выбежать на проезжую часть. – Так не делается, Колин. С отцом ты поговоришь вечером, когда он вернется с работы. Часов в десять. А пока я звоню адвокату за консультацией. Боже, что творится! – Мама, позвони отцу. Скажи ему, что это срочно. У меня не останется времени вечером. – Вот опять ты за свое! Как это не останется времени? Колин Вуд, ты никуда не поедешь! Иди в свою комнату. Будешь сидеть под домашним арестом. Она забрала домашний телефон, а своего у меня нет. Боже, как это все бессмысленно! Домашний арест. Мама будто не слышала, как я тут распинался и объяснял про рамки. Впрочем, сам виноват, мог ведь и нормально попрощаться, если бы не устроил драку с Флойдом. Только нервы подпортил. Ведь завтра никто ничего не будет помнить обо мне. Но я все же должен увидеть отца. Сердце мое требует этого. Я поднялся на второй этаж, открыл дверь в свою комнату. Здесь я прожил большую часть своей жизни. Но пришло время открыться другому миру. Да, страшному. Да, неизвестному. Но все-таки новому. И это самое главное. Дневник Спенсера должен расставить все точки над i. Именно с него началась моя история в мире мертвых. Надеюсь, он поведает мне что-нибудь важное перед тем, как я навсегда расстанусь с родителями.
Воск и пламя
Дневник Спенсера Форда Впервые я использую бумагу вместо слёз. Оказывается, мана имеет удивительную способность сохранять себя в любой материи. Но об этом чуть ниже. Прошло сорок лет с тех пор, как я покинул дом слёз. В последнее время я нахожу себя отвратительным. Все дело в ужасной силе, которая таится у меня внутри. Из-за нее умирает Дори, моя жена. Год за годом и капля за каплей я неосознанно убиваю ее. Теплый свет Дори освещает дощатый домик, которому вот-вот стукнет двадцать три года. Двадцать три года любви, уходящих тоненькими досками в землю. Вы бы смогли столько светить? Всему приходит конец. Дори медленно тает – вся в восковых слезах – прямо у меня в руках. Я обжигаю пальцы об горячий воск, стараясь не задевать угасающее пламя. Я утешаю ее тем, что мне не нужны другие свечки. Она мне верит. Ее света хватило бы на каждую дощечку нашего ветхого домика, будь я более аккуратен с фитилем. Я виноват в том, что Доли умирает. – Холодно, – вздрагивает она. Наш дом постоянно сквозит из-за трещин в стенах. На каждое мое маленькое вранье по отверстию, на каждое равнодушие – по целой расщелине. – Сейчас исправлю. – Я закатываю рукава и обещаю управиться к вечеру. Дори нежно целует меня. Теплый воск застывает на губах. Я аккуратно провожу шпателем по каждой дощечке, на которой выгравированы отпечатки нашей любви. Стоит только прикоснуться к одной – и сознание тут же улетит в коловращение красок. Самое теплое воспоминание на первой досточке: весеннее утро двадцать восьмого марта, хитрый огонек смотрит на меня, моргая карими искорками. Второе воспоминание отзывается легкой прохладой на кончиках пальцев. Я расстегиваю звездочки с неба. Любуюсь обнаженной ночью и Дори, вспыхивающей во тьме всеми оттенками страсти (вы бы знали, как этот резвый огонек играет с ночью). Мы веселимся до утра, пока не встречаем восход: Дори будто смотрит в собственное отражение, выглядывающее из-за горизонта. Я смотрю в огненные глаза Дори и понимаю, что влюблен. В те короткие минуты, когда я находил удовольствие быть рядом с Дори и Джоном, во мне зажигалась новая жизнь. Десять лет назад мы сидели на пляже, любуясь морским закатом. Сгущались теплые сумерки, прохладный ветер теребил темные кудри моей жены, разжигая в ней влажное, холодное, синее пламя. Моя мана непышно проникала в Дори, сквозила ветром сквозь маленькие щелочки ее сознания. И так до тех пор, пока Дори не поддалась моему влиянию. Я хотел взять ее под свою опеку. Полностью и невозвратно. Хотел владеть ей. И здесь замешано чистое мужское начало – желание защитить маленькую беззащитную девушку (не могу употребить слово «женщина», так как оно грубо звучит) от большого и страшного мира. Человек открыл атомную энергию, полетел в космос, победил множество болезней. А сила все равно в любви. И пустота царствует там, где ее нет. И пустота царствует во мне – бескрайняя, бездонная – там, где нет моей Дори. Что бы людей вдохновляло на новые открытия, если бы не существовало возвышенных чувств? Человек – это набор элементов. Химический рояль, на котором вечно кто-то играет свою волшебную мелодию. Здесь важно правильно подобрать пианиста, своего партнера. Должен сообщить, что я был влюблен. До той степени, когда не хочется прикасаться к другим, более красивым и страстным девушкам. Но влюбленность, заигравшись, не страшится наказания. И я заигрался до того, что в какой-то момент перестал обращать внимание на свое солнце. Вовсе не потому, что нашел замену. Это далеко не самый печальный исход, если не быть последним кретином. Самое страшное – это уйти в себя, сжаться темнотой. А потом вернуться и искать свое солнце, когда оно уже зашлось пасмурном воском. Зашлось обидами. Зашлось невниманием. Двадцать три года семейной жизни туманят рассудок, подавляют яркие чувства. Пока ты вновь не превращаешься в мертвого Спенсера. Каждый день чувствуешь разрастающуюся внутри тебя пустоту. И проливаешь-проливаешь-проливаешь сухие слезы, в которых уже совсем не осталось тебя. Джон повторяет ту же самую судьбу, так как моя мана проникла и в его жизнь. Я ничего не могу предпринять. Уже слишком поздно метаться. Остается только вернуться к Виктору и обменять свою жизнь на жизнь Джона. Но у меня осталось так мало времени в этом мире. Он может не согласиться. Его соратники – эти лампочки – уже шныряют по городу в поисках новой добычи. Возможно, мне удастся договориться с Виктором, если я найду ему подходящую замену. Если я выдам кого-нибудь из знакомых. Завтра же отправлюсь в Удильщик. Управление маной – невероятно сложная практика, к которой я был не готов. Это невероятная сила, которая (к счастью) недоступна людям, но влияет на них, как дуновение ветра влияет на направление флюгера. Если твоя жизнь со временем превращается в бесформенную жижу, тающий воск, поддается унынию, то превращению не избежать и всему, что с тобой связано нитями маны. Я виноват в том, что Дори умирает. – Холодно, – вздрагивает она. Ветер просачивается через трещины в стенах. Я целый день вожусь со шпатлевкой и известкой, пытаясь все исправить. Кожа высохла на руках: чешется, шелушится. Но за секунду ничего не исправить. За секунду можно разве что умереть, и то должно повезти. Вечер подходит к концу, Дори просит оставить в покое доски и вернуться к ней. – Почти закончил, – я пытаюсь обнадежить ее. На стене открывается очередная трещина. Дори устало вздыхает, теряя горячие искры. – Прошу, – тихо говорит она. Голос становится все слабее. Я опускаюсь к ней на колени. Дори каплей за каплей теряет жар. Вздрагивает от холода. Нужно срочно заделать все дыры в стенах. – Я сейчас вернусь. Дори хватает меня за руку и шепчет «останься», растекаясь горячим воском. Ее свет мерцает все слабее. Воск твердеет. – С тобой все будет в порядке. Ладно? Она слабо кивает, закрывая глаза. – Дори? Ничего не видно в темноте. Ничего не слышно, кроме ветра, проникающего сквозь щели. – Дори? – тихо шепчу я, прижимая ее к себе. Но понимаю, что Дори больше нет. Я держу в руках окоченевший воск. Дом наливается тьмой. И монстры просыпаются в Невероне, улавливая мой бесслезный плач.Прощальный подарок
«Смерть придет. У нее будут твои глаза», – Чезаре Певезе. Теперь я начал в полной мере осознавать, почему мы представляем опасность для людей. Если кто-то из обитателей дома не способен управлять маной (то есть практически никто), лучше им не появляться в мире живых. Вот так и получается. Попал в дом слёз, значит там же и остался. Навсегда. Как часто мы думаем, что счастье зависит только от нас самих. А на самом деле оно таится в обыкновенных вещах, которые нас окружают, просто мы не замечаем, как сильно влияем на свое окружение. Наша мана проникает в каждого человека, с которым мы общаемся. И тогда он в какой-то степени становится продолжением нас самих. Джон Форд стал монстром, повторив судьбу своего отца. Винсент заметил во мне изменения после возвращения из воспоминаний Поли. Тогда я пропитался ее маной, которая содержалась в слезах. Она на меня повлияла. Все эти монстры, дом слёз, картины художников-изгоев, игральная комната, бесконечный коридор с одинаковыми комнатами, в которых нет выхода, – это всего лишь продолжение меня. Все создала моя проснувшаяся после смерти мана. Целый этаж был в моем распоряжении, а я сидел лишь в одной комнате, потому как не видел различий между ними. Для меня комнаты были одинаковыми. У Келена этаж кровоточил, у Поли – был весь во льду. Я видел в картинах свое отражение. Дом – это зеркало. Отражение нас самих. Смерть пришла, и у нее были наши глаза. Я все понял! А сорок лет спокойной жизни – это уловка Виктора Бормана. И сегодня он раскрыл передо мной все свои карты. Я даже знаю для чего. Чтобы я вернулся к Поли. Ведь мана зажигается благодаря эмоциям. В ее воспоминаниях он сказал, что любовь способна разжечь в Поли невероятную силу. И эту силу он хочет забрать себе. Именно для этого я ему и нужен. Именно поэтому я и попал в дом слёз. Именно поэтому и встретил Поли. Мое появление в доме неслучайно. Судьба? Или очередная уловка? После случившегося все это было уже неважно. Если я вернусь, она погибнет. А если не вернусь, она погибнет в одиночестве. Теперь моя жизнь – всего лишь фигурка на шахматной доске Виктора Бормана. И вот я встал в позицию, подпертый другими фигурками, когда нет другого выхода, кроме как идти вперед. Когда понимаешь, что рано или поздно всему придет конец. Но все равно борешься. Потому что веришь в лучшее. На первом этаже послышался мамин голос. – Он у себя в комнате, – громко сказала она. – Не представляешь, что сегодня произошло, пока ты был на работе. Пробило десять часов. Наконец-то отец вернулся домой. Бросив дневник Спенсера на стол, я выпрыгиваю из комнаты и быстро спускаюсь на первый этаж. – А вот и он, – говорит мама. – Полюбуйся. Отец обвел меня задумчивым взглядом, затем подозвал двумя пальцами. Я послушно двинулся вперед. – Молодец, Колин, – похвалил он меня, прижав к себе. – Никогда не переносил семейство Лоч. Только зачем ты драку устроил перед одноклассниками? Ты ведь не в цирке выступаешь, чтобы развлекать их. Ответ отца меня неожиданно и приятно удивил. Но еще больше он удивление вызвал у мамы. Покраснев от возмущения, она молча стояла возле входной двери, видимо, раздумывая, какую тактику выбрать. Так и не проронив ни слова, скрыв обиду, она демонстративно прошла возле нас на кухню и принялась мыть посуду, стуча тарелками и вилками об раковину. – Ты что, даже не отчитаешь меня? – удивился я. – Ну почему же. Отчитаю. За глупость. – За глупость? – За глупость. За глупость, повтори это еще раз! А ведь действительно. Слабоумие и отвага – моя краткая характеристика, надо будет написать мелким шрифтом под названием книги. – Я и сам дрался в школьные годы, – сказал отец. – Это вполне естественно. – Он мог убить этого Флойда! – не выдержав, крикнула мама с кухни. – А ты ему еще и потакаешь. Да на него дело завтра заведут! – Он уже большой. Сам накосячил – сам разберется. Да и Флойд не из тех, кто будет заводить дело из-за школьной драки. – Верно. Они его просто убьют! – продолжала наступать мама. – Ты знал, что это Флойд поджег Колину волосы два года назад! Отец удивленно поднял вверх одну бровь. – Интересно, почему ты молчал? – спросил он. – Потому что, – коротко объяснил я. – И он хочет уехать из дома! – мама вернулась в коридор, обращаясь к отцу. – Ну же, отговори его от этой глупой затеи! – Колин? Это правда? Минутная стрелка упала на цифру шесть. У меня осталось чуть больше часа. – Мама, папа, слушайте! Мои действия слишком сильно отражаются на вас, а ваши – на меня. Именно поэтому я и хочу уехать. Чтобы нести ответственность только за свою собственно жизнь. Вы даже не представляете, какой обузой я для вас стану, если не покину Неверон. Да что там представлять, давайте все расскажу! У меня никогда не получалось находить общий язык с другими людьми. Мне было страшно, что меня разоблачат, будут осуждать: за дурацкие рыжие волосы, за звонкий голос, за манеру речи, за сомнительные идеалы. Вот вы, например, осуждали отсутствующий интерес к жизни. Одноклассники осуждали за внешность и неуспеваемость. Все мое окружение, пусть и небольшое, твердило, что я – изгой. В конце концов я согласился, принял. Я не такой, как все остальные. И со временем даже начал…гордиться этим что ли. Романтизировать свой образ. Понимаете, как сильно окружение влияет на человека? Неверон у меня ассоциируется только с болью. Поэтому я и должен уехать из этого города. Или он убьет меня. Они молчали несколько секунд, пережевывая в голове все сказанное мной, пока отец не спросил: – Куда же ты собрался? – Я наконец-то нашел человека, который меня понимает, – ответил я. – Я уезжаю к нему. У мамы в глазах стояли слёзы. Взгляд отца с грустью опустился, хотя он и пытался не подать виду. Я чувствовал маной, что они хотят меня остановить. Но также к ним постепенно приходило понимание, что они не способны ничего предпринять. – Простите, что ухожу так спонтанно. Не я могу иначе. – Мы тебе поможем, – сказал отец. – Переберешься в другую школу. Будешь снимать комнату у какой-нибудь старушки. Мама согласно кивнула. – Поддержим финансово, – добавила она. – Спасибо, мама, папа. Но теперь я сам за себя. Это начало взрослой жизни. Поэтому…мне будет очень приятно, если вы просто обнимете меня и пожелаете удачи. Да, пап, я помню наш разговор в мастерской. Ты говорил, что большая рыбка всегда ест маленькую. Что мир – это злое и голодное место. Да, я боюсь неизвестности также, как и вы. Но ведь у нас нет выбора, верно? Только идти вперед и надеяться на лучшее. – Ты все правильно понял, Колин. Мы крепко обнялись. Я глубоко вздохнул, готовый расплакаться, задержал дыхание. Было ощущение, что если я выдохну – мир перевернется. Исчезнет все, начиная со старых книг, оставленных на прикроватной тумбочке, заканчивая родным домом на краю Неверона. Я тяжело выдохнул. Прощай, живой мир. – Но ведь не прямо сейчас ты поедешь, Колин? – Прямо сейчас, мама. В коридоре материализовался Джон. Он указал рукой на часы. Без двух минут одиннадцатого. – Время, Колин, – в голове прозвучал его голос. – Торопись. «Я все прекрасно помню. У меня еще есть час в запасе». Одна минута. Так родители и застыли – с закрытыми глазами, в моих объятиях. Когда минутная стрелка слилась с часовой, Джон взял меня за рукав. Мы неслись сквозь пространство. Ветер, гуляя по крышам Неверона, глухо посвистывал и подкидывал тяжелые снежные комья, дышавшие октябрьской влагой. Облака закрывали одинокую луну, замораживающую город ледяным отсветом. И не было видно ни одной звезды на небе. Даже фонари сегодня не горели. Весь мир будто бы застыл, ожидая моего ухода. Мы прибыли в Удильщик. Нас встретил Рассел. – Похоже, вы с-с-сделали правильный выбор, Колин Вуд. Поздравляю. – Быстрее готовь рояль, – сказал Джон Расселу. – После полуночи дом больше не примет Колина. Он начнет его атаковать. Перемещение тоже займет время. – Я еще здесь, – напомнил я. Джон обратил на меня внимание. – У тебя останется ровно десять минут, чтобы сбежать со своей подружкой в мир мертвых. Или дом вас уничтожит. И еще кое-что…только между нами. Виктор дал указание Винсенту ослабить вас. – Ослабить? – Забрать часть маны. Чтобы вы не смогли сразу же переместиться к знакомым, которые бы вам помогли. – Но у меня нет знакомых… – У Поли есть. И Виктор это знает. Рассел сбросил с рояля тканевую накидку. Пыль поднялась в воздух. – Где остальные монстры? – спросил я. – Когда мы здесь были в прошлый раз, вам проходу не было. – Некоторые выполняют поручения в мире мертвых, – принялся объяснять Джон. – Некоторые, например мы с Расселом, занимаются делами в мире людей. Не думай, будто сбежав в мир мертвых, ты обезопасишь себя от Виктора. Мы везде. Даже там, где ты не видишь и не чувствуешь. – Благодарю за предоставленную информацию, – я попытался съязвить. – Постараюсь ей воспользоваться. – Это еще не все. Ты выиграл у Виктора свое право на жизнь. Теперь ты должен отдать ее другому монстру. – Только монстру? – уточнил я. – Именно так. Тому, кто находится в доме слёз. Я задумался. Поли…нет, после сорока лет ее убьет Винсент. И эта мана, которая вырветсянаружу…она опасна для всех. Если так рассудить, то эту жизнь никому нельзя отдавать. – Я могу отказаться от этого права? – осведомился я. – Никому не отдавать жизнь? – Нет. Жизнь должна быть отдана до полуночи. Торопись, Колин. Стоит подумать о Майки…да, он не любит людей и держится от них подальше. Он весь в искусстве. И больше беспокоится о создании картин, чем о семье. Если не ему, то больше некому. Тем более я обязан ему за помощь с Келеном. – Я отдаю свою жизнь Майки Моррису, – с уверенностью сказал я. – Хорошо. Одно дело закончили. Как там с порталом? – С-с-скоро, – отозвался Рассел. – Что-нибудь еще расскажешь о мире мертвых? – я обратился к Джону. – Пока есть время. – Юрген Лаос вам не поможем. Мир мертвых огромен, и вы появитесь ровно там, где нужно Виктору, а не королю мертвых. Ты верно подметил про шахматную доску, все фигурки давно расставлены и ждут только вас. – А вы, Колин Вуд, имеете хотя бы небольшое представление, куда отправляетес-с-сь? – спросил Рассел. – Хочу вам с-с-казать, что мир мертвых опас-с-сен. – Гораздо опаснее мира живых. Мы еще встретимся, Колин. Как враги. Так что готовься со своей подружкой к войне. – Готовьтесь! Готовьтесь! А нет…уже в-с-се готово! – воскликнул Рассел, открывая рояль. – Перемещаемся! Мое тело подлетело в воздух, резко нырнуло в рояль. Темнота залила глаза. И я вновь почувствовал ту же самую боль, когда меня переносил в дом Винсент. Старый ресторан бесследно растаял. На мгновение воцарился мрак. Но в следующую секунду показалась комната Поли…Последний из монстров
Я видел ее. Она улыбалась, одетая в легкое белое платье, как во время нашей первой встречи. Темные волнистые волосы, пахнущие летним костром. Зрачки, вспыхивающие красными огоньками. Белое чистое лицо, плавные черты, холодная тонкая кожа. Алые пухлые губы. Я несся сквозь пространство и время, чтобы взглянуть на ее улыбку. Чтобы уткнуться носом в темный пожар ее волос. Взглянуть еще раз в ее прекрасные глаза. И нежно дотронуться до лица, слегка приподнять подбородок, чтобы соединить наши губы в порыве страсти. – Сюрпирз! – небрежно произношу я, даже не успев вынурнуть из пространства-времени. – Колин! – обернувшись, испуганно крикнула Поли. – Ты… – Вернулся! – поддержал я ее. Она чуть не заплкала, упав в мои объятия обняла. – Сначала я очень на тебя разозлилась, что ты оставил меня одну. А потом, когда Винсент сказал, что ты проиграл Виктору в кости…я очень испугалась. Подумала, что ты исчез навсегда… – Я тоже испугался, – ответил я. – Что никогда тебя больше не увижу. Что совершил самую большую ошибку, когда не послушал тебя. – Что с тобой было? – спросила Поли. – Куда ты исчез? – Виктор отправил меня в мир людей. На сорок лет. – И ты вернулся обратно? – Из-за тебя. – Из-за меня? – опешила Поли. – Ну да…а нет, блин, забыл попрощаться с Винсентом! Подожди здесь, я сейчас вернусь! Поли внезапно засмеялась. – Ты никогда не умел шутить, – сказала она с улыбкой. – Но это хорошо, ведь лучшие шутки будут за мной. – Главное теперь выбраться отсюда.Из коридора донесся жуткий вой. Это был Винсент…я чувствовал маной…он снял ошейник. Плечи сузились, руки обратились в когтистые лапы, бледная кожа обросла густой серой шерстью. – Слушай, Поли! У нас мало времени, около десяти минут, – громко сказал я, взяв ее за плечи. – Нужно срочно перемещаться в мир мертвых. – Хорошо, но лучше нам… Не успела Поли договорить, как в проходе, в небольшой щелочке между двумя дверьми, показался огромный волк, настоящий зверь с подпалинами на впалых боках. Принюхиваясь, он вытянул вперед длинную морду, обнажив желтые клыки. Дверцы приоткрылись. Влажный нос монстра втянул в себя воздух, ища ману чужого. Мою ману. Учуяв меня, зарычав от ярости, он резко рванул вперед, выбил входную дверь передними лапами, хвостом смахнув со стен картины в коридоре. Мы застыли от ужаса. – Бегите, – глухой рык Винсента всколыхнул нас. Поли взяла меня за руку. Мы телепортировались на пятидесятый этаж. Винсент – за нами. Те доли секунд, которые стоят перед единицей и идут после нуля, показались мне целой вечностью. Волк укусил меня за ногу раза три, пока мы не очутились на пятидесятом этаже. Игральная комната оказалась закрыта. Вокруг дверной ручки кружили хищные, острые тени. Не подойти, не подступиться. Только протянешь руку – они ее разорвут на части. – Отойди назад! – крикнула Поли. Из нее вырвалась красная мана, расщепив тени на сотни темных пылинок. Но на их место тут же прилетели новые. Сзади раздался волчий вой. Совсем близко. Я оглянулся. Два черных зрачка – пустых, звериных – уставились на меня. Так смотрят на легкую добычу. На кролика, оказавшегося на чужой территории, не успев распознать запах врага. Винсент обнажил искаженный злобой оскал. Некуда бежать. Ничего не остается кролику. Только сражаться. – Время, – прорычал Винсент, подогнул ноги и с яростью накинулся на меня. Не успел я телепортироваться, даже попытаться уклониться от волка, как его острые клыки вонзились в мою грудь. Он подкинул меня в воздух, словно легкую тушку, и в полете вновь схватил зубами. Тупая боль сдавила сердце. Легкие сжались. Не ударить…вздохнуть бы разок… – Колин! Поли выстрелила маной в волка. Винсент с невероятной силой влетел в стену дома и сполз на пол, потеряв сознание. Тени оставили дверь, понеслись к Винсенту, чтобы помочь ему подняться. Кровь потоком хлынула из разрушенной стены. Коридор наполнился сотнями криков – истошных, сдавленных. Будто души когда-то умерших в этом доме наконец-то освободились. – Поли…дверь, – прохрипел я. – Открой дверь. Рывок маны. Дверь затрещала, едва удержавшись на древних петлях. Волк поднялся на лапы. Рывок маны. Тяжелая дверь поддалась. Поли откинула ее в сторону Винсента. Удар пришелся ему в голову, красная струйка крови потекла между глаз. Тени окружили нас. Рывок маны. И тени вспыхнули красным огнем. Словно тучи, охваченные пламенем, они носились над нами, но никак не могли помешать. – Это их задержит. Вперед! – Подожди, – задыхаясь, говорю я. – Ты первая… – Колин, берегись! Волк оттолкнул Поли в сторону, тяжелой лапой вдавил меня в пол. И сам припал к земле, зарычал утробно, сдавленно: – Вр-ремя, Колин! Найдите ошейник! – Поли! – из последних сил крикнул я. – Надень на него ошейник! Красная мана змеей обвилась вокруг шеи Винсента, крепко сжалась. Обычному волку она бы давно уже переломала шейные позвонки, но только не мертвому приспешнику Виктора Бормана. Поли испарилась и спустя секунду вновь появилась в коридоре, перепачканная в крови, она держала в руках сверкающий стальной ошейник. Волк вырывался. – Я не могу, – глухо проговорила Поли, пытаясь подойти к Винсенту ближе. – Слишком силен! С неимоверными усилиями я откинул от себя тяжеленую лапу волка, телепортировался к Поли, выхватил у нее ошейник, и сделав кувырок в пространстве, материализовался напротив огромной головы Винсента. Нацепив на его шею стальной ошейник и намертво закрепив карабин, я без сил упал на пол. Мана Поли мягко подхватила меня. И мы вместе понеслись вперед, в игральную комнату, прямиком в необъятную тьму мертвого мира.
Новая нить
Вокруг нас вытягивались тысячи нитей маны, подсвеченные красными, синими, зелеными, желтыми огоньками. Поли. Это не просто имя. Обыкновенное слово, состоящее из четырех букв. Это магия. Поэзия. Мана, придающая первому и последнему слогу плавное, неспешное движение. Меня сводят с ума ее красные губы. Я готов распылиться в пространстве, вжаться в молекулы, стоит ей только направить на меня свой орлиный взгляд. Ее темное оперенье выдает в ней хищную натуру. Легкий взмах ресниц, способный поднять весь мир на воздух. В этом была вся сущность и самость Поли. Невероятная женская сила – страшная сила – прикрытая навивной девичьей улыбкой. Во время ласк и проявлений нежности она пахла полевой ромашкой. Во время страсти – терпкой розой. Она горела моей неистовой маной. Сияла острым вечерним лучом. И я горел вместе с ней. Моя мана была в ней, а её мана – во мне. Я видел в Поли свое собственное отражение. Ибо она была именно тем, чем я хотел и жаждал в ней видеть. Она была моей смертью, которая пришла. У которой были мои глаза. Время таяло под нами. Мы пили Совиньон Блан и Романи Конти, запивая Анри Жайер, но не пьянели, как ни старались, даже после третьей опустошенной бутылки. Мы танцевали Венский вальс под музыку Штрауса, учили французский Полонез, переходя на изящный и грациозный Менуэт. Но никак не могли унять неспокойное сердце. И тогда мы чувствовали себя – на секунду только представьте и поверьте – по-настоящему живыми. Меня не надо спрашивать, готов ли я умереть ради нее. Я бы это сделал это еще раз. И еще раз. Каждый раз, когда мир живых был бы лишен ее присутствия, во мне сама по себе зажигалась смерть. Мы еще вернемся в мир живых, чтобы победить Виктора Бормана.Следующее произведение в цикле – "Кэнди". На ЛитРесе можно онлайн читать черновик произведения.
Последние комментарии
8 часов 3 минут назад
21 часов 57 минут назад
23 часов 30 минут назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 8 часов назад