Поволжье и сопредельные территории в средние века [Марина Дмитриевна Полубояринова] (pdf) читать онлайн

Посвящается светлой памяти
Германа Алексеевича Федорова-Давыдова

Г.А.Федоров-Давыдов
(1931- 2000)

м
Труды Государственного И стори ческ ого м узея
Вы пуск 135

ПОВОЛЖЬЕ
и сопредельные территории
в средние века

Ответственные редакторы
доктор исторических наук
В.Л.Егоров,
кандидат исторических наук
ЮЛ.Зеленеев

Москва
2002

Печатается по решению
Редакционно-издательского совета ГИМ

Научный редактор
кандидат исторических наук
М.Д. Полуббяринова

Поволжье и сопредельные территории в средние века / / Труды ГИМ. М., 2002. Вып. 135. 200 с., с ил.
Сборник составляют статьи, посвященные археологическим и историческим исследованиям средне­
векового Поволжья и связанных с ним территорий. Тематика каждого из публикуемых исследований в той
или иной степени отражает многогранные интересы видного российского ученого, профессора кафедры
археологии Исторического факультета МГУ Г.А.Федорова-Давыдова.
Издание представляет интерес для научных сотрудников, студентов и краеведов.

ISBN 5-89076-108-0

© Государственный Исторический музей, 2002 г.

Неполные 70 лет, прожитые ученым, сделали его полноправным граждани­
ном давно канувшей в Лету державы - Золотой Орды. И хотя это государство
исчезло в XV в., Герман Алексеевич в полной мере возродил его историю, куль­
туру, искусство и быт, показал мощь и слабость улуса первого сына Чингисхана
Джучи.
Работы Г.А.Федорова-Давыдова на редкость объективны. В них нет оправ­
дания или намеренного унижения создателей огромной Монгольской импе­
рии. Они не содержат квазипатриотических восхвалений борцов против
«клятого ига». Ученый искал истину лопатой археолога и пером историка. Он
блестяще соединил письменные источники с вещественными, буквально вы­
рывая у прошлого крупицы знаний о быте огромной массы кочевников и их
повелителей —степных аристократов.
Присущая ученому скрупулезность исследований, отнюдь не предполагая
мелочности, позволяла выявлять глубинные процессы и их динамичное разви­
тие на протяжении всего периода существования государства кочевников. Это
можно увидеть не только в нумизматических работах Германа Алексеевича, где
не остается без внимания ни один завиток арабской графики, но и в исследо­
ваниях о городах и общественном строе Золотой Орды, рисующих трудно вос­
принимаемый тесный союз кочевого и оседлого образа жизни. Кочевниковедение является одной из традиционных тем российской науки, и его развитие
в XX в. во многом обязано трудам Г.А.Федорова-Давыдова.
Как это нередко случается в жизни, ученый больше дал российской науке,
нежели получил от нее признания и наград. Но заслужив даже мировую извест­
ность, он ценил ее не выше авторитета в студенческой среде. Его объяснения,
интерпретации и догадки на раскопе превращались в поэтические лекции. Он
был неутомимым полевым археологом и одновременно трудолюбивым каби­
нетным ученым неиссякаемой работоспособности. Его чувство долга в науке и
жизни было абсолютным, и никакие обстоятельства не могли воспрепятство­
вать достижению намеченной цели.
Герман Алексеевич был носителем врожденной, истинно русской интелли­
гентности. Он презирал привилегии и никогда не имел их, а оказываемые ему
почет и уважение.основывались на энциклопедических знаниях ученого. Вос­
питанный Московским университетом интерес к мировой культуре в самых
широких проявлениях можно проследить в его трудах от античности до западно­
европейского средневековья и математических методов в археологии. Но
золотоордынская тематика во всех ее ипостасях стала основным научным стерж­
нем трудов ученого. И нет никакого сомнения, что привитое им своим учени­
кам истинное уважение к истории кочевников и их соседей позволит продол­
жить начатое учителем.
В.Л, Егоров

В.В.Дворниченко, В.Л,Егоров, Л. Т.Яблонский

ПАМЯТИ ГЕРМАНА АЛЕКСЕЕВИЧА ФЕДОРОВА-ДАВЫДОВА
диции повлияли на выбор дальнейшего пути будуще­
го ученого. Хотя при четком, чисто математическом
складе ума он впоследствии не раз сожалел, что не
поступил на мехмат. Впрочем, математические спо­
собности Герман Алексеевич все-таки реализовал в
своих археолого-статистических разработках.
Его археологическая карьера началась в Хорезм­
ской археолого-этнографической экспедиции Ин­
ститута этнографии АН СССР, в составе которой он,
студент-практикант, работал в течение нескольких
лет. Именно Хорезмская экспедиция, которую в то
время возглавлял С.П.Толстов, многое определила в
его дальнейшей полевой деятельности. Это и безгра­
ничная любовь к раскопкам, и методические приемы
исследования сырцовых сооружений, и осознание
необходимости проведения достаточно масштабных
полевых исследований для получения надежных ре­
зультатов в процессе исторической реконструкции,
и неугасающий интерес к среднеазиатским древнос­
тям, в которых он свободно ориентировался, проне­
ся его через всю свою жизнь. Он навсегда сохранил
самые теплые воспоминания о полевых сезонах, про­
веденных в романтичном, но суровом Хорезме. Дип­
ломная работа молодого специалиста была построе­
на именно на хорезмийских материалах. Результаты
этого периода деятельности вылились в первую се­
рьезную и солидную публикацию, посвященную рас­
копкам на городище Таш-кала в Куня-Ургенче (Фе­
доров-Давыдов, 1958).
Эта статья подвела и определенный итог ранне­
му периоду деятельности ученого, поскольку его
дальнейшая судьба сделала крутой поворот, навсег­
да связав с Поволжьем и изучением Золотой Орды.
Принятию такого решения во многом способство­
вал прекрасный полевик и скрупулезный методист
археологических исследований Алексей Петрович
Смирнов.
Окончив университет в 1954 г., Федоров-Давыдов
получил диплом по специальности «Историк с пра­
вом преподавания в школе» и тогда же поступил в
очную аспирантуру МГУ. В автобиографии Герман
Алексеевич писан «Учителем своим считаю профес­
сора Алексея Петровича Смирнова, который указал
мне многие темы моей научной работы и помог на­
чать самостоятельную научную деятельность».
Детское увлечение монетами не переросло в кол­
лекционирование, как это часто бывает. Но нумизма­

Российская историческая наука понесла невос­
полнимую утрату. 23 апреля 2000 г. после тяжелой
изнурительной болезни ушел из жизни профессор
Герман Алексеевич Федоров-Давыдов - наш стар­
ший товарищ, выдающийся ученый, талантливый
теоретик и замечательный популяризатор отече­
ственной исторической науки, блестящий полевой
археолог, широко эрудированный историк, нумиз­
мат. Учитель, которому многим обязаны и авторы
этой статьи.
Жизнь Германа Алексеевича без малейшей на­
тяжки можно считать образцом бескорыстного и
целеустремленного служения науке. Среди истори­
ков и археологов, посвятивших себя изучению Зо­
лотой Орды, он, несомненно, был и навсегда оста­
нется наиболее значительной величиной. И дело
здесь не только в том, что именно он взял на себя
нелегкое бремя организации одной из крупнейших
экспедиций по изучению нижневолжских городов
Золотой Орды. Несомненно, что очень многое за­
висело и от чисто человеческих особенностей Гер­
мана Алексеевича, притягивавшего к себе людей не
только благодаря своим деловым качествам и науч­
ному авторитету, но и уникальным чертам характе­
ра истинно русского интеллигента.
Его дед —Александр Александрович —был попу­
лярным детским писателем и просветителем, идаателем первых детских журналов в России. Отец —Алек­
сей Александрович, тонкий знаток русского искусства заведовал кафедрой искусствоведения на истфаке
МГУ, мать —Ирина Николаевна —художник.
Герман Алексеевич родился в Москве 17 июля
1931 г. Ему было десять лет, когда началась Великая
Отечественная война. В самые трудные военные вре­
мена он остается в Москве с матерью, в квартире,
где они проживали с дедушкой и бабушкой. От этих
дней у него навсегда сохранились в памяти «зажи­
галки», холод, чувство голода. Недалеко от их дома
в центре Москвы упала бомба, были повреждены
коммуникации, и вся семья вынуждена была жить в
одной комнате: буржуйка не могла обогреть всю
квартиру. С тех пор Герман Алексеевич страдал бо­
лезнями сердца и суставов.
В 1949 г. он окончил среднюю школу № 59 и по­
ступил на исторический факультет Московского го­
сударственного университета им. М.В.Ломоносова.
Естественно, что наследственные гуманитарные тра­

6

тика стала одним из основных занятий в его жизни. Нет
случайности и в том, что его первая научно-популяр­
ная книга «Монеты рассказывают» была посвящена
именно нумизматике и выдержала несколько изданий
у нас в стране и за рубежом {Федоров-Давыдов, 1963 а;
1966 НЦАV - НАЧАЛА VI в.
Среди многочисленных находок предметов конэго убора меровингского времени из Западной Евпы автору известен лишь один псалий с зооморф­
ной окончаниями, происходящий из погребения 68
mrleville—Mezieres в Арденнах (Perin, 1972; Perm,
95. Fig.9) (рис.4, 1—2). Эти удила изготовлены из
;леза, на верхней части, стилизованное изображеie птичьих головок с длинными клювами. Стерж1псалиев округлые, поверхность покрыта попереч>шлиниями плакировки, имитирующим рифление
ержня, средняя часть с D-образными петлями для
:мней повода и уздечки прямоугольная в сечении,
а нижнем конце подтрапециевидное расширение,
аловки птичек очень схематичны, боковые грани
ноские, таким образом изображение получается как
ыконтурным.
Погребение 68 — воинское, с престижным инентарем: пряжка с декором «клуазонне», меч типа
Vd, по W. Menghin (Menghin, 1994/95,160), наконеч!ики копья и дротика, боевой топор, монета импеатора Зенона (474—491). Датируется погребение в
»амках фазы ABD для северо-востока Франции втоюй половиной - концом V в. (Perin, 199*f. Fig.4, 7,
!) и корреспондируется с горизонтом погребений
(Flonheim-Gultlingen» — группа В2-ВЗ, по
VMenghin (Menghin, 1983). Эта группа тесно связаia с дунайскими древностями типа Apahida—Blucina
[Perin, 1995. P.249). ,
Среди последних и надо искать прототипы для
изображений из Mezieres. Именно в инвентаре по­
гребения 2 в Apahida II, где найдены украшения узды,
седла, ременных гарнитур украшенные в стиле «клуа­
зонне», в декоре которых обильно представлены
изображения головок птиц (рис.6), представлены
псалии из этих наборов, составные, с выделенной в
центральной части втулкой, куда вставлялись стерж­
ни из органического материала, покрытые рифле­
ными металлическими колпачками. Именно эти
втулки и имитируют центральные расширения рас­
сматриваемых псалиев (Horedt, Protase, 1972; Harhoiu,
1998. P.159-160. PI. LXIII, LXV, LXVI, L’Ordesprinces
barbares, 2000. Kat.29, 22-26, 29).
В то же время тип псалиев из погребения 68
Mezieres входит в группу Form 1 раннемеровингского времени, по J.Oexle. Псалии этой группы с
максимально схематизированными птичьими го­
ловками известны в Liebenau, эта схема встречается и
в более позднее время, в группах Form 2 и 3 —
Ri(3tissen, Schretzheim (рис.4,3—5). J.Oexle указыва­
ет на связь группы Form 1 с уздечными наборами
Центральной и Восточной Европы гуннского вре­
мени и на парралели второй половины V —начала
VI в. из северокавказских и понтийских памятни­
ков (Дюрсо, Лермонтовская скала и др.) (Oexle, 1992.
S.81-82. Bd.5.Taf. 72, 113,200).

27

Таким образом, находка из Mezieres является
одним из звеньев, связующих древности гуннского
и меровингского периодов, и иллюстрирует процес­
сы создания новых форм трензеля, в которых ярко
прослеживаются восточные элементы.
Находка псалиев с зооморфными окончаниями
известна и в Северной Европе. В «княжеском» кур­
гане V в. в Xogom, среди многочисленных принад­
лежностей уздечных и сбруйных наборов присут­
ствуют железные одночастные удила с выступом в
средней части, во внешние кольца которых встав­
лены железные псалии S-видной формы с бронзо­
выми головками птиц на верхних концах. В сред­
ней части — D -образные кольца для крепления
ремней оголовья и повода, нижние концы слегка су­
жаются (рис.5, 1—2). Автор определяет этот набор
как принадлежность «боевой узды», очевидно, ос­
новываясь на устройстве грызла, строгих удил, пред­
назначенных для жесткого управления лошадью во
время сражения (Ramqvist, 1992. PI. 35, 41).
Птичьи головки предельно стилизованы, изготов­
лены в манере, близкой 1-му германскому зверино­
му стилю. Характерные рельефные валики на клюве,
шее, затылке, верхней части головки, проработка де­
талей клюва сближает эти изображения с птичьими
головками на разделителе ремней из находки в Sjorup
(Germanen, 1987. Kat.XI). Зажимы для ремней фигур­
ные, изготовлены в виде маски животного.
В более позднее время в скандинавских древнос­
тях, также спорадически, встречаются псалии с зоо­
морфными окончаниями. Наиболее яркий образец
происходит из воинского погребения I в ладье пер­
вой трети VII в. у o.Vbndel (Stoilpe, Ате, 1912) (рис.5,5).
Эти псалии —железные, украшены плакировкой по­
перечными линиями, на верхней, слегка изогнутой
части —стилизованные птичьи головки. Б.Аррениус
считает, что эта схема псалиев соотносится с наход­
ками из Германии. В то же время находка из Hogom
может указывать на более ранние заимствования с
континента, тем более что в более раннем погребе­
нии XIV (рис.5 ,4), относящемся к первой половине —
середине VI в., находились псалии с фигурными за­
жимами, выполненными в виде антропоморфной
маски, близкие по общей схеме к прототипам из
Hogom. В то же время Б.Аррениус указывает на про­
тотипы конструкции самих псалиев из погребения 2
в Apahida. Имитация звериных головок видна и на
псалиях из погребения XII второй половины VI в.
(рис.5, 3) (Arrhenius, 1980. Р.12, 20, 36. Fig. 16 с, 18 а—b;
1983. Fig.6).
К этому можно добавить уже указанные предме­
ты из погребения вождя (погребение 9) могильника
Deersheim в средней Германии (Shneider, 1983.
Abb.27, 7; Abb.74, 6), изготовленные в том же стиле,
что и находки из Apahida.
Более простые псалии с зооморфньми концами
известны также в Норвегии в более позднее время
(рис.5, 6—7) (Rygh, 1885. N573-574).

Рис 6 Уздечные наборы с зооморфным декором в Юго-Восточной Европе:
/ —у / —Apahida, погребение 2; 1 2 - 1 6 - Концешты; 77-2?-Я к уш ов и ц е; 2 4 - 3 0 - Казаклия; 3 1 - 3 7 - Качин
/ _ / / _ п о Harhoiu, 1998; 1 2 -1 6 - по Засецкая, 1994; 1 7 - 2 3 - по Godlowski, 1995; 3 1 - 3 7 - по Кухаренко, 1982

30

Эта схема приживается в Скандинавии и суще­
ствует вплоть до конца I тысячелетия, к которому
относятся богато декорированные находки из погре­
бения вВогге (Muller-Wille, 1986. A bb.3,1, 3). Следу­
ет указать, что в коллекции ГИМ находятся анало­
гичные псалии из неопубликованного клада на
городище Супруты (раскопки С.А.Изюмовой).
Таким образом, находки псалиев с зооморфным
декором из Западной и Северной Европы следует
рассматривать вместе, в контексте культурных кон­
тактов и переработок мотивов. Поиск прототипов
приводит авторов к региону Центральной Европы в
целом, находки же, использующиеся в качестве ар­
гументов, сосредоточены практически в одном «ко­
ролевском» погребении в Apahida (округ Клуж в Ру­
мынии). Все это требует более вним ательно
рассмотреть находки конского убора с зооморфны­
ми украшениями в Юго-Восточной Европе.

Круглые бляхи от сбруи украшены каймой из сти­
лизованных птичьих клювов, идущей по краю полу­
сферических центральных медальонов (рис.6,8,10- 77).
Меньшие по размеру круглые фиксаторы ремней на
местах крепления ремней украшены тремя головками
птиц. Две головки направлены клювами влево, одна в
обратном направлении таким образом, что создается
композиция развернутых в разные стороны головок.
Этот прием использован и в композиции мелких бля­
шек сбруи (рис.6, 4—5), в которых вставки зеленого
стекла отделяют друг от друга головки птиц, инкрус­
тированные вставками красного цвета. Сам прием
изображения парных головок, направленных в одну
или разные стороны, восходит к изобразительной си­
стеме воинских ременных гарнитур позднеримского
времени и широко представлен в памятниках Дунай­
ского и Рейнского лимеса (ВдИте, 1986. Р.25—34.
Abb.2-4, 6-7, 9-11). Два наконечника ремней, воз­
можно, не относящихся к узде, украшены головами
лошадей, схема изображений которых, вероятно, по­
вторяет в технике «клуазонне» головки животных на
псалиях «боспорской» группы (рис.6, 9).
В этом регионе зооморфные украшения узды и
сбруи известны и в более раннее время. Наиболее
близка к седельных бляхам из Apahida накладка из
богатого погребения из Концешт в Румынии (рис.6,13)
(Засецкая, 1994. С.174-175. Табл.19, 2. Рис.15). Она
изготовлена из золота, инкрустирована вставками
граната и перламутра. Клюв несколько короче и
шире, также выделен глаз, тело покрыто инкруста­
циями в виде перьев. Иногда это изображение ин­
терпретируют как образ птицы-рыбы, основываясь,
вероятно, на общей форме и декорации тела, похо­
жей на чешую. Этот прием весьма характерен для
многих изделий эпохи переселения народов, извес­
тен на накладках ленчиков жестких седел и т.д.
(Zasetskaya, 1999. Fig.7). Известен он и в позднерим­
ском искусстве: так, например, проработаны повер­
хность тела дельфинов на пряжке из Hontheim
(Mosel), на шее птицы с ножен меча из Nydam, фи­
гурка крылатого грифона из Oterrswang, шеи грифо­
нов на пряжке из коллекции музея Castellani в Риме
(Haseloff\ 1986. Taf.2—3; 4, 2; 5, 24\ Bohme, 1986.
Abb.2).
Наконечники ремней в виде инкрустированных
головок птиц, относящиеся к несколько более ран­
нему времени (периоду Д2 европейской хронологии,
по Я.Тейралу), известны в составе находок из
Szeged—Nagyszeksos((7eAvwfl/7e/7,1987; L’Ordes princes
barbares, 2000. Cat. Exp. 19, 2). Псалии этого време­
ни часто украшаются полиэдрическими головками,
которые могут заменять в изобразительной системе
зооморфные окончания, и встречаются в алано-гер­
манских погребениях гуннских федератов (Лучис­
тое, склеп 88; Лендьелтоти; Унтерзибенбрунн)
(Кшши, 1995; Akhmedov, in print).
Изображение птичьих головок присутствует на
подвеске-луннипе, украшавшей богатую уздечку из

ДЕТАЛИ КОНСКОГО УБОРА
СЗООМОРФНЫМИ МОТИВАМИ
В ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ
Как уже было указано выше, наиболее яркие уз­
дечные и сбруйные наборы с деталями, декориро­
ванные в стиле «клуазонне», с применением зоо­
морфных мотивов происходят из «королевского»
погребения 2 в Apahida (Horedt, Protase, 1972;
Harhoiu, 1998; L’Ordes princes barbares, 2000). Здесь
нет псалиев с зооморфными окончаниями, но при­
сутствует большое количество блях, мелких бляшек,
наконечников ремней, седельных накладок выпол­
ненных как в виде отдельных фигурок птиц (седель­
ные накладки), отдельных головок животных (на­
конечники ремней), так и в виде композиции, в
которую входят геометрические фигуры, отдельные
элементы изображений головок птиц —клювы, го­
ловки (бляхи узды и сбруи). Все они изготовлены из
золота, для вставок использованы гранаты, пла^инки красного, в некоторых случаях —зеленого стек­
ла, под которые подложены золотые пластинки с
решетчатой поверхностью, которая была призвана
обогатить игру цвета на поверхности стеклянных
пластин (рис.6, 7—77).
Образ птицы наиболее полно предстает в седель­
ных накладках (рис.6, 7; 8, 4). Головки птиц —с длин­
ными вытянутыми клювами, с овальным глазом. Кры­
лья изящно изогнуты, тело показано в виде овального,
выпуклого медальона, на котором инкрустации вы­
полнены в виде стилизованных перьев. Гранатовы­
ми темными вставками подчеркнуты основание
клюва, шея, центр и низ медальона, верхние края и
концы крыльев, более светлого тона гранаты ис­
пользованы для клюва и лап. Лапки проработаны
рифлением, возможно, имитирующим пальцы. Фи­
гурка показана фронтально, голова - в профиль, та­
кой прием потом будет широко использоваться при
изображении геральдических животных.

31

овальной формы характерны для
позднесарыатской узды IV в. в це­
лом (Ахмедов, 1995; Малашев, in
print); в комплексах гуннского вре­
мени известны также в Муслюмово {Засецкая, 1994. С. 191. Табл.43),
где, кстати, встречены и детали ре­
менных гарнитур с инкрустация­
ми. Таким образом, вероятно, на­
бор следует относить к началу V в.
Судя по всему, уздечные наборы
из Карпатского бассейна являются
промежуточным звеном между понтийскими образцами и европей­
ской уздой второй половины V в.
О том, что воинская мода гун­
нского и постгуннского времени,
элементами которой являются кон­
струкция и украшения конского
убора, интернациональна и являет­
ся индикатором контактов и куль­
турных заимствований, свидетель­
ствуют находки уздечных наборов
инокультурного происхождения в
могильниках поволжских финнов,
расположенных на рязанском тече­
нии р. Оки в Центральной России .
Кроме упомянутого псалия боспорского типа из могильника Ундрих,
следует указать случайную находку
узды, сделанную в окрестностях
этого могильника (рис.1, 15-19).
Удила из этого набора - биметалли­
Рис.7. Предметы конского убора инокультурного происхождения на терри­
ческие, а фиксаторы ремней укра­
тории Средней Оки:
шены серебряными подвесками в
1—8 —Ундрих; 9—14 — Курман, погребение 28; 15—1 9 —окрестности г. Шивиде «ласточкиного хвоста» и явля­
лово
ются
упрощенным вариантом узде­
1—2, 4, 7—8, 75 —бронза, железо; 3, 6—7, 11, 19 —бронза; 9, 12—1 4 —серебро;
чек
типа
К ач и н -К о ш о вен и де
1 7 —серебро, оловянистый сплав, кожа; 1 8 —оловянистый сплав, кожа
Жос—Унтерзибенбрунн. К этому же
Все с оригинала
типу относится уздечный набор из
погребения 28 могильника Курман
погребения «гуннского наместника» в Якушовице
(рис.7, 9—14) (Уваров, 1890. Табл.11; Ахмедов, 1995).
(Godlowski, 1995. Abb.4, 3) (рис.6, 21).
К более позднему времени относятся два уздеч­
На восточной и юго-восточной окраинах Кар­ ных набора, найденных на могильнике Ундрих: один патского бассейна известны две находки богато ук­ со стержневидными псалиями с полиэдрическими
рашенных уздечек с зооморфными деталями. Узда головками рифлением, выделенной центральной ча­
из Качина на Волыни уже рассматривалась выше.
стью, пряжками с полой рамкой, двускатными зажи­
Уздечный набор с инкрустированными деталя­ мами (рис.7, 1—6), изготовлен в стиле западноевро­
пейской узды последней четверти Vв. (D3), наиболее
ми найден в кургане 14 в Казаклии в Молдавии
(рис.6, 24—30) (Agulnikov, Simonenko, 1993. Fig.2—4; яркие образцы которой встречены в погребениях го­
Гросу, 1990). Стилизованными парными головками ризонта Арате 1а—Блучина—Турне (Apahida, Krefelптиц украшены накладки нащечных ремней оголо­ Gellep 1782, Гроссорнер, Deersheim) (Shneider, 1983;
вья, составленные из геометрических фигур —круга Perin, 1995; L’Ordes princes barbares, 2000). Отвторо-*
с округлыми фестонами и ромба. Конструкция удил —
применение зажимов разных размеров - сближает
* Приношу искреннюю благодарность А. Н. и А.П.Гав­
этот набор с боспорской инкрустированной уздой риловым (Шиловский районный народный музей), лю­
второй половины IV - начала V в. (Засёцкая, 1993. безно предоставившим материалы из могильника Ундрих
Табл. 18—19. Табл.36; Малашев, in print). Зажимы для публикации.

32

го уздечного набора сохранились только В-образные
вставные петли и зооморфные зажимы (рис.7, 7—8).
Общий облик изображений животных (лошадей?)
представляет собой упрощенный вариант зооморф­
ных изображений из погребения Apahida, погребения
1782 Krefeld-Gellep, погребения короля Хильд ерика,
погребения 319 в Lavoye (Perin, 1995. Fig.8,10,15; L’Or
des princes barbares, 2000. 29. Kat.l 1). Эти наборы не
являются единичными предметами западного импор­
та в Центральной России. Существует целый пласт
находок, и в первую очередь относящихся к предме­
там воинского обихода, второй половины V - начала
VI в., свидетельствующий о вовлеченности этого ре­
гиона в события эпохи распада гуннской державы и
образования «варварских» королевств (Казанский,
1999; Kazanski, 2000; Ахмедов, Казанский, in print).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Подводя итог, можно сделать следующие выводы:
«Боспорский» тип псалиев изготавливался в сис­
теме понтийских стилей узды гуннского времени, фор­
мирование которых приходится на рубеж IV-V - пер­
вую половину V в. (Ахмедов, in print). Иконография
зооморфных изображений в этом регионе во многом
восходит к степным традициям, сохраняемым алано­
сарматской частью населения Крыма. Самое позднее
стилистически, изображение из склепа 6 датируется
не ранее середины V в. и представляет собой синтез
элементов, характерных как для римской торевтики
(изображение грифона), так и для боспорских изде­
лий (моделировка уха, рифление шеи).
В это же время в среде сложного по составу на­
селения Дунайско- Карпатского региона вырабаты­
вается узда стиля Качин—Кошовени де Жос—Унтерзибенбрунн, тесно связанного как с понтийской
группой узды (конструкции трензеля, набор деко­
ративных и функциональных элементов), так^и с
европейскими традициями металлообработки (кербшнит, циркульный орнамент, гравировки и т.д.).
Наибольшего расцвета узда этого региона достига­
ет в богато декорированных наборах из Концешт и
Apahida, изготовленных в средиземноморских тра­
дициях, в которых зооморфные украшения узды и
сбруи представляют собой уже целостную систему
символов, несущих идеологическую нагрузку. Одно­
временно эти элементы появляются на Северном
Кавказе, где они изготовлены, в целом, в том же сти­
ле, что и набор из Apahida (рис.8, 5).
Эти древности во многом могли служить этало­
ном для подражания и материалом, на котором в
дальнейшем шло развитие этого мотива в западно­
европейских древностях раннемеровингского вре­
мени, которые, возможно, вошли одним из элемен­
тов в скандинавскую узду середины — второй
половины VI—VII вв.
Как правило, эти изделия находились в богатых
воинских погребениях. Часть из них отождествля­

33

ется с погребениями знати, которые находятся в
районах скопления находок престижного инвента­
ря, и ассоциируется с местами образования малых
«варварских» королевств во второй половине V в. Качин, Концешти, Apahida, Кудинетово (Основная
литература: Tejral, 1997; Tejral, 1999; Kazanski, 1996;
Kazanski, 1999; Мастыкова, Казанский, 2000; Кула­
ков, 1998).
Эти образования отличались высокой военизированностью, что вызывало особое отношение к
предметам воинского обихода. Они были необходи­
мым элементом новой престижной воинской моды
(многие элементы которой были характерны толь­
ко для правящей воинской элиты), которая выра­
батывалась в эпоху сложения «варварских» коро­
левств. Неотъемлемой частью этой моды были узда
и зооморфные детали. Часть изделий в стиле «клуазонне» горизонта Апахида-Блучина-Турне изго­
товлена в восточносредиземноморских мастерских
для «варварской» знати и в соответствии со вкусами
последней (Arrhenius, 1985). Она, в свою очередь,
стала образцом для подражания (например, на се­
веро-востоке Франции, средней Германии, Тюрин­
гии, через последние —и в Скандинавии). О связях
дунайско-карпатского региона с указанными терри­
ториями уже много писалось в литературе (Ament,
1977; Arrhenius, 1980; Perin, 1995; Kazansky, Perin,
1997).
Традиция украшения предметов воинского убора
связана с традициями воинской моды позднего Рима
и Византии. Изображения из Apahida иконографи­
чески связаны с изображением орла на воинских
значках римской армии. Орел в римской мифологии
был спутником Юпитера, и его изображения укра­
шали легионные знаки и портупеи мечей, находились
в святилищах отдельных частей (Катар-Bornheim,
1996. Abb.32). Он являлся непременным спутником
изображений императоров и военачальников (арка
Константина, надгробие преторианского центурио­
на) (Bandinelli, 1961.Tabl.18; 1970. Tabl.72.111.65). Стела
с изображением Юпитера и орла известна в Добрудже, две бронзовые фигурки этих птиц найдены в Нове
в Болгарии. Многочисленные находки керамических
фигурок орлов и рельефов с ними в Северном При­
черноморье связывают с пребыванием там во II—III
вв. н.э. римских легионов (Цветаева, 1979. С.38—43.
Рис.7—12). К V в. относятся великолепные изобра­
жения орлов из Sjorup и Вознесенского клада
(Germanen, 1987. Kat.XI, 12; Маиулевич, 1959) (рис.8,
1—2). Неоднократно подобная схема изображения
встречается на воинских инсингниях в N otitia
Dignitatum, происхождение которой восходит к пер­
вой половине V в. (рис.8, 5—6) (L'O r des princes
barbares, 2000. P.25. Fol.74; Antiquites Nationales. №29,
Fol.l). Иконография образа птицы везде одинакова,
на изображениях особое значение придается ее позе,
украшаются грудь, крылья — в изображениях из
Apahida они подчеркнуты вставками темно-красных

Рис. 8. Позднеримские и ранневизантийские параллели элементам декора узды:
1 - Sjoup; 2 - Вознесенка; 3 - Кудинетово; 4 - Apahida; 5-6 - Notitia Dignitatum,
fol. 74, 111
1 - no Germanen; 2 - по Приходнюк, 1980; 4-5 - no L’Or des princes barbares, 2000;
6 - no Antiquies Nationales, 29

34

гранатов (рис.8, 4). Таким образом,
эти предметы принадлежат к плас­
ту регалий, подчеркивающих статус
владельца. Как ранее уже определя­
лось исследователями в древностях
горизонта Апахида—Блучина-Турне, к этим регалиям относились
также богатое оружие, гривны,
фибулы, браслеты (обзор и литерату­
ру см.: Ахмедов, Казанский, in print) все вещи характерны для римского
имперского воинского антуража.
О том, какое значение имел кон­
ский убор в системе социально­
иерархических символов, свиде­
тельствуют сообщения древних ав­
торов: так, при провозглашении
Юлиана в Галлии в качестве импе­
раторской инсингнии солдаты пы­
тались использовать конский фалар
(Ammianus M arcellinus, Rerum
Gestarum libri qui supersunt, XX,
4,15). При захоронении Аттилы в
могилу наряду с инсингниями по­
коренных народов были помещены
и «драгоценные фалеры» —«faleras
vario gemmarum fulgore praetiosas et
diversi generis insignia» (Iordannis. De
origine actibusque getarum, 258). По­
чти через сто лет после этих собы­
тий, перед битвой с Тотилой ви­
зантийских солдат поощряли к
сражению, показывая им поднятые
на копья «обычные награды воен­
ных» —золотые браслеты, гривны и
цепи, а также позолоченные удила
(Procopius Caesariensis. Bellum
Gothicum, IV, 31, 9).
И сп о л ьзо в ан и е имперских
элементов в предметах воинского
обихода, как и в титулатуре прави­
телей (например, у короля Хильдерика), служило для укрепления
власти, ее легитимности, может
быть, изменения ее сути: от влас­
ти военного вождя — к наслед­
ственной власти короля.
Среди аналогичных экземпля­
рам из Apahida по назначению се­
дельных пластин V—VII вв. встре­
чаются не только изображения
птиц, как, например, в Bislich 446
(Oexle, 1986. Taf.173), но и львов, Qustul (Emery, Kirwku, 1938. P I.63),
в двух склепах 1904 г. в Керчи (на­
кладки на сбруйны е ремни?)
(.Засецкая, 1993. Кат. 167). Известна
целая серия стилизованных изоб-

раженийльвов VI—VII в. из Восточной Европы (.Амброз, 1989; Приходнюк, 1980. Рис.59), а также ком­
позиции, состоящие из тех и других, в частности, в
лангобардском погребении в Castel Trosino ( Vallet,
1995. Fig. 1,7; 5, 7).
Упрощенной версией этих инсигний могли быть
предметы конского убора и оружия с отдельными
элементами изображений птиц. В боспорской вер­

сии первоначально на псалиях изображаются при­
вычные в понтийском мире образы, и лишь на са­
мом позднем экземпляре середины —второй поло­
вины V в. появляется грифон. Позднее эта схема
органично используется от дружинного символа на
рубеже тысячелетий до обязательного элемента ев­
ропейской геральдики вплоть до настоящего време­
ни (Кулаков, 1988).

Литература
Айбабин А.И., 1990. Хронология могильников
Крыма позднеримского и раннесредневекового вре­
мени//МАИЭТ. Симферополь. Вып. I.
АмброзА.К, 1989. Хронология древностей Север­
ного Кавказа. М.
АмброзА.К., 1994. Юго-Западный Крым: Могиль­
ники IV—VTI вв. / / МАИЭТ. Симферополь. Вып. IV.
Ахмедов И.Р., 1995. Из истории конского убора и
предметов снаряжения всадника рязано-окских мо­
гильников / / Археологические памятники Средне­
го Поочья. Рязань. Вып. 4.
Ахмедов И.Р., 1997а. Уздечный набор из могиль­
ника Заречье4. //Д ревности Евразии. М.
Ахмедов И.Р., 19976. К истории раннесредневе­
ковой узды (горизонт Шипово—Сахарная Головка)
// Международная конф еренция «Византия и
Крым», Севастополь, 6—11 июня 1997 г. Симферо­
поль.
Ахмедов И.Р, 1998. Рязано-окские «крестовид­
ные» фибулы / / Исследования П.Д.Степанова и
этнокультурные процессы древности и современно­
сти: Материалы международной научной конферен­
ции, посвященной 100-летию П.Д.Степанова. Са­
ранск.
Ахмедов И.Р., Казанский М.М., in print. После
Аттилы: Киевский клад и его культурно-истори­
ческий контекст / / Чтения памяти Е.А.Горюн^ва.
СПб.
Воронов Ю.Н., Шенкао Н.К., 1982. Вооружение
воинов Абхазии IV - VII вв. //Д ревности эпохи Ве­
ликого переселения народов V—VII вв. М.
Гавритухин И.О., Малашев В.Ю., 1998. Перспек­
тивы изучения хронологии раннесредневековых
древностей Кисловодской котловины / / Культуры
Евразийских степей второй половины I тысячеле­
тия н.э. (вопросы хронологии). Самара.
Гросу В.И., 1990. Хронология памятников сар­
матской культуры Днестровско-Прутского междуре­
чья. Кишинев.
Давудов О.М., 1969. Отчет о работе Горного архе­
ологического отряда в 1969 г. / / Дагестанский фи­
лиал АН СССР. Архив ИА РАН. Р - 1. №3936.
Дашевская О.Д., 1991. Поздние скифы в К ры му//
САМ. Вып. Д 1-7. М.
Дмитриев А.В., 1979. Погребения всадников и
боевых коней в могильнике эпохи переселения на­
родов на р. Дюрсо близ Новороссийска / / СА. №4.

Дмитриев А.В., 1982. Раннесредневековые фибу­
лы из могильника на р. Дюрсо / / Древности эпохи
Великого переселения народов V—VII вв. М.
Засецкая И .П ., 1993. Материалы боспорского
некрополя второй половины IV - первой половины
V в. н.э. / / МАИЭТ. Симферополь. Вып. III.
Засецкая И.П., 1994. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV—Vвв.). СПб.
ИльюковЛ.С., Власкин М.В., 1992. Сарматы между­
речья Сала и Маныча. Ростов-на-Дону.
Казанский М .М ., 1999. О балтах в лесной зоне
России в эпоху Великого переселения народов// Ар­
хеологические вести. №6.
Кишш А., 1999. Опыт исследования археологи­
ческих памятников алан в Западной Европе и Се­
верной Африке / / Аланы: история и культура. Ала­
ниса III. Владикавказ.
КрасновЮ.А., 1980. Безводнинскиймогильник. М.
Кулаков В.И., 1988. Птица-хищники птица-жер­
тва в искусстве Балтики и Восточной Европы (IX—
XI вв.) / / СА. №3.
Кулаков В.И., 1998. Holibo. Междуречье Ильфинг
и Фришинг в V в. н.э. / / 1старычна-Археалапчны
зборшк. №13.
Кухаренко Ю.В., 1982. О Качинской находке Vв.
//Д ревности эпохи Великого переселения народов
V-VII вв. М.
Малашев В.Ю., in print. Периодизация ременных
гарнитур позднесарматского времени / / Сарматы и
их соседи на Дону. Ростов-на-Дону.
Мастыкова А.В., Казанский М.М., 2000. Центры
власти и торговые пути в Западной Алании в V—
VI вв. //X X I Крупновские чтения по археологии Се­
верного Кавказа. Кисловодск.
МаиулевичЛА., 1926. Серебряная чаша из Керчи / /
Памятники Государственного Эрмитажа. Пб; Л.
МацулевичЛЛ., 1959. Войсковой знак V в .//В и ­
зантийский временник. XVI.
ОАК 1905: Отчет императорской археологичес­
кой комиссии за 1905 г. СПб, 1908 г.
Приходнюк О.М., 1980. Археолопчш пам’ятки
Середнього Приднепров’я VI-IX ст. н.е. Кшв.
Ростовцев М.И., 1914. Античная декоративная
живопись на юге России. СПб.
Синицин И.В., 1946. К материалам по сарматской
культуре на территории Нижнего Поволжья / / СА.
№VIII.

35

Carnap-Bornheim von C., IlkjaerJ., 1996. Illerup Adal.
5. Textband. Jutland Archaeological Society Publications
XXV: 5.
Kazanski /., 1994. Les plaques-boucles mediterraneennes des Ve-VIe siecles //Archaologie Medievale.
24.
Kazansky M.} 1995. Les Sarmates et les Alains dans
l’Occident Romain // L’Or des Sarmates. Abbaye de
Daoulas.
Kazansky M.y 1996. Les tombes «princieres» de
1’horizon Untersiebenbrunn, le probleme de 1’iden­
tification ethnique // L’identite des populations archeologiques. Actes des XVIe rencontres internationales
d’archeologie et d’histoire d’Antibes. Sophia Antipolis.
Kazansky M., 1999. Les tombes des chefs militaires de
l ’epoque hunnique // Germanen beiderseits des spatantiken
Limes. Brno.
Kazansky M., 2000. La zone forestiere de la Russie et
1’Europe centrale a la fm de l'epoque des Grandes
Migrations // Die spatromische Kaiserziet und die friihe
Volkerwanderungszeit in Mittel- und Osteuropa. Lodz.
Kazansky M., Mastykova A., 1999. Le Caucase du Nord
et la region mediterraneenne aux 5e-6e siecles. Eurasia
Antiqua 5.
Kazanski M.f Perin P, 1997. Les Barbares «orientaux»
dans l ’armee romaine en Gaule //Antiquites Nationales. 29.
Menghin W.y 1983. Das Schwert im friihen Mittelalter:
Chronologisch-typologische Untersuchungen zu Langschwerten aus germanischen Grabem des 5. Bis 7.
Jahrhunderts n. Chr. // Stuttgart. Bd.l. Wissentschaftliche
Beibande zum Anzeiger des Germanischen Nationalmuseums.
Menghin W.y 1994/95. Schwerter des Goldgriffspathenhorizonts im Museum fur Vor- und Friihgeschichte //Acta Praehistorica etArchaeologica. Bd. 26/27.
Berlin.
Miiller-Wille M.y 1986. Bild und Bildtrager: Beispiele
im Borre- und Jellingstil // Zum Problem der Deutung
fruhmittelalterlicher Bildinhalte / Herausgegeben von
H.Roth. Sigmaringen.
Norberg R., 1931. Moor- und Depotfunde aus dem 5.
Jahrhundert nach Chr. In Shonen // Acta archaeologica.
K0benhavn. Vol. II.
L’Or des princes barbares, 2000. L’Or des princes
barbares: Du Caucase a la Gaule Ve siecle apres J. C. Paris.
Oexle J., 1992. Studien zu merowingerzeitlichen
pferdegeshirr am beispiel der Trensen // Germanishe
Denkmaler der Volkerwanderungszeit. Mainz am Rhein.
Serie A. Bd. XVI.
Рёпп P, 1972. Trois tombes de «chefs» du debut de la
periode merovingienne: Les sepultures J66, 68 et 74 de la
necropole de Mezieres (Ardennes) // Bulletin de la Societe
archeologique champenoise. №4.
Perin P } 1995. Les tombes de «chefs» du debut de
l’epoque merovingienne: Datation et interpretation
historique // La noblesse romaine et les chefs barbares du
Ille au Vile siecle. Tome IX des memoires publiees par
A.F.A.M. Conde-sur-Noireau.

Скрипкин Л.С., 1987. Погребальный комплексе
уздечным набором из Котлубани и некоторые воп­
росы этнической истории сарматов / / СА. №4.
Скрипкин Л.С, 1990. Азиатская Сарматия. Сара­
тов.
Спицын А.А. ,1901. Древности бассейнов рек Оки
и Камы. МАР. СПб. Вып.25.
Уваров А.С., 1890. Курманский м о ги л ь н и к //
Древности: Труды Московского Археологического
Общества. Т.14.
Храпунов И.Н., Мульд С.А., 2000. Новые исследо­
вания могильников позднеримского времени в Кры­
му / / Die spatrom ische K aiserziet und diefruhe
Volkerwanderungszeit in Mittel - und Osteuropa. Lodz.
Цветаева Г.А., 1979. Боспор и Рим. М.
Шаров О.В., 1992. Хронология могильников Ружичанка, Кссаново, Данчены и проблема датировки
Черняховской керамики / / Проблемы хронологии
эпохи латена и римского времени. СПб.
Шкорпил В.В., 1909. Отчет о раскопках в г. Керчи
в 1905 г. / / ИАК. СПб. Вып.30
Agulnikov S.M., Simonenko A.V., 1993. A late sarmatian
bridle set from Moldova // Communicationes Archaelogicae
Hungariae.
Akhmedov I., in print. The new data to the origin of
some constructive detailes of the horse’s harness on The
Great Migrations period (psaliae).
Ament H., 1977. Zur archaologischen Periodisierung
der Merowingerzeit 11 Germania. 55.
Arrhenius A., 1980. The Chronology of the Vendel
Graves: Rapport fran Stocholms Universitets Arkeologiska
forsknincs laboratorium. Preprint. l2.
Arrhenius B., 1983. The Chronology of the Vendel
Graves // Vendel period studies. Stockholm.
Arrhenius A.y 1985. Merovingian Garnet Jewellery.
Stockholm.
Bandinelli R., 1961. Archeologia e cultura. Milan.
BandinelliR, 1970. Rome. La fin de Гart antiques. Gallimard.
Bohme H.W., 1986. Bemerkungen zum spatromischen
M ilitarstil // Zum Problem der Deutung fruhmittelalterlicherBildinhalte / Herausgegeben von H.Roth.
Sigmaringen.
Emery W.B., Kirwku L.R.f 1938. The royal Tombs of
Ballana and Qustul. Le Caire. T.2. Qustul.
Germanen, 1987: Germanen, Hunnnen und Awaren.
Schatze der Volkerwanderungszeit. Niimberg.
Godlowski К., 1995. Das «Fiirstengrab» des 5.Jhs und
der «Fiirstensitz» in Jakuszowice in Siidpolen // La noblesse
romaine et les chefs barbares du Ille au Vile siecle. Tome
IX des memoires publiees par A.F.A.M. Condee-sur-Noireau.
Harhoiu R., 1998. Die friihe Volkerwanderungszeit in
Rumanien. Bukarest.
HaseloffGy 1986. Bild und Motiv im Nydam-Stil und
Stil I // Zum Problem der Deutung friihmittelalterlicher
Bildinhalte / Herausgegeben von H.Roth. Sigmaringen.
Horedt K.y Protase D., 1972. Das zweite Fiirstengrab
von Apahida (Siebenburgen) // Germania. 50.

36

Perin R, 1998. La question des «tombes-references»
)ur la datatyion absolue du mobilier funeraire merovingien
La dotation des structures et des objets du haut Moyen
ge: methodes et resultats. Saint-Germain-en-Laye.
Ramqvist P.H., 1992. Hogom. Excavations 1949-1984
Hogom I (Archaelogy and Enviroment, 13). Neumunster.
Rygh О., 1885. Norske oldsager. Christiania.
Shneider J., 1983. Deersheim: Ein Volkerwanlerungszeitliches Graberfeld im Nordharzvorland//Jahresschrift
urmitteldeusche vorgeschichte. Berlin. Bd. 66.
Stolpe Hj., Arne T.J., 1912. Graffaltet vid Vendel.
Stockholm.
Tejral J., 1995. Die Verbiindeten Roms nordlich des
sanonischen Limes und ihre Nobilitat wahrend der’
Spatantke // La noblesse romaine et les chefs barbares du
Hie au Vile siecle. Tome IX des memoires publiees par
A.F.A.M. Conde-sur-Noireau.
TejralJ., 1997. Les federes de Г Empire et la formation
des royaumes barbares dans la region du Danube moyen a

la lumiere des donnees archologiques // Antiquites
Nationales. 29.
Tejral J., 1999. Die spatantiken militarischen Eliten
beiderseits der norisch-pannonischen Grenze aus der Sicht
der Grabfunde // Germanen beiderseits des spatantiken
Limes. Brno.
Zasetskaya /., 1999. Les Steppes pontiques a l’epoque
hunnique (Questions de chronologie) // L’Occident romain
et l’Europe centrale au debut de l ’epoque des Grandes
Migrations. SpisyArch. UstavuCR. Brno. 13.
Vallet F, 1995. Une tombe de riche cavalier lombard
decouverte a Castel Trosino // La Noblesse romaine et les
chefs barbares du IHe au Vile siecle. Tome IX des memoires
publiees par A.F.A.M. Conde-sur-Noireau.
Voronov J., 1995. La civilisation materielle de
1’aristocratie apsile (la cote est de la mer Noire) du IVe au
Vile siecle // La Noblesse romaine et les chefs barbares du
IHe au VII siecle. Tome IX des memoires publiees par
A.F.A.M. Conde-sur-Noireau.

H.M . Булатов

АНТРОПОМОРФНЫ Е И ЗООМ ОРФНЫ Е СЮЖЕТЫ
В КЕРАМИКЕ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ
Довольно интенсивные и планомерные исследо­
вания в последние десятилетия археологических па­
мятников в различных регионах бывшей территории
государства Золотая Орда дали в руки специалистов
много нового материала для изучения всех сторон
жизни этого государственного образования. В том
числе и в художественно-эстетической, религиозной
и духовной сфере. К такой группе археологического
материала следует отнести и многочисленные наход­
ки фрагментов и целых изделий из керамики с изоб­
ражениями антропоморфных и зооморфных сюже­
тов на глиняных, кашинных сосудах, а также на
керамических предметах архитектурного декора и в
керамической скульптуре.
Несмотря на сравнительную многочисленность
таких находок, комплекс этих сюжетов, представля­
ющий значительный научный и художественный
интерес, ни разу не подвергался специальному иссле­
дованию. В научной литературе известны лишь от­
дельные статьи, посвященные тем или иным сюже­
там {Филиппенко, 1958\ Булатов, 1979), да иногда эти
изображения попадали в поле зрения специалистов
при исследовании других вопросов, связанных с ар­
хеологией и историей Золотой Орды {Федоров-Давы­
дов, 1976; Малиновская, 1974; Бусятская, 1976; и др.).
В настоящей статье рассматриваются матери­
алы, обнаруженные во всех регионах бывшей тер­

ритории Золотой Орды, независимо от того, счи­
таются они здесь привозными или являются пред­
метами местного, золотоордынского производства
в керамических и иных мастерских в городах мон­
гольского государства, за исключением некоторой
посуды явно китайского или ближневосточного
производства. Это вызвано тем, что так называе­
мая привозная посуда на золотоордынских архео­
логических памятниках, как показали исследова­
ния последних лет, ничем не отличается от многих
образцов крымского, ближневосточного, закав­
казского или среднеазиатского круга. Особенно
убеждают в этом исследования гончарных мастер­
ских на Царевском и Селитренном городищах по
производству кашинной и глиняной поливной ке­
рамики с находками производственного брака и
заготовок для производства изделий с этими сю­
жетами. Не ставя перед собой задачу искусство­
ведческого анализа сюжетов, автор попытался
выяснить, что и почему изображалось на золото­
ордынских изделиях. Поэтому критерием отбора
материала для исследования были лишь два ф ак­
тора: место его находки и аргументированное от­
несение его к золотоордынскому времени (X IIIXV вв.).
Анализ этих рисунков показывает, что в них от­
ражены все многообразие окружающего золотордын37

ца животного мира, дух и смысл различных домусульманских и мусульманских верований, уклад хозяй­
ственной и бытовой жизни,отдых, увлечения различ­
ных групп населения и т.д. Это - изображения людей
в различных ипостасях, мифологических персона­
жей, домашних животных и птиц, хищных животных
и птиц, объектов охоты и рыболовства и т.д.
Прежде чем приступить к изучению и анализу на­
званных сюжетов, необходимо, хотя бы бегло, озна­
комиться с той общественно-политической, идеоло­
гической, этнической и религиозной обстановкой, в
которой создавали свои изделия мастера-керамисты
в различных концах огромного средневекового госу­
дарства.
В процессе завоевательных походов монголы
объединили в одно государство многие племена и
народы Азии и Восточной Европы с различным хозяйственно-экномическим укладом, общественным
строем и, естественно, религиозными верованиями.
На этническую лоскутность территории, завоеванной
Батыем в XIII в., обращали внимание и Плано Карпини, путешествовавший по территории Джучиева
улуса в 1245-1247 гг. иГильом Рубрук —1253—1255 гг.
(Путешествие..., 1957). BXIV b. Ибн-Баттута считает
необходимым отметить, что и вера народов, населяв­
ших территорию Золотой Орды, была разной. Он
пишет: «В Сарае живут разные народы: монголы —
жители и владельцы ее, некоторые из них мусульма­
не; асы, которые мусульмане, кыпчаки, черкесы, рус­
ские и ромейцы, которые христиане» (Тизенгаузен,
1884). В 1333 г. для Ибн-Баттуты является весьма важ­
ным факт распространения мусульманства в Орде,
процесс, который начался на государственном уров­
не при хане Берке, брате Батыя. Берке и сам принял
мусульманство, как и его окружение. Процесс мусульманизации продолжался при хане Токте (1287—1313),
а при его преемнике хане Узбеке мусульманство всту­
пило в права в качестве государственной религии.
Этот факт сыграл важную роль в развитии торговли
и ремесел в золотоордынских городах (Федоров-Да­
выдов, 1973), в том числе и в керамическом ремесле.
В связи с мусульманизацией золотордынских
городов, особенно среди правящей верхушки и ку­
печества, на столы которых попадала большей час­
тью поливная посуда с антропоморфными и зоомор­
фными сюжетами, возникает вопрос об отношении
ислама к изобразительному искусству. Эта пробле­
ма в той или иной мере затрагивается во всякой об­
щей работе, посвященной культуре мусульманских
стран. Поэтому необходимо четкое представление
об отношении ислама к изображению живых су­
ществ, так как многие исследователи, особенно ев­
ропейцы, ссылаясь на пример Османской империи,
где полностью отсутствовали скульптура и монумен­
тальная живопись с такими сюжетами, считали, что
такие изображения были запрещены Кораном.
Однако дело в том, что первоначально в исламе
отсутствовал запрет на изображение живых существ

38

{Большакову 1960). Лишь позднее иконоборческая
тенденция ислама была использована для запреще­
ния определенной категории таких изображений.
В Коране также прямого запрещения этого нет, но
осуждается в ряде сур (например, в суре 5, стихе 92)
идолопоклонство (Коран, 1990. С. 82). Это осужде­
ние позже было развито в хадисах в ряде запретов
(например, «Осуждение на базарах», «Осуждение
при приеме гостей» и др.), но изображения живых
существ на подушках и коврах, тарелках и чашах, ис­
ключая сосуды, изготовленные в виде фигур людей
и животных, не осуждались, хотя изготовление иг­
рушек в виде фигурок животных к некоторых праз­
дникам считалось допустимым, но продажа их пос­
ле праздника запрещалась — «харам» {Большакову
1960). Некоторые допущения основывались на
принципе степени реалистичности изображаемого:
изображение живого существа, у которого отсутству­
ет какая-либо часть тела, не запрещалось. Так, изоб­
ражение птицы с одним глазом (в профиль) допуска­
лось и шиитами, и суннитами даже на молитвенном
коврике {Большаков, 1960).
Поскольку круг предметов с изображениями, счи­
тавшимися допустимыми, был довольно широк, то
деятельность художников-керамистов вряд ли вызы­
вала возражения у большинства мусульманизированного населения Золотой Орды. Да и на территории
соседнего Ирана, ремесленная культура которого ока­
зала значительное влияние на керамическое произ­
водство в золотоордынских городах, в предмонгольское время (XII—XIII вв.) достигает значительного
расцвета производство люстровых изделий с изобра­
жениями людей, животных и птиц, росписи на кера­
мике «минаи» и эмалевая роспись по стеклу. Однако
несмотря на это в советской науке существовало мне­
ние (среди историков и археологов), что изображе­
ние живых существ на предметах прикладного искус­
ства является своего рода протестом против законов
ислама и продолжением древних народных традиций
с искусстве. Этот протест видят и в частых схемати­
ческих изображениях животных и птиц {Большаков,
1960). Вряд ли это мнение верно для народов Золо­
той Орды, где в течение всей ее истории сохранялся
принцип веротерпимости, о котором говорят многие
письменные источники и археологические материа­
лы. Основным населением в улусе Джучидов были
тюркоязычные народы, которые в течение веков, за­
воевывая мусульманский мир, сами обращались в
ислам и становились его ярыми защитниками {Массэ, 1963). Что касается народа —завоевателя и осно­
вателя этого государства —монголов, то их религией
в середине XIII в. был шаманизм, лишенный фана­
тизма (например, в семье великого хана Берке были
христиане), и поначалу монголы в Орде практичес­
ки не знали ислама. Так что ни о каком сопротивле­
нии ему не может быть и речи в изобразительном ис­
кусстве. Это, как мы увидим ниже, относится и к
другим народам, исповедовавшим иные религии.

£отя, естественно, проникновение ислама в Золотую
)рду сыграло немаловажную роль в развитии ряда нафавлений в искусстве народов, объединенных в одно
лромное государство (усиленное развитие орнаменгальности в монументальном и прикладном искус­
стве, исчезновение или резкое сокращение в поло­
вецкой степи каменных баб и т.д.).
Впредлагаемой публикации из-за ограниченно­
сти ее размера не представляется возможным рас­
смотреть в зооморфных сюжетах все виды зверей,
животных, птиц и рыб, встречающихся на керами­
ке из золотоордынских городов. Скажем только о
том, что, кроме изображения людей, встречено око­
ло 70 представителей фауны, объединяемых в сле­
дующие группы: изображения мифологических пер­
сонажей, диких зверей, домаш них животных,
разнообразных объектов охоты, домашних и диких
птиц, пресмыкающихся и некоторых видов рыб.
Встатье выборочно рассмотрено лишь несколь­
ко представителей животного мира, на примере ко­
торых делается попытка проследить истоки их по­
явления в Золотой Орде, их генезис в XI11—XV вв. и
особенности их изображений как в государстве, так
и в отдельных его регионах.
ИЗОБРАЖЕНИЯ ЛЮДЕЙ В КЕРАМИКЕ
ЗОЛОТОЙ ОРДЫ
Изображения людей встречаются крайне редко
в керамическом материале золотоордынских горо­
дов, но представляют почти все регионы государ­
ства. Они встречаются как на красноглиняных, так
и на кашинных изделиях - двух основных видах
поливной керамики Золотой Орды.
На красноглиняной керамике изображения лю­
дей встречены в слоях золотоордынского Азака,
Солхата и Аккермана (городище Белгород-Днестровское), т. е. в регионах, исторически с в я за ^ ы х с
закавказско-средиземноморским миром. Но обна­
ружены они в золотоордынских слоях этих городищ,
и поэтому возможно отнести время их бытования
непосредственно к периоду существования этого
государства.
ВАзаке (Азов) встречены два изображения чело­
века на красноглиняных чашах, покрытых бесцвет­
ной прозрачной глазурью, рисунок выполнен грави­
ровкой по ангобной подгрунтовке. На первой чаше
(АКМ. № 4183/ОА) линиями гравировки изображе­
на девушка в фате с венком на голове. Справа от нее
схематически представлено дерево со спирально зак­
ручивающимися ветками. Девушка протягивает к
нему руки, нарисована она в полный рост, с больше­
глазым лицом в фас, одета в длинное платье с широ­
ким подолом. Датируется XIII—XIV вв.
На дне другой чаши с кольцевым поддоном изоб­
ражена также девушка на фоне растительного орна­
мента, в полосатом халате, с плодом граната в пра­
вой руке. На голове ее нечто похожее на тюбетейку,

39

в ушах крупные круглые серьги. Изображение на­
несено линиями гравировки по ангобной подгрун­
товке под прозрачной бесцветной поливой. Рисунок
расцвечен зелеными и желтыми пятнами. Датиру­
ется XIV в. (АКМ. Сборы Н.М. Фомичева).
Такие изображения людей с неподвижными и не­
уклюжими фигурами, в мешковатых одеждах, с
крупными головами, круглыми и большеглазыми
лицами всегда в фас постоянно встречаются на люстровой посуде Закавказья незадолго до монголь­
ских походов (Кверфелъд, 1917) и юга Средней Азии,
где на одном из фрагментов помещен юноша рядом
с таким же деревом (Пугаченкова, 1967. Рис. 134).
Подобные изображения обычно отождествляются с
мифологическими сюжетами о древе жизни, уходя­
щими корнями в далекую древность. Женщину ря­
дом с этим деревом обычно интерпретируют как
богиню плодородия Анахит в зороастрийском пан­
теоне богов. Часто эта богиня изображалась и с пло­
дом граната или яблоком в руках.
Несколько изображений людей встречено при ис­
следовании золотоордынского города Солхат в Кры­
му на красноглиняных поливных сосудах. На одной
из чаш в технике гравировки и «резерва» показана
сцена пира, в которой четко выделена фигура пьюще­
го человека с тремя кубками. На нем хорошо видны
полосатые штаны, куртка с чешуевидным рисунком
(возможно, панцирь), в комплексе представляющие,
по Рашид ад Дину, монгольский аристократический
костюм, хорошо прорисованный линиями гравиров­
ки под желто-зеленой поливой. Так же хорошо про­
рисованы колени, живот, глотающий рот пьющего. Все
это представляет мифологический иранский сюжет
«Пира в гранатовом саду» (Залесская, Крамаровский,
1990). При этом гранатовые деревья изображены здесь
точно так же, как и на чаше из Азова.
На другой чаше имеется изображение сидящего
юноши с кубком в руках в той же технике. Все эти
находки хранятся в Эрмитаже и датируются моне­
тами, вместе с которыми они найдены (конец XIII первая половина XIV в.). (Пользуясь случаем, при­
ношу глубокую благодарность М.Г. Крамаровскому
за представленную возможность ознакомиться с
описанными материалами.)
В золотоордынских слоях Белгорода-Днестровского найдены пять керамических изделий или их
фрагментов с изображением человека (Кравченко,
1986). На дне чаш с высоким кольцевым поддоном
линиями гравировки изображались под светло-жел­
той поливой человеческие лица в фас, с большими
круглыми глазами и окружающими голову нимба­
ми, указывающими на принадлежность нарисован­
ных людей в высшему сословию. На другом фраг­
менте — верхняя часть человеческой фигуры в
полосатом восточном халате, с таким же лицом, ок­
руженным нимбом.
Наиболее хорошо сохранилось поясное изобра­
жение человека на красноглиняной миске с высо­

часто встречаются в средневековых иранских мини­
атюрах {Лбдрахман Джами, 1977).
При раскопках на Селитренном городище были
найдены крупные фрагменты толстостенной вазы из
розоватого кашина, внешняя поверхность которой
покрыта орнаментальным поясом из рельефных
всадников, играющих в поло. Всадники изображе­
ны на фоне крупных растений с округлыми плода­
ми (гранатами). Возможно, это один из сюжетов той
же темы «Пира в гранатовом саду». На рисунке под
прозрачной ультрамариновой поливой видны и фи­
гуры скачущих коней, и увлеченные игрой всадни­
ки в напряженных позах. У некоторых из них в ру­
ках клюшки для игры в поло. Головы всадников
нарисованы контурно, без отдельных деталей лица,
так же изображены и головы коней, на которых вы­
делены только уши —все это как бы смазывает ри­
сунок и дает ощущение бешеной скачки, быстрой
скорости схваченного момента.
Из других изображений людей на золотоордын­
ской посуде отметим схематический рисунок греб­
цов в лодке на фоне китайского пейзажа на фраг­
менте вазы из вы сококачественного селадона
{Булатов, 1979. Рис. 1), и очевидно, портретное
изображение головы монгола на одной из архитек­
турных деталей, выполненной в технике «минаи»
{Федоров-Давыдов, 1976. Рис. 89). Кроме того, схе­
матические изображения людей встречены неоднок­
ратно на костяных обкладках колчанов, на настен­
ной штукатурке и даже на детском рисунке тушью
на верблюжьей лопатке.
Изучение же выш еописанны х изображений
людей на керамике из золотоордынских городов
позволяет сделать вывод о том, что в большинстве
случаев они связаны с конкретными лицами и кон­
кретными событиями или возникли под влиянием
некоторых мифологических сюжетов, хорошо изве­
стных в Орде определенному кругу лиц.
Так, изображения женских фигур на чашах с
Азовского городища связаны, очевидно, со свадеб­
ными обрядами, а керамические изделия были пред­
назначены в подарок невестам с символами богини
плодородия Анахит. Изображение воина на миске
из Белгорода-Днестровского, возможно, отражает
реальный исторический факт, связанный с воин­
ским походом на север —уж очень необычны на ри­
сунке и теплый плащ с капюшоном, наглухо застег­
нутым на шее, и падающие снежинки. Несомненно,
соответствует какому-то историческому факту или
реальному лицу и изображение сидящего высоко­
поставленного вельможи на кашинном сосуде из
Болгар, датируемом XIV в. Тщательная прорисовка
богатой одежды и атрибутов власти не оставляет в
этом сомнения. Мифологические и литературные
сюжеты представлены на поливной керамике сце­
нами «Пира в гранатовом саду» и игры в поло, рас­
пространенной в аристократической среде средне­
векового Ирана.

ким кольцевых поддоном. Рисунок нанесен тонкой
линией гравировки под желто-зеленой поливой и
изображает мужчину в фас. На голове у него накид­
ка в виде широкой непрерывной ленты, тело ниже
шеи покрывают пластинчатые латы в виде рыбьей
чешуи. Очевидно, это воин в доспехах, поверх ко­
торых накинут плащ с капюшоном, на фоне падаю­
щих снежинок (Пугаченкова, 1967. Рис. 48).
Все изображения людей на поливной красно­
глиняной керамике из Азова, Солхата и Белгорода-Днестровского имеют весьма схожие аналогии в
такой посуде из Византии {Якобсон, 1979) и Ближ­
него Востока домонгольского времени. Однако ник­
то пока не может дать точный ответ на вопрос, были
они привозными в золотоордынских городах или их
сделали местные мастера, скопировавшие сюжеты
с привозных образцов.
Из изображений человека на кашинной керами­
ке известно также лишь несколько образцов, в ос­
новном из золотоордынских городов Среднего и
Нижнего Поволжья. Наиболее интересен фрагмент
кашинной чаши, обнаруженный в фондах Болгар­
ского государственного историко-археологическо­
го музея-заповедника (БГИАЗ. № 6—50). Это —при­
донная часть крупной чаши, возможно, касы, из
желтоватого кашина, относящегося к типу кашинных изделий с полихромной расцветкой и рельефом
под прозрачной бесцветной поливой {Булатов,
1968). Внутренняя поверхность этого фрагмента
была украшена изображением человека, сидящего
в кресле с подлокотниками (трон ?). Верхняя часть
человеческой фигуры с головой не сохранилась, как
и оконечности ног. На фрагменте не видно и левой
руки сидящего. Правая рука согнута в локте, а кисть
ее со сжатыми пальцами опирается на подлокотник
сидения. На руке изображение рукава с обшлагом.
На сидящем прорисована меховая накидка из шку­
ры леопарда, обведенная коричневой линией^! по­
крытая крупными коричневыми точками. Тулови­
ще и бедра сидящего покрыты одеждой свободного
покроя, типа легкого халата с горизонтальными по­
лосами и подпояской в талии. К поясу привязаны
на двух тонких шнурах прямоугольная пластина
(книга, пластина ?), выделенная синей двойной ли­
нией со знаком, похожим на букву арабского алфа­
вита «вав», в центре внутреннего прямоугольника,
и еще предмет, не определимый по сохранившему­
ся фрагменту. Одежда со свободно падающими по­
перечными складками по всей фигуре человека
украшена горизонтальными синими полосами. Фи­
гура и детали, сопровождающие ее, даны в рельеф­
ном рисунке путем утолщения кашинной массы
сосуда. В позе прямо сидящего человека, в расслаб­
ленном расположении на подлокотнике кисти руки,
в небрежно перекинутой через плечо богатой мехо­
вой накидке чувствуются и парадность рисунка, и
торжественность схваченного момента. Изображе­
ния людей в такой позе, с такой же прорисовкой рук

40

ИЗОБРАЖЕНИЯ ХИЩНИКОВ
Хищники из семейства кошачьих занимали
большое место в изобразительном искусстве Золо­
той Орды. В керамическом, косторезном, стеклодельческом, ювелирном и других видах ремесла часто
встречаются изображения львов, барсов, леопардов
всамых разных позах, выполненные различной тех­
никой. Среди них в керамике чаще других встреча­
ются львы. Это не случайно: культ льва был широко
распространен у разных народов с глубокой древ­
ности. Известно, что в Древнем Египте изображе­
ния льва клали в погребения, чтобы он был умер­
шему защитой в загробном мире. Лев почитался с
древности и на территориях, вошедших в состав
монгольских государств, у народов Средней и Пе­
редней Азии, Средиземноморья. Он являлся симво­
лом солярного животного, обычным спутником сол­
нечных божеств и божеств плодородия. На этих
территориях его изображения повсеместно встреча­
ются на печатях, ювелирных изделиях, тканях, про­
изведениях торевтики, монетах и, конечно же, на
керамике (Булатов, 1969).
На Дальний Восток и в Центральную Азию об­
раз льва пришел из буддийской иконографии, где
львы являются обычно стражами или посетителями
престола Будды. Изображение львов в искусстве
Средней Азии и в золотоордынском ремесле было
заимствовано, так как ни в Монголии, ни на терри­
тории Золотой Орды этот зверь никогда не обитал и
не мог войти самостоятельно ни в мифотворчество,
ни в изобразительное искусство. Тем не менее изоб­
ражения льва на золотоордынской керамике и дру­
гих изделиях встречаются довольно часто. Всю сум­
муизображений, встреченных на памятниках этого
времени в Нижнем Поволжье, в Болгарах, на Дону,
наДнестре и в других местах, можно выделить в ц е ­
лующие группы: лев с поднятой лапой; лев, стоящий
на задних лапах, и парное изображение львов.
В золотоордынской керамике преобладают, и
значительно, изображения шагающего льва и льва в
геральдической позе, т. е. с поднятой лапой. Эти
позы льва часто встречаются на монетах и многих
других вещах, т. е., очевидно, мы имеем дело с изоб­
разительным каноном, регулируемым центральной
властью. Такие львы имеются в керамике древних
Болгар, где шагающий лев изображен на фоне «ре­
зервированного» поля, а фигура его выделена рель­
ефно, с помощью ангобной подгрунтовки, и по нему
тонкими линиями гравировки обозначены детали
тела (БГИАЗ.№ 3-255).
На Царевском городище — развалинах второй
столицы золотоордынских ханов - было обнаруже­
но блюдо-заготовка с наложенным на него слоем
ангоба, по которому прочерчены линии рисунка, но
не положен слой поливы. Рисунок представляет со­
бой одновременно и шагающего кошачьего хищни­
ка, и с поднятой лапой на фоне лучей восходящего

41

солнца {Федоров-ДавыдовуВайнер, Гусева, 1974). В дан­
ном случае важен факт, что не доделанное до конца
изделие говорит о его местном производстве. Львы
на керамических сосудах в двух статических позах
встречены на других золотоордынских памятниках.
Львы в геральдической позе нередко встречаются и
на золотоордынских монетах в качестве знака зоди­
ака. Эти монеты чеканились, очевидно, и к ново­
годним мусульманским праздникам для раздачи их
ханами населению (Галкин, 1985. Рис. 2). В золото­
ордынских городах встречаются и скульптурные
изображения льва: в золотоордынском Азаке была
обнаружена скульптура, вырезанная из камня. Ее
считают привозной из Китая и датируют XIV—XV вв.
(АКМ. № 40). Иногда канонические изображения
льва на керамических изделиях подменяются изоб­
ражениями леопарда в тех же позах.
Хорошо известны в золотоордынской керамике
изображения еще одного зверя из семейства коша­
чьих - барса. Этот хищник как изобразительный
сюжет тоже был широко распространен в средневе­
ковом мире как в мусульманских, так и в христиан­
ских странах. Например, в домонгольских слоях Та­
манского городища (средневековая Тмуторокань)
было встречено его изображение на красноглиня­
ном поливном блюде. Рисунок выполнен техникой
гравировки под желтой прозрачной поливой, на нем
шествующий барс с оскаленной мордой и головой,
повернутой назад, на фоне растительного орнамен­
та {Финогеновау 1987). Сюжеты с барсами были по­
пулярны в позднесредневековой Византии и ис­
пользовались для украшения изделий из керамики
и других материалов.
В среднеазиатском регионе изображения барса
также получили широкое распространение в предмонгольское и золотоордынское время. Например,
в Куня-Ургенче встречено его изображение на дне
кашинной чаши с полихромной росписью, под про­
зрачной бесцветной поливой. Барс стоит с головой,
повернутой направо. Изображения его на посуде
присутствуют и в поливной керамике предмонгольского времени в слоях XIII в. Дехистана {Лтагарыеву 1986). На дне одной из чаш с кольцевым поддо­
ном, на фоне растительного орнамента изображен
в профиль шагающий вправо барс. Известны такие
изображения и на других территориях, окружавших
Золотую Орду.
Непосредственно на территории монгольского
государства рисунки этого хищника обнаружены на
многих изделиях из различных материалов. Так, на
серебряной чаше из Белореченских курганов среди
других животных имеются и барсы (Федоров-Давы­
дову 1976. Рис. 14), а в Азове даже были найдены ли­
тейные керамические формы с изображением бар­
са, терзающего быка (АКМ. № 20938).
В керамике этот хищник наилучшим образом
представлен в фондах Азовского краеведческого му­
зея; на одной из кашинных чаш XIV в. со следами

производственного брака (чаша деформирована в
процессе обжига) имеется барс, шествующий спра­
ва налево, с оскаленной пастью и головой, повер­
нутой назад, на фоне растительного орнамента. Ри­
сунок выполнен в обычной для кашинных изделий
технике —это полихромная роспись с выделением
отдельных деталей рельефом. Барс изображался и на
золотоордынских монетах шагающим вправо или
влево, но обязательно со звездой над ним. Таким
образом, в изображениях барса также встречаются
как канонизированные образы (геральдическая поза
барса с оскаленной пастью и поворотом головы на­
зад), так и вольные жанровые сцены (например, сце­
на терзания барсом быка).
ИЗОБРАЖЕНИЯ КОНЯ

рью и имеет аналогии в китайском искусстве эпохи
Тан {Кверфельд, 1947).
Гораздо чаще на керамике и на других изделиях
встречаются изображения коней со всадниками.
Обычно это сцены охоты либо воины, иногда - игры
и развлечения знати, но ни разу не встречено изоб­
ражение рабочей лошади как тягловой силы. Изоб­
ражения всадников-охотников известны с древней­
ших времен на территории будущего государства
Золотой Орды и на близлежащих территориях. Кон­
ные всадники имелись еще в петроглифах Верхнего
Прииртышья в VII—IX вв., в сасанидских изделиях
VI-X вв., где на серебряных чашах и шелках (Була­
тов, 1969) часто встречаются изображения царствен­
ных охотников, на средневековой керамике Херсонеса (Романюк, 1986), на керамике древнего Мерва
X-XI вв. (Пуганенкова, 1967), на изделиях из других
материалов в домонгольское время.
Частое изображение всадников-охотников на ке­
рамике и других изделиях не случайно, так как охота
играла огромную роль в жизни кочевого общества. Об
этом сохранились известия современников. В XTVв.
охота в Золотой Орде была и экономическим факто­
ром, и развлечением аристократии. Известны круп­
ные охотничьи кампании ханов, в которых вассалы
должны были принимать участие (Федоров-Давыдов,
1973). Облавная охота практиковалась и в среде мон­
гольских императоров для добычи мяса и шкур, из
которых шили меховые одежды. С другой стороны,
широкое распространение сюжета коня со всадником,
возможно, объяснялось в мусульманских странах, в
том числе и в Золотой Орде, символическим изобра­
жением пророка Али с его легендарным конем Дульдулем (Пугаченкова, 1967).

Как известно, основным населением на терри­
тории монгольского государства были кочевые на­
роды, чья жизнь была неразрывно связана с универ­
сальным, быстрым средством передвижения на
обширных территориях евразийских степей — ко­
нем. Поэтому неудивительно, что культ коня был
чрезвычайно распространен среди жителей степей,
где, по-видимому, он впервые был одомашнен и яв­
лялся источником материальных благ, а также иг­
рал большую роль в мифологических представлени­
ях многих народов, входивших в состав Золотой
Орды, в их фольклоре, ономастике, изобразитель­
ном искусстве. Лошадь-конь в XIII—XIV вв. в поло­
вецких степях был основным представителем ко­
чевнического стада (Чулуны Далай, 1983), что,
естественно, нашло отражение в изображении его и
на керамических изделиях.
Его рисуют в виде мифологического существа —
крылатого коня (Пегаса) в качестве символа неба и
ИЗОБРАЖЕНИЯ БАРАНА
солнца, возможно, прямо заимствованного готово­
Изображений барана-овцы в поливной посуде на
го образа крылатого коня из эллинского и римско­
го мира. В других случаях конь обычно встречается археологических памятниках золотоордынской эпо­
в рисунках со всадником или без него. Изображе­ хи не встречено, что еще раз подтверждает тезис о
ние коня без всадника - явление редкое в керамике том, что эта посуда предназначалась в основном для
золотоордынского времени, но имеет глубокие кор­ зажиточной части населения. Однако в кочевой сре­
ни у тюркских народов и монголов. Так, у казахов с де и среди рядового городского населения изобра­
древности образ дикой, приручаемой лошади часто жение барана все же присутствует в основном в ке­
фигурирует в героическом эпосе (Неклюдов, 1984). рамической скульптуре, а среди кочевой части
населения - и на металлической посуде.
Изображения коней встречены на закавказских каЕдинственным видом скульптуру в золотоордын­
расах (сосуды для хранения зерна, масла, вина) не­
ских городах является детская керамическая игруш­
посредственно перед монгольским завоеванием
ка с поливой или без нее. В ее состав входят изобра­
{Кверфельд, 1947). К золотоордынскому времени
относится изображение скачущей лошади на ка- жения животных и птиц, и ведущую роль среди них
занимают статуэтки баранов. Скульптурные изобра­
шинной вазе с полихромной росписью без рельефа.
В искусстве монголов конь как транспортная сила жения животных, разрешенные законами ислама
постоянно фигурирует в древних документах ( Чулу­ лишь в качестве праздничных подарков детям, были
ны Далай, 1983). Кони воспеты в героическом эпосе
широко распространены среди городского населе­
монголов (Неклюдов, 1984), в повести о двух скаку­ ния. Его изображения встречаются и на монетах как
нах Чингиса. Изображения коней в виде скульптур­ один из знаков зодиака (овна) (Галкин, 1985). Очень
ной детской игрушки хранятся в фондах Эрмитажа в часто и на монетах, и в скульптуре видны изображе­
Санкт-Петербурге. Одна из игрушек покрыта глазу­ ния курдючных пород овец, распространенных и по

42

сей день в Поволжье. Некоторые скульптуры овец
покрывались глазурью с последующей дорисовкой
отдельныхдеталей (глаз, ноздрей, шерсти) подглазур­
ной гравировкой. Таковой является, например, гла­
зурованная скульптура с Азовского городища (АКМ.
Экспозиция). Собственно детскими игрушками и
изображениями на некоторых монетах почти и огра­
ничивается иконография этого важнейшего для жиз­
ни кочевников животного.
Между тем культ барана у тюркских народов име­
етдавние исторические традиции. Еще в каменном
веке в степном искусстве верхний мир, который ас­
социировался с божественным началом, часто свя­
зывался с образом священного барана (Байпаков,
1980). Изображения барана на керамике и скульп­
туре в виде детских игрушек, покрытых голубой по­
ливой, встречается в средневековом Отраре, где его
образ также имеет многовековую историю. Извест­
но оно здесь и в керамике XIII-XV вв. Семантика
этих изображений связывается с культом животно­
го, игравшего важную роль в жизни племен. Образу
барана близки не только реликты тотемизма, но и
более сложные религиозные представления, связан­
ные с секрализацией животного мира и с элемента­
мизороастризма (Байпаков, 1980). Изображения ба­
рана встречаются и на половецких каменны х
изваяниях {Федоров-Давыдов, 1966). Кроме того, ба­
ран был одним из животных, которое являлось то­
темом тюркских и аланских племен, населявших
половецкую степь, а в эпоху разложения родопле­
менного строя превратился в онгоны мужчин и
женщин или в общих родовых и семейных покро­
вителей.
ВX-XIV вв. овца —непременная составляющая
кочевнического стада всех тюркских народов. Не
меньшее значение она имела в эти века и в стаде у
монголов. Кроме того, она использовалась здесь для
воспитания будущих воинов в деле обучения искус­
ству стрельбы из лука —первое животное, на кото­
рое сажали мальчика с луком и стрелами в руках, был
Ъщн(ЧулуныДалай, 1983). Известно, что в это вре­
мя в Монголии регулярно проводилась перепись
стад, в том числе и овечьих отар. В героическом эпо­
се монгольских народов постоянно фигурирует об­
раз барана как одного из животных, являвшихся
вместилищем душ умерших (Неклюдов, 1984).
ИЗОБРАЖЕНИЯ ОЛЕНЯ
В составе поливной керамики нами встречено
только одно изображение оленя, сохранившееся
целиком, - это чаша с бирюзовой прозрачной по­
ливой и черной росписью под ней. По форме она
напоминает пиалообразные чаши с невысоким вер­
тикальным бортиком. Дно ее украшено изображе­
нием стоящего оленя с ветвистыми рогами, а вер­
тикальный бортик с внутренней стороны украшен
такой же росписью в виде прямоугольников со впи­

санными в них листовидными рисунками, венчик
орнаментирован белыми рельефными точками.
Ф.Х. Валеев, не отрицая близость этого изделия к
среднеазиатским сосудам, считает возможным от­
нести его к творчеству местных, болгарских кера­
мистов и датирует чашу XIVв. (Валеев, 1975). Сосуд
сделан, судя по описанию, из сероватого кашина и
по форме и по технике украшения относится к кру­
гу золотоордынской поливной керамики.
Прямые аналогии такому изображению оленя с
ветвистыми рогами имеются в согдийской торевти­
ке (Маршак, 1971) и в медальонах на одном из се­
ребряных сосудов, относящемся к булгарским из­
делиям XII—XIII вв., найденном в г. Сургут на Оби
{Федорова, 1982). Возможно, сюжет изображения
оленя на поливной керамике также заимствован из
искусства торевтики, как и изображения других
животных и птиц.
Хотя изображения оленей на золотоордынской
керамике и встречаются крайне редко, все же жи­
вотное постоянно и разнообразно представлено на
изделиях этого времени из других материалов: на
костяных обкладках колчанов из кочевнических
курганов XII—XIVвв. (Малиновская, 1974), бронзо­
вых зеркалах {Федоров-Давыдов, 1976) и т.д. Культ
оленя был широко распространен с древности сре­
ди многих кочевых народов Евразии. Он сыграл важ­
нейшую роль в хозяйственной жизни сакских пле­
мен и был их тотемом {Самашев, 1980). Изображения
его постоянно встречаются на вещах из скифских
курганов, в петроглифах Восточного Казахстана
эпохи раннего железа {Лманжолов, 1980). У тюрк­
ских народов он долгое время оставался одним из
тотемов, воспринятым у древних азиатских кочев­
ников. Согласно древним космогоническим пред­
ставлениям, солнце выступает в облике оленя с си­
яющими золотыми рогами. Аналогично летящему
оленю-солнцу древних скифов обозначение оленя
на пиктографах эпохи Тан в Китае рассматривается
как символ верхнего мира, связанного с огнем и ут­
ренним солнцем {Рудова, 1969).
Культ оленя имел место и среди кочевников на
территории будущего ханского домена в половец­
ких степях: в их могилах неоднократно были обна­
ружены фигуры оленей в виде амулетов {Плетнева,
1983). Не обходили вниманием это животное и бу­
рятские мифы, и монгольский героический эпос, где
олень выступает одним из вместилищ душ умерших
{Неклюдов, 1984).
ИЗОБРАЖЕНИЯ УТОК
Наиболее распространенным в керамике Золотой
Орды, особенно на кашинной керамике, является
изображение водоплавающих птиц, среди которых
особенное предпочтение отдавалось уткам, иногда
похожим на гусей. Изображение утки, как правило,
на фоне стилизованного растительного орнамента

43

на кашинной поливной керамике получило необы­
чайно широкое распространение на всей террито­
рии Золотой Орды. Оно воспроизводилось только
на одном типе кашинной посуды: с полихромной
подглазурной росписью и подглазурным рельефом
под прозрачной бесцветной поливой. Обычно утка
изображалась на дне пиалообразных чаш, хотя
встречаются и другие варианты. Рисунки наноси­
лись на внутренние и внешние стенки сосудов. Су­
губо реалистическое изображение утки стилистичес­
ки всегда трафаретно. Контуры тела, крыльев, ног
обведены по абрису рельефного рисунка коричне­
выми линиями, а детали расцвечены синими точ­
ками.
При нанесении этой птицы на поливную посуду
использовались четыре четких, строго выдержанных
изобразительных канона —стоящая или шагающая
утка с головой, повернутой налево, стоящая утка с
головой, повернутой к хвосту, летящая утка и пар­
ное изображение уток в трех вышеназванных поло­
жениях. Из них наибольшее распространение полу­
чил первый изобразительный канон. Стоящая или
шагающая влево утка на фоне растительного орна­
мента с точечным окружением встречается на кашинных изделиях на огромном пространстве, прак­
тически во всех городах и населенных пунктах
Золотой Орды. Она встречается в Нижнем и Сред­
нем Поволжье (Булатов, 1968), на городище Старый
Архей в Молдавии (.Абызова, Бырня, Нудельман,
1981), в Белгороде-Днестровском (Кравченко, 1986),
на золотоордынских памятниках Крыма, на горо­
дищах средневекового Хорезма (Пугаченкова, 1967),
на городище Сарайчик в Казахстане и т.д. Причем
любопытной деталью является изображение на од­
ной из чаш Сарайчика. На ней почти при полном
соблюдении изобразительного канона имеется не­
большое отклонение от стереотипа - изображение
утки несколько смещено вправо, что дает основа­
ние предположить, что чаши со стандартизирован­
ным изображением могли изготовляться не только
в столицах государства, но и на его периферии. Не­
однократно встречены изображения таких уток и в
древнерусских городах в слоях XIV-XV вв., куда они
попадали в качестве подарков в княжеские дворы
или представителям городской верхушки, например
в Новгород (Медведев, 1963).
Реже, но довольно часто и также повсеместно
встречаются изображения уток точно в таком же сти­
листическом оформлении, но с головами, поверну­
тыми назад, к хвосту. Такие рисунки встречены на
Царевском (Федоров-Давыдов, Вайнер, Гусева, 1974) и
Селитренном городищах (Булатов, 1968). Этот изоб­
разительный канон допускал уже некоторые вольно­
сти при композиционном размещении изображений
на керамических деталях. Утки могли располагаться
как на дне сосудов, так и на других орнаментальных
поверхностях. Образцом такого изображения явля­
ется кашинная тарелка из Азова, внутренние стенки

которой разделены на четыре орнаментальных сек­
тора, и в каждом из них помещена стоящая утка с го­
ловой, повернутой назад.
Еще большая свобода допускается на кашинных
изделиях при изображении летящих уток. Этот сю­
жет встречается довольно часто, и фрагменты сосу­
дов с такими изображениями найдены на Селитрен­
ном городище (Булатов, 1969), в Старом Архее
(Абызова, Бырня, Нудельман, 1981), на памятниках
Средней Азии золотоордынского времени (Вактур•
ская, 1959). Все эти изображения показывают наби­
рающую высоту птицу и помещены, как правилом
секторальным делением их внутренней поверхнос­
ти, поскольку при поясном делении такое изобра­
жение было бы невозможным. Характерной деталью
этих рисунков является вытянутая напряженная шея
птицы, прилагающей большие усилия для преодо­
ления сопротивления воздуха и земного притяже­
ния. Изображение такой утки встречено на фрагмен­
те кашинной чаши при раскопках в Московском
Кремле (Панова, 1986).
Несколько особняком стоит изображение утки
в свободном полете на дне кашинной чаши с Азов­
ского городища. Она изображена в той же технике и
в том же стиле, но схематично, наивно и неуклюже,
совершенно не соответствуя изобразительному ка­
нону взлетающей птицы. Подобные изображения
встречены на кашинной тарелке с Царевского го­
родища (Федоров-Давыдов, Вайнер, Гусева, 1974), а
также среди кашинной керамики древнего Самар­
канда.
Распространенным сюжетом является и парное
изображение уток на кашинной посуде. В этом сю­
жете отмечаются несколько вариантов: пара уток,
стоящих рядом бок о бок; пара стоящая, но птицы
стоят друг против друга; пара, двигающаяся в про­
тивоположных направлениях, но головы их повер­
нуты друг к другу. Такие пары разрисованы по тра­
фаретному образцу и встречены неоднократно на
золотоордынских памятниках Поволжья, среди
Азовской керамики и т.д. Две стоящие утки изобра­
жены на одной из чаш из Белореченских курганов.
Как видим, изобразительное искусство Золотой
Орды в поливной керамике обращало большое вни­
мание на эту птицу. Она во всех рисунках стоит,
поворачивает голову, летает, находится в паре, но
при этом нет ни одного изображения на кашинных
изделиях плавающей утки в естественной водной
среде. Трудно сейчас объяснить, чем было вызвано
такое широкое распространение ее изображения
только в золотоордынское время, только на терри­
тории Золотой Орды (не считая вывоза отдельных
изделий в сопредельные земли) и только на един­
ственном типе многообразной поливной керамики.
В этом плане этот изобразительный мотив является
уникальным и чисто ордынским.
Между тем изображение водоплавающих птиц,
в том числе и уток, имеет глубокие исторические

44

корни. Их рисунки в сочетании с солярными круга­
ми известны еще на энеолитической керамике Сред­
ней Азии (Пугаченкова, 1967), и семантика этих
изображений связывается с тотемистическими воз­
зрениями задолго до того, как они перерождаются в
чисто этнографические традиции. Непосредствен­
но перед татаро-монгольским нашествием у многих
народов Средней Азии утка являлась символом бла­
гополучия (.Лунина, 1962). У народов Дальнего Вос­
тока изображение утки служило символом пожела­
ния многочисленного потомства (Глухарев, 1982).
:Утка была тотемом одного из огузских племен. Изоб­
ражение этой птицы в разных вариантах и в различ­
ных видах технического исполнения в предмонгольхкое время часто встречается и у народов, вошедших
тюзже в состав Золотой Орды. Так, предполагается,
что изображение плавающих уток в домонгольской
Булгарин - чисто болгарский орнаментальный мо­
тив, а изображение двух противостоящих птиц —
Символ взаимоотношений между родами еще в X IXIII вв. (Валеев, 1975). Изображение плавающих
|;уток на красноглиняных изделиях под зеленой про­
зрачной поливой встречено в керамике Шабрана на
территории Азербайджана в XI—XIII вв. (Достиев,
П988). Разнообразные изображения уток и других
-птиц постоянно встречаются и в керамике средне­
векового Китая. Да и в среде самих монголов утка
занимала видное место в их героическом эпосе {Не'клюдов, 1984).
! Однако золотоордынские утки по реалистично­
сти, стилю изображения ближе всего находятся к
художественному стилю и набору изобразительных
средств уток на изделиях согдийской торевтики
{Маршак, 1971). Еще более похожи золотоордынские
'утки на изображения этих птиц на сасанидских тка­
нях, на которые нанесены рисунки стоящих, иду­
щих уток в профиль, а также утки в парах (Дьяконо­
ва, 1969). Трудно объясним большой временной
разрыв между изображениями уток на серебряных
изделиях и шелках Средней Азии VIII в. и на кашинных изделиях XIVв. золотоордынских городов. Оче­
видно, традиция изображения водоплавающих птиц
сохранялась в Средней и Передней Азии в течение
веков и свое повторение и расцвет по каким-то при­
чинам получила в городах Золотой Орды.
ИЗОБРАЖЕНИЯ ПТИЦЫ-МУХОЛОВКИ
Другое, возможно, чисто золотоордынское свое­
образие в керамическом ремесле — неожиданное
появление опять же только на одном типе кашинной поливной керамики птицы из отряда воробьи­
ных - райской мухоловки. Ареал этого изображе­
ния ограничивается территорией Золотой Орды, а
точнее - регионом Нижнего Поволжья и Северно­
го Кавказа. Изображение этих птиц, нарисованных
темной краской под прозрачной бирюзовой поли­
вой, встречается на миниатюрных сосудах, на пиало­

45

образных чашах, на кувшинах закрытой формы (на
их внешних поверхностях). Они изображались в сле­
дующих позициях: стоя; в полете с широким взма­
хом крыльев и далеко откинутым назад длинным
трехконечным хвостом; сидящими на ветке.
Образцы изображения этой птицы наиболее вы­
разительны в собрании Азовского краеведческого
музея. На одном целом сосуде «для розовой воды»,
представляющем собой миску с трубчатым сливом,
на верхней половине тулова под прозрачной бирю­
зовой поливой изображены восемь попарно распо­
ложенных мухоловок, сидящих на ветках с головой,
повернутой вправо. Четко прорисованы отличитель­
ные признаки этой птицы —длинный трехконечный
хвост и хохолок на голове. Птицы изображены на
фоне растительно-точечногоорнамента. Внутрен­
няя поверхность другого сосуда — пиалообразной
чаши —украшена изображением шести мухоловок.
Одна из них находится в полете, а пять стоят, как
бы наблюдая за ней. Пять птиц, расположенных по
кругу, стоят, самки чередуются с самцами (у самца
покороче хвост и отсутствует хохолок). Если это пар­
ное изображение птиц, то в полете находится самец.
Летящая птица на фоне точечно-растительного ор­
намента занимает центр композиции, а сидящие
птицы изображены более мелкими.
Парное изображение мухоловок на фоне точеч­
но-растительного орнамента встречено и на мини­
атюрном кашинном сосуде при раскопках Азовско­
го городища {Булатов, 1969). Парные и одиночные
изображения мухоловок встречены на Увекском го­
родище на миниатюрном сосуде {Баллод, 1923), на
фрагменте округлой вазы (мухоловка в полете) с
Селитренного городища (Булатов, 1989) и в других
местах.
Некое подобие мухоловок встречено в керамике
средневекового Байлакана, где птица изображена
линиями гравировки, с широко раскрытыми глаза­
ми и приподнятой головой. Рисунок был расцвечен
зелеными и голубыми пятнами. Похожие рисунки,
но уже нарисованные под глазурью марганцем по
ангобной подгрунтовке, встречаются в поливной
керамике XI—XIII вв. на территории Грузии (Мицишвили, 1979).
Неизвестно, откуда и как этот орнаментальный
сюжет возник в керамическом ремесле Золотой
Орды, но получил он довольно широкое-распространение, и рисунок осуществлялся в пределах оп­
ределенных изобразительных канонов, среди кото­
рых видное место занимало парное изображение
этих птиц, которое, по мнению некоторых исследо­
вателей, трактуется как отражение древних экзогам­
ных связей двух фратрий ( Чижова, 1982).
Райская мухоловка - перелетная птица с быст­
рым, маневренным полетом, истребляет в день до
450 мух и других насекомых, не боится близости че­
ловека, селится в населенных пунктах и даже в боль­
ших городах. В зимнее время обитает в основном в

горах юга Средней Азии. Возвращается в места гнез­
дования поздней весной, на границе весны и лета и
символизирует установление летнего тепла. Воз­
можно, все эти качества птицы и привлекли внима­
ние золотоордынских мастеров-керамистов.
ИЗОБРАЖЕНИЯ ГОЛУБЕЙ
Периодически на различных золотоордынских
памятниках встречаются или на посуде, или в виде
скульптур-игрушек изображения голубей: мотив,
также широко известный в домонгольское время на
большой территории в средние века.
Голубь у разных народов и племен нес на себе с
древности различное символическое значение. В предмонгольское и монгольское время на территории
Золотой Орды и приграничных землях изображение
этой птицы встречено на керамике средневекового
Хорезма и в Мерве: в первом случае голубь изобра­
жен в виде птицы с клювом хищника, с хохолком на
голове и с пышным хвостом. Птицы располагались
на дне чаш, на фоне растительного орнамента. Ри­
сунок вы полнен подглазурной гравировкой с
расцветкой отдельных деталей (Пуганенкова, 1967.).
В другом случае в керамике X в. из Мерва голубь в
технике полихромной расцветки под прозрачной
бесцветной поливой представлен с преувеличенно
пышным хвостом (Пуганенкова, 1967. Табл. 7). Изоб­
ражения голубя и других птиц в таком стиле позво­
ляют видеть в них сказочные образы, подобные по­
пулярным в фольклоре птицам Рух, Семург и др.
Натурой для их прорисовки на керамике был голубь.
На территории Средней Азии изображения голубей
на каш инной поливной керамике X II—XIII вв.
встречены в средневековом Дехистане и на городи­
ще Шехр-Ислам (Атагарыев, 1986).
В керамике средневекового Баку, на днищах чаш
с полихромной подглазурной росписью на фоне бо­
гатого растительного орнамента встречаются оттис­
ки специальным штампом с изображением голубя в
XII—XIII вв. (Исми-заде, Ибрагимов, 1983). Имеют­
ся изображения голубей и в поливной керамике
средневекового Белгорода-Днестровского (XIII—
XIV вв.). На одной из чаш изображены два голубя,
из которых один стоит, а другой в полете набирает
высоту. Голуби даны линиями гравировки под про­
зрачной поливой. Идентичные рисунки имеются на
керамике Феодосии того времени (Кравченко, 1986.
Рис. 22).
Наличие рисунков голубей в художественном
ремесле средневековых народов объясняется тем,
что с глубокой древности эта птица считалась у них
священной, символизирующей мир и благополучие.
В преданиях некоторых народов Востока голубь яв­
ляется в образе священного духа или божества, а у
узбеков Хорезма —в образе девы-пери. В азербайд­
жанском народном фольклоре также существуют
своеобразные пери, которые предстают в образе кра­

46

сивых девушек, связанных с водной стихией (Исмизаде, Ибрагимов, 1983).
В комплексе золотоордынской керамики изоб­
ражения голубей встречаются, как правило, на Селитренном и Царевском городищах только на одном
виде керамики —на сосудах со штампованным ор­
наментом, покрытых голубой поливой, в которой
обычно стоящие голуби выделены. Такие же изоб­
ражения птиц встречаются и на внешних поверхно­
стях сфероконусов.
Кроме того, довольно широкое распространение
получили в золотоордынское время изображения
этой птицы в виде скульптурных фигурок - детских
игрушек, покрытых часто голубой поливой. В фон­
дах Эрмитажа хранится скульптурное глиняное
изображение голубя с голубой поливой, а форма для
его изготовления находится в Саратовском музее.
Аналогичные копилки и детские игрушки были най­
дены в предмонгольском Афрасиабе (Кверфельд,
1947), но без покрытия поливой. Глиняные голуби,
раскрашенные в разные цвета, были обнаружены и в
слоях средневекового Баку (Исми-заде, Ибрагимов,
1983). Изображения голубей, часто схематичные,
встречены в виде стеклянных подвесок на золото­
ордынских памятниках Поволжья (Болгарское, Селитренное, Увекское, Царевское, Водянское городи­
ща) и имеют аналогии в позднекочевнических
курганах Поволжья и Мордовских могильниках (Бусятсгсая, 1976. Рис. 2). Такое распространение изоб­
ражений голубей в виде игрушек и подвесок-сережек
связано, очевидно, опять с традицией делать к празд­
никам детям подарки (Большаков, 1960).
ИЗОБРАЖЕНИЯ ЗМЕЙ
Змеи на керамике трудноуловимы из-за их фор­
мы —она может изображаться короткой линией или
в виде латинской буквы “С ”. Единственным отличи­
тельным признаком нанесения их на керамику явля­
ется небольшое овальное утолщение на одном из кон­
цов короткой волнистой линии. Такие изображения
встречаются довольно часто, обычно выполнены ли­
нией гравировки и на поливной керамике, и на заго­
товках для ее производства в керамических мастер­
ских Царевского и Селитренного городищ, а также
на городище Костешты в Молдавии. Более узнавае­
ма змея, если она изображается в позе кобры, как на
одном сосуде - кашинном кувшине с полихромной
поглазурной росписью из Ургенча. Изображения
змей на керамике встречены и на других территори­
ях, входивших в состав Золотой Орды, например в
слоях золотоордынского времени средневекового
Отрара (Байпаков, 1980). На одном из фрагментов
поливной керамики из золотоордынского Азака, под
желтой прозрачной поливой была нанесена линией
гравировки голова птицы с извивающейся змеей в
клюве —мотив, довольно распространенный в средне­
вековом мире. Такие изображения имеются среди

швной керамики Древней Руси (Макарова, 1972.
V), Таманского городища (Финогенова, 1987), атакв одном из медальонов серебряной чащи булгар)го происхождения из Приобья (Федорова, 1982).
Культ змеи был одним из самых живучих у мнокнародов во все времена их исторического развия, и происхождение его исследователи объясняг по-разному. Одни считают, что в античном мире
Iносит хтонический характер, реже фаллический четание змеи с женским божеством или божества
»змеей, а поклонение змее обычных людей связа) с боязнью «ядовитых» людей или, наоборот, с
;рой в дружественные силы, которые исходят от
лей. Это двойственное отношение к змее объясня­
тся тем, что змеиный яд и лечебен, и смертоносен,
ультзмеи известен у фракийцев, народов Кавказа,
Древней Греции и т.д.
Другие считают изображение змеи, например в
вредней Азии, связанным с антропоморфными об­
разами: со змеями знаменитого иранского эпоса о
>охаке, или символом плодородия, а потому змею
тогда специально помещали в стойло для скота,
побыта содействовала увеличению поголовья. В ряде
случаев образ змеи символизирует бесконечность
зремени или олицетворяет злые силы. Изображения
змеи связывают и с тотемистической идеологией:
она олицетворяет священное животное, положи­
тельное начало (Беленицкий, Мешкерес, 1986). У мно­
гих народов змея является олицетворением стража,
предохраняющего от нечистой силы, выполняя роль
оберега (Богданова, 1980).
У кыпчакского этнополитического союза змея
была тотемным животным определенного племени
(.Беленицкий, Мешкерес, 1986). Народ змей был хо­
рошо известен в политической истории евразий­
ских степей начала II тысячелетия н.э. Наиболее
точные сведения о передвижении этого племени, о
контактах его с племенами харди и сары (кыпчакикуманы-половцы) сохранились в древнеармянской
хронике Матфея Эдесского. Рашид ад Дину также
известны племена народов змей, самым знаменитым
представителем которого был Субедей-багатур.
Популярностью культ змеи пользовался и у на­
родов Дальнего Востока: она является атрибутом
китайского календаря и включена наравне с зайцем
идраконом в знаки зодиака (Рудова, 1969). В бурят­
ских и монгольских мифах, в Гесериаде душа Гесерагероя превращается в белую змею, а душа демона —
вчерную. В «Сокровенном сказании монголов» обо­
ротень неоднократно превращается в змею (Неклю­
дов, 1984).
Итак, в этой предварительной публикации мы рас­
смотрели, кроме изображений человека, рисунки с
двумя представителями хищников из семейства коша­
чьих; двух представителей домашних животных; од­
ного животного, представляющего объект охоты; три
вида птиц и змей. Это очень незначительная часть
представителей фауны, изображаемых на керамичес­

47

ких изделиях Золотой Орды. Поэтому пока преждев­
ременно делать обобщающие выводы по всей сумме
изображений представителей фауны и мифологичес­
ких существ, распространенных в этом государстве в
прикладном искусстве. Но даже рассмотренный ма­
териал приводит к определенным размышлениям о
том, как возник, складывался и развивался комплекс
изображений представителей фауны. Из этих раз­
мышлений вытекает следующее.
С преобразованием варварского мира в феодаль­
ные государства «животный эпос» переживает на
территории Золотой Орды новый расцвет. Изобра­
жения зверей, птиц, домашних животных, мифоло­
гических существ и человека восходят к древним
домонгольским тотемистическим и домусульманским верованиям как кочевых, так и земледельчес­
ких народов.
Татаро-монгольское нашествие, создание нового
государства и его мусульманизация в чем-то приос­
тановили, в чем-то видоизменили развитие этого
вида искусства, а в чем-то и создали новые направ­
ления и сюжеты. Изображения человека и животных
в золотоордынской керамике дают интересный при­
мер того, как заимствованные элементы получили
свое толкование в соответствии со вкусами город­
ского и кочевого населения в степях Дешт-и-Кипчака, а также в соответствии с технологическими воз­
можностями мастеров-керамистов в ордынских
городах. В изображениях на керамике здесь хорошо
прослеживаются элементы культур Византии, Кры­
ма, Закавказья, Средней и Передней Азии, домон­
гольской Булгарии, Дальнего Востока и Монголии.
В то же время трудно представить, что, несмот­
ря на их официальный культ, образы древних веро­
ваний продолжали понимать по-старому. Новое ос­
мысление и использование древних образов и
символов в искусстве Золотой Орды подтверждает­
ся, прежде всего, тем фактом, что некоторые обра­
зы (например, утка) были распространены от Оби и
Иртыша до берегов Днестра. Только потеряв свое
специфическое культовое и магическое значение,
значение тотема и божественного символа, только
превратившись в орнамент, эти сюжеты могли рас­
пространиться по большим территориям. Но это
было бы верно, если бы не существование сюжетов
так называемого изобразительного канона. Наличие
их и вольная орнаментация керамических изделий
с определенной идеологической нагрузкой, несущих
на себе традиционные семантические образы, не­
совместимы. Все это позволяет предположить, что
изобразительное искусство Золотой Орды находи­
лось на стыке использования древних сюжетов с то­
темистическими символами народов, вошедших в
ее состав, и началом использования их в чисто ор­
наментальных целях.
Важно выделить, что в Золотой Орде появились
новые изобразительные сюжеты, ранее неизвестные
ни на родине монголов, ни у народов, ими покорен­

ных, ни у их соседей. Это было вызвано, очевидно,
тем, что в новом государстве возникли необходимость
и возможность изображения ранее неизвестных пред­
ставителей фауны, что в свою очередь могло быть
вызвано новым социальным, хозяйственным и бы­

товым укладом. Прояснению этого, вероятно, помо­
гут дальнейшие исследования орнаментальных сю­
жетов с использованием представителей фауны в ис­
кусстве Золотой Орды.

Литература
Абаев А., 1949. Осетинский язык и фольклор. М.; Л.
Абдрахман Джами, 1977. Саламани и Абеаль. Душанбе.
Абызова Е.Н., Бырня П.П., НудельманА.Л., 1981. Древ­

Ибраев Х.Т.у 1980. О некоторых мотивах казахского
орнамента / / Проблемы изучения и охрана памятников
культуры Казахстана. Алма-Ата.
Исми-заде О.Ш., Ибрагимов Ф.А., 1983. Художествен­
ная штампованная керамика средневекового Баку. Баку.
Кверфельд Э.К., 1947. Керамика Ближнего Востока. М.
Коран, 1990. Пер. И.Ю. Крачковского. М.
Кравченко А.А.у 1986. Средневековый Белгород на
Днестре (XIII-XIV вв.). Киев.
Лунин С. Б. у 1962. Гончарное производство в Мерве Xначала XIII вв. / / Труды ЮТАКЭ. Ашхабад. Т. 11.
Макаров Т.И.у 1972. Поливная керамика в Древней
Руси. М. Т. IV.
Малиновская Н.В.} 1974. Колчаны XIII—XIV вв. с кос­
тяными орнаментированными обкладками на террито­
рии евразийских степей / / Города Поволжья в средние
века. М.
Маршак Б.И.у 1971. Согдийское серебро. М.
МассэА., 1963. Ислам. М.
Медведев Я.Ф., 1963. Ближневосточная и золотоор­
дынская поливная керамика из раскопок в Новгороде//
МИА. М. 117.
Мицишвили М.Н.у 1979. Производство поливной кера­
мики в средневековом Тбилиси (IX—XI11 вв.). Тбилиси.
Неклюдов С.Ю., 1984. Героический эпос монгольских
народов. М.
Панова ТД.у 1986. Восточная поливная керамика из
раскопок в Московском Кремле / / СА. №1.
Плетнева С.А., 1983. От кочевий к городам. М.
Полубояринова М.Д., 1986. Костяные детали снаряже­
ния средневекового всадника и лучника из Болгара / / СА

ности старого Архея. Кишинев.
Аманжолов А.С., 1980. Следы культа оленя в тюрк­
ских языках. Алма-Ата.
Атагарыев Е., 1986. Средневековый Дехистан. Л.
Ахинжанов С.М., 1980. К вопросу об этнониме Уранкай / / Проблемы изучения и охрана памятников культу­
ры Казахстана. Алма-Ата.
Байпаков К.М., 1980. Традиции и инновации в мате­
риальной культуре Отрара / / Проблемы изучения и ох­
рана памятников культуры Казахстана. Алма-Ата.
БаллодФ., 1923. Приволжские Помпеи. М.; Л. Табл. 18.
Беленицкий А.М., Мешкерес В.М., 1986. Змеи-драконы в древнем искусстве Средней Азии / / СА. N° 3.
Богданова Н.А., 1980. Семантика и назначение неко­
торых амулетов из могильников первых веков нашей эры
юго-западного Крыма / / История и культура Евразии по
археологическим данным. М.
Большаков О.Г.у 1960. Ислам и изобразительное ис­
кусство / / Труды ГЭ. Культура и искусство народов Вос­
тока. Л. Т. X.
БулатовН . М . у 1968. Классификация поливной кашинной керамики в золотоордынских городах / / СА. № 4.
Булатов Н.М., 1969. Классификация поливной кера­
мики золотоордынских городов Нижнего Поволжья и
Северного Кавказа. Д и с .... канд. ист. наук. М.
Булатов Н.М., 1979. Иранская ваза с Селитренного
городища / / СА. N° 2.
^
Бусятская Н.Н.У1976. Стеклянные изделия городов
Поволжья (XI11—XIV вв.) / / Средневековые памятники
Поволжья. М.
Вактурекая Н . Н . у 1959. Классификация средневеко­
вой керамики Хорезма (XIII—XVII вв.). Керамика Хорез­
м а / / ТХАЭЭ. М. IV.
Валеев Ф.Х., 1975. Древнее и средневековое искусст­
во Среднего Поволжья. Йошкар-Ола
Галкин Л.Л. у 1985. Некоторые золотоордынские мо­
неты Золотой Орды / / СА. № 4.
Глухарев О.Н., 1982. Искусство Кореи. М.
Достиев Т.М., 1988. Поливная керамика средневеко­
вого города Шабрана (XI—XIII вв.) / / СА. №2.
Дьяконова М . В . у 1969. Сасанидские ткани //Труды ГЭ.
Л. Т. X.
Ерзакович Л.Б.у 1970. О южноказахстанском компо­
ненте в материальной культуре городов Золотой Орды / /
По следам древних культур Казахстана. Алма-Ата.
Залесская В.Н., Крамаровский М.Г., 1990. Изображениечеловека в керамике Северного Причерноморья XII-XVвв. Л.

№2.
Пугаченкова Г.А., 1967. Искусство Туркменистана. М.
Пугаченкова Г.А., Ремпель Л.И., 1960. Выдающиеся
памятники изобразительного искусства Узбекистана.
Ташкент.
Путешествие в Восточные страны Плано Карпини и
Гильома Рубрука, 1957. М.
Романчук А.И., 1986. Граффити на средневековой ке­
рамике из Херсонеса / / СА. №4.
Рудова М.Л., 1969. Символика в китайском искусстве
по народным новогодним картинам «няньхуа» / / Труды
ГЭ. Л. Т. X.
СамашевЭ.С., 1980. Наскальные изображения Восточ­
ного Казахстана / / Проблемы изучения и охрана памят­
ников культуры Казахстана. Алма-Ата.
Тизенгаузен В.В., 1884. Сборник материалов, относя­
щихся к истории Золотой Орды. СПб. Т. 1.
Федорова И.В., 1982 Два серебряных сосуда из района
г. Сургута / / СА. № 1.

48

Федоров-Давыдов Г.А., 1966. Кочевники Восточной
Европы под властью золотоордынских ханов. М.
Федоров-Давыдов Г.А., 1973. Общественный строй Зо­
лотой Орды. М.
Федоров-Давыдов Г.А., 1976. Искусство кочевников и
Золотой Орды. М.
Федоров-Давыдов Г.А., Булатов Н.М., 1989. Керами­
ческая мастерская Селитренного городища / / Сокрови­
ща сарматских вождей и древние города Поволжья. М.
Федоров-Давыдов Г.А., Вайнер И.С., Гусева Т.В., 1974.
Исследование трех усадеб в восточном пригороде Ново­

го Сарая (Царевского городища) / / Города Поволжья в
средние века. М.
Филиппенко В.А., 1958. О новых находках на терри­
тории Астраханской области / / СА. N° 1.
Финогенова С.И., 1987. Поливная керамика из раско­
пок Таманского городища / / СА. N° 2.
Чижова А.В., 1982. К вопросу об идеологии средне­
векового населения Прикамья / / СА. N° 3.
Чулуны Далай, 1983. Монголы в XIII—XIV вв. М.
Якобсон А.Л., 1979. Керамика и керамическое про­
изводство средневековой Таврики. Л.

Б.И.Вайнберг

АРСИИ ИЗ ХОРЕЗМА В ХАЗАРСКОМ КАГАНАТЕ
Хазарско-хорезмийские взаимоотношения час­
то рассматриваются как в политическом, так и в эт­
ническом плане в связи с особой этнической груп­
пой. Это арсии - знам енитая м усульманская
гвардия хазарских царей в X в. Арабские писатели
приводят ряд вариантов написания их имени: ларсии, арсии (ал-арсии). Масуди отмечал, что эти му­
сульмане, арсии, переселились в Хазарию из мест­
ности, соседней с Хорезмом. М.И. Артамонов
приводит разнообразные сведения из литературы, в
которой обсуждался вопрос о происхождении этой
этнической группы от аорсов, асиев-алан, асиев
эпохи разгрома Греко-Бактрии, от Аршакидов, от
арси-юечжейит.д. (Артамонов, 1962. С. 316, 317,406,
407). Указание на Хорезм или область около Хорез­
ма в ситуации X в. заставляет нас вспомнить об об­
ласти Кердере, которую мусульманские автору так
ихарактеризуют.
В письменных источниках сведения об области
Кердер (Кардар, Курдур —в зависимости от огласо­
вок) и одноименном канале появляются с VIII в.
{Бартольд, 1963. С. 201—206). Наиболее ранние све­
дения отмечены у Табари и связаны с эпохой араб­
ского завоевания Хорезма (Вайнберг, 1977. С. 98 и
след.). В связи с появлением этого «владения»
Аральское море иногда называется Кердерским озе­
ром (МИТТ, 1939. С. 146,178, 179,181,187, 189,206,
217,431).
Область Кердер была локализована в правобе­
режной части Приаральской дельты (Толстое, 1948).
Основанием для этого послужили домонгольские
письменные источники и прежде всего дорожники.
Вобласти Хорезм среди городов упоминаются Кар­
дар (МИТТ, 1939. С. 178), город и канал Кардар в
Хайтале (на правом берегу) в Хорезме (МИТТ, 1939.
С. 187-189). В качестве области рядом с Хорезмом

отмечают Кардар Ибн-Хордабех (МИТТ, 1939. С. 146)
и Якут (МИТТ, 1939. С. 431). Напомним, что еще в
VIII в. Табари отмечал отдельное от Хорезма владе­
ние в Кардаре со своим царем. Это получило под­
тверждение в монетном чекане этой области (Вайн­
берг, 1973. С. 977), который автор связывал по
короне в виде лежащего двугорбого верблюда и тамге
с присырдарьинскими районами. Анализируя там­
гу (Т 12 по нашей типологии), я отметила аналогии
ей в Саркеле (Щербак, 1957. С. 363 и др. Табл. VI),
среди клейм скота в Венгрии (Tarkany..., 1966. Табл.
XXXIII, VIII) и у ногайцев рода канглы (Баскаков,
1940. С. 182. Табл.), но среди них я особо выделила
связь с присырдарьинскими районами через «канг­
лы». Сейчас я понимаю, что аналогии в Саркеле, и
особенно в Венгрии, приобретают свой смысл и кос­
венно подтверждают иную гипотезу (иранское имя
или титул царь Кердера в Хорезме Хусрав мог полу­
чить от местного сюзерена —хорезмшаха). Для эт­
нической атрибуции населения этой области есть
две группы материалов —археологические и скуд­
ные письменные свидетельства. Ибн-Фадлан (Ко­
валевский, 1956. С. 126) и Якут (МИТТ, 1938. С. 43),
побывавшие в Хорезме, отмечали в связи с Кердером (ал-Кардалия у Ибн-Фадлана) особенности
языка его жителей. Ввиду важности для нашего ис­
следования этого вопроса приведем перевод текста
Якута полностью: «Кардар — местность в области
Хорезма или на его границе с областью тюрок. Язык
(населения) ее не хорезмский и не тюркский. У них
в области множество селений; у них стада и живот­
ные; но это презренные люди. Так рассказал мне о
них Ибн Кассам ал-Хабали...» (МИТТ, 1938. С. 43).
Обратимся к археологическим материалам. Кердерская культура, связываемая с третьим этапом джетыасарской культуры в низовьях Сырдарьи, была

49

сформирована в низовьях Амударьи выходцами из
дельты Амударьи. Л.М. Левина на основе анализа
керамики пришла к выводу, что «кердерская культу­
ра» представляет собой «механическое соединение
двух культурных комплексов: местного хорезмийского (афригидского времени) и комплекса Джетыасар III
с примесью небольшого числа определенных элемен­
тов, характерных для среднесырдарьинских культур».
Это связывалось с этнической пестротой данного
района {Левина, 1971. С. 76-77). Вместе с тем харак­
теристика форм и типов керамики кердерского
комплекса, приведенная Л.М. Левиной (Левина, 1971.
С. 86 и след. Рис. 22, 23) и А. В. Гудковой по итогам
раскопок Ток-калы (Гудкова, 1964. С. 57 и след.), по­
зволяет сделать вывод о большем своеобразии кердерской культуры (хотя бы по керамике). Можно от­
метить гораздо больший процент в ней керамики
ручной лепки и кострового обжига (Неразик Е.Е.,
Рапопорт Ю.А., 1959\ Ягодин, 1984), практически пол­
ное отсутствие такого характерного джетыасарского
признака, как рифление по горлу на кувшинах (Гуд­
кова, 1964. С. 64), которое племена джетыасарской
культуры распространили во многие районы.
Известные особенности отмечаются и в орнамен­
тации столовой посуды (Гудкова, 1964. С. 72 и след.).
Особого внимания заслуживает прорезной орнамент,
часто заполненный белой пастой, который связыва­
ется с районами Приаралья (Гудкова, 1964. С. 72). Для
кердерской культуры, как и для джетыасарской, ха­
рактерна традиция изготовления керамики без при­
менения гончарного круга, обращается внимание на
общность многих черт керамического комплекса и с
«болотными городищами» в дельте Сырдарьи (Гуд­
ков, 1947; Левина, 1971. С. 77 и след.).
В дополнение к вышесказанному хотелось бы
обратить внимание на некоторые существенные
особенности керамических комплексов из Кердера
в низовьях Амударьи, «болотных городищ»* и соб­
ственно джетыасарского комплекса третьего Пери­
ода в низовьях Сырдарьи, который довольно хоро­
шо исследован (Левина, 1971. Рис. 15; 1996). Для
«болотных городищ»** здесь Л.М. Левина выделяет
три компонента в керамическом комплексе: джетыасарский, т.е ассимилированный джетыасарцами семиреченский и в гораздо меньшей степени афригидский, хорезмийский (Левина, 1971. С. 77).

Нам кажется, что различия, достаточно суще­
ственные, можно отметить и в наборе форм кера­
мики и ее орнаментации.
В кердерской культуре довольно широко распрос­
транены кувшины вытянутых пропорций, украшен­
ные, как правило, прорезным орнаментом из треуголь­
ников (в несколько прорезных полос), спускающихся
от горизонтального орнаментального пояска (Левино,
1971. С. 88). Обращает на себя внимание отличие кер­
дерской орнаментации этого типа от джетыасарской
при известном сходстве общего рисунка. В кердер­
ской культуре в отличие от строго геометрического ор­
намента на джетыасарских сосудах зигзагообразные
полосы, часто покрывающие почти все тулово сосуда
(Левина, 1971. Рис. 23; Толстов, 1962. С. 24. Рис. 156),
имеют мягкое очертание и местами вместо углов об­
разуют более плавный переход. Подобный орнамент
традиционно был характерен для керамики саргатской культуры в южных районах Западной Сибири
(Могильников, 1992. С. 292)**.
Исследования Л.М. Левиной в джетыасарском
урочище показали тесные связи этих двух культур на
протяжении нескольких столетий, предполагается
наличие угорского населения в низовьях Сырдарьи в
III—IV вв. н.э. во всяком случае (Левина, 1996. Зак­
лючение). Все этозаставляет нас внимательнее отнес­
тись к оригинальному и традиционному в среде
кердерской и саргатской культур орнаменту. Подчер­
кнем, что для саргатцев тоже были характерны мяг­
кая линия в прорезном орнаменте и отсутствие стро­
гой геометрии, наблюдаемой на традиционной
джетыасарской керамике. Представляется, что и сами
формы вытянутых кувшинов с покатыми плечиками
по пропорциям, сильно расширяющейся горловине,
прикреплению верхнего конца ручки к венчику со­
суда отличаются от традиционно джетыасарских и не
представлены в сколько-нибудь заметном количестве
в материалах джетыасарской культуры (Левина, 1971;
1996). Возможно, что детальный анализ кердерской
посуды, особенно из такого типично кердерского
комплекса, как городище Курганча (Ягодин, 1973),
поможет выявить и другие отличия, на которые пока
не было обращено внимание.
Следует отметить и отличия в типе расселения
кердерцев и джетыасарцев. В Кердере нет мощных
укрепленных поселений, известных в Джетыасар­
ском урочище, хотя на поселении Куюк-кала и вы­
делены две цитадели (Неразик, Раппопорт, 1959;
Ягодин, 1984). Внутренняя планировка Курганчи
(с центральной «улицей» и регулярной застройкой
по сторонам от нее) тоже неизвестна в низовьях
Сырдарьи. К тому же вблизи Курганчи В.Н. Ягодин
обнаружил развеянные кердерские поселения откры­
того типа (стоянки) (Ягодин, 1973), в низовьях Сыр­
дарьи такого типа памятников нет.
Все это дает основание считать, что вместе с джетыасарским населением, переселившимся к концу
VII н.э. в низовья Амударьи (в правобережную часть

* Практически известен материал только с городища
Кескен-куюк-кала, где в 1963 г. автором проводились
разведочные раскопки (Левина, 1971. С. 77).
** Первоначально высказывавшееся мнение об
исчезновении саргатских памятников в 111—IV вв.
н.э. сейчас пересматривается в связи с открытием в
80-е годы памятников IV—VI вв. по всему ареалу
этой культуры. В связи с этим и интерпретация саргатской общности как протомадьярской, по мне­
нию ряда исследователей, нуждается в уточнении
(Матвеев, 1994. С. 128).

50

Приаральской дельты), сюда пришла, вероятно, и
какая-то иная этническая группа, до этого доволь­
нодолго проживавшая в Джетыасарском урочище и
воспринявшая многие элементы культуры джетыасарцев. Завершая эту тему отметим, что в комплек­
се керамики с Кескен-куюк-калы («болотные горо­
дища») тоже можно отметить существенные отличия
откердерского и джетыасарского комплексов. Име­
ются пропорции типичных джетыасарских сосудов
(например, кувшинов с уступом на плечике), они
становятся более приземистыми. Этот признак
может стать хронологическим, но материалы из Кердера и из Джетыасарского урочища не подтверждают
такое предположение. На сосудах Кескен-куюккалы широко представлен богатый растительный
орнамент, которого нет в культурах джетыасарского
круга {Левина, 1971. С. 77. Рис. 20, 21). Именно он и
составляет наиболее характерную черту этого кера­
мического комплекса. Гораздо больше, чем в других
районах, здесь и архаического прорезного орнамен­
та, напоминающего керамику эпохи бронзы ( Тол­
стов,, 1947), но он наносится на традиционную мест­
нуюлепную посуду кострового обжига, датируемую
как и весь комплекс, VII—IX вв.
Таким образом, с конца VII в. в Южном Приаралье по керамике выделяются отдельные области:
Южный Хорезм (афригидская культура, характери­
зующаяся тесным контактом с северо-восточной ско­
товодческой периферией), северный правобережный
Хорезм - область Кердер (кердерская культура), Во­
сточное Приаралье, разделяющееся в свою очередь
на два района: Джетыасарский комплекс в древней
дельте между Кувандарьей и современным руслом
Сырдарьи, и район «болотных городищ» вблизи со­
временной дельты, в ее левобережье. Все эти области
ирайоны имели тесные культурные и, вероятно, эт­
нические контакты.
Поскольку в керамическом комплексе кф дерской культуры, как мы отмечали выше, прослежи­
ваются в орнаментике сосудов, прежде всего, явно
угорские аналогии (для саргатской культуры юга За­
падной Сибири на всем протяжении ее существова­
ния была характерна именно такая орнаментация),
мы предположили, что язык жителей Кердера мог
быть угорским. К V b . значительная часть саргатцев
были увлечены гуннами на запад «великого пересе­
ления народов». Часть их ранее и, вероятно, в это
время попала в Восточное Приаралье {Левина, 1996),
где частично смешалась с джетыасарцами (по про­
исхождению, скорее всего, иранцами).
В конце VII в., в период создания второго тюрк­
ского каганата (690 г.), или несколько позже —в са­
мом начале VIII в., когда в 711—712 гг. тюрки вторг­
лись в Семиречье и разгромили тюргешей и в
712-713 гг. предприняли походы в южные районы
Средней Азии, эта еще не ассимилированная ни
иранцами-джетыасарцами, ни тюрками группа уг­
ров продвинулась в правобережье Нижней Амуда­

рьи, где и создала на вновь освоенных землях удель­
ное владение под эгидой Хорезма. В связи с этим
предположением мы обратили внимание на этно­
нимы и топонимы в гунно-угорской среде Нижнего
Поволжья и на прилегающей территории, где рас­
селялись в V—VIII вв. многие народы, в составе ко­
торых были савиры — потомки угров из Западной
Сибири (Артамонов, 1962).
Прежде всего, это племя «зебендер» (согласно
Феофилакту Симокатте, оно было из народов уар и
хунни (.Артамонов, 1962. С. 140), хазарский город
Семендер на Северном Кавказе, Кедарская земля в
Восточной Европе XII в. (.Артамонов, 1962. С.446) и
Кедар в правобережье Средней Сырдарьи в домон­
гольское время. С.Г. Агаджанов отмечал, что в тек­
сте Идриси река Урал называется Дандераб {Агад­
жанов, 1969. С.62), а к востоку от реки Урал был
город Дандера {Агаджанов, 1969. С.61). В русских
документах XVIII в., по сведениям, приведенным
С.Г. Агаджановым {Агаджанов, 1969. С.62), на реке
Урал еще существовало урочище Дандера. Добавим
к этому название крупного озера в этом районе, со­
хранившееся и поныне, —Индер. М.И. Артамонов
отмечал, что арабы называли болгар венедерами
или недерами, и считал со ссылкой на заключения
П.К. Коковцева, что изначальной формой была
W-n-gur {Артамонов, 1962. С. 172). В круг очерченных
топонимов и этнонимов, бесспорно, можно вклю­
чить и Кердер. Все они имеют одинаковую и неиз­
менную вторую часть, которая, нам представляет­
ся, может происходить от угорских языков, так как
связь района реки Урал с уграми вероятна; угорский
компонент отмечается всеми исследователями в со­
ставе тюркских народов Северного Кавказа и Ниж­
него Поволжья в раннем средневековье {Артамонов,
1962. С.141. Примеч.40).
Возвращаясь к арсиям, обратим внимание, на то,
что не все они ушли из Кердера—Хорезма в Хазарию. Анализируя этнический состав кипчаков в X Iначале XIII в. по арабским источникам, Б. Кумеков
отмечает в их составе племя ал-'рс, которое он свя­
зывает с аорсами-асами, считая иранским, род­
ственным аланам (Кумеков, 1990). По его мнению,
это племя было тюркизировано в районе Хорезма в
XI—XII вв., когда там пребывали кипчаки. Рискну
предположить, что нет оснований связывать арсиев
в составе кипчаков с иранцами-аланами. Скорее
всего, это были потомки угров-кердерцев. Область
Кердер известна и в домонгольское время, соответ­
ствующие слои есть на Ток-кале (город Дарсан) и
Хайван-кале (город Кердер), есть на Ток-кале и по­
гребения по мусульманскому обряду {Гудкова, 1964.
С. 143 и след.), что существенно при локализации
арсиев, так как последние в Хазарии подчеркивали
свое мусульманство. Возможно, что отголоски их
имени можно видеть в названии города Дарсан, от­
меченного дорожниками в Кердере. Возможно, что
в этом топониме в первой части можно видеть усе­

51

ченную форму иранского dex (селение), племенное
название arc —в середине и традиционное оконча­
ние -ан. По типу это - название, данное жителями
Хорезма ближайшему к их территории городу сосед­
ней области по этнониму его жителей.
В тюркской среде имя арсиев стало развиваться по
законам тюркского языка, где арс>ас (Севортян, 1966.
С. 115), откуда появляются и формы имени предводи­

теля отряда гвардии хазарского царя —хорезмийца АсТархана или Рас-Тархана (Артамонов, 1962), извест­
ного в связи с событиями 764 г. в Закавказье.
Подводя итог, подчеркнем, что население Кердера вплоть до монгольского времени сохраняло
свою самобытность и вынуждено было покинуть эту
область в связи с изменением режима обводнения
дельты.

Литература
Агаджанов С. Г., 1969. Очерки истории огузов и турк­
мен Средней Азии IX—XII вв. Ашхабад.
Артамонов М.М., 1962. История хазар. Л.
Бартольд В.В., 1963. Туркестан в эпоху монгольского
нашествия / / Бартольд В.В. Соч. М. Т. 1.
Баскаков Н.А., 1940. Ногайский язык и его диалекты.
М.;Л.
Вайнберг Б.И., 1973. Удельный чекан раннесредневе­
кового Кердера / / Вопросы антропологии и материаль­
ной культуры Кердера. Ташкент
Вайнберг Б.И., 1977. Монеты древнего Хорезма. М.
Гудкова А. В., 1964. Ток-кала. Ташкент.
Ковалевский А.Л., 1956. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о
его путешествии на Волгу в 921 —922 гг. Харьков.
Кумеков Б ., 1990. Об этническом составе кипчаков
XI—XIII вв. по арабским источникам / / Проблемы этно­
генеза и этнической истории народов Средней Азии и
Казахстана. М. Вып. II: История и археология.
Левина Л.М.у 1971. Керамика Нижней и Средней Сыр­
дарьи в 1 тысячелетии н.э. / / ТХАЭЭ. М. T.VII.
Левина Л.М. у 1996. Этнокультурная история Восточно­
го Приаралья: I тысячелетие до н.э.- I тысячелетие н.э. М.
Матвеева Н.Л., 1994. Ранний железный век Приишимья. Новосибирск.
Материалы по истории туркмен и Туркмении, 1939.
М.; Л. Т. 1: V11-XV вв. Арабские и персидские и хиванские источники.
*
Материалы по истории туркмен и Туркмении, 1938.
М.; Л. Т. И: VI—XIX вв. Арабские, бухарские источники.

Могильников В.А., 1992. Саргатская культура //Архе­
ология СССР. Степная полоса Азиатской части СССР в
скифо-сарматское время. М.
Неразик Е.Е., Рапопорт Ю.А., 1959. Куюк-кала в
1956 г . / / МХЭ. М. Вып. I.
Севортян Э.В., 1966. Тюркские ас, аскыр-, аст, асы и
другие / / Тюркологический, сборник. М.
Толстов С.П., 1947. Города гузов / / СЭ. № 3.
Толстов С.Л., 1948. Хорезмская археолого-этнографи­
ческая экспедиция АН СССР 1947 г. / / Изв. АН СССР.
Серия «История и философия». Т. V, № 2
Толстов С.Л., 1962. По древним дельтам Окса и Яксарта. М.
Щербак А. М. у 1959. Знаки на керамике и кирпичах из
Саркела—Белой Вежи (К вопросу о языке и письменнос­
ти печенегов) / / МИА. М.;Л. N° 75.
Ягодин В.Н.у 1963. К вопросу о локализации Кердера
/ / Вести. Каракалпакского филиала АН УзССР. № 2.
Ягодин В.Н.у 1973. Кердерское поселение Курганча//
Вопросы антропологии и материальной культуры Керде­
ра. Ташкент
Ягодин В . Н., 1984. Кердерское поселение Куюк-кала:
Историческая топография и хронология / / Археология
Приаралья. Ташкент. Вып. II.
Tarkany Sziics Егпб, 1965. Ajoszagok egetett tulaidonjegyel
Magyarorszagon // Kulonlenyomat az Ethnographia. Budapest.
Eir 2-3.

В.И. Вихляев

К ВОПРОСУ О РАННЕЙ СТАДИИ ПЕНЗЕНСКИХ
МОГИЛЬНИКОВ*
археологическому материалу разработано совмес­
тно с Г.А. Федоровым-Давыдовым (Федоров-Давы­
дов, 1987. С. 94—113. Рис. 23; Вихляев, 1977). Исполь­

В начале 70-х годов ушедшего столетия мнояю
под руководством профессора Г.А. Федорова-Давы­
дова была получена система относительной хроно­
логии для ранних мордовских пензенских могиль­
ников. Для ее создания использовались методы
математической статистики, применение которых к

* Статья подготовлена при содействии Российского гу­
манитарного научного фонда. Грант № 00-01-00161 а/в.

52

зование математических методов значительно повы­
сило надежность и объективность получаемых ре­
зультатов. Об этом говорит тот факт, что уже почти
четверть века относительная хронология пензенских
могильников используется исследователями без су­
щественных поправок.
К выделенным стадиям были предложены по
методу подбора аналогий абсолютные датировки,
которые опирались на существовавшие тогда хроно­
логические системы. Естественно, что с развитием
этих систем абсолютные даты стадий нуждались в
корректировке.
В последнее время сомнения в обоснованности
выделения стадии А могильников селиксенского
типа высказано в работах В.В. Гришакова (Гришаков, 1993. С. 61-62; 2000. С. 8-15).
В стадию А были объединены погребения 3, 6, 8
Ражкинского могильника в Верхнем Примокшанье.
Основными датирующими вещами ее являются
бронзовые бляхи с одной зоной овально-кругового
орнамента вокруг центрального отверстия, состоя­
щего из рельефных валиков, и проволочные грив­
ны с крючками на обоих концах, сопряженные меж­
ду собой сильными связями. Эти комплексы не
относятся к собственно селиксенскому типу. В них
нет височных подвесок с грузиком, имеются отли­
чия в элементах погребального обряда. В этом от­
ношении они сближаются с культурой могильников
кошибеевского типа. Древнейшие погребения Раж­
кинского могильника можно связывать с селиксенским типом захоронений, лишь учитывая то, что в
дальнейшем население, оставившее этот памятник,
попадает в сферу влияния носителей культуры мо­
гильников селиксенского типа и вскоре по вещево­
му материалу становится неотличным от них (Вих­
ляев, 1977. С. 44-45, 49, 59-61. Рис. 27, 28).
В.В. Гришаковым правильно отмечена слабая
сторона аргументации выделения стадии А.>Место
блях с валиками, являющихся основой для выделе­
ния хронологической линии, для стадии определе­
но не статистически, а визуально, исходя из общего
направления развития эволюционного ряда этих
украшений в тот период. Однако, если валиковые
бляхи ввиду их немногочисленности (3 экз.) не дали
существенных связей с другими типами блях, то
математически доказывается их сопряженность с
вещами, характерными именно для ранних погре­
бений рассматриваемой группы памятников. К ним
относятся гривны с двумя крючками и ожерелья,
состоящие на 81—95 % из бисерных и мелких золо­
ченых бус (Вихляев, 1977. Рис. 27, 28). Наш оппо­
нент отмечает, что гривны с двумя крючками имеют
широкий хронологический диапазон бытования в
пределах III—V вв. Однако следует различать два ва­
рианта этого типа: проволочные (диаметр сечения
до 2 мм) и дротовые (диаметр более 4 мм), что и сде­
лано в моей работе. Первые из них, судя по анало­
гиям, появляются в финно-угорских древностях уже

в первые века нашей эры (Генинг, 1962. С. 22. Рис. 7,
67; Агеев, 1992. С. 35. Рис. 4, 7), а вторые распрост­
раняются около середины I тысячелетия н.э. (Генинг,
1963. С. 52. Табл. 22, рис. 9). Так что проволочные
двухкрючковые гривны хорошо хронологически
вписываются в комплекс стадии А.
Следует согласиться с мыслью В.В. Гришакова о
том, что бляхи с орнаментом из рельефных валиков
(но не только от одного до трех, а и более) продол­
жают встречаться в погребениях кошибеевского
типа почти на всем протяжении существования
культуры их носителей вплоть до V в. (Гришакова
2000. С. 8—12). Они, как показывает анализ матери­
алов этой культуры, являются одной из ее специфи­
ческих характерных черт, отличающих от других
племенных культур данного времени Окско-СурскоЦнинского междуречья (Вихляев, 2000). Наличие
таких украшений в ражкинских погребениях не­
удивительно и вполне закономерно, если учесть их
этнокультурное определение как кошибеевского
типа, против которого будто не возражает и В.В. Гришаков (Гришаков, 2000. С. 12).
Весьма существенным замечанием является ут­
верждение, что в анализируемую стадию включены
комплексы, не имеющие общих стадиальных при­
знаков. В погребениях 3,6 почти нет общих вещей с
захоронением 8 (Гришаков, 2000. С. 12—14).
В погребении 3, как и в погребении 8, Ражкинс­
кого могильника имеется тип блях с одной зоной
орнамента из выдавленных изнутри валиковых
овальных окружностей, только их здесь не три, а
пять. Все более поздние бляхи этого типа имеют
орнамент в виде четких концентрических кругов «циркульный», по терминологии М.Р. Полесских.
Это позволяет объединить украшения из обоих по­
гребений в один тип, что и было сделано в моей ра­
боте. Ожерелье из погребения 3 однотипно с ожере­
льем из захоронения 8. Среди золоченых бусин здесь
найдено не несколько (по В.В. Гришакову), а лишь
одна краснопластовая, на что было обращено вни­
мание уже в отчете о раскопках М.Р. Полесских (По­
лесских, 1956).
Погребение 6 с погребением 8 объединяет не толь­
ко тип ожерелья, но и наличие проволочной гривны
с двумя крючками. В.В. Гришаков отмечает, что в кол­
лекциях памятника она не сохранилась. Но в 1969 г.
фрагменты ее имелись и тип мною был определен
весьма достоверно (Фонды ПГОМК. Инв.№ 8842,
9104). Именно она является стадиальным определя­
ющим признаком для этого комплекса. Итак, утвер­
ждение В.В. Гришакова об отсутствии общих стади­
альных признаков у погребений 3, 6, 8 Ражкинского
могильника неверно.
Особенностью комплекса 6 Ражкинского мо­
гильника является то, что он наиболее поздний для
стадии А. В нем ранний тип гривны сочетается с
бляхами с одной зоной концентрического орнамен­
та, характерной для более поздней стадии В. Это

53

позволило в свое время сделать вывод о том, что та­
кие бляхи появляются уже в конце стадии А (Вихля­
ев, 1977. С. 44). Специфику погребения 6 следует
учитывать при характеристике комплекса и хроно­
логии стадии А пензенских могильников.
Нельзя согласиться с еще одним утверждением
В. В. Гришакова о том, что погребения 6 (стадия А
моей классификации) и 5 (стадия В) составляют
одно единовременное тройное коллективное захоро­
нение. Аргументами в пользу такого заключения яв­
ляются их близкое взаиморасположение, один уро­
вень, синхронность сопровождающего инвентаря и
ссылка на предположение М.Р. Полесских в публи­
кации материалов памятника (Полесских, 1991. С. 153—
156). В данном случае надежнее всего обратиться к
первоисточнику —отчету о полевых исследованиях,
написанному сразу же после раскопок. В нем парное
погребение «б» имеет номера 6 и 7. Исследователь от­
мечает, что оно было обнаружено в непосредствен­
ном соседстве с предыдущим погребением 5 и
«...нельзя с уверенностью сказать, была ли для этого
парного погребения вырыта особая яма или все три
погребения положены в одну широкую яму. Все же
некоторые признаки (например, цветность почвы)
дают основание предположить, что яма погребения
6 была прикопана с правой стороны погребения 5 и,
по-видимому, составила одну общую могилу без раз­
деляющей стенки» (Полесских, 1956. Л. 29). Контуры
абсолютного большинства могильных ям в Ражкинском могильнике не прослеживаются, так как они со­
оружены в слое чернозема (Полесских, 1991. С. 153).
Поэтому разделяющую могильную стенку, даже если
она имелась, проследить было бы невозможно. Од­
нако важно, что в 1956 г. М.Р. Полесских склонялся к
мысли о неодновременное™ погребений 6 и 7. В пуб­
ликации материалов памятника через 35 лет раско­
пок он описывает погребения 5, 6 и 6а как тройное
захоронение и хотя повторяет мысль о «прйКопанности» одного из захоронений, все же настаивает на
существовании одной могильной ямы для всех трех
погребений (Полесских, 1991. С. 154—155). Однако
этому противоречат данные плана погребений, име­
ющиеся в отчете о раскопках (Полесских, 1956. Рис. 50).
На нем захоронения 5 и 6 смещены по оси север-юг
по отношению друг к другу примерно на одну треть
длины костяков. Очевидно, должны быть смещены
и контуры могильных ям, что, несомненно, является
подтверждением неодновременное™ двух комплек­
сов. Следовательно, попадание этих двух погребений
в различные стадии развития культуры пензенских
могильников не случайно.
Весьма важным представляется замечание В.В. Гри­
шакова о том, что в моей работе указывается непра­
вильная ориентировка погребенных головой по
странам света в могиле 6. Обнаруженные костяки
лежали головой не на восток, а на юг. Однако в дан­
ном случае и В.В. Гришаков, и автор этих строк были
введены в заблуждение М.Р. Полесским. В отчете

54

1956 г. последний при описании захоронений дваж­
ды совершенно четко сообщает, что погребения
были ориентированы «головой на восток» (Полес­
ских, 1956. Л. 29—30). В публикации материалов па­
мятника на плане погребения они изображены ле­
жащими головой на юг (Полесских, 1991. Рис. 2).
Очевидно, наиболее точные данные должен содер­
жать план погребения в отчете. Там, на рис. 50 это
парное погребение имеет юго-восточную ориенти­
ровку. Такую же ориентировку имеет и еще ряд за-1
хоронений Ражкинского могильника.
Таким образом, предположение В.В. Гришако­
ва начинать историю культуры пензенских могиль­
ников не со стадии А, а со стадии В моей системы
хронологии пока что выглядит малообоснованным.
Кроме внесения поправок в систему относитель­
ной хронологии, оказавшихся неудачными, В.В. Гри­
шаков считает необходимым исправление абсолют­
ных датировок, исключив из периода стадии В вторую
половину II в. н.э. Мы полностью поддерживаем эту
мысль. И, кроме того, предлагаем еще более омоло­
дить стадию В. Такой вывод был уже опубликован еще
до выхода последней критической работы нашего
оппонента (Вихляев, Петербургский, 1999. С. 121).
Новые, полученные по хронологии Восточной Евро­
пы (Лмброз, 1971. С. 106—134) данные памятников
первых веков нашей эры западных районов Средне­
го Поволжья (Вихляев, 1998. С. 17—30) позволяют да­
тировать стадию А пензенских могильников концом
II—первой половиной III в., а стадию В —второй по­
ловиной III в. Захоронения стадии А Ражкинского
могильника примечательны тем, что только в них
(погребение 3) и в Кошибеевском могильнике встре­
чаются элементы головного убора, включающие в
свой состав бронзовые спиральные височные коль­
ца, характерные для андреевской культуры I—II вв.
{Вихляев, 1977. С. 45). Это указывает на раннюю дату
функционирования погребений стадии (не позднее
конца II—начала III в.). В более поздних комплексах
Ражкинского могильника уже господствует мордов­
ский головной убор с височными подвесками с гру­
зиком.
В связи с новыми абсолютными датами первых
двух стадий могильников селиксенского типа следует
изменить и даты следующих периодов. Стадию С пред­
лагается относить к IVв., а стадию Ci —к второй поло­
вине IV—началу V в. Для могильников армиевского
типа корректируется только дата стадии А —конец IVпервая половина V в. Датировка остальных стадий ос­
тается без изменений (Вихляев, 2000).
Итак, разработанная нами система относитель­
ной хронологии пензенских могильников при суще­
ствующей базе археологических данных остается попрежнему устойчивой, хотя отдельные ее элементы,
например выделенная стадия А, нуждаются в допол­
нительной аргументации. Она может быть получена
лишь в результате дальнейшего накопления матери­
алов по данному хронологическому отрезку и обра-

тки его с помощью объективных статистико-матетических методов. Что же касается абсолютных
тировок, то они и в будущем могут изменяться в
язи с совершенствованием методов и хронологиских систем Восточной Европы.
Взаключение следует отметить неточную харак:ристику комплексов погребений, приводимую
.В. Гришаковым (Гришаков, 2000. С. 13. Рис. 2). Так,
погребении 5 было не две, а три бляхи. Выпал тип
одной зоной концентрического орнамента и рифеной обоймой. Не упомянуты две круглодротовые

гривны с обрубленными концами, очень важные для
датировки данного комплекса. Браслетов здесь на­
считывалось пять, а не четыре. Остался неизвестным
В. В. Гришакову круглодротовый тип со слегка захо­
дящими друг за друга концами. У прочерченной
звезды на корпусе одной из блях не девять лучей, а
семь (Фонды ПГОМК. Инв. № 8842/3,4; Полесских,
1956). Для любого археолога является аксиомой не­
обходимость привлекать к решению вопросов хро­
нологии памятников полный комплекс, а не выбо­
рочный материал.

Литература
Агеев Б.Б., 1992. Пьяноборская культура. Уфа.
Амброз А.К., 1971. Проблемы раннесредневековой

Бенине В.Ф., 1963. Азелинская культура / / ВАУ. Ижев­
ск; Свердловск. Вып. 5.
Гришаков В.В., 1993. Керамика финно-угорских пле­
мен правобережья Волги в эпоху раннего средневековья.
Йошкар-Ола.
Гришаков В. В., 2000. О ранней стадии пензенских мо­
гильников / / Поволжские финны и их соседи в эпоху
средневековья: проблемы хронологии и этнической ис­
тории. Тез. докл. Всероссийской науч. конф. Саранск.
Полесских М.Р., 1956. Отчет об археологических ис­
следованиях в Пензенской области в 1956 году. - Архив
ИА РАН. P.I. № 1244.
Полесских М.Р., 1991. Ражкинский могильник/ / Ар­
хеология восточноевропейской степи: Межвузовский
сборник научных трудов. Саратов. Вып. 2.
Федоров-Давыдов Г.А., 1987.Статистические методы в
археологии. М.

ронологии Восточной Европы. 2 / / СА. № 3.
Вихляев В.И., 1977. Древняя мордва Посурья и Прилокшанья. Саранск.
Вихляев В.И., 1998. Андреевская культура и ее роль в
этнической истории Западного Поволжья / / Исследова­
ния П.Д. Степанова и этнокультурные процессы древно­
сти и современности: Материалы международной науч.
конф. Саранск.
Вихляев В.И., 2000. Происхождение древнемордовс­
кой культуры. Саранск.
Вихляев В.И., Петербургский И.М., 1999. Мордва / /
Финно-угры Поволжья и Приуралья в средние века.
Ижевск.
ГенингВ.Ф., 1962. Узловые проблемы изучения пьяно­
борской культуры / / ВАУ. Свердловск. Вып. 4.

И. В, Волков
*

МЕСТНЫЕ АМФОРЫ АЗАКА
Рис. 13, 6). В силу того, что сохранилось небольшое
количество целых образцов (рис.1), невозможно ис­
пользовать количественные методы для морфологи­
ческой классификации. В целом их можно предвари­
тельно разделить на две разновидности (рис. 1-3), хотя,
судя по фрагментам (рис. 3 ,4) (Ларенок, 1986. Рис. 42),
возможны и более «приземистые» варианты формы.
Поскольку исследуемая категория сосудов является
подражанием, в дальнейшем описании везде будут
приводиться сравнения с «оригиналом», так как это
необходимо для отличения азовской керамики оттрапезундской в практической работе.
Горло азовских амфор низкое, до 5 см, внешний
его диаметр —5 -6 см. В подавляющем большинстве
случаев венчик оформлен простым скруглением и
слегка отогнут наружу, край его заметно более мас­

Амфоры местного производства составляют одну
из самых своеобразных черт керамического комплек­
са золотоордынского города Азака. Они интересны
своим происхождением, местом в культуре города, а
также тем, что более или менее близкие аналогии им
мы находим в других городах Золотой Орды. Эти со­
суды имеют форму перевернутой груши, что является
явным подражанием трапезундским амфорам. Сход­
ство бывает настолько велико, что единственный эк­
земпляр, опубликованный прежде, был помещен в
одном ряду с трапезундскими амфорами, и исследо­
ватель не смог увидеть различий между ними (.Якоб­
сон, 1951. С.341. Рис.11, 39). Азовские амфоры бываюти круглодонными и плоскодонными, вто время как
плоскодонные образцы трапезундских в это время яв­
ляются редчайшим исключением (Волков, 1989. С.96.

55

на трапезундских амфорах рифление образовалось в
результате вытягивания сосуда на круге и поэтому
получалось относительно плавным. В Азаке рифле­
ние наносили при помощи притупленного острия де­
ревянного или металлического инструмента, поэто­
му рифление получалось более крутым и «угловатым».
Из-за того, что применявшаяся в Азаке техника ра­
боты на круге была менее совершенна, линии риф­
ления не всегда получались параллельными друг дру­
гу, что облегчает отличение их от трапезундских. На
нижней половине тулова трапезундских амфор так­
же есть рифление, но значительно плавнее - его азов­
ские мастера не воспринимали как объект для под­
ражания.
Формовочная масса однородная и достаточно
тонкая. Все видимые примеси содержатся в концен­
трациях ниже, чём 1:10. К ним относятся поры орга­
нических включений, небольшое количество мелко­
го песка, зерна, напом инаю щ ие глиняный
концентрат, иногда —округлые включения красно­
го цвета, образовавшиеся, видимо, в процессе об­
жига (магнезитохромит?).
Одним из самых специфических признаков азов­
ского производства является обжиг, в подавляющем
большинстве случаев трехслойный. Внешняя сторо­
на получает светло-коричневый цвет, а средняя часть
излома —темно-серый, почти черный, с синеватым
оттенком. В тонких местах средняя темная прослой­
ка может быть «вытеснена» внешними слоями, и тог-

сивен, чем у трапезундских. Реже встречаются об­
разцы, у которых венчик выделен валиком на внеш­
нем крае, как у большинства кувшинов, изготовлен­
ных в Азаке (р и с.3,4). Ручки верхним концом
прилеплены на венчик, нижним - на плечико, не­
сколько ниже его середины. В целом подъем ручек у
азовских амфор несколько более крутой, чем у тра­
пезундских. Сечение ручек овальное, также харак­
терное для местной керамики (более уплощенное,
чем у трапезундских). Можно говорить о двух основ­
ных вариантах сечения: простом уплощенном ова­
ле (рис.2,4; 3,2) и уплощенном овале с продольной
выемкой на середине внешней стороны (рис.1, 3—4;
2, 1—3). Второй вариант часто встречается на руч­
ках больших двуручных тарных кувшинов местного
производства в Азове.
Круглые донья не всегда имеют правильную фор­
му, как у трапезундских, часто они бывают «подмя­
тыми». На нижней части сосудов обычно сохраняются
следы ножа, образовавшиеся от срезания излишков
глины в процессе придания дну круглой формы
(рис.1, 1—2, 4; 3, /). На плоских доньях бывает виден
невыразительный бортик и сеяная зольная подсып­
ка, в то время как на единственном экземпляре плос­
кого трапезундского дна —след от срезания с крута
ниткой (Волков, 1989. С. 96). Верхняя часть снаружи
покрыта горизонтальными бороздками (подражани­
ем рифлению трапезундских амфор), которые опус­
каются несколько ниже середины высоты тулова. Но

Рис. 1. Круглодонные местные амфоры из Азова

Рис.2. Плоскодонные местные амфоры из Азова

56

аотдельный участок стенки получает сплошной обж Незначительный процент составляют амфоры
гой группы, хорошо прокаленные насквозь до
расно-коричневого цвета. Количество их настольомало, что в настоящее время нельзя сказать однот но - технологический просчет ли это, или про­
екция небольшой мастерской с отличающейся
.‘хнологией обжига, или отличие хронологического
орядка, или импорт из родственного пункта.
Главным технологическим отличием азовских
яфор оттрапезундских является донно-емкостная
[юграмма конструирования полого тела, в то врея как нижнюю часть трапезундских амфор форовали от стенок ко дну в перевернутом состоянии
юбринский, 1978. С.130—135). В результате донная
кть азовских амфор обычно бывает уплощенной,
в центре круглого дна бывают видны следы уста)вки сырого изделия на плоскость. Способ кви­
тирования полого тела бывает различным, од1K0 спирально-жгутовой налеп присутствует
егда. Наиболее часто все полое тело конструируся при помощи спирального налепа (РФ К-3, по
А. Бобринскому) (Бобринский, 1978. С. 49—51),
тречаются сосуды, при формовке верхней части
иорых круг использовали для профилирования и
пягивания (РФК-4-5). Подавляющее же количево образцов изготовлено без вытягивания на кру(РФК-3-4). Трудно сказать, с чем связаны отлия способа формовки — с хронологической их

последовательностью или с работой мастерских с
разными технологическими традициями. В случае
формовки при помощи спирального налепа на
внутренней стороне получались характерные вмя­
тины и углубления в тех местах, где гончар надав­
ливал пальцем на наклеиваемый жгут глины (рис.4,
А , Б). После окончания формовки внутреннюю
сторону заглаживали мокрой рукой или деревян­
ным ножом-резцом. Обычный результат налепочной техники —значительные колебания толщины
стенок. Встречены экземпляры, у которых горло
вылеплено при помощи спирально-жгутового на­
лепа с грубой стыковкой швов изнутри после тща­
тельного заглаживания внутренней поверхности
большей части тулова, что может быть свидетель­
ством использования двухэлементного неполного
начина (рис.4 — заглаженная внутренняя поверх­
ность тулова). Однако связь этого признака с ти­
пом начина не обязательна: при переходе к узкому
горлу тщательное заглаживание внутренней поверх­
ности было просто невозможно. В отличие от азов­
ских, трапезундские амфоры всегда изготавлива­
лись на пограничном этапе РФК-6-7 и отличить их
от азовских с технологической точки зрения не со­
ставляет труда.
При раскопках многочисленных гончарных пе­
чей и ям с керамическим браком в Азове только один
раз было обнаружено свидетельство их производства —
обломок верхней части необожженной амфоры (Фо-

Рис.4. Фрагменты азакских круглодонных амфор, най­
денные на Селитренном городище (в изломах виден
трехслойный обжиг):
А —заглаженные вмятины в местах стыковки жгутов;
Б —рельефное углубление в месте стыковки жгутов;
В —следы кольцевой подставки, использовавшейся при
сушке;
Г —следы установки сырого изделия на плоскость;
Д —следы срезания излишков глины

Рис.З. Амфоры азакского производства:
1—4 —из Азова;
5—6 —с Селитренного городища

57

мичев, 1981. С.6). Такая редкость брака, видимо, свя­
зана с тем, что в большинстве случаев исследовали
остатки мастерских с более высокой технологией, в
которых производили и поливную, и неполивную
посуду.
Выше была упомянута азовская амфора (рис.5),
опубликованная дважды (Якобсон, 1951. С .341.
Рис. 11,39; Музей истории донского казачества, 1979.
С.90. № 373. Табл.29,4). В каталоге коллекций Ново­
черкасского музея дан грубый рисунок ее контура,
причем в описании она названа сероглиняной. Цвет
амфоры на самом деле совершенно обычный —корич­
невый, на ней есть обычное азовское рифление и граф­
фито*. Сосуд имеет трехслойный обжиг.
Естественно возникает вопрос —для чего дела­
ли эти круглодонные амфоры? Учитывая трудности,
с которыми мастера сталкивались при изготовлении
круглодонных сосудов по донно-емкостной про­
грамме, трудно объяснить появление их производ­
ства только стремлением варваров к копированию
привозных образцов. Скорее всего, эти сосуды, как
и все круглодонные амфоры, делали для морских
перевозок каких-то жидких товаров. Однако произ­
водства вина или масла на экспорт в окрестностях
Азака не было.
От XIV—XV вв. сохранилось значительное коли­
чество источников, касающихся торговли в Причер­
номорье. Многократно засвидетельствовано, что од­
ним из важнейших местных экспортных товаров
Таны (и вместе с тем единственным относительно
жидким) была икра осетровых рыб (Скржинская,
1971.С.50-51; Aflp/iae, 1990. С.148-149; Pegolotti, 1936.
С.24; Шитиков, 19П.СЛ24, Барбаро, 1971. С. 144). Од­
нажды упоминается «икряная вода», вывозимая из
Таны, —вполне возможно, что это продукт отгонки
жидкости при приготовлении паюсной икры.
Другие жидкости в ощутимых количествах на ры­
нок из Таны не поступали. Вполне допуская инре на­
значение рассматриваемых сосудов, думаю все же, что
они были сосудами для икры.
Для исследования распространения амфор Азака
на других памятниках необходимы надежные отли­
чительные признаки для выделения их среди подоб­
ных по форме сосудов, изготовленных в других золотоордынских городах. В определенном смысле
приведенного описания амфор Азака для этого дос­
таточно, так как только они имеют изложенный
набор признаков. Если сосуд обладает такими при­
знаками, как трехслойный обжиг, специфическое
рифление на верхней половине тулова, характерный
цвет и состав формовочной массы, а целый сосуд —
соответствующими пропорциями, его можно призна­
вать азовским.
* Такая ошибка вполне естественна, так как издатель
каталога просто воспользовался имеющимися в музее
карточками описания, составленными, вероятно, не про­
фессионалами.

58

Рис.5. Местная амфора из Азова из экспозиции Новочер­
касского музея {Якобсон, 1951)

Для упрощения задачи хотелось бы упомянуть
признаки, характерные для аналогичных сосудов из
других городов. В настоящее время можно с уверен­
ностью говорить о производстве амфоровидных со­
судов в Маджаре и Сарае. Однако их производство
должно было существовать и в других городах, но
их определение —дело будущего.
Свидетельство местного производства таких ам­
фор в Маджаре было обнаружено при сборе подъем­
ного материала на месте керамической мастерской в
восточной части городища (сборы 1990 г.). Среди ос­
тальной массы керамического брака было найдено
круглое дно и обломки горловин и ручек амфор. Со­
суды были сделаны из характерного для Маджара
рыхлого легкого сильнопористого теста желтого или
розоватого цвета, сплошного обжига. Формовка вы­
полнена по донно-емкостной программе с помощью
спирально-жгутового налепа.
Характерное рифление нанесено при помощи при­
тупленного острия и на нижнюю половину тулова, в
отличие от азовских амфор —почти до дна (рис.6,8; 7).
Общие пропорции должны были быть более «призе­
мистыми», чем в Азове. Профиль венчика —заострен­
ный, очень точно повторяющий трапезундские образ­
цы, хотя горло в целом имело несколько большую
высоту. Сечение ручек овальное (рис.6, 6—7). В целом
маджарские образцы являются более близкими копи­
ями трапезундских эталонов, чем азовские.
Примечательно, что в Маджаре амфоры, изго­
товленные на месте, были найдены только при сбо­
ре подъемного материала в районе мастерской; в
слое же во время раскопок 1990 г. они вообще не
встречены. При сборе подъемного материала в 1989 г.
был найден обломок придонной части амфоры из
глины, характерной для другой группы маджарской
керамики - с примесью слюды и мелкого песка, с
невыразительным трехслойным обжигом. Рифление
также опускается почти до дна (рис.8).
Однако нельзя однозначно утверждать, что этот
сосуд изготовлен на месте: он мог поступить из род-

ственных очагов гончарства на Дону и Северном
Кавказе.
Фотография целой амфоры такой формы из
Убинского могильника опубликована В.А.Тарабановым (Тарабанов, 1989. Табл.35). Рифление на ней
также опускается почти до дна, причем не может
бытьтрапезундским (рис.9). По составу формовоч­
ной массы и технологии она также не может быть
отнесена к маджарской керамике. При ее формов­
ке, видимо, был использован емкостный начин, а
округлое дно вставлено в него отдельно*. Состав
формовочной массы и техника спирально-жгутовой
лепки этого сосуда обнаруживают наибольшее сход­
ство с прикубанской керамикой домонгольского
времени. Поэтому вполне реально умозрительное
заключение, что в районе Кубани должен был суще­
ствовать ещё один центр производства «варварских»
амфор, так как эта область также была одним из
основных экспортеров икры на
рынки Причерноморья и далее на
запад (города М атрега, Копа)
(|Скржинская, 1971. С.50—51; Кар­
пов, 1990. С. 148-149). В пользу это­
го свидетельствует находка очень
близкой по пропорциям и техноло­
гии плоскодонной амфоры на мо­
гильнике Южная Озерейка (Дмит­
риев, 1974. Рис.20 (погребение 14)).
Что касается амфоровидных
кувшинов поволжских городищ, то
они были только плоскодонными
(Fedorov-Davidov, 1984. S.108.
111.47,2; Федоров-Давыдов, 1969,
л.343.) (рис.6, 1—3\ 10). Они изго­
товлены на этапах РФК-3-4 с по­
мощью спирально-жгутового налепаподонно-емкостной программе.
По форме они значительно более
стройные, чем в Азаке и Маджаре,
горло более вы сокое. Обжиг
сплошной, тесто, как и на основ­
ной массе поволжской неполивной
керамики, плотное, со значитель­
ной примесью мелкого песка, при­
дающего поверхности характерную
шероховатость. Рифление нанесе­
нотолько на верхнюю половину тулова, обычно более частое, чем на
продукции Азака и Маджара. От­
клонения от параллельности риф­
ления не встречены. (Судя по фраг­
ментам, здесь такж е бытовали

сосуды вытянутые целиком или с невыразительны­
ми рудиментами налепочной технологии). На уров­
не нижнего прилепа ручек всегда остается гладкий
пояс без рифления.
Высокое горло позволяло нанести на его сере­
дину 1—3 валика, образуемые узкими горизонталь­
ными бороздками. Сечение ручек уплощенноовальное. На дне —следы зольной подсыпки, часто
несеянной. Иногда встречается невыразительный
бортик или псевдобортик. Это один из самых рас­
пространенных типов сосудов в культурном слое
Селитренного городища.
Надо думать, что производство амфор, по крайней
мере плоскодонных, существовало и в других городах
Золотой Орды, а может быть, и за пределами этого
государства в Причерноморье. Вполне вероятно, что
такое производство существовало в Старом Орхее, не­
поливная керамика которого опубликована Е.Н.Абы-

* Пользуюсь случаем выразить
благодарность И.В.Каминской, озна­
комившей меня с этой находкой. По­
Рис.6. Местные амфоры других золотоордынских городов:
левойшифр: Уб. мог., N° 1, пл. 63, погр.
1—3 —амфоровидные кувшины с Селитренного городища;
88. Хранение КМ 2807, А 1735.
ч 4 - 8 - фрагменты амфор с городища Маджары

59

мых центров. Находка плоскодонной амфоры по­
добной формы (впрочем, отличающейся по харак­
теру обработки поверхности и морфологически) в
слое пожара 1475 г. в донжоне крепости Фуна (т. е.
того времени, когда золотоордынские города уже
исчезли) позволяет говорить о существовании ана­
логичного производства по крайней мере в какойто одной точке Крыма (Антонова, Даниленко, Ивашута, Кадеев, Романчук, 1971. С .106—108).
Достаточно близкое дублирование формы в разных
золотоордынских городах говорит о том, что на терри­
тории государства существовали более или менее еди­
ные эталоны моды, что мастер из одного города имел
представление о том, какую продукцию производили
его коллеги в других городах. При этом местной про­
дукции присущи признаки, отражающие развитие
местного производства, местные традиции отбора и
подготовки сырья, техническое оснащение обжига.
Морфологические особенности связаны с тем,
насколько привычными были трапезундские этало­
ны, и с тем, насколько эти эталоны вписывались в
местные представления о форме сосудов.
Кроме того, процесс заимствования формы мог
идти более сложным путем. Если «приземистые»
амфоры довольно точно копируют форму трапезун­
дских, то «стройные» скорее приближаются к дру­
гому типу амфор, широко распространенному в
XII—XIII вв., —амфорам «с желобчатым туловом и
высоко поднятыми ручками». Создается впечатле­
ние, что такое сравнение бессмыслено, так как меж­
ду азовскими и «желобчатыми» существует значи­
тельный хронологический разрыв, однако какие-то
заимствования формы здесь возможны, поскольку
упоминаемый тип амфор не исчез вовсе в XIII в., а,
видимо, лишь сократился вывоз вина из города, его
производящего. Во всяком случае в XIV в. в горо­
дах Золотой Орды еще встречаются амфоры, явля­
ющиеся явным эволюционным продолжением упо­
мянутых желобчатых (Волков, 1989. С.96—97)*.
Заслуживает внимания еще одно наблюдение.
Рифление амфор и амфоровидных кувшинов на тер­
ритории Золотой Орды отличается от обработки
поверхности всех остальных типов сосудов. Можно
говорить о полном соответствии незначительного
набора форм сосудов со способом обработки их по­
верхности. Но если именно такие подражания трапезундским амфорам с точки зрения формы ро­
дились на территории Золотой Орды, то способ
обработки поверхности существовал и ранее. В до­
монгольское время он регулярно встречается на ам­
форовидных кувшинах в Болгарии, которые, в свою
очередь, могут быть расценены как подражания са­
мым распространенным из синхронных амфор (Дончева-Петкова, 1977; Манчева, 1986).

Рис.7. Фрагмент маджарской круглодонной амфоры, най­
денный на городище Маджары, на месте керамической
мастерской (на поверхностях видно множество пор, в
изломах, сплошной обжиг):
А —следы стыковки жгутов на внутренней поверхности;
Б —диагональное течение формовочной массы в верти­
кальном изломе

Рис.8. Фрагмент амфоры неопределенного происхожде­
ния с городища Маджары:
А —диагональное течение формовочной массы в верти­
кальном изломе;
Б — разнонаправленные следы срезания излишков гли­
ны в придонной части

зовой, хотя качество иллюстраций и описаний в ее ста­
тье не позволяет сделать более или менее определен­
ные выводы (Абызова, 1985. С.54—55. Рис.5). Такие
определения, как «округлые ручки», «венчиктолстый,
грубый, невыделенный», без рисунка, затрудняют
пользование публикацией.
Приведенные Е.Н.Абызовой размеры плоско­
донной амфоры являются единственной характери­
стикой, позволяющей говорить об отличии амфор
из Старого Орхея от трапезундских.
Не исключено аналогичное производство на по­
селении Костешты (Полевой, 1969. С.124—126). При­
сутствие плоскодонных амфор с «подмятым» дном
в культурном слое Херсона (Антонова и др., 1971.
С.95. Рис.30) расширяет количество предполагае­

* Такая амфора была найдена на Селитренном горо­
дище во время раскопок 1990 г. (№2 по описи).

60

Это соответствие может быть объяснено и совсем
просто: варваризованные мастера-керамисты подра­
жали продукции крупных городских центров про­
стым и самым доступным способом. Не исключено
идругое объяснение: в Золотую Орду могли попасть
гончары из Болгарии —эмигранты или пленники.
Назначение подобных амфор в других городах —
это вопрос, который следует решать в каждом слу­
чае отдельно, но, учитывая общее единство формы,
можно допустить, что на всей территории государ­
ства они воспринимались как сосуды для икры. Ес­
тественно, что связь формы с содержимым не была
абсолютной. Существование же связи формы с со­
держимым тем более вероятно, что Сарай, в слое
которого амфоровидные кувшины встречаются
весьма широко, тоже был одним из основных по­
ставщиков икры лучшего качества на рынки При­
Рис.9. Амфора прикубанского происхождения (предпо­
черноморья (Скржинская, 1971. С.50—51).
ложительно) с Убинского могильника:
Всвязи с этим представляется необходимым оп­
А — место стыковки дна и тулова, которая прослежива­
ределение мер объема азовских амфор. Франческо
ется даже по внешней поверхности
Бальдуччи Пеголотти упоминает специальную меру
вТане для икры - фуск (Pegolotti, 1936. Р.24). К сожа­
лению, этот автор дает очень расплывчатую характе­
ристику этой мере объема: «Caviale si vendono a fusco,
еogni fusco e uno mezzo cuoio di pesce e da mezzo in qiu
iverso la coda pieno d’uova di pesce». (Икру продают
фусками, и один фуск —это одна половина [выделан­
ной] кожи рыбы, до половины, противоположной
хвосту, наполненная яйцами рыбы). Не исключено,
чтоазовские амфоры соотносятся именно с этой ме­
рой, по крайней мере, как-то кратны ей, учитывая
то, что сами они не едины по объему. Кроме того, ам­
форы не могли быть единственной или даже господ­
ствующей тарой для этого продукта. Иосафат Барбарописал, что на его пескьерах на берегу Дона наемные
рыбаки заготавливали икру в бочках (Барбаро, 1971.
С144). В бочках же заготавливали икру в Копе по­
близости от устья Кубани (Карпов, 1990. С.50). Но
надо полагать, что бочки в Азаке были дефицитом.
Отсутствие леса в окрестностях города вынуждало
торговцев икрой использовать вторично бочки из-под
трапезундского вина (такая практика была широко
распространена в начале турецкого владычества). Ве­
роятно, в XIVв. недостаток бочек ощущался сильнее,
таккак значительную часть трапезундского вина при­
Рис. 10. Амфоровидный кувшин с Селитренного городи­
возили в амфорах, вторичное использование которых ща (Федоров-Давыдов, 1969. Л.343)
для икры было затруднено тем, что после вина вы­
учитывать усадку глины при сушке, кроме того, при
мыть пористую амфору практически невозможно.
Для измерения икры, перевозимой в бочках, долж­ изготовлении сосудов, должно быть, стремились по­
ныбыли использовать весовые единицы, что и име­ лучить объемы, кратные сразу нескольким мерам, и
ло место в большинстве случаев —икру продавали в не всегда с целой кратностью. Даже у античных ам­
кантарах (Шитиков, 1972. С.24). Кантар равен при­ фор с одним клеймом из одной партии колебания
близительно 47,5 кг (Карпов, 1990. С.384; Schilbach, объемов были весьма значительны. Например, объе­
мы амфор с корабля, затонувшего в Сердже Лимани
1970. Р.193—195; ср.: Хинц, 1970).
(Турция) с одним клеймом составляли 38,05 ± 3,25 л
Выявление соответствия объемов амфор какой(Koehler, Wallace, 1987. Р.154—156). Резонно предпо­
либо системе мер затруднено тем, что производство
их не было предельно стандартным, делали их в раз­ ложить, что при изготовлении амфор в Азаке стре­
мились достичь соответствия фуску (по объему),
ных мастерских, не всегда была возможность точно

61

затем —кантару (по весу). Кроме того, предполагает­
ся какое-то соответствие с господствующей в Тане
мерой объема жидкостей —метрой (10,25 л). Изме­
ренные объемы амфор Азака: 4,2; 4,4; 5,1; 5,8; 6,0; 6,2;
7,4; 7,8 л. Это не позволяет говорить что-либо опре­
деленное о стандартах объема, к тому же вместимость
большей части сосудов была определена по чертежам.
К сожалению, метрология Золотой Орды не разра­
ботана настолько, чтобы можно было сделать более
определенные выводы.
В дальнейших исследованиях было бы интересно
установить, как распространены азовские амфоры на
других памятниках. При работе с коллекциями Селитренного городища мне удалось обнаружить единичные
фрагменты амфор из Азова. Можно предположить, что
на памятниках, расположенных западнее Азова, эти
находки будут встречены в большем количестве.

За десятилетие, прошедшее с момента написа­
ния этой статьи, накопилось значительное коли­
чество материалов XIII в., которые проливают свет
на появление амфор таких форм в золотоордынских
городах. На поселениях Приазовья 1240-1260-х го­
дов широко представлены амфоры группы клейма
SSS, очень похожие на азовскую плоскодонную
продукцию XIV в. (Волков, 1994; 1991. С.23). При
всей сложности определения источника их поступ­
ления, это явно очень дальнпе импорты. Вероят­
но, они также были образцом для золотоордынских
гончаров, но круглодонными в это время они не
бывают. Следовательно, столь важный признак был
заимствован с причерноморских прототипов. Это
очень яркая иллюстрация синкретизма золотоор­
дынской культуры.

Литература
Абызова Е.Н., 1985. Неполивная керамика XIV в. из
Старого Орхея / / Археологические исследования средне­
вековых памятников в Днестровско-Пруте ком междуре­
чье. Кишинев.
Антонова И.А., Даниленко В.Н., Ивашута Л.П., Кадеев В.И., Романчук А.И., 1971. Средневековые амфоры
Херсонеса / / АДСВ.

Барбаро Иосафат, 1971. Путешествие в Тану / / Барбаро и Канторини о России / Сост. Е.Ч.Скржинская. Л.
Бобринский А.А., 1978. Гончарство Восточной Европы:
Источники и методы изучения. М.
Волков И.В., 1989. Импортная амфорная тара золото­
ордынского города Азака / / Северное Причерноморье и
Поволжье во взаимоотношениях Востока и Запада в XII—
XVI вв. Ростов-на-Дону.
Волков И.В., 1994. Импорт из Святой Земли? (Амфо­
ры группы клейма SSS в Причерноморье и города^Древней Руси) / / Проблемы истории. Ростов-на-Дону.
Волков И. В. 2001. Золотая Орда и христианский мир
(археологические свидетельства исторических явлений) / /
Вестник РГНФ. № 4.
Дмитриев А.В., 1974. Отчет о доследовании разру­
ш енного средневекового могильника в пос. Южная
Озерейка близ Новороссийска //А р х и в ИА АН СССР.
Р-1.
Дончева-Петкова Л. 1977. Българска битва керамика
през ранното средновековие (втората половина на VI —
края на X в.). София.
Казакова Л.М., 1961. Отчет об археологических на­
блюдениях на строительстве в г. Азове в 1961 г. / / Архив
ИА АН СССР. Р -1. № 2869 а.
Карпов С.П., 1990. Итальянские морские республики
и Южное Причерноморье в XIII—XV вв.: проблемы тор­
говли. М.
Ларенок П.А., 1985. Отчет о работах 1-го Азовского
отряда Азовского краеведческого музея в 1985 году / /
Архив ИА АН СССР. Р-1. №10791 а.

62

Манчева О., 1986. Средновековни керамични съдове
от фонда на Окръжния исторически музей —Силиетра //
Добруджа. Варна. Т.З.
Музей истории донского казачества: Каталог археоло­
гических коллекций, 1979./Сост. Б.А.Раев. Новочеркасск.
Мыц В.Л., 1988. Некоторые итоги изучения средне­
вековой крепости Фуна / / Архитектурно-археологичес­
кие исследования в Крыму. Киев.
Полевой Л.Л., 1969. Городское гончарство ПрутоДнестровья в XIV в. Кишинев.
Скржинская Е.Ч., 1971. История Таны / / Барбарой
Канторини о России / Сост. Е.Ч.Скржинская. Л.
Тарабанов В.А., 1989. На перекрестке истории// Гли­
на в руках человека. Краснодар.
Федоров-Давыдов Г.А.. 1968. Научный отчет о раскопках
Царевского, Бодянского и Селитренного городищ в 1968 г. //
Архив ИА АН СССР. Р-1. №3688 а. (2 части на 367 л.).
Фомичев Н.М., 1981. Новые данные по исторической
топографии золотоордынского г. Азака / / Материалы к
семинару «Итоги исследований объединенной АзовоДонецкой археологической экспедиции АКМ, РГУ и
РГПИ в 1976—1981 гг.». Азов.
Хинц В., 1970. Мусульманские меры и веса с перево­
дом в метрическую систему. М.
Шитиков М.М., 1972. Торговля продовольствием в
Константинополе и его окрестностях в первой половине
XV в. (поданным книги счетов Джакомо Бадоера) //АДСВ.
Якобсон А.Л., 1951. Средневековые амфоры Северно­
го Причерноморья (Опыт хронололгической классифи­
кации) / / СА. T.XV.
Koehler K.G., Wallace М.В., 1987. The Transport
amphoras:description and capacities (appendix) / / AJA. V.91. №1.
Pegolotti P. В., 1936. La prattica della mercatura / Ed. by
Allan Evans. Cambridge (Mass.).
Schilbach E., 1970. Byzantinische Metrologie. Munchen.
Fyodorov-Davidov G.A., 1984. The Culture of the Golden
Hord Cities. Oxford. BAR IS.

ПРИЛОЖЕНИЕ К РИСУНКАМ
I--------------Рисунок

Полевой шифр

Шифр хранения

АКМ, КП 21006/О А 2 6 5 /6

и

Диаметр

Высота

см

см

21,1

36,8

1.2

Аз-85, Толстовская, яма 1

20,6

37,8

1,3

Аз-88, Парк, яма 2

21,2

38

АКМ, КП 3201 / ОА 54 19

1,4
2,1

Аз-90, Чех-3, яма 26

2.2

Аз-85, К.Л., яма 23, ш т.12-14

2,3

Аз-85, Л-21, яма 1,

АКМ, КП 24180/О А 376/122

ш т.8-14
2,4

АКМ, ИК 1000/О А 20 22,2

3,1

Аз-84, Л-2, яма 37, №107

3,2

Аз-79, Сои. 1, яма 25

16201/954

3,3

Ул. Кал.

А/399, № 19/1

3,4

Аз-85, К.Л.:

3.5

СГ-89, P.XVIII, яма 20

3,6

СГ-89, P.XVIII, яма 20

4

СГ-89, P.XVIII, яма 20

6.1

СГ-90, P.XVIII, уч.15в,
шт.1, уч. 15г. шт.1, уч.20в, шт.1

6,2

СГ-89, P.XVIII, яма 43

6,3

СГ-89, P.XVIII, яма 20
Мадж.-89, п.м.
Мадж.-90, п.м.,
керамическая мастерская

7

Мадж.-90, п.м.,
керамическая мастерская

То же, что на рис.6, 8

Мадж-89, п.м.

То же, что на рис.6, 5

Уб.мог., № 1, пл.63, погр.38

10

СГ-68, Р.И, кв. 17,
рыбозасолочная яма, №1006

41,4

20

34,2

22,2

34,2

35,7
37,5

То же, что на рис.З, 5—6

6,4-5

9

23,3 ‘

19

6,6-8

8

36

vKM 2807, А 1735

В . В.Гришаков

НАКОНЕЧНИКИ СТРЕЛ АНДРЕЕВСКОГО КУРГАНА В
КОНТЕКСТЕ ПРОБЛЕМЫ ФОРМ ИРОВАНИЯ ПАМЯТНИКА
Разработка и применение методов математи­
ческой статистики в археологических исследовани­
ях являлись одним из направлений научной рабо­
ты Г.А.Федорова-Давыдова (Федоров-Давыдов,
1970; 1981; 1987). Он был глубоко'убежден, что
именно статистические методы «...позволяют вы­

явить тенденции, которые в многочисленном ма­
териале обычными способами не выявляются, т.е.
получить «скрытую» информацию» (Федоров-Давы­
дов, 1987. С.5). Многочисленные материалы повол­
жско-финских могильников стали благодатным
полигоном для их применения учениками Г.А.Фе-

63

л

Рис.1. Наконечники стрел Андреевского кургана:
1—14 —кость; 15—бронза; 16—21 —железо

дорова-Давыдова (Вихляев, 1977; Зеленеев, 1990; Гришаков, 1993).
К настоящему времени большинство исследователей связывают появление грунтовых могильников
в бассейнах Оки и Суры с распространением памятников андреевско-писеральского горизонта, хронология и этническая принадлежность которых вызывает оживленную дискуссию практически с момента
их раскопок. Такая ситуация, на мой взгляд, связанастем , что анализ андреевско-писеральских древностей проводился фактически без привлечения

статистических методов, несмотря на массовость целого ряда категорий вещей и их взаимовстречаемость в комплексах,
К такой категории можно отнести наконечники
стрел, в первую очередь, Андреевского кургана, ко­
торый по праву считается опорным среди памятников этого круга. Они представлены 302 экземплярами из 17 захоронений (Степанов, 1964, 1980). Среди
них 16 —мужские, что составляет 53,3 % от всех погребенных мужчин в кургане, соответственно —61,5 %
от захоронений с оружием, и 1 - женское, причем в

64

последнем наконечник находился в области груди
и, возможно, стал причиной смерти. Следует отме­
титьнеравномерное распределение абсолютного ко­
личества наконечников в погребениях (от 1—5 экзем­
пляров - 7 случаев, 11—23 —5 случаев, до 30—66 —
4случая). Произведем их группировку.
ГРУППА 1. Костяные, трехгранные

Представлена 140 экземплярами, что составляет
94,0 % от костяных наконечников и 46,4 % от всех
наконечников кургана. Разделена на типы по нали­
чиюили отсутствию упора для древка, на варианты —
поразмерам и массивности.
Тип 1 . 1 : с упором для древка, образованным
подрезом граней под прямым углом к черешку (рис. 1,
1,2, 5, 10), очень редко - под тупым (рис.1, 3) или
плавно скошенным (рис.1, 4, 6). Черешки, состав­
ляющие обычно не более трети длины наконечни­
ка, как правило, шестигранные, равномерно утон­
ченные к концу (рис.1, 1-3, 6, 10). В отдельных
случаях они - круглые в сечении (рис. 1,5) или трех­
гранные, конец которых заострен путем среза одной
из граней (рис.1, 4):
вариант а (3 экз.) - крупные, удлиненно-пропор­
циональные (рис. 1, 7). Длина—14,0—15,0см, втом чис­
леголовки - 10,5—11,0 см при ширине 0,9-1,0 см (по­
гребение 54);
вариант б (80 экз.) —миниатюрные, удлиненно­
пропорциональные (рис.1, 2—6). Длина - 6,0-10,0
см. в том числе головки —4,0—8,5 см при ширине
0,6-0,8 см (погребения 21,25-1 (23), 25-2 (27), 25-3
(2 ), 25-4 (7), 50 (13),56 (7));
вариант в (3 экз.) — массивные, утолщенные
(рис.1,10). Длина —9,5—10,0 см, втом числе голов­
ки - 6,3-6,5 см при ширине 1,2 см (погребения
19+27,28,32)*.
Массивный трехгранный костяной наконечник
стрелы, близкий к типу \Лв, происходит из Сергач ского I могильника, хотя, судя по рисунку А.А.Спицына, его черешок образован подрезом не трех, как
уандреевских образцов, а двух боковых граней {Спицын, 1901. Табл.У!, 30).
Тип 1 . 2 : без упора для древка**. Конец че­
решка, как правило, заострен путем среза одной из
граней (рис.1 Д Р ) или, реже, подрезом трех граней
свысоты наибольшего расширения (рис. 1,7):
вариант б (48 экз.) - миниатюрные удлиненно­
пропорциональные (рис. 1,7,8). Длина —5,2—7,3 см
при ширине 0,6—0,7 см (погребения 25-1 (21), 25-2
(4), 25-4 (4), 50 (13), 54(1), 56 (5));
вариант в (6 экз.) —массивные, утолщенные
(рис.1,9). Длина наконечников — 11,0—12,0 см

* Тип 1.2а в данном комплексе отсутствует.
** Погребения со знаком + означает, что позднее эти
комплексы были объединены.

65

при ширине 1 ,2 -1 ,4 см (погребения 19+27(5),
28(1)).
Касаясь аналогий трехгранным удлиненно-про­
порциональнымнаконечникам с упором для древка
и без него, следует отметить их широкое бытование в
лесной зоне Восточной Европы к финалу раннего
железа. В данном случае речь идет прежде всего о
миниатюрных наконечниках, так как массивные
утолщенные экземпляры являются, бесспорно, гру­
быми подражаниями первым. Наконечники, анало­
гичные андреевским трехгранным удлиненно­
пропорциональны м , на Троицком городище
помещены Х.И.Крис на сводной стратиграфической
таблице в IV слое {Крис, 1970. Табл. 10,4), который
А.Ф.Дубынин датирует III—V вв. (,Дубынин, 1970.
С.54-60). Известны они по материалам Городецко­
го, Троице-Пеленицкого городиш (Смирнов, Трубни­
кова, 1965. Табл. 11,7,2; 12,23,25), в составах колчан­
ных наборов из пьяноборских (чегандинских) и
караабызских погребений (Иванов, 1984. С. 14. Рис.4,
22—24, 27-31, 34), где в последних приходятся, как
правило, на II—III вв. (Пшеничнюк, 1993. С.49-53).
По сведениям В.Ф.Генинга, трехгранные наконечни­
ки стрел на Гляденовском и Юго-Камском костищах
составляли 30—33 % костяных наконечников (Генинг,
1988. С. 144. Рис.33,7 5 -7 6 /
ГРУППА 2. Костяные, ромбовидные в сечении
Представлена 7 экземплярами, что составляет
4,7 % от костяных наконечников и 2,3 % от всех на­
конечников кургана. Разделена на типы по форме
пера и характеру перехода к черешку.
Т и п 2 .1 (4 экз.): крупные, удлиненно-про­
порциональные, с остроугольным подрезом шипов.
Черешок ромбовидный, заострен путем среза обеих
широких граней (рис. 1, 13) и составляет около тре­
ти обшей длины. Длина —около 14,0—15,0 см, в том
числе пера —9,0-9,5 см при ширине 1,0-1,1 см (по­
гребения 25—1, 54 (3)).
Аналогичный наконечник с Пекуновского горо­
дища опубликован О.Н.Бадером, но, к сожалению,
без стратиграфической привязки {Бадер, 1950.
Рис.37,3). На Троицком городище близкий по фор­
ме экземпляр происходит из верхнего горизонта
нижнего слоя {Крис, 1970. Табл.4, 9, 10, 27), время
отложения которого А.Ф.Дубынин определяет I—II вв.
(Дубынин, 1970.С.54—60).
Т и п 2 .2 (2 экз.): крупные, с удлиненно-тре­
угольным пером и прямоугольным подрезом шипов
при переходе в массивную предупорную муфту ок­
руглого сечения. Черешок образован подрезом гра­
ней на муфте под прямым углом. Конец черешков не
сохранился (рис. 1, 72). Длина пера с муфтой - око­
ло 10,0 см, в том числе пера - 7,5 см при ширине у
основания муфты около 1,7-1,8 см (погребение 54).
Аналогичный по форме наконечник с округлой
массивной частью черешка у основания пера, но

более миниатюрный (Крис, 1970. Табл.4 ,9), обнару­
жен в верхнем горизонте нижнего слоя Троицкого
городища, датированном А.Ф.Дубыниным I—II вв.
(1970. С. 54-60).
Т и п
2 . 3 ( 1 экз.): с удлиненно-треуголь­
ным пером и плавно срезанными плечиками. Заос­
тренный черешок округлого сечения составляет око­
ло трети длины наконечника (рис. 1, 77). Длина—7,3 см,
в том числе пера —5,1 см при ширине 1,0 см (погре­
бение 25-1).
Такие наконечники происходят из нижнего го­
ризонта второго слоя Троицкого городища (Крис,
1970. Табл.4, 6, 10, 20), время отложения которого,
по А.Ф.Дубынину, приходится на П -Ш вв. (Дуби­
нин, 1970. С.54-60). Укажем также на находку из
погребения I Сергачского могильника «Кожина
слобода» совместно с железными двушипными че­
решковыми и костяным массивным трехгранным
типа 1.1 в наконечниками (Снежневский, 1894).

нов выделил две разновидности —плоские, выру(
ленные из пластины, и выкованные, с линзовидны
сечением пера. Последние аналогичны андреен
ким. По его наблюдениям, уплощенные образц
наконечников приходятся на напластования I-IVb
н.э. дьяковских городищ, а кованые экземпляр
относятся к «несколько более раннему времен!
(Смирнов, 1974. С.33—34). X.И.Крис связывала дв)
шипные наконечники Троицкого городища с вер
ним и нижним горизонтами верхнего слоя (Крш
1970. Табл.9,7Р-27. С. 163), которые, по А.Ф.Дубы
нину, приходятся на II—V вв. Дубинин, 1970. С.54
60). В то же время он соотносил их находки н
Щербинском городище со вторым периодом ис
пользования памятника — IV—III вв. до н.э. -1в
н.э. Д убинин, 1974. С.228-229, 249—250). Рагаш
ривая Пекуновские экземпляры, О.Н.Бадеропреде
лял бытование двушипных наконечников повсеме
стно I—III вв., подчеркивая, что более крупны
образцы датируются скорее всего I в. н.э. (Бадц
1950. С .117).
В могильниках Окско-Сурского междуречья ом
известны в ранних погребениях Кошибеева (Спиищ
1901. Табл.ХТ,27), Писеральских курганах (Халит
1962. Табл.XXIV,7-5. С .135), погребении 1 Сергач
ского могильника «Кожина Слобода» (Снежневст
1894) и погребении 18 Шемышейского могильник!
(раскопки М.Р.Полесских 1971 г.). Можно отметил
также небольшую серию наконечников с городища
Пичке-Сорче I—III вв. (Смирнов, Трубникова, 1965.
Табл. 15, 10, 11, 14, 16).
Идентичный андреевским наконечник опублико­
ван В.Ф.Генингом с Гляденовского костища, которое
он считал эталонным для одноименной культуры III в.
до н.э. —Пв.н.э. (Генинг, 1988. С. 132—134, рис.33,5).
Из других аналогий можно назвать наконечник
с Почепского селища, верхняя хронологическая гра­
ница которого? по А.М.Обломскому? определяется
в рамках II в.н.э. (Обломский, 1993. С.47, табл. XVII,

ГРУППА 3. Костяные, втульчатые, цилиндрические
Представлена 2 экземплярами, что составляет
1.3 % от костяных наконечников и 0,7 % от всех на­
конечников кургана. Оба образца находились сре­
ди наконечников обычных форм в составе колчанов
и, по-видимому, употреблялись в качестве утяжели­
теля стрелы при охоте на пушного зверя.
Т и п 3 . 1 (2 экз.): цилиндрической формы и
зауженным с одной стороны сквозным конусовид­
ным отверстием (рис. 1,14). Длина цилиндриков со­
ставляет 3,5—4,5 см при диаметре 1,5—1,7 см и диа­
метре отверстия 0,7—1,0 см (погребения 19+27, 32).
Значительная серия таких наконечников изве­
стна с дьяковских городищ (Смирнов, 1974. С.29).
На Щербинском городище А.Ф.Дубынин отмеча­
ет их употребление на протяж ении первого и
второго п ери од ов и сп о л ьзо ван и я п ам ятн и ка
(VII—VI вв. до н.э. — I—II вв.н.э.) (Дубинин, 1974.
С.218—219, 250).

10) .

ГРУППА 4. Железные, двушипные
Представлена 80 экземплярами, что составляет
53.3 % от железных наконечников и 26,8 % от всех
наконечников кургана! Разделены на типы по спо­
собу крепления к древку.
Т и п 4 . 1 (68 экз.): черешковые, с округлым
поперечным сечением черешка. Его конец расплю­
щен для более удобного крепления к древку стрелы.
Перо с ромбическим поперечным сечением имеет
хорошо выраженные опущенные вниз шипы, иног­
да удлиненные (рис. 1,16,17). Длина пера с шипами —
3,5—5,5 см при ширине у основания 1,5—2,0 см (по­
гребения 2 (2), 3 (1), 4 (1), 16+48 (2), 21 (9), 19+27 (8),
28 (3), 29, 32 (4), 36 (4), 50 (25), 54 (8)).
Рассматривая железные двушипные черешковые
наконечники стрел дьяковских древностей, К.А. Смир­

66

Т и п 4 .2 (12 экз.): втульчатые, с короткими
(0,7-1,0 см) опущенными вниз шипами (рис.1,18).
Перо имеет ромбическое поперечное сечение. Дай­
на пера с шипами составляет 3,8—4,0 см при ширине
у основания 1,3—1,5 см (погребения 50 (6), 54 (6)).
Небольшая серия втульчатых двушипных нако­
нечников известна с дьяковских городиш (Смирнов,
1974. С.33. Табл.И, 7). На Троицком городище они
обнаружены в верхнем горизонте нижнего слоя и
нижнем горизонте верхнего слоя (Крис, 1970. Табл.9,
14, 15. С. 162), время накопления которых А.Ф.Ду­
бынин относит к I—III вв. Дубинин, 1970. С.54-60).
Втульчатый двушипный наконечник происходите
городища Пичке-Сорче I—III вв. (Смирнов А.П.,
Трубникова Н.В., 1965. Табл. 15, 75).
Из западных аналогий можно указать на экзем­
пляры из культурного слоя пшеворского поселения
второй половины I в. до н.э. —первой половине IVв.

5

6

Рис.2. Полигоны распределения наконечников стрел в колчанных наборах Андреевского кургана:
1- модель 2; 2 - модель 2а; 3 - модель 26; 4 - модель 3; 5 - модель 1; 6 - модель 4; 7 - модель 5

67

7

н.э. у с. Подберезцы в Львовской области {Козак,
1985. С.85—85, рис.9,17) и поселения Галиш-Ловачка в Закарпатье ( Бидзиля , Щ укин , 1993. С .73.
Табл.ХХУ, 6, 8).

ры располагались в изголовье и между голеней по-|
гребенного.
Массовость наконечников стрел различных разно­
видностей в захоронениях Андреевки позволяет вы­
делить их устойчивые сочетания в колчанных набо­
рах. При этом необходимо отметить, что само по себе
ГРУППА 5. Железные, трехлопастные
абсолютное количество наконечников определенной
Представлена 70 экземплярами, что составляет разновидности далеко не всегда выражает адекватный
46,0 % от железных наконечников и 23,2 % от всех критерий их содержания в колчане. На ошибки та­
наконечников кургана.
кого рода указывал Г.А.Федоров-Давыдов (ФедоровТ и п 5 .1 (70 экз.): черешковые, с треуголь­ Давыдов, 981. С.301). Это учитывалось мной, на­
ной головкой и лопастями, срезанными под пря­ пример, при выделении моделей ожерелий бус
мым углом к черешку (рис. 1,20,21). Длина - в пре­ Андреевского кургана, построенном на основе их
делах 3,0—4,0 см, в том числе головки —2,0—2,8 см относительной доли в ожерелье, и дало положитель­
при ширине 0,9—1,0 см. Черешки короткие, дли­ ные результаты (Гришаков, 1999). Соответственно,
ной 1,2—1,5 см (погребения 2 5 - 1 (20), 25-2 (19),
колчанный набор можно представить совокупностью
25-3 (28), 50 (3)).
однозначных количественных признаков, любой из
Мелкие наконечники стрел с подобным соотно­ которых определяет долю присутствующих в нем раз­
ш ением длины головки и череш ка (тип 4, по новидностей наконечников. В таком виде они могут
А.М.Хазанову), встречаясь в сарматских погребени­ быть сопоставлены методом кластер-анализа.
ях с прохоровского времени, бытуют и в позднесар­
При отборе признаков были исключены разно­
матских комплексах вплоть до рубежа 111- IV вв.н.э., видности, представленные: 1) только одним экзем­
после которого они неизвестны {Хазанов, 1971. пляром; 2) лишь в одном колчанном наборе; 3) кол­
С.37-40).
чанные наборы, содержащие только наконечники
одной разновидности. В результате кластеризации,
учитывающей 9 признаков (наконечники разновид­
ГРУППА 6. Железные, с листовидным пером
ностей 1.15, l.le , 1.25, \.2в, 2.1, 3.1, 4.1, 4.2, 5.1), из
Представлена 1 экземпляром, что составляет0,7 % 11 колчанных наборов, при пороговом расстоянии
от железных наконечников и 0,3 % от всех наконеч­ 0,459, исследуемый массив разбился на 4 кластера
ников кургана.
(моделей колчанных наборов).
Т и п 6 . 1 ( 1 экз.): листовидное перо с низко
Модель 1 (4 экз.; рис.2, 5) выделяется прежде все­
опущенными плечиками, без упора для древка. Се­ го высоким содержанием железных двушипных че­
чение пера —уплощенно-треугольное. Черешок под­ решковых наконечников 4.1 (65,5 %), а также спе­
прямоугольного сечения слегка расширен и утончен
цифическими для них костяными массивными
к концу (рис. 1,19). Длина —6,5 см, в том числе пера — трехгранными с упором для древка —1.\в (11,0 %) и
без упора для древка - 1.2е(13,3 %), костяными ци­
3,8 см при ширине 1,3 см (погребение 21).
Аналогии неизвестны. Производит впечатление линдрическими - 3.1 (6,0 %). Иногда в их состав
наконечника без устойчивых типологических при­ входили миниатюрные костяные трехгранные стре­
лы с упором для древка — 1.16 (2,3 %) и нестатис­
знаков.
тический железный наконечник с листовидным пе­
ром —6.1 (погребения 21, 19+27, 28, 32).
ГРУППА 7. Бронзовые, втульчатые, цилиндрические
Модель 2 (4 экз.; рис.2, 1) статистически характе­
Представлена 1 экземпляром, что составляет ризуется высоким содержанием костяных трехгран­
0,3 % от всех наконечников кургана. По функцио­ ных миниатюрных наконечников с упором для древ­
ка - 1.15 (52.8 %) и без упора для древка - 1.25 (29,5 %),
нальному назначению, по-видимому, аналогична
а также железных трехлопастных наконечников 5.1
наконечникам группы 3.
(17,0 %). Иногда употреблялись также костяные
Т и п 7 .1 (1 экз.): литой, подцилиндрической
формы с зауженной предторцовой частью (рис. 1 ,15). крупные удлиненно-пропорциональные наконечни­
Длина цилиндрика - 3,1 см при диаметре 1,3 см и ки с шипами —2.1 (0,5 %) и нестатистический костя­
диаметре конусовидной втулки 1,0-,7 см (погребе­ ной наконечник с удлиненно-треугольным пером 2.3
(погребения 25-1,25-2, 25-4, 56).
ние 50). Аналогии мне неизвестны.
Исходя из того, что лишь два набора модели 2
Наборы наконечников стрел
Расположение наборов наконечников стрел (в содержат значительную долю железных трехлопас­
дальнейшем —колчанных наборов) при костяках за­ тных наконечников 5.1, считаю объективным выде­
фиксировано следующим образом: вдоль левого бед­ лить две ее разновидности:
вариант а (2 экз.; рис.2,2) характеризуется урав­
ра — 8 случаев, вдоль правого бедра - 1, в области
новешенной
долей костяных трехгранных мини­
изголовья —2, вдоль левой голени —1, вдоль правой
атюрных
наконечников
с упором для древка -1.16
голени —2 случая, в 1 случае (захоронение 50) набо­

68

(44,5 %) и без упора для древка - 1.25 (20,0 %), же­
лезных трехлопастных наконечников 5.1 (34,0 %).
Всостав набора входили также костяные крупные
удлиненно-пропорциональные наконечники с ши­
пами - 2.1 (10,0 %) и нестатистический костяной
наконечник с удлиненно-треугольным пером 2.3
(погребения 25-1 и 25-2);
вариант б (2 экз.; рис.2,3) представлен только ко­
стяными трехгранными миниатюрными наконечни­
ками с упором для древка 1.15 (61,0 %) и без упора
для древка - 1.25(39,0 %) (погребения 25-4 и 56).
МодельЗ( 1 экз.; рис.2,4) определяет очень высо­
кое содержание железных трехлопастных наконечни­
ков- 5.1 (93,3 %) при незначительной доли мини­
атюрных костяных трехгранных наконечников с
упором для древка 1.15 (7,0 %) (погребение 25-3).
Модель 4 (2 экз., рис.2,6) выделяет значительная
доля железных двушипных черешковых наконечни­
ков - 4.1 (38,0 %) наряду с миниатюрными костяны­
митрехгранными наконечниками с упором для древка-1 .15( 10,5 %) и без упора для древка —1.25 (12,5 %).
Характерными следует считать железные двушипные
втульчатые наконечники 4.2 (18,0 %). Иногда в их
состав входили костяные крупные удлиненно-про­
порциональные наконечники с шипами - 2.1 (6,5 %),
железные трехлопастные наконечники - 5.1 (2,5 %),
нестатистические крупные костяные удлиненно­
пропорциональные трехгранные черешковые нако­
нечники с упором для древка 1.1 я , крупные костя­
ные наконечники с удлиненно-треугольным пером
ипредупорной муфтой - 2.2, а также бронзовый ци­
линдрический наконечник - 7.1 (погребения 50 и 54).
К статистической обработке не привлекались
наборы, состоящие только из железных двушипных
черешковых наконечников 4.1 (от 1 до 4 экз.) (по­
гребения 2, 3,16+48, 29, 36). Они образуют модель 5
(5 экз., рис.2, 7).
Анализ состава выделенных моделей колчанных
наборов и их взаимовстречаемость с другими кате­
гориями вещей в погребальных комплексах Андреевского кургана позволяет проследить определен­
ные тенденции в формировании памятника.
Общепринято, что начало функционирования
кургана связано с сооружением центрального погре­
бения 25, которое содержало три основных богатых
захоронения воинов - 25-1, 25—2, 25-3 и захоро­
нение 25-4 «слуги-раба» со связанными руками. Все
они сопровождались различными наборами стрел.
Так, захоронения 25-1 и 25-2 содержали идентич­
ные комплекты моделей 2а, состоящие в основном
из костяных трехгранных миниатюрных и железных
трехлопастных наконечников. Эти же разновидно­
сти составляли модель 3, обнаруженную при костя­
ке 25-3, но с преобладанием железных трехлопаст­
ных образцов. Заметим, что последние встречены
еще только в одном из остальных грунтовых погре­
бений —№50 в составе модели 4, где они представ­
лены только 3 экземплярами (2,5 %), а во впускных -

69

неизвестны вообще. Таким образом, железные трех­
лопастные наконечники нужно признать наиболее
архаичной формой для Андреевского кургана и спе­
цифичными для начального этапа функционирова­
ния памятника. Кстати, они не встречаются в писеральских комплексах, что свидетельствует об их
несколько более позднем формировании.
Эти наблюдения касаются и миниатюрных кос­
тяных трехгранных наконечников, которые состав­
ляют основу модели 2. Но если трехлопастные нако­
нечники связаны, безусловно, со степным миром, то
их изготовление, как показывают аналогии, - с лес­
ной полосой. Причем, они скорее всего не употреб­
лялись населением, оставившим впускные погребе­
ния Андреевского и Писеральские курганы, так как
лишь единственный миниатюрный наконечник этого
типа происходит из впускного погребения 21 (мо­
дель 1). Их массовое использование создателями Ан­
дреевского кургана, которые были чужеродными в
местной среде, на мой взгляд, подтверждает выска­
занное рядом исследователей направление поиска их
родины —в пьяноборской культуре, где подобные на­
конечники имели широкое применение. Уточнение
этнокультурной принадлежности пришельцев на ос­
новании имеющегося материала памятников андреевско-писеральского типа вряд ли возможно, так как
наиболее перспективной следует признать гипотезу
С.Э.Зубова «... не о миграции какой-то определен­
ной части народа, а рассматривать эти памятники как
военный “выплеск”» (Зубов, 1999. С.49).
Интересно, что модель 25, включающая только
трехгранные миниатюрные наконечники, содержала,
помимо грунтового погребения 56, захоронение 25-4
«слуги-раба». Позволю напомнить, что подобные за­
хоронения обнаружены также в грунтовых погребени­
ях 37—1 и 50—1, однако они сопровождались невыра­
зительным инвентарем и в одном случае (погребение
41) —глиняным сосудом, характерным для местных
традиций. Последнее обстоятельство, на мой взгляд,
очень показательно, так как ни одно из основных за­
хоронений самой ранней могилы 25 глиняную посуду
не содержало, что является одним из важных подтвер­
ждений гипотезы С.Э.Зубова (Зубов, 1999. С.46). Кста­
ти, керамика отсутствовала и в староардатовском по­
гребении, которое синхронно центральной могиле
Андреевки и содержало набор только трехлопастных
черешковых наконечников стрел (Гришаков, 2000).
Она всегда ставилась в захоронение местного населе­
ния, если оно совершалось, как в данном случае, вме­
сте с основным погребением пришельца. Находка же
с захоронением 25—4 трехгранных миниатюрных на­
конечников, специфичных для грунтовых погребений,
может свидетельствовать о принадлежности «слугираба» к представителям пришлого населения, которое
привнесло свои социальные отношения в местную
среду уже в сложившемся виде.
В контексте взаимоотношений местного и при­
шлого населения интересен анализ моделей 4 и 1.

Колчанные наборы модели 4 были обнаружены в
грунтовых погребениях 50 и 54. Примечательно, что
их основу, наряду с костяными трехгранными ми­
ниатюрными наконечниками, составляли железные
образцы с двушипным пером, причем, как втульчатые, так и черешковые. Но если первые являются
специфическими для колчанных наборов этой мо­
дели, то последние являются ведущим типом для
моделей 1 и 5, встреченным исключительно во впус­
кных погребениях. Использование пришельцами
местных форм наконечников, в том числе и их пе­
реработка на свой лад, свидетельствует, бесспорно,
не только об их проникновении, но и восприятии
ими некоторых черт материальной культуры мест­
ного населения. Подтверждением этому является и
тот факт, что они стали широко использовать мест­
ную керамику, обнаруженную в погребениях имен­
но вместе с колчанами модели 4.
С другой стороны, только в колчанных наборах
модели 1, характерной для впускных погребений,
встречены массивные костяные трехгранные наконеч­
ники. Они, без сомнения, изготовлены в подражание
костяным трехгранным миниатюрным образцам, ко­
торые, как рассматривалось выше, характерны для
грунтовых погребений. Кстати, тенденция к увеличе­
нию массивности трехгранных костяных стрел наме­
чается еще в наборах модели 4, где они представлены
тремя крупными удлиненно-пропорциональными

образцами типа 1. 1а в погребении 54. В целом же, мас­
сивные экземпляры редки, а употребление в колчан­
ных наборах большинства впускных погребений мо­
дели 5, включающей только местные черешковые
наконечники с двушипным пером, говорит о доста­
точно быстрой потере традиций их изготовления.
Вышеизложенные наблюдения не позволяют, на
мой взгляд, считать возможным хронологический раз­
рыв между грунтовыми и впускными погребениями
(^>миевской редакцией Жития Сергия Радонежского,
аредакцию А —второй»29.
Казалось бы, излож енны е наблю дения
Б.М.Клосса подводят черту под изучением списка
№746: указан сложный состав всего сборника № 746,
определены филиграни и почерки двух частей по­
мещенного в сборнике Жития Сергия Радонеж­
ского, выявлено происхождение второй части из
конкретного списка поздней П ахом иевской
редакции Жития троицкого игумена, установлено,
чтотекст Жития на листах 209-246 об. представляет
собою счастливо сохранившийся оригинал всех
других списков данной редакции, а сама редакция самую раннюю переработку написанного Епифанием Жития Сергия Радонежского, предпринятую
Пахомием Сербом. Однако нарисованная Б.М.Клоссом картина убеждает далеко не во всем. Остаются
вопросы, на которые нет ответов. Так, непонятно,
почему при наличии двух филиграней на листах
209-246 об. рукописи № 746 —«три горы» и «голова

единорога», датируемых соответственно 1438 и
1423 гг., написание текста отнесено именно к 1438 г.,
а не к 20—30-м годам XVв., что является нормой при
таких датировках водяных знаков. Если текст на ли­
стах 209-246 об. рукописи № 746 представляет со­
бой переписанный троицким писцом труд серба
Пахомия, составившего свою редакцию Жития
Сергия Радонежского, то это означает, что в 1438 г.
или даже раньше Пахомий Логофет находился в
Троице-Сергиевом монастыре. Между тем после
разысканий Н.С.Тихонравова и В.М.Яблонского
признано, что в 1438 г. Пахомий Логофет пребывал
в Новгороде Великом30. Б.М.Клосс этот факт даже
не упоминает. Если список № 746 является ориги­
налом всех существующих списков данной редакции
Жития, которые рабски копируют все его ошибки,
то почему же в списке Троиц. № 771 читается
«Сергие же святыи», а не ошибочно «Сергие же святыи же», как в рукописи № 746 ?31 Если В. М.Яблон­
ский совершенно неправ в определении соотноше­
ний редакций А и Б (списков Соф. № 1358 и Троиц.
№ 746), то почему остались не разобранны ми
Б.М.Клоссом те 6 конкретных примеров, которые
привел В. М.Яблонский для доказательства правоты
своих заключений? Эти и другие недоуменные
вопросы заставляют еще раз обратиться к списку
Жития Сергия Радонежского в сборнике Троиц.
№ 746, тем более, что после работы Б.М.Клосса этот
список становится не только самым старшим спис­
ком содержащейся в нем редакции памятника, но и
вообще всех редакций Жития Сергия Радонежского.
Начать следует с характеристики сборника № 746
в целом. Оценка его Б.М.Клоссом как сложного по
составу весьма банальна по своей сути и мало о чем
говорит. В действительности же это сборник-кон­
волют, в котором механически соединены написан­
ные в разное время разные произведения. Судя по
подклеечной бумаге, имею щ ей водяной знак
«перчатка», сборник был составлен не ранее XVI в.32
Поэтому запись на листе 366 об. игумена Ионы
Угрешского о написании им текста во времена
троицкого настоятеля Зиновия не может быть
распространена на весь сборник в целом и, в част­
ности, отнесена к списку Жития Сергия Радонеж­
ского33. Характеристика списка Жития, в том числе
его датировка, должна производиться не по записи
времени троицкого настоятеля Зиновия, а подругам
признакам.
Вполне справедливо бытующее со времен
Н.С.Тихонравова мнение, что по почеркам список
Жития Сергия Радонежского в сборнике № 746 чет­
ко делится на две части: листы 209—246 об. и листы
247—261 об. Эти части написаны не только разными
писцами, но и разными чернилами и на разной бу­
маге. Рассмотрим подробнее сначала первую часть.
Определенная затертость листа 209, на котором
помещены заглавие и начало текста Жития Сергия,
указывает на то, что когда-то он был первым, на­

99

чальным листом в рукописи или тетради. Об этом
же свидетельствует номер тетради на листе 216 об. а , т. е. 1. В данном случае цифра означает конец
тетради. Поскольку тетрадь, как в этом можно бу­
дет убедиться ниже, состояла из 8 листов, первым в
такой тетради был лист 209. Таким образом, не толь­
ко внешний вид, но и старый счет тетрадей свиде­
тельствует о том, что лист 209 в свое время был на­
чальным. Тетрадный счет обнаруживается также на
листах 217 (видно только титло, цифра срезана), 225
(цифра г —3), 233 (греческая буква «дельта», напи­
санная другим почерком и другими чернилами, обо­
значающая цифру 4) и 240 (осталось только титло,
цифра срезана). Цифры на четырех названных лис­
тах обозначали уже не конец, а начало тетрадей34.
Судя по приведенному счету, в первых трех тетрадях
было по 8 листов, в четвертой - 7, также 7 листов
сохранились в последней, пятой по счету, тетради.
Подавляющее большинство листов имеет водяной
знак «три горы» с мачтой, заканчиваю щ ейся
прямым крестом. Чередование филиграней указы­
вает на то, что тетради состояли из 8 листов. Так, на
листе 209 видна мачта с крестом, а парный ему лист
216 имеет знак собственно «три горы». Мачта на
листе 210 соответствует «трем горам» листа 215, пу­
стой (без филиграни) лист 211 соответствует такому
же пустому листу 214, наконец, срединные листы
первой тетради 212 и 213 имеют соответственно мач­
ту и «три горы». Вторая тетрадь состоит из следую­
щих пар листов: 217 - 224, 218 - 223, 219 - 222,
220 —221. Листы 217, 218, 219, 220 имеют водяной
знак собственно «три горы», а парные им листы 224,
223, 222 и 221 - мачту с крестом, что лишний раз
свидетельствует о связанности этих листов и восьмилистности самой тетради. Аналогичное чередование
филиграней обнаруживается и на листах третьей
тетради. Пустому листу 225 соответствует пустой же
лист 232. На листе 226 видна мачта, а на парком ему
листе 231 —«три горы». Листы 227 и 230 —пустые.
На листе 231 видна мачта, а на листе 232 - «три
горы». В четвертой тетради, как говорилось,
сохранилось не 8, а 7 листов. Судя по тому, что среди
всех листов тетради реставрирован корешок только
одного листа —235, надо полагать, что был вырезан
лист, парный ему. В таком случае первоначальное
распределение по парам листов в четвертой тетради
должно было быть таким: 233 - 239 (240, если бы
четвертая тетрадь сохранилась полностью), 234 —238
(239), 235 — (238), 236 — 237. Листы четвертой
тетради не содержат водяных знаков, что косвенно
подтверждает предложенную реконструкцию (пус­
той лист соответствует пустому же, но не листу с
ф илигранью ). П оскольку текст листа 235 об.
продолжается на листе 236 без всякого перерыва
(здесь читается слово «могыи», причем буквы «мо»
на листе 235 об., а буквы «гыи» на листе 236), дела­
ется очевидным, что лист, парный листу 235, был
вырезан самим писцом списка № 746, видимо, по

причине како й -то крупной ош ибки при пе­
реписывании текста. В пятой тетради листы 240 и
241 имеют водяной знак «три горы». Далее следуют
4 листа явно другой бумаги, вержеры которой грубее
тех, что просматриваются на бумаге с филигранью
«три горы». Лист 242 образует пару с листом 245, оба
они не имеют водяных знаков. Листы 243 и 244 так­
же образуют пару, причем на каждом листе водяной
знак есть. Фиксируется он очень плохо. На листе 243
видны две сходящиеся кривые, на листе 244 - не­
кие волнистые и прямые линии. Б.М.Клосс, как
было указано выше, посчитал, что это изображение
головы единорога, но калька кривых линий на лис­
те 243 не совпала ни с одним элементом указанного
им знака. Очевидно, что в будущем с помощью тех­
нических средств можно будет точно определить и
датировать эту филигрань. Лист 246 оказывается
парным листу 241, лист же 240 пары не имеет. Оче­
видно, что в пятой тетради нет последнего, восьмого
листа. Таким образом, первая часть Жития Сергия
Радонежского в сборнике № 746 состоит из 5 тет­
радей, из которых первые три - обычные восьмили­
стные, а последние две - семилистные, причем в
четвертой тетради был вырезан шестой лист, а в пя­
той утрачен или вырезан восьмой лист.
Поскольку во всех пяти тетрадях, за исключени­
ем листов 242-245, в 90% случаев была использова­
на бумага с ф илигранью «три горы» (считая и
утраченные 2 листа), датировка этой филиграни
позволит определить время написания первой части
Жития Сергия Радонежского. Указание Б.М.Клосса, что данная филигрань идентична № 968 и № 970
справочника Н.П.Лихачева и относится к 1438 г., не
соответствует действительности. Во-первых, автор
«И збранны х трудов» не принял во внимание
параметров самого водяного знака и размеров меж­
ду понтюзо. Во-вторых, он не увидел принци­
пиального различия знаков в рукописи и в названных
им номерах альбома Н.П.Лихачева. У Н.П.Лихачева
знак показан расположенным между двумя понтю­
зо, т. е. его изображение крепилось только на
горизонталях проволочной сетки для отливки бума­
ги. В рукописи же № 746 знак расположен между
тремя понтюзо, одно из которых проходит через
середину изображения, т. е. рисунок крепился на
горизонталях и одной из вертикалей проволочной
сетки. Основание знака «три горы» в рукописи N°. 746
составляет 21-22 мм, высота боковых гор - 2225 мм, высота средней горы —28—29 мм, ее ширина10—11 мм, высоту мачты установить трудно, но оче­
видно, что она превы ш ала 30 мм. Обычное
расстояние между понтюзо — 37 мм, но там, где
размещено изображение филиграни, расстояние
между тремя понтюзо сужается до 45 мм (вместо
ожидаемых 74 мм). На листах 217 и 231 виден де-.
фект водяного знака - утрачена часть основания.
Указанное расположение филиграни и ее пара­
метры, расстояние между понтюзо более всего со­

100

ответствуют № 470 и № 471 новейшего справочника
Г. Пикара - 1455 г.35 Таким образом, первая часть
Жития Сергия Радонежского была написана не в
конце 30-х годов XVв., а примерно в середине 50-х го­
дов указанного столетия.
Эта часть почти вся написана одним почерком.
Вкрапления других почерков в основной текст не­
значительны. Но основной писец часто ошибался,
пропускал слова, не дописывал их, писал лишнее,
иногда исправляя погрешности сам, а иногда за него
это делали другие. Это отметил в 1892 г. Н.С.Тихонравов36. Б.М.Клосс повторил большинство наблю­
дений своего предшественника, но сделал и ряд сво­
их37.
Уже после написания текста на листах 209—
246 об. сборника № 746 в него были внесены
киноварные заголовки. Они указаны Б.М.Клоссом,
однако не все. Заголовки есть также на листах 216 и
221. Как можно было убедиться выше, Б.М.Клосс
считает их принадлежащими одному писцу, но не
приводит никаких свидетельств идентичности
почерков. Между тем заголовки на листах 226 и 230
написаны не только иным почерком, но иной
киноварью и даже иным пером, чем остальные за­
головки. Все эти наблюдения ставят под сомнение
заключение автора «И збранны х трудов», что
рассматриваемая часть Жития Сергия Радонежского
является «беловым оригиналом» остальных списков
данной редакции Жития, изготовленным в один
прием.
Окончательную ясность в данный вопрос вно­
сит сопоставление текста на листах 209-246 об.
рукописи № 746 с более поздними текстами той же
редакции Жития Сергия Радонежского. Б.М.Клосс
привел три примера, доказывающие, по его мнению,
что текст списка № 746 был «беловым оригиналом».
Произведенное выше сопоставление слов с ^ с к а
№746 «Сергие же святыи же» с аналогичной фразой
рукописи № 771 показало, что в последней нет оши­
бочного удвоения усилительной частицы «же». Уже
по одному этому уверения Б.М.Клосса, будто «от­
меченные переделки текста и возникшие в связи с
этим неувязки отразились во всех остальных спис­
ках редакции», оказываются ложными. Не соответ­
ствуют его выводам и два других приводимых им
примера. Первый пример (фраза на листе 211 об.
«отроче38 же растяше и кр'кпляшеся духом», нача­
тая в строке и оконченная на поле листа) никаких
неувязок в текст не вносит. Это обычная коррек­
тировка текста писцом списка № 746. Она могла
быть произведена на основании текста того списка,
который переписывал, но не особенно вниматель­
но, основной писец рукописи № 746, или какого-то
другого, дополнительного. Если же последующий
копиист сп и ска № 746 имел дело с уже от­
корректированным текстом, то он такую правку вно­
сил в собственную копию, никак не отмечая ее. По­
этому судить о том, имел ли позднейший переписчик

101

дело с правленым списком № 746, с его ли более
поздней копией или самим оригиналом, поданной
особенности написания текста невозм ож но.
Б.М .К лосс же предусм атривает только одну
вероятность - использование именно списка № 746,
а потому объявляет его оригиналом, к тому же бе­
ловым.
Более любопытен второй пример, приведенный
Б.М.Клоссом. В рукописи № 746 на листе 221 ока­
залась зачеркнутой фраза «Бяше бо заповедь не до­
стало хл*кбы въ всем монастыри». Алогичность
предложения бросается в глаза: сначала упомина­
ется некая заповедь, а далее без всякой связи с нею
говорится о недостатке в монастыре хлеба, причем
слово «хл'кбы» вместо родительного стоит в имени­
тельном или винительном падеже. Исключение та­
кой фразы из текста представляется совершенно
правомерным. Не отрицая ошибки в начале фразы,
Б.М.Клосс тем не менее считает, что слова «не дос­
тало хл'Ьбы въ всем монастыри» должны относить­
ся к основному тексту Жития. Грамматические тон­
кости его не интересуют, форму «хл'кбы» он не
разбирает, но указывает, что именно на эту фразу
рассказчик ссылается ниже, повторяя, что «случи бо
ся, яко же выше р*кхом, оскудение хл*кба». А по­
скольку слова «не достало хл*Ьбы» оказались вычерк­
нутыми, ссылка стала ложной и в тексте возникла
неувязка. Но на самом деле редактор сослался не на
фразу о хлебе, а на фразу «случи же ся и таково в
той обитали, о ней же намъ слово, оскудение
потребнымъ». В ссылке совпадает не единственное
дополнение «хл*кб», как получается по Б.М.Клоссу,
а сказуемое «случися» и подлежащее «оскудение»,
дополнение же «потребнымъ» для улучшения
литературного стиля заменено на синонимичное
«хл*кба». Никакой несогласованности текста здесь
нет, и потому повторение данного места (естествен­
но, без зачеркнутой фразы ) в других списках
редакции не может служить доказательством поло­
жения, будто список № 746 - «беловой оригинал
редакции».
О станавливаясь на доводах Б .М .К лосса и
подчеркивая их неосновательность, нельзя не видеть
того, что само утверждение о «беловом оригинале»
понадобилось ему для подведения логического ос­
нования под отказ от сложной, трудоемкой, но обя­
зательной работы — тщательного сличения всех
разночтений списков данной редакции Жития
Сергия Радонежского. Традиционное, со времен
В .О .К лю чевского, сопоставление со списком
Троиц. № 771 показывает, что если в списке № 746
написано «нын'к же в топл'к сем лии съгр'Ьвся»
(л. 227 об.), то в списке № 771 бессмысленные бук­
вы «лии» исправлены на «келии» (л. 222 об.); в № 746
читается «еще далече су» (л. 231 об.), а в № 771 —
«еще далече сущу» (л. 227 об.); в № 746 —«видешя лице
и» (л. 233 об.), а в № 771 - «видеша лице ихъ» (л. 230);
в № 746 — «въпроси канонарха сию» (л. 236), а в

№ 771 —«въпроси канонарха кто ти дасть книгу сию»
(л. 233); в № 746 —«сребро доволно на строение»
(л. 237 об.), а в № 771 - «сребро доволно подааху на
строение» (л. 235). Уже эти примеры, особенно два
последние, ясно свидетельствуют о том, что список
№ 771 не мог быть скопирован со списка № 746, где
были невосполненные пропуски букв и слов. Тем
самым окончательно снимается утверждение о спис­
ке № 746 как беловом оригинале всех списков дан­
ной редакции Жития Сергия Радонежского.
К области домыслов должно быть отнесено и
«естественное» предположение Б.М.Клосса о вне­
сении правок в текст списка № 746 «по указанию
сербского агиографа». Во-первых, как можно было
убедиться выше, даже простые слова не были допи­
саны писцом списка № 746, систематическая правка
не проводилась. Во-вторых, такое предположение
возможно, если некоторые из правок были бы сде­
ланы рукою Пахомия или другой рукой, но с
сохранением явно сербских написаний. Но в
рукописи нет ни того, ни другого.
Рассмотрим теперь вторую часть Жития Сергия
Радонежского, написанную на листах 247—261 об.
сборника № 746. Поскольку корешки всех указан­
ных листов нарощ ены бумагой с ф илигранью
«перчатка», сложно судить о том, как они рас­
пределялись по парам и из скольких листов состоя­
ли тетради, тем более, что потетрадный счет на этих
листах отсутствует. Если исходить из того, что
тетради были обычные, восьмилистные, то листы
247—254 должны были составлять одну тетрадь, а
листы 255-261 - другую, но в этой последней не
было одного листа.
Что касается почерка листов 247-261 об., то он
принадлежит одному писцу. Лишь киноварные за­
головки статей, сделанные, как и на листах 209246 об., на полях, относятся, по-видимому, к другой
руке. О сновной почерк листов 247—2^1 об.
Б.М .Клосс, как уже отмечалось, отождествил с
почерком писца Ж ития Сергия Радонежского и
других произведений, посвященных ему, в троицкой
рукописи № 136. К сожалению, вновь никаких до­
казательств идентичности почерков приведено не
было. Между тем, сравнение почерков на листах
247-261 об. рукописи № 746 с почерком на листах
541—588 об. рукописи № 13639 показывает, что эти
почерки различны. В рукописи № 746 почерк имеет
наклон вправо, писец рукописи № 136 писал прямо.
В первой рукописи буквы е, и, н в ряде случаев опус­
каются ниже строки, во второй рукописи они стоят
строго в строке. В рукописи № 746 буква р опуска­
ется ниже строки, ее «хвост» направляется к следу­
ющей строке под углом в 45°. В рукописи № 136
«хвост» буквы р также опускается ниже строки, но
идет к следующей строке под углом в 90°. Писец
рукописи № 746 позволял себе писать букву в как
вы тянуты й вверх прям оугольник, писец же
рукописи № 136 всегда писал эту букву с петлями, а
102

петли воспроизводил в виде двух треугольников.
Наконец, писец рукописи № 746 писал букву ж без
верхней левой ножки, а писец рукописи № 136 не
только тщательно выписывал эту ножку, но и соеди­
нял ее с нижней левой ножкой буквы. Поэтому та
увлекательная карти н ка, которую изобразил
Б.М .Клосс и согласно которой писец рукописи
№ 136 не только переписал цикл произведений о
Сергии Радонежском, но и сделал специальную ко­
пию части Жития для дополнения написанного на
листах 209-246 об. рукописи № 746, оказывается
иллю зорной40. Необходимы другие данные для
определения хотя бы не того, кто написал, а когда
был написан текст на листах 247—261 об. указанной
рукописи.
Такие данные извлекаются из анализа фили­
грани на этих листах. Б.М.Клосс правильно отме­
тил, что это «голова быка» под стержнем с
перекрестием. Он только, как обычно, не указал
параметров водяного знака и размеров между понтюзо. Хотя их указать непросто из-за дефектности
листов бумаги (корешки оторваны), некоторые
размеры определить можно. Расстояние между уша­
ми быка равно 28 мм, расстояние между рогами 33 мм, расстояние между ноздрям и - 9 мм,
расстояние между концами глаз - 17 мм. Расстояния
между понтюзо равны 42—43 мм. Тип водяного зна­
ка «голова быка» с названными размерами более
всего соответствует не № 15077 или № 15082 (соот­
ветственно 1467 и 1469 гг.) справочника Брике, как
указано в работе Б. М. Клосса41, а № 423 справочника
Г. Пикара - 1452-1456 гг.42
Таким образом, делается очевидным, что если
первая часть Ж ития С ергия Радонежского в
сборнике № 746 была написана в 1455 г., а вторая между 1452 и 1456 гг., то они были написаны в одно
время. С казанное заставляет соверш енно постарому смотреть на соотношение текстов Жития
Сергия Радонежского на листах 209-246 об. и 247261 об. рукописи № 746. Правы, очевидно,
А.В.Горский, В.О.Ключевский и В.М.Яблонский,
считавшие, что они имеют дело с единой редакцией
Жития Сергия, а не с механически соединенными в
позднее время текстами разных редакций его жиз­
неописания. В то же время задание по копированию
текста Жития Сергия, сохранившегося в сборнике
№ 746, получили два писца, каждый из которых
переписал свою часть.
Впрочем, не надо забывать, что последняя, пя­
тая, тетрадь первой части Жития имеет механичес­
кую утрату. Б.М.Клосс пишет, что «последние лис­
ты (конечной тетради), по-видимому, оторвалисьи
были переписаны на другой бумаге и другим
почерком»43. Переписаны они были уже во вторую
часть Жития. Из дальнейшего изложения Б.М.Клос­
са вы ясняется, что переписанны й фрагмент
содержится на листах 247-251 этой второй части,
поскольку текст на последующих листах 251 об.—261

об. скопирован «со списка Троиц. № 136»44, в
котором нет текста, аналогичного тексту на листах
247-251 рукописи № 746. Н.С.Тихонравов писал о
наличии предпоследнего листа «последней тетради
рукописи № 746»45, т.е. признавал отсутствие не пос­
ледних листов конечной тетради первой части Ж и­
тия в списке № 746, а только одного последнего ли­
ста. Как показало проведенное выше потетрадное
обследование первой части Ж ития С ергия в
рукописи № 746 (листы 209—246 об.), прав был
Н.С.Тихонравов. В последней тетради этой части нет
одного конечного листа. Н.С.Тихонравов считал, что
на утраченном листе помещалось окончание всей
редакции. Он, как уже говорилось, восстановил это
окончание по рукописи Троиц. № 771 (листы 251 об.—
254). Однако предложенная им реконструкция
утраченного текста оказывается некорректной.
В самом деле, если попытаться выяснить, како­
го объема текст помещался на утраченном листе, то
картина получается следующей. Следует огово­
риться, что объем лучше устанавливать не по новей­
шей публикации Б.М.Клосса, а по старой публика­
ции того же Н.С.Тихонравова, поскольку последняя
точнее передает текст источника, сохраняя титла,
выносные буквы, и не расширяет текст введением
современных знаков препинания. Текст на листе
240-240 об. (первом листе последней, пятой,
тетради первой части Жития Сергия в списке № 746)
равен прим ерно 40 !/ 2 строкам издания
Н.С.Тихонравова, текст на листе 241-241 об. занимает
37‘/2строки, текст на листе 242—242 об. —42 строки,
текст на листе 243—243 об. —43 строки, текст на ли­
сте 244—244 об. —44 строки, текст на листе 245—245
об. - 44 строки и текст на листе 246-246 об. - 44'/ 2
строки. Текст же окончания данной редакции, за­
имствованный Н .С.Тихонравовым из рукописи №771,
занимает в его издании 53'/ 2строки. Такой текст не
мог разместиться на одном утраченном лис^е,он
заполнял бы половину страницы другого листа, но
исчез-то один лист. Кроме того, текст Жития Сергия
Радонежского в рукописи Троиц. № 771 вовсе не
кончается «Похвалой святому Сергию», чем закон­
чил содержание рассматриваемой редакции памят­
ника в своем издании Н.С.Тихонравов. После «По­
хвалы» в рукописи № 771 следуют еще 13 листов
текста, где повторяются статьи о чудесах троицкого
настоятеля, содерж ащ иеся во второй части
рукописи № 746^. Следовательно, реконструкция
Н.С.Тихонравова не отвечает тем показаниям,
которые содержат источники. Б.М.Клосс повторил
публикацию Н.С.Тихонравова, не заметив ошибок
своего предшественника47. Алогично поступил он и
по отношению к самому себе. Посчитав, что листы
247-251 рукописи № 746 (напомним, что это уже
вторая часть Жития Сергия) представляют собой
копию утраченных листов первой части, он без вся­
ких объяснений отказался их печатать. Впрочем, при
реализации такого варианта ошибка Н.С.Тихо­

нравова была бы только усугублена: текст подобно­
го размера совершенно точно не мог уместиться на
последнем утраченном листе первой части. Очевид­
но, что продолжение текста на листе 246 об. надо
искать в ином месте.
Такое место - начало листа 247 той же рукописи.
Определение объемов текста на листах 240-246 об.
показало, что писец первой части Жития Сергия на
последних листах тетради текст уплотнял, видимо,
соразмеряясь с тем, что должен был написать писец
второй части. И ему это удалось. Текст между лис­
тами 246 об. и 247 не имеет никаких утрат. Послед­
няя фраза на листе 246 об. — «Святыи же рече», а
лист 247 начинается с прямой речи: «Да никому же
възв'кстиши, яже вщгк...». Это обращение Сергия к
Симеону, сохраненное и более поздними редак­
циями Жития48. Какие-либо следы поздней меха­
нической пригонки текстов двух частей Жития
Сергия Радонежского в рукописи № 746 в виде,
например, зачеркиваний, повторений текстов,
правок и т . п., бывающих в случаях соединения
разнородных текстов, здесь отсутствуют. Все это
лишний раз свидетельствует о том, что речь идет о
переписывании двумя писцами одной редакции
Сергиева Жития.
Какое же место заним ает редакция Жития
Сергия Радонежского, представленная списком
Троиц. № 746, среди других редакций памятника?
В сопоставимых частях она явно сокращена по
сравнению с написанной Епифанием Премудрым
пространной редакцией Жития Сергия. Н.С.Тихо­
нравов имел веские основания называть ее краткой
редакцией, правда, того же Епифания. С другой
стороны, как убедительно показал В.М.Яблонский,
эта редакция очень близка к редакции, опреде­
ляемой им как редакция А (по В.О.Ключевскому и
Б.М .Клоссу — вторая Пахомиевская редакция).
Многочисленные совпадения текстов доказывают
их тесное родство49.
Однако родство это интерпретируется поразному. Если В.М.Яблонский на основании шести
приведенных выше различий считал более ранней
редакцию А, то Б.М.Клосс — редакцию Б. Следует
напомнить, что обоснование последнего автора зиж­
дется на трех примерах: в редакции Б возраст Сергия
при пострижении указан в 20 лет, а в редакции А - в
23 года, что ошибочно; в редакции Б назван млад­
ший брат Сергия - Петр, имя которого отсутствует в
редакции А; в редакции Б нет вставки из Жития
Федора Едесского, наличествующей в А. По сути это не отличия редакций, а так называемые «тексто­
логические приметы», когда исследователь, при­
ступая к изучению средневекового литературного
произведения, делит в рабочем порядке списки та­
кого произведения на группы по некоторым
характерным признакам, чтобы затем облегчить себе
более сложное и более детальное сопоставление спис­
ков. Неслучайно поэтому все приведенные

103

Б. М. Кл оссом примеры относятся к рассказу о Сергии
до его пострижения, т. е. к начальному этапу пове­
ствования, по которому, не вникая в особенности
последующего изложения и без лишних затрат
времени можно отнести список к той или иной
группе. Но более 80% текста остались им не
проанализированы, а потому все наблюдения над
текстом Жития В.М.Яблонского, основанные на по­
вествовании о Сергии уже после его пострижения,
остались без какого-либо конкретного разбора и даже
без упоминания об их существовании. Между тем
признаки, указанные самим Б.М.Клоссом, вызыва­
ют сомнения в своей показательности. Так, ошибка
в определении лет пострижения Сергия не может
быть отнесена к числу редакторских. Это ошибка
переписчика, а не редактора. Например, в изданном
Н.С.Тихонравовым списке редакции А число лет
Сергия показано как «кг»50. Титло напечатано только
над «к» (что дает чтение «20-го»), и, если судить по
данной публикации, никакой разницы в таком слу­
чае между редакциями Б и А нет. Следуя обще­
принятым текстологическим правилам, Б.М.Клосс
справедливо полагает, что текст с интерполяцией
(вставкой из Жития Федора Едесского) является бо­
лее поздним, чем текст без интерполяции. Действи­
тельно, позднейшему редактору очень трудно пол­
ностью убрать вставку, сделанную его пред­
ш ествен н и ком (в противном случае текст с
интерполяцией оказался бы более ранним, чем без
нее). Но речь идет о двух редакциях Жития Сергия
Радонежского одного автора - Пахомия Логофета.
А один автор мог как вносить в разное время в напи­
санные им тексты различные дополнения, так и пол­
ностью устранять их. Поэтому аргумент с цитатой из
Жития Федора Едесского не может считаться убеди­
тельным51. Остается единственный довод - упоми­
нание в тексте редакции Б младшего брата Сергия
Петра и отсутствие его имени в редакции А. Это вполне серьезны й аргумент, но он должен б*1ть
подкреплен и другими примерами, иначе не может
быть отведено соображение, что более поздняя
редакция правилась по другим источникам.
Именно такой случай имел место в рассказе
Жития Сергия о московском Симонове монастыре.
В.М.Яблонский, как известно, отметил наличие в
этом рассказе редакции А целого ряда исторических
реалий, отсутствующих в аналогичном повествова­
нии редакции Б, а потому признал редакцию А
ранней. Но более детальное изучение текстов пока­
зало, что в редакции А были использованы допол­
нительные источники —патриаршая грамота насто­
ятелю Симонова монастыря Федору и рассказы о
нем. Сведения из них и придали повествованию
редакции А большую историческую точность и пол­
ноту. Однако первоначальный текст читается всетаки в редакции Б, а не в А52.
Чтобы судить о соотнош ении двух рассмат­
риваемых редакций, необходимо их детальное и

всестороннее сопоставление. Опуская здесь
разнообразны е результаты такого сличения,
приведем материал, красноречиво говорящий об
особенностях каждой из редакций. Речь идет о мел­
ких, но тем не менее весьма показательных отличи­
ях текста редакции Б, представленной списком
Троиц. № 746, и редакции А. Сравнение сделано по
публикации Н.С.Тихонравова, ссылки на которую
даются в тексте после каждого примера. Для удоб­
ства проверки на первом месте в скобках указыва­
ется страница издания Н.С.Тихонравова (отдел I), а
на втором - номер строки при счете сверху вниз.
Первой цитируется редакция Б, второй - редакция
А: «жити же хотящих» (16, 21) - «жити же хотяшиху
святого» (87, 17), «приидошя к нему» (18, 1-2) «приш едш а къ святому Сергию» (88, 18),
«преподобный отець нашь игуменъ Сергие» (19,20) «божественыи Сергие» (91, 5), «пришед же» (20,
11) —«освященный же Сергие прииде» (91,20-21),
«он же» (21,1) - «святыи же» (92, н), «въ четвертый
же день» (2 2 , 14-15) - «въ четвертый же день святыи
Сергие» (94, 17-18), «он же рече» (23, 4) — «святыи
рече» (95, 3), «Сергие же вщгквъ» (25, 8) —«вщгЬвъ
святыи» (97, ю), «поропташя» (2 6 , 19) - «поропташа
на святого» (98, 17), «он же рече» (32, 5) —«святыи
же рече» (103, 20-21), «преподобный же изыде» (35,
9) - «святыи же изыде» (106, 20), «вщгкв его» (36,21)«вид*Ь святого» (108, 8), «и рече» (39, 2) — «святыи
же, учредивъ его доволно, рече» (109, 17), «не в^си»
(39, 16) — «не в'кси святого» (110, п ) , «тъ» (42, 2) «святыи самъ» (113, 13), «отче честный» (43, 8) «отче святыи» (114, 21), «Сергие» (44, 7) —«святыи
же по сем умолъкну» (115, 18), «от монастыра» (49,
8) - «от монастыря же святого предреченнаго» (120,
23), «архимандрита» (50, 20) - «архимандрита слышавше сиа от святого» (122, 17-18), «благословяше
его» (51, 16) - «благословяше его святыи» (123, 16),
«монастыру» (52, 18) — «монастырь по благослове­
нию святого старца Сергия» (124,22), «и Сергие» (53,
23) - «святыи Сергие» (125, 19), «и тако» (6 6 , 20) «и тако святыи» (142, 9).
Такие примеры можно умножить, хотя они
встречаются не на всем протяжении текста, что зас­
тавляет ставить вопрос о переработке как редакций
Жития Сергия Радонежского в целом, от начала до
конца, так и отдельных их глав. Но совершенно оче­
видно, что такая «преимущественно стилистичес­
кая», говоря словами В.О.Ключевского, разница
между двумя редакциями не может быть объяснена
старшинством редакции А, как полагал В.М.Яблон­
ский. При принятии его предположения о пер­
вичности редакции А получалось бы, что состави­
тель редакции Б, представленной, в частности,
списком Троиц. № 746, систематически устранял
указания на святость Сергия, опуская слово «святыи»
или заменяя его синонимами, - работа, крайне
странная для агиографа. Наоборот, постоянное введе­
ние этого слова в позднюю редакцию с целями еще

104

большего прославления радонежского игумена кажет­
ся вполне естественным. Именно такие цели вызва­
ли появление в редакции А, вопреки мнению В.М.Я6лонского, указанных им эпизодов 1, 4 и 5, которые
этот исследователь считал первоначальными. На са­
мом деле они вторичны. Отсюда вытекает, что спи­
сок № 746 представляет собой более ранний ва­
риант Жития Сергия Радонежского.
Но можно ли вывести из этого первого
«пересмотра» Пахомия его второй «пересмотр», как
считал В.О.Ключевский и как по сути дела считает
Б.М.Клосс? Оказывается, нет. Уже В.М.Яблонский,
доказывая первичность редакции А, отметил наличие
в ней более подробного, чем в редакции Б, рассказа
обАндрониковом монастыре. Действительно, в спис­
ке № 746 этот рассказ завершается словами: «Зде же о
АндронищЬ да скратим и пакы на пртЬдлежящяя да
възвратимся»53, ясно показывающими, что существо­
вал более полный рассказ об Андронике и монастыре,
где он стал настоятелем, чем в данном списке
(редакции Б). Текст в редакции А сохранил по мень­
шей мере ряд черт этого полного рассказа. В рассказе
Жития редакции А об уходе Сергия на Киржач
В.М.Яблонский обратил внимание на слова, сказан­
ные старшим братом Сергия Стефаном: «Не азъ ли
преже с’Ьдохъ на м'ксгЬ семь и церковь воздвигох?»
Таких слов нет в редакции Б. Между тем они верны и
восходят к свидетельству первоначальной редакции
Жития Сергия Радонежского Епифания П ре­
мудрого54. Приведем другие примеры, указывающие
на первичность некоторых сообщений и чтений в
редакции А. Так, в этой редакции в рассказе об обу­
чении Сергия грамоте говорится, что старец,
раскрывший ему такую премудрость, «причастився
пищи и благословивъ их»55. В редакции же Б вместо
этого читается «причастився и благословив их» и нет
упоминания о пище56. Если считать, что редакция А
есть переделка непосредственно редакции Б, то отку­
да же в А взялось упоминание о еде, которое в Б от­
сутствует? Но в полной Епифаниевской редакции
подробно рассказано о трапезе, на которую незнако­
мого учителя сына пригласили родители Вар­
фоломея57. В том же рассказе в редакции А

сохранились слова о Сергии: «младъ убо сыи
възрастом, с*кд же и заматер1въ умом»58. В редакции Б
их нет59, однако в полной Епифаниевской редакции
читается фраза о Сергии-ребенке, «еже въ младгЬ телесе старь смыслъ показа»60, отталкиваясь от которой
Пахомий и написал о младом возрасте, но зрелом уме
Сергия. Таким образом, редакция А не восходит
непосредственно к редакции Б, она имеет с нею об­
щий источник. Установление данного факта не сни­
жает значимости редакции Б, хотя и корректирует ее.
Подводя итоги рассмотрению Жития Сергия
Радонежского в списке Троиц. № 746, следует зак­
лючить, что этот список должен датироваться не
1431 г., не концом настоятельства в ТроицеСергиевом монастыре Зиновия (первая половина
40-х годов XV в.), не 1438 г., а примерно серединой
50-х годов XV в. Поскольку к этому или примерно к
этому времени относятся самые ранние списки и
других переделок Пахомием Логофетом Жития
Сергия Радонежского, делается очевидным, что
наиболее интенсивная работа по созданию и
переписыванию Жития Сергия велась в то время,
когда Троице-Сергиев монастырь из удельнокня­
жеского становился великокняжеским. Список
№ 746 представляет собой не позднее механичес­
кое соединение частей двух различных редакций
Жития Сергия Радонежского, а единую редакцию,
одновременно переписанную двумя писцами.
Первая часть (до рассказа о сошествии огня вклю­
чительно) не может считаться беловым оригиналом
других списков памятника. Поэтому исследование
данной редакции требует привлечения всех ее спис­
ков. Редакция, представленная списком № 746, не
служила источником редакции А, а имела с ней об­
щий протограф, написанный, видимо, Пахомием
Логофетом. Однако редакция списка № 746 была
наиболее близка к этому протографу. Признание
давнего взгляда на то, что список № 746 пред­
ставляет собой единую и самую ранню ю из
сохранившихся редакций Жития Сергия Радонеж­
ского, составленных Пахомием Логофетом, меня­
ет схему соотношений редакций этого Жития,
предложенную Б.М.Клоссом.

1Современный шифр рукописи: РГБ. Ф. 304/1. № 746.
Житие Сергия Радонежского занимает листы 209-261 об.
2 [Горский
Л.В.]
И стор ич еское
оп и сан и е
Святотроицкой Сергиевой лавры. М., 1842. С. 138-139.
Текст записи И оны У греш ского зан ов о сверен по
рукописи.
3 Филарет (Гумилевский). Русские святые, чтимые
всею церковию или местно. Сентябрь. Чернигов, 1865.
С. 150. Примеч. 238.
4 Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как
исторический источник. М., 1871. С. 118. Примеч. 1.
5Там же. С. 118.
6Там же. С. 118-119.
7Там же. С. 115 и примеч. 1.
8Там же. С. 115.

9Там же. С. 115. Примеч. 1.
10Ср.: Тихонравов Н.С. Древние Жития преподобного
Сергия Радонежского. М., 1892. Отд. I. С. 5; Клосс Б.М.
И збранны е труды. М ., 1998. Том I. Ж итие Сергия
Радонежского. С. 344.
11 Барсуков Н.П. Источники русской агиографии / /
Памятники древней письменности и искусства. Издание
Общества любителей древнерусской письменности.
СПб., 1882. Вып. LXXXI. Стб. 517.
12 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. II. С. 191,
192.
13Там же. Отд. I. С. 3 - 69; см. также: С. 67. Примеч. 2.
14 Яблонский В.М . П ахом ий Серб и его
агиографические писания. СПб., 1908. С. 54.
15 Там же. С. 55.

105

16 Там же.
17 Там же. С. 56.
18 Там же. С. 57.
19Там же. С. 61.
20 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 161. Время
настоятельства Зиновия уточнил П .М .Строев. См.:
Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей
Российской церкви. СПб., 1877. Стб. 138.
21 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 161.
22 Там же. С. 178.
23 Там же. С. 161.
24 Там же. С. 161, 177.
25 Там же. С. 161.
26 Там же. С. 352. Примеч. 14.
27 Там же. С. 162.
28 Там же. С. 162-163.
29 Там же. С. 160—161.
30 Тыхонравов П.С. Древние Жития... Отд. II. С. 184,
191, 192; Яблонский В.М. Пахомий Серб... С. 12—15.
31 Описка в № 746 и правильное чтение в № 771 были
отмечены еще Н.С.Тихонравовым. - Тихонравов И.С.
Древние Жития... Отд. I. С. 65. Примеч. 1.
32Филигрань (точнее, ее небольшие фрагменты) вид­
на на узких подклейках корешков листов 248 (?), 249,255,
258 и на таких же подклейках боковых сторон листов
253 (?), 255, 257 сборника № 746. И з-за того, что
сохранились небольш ие части водяного знака, его
датировка затруднена. Но судя по раструбу перчатки, это
бумагаXVI в. Ср.: BriquesC.M. Lesfiligranes. Leipzig, 1923.
Vol. I-IV . № 10661 - 1523 г.
33 В настоящее время обнаружен оригинал рукописи, с
которой делал свою копию Иона Угрешский - РГБ. Ф. 98
(собр. Е.Е.Егорова). № 543. Состав этой рукописи позво­
ляет определить в сборнике № 746 объем того текста, ко­
торый был скопирован при троицком игумене Зиновии.
34 Представляется загадочным, почему Б.М.Клосс,
претендующий на тщательное обследование сборника N9
746, не обратил на тетрадный счет Ж ития Сергия
Радонежского никакого внимания.
35 Piccard G. Wasserzeichen Dreiberg. Stuttgart, 1996.
T .l.A b t. II. № 4 7 0 ,4 7 1 .
*
36 Тихонравов H.C. Древние Жития... Отд. I. С. 4.
Примеч. 1,2; С. 9. Примеч. 1,3; С. 11. Примеч. 1; С. 14.
Примеч. 2,3; С. 19. Примеч. 1; С. 22. Примеч. 2; С. 24.
Примеч. 1; С. 25. Примеч. 2; С. 27. Примеч. 1; С. 30.
Примеч. 1; С. 31. Примеч. 1; С. 32. Примеч. 1,2; С. 33.
Примеч. 1; С. 35. Примеч. 1-5; С. 37. Примеч. 1,3; С. 38,
Примеч. 1,2; С. 40. Примеч. 3—5; С. 42. Примеч. 1-4;
С. 44. Примеч. 1; С. 47. Примеч. 1-3; С. 48. Примеч. 1;
С. 49, Примеч. 1-2; С. 51. Примеч. 1; С. 52. Примеч. 2;
С. 60. Примеч. 1—4; С. 61. Примеч. 2; С. 65. Примеч. 1—
3; С. 61, Примеч. 1; С. 67. Примеч. 1.
37Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 343. Примеч.
2; С. 345. Примеч. 4; С. 347. Примеч. 7; С. 348. Примеч.
8; С. 349. Примеч. 10; С. 351. Примеч. 12; С. 352. Примеч.
14; С. 353. Примеч. 16; С. 355. Примеч. 20; С. 356.
Примеч. 21. 23; С. 358. Примеч. 28, 29; С. 360. Примеч.
35; С. 362. Примеч. 38, 39; С. 363. Примеч. 40,41,43; С. 365.
Примеч. 49, 50; С. 366. Примеч. 51; С. 367. Примеч. 55,
56; С. 370. Примеч. 60; С. 371. Примеч. 66, 67; С. 372.
Примеч. 68, 70—72; С. 373. Примеч. 73, 75, 76, 79.
38 Такая форма присутствует в цитате Б.М.Клосса на
с. 162 его работы, но в издании текста он печатает
1П£

«отроча». См.: Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 345
и примеч. 4.
39РГБ. Ф. 304/1. № 136.
40 Следует отметить, что в работах Б.М.Клосса весь­
ма часто и весьма уверенно говорится о том, что такойто текст в различных рукописях написан совершенно
определенным историческим лицом, что тот же человек
делал большие и малые поправки-вставки в иной текст
и т. п. В этом отношении Б.М.Клосс оставил далеко за
собой всех прежних и нынешних исследователей. Одна­
ко в подавляющем большинстве случаев Б.М.Клосс не
приводил фактов, подтверждающих его идентификации
почерков. Верить приходилось на слово. Между тем
сравнение м еж ду со б о й различны х утверждений
Б.М.Клосса серьезно подрывает такую веру. Так, в работе
1990 г. при описании списков Проложной редакции
Жития Сергия Радонежского под № 38 им был указан
список«ГПБ. ОЛДП. F. 217 (л. 2 3 9 - 2 4 3 ) - I пол.XVIв.»,
а под № 50 - список «ГПБ; Кир.-Бел. 22/1099 (л. 163166 об.) - XVI в.» (Кюсс Б.М. Жития Сергия и Никона
Радонежских в русской письменности XV—XVII вв.//
М етодические рекомендации по описанию русских
рукописных книг. М., 1990. Вып. III, ч. 2. С. 283). Через
8 лет в томе I «Избранных трудов» этим спискам была
дана совсем другая характеристика. В описании списков
той же П ролож ной редакции Жития Сергия
Радонежского под № 9 значится список «PHБ, КириллоБелозерское собр., № 22/1099 (л. 164—167 об.; со сти­
хом) — 1476 г.», а под № 75 —список «РНБ, собр. Обще­
ства любителей древней письменности, F. 217 (л. 239 243; б.с.) - начало XVII в. (далее указаны филиграни 1606
и 1607 гг. — В.К.)» (Клосс Б.М. Избранные труды. 1 1.
С. 191, 197). Не будем обсуждать вопросов, когда и где
надо было отмечать наличие или отсутствие стихов в
списках, в 1990 г. или в 1998 г. правильно указаны листы
рукописи К ирилло-Б елозерского собр. № 22/1099.
Обратим внимание на даты. В 1990 г. последняя рукопись
была отнесена к XVI в., а в 1998 г. - к 1476 г. Другая
рукопись в 1990 г. была отнесена к первой половине
XVI в., а в 1998 г. по филиграням — к началу XVII в. По
каким же признакам в 1990 г. Б.М.Клосс датировал обе
рукописи XVI веком? Очевидно, что не по филиграням,
поскольку те указывали на совсем иное время написа­
ния р укоп и сей . Я сн о , что водяны х знаков обоих
сбор н и к ов Б .М .К л осс тогда не изучил, но счел
нецелесообразным прямо предупредить об этом читате­
лей. Почему же все-таки появился XVI в.? Есть един­
ственный ответ на поставленный вопрос - в 1990 г.
датировки были произведены по почерку. В 1998 г. вы­
яснилось, что датировка ни той, ни другой рукописи
неверна. Одна рукопись относится к 70-м годам XV в.,
другая - к первому десятилетию XVII в. Ошибки 1990г.
ясно показывают, что Б.М.Клосс не отличает полуустав­
ных почерков последней четверти XV в. от полууставных
почерков начала XVII в. Но если не различаются
почерки, разделенные почти полутора столетиями, то
как же различаются индивидуальные почерки людей
XV-XVI вв.?
41 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 178.
42 Piccard G. Die Ochsenkopfwasserzeichen. Stuttgart,
1966. Teil I, VII. № 423. S. 118; Teil И, VII. № 423. S. 429.
43 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 161.
44 Там же. С. 178.

45 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. I. С. 67.
Примем. 2.
46 В частности, статьи «О проявлении святого мощемъ» (лист 254), «О исцгЬлгквшемъ Димитрии, иже есть
Каисса» (лист 258), «О Н'Ькоемъ вельможи тферьскомъ»
(лист 258 об.), «О прозрении сл'Ьпомъ» (лист 262), «О
отроковиц^ некоей» (лист 262 об.), «О беснующемся
человеке некоемъ» (лист 262), «О имушемъ суху руку»
(лист 264) - РГБ. Ф. 304/1. № 771.
47 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 373. Примем.
80; С. 374-375.
48 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. 1. С. 142;
Клосс Б.М. Избранные труды. Том 1. С. 410.
49Яблонский В.М. Пахомий Серб... С. 40, 4 1 ,5 4 , 60,
61.
50 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. I. С. 86.
51 Кстати говоря, упрек Б.М.Клосса в адрес В.М.Яблонского, что тот «ошибочно трактовал» вставку из Жи­
тия Федора Едесского как «свидетельство первичности
редакции А» {Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 160),
совершенно несправедлив. В.М.Яблонский писал об

этой вставке не в главе о Житии Сергия Радонежского, а
в главе о литературных источниках всех произведений
Пахомия Логофета, и не на с. 277—279, как указано у
Б.М.Клосса, а на с. 279. Заимствование из Жития Федора
Едесского он никак не связывал со временем появления
той или иной редакции Жития Сергия Пахомия Лого­
фета.
52 Кучкин В.А. Начало м оск ов ск ого Симонова
монастыря / / Культура средневековой Москвы XIV—
XVII вв. М., 1995. С. 117.
53 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. I. С. 62;
Клосс Б.М. Избранны е труды. Том I. С. 371 (текст
перепечатан не вполне точно).
54Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 306—307.
55 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. I. С. 78.
56 Там же. С. 10.
57 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 300.
58 Тихонравов Н.С. Древние Жития... Отд. I. С. 78.
59 Там же. С. 10.
60 Клосс Б.М. Избранные труды. Том I. С. 301.

Т.И . Макарова, С.А. Плетнева

К ВОПРОСУ О РАСТИТЕЛЬНОМ ОРНАМЕНТЕ В
МЕТАЛЛОПЛАСТИКЕ ХАЗАРСКОГО КАГАНАТА
Более ста лет назад Н.П. Кондаков высказал
мысль, не потерявшую актуальности и в наши дни.
Она заключалась в необходимости изучения того пла­
ста художественной культуры степных народов, ко­
торый сложился на обширных просторах Сибири и
Европы. Эта «юго-восточная культура, достигшая
Великих Болгар и Перми», писал он, тесно связана
«сдревностями кочевых орд, господствовавших после
переселения народов от Каспийского моря до Кар­
пат. Начало этого стиля — в древностях Сибири, а
конечные формы - в древностях Венгрии» (Конда­
ков, 1896. С. 13). Применительно к Восточной Евро­
пе речь идет о художественной культуре, созданной
степными народами в период, предшествующий об­
разованию Древнерусского государства. Именно этот
период имел в виду В.В. Стасов, когда писал о про­
никновении «персидских мотивов» в орнамент Вос­
точной Европы ранее «нашего знакомства с Визан­
тией» (Стасов, 1872. С. XVI). Очевидно, это было
время образования и расцвета Хазарского каганата.
Произведениями прикладного искусства, в ко­
торых с наибольшей выразительностью прослежи­
ваются рождение и распространение по всей терри­
тории Хазарии единого художественного стиля,
являются детали металлической гарнитуры воин­
ских поясов. Каждый полностью сохранившийся,
дошедший до нас поясной набор состоит из трех ча­

стей: пряжки (или нескольких пряжек), бляшек и
наконечников. Все они очень разнообразны, отли­
чаются способом изготовления, формой и орнамен­
тикой. Выделение характерного для собственно Ха­
зарии стиля, исходя только из формы бляшек, было
весьма убедительно сделано Н.А. Фоняковой (Фонякова, 1998. С. 636—640).
Мы попытаемся выявить особенности этого сти­
ля по богатой орнаментике, покрывающей подав­
ляющее большинство поясной гарнитуры: пряжек,
бляшек и наконечников.
Ведущий мотив орнамента представлен различ­
ными модификациями растительного узора. Бога­
тый растительный орнамент, характерный для все­
го степного мира V III—X вв., стал предметом
исследования многих ученых. О нем писали Т. Арне
{Arne, 1914), А. Захаров и В.А. Арендт (Zakharov,
Arendt, 1935), Г.А. Федоров-Давыдов {Федоров-Давы­
дов, 1976), В.П. Даркевич (Даркевич, 1976), Б.И. Мар­
шак (Маршак, 1971), Н.А. Фонякова (Фонякова,
1986; 1998), отмечавшие участие в его формирова­
нии восточных прототипов.
За орнаментом этого стиля закрепился даже тер­
мин «постсасанидский». Б.А. Рыбаков напрямую
связывал постсасанидский стиль в прикладном ис­
кусстве VIII—X вв. с салтово-маяцкой культурой (Ры­
баков, 1948. С. 102).
107

Отыскивая истоки орнаментального стиля, уче­
ные опираются на сходные мотивы в орнаменте
разных народов. Это вполне естественно: всякое
искусство, по мнению Н.П. Кондакова, начинает­
ся с заимствования (Кондаков, 1899. С. 6). Однако
он при этом подчеркивал, что «под влиянием дол­
жно разуметь то двоякое, но цельное влияние идеи
и формы, которое одно и подвигает вперед художе­
ственную среду» (Кондаков, 1884. С. 11).
Что же за идея может объяснить главенствую­
щую роль растительного орнамента в искусстве
степных народов начиная с VII—VIII вв. (ФедоровДавыдов, 1976. С. 69)? Эта идея была подобна рево­
люционному открытию в сознании средневеково­
го обитателя степей Евразии. Она заключалась в
осознании общности судеб всего живого на земле,
от малого ростка до человека: рождение, рост, раз­
множение, умирание и снова рождение. Раститель­
ный орнамент стал иллюстрацией этого открытия,
отражением в искусстве важного этапа в осмысле­
нии жизни. Разные народы на определенной ста­
дии своего развития открыли этот круговорот жиз­
ни с его ключевыми моментами - рождением и
смертью, - связанными переходом одного в другое,
ибо, как сказал поэт, «мудрость нам единая дана:
всему живущему идти путем зерна» (Ходасевич,
1996. С. 13). Орнаментальные мотивы, послужив­
шие для иллюстрации этого открытия, у каждого
народа оказывались своими. Сама природа подска­
зывала их: на Ближнем Востоке это была финико­
вая пальма, в Египте —лотос, в Китае — водяная
лилия, у народов Евразии - трилистник (крин). За­
имствования мотивов оказываются следами исто­
рической жизни определенной орнаментальной
системы, постоянно впитывавшей соки соседних
культур.
Причем появление сходных мотивов в орнамен­
те разных народов оказывается не механическим
заимствованием, а результатом близких по смыслу
идей. Возникает вопрос: свидетельствует ли гарни­
тура воинских поясов Хазарии о сложении в ее не­
драх самостоятельного художественного стиля или
она —повторение стиля, общего для разных степ­
ных народов определенного периода?
Мы рассмотрим растительный орнамент пояс­
ной гарнитуры на материалах одного памятника Дмитриевского могильника, поскольку он обрабо­
тан и полностью опубликован (Плетнева, 1989).
В могильнике обнаружено 37 катакомб с воин­
скими поясами, украшенными накладками с рас­
тительным орнаментом, что составляет 68% всех
катакомб с погребениями опоясанных воинов. В аб­
солютном большинстве пояса относятся к двум хро­
нологическим периодам функционирования мо­
гильника: раннему, датированному концом VIII —
первой третью IX в. и «среднему», относящемуся к
середине IX в., т.е. ко второй трети этого века. В кон­
це IX в. растительный орнамент исчезает полнос­

тью. Только в одной катакомбе (79) этого времени
были обнаружены поясные пряжка и наконечник,
покрытые богатым растительным узором (рис. 1,30,
36; табл. 1).
В двух более ранних периодах гарнитура пред­
ставлена 360 предметами: простыми бляшками
(рис. 1, 7 - / 7 ,39—43), бляшками с подвижным коль­
цом (рис. 1, 14—24, 58—60), бляшками с прорезью
(рис. 1, 47—57), пряжками (рис. 1, 25—30, 63-65) и
наконечниками (рис. 1,32-37, 68- 73). Все они вы­
полнены из бронзы техникой литья с последующей
гравировкой.
Между двумя хронологическими группами на­
боры этих поясов распределены неравномерно: в
первой (ранней) группе их 227 (62 %), во второй 135 (38 %). Причем следует учитывать, что во вто­
рой группе гарнитура с растительным узором об­
наружена в 17 катакомбах, а в первой —всего в 9.
Очевидно, в ранний период пояса были значитель­
но полнее (фактически исключительно) укомплек­
тованы гарнитурой с нарядным растительным узо­
ром. Во второй период в гарнитуру постоянно
включались накладки совсем без орнамента или
(реже) с геометризированнЫхМ узором.
Эти особенности стали превалирующими на по­
ясах конца IX в. (рис. 1 ,12-13,31, 44-46; рис. 2, 777). Помимо орнамента (или его отсутствия), из­
м енился и способ их изготовления: широко
распространилась техника штамповки из тонкого,
обычно серебряного листа. Изредка в гарнитуру по­
ясов и конской сбруи включались бляшки, оттис­
нутые с массивных литых византийских блях с
пышным орнаментом (рис. 2, 1—6).
Так, выполненная менее трудоемким способом
штамповки гарнитура практически полностью вы­
теснила сложные растительные узоры, украшавшие
более ранние пояса (Плетнева, 1989. Рис. 85-88).
Тем не менее, фактически почти весь IX в. поясная
гарнитура, орнаментированная различными ком­
бинациями растительных узоров, была модой, об­
щепринятой на всей территории Хазарского кага­
ната.
Обратимся далее к формальному анализу рас­
тительного орнамента, основным элементом кото­
рого была модификация главного мотива сасанидской торевтики - плода лотоса (рис. 3, 18). Это
округлых очертаний подтреугольная фигура с рос­
тком внутри и как бы проросшим вниз, в «землю»
корнем. Идея ростка, выглянувшего из лопнувше­
го зерна, здесь выражена лаконично и ясно.
На хазарских поясах этот мотив воспроизведен
на бляшках, представляющих собой округлых очер­
таний розетки, сохранившие, несмотря на разно­
образие форм, подтреугольные очертания. Все они
имеют углубление в нижней части, иногда хорошо
выраженное, округлое или треугольное, иногда чуть
заметное (рис. 1, 1—13). В одном случае оно заме­
нено продолжением ростка, находящегося в цент-

108

Рис. 1. Гарнитура с растительным орнаментом на воинских поясах из катакомб Дмитриевского могильника (1—73)

109

ре розетки (рис. 1, 5) и объясняю­
щего связь растительного мотива с
«землей», из которой он произра­
стает. Еще одна общая для всех
бляшек черта —трехчастное ее чле­
нение, иногда очень ясно выра­
женное (рис. 1, 2-77), иногда геометризованное (рис. 1, 7). Смысл
этого членения становится ясным
при рассмотрении бляшек с четко
показанным ростком, почти «дре­
вом», как бы произрастающим из
тела розетки (рис. 1 ,2 —7, 10—11).
На некоторых предельно упро­
щенных экземплярах розетка об­
разует росток копьевидных очер­
тан и й , сохраняю щ их от более
сложных прототипов только округ­
лую выемку в основании (рис. 1,
72, 13).
Растительный мотив на бляш­
ках с кольцом тот же, иногда он
повторяется буквально (рис. 1 ,14—
16, 21). Преобразуясь в сторону ус­
Рис. 2. Геометрический и геометризированный орнамент на гарни­
ложнения (рис. 1 ,19,20) или боль­
туре
воинских поясов позднего периода функционирования Дмит­
шей геометризации (рис. 1,22—24),
риевского
могильника (7—77)
он сохраняет свои главные черты:
подтреугольный, сглаженный кон­
тур, сердцевину, как бы прораста­
ющую из растительного мотива (рис. 1, 15—17, 20— «цветочные» очертания (рис. 1,41—43), на других он
22). Семантика сюжета читается при сравнении с сильно геометризован (рис. 1 ,44, 45). Прямоуголь­
ные бляшки с прорезью, как и бляшки с кольцом,
бляшками-розетками без труда.
На пряжках мы видим тот же сюжет, иногда бук­ сохраняют композицию из трех или пяти ростков,
вально повторенный (рис. 1,25,26), иногда несколь­ иногда напоминающих лотосовидный мотив (рис. 1,
ко измененный подчинением рисунка контуру щит­ 55). Бляшки с кольцом не избегают предельной гео­
ка пряжки (рис. 1, 27, 29). В одном случае сюжет метризации, не мешающей, однако, пониманию се­
повторен дважды, превратившись в два раппорта мантики узора (рис. 1,61).
Щитки пряжек украшены вьющимся побегом с
бордюра (рис. 1, 30). На наконечниках мот^в про­
росшего плода лотоса образует, подчиняясь форме лепестками копьевидной формы, в которых угады­
предмета, бордюр, в котором каждый раппорт по­ вается ее прообраз —плод лотоса (рис. 1, 63, 64). На
вторяет основной мотив (рис. 1,32). На ряде экзем­ некоторых экземплярах подчеркнутая сердцевина
пляров бордюр заметно «усыхает», геометризуясь делает похожими их на цветок (рис. 1,65). Наконец,
(рис. 1, 34—38), но идею «прорастания» централь­ наконечники демонстрируют бордюры или вью­
щийся побег с основным элементом, представляю­
ного ростка не утрачивает.
Модификацию рассмотренного сюжета пред­ щим модификацию лотосовидной фигуры в трехле­
ставляют предметы гарнитуры другого вида. В ос­ пестковый цветок (рис. 1, 68—71). Даже в случае
нове их орнаментации лежит элемент, типологичес­ предельного упрощения наконечник, совсем ли­
ки связанный с предыдущим, лотосовидным, но шенный орнамента на основной плоскости, все же
явно преображенный, «процветший». В простей­ завершается трехлепестковым ростком или цветком
шем варианте это трехлепестковый росток и ком­ с подчеркнутой сердцевиной (рис. 1, 73).
позиции из него: усложненные пятилепестковые ро­
Анализ орнаментации гарнитуры воинских по­
зетки и бордюры. В отдельных случаях бляшки, в ясов из Дмитровского могильника позволяет зак­
сущности, повторяют узор бляшек первой группы лючить, что орнаментация всех его частей постро­
(рис. 1, 3, 39), только в первом случае три ее части ена на вариации двух основных элементов, один из
составляют единую композицию, во втором они
которых восходит к сасанидскому плоду лотоса, а
ясно разделены на три мотива: в центре —трехлепест­ второй - на его преображении в «цветочный» мо­
ковый росток (древо), а по сторонам - однолепест­ тив из трех-пяти лепестков. Возможно, сама эта
ковые ростки, на одних бляшках росток принимает трансформация основного мотива орнамента в дан110

Рис. 3. Аналогии растительной орнаментации воинским поясам Дмитриевского могильника
1 -4 - детали богатого пояса из клада, обнаруж енного в Саркеле; 5 - 6 — бляшки из культурного слоя Саркела;
7- псалия от удил из разрушенного погребения у г. Алексеевка Белгородской обл.; 8 —бляшка из погребения Дардонского могильника (Северный Кавказ); 9—11 — накладные бляшки на оковке малого турьего рога из Черной могилы
(Чернигов); 12 - деталь оковки малого турьего рога; 13—14 —деревья, изображенные на бронзовом ковше, обнару­
женном уд. Кипы в Омской обл.; 15 —лотосовидная композиция на ручке серебряной кружки из Томызского клада;
16- лотосовидная композиция, изображающая деревья на ободке серебряного ковша из Коцкого городка (низовья
Оби); 17- наконечник пояса с «цветочным» орнаментом из Пенджикента; 1 8 - 2 0 - детали орнаментации согдийских
сосудов; 2 1 -2 2 - поясные бляшки из погребений скандинавских воинов (Бирка)

111

ном случае отражает растительный цикл, разные
его фазы.
С формальной точки зрения, растительная ор­
наментация хазарских поясов свидетельствует о сло­
жении единого стиля, если понимать под стилем ор­
намента построение его из единого исходного
элемента, присутствующего в различных вариаци­
ях во всех его композициях.
Материалы Дмитриевского могильника позво­
ляют говорить о существовании этого стиля, наи­
более полно и выразительно характеризовавшего
прикладное искусство каганата. Оба мотива (вари­
анта) стиля (лотосовидный и «цветочный») пред­
ставлены в могильнике в двух периодах почти в рав­
ной степени: в первом лотосовидных накладок —57 %,
а «цветочных» - 43 %, во втором —лотосовидный
мотив украшает 66% накладок, а «цветочный» 34%. При сравнении этих данных следует учитывать,
что, как говорилось выше, в первом периоде гарни­
тура в целом была значительно богаче и разнообраз­
нее, что явилось, видимо, причиной некоторого раз­
личия соотношений разновариантных накладок в
первом и втором периодах.
Как бы там ни было, но очевидно, что накладки
обоих вариантов сосуществовали на протяжении
всего IX в. Однако отметим, что некоторые наибо­
лее архаичные типы накладок с лотосовидным ор­
наментом (рис. 1, 7-5, 14, 75; табл. 1) встречаются
почти исключительно в катакомбах раннего време­
ни, а пряжки и наконечники, украшенные пышным
«цветочным» узором (рис. 1, 63—65, 68-71), нако­
нечники без орнамента, но с окончанием в виде ро­
стка или цветка попадались только на поясах вто­
рого периода. Эти факты дают нам основание
предположить, что производство накладок с расти­
тельным орнаментом началось с лотосовидных бля­
шек простейших очертаний, а закончилось сложным
декором из цветов, листьев и плодов, связанных друг
с другом одним вьющимся ростком или стеблем.
Это наблюдение, сделанное на конкретных ма­
териалах одного памятника, по-видимому, можно
распространить на все известные в настоящее вре­
мя изделия массового производства, известные на
территории Хазарского каганата.
В этом отношении представляют интерес немно­
гочисленные предметы прикладного искусства, сде­
ланные мастерами высокого класса. К ним можно
отнести не только произведения торевтики, но и не­
которые предметы конской упряжи и воинских по­
ясов, обнаруживающих несомненное сходство ос­
новных мотивов растительной орнаментации. Так,
на псалии из погребения IX в. у г. Алексеевка изоб­
ражены бордюр из плода лотоса и древо с тем же мо­
тивом, находящим близкую аналогию на согдийс­
кой посуде (рис. 3, 7, 18) {Макарова, Плетнева, 1983.
С. 74—75). Трехчастную композицию из того же ло­
тосовидного мотива, проросшего в «землю», нахо­
дим на Котском блюде (рис. 3, 16) и в несколько
112

«процветшем» варианте —на ручке ковша из Томы
за (рис. 3, 75) (Даркевич, 1976. С. 167-169. Табл. 54)
Близкую аналогию этим сюжетам также находим
согдийском серебре (рис. 3,20) {Маршак, 1971. Табл. 40)
причем во всех трех случаях элемент «цветения» под
черкнут одинаково: двумя ростками, симметричж
дополняющими композицию справа и слева. Инте­
ресно, что на двух бляшках с кольцом, попавшм
какими-то путями в Скандинавию, лотосовидньн
композиции тоже дополнены в одном случае - трех­
лепестковым ростком (рис. 3, 22), в другом - четы­
рехлепестковой розеткой (рис. 3, 21) {Jansson, 1986
Taf. 96, 8, 9).
Идея прорастания цветка (ростка) из семени, i
композициях с лотосовидным мотивом только на­
меченная, четче выражена на частях воинских по­
ясов из Саркела и Дардонского могильника (рис. 3,
1—6, 8). Последняя представляет собой лаконичную,
но выразительную композицию из трех зерен с цен­
тральным, как бы «прорастающим» ростком и под­
стилающей их полоской «земли» с каплей влаги. Та
же идея выражена на саркельских бляшках с выра­
зительной демонстрацией следующей фазы роста:
пышным «цветением» трехлепестковых растений и,
как на щитке пряжки и наконечнике, - мощных
«древ» (рис. 3, 7, 2 и 3, 4) (Макарова, Плетнева, 1983.
С. 62-76).
Еще дальше ушел от способа выражения идеи
роста от лотосовидных композиций мастер, сделав­
ший бляшки оковки турьего рога (рис. 3,9-11) (Рыбаков, 1971. С. 10-14. Рис. 2-4). На них в технике
инкрустации (не черни!) изображены розетки из
трех- и пятилепестковых растений. Их связываете
вышерассмотренными сюжетами зерно, показанное
в одном из них (рис. 3 , 10), и уводит от строгой сим­
метрии этих сюжетов элемент переплетения, при­
сутствующий на одной из бляшек (рис. 3, 77). Ин­
тересно, что в данном случае мастер явно подражал
более совершенно исполненному сюжету на том же
турьем роге (рис. 3, 12).
Наконец, композиции, содержащие идею разви­
тия, заменяются изображением последней его фазы:
мощным трехлепестковым ростком, скорее - дре­
вом (рис. 3, 13, 14).
Создается впечатление, что все рассмотренные
изображения на поясных наборах и произведениях
торевтики семантически едины, разнятся они спо­
собом выражения идеи разных фаз роста. Изобра­
жения этого сюжета эволюционируют от лотосовид­
ного мотива или плода лотоса, как он представлен
на произведениях восточного искусства от Иранадо
Средней Азии, до трехлепесткового ростка-крина,
пышного цветка или древа, похожего по очертани­
ям на лиственное дерево средних широт.
При этом заимствуется сначала идея в той фор­
ме, в которой она была первоначально воспринята
(плод лотоса), а со временем она находит другие
формы выражения (крин, древо и т.п.). Уверенность

всеобщей. Она заставляет еще раз обратиться кЩ
пласту растительной орнаментации, которая пр
ставлена металлопластикой Хазарского каганат
по достоинству оценить ее вклад в декоративЦ
искусство средневековья. При этом надо вспомни
что, по мнению таких знатоков византийског о
кусства, как В.Н. Лазарев и А.В. Банк, в самой 1
зантии растительный орнамент получил развив
только в X-XI вв. На степных просторах от Далы|
го Востока до Дуная растительная орнамента!!
сложилась намного раньше, в VIII—IX вв. (МерпеА
1951. С. 138). Анализ металлопластики больше!
числа салтовских памятников убеждает в деятел
ности ремесленных центров при ставках каганов ив|
еначальников, производивших высокохудожеств!
ные изделия с богатым растительным орнамент!
уже в конце VIII в. (Макарова, Плетнева, 1983. С. Ц
76; Фонякова, 1986. С. 45—46).
Учитывая это, приходится признать, что важне!
шее достижение декоративного искусства Древн!
Руси - растительный орнамент —явился наследи!
ком не только Византии, но и тех народов, которн
создали первое государство Восточной Европы]
Хазарский каганат.

в справедливости такого вывода придают наблюде­
ния, сделанные исследователями на другом матери­
але. Так, Л.И. Ремпель, анализируя средневековый
архитектурный орнамент Средней Азии VI-VIII вв.,
отмечал, что одним из исходных его элементов был
лотос, но со временем «место лотоса окончательно
заняли тюльпан и трилистник» (Ремпель, 1961. С. 87).
К аналогичному выводу пришел и Б.И. Маршак на
примере торевтики VII—VIII вв. Средней Азии. Ло­
тос, являвшийся ведущим элементом близкой сасанидской традиции школы А, позже, на втором эта­
пе школы В, когда влияние сасанидского искусства
ослабевает, заменяется трилистником (Маршак,
1971. С. 46). Так, частный пример салтовского рас­
тительного орнамента хорошо иллюстрирует мысль
Д.Д. Фрезераоб отражении разными народами в
культе растительности всеобщей идеи непрерывно­
го возрождения жизни (Фрезер, 1980. С. 129-141,376
и др.). А запечатленные в орнаменте разные фазы
растительного цикла подтверждают догадку о том,
что в его “узорах человек прозревал след мирового
закона” (Лелеков, 1975. С. 64, 75).
Итак, закономерность, уловленная на ограни­
ченном материале одного могильника, оказывается

Литература
Банк А.В., 1971. Опыт классификации византийских
серебряных изделий Х -Х Н вв. / / ВВ. № 32.
Даркевич В.П., 1976. Художественный металл Восто­
ка V II-X IV вв. М.
Кондаков Н.П., 1884. Какая возможна в современной
науке археологии постановка вопроса о влиянии в обла­
сти искусства вообще и византийского искусства, в част­
ности / / Бюллетени VI АС в Одессе. Одесса. № 4.
Кондаков Н.П., 1896. Русские клады. Исследование
древностей великокняжеского периода. СПб.
Кондаков Н.П., 1899. О научных задачах и^ории изу­
чения древнерусского искусства. СПб.
Лазарев В.Н., 1966. Михайловские мозаики. М.
Лелеков Л.А., 1975. Искусство Древней Руси в его свя­
зях с Востоком //Д ревнерусское искусство. М.
Макарова Т.И., Плетнева С.А., 1983. Пояс знатного
воина из Саркела / / СА. № 2.
Маршак Б.И., 1971. Согдийское серебро. Очерки по
восточной торевтике / / Культура народов Востока: Ма­
териалы и исследования. М.
Мерперт Н.Я., 1951. О генезисе салтовской культуры / /
КСИИМ К. Вып. 36.
Плетнева С.А., 1989. На славяно-хазарском пограничье. Дмитриевский археологический комплекс. М.
Рыбаков Б.А., 1948. Ремесло Древней Руси. М.

Рыбаков Б.А., 1971. Русское прикладное искуса
во. Л.

Ремпель Л. И., 1961. Архитектурный орнамент Узбе]
стана. Ташкент.

Стасов В.В., 1872. Русский народный орнамент (mi
тье, ткани, кружево). СПб. Вып. I.
Федоров-Давыдов Г.А., 1976. Искусство кочевников
Золотой Орды / / Очерки культуры и искусства народо!
евразийских степей и золотоордынских городов. М.
Фонякова Н.А., 1986. Лотос в растительном орнамен
те металлических изделий салтово-маяцкой культурь
VIII—IX вв. / / СА. № 3.
Фонякова Н.А., 1998. Художественный стиль украше­
ния поясов в Хазарии второй половины VIII - начал!
X в. / / МАИЭТ. Симферополь. VI.
Фрезер Д.Д., 1980. Золотая ветвь. М.
Ходасевич В.Ф., 1996. Перед зеркалом. М.
Ате Т.у 1914. La Suede et l’Orient. Upsal.
Jansson I. , 1986. G urtel und Gurtelzubehor vom
orientalichen Typ/ / Birka II. Sistematischen der Graberfunde.
Stockholm. 2.
Zakharow A., Arendt W., 1935. Beitrage zur Frage der
Turkischen Kultur der Volker wanderungszeit / / Archaelogia
Hungarica. Budapest. T. XVI.

114

Е.П. Мысъков

СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ ПРИГОРОД ЦАРЕВСКОГО
ГОРОДИЩА*
В 1999 г. Волго-Ахтубинская археологическая
экспедиция Волгоградского государственного педа­
гогического университета проводила исследования
северо-западного пригорода Царевского городища.
Памятник расположен в 700 м к ЗСЗ от северозападного охранного знака Царевского городища, за
пределами охранной зоны. Он занимает ровный
степной участок, ограниченный с севера и востока
поймой р. Кальгуты, а с юга —глубоким котлованом
недостроенного оросительного (?) канала. Цент­
ральную часть памятника с запада на восток пере­
секает шоссе Волгоград - Астрахань.
Судя по внешнему виду большинства объектов,
северная часть пригорода никогда не распахивалась, а
южная несколько десятилетий назад была пропахана
при посадке лесополосы, от которой в настоящее вре­
мя сохранились лишь отдельные кусты и деревья.
Крайние западные объекты комплекса почти вплот­
нуюпримыкают к заброшенной овощной плантации.
Сейчас трудно сказать, насколько серьезно пострадал
памятник в результате распашки, строительства кана­
ла, шоссе и посадки лесополосы. Очевидно, некото­
рые объекты в результате этого были полностью унич­
тожены. Тем не менее можно констатировать, что в
целом этот интересный комплекс сохранился вполне
удовлетворительно. В настоящее время большая часть
объектов памятника задернована и покрыта жухлой
полупустынной растительностью. Общая площадь его
чуть более 20 га (рис. 1).
Всего на площади памятника визуально выявле­
но 332 объекта. Из них: 99 курганообразных всхол­
млений, 219 ям и 14 оград —дувалов. Курганооб^азные всхолмления —округлой или овальной формы,
несколько десятков из них имеют неправильные
очертания. Вершины большинства всхолмлений
уплощены, некоторые из них относительно недав­
ноповреждены глубокими ямами и траншеями. Раз­
меры всхолмлений различны - от 3x3 до 65x42 м;
высота от 0,12 до 2 м.
Большинство ям —округлой или овальной фор­
мы, хотя встречаются углубления неправильных
очертаний и аморфные западины, образовавшиеся
в результате слияния нескольких расположенных
рядом ям. Размеры их от 3x3 до 65x42 м, глубины от
0,1 до 2,3 м. Очевидно, большинство ям образова­
лось в процессе добычи глины для изготовления
сырцовых и жженых кирпичей.
* Работа выполнена при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (проект
№ 00-01-00068 а/в).

Кроме ям и курганообразных всхолмлений, на
площади памятника выявлены своеобразные огра­
ды - дувалы. Некоторые из них сохранились плохо
и в настоящее время едва выделяются на поверхно­
сти. Остальные имеют довольно четкие подквадрат­
ные или прямоугольные очертания. Все они пред­
ставляю т собой оплы вш ие уплощ енны е валы
высотой 0,18-0,28 м и шириной 3-5,5 м. Большин­
ство оград ориентировано по линии север—юг, хотя
есть сооружения, ориентированные с ССВ на ЮЮЗ
и с ССЗ на ЮЮВ. Размеры оград от 25x30 до 90x90
м. Протяженность одного из валов в южной части
памятника более 100 м. Две ограды в северо-восточ­
ной части памятника имеют неширокие перемыч­
ки —входы, обращенные к ЮЮЗ, т. е. ориентиро­
ванные точно на Мекку. Больш инство дувалов
ограждают остатки больших сооружений, образуя
обширные «дворы», другие расположены на ровных
участках с небольшими западинами и слабо замет­
ными всхолмлениями.
Четкой планировки в расположении большин­
ства объектов не наблюдается, хотя отдельные груп­
пы всхолмлений образуют обособленные комплек­
сы. Визуально выделяются северная, восточная,
южная, западная и центральная группы. В централь­
ной и северной группах часть всхолмлений распо­
ложена довольно правильными рядами, ориентиро­
ванными с запада на восток и с ССЗ на ЮЮВ.
Правильная планировка хорошо прослеживается в
расположении четырех больших овальных холмов в
южной части памятника. Все они ориентированы с
запада на восток и вытянуты цепочкой по линии
запад-восток. Некоторые из них были окружены
дувалами, которые имели квадратную или прямо­
угольную (?) в плане форму. Все дувалы в южной ча­
сти памятника были ориентированы почти точно по
сторонам света, максимальное отклонение от пра­
вильной ориентировки составляет 3° (см. рис. 1).
В процессе съемки инструментального плана на
площади памятника было найдено всего несколько
десятков фрагментов стенок красноглиняных гон­
чарных сосудов и отдельные обломки костей живот­
ных. Пропаханные поверхности четырех.больших
холмов в южной части памятника сплошь усеяны
обломками жженых кирпичей, бесформенными ку­
сочками ганча и обломками кашинных плиток с
бирюзовой, ультрамариновой, желтой и белой по­
ливой. Кусочки ганча, мелкая кирпичная крошка и
фрагменты красноглиняной керамики найдены и на
некоторых других объектах, особенно там, где це­
лостность их была нарушена поздними перекопами

115

и норами землероек. Все эти находки не оставляют
сомнений в том, что памятник следует датировать в
пределах XIV в.
Он всегда интерпретировался как средневековый
курганный могильник и именно поэтому не вошел
в территорию охранной зоны Царевского городища.
В процессе инструментальной съемки плана стало
ясно, что только отдельные его объекты могут пред­
ставлять собой остатки средневековых погребаль­
ных сооружений.
Как уже отмечалось, несколько десятков курга­
нообразных всхолмлений здесь имеют овальные или
неправильные очертания, в то время как почти все
известные к настоящему времени средневековые
надмогильные сооружения в окрестностях Царев­
ского городища представляют собой округлые в пла­
не, ровные полусферические холмы, иногда с упло­

щенными вершинами. Подавляющее большинстве
золотоордынских погребальных комплексов имекн
либо достаточно четкие кольцевые ровики, либо
округлые чашевидные выемки, вплотную примыка­
ющие к северной поле насыпи. На площади рассмат­
риваемого памятника такие сооружения единичны.
Здесь ямы разбросаны бессистемно и в большинстве
случаев никак не связаны с тем или иным объектом.
Не менее своеобразной особенностью памятника
является наличие в нем дувалов, совершенно неха­
рактерных для золотоордынских могильников.
Для решения вопроса типологической принад­
лежности памятника, выявленного на северо-запад­
ной окраине Царевского городиша, были проведе­
ны раскопки одного из объектов комплекса,
который располагался в северо-восточной части па­
мятника. До начала раскопок он представлял собой

Рис. 1. Общий план северо-западного пригорода Царевского городища
1 —холмы, 2 —ямы, 3 —грунтовая дорога, 4 —шоссе, 5 —ЛЭП, 6 —дерево, 7 - отвал канала, 8 —пойма р. Кальгуты,
Р —пашня, 10—валы, 11 — раскоп 1-99

116

округлый в плане холм диаметром 16 м и высотой
0,9 м. В 7-10 м к востоку и северо-востоку от него
отчетливо прослеживались три округлые ямы - за­
падины диаметром от 5 до 8 м и глубиной до 0,45 м
(см. рис. 1).
Как выяснилось в процессе раскопок, холм
скрывал под собой остатки большого дома середи­
ны XIV в. Расположенные рядом ямы не раскапы­
вались. Очевидно, они образовались в процессе до­
бычи глины для изготовления сырцовых кирпичей,
хотя это не более чем предположение. Объект ис­
следован квадратным раскопом размером 14x14 м,
ориентированным стенками по сторонам света
(рис. 2).

На раскопе прослежена следующая последова­
тельность залегания слоев. Под гумусным слоем
толщиной 0,05-0,07 м залегал слой коричнево­
бурого среднего суглинка мощностью 0,2-0,6 м с
большим количеством обломков сырцовых кирпи­
чей и отдельными находками. Ниже залегал слой
серой супеси с обильными включениями золы, уг­
лей и относительно большим количеством находок,
но почти без обломков кирпичей. Внутри дома этот
слой залегал на земляном полу, причем его толщи­
на здесь не превышала 0,1 м, в то время как за пре­
делами постройки, у стен он достигал 0,3 м. На пе­
риферийных участках раскопа слой серой супеси
становился все более и более тонким и постепенно

Рис. 2. План раскопа 1-94
1 - кирпичи жженые, 2 — кирпичи сырцовые, 3 —угли, 4 - ганчевая шту­
катурка, 5 —дом 1 , 6 - помещение 1 , 7 - помещение 2, 8 - помещение 3,
9 —помещение 4, 1 0 —яма 1 , 7 / —яма 2, 12—яма 3, 13 —печь, 1 4 - жаров­
ня, 1 5 —тандыр

117

сходил на нет. Ниже залегал слой погребенной по­
чвы —пепельно-серой супеси плитчато-пылеватой
структуры толщиной до 0,07 м практически без на­
ходок, который подстилался тяжелым материковым
суглинком красно-бурого цвета.
Слой серой супеси, залегавший непосредствен­
но на погребенной почве, представлял собой куль­
турные отложения, сформировавшиеся в период
функционирования дома. Именно в слое серой
супеси обнаружена большая часть фрагментов ке­
рамики, костей животных и почти все индивиду­
альные находки. Весьма важно, что этот слой рас­
пределялся на площади раскопа неравномерно и
имел максимальную мощность всего 0,3 м. Это дает
основание предполагать, что дом существовал весь­
ма непродолжительное время, и наводит на мысль
0 практически полном отсутствии культурных ос­
татков между отдельными сооружениями пригоро­
да. Об этом же свидетельствует и то, что на площа­
ди пригорода почти не встречаются не только
индивидуальные находки, но даже фрагменты ке­
рамики и кости животных.
Слой коричнево-бурого среднего суглинка, пе­
рекрывавший слой серой супеси, содержал отно­
сительно небольшое количество находок. Он был
насыщен обломками сырцовых кирпичей и пред­
ставлял собой завал, образовавшийся в результате
разрушения сырцовых стен дома.
В процессе раскопок было установлено, что ос­
нования всех капитальных стен дома стояли непос­
редственно на погребенной почве. Это значит, что
дом был построен на целинном участке степи в том
месте, где до этого никто и никогда не жил.
Дом представлял собой прямоугольную в плане
постройку, ориентированную по линии ВЮ В-ЗСЗ.
Размеры его по внешнему контуру стен 10,2x8,6 м.
Наружные стены дома и внутренние стены —пере­
борки, делящие его на четыре помещения, были
сложены из сырцовых кирпичей форматом 42—
45x22-25x5-7 см, уложенных плашмя и скреплен­
ных глиняным раствором. Кирпичи укладывались
по системе ты чок-лож ок с перевязкой швов. Сна­
ружи стены дома во многих местах оплыли, осыпа­
лись или раскрошились, внутри —почти везде со­
хранились очень хорошо. Толщина стен дома
0,65-0,7 м (см. рис. 2).
Вход в дом был устроен в южной стене и обра­
щен к ЮЮЗ, т. е. ориентирован точно на Мекку. За
входным проемом распологалось удлиненно-прямо­
угольное помещение 1 размером 3,2x0,8 м, ориен­
тированное по линии ВЮ В-ЗСЗ, в северной стене
которого находился дверной проем, соединяющий
его с прямоугольным помещением 2.
Помещение 2 размером 5,3x3,1 м было ориен­
тировано по линии ССВ-Ю Ю З. Стены помещений
1 и 2 были аккуратно оштукатурены глиной и по­
белены (?). Никаких следов отопительных систем в
помещениях 1 и 2 не обнаружено, только к запад­

ной стене помещения 2 была пристроена не6ол|
шая стенка из сырцовых кирпичей, назначение к!
торой неясно. По-видимому, эта часть дома ота!
ливалась жаровней из придонной части большой
красноглиняного сосуда, которая стояла в юг!
западном углу помещения 2 (см. рис. 2; 3,4).
I
В западной стене помещения 2 находился пр!
ход, ведущий в помещение 3, которое имело прям!
угольную форму, размером 4,85x4,15 м и было ори
ентировано по линии В Ю В -ЗС З. Вдоль сте|
помещения 3 была устроена П-образная суфасдвуи
канальным Г-образным каном и большой прямя
угольной печью. В северной и южной частях кан|
каналы выходили в вертикальные дымоходы. Он!
первоначально были изготовлены из стандартны!
керамических труб, вмонтированных в специаль!
ные цилиндрические каналы, вырезанные в угла!
сырцовых стен. Горизонтальные каналы кана сверх!
были перекрыты жжеными кирпичами, уложенные
ми плашмя на края дымоходов. От этого перекры!
тия сохранилось всего несколько жженых кирпи!
чей и их обломков.
I
К восточной стене помещения 3 и южной стен!
ке суфы была пристроена полка в виде ступени раз!
мером 1,3x0,3 м, сложенная из сырцовых кирпичей!
которая впоследствии была расширена и оконтуре!
на дополнительной стенкой, небрежно сложенном
из обломков жженых кирпичей на глинистом раст-1
воре. Суфа также была значительно расширена. Для!
этого к ее северной части и к южной стене помеще-1
ния 3 пристроили две сырцовые стенки, простран-1
ство между которыми было забито суглинком. Сте-1
ны помещения 3, а также поверхности полки, суфы,1
печи были обмазаны глиной и аккуратно покрыты]
тонким слоем белой ганчевой штукатурки.
В северо-западном углу помещения 3 имелся
дверной проем, ведущий в помещение 4. Оно име­
ло прямоугольную форму, размер 4,85x2,45 м и было
ориентировано по линии ВЮ В -ЗС З. В северозападном углу помещения 4 находился тандыр,
встроенный в Г-образную суфу, расположенную
вдоль северной и западной стен помещения. Позд­
нее эту суфу значительно расширили, пристроив к
ней дополнительную стенку из сырцовых кирпичей
(см. рис. 2).
Во всех помещениях пол представлял собой
плотно утрамбованный грунт (погребенную почву),
на котором за время функционирования дома ус­
пел отложиться тонкий (до 0,1м) слой серой супе­
си с примесью мелких угольков и с отдельными на­
ходками.
У входа в дом расчищены остатки подковооб­
разной печи размером 0,62x0,58 м, небрежно сло­
женной из обломков жженых кирпичей на глиня­
ном растворе. Основание печи лежало на тонком
слое серой супеси с отдельными находками. Это
значит, что она была построена через некоторое
время после того, как в доме поселились люди.

118

Здесь же, рядом с остатками кирпичной печи было
обнаружено около десятка целых и в обломках жже­
ных кирпичей, которые лежали на слое серой супе­
си и сверху были перекрыты завалом, образовав­
шимся в результате разрушения сырцовых стен.
К востоку от кирпичной печи располагалась
небольшая овальная яма 1, углубленная в материк
на 0,32 м, исследованная частично. Ее заполнение
состояло из рыхлой золистой темно-серой супеси с
небольшим количеством костей животных и фраг­
ментов керамики. К северу от ямы 1 находилась яма
3 диаметром 0,46 м, углубленная в материк на 0,2 м,
которая была заполнена серой супесью с единич­
ными обломками жженых кирпичей.
К западу от дома располагались два узких не­
глубоких ровика шириной 0,02—0,25 м, углублен­
ных в материк на 0,09—0,18 м, которые вплотную
примыкали к основанию кирпичной кладки сте­
ны. Один из них - Г-образной формы, второй П-образной, размером по внутреннему контуру
2,5x3,15 м. В центре участка, ограниченного ро­
виками, находилась яма 2 диаметром 0,68 м, уг­
лубленная в материк на 0,38 м (см. рис. 2). Она
была заполнена рыхлой серой супесью с фрагмен­
тами керамики и обломками костей животных. Повидимому, эта конструкция представляет собой
остатки небольшой наземной постройки хозяй­
ственного назначения, хотя никаких следов стен
здесь не обнаружено, если не считать нескольких
мелких обломков слабо обожженной глиняной об­
мазки с отпечатками прутьев.
На раскопе найдено 609 фрагментов керамики
и 1232 обломка костей животных, птиц и рыб. Сре­
ди определимых остеологических остатков преоб­
ладают кости мелкого (155) и крупного (66) рогато­
го скота. Несколько меньше костей лошади (44) и
птиц (41). Кости рыб единичны (6).
Из керамических находок наибольший интерес
представляют фрагменты двух больших красногли­
няных кувшинов, собранных в помещении 2 и в
заполнении ямы 2. Один из них в верхней части ук­
рашен широкими полосами многорядного линей­
ного орнамента (рис. 3, 5), а второй покрыт красно­
коричневым ангобом и вертикальными полосками
лощения (рис. 3,7). Следует отметить фрагменты
двух поливных чаш из красной глины и белого плот­
ного кашина, собранные на полу помещения 2, ко­
торые удалось склеить почти полностью. Красно­
глиняная чаша имеет невысокий кольцевой поддон.
Ее внутренняя поверхность и наружная часть вен­
чика были покрыты желтой поливой, нанесенной
на светлую ангобную подгрунтовку (рис. 4, 10). Кашинная чаша с прозрачной бесцветной поливой ук­
рашена рельефом и полихромной подглазурной
росписью черного, бирюзового и ультрамариново­
го цветов (рис. 4,5). Кроме того, в заполнении суфы
помещения 3 были найдены фрагменты придонной
части небольшого красноглиняного гончарного

кувшина (?) с плоским дном (рис. 3,