Воспитанник (СИ) [Not I.M.P.O.S.S.I.B.L.E.] (fb2) читать онлайн

«Не знаю, что на чужой стороне, да только у нас давно принято: коли покидаешь дом родной на долгое время, то оглядываться не следует.» ©

— Всё взял? Замеча-ательно. Медальон повесил? На закате ходил солнце провожать? Замеча-ательно. Точно не забыл обереги? Просто замеча-ательно. За-ме-ча-тель-но, — Юка суетился и нервничал, насколько может нервничать «воплощение Закатной Твари», если по словам отца Маттео.

Было в Юке что-то кошачье, чего не отнять, того не отнять, может, длинная клыкастая улыбка, может, странные зелёные глаза, может, ещё что, однако не Ричарду осуждать Ксаре. Ну да, Ричард усмехнулся, не тому, кто верит в Четверых, но притворяется олларианцем, что тайно исповедует эсператизм, осуждать человека, всего-навсего похожего на кота.

Как говорится, не Леворукий — и ладно. А даже если и Леворукий, то какая разница?

Юка нервничал, и понять это можно было по всё чаще звучащему «замеча-ательно», по мурлыкающим ноткам, которые Юка допустил в свой голос, и по глупым вопросам.

Как будто он мог всё это не сделать, живя «на два погоста», как говорили в деревне. Как будто он мог всё это не сделать, когда его воспитывал Юка Ксаре, человек, что познакомил его с Севером, с Надором, с Домом. Как будто он мог не повесить медальон на удачу, как будто мог не сходить не попрощаться с солнцем, как будто мог забыть браслет из каменных оберегов и ловец снов.

Даллас, староста деревни, лишь вздохнул и покачал головой, но перебивать Юку не стал. Все понимали: тому сейчас жизненно необходимо побеспокоиться, даже если умом он понимает, что опасности нет. Была бы опасность, камни бы ворчали, как разбуженные на заре наседки. Дескать, и ветер им не в ту сторону дует, и солнце не туда светит, и вообще, молодой человек, проявите уважение! А так камни молчат, даже, кажется, довольно гудят, сопровождая бесконечные «А точно?» Юки ещё и каким-то основательным гулом, так и не скажешь, пытаются подбодрить Юку или просто выражают какую-то свою позицию.

Подбежала Айрис, посмотрела в глаза цепко, проницательно, как будто взглядом пыталась добраться до самого нутра. Она в последнее время почти всегда так смотрит: научилась слышать камни и теперь что ни час, всё спрашивает. Так подойдёт, спросит, а камни ей и отвечают, как какие-нибудь сплетницы, а она, знай себе, стоит да слушает. Стоит, слушает и смотрит. Цепко. Сравнивает.

Зря её, наверное, Юка научил человека с первого взгляда оценивать. Хотя, он себя со стороны не видел, может, он выглядит ещё хуже. Или нет.

Карман приятно оттягивала родная свирель. Лютню в такое путешествие не возьмёшь, даже если очень хотелось, а свои гармоники{?}[Ричард имеет в виду губные гармоники] он отдал Дейдри и Эдит, пусть учатся. В конце концов, такой дикий северный инструмент в столице не приживётся, он это чувствовал. Чутью под чутким руководством Юки и деревенских он привык доверять даже больше, чем себе. Так что в столицу с ним едет его свирель, лёгкая, игривая, Дикон был уверен, что в столице ей будет хорошо. Гармоника для столицы была слишком сердечная, как раз то, что нужно, когда и младшие сестры начинали жить на два погоста.

Наконец, Юка изволил закончить, но теперь стала заметна явно фальшивая улыбка. Затем, будто бы неохотно, она исчезла, и зелёные глаза смотрели с беспокойством, которое не было скрыто ни словами, ни чем-то ещё. Немного подумав, Юка вынул серёжку из своего уха, посмотрел на него, а затем решительно вложил в руку Ричарда. Тот смотрел на серёжку, маленькую, железную и абсолютно простую. Серёжку, которую ему добровольно отдали. Что же, это значило очень много, и если после такого он посмеет не вернуться в Надор и где-то сдохнуть, то Ричард сам себя убьёт второй раз, только чтобы так не случилось.

Литов пёс, серёжка. Ричард почувствовал, как в глазах застыла влага, что никак не могла стать слезой. Он поднял глаза.

— В ловец снов вплетёшь, — Кривовато улыбнулся Юка, а после потрепал его по волосам. — Ну давай, воспитанник. Не смей нас всех там опозорить. Что надо помнить?

— Камни молчат, а потом позволяют тебе споткнуться, — Проговорил он постулат, который уже давно заменил ему герцогское «Твёрд и незыблем».

— Замеча-ательно.

Это было действительно последнее, что надо было сделать. Именно здесь он прощался с людьми, которые не бросили одиннадцатилетнего барчонка, когда тот в слезах и соплях крыл их на чём свет стоит, когда воспитали герцога, как подобает, прощался с Юкой, который заменил им семью, что не смогли стать родные и вечно холодные отец и матушка.

Ричард повернулся и неспешно пошёл по дороге, стараясь оттянуть момент расставания, стараясь будто бы замедлить сам миг, пошёл к графу Лараку, что уже ожидал со слугами и лошадьми. Ожидал и думал, наверное, что Дик не хочет покидать родной Надор из-за «узурпатора», из-за «навозников», из-за убитого отца. Бред всё это. Как хорошо, что замковые были на его стороне. Как хорошо, что на сказочки о Великой Талигойе он не сможет купиться. Единственные, кто не знал настоящего Надора были матушка, граф Ларак, кузен Наль и отец Маттео.

Первым делом Дик понял, что нет необходимости их в этом разубеждать. И научился держать маски, такие же лёгкие, что твой ветер. Унесёт — и поминай былое, не вернётся ведь. Маски к сердцу близко быть не должны.

Как ни старайся, но когда идёшь вперёд, что-то всегда остаётся позади. Невозможно делать шаги, оставаясь при этом на месте. Так и Дик шёл вперёд, оставляя за собой место, что он с большим удовольствием называл Домом. Он шёл и старался не оглядываться. Поверье или нет, он просто знал, что не должен оглянуться. Ни за что.

Впереди ждал Лаик и Оллария, позади оставался Надор, а всё, что он мог сейчас сделать, так это не оглядываться.

***

Осень 397 года круга Скал выдалась хмурой и слякотной. Серое небо, словно бы укутанное грязным войлоком, нависало над раскисшими дорогами. На проселках лошади вязли чуть ли не по стремена, но и столичный тракт был не многим лучше. В такую погоду путешествуют либо по необходимости, либо по большой охоте, которая, как известно, пуще неволи. Злые, заляпанные грязью путники, измотанные кони и мулы, чавкающая, вязкая грязь, мокрые деревья у обочин, воронье в низком небе — все это напрочь лишало окрестности Олларии неоднократно воспетой трубадурами прелести. Непоседы, покинувшие дом по собственной прихоти, и те глядели по сторонам безо всякой радости, то же было с теми, кого впереди ждали перемены. Летом яркое солнце и сочная зелень скрасят любую неприятность, осенью, особенно столь унылой, даже воображаемые напасти кажутся безнадежными и неотвратимыми. Неудивительно, что Ричард смотрел на эту слякоть, и всё больше где-то в груди сжималась маленькая тоска. Говорят, такое проходит. Да и Юка говорил, что к ней быстро привыкаешь.

Дик никогда не бывал в Олларии, так что ожидать чего-либо от города не смел. В конце концов, любые ожидания будут с грохотом разрушены неизменной реальностью, так зачем разочаровываться и удивляться сильно заранее? Надеяться на то, что матушка оставит его в Надоре, было бессмысленно. Та была фанатиком, а те, как известно, порой ничем не лучше безумцев и намного хуже умпряцев, так что Ричард был готов к этому. Король требовал, чтоб Ричард Окделл вместе с другими молодыми дворянами прошел школу оруженосцев, значит, так тому и быть. Ричард, по сути, против не был, даже если другие думали иначе. Родич и опекун Дика граф Эйвон Ларакский пытался отстоять внучатого племянника — не вышло, герцогиня Мирабелла обладала железной волей. Эйвон сдался, хотя по закону решал он и только он. Тут даже и не обвинить последнего в каком-нибудь умысле: Ларак был слаб волей супротив матушки, видимо, от страха перед ней, что он умудрился внушить сам себе.

Матушка долго объясняла сыну и наследнику его долг и его обязанности, Ричард делал вид, что слышал, не слушая. Всё, что надобно знать, Дик уже знал, но теперь, по крайней мере, можно понять, что ожидали от него — смелый и порывистый, Дик грядущую «беду» должен был видеть в шестнадцать раз хуже, чем она была. Ему внушали, пусть и так, что он бы и хотел поверить, что полгода в Жеребячьем загоне будут для него страшнее чумы и войны вместе взятых. Ещё бы, жить среди врагов, подвергаться оскорблениям, не имея права ответить ударом на удар, — что для дворянина может быть горше?! Дик относился к подобному с долей скепсиса, но, на всякий случай, был готов ко всему. Навряд ли юные барчуки будут уж так дружелюбны к опальному герцогу, но и откровенной дуэли ожидать не следовало. Всё остальное он как-нибудь переживёт.

Готовили его так, будто его жизнь скатится в настоящий ад{?}[В книге это было, я тоже прифигела, когда перечитывала]. Мать, Эйвон, отец Маттео твердили о терпении, что «является кольчугой сильного», но Дик не слишком надеялся на эту добродетель — терпение тебе не сильно поможет, если у тебя в руках шпага, а у твоего обидчика — пистолет. В конце концов, даже Джукс, один из самых балбесов деревни признавал, что терпение хорошо, когда надо перетерпеть головомойку от старших, а в остальном к терпению должен также прилагатся ум и некоторая доля хитрости (увы, последнего природа Джукса лишила). Молодой человек со слабым интересом глядел на выраставшие из серой мути башни Олларии, где ему предстояло провести самое малое полгода. Разбитая дорога поворачивала и шла вдоль стены к воротам, у которых собралась небольшая толпа.

Войти в столицу было непросто — стражники в шлемах и кирасах придирчиво рассматривали путников. Мелких торговцев и крестьян пропускали, взяв с них и их товаров положенную мзду, а дворянам и серьезным купцам приходилось называть писарям свои имена и цель приезда. Так повелось со времен Франциска Оллара, и навряд ли поменяется. В конце концов, какими бы жалкими ни были нынешние короли на словах, а вот предки у них были толковые. Дикон с некоторым злорадным весельем вспомнил слова матушки о том, что узурпатор отобрал не только веру и свободу, но и имена. Дикон такого возмущения не понимал. Оллария или Кабитэла, какая разница? Даже они сами когда-то были Надорэа, Алва были Борраска, Придды — Пенья, а Эпинэ — Марикьяре. Впрочем, живёшь среди Людей Чести, будь добр быть Человеком Чести.

— Запомните, Ричард, — граф Ларак, высокий дворянин лет пятидесяти с худым, утомленным лицом вырвал внучатого племянника из невесёлых раздумий о столице и Людей Чести. Увы, но перед ними придётся держать маску одураченного идиота. А вот в оруженосцах у какого-нибудь дворянина можно будет и устроить весёлую жизнь. Зря он что ли столько лет учился такому непростому делу, как беззаботность? — мы приехали не сегодня вечером, а завтра утром. Окделлам нельзя появляться в столице без разрешения и задерживаться дольше, чем требуется. Я должен передать вас с рук на руки капитану Арамоне и тотчас уехать, но мы поступим иначе. Вас ждет хороший вечер и знакомство с другом, но учтите — тайно принимая сына Эгмонта Окделла, он рискует больше нашего.

— Я никому не скажу, — заверил Дикон, подразумевая, что если и скажет, то уж граф об этом точно не узнает.

— Даже если у вас появятся друзья, они не должны знать о нашей встрече с кансилльером.

— Так мы едем к эру Штанцлеру? — Интересно. Или, как бы сказал Юка, замеча-ательно. Познакомиться со Штанцлером было бы не лишним — надо же ему знать, кто тут «хороший» друг отца или нет?

— К Штанцлеру, Дик. И вообще это имя вслух лучше не называть, да и слово «эр» приберегите для Окделла или… Агариса. Для Кабитэлы, тьфу ты, Олларии, хватит «сударя».

— Я понял. Я постараюсь, — Постараюсь, чтобы вы об этом не узнали, дорогой эр граф.

Сам граф продолжал наставления.

— Стараться мало. Нам выпало жить во времена стервятников, такие люди, как Август Штанцлер, наперечет. Они слишком ценны для Талигойи, чтоб ими рисковать. Я не хотел ставить кансилльера под удар, но он весьма настойчив, чтоб не сказать упрям.

— Поэтому мы и поехали впереди свиты и в чужих плащах? — В принципе, что-то такое он и предпологал.

— Да. У ворот Роз нас встретит человек Штанцлера и проводит к нему.

— Ворота Роз? — Дик с внутренним сомнением посмотрел вперёд. Он думал, что игра в шпионов будет длиться несколько дольше. — Но вот же они!

— Да, придержите лошадь. Мы приехали точно к назначенному времени…

Ричард послушно остановил измученного жеребца. Конь был не из лучших, но в замке других не было. По крайней мере, он понимал, что тот факт, что налоги с них собирает не корона непосредственно, точно не идёт им на пользу. Не только это. Ещё

из матушки вышла бы просто ужасная экономка. Сейчас он знал слишком мало, чтобы предположения перестали быть всего лишь предположениями, но коняга был добротный, так что грех жаловаться. По словам Ларака, без заступничества кансилльера и королевы им пришлось бы еще хуже, но представить это «хуже» было трудно. Куда уж хуже, когда в замке протекает крыша в нескольких местах.

— Не пожертвуют ли добрые господа на храм Святой Октавии Олларской? — Святая Октавия? Интересно. Ричард Окделл уставился на ухватившегося за его стремя монаха в черном балахоне и показательно торопливо вытащил монетку. В конце концов, тайный эсператист жадным святошам не откажет. Как там отец Маттео говорил? Истинная вера в Талиге была не в почете, равно как и Честь.

— Святая Октавия не забудет вашей щедрости, — провозгласил монах, опуская суан в опечатанную глиняную кружку. Ну и хорошо, если не забудет. А потом монах зашептал: — Поезжайте вдоль городской стены. Там будет гостиница «Мерин и кобыла», спросите себе две комнаты окнами во двор и ждите.

Олларианец отпустил стремя Дика и завел свою песню о пожертвованиях перед каким-то торговцем. Сам же Дик был готов расплыться в широкой улыбке. Игра в шпионов всегда сможет завлечь своей загадочностью, а тут какие шпионы! Всё чудесатее и чудесатее на подходе к столице.

— Ричард, — в голосе опекуна послышалась досада, — учитесь собой владеть, на вашем лице все написано. Впрочем, чего еще ожидать от сына Эгмонта?! Поехали!

Поднятое настроение как-то резко опустилось. Надо было помнить, что это не игра. Слава Псу Литову, что сейчас дорогой эр граф принял его выражение лица за удивление.

***

Гостиница «Мерин и кобыла» оказалась небольшой и уютной.Вывеска была веселой, физиономия трактирщика — тоже. Дик — так тем более, особенно после холодной слякотной осени любое тепло — счастье и высшее благо. Эйвон Ларак занял две предложенные ему комнаты и заказал туда баранину, тушеные овощи и красное вино, отчего настроение Ричарда снова начало стремительно расти. Дик наслаждался отдыхом и горячей едой, но стоило помнить, что сам кансилльер Талига собирался почтить своим присутствием эту придорожную гостиницу. И точно: едва на ближайшей колокольне отзвонили десять, как в дверь коротко и властно постучали. Эйвон отворил, и на пороге возник еще один монах, пожилой и тучный.

Оказавшись внутри, олларианец отбросил капюшон, открыв некрасивое отечное лицо, впрочем, другого Дик и не ожидал увидеть. Глубоко посаженные глаза гостя подозрительно блеснули

— Дикон! Совсем большой… Одно лицо с Эгмонтом, разве что волосы темнее. Эйвон, вам не следовало соглашаться на эту авантюру, — Кансилльер зажурчал почти мгновенно.

— Я был против, но Мирабелла считает, что Окделлы не могут отказать, если их призывает Талигойя, — Король, дорогой эр граф. Талигойя умерла больше круга назад. Однако, Ричард предпочёл об этом смолчать.

— Талигойя. — Густые брови кансилльера сдвинулись к переносице. — Талигойя, вернее, Талиг безмолвствует. Ричарда вызвал кардинал, — Кардинал? Интересно. Это точные данные, или дорогой эр Штанцлер может что-то нам втирать? Скорее всего, второе. — Что у черного змея на уме, не знаю, но добра Окделлам он не желает. Ричард, — Август Штанцлер пристально посмотрел на юношу, — постарайся понять и запомнить то, что я скажу. — Только если вы скажете, что от меня ждёте, дорогой кансилльер. — Самое главное, научиться ждать — твое время еще придет. Я понимаю, что Окделлы ни перед кем не опускают глаз, но ты должен. Ради того, чтоб Талиг вновь стал Талигойей. Обещай мне, что последуешь моему совету!

— Обещаю, — получилось не слишком уверенно. Они ждут от меня нетерпения? А если будут толки, то как реагировать? — но если они…

— Что бы они ни болтали, молчи и делай, что положено, — Хорошо, господин кансилльер, я понял, что надо смотреть волчонком. — Ты хороший боец?

Дикон не знал, что на это ответить. Он хороший боец, Юка и деревенские научили его многому, но в искусстве показательного фехтования он, увы, не преуспевал, даже если старался.

— Со временем он превзойдет Эгмонта, — вмешался Эйвон, — но пока его подводит горячность.

Так для вас моя неловкость выглядит как горячность? На самом деле он просто не знал, как и когда атаковать в выпендрёжном дворянском фехтовании, так что то и дело срывался в реальную атаку.

— Я бы предпочел, чтоб он превзошел Ворона, — вздохнул кансилльер. Ричард тоже внутренне вздохнул. Он бы тоже предпочёл, но он никогда не видел, как Ворон дерётся, до него долетали только слухи. — но это вряд ли возможно. Дик, постарайся употребить эти полгода для того, чтоб догнать и перегнать большинство своих товарищей. Смотри на них, пытайся понять, что они за люди, возможно, от этого когда-нибудь будет зависеть твоя жизнь.

Это он собирался делать и так, но ничто не помешало ему кивнуть на слова кансилльера.

— Помни, в Жеребячьем загоне нет герцогов, графов, баронов, нет Окделлов, Савиньяков, Приддов. У тебя останется только церковное имя. Родовое ты вновь обретешь в день святого Фабиана. Тогда же будет решено, оставят тебя в столице или вернут в Окделл. Я постараюсь не терять тебя из виду, но в «загон» мне и моим людям хода нет. — Дикон улыбнулся в душе. Это хорошо. — Через четыре месяца унары получают право встречаться с родичами, но до тех пор ты будешь волчонком на псарне, — Конечно, господин кансилльер, как скажете, господин кансилльер. Дальше Штанцлер решил его подбодрить. — Это очень непростое положение, но ты — Окделл, и ты выдержишь. Я старый человек, но с радостью отдал бы оставшиеся мне годы, чтоб увидеть на троне короля Ракана, а Дорака на плахе, но пока это невозможно.

Конечно, как же ещё подбадривать бредящего усопшей Талигойей дурака? Кансилльер не останавливался, речь лилась и журчала, но Ричард слушал внимательно, стараясь не пропустить какого-нибудь важного полунамёка, не отпуская полутона.

Необходимо было слушать и слышать.

— Терпят все — Ее Величество, твоя матушка, твои кузены, Эйвон, а я и вовсе пью с мерзавцами вино и говорю о погоде и налогах, — Дорого же стоит ваше терпение, господин кансилльер. — Потерпишь и ты, хотя придется тебе несладко. Твои будущие товарищи, кроме молодого Придда и пары дикарей из Торки, принадлежат к вражеским фамилиям, — Пары дикарей? Хорошо же вы решили опустить в моих глазах, господин кансилльер. — Начальник «загона» капитан Арамона метит в полковники. Он лебезит перед тем, кто ему полезен, и отыгрывается на ненужных и опальных. То есть на таких, как ты. Тебя будут задевать, оскорблять родовую честь и память отца. Молчи!

Что ж, это его бы не задело и без напоминания. Хотя, Ричард сомневался в своей реакции, если бы кто-нибудь упомянул Юку или сестёр. Как хорошо, что про Юку никто не знает. А сёстры дома, под защитой. Даже матушка не даст их в обиду.

— С прошлого года дуэли среди унаров запрещены под угрозой лишения титула, — Интересно. От этой новости хотелось сделать что-нибудь глупое, например, рассмеяться в голос, однако он ещё успеет насмеяться вдоволь. — Возможно, это и есть причина, по которой тебя вызвали. Сожми зубы и не отвечай. Когда-нибудь ты отдашь все долги, — Уж поверьте, я отдам, господин кансилльер. — Тебе станут набиваться в друзья. Не верь. Доверие Окделлам обходится очень дорого. Никаких откровенных разговоров, воспоминаний или, упаси тебя Истинный, сплетен о короле, королеве, первом маршале и кардинале. Если тебе станут про них рассказывать — прерывай разговор, — Отличное дело. Не иметь информации? Удружили, господин кансилльер. — Если кто-то начнет хвалить твоего отца, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело о ней говорить. Если собеседник желает тебе добра, он поймет. Если это подсыл — останется с носом. Ты все понял?

— Все, — Как тут что-то не понять.

— Ну вот и хорошо, — кансилльер улыбнулся. У него была удивительно располагающая улыбка. Такие улыбки Ричарду нравились лишь иногда. Сейчас был явно не тот случай. — а теперь давайте ужинать и болтать о всяких пустяках.

Мысль была хороша, да и ужин оказался отменным, но болтать о пустяках и веселиться не получалось. Не тогда, когда эти двое изображают мировую скорбь. Эйвон, прямой, как копье, молчал и со скорбным видом кромсал ножом нежнейшую баранину. Дикон думал о том, что завтра этот долгий путь наконец-то закончится, и он будет предоставлен самому себе среди других молодых дворян.

И никакого надзора от любимого опекуна. Красота!

— О чем ты задумался, Дикон? — Мягкая рука легла юноше на плечо.

Литов пёс! Его лицо однажды может выдать его с головой, одна радость, люди обычно понимают его по-своему.

— Об отце, эр Август…

Эр Август зажурчал.

— Я тоже часто его вспоминаю. Вальтер Придд — истинный Человек Чести, но заменить Эгмонта не может. Талигойя смотрит на тебя, Ричард Окделл, поэтому ты должен выдержать все. Любое унижение, любую несправедливость. Тебе — шестнадцать, сегодня твоя молодость — помеха нашему делу, но через десять-пятнадцать лет ты войдешь в полную силу, а наши враги побредут под горку. Я вряд ли увижу твою победу, но я в ней не сомневаюсь. Ты — наша надежда, Ричард, и я пью за тебя. За то, чтоб ты стал таким же, как Эгмонт.

Уж спасибо, а можно как-нибудь без этого? Таким, как Эгмонт, Ричард точно становится не желал. Может быть, таким, как Юка, но последний был за индивидуализм каждого.

— И пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, — серьезно и грустно сказал Эйвон Ларак, поднимая свой кубок, — мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой.

— Так и будет! — Кансилльер проговорил ритуальную фразу, осушил свой бокал и повернулся к Лараку: — Вы слишком мрачно смотрите на жизнь.

— Потому что в ней мало радости и совсем нет справедливости, — опустил седую голову Эйвон. Граф, я начинаю беспокоиться о том, что и вам задурили голову. Но помилуйте, где Ричард, а где Ларак? — Эгмонт мертв, сын старика Эпинэ и трое его внуков мертвы, Гвидо фок Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу!

— Дядя Эйвон, — Так, это надо прекращать сейчас же! — вы не виноваты, ведь никто не знал…

— Можно было и догадаться, — с горечью произнес Ларак.

— Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, — резко сказал кансилльер, и тут, пожалуй, он был прав. — маршал — законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли еще не рождали. Я готов поверить, что ему и впрямь помогает Чужой. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить…

Какой весь из себя Первый маршал, подлый и коварный герцог Рокэ Алва, Дикон уже слышал, но то, что его почти невозможно убить, слышал впервые. Деревенские роняли слова о смерти легко, полагая такой же частью мира, как и жизнь. Слова падали легко, как капли с губ, но все предпочитали говорить о ней иносказательно, однако Дикон никогда не слышал об абсолютном бессмертии. Дик мог поздравить Алву: тот (по крайне мере, в глазах кансилльера) умудрился стать на одну строчку с Создателем и Леворуким.

Хотя, насчёт бессмертия двух последних Дик не был так сильно уверен.

— Вы правы, Август, — вздохнул старый рыцарь, — человек не может так драться, и человек не может быть таким подлым.

— Насчет подлости, Эйвон, вы заблуждаетесь, — вздохнул Штанцлер. Так, а вот это надо послушать. — Рокэ Алва — чудовище, это так. Для него чужие жизни не значат ничего, возможно, он безумен, но маршал — гремучая змея, а не подколодная. Он знает, что равных ему нет, ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, именно поэтому в спину он не бьет. Алва — враг и враг страшный, но за один стол с ним я сяду, а вот с кардиналом или Манриками я никогда не обедаю и не советую это делать своим друзьям.

Так, а вот это уже интересно. Если такой человек, как Штанцлер, говорит о том, что Алва в спину не ударит, то самое безопасное место в столице — в доме Алвы! Может быть, герцогу Алва покажется интересным «поиграть» с сыном убитого врага? Да пожалуйста, Ричард готов хоть сутки напролёт играть оскорблённую невинность, если это будет означать безопасность.

Хотя… Ворона можно развлечь и по-другому. Например, удивив.

Решено, если ему повезёт, Дикон надеется, что его удачей в день Святого Фабиана будет Ворон. Либо кто-то, кто находится под его крылом, Дик не привередливый.

— У нас не выходит веселого застолья, мои эры, — усмехнулся Штанцлер, — мы, как лесник из притчи, можем говорить только о медведе.

— Слишком дурные времена, — пробормотал Эйвон куда-то в пустоту.

— Будем надеяться, худшее уже случилось пять лет тому назад. Мы поторопились и не рассчитали.

— Десять лет назад мы тоже поторопились и не рассчитали. — Ларак безнадежно махнул рукой.

— И поэтому торопиться мы больше не будем, — почти выкрикнул кансилльер, — мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Мы поступали глупо, нападая. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвется и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты не слышал.

Считайте, как хотите, господин кансилльер. Может быть, вы действительно ничего не говорили. Однако услышанное Дик постарался запомнить. Для него любая информация на весь золота, которого стоят крупные камни в перстнях у Штанцлера.

— Мне пора, друзья мои, и последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и за ее истинного короля. — Кансилльер тяжело поднялся, и Эйвон и Дикон последовали его примеру. — Над Олларией, нет, над Кабитэлой еще взовьется знамя Раканов. Ночь, какой бы длинной она ни была, кончится. За победу, мои эры! За победу!

— Так и будет, — Прошептал ему в след Ларак.

Дик предпочёл ничего не говорить. Как там пелось в старой песне? Странные дела творятся нынче в Рассветных Садах, может стать святым обычный мастер виселиц и плах.

Какое ужасное богохульство. Как хорошо, в стане тайных эсператистов появился тайный верующий в Четверых. Оставалось только надеяться, что никто вокруг никогда не научиться читать мысли.

========== Глава Вторая. По-новому ==========

«Коли уж начал другую жизнь, так будь добр, начать её по-новому!» ©

Ров был не таким уж и широким, но по одну его сторону оставались родные, дом, друзья, а что ждало по другую, он не знал. Новая жизнь? Вот уж точно. Гвардеец в достаточно ухоженном «драконьем» мундире внимательно рассмотрел письма и вызвал из караулки толстощекого, пахнущего луком сержанта. Видать, исполнительный малый. Тот, шевеля красными губами, еще раз проглядел бумаги, велел всем, кроме Дикона и Эйвона, удалиться и кивнул подручным. Подъемный мост, недовольно крякнув, опустился, и надорские кони, опасливо косясь, ступили на темные, мокрые доски.

Превратившаяся в болото дорога вела через парк. По осени он выглядел неприглядно, однако летом должен был расцвести во всей красе. Густой парк деревьев редко бывает некрасив. Всадники миновали олларианскую каплицу. Дикон не знал, видят ли их, но, припомнив наставления Штанцлера, богобоязненно приложил правую руку к губам и склонил голову. Играть, так играть достойно. Эйвон, мгновение помедлив, последовал его примеру. Вот уж кто играть не хотел, но делал.

Парк, что больше был лесом, всё не кончался. Слева показалось что-то похожее на озеро или большой пруд, за которым маячил дом — длинный, серый, с маленькими, подслеповатыми окнами. Когда-то здесь располагалось аббатство Святого Танкреда, на что указывало, казалось, абсолютно всё. Что же, перестроить это здание под школу адекватно так и не смогли.

Камни молчали, убаюканные предстоящим дождём. Рассказывали про призраков в аббатстве, что приходят на зов мёртвого колокола, так что Дикон немного нервно поправил на руке браслет оберега. Хотя, беспокоиться было не о чем — заговор Четверых ему в помощь. Когда они подъезжали к дому, с деревьев сорвалась целая туча ворон, что Ричард нашёл несколько ироничным. Может быть, это знак, что быть ему таки оруженосцем Ворона?

Очень маловероятное событие, но что мешало ему помечтать немного?

Дикон спрыгнул с коня первым и помог спешиться Эйвону. Откуда-то возник конюх с неприметным сереньким личиком и увел недовольных лошадей. Тяжелая дверь открылась, пропустив слугу, казавшегося братом-близнецом остролицего конюха.

— Как прикажете доложить? — Голос слуги был столь же невыразителен, как и его физиономия.

Придётся постараться, чтобы научиться различать здешних слуг. Что ж, наставления Юка ему в помощь и флаг в руки. Дик надеялся, что справится.

— Граф Эйвон Ларак и его подопечный.

— Следуйте за мной.

Дверь с шумом захлопнулась, гулкое эхо будто бы специально отразилось от стен, словно захлопывая ловушку. Хотя, ловушкой Лаик не был почти никогда.

Маленькие окна вряд ли давали достаточно света даже летом, а сейчас в здании было темно, как в склепе. С другой стороны, в бойца труднее попасть, когда он стреляет из узкой бойницы, так что с этой стороны строители аббатства были толковыми ребятами. В конце концов, церковь может быть не только пристанищем истины, но и убежищем от врагов.

Капитан Арамона восседал в кресле под портретом Франциска Оллара. Встать навстречу входящим капитан счел излишним. Кивнув в знак приветствия большой головой, он коротко буркнул:

— Прошу садиться.

Ричард попытался изобразить на лице неприязнь, однако капитан его больше смешил. Серьёзно относиться он к этому не мог, так что вступление опального герцога в братство грозилось стать балаганом, но Ричард держался. Он дал слово Юке, что не опозорит их.

— Значит, герцог Окделл соизволил поступить под МОЕ начало, — голос Арамоны соответствовал его габаритам, — а его опекун не имеет ничего против.

Видит Литов пёс, он будет стараться изо всех сил.

— Решение приняла вдовствующая герцогиня Мирабелла, — очень спокойно произнес Эйвон. Признал свою слабость и показал своё отношение к власти. Спасибо, граф, удружили. — Я не счел себя вправе ей возражать.

— Но по своей воле сына Эгмонта в столицу вы отправлять не желали, — господин капитан абсолютно верно уловил скрытый подтекст. — но это неважно. Здесь наш капеллан. Присягните в его присутствии, что привели своего подопечного по доброй воле.

Оказывается, в комнате, кроме Арамоны и множества портретов олларских «выродков», был еще и капеллан. Невысокий, изящный человек в черном сидел у окна, Дик его сразу и не заметил.

Интересный человек. Очень интересный. Впрочем, у камней он спрашивать про него всё равно не захотел. Ещё успеется.

— Приветствую вас, дети мои, — священник говорил приветливо и мягко, но в красивых темных глазах не было и намека на теплоту, лишь слабый интерес, — было ли ваше решение обдуманным и добровольным? Готовы ли вы оба именем Создателя нашего поклясться, что сердца ваши и души принадлежат господу нашему и его наместнику на земле Талига Его Величеству Фердинанду Второму?

Имя Создателя для Дикона ничего не значило. Ни Книга Ожидания, ни Эсператия не показала Истинного как действительно Высшего, ссылаясь на то, что никому из живущих не дано понять Его замысел. Кто ему нравился, так это Леворукий, что шёл против Замысла, пытаясь понять границы всего, и не находил их. Так что про себя Дик повторил, что готов поклясться именем Повелителя Кошек, какое бы имя он не носил. Вспомнилось, что Эсперадор Дамиан четыреста лет назад объявил клятвы, вырванные принуждением, недействительными. Границы принуждения, правда, не определил. Так что Дикон предпочёл считать, что принуждения не было. Ему не угрожают, не принуждают, в день Святого Фабиана он просто может отказаться от службы, так что его держит?

Ричард вслед за опекуном спокойно произнес слова клятвы, зная, что он единственный, кто в этой комнате не солгал.

— Теперь в присутствии своего опекуна юный Ричард Окделл должен узнать законы унаров и принять их или отвергнуть. Если он согласится вступить в братство Фабиана, обратной дороги у него не будет.

— Я готов. — Дикон постарался произнести это спокойно, хотя внутри его переполняло волнение. Шаг за шагом к нему приближались перемены, и он это чувствовал.

Капитан Арамона протянул юноше переплетенную в свиную кожу книгу. Ричард предпочёл бы пропустить все эти подписи и поскорее поставить свою, чтобы наконец-то закончить с преобразованием в своей жизни. В низу живота образовался тугой комок, будто бы кто-то изнутри сжимал его внутренности.

Увы, господин капитан был против того, чтобы всё это закончилось, да побыстрей.

— Читайте, сударь, — брюзгливо произнес капитан Арамона, — вслух читайте.

Ричард сглотнул, пытаясь заглушить нервные мысли, и отчетливо прочел всё, написанное в книге о величии и богоугодности династии Олларов, расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему «жизнью и смертью».

Нервы брали вверх, и смертью он грозился послужить прямо сейчас, несмотря на все обещания и серёжку Юка в кармане.

— Поняли ли вы все, что прочли? — спросил олларианец.

— Да, я все понял.

— Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?

— Да.

— Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?

— Да.

— Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?

Если бы граф сейчас сказал «Нет!», то от убийства родича его бы не остановил ни Король, ни Создатель, ни сам Леворукий, но граф сказал «Да!», и преобразования продолжились.

— Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.

— Я, — слегка запнувшись от нервов, произнес Дикон, — Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.

Клянусь, клянусь, буду, буду, давайте уже быстрее!

Юка бы его за такое отношение к клятва прибил бы от греха, как говорится.

— Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?

— Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.

— Да будет по сему! — наклонил голову священник

— Я свидетельствую, — буркнул Арамона.

— Я свидетельствую. — Голос Эйвона Ларака прозвучал обреченно.

И вот началась его новая жизнь.

— Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: «Да, господин Арамона».

— Да, господин Арамона.

Эйвон поднялся, старомодно поклонился и первым вышел из кабинета. Дикон последовал за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей и портретов. Камни гудели, чем-то обрадованные, и Дику хотелось загудеть вместе с ними. Давешний слуга со свечой поджидал у порога.

В сопровождении похожего на серую мышь человечка Ричард и Эйвон миновали полутемные переходы и вышли под серое, низкое небо. Умник стоял у лестницы, нетерпеливо перебирая ногами — предстоящий дождь коню уже не нравился.

— Прощайте, Ричард, — граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, — надеюсь, вы не забудете того, что обещали.

Чтобы дорогой граф не имел в виду, Дикон умел следовать своим клятвам. Это эру Штанцлеру он только «пообещал» вести себя прилично, но он не обещал господину кансилльеру возрождение Талигойи. Так что все свои обещания он выполнит.

— Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.

Эйвон, как всегда с трудом — мешала больная спина, — взобрался в седло. Умник рванул с места, подгоняемый гулом скал, и всаднику пришлось натянуть поводья, вынуждая жеребца идти шагом.

Ричард повернулся и пошел за слугой. В голове снова всплыли слова Юки про то, что оборачиваться нельзя, и пусть Дикон не покидал дом, но граф Ларак нёс в себе частичку его Дома, его Надора, и Ричард не обернулся ему вслед.

***

Ричард давно понял, что бороду он не будет носить никогда. Все деревенские, те, кого он мог бы назвать родными, носили либо длинные, роскошные бороды, что называли «топорами», либо не носили бороды вообще, потому что «козлы» у деревенских имели строгую ассоциацию с горными разбойниками, что все, как на подбор, носили это безобразие. Так что, поняв, что бородёнка его, скорее всего, будет ничем не лучше отцовской, Дикон решил сделать вид, что борода у него и вовсе не растёт. Пока отмазка прокатывала, хорошо хоть, росла она очень медленно.

С волосами Дик тоже ходил по краю: в Надоре холодно, так что большая шапка волос спасала уши и щёки, а также свидетельствовали о силе и достатке. Северяне нередко при проигрыше в ритуальном поединке отрезали себе одну из кос, преподнося победителю вместе со шкурками животных, охапкой сена или оружия, признавая свою слабость. Матушка же, как ярая эсператистка, видеть не желала у сына длинные волосы, также ясно помня, что и у Ненавистного Ворона тоже весьма своеобразная причёска. Так что волосы Ричарда прикрывали уши, а кудрявая чёлка придавала ему вид детский и наивный.

Увы, слуга понятия не имел о надорских традициях, пусть и особо зверствовать не стал. Знатно обкорнали лишь чёлку, так что кудрявые волосы, лишившись привычной тяжести, стояли дыбом. И теперь Дик с огромным удовольствием признал себе, что выглядит не столько наивным ребёнком, сколько блаженным дураком, особенно когда вкупе улыбается.

Посрамление цирюльника подняло и так хорошое настроение до высот поистине небывалых, так что Дик, насвистывая, направился в купальню. Там он встряхнул полотенце, и из него выпал стеклянный осколок. Интересно. Дик с весельем подумал, что ад, видимо, начинается отсюда, но настроение ему это не испортило. Вот и первые признаки блаженства, что постигнуть может лишь святой какой или истинный дурак. Красота!

Будущее сияло яркими красками, вспыхивало интригами и казалось сплошь безоблочным, и, если весь мир окончательно сойдёт с ума, делать он это будет под крылом Ворона. Отбросив полотенце, Дик взял полагающуюся унарам одежду, оделся и поглядел в огромное старое зеркало. Зеркало послушно отразило мутной поверхностью его весёлую улыбку и серые глаза. Серый цвет Дику нравился.

Приглаживая потемневшие от воды волосы, Ричард с удивлением обнаружил, что он не один — за его плечом маячил кто-то невысокий, но зеркало было столь мутным, что рассмотреть незнакомца не получалось. Дикон обернулся, рассчитывая увидеть кого-нибудь из слуг, но купальня была пуста. Интересно. Дик снова вгляделся в зеркало и рассмеялся — дело было в скудном освещении и в наплывах на старом стекле, что искажали изображения. В Надоре говорили, что от старых зеркал может отражатся дух места, если он будет достаточно заинтересован, чтобы показаться и поприветствовать гостей. Так что Дикон с чистой совестью решил, что Лаик он был достаточно интересен, что можно считать удачей. А как же иначе?

Зеркалу Дикон подмигнул.

Бесстрастный слуга со свечкой повёл его по бесконечным и запутанным коридорам Лаик, так что Дик решил пока не запоминать дорогу. В ближайшие восемь месяцев он ещё успеет изучить все переходы и запомнить их, а на исходе дня в полупотёмках это не имеет смысла делать.

Наконец дорога закончилась в тупике, куда выходили несколько одинаковых дверей. Слуга, погремев ключами, отворил одну из них.

— Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.

В комнате было всё, что нужно унару на восемь месяцев проживания в Лаик, тем более если в комнатах они всё равно почти не будут появляться. Обучение, как никак. Дикон бы даже сказал, что вещей больше, чем достаточно, особенно если вспомнить рассказы некоторых северян, кому приходилось путешествовать с одним котелком и одним одеялом, ночевать под открытым небом и пить дождевую воду. По сравнению с теми условиями, в Лаике была почти роскошь.

Как говорит Даллас, всё познаётся всравнении. Юка обычно добавлял, что в сравнении с более худшим.

— Благодарю вас. — Дикон повернулся к слуге.

Тот сдержанно поклонился.

— Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет — не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.

Дик сдержанно кивнул, дверь за ним закрылась. «Дом не любит». Интересно. Видимо, Дикон жестоко ошибался, когда предположил, что с приметами слуги Лаик незнакомы, и что неспособны даже на простое общение с духом дома. Те способны были, и Ричард понял, что недооценивать даже слуг не следует. Он и не должен был, особенно после того, как его воспитали деревенские, но, видимо, собственная значимость ударила в голову слишком сильно.

Сгущались серые сумерки, низкое небо стремилось к камням, стараясь закрыть окна. Ночью пойдёт дождь, это точно.

В углу что-то зашуршала. Крыса. Крыс Дик не любил, если не сказать, ненавидел. Крысы портили и так небольшой урожай, разносили болезни и просто являлись ужасными тварями. Лезть к крысе голыми руками Дик не рискнул — укусит ещё! — но и терпеть наглеца и вторженца не желал.

Как там говорят, у мышки в лапках свечка, а у крыски — кочерга? Кочерги у Дика, увы, не было, так что в угол комнату полетел стянутый с ноги сапог. Шуршание стихло. Дик пошёл за сапогом и внимательно оглядел угол, в котором заметил грызуна. Со стенами и полом всё было в порядке, отчего Дик внутренне похолодел: если крыса является духом, то не к добру это. Но догадку стоило проверить — может, крыса прогрызла нору под кроватью? Сдвинуть ложе не получалось, под самой же кроватью было темно, хоть глаз выколи. Нужно посмотреть завтра при свете дня, либо же принести палку и знатно поковыряться под кроватью.

Литов пёс, лишь бы крыса оказалась настоящей.

***

Ночь прошла спокойно. Как он и предполагал, пошёл дождь, так что небо стало ещё темнее, а отход ко сну сопровождался стуком капель о стекло. Дикон думал о новой жизни, вспоминал Юку, сестёр и деревенских, думал о том, что играть ему придётся много и хорошо, но что играть? Несмотря на все эти мысли, уснул он легко и быстро, и ему снились скалы летом, что почти поют вместе с людьми под жарким солнцем и тёплым ветром.

Песню эту Дик будто бы знал когда-то давно, но никак не мог вспомнить.

Дикон проснулся от этой навязчивой мысли, оделся и умылся и стал ждать побудки. В Надоре, даже в замке долго нежиться в постели не получится, да и не любил Дик это дело. Слишком беспомощным и потерянным он чувствовал себя после такого, так что летом он вставал через час после рассвета, а зимой на рассвете. Хорошо, что ему всегда находилось, чем заняться, но даже скука не смогла бы заставить его валяться в кровати.

Раздался стук в дверь, и Дикон вышел в коридор, чуть не налетев на двоих здоровенных белобрысых парней, похожих друг на друга, как капли росы с одного листа.

— Я делаю извинение, — расплылся в улыбке один из верзил.

— Та-та, мы делаем извиняться, — подхватил другой.

— Ричард Окделл, — представился Дикон, протягивая руку, и осекся, вспомнив, что не должен называться полным именем. Сразу вспомнились слова Юки о том, что проколется он на мелочах. Хоть в чём-то Юка был не прав: ошибаться Ричард начал с крупного.

— Катершванц, — первый с готовностью ответил на рукопожатие, и Дик с радостью почувствовал силу и дружеские намерения будущего сотоварища, — мы есть брат-близнец Катершванц из Катерхаус. Я есть Норберт, он есть Йоганн, но мы не должны называть свой домовой имена.

— Я забыл об этом, — признался Ричард и улыбнулся. Близнецы (несомненно, те самые «дикари», о которых говорил эр Штанцлер) ему сразу же понравились.

— Нам нужно делать вид, что мы незнакомы.

— Та-та, — подтвердил Йоганн, — мы есть незнакомый, софсем незнакомый. — Он снова улыбнулся и огрел Дика по спине так, что юноша едва устоял на ногах. Дикон с готовностью расплылся в ещё более широкой искренней улыбке.

Норберт что-то быстро сказал братцу на непонятном языке.

— Я есть извиняюсь, — выдохнул тот, — мы, барон Катершванц, есть очень сильные, мы забываем, что не все есть такие.

— Ничего страшного, — Дик быстро покачал головой, опровергая вывод близнецов. — В Надоре тоже много силачей. Просто отвык в дороге от этого.

Братья улыбнулись, а потом Норберт сказал что-то ещё.

— Я теперь буду делать вид, что плохо понимать талиг. Тогда я не говорю то, что надо молчать. Говорить будет Норберт. Он похожий на нашу бабушка Гретхен, она есть хитрая, как старая кошка. Та-та… А я не есть хитрый. — Йоганн расплылся в улыбке.

— Тихо есть, — вмешался внук бабушки Гретхен, — молчать, сюда есть идущие.

Шаги Ричард тоже услышал, но скорее затылком, как говорил Юка, так что слух у старшего из близнецов был поистине кошачьим. Появившийся слуга увидел троих молодых дворян, застывших на пороге своих комнат и настороженно рассматривающих друг друга.

— Доброе утро, господа, — слуга внимательно посмотрел на унаров, — прошу вас спуститься в трапезную, где вас представят друг другу. Идите за мной.

Если вчерашний переход показался ему бесконечным, то этот, наверное, являлся частью Лабиринта, не иначе. Дикон никогда не жаловался на своё ориентирование в пространстве, более того, его учили хорошо ориентироваться, но видит Литов пёс, тут он заблудится в трёх комнатах. Дик даже начал подозревать, что слуга специально ведёт их самым длинным и запутанным путём, но доказать это никак не мог.

Наконец, пытка блужданием кончилась, и унары, сопровождаемые слугой, оказались в огромном сводчатом зале. Дик был уверен, что тот без труда смог бы вместить несколько сотен человек, но проверить не было ни возможности, ни смысла. В углу трапезной стоял унарский стол, где уже сидели несколько человек, так что Дикон с близнецами чинно заняли указанные места и принялись украдкой разглядывать тех, кто пришёл раньше. Интересно, почему так?

Занятие оказалось преинтереснейшее. Напротив вертелся смуглый, черноглазый непоседа. Скорее всего, южанин, только у них путешественник Юка признавал такую породу. Рядом разглядывал свои руки какой-то другой юноша, так просто и не скажешь, кто. На него косился курносый парень с острым кадыком. Интересно, почему? Рассмотреть остальных Дикон не успел, так как появился капитан Арамона.

О, какое это было появление! Одним словом, одним своим выходом Арамона решил показать, кто тут для унаров Царь и Бог в одном лице. Всё трудней и трудней на лице удавалось удержать постную мину полнейшего благоговения, на лицо против воли выползала широкая улыбка. Когда она всё-таки выползла, Дик понадеялся, что за спинами сотоварищей его весёлой рожи видно не будет.

— Роскошь, — прошептал кто-то из унаров, и Дикон едва удержался от того, чтобы позорно не рассмеяться в голос. Если матушка имела в виду это, когда говорила, что терпение — кольчуга сильного, то Дик отработал себе кольчугу на шестнадцать тысяч звеньев, не меньше.

Арамона торжественно прошествовал через гулкий зал, занял место во главе стола и бухнул:

— Унары, встать.

Вскочили все довольно резво, и причиной тому, как Дик подозревал, было непреодолимое веселье. У него, по крайней мере, именно так и было.

— Вы думаете, что я ваш капитан? — вопросил Арамона. — Нет! Эти полгода для вас я бог и король. Мое слово — закон. Запомните это! Вы не герцоги, не графы и не бароны. Вы унары! МОИ унары! Даже Франциск Великий не пересекал границы поместья Лаик. Здесь — МОЕ королевство, здесь Я казню и милую. Слушайте МЕНЯ, и вы станете дворянами, готовыми служить Его Величеству. Тех, кто будет слишком много о себе полагать, отправлю по домам! С позором!

Приветственная речь удалась на славу, вот уж в чём Арамона был хорош. Осталось выдержать завтрак, чтобы выйти в какой-нибудь безлюдный коридор и от души насмеяться с братьями, на лицах которых тоже время от времени вылезали улыбки. Как там кто-то сказал? Роскошь.

— Сейчас унары по очереди, начиная с того, рядом с которым я стою, выйдут на середину трапезной и громко и отчетливо назовут свое имя. Затем отец Герман прочтет молитву о здравии Его Величества, и все отправятся в фехтовальный зал. Завтрак позже. Я хочу посмотреть, что за кони мне достались на этот раз. Итак, унар, встаньте и представьтесь.

Ладно, может быть, завтрак терпеть не придётся. По пути в фехтовальный зал есть безлюдные коридоры? Или нет?

Толстый кареглазый парень встал точно на указанное место и гаркнул:

— Карл.

— Унар Карл. Повторите.

— Унар Карл!

Сейчас бы только ещё и с сотоварищей начать смеяться. Хотя, Арамону им не превзойти. Уже точно нет.

Похожий на ласку брюнет изящным движением поднялся из-за стола и, оказавшись рядом с Карлом, негромко сказал:

— Унар… Альберто.

— Следующий.

Высокий юноша с дерзкими глазами двигался не медленно, но и не быстро.

— Унар Эстебан.

— Следующий…

Ричард старался запомнить всех. Либо хотя бы выделить для себя отличительные черты. Так было бы легче.

Бледный и худой — Бласко. Имя кэналлийское, если он правильно помнит. У Жоржа на правой щеке родинка, Луитджи ростом мелковат, прыщавый — это Анатоль. Валентин… Наследника Приддов зовут именно так, значит тот юноша, что рассматривал свои руки, был он. Вертлявого непоседу звали Паоло, тут и гадать не надо, кэналлиец. Имя Арно обожают в роду Савиньяков, тут тоже запомнить легко. Братьев Дикон уже знал.

Следующий он.

Дикон вышел, стараясь сдержать смешинки, которые успел поймать, внутри. Впрочем, он постепенно успокаивался.

— Унар Ричард.

— Следующий…

— Унар Роберт…

— Унар Франсуа…

— Унар Юлиус…

Константин, Эдвард, Жюльен, Макиано, Северин… Сотоварищей было двадцать один человек. Несчастливое число, но сделать с этим ничего нельзя. Приметы не сбывались редко, но кого они выбрали жертвой на этот раз.

Юка почти всегда говорил, что приметы — предатели Судьбы, потому что считал, что человеку они подсказывают против её воли. Судьба хочет чего-то одного, но приметы оставляют знаки, которые помогают избежать дурных намерений, предупредить несчастный случай либо же изменить судьбу. Увы, были также вещи, которые обычный человек изменить не сможет. Юка считал, что таких вещей не бывает. Староста просто качал головой. О том, что у Юки нет судьбы, не шутил только ленивый, и сочувствовать не пытались. Зачем сочувствовать человеку, который абсолютно счастлив?

Дикон бы тоже хотел стать человеком без судьбы. Он снова оглядел своих сотоварищей — увы, сейчас он может лишь смотреть на подсказки. Дик сжал в руке браслет, серёжка Юки была любовно туда вплетена. Как хорошо, что она круглая и не слетит.

Новую жизнь надо начинать по-новому, но забывать старый опыт абсолютно нельзя.

Но сейчас ему надо думать о совершенно других вещах. Что бы там не говорил эр Штанцлер, а Дикон собирался завести друзей. Восемь месяцев провести в молчании и одиночестве? Увольте, он на такое не подписывался. Беззаботность обязывает!

========== Глава Третья. Друзья-товарищи ==========

Комментарий к Глава Третья. Друзья-товарищи

В главе присутствует приступ астмы и сопутствующие им симптомы и ощущения. Автор просит прощения за графическую неточность, у него нет опыта в подобном.

«Любая дружба начинается с двух человек.» ©

Время потекло по-свойски, то пытаясь замедлиться, то ускориться. Погода ухудшалась с каждым днём, будто бы кто-то закрыл небо занавесками туч, да так и оставил, забыв открыть их обратно. Дождь стучался в окна с завидной периодичностью, ходил под голыми деревьями парка и танцевал на водной глади пруда. В общем, развлекался как мог. Лаик под этим дождём стоял безмолвный и вечный, стенами и крышей укрывая внутри себя слабых людей от веселящийся стихии. Крысу Дикон с тех пор не видел, а проверить всё никак не доходили руки.

Дикон был занят важным делом — налаживанием контактов. И то ли унары просто не ожидали такого почти нездорового энтузиазма от «сына предателя», то ли образ блаженного дурака так отменно работал, но недостатка в общении у Дика не было. Не все, конечно, были любезны и дружелюбны, но и откровенно враждебен не был никто.

Хорошо отношения сложились с кэналлийцами, Альберто и Паоло. Казалось бы, общих тем для разговора быть не должно, но они нашли друг у друга общую страсть к сказкам родных мест. Истории из жизни пересекались с древними сказаниями, находили у всех троих живейшие отклики, так что споры про аллегории перерастали в настоящие баталии. Каждый искал истину, находил свою и живейше пытался доказать товарищам, что уж его правда — истина всех истин! Напрасно, конечно, потому что, как оказалось, на Севере и на Юге рассказывают одно и то же, просто разными словами на разных языках. Но подобное обстоятельство спорам не мешало, наоборот! Интерес от этого только возрастал.

Друзьями он также называл братьев-близнецов. Тех было интересно слушать, те всегда находили, что сказать, и с ними никогда не было скучно. Если шутки кэналлийцев были лёгкими, слетающими с губ, словно свист ветра, то шутки близнецов были неожиданными. Ты просто не ожидаешь, что то, что они скажут сейчас, будет шуткой, отчего порой смешно раза в четыре больше. Даже если сначала ты не понимаешь, что они только что пошутили.

Норберт действительно был хитрый, как кошка, это было неочевидным, но это пришлось признать.

Ещё одним своим другом, кроме кэналлийцев и братьев-близнецов, Дик мог бы назвать Арно. Тот был весёлым, непоседливым и невероятно азартным. Порой это азартность доходила до абсурдных мелочей, из-за чего у них сложилась местная шутка: «Унар Арно, открывайте ворота, там к вам пятьдесят четыре шляпы на дегустацию пришли!» Арно делал вид оскорблённой невинности, но, кажется, веселился с этого больше всех остальных. И что у него получалось просто прекрасно, так это слушать чужие истории. Казалось, так заслушается, что вместе с ушами в рот к говорящему залезет, не иначе.

Дикон был готов признаться себе, что никогда так не хохотал. Он смеялся с утра, смеялся между занятиями, хихикал перед сном, вспоминая прошедший день. Ни плохая погода, ни придирки Арамоны не могли испортить его настроение, не могли даже сколько-нибудь задеть его. У него были друзья, ему было хорошо. А там, дальше, хоть потоп.

Самые странные отношения у него сложились с Эстебаном, если быть честным. С одной стороны, приятелями их язык назвать не поворачивался. С другой стороны, ни врагами, ни незнакомцами они не были тоже.

— Вот это да, неужели потомок Великого Дома в очередной раз рассказывает истории родовых земель, — Раздались издевательские аплодисменты. — Браво, унар Ричард, право же. Не пытались ли вы стать бродячим артистом?

— Только если вместе с вами, унар Эстебан, — Ухмылка сама вылезла на лицо. — А то, я гляжу, вам понравилась история.

Арно обычно в такие моменты говорил всякую чушь про то, что если Эстебан после этого не спасёт его жизнь, то он съест свою шляпу. Будь Ричард на месте шляпы, он бы начинал опасаться.

Валентин на контакт не шёл. Он был холоден со всеми одинаково, но при этом все с ним общались, не отвергая от своего круга общения. За глаза их компания называла его Ледяным, и только Арно отличился, каждый раз добавляя, что он Ледяной Спрут. Тут уже Дикон мог поспорить на свою шляпу, что Валентин однажды спасёт ему жизнь. Арно кривился, плевался, но доказывать обратное не спешил.

В конце концов, унары разбились на свои группки, в которых общались под строгим взглядом менторов. Менторы с этим всё равно ничего не могли сделать, лишь в очередной раз предупредили, что дуэли запрещены под угрозой лишения титула. Унары покивали, и с тех пор между группами царил показательный нейтралитет, несмотря на то, что их компания умудрялись быть ближе в общении с группой Эстебана (Константин, Франсуа и Северин) и с Валентином. По крайней мере, Арамона не пытался придираться к Дикону слишком явно, пока тот «общался» с Эстебаном.

Об уроках фехтования и жалеть было нечего. Арно, кэналлийцы, близнецы и Эстебан (даже он!), как один, в голос твердили, что Арамона ничему не может научить. Так что каким-то навыкам Дик мог научиться лишь тогда, когда его ставили с ними в поединки. Чаще всего с Эстебаном, так что показательное фехтование превращалось в театр абсурда, он и Дикон старались уколоть противника побольнее словами, не действиями. Пока у Эстебана было одно неоспоримое преимущество — фехтовал он лучше. Зато тренировать тоже мог.

Время протекало по свойски, они учились, веселились и общались, не падая в почти пошлый конфликт партий и не мешая другим «своими» политическими взглядами. Казалось, будто Талиг на несколько мгновений прекращал для них существовать. Унарам было не до него.

***

В первый раз Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы заявил о себе обычным для этой зимы днём. Капитан Арамона поднял крышку супницы и выудил оттуда огромную ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. Перчатка была с левой руки, и всё присутствующие понимали, что это означает.

Обалдевший от неожиданности капитан отшвырнул улов, шестипалая подруга пролетела над столом, отмечая свой путь жирными брызгами, и шмякнулась у камина. Слуга споро унёс неблагонадёжную супницу и вернулся с новой, с которой всё было в порядке. Арамона закончил трапезу, делая вид, что с ним всё в порядке, и вышел из-за стола, игнорируя малиновое пятно.

Когда капитан с клириком и менторами удалились, унары выскочили из-за стола и столпились вокруг загадочного трофея. Всеобщее созерцание продлилось около минуты, потом Норберт поднял малиновый ком и развернул. Перчатку украшал искусно вышитый герб, принадлежащий голодному и благородному Сузе-Музе-Лаперузе графу Медузе. Долго разглядывать подругу унарам не дал слуга, молча забравший перчатку у Норберта.

Послав капитану формальный вызов, Суза-Муза начал военную компанию, не дожидаясь ответа Арамоны. Первый подвиг Сузы-Музы был скорее предупредительным: таинственный граф изуродовал портрет капитана, пририсовав ему свинячье рыло и уши. Художником Медуза был посредственным, но подстрекателем оказался шикарным.

И без того красная рожа капитана стала вовсе багровой, но, вопреки ожиданиям, Арамона не завопил и ногами не затопал, а медленно обошёл всех воспитанников, поочерёдно разглядывая каждого по-рачьи выпученными глазами. Анатоль вспыхнул и опустил голову — ему эта пытка оказалась не по силам.

Молчали все: Арамона, унары и слуги. Зимний дождь молчать не желал, так что с особым упоением продолжал резвиться в парке за окном. Ему, дождю, не было необходимости что-то там выносить и ждать. Напряжение, например.

Наконец, господин капитан соизволил заговорить.

— Вступая в братство святого Фабиана, вы знали, что за поступок, совершенный одним, отвечает или виновный, или все. Обеда сегодня не будет. Ужина — тоже. Если, разумеется, я не узнаю, кто посягнул на изображение доверенного лица нашего государя!

— Хрю, — отчётливо раздалось откуда-то слева.

Смельчаком можно было восхититься, по крайней мере, его способностями чревовещателя.

Спать легли натощак. Дикон думал, лёжа в кровати, кто бы это мог сделать. Навряд ли все унары стали бы держать секрет товарища, тем более, после такого, кто-нибудь побежал бы с доносом. Но то ли граф скрывается от унаров, то ли действует не в одиночку.

Было ещё одно предположение: граф — не унар.

Утром на стене парадной лестницы появилась надпись, что свинья должна быть свиньёй, а не капитаном. После чего граф не делал из своих подвигов достоянием общественности, но о его деятельности можно было отслеживать по состоянию капитана. Граф шалил — капитан злой и дёрганный.

«Серые» будни Лаик разбавились графом Сузой-Музой-Лаперузой, хотя и без него было неплохо.

***

— Как думаете, кто является графом Медузой?

Подумать можно было и самостоятельно, но Дикон всё же решил обсудить несколько гипотез с друзьями. В конце концов, слушать чужие мнения — полезно для здоровья. По крайней мере, когда ты слушаешь мнения людей, которых считаешь минимум хорошими знакомыми.

— Кто-то из унаров? — Наклонил голову на бок Арно.

— Не обманывайся, словно капитан Арамона, — Паоло фыркнул. — Будь граф кто-то из унаров, слуги его бы уже давно поймали.

— Та-та, — Со знанием дела покивал Йоганн. — Подложить перчатка унар не есть могущий. Совсем не есть.

— Будь у нас доступ к капитанской еде, — Альберто прищурился. — Там было бы что-то менее безобидное, по сравнению с перчаткой.

— Нарианский лист{?}[Самое сильное из известных в Кэртиане слабительных]? — Невозмутимо уточнил Норберт.

— Я бы посыпал какой-нибудь яд ему в вино, — Арно показательно мечтательно закатил глаза.

— Фу, хорошое вино ядом портить, что за безобразие, — Со смехом возмутился Альберто.

— А я бы просто плюнул, — Ричард усмехнулся. — Ещё тратить на капитана всякие дорогие травки.

— Вот, — Паоло поднял палец вверх. — Вот она — настоящая северная экономия! Отравить врага ядом слюны, лишь бы деньги на яд не тратить!

Все засмеялись. Как бы граф не отравлял жизнь Арамоне, пока он не трогает унаров, те готовы были закрыть на него глаза. Ненадолго, правда. В конце концов, слуги или менторы, вот среди кого мог бы быть виновник, однако Арамона навряд ли это понимал. Переубедить его никто не пытался.

***

Сны этой ночью Дикону снились странные. Крысы бежали из города, как с тонущего корабля, бежали друг у друга по спинам, не заботясь, кого затоптали или перегрызли в бешеной попытки спастись, выжить!.. ничего не было видно. Лишь улицы, лишь люди, что смотрели из окон на шествие крыс. Бегите вместе с ними, почему вы стоите, почему просто смотрите?! Ричард пытался докричаться до них, но люди просто смотрели. Они не слышали его. Они были не здесь, не рядом с ним, не там, где он. Он не должен был их видеть.

Сзади, в том месте, откуда убегали крысы, мелькнула рыжая шерсть и чёрные глаза. Куница. Дикон был уверен, что куниц было много, но видел он лишь одну, что отдала свою кровь. Она возвышалась среди них. Он видел её, потому что она была залогом.

Да будет кровь правнучки Кабиоховой нашим залогом, а кровь блистательного — его.

Кто блистательный? Дикон не смог расслышать имя, не мог понять, кто решился связать себя кровной клятвой. Куница смотрела, как крысы убегали из города, куница перекрывала выходы. Как только последняя крыса покинет город, выход закроется. Черта будет перекрыта. Она залог, её кровь — то, что она отдала. Литов пёс, почему все люди просто на это смотрят?! Они знают, что будет, если кровный договор нарушить? Что будет со всеми, кто в эту ночь находился в городе? Кто не сбежал?

Они не знают.

Они не знают!

Чьи-то руки подхватили маленького крысёнка. Куница посмотрела на это, вздохнула и отвернулась. Какой-то счастливчик вытянул спасительный билет. Ричард не знал, кто он. Ричард думал, что ему же хуже будет. Особенно если он этим билетом не воспользуеться.

Проснулся Ричард со странным чувством. На грудь будто бы положили груду камней. Дышать было тяжело. За окном солнце ещё даже не показалось из-за горизонта, так что в комнате было темно, как в склепе. На несколько секунд это испугало до дрожи.

Как там учил Юка? Приступа вроде не было, но Ричард предпочёл быть уверенным.

Он начал растирать грудь, чтобы вернуть в лёгкие немного тепла. Получилось прокашлятся. Голос был сиплый, словно бы он кашлял всю ночь. Такое вполне могло быть.

— Наш горец — парень удалой, — тихо затянул он. Песня помогала расслабить горло, дышать становилось легче. Дикон лишь надеялся, что его сейчас никто не услышит. — Широкоплеч, высок, силён; Но не вернётся он домой, Он на изгнание осуждён.

Песня лилась, свободная, но тихая, разгоняя холодный стылый мрак комнаты. Темнота, что до этого, казалось, вместе с холодом проникает через горло и оседает в груди холодной мокротой, теперь отступила. Губы и нос разогрелись, он начал дышать всё ровнее и увереннее.

— Как мне его вернуть,

О, как его вернуть?

Я все бы горы отдала,

Чтоб горца вновь домой вернуть.{?}[Мельница — Горец]

Дыхание выровнялось, тяжесть с груди исчезла. Полноценный сон больше не шёл, но удалось подремать до рассвета, так что Ричард хорошо отдохнул. Утром была лёгкая тревога по поводу того, что приступ может случиться, но она быстро рассеялась. День должен был пройти, как обычно, ничего опасного не должно было случиться. Навряд ли найдётся причина, что спровоцирует приступ, так что до завтра он легко вытерпит.

Какими бы они всё не успели стать товарищами, но Дикон не горел желанием показать унарам эту свою слабость. Не хотел, чтобы с ним носились, чтобы подчёркнуто интересовались его здоровьем. Его болезнь — только его дело. Ещё это дело его родных, но Ричард уже привык, что те люди беспокоятся о нём, их забота не душила, а действительно радовала. Никто не носился с ним, как со стеклянной статуэткой. Тем более, Юка научил их с Айрис, что делать во время приступов и как понять их приближение, а деревенские и так знали, что делать. Грудная болезнь была нередкой среди северян, ей страдал каждый третий. Унары не были теми, кто об этом знал. Ричард не сказал никому, смолчал, надеясь, что приступов не будет.

Тем более, зима в Лаик была действительно тёплой. Это позволяло надеяться, что всё будет хорошо и никто ничего не заметит.

***

Урок словесности ментор Шабли начал со старинной баллады. Дик ещё от Юки перенял любовь к чеканным строфам, он обожал слушать их, и ещё больше он любил, когда они ложились на музыку. Дикон мог часами играть какой-нибудь текст песни, доводя ноты и слова до автоматизма, мог до хрипа играть на свирели, и растворялся в музыке полностью, когда ему её кто-то играл. Главная страсть любого путешественника — музыка. Ничего ты с этим не сделаешь.

Талигойскую балладу Дикон знал наизусть. Это была её, Айрис, любимая баллада. Она каждый раз, как в первый, переживала, когда герцог Рамиро Алва одолевал марагонского бастарда, каждый раз готова была возненавидеть предка за убийство друга заново, и каждый раз упивалась несчастливым концом баллады. Никто ей не препятствовал. Даллас считал, что это поможет сестре подготовиться к возможным ужасам реальной жизни, Юка сетовал, что Талиг — не Алат, потому что считал, что женщина, если хочет, должна уметь стрелять и ездить в мужском седле, деревенские женщины и девушки не говорили ничего — Талигойской балладой они болели сами. Ричард был, как они. Болел, не иначе.

Из исполненного романтикой прошлого их всех вырвал нагрянувший Арамона. С первого же взгляда было видно, что граф уже успел подшутить над, так что ничего хорошего ждать не следует. Лицо мэтра Шабли окаменело.

— Я желаю проверить, что они знают по истории, — сообщил Арамона.

— Сейчас у нас лекция по истории словесности. — осторожно ответил ментор.

— А я буду спрашивать их просто по истории. — Капитан плюхнулся в кресло рядом с кафедрой и заложил ногу за ногу. Он явно чувствовал себя хозяином везде в Лаик.

— Извольте, господин капитан. — Лицо мэтра всё ещё ничего не выражало, однако сарказм всё же пробивался сквозь каменную маску. — Последняя затронутая мною тема относится к царствованию Фердинанда Первого.

Лицо Арамоны приняло озадаченное выражение — названное имя ему явно ничего не говорило — но вскоре вернулось к нормальному состоянию. Отступать он явно не собирался.

— Они мне расскажут о… — капитан сделал вид, что задумался. — надорском мятеже.

Давление на грудь, с которым Ричард ходил весь день, увеличилось. Будто бы на грудь положили ещё камней. Нет — в голове всплыли раненые, солдаты в королевской форме, застывшее лицо матери — нет, пожалуйста. Не сейчас. Надо выдержать. Только не сейчас, пожалуйста.

— Господин капитан, — запротестовал ментор, — о столь недавних событиях мы ещё не беседовали.

— Ну так это сделаю я! — рявкнул Арамона. — Ха! Они не вчера родились, должны помнить, что пять лет назад творилось, это даже кони знают. Унар Ричард, — капитанские буркалы сверкнули, весело и злобно, — что вы знаете о надорском мятеже? Кто из дворян предал его величество? Какие державы подстрекали изменников к бунту?

Ричард знал ответы на эти вопросы, знал слишком хорошо, но молчал. Он старался сосредоточиться на своём дыхании, старался успокоиться, чтобы уменьшить возможность возникновения приступа. Не помогало. Казалось, что если Ричард сейчас откроет рот, чтобы озлословить всех Людей Чести и соседние державы впридачу, то свалится прямо здесь. Хорошо, если не в обморок. Так что Ричард молчал.

— Так, — пропел Арамона, — понятно! Унар Ричард рос в лесу и ничего не знает. Выйдите сюда и станьте перед товарищами. Господа унары, кто готов ответить на мои вопросы?

Ричард вышел к кафедре. Голова кружилась. Скорее всего, всем унарам была прекрасно видна его неестественная бледность, однако капитан предпочитал её не замечать.

Желающих хватало. В первую очередь, это были любимчки Арамоны, те, с кем он даже парой слов не перекинулся. Эстебан посмотрел на несколько секунд ему в глаза и тоже поднял руку. То же сделал Альберто. Скорее всего, чтобы Ричарда не заставляли что-то проговаривать, если никто ничего не добавит. Воздух давил на плечи, Дикон уже почти ничего не соображал, лишь старался не грохнуться в приступ. Поднял ли руку кто-нибудь ещё, он не видел.

— Унар Эстебан! — поощрил капитан кандидата на первое место в списке.

Эстебан изящно поднялся и пошёл к кафедре, будто показывая, что он делал своим ответом одолжение всем — Дику, ментору, капитану… Лицо его ничего не выражало, словно застывшая маска. Однако его взгляд то и дело пытался поймать взгляд Ричарда, словно задавая вопросы, словно Эстебан пытался понять. В этом Ричард был ему не помощник. Особенно сейчас.

— Итак, унар Эстебан, что вы можете сказать о последнем бунте?

— Его поднял герцог Эгмонт Окделл, — Эстебан скосил глаза в сторону Ричарда, словно пытался отследить реакцию на свои слова. — с несколькими вассалами. Затем к мятежникам примкнул граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кавендиш, сын и наследник и четверо внуков герцога Эпинэ. Целью преступников было убить его величество, истребить августейшее семейство и защитников короны, в угоду агарисским еретикам уничтожить олларианскую церковь и ввести в Талиг чужеземные войска. После этого мятежники хотели разделить Талиг на несколько государств, расплатиться за военную помощь приграничными землями, разоружить армию, а флот передать в распоряжение Гайифы и её приспешников.

— Унар Ричард, вы поняли?

Собрав все силы, получилось кивнуть. На большее Дика вряд ли бы хватило.

— Унар Альберто, кто стоял за мятежниками?

— За мятежниками, господин капитан, — Ричард знал такой голос кэналлийца. Злость, скрытая безмятежностью. На что он злится? — стояло несколько сил. Их поддерживал и подстрекал Эсперадор и эсператистские ордена, о чем свидетельствует то, что уцелевшие вожаки бежали в Агарис. Мятеж был на руку ряду сопредельным Талигу государствам, имеющим к нам территориальные претензии. В первую очередь речь идет о Гаунау, Дриксен и Кадане. Свои цели преследовала и Гайифа, оспаривающая у Талига первенство в Золотых землях и потерпевшая неудачу в продвижении на морисский восток.

Камней на груди становилось всё больше. Почему они так давят? Стены загудели. Рассерженно и обеспокоенно. Почему?

— Не имея возможности победить нас военным путем, эти силы сделали ставку на внутреннюю смуту. Известно, что в Гаунау и Кадане были собраны армии, оплаченные гайифийским золотом. Предполагалось, что они вторгнутся в Талиг и соединятся с войском мятежников, но решение герцога Алвы оставить Северную и Западную армию на границах и во главе Восточной через топи Ренквахи выйти мятежникам в тыл, сорвало замысел врагов Талига. Они были вынуждены распустить наемников и отречься от своих связей с мятежниками. Окделл и его сторонники остались одни против лучшего полководца Золотых земель и были разбиты…

— Унар Ричард, вы слушаете объяснения своих товарищей?

— Слушаю, господин Арамона. — Дик ответил почти случайно.

Голоса начинали звучать, будто сквозь воду.

— …и в честном поединке убил Эгмонта Окделла, — Ричард услышал писк Анатоля.

— Унар Ричард, вы все поняли?

— Да, господин Арамона.

— Повторите, — приказал капитан, однако Дикон его уже не слышал.

Дикон свалился, начав кашлять. Кашель звучал неловко, хрипло, будто бы Ричард пытался задержать его в груди. На самом деле он пытался вдохнуть. Его накрыла паника. Почти каждый раз его накрывает страх, но тут он был перед унарами, в незнакомом месте. Он задыхался. Ричард скрёб пальцами горло, пытаясь убрать каменный обруч с шеи, пытаясь сделать вдох.

Не получалось.

Сначала почти никто не понял, что с ним происходит. Эстебан, единственный, кто стоял у кафедра, едва успел его подхватить. В его глазах отражалось непонимание и, что Ричарду не понравилось, испуг.

Ричард попытался ему что-нибудь сказать, попытался донести, что ему нужен воздух, что он не может дышать. Попытался сказать, что нужно что-нибудь тёплое, приложить к груди. Тщетно. Вместо слов выходил жалкий хрип, перед глазами начали плясать чёрные точки.

— Окно! — Он смог услышать крик мэтра Шабли. — Ему нужен воздух!

Унары его послушали. Норберт оказался у окна быстрее других и принялся трясти разбухшую за зиму раму, пытаясь открыть её. Та поддалась, не выдержав бергерского напора, и в комнату хлынул холодный влажный воздух. Эстебан дотащил его до окна. Дик не соображал уже почти ничего, он оставался в сознании не иначе, как чудом.

Ментор посадил его, растегнул форму и принялся растирать ему грудь. Остальные унары лишь беспомощно смотрели, не зная, чем помочь. Капитан побледнел до цвета штукатурки.

— Дышите, Ричард, — приговаривал мэтр Шабли, — только дышите. Давайте, Ричард, медленно, вдох и выдох.

Он прекратил хрипеть, теперь из горло вырвался лишь сип. Казалось, растирания не помогали.

— Дышите, Ричард, давайте, — ментор не останавливался, — Вы знаете, как это делать. Дышите.

Затем с его груди будто резко что-то сняли. Ричард закашлялся так, будто готов был сейчас выкашлять свои лёгкие, чем явно напугал других унаров. Зато получилось сделать вдох. Неловкий, крошечный, но вдох. Красная пелена начала исчезать перед глазами.

— Вот так, вот так, — ментор продолжал растирать, — Дышите, унар.

Кашель продолжился, но он позволял делать вдохи. Позволял дышать. Постепенно приступ сходил на нет, и Ричард был этому рад.

— Спасибо, мэтр, — удалось прохрипеть ему, — всё в порядке.

***

Эстебан вызвался проводить его на террасу,

подышать свежим воздухом минут тридцать, что рекомендовал мэтр Шабли. Ричард не отпирался от провожатого. В конце концов, Эстебан помог ему, даже если сделал это больше по инерции. Всё же, он не ожидал, что Ричард свалится с приступом.

— Теперь Карл и Луиджи будут бояться, что капитан их доведёт, — Дик хохотнул, хрипло, но в кашель это не перешло. — Дескать, сына мятежника довёл и нас доведёт!

Интересно, как унары будут относиться к капитану теперь? Озлобятся? Начнут поддерживать Сузу-Музу? Или поддержать капитана?

Эстебан посмотрел на него, потом отвёл глаза и сжал кулаки, будто решаясь на что-то. Наконец, он сделал вдох и посмотрел Ричарду в глаза.

— Унар Ричард, — немного чопорно сказал он, — Позвольте попросить у вас прощения.

— За что? — Ричард действительно удивился. Почему Эстебан должен просить у него прощения?

Эстебан отвёл глаза.

— За то, что довёл вас до приступа.

Литов пёс, вот в чём проблема. Но он действительно считал, что ни Эстебан, ни Альберто, ни Анатоль не виноваты в том, что случилось. Как теперь сказать о этом Эстебану?

— Унар Эстебан, — Ричард повторил чопорные интонации товарища, — Позвольте сказать вам, что в произошедшем не было вашей вины.

Эстебан вскинулся, будто был готов доказывать обратное, но Ричард его остановил.

— Унар, — Он посмотрел Эстебану в глаза. — Позвольте спросить. Вы виноваты в моей болезни? Виноваты в том, что капитан решил поиздеваться надо мной через других унаров? Виноваты в том, что Эгмонт Окделл поднял восстание?

Эстебан молчал. Ричард продолжил.

— Так позвольте вам сказать. В первом нет вашей вины. Во втором тоже — я чувствовал, что приступ сегодня может случиться. Ну а в последнем, — Дикон пожал плечами. — Вашей вины нет тем более. Так что прекратите винить себя, если вы это всё же делали, и проводите меня, наконец, на воздух.

Всю оставшуюся дорогу они молчали. Ричард стал насвистывать Горца, но Эстебан не обратил внимание, слишком погружённый в свои мысли.

Когда они вернулись, Альберто тоже подошёл, чтобы попросить прощение. Пришлось объяснить ему тоже самое.

Пришлось также как-то начать жить с тем, что теперь все знают про его грудную болезнь.

***

Вечером пришедшие в трапезную унары поняли, что таинственный граф, кто бы он ни был, заигрался. Очень сильно. И главное, прилетит-то что первую очередь по ним самим.

— Разрубленный Змей, — благоговейно прошептал Валентин, — всё как при Карле Третьем Разумном!

— Это есть большой здорово, — выдохнул Йоганн, — та-та, я хотел жать руку, вешавшую этот хроссе потекс!

Норберт резко оборвал братца. Компания, что начала по тихоньку учить торское наречие, кэналлийский и надорский, поняла, что старший близнец почитает за благо не знать шутника. Ричард был с ним, в принципе, согласен, что и выразил, но уже на своём языке.

— Это не я! — испуганно шепнул Анатоль.

— И не я. — прогудел Карл. Луиджи просто продолжал пялиться на подвешенный предмет гардероба.

— Ещё бы, — скривился Северин, — ты и на стул-то не влезешь, куда уж на потолок. Тут орудовал отменный гимнаст.

— И, похоже, не один, — заметил Эстебан. — Любопытно, что предпримет господин капитан?

— Наденет другие панталоны, — пожал плечами Альберто. — Полагаю, они у него имеются.

Тут он не ошибся — ворвавшийся минуту спустя капитан был полностью одет. Вверх он взглянуть и не подумал, сразу подступив к примолкшим унарам и проревев:

— У меня завёлся вор! Сегодня после обеда он обокрал меня! Здесь! Но я выведу его на чистую воду! Кража орденской цепи — это измена! Никто отсюда не выйдет, слышите вы! Никто! Я лично обыщу ваши комнаты… Я знаю, кто здесь ненавидит меня и короля. Дурная кровь! Я поймаю вора, не будь я капитан Арамона!

Арамона топал ногами, кричал и ругался, брызгал слюной и вопил, как боров, изрыгая угрозы и проклятия. Если таинственный граф решил пошутить, то унарам было не до смеха. Всё понимали, что на сей раз начальник просто так не уймётся, тем паче отец Герман куда-то запропастился, а в отсутствие олларианца Арамона расцветал пышным цветом.

Наоравшись вволю и несколько осипнув, Арамона в последний раз пригрозил виновнику Занхой и иссяк. Стало тихо и мертво. Все оцепенели. Капитан шумно дышал, свирепо вращал налитыми кровью глазами и только что не рыл сапогами каменный пол. Переведя дух, Арамона расставил пошире ноги и ткнул пальцем в сторону несчастного Луиджи.

— Вы! Отвечайте, что вам известно о краже?

Бедный унар захлопал ресницами, закатил глаза и пискнул:

— Там!

— Прекратить! — Хриплый капитанский бас перешёл в какое-то кукареканье, под испепеляющим взглядом Луиджи сжался и стал ещё меньше. — Это ересь! Вы посягнули не только на меня и короля, но и на Создателя, и вы поплатитесь за это! Унар Арно, что вы знаете о преступнике?

— О преступнике, господин Арамона, я не знаю ничего, — Арно говорил спокойно, хотя Ричард видео, что губы у него побелели, — но унар Луиджи прав. Пропавшие вещи находятся наверху. Пусть господин капитан посмотрит на крюк от лампы…

Господин капитан посмотрел, и лишь сейчас унары осознали, что такое настоящие вопли. Предыдущие не шли ни в какое сравнение с тем, что исторгалось из капитанской пасти при виде пропавшего имущества. Забыв, что выше головы не прыгнешь, Арамона совершил невероятной для подобной туши бросок — увы, цель была недостижима. Капитан же, приземляясь, проделал столь потрясающий пируэт, что Карл не выдержал и расхохотался. Бедняга в ужасе зажал себе рот ладошкой — не помогло. Страх и напряжение выплеснулся в диком хохоте, который оказался заразным. Второй жертвой пал Йоганн, за ним — Паоло; вскоре ржали уже все «жеребята». Окончательно потерявший голову Арамона выхватил шпагу и замахал ею, но неуклюже и как-то по-бабьи.

Кто-тозасвистел, кто-то хрюкнул, кто-то заорал. Капитану было не до унаров. Взгляд его намертво вцепился в издевательски кружащиеся панталоны, господин капитан под улюлюканье унаров и собственные хриплые вопли отплясывал какой-то безумный танец, явно полностью лишившись рассудка. В этом он был не одинок.

— У-лю-лю! — по-охотничьи взвыл кто-то из унаров. — Ату его!

— Живьём, живьём брать!

— Вперёд, они не уйдут!

— Догнать и…

— Съесть!..

— Съесть! Съесть! Съесть!!!

— На штурм!

— За Талиг и кровь Олларов!

— В атаку! Бей!

— Коли!

Сумасшествие прервали слуги, притащившие лестницу. Арамона, шумно дыша и не выпустив шпаги, плюхнулся на ближайший стул. Унары торопливо занимали место в строю. Между начальником и «жеребятами» суетились слуги. Увы, чтобы снять злосчастные панталоны, пришлось громоздить друг на друга два стола и здоровенный, окованный железом сундук, на который и водрузили лестницу.

Сооружение выдержало, и предмет капитанского гардероба был снят и и с поклоном возвращён законному владельцу. Тот с рычанием отшвырнул их от себя. Набитые каким-то тряпьём панталоны скользнули по гладкому полу и отлетели к камину, где и замерли. Теперь казалось, что в луже крови лежит часть человеческого тела. Жуткое зрелище.

Слуги разобрали пирамиду и тихо исчезли. Суета сменилась леденящей неподвижностью, что давила унарам на плечи и спины.

Дверь отворилась. Какой-то слуга просеменил к господину капитану и что-то прошептал. Тот вздрогнул и склонил ухо ко рту слуги. Угрожающий оскал сменился ухмылкой, сулящей куда больше неприятностей.

Арамона не спешил говорить, но унары не сомневались — тот упивается будущим триумфом. По спине Дика скользнул холодок. Почему-то он был уверен, что капитан нацелится именно на него. Нашёл ли слуга доказательства или нет, ничего не мешает графу подбросить их. Да даже слуги могли. Или могли просто сказать, что нашли доказательства, ничего не подбрасывая.

Ричард понял — что бы не произошло, его не должны исключить. Этого не могло случиться. Он будет отбиваться до последнего, может, требовать самое жестокое наказание, стояние на горохе всю ночь, но он не хотел исключения. Это будет позор.

Арамона кончил раздумывать, с удовольствием покрутил рыжеватые усы, упёр руки в боки и пошёл вдоль строя воспитанников. Поровнявшись с Диком, капитан остановился и многозначительно втянул воздух.

— У меня есть основания полагать, — изрёк он, — что все преступления так называемого графа Медузы — дело рук унара Ричарда, и ему придётся ответить — за свою дерзость, за клятвопреступления и за попытку спрятаться за спинами товарищей.

Дик не дрогнул, смотря Свину прямо в глаза. Он знал, что был невиновен, но подобное бесило. Он не собирался признаваться в чужих преступлениях — его слова! И пусть его потом хоть завалит камнями.

— Унар Ричард, — протрубил Свин, — выйдите вперёд и взгляните в лицо тем, кто из-за вас подвергся наказанию.

Ричард подчинился. Но смотрел он в лица товарищей не потому, что был виновен, а потому что искал, мог ли среди унаров быть граф. Может быть, таинственных Суз-Муз двое? Жюльен и Анатоль опустили глаза, не выдержав его прямого взгляда. Мог бы. Ричард чётко это осознал. Товарищей графов больше, чем один или два.

— Унар Ричард, признаете ли вы себя виновным?

— Нет, — твёрдо ответил Дикон.

— Тогда чем вы объясните то, что в вашей комнате найдена печать так называемого графа Медузы, уголь для рисования, рыбий клей и… — Арамона отчего-то раздумал перечислять улики и заключил: — И иные доказательства? Все свободны и могут идти. Унар Ричард остаётся.

Никто не ушёл. Даже самые последние трусы среди унаров остались. Все понимали, что это неправильно. Что Ричард мог быть графом разве что в капитанском сне. Всё остались. И Дик понял, что всё это время жил среди товарищей.

— Все свободны, — повторил Арамона.

— Это не есть правильно! — Рык Йоганна раскатился по трапезной. — Хроссе потекс вешаль я.

Капитан окаменел.

— Мы, — поправил братца Норберт, сбиваясь на чудовищный торский акцент. — Это есть старый глюпый шутка в традиция дикая Торка…

— В Торке так не шутят, — вышел вперёд Альберто. — Это сделал я.

— Не ты, а я, — перебил Паоло. — А потом испугался и спрятал медузье барахло в комнате Ричарда.

Сердце Дикона подскочило к горлу — все из них заведомо лгали, спасая его. Но сам он не хотел тянуть друзей за собой.

— Господин капитан совершенно прав, это сделал я!

— Врёшь! — перебил Паоло. — Ты со своим дурацким воспитанием всё прямо выскажешь, а не…

— Это сделал я! — громче крикнул Дик.

— Не говорить глюпость — это сделаль мы!

— Нет, я…

— Я, и никто другой!

— Прошу простить, — Арно наконец-то смог вклинится, — но это сделал я. Мои братья много рассказывали об унарских традициях, и я заранее подготовился.

Ещё несколько унаров открыли рот, чтобы взять вину на себя. Северин, Константин, Франсуа, Эстебан… Кажется, даже Анатоль был готов крикнуть, что именно он виноват. Однако капитан перебил их всех.

— Хватит! — заорал Арамона, игнорируя голоса других унаров. — Вы, шестеро! В Старую галерею! До утра! Остальные — спа-а-а-а-ать!

Дик заметил взгляд Эстебана. Тот смотрел в спину капитана и явно был в ярости. Сразу стало понятно — Эстебан расскажет всё, что посчитает нужным, своим родственникам. Даже если то же самое сделают кэналлийцы, что могут донести чуть ли не Ворону лично.

========== Глава Четвёртая. Нас было двадцать один ==========

«Мёртвым — покой, живым — жить.» ©

Узкая дверца вела в длинный сводчатый коридор с камином посредине и нишами для статуй святых. Было холодно и сыро. Почему-то вспомнились долгие неласковые вечера в надорском замке, где свечей не жгли. Свечи матушка экономила. Был такой же мрак, был почти такой же мороз, он вместе с сёстрами дрожал в одной кровати, наплевав на запрет матушки, и растирал окоченевшие пальцы у Дейдри и Эдит. У Айрис утром был приступ. У него самого в глотке скрёбся кашель, но он молчал, чтобы не напугать сестёр. Айрис тоже молчала. Её рука то и дело начинала тереть грудь, но сестра одёргивала себя. Где-то в комнате капала вода. Потолок не чинили уже давно.

Воспоминания накрыли, как волна, и также быстро отступили. Сёстры, деревенские, Юка — все остались в далёком родном Надоре. Холод был здесь и сейчас.

Паоло думал недолго. Передёрнув плечами и заведя руки за спину, кэналлиец принялся выстукивать сапогами бешеную дробь.

— Эй! — выкрикнул он. — Живо в круг, а то замёрзнете!

Узники Старой галереи ждать не стали. Спустя мгновение унары отплясывали каждый в меру собственных сил и умений. Пляска помогла — сначала стало тепло, а затем и жарко.

— Теперь нам надо сидеть вместе спина до спины, — пропыхтел Йоганн, — так мы долго храним наше тепло.

Унары медлить не стали. Все быстро расположились спина к спине, подтянув колени к груди и засунув мёрзнущие руки между бёдер. Друзья успели рассказать друг другу про холода и в Надоре, и в Катерхаус, также объяснив, как с ними бороться. Кэналлиец и марикьяре в ответ сказали, что жару тоже порой невозможно переносить, и рассказали несколько способов борьбы с ней. Арно ничего не рассказал, но тогда очень сильно призадумался.

Сейчас необходимо было также подумать о том, кто бы мог быть Сузой-Музой.

— Надо подумать, кто бы мог быть Сузой-Музой, — озвучил его мысли Альберто. — Потому что будь я четырежды проклят, если штаны повесил кто-то из нас.

— Бред, Альберто, — ответил Ричард. — Мы бы знали. Мы же всё время ходим вместе.

— Хроссе потекс вешают трусливым начальникам, — задумчиво произнёс Норберт. — Это очень сильное предупреждение. Так делаем мы, так делают вариты, но штаны должны быть мокрые и без хвоста.

— И кто, кроме вас, мог это знать? — спросил Арно.

— Менторы, — проговорил Паоло. — Или у них мог бы кто-нибудь спросить.

— Спрашивать не есть умный решение, — заметил Йоганн. — Так подозрения быть. Доносить кто-то будет, и всё.

— Знаете, что я думаю? — сказал Ричард. — Что, если шутников было несколько? Арамона довёл кого-то из слуг, те начали мстить, а потом подхватил кто-то из унаров, почему нет?

— Может, унаров среди шутников вообще нет, — задумался Паоло. — Ну, кроме того «хрю», когда испортили портрет.

— Логично, — согласился Арно. — но почему ты думаешь, что унары вообще ничего не делали? Например, Валентин или Эстебан.

— Эстебан — любимчик Арамоны, — заметил Альберто. — Зачем ему это?

— Валентина он тоже не трогает, — проговорил Ричард, потирая подбородок. — Так что тот же вопрос.

— Ладно-ладно, сдаюсь! — Арно поднял руки вверх. — Нет среди унаров графа, так нет. Но у меня всё равно есть подозрения.

— У тебя всегда есть подозрения на Ледяного, — хохотнул Норберт.

— Эй!

— Ри-и-и-ича-а-а-а-рд! — Голос раздался одновременно отовсюду и был какой-то странный, почти знакомый. Ещё он походил на шёпот, если бы шёпот вдруг стал громким, как крик. — Ри-и-и-ича-а-а-а-рд… О-о-о-окде-е-е-е-лл… Ты что-о-о, у-у-у-уме-е-ер, что-о-о-о ли-и-и-и…

От такой постановки вопроса Дикон аж оцепенел. Литов пёс, что? Они что там, за несколько минут должны были от холода умереть?

— Нет, — первым пришёл в себя Паоло. И почему-то решил ответить на вопрос неизвестного, — он не умер, а ты где?

— В ка-а-а-ами-и-и-ине, — Ответил голос. — То-о-о-о е-е-есть не со-о-о-овсем, а на-а-а-верху-у-у-у… Ка-а-а-ак вы-ы-ы-ы та-а-а-ам?

— Кто ты есть? — Норберт от волнения сбился на торский акцент. — Мы не знаем.

— Су-у-у-у-у-уза-Му-у-у-уза, — донеслось сверху, — только я Дику ничего не подбрасывал! — голос заговорил почти нормально. — Сейчас я предъявлю Свину доказательства того, что я на свободе, а затем объявлю о своей безвременной кончине. С прискорбием.

— Да Свин всё знает! — крикнул Дикон в ответ, — Может ещё, сам же улики сказал подкинуть!

— Свин Свином, а моя кончина — для общественности! Чтобы все знали, что тот не прав.

— Ты кто?! — крикнул Паоло. — Скажи, интересно же!

— В день святого Фабиана! — хихикнул Суза-Муза. — Холодно там у вас?

— Тебя б сюда! — ответил Альберто.

— Я тут вам ужин собрал. — пошёл на попятную граф. — С арамонова стола. Выпейте там за упокой моей души! Ричард, лови, спускаю. Осторожно только, там бутылка. Учти, это тебе за причинённые неприятности. А уж ты дели хоть с самим Леворуким.

Дик шагнул в каменную пасть камина.

— Из Леворуких у нас тут только ты, а ты пить не собираешься!

— Увы, — согласился Суза-Муза. Из трубы выпал объёмистый мешок. — Придётся тогда пить друг с другом. Порядок?

— Поймал, — нежданный ужин был тяжелее, чем казался. — Спасибо!

— Всё, жертвы капитанского произвола, я удаляюсь. Полночь на носу, а у меня дел невпроворот. Счастливо оставаться…

— Удачно умереть! — крикнул Дикон в камин, но никто не ответил.

— Вот, господа подлецы, мерзавцы и воры, — Дик вышел из камина вместе с мешком. — Нам добыли ужин.

— Который недавно был Арамоновым, — засмеялся Альберто.

— Ловко, — одобрил графа Арно. — Думаю, мы единственные, кто сегодня поужинает. Остальные, надо полагать, легли натощак.

— Ошень удачно вышло, — радостно подтвердил Йоганн, — Я есть совсем голодный.

— Пожрать — дело хорошое, — согласился Арно, а после засмеялся. — Ну и в лужу Арамона сел! Шестеро благородных потомков ввергнуты в узилище по ложному обвинению, а преступник разгуливает на свободе! Жаль, если граф помрёт.

— Жаль, — согласился Альберто, — но и впрямь пора заканчивать. Теперь, если Суза не уймётся, Свин его за руку схватит.

— Согласен, — сказал Дик, вытаскивая из мешка всё его великолепие. — Будь я на месте Свина — проверил бы тех, кто ночью дежурит по коридорам. И задвижки комнат унаров.

— Но ты не Свин, — заметил Паоло. — Так что нечего рассуждать. Что теперь, менторов и слуг подозревать?

— А если и подозревать?

— Давайте будем ужинать, — предложил Норберт. — Дикон, натуру свою надо унять. Толку от лишних подозрений?

— Ладно, — Дикон цокнул пузатой бутылкой о каменный пол. — Жратва так жратва. Но думать об этом я не перестану.

— Та хоть удумайся, — Йоганн хлопнул его по плечу. — А сейчас, Рихард, ты имеешь открывать это вино, а мы имеем нарезать хлеб, окорок и сыр.

— Это не так, — вмешался Норберт, — вино надо открывать после, чтоб не выдохлось.

— Только если оно молодое, — уточнил Паоло. — Красное вино хорошей выдержки открывают заранее, оно от этого только выигрывает. Надо выждать полчаса, а лучше перелить в особый кувшин.

— Сразу видно кэналлийца, — хохотнул Арно. — Однако кувшина у нас нет, да и полчаса мы вряд ли выдержим. Дик, вперёд!

Дикон улыбнулся и потянулся к бутылке, однако подготовку к пиршеству прервал колокольный звон. Глухой, дребезжащий, он будто бы звенел где-то в ушах. Дик подумал, что он бредит. Но тогда бредить должны и его товарищи, потому что он заметил, что Паоло ущипнул себя, Йоганн сложил указательные и безымянные пальцы, отвращая зло. Дик сложил большой и указательный пальцы правой руки кольцом и приложил ко лбу, однако глаза не закрыл.

Свечка погасла. Старую галерею заполнило ровное металлическое гудение, а потом в дальнем конце показался зеленоватый огонёк, нет — огоньки! Призраки. От этой мысли Дика прошибло холодным потом.

Унары дружно отступили назад, прижавшись к ледяной штукатурке. Дик жалел, что в ней нельзя раствориться. Он бы зашептал заговор Четверых, но он боялся издать хоть звук. Он боялся, что призраки могут заметить их. Губы словно примёрзли друг к другу. Темнота и холод опустились на галерею подобием вуали, и лишь звон продолжал разноситься, продолжал заполнять галерею.

Процессия медленно выплыла из-за каминного выступа. Ужас сворачивался где-то в животе, ледяным комком ворочался внутри. Дик впал в некое подобие оцепенения. Он зажал себе рот рукой, завороженно следя за монахами, вплетая свой взгляд в бесконечный путь монахов. Мёртвые шли, не замечая живых. Монахов сменили другие люди. Те шли всегда по двое. Брат с братом, отец с сыном, дед с внуком, фабианское платье смешалось со сталью доспехов, с нищенскими лохмотьями, с королевскими одеяниями. Мёртвые шли вперёд, не зная упокоения, одинаково держа мёртвые свечки и одинаково смотря вперёд мёртвыми глазами.

Дикону казалось, что он где-то не здесь. Между сном и явью, между востоком и западом, он смотрит на то, как Мёртвые идут по Старой галерее с юга на север.

Последнего шедшего Дикон узнал. То был его отец. Эгмонт Окделл шёл последним, неся мёртвую свечку и смотря вперёд мёртвыми глазами, он бесшумно проплыл мимо. На несколько секунд ему захотелось последовать за ним, захотелось узнать, куда они идут. Он бы пошёл, наверное. Он бы пошёл, но чья-то рука схватила за плечо, дёрнула назад. Только сейчас он понял, что вышел за безопасный каминный выступ. Он шёл, привлечённый мороком призраков, и так бы и ушёл за ними, если бы не его спаситель.

Сил не осталось.

— Жить надоело? — участливо спросил Паоло. Тот, кто спас его.

— Они идут, — собственный голос Дик не узнал. — Между востоком и западом. Идут с юга на север. И увлекают за собой тех, кто первым увидел последнего из них…

— Так, Дикон, — перебил Паоло. Ричард позволил увлечь себя к камину. — Не надо вот этого. Никто никого не завлёк… Знаешь что? Давай наконец выпьем!

Возле камина Норберт уже успел зажечь погасшую свечу.

— Зажги ещё, — Арно зябко поёжился. — Дик, открывай своё пойло.

— Надо зажигать четыре, — сказал Йоганн, — всегда четыре, чтобы не было зла.

— Да, — кивнул Альберто, — четыре, какую бы глупость ни твердили серые и чёрные{?}[эсператисты и олларианцы]. И поставь квадратом. Галерея с севера на юг идёт? Так ведь?

— Именно, — подтвердил Арно. — Тогда Молния как раз у камина будет. Ричард, ты скоро?

— Давай лучше я, — Паоло взял бутылку с пола. — Дик сейчас немного не в себе. Закатные Твари!

— Что там?

— Да ерунда! Открыл уже! — отмахнулся Паоло, слизывая кровь с пальца. Ричард проводил её взглядом. Кровь и призраки… кровь… вспомнить бы, к чему это. — Дик, пей первым. Оклемаешься чуть-чуть.

— Подождать надо, — вмешался Йоганн, — и сначала поливать немного на свечи. Пусть Четыре Волны уносить злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни наделали.

— Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько бы их ни было, — прошептали Альберто и Паоло. Их соберано — Повелитель Ветра, что бы ни говорили Люди Чести. Им Ветра и призывать.

— Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было, — добавил Арно.

— Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько бы их ни было, — завершил Дик заклятие.

Лишь бы действительно беду отвело. Литов пёс, лишь бы так.

***

Священник, ворвавшийся в галерею в светском, пусть и чёрном платье, был бледен как полотно.

— Что здесь произошло? — Глаза отца Германа остановились на Паоло. — Что вы видели?

— Ничего, — отважно соврал тот, старательно заслоняя остатки пиршества и слегка захмелевшего Дика. — Совсем ничего.

— Ничего? — На лице клирика недоверие боролось с облегчением.

Дик снова приложил знак кольца ко лбу. Ничего, отец Герман. Ему оставалось только надеяться, что священник простит им эту ложь. И Дикон промолчал.

— Нет, здесь есть очень спокойно, — сказал Норберт, — только достаточно холодно.

— В любом случае вам тут нечего делать. — Отец Герман поднял свечку повыше. Дик не отнимал знак ото лба, отсчитывая про себя шестнадцать секунд. — Сейчас вы разойдётесь по своим комнатам. Позже я с вами поговорю. Со всеми по отдельности. Идёмте.

Священник двинулся первым, пришлось идти следом. Паоло исхитрился сунуть изрядно похудевший мешок в пасть камина — отец Герман не заметил. Клирик лично развёл унаров по комнатам и ушёл. Дик услышал, как в замке повернулся ключ.

Стоять и ждать чего-то не хотелось, так что Дик уселся на краешек кровати. Его начало колотить, то ли от холода, то ли от запоздавшего ужаса. Он мог пойти следом за призраками. Мог умереть, даже не поняв. То, что Паоло смог его остановить, — чудо. А если бы не успел? Если бы не заметил?

Мороз снова навалился на плечи, так что Дикон стянул с себя слегка мокрые тряпки и замотался в шерстяное одеяло. Прав был Юка. Рано ему ещё на большую землю.

Его не напугали духи дома, когда он о них узнал. Он с удовольствием учился у местной ведуньи отвращать зло. Он с раскрытым ртом слушал рассказы про нечисть, со всем энтузиазмом ходил общаться с лесовиками. Но те мелкие духи. А это были призраки. Мёртвые. Шли призраки мёртвых людей. Захотелось домой, в Надор, под тёплый бок к Юке, или к Далласу, или к Манни. И чтоб рядом сёстры. Чтобы погладили по голове, успокоили, сказали бы, что он дурачок, раз так испугался. Нечего бояться. Всё можно, всё решаемо. И Юка бы достал лютню или укулеле, или свирель и сыграл бы что-нибудь. Весёлое. Например, про дороги, как он обычно делает. Про Юг. Про Север. Про Столицу. Что угодно, лишь бы перед глазами не шагали бесконечным рядом болотные огоньки, лишь бы камни не молчали так могильно и мертво…

— Ричард, ты спишь?

— Паоло?!

— Ты не против?

Ричард против не был, но сейчас была ночь, и он, против воли, вгляделся в того, кто пришёл. Тени не было.

Каменный ошейник сдавил горло.

— Паоло…

— Прости, Ричард, — тот улыбнулся, грустно и светло. — Мне нужно срочно ехать, но я должен тебе кое-что сказать. Это старое. Очень старое, и оно принадлежит тебе.

Ричард смотрел на друга и кивал, как сломанная марионетка. По щекам текли слёзы. Рыдания рвались из горла, но Дик просто молчал и кивал.

— Прости, — повторил кэналлиец. — И запомни: «Их четверо. Всегда четверо. Навечно четверо, но сердце должно быть одно. Сердце Зверя, глядя глядящего в Закат».

— Рэй Куньо, — в дверях появился отец Герман. Без тени. — Пора.

Паоло, кажется, хотел ещё что-то сказать, но под взглядом олларианца опустил голову и быстро ушёл.

— Лучше всего, тан Окделл, — клирик посмотрел ему прямо в глаза. — Если бы вы всё забыли. Но вы будете помнить. И, во имя Четверых, будьте осторожны. Постарайтесь понять, что нет ничего тише крика и туманней очевидности. Возможно, вам удастся спасти хоть что-то. Или спастись самому.

Дверь захлопнулась. Дик уронил лицо в ладони. Паоло был мёртв. Осознание этого буквально расщепило его, разбило на тысячи осколков. Он ощущал себя марионеткой, которой отрезали все нитки. Нет больше Паоло. Был ещё несколько минут назад, смеялся, пугался, жил — а теперь нет. Забрали.

Дикон лёг. Ему снилась звезда, что сорвалась с места. Снился кленовый лист в первом и последнем своём полёте. Снилось Сердце. Снилось, как Сердце истаяло, став точкой, что рассыпалась на тысячи своих сестёр. Снежинки закружились в бешеном танце, уносились вдаль, подхваченные ветром. Навстречу ветру метнулась и исчезла чёрная птица. Дик смотрел сквозь сон на очевидность и пытался услышать крик.

***

Утро началось с головной боли. Слуги принесли завтрак, но Дику не хотелось ничего. Лишь свернуться калачиком и отдаться слабости. Но нельзя было. За ночь солёные дорожки на щеках высохли, оставив после себя лишь стянутую кожу. Никто его не тревожил ещё очень долго, так что Ричард нашёл в себе силы одеться и привести себя в порядок. Унаров никто не трогал до обеда. Все сидели под замком.

Пустое место в плотном ряду было заметно, как будто кто-то отколупал драгоценный камень с короны. Оно сразу бросалось в глаза. Другие унары непонимающе переглядывались. Ричард всё знал. Казалось, единственный. Рыдание иссякли за ночь, сменившись глухой усталостью и скорбью.

Тарелки были пусты, унары ждали. Прошло около часа, прежде чем наконец-то послышались шаги, и в зал ввалился Свин, побледневший и опухший.

Последовав на своё место, начальство плюхнулось в кресло и взялось было за салфетку, но передумало и поднялось.

— Унары, тихо! — Арамона хрипло откашлялся. Ричард смотрел на капитана, полуприкрыв глаза. Смотрел на того, кто обвинил невиновного. Кто наказал непричастного, всё, очевидно, понимая. Смотрел на самого последнего лгуна и знал, что он сейчас соврёт. — Общей молитвы сегодня не будет — отец Герман вчера ночью уехал по важным делам. Перед трапезой все прочитают молитву про себя, как положено в походе, но прежде я сообщу вам новость. Во-первых, история с так называемым графом из Путеллы благополучно разрешилась, во-вторых, унару Паоло пришлось нас покинуть, и, в-третьих, в связи с… рядом обстоятельств отпуска отменяются… Вплоть до выяснения… оных обстоятельств. Сегодня занятий не будет, но завтра всё пойдёт как положено, а теперь молиться и обедать! Джок, подавайте!

Дик смотрел на начальство. «Оные обстоятельства» явно подкосили того очень сильно, раз тот изволил провести вечер в обществе бутылок. Дик смотрел на капитана и думал. Думал о том, смотрит ли он просто на лгуна. Или он смотрит на убийцу. В груди горячим комком ненависть поднялась к горлу, но быстро утихла. Снова пришла усталость, глухая и скорбящая. Навряд ли. Паоло увели призраки. И теперь он мёртв. Его забрали. Отца Германа, может, тоже. Если тот вернулся в галерею и успел там порезаться, например. Но нет смысла об этом думать. Они оба мертвы.

Слуги унесли остатки гороха и, чудо чудное, притащили пирог с изюмом. Пирогу Ричард постарался обрадоваться. Скорбеть можно день, два, можно плакать по ночам — но позволять скорби завладеть собой нельзя. Утонуть можно в горе. Юка так говорил. И сейчас Дик постарался немного вытащить себя из своей печали. Хоть чуть-чуть. Пока горе было сильнее.

— Господин капитан, — голос Арно прозвучал неожиданно громко, — разрешите спросить.

— Разрешаю, — кажется, в голосе капитана была неуверенность.

— Господин капитан, когда вернётся отец Герман?

— Должен вернуться к вечеру, — буркнул Арамона, снимая салфетку, — До ужина все свободны.

Обед кончился. Ричард догнал друзей. Сообщить весть было сложно, слова цеплялись за губы, будто были терновником. Было больно. Друзья ему поверили, отчего снова захотелось разрыдаться. Альберто как-то враз опустился, словно осел, будто бы подрубили нити. Сказал, что Паоло к нему тоже приходил. Альберто разрешил ему войти. Арно хмурился, братья-близнецы тоже — выходец не почтил их своим присутствием.

Дикон вывалил всё как на духу. Ему нужно было кому-то это сказать, нужен был человек, с которым он мог бы разделить этот груз… вины? Скорби? Он не мог сказать точно, что это было за чувство.

Строчки просились на язык, и он не отказал себе в песне, когда они остались одни. Ребята, очевидно, не знали ни языка, ни слов, но будто бы понимали, о чём он поёт. Будто бы когда-то давно знали это сами.

По лазоревой степи

Ходит месяц молодой,

С белой гривой до копыт,

С позолоченной уздой.

Монистовый звон

Горных стремян -

Ветрами рожден

И ливнями прян.{?}[Мельница — Двери Тамерлана]

Это было прощание. Они все прощались с Паоло таким образом, не имея возможности попрощаться лично. Не имея возможности увидеть его вообще. Он умер. Его забрали.

Ветер играл в ветках деревьях, уносят слова всё дальше, уносясь сам куда-то далеко.

Их было двадцать один. Несчастливое число. Дик думал, что это было просто предупреждение от судьбы. Думал, что может что-то сделать с этим. А Смерть пришла и забрала. Не спрашивая никого.

Дни потекли, скорбь постепенно ужилась в груди. Это было тяжелее, чем когда умер отец. Отец уехал на два месяца, прежде чем привезли его тело назад. И от Ричарда там ничего не зависело. Может, и здесь от него ничего не зависело, но Дикон просто не мог так думать. Не получалось. Возможно, он мог бы спасти Паоло и остаться в живых сам. Возможно, нет.

========== Глава Пятая. Крысы ==========

«Крыс много вокруг развелось, особенно в человеческом обличие.» ©

Мне нужен совет, подумал Дик. Я должен понять. Понимание от этих слов и мыслей не пришло, тем более, он не знал, что он должен понять и почему. Послышался смех, глубокий и ничуть не насмешливый. Так смеются в темноте, когда нельзя слишком сильно нарушить тишину. Легко, глубоко, тихо. Смех был дружелюбный, пусть Дикон и не мог понять, кому он принадлежит.

— Ты хочешь совета? — спросил Смех, смотря прямо в глаза, открыто, весело и немного сочувственно. — Ты уверен?

Уверен Дик не был, но смех звучал так знакомо, что он просто кивнул, не очень понимая, зачем кивать и что означают заданные вопросы. Кто-то спросил его, он ответил. Казалось, что голос говорил на другом языке, тот, о существовании которого он даже не подозревает. Но ему не нужен был смысл этих слов. Он просто уловил вопрос и ответил.

— Спроси своего монсеньора, — Смех хихикнул, и Дик сам себе попытался объяснить, как Смех может смотреть в глаза, смеяться и говорить. Выходило, что может. — Уверен, он тебе ответит.

— Монсеньор? — Дик понял лишь одно слово и вопросительно наклонил голову. Он улыбнулся. У него же нет монсеньора, о чём это Смех? Интересно. Смех снова засмеялся, тепло и искренне, будто его повеселил вопрос Дика.

Смех сказал что-то ещё, но Дик не услышал. Было хорошо. Зачем нужны какие-то слова, когда неплохо и так? Интересно.

Утром Дик проснулся и не мог вспомнить, что ему снилось. Было до странно легко, что Дик решил считать хорошим знаком. Сегодня унарам было позволено выехать в город, так что хорошие знаки тут не помешают.

Мысль ускользала, и Дикон решил не ловить её за хвост. Захочет — сама придёт. Может, ещё подружек приведёт. Гоняться за мыслью, когда она ушла порезвиться, — гиблое дело.

Баловник, топнув копытом о мягкую, оттаявшую землю, радостно заржал. Дик, коротко поблагодарив слугу, обнял коня за шею. Вокруг все свои, так что плевать. Подумаешь, немного заскучал по дому. Подумаешь, не сдержался. С кем не бывает, в конце концов?

Арно уехал раньше всех остальных, так что Дикон его не видел. Эстебан грациозно вскочил в седло, явно рисуясь, но придержал рыжего линарца, когда тот вздумал затанцевать. Конёк послушался, но недовольно всхрапнул.

— Вот уж не думал, сударь, — Дик решил для себя, что от сентиментов надо отвлечься, так что привычно зацепился за Эстебана. Тот навряд ли обидится. За столько месяцев жизни в «Загоне» они двое уже успели узнать границы в подколках. — Что лошадка посмеет высказать вам своё недовольство. Интересно, отчего так?

— Видимо, потому что я не настолько сентиментальный, — Хохотнул Эстебан. — Гоган застоялся, а я, такой бесчувственный, не позволяю ему распускаться.

— Гоганов лучше не распускать, — Согласился Берто, умело сдерживая вороного в загаре мориска. — Но вашего мы можем выгулять. Не желаете наперегонки до ворот?

— Без меня, господа унары, — улыбнулся Ричард. — Мой конёк хорош только в горах и качественных надорских болотах, увы.

— Ну, — Эстебан пожал плечами. — Без вас, Ричард, гонка не имеет смысла. Удачной прогулки.

Ричард и Альберто проводили взглядом удаляющихся всадников.

— Вот гад ползучий, а, — восхищённо прошептал Дикон.

Альберто хмыкнул.

— Тебя встречают?

— Да без понятия, — Дикон пожал плечами. — Мои «родственники» могут настолько заиграться в шпионов, что, возможно, и не вспомнят, что сегодня нам разрешено покинуть «Загон».

— Зря ты, может, так на них, — Альберто тряхнул головой. — Но если ты один, можем посмотреть Олларию вместе. Хотя…

— Чего ждать от города, который построили вдали от моря? — закончил Дик. Альберто засмеялся.

— Схватываешь налету!

— Конечно, — Дик фыркнул. — Ведь ты говоришь это только в те дни недели, которые все.

— «То, что истинно, повторять надобно на рассвете и на закате, и в полночь, и в полдень», — Важно сказал Альберто. — Также и Марикьяра. Она прекрасна только в те дни недели, которые все.

— Да-да, человек моря, — Дикон покивал, подражая важному тону друга. — А кто не согласен, тот пусть боится, ибо милосердие наше беспощадно.

— Именно!

Они засмеялись.

— Какие вы хорошие есть, что дождаться нас решили.

Рёв Йоганна застал их обоих врасплох. Они обернулись. Тщательнейшим образом одетые и причесанные братцы вели в поводу могучих коней, белого и вороного. За последние несколько месяцев Ричард научился неплохо их отличать, так что он определил, что Йоганн ведёт чёрного конька, а Норберт — белого.

— Бабушка Гретхен дарила их нам, — торжественно объявил Йоганн. — Она смеялась, что в бою не имеется время для спрашивания имени. Я есть чёрный всадник, Норберт — белый.

— Здорово, — Ричард расплылся в улыбке. —Ваша бабушка определённо мудра. Таких коней на поле боя сложно не заметить.

Йоганн выпятил грудь колесом, похвала ему явно понравилась.

— Мы самые последние, — заметил Норберт, — но главное не уйти, а вернуться. Свин перевёл все часы в доме на сорок минут вперёд. Если мы приходим в нужное время, он кричит — вы опоздали.

— Вот Тварь Закатная, — присвистнул Альберто. — Давай, Дикон, надо догнать твоего ненаглядного Эстебана и предупредить его.

— Он не мой, — огрызнулся Ричард, — и уж тем более не ненаглядный.

— Я думаю, Свин его предупредил, — Пожал плечами Норберт. — Любимчик и из нужной семьи — вот кто он.

— Если надо рано вернуться, надо рано ехать, — заявил Йоганн.

— Едем, — Ричард и Альберто кивнули.

Стражники на покидающих «загон» унаров даже не глянули. На «воле» было также, как и внутри, но здесь он был на коне и у него был свободен целый день, так что настроение поднялось ещё выше. Дик засвистел какой-то мотивчик, больше придумывая его на ходу — свирель ему не отдали — Альберто подхватил. Мелодия получалась весёлой и незамысловатой. Так что Дикон не сразу услышал, что его зовут.

— Тебя встречает толстый человек на толстой лошади, — подсказал Йоганн. — Они тебе знакомый есть?

Толстый человек? Интересно. Из толстых людей, которые могли приехать его встречать, он знал пока только Штанцлера. Но тот не сделает подобной глупости, у него есть более «важные» дела, так что это, наверное, просто встречающий.

— Дикон, ты что? Совсем не узнаёшь?! Я же Реджинальд.

— Разрубленный Змей! — Литов пёс! Реджинальд Ларак! Удивительно. — Кузен Наль!

Кузена Наля он предпочитал считать достаточно близким. Родная кровь тут не играла абсолютно никакой роли, матушку он навряд ли мог назвать близкой ему даже до восстания отца, но кузен Наль им был. Достаточно подверженный чужому влиянию, Наль, однако, очень трогательно мог начать защищать их с сёстрами перед «тётушкой Мирабеллой». Пусть сам он боялся её почище графа Ларака.

— Узнал! — Наль широко улыбнулся, но быстро спохватился и степенно подъехал к ним. — Ричард, представь мне своих друзей.

— Норберт, Йоганн, Альберто, — Дикон решил не сообщать, что они назвали друг другу свои родовые имена. Что кузен не узнает — то его не побеспокоит. — Реджинальд Ларак. Вот и познакомились.

— Очень приятно. — Наль замялся. — Видите ли…

Дик обернулся к друзьям, прерывая попытки Наля подобрать достойное оправдание. Это у кузена всегда получалось плохо, так что Дикон решил ему помочь в его шпионских играх.

— Очень жаль, ребята, кажется, мы не сможем вместе посмотреть на Олларию, — сзади Наль облегчённо выдохнул, пусть и попытался это скрыть. — Видимо, у меня возникли некоторые «семейные» дела.

Ребята правильно поняли ударение на слово «семейные». Им он доверял, так что не стал скрывать факт встречи с эром Штанцлером. Тем более, скрывать было бессмысленно. Они общались каждый день, так что всё равно бы заметили, если Дик что-то бы недоговорил. Врун из Дика был так себе, лучше всего у него получалось просто избегать темы разговора. Чтобы соврать искусно, надо либо сказать правду, но таким тоном, чтобы она звучала как самая издевательская ложь, либо промолчать — собеседник сам всё додумает. Особенно это помогало, когда он начинал играть «Человека Чести».

Друзья его правильно поняли.

— Удачной «семейной» прогулки, Дикон, — Альберто расплылся в улыбке и подмигнул так, чтобы Наль не заметил. — Погуляем в следующий раз.

— Та-та, Рихард, — Норберт кивнул, усилив свой торский акцент. — Дела «семьи» очень важно есть. Мы не хотеть мешать.

Йоганн закивал, и ребята тронули коней. Камни засмеялись им вслед, и Дикон подумал, что смех звучит как-то знакомо. Где бы он мог его слышать? Интересно.

— Удачно вышло. С нами твои друзья ехать не могли. Ты догадываешься, кто нас ждёт?

Дикон догадывался, но природная язвительность так и подмывала спросить: «К Его Величеству?» В дом к Первому маршалу Люди Чести, увы, хода не имели. А вот к Королю вполне.

***

Штанцлер выглядел ужасно — бледный, отёчный, под глазами мешки. Чтобы добиться такого эффекта, можно не поспать ночь, а можно воспользоваться гримом. Ричард ни на секунду не поверил, что кансилльер нездоров. Слишком спокойно тот сидел, слишком расслабленно. Но блаженный дурак, помешанный на Талигойе, коего Дик решил играть перед кансилльером, должен был начать беспокоиться. Беспокойство Дик и попытался изобразить на своём лице, но не был уверен, что не всплывёт улыбка.

— Не всё так плохо, как ты думаешь, Дикон. Садись, нам есть о чём поговорить. Ты, я вижу, по-прежнему не научился скрытничать.

— Научился, — Дик всё же не выдержал и расплылся в улыбке. Пришлось искать оправдание. — но я так рад вас видеть…

Вас и ваши шпионские игры, господин кансилльер!

— Арамона тебя ещё не доконал?

— Нет.

— Но пытался?

— Да! Он обвинил меня в том, что на самом деле я — граф Медуза.

Прав был Юка, как всегда прав. Он проколется в мелочах, потому что ляпает, не подумав. Ну откуда в тебе такая горячность, Дикон? Учили же: будь осторожен, будь осторожен, а ты…

— Ты меня удивляешь. Что за Медуза, я не знаю такой фамилии. Кто это?

Дик скосил глаза да так и замер. Крыса. Большая, наглая крыса сидела на задних лапках и умывалась, глядя прямо на Дикона. Крыса сидела, бесшумная и незаметная, и Дик понял — дух. Эта Крыса — дух. Но чей? Почему она здесь? Крыса была упитанная, крупная, но не скосишь глаза — так и не заметишь. Она казалось знакомой. Будто это хитрый прищур, это упитанное тельце он уже где-то видел. Осознание ударило, будто молния. Штанцлер. Крыса была точь-в-точь кансилльер.

— Суза-Муза, — пробормотал Дик, пытаясь сосредоточиться на чепухе, которую нёс. Нужно было срочно менять игру. Нельзя было сказать Штанцлеру ничего важного. Ничего. — Эр Август, на самом деле граф никакой не граф, а кто-то из унаров. Он придумывал всякие смешные штуки и подписывался «граф Медуза». Видели бы вы, как Арамона бесился!

— Представляю, — довольно холодно сказал кансилльер. Заметил — не заметил? Не понять. Глаза от крысы всё же пришлось оторвать. — Мальчишки! Всегда найдёте, как нашкодить, хоть небо на землю падай. И кто же оказался шутником?

— Не знаю… — думай, Дик, думай. Что бы начал говорить наивный блаженный дурак? Это и говори. — Арамона объявил, что это я, но это он со злости.

— Как же тебе удалось доказать свою непричастность? — Штанцлер продолжал спрашивать. Дик снова скосил глаза на крысу. — Что удалось, я вижу, иначе, к радости Дорака, ты бы уже был в Надоре.

— А… — Давай, Дик. Про друзей, Эстебана и товарищей надо молчать. Как же сказать? — Кроме меня, признались ещё пятеро.

Вот так. Правильно. Обезличенные пятеро, без имён и титулов. Просто ещё какие-то унары.

— То есть? Странные дела творятся в Лаик… И что, никого не тронули?

Крыса продолжала смотреть на Дика с любопытством. Штанцлер смотрел просто, но ему явно тоже было любопытно. Если у человека завёлся дух крысы, ничего хорошего это не означает. Если раньше Дик хотел сказать о монахах в Лаик, то теперь решил молчать. Не к добру будет крысе о призраках говорить. Ой не к добру. Тем более, Паоло…

— Ну… — с голосом получилось совладать, — сперва нас заперли в Старой галерее, там было холодно и сыро… Потом пришёл отец Герман и велел всем идти по своим комнатам. — Дик сглотнул. — Ночью Паоло со священником уехали, а остальным ничего не было.

Нельзя было проболтаться про призраков, про выходцев и про то, что они сказали. Нет ничего туманней очевидности, сказал отец Герман, и сейчас Дик понимал, что тот говорил. Он думал, что имеет представление о кансилльере, но теперь он понимал, как же ошибался. Интересно, что означает крик?

— Понятно. Но я хотел поговорить с тобой о другом. — Штанцлер посерьёзнел. — Людвиг Килеан-ур-Ломбах и Ги Ариго готовы взять тебя в оруженосцы. Что ты об этом думаешь?

Что Дикон об этом думал? Ему не нравился ни аквамариновый, ни алый, но тут он явно не может выбирать. Кто согласится взять опального герцога, сына предателя, поднявшего восстание? Разве что Ворон, но тот вряд ли настолько сошёл с ума, чтобы брать себе под крыло кровного врага.

— Не знаю… — неуверенно пробормотал Дик, — мне… Эр Август, что я могу?

— Поживём — увидим, но потомок Алана и сын Эгмонта может то, что должен. — От упоминания Алана и Эгмонта в одном предложении свело зубы. Алан, бросившийся на друга с ножом, и Эгмонт, поднявший бессмысленное восстание, — если это те, на кого Дику предлагают равняться, то он лучше уйдёт жить отшельником в горы! И пусть возрождение «Великой Талигойи» там загнётся без него! — Нельзя стать воином, не побывав на войне. Нельзя стать талигойским рыцарем, отсиживаясь в старом замке. Я написал твоей матушке, она благословляет тебя. Что ты выберешь — аквамариновый или алый?

— Мне всё равно, — максимально честно ответил он. Юка ему бы за такое обращения с собственной судьбой дал бы подзатыльник, но он правда не видел разницы.

— Окделлу не должно быть «всё равно». С этих слов начинаются все поражения и все отступничества.

— Тогда… — Килеан-ур-Ломбах заведует городскими гарнизонами, Ариго же имеет пропуск по дворец на правах брата королевы. Где он сможет получить больше пользы? Наверное, там где больше связи. Решено, тогда брат королевы. — Наверное, алый.

— Цвет королевы, — улыбнулся кансилльер. Теперь его речь не напоминала Дику журчание из-за крысы, но кансилльер действительно зажурчал. На этот раз про королеву. — понимаю. Катарина Ариго родилась слишком поздно — векистинных рыцарей, к сожалению, прошёл. Во времена Эрнани Девятого все Люди Чести носили бы алые ленты и ломали бы копья в честь Талигойской Розы… Увы, её величеству приходится жить в той же грязи, что и нам. Кстати, о копьях, — перескочил Штанцлер, — когда у тебя выпускной бой?

— Через семнадцать дней.

— На какое место ты рассчитываешь? Если забыть про Арамону и его подлости.

— Если честно… — Он постарался подобрать слова для ответа, но Штанцлер его перебил.

— Окделл не может быть нечестным. Ты в Лаик не первый, я понимаю, но, надеюсь, и не последний. Кто из унаров сильнее?

Тут признаваться было не стыдно. Ребята были действительно сильнее его. По крайней мере, в фехтовании так точно.

— Эстебан и Альберто, потом Катершванцы и Арно. С Эдуардом и Валентином мы на равных.

— Значит, шестой или седьмой. Не так уж и плохо.

— Эр Август… — Что тут можно ответить? Думай, Ричард. Ты блаженный дурак, давай. — Я стараюсь, но мне никогда не догнать Эстебана и Берто.

Хотя бы потому, что они тренировались с самого детства, а деревенские учили меня больше драться и выживать, нежели фехтовать.

— И не надо. Я почти рад тому, что лучший не ты, хотя нашему делу это пошло бы на пользу… — взгляд кансилльера стал слегка рассеянным, будто бы… будто бы он вспоминал заученный текст. — Быть первым бойцом, Дикон, опасно. Оружие развращает, людям нравится побеждать, а твоя победа — это чужое унижение и чужая кровь. — Что? Что вы несёте, господин кансилльер? Но если оружие развращает, разве тогда на чьём-то чужом клинке не окажется моя кровь и кровь моих близких? Да на клинке того же Ворона, к примеру. — Не важно, на чьей стороне правда, важно, кто лучше машет клинком. Победитель входит во вкус, начинает дразнить судьбу, смотреть на других как на грязь под ногами. Его боятся, а он смеётся. Ворон начинал с побед в Лаик, и я не представляю, чем он кончит, если его не остановить. Ты хоть понимаешь, о чём я?

Складно говорите, эр Штанцлер. Но вы забываете, что Ворон не просто победитель, он — лучший. Ещё никто не смог победить его в поединке. Один противник, четыре, двадцать — он остаётся жив и остаётся победителем. Его боятся, но его уважают. Ему не важно, на чьей стороне правда, потому что он служит короне и государству, и за это ему готовы простить всё. Потому что когда на нашей стороне Непобедимый — мы называем его благословлённым, когда на чужой — проклятым. Но Ворону плевать на нас. На то он и герцог Рокэ Алва.

Этот цирк пора заканчивать.

— Я понимаю, эр Август, — покладисто согласился он. — Ой… — Он изобразил растерянность и тревогу. — Эр Август, я тут вспомнил. Арамона перевёл все часы на полтора часа, я могу опоздать!

— Да? — Штанцлер наклонил голову. Крыса исчезла. Куда? — Я отпущу тебя пораньше, Дикон, не волнуйся. Я передам брату её величества твоё согласие, а сейчас обедать, обедать и обедать… Заодно расскажешь старику про своих приятелей.

Пятьдесят минут получилось выиграть. Ладно. Пятьдесят минут — не двадцать, если бы он сказал, что часы перевели на час. Главное, чтобы эр Штанцлер не узнал, на сколько их перевели на самом деле. И не забыть навестить надорскую общину в Олларии. Те смогут передать весточку деревенским, да и самому Ричарду не помешает познакомиться с людьми, чьим герцогом он является.

***

Спустя двадцать один день после визита к Штанцлеру, во второй день Весенних Волн, Дик снова встретился с кузеном. Наль ждал у моста. Обычно спокойный, даже медлительный, сейчас он был необычайно взволнован. Он изо всех сил пытался не показать виду, но получалось у бедняги неважно. Что-то случилось? Наль болтал о пустяках, деланно смеялся и с преувеличенным воодушевлением вспоминал родные места. Дикон, может быть, поддержал бы разговор, но старый холодный замок явно не стоил такой похвалы. Интересно.

Долго ждать было неинтересно. Дик был не на надорской охоте, чтобы долго выжидать, так что он осадил Баловника. Удивлённый кузен последовал его примеру.

— В чём дело, Дикон?

— Это я должен спрашивать, в чём дело. — Дик посмотрел Налю в глаза. — Ты сам на себя не похож.

— Ну, понимаешь ли… столько новостей…

Кузен явно должен был сказать ему что-то важное, но не мог подобрать слова.

— Что случилось, Наль? — спокойно спросил Ричард, всем телом развернувшись к кузену.

Тот смутился, хотя был старше на девять лет. Дик уже давно понял, что кузен может одинаково смущаться как от крика, так и от абсолютно спокойного тона.

— Ну… — Наль явно не знал, с чего начать. — Ну, я видел вчера эра Августа. Он меня вызвал… Давай зайдём куда-нибудь.

Ричард не обратил внимание ни на название харчевни, куда они зашли, ни на вывеску, однако кузен пытался оттянуть неприятный разговор.

— Какая тебе больше нравится? — натянуто хохотнул он, имея в виду девушек на вывеске.

— Предпочитаю шатенок, — Ричард решил немного поддержать кузена, не слишком давя. — Закажем ужин?

— Видишь ли… — кузен помялся, — Да, давай.

Наконец, кузен решился, когда слуга принёс запечённое с сыром мясо и хлеб.

— Видишь ли, Дикон… Тебя отправят назад, в Надор. Арамона доносит, что ты ненадёжен.

— Отправят? — переспросил Ричард. Интересно. — Но Ариго и Килеан-ур-Ломбах готовы меня назвать.

— Были готовы, — опустил голову кузен, — но… Ты же знаешь, кто у нас настоящий король. Квентин Дорак! Был Высокий Совет… — кузен снова замялся, а потом вздохнул и решился. — Короче, кардинал дал понять, что не желает, чтобы Ричард Окделл оставался в столице. Килеан и Ариго — Люди Чести, их и без того подозревают, они не могут рисковать всем… Дикон, в конце концов, в Надоре не очень и плохо. Давай считать, что… что ты не покидал Надор. Ждать осталось недолго, через несколько лет мы снова попробуем…

Что там будут пробовать через несколько лет Люди Чести, его не интересовало. Его волновало другое. Неужели всё это было зря? Прощание с близкими, жизнь по-новому, новые друзья и товарищи — всё зря? И он просто уедет обратно, притворившись, что ничего не было. Зачем всё это было? Вступление в братство, учёба, смерть Паоло… Зачем? Осознание камнем осело где-то в груди, волной текло по венам, ветром играло под пальцами — он не хотел уезжать. Он хотел остаться.

— Дик, — кузен выглядел испуганным, — что с тобой?

Наль зачастил.

— Я тебя прошу… эр Август тебя просит, сохраняй спокойствие. Сейчас ты ничего не сделаешь. Надо ждать!

Литов пёс, всё враньё! Эти люди лгали ему, что он нужен в столице, уговаривали на службу у Килеана-ур-Ломбаха или Ариго, говорили терпеть… И теперь те же люди бубнят обратное! Говорят, что сочувствуют, но палец о палец не ударят, чтобы ему помочь!

— Дик…

Ричард не стал даже слушать, он просто встал из-за стола, намереваясь уйти. Плевать на Людей Чести. Плевать на «друзей» отца. Он обещал Юке вести себя достойно, обещал, что не опозорит их. Литов пёс, что делать. Так хочется остаться. Неужели новая жизнь закончится завтра? Почему? Кто так решил?

Реджинальд не понимал, отчего Дикон злился, так что требовал, чтобы тот не делал глупостей. Наль был ему близок, но, видит Леворукий, он был слишком подвержен чужому влиянию. И из-за этого влияния он почти не видел настоящего Дика.

— Дикон, обещай, что ты не…

— Хорошо! — Ричард не выдержал. — Клянусь святым Аланом, глупостей я делать не стану! Я… — он закусил губу, — Я, пожалуй, задержусь в Олларии на несколько дней.

— Боюсь, тебя отправят с сопровождающими послезавтра утром. — Наль выглядел невероятно расстроенным, когда разрушал его надежду. — Дорак не хочет осложнений, он очень умный человек.

Дик порывисто обнял кузена, прежде чем позорно сбежать в самых расстроенных чувствах. Кузен был не прав. У него было ещё завтра. Только за ночь весь мир мог измениться до неузнаваемости, а у него есть целое завтра!

***

Он чувствовал, что был не в себе. Кто же знал, что известие о том, что его никто не выберет, его так подкосит. Он обещал родным, обещал сёстрам, обещал Юке… И сейчас он чувствовал себя самым распоследним умалишённым. Он считал ворон парка, считал деревья, сколько получится, перебирал бусинки и камешки оберега, задавая один вопрос: «Он останется в столице?» Количество ворон говорило, что да, количество деревьев — нет. Камни гудели в непонимании. Дикон крутил браслет оберега уже в шестой раз, каждый раз ответ был разным. Лишь бы совпало. Лишь бы совпало один раз, он примет это за правду.

От беспорядочного метания его отвлекла крыса. Тоже дух, теперь он видел это предельно чётко. Та самая, что приходила в первый вечер. Серо-бурая тварь с длинным голым хвостом стояла столбиком у порога, сложив на груди лапки, так похожие на человеческие. Жёсткие усы грызуна нагло топорщились. Арамона. Хозяина Лаик Дикон тоже узнал, как и Штанцлера месяц назад.

Он явно был не в себе. Потому что только так ему пришло в голову убить грызуна. Уничтожить. Прогнать. Сделать что-нибудь, раз уж не с Людьми Чести, не с кардиналом ничего сделать нельзя. Его охватила какая-то нездоровая жажда крови. Он взял со стола Книгу Ожидания — она была не лучшим снарядом, но выбирать не приходилось.

Дикон двинулся вдоль стены, медленно, словно охотничий пёс. Крыса не двинулась, ей можно было не вести себя, как обычная крыса. Искушать судьбу дальше было нельзя, так что пущенный уверенной рукой том с силой шмякнулся об пол там, где мгновение назад была хвостатая бестия. Тварь бросилась на обидчика, целясь в горло. От смерти его спасла одежда унара — толстое сукно ей было не прокусить. Дикон оторвал от себя огрызающийся комок, на эмоциях саданув им об стену и добавив тяжёлым подкованным сапогом. Гадина дёрнулась и затихла. Не понять — сдохла или нет.

Ричард решил не ждать у леса кабана: замерла — значит больше не тронет. Он решил заняться своей рукой. Простая промывка ранки ничего бы не дала — даже у обычной крысы укусы ядовиты, а у этой — тем более. Рану он решил прижечь, раскалив в огне лампадки ножик для заточки перьев. Боль была чудовищная. Пришлось прикусить злосчастный воротник, чтобы не заорать. Хорошо, что на церемонии они будут в перчатках — не будет так заметно.

Дик обернулся на крысу — та исчезла. Ушла умирать или просто удрала — не ясно. Дикон не собирался с этим разбираться. Его накрыл отходняк. Будь здесь Юка, Дикон уверен, одним подзатыльником он бы не отделался. Что с призраками, что здесь — всё ему одно. И ведь один-то уже умер из-за его глупости… А теперь Дикон, полностью игнорируя жертву друга, уйдёт за ним следом. Нормальным покойником после смерти от укуса духа ему не стать.

Но ведь можно ещё и выжить. И да, и нет. Тут как с тем гаданием, что у него не получалось. Было всего два пути.

Скрипнула не запираемая в последнюю ночь дверь. Норберт с Йоганном, уже полностью готовые и необычайно серьёзные, последовали в комнату. Ричард позволил оттеснить себя к окну.

— Мы видим, ты не так!

— Да, Ричард, — покачал головой Норберт, — ты вернулся вчера очень странным. Что плохого ты узнавал?

Ричард понял, что врать бессмысленно. Даже уйти от ответа не получится. В конце концов, Катершванцы — его друзья. Они успели узнать его достаточно хорошо, чтобы понять, если он соврёт.

В итоге, он решил выложить всё как на духу. Он и так уже повёл себя, как идиот, с этой крысой, нечего быть тупее, чем он есть.

— Меня отправят домой. Двое Людей Чести хотели взять меня в оруженосцы, но им запретили. Кардинал запретил.

— Не понимаю. — Йоганн тряхнул головой. Норберт тоже выглядел озадаченным. — Имена оруженосцев кричат прямо на плац. Та-та… это все знают. Если крикнут тебя, никто не скажет «нельзя». Это есть нарушение порядка.

А ведь это правда. Поздравляю, Дикон, ты даже не подумал об этом. Но ему в голову пришла ещё одна мысль. Зачем обязательно быть чьим-то оруженосцем? Ведь те же близнецы, например, уезжают в Торку. Почему он не может?

— Ты прав, Йоганн. Прости, я не подумал. — Ричард улыбнулся, набираясь смелости. — Но, всё же, если меня никто не выберет, можно мне с вами в Торку, ребята?

— Я думаю, кто-то всё же крикнет тебя, — задумчиво произнёс Норберт. — Но если нет, ты можешь сказать, что желаешь поступать в армию. Прямо после церемонии. Тебе не посмеют сказать «нет». И потом попроситься в Торку.

— Спасибо, Норберт, — и снова он не подумал. Как глупо получилось.

— Что ты делал с рукой?! — ребята заметили его руку.

— Прижёг укус крысы.

— Надо перевязать и мазать целебным бальзамом. Мы имеем хороший бальзам. Йоганн сейчас его доставит…

***

Голову задирать было “стражайше” запрещено распоряжающимся церемонией генералом Манриком. Так Лучших Людей было не рассмотреть, так что пришлось довольствоваться самим Манриком. Ричард был спокоен, несмотря на то, что рука болела и нещадно дёргала. Как бы то ни было, у него был план. Ещё один путь, помимо очевидного вернуться назад. Может гадание говорило об этом? Он просто неправильно задал вопрос.

Всё шло, как по написанному. Генерал махнул платком, горнисты протрубили «Слава королю Талига», раздалась барабанная дробь и звуки флейты. Пришёл писец, готовясь записывать, кто из Лучших Людей изъявит желание взять себе оруженосца и кого именно. Барабанный бой смолк, и герольд начал хорошо поставленным голосом.

— Доблестный капитан Арнольд Арамона счастлив сообщить своему государю и всему Талигу, что вверенные его попечению юные дворяне прошли должное обучение и ждут приказаний от короля нашего Фердинанда Второго. Да будет всем ведомо, что означенные дворяне чтят Создателя и наместника Его на земле, владеют шпагой и грамотой и исполнены рвения.

Капитан Арамона ручается за верность и доблесть юношей, коих и называет друг за другом, сообразно их воинским успехам и прилежанию.

— Маркиз Эстебан Сабве, наследник герцогов Колиньяр;

— Барон Норберт Катершванц из Бергмарк, верный вассал маркграфа Бергмарк;

— Маркиз Луис Альберто Салина из дома Сагнара;

— Герцог Ричард Окделл;

— Барон Йоганн Катершванц из Бергмарк, верный вассал маркграфа Бергмарк;

— Виконт Арно Сэ, младший брат и вассал графа Савиньяка;

— Благородный Эдуард Феншо, верный вассал графа Ариго;

— Граф Валентин Васспард, наследник герцогов Придд;

— Виконт Константин Манро, верный вассал графа Гогенлоэ-ур-Адлерберг;

— Барон Северин Заль, верный вассал графа Рафиано;

— Виконт Франсуа Рафле, наследник графов Рафиано;

— Благородный Бласко Дельгадо, брат маркиза Дьегаррона;

— Барон Жорж Гайар, верный вассал герцога Эпинэ;

— Барон Роберт Лоу, верный вассал графа Рокслея;

— Благородный Луиджи Фариани из дома Фукиано;

— Барон Карл Тротта-ур-Фрошенбах, верный вассал графа Ластерхавт-увер-Никш;

— Барон Анатоль Мей, верный вассал герцога Колиньяра;

— Благородный Макиано Тамазини, верный вассал графа Манрика.

Ричард услышал, что Арамона всё же записал его четвёртым. Интересно. Дикон точно знал, что Йоганн ему поддался, тот с братом договорились, что поддадутся Дику, если будут с ним драться. Как Йоганн объяснил, списки им не важны. Однако Ричард всё равно чувствовал некое подобие обиды.

— Двадцать доблестных дворян предлагают свою жизнь, честь и шпагу тем, на чьих плечах держится королевство, — возвестил герольд. Интересно, это на чьих? Ворона? — Кто из Лучших Людей Талига изберёт их в оруженосцы?

Вновь пропели фанфары, а затем с галереи раздался хриплый уверенный голос.

— Я, Вольфганг фок Варзов, маршал Талига и командор союзной Бергмарк, прошу Лучших Людей Талига отпустить баронов Катершванц в родовые земли, где их мечи и доблесть нужны, чтобы сдерживать гаунасский напор.

— Лучшие Люди слышат просьбу маршала Запада, — возвестил герольд.

Снова фанфары, и снова голос. Адмирал Рамон Альмейда выбирает Альберто Салину. Неудивительно. Островитяне держатся друг за друга. Помощник главного интенданта Фридрих Зак взял к себе Юлиуса, граф Рокслей, как и ожидалось, — молодого Придда.

— Я, граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах, комендант Олларии, прошу и выбираю Эстебана Сабве, лучшего из фабианцев.

Человек Чести — «навозника». Святой Алан в гробу перевернётся, не иначе. Впрочем, Эстебану это не повредит. Целый комендант Олларии, как никак. Хотя, помнится, Эстебан говорил, что хотел бы стать оруженосцем Ворона, но тот всё равно никого не берёт.

— Я, Леопольдо, граф Фиеско, прошу и выбираю благородного Бласко Дельгадо.

— Я, Ги, граф Ариго, прошу и выбираю благородного Эдуарда Феншо.

Наследник Повелителей Скал стоял и смотрел, как его друзья и товарищи один за другим поднимаются и приносят присягу. Ничего. Они все уходят в большую жизнь. Может быть, в своей большой жизни он не будет чьим-то оруженосцем.

Когда ударила полуденная пушка, на чёрно-белом прямоугольнике осталось четверо: Карл, Анатоль, Луиджи и Дик. Последний был спокоен и одновременно сосредоточен. Ещё немного. Две минуты. Две минуты и он поступит в армию Талига.

Последний раз проревела труба. Минута. Герольд снова поведал миру имена благородных юношей, готовых вручить свои судьбы столпам королевства. Повисла тишина. Остались ещё пушечный снаряд и рёв фанфар. Дикон начал мысленно считать от сорока. Ещё немного…

— Ричард, герцог Окделл… — Услышав своё имя, он вздрогнул от неожиданности. Голос — красивый, ленивый баритон — был ему незнаком. — Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу.

Мир сошёл с ума. Вот прям только что. И Ворон сошёл с ума. И все вокруг. Все вокруг сошли с ума.

Но молния не ударила в плац, не поразила Дикона, тело его не смыли волны, над ним не поставили могильный камень, его не источили ветры. Ему хотелось ухмыльнуться, улыбнуться во все зубы, что у него были, но он сдержался. Мир сошёл с ума. В центре всего безумия был он — Рокэ Алва. Герцог Алва, Повелитель Ветра, Соберано всея Кэналлоа, спутавший всем карты.

Ричард поднялся по застланной алыми коврами лестнице и явно со стороны выглядел ошалевшим наивным дураком. Он так себя и чувствовал — ошалевшим. Литов пёс, мир сошёл с ума.

Ричард преклонил колено перед своим будущим эром.

— Герцог Окделл приносит присягу, — возвестил герольд.

— Я, Ричард из дома Окделлов, благодарю Первого маршала за оказанную мне честь. Я клянусь исполнять его волю и служить ему и в его лице служить Талигу. Отныне бой герцога Алва — мой бой, его честь — моя честь, его жизнь — моя жизнь. Да покарает меня Создатель, если я нарушу клятву. Да будет моя шпага сломана, а имя предано позору, если я предам своего господина. Обещаю следовать за ним и служить ему, пока он не отпустит меня…

Литов пёс, мир сошёл с ума. Больше Дикон ничего не мог сказать. Лучше и быть не могло!

— Первый маршал Талига слышал твою клятву и принимает её, — провозгласил герольд. Ричард взглянул в лицо тому, с кем отныне был связан. Он пытался выглядеть спокойным, но, видит Леворукий, ему хотелось сейчас смеяться.

— Да-да, я слышал. — Алва окинул свежеиспечённого оруженосца скучающим взглядом и протянул унизанную перстнями руку. Ричард прикоснулся губами к гладкой коже, ощутив едва уловимый аромат благовоний.

Алва выглядел птицей, опасной и хищной, сейчас лениво принимающей участие в этом скучном для неё мероприятии. Птица как есть, по-другому Ричард теперь уже своего монсеньора не мог описать. Очень красивая, опасная птица.

— Оставайтесь здесь, — бросил Алва и тут же повернулся к королю. Дикон послушно встал за креслом своего эра.

Литов пёс, мир сошёл с ума. Дик, всё же не выдержав, расплылся в улыбке, но постарался быстро убрать её с лица. Теперь надо было подумать, что делать с таким счастьем. В конце концов, под крылом Ворона безопасно, как у Леворукого за пазухой. Ворон был известен своим равнодушием и жестокостью, однако своих в обиду не давал. Интересно, а оруженосец входит в круг своих? Может быть. Дикон очень надеялся, что да.

Мир сошёл с ума. Как там говорилось? Всё простят только родным и умалишённым? А почему бы и нет. Злобный и подлый Алва свёл с ума своего оруженосца и, по совместительству, кровного врага. И Алве польза (наверное), и ему хорошо.

Решено, так и поступим. Ричард посмотрел на спину своего монсеньора. Ему он решил донести свои планы, в конце концов, в его интересах, чтобы Ворон был на его стороне. А уж сумасшедшему Дикону всё простят, если не будет бросаться на людей и держаться в условных рамках приличия. Но улыбаться ему никто не запретит. Паоло… Паоло умер явно не для того, чтобы Дик потом скопытился от грусти. Решено. Беззаботность обязывает!

========== Глава Шестая. Рокэ Алва ==========

«Два хороших человека всегда могут договориться» © Макс Фрай

Ричард проснулся на новом месте и с наслаждением потянулся. Солнце только начало вставать, лишь слегка пробиваясь из-за горизонта. Замечательно. Дик посмотрел на синий колет, который предстояло носить следующие три года, чуть ли не с любовью. Броня от злоумышленников, оправдание для «союзников» и пропуск почти куда угодно — всё в одной одежде оруженосца Первого маршала. Быстро умывшись, Дик практически слетел с лестницы, поздоровался с каким-то слугой и успел к утренней почте. Юка и деревенские обещали, что их письмо должно прийти на следующее утро после дня Святого Фабиана, и, чудо чудное, так и было. Дик с улыбкой распечатал конверт.

Дорогой Дикон!

Мы все очень скучаем по тебе и переживаем за то, как ты устроился в столице.

Можешь показать эти строчки своему монсеньору и успокоиться. А теперь к письму.

Почерк поменялся. Писал Юка.

Дик, я немного не понимаю. Лесовики как будто взбесились, камни бурчат, как старущенции, по гаданию ты вообще где-то не в Лаик. Ричард, я тебя спрашиваю, что это такое? Если узнаю, что ты там духовиков обижаешь, так и знай, приеду! Вот приеду, всё мне объяснишь, ясно?! А то взял моду: Я лишь посмотрю, мне лишь интересно. Интересно будет, когда крысью матерь встретишь, вот тогда я понимаю. Или на любовь гадать будешь.

Кстати, о любви. Как там тебе на новом месте? Невеста уже снилась? Манни тут на тебя погадала, так одиночкой тебе не быть. И я не переживаю! Ну, может быть, чуть-чуть.

Ещё немного о птицах. Помнишь ласточку нашу, что крыло повредила? Она осталась на зиму. А ты переживал, как ей быть. Помнишь? Всё решаемо.

Ты главное пиши. Мы тут действительно по тебе очень скучаем. Если что, и порчу наведём, и на удачу заговорим, и беду отведём — по мере возможности. Надеюсь, твоя русая башка помнит, чему я её учил? А то не хотелось бы потерять тебя только из-за твоей дырявой памяти.

Я собираюсь до Кэналлоа этим летом. Говорят, на востоке сейчас творится что-то неладное, туда лучше не соваться. Литовому Псу благодарность, если твой монсеньор тебя туда не повезёт. А если и повезёт, то Четыре Ветра ему в спину. Только если это не Ворон. Вот здорово будет-то, если твоим монсеньором станет Ворон, а? Ну, помечтали и хватит.

И что помнить надо. Камни молчат, а потом позволяют тебе споткнуться. Всё остальное ты и так должен знать.

Удачи,

Твой Юка Ксаре

В конверте были также письма от Далласа, Манни, ещё нескольких деревенских и от Айрис. Письма от родных приятно грели душу. Дик улыбнулся. Он подумал о том, что надо будет написать письма друзьям, а то прощание с ними вчера вышло несколько сумбурным. И ответить на письма родных тоже следует. Вот Юка удивится! Скажет, наверное, что весь мир сошёл с ума.

Читал письма Ричард, сидя на подоконнике в коридоре, так что не был удивлён, когда Рокэ Алва небольшим вихрем пролетел мимо. Алва был в слегка запылённом костюме для верховой езды — скорее всего, успел куда-то съездить и уже вернулся. Хотя, Дик не видел, чтобы утром кто-то уезжал.

— В Надоре, видимо, не принято долго нежиться в постели? — поинтересовался Ворон. Дик улыбнулся и помотал головой. — Идите за мной, юноша, нам надо поговорить.

Дикон улыбнулся ещё шире. Он примерно представлял, что Ворон собирается ему сказать. Сколько бы не твердили, что Ворон просто дебошир, что творит, что хочет, все поголовно признавали, что такого «полководца Золотые земли еще не рождали». Это было правдой от первой и до последней буквы. А раз так, то Алва навряд ли будет что-то делать, не подумав про последствия. Алва — человек умный и хитрый. И навряд ли пропустил поведение Дика по отношению к «подлому Ворону».

— Садитесь, юноша, — разрешил Рокэ, садясь в накрытое блестящей чёрной шкурой кресло. — Итак, начнём с ваших обязанностей. Их у вас нет и не будет. — Что вы говорите, монсеньор? Это же замечательно! Прорва свободного времени, целая столица и, возможно, библиотека Ворона под боком — лучше и быть не могло! — Меньше, чем оруженосец, мне нужен лишь духовник, какового у меня, к счастью, не имеется. Впрочем, что сделано, то сделано, и вами — больше, чем мной.

Говорите, монсеньор, говорите. Какие ещё хорошие новости скажете?

— Теперь три года вам придётся жить под моей крышей. Ну и живите на здоровье, — Да, монсеньор, для здоровья, говорят, полезно, жить под вашей крышей. — Вы вольны распоряжаться своей персоной как вам угодно, но, поскольку вы мой оруженосец, — Герцог пододвинул к себе кувшин и плеснул в высокий узкий бокал красного вина, — вам придётся соответственно одеваться. О вашей одежде позаботятся слуги. Глаза у вас серые, а волосы тёмно-русые, так что чёрное с синим вас не погубит, хотя не сказал бы, что это ваши цвета. — Потому что это ваши цвета, монсеньор? — Деньги у вас есть? Насколько мне известно, дела у Окделлов идут не лучшим образом…

Интересно. Попытка уколоть? Прощупать? Отследить реакцию? Да на здоровье, монсеньор. Ричард улыбнулся.

— У меня есть деньги, сударь.

— Когда они кончатся, а деньги в Олларии имеют обыкновение кончаться очень быстро, — скажите. — Алва посерьёзнел, стал словно… злее? Ричард не мог подобрать слово. — Раз уж вы при мне, я не желаю слышать от других, что мой оруженосец считает суаны. Это, пожалуй, всё, что я имел вам сообщить. Советовать не делать глупостей не буду — всё равно вы их наделаете. — А вот сейчас обидно было. Может и нет, откуда вам знать, монсеньор? — Лошадь у вас есть?

А то вы не знаете, герцог Алва.

— Да, — спокойно ответил Ричард.

— С ней — к Пако. Со всем остальным — к Хуану. — Ворон сделал глоток и поставил бокал на стол. С утра пить голова не болит, монсеньор? Или вы действительно не ложились? — И вот ещё что, юноша. Я бы мог сказать, что осведомлён о ваших чувствах к моей персоне и моей фамилии, но, увы, не имею привычки врать. К несчастью, в этом королевстве куча церемоний, на которых оруженосец должен сопровождать своего господина. Эту беду мы, надеюсь, переживём. Может, вы скажете, что с вами творится?

— Скажу, — Ричард легко улыбнулся. — Монсеньор, можно два вопроса?

— Поверьте, юноша, если мне что-то не понравится, я вам скажу. Говорите.

— Монсеньор, вы мне подыграете?

Дик ещё никогда не видел, чтобы две острые брови так синхронно взлетали вверх в удивлении. Однако, вот они мы.

— Понимаете, монсеньор, — Дикон сложил руки в замок. Правую тут же прострелило болью, но он предпочёл не замечать этого. — Плевать я хотел и на Людей Чести, и на их бредни про «Великую Талигойю». Если бы вы меня не взяли, я бы уехал с Катершванцами в Торку служить, у меня была договорённость, — Так бы он также смог доказать свою верность короне. Наверное. Дик подумал об этом только сейчас. — Но вы меня взяли, что я считаю настоящей удачей. Врун я никакой, а сталкиваться с людьми, которые считают меня союзником, придётся, как и объясняться с ними. У вас слишком безопасно, чтобы я просил себя куда-нибудь отпустить. Так почему бы мне немного не «сойти с ума», — Дикон снова улыбнулся. — И вам польза в репутационном плане, и мне хорошо. Что скажете?

— Скажу, что когда мне сказали, что в Лаик едет герцог Окделл, я ожидал Окделла, а не того, кто им назвался, — Ворон смотрел проницательно, прямо в душу. Возможно, искал подвох. — Я вас понял. Что насчёт второго вопроса?

— Можно мне бывать в вашей библиотеке?

— Просто бывать? — Алва усмехнулся.

— Читать тоже, — Дикон невинно захлопал глазами. — Ну так что? Никто ничего не теряет.

— Точно не Окделл, — Алва фыркнул. — Сводить с ума невинных младенцев мне ещё не приходилось. Обычно этим грешат дамы. Хорошо, сделаем вид, что вы меня убедили. Я, так и быть, вам подыграю. Можете идти по своим не-окделловским делам.

— До свидания, сударь. — Ричард схватился за костяной шар, служивший дверной ручкой, и едва сдержал крик. Литов пёс! Про руку-то он, дурень, забыл! Целебный бальзам близнецов притупил боль, но он явно не исцелил рану.

— Что у вас с рукой?

— С какой? — Дик попытался отшутиться.

— С правой. — Ворону было не до шуток. — А ну идите-ка сюда.

Не осталось ничего другого, кроме как повиноваться.

— Снимите перчатку.

Дикон решил не тянуть кота за хвост и резким движением сорвал перчатку. Захотелось взвыть.

— Просто прекрасно, — Маршал взял Дика за плечо и буквально швырнул в кресло. — Кладите руку на стол.

Ричард снова повиновался. Ворон присвистнул.

— Да нет, юноша, свою фамилию вы оправдываете по всем показателям! Окделл как есть. — Хватка герцога была железной. — Давно это?

— Со вчерашнего утра…

— Врёшь, так за день не загноится, разве что… — Ворон тряхнул головой. — Какая тварь тебя укусила и где?

— Дух… крыса была… — Голова кружилась. — В «загоне», в комнате… Я рану прижёг, а потом ещё бальзам…

— Не знаю насчёт «духов», — Алва поднялся, подошёл к шкафу из чёрного дерева и налил что-то в эмалевый кубок. — Но, видимо, у Арамоны крысы и те ядовитые. Пей, и до дна!

Ричард послушно выпил нечто, похожее на жидкий огонь. Стало жарко, боль немного отпустила, но кабинет перед глазами задрожал и задвоился.

— Закрой глаза. Захочешь кричать — кричи!

Кричать хотелось, и сильно, но Дик терпел. Он и так сотворил глупость, прав был Ворон, прав был Юка, так что сейчас себя следовало немного наказать. Вот зачем ему эта крыса тогда нужна была? Вот просто зачем?

— Всё. — Голос долетал откуда-то издали. Дикон попробовал открыть глаза. Всё плыло и покачивалось, а потом в нос ударил резкий отвратительный запах, и в голове немного прояснилось.

— Скажи, не болит ли у тебя ещё что-то, — Алва вытирал руки полотенцем, и Дик был без понятия, откуда оно. — Болезнь, может. Не хотелось бы завтра утром обнаружить труп своего оруженосца. Такого не выдержит даже моя репутация.

Дик задумался. Болезнь. Сказать, не сказать? Дик логично предполагал, что скрыть свои приступы вряд ли получится, а свалиться в людном месте, когда никто не может тебе помочь, ему не улыбалось. Хотя

наступала жаркая, летняя пора… Лучше сказать. Тем более, герцог теперь его эр, он несёт за Дика ответственность. По идее.

— Грудная болезнь, — рассеянно проговорил Дик. Алва впился в него взглядом. — Больше ничего.

Первый маршал замолчал, задумавшись о чём-то. Дик даже не пытался предположить, о чём он думает. Он был немного не в состоянии думать об этом сейчас.

— Завтра повязку придётся сменить, я пришлю врача, а сейчас отправляйся к себе и ложись. — Ворон дёрнул витой шнур, и на пороге возник чернявый слуга. — Проводите господина оруженосца в его комнату, ему нездоровится. И пришлите кого-нибудь прибраться.

— До свидания, эр Рокэ, — пробормотал Дикон, выползая из кабинета. Голова кружилась, но рука болела уже не так сильно, что было хорошо.

***

Врач, сухопарый старик, велел отдыхать, но ничего не делание было выше диковских сил. Пришлось проситься в библиотеку. Насчёт чтения врач ничего не говорил. Так что четыре дня Дикон провёл с пользой, напрочь утонув в книгах по истории и стратегии. Дикон никогда не думал, что это может быть настолько интересное занятие.

Друзьям отправились письма со стандартным списком вопросов: где, как устроились, что интересного. Сам Дик написал, что слава его монсеньора (как было приятно это писать!) принадлежит ему заслуженно, и рассказал про руку, справедливо ожидая ругани в адрес того, какой он идиот. Уж какой есть. Также Дикон написал письмо деревенским, сёстрам и Юке, написав, кому он теперь служит. Ответ от Юки придётся ожидать дольше остальных.

Также Дик написал матушке, надеясь, что она хоть как-то войдёт в положение сына, а не станет сразу молиться Создателю и просить изгнать из сына дух Леворукого. От её фанатичной веры можно ожидать чего угодно.

Как хорошо, что она не в курсе, чему его учили Юка и деревенские. Как хорошо, что она не знает, что сёстры учатся тому же. Что матушка не узнает, то её не потревожит.

Все эти четыре дня ни кузен, ни Штанцлер его не искали. Кузена Дик ещё мог понять и простить — тот больше матушки боялся только Первого маршала Талига, так что навряд ли он сможет уговорить себя перейти порог дома Ворона. Надо будет потом с ним встретиться — раз уж он весь такой из себя свободный. Причины Штанцлера его не интересовали.

— Господин Окделл, — смуглый паж лет тринадцати склонился в почтительном поклоне. — Монсеньор велит вам одеваться и спуститься в вестибюль. Придворное платье подано, вам помочь?

Дикон отложил книгу и с какой-то меланхолией оглядел огромное количество застёжек, петель и пуговиц. Он с ними не справится, даже будь у него здоровы обе руки, не то, что сейчас. Юка, конечно, говорил, что левую руку надо тренировать, но нормально ей он мог пока только писать и с горем пополам рисовать.

— Да, спасибо, — Дик кивнул.

Дикон вышел во двор, и герцог Алва, не сказав ни единого слова, взлетел в седло. Красиво. Дик завидовал мастерству Ворона белой завистью, зная, скольких трудов оно могло стоить. Ричард тряхнул головой и улыбнулся. Они куда-то едут, судя по всему, во дворец. Должно быть интересно.

Сам Дикон так же легко в седло не взлетел бы, так что Пако за помощь он поблагодарил, когда тот взял Баловника под узцы. Дик погладил коня по шее, чтобы тот успокоился, Алва же молча направил своего мориска к воротам. Тому явно хотелось порезвиться, но он смирился и пошёл шагом, высоко поднимая точёные ноги. Баловник полностью успокоился, особенно после знакомого лёгкого мотива, однако мориска всё ещё немного дичился. Ну и Литов пёс с этим. Дик, вспомнив, что место оруженосца слева и на полкорпуса позади господина, попытался пристроиться за жеребцом Алвы, однако герцог придержал коня.

— Вы, юноша, как-никак решили стать сьентификом? — Иронично поинтересовался Ворон.

— Только если в Академии будет библиотека больше, чем ваша, монсеньор, — Дикон улыбнулся. — А так нет.

Алва фыркнул.

— Вам, юноша, следовало бы ещё пару дней посидеть дома, но сегодня день рождения королевы. По этикету Лучшие Люди являются во дворец в сопровождении семейства и оруженосцев с пажами. От первого меня Леворукий уберёг, а с вами мы уже договорились. После церемонии можете отправляться куда глаза глядят, только не заблудитесь. Оллария — город большой.

— Слушаю, эр Рокэ, — Баловник, наконец, смирился со страшным соседом, однако продолжал нервничать.

— Юноша, — Алва повернулся к нему. — Я смотрю, вам действительно всё равно и на Ызаргов Чести, и на противную сторону в том числе. Но постарайтесь не слишком перегибать палку с «эром». Не хочется думать, что в один момент мне придётся узнать, что мой оруженосец действительно спятил.

— Монсеньора будет достаточно? — Ричард улыбнулся.

— Годится, — Герцог усмехнулся и тронул своего вороного — разговор был окончен.

Итак, следовало подвести итоги. Обязанностей у него не имелось, вмешиваться в его дела Ворон не собирался, однако подыграть согласился — не жизнь, а мечта.

***

Создатели королевского дворца явно знали себе цену, однако Ворон летел вперёд, и Дикону, чтобы не отставать, пришлось бросить попытки рассмотреть обстановку. Алва шёл быстро, не замечая ни окружавшей его красоты, ни заговаривавших с ним людей, односложно отвечая на многочисленные приветствия. От наряда придворных рябило в глазах.

— Добрый день, Рокэ. — Кто-то пожилой и грузный заступил им дорогу. Настала небольшая передышка в этом забеге по дворцу. — Мы надеялись, вы хотя бы сегодня измените чёрному.

— Приветствую вас, маркиз, — Алва слегка наклонил голову. — Уверяю, я могу выразить любовь к её величеству иным способом.

В глазах маркиза мелькнуло что-то пакостное. Ричард с любопытством слушал, слегка улыбаясь. Нечего шокировать публику широкими ухмылками, до этого ещё дойдёт.

— Побойтесь Создателя, сударь. Никто в этом и не сомневается.

— Радует, что в этом государстве есть хоть что-то, в чём никто не сомневается, — задумчиво произнёс Ворон. Дикон прислушался к камням — те хихикали. Интересно. — Моё почтение, маркиз. Идёмте, Ричард.

— Ах да, — не унимался маркиз, — Вы наконец обзавелись оруженосцем. Все были просто поражены.

— Я тоже был поражён, — Дик готов был поклясться, что ирония в словах была, но такая скрытая, что и не понять. — Единодушием Лучших Людей и уважением, кое оные испытывают к его высокопреосвященству.

— И всё же… — Человек изнывал от любопытства. — Зачем вам понадобился оруженосец? Или всё дело в его фамилии?

Дику самое время оскорбиться, однако оруженосец — тень своего господина. А свой господин справится и сам.

— Хотите упасть с лестницы? — любезно осведомился маршал.

— Создатель! Разумеется, нет! Но, Рокэ, мне казалось, вы не считаете меня своим врагом.

— Не считаю, — согласился Алва, — потому и спросил. В противном случае вы бы уже летели. Идёмте, Ричард.

Дикон для себя понял, что ему больше нравится, когда монсеньор зовёт его по имени, чем просто безликим «юноша». Впрочем, сделать он с этим всё равно ничего не мог.

Старик остался позади, и Ричард улыбнулся ему на прощание, явно введя в ступор. С дворцовым церемониалом Дик был знаком поверхностно, так что оставалось лишь следовать за герцогом Алва и надеяться, что ему всё-всё простят. Либо просто не заметят, ослеплённые сиянием Ворона. Сияющих воронов он ещё не видел.

Впереди маячили богато украшенные двустворчатые двери, у которых замерли, скрестив лёгкие алебарды, чёрно-белые гвардейцы. При виде маршала они сделали шаг в сторону, щёлкнули каблуками и вытянулись, открывая проход. Эр Рокэ влетел легко, не задерживаясь в последующем помещении. Приёмная её величества. Решив, что уж в будуар самой королевы Дику точно нет допуска, он задержался у стайки придворных дам. Те с любопытством начали его разглядывать. Дикон тепло улыбнулся им в ответ.

Спустя минуту или две в приёмную зашёл Его высокопреосвященство, величественный и великолепный в своём чёрном облачении, оживлённом золотым наперсным знаком. Он равнодушно скользнул взглядом по фигуре Дика и скрылся вслед за маршалом за белым, расшитым алым занавесом. Дикон улыбнулся ему вслед. Следующим оказался кансилльер, что посмотрел на Дика с любопытством, быстро преобразив его в сочувствие. Ему Дик улыбаться не стал, лишь попытался изобразить во взгляде нечто, похожее на радость, надежду и удивление. Получилось, наверное, просто ужасно. Кансилльер проскользнул следом за кардиналом.

Когда на пороге возник бледный полный человек в белом бархате и чёрном шёлке, все дамы резво склонились в глубоком реверансе. Дикон последовал за ними и преклонил колени. Король. Собственно, кто ещё, кроме короля, в королевском дворце мог носить королевские цвета? Дик не сомневался, что если безумца не убили на месте, значит человек — король и есть. Хотя Дик не мог сказать, что узнал Фердинанда Второго Оллара. В день Святого Фабиана он не старался рассмотреть ни короля, ни королеву, слишком занятый внутренним ликованием.

Через некоторое время будуар покинули Оллар и королева, в приёмной с ними поравнялся перебиравший чётки Дорак. Королева, пройдя мимо него, вздохнула, но Дик не обратил на это внимание. Господин кансилльер и господин Первый маршал следовали за августейшей четой, отставая на два шага. Дикон, не имея понятия, куда он должен приткнуться, снова последовал за своим эром. Сзади раздалось шуршание — к процессии присоединились придворные дамы и девицы. Интересно, если он раздобудет Айрис фрейлинский патент, она его попытается убить моментально или мгновенно? Надо подумать.

Шествие остановилось на тронном возвышении, с которого открывался великолепный вид на зал. Их величества уселись в обитые белым бархатом вызолоченные кресла, кардинал занял стоящее ступенькой ниже чёрное. Кансилльер, Первый маршал и ещё двое царедворцев встали за спиной короля. Дик, всё ещё не знавший, что ему делать, придвинулся поближе к Алве. Стало как-то некомфортно. Нечего ему пока сильнобросаться в глаза своим присутствием. Он тень своего господина, вот пусть как тень его пока и воспринимают. Ещё успеет наулыбаться вдоволь.

Фердинанд Оллар кашлянул и монотонно заговорил о своём благорасположении к собравшимся. Ричард не знал, как эр справляется со скукой, так что он перевёл свой взгляд на люстры и принялся считать на них капельки хрусталя. Капель было много, речь была долгой, считать — не пересчитать. Дикон успел заметить в толпе Эстебана с комендантом Олларии. Кажется, Эстебану тоже было скучно, но он изо всех сил старался держать участное выражение лица. Надо будет с ним как-нибудь потом встретиться.

Хорошо ребятам, их нет во дворце. Эр Рокэ, кажется, обещал дать денег? Хотя, он всё равно не собирается тратиться в столице. Его кровных вполне должно хватить на тёплые шали, сухофрукты и бисер, чтобы отправить сёстрам в Надор. И друзьям что-нибудь прикупить не помешало бы.

Ричард улыбнулся своим мыслям. Сейчас жизнь была невероятно прекрасна, особенно когда он шёл за надёжным плечом эра Рокэ. Вот уж у кого под крылом точно не надо беспокоиться.

========== Глава Седьмая. Кто есть кто ==========

«Непросто меня растопить, расколоть —

Я камень, холодный и твёрдый базальт.

Всего лишь слегка поцарапана плоть,

И в стороны яркие искры летят.» © Flëur

Эстебан всегда гордился тем, кем он был. Маркиз Сабве, наследник герцогов Колиньяр, фавориты королевской четы — достаточно, чтобы возгордиться. Помимо своей фамилии, Эстебан также гордился своими личными навыками. Фехтование, описательные, логические науки и прикладные — всё это далось ему в результате огромных трудов. У Эстебана был кумир — герцог Рокэ Алва, Первый маршал Талига, человек, не потерпевший ни одного поражения.

Эстебан вступал в братство Святого Фабиана с высоко поднятой головой. Он не понимал традицию, при которой у унаров забирали их родовые имена. Им с самого детства в головы вбивали геральдику аристократических родов, заставляли учить не только собственное родовое древо, но и других, а теперь предлагали сыграть в игру «Мы друг друга не узнаем». Эстебан считал, что это было по меньшей мере глупо. Но он был верным короне и Талигу, так что лишь смеялся над этим правилом, но не пытался его оспорить. Пусть так. У него найдутся другие, более важные дела.

Среди унаров его привлёк один. Серые, смеющийся глаза, тёмно-русые волосы — юноша явно старался подавить улыбку, с интересом рассматривая будущих товарищей. Кто бы это мог быть? Эстебан принялся перебирать в голове списки тех, кто должен был оказаться в Лаик вместе с ним, стараясь понять, кем является незнакомец. Может быть, получится понять по имени?

«Унар Ричард». Ха. Это какая-то кошачья шутка? Ричард, кошки его раздери, Окделл — этот весёлый, открытый юноша. Почему он не выглядит, как сын предателя? Почему не ненавидит «поганых навозников»? Где присущая «Людям Чести» спесь и пустое высокомерие, где пренебрежение окружающими? Эстебан был готов подозревать, что Ричард — не Окделл. Может быть, кто-то другой, просто назвавшийся так.

Но поведение капитана показывало: этот унар — Окделл. Эстебан никогда не ожидал, что Окделл будет… таким. Весёлым, открытым, лёгким — будто он тут Повелитель Ветра, а не герцог Алва. Эстебан никогда не думал, что ему будет приятно общаться… с Окделлом. Общаться, жить, учить его — но вот они мы. Окделл смотрел на мир любопытными глазами ярко-серого, почти стального цвета, смотрел и улыбался. Широко. Открыто. Эстебан не думал даже, что Окделл будет на самом деле таким.

Эстебан не думал, что может бояться за Окделла. Когда тот упал, задыхаясь… Эстебан никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Он ничего не мог сделать, ничем не мог помочь. Он не мог понять, что случилось с Ричардом, не мог понять, что происходит. Крик мэтра Шабли привёл его в чувство. Но он всё ещё не мог ничего сделать, кроме как подтащить Ричарда к окну, затем беспомощно наблюдая, как ментор растирает Ричарду грудь, как говорит «Дышите, Ричард, я знаю, вы можете». Можно ли забыть, как дышать?

Эстебан извинился перед Ричардом. Потому что чувствовал, что это надо сделать. Чувствовал себя виноватым. Виноватым, что пошёл у капитана на поводу, что перевёл внимание на себя. Снова. Все эти слова сейчас звучали бы, как жалкое оправдание. Эстебан ненавидел оправдываться. Но ещё больше он ненавидел чувствовать себя не правым.

— За что? — удивлённо спросил Ричард. Он правда не понимал. Он шутил в ситуации, когда четверть часа назад чуть не умер. Когда четверть часа назад не мог дышать.

А потом Ричард посмотрел ему в глаза. Посмотрел тяжёлым, каменным взглядом. У Эстебана перехватило дыхание. Больше он не видел перед собой «Повелителя Ветра». Он был Повелителем Скал, настоящим Окделлом. Он был камнем — холодным и твёрдым. Незыблемым. Повелителем своей стихии, что смеялся и веселился лишь по собственной прихоти. Потому что его так воспитали. Он мог бы ненавидеть их всех, мог бы убить, жестоко и безжалостно, но он жил среди них, улыбался вместе с ними и был. Незримо, неуловимо.

Наваждение исчезло так же быстро, как возникло. Миг — и вот уже перед Эстебаном открытый наивный мальчишка, словно и не юноша даже. Словно ему не шестнадцать ещё. И снова стало легко и приятно. Но Эстебан не забыл это ощущение — неуловимой мощи, что давит на плечи и прижимает к земле.

На дне Святого Фабиана его вызвал граф Килеан-ур-Ломбах. Человек Чести, конечно, но — комендант Олларии. Годится. Последними внизу остались четверо: Карл, Анатоль, Луиджи и Ричард. Последний выглядел до странного спокойно и собранно, хотя ещё вчера Ричард вернулся каким-то… ошалевшим. Что могло измениться за одну ночь?

— Ричард Окделл. — Эстебан вздрогнул. Красивый, ленивый баритон. — Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу.

Не прошу и выбираю. А принимаю. Будто бы Окделл не откажется. В глубине души Эстебан, может, и хотел бы, чтобы Ричард отказался. Но такой наивный дурак, как Ричард, не проживёт в столице. Его либо ограбят, либо убьют, либо ещё что похуже. А под крылом Ворона… под крылом Ворона не страшен ни Создатель, ни сам Повелитель Кошек. Хотя бы потому, что последний герцогу Алва благоволит.

Эстебан увидел, как на лице Ричарда вспыхнула яркая улыбка. Да, подумал Эстебан, Ричарду покровительство Алвы точно в шестнадцать сотен раз нужнее, чем ему. Даже если Ричарду он всё же немного завидовал.

Ричард исчез в особняке Ворона на четыре дня. Эстебан беспокоился, но предпочитал держать свою тревогу при себе. Они даже не друзья, просто «однокорытники», одно это не даёт ему никакого права стучаться в особняк Алва. В следующий раз они увиделись лишь во дворце на приёме в честь дня рождения королевы. Катарина Ариго, Нежный Гиацинт Олларии, привлекла его внимание, но ненадолго. Больше его привлёк Окделл. Непривычно было видеть за плечом герцога Алвы оруженосца, следующего за ним молчаливой тенью, но ещё непривычнее было видеть лёгкую улыбку на губах у Ричарда, которую он больше не пытался прятать. Улыбку. На губах. У Окделла. Ворон определённо хорошо на него влияет.

Эстебан не ожидал увидеть Ричарда в «Острой шпоре». Никак не ожидал, что Ричард так ему обрадуется. Не ожидал, что представит ему своего кузена Реджинальда и приятелей кузена. Не ожидал, что Ричард предложит пойти в «Солнце Кагеты», потому что «Наль рассказывал, что там делают отменное мясо. Никогда там не был, надо попробовать». Не ожидал, что будет есть с Окделлом мясо, пить вино (Ричарду больше понравилось белое) и рассказывать друг другу анекдоты. Не ожидал, что будет тащить захмелевшего Ричарда на плече, что кузен Ричарда, действительно принадлежащий к Людям Чести, признается, что считает, что «Дикону у Ворона под крылом намного лучше, чтобы не говорила тётушка Мирабелла». Не ожидал столкнуться лицом к лицу с самим герцогом Алва.

— Я смотрю, юноша, у вас очень хорошие друзья, раз уж вы готовы пить с ними до потери ориентации в пространстве.

— Монсеньор, — Ричард улыбнулся, пьяно и весело. — Я выиграл девять таллов в «Острой шпоре», а потом встретил замечательную компанию в лице маркиза Сабве и его приятелей, — Ричарда повело, так что Эстебан еле его удержал. Сам он тоже был далёк от примера трезвости, так что захихикал вместе с Ричардом. — Это обязательно надо было отпраздновать.

— Я вижу, — Алва усмехнулся. — Что мне попался какой-то чересчур странный Окделл.

— И-и ничего не странный! — Эстебан сам не ожидал от себя такой смелости. Всё же количество выпитого действительно было намного больше возможной нормы. — Вполне даже ничего!

— Для Окделлов странный, а так вполне ничего, абсолютно верно, маркиз Сабве, — Ворон взлетел в седло. Рядом Ричард что-то пытался пробормотать, улыбаясь, как идиот. — Надеюсь, ваши приятели помогут вам дойти до дома вашего господина. О друге можете не беспокоиться — я велю слугам донести своего оруженосца до его комнаты.

— Не надо меня доносить… — Пробормотал Ричард, явно отключаясь. — Сам дойду…

— Сами вы, юноша, сейчас не добредёте даже до так полюбившегося вам коридора с подоконниками. Родриго, проводите господина оруженосца в его покои.

Эстебан без вопросов передал Ричарда высокому чернявому слуге. Всё кэналлийцы высокие и чернявые, так что в этом не было ничего удивительного. Масть у них такая.

Дойдя уже до дома своего господина, до своей кровати, прежде чем провалиться в темноту сна, Эстебан подумал: Да, точно. Друг. Ричард Окделл, такой, какой он есть сейчас, определённо ему друг.

***

Красавец Моро не обращал ни малейшего внимания на Баловника, а Рокэ — на Дикона. Военный лагерь, откуда возвращался Первый маршал, находился неподалёку от Мерции, городка, где в Карлов день проводились знаменитая ярмарка и карнавал. Дикону было не до этого. Голова болела просто дико, Ричард костерил себя на все лады и клялся самому себе никогда больше не пить с Эстебаном. Вообще лучше никогда не пить. Нет, было, конечно, весело и здорово, но утренняя головная боль явно того не стоила. Как Дик выстоял все эти доклады и смотры, не знал он сам. Ворон в этом никак не помогал, лишь смотрел и улыбался, зар-раза. Смешно ему, видите ли, что оруженосец от похмелья помирает. Мировая женщина Кончита — её горчичный отвар Дикона буквально спас. Как бы он всё это вынес без отвара, думать не хотелось.

Маршал свернул на главную улицу и поехал сквозь торопливо расступившуюся толпу. Что показалось Баловнику, Дик не знал, однако жеребчик внезапно мелко затрясся и выпучил глаза. Конь городов дичился, тем более такого шумного, как Мерция.

Баловник встал как вкопанный, не обращая ни малейшего внимания на все попытки Дика его урезонить, а затем совершил отчаянный прыжок, едва не рамазав всадника по стене ближайшего трактира. Вывеска тоненько зазвенела, покатилось упавшее ведро. Бедняга Баловник подскочил на всех четырёх ногах и резко попятился, едва не сбив с ног разряженную старуху. Та заголосила. Окончательно перепугавшись, жеребец огромными прыжками помчался назад, в поля.

Дик, растерявшись, вцепился в гриву. Он не свалился в начале этого бешеного забега лишь чудом, не собирался свалиться и сейчас. Конь сломя голову полетел к маячившему на горизонте лесу, но на полпути передумал и вскинулся на дыбы. Удержаться было сложно, — Дикон не удержался. Удар о землю вышиб из лёгких весь воздух, на несколько секунд Дикон забыл, как дышать. До приступа не дошло, но Ричарду всё равно пришлось прокашлятся.

Солнце почти ослепило его, но он всё равно смог увидеть, как Алва держит под узцы дрожащего и роняющего хлопья пены Баловника.

— Вы там живы, юноша? — герцог спешился. — Если дышите — значит ещё на грешной земле. Встать сможете?

— Да, эр Рокэ, — Прохрипел Ричард и принялся подниматься, кряхтя, как столетний дед.

За протянутую руку Дикон всё же ухватился. Ворон лёгким движением поднял его на ноги.

— Понравилась поездочка? — поинтересовался Ворон. — Впрочем, не важно. Эта лошадь слишком молода и дурно выезжена, вам нужна другая. Если, конечно, вы не хотите в один далеко не прекрасный день свернуть себе шею, упав со своего конька.

— Да я только рад, эр Рокэ, — Дик принялся оттряхиваться.

— Вы рады свернуть шею, юноша? — Алва усмехнулся, вопросительно подняв бровь.

— Рад, что вы выделите мне другую лошадь. — Ричард улыбнулся. — Баловник не такой плохой, как вы описываете, но да, пожалуй, под город он не выезжен.

— Так и знал, что все лошади в Надоре хороши только на болотах и в горах.

— Мы там не тонем и не сворачиваем шеи — и ладно. — Дик пожал плечами. — Две ноги есть — путь приложится.

— Я ещё думал, что господа Ызарги Чести преувеличивали, когда говорили о надорской экономии.

Дикон рассмеялся.

***

Алва, чем-то угощавший Моро, это воплощение всех закатных тварей, поприветствовал оруженосца кошачьей улыбкой. Ричард, только вернувшийся на землю после прочтения о завоевании Блюменталя{?}[город в Дриксене], был ещё немного не в себе, так что не понимал, зачем же он понадобился эру. Вроде бы, он ещё неделю назад сказал, что Ричард свободен до конца месяца, так зачем же вызвал?

— Добрый день, юноша. Смотрю, сегодня вы решили в очередной раз посвятить день моей библиотеке и её богатствам.

— Уже почти вечер, эр Рокэ, — поправил Дик, потирая глаза. После слишком долго чтения при свечах было тяжело привыкнуть к освещению на улице. — Зачем я вам понадобился, монсеньор?

— Мне — незачем, — Дик закатил глаза. — А вот нам, да для хорошего представления — в самый раз. Скажите, юноша, как вы относитесь к тому, чтобы щёлкнуть по носу одного слишком ретивого Ызарга Чести?

— Монсеньор, — Дик фыркнул. — Мне напомнить вам о своей присяге? Делайте, что хотите, окромя голодовки.

— Какая прелесть. Голодными нас, надеюсь, не оставят, — Ворон усмехнулся. — Я так понимаю, вы согласны. Пепе, — младший конюх подскочил немедленно. — Оседлай Соро. Окделл, постарайтесь не обижаться на виконта Валме. Сегодняшняя постановка должна враз испортить ему репутацию. Кстати, Соро тот ещё хитрец, держите с ним ухо востро.

Ворон легко вскочил на затанцевавшего от радости мориска и смахнул с рукава несуществующую пушинку. Пепе привёл солового Соро. Красавец был великолепен, так что Дикон благоговейно погладил Соро по морде. Тот фыркнул, но, кажется, кандидатуру Дика одобрил. Ричард вскочил на жеребца, пусть и не так искусно, как Алва.

Эр вновь чему-то улыбнулся, стянул чёрную, расшитую серебром перчатку и снял одно из своих многочисленных колец.

— Снимайте своё родовое и наденьте моё. Цвет один, но люди всё равно заметят. Нам надо запустить парочку интересных слухов, а то больно подозрительно тихо в городе.

— Что от меня требуется, эр Рокэ? — Дикон надел кольцо.

— Всего ничего, — Алва тронул своего коня, Дикон послушно двинулся следом. — Просто постарайтесь убедительно сыграть оскорблённую невинность, которую мучает злобный и подлый Ворон.

— Именно это я и собирался делать, — заметил Дик. — Мы же договаривались.

— Не волнуйтесь, юноша, шанс сыграть безумца вам ещё предоставится. — Алва усмехнулся, а потом всё же решил пояснить. — Мы едем в дом красотки Марианны и её весьма снисходительного супруга, играть в карты весь вечер и остаток ночи. Ставки будут высокие — деньги, люди и, если повезёт, чья-то родовая честь.

***

Разумеется, Дикон слышал про карты и даже держал их в руках. Однако, деревенские предпочитали играть в колодец{?}[Карточная игра, в которой надо скидывать карты в середину стола. Побеждает тот, у кого первым не осталось карт] либо же в увальня{?}[аналог старого доброго Дурака, да], так что как играют профессионалы Дик ещё не видел. Возможность взглянуть на игру в тонто или вьехаррон привела его в восторг. Что ж, если Ворону взбрело в голову променять высочайшую аудиенцию на карточный вечер, то ему сам Леворукий не брат и Создатель не указ.

Как говорили в столице, если Создатель прикажет одно, а Повелитель Кошек другое, то Ворон придумает и сделает что-нибудь третье, оскорбительное для обоих. Дикон за эту черту был готов своего эра обожать.

Слуги увели лошадей. Моро не преминул высказать свой нрав, но Алва и не подумал оглянуться на злое ржание и растерянные голоса. Небрежно раскланиваясь и словно не замечая удивлённых и раздражённых взглядов, герцог вступил в ярко освещённый дом. Дик шёл следом за ним, старательно изображая обиженное сопение.

— Маршал, вас ли я вижу? — Тщедушный господин в розовом атласе спешил к ним, медово улыбаясь.

— Разумеется, сударь, — небрежно ответил герцог.

— Как вы узнали?

— Что именно? — Ворон щелчком поправил кружево манжет. — Оллария велика, а мир ещё больше, в нём много чего происходит.

— Что прелестная Марианна вот-вот сменит покровителя.

— Но, — глубокомысленно протянул Алва, обводя глазами обтянутую золотистым шёлком комнату, — покровитель у прелестной Марианны, без сомнения, весьма щедр. Чем же он провинился?

— О, ничем… — Господин в розовом атласе прищурил глаза, продолжая улыбаться. Ситуация явно его веселила. — Но Валме бывает слишком азартен. В три часа он сел играть с Килеаном.

— Тонто? — спросил эр, хотя должен был знать ответ.

— Разумеется. Наш виконт спустил всё, что имел на руках, и…

— И решил сыграть на любовницу и свои подарки? — поднял бровь Алва. — Не сказал бы, что это элегантно.

— Вы угадали. Килеан давно точит зубы на этот персик, а Валме никогда не умел вовремя остановиться.

— В таком случае играют по-крупному. Идёмте, Ричард, это по меньшей мере забавно.

Дикон с трудом удерживал обиженное выражение лица. Так и хотелось захихикать. Литов пёс, какие интриганы! Не знать — так ни за что не догадаться. Интересно, как сложно викноту было всё проигрывать? Дикон не знал, каким игроком был комендант, однако какой игрок Валме — тоже. Не ему судить, насколько «шалость» удалась.

— Рокэ, — небрежно одетый человек со слипшимися длинными волосами от души тряхнул руку Алвы. — я думал, вы… гм, у её величества.

— Обстоятельства переменились, — улыбнулся герцог. Дикон восхитился: вот гад ползучий, он даже не собирался к её величеству! А говорит-то как! — Салиган, тут, говорят, идёт форменное сражение?

— Скорее форменный разгром. Кампания безнадежно проиграна.

— Нет безнадежных кампаний, есть безнадежные дураки. — Сказал человек, решивший идти сквозь топи Ренквахи.

— Насчёт войны спорить не стану, — хмыкнул Салиган, — вам виднее. Но здесь мы имеем именно разгром. Желаете взглянуть?

— Именно. Я намерен показать этому юноше, как проигрывают состояние. — Салиган скосил взгляд на руку Ричарда. Там блестело кольцо Алвы, а не родовое Окделл. Вот Ворон! Интересно, с кем, по легенде, он играл? Так вот зачем это цирк с кольцом? — Это весьма поучительно.

В толпе мелькнул Придд, тот кивнул вместо приветствия. Ричард кивнул в ответ. Эстебана не было видно. То ли не пожелал идти играть в картишки вместе со своим господином, то ли сам комендант почитал за нужное не взять своего оруженосца. А может, Ричард его ещё просто не заметил.

Алва прошествовал сквозь толпу, люди расступались перед улыбающимся герцогом так, словно тот шёл с обнажённой шпагой. Дикон, если бы не потребность играть оскорблённую невинность, раздулся бы от гордости, как петух, не иначе. Но приходилось терпеть и держать лицо. Литов пёс, жить, ни на кого не оглядываясь и над всеми и всем смеясь — то, что, наверное, может только Ворон.

— Всеблагий и Всемилостивый! — Пышная брюнетка с бархатистой кожей и огромными глазами всплеснула унизанными браслетами ручками, одну из которых Алва не замедлил поцеловать. В её глазах плясали смешинки.

— Счастлив засвидетельствовать своё почтение Звезде Олларии.

— Нет, это я счастлива. — Дикон сообразил, что это и есть прелестная Марианна. Она была невероятна. Живая, румяная, весёлая — казалось, сам воздух вокруг неё дрожал и смеялся. И было практически невыносимо видеть, как такая женщина пытается спрятать свой смех и радость за притворной печалью. Припомнились голубые глаза и пепельные волосы Катарины Ариго. Живая звезда и умирающая гусыня… Выбор очевиден!

— Я отчаялась увидеть вас в этом доме…

— Отчаяние — глупое чувство, эрэа, — Заметил Ворон. А сам указывал Дику не называть его «эр»! Вот мерзавец. — Впрочем, любовь, вера и надежда ещё глупее. Как бы то ни было, я здесь. Вы, я вижу, следите за игрой. Что, бесподобный Килеан-ур-Ломбах и впрямь выигрывает? — прозвучало донельзя саркастично.

— О да, — женщина засмеялась, легко и звонко. Впрочем, изобразить желание заплакать ей вполне удалось. — сейчас у него тысяч тридцать…

Дик внутренее присвистнул. Проиграть тридцать тысяч — это надо очень сильно постараться! Интересно, что монсеньор предложил виконту за этот спектакль?

— Прискорбно. Вы не будете возражать, если мы с моим оруженосцем присядем у камина?

— Я прикажу подать вина, — баронесса кивнула. — Вы ведь пьёте только «Чёрную кровь»?

— Слухи, как всегда, преувеличены. — Эр Рокэ, какие именно слухи? Что вы душегуб и кровопийца? — Я и впрямь предпочитаю это вино, но если его нет…

— Есть. — Губы женщины дрогнули, но она подавила улыбку. — И будет, пока я хозяйка в этом доме.

— В таком случае я стану здесь частым гостем. Ваш покорный слуга. — Герцог ещё раз поцеловал руку баронессе, и та отошла. — Вот за что надо любить женщин, так это за их кошачью хитрость. — Алва сказал это тихо, так, чтобы услышал только Дикон. Ворон ухмыльнулся. — Никогда не знаешь, ранена ли она или уже успела договориться с самим Леворуким. У мужчин подобное обычно соседствует с подлостью.

— За Леворукого сегодня вы, эр Рокэ? — Не удержался Дик, также тихо спросив герцога. — Сомневаюсь, что Повелитель Кошек почтит нас лично своим присутствием.

— За Леворукого, юноша, сегодня сама баронесса. Я бы посоветовал вам никогда не обижать её в её же доме.

Дик кивнул. Он даже и не собирался.

Сели у камина. Подали вино, и Ричарду удалось выпросить себе «Слёзы». Пусть эр Рокэ пьёт свою «Кровь», лениво разглядывая играющих и любопытствующих. В конце концов, Дик тут что ли первый кровопийца в столице или Алва? Всё сильней хотелось присоединиться к нависшим над игорным столом зрителям, но он терпел, старательно играя обиду и недоумение. Впрочем, и то, и то сейчас у него было в полном достатке. Злобный и подлый Ворон, не даёт посмотреть на игру.

Валме проигрывал, Килеан-ур-Ломбах набирал очки, его эр пил вино. Называемые цифры повергали в шок и вызывали дикое любопытство. Литов пёс, вот бы посмотреть! Внезапно гул затих. Кто-то в последний раз ахнул, кто-то ругнулся, и настала полная тишина.

— Сорок две тысячи, господа, — произнёс породистый низкий голос. — Как мы и договаривались. Валме, вам есть чем ответить, или вы отступаетесь?

— Увы, — второй голос был выше первого. — если вы не соблаговолите…

— Мы играем в тонто, сударь, — возразил первый. — Карты не любят, когда отступают от правил. Итак, вы сдаётесь?

— Да, — откликнулся проигравший; виконт оказался плотным и очень кудрявым. — Марианна, мне, право, жаль…

— Думаю, — распорядился первый, — Пора подавать обед. Мы и так задержались…

— Постойте, — хрипловатый голос принадлежал баронессе. Неужели она плакала? — карты и впрямь требуют полного соблюдения ритуала. Людвиг, вам следует спросить, не желает ли кто-нибудь принять на себя проигрыш Валме?

— Что ж, я всегда играю по правилам. Итак, господа, сорок две тысячи. — В голосе графа звучало торжество. — Никто не хочет повесить сей маленький камешек на свою шею?

Господа дворяне не желали.

— Генерал, — откликнулся некто в тёмно-зелёном, — вряд ли кого-то из нас ненавидят столь сильно, что это переломит вашу удачу.

— И душу Леворукому мы тоже пока не продавали, — добавил подпиравший стену тощий господин.

Зато тут есть некто, который, по слухам, и то, и другое.

— Признайтесь лучше, — заметил победитель, — что вы боитесь за своё золото. А вот я почитаю деньги далеко не главным.

— Золотые слова, граф. — Алва передал недопитый бокал Дикону и лениво поднялся. Дикон сунул бокал какому-то слуге. — Золото же — славный слуга, но мерзейший господин. Не сыграть ли нам? — герцог ухмыльнулся, добавив, — Полагаю, меня достаточно ненавидят, чтобы умаслить самую капризную из дев Удачи.

— Вы и впрямь решили сыграть? — В голосе Килеана промелькнуло неподдельное изумление. — Я ни разу не видел вас с картами.

— Ну, — заметил Алва, — с обнажённой шпагой вы меня тоже пока не видели… Итак, какой камешек валится на мои хрупкие плечи?

— Сорок две тысячи, — услужливо подсказали со стороны.

— Да, моя репутация всеобщего нелюбимца подвергается серьёзному испытанию. Что ж, принято!

В мёртвой тишине раздался звон: хозяйка выронила бокал. Сам Дикон внутренне ликовал: уж эту игру ему никто не посмеет помешать посмотреть!

— Ваши условия?

— Я не имею обыкновения снижать ставки, — бросил граф.

— Но, — холодно уточнил Алва, — может, вам угодно их повысить?

— Он сошёл с ума… — выдохнул кто-то. — Он положительно сошёл с ума, и ему некуда девать деньги.

— Ворон всегда может навязать Килеану ссору, — шёпотом откликнулся тёмно-зелёный.

— Проще сразу сказать «кошелёк или жизнь», — засмеялся кто-то ещё. — Драться с Вороном? Упаси Создатель! Разве что Алве завяжут глаза.

— И отрубят правую руку, — поддакнул первый.

Дикон считал, что даже при таком раскладе у Алвы всё ещё есть преимущество. Тогда уж и левую руку тоже!

— Тогда я убью вас левой, — бросил герцог, не оглядываясь. — Не бойтесь, Людвиг, я не намерен обвинять вас в мошенничестве, но свечей и впрямь лучше побольше. Не нужно давать повод сплетникам.

Потому что мы и так дали им достаточно поводов, эр Рокэ?

Слуги поспешно притащили два новых канделябра и подали поднос с нераспечатанными колодами.

— Ричард, — Алва небрежно махнул рукой, — идите сюда и выберите колоду.

Дикон подошёл к карточному столику, посмотрел на одинаковые бруски, завёрнутые в запечатанную сургучом кожу. Какое там у Ветров счастливое число? Дикон взял второй брусок.

— Благодарю. Итак, сколько у нас за очко? Полталла или целый?

Целый?! Талл за очко с признанием за Людвигом форы в сорок две тысячи?! Арно рассказывал, как один из его братьев проиграл одиннадцать! Да Дик со своим мастерством не рискнул бы играть и на четверть за очко.

— Вы раньше не казались мне сумасшедшим, Алва. — Килеан тоже не верил своим ушам. Дику лишь больше захотелось посмотреть на такую игру.

— Вы, Людвиг, — приятное исключение. Так талл или половина?

— Мы играли по четверти. — Что и требовалось доказать. Но нормальные люди — не Ворон.

— Фи, — покачал головой эр. — Переведём ваши очки в деньги?

— Как вам будет угодно. — Граф поддался вперёд.

— Значит, переведём. Это…

— Десять с половиной тысяч таллов. — Вау. Тут даже для целого талла внушительная фора.

— Для ровного счёта возьмём одиннадцать.

— Позвольте полюбопытствовать, — Килеан прищурился, — неужели вы принесли с собой такую сумму?

— Старый Йордан оценил «Звёзды Кэналлоа» в тридцать шесть. У меня есть, что проигрывать, сударь. — Герцог ухмыльнулся. — Мы с вами, к счастью, не нищие. Предлагаю с сего момента повысить ставки. Талл за очко? Или половина?

— Вы заставляете меня выбирать между жадностью и великодушием. — Граф откинулся в кресле назад. — Уступаю выбор вам.

— Великодушие не по мне, — блеснул зубами эр Рокэ. — Талл. Разыграем сдачу. Ваш оруженосец нам поможет?

— Я не беру его в подобные места.

— Вот как? Значит, бедному мальчику приходится развлекаться самостоятельно. — Например, пьянкой в компании вашего оруженосца, да, эр Рокэ? — Господа, кто-нибудь поможет нам разыграть сдачу? Может быть, вы, виконт? Решка или дракон?

— Решка, — Килеан в очередной раз подчеркнул, что он Человек Чести. Герб Олларов те не выбирают.

— А мне, стало быть, дракон, — засмеялся Алва, — вернее, то, что от него оставил Победитель. Бросайте.

Золотой кружок мелькнул в воздухе и упал.

— Решка, Рокэ, — извиняющимся тоном сказал Валме, — видимо, вас не только ненавидят, но и любят.

— Как некстати, — пожал плечами Ворон, — но я надеюсь на чувства истинных талигойцев. — Дик, не сдержавшись, фыркнул. — Сдавайте же…

***

Партия началась спокойно, даже скучно. Однако Дикон не спешил обманываться. Герцог играл осторожно, и можно было подумать, что в игре с такой чудовищной форой без риска не обойтись. Однако следовало держать в голове твёрдое: «Ворон никогда не проигрывал». Алва полководец по призванию и стратег по натуре, судить о партии в начале игры не следовало. Не прошло и часа, как парень в сером колете, взглянув на запись, дрожащим голосом оповестил зрителей, что Ворон отыграл тысячу двести.

Коса нашла на камень. Герцог использовал тактику «отдал одно, забрал шестнадцать», чем только больше раззадорил графа. Тот становился всё азартнее, совершал всё больше ошибок. Каждый из промахов Алва использовал. Игра стремительно набирала разгон. После особо бурного коло{?}[единичная партия при игре в тонто], принёсшего Ворону семсот семьдесят очков, а Людвигу — тридцать, Валме не выдержал:

— Не пойму, Рокэ, из чего вы сделаны — из стали или изо льда?

— Не знаю, — пожал плечами Ворон, тасуя колоду. — Кровь у меня красная.

— Однако пьёте вы «Чёрную».

— Как правило, — согласился герцог и поискал глазами слугу. — Любезный, в этом доме ещё осталась «Чёрная кровь»?

— Да, сударь.

— Принесите.

— Рокэ, стоит ли? — вмешался тёмно-зелёный.

— Я за себя отвечаю, — бросил Алва.

— Я тоже выпью, — буркнул Килеан. — Зря я отдал вам последний кирк{?}[в душе не знаю, что это].

— Да, глупая ошибка, — зевнул герцог. Казалось, ему всё равно, выиграет он или проиграет. Фора Килеана таяла — сначала медленно, потом всё быстрее, и Дикон понял, что, переведя очки в деньги, граф уменьшил своё преимущество в четыре раза. Понял ли граф свою ошибку, сказать трудно, но закипать он начал. Его бесил проигрыш за проигрышем.

— Не надейтесь, что вам снова так повезёт. — Дик готов был засмеяться. Даллас говорил, что умение стоит больше везения раза в четыре, и Дикон был с ним согласен: Ворон явно умел играть.

— Дражайший граф… — Алва принял у слуги бокал. — Благодарю, любезный. Так вот, дражайший Килеан, если бы я рассчитывал, что мне повезёт, я утонул бы в колодце в невинном трёхлетнем возрасте, не совершив ни единого злодеяния. Разумеется, второй раз за вечер так вы не ошибётесь. — Герцог прикрыл глаза. — Ваша сдача.

Граф сдал, игра продолжалась. Все гости сгрудились вокруг стола и, затаив дыхание, наблюдали за игрой. Килеан проигрывал и проигрывал стремительно. Ричард не обращал внимания на редкие разговоры вокруг, полностью поглощённый поединком.

— Что ж, Ричард, надеюсь, вы умеете учиться, наблюдая, — От голоса Алвы Дикон вздрогнул. Герцог, не отрываясь от карт, протянул оруженосцу опустевший бокал. — Налейте.

Дик налил, эр Рокэ коротко поблагодарил и сбросил несколько карт. Килеан пожирал соперника взглядом, явно надеясь по его лицу догадаться, что именно тот сбросил. Рокэ смаковал своё вино, загадочный, как шестнадцать Леворуких одновременно.

Килеан выкладывал карту за картой, Алва лениво отвечал. Граф в последнем рывке бросил королеву и рыцаря Молний. Герцог небрежно открыл две оставшиеся у него карты — король Молний и сердце Ветров. Дикону захотелось, как маленькому, захлопать в ладоши. Килеан отчётливо скрипнул зубами.

Гости вокруг рассуждали, что эра Рокэ сегодня, видимо, подменяет сам Повелитель Кошек. Дик был согласен с уже слегка пьяными гостями: Удача залезла Ворону на колени и явно не слезет, пока не получит хоть какой-то знак внимания. Ворон даму игнорировал. Он предпочитал уметь, а не полагаться на удачу.

— Вы знаете, граф, я вас скоро догоню. — Ленивый баритон заставил всех вздрогнуть. — Вам, мой друг, явно не везёт. Разве что в последнем коло пошла ваша масть, да и то… — Алва поставил бокал и неожиданно резко сказал: — Я играю лучше, сударь, и удача на моей стороне. Ей, как и всякой шлюхе, нравятся мерзавцы и военные, а я и то, и другое. — Герцог посерьёзнел. — Заканчивайте игру, Людвиг, пока не поздно. Сейчас я должен вам две тысячи. Забирайте и уходите.

Это было наглое подстрекательство. Любой трезвый и адекватный человек сейчас согласился бы, не раздумывая, однако граф был пьян и азартен из-за проигрыша. Граф по натуре был игроком, из тех, кто бросается в пекло за мнимой победой, а потом с ужасом оглядывается вокруг. Алва в первую очередь был маршалом, а потом уже игроком и пьяницей.

— Сдавайте, Алва!

— Вам не везёт, сударь, и вам не семнадцать лет. Уходите, пока не натворили глупостей.

— В самом деле, Людвиг, — сказал кто-то, — Алва сегодня на коне, и пусть его.

— Не везёт в игре — повезёт в любви, — усмехнулся серый колет.

— Разрубленный Змей! Килеану повезёт в любви, только если повезёт в игре! — заржал Валме.

Всеобщее настроение резко поменялось. Гости были пьяны и хотели зрелища, так что почти каждый начал подначивать графа продолжить игру. Дикон был на стороне большинства. Он знал, что Килеан-ур-Ломбах не уйдёт, что игра продолжится, однако подобное пробудило в нём азарт. Может быть, с Ворона возможно сбить спесь? Одолеть его? Дик тоже был пьян, и, будь он на месте графа, он бы тоже остался.

— Сдавайте!

— Извольте. Дикон, вина!

Следующие коло вернул графу надежду. Он играл медленно и очень осторожно, не слушая ни советов, ни подначек. Рокэ откровенно заскучал и намеренно сделал несколько ошибок. Граф рискнул и угадал. Рискнул снова и опять выиграл. Алва спросил ещё вина и сбросил несколько карт, почти не глядя. Дикон присвистнул внутри себя: герцог использует капкан. Использует и выйдет победителем.

Часы в углу пробили три четверти второго, когда виконт Валме благоговейно прошептал:

— Догнал!

— Да, — согласился эр Рокэ. — Вековая ненависть — страшная сила. Что ж, дорогой граф, счёт сравнялся, и я вам ничего не должен. А вот милейший Валме мне задолжал… Ну да мы как-нибудь разберёмся.

— Вы правы, — неожиданно легко согласился Килеан, — уже поздно. Для тонто. Но можно закончить вьехарроном.

Литов пёс! Нельзя было ожидать, что граф так легко отступится. Натура игрока сведёт его в могилу, истинно так!

— Можно, — сверкнул глазами Алва.

— Только давайте хоть немного перекусим, вы появились позже, а я…

— Разумеется, в мои планы отнюдь не входит уморить коменданта Олларии голодом.

— Маршал, — подал голос кто-то из сторонников Алвы, — не спугните удачу. Прерывать игру — дурная примета.

— Глупости, — отмахнулся Алва, поднимаясь из-за стола. — Удача не воробей, а женщина. Никуда не денется.

***

Повар как-то умудрился спасти ужин, хотя подавать его пришлось на несколько часов позже. Зрители угощались вовсю, рассыпаясь в дежурных комплиментах красоте хозяйки и гостеприимству хозяина, но более всего обсуждали великие карточные баталии.

— Баронесса, — Алва подлил даме вина, — боюсь, наше общество вам не столь приятно, как ваше — нам.

— Я и впрямь немного устала, — призналась, чуть понизив голос, красавица. Интересно. Дикон навострил уши.

— Ночи стоят душные, не правда ли?

— Да, а я переношу духоту с трудом. Позавчера я едва не потеряла сознание… Но, сударь, умоляю вас, не обращайте внимания. Смерть от жары мне не грозит.

— Надеюсь, сегодня вам не станет дурно. — Алва слегка наклонил голову.

— О, уверяю вас, это не самая жаркая ночь в моей жизни, — рассмеялась Марианна. — Женский обморок для мужчин не повод прекращать войну… или игру. Но мы слишком много говорим о моём здоровье, оно того не стоит.

Ричард был готов влезть в чужой разговор, но сдержался. Как это не стоит? Здоровье — самое ценное, что есть у человека после семьи. Хотя бы потому, что богатство всегда приложится.

— Ну что вы, оно стоит много дороже земных сокровищ. — не согласился Алва. — Я полагаю, нам с графом пора вернуться к игорному столу. Не правда ли, Людвиг? Вы, видимо, несколько переоценили свой голод?

— Видимо, — Килеан пригубил вина и поднялся. — Что ж, герцог, продолжим. Я зря состязался с вами в тонто, вы же у нас великий стратег. Но во вьехарроне все равны.

— Вы так полагаете? — поинтересовался Рокэ, поправляя кружева.

— А вы нет?

— Не верю в равенство и никогда не верил. Валме, вы не будете столь любезны бросить монетку? — эр Рокэ повернулся к сопернику, — Вы по-прежнему ставите на решку, граф?

— Я стараюсь не менять своих принципов.

— Похвально. Я тоже, ведь нигде не сказано, что можно менять то, чего нет и не было… — Монетка взлетела в воздух. — Благодарю, Валме. Что ж, на сей раз сдавать мне.

Игра была другая, но игроки остались прежними. Алва был спокоен, его противник через раз зарывался и проигрывал. Во вьехарроне Ричард не понимал почти ничего, но с интересом продолжал следить за игрой. В пятом часу утра комендант Олларии был должен Первому маршалу девять сотен таллов. Зрители понемногу разбрелись, но самые стойкие во главе с Салиганом ещё чего-то ждали.

— Предлагаю не больше трёх партий и перемирие, — Килеан явно начинал клевать носом.

Игра продолжалась. На синее сукно легли карты. Тридцать восемь против двадцати пяти. Килеан угрюмо бросил:

— Ваши девятьсот сорок.

— Мои. Сдавайте, сударь.

Комендант перетасовал колоду и протянул маршалу.

— Снимайте.

— Готово. — Баронесса, тяжело дыша, вцепилась в край стола. — Сударыня! Вам плохо?

— Ничего… всё в порядке.

— Валме, — Алва казался взволнованным, — отведите даму к окну. Мы сейчас освободим вас от своего присутствия.

— Играйте, — прошептала Марианна, опускаясь в кресло, — со мной всё в порядке. Играйте…

— Килеан, — вспомнил Рокэ, — помнится, вы всегда носили при себе ароматическую соль. Возможно, она поможет баронессе ещё какое-то время перенести наше общество.

— О да, — заторопился Людвиг, — я счастлив оказать услугу нашей прекрасной хозяйке.

— Благодарю вас… — щёки баронессы были совсем меловыми, — мне уже лучше, не стоит беспокоиться… Вставать во время игры — дурная примета.

— Ричард, возьмите у господина Килеана флакон.

Пальцы графа были горячими, ручка Марианны — ледяной. Ей на самом деле было плохо. Ричард задержался, перехватив пальцы баронессы. Та посмотрела ему в глаза.

— Граф плутует? — одними губами спросил он. Марианна посерьёзнела, но потом лишь кивнула и откинулась в кресло. Дикон вернулся к игорному столу. Если он знает, то эр Рокэ должен знать тем более. Беспокоиться было не о чем. Игра продолжалась, заговорили о ставках.

— Эта булавка вас устроит?

— Не терплю изумрудов, — Герцог поморщился, — они укрепляют целомудрие. К тому же этот вряд ли стоит больше четырёх.

— Тогда вот это!

— Бриллиант Килеанов? Люди Чести становятся людьми риска. — Алва усмехнулся. — Принято. Сколько за сей осколок света дал бы пройдоха Йордан?

— Не меньше восьми.

— Не верьте ему, Рокэ, — вмешался кто-то из гостей. — Красная цена пять с четвертью.

— Ну, может, пять с половиной. — Накинул Валме.

— Честь должна стоить дорого, иначе её никто не купит, — заметил Алва. — Согласен на семь.

Дикон еле сдержал вздох. Подначивает, как есть подначивает. А граф и ведётся.

— Ценю вашу любезность, но не могу ею воспользоваться. Пусть бриллиант идёт за пять с четвертью, но в придачу даю изумруд.

— Воля ваша. Итак, мои шесть с половиной.

Игра продолжалась. Граф проигрывал.

— Рокэ, — голос Килеана слегка дрогнул. — а теперь я спрошу вас о вашем залоге. — «Звёзды» или долг Валме?

— Всему своё время, — засмеялся Рокэ. — Сначала десять, потом — двадцать…

— Так долг или «Звёзды»?

— Долг.

— Раскрываемся.

— После вас!

Дик со странной смесью восторга и сожаления уставился на сердце и короля Молний и Повелителя Кошек. Сорок четыре! Только одна комбинация может её перебить.

— Вы, Рокэ, после этого будете говорить, что вас ненавидят? — Комендант столицы не скрывал своего торжества.

— Буду, — подтвердил Алва, со скучающим видомбросая на скатерть карты. — Дикон, вина!

Дик сунулся было к буфету, однако не удержался, глянул на стол и глупейшим образом ойкнул.

— Триада! — вопил Валме. — Чтоб я провалился! Закатные Твари! Разрубленный Змей! Все кошки и всё святые мира, триада!

Триада — три сердца — сорок пять! Должно быть, где-то сдохло что-то большое и полное ненависти к Первому маршалу! Литов пёс, триада!

— Этого не может быть, — пробормотал Килеан, — этого просто не может быть…

— Чего только не бывает, — светским тоном заметил Рокэ, — Вы не поверите, но однажды…

— Герцог, — Голос графа нехорошо зазвенел. — Этого. Не. Может. Быть.

— Сударь, — Алва был холоден и спокоен. — Сдавали вы.

— Но…

— Сударь, — повторил эр Рокэ. — Вы сдавали.

— В самом деле, Людвиг, — вмешался какой-то гвардеец, — откуда вам знать, чего не может быть, если вы не плутовали?

— Это исключено, — отрезал маршал. Дикон мотнул головой и подал герцогу вина. — Граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах — Человек Чести. Просто он сейчас несколько взволнован. Бессонная ночь, знаете ли… Кстати, Людвиг, вы должны мне больше, чем стоят ваши камни, даже с учётом их благородного происхождения.

Килеан-ур-Ломбах дёрнулся, словно ему за шиворот бросили кусок льда, его глаза налились кровью; казалось, граф бросится на победителя, но этого не случилось. Едва справившись с яростью, комендант Олларии передал драгоценности Первому маршалу Талига и церемонно произнёс:

— Прошу разрешения нанести вам завтра визит.

— Зачем? — поинтересовался эр Рокэ, вертя в руках выигрыш.

— Чтобы договориться о выкупе и вернуть долг.

— Какая прелесть. — Алва улыбнулся, ловят гранями бриллианта огонёк одной из свечей. — Поведайте же, граф, сколько стоит ваша Честь?

— Этому кольцу красная цена шесть тысяч таллов, но я готов заплатить девять, а изумруд оставьте себе.

— Зачем мне целомудрие? — Ворон пожал плечами. — Впрочем, камень всегда можно пожертвовать на богоугодные дела или подарить какой-нибудь прелестной даме. Я согласен, граф.

Игроки встали из-за стола.

— По обычаю я должен угостить вас ужином, но сейчас был бы уже завтрак, а пить по утрам — дурной тон. — А вы, стало быть, эр Рокэ, пьёте с утра, а не по утрам? — Если баронесса согласится принять нас всех ещё раз, я буду счастлив отметить сегодняшнее событие здесь и с вами.

— О, сударь, — улыбнулась карминовыми губами Марианна, — я всегда счастлива видеть своих друзей.

Дикон вздохнул. Этот безумный вечер наконец-то закончился.

========== Глава Восьмая. Клыки ==========

«Но я-то знаю, что меж рептилий опасней нет существа, чем ты.» © Михаил Щербаков

Уходя от места встречи с королевой (тайной встречи!), Дик испытывал два желания: сплюнуть и провериться на сглазы. Даже после встречи со Штанцлером, который втирал ему про любовь Килеана к баронессе (любовь исключительно тем, что находится ниже живота, но выше колен?), не было так. Что бы там не говорил эр о женской хитрости, что не соседствует с подлостью, однако королева вызывала лишь одно восхищение — восхищение опасным хищником. При разговоре с ней Дик дышал через раз: выглядит она, конечно, хрупко и невинно, однако голову откусит — не подавится. Как там Мартин декларировал? Под нежным шёлком, сквозь дым фасона, свивая кольца, как напоказ, блистает туловище дракона… Вот уж точно!

Жаль, что про встречу с королевой нельзя было написать в письме. Может быть, ребята смогли бы что-нибудь посоветовать.

Срочно надо было снять напряжение. Надо было обойтись и без повешения кого-нибудь старого, больного и крысоподобного на сосне, так что Дикону пришлось придумать что-то другое. Как там Юка говорил? Музотерапия? Сейчас лето, так что в зелёной кроне деревьев, что росли у Алвы возле дома, его никто не заметит. Как хорошо, что эру нравится, когда деревья растут свободно, тянут ветки в разные стороны.

Он взлетел на ветки легко, даже не думая. Лазание по горам и деревьям — важное умение и весёлое развлечение, первое в Надоре, после сказосложений. Дикон даже немного сожалел, что в столице абсолютно негде было полазить — столица, благородное общество, бу-бу-бу… Ему уже шестнадцать! Он почти взрослый и состоявшийся человек! Имеет право вести себя, как ребёнок.

Свирель легла в руку, родная и близкая. Что бы сыграть? Что-нибудь спокойное и простое или же весёлое и резкое? Дик покрутил свирель в пальцах и принялся играть спокойную мелодию. Долго так продолжать он не смог. Столица была слишком шумным, слишком торопливым городом, даже мнимое спокойствие здесь казалось мимолётным и каким-то… тревожным. Нужно что-то другое. Быстрое, спешащее… Точно!

Мелодия ускорилась, поскакала по нотам, торопливо, необузданно. Он помнил, как Юка придумывал эту песню. Кажется, тогда легенда о Рапунцель, девушке, что была виновата практически безвинно, захватила его полностью. Девушка, что жила высоко в горах, чьи волосы обладали целебной силой, была обречена вечно прясть своё веретено, потому что её родители вздумали обокрасть ведьму. Все эти легенды… Юка знал тысячи легенд. И Дик тоже. Та глупая легенда про Беатрис и Ринальди, которую он рассказал королеве, была практически оскорблением его труда. Он искал книги про Гальтару не из-за… этих любовных сентиментов. Так не могло быть. Это была просто выдумка, Ложь, что облачилась в одежды Правды.

Он не мог понять, где соврали. Будто бы всё было неправдой. Кроме, может, действующих лиц: Беатрисы, Эридани и Ринальди. Кто виноват, кто прав?

Вертись, вертись, мое колесо

Тянись, тянись, шерстяная нить

Отдавай, мой гость, мне мое кольцо

А не хочешь если, совсем возьми

Отдавай, мой гость, мне мое кольцо

А не хочешь если, совсем возьми

Была такая легенда, кажется, её рассказывал Даллас. На берегу моря жила прекрасная девушка. Она была столь красива, что волны накатывали на берег лишь только для того, чтобы счастливо вздохнуть, увидев её. Но был у неё главный недостаток: девушка была эгоистичной, бездушной и бесчувственной. Её не волновали окружающие. Дик помнил, что Манни ещё тогда сказала: Вы прекрасны, спору нет, это и младенцу очевидно. Ну а то, что нет у вас души… не волнуйтесь, этого не видно{?}[Эдуард Ассдов (Спасибо, пользователь Riad)]. Даллас ещё тогда засмеялся. И спустился с гор к ней прекрасный принц. И сказал: я сделаю тебя королевой. Ты будешь самая богатая и самая красивая среди всех. Все будут любить тебя. Девушка согласилась.

Я себя сегодня не узнаю

То ли сон дурной, то ли свет не бел

Отдавай мне душу, мой гость, мою

А не хочешь если, бери себе

Отдавай мне душу, мой гость, мою

А не хочешь если, бери себе

Было у принца два брата. Один был тихий и слабый, второй — умный и прекрасный. Всё говорили, что быть этому второму принцу королём. Первый принц не хотел, чтобы кто-нибудь отнял у него трон. А девушка хотела стать королевой. Так что она согласилась оклеветать второго принца, и того судили. Но перед тем, как умереть, произнёс принц проклятие: «Пусть последний семени вашего четырежды пройдёт путём, что вы уготовили мне, осуждённому вами, пусть страдания его превзойдут мои страдания, как осенняя буря превосходит летний ветер, и пусть узнает он, безвинный, но виновный, кому обязан своей участью. И да падут его проклятия на души ваши, где бы они ни были!» Произнёс принц проклятие, но спустя сотни лет пожалел о своих словах. Потому что вынужден был наблюдать он, безвинный, но виновный, как потомки его брата раз за разом погибают от рук предателей, и как раз за разом повторяется проклятый круг. И произнёс он тогда: «Пусть остановит кто-нибудь проклятый круг, пусть выживет непредавший, пусть вернётся шедший путём к началу и снимет замок с моей темницы, с моей могилы, и тогда будет прощён последний проклятого рода и первый, кого я нареку своим сыном!» Но годы идут, замок висит на темнице его, а потомки его брата умирают от рук предателя.

Звон стоит в ушах, и трудней дышать

И прядется не шерсть, только мягкий шелк

И зачем мне, право, моя душа

Если ей у тебя, мой гость, хорошо

И зачем мне право моя душа

Если ей у тебя, мой гость, хорошо{?}[Мельница — Рапунцель]

Беатрис, Эридани, Ринальди. Ринальди, Беатрис, Эридани. Три героя, одно действие. Кто клеветник? Кто безвинный? Кто виновный? Дикон думал. Неужели глубоко беременную женщину, что прошла весь город голая, никто не остановил? Но видя, что она явно сошла с ума, но из жалости к её ребёнку? Ни гвардейцы, которые её насиловали, ни простые люди — никто? Всё просто позволили этому случится. Почему Ринальди не приковал её к кровати до рождения ребёнка? Мало ли, кто родил ребёнка Ринальди, мало ли, кого родила сама Беатрис… Почему все поверили её словам? Почему Эридани с такой яростью бросил брата в Лабиринт под Гальтарой? Голова пухла от вопросов и противоречий…

— Юноша, — насмешливый голос эра вывел его из какого-то подобия транса. — Я, конечно, всё понимаю, вы решили стать певчей птичкой и улететь от меня, но можно как-нибудь в другой раз? У нас, вообще-то, гости.

Дик убрал свирель в карман и спрыгнул с ветки, оказываясь прямо перед Алвой. Рядом с герцогом стоял роскошный господин, который показался Дику знакомым. Интересно. Где бы он мог его видеть?

— Слушаю монсеньора! — гаркнул Ричард, а потом рассмеялся. Алва хмыкнул в ответ.

— Мне тут сообщили, что я веду себя непозволительно. — Дик хихикнул. Алва? Непозволительно? Увольте! — Вот и я считаю, что эту ситуацию надо исправлять. С этого момента, юноша, вы на неопределённое время поступаете в распоряжение барона и баронессы Капуль-Гизайль. Постарайтесь там всех убедить, что я веду себя вполне позволительно.

— Монсеньор, — отозвался Дик немного растерянно. — Что насчёт наших тренировок каждое утро в семь? И моих уроков по стрельбе.

Дикон до сих пор считал почти чудом, что после того безумного карточного вечера Алва согласился учить его. Больше Дика, конечно, заинтересовала стрельба, однако после первой тренировки по фехтованию он изменил своё мнение. Оказывается, показательное дворянское фехтование может быть не только красивым, но и опасным.

— Что ж, — Алва пожал плечами. — Отложить нельзя только казнь, да и то не всегда. Так что, господин оруженосец, плечи расправил и шире шаг! Постарайтесь уделить внимания не только морискилам барона, но и хозяйке.

Дик повернулся к барону с горящими глазами. Морискилы? Вот это да! Не терпится посмотреть. В глазах барона тоже зажёгся интерес. Всю дорогу до особняка они болтали про этих невероятных птиц. Пока, конечно, Дик не попал в распоряжение хозяйки…

***

Под крышу Алвы Дикон вернулся лишь следующим вечером — ошалевшим, застигнутым врасплох и полностью счастливым. Все последующие события подхватили, как чересчур сильное течение реки, и унесли куда-то вперёд и вверх. Он словно попал в сон, чудесный, сладкий, живой. Воздух вокруг Марианны звенел от радости жизни, камни смеялись вместе с ней, всё очаровывало своей домашностью, своей уютностью. Он таки посмотрел на морискил, однако эру следовало предупреждать его уделить внимание птицам, потому что хозяйкой он был захвачен полностью.

У неё была лютня, которая явно лежала уже давно, но струны её всё ещё пели, песня лилась из-под пальцев. Он спел ей — с удовольствием и со вкусом. Она не понимала языка, она не знала мотива, но это не мешало ей наслаждаться песней, нежиться в словах и нотах, как в облаках. Время плыло перед глазами, утекало сквозь пальцы, смех смешался с телом, тело — с пространством, а он пел ей, смеялся с ней и рассказывал ей до глупого наивные сонеты про веснушки, про зелёные глаза и про грубые от мозолей пальцы. Он рассказал ей анекдот про то, что граф Килеан-ур-Ломбах в неё влюблён, рассказал про легенду о девушке, что живёт на берегу моря, рассказал о том, что на одной стороне жизни остались родные, на другой появились друзья, но жизнь всё ещё невыносимо целая. Она смеялась, она улыбалась, — как будто вся была соткана из смеха. Если Создатель создавал мир из любви, то в ней её было много — много больше, чем во всех этих церковниках, что о любви и войне говорят в одном предложении. Он сказал ей, она засмеялась. Сказала, что она поняла — он романтик. Она пахла розами, она стоила для кого-то много тысяч таллов, она была соткана из смеха — всё она. И у него кружилась голова от того, какой она была.

Она тоже была очень чувствительной. Он бы даже сказал — одна сплошная эмоция. Вся она. «Ведь чтобы утешить всех страждущих, натура чувственная нужна, натура неземная, натура милостивая к другим…»

Дикон возвращался в дом своего эра и чувствовал, будто бы парит. Марианна была… живой. От кончиков пальцев до кончиков волос. У любой розы есть шипы, но Дикон готов был уколоться об них. Он вздохнул: казалось, что и в доме Ворона все были… живыми. Весёлыми, смуглыми, любымые солнцем — в надорском замке порой было страшно вздохнуть. Матушка, казалось, ненавидела всех, кто был слишком живой. Она погрязла в своей ненависти и вере, как в трясине болота, и не могла выбраться. Не хотела выбираться.

Жаль, Хуан сказал, что эр уехал. Чувство было странное, незнакомое, будто бы он что-то забыл. И сказать ему мог только один человек.

Внезапно, Ричарда отвлекла мелодия. Струнный инструмент, ни на что не похожий, Дик никогда не слышал ничего подобного раньше. Лихая, дикая, песня сменилась другой, более меланхоличной. Интересно. Кто играет? Мотив не походил ни на старинные баллады, ни на изящные модные песенки, ближе всего он был деревенским и дорожным. Простым, куплетным, припевным — можно слушать вечность. Играть у костра тёплыми, летними вечерами. Дикон часто так делал в Надоре. Юка, Манни, Даллас, Мартин, да даже балбес Джукс — у такого костра мог собраться кто угодно. Не спрашивали, кто, — думали, что какой-нибудь духовик мог принять чужое обличие и присесть к костру.

Дикон пошёл на звук. В доме у Алвы сложно было заблудиться, даже если куда-то ты ещё не заходил. Словно всегда знаешь, куда идти. Песня закончилась, что-то звякнуло, зашуршало, вновь звякнуло, и струны зазвенели вновь. Бешеный ритм заструился вместе с кровью. Музыка доносилась из освещённой одним лишь камином комнаты, дверь была распахнута. Ричард заглянул и обнаружил своего эра.

Алва в чёрной расстёгнутой рубахе сидел у огня, обнимая какой-то странный инструмент. Отблески пламени плясали по полированному дереву. Перед герцогом стоял бокал, на полу валялись пустые бутылки. Хуан соврал — Эр Рокэ никуда не уехал, просто он изволил пить и петь.

Дикон прислонился к косяку. Алва, видимо, что-то почувствовал, потому что мгновенно поднял голову.

— Заходи и садись.

Дик послушался, подходя к огню и забираясь в кресло с ногами. О приличиях можно было забыть — Первый маршал изволил пить перед своим оруженосцем, какие приличия?

— Налей себе, да и мне заодно.

Дикон послушно разлил вино, Рокэ… теперь уже Рокэ кивнул, но пить не стал, вновь склонившись над струнами, запел. Кэналлийский. Дик помнил, как Паоло говорил на нём. Звонко и гордо, сам язык как будто гордился собой. Надорский, при всём его величии, не был таким… лёгким. На таком языке только песни и петь. Надорский больше для сказов, для родных, для вечеров у костра. Интересно, на каком языке говорят водники моря в Кэналлоа?

На своём. Конечно, на своём.

Рокэ прижал струны и велел:

— Пей!

Ричард осушил бокал, думая о том, как легко пьянеет. Повинуясь новому приказу, налил ещё. Вино отдавало горечью и было тёмным, ещё темней «Чёрной крови». Рокэ пил и пел, Дик пил и слушал. Было спокойно и тепло, хотя Дик так и не понял, что он хотел сказать. Что он хотел узнать. На несколько секунд он вернулся в те вечера у костра. С кем он пьёт и зачем — какая разница? Если есть огонь, если есть песня, если есть молчаливый собеседник — что ещё надо? Он не наливал больше ни себе, ни Рокэ, но вино в бокале отчего-то не заканчивалось. Затем откуда-то взялся незнакомый человек с королевским гербом на плече, и музыка смолкла. Зачем? Было же так хорошо…

— Господин Первый маршал! — Посланец был явно ошарашен. — Вы должны немедленно явиться к его величеству!

— Я никому ничего не должен. — Рокэ отложил инструмент и взял бокал. Дик смотрел на посланца, пришурился. Он был обижен и немного зол. — Сегодня я хочу сидеть у камина и пить «Дурную кровь». И я буду сидеть у камина.

Дик отвернулся и посмотрел на огонь. Точно, камин. Не костёр.

— Его величество…

— Во дворце целая армия придворных. — Рокэ цедил слова со злой насмешкой. Дикон нахмурился: герцог говорит неправильно. Говорит по-другому. Он должен петь песни, чужие, но его, должен пить, если хочет, и должен быть здесь, а не рядом с каким-то… посланцем. — Полагаю, они в состоянии чем-то занять одного короля. Ступайте назад и передайте, что маршал Алва пьян и предлагает всем отправиться к кошкам и дальше.

Слова сливались. Дикон не понимал их смысл. Не хотел понимать.

— Но, господин герцог, я не могу… — Посланец смотрел с ужасом.

— Ну тогда соврите что-нибудь куртуазное. — Рокэ переключился. — Хотите выпить?

— Нет…

— Врёте. — Рокэ был злым. Неправильным. Острый, насмешливый — одни углы. Дик привык к другому Рокэ. — Хотите, но боитесь… Ладно, идите.

Посланец выскочил за дверь. Дикон следил за Рокэ, пытаясь поймать взгляд. Синий, другой — не злой, но иронический. По-своему заботливый. От повернулся к Дику.

— Можешь считать это уроком, Дикон. — Он покачал бокал. — Не надо мчаться на зов, даже к королям. Королей, женщин и собак следует держать в строгости, иначе они обнаглеют. Уверяю тебя, нет ничего противней обнаглевшего короля…

— У королевы с клыков капает яд… — Пробормотал Дикон. — Она опасная…

— Эк тебя разобрало, — вздохнул Рокэ, перебирая струны. — Что королева тебе спьяну — страшнейшее создание. И правильно. У Добра преострые клыки и очень много яда. Зло, оно как-то душевнее…

Ветер…

Ярость молний, стойкость скал,

Ветер…

Крики чаек, пенный вал,

Ветер…

Четверых Один призвал.

Ветер…

— У костров так не поют… — Дик покачал головой, пытаясь привести мысли в порядок. — Отогнать незнакомцев… не нужно. Нужно, чтобы остались…

Рокэ что-то пробормотал на кэналлийском.

— А как поют у костров? — Рокэ наклонил голову, усмехнулся. Птица. Точно птица. — Так, чтобы не отогнать незнакомцев, конечно.

Дикон взглянул на Рокэ в изумлении. Как поют у костра, как поют у костра… Надо спеть что-то на Талиг, так чтобы Рокэ понял. Они из разных миров, они говорят на разных языках, но есть слова, которые могут понять они оба. Север… Кто же так смеялся? Почему смех звучит так знакомо?

— I went late one night

The moon and stars were shining bright

Storm come up and the trees come down

Tell you boys I was waterbound{?}[Однажды я шёл глубоко в ночи

Луна и звезды ярко сияли

Буря поднимается и деревья гнутся

Говорю вам, ребята, я был окружён водой]

Язык незнакомый, Дик его не знает… Надо петь, надо донести мысль, надо…

Waterbound on a stranger’s shore

River rising to my door

Carried my home to the field below

Waterbound nowhere to go{?}[Заключён на незнакомом берегу

Река поднимается к моей двери

Перенёс свой дом вниз, на поле

Я окружён водой, мне некуда идти]

Может быть, когда-то давно… Мне некуда идти, я окружён.

Carved my name on an old barn wall

No one’d know I was there at all

Stables dry on a winter night

You turn your head you could see the light{?}[Вырезал своё имя на старой амбарной стене

Никто не узнает, что я вообще был там

Конюшня суха зимней ночью

Поворачиваешь голову, чтобы увидеть свет]

Black cat crawling on an old box car

Rusty door and a falling star

Ain’t Got a dime in my rations sack

Waterbound and I can’t get back{?}[Черная кошка ползёт по старому вагону (в некоторых переводах, повозка)

Гнилая дверь и падающая звезда

У меня ни гроша в кармане

Я окружён водой, и мне никак не вернуться]

Дикон ушёл. Не оборачиваясь.

Its i’m gone and I won’t be back

Don’t believe me count my tracks

River’s long and the river’s wide

I’ll meet you boys on the other side{?}[Значит, я ушёл я не вернусь

Если не верите мне, пройдите по моим следам

Река длинна и широка

Я встречу вас, ребята, на другой стороне]

So say my name and don’t forget

Water still ain’t got me yet

Nothing but I’m bound to roam

Waterbound and I can’t get home{?}[Так что скажи моё имя и не забывай

Вода пока что не достала меня

Ничего, но я вынужден скитаться

Я окружён водой, и мне не добраться домой]{?}[Dirk Powell — Waterbound]

Дикон плакал. Дом, Юка, сёстры, Манни, Даллас… все остались там. Словно бы в другой жизни. Захотелось задохнуться.

— Пей, Дикон, — как-то мягко сказал Рокэ. Мягко и неуловимо близко. Дикон пил, запивая своими слезами. Руки дрожали, он стукался зубами о хрусталь бокала. Дышать было тяжело, он делал вдох резко и часто. Надо было успокоиться. — Пей и пой, пока поётся и пьётся. Утром и так будет плохо, так что придётся взять от ночи всё.

Рокэ перебрал струны, смотрел задумчиво не огонь. Дикон уронил голову вбок, на кресло. Больше не хотелось петь. Может быть, потом. Как-нибудь.

А я спою вам песню о ветрах далёких…

Дик прикрыл глаза. Красиво. Как же красиво и тепло.

***

Утро началось рано и с головной боли. Утром он выглянул в окно: город будто заволокло непонятной серой дымкой. Туман. Утром был туман. По дороге вниз он столкнулся с эром Рокэ.

— Не изменяете своим принципам, Дикон? — Алва усмехнулся. — Возможно, юноша, вам будет интересно узнать, что началась война.

Дик кивнул. Город был слишком тихий в последнее время. Чего-то надо было ожидать. Так хоть и войны.

Надо будет отправить письма друзьям сегодня же. Надо будет…

========== Глава Девятая. Моими глазами ==========

«They call me weak Like I’m not just somebody’s daughter» © Billi Eilish

Юка Ксаре ненавидел Четверых.

Те нашли чужой Мир, переделали его под себя, нацепили на Ожерелье, проделав в Мире две огромные дыры, и ушли, предварительно закрепив существование мира на своих потомках, оставив Мир умирать. Воины Ожерелья тоже хороши — ввязались в войну с Чуждым, позволив ей пожирать Миры, а после тоже свалили, оставив довоёвывать на пустой, выжженной земле солдат, украденные из Миров души.

Хорошо, что потомки Четверых оказались умнее своих предков. Поняв, какую свинью те им подложили, потомки скинули резервную силу в, так сказать, запаску и поклялись эту запаску защищать. Раканы. Которые при необходимости могут заменить аж двоих Повелителей. Это уже Мир как-то психанул, признав Раканов Истинными Королями. Ну, собственно, его винить за это нельзя: сила всех Четверых в одном человеке — это мощно. Всех ключей, если быть точным.

Юка Ксаре ненавидел Четверых. Потому что те пришли в чужой Мир, свернули его с его Изначальной оси и переделали под себя. А Юке и таким, как Юка, приходится медленно и дотошно восстанавливать разрушенное, буквально отстраивая заново. И строить заново, если придётся.

Юка исходил один из континентов вдоль и поперёк, оставляя другие континенты своим товарищам и друзьям. В одиночку Мир не восстановить. Помимо двух основных дыр, которые проделали Четверо, когда надели Мир на Ожерелье, земля пестрела множеством мелких дырок, которые уже проделали раттоны. Раттоны — тоже завозная херня. Только Одинокие могли считать, что во всех Мирах они были изначально. Раттоны — черви самого Ожерелья, можно сказать, вши, которые подгрызают бусины. Юка исходил континент вдоль и поперёк: одна крыса, две, три, десять, сотня, тысяча, сотни тысяч. Крысы селились в человеческом жилище, уже ничего не стесняясь. И во всём были виноваты Четверо.

Даже нормальный табак в Мир не завезли! Как курить теперь? Завязывать что ли?

Юка не винил потомков за их предков. Это было глупо, и у него не было на это времени. Потомки Четверых уже давно стали частью этого Мира, не было смысла их убирать или переделывать. Можно было даже оставить потомкам их силу, в конце концов, они давно используют силу Мира, а не заёмную варварскую силу предков.

Юка не ожидал, что привяжется к одному из потомков. Ричард Окделл. Дикон. Дик. Юка никогда не называл себя слабым, но даже железной кошке порой надо отдыхать, чтобы не сломать свой хребет. Такой отдушиной и стал этот мальчишка: взъерошенный, озлобленный и брошенный. Сирота при живых родителях. Родителе. Матушке. Юка вытащил его из той пучины, куда его любовно затолкали, поместив в информационный вакуум, Юка скурпулёзно учил этого воробушка всему, что знал, учил слушать и слышать. Юка гордился тем, какой котёнок у него получился. Из такого вырастет отменный Кот.

Юка не беспокоился. Почти не беспокоился. Котёнок отправлялся в большую жизнь, его действительно надо было отпустить. Ему уже шестнадцать. Он разберётся. Впрочем, ладно, Ксаре волновался. Прежде чем котята становятся котами, они не раз спотыкаются на своём пути, не раз вступают в драки. Юка тоже был таким котёнком. Но он точно знал, что если он оступится, всегда есть те, кто подставит ему плечо. Знает ли об этом его котёнок? Всё ли с ним будет хорошо? Абсолют, который тоже создал сам Мир, хранит Повелителей, Слава Мироздание, хранит, но этих он будет хранить только до конца Круга. Затем Юка и его коллеги по работе рассчитывали вернуть Мир на Изначальную ось и начать латать дыры. Выживет ли его котёнок тогда? Что с ним будет?

Юка шёл с Севера на Юг, прогоняя крыс. Нужно было изгнать как можно большее количество обратно на Ожерелье, прежде чем возвращать Мир на ось, об остатках можно не беспокоиться: их поглотит поле Мира.

У котёнка монсеньор — Ракан. Проклятый род. Котёнку это навредить не должно. Особенно если он догадается, как снять проклятие. Там не было ничего сложного, но Юка не собирался делать эту работу. Неблагодарное это дело — спасать Истинных Королей. А котёнку польза будет — должен знать, как проклятых отличить и как проклятие снять.

Юка готовился ко сну, когда его догнал зов. Зов его котёнка. Неужели так рано? Впрочем, дар сам должен знать, когда ему созреть. Если котёнок посылает зов сейчас, ищя кровных и потомков сейчас, значит, так тому и быть. Пусть посмотрит чужими глазами. Опасности нет, а для самомнения полезно.

***

Четыре фигуры впереди и шестнадцать за их спинами. Он среди четверых. Впереди них один. Тот, с кем он связан кровной клятвой. И смех чей-то, знакомый до дрожи. Юка. Это смех Юки.

— Спросил?

Он мотнул головой. Он не спросил. Но ему ответили. Можно ли считать ответ, если не было задано вопроса? Впрочем, некоторые вопросы действительно лучше не задавать.

Фигуры смотрели и внимали, хотя он точно знал, что наутро они ничего не вспомнят. Сон утечёт у них сквозь пальцы, дымкой растает по утру. И он тоже не вспомнит. Лишь останется ощущение того, что теперь он может нечто, чего не умел раньше. Нечто, что принадлежит только ему.

— И что он ответил? — Юка заинтересованно наклонил голову. Кот. Кот как есть. Дикий северный свободный наглый кот. Но он его воспитал.

— Сказал, что зло душевнее. И что если утром всё равно будет плохо, то надо взять от ночи всё.

Юка фыркнул. Кончик его хвоста расслабленно покачивался из стороны в сторону. Он доволен и счастлив. Улыбка его была полна клыков, зелёные глаза весело сверкали.

— Я примерно это и ожидал. — Юка кивнул. — А ты что сказал?

— Про дом, — он мотнул головой, пытаясь вспомнить. — Про королеву, у которой клыки с ядом. — Он спохватился, поняв, что забыл тогда сказать. — Хотел его ещё спросить про легенду. Помнишь, про проклятого? Мне кажется, он должен знать.

— Спроси меня в реальности, Дикон, — голос звучал приглушённо и как-то искажённо, но он его всё равно узнал. — А то во сне я никому отвечать не стану.

— Станешь, — он повернулся и посмотрел в синие глаза. Всё встало на свои места. Легенда, проклятие и роли. — Скажите, монсеньор, вы знали, что последний в проклятом роду?

Тот смотрел прямо в глаза, прожигал синевой насквозь. До невозможности синие глаза. Не бывает таких синих глаз

— Знаю, — просто ответил он.

Он выдохнул. Все здесь всё знали. Тут не требовалось слов. Большинство людей, что тут находились, он даже не знал. Но был уверен, что узнает. Он был уверен.

Юка ухмыльнулся. Это было последнее, что он увидел: клыкастую улыбку, что исчезла последней, когда Юка ушёл из сна.

***

Ричард в армии, в принципе, прижился. Общая характеристика, что возникла в лагере, была такова: «Барчук-то ентот, тот, что при господине Прымпирадоре, головой изрядно тронулся, конечно, для родовитых этих-то, но человек-то хороший и весёлый, так что обижать ентого не следует-то». За спиной Дикон то и дело слышал «Воронёнок» и был этим, собственно, доволен. Воронёнка у Ворона не тронут.

Получилось так, конечно, не сразу. Кроме Эмиля Савиньяка, что, казалось, был с Арно погодками (теперь не возникало вопросов, как он мог проиграть одиннадцать тысяч в тонто), Дикон также смог найти общий язык с Куртом Вейзелем. Пожилой артиллерийский генерал отличался миролюбивым нравом, за несколько часов разговора с ним можно было узнать практически всё о пушках, ядрах и конных запряжках. С кем он не смог договориться, так это с генералом Оскаром Феншо-Тримейном. Через слово генерал переходил на Великую Талигойю и зависть к Ворону, что также пытался внушить Дику. Доводы о том, что Первый маршал, теперь Проэмперадор Варасты, отвечает за кампанию буквально головой, до него не доходили. В такие моменты приходилось резко лишаться рассудка, доставать свирель либо же молодеть до семи лет от роду. Иногда всё вместе. Только так можно было получить полный сочувствия взгляд, несколько секунд бурчания в стиле «Ворон свёл с ума своего оруженосца», и тогда генерал уходил восвояси.

Несмотря на нелюбовь к Феншо-Тримейну, Дикон также не нашёл общего языка с начальником штаба Леонардом Манриком. Тот не был плохим человеком, более того, тот даже не был плохим командиром, однако в душу они друг другу запасть не смогли. Так что по лагерю даже начала ходить поговорка, что если начальник штаба начнёт лаять, генерал Феншо-Тримейн в ответ замяукает, а корнет Окделл, чтобы оскорбить обоих, зачирикает. В принципе, как-то так и было.

Этот день почти ничем не отличался от остальных. Алва отдыхал, Феншо-Тримейн занимался делами, оставался Жиль Понси, но его завывания казались смешными только первые два часа знакомства. Затем в прихожей раздался шум, и в приёмную ввалился его преосвященство епископ Варастийский Бонифаций, за спиной которого маячили двое высоченных мужчин весьма странного вида. Дик встал, вежливо приветствуя епископа. Тот ему нравился, потому что, кажется, был единственным, кроме Ворона, кто понял причину его «безумия» и признавал за Диком такое своеобразное право.

— Где Рокэ? — Бонифаций протопал к маршальскому креслу, в каковое и плюхнулся, с недовольствием оглядев стол, на котором не оказалось ничего из выпивки. Спутники епископа остановились в дверях. Издали они могли сойти за близнецов, но вблизи разнились как день и ночь.

— Эй, отроки! — вновь воззвал его преосвященство. — Призовите-ка сюда предводителя благочестивого воинства, где бы он ни находился. Сии достойные мужи — адуаны, они поведают о бесчинствах, творимых на том берегу Рассанны, и о нравах злокозненных безбожников.

Понси, тоже поднявшийся при появлении епископа, не двинулся с места и исподлобья разглядывал гостей. Дикону пришлось словесно пнуть дежурного порученца в сторону, где сейчас находился эр Рокэ. Жиль в ответ неодобрительно зыркнул на Дика, вздохнул и медленно поплёлся к двери. Бонифаций проследил за ним взглядом.

— Горе отцу и матери отрока сего, ибо чадо их изрядно головою скорбно. Как сталось, что оказался сей вьюнош при особе маршала?

— Его дед был генералом от кавалерии, — Дик пожал плечами.

— От коня не родится ягнёнок, но от умного может родиться глупый, а от смелого — трусливый. Не дело ковать меч из глины и печь хлеб из песка.

Дикон был целиком и полностью согласен. Почему эр Рокэ терпел при себе это недоразумение, было непонятно. Возможно, ему нравилось слушать, как офицеры при виде данного порученца отчётливо скрипят зубами.

— Юноша, — епископ строго глянул на Ричарда, — на улице жарко, прости Создатель, как у Закатных Врат, и томит меня и спутников моих жажда.

Дикон усмехнулся.

— Белое? Красное? Ликёры? — заслужить одобрительный взгляд пастыря было легко. По крайней мере, Дику.

— Вижу, ты на своём месте, на коем потребно, и будет из тебя со временем превеликий толк. — Бонифаций улыбнулся. — Красного! А вам, воины? И не подпирайте вы двери, входите да садитесь. Маршал даром что из старой знати, а человек толковый, дурью не мается. Не то что некоторые.

— И то, вашпресвященство, — подал голос один из адуанов, — потому мы к нему и сунулись. Дело-то делать надо.

Ричард занялся вином, но успел налить только епископу — дверь распахнулась, и на пороге образовался Жиль. На его лице отчётливо поступали красные пятна. Внук кавалериста остановился точно посередине приёмной и с негодованием уставился в их сторону.

— Что с тобой, чадо, и где Проэмперадор? — Бонифаций поднял седеющую бровь.

Чадо втянуло ноздрями воздух, но ничего не ответило. Всем своим видом изображая возмущение, Понси повернулся и выплыл из кабинета в противоположную дверь.

Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд…

— Ваше преосвященство, — торопливо сказал Дик, — с вашего разрешения я вас оставлю и позову монсеньора.

— Иди, чадо, — разрешил Бонифаций, — а мы пока утолим нашу жажду.

Дик помчался по полутёмному коридору. Он подозревал, что там мог вытворять герцог Алва, что Жиль строит оскорблённую невинность. И вообще, Ворон молодой (ну почти) красивый успешный мужчина. Как хочет, пусть так и проводит свой досуг. Дикон пару раз стукнул по ухмыляющейся львиной роже.

— Пожар? — осведомился из-за двери эр Рокэ. — Или потоп?

— Никак нет, монсеньор, — Дик не делал попыток зайти в комнату. — Но приехал епископ и привёз каких-то таможенников. Говорит, важно.

— Пожалуй, — откликнулся Алва. — Распорядитесь подать его преосвященству вина и соберите совет. Я скоро буду. Проследите, юноша, чтобы полчаса меня не беспокоили.

— Слушаюсь, — отозвался Дикон. Когда он уходил, он затылком услышал тоненький женский смех. Дик улыбнулся. Ну, полчаса так полчаса, монсеньор.

Он успел как раз вовремя — кувшин показал дно, а воздвигшийся на пороге Понси, который, видимо, подглядел за маршалом, был бесполезен.

— Монсеньор очень занят, — заверил епископа Ричард, зажигая свечи, — и будет не раньше чем через полчаса. Просил чувствовать себя как дома. Понси, будьте так добры, очнитесь и пошлите за высшими офицерами, Проэмперадор собирает военный совет. Ваше преосвященство, ещё вина?

***

Алва и Вейзель появились одновременно, следом потянулись и другие. Епископ продолжал занимать хозяйское кресло, так что эр Рокэ, нисколько не смущаясь, устроился на раскрытом окне.

— Итак, ваше преосвященство, — невозмутимо произнёс маршал, — вы и эти господа хотели меня видеть.

— Эти воины, — ворчливо изрёк епископ, — явились с открытой душой, предлагая помощь, но гордые их оттолкнули, а недальновидные не выслушали.

— Что может знать солдат, — бросился в бой Манрик, — бросивший свой пост? Товарищи этих скотов погибли в бою, а они удрали. Я обошёлся с ними излишне мягко, их следовало повесить за дезертирство!

За что господина начальника штаба можно было похвалить, так это за преданность работе и государству.

— Не судите опрометчиво, — блеснул глазами Бонифаций.

— Господа, — примирительно сказал Вейзель, — раз они уже здесь, давайте их выслушаем.

Однако, господин генерал, надо помнить, что решать всё равно будет «злой и подлый» Ворон. Впрочем, эр Рокэ, скорее всего, их выслушает. Не в его стиле пренебрегать информацией.

— Не вижу в этом никакого смысла, — отрезал Манрик.

— Вы не видите! — вскинулся Эмиль. Дикон каждый раз думал, точно ли у них с Арно есть разница в возраста.

— Говорите, чада, — потребовал Бонифаций и аккуратно водрузил пустой стакан на стол.

Адуаны поднялись.

— Мы, — начал светловолосый, — стало быть, отлучились…

— Кто это может подтвердить? — скривился начальник штаба. — Никто!

— Но никто не может и опровергнуть, — заметил Феншо-Тримейн. Судя по постановке предложения, до адуанов ему не было никакого дела. Он просто хотел ссоры с Манриком. Дикон вмешиваться не стал. До этой грызни ему не было сейчас дела.

— Пусть они назовутся, — прекратил зарождающийся спор маршал. — Имя, звание, где служили.

— Клаус Коннер, младший теньент таможни, пост Бакра.

— Жан Шеманталь, младший теньент таможни, пост Бакра.

Ричард Окделл, корнет, оруженосец Первого маршала Талига, приятно познакомиться.

— Куда вы отлучились и зачем? — продолжил эр.

— На охоту, — потупился Клаус, — за тушканами. Господин капитан, Сады ему Рассветные, дичины добыть велел, а у нас, осмелюсь доложить, собака…

— Где собака? — поинтересовался эр Рокэ, отцепляя от воротника рыжий волос. Ну точно вот почему он сейчас такой игривый!

— Собака? — не понял Клаус. — Наша, что ли?

— Именно, — подтвердил Проэмперадор. — Я хочу её видеть.

Собаку Дик тоже видеть хотел. Интересно, как выглядит охотник на тушканов? Если за мелкой дичью охотник, то должна быть способна залезть в нору, это для большого зверя загонщики понадобятся. Какие собаки используются в охоте на тушканов?

Жан и Клаус переглянулись, вновь став похожими, как родные братья. Интересно, как давно они друг друга знают?

— Если господин Прымпирадор не шутют… — выдавил Жан.

— Не шутю. — Алва кивком указал Дику на вино, епископа и гостей. Понял-понял, подливаю уже…

— Осмелимся доложить, пёс на улице… Дозвольте привесть?

— Ведите, чада, — велел Бонифаций, принимая из рук Дика полный стакан.

Адуан, всё ещё сомневаясь, скрылся за дверью и тут же вернулся, ведя за ошейник большого, грязно-белого, безухого и бесхвостого пса с чёрным пятном на морде. Охотник, безусловно, но скорее на большую дичь. Для тушканов большой слишком.

Собака, как и хозяин, пребывала в полнейшей растерянности, не зная, то ли ей рычать, то ли вилять заменявшим хвост обрубком.

— На охотника за тушканами он не похож, — Монсеньор пришёл к тем же выводам, что и Дик. — Я бы сказал, что это волкодав.

— Так и есть, — подтвердил Жан, — бакранская псина, но, прошу меня простить, Лово в степи любой след отыщет. Чутьё — прям как у лисицы.

Вот оно как. Интересно.

— Прелестно. — Маршал одобрительно взглянул на пса, и тот в ответ нерешительно взмахнул своим обрубком. — Значит, Лово… Прикажите ему лечь и говорите дальше. Тушкана добыли?

Таможенник положил руку на холку пса, и тот молча опустился на губернаторский ковёр. Клаус и Жан снова переглянулись.

— Господин Прымпирадор, чего говорить-то? Тушкана-то мы добыли, а как возвертаться стали, глядим — дым. Подъезжаем, заместо поста — головёшки. Наших-то, прошу заметить, две дюжины, считая капитана и нас, грешных, а седунов, жабу их соловей, лапа целая навалилась.

— Лапа? — не понял Вейзель.

— Ну, седуны так отряды свои прозывают. Они ж того, прощения просим, вбили в бошки, что от барсов пошли.

— Седунами в Варасте зовут бириссцев, — решил пояснить Бонифаций. — Сии язычники и впрямь считают прородителями своими ирбисов, а изгнанные им бакраны — и того хуже, полагают себя детьми козла. Бириссцы считают зазорным любое дело, кроме воинского, а как отрокам приходит пора воинами становиться, их безбожные жрецы что-то делают, отчего у юнцов волосы седеют. Оттого и седуны. Ходят они лапами, в каждой две сотни язычников, и над ними главный, в барсовой шкуре. Прочие человеки для них хуже скотов…

— Вы, епископ, нарисовали прелестный портрет. Седые варвары в барсовых шкурах — это так романтично, мой оруженосец, без сомнения, будет в восторге. — Эй! Он не будет восторгаться разбойниками! В Надоре тоже есть горные разбойники, так там спишь и видишь их всех повешенными на сосне. — Но, насколько мне известно, вышеупомянутые седуны по нашу сторону гор особых вольностей себе не позволяли.

Эр Рокэ повернулся к адуанам.

— Губернатор доносит, что в Варасте сейчас больше двадцати тысяч бириссцев — это правда?

Что ж, если Ворон не идёт к информации, то информация идётк нему.

— Враньё! — отрезал Клаус. — Хорошо если лап двадцать наберётся. Да им больше и не надо — нагрянули, пожгли, порезали, и назад. Их дело такое, разбойничье. Чтоб побыстрей да потише, большими стаями они не ходят.

Что ж, разбойники везде одинаковые.

— Очень хорошо, — кивнул эр Рокэ. — Лово, если что, их учует?

— Ещё бы! — Клаус любовно взглянул на своего пса. — Он у нас такой, кого хошь выследит.

— Почему вы меня искали?

— Господин Прымпирадор… — начал Жан, но Бонифаций не дал ему договорить.

— А потому, что сии воины, зная многое, что родившимся не в Варасте неведомо, желают отплатить злокозненным язычникам за их непотребства. Жан и Клаус собрали таможенных стражей, охотников и пастухов, коих судьба привела в окрестности Тронко, дабы оказать посильную помощь.

Хорошая новость. Помощь людей, для которых эти степи — дом родной, им явно не помешает. Однако начальник штаба был другого мнения.

— Мои разведчики обойдутся без дезертиров, — скривился Манрик. — Я не верю этим людям. Нам внушают, что против нас не больше четырёх тысяч, но, пусть господин губернатор допускает некоторое преувеличение, мы можем с уверенностью говорить, что о в Варасте действует пятнадцатитысячная армия.

Сразу видно, что в с разбойниками вы не сталкивались никогда, господин начальник штаба. Пятнадцатитысячной армии убийц и насильников в одних степях тесно будет, они бы тогда уже давно штурмовали город.

— Вам бы, сударь, прошу прощения, с такой верой в то, что сами не видели, клириком быть! — выпалил рассерженный Жан. — Нет там пятнадцати тыщ и не было никогда. Седуны не числом берут, а наглостью да нашей глупостью…

— Ещё одно слово, дезертир… — Манрик вскочил, его лицо стало красным. Собака подняла голову и глухо заворчала. Дикон захотел разразиться речью про повадки горных разбойников; епископ поставил стакан, намереваясь ответить, но не успел.

— Сядьте, генерал. — Алва и не думал повышать голос, но начальник штаба буквально упал в кресло. — Никто вам этих людей не навязывает. Значит, хотите с армией идти?

— Так точно! — выпалил Шеманталь.

— Оба решили? — поинтересовался эр Рокэ.

— А то как же, — удивился Клаус. — Мы ж всё на пару.

— Приказ о вашем производстве в капитаны и введение в командование двумя отрядами разведчиков из числа бывших адуанов будет готов через час. Господа, — Монсеньор уже всё решил. — утром мы выступаем. Кроме адуанов, со мной пойдут девять тысяч человек — пять конных полков, три пехотных, кэналлийцы и часть артиллерии. — Всё, что замедляет движение, в городе оставил. Ну, молодец, Ворон, что ещё сказать-то? — Генерал Манрик принимает командование над остальной частью армии. Ваше дело — защищать Тронко и особу губернатора. Начальником штаба у вас остаётся Хэвиленд. Маро, Шенонсо, Монтре поступают в распоряжение командующего. Вейзель, Савиньяк, Дьегаррон, Феншо-Тримейн, Бадильо, прошу вас отдать соответствующие распоряжения своим людям и к полуночи вернуться ко мне за дальнейшими указаниями. Ваше преосвященство, примите мою благодарность, вы нам очень помогли.

Интересно, что эр Рокэ задумал? Как будет вести эту кампанию? Надо подумать.

— Я отправлюсь с вами, — не терпящим возражения тоном заявил епископ, — дабы укреплять дух богобоязненного воинства и нести многомерзким язычникам свет олларианства.

— Как пожелаете, но удобств не обещаю.

Какие удобства на войне, монсеньор? Солнце много и река рядом?

— Тело наше подчиняется душе нашей.

Бонифаций тяжело поднялся и направился к выходу. Эр Рокэ с невозмутимым лицом пропустил клирика вперёд и вышел вместе с Дьегарроном и Бадильо. Следом ушли таможенники со своим псом.

— Надеюсь, господин генерал, вы с двадцатью тысячами удержите врага за Рассанной до нашего возвращения? — Феншо-Тримейн «нежно» улыбнулся Манрику.

— Если вы вернётесь, — огрызнулся теперь уже командующий. — эта парочка заведёт вас в ловушку, это так же верно, как…

— Как то, что вы попадёте из пистолета в пролетающую корову, — Заметил Эмиль, натягивая перчатки. Интересно. Дик навострил уши.

— Дурной пистолет, — буркнул Манрик. — Вы это знали, потому и предложили пари.

— Я и впрямь знал пистолет, — кавалерист подал плечами, — и ещё я знал стрелка.

— Уймитесь, господа, — вмешался Вейзель. — Может быть, мы расстаёмся навсегда. Не стоит вспоминать на прощание всякие глупости.

Дик был согласен с генералом. Другое дело, что в спор вышестоящих лиц он влезть не мог, да и нехотел.

— Какие именно? — Эр Рокэ стоял в дверях, с ленивым любопытством разглядывая набычившегося Манрика. — Я, кажется, слышал слово «пистолет».

— Ерунда, — поморщился Вейзель. — Манрик поспорил с Савиньяком, что собьёт из его пистолета воробья с соседней крыши, но промахнулся.

Вот это у вас пари, господа военные.

— Всё дело в пистолете, — стоял на своём проигравший.

Эр Рокэ шагнул к Эмилю.

— Пистолет!

Савиньяк с готовностью протянул Алве оружие; чёрные глаза смеялись. Маршал взял пистолет правой, переложил в левую и, почти не глядя, пальнул в сторону окна. Стоявшая на подоконнике бутылка не пострадала.

— Видите, — удовлетворённо произнёс Манрик, — из дурного пистолета промахнётся даже лучший стрелок.

— Верно и обратное. — Алва бросил оружие на стол. — Дурной стрелок промахнётся даже из лучшего пистолета.

Господин Первый маршал, вам сколько лет, десять? Покрасоваться решили?

Ответить командующий не успел. Эмиль с воплем: «Леворукий и все его твари, вот это выстрел!» — вытянул руку в направлении камина. Три свечи, стоявшие на каминной полке, погасли.

========== Глава Десятая. Расстрел ==========

«Победителей не судят, их сразу расстреливают.» ©

Что Дик понял за время медленного движения армии вдоль Рассанны, так это то, что бурчать ему в уши Феншо-Тримейн будет, даже если Дикон реально сойдёт с ума. Это уже становилось невыносимо. В какой-то момент Ричарду даже стало интересно, когда Оскар такими темпами ослушается приказа маршала и самовольно уйдёт за барсами. Судя по тому, как Феншо-Тримейн злобно глядел вслед дразнившим их бириссцам, ждать осталось недолго. Дикон никому не желал смерти, но если так продолжится, генерал действительно допрыгается.

Больше всего Дикон не понимал у генерала фразу: «Победителей не судят». Хотелось просто плюнуть в лицо Оскару и сказать: «У нас в Надоре такого не было!» и убежать к адуанам, жаловаться. Дик живо представил себе, как Даллас и деревенские боролись с разбойниками. Дикон сам за нарушение приказа кого угодно повесил бы на соседней сосне, а тут ещё на кону стоят жизни людей. Победителей не судят только в одном случае: если те уже мертвы!

Дик знал историю, когда сам эр Рокэ нарушил приказ. В этом случае у монсеньора было два смягчающих обстоятельства: первое — Дик сам там не был. Он не знает, насколько решение эра Рокэ было оправданным, а судя по тому, что он получил за это повышение, повод был весомый. Второе — Дикон действия эра не одобрял. Понимал и принимал к сведению, но одобрять — нет. Тем более, сейчас герцог Алва — Проэмперадор. Если он проиграет эту кампанию, то его голова полетит с плеч. В его же интересах, чтобы такое не случилось.

Но Феншо-Тримейну, конечно, его выводы до одного места, если судить по его эмоциональному: «Закатные Твари, если Ворон не разрешит, я возьму триста человек и мы отправимся на охоту сами». Так что Дикон слушал и кивал, зная, что за такую выходку Алва Феншо расстреляет. Возможно, это лицемерно, но Алва не потерпит, если его приказы будут нарушать. Что поделать, натура у человека такая. С гнильцой. А кто не без неё? Тем более, он сейчас здесь высшее начальство.

Волею Судьбы, Дик всё равно оказался в это ввязан. Вот так имеешь цель, не имеешь препятствий, а потом оказываешься прямо в центре какого-нибудь не слишком приятного события. Серьёзно, намного интереснее было бы ещё немного расспросить про бакранов у Клауса и других, а не вот это вот всё.

— Рад вас видеть, генерал, — эр Рокэ чуть ли не зевал, однако Дик неплохо успел изучить его повадки. Такая неспешная ленца обычно означала две вещи: Ворон раздражён и зол или же раздражён и саркастичен. Ничего хорошего, короче. — Судя по облакам, завтра будет неплохой день.

— Возможно, господин Первый маршал. — Оскар же, в отличии от эра Рокэ был раздражён и зол более чем явно. — Я прошу вас уделить мне несколько минут для важного разговора.

— Охотно. — Алва казался несколько рассеянным. Точно зол. Литов пёс, лишь бы пройти мимо этого конфликта. — Ричард, вы к нам?

…заметил.

— Я к адуанам, — буркнул Дикон.

— Ну, тогда оставьте нас.

— Господин Первый маршал, я не скажу ничего, что было бы тайной от герцога Окделла.

Господин генерал, чтоб вам икалось. Ну вот зачем? Зачем? К чему вам эти свидетели при споре?

— Ричард, не оставляйте нас. — Да куда теперь деваться, монсеньор. — Итак, Феншо, что вам угодно?

— Мои люди устали от этой прогулки.

Что? Опять? Теперь уже в лицо Проэмперадору? Господин генерал, вы до невозможности смелы или до невозможности тупы? Кто так начинает разговор, когда хочет что-то попросить у Ворона?

— Мы уже говорили об этом, — напомнил Алва. Зол как Закатная тварь, Феншо, ты идиот. — Трижды.

Сколько?!

— Четырежды, — поправил внезапно охрипший Феншо-Тримейн.

После этих слов захотелось разбить обо что-нибудь голову (неважно, свою или Оскара). Сколько-сколько Ворон отказывал тебе в твоей просьбе? Знаете, генерал, есть более лёгкие способы самоистребления, нежели тот, что вы выбрали.

— Тем хуже, значит, вы на редкость непонятливы. Не лучшее качество для генерала, — Теперь эр Рокэ начал подстрекать. — хотя перевязь мало что меняет. У генералов частенько остаются капитанские мозги.

А Феншо и ведётся. Идиот.

— То, что мне нужно понимать, — голос Феншо дрожал от ярости. — я понимаю.

— И что вы же полагаете достойным вашего понимания? — А вот и сарказм. Можно вас поздравить, генерал, то, что вы живы, уже чудо.

— То, что жители Варасты ждут нашей помощи, а мы их предаём! Пока мы плещемся в Рассанне, у Бакры продолжают жечь и насиловать. Наш долг помочь людям, которые на нас надеются.

Ах, сколько экспресии, сколько патриотизма и романтики! В качестве эпитафии на вашу могилу мы выберем что-нибудь из Дидериха. Вы же любите подобные сонетам страдания, любовь и долг государству, да, генерал?

— Вы заблуждаетесь. — Алва в упор взглянул на собеседника. Щас пристрелит. — Мой долг — поставить бириссцев на место, а ваш — подчиняться моим приказам. Завтра мы продолжим движение вдоль реки…

— И к осени упрёмся в Барсовы Врата? — вскинулся Оскар.

— Раньше. Можете быть свободны… — Эр Рокэ почти скривился, его глаза нехорошо блеснули. — генерал.

— Монсеньор, я не желаю ставить интересы Талига в зависимость от вашей прихоти. — Феншо-Тримейн почти кричал. — Я требую, чтобы вы повернули в сторону Бакры, и я требую начать охоту на вражеских разведчиков!

После такого отказал бы даже самый замшелый дворянчик, не то, что целый Ворон.

— Вы не можете ничего требовать, Феншо-Тримейн, — отрезал Алва. — Вы не король, не забеременевшая девица и даже не глава какого-нибудь замшелого дома, как мой оруженосец. Вы видели, чтобы он что-то требовал? Оставьте ваши требования при себе и отправляйтесь отдыхать.

Интересно. Вот эр как скажет порой, так и не поймёшь, обидел или похвалил.

— Мы только и делаем, что отдыхаем. — Выплюнул Феншо. — Если вы боитесь охотиться на разбойников, это сделаю я. Трёх сотен человек хватит, чтобы переловить их разведчиков, после чего авангард повернёт к горам.

— Оскар Феншо… — Маршал и не подумал повысить голос, но если бы он заорал, было бы в шестнадцать раз уютнее. — Если вы нарушите приказ, я вас расстреляю перед строем, и на этом ваши подвиги закончатся. Вы меня поняли?

— Да, сударь, — поклонился Феншо, — я вас прекрасно понял.

— Ваше счастье, если это так.

Конечно, генерал Оскар Феншо-Тримейн. В противном случае вы действительно умрёте. Подумайте над этим как-нибудь.

***

Всю ночь Дикон вскакивал из-за собственного кашля. Было душно, как у Закатных Врат, горло и грудь болели и Дик то и дело давился собственным воздухом. До приступа не дошло. Но, возможно, приступ будет днём. Так что Дик ночью перебрался к адуанам. Те спали на открытом воздухе, тем более, Дикон не хотел тревожить сон своих соседей, так что благополучно переживал кашель у костра с несколькими часовыми. Странно, но перед адуанами было не так стыдно проявить слабость, как, например, перед Вейзелем или другими высшими офицерами.

Из-за того, что Дикон ночью был немного занят, дневной переход он почти проспал в седле. Было не лучше, чем ночью, но сейчас кашель он старался давить. Иногда получалось. Впрочем, даже в таком состоянии заметить отсутствие бурчания генерала было нельзя. Всё-таки ушёл, балбес.

Остановке Дикон обрадовался, как ребёнок. Надо было отдохнуть, тем более, проклятый кашель начал стихать. Дикон надеялся, что получится удачно пережить ещё и завтра и не свалиться с приступом. Тогда будет вообще хорошо.

— Монсеньор, извольте доложить.

Дик очнулся от полудрёмы. Сумерки совсем сгустились, что случилось? Голос Клауса он узнал сразу.

— Всё, жабу их соловей! Можно ехать.

Куда ехать? Зачем? Что происходит?

— Жан там? — Голос Алвы был твёрдым, без следа лени.

— А где же ещё? Караулит в лучшем виде.

Дик судорожно пытался понять, что происходит.

— Сколько их?

— Как и думали, три лапы. Свеженькие, отожравшиеся…

— А что наши?

Наши? Седуны? Феншо. Ох, ё…

— Дрыхнуть наладились. В рощице у ручья. Нашли место, жабу их соловей!

В рощице? В степи? Когда часовых легко снять так, чтобы не заметили остальные? Литов пёс, у них с головой там всё в порядке?

— Успеем?

— Запросто, — заверил Коннер. — Туда на рысях часа три, не больше, а седуны раньше, чем под утро не полезут, знаю я их.

— За нами следят?

— Следили, — хмыкнул адуан. — Трое. Больше не следят.

— Ты?

— Двоих я, третьего — Лово. Я, Монсеньор, ваших сразу упредил, как вы и наказывали.

— Хорошо. — Эр Рокэ вскочил с земли и подхватил лежащий рядом плащ. — Идёмте, Ричард, нам предстоит прогулка под звёздами.

Дик послушно спустился за своим эром и Клаусом в овраг. Спорить не было ни сил, ни желания, кашель совсем прошёл, однако в груди появилась лёгкая тяжесть. Литов пёс. Ну и ладно. Эр Рокэ, конечно, знал о его болезни, он сам ему сказал, но так даже лучше, когда он не обращает внимание или просто не спрашивает. Болезни тела, конечно, не наша вина, но Дик всё равно чувствовал, что это было его слабостью.

Впереди и по бокам то и дело вспыхивали и гасли странные голубые искры. Символ пути. Интересно. Значит, Клаус ведёт их в верном направлении, хотя, странно было бы, если родившийся в степи не найдёт в ней дорогу.

Ехали действительно около трёх часов. Дорога пошла под уклон, раздалось журчание воды, впереди, закрыв редкие звёзды, замаячила мохнатая чёрная стена. Запахло дымом. Эр Рокэ сказал оставаться с караульными, но Дик это скорее понял, нежели услышал. Приглядеть за Моро? Да Моро сам за кем угодно приглядит. Алва хмыкнул, скользнул в заросли вслед за лёгким ветром и исчез. За ним другие.

Затем душная тишина взорвалась сухим, недобрым треском. Моро дёрнулся, попытался рвануть назад, фыркнул, принялся рыть землю. Стоящие смирно кони заволновались. Дик положил руку Соне на шею, успокаивая её. Та мотнула головой, но больше не перебирала нервно ногами. Моро обернулся. В тёмном глазу блестела голубоватая предутренняя звезда. Путь. Пальба не прекращалась. Дующий в лицо ветерок теперь нёс ещё и крики, и кислый запах пороха.

Дик будто бы медленно забывал слова на талиг. Он словно был не здесь. Где-то там, рядом с голубоватой звездой. Nad lesom vozvyshalsya siluet. Bashnya. Pyatnadtsatyy den’ sed’mogo mesyatsa, stepi. Nado vspomnit’. Nuzhno. Neobkhodimo.{?}[Над лесом возвышался силуэт. Башня. Пятнадцатый день седьмого месяца, степи. Надо вспомнить. Нужно. Необходимо.]

— А Монсеньор совсем съехал, — посетовал кто-то. Дик его знал. Мориус. — А ну как шальная пуля, и что? Что мы без него?

Дик, даже если бы сильно захотел, не смог бы ему ответить.

— Развылся! — справились, однако, без него. — Ты не собака, Ворон — не покойник. Ничего с ним не станется, заговорённый он, за ним сам Леворукий приглядвает, не иначе. И вообще, помолчал бы, слушать мешаешь.

— А чего слушать, — отозвался Мориус, — и так всё ясно. Или мы их, или они нас.

Они нас? Странно. Земля молчит, спит под ногами. Над головой ровным голубым светом указан Путь. Не могли они нас.

— Ой, сейчас как вдарю! «Они нас»?! Думай, что говоришь, чучело.

Мориус обиделся и замолк. Стало тихо. Дик видел оранжевую полоску рассвета вдали, ночная тьма стала синей, стеклянной, словно витраж, и прозрачной. Сона вздохнула и положила голову Ричарду на плечо; Дикон ласково гладил ей морду. Чует, девочка, что всё закончилось. Дик и сам это чуял. Он больше не видел Башни, исчезло даже её присутствие. Моро Дик справедливо опасался трогать, однако следил за его состоянием.

— Эй, — раздалось из чащи, куда мориск дёрнулся, — Вы тут?

— Тут, — ответили караульные, — чего орёшь-то?

— А того ору, что господин маршал требует коня и оруженосца.

Дик молчаливо взял Моро под узцы; Сона должна была пойти за ними следом. Забраться на мориска можно было только во сне, да и то не всегда. Говорить он всё ещё опасался, не зная, какая речь сорвётся с языка.

— Побили этих, что ли?

— А то! — гордо отозвался голос. — Взяли, прости Создатель, тёпленькими, словно с бабы.

— А бабой Фенша наша оказалась? — фыркнул кто-то.

— Она, родимая. — подтвердил адуан. — Седуны токмо на неё нацелились, и тут мы… Дикон, — пришедший повернулся у нему. Его Дик тоже узнал. Лажеран. — Ты бы поспешил, а то маршал и озлиться могёт.

— На костры идти? — Дик прокашлялся. Слова всё ещё давали тяжело, да и возможный приступ давал о себе знать.

— К ним, родимым. Там недалеко, не промахнёшься.

Тропка была узкая, над головой сплетались ветки. Первым труп заметил Моро, потом уже сам Дик. Он равнодушно глядел на рану, что в темноте была похоже на ухмылку. Седун. С каким-то злостным торжеством он подумал, что так разбойников и надо. Дик не раз видел трупы. Тоже разбойники, правда, в основном, повешенные на сосне. В Надоре считали, что разбойничью кровь на землю лучше не проливать — обидеться может.

Дикон пошёл оставляя за собой место смерти. Он уже давно не мальчишка, чужая смерть в таком безобразном проявлении его не пугала. Разбойник. Вот если бы в луже крови лежал кто-нибудь из адуанов…

Нет. Не думай об этом. Дикон задавил рвущийся наружу кашель. Нет этого. Нет и не будет.

— Окделл!

Эр Рокэ напрявлялся ему навстречу. Ну и Литов пёс со всем этим.

***

Со сражением всё было ясно. Это было просто и даже почти скучно. Хотя нет, это была первая победа. Дик улыбнулся. Победа, пусть даже такая небольшая, здорово поднимала дух. Они победили. Впрочем, вся война ещё впереди. Погибло тридцать два человека, сорок девять были ранено. Это не мешало людям радоваться. Дик снова улыбнулся. Кому-то зорьку встречать, а кому-то до Рассветных Садов топать. Или что там после смерти?

Феншо с вызывающим видом стоял среди своих порученцев. Дик равнодушно скользнул по нему взглядом. Тот, заметив, поднял подбородок ещё выше, будто был гордым принцем какого-нибудь государства, не меньше. Дик отвёт взгляд. Феншо-Тримейн будто не понимал, что его тоже скоро ждёт смерть. Его расстреляют. Для него Оскар сейчас был ничем не лучше того седуна — он уже был мёртв. Его проблема, если он этого не понимал.

Епископ Бонифаций подплыл к Проэмперадору и обвиняюще поднял палец.

— Вы не разбудили меня, герцог, хоть я, смиренный, не раз говорил, что желаю узреть, как вразумляют забывших Создателя разбойников.

Огнём и мечом, господин епископ. Мысли текли сонно и лениво, однако Дик всё ещё неплохо соображал.

— К сожалению, ваше преосвященство, — невозмутимо сообщил Алва, — нам требовалось передвигаться очень быстро и очень тихо. К тому же, — добавил эр Рокэ, — вы уже легли и, судя по тому, что я слышал, проходя мимо вашей обители, спали весьма крепко.

— Это так, — признал Бонифаций, доставая походную флягу. — Я спал и видел сны, а богоугодное воинство сражалось со злокозненными и нечестивыми. За вашу победу, Рокэ! — епископ отпил. — Говорят, было шумно?

— Не слишком. Ваше преосвященство, если вы уже проснулись…

— Проснулся, — кивнул клирик. — Как роза под лучами утреннего солнца и как жаворонок, лелеемый летним ветром.

— Тем лучше. У нас появились люди, нуждающиеся в исповеди и предсмертном утешении.

— Воистину всё бренно! — Бонифаций бережно завинтил крышку и убрал флягу за голенище сапога. — Но погибшим за веру утешатся в пышном саду средь куп бледный роз, вкушая… Не важно, что именно, главное, утешатся. Кто ранен, я их знаю?

Ваши порывы весьма благородны, господин епископ, однако вы думаете не в ту сторону. У нас тут есть один приговоренный к казни.

— Раненых довольно много, и четверо, похоже, смертельно, — легко отозвался эр Рокэ. — но сначала вам предстоит исповедовать приговорённого к смерти.

— Вы меня не путайте! — возмутился епископ. — Одно дело исповедовать отходящего брата моего в олларианстве, а другое — обращать язычников, которые упрутся, аки мулы, знаю я их. Да и поделом душегубам, хотя куда я денусь.

Что и требовалось доказать. Вы не в ту сторону думаете, господин епископ. Либо же слишком хорошего мнения об эре Роке. А он, между прочим, в первую очередь тоже человек. Весьма жестокий человек.

— Я готов нести свет и прощение.

— Сначала прощение, — уточнил Алва, — свет потом. Вам придётся исповедовать генерала Феншо.

Между высшими офицерами завязался спор. Курт и Эмиль пытались отговорить эра Рокэ от этого, вспомнили ему, что он сам тоже нарушал приказы, предложили снять с Феншо перевязь, уязвляли в том, что он сам подтолкнул человека на неверный путь. Бесполезно. Ворон был твёрд в своём решении, и он от него не отступится. Дикон даже и не пытался ничего сказать. Можно было бы обвинить его в чёрствости, однако Дик не жалел о смерти генерала. Тот действительно завёл бы армию в ловушку, останься он в живых.

К Оскару Дикон заходить не стал. Он ему не друг, так, знакомец. Генерал. Весьма паршивый генерал.

Феншо-Тримейн был бледнее смерти.

— Генерал Феншо-Тримейн на казнь явился.

Дальше формальности.

— Вы привели свои дела в порядок?

— Да.

— Есть ли у вас просьбы или пожелания?

— Я просил бы не завязывать мне глаза и позаботиться о моей лошади. Дракко нужен всадник с мягкими руками. Мои письма остались в моей палатке.

Генерал сглотнул.

— Они будут доставлены, как только мы вернёмся в Талиг. Генерал Вейзель проследит.

— Господин Вейзель, — голос у Оскара был хриплый, прерывистый. Дошло наконец? — Господин Савиньяк, я благодарен вам и желаю никогда не оказаться на… моём месте. — Они не окажутся, Генерал, потому что умеют думать. И, в отличие от вас, думать не идеалами, романтикой и лицемерным благородством. — Господин Дьегаррон, лично к вам я не испытываю ненависти. Ричард… — Оскар споткнулся. В итоге решил ничего не говорить. — Монсеньор, я не проклинаю вас, потому что вы и так давно прокляты. Когда-нибудь вам воздастся за всё. Я готов. Куда становиться.

— Вон туда. — Распоряжавшийся казнью Клаус Коннер указал в центр усыпанной гравием дорожки.

Оскару повезло. Он умер быстро, лишь на несколько секунд увидев перед глазами стволы адуанов и, возможно, пули. Ричард разозлился. Дурак умер легко, так и не поняв и не приняв свою вину, умер, искренне недоумевая за что. Что насчёт солдат, что погибли по его вине? Караульных, что перерезали в ночи? Раненных, что сейчас умирают долго и мучительно? Почему на их долю выпала такая судьба? Почему сам генерал отделался так легко? Смерть не есть наказание, она избавление, так почему же, Литов пёс, избавление у этого лицемерного и завистливого генерала было таким быстрым?!

Впрочем, ладно. Dum vivimus vivamus{?}[Пока живётся, будем жить.]. Наши предки сказали всё за нас, мы просто повторяем их слова.

Пока Дикон рассуждал о смерти и жизни, последняя не стояла на месте. Одним броском монетки Жан Шеманталь стал генералом и командующим авангардом, а Клаус Коннер — полковник, его помощник и начальник разведки. Так повелевает судьба, пусть так и будет. А другие пусть делают, что должно.

— Куды уж яснее, — кивнул Коннер на небольшую инструкцию от эра Рокэ. Он тряхнул своего друга за плечо. — Выше голову, старый конь, служить так служить. Благодарствуем, Монсеньор.

И правда. Смерть — мгновенна, а жизнь-то продолжается.

— Там, наверху, всё готово?

— Ещё как, — осклабился новоиспечённый генерал. — И деревья крепкие, и верёвки в порядке.

Точно, впереди ещё одна казнь. И разбойников только вешать! Расстрел полагается только благородным, да и на них жалко порой пули тратить.

========== Глава Одиннадцатая. Духовики ==========

«Блуждают тени возле дома разных сказочных зверей. » © Король и Шут

Доверие на надорском звучит по-другому. Мягче как-то, но при этом основательнее. Доверять. Вверять себя в чужие руки. Точно зная, что не подведут, точно зная, что ты в безопасности. Даже само слово звучит не так, как на талиг. В Талиге все просто разбрасывались этим словом, как мусором. Бросались им в окружающих. Насмешливо цедили сквозь зубы, не доверяя никому.

Люди везде одинаковые. Конечно, это так. Везде найдётся подлец, предатель, мерзавец. Везде найдётся убийца. Но это… слова. Они воспринимаются по-другому. Ты думаешь на них, говоришь на них, тут уже ничего не зависит от воспитания. Тут всё зависит от того, как ты воспринимаешь эти слова. Так и это слово. Доверие. Стекающее с губ, маленькое и ценное, как драгоценный камень. То, что ты не каждому можешь доверить. То, что для тебя дороже всего.

Впрочем, что некоторым людям драгоценные камни? У них этого богатства столько, что некоторым и нет дела, что обычный их ужин может стоить кому-то дома. Что за деньги, на которые они покупают свои платья некоторые могут жить безбедно год или два. Что талл, который они равнодушно бросили на землю, может стоить кому-то жизни. Так и со словами. С действиями. С доверием.

Дикон много чего мог рассказать про своего эра. Много чего мог отдать ему безвозмездно, просто так. Срывая с губ слова, как спелые яблоки, и отдать кому-то другому, ничего не ожидая взамен. Простые слова. Восхищение. Гордость. Зависть. Всё это легко помещалось между ними, умещалось в их договорённость. Но было так же и то, что Дик никогда не положит между ними на один стол. Может быть, это произойдёт позже, но сейчас он точно не был к этому готов.

Эр Рокэ был великолепен. Маршал, соберано, великий стратег и боец, пьяница, наездник… Продолжать можно бесконечно. Эр Рокэ был сильным. Само воплощение силы. Для него словно не было ничего, что он бы не мог сделать. Даже не сила. Это было могущество. Достаток всего. Превосходство над остальными. И сопровождалось оно тоже обычными вещами: лицемерием, высокомерием, самоутверждением… Рокэ Алва был тем, кто стоит на вершине. Все хотели быть его союзником. Все боялись стать его врагом.

Дик, по идее, не должен был опасаться. Зачем? Они были связаны с этим человеком на три года, у них нет друг к другу никаких претензий. Да и вряд ли великий и ужасный Ворон без причины направит на него шпагу.

Это было правдой.

…правдой же?

Ричард понимал: этому человеку нельзя показывать свои слабости. Нельзя. Нет. Грудная болезнь, о которой он рассказал, теперь воспринималась, как слабость. Та рана, которую Алва вылечил, — тоже. Рядом с этим человеком он был бесконечно слаб во всём. Пока это воспринимается, как сила, его не тронут. Пока он недоступная загадка, он в безопасности. Однако были вещи, которые Дикон всё равно предпочёл бы скрыть. Ворон — та птица, что питается падалью. Птица, что убьёт слабого. Сядь он играть в карты и проиграй, Ворон бы уязвлял его этим. Нарвись на дуэль — и по утрам его бы обучали не с шутками и смехом, а с насмешкой. Он постоянно был бы ниже. Был бы слаб. Ворон не годился в воспитатели, потому что слабого «детёныша» он просто бы убил.

Дик не хотел быть слабым. Не хотел быть убитым. Да, эр Рокэ силён. Да, он гремучая змея. Да, ему нет причин убивать Дика. Однако было два момента: пока нет причин убивать и только пока Дикон показывает силу, а не слабость.

Алва был сильным человеком, однако недостаточно, чтобы забыть, как он выгрызал себе место под солнцем. И пока Дикон воспринимается этим человеком как равный, а не как конкурент, Дикон будет жить.

Смерти разбойников его не тронули. Повесили и повесили, так им и надо. Пусть радуются, что конец был такой лёгкий. Стриженные барсы его позабавили. Солнце медленно катилось к горизонту, скоро должен был наступить закат. За что все сели пить, он не знал. Даже для себя не нашлось какой-то адекватной причины. Феншо-Тримейн умер, как по обыкновению умирает всякий высокомерный заигравшийся дурак: повезло, если молодым. Умер легко и быстро.

Пили, разговаривали. Он не знал, что случилось. Не знал, как это случилось. Палатка, Эмиль, Курт, Бонифаций, эр Рокэ. Одни пили, другие пили и наливали, абсолютно все — вели беседу. Так почему же стало так страшно? Что его так напугало? Почему перед глазами силуэт давешней Башни, только на её вершине будто бы зажгли огонь? Кто это сделал и почему?

Стало холодно, как тогда, в Лаик. Голова закружилась. Ричард будто бы снова был нигде: между западом и востоком. Он неловко поставил стакан на стол, упёрся в него глазами. Голова кружилась всё сильнее. Почему стол плывёт перед глазами? Почему так, так… холодно?

— …Ричард? — чей-то голос доносится как сквозь толщу воды. Чужие лица расплывались перед глазами.

Нет. Нет, пожалуйста, не сейчас. Не тогда, когда Алва здесь, рядом.

Но его тело ему не подчинялось. Он вдохнул жаркую летнюю ночь. Выдохнуть он уже не смог.

Каменный ошейник резко сдавил горло, возникло ощущение, будто кто-то резко дёрнул назад. Он завалился вбок, пытаясь вдохнуть, быстрее, быстрее!.. непозволительно показывать эту слабость, непозволительно быть таким перед Вороном. Перед ними всеми. Чем быстрее он пытался снова вдохнуть, тем больше он понимал, что у него это не получится. Он бессильно скрёб ногтями горло, широко раскрывал рот в хриплом сипении — он не мог. Воздуха не было. Как будто вокруг была вода и она заливается в горло, в нос, в глаза. Будто насильно проталкивается в глотку и выталкивает воздух, будто заменяет его, крадёт его место.

Дикон не мог дышать водой. Дикон хотел бы снова научиться делать вдохи, как все нормальные люди, а не показывать Ворону свои слабости. Дик не хотел быть слабым. Не здесь. Не перед Вороном.

Но плоть глупа, от того неумолима. Это было выше него. Он ничего не мог сделать.

Он не мог понять, кто вытащил его из палатки, не мог понять, чьи руки держат его в железной хватке, не позволяя царапать кожу. Он видел перед собой только цветные пятна, которые плясали перед глазами. Форму сняли, принявшись растирать грудь. Затем к носу поднесли что-то, пахнущее резко и почти больно. Ему и было больно, когда он резко сделал вдох из-за этого запаха. Он закашлялся. На грудь будто бы положили камни, целые горы на его хрупкие рёбра. Но теперь он мог дышать.

Поверхностно, рвано, не полной грудью, но дышать. Зрение постепенно возвращалось к нормальному. Дыхание приходило в норму.

Почему вы, эр Рокэ? Дикон пытался продышаться, у себя в голове задавать один и тот же вопрос. Почему вы? Почему вы помогли тогда? Почему вы помогли сейчас? Чем вы руководствуетесь? Почему действуете? Просто так? Для вас это шутка? Почему вы сейчас хмуритесь? Почему так… злы? Почему вы? Всё время вы. Всегда вы. Почему?

Мысли смешались в голове в один большой ком. Дикон не знал ответов. Наверное, он и не хотел их знать. Важно было просто задавать вопросы.

Это Дик делать научился. Наверное, он единственный в Олларии, кто будет задавать вопросы. Даже не надеясь получить ответов. Просто так. Потому что положено. Потому что смолчать просто нельзя. Для всех столичных это уже в порядке вещей. Все там делают вид, что всё понимают, так что молчат и не задают вопросы. И думают, что все вокруг всё знают, так что из-за своего незнания боятся показаться глупцами. Поэтому молчат.

Дикону только и оставалось, что задавать вопросы. Потому что иногда наступали моменты, когда он даже дышать не мог. Он был слабее их всех. И у него всего два преимущества. Камни, родная стихия. Подскажут, помогут, выведут. Сила, что доступна любому, если знать, как попросить. И вопросы. Бесконечная вереница вопросов, на которые никто не даёт ответов. Потому что отвечают, что это очевидно. Что ответ и так все знают.

А если это не так? Если не знают? Дикон чувствовал себя глупцом, стоя на краю пропасти и крича в пустоту. Будто бы вокруг были каменные стены, а за ними другие люди. И в каждой стене по щёлочке: такой узкой, что не подглядеть и не подслушать. Но упорно делать вид, что всё видишь и слышишь. Дик хотел разрушить все эти стены. Хотел достучаться. Лицемерно, если помнить о том, что он не хотел показывать свою слабость своему эру. Боялся дать другому в руки нож, опасаясь, что оружие воткнут ему в спину. Боялся — абсолютно правильно и абсолютно трусливо. В первую очередь потому, что боялся признаться самому себе.

Такой вот ты, Ричард, герцог Окделл. Лицемер и трус. И всё, что тебя волнует, — благополучие твоих близких. Тебе плевать на чужих людей. Ты с радостью пойдёшь и повесишь какого-нибудь разбойника. И ты с удовлетворительным самоистязанием признаешься себе в том, что трус и лицемер.

Потому что тебе не стыдно. Ты человек — и всё. Не больше и не меньше. И все вокруг тоже люди. И убийцы и святые, и насильники и те{?}[Да, тут между и не должно быть запятых. Потому что [убийцы и святые] и [насильники и те], и [рабы и воины] идут как один член предложения. Пара.], кто блюдёт целибат, и рабы и воины — все люди вокруг тебя. И даже страшный Ворон, которого ты боишься. Может, признаешься? Ты уже дал ему этот нож. Осознанно и добровольно. Тогда, давно, когда сказал ему, что у тебя грудная болезнь. И Ворон должен был знать, что это. Или узнать. И он уже знает, что ты можешь умереть от этого. Спровоцировал ли он тебя? Попытался ли использовать это преимущество хоть раз? Рассказал ли кому-то?

Ричард Окделл. Порой ты слишком низкого мнения о людях.

— Спасибо… — Прохрипел он. Потому что свои ошибки надо признавать. Потому что людям надо доверять. Хотя бы учиться это делать. — …эр Рокэ…

Алва протянул ему руку, легко поднимая на ноги. Да, точно. Сильный может не только грызть слабых. Он также может поднимать их на ноги. Делать равными. В этом сила.

— Я не могу позволить своему оруженосцу свалить в Рассветные Сады, — Дикон хрипло фыркнул. — Особенно когда он пытается это сделать без моего разрешения.

— Разрубленный Змей! — Эмиль хлопнул по бедру. — Дикон, давай ты больше не будешь нас так пугать? Предупреждать же надо.

— Постараюсь… — Дикон прочистил горло. — Обычно я могу сказать, будет ли приступ, но сегодня надеялся, что нет…

— Создатель лошадей не привязывает, — Хмуро отозвался Бонифаций, отпивая из фляги. — Надежда и вера — хорошие чувства грешной человеческой души, однако и осмотрительность её не погубит.

— Вы правы, ваше преосвященство, — Дикон улыбнулся.

Кажется, этот сумасшедший день закончился довольно хорошо. Если не считать, конечно, чем-то разозлённого эра Рокэ, но это пройдёт. Наверное. Не вечно же ему злым ходить, в самом деле.

***

Пыль была везде. Нет, место, конечно, красивое, и даже по-своему гордое, но пыль!.. Она оседала во рту, лезла в глаза, покрывала тонким слоем растительность — словом, правила в этом месте. Горы, видимо, были сложены из какой-то мягкой породы (мел, если не хуже), и Дикон боялся представить, каково тут в сезон дождей.

Адуаны привычно поднимались в гору, высшие офицеры наслаждались видами и молча страдали от пыли, Дикон чихал с периодичностью в двадцать минут. Идиллия. Помимо пыли, Дикон также заметил кое-что ещё. Следы. Много маленьких следов. Интересно. Дикон отпросился уйти немного вглубь вдоль дороги. Получив высочайшее разрешение Проэмперадора (равнодушный кивок головой), Дик с радостью спрыгнул с Соны и лёгкой рысью побежал по следам.

Духовики облюбовали себе каждый дом по нраву и жили здесь в своё удовольствие. Дикон приложил кольцо сложенных пальцев к сердцу, приветствуя маленьких и почти невидимых жителей этой горы. Сразу становилось ясно, что бакраны одаривают духовиков, чтут и ходят к ним за советами. Возвращаться пришлось с тушкой упитанного тушкана в руках. Дикон же в ответ отдал духовикам прядь своих волос.

Дикон вернулся к словам эра Рокэ о том, что козлы здесь в холке до пяти бье. Что ж, тут столько духовиков, что странно было бы обратное.

— Ричард, — Алва заметил его приход. — Вы вернулись. Не желали бы прокатиться на козле?

— Монсеньор, — Дикон забрался на Сону, — по-моему, я вам уже говорил. Две ноги есть — путь приложится.

— Надорская экономия во всей её красе.

— Ну, — Дик пожал плечами. — Зато у меня есть тушкан.

Коннер захохотал, и тут откуда-то сверху донесся гнусавый воющий звук.

— Насколько я понимаю, мы на месте, — заметил Алва. — Действительно, впечатляет. Ричард, взгляните на этих животных, разве они не прекрасны?

Козлы действительно выглядели впечатляющие. Могучие, даже гордые создания, лишь отдалённо похожие на простых фермерских. Всадники на их спинах смотрелись естественно, так, как и должно быть. Бакранские козлы под седлом, эр Рокэ с синими глазами, Юка в шляпе и плаще. Ничего удивительного. Немного большее богохульное сравнение Дик пока придумать не успел.

Эр Рокэ выехал вперед и в знак приветствия поднял над головой сцепленные руки. Всадники, которых было десятка полтора, ответили странным жестом, словно очертили левой рукой круг.

— Нас ждут, — объяснил Клаус офицерам, — заночуем в нижней деревне, как раз к закату доберемся, а завтра, жабу их соловей, поднимемся в главное село. Бакна обещал собрать всех старейшин, а он всегда держит слово.

— Эти, на козлах, к нам спустятся?

— Нет, будут провожать поверху и отгонять каменных духов. — Какой отгонять. Тут столько духовиков, кого от кого отгонять придётся — вот в чём вопрос. — Монсеньор, — видно было, что таможенник колеблется, — если седуны прознают, что бакраны с нами спознались, их всех вырежут. Подчистую.

— Они, — Алва махнул рукой в сторону бакранов, — это понимают?

— Ещё бы!

— И всё-таки решились на встречу. Это хорошо.

Хорошо, потому что означает, что они согласны с нами, монсеньор? Скорее всего.

Деревня действительно показалась к закату. Её опоясывала сложенная из валунов невысокая толстая стена без башен, что радовала торчащими из неё козлиными черепами.

— Алтарь Бакры, — шепнул Клаус, выразительно глянув на козлиных наездников. Снова всё для высших офицеров. — Такие во всех поселках есть. Самый главный был на горе Бакра, но его бириссцы разгромили.

— Глупо, — заметил Рокэ, — алтари следует рушить в последнюю очередь, хотя тогда это тем более глупо: нет людей — нет и богов.

Дик прикинул. В Надоре алтарей нет: дух Лита в каждом камне, протяни руки и возьми, а духовикам алтарь просто не нужен. Сами придут, если надо, сами возьмут, если отдашь, сами отдадут, если захотят. А к Литу хочешь обратиться — так вот же камни, под ногами. Бери, какой хочешь. А без причины кошку дразнить не следует.

— Оно верно, — задумчиво кивнул Клаус, — тушкана зря злить и то не дело.

— Воистину, — Рокэ с интересом взглянул на три фигуры, стоящие у некоего подобия ворот. — Это, как я понимаю, встреча?

— Да. Тот, что с длинной бородой, — Лаква, здешний старейшина. С ним его сын Илха и деревенская премудрая. Спешиться надо.

Рокэ, не говоря ни слова, спрыгнул с Моро. Клаус и Дик последовали его примеру. Лаква вышел вперед и что-то провозгласил. Клаус взял на себя непростую роль разъяснителя бакранского.

— Нас ждут кров и пища, а утром Лаква и Илха проводят нас в дом Бакны.

— Поблагодарите их как положено.

Адуан произнес несколько коротких, странно звучащих фраз.Лаква описал левой рукой круг и коснулся щеки. Старуха подняла ладонь и сдула с нее какие-то пылинки, повернулась к гостям спиной и медленно пошла вперед. Пригласила на землю. И духовикам обозначила, не иначе. Лаква взял за локоть Рокэ, Илха — Клауса. Дика никто не взял, что к лучшему, так что он взял в повод трёх лошадей. Моро почему-то решил, что бузить не стоит, и мориск без приключений вступил во владения бакранов, подозрительно кося лиловым глазом. Ну и хорошо.

Множество собак, казавшихся родными сестрами и братьями Лово, с лаем выскочили навстречу гостям, но быстро уяснили, что приехавшие не враги. Впрочем, почему нет? Жан так и говорил: «бакранская псина».

Местные хаблы были сложены из булыжников и каменных плит, но с плоскими крышами, и дополнительно обведены стенами в человеческий рост. Наверху стен стояли неподвижно женщины в черных и цветных юбках и мужчины в балахонах из какой-то серовато-желтоватой ткани. Детишки носились там же, под ногами у родителей. Бакраны коротко стриглись и носили бороды, короткие у тех, кто помоложе, и длинные, окладистые у стариков. Дом, к которому в итоге подвели гостей, принадлежал самому Лакве.

Внутри дома было непривычно. Стен не было, крыша опиралась на четыре столба, посередине в углублении тлели угли, над которыми что-то жарилось. Ветра не было, и дым благополучно уходил через отверстия в потолке. Дик не хотел бы оказаться здесь зимой. У очага колдовала крепкая тетка, на подхвате у которой было несколько девочек-подростков. Мужчины приволокли грубо сколоченные козлы, на них водрузили доски, которые, в свою очередь, прикрыли кое-как выделанными кожами, и получился стол. Эр милосердно уберёг его от трапезы, увидев, какое неоднозначное впечатление на Дика произвели блюда.

Голодным, однако, остаться ему было не суждено. Во-первых, у него всё ещё был тушкан. Во-вторых, сами бакраны выделили ему хороший кусок запечённого на угольях мяса в лаваше с какой-то ярко-зелёной острой травой в качестве приправы и кусок сыра, надо полагать, козьего. Было вкусно. Трапеза в целом не затянулась — завтра ожидался трудный день, и хозяин отпустил гостей задолго до полуночи. Спать внутри Первый маршал, видимо, не захотел, и доверительно сообщил Лакве, что ведет свою родословную от Повелителя Ветров, и потому он и его спутники должны спать под открытым небом, ближе к звездам. Хозяин с понимающим видом закивал, а его домочадцы, подчиняясь приказу, куда-то поволокли туго набитые мешки и козьи шкуры.

Эр Рокэ рассеянно наблюдал за беготней, и тут перед ним предстали три женщины. Две постарше и одна совсем молоденькая в черной юбке с алой каймой по подолу. Старшие что-то лопотали, девушка молчала, смотря на гостя полными надежды глазами. Алва повернулся к Клаусу:

— Чего они хотят?

Дикон тоже с любопытством повернулся к Коннеру. Клаус успел много рассказать про обычаи бакранов, но в основном про приветствие, правила поведения в гостях и про торговлю. Про девушек ни слова. Так что ему тоже было интересно.

— Ох, монсеньор… — смутился Коннер. — Обычай у них тут срамной.

— Даже так? — поднял бровь Ворон. — Уже любопытно.

— Ну, короче, девка эта — вдова. И все одно — девка, у бакранов, жабу их соловей, замуж отдают, когда десять сполняется, а жить молодуха с мужем начинает, когда старшая в доме дозволит. А у этой незадача вышла — мужа седуны прикончили, когда он со стадом за Регалону ходил. Так она, уж простите, ребенка просит. Поверье у них — если баба понесет от чужака, которого больше не увидит, то вроде как ихний Бакра мужа её на побывку отпустил. Чтоб, стало быть, дело мужское до ума довёл.

Интересно. И практично, в каком-то смысле.

— Прелестно, — усмехнулся эр Рокэ. — Я не против оказать этой козочке услугу.

Клаус уставился на кэналлийца так, словно видел его впервые. Дикон покачал головой. Всё с монсеньором понятно.

— Монсеньор, вы что, взаправду? Она ж того, козлу молится.

Дик, не сдержавшись, фыркнул. Козлу молится, ишь ты. И что? В древние времена все поголовно кошек святым животным считали, но кошками-то не были. Даже в одного Создателя по-разному верить умудряются, но от этого эсператисты и олларианцы не перестают быть людьми.

— Но сама ведь не коза, — резонно возразил Рокэ, пожав плечами. — Дева недурна собой, а я не имею обыкновения отказывать хорошеньким женщинам в подобной малости. И потом, если этот… Вакра?

— Бакра, — поправил Клаус, все еще хлопая глазами.

— Если этот Бакра полагает, что так надо, почему б не улучшить здешнюю породу? В конце концов, не иметь бастардов в наше время просто неприлично. Как по-бакрански «да» и «пойдем»?

— «Олли» и «баймун». — Коннер всё ещё немного не отошёл от шока. Хотя, на взгляд Дика, пора бы уже было привыкнуть. Ворон же.

— Благодарю, полковник. Сударыня, — Алва поклонился бакранке с вышитой лентой, словно герцогине. — Олли, баймун!

Девушка вздрогнула, в огромных глазах отразился свет очага, а затем на гостей с трех сторон обрушился словесный водопад. Рокэ поднял глаза на Клауса, тот быстро сказал:

— Благодарят, жабу их соловей, что не побрезговали. — Полковник тряхнул головой, как большой пёс. — Говорят, Великий Бакра не оставит вас своей милостью.

Сдалась Ворону милость Бакры. Хотя… Дик подумал, что надо, пожалуй, в ночь сходить. Поблагодарить за милость. И к духовикам не помешает.

— Очень мило с его стороны. Без милости Бакры я, несомненно, пропаду, — эр Рокэ даже тут оставался верен себе. Он улыбнулся девушке, в ответ та просияла глазами и двинулась в глубь хаблы. Проэмперадор пошёл следом, но, будто почувствовав намерения Дикона на эту ночь, обернулся.

— Ричард, отправляйтесь на крышу и ложитесь спать.

Ну и ладно. Не больно-то и хотелось. Мы поблагодарить и перед сном можем, не гордые.

— Ох, шальной, — с восхищением произнес полковник, глядя вслед герцогу, — ну, теперь держись, козленочек!

Предрассветная полумгла стояла тихая и прозрачная, как вода в стоячем пруду в жаркий летний день. Чужие движения её слегка потревожили, но этого было достаточно, чтобы Дик проснулся. Не до конца, а так, когда ты сам ещё не понимаешь, закончился ли сон. Явь ли у тебя перед глазами? Клаус перестал храпеть и что-то тихо сказал, Рокэ в ответ произнес непонятное слово, и оба приглушенно рассмеялись. Подумав о том, хочет ли он знать, о чём шла речь, Дик снова провалился в сон. Снилось ему нечто странное. Лёгкое, воздушное, но одновременно тяжёлое и могущественное, что давит к земле своей силой. На утро он не помнил ни разговора, ни странного сна.

Утром собирались быстро, пусть и без явной спешки. Еле успев съесть пару лепёшек, что были на завтрак, Дикон вскочил в седло, стараясь не отставать от остальных. Он вгляделся в полоску гор. Духовики, кажется, переместились. Провожают. Интересно, кого только?

Когда выезжали, Дикон увидел на ограде вчерашнюю девушку. Причёска у неё изменилась — теперь волосы были заплетены в косу и уложены венцом на голове.

— Что нужно сказать? — поинтересовался Алва у Коннера, тоже заметив бакранку.

— Да что всегда ейной сестре говорят.

— Значит, это не обычай?

— Какое там! Видать, запали вы ей в душонку-то, вот и вышла проводить. — Видно было, что Клаусу хотелось о чём-то спросить, но он сдержался. Алва засмеялся, поднял коня на дыбы и помахал рукой, бакранка метнулась вперёд и застыла на самом краю, молитвенно сжав руки.

— Надо бы ввести в Талиге бакрианство, — заметил Алва. — Сколь многие благородные вдовы Талига могли бы быть утешены, и при этом им не пришлось бы ни лгать на исповеди, ни покупать отпущение. Если вдова красива, пред ней бы открылись такие возможности!

Наступила небольшая тишина, а потом грянул смех. Бакрианство! В Талиге! Клирики Агариса и столицы выпьют яд все одновременно, если эру удастся такое провернуть!

— Монсеньор, — давящийся смехом адуан, — ну, вы, жабу их соловей, и сказанули…

— Полковник Коннер, — лицо Проэмперадора стало очень серьёзным, — вернемся к нашим занятиям. Повторите-ка мне еще раз, что положено говорить воспитанному человеку при встрече с хозяином. Местный этикет требует жертв.

Снова послышался смех, но уже не такой громкий.

***

Разница между прошлой деревней и этой, на скромный взгляд Дика, была лишь в одном — здесь жил Бакна. Он лично явился их приветствовать — среднего роста худой старик с длинной бородой. Он неплохо говорил на талиг, и, по его словам, бакраны были счастливы узреть сына Ветра, принесшего им надежду. Эр Рокэ в ответ понес давешнюю тарабарщину на бакранском — до этого несколько часов мучая своих спутников попытками в бакранский. Бакна просиял и быстро залопотал по-своему. Эр Рокэ с улыбкой покачал головой и произнес еще несколько заученных по дороге слов. Бакран приложил обе руки к щекам, Алва повторил этот жест и спрыгнул с коня. Вслед за маршалом спешились адуаны, Илха и Дик.

— Ричард, позаботьтесь о лошадях. — Литов пёс, что за напасть. Опять никуда не деться из деревни. — Не сомневаюсь, наши гостеприимные хозяева найдут для вас и сыр, и хлеб.

— Слушаюсь, монсеньор, — Привычно откликнулся Дик. Насчёт еды он не переживал. В конце концов, можно было обменять тушкана у духовиков или же самому словить зверя. Да и исследовать местность хотелось. Но, увы, чего нет.

Вместе с Диком при лошадях остался молодой адуан, Марьян. Обед они оба прикончили быстро, так что вскоре завязался лёгкий разговор, переросший в азартное противостояние. Житель гор и житель степей увлечённо пытались доказать друг другу, какой вид передвижения самый лучший: козлы, кони или пешком. Марьян был за первый, Дик с его «надорской экономией» за последний, спор к итогу прийти не мог. В итоге плюнув на козлов, баранов и прочих рогатых, перешли на родные земли и её несомненные достоинства. Вдоволь позанимавшись словоблудием, Дик и Марьян решили подремать столько, сколько получится, пока высшее начальство в чьём-нибудь лице не соизволит вспомнить об их существовании и приказать что-нибудь.

Проснулся Дикон уже в сумерках, когда распахнулась дверь хаблы. Глаза у бакранских старейшин горели не хуже, чем у их козлов. Бакна ухватил за плечо подвернувшегося под руку парня и проревел какой-то приказ, парень нелепо тряхнул головой, словно боднулся, и опрометью бросился прочь.

Дикон легонько ткнул Марьяна в бок.

— Так шо смолвич stareyshina? — Дикон тряхнул головой, прогоняя дрёму. Даже надорский акцент прорезался, надо же. Хорошо спал, видимо.

— Сбрендил, — сплюнул адуан, — не иначе. Кричит, чтоб ему за ночь споймали лису, вернее, лиса. Иначе, говорит, к козлиной матери всех потопчет.

Дикон фыркнул, живо припомнив слухи про сумасшествие Ворона.

— Про Ворону постоянно говорят, дескать, совсем… — Дик покрутил пальцем у виска. Марьян на это заявление фыркнул. — Таки знаешь, ни разу пока не сгадали.

***

— Отвратительное зрелище, — сказал эр Рокэ, разглядывая отчаянно клацающее зубами четвероногое. — Я бы даже сказал, непристойное!

Мечущемуся по клетке бритому лису от этих слов было ни жарко, ни холодно. Сам бы Дикон охарактеризовал зрелище как жалкое, однако высшее начальство здесь Проэмперадор, вот пусть он и решает. Берёт на себя ответственность, та-сать.

— «Сколь жалки властители земные, лишенные власти своей.» — Бонифаций с довольным видом вытащил из сапога походную флягу. И как ему только на такой жаре ещё и пьётся? — «Они подобны зверю, лишенному шкуры, и древу, лишенному листвы».

— Это из Писания? — лениво уточнил Ворон

— «Слово о бренности всего сущего». — откликнулся епископ.

— Вот не думал, что намекаю бириссцам и их хозяину на душеспасительные тексты, но так даже лучше. Клаус, я на вас надеюсь!

— Будет сделано, монсеньор, — адуан прямо-таки сиял, услышав, что именно ему поручили, — уж вы не сомневайтесь.

— Отвезете и немедленно возвращайтесь. Слышите, немедленно — вы мне нужны.

— Будет сделано, — повторил Коннер, с обожанием глядя на Алву.

Дик его понимал — даже его вся ситуация веселила почти до истерики, а уж как такие намёки должны восхищать пострадавших варастийцев…

— Рокэ, — Савиньяк явственно сомневался. Где твоё веселье, Эмиль? — Стоит ли превращать войну в балаган?

— Не надо страдать, Эмиль, — Рокэ проводил глазами Клауса, уносящего клетку с бритым лисом. — Есть граница, за которой ты никакой молве не по зубам. Все дело в размахе. Если дама за свою, скажем, любовь получит провинцию, её никто и никогда не назовет шлюхой. Если мы приготовим из Адгемара фрикасе, нас никто не назовёт шутами, даже въедь мы в Олларию верхом на козлах или на казаронах, впрочем, особой разницы я не вижу.

Какой размах, монсеньор. А потянем?

— Итак, вы решили не рубить ветви, но корчевать ствол, — аж мурлыкал Бонифаций, — умно. Бириссцы приходят из Кагеты, значит, мы идем на Кагету.

— По-моему, это очевидно, — засмеялся Алва, откидывая полог палатки, — солнце ушло, господа. Предлагаю перебраться к водопаду.

Весь последующий разговор можно было охарактеризовать одним словосочетанием: повторение очевидного. Бесполезное занятие, особенно когда Ричард не слишком вслушивался в разговор. Рокэ… да, именно Рокэ он верил, даже знал, что тот уже всё придумал. В этой войне от него почти ничего не зависело, он был никем, всего лишь «корнет Окделл». Однако Проэмперадору почему-то было надо, чтобы Дикон понимал. И Дик послушно внимал, запомня только одну фразу.

А потом я или подменю колоду, или смахну карты со стола.

Ну, удачи вам, монсеньор. А к духовикам всё равно надо было сходить.

========== Глава Двенадцатая. Бой ==========

«Громче барабан войны.» © Покахонтас

Камень звал, бесился и танцевал. Камень пел, громко и гордо, песня разлеталась, тянулась во все стороны, призывала. Звала. И Камень, такой злой и раздражённый, был везде. Танцевал под копытами лошадей, тёк в бурных водах, возвышался могущественной горной чередой, тёк по венам вместе с кровью, водой и ветром. Дик будто бы проснулся от долгого сна, всё вокруг было ярче, чётче, но одновременно всё было словно во сне. Близко и далеко, знакомое и нет, своё и чужое — сон и явь. И Камень, злой и гневный, пел, сливаясь с водой, сплетаясь с ней вместе в причудливом и смертельном танце. Танце Воды и Камня, танце Жизни и Смерти. И они все были вместе. Вместе, большие и маленькие, со злым, яростным смехом летели на врага, и под яростным бегом танца погибали все: люди и нелюди, враги и свои, пришлые и местные. Для стихии не было преграды.

Дик знал мелодию. Знал и готов был поклясться, что знал слова на своё языке. На надорском. И знал, что со Стихией надо идти рука об руку, надо биться вместе с ней, убить вместе с ней и умереть вместе с ней. Счастливым и абсолютно непобеждённым. Зверь. И спина к спине с ним Его Повелитель.

О, как сбежит по Скалам

Гнев воды, Гнев камней

Мало крови, мало

Повелитель

Так беги; беги, наш Гнев!

Породи своей тропой

Путь Смерти пожеланной

Путь Смерти молодой!

За его спиной стоят

Воины каменны

Так беги, беги, наш Гнев

Покуда живы, покуда живы!

Я бегу с тобой, мой Гнев

Встану за твоей спиной

Нас много здесь, мы с тобой

А они внизу одни{?}[моё скромное творчество]

Дик начал петь на надорском. Потому что он знал слова. Потому что он знал эту историю. Знал, как рождается Горный Зверь. Сель. Гнев воды, Гнев камней. Многие называли это местью Лита.

Да вот только Лита никакого и в помине не было. Это камень гневается. Камень и вода.

Два незнакомых языка встретились между собой, переплелись в одной песне. Никто не уступал друг другу первенство, никто не пытался превзойти другого. Рокэ пел, Ричард пел, и разные слова с одним и тем же смыслом говорили одно и то же. Они понимали это. Понимали, что они поют. Даже если Рокэ не знал бакранский, даже если уверял, что его познания в этом языке завяли после тридцати слов, даже если не знал надорский — он понимал. Понимал, о чём он поёт. Не мог не понимать.

Песня, тяжёлая, гневная и восторженная, голоса вступали в резонанс, звуки отражались от скал и возвращались обратно. Казалось, будто бы вместе с ними поют ещё сотни, будто бы их тут не двое, а много, много больше. И камни урчат, отбивают ритм копытами лошадей, захлёбываются в своём восторге и шатаются, шатаются, стараясь покинуть своё место, стараясь упасть и стать единым целым с тысячей таких же, упасть, чтобы вода, ослеплённая гневом, несла их вперёд и вперёд, дальше и дальше в смертельном танце ярости.

Камни были в ярости. Камни хотели мести. Ричард Окделл, Повелитель своей стихии, пел вместе с ней, восторгался вместе с ней и хотел крови вместе с ней.

Пусть прольётся кровь. Пусть исполнится то, что предсказано. Пусть свершится чья-нибудь воля. Будущее зашуршало подолом, кокетливо прикрыло лицо ажурным, абсолютно пошлым веером, и Дик увидел. Он понял, что может видеть. И перед его взором предстал Зверь. И перед его взором предстал Гнев. И перед его взором предстала Тень Будущего.

Бег. Шумное дыхание, привкус страха на языке. Гневный крик. Выстрел и падение. Всё происходит буквально за секунды. Всё происходит слишком быстро. Выстрел в спину. Падение. Выстрел. Короткий, похожий на вскрик выдох. Падение. Выстрел. Короткий вскрик, похожий на выдох. Гнев. Обида. Страх. Раскаяние. Падение.

И Смерть. [Дикон услышал смех, мягкий и лёгкий, как кошачьи шаги.] Впрочем, Смерть ли?

Мир может кардинально измениться всего за одну ночь. Даже не так. Мир может кардинально изменится всего за несколько секунд. Смерть никогда не подходит так близко, не показывает себя так очевидно. Она либо забирает жизнь сразу, либо ждёт время своей жатвы. Но время ещё не пришло. Не сейчас. Дикон знал это.

…тогда что это?

***

Дикон был из числа тех, кто обучал других лазить по горам. Вспоминая о том, что он герцог, юноша и вообще хороший парень, многие упускали, что он, вообще-то, Повелитель Скал. Он был в своей родной стихии. Дик не только виртуозно лазил по этим самым скалам, но и отлично умел в них прятаться. Быть незаметным. Уроки родных, пожалуй, не прошли даром. Два месяца — достаточный срок, чтобы обновить свои умения. Чтобы нож также удобно ложился в руку, готовый убивать, чтобы глаза снова видели, куда можно спрятаться, чтобы тело заново вспомнило, что оно умеет.

Дикон с уверенностью мог сказать, что в горах и с кинжалом в руке, используя привычные методы «подкрался и ударил», у Дика были все шансы одолеть самого Ворона. Рассказать кому-то — не поверят. Хотя Дик проверял. Эр, поняв, что у Дика целая гора (каламбур) преимуществ, сделал ставку на голую силу. Дикон, конечно, совсем дохляком не был, но где «сопливый шестнадцатилетний малец» и где «Страшный и Ужасный Рокэ Алва». И тут выяснилось, что эр Рокэ может быть не только вёртким и безумным в своём кэналлийском стиле, но и сильным до одури. Дик тоже был не промах, вертелся в руках, как ужик, но у эра хватка была стальная и методы воспитания подразумевали отсутствие стыда и совести. Чем Рокэ и воспользовался, собственно, просто-напросто придавив Дика, как какого-нибудь котёнка.

Урок по выживанию в горах номер один от Рокэ Алвы: у противника могут быть преимущества. Например, они вполне могут задавить авторитетом.

Урок по выживанию в горах номер два от Рокэ Алвы: «Вы, Дикон, и без всяких уроков приспособлены выживать в горах, так что не пропадёте. А теперь смирно, корнет, у нас тренировка со шпагой!»

Вот последнее вообще лишнее было, честно.

Появление Коннера ознаменовало конец сидения на ведре со змеями. Рокэ прекратил крутить всем нервы предстоящим боем и в тот же вечер, когда появился Клаус, собрал всех, кого гонял по скалам. Дик тоже присутствовал.

— Начинать нам и начинать сегодня, — Алва, как всегда, был предельно краток. — Пойдём двумя отрядами: первый веду я, второй — полковник Бадильо. Наше дело — перерезать тех, кто караулит камни для сброса. Вряд ли там держат больше чем по двадцать-тридцать человек с каждой стороны ущелья, так что управимся. Потом займемся верхними пушками. Всё. Те, кому снились дурные сны, могут не идти.

Сны Дику не снились с того самого момента, как он увидел Тень Будущего. Но его это ни капли не беспокоило. Ни это, ни предстоящее сражение. В Надоре приходилось сражаться с разбойниками в их логовах, когда собирались деревенскими отрядами. Те логова, конечно, не целая крепость, но горный разбойник — везде горный разбойник.

Никто не был против вступления Дика в отряд. Впрочем, даже если бы были, Ворон его не остановил.

***

Перед боем всё тело, как всегда, охватил охотничий азарт. Догнать. Победить. Убить. Впрочем, стандартным этот бой для Дика назвать было нельзя. Даже если он и ходил с отрядами на разбойников, ещё никогда они не штурмовали целую крепость, полную разбойников. Дикон чувствовал себя псом, учуявшим добычу. Вот она. Впереди.

Камень под рукой был шершавый и тёплый, цепляться за него было легко. Дикон лез наверх споро, тело само знало, что ему надо делать. С Рокэ они лезли почти на одном уровне. Алва сначала бросил на Ричарда странный взгляд, синие глаза сверкнули, приглушённые темнотой. Но потом Рокэ мотнул головой, дескать, вперёд, и Дикон перестал себя сдерживать. Родная стихия ластилась к рукам, как большая и ласковая кошка, камни словно просились стать опорой для ног. Его спутники лезли также тихо и быстро, два месяца тренировок не могли не пройти и не прошли даром. Камни, казалось, приветствовали Повелителя радостным смехом, родным и близким.

Дик улыбнулся, широко и счастливо. Впрочем, сам он этого не заметил.

Глаза привыкли к темноте, стена закончилась. Руки зацепились за уступ, Дикон подтянулся и практически бесшумно перекатился. Дикон забрался первым. Им не повезло. В десяток бье от них был пост с камнями, часовых которого они должны были перерезать. Или повезло, как посмотреть. Дикон не стал ждать. Человек пять, из-за эффекта неожиданности он успеет перерезать глотки двоим, а если повезёт, так вообще троим. Достаточно времени, чтобы подтянулись остальные.

Дик не медлил ни секунды. Вытащив кинжал, он тихо подкрался к посту. Лезвие легко порезало горло, первый из седунов умер быстро, захлёбываясь в собственной крови. Второму, который повернулся к нему, Дик вспорол брюхо от пупа и до плеча. Кинжал вошёл глубоко, шансов выжить у бириссца не было. Только если с вмешательством самого Леворукого. Оставшиеся, опомнившись, успели выхватить оружие, но и для них было поздно. Один из клинков споро зазвенел о чужой, Дикон, не став рассматривать, кто помог ему сейчас, порезал горло и третьему. За его спиной ребята прикончили оставшихся.

За несколько минут была обезврежена одна из целей. Осталось ещё пять-шесть, если Дик правильно помнит. Эр подал знак, все двинулись к следующему посту. Действовать надо было тихо и незаметно, но и скорости нельзя было забывать.

Дик не знал, кровью какого из седунов он оказался залит с ног до головы, но ран не было и в темноте крови не было видно. Оставалось лишь утереть липкую жидкость с глаз и не думать о том, как потом придётся отмывать её с волос.

Раздались взрывы. Из нескольких козлов сделали живые бомбы, и теперь те выполняли свои прямые обязанности. Влетевших в ворота можно было бы назвать всадниками Заката, такой ужас они нагнали. Успокаивало одно — этот ужас был на одной с ними стороне. Барсы с перепуга сначала застыли, как ещё молиться не начали своему ирбису. Впрочем, возможно и начали. Когда те поняли, что противник вполне себе уязвим, было уже поздно. Крепость, которую невозможно захватить, была захвачена.

Дик, ловя отходняк после боя, послушным хвостиком следовал за монсеньором и пытался вытереть кровь с лица. Волосы спутались и кровь уже подсохла, так что Дикон пытался хоть как-то спасти положение, используя вместо расчёски пальцы. Положение не спасалось. Адуаны, которые его ещё не видели, сначала застывали, а потом разражались диким хохотом, говоря, что «самый ужасный ужас» здесь именно Дик. Очень смешно. Четыре тысячи раз ха. Ну упал на него тот труп, ну испачкался в крови немного, чего ржать-то?..

— Я не стану этого делать, — отрезал артиллерист.

Дикон поковырял пальцем в ухе. Ворон был невозмутим, впрочем, он всегда был таким. Почти всегда. Вроде его терпение начало кончаться. Спор с Вейзелем у Рокэ был простой: последний хотел, чтобы первый заложил бомбы. Казалось бы, что сложного для артиллериста? Но у Курта были принципы, и в эти принципы не входило сметение всего живого горным селем.

Вроде как, там пленные. Дикон скривился. Будь он пленным у седунов, он бы молился, чтобы разбойники умерли какой-нибудь мучительной смертью, можно даже вместе с ним. Ведь вспоминая, как барсы относятся к пленным… Рокэ был милосерден, когда всего лишь-то их повесил, причём, с открытыми глазами.

— Хорошо, — медленно и мрачно проговорил он. — Тогда это сделаю я.

Ричард равнодушно посмотрел на Рокэ. Он не сомневался, что эр при желании бомбы заложит просто мастерски (Мастер-на-все-руки-Ворон. Тьфу.), вот только кто тогда будет управлять армией во время сражения? Курт? С разницей шесть тысяч против ста? Рокэ не оставляет Курту выбора. Впрочем, он мог бы просто рявкнуть: «Я тут Проэмперадор, так что пошёл и сделал!» — но старый артиллерист из-за этого не захочет вдруг заложить эти бомбы. Была у Курта такая черта: он либо должен был хотеть либо понимать необходимость, либо смириться с неизбежностью. Во всех остальных случаях Вейзель мог и кота к крысам запустить, так что тогда ничего хорошего ждать не приходилось.

— Вы?! — взвыл Вейзель с таким видом, будто Ворон пообещал ему захватить Дриксен к завтрашнему утру.

— А что вас удивляет? — ухмыльнулся Алва. — Я знаю минное дело немногим хуже вашего.

Да-да, эр Рокэ, мы поняли. Есть ли вообще что-то, чего вы не умеете? Тут Дикон ухмыльнулся. Навряд ли у эра была возможность научиться стирать простыни. Работа неблагодарная и тяжёлая, кто вообще придумал, что этим должны заниматься девушки?

— Но вы не можете быть сразу в двух местах!

— Правильно, не могу, — согласился Рокэ, — поэтому с армией останетесь вы. Нам нужно время, шести дней достаточно.

— Это немыслимо! Шесть тысяч против ста!

Ну, не сказать. Дикон равнодушно подумал, что на их стороне Ворон. Там в победе сомневаться не приходится. Хотя, если честно, он уже немного бесит своей непобедимостью.

— Нужно — значит, мыслимо. Ваше дело — задержать Лиса у Дарамы, побеждать необязательно.

Прямо успокоили. Вейзель — артиллерист, а не стратег или тактик. Для него, живущего в своём уютном деле среди пушек и коней, победить сто тысяч шестью сравни чуду или проклятию. Смотря, что сердцу ближе.

— Вы не оставляете мне другого выхода, — Курт сдался. — Будь по-вашему, и побери вас Леворукий!

***

Дикон немного нервно вглядывался в даль. Одно дело — надеяться и даже знать, что Ворон там уже себе всё придумал, и совсем другое дело — думать. Ну, точнее, задуматься. Шесть с половиной против ста. На каждого их воина минимум пятнадцать воинов противника, и то, в лучшем случае. Было… страшно. Пугала не Смерть, пугала зависшая над полем тишина. Кто? Кто опустил эту завесу тишины? Почему так… так тихо. В какой-то момент Дикону показалось, что он оглох, но он слышал разговоры других людей. Значит, не оглох. Земля чего-то ждёт. Ждёт и молчит, а Дик не может понять, надо ли радоваться или бояться.

Решив плюнуть на всё, Дик отправился искать Рокэ. Он впервые сражается вот так, не тихо и в ночи, а в открытую и днём. Это поле боя. Будущее. Надо было успокоиться, и единственный доступный способ — посмотреть на икону их победы. На Рокэ, то есть.

Ворон нашёлся довольно быстро, его окружали Бонифаций и Эмиль. Тема была привычная и избитая: безумие Алвы.

—…книжки воинские читал. В них написано, что по всем законам тактики и стратегии ждёт нас поражение неминучее, — «порадовал» епископ.

— Если по законам, — хмыкает Алва, — то ждёт. Так что, господа, прошу о законах забыть. Что Лис нам может противопоставить, кроме численного превосходства? Да ничего!

Только это не очень успокаивает, эр Рокэ.

— Мне б твою уверенность, — раздражённо откликнулся Савиньяк. — Тебе легче, ты уже влезал в подобные драки.

— Нет, — оскалился Ворон, — я тоже не влезал. Если ты намекаешь на Альтхекс, нас там было не больше чем один к семи.

Какой такой Альтхекс, Ричард не помнил. Не хотел, может быть, а может, просто не нашёл необходимости вспоминать. Рокэ сейчас одним своим видом успокаивал и вводил в ещё большую дрожь. Что ж, Дикон закрыл глаза, когда ж молиться о сохранении наших дурных голов, как не сейчас. Литов пёс, когда ещё.

— Я имел в виду Винную улицу, — поправил Эмиль. Винная улица? Звучит, вроде бы, знакомо. Где бы он мог это слышать…

— А, так ты о поединках, — лениво протянул Алва. Выглядел он сейчас, впрочем, слегка раздражённым. Кажется, вопрос ему не понравился. — Предел человека — двенадцать, в крайнем случае четырнадцать врагов, если они, конечно, умеют держать шпагу. Впрочем, не знаю, можно ли подобную комбинацию назвать поединком.

— Не лукавь, ты уложил раза в два больше.

— Ну, там были свои обстоятельства, — хмыкнул Рокэ. Интересно. Его настроение, вроде бы, выправилось.— Но вернёмся к нашим казаронам. Я остаюсь с пехотой, его преосвященство защищает «беззащитный» обоз, а ты, Эмиль, со своими ждёшь на опушке. Окделл, отправляйтесь с Савиньяком. Вы столь рьяно рвались на скалы, что не могу я и теперь не дать вам возможность проявить себя.

Дикон сузил глаза, но возражать, впрочем, не стал. Глупое занятие. Тревога постепенно отступила, давая место какому-то неправильному, глухому раздражению. Неприятно. Впрочем, оно тоже быстро ушло.

— Святая Октавия, — совсем рядом раздаётся вопль епископа. Дик повернул голову и так и замер. Литов пёс, это что?! — Уж не сквернавца ли паонского я зрю?!

— Нет, Ваше Преосвященство — невозмутимо отвечает Алва, пряча усмешку в уголках губ, — это всего лишь генерал Шеманталь. Просто он, как и вы, сегодня сменил туалет.

Сменил туалет? Всего лишь?! Жан сверкал со всеми этими украшениями так, что глазам становилась больно. Голову мышастого жеребца, на котором восседал командующий авангардом, украшала трофейная корона, прикрученная к конскому оголовью, к короне были прилажены три пары каких-то подвесок, в гриву — вплетены браслеты и кольца, и даже в хвост были вплетены какие-то золотые цацки. Еще одна корона красовалась на голове самого Шеманталя, причем таможенник лихо сдвинул золотой обруч набекрень наподобие берета. На шее Жана болталось несколько ожерелий и богатое монисто, а на поясе бренчали связки колец. И всё вырвиглазное великолепие — золото и драгоценные камни! В пору беспокоиться о том, что коням будет тяжело, впрочем, Жан тогда бы не цеплял столько.

— Ну как, монсеньор? — пропищал великан, кокетливо закатывая глаза.

Дикон заржал, наконец, не выдержав абсурда (если бы!) ситуации. Высшые офицеры, конечно, рядом, да и бой скоро — но сдерживаться не было никакой возможности. Шеманталь сам едва сдерживал смех.

— Очаровательно, — согласился Рокэ. Сам он тоже улыбался. — надо поднять вопрос о новых мундирах для авангарда. Надеюсь, ваши люди выглядят не хуже?

— Корон на всех не хватило, — В притворной грусти вздохнул Жан, — а так ничего. Кони, когда их обряжали, молчали, а двуногие, те ржали — в лисьем лагере слышно было.

— Не сомневаюсь, наши кагетские друзья вас оценят, — вернул усмешку Рокэ.

— А почему, чадо, — внезапно подал голос Бонифаций, о сане которого сегодня напоминала разве что короткая стрижка, — не вздел ты на коня своего наперсный знак? Видел я клад, что взят был в Барсовых Вратах, и были там не только услады для женщин и властителей земных, но и эсператистские побрякушки.

— Думали, Вашпрысвященство, но решили, что нехорошо это… Особливо при вас. — Смутился адуан. — В одного ж Создателя веруем!

— Создатель-то один, но мы веруем правильно, — воздел палец Бонифаций, — а агарисские еретики — нет. Так что вздевайте, чада, их цацки на борзых коней. Хорошо блестят — далече видно будет.

— Хороша, сорочья радость. — Дик немного отошёл, любуясь сверкающим Жаном. — Ты следи, а то сорока коня вместе с тобой унесёт.

Жан, не стесняясь, захохотал.

Кавалерия дожидалась своего часа в рощице, такой мирной и уютной, что в голову лезли песни про войну и привал, и родные горы, и смерть. Дик не сомневался в гениальности Ворона, как и простые солдаты, ржущие над разбежавшимися бириссцами, но всё равно холодок пробегал по спине. Впрочем, быстро забылся и он, особенно когда Ричард от нервов начал напевать «Ойся». Он бы и «Горца» спел, да только тот на надорском, а «Ойся» на вполне понятном для других талиг. Солдаты лёгкий общеизвестный мотив подхватили, так что теперь не приходилось сомневаться, с какими словами на устах будут рубить врага. Да пусть хоть и «Ойся». Куплеты, правда, все знали разные, так что к ним все начали добавлять от себя. Для души. Эмиль, кажется, в победе сомневался, но молчал об этом. Ну и Литов пёс с ним.

В тишину ворвался стук копыт. Пора? Ворвавшийся в рощу адуан тормознул у самых сапог лежащего Эмиля Савиньяка. Вальф, так его вроде звали. Он азартно сверкал глазами и вообще смотрелся как кошак у норки со скребущейся мышью. Гнедой конь косился на ручей, хотя и знал, что пить ему сейчас никто не даст.

— Идут? — поинтересовался севший Эмиль

— Скачут, — ухмыльнулся Вальф. — Вприпрыжку.

— Сколько?

— Было много, — погладил своего коня адуан, на котором из золота оставалась разве что пара мелких колец в гриве. — Размазались, уроды, как сопли по рукаву. У кого кони поганые, у кого руки загребущие, кто к лагерю ломанулся… У нас на хвосте тысячи три, не больше, и еще тыщ восемь сзади растянулись.

— Прелестно. — Эмиль поднялся и свистнул, подзывая своего коня. — Господа, по коням, нужно развернуть эту толпу и погнать на своих же.

Больше двух тысяч человек в последний раз проверяли оружие и сбрую, садились на коней, занимали своё место в строю. Дик накинул на запястье петлю палаша, выданного Эмилем. Привычнее, конечно, был бы кинжал, но он явно оружие не для кавалерии. Здесь надо рубить, причём, быстро и, желательно, смертельно, пролетая мимо врагов. Те и понять не должны были успеть, что их ранило или убило, не то, что задеть.

Всё было почти готово. Все тихо и быстро занимали оговорённые ещё ночью позиции. Эмиль поймал взгляд Дика, залихватски улыбнулся и подмигнул, затем развернулся к порученцам:

— Напоминаю. Сигнал к атаке — мой выстрел. Затем — картечь. Пальнем в упор и вперёд! Врубайтесь где погуще. Орать так, будто нас десять тысяч. Команд не ждать, вперед не лезть, от своих больше чем на сотню бье не отрываться. Наше дело гнать, а не окружать! Ясно?! Пусть удирают, мы проводим. Услышите горн — всё, бал окончен. Всё. Пошли!

Бал, Литов пёс. Ладно, принцессы, подбирайте подолы, мы должны сразить кавалеров наповал. В прямом смысле.

Порученцы бросились к своим эскадронам, Эмиль снова повернулся к Дикону.

— Дикон, может, зря я тебе это объясняю, но помни: твоё дело — держаться за мной. Учти, это полная свалка. Ударил и вперёд, ответа ты и так обычно не ждёшь. Понял?

— Понял, — Дик оглянулся, вглядываясь в пространство за рощу. Там сейчас к ним приближались враги. Разбойники. И они должны были умереть. — Один удар — один труп.

Разговор прервало появление «золотых» всадников. Они шли красиво, держа строй. Пронёсся последний десяток, в котором скакал Шеманталь, и появились кагеты.

Исчезли раздражение и страх. Остались только азарт, пьянящий и злой, и какая-то нездоровая ярость. Ярость, которая, возможно, самому Дику не принадлежала. Он решил позволить ей овладеть им. Голова была непривычно ясная и холодная, мысли приобрели необычайную чёткость.

Кагеты выглядели толпой, дикой и опасной, но от этого они не стали серьёзными противниками. Несмотря на численный перевес, они такими не воспринимались. Слишком… толпа. Ни формы, ни строя, ни единого оружия — почти обыватели, убить которых — дело пары секунд.

Эмиль засмеялся и поднял пистолет. Выстрел генерала слился с другими, промахнуться в валившую валом толпу было невозможно. Артиллеристы на минуту отстали, плюнули картечью четыре лёгких орудия, установленных на опушке, и ни одна картечина не прошла мимо — некуда было. Повалились наземь кони и всадники, на них налетели и рухнули те, кому не досталось картечи и пуль. Генерал Савиньяк рванулся вперёд, пока кагеты не сообразили, что к чему.

Ярость пригодилось только в одном — крепче сжимать рукой палаш. Сона, без подсказок со стороны, следовала за Эмилем, и Дикон этим воспользовался. Он проносился мимо, рубя чьи-то животы и шеи, пару раз металл просто громко чиркал о металл. Он полностью отдался этому неясному чувству восторга и ярости. Он убивал и раньше — его руки несли смерть. Но ни одно убийство до этого так его не пьянило, не вгоняло в такой восторг. Он кричал от него, смеялся, ему казалось, что именно так себя чувствуют те, кто потерял разум. Это было немного похоже на свободу, немного похоже на любовь и совсем чуть-чуть — на безумие. Да, именно безумие. Упиваясь чужой кровью, чужой смертью, Дик понимал одно — он стремительно сходит с ума.

Но его это не волновало.

Задело ли его или нет, он не понимал, вертясь бешеной смертельной мельницей. Вбок, удар наискосок, восьмёрка, удар в шею — он наработал определённую тактику и сейчас её придерживался, отправляя разбойников к Закатным Вратам, к Лабиринту Четверых и к Той Стороне — смотря, что там есть, после смерти.

В ушах стучал барабан войны. Страх смешался с восторгом, порождая безумие, и Дик хотел всего двух вещей: чтобы как можно больше из врагов умерло, заканчивая сражения, и чтобы барабан войны звучал громче, не прекращая бой.

========== Глава Тринадцатая. Игра в Метаморфозы ==========

Комментарий к Глава Тринадцатая. Игра в Метаморфозы

Посвящается Тарвинию Змейку

«Я был короной царей и нищенской кружкой медной, — бросил Змейк.» © Школа в Кармартене, Анна Коростелева

Спроси кто Ричарда, что было в Дарамском сражении, он бы навряд ли ответил. Не потому что не помнил или не хотел — потому что действительно не знал. Волнение, Гнев, ярость — всё отступило тогда. Дикон не помнил себя, он не знал, кто он есть. Ему казалось, что его глазами смотрят тысячи и тысячи, ему казалось, что у него нет глаз. Казалось, что он щит в руке Лита и меч в руке Рокэ, дерево, давшее приют в своих корнях и пылающий костёр, искры коего взлетает выше и выше к небу. Он был всем, он был ничем. Каждым солдатом, что шёл в бой, и землёй, что солдаты топтали ногами. Это была бесконечная игра в метаморфозы, в которой Дик застрял. Впрочем, наверное всё же нет.

Савиньяк расхохотался в голос и стряхнул с клинка кровь.

— Жизнь прекрасна, Дикон! — Генерал убрал шпагу в ножны. — Но мы несколько увлеклись. Надо найти Алву.

Дик кивнул, хотя не имел ни малейшего понятия, надо ли кивать, требуется ли его согласие или отказ, чем они увлеклись и почему. Прошло ведь всего несколько секунд. Или нет? Нога вроде бы болела, так что Дикон равнодушно скосил взгляд на скользящую рану на лодыжке. Правую ногу всё же задели. Боли не было, так что Дикон тронул Сону вслед за Эмилем.

Найти Проэмперадора оказалось легко — он был вместе с мушкетёрами. Измазавшийся в какой-то гари Ворон стоял рядом с Бонифацием и Шеманталем. Все трое были живы и здоровы, и Дикон отметил у себя в груди какое-то странное чувство облегчения. Будто бы он боялся за них больше, чем за себя. Впрочем, за себя он не боялся вообще. Рокэ смотрел в подзорную трубу на кагетский лагерь, Бонифаций с наслаждением расписывал, как именно нарвались на «беззащитный» обоз сребролюбивые казароны.

—…за грехи свои были ввергнуты из огня земного в пламя закатное.

— Воистину! — Алва опустил трубу и повернулся к Савиньяку. — Рад тебя видеть.

— Господин Первый, чтоб тебя, маршал… — с чувством высказал Эмиль, отдавая честь. — Приказ выполнен. Не прошло и часа, как вся толпа удалилась с поля боя, теряя что можно и что нельзя.

— Не обольщайся. — Алва нашёл Дика взглядом, немного нахмурился, но затем начал вытирать лицо какой-то тряпкой. — Мы разогнали тушканов, это верно, но я почти уверен, что Адгемар того и хотел.

— Хотел?! — Савиньяк явно ничего не понимал. Дикон тоже ничего не понимал. Дикон знал всё, поэтому подобное его не удивило. Так и должно быть.

— Если не хотел, значит, он полный профан в военном деле, а это неправда. Лис очень прилично воевал и с Холтой, и с собственными мятежниками, он разбирается и в тактике, и в стратегии. Так ошибиться его величество просто не мог.

Два генерала и епископ смотрели на Первого маршала, ничего не понимая, и Алва развил мысль:

— Почему казар непопытался остановить давку и не удержал на цепи хотя бы резервы? Почему не бросил их в бой в нужный момент? Почему не ударил из лагеря в тыл нашей пехоте, ведь возможность была сказочная? Почему так распределил силы? И последнее почему. Почему вообще он собрал такую ораву?

— После Барсовых Врат… — начал Бонифаций.

— Барсовы Врата ни при чём, — отрезал Рокэ, — собирать ополчение Адгемар начал, когда получил ультиматум, а перевал мы взяли неделю назад. За это время разве что гонцов разошлешь.

— Когда так говоришь, это и впрямь кажется странным, — задумался вслух Савиньяк.

Дикон мог бы промолчать. Мог бы просто смолчать, ничего не понимая, как и все остальные. Но мог и ответить. Потому что он знал ответ. Причём, точный.

— Они ему мешали. — Ответил Ричард на все «почему». Все присутствующие повернулись к нему. Возможно, это могло бы напугать Ричарда или обрадовать. Сейчас он не чувствовал ничего. — Они мешали Адгемару, и он решил от них избавиться нашими руками.

— Какая прелесть. Мой оруженосец как всегда полон сюрпризов. — Рокэ ухмыльнулся. Почему-то захотелось ухмыльнуться ему в ответ, но Ричард только фыркнул. Слова казались знакомыми, будто бы он их уже когда-то слышал. — Эмиль, ты отменный генерал, а вот интриган из тебя никакой. Ричард верно догадался. О своем численном перевесе Адгемар осведомлен, в конечной победе не сомневается, так почему б не сыграть двойную игру? Бедняге надоело быть первым среди многих, и он с нашей помощью избавился от лишних казаронов.

— О численном перевесе? — нахмурился Эмиль.

— Уверяю вас, борцы за свободу Талигойи, как столичные, так и сидящие в Тронко, озаботились сообщить союзнику и единоверцу о нашей армии всё, что знали сами, так что Лис точно знает, что у нас есть, а чего у нас просто не может быть. Итак, в своей победе он уверен, о численном перевесе знает, от лишних казаронов избавился, остаётся выиграть сражение, только, — Первый маршал усмехнулся весьма недобро, — он его не выиграет.

***

Дальнейшее сражение напомнило одну детскую игру. Кажется, она называлась Лапта. Поле делилось на городских и деревенских, городские кидали мяч и после всем скопом все должны были бежать за ним. Городские должны были поймать мяч и вернуться обратно, а деревенские должны были запятнать того, кто кинул мяч. Если запятнали, то команды меняются лагерями. Всего четыре раза за игру кидающий имел право не выбегать из «Города» за мячом.

Игра, впрочем, не шла ни в какое сравнение с настоящим сражением. Возможно, метаться так по полю было физически невозможно, однако воины метались, и тут «городские» не могли проиграть. Наверное. Ричард потом много думал об этом сражении, с ужасом думая, что бы с ними могло произойти. За время боя странное ощущение метаморфоз (тогда оно казалось нормальным, но когда отошло, оказалось странным) прошло, и на несколько секунд Ричарда затопила паника. Истерику не удалось утихомирить быстро, но договориться с собственными разумом оказалось возможно. Отступил гнев, чувство общности, игра в метаморфозы — пришёл страх. Ничем не заменяемый, чистый и абсолютно уместный — Ричард боялся. Оставаться в более или менее трезвом уме помогала только какая-то нездоровая уверенность в том, что Ворон победит. Ворон всегда всех побеждает, правда?

Правда же?!

Ричард буквально свалился с ног, когда понял, что всё закончилось. Он готов был кричать, но из горла вырывалось только хриплое дыхание. Они живы. То, что они победили, было второстепенным. Плевать, победил ты или нет, когда ты мёртв. А они были живы.

Только сейчас Ричард во всей полноте почувствовал рану на правой ноге. Поздравляю, Ричард Окделл, ты идиот! Ни сражение тебя не исправит, ни близкая смерть! Впрочем, у лекаря Дик долго не задержался. Тот быстро промыл чем-то рану, намазал её края, высушил полотенцем, перевязал и отпустил восвояси. Ричард, воодушевлённый тем, что без ноги ему не остаться, бодро похромал к монсеньору (тот велел вернуться сразу, как только). Большинство раненных тоже ненадолго задерживались у лекаря, что Дикон решил считать подарком Судьбы. Наконец-то эта дама над ними, простыми и не очень людьми, смилостивилась. Слава кому-нибудь и Ура!

— Всё, — выдыхнул с облегчением Бонифаций, когда Дик доковылял обратно. — Бегут — не остановишь! А я ведь, стыдно сказать, как они попёрли, думал, от нас мокрое место останется.

— Да и я, признаться, тоже, — откликнулся Эмиль, — нет, я допускал, что мы как-нибудь извернёмся, доберемся до леса, не зря же там оставляли засеки, но на победу не надеялся.

— Ну и зря, — гордо заявил Шеманталь. — Монсеньор знает, что делает. Наши так никто не сумлевался. Вот перед перевалом мы, признаться, подёргались малость, а тут — нет… Где монсеньор — там победа.

— Вы мне льстите, Жан. — Рокэ прикрыл глаза ладонями и почти сразу же их отнимает. Голова болит? Непонятно. Дик пока не в том состоянии, чтобы ему было интересно, но непонятно — вполне.

— Вот ещё, монсеньор! — возмутился Жан, — Что есть, то и говорю.

— Он прав. — Тихий Бонифаций был на себя не похож, но вот они мы. — Вы, Рокэ, прямо чудеса творите. Нам бы ваше спокойствие. Я ведь до последнего не верил.

— Я тоже, — Алва протянул руку, — епископ, дайте касеры, если она у вас есть.

— Не верил?! — Савиньяк выглядел пораженным в самое сердце. — Но как же?..

— А вот так… — Рокэ щедро отхлебнул и вернул флягу владельцу. — Благодарю, Ваше Преосвященство. Наше дело было отвлечь Лиса от Вейзеля, дальше я не загадывал. Коннер и Бакна знали, что делать, а мы, господа, на три четверти были смертниками, так что поздравляю вас со вторым рождением.

— Закатные твари, — поражённый Бонифаций забрал флягу и, в свою очередь, присосался к её горлу.

На Дика в очередной раз накатил мандраж. Литов пёс. Да, уверенность в том, что Ворон всех победит, — залог спокойствия, это факт. Но Ворон тоже человек. Рокэ Алва. А у человека… А у человека всё случается в первый раз.

Нет, Дикон тряхнул головой, не место об этом думать. Всё уже прошло. И они выжили. Ворон просто не мог поставить их вот так, будь он уверен в том, что они умрут. Алва бережёт своих людей, это знают все. Даже если не все, за короткое время, пока Дик жил с Рокэ под одной крышей, он успел в этом убедиться. И даже сейчас. Ни разу ещё Рокэ не оставил Дикона беззащитным. Уязвимым. У него всегда были шансы.

Так что… Так что надо радоваться.

От противоречивых мыслей его отвлёк стук копыт. Алва отвёл взгляд, что успел направить на Дика. Интересно, что он хотел увидеть?

— Жан, это ваши люди?

— Они.

Шестеро всадников ехали кентером, и первым был адуан, Ливенн. Он был одним из тех, с кем Дикон штурмовал Барсовы Врата. Таможенники осадили коней, Ливенн вперевалку подошёл к Шеманталю.

— Ну, — поинтересовался генерал, — чего?

— Драпают, — лаконично сформулировал основное адуан. — Впереди казароны. Скока — не знаю, но не до войны им, это точно. Сам я их не видел, но коней загнанных валяется тьма-тьмущая, хоть бы добивали, что ли… — Ливенн сплюнул. — Уроды!

— Значит, ожидать их возращения не следует? — уточнил Эмиль.

— Куда там, скачут, как тушканы. А вот седуны, те толково отходят. Их, я думаю, тыщ шесть уцелело, пешие и конные. Раненых много… Лис, понятное дело, в середке, а седунов кагеты прикрывают. Кто ведёт — не знаю, но в штаны не наложил.

Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд. И кто такой блистательный верховодит сей отряд? Кагеты прикрывают бириссцев, звучит как начало анекдота. Впрочем, если вспомнить, что сто тысяч убегало от шести…

— Кагеты прикрывают бириссцев? — Ворон был изумлён не меньше Дика. — Что-то новое.

— Ага, — кивнул Ливенн, — самому странно.

— Развернуться и ударить нам в спину они не могут? — Савиньяк хочет нового боя не больше остальных, но лучше знать такие вещи.

— Они не станут разворачиваться. — Алва ответил очень уверенно. — Лису сейчас одна дорога — в Равиат. Он потащит туда всех, кто у него остался. Такой правитель сначала о короне подумает, а потом уж о стране.

— Мы будем их преследовать? — снова уточнил Эмиль.

— Нет, — медленно ответил Рокэ. Затем повторил более задумчиво: — Нет, не будем. Сегодня все отдыхают, а завтра мы расстанемся. Генерал Савиньяк, принимай командование. Его Преосвященство тебе поможет. Возвращайтесь через Барсово ущелье, а потом поверните к горе Бакра, станьте там лагерем и дайте знать бакранам, пускай выбираются из своих укрытий.

Интересно. Затем Рокэ это нужно. Хотя, если вспомнить о Золотом Договоре… Трогать его нельзя, но, вроде как, можно изящно обойти. Рокэ точно сможет. Тьфу ты, Дик размял шею, своей головой надо думать, а не Вороновой. Итак, бакраны — народ, хотят своё государство и ненавидят седунов. А это значит… Значит, что всё гениальное просто. Литов пёс, и как ещё до такой простой вещи никто не додумался.

Впрочем, Дикон помрачнел, повоевать ещё придётся.

— А Бадильо?

— Бадильо придется посидеть во Вратах ещё немного. На всякий случай.

— И это всё? — Эмиль выглядел разочарованным.

— Всё. — Твёрдо сказал Алва. — Стойте и ждите приказа. Я вам дам знать, скорее всего, через неделю, в крайнем случае дней через десять. Жан, завтра утром ваши люди должны быть готовы. Мы выезжаем с рассветом. Ричард, вы едете со мной.

— Что ты замышляешь? — поинтересовался Савиньяк. Дику тоже было интересно, но спрашивать самому, особенно после того, как он ответил про Адгемара и казаронов, было немножко боязно.

— Злодейство, — хмыкнул Алва, — разумеется, я замышляю злодейство, причем немыслимое.

Ну, понятно всё с вами, господин Первый маршал, ныне Проэмперадор Варасты. Всё ясно, всё понятно. Как понял Дик, более точного ответа сейчас от Рокэ всё равно не добиться.

***

Место было красивым. Дикону было жаль, что ему суждено погибнуть из-за людских войн.

Рокэ велел рассказать всё, что Дик помнил о Барсовых Очах, и он честно вываливал на головы Вейзеля, адуанов, бакрана и собственно Рокэ всё, что помнил из уроков мэтра Шабли. Он был хорошим преподавателем.

— Барсовы Очи меньше остальных озер. Левое Око в длину насчитывает около шести тысяч бье, в ширину — две тысячи, а в глубину — триста, Правое Око мельче, около двухсот бье, зато шире. Очи Сагранны не просто снабжают Кагету водой, они защищают ее от разрушительных паводков, принимая в себя приходящие с гор талые и дождевые воды.

— Этот ваш Шабли — толковый человек. — Алва задумчиво смотрел на озеро. — Вам повезло, юноша. В мои годы в Лаик описательные науки преподавал абсолютный болван. Курт, вы уверены, что одной основной штольни и четырех вспомогательных хватит?

— Я ни в чем не уверен, и меньше всего в том, что вы затеяли, особенно сейчас. Адгемар разбит и бежал. Самое время вступить в переговоры и потребовать…

— Что потребовать, Курт? Чтоб бириссцы убрались из Варасты? А какое отношение наши седые друзья имеют к не менее седому Лису? Уверяю вас, казар отопрется от всего. Он знать ничего не знает, кругом не виноват, бириссцы сами по себе, что хотят, то и воротят, а в качестве доказательств их самостоятельности нам предъявят десяток-другой новеньких набегов… Постойте-ка! — Рокэ поднял ладонь, прикрывая глаза от солнца и глядя вдаль. — Похоже, Великий Бакра решил вмешаться в наш спор. В горах гроза и немалая.

Дик проследил за взглядом эра. Действительно, над ними сияло солнце, но вершины гор были закрыты тёмными грозовыми тучами. Стихия велела разгуляться не на шутку. Впрочем, это вызывало больше восторг, нежели страх. Рокэ потянулся и подошел к самому обрыву.

— Что говорил несравненный Шабли о здешних грозах?

— В начале осени они бывают особенно сильными, — Дик напряг память, вспоминая уроки метра. — Они продолжаются недолго и, как правило, сопровождаются очень сильным ветром, а на землю изливается большое количество воды. В густо заселенных районах это могло бы иметь печальные последствия. Грозы часто сопровождаются обвалами, оползнями и разрушительными, хоть и кратковременными паводками, во время которых горные реки захватывают и несут крупные и мелкие камни, стволы и ветви сломанных ветром деревьев… Эр Рокэ, вы хотите свернуть себе шею?

Рокэ хмыкнул, принимая шпильку. Не то, чтобы Дик боялся высоты, — как-никак, Повелитель Скал — но рядом сейчас начнётся рождение Горного Зверя, и там уже каждый сам за себя. Любой фактор может сыграть против тебя.

— Ричард, неужели вы не желаете лично полюбоваться, как Барсово Око «принимает в себя приходящие с гор дождевые воды»? Ваш господин Шабли пришёл бы в восторг.

— Эр Рокэ, — Дик посмотрел Алве прямо в глаза. — Я с удовольствием это сделаю, когда буду уверен, что вы не присоединитесь к тем водам в кратковременном и несомненно смертельном полёте. Эр Рокэ, скажите, у вас есть крылья?

— Какая прелесть. — Рокэ улыбнулся и наконец соизволил отойти от края. Ричард подавил в себе облегчённый выдох. — Крыльев, может, и нет, но Ричард, разве вы не слышали, что я любимец Леворукого и он меня бережёт?

— Думаю, после того, как вы пропустили несколько приглашений в Закат, не так уж и сильно он будет вам помогать.

— Мне считать это оскорблением или комплиментом? — Задумчиво проговорил Алва. После он хмыкнул и повернулся к Вейзелю:

— Вы, Курт, совершенно правы, когда говорите, что наши шесть тысяч в здешних краях — это меньше чем ничего. Поэтому Лиса надо схватить так, чтоб не вывернулся. Если у вас есть другие идеи, я весь внимание.

— Леворукий вас возьми, Рокэ, нет у меня никаких идей, но по всем правилам мы должны предъявить ультиматум. После Барсова ущелья и Дарамы никто не подумает, что мы шутим.

— У вас прекрасная душа, генерал, — Алва качнул головой, — и быть вам в раю среди бледных роз и ангелов, но сначала — потоп, а ультиматум — потом. Пусть Адгемар с присными поймут, что нам все сопли и слюни мира по колено. Тогда казар приползет к нам на брюхе, чтоб свои не разорвали.

— Рокэ, опомнитесь! Там не только воины, там…

— Именно, — перебил Ворон, — там женщины, дети, лошади, раненые, пленные. Все верно. Отучить брать заложников можно одним способом — не щадить тех, кому не повезло. А отучить Лиса юлить можно, только убивая без предупреждения!

— Монсеньор, — влез Коннер, — недосуг нам чистоплюйством заниматься. Господин генерал — человек богобоязненный, а нам лишь бы седунов, жабу их соловей, раз и навсегда отвадить, и гори всё закатным пламенем. Мы-то знаем, что к чему!

— Точно, — кивнул Шеманталь, — пусть получат и за прошлое и на будущее. А пленные, что ж… Не свезло им. Меня б утащили, я б Создателя молил, чтоб седунов смыло и меня вместе с ними.

— В надорском языке есть такое выражение: vzyvat’ k nebu o smerti{?}[взывать к небу о смерти], — Задумчиво проговорил Ричард. — Его говорят, когда раб, невольник или пленный просил смерти вместе с тем, кто лишил его свободы, и получил её. Считается честью умереть такой смертью. Есть множество легенд, где таким вот бывшим пленникам Лит позволял пропустить Лабиринт и сразу отправится куда нужно. Не знаю насчёт Лабиринта, но такая смерть считается почётной.

Курт вздрогнул. Дикон задумчиво смотрел на грозовые облака, думая о том, каково пленным у седунов. Будь Дик на их месте… Возможно, он бы бросился на первого из пленителей, до кого доберётся, лишь бы не уходить в одиночку. Ведь лишиться свободы… наверное, это даже хуже смерти.

— Чудны дела твои, человек. — Алва хмыкнул. — Кстати, ваш наставник не рассказывал про местных людоедов?

— Нет, я бы запомнил.

— Жаль. Вейзель, вы уверены, что ваши люди не сбежали?

— Ни в коем разе, монсеньор, — влез Коннер. — Что-то затянуло их в воду. Лово это не понравилось.

— Разделяю его чувства, но людоеда будем ловить позже. Если он, разумеется, не утонет. Курт, подготовьте все к взрыву. Раз уж вам невмоготу поджечь фитиль, это сделаю я. Мне в Рассвете делать нечего, а вы спасётесь.

Вейзель попытался возмущённым взглядом то ли просверлить, то ли усовестить Алву, но, как известно всем, совести у Рокэ нет, и Вейзель первым отвёл взгляд и молча махнул рукой, сдаваясь. Рокэ снова посмотрел на озеро, и Дик перевёл взгляд туда же.

Мутный бешеный поток, так не похожий на утреннюю ласковую речку, несёт в озеро песок, щебень, сломанные ветки. Вода стремительно прибывает, закрывая прибрежные валуны.

— Вот оно, горное чудовище, — задумчиво проговорил Рокэ, — во всей красе. Действительно, впечатляет.

Слова маршала тонут в нарастающем реве. На противоположной стороне озера стремительно набух чёрный, мерцающий вал.

Вот он домчался до устья реки, на мгновение замер, словно зверь перед прыжком, и обрушился во взбаламученное озеро. Волны грохнули о берега, отступили и снова бросились на скалы. Это было только начало, за первым валом шел второй, третий, четвертый. Озеро обезумело, водяные горы колотились в берега, внизу клокотало, как в чудовищном котле.

Дикон смотрел вниз и восхищался. Восхищался буйством стихии, гением Курта и отменной наглостью Рокэ. Никому не было дела до его восхищения, но это не мешало ему буквально захлёбыватся восторгом. Камень пел, и теперь ему было всё равно, поёт ли кто-нибудь вместе с ним. Так что Дик молчал, молчал смотрел и слушал прекрасную песню яростной и радостной стихии.

Вот он, Горный Зверь. Тот, о ком они с Рокэ пели.

Вейзель всё рассчитал верно, и порох пробил дыру в древнем завале, но тот же взрыв создал новый завал, ниже по течению. Впрочем, отсюда было понятно, что новая плотина совсем слабенькая, она не продержится долго против прибывающей воды, что с рёвом неслась через брешь, снося вековые ели и лежавшие между ними валуны. Вода прибывала и прибывала, а Дикон не мог отвести взгляд. Песня камня звучала в ушах эхом, уносясь всё дальше и дальше…

Затор наконец не выдержал. Грязекаменная лавина, накопив ещё большую мощь, покатилась вниз. Теперь сель бушевал внизу, совсем близко, под самыми ногами. К счастью, расщелина была достаточно глубокой, её стены — прочными, а Сона — выезженной и не пыталась ни сбросить его, ни понести. Ричард молча смотрел на разбуженного Зверя.

Эр решил честно играть краплёнными картами, так что Курту полагалось заминировать Змеиное Око. Тот пытался спорить, но Алва совсем не тот человек, которого можно усовестить или с решениями которого можно спорить.

Вейзель подчинился. А Дикон сожалел, что навряд ли сможет увидеть, как рождается зверь, что смоет замки разбойников, насильников и воров.

Очень жаль.

========== Глава Четырнадцатая. Почти конец ==========

Комментарий к Глава Четырнадцатая. Почти конец

Внимание, не проводилось серьёзной вычитки! Очень прошу неравнодушных читателей воспользоваться публичной бетой!

Приятного прочтения!

«Хочу быть лесной хренотенью и жрать непутёвых туристов.» ©

Адгемар вещал, головы «виновных» падали к ногам Ворона, за спиной проигравших блестело золото. Краденное или нет — Ричарда не волновало. Белый Лис разливался соловьём, даже предложил Ворону собственную дочь, пытаясь убедить всех вокруг, что кругом не виноват. Зря. Люди самого Лиса грабили и убивали, бакраны и варастийцы ненавидели врага всей широтой своей души, Ворон знал планы казара с самого начала — тут не было никого, кто мог бы поверить.

Дикон вглядывался в лицо стоящего в цепях. Это был Эпинэ. Тот, кого Белый Лис выставлял виновным за весь тот ужас. Дик смотрел, как эмоции принятия, растерянности и какой-то тупой боли мелькают на его лице, и сам был готов возненавидеть. Был готов возненавидеть того, кто на голоде и восстании хотел въехать в столицу, кто хотел насилием и разбойничеством захватить свободные земли. Робер платил золотом, за что потом другие расплачивались кровью.

Ярость поднималась из груди, заставляла задыхаться.

Впрочем, может, Эпинэ не виноват? Ричарду уже давно не десять лет, чтобы поверить на слово, чтобы понять и принять. Понятно было одно: Ызарги Чести решили захватить страну чужими руками. Им плевать на народ, у этих лицемерных дворян простой народ не в Чести. Они не могут подумать, что с ними будет без простого народа, не могут даже представить. Как будто булки и пироги для них растут на деревьях, дичь бегает по лесу уже приготовленная, а дом убирает себя сам. Для них нет никого, кроме себя.

Тупость. Какая беспросветная тупость.

Дикон решил не делать поспешных выводов. Что не мешало ему уже ненавидеть Лиса. Причин было предостаточно, в отличие от Эпинэ.

Солнце светило им в спину, а проигравшим — в лицо. Так даже лучше. Если завяжется драка, они будут в более выгодном положении.

— Больше мне нечего сказать, — да неужели он наконец заткнётся, — мы — мирный народ, мы пытались защититься и не смогли, в этом была наша ошибка, моя ошибка. Я жду ответа Талига, ибо в его руках наша жизнь и наша смерть. Что скажет побежденным Проэмперадор Варасты?

Как же хочется его смерти. Литов пёс, как же хочется, чтобы он умер. Дикон возвал к камню, но тот молчал. Он что-то знал, но не желал говорить.

— Ваше Величество, Вы ошибаетесь. — Ленивый голос Алвы резал не хуже ножа. — Претензии его величества Фердинанда к бирисским вождям не имеют никакого отношения к причине, по которой здесь находятся вверенные мне войска. Талиг пришел на помощь дружественной Бакрии. Я не более чем военачальник, подчиняющийся его величеству Бакне Первому. Мы находимся на земле Бакрии, и лишь её король и её народ могут выдвигать требования и заключать мир.

— Я счастлив приветствовать брата моего Бакну, — проникновенно запел Адгемар. Какая тварь. Лицемерная бешеная дрянь. — и я надеюсь склонить его выслушать нас, но пойманный нами преступник принадлежит Талигу, и я передаю его…

Бакна Первый хранил гордое молчание. И правильно. Чем больше Лис говорит, тем больше он предложит. Не посмеет не предложить — иначе свои загрызут. Это не лисы и не барсы, это настоящие шакалы.

— Ваше Величество, видимо, до сих пор неправильно представляет себе положение, — заявил Ворон. — Все пленные и все трофеи принадлежат Бакрии. Мы удовлетворимся тем, что Его Величество Бакна сочтет уместным нам передать.

Его Величество Бакна решил наконец сказать. Момент кажется подходящим.

— Мой народ много и долго терпел, — заявляет новоявленный король, — и виновны в этом бирисские кошки и кагетские ызарги. Но пришел наш день, и Великий Бакра указал нам путь к победе. Мы вернули себе все, что потеряли, но этого мало. Мы не уйдем из Озерной долины, она принадлежит и будет принадлежать моему народу, мы не вернем Барсово ущелье, мы сумеем сделать дорогу на запад дорогой дружбы…

Ещё бы бакран согласился уступить. Седунам? Тем, с чьих рук они едят?! Барсы долго и упорно растили себе врага, пусть теперь хлебают полной ложкой.

— Наш народ помнит не только зло, но и добро. Мы не позволим облезлым кошкам вредить Талигу. Враги наших друзей — наши враги. Подведите того, кто привел бириссцев в Варасту.

Два казарона подхватили Эпинэ под руки и потащили вперед. Дикон равнодушно смотрел на пленника. Его судьба сейчас от Дика не зависит. Когда до них оставалось не более пары шагов, кагеты отступили, и один из них с силой толкнул пленника в спину. Связанный Робер не смог удержаться на ногах и рухнул прямо под ноги Алве, на какой-то каменный осколок. Закапала кровь.

Сволочи. Лицемерные дряни.

Дикон вышел вперёд монсеньора и молча поднял Эпинэ. Рокэ навряд ли нужно, чтобы кто-то лежал у его ног. Хотел бы, так это, скорее всего, был бы Дик.

— Дикон, усадите его… да вон хоть на тот камень, — скомандовал Ворон. — Пусть запрокинет голову, а на переносицу — лёд, тут его навалом. И развяжите! Не кагет, не удерёт…

— Лучше бы кагет, монсеньор. — Злобно выплюнул Дикон сквозь зубы.

Рокэ сделал вид, что не услышал своего оруженосца. Робер крупно вздрогнул, резко поднял глаза, но его повело. Дикон встряхнул его, закинул руку на плечо и повёл к ближайшему обломку. Узлы он просто перерезал, его бы не хватило сейчас их развязывать. Набрав в платок снега, Дикон приложил его к переносице Эпинэ. Тот хохотнул, как-то резко и истерически. Молча уперев взгляд в макушку вынужденно не-собеседника и сжав зубы от клокочущей внутри ярости, Дикон принялся молча снимать с себя плащ. Он не околеет, а Робер, скорее всего, так и так покойник. Счастье ему будет, если бакраны затребуют Суд Бакры, а не Колесницу. Так привяжут ногами-руками к козлам, тех в галоп и всё. Выжил — невиновен. Да вот только в Колеснице не выживают.

— Ричард… — Иноходец выглядел невероятно удивлённым и каким-то разбитым.

— Молчите, — выдавил сквозь зубы Дикон, накидывая плащ на Эпинэ. — Ради Леворукого, молчите и не доводите до греха. Видит Лит, я вас сам собственными руками сейчас прикончу.

— Почему?.. — Робер смотрел и не понимал. Действительно не понимал. — Ричард, за что?..

— За что?! — прошипел Ричард. Он расхохотался, зло, саркастически. — За то, что хотели убить чужими руками свой народ. За то, что бросили свои владения. За то, что убивали чужими руками. Если для вас Эпинэ — пустой звук, пожалуйста! Обреките на смерть своих людей, но нас не трогайте! Чтоб вам гореть, где бы вы не были, Робер Эпинэ…

К ним подошёл могучий бакран, прерывая речь Дикона, с сомнением посмотрел на привалившегося к камню Эпинэ и спросил почему-то Дика:

— Он может идти?

— Да, — твёрдо ответил Робер, тяжело поднимаясь с камня. Он бросил на Дика последний взгляд, захотел что-то сказать, но в итоге смолчал.

— Ты виновен в преступлениях против Талига? — Голос Бакны твёрд и холоден, но вопрошает будто не он. Бакна говорил чужими словами, и Ричард хотел бы знать ответ. — Подумай и ответь.

Робер молчал. Кровь больше не течёт, хотя сухие, потрескавшиеся губы вот-вот лопнут. Эпинэ кутался в плащ, держа ткань почти задубевшими пальцами. Дикон не чувствовал холода. Сиюминутная ярость уступила, оставив место ненависти к Ызаргам Чести. Может, Эпинэ не причём. Виноват ли гонец в том, что принёс плохие вести? Виноват ли тот, кто просто передал деньги?

— Ты виновен? — повторил Бакна.

Эпинэ молчал. Почему он молчит? Почему ничего не скажет? Почему отводит свой взгляд?

— Ты виновен?

Эпинэ разомкнул сухие губы:

— Я делал то, что должен, и я ни в чём не раскаиваюсь, но лишь Создатель знает, было это добром или злом.

Делал то, что должен. Конечно. Все из нас делают то, что должно. А что должно-то?

— Хороший ответ. — Бакна кивнул и посмотрел на Рокэ. — Я сужу этого человека на земле Бакры и по закону Бакры, так пусть великий Бакра решит его судьбу. Наш закон прост. Кровь убитых обвиняет, а Бакра судит. Обвинённому на голову кладут плод абехо, обвинитель должен его сбить. Он может быть лучшим стрелком и не желать убийства, но Бакра направит его руку, и он убьёт. Он может впервые взять в руки лук, но Бакра направит его руку, и он собьёт плод. Если плод абехо будет сбит, обвинённый оправдан, если он умрёт, он виновен, если выстрел пропадёт, испытание повторится. И так каждый день, пока Бакра не примет решение. Сын Ветров, ты — кровь Талига, и ты — обвинитель.

Суд Бакры, всё-таки.

— Я понял, — усмехнулся Рокэ, — но я не стреляю из лука. Согласится ли Бакра на пистолет

— Смерть может принять любое обличье, — ответствовал с достоинством Бакна.

Внутри всё сжалось. Судьба или нет, но теперь всё зависит от Ворона. Это его суд, а не пресловутого Бакры. Что решит Рокэ? Пощадит? Убьёт? Ничего не ясно.

Что решил бы сам Ричард? Он не знал. Он понимал, что просто не сможет взять ответственность за своё решение. Робер ему никто, они виделись все раз-два, но виновен ли Эпинэ? Убить невиновного? Пощадить виноватого? Какие тут есть варианты вообще?

— Отлично, — Рокэ достал оружие, — Робер, молитесь Создателю, чтоб Бакра рассудил по справедливости и покарал истинного виновника бед Талига и прочих бед, настоящих и будущих.

Речь, присущая больше пьяному или сумасшедшему, но Рокэ — не тот и не другой. Эпинэ, разумеется, так не думает. Он сидел с лицом, как будто уже мёртв, будто бы у него нет шансов вообще.

Мир может измениться за несколько секунд. Эти несколько секунд сейчас зависят от Рокэ.

— Ричард, — повернулся он, — вы бы тоже помолились, и даже дважды — по-оллариански и эсператистски. Вы — создание неиспорченное и местами даже блаженное. Авось вас услышат.

Авось. Авось вы попадёте в плод, эр Рокэ, авось нет. Кто вас и судьбу знает.

Пресловутый плод абехо сорвали с росшего тут же кривоватого деревца. Такими деревцами у горы Бакра заросли все расщелины, но в других местах невозможно заметить ничего похожего. Сам абехо он особо разглядывать не стал — что-то красное и круглое, побольше вишни и поменьше яблока. Попасть трудно, но чем Леворукий не шутит, и вообще, это же Алва!

Рокэ картинно поднял взгляд к небесам, медленно поднял руку с пистолетом, прицелился, затем засмеялся, показательно и несколько фальшиво, и сделал пару шагов в сторону.

У Ричарда внутри уже не нервы, а натянутые канаты. Сердце замерло где-то в горле. Чего он добивается, Лит его подери?!

— Если это суд Бакры, пусть он видит все подробности!

Причём тут Бакра вообще?! Алва снова поднял пистолет.

Да свершится наконец чья-нибудь воля.

— Да свершится чья-нибудь воля, — Рокэ буквально повторил его мысли, небрежно перебросил пистолет в левую руку.

Выстрел.

Литов пёс.

Ричард в сложных чувствах посмотрел на эра Рокэ. И вот что с ним делать? Обожать?

Пожалуй, да. Пожалуй.

***

Бакраны пригласили великого Ворона взглянуть в глаза великому Бакре, и Дик потащился следом, даже не задумываясь. В последнее время он вообще изображает Воронов хвост. Отойти никак не может. После того суда.

Алва выслушал ведьму, взял протянутое ему кожаное ведро и пошел вверх по крутой каменистой тропе, заканчивающейся у небольшого водопада. Подставил ведро под струю, а затем стремительно и легко сбежал вниз.

Бакна и Премудрая Гарра ждали у алтаря. Старуха что-то сказала, Алва ответил и выплеснул принесенную воду на камень. Дикон подошел ближе, став за плечом своего монсеньора. Красное солнце коснулось горной вершины. Бакна трижды ударил мечом о щит. Премудрая Гарра протянула руки и завопила дурным голосом, поднявшийся ветер закружил серую пыль, взъерошил волосы Ворона, заиграл лентами, привязанными к козлиным рогам, дёрнул Дика за плащ. Алва встал на колени и положил руки на мокрый камень.

Каменный ошейник сжался на шее резко и больно. Дикон ничего не успел сделать, не успел даже понять, прежде чем потерять сознание.

Жгуты мышц обвивали мощный скелет, перекатывались под толстой меховой шкурой, острые когти скребли каменную брусчатку. Он не знал, что так может быть, он помнил, что было по-другому. Сейчас было странно. Непривычно. Он чувствовал себя канатом, натянутым до предела, чувствовал себя ветром, свободным от всего.

Он убрал когти, принюхался к глухой тёмной ночи. Попробовал на вкус тишину. Город. Это город он знал. Был здесь когда. А может, и не уходил из этого странного места?

Что это? Он прижал уши, пригнулся к земле, поджал лапы под себя. Перед ним был… человек. Высокий, худой, черноволосый — лишь глаза ярким синим пятном светились на лице. Человек открывал рот, и от него доносились странные звуки, какие-то ритмичные и словно бы имеющие структуру. Он не понимал ни звука. Он его узнал. Он знал этого человека.

А потом странный полузнакомый человек сказал: Ричард.

Он пришёл в себя в палатке. Горела свеча, на светлой парусине плясали три тени — одна потоньше и две широкие.

— Как по мне, — он узнал по голосу Коннера, — седунов и вовсе в нужнике перетопить надо было, только возиться пришлось бы долго, а тут хыть — и нету.

— И не говори, — Шеманталь. Они же с Коннером вечно вместе. Названные братья, если так можно сказать. — отменно сработали. Теперь они не пикнут, особливо без казара. Ну, монсеньор, вы и отчаянный. Раз — нету армии, два — нету озера, три — нету Лиса!

— А вы — поэт, Жан. Такие метафоры… — третья тень принадлежала Рокэ. — Только при чём тут я? Было ясно сказано — так рассудил великий Бакра. Я, впрочем, с ним согласен, от Адгемара вреда не в пример больше, чем от моего друга Эпинэ.

— Вы, жабу их соловей, его и впрямь отпускаете?

— Разумеется, ведь Бакра его оправдал.

Дикон выдохнул. Оправдан. Захотелось на несколько секунд подумать о том, что Эпинэ действительно невиновен. Дик даже поверил. Почти. Легко прятаться за решением Рокэ, трудно признать, что и он сам навряд ли смог застрелить Робера.

— О, гляньте-ка, — встрял Жан, — оруженосец ваш очухался.

— В самом деле?

Что-то зашуршало, и Дикон увидел Рокэ. Судя по стакану в руке, он вместе с адуанами отмечал окончание войны.

— Что с вами было? — поинтересовался он. — Вас сразила мгновенная любовь к премудрой Гарре?

Скорее уж любовь к странному человеку с синими глазами. Кто же это был? Не вспомнить.

Дик помотал головой и попытался сесть. В ушах звенело. Ворон сунул ему свой стакан.

— Выпейте, а то вы бледны, как гиацинт.

Дик выпил, задумавшись о том, насколько бледность подойдёт к его родовым цветам. Выходило, что не очень. Вино вроде было не крепкое, но от Алвы что угодно можно ожидать.

— Так что с вами приключилось?

— Не знаю, — он и впрямь не знал. — Видение?

— Вы меня спрашиваете? — засмеялся Рокэ.

— Эр Рокэ, как только я пойму, что это было, я вам отвечу, — Дикон был абсолютно искреннен.

Алва задумчиво кивнул, и внезапно спросил:

— Хотите поговорить с Робером Эпинэ?

Дикон задумался. Можно было бы пойти и спросить у Эпинэ прямо. Это было возможно, и Рокэ сейчас дал ему полный карт-бланш на вопросы. Он мог спросить что угодно, и он до дрожи боялся получить ответ.

Ведь… ведь Робер может ответить что угодно. И он примерно знал, что конкретно ответит Эпинэ. Была в нём откуда-то это твёрдая, необоснованная уверенность.

Может, из-за «видения», может, ещё из-за чего. Так не лучше ли неведение? Может, тогда лучше не знать вообще ничего? Можно ли позволить себе эту небольшую слабость?

Сумеет ли он удержаться, когда Эпинэ ответит то, что Дикон знает и так?

— Нет, — Дик качнул головой. — Навряд ли у нас получится диалог.

— Отчего так? — Рокэ поднял бровь.

— Потому что я захочу его убить. — Ровным голосом сообщил Дик. — Потому что я знаю, что он ответит, и захочу его смерти. Может быть, у меня получится удержаться. Но знаете, — Дик закусил губу. — я ненавижу, когда люди тонут в собственной слабости и беспомощности, упиваются ей. Неужели за пять лет они ничего не сделали? Неужели смогли действовать только тогда, когда у них… появились деньги? Мы с Эпинэ друг друга совсем не знаем. И я не уверен, что хочу, чтобы было по-другому.

— Как категорично, — ухмыльнулся Рокэ, однако синие глаза смотрели слишком серьёзно, — Что ж, будь по-вашему. Никого не принуждал и не принуждаю общаться с уже почти не пленными.

Дикон пожал плечами.

— Спасибо, эр Рокэ.

***

— А на лютне так же можешь? — заинтересованно спросил Жан.

Дикон отнял свирель от губ. Было жарко, Дикон ехал чуть поодаль от Рокэ, чтобы не мешать ему обсуждать с Вейзелем зимовку в Тронко. Самым страшным при этом раскладе оставался Жиль Понси — единственное пока, что заставляло его держать рот закрытым, так это свирель. Дикон только надеялся, что Жиля не понесёт декларировать свой пень прямо под свирель. Пока работало.

— Смогу, — ответил Дик. — на лютне я и спеть смогу.

Радостные солдаты откуда-то достали лютню, где только взяли? Ричард взял её в руки, примерился, тронул пальцами струны.

— Даёшь Талигское хулиганство! — крикнул кто-то.

— Вдовца лучше сыграй!

— Весёлую трактирщицу!

Солдаты некоторое время спорили, затем кто-то предложил Лорелею. Большинство поддержали, заголосили на разный лад. Песня была весёлая, бодрая, так что Дикон ничего не имел против. А что? Моряцкая песня в степи — самое то! Ведь степь — почти что море.

{?}[Текст Сны Саламандры, но слушать лучше Blakmore’s night ]

Смело мы плывём вперёд. Слышишь, волны бьют о борт

Вьётся полноводный Рейн, песня вдаль зовёт

Но легенда вновь твердит из глубин веков

Что погубит Лорелей храбрых моряков

А нас никто не погубит! Мы сильны и храбры, и абсолютно неуязвимы!

Рассказать пришёл черёд, что тебя в дороге ждёт

Тайны сказочных морей в золотых глазах

Под водою дивный трон из морских камней

А на троне том сидит дева Лорелей

Солдаты подхватил припев, каждый на свой, совершенно немелодичный, но дружный и весёлый лад.

Ветер воет злей — к гибели людей

И волны вновь склоняются перед Лорелей

Ветер воет злей — к гибели людей

И волны вновь склоняются перед Лорелей

Есть у них Ветер. И они вместе с ним. И ничего не страшно. Совсем ничего.

Ты глазам её не верь. Страсть в душе своей умерь

Обещанья лишь обман хитрой Лорелей

Под водою в глубине, в изумрудной тьме

Рождена была она и зовёт к себе

Ветер воет злей — к гибели людей

И волны вновь склоняются перед Лорелей

Ветер воет злей — к гибели людей

И волны вновь склоняются перед Лорелей

Звуки песен Лорелей лунных чар порой сильней

Мысли все твои о ней — милой Лорелей

Коль заплачет: “Будь со мной до скончанья дней”

Знай: останешься навек вместе с Лорелей

А ведь не грех и остаться, правда же?

Ветер воет злей — к гибели людей

И волны вновь склоняются перед Лорелей

Ветер воет злей — к гибели людей

И волны вновь склоняются перед Лорелей

Дик пел, пели и солдаты, и, кажется, ветер, и земля под ногами. Было совсем неудивительно обнаружить, что и высшие чины не отстают. Все они вместе сейчас. Они пережили войну, они победили! Это чувство пьянило не хуже самого лучшего вина, а клокочущая внутри радость и свобода стремились вверх, наружу, к солнцу.

Прямо над их головами громко гаркнул ворон, полетев вдоль колоны вдаль, вперёд, навстречу ветру. Рокэ проводил силуэт птицы задумчивым взглядом, а после махнул рукой.

Всё было хорошо. Сейчас так точно. Может быть, плохо будет когда-нибудь потом, но то — потом, а здесь — сейчас. И это сейчас было удивительно прекрасно.

КОНЕЦ