2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
Почему-то мне интересны эти рассказы о погибшем поэте, как давно уже ничего не было там интересно.
В его судьбе фокус времени и других параллельных судеб.
Эта книга — о последних двадцати месяцах жизни Осипа Мандельштама, о полутора с лишним годах между его смертью и возвращением из воронежской ссылки, куда его привела эпиграмма на Сталина.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Между ее написанием и посадкой прошло с полгода. За такие стихи могли сгнобить или шлепнуть даже в «либеральном» 34-м году, но вышло иначе. Адресат прочел эти стихи (или ему их прочли) — и неожиданно их одобрил! Лучшего подтверждения той атмосферы страха, в которые он хотел ввергнуть и вверг страну (а стало быть, и эффективности своего «менеджмента»), он еще не встречал.
Мандельштам получил за это «Сталинскую премию» самой высшей ступени — жизнь!
Получал он ее тремя траншами. Сначала ему заменили земляные работы на канале высылкой в северную провинцию, в уездную Чердынь. Затем ему заменили высылку ссылкой, а Чердынь Воронежем, где ему были созданы поначалу почти эксклюзивные для ссыльного условия. И, наконец, ему разрешили, отбыв срок ссылки, вернуться из нее и еще почти год побарахтаться за стоверстной зоной вокруг столицы, но на свободе.
В мае 1938 года — спустя без малого четыре года после ареста в Нащокинском — его снова арестовали (впрочем, уже приезд в мещерскую Саматиху и сам по себе был не только западней и подготовкой к лишению свободы, но и лишением свободы: выехать оттуда было почему-то решительно нельзя!).
Далее все пошло с ускорением и сужением — как в водовороте: три месяца — следствие (Лубянка), месяц — пересыльная тюрьма (Бутырки), месяц — эшелон и еще два с половиной месяца — самые последние 11 недель до смерти — пересыльный лагерь близ Второй Речки.
Казалось бы — это не более чем рассказ (точнее, рассказ-реконструкция) о последнем отрезке жизни поэта, заключительная глава любой биографии.
Но, хочется надеяться, что не только.
2
Повсюду — и в тюрьмах, и в эшелоне, и в лагере — Мандельштам был не один, не сам по себе, а частицей некоего социума — «гурьбы и гурта», как он сам назвал его в «Стихах о неизвестном солдате».
Поэтому, собирая по крупицам любые и всякие сведения и слухи, я всматривался и в тех, кто их сообщает, собирал и о них самих — об этих свидетелях и, нередко, лжесвидетелях — крупицы сведений и слухов.
Сталин все делал для того, чтобы о его любимых игрушках — архипелаге ГУЛАГ, архипелаге спецпоселений, голодоморе и пр. — не узнал никто и ничего. И мы не знаем сокамерников Мандельштама ни на Лубянке, ни в Бутырках.
Но уже попутчиков поэта по эшелону мы знаем всех поименно, хотя попутчиков по вагону — ни одного (если не считать Кривицкого; Хитров ехал в другом вагоне).
Оказалось, что самые минимальные сведения — хотя бы имя или фамилию — мы знаем примерно о сорока лицах, с которыми О. М. в том же пересыльном лагере встречался, говорил или просто находился рядом. Сорок небезымянных лиц в безымянном гурте — это совсем немало!
Около десятка из них, то есть каждый четвертый, оставили свои — прямые или косвенные — свидетельства о поэте, в том числе один (Милютин) сам написал о нем мемуар[2]. Добавим к этому информационные источники другого плана — следственные, тюремно-лагерные или реабилитационные дела Мандельштама и других лиц, документы ГУЛАГа, конвойных
Последние комментарии
6 часов 17 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 6 часов назад