Одна судьба [Илья Зиновьевич Гордон] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Илья Гордон Одна судьба
Целую неделю собирался Залман Магарик навестить своего друга Тараса Зозулю. И ехать-то до Санжаровки, где жил товарищ, было всего каких-нибудь десять километров, а вот попробуй вырвись, когда сев на носу. И все же Залман бросил все дела, запряг в двуколку молодую чалую кобылку и покатил. Было начало марта, и ранняя весна уже вовсю хозяйничала на земле. Снег кое-где сошел, тут и там проклевывались темные проталины. Дорогу развезло. В колеи и в глубокие отпечатки конских копыт натекла талая вода, колеса подпрыгивающей на ухабах двуколки разбрызгивали ее во все стороны. Не успел Залман проехать и двух километров, как начал накрапывать небольшой дождь. Теплый мартовский ветер относил в сторону его легкие струйки и разъедал и без того пожухлый и местами осевший ноздреватый снег на раскинувшихся вдоль дороги полях… Точно в такие дни, вспомнил Залман, его рота, истекая кровью, самоотверженно удерживала свои укрепленные позиции. Днем и ночью не стихал огонь противника, один за другим гибли его товарищи… Вражеское кольцо все сжималось, и наконец после тяжелых боев горсточка оставшихся в живых получила приказ прорваться сквозь окружение и присоединиться к своим. И вот темной, безлунной ночью, когда остатки истомленной многодневными боями роты делали отчаянные попытки пробиться из окружения, Залман вдруг почувствовал, как его что-то обожгло. Он зажал рукой раненое плечо, но тут вторая пуля ужалила Залмана и он потерял сознание. Очнулся он в полевом госпитале и был поражен, увидев на соседней койке Тараса, который перевязал его и вдвоем с товарищем вынес с поля боя. Голова солдата была туго забинтована. Как в неясном, затуманенном сне вспомнилось Залману, что этот боец отдал ему последний глоток воды из походной фляги, когда он, Залман, изнемогал от потери крови и от невыносимой, иссушающей жажды. — Куда девались ребята из нашей роты? — спросил Залман у Тараса. В ответ он услышал только протяжный стон и невнятное бормотание тяжелораненого. А через несколько минут два санитара подкатили коляску и куда-то его увезли. Наутро Магарик узнал от палатной сестры, что соседу по койке сделали операцию и переливание крови и что он чувствует себя значительно лучше. Вскоре Залмана отправили в тыловой госпиталь, и ему так ничего и не удалось узнать о своих боевых товарищах, которые спасли ему жизнь, и о других бойцах, вышедших вместе с ним из окружения. Поправившись, Залман снова ушел на фронт, незадолго до окончания войны был вторично ранен, и воевать ему больше не пришлось. Выйдя из госпиталя уже после окончания войны, Залман вернулся в свой полуразрушенный поселок, где застал в живых свою мать Двойру и еще несколько семей, которым удалось вовремя эвакуироваться, а потом вернуться домой. На пороге дома ему бросилась на шею мать и заголосила, обливаясь слезами: — Какой ангел принес тебя, мой дорогой? Я уже все глаза выплакала, тебя дожидаючись! И заботливо, будто про сына, тут же спросила про Тараса, о котором давно уже знала она из писем Залмана. — А где твой спаситель? Я каждый день благословляю его, и если только есть бог на свете, я верю, что мои молитвы дошли до него и что он защитил Тараса от всех напастей, как защитил и сберег тебя, мой сын, прислушавшись к моим материнским мольбам. Повсюду Залман справлялся о Тарасе, но так и не смог узнать, где он сейчас, что с ним. Так прошел год и второй в напрасных поисках. Но вот как-то раз на районном совещании бригадиров в битком набитом зале мелькнуло перед глазами Залмана знакомое лицо, и, словно раненая птица крыльями, взмахнул Залман руками и, не чуя под собою пог, рванулся к тому, кого разыскивал так долго и так тщетно: — Браток!.. Зозуля!.. Товарищ!..
После этого памятного дня Залман с матерью поехал в гости к своему другу. Встретили их с распростертыми объятиями. В доме Тарасг собрались все его родные и близкие. Залман с матерью едва успевали отвечать на горячие приветствия собравшихся в их честь колхозников. Двойра по-матерински тепло обняла Тараса и, с нежностью заглядывая ему в лицо, сказала: — Пока глаза мои будут видеть божий свет, всегда буду помнить о тебе, Тарас, как помнит мать о родном сыне. Подойдя к Тарасовой матери, она обняла и ее и со слезами на глазах проговорила: — Я благословляю тебя, родившую такого сына. Его имя всегда будет жить в моем сердце, пока оно будет биться в моей груди. Его родные теперь стали и моими родными! — Так же, как и родные вашего сына будут роднею нам, — сказала мать Тараса. Все уселись за длинный, крытый домотканой скатертью стол и выпили за встречу друзей. Со всех сторон посыпались поздравления по адресу боевых товарищей. Белобрысый парень весело оглядел всех небольшими светло-серыми глазами, веером развернул лежавшую у него на коленях гармонь и затянул:
Напечатанный в центральной газете очерк под названием «Степной богатырь» начинался так: «Солнце нещадно жгло и сушило землю. С востока подул черный суховей, взвихривая облака пыли, похожие на густые клубы дыма во время пожара. Ветер зловеще выл, как бы предвещая голод, который нес людям в эти просторные степи. И удрученные люди низко опускали головы в тяжелой печали. — Надо спасать посевы, иначе пропадем, — говорили люди. — Спасем! — уверенно заявил бригадир Силаев. И повел свою бригаду к степной речушке, в которую вливались ручьи таявших весною снегов и мутные потоки воды после щедрых летних грозовых ливней или осенних дождей. Силаев со своей бригадой начал рыть канавы и отводить речную воду на пожелтевшие хлебные поля и чахнувшие огороды. И вот спустя некоторое время жители окрестных сел увидели в побуревшей от засухи степи высокие хлеба, сулящие богатый урожай, и изумились. — Кто здесь колдовал? — спрашивали они колхозников. — Это наш Силаев, — с гордостью отвечали те…» Когда Залман прочитал этот очерк, он при первой же встрече с Тарасом показал ему газету и спросил: — Какой это Силаев? Уж не тот ли, что был у нас старшиной и вместе с нами вышел из окружения? — Может быть, и он, — ответил Тарас. — Мне, признаться, это не пришло в голову. Надо будет написать ему. — Куда же мы напишем? — отозвался Залман. — В редакцию, на имя «степного богатыря» Силаева, — предложил Тарас. — Ну, что ж, напиши ему. Мы, мол, его боевые друзья, прочитали в газете о трудовом его подвиге и гордимся своим товарищем по оружию. И, если он действительно наш однополчанин, мы просим его дать о себе знать. — Мне кажется, — вдруг начал сомневаться Тарас, — что наш Силаев вскоре после твоего ранения погиб. Ну, написать все равно надо — а вдруг я ошибаюсь? — Напиши ему обо всем от своего и моего имени, — попросил Залман. — Ладно, напишу, — согласился Тарас. Прошло несколько недель. В самый разгар страды Тарас прикатил на своей двуколке на хозяйственный двор бригады Магарика. Рядом с ним сидела какая-то девушка с темно-русыми, коротко остриженными волосами и с чуть заметной золотистой россыпью веснушек на круглом лице. Девушка легко, как бы щеголяя своей ловкостью, спрыгнула с двуколки. Тарас представил ее Залману: — Это наш участковый агроном Соня Верник. Залман по-военному вытянулся перед ней: — Здравия желаем! — Здравствуйте, — улыбнулась девушка. — Ну, рассказывайте, как у вас идут дела, как работаете? — Трудимся… Людей у нас, правда, мало, иной раз нелегко приходится. Но ничего, не унываем. Девушка-агроном оглядела просторный хозяйственный двор, в котором размещался инвентарь бригады, и спросила: — Ваше хозяйство? — Наше, — ответил Залман. — Почему же ваш инвентарь стоит под открытым небом? Это же не по-хозяйски! — с укором сказала девушка. Залман смутился. «Только-только успели познакомиться — и сразу начала упрекать!» — с досадой подумал он и начал оправдываться: — Мы не успели построить навес и лучшие машины накрываем брезентом. — Весь инвентарь надо беречь, а не только лучшие машины, — назидательно сказала девушка. — В хозяйстве дорого все — каждый плуг, каждая жатка. А под открытым небом все портится, ржавеет. Надо срочно поставить навес. — Конечно, — ответил Залман и добавил: — Разве я не знаю, как обращаться с инвентарем? Он ждал, что Тарас поддержит его и скажет что-нибудь в его защиту. Но тот не сводил глаз с расхаживающей по двору девушки. А та все приглядывалась к инвентарю бригады и время от времени записывала что-то в небольшом блокноте. — А что, если нам поехать в степь осмотреть хлеба, — остановившись около Залмана, предложила девушка. — Давайте, — охотно согласился Залман и хотел подогнать подводу, но Тарас предложил всем разместиться на его двуколке. — Я тоже не прочь поехать. Усядемся как-нибудь втроем, — сказал он. Девушка-агроном села рядом с Тарасом, Залман вскочил вслед за ней, и двуколка тронулась. Тарас ехал не спеша. Залману хотелось заговорить с девушкой, пошутить, но она оглядывала массивы хлебов и время от времени задавала ему деловые вопросы об урожае, который они снимают, о нормах высева на гектар, о сортах семян, о подготовке к уборке. Когда они подъехали к самому лучшему участку пшеницы, Залман подумал: «Уж тут-то агроном меня похвалит». Но девушка молчала и только под конец, у дальнего края поля, заметила: — Тут низина, влаги больше, потому пшеница и поднимается веселей, чем на других участках. Уметь сохранить влагу в почве — большое искусство. Вот недавно, — продолжала она оживленно, — я прочла в газете, как воду степной речушки превратили в груды золотой пшеницы. «Степного богатыря», как называет автор очерка полевого бригадира, засуха научила ценить каждую каплю влаги. Он выработал целый агротехнический комплекс, который начинается с первой борозды и кончается уборкой. — Этот «степной богатырь» — наш однополчанин Силаев. Я уверен, что это не кто другой, как он, — взволнованно отозвался Залман. — Он меня раненого тащил вместе с моим другом Тарасом не один километр до полевого госпиталя. Они мне, можно сказать, жизнь спасли. — Я уже слыхала про это, мне рассказывали, — отозвалась девушка. — Ты уже написал письмо Силаеву? — повернулся к Тарасу Залман. — Как-то руки не дошли, — ответил Тарас. — Все работа да работа, никак не соберусь взяться за перо. Ну, да ничего, я напишу, обязательно напишу! — Напиши, не забудь: это ведь очень интересно, — подхватила девушка-агроном.
Залман Магарик с некоторых пор ходил как в воду опущенный. Чуть услышит, бывало, гудок проезжающей машины или стук колес — и сразу бежит на дорогу: не участковый ли агроном едет к нему. Но нет, девушка больше не показывалась в их колхозе. «Значит, она все время в Санжаровке, у Тараса, — с ревнивой досадой думал Залман, — никак не расстанется с ним. Ведь и в тот раз заметно было, что Тарас ей нравится. Уж не поссоримся ли мы в недобрый час с Тарасом из-за этой девчонки? — промелькнула в его голове беспокойная мысль, но он тут же отогнал ее: — Нет, нет, этому не бывать! Против Тарасова счастья я ни за что не пойду, да и он не будет становиться мне поперек дороги. Тот, кого это счастье обойдет стороной, смирится и будет ждать другого случая. И то сказать, свет ведь не клином сошелся на участковом агрономе Соне Верник!»
С раннего утра и до вечера беспощадное солнце обжигало степь. Напоенный сладким ароматом вызревающих хлебов воздух пьянил Залмана. Алые закаты на голубом, темнеющем к ночи небе, на котором проступали золотые россыпи звезд, и звонкое пение птиц будили в его душе тоску по встретившейся на его пути пленительной девушке. Нечего и говорить, что на колхозном дворе инвентарь бригады давно уже был приведен в образцовый порядок: тщательно вычищенные плуги, сеялки, бороны и культиваторы чинно стояли под добротным навесом. Да и сам бригадир всегда был чисто побрит, хорошо одет и по-военному подтянут. На его груди поблескивали военные медали. Словом, все, все было готово к приезду девушки-агронома. А ее и след простыл — как в воду канула! Между тем хлеба вызревали буквально на глазах. Ранним утром первый луч солнца робко и словно воровато пробегал по золотистым хлебам. Затем солнечные лучи разгорались все ярче и ярче, и под ними тихо качались отягченные литыми зернами колосья; казалось, даже самый воздух пьянел от душистого аромата спелой ржи и пшеницы, гречихи и конопли. Так и не дождавшись агронома, Залман выехал и поле — осмотреть хлеба и выяснить, не пора ли начинать уборку. Останавливая свою кобылку то у одного, то у другого края поля, он спрыгивал с двуколки, срывал колосья и долго разминал пальцами зерна, стараясь определить, вызрел ли хлеб. «Зерно еще мягкое — значит, убирать хлеб рано», — решил он наконец, сел на свою двуколку и хотел было повернуть домой, но слишком заманчиво встал перед ним поворот на Санжаровку, и Залман уступил искушению: а вдруг встретит по дороге Соню? На границе своего колхоза, за которой лежали санжаровские поля, Залман снова остановил двуколку, вырвал несколько колосьев и начал считать зерна в каждом из них. То же проделал он, проехав с полкилометра, и на санжаровском массиве, чтобы сравнить урожайность того и другого хозяйства. Но в одних колосьях полей его колхоза было больше зерен, чем в колосьях санжаровского, в других — наоборот, и он так и не мог определить, где хлеб уродился лучше — у него или у соседей. Погруженный в эти расчеты, он не приметил, как рядом оказался Тарас, который, так же как и Залман, выехал осмотреть хлеба. — Что ты здесь делаешь? — удивленно спросил он у Залмана. — Ехал мимо и остановился посмотреть на твой урожай. — Куда же ты направляешься? — Разыскиваю агронома — хотел посоветоваться, можно ли, хотя бы выборочно, начать уборку. — А разве агроном не у тебя? А я-то думал, что она к тебе поехала, — удивился Тарас. — Ко мне?! — в свою очередь удивился Залман. — Я был уверен, что она у тебя. Залман пристально посмотрел на Тараса, ему на миг показалось, что Тарас подшучивает над ним. Но по беспокойству, которое он прочел в глазах Тараса, и по его озабоченному виду Залман убедился, что Тарас говорит правду. — От нас она уехала в колхоз «Трудовик», а оттуда должна была направиться к тебе. — А она тебе не сказала, что задержится в «Трудовике»? — начал расспрашивать Залман. — Ну, на денек она могла там задержаться, — ответил Тарас, — но ведь уехала-то она уже несколько дней тому назад. — Так куда же она девалась? Но Тарас в ответ только недоуменно развел руками: — Вот в этом-то и загвоздка — ума не приложу, куда она могла исчезнуть. Залманом стала овладевать тревога, в голову ему полезли невеселые мысли. — Где же искать ее? — сказал он, насупившись. — А вдруг она заболела? Мало ли что может случиться с человеком!.. Не поехать ли нам в колхоз «Трудовик»? — Да, не мешало бы, — поддержал Тарас предложение друга. «Быть может, она из «Трудовика» еще куда-нибудь поехала и там задержалась, — мысленно успокаивал себя Залман. — А может быть, и так, что мы с ней разминулись, пока я объезжал поля. Вот приеду я домой, а она меня там дожидается». От этой мысли у него стало веселей на душе. Он быстро поправил упряжку, попрощался с Тарасом и погнал приуставшую кобылку домой.
Пора было начинать уборку хлеба, а агроном все не появлялась. Залман уже не знал, что и подумать. «Не иначе, как с ней что-то стряслось, — все больше тревожился он и не мог себе простить, что не заглянул в «Трудовик» по дороге из Санжаровки. Ведь Тарас ясно сказал, что она уехала туда, и уж там-то можно было узнать, что с ней сталось. Залман даже готов был сейчас поехать на розыски, но разве вправе он уехать, если вот-вот должна начаться уборка хлебов? А уборку нельзя было откладывать. Она уже началась во всех окрестных колхозах. Вот донесся мерный шум жатки, вот тяжелой, громыхающей поступью издалека возвестил о своем выходе в поле комбайн. Да и у Залмана все было готово к началу уборки, и он решил приступить к выборочной на холмах и косогорах, где хлеб вызревает раньше. А на второй день начал убирать хлеб уже сплошняком. На широких массивах поля, где работала бригада Магарика, кипела жизнь. Запыленный, озабоченный бригадир носился от жаток к комбайну, от комбайна к ямам, где лежали бочки с горючим, оттуда к кухне, которую он соорудил на полевом стане на время уборки. И вот как-то в самый разгар работ его окликнул звонкий женский голос. Залман повернул голову и увидел неподалеку на степной дороге двуколку и на ней агронома. — Соня! — обрадовался он и побежал к ней прямиком по свежей стерне. — Где это вы пропадали? А мы беспокоились, ждали вас, собирались разыскивать… — А что случилось? — Да так, перед уборкой хотелось с вами посоветоваться… — А давно начали убирать? — деловито спросила девушка. — Два дня назад начали выборочным порядком, а сегодня уже сплошь… — ответил Залман. — А сколько успели убрать? — Не знаю точно, не подсчитал. Девушка спрыгнула с двуколки, подбросила коню охапку сена и сказала, сверкнув белозубой улыбкой, озарившей ее запыленное, загорелое лицо: — А вы поторапливайтесь: элеватор уже открыт. И знаете, кто получил первую квитанцию на сдачу зерна нового урожая? Ваш друг Тарас Зозуля. Теперь ваш черед. — И мы отправим сегодня обоз с первым хлебом. — Ну, глядите, как бы вам не отстать от вашего товарища. Посмотрели бы вы, какое это было торжество, когда он получил первую в этом году квитанцию. За это его удостоили чести поднять флаг на элеваторе. — Я очень рад, что мой друг так отличился, — ответил Залман, и по его улыбке видно было, что он действительно доволен успехом Тараса. — Вы были там? — поинтересовался Залман. — Была. А сейчас я из Санжаровки. — Я на днях туда наведался, думал, что вы там, искал вас. — Меня искали? — удивленно посмотрела на него девушка. — А зачем же я вам понадобилась? — Я хотел… думал… я… Магарик старался побороть свое смущение, но это ему явно не удавалось. Наконец он выпалил: — А вы что-то в Санжаровку чаще ездите, чем к нам… — Все колхозы для меня одинаковы, — сухо ответила девушка-агроном. — А езжу я туда, куда считаю нужным. На моем участке не один колхоз, а я одна. — Поэтому-то вы нам и дороги. — Чем это я вам так дорога? — А всем, — вырвалось у Залмана так пылко и непосредственно, что нахмурившаяся было девушка невольно улыбнулась. Парень хотел было добавить, как он ждал ее приезда, как часто выходил на дорогу, выглядывая ее двуколку. Но тут подошел комбайн, и он замолчал. Машина замедлила ход, из люка в бестарку посыпалось зерно, и, как величавый корабль, комбайн поплыл дальше по широко раскинувшемуся морю хлебов. Залман несмело прикоснулся к руке девушки, но та не обратила на это внимания: она задумчиво смотрела куда-то вдаль, как будто ждала кого-то. А вдали по степному простору клубилось молочно-белое марево, кольцами кружились солнечные блики, то исчезая на мгновенье, то снова скользя и кружась… У края только что скошенного поля Залман увидел несколько васильков. Он нагнулся, сорвал их и преподнес нехитрый букетик девушке. Та удивленно покачала головой, но приняла цветы и поблагодарила. — Они для вас выросли, — сказал Залман. — Как это так — для меня? — А мы их не выпололи, оставили, чтобы поднести вам: мы знали, что к нам приедет такая хорошая девушка-агроном. — Откуда же вы это могли знать?.. — А вот знали… Залман вдруг почувствовал стеснение в груди. Ему хотелось запеть от счастья — ведь рядом с ним Соня. Ему казалось, что быстрее, чем всегда, движется комбайн, что люди работают веселей и усердней, что стремительней льется в люк комбайна зерно, что звонче и радостней поют птицы, потому что рядом с ним по стерне легким девичьим шагом идет Соня. Закончив уборку хлебов, бригада Магарика начала поднимать пары, приступила к зяблевой вспашке. Правление колхоза выделило в ее распоряжение полученный из МТС трактор, и Залман неотступно следил, чтобы вспашка производилась до положенной глубины и не оставалось огрехов. «С первой борозды начинается агротехнический комплекс Силаева», — не раз вспоминал бригадир слова участкового агронома. Он по-прежнему часто думал об этой девушке, по временам поглядывал на по-осеннему унылую дорогу — не вынырнет ли из тумана знакомая двуколка. И девушка, случалось, не обманывала его ожиданий, порой приезжала туда, где работала Магарикова бригада, давала нужные указания и советы — и исчезала. Тогда Залман тоскливо смотрел вслед двуколке, которая все дальше и дальше увозила девушку. Всякий раз, поджидая Соню, Залман Магарик давал себе слово решительно объясниться с ней, но приезжала она — и бригадир не в силах был вымолвить слово, как будто язык отказывался ему повиноваться. Однажды Залман, казалось, набрался храбрости, но девушка, как на грех, не появлялась целых три дня. А на четвертый, когда трактористы развели костер из курая и в солдатских котелках варили свой нехитрый обед, она прикатила откуда-то, но не одна: возле нее на знакомой Залману двуколке сидел какой-то парень в новом офицерском кителе без погон, в брюках-галифе, по которым змейкой вился красный кант, и в хорошо начищенных юфтевых сапогах. По всему видно было, что он совсем недавно демобилизовался. — Здорово, орлы! — на военный лад приветствовал он трактористов, и те дружно отозвались: — Здравия желаем! — Это наш новый механизатор Сема Киршнер, — спрыгнув с двуколки, представила приехавшего девушка-агроном. Трактористы пожимали руку новому механизатору, и тот, по-свойски предложив им закурить, завел с ними обстоятельную беседу. Магарик не курил, по счел неудобным отказаться от предложенной ему папиросы. Хоть и очень интересно было послушать, о чем механизатор толкует с трактористами, Залман, неумело попыхивая огоньком папиросы и покашливая, быстро отошел к двуколке, у которой возилась девушка. Но только что собрался он переброситься с ней хоть несколькими словами, как механизатор окликнул его. — Эй, бригадир, — спросил он, указывая на котелки, подвешенные на проволоке над огнем, точь-в-точь как на привале во время похода, — вы, видать, фронтовики? — Точно… фронтовики… — послышались отдельные голоса. — А в каких войсках служили? — В матушке пехоте, где же еще? — ответил за всех Залман. — А танкистов нет среди вас? — Я танкист, — отозвался невысокого роста веснушчатый паренек в комбинезоне тракториста. — Так, значит, браток, мы с тобой родня, — улыбнулся механизатор. — Я тоже был танкистом. И сколько раз я братьев-пехотинцев в наступлении прикрывал своим танком — и сосчитать трудно. Механизатор присел на корточки, закурил и совсем было собрался рассказать о разных фронтовых случаях, как подошла Соня и, о чем-то втихомолку перемолвившись с ним, села на двуколку, на прощанье помахала рукой и сказала: — Еду в «Трудовик», не скучайте, скоро вернусь. Залман долго провожал взглядом двуколку, пока она не растаяла в серо-голубой дымке. — Что голову повесил, бригадир? — спросил его механизатор, приметив, что ему не по себе. — Скучаешь по ком-нибудь? Но Залман, явно желая уклониться от разговора на эту тему, отошел в сторону, невнятно пробормотав: — Нет, ничего… Вам показалось… Обед поспел, и один из сидевших у костра, тот самый, что был танкистом, снял котелки с проволоки, па которой они были подвешены, и трактористы начали хлебать вкусный, чуть попахивающий дымком кулеш. Залман отошел к шалашу. Механизатору, видимо, хотелось как-нибудь завязать разговор с бригадиром. Он по-свойски положил руку ему на плечо и начал его расспрашивать, как идет работа. Залман подробно рассказал о делах своей бригады. — Вы сразу к нам приехали или уже побывали и в других колхозах? — поинтересовался Магарик. — Как же, я их объехал несколько. — А в Санжаровке, в колхозе «Путь Ильича» были? — Да, сегодня. Я к вам прямо оттуда. — Не видели ли вы там бригадира-полевода Тараса Зозулю? — Видел. Он меня спросил, буду ли я у вас, и передал вам привет. — Ему и еще одному товарищу я обязан жизнью… — сказал задумчиво Залман. — Да, об этом мне рассказал ваш друг, — перебил его механизатор. — Вот так это и бывает, браток. Сколько товарищей я сам вынес на своих плечах с поля боя, а сколько раз меня прямо из когтей смерти вырывали! Золотые слова сказал Суворов: «Сам погибай, а товарища выручай!» Механизатор смолк, как бы выжидая, что скажет бригадир, и глубоко затянулся. Не дождавшись отклика, он продолжал: — Трижды я был ранен и каждый раз возвращался в строй, а на четвертый меня замертво вынесли из горящего танка, и я очнулся в полевом госпитале. Мне срочно нужно было сделать переливание крови и пересадить лоскут чьей-нибудь кожи на сильно обгоревшую грудь. И вот тогда палатная сестра… Механизатор, как видно взволнованный нахлынувшими воспоминаниями, запнулся и с минуту молчал. Потом, как бы очнувшись, приложил руку к груди и добавил: — Вот тут кусочек ее кожи, он давно уже сросся с моей; как моею стала и ее кровь… — А после того как вы вышли из госпиталя, — заинтересованно спросил Магарик, — вы ее встречали? Где она теперь? — Дружба, скрепленная кровью, никогда не забывается, — откликнулся механизатор. — И вы ведь помните своего друга Зозулю? — А никогда не забуду его. Долго разыскивал его, не успокоился, пока не нашел Тараса. Оказалось, он тут же, в соседнем колхозе, рукой подать, — взволнованно проговорил Магарик. — Ну, а мне и не пришлось разыскивать палатную сестру. — Где же она теперь? — Только что была здесь. — Как! Соня? Наш агроном? Неужели Соня? — остолбенев от изумления, дважды назвал он дорогое сердцу имя. С минуту он стоял потрясенный. Значит, напрасно он мучился над неразрешимой задачей: как разделить со своим другом Тарасом то счастье, которого не разделишь… Костер, который недавно ярко пылал, начал гаснуть, и так же угасала надежда на счастье в сердце Залмана. Бригадир побледнел, холодный пот проступил на его лбу. Механизатор опять обратился к нему со словами участия. — Что, бригадир, невесел? — спросил он, заметив, что с парнем творится что-то неладное. Но Магарик то ли не слышал приезжего, то ли ничто не доходило до его сознания. Трактористы пообедали и снова приступили к работе. Откуда ни возьмись, подкатил на двуколке Тарас Зозуля. — Письмо!.. От него!.. — кричал он, размахивая над головой серым конвертом. — От кого? — спросил, еще не вполне придя в себя, Залман. — Да от Силаева же… Вот, смотри! — Тарас вынул из конверта густо исписанный крупным почерком лист бумаги и начал читать. Читал он быстро, но четко, подчеркивая наиболее важные места. «Вы спрашиваете, я ли это — ваш боевой друг Силаев? Ну конечно же я!» Магарик дрогнул и с большим волнением стал слушать продолжение письма. «Не один раз, — писал Силаев, — мне приходилось выходить из окружения и выносить из-под огня раненых товарищей. Те, что не забыли об этом, написали мне. А сколько было и таких, что не дали о себе знать. Каждый, кто вспомнил обо мне и прислал весточку, для меня очень дорог». Далее Силаев расспрашивал о судьбе боевых товарищей, называя имена, совершенно не известные Зозуле и Магарику. «Мы с вами, — писал Силаев, — братья по оружию, да и сейчас вместе сражаемся за изобилие и народное счастье». Залман сидел молча, как бы обдумывая глубокий смысл этих слов, и вдруг воскликнул: — Я уверен, что это он, наш старшина Силаев. И, возможно, Соня давала нам с тобой, Тарас, свою кровь в полевом госпитале, возможно, что на твоей груди, Тарас, кусочек ее, Сониной, кожи. А если и не она отдала тебе свою кожу, если не Сонина кровь струится по нашим с тобой, Тарас, жилам, то эта кровь и кожа другой девушки, во всем, во всем схожей с нашей Соней, ну точь-в-точь такой, как она!
Перевод автора и Б. Лейтина
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ Перевод с еврейского
СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ МОСКВА 1965 Гордон Илья Зиновьевич ВНАЧАЛЕ ИХ БЫЛО ДВОЕ…
М., «Советский писатель», 1965 г., 436 стр. Тем. план выпуска 1965 г. № 574
Редактор А. И. Чеснокова Художник А. Г. Кравцов Худож. редактор В. И. Морозов Техн. редактор М. А. Ульянова Корректоры С. И. Малкина и И. Ф. Сологуб
Сдано в набор 4/XII 1964 г. Подписано в печать 27/IV 1965 г. А 02759 Бумага 84×1081/32. Печ. л. 135/8 (22,89). Уч. — изд. л. 22,03. Тираж 30 000 экз. Заказ № 2269. Цена 81 коп.
Издательство «Советский писатель», Москва К-9, Б. Гнездниковский пер., 10
Ленинградская типография № 5 Главполиграфпрома Государственного комитета Совета Министров СССР по печати Красная ул., 1/3
Последние комментарии
5 часов 47 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад