Правый [Татьяна Анатольевна Харитонова] (fb2) читать онлайн

Татьяна Анатольевна Харитонова

 

ПРАВЫЙ

повесть

  Куда подевался мальчик? Которым я был когда то?Скажите, долгая старость - награда или расплата?Где умирают птицы? Сколько лет сентябрю?Понимает ли море, то, что я говорю?О чем молодая листва поет весеннему бризу?Откуда является смерть - сверху, или же снизу?Кто там рыдает в ночи? Человек или птица?Как зовется звезда, которая тебе снится? Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья? - Мне бы только, чтоб дети не погибали во чреве...

 Пабло Неруда

В России, Украине, Белоруссии — 8 миллионов абортов в год.

Родился он на чердаке, в небольшой комнатке

с косой стеной и одним лишь окошком,

проделанным в скате черепичной крыши.

Именно в такой бедной обстановке

и начал свою жизнь гений, которого

до сих пор помнят и любят миллионы.

Милый мой читатель. Не хочешь ли ты услышать историю? Вполне современную. Скорее женскую. Хотя нет, мужчина, не откладывайте книгу! Мужчина! Это я к вам обращаюсь. Да, к вам! Что вы испугались? Я бы не делила литературу по половому признаку. Что за глупости? Женская проза. Мужская. Что в женской? Слезы, грозы, розы? А в мужской? Пистолет, кордебалет? Простите, сейчас это по – другому называется.

Нет, история для всех. Ведь ответственность перед Жизнью несут все одинаково. И за то, что происходит в этой истории, отвечают все. И ты, мой милый читатель.

Итак, я попробую тебя описать. Прости, что на ты. Просто мне кажется, что я тебя знаю давно – давно, вижу, как ты пробегаешь глазами по этим строчкам, морщишься:

-Что еще за прием? Заманить? Ну, уж нет! И читать не буду. Хотя нет, что за история?

- А история о нас с вами. Просто выгляни в окно. Вот она, эта история. Хотя нет, все началось лет десять назад, а может и четыреста. Все старо, как мир...

Ее назвали Астра. Правда, имя это жило лишь на страничке свидетельства о рождении. Астра Немеровская. Красиво. Если бы не отчество. Михайловна. Астра Михайловна. Это сочетание притягивало Астру к земле, как толстая суровая нитка легкий воздушный шарик, держала намертво и не давала взлететь. Может, поэтому, звали ее просто Ася. Имя дала ей бабушка Соня – актриса.

Бабушка свою юность провела в плену у Мельпомены, замуж так и не вышла, но родила Любочку. Девочка не радовала. Ну, во – первых, отец ребенка оказался героем не ее пьесы, а Любочка была его копией, только в женском варианте. Отец - высокий, худой, как велосипед, с выпуклыми, голубыми глазами. Любочка - такой же велосипедик, только детский. Сначала трехколесный, маленький, когда только училась ходить. Смешно растопыривала ручонки в поисках равновесия, мчалась на всех парах, переливаясь блестящим звоночком смеха. Подрастая, превращалась в тоненькую высокую девушку, полную противоположность полненькой невысокой Сонечки. И выпуклые голубые глаза, с интересом взирающие на Сонины неуклюжие попытки играть роль мамочки. Играла, правда, редко. Любочка росла с Сониной мамой, Людмилой Петровной – женщиной абсолютно далекой от театра - бухгалтером детского сада. Бабушка занималась воспитанием внучки профессионально, по всем правилам. Девочка не переживала, что растет без отца. Пусть папы приходят за детьми вечером, а ей, Любочке, не очень то и надо. Зато она может бегать к бабушке в кабинет, если воспитательница отпустит, посчитать на калькуляторе, чтобы бабушка скорее составила свои бумажки. А вечером идти с ней домой, пока мама в театре, помогать бабушке с ужином.. Бабушка разрешала Любочке все на свете: и картошку чистить, и тесто для блинов размешивать. Бабушка обращалась с ней, как с большой. А мама вечно считала маленькой. Папу она не знала. По маминым разговорам она поняла, что он когда-то «обещал золотые горы». Что такое золотые горы, Любочка не понимала. Но точно знала, что это очень красиво. Она иногда зажмуривала глаза и пыталась представить, как они блестят и переливаются. Получалась плохо. Тогда она представляла мамины сережки, только очень много, целую гору. На горах-сережках не хватало блестящих камней – самоцветов из сказки про малахитовую шкатулку, и она решила спросить об этом у Сонечки.

-Мама, а самоцветы в золотых горах бывают? Та удивленно вскинула левую бровь, не понимая.

-Что ты такое говоришь? Какие самоцветы?

-Ну, на тех золотых горах, которые тебе обещал подарить папа?

-Нечего развешивать уши и подслушивать чужие разговоры.

-Это не чужие, раз про моего папу. Будешь ругаться, я к нему уеду, и золотые горы он подарит мне, а не тебе. И самоцветы!

- Нет, детка. Не подарит. Ничего папа никому не подарит. И вообще, нет у тебя папы.

-Разве так бывает? Вот у Леси целых два, папа Андрей, и Леша. Так бывает. А чтобы совсем не было?

-Бывает, детка. У тебя мама и бабушка.

-Бабушка заместо папы?

-Что за заместо? Вместо!

-Ну, вместо. Бабушка вместо папы? А почему у Сашки есть папа, и бабушка у него тоже есть. Значит не заместо… вместо.

-Папа твой уехал далеко – далеко, он работает.

-Люба, иди в свою комнату, принеси мне свои колготки, вчера палец вылез любопытный.

Любочка неохотно отправилась в комнату. Прогнали, ну и ладно, она все равно знала про папу. И то, что папа уехал на север за деньгами да там и остался. И то, что он заблудился в тундре. Так сказала бабушка соседке тете Кате. Что такое тундра, она пока не представляла. Ей было очень его жалко. Хотелось поехать и помочь ему выбраться из тундры. Она решила, что вырастет, и обязательно туда поедет спасать своего отца. Мама точно ехать не собиралась. Любочка приложила ухо к двери, может, что скажут про папу еще, то, чего она не знала.

-Соня, зачем ты так? Она должна думать об отце хорошо. Как будет свою жизнь потом строить? – возмутилась бабушка.

-Нечего о нем думать. Есть мама и бабушка. Миллион таких вариантов, когда детей воспитывают в неполных семьях. А у них вообще полгруппы таких детей. НС

-Что такое НС?

-Надпись напротив фамилии ребенка. НС. Неполная семья. Мама! Что ты цепляешься? А ты меня как вырастила?

-У тебя отец умер.

-Лучше и у нее бы умер.

-Соня! Что ты такое говоришь?

***

Сонечка и правда, ехать никуда не собиралась. В городе было много поклонников ее таланта. Замуж никто не звал. Да ей и не хотелось. С каждым годом выбрать мужа становилось все труднее. Планка ее требований все выше, а возможности рыцарей на час - увы. Жила в пьесах. Любила, заламывала руки, читала монологи, обманывалась, верила, надеялась.

Однажды в ее жизни появился Петр Игнатьевич. С букетом и бутылкой шампанского вошел в гримерку после спектакля.

-Знаете, Софья Изяславовна, как вы талантливы?

-Знаю, - улыбнулась своей неотразимой улыбкой

-Я жду перевода в Москву. Хотите, заберу вас в московский театр?

- Хочу,- пролепетала и тут же лишилась дара речи. Это был шок. Ей показалось, что в ее жизнь, как в гримерку, наконец, вошел настоящий мужчина. Пили шампанское. Рассказывал взахлеб, как в школьном театре играл Чацкого. Так и повелось. Он частенько забирал ее после спектакля, они ездили ужинать в загородный ресторанчик. Как в старом водевиле. Все было бы неплохо, если бы это была пьеса для двоих. Она играла с ним в этой пьесе, прекрасно зная, что выхода на сцену терпеливо ждут его жена и двое детей, причем главные партии были у них, а отнюдь не у Сонечки Изяславовны (так звали ее в театре). И они вышли, вернее, вышла его жена. Узнав о головокружительном романе отца семейства, она отомстила сопернице так виртуозно, что мысли о томных встречах отпали. Накануне премьеры, когда Сонечка Изяславовна в гриме, в платье готовилась к выходу, и ей оставалось минут пять, в гримерку вошла женщина. Соня в этот момент, недовольно поморщившись, припудривала свой милый носик.

-Вам кого?

-Вас.

-После спектакля, дорогая, все после спектакля!

-Вы приняли меня за поклонницу?

-А разве нет? – пуховка с пудрой замерла. Брови удивленно приподнялись – ее коронный взгляд, приводивший публику, в основном мужскую, в неистовство, остановился на полной женщине в дорогой шубе с пакетом в руке.

-Нет. Ваш поклонник - мой муж. Но это поправимо. Женщина решительно подошла к Соне и вылила ей на голову целую полулитровую банку зеленки, обыкновенной аптечной.

- Мне кажется, так вам значительно лучше. Змеи – они ведь зеленые, а вы блондинка. Неувязка…

Женщина так же тихо вышла, как и вошла. Только часы в гримерке тикали так громко, что у Сонечки заложило уши. Все было, как в страшном сне. Прозвенел звонок. Пора было на сцену, а Сонечка смотрела на свое зеленое отражение в зеркале, и по щекам ее лились то ли слезы, то ли зеленка, а скорее раствор бриллиантовой зелени в слезах…

***

Чацкий не прореагировал. Она решилась и позвонила. Чужим казенным голосом ответил:

-Да, слушаю.

-Мой талант померк под слоем зелёнки?

-Наслышан. Да ты не обижайся. Она с давлением лежит на диване. А ей нельзя волноваться.

Задохнулась от обиды:

-А мне можно?

-Ты сильная. Представь, что это пьеса. Ну, не мне тебя учить.

-Тогда тебе карету. И поскорее. – Бросила трубку и разрыдалась. - А чего, собственно? Перевод в московский театр был той же золотой горой, с самоцветами, как Любочка сказала. Все комплименты из той же сказки. А она купилась. Женщины любят ушами. Развесят уши и любят, любят. А эти уха-жоры, уха-пожиратели сначала вешают на них лапшу, а потом жуют ее вместе с ушами.

Я проснулась с утра

Со мной что-то не так.

Вместо просто лапши

На ушах Доширак.

Вот и стихи стала писать. Не все так плохо. Стану великой поэтессой и напишу о нем какую-нибудь гадость, чтобы весь мир узнал.

Весь мир ни о чем не узнал. Миру было не до того. Рост цен на нефть, падение доллара занимали мир гораздо больше. Хотя странно. Создатель сотворил все в этом мире, все, кроме денег. Деньги - творение человека. Создал человек себе деньги, а они его и погубили. Попал человек. Попал в плен. В плен к бумажке.

Зарабатывать эти самые бумажки в родном городе стало невыносимо. Свою гримерку возненавидела. Собрала вещи, Любочку и уехала в Саратов к подруге, с которой вместе учились когда-то. Мама уезжать не захотела. Долго и надрывно ссорились, плакали, прощались. Но было одно обстоятельство, значительно облегчившее Любе переезд: в пригороде Саратова жила тетка, сестра мамы - Полина Петровна. Старенькая, одинокая женщина. У нее был маленький чудесный домик. Тетушка очень любила цветы, особенно бархатцы. Каких только сортов у нее не было. Все оттенки желтого и оранжевого радовали потрясенную Сонечку. Она, как Герда, бегущая за Каем, попала к доброй волшебнице и забыла обо всем. Осенью поступила в театр, Любочку оформили в садик. Для матери - одиночки это была не проблема. Жизнь потихоньку наладилась. Как гром среди ясного неба – смерть мамы. Она скоропостижно скончалась от сердечного приступа прямо на работе. Мир для Сони потускнел, как будто красок убавилось. Стал серо – коричневым. Мучила вина. Бросила, уехала. Думала только о себе. Но постепенно все улеглось. Жизнь потекла, как прежде. Мамину квартиру поменяла на Саратов. Свила новое гнездышко. Но хозяина в нем так и не появилось. Мужчин не воспринимала серьезно. Ее близорукость душевная сменилась новой болезнью – дальтонизмом. Мужчины стали серыми. Все. Стало неинтересно. Стала видеть в них все больше недостатки. Знала наперед, кто что скажет, о чем подумает. Зеленка мерещилась долго, а все ссадины с тех пор мазала исключительно йодом. Но поклонников у нее было много, и через пару лет все позабылось. Правда, Любочка всегда была какой – то чужой. Молчаливая, серьезная девочка, она всегда находила себе занятие, подолгу играла со своими игрушками в уголке, а когда подросла, и вовсе отдалилась от Сони. Никаких девичьих тайн, никаких секретов. Все сама. Даже уроки. Училась очень хорошо, легко, не напрягаясь. Читать научилась, складывая буквы в витринах магазинов. Первое слово – аптека – прочитала, когда они утром бежали в детский сад. Сонечка и не поняла, торопилась. А когда увидела Любашу с книгой Чехова на коленях, несказанно удивилась.

-Ты что делаешь, Люба?

-Читаю.

-Ты умеешь?

-Умею.

-Ну-ка, прочитай,- Сонечка перевернула страницу.

-Да-ма с со-бач-кой!

-Молодец, когда ты научилась?

-Не знаю. В садике.

-Я тебе куплю детскую книгу.

-Ладно. А пока я про собачку почитаю.

-Про собачку? Про какую собачку?

-Про эту. – Любаша еще раз ткнула пальчиком в название.

-Это совсем не про собачку. Это для взрослых. Тебе это еще рано.

Так Любаша и росла рядышком. И взрослела. И отдалялась.

Ее независимость и самостоятельность импонировала Сонечке, была удобной. Правда, дерзила и спорила по любому поводу. Если Сонечка говорила, что это черное, дочь упрямо твердила – белое, если Сонечка просила надеть теплую куртку, Люба уходила в легком плаще. В итоге, Сонечка сдалась и перестала заниматься воспитанием дочери.

Любочка как-то незаметно выросла и в девятом классе, после очередного скандальчика, сообщила маме, что беременна.

Они завтракали на крохотной кухоньке. Люба пила кофе и накручивала щипцами челку.

-Съешь бутерброд лучше! Что это за завтрак? Худющая, как велосипед.

Соня сделала Любочке бутерброд с колбасой и положила на блюдце. Лицо у девочки исказилось, она бросила щипцы и метнулась к раковине. Приступ рвоты был долгим и мучительным.

-Любочка, что с тобой? Отравилась чем-то? Что ты вчера ела?

-Да не знаю я. Макароны с котлетой в столовой. Вечером салат с тобой вместе ели.

-Странно, мне хорошо. Наверное, столовская котлета.

-Да нет, меня уже давно тошнит.

-А живот? Живот болит?

-Ничего не болит. Просто тошнит и все!

Соня все поняла. Это был шок, сродни тому, зеленому. И переезд не спас бы.

-Ты что? Беременна? Боже! Ты сошла с ума!

-Нет. Это не сумасшествие, это точно беременность!

-Я поняла! С ума сойду я!

Люба умылась и села на табуреточку, ножка косичкой за ножку, девочка – ангелочек, с косичками, как у Пэппи.

-Какой срок?

-Три месяца уже!

-Чего молчала, дура!

-А чего говорить? – потянулась, как кошка, спрыгнула с табуретки.

-Нет! Люди добрые! Она что, не понимает? А школа?

-Что школа? Живот будет расти – брошу школу.

-Недоумок, какая из тебя мамаша? Ты же не родишь!

-В животе не останется. Прокесарят. Я прочитала.

-Ты бы что-то полезное читала. Учебники школьные, классику.

-Толку, что ты ее читаешь?

-А что у меня не так?

-Знаешь, мама, все у тебя так. Только я у тебя не так. Я это знаю!

Соня замерла. Жизнь рухнула, обвалилась, как стена. Она ее строила, эту стену, а стена взяла и обвалилась.

-Что делать будем? Аборт поздно.

-А я и не собираюсь. Аборт! Убивать живого человека!

Соня вздрогнула, как от пощечины.

-Как растить будем?

-Молча.

-А папаша то кто?

-Ты его не знаешь!

-И не надо. Главное, чтобы он знал!

-И он не знает. В тундре заблудился. Тем более, я сама не уверена. Может он, а может и не он вовсе!

-Люба!

-Что, Люба? Пятнадцать лет Люба. Все, мама! Хватит. Поговорили. Мне в школу.

- Люба! Может, еще не поздно? У меня гинеколог знакомый, Люба!

Входная дверь хлопнула. Ушла.

- Так, позвонить Ирине Петровне. Договорится. Пусть хоть посмотрят эту дуру! Господи! Что делать! Вот несчастье на мою голову. Глупая! Дура! Хоть бы спросила, посоветовалась!

Сонечка разрыдалась, упав на маленький кухонный столик. Она вовсе не готова стать бабушкой. Как эта девчонка не понимает? Пеленки, распашонки, присыпки, аллергии. Кормить не сможет, это факт. Искусственные смеси, больной животик! – Сонечка представила искаженное болью лицо младенца.

Интересно, мальчик или девочка? – Воображение услужливо подсунуло картину – она с коляской на аллее в парке. Недоумевающие прохожие. Очень молодая бабушка. Или мама. Красный шарф развевается по ветру. Красиво.

Ну как, милый мой читатель? Банально? Согласна! Зеленка, коляска. Ну а в целом, довольно правдоподобно. В нашей стране беременность настигает девочек – подростков достаточно часто. Причем, знания о контрацепции, так старательно пропагандируемые всякими центрами планирования семьи, в данном случае лишь развращают наших подростков. Слово «целомудрие» вообще непонятно. Спросите у современной девушки, что такое целомудрие? Маленький соцопрос. Не знают. Но не будем о грустном. Поехали. Я познакомлю тебя еще с одной героиней моей истории. Вернее, с двумя. Ну, ты сам все поймешь.

***

Ну и соседка у вас!

Парень-проводник, по- видимому, студент поежился

- Орет, слюной брызжет, мол, поезд стоит на каждой станции, каждому столбу кланяется, как будто я не проводник, а машинист. Хотя причем тут машинист? Не по его воле остановки, расписание такое.

Парнишка просмотрел билет, помог поднять на подножку тяжелую сумку с абрикосовым вареньем. Поезд по праву мог бы претендовать на памятник советским железным дорогам и стоять возле вокзала, рядом с бодро выкрашенным зеленой краской паровозом времен Великой Отечественной. Убитый временем и очень грязный. В плацкартном вагоне, в который посчастливилось купить билеты (лето - время пик) людей было мало, наверное, часть пассажиров должны подсесть позже, на крупных станциях. На соседнем месте сидела мрачная женщина. К ее недовольству Аня была готова, поэтому с опаской заняла полку напротив.

- Кошмар! Сколько он будет топтаться на месте?

-То ли еще будет. На станции Ильма будет стоять почти полтора часа!

-И кто только составляет такое расписание движения? Больше стоим, чем едем! Ася, не прыгай! Сядь.

Женщина была очень интересной. Возраст ее определить было сложно. Худенькая, смуглая. Она могла быть молодой бабушкой или зрелой мамой. Кольца, браслеты, цепочки в большом количестве притягивали взгляд. Хотелось рассмотреть все, что на ней было надето. Но ее руки были в движении, они нервничали, поэтому все ее браслеты тихо позванивали. Нежно-розовый цвет одежды не шел к ее смуглой коже, но блузка была свободной и удобной. А широченная юбка в белый горох радовала глаз сама по себе, не обращая внимания на сердитую хозяйку.

-Вы, наверное, давно едете?

-Безумно. Целый день. В Саратове сели рано утром и тащимся еле – еле. А нам надо скорее.

-Всем надо скорее. Всю жизнь торопимся, скорее, скорее, а здесь, в поезде, можно остановиться, не останавливаясь. Вот парадокс.

-Парадоксы и размышления хороши, когда на душе спокойно. Тогда даже такой скверный поезд может радовать.

Женщина горестно вздохнула и уставилась в окно. В уголках ее глаз стали собираться слезинки. Малышка, казалось, ничего не замечала, она читала анекдоты, смешно шевеля губами, а особенно понравившиеся громко перечитывала, заливаясь веселым смехом.

Девочка была потрясающе красивой, этакой маленькой Шахерезадой. Гладкая смуглая кожа, большие карие глаза – яркие и выразительные, дуги бровей, как на картинке, и такие же тщательно прорисованные кармином губки, по-детски припухшие, с легкой готовностью к улыбке. Ей было лет семь. Длиннющая черная коса в руку толщиной не поспевала за ее резвыми прыжками, как змея перед Рики Тики Тави из сказки Киплинга, извивалась следом.

Девочка не расставалась с маленьким плюшевым медвежонком в забавном желтом беретике. Она привязывала к лапке поясок и таскала его за собой, как собачонку.

- Ася! Прекрати немедленно!

Но Ася и не думала прекращать, прыгала сверху вниз, хохотала, теребила смуглую руку в браслетах.

-Ася, сейчас получишь, нервов моих нет! Как не стыдно? Угомонись! – Женщина шлепнула девочку по попе. Та, ничуть не обидевшись, залезла на верхнюю полку и стала укачивать своего медвежонка, напевая ему песенку.

-Вы не расстраивайтесь, все когда – нибудь кончается, и это поездка, как ни странно, завтра уже будет позади. Нам надо учиться у детей. Ваша девочка нашла себе занятие и едет спокойно.

-Да уж, спокойно! Ася, не скачи, полку обрушишь! Пыль поднимаешь!

-Я и не скачу, это мишка скачет. Он в цирке работает.

-Что девочка! – продолжила женщина. - Ее проблемы решаются. Мама и бабушка. Ася! Прекрати.

-Мамочка, можно я к девочке, которая живет в начале вагона?

-Иди, только осторожно, не упади, не бегай! - браслеты взволнованно зазвенели.- Живет! Надо же.

-Вот она, детская мудрость. Жить везде, где оказался. И радоваться жизни. Как хорошо иметь дочку. Вы счастливая мама!

-Я бабушка. Она у меня растет с рождения. Дочь после школы уехала в Москву, поступила в институт. Это ранний ребенок. Она ее родила в пятнадцать лет. С парнем не сложилось. Он не был готов для отцовства, как она для материнства. Я взяла отпуск, у меня тетя была, правда умерла в прошлом голу. Помогала. Вырастили.

-Красавица она у вас.

-Да уж. На папу своего похожа. У него тюркская кровь. Вот и получилась восточная красавица.

-А что сейчас в Москву? К маме в гости?

-Да, везу к маме.

Голос женщины задрожал. Она отвернулась к окну, взгляд ее замер.

Аня деликатно уткнулась в книгу. Не хочешь, не рассказывай. Но что–то подсказывало – обязательно расскажет. Ася вернулась, и соседи стали готовиться ко сну. За окном быстро сгущались сумерки. Пробегающие домишки тонули в надвигающемся сумраке, и только окна вытаскивали их из темноты. В вагоне зажегся свет. Утомленная Ася после многочисленных споров – где ей спать? – уснула, обняв медвежонка и вытянув худенькие загорелые ножки на нижней полке. Бабушка прилегла рядом. В этой женщине было столько любви и заботы, спрятанной за нарочитой грубоватостью. Она заслонила девочку от сквозняков из окна, от случайного ночного падения, от взглядов. Но в этой заботе был какой-то надлом, какая-то обреченность.

Аня сидела и смотрела в окно. Ей очень нравилось вечером смотреть из окна поезда на дома. Светящиеся окна, калитки, огороды. Все было каким–то сказочным.

-Вы знаете? – голос соседки раздался неожиданно, – я ведь не знаю, что с нами будет. Едем, а куда?

-Вы же сказали, к дочери.

-Я ее не видела три года. Последний раз она приезжала, когда Асеньке было три с половиной. Устроилась в Москве. Хорошая работа. Говорила, что парень есть, любят друг друга. Может, даже поженятся. Естественно, про Асеньку она ему не сказала. Нас не приглашала, хоть Ася и просила.

-А что везете девочку в Москву?

-Болею. Надо ложиться на операцию. Ей не с кем остаться.

Голос женщины задрожал. Плечи сотрясались от рыданий.

-Не плачьте. Все будет хорошо. Надо верить.

-Во что верить? Я уже ни во что не верю. Представляете? Отдать Любаше Асю? Что она будет делать? Девочке в школу. Кто будет ею заниматься? Тетя Полина умерла так не вовремя. Хотя, разве можно умереть вовремя? Смерть, она не спросит. А Любка моя замуж вышла. Что она скажет мужу?

-Скажет, сестра. Что же тут такого?

-Мы и не знакомы, и на свадьбу не ездили. Они просто расписались, а потом ездили отдыхать. Любе придется обманывать мужа. Выдавать Асю за сестру. Ей это неприятно, я чувствую, поэтому она отгородилась от нас, как могла. Но муж у нее хороший. Она говорила мне.

-Вот видите, замужем, муж хороший. По документам Ася – сестра. Что не так? Не плачьте. Как вас зовут?

-Софья

-Вот видите, Софья. Имя у вас какое! Сам Бог велел вам надеяться.

-Да я стараюсь. Держусь. Меня даже мой диагноз не пугает. Хотя страшнее не придумаешь. Мне обязательно надо выстоять. Иначе Ася пропадет. Я знаю. Вот прооперируют, пройду курс химиотерапии и заберу ее обязательно. Мне лет десять надо у Бога выпросить, чтобы ее на ноги поставить…

В вагоне повисла тишина.

-Ой, извините, я на вас со своими проблемами. А вас как зовут?

-А меня Анна, просто Аня! И не извиняйтесь. Где еще выговоришься, как не в поезде? Расскажите, что у вас случилось.

Софья задумалась на секунду, сжала пальцы в ладошке и сняла свои браслеты:

-Это ведь моя вина, что Любочка ее родила в пятнадцать лет. Жила всю дорогу легко, весело. Я ведь актриса. Вечно на вторых ролях. Правда, когда помоложе была, были и главные роли. Но недолго. Театр – безжалостный товарищ.

-Это, наверное, очень сложная профессия?

-Я об этом никогда не задумывалась, просто, театр – это мое. Знаете, у меня к нему с самого начала, какое – то мистическое отношение. Запах театра ощущали? Волшебный. Первый раз попала туда в детстве. Родители отправляли на каникулах к дедушке.

-К дедушке? Обычно к бабушке!

-Бабушка была, но неродная. В смысле вторая его жена. Дедушка, впрочем, мало мной интересовался. С годами бывший кадровый военный, лощеный офицер превратился в тучного старика, подбирающего в парках чьи – то носовые платки и пустые бутылки.

-Я знаю, это проявление старческого маразма. У меня соседка такая была. Собирала всякую всячину.

- В прихожей у деда стояла картонная коробка из-под обуви, куда он складывал находки. Его жена, Анна Павловна, работала билетершей в театре оперы и балета. Я помню ее безукоризненно выглаженный строгий костюм, кружевную манишку вместо блузки. На шее застегивалась на пуговку. Помните такие?

-Помню, конечно, у мамы была.

- Все смешалось в голове провинциальной девочки – кружево манишки, запах театра, большая мраморная лестница с темно – красной ковровой дорожкой. Его величество Театр! Вот то, что манило меня, как сказка.

-Золотой ключик?

-Точно! Буратино с таким же восхищением относился к золотому ключику.

Женщины засмеялись. Соня смешно прикоснулась к губам ладошкой, посмотрела на спящую Асю, поправила простыню и перешла на громкий шепот:

-Бабушка Анна Павловна отвечала за правительственную ложу. Осматривала свои владения перед спектаклем.

-И вы с ней?

-Конечно, я за ней ходила по театру, как хвостик. Хотите чаю?

-А давайте! Только придется самим.

-У меня и кружки, и чай, и сахар. Я всегда в дорогу беру свое.

Соня сходила за кипятком, а Анна достала пакет с печеньем и конфетами. Тихо зазвенели ложечками.

-Хорошо, мы с вами одни. А то никому бы спать не дали. Ася не в счет. Спит, как убитая. О чем это я?

-О правительственной ложе

-Гости там бывали редко, но фотографии! Фотографии висели и с Гагариным, и с Брежневым, и другими неизвестными для меня в том возрасте официальными лицами. Бабушка очень гордилась своей ролью– хранительницы правительственной ложи. Я бродила за ней по анфиладам залов, уставленных изящной мебелью, вазами, цветами, коврами. Мне казалось, что я попала в сказку. Театральный сон, я так его называла, снился мне многие годы, и был самым счастливым…

Соня остановилась, задумалась. Ее театральные жесты, голос, вычурность фраз, как ни странно, нравились Ане, которую обычно раздражало все фальшивое и искусственное в людях. Но театральность Сони была ее частью, как браслеты, как горох на юбке.

-Расскажите, что дальше было, вы так интересно рассказываете.

-Спектакли я смотрела отовсюду, с балкона, из партера, если не было аншлага, из осветительной. Сидела, сжавшись в комочек среди софитов, и впитывала волшебное действо под музыку. Знаете, из осветительной было интереснее всего. Сцена была видна под углом. Край занавеса открывал для меня балерин, готовящихся к выходу. Они шептались о чем-то, хохотали, растирали свои изящные ножки, подпрыгивали.

-Я тоже всегда любуюсь балеринами. Они какие – то неземные.

- Издалека казалось, что это ожившие фарфоровые куклы в пачках. А прически! Гладко причесанные волосы! Ничем не прикрашенная красота! Шея, лоб, глаза! Все естественно, просто и красиво! Вы видели хоть одну некрасивую балерину?

-Отбор! Там не может быть некрасивых!

- И отбор. Но видели бы вы этих девочек, лягушат с закушенными губками у станка! Их же лепят. Лепят каждый день. Шейки, ручки, ножки. Балерины Дега, сошедшие с холста, получаются не сразу…

-Я видела эту картину, вырезала как-то в детстве из журнала « Работница».

- И вы собирали картинки из журналов?

-Конечно. В нашем детстве это было хобби многих.

- Точно.

Они немного помолчали, глядя в окно.

-Ну, а дальше?

-Дальше? Вот так я была насмерть заражена театром. Ужалена. Другая профессия не рассматривалась. Правда, я смутно представляла, в какой роли буду выходить на сцену. Для балерины явно никаких данных. Маленькая, пухленькая. Но упросила маму отдать в балетную студию.

-Вы занимались балетом?

-Ровно неделю! В темно – синем спортивном трико стояла у станка. На первом занятии жутко хотелось в туалет. От страха. А спросить разрешения у педагога, злой худощавой женщины не решалась. Да и не представляла, как буду снимать этот купальник с рукавами. В зеркале отражалось искаженное лицо юной балерины.

С балетом не получилось. Не получилось и с певческой карьерой. Голос был совсем не оперным сопрано. Оставалась единственно возможная роль, роль драматической актрисы.

-А где вы учились?

-Окончила институт культуры. Училась легко, особенно и не перевоплощаясь. Играла себя – наивную глупую барышню в кудряшках и розовых очках. Порхала по сцене, из общежития в общежитие, пока не родилась Любочка. А вскоре мне пришлось уехать, не смогла оставаться в этом городе…

Поезд постукивал по рельсам. Сон ушел. Тихий голос женщины уводил куда – то в маленький провинциальный городок к несчастной женщине, все время играющей чужие роли…

-А девочка, ваша дочь?

- Дочь? Пока я устраивала свою жизнь, она росла у мамы. Я не почувствовала материнства по- настоящему. Играла всю жизнь свою роль, и не поняла вообще. Что со мной происходило? Жила или нет? Что было свое, что чужое? Любочка пошла в первый класс. Опять мимо. Была очень самостоятельной. Бабушка умерла, дочка автоматически перешла ко мне, как новая роль. Роль матери. Выучила текст.

-Любочка! Обедай! Супчик на плите. Буду поздно. После спектакля задержусь. Делай уроки! Надень зимнее пальто. Холодно. Не промочи ноги.

Роль была скучной. Ни страстей, ни надрыва. Она и не болела. Удобная девочка. Бабушка приучила к самостоятельности. Она даже ужин мне готовила, когда я на вечернем спектакле. Правда, работу мою тихо ненавидела. Не театральная девочка.

-Странно. У многих актеров дети растут за кулисами.

-Это не наш случай! Любочка была как–то раз на премьере с мамой. Увидела меня в гриме, расплакалась, успокоить было невозможно. Пришлось маме с премьеры тащить ее домой. Теперь я понимаю. Она с такой радостью ехала ко мне, скучала, думала, что будет рядом, а вместо мамы – чужая женщина в гриме, в кринолине, в парике. Она испугалась и осиротела окончательно.

- Бедная девочка!

- Когда умерла ее бабушка, осиротела вторично. Домой я привезла не дочку, просто девочку, молчаливую, послушную. Мы долго привыкали друг к другу. В отличие от меня, актрисы, ей было трудно. Она по жизни искренняя, конкретная, четкая. Говорит, что думает. Всякое было, и ссорились, и мирились. Я иногда не понимала, кто я ей, мать или подруга, или соседка по квартире. Мы с ней такие разности! – женщина задумалась, глядя в окно. Наверное, видела в отражении свою прошлую жизнь.

-Гром грянул, когда она в пятнадцать лет забеременела. Тогда я поняла, что забыла текст, а вернее вовсе его не знаю. В моей пьесе все должно быть не так. Что говорить, что делать?

-Постойте. Так вы не догадывались, что у нее есть мальчик? Не говорили с ней?

-Нет! Она не делилась со мной! Хотела с ней поговорить, да все не получалось никак. Не могла найти слов. Да и казалось мне, что успеется. Вот и успелось.

-Вы знаете, у меня сын. Мне еще сложнее. И я не могу найти слов. И узнают наши дети о важных вещах на улице.

- Да бросьте, сейчас телевизор все рассказывает популярно. И показывает.

-Сейчас вообще странно. Дети ведь не готовы к этой информации. Природная стыдливость разрушается. Цинизм под маркой планирования семьи.

-А что плохого в планировании семьи?

-Все плохо. Планирование в данном случае разрушение. Смотрите, что стало с рождаемостью в результате этого планирования? Один, максимум два ребенка. А разводы? А гражданские браки? Вымрем скоро, как динозавры!

-Разве планирование виновато?

-А вы знаете Соня, кто автор этой идеи? Маргарет Зангер, сподвижница Гитлера. Она считала, что в России достаточно пятидесяти миллионов граждан. Хватит, чтобы вырубить оставшиеся леса, выкачать нефть. О русском балете, как вы понимаете, речь там не шла! И началось! На каждом шагу прокладки, презервативы? Покров тайны и стыдливости сдернули, обнажили бесстыдно. А вы думаете, количество абортов уменьшилось? Три миллиона в год! Вдумайтесь! Три миллиона нерожденных детей. Это превратилось в поточную линию. Производство кремов, лекарств, стволовые клетки. Индустрия!

-Вы знаете, Аня! Я была в Крыму несколько лет назад. В семье крымского татарина пять, а то и больше детей. Они посчитала, что через пятнадцать лет они завоюют Крым количеством. Никакой войны не надо. В семье украинца или русского максимум два ребенка. И считать не надо!

- Вот вам и планирование семьи. Кстати, Зангер люто ненавидела материнство. Стерилизация – ее любимая тема. Право плодиться, как она образно выражалась, должно было выдаваться не всем.

-Китай?

-Да, там эта программа действует в полном объеме. Причем силовыми методами. Даже в благополучной Америке всплыли факты принудительного оскопления американцев с низким годовым доходом!

-А чего они боятся? Угрозы перенаселения земли? Может это правильно?

-Глупости. Особенно у нас в России. Какое перенаселение? Пустая Сибирь! Дальний Восток, заселенный китайцами.

-Через лет сто полмира будут говорить по-китайски.

- Мой друг недавно ездил в Благовещенск, к брату. Маленькая деревенька в десяти километрах от города. Заходит во двор. Заспанный брат в состоянии жуткого похмелья выползает из сараюшки. В отчий дом не приглашает. Сдает китайцам. Их там, как муравьев в муравейнике. Работают, выращивают что-то. А он пьет, деньги завелись за аренду отчего дома. Живет в сарае. Вот оно! Перенаселение. Особенно в России. Так что надо рожать детей.

-А у вас сколько, Аня?

-У меня? Один сын. Один. Сейчас жалею. Да прошлого не вернешь. Хотелось второго ребенка, да думала, как вырастим, чем кормить будем, как учить? Глупости всякие. А тут еще муж стал в стакан заглядывать. Может, поэтому и стал. А родила бы ему дюжину ребятишек? Может, и некогда было бы. Он ведь у меня умный, хороший парень был сначала.

- И у меня одна Любочка, и та без отца. Как сама будет строить семью? Даже не представляю. Но детей много точно не захочет. После тех первых родов в пятнадцать лет.

-А что дальше? Люба призналась вам, что беременна. И что?

-У меня на все беды – одно решение. Уехать. Наверное, предки давным-давно были цыгане или кочевники. Отправила ее в деревню к тетке, сестре матери. Решили, что рожать будет там, от глаз подальше. А сама стала играть роль беременной женщины. Готовила всех потихоньку, что у меня скоро будет ребенок.

-Новая роль?

-Новая роль. Всем говорила, что уеду к отцу ребенка. Куда – молчок! Делала загадочные глаза. Театр первое время гудел, как пчелиный рой. Софья ждет ребенка! Главный вопрос – от кого? В роли отцов побывали все, от главного до осветителя. Но скоро тема надоела, исчерпала себя сама собой. Появилась какая – то новая интрига, и обо мне забыли. Живот мой аккуратно увеличивался в размерах. Декретный отпуск, как вы понимаете, мне не грозил. Я уволилась, чем очень удивила сослуживцев по театру. Кое-какие сбережения были, на первое время должно было хватить, и я благополучно уехала в деревню к своей непутевой девочке. Мы стали ждать Астру все вместе. Любочка носила беременность легко, как я подушечку, ни токсикоза, ни угрозы выкидыша. Со спины и не видно, что беременна. Живот острый, клинышком. На улицу днем не выпускали, чтобы народ особенно не видел малолетку беременную. В деревне особенно ничего не утаишь, но у нас как–то прошло. Тетка жила достаточно уединенно, к нам особенно никто и не ходил. Получилось, что я и родила Астру. Я ее мамой и числилась. В сельсовете нам выписали свидетельство о рождении, свои люди - сделали. И вот у меня появился второй ребенок.

-Как вы справлялись?

-Нормально. Тут уж я отработала свой материнский инстинкт по полной программе. Любочка на Астру и не претендовала. Только все смотрела на меня как-то странно. С обидой. Двойной. За себя, недолюбленную, за дочку отобранную. Я особенно и не задумывалась. Некогда было.

-А она стала учиться дальше?

-Да, пошла в десятый класс. А мы с тетей Полиной стали растить Асю. Радость поселилась в доме, хоть и забот невпроворот. У тетки все удобства на улице. Вода в колодце, печка. Пеленки на морозе полоскали у колодца. Это сейчас памперсы и машинки – автоматы. Мои руки от стирки и хозяйства превратились в крюки, – она протянула свою натруженную ладонь с погрубевшей кожей.

- Думали, мальчик будет, а родилась девочка. И хорошо. Как с мальчиками обращаться, вовсе загадка. Попробуй, вырасти мужика без отца. Астра была крикливой, шустрой. Черные волосы, черные глазенки. Так я и думала, - подвела итог Любочка. - Руслан. Но девочку назвали Михайловна, в честь моего деда Михаила. Так и получилось. Астра Михайловна. Не совсем, но что поделаешь. Это я назвала Астрой. Любочке не понравилось. Но она спорить со мной не стала. Только иногда, когда брала ее осторожно на руки, тихо шептала – Асенька. Так Асенька за Астрой закрепилось. Она у нас на любое имя отзывается.

Астрочка в отличие от удобной Любочки, была маленьким чертенком. Какая там Астра! Шиповник. Весь первый год практически не спали. Она орала день и ночь. Молока у моей малолетней мамаши не было. Хорошо, у тетки корова, вырастили. Спасались от крика ее только, когда купали. Она воду у нас любила. Я помню, первый раз купать собрались. Нагрели воды, прокипятили, как положено. Тетя печь протопила и на работу убежала, она дежурной на станции работала. Февраль, холодно. Ванночку поставили на лавку. Любочка с Астрой на коленках сидит, ждет. Ну, ребенок с игрушечным пупсом. Пупс пищит. Любочка морщится. А тут в дом девчонка соседская.

-Любочка, завтра контрольная по алгебре. Давай прорешаем задачи.

-Не могу, нам Аську купать.

- Ты чего! Контрольная. Что, мама не выкупает?

Так и получилось. Я Любочку с подружкой выпроводила в комнату, а сама стала купать ее. Распеленала – ручки, ножки совсем игрушечные, розовые, крошечные. На животике – пуповина не зажила, в зеленке. И в руки брать страшно. Я ведь Любочку сама не купала, мама помогала. Я так, на подхвате, подать полотенце, мыльце. А тут в первый раз, одной. Она сморщилась, заплакала. Я ее в теплую водичку. И тут с моей Астрой, Асенькой произошло чудо. Кожица на сморщенной мордашке расправилась, глазки распахнулись. Сначала замерла, а потом засучила ножонками, как лягушка и улыбнулась мне абсолютно взрослой улыбкой. И все. Я стала мамой. Ее мамой, настоящей, не по сценарию, кем–то написанному. Не девочка получилась – картинка. Тюркская кровь. Глазищи, волосенки черненькие. Шахерезада!

-Вы так и остались в деревне?

-Да. Запланированное возвращение в город не получилась. Я пробовала восстановиться в театре. Куда там! Мне и так дышали в спину девчонки, а тут вернулась. Режиссер посмотрел на меня внимательно и сказал:

- Ну что, Софья Изяславовна. Приехала? Молодец. Мы как раз новый спектакль ставим. И для тебя роль найдется. Я обрадовалась. Только рано. Он мне предложил роль старухи, в какой то пьесе. И не помню уже. Я в театр, естественно, не вернулась. Представила опять, что все сначала. Вечерние спектакли, суета, роли. А Асенька? Оставить ее? У Любочки с учебой наладилось. Девочки мои рядом. С деньгами плохо, так что? У тети огород, корова. Трудно, конечно. Но я с корнями деревенскими. Квартирку свою городскую сдала квартирантам, деньги какие – никакие. Театр так, сладкий сон. А жизнь, она другая совсем. Новая роль мне понравилась больше. Устроилась в сельскую школу. Учителей не хватало. Вела все подряд: обслуживающий труд, пение, физкультуру, заодно, книги в библиотеке выдавала. Театральный кружок вела. Мы там такие постановки ставили! Не хуже театральных. Да и тетка состарилась, а у нее, кроме нас никого. Стыдно мне было бросать ее одну. Как нужна была – прикатили, а тут бросить. Хватит, маму бросила. Да и в деревне я другим человеком стала. Настоящей, что ли. Перестала играть свои роли. И поняла, кто я! Благодаря дочке своей, Стала настоящей мамой. Вот ведь незадача. Жаль, не для нее.

-А дочка ваша? Любочка? Как ее жизнь сложилась?

-Любочка? Окончила нашу сельскую школу. С медалью, кстати, серебряной. Училась хорошо. Светлая головушка. Настырная. Я же говорила, она конкретная девочка была. Поставила цель – добилась. Уехала в Москву, поступила в институт. Я говорила, она приезжала пару раз, подарки нам привезла, ровно день выдержала. Все на Астру смотрела. Как будто со стороны. А Астра к ней тянулась как!

-Любочка, Любаша! Сестричка моя!

-Как в бразильской мыльной опере.

-Точно, сериал. А теперь вот едем в никуда. Тетя весной умерла, Люба дажена похороны не приезжала…

-Почему?

-Не смогла. На работе проект сдавали. Деньги выслала.

Тишина наполнила пространство между полками.

-Давайте спать, заболтала вас совсем. Дома ведь не расскажешь никому такое. Все в себе ношу, как верблюд свой горб. А иногда так хочется с кем – нибудь поделиться, поплакаться. Вот вам рассказала – вроде легче стало. Вы уж простите.

- Да что вы! Не захотела бы я вас слушать – и не слушала. В поезде ведь не уснуть. Вы лучше расскажите, что дальше делать думаете?

-Асю Любочке хочу на полгода, пока операция и химиотерапия. А потом, как Бог даст.

- А вы где лечиться будете? В Москве?

-Нет, что вы. У себя в областном центре. Договорилась уже. Мне и время назначили. Онколог знакомый, помнит меня еще по театру.

- А Люба знает?

- Пока нет. Скажу при встрече. По телефону не хотела. Разве по телефону скажешь?

- А вы знаете, давайте я вам свой телефон московский оставлю. Позвоните мне обязательно.

-А я вам свой адрес саратовский. У меня ведь там квартирка однокомнатная осталась. Есть где приткнуться. Хорошо, приватизировала. А теперь и дом в деревне. У тети ведь кроме нас никого не было. Если все будет у меня хорошо, приезжайте летом в гости. Дом – загляденье, речка рядом. Бахча с арбузами и виноградник небольшой. А цветов! Красота.

- Приеду, обязательно приеду следующим летом. Мне ведь все равно в ваши края теперь ездить придется. Малая родина. Я ведь сама родом оттуда. Правда, после школы уехала сразу, училась. А все мои там остались.

-Я вас заговорила своими проблемами. А вы? Как вы?

-Я? Нормально. В Москве. Замужем. Была. Разошлись с мужем три года уже. У меня взрослый сын. Женат. Детей пока нет. И не собираются в ближайшее время. Так что бабушкой не знаю, когда и стану. Одна совсем. Правда, одиночества не ощущаю. Работаю. Общения выше крыши. Возглавляю отдел по рекламе. Вернее, возглавляла. Думаю, попросят на пенсию после отпуска.

-Переживаете по этому поводу?

-А вы как думаете? Что у меня останется кроме работы? Не представляю. Найду, конечно, что-нибудь.

-Вы и не подозреваете, что найдете. Может, себя найдете.

-Может и так. Себя искать некогда. Мотаюсь на работу. Полтора часа туда, полтора часа обратно. Три часа в день – метро. Устала. А что поделаешь? В Москве так. Устала от людей, знаете? Не думала, что можно устать от людей. Хочется в лес. Чтобы деревья вокруг, трава, цветы. И тишина. Птицы чтобы пели. Вот с этими мыслями и живу. Вырываюсь в лес, конечно. У друзей дача в Подмосковье. А вообще, жизнь однообразна.

-А с мужем, почему не получилось?

- Банально. Прожили двадцать один год и поняли, что врозь гораздо лучше.

- Кто понял? Он или вы?

-Вместе. Знаете, у меня было ощущения, что выросли из этих отношений, как из старой одежды. Сын вырос. Ушел. Семья развалилась. Он держал нас, как гвоздь картину на стене. Нет гвоздя – нет натюрморта.

-Натюрморт. Мертвая натура. Почему вы назвали вашу картину натюрмортом?

-Ну, пейзажем точно бы не назвала. Пейзаж – это природа. Березы, луг, сосны, речка. Это трава с кузнечиками. А у меня семья – кухня. Так получилось. Телевизор, холодильник, магазин за углом. Асфальт. Серый. Дом серый. Жизнь серая. Отношения серые. Серый натюрморт. Муж пил. Без водки не мог.

-Грустно. И у вас серый цвет?

-Серый.

- А про пьянство - это не новость. Кто не пьет? Я читала, что в нашей стране каждый имеет отношение к пьянству, не прямое, так косвенное. Не отец, так брат, не брат, так сосед, или родственник.

- Я прожила с алкоголиком полжизни. У самой чуть крыша не съехала в борьбе за трезвость. Каждый день – поле боя. И вопрос: каким придет с работы, пьяным или трезвым? Я бы учебное пособие написала о том, как мужчина сдается в плен к зеленому змию. Мой не сопротивлялся особенно. Кроме водки его ничего не интересовало.

-Вы же говорили, хороший был парень?

-Хороший. Сначала все хорошие. И пил только по праздникам. Праздники сначала ждал, как ребенок.

- А праздников много. При желании можно день рождение Клары Цеткин отметить.

- Вот-вот. Мучился по утрам. Сначала на водку смотреть не мог, а потом стал опохмеляться по утрам.А потом пошли запои. Три дня пьяных – три трезвых. Потом пьяные дни удлинились, дни просветления сжимались. А потом без водки совсем не мог.

-А вам его не жаль было?

- Жаль. А себя еще жальче. Что видела в жизни? Ни любви, ни ласки. Все вытеснила водка.

-Лечить не пробовали?

- Он кодировался на год. Легче не стало. Пространство, заполненное водкой, опустело. Сидел, тупо смотрел в телевизор. Нервным стал, требовал у меня отчет за каждую потраченную копейку. Я пробовала как – то иначе строить отношения и поняла – не умею. Умею с ним пьяным общаться, кричать, ругаться, воспитывать. А тут, как пехотинец, пришедший с фронта и не знающий, чем заняться в мирной жизни.

- Странно. Получается, лечиться надо и тем, кто рядом с алкоголиком.

-Наверное. Иногда так и тянуло меня купить бутылку и налить ему, чтобы все стало на свои места. Год кодировки он не выдержал, пошел к доктору и попросил, чтобы раскодировали. Я сдалась, отправила его вон.

-Как это?

-У него бабушка умерла, осталась ему комната в коммуналке. Он туда ушел. Первое время приходил периодически. Пьяные слезы, обещания, клятвы: «Я без тебя не могу». Без водки ты не можешь, а без меня запросто. Так потихоньку стал ходить реже. А тут дошли до меня слухи, соседка по коммуналке с ним сошлась. Она тоже выпить любит. Так у них полное согласие. Любовь. Пьют на пару. Вот видите, у всех свои истории. И в моей жизни серой краски не меньше.

- Это пройдет. Выйдете из поезда утром. Все станет на свои места. И серость уйдет. Солнце разгонит. Солнце в Москве есть?

-Солнце? Конечно. Солнце…

Они рассмеялись.

Астра зашевелилась во сне. Сонечка заботливо прикрыла разметавшуюся девочку простынкой. Рука у нее затекла от неудобной позы.

-А вы поднимайтесь наверх. Вы же не уснете, тесно.

- Ничего, я рядышком.

Она закрыла глаза. И я поняла. Женщина не может оторваться от малышки.

Говорить больше не хотелось. Они уснули. А может, и нет. За окном светлела бегущая с поездом полоска неба.

Аня. 55 лет. Москвичка. Блондинка. Тщательно контролирует вес. Пробует разные диеты. Получается плохо. Вечером может плюнуть на все и поджарить себе картошечки с лучком. Женщина, с трудом расстающаяся с былой привлекательностью. Милая. Неглупая. Незлая. Зав. Отделом рекламы. Вчера.. А сегодня накануне пенсии. Начальник прозрачно намекнул. Пора.. Слишком самостоятельная (внешнее проявления). А внутри – сплошные вопросы « Что делать?», « Кто виноват?», Стоит на перроне Павелецкого вокзала. У ног - сумка с банками. В банках - абрикосовое варенье. Ждет невестку. Как ты уже понял, читатель, рассталась с пьющим мужем. Одинокая и свободная. Только что с этим делать, не знает.

***

А утром в Москве распрощались на перроне. Меня должна была встретить невестка. Соню с Асей - Любочка. (Кстати, мою невестку тоже зовут Люба, но Сережа называет ее Лаф, Лафуня, Лафуша. И мы ее так называем).

Встретила их девушка в джинсах и курточке. Молоденькая, с озорным хвостиком. Подхватила Сонины вещи, и они пошли к выходу. Ася бежала рядом с рюкзачком на спине, пакетом и знакомым медвежонком в желтом берете.

Невестка застряла в пробке и опоздала минут на тридцать. По московским меркам, это и не опоздание. Поток пассажиров нашего быстроногого поезда схлынул. Я стояла рядом с фонарем и рассматривала от скуки вокзальные часы. Они жили своей размеренной по секундам жизнью. Минутная стрелка замирала в ожидании, а потом вздрагивала и делала неожиданно резкий прыжок в вечность. Ее мудрая подруга, часовая стрелка, никуда не торопилась, ползла еле – еле, почти незаметно для глаза. Стрелка – философ. Никуда не торопясь, всюду успевала. Минутная глупышка дергалась так, по мелочи. Я себя сравнивала с минутной. Хотелось быть ее мудрой подругой, а не получалось. Мне всегда не хватало именно минут, а не часов. Часов почему–то было предостаточно. Странный парадокс. Вообще, с часами у меня сложные отношения. Точнее, никаких. Они у меня не держались никогда. Первые в жизни – часы-кулон - сыграли со мной злую шутку. Их декоративность, цепочка, защелкивающаяся крышечка со стеклом цвета янтаря отвлекали от прямого назначения – показывать время. Я любовалась ими, щелкала крышкой, иногда даже забывая заглянуть внутрь. В итоге: цепочка разорвалась, крышечка отвалилась. И первые в жизни часы отмерили совсем немного. С тех пор часов больше не помню. Были, конечно, но не играли в жизни никакой роли. Я научилась определять время с точностью до десяти минут, чувствовала его. Пунктуальностью, конечно, не отличалась никогда. Сходило мне это с рук. На режимных предприятиях, где эти грехи не прощаются, не работала. А когда появился сотовый телефон – потребность в часах и вовсе отпала. У Лафуни на запястье часики. Лафуня жила, как часовая стрелка. Медленно и верно. Не спешила и успевала. И только пробки не подчинялись ее пунктуальности. А вот и она. Лицо непроницаемое, как новый целлофановый пакет. Безукоризненный макияж, безукоризненная вежливость, точность, элегантность. Безукоризненно отношение к свекрови. Не придерешься, не прорвешься через целлофан пакета. Лунная соната. Такая же холодная и спокойная. Лаф. Не Любаша.

-Как съездили?

-Нормально. Вы как?

- Сережа не смог вас встретить. Объект принимает. Вы эсэмэску его не получали?

-Да. Вчера. А ты как? Бледная.

- На работе запарка. Зато через месяц в отпуск.

- Куда поедете?

-К морю, конечно. Не решили еще, к какому.

Свекровью я была замечательной и тихой. Замечательной, в смысле – замечала все. И молчала при этом. Да и невестка у меня нормальная. Правда, мнение о том, что сын выбирает жену, похожую на мать, не оправдалось. Мы с ней были полными противоположностями. Она была вещью в себе. Аккуратисткой страшной. Все по струночке, все по ниточке. Отглаженные блузки. Я всегда покупала вещи, которые гладить было не нужно. У меня – сковородка, которой двадцать лет, но с которой расстаться не было сил, у нее до блеска натертая посуда, На чем можно было еще так вкусно поджарить картошечки? У нее сковородка тефаль, которая о ней думала постоянно. Моя сковородка обо мне не думала, это точно. И я о ней. Мы были свободны друг от друга. Однажды сын, поморщившись, сказал:

-Мам, выбрось ты свою сковородку, я тебе новую, тефлоновую куплю.

Я всхлипнула и прошептала трагично

– Она мне дорога как память о прошлом.

Рассмеялись. Он ведь юморист у меня. Невестка смеялась редко. Может, со мной ей было совсем не смешно. Наверное, ее кто–то подготовил, что свекровь – это страшная сила, и она держалась от меня на расстоянии. Странно. Я вот задумывалась, почему про тещу столько анекдотов, а про свекровь молчат? Лучше бы и о свекрови так беззлобно смеялись. Так нет же, молчат с чисто женской непредсказуемостью. Я свою свекровь любила. Мы никогда не жили вместе, поэтому она была очень хорошей. Шутка. На самом деле, хорошая. Это я с нее пример беру, не вмешиваюсь ни во что. Стараюсь быть самодостаточной. Я где–то читала, что дети больше всего любят самодостаточных мам. Кто это? Это те, кто не виснет со своими советами и предложениями немедленно покушать супчика «Теплый еще, только сварила». Я заметила, что все чувства у русского человека проецируются на объект через предложение поесть.« Кормить – любить». Больше кормишь – больше любишь. На детях отрываемся по полной. На мужчине. Кормить, наблюдать, как кусает, пережевывает, глотает. Почти интимный процесс. Трудно есть рядом с незнакомыми. Как будто раздеваешься. С близким человеком совместная трапеза – удовольствие ни с чем не сравнимое. Заметила, во время ссоры за столом швыряются вилки, ложки. В лучшем случае с тарелкой уходят в другую комнату, в худшем объявляют голодовку, совсем в крайнем, уходят, хлопнув дверью, а на столе начинает остывать суп, впитавший горечь ссоры и непонимания. Оторваться от зависимости совместного наполнения желудка невозможно. Так невозможен полноценный союз вегетарианки и любителя жареной курицы. Он с ужасом смотрит на листик салата, служащий обедом и ужином одновременно, она брезгливо морщится, слыша хруст перемалываемых зубами румяных куриных крылышек. О какой гармонии может идти речь? Больше года точно не протянут. А вот пара, смачно поглощающая жареную картошку прямо со сковородки, вселяет уверенность в гармонии. И пусть ссорятся иногда на кухне так, что у соседей дребезжат хрустальные рюмки на полке, но совместное покалыванье вилкой в поджаристые ломтики за пояс не заткнешь. Брак долгий и вкусный.

У сына сервировка на уровне. Тарелочки, вилочки, ложечки, салфетки.

-Подайте, пожалуйста, соль?

-Соль? Белая смерть. Сахар – сладкая, в консервах консерванты, в конфетах красители, в колбасе? В колбасе вообще ужас!

Бедный мой мальчик так любил все это смертельно вредное. Но ночная кукушка всегда перепоет дневную. Я быстро поняла, что дети быстро растут и становятся просто друзьями. Хорошими, верными. Никто никому ничего не должен. Вот на этом фундаменте отношения строятся легко и просто. Вот так у меня было с сыном. Мне было легко. Я понимала, как нелепо смотрюсь, когда начинаю хлопать крыльями как наседка у великовозрастных цыплят: куд - куда? Так до сих пор хлопает и кудахчет моя собственная мама, до сих пор видя в пятидесятилетней с хвостиком женщине крохотного цыпленка. И все-таки, как ни старалась, нотки наседки пробивались постоянно. Куда от них денешься? Материнский инстинкт так просто в карман не спрячешь. Тем более отрабатываем мы его по минимуму. Что такое один ребенок, если у женщины тысячи яйцеклеток, которые так и рвутся сделать ее матерью в очередной раз? Физиология научилась с этим справляться. Мы перестали рожать по шестеро детей, как наши бабушки. Но инстинкты куда денешь? Куда денешь желание нянчить, кормить, выхаживать, учить, наставлять? Почему женщине невыносимо отдать сына в армию? Было бы шесть, как раньше, с радостью отправила с плеч долой, за ним еще пятеро требуют заботы и любви. А тут и невестке отдаешь с оглядкой. Вдруг что-нибудь не то с ним сделает. И у меня так, хоть и не признаюсь себе в этом. Мне бы внука, а еще лучше – внучку. Я вообразила, что она будет на меня похожа. Я размечталась, что мне доверят ее воспитание. Я нарисовала себе много разных картинок – я с коляской, я с внучкой в книжном магазине, в театре, в музее. Я покупаю ей платье, все в рюшах и кружевах, я подставляю ухо, а она мне шепчет свои девичьи тайны. Я…

Молодые детей пока не хотели. Пока. Не хотели. Карьера складывалась удачно. У них всегда было планов громадье. Ребенок не в одном пункте списка не значился. Причем, всякий раз я внимательно осматривала невестку в надежде найти хоть какие – нибудь признаки свершившегося чуда. Но ведь всякое бывает. Но целлофановая непроницаемость невестки распространялась и на функцию деторождения. Однажды я заикнулась.

-Лафуша, мне бы внучку, вы уже два года живете.

Вздрогнула, как от удара, бровь недоуменно подернулась. Розовая акварель расплылась по поверхности щек. Розовый целлофан, глянцевый.

-Анна Петровна. В данном случае вы думаете о своих нереализованных инстинктах. У нас будут дети, но позже.

-Позже? Это ведь главное в семье, а не ваши работы, Кипры, тренажерные залы.

-Никто не спорит. Поэтому, к рождению ребенка надо подходить осмысленно. А не экспромтом

Экспромт – это мой сынок, я как–то обмолвилась, что не догадывалась о беременности первые три месяца. Тогда она удивленно спросила:

- Как, вы не планировали рождение ребенка? Не готовились, не обследовались в клинике?

-Представь себе, не готовилась, не обследовалась. Как и миллионы моих соотечественниц. Хотелось кисленького или солененького, подташнивало по утрам. Догадывались.

-Догадывались? А тест на беременность? Зачем догадываться?

-Какой тест? Не было никаких тестов. Самый главный тест похрапывал рядом.

Было ясно, что такое не вписывалась в ее стройную жизненную программу.

-Да, и детей рождалось значительно больше, никаких специальных доплат и проектов не было и в помине. Колясок у магазина стояло – припарковаться с коляской было проблематично. Стоишь в очереди среди мамашек и слышишь:

-Эй, чей в зеленой коляске орет?

Подхватываешься, бежишь, а там уже кто-то качает, улыбается.

-Оставляли на улице рядом с магазином? Одного?

-Почему одного? Я же говорю, их там много, в колясках. Не припарковаться…

***

Эй, ты кто?

- Брат

-Какой еще брат? Обычно так не бывает!

-А нам повезло, мы вместе.

- Это спорный вопрос, повезло или нет. Тесновато будет вдвоем!

-Тесновато? Ты что! Хорошо. Места хватит. А еще мы можем поговорить.

-О чем говорить?

-О чем угодно: о нашей жизни с тобой, о маме, о будущем.

-Каком еще будущем! Ты что, веришь в жизнь после родов?

-А ты нет?

-Глупости, сказки для наивных , типа тебя. Какая жизнь может быть за пределами нашего мира? Даже представить трудно. Да и скажи: оттуда хоть кто – нибудь возвращался, чтобы доказать?

-Не возвращался. Но я знаю, есть! И мне кажется, там намного светлее.

-Ну, ладно, допустим. А дышать? Дышать как мы будем с тобой там? Ведь пуповина короткая. Нам ее явно не хватит.

- И не надо. В той жизни все будет по – другому, я это чувствую. Будет что – то, что поможет нам дышать по- новому!

-Глупости! Что может быть лучше пуповины? Ты забыл, что она нас еще и кормит!

-Значит, и питаться мы будем по – другому!

-Ну, это совсем за рамки. Ты говори, говори, да не заговаривайся!

-Я и не заговариваюсь, я просто верю.

-Вот так верить, не думая ни о чем могут только такие наивные, как ты. Ну и повезло мне! Все дети как дети, живут в комфорте, плавают, никто их не толкает. А тут брат. Мало того, что теснота, еще и разговоры. Давай спать лучше. Кстати, что там сегодня передают?

-Музыка. Мама слушает музыку.

-Опять! Мама? Кто такая мама?

-Это та, которая о нас заботится, думает о нас каждую минуту.

-Откуда знаешь?

-Это надо просто чувствовать.

***

После поездки в Саратов у Ани осталось пару дней отпуска. Домашние рутинные дела: разобрать одежду в шкафах, навести порядок в кухонных шкафчиках, перемыть окна, отнести одежду в химчистку. В круговерти домашних дел она никак не могла забыть женщину из поезда. Соню. Целый день мысли о них не покидали, и вечером она набрала номер. Зуммер закручивался в полость уха, как шуруп. Почему-то подрагивали пальцы. Металлический женский голос сухо проговорил:

-Неправильно набран номер.

-Вот тебе раз! Записала, наверное, не так. Все. Потеряла. А, собственно, зачем звонила? Любопытство свое потешить? Ведь ни на что большее не способна. Никогда не вылезу из своего удобного мирка.

Легла спать, а сон все не шел. Мысли кружились, как встревоженные пчелы. Никак не могла забыть соседок из поезда. Что-то не давало покоя. А что? Помочь чем-то? Тогда чем? У девочки есть мама, какая никакая – это лучше, чем совсем чужая посторонняя женщина. Закрыла глаза. А перед глазами Соня. Соня в больнице. Биохимия, наверняка. Волосы вылезли. На голове платок, яркий китайский халат висит, как на вешалке. И глаза, огромные на опавшем лице:

-Ася, Астра, Асенька?

-Не знаю. Не могу дозвониться. Никто не берет трубку.

-И мне не звонят. Я с ума схожу от этого голоса « Абонент временно не доступен, перезвоните позднее!»

-Ну и что ты, Соня, волнуешься? Она мать. Девочка в порядке. Твоя задача лечиться и выздоравливать. А Люба тебе обязательно перезвонит.

- Может, ты сама попробуешь дозвониться?

- Хорошо, дай мне ее телефон. Я позвоню.

-Да, прости, и еще я забыла. Пожалуйста, зайди в храм. У тебя есть храм рядом с домом? Поставь свечку Серафиму Саровскому.

-Да я не хожу. Вернее, была, конечно. Как-то в прошлом году на праздник. На какой и не помню. Кажется, на Рождество. Или на Крещение. Точно. Еще за святой водой в очереди стояла целый час.

-Не важно. Ты просто зайди. Поставь свечку. И помолись. Как умеешь.

-Да я и не знаю вовсе. Стыдно, ведь не была ни разу в этом году.

-Не важно. Бог принимает всех, и первых, и последних. Ради меня. Зайди. Серафиму Саровскому.

Подняла голову от подушки. Приснилось? Наверное. Почему так четко – Серафиму Саровскому?

***

Лафушу тошнило. Уже неделю. Надо было купить тест. А страшно. Вдруг положительный результат? Беременность никак не вписывалась. Ребенок был не ко времени. Во всяком случае, пока. Родить, чтобы порадовать свекровь? Тетка она, конечно, нормальная. Собственно, повезло со свекровью. Не лезет, не вмешивается. Взбалмошная, правда, пятьдесят давно разменяла, а не поймешь, сколько ей. С Сережей, опять таки, не сюсюкается. У Оли, подружки, свекровь на ее Дениса – сынулечка, котенок, красатулечка! Красатулечка весом в восемьдесят кило пускает слюни, сидя на кухонном диванчике по-турецки, « как в детстве», и пожирает пирожки с капустой. Оба счастливы. Оля и ходить с ним к маме перестала. Зачем разрушать их слюнявую гармонию? Она на кухонном диванчике и не помещалась, если там сидел Денис. Ее Серега мать очень любил, а отца тихо ненавидел. Отец спился. У Сереги от обратного. Алкоголь в рот не берет. И отец – отрезанный ломоть. Отселился в коммуналку. А Лафуше Андрея Сергеевича жалко. Добрый он, это чувствовалось сразу. У нее не было отца. Она его и не знала. И вообще, мужчин в жизни рядом не было. Удивительно, что Сережин отец ей понравился, хоть и пил. Умный. Потерялся почему–то. Заблудился. Лафуша заметила, что многие мужчины его поколения, особенно, если интеллект присутствовал сполна, находили нишу удовольствия в водке. Часто. От нереализованности, от понимания искусственности построения коммунизма? Не дошел до светлого будущего, сошел с дистанции? Не видел его за горизонтом?

А свекровь – боролась. Лучше бы не боролась. Проборолась полжизни. Смешно сказать, ничего не видела, слаще морковки ничего не ела. Любовь – морковь, любовь – борьба, любовь пытка, любовь – еще одна попытка (обещал не пить, с понедельника).

Надо купить тест. А вдруг – беременность? Так, июль. – Она стала загибать пальцы – август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, март. Март? Ужас. Март. Квартальный отчет. Нет. Не сейчас. Никаких беременностей в ближайшее время. Хватит с нее. Лафуша завернула в ближайшую аптеку. В аптеке пусто. Все на дачах. Здоровы, веселы, активны, попами кверху на грядках. От головы и давления накупили жмени таблеток. Девушка – фармацевт откровенно скучала, рассматривала посетителей, угадывая, зачем пришли? Девушка -угадай-ка.

-Мне тест на беременность, пожалуйста.

Понимающе улыбнулась, протянула сдачу.

***

-Эй! Брат! ( шепотом) Спишь?

-Нет.

-Я вот думаю. Ты сказал, там у нас будет новая жизнь. А ведь мы с тобой ничего не умеем?

- Не беда! Научимся. Мы всему там научимся. Даже ходить!

- Ходить? А что такое ходить?

-Передвигаться на своих двоих, тех, которые внизу.

-А как узнать, где низ, где верх?

-Да, действительно. Я не подумал. Голова – это верх.

-Ясно. А те, которые вверху?

-А этими мы научимся что–то делать. Ты, например, станешь художником, или музыкантом.

-Художником? А кто такой художник?

-Это тот, кто изображает мир, который рядом. Ты будешь рисовать тот мир.

-В который мы попадем?

-В который мы попадем!

- Невероятно! Мало того, что я в него совершенно не верю, ты предлагаешь мне его изображать.

-Так будет! Я знаю.

-Откуда?

-Так думает о тебе мама.

- Обо мне? А о тебе? Что она думает о тебе?

- Обо мне она пока вообще не знает.

-Странно. Разве такое может быть?

-Может! Ты же сам говорил. Ребенок обычно один.

- Ну, ты не переживай! Ты тоже будешь художником. Мы ведь с тобой почти одно целое. Будем изображать тот мир вдвоем. Ты правую его половину, а я левую…

***

-Алле? Мама?

-Доченька! Ну, слава Богу! Я волнуюсь, как ты? Где ты?

-Не волнуйся, я вечером приеду. После работы. Все в порядке?

-Да, спасибо, такая хорошая девочка нас встретила, щебетунья.

-А квартира понравилась? Вам удобно?

-Да, только мне надо в Саратов, на операцию. Я тебе Асю оставлю. На месяца два.

-На два? Что она будет делать два месяца в душной Москве?

-Выхода нет, Любаша, Я ведь тебя никогда ни о чем не прошу. Ситуация безвыходная. Мне надо оперироваться срочно.

-Что с тобой? Надеюсь, ничего серьезного?

-Да нет, обычная рядовая операция. Я уже в Саратове договорилась.

-Может в Москве?

-Да нет, зачем. Мне там проще, дома и стены помогают. Одна проблема с Асенькой.

-Что – нибудь придумаю. Можно на месяц в детский санаторий ее отправить в Подмосковье. Как она? Согласиться?

-А что делать? Ты приезжай скорее, доченька, поговорим обо всем не по телефону.

-Хорошо, мамочка, Пока, целую.

***

Лафуша Сереге о беременности не сказала. Просто не знала, как он отреагирует. Решила, что все сделает сама. Мысль о ребенке отвергалась изначально. Никаким пеленкам, соскам, ванночкам в ее жизни места не было. Они взяли кредит на квартиру, вступили в долевое строительство. Зарабатывали, конечно, хорошо. Но Серега один не потянет ни кредит, ни пополнение в семье, если бы она ушла в декрет. Сбросить ребенка свекрови? От этой мысли становилось холодно. Сердце сжималось холодными пальцами обстоятельств, с которыми ничего не поделаешь. Оказаться в этой ловушке она не могла. Ей всего – то двадцать два. Времени впереди! До тридцати еще много. Можно родить к тридцати, она все точно рассчитала. А пока эти годы нужны, чтобы стать на ноги. Слова свекрови о том, что и в войну рожали, она в расчет не принимала. Никакого экстрима. Осмысленная беременность по всем правилам, полное обследование, витамины, классическая музыка, здоровый образ жизни. Вот так она будет рожать. Но не сейчас, позже. А пока с этим надо что–то делать.

По утрам тошнило, хотелось соленого. Лафуша скрывала из всех сил.

-Ты чего не завтракаешь? – Серега намазывал толстый слой масла на черный хлеб. Он любил бутерброды только с черным бородинским хлебом.

-Не хочется что–то.

-Лаф, ты бы к врачу. Выглядишь плохо. – Сережа потянулся к жене, хотел поцеловать. У них игра была такая. Сережа целовал ее в кончик носа, а она смешно морщилась и фыркала, как ежик. Сейчас вместо милого фырканья она болезненно сморщилась:

-Гастрит разыгрался. Эти перекусы на работе. Кофе. Надо прекращать кусочничать.

-Вот–вот. Кашки, супчики. Мне нужна здоровая жена. Нам с тобой еще детишек надо нарожать!

-Ну, Сережа! Мы же обсуждали это, и не раз!

Лафуша сидела на кухонном диванчике, сушила феном челку. Вид жующего мужа, запах масла был невыносим. Вскочила, бросила фен и еле успела добежать до ванной комнаты. Рвотные позывы вытряхивали ее до основания. Включила холодный кран, чтобы заглушить все звуки.

-Лаф! Ты чего? Что с тобой? Тебе плохо? Тебя тошнит?

-Нет! Сережа! Все нормально! Не волнуйся.

Оперлась двумя руками о край раковины, увидела свое отражение в зеркале. Красные, опухшие глаза, бледная, в могилу краше кладут. Беременность явно была ей не к лицу. Интересно, кто? Мальчик? Девочка? Нет! Не думать, даже не привыкать. Ничего, просто ничего. Ей плохо. Она больна. Надо лечиться. Все будет хорошо. Никаких мыслей о ребенке. Ни – ка – ких.

-Жена, выходи. Нам пора.

Они ездили на работу вместе.

-Сереж, не жди меня. Я сегодня сама.

- Ты что? Что–то случилось?

-Почему обязательно случилось? Просто мне сегодня надо заехать к Ольге, она меня будет ждать. На работу опоздаю, отпросилась вчера у шефа.

-Ну ладно, звони, заеду за тобой.

-Хорошо!

-Ты что, меня даже не поцелуешь на прощание?

Включила горячий кран на полную катушку, так что вода ударила мощной струей по белой поверхности раковины, рассыпалась брызгами.

-Не могу, Сережик, я в душе. Пока!

Стукнула входная дверь. Ушел. Даже не понял, что душ два раза за утро - это слишком. Закрыла глаза. Как хочется тишины! Лечь на траву. Голову запрокинуть, увидеть голубое бездонное небо. И белые облака. Плывут куда – то. Просто плывут. Собирают капли дождя. Сборщики дождя. Красиво. Когда переполняются каплями дождя, проливаются на землю. Живая вода. Не то, что эта, из крана, пахнущая хлоркой.

***

Аня вела дневник. Сама не знала, для чего. От одиночества, наверное. Пришел третий возраст - возраст осмысления. Пришел и поставил вопрос: кому отдать свою совесть?

О Боге никогда не думала. Правда, в детстве спросила у отца:

-Папа, а Бог есть?

Он задумался на секунду и ответил вопросом на вопрос:

-Если есть, то где?

-На небе! – ответила с детской мудростью.

-Гагарин летал в космос, а его там не видел.

Уважение к Гагарину у нее, у девочки, рожденной в пятидесятых годах, было огромным. Раз Гагарин не видел, значит, нет. На этом и закончили. Свято место пусто не бывает. Любовь, а Бог – это Любовь, в сердце жила. Правда, любила сомнительные вещи. Пионерская язычница у ночного костра. Гортанные звуки горнов - вместо благовеста пасхальных колоколов, бодрые песни о Ленине вместо всенощных бдений страдающего от потери Родины Рахманинова, пионерские красные стяги вместо хоругвей, первое мая и

«Мир», «Труд» , «Май» вместо светлого «Христос воскрес», историю о бодрых съездах партии вместо повествований об Сергии Радонежском или Андрее Боголюбском. Вот на таком суррогате и выросла. Надеялась только на себя, боролась. Этакий боец в юбке, «бойцыца», как называл ее муж.

Когда–то, в детстве начала писать дневник первый раз. Мыслей было много, а посоветоваться, задать вопросы было некому. Дневник был подобием исповеди. Душа просила. С мамой не делилась ничем. Бедами, точно, не делилась. Так у них вышло. Мама жила в своем потоке проблем и тоже страдала безмерно от невысказанности, от печалей, от уныния. Кто утешал маму? Где она брала силы жить и работать? У мамы были корни. Она выросла под иконами. У моего поколения эти корни истончились. Вечная мерзлота атеизма не пускала, не давала подпитываться великой силой духовности, веры, надежды, любви. Хилое деревце, карликовая березка. А мы в свою очередь дали жизнь другим. И вот оно – поколение Пепси. Выбирает. Господи, помоги им выбрать, просвети!

Писала свой дневник. Правда, бросила потом. Испугалась, что кто- нибудь прочтет, заглянет к ней без спроса. Года через три нашла заветную тетрадочку, перечитала и удивилась. Писала другая девочка, знакомая до боли, но не Аня. Но интересно было очень, как будто посмотрела на себя со стороны. Это ощущение захотелось испытать. Да и потом однажды проснулась и поняла, что проживет очередной день, а он уйдет, не попрощавшись. Унесет звуки, запахи, картинки, людей. Унесет безвозвратно, в вечность. И стало так жалко, до слез. Оставить его, притянуть за тоненькую ниточку своего почерка к листочку бумаги, завязать на узелочек памяти. А потом, как – нибудь прочитать, пережить еще раз. Почему нет? Пережить еще раз…

***

Жизнь поначалу напоминала сказку. Но мои сказки всегда заканчивались подвально. Хотя я их придумывала достаточно оптимистично. Вот хотя бы проба мужа. Всю жизнь мечтала о немногословном мужчине. Маленькая слышала, как дедушка, стукнув кулаком по столу, орал: « Брехунов не люблю». Тогда и не поняла, кого он не любит, но на ус намотала крепко. Позже пришло понимание. Лучше мужик – солдафон, чем этот самый, дедушкин. Солдафоном был папа. До блеска начищенные сапоги, колючая шинель, стальная натяжка гладко отполированных мышц на лице, пронзительный запах одеколона и страх при его виде. Хотелось вытянуться в струнку, поправить одежду и застыть, мимикрировать, спрятаться. Муж не был похож на папу. У папы ноги как у солиста балета, у мужа как у кавалериста, у папы до блеска выбритое безукоризненное лицо, у мужа – щетина трехдневная, папа - шаркун, джентльмен, муж – увалень, папа жаден, муж щедр. Хотя рос в голод. Но мать умудрилась создать у него ощущение финансового благополучия, и это при бедности. Семья простая, но она делала так, чтобы мальчик не понимал. Тогда это было легко. Все вокруг имели ровно столько. Однажды, в кинотеатре я поклялась, что если он пересчитает сдачу, никогда не выйду за него замуж. (Когда–то отец, параллельно нашептывая маме комплименты, деловито мусолил купюры, прежде чем аккуратно засунуть их в бумажник). Муж достал из кармана мятую пятерку, просунул в окошечко, а сдачу сгреб неуклюже и положил в карман, не считая. Я пошла с ним под венец под девизом: « Я буду с тем, кто будет любить меня!».

Любовь - товар скоропортящийся, особенно, если товар первосортный под названием потребительство. Потребительство чего угодно: тела, души, приготовленного обеда, выстиранных и отглаженных рубашек. Вот тут разница между отцом и мужем выпятилась и стала раздражать. То, что радовало, превратилось в разочарование. Отец никому не доверял стирку, глажку своих вещей. До блеска начищенный, выбритый, отглаженный – все это он делал сам. Муж лениво сбрасывал в кипу грязного белья очередную рубашку и недоумевал по утрам – где чистая? Наверное, обратная волна недовольства с моей стороны запустила секретную кнопку. Что-то разладилось в нашем браке. Ее величество водка была значительно теплее и добрее. Водка, она не сравнивала его с папой – блестящим офицером. Она пользовала его без иллюзий. А это беспроигрышный стиль взаимоотношений. Поэтому проигрывать стала я. Тайм за таймом. С разгромным счетом осталась одна. Хотя нет, прилепилась к этой парочке и стала созависимой. Так это называется. Так и жили втроем. В этом трио не менялась только она. Муж деградировал быстро, а я превратилась в невротичку. Однажды проснулась утром и подумала:

-На что я трачу свою жизнь? Она ведь у меня одна. И осталось не так уж и много. Самое главное, и мужу не нужна. Как заезженная пластинка, одно и тоже изо дня в день, скандалы, выяснения отношений.

Он ушел. Первое время было невыносимо. Как он там? Поел? Хорошо, появлялся периодически, просился назад. Вроде трезвый приходил, правда, в рубашке мятой, с запахом одеколона. Доходило, что туалетную воду от него прятала. Не гнушался ничем. Постепенно оторвался от меня. Это нетрудно было. Водка была рядом. Верная подруга. А я поняла, что жить без него трудно. Без скандалов, без контроля. Надсмотрщик на пенсии. Появилась свобода, с которой я совершенно не знала, что делать. И тут я вспомнила, что у меня есть сын. Вернее, я о нем никогда не забывала. Это был мой мальчик. Он мне всегда молча сочувствовал. Жил автономно в своей комнате. Выходил поесть. Учился. Его спасали книги. Читал много. Все подряд. Стал ходячей энциклопедией. Тихо ненавидел отца. Бедный ребенок. Что он вынес из семьи? Образы мужской несостоятельности и женского несчастья. Скандалы и ссоры родителей. Он был очень одинок. Друзей практически не было. В дом не приходили громогласные подростки с гитарами. Наверное, стеснялся. Выталкивала его погулять с ребятами – возвращался минут через тридцать. Он любил свою комнату, свои книги, потом компьютер. Во всяком случае, мне так казалось. После школы поступил в институт. И в жизни особенно ничего не менялось. Пока не появилась в его жизни Лаф, Лафуша, Лафуня. Училась с ним в одной группе. Девочка из провинции. В их дуэте она решительно взяла себе первую партию. Наверное, правильно. Мой безынициативный Сережа так и остался бы в вечных холостяках. Помню, как он однажды сообщил, что познакомит со своей подругой. Мой благоверный ради такого случая не набрался. Я накрыла праздничный стол. Милый семейный ужин. Гостья цепко впитывала информацию. При этом безупречная вежливость: спасибо, пожалуйста. Неожиданно оживился наш отец семейства. Как будто проснулся от долгого пьяного сна.

-Лафуша? Простите, что за странное имя?

-Можно Люба. Я отзываюсь на все! – засмеялась.

-А причем Лафуша?

-Лаф – любовь. Лафуша – Любаша.

- Лафуша-Любаша! Берите Сережку замуж, он никогда не осмелится вам это предложить.

За столом стало тихо. Сережа чуть не подавился куском пирога. И тут нашлась гостья:

-Я беру тебя замуж, Сережа!

Все засмеялись. Такой душевной обстановки у них не было давно. Андрей впервые за последнее время улыбался. Если бы при виде очередной рюмки судорожно не сглатывал слюну, и не поняли бы, что он алкоголик. Сереже было неуютно. Я поняла, он сидел, как будто в кино. Боялся, что вот-вот или пленка порвется или свет вырубят. Лафуша, словно что–то почувствовала, заторопилась. Они ушли.

-Хорошая девочка. Пусть женится.

-А ты откуда знаешь, что хорошая?

-Вижу.

На меня нахлынула волна раздражения:

-Видит он! Да что ты видишь? Она первый раз в доме! Да еще не москвичка. О родителях Сережа ничего толком не сказал. Похоже, без отца росла. Хотя тут полная гармония. Сережка в таком же положении.

-Начинай! Два часа терпела, не трогала.

-Да что тебя трогать! Провидец!

Он схватил бутылку со стола, тарелку с бутербродами и ушел в свою комнату.

Лафуша стала появляться в дома все чаще. Я стала привыкать. Да и Сережа летал как на крыльях. Общих торжественных ужинов не устраивали. Пили чай на кухне. Все стало буднично, по – домашнему. А через два месяца они сообщили, что хотят пожениться. Без всяких свадеб. Просто расписаться.

-Лафуша, ну ужин в ресторане?

-Ужин в ресторане? Пусть будет ужин в ресторане.

-А родственники? Давай пригласим родственников.

-Мама приехать не сможет. Плохо себя чувствует. А больше у меня никого. Сестренка маленькая. Без мамы не приедет.

Расписались они в пятницу. Свидетельницей была подружка Любаши, Олечка. Они вместе работают. А в субботу улетели в Египет. Вот и вся свадьба. После Египта переехали. Сняли однокомнатную квартиру. Как ни уговаривала жить вместе – даже слушать не захотели. Может и правильно. Строить семейную жизнь надо без свидетелей, тем более таких замечательных, как свекровь, то есть я.

Июль 2007

Я беру свой день, новый белый листок А4 и режу его на ленточки. Старый добрый режим нового дня.

9.оо – 9.3о подъем?

Проблематично. Зачем в отпуске ограничивать момент возвращения в реальность? Подъем, - когда проснусь.

Тогда все остальное сбивалось. Теряло смысл.

Ну и ладно. Поправка на час, другой. Главное не время. Главное - ритм. Мне не хватало ритма. Четкости. Хотя зачем в отпуске четкость? Пусть все тянется само по себе. Но тогда это будет долгое блуждание в ночной рубашке по квартире, кофе, звуки телевизора, или радио, водопроводного крана одновременно. И ощущение недовольства собой, как фон, серый и холодный - вода из лужи. Для этого и существовал чистый лист нового дня и ножницы.

Моя жизнь опустела, как троллейбус на конечной. Все пассажиры доехали со мной до определенной точки. А дальше им не по пути. Не по пути. Я зависла на перепутье, в пустой квартире, в июле. До выхода на работу неделя. Желанный отпуск продолжается. Ничегонеделание. То, о чем я так мечтала промозглыми рабочими днями. И вот, пожалуйста..

Что делать с этими днями? Не знала….

9. 30 – 10.00 – уборка.

Ножницы режут белый лист бумаги, отрезая утро. Утро падает белой полоской в вечность. Утра нет. И никогда больше не будет. Разве только в воспоминании. Бездарно, бесполезно прожитое утро в июле. Можно конечно отметить его разводами воды на мокром линолеуме. Зачем? Иногда помогало. Вымоешь полы - красиво. Почему все преображается, когда вымоешь пол? Просто вымоешь? Наверное, вместе с пылью и мусором смываешь свое ненужное, пережитое, необратимое. Но для этого нужны дополнительные ресурсы. Не ведро, не тряпка и не вода, конечно. Внутренние ресурсы. Желание. А его нет. Полам не повезло. Им не везет уже неделю. Не их день. Не их семь дней. Перетопчутся. Итак, - эти полчаса впустую. Так, что там дальше в режиме?

10.00 – 10.30.

Привести себя в порядок. Интересно. Внешне или внутренне? Одновременно. Принять душ, желательно, контрастный. С потоком теплой воды впустить в себя ощущение счастья. С потоком холодной выпустить недовольство и апатию. Знаю, - поможет, точно. Особенно холодная. Этот способ весь год был основным. Надоело. В отпуске оставить себя в покое и не издеваться? А что? Шататься по квартире. Стараться не соприкасаться с глазами в зеркале. Не видеть эту женщину в сером облачении тоски. Это платье старило, стирало краски, меняло ее до неузнаваемости. Прочь, прочь от зеркал! Или ходить, не глядя, не отражаясь. А может, она похожа на привидение и не отразится? Нет, как же. Отразилось. Платье – мешком, серое, старомодное. В таком платье полгорода женщин. Только приглядись. Вроде и одето на женщине что-то, а глаза! Не обманешь. Если тоска, - значит серое платье, или коричневое. Кстати, серого и коричневого в моем гардеробе не встретишь. От коричневого тошнит еще со школьных времен. Десять лет в коричневом платье, которое умудрялось расти вместе со мной. Живое школьное платье. Платье – накопитель побед и открытий, страха и обид. А еще оценок всяких, от «Ты – молодец!» до « Ты - дура набитая!».

class="book">Спасали белые воротнички и манжеты. Постираешь, отгладишь, пришьешь белой по белому, можно в понедельник начинать новую жизнь. Маленькую новую жизнь. Ощущение радости приходило так легко. И новую жизнь начать было запросто. Пришил выстиранные воротнички. В армии тоже так. В этом, наверное, что-то есть. Надо подумать.

10.30 – 11.00

Велотренажер

Проехать десять километров, уставившись в телевизор. Вместо зелени и пения птиц – реклама стиральных порошков и зубной пасты. Вместо дорожки, убегающей из под ноги и скрипа несмазанного колеса - ровный бег в никуда по разбитому равнодушными узорами ковру Сжечь тысячу калорий - кофе, и бутерброды. Крутить педали, убегая, уезжая, оставаясь на месте. Глупость несусветная. Буря в стакане воды. Навязчивые мысли о собственной никчемности. Пустота. Не хочу этого горе – велосипеда. Вот в детстве был велосипед так велосипед. Хотя, честно, и с ним не все обстояло так гладко. Нога попадала в колесо - и не раз. Падала, - и не раз. Зато ветер в лицо, пахнущий травой и цветами. Цветочный ветер. Ноги крутят педали осмысленно. Под ногами бежит серая тропинка. Руки сжимают черные пластмассовые ручки. А рядом блестит в ожидании пронзительный металлический звонок – для бестолковых пешеходов, норовящих попасть под велосипед.

-Эй! Пашка, уйди! Задавлю!

-Попробуй! Не соберешь потом свой велик!

-Это ты себя потом не соберешь!

Вцепился в руль. Велосипед свалился в траву вместе с водителем.

-Дурак! – плакала, размазывая слезы. На коленке ссадина. Платье испачкано зеленой травой.

-Не наезжай следующий раз!

-А ты чего под колеса лезешь?

-Тропинка для кого? Для пешеходов?

-Тебя не учили, что женщинам надо уступать дорогу?

-Тоже мне, женщина! Сопли вытри! Женщина.

-Дурак! Ну не мужчина же я?

- На велосипеде не считается, женщина или мужчина. Ты просто велосипедист, а я пешеход. Вот и все! Тропинка для пешеходов. Поразъездились!

-Кто сказал? Где написано? Здесь все ездят. И никто никого за руль не хватает. Сам, можно подумать, не ездишь!

Он был тайно влюблен. Потом, в десятом классе на его стареньком мотоцикле ездили кататься. Мотоцикл сломался. Огорченный Пашка в мазуте по локоть крутил какие – то гайки, а она сидела на камне и раздраженно срывала травинки. Свидания не получилось. Мотоцикл был благополучно починен и, как ни в чем не бывало, снова резво понес их по лесной дороге. Но что-то случилось, то ли сломалось, то ли разладилось в этом свидании. А, может, и не ломалось вовсе, ломаться было нечему. Он ей просто не нравился никогда. А жаль! Умнейший парень, математик, физик, инженер в итоге. Стал ведущим инженером какого – то завода, женился. Двое детей. И не пьет, наверное. Хотя, не знаю. Это следствие или причина той поломки в отношениях двоих. Как у того мотоцикла. Не получилось. Не поехали по жизни вместе. Не дышала она ему в спину, обхватив за плечи. Отстранилась, нервно покусывая травинку. Не мой мужчина Пашка. А где мой? Муж не мой, как оказалось, Пашка не мой. Может это просто со мной не все в порядке? Хоть бы у Сережки было все в порядке с Лафушей.

***

-Брат! Ты как?

-Нормально. Расту. А ты?

-И я! Смотрю на тебя и вижу, как расту,

-А причем тут я?

-Глупый! Мы же с тобой одинаковые! Смотрю на тебя, а вижу себя! Здорово. А ты говоришь, нам не повезло. Еще как повезло! Человек ведь по сути очень одинок. А мы с тобой две половинки. Всегда есть, с кем поговорить.

***

Звонок раздался в 9.00, на следующий день. Я еще спала. Ну, могу я в отпуске поспать чуть подольше? Без всяких режимов дня? Поздно вечером смотрела какой – то фильм. Какой, и не помню. Убивала время, любезно подаренное бессонницей. Звонок взорвал тишину моего утра. Звонила моя давнишняя подруга Юлечка. Наше общение сводится к пространным телефонным разговорам по вечерам.

-Алле, Анечка? Ты дома, наконец!

-Да! Позавчера приехала.

-Как ты?

- Маюсь. Так на душе тяжко. Не понимаю, вроде отдохнула.

-Придумываешь себе вечно. Не можешь жить спокойно?

- Ты права. Ехала в поезде с женщиной и поняла, что надо радоваться каждому дню. У женщины такое!

-Какое?

-Везет внучку в Москву, к дочери, которую не видела много лет. Сама больна. Рак. Будет оперироваться. Такое несчастье. Не укладывается в голове. А мы по пустякам стонем. Из мелочей выращиваем проблемы. Глупо. Жить и радоваться нужно каждому дню.

- И верить, что на все воля Божья. Кстати, ты помнишь ту церковь рядом с моим домом? Я вчера заходила, свечи ставила. Годовщина смерти отца. Прочитала объявление. Организуется паломническая поездка в Дивеево. К Серафиму Саровскому. В выходные. Давай поедем? Оденься соответственно. Юбка. Никаких брюк. Я тебе перезвоню.

Положила трубку.

-К Серафиму Саровскому? Конечно! К Серафиму Саровскому! Как могло быть иначе?

Набрала Анин номер:

-Аня, это я.

-Ну что? Не можешь ехать?

-Нет, наоборот. А откуда ты узнала, что мне надо к Серафиму Саровскому?

-Не знаю. Просто поездка. А с кем мне еще ехать, как ни с тобой?

-Только вот брюки. Почему нельзя? Это ведь удобно, особенно в дороге.

-Я интересовалась, откуда это пошло – православная женщина всегда в юбке. Это отголоски татарского ига. Иноверки скакали на лошадях в штанах, рушили и жгли наши храмы. Неприятие женщины в штанах идет оттуда. Русская православная женщина – плат, сарафан. Помнишь, у Глазунова? Евдокия? Жена Дмитрия Донского?

-Время диктует свои правила.

-Глупости. Посмотри на японок. Самая высокоразвитая страна. А женщина в кимоно на улице не вызовет ни у кого удивления. Или женщина в сари в Индии. Представь у нас на улице женщину в русском сарафане. Подумают – кино снимается или сошла с ума.

-Или рекламирует что-нибудь.

-Точно. Мы стали стесняться своих традиций.

-Зато впитываем чужие. Танцы живота.

-Это еще ладно. А голые животы зимой из-под коротеньких курточек? Джинсы с бедер падают. С нашим- то климатом. Это в Турции или в Египте хорошо.

-Мы с тобой, как старушки, брюзжим. Все нам не так, все не эдак!

-Ничего себе не так! Ты знаешь, сколько сейчас девчонок лечатся от бесплодия? Вот они, отмороженные животы и поясницы. Танцуй – не танцуй!

-Да причем тут мода?

-Притом.

-Хоть бы у моей Лафуши все было в порядке.

-Да чего с твоей Лафушей. Кстати, как там? Не намечается?

-Нет. Не видать.

-Так спроси.

-Спросила.

-И что?

-Анна Петровна. В данном случае вы думаете о своих нереализованных инстинктах. У нас будут дети, но позже.

-Так и сказала? Инстинкты?

-Так и сказала.

-Ужас. Ну ладно. Молодо – зелено.

-А говорят они таким тоном, как будто знают все на свете. И нас еще научат.

-Так во все времена было.

-Да не было. Это интернет. Любая информация в считанные секунды. Вот и появилось у них ощущение, что они все знают. А когда знания ложатся на бездуховность – получается цинизм. Чистый. Вот откуда родом фраза о твоих нереализованных инстинктах.

-Ну ладно, Юля. Наши философские разговоры по телефону загоняют еще глубже в тоску.

-Не загоняйся. Иди юбочку приготовь. Начали то мы с тобой с юбочки.

-Ну, пока.

-Пока.

***

-Брат! А ты знаешь? Там, куда мы уйдем, есть голубое небо, и облака.

-Голубое небо? Это что?

-Это очень красиво. Лечь на траву. Голову запрокинуть, увидеть голубое бездонное небо. И белые облака. Плывут куда – то. Просто плывут. Собирают капли дождя. Сборщики дождя. Красиво. Когда переполняются каплями дождя, проливаются на землю. Живая вода. Не то что, из крана, пахнет хлоркой.

-Какого крана? Какой хлоркой?

-Не знаю.

-Странно. Про облака знаешь, а про кран не знаешь? А что ты еще знаешь про облака?

-Они разные. Каждый может увидеть в них все, что хочет.

-Удобно!

-Что за слово? Удобно. Разве можно так говорить про облака? Чудесно, красиво, божественно. В том мире, куда мы с тобой уйдем, очень красиво.

-Чудак ты.

***

Пятница.

Автобус отправится от храма. Накануне вечером ходили с Юлей, поставили свечи, попросили благословение у батюшки на поездку. Делала все автоматически, как все. Было неловко. Ничего не знала, как подходить к иконе, как ставить свечу. Крестилась неумело. Лики святых в мерцании свечей смотрели строго. Как же все в жизни не правильно получилось! Сколько веков прапрабабушки молились, верили, любили. И все это перечеркнули, все мудрые, исконные традиции, помогающие жить, открывающие истину. Лишили корней, силы, правды. А чем заменили? Суррогатом плохого качества? Мерзким, неправильным. Вот и маемся. Поменяли Бытие на быт, песни на шлягеры, фильмы на римейки, хозяйство на экономику. Смысл жизни сместился в пользу тела, а не души. Все о теле, о нем, родимом. Бежим, зарабатываем, суетимся. Что это? Тупик, наверное. На экране полураздетые девушки кривляются, визжат. И это теперь называется искусством. Русский язык размениваем на дешевый английский сленг. Что это я? Старею, наверное. Критика сплошная. Может, хорошего просто не вижу? Слава Богу, храмы открываются. Да и верующих много…

Богородица, помоги! Помоги, родная. Помоги мне, помоги детям моим! Помоги той женщине из поезда и ее внучке Асе! Помоги мужу моему несчастному избавиться от пьянства! Помоги, Матушка Богородица!

От этой неумелой молитвы стало легче.

Пишу в автобусе, почерк корявый, трясет.

Дорога в Дивеево длинная. Долго выбирались из душных московских пробок. У меня разболелась голова, да так, что ни одна таблетка не помогала. Боль жила где-то внутри, серым комом ворочалась, стучала в виски, пыталась вытеснить все мысли.

Автобус, зажатый потоком движущихся машин, полз еле-еле. Люди ехали разные. Паломники тихо и сосредоточенно читали молитвы. Были и просто туристы. Женщина от храма, которая сопровождала их в поездке, долго рассказывала о Серафиме Саровском.

-Юля! А ведь мальчик из богатой купеческой семьи, успешный по нашим временам,

- Да и по тем.

-Уйти в монахи и всю жизнь молиться о России?

- И молитва эта не прекращается ни на минуту, даже в самые тяжелые времена коммунистической инквизиции.

-Представляешь? Есть люди, которые отказались от всех жизненных благ и посвятили себя Богу. Ни семьи, ни детей.

-К вопросу о жизненных благах. Мы в них задыхаемся, как в паутине. Вот тебе благо - транспорт. Он нас потихоньку и уничтожает. Так же и все остальные блага, как ты их называешь.

-Я где-то прочитала, что больше всего человек достиг в искусстве убивать. Лучшие умы думают о том, чтобы еще такого придумать.

- А ты знаешь, что Саров – ядерный щит России? Тоже не случайность. Серафим Саровский. Саров. Мы ведь были рядом с третьей мировой. Американцев остановила наша возможность ответного удара. И откуда? Из Сарова. Арзамас 16. Тише, давай послушаем!

А женщина, которая сопровождала в поездке, стала рассказывать и Серафиме. Тихий голос доносился откуда-то издалека, убаюкивал. Я решила записать ее рассказ, чтобы запомнить.

- В Курске жила богатая купеческая семья Мошниных. Исидор Иванович Мошнин – отец- имел свои кирпичные заводы, занимался постройкой каменных храмов и домов. Жена, Агафья Фотиевна, занималась детьми, помогала мужу во всех его делах. От таких родителей произросли три ветви: первое дитя – Параскева, старший сын Алексей, и младший – Прохор. Много сил Агафья отдавала богоугодным делам: помогала сиротам - невестам выходить замуж. Неожиданно, в 43 года, скончался ее муж. Агафья стала вдовой и смиренно взяла на свои плечи трудный крест, троих малолетних детей, все сложное хозяйство и особенно ответственное дело по постройке храма в честь преподобного Сергия Радонежского и Казанской Божьей Матери. Все это время Прохор был неотлучен от матери. Однажды поднимался с нею на колокольню и сорвался вниз, чтобы навсегда обрести тягу к небу.

В ужасе стремглав сбежала мать с колокольни и увидела его стоящим на ногах. Это было первое Чудо.

Когда ему было 10 лет, Прохор заболел. Мать не надеялась на выздоровление, но мальчику приснился сон. К нему явилась Богородица и обещала посетить его и исцелить от болезни. Молилась ли мать, призывая Царицу небесную, молился ли сам Прохор, но случилось еще одно Чудо. По городу несли чудотворную икону Коренной Божьей Матери. Крестный ход шел по Сергиевской улице, где жил Прохор. Вдруг разразился сильнейший ливень. Для сокращения пути икону решили пронести через проходной двор Мошниных. Мать быстро подняла больное дитя и вынесла его к Божьей Матери. Так Царица небесная исполнила свое обещание…

А потом были восемь лет послушничества, когда он жил при монастыре, уйдя от мирской жизни, затем восемь лет дьяконского и священнического служения в храме и пятнадцать лет отшельничества. Тысячу дней и ночей молился батюшка Серафим на камне. Его окружали вековые деревья и тишина. Все было: и нападение злых людей, молчаливая любовь птиц и зверей. Вот ведь парадокс - медведь не трогал Серафима, ел сухарики из его ладони, а злые люди избили до полусмерти, пытали, требовали денег. У кого? У человека, которого кроме великой любви к Богу и России ничего не имел? С 12 лет его волновала эта мысль: в чем состоит цель жизни? Твори добро, соблюдай заповеди Божьи, - отвечали ему близкие люди. Этого батюшке Серафиму было мало. И он совершил важнейшее открытие в своей жизни. Главная цель в стяжании духа святого Божия. Стяжание - это наживание, наживание чего угодно: денег, почестей, наград.

Стяжание Духа Божия – это тоже капитал, но только благодатный и вечный…

Суббота

Дивеево поразило красотой и светом. День был солнечным. Паломников было много. Автобусы со всей России. Храмы, как огромные корабли у жизненного причала. Вот так же, задыхаясь от счастья и высоты, двенадцатилетний мальчишка поднимался за мамой на колокольню и вдруг – случайность? Чудо? Сорвался вниз, упал, и поднялся тут же без единой царапины, чтобы поверить раз и навсегда в свое великое предназначенье.

- Богородица, пожалуйста, пусть у Любаши родится ребенок, пожалуйста. Внучка, внук, все равно, Богородица! Пожалуйста. Я буду верить, отныне буду верить, пожалуйста. Внук… или внучка.

***

-Алле, Вика,

-Теплова? Ну, наконец, не прошло и полгода.

Ты куда пропала?

-Да работа, дела, прости.

- И звонишь наверняка по делу.

-Да, Вика, прости, но у меня проблема. Помнишь, ты говорила, у тебя гинеколог есть хороший?

-Помню, конечно, Майя Михайловна.

-Ты мне не могла бы телефончик ее?

-Могу, конечно. А что случилось?

-Я хочу, чтобы меня хороший специалист посмотрел.

-Сейчас найду тебе ее номер и перезвоню.

-Спасибо, Вика

-Пока не за что.

Лафуша сидела за столом в офисе. Сотрудники ушли пить кофе. Она осталась одна. Тошнило по – прежнему. У монитора компьютера стоял маленький пушистый кактус. Когда–то она прицепила к нему веселую мордашку – значок, и кактус ожил, превратился в ее друга. Даже имя ему придумала - Тихон.

-Ну что, Тихон, скоро все это кончится. Сейчас Вика позвонит.

Тихон ничего не ответил. Он чувствовал, когда Лафуше было плохо, и обычно отмалчивался.

- Ну что молчишь? Не одобряешь?

От Викиного звонка вздрогнула.

-Да?

-Диктую, пиши.

-Пишу.

- 673 – 14 – 65. Майя Михайловна. Скажешь, от Вики Топорковой.

-Спасибо, Викусь.

- Позвони потом, не теряйся опять на полгода. Что хоть случилось?

- Пока ничего не знаю. Скажу потом.

Лафуша набрала номер. Пальцы подрагивали.

- Алле, Майя Михайловна?

- Да, я вас слушаю. – Голос на том конце сухой, как осенний лист.

- Я от Вики Топорковой.

-Да, я вас слушаю.

- Вы не могли бы меня принять?

-Что с вами?

- Кажется, беременность.

- Почему не обращаетесь к своему доктору?

-Вика вас рекомендовала. Можно?

На том конце провода стало тихо.

- Подождите, пожалуйста, я смотрю свой ежедневник. Только пятница, шестнадцать сорок пять.

-Пятница, еще четыре дня. Я не выдержу.

-Что с вами?

- Токсикоз. Меня тошнит без конца. Сил нет.

-Ну что вы, девочка. Это практически с каждой мамочкой происходит. Терпите. Ребенок достается не так просто.

-Да я не хочу его, этого ребенка.

- Не хотите? Ладно, не по телефону. И все же, я вас жду только в пятницу. Раньше, к сожалению, ничего нет.

-Хорошо, спасибо. – Положила трубку.- Ну, вот и все. Теперь до пятницы, потерпеть до пятницы, а потом забыть как страшный сон. Все. До пятницы, до пятницы.

Нажала пальцем на кнопку плеера. Зазвучала « Лунная соната» Бетховена.

-Ты что это, подруга, пригорюнилась – в кабинет вошла Оля.

- Да нет, это я так. Встретила?

-Встретила я твоих землячек. Отвезла на квартиру.

-Спрашивали, где я?

-Да, я сказала, что ты на важном совещании.

-Оля, спасибо тебе большое. Продукты ты им завезла?

-Сразу же загрузила холодильник. Все нормально. Витька возвращается через месяц, поэтому, пусть живут спокойно.

-Спасибо, Олечка, ты моя спасительница.

- А ты успела встретить свекровь?

-Еле – еле. Опоздала. У нее вещей много, варенье. Наварила варенья, как всегда, и тащила на себе. Глупо. Хорошо хоть не роптала, знает наши пробки.

-Сама такая же будешь.

-Нет уж.

-Что ты так? У тебя классная Анна Петровна. Тебе бы мою Аполинарию…

Лафуша с Олей подружились сразу, как стали работать в одном отделе маркетинга. Хорошая девчонка, надежная. Да еще и юморная. Смешнее всего она рассказывала о своей свекрови – Аполинарии Павловне. Само имя – Аполинария Павловна - стало притчей во языцех. Все помпезное и смешное в отделе теперь называлось Аполинария Павловна. Однажды Любаша пришла в новом строгом костюме и блузке, строго застегнутой на мелкие пуговки.

- Костюм от Кардена? – спросил Юра, менеджер по продажам.

- От Аполинарии Павловны – хохмила Оля, - фабрика по совместительству производит синие чулки, причем не в паре.

- Да что тебе этот костюм? Нормальный, офисный.

- Не оправдывайся. Костюмы бывают разные - голубые, красные. Ты в нем как серая офисная мышь.

- Я и так серая офисная мышь. У меня ладонь без мышки уже с трудом. Непроизвольно принимает округлую форму.

-Кстати, о мышке. Знаешь, почему мышки такие крошечные, а женщины визжат и запрыгивают на стулья?

-Нет, конечно. Хотя, знаю. Боятся, вот и запрыгивают.

-Да, муж ушел на саблезубого тигра, а женщина будет пищать при виде маленькой мышки? Мыши были огромные, размером с крупного кота. Холодильников в пещере не было. Они доедали все, что плохо лежало. Мыши- санитары.

-А почему они так уменьшились в размерах? Из-за холодильников?

-И из-за них, конечно. Еды у мышей стало меньше. Но они уменьшились в размерах из-за женского визга. Это доказали ученые. Женщины так визжали при виде мышей во все времена, что их гормон роста полностью исчез. Знаешь, Оля, я не удивлюсь, если ученые докажут, что и динозавры исчезли из-за женщин. Тема диссертации какого – нибудь женоненавистника « Женщины и динозавры»

-Ты что? Женщины появились гораздо позже!

-Правда что ли?

-Все, шутишь и не предупреждаешь.

-Да не шучу.

-Что–то ты бледная.

-Ничего, пройдет.

-Может к доктору?

-Да я записалась, в пятницу на прием.

-Что с тобой?

-Сама пока не знаю. С желудком что–то. Гастрит, наверное. Обострение очередное.

- А я очередное обследование прохожу. Устала от этих обследований. А толку никакого. Денис переживает, а я еще больше. – Оля села. – Если на этот раз не получится, не знаю, что и делать. Хочу ребенка! Хочу!

***

-Брат? Ты не спишь?

-Нет. Ты слышишь?

-Слышу. А что это?

-Это музыка. Нравится?

-Да. Хочется замереть и слушать.

-Слушай.

- Красиво. Откуда знаешь?

-Не знаю. Просто музыка. А что же?

-Не знаю. Но мне нравится. Откуда она?

-Оттуда. Ты ведь все равно не поверишь.

-Не поверю. Но все равно расскажи.

-Про музыку?

-Про музыку.

-Музыка помогает людям понять друг друга. Встретятся два человека, сердце замрет, а словами не скажешь. Тогда есть музыка. Надо только уметь ее слушать.

-Что же уметь. Просто слушай.

-Есть люди, которые слушают, но не слышат.

-У них нет ушек?

-Есть. Сердце не готово. Ведь музыку слушают не только ушами, ее слышат сердцем.

-А как подготовить сердце?

-Сердце должно быть открытым. Открытым для людей и для мира,

-Того, в котором мы будем с тобой жить?

-О, брат. Да ты мне веришь?

-Вот еще. Нет, нет и нет. Не верю.

- А как же музыка?

-Просто музыка, просто ты, просто я. Вот и все.

-Эх, брат. Если бы просто…

***

- Мама, мамочка, здравствуй!

-Здравствуй, деточка, здравствуй, родная!

-Сестричка! – Ася выскочила из комнаты и повисла на Любаше.

-Асенька! Выросла как? Ты меня скоро догонишь.

-Ася, не висни, не висни. Идем на кухню, ты, Любочка, с работы, голодная.

-Да ничего, нет, вы тут освоились? Удобно?

-Удобно, ты не волнуйся. А почему, Любаша, ты нас не к себе?

-Мам, у нас тесно, одна комнатушка, вам здесь удобно будет.

-Да ты не волнуйся, Любочка. Только вот с мужем твоим хотелось познакомиться.

-Познакомишься, обязательно. Я вас обязательно познакомлю. Ты про операцию мне говорила. Я по телефону ничего не поняла.

- Я тебе Асю привезла. Тебе придется подержать ее у себя. Я завтра хотела уехать в Саратов. Тянуть нельзя.

-Мама, давай здесь. Все люди едут в Москву. А ты в Саратове.

- Да у нас не хуже. Прооперируюсь, а там видно будет. Ты не волнуйся. Все обойдется. У меня простая мастопатия. Опухоль доброкачественная. Асю в Саратове не с кем оставить.

- Мамочка, а что же мне делать?

-Любаша, давай придумаем. Может, в детский санаторий отправь ее на двадцать один день? Давай купим ей путевку. Тут она будет при тебе, а там, в Саратове, я не знаю, на кого ее оставить.

-Хорошо, мамочка, я подумаю. Ну, как вы, рассказывай.

-Нормально. В поезде устали очень. А приехали, помылись, отоспались. Спасибо, Любаша. Квартира удобная. А где хозяин?

-Витя? В командировке. Это брат моей подруги, Олечки, которая вас встречала на вокзале. Он часто в отъезде. Поэтому спокойно живите. Если бы ты не торопилась, мы бы в воскресенье погуляли бы по Москве, я бы вам показала что – нибудь.

-Нет, нет, Любаша, мне завтра ехать.

-Мам, может пару дней побудешь, я насчет Аси разузнаю. Санаторий, оздоровительный лагерь. Кстати, Ася, ты была в лагере?

-Только на площадке в школе.

-Ты вот какая большая. Многие ребята ездят.

- Любаша, а давай с тобой?

- Нет, Асенька, лагерь детский. Постараюсь устроить тебя поближе, в Подмосковье. А я на выходные буду приезжать к тебе.

-Не хочу сама, - Ася расплакалась.

-Ну, вот еще, это же ненадолго. А потом у меня будет отпуск, и мы поедем с тобой к маме в Саратов. Сережу возьмем.

-Сережа, это кто?

-Это мой муж.

-Хорошо, - Ася вытерла слезы.

-Ладно, Любаша, я пару дней побуду. Устроим ее, а там спокойно поеду.

-Мамочка, ну рассказывай, как вы там.

– Ну, что рассказывать.

- Ася в первый класс?

-Да, мы в этом году в первый класс. Умница, она уже читает. Тетю Полину в прошлом году похоронили, я тебе писала. Тяжело, мы без нее совсем одни остались. Памятник заказала. Если Бог даст здоровья, поставим памятник. Да что про нас. У нас ничего не изменилось. Как ты?

-У меня все нормально. Вышла замуж. Муж очень хороший. Снимаем квартиру, жить с его мамой не хочу, хотя она хорошая женщина. Но решили сами. Будем покупать свое жилье.

-Но ведь это страшно дорого.

-Да, ссуду возьмем молодой семье. Потихоньку.

-Любаша, давай ужинать. Я приготовила. Тут в холодильнике продукты.

-Ну и молодцы, ужинайте без меня. Я не хочу.

-Как это не хочешь? Ну–ка, быстро мыть руки и к столу.

-Ну, ладно. Только я недолго. Мне еще домой добираться.

Ася прибежала на кухню с плюшевым медвежонком.

-О! Твой мишка еще жив. Сколько ему лет стукнуло?

-Сама посчитай. Ты мне его подарила, когда мне год исполнился!

-А ты что, помнишь?

-Это он мне рассказывал.

-Понятно. Ну, мойте лапки, будем кушать. Я вам тортик привезла. Вкусный. Мишка твой сладкоежка?

-Нет! Он все любит.

-Вот молодец, какой. Харчами не перебирает.

-А что такое «харчи»?

-Это продукты так назывались. В то время, когда супермаркетов еще не было.

-Вот здорово. Я вырасту и построю огромный супермаркет. И назову его

«Харчи».

***

Весь четверг Любаша носилась как белка в колесе. Документы у Аси были, мама все предусмотрела. В Интернете нашла санаторий, созвонилась с ними. А после обеда вместе с Софьей отвезли ее. Ася расплакалась, не хотела даже попрощаться. Прижала к себе медвежонка.

-Ась! Ты чего? Посмотри, сколько здесь детей. И воспитательница добрая. Тебе здесь понравится. Возьми номер моего телефона. Звони, если что. У администратора стоит телефон. Звонить можно. Мы в субботу к тебе приедем.

Поезд на Саратов отправлялся в час ночи. У них был целый вечер.

-Мама, домой мы уже не успеем, пробки, пока доедем, пора будет возвращаться на вокзал. Я предлагаю поужинать где – нибудь в городе. Сейчас Сереже позвоню, подъедет.

А он приехать не смог. Завис в пробке. Они перекусили в каком – то кафе и поехали на вокзал. От прогулки по городу Софья отказалась, болели ноги с непривычки. Она очень устала, и единственным желанием у нее было поскорее сесть в поезд.

-Как вы живете в этом городе? Суета, люди, машины.

-Это с непривычки. Вообще, быстро привыкаешь.

-Я точно нет, молодежи легче. Мне хочется тишины, покоя, чистого воздуха. Чем вы дышите здесь? Сплошной суррогат: Воздух, продукты, все какое – то искусственное. Переезжайте в Саратов, жить есть где, да и мы рядом с Асей.

-Что ты, мама, Сережа никогда не захочет. А я без него, куда? Да и что мы в Саратове. Где там работать?

-Где и все работают.

-Там зарплаты мизерные.

-Зато нет такой гонки и суеты.

-Бросить работу, в которую столько вложено? Меня начальником отдела должны поставить. И у Сережи все неплохо. А что мы в Саратове. Все с нуля…

-Ну, делайте, как знаете. О ребенке еще не думали?

-Какой ребенок? Квартирный вопрос надо решить.

-Вот у вас как все с ног на голову поставлено. Будет ребенок – будет и крыша над головой.

- О чем ты, мама, как будто с Луны свалилась. В наше время ничего так просто не бывает. Я знаю, ты сейчас скажешь, что и в войну рожали детей.

-Скажу. И не про войну. Асеньку вырастили, а как трудно было.

-Я так больше не хочу. Глупая была, сама ребенок… Тебе спасибо. Я ведь даже материнства не ощутила. Так, кукла живая, поиграла и бросила. Она для меня сестра. Второго ребенка хочется осознанно, чтобы мне его захотелось. А я пока не хочу.

-А что ты хочешь?

-Много чего хочу. И ребенка еще успею. Давай сменим тему. Звони мне, пожалуйста, как и что. Если что–то надо – лекарства, консультация в Москве.

-Хорошо, ты за меня не волнуйся. Главное – Ася. Заберешь ее, и приезжайте в Саратов. Отдохнете с Сережей. У нас в деревне как хорошо! Я, правда, в этом году огород запустила, но арбузы и виноград будут. Приезжайте.

-Ты, главное, выздоравливай, мамочка.

Они простились у вагона. Софья держалась изо всех сил, чтобы не расплакаться. А когда села в вагон, дала волю слезам. В купе никого не было, и она не прятала своих слез.

***

-Брат! Ты говорил мне про маму? А это кто?

-Это? Жизнь. Мы без мамы никуда. Пока. Вот вырастем, тогда станем самостоятельными.

-Вырастем?

-Конечно. Ты разве не замечаешь, как мы растем? Каждый день, каждую минуту.

-Замечаю. Вернее, я вижу, как растешь ты.

-А я, как ты!

-Видишь, как нам повезло.

-Да…

-А мама знает про нас?

-Конечно! А как же?

-А откуда?

-Чувствует. Мамы все чувствует, что происходит с ее детьми. Ей говорить ничего не надо.

-А когда мы вырастем и родимся, как ты говоришь?

-И тогда будет чувствовать. Ребенок со своей мамой связан всю жизнь, даже когда он становится взрослым.

-Это хорошо?

-Это хорошо. Мама защищает от всех бед. Мама молится за нас. Мама любит.

***

Люба не спала всю ночь. Лежала с открытыми глазами. А слезы скатывались по щекам. Через окно в комнату пробивался лунный свет. Сережа тихо посапывал во сне. Целый вечер просидел у компьютера. Перекинулись двумя словами. Не оторвать. Она где-то услышала фразу «компьютерная вдова». Все правильно. Компьютер владел Сережей безраздельно. Все объяснялось работой. Там он не успевал. Но Любаше от этого не легче. Вроде замужем, а вроде и одна. Два одиночества в одной квартире маленькой. Ужин совместный. Постель. Не такого хотелось. Хотелось взахлеб делиться сокровенным, видеть в глазах любовь и понимание. Восхищение. Слышать слова о том, какая она, Любаша, чудная, любимая, родная. И ведь было все это сначала. Называл ее «светлячком». Не «зайцем» или дежурным «малышом». Сама виновата. Скрыла от него самое главное, Асю. Не представляла, как сказать, что в пятнадцать лет. Все откладывала. А теперь? Ложь травила их отношения, каждый день, час за часом. Он, наверное, тоже хотел чего–то другого. А может, и не хотел. Кто их знает, мужчин? Чего им надо? Она их не понимала. Отца не было. Так, герои книг. Онегин, Болконский. Жила в мечтах. Так Руслан в ее жизни появился. Мальчик, старшеклассник. Они играли во взрослые отношения, встречались после школы, гуляли по городу, целовались. Она открывала загадочный мир под названием «мужчина». Он был очень красивым. Первый парень в школе. Девчонки одноклассницы завидовали, шептались по углам. А она забыла обо всем, погрузилась в свою первую любовь до донышка. Они открывали друг друга каждый вечер. По сантиметру, по вздоху, по взгляду. А когда стали близки, вдруг замерли. Любаше стало страшно. Она поняла, что с этими отношениями надо что-то делать. А что? В четырнадцать лет? Это только у Шекспира Джульетта могла замуж за Ромео. И то не случилось. Повесть Любаши и Руслана была не менее грустной. Она забеременела. Первое время и не поняла. Выяснилось все, когда стало тошнить по утрам. Открыла энциклопедию медицинскую. Все прочитала и поставила себе диагноз. Сама. Руслану сказала на большой перемене. Он бежал на химию, готовиться к лабораторной. А тут новость. Реакция была химической. Он покраснел, потом побледнел. А потом спросил:

-Люб? А ты че, не предохранялась никак?

-Нет! Я ведь не знала.

-Ну и дура. Катька таблетки принимала какие – то. Надежно. Ты спроси у нее.

-Катька? Какая?

-Из десятого «В». Картаева. Я с ней до тебя. Никаких проблем. Я побежал. У меня лабораторка. Скажешь потом.

-Что скажу?

-Что делать будешь?

-Будешь?

-Будешь.

Руслан развернулся и исчез. Навсегда. То есть, нет. Остался. В Асе. Просто маленькая копия. Мама, скорая помощь, все разрулила, все решила, наверное, правильно. Самое главное, есть Ася. Есть человечек. А теперь ситуация повторяется, а принять решение рожать нет сил. Сережа у компьютера? Чем отличается от Руслана? Рядом и далеко одновременно. Как они, мужчины умудряются быть рядом и далеко одновременно? Фантомы. И Сережа такой же фантом. Мама хотя бы заметила, что она беременна. Женщина. Понятно. Сама рожала. А этот:

-Любаша, плохо выглядишь!

Мысли, как запутавшиеся нитки, мучили, раздирали, не давали покоя. Жарко. Встала, пошла на кухню, выпила воды. Легла. Узлы затянулись. Одна. И проблемы. И Сереже не расскажешь. Надо начинать сначала. С Аси. Хотя, зачем? Когда просто молчишь, легче. А про беременность? Сразу не сказала, сама приняла решение. А может сказать? Хотя бы посмотреть на реакцию? Повернулась к нему, прикоснулась пальцем к подбородку. Он смешно сморщился.

-Сережа! – прошептала.

Что-то промычал в ответ.

-Сереженька!

-Да? – открыл глаза. – Ты чего не спишь?

-Не могу уснуть! Сереж! А когда у нас будет ребенок?

-Малыш, ну мы ведь с тобой тысячу раз обсуждали эту тему. Переедем в квартиру и вперед. Впрочем, подготовкой можно заняться прямо сейчас.

-Нет. Послушай! А если я случайно забеременею, что будем делать?

-Глупости какие среди ночи. Ну, какая беременность? Сейчас? Не будем беременеть.

-Ну а если?

-Любаш, ну что ты среди ночи мне спать не даешь? Придумываешь какие – то проблемы. Мне вставать через три часа! Итак, голова кругом. Шеф вчера мозги парил на планерке, объект летит ко всем чертям, в сроки не укладываемся. А ведь надо успеть. Отпуск на носу. Кстати, ты не думала, куда поедем?

-Думала! В Саратов, к маме.

-Вот это да! Круто. А как же Египет?

-Подождет. Маму должны прооперировать. Асю не с кем. Ты же знаешь, у меня есть сестра.

-Давай привезем твою сестру в Москву, в конце концов, в детский сад отдадим.

- Она в этом году идет в первый класс.

-Ого! Молодец твоя мама. Такая разница большая.

- Пятнадцать лет.

-А отец?

- Отец? Чей?

-Ну, как, чей? Асин.

-Он умер.

-Или полярник.

-Почему полярник?

-Ну, так иногда говорят детям, у которых нет отца. Или геолог.

-Зачем ты так? Ты же знаешь, что и у меня его нет.

Люба расплакалась. Громко, в голос. Наконец-то смогла дать волю слезам.

-Любаша, ну прости, ну что ты! Я не хотел тебя обидеть. Я ночью вообще плохо соображаю ну, не плачь. У нашего ребенка будет отец. Я. Не плачь. Ну, кому легко? Мой пьяный вечно. Думаешь, лучше было? Ни в футбол, ни в поход, как другие ребята. Знаешь, как соседу Кольке завидовал. Они с отцом везде вместе. И я с ними. А мой всю жизнь подвыпивший наблюдатель. Еще и воспитывать пытался. У нас все будет по – другому. Родим через два года. Я ему сразу куплю футбольный мяч. Пусть привыкает. Будем спортом заниматься. Я буду отвечать за физическое воспитание. А ты за все остальное. Спортивный уголок обязательно. Буду учить его машину водить с детства.

- А почему его? Может ее?

- Никаких ее. Первенец, сын. Так обычно бывает.

-Глупости. Может быть девочка.

-Ну, девочка, так девочка. Футбол не отменяется. Сейчас ведь есть женский футбол. И спортивный уголок в силе, и машина. Девочки сейчас о-го-го. Согласен. Спи, малыш, тебе надо высыпаться, плохо выглядишь последнее время.

-Пройдет. Удивительно.

-Что удивительно?

-Что заметил.

-Давай не будем ночью выяснять отношения.

-А я и не выясняю. Спи.

***

-Брат! А кроме мамы у нас еще кто – нибудь будет?

- Отец.. У каждого есть мать и отец. А все это вместе называется семья.

- Семья? Здорово. И у нас будет семья?

-Конечно. И папа, и мама, и мы с тобой. Без семьи человеку никак нельзя. Одному не прожить, особенно маленькому. Да и большому трудно.

-А почему трудно?

- Потому, что жить только для себя плохо. Любить только себя – плохо. А семья - это любовь. В семье все любят друг друга и живут друг для друга.

- А что такое любовь?

-Я пока не знаю. Вернее, сказать не могу. Наверное, нас любит мама.

-Наверное? Почему, наверное?

- Теперь уже не знаю.

-Почему теперь? Что случилось?

-Не знаю. Давай спать.

-Может она про нас еще не знает?

-Знает.

-Почему, наверное? Ведь ты говорил, что каждая мама любит своих детей.

- Что ты ко мне пристал? Спи.

-Брат!

-Брат?

***

-Майя Михайловна? Я внизу, в приемном покое.

-Поднимайтесь, деточка, на шестой этаж, там справа лифт. Я вас встречу.

Любаша на негнущихся ногах прошла к лифту, нажала на кнопку вызова.

-Ой! Подождите, без меня не уезжайте.

К лифту переваливаясь, как уточка, спешила женщина с большим округлым животиком. Светлые пушистые волосы были заплетены в две косички. Сарафан в коричневую клеточку, белые носочки. Женщина была такой милой, что Любаша невольно улыбнулась

-Ой, хорошо, что не одна. Боюсь лифта. Особенно сейчас. Вдруг застряну. У меня от страха могут роды начаться. Вам на какой?

-На шестой

-А мне на пятый.

-А что, вам пора?

-Да давно уже, перехаживаю. Пришла сдаваться.

-А кто у вас?

-Не знаю. Из принципа никакое УЗИ не делала. И не хочу. Представляете, до последнего не знать? Так ведь всегда было. Просто Дитя. Мое. Родное.- Женщина счастливо улыбнулась.

-А вы?

-Я? Просто на обследование. У меня тут врач знакомый.

-Ну и хорошо, обследуйтесь и тоже собирайтесь за малышом. – Женщина посмотрела на Любашино колечко на правой руке.

-Вы замужем, судя по колечку. А дети?

-Детей пока нет.

-Планируете?

-Планируем. Квартирный вопрос решим и заведем.

-Заводят котенка или собаку. Не говорите так. Меня бабушка за это знаете, как ругала? – женщина смешно округлила глаза. - Ребенок это Чудо. Его посылает Бог. Мы женщины просто носим, рожаем и растим.

-А у вас первый?

-Что вы! Третий уже. Дмитрий и Ариша дома.

-Да вы героиня?

-Что вы? Обыкновенная. Мы с мужем решили, сколько Бог даст, столько и будем растить.

-Трудно, наверное, столько детей!

-Трудно сначала, а потом катится по накатанной дорожке. Дмитрию пять, а он у меня мужичок совсем взрослый. За Аришкой присматривает. Ей три. Ответственный какой. У соседей Пашенька, а рядом пятеро взрослых. Все вокруг него до сих пор с тарелочками бегают, шнурки завязывают. А ему пять, как моему Дмитрию. Вот и вся разница. А сейчас родится маленький, и Ариша повзрослеет, будет учиться, маме помогать, за кем–то ухаживать. Это же так здорово!

-Какая вы молодец!

-Да обыкновенная. Ой, мой этаж. Ну, удачи вам! Вдруг в роддоме когда – нибудь встретимся. Я ведь останавливаться не собираюсь. – Женщина засмеялась и вышла из лифта.

-Вот ведь счастливая какая,- подумала Любаша. – Вот и мой этаж.

Из ординаторской вышла женщина в зеленом халате и таких же брюках и пошла навстречу.

-Вы Теплова?

-Да!

-Проходите в процедурную. Тапки и халат взяли?

-Да.

-Какой срок у вас?

-Примерно шесть недель

-Первая беременность?

-Да! То есть нет.

-Так да или нет?

-Нет. Были роды.

-Все удачно? Есть ребенок?

-Да.

-Что же второго не хотите?

-Пока не хочу. Пока.

-Эх вы, пока. Разве можно об этом так. Впрочем. Взрослая девочка. Тем более вторая беременность. Давайте я вас посмотрю.

Зазвенели инструменты. Любу обдало холодом, потом жаром.

-Ну что же. Беременность есть. Но не шесть, как вы утверждаете, а все десять. .Нужно УЗИ.

-Не нужно УЗИ. Если можно, давайте так.

-Нужно подстраховаться, деточка.

-Вы знаете, у меня ситуация сложилась аховая. На работе проблемы, дома. Все в кучу свалилось на меня. Еще и беременность эта. Токсикоз жуткий. Я уже месяц есть не могу. Тошнота. Сил просто нет. Поверьте, доктор. Я ведь не случайно к вам. Вика сказала, что у вас можно все сделать в течение одного дня.

-Ладно. Идите пока в палату. Через минут сорок я вас позову.

-В какую палату?

-В третью. По коридору направо. Там есть свободная кровать справа у двери. Полежите пока. Не передумаете? Бывало и такое.

-Нет, что вы!

-Идите, мамаша. Да, кстати. По поводу оплаты. Можете расплатиться прямо сейчас.

-Хорошо, конечно! – Любаша дрожащими руками полезла в сумку, достала конверт и протянула Майе Михайловне. Та быстро и деловито взяла, всунула в карман зеленого халата.

-Идите. И успокойтесь, нечего трястись, не вы первая, и не последняя, к сожалению.

***

-Брат! Ты спишь?

-Нет.

-Брат? Ты чего такой?

-Какой? Не разговариваешь со мной. Давай поговорим о чем – нибудь. Мне страшно.

-Глупый. Ты чего?

-Расскажи мне опять про то, что будет, когда мы родимся.

-Да ничего не будет. Я шутил.

-Не правда! Ты не шутил. Я тебе поверил. Расскажи про тот мир, который мы увидим.

-Да не будет никакого другого мира. Ну, сам посуди. Что может быть там? Глупости!

-Не правда. Ты говорил. Свет! Там свет!

-Нет никакого света!

-Музыка! Там музыка. Лунная соната. Помнишь?

-И музыки никакой нет. Я все придумал!

-Мама! Там мама! Она нас любит, и молится, и защищает!

-Нет никакой мамы! Я все придумал!

-Зачем, брат?

-Не знаю, просто придумал.

-Ипро художника?

-И про художника.

- И про траву?

-И про траву. Спи.

***

Любаша долго отходила от наркоза. В голове проносились обрывки каких – то сновидений. Она шла по каким – то белым комнатам. Пустым и тихим. Одна. Белые стены, серебристая мебель. Где – то плакали дети Она шла на эти голоса по лабиринту белых комнат и не находила их. Было мучительно страшно. Дети плакали, плакали, их голоса вонзались в мозг, а помочь ничем не могла. Наконец она села на стул, вытянула затекшие, усталые ноги и увидела, что на ней надеты зеленый халат и брюки. Она и не Любаша, а Майя Михайловна. И вдруг женщина. В старинной одежде. Примерно семнадцатый век. Она видела такие костюмы в учебнике по истории. Наверное, Франция, или Германия. Две юбки, одна поверх другой. Лиф платья с расшитым корсажем. Поверх наброшена косынка. Длинные и узкие рукава с буфами. Юбка по подолу обшита полоской зеленого бархата. Женщина как будто сошла со старинной гравюры. А лицо – простое, доброе. Крупные черты лица, высокий лоб. Волосы забраны в золотистую сетку, а поверх – зеленый бархатный берет.

-Майя Михайловна! Я к вам!

-Что вам, мамаша? Вы кто? Откуда?

- Я кухарка, Магдалена Кеверих.

-Кухарка? Вы из немецкого ресторанчика на углу? «Дядюшка Штрудель»?

-Нет, я не знаю дядюшку Штруделя. Я Магдалена.

-Что вам нужно?

-Я хочу сказать вам, что я счастлива, что живу не в вашем веке!

-Отчего же? Что вы несете?

-Вы знаете? Я больна. Ужасная болезнь. Мучительная. И лечить у нас ее не умеют. Совсем.

-Я вас не понимаю. Вы больны! И радуетесь, что неизлечимо? Бред! Зачем вы ко мне?

-Я хочу вам сказать. Двое детей у меня умерли.

- Это естественно. Разве больная мать может родить полноценного ребенка?

-И, тем не менее, я рожаю.

-Ужас! Рожать – это преступление. Вы обрекаете детей на мучения.

-Не перебивайте меня. Два малыша – глухи от рождения!

-Слушайте! Мамаша, что вы от меня хотите?

-Я беременна пятым!

- Вы правильно сделали, что пришли. Ну конечно, прервать беременность. Прервать! Это самое разумное, что может быть! У вас есть халат и тапочки? Хотя, какой у вас может быть халат? Вам все дадут.

-Прощайте, Майя Михайловна.

Женщина пошла по коридору. И вдруг остановилась, повернулась к Любаше, а может и не Любаше, и промолвила:

-В декабре 1770 года у меня родился ребенок, мальчик. Мой любимый Людвиг. Родился он на чердаке, в небольшой комнатке с косой стеной и одним лишь окошком, проделанным в скате черепичной крыши.

-Вы сумасшедшая!

-Прощайте!

-Что за бред? Ходят, ходят! Как я устала! Господи! Как я устала! – Майя Михайловна схватилась за голову и затряслась в рыданиях на серебристом стуле.

-Девушка, очнитесь, не плачьте! Что вы плачете! Все позади! Любаша открыла глаза. Рядом стояла молоденькая медсестра.

-Как вы себя чувствуете? Вам плохо? Может позвать Майю Михайловну.

-Нет! Не надо! Мне хорошо. Только голова немного кружится. Я сейчас полежу немного и пойду. Мне домой.

-Смотрите. Это наркоз отходит. Так всегда бывает. Снится всякая всячина. Вы плакали. Вам что–то приснилось?

-Да! Я уже и не помню. Чушь какая – то.

-Ну, не волнуйтесь. Лежите. Если что-то будет нужно, зовите.

Через пару часов Любе стало легче. В голове немного прояснилось. Она тихонько оделась. В коридоре дежурила та самая медсестра.

- Я домой. До свидания!

-До свидания! Может, подождете Майю Михайловну?

-Нет! Я домой!

-Смотрите, если станет плохо, немедленно к нам.

-Хорошо. Непременно. Не волнуйтесь.

***

Любаша вышла из больницы, вызвала такси. Села в машину на заднее сидение.

-Куда едем?

-Домой!

-Понятно. А дом где?

-Дом?

-Дом. Адрес, девушка. Или вы девушка без адреса?

-С адресом. Улица Пролетарская

-Поедем. У вас что-то случилось?

-Ничего.

-Понятно. Не говорите, раз не хотите. Я этот роддом знаю. У меня соседка здесь двойню родила. Два парня! Ох, и давали они им жару. Стенки тонкие. Все слышно. Купали они их, путали, одного два раза выкупают, второго ни разу. Наташка, соседка придумала потом. На носу одному фломастером красную точку рисовала, для мужа, чтобы он не ошибался. Так Данила с красной точкой и рос первый месяц. Они ведь на одно лицо были, мальчишки. Сейчас уже большие, мяч гоняют во дворе. Быстро выросли. Чужие дети вообще быстро растут.

-Да.

-Ничего, что я болтаю? Привычка таксиста. Не могу ездить молча. Время проходит быстрее. Пассажиры разные. Столько всего услышишь. Если один еду, радио. Тишину вообще не переношу.

-Это плохо. Иногда нужно и в тишине посидеть.

-Так говорю, привычка. Я и домой прихожу, сразу телевизор врубаю. Надо, чтобы что-то говорило.

-А вы один живете?

-Почему один? Жена, дочь, правда, взрослая, у нее своя семья, разъехались. А с женой мы особенно и не разговариваем. Обо всем уже давно переговорили. В первую неделю знакомства.

-Как это?

-Ну, так. Сразу друг другу рассказали о себе, а о чем потом? Ну, конечно, разговариваем, какой суп, например, сварить, или о погоде. А вообще, некогда. Телевизор

-Как же вы живете?

-Хорошо живем. Дружно. Были ссоры, конечно, в основном из-за футбола. Она футбол не перевариваривает. Так я купил второй, на кухню. Живем душа в душу. Никто никого не притесняет. Она на кухне свои фильмы, я в комнате спортивный канал. Идиллия.

-Какая же это идиллия, если у вас нет общих интересов?

-Как это? Есть общий интерес.

-Какой?

-Ну, не знаю. Ну, квартира. Обои надо переклеить в коридоре. К дочке на выходные поедем в гости. С внуком нянчиться. Дел хватает.

Таксист, наверное, устал от своей болтовни, крутанул ручку радиоприемника

Из колонок зазвучала «Лунная соната» Бетховена.

-Вам поискать что-нибудь другое?

-Нет, пусть будет. Я люблю Бетховена.

- А вы знаете, у меня жена смотрела передачу. Оказывается, мать Бетховена была больна. Кажется, туберкулез, или еще что-то. Не помню. Врать не буду. Но болезнь неизлечимая по тем временам. Ну, вы понимаете, тогда и лечить то не могли. Страшная болезнь, косила всех без разбора. Так вот, первые дети умерли, двое других были глухими от рождения. Эта болезнь дала осложнение на уши. А Бетховен был первым ребенком. Он ведь тоже оглох. Но позже. К тридцати годам. А какую музыку писал! Ближе к смерти, когда слух притупился совсем, прислонялся виском к доске инструмента и слушал вибрацию. Так и чувствовал музыку, не слышал, а чувствовал! Что с вами? Девушка? Вам плохо?

-Нет. Все в порядке.

-Не волнуйтесь. Вот и ваша Пролетарская. Удачи!

-И вам.

***

Люба поднялась в квартиру, пошла на кухню. Поставила чайник на плиту. Долго рассматривала себя в зеркале прихожей. Лицо осунулось, уголки губ опустились. Она постарела на десять лет. Потухшие глаза. Бледная серая кожа.

-Господи, что я наделала? Что?

Этот странный сон не давал ей покоя. А потом рассказ таксиста о Бетховене. Разве могут быть такие совпадения? Да и сон ли это? Какое-то наваждение под гипнозом. Магдалена Кеверих. Кухарка. Медсестра ведь сказала, что так бывает. Оставить, забыть. Это проще, забыть обо всем, как страшный сон. Еще один страшный сон в ее жизни. Ну почему, почему? Почему? Так. Посмотреть в Интернете. Что там пишут о Бетховене. Может, это просто глупости? Глупости болтливого таксиста. А сон? Бред. Приснилось под воздействием наркоза. Так бывает. Медсестра говорила.

Включила компьютер. Так, найти – Бетховен. Нет, лучше - мать Бетховена. Поиск. Интернет привычно запестрил ярким калейдоскопом информации. Выскочили строчки:

На конференции акушеров-гинекологов известный французский специалист Жером Лежен обратился к коллегам с вопросом: «Что бы вы, уважаемые коллеги, посоветовали в данном случае? Один ребенок в семье родился слепым, другой ребенок родился глухим, еще один ребенок болен туберкулезом. Сама мать тоже больна туберкулезом, и она снова беременна…» Коллеги в один голос возмущенно выдохнули: «Аборт!» Тогда Жером Лежен произнес: «Ребенок, который родился от данной беременности - Людвиг ван Бетховен»…

Любаша откинулась на стуле, закрыла глаза.

-Бред. Сама начиталась. Из подсознания вышла давно забытая информация. Это понятно. Что там дальше?

А ниже – дискуссия на тему. Кто-то холодно и рационально высказывал свое мнение:

-Положа руку на сердце — мне не стало бы ни холодно, ни жарко, если бы и был сделан аборт. Место Бетховена занял бы кто-нибудь другой и мир нисколько бы не изменился, нет?

lokis_life

2005-08-23 12:40 pm UTC (ссылка)

единственно чего я боюсь в этой жизни - смерть ребенка (своего или чужого)

и что я категорически не приемлю, так это аборт....

29a

2005-08-23 01:11 pm UTC (ссылка)

Эм... Я тут немного не о том. В общем, в приведенной мною цитате речь идет о том, что если бы сделали аборт, какого человека бы мы потеряли, что само по себе по меньшей мере странно -- для нашего гуманного общества, судить о целесообразности аборта по тому, что из человека получилось. Ну а вообще мой вопрос только о том, действительно ли Бетховен ТАКОЙ человек, без которого бы мир не мог бы обойтись?

lokis_life

2005-08-23 01:41 pm UTC (ссылка)

незаменимых людей нет

29a

2005-08-23 01:19 pm UTC (ссылка)

а про твое отношения я знаю, читал пост о предательстве...

denmes

2005-08-23 01:20 pm UTC (ссылка)

На эту тему неделю писать можно - трактаты.

А мир и правда не изменился?

29a

2005-08-23 01:23 pm UTC (ссылка)

> А мир и правда не изменился.

Вот. Я ждал подтверждения. Встает следующий вопрос -- почему, когда говорят о Бетховене (ну, и прочих похожих примерах), всегда говорят как о гении-полу-боге, если он даже нисколько не повлиял на наш мир?

denmes

2005-08-23 01:41 pm UTC (ссылка)

Курочка по зернышку клюет...

29a

2005-08-23 01:44 pm UTC (ссылка)

Согласен. Но и тем не менее, не люблю культов на пустом месте.

denmes

2005-08-23 01:57 pm UTC (ссылка)

Это щас, да еще человеку малопричастному к классической музыке, культ Бетховена кажется пустым; а вот будь ты каким-то графом при каком-то дворе в 19 веке - совсем другой разговор ведь был бы.

29a

2005-08-23 02:33 pm UTC (ссылка)

Нет :). В том-то и дело. Не было бы Бетховена, был бы кто-то другой :).

raquin

2005-08-23 02:06 pm UTC (ссылка)

Если для тебя классическая музыка, литература, поэзия, и т.д. является ничем иным кроме "пустого места", это не значит, что все такого же мнения, как и ты.

29a

2005-08-23 02:43 pm UTC (ссылка)

1. Ты меня не поняла. Причем совсем. Если бы эти вещи были были бы для меня пустыми, я бы не читал книг, и, тем более, не слушал бы музыки, пусть я и не слушаю классическую -- моя музыка ничем не лучше, это все вопрос только вкуса. Когда я говорю о пустом месте, я говорю прежде всего о заменяемых лицах, людях, которые никак не повлияли на ход мировой истории, наши сегодняшнии моральные устои порядки и так далее. Оправдан культ вокруг таких людей, как Эйнштейн или Гитлер, но уж точно не Бетховен или Малевич.

2. Разве я ожидаю, что все такого же мнения как и я? Я хочу прежде всего знать, как думают другие люди и да -- мне нравится спорить и дискутировать. Я не ожидаю тут повального поддакивания.

После драки кулаками не машут

bug_hunter

2005-08-23 02:27 pm UTC (ссылка)

Стал бы наш мир беднее или богаче от того, что мама Бетховена сдела-ла бы аборт, или заменил ли его кто-нибудь другой мы узнать не сможем. Не хватает статистических данных. Точнее их совсем нет.

А без данных это просто домыслы.

lisa_alisa_my

2005-08-23 02:51 pm UTC (ссылка)

Если бы... Если бы... Мы бы никогда и не узнали,что бы было, если бы Бетховен не родился... Но ведь он был, и это прекрасно. Эволюция знает свое дело и ему суждено было родиться. (Раздумывая) естественный отбор...?;))))

pdts

2005-08-24 07:43 am UTC (ссылка)

аборт, конечно

один Бетховен на миллионы недоносков - кпд ужасен

29a

2005-08-24 09:43 am UTC (ссылка)

согласен.

Она упала на кровать и заплакала. Убила ребенка, добровольно. Хотя, это просто эмбрион. Они учили по биологии. Эмбрион. Несколько тысяч клеток, нервная трубка. Никакой чувствительности. Ткань. Просто ткань. А вдруг будущий музыкант или художник. Он видел бы мир Любашиными глазами и рисовал его. Хотя, только музыканты или художники достойны жить? Он мог бы быть просто дворником. И делал бы этот страшный мир чуть более чистым. Или строителем, или космонавтом. Или в крайнем случае мерчандайзером. Этих мерчандайзеров не хватает. Некому товар расставлять на полках магазинов. Ну и пусть! Одним человеком стало меньше.

Телефонный звонок:

-Алле? Сережа? Почему не отвечаю? Телефон в кармане оставила. Все нормально. Голос? Нормальный. Да я на тебя не обижаюсь. С какой стати? Да я знаю, что не хотел обидеть. Да. Да. Я знаю. Все. Жду тебя. Я дома, я сегодня пораньше.

Звонит, беспокоится. Ему бы.

Подошла к компьютеру. Набрала «аборт».

В Испании парам, принявшим решение прервать беременность, выдают останки нерожденного человека для захоронения на кладбище.

-Все, хватит! Не могу больше! Это невыносимо!

Любаша метнулась в ванную, открыла воду, залезла под душ. Вода хлестала ее по лицу, смешивалась со слезами. Сделала контрастный душ, пришла в себя.

Еще один звонок. Наскоро обернулась полотенцем, пошлепала по полу, оставляя за собой лужи.

-Да?

-Любаша! Это я, Ася! Любаша, забери меня отсюда. Мне плохо.

-Что случилось? Ты чего плачешь?

-Мне плохо. Я хочу к маме!

-Ася! Это невозможно! Мама в Саратове. Мы же решили, что так будет лучше.

-Мне плохо! Я хочу домой!

-Асенька! Милая моя! Ну, потерпи немножко. Тебя обижают?

- Никто не обижает. Просто мне плохо!

- Ты не привыкла. Потерпи пару дней, подружись с кем – нибудь.

-Не буду я! Забери меня! Любаша. Я убегу, точно.

-Не смей даже думать об этом! Не смей!

-Точно убегу.

-Асенька, девочка моя! Я приеду, я завтра приеду за тобой. Ну, ночь выдержишь?

-Ночь выдержу. Любаш! Ты не обманешь?

-Приеду завтра, разберемся. Жди меня.

Люба положила трубку.

-Это когда- нибудь закончится?

***

Девчонки радовались свободе. Воспиталки были нормальными, не приставали особенно. По утрам, правда, заставляли заправлять постели, убираться в комнате. Перед утренней проверкой. За чистоту каждой комнате выставляли отметку, и все очень переживали. У Аси под подушкой нашли носки, она их туда впопыхах положила, и поставили им тройку. Асю ругали все: и воспитательница, и дежурная Ира. Их комната стала комнатой позора. С этого все и началось. А еще трудно было с косой. Заплетать ее она сама не умела. Волосы были длинными и густыми. Приходилось идти с расческой к воспитательнице. Та вечно спешила, больно причесывала ее и заплетала две косы бубликами. Так Асе не нравилось, но сказать об этом было неловко. Так и видела себя в зеркале с двумя бубликамииз косичек и заплаканными глазами. Как драгоценность, держала в кармашке номер телефона Любаши и своего плюшевого медвежонка. У одной девочки был телефон, но она никому его не давала. Пришлось просить ее с особенным старанием. Девочку звали Катя. Она приехала в лагерь из Москвы и ничуть не скучала. Мама звонила ей каждый день. Может, поэтому. Вечером Ася решилась:

-Кать, можно мне позвонить с твоего телефона?

-Вот еще. Звонки дорогие, а у меня деньги кончаются.

-Я тебе заплачу.

-Вот еще. Нужны мне твои деньги!

-А что тебе нужно?

-Ничего! Впрочем, подари мне твоего медвежонка.

-Не могу. Это мамин подарок.

-Ну и не надо. Я тебя просто проверяла, жадная ты или нет! Очень нужен мне твой облезлый мишка.

-Никакой он не облезлый!

-Облезлый!

-Он у меня очень давно, мне его Любаша подарила, когда мне всего один год исполнился. Ему шесть лет. А еще он желания выполняет. Я его прошу, а он выполняет.

У Кати от удивления расширились глаза.

-Что, правда?

-Конечно, зачем мне врать.

-Ну, покажи.

-Я его редко прошу, и только по важному поводу. Он ведь уже старый.

-Какой старый? Ты же сказала, шесть лет.

-У них год за семь идет, как у собак. Посчитай.

-Мы таблицу на семь прошли. Шестью семь – сорок два.

-Точно, сорок два. Старый.

-Да. – Катя задумалась. - Ну, хоть крошечное желание. Маленькое.

-Ну ладно, я попрошу, чтобы в комнату вошла воспиталка.

-Тоже мне, желание, она и так к нам часто заходит.

-А ты выйди в коридор, посмотри. Ее нет, это точно. Если она в коридоре, голос слышен до первого этажа. А сейчас тихо. Не орет.

- Правда, тихо.

Ася положила медвежонка на подушку, залезла на кровать, накрылась с головой одеялом и прошептала:

-Мишутка, пусть сюда войдет наша воспитательница.

Ася высунула голову и прислушалась.

Народ весело носился из комнаты в комнату, откуда-то доносилась музыка, за стеной девчонки играли в карты. И вдруг дверь отворилась и в комнату вошла Людмила Андреевна.

-Девочки, а почему на ужин не собираетесь? Что у вас тут происходит. Кошмар! Ася, почему в постели? Заболела? – Воспитательница сдернула одеяло с Аси.

-Нет, Людмила Андреевна, это я …так просто.

-Так просто? В платье, под одеялом? Кошмар! Что у вас тут происходит? Безобразие. Что я тут, как в детском саду, всякий раз буду вам объяснять, что в постели вы только ночью или во время тихого часа? А если бы сейчас директор лагеря зашел? Кошмар! Меня бы премии лишили сразу. А если бы комиссия из Москвы? Кошмар.

Кошмар – это любимое слово Людмилы Андреевны. Она повторяла его в конце каждого предложения. Поэтому предложения ее были все сплошь и рядом кошмарные.

-В следующий раз, если увижу что-нибудь, подобное этому кошмару, я не разрешу тебе идти на дискотеку.

-А я и не хочу!

-Как? Кошмар! Ты еще и препираешься?

-Я просто не хочу на дискотеку.

-Не хочешь? А куда ты хочешь?

-Домой.

-А кто не хочет домой? Домой все хотят. И я хочу. Дома муж, и сын. Кошмар и ужас. Как представлю, как они без меня?

-А зачем вы их бросили?

-Бросила? Точно, бросила. Ну, не совсем, в пятницу у меня выходной, поеду, проверю, что эти кошмарики без меня делают. А тут я потому, что надо деньги зарабатывать. Знаете, есть такое слово – надо! На - до, на - до, надо, надо, надо – Людмила Андреевна запела эти три слова под какой – то неизвестный веселый мотивчик и стала застилать Асину постель.

-Все, готово. Я вас жду внизу, у корпуса. На ужин! На ужин. – Она вышла из комнаты в коридор, и ее звучный голос ударной волной понес слово «кошмар!» в палату мальчишек.

- Ну, что, поверила?

-Да. – Прошептала Катя. - Он всегда тебе помогает?

-Почти.

-Береги его. Он твой амулет.

Ася с сожалением посмотрела на свою игрушку и решительно протянула его Кате.

-Возьми!

-Что, правда, хочешь мне его отдать?

-Держи, только дай позвонить.

-Держи телефон. Только быстро! У меня деньги заканчиваются.

Ася дрожащими пальцами набрала номер Любаши

-Да?

-Любаша! Это я, Ася! Любаша, забери меня отсюда. Мне плохо.

-Что случилось? Ты чего плачешь?

-Мне плохо. Я хочу к маме!

-Ася! Это невозможно! Мама в Саратове. Мы же решили, что так будет лучше.

-Мне плохо! Я хочу домой! Я хочу к маме!

-Асенька! Милая моя! Ну, потерпи немножко. Тебя обижают?

- Никто не обижает. Просто мне плохо!

- Ты не привыкла. Потерпи пару дней, подружись с кем – нибудь

-Не буду я! Забери меня! Любаша. Я убегу, точно.

-Не смей даже думать об этом! Не смей!

-Точно убегу.

-Асенька, девочка моя! Я приеду, я завтра приеду за тобой. Ну, ночь выдержишь?

-Ночь выдержу. Любаш! Ты не обманешь?

-Приеду завтра, разберемся. Жди меня.

-Люба! Люба! Мамочка! - Ася зарыдала, протянула Кате телефон.

-Ну и дура ты, Аська. Тут так прикольно, не плачь. На своего медведя, рева. Ты что, маленькая? Вон, какая кобыла вымахала!

-Никакая я не кобыла!

-Да ладно, это меня бабка так называет. Я не обижаюсь. Ты, слышишь, не плачь. Давай на дискотеку собираться.

-Не хочу!

-Ну и плачь, рыдай, как дура! Так всю жизнь и проплачешь. Пока молодая, надо веселиться.

-Какая я молодая? Я маленькая!

-Фу, маленькая! Сколько тебе?

-Семь.

-Мне одиннадцать. Но ты точно не маленькая. Может, и не молодая, но и не маленькая! Давай, у меня косметика « Маленькая фея», тени тебе блестящие наведем, бровки подрисуем, будешь красавишна.

-Не надо, Катя! За телефон тебе спасибо, но тени никакие не надо.

-Отсталая ты от жизни, Аська! Где твой гламур? Волосы распусти по плечам хотя бы, раз краситься не хочешь!

Ася задумалась на секунду, взглянула в зеркало. Бублики порядком надоели. Решительно сняла резинки и стала расплетать косички. Волнистые темно – каштановые волосы рассыпались по спине.

-Красавишна! Я говорила. Гламурная красотка. Надевай мою юбку, пойдем на дискотеку.

-Мне мама не разрешает чужие вещи надевать.

-Ну и дура! Где тут мама? Откуда она узнает? Тем более, мы с тобой поменяемся. Ты мне свою зеленую футболку со Шреком и Феоной

-Ладно. – Асе стало неловко. Катя дала ей телефон и проявила о ней заботу. – Ты иди, Катюша, я скоро.

-Ну, давай, приходи, мы внизу, в зале.

Катя ушла, а Ася легла на кровать. Идти никуда не хотелось. Тревога за маму, волнение – приедет за ней Люба или не приедет. Все смешалось. Самое страшное было то, что Ася услышала в поезде, когда мама разговаривала с тетей, соседкой по полке. Мама сказала, что она Асе и не мама вовсе. Мама Аси – Люба. Это было странно и непонятно. Ася помнила Любу совсем чуть – чуть. Больше знала ее по фотографиям и всегда считала своей сестрой. А оказывается, Люба и не сестра вовсе. Все смешалось в голове у Аси. Она не знала, что ей делать дальше, что с ней будет. Мама, то есть бабушка болеет, она это тоже услышала, в поезде. А вдруг она умрет? Захочет ли Люба взять ее к себе? Больше всего Ася боялась, что ее отдадут в детский дом. Она видела однажды передачу по телевизору, как девочка потерялась и очутилась в детском доме. Это было самое страшное, что могло с ней, с Асей случиться. Слезы опять полились ручьем. Она сняла Катину юбку, залезла под одеяло, крепко обняла своего медвежонка и уснула. Уснула с мыслью, что завтра ее заберет Люба и все проясниться.

***

- Брат! А ты знаешь? Там, куда мы уйдем, есть голубое небо, и облака.

-

-Это очень красиво. Лечь на траву. Голову запрокинуть, увидеть голубое бездонное небо. И белые облака. Плывут куда – то. Просто плывут. Собирают капли дождя. Сборщики дождя. Красиво. Когда переполняются каплями дождя, проливаются на землю. Живая вода. Не то что, из крана, пахнет хлоркой.

-

-Почему ты молчишь? Ты ведь шутил, что ничего этого не будет, ведь правда? Шутил? Правда?

-

-Помнишь, ты рассказывал мне про облака? Они разные. Каждый может увидеть в них все, что хочет.

-

-А помнишь, ты говорил, что я стану художником?

***

Сережа пришел через пару часов.

-Лафуша? Ты где?

-Лежу!

-Тебе плохо?

-Голова болит. Давай покормлю тебя.

-Лежи, я сам что – нибудь приготовлю и поужинаем вместе.

-Я не буду. Ешь сам!

-Что с тобой? Тебя, как подменили. Что случилось?

Сережа подошел, сел на краешек тахты.

-Сережа! Я тебе говорила про маму? Про операцию.

-Да, я знаю, ты переживаешь. Это понятно. Но не надо отчаиваться. Все будет хорошо.

- Ася в санатории плачет. Звонила, чтобы мы ее забрали.

-Значит надо забрать. Бери отпуск с понедельника, а завтра поедем и заберем ее. Тебе надо отдохнуть. Хочешь, поезжайте с Асей в Саратов, а я через две недели приеду к вам.

-Хорошо. Сережа. Только я не все тебе рассказала.

-Ну, чего ты мне еще не рассказала? Рассказывай.

-Это нужно было сделать намного раньше, но я не решалась.

-Ну и молодец, что решилась.

-Ася – моя дочь, а не мамина.

-Как это? Ты шутишь?

-Так. Я родила ее очень рано, в пятнадцать лет. Первая любовь, Руслан, старшеклассник из нашей школы. Мы глупыми были совсем. Я и не думала, откуда дети берутся. Забеременела, а маме сказать боялась. Мама жила своей жизнью. Мы с ней ничем никогда не делились. Когда она догадалась, вернее, я сама рассказала, было уже поздно. Родила Асю. Мы уехали в деревню к тетке, а мама всем сказала, что Ася ее дочь, чтобы жизнь мне не ломать. Прости меня за эту ложь. Но я и сама привыкла к мысли, что Аська мне сестра. Я ее так и воспринимаю. И по документам все так. Сестра. Но я не могу тебя обманывать, Сережа! Прости! Не могу. Сил нет. Я устала. От всего.

-Люба! Как ты могла? Люба!

-Так случилось. И ничего не исправишь.

-Зачем ты мне врала? Зачем. Разве нельзя было рассказать? Сразу? Это было бы честно. Ты мне врала, столько лет.

-Я не врала. Я просто молчала. Я отсекла родных мне людей, Отрезала, отстранилась от них. И все для того, чтобы отгородиться, не врать, забыть. Я запуталась совсем. Устала. И стыдно. Перед мамой, Асей, тобой, Анной Петровной. Перед всеми стыдно. Жутко. Я одна во всем виновата!

-Да, ты виновата. Как в дешевом водевиле, бразильском телесериале! Черт знает в чем! А я – дурак, обманутый муж, персонаж Зощенко. Мамаша, где дочка?

Сережа метался по комнате.

-Самый дорогой мне человек и такая ложь! Почему ты не сказала мне?

-Я любила тебя. Я боялась потерять. Я тысячу раз хотела. Начинала и останавливалась на полуслове. Чтобы ты подумал обо мне? В пятнадцать лет ребенок? Беременная школьница. Эти жуткие истории последнее время пугают всю страну. Шоу! И вот, приехали, собственная жена такая. Я видела выражение твоего лица, когда по телевизору показывали беременную малолетку. И я такая, Сереженька! И я! Я еще хуже! Мою дочь воспитывала моя мама. Мне даже не хватило смелости признаться дочери! Собственной дочери.

Хлопнула входная дверь. Ушел. Ну и ладно. Терять уже нечего. Все потеряла. Ася, только Асенька. Девочка моя.

***

Ночью, как ни странно, она спала. И даже ничего не снилось. Первая ночь без Сережи. Он не звонил. Наверное, останется у мамы. Ну и пусть. Ей было все равно. В душе - полная пустота. Что она потеряла? Спину у монитора? Нет, зря так. Сережа хороший, только слабый какой – то. Удивительно, что его хватило на этот шаг – уйти. Ее отцу сил хватило только на этот шаг. Теперь смешно, а ведь в детстве ей хотелось броситься на его поиски, на Север. Не бросилась, выросла без папы, и Асю обрекла на безотцовщину. Наверное, ей с Асей будет проще так, без Сергея. Только вот Ася? Мир без мужчины. Опять одни женщины в окружении.

Утром в субботу Люба поехала в санаторий. Санаторий был в красивейшем месте, в Подмосковье, в сосновом бору.

Ася выбежала навстречу, бледная, заплаканная, с опаской посмотрела на Любу, несмело обняла.

-Ты чего, деточка? Что с тобой?

-Любочка! Мама не умрет?

-Ну что ты! Маму вылечат. А потом мы будем все вместе. Не волнуйся.

-А где твой Сережа? Ты говорила, вы вместе приедете?

- Сережа? Он не смог. Много работы.

-Любаша, я за вещами сбегаю, подожди меня.

- Пойдем вместе, мне надо расписку написать, что я тебя забираю. Где твоя воспитательница?

-Пойдем, я провожу.

Детский санаторий жил своей летней жизнью. Мальчишки играли в футбол. Девчонки шумно болели рядом, на низеньких деревянных скамеечках.

-Ась, смотри, как здесь хорошо, воздух, солнце, ребят как много. Можно ведь подружиться с кем – нибудь. Знаешь, как здорово. А потом письма писать друг другу. Я помню, как в лагере отдыхала, когда была такая маленькая. Тоже скучала, конечно. Первую неделю. А потом уезжать не хотелось. Познакомились, подружились. Плакали, когда расставались. А потом переписывались долго, обещали встретиться в следующем году. А ты, Ась? Может, потерпишь еще пару дней. Станет легче?

-Нет, Любочка, пожалуйста. Я за маму очень-очень волнуюсь. Как она там, одна? Я думаю, думаю об этом постоянно. Не могу. Я не привыкну. Точно, не привыкну.

-Асенька, это взрослые проблемы, не твои. Твое дело отдыхать, радоваться, дружить, бегать, прыгать, готовить силы к школе. А ты, как старушка. Мама выздоровеет, мы поедем с тобой в Саратов. Я отпуск возьму.

Асины глаза наполнились слезами.

-Так ты не возьмешь меня? Не возьмешь?

-Ася!

-Я так и знала, Любочка, что я тебе не нужна. Я знаю!

-Что ты глупости говоришь?

-Знаю, все знаю. Мама уехала, а я тебе не нужна.

-Асенька, девочка моя. Ты самая родная, ты самая любимая! Пойдем собирать вещи.

Ася прижалась к Любе, разрыдалась горько, не по-детски.

-Это кто тут сырость разводит? Кошмар! Астра Немеровская? А вы ее мама?

-Да. Я хочу забрать Асю!

-Ну и напрасно. Поначалу они все плачут. Поверьте, я не первый год работаю. Навидалась таких ревушек. А в конце смены плачут, разъезжаться не хотят. Я Людмила Андреевна, воспитатель.

-Людмила Андреевна, мне хорошо у вас, только я скучаю.

-Асенька, это пройдет, поверь. Мы к открытию смены готовимся. К концерту. Ты ведь у нас в концерте участвуешь. Кто вместо тебя? Это же будет полный кошмар. У тебя такая роль!

-Людмила Андреевна, этот вопрос мы решили. Я забираю Асю. Скажите, что я должна сделать.

-Надо написать заявление на имя директора лагеря. Вот только деньги за путевку…

-Не надо никаких денег. Ася, иди за вещами, а я заявление напишу.

Ася помчалась к корпусу.

В комнате на кровати сидела Катя, читала какой то журнал.

-Кать, я уезжаю, за мной Любаша приехала?

-Все-таки, решила?

-Да.

Адрес оставь. Я тебе письмо напишу.

-Лучше ты мне свой, я не знаю пока, где я буду.

Катя оторвала краешек листочка из журнала и написала свой адрес.

-Пиши, а я тебе, напишу как мы здесь, как открытие прошло. Зря уезжаешь.

-Нет, Катя, мне домой надо, в Саратов. У меня там мама болеет, совсем одна. Одному ведь плохо, а если болеешь, еще хуже.

-А кто это за тобой, если мама в Саратове?

-Это? Это сестра.

***

-Сережа, что случилось?

-Ничего, мама, я поживу у тебя.

-Поссорились?

-Нет, просто я ушел.

-Как? Просто ушел. Ты что?

-Мам, не спрашивай! Зачем тебе?

-Я ведь твой самый близкий человек. Кому еще ты расскажешь?

-Мам! Не сейчас. Может позже. Не спрашивай.

-Опять уйдешь в свою комнату и спрячешься, как улитка?

Ушел.

-Господи, что еще? Ну почему. У меня не сложилось. Почему у моего единственного, любимого. Почему?

Аня заметалась по комнате, потом по кухне, поставила чайник, прошла к комнате сына:

-Сережа, может чаю?

- Не хочу.

-Сереж, можно к тебе?

-Мама, я не могу пока разговаривать. Мне надо побыть одному.

-Проблема в Лафуше?

-Проблема в нас.

***

-Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой!

Прости мои прегрешения, вольные и невольные. Покарай меня. Только мальчика моего, сына моего спаси! Не дай ему одиночества. Мы забыли о нем с отцом, всю жизнь решали что-то, спорили, мучили друг друга, а рядом тихо рос мальчик. Прости, Богородица, прости, что в храм его не водила, сама, как слепой котенок, не думала об истине, барахталась в суете. Прости, Богородица! Вырастила его, а любви, наверное, не дала настоящей. Вселяющей силу. Твоей. Опекала на ровном месте, не объяснила, не рассказала. Прости.

Аня тихо стояла в храме. Слезы лились у нее, а она их и не замечала. Вспоминала, как маленький Сережа весело смеялся. Растопырив ручонки, учился ходить, от мамы к папе. Счастливо смеялся, чувствуя руки родителей. Когда он перестал чувствовать их поддержку? Когда перестал смеяться? Когда забыли об ответственности перед сыном? Когда забыл муж, стал пить? Когда забыла она, превратившись в сварливую тетку? А он все это из-за закрытой двери. Так и вырос. Господи! Что у него в душе? Ведь никогда ни о чем. Никогда. Ни о чем. В чем он черпает силу? Ни веры, ни семьи. Господи, помоги!

Аня почувствовала ладонь на плече.

-Матушка, о чем ты? – рядом стояла женщина с удивительными добрыми глазами. Казалось, из них лился свет. Простое лицо, ни грамма косметики, платок.

-Обо всем. Жила не так. А теперь сын расплачивается.

-Нет. Каждый несет свой крест. А если душа плачет, помоги ей, исповедуйся, у нас батюшка, отец Роман, чудный человек. Исповедуйся, а завтра утром причастишься. Станет тебе легче, голубушка!

-Спасибо. Только я никогда не исповедовалась. Не знаю, как это.

-Видишь, как душа твоя истосковалась. Голубушка, лицо то мы умываем. А душу? Коростой покрывается, не пробиться.

-Да, наверное. Вы правы. Муж мой в водке ее отмачивает, бедную.

-Вот видишь?

-Скажите, ведь к исповеди надо готовиться.

-Бывает, что нужна скорая помощь, как тебе сейчас. Подойди к батюшке, спроси благословения. Он не откажет.

-Спасибо.

-Спаси Господи. – Женщина тихонечко отошла, стала поправлять свечи.

Из алтаря вышел батюшка. Аня несмело подошла.

-Батюшка, помогите мне!

-Как вас зовут?

-Анна.

- Что у вас случилось, Анна?

-Муж пьет. А я всю жизнь борюсь, ругаю. Доругалась до того, что он ушел, а теперь пьет в одиночку. Семья не сложилась. А теперь и сын страдает. Ушел от жены. Я себя виню. Я во всем виновата.

-Уныние и отчаяние оставьте. Нельзя опускать руки. А Бог не даст вам больше испытаний, чем вы сможете вынести.

-Батюшка, а что мне делать? С мужем?

-Молитесь. На земле живут кающиеся грешники, или не кающиеся. Праведники на небесах. Не судите его! Пить – смертный грех, и ваш гнев не легче. Принимайте его как есть.

-Батюшка, а как научиться жить в гармонии? Постоянно что-то нужно, суета сует. День за днем проходит в мыслях о приобретении. Только вот чего?

-Рай на земле нелегко дается. Рай – вещь трудная. Да и дается ли? Ведь Бог и не обещал рай на земле. Он просто за нас взошел на Голгофу. Взял наши грехи в надежде, что мы опомнимся. Он любит каждого, даже самого пропащего грешника. Он любит и вас, и вашего мужа не меньше. Поверьте.

-Моего мужа? За что его любить? Он ведь теряет человеческий облик, когда напьется.

- Любит, поверьте. И до последнего надеется, что он опомнится. Молитесь, Анна. Мы перестали чувствовать тонкие вещи, перешли на грубые ощущения. Нетерпимость – главное наше достояние, и даже не важно к чему. Вот вы про сына говорили. А сколько у вас детей?

-Один, батюшка.

-Вот и весь ответ! Однодетность – проблема наша. Вам бы семерых, Анна. И любовь свою на семерых разделить. Мужу пить было бы некогда. А вы на одного семипудовую любовь нагрузили. Сильный мужчина может быть воспитан только в многодетной семье. Мы просто расплачиваемся, Анна.

-Это же ужасно, батюшка! Почему Бог попускает, чтобы так было? Он же всемогущ. Он может все. На все его воля? Где справедливость?

-Знаете, Ефрем Сирин как-то сказал: «Не называй Бога справедливым. Он не справедлив. Иначе мы бы все были в аду. Бог не наказывает никого. Человек сам выбирает: ад или рай».

-Спасибо, батюшка.

- Спаси вас Господи, Анна. Я вам молитвослов хочу подарить. Возьмите и молитесь. Во все века православные в молитве. Душу очищают. И на исповедь приходите. Обязательно. Подготовьтесь и приходите.

Анна вышла из храма. Стало так легко. Как будто груз упал. В сумочке молитвослов. Как будто тепло на нее пролилось. Поверилось, что все будет хорошо, что она со всем справится. Решение пришло само – поехать к Лафуше, обо всем поговорить по-женски, растопить этот лед отчуждения и непонимания между ними. Троллейбуса ждать не пришлось. Он как по заказу остановился рядом с Аней. Усталая билетерша двигалась по салону.

-Предъявляем проездной или деньги.

Подошла к Ане. Лицо усталое, в глазах серая тоска.

Аня вспомнила глаза женщины из храма, улыбнулась:

-Устали?

-Что?

-Устали, наверное?

Женщина замерла на секунду. Лицо стало мягче и, наконец, осветилось улыбкой:

-Устала, как волк. Одно и то же целый день. Билеты, билеты.

-А вы улыбайтесь почаще. Я пробую, и усталость уходит. Правда. Возьмите за билет. Вы, когда улыбаетесь, молодеете лет на десять, это точно.

-Шутите, какая тут молодость. Бабушка уже. Одна внука поднимаю. Разве ходила бы по этому вагону?

-Счастливая! У вас внук. А я вот никак бабкой не стану.

-Станете. Куда денетесь. Очень скоро станете!

-Точно? – Анна счастливо засмеялась.

-Точно! – женщина улыбнулась в ответ.

-Выхожу, моя остановка, спасибо вам. И здоровья!

Аня вышла из троллейбуса.

-Надо же, как мало надо для счастья, просто улыбнуться, сказать человеку доброе слово. Правда батюшка сказал, огрубели, перестали чувствовать тонкие вещи. Ругаться – пожалуйста. Радоваться? А с чего? Да просто так. Потому что живем. Подняла глаза. У Лафуши на втором этаже горел свет. Хорошо, значит дома. Зашла в магазинчик, купила торт. Поднялась на второй этаж. Позвонила.

-Кто там?

-Анна Петровна.

Открыла. Осунувшаяся, бледная.

-Здравствуй, Лафуша. А я к тебе. Ничего, что без приглашения?

-Что вы, Анна Петровна. Проходите.

-Любочка, кто там? - из ванной под шум воды прозвенел детский голосок.

-Это ко мне, Асенька, мойся.

-Ты не одна?

-Нет. Это моя сестра. Я вам говорила. Мама болеет. А она пока у меня.

-Ну и хорошо. Ставь чайник. Я тортик купила, сейчас и познакомимся.

-Любаша, помоги мне голову помыть!

-Извините, Анна Петровна. Я сейчас. Она не справится сама. Волосы длинные.

-Иди, иди, а я пока на стол накрою.

Чайник вскипел, зазвенел свистком. Аня поставила три чашки, сахар, варенье абрикосовое, то, что привезла из отпуска. Вспомнилась Софья. Опять Софья. Как там она? И, правда, обещала позвонить. Телефон в сумке, в боковом кармане. Сегодня же и позвоню вечером.

- А вот и Ася. Знакомьтесь.

Из ванной комнаты по коридору шла девочка в халатике. На голове тюрбан из полотенца, маленькая Шахерезада из совсем не детских сказок.

Эпилог

Милый мой читатель. Вот и все. Я знаю, ты хочешь узнать, что же было дальше? Как и было обещано Анне, у нее появилась внучка, Асенька. Более того, в марте у Любаши родился Дмитрий. Софья долго лечилась, прожила еще три года и вместе со всеми радовалась рождению внука.

Дмитрий вырос. Стал художником. Он рисовал наш мир. Левую его половинку. Или правую. Не знаю. А еще Дмитрий писал стихи. Вот одно из них:

Сохрани свои крылья до той минуты

Когда придется летать,

Сохрани свое сердце до той минуты

Когда придется прощать

Сохрани свои руки до той минуты

Когда придется отдать,

Сохрани свою душу до той минуты

Когда тебе в небо взлетать.

И пусть она будет легкой, как птица,

Ни зависти, ни обид,

Пусть в небе, как птица, легко кружится,

Пока же, пусть Бог хранит!